«Эмма и граф»

Паола Маршалл Эмма и граф

Глава первая

— Черт бы тебя побрал! — воскликнул мистер Генри Гардинер, отшатываясь и чуть не падая с площадки черной лестницы своего лондонского дома, затем наклонился и стал массировать пострадавшую ступню. — Ты сломала мне ногу, дрянь.

Гувернантка двух его юных дочерей мисс Эмма Лоуренс, с растрепанными волосами и съехавшим набок воротничком, однако не потерявшая самообладания, холодно следила за ним, как за актером на сцене «Друри-Лейна». Только что, с неразборчивым бормотанием, он накинулся на нее и принялся тискать и целовать. Слуги предупреждали Эмму о его отвратительных привычках, но до этого он довольствовался тем, что наблюдал за нею издали похотливыми глазами.

Эмма сначала пыталась отказать ему без лишнего шума, отворачиваясь и увещевая:

— Нет, я прошу вас, не надо. Вспомните, кто вы и кто я.

Тщетно. Он бормотал, что ее красота заставила его потерять голову и какое значение имеет один дружеский поцелуи, одновременно удваивая свои усилия. Поэтому оставалось лишь ударить его каблуком по ноге, и если кость сломана, тут уж ничего не поделаешь. Все-таки ему пришлось отпустить ее, а его проклятия гораздо приятнее его поцелуев.

Однако работе в его доме пришел конец, подумала Эмма, спускаясь по лестнице, и он подтвердил это, крикнув ей вслед:

— Мерзкая мегера. Я выкину тебя отсюда до конца недели и без рекомендаций.

Эмма развернулась и, поднявшись на площадку, холодно сказала:

— Я так не думаю. Вы можете уволить меня, и я буду счастлива оставить дом, где со мной обращаются как с проституткой, но на вашем месте я бы позволила мне уйти без скандала. Не думаю, что вашей жене понравится рассказ о том, как вы вели себя со мной.

Эмма не знала, как точно это предположение соответствует действительности, но, судя по недавним словам миссис Гардинер, именно ее деньги позволяют семейству вести безбедную жизнь. Следовательно, она вполне могла бы забрать детей вместе с записанными на них и на себя деньгами и оставить мистера Гардинера с его личным ничтожным доходом. Хозяйка, выражаясь, как обычно, туманно и несвязно, намекнула, что устала от распутства мистера Гардинера, от его блудливых глаз и рук! Тем более что все это происходит в доме — он не пропустит ни одной служанки. Миссис Гардинер находила такую ситуацию унизительной.

Раз уж приходится уходить, необходимо сохранить возможность получить новое место.

— Стерва, — огрызнулся через плечо мистер Гардинер, ковыляя по направлению к своей комнате. Уж он-то точно знал, насколько Эмма близка к истине. Жена не раз упрекала его за распутное поведение с прислугой и за бесстыдство, поскольку обычно он даже не пытался ничего скрывать.

Но он избавится от мисс Лоуренс, хотя, к сожалению, не сможет лишить ее рекомендаций. Он не оставит живого напоминания о своем сокрушительном поражении. Ее предшественнице, например, очень льстило его внимание, правда, именно поэтому она и была уволена.

Когда миссис Гардинер в тот же день послала за Эммой, не приходилось сомневаться в причине вызова в красивый будуар хозяйки.

Миссис Гардинер начала разговор, как обычно, издалека:

— Мне так жаль расставаться с вами, дорогая мисс Лоуренс, но увы. Как вы знаете, мой муж получил назначение в британское посольство в Париже. У него есть во Франции бедная кузина, которой он хотел бы помочь. И она сказала, что будет счастлива воспитывать наших дорогих Джорджину и Селину… Мистер Гардинер так настаивает, ни о чем другом и слышать не хочет. Я уверена, что вы понимаете мое положение.

О да, Эмма прекрасно понимала положение хозяйки. А миссис Гардинер прекрасно знала привычки мужа, хотя ни одна из собеседниц не высказала бы свои мысли вслух.

Эмма промолчала и, как полагается воспитанной даме, скромно сложила руки, смиренно склонила голову и ждала продолжения.

— Ваше обращение с девочками, ваша забота и руководство были образцовыми. У вас просто дар воспитания детей. Какая жалость, что вам вряд ли придется воспитывать своих собственных. О Боже…

Миссис Гардинер, подверженная подобным оговоркам, вдруг осознала, что нетактично напоминать бедной, одинокой и наверняка потерявшей все надежды (ведь скоро тридцать!) гувернантке, что у нее нет шансов на замужество.

Слегка покраснев, миссис Гардинер продолжала идти напролом. Выражение лица мисс Лоуренс не изменилось, так что, возможно, она и не совсем поняла услышанное.

— К счастью, дорогая, леди Хэмптон, жена моего кузена, просила меня подыскать гувернантку для маленькой дочери ее брата. У девочки нет матери, а последняя гувернантка оказалась очень неудачной. Я сказала, что вы покидаете нас не по вашей вине и что я могу рекомендовать вас с чистым сердцем.

Миссис Гардинер умолкла, чтобы перевести дух, и это позволило Эмме задать вопрос:

— А кто этот брат, мадам? И где он живет?

Взволнованная — а она жила в постоянном волнении, что неудивительно при таком бесстыдном муже, — миссис Гардинер рассеянно произнесла:

— О, разве я не сказала вам? Брат леди Хэмптон — граф Чард, и он живет в Лаудво-тере в Нортумбрии. Женился на Изабелле Бомэнс, из тех Бомэнсов, богатых, как Ми-дас… или Крез? Я всегда их путаю… Что было очень полезно для Чарда, до женитьбы бедного как церковная мышь. Предыдущий граф, его дальний родственник, разорил поместье мотовством и азартными играми… так что Чард, женившись на деньгах и унаследовав Лаудвотер, смог вдохнуть в него новую жизнь…

Миссис Гардинер умолкла, и вовремя, поскольку при имени графа Чарда Эмма перестала слушать и оцепенела. От жуткой реальности остался лишь далекий монотонный голос хозяйки.

Чард! До неожиданного получения титула — Доминик Хастингс! Стать гувернанткой ребенка Доминика! О нет, судьба не может быть так жестока. Эмма ни в коем случае не может ехать в его дом. Нельзя так много требовать от нее.

Но, если не принять любезное предложение миссис Гардинер, куда ей идти? Какой выбор у девушки с единственной бедной подругой, без дома, без родни (то есть с родней, не желавшей признавать ее), без денег? Остается невозможное. Иначе голодная смерть. Да и вряд ли Доминик Хастингс узнает ее через десять лет — с новым именем и совершенно изменившимися внешностью и положением в обществе.

— Мисс Лоуренс! Мисс Лоуренс! — Это звала миссис Гардинер, и выглядела она очень озабоченной. — С вами все в порядке, мисс Лоуренс? Мне показалось, что вы вот-вот упадете в обморок.

— Н-ничего, все в порядке, — заикаясь, выдавила Эмма, затем спросила, как можно безразличнее: — А сам граф живет в Лаудвотере?

— Я так поняла. С тех пор как умерла его жена, леди Хэмптон помогает ему нанимать и увольнять слуг, и какая-то бедная родственница играет роль хозяйки Лаудвотера. Вместо жены, как вы понимаете; и она же с няней заботится о ребенке. Но мне кажется, вы не должны беспокоиться о возможной встрече с графом Чардом, если именно это вас беспокоит. Вовсе нет. Кажется, прежде он был повесой, но все в прошлом. Правда, у него появились довольно эксцентричные интересы, как говорит мистер Гардинер, но это не касается женщин. По словам леди Хэмптон, он мало общается с соседями и совершенно не посещает лондонский бомонд.

Все это было совсем не похоже на Доминика Хастингса, которого когда-то знала Эмма. Тот Доминик Хастингс любил общество. Мысли Эммы бешено кружились, она не знала, что и думать: безумием было принимать предложение, однако равным безумием было не принимать его!

Голодать или не голодать — вот в чем вопрос, в смятении перефразировала она знаменитую реплику Гамлета. А я не хочу голодать. В конце концов, та заикающаяся семнадцатилетняя толстушка Эмилия Линкольн канула в прошлое, десять лет — большой срок…

— Очевидно, леди Хэмптон пожелает увидеть меня, — сдержанно сказала Эмма. — Да, я воспользуюсь ее любезным предложением.

— Я рада, дорогая. Прямо гора с плеч, — бестактно заметила миссис Гардинер, доброта которой вполне могла сравниться с ее глупостью.

Слава Богу, все улажено. Генри прихро-мал утром к завтраку, требуя, чтобы мисс Лоуренс выставили из дома как можно скорее. Его слова «не могу больше выносить ее унылую физиономию» слегка расстроили миссис Гардинер. Редко попадается такая образованная и надежная прислуга. Однако, понимая истинную причину желания мужа избавиться от гувернантки, миссис Гардинер была рада помочь бедняжке как можно скорее найти новое место.

Ночью Эмма не могла уснуть. Ее мучили сомнения, стоит ли наниматься гувернанткой к леди Летиции Хастингс. В ночной тьме события десятилетней давности, которые она считала стертыми временем, проступили так ясно, как будто произошли только вчера.

Всего несколько дней назад она говорила себе, что та часть ее жизни прошла, забыта и не сможет больше причинить ей боль, однако одно лишь слово «Чард» или, скорее, два — «Доминик Хастингс» — доказали обратное.

Просидев в постели без сна всю ночь, Эмма почти решила не идти к леди Хэмптон, которая могла вспомнить ее, но холодный свет зари нашел Эмму в другом расположении духа. Она встретится с леди Хэмптон, выслушает ее и тогда примет решение. Или леди Хэмптон примет решение за нее, если вдруг вспомнит далекое прошлое, в котором встречала Эмму, и узнает ее. В таком случае Эмма окажется самой нежелательной претенденткой на работу в доме Доминика Хастингса, пятого графа Чарда!

С подобными мыслями Эмме едва удавалось сохранять обычный невозмутимый вид, ожидая приема в передней дома Хэмптонов на Пиккадилли.

Наконец вежливая служанка открыла двойные двери в библиотеку и сказала, что леди Хэмптон готова принять Эмму.

Хозяйка дома, в платье скорее удобном, чем модном, сидела за столом у окна, выходящего в большой сад. Эмма сразу узнала ее, хотя та, судя по поведению и речи, не узнала Эмму, на что девушка надеялась, однако едва осмеливалась ожидать.

Леди Хэмптон, властная и красивая, лет на десять старше своего брата Чарда, то есть лет сорока пяти, повернулась и проницательно посмотрела на молодую женщину с отличными рекомендациями.

Мисс Лоуренс казалась скромной девушкой. Ее одежда была опрятной и неброской: полотняный воротничок с тонкой кружевной полоской слегка оживлял простое серое платье. Никаких украшений, никаких драгоценностей, только маленькие серебряные часики на черной муаровой ленте свисали с пояса. Волосы темные, вьющиеся, аккуратно стянутые на затылке. Здоровый цвет лица и большие выразительные глаза.

Вряд ли такая девушка превратится в русалку, способную привлечь внимание Чарда. Не то чтобы у него была привычка соблазнять невзрачных гувернанток, но никогда не знаешь, на что способен мужчина, лишенный общества более привлекательных женщин!

Если все сложится удачно, эта скромная молодая женщина, возможно, разрешит проблему Чарда.

— У вас прекрасные рекомендации, мисс Лоуренс. Садитесь, пожалуйста.

Эмма осталась стоять, сложив руки и слегка наклонив голову, как будто собираясь ловить каждое слово, которым леди Хэмптон соблаговолит удостоить ее. Эта поза, очаровательно смиренная, не имела никакого отношения к истинной Эмме Лоуренс, чье мнение о ее нанимателях очень удивило бы их, если бы они смогли узнать его.

Ну, во всяком случае, леди Хэмптон была гораздо вежливее мистера Генри Гардинера и намного практичнее его жены. Она вела беседу быстро и деловито, не оставляя у Эммы никаких сомнений: эта дама прекрасно знает, что ей нужно.

— Леди Летиция Хастингс — единственный ребенок моего брата Чарда, — сказала леди Хэмптон, откладывая письмо миссис Гардинер, которое перечитала, когда ей доложили о приходе Эммы. — Восьмилетнее провинциальное дитя, чья мать умерла в родах. Мой брат хочет обеспечить ей нормальную, спокойную жизнь, хотя, как я полагаю, не собирается снова жениться. К сожалению, прежние гувернантки по самым разным причинам оказывались неудачными, что, как вы понимаете, не способствовало спокойной жизни бедного ребенка.

Теперь о вас. Не только миссис Гардинер, но и ваша предыдущая хозяйка, мадам Дю-морье из французского посольства, сообщили мне, что вы, несмотря на сравнительную молодость, удивительно уравновешенны и хорошо образованы. Молодая женщина, которую вы должны заменить, клялась, что не собирается замуж, и вдруг объявила о помолвке с помощником приходского священника! Не собираетесь ли вы замуж в ближайшем будущем? Если у вас есть такое намерение, пожалуйста, скажите сейчас, и наша беседа немедленно закончится. Я же надеюсь, что вы не собираетесь замуж и сможете решить нашу проблему. Мы хотим, чтобы вы оставались с Летицией до ее выхода в свет.

Внутренне Эмма кипела от ярости. А впрочем, что еще ожидать от Доминика Ха-стингса! Вряд ли прошедшие десять лет сильно изменили его. Он явно оставался таким же бесчувственным и эгоистичным, каким она имела несчастье его знать. Он хочет обеспечить дочери безопасную и спокойную жизнь, не так ли? Но собирается избежать единственного, что может этому способствовать, — второго брака.

Совершенно в его духе! Сердце Эммы уже рвалось к заброшенному ребенку. Если раньше у нее были сомнения, принимать или не принимать предложенную должность, бесчувственность Чарда и его сестры полностью их развеяла.

Внешне Эмма ничем не проявила свои чувства, а сказала самым невозмутимым тоном:

— У меня нет никакого желания выходить замуж. Можете не волноваться на этот счет. Мне отвратительна даже мысль о замужестве. Скорее бы я согласилась голодать, что ваше предложение исключает на ближайшие десять лет. Если я вас устрою, конечно.

Леди Хэмптон окинула Эмму проницательным взглядом. Выражение лица и смиренная осанка девушки не изменились, но какая-то новая нотка в ее голосе слегка встревожила самоуверенную даму. Она покачала головой, как бы отбрасывая нелепые предчувствия.

— Мадам Дюморье упомянула, что вы говорите по-французски как француженка, а миссис Гардинер пишет, что, кроме всего необходимого для гувернантки, вы играете на фортепиано. Мне остается лишь сообщить размер жалованья и организовать ваш отъезд в Лаудвотер. Я надеюсь, что вы отправитесь туда в ближайшем будущем.

— Я полагаю, у Гардинеров будет новая гувернантка, как только они приедут в Париж, — ответила Эмма, — а до тех пор миссис Гардинер сможет обойтись без гувернантки, так что я могу выполнить все ваши пожелания.

— Вот и договорились, мисс Лоуренс. — Леди Хэмптон взяла со стола маленький колокольчик, чтобы вызвать прислугу и показать, что аудиенция окончена, и вдруг подняла глаза на Эмму. На лице гувернантки было такое странное выражение, что леди Хэмптон на секунду замерла, колокольчик повис на полпути.

Ее снова поразило что-то неуловимо странное в скромной и безупречной на вид гувернантке. Неожиданно для самой себя леди Хэмптон сказала:

— У меня такое необъяснимое чувство, будто мы с вами прежде встречались, мисс Лоуренс. Возможно ли это?

Придется солгать. Что могло вызвать такой вопрос? Ничего не осталось в ней от девушки, которую Луиза Хэмптон видела однажды… под руку с Домиником Хастингсом. Правда, в то мгновение, когда леди Хэмптон взяла колокольчик, Эмма вспомнила их встречу и с иронией подумала, как бы отреагировала светская дама, услышав истинную причину ненависти гувернантки к замужеству. Сейчас же она произнесла как можно спокойнее:

— О, я думаю, это маловероятно, — и, склонив голову набок, задумчиво посмотрела на леди Хэмптон. — Я уверена, что запомнила бы вас, а вы как полагаете?

Если леди Хэмптон и сочла это заявление несколько двусмысленным, она не подала виду и позвонила в колокольчик. Аудиенция закончилась. На горе или радость леди Летиция Хастингс получила новую гувернантку, причем обещавшую остаться с нею по меньшей мере десять лет.

К тому времени старая дева Эмма Лоуренс неизбежно смирится с одиночеством, а леди Летиция так же неизбежно счастливо выйдет замуж.

Глава вторая

Пока же мисс Эмма Лоуренс ни с чем не смирилась, и спокойное лицо, обращенное к леди Хэмптон, совершенно не отражало ее истинных чувств. Посреди последовавшей бессонной ночи Эмма села в постели и попыталась прогнать воспоминания о событиях десятилетней давности.

Бесполезно, абсолютно бесполезно! Они не уходили. Все, что, как она надеялась — нет, уверила себя, — она забыла навсегда, было таким отчетливым, будто произошло вчера. Может, лучше не пытаться забыть, а, наоборот, пережить все заново, и тогда прошлое отпустит ее…

Эмма позволила воспоминаниям нахлынуть на нее… Время повернуло вспять.

Эмма снова была Эмилией Линкольн, которой еще не исполнилось восемнадцати лет, единственной дочерью и наследницей Генри Линкольна, представителя старинного рода, недавно сколотившего большое состояние. Его покойная жена, из еще более благородного семейства, была необычайной красавицей, стройной, хрупкой и белокурой. Увы, немодно темноволосая Эмилия пошла в отца. И что еще хуже, с каждым годом она становилась все полнее. Гувернантка называла это щенячьим жиром и говорила, что у девочки замедленное развитие и вскоре она станет такой же стройной и прелестной, какой была ее мать.

Но время шло, и Эмилию охватывало отчаяние. А самое страшное, страшнее, чем полнота, — с юностью началось заикание. И чем больше Эмилия старалась от него избавиться, тем сильнее оно проявлялось.

Отец нежно любил ее. Кроме нее, у него ничего от жены не осталось, и, как и гувернантка, он надеялся, что полнота и заикание пройдут с переходным возрастом. Единственным утешением был ум дочери, такой же острый, как его собственный, хотя и замаскированный заиканием.

А может, и к лучшему? В высшем обществе ум для женщины лишь помеха хорошему браку. Хотя для Эмилии и ум не стал препятствием. Будучи богатой наследницей, она не испытывала недостатка в искателях ее руки. Итак, Генри Линкольн дал дочери образование, какое дал бы сыну, которого у него никогда не могло быть, поскольку даже мысль о втором браке была для него невыносимой.

Некоторые претенденты на ее руку были богаты, некоторые бедны, у некоторых были титулы, у других их не было, и все они были членами высшего общества, дворянства, правившего Англией, и дальними родственниками друг другу. Генри Линкольн не пытался повлиять на выбор дочери.

— Выбирай кого хочешь, — говорил он ей, — только не того, про кого я точно знаю, что он негодяй или будет плохо обращаться с тобой.

Сначала Эмилия думала, что даже ради богатства вряд ли кто-то захочет жениться на заикающейся толстухе, но скоро поняла, что большинство мужчин готовы сделать предложение хоть хромой горбунье, если она богатая наследница. Самым трудным было определить, кто из претендентов хоть немного интересуется ею самой. Проницательная от природы, Эмилия быстро научилась различать фальшь и, заикаясь, отказывала и красивым юношам, и умудренным опытом мужчинам, в которых чувствовала презрение к себе. Почти никто из них даже не пытался заглянуть за неуклюжий фасад, чтобы выяснить, какова же на самом деле Эмилия Линкольн.

Эмилия не подружилась ни с одной из красивых, уверенных юных дам, конкурирующих с нею в поисках мужа в бальных залах и гостиных в ее первый и единственный сезон. Она не разделяла их интересов, и многие смотрели сверху вниз на некрасивую наследницу и презирали ее за то, что ее отец, хоть и знатного рода, нажил деньги на торговле. Эмилия прекрасно понимала, что они хихикают над ней за ее спиной.

А затем в середине сезона 1804 года она встретила Доминика Хастингса. С первого взгляда он ослепил ее. Это случилось на балу, который давала леди Мельбурн. Сама хозяйка и подвела его к Эмилии, сидевшей рядом с мисс Дакр, ее бывшей гувернанткой, а теперь дуэньей. Мисс Дакр, дочери рано умершего священника из обедневшей знатной семьи, с ранней юности пришлось зарабатывать на жизнь.

— Моя дорогая мисс Линкольн, — обратилась к Эмилии леди Мельбурн, не растерявшая с годами красоту и самоуверенность. — Позвольте представить вам моего юного родственника Доминика Хастингса. Он только что приехал в Лондон, но давно мечтает познакомиться с вами.

Леди Мельбурн обожала покровительствовать молодым аристократам и считала, что юный Хастингс, а ему только что исполнилось двадцать четыре года, заслужил шанс завоевать состояние Линкольнов.

Можно сказать, что Эмилия была завоевана сразу. Она обратила внимание на прекрасного юношу чуть раньше, когда он только вошел в зал, и подумала, что он — реальное воплощение образов всех принцев из сказок ее детства и всех героев сентиментальных романов, издаваемых типографией «Минерва Пресс», которые она читала сейчас!

Доминик Хастингс был высоким и белокурым, широкоплечим и длинноногим. Лицо его было таким же прекрасным, как у статуи Аполлона Бельведерского, копия которой стояла в вестибюле дома Эмилии на Пикка-дилли. Одет он был по самой последней моде: черный шелковый фрак, черный с серебром полосатый жилет. А белоснежный галстук, завязанный элегантнейшим бантом! Эмма позже узнала, что завязывать галстук его научил сам Красавчик Браммел, высший арбитр моды.( Джордж Брайан Браммел (1778-1840) — знаменитый франт, родоначальник дендизма. — Здесь и далее прим, перев.) А его ласковый голос!

Более опытная женщина различила бы легкий налет тщеславия, порожденный всеобщим восхищением, как женским, так и мужским, но Эмма видела одно совершенство.

Доминик Хастингс был известным спортсменом, боксировал с Джентльменом Джексоном, прекрасно играл в теннис, скакал на коне и стрелял наравне с лучшими. И именно этот молодой человек низко склонился над ее рукой, выпрямляясь, заглянул в глаза и уверил, что счастлив познакомиться с ней.

Отвечая на его комплимент, Эмилия заикалась еще сильнее обычного. Усевшись рядом с ней, он искренне поинтересовался, нравится ли ей ее первый сезон, и от волнения ее неуклюжесть стала еще более явной. Однако он будто не замечал ее неловкости, тактично расспрашивал, где она успела побывать, что увидеть, и Эмилия потихоньку успокаивалась, хотя заикание не проходило.

Доминика это как будто не тревожило. Склонив к Эмилии красивую голову, он серьезно выслушал ее заикающиеся ответы, затем пригласил на кадриль. Он танцевал как ангел, едва касаясь ногами пола, а Эмилия, спотыкаясь и ошибаясь в танцевальных па, все сильнее чувствовала свою неуклюжесть.

Каково же было ее удивление, когда после кадрили он повернулся к ней и, подводя к мисс Дакр, сказал все с той же очаровательной серьезностью — видимо, его отличительной чертой:

— Надеюсь, вы окажете мне честь и позволите пригласить вас на менуэт, мисс Линкольн.

Мисс Дакр дрожала от возбуждения.

— Как тебе повезло, Эмилия! Его считают самым красивым юношей в высшем свете, и, хотя он беден как церковная мышь, между ним и титулом графа Чард всего одна жизнь. Он хотел записаться в армию, но его вдовая мать — она умерла всего около года назад — категорически запретила это. Кроме него, у нее никого не осталось, и он не должен бросать ее, сказала она, а во время своей последней болезни взяла с него клятву никогда не вступать в армию. Хотя теперь это вряд ли возможно. Он просто не может себе это позволить.

Эмме пришла в голову единственная здравая мысль за все время знакомства с Домиником Хастингсом: судя по его одежде, лошадям и парному двухколесному экипажу, вряд ли он так уж беден. Но эта крохотная капля цинизма растворилась в его внимании, не угасшем даже после катастрофы, случившейся во время менуэта. Она от волнения подвернула ногу, и ему пришлось вывести ее из круга танцующих.

Однако и это происшествие обернулось ей на пользу, так как Доминик отказывался танцевать с другими до конца вечера, предпочитая, как он сказал, «сидеть рядом с вами и развлекать вас».

Что он и делал, рассказывая забавные истории о присутствующих, и познакомил ее с Джорджем Браммелом, когда сей джентльмен появился и по-дружески поздоровался с ним. Мистер Браммел также не был в Лондоне в начале сезона.

— А кто эта очаровательная леди, отвлекшая вас от танцев, Хастингс? — спросил мистер Браммел, кланяясь Эмилии. — Пожалуйста, представьте меня.

Очаровательная! В восторженном тумане ее заикание становилось все сильнее и сильнее, а пухлые щеки — все румянее и румянее. Но джентльмены как будто ничего не замечали, а вскоре Доминик — он запретил ей называть его мистером Хастингсом — отправился за лимонадом и бисквитами. «Чтобы вылечить вашу лодыжку», как он сказал, изливая на нее свое обаяние.

Когда Доминик ушел, мистер Браммел задумчиво посмотрел на раскрасневшуюся Эмилию.

— Как я понимаю, это ваш первый сезон, мисс Линкольн? Вы давно знаете Хастингса?

— Да; и нет… хотя этот сезон длится как будто вечность, как многое, что переживаешь впервые, — ответила Эмилия, мозги которой вновь заработали, как только удалилась причина ее волнения — Доминик.

Оставшись наедине с мистером Брамме-лом, казавшимся приятным, кротким джентльменом, несмотря на его репутацию щеголя, отпугивающую дураков, Эмилия даже перестала заикаться. И мистер Браммел мысленно отметил этот факт.

— Ах, а я решил, что вы старые друзья.

— Мистер Хастингс уже кажется старым другом, хотя леди Мельбурн представила его мне только сегодня вечером. Он очень добр ко мне, не танцует, хотя пришел танцевать, и развлекает меня, поскольку я имела несчастье подвернуть ногу во время менуэта.

Если мистер Браммел и подумал, что доброта юного Доминика Хастингса не такая уж большая заслуга, учитывая его бедность и поставленное на карту огромное богатство наследницы Линкольна, он промолчал.

Они немного поболтали, и проницательный мистер Браммел скоро сказал себе, что за непривлекательной внешностью мисс Линкольн скрывается недюжинный ум. Его интуиция и жизненный опыт также подсказали ему, что у мисс Линкольн, как думала и ее гувернантка, запоздалое развитие и вряд ли она навсегда останется толстой и некрасивой. Он не сомневался, однако, что претенденты на наследство, увивающиеся вокруг нее (один-два подходили к ней и во время их разговора), думают не о ней или ее внешности, а исключительно о ее деньгах. Оставалось только надеяться, что юный Хастингс будет добр к ней, если ему повезет. Интуиция подсказывала мистеру Браммелу, что мисс Линкольн очень легко обидеть.

Но мисс Линкольн не думала о том, что ее могут обидеть. Когда Доминик, серьезный и заботливый, вернулся с лимонадом и бисквитами, Эмилия улыбнулась ему самой ослепительной улыбкой, на мгновение преобразившей ее лицо. Однако от волнения и застенчивости она так жадно набросилась на бисквиты, что мистер Браммел подумал, не стоит ли посоветовать мисс Линкольн ограничить себя в еде, но вовремя решил, что для подобного совета еще не слишком хорошо с ней знаком.

В общем, этот вечер оказался самым счастливым для Эмилии с начала сезона, о чем она и поведала мисс Дакр в экипаже по дороге домой, а затем начала расписывать обаяние и доброту Доминика Хастингса. Мисс Дакр счастливо поддакивала. Как удачно, что ее подопечная наконец встретила молодого человека — красивого, милого и достаточно разумного, чтобы оценить добродетели девочки, скрытые от других. Мисс Дакр и Эмилия оценили Доминика по внешности, а внешность его была прекрасна.

Остаток сезона промчался как во сне. Эмилию везде видели с Домиником, и она отказывала в среднем двум претендентам на свою руку в неделю. Однажды отец послал за нею и ласково спросил:

— Моя дорогая, ты отклонила столько подходящих кандидатур, включая герцога. Очевидно, ты надеешься на предложение молодого Хастингса?

Эмма покраснела и, заикаясь, сказала:

— Д-д-да, папа. Ты возражаешь?

— Вовсе нет, дорогая. Он такой же пустоголовый, как большинство молодых людей, но я не считаю его порочным или злым. У него нет денег, но он очень близок к титулу, и, если сделает тебе предложение, я не стану возражать. Тем более, в отличие от всех других претендентов, он не намного старше тебя.

Пустоголовый! Ее Доминик — ибо именно так она начала думать о нем, — как мог отец так отозваться о нем? Ее заикание исчезло, и она заговорила с отцом ясно и отчетливо, как всегда разговаривала с мистером Браммелом, но никогда — с Домиником Хастингсом.

— О, нет, папа, я не думаю, что он пустоголовый. Ты не прав.

Позже она уныло вспоминала, насколько верно оценила такого легкомысленного на вид юношу. Да, он не был пустоголовым. Сопровождая повсюду юную наследницу, Доминик Хастингс точно знал, что делает. Более того, не сделав ей предложение сразу, он отверг все подозрения в том, что охотится за приданым. Мисс Дакр и Линкольны сочли его скромность признаком влюбленности.

Незадолго до конца сезона Эмилия и мисс Дакр отправились в экипаже в Гайд-Парк, надеясь увидеть Доминика, с редкой ловкостью скачущего на огромном вороном жеребце.

Он был там! И направлялся к ним! Сердце Эмилии бешено забилось — как всегда, когда она смотрела на него. Он выглядел таким прекрасным в костюме для верховой езды и высоких начищенных сапогах с золотыми кисточками. Он всегда был безупречен, что заставляло бедную Эмилию чувствовать себя еще более неэлегантной. Она чуть не теряла сознание от мысли, что, возможно, скоро станет его женой, ибо была уверена, что он сделает предложение до конца сезона. Ей стало жарко, сердце забилось еще сильнее.

Эмилия поглупела от влюбленности, и ей ни разу не пришло в голову, что за все время знакомства Доминик никогда не разговаривал на серьезные темы, а обращался с нею как с очаровательным, но умственно отсталым ребенком. Та Эмилия Линкольн, какой она была до знакомства с ним, с возмущением отвергла бы подобную снисходительность, но влюбленная Эмилия настолько ослепла от его красоты и своей удачи, что ни разу не поставила под сомнение причину столь прилежного ухаживания. Она принимала его видимое восхищение как должное.

Десять лет спустя повзрослевшая Эмилия краснела от стыда, вспоминая поведение того наивного ребенка. Тогда же она с обожанием следила за приближавшимся к ее экипажу Домиником. Он наклонился поговорить с дамами. Ах, его манеры были так же прекрасны, как он сам!

— Счастлив видеть вас обеих. Моя дорогая мисс Линкольн, мне необходимо поговорить с вами наедине. Не здесь, как вы понимаете. Могу ли я надеяться, что вы позволите нанести вам визит завтра? А затем будет ли мне оказана честь поговорить с вашим отцом? Я осознаю, что это не совсем привычный порядок, но полагаю, что мы понимаем друг друга.

Сердце Эмилии забилось так громко, что она подумала, не слышит ли Доминик. Некрасивый румянец окрасил ее щеки, а заикание стало таким сильным, что она с трудом выдавила ответ:

— К-к-к-конечно, м-мистер Хастингс. Я б-б-буду рада видеть вас.

Какой же дурой она, наверное, выглядит! Но нет, ласковые синие глаза, так гармонирующие с белокурыми кудрями, нежно смотрят на нее.

— Я счастлив слышать ваш ответ. Не будете ли вы сегодня на балу у леди Корбридж?

— К сожалению, нет, — медленно ответила Эмилия. — У папы гости, и я должна принимать их. Сомневаюсь, что они уедут рано. — Затем, осмелев и почему-то перестав заикаться, она добавила: — Но я не должна роптать. Ведь мы увидимся завтра.

— К моему искреннему восторгу, — ласково прошептал он. — К моему бесконечному восторгу. Не забывайте об этом, мисс Линкольн.

О, она не забудет, не забудет. И когда она передала отцу слова возлюбленного — ибо Доминик наконец ясно дал понять, что он ее возлюбленный, — отец ответил:

— Тогда ты обязательно должна ехать на бал к леди Корбридж.

— Твои гости?..

— Нет, моя любовь. Твое счастье для меня важнее всего. Передай мисс Дакр, что вы можете пообедать наверху, а я прикажу кучеру быть наготове.

Ах, как чудесно! Увидеть прекрасного возлюбленного сегодня! Эмилия взбежала наверх и передала слова отца мисс Дакр, а затем приказала горничной Нэнси приготовить голубое платье и все полагающиеся к нему аксессуары. Необходимо выглядеть как можно лучше для ее златовласого Аполлона.

Впоследствии Эмилия не раз спрашивала себя, как могла она вообразить, что красивый молодой человек, во всем требовавший совершенства, влюбился в некрасивую и безвкусно одетую Эмилию Линкольн. Но тогда маленький бог любви Купидон лишил ее разума, и, ослепнув от любви, Эмилия Линкольн не видела правды.

Так скоро снова встретиться с ним! Эмилия поздно приехала к Корбриджам, поскольку в последнюю минуту ее платье потребовало исправления и, сгорая от нетерпения, она ждала, пока горничная приводила его в порядок. Ведь она должна выглядеть ради него как можно лучше! Впервые в ней засияло обещание будущей изысканной красоты, но не каждый мог бы понять это.

Джордж Браммел видел и понимал, что означает это сияние. Но он знал и то, что Эмилии еще только предстояло обнаружить. Чуть раньше полупьяный юный Хастингс обнял Браммела за плечи и бессвязно пробормотал:

— Она не приедет сегодня, Браммел. Еще одну ночь свободы подарил мне Господь! Когда все соберутся, поедем к Лауре Найт и повеселимся! — (Лаура была самой известной лондонской куртизанкой в то время.)

Браммел огляделся. Необходимо быстро найти Хастингса и предупредить. Его наследница все-таки появилась, и ему необходимо соблюдать осторожность. Эмилия не подозревала об этом ни тогда, ни потом. Она не знала, почему мистер Браммел подошел к ней со своими обычными шутками, а перед тем, как откланяться, несколько официально вовлек в длинную беседу с хорошенькой и капризной Каро Понсонби, дочерью леди Бессборо.

Все это задержало Эмилию, но, как только позволили приличия, она извинилась перед леди Каро и, ускользнув от мисс Дакр — в конце концов, вскоре ей не понадобится дуэнья, — отправилась на поиски Доминика.

Дом был большой, а в залах полно гостей. Доминика не было ни в бальном зале, ни в соседних комнатах. Эмилию охватило смутное беспокойство, она чуть не вернулась к мисс Дакр и легкомысленной Каро, но упрямство заставило ее продолжать поиски. Решимость, спрятанная за неуклюжей внешностью, привела ее в тускло освещенный коридор, из дальнего конца которого доносились мужские голоса.

Эмилия вздохнула с облегчением, поскольку ей послышался голос Доминика, и бросилась по коридору чуть ли не бегом. Да, это он, несомненно он. Поспешность разгорячила ее, и, прежде чем войти в комнату, Эмилия стала приводить себя в порядок. Эти несколько секунд перевернули всю ее жизнь.

Приглаживая выскользнувшие из-под диадемы волосы, она услышала свое имя, сорвавшееся с уст Доминика. Он говорил странно, глотая слова, но Эмилия ясно различила насмешку:

— Конечно, я поеду с вами к Лауре Найт Ведь все решено, и это моя последняя ночь свободы.

Ему возразил незнакомый голос:

— О, перестань дурачить нас, Хастингс, Счастливчик. Подумай, на что ты меняешь свободу. На состояние.

— О, да, — откликнулся Доминик с той же насмешкой. — Но посмотрите, что я беру в придачу! Заикающуюся бочку! Вкус в одежде — как у горничной, и двух слов связать не может! Только подумать, что придется смотреть на «это» за завтраком! Признайте, что за подобный подвиг полагается компенсация.

Эмилия стояла как громом пораженная. Румянец медленно сползал с ее лица. Впервые она услышала истинное мнение возлюбленного о себе. Затем все ее тело загорелось от стыда, она задрожала. Как может Доминик так жестоко отзываться о ней?

От испытанного потрясения она чуть не упала в обморок. Нет, она ошиблась. Не мог Доминик так ужасно говорить о ней. Эмилия взяла себя в руки, убедилась, что в коридоре никого нет, и подошла к приоткрытой двери в комнату, которую леди Корбридж предоставила своему сыну Джеку и его шумным друзьям. Обычно молодые люди оставались на ее балах ровно столько, сколько требовали приличия, а затем отправлялись предаваться более сомнительным удовольствиям.

Увы, это действительно был Доминик. Но таким она его прежде не видела. Куда девалась его обычная безупречность? Он развалился в большом кресле, закинув одну ногу на маленький столик, уставленный пустыми бутылками. Галстук его был развязан, рубашка расстегнута до талии, обнажая темные курчавые волосы на груди. Эмилия никогда раньше не видела пьяных, но сразу поняла его состояние.

Истина в вине, гласит пословица, пьяный не лжет. И Эмилия поняла, что впервые за все время знакомства с Домиником Хастин-гсом слышит его истинное мнение о себе.

— Да и она не прогадает, — бессердечно продолжал он. — Она получит то, на что не могла бы рассчитывать без состояния, — титул, ведь наследник моего кузена Чарда медленно умирает. А кто женился бы на таком страшилище без приданого?

Голос Доминика утонул в грубом хохоте его приятелей.

Эмилия уверяла отца, что Доминик не дурак, и он действительно не был дураком. Он оказался алчным мошенником, использовавшим свое обаяние, чтобы одурачить ее и вовлечь в брак с человеком, презиравшим ее. Лишь случай вывел его на чистую воду. Завтра утром в ее доме он встретит не доверчивую девочку, жадно ловившую каждое его слово и готовую вручить ему себя и отцовские деньги, а очнувшуюся Эмилию Линкольн, готовую отказать ему.

Доминику придется заново начинать охоту за богатой наследницей.

Только как же ей тошно и горько. Ведь она искренне любила его, своего прекрасного бога, оказавшегося бездушной куклой. Эмилия послушала еще немного, и то, что она услышала, лишь утвердило ее в решимости причинить ему такую же боль, какую он причинил ей. Эмилии казалось, будто с нее живьем сдирают кожу, и она не могла представить, как вернется в бальный зал, осознав, какой некрасивой и жалкой все видят ее.

Тот, кто подслушивает, никогда не услышит о себе ничего хорошего; так что поделом ей. И кто знает, радоваться теперь или плакать. Но тут ей пришло в голову, что надо немедленно ретироваться.

В ушах у нее звенело, непролитые слезы щипали глаза, она вся горела от стыда и разочарования, но заставила себя вернуться в бальный зал, на минуту задержавшись у стеклянных дверей веранды, откуда открывался вид на ночной Лондон. Эмилия открыла двери, подошла к перилам и крепко вцепилась в них, пытаясь успокоиться. Ее гордость не допустит, чтобы кто-нибудь когда-нибудь догадался о ее открытии.

Внизу мерцали городские фонари, заправленные газом. Новшество, в которое ее отец вложил часть своих денег. Ночной воздух охлаждал ее разгоряченные щеки. Сердце потихоньку успокаивалось, пальцы разжимались… Эмилия покинула веранду.

Мисс Дакр с любопытством взглянула на нее.

— А, вот и ты, дорогая. Я удивлялась, куда ты запропастилась. Ты нашла мистера Хастингса?

Эмилия отрицательно покачала головой.

— Нет. Мне сказали, что он, Джек Корбридж и их друзья отправились веселиться. В конце концов, я ведь сказала ему, что не приеду сегодня.

Эмилия вполне удовлетворилась тем, как спокойно прозвучал ее ответ. Но что-то, видимо, смутило мисс Дакр. Она вгляделась внимательнее.

— С тобой все в порядке, Эмилия? Ты немного бледна.

— О, — ответила девушка как можно беспечнее, — думаю, из-за духоты. Поскольку Доминика здесь нет, мы можем вернуться домой, если, конечно, вы не хотите остаться.

Поскольку мисс Дакр не жаждала сидеть в душном зале, она с готовностью согласилась, и Эмилия отправилась домой в состоянии, весьма далеком от того, в котором приехала к Корбриджам.

А еще предстояло пережить долгую ночь и следующее утро, когда Доминик Хастингс приедет делать предложение.

Ей даже удалось заснуть, но все же она была бледна, когда объявили о приезде Доминика. Мисс Дакр видела, что ее подопечная подавленна, но отнесла это на счет волнения и тактично оставила молодых людей наедине.

Если Доминик и заметил, что Эмма бледна, а платье более обычного подчеркивает ее полноту, то ничего не сказал.

С подобающей моменту серьезностью он склонился к ее руке, а выпрямляясь, встретил ее напряженный и впервые прямой взгляд. Обычно она заливалась некрасивым румянцем и склоняла голову, слушая его. Но не сегодня. Ее поведение изменилось, теперь она разыгрывала спектакль.

Эмилия же подумала, что ее неверный возлюбленный никогда еще не был так прекрасен. Он явно оделся с особой тщательностью и пока не знал, как напрасны были усилия его преданного лакея. Прекрасный темно-зеленый фрак, кремовые бриджи, блестящие черные сапоги, тонкая шелковая сорочка, элегантно завязанный галстук, несомненно произведение искусства, — все зря! Зря так старательно уложены его золотистые локоны и так тщательно выбрито лицо. Доминик Хастингс всегда безупречен, а тем более в такой день, когда, как он думает, наконец получит свою богатую наследницу.

Произнеся обычные любезности, абсолютно уверенный в успехе, он заглянул в ее глаза и произнес:

— Я уверен, вы знаете, почему я приехал, моя дорогая мисс Линкольн… Эмилия.

— Нет, — холодно ответила она, — нет, я не знаю, мистер Хастингс.

Она увидела его растерянность. Не такого ответа и не такой холодности он ожидал. По его сценарию партнерша должна была произнести другие слова, и теперь он не совсем понимал, как ответить.

— Вы должны знать, — настойчиво сказал он, желая услышать правильный ответ, — вы наверняка чувствовали мое уважение и восхищение, и потому мои слова не могут оказаться для вас сюрпризом. Вы мне дали это понять вчера днем. Моя дорогая мисс Линкольн, — наконец решил он принять ее отказ понимать его за скромность воспитанной и к тому же некрасивой девицы, — я приехал просить вас оказать мне честь стать моей женой.

Он говорил так уверенно, у него не было никаких сомнений в ее ответе. В конце концов, разве не она была его восторженной почитательницей в течение стольких недель, его постоянной спутницей на всех главных балах сезона? Весь высший свет ждал, когда же он задаст неизбежный вопрос, и никто не сомневался в ответе.

Эмилия видела его как будто впервые: волевое красивое лицо, следы сомнительных ночных удовольствий в бледно-лиловых тенях под глазами.

— Своим предложением вы оказываете мне большую честь, — сказала она, склонив голову. — Увы, боюсь, я не могу его принять. К сожалению, мой ответ — нет.

Он явно растерялся. В глазах промелькнули недоумение, замешательство, потрясение. Но его самообладание, как и ее, не дало трещину.

— О, бросьте, моя дорогая Эмилия, сейчас не время для ложной скромности. Мы так счастливо провели лето. Давайте так же счастливо проведем нашу жизнь. Я понимаю, что хорошо воспитанная юная леди должна быть скромной, но мы с вами слишком хорошо знаем и понимаем друг друга.

Увы, она действительно теперь слишком хорошо понимает его, но до прошлого вечера, оказывается, совершенно не знала. Он не знает ее и сейчас, не подозревает о стальной воле и уме, скрывающихся за внешней неуклюжестью. Каким искренним он кажется! Если бы она не слышала его прошлым вечером, то поверила бы.

Теперь же она прошептала как можно ласковее:

— Это не ложная скромность, сэр. Совсем нет. Да, мы счастливо провели лето, но как друзья. Я никогда не думала о вас как о будущем муже, правда, ни разу, и не думаю так сейчас.

Судя по выражению его лица, он не поверил, поэтому, не дав ему ответить и не теряя самообладания, она сказала:

— Мне жаль, очень жаль, если я невольно ввела вас в заблуждение и заставила потерять сезон, оказывая мне знаки внимания, на которые я никогда не смогу ответить.

Лицо Доминика наконец выдало его возбуждение.

— Вчера… — начал он. — Вчера во время разговора в парке по вашему поведению я понял, что вы представляете, о чем я собираюсь говорить с вами, а затем с вашим отцом… что это не может быть ничем иным, кроме предложения. Вы ни словом, ни знаком не расхолодили меня. Наоборот. Я не сделал бы вам предложение сегодня без вашего молчаливого поощрения.

Теперь заикался он, а не она. Он был в замешательстве, она оставалась холодна.

— Увы, вы должны отнести это на счет моей неопытности. Если бы я отчетливо понимала, о чем вы хотите говорить со мной, я бы избавила вас… и себя от неловкости. Прошу вас, давайте забудем об этой маленькой неприятности и останемся добрыми друзьями.

Никогда раньше Эмилия так прекрасно не владела собой, и если каждое слово было ударом для него, то еще большим ударом оно было для нее. Ведь он не любил ее, а она его любила, или, точнее, она любила Доминика Хастингса, которого придумала и который обманул ее так жестоко. Но она была полна решимости провести хотя бы этот разговор на своих условиях.

Ее угнетала мысль о том, что, не услышь она вчера его унизительные слова, не узнай о намерении жениться на ней только из-за денег, сегодня она бы приняла его предложение, захлебываясь от радости.

— Прошу вас… — выговорил он, заикаясь от отчаяния. Как же он был уверен в ней! Восхищение так ясно было написано на ее лице весь сезон! И теперь он не мог поверить в ее отказ.

— Пожалуйста, не просите меня, так как это ничего не изменит. Я хочу одного: примите мою дружбу, я не выйду за вас замуж.

Каждое собственное резкое слово, так отличное от прежних, разрывало ее сердце.

Теперь, ради сохранения достоинства, ради приличий, он должен уступить. Приз, в котором он был так уверен, выскользнул из его рук в самый последний момент, хотя он никак не мог понять, почему это произошло.

Он видел непреклонность Эмилии, видел, что она не изменит свое решение. Она мило улыбнулась ему, и эта улыбка потрясла его. На секунду он увидел в ней будущую красоту, уже обнаруженную Браммелом… но затем она исчезла.

В любом случае поздно. Она не для него.

Он склонил голову.

— Значит, у меня нет надежды? Вы не передумаете, не обдумаете мое предложение?

Эмилия серьезно покачала головой.

— Я уже все обдумала, и вы получили мой ответ.

Он поклонился, поцеловал ей руку.

— Тогда позвольте мне уйти. Надеюсь, мы еще встретимся… друзьями, как вы сказали.

— О, конечно. — Эмилия высвободила руку и одарила его ослепительной улыбкой. — Как я и сказала. Друзьями. Желаю вам всего наилучшего.

— А я вам.

Он ушел, не обернувшись, и, когда за ним тихо закрылась дверь, горькие слезы сожаления побежали по щекам Эмилии.

И только когда звук его шагов окончательно затих, Эмилия с удивлением осознала, что с того момента, как услышала его оскорбительные замечания, ни разу не заикнулась. Где она обрела внутреннюю силу, поддерживавшую ее с того жуткого мгновения, она не знала. Как не знала и того, что эта сила еще долго будет поддерживать ее после того, как Доминик Хастингс уйдет из ее жизни.

Эта сила поддерживала ее, когда вскоре вошел отец. Его доброе лицо было озабоченным.

— Я думал, что он приезжал сделать тебе предложение, Эмилия. Разве не так?

— О да, папа, — с напускной веселостью ответила Эмилия. — Он действительно сделал предложение, но я ему отказала.

— Отказала? Ему? — Отец не скрывал своего удивления. — Мне казалось, вы прекрасно ладите друг с другом. Вы выглядели такими счастливыми вместе. Я был уверен в свадьбе к Рождеству.

Эмилии пришлось солгать:

— О, нет, папа, я и не думала о свадьбе. Просто дружба, уверяю тебя.

Если отец и нашел что-то странное в ее неправдоподобном ответе, то смолчал. Он любил дочь и не собирался слишком сильно давить на нее. Будут и другие достойные претенденты на ее руку, и, несомненно, одно из предложений она примет.

Итак, он смолчал, но подумал, что дочь не все сказала ему, хотя, возможно, расскажет позже.

Но она не рассказала. Эмилия никогда никому не рассказывала, почему отказала красивому молодому человеку, так очаровавшему ее в первый и единственный сезон.

Вскоре, когда сезон закончился и Эмилия с отцом вернулись в большой загородный дом в Мистли в графстве Суррей, она спросила, обязательно ли ей выезжать в свет в следующем сезоне.

— Хоть два-три года пропустим, папа. Мне кажется, я еще не готова.

Отец уступил. Отчасти потому, что постепенно полнота спадала и вырисовывались пикантное личико и стройная фигурка. Угнетающее заикание также исчезло навсегда, вытесненное уверенностью в себе. Уверенностью, обретенной после той бессонной ночи и крепнущей с каждым днем. Через несколько лет весь высший лондонский свет будет у ее ног, подумал отец.

Но новый сезон для нее так и не состоялся… Она вернулась в Лондон на следующий год, но для частной, а не светской жизни. Единственным человеком, знавшим ее в первый сезон и навестившим ее, был Джордж Браммел, и приехал он на следующий день после того, как Доминик Хастингс женился на богатой наследнице Изабелле Бомэнс.

Увидев совершенно изменившуюся Эмилию, он не выказал удивления. Он этого ожидал. Стройная и грациозная, с изящными классическими чертами лица, она произвела на него сильное впечатление своим самообладанием и явным влиянием на окружающих.

— Я слышал, что вы никого не принимаете, но взял на себя смелость приехать, надеясь, что вы согласитесь меня увидеть.

Эмилия улыбнулась. В белом платье с голубым поясом, с темными кудрями, тщательно уложенными на прелестной головке, она сияла красотой и прекрасно понимала восхищенный взгляд мистера Браммела.

— Вы всегда были добры ко мне и за это заслуживаете вознаграждения, — серьезно сказала она.

— Это было совсем не трудно, — ответил он. — И позвольте сказать, что я совершенно не удивлен вашим… преображением.

Правда, удивлен тем, что вы не появились в новом сезоне.

— О, я не так уж наслаждалась первым, чтобы немедленно повторить опыт. Пожалуйста, скажите, присутствовали ли вы вчера на свадьбе мистера Хастингса? Кажется, это главное событие сезона. Он женился на знатной и богатой девушке.

Эти слова прозвучали так просто и спокойно, что мистеру Браммелу оставалось лишь восхищаться ее выдержкой.

— Я думал… — начал он. — Нет, я не должен говорить.

— Что говорить, мистер Браммел? Вы заинтриговали меня. Говорите без колебаний.

— Хорошо. Я думал, что вы и мистер Хастингс окажетесь в церкви задолго до вчерашнего дня.

— О нет, — если сердце Эмилии и обливалось кровью, то внешне это никак не проявлялось, — ни в коем случае, мистер Браммел.

Она сказала это как можно тверже, ибо, если придется возвращаться в общество, пусть ее имя никак не связывают с именем мистера Доминика Хастингса.

Одним из главных достоинств мистера Браммела было понимание того, когда надо говорить, а когда лучше промолчать, так что он оставил эту тему, и они продолжали болтать о пустяках.

Той ночью Эмилия снова плакала, чего не случалось уже больше года, и спрашивала себя, сможет ли она спокойно смотреть на Доминика и его жену и не думать о том, что все могло случиться иначе.

Но новый сезон для нее так никогда и не наступил, потому что ее отец разорился и покончил с собой.

Эмма вернулась в настоящее. Не следует думать о потерянном прошлом. Слишком больно вспоминать первую любовь и неопытную девочку, принявшую эгоистичного и беспечного юношу за полубога. И если ей хватило глупости снова встать на его пути, будь что будет.

Ей надо зарабатывать на жизнь, и она не может позволить себе отказаться от заманчивого предложения из-за того, что случилось давным-давно. Необходимо вырвать из сердца память о любви к нему. Она должна думать о нем как о «милорде» и никогда как о Доминике Хастингсе. Только тогда прошлое действительно умрет.

Наконец Эмма заснула. И ей приснились красавец Доминик и обожающая его толстушка Эмилия Линкольн…

Глава третья

Все утро перед отъездом Эмма провела с поверенными графа Чарда, подписывая различные бумаги, получая билет на почтовую карету и точные инструкции для путешествия на север. Леди Хэмптон договорилась, чтобы Эмма как можно быстрее покинула дом Гардинеров, и миссис Гардинер пожелала своей бывшей гувернантке удачи на новом месте.

На один краткий миг перед тем, как полностью связать себя обязательствами перед Хастингсами, Эмма подумала, не улизнуть ли, сославшись на плохое самочувствие или какие-нибудь семейные обстоятельства, но эта мысль умерла, едва родившись. Дело десятилетней давности казалось незаконченным, и отказ от столь неожиданно представившейся возможности оставил бы ее с вечным вопросом «а что, если?» Она бы всю жизнь спрашивала себя, что бы случилось, если бы она снова встретилась с Домиником.

Десять лет назад подобное «что, если?» напугало бы робкую девочку, но время, страдания и тяжелый труд ради пропитания преобразили Эмму — во всяком случае, превратили ее в женщину решительную и способную на риск.

Эмма попрощалась со своей старой подругой миссис Гор, бывшей экономкой отца и единственным человеком, оставшимся рядом, когда после отцовского самоубийства разрушился ее привычный мир. Миссис Гор приютила ее со словами: «Твой отец всегда был добр ко мне, и я не позволю выбросить его дочь на улицу и оставить без всякой помощи».

Эмма не рассказала, что граф Чард — тот самый Доминик Хастингс, так как понимала, что старушка попытается отговорить ее от подобной авантюры.

Приехал наемный кеб, который должен был отвезти Эмму к гостинице на Стрэнде, откуда отправлялись почтовые кареты на север, и миссис Гор поплакала немного и поцеловала Эмму на прощание.

Всю дорогу в Лаудвотер, с теплого юга на суровый север, Эмилия не переставала размышлять, не потеряла ли она рассудок, согласившись снова встретиться с Домиником Хастингсом. Воспоминания десятилетней давности не оставляли ее. Пейзаж за окном кареты становился все более диким. Мало кто путешествовал по Большой Северной дороге в те дни. Эмма сидела в карете одна и начинала сожалеть о решении раскрыть книгу своей жизни на, казалось, забытой странице.

Однако возвращаться было уже поздно. Как сказал Юлий Цезарь, «Жребий брошей», Рубикон перейден. Приняв решение, она перешла свой личный Рубикон и теперь должна принять последствия. Подавляя страхи и сомнения, Эмма сделала пересадку в Йорке. В Алнике, всего в нескольких милях от Ла-удвотера, ее должен был встретить посланный из поместья экипаж.

Расцветшие с приходом поздней весны деревья подчеркивали первобытную красоту дикой природы, не похожей на ту, к какой привыкла Эмма, и опрятность маленького провинциального городка. Стоя в конюшенном дворе «Белого лебедя», большой почтовой станции-гостиницы на главной улице Алника, Эмма смотрела, как переносят ее скудный багаж в большой фаэтон с гербом Хастингсов-Чардов: на черном поле золотой леопард, стоящий на задних лапах.

Когда несколько минут назад Эмма, единственная пассажирка, вышла из почтовой кареты с высокопарным названием «Нортумбрийский экспресс», к ней подошел человек, назвавшийся кучером Джоном. «Мисс Лоуренс, новая гувернантка?» — спросил он, и ей оставалось.лишь подтвердить, что она действительно мисс Лоуренс. Тогда Джон приказал проворному юному груму «поскорее забрать багаж молодой леди».

Джон, дородный пожилой мужчина с добрым лицом, заботливо спросил Эмму, не хочет ли она отдохнуть в гостинице после долгого путешествия и выпить чаю. Ему показалось, что новая гувернантка выглядит «болезненной», как он потом скажет поварихе, но Эмма отказалась.

— Благодарю вас за доброту, но я бы хотела сразу отправиться в Лаудвотер.

Ей казалось самым важным поскорее достичь места назначения, пока она не передумала и не бросилась обратно в Лондон в первой же почтовой карете, отправлявшейся на юг. Подумать только — она едет на встречу с Домиником Хастингсом! Не сошла ли она с ума?

Однако она не выглядела сумасшедшей. Совсем наоборот. И Джон, и слуга Том нашли ее милой, спокойной дамой, умеющей принимать решения быстро и без суеты, именно такой, какая необходима леди Летиции.

Дорога в Лаудвотер была ухабистой, но не настолько, чтобы сделать путешествие невыносимым. Эмма так увлеклась окружающим пейзажем: деревьями, зелеными полями с пасущимися овцами, каменными оградами, речками, что на время забыла о своих дурных предчувствиях. А затем Лаудвотер затмил все вокруг своими размерами и классической красотой.

Позолоченный солнечными лучами, он был похож на греческий храм. Три огромные дорические колонны украшали фасад, смягчая громаду дома своими благородными пропорциями. Четыре больших окна по бокам также опирались на колонны.

Позже Эмма обнаружила, что со всех сторон дом был оформлен одинаково, а противоположный фасад выходил к роскошным садам, спускающимся к реке с шумным водопадом, который и дал название усадьбе (Лаудвотер в переводе «шумная вода»). Дом был построен, после кругосветного путешествия, дедушкой предыдущего графа, пожелавшего показать всему миру вкус и богатство Хастингсов, графов Чард. Правда, строительство нанесло серьезный урон этому самому богатству.

Дом возвышался на пологом холме в конце аллеи, на которую с главной дороги въезжали через величественную каменную арку. Из домика рядом с аркой вышел привратник и приветствовал экипаж. Джон махнул ему хлыстом в ответ. Подъездная аллея вилась, то скрывая, то вновь открывая величественный дом и как бы подчеркивая разницу в общественном положении между хозяином Лаудвотера и скромной гувернанткой его дочери.

У парадного входа не выстроились слуги приветствовать Эмму. Джон проехал под еще одной благородной аркой во двор с конюшнями поодаль и остановился перед более скромным входом в дом. Том опустил ступеньки у дверцы фаэтона и помог Эмме сойти, а затем перепоручил груму, проводившему ее в небольшой холл, из которого вели две каменные лестницы.

Том вошел за Эммой, неся ее багаж. В холле ее встретила маленькая женщина в черном шелковом платье с высокой талией и изящным кружевным воротником. Седые волосы покрывал вдовий чепчик из таких же дорогих кружев.

— Мисс Лоуренс, — сказал грум женщине и повернулся к Эмме: — Миссис Мортон, кузина милорда и его домоправительница.

Представив женщин друг другу, Том поклонился обеим и удалился.

Миссис Мортон улыбнулась и протянула Эмме руку.

— Очень рада вам, дорогая мисс Лоуренс. Надеюсь, ваше путешествие было не слишком утомительным. Поздняя весна. А здесь у нас, на севере, тем более холодно. Я приказала подать чай и легкую закуску в ваши комнаты. Вы позволите присоединиться к вам? Я недавно поела, но не отказалась бы от чая. Идемте! Отдохнете, а потом познакомитесь с вашей подопечной.

От радушного приема глаза Эммы наполнились слезами благодарности. Мало кто был добр к ней после смерти отца, и она не ожидала такой теплоты от незнакомого человека, особенно после холодности леди Хэмптон.

— Вы очень любезны, — поблагодарила она.

Миссис Мортон отрицательно покачала головой.

— Ничего подобного. Именно этого от меня ждет Чард. Он сейчас в Нькжасле-апон-Тайн, и мы не знаем точно, когда он вернется.

Какое облегчение, подумала Эмма. Я слишком устала, чтобы встретиться сейчас с Домиником Хастингсом. Благословенная неожиданная отсрочка.

Эмма поднялась за миссис Мортон по каменной лестнице, парадной, а не черной, на второй этаж, где находились ее комнаты, классная и детская. Она выпила чаю, а еда показалась ей манной небесной, особенно в компании с милой собеседницей. Ей казалось, что она попала в рай.

— Мисс Лоуренс, я бы хотела, чтобы вы называли меня Тиш или Тиши. Так звала меня первая гувернантка. Это вторая гувернантка, мисс Понт, прозвала меня Летти, и все стали подражать ей. Но я не чувствую себя Летти.

Эмма и леди Летиция Хастингс сидели в классной комнате. Эмма разлиновала чистый лист бумаги, и девочка — «смуглый мотылек», как представила ее Эмме миссис Мор-тон две недели назад, — старательно выводила на нем закорючки, высунув от усердия язык.

— Думаешь, твой папа одобрит? — осторожно спросила Эмма. Жизнь научила ее осторожности.

Летти взглянула на Эмму.

— Папа так редко бывает дома, — сообщила она своей новой подруге, — что я не уверена, знает ли он вообще, как меня называют, кроме официальных случаев, когда я леди Летиция. Поэтому я не могу вам ответить. Он часто уезжает по делам, — добавила она, восхищенно разглядывая страницу, которую только что закончила.

Девочка снова склонилась над своей работой, добавив последний завиток, и Эмма поджала губы. Зная прежнего Доминика Хастингса, она могла себе представить его «дела»! Вино, женщины, азартные игры. Бедная девочка. Иметь отца, пренебрегающего ею из-за подобных «дел»! Однако из слов Тиш было ясно, что она обожает отца. Папа часто присутствовал в их разговорах, вызывая в Эмме легкое смятение.

Эмма дала своей подопечной ответ, который удовлетворил их обеих и, надо надеяться, понравится папе и миссис Мортон.

— Предположим, я буду называть тебя Тиш, когда мы одни, а в обществе — леди Летиция или Летиция. Согласна?

Малышка задумалась на мгновение, затем посмотрела на Эмму.

— Какое прекрасное решение! Все будут довольны, а у нас будет секрет! Да. Как говорит папа, когда находит решение трудной проблемы: «Да, подойдет! Совершенно определенно подойдет!»

Она прекрасно изобразила взрослую самоуверенность, и Эмма улыбнулась. А Тиш взяла у нее еще один лист и начала копировать предложение, написанное наверху: «Не все то золото, что блестит».

Переписав предложение, девочка посмотрела на Эмму сияющими глазами.

— Когда папа уезжал перед самым вашим приездом, то обещал вернуться домой до конца месяца. Интересно, что он привезет мне. В прошлый раз он подарил мне Мирабель, мою лучшую куклу, ту, которая так вам понравилась. Когда я укладываю ее спать, у нее закрываются глаза.

— Нельзя каждый раз ждать, подарков, — сказала Эмма, линуя следующий лист и выводя своим каллиграфическим почерком: «Муравей хоть и медлителен, но трудолюбив».

— Почему, мисс Лоуренс? Мне нравится, когда папа привозит подарки.

— Это портит характер, и ты должна радоваться папе, а не тому, что он тебе привозит.

Эмме, как, похоже, и Тиш, это объяснение показалось слишком напыщенным и скучным. Девочка отвлеклась от работы, поставив кляксу, и торжественно заявила:

— Но я люблю папу, даже когда он не привозит подарков. Может, в следующий раз я попрошу его привезти подарок вам, а не мне. Вы мне нравитесь больше моей прежней гувернантки. Ее уроки всегда были скучными.

Эмма промакнула написанное изречение.

— О нет, ни в коем случае. Гувернанткам не принято делать подарки. И, может, на следующей неделе я тебе уже разонравлюсь. В конце концов, я так недавно здесь.

— Вполне достаточно, чтобы узнать, что «мисс Лоуренс совсем не такая, как та гордячка и лентяйка мисс Сандеман».

На этот раз девочка точно повторила интонацию поварихи. У нее был природный дар подражания. К тому же от одиночества Тиш проводила на кухне гораздо больше времени, чем следовало, и слышала сплетни прислуги.

— Надеюсь, вы добросовестнее ваших предшественниц. Я часто обнаруживала, что мисс Сандеман оставляла леди Летицию на кухне, а сама убегала на свидания к своему помощнику викария, — сказала миссис Мортон Эмме вскоре после ее приезда в Ла-удвотер. И Эмма торжественно пообещала «не убегать ни на какие свидания, особенно к помощникам викариев». Миссис Элинор Мортон, бедная вдовая кузина лорда Чарда, подтвердила: — Конечно, это видно по вас. Мисс Лоуренс, несомненно, настоящая леди. Спокойная, но строгая. И прекрасно поладила с леди Летицией. А та дура Сандеман даже строила глазки хозяину, но его беспутные дни давно прошли. Не получив отклика, ей пришлось смириться с помощником викария, о переводе которого в другой приход позаботился Чард.

— Он попросил сестру найти тихую, непривлекательную гувернантку, которая не возмечтает стать следующей графиней, — объяснила миссис Мортон.

Вот почему я так понравилась леди Хэмптон, подумала Эмма, совершенно не расстроенная замечанием о своей непривлекательности.

— Нет, моя дорогая, я — то не считаю вас некрасивой, — спохватилась миссис Мортон, осознав, как прежде миссис Гардинер, что сказала бестактность. — Наоборот. Вы хорошо воспитаны, и у вас есть вкус. Вы самая совершенная гувернантка, — продолжила миссис Мортон, с сожалением подумав, что и это не очень тактичное замечание. Совершенство гувернантки не в яркой внешности, а в том, чтобы быть незаметной и не попадаться никому на дороге. Как мисс Лоуренс.

Хотя, с другой стороны, в мисс Лоуренс было что-то странное, миссис Мортон не могла определить, что именно. Иногда мисс Лоуренс говорила такое, что по размышлении приобретало двойной смысл. Вопрос в том, понимает ли она сама, что делает? И если понимает, то как к этому относиться? Очень уверенная молодая женщина, очень сдержанная. Пожалуй, слишком сдержанная… Миссис Мортон сдалась.

Мы должны благодарить Бога, подвела она итог. Если мисс Лоуренс действительно такое совершенство, каким кажется, тогда все наши беды позади… Но возможно, не следует судить слишком поспешно. Пусть сначала встретится с Чардом. Интересно, когда он вернется? Говорил, что не будет долго отсутствовать на этот раз. В конце концов, Ньюкасл-апон-Тайн не так далеко…

Миссис Мортон питала слабость к своему кузену и, поскольку он был на двадцать лет ее моложе, хотела бы заменить ему мать. Но Чард не из тех, кому понравилась бы материнская опека, печально решила она вскоре после более близкого знакомства с ним. Опекать Чарда — все равно что опекать тигра, только не с желтыми, а с синими глазами.

Все гувернантки, которых они нанимали для бедной маленькой Летти, либо воображали, что влюблены в хозяина, либо боялись его до смерти.

Как поведет себя мисс Лоуренс, когда познакомится с ним? — вот в чем вопрос. Вполне вероятно, так же, как во время этой беседы. Будет сидеть тихонько за своим вышиванием, демонстрируя превосходные манеры. Будем надеяться, что она и Летти воспитает так же. Пока все представления девочки о хорошем поведении — это подражание поварихе или младшему конюху!

Кэтти, няня Тиш, вошла в классную комнату с чайным подносом и застала девочку за старательным копированием очередного изречения. Кэтти тоже одобряла мисс Лоуренс. Вся прислуга пришла к единому мнению: новая гувернантка гораздо лучше всех предыдущих — вежлива со всеми, добра, но тверда с леди Летицией, бедной сироткой.

Неизящно набив рот песочным печеньем, Тиш сочла необходимым немедленно высказать пришедшую в голову мысль:

— Думаю, папа захочет поговорить с вами, чтобы составить собственное мнение. Хотя он может не беспокоиться. Я уверена, что тетя Мортон скажет ему, что «вы оказались настоящим сокровищем».

Эмма подавила улыбку от этой точной имитации кроткого тона миссис Мортон.

— Тиш, я должна сообщить тебе, что леди не подобает передразнивать собеседников или повторять каждое их слово. Я понимаю: правило, что детей должно быть видно, но не слышно, суровое, но тебе следует придерживаться его. Также неприлично говорить с полным ртом. Кроме всего прочего, вид крошек, летящих во все стороны, непривлекателен.

Замечание Эммы рассмешило Тиш. Она захихикала, проглотила печенье и сказала:

— А папе нравится, когда я передразниваю других. Он говорит, что я настоящая маленькая обезьянка. Конечно, его я не передразниваю, ну, не очень часто.

— Конечно, — ответила Эмма, рассчитывая, что на этом разговор о папе закончится. Ей казалось, что на сегодня она достаточно наслушалась о Доминике Хастингсе, и, в противоположность девочке, она надеялась, что он еще некоторое время не появится в Лаудвотере. Ее вполне устраивала компания миссис Мортон. Домом прекрасно управляли, слуги были работящими, бодрыми и скромными, а Тиш — веселым и забавным ребенком. К счастью для Эммы, девочка совсем не походила на отца — правда, и на мать тоже. Портрет Изабеллы Бомэнс кисти Томаса Лоуренса висел в гостиной. Покойная леди Чард была крупной и яркой блондинкой. Художник изобразил ее в изысканном придворном платье, в котором она была представлена принцу-регенту, тогда еще принцу Уэльскому.

На вопрос Эммы, пошла ли Тиш в мать, миссис Мортон отрицательно покачала головой.

— О нет, леди Летти по характеру настоящая Хастингс. Она ни в чем не похожа на мать, к счастью… — И как часто бывало, миссис Мортон не закончила свою мысль. Эмме оставалось удивляться про себя, почему Тиш «к счастью» не похожа на свою мать. Хорошие манеры не позволили ей задавать новые вопросы.

Потому ли, что о «папе» сегодня много говорили, или по какой-то другой причине, взбудораженная Эмма не смогла заснуть в тот вечер. Вскоре после полуночи, когда она еще бодрствовала, под ее окном на конюшенном дворе поднялся ужасный шум. Топот коней и бегущих людей, шум подъехавших экипажей возбудили любопытство Эммы. Она встала с постели и, подойдя к окну, обнаружила причину суматохи.

Во двор въехали большая карета и два почтовых экипажа. Грумы выпрягали усталых лошадей и уводили их в конюшню, рядом стояли лакеи с факелами, из почтовых экипажей вылезали мужчины. Оутвейт, главный конюх, открывал дверцу кареты.

Доминик Хастингс, пятый граф Чард, явился домой среди ночи! Ибо, несомненно, именно он стоял теперь перед склонившимся Оутвейтом и отдавал приказания слугам, разгружавшим экипажи.

Один из лакеев с факелом подошел к милорду, чтобы осветить ему дорогу в дом. Эмма не видела лица, остававшегося в тени, поскольку милорд наклонил голову, разговаривая с лакеем, и не могла судить, насколько он изменился. Только теперь она вспомнила, как он высок ростом и как широки его плечи. Кроме длинного пальто и начищенных сапог она мало что могла различить.

Вдруг, как будто почувствовав, что за ним наблюдают, он повернулся и посмотрел на окно, за которым стояла Эмма. Луна осветила его лицо. Эмма тут же отпрянула, успев увидеть, как он затряс головой, будто отгоняя видение, и прошел в дом через дверь, в которую она сама вошла две недели назад.

А Эмма не смогла заснуть до самого рассвета, пока бледный свет зари не принес ей наконец забытье.

Милорд спал немногим лучше новой гувернантки. Он уехал из Ньюкаслаапон-Тайн поздно ночью, отклонив предложение принять участие в пирушке, устроенной его деловыми партнерами в честь окончания двухнедельных трудов и переговоров. Вернувшись в арендованный городской дом, он разбудил слуг и приказал немедленно подготовить отъезд в Лаудвотер.

Чард приехал домой в двойственном настроении: он был рад снова увидеть красивое поместье, которое всегда любил, и раздражен тем, что оно камнем висит на его шее. Содержание блестящего огромного дома угрожало разорить его, несмотря на состояние, принесенное покойной женой.

Он так устал после тяжелой работы и дороги, что чувствовал легкое головокружение. И странное ощущение преследовало его. Как будто кто-то ожидал его здесь и звал вернуться. Именно это чувство заставило его поднять голову, и он увидел за темным окном быстро исчезнувшее видение.

Я схожу с ума, подумал он. Веду себя как трусливый идиот: шарахаюсь от кустов, принимая их за медведей, и верю в призраки, поджидающие в необитаемых домах. Должно быть, я просто устал. Да, именно, просто устал.

Но не настолько же устал, чтобы не сомкнуть глаз! В конце концов он поднялся очень рано и, не вызывая камердинера, надел самый старый и потому удобный костюм для верховой езды и спустился в холл. Чистый утренний воздух проветрит мозги, избавит от изводящей его мигрени.

Милорд не хотел ни с кем встречаться. Но, как назло, в холле, вымощенном квадратными черными и белыми плитами, уже кто-то был.

В центре окруженного колоннами холла перед бюстом Аполлона Бельведерского стояла молодая женщина в простом темно-синем халате и гладила прекрасное лицо Аполлона. Изящная белая ладонь скользила от мраморного лба к подбородку. Женщина была так увлечена, что не слышала, как спускается милорд, и он смог разглядеть ее профиль. Чистейший профиль, почти строгий. Высокий лоб, изящный прямой нос, красивый и твердый рот. Все это могло заинтриговать мужчину, уставшего от общепринятой красоты.

Кто это? — подумал милорд. Может, родственница миссис Мортон? Он захотел увидеть ее лицо анфас и потому кашлянул и пробормотал «хмм». Женщина резко обернулась.

Изящное нежное лицо залилось румянцем. Лицо с почти классическими чертами, так что ее восхищение Аполлоном было восхищением кем-то себе подобным. Милорд мог поклясться, что никогда не видел ее раньше… и все-таки в ней было что-то тревожно знакомое.

Конечно! Призрак в ночном окне, несомненно разбуженный его прибытием. И здравый смысл подсказал ему, что это новая гувернантка, помещенная в комнаты, недавно занимаемые мисс Сандеман.

Он не должен так пялить на нее глаза. Она сочтет его безумным, или наглым, или распутным. А у него вовсе нет дурных намерений, поэтому он холодно поклонился ей. Она ответила поклоном, ее естественный цвет лица восстановился.

— Простите меня, мадам. Должно быть, я испугал вас. Я Чард, а вы, очевидно, новая гувернантка моей дочери.

Эмма снова поклонилась.

— Да, милорд, — сказала она и замолчала, пытаясь овладеть своими чувствами. Да, это Чард, несомненно. Но такой непохожий на себя прежнего, что его вид обескуражил Эмму, хотя она узнала его немедленно.

Десять лет назад он был красивым белокурым беспечным юношей с нежными и искренними синими глазами, стройным, элегантным, всегда безупречно одетым, и юная Эмма без оглядки влюбилась в это совершенство, живую копию Аполлона Бельведерского, самого прекрасного из всех греческих богов.

Но как же он изменился! Сохранив фигуру и осанку атлета, он раздался в плечах и стал мощнее. Очаровательный юноша исчез.

Аполлона еще можно было смутно различить сквозь разрушительные следы времени, но страсти оставили свою печать на его лице. Теперь Доминик Хастингс был похож на Юпитера, повелителя богов.

Вместо нежности губ — суровость, подчеркнутая двумя линиями вокруг рта, придававшими ему властный, непреклонный вид. Глаза стали холодными и проницательными, вьющиеся белокурые волосы коротко подстрижены, усиливая впечатление суровости когда-то нежного лица.

А одежда! Ничего не осталось от юного денди. Рабочий костюм был выбран за удобство, а не для того, чтобы ослеплять глаза и чувства окружающих. Его поведение также изменилось. Холодность вместо пылкости. Это манеры мужчины, привыкшего повелевать. Нет больше юноши, обожавшего компании и не выносившего одиночества.

Эмме оставалось лишь удивляться, почему он так сильно изменился. И если она узнала его, несмотря на все перемены, не узнает ли он ее? Похоже, не узнаёт. Судя по его поведению, он не думает, что встречал ее прежде. Тогда почему он медлит? Эмма была уверена, что он равнодушно пройдет мимо, как только будут соблюдены приличия. Но нет. Он снова заговорил:

— Надеюсь, вы не находите мою дочь слишком обременительной подопечной, мисс Лоуренс. Не столько ее озорство, сколько живость вызывает затруднения. И язычок у нее слишком длинный. — В первый раз он улыбнулся Эмме.

И улыбка его изменилась, превратившись из чарующей в печальную. Эмма невольно печально улыбнулась в ответ.

— Я знаю, и, если это не прозвучит оскорбительно, она уже познакомила меня с вами.

Печальная улыбка стала шире.

— «Папа то… папа это…» Мне остается надеяться, что я произвел хорошее впечатление.

Ну почему он снисходит до такой незначительной персоны? Конечно, если ему скучно и он решил, что новая гувернантка хорошо воспитана и не так уж некрасива, может, она показалась ему чуть привлекательнее мисс Сандеман. Хотя он не флиртует, просто внимателен. Надо отвечать в том же тоне.

— О, самое лучшее, уверяю вас, милорд. Папа кажется гибридом премьер-министра и архиепископа Кентерберийского.

Милорд — ибо только так она решила думать о нем — расхохотался.

— Продолжайте в том же духе, мисс Лоуренс, и я сочту, что сестра оказала нам огромную услугу. Только мне будет очень трудно соответствовать вашему мнению. Премьер-министр еще куда ни шло, но архиепископ Кентерберийский?

Нет, я не могу претендовать на его место!

Не только его внешность изменилась, но и ум! Юноша, которого Эмма знала, был беспечен и не захотел бы, да и не смог с таким блеском эрудиции парировать ее замечания. Десять лет назад он шутил, как все праздные денди высшего света. Эмма пришла в такое смятение, что почувствовала потребность в одиночестве разобраться в своих новых впечатлениях.

Она улыбнулась, поклонилась и сказала как можно почтительнее:

— Не смею задерживать вас, милорд, — и уступила ему дорогу.

Милорд, к своему собственному удивлению, подвинулся так, что она снова оказалась на его пути.

— О, вы не задерживаете меня, мисс Ло-уренс. У меня нет срочных дел в такой ранний час. Я просто собирался на верховую прогулку и удивился, застав в холле молодую даму, поскольку совсем забыл о том, что вы должны были приехать в мое отсутствие.

— Да, милорд. — Эмма снова поклонилась и снова попыталась дать ему пройти.

Почему он с первого взгляда заинтересовался так, что не отпускает ее? Она была совсем не похожа на женщин, которых он знал, — ни на светских красавиц, ни на ярких дам полусвета. Его давно перестали привлекать и те и другие. Так почему же его мгновенно привлекла сдержанная, тускло одетая женщина, без тени кокетства, не пытающаяся завлечь его? Может, потому, что ее красота так же нежна, как привычная — ярка и вызывающе?

— Миссис Мортон обеспечила все необходимое для ваших занятий с дочерью? — перешел он на деловой тон.

Эмма поклонилась. Внешне — образец благовоспитанной почтительности. Внутренне же она кипела. Нет, не от ярости, а от необходимости подавлять кучу вопросов, которые хотела задать ему. Например: Почему вы стали другим? И дальше: Эта перемена — к лучшему? Или: Ваш эгоизм просто несколько видоизменился?

— Мне не на что жаловаться, милорд.

— Прекрасно, мисс Лоуренс. Не стесняйтесь обращаться прямо ко мне, если вам понадобится что-то вне компетенции миссис Мортон. Я хочу, чтобы у моей дочери было все самое лучшее. У нее нет матери, но я стараюсь возместить эту потерю всем, чем могу.

Черт дернул Эмму за язык.

— О, будьте уверены, я напомню вам эти слова, милорд. Только… — Эмма умолкла. Стоит ли говорить с ним так дерзко? В конце концов, она всего лишь прислуга.

Милорд заметил ее сомнения. Почему-то он все в ней замечал. Например, маленькую родинку у левого глаза, похожую на модную мушку. Смутное воспоминание мелькнуло и исчезло.

— «Только», мисс Лоуренс? Что «только»? Какой вывод я должен сделать? Или вы не закончили свою мысль?

Была не была. Чертенок не отпускал… не отпускало и то, что случилось десять лет назад.

— Не мне советовать вам, милорд, но я подумала, что… — Сможет ли она выговорить это? Смогла. — …второй брак обеспечил бы леди Летицию всем необходимым. Гувернантка и даже лучшие книги — жалкая замена матери.

Он пристально смотрел на ее склоненную голову, смиренно сложенные руки. Ни одному слуге не удалось бы выглядеть более скромно и почтительно, чем мисс Эмме Лоуренс.

Наконец милорд заговорил, и рассердили или развеселили его ее слова, Эмма не могла распознать.

— Вы говорите, что не вам советовать мне, и все же советуете! Позвольте ответить откровенно. Насколько я знаю, вторые браки не всегда идут на пользу отпрыскам первых. Кроме того, я не хочу снова жениться. Хорошо выполняйте ваши обязанности, и я буду бесконечно вам благодарен. Вот и все.

Он поклонился и отвернулся. Значит, рассердился! Вдруг он снова повернулся к ней и все-таки ответил:

— И позвольте добавить, что, если вы будете так же честны и откровенны с Летицией, как со мной, может, наконец будет снято проклятье, преследующее всех гувернанток, которых мы нанимали до сих пор! И еще, мисс Лоуренс. Ради дальнейшего образования вашей подопечной я хочу, чтобы вы обе присутствовали за моим обеденным столом. Только… — Он улыбнулся. — Мое «только» гораздо безобиднее вашего. Только за исключением тех случаев, когда я развлекаю деловых партнеров. Мой секретарь Джон Бассет также обедает со мной, и миссис Мортон, и мой библиотекарь мистер Кросс, так что будут темы для приятной беседы. Летиция научится вести себя прилично, а вы сможете помогать ей. Надеюсь видеть вас с ней, — он вынул свои часы, — в четыре. А до тех пор аи revoir (До свидания (франц.).).

Милорд снова поклонился и отправился на свою прогулку.

Боже праведный! Неужели человек может так измениться? Или это сон? Посадить Летицию за свой стол! Одним этим он отличается от известных ей джентльменов, которые едва ли замечают существование своих детей, не говоря уж о том, чтобы обедать с ними. И ее наглый вопрос о втором браке скорее все же развеселил, а не рассердил его.

Эмма отправилась наверх в классную комнату заниматься со своей подопечной. Дом уже проснулся, и лакеи стояли на посту, открывая перед ней двери и затем закрывая их. В противоположность большинству гувернанток она уже стала любимицей домашнего персонала — редкость, насколько она знала из собственного опыта. В других семьях прислуга относилась к ней с презрением.

Эмма решила отложить до вечера размышления о том, насколько Доминик Хастингс, граф Чард, отличается от просто Доминика Хастингса…

Глава четвертая

В тот день Эмма начала знакомство с распорядком жизни Лаудвотера в присутствии хозяина.

Вскоре после легкого ленча, около двенадцати поданного Эмме и Тиш в классную комнату, в Лаудвотер из собственного запущенного поместья прибыл местный землевладелец мистер Бен Блэкберн. Мистер Блэкберн говорил с северо-восточным акцентом, напуская на себя многозначительный вид, и хвастался тем, что он является большим знатоком в угольном и горнорудном деле. Он и земельный агент Джемсон, управляющий владениями милорда в Бедфордшире, присоединились к компании за обедом. Как поняла Эмма, бедфордширские владения были не в лучшем состоянии из-за аграрного кризиса, последовавшего за недавними войнами и больно ударившего по фермерам-арендаторам. Эмма еще раньше узнала, что фермой в Лаудвотере милорд управлял сам. И это было для нее сюрпризом. Вряд ли юный Доминик Хастингс мог отличить турнепс от тюльпана, а что касается угля, то он, вероятно, считал, что Бог спускает его с неба в ведерках!

Тиш вела себя прекрасно. С торжественным выражением лица она сидела рядом с Эммой, полная решимости не подвести папу. Эмма подозревала, что именно присутствие ребенка делало застольную беседу приличной и скучной, если не считать нескольких оговорок, заставивших милорда нахмуриться. Интересно, как изменится беседа, когда Тиш, миссис Мортон и она удалятся в египетскую гостиную.

Милорд смотрел им вслед. У мисс Лоуренс, рассеянно заметил он, прекрасные руки, прекрасные глаза и прекрасные манеры, и под ее влиянием поведение Тиш уже значительно улучшилось. Мисс Лоуренс не так проста, как кажется, подумал он, едва заметно улыбаясь своему интересу к такой заурядной молодой женщине.

Может, Бен Блэкберн был прав, когда накануне за обедом в Ньюкасле, не отрываясь от эля, напрямик заявил, что милорду нужна женщина или жена. «Противоестественно жить монахом. Отсутствие „корма“ губит мужчину».

Должно быть, Блэкберн следил за ним, поскольку, налив себе портвейна и подняв бокал к свету, похвалил винный погреб милорда и с понимающим видом заметил:

— Неплоха ваша гувернантка, Чард. Хотя, наверное, мудрецы не грешат слишком близко к дому.

— Тем более монахи, — возразил милорд. — Бросьте, Блэкберн, в ней нет ничего особенного.

Бен снова уставился в свой портвейн.

— Как скажете, но я подумал… — Он с сомнением умолк.

— Что подумал? — спросил милорд, удивляясь, какого черта его вовлекли в обсуждение прелестей гувернантки собственной дочери. К тому же он заметил неодобрение на лицах остальных мужчин, но, черт побери, любопытно услышать мнение Блэкберна о мисс Эмме Лоуренс.

— Я думал, нет, я думаю, что в мисс Лоуренс скрыто больше, чем видит глаз. Она подавила улыбку, когда Кросс, ваш ученый джентльмен, процитировал пару строчек из Горация по-латыни, чтобы не шокировать ребенка, миссис Мортон и юную даму. Она не просто понимает латынь, она прекрасно поняла и сомнительный подтекст цитаты!

Но, не дав милорду ответить, в бой решительно и негодующе бросился его секретарь:

— Осторожно, Блэкберн! Нельзя так говорить о скромной молодой леди. У вас нет никаких оснований предполагать подобное при таком кратком знакомстве.

Вся компания перенесла пристальное внимание с Бена Блэкберна на Джона Бассета. Бен ехидно засмеялся и с обычной для себя наглостью заявил:

— О, так она и вас пленила? И все за один короткий обеденный час. Поздравляю леди и пью за нее.

Прежде чем покрасневший Джон Бассет успел возразить, заговорил милорд.

— Достаточно, — властно и как можно равнодушнее произнес он. — Мне не следовало спрашивать вас, а вам не следовало отвечать, Блэкберн. Речь идет о чести дамы, и мы не смеем обсуждать ее в подобном пренебрежительном тоне. Блэкберн, я бы хотел, чтобы вы поехали со мной в Киллингворт к Джорджу Стефенсону. Если его паровая машина с вагонами работает так, как говорят, я смог бы использовать ее на своих угольных копях. Мы здесь, на северо-востоке, должны идти впереди остального мира. Скажите, не преувеличена ли его слава? Или вы один из его сторонников?

После чего бутылка ходила по кругу, расслабляя присутствующих, включая и отвыкшего от компаний и излишеств милорда. Вскоре, пока действие алкоголя не стало слишком разрушительным, милорд резко поднялся и направился в гостиную, намереваясь получше рассмотреть мисс Лоуренс, но обнаружил, что она и Тиш уже отправились в свои комнаты. Тиш — спать, а мисс Лоуренс — отдыхать.

Позже, не пьяный, но, как часто с ним теперь случалось, смертельно усталый и подавленный грузом ответственности, милорд поднялся по главной лестнице, но направился почему-то не к своей спальне, а к детской. Перед дверью детской он поймал свое отражение в большом зеркале и не мог не отметить растрепанные волосы и побледневшее лицо. На мгновение он замешкался, недоумевая, что делает здесь.

В конце концов, он не мог извиняться перед мисс Лоуренс за то, что говорил о ней в ее отсутствие и о чем она не имеет никакого представления. Раздумывая об этом, он наблюдал, как его рука будто сама по себе поднимается, чтобы постучать в крепкую дубовую панель, и услышал приглашение гувернантки войти.

Милорд открыл дверь и увидел мисс Лоуренс у камина с вышиванием в руках. На соседнем столике лежала маленькая стопка книг явно из домашней библиотеки, поскольку на всех блестели золоченые гербы Хастингсов. Увидев его, Эмма встала и вопросительно улыбнулась.

— Милорд? Вы хотели мне что-то сказать?

Воплощение скромности и совершенства. Так почему же он чувствует, что Бен Блэкберн прав? Что в ней есть какая-то странность, какая-то тайна? Может, она про себя смеется над ними всеми? А если так, то почему?

Однако он должен что-то сказать, и быстро, а не то он будет выглядеть дураком. Она стояла перед ним сложив руки, склонив голову. Да, он должен что-то сказать, иначе зачем он сюда явился?

На него нахлынуло вдохновение. — Ваша подопечная, мисс Лоуренс. Что вы думаете о ее поведении за обедом? Ей всего восемь лет — и взрослое окружение. Не думаете ли вы, что для нее это слишком ответственно?

И не думаете ли вы, мисс Лоуренс, что я выжил из ума, преследуя вас подобными банальностями, добавил он про себя.

— Видите ли, милорд, она прекрасно вела себя, но…

— Что «но», мисс Лоуренс? Пожалуйста, продолжайте. Вы собираетесь постоянно оценивать и уточнять все, что говорите мне?

Эмма еще смиреннее опустила голову.

— О нет, милорд. Только я подумала, что не стоит восьмилетней девочке проводить каждый вечер во взрослой компании. Это тяжело ей… и вашим собеседникам.

Милорд видел лишь ее макушку и не смог сдержать себя. Длинным пальцем он поднял голову мисс Эммы Лоуренс за подбородок так, чтобы видеть ее изящное серьезное лицо.

— Пожалуйста, смотрите на меня, мисс Лоуренс. Я тронут вашим вниманием ко всем. Вы никогда не думаете о себе? Вы желаете ежедневно обедать в детской?

— Это обычно для гувернантки, милорд. Вы приглашали мисс Сандеман обедать с вами?

— Вообще-то нет, и хоть это и не по-джентльменски, я скажу, что совсем не таких людей, как мисс Сандеман, хотел бы видеть за своим столом.

— Вам и не надо быть джентльменом, вы — дворянин, и, поскольку здесь нет пэров, ваше слово — закон. Но я думаю, что лучше не принуждать Тиш, то есть леди Летицию, обедать с вами каждый день.

— А если я хочу видеть вас?

Сказал! А ведь он впервые встретил эту женщину только восемь или девять часов тому назад и практически ничего не знает о ней, кроме того, что она его заинтересовала. Возможно, Бен Блэкберн прав. Воздержание играет злые шутки и приводит к тому, что начинаешь без всякой причины восхищаться новой гувернанткой собственной дочери!

— Нет, милорд, ни вы, ни я не можем желать этого. Вы приглашаете мужчин, и у вас свои темы для разговоров. Леди Летиция и я неподходящие собеседники.

— Вы спорите со мной, мисс Лоуренс? А ведь минуту назад вы сказали, что мое слово — закон. Что же случилось с вашими принципами? Почему вы так быстро изменили им?

— Принципы, как и правила, имеют исключения. Как учат нас книги, исключения подтверждают правила.

Ее лицо оживилось, глаза засияли, она бросала ему вызов, как ни одна другая женщина.

Милорд не мог знать, что Эмма Лоуренс снова и снова задает себе вопросы. Неужели этот мужчина действительно Доминик Хастингс, тот легкомысленный юноша, которого она когда-то знала? И почему она говорит с ним так дерзко, как не смела, когда он был Домиником Хастингсом, а она — толстушкой Эмилией Линкольн? И почему он неравнодушен к ней? А он действительно неравнодушен, в этом нет сомнения. Более того, что он делает в ее комнате? Или уже наметил ее себе в жертву? Из слов миссис Мортон Эмма поняла, что он не проявлял никакого интереса к предыдущим гувернанткам Летиции, даже к хорошенькой и ветреной мисс Сандеман. Так почему же он преследует Эмму Лоуренс?

Когда Хастингс вошел, ей показалось, что он выглядит нездоровым, но сейчас его лицо светилось. Он подавил смешок и сказал:

— О, как я слышал, женщина всегда должна оставить за собой последнее слово, и вы не исключение. Хорошо, я запомню ваши слова. Вы будете приводить Летицию к обеду не каждый вечер, а когда я почувствую необходимость в более изысканной компании. Вы правы: я привык обедать с мужчинами и говорить о мужских делах, но, пожалуйста, поверьте, иногда хочется чего-то менее похожего на военный лагерь.

Эмма снова склонила голову, и на этот раз он не сделал попытки приподнять ее.

— Хорошо, милорд. Слушаю и повинуюсь.

Она снова смеется над ним, он был уверен в этом. Он поклонился ей, низко поклонился, она ответила поклоном… но не таким низким. Ему не хотелось покидать ее. Она вдруг показалась воплощенным искушением. Он начал внутреннюю борьбу с этим искушением, победил и приготовился уходить.

Его ладонь уже лежала на дверной ручке, когда она снова заговорила, и ее слова заставили его изумиться наблюдательности Бена Блэкберна и своей собственной.

— Раз вы заговорили о военном лагере, милорд, слово на заметку. Было бы нелишним сообщить мистеру Кроссу, что я прекрасно владею латынью… и греческим… Спокойной ночи.

Если Эмма и сказала себе в тот вечер, что должна держать свои мысли при себе, передвигаться по Лаудвотеру незаметно и пытаться избегать его хозяина, она обнаружила, что придерживаться таких разумных правил довольно сложно.

Не то чтобы он преследовал ее, но Лаудвотер в присутствии хозяина сильно отличался от Лаудвотера без него. Все подчинялись ему. Даже если еда подавалась в классную комнату, Эмма не могла не встретить его где-то в доме, хотя дом был достаточно велик.

Милорд интересовался образованием Тиш, и, судя по поведению девочки и миссис Мортон, эта привычка появилась у него недавно. Он приходил в классную комнату не только для того, чтобы поговорить с гувернанткой!

Через несколько дней после памятного обеда он зашел в классную комнату, где Эмма учила Тиш пользоваться глобусом. Он вошел так тихо, что ни Тиш, ни Эмма, поглощенные уроком, не заметили его.

Тиш занималась с удовольствием, и они обе рассмеялись, когда девочка ткнула пальцем в северную Англию, весело сказала: «Вот где мы живем» — и наклонилась к глобусу, чтобы лучше рассмотреть.

— Как вы думаете, если очень постараться, мы увидим папу на Помпее?

Эмма не успела ответить, поскольку милорд коротко хмыкнул и заметил:

— Тебе не надо вглядываться в глобус, чтобы увидеть папу, Летиция. Он здесь перед тобой, правда, не на Помпее.

Тиш восхищенно взвизгнула.

— Ну да, папа. Вряд ли ты смог бы въехать в классную на Помпее, не так ли, мисс Лоуренс?

— Конечно, — согласился отец, оседлав стул и положив голову на его спинку. — Хотя один наш невоспитанный предок имел привычку въезжать на своем боевом коне в замок, который стоял здесь до того, как твой прапрадедушка снес его, чтобы построить этот дом.

Глаза Тиш широко раскрылись, и Эмма не удержалась:

— Очевидно, это беспутный барон? Друг короля Иоанна?

Синие глаза милорда спокойно оглядели ее.

— Я вижу, Летиция, твоя гувернантка не зря пользуется библиотекой. Мистер Кросс говорит, что мисс Лоуренс много времени проводит за книгами в часы, свободные от ее обязанностей.

Эмма решила проявить упрямство. Контраст между прошлым и настоящим вносил в ее отношение к милорду напряжение, сравнимое лишь с напряжением, которое у милорда вызывала загадочная гувернантка.

Он уже понял, что ее полюбил весь дом сверху донизу. Джон Бассет явно увлекся ею, а Бен Блэкберн постоянно поддразнивал милорда и выискивал Эмму, чтобы поговорить с ней. Чем же вызвана подобная суета?

Милорд обдумывал все это, прикрыв глаза, когда Эмма с вызовом ответила:

— Можно сказать, милорд, что работа в библиотеке — часть моих обязанностей. Я должна узнать как можно больше о месте, в котором живу. Например, пока мистер Кросс не показал мне карты района, я представления не имела, что Лаудвотер так близко к Стене Адриана.

Удивительно черные по сравнению с белокурыми волосами прекрасные брови милорда приподнялись.

— А вы никогда раньше не были в Нортумбрии? Никогда не видели Стену? — Он повернулся к дочери: — Летиция, мы должны познакомить мисс Лоуренс со Стеной Адриана.

— И устроить пикник? — пылко воскликнула девочка. — Пап, давай устроим пикник у Стены!

— Когда я вернусь из Алника, — серьезно пообещал отец.

Эмма заметила, что он всегда говорит с Тиш вежливо и уважительно, как со взрослой. И это также изумляло Эмму. Она слишком хорошо помнила невнимательность Доминика Хастингса.

Тиш была явно разочарована.

— Ты опять уезжаешь, папа, и так скоро? Я хотела бы устроить пикник завтра.

— Дело прежде всего, как, несомненно, объяснит тебе мисс Лоуренс. — Пока Тиш говорила, милорд одобрительно листал тетрадку дочери, полную мудрых пословиц и изречений. — Летиция, я жалею, что не имел в твоем возрасте такого строгого наставника, как мисс Лоуренс, и в каллиграфии, и в нравственном отношении. Это уберегло бы меня от многих огорчений. А так: был предоставлен самому себе.

Эти слова вырвались у милорда очень легко, но Эмма почувствовала за внешне спокойной речью глубокое сожаление. Он положил тетрадку на стол и медленно произнес:

— Я доволен, что вы пользуетесь библиотекой, мисс Лоуренс, и советую воспользоваться также знаниями мистера Кросса. Он будет рад почувствовать, что работает для других, а не только для себя.

— Так он не работает на вас? — удивилась Эмма.

Милорд внимательно посмотрел на нее.

— О, он находит мне скучные книги и статьи Департамента сельского хозяйства по научному фермерству, да еще привез из Лондона трактат Артура Янга. Но главная его цель — заставить меня изучать труды епископа Батлера по теологии и мистера Юма по философии. Это его любимые науки.

Милорд заметил, что Эмму озадачило упоминание Артура Янга, и — шутливо разъяснил:

— Мистер Янг хорошо пишет на сельскохозяйственные темы, и, читая его, я компенсирую беспечно растраченную юность. Владелец такого количества земли должен знать, как лучше ее использовать. Мой агент говорит, что овцы в этих местах лучшая сельскохозяйственная культура, но я должен убедиться сам. По моему мнению, лучшая культура — уголь!

— Уголь и овцы — не культура, папа, — вмешалась Тиш. Теперь озадаченной выглядела она. — Мисс Лоуренс составила мне список главных сельскохозяйственных культур северных графств, и в нем нет ни угля, ни овец.

Взрослые улыбнулись, и милорд ответил все так же шутливо:

— Но ведь их находят в поле, Летиция, как пшеницу и ячмень. Давай спросим мисс Лоуренс, можно ли называть их сельскохозяйственными культурами. — И он перевел синий, слегка насмешливый взгляд на Эмму.

Эмме стало весело, но она сохранила выражение лица и тон, по ее мнению, подобающие учительнице, и торжественно ответила:

— Сельскохозяйственная культура растет, и овцы растут. Это у них общее, правда, овцы могут передвигаться. В некотором смысле их можно считать сельскохозяйственной культурой. Но уголь? Нет, я не думаю, что мы с Тиш согласимся с этим утверждением. Вероятно, папа не называл бы овец и уголь культурами, если бы ему посчастливилось в детстве учиться у меня!

— О, папа многое бы делал иначе, если бы у него был хороший учитель, — весело объявил милорд, удивляясь, почему он чувствует необходимость бросать вызов мисс Лоуренс, как и она ему. Ну, во всяком случае, они развлекли Тиш и кое-чему научили ее… да, откуда взялось это прозвище? Несомненно, от обожаемой всеми мисс Лоуренс.

Пора ему уходить. Его интерес к гувернантке наверняка рано или поздно будет замечен, если он зайдет слишком далеко… А что, собственно, он имеет в виду? Во всяком случае, он не сможет «зайти слишком далеко», пока будет в Алнике, встречаясь в «Белом лебеде» с лордом Лафтоном и Беном Блэкберном и обсуждая успехи Джорджа Стефенсона.

Лорд Лафтон наотрез отказывался посещать Лаудвотер, но не потому, что имел что-то против поместья или его хозяина, а потому, что никогда ни к кому не ездил и никого не приглашал к себе. Для деловых встреч он предпочитал гостиницы и адвокатские конторы.

Интересно, что бы подумал лорд Лафтон о мисс Лоуренс? С этой мыслью милорд сел в карету, направлявшуюся в Алник, и забыл на время о гувернантке. Вернее, постарался забыть.

Он все еще думал о ней, вернувшись домой через неделю, на этот раз не среди ночи, а поздним утром. Он позвал в кабинет Джона Бассета, чтобы продиктовать письмо в Киллингворт Джорджу Стефенсону и, наконец, договориться о встрече.

Он, Блэкберн и Лафтон провели переговоры с владельцами земель и угольных шахт в окрестностях Стены Адриана: сэром Томасом Лидделом, сэром Джоном Бондом и мистером Дамианом Хоулдсвортом — относительно нового локомотива Джорджа Стефенсона. Руководителем проекта выбрали сэра Томаса. У землевладельцев — капитал, у Стефенсона — знания.

Решающим оказалось мнение мистера Хоулдсворта, недавно вернувшегося из Соединенных Штатов, где прогресс и наука шли. рука об руку, а состоятельные люди не считали зазорным пачкать руки, приумножая свои богатства или, как в случае с милордом, спасая поместья.

Закончив диктовку, милорд выглянул в окно и увидел бегущую через парк хохочущую Тиш с воздушным змеем в руке, мисс Лоуренс и всегда сопровождавших их Кэтги, няню и лакея Джека.

Как грациозна мисс Лоуренс! Даже в давно немодных скромном бледно-голубом платье и маленькой соломенной шляпке с темно-синими лентами она излучает достоинство и элегантность. Мисс Лоуренс взяла у Джека зонтик и села на одну из скамей, расставленных по парку.

Через минуту появилась маленькая процессия. Впереди — миссис Мортон под зонтиком, за нею — лакеи с маленьким столом и небольшой отряд слуг с блюдами, серебром и фарфором, необходимыми для легкого завтрака.

— Простите меня, старина, — поспешно сказал милорд, оглядывая себя в зеркало и удостоверяясь, что путешествие не оставило заметных следов. — Кажется, на задней лужайке собираются перекусить. Лакеи только что вынесли все для чая, и я хочу подкрепиться. Присоединяйтесь к нам, когда закончите работу.

И он вышел из комнаты с таким видом, будто направлялся на аудиенцию к самому принцу-регенту.

Джон Бассет удивленно поднял брови. Что же заинтересовало его флегматичного хозяина? Завтрак на лужайке! Кто бы мог ожидать такого рвения от человека обычно немногословного, избегающего общества! А ленч на свежем воздухе и в компании еще недавно он счел бы наказанием.

Бассет подошел к окну как — раз в то мгновение, когда милорд появился на лужайке и поклонился мисс Лоуренс. Она уже сняла шляпку и отложила зонтик, поскольку сидела в тени высоких кедров. Еще одна флотилия лакеев вынесла стулья, и милорд, усевшись, принял чашку чая из рук миссис Мортон. Тем временем появилась Тиш со своим змеем и приветствовала отца радостным визгом.

Так вот откуда ветер дует. Джон готов был держать пари, что не чай, а мисс Лоуренс была приманкой для его хозяина! Джон старательно, но как можно быстрее, закончил письмо и поспешил на лужайку. Если он выглядел печальным, то потому, что, познакомившись с мисс Эммой Лоуренс и подтвердив первое впечатление беседами с нею, решил, что она могла бы стать ему подходящей женой.

А что мог предложить ей милорд, граф Чард? Вряд ли он женится на ней, какой бы подходящей она ни была. И о чем милорду разговаривать с нею! Насколько Джон Бассет знал милорда, тот не был мастером легкого разговора и не владел искусством флирта.

— Кажется, в глубине страны погода теплее, чем на побережье, мисс Лоуренс, — заметил милорд, что едва ли могло сойти за умную беседу с привлекательной женщиной. Хотя, в чем состояла ее привлекательность, милорд до сих пор не понимал.

Тиш выручила отца:

— Ты приехал раньше, чем обещал, папа. Ты говорил, что уедешь больше чем на неделю.

— Неужели? Ну, дела шли хорошо, мы быстро справились, и вот я здесь, завтракаю с тобой на лужайке. Чья это была идея? Ваша, миссис Мортон?

Миссис Мортон, пораженная появлением милорда в их компании, ответила не сразу:

— Видите ли, милорд, можно сказать, что мисс Лоуренс и я пришли к общему решению: Тиш хотела запускать змея, день теплый, и ленч на свежем воздухе показался привлекательнее, чем в доме.

Беседа была крайне банальной, а мисс Эмма Лоуренс до сих пор не вымолвила ни слова. Просто сидела безмолвным сфинксом, занесенным в дикую Нортумбрию из египетских песков.

— Значит, вы, мисс Лоуренс, предпочитаете еду на свежем воздухе?

Теперь она будет вынуждена ответить ему, обратить на него большие темные глаза. Он не будет видеть ее совершенный профиль, зато услышит мелодичный голос.

— У меня мало подобного опыта, милорд, но этот ленч кажется достаточно приятным.

Если он предпочитает банальности, она может отвечать тем же.

— Мисс Лоуренс, в наших предыдущих беседах вы предлагали мне точные ответы и критические суждения. И сейчас мне слышатся критические нотки в вашем голосе. Я прав?

Он так увлекся, поддразнивая Эмму, что не заметил проницательного взгляда миссис Мортон и недоуменного, если не сказать больше, выражения лица подоспевшего Джона Бассета.

— Вы наблюдательны, милорд, — серьезно ответила Эмма. — Признаю, что думала, стоит ли наше милое развлечение той тяжелой работы, которую пришлось выполнить вашим слугам.

Подобные мысли никогда бы не пришли в голову прежней Эмме, но восемь лет, проведенные в роли гувернантки, между прислугой и знатью, чужой и тем и другим, показали ей, как много изнурительных усилий требуется для обеспечения приятной жизни хозяев.

— Вы должны признать, мисс Лоуренс, что, хотя труд слуг в Лаудвотере нелегок, это лучше, чем жить полуголодной жизнью на пособие по бедности, как приходится многим, менее удачливым.

На такой обоснованный ответ трудно было что-то возразить.

— Но это не причина, чтобы обращаться с ними как со скотом. Хотя, надо отдать вам должное, милорд, вы относитесь к прислуге добрее, чем любой из моих прежних хозяев.

Милорд склонил голову, а Джон Бассет, только что принявший чашку чая из рук миссис Мортон, которая слушала с раскрытым ртом якобинские ереси мисс Лоуренс (да еще перед самим милордом!), пылко воскликнул:

— Я подтверждаю ваши слова. И к тому же весь кухонный персонал собирается завтракать на свежем воздухе, может, конечно, не в такой роскоши, как мы.

Милорд и Бассет улыбнулись Эмме не снисходительно и не очень серьезно, а так, как улыбнулись бы приятному собеседнику-мужчине. Почему-то Эмма почувствовала волнение. Она посмотрела в глаза милорду и впервые открыто улыбнулась ему.

Ее улыбка странно подействовала на него. Во-первых, ее лицо преобразилось, как будто зажгли свечу в темной комнате, а во-вторых, у него появилось удивительное ощущение «deja vu»1. Как будто она так улыбалась ему раньше. Мелькнуло какое-то давнее воспоминание, но, пока он пытался удержать его, улыбка исчезла. И девушка снова стала незнакомой мисс Лоуренс.

Милорд знал, что миссис Мортон и Джон Бассет наблюдают за ним, и все же сказал:

— Вам надо улыбаться почаще, мисс Лоуренс. Улыбка вам идет.

Эмма смутилась. Комплимент милорда был таким личным, какие джентльмены не делают дамам ни в компании, ни наедине. И слушатели наверняка это отметили.

— Вы должны благодарить красоту дня за мою улыбку, милорд, — сказала она, просто чтобы что-то сказать.

Шутливый тон обычно был несвойственен милорду, и его секретарь и домоправительница старательно воздерживались, чтобы не вылупить на него глаза.

— А приятную компанию, мисс Лоуренс?

— И приятную компанию, и Тиш… прошу прощения, леди Летицию.

— Не надо извинений. Мне самому нравится имя «Тиш». «Леди Летиция» слишком официальное обращение для такого маленького ребенка.

И теперь наконец он встал. Иначе кто знает, сколько еще он выдаст своих мыслей и чувств, обычно глубоко спрятанных! Он находит эту сдержанную молодую женщину все более и более привлекательной. И кого же она ему напоминает?

Сопровождаемый дочерью с ее змеем, он шел к дому. Солнце золотило его волосы.

Глядя ему вслед, Джон Бассет печально думал, что, если милорд, говоря высоким стилем, решит заманить мисс Лоуренс в свои сети (не может же он настолько серьезно заинтересоваться ею, чтобы жениться!), у бедного секретаря не останется никаких шансов.

Мисс Лоуренс возбудила интерес к своей персоне не только в Лаудвотере. Бен Блэкберн и лорд Лафтон коротали время за бутылкой в гостинице, откуда недавно уехал Чард.

— Угрюмый парень этот Чард, — заметил лорд Лафтон, поднимая бокал к свету и восхищаясь цветом портвейна. Портвейн — напиток для мужчин, а всякое другое вино — для мальчишек, любил он говорить. — Настоящий монах, если верить слухам. Пора ему завести женщину. Не слышал ни об одной после смерти его жены.

Бен, уже полупьяный, рассмеялся.

— Может, он скоро исправится, Лафтон. Кто знает?

Лафтон с преувеличенной осторожностью поставил бокал на стол.

— Есть доказательства, старина?

— Ну, у его дочери новая гувернантка. Скромное создание. Но не так проста, как кажется. По меньшей мере Чард так думает.

— Неужели? Вы серьезно это говорите?

— Очень… серьезно… очень. — Портвейн подействовал на речь Блэкберна. — Вот что я вам скажу… я сам думаю там порезвиться.

— Хотите пари? Бьюсь об заклад, что ни он, ни вы не затащите в постель эту гувернантку. Принимаете?

— Почему бы и нет? Ставлю двадцать гиней на то, что я добьюсь ее первым, — сказал Блэкберн после еще одного большого глотка.

— Лучше пятьдесят, — возразил Лафтон, более богатый, чем его приятель.

— Круто, но я принимаю. — Бен подумал и глуповато продолжил: — За такую ставку я постараюсь. Один из нас ее точно добьется. Давайте пожмем руки и запишем условия, а то забудем спьяну.

Так они и сделали. И прикончили остаток портвейна, а потом еще бутылку, а на следующий день отправились каждый в свое поместье с сильной головной болью и столь же сильным желанием не проиграть пари.

Желание это оказалось таким сильным у далеко не бедного, но очень скупого лорда Лафтона (он не желал терять даже такую ничтожную сумму, как пятьдесят гиней), что он решил немедленно воплотить в жизнь другой давно задуманный план.

Его младшая сестра леди Клара была его наследницей, и он счел, что настал подходящий момент нарушить давнюю привычку и нанести длительный визит в Лаудвотер. Леди Клара в качестве богатой невесты может отвлечь внимание Чарда от гувернантки.

И для большего удовольствия в письме к Чарду он предложил пригласить Бена Блэкберна. Пусть победит лучший! Кто лучший и кто должен победить, лорд Лафтон не совсем понимал, зато он сам сможет внимательно разглядеть гувернантку.

Глава пятая

Эмма скромно жила в Лаудвотере, не подозревая, что ее появление в Нортумбрии породило мысли, совершенно для нее нежеланные.

Миссис Мортон как-то попыталась сказать Эмме, что не следует поощрять милорда, но девушка пропустила ее намеки мимо ушей. Миссис Мортон не первая обнаружила, что, несмотря на мягкое обхождение и прекрасные манеры, мисс Лоуренс обладает железным характером. Гувернантка отклоняла попытки миссис Мортон предупредить ее так же холодно, как и навязчивость Джона Бассета, тенью ходившего за нею по Лаудвотеру.

Через пару дней Эмма вошла после ленча в библиотеку и застала секретаря за столом, на котором лежали толстые бухгалтерские книги. Эмма собиралась нарисовать подробную карту Азии для Тиш, выразившей желание узнать точно, где находится Ост-Индия.

Джон тяжело вздохнул, так тяжело, что Эмма сжалилась и улыбнулась ему.

— Вам и правда стоит пожалеть меня, мисс Лоуренс, — печально сказал секретарь. — Это самая тяжелая часть моей работы. Я никогда не был силен в математике и предупреждал об этом милорда. Вот письма совсем другое дело.

Эмма подошла и взглянула на колонку доходов угольной шахты милорда, которую Джон пытался суммировать. Судя по количеству чернил, которые он потратил, и множеству клякс, ему это не удалось.

Что-то в ее взгляде насторожило секретаря.

— Вы, кажется, не боитесь их, мисс Лоуренс?

Эмма снова наградила его ласковой улыбкой.

— Мой отец, по каким-то своим причинам, настаивал, чтобы я учила математику так же прилежно, как и письмо. Да, я не боюсь их. Хотите, я сложу эти цифры? Как только вы поймете, что это не трудно, у вас не будет проблем. Вы спокойно продолжите работу.

Заметив заинтересованность Бассета, Эмма решила, что сможет оградиться от преследований, показав свою ученость. Она давно обнаружила, что мужчины не любят женщин, знающих больше, чем они сами.

Джон Бассет изумленно смотрел на нее. Женщина, умеющая складывать цифры! Что дальше? Он решил испытать ее. В конце концов, потом он сможет проверить ее работу.

— Почему бы нет? — сказал он, придвинув к ней гроссбух и вручив перо и листок бумаги, на котором делал заметки.

Эмма быстро и уверенно просуммировала колонку цифр. Похоже, что по меньшей мере на этой угольной шахте дела графа Чарда идут неплохо, возможно, и на других тоже. Дважды проверив результат, она так же быстро и уверенно написала под колонкой правильный итог.

Эмма вернула гроссбух Джону Бассету. Тот посмотрел на цифры, на Эмму и сказал печально:

— Да, и мне этот ответ казался правильным, но каждый раз, когда я проверял его, получались другие цифры. Вам, а не мне следовало бы вести бухгалтерские книги милорда. Или ему самому, он прекрасно считает.

И это сообщение стало сюрпризом для Эммы, готовой поклясться, что человек, которого она когда-то знала, не отличил бы плюс от минуса. Однако она ничего не сказала и молча смотрела, как Джон проверил ее сумму и признал, что она не ошиблась.

Ошиблась Эмма в другом. Если она думала, что ее привлекательность потускнеет после демонстрации математических способностей, то теперь стало ясно, что Бассет еще больше очарован ею. К несчастью. Поскольку Эмма смотрела на него как на друга и он совершенно не интересовал ее как мужчина: ни в качестве любовника, ни в качестве мужа.

Не успела она вернуть Джону гроссбух и сесть за большой стол для географических карт, решив просмотреть для начала тяжелый фолиант с описанием континентов, дверь библиотеки распахнулась, и вошел милорд. Мистер Кросс, сидевший за своим столом в дальнем конце комнаты, поднял глаза, слегка озадаченный видом трех посетителей сразу, поскольку в библиотеке редко бывало больше одного.

Милорд, одетый тщательнее обычного, сегодня мало был похож на сельского джентльмена: темно-зеленый фрак, белые панталоны, высокие начищенные черные сапоги, безукоризненная рубашка и галстук, завязанный не «кое-как», о чем вечно сокрушался его камердинер Луис Уайт, а ниспадавший модным водопадом. Отросшие за последнее время волосы были уложены в прическу а-ля Аполлон и блестели, как в дни юности. Однако лицо осталось твердым как гранит.

Все трое уставились на редкое видение городского денди. Он ответил немигающим, слегка надменным взглядом.

— Лорд Лафтон письмом известил меня, что приезжает сегодня с сестрой леди Кларой и ее компаньонкой мисс Стрэйт. Бен Блэкберн также приедет для еще одной консультации по проекту Джорди Стефенсона. Они прибудут… — он вытащил прекрасные золотые карманные часы с крышкой и сверился с ними, — примерно через полчаса. Их необходимо угостить чаем, а поскольку миссис Мортон уехала с визитом к жене викария, я прошу вас, мисс Лоуренс, оказать мне честь и принять гостей в ее отсутствие. Я приказал Кэтти присмотреть днем за леди Летицией. Ожидаю вас в главном салоне как можно быстрее. Будьте готовы принять их вместе со мной. Вы также должны быть за обеденным столом ровно в шесть часов.

После этой речи Эмма и Джон уставились на милорда еще пристальнее. Он не обратил на них внимания и повернулся к мистеру Кроссу:

— Думаю, что вам также следует присутствовать на обеде. Лорд Лафтон просил исследовать старые местные карты, собранные моим дедом. Какой-то лондонец купил Грейнджер-Холл и претендует на одну из угольных шахт лорда Лафтона. Думаю, мы сможем помочь лорду Лафтону в этом споре.

Милорд поклонился присутствующим и вышел из комнаты, оставив Бассета и мистера Кросса в крайнем изумлении.

— За то время, что вы здесь, мисс Лоуренс, произошло столько событий, сколько не случалось за последние пять лет, не так ли, Кросс?

— Ну, вряд ли я несу ответственность за визит лорда Лафтона и мистера Блэкберна, — воскликнула Эмма, не представляя, как сильно ошибается. Лафтон как раз ехал понаблюдать отношения между лордом Чар-дом и новой гувернанткой его дочери, а также помешать Бену Блэкберну выиграть пари!

— Да, действительно, — согласился Джон, не подозревавший, что он не единственный охотник на мисс Лоуренс. — Но уверяю вас, наша жизнь стала интереснее за последнее время. А теперь мы должны подчиниться приказу милорда и принять респектабельный вид.

Он помолчал и добавил:

— И еще одно. За все время, что знаю милорда, я никогда не видел его так шикарно одетым.

Эмма видела милорда и более шикарно одетым, и, когда он вошел, ей на мгновение показалось, что время повернуло вспять. Однако у нее не было ни малейшего желания обедать со знатными гостями милорда, о чем она и решила объявить ему немедленно.

Пробормотав «извините меня», она последовала за милордом, уверенная, что он направился в кабинет, свою любимую комнату. Там она и поговорит с ним.

Да, милорд уже был в кабинете и на стук в дверь крикнул: «Войдите». Он стоял с какими-то бумагами у стола и с удивлением смотрел на вошедшую с поклоном Эмму.

— В чем дело, мисс Лоуренс? Объяснение оказалось более трудным, чем надеялась Эмма. В своем элегантном костюме он выглядел грозным, как сам повелитель Вселенной. Тем не менее необходимо было высказаться, и она сглотнула комок в горле.

— Милорд, боюсь, что должна отклонить ваше любезное приглашение на вечерний прием.

Его брови поднялись еще выше.

— Исключено! Ваше присутствие абсолютно необходимо.

— Но мне нечего надеть по такому случаю.

— Ерунда! — Она никогда еще не слышала, чтобы он говорил так властно. — Полная чушь! Вы очаровательны в любой одежде!

Возразить было нечего, но она все же пробормотала:

— Боюсь, что леди Клара и ее компаньонка не одобрят моего присутствия.

Интересно, как высоко могут подняться его брови? Он положил бумаги и вышел из-за стола, встав прямо напротив нее.

— Вот это ваше соображение меня совершенно не волнует. Я лично не одобряю их присутствия, оно мне навязано. Я их не приглашал, хотя и не должен говорить так. Ваше присутствие мне необходимо по двум причинам: во-первых, чтобы сбалансировать число дам, а во-вторых, я хочу, чтобы за столом была хоть одна женщина, способная вести разумную беседу на разумные темы.

Леди Клара — утонченная леди, такая же бессодержательная, как большинство ей подобных, а миссис Мортон, добрая душа, совершенно не умеет беседовать, как вы прекрасно знаете. О мисс Стрэйт мне ничего не известно, и я хотел бы знать о ней еще меньше! Ваше присутствие необходимо для спасения моей души. И если вы будете артачиться, я поднимусь в классную комнату и стащу вас вниз, во что бы вы ни были одеты. Я ясно выразился?

Милорд подошел к ней опасно близко, она чувствовала его тепло, магнетизм и силу, внезапно обрушившиеся на нее.

— Да, милорд. Очень ясно. Я спущусь к обеду… подчиняясь вашей воле.

Как будто неожиданно осознав, как близко они стоят, он отодвинулся немного, не отрывая от нее взгляда восхитительно синих глаз, только и оставшихся от Доминика Хастингса, которого она когда-то знала.

— Можете появиться под зонтиком или со слугой с опахалом. Мне абсолютно все равно, лишь бы вы появились, — сказал он, посмеиваясь. — И если у кого-то хватит ума возражать против вашего присутствия, я их не задерживаю!

Так нельзя, ошеломленно думала Эмма. Так не годится. Куда все это заведет… и захочет ли она идти по этой дороге?

— Если вы будете оказывать мне особые знаки внимания, что подумают остальные?

— Нет, мисс Лоуренс. Вы не правы. За столом будут и мой секретарь, и библиотекарь, так что ваше присутствие не покажется странным, хоть вы и женщина. И вы окажете поддержку миссис Мортон. А теперь уходите. Я настаиваю на вашем присутствии в большом салоне, когда явится эта незваная компания, и я уверен, вы захотите надеть что-нибудь поярче серого платья и коричневого фартука, в которых обычно щеголяете.

Эмма, уже достигшая двери, не смогла удержаться от последнего выстрела. Она остановилась и мило сказала:

— Вы приводите меня в замешательство, милорд. Минуту назад вы сказали, что вам абсолютно все равно, что я надену. Вы передумали?

«Дерзкая девчонка!» — это все, чем он смог ответить, когда дверь уже закрылась за нею.

Теперь ей надо принять «респектабельный вид», как выразился Джон, и заменить миссис Мортон на чайной церемонии. Интерес но, что подумает компания лорда Лафтона, когда увидит ее! Эмма решила надеть свое лучшее летнее платье из скромного кремового муслина в лимонно-желтую полоску с бледно-лимонным поясом.

Когда Эмма вошла в гостиную, милорд одобрительно кивнул, а глаза Джона Бассета засверкали. Она выглядела так очаровательно, что прибывший лорд Лафтон сразу понял: Блэкберн, хоть и был пьян, не преувеличил прелестей гувернантки. Более того, лорд Чард никогда не выглядел так изысканно, и предстояло выяснить, не гувернантка ли вдохновила его на подобное совершенство.

Эмме было все равно, что думает о ней немолодой, толстый и до сих пор неженатый лорд Лафтон, напоминавший ей мистера Генри Гардинера. И говорил он с нею, как мистер Гардинер: снисходительно и шутливо, как разговаривают мужчины с женщинами, которых наметили себе в жертвы. Лорд Лафтон чуть дольше приличного задержал ее руку, пока милорд представлял мисс Лоуренс как замену отсутствующей миссис Мортон, любезно согласившуюся принять двух приехавших с ним дам.

Наследница Лафтона, действительно утонченная леди, холодно поклонилась Эмме и, глядя куда-то за ее плечо, протянула два пальца. Ее принимает гувернантка! Даже в отсутствие миссис Мортон это было крайне неприятно.

Эмма ожидала подобной реакции; и, если леди Клара не желала смотреть на Эмму, Эмма прекрасно рассмотрела и ее, и компаньонку, и ей не понравились обе.

Леди Клара, небольшого роста и некрасивая, была одета в пастельные тона: смесь бледно-голубого и бледно-розового. Неудачное сочетание при ярком румянце и недовольном выражении лица. Леди Клара казалась дешевой куклой на полке захудалой игрушечной лавки. И при этом она вела себя как избалованная красавица.

Отойдя от Эммы, она обратила все внимание на милорда, не взглянув на мистера Кросса, Джона Бассета и Бена Блэкберна, которого знала как одного из провинциальных друзей своего брата. Чард — совсем другое дело! И почему брат говорил, что он одевается как деревенщина? Он просто прекрасен. Воплощение модного совершенства.

Мисс Стрэйт, подруга леди Клары, как она предпочитала думать о 'себе, также ставила себя намного выше гувернантки. Она принадлежала к хорошему, хотя и малоизвестному семейству и играла в доме Лафтонов роль компаньонки, чтобы обеспечить себе доступ в высший свет. Мисс Стрэйт приехала в Лаудвотер не для того, чтобы болтать с кем-то чуть выше прислуги.

Удивительно, думала мисс Стрэйт, что Чард счел приличным ввести гувернантку в дамское общество. Его вынудило неудачное стечение обстоятельств: их приезд в отсутствие кузины, единственной леди в доме. Все это непременно изменится, когда Чард женится на леди Кларе. Мисс Стрэйт искренне желала этого, поскольку тогда, может, лорд Лафтон предложит ей заменить сестру в качестве хозяйки его поместья.

Мисс Стрэйт кисло смотрела на Эмму, прелесть которой особенно подчеркивала отсутствие таковой у нее самой. Темноволосая, мужеподобная, мисс Стрэйт обычно утешалась тем, что затмевала свою похожую на молочный пудинг подопечную. Гувернантка не предлагала ей подобного утешения.

Но поскольку никто больше не проявлял желания поговорить с ней, мисс Стрэйт опустилась на диван, похлопала по свободному сиденью рядом с собой и с манерной медлительностью произнесла:

— Посидите со мной, мисс Лоуренс. Скажите, вы не из шропширских Лоуренсов? Я дружу с ними, то есть когда приезжаю домой, как вы понимаете.

— Я их не знаю, — холодно ответила Эмма. Наградив себя этим именем, она не имеет отношения ни к каким Лоуренсам, хотя и не собирается сообщать об этом мисс Стрэйт.

— Так, может быть, дербиширское семейство? Год назад на последнем балу леди Ко-упер я встречала мисс Персефону Лоуренс. Очень интересная дама. С поэтическими наклонностями. У вас есть поэтические наклонности, мисс Лоуренс?

— Увы, — упрямо ответила Эмма, начиная находить развлечение в таком неумелом покровительстве. — Я не имею отношения ни к ним, ни к каким-либо другим известным Лоуренсам. И боюсь, у меня нет склонности к поэзии. Напротив, я очень прозаична.

Мисс Стрэйт замахала веером, как будто такое прямолинейное признание чуть не лишило ее чувств.

— Неужели? Как прискорбно. Леди Клара, например, весьма поэтическая натура. Она написала очень чувствительную эпитафию, когда умерла ее канарейка.

Эмма сочла своим долгом выразить соболезнование по поводу кончины канарейки и спросила, как же бедняжка нашла свою безвременную смерть.

— Увы, бедная Клара забыла закрыть дверцу клетки, и до птички добралась кошка. Дорогая Клара так расстроилась, что нам пришлось усыпить кошку. — Мисс Стрэйт тяжело вздохнула и приложила к глазам носовой платочек.

Эмма проявила благородство и удержалась от комментариев. Как следовало из изложения событий, справедливее было бы усыпить леди Клару за небрежность. Тут Эмма заметила, что милорд стоит рядом и прислушивается к разговору. В гостиную вошли лакеи с чайными подносами, уставленными чашками, тарелками и серебряными блюдами с сэндвичами, бисквитами и пирожными. Появление милорда спасло Эмму от придирок и занудства мисс Стрэйт, решившей, что ни к чему беседовать с незначительной гувернанткой, когда под рукой ее знатный хозяин.

Милорд пододвинул стул и выслушал печальную историю канарейки, не смея признаться, что уже знаком с нею. Внутренне он реагировал точно как Эмма, но благородно старался не встретиться с ней взглядом, чтобы удержаться от смеха, поскольку мисс Стрэйт еще больше разукрасила смерть бедной птички, подчеркивая чувствительность своей подопечной. Она, как и лорд Лафтон, была заинтересована в союзе леди Клары с Чардом и Лаудвотером.

Эмма решила удалиться, боясь выдать себя: отчет мисс Стрэйт о ее жизни с леди Кларой становился все более трогательным. Ее подопечная, как оказалось, странным образом влияла на бессловесных животных, имевших несчастье жить рядом с ней. Ее мопс тоже встретил печальный конец, что вдохновило хозяйку на эпитафию, которую мисс Стрэйт рвалась прочитать милорду.

В этом месте рассказа Эмма встала, поклонилась и направилась к леди Кларе, общавшейся с Джоном Бассетом и Беном Блэкберном и недовольной тем, что милорд покинул ее. Лорд Лафтон беседовал с мистером Кроссом о географических картах и угольных шахтах. Эмме пришла в голову озорная мысль: если Лафтон хочет сохранить здоровье лошадей, работающих в шахтах, ему не следует брать в инспекционные поездки свою сестру.

Заметив приближение Эммы, леди Клара демонстративно заявила:

— Прошу простить меня, но я должна присоединиться к моей дорогой мисс Стрэйт и нашему хозяину.

Не желая удостаивать Эмму своим вниманием, она прошествовала к милорду, прикрыв лицо веером.

Эмма лишь поблагодарила мысленно судьбу. Теперь милорд и его гостьи могут вдоволь пообсуждать печальные судьбы любимцев леди Клары и многочисленные благородные родственные связи мисс Стрэйт.

Мистер Джон Бассет, измученный леди Кларой, пылко бросился к Эмме, но ему не повезло. В бой вступила тяжелая артиллерия. Лорд Лафтон оставил мистера Кросса и ус пел перехватить гувернантку прежде, чем до нее добрался Бен Блэкберн.

— Мисс Лоуренс, не так ли? Случайно не родственница моего старинного приятеля «Саламанки» Лоуренса из Сассекса? Наверное, следует называть его Генри, но его доблесть в Испанской войне породила это прозвище.

Эмме пришлось перечислить всех Лоуренсов, шропширских, сассекских, дербиширских и остальных, чтобы навсегда отречься от них.

— Жаль, однако. Вы похожи на его сестру Онорию. Она вышла замуж за лорда Тентердена. Из южного Йоркшира.

Может, стоило присвоить родство с какой-нибудь отдаленной ветвью и осчастливить лорда Лафтона? Но нет, истина дороже, если не считать, конечно, что Эмма не имеет к фамилии Лоуренс никакого отношения!

— Как вы находите леди Летицию? Приятный ребенок? Послушный?

— Очень, — ответила Эмма, несколько озадаченная тем, что такой влиятельный магнат снисходит до разговора с гувернанткой, и подозревая, что болтовня о маленьких девочках не может быть интересна лорду Лафтону.

— Вы давно в Нортумбрии, мисс Лоуренс? Вам здесь нравится?

— О, Нортумбрия первобытна и прекрасна, — ответила Эмма, что было чистейшей правдой. — Но у меня было мало возможностей познакомиться с ней. Надеюсь в скором времени посетить Стену Адриана и Верхний Тайн.

Лорд Лафтон повернулся на каблуках и властно заорал, привлекая внимание всех присутствующих:

— Послушайте, Чард, мисс Лоуренс говорит, что еще не видела Стену Адриана. Нехорошо. Пока мы здесь, необходимо съездить туда и, если погода позволит, устроить пикник. С вашего позволения, конечно.

С восторгом вырвавшись из цепких когтей леди Клары и мисс Стрэйт, переключившихся с питомцев на поэзию, неприличное поведение лорда Байрона и удовольствия лондонского сезона — а все эти темы были ему совершенно неинтересны, — милорд извинился перед дамами за то, что прерывает восхитительную беседу, и объявил, что обязательно организует поездку и начнет подготовку немедленно.

— Моя дочь будет счастлива, — добавил он. — Я обещал ей эту экскурсию, но не успел выполнить обещание.

— Вы слишком много работаете, приятель, поберегитесь, — завопил лорд Лафтон. — Одна работа без забавы, от нее тупеешь, право, не так ли, мисс Лоуренс?

Слушатели по-разному реагировали на непостижимое внимание к новой гувернантке. Милорд свирепо подумал, что следовало предупредить мисс Лоуренс о беспутстве Лафтона; Бен Блэкберн закипел от ярости, поняв, что Лафтон пытается выиграть пари, нацелившись на гувернантку, действительно оказавшуюся привлекательной; Джон Бассет изнывал от ревности, а мистер Кросс, как и милорд, решил, что предостережение не повредит бедняжке мисс Лоуренс.

Что касается леди Клары и мисс Стрэйт, они обе были в ужасе: мисс Стрэйт от перспективы потерять руку лорда Лафтона, на которую питала смутные надежды, а леди Клара — от мысли о безродной снохе, чей отпрыск лишит ее большей части наследства Лафтонов.

Однако обе дамы утешились, вспомнив длинный список любовных похождений лорда Лафтона. Скорее он сделает мисс Лоуренс любовницей, а не женой. И ни одна из них ни на секунду не подумала, что у Эммы окажется дурной вкус и ее не прельстит внимание лорда Лафтона, законное или какое другое.

Сама Эмма удивилась, оказавшись в центре такого внимания. Более восьми лет она жила на окраине светской жизни: сидела, никем не замечаемая, с ней почти никто не разговаривал, единственной компанией были ее подопечные. Она прекрасно понимала разочарование леди Клары и мисс Стрэйт, обнаруживших, что не они главные дамы в обществе, которое почтили своим присутствием.

Эмме хотелось покинуть гостиную, но ярко-синие глаза милорда запрещали ей это. Однако он пришел ей на помощь, предложив лорду Лафтону и Бену Блэкберну посетить конюшни, где его главный грум Оутвейт тренировал пару гнедых, недавно приобретенных для экипажа.

— Я думаю, — добавил он, — что дамы пожелают удалиться в свои комнаты и отдохнуть после изнурительного путешествия.

Эмма с трудом подавила смех, вызванный невероятной ситуацией, когда каждый мужчина в комнате — от лорда Лафтона и ниже, — казалось, решил преследовать ее, между тем как леди Клара вовсе не собиралась послушно отправиться в свою комнату.

— Ни в коем случае, — заявила леди Клара. — Если моя дорогая Калипсо Стрэйт желает отдохнуть… или мисс — Лоуренс… пожалуйста. А я не хочу отдыхать. Я тоже хочу посетить конюшню и посмотреть на последние приобретения лорда Чарда. Всем известно, что вы прекрасно правили лошадьми, милорд, когда вращались в высшем свете до женитьбы.

— Моя дорогая Клара, — поспешно воскликнул ее брат, — не делай этого. Конюшня — неподходящее место для юной леди.

— Я должна возразить тебе, брат. Как это может повредить мне, если ты будешь сопровождать меня? Ты знаешь, что я решила завести собственный выезд, и я буду благодарна лорду Чарду за квалифицированный совет.

Милорд поклонился. Эмма завороженно следила за ним. Он излучал обаяние, превратившись снова в юношу, которого она когда-то знала.

— Вы льстите мне, леди Клара. Оутвейт даст вам лучший совет, и, понимая сомнения вашего брата, я приму меры к тому, чтобы вы не увидели и не услышали ничего, способного расстроить вас. Дайте мне четверть часа. Вы позволите, Лафтон?

Ловко, подумала Эмма, наслаждаясь неохотным согласием лорда Лафтона и находчивостью милорда. Затем милорд повернулся и сказал холодно, как и подобает хозяину обращаться к гувернантке дочери:

— Я разрешаю вам удалиться, мисс Лоуренс. Мы снова встретимся за обедом.

Леди Клара не испытывала никакого наслаждения. Вот как! Им и на обед навязывают гувернантку? Куда катится мир? Сначала ее брат раболепствует перед мисс Никто из Ниоткуда, а теперь еще и лорд Чард. И не слишком ли низко кланяется ей Бен Блэкберн? Неужели все сошли с ума? Как тоскливо остаться единственным нормальным человеком в мире. Кроме Калипсо Стрэйт, конечно.

Милорд предложил проводить леди Клару на террасу, где она вместе с остальными могла бы подождать, пока подготовят конюшню. Ну, по крайней мере ей больше не придется делить его с одной из служанок.

Слуги собрались в кухне на ленч, всегда начинавшийся после того, как заканчивали еду хозяева. Разговор неизбежно вертелся вокруг так называемых господ. Мистер Луис Уайт, камердинер милорда, расшумелся в ответ на замечание Блаунта, дворецкого. Блаунт спросил, не заметил ли камердинер, что милорд неожиданно вернулся к стилю в одежде, свойственному ему много лет назад.

Мистер Уайт, которому не всегда удавалось прятать манеры лондонского простолюдина (кокни) за скопированной у милорда изысканностью речи, в тот момент был занят поглощением сэндвича с говядиной, щедро сдобренного соусом с хреном. Поэтому он неразборчиво промычал:

— Конечно, из-за нее. Само собой разумеется.

— Из-за «нее», мистер Уайт? — переспросила экономка, появившаяся в кухне лишь к десерту. Еду ей обычно подавали в комнату. Иерархия среди прислуги соблюдалась так же строго, как в гостиной милорда. — Вы имеете в виду леди Клару?

— Ха! — ответил наконец проглотивший сэндвич Луис, почесывая нос, многозначительно подмигивая и становясь совершенным кокни, каким он и был на самом деле. — Не эту. Гувернантку, конечно.

— Гувернантку! — повторило полдюжины голосов.

— Ты разыгрываешь нас! — воскликнул дворецкий.

— Нет. Я вижу больше вашего. Поджидает ее повсюду и останавливает по любому поводу. Не вылезает из классной комнаты… Заставил ее принимать лорда Лафтона и его сестрицу, разве не так? Изобрел дурацкий предлог: необходимо присутствие еще одной дамы. Никогда раньше его это не волновало. И Бен Блэкберн увивается за ней, и Лафтон тоже. Я знаю этот взгляд господ, охотящихся за юбкой.

— Господи, мистер Уайт, вы сами такой же, — хихикнула горничная миссис Мор-тон. — Но правда то, что после приезда новой гувернантки милорд посещает классную комнату гораздо чаще.

— Не верю ни одному слову, — заупрямился дворецкий. — Мисс Лоуренс — скромная молодая леди. Не то что вертихвостка Сандеман. И если уж кто подходит милорду, так это она.

— И правда скромница, — заметил Луис, вгрызаясь в новый сэндвич так, будто не ел целую неделю. — Но в тихом омуте черти водятся. Да и милорд был повесой в юности. Давно остепенился, конечно. Может, хочет поразвлечься. Иногда во взгляде мисс Лоуренс появляется что-то…

— Не верю ни одному слову, — повторил дворецкий, которому нравилась мисс Лоуренс. — Настоящая леди, не то что прежняя гувернантка, которая увивалась вокруг милорда.

— Я сам бы не прочь приударить за мисс Лоуренс, но, вероятно, против милорда у меня нет шансов, — заявил Луис и с вызовом оглядел собравшихся. — Хотите пари? Чем молоть языком, ставьте деньги. Я говорю, что он заинтересовался и мадам не возражает, несмотря на всю ее напускную строгость. Деньги на стол. — Под охи и ахи женщин он бросил на стол гинею. — Ставьте. Два против одного, что милорд уговорит ее до конца лета.

Дворецкий неохотно выудил из кармана гинею. Не принять вызов Луиса — показать себя скрягой.

— А я говорю, что ты не прав, — безнадежно сказал он, вспоминая все пари, которые проиграл Луису.

Луис подобрал обе гинеи — маленькое состояние для каждого из них — но что об этом думать! — и вручил их экономке:

— Сохраните, дорогая, до Михайлова дня1 — а там посмотрим, кто выиграл, я или Блаунти. Пусть победит сильнейший.

Наверху, внизу ли, в гостиной или в кухне, — повсюду одно и то же. Только манера выражаться разная, да поставленная сумма. И гувернантка, тихая, скромная и строгая, недавно появившаяся среди них, — невинный центр всеобщего внимания.

Глава шестая

Надевать или не надевать? Из сундука, стоявшего в углу ее спальни, Эмма вынула платье, тщательно завернутое в папиросную бумагу. Это платье было последней ниточкой, связывавшей ее с жизнью богатой наследницы Эмилии Линкольн. Шелковое чудо абрикосового цвета с высокой талией, отороченное изящными кружевами цвета слоновой кости, было сшито в последние дни той жизни. Эмма слегка похудела, но несколько лет назад с помощью миссис Гор подогнала платье по фигуре.

Увы, как ни прекрасен был наряд, ей так и не довелось его надеть. С первого взгляда было ясно, что платье сшито дорогим портным, — очень странно для скромной гувернантки.

Эмма задумчиво вынула из сундука маленький веер из перьев, выкрашенных в абрикосовый цвет, отделанный серебром и слоновой костью, такого же цвета шелковые перчатки и ридикюль, такой изящный, что в нем едва помещался тонкий как паутинка кружевной носовой платочек. Лайковые туфельки цвета слоновой кости и кружевная шаль дополняли ансамбль.

Увы, нет больше жемчужного ожерелья, маленькой жемчужной диадемы и браслета, которые отец подарил ей за неделю до самоубийства. Все, что осталось от когда-то полной шкатулки для драгоценностей, — нитка мелкого неровного жемчуга, скромный пустячок, подаренный ей еще в детстве.

Эмма не стала бы наряжаться, но пренебрежение леди Клары Лафтон и мисс Стрэйт, алчные взгляды мужчин в гостиной разбудили в ней дерзость. Невозможно было ошибиться в их намерениях. Даже у бедного Джона Бассета текли слюнки, когда она попадала в поле его зрения.

Так пусть им будет на что смотреть. И неважно, в чем причина их возмутительного поведения: в ее привлекательности, в недостатке подходящих женщин или просто в по явлении нового женского лица. Она примет вызов.

И более того. Внутренний голос нашептывал: много лет назад он — милорд — оскорбил тебя и причинил тебе боль, хоть и не знает об этом. Как прекрасно было бы отплатить ему той же монетой! Предположим, ты заставишь его страдать. Еще лучше, если ты останешься холодна к нему, как он к тебе когда-то. Месть, говорят, сладка. Почему бы тебе, продолжал настойчивый голос, не насладиться ею? Не отплатить за презрение и насмешки охотнику за богатыми невестами?

Эмма разложила прекрасный наряд на постели. Классическая элегантность платья пережила восьмилетние капризы моды. Можно к тому же задрапировать его чуть иначе. И почему бы не снять кружевной чепчик — обязательную принадлежность незаметной гувернантки — и не уложить волосы в модную прическу?

С сияющими глазами, приоткрытыми от волнения губами, Эмма начала одеваться. Не в обычный дешевый коричневый бархат, а в платье, в котором отец хотел видеть ее в день девятнадцатилетия…

Эмма спустилась в холл, где ее ждала миссис Мортон. На нее уставились невидящие глаза Аполлона и римских императоров и ошеломленные глаза миссис Мортон, представлявшей образец респектабельности в своем лучшем черном шелковом платье.

— Моя дорогая мисс Лоуренс, я боялась, что вам нечего надеть по такому торжественному случаю, но вижу, мне не стоило беспокоиться. Вы, как обычно, оказались на высоте.

Эмма поклонилась в ответ на комплимент, и обе дамы вошли в главную гостиную, где уже собрались милорд, лорд Лафтон и его сестра. Мисс Стрэйт еще не появилась, и леди Клара обрушила все свое внимание на милорда, пока, обернувшись, не увидела Эмму.

— Боже милостивый, гувернантка! — с оскорбительной манерностью растягивая слова, произнесла леди Клара, осмотрев Эмму с головы до ног. Затем она гордо повернулась спиной к Эмме и миссис Мортон и слащавым голосом обратилась к милорду: — Очень любезно с вашей стороны обеспечить нас полным комплектом… дам, но, право, вам не стоило утруждать себя. Мне не нужно другого женского общества, кроме моей славной мисс Стрэйт.

Милорд ответил на грубость самым очаровательным образом, вернув Эмму на десять лет назад:

— О, моя дорогая леди Клара, подобная широта взглядов делает вам честь, но, поскольку моя кузина миссис Мортон, которую я вам представляю сейчас, и мисс Лоуренс обычно обедают со мной, было бы некрасиво не пригласить их сегодня. И теперь, когда вы это знаете, я уверен, что вы радушно приветствуете их, как и я.

Ну и зрелище, подумала Эмма, весело наблюдая, как, словно укушенная змеей, корчится леди Клара, пытаясь вновь обрести почву под ногами после тактичного выговора милорда. Она так извивается, подумала Эмма, что платье с большим декольте вот-вот соскользнет с ее плеч, обнажив гораздо больше прелестей, чем подобает скромной даме.

— О, конечно, Чард, конечно. Ваша эксцентричность восхитительна, а доброта беспредельна, не так ли, брат? — И она хлопнула веером по плечу лорда Лафтона, не осмеливаясь излить злобу на милорда. Слишком грозными были его мощная фигура и суровое лицо.

— Да, в чем дело, Клара? — воскликнул лорд Лафтон, обернувшись, и тут его слегка выпученные глаза впервые увидели Эмму. — О, мисс Лоуренс? Счастлив видеть вас, мадам. Ваше присутствие поддержит Клару, я уверен. Ей не хотелось бы быть единственной юной дамой среди нас, не так ли, дорогая?

Эмма так и не поняла, как ей удалось сдержать смех от неуместного заявления лорда Лафтона, не слышавшего речей сестры. Только взгляд милорда, одобряющий ее новое великолепие, удержал Эмму от неприличного смеха. Однако ей показалось, что уголки губ Чарда подрагивают от едва сдерживаемой улыбки. В остальном его лицо сохраняло невозмутимое выражение. Но бедная леди Клара! Для подобающего количества дам пригласили гувернантку!

Прибытие Калипсо Стрэйт и остальных джентльменов спасло компанию от дальнейших неловкостей.

Обед явно не удался. Леди Клара, настороженная неблагоприятным началом, говорила одни банальности, намеренно игнорируя выскочек, как она про себя называла миссис Мортон и Эмму. Однако обе дамы не огорчались тем, что им было отказано в удовольствии беседовать с гостьей. Добродушную миссис Мортон не волновало мнение леди Клары, а Эмма была слишком увлечена наблюдением за охотой леди Клары на милорда, к тому же ей приходилось отбиваться от ухаживаний лорда Лафтона, сидевшего слева от нее, и его соперника Бена Блэкберна, сидевшего справа.

Леди Клара кипела от ярости, обнаружив превосходство наряда гувернантки над своим и тот факт, что внимание всех присутствующих мужчин явно привлечено к прислуге, а не к ней. Милорд, к счастью, не реагировал на прелести гувернантки, но иногда даже его внимание отвлекалось взрывами смеха, доносившимися с того конца стола, где сидело это злосчастное создание. Эта жалкая женщина не имеет ни малейшего представления о том, как надо вести себя в хорошем обществе!

Эмма же с удивлением обнаружила, что наслаждается новым опытом, отвечая на назойливые ухаживания так, чтобы не оскорблять поклонников. Ее внешность изменилась слишком поздно, и Эмма так и не узнала, как она действует на противоположный пол. Смерть отца отрезала ее от высшего света как раз тогда, когда, как и предполагал мистер Браммел, ее уверенность и ум стали подчеркивать обретенную красоту.

По знаку милорда миссис Мортон увела дам из столовой, оставив джентльменов в компании сигар и портвейна. Едва Эмма уселась в гостиной, как мисс Стрэйт попыталась не очень тактично объяснить ей, что за обедом она забывалась. Но впервые мисс Стрэйт встретила достойного противника. Эмма с тихим наслаждением отражала атаки подруги и самозваной защитницы леди Клары.

— Должно быть, — наставительно заявила мисс Стрэйт, — без опыта и знания высшего света очень трудно найти в нем место, соответствующее вашему положению.

— Вовсе нет, — невозмутимо ответила Эмма. — В конце концов, я имею счастье наблюдать, как ведете себя вы и леди Клара, и вряд ли нашлись бы лучшие образцы для подражания.

Это было сказано с такой обезоруживающей любезностью, что впервые в жизни высокомерное презрение мисс Стрэйт к окружающим, включая и леди Клару, оказалось под серьезной угрозой.

Что сказать? Как ответить?

— Мисс… э… Лоуренс, не так ли? Я могу лишь похвалить ваше умение выбирать образцы для подражания. Однако вряд ли многие хозяева позволяют прислуге сидеть за столом с гостями, следовательно, умение вести себя в обществе не так уж вам необходимо. Вы не должны ожидать от других такого снисхождения к гувернанткам… мы все знаем очаровательную эксцентричность лорда Чарда, но… — Мисс Стрэйт умолкла и пожала костлявыми плечами.

— О, вероятно, вы правы, — тихо сказала Эмма, обмахиваясь веером иглядя поверх головы мисс Стрэйт. — Вы должны извинить меня, если я не нахожу милорда эксцентричным. Я бы скорее назвала его символом здравого смысла. Но, конечно, вы и леди Клара знаете его гораздо лучше. Может, Вы просветите меня относительно других его чудачеств, чтобы я невольно не совершила бестактность, упомянув о них в беседе с ним?

А что сказать на это? Похоже, мисс Лоуренс обладает даром обезоруживать собеседников. Любой ответ прозвучит смешно или неприлично. Мисс Сгрэйт пришлось признать, что таким личным замечанием о Чар-де перед его подчиненной она сама поставила себя в глупое положение. И последнее слово осталось за гувернанткой, спокойно взявшейся за вышивание — герб Хастингсов на подушечке для коленопреклонения в церкви Лаудвотера.

Итак, поскольку ответить было нечего, мисс Стрэйт отправилась к леди Кларе, которая подчеркнуто игнорировала миссис Мортон, безмятежно вышивавшую гобеленную подушку.

Несовместимый скучающий квартет спасло лишь появление мужчин через полчаса, а затем прибытие отряда слуг с чайными подносами. Миссис Мортон и Чард хорошо вели дом, как заметил лорд Лафтон, не проявлявший ни презрения, ни грубости к домоправительнице и гувернантке. Кроме того, он старался не злить Чарда, проницательно заметив, что милорду не нравится пренебрежительное отношение к Эмме и миссис Мор-тон. Все взвесив, Лафтон вступил в борьбу с Джоном Бассетом и Беном Блэкберном за внимание гувернантки, оставив мистера Кросса развлекать миссис Мортон.

Таким образом милорд снова оказался с леди Кларой и ее компаньонкой, хотя он не был уверен, что по достоинству оценивает эту честь. Более того, он не мог не поглядывать туда, где сидела мисс Лоуренс. Его как магнит притягивали ее точеный профиль и впервые обнаженные роскошным платьем прекрасные плечи. И он с удивлением обнаружил, как неприятно ему внимание, оказываемое ей другими мужчинами.

Чард хотел подойти и растолкать всех, чтобы это пикантное личико и чарующий голос принадлежали ему одному. Однако долг призывал его, и, как всегда, он скрепя сердце подчинился. Если Эмма и заметила, что он полуобернулся к ней, то ничем не выдала себя, а продолжала спокойную беседу с лордом Лафтоном, желавшим знать ее мнение о Нортумбрии. Бен Блэкберн, выпивший больше, чем следовало, облокотился о белый мраморный камин, двусмысленно обхватив правой ладонью грудь полуобнаженной мраморной Венеры.

Милорд нахмурился, заметив это. Ему не понравилось, как Блэкберн смотрит на мисс Лоуренс, и он решил вмешаться:

— Вы все выразили желание осмотреть Стену Адриана. Она находится недалеко от Лаудвотера, и, следовательно, путешествие не будет слишком утомительным. Позвольте предложить послезавтрашний день. Я успею послать гонца на постоялый двор «У Джорджа» в Чоллерфорде рядом с мостом через Северный Тайн, где нам приготовят ленч. Конечно, если погода будет хорошая.

— О, прекрасно! — воскликнула мисс Стрэйт прежде, чем леди Клара успела вымолвить хоть слово. Леди Клару совершенно не радовала мысль о целом дне, проведенном под открытым небом, зато ей представлялась возможность заполучить милорда в свое распоряжение. — Я уверена, что мы с Кларой получим удовольствие от такой поездки. Я так давно мечтаю увидеть Стену, но мне это пока не удалось. Не правда ли, Клара, милорд очень любезен?

— О да, в самом деле, — сдержанно ответила леди Клара. — Надеюсь, не будет слишком ветрено? Больше всего я не люблю ветер. Полагаю, Стена открыта всем ветрам? Подумать только, пройти по следам римлян! Это были римляне, не так ли, милорд? Я всегда путаю их с датчанами. Или, может, это были англосаксы?

— Римляне, — подтвердил милорд, с трудом сохраняя невозмутимость. — А теперь прошу простить меня. Я должен спросить остальных, устраивает ли их подобное решение. Мисс Лоуренс и Тиш точно будут довольны: они уже выражали интерес к подобной экскурсии.

Милорд поклонился и подошел поближе к прохвосту Блэкберну и Лафтону, выражение лица которого также не предвещало ничего хорошего.

— О, черт возьми, — грубовато сказала мисс Стрэйт леди Кларе, следя за удаляющимся милордом. — Я была уверена, что мы избавились от гувернантки и девчонки. Ладно, не переживай. Мы предложим, чтобы они ехали со слугами.

— У меня нет особого желания слоняться под открытым небом, — укоризненно произнесла леди Клара. — Удивляюсь твоему восторгу, Калипсо. Совсем на тебя не похоже.

Господи, подумала компаньонка. Бывают времена, когда тупость подруги совершенно невыносима. Столько трудиться, чтобы устроить ей этот прекрасный брак, и получать так мало поддержки! Но ничего. Даже отсюда видно, что, кроме леди Клары, вся компания увлечена перспективой поездки. Мисс Стрэйт быстро рассудила, что это — лучше, чем шататься по угольным шахтам и общаться с зазнавшимися углекопами вроде Джорди Стефенсона, с которым Лафтон всегда о чем-то скучно рассуждает.

— Итак, — подвел итог милорд, — все согласны. Стена послезавтра, а Киллингворт — на следующей неделе.

— Правильно, — поддержал лорд Лафтон. — Хоть раз удовольствие прежде дела, Чард. Вы перевоспитываетесь на глазах. Думал, что никогда не увижу, как вы отодвигаете дела на второе место!

Эмма пришла в восторг. Она не только насладится прекрасной природой вокруг Лаудвотера, но и сможет оживить уроки истории, к которым Тиш стала проявлять интерес.

Чувствуя на себе тяжелый недружелюбный взгляд мисс Стрэйт и похотливый — Бена Блэкберна, Эмма решила покинуть компанию как можно быстрее и тактичнее.

Захватив вышивание, Эмма поднялась и обратилась к милорду:

— Позвольте мне удалиться, милорд. Боюсь, что я не привыкла бодрствовать допоздна, и я обещала леди Летиции дальнюю прогулку после завтрака.

Милорд поклонился, разрешая ей удалиться, и энтузиазм, с которым мужчины бросились желать ей спокойной ночи, мог вполне сравниться с недостатком оного со стороны мисс Стрэйт и леди Клары, холодно кивнувших на прощание из другого конца комнаты.

Эмму это не беспокоило. Ее больше тревожил Бен Блэкберн, будто раздевающий ее глазами. Последний раз подобное выражение лица она видела у Генри Гардинера. Чем скорее она доберется до своей комнаты и наденет незаметную одежду гувернантки, тем лучше… правда, ей очень понравилось хоть на один короткий вечер притвориться, что она снова богатая наследница Эмилия Линкольн, и притом уже не маленькая заикающаяся толстушка, а красавица, привлекающая всеобщее внимание.

Как только за Эммой закрылась дверь, Бен Блэкберн прекратил гладить Венеру. Он зевнул и уставился в потолок, где еще одна Венера резвилась с Марсом.

— И мне пора на покой, Чард. День был длинным.

Милорд задумчиво проводил его взглядом. Странно. Никогда Блэкберн не отправлялся спать так рано. Он даст ему небольшую фору, а затем закончит вечер и заглянет в его комнату… предлог для разговора всегда найдется, но необходимо убедиться в невинности намерений гостя.

Милорд быстро объявил о конце вечерних развлечений, что избавило его от необходимости оставаться дольше в. обществе дам Лафтона.

Исполнив свой долг, он быстро поднялся в комнату Бена Блэкберна и обнаружил, как и ожидал, что она пуста.

Эмма почти достигла своей комнаты, когда ее догнал Бен Блэкберн. Он еще раньше заметил, что комнаты гувернантки и ее подопечной находятся в крыле, противоположном тому, где располагались комнаты милорда и его гостей. Блэкберн надеялся, что Эмма не подозревает о преследовании, и лакеев вокруг не было.

Действительно, Эмма не замечала Блэкберна, пока не положила ладонь на ручку двери. Блэкберн накрыл ее руку своей и, окутав лицо винными парами, пробормотал ей в ухо:

— Какая встреча, дорогуша. Мне нравятся резвые штучки. Теперь мы можем поразвлечься получше, чем внизу.

Не успела она остановить его, как он развернул ее, прижал к стене и вжался лицом в ее лицо, пытаясь поймать ртом ее губы, а его руки заметались по ее телу. Он был крупный, сильный и решительный, и ему плевать было на свою жертву.

Эмма с ужасом осознала, что прием, освободивший ее от более цивилизованного мистера Генри Гардинера, здесь не поможет. Хуже того, она была с такой силой прижата к стене, что не могла шевельнуться: ни оттолкнуть его, ни воспользоваться каблуком или коленом, чтобы причинить ему боль. Она застонала и попыталась вывернуться, но он лишь хихикнул.

— Да будет, мадам, не притворяйтесь, что не хотите. Чард от вас не убежит, но сегодня вы — моя.

Блэкберн мысленно уже выигрывал пари с Лафтоном и предвкушал редкое удовольствие. Ему всегда нравилось овладевать женщиной после недолгой борьбы, так что сопротивление Эммы лишь разжигало его, и Эмма начинала это понимать. Он держал ее с такой свирепостью, что она физически ощущала, как на руках появляются синяки. Волосы у нее растрепались. Щетина, проступившая на его лице, царапала ей щеки.

Судя по его поведению, он не собирался довольствоваться просто поцелуем, и напуганной Эмме ничего не оставалось, как позвать на помощь, и плевать на позор и скандал, к которым это приведет, если, конечно, кто-нибудь услышит и спасет ее. Однако, как только она открыла рот, чтобы закричать, Бен Блэкберн грязно выругался и заставил ее замолчать, накрыв ее губы своими и пытаясь просунуть ей в рот язык.

Отчаяние охватило Эмму, но тут пришло спасение. Кто-то спешил по коридору, и этим «кем-то» оказался милорд. Он увидел близко стоящую пару и заговорил издали как можно спокойнее, хотя это далось ему с огромным трудом:

— А, вот и вы, Блэкберн. Заблудились, не так ли? Ваши комнаты в другом конце, выходят окнами на переднюю лужайку.

Милорд не спешил, давая Блэкберну возможность освободить жертву, а Эмме — привести себя в порядок. Бен Блэкберн воспользовался предложенным шансом притвориться, что ничего не случилось, сказав самоуверенно и беспечно:

— Мисс Лоуренс как раз объясняла мне, как найти дорогу.

Он бесстыдно решил утаить, почему так раскраснелся, тем более что прекрасно знал: милорд понял его намерения. Он также знал, что лишние слова опасны и могут подвергнуть риску его общественное положение. Может, Бен Блэкберн и имел некоторую власть в Нортумбрии, но Чард гораздо могущественнее и мог бы при желании его уничтожить. С некоторой тревогой негодяй ждал ответа милорда.

— Неужели? Как любезно с ее стороны, — медленно произнес милорд. Бесстрастное лицо не выдавало убийственной ярости, охватившей его, как только, завернув за угол, он увидел две борющиеся фигуры. — Ну, можете поблагодарить мисс Лоуренс за помощь и пожелать ей спокойной ночи, Блэкберн.

С этими словами милорд отступил, дав Бену Блэкберну пройти, что тот и сделал, отводя глаза и благодаря Бога за предложенные правила игры.

Однако интересно, что понадобилось милорду в коридоре, где находятся комнаты гувернантки? Кто он такой, чтобы мешать Бену Блэкберну развлекаться с девкой, явно ублажающей его самого? Любой мужчина имеет право на безнравственную женщину! И так близка была возможность выиграть пари! Будь проклят Чард! Но история еще не закончена.

Не обращая внимания на Блэкберна, милорд подошел к Эмме, открывавшей дверь в свою комнату. Она тоже отворачивалась от него, сгорая от стыда, поскольку он обнаружил ее в такой компрометирующей ситуации. Неужели он подумал, что она поощряла Бена Блэкберна?…

Милорд не мог думать ничего подобного. Он видел синяки на ее руках и лице и знал, почему она отворачивается… как робкая лань, только что спасшаяся от беспощадного охотника.

Он должен поговорить с ней, уверить, что считает ее жертвой, а не любезной партнершей в недозволенной любовной игре.

— Мисс Лоуренс, — сказал он тихо и нежно, — простите меня, я должен был вывести бесстыдного Бена Блэкберна на чистую воду. Он безобразно вел себя с вами, но я думаю, вы не хотите скандала, который могла бы вызвать наша ссора из-за вас. Он пережил бы скандал, вы — вряд ли. Я откажу ему от дома, стоит вам только пожелать. Но я не думаю, что он попытается напасть на вас снова. Если же я выгоню его, он очернит ваше имя, а вы не сможете ответить на его клевету. Сейчас же мы можем сделать вид, что ничего не случилось.

Эмма гордо подняла голову, откинула выбившийся локон и прошептала:

— Благодарю вас за то, что вы спасли меня и сделали это так, что предотвратили скандал. Я прекрасно понимаю, что именно я пострадала бы от огласки случившегося. — Эмма поколебалась, но продолжила: — Пожалуйста, поверьте мне, никоим образом я не поощряла его, не давала поводов думать, что он может обращаться со мной так неподобающе. Я уверена, что он был пьян и едва ли понимал, что делает.

В последнее милорд не верил. Бен Блэкберн точно знал, что делает. Наблюдая за его поведением с Эммой, милорд боялся, что случится нечто подобное. Он знал, что Блэкберн — распутник, но надеялся, что тот не станет злоупотреблять гостеприимством Лаудвотера и нападать на невинную молодую женщину.

Сейчас же милорд видел, что, несмотря на храбрые слова, Эмма начала дрожать, и, не удержавшись, протянул руку и коснулся ее щеки, пораненной Беном Блэкберном, и нежно погладил ее.

— Нет, вы не должны…

Что она не должна? Или что не должен он? Ни один из них не знал. Он забылся, стал не лучше Бена Блэкберна, хотя и не пользовался ни грубой силой, ни холодной жестокостью. Он обнял ее, нежно прижал к себе дрожащее тело, гладил шелковистые волосы, легко поцеловал в макушку, стараясь успокоить, и шептал: «Ну, ну» — как будто Эмма была не старше Тиш. Он хотел поцеловать ее поцарапанную Беном Блэкберном щеку…

И еще больше… Нет! Он отшатнулся и сказал, глядя в ее огромные, устремленные на него глаза, блестевшие непролитыми слезами:

— Нет, нет. Я не лучше его. Пользуюсь вашими страданиями. Я — животное. Вы, должно быть, всех мужчин считаете животными. Простите меня.

У Эммы кружилась голова… от того, что случилось, и от сильной ответной реакции на объятия милорда. Она доверчиво взглянула на него.

— Нет, нет. Вы спасли.меня. И ведете себя совсем не так, как он. Нет, нет. — И спросила, поскольку эта мысль только что пришла ей в голову: — Как вы узнали о его намерениях? Как вы оказались здесь так кстати и спасли меня? Еще секунда, и я бы пропала.

Она снова задрожала.

— Не знаю, — медленно ответил милорд. — Может, то, как он смотрел на вас в гостиной…

Нельзя еще больше пугать ее, и, хотя мучительно больно оторваться, он должен отпустить ее. Он не доверял себе и желанию, пронзившему его тело, стоило ему лишь слегка обнять ее.

Необходимо было откланяться, и он сказал как можно ласковее:

— Постарайтесь забыть происшедшее, хотя я понимаю, что это будет трудно. Хотите, я пошлю за вашей горничной? Или прикажу принести вам успокаивающий напиток?

— Нет, благодарю вас. Думаю, мне лучше остаться одной и постараться заснуть, если получится.

— Тогда спокойной ночи, — сказал он и пошел прочь от искушения, которым она невольно стала для него. Все долгие годы после смерти Изабеллы он не чувствовал ничего подобного ни к одной женщине. Ни одна самая уверенная светская красавица не могла заставить его бросить холостяцкую жизнь. Снова жениться ради денег — он содрогался от одной мысли о таком браке.

И вот теперь он не мог сопротивляться магическому влиянию этого изящного цветка — ибо именно так он начинал думать о ней, — обладающего к тому же нравственной силой. Странно, ему казалось, будто он знал ее всегда, как будто она была той частью его жизни, которую он ждал все эти одинокие годы.

Он был уверен, что, встретив ее в беспечной юности, прошел бы мимо, так нечувствителен он был ко всему, кроме яркой красоты. Повзрослевший, умудренный жизнью и грузом унаследованной ответственности, он научился ценить не только внешнюю привлекательность. Неброская красота Эммы подчеркивалась блестящим умом — качеством, которым, как считал юный Доминик Хастингс, женщины не обладают, да ему и не нужна была тогда умная жена.

Нет, он должен держаться от нее подальше, не искушать ее… хотя она искушает его…

Оставшись одна в своей комнате, Эмма упала на кровать, прижав ладони к горящим щекам. Хотя ее расстроило нападение Бена Блэкберна, больше всего она была потрясена удивительным открытием: она любит милорда.

Более того, она поняла, что чувство десятилетней давности было простым детским обожанием, теперь же ее любовь стала более сложной, более зрелой. Теперь она любит Доминика Хастингса не за красивое лицо и очаровательные манеры, она влюбилась в дальнего мужчину, которым он стал.

Глава седьмая

— Неужели римляне действительно жили здесь, мисс Лоуренс? Как им, наверное, было холодно после Италии!

Как и следовало ожидать, самым восторженным экскурсантом оказалась Тиш. Компания отправилась в путь не очень рано. Ярко светило солнце. В Чоллерфорде их ждал не только мост через Северный Тайн, но и любимый всеми путешественниками старый постоялый двор «У Джорджа».

Поскольку день с самого начала обещал быть ясным, милорд послал вперед экипаж, груженный прекрасной едой и напитками, а также повариху и нескольких слуг, чтобы к прибытию лаудвотерской компании был готов ленч. Постоялый двор «У Джорджа» находился далековато от Стены Адриана, но не очень далеко для верховых лошадей и экипажей.

Компания должна была сначала посетить остатки римского форта Хаустедс в восьми милях от брода, а затем, перед возвращением в Лаудвотер, отдохнуть и перекусить в Че-стерсе, где сохранились руины другой римской крепости — Силурнума. Поскольку Си-лурнум находился в парке, принадлежащем семье Клэйтонов, в настоящее время живших в Лондоне, милорд связался с агентом Клэйтонов и получил разрешение посетить их владения.

Подкрепленные изысканной едой, путешественники сидели в тенистом саду и восхищались спокойными водами реки, мирно протекавшей по красивой лесистой долине. Грунтовая дорога перед гостиницей была пустынна, несмотря на то что деревня Чоллер-тон находилась почти рядом.

Когда компания отправилась в путь, леди Клара с неудовольствием обнаружила, что не приглашена в двуколку милорда. «Слишком опасно, дорога неровная», — объяснил он ей. Так что леди Кларе пришлось ехать в открытом экипаже с мисс Стрэйт, миссис Мортон, выскочкой гувернанткой и леди Летицией, а милорд поехал верхом.

Ее утешало лишь то, что милорд на прекрасном вороном коне скакал рядом с нею. Она наслаждалась его присутствием и тем, что удавалось подчеркнуто игнорировать гувернантку. Однако ее счастье не было бы таким полным, если бы она знала, что мисс Лоуренс не испытывает ничего, кроме облегчения. Эмма тихо рассказывала Тиш о Стене, и римлянах, и лагере — на самом деле городе, — который они построили в Кор-бридже и который, к сожалению, так и не был полностью раскопан.

Господи, сердито думала леди Клара. Эта несносная женщина умудрилась захватить с собой классную комнату! Она уже собиралась поделиться своим возмущением с милордом, когда он вдруг наклонился и одобрительно заметил:

— Какой чудесный способ изучать историю, Тиш: прекрасный день, знающая учительница. Где вы получили классическое образование, мисс Лоуренс?

Милорд не удержался и заговорил с Эммой, хотя понимал, что должен беседовать с леди Кларой. Лафтон уже прозрачно намекнул, что сестра принесет значительное приданое счастливчику, которого выберет, и что он будет рад, если этим счастливчиком окажется его друг и сосед лорд Чард.

Несмотря на эти намеки, милорд не мог не восхищаться гувернанткой дочери, у которой не было приданого, способного помочь ему спасти Лаудвотер и поддерживать в порядке земельные владения.

— Мой отец был хорошо образован и с удовольствием говорил со мной на серьезные темы, — ответила Эмма, чувствуя на себе мрачные взгляды мисс Стрэйт и леди Клары, возмущенных вниманием милорда к гувернантке.

— Вам повезло, а также и Тиш, — сказал милорд, прекрасно заметивший раздражение леди Клары, и перегнулся поговорить с нею: — Нравится ли вам поездка? День ясный, но жара не угнетает.

— Я бы наслаждалась еще больше, если бы путешествие было не таким долгим, — капризно пожаловалась леди Клара. — Адриану следовало построить свою Стену поближе к Лаудвотеру!

От этого глупейшего замечания у Эммы задергались уголки губ, особенно когда Тиш невинно и пылко воскликнула:

— О, подумать только, папа! Я понятия не имела, что наш дом был построен во времена римлян!

Ответ дочери поставил милорда перед дилеммой. Правильное объяснение выставило бы леди Клару дурой, но ничего не сказать значило оставить Тиш в серьезном и глупом неведении относительно истории собственного дома. Его спасла находчивость Эммы. Она тихо сказала:

— Тиш, когда мы вернемся в Лаудвотер, я расскажу тебе его историю. Она очень увлекательна и действительно уходит корнями в римские времена. Только нам придется попросить помощи у твоего папы.

Эмма не собиралась смотреть на милорда, но какая-то притягательная сила заставила ее. Явно с трудом сдерживая смех, он откликнулся:

— Прекрасно, мисс Лоуренс. Я буду счастлив помочь в обучении Тиш. История всей Нортумбрии, конечно, связана с римлянами.

Леди Клара не осознала глупости своего замечания, однако мисс Стрэйт правильно истолковала обмен взглядами между милордом и гувернанткой и поджала губы.

О да, милорд неравнодушен к гувернантке, и, если леди Клара хочет завлечь его в свои сети, ей придется проявить находчивость. Но кто бы мог подумать, что лорд Чард интересуется учеными материями! В юности у него была совсем другая репутация.

Однако леди Клара, не понимая глупости своего замечания, была не такой дурой, чтобы не почувствовать неловкость создавшейся ситуации, и, как и мисс Стрэйт, недовольно поджала губы. Все из-за того, что они поволокли с собой ребенка и прислугу, — она считала миссис Мортон не выше Эммы и также игнорировала ее.

Леди Клара не знала, что род миссис Мортон гораздо древнее ее собственного и что пожилая дама оказывает любезность милорду, ведя дом и опекая маленькую Тиш.

Красота дня, исторические развалины и то, что тропинка — а дорога была почти тропинкой — приведет их к самому известному историческому месту, ничего не значили для леди Клары. Она не представляла, чтб ей придется увидеть, и, пока общество с помощью грумов покидало седла и экипажи, недовольно оглядывала большие камни и полуразвалившиеся стены — все, что осталось от римского гарнизона.

Неужели ради этого они проделали такой долгий путь?

Мисс Стрэйт, искоса взглянув на угрюмо надутую и явно скучающую леди Клару, решила отвлечь от нее внимание:

— Как таинственно! Как романтично! Сама миссис Радклиф не смогла бы так развлечь нас.

— Если не считать ее обычных ужасов: похищение, скелет в руинах и таинственный незнакомец в монашеском балахоне — то есть новые «Удольфские тайны», — откликнулась Эмма.

Мисс Стрэйт уже хотела испепелить взглядом гувернантку, но здравый смысл и комизм ситуации удержали ее, и она рассмеялась вместе с мужчинами. Даже леди Клара на всякий случай удостоила общество натянутой улыбкой, поскольку было очевидно, что ее брат, милорд и Бен Блэкберн — последний не так уж и важен, конечно, — проявляют интерес к римлянам и следам их вторжения. Она, естественно, не принимала во внимание мистера Кросса и Джона Бассета — оба эти джентльмена были для нее всего лишь чуть выше слуг, как и гувернантка. Они с явным удовольствием уже карабкались на камни, но зачем дам сюда притащили? Неужели милорд не понимает? Когда она выйдет за него замуж, то быстро излечит от дурной склонности к дружбе с подчиненными.

Леди Клара уселась поодаль, открыла розовый зонтик и постаралась сдержать зевоту. Лорд Чард подошел к ней.

— Вам не жарко, я надеюсь, — вымолвил милорд, отчаянно пытаясь сказать хоть что-нибудь, на что леди Клара смогла бы ответить разумно. — Грумы привезли лимонад. Если желаете, пожалуйста, скажите, и вам немедленно подадут напиток.

Милорду казалось, что он никогда еще в своей жизни не говорил так бессодержательно, а заинтересованность и восторг Тиш и мисс Лоуренс лишь усиливали его нетерпение. Ему так хотелось разделить с ними удовольствие от экскурсии, но долг хозяина перед гостями, хоть и незваными, не отпускал. Ну, хоть одно он понял за этот день: никогда, ни при каких условиях он не женится на леди Кларе Лафтон. Она сведет его с ума через неделю… или приведет на виселицу за женоубийство. Он не может так дорого заплатить за спасение Лаудвотера. Даже если бы леди Клара принесла в приданое все богатства Нортумбрии!

С него достаточно одной попытки, вторая просто убьет его.

Милорд осознал, что леди Клара что-то говорит, но понятия не имел о чем, хотя был уверен, что ни о чем серьезном. Десять лет назад он с готовностью женился бы на ней за ее деньги, несмотря на ее склонность к угрюмости и полную неспособность проявлять хоть малейший интерес к его делам. Но не теперь. Ни в коем случае.

И снова его выручила Эмма, невольно на этот раз. Она подошла к нему, держа за руку Тиш.

— Милорд, леди Летиция хочет пройтись по Стене со мной, лордом Лафтоном и остальными, но я считаю необходимым спросить сначала вашего позволения, поскольку дорожка скользкая и каменистая.

Милорд с благодарностью воспользовался возможностью покинуть леди Клару.

— Простите, леди Клара. Да, Тиш может идти с вами, мисс Лоуренс. Я уверен, что вы будете осторожны. — И тут на него снизошло вдохновение. Он был уверен, что леди Клара, обутая в бледно-розовые лайковые туфельки, не захочет обследовать Стену. — Если вы подождете минутку, мы отправимся с вами. Позвольте предложить вам руку, мадам.

Он протянул руку леди Кларе, хмуро посмотревшей на него и сердито ответившей, как он и надеялся:

— Ни в коем случае, милорд. Мы с мисс Стрэйт посидим здесь и насладимся солнцем. Я уверена, что мисс Стрэйт не больше моего желает подвернуть ногу или перегреться от жары ради такой скучной цели. Пожалуйста, не обращайте на меня внимания.

Теперь настала очередь мисс Стрэйт хмуриться. Она была сердита на леди Клару. Ей как раз хотелось пройтись. Гораздо лучше, чем молча сидеть рядом с человеком, с которым совершенно не о чем говорить. Однако хорошие манеры и долг компаньонки взяли верх.

— О! — воскликнула она несколько пронзительно. — Совершенно согласна, дорогая леди Клара. Слишком жарко для прогулки. Давайте посидим здесь и поговорим о римлянах.

Приличия требовали от милорда остаться с леди Кларой, но он решил послать приличия к черту. Он хочет пройтись с дочерью по местам, где когда-то маршировали римские легионы, разве он не имеет на это права? Наглая ложь. На самом деле он хочет пройтись с гувернанткой дочери.

Милорд поклонился дамам.

— Простите за то, что покидаю вас, — сказал он, приложив руку к лукавому сердцу, — но я так мало вижу Тиш и хотел бы быть с нею в ее первой исторической экспедиции. Она так давно мечтала об этом…

— О да, папа, — прервала его Тиш. — Пойдем. В конце концов, с леди Кларой остается мисс Стрэйт. И мистер Кросс, — добавила она, заметив этого джентльмена, явно вспотевшего в тесной черной одежде и решившего отдохнуть рядом с леди Кларой. Остальная компания уже отправилась по Стене.

Эмма снова старательно избегала взгляда милорда, ей и так хотелось рассмеяться, а тут еще леди Клара помрачнела оттого, что ей для беседы навязали прислугу. Мистер Кросс явился спасением для мисс Стрэйт, но не для леди Клары. Для нее он был просто занудой, да еще и пожилым.

Однако леди Клара не могла сказать это вслух. Она одарила милорда еще одной натянутой улыбкой и сквозь сжатые губы пробормотала:

— О, пожалуйста, ведите вашу дочь на прогулку, милорд. Я счастлива остаться здесь. — И она решительно отвернулась, недоумевая: неужели я пропустила лондонский сезон ради ЭТОГО?

Ее неприязненный взгляд последовал за отправившейся на прогулку троицей.

— Слава Богу, — тихо 'сказал милорд, распуская тесный галстук и следуя за Тиш, аккуратно выбиравшей дорогу, как велела ей Эмма. — Я бы не вынес и пяти минут этой бессмысленной учтивости.

— О, так вы не собираетесь быть учтивым со мной, милорд? — шаловливо спросила Эмма.

— Вы прекрасно понимаете, что я имею в виду, — ответил милорд с наигранной строгостью и так тихо, что хотя Тиш слышала их голоса, но не различала слов. — Не дразните меня, я и так стал вспыльчивым. Некоторые женщины могут вывести из себя святого. Леди Клара — одна из них, а я не смею претендовать на звание святого.

— О, вполне с вами согласна, — откликнулась Эмма, понимая, что ведет себя неподобающе, но не в состоянии подавить искушение. — Вы действительно не можете претендовать на святость. Вы очень земной человек, и к счастью.

Это заявление заставило его внимательно всмотреться в насмешливое личико, нежно изогнутые губы, сияющие глаза.

— О Господи! — произнес он, внезапно останавливаясь и забывая о Тиш, уже сильно обогнавшей их.

— Почему вы искушаете меня у всех на виду? Я хочу… Вы должны знать, чего я хочу.

— Да, — сказала Эмма, — но не здесь. И вы не должны позволять Тиш так далеко убегать. Это опасно. Стена не так надежна, как в те времена, когда римляне построили ее.

— К черту Тиш, к черту римлян, к черту все, — мрачно проворчал он, но все-таки отвернулся и зашагал дальше. — А теперь вы испытываете мое терпение. Вы всегда должны говорить и делать то, что правильно?

— Это обязанности гувернантки, милорд. Если гувернантка с ними не справляется, ее немедленно увольняют.

— Я не уволю, — уверил милорд, повеселев. — Скорее, к этому приведет ваше приличное поведение!

Как далеко они зашли! Разве могла прежняя маленькая толстушка даже подумать о том, чтобы перебрасываться шутками со своим божественным героем? Или даже женщина, появившаяся на пороге Лаудвотера всего несколько коротких недель назад! Да она больше и не обожествляла Доминика Ха-стингса, ставшего теперь для нее милордом. Он стал очень земным и все больше становился жертвой самой мирской из слабостей — недозволенной страсти между мужчиной и желанной ему женщиной.

Желает ли она его? Если быть честной, придется ответить «да». Месть, к которой взывало прошлое, уступала перед его мощным мужским обаянием, делившим всех других мужчин неприметными. И если раньше он несколько поверхностно воспринимал мир, время и жизнь изменили это… как и все вокруг… как изменили Эмму.

— Вы молчите, мисс Лоуренс? — спросил он более официально, так как Тиш вернулась сообщить, что они почти догнали остальных. Уже можно было видеть мистера Блэкберна.

— Вы почти не оставили мне возможности ответить, милорд.

— Милорд! Милорд! Неужели так необходимо всегда называть меня моим титулом?

— Так требует этикет.

— Этикет, — сердито ответил он. — Я устал от этикета. Я следовал этикету последние десять лет!

Тиш снова подбежала и схватила отца за руку, так что Эмма не смогла ответить, как требовали ее настроение и желание. Кроме того, компания была совсем близко, и необходимо было вести себя согласно тому самому этикету.

— Мистер Бассет, наверно, устал, — заметила Тиш. — Он сидит на камне.

Он действительно сидел на камне, и вскоре стало ясно, что что-то случилось. Бен Блэкберн бодро насвистывал, но лорд Лаф-тон выглядел серьезным. Одна рука Джона Бассета была подвязана черным шелковым галстуком Блэкберна.

— Что случилось? — воскликнул милорд. — Что вы, черт подери, сделали с собой, Бассет?

— Он обследовал Стену и упал, — объяснил Бен Блэкберн с бодростью человека, не испытывающего боли.

Лицо лорда Лафтона, все еще державшегося поодаль, выражало нечто среднее между озабоченностью и скукой — выражение, подходящее для сочувствия подчиненному.

Бен Блэкберн продолжил печальный рассказ:

— Он или сломал, или растянул правое запястье. Держу пари, что растянул. Некоторое время вы не сможете выполнять секретарские обязанности, а, Бассет?

— Дайте взглянуть. — Милорд опустился на колено, чтобы обследовать поврежденную руку.

Лицо несчастного Джона Бассета побелело как мел.

— Я ничего не мог поделать, милорд, — горестно сказал он. — Дорожка вниз казалась такой безопасной, но…

— …таковой не оказалась, — продолжил Бен Блэкберн, отвратительно бодрый и старательно, как и в течение всего дня, отводящий взгляд от Эммы.

Милорд снял импровизированную повязку, осторожно, даже ласково, обследовал распухшее запястье и пришел к тому же мнению, что и Блэкберн.

— Да, запястье растянуто, не сломано. Но поболит и не позволит пользоваться рукой некоторое время, — сказал милорд, вставая. — Не волнуйтесь, старина. Мы скоро вернемся домой, и вас осмотрит врач. Старайтесь не двигать рукой. Вы поступили разумно, Блэкберн, подвязав ее.

— Как-то сам растянул запястье, — объяснил Бен. — Повязка немного облегчает боль.

— Бедный мистер Бассет, — печально сказала Тиш. — Он не выздоровеет так быстро, как моя кукла, правда, папа?

Это восхитительно мрачное заявление вызвало слабую улыбку Джона Бассета, которому милорд помог встать. Бассет сильно ушибся в нескольких местах, в основном не упоминаемых перед дамами, так что Бен Блэкберн и не стал их упоминать. Он удовлетворился тем, что взял на себя роль рокового вестника, позже подумала Эмма, или скорее актера из старой пьесы, сообщающего об ужасных событиях, происшедших за сценой.

Компания отправилась назад уже не так бодро. Джон Бассет, казалось, немного воспрял духом, но вдруг остановился как вкопанный и обреченно объявил:

— О, милорд, в какой неудачный момент все произошло! Как вы поедете теперь в Киллингворт и Ньюкасл без секретаря?

— Не волнуйтесь, — ответил милорд. — Что-нибудь придумаю, я уверен.

Вскоре компания вернулась к оскорбленно молчавшей леди Кларе, которую несчастье Джона Бассета привело в восторг, поскольку ускорило возвращение к комфорту Лаудвотера.

— Как удачно, — бестактно поделилась она с мисс Стрэйт своими соображениями, когда дамы уселись в экипаж. — Я уверена, что еще пять минут в этой пустыне, и я бы закричала.

— Кричать пришлось бедному мистеру Бассету от боли, — едко заметила Эмма, сделав знак Тиш помолчать.

— А кто такой этот мистер Бассет, чтобы мне беспокоиться о нем? Я понимаю, что один слуга может сочувствовать другому, однако вы меня удивляете. Мне казалось, что ваше расположение направлено в другую сторону… но, возможно, оно распределяется беспорядочно. Очевидно, бесполезно просить Чарда уволить вас за дерзость, — так же едко ответила леди Клара и отвернулась.

— Мне не нравится эта леди, — прошептала Тиш, выходя из экипажа у входа в Лаудвотер. — Повариха сказала, что папа собирается жениться на ней, но я не хочу, чтобы она стала моей мамой, совсем не хочу! Она злая.

И это было самой точной характеристикой леди Клары Лафтон, которую Эмме доводилось слышать.

Милорд вздохнул. Как трудно обходиться без секретаря! Чертовски трудно. Он привык к тому, что Джон Бассет все время рядом, делает заметки, предугадывает желания и пишет безупречные письма, оставляя ему время на управление огромным поместьем, находящимся на грани разорения.

Врач, вызванный накануне вечером, подтвердил первоначальный диагноз. Джон не сломал кость, но растянул запястье, и руку необходимо держать на перевязи.

— И ни в коем случае не пытаться пользоваться ею, — подвел итог доктор, оставив Джона в страхе за его будущее в Лаудвотере, о чем он и отважился спросить милорда.

— Чепуха, Бассет. Вы были моей правой рукой несколько лет и снова будете, надеюсь, как только вам станет лучше. Нет, придется мне обойтись без секретаря или найти подходящую замену. А вы тем временем наслаждайтесь предоставившимся отдыхом. Вы его заработали.

Замена. Но кто же? Ни одна кандидатура не приходила в голову. Какой-нибудь клерк из Корбриджа не подойдет. А старый Кросс — тем более. Милорд представил на мгновенье, как тот, близоруко щурясь, ходит за ним по Киллингворту и Ньюкаслу, бесконечно услужливый, но чертовски бесполезный.

И вдруг ему в голову пришла шальная мысль, сначала отброшенная, но затем заставившая его побежать вслед за Джоном Бассетом, уже успевшим спуститься по парадной лестнице.

— Джон, минуточку.

Джон Бассет удивился, услышав несвойственное милорду неформальное обращение и увидев странное выражение его лица.

Обычно корректный с подчиненными, милорд тем не менее называл его всегда Бассетом.

— Да, милорд?

— Нет ли кого в доме, кто мог бы выполнять хоть небольшую часть ваших обязанностей? Через несколько дней я должен быть в Киллингворте. У меня нет времени обращаться к человеку, не сведущему в делах Ла-удвотера. Кто мог бы так же хорошо помогать мне, как вы?

Джон Бассет задумался. Он исключил мистера Кросса по тем же причинам, что и хозяин, и тут ему также пришла в голову странная мысль. Нет, не годится. Определенно нет. Но сказать он должен.

— Я не могу придумать никого, — нерешительно начал он, — кроме… Но нет…

— Почему, — обратился милорд к небесам или, скорее, к разрисованному потолку, на котором Юпитер в образе лебедя соблазнял Леду, — никто вокруг в последнее время не может закончить ни одного предложения? Высказывайте свою великую мысль, не стесняйтесь.

Джон отбросил осторожность:

— Мисс Лоуренс не только очень знающая — для женщины, — у нее прекрасный почерк, и считает она гораздо лучше меня. Вы могли бы пригласить ее… как временную замену, конечно.

Удалось, торжествующе подумал милорд. И мне даже не пришлось называть ее самому. Он притворился, что колеблется.

— Мисс Лоуренс? Женщина? А что подумают Лафтон и остальные? Нет, нет.

— Но это лишь временно, и они поймут, что мой несчастный случай поставил вас в безвыходное положение.

Милорд явно переусердствовал в своих колебаниях, поскольку Джон начал отступление:

— Конечно, теперь я вижу, что это не годится. Простите меня.

Необходимо срочно и тактично преодолеть внешнюю неуверенность и повернуть дело в нужном направлении. Милорд ответил быстро, но стараясь не проявить свой энтузиазм:

— Ну, разве что как временная замена. Если у нее не получится или она не захочет взвалить на свои плечи столь тяжкую ношу, тогда я поищу в другом месте. Я поговорю с ней. Спасибо, Бассет. Я знал, что вы найдете выход.

Так, значит, снова «Бассет», хмуро подумал Джон, глядя вслед милорду. Обычно такой респектабельный, его хозяин бежал вверх по лестнице, перепрыгивая через ступеньки, будто гнался за лисой на охоте, потеряв лошадь. Что-то здесь странно, но что? Бассет не догадывался, что милорд только что искусно использовал его и выудил из него предлог, чтобы видеть мисс Лоуренс как можно чаще.

Не подозревая, что Джон Бассет и милорд заняты планированием ее будущего, Эмма шла по террасе, выходящей на западную лужайку. Утром она знакомила внимательную Тиш с римлянами, а после обычной для себя чашки кофе, а для Тиш — бокала лимонада, оставила подопечную перерисовывать римского легионера из большого фолианта, найденного в библиотеке с помощью мистера Кросса.

Эмма подошла к повороту веранды с диванчиком в маленькой нише и прошла бы мимо, когда вдруг услышала собственное имя, произнесенное с беспредельным раздражением.

Эмма вздохнула. Неужели она навечно обречена подслушивать чужие разговоры! Она уже хотела вежливо сообщить о своем присутствии… кашлянуть, что ли… когда услышанная фраза остановила ее.

— И он беден как церковная мышь, — насмешливо разглагольствовала Калипсо Стрэйт. — Всем известно, что третий граф Чард чуть не разорил поместье, построив этот дом, а следующий граф сделал все возможное, чтобы ускорить банкротство азартными играми и неудачными спекуляциями на бирже. Так что если Чард женится на тебе, Клара, то исключительно ради денег. Положив глаз на гувернантку, он не может притворяться, что охвачен любовью к тебе… если он сделает предложение. Но, если ты не изменишь поведение, я готова держать пари, что он его не сделает, — победно закончила она.

Эмма не могла шевельнуться. Идти дальше нельзя, поскольку стало бы ясно, что она все слышала, а вернуться — также означало выдать свое присутствие. Она вжалась в стену и услышала капризный ответ леди Клары:

— Я не круглая дура, Калипсо, хотя ты часто так обо мне думаешь. Конечно, я знаю, что не нравлюсь ему. И что из этого? Мужья редко любят своих жен. И я его точно не полюблю. Просто унизительно, что после того, как Лафтон так открыто предложил меня, Чард предпочитает гувернантку. Но я хочу стать леди Чард.

— Ну, если ты действительно хочешь выйти за него замуж, придется постараться. Проявить интерес к тому, чем он увлекается, польстить ему немного, а не хмуриться все время. В конце концов, он же не собирается жениться на гувернантке, только переспать с ней. Аристократы никогда не женятся на этих созданиях… хотя я уверена, что она этого не понимает.

О нет, я понимаю, мысленно возразила Эмма и от ярости чуть не пропустила ворчливый ответ леди Клары, что, дескать, Чард может делать все, что ему заблагорассудится, после свадьбы, это освободит и ее от обязанности угождать ему… после того, конечно, как она подарит ему наследника.

Ну, если милорд и заслуживает наказания, вряд ли он заслуживает леди Клару. Эмме стало так противно, что она решила рискнуть и уйти, но успела услышать последнее, бомбой разорвавшееся замечание мисс Стрэйт:

— В таком случае, я надеюсь, Клара, ты хорошо понимаешь, на что идешь: муж, который тебя не любит, обремененное долгами поместье и невоспитанная девчонка — даже не дочь Чарда… все это знают, включая и самого Чарда. Остается только удивляться, зачем он возится с нею. Есть достаточно мест, где ее могли бы вырастить…

Эмме, пораженной новостями о Тиш, уже было все равно, услышат ее или нет. Она почти побежала к боковой двери в дом, где ее встретила взволнованная миссис Мортон.

— О, вот вы где, мисс Лоуренс. Милорд спрашивал о вас. Он хочет видеть вас немедленно, и он очень настаивал на этом «немедленно». Совсем на него не похоже!

Глава восьмая

— Итак, моя дорогая мисс Лоуренс, — подвел итог милорд, — вы окажете мне большую услугу, если согласитесь на мое предложение. И Джон Бассет, конечно, всегда будет под рукой, чтобы помочь, если потребуется.

— Конечно, — прошептала Эмма, глядя в окно на длинную аллею, бегущую параллельно линии горизонта.

Перед аллеей возвышался маленький павильон в виде римского храма, который она еще не успела осмотреть. Мистер Кросс как-то упомянул, что внутри есть прекрасные фрески, изображающие подвиги Геракла.

А какие фрески увековечат подвиги мисс Эммы Лоуренс, если она согласится на предложение милорда? И почему она стоит как зачарованная и думает о таких глупостях, вместо того чтобы дать ему ответ?

Потому что настоящий вопрос в том, действительно ли она хочет так часто быть рядом с ним. О, не имеет значения, что подобная близость приобретет скандальный оттенок… что ее положение временного секретаря будут считать таким… неподобающим женщине. Это неважно. Важно то, что ее чувства будут поставлены под угрозу.

Конечно, с одной стороны, появится возможность отомстить ему за прошлое, но, с другой стороны, она совершила необыкновенную глупость, влюбившись в него снова. Всю предыдущую бессонную ночь она спрашивала себя, не разглядел ли наивный ребенок, каким она была десять лет назад, за беспечной очаровательной внешностью Доминика Хастингса будущего сильного мужчину.

И еще одна проблема. Сначала было легко скрывать от него, кто она на самом деле, но со временем обман становился ей все неприятнее. Влюбившись в него снова, Эмма чувствовала, что должна признаться, но она была так счастлива в Лаудвотере, так счастлива с Тиш и еще счастливее с ним.

Вдруг он рассердится, узнав, что Эмма Лоуренс — прежняя толстушка Эмилия Линкольн, отвергнувшая его? Еще хуже, если он подумает, что, обеднев, она приехала в Лауд-вотер завлечь его теперь, когда он, как она думает, богат. Это не соответствует истине, но он может так подумать и отослать ее прочь… Из этого тупика нет легкого выхода. Остается лишь продолжать в том же духе и молиться, чтобы случай облегчил ее признание.

— Мисс Лоуренс? — окликнул ее милорд, слегка озадаченный долгим молчанием и почти каменным спокойствием, с которым она глядела куда-то вдаль. — Вы ответите мне? Или вы хотите обдумать мое предложение? Я понимаю всю необычность своей просьбы. Но ведь это ненадолго, я уверен.

Он не мог открыто сказать ей: о, моя дорогая мисс Лоуренс, пожалуйста, скажите «да» и сделайте меня счастливым человеком, сделайте, чтобы мне не приходилось красться по собственному дому ради возможности поговорить с вами и насладиться вашим обществом!

Как будто услышав его мысли, Эмма повернулась к нему и одарила самой ослепительной своей улыбкой.

— Учитывая временность этой ситуации, я согласна. Но смею напомнить, что леди Клара и мисс Стрэйт увидят все в самом худшем свете!

— Несомненно… и черт с ними обеими! О, прошу простить меня, я не хотел быть грубым, но боюсь, слишком долго прожил среди мужчин и забыл, как деликатно надо разговаривать в присутствии дам. Может, ваше общество благотворно повлияет на мою речь и манеры. Правда, когда-то, вы не поверите, я был образцовым джентльменом, умевшим вести себя в любой компании. Пожалуйста, верните меня в цивилизованное состояние, мисс Лоуренс, я стал совершенным дикарем.

— А если я скажу, что предпочитаю дикаря джентльмену, милорд?

— Тогда я подумаю, что вы пытаетесь льстить мне… хотя раньше я никогда не слышал от вас никакой лести. Наоборот, должен признать, что вы всегда говорите правду, и могу только надеяться, что дикарь, которым вы восхищаетесь, благороден, как тот, о котором так трогательно написала миссис Афра Бен… хотя я и не живу в джунглях.

— Однако некоторые считают Нортум-брию довольно дикой, — ответила Эмма, с сияющими глазами принимая правила его игры. — Все зависит от точки зрения, я полагаю.

— Вы правы, но надеюсь, вы простите мне попытки стать немного цивилизованнее.

Сердце Эммы билось все сильнее. Любой свидетель их разговора, несомненно, решил бы, что они флиртуют… тем более что милорд вышел из-за своего прекрасного дубового письменного стола и теперь стоял рядом с Эммой. Он снова был одет как обычно, и она подумала, что предпочитает его таким, а не денди, каким он был за обедом. Сельский костюм подходит его зрелой мужской силе, проницательно рассудила Эмма.

— Не намного цивилизованнее, — медленно ответила она, поднимая на него глаза.

И его глаза сияли, зрачки расширились, губы слегка изогнулись в улыбке.

— На сколько? Так много или так мало? — спросил он и, не касаясь ее, наклонился и легко поцеловал в губы, как бабочка, впервые садящаяся на цветок… до того, как в него вопьется пчела. Он считал ее нетронутой, и был прав.

Милорд ощутил легкое движение ее нежных губ и не отпрянул, как намеревался вначале, а слегка приподнял голову и затем снова опустил и поцеловал ее еще раз.

На этот раз, когда закончился второй поцелуй, отпрянула Эмма. Ее колени подгибались, все тело требовало продолжения магического действа. Если она собирается стать его секретарем, это надо прекратить, и немедленно.

— Нет, — хрипло сказал он и потянулся к ней, но она оттолкнула его с тем же «нет». Однако если его «нет» умоляло ее сказать «да», ее «нет» действительно значило «нет», и он это понял.

— Вы не должны так поступать, — печально сказала Эмма. — Я не смогу быть вашим секретарем, если вы будете обращаться со мной как со шлюхой.

— Не говорите так, — пылко произнес он, — но… — Он умолк, потому что знал, что лжет. Он, как и утверждала мисс Стрэйт, не имел намерения жениться на ней.

А какие тогда у него намерения? Он не знал… и потому не имел права целовать ее. Если у них будет любовная связь, если он сделает ее своей любовницей, она действительно станет его шлюхой… и как заметил однажды доктор Джонсон приятелю, пытавшемуся приукрасить подобную связь: «Эта женщина — шлюха, и говорить больше не о чем!» Никакие красивые слова не смогут смягчить жестокую правду.

Милорд отвернулся и уставился на стену, на портрет дедушки, с которого началось разорение Лаудвотера. О, если придется жениться снова, то только на деньгах… хотя после катастрофы первого брака он дал себе клятву не продавать душу!

— Никаких «но», — печально обратилась Эмма к его широкой спине. — Я уверена, вы сами понимаете, почему не должны соблазнять меня. Я должна зарабатывать себе на жизнь, и все, что у меня есть, — это честь и некоторые способности. Лишите меня чего-то одного, и я — в нищете.

— Бывают разные виды нищеты, — безутешно поведал портрету граф Чард.

— О да, — согласилась Эмма. — Но одни страшнее других, как вы наверняка понимаете.

Он никогда не чувствовал себя таким одиноким. Он привык считать одиночество другом, думал, что возможно отказаться от дружбы и любви и прожить бесплодную жизнь так же счастливо, как и полноценную. Единственной его страстью стало спасение Лаудвотера, а теперь эта хрупкая на вид, но сильная женщина вошла в его жизнь, и ее магические чары разрушили всю его решимость.

Но он не должен губить ее, иначе станет самым страшным дикарем. Может, даже стоит забыть свой план, который, несомненно, вызовет сплетни. Но, повернувшись к ней и встретив взгляд огромных темных глаз, он подумал: нет, если я обречен скитаться в пустыне, которой стала моя жизнь, Бог не может отказать мне в глотке воды.

— Останемся друзьями, — сказал он как можно спокойнее. — В порыве безумия я сделал то, что могло разрушить нашу дружбу. Я ни за какие блага мира не причиню вам боль и не оскорблю вас. Поверьте мне.

Эмма склонила голову. Слезы защипали ей глаза.

— Да, я верю вам, — просто сказала она. — Теперь вы позволите мне уйти? Тиш наверняка удивляется, куда я пропала. Вы сказали, что хотите работать со мной днем, значит, с утра мы с нею будем очень заняты.

Милорд с минуту не мог заговорить. Он кивнул, а затем сказал хрипловато:

— Это кажется разумным, мисс Лоуренс. Я жду вас здесь в два часа в сопровождении миссис Мортон, чтобы злые языки не смогли оклеветать вас. Миссис Мортон, Тиш и няня поедут также с нами с Ньюкасл, когда мы закончим дела в Киллингворте. Как видите, я все предусмотрел.

Все сказано и решено. Он смотрел ей вслед, охваченный мыслями и чувствами, такими же новыми для него, как первая истинная любовь для Эммы. Он прошел к окну и смотрел вдаль, не видя ничего, кроме пустоты.

Честь и долг — суровые надсмотрщики, и впервые почти за десять лет милорд хотел бы освободиться от них, чтобы стать таким же легкомысленным и беззаботным, как в юности, чтобы обнять мисс Лоуренс и…

Но в те дни ты бы и не взглянул на нее, прошептал внутренний голос. У тебя не хватило бы мудрости отличить истинный бриллиант от фальшивого… Так, может, в конце концов, суровые годы не прошли зря.

Эмму с не меньшей силрй терзало ее согласие. Она провела остаток утра как в тумане. Если Тиш и удивлялась, что случилось с ее обычно оживленной гувернанткой, которая в это утро часто теряла нить урока и рассеянно смотрела в окно, она ничего не сказала.

Эмма съела ленч в детской в отрешенном состоянии, не покидавшем ее до того, как она спустилась по широкой лестнице в большой холл и направилась к кабинету милорда, чтобы приступить к своим новым обязанностям. И она не заметила мисс Сгрэйт, поджидавшую ее у бюста Аполлона.

— Мисс Лоуренс. Позвольте поговорить с вами.

Слова прозвучали вежливо, но тон мисс Стрэйт был холодным и властным, и это еще мягко сказано. Эмма удивленно остановилась. Мисс Стрэйт угрожающе улыбалась.

— Мисс Лоуренс, значит, лорд Лафтон только что сообщил нам правду? Вы будете секретарем милорда? Если так, то не должна ли я поздравить вас? Вы искусно сыграли свою роль, но поскольку вы, несомненно, слышали мой утренний разговор с леди Кларой, то понимаете, что милорд никогда не женится на вас… как бы вы его ни ублажали: в постели или вне ее!

Значит, ее подслушивание обнаружили, но в том странном состоянии, в котором Эмма пребывала, приняв предложение милорда, ей было все равно. Прежде она пришла бы в ужас, ей даже стало бы стыдно… но теперь она просто приподняла брови и тихо сказала:

— Мадам, я удивлена тем, что мои скромные дела и распоряжение милорда заменить секретаря привлекли ваше внимание. А что касается моего умения играть роль, я отдаю честь вашему опыту и, если мне понадобится помощь, обращусь к вам за советом. Или вы предпочитаете присутствовать в кабинете, когда я выполняю обязанности секретаря, и освободить бедную миссис Мортон? А если не вы, то, может, леди Клара окажет нам такую честь?

Дерзкая речь Эммы, да еще произнесенная холодным, скучающим тоном, прозвучала высокомерно. Однако, если Эмма не хотела терпеть оскорбления мисс Стрэйт, мисс Стрэйт тоже решительно не желала уступать жалкой гувернантке.

Она восторженно зааплодировала, как будто находилась в театре.

— О, моя дорогая мисс Лоуренс, позвольте поздравить вас хотя бы с вашим бесстыдством. Но, как вы понимаете сами, ваша охота на Чарда бессмысленна. И что бы вы ни думали о причинах моей откровенности, позвольте заметить, что ваше благополучие так же близко моему сердцу, как будущее леди Клары. Когда милорд погубит вашу репутацию, кто доверит вам своих детей? Стены Лаудвотера не сдержат сплетен. Так или иначе слухи о подобной связи разнесутся по городу, можете быть уверены. И что тогда?

Шантаж! Оставьте милорда леди Кларе, или я расскажу всему свету о вашем поведении — вот смысл песни мисс Стрэйт.

Эмма молчала, но не от страха, а от ярости, закипавшей в ней. Наконец она произнесла:

— Позвольте и мне быть откровенной с вами, мисс Стрэйт. Мне абсолютно безразличны леди Клара и ваши заботы. Я ни на секунду не допускаю, что вами движет жалость к моему положению. Если вы еще раз хотя бы заикнетесь о моих отношениях с милордом, я пойду прямо к нему… — Эмма сделала ударение на слове «прямо», — и сообщу ему о ваших угрозах. Может, вы и выше меня по положению и гостья в доме, где я всего лишь прислуга, но я бы не поставила ни пенса на вашу победу… а вы?

Никогда еще за всю свою жизнь Эмма не вела себя подобным образом. Всегда она сохраняла внешнее спокойствие и смиренно принимала удары судьбы. Она научилась терпеть оскорбления своих нанимателей и их друзей. Но после приезда в Лаудвотер ее жизнь изменилась, и вместе с обстоятельствами изменилась сама Эмма. Никогда больше она не пойдет на компромисс и лицом к лицу встретит последствия, какими бы мрачными или даже разрушительными они ни оказались.

Было совершенно очевидно, что вызывающее поведение Эммы удивило мисс Стрэйт. Она насмешливо оглядела гувернантку с ног до головы и неохотно выдавила:

— Я почти восхищена подобным нахальством. Ладно, ведите свою опасную игру, но помните, что против вас играет Калипсо Стрэйт, а я такой же азартный игрок, каким оказались вы. Можете идти к своему милорду, мисс Лоуренс, однако не забывайте мои слова. Он на вас не женится. Прощайте.

Ничья. Если бы они дрались на дуэли на шпагах, как мужчины, этим бы дело не закончилось. Они отвернулись друг от друга. Мисс Стрэйт отправилась к своей подопечной, а Эмма — к милорду. Как закончится игра, о которой говорила мисс Стрэйт, пока не знала ни одна из них.

— Ой, папа, ты правда возьмешь меня с собой в Ньюкасл?

Милорд утвердительно кивнул. Тиш сидела рядом с Эммой в египетской гостиной, наслаждаясь чаем в обществе взрослых. С тех пор как приехали гости, она обедала в детской.

«Разве это обед?» — жаловалась она Эмме, представляя огромный выбор блюд на папином столе. Когда еду подавали в детскую, приходилось лишь есть принесенное или оставаться голодной. Однако девочке позволили выпить чаю с папой и его гостями.

— Да, моя любовь. Поскольку мисс Лоуренс едет в качестве моего секретаря, тебе придется присоединиться к нам, и в свободное время мисс Лоуренс будет давать тебе уроки. Так что это не праздник для тебя, как ты понимаешь.

Новость порадовала леди Клару. Вряд ли гувернантка сможет одновременно учить Тиш и ублажать милорда. Эмма же в который раз удивилась любви милорда к девочке, которая не была его дочерью. Верно ли предположение мисс Стрэйт, что Тиш просто дитя неверной жены милорда? И, если так, что добавляет его явная любовь к ребенку к уже известным чертам его характера?

Милорд же, стоявший у камина, украшенного большими китайскими вазами с пышными цветами из садов Лаудвотера, думал не только о благополучии Тиш. Он вынул из кармана хорошо сшитых брюк какой-то документ и повернулся к обществу.

— Сегодня с нарочным прибыло письмо от сэра Томаса Лиддела, — объявил он несколько театрально и обвел взглядом гостиную. — Он сообщает, что на следующей неделе, двадцать пятого июля тысяча восемьсот четырнадцатого года, Джорди Стефенсон проведет испытания своей новой движущейся паровой машины, которую он строит уже десять месяцев и которая должна заменить лошадей в шахтах Киллингворта. Поэтому позвольте предложить всем собраться и отправиться в Ньюкасл поскорее, а не на следующей неделе, как планировалось. Возможно ли это, Лафтон? Я знаю, что Блэкберн привык сниматься с места по первому требованию, но вы должны думать о ваших дамах.

— О, пожалуйста, не беспокойтесь о нас, — взвизгнула леди Клара. — Мы всецело в вашем распоряжении, когда речь идет о делах.

Это нехарактерное для нее заявление явилось результатом натаскивания мисс Стрэйт на тему «Как угодить милорду» и было вознаграждено благодарной улыбкой вышеупомянутого господина. Чтобы еще нагляднее продемонстрировать свою готовность исполнять любое его желание, леди Клара спросила с притворной заинтересованностью:

— А какова роль сэра Томаса Лиддела в этом деле, милорд?

Ответил ее брат, причем довольно раздраженно:

— Ты что, никогда не слушаешь меня, Клара? Я сто раз говорил тебе об увлечении сэра Томаса изобретением Джорди Стефен-сона. Он полагает, что этот человек может разрешить проблему дешевой перевозки угля. Чард, я и Блэкберн также заинтересованы, если, конечно, из этого что-то получится. Должен сказать, Чард, здесь и сейчас, что у меня есть сомнения. Возможно, они развеются двадцать пятого июля!

Леди Клара тут же надулась, но мужчины так увлеклись обсуждением еретических со мнений лорда Лафтона, что не обратили на нее никакого внимания. Эмма, уже неделю работавшая секретарем милорда, знала, что сэр Томас был вожаком маленькой компании нортумбрийских аристократов и джентльменов, владевших угольными шахтами и сталелитейными заводами. Компания называла себя Большим союзом и финансировала работу Стефенсона по усовершенствованию примитивных паровых повозок. Подобные работы уже проводились мистером Бленкинсопом из Лидса и мистером Тревитиком.

После чая милорд пригласил Эмму в свой кабинет написать ответ сэру Томасу и, улыбаясь, сказал:

— Я не сообщил Лафтону, что сэр Томас буквально написал «потрясти Лафтона немного, чтобы он преодолел скептицизм в отношении двигателя Стефенсона». Я решил, что было бы недипломатично повторять такие откровенные слова.

Когда Эмма начинала работать с милордом, он вел себя скованно, очевидно связанный присутствием миссис Мортон, сидевшей в уголке кабинета с вышиванием. Но время шло, и он потихоньку расслаблялся и, хотя не пользовался выражениями, обычными в мужской компании, начинал забывать, что работает с дамой.

— Бассет был прав, — воскликнул милорд, разглядывая счета, принесенные Эммой накануне. — Вы работаете аккуратнее его. Я замечал и раньше, что дамский почерк более разборчив. Чего я не ожидал, так это подобной старательности. Эмма рассердилась.

— Ну, милорд, если бы женщинам дали шанс, они бы работали не хуже мужчин, даже лучше. Я замечала, что мужчины более неряшливы в делах, требующих точности и педантичности.

— Ах, мисс Лоуренс, как обычно, вы без колебаний поправляете меня. Я должен извиниться, если мои слова прозвучали снисходительно. Сам Бассет не смог бы лучше помочь мне.

Их взгляды встретились: нежный и открытый — милорда, настороженный — Эммы. Но она не смогла не ответить на его похвалу улыбкой. Милорд протянул ей письмо сэра Томаса и набросок ответа. Теперь встретились их руки. И не пожелали расстаться. Совершенно против своей воли милорд опустил голову и поцеловал маленькую ручку, так легко лежавшую в его руке.

— О, моя милая маленькая птичка, — прошептал он.

— Нет, милорд, — прошептала Эмма, пытаясь вырваться. — Вы обещали вести себя хорошо…

— Не совсем так… Я только намекал…

— Миссис Мортон услышит вас, — предупредила Эмма.

— Что услышит? Я ничего не сказал.

— Но много сделали.

— О, дела, — улыбнулся милорд, но добавил более трезво под ее упорным взглядом: — Однако я должен помнить о том, что вы сказали.

— Конечно, — подтвердила Эмма и, взглянув на его черновик, шаловливо добавила: — Вы позволите подправить немного вашу грамматику, милорд?

— Поскольку вы отваживаетесь поправлять все, что я делаю, и более, чем «немного», можете поправлять грамматику.

Миссис Мортон несколько озадаченно глядела на шепчущуюся пару. Эмма покачала головой, отошла к столу Джона Бассета, взяла перо и начала писать с таким рвением, будто от этого зависела ее жизнь. Милорд сел за свой стол, подпер голову обеими руками, улыбнулся миссис Мортон и стал с удовольствием наблюдать за Эммой, переписывающей его письмо.

Эмма закончила и посыпала песком письмо, чувствуя взгляд милорда и раздумывая о странных событиях, происходящих с нею в Лаудвотере. Здесь она стала объектом всеобщего мужского внимания, заработала неприязнь леди Клары и, как ни странно, невольное восхищение Калипсо Стрэйт. Бен Блэкберн, застигнутый милордом на месте преступления, больше не преследовал ее так явно, но его место занял лорд Лафтон, часто находивший предлог поговорить с ней.

Похоже, он думал, что после того, как милорд взял Эмму в секретари, ее статус изменился к худшему, или, скорее, он предпочитал думать худшее об ее и милорда отношениях. Правда, теперь милорд обращался с Эммой при свидетелях еще более официально, почти холодно. Отношение лорда Лафто-на, наоборот, становилось теплее с каждым днем.

Эмма думала и о том, что в гораздо меньшем арендованном доме милорда в Ньюкасле будет труднее избегать неприятного внимания лорда Лафтона. Конечно, замечательно быть временным секретарем милорда и наслаждаться ежедневно его обществом, но приходится платить за это цену, которую Эмма платить не хотела.

Даже Тиш заметила, что мисс Лоуренс изменилась. Однако Эмма не теряла надежды, что с переездом в Ньюкасл, а затем в Киллингворт мужчины найдут себе другие заботы, кроме попытки соблазнить одну бедную гувернантку…

К счастью для Эммы, милорд решил захватить в Ньюкасл Джона Бассета. Джон не мог писать письма, но мог быть полезен в других делах, и его присутствие отвлекало всеобщее внимание от необычного положения Эммы.

Однако, решив одну проблему Эммы, милорд невольно создал для нее другую. Намерения Джона на ее счет были абсолютно честными, но тем не менее они не были желанны. Эмма начала чувствовать себя большой золотой рыбкой в очень маленькой вазе, окруженной котами с хищными глазами. И самое неприятное: здравый смысл подсказывал, что она должна поощрять Джона. Брак с ним решил бы все ее проблемы: у нее был бы не богатый, но надежный дом, а что еще могла ждать от жизни бедная гувернантка?

Здравый смысл ничего не мог изменить. Она влюбилась в человека, презиравшего ее десять лет назад!

Всю дорогу в Ньюкасл и позже, по пути в Киллингворт, она с отчаянием спрашивала себя, какая глупость заставляет ее отталкивать человека, восхищающегося ею и уважающего ее… даже если она сама не испытывает к нему ничего, кроме дружеских чувств. Здравый смысл мог бы сказать: как разумно выйти замуж за Джона Бассета и устроить свою жизнь!.. — если бы новая встреча с Домиником Хастингсом не выбила из Эммы весь здравый смысл.

Ей оставалось лишь сохранять терпение… и ждать того, что преподнесет будущее.

Глава девятая

Итак, все, включая миссис Мортон и Тиш, отправились с двумя лордами в Кил-лингворт посмотреть на двигатель Джорди Стефенсона в действии. Отправилась и леди Клара. Она было заявила своей компаньонке, что не намерена таскаться целый день по угольным копям среди зловонных механизмов, но получила от нее строгий выговор. Правда, Клара наотрез отказалась от прочной обуви, предпочтя красивые лайковые туфельки, но попыталась доставить милорду удовольствие, выразив притворный интерес к его делам.

В холодный июльский день, двадцать пятого числа, Эмма, миссис Мортон, Тиш, мисс Стрэйт и скучающая леди Клара разместились в открытом экипаже. Солнце светило, но сильный ветер заставлял дрожать дам в легких платьях. Мужчинам, в тяжелых сапогах и куртках, повезло больше, о чем, оказавшись на безопасном расстоянии от милорда, ехавшего в первом экипаже, непрестанно ныла леди Клара.

Выехав из Ньюкасла-апон-Тайн, путешественники направились на север по платной дороге, ведущей в Шотландию. В этих неосвоенных местах Эмма еще не бывала и с интересом смотрела вокруг, особенно когда экипажи достигли заставы, откуда дорога поворачивала к Киллингворту.

Киллингворт оказался маленькой деревушкой, затерявшейся в болотах под суровым северным небом. Его окружали угольные шахты с насосными станциями, торчащими трубами и отвалами пустой породы. Киллингвортская шахта Хай-Пит располагалась на Вест-Мур, вдоль которой тянулся ряд коттеджей углекопов.

Последний дом принадлежал мистеру Джорджу Стефенсону, механику шахты Хай-Пит и создателю движущегося механизма, цели настоящего путешествия. За домами виднелся грубо сколоченный сарай, где держали лошадей, работавших на шахте. Чумазый мальчишка выгуливал одну из них, безучастно наблюдая за суматохой.

Сразу за коттеджами и параллельно им тянулся пологий склон, по которому должен был подняться первый локомотив, то есть если все пойдет так, как предполагалось. Казалось, вся работа в этот день приостановилась. Уже собралась большая толпа: угольщики, окрестные мелкопоместные дворяне, а теперь, с прибытием отряда милорда, и аристократы.

Когда милорд помогал леди Кларе выйти из экипажа, из толпы раздался выкрик:

— Приехали посмотреть на Блюхера нашего Джорди?

Эмма, уже стоявшая с Тиш рядом с Джоном Бассетом, няней и миссис Мортон и с интересом разглядывавшая разномастную толпу, уклон и рельсы, прошептала:

— «Блюхер», мистер Бассет?

Джон отрицательно покачал головой в знак того, что понятия не имеет, кто этот парень, но милорд, всегда очень чуткий ко всему, что касалось Эммы, наклонился к ней и сказал:

— Думаю, что так мистер Стефенсон назвал свой локомотив. Он хотел назвать его именем сэра Томаса, пожертвовавшего большую часть денег на его создание, но сэр Томас отклонил это предложение!

— Очевидно, он назвал его в честь великого прусского полководца Блюхера, — отважилась предположить Эмма.

Леди Клара зевком продемонстрировала свою скуку и взяла милорда под руку, как раз когда он обещал Эмме спросить Стефен-сона, действительно ли локомотив назван в честь генерала. Милорд отправился к концу рельсового пути, где ожидали Стефенсон, сэр Томас Лиддел и другие джентльмены. За ним последовал лорд Лафтон, ведя мисс Стрэйт.

Бен Блэкберн предложил руку Эмме, но она вежливо отклонила приглашение:

— Простите меня, мистер Блэкберн, но мой долг — присматривать за леди Летицией, а я не смогу его выполнить, если пойду с вами.

— О, извините, — гадко усмехнулся он. — Я думал, что ваш долг — присматривать за Чардом, а не за его дочерью! Но, вероятно, вы это делаете по ночам, а не средь бела дня. В это время его связывают приличия и леди Клара. Я бы выразил вам соболезнование, если бы не был уверен, что вы достигнете успеха во всех ваших начинаниях. Удивительно, как Чард позволяет своей любовнице воспитывать свою дочь!

Все это было сказано с самой милой улыбкой. Блэкберн воспользовался тем, что Эмма осталась одна. Мистер Кросс отвлек Джона Бассета тревожными расспросами о том, как Стефенсону удастся избежать падения локомотива с таких скользких рельсов.

— Очень опасно, — заявил он с упреком. — Особенно, если, как я уверен, перегреются и перестанут соображать мозги человека, ведущего локомотив. И говорят, что эта машина движется не быстрее хорошей лошади!

Эмма отвернулась от Бена Блэкберна и взяла за руку подбежавшую Тиш. Когда-то в подобных ситуациях она выходила из себя, но постепенно будто нарастила вторую кожу, от которой оскорбления Блэкберна, мистера Генри Гардинера и их предшественников безболезненно отскакивали.

Приближающийся Джон Бассет что-то сказал, но Эмма понятия не имела, что именно. Она заморгала, и он ласково повторил свой вопрос:

— Надеюсь, вы не замерзли, мисс Ло-уренс? В Нортумбрии бывает прохладно и в разгар лета, а сегодня холоднее, чем обычно.

Эмма накинула легкую шаль и поблагодарила его за заботу.

— Мне так интересно увидеть работу локомотива мистера Стефенсона, что я не думаю о погоде, мистер Бассет. Милорд вчера выразил уверенность в том, что эта машина заменит лошадей, если только заставить ее работать как надо.

— О, лично я сомневаюсь, — пылко воскликнул Джон. — Подумайте только, лошадь может пройти повсюду, а локомотиву требуются рельсы. Я не считаю возможным покрыть рельсами всю Англию и заменить почтовые кареты и фургоны. Нет, нет, милорд слишком увлечен всякими новшествами. Но я, конечно, признаю, что многие нововведения в Лаудвотере, с тех. пор как он унаследовал его, принесли большую пользу.

— Я слышала, что в молодости милорд был повесой. Сейчас же он кажется необычайно уравновешенным и деловым человеком.

— О да, наследство изменило его, наследство и… другие вещи.

Эмма не стала спрашивать, что Джон имел в виду под «другими вещами», но подозревала, что одной из причин была его жена. Эти глубокие страдальческие морщины на его лице! Конечно, не только возможное разорение унаследованного Лаудвотера так сильно изменило его.

Тиш тянула Эмму за руку:

— Давайте поспешим, мисс Лоуренс. Я уверена, что локомотив отправится в любую минуту, и я хочу быть рядом. Папа разговаривает с мистером Стефенсоном. Кэтти сказала, что ее старший брат работал с мистером Стефенсоном, когда он еще был молодым шахтером, и тогда он был знаменит своими… — девочка озадаченно сморщила личико, — своей силой.

Разговаривая, Эмма и Тиш подошли к милорду и изобретателю. Действительно, мистер Джордж Стефенсон оказался крупным мужчиной с волевым лицом, проницательными глазами и независимыми манерами нор-тумбрийского рабочего человека. Эмма решила, что эти черты нортумбрийцев оказали влияние и на милорда.

Милорд удостоверился, что в церемонии знакомства никого не пропустил, и мистер Стефенсон подтвердил Эмме, что «Блюхер» назван в честь прусского генерала.

— Я даю имена всем своим локомотивам, — объяснил он, — как почтовым каретам, чтобы различать их.

Вскоре все было готово к началу демонстрации. «Блюхер», изрыгая клубы дыма и облака сажи, медленно пополз вверх по рельсам, потянув за собой восемь груженых вагонеток общим весом в тридцать тонн. Труба локомотива напоминала трубы шахт, которые они проезжали по дороге из Ньюкасла в Киллингворт, а двигатель, как объяснил милорд совершенно незаинтересованной леди Кларе, — просто паровой котел, положенный на бок и приводящий в движение соединенные с ним колеса.

По мере продвижения локомотива усиливались ободряющие крики из все растущей толпы шахтеров, их жен, жителей Ньюкасла и деловых партнеров сэра Томаса. Зрелище не произвело впечатления только на лорда Лафтона, леди Клару и мистера Кросса, уверенного, что все это просто еще один пример упадка времени, в котором он живет.

— Какая грязь! — скорбно воскликнул мистер Кросс, когда «Блюхер» с ревом и лязгом полз мимо них вверх по склону. — Какие грохот и вонь! Во что превратится милая наша земля, если напустить на нее это дьявольское изобретение?

Однако библиотекарь старался не критиковать слишком громко, поскольку знал, что его хозяин связывает надежды на возрождение Лаудвотера с этим чудовищем, поднимающимся по рельсам со скоростью четыре мили в час.

Именно эта цифра вызвала насмешливо-снисходительное заявление лорда Лафтона:

— Чард, дружище, все эти деньги, время и железо — только для того, чтобы тянуть вагонетки со скоростью, которую может развить любая лошадь! В чем же выгода? Нет, нет… — буквально процитировал он Джона Бассета, — все эти усилия только для того, что можно сделать гораздо проще. Если у вас есть лишние деньги, бросьте их в Тайн, а не вкладывайте в это. Мне же хватит здравого смысла спасти свои и потратить их на пару хороших лошадей и карету.

— Но это только начало, — ответил ничуть не обескураженный милорд. — Стефенсон уверен, что сможет не только удвоить и утроить скорость локомотива, но и во много раз увеличить груз.

Толпа явно разделилась во мнениях и, когда «Блюхер» и восемь его вагонеток достигли конца уклона, приветствовала его криками. Поддерживали в основном шахтеры, сэр Томас Лиддел, его деловые партнеры и милорд. И, конечно, Тиш. Она подпрыгивала, хлопала в ладоши и взволнованно кричала:

— О, мисс Лоуренс, если бы я была мальчиком, я бы стала водить локомотив, когда вырасту! — А затем она печально добавила: — Но я не думаю, что папа это одобрил бы.

— И все? — воскликнула скучающая леди Клара. — Неужели мы проделали такой долгий путь, чтобы увидеть зловонное чудовище и кучку грязных крестьян?

Калипсо Сгрэйт, втайне разделявшая мнение милорда и сэра Томаса, решила дипломатично проявить равнодушие. Тем более что лорд Лафтон, которого она надеялась очаровать, продолжал выражать сомнения в успехе этого «обреченного на неудачу предприятия», как он его называл.

— Я останусь верен старому образу жизни, — решительно заключил он. — А вы, Блэкберн, каково ваше мнение?

— Как и ваше, Лафтон, как и ваше. Удивляюсь на Чарда, правда удивляюсь.

Милорд не слышал их, увлекшись беседой со Стефенсоном и сэром Томасом о будущих усовершенствованиях. Собеседники шли к вершине склона, так что Бен чувствовал, что может безнаказанно говорить колкости скромной гувернантке.

— Полагаю, что вы, — и он едко подчеркнул слово «вы», — восторженно относитесь к этой глупой затее, видя, что Чард совсем свихнулся на ней! Вон он болтает чепуху о рельсах по всей Англии и таких чудовищах, как этот «Блюхер», развозящих не только грузы, но и людей! Неужели он не видит, что разрушает целый мир: хозяев постоялых дворов, шорников, каретников — всех, кто живет этим? Нет, он точно свихнулся.

Бен просто повторял мнение многих своих приятелей, предпочитавших держать деньги в кармане, а не выбрасывать на паровые двигатели, бегающие по рельсам.

Тиш спасла Эмму от этой ревнивой мерзости:

— О, мисс Лоуренс, я разговаривала с Робертом Стефенсоном. Он ходит в школу, а его дядя Джим водит этот — локомотив! И подумать только, когда в первый раз испытывали «Блюхера», он остановился перед домом Джима. Джим позвал жену Джинни, развешивавшую постиранное белье, подтолкнуть локомотив, чтобы он снова завелся! И он завелся! О, посмотрите! Папа машет нам. Я уверена, он хочет, чтобы мы подошли к нему. О, пожалуйста, мисс Лоуренс, пойдемте, скорее! Я так хочу разглядеть «Блюхера» получше!

Эмма немедленно воспользовалась предлогом избавиться от отвратительного внимания Бена Блэкберна и вместе с Тиш и Кэтти поспешила к милорду, оставив миссис Мортон.

— Пожалуйста, извините меня, — сказала пожилая дама. — Я слишком стара, чтобы находить развлечение в новшествах. Я склоняюсь к мнению лорда Лафтона, но, если милорд проявляет интерес к работе мистера Стефенсона, мы должны согласиться с ним. Однако мы не обязаны разделять его энтузиазм.

Это была вся критика в адрес кузена и благодетеля, которую позволила себе миссис Мортон. Она открыла зонтик и села на невысокую сухую каменную стену. К ней присоединился мистер Кросс, все еще горько сетовавший на гибель милого прошлого, неизбежно приближаемую «Блюхером».

Пожимая плечами, Бен Блэкберн, лорд Лафтон и его дамы последовали за Эммой. Леди Клара с неохотой сделала четыре шага и пожаловалась:

— О, камни впиваются мне в ноги! Я лучше останусь с миссис Мортон. Ты, конечно, останешься со мной, Калипсо.

Благородно удержавшись от напоминания, что леди Кларе предлагали надеть крепкие башмаки вместо изящных туфелек, подходящих к ее платью, но не защищающих ноги, Калипсо Стрэйт покачала элегантно причесанной головой.

— Прости меня, дорогая. Разделяя сомнения лорда Лафтона насчет локомотива, я все же хочу осмотреть его поближе.

Леди Клара тут же надулась. Усевшись как можно дальше от миссис Мортон и мистера Кросса, она открыла свой зонтик и уставилась в сторону, противоположную центру всеобщего возбуждения, уже несколько поутихшего. Ее никто не хватился.

— Вот и ты, Тиш, — воскликнул милорд. — Я подумал, что ты хочешь познакомиться с мистером Стефенсоном и разглядеть «Блюхера». Как и мисс Лоуренс. Сегодня исторический день. Я уверен в этом.

Итак, Тиш достигла своей цели, и сам мистер Стефенсон низким голосом объяснил ей, как движется локомотив. Стоявший рядом с ним двенадцатилетний мальчик, похоже совершенно не смущался присутствием знатных гостей. Оказалось, что это сын Джорди, Роберт, которому отец приказал присмотреть за леди Летицией, пока старшие обсуждают смысл того, что только что видели.

«Блюхер» же тем временем продолжал пыхтеть, и делал это так усердно, что Эмма вдруг вскрикнула и закрыла лицо рукой.

— О, кажется, мне что-то попало в глаз!

Она вслепую искала в ридикюле носовой платок. Джентльмены собрались вокруг нее. Лорд Лафтон нашел в склоненной головке Эммы еще одно доказательство негодности всей затеи. Локомотив не только распугает животных, но и осыплет все вокруг сажей и пеплом.

Встревоженный милорд достал свой льняной носовой платок:

— Позвольте мне, мисс Лоуренс. Поднимите голову, чтобы я увидел, какая беда с вами приключилась.

Эмма выполнила приказ, обратив на него быстро наполняющийся слезами глаз. Милорд осторожно поднял веко и обнаружил крупный кусочек сажи.

— Кажется, я вижу, в чем дело, — серьезно сказал он. — Теперь, если вы дадите мне ваш платок — он тоньше моего, — я постараюсь удалить соринку.

Стоять так близко к нему и по такой уважительной причине, пусть даже под любопытными взглядами присутствующих, было для Эммы и раем и адом. Она с новой силой поняла, что любит его.

— Постарайтесь не мигать, — прошептал милорд. Мгновенная боль — и соринка была удалена, и, несмотря на то что освобожденный глаз заслезился еще больше, Эмма сразу почувствовала облегчение. Милорду стоило огромного труда удержаться от сильного желания поцеловать атласную щеку, так соблазнительно близкую к его губам.

— О, благодарю вас, благодарю вас, — выдохнула Эмма, от ее пылкого взгляда его желание становилось все непреодолимее.

— Не стоит благодарности, — ответил он, зачарованный близостью прекрасных глаз, одному из которых он только что принес облегчение. — Право, пустяковая услуга.

Ложь. Восхитительное смятение, вызванное прикосновением к ней, вовсе не было пустяком.

Он чуть не забыл о публике, реакции которой колебались от простой заинтересованности Джорди Стефенсона до насмешки Калипсо Стрэйт и дикой ревности Бена Блэкберна. Самое неприятное, хотя Чард и Эмма этого и не знали: этот краткий эпизод с кусочком сажи выдал их чувства немедленной реакцией милорда на страдание Эммы и ее нежным ответом.

Никто теперь не сомневался, что милорд и гувернантка испытывают друг к другу очень неприличные чувства.

Глава десятая

Не подозревая, что она и милорд выдали себя, Эмма считала визит в Киллингворт интересным и поучительным. Реакция каждого на изобретение локомотива Джорди Стефенсона так раскрыла их истинные характеры, что экспедиция могла бы послужить иллюстрацией для книги о семи смертных грехах.

Эмма критически относилась к людям. Только когда речь шла о милорде, у нее не складывалось единое мнение. Она приехала в Лаудвотер, полная решимости забыть прошлое и вести себя безразлично и корректно, как любая молодая женщина, нанятая воспитывать дочь хозяина дома. Да, она собиралась считать милорда просто хозяином, а не человеком, которого знала раньше и который жестоко обидел ее.

Увы, это благое намерение скоро забылось. Забылось, как только она обнаружила, что Доминик Хастингс стал человеком, которого можно уважать. А затем возродилась ее детская любовь. Только на этот раз ее собственная зрелость преобразила ту любовь в более глубокое и прочное чувство. Если юной Эмилии Линкольн было достаточно находиться рядом с возлюбленным, восхищаться его обаянием, то повзрослевшая Эмма Ло-уренс хотела от него большего…

Если быть честной до конца, она хотела быть любимой им. Она обнаружила, что ее тело дрожит от его малейшего прикосновения. А что же случится, если он пойдет дальше? Если он… В этом месте своих размышлений Эмма краснела и трепетала. Она не должна думать о таких бесстыдных вещах. И если раньше она верила, что собирается увлечь милорда и добиться его признания в любви только для того, чтобы потом бросить его, то давно уже не испытывала жажды мести.

Как только появились признаки того, что он увлечен ею, ее чувства к нему разрослись и расцвели. Но все безнадежно. Она просто прислуга, гувернантка его дочери, никто. Он может сделать ее своей любовницей, хотя пока сопротивляется желанию… спать с ней — это было самое безобидное для Эммы выражение, в действительности означавшее «сделать своей шлюхой».

И без Калипсо Стрэйт она понимает, что милорд никогда не женится на бедной гувернантке.

Возвращение в Лаудвотер только напомнило ей огромную разницу в общественном положении между ней и милордом, лордом Лафтоном и даже Беном Блэкберном. Разницу, увеличенную их разногласиями в оценке изобретения Стефенсона. Милорд понял, что они ему больше не союзники. Оба будут выступать против дальнейшего создания локомотивов, как в парламенте, так и вне его, хотя пока еще им требовалось содействие милорда в других делах графства. Правда, милорд не очень-то страдал из-за их дезертирства.

— Видите ли, — сказал он Эмме в своем кабинете, — сэр Томас предложил мне войти в его Большой союз главным образом потому, что я готов рискнуть приличной частью свободного капитала, вложив его в труды Стефенсона. Правда, я не думаю, что рискую. Я убежден, что мы добьемся успеха.

Он посмотрел в окно на красивый ландшафт.

— Скажите, мисс Лоуренс, не считаете ли вы, как Лафтон, что я сошел с ума? Вы были в Киллингворте и видели испытания, а вы женщина разумная, и я уважаю ваше мнение. Я также знаю, что вы будете со мной честны и не скажете неправды лишь потому, что, как вы считаете, она может мне понравиться.

Вся беда в том, что она с ним не честна, не так ли? Даже имя, под которым он знает ее, чужое. Что он сказал бы, если бы узнал, кто она на самом деле? Эмма сглотнула комок в горле. Ну, по крайней мере на этот вопрос она может ответить честно.

— Я согласна с вами, — тихо сказала она. — На меня большое впечатление произвел не только извергающий дым и огонь «Блюхер», но и сам мистер Стефенсон. Я редко встречала людей таких цельных и умных. Как я поняла, он начал жизнь неграмотным шахтером, что делает его еще более достойным восхищения. Да, если бы я была мужчиной или имела деньги, я поддержала бы его всеми возможными способами. Нет, я не считаю вас сумасшедшим. Я просто считаю лорда Лафтона и мистера Блэкберна близорукими.

— О, вы необычайно радуете меня, мисс Лоуренс! — воскликнул милорд. — Увидев, как изменили мнение Лафтон и Блэкберн после испытаний «Блюхера», я уже сам начинал считать себя чудаком.

— Я думаю, они ожидали слишком многого, — заметила Эмма, отложив перо. — Они думали, что увидят нечто более замечательное. Но подобные изобретения развиваются медленно. Во всяком случае, так всегда говорил мой отец, обсуждая новые технические проекты.

В своем энтузиазме и желании поддержать возлюбленного Эмма забыла, что она скромная мисс Лоуренс, и снова стала Эмилией Линкольн, дочерью человека, обсуждавшего с нею важные дела. К счастью, милорд так обрадовался ее поддержке, что не заметил вдруг объявившегося отца, имевшего свою точку зрения на инвестиции и прогресс.

— Согласен. И между нами, я считаю лорда Лафтона косным, а Бена Блэкберна поверхностным — потому «Блюхер» и не показался им чудом.

Эмма явно разделяла мнение милорда, а миссис Мортон с открытым ртом слушала, как милорд и его новый секретарь увлеченно обсуждают такие загадочные и недостойные женщин темы. Скорей бы уже поправился Джон Бассет, думала она, и освободил бы мисс Лоуренс от мужских обязанностей.

Она глубоко вздохнула. И снова вздохнула, поскольку вошел Джон с гроссбухом под мышкой и с правой рукой все еще на перевязи. Он проверял состояние финансов милорда и пришел доложить, какие инвестиции милорд может сделать без ущерба для себя. Стало ясно, что секретарство мисс Лоуренс так скоро не закончится.

Остаток дня был занят тяжелой работой. С помощью Джона Эмма написала несколько писем и составила баланс по Лаудвотеру. Хотя милорд и не выбрался из финансовых затруднений, дела поместья шли гораздо лучше, чем когда он унаследовал его.

Милорд собственноручно написал сэру Томасу Лидделу о своем намерении поддержать Стефенсона. Сам того не зная, милорд произвел хорошее впечатление на сэра Томаса своим здравым смыслом. Говорили, что Чард в молодости вел веселую жизнь, но теперь и сэру Томасу, и всей Нортумбрии очевидно, что пятый граф Чард гораздо умнее и тверже своих предков.

Трио закончило работу перед самым обедом. Вскоре после Джона пришел управляющий милорда, которому.и сообщили о последних событиях. Управляющий дал понять, что его одобрение зависит от того, не повлияют ли новые траты на развитие ферм поместья. Когда его успокоили на этот счет, он объявил, что согласен.

— А если в конце концов — ибо в скором времени трудно ожидать отдачи — мы приобретем столько, на сколько я надеюсь, тогда все мои многочисленные планы сдвинутся с мертвой точки, — подвел итог милорд, вытаскивая часы и с некоторым удивлением обнаруживая, что пора заканчивать разговоры и отправляться на обед. — Нет времени на переодевание, — объявил он. — Я уверен, мисс Лоуренс, что с тех пор, как вы приняли участие в нашей работе, дело пошло быстрее. Без обиды, Бассет. Теперь я понимаю, что навалил на вас слишком много работы, и то, что вы разделили ее с мисс Лоуренс, стало благом, которого я не мог ожидать, когда вы решили броситься со Стены!

— О Боже, милорд, — взволнованно защебетала миссис Мортон. — Надеюсь, вы не собираетесь оставлять мисс Лоуренс постоянным секретарем! Должна напомнить, что эта должность совершенно не годится для молодой женщины. Временная замена — да. Но ни в коем случае не постоянная. Милорд ласково улыбнулся Эмме. — Я вынужден согласиться с вами, миссис Мортон, хотя и с некоторой печалью. Я не мог бы рассчитывать на более усердного и аккуратного секретаря. Если у меня и были какие-то сомнения в том, что дама может справиться с подобной работой, теперь я потерял их навсегда. Вы делаете честь вашему полу, мисс Лоуренс.

Миссис Мортон пристально смотрела на милорда и его нежные глаза. Нет, он не должен поощрять мисс Лоуренс, она может неправильно его понять. Он никогда не вел себя неподобающе ни с одной из женщин, работавших в Лаудвотере до нее, но всему бывает начало. Вслух же миссис Мортон сказала:

— И потом, Тиш необходима ее гувернантка.

— О, мистер Бассет скоро выздоровеет, — сказала Эмма довольно резко, — и тогда Тиш достанется все мое время, а не только утренние часы.

— А я найму клерка вам в помощь, Бассет, — добавил милорд. — Дел в Лаудвотере стало так много за последние несколько лет, что я прекрасно вижу: помощь вам необходима. Так что ваше растянутое запястье обернулось для вас благодеянием!

В этом веселом настроении они явились в гостиную, где их ожидали праздные члены домашнего общества.

Однако гости милорда решили остаться не только на обед. После долгих лет затворничества в собственном доме лорду Лафтону очень понравилось гостить в чужих. Будучи скуповатым, во время визита в Лаудвотер он убедился в финансовых преимуществах жизни за чужой счет.

И поскольку Бен Блэкберн еще менее был склонен отправляться в свое заброшенное и обветшавшее поместье, он также решил провести остаток лета в Лаудвотере. Неплохая идея, и, кроме того, пора возобновить преследование гувернантки, поведение которой с Чардом убедило Блэкберна в том, что она так же легкодоступна, как и большинство женщин, какими бы надменными они ни притворялись.

Куда бы ни направлялась Эмма, Бен Блэкберн не отставал. Даже Тиш это заметила.

— Мне не нравится человек, который все время ходит за вами. Он говорит не то, что думает, — уверенно заявила Тиш как-то днем, когда Эмма вернулась от милорда и они отправились провести импровизированный урок на лужайке. Бен Блэкберн оказался тут же и начал неумело заигрывать с Тиш. Он совершенно не представлял, что могло бы заинтересовать ребенка.

— Вам нравится хорошая погода, а, леди Летти? А вашей гувернантке? — спросил он, излучая фальшь, а затем почти подобострастно обратился к Эмме: — Как жаль, что у меня в детстве не было уроков на свежем воздухе. Но и учил меня скучный оксфордский сторонник классического образования, а не очаровательная юная леди.

Если он надеялся задобрить Эмму, заставить забыть свое нападение, ему это совершенно не удалось.

— Я уверена, вы простите нас, если мы вас покинем, — сказала Эмма, вставая, — мы собирались заняться ботаникой и идем к ручью. Я хотела бы, чтобы леди Летиция сосредоточилась на занятиях.

После такой отповеди трудно было преследовать их, и Блэкберн смотрел им вслед с перекосившимся от ярости лицом. Его лицо стало еще безобразнее, когда он заметил милорда, приближающегося со стороны конюшни. Тиш бросилась к отцу, и эта проклятая шлюха ее не остановила. Милорд подхватил Тиш на руки и весело встряхнул, затем поставил на землю, и все трое отправились к ручью. Тиш держала отца за руку и подпрыгивала от радости.

Бен ругался, пока они не исчезли из виду. Его решение преподать урок Чарду и гувернантке усилилось от их очевидного счастья.

Он бы еще более разъярился, если бы мог слышать шутливую беседу милорда и Эммы.

— Я думал, что после тяжелой работы вы предоставите Тиш и себе возможность отдохнуть.

— Вовсе нет, — возразила Эмма с улыбкой. — Тиш пропустила столько уроков, что мы не можем симулировать.

Тиш, уже скакавшая перед ними, обернулась:

— О, мисс Лоуренс, что значит «симулировать»?

— Это значит притворяться больным, чтобы быть праздным, — опередил Эмму милорд. — То, в чем мисс Лоуренс совершенно невозможно обвинить.

Тиш убежала вперед за бабочкой, и милорд вполголоса спросил Эмму:

— Блэкберн снова беспокоил вас, мисс Лоуренс? Если да, я немедленно предложу ему уехать. Вряд ли он усвоил урок, и только мои хорошие манеры не позволяют наказать его бесстыдство. Он сам пригласил себя остаться в Лаудвотере, и, поскольку открытая конфронтация вызовет в графстве пересуды, мне приходится терпеть его присутствие. Но если он будет вести себя оскорбительно по отношению к вам, я выставлю его, не вовлекая в скандал вас.

— О нет, — поспешно ответила Эмма. Как и милорд, она не хотела скандала. — Он не сказал ничего плохого.

И пока это было правдой, ведь оскорбителен был его тон, а не слова.

— Вы уверены? — с беспокойством спросил милорд. У него было странное чувство, какого он никогда не испытывал раньше чувство рыцаря, желавшего защитить свою даму.

— Совершенно уверена. Думаю, присутствие Тиш лишило его зубов.

Милорд снова был очарован. Образ беззубого Бена Блэкберна показался необычайно приятным.

— Вы прекрасно выбираете слова, моя дорогая, — сказал он. В конце концов, Тиш, стоявшая на коленях и наблюдавшая за рыбками в ручье, не могла его услышать.

— Что от меня и требуется. — Эмма подняла на него озорные глаза, и суровое лицо милорда смягчилось. — Слова — ремесло гувернантки.

— Ваша предшественница этого не умела. — Милорд улыбнулся еще шире. — Мисс Сандеман говорила мало, и редко ее слова были уместными.

Милорд понимал, что некрасиво критиковать отсутствующую, но это была чистая правда. Эмма Лоуренс не походила ни на одну из знакомых ему женщин. Одно ее присутствие делало его счастливым.

Среди деревьев стояла скамья, и милорд пригласил Эмму присесть и понаблюдать за увлекшейся Тиш.

Усевшись в прохладной тени деревьев и удобно вытянув длинные ноги, милорд обнаружил еще кое-что. Он хотел бы, чтобы они втроем были настоящей маленькой семьей и после прогулки вернулись в пустой дом и пообедали одни, без незваных гостей, и чтобы он увел потом эту тихую женщину в свою комнату, и они бы…

В успокаивающей тишине, в мире с самим собой, чего он не испытывал многие годы, милорд задремал. Все заботы, тяготившие его, исчезли.

Тиш подняла голову, чтобы позвать отца, и увидела, как мисс Лоуренс поднесла палец к губам, требуя тишины. Папа заснул! Днем! Девочка не заметила только, что перед тем, как заснуть, папа взял руку мисс Лоуренс в свою и нежно прижал ее к груди.

Папа спал и в своем сне гулял по парку Лаудвотера. Перед ним шла Тиш, именно шла, а не бежала, так как странным образом превратилась в прелестную девушку. Она вела за руку маленького, еле поспевающего за нею мальчика… А он, что он делал? Ну, он держал в своей руке изящную женскую ручку. А мальчик, кто он? Милорд повернулся взглянуть на женщину, которая… была… которая… была… Он вздрогнул и проснулся. Взрослая Тиш, маленький мальчик и неизвестная женщина исчезли во тьме.

Эмма вместе с Тиш следила за рыбками в воде. Спокойствие не покидало милорда… пока он не услышал приближающиеся к дам шаги и голоса. Именно соблюдение приличий заставило Эмму присоединиться к Тиш.

Бен Блэкберн, обезумевший оттого, что милорд не появился из-за деревьев, окликнул вышедшую на лужайку мисс Стрэйт и пригласил ее прогуляться к римскому павильону мимо ручья. У него не было абсолютно никакого желания увидеть павильон или ручей или гулять с мисс Стрэйт. Он хотел поймать милорда в компрометирующем положении с гувернанткой, имея свидетелем Стрэйт. О, она была бы бесценным свидетелем. Ему даже не пришло в голову задать себе вопрос, неужели милорд такой негодяй, что будет заниматься любовью с гувернанткой при дочери! Он судил о других по себе. Но увы! Ему удалось поймать лишь Тиш. Взволнованная компанией папы и мисс Лоуренс, она отпустила руку Эммы, побежала по скользкому берегу за маленьким косяком рыб, поскользнулась и с громким всплеском упала в ручей. Правда, она сразу встала, совершенно мокрая, но ничуть не растерянная, торжествующе подняв правую руку с зажатой в ней извивающейся рыбиной. Эту картину и увидели подоспевшие Бен Блэкберн и Калипсо Стрэйт.

В тот же миг милорд, находившийся до этого целомудренно далеко от гувернантки, вскочил на ноги и бросился спасать свое дитя. Он прыгнул в ручей, схватил девочку на руки и, к удовольствию мисс Стрэйт, по крайней мере, вылез такой же мокрый. Оргия, которую надеялся застать Бен Блэкберн, превратилась в детскую игру. Ни сатиров, ни нимф, только веселящиеся отец с дочерью.

Обращенное к ним лицо милорда было таким счастливым, какого никто из них в Лаудвотере никогда не видел. Только Эмма почувствовала боль, узнав прежнего беспечного Доминика Хастингса. Это длилось одно мгновение. Милорд направился к дому с мокрой Тиш на руках мимо ухмыляющегося Бена Блэкберна и озабоченных женщин, командуя на ходу:

— Мисс Лоуренс, пожалуйста, идите за мной. Я поймал в ручье большую рыбину и боюсь, нам обоим необходима ванна и чистое белье.

Эмма охотно последовала за ним. От этого нового подтверждения близости милорда и гувернантки ухмылка Бена Блэкберна стала свирепой. Калипсо Стрэйт с любопытством наблюдала за его гневом. Милорд и Эмма исчезли за поворотом дорожки.

Значит, вот куда дует ветер? И неужели не будет конца триумфам гувернантки? И насколько глубоко увяз милорд? И каковы его намерения? Несомненно, умная женщина может использовать ситуацию к своей выгоде, а мисс Стрэйт давно поняла, что гувернантка умна. Достаточно ли умна, чтобы поймать одного из лордов, как леди Летиция поймала свою рыбину?

Но неужели она, Калипсо Стрэйт, глупее этой гувернантки?

— Еще одно слово перед тем, как вы уйдете, мисс Лоуренс, — обратился милорд к Эмме, когда дамы покидали джентльменов после обеда.

Он уже принял ванну и снова оделся как денди. Его гости никогда не могли предугадать, какой образ он выберет: провинциального сквайра или столичного денди. Сегодня он был истинным денди, повязав галстук а-ля Наполеон и зачесав волосы назад. Фрак, черные шелковые бриджи и изящные черные кожаные туфли с серебряными розетками превратили его в первоклассного щеголя.

Милорд приказал Эмме не покидать общество сразу, как только дамы устроятся в гостиной. Тиш с ними не было. Кэтти и миссис Мортон, услышав о падении в ручей, уложили ее в постель, чтобы избежать верной простуды.

Протесты Тиш ни к чему не привели. Девочка к тому же сожалела о том, что папа выбросил ее рыбину обратно в воду, а не позволил принести домой. Тиш хотела, чтобы повариха поджарила ее на обед.

— А теперь так рано ложиться спать… — жаловалась она. — Я этого не вынесу. Дорогая мисс Лоуренс, пожалуйста, скажите им, что упасть в ручей — не хуже, чем принять лишнюю ванну.

Эмма была совершенно согласна с Тиш, но не могла противостоять объединенной мощи двух женщин. И было бы нетактично расширять свои права. Кэтти и миссис Мор-тон и так были слегка обеспокоены явным увлечением милорда гувернанткой. Не стоит заставлять их относиться к ней с еще большим негодованием.

Эмма печально подумала, что осталась без единого друга как наверху, так и внизу. Каждая партия имела собственные причины не любить ее или не доверять ей. Не очень приятно оставаться в изоляции. В прежних домах ей всегда удавалось сохранить если не дружбу, то хотя бы уважение как высших, так и низших обитателей. Но теперь, кроме милорда и Джона Бассета, друзей у нее нет. На нее смотрят как на добычу или выскочку.

Эти гнетущие мысли витали в ее голове, когда она вышивала в гостиной с таким старанием, будто жизнь ее зависела от этого. Леди Клара, Калипсо Стрэйт и миссис Мор-тон беседовали, игнорируя ее. Прибытие мужчин, слегка развеселенных портвейном, не исправило ситуацию, поскольку вскоре стало ясно, что единственная их цель — Эмма. Присутствие остальных женщин они лишь терпели.

Не то чтобы они нарушали приличия, но их красноречивые мимика и жестикуляция не соответствовали словам.

Джон Бассет немедленно подошел к одиноко сидящей Эмме — счастливое для него обстоятельство.

— Моя дорогая мисс Лоуренс, — энергично начал он. — Я читал ваш отчет милорду об испытаниях в Киллингворте и их возможных последствиях. Прекрасная работа! Я не смог бы написать лучше! Милорд сказал, что напишет сэру Томасу и за основу возьмет ваш отчет. Честное слово, если бы вы были джентльменом, а не леди, я боялся бы за свое место! А так я сожалею, что милорду не долго осталось наслаждаться вашим искусством. Моя рука быстро заживает, и скоро я смогу снова пользоваться ею, что позволит мне вернуться к своим обязанностям и снять тяжелую ответственность с ваших плеч. Милорд говорит, что вы поступили очень благородно, выполняя мою работу и продолжая давать уроки леди Летти. Мы оба боимся за ваше здоровье, если вы будете и дальше так много трудиться.

— О, но работа такая интересная, — пылко ответила Эмма. — Я так наслаждалась ею, и я предпочитаю быть занятой.

— Мы с милордом это заметили. — Джон не мог сдержать свой энтузиазм и не сводил с Эммы сияющего взгляда. — Моя дорогая мисс Лоуренс, позвольте мне поговорить с вами завтра в час, который вы назначите сами, по вопросу, беспредельно важному для моего сердца. Вы позволите?

По горящим глазам Джона Эмма немедленно поняла, какой вопрос он хочет поднять. Безнадежно, совершенно безнадежно. Она могла принять его лишь как друга, никогда — как возлюбленного. И теперь ей придется провести бессонную ночь, пытаясь придумать слова для вежливого отказа. Хотя она лучше всех знала, что любые ее слова сделают его несчастным.

Но остановить его, предотвратить завтрашний разговор невозможно. Джон продолжал говорить, Эмма машинально отвечала, пытаясь скрыть свои истинные чувства, и согласилась встретиться с ним в десять утра.

Когда Джон вскоре отошел от нее, на освободившееся место уселась Калипсо Стрэйт.

— Еще один преданный поклонник, мисс Лоуренс? И такой, который непременно сделает вам честное предложение. Хотя, возможно, не его вы хотели бы видеть у своих ног! Я боюсь, что все поклонники, чье положение в обществе выше вашего, хотя и бесконечно восхищаются вами, не сделают вам предложение, которое могло бы вас удовлетворить. Достойные предложения могут сделать равные вам или те, чье положение еще ниже вашего, но они не удовлетворят вас по совсем иной причине, совершенно мирской.

Надеюсь, вы тщательно обдумаете мои слова и поступите разумно, как и подобает женщине, не имеющей ни денег, ни положения в обществе.

Все это было сказано с таким любезным видом, что сторонний наблюдатель принял бы обеих женщин за лучших подруг. Тем более что Эмма мило улыбнулась своей мучительнице, решив, однако, проявить не меньшую откровенность.

— Я обдумаю ваш совет, мисс Стрэйт, как обдумала бы любой другой, и приму ту его часть, которая покажется мне разумной и полезной, проигнорировав ту часть, которая таковой не является. Вас это устроит? И не позволите ли мне предложить совет вам? Полагаю, он сможет принести вам пользу. Мне кажется, ваше положение не так сильно отличается от моего, как вы пытаетесь убедить меня.

Калипсо Стрэйт не ожидала лобовой атаки, и, что еще хуже, гувернантка оказалась умнее, чем она думала, и обнаружила глубоко запрятанный изъян ее. общественного положения: родословная мисс Стрэйт, может, и безупречна, но ее предполагаемое состояние — миф!

Мисс Стрэйт так удивилась, что чуть не выдала себя.

— Как?.. — начала она и осеклась. — О, нет. Это еще одна ваша уловка, иначе…

— Однако вы подтвердили мою догадку, — улыбнулась Эмма.

На этот раз победа осталась за Эммой, но она не успела насладиться ею. Мисс Стрэйт, заметив приближающегося к ним милорда, решила поступить согласно старинному изречению: «Тот, кто убегает с поля боя, возможно, сохраняет жизнь для будущих битв».

— Передаю вас вашему благородному поклоннику, — вызывающе объявила она, — и не стану желать вам удачи, поскольку, как мне кажется, она вам не нужна!

Эмма лишь улыбнулась в ответ, что милорд принял на свой счет и вознаградил ее улыбкой, которую редко видели в Лаудвотере до приезда новой гувернантки. Однако природная проницательность не покинула его, так как он сказал, опускаясь в кресло, освобожденное мисс Стрэйт:

33333333

— Надеюсь, она не докучала вам. Говорят, у нее острый язычок.

— О, вовсе нет, — уверила его Эмма. — Напротив, я нашла нашу беседу очень занимательной и… поучительной.

Прекрасные брови милорда поползли вверх, напомнив Эмме высокомерного и тщеславного Доминика Хастингса.

— Тогда, мисс Лоуренс, вы должны простить меня, если, будучи обычно мишенью ваших двусмысленных замечаний, к этому я в свою очередь отнесусь скептически. Вы вполне могли бы сравниться с жителями древней Аттики. ( Аттика — древнегреческая область, славившаяся остроумием своих жителей.)

Эмма сделала вид, что не поняла намека, и милорд рассмеялся.

— О нет, так не пойдет. Я слишком хорошо вас знаю. Жестокая мисс Лоуренс, пронзающая сердца иглами своего интеллекта. — Милорд наклонился к ней и нежно добавил: — Сердце мисс Стрэйт обливалось кровью?

— Нет, но это случится с сердцем леди Клары, если вы с таким упорством будете беседовать со мной у всех на виду.

— Вы сами виноваты, поскольку с таким упорством не позволяете беседовать с вами наедине, — капризно возразил милорд.

— Вспомните, милорд, о разнице в нашем общественном положении.

— Именно об этом говорила с вами мисс Стрэйт? Она выглядела преисполненной решимости победить дюжину соперниц.

— Сомневаюсь, что вы ее цель, милорд.

— Доминик, мисс Лоуренс, меня зовут Доминик.

— А мое имя — Эмма, но вы не получите моего разрешения пользоваться им, милорд.

— Вы снова пронзили мое сердце, но если исключить меня как цель, которую приписывает вам мисс Стрэйт, то остается лорд Лафтон.

Его озорную улыбку могла видеть лишь Эмма, поскольку он сидел спиной к остальным.

— Меня не интересует лорд Лафтон. — Однако она ничего не сказала о своем интересе к милорду.

— О, я верю вам. Но он интересуется вами. И бедный Бассет… он тоже? — Несмотря на беспечность слов, в тоне милорда проскользнуло беспокойство. Не боится ли он, что секретарь нравится ей больше, чем он сам?

— Скажите мне, — Эмма невидящим взглядом смотрела на дракона, изрыгающего огонь на ее вышивании, — разве я похожа на Цирцею, Мессалину или ту добродетельную святую, предпочевшую мученичество потере невинности? Я забыла ее имя. Скажите, милорд, почему мы всегда забываем невинных и помним виновных?

Ее слова так точно попали в цель, что милорд замигал.

— Не в бровь, а в глаз, — сказал он, становясь снова степенным милордом. — Вы напомнили мне о моем долге. Удивит ли вас, если я скажу, что сердце мое кровоточит… тем более что я должен оставить вас и побеседовать с Лафтоном.

Он уже поднимался, когда Эмма сказала:

— Вы просили меня не уходить рано, поскольку хотели что-то сказать. Это правда? Или вы просто хотели убедиться, что я дождусь вашего возвращения в гостиную?

Милорд снова сел.

— Ну, мне кажется, Джон Бассет опередил меня. Я собирался сказать вам, что он почти выздоровел и скоро сможет вернуться к своим обязанностям. А это мне совсем не нравится, мисс Лоуренс, по причинам, которые я предлагаю отгадать вам. Я не хочу сказать, что не ценю Джона, но мое сердце снова кровоточит, а ваше — нет. Вы всегда называете меня милордом, что доказывает: ваше сердце сделано из камня.

Простой ответ Эммы заставил его замолчать.

— Но я всегда думаю о вас как о милорде. — И, почти забывшись, поскольку простота всегда соседствует с правдой, а правда выдает мысли, она добавила: — Я никогда не думаю о вас как о Доминике Хастингсе.

Не успели вырваться эти слова, как Эмма пожалела о них. Милорд в. то мгновение не заметил ничего странного, но после, собираясь лечь в свою одинокую постель, задумался… не над ее словами, а над тоном, который снова вызвал слабое эхо чего-то давно забытого.

И Эмма в своей одинокой постели думала о милорде. Я не могу больше считать себя невинной, поскольку вкусила от Древа Познания и узнала наконец, что такое любовь. Я не могу стать снова такой, какой была до приезда в Лаудвотер и новой встречи с ним.

Глава одиннадцатая

Часы в классной комнате пробили десять раз. Чуть раньше Кэтги увела Тиш на короткую прогулку, чтобы Эмма смогла выполнить обещание увидеться с Джоном Бассетом. Эмма надела самое старое и блеклое серое платье, как можно проще уложила волосы под самым неподходящим кружевным чепцом, в надежде отвратить Джона Бассета от намерения сделать ей предложение.

Тщетная надежда! Как только он вошел в комнату и увидел ее, глаза его вспыхнули. Купидон, маленький бог любви, летавший с неиссякаемой энергией почти по всем живописным полотнам Лаудвотера, бил без промаха. Его самая действенная стрела пронзила сердце Джона Бассета. Несмотря на все усилия Эммы, он видел в ней самую желанную, самую очаровательную женщину в мире. А ее красноречие, в котором смешались здравый смысл и шутка, заставляло любую другую женщину рядом с ней казаться бледной тенью.

Как и Эмма, он тщательно оделся, готовясь к встрече, но, не в пример ей, постарался выглядеть как можно привлекательнее. И он выглядел настоящим джентльменом, каким и был на самом деле. Беда Эммы заключалась в том, что, хотя он нравился ей, она никогда бы не смогла его полюбить. Ей так хотелось спасти его от неминуемого разочарования…

Джон подавил порыв немедленно броситься на колени перед Эммой. Джентльмен не должен быть поспешным или назойливым, поэтому он мужественно завел разговор о погоде, которая была хорошей; о виде из ее окна, который был более чем хорошим; о выпавшей ему удаче служить внимательному хозяину, достаточно терпеливому, чтобы не уволить секретаря, переставшего из-за травмы выполнять свои обязанности.

Эмма предпочла бы, чтобы он перешел к делу.

В середине несвязного предложения, в котором Джон поздравлял ее с явным улучшением манер леди Летиции, он вдруг бросился на колени и заговорил хрипло и сбивчиво:

— Моя дорогая, дорогая мисс Лоуренс… Но, о, умоляю, позвольте мне называть вас Эмма. — В этом месте он взял ее руку в свою и продолжил так же исступленно, как и начал: — Моя дорогая Эмма, не могу выразить словами, как счастлива стала моя жизнь в Лаудвотере с тех пор, как вы приехали сюда! Ваши обаяние и красота преобразили не только леди Летицию, но и всех вокруг… меня больше всех.

Он прижал ее руку к жилету в черно-белую полоску так сильно, что просто невозможно было высвободиться, и заглянул ей в глаза. Его глаза сияли любовью и восхищением.

— Моя дражайшая Эмма, прошу вас, позвольте держать вашу руку в своей, как символ моей вечной любви. Для меня единственно возможное счастливое будущее — то, в котором мы будем мужем и женой. Поверьте, что я всегда буду вам самым любящим мужем и слугой, моя дражайшая Эмма. Джон оторвал ее руку от груди, осыпая градом поцелуев.

Столь бурного выражения чувств Эмма не ожидала. Он всегда был сдержанным и так строго соблюдал все нормы поведения, что его страстность ошеломила ее. Но не таким образом, как он надеялся. О нет. Просто она еще больше огорчилась.

— Мистер Бассет, — сказала она очень ласково, — прошу вас отпустить мою руку, поскольку я хочу ответить вам так спокойно и ясно, как только возможно, чтобы не оставить никаких недоразумений.

Джон не был глуп. Он сразу понял, что она собирается сказать. Восторженность слетела с его лица. Так летний луг теряет яркость красок, когда облако закрывает солнце. Но он был джентльменом, а также хорошим человеком. Он выпустил руку Эммы, и она мучительно подыскивала слова для ответа, который, несомненно, ранит его, но ей хотелось облегчить боль.

— Вы оказали мне огромную честь и вашим предложением, и искренностью, с которой его сделали, но, увы, я могу предложить в ответ лишь свою дружбу… которая, как я надеюсь, поддержит вас, поскольку я вынуждена вам отказать. Я желала бы, о, как искренне я желала бы дать вам другой ответ, но я не могу выйти замуж без любви, ибо такой брак принесет страдания нам обоим и вы заслуживаете от вашей будущей жены большего, чем я могу дать.

Эмма умолкла, и мгновение они так и оставались: он на коленях, устремив на нее взгляд, и она — глядя ему в глаза с выражением глубочайшей печали на лице.

Джон не мог сомневаться в ее искренности, как она не сомневалась в его. Он поднялся медленно, сохраняя достоинство, и, уже стоя, сказал спокойно и решительно:

— Я готов принять ваши условия, если вы согласитесь выйти за меня замуж.

— Как ни великодушно ваше предложение, я не могу обманывать вас, принимая его, — ответила Эмма. Она тоже встала и протянула ему руку. — Прошу вас, скажите, что мы останемся друзьями. У меня не так много друзей, чтобы я позволила себе потерять вас.

Он слабо улыбнулся. Улыбка не тронула его глаз.

— Я никогда прежде не встречал такой честной женщины, как вы. Да, раз мне не суждено ничего другого, я буду дорожить вашей дружбой. — И, неожиданно смелея, медленно добавил: — Ваша любовь, вероятно, принадлежит другому, и роптать было бы малодушием.

Он низко поклонился, как придворный королеве, и вышел из комнаты, ставшей свидетелем краха его надежд.

Эмма смотрела, как закрывается за ним дверь, и чувствовала себя так, будто ударила беспомощного ребенка. Но, чтобы быть честной с ним, она должна быть честной с собой, и ей оставалось лишь молить Бога не подвергать ее больше подобным испытаниям.

Ее мольба не была услышана.

Она хотела бы забыть о происшедшем, занимаясь историей с Тиш, но девочка еще не вернулась с прогулки. Милорду сегодня она также была не нужна, и Эмма решила привести в порядок свои чувства вдали от дома, который вдруг показался ей тюрьмой, и постараться забыть о боли, которую вынужденно причинила хорошему человеку.

Еще одна тщетная надежда!

Эмма вышла на лужайку за домом, неся сумку с вышиванием и новым романом, который еще не успела прочесть, и направилась к павильону, построенному в виде искусственных руин, — ее любимому месту в жаркие летние дни.

Она шла по берегу ручья, в который упала Тиш, и размышляла о странной перемене в своей жизни после того, как дала согласие приехать в Лаудвотер. Она так увлеклась своими мыслями, что не расслышала звука шагов, пока мужчина не оказался почти рядом.

Это был лорд Лафтон. Он так спешил, что его лицо разрумянилось еще больше обычного, и вытирал лоб большим носовым платком, который запихнул в брючный карман, когда Эмма обернулась к нему.

— Мисс Лоуренс. Какая приятная встреча! Как я понимаю, вы всегда гуляете, когда Чард не нуждается в ваших… э… услугах.

Если его последнее предложение и прозвучало двусмысленно, Эмма предпочла этого не заметить.

— Действительно, милорд, — холодно ответила она. — Павильон находится не очень далеко от дома, и приятно посидеть в тени с вышиванием или книгой.

Она постаралась пройти мимо, но он намеренно не уступал дорогу. Он даже не шевельнулся, чтобы пропустить ее, и продолжал говорить, как будто она ему и не отвечала. Эмма давно заметила эту его привычку.

— Может, вы позволите прогуляться с вами, мисс Лоуренс?

Он предложил ей одну руку, а вторую протянул за ее сумкой.

Что делать?

Эмма не имела ни малейшего желания гулять с ним. Все, что она знала о нем, ей совершенно не нравилось, как и не нравился его взгляд, блуждавший по ее телу, где бы она с ним ни сталкивалась. Однако приличия требовали принять его предложение, и она неохотно отдала сумку и взяла его под руку. Лорд Лафтон повел ее по берегу, скрытому от дома деревьями, громко болтая о пустяках, и внезапно остановился на маленькой поляне.

Он убрал руку, на которую опиралась Эмма, и сказал, плотоядно оглядывая ее:

— Вы чертовски хорошенькая девушка, мисс Лоуренс, и я уверен, что вы это знаете. И если Чард или Бен Блэкберн проявляют нерешительность, может, вы будете благосклонны к старшему и более опытному мужчине. И будь я проклят, если я не тот человек, который вам нужен!

Без дальнейших разговоров и прежде, чем Эмма успела его остановить, он уронил ее сумку и прижал к себе так сильно, что она чуть не задохнулась от его зловонного дыхания, в котором смешались запахи сигары, выкуренной недавно, и — выпитого в начале дня! — портвейна.

Эмма уперлась ладонями в его грудь, пытаясь оттолкнуть.

— Постыдитесь, милорд. Я не сделала ничего, чтобы заслужить такое обращение.

Он не был так груб, как Бен Блэкберн; не пытался изнасиловать ее немедленно. Он лукаво улыбнулся, еще крепче прижал ее и сказал, как ему казалось, победно:

— Моя дорогая, не играйте со мной в невинность. Я видел, как вы смотрите на Чарда, а мисс Калипсо Стрэйт уверена, что вы прекрасно сознаете, что делаете. Я могу обеспечить вас лучше, чем Чард. Мое поместье не обременено долгами, и я могу назначить вам небольшой доход. А он предлагал вам это?

Эмма отступила, но за спиной у нее был ручей, а впереди — Лафтон, ей некуда было бежать.

— Простите, милорд, но я не отвечу на вопрос, унижающий мое достоинство. Я не собираюсь становиться ничьей любовницей, тем более вашей. Полагаю, что, получив честный ответ, вы позволите мне пройти.

Ничего подобного! Он не шевельнулся и продолжал разглядывать ее. Ему казалось, что ее достаточно легко купить. Его мнение о женщинах было очень низким, и он просто решил, что она набивает себе цену. Умная шлюха! Он решил попытаться еще разок.

— Я назначу вам хорошее содержание, — ухмыляясь, повторил он. — Вы хотите, чтобы я назвал цифру? Я никогда раньше не торговался с женщинами, но, может, поторгуемся?

Эмма со вздохом закрыла глаза. Не так плохо, как стать добычей Бена Блэкберна, но тоже ничего хорошего.

— Нет. Я хочу от вас одного: позвольте мне пройти. Это сделает честь и вам, и мне, — сказала Эмма и сделала движение, как будто уже получила его согласие.

Он продолжал разглядывать ее.

— Ваши «да» и «нет» трудно различить, мадам, как, впрочем, и у других женщин. Ну, я пока отступлю. Только не думайте, что выслушали мое последнее предложение. Мы, Лафтоны, никогда легко не сдаемся. Наш девиз: «Мы своего добьемся».

Все же он отступил и позволил ей пройти мимо, хотя Эмма и дрожала от страха, что он набросится на нее в последний момент. Ей повезло, что он хотел легкой победы: купить женщину, а не принудить ее силой. Он не был таким животным, как Блэкберн, но невысоко оценивал женщин. Эмма содрогнулась, подумав о Калипсо Стрэйт, желавшей связать себя с таким человеком.

Наконец она осталась одна. Лорд Лафтон временно отступил с поля боя, вернее, из парка боя, язвительно подумала она. День показался яснее с его уходом.

Но ненадолго. Едва она уселась в павильоне, приготовившись восхищаться фресками, изображающими подвиги Геракла (было слишком жарко для работы на воздухе), когда большая тень закрыла дверной проем и вошел мужчина. На мгновение ей показалось, что это милорд. Увы. Это был ее кошмар Бен Блэкберн.

Эмме совсем не улыбалось оставаться с ним наедине. Она убрала вышивание в сумку, встала и направилась к выходу. Но он стоял как скала и свирепо ухмылялся.

— Не так быстро. Я видел, как вы отказали Лафтону. Вы ждете здесь Чарда? Если так, должен вас разочаровать. Я только что видел его в доме.

— Я никого не ждала, — как можно равнодушнее вымолвила Эмма, хотя сердце ее бешено забилось. — Мне пора идти к леди Летиции.

— Неужели? Я удивлен, мадам. Ведь вы только что пришли сюда после вашей стычки с Лафтоном. Не говорите, что убегаете от меня.

Он подошел ближе, подталкивая ее к двери во внутреннее помещение павильона, где их не могли видеть из парка.

Эмма внутренне дрожала, но старалась не показать своего страха.

— Я забыла о времени. Вы позволите? — И она постаралась проскользнуть мимо него.

Он не собирался допустить ничего подобного. Вместо этого он наклонился и накрыл ее грудь своей большой ладонью, продолжая подталкивать к стене.

— Я хочу развлечься, мадам. Вы — шлюха Чарда, а значит, общая шлюха. Займитесь своим ремеслом без принуждения, и я заплачу вам.

С этими словами он сунул свободную руку в карман и бросил на пол пару гиней.

— Мои деньги ничем не хуже его, и они не последние.

Как лорд Лафтон, только страшнее.

— Милорд приказал вам не беспокоить меня, мистер Блэкберн, и я думаю, было бы разумно прислушаться к его словам.

— А мне плевать на него. Тогда я не хотел ссориться с ним, но теперь у меня нет ни малейшего желания финансировать безобразную игрушку Джорди Стефенсона. Я собираюсь поразвлечься, прежде чем покину Лаудвотер.

Если вы мне понравитесь, может, я и вас захвачу. Со мной жить будет приятнее, чем ходить за незаконным ребенком Чарда.

— Я не желаю иметь с вами ничего общего, мистер Блэкберн. Что бы вы обо мне ни думали, я честная женщина и собираюсь ею оставаться.

Эмма пыталась вести себя как можно спокойнее, чтобы не возбуждать его. Еще одна тщетная надежда. Он притянул ее к себе.

— Недолго, мадам. Недолго. К тому же я не верю в вашу честность. Я знаю прежнюю репутацию Чарда. Хоть он и жил монахом последние годы, мужчина не может совершенно измениться.

Безнадежно. Как ни борись, у нее нет надежды вырваться. И вряд ли она дождется помощи. Он сказал, что милорд в доме. Наверное, глупо было приходить сюда в одиночестве, но она не ожидала, что Бен Блэкберн снова попытается напасть на нее.

Тем не менее Эмма закричала во все горло, призывая на помощь, и в то же время постаралась оттолкнуть Блэкберна. Бесполезно. Он был невысок, но широк в плечах и коренаст и вполне мог справиться с маленькой женщиной, даже не используя всю свою силу. Он начал срывать с нее платье, причиняя боль своими тяжелыми руками, царапая лицо колючими щеками и подталкивая к софе, стоявшей в углу комнаты.

Вряд ли какое-то чудо спасет ее во второй раз… Звезды заплясали перед глазами, сознание стало покидать ее. Он бросил ее навзничь на софу, навалившись сверху. Она еще пыталась бороться, полная решимости не уступить без борьбы, но ничто не помогало, его рот и руки были повсюду, его тяжесть не давала ей дышать.

Но в тот миг, когда все казалось потерянным, когда, ругаясь и смеясь, он уже почти праздновал победу, когда тьма уж почти поглотила ее, тяжесть вдруг пропала, послышались крики. Один голос принадлежал милорду. Эмма медленно села. Получив возможность дышать, она постепенно приходила в сознание.

Медленно и методично милорд избивал Бена Блэкберна, избивал так, как мог только сильный и натренированный боксер избивать непрофессионала. Последний удар отбросил Блэкберна к ногам Эммы.

Милорд, все еще ругаясь, наклонился, схватил Блэкберна за волосы и приподнял его голову.

— Черт тебя побери, Блэкберн, извинись перед мисс Лоуренс, пока мои слуги не выгнали тебя хлыстами с моей земли, — процедил сквозь зубы разъяренный милорд, совершенно непохожий на себя прежнего.

Эмма отпрянула от изуродованного лица, обращенного к ней.

— Нет, нет, мне не нужны его извинения. Ничто, ничто не сможет исправить то, что он дважды пытался сделать со мной.

Она отвернулась от своего мучителя и тупо уставилась на фреску, изображающую младенца Геркулеса в колыбели, душившего двух змей.

Воинственность покинула Блэкберна, и милорд также за волосы поставил его на ноги.

— Я не буду извиняться перед твоей проклятой шлюхой, Чард, и перед тобой тоже, — заорал Блэкберн, обретя возможность дышать, за что и получил новый удар от милорда, разъяренного наглым упорством насильника.

Этот удар был так силен, что Бен Блэкберн свалился на пол под Геркулесом, убивающим немейского льва, и остался лежать неподвижно в полубессознательном состоянии. Но милорд снова поставил его на ноги. Избиение остановила Эмма, так крепко схватившая руку милорда, что он был вынужден отпустить Блэкберна. Тот приземлился перед Геркулесом, убивающим Гидру. Милорд был разъярен не меньше самого Геркулеса, его глаза пылали, и в ярости он не сознавал собственной силы.

— Моя дорогая, — хрипло выкрикнул он, — вы не должны мешать мне наказывать его за мерзкое поведение с вами. Я должен был сделать это в первый раз, а не бездумно позволять ему повторить нападение.

— Нет, нет, — сказала, задыхаясь, Эмма. — Вы спасли меня, и этого достаточно. Подумайте, какой поднимется скандал, если вы убьете его, а это вполне может случиться. Вы уже изуродовали его на всю жизнь. Довольно.

Их прервал стон Бена, ползшего к двери. Никогда, в самом страшном сне, ему не привиделся бы Чард, такой, с каким ему пришлось встретиться сейчас. Он всегда втайне презирал его за мягкость в отношениях с друзьями и слугами, за вежливость и обходительность.

Выражение лица милорда изменилось. Безумие отступило. Он с печалью признался себе, что вид гнусного нападения на Эмму оставил в нем один инстинкт: убить человека, пытавшегося изнасиловать ее. Он повернулся к Бену, мучительно пытавшемуся подняться.

— Вы ничего никому не скажете, никогда не упомянете имени мисс Лоуренс, или я вызову вас на дуэль, и наказание будет окончательным.

— Будь проклят, Чард, — начал Блэкберн, но слабо, почти без следов бывшего высокомерия.

— И ты будь проклят, Блэкберн. Если ты не дашь слово, что на этом все закончится, что ты никогда больше не подойдешь к мисс Лоуренс и не попытаешься очернить ее имя, я закончу начатое, невзирая на ее великодушную просьбу о пощаде.

Низко опустив голову, Бен выдавил:

— Я обещаю.

— Громче, громче, — сказал милорд, теперь само воплощение надменности.

— Я обещаю, — проревел Бен, обводя их обоих злобным взглядом.

— Тогда идите, — сурово приказал милорд. — Но немедленно под любым предлогом покиньте Лаудвотер. Слышите?

Бен угрюмо кивнул и, спотыкаясь, вышел из павильона, прикрывая рукой избитое лицо.

У Эммы подкосились ноги, и она опустилась на широкую софу. Хотя день был теплым, ее пробрал озноб. Она привела в порядок разорванную одежду и, вынув из сумки легкую шаль, натянула ее на плечи, но ужасная дрожь не прекращалась. Озабоченный милорд присел рядом с нею. Он старался не касаться ее, поскольку не был уверен, как она отреагирует на близость мужчины после жестокого нападения Блэкберна.

Она дрожала так сильно, что милорд снял куртку и накинул ей на плечи. Она не отпрянула от его прикосновения, но подняла на него свои большие глаза и прошептала:

— Почему мне так холодно? Ведь день жаркий.

— Говорят, что раненные в сражении мужчины дрожат от холода, — ласково ответил милорд. — Вы тоже, в некотором смысле, ранены в сражении.

Какое-то время они сидели в молчании. Вскоре Эмма заметила, что дрожь прошла, хотя она все еще чувствовала себя очень странно… как будто смотрела на эту сцену со стороны и не имела к происходящему никакого отношения. Она сказала об этом милорду и снова задрожала.

Пока милорд сидел рядом с нею, его ярость сменилась любовью. Желая защитить ее, он привлек ее к себе одной рукой, чтобы она могла разделить тепло его тела, и Эмма не сопротивлялась.

С усталым удивлением она думала, что после нападения Блэкберна, который вызывал в ней отвращение даже на расстоянии, будет испытывать то же чувство ко всем мужчинам. Однако ласковое прикосновение милорда успокоило Эмму, передав ей часть его тепла. Он был рыцарем, защитившим ее от насильника, а рыцари заслуживают вознаграждения. Теперь, когда он спас ее, она не могла больше отталкивать его.

Вскоре вторая рука милорда обняла Эмму, и он поцеловал темный шелк ее волос. На мгновение Эмма замерла, вспомнив Бена Блэкберна, а затем подумала сонно, ибо дрожь прекратилась и подступил сон, сон выздоровления: почему я должна бояться его? Ведь я люблю его, и он спас меня.

На это, казалось, был возможен единственный ответ, так что, когда милорд поцеловал ее еще раз в губы, она ответила на его поцелуй зачарованно, почти бездумно.

Милорд испытывал душевные и физические муки. Он только что чуть не убил человека, посмевшего напасть на нее, а теперь все больше возбуждается, держа ее в своих объятиях. Как же он смеет навязываться ей, даже так нежно? Но он не навязывался. Эмма, испытывая облегчение, восхищение и благодарность к спасителю, к тому же любимому ею, ласково целовала его лицо и разбитые руки, которыми он так доблестно защищал ее.

Все их благие намерения улетучились. Эмма забыла, что собиралась защищать свою честь до конца от любого мужчины, даже милорда, которого полюбила. Милорд забыл, что хотел соблюдать приличия и не пользоваться преимуществом своего положения. Никогда еще их борьба между любовью и долгом не была такой сильной.

Милорд не мог предложить ей законный брак, потому что для спасения Лаудвотера необходимы деньги, которых у его возлюбленной не было. Она еще беднее его. Так что его долг не трогать ее, а ее долг — отказать ему и сохранить свою честь.

Время и случай вступили в заговор и уничтожили все, что их разъединяло. Ласки милорда, сначала выражавшие лишь нежность и желание успокоить и защитить любимую и благодарно возвращаемые Эммой, постепенно переросли в открытое выражение страсти. Руки милорда становились все более настойчивыми, хотя и не жестокими, как у Бена Блэкберна. И ему было мало одних поцелуев. Эмма не отвергала его. Солнечные лучи золотили их любовь.

В какой миг они отбросили все сомнения, ни один из них не смог бы сказать. Осталось одно желание: раствориться друг в друге. Долг, честь, приличия и все остальное, что сдерживало их, забылись. Они лежали обнаженные, обнимая друг друга, под фреской, изображающей Геркулеса и его жену Деяниру, и праздновали свою любовь, как все мужчины и женщины, которые жили и любили на земле.

Они забыли обо всем, их ничто больше не сдерживало, даже боль потерянной невинности. Только милорд хрипло прошептал:

— Я — животное, так наброситься на вас…

Но Эмма положила ладонь на его губы и сказала:

— Тише, милорд, я хотела этого так же, как и вы.

Даже если это ее единственный миг с ним, она не будет роптать, а пока она хотела чувствовать лишь то, что они разделили, не стыдиться ничего и не винить его.

Вскоре они ненадолго заснули — легким сном, идущим за глубокой страстью. Они проснулись и обнаружили, что все еще держат друг друга в объятиях, но окружающий мир, суетный и любопытный, уже давил на них. Нельзя, чтобы кто-то заметил их одновременное отсутствие, особенно если Бен Блэкберн не так уж сильно перетрусил и рассказал о том, где оставил их наедине. Они не могли быть уверены в его молчании, но все же медлили.

— Я должен оградить вас от клеветы, хотя именно из-за меня вы можете подвергнуться оскорблениям… Скажите, что вы прощаете меня.

— Мне нечего прощать, мой дорогой лорд, ибо я была добровольной соучастницей.

Впоследствии она с некоторым изумлением думала, что мысль, которая должна была бы занимать их обоих, так и не пришла им в голову: мысль о ребенке, возможно зачатом во время их страстного свидания. Как будто они жили в Аркадии, идиллической стране невинных наслаждений, .где не бывало последствий страсти.

— Я думаю, сердце мое, что вы можете называть меня как-нибудь иначе, чем «милорд», учитывая то, что мы только что разделили, — сказал он нежно, обнимая ее и не желая расставаться.

Эмма отрицательно покачала головой.

— Нет, вы всегда будете для меня милордом. Я не могу думать о вас иначе.

Она не хотела называть его Домиником и признавать прошлое, о котором не рассказала до сих пор, а теперь боялась признаться.

Его следующие слова только подтвердили правильность принятого ею решения.

— Я больше всего ценю в вас вашу честность. Из всех женщин, что я знал когда-либо, вы единственная говорите мне правду. И если эта правда требует, чтобы я оставался для вас милордом, пусть так и будет.

Теперь она тем более не могла признаться ему. Не после таких слов. Эмма слишком хорошо знала, что у ее честности есть границы. Что он подумает, если узнает: все в ней, включая и имя, ложь?

Поэтому она ничего не сказала, и милорд, нежно прижимая ее, закрыв глаза, продолжал:

— Я должен признаться, что, как и лорд Байрон, не только сам преследовал женщин в юности, но и женщины преследовали меня. Им было нужно лишь мое имя и титул, который я мог унаследовать. Я никогда не был настолько тщеславен, чтобы считать призом лично себя, хотя, видит Бог, я был самодовольным юношей.

Милорд беспокойно зашевелился, как будто воспоминания причиняли ему боль.

— Я помню одну девушку, по-своему упорно преследовавшую меня. Маленькая, толстая, заикающаяся девушка, почти ребенок, и я, да простит меня Бог, женился бы на ней ради ее богатства. Но по какой-то причине, я никогда не узнаю почему, она отказала мне. К моему глубокому огорчению, поскольку мне казалось, что она любит меня, как это ни удивительно. И я никогда не узнаю, к счастью или нет, поскольку вскоре продался за деньги красавице. Видите, я пытаюсь соответствовать вашей честности, и, если вы презираете меня за это, так тому и быть. Время для лжи прошло. Наш брак оказался катастрофой.

После долгого молчания он нежно поцеловал ее в щеку и снова заговорил:

— А вы — моя вторая половинка. Как странно… Когда я был еще неоперившимся юнцом, одна старая цыганка нагадала, что мне повезет и я найду свою настоящую любовь, правда когда я в первый раз встречу ее, то не узнаю. А позже, когда я снова встречу ее, то узнаю немедленно. Как же она ошиблась! Я узнал, что вы предназначены для меня, как только увидел вас в холле. Вы мой ангел-хранитель, пришли спасти меня. Никогда не поверю, что вы преследуете меня из-за титула. Вы слишком хороши для этого, я знаю.

— Милорд… — Эмма не могла продолжать. Как сказать ему правду теперь? Где окажется его вера в ее честность и совершенство? И что он подумает, обнаружив, что она и есть та маленькая толстушка, которую он презирал? Что она, которую он считает совершенством, обманывает его снова и снова? Что скрыла от него, кто она на самом деле? Если бы он с самого начала знал, что Эмма Лоуренс — Эмилия Линкольн, так жестоко отвергнувшая его, он никогда бы не нанял ее… Мучительные мысли кружились в ее голове.

— Что, любовь моя? — Его голос был ласковым, но сонным. Он хотел сказать ей, что жалеет ту бедную толстушку, вскоре исчезнувшую из общества, поскольку разорился ее отец. Он также хотел сказать ей, что любит ее и женится на ней, хотя в житейском смысле она ничего не принесет ему. Будь что будет. Она принесет ему любовь, а этого более чем достаточно. Но он не хотел нарушать нежные чары, окутавшие их, такими практическими рассуждениями. Впереди достаточно времени, чтобы рассказать ей обо всем, что она для него значит.

Она подарила ему покой, и наверняка так будет всегда, и он заснул, довольный.

Эмма не могла спать и не была довольна. Она снова была тем растерявшимся ребенком, которого он встретил и не узнал. Он изменился, не так ли? И она изменилась. И, хотя она бесконечно любит его, она никогда не будет его любовницей, не будет тайком прокрадываться в его постель. Слишком сильно она его любит. Его честь и ее честь не должны страдать. Она пережила с ним бесценный миг вне времени и на этом должна остановиться. Он не упомянул о женитьбе, и она никогда не заговорит на эту тему.

Эмма выскользнула из его объятий и начала одеваться. Необходимо оставить его прежде, чем их обнаружат. Притвориться, что ничего не произошло, и не отступать от задуманного.

Приведя себя в порядок, она взглянула на него. Во сне годы отступили, и он вновь стал тем прекрасным юношей, которого она когда-то знала. Эмма вздрогнула. Она хотела поцеловать его на прощание, но побоялась разбудить. И она взяла свою сумку, вышла из павильона, моля Бога, чтобы никто не видел, как милорд явился спасти ее.

Ей повезло. Она пошла вдоль ручья, сделав большой круг, чтобы подойти к дому с другой стороны. Еще один обман в список всех предыдущих. Но теперь важно одно: ее решимость покинуть Лаудвотер и свою любовь — как можно скорее и как бы ей это ни было тяжело. Он заслужил от жизни больше, чем тайная связь, позорная для них обоих.

Всю дорогу к своей комнате она лелеяла мысль о том, что любила и была любима и в этом счастливее большинства женщин, даже если все, что у нее останется, — воспоминания о единственном свидании с ним.

Глава двенадцатая

Бен Блэкберн пробирался через холл к ожидавшему его экипажу.

— Уезжаю, — хрипло пробормотал он, проходя мимо лорда Лафтона и безуспешно пытаясь прикрыть разбитое лицо носовым платком. — Известие из дома. Срочно должен вернуться.

Никого рядом не было, так что лорд Лаф-тон схватил Бена за руку и язвительно улыбнулся.

— Работа Чарда?

— Э? Что? О, мое лицо. Нет, упал с Ру-фуса днем. Еще легко отделался.

— Ах! — насмешливо продолжал лорд Лафтон. — Не Чард, значит? А, может, вы снова приставали к гувернантке?

Потащились за ней к павильону? Не видел вас на Руфусе.

— Шпионите за мной, Лафтон? — злобно прошипел Бен.

— Хочу выиграть пари, Блэкберн. Чард поймал вас на месте преступления, не так ли? И она была с ним, когда вы ушли? Я видел, как он шел к павильону. И ни он, ни она до сих пор не вернулись.

— Черт бы вас побрал, Лафтон. Я объяснил, что случилось. Теперь пропустите меня. Срочные дела дома.

— Сначала заплатите должок. Вы проиграли пари. Теперь моя очередь унизить Чарда.

Для избитого Блэкберна это было уже чересчур. Он опустил платок и завопил:

— И вряд ли получите удовольствие. Он сломал мне нос ни за что. Бог знает, что он сделает с вами, если попытаетесь перейти ему дорогу. И чтобы заткнуть вам рот, вот аванс в счет тех пятидесяти гиней. Хотя я не считаю, что проиграл пари.

Блэкберн бросил к ногам лорда Лафтона несколько гиней, как недавно бросал деньги Эмме.

— Я не признаю ничего, что касается гувернантки... ради собственного спокойствия.

— Здорово же он напугал вас, — ухмыльнулся Лафтон. — Вышвырнул из дома и велел молчать, не так ли? Я позову лакея поднять ваши деньги, а вы извольте прислать остальные. Можете быть уверены, я не оступлюсь. Слишком дорог мне мой нос.

И он удалился, весело насвистывая, довольный унижением соперника.

— Я вам этого не прощу, — пробормотал Бен ему вслед. — И не будь мое имя Бен Блэкберн, если я не отплачу Чарду за то, что он сделал со мной.

Всю дорогу домой он лелеял одну мысль, и черную притом: так или иначе он сломает Чарду не только нос.

Двух персон недосчитались в тот день за обедом: Бена Блэкберна и гувернантки. Милорд, проснувшись, обнаружил, что Эмма исчезла. Он принял ее осмотрительность как нечто само собой разумеющееся, хотя и сожалел, что не нашел любимую рядом. Он снова хотел обнять ее и сказать, что она будет его графиней и что они постараются спасти Лаудвотер вместе, и с нетерпением ждал новой встречи.

Даже когда миссис Мортон сообщила ему, что у мисс Лоуренс сильно болит голова и поэтому она не спустится к обеду, милорд не сильно огорчился. Его мысли стали еще нежнее. Он подумал, что Эмма после их свидания не хочет встречаться с гостями. Отсутствие Бена Блэкберна могло бы не быть упомянуто, если бы не лорд Лафтон, еще более уверившийся в том, как милорд и гувернантка провели время в павильоне.

— Чард, я слышал, что Блэкберну пришлось неожиданно уехать, — многозначительно заметил он. — Домашние дела призвали его, как он сказал.

Лафтон умудрился произнести слова «домашние дела» зловеще, но милорд не поддался на провокацию.

— И я так понял, — ответил он, растягивая слова, и принялся за еду, с наслаждением вспоминая о разбитом носе Блэкберна.

Затем он искоса взглянул на Лафтона, и впервые ему пришло в голову, что необходимо защищать Эмму и от него. Хотя, подумал он, Лафтон хитер и не станет так грубо нападать на нее. В любом случае, как только свет узнает, что Эмма станет леди Чард, она будет в безопасности от всех, кто стал бы гоняться за скромной гувернанткой.

Милорд подумал, не подняться ли в ее комнату и поговорить с ней, но решил не спешить. Он не должен подвергать любимую праздным насмешкам, пока не получит право защищать ее как свою невесту.

Калипсо Стрэйт, ничего не знавшая о происшедшем в павильоне, уже поинтересовалась, где мисс Лоуренс, и миссис Мортон объяснила, что гувернантка не очень хорошо себя чувствует.

— Неужели? — с притворным вздохом спросила мисс Стрэйт. — И неудивительно. Она так много работает, не правда ли?

Услышав это двусмысленное замечание, леди Клара захихикала, хотя не смогла бы объяснить почему.

Мисс Стрэйт с облегчением поняла, что в отсутствие гувернантки сможет привлечь полное внимание лорда Лафтона. Она испытала бы еще большее облегчение, если бы знала, что мисс Лоуренс не лежит в постели, изнывая от боли, а собирает свои вещи, обдумывая, как бы незамеченной покинуть дом.

Только воспоминание об объятиях милорда поддерживало Эмму в эти часы — воспоминание, единственное, что она заберет с собой из Лаудвотера. Честь требовала побега, но ее глаза наполнялись непролитыми слезами от мыслей о расставании не только с милордом, но и с Тиш, которую она успела полюбить. Слезы так слепили ее, что она с трудом написала необходимые письма.

Всю долгую ночь Эмма сидела у окна своей спальни, так как знала, что все равно не сможет заснуть. Она решила на рассвете пройти в конюшню и попросить одного из конюхов отвезти ее в Алник, где можно будет пересесть в почтовую карету, отправлявшуюся в Лондон. Она скажет, что получила срочные известия из Лондона и должна спешить. Неважно, если конюх сочтет ее поведение странным. Если он откажется, она пешком дойдет до ближайшей деревни и наймет там экипаж до почтовой станции.

Эмма ненадолго задремала, а с первыми признаками зари взяла две маленькие сумки, вместившие все ее вещи, и отправилась к конюшне, надеясь никого не встретить. Ее желание как будто исполнялось, пока на последнем повороте лестницы она не встретила... Калипсо Стрэйт! В пеньюаре, накинутом на ночную сорочку, и с распущенными волосами!

В глазах мисс Стрэйт вспыхнул ужас, когда она увидела Эмму. Эмма сразу поняла, где мисс Стрэйт провела ночь. Где же еще, если не в постели лорда Лафтона!

Окинув взглядом аккуратный дорожный костюм, шляпку и две сумки Эммы, мисс Стрэйт заговорила первая:

— Итак, вы нас оставляете, как я вижу. Полагаю, он переспал с вами и поэтому вы так разумно его покидаете. Хвалю ваш здравый смысл, учитывая, что он никогда на вас не женится.

Эмма содрогнулась, но не удержалась и ответила тихо:

— А у вас, как я вижу, не хватает здравого смысла. Я полагаю, что лорд Лафтон никогда не женится на вас.

— О, здесь вы ошибаетесь, — победно возразила мисс Стрэйт. — Можете меня поздравить, так как он сделал мне предложение и послал в «Морнинг пост» объявление о нашей помолвке. Иначе я бы не стала ему угождать.

Эмма спокойно выслушала это заявление, однако почувствовала глубокое сожаление к женщине, чье положение было так похоже на ее собственное. Именно сожаление, а не враждебность. И потому она сказала как можно мягче:

— Есть старая пословица, которая может вам пригодиться: «Многое может случиться, пока несешь чашу ко рту».

— О, я думаю, она пригодится вам, — с презрением ответила мисс Стрэйт. — Ну, не смею задерживать. Лондонская карета не будет долго ждать в Алнике, а ведь вам не терпится уехать. До свидания, мисс Лоуренс. Желаю удачи в вашей следующей авантюре.

Эмма опустила голову и отправилась вниз по лестнице. По меньшей мере мисс Стрэйт была права в одном: времени у нее мало и надо спешить. Нельзя опаздывать на почтовую карету. Вдруг милорд, узнав, что она уехала, отправится за ней...

Милорд не сразу узнал, что любимая покинула его. Он не хотел давать оружие против нее в руки лорда Лафтона и его компании, а потому не бросился сразу после завтрака в классную комнату, чтобы увидеть ее. Зачем? Ведь впереди у них целый день.

Он сидел за письменным столом, пытаясь сосредоточиться на счетах, принесенных его агентом, но думал лишь о словах, которые скажет Эмме при встрече. Уже много лет он не чувствовал себя таким веселым и беззаботным.

Приход взволнованной миссис Мортон был для него неприятной неожиданностью.

— О, милорд, у меня очень странные новости для вас. Мисс Лоуренс уехала. Похоже, что она покинула Лаудвотер на заре. Сим отвез ее в Алник к отправлению лондонской кареты. Она оставила письма мне, вам и Тиш на моем рабочем столе. Я позволила себе прочитать свое немедленно, а Кэтти передала Тиш ее письмо, и девочка безутешна. Ваше я принесла.

Миссис Мортон протянула письмо побледневшему милорду, так потрясенному новостями, что, выйдя из-за стола, он даже не попытался взять свое письмо.

— Нет, — начал он, заикаясь. — Нет, этого не может быть. Она не могла уехать. Вы, должно быть, ошибаетесь. Я уверен, что вы ошибаетесь.

— Никакой ошибки, милорд. Прочтите, прошу вас. — И миссис Мортон помахала перед ним письмом.

Милорд не мог поверить своим ушам. Уехала? После их страстного свидания? Он взял письмо у миссис Мортон и сказал ошеломленно:

— Я должен попросить вас оставить меня, пока я его читаю.

— Конечно, милорд. — И, поскольку он выглядел совершенно больным, она спросила: — Как вы себя чувствуете? Можно принести вам сердечные капли?

Он, всегда такой воспитанный, даже не ответил ей, а дрожащими руками разорвал тщательно запечатанное письмо, чтобы с сожалением узнать: да, его любимая покинула его. Он снова остался один, и на этот раз на всю жизнь. Никогда в его жизни не будет другой женщины.

«Мой дорогой лорд!

Если я покидаю вас, то не потому, что не люблю всей душой, а именно потому, что люблю. Наша любовь была так сладка, что если бы я осталась, то не смогла бы сопротивляться соблазну вкусить эту сладость вновь и вновь.

И тогда бы я стала вашей любовницей, а это не только грех, но и верный конец счастья для нас обоих. Я не могу, оставшись, сохранить свою честь, а бесчестной вы не можете желать меня. Я пишу это с разбитым сердцем, но поступить иначе я не могла.

Помните меня, Эмма Лоуренс".

Помнить ее! Как он мог ее не помнить! Она вернула в его жизнь надежду и радость. Он медленно скомкал письмо. Нет, она не может его оставить! Он не отпустит ее! Он последует за ней куда угодно... в рай или ад.

Он найдет ее и скажет, что, если сначала и хотел сделать ее лишь любовницей, его любовь стала так сильна, что он хочет жениться на ней.

О, почему он не сказал ей это сразу? Почему он решил, что она знает о его намерениях? Почему ему не хватило ума понять: она не могла поверить, что знатный лорд, переспавший с гувернанткой дочери, когда-нибудь женится на ней?

Он ни словом, ни делом не дал ей повода думать иначе. Каждый взгляд, каждое презрительное замечание обитателей Лаудвотера лишь напоминали о ее низком положении. Не служанка и не леди — так стоит ли обращать на нее внимание?

И почему он стоит здесь? Он должен немедленно последовать за ней, найти и вернуть.

Тут он вспомнил, что наняла ее его сестра и что он никогда не знал, где она жила до приезда в Лаудвотер. Так что же он медлит? Он уже должен быть на пути в Алник... почтовая карета могла задержаться... что угодно могло произойти.

Он боялся, что его погоня окажется безрезультатной. Так и случилось. Он вернулся в Лаудвотер один, потеряв свой рай. Он полюбил честную женщину, и она поступила достойно, бросив его.

Когда он написал сестре, та не смогла сообщить домашний адрес мисс Лоуренс, поскольку нанимала ее по рекомендации миссис Гардинер, теперь живущей в Париже.

От отчаяния он попросил сестру навести справки, но она не смогла больше ничего узнать... Высший свет не знал незаметную, скромную мисс Эмму Лоуренс, и шансы найти ее были ничтожными.

— Папа так печален теперь, — горестно поведала Тиш миссис Мортон. — Я уверена, это потому, что мисс Лоуренс покинула нас. О, почему ей пришлось уехать? Она так нравилась мне и папе. Конечно, она могла остаться. Я думала, что она счастлива здесь.

Более мудрая миссис Мортон ласково ответила:

— Я думаю, она уехала, потому что считала это своим долгом, моя дорогая. Вероятно, это решение было трудным для нее.

Не подозревая, что милорд хотел жениться на Эмме, она втайне одобряла решение мисс Лоуренс расстаться с ним. Такая связь не привела бы ни к чему хорошему, пусть даже отчаяние милорда так очевидно... Он будто сошел с ума в день ее исчезновения, потеряв свое обычное самообладание.

А теперь, когда она исчезла навсегда, он стал таким же замкнутым, каким был до приезда мисс Лоуренс. В конце концов, может, было бы лучше, если бы она согласилась сделаться его любовницей! Остается лишь надеяться, что без рекомендации милорда она сможет найти себе другое место...

— Моя дорогая! — удивленно воскликнула миссис Гор, когда Эмма неожиданно появилась в домике подруги. — Я не ожидала увидеть тебя так скоро и без предупреждения. Мне необходимо столько рассказать тебе. Ты послана провидением. Мы сэкономим столько времени и сил! Приходили адвокаты твоего покойного отца. Они уже несколько месяцев ищут тебя. Они не знали, что ты сменила имя, и уже хотели прекратить поиски, когда кто-то упомянул о нашей дружбе. Они приходили вдвоем только сегодня утром, чтобы выяснить, не знаю ли я, где можно тебя найти.

Ошеломленная новостями и измученная долгим путешествием, Эмма упала в кресло, а миссис Гор умолкла, чтобы перевести дух.

— Почему? — со страхом спросила Эмма. — Почему они хотят прговорить со мной по прошествии стольких лет? Надеюсь, вы не сказали им, что я в Лаудвотере!

— Нет, конечно. Ведь ты просила меня даже не намекать никому, где ты. Я сказала, что знаю, где ты живешь, и напишу тебе, что они хотят поговорить с тобой.

Старушка возбужденно махнула рукой в сторону стола с чернильницей, пером и начатым письмом.

— Они не намекнули, почему так хотят найти меня?

— Нет, абсолютно. Только сказали, что дело срочное. Подожди! Они оставили свой адрес и сказали, чтобы ты посетила их, как только появишься в Лондоне, и что это для твоей же пользы! Что они имели в виду? Я спросила, но они не ответили. Они хотят говорить лично с тобой.

И только тут миссис Гор заметила изможденное лицо Эммы.

— О, моя дорогая, я так взволнованна, что совсем забыла о твоем изнурительном путешествии. Позволь мне напоить тебя чаем. И ты, несомненно, должна поесть и хорошо выспаться, а утром отправишься к адвокатам!

Эмма не могла разделить волнение миссис Гор. Слишком она устала, слишком была подавлена огромным расстоянием, отделившим ее от милорда. Она испытывала лишь легкое удивление: что такого важного могут сказать адвокаты отца и как им удалось разволновать обычно спокойную миссис Гор?

Она подумает об этом утром, после крепкого сна.

Действительно, к утру безразличие сменилось смутным беспокойством, усилившимся, когда ее ввели в кабинет мистера Джона Мэнсона, старшего партнера фирмы «Мэн-сон и Уэйд», с которой вел дела ее отец.

Мистер Мэнсон, высокий худой мужчина с умным лицом, приветствовал Эмму с необычайной теплотой:

— Моя дорогая мисс Линкольн, у меня гора с плеч свалилась, когда наконец я нашел вас. У нас прекрасные новости! Вы помните моего партнера мистера Чарльза Уэйда?

Да, мисс Линкольн помнила мистера Уэйда, сейчас пожирающего ее восхищенным взглядом. Очевидно, любовное свидание с милордом усилило ее способность привлекать других мужчин.

— Я помню вас обоих, — холодно ответила Эмма, — и сожалею, что доставила вам столько хлопот. Я изменила фамилию на Лоуренс, когда стало ясно, что никто не желает нанимать на работу дочь опозоренного самоубийцы мистера Генри Линкольна.

Мистеру Мэнсону стало явно неловко при упоминании о судьбе покойного партнера, но вскоре его лицо прояснилось, и он весело сказал:

— Но это как раз одно из дел, о которых я хочу поговорить с вами. Почти наверняка можно сказать, что ваш отец не совершал самоубийства, то есть на самом деле он был убит партнером, обокравшим его и оставившим в нищете.

Комната закружилась вокруг Эммы. Как будто издалека она услышала голос молодого мистера Уэйда:

— Выпейте это, мисс Линкольн.

Он протянул Эмме стакан с водой, которую успел налить, пока мистер Мэнсон, испугавшийся, что она упадет со стула, поддерживал ее.

— Как глупо было с моей стороны так внезапно обрушить на вас эти новости! — щебетал мистер Мэнсон.

— Нет, — возразила Эмма. Она выпила воды, и румянец потихоньку возвращался на ее щеки. — С моей стороны было глупо проявить такую слабость. Но это действительно сильное потрясение, как вы безусловно понимаете. Особенно известия о бедном папе. Его так гнусно травили в газетах, называя мошенником и мерзавцем! Когда вы обнаружили это, мистер Мэнсон? И о чем хотите поговорить со мной?

Эмма поставила пустой стакан на стол и сложила руки, ожидая ответа.

Оба джентльмена восхищались ее здравым смыслом и самообладанием. Ответил мистер Мэнсон:

— Вы знаете, конечно, что у вашего отца был младший партнер, некто мистер Джордж Свэйн. Ваш отец доверял ему, но именно он присвоил деньги вашего отца и довел его до банкротства и краха. Считалось, что он тоже разорен, но через некоторое время он начал новое дело, объявив, что получил небольшое наследство от тетушки, и добился успеха. Правда, никто не знал, что его состояние было бесконечно больше того, что приносил ему бизнес, и что он жил в роскоши и комфорте на деньги, украденные у вашего отца. В начале этого года он отдыхал в Свэн-дже со своей семьей. У него была жена, красивые и умные сын и дочь. Однажды он отправился с ними на яхте на прогулку. Произошел несчастный случай. Его спасли, но жена и дети утонули. Естественно, он был потрясен и принял происшедшее как наказание Божье за то, что сделал с вашим отцом. Он застрелился, но прежде послал мне письмо, в котором детально описал, как ограбил вашего отца, а затем убил, представив все как самоубийство. Он боялся, что ваш отец, будучи умным человеком, раскроет обман.

К его письму также приложено новое завещание, в котором он оставляет все свое имущество вам во искупление причиненного вам горя. Вы снова богатая женщина, мисс Линкольн, и можете занять ваше законное место в обществе.

— Я сожалею о гибели его жены и детей, — ответила Эмма, — но не могу простить то, что он сделал с моим отцом, которому эти новости уже не помогут, разве что восстановят его доброе имя. Что касается моего законного места в обществе... — Она пожала плечами. — Я понятия не имею о современном обществе! Последние девять лет я была гувернанткой.

Адвокаты переглянулись.

— Я знаю, что у вашего отца не было родственников, но семья вашей матери, мисс Линкольн! Разве они ничего для вас не сделали? — всполошился мистер Мэнсон. — Должен признать, что был удивлен, когда обратился к ним и они сказали, что не имели с вами никаких дел после позора вашего отца.

— Ничего, — спокойно ответила Эмма. В ее голосе не прозвучало ни упрека, ни осуждения. — Они ничего не сделали для меня. Если бы не доброта моей дорогой подруги миссис Гор, экономки моего отца, мне бы пришлось голодать. Она предоставила мне кров, пока я искала свое первое место гувернантки.

Эмма не стала рассказывать, что сразу после смерти отца отправилась к тете за помощью и убежищем, но дядя велел слугам не пускать ее на порог, поскольку ее отец разорил его. Он действительно вложил в предприятия отца большую часть своего капитала и его поглотило банкротство. За это он не мог простить ни брата жены, ни его дочь.

Мистер Мэнсон некоторое время возмущался такой бессердечностью, предпочитая позабыть о том, что также ничего не сделал для дочери Генри Линкольна, хотя был его старым другом.

— Я не ожидаю никаких осложнений с официальным утверждением завещания, мисс Линкольн. По английским законам, нечестно нажитое состояние мистера Свэйна перешло бы к вам в любом случае, поскольку он лично признался в присвоении чужих денег и убийстве вашего отца... Таким образом, остается в силе завещание вашего отца в вашу пользу.

Преступник не может пользоваться результатами своего преступления. Он просто облегчил процедуру вашего наследования. Я буду счастлив авансировать вас, чтобы вы могли вести подобающий вам образ жизни, пока не завершится официальная процедура оформления наследства.

— Предполагаю, я должна буду подписать большое количество документов, — сказала Эмма, вставая.

— О, конечно. Но позже, позже. Я сообщу вам немедленно, когда вы понадобитесь. А до того времени мистер Уэйд с удовольствием поможет разрешить все ваши проблемы. Вы оставите мне ваш адрес и сообщите затем о его перемене?

Эмма снова стала очень богатой, так что мистер Мэнсон заискивал перед ней. Как бы вели себя он и мистер Уэйд с бедной мисс Эммой Лоуренс, это совсем другой вопрос!

Все эти неожиданные горько-сладкие новости так ошеломили Эмму, что, только усевшись в вызванный мистером Уэйдом кеб, она вспомнила о милорде.

Что он делает там, в Нортумбрии? Думает ли о бедной гувернантке, покинувшей его, как она думает о нем? Единственное утешение: она знает, что он любил ее, а не богатую мисс Линкольн.

Только эта мысль согревала ее в долгие дни и ночи, предшествовавшие возвращению в мир богатства и аристократизма.

Глава тринадцатая

Возвращение мисс Эмилии Линкольн в высший свет стало главной сенсацией сезона, сравнимой разве что с новостями о побеге Наполеона с Эльбы и намерении лорда Лафтона жениться на женщине без положения в обществе, хотя и из приличной семьи. До следующего сезона, безусловно, все забудется, но сейчас общество было взбудоражено слухами. Письма разволновавшейся аристократии циркулировали между Лондоном и провинцией. Скандальная пресса кишела на-

меками, разоблачениями, восклицательными знаками и двусмысленными карикатурами.

Отклики на перемену судьбы Эммы — она не могла думать о себе как об Эмилии, слишком долго жила она Эммой — были многочисленными и разнообразными...

Абзац из колонки в «Морнинг пост», сентябрь 1814 года:

«Мы получили сообщение о том, что смерть мистера Генри Линкольна несколько лет тому назад произошла не в результате самоубийства, как предполагалось, а убийства его младшим партнером мистером Джорджем Свэйном. Причиной убийства послужило длительное мошенничество мистера Свэйна, вызвавшее крах фирмы „Дом Линкольна“. Мистер Свэйн, охваченный раскаянием, признался в своих преступлениях, вернул состояние мисс Эмилии Линкольн, единственному ребенку мистера Линкольна, а затем совершил самоубийство. Что подтверждает древнее изречение „Magna est veritas et praevalet“ (Правда всегда торжествует).

Отрывок из дневника мисс Эмилии Линкольн, сентябрь 1814 года:

«Я могу лишь сожалеть о том, что подтвердилось сегодня: у меня не будет ребенка милорда. Как бы неодобрительно ни смотрело общество на незаконного отпрыска, у меня бы осталась память о нашей любви и для меня это дитя было бы желанным... Неужели я никогда больше не увижу его? А если он встретит меня под моим настоящим именем, как он поступит, узнав, что я обманывала его?»

Сэр Томас Лиддел графу Чарду, ноябрь 1814 года:

«У меня есть хорошие новости для Вас. Чек, полученный мною из банка Каутса, сполна компенсировал выход из нашего синдиката Лафтона и Блэкберна. Чек подписан мисс Эмилией Линкольн, выразившей намерение инвестировать деньги в локомотив мистера Стефенсона. Она просила извещать ее об успехах мистера Стефенсона, и я более чем счастлив оказать ей эту любезность...»

Анна, леди Фонтэн, своей племяннице мисс Эмилии Линкольн, ноябрь 1814 года:

«Моя дорогая племянница!

Я пишу это письмо с некоторой естественной робостью, поскольку прошу тебя забыть о том, что случилось между нами около девяти лет тому назад, и хотела бы навестить тебя во время нашего следующего приезда в Лондон.

Мой муж, чьему жестокому приказу я с глубочайшим огорчением была вынуждена повиноваться, когда он запретил тебе войти в наш дом после смерти твоего отца, охвачен раскаянием. Он получил чек от банка Каутса, полностью возместивший его потерянные инвестиции. Чек выписан от твоего имени, но прибыл без единого сопроводительного слова.

Я понимаю, что, прося прощения за отказ в помощи в тяжелую минуту, когда ты так нуждалась в поддержке, я прошу почти о невозможном, но ты дочь моей сестры, и я признаю, что с тобой поступили в высшей степени несправедливо...»

Мистер Бен Блэкберн Якобу Страуду, ростовщику, Сити, Лондон, декабрь 1814 года:

«Как Вы смеете посылать мне такое грубое безапелляционное требование о выплате займа? Имейте в виду, что, как джентльмен, я не собираюсь терпеть подобные оскорбления от тех, чье положение в обществе ниже моего. Вы получите деньги, когда я буду готов заплатить, и ни минутой раньше. А пока прекратите мне докучать».

Мисс Эмилия Линкольн леди Фонтэн, декабрь 1814 года:

«Получив Ваше письмо, я поддалась искушению процитировать знаменитые слова доктора Сэмюэля Джонсона, оказавшегося в положении, подобном моему, сказанные лорду Честерфильду: „Ваше признание моих трудов было бы приятным, если бы не откладывалось до тех пор, пока не стало мне безразличным... пока я не стал знаменит, а потому не нуждаюсь в нем“.

Но я не могу забыть, что Вы сестра моей дорогой -матери, что, как большинство женщин, не можете контролировать поступки Вашего мужа, и что я одна на свете, и останусь одна, если не признаю тех родственников, каких имею, даже несмотря на то, что в тяжелейшей беде они покинули меня.

Конечно, Вы можете навестить меня, и мы постараемся забыть годы, прошедшие после нашей последней встречи, и будем думать и говорить только о будущем».

Анна, леди Фонтэн, своей племяннице мисс Эмилии Линкольн, январь 1815 года:

«Ты так великодушна...»

Объявление в «Морнинг пост», февраль 1815 года:

«Свадьба между Огастусом, третьим графом Лафтоном, и мисс Калипсо Стрэйт, объявленная ранее, не состоится».

Мисс Калипсо Стрэйт лорду Лафтону, февраль 1815 года:

«Как Вы могли так жестоко унизить меня перед всем светом, сообщив в „Морнинг пост“ о разрыве помолвки прежде, чем проинформировали меня? Я все утро провела с поверенными, обговаривая условия нашего брака, днем покупала свадебное платье. А вечером на балу леди Каупер я обнаружила, что являюсь предметом насмешек и издевательств тех, кто прочитал объявление в газете... не в пример мне.

Не могу поверить, что Вы сделали это умышленно. Скажите, что это — мистификация или ужасная ошибка, ибо, если это правда, я обесчещена».

Лорд Лафтон мисс Калипсо Стрэйт, февраль 1815 года:

«Я могу только предполагать, но, вероятно, то проклятое письмо, в котором я сообщаю Вам о своем решении отменить свадьбу, заблудилось по пути в Лондон. Вы должны признать, что я сделал Вам предложение в приступе помешательства... В здравом уме я не сделал бы ничего подобного. Особенно когда Вы так свободно расточали мне Ваши любезности, не освященные браком.

Впоследствии, когда безумие прошло, я был несколько встревожен тем, что вдруг Вы, выйдя замуж, будете так же любезны с другими. Я прилагаю чек на покрытие стоимости Вашего свадебного платья.

Конечно, Вы не вернетесь сюда к обязанностям компаньонки моей сестры. Это будет неприлично».

Из колонки в «Тайме», 10 марта 1815 года:

«Достоверно известно, что узурпатор Бонапарт бежал с острова Эльба, где находился в ссылке, и движется к Парижу...»

Мистер Бен Блэкберн мистеру Якобу Страуду, ростовщику, Сити, Лондон, март 1815 года:

«Будьте Вы прокляты за то, что прислали судебных исполнителей. Так не обращаются с джентльменами. Мне пришлось искать пристанище в ближайшей гостинице, а там имели наглость потребовать задаток, поскольку Ваши люди распространили слухи о моих долгах...»

Мисс Эмилия Линкольн сэру Томасу Лидделу, апрель 1815 года:

«Я спешу выразить Вам мою искреннюю благодарность за информацию о локомотиве мистера Джорджа Стефенсона. Если Вам понадобятся еще средства для поддержки его изобретения, сообщите мне об этом немедленно...»

Леди Летиция Хастингс своему отцу графу Чарду, апрель 1815 года:

«Папа, когда же ты вернешься домой из Ньюкасла? Я так несчастлива, поскольку и ты, и мисс Лоуренс покинули Лаудвотер. Ты говорил, что не задержишься надолго, но тебя нет уже целый месяц. Миссис Мортон добра, но она не очень много знает о римлянах. Я очень скучаю по мисс Лоуренс. Почему ей пришлось уехать?»

Граф Чард своей дочери леди Летиции Хастингс, апрель 1815 года: .

«Я сожалею, что дела удерживают меня вдали от дома дольше, чем я ожидал. Возможно, мне даже придется вскоре отправиться в Лондон. Миссис Мортон сообщает, что ты хорошо ведешь себя и прилежно занимаешься. Я пока не смог найти тебе подходящую гувернантку. Как заметила миссис Мор-тон, трудно будет заменить мисс Лоуренс, и я убежден, что ты остро чувствуешь ее потерю...»

Милорд отложил перо и устало провел рукой по глазам. Не только Тиш скучала по гувернантке. Она не могла сожалеть о потере больше, чем ее отец. Все попытки найти мисс Лоуренс ни к чему не привели. Злополучная компания разъехалась на следующий день после ее побега, и он прекратил все отношения и с Лафтонами, и с Блэкберном.

Никогда он не заговорит с Блэкберном по своей воле, и пусть негодяй считает, что счастливо отделался, не представ перед судом за нападение на Эмму! Милорд подозревал, что и Лафтон докучал Эмме, но не имел доказательств. Разрыв с Лафтоном наступил в результате двух событий, происшедших после побега Эммы.

Перед отъездом из Лаудвотера Лафтон предложил милорду руку своей сестры леди Клары.

— Видите ли, старина, я высоко ценю союз с вами. Конечно, если вы женитесь на ней, я продолжу поддержку Стефенсона. В противном случае... Должен ли я выразиться яснее?

— Нет, конечно. — Милорд резко отреагировал на грубую попытку шантажа. — Однако, как бы высоко я ни ценил вас и вашу сестру, должен сообщить, что жениться не собираюсь. Что касается инвестиций в изобретение Стефенсона, поступайте как считаете нужным.

— О, прекрасно понимаю, — едко заявил Лафтон. — Насчет женитьбы, я имею в виду. Конечно, приятнее спать с маленькой гувернанткой, чем связать себя обязательствами перед новой графиней. В конце концов, она может наставить вам рога, как и предыдущая. Удивлен тем, что вы нянчитесь с чужими объедками. Хотя вы поступили благородно, признав ребенка.

Лафтон впал в ярость оттого, что не удалось сбыть с рук сестру. Теперь она всю жизнь будет висеть на его шее, это ясно. Как и Калипсо Стрэйт, возомнившая, что поймала его. Ну с этой-то он разберется. Она скоро узнает, что к чему. Относительно денежных вливаний в Стефенсона: если Чард считает, что у локомотивов, бегающих по рельсам, есть будущее, он просто сумасшедший!

Милорд был слишком ошеломлен своей потерей, чтобы обратить внимание на оскорбительное замечание Лафтона. На мгновение проснулась ярость, подобная той, что охватила его при виде Блэкберна, пытавшегося изнасиловать Эмму, но если бы он дал себе волю, то искалечил бы Лафтона гораздо сильнее, чем Блэкберна. Зачем? Этим он не вернет Эмму.

Нет. Самый простой способ обращения с Лафтоном — это проигнорировать оскорбление и сделать все возможное, чтобы больше с ним не встречаться. Поэтому он не ответил, и Лафтон со своей противной сестрицей убрались из Лаудвотера навсегда.

Я стану отшельником, свирепо решил он. Однако, приехав в апреле в Ньюкасл и встретившись с сэром Томасом Лидделом и Стефенсоном, обнаружил, что эта участь ему не грозит — во всяком случае, не в ближайшее время.

— Вы должны ехать в Лондон, — пылко говорил Лиддел. — Постарайтесь убедить их, что здесь на севере мы держим в своих руках будущее. Я хочу, чтобы вы подготовили почву среди ваших коллег-пэров и обеспечили поддержку, когда мы представим в парламент билль, позволяющий нам строить железные дороги по всей стране.

Милорд подумал немного.

— У меня мало влияния в мире политики...

— Чепуха, — страстно возразил сэр Томас. — Вы состоите в родственных отношениях почти со всеми нашими правителями. Я знаю, что вы добровольно одправились в ссылку на север, но вам не понадобится много времени, чтобы восстановить прежние связи, и тогда мы представим наш проект и проследим за его быстрым и благоприятным претворением в жизнь.

Милорд открыл было рот, чтобы продолжить спор, но передумал. Почему бы и не съездить в Лондон? Прошли годы, как он покинул его, почти девять лет, если быть точным. И у него появится хоть маленький шанс отыскать Эмму.

Сэр Томас, полный энтузиазма, снова заговорил:

— И пока вы будете в Лондоне, постарайтесь встретиться с мисс Эмилией Линкольн. Она снова написала мне и поблагодарила за то, что я послал ей информацию о работе Джорди. Было бы прекрасно, если бы один из нас лично поблагодарил ее. Вы такой степенный человек, Чард, что я полностью вам доверяю.

Снова встретиться с Эмилией Линкольн! Благодарить женщину, отвергнувшую его! Ту маленькую, заикающуюся, толстую девушку, которая наверняка стала маленькой, заикающейся, толстой женщиной, все еще незамужней... неожиданно вернувшей свое богатство. Он совершенно не хотел ее благодарить, — но как объяснить это сэру Томасу?

— Ладно, — неохотно согласился он. — Полагаю, приятно будет снова увидеть Лондон, возобновить знакомство с Вильямом Лэмом и остальной родней. Как и я, они постарели и, надеюсь, остепенились.

Лиддел и его считает степенным! Милорд печально подумал, что сэр Томас очень сильно бы удивился, узнав, каким легкомысленным и беспечным был юный Доминик Хастингс. Наверное, и старые друзья удивятся перемене, происшедшей с ним за эти годы.

— После того как вы дадите мне инструкции, я заеду в Лаудвотер, — сказал он. — А потом отправлюсь в Лондон. Придется снова открыть дом на Пиккадилли. Полагаю, что в самом начале сезона город будет полупустым.

— Вовсе не обязательно, — ответил сэр Томас, счастливый, что ему не придется ехать в Большую Клоаку, как он называл Лондон. — Если город действительно полупустой, тем лучше. Обеды, балы и приемы не так многолюдны. Я завидую вам.

Милорд себе не завидовал, но делать было нечего. Он должен отблагодарить Лидде-ла, и единственное утешение — может, он найдет свою потерянную любовь, не покидавшую его мысли и сны.

— Нет, мисс Эмма, — упрямо сказала миссис Гор. — Я не могу стать вашей компаньонкой теперь, когда вы возвращаетесь в высшее общество. Я буду счастлива быть вашей экономкой и вашим другом, но, чтобы сопровождать вас, необходима леди.

Сколько Эмма ни спорила с ней, говоря, что не собирается возвращаться в общество и что будет вести тихую жизнь, миссис Гор не сдавалась:

— Это вы сейчас говорите, моя дорогая, но придет время, и вы передумаете. Запомните мои слова.

Кончилось тем, что Эмма написала своей старой дуэнье мисс Дакр, и дама согласилась вернуться, на этот раз компаньонкой. Эмма купила домик в Челси и наполнила его маленькими сокровищами: фарфором, книгами, старинной мебелью, — напоминавшими те, которые когда-то заполняли ее старый дом. Те вещи давно исчезли, были проданы, чтобы оплатить предполагаемые огромные долги Генри Линкольна, и с ними ушло детство Эммы. Она потеряла все: даже кукол и разные безделушки, которыми одаривал ее отец.

— Моя дорогая, — сказала тетя, обнимая ее в свой первый визит. — Как ты похорошела! Не обижайся, но годы изменили тебя к лучшему.

— Да ладно, тетя, — улыбнулась Эмма. — Я уже потеряла последние надежды, как вы прекрасно понимаете, и скоро стану суетливой старой девой.

— О нет... — тетя была проницательна, — не с богатством Линкольна, моя дорогая.

Поклонники протопчут дорогу к твоему порогу, а на каминной полке будет множество приглашений от хозяек всех лондонских салонов. Я буду счастлива, если ты позволишь поддержать тебя.

Эмма язвительно подумала о потерянных годах, когда никто не желал поддерживать ее, но вслух сказала:

— И все поклонники будут охотиться за приданым, дорогая тетя. Я вдоволь насмотрелась на них в юности.

— Но теперь ты достаточно зрелая, чтобы отличить хорошее от плохого, моя дорогая. — Тетка нерешительно умолкла.

— Меня одно озадачило тогда, моя прелесть. Почему ты отказала Доминику Хастингсу, когда он сделал тебе предложение? Может, он и не был особой находкой, но твой отец и я думали, что он тебе нравится. Вероятно, ты не знаешь, но он теперь граф Чард. Говорят, он очень неудачно женился. Его жена умерла несколько лет назад. Кажется, остался ребенок, девочка. Я считала, что вы очень подходили друг другу. И выйдя за него замуж, ты избежала бы неприятностей, последовавших за несчастливой смертью твоего отца.

Тетя слегка покраснела, вспомнив, как мало поддержки получила Эмма от родственников матери, и еле слышно сказала:

— Надеюсь, ты позволишь мне представить тебя обществу? Я вижу, вернулась Дакр.

А у меня беда с компаньонкой. Мисс Харли выходит замуж, несмотря на возраст, за очень респектабельного священника. Я рада за нее, но мне будет ее недоставать. Мы так прекрасно ладили, и так долго. Ее будет трудно заменить.

Эмма согласно кивнула.

— Мне надо будет рассказать тебе обо всех слухах и скандалах, чтобы ты не попала впросак.

И леди Фонтэн начала рассказывать о людях, о которых Эмма, успевшая забыть, какой сплетницей была ее тетя, никогда не слышала. Однако вскоре ее внимание было привлечено именем мисс Калипсо Стрэйт.

— Такой скандал, моя любимица. — Тетя Фонтэн осыпала Эмму бесконечным множеством ласковых имен. — Представь, Лафтон отверг ее в тот момент, когда она покупала свадебное платье. Ходят слухи, что причина была в ее... несколько... свободном поведении с ним. Я уверена, ты понимаешь, что я имею в виду.

Безусловно, ее не будут принимать, кроме тех ее кузенов, Стрэйтов из Шропшира. Вряд ли у нее есть будущее. Я слышала, что она жила в доме Лафтона в качестве компаньонки его сестры, но теперь вряд ли она сможет там остаться... и она бедна как церковная мышь.

Сгрэйты из Шропшира! Эмма вспомнила рассказы мисс Стрэйт о себе и своих родственниках и снова подумала о том, как похоже было их положение — как две стороны одной монеты! Обе потеряли свое место в высшем свете, обе оказались в тисках бедности, зарабатывали себе на хлеб, оказывая услуги богатым в качестве гувернантки и компаньонки. Потом Эмма была внизу, а Калипсо Стрэйт наверху, надеясь стать графиней Лафтон. Теперь Калипсо была внизу, а Эмма наверху. Подбросят ли монету снова, а если да, то как она упадет? Нет, подумала Эмма. Монета упала в последний раз.

Эмму охватила жалость к Калипсо, настоящая жалость, а не тот облегченный вариант, который предлагала тетушка, легко передавая вновь обретенной племяннице пикантные сплетни.

Эмме оставалось только представлять, как тетя говорила о ней после ее краха. Тетя ни разу не спрашивала Эмму о годах изгнания, и Эмма решила никогда не говорить о них. Эти годы ушли, как ушел из ее жизни милорд. Вряд ли она когда-нибудь увидит его, поскольку, как она знала, он никогда не приезжал в Лондон, а она решила никогда не посещать Нортумбрию. Единственной связующей нитью будут ее письма сэру Томасу.

Мистер Мэнсон снисходительно посмеивался над интересом Эммы к мистеру Джорджу Стефенсону. «Мечтатель. Я уверен, что ничего не выйдет из двигателя, о котором вы говорите, но не вижу причины не сделать в него небольшие инвестиции. Хотя поговорите сначала с мистером Каутсом», — сказал он.

Когда Эмма посетила банк, чтобы выписать чек для сэра Томаса, а также обсудить огромное состояние, хранившееся в банке после самоубийства мистера Свэйна, мистер Каутс отнесся к ее идее с большим воодушевлением: «Прекрасный проект. Я слышал замечательные отзывы о нем. Мне говорили, что мистер Стефенсон истинный практичный северянин, как и сэр Томас. Я прослежу, чтобы все было сделано по вашему желанию».

Мистер Каутс, как и Эмма, не упоминал графа Чарда, хотя Эмма постоянно думала о нем и просыпалась по ночам со слезами на глазах. Она никогда ни с кем не говорила о графе. Миссис Гор понятия не имела, что граф Чард — Доминик Хастингс, которого Эмма когда-то отвергла, ©на полагала, что отношения Эммы с Чардом были такими, как и принято между скромной служанкой и знатным хозяином, а Эмма не опровергала ее убеждение.

Новая жизнь. Вот что она должна создать для себя. Как и предполагала миссис Гор, Эмма сдалась на уговоры леди Фонтэн и согласилась, чтобы тетя снова ввела ее в высшее общество. В конце концов, кроме милорда и Гардинера, ее прежние хозяева были относительно скромными людьми, и вряд ли она встретит их в высшем свете. Эмма Ло-уренс должна умереть и лежать в могиле.

«Мисс Линкольн — очаровательное создание! — таков был вердикт, вынесенный высшим светом. — Кто бы мог подумать, что она так преобразится? Как же повезет мужчине, который сможет завоевать ее».

Общество не подозревало, что Эмма не хочет быть завоеванной никем. Она твердо знала, что ее сердце безвозвратно отдано милорду. Если она не может выйти замуж за него, она ни за кого не выйдет.

— Я собираюсь стать властной старой девой, влюбленной в своих мопсов и осуждающей поведение молодежи, — сказала она тете Фонтэн.

— Никогда не повторяй этого, дорогая, — взмолилась тетя, но, заметив насмешливое выражение лица племянницы, поняла, что не стоит воспринимать ее слова слишком серьезно. — О, я вижу, что ты шутишь. Ты, безусловно, выйдешь замуж. Ты должна выбрать лучшего среди тех, кто будет осаждать тебя.

Поклонники действительно осаждали Эмму, но она поровну распределяла свое внимание. Она не могла забыть, что все эти знатные мужчины и женщины, сейчас раболепствующие перед ней из-за огромного состояния, игнорировали ее в годы бедствий.

Ничем не обнаруживая свое истинное мнение об окружающиех, она использовала свое обаяние, чтобы держать поклонников на расстоянии, и ее милая сдержанность заслужила одобрение света. Эмма пользовалась таким уважением, что великосветская леди Каупер, замужняя сестра Вильяма Лэма и хозяйка самого престижного лондонского салона, покровительствовала ей и постоянно приглашала в Гайд-Парк в своем экипаже, представляла всем известным людям и обсуждала с нею все политические темы — от попытки Наполеона вновь завоевать Европу до влияния возможной его победы на политику британского правительства.

Впоследствии Эмма вспоминала, что блеск этого лондонского сезона был омрачен невысказанным страхом, вызванным бегством Наполеона с Эльбы. Сыновья, отцы или братья во многих аристократических семействах служили в армии, которой приходилось сражаться против Наполеона.

Как-то раз, когда они выезжали из Гайд-Парка, устав от обмена поклонами, леди Каупер сказала Эмме:

— Моя дорогая мисс Линкольн, поскольку очень многие уехали на континент, я надеюсь на ваше и леди Фонтэн участие во всех событиях сезона, которые без вас будут не так блестящи. Ожидаю вас обеих на моем завтрашнем балу.

Бесполезно объяснять, что она устала от балов, обедов, ужинов и увеселительных прогулок. Эмма знала, что все ее возражения будут опровергнуты самым очаровательным образом. Кроме того, Эмма понимала: она — главная сенсация сезона и потому леди Каупер так любезна с ней. Дружба с Эммой подчеркивала непоколебимость высокого общественного положения леди Каупер.

— Конечно, мы приедем, рассчитывайте на нас, — воскликнула тетя Фонтэн прежде, чем Эмма успела ответить. — Мы не желаем пропускать такое важное событие.

— Договорились, — улыбнулась довольная леди Каупер.

— О тетя... — упрекнула Эмма, когда экипаж леди Каупер привез их в Челси. — Я так мечтала о тихом домашнем вечере. У меня их было так мало в последнее время.

— Ерунда. — Тетя оставалась тверда. — У тебя было слишком много тихих домашних вечеров в последние годы. Ты заслуживаешь столько же веселых. И потом, кто знает? Может, завтра вечером ты встретишь того единственного мужчину, который заставит тебя забыть смешное желание оставаться всю жизнь старой девой.

— О, я в этом сомневаюсь, — сухо возразила Эмма. — Я сомневаюсь в том, что он существует, а если существует, то вряд ли будет завтра на балу леди Каупер.

Эти слова она вспомнит завтра. Вскоре после того, как в сопровождении дяди и тети она поднялась по лестнице лондонского особняка Кауперов и вошла в сверкающие залы, дворецкий объявил имя последнего гостя: «Граф Чард».

Глава четырнадцатая

Милорд приехал на бал леди Каупер против своей воли. Проведя в Лондоне целый месяц и выполнив первое поручение сэра Томаса — рекламу революционного изобретения Стефенсона, он до сих пор не выполнил второе.

Ему не раз пришлось выслушать странную историю о том, как мисс Эмилия Линкольн вернула свое богатство, и он знал, что теперь она живет в Челси, но не мог заставить себя нанести ей визит* и передать благодарность и наилучшие пожелания сэра Томаса. Воспоминания об Эмме только усиливали нежелание встречаться с непривлекательной молодой женщиной, когда-то отвергнувшей его, хотя Петершэм, чьему мнению он, впрочем, никогда не доверял, расписывал ее неординарную красоту.

Неординарная красота! Неужели так можно отозваться о заикающейся толстой девице, которую он когда-то знал? Милорд выразил сомнения насчет ее внешности, и Петер-шэм рассмеялся и сказал: «Бросьте, Чард, доверьтесь хоть немного моей способности оценить красоту... даже если красота мисс Линкольн несколько необычна».

— Я знал ее раньше, — скованно произнес милорд, — и тогда она точно была некрасива.

— О да, — растягивая слова, ответил Пе-тершэм. — Делали ей предложение до того, как ее отец разорился, не так ли? И она вам отказала, насколько я помню. Очевидно, ее отказ повлиял на ваше мнение. Никому не понравится услышать слово «нет» от богатой наследницы. Почему бы вам не попробовать еще раз? Может, теперь вам больше повезет?

— Боже сохрани! — воскликнул милорд и переменил тему разговора. Он совершенно не желал обсуждать Эмилию Линкольн, а тем более встречаться с ней, но его обязывало обещание, данное Лидделу. Может, отделаться письмом? Долг и честь ответили: нет. Он дал слово, черт побери.

Даже леди Каупер, не подурневшая с годами, не упустила случая упомянуть имя мисс Линкольн. Ведь она главная сенсация сезона!

— Мой дорогой Чард, какая удача! Вы снова с нами. И как прекрасно, что вы почтили своим присутствием мой маленький праздник. Я слышала, что вы приехали в Лондон как посланник сэра Томаса Лиддела. Поздравляю вас с замечательным выбором друга. Сэр Томас — самый здравомыслящий человек из всех живущих на земле. — Переводя дух, леди Каупер похлопала Чарда веером и лукаво улыбнулась. — И мисс Линкольн здесь. Вы сможете помириться с ней. Она прекрасна.

Милорду оставалось только предположить, что леди Каупер, как и Петершэм, сошла с ума. Мисс Линкольн прекрасна! Он поклонился и несколько натянуто улыбнулся.

— Я обязательно найду возможность поговорить с ней, мадам. Сэр Томас Лиддел просил меня передать ей его признательность. Вернув состояние, она вошла в синдикат, финансирующий железнодорожный проект.

— Какое великодушие. — Леди Каупер улыбнулась, продолжая похлопывать его веером и думая, что Чард очень изменился, но его мужественность еще привлекательнее былого юношеского очарования. — Она очень предприимчива, как и вы, Чард. Я просто должна представить вас ей. У вас много общих интересов. Правда, не могу припомнить, чтобы вы увлекались промышленностью и инвестициями, когда встречались в юности.

Милорд поклонился.

— Вы правы, мадам, но времена меняются, и мы вместе с ними.

— О, вы изменились, Чард, и, как мне кажется, к лучшему, — заметила леди Каупер, прославившаяся своей не очень благоразумной откровенностью. — Я настаиваю на том, чтобы вы нашли мисс Линкольн. Если вам это не удастся в такой толпе, я сочту своим долгом устроить вашу встречу. Она очаровательна.

Любая очень богатая женщина неизбежно становится очаровательной, цинично подумал милорд, временно прощаясь с леди Каупер. Он направился в главный зал поискать знакомых, укрепляясь в своей решимости избегать мисс Линкольн как можно дольше.

И вдруг, болтая с приятелями из разгульной юности, он заметил свою потерянную любовь. Нет, Эмма не может быть здесь... Он остановился на полуслове и поспешно извинился перед Ворчестером:

— Простите меня, я на минутку...

Без дальнейших объяснений он прошел через бальный зал туда, где заметил ее. Но за эти секунды она исчезла из виду, заслоненная толпой танцующих.

Ему оставалось лишь вернуться к Ворчестеру. Конечно, она ему привиделась. Он так одурманен, что видит ее повсюду! Бедная гувернантка не может быть гостьей леди Каупер. Это совершенно невозможно, и не стоит ожидать, что она появится вновь. Он оперся о стену, со скукой наблюдая за танцующими, удивляясь, как мог раньше проводить вечера за подобной чепухой. И тут увидел ее снова.

И это точно была его Эмма. На этот раз он не сомневался. Однако она удивительно изменилась.

Она всегда носила приличные, но блеклые платья, кроме того единственного вечера, когда привлекла внимание Бена Блэкберна, лорда Лафтона и бедного Бассета. Сейчас она была одета роскошно и модно: кремовое шелковое платье с высокой талией и глубоким декольте. Фиолетовый легкий шлейф парил за нею. Аметисты украшали ее шею, запястья и темные кудри. Никогда еще его Эмма не выглядела так очаровательно.

Ярость ревности окутала милорда, ослепила его, наполнила глубочайшим горем. Значит, она оставила его ради нового любовника! Похоже, все женщины одинаковы — вероломные создания, порхающие от одного любовника к другому. О. да, она нашла любовника, который осыпал ее подарками и ввел в высшее общество. Ну так он убьет его при ней, и к черту последствия... и пусть его вздернут на виселицу!

Его лицо стало таким мрачным, что наконец нашедшая его леди Каупер отпрянула. — Чард! Клянусь, вы выглядите так, будто присутствуете на казни, а не на балу! Идемте, мой друг, я представлю вас мисс Линкольн, как только закончится танец. Я вижу ее среди танцующих.

К черту мисс Линкольн! Лично он не видел ее среди танцующих и не хотел видеть. Она ему никто. Ему нужна Эмма, и он больше всего на свете хочет... что он хочет?

Каким-то непостижимым усилием воли он взял себя в руки и спокойно заговорил с леди Каупер, совершенно не представляя, что говорит. Наверное, какие-нибудь уместные банальности, ибо она рассмеялась и снова ударила его по руке веером.

Танец заканчивался, танцоры расходились, и Эмма удалялась от милорда, повиснув на руке проклятого пижона, с которым только что скакала по залу. Ее любовника? Нет, он больше этого не вынесет! Но долг!.. Леди Каупер визжала:

— Минуточку, Чард! Стойте на месте, я немедленно вернусь.

Ему пришлось повиноваться, поскольку множество любопытных глаз уже смотрели на них. Суровый и непреклонный, он следил, как возвращается леди Каупер... и с кем? С Эммой. И что-то увлеченно ей говорит. Что за игры они затеяли?

— Мисс Линкольн, — только что обратилась леди Каупер к Эмме, поймав ее у дверей зала, где подавался ужин, и отвлекая от юного и бесконечно восхищенного своей партнершей лорда Саймона Винчестера, — я обещала представить вас всем самым интересным членам общества, а я всегда держу свое слово. Лорд Саймон, вы позволите на минутку увести вашу спутницу? Обещаю вернуть ее в самом скором времени.

Он мог ответить только так, как ожидала леди Каупер. И, оживленно болтая приятную чепуху, леди Каупер отвлекала Эмму, пока они не подошли к милорду. Смертельно побледневший Чард ожидал их, как воин, готовый к сражению.

В самый последний момент Эмма подняла глаза... и увидела его прямо перед собой. Сначала его лицо было мрачным, потом озадаченным, поскольку леди Каупер мило сказала:

— Мисс Линкольн, позвольте представить вам графа Чарда, которого, я полагаю, вы знали прежде как Доминика Хастингса. Понимаю, что вам многое надо сказать друг ДРУГУ, и потому покидаю вас.

И она поплыла прочь с сознанием прекрасно выполненного долга.

Как же много им надо сказать друг другу! Но разве это возможно в бальном зале, под взглядами всего высшего света, устремленными на них? Никто не забыл, что Эмилия Линкольн отказала Доминику Хастингсу, когда все были уверены в их неизбежном союзе. Они не могли вымолвить ни слова.

Как будто они остались одни. Шум бала исчез, исчезли любопытные глаза. А они все молчали. И невозможно сказать, кто из них был больше потрясен этой встречей.

Милорд заговорил первым. Его голос был таким же мрачным, как его лицо.

— Ну, мадам, должен ли я выразить радость от нашей встречи? Что заставило вас так жестоко обмануть меня? Какую игру вы вели в Лаудвотере, притворяясь скромной гувернанткой, называя себя чужим именем? Это месть вдохновила вас обольстить меня? И для чего?

Все безрадостные месяцы после ее исчезновения он представлял, что скажет, когда найдет ее. И всегда в своем воображении он изливал на нее страстные признания в любви. Никогда, в самом страшном сне, не привиделось бы ему, что он будет осыпать ее упреками.

Эмма гордо подняла голову. Как и милорд, она иногда представляла, что скажет, если они снова встретятся, и, как и он, едва ли могла подумать о том, что собиралась сказать сейчас.

— Пожалуйста, не упрекайте меня, милорд. Я действительно была бедной гувернанткой, когда приехала в Лаудвотер. Я не лгала. Моя судьба переменилась после того, как я покинула вас. Что касается имени, я назвалась Эммой Лоуренс, когда стало ясно, что никто не захочет нанять в гувернантки своим детям Эмилию Линкольн, дочь опозоренного самоубийцы. Если бы я обратилась к вам под именем Эмилии Линкольн, вы бы сами наняли меня?

Он высокомерно взмахнул рукой, как бы говоря: объясняйте как вам будет угодно. Все же вы обманули меня, а я считал вас честной...

Нет, она не будет молить его. Ни за что на свете. Она не расскажет ему, в каком отчаянном положении находилась последние десять лет. Он не знал, что значит угроза голодной смерти, а ведь, если бы ей не удалось найти приличную работу, оставалось бы лишь торговать своим телом.

Он не мог знать, что, когда ей предложили работу в Лаудвотере, она снова оказалась бы в безвыходном положении, назвав свое настоящее имя. И почему она должна оправдываться? Почему должна объяснять, что, как он и предполагает, смутно мечтала о мести ему, унизившему ее, но забыла о мщении, когда влюбилась в мужчину, каким он стал? И, полюбив, не смогла рассказать правду о себе.

Вместо всего этого она просто сказала: — Я ничего больше не должна объяснять вам, милорд, — и, заметив обращенные на них жадные взгляды, попыталась овладеть своими чувствами. — Боюсь, что мы устраиваем бесплатный спектакль.

Наблюдатели увидели их огромное напряжение даже после стольких лет разлуки, и многие задали себе вопрос, что же здесь происходит.

— Вы правы, — все так же непреклонно ответил он. — И поэтому давайте отложим разговор. Мне кажется, что двери за нами ведут в коридор, в конце которого есть приемная, где мы сможем поговорить без свидетелей.

Вот этого Эмма не хотела. Остаться с ним наедине было бы для нее пыткой. Ей хотелось броситься к нему в объятия и спросить: что случилось с нашей любовью? Почему вы так холодны? Но она ведь знала почему. Она отвергла его во второй раз, и теперь, когда он обнаружил обман, его любовь превратилась в ненависть. Он считает, что все в ней — ложь, как в его первой жене, предавшей его.

— Нет. Я не вижу необходимости в дальнейшем разговоре.

Она смотрела на его суровое лицо, враждебную позу, и сердце ее разрывалось.

Он не желал принимать подобный ответ.

— Нет? Безусловно, вы должны ответить «да». Вы должны мне это, и вы пойдете со мной.

Он протянул ей руку так, что отказ принять ее привлек бы еще больше внимания, чем их совместный уход.

Эмма взяла его под руку, и они направились в приемную, очень похожую на ту, где много лет назад она услышала его насмешки.

Комната была маленькая, с прекрасным камином. Каминную полку поддерживали две изящные мраморные русалки. Ниши по обе стороны камина украшали прекрасные фарфоровые статуэтки, а перед низким книжным шкафом с новейшими романами стояли глубокие кресла. На столике лежало вышивание леди Каупер.

Их не волновала окружающая красота. Их устроила бы и лачуга рабочего. Милорд отпустил Эмму и жестом приказал сесть. Эмма отказалась.

— Я постою, милорд.

— Стойте, сидите — мне все равно, — нелюбезно ответил он, но заговорил не так сурово: — Вероятно, я бестактен, но куда, черт побери, подевалось ваше заикание? Раньше вы едва могли выговорить слово, а теперь вашему красноречию мог бы позавидовать любой оратор в парламенте!

Эмма не выдержала и рассмеялась, и с удовольствием увидела, что выражение его лица смягчилось. И какое имеет значение, если ее смех несколько истеричен, раз удалось немного растопить полярные льды, громоздившиеся между ними.

От смеха ее глаза наполнились слезами, она икнула, умолкла и заметила, что милорд протягивает ей свой носовой платок.

— Успокойтесь, — еще более смягчившись, сказал он, — вы должны признать, что необыкновенно и странно преобразились...

— Из толстой девицы в прекрасную лесную нимфу, — прервала его Эмма, вытирая глаза. — Но ваше преображение еще более странно, милорд.

— Мое? Я вас не понимаю. Конечно, я стал немного серьезнее...

Эмма снова прервала его:

— Признаю, что у вас не было ничего столь прискорбного, как мое заикание, чудесным образом исчезнувшее в вечер бала леди Корбридж, но вы должны признать, что были легкомысленным денди, посещавшим все лондонские салоны, и взгляните на себя сейчас. Вашей серьезности мог бы позавидовать любой оксфордский профессор. Вы заняты управлением шахтами и поместьем, претворением в жизнь проекта железных дорог. Вы чаще одеты как один из ваших егерей, а не как светский щеголь. Я едва узнала вас, когда встретила в Лаудвотере.

— А я вас совсем не узнал, — осмелел милорд. — Хотя много раз что-то неуловимое удивляло меня, но я никогда не мог понять, что... А ваши последние замечания лишь усиливают мое восхищение вашим красноречием... так отличным от прежнего молчания.

— Почему мы это делаем? — беспомощно прошептала Эмма, возвращая ему платок, но он отмахнулся и озадаченно переспросил:

— Что делаем?

— Попрекаем друг друга свершившимися переменами.

— О, я не попрекаю вас. Наоборот, я от души восхищаюсь умной и двуличной соблазнительницей, какой вы стали, — язвительно возразил милорд и с пафосом добавил: — Почему вы сбежали, Эмма? Почему вы отказали мне десять лет назад и почему во второй раз покинули меня?

— Не я нужна была вам десять лет назад, вам нужны были мои деньги, — честно ответила Эмма.

Милорд опустил голову. Он не мог отрицать правдивость ее слов. Ему вспомнилось предсказание старой цыганки: когда ты впервые встретишь свою любовь, то не узнаешь ее... и он не узнал.

— Это было тогда. Вы не были женщиной, ставшей гувернанткой Тиш. Тиш убита горем после вашего исчезновения. И я... овладел... вами в Лаудвотере не ради ваших денег. Я считал, что у вас совершенно нет денег. Я снова спрашиваю вас. Почему вы дважды отвергли меня?

Он не смог произнести «мою любовь». Обжегшийся ребенок боится огня. Она не говорила, что любит его, и страх нового отказа удержал его от признания. Несколько минут назад, впервые увидев ее, он чуть не сошел с ума, решив, что она оставила его ради другого любовника или нашла другого любовника, бросив его. Теперь он был уверен, что это неправда, но шок, который он испытал от ее нового превращения, вселил в него неуверенность.

Эгоцентризм прежнего Доминика Хастин-гса, уверенность, что любые его желания исполнятся, сгорели в годы тяжелого труда и уединения, посвященные спасению Лаудвотера.

Он хотел жениться на богатой — и женился, а богатство обратилось в пыль и пепел. Он хотел полюбить красавицу, и это его желание исполнилось. Но красавица жена никогда не любила его. Она предавала его снова и снова. Он надеялся наслаждаться праздной жизнью графа Чарда, владеющего прекрасным дворцом Лаудвотера. Он стал графом Чардом, а теперь и титул, и Лаудво-тер висели, как жернова, на его шее. Вместо праздности он приговорен к изнурительному труду ради спасения наследства.

Эмма права. Он сильно изменился. Если бы он снова стал юным Домиником Хастингсом, эгоистичным и беспечным, не совершил ли бы он снова те же ошибки? Ему хотелось верить, что нет, но он слишком хорошо знал, что именно страдания, труд и разочарования заставили его больше думать о других и забывать о себе. И кроме того, он не хотел испытывать новые страдания и не хотел причинять боль другим.

Эмма что-то говорила, и он заставил себя прислушаться.

Наблюдая за его внутренней борьбой, так очевидной ей, Эмма поняла, что должна сказать ему правду... о том, что случилось десять лет назад и совсем недавно в Лаудвотере.

— Сначала я скажу, почему бежала из Лаудвотера. По тем причинам, которые я изложила в письме к вам. Вы не говорили со мной о любви и не упоминали о браке. И, судя по вашим первым ухаживаниям, вы начали свою кампанию, не собираясь жениться, если достигнете успеха. Вы думали обо мне лишь как о вероятной любовнице, и именно поэтому я держала вас на расстоянии так долго и в конце концов предпочла побег.

Он опустил голову. Он не мог возражать, она говорила правду — во всяком случае, о начале их отношений. Любовь пришла позже, когда он понял силу этой женщины, под стать своей собственной.

— Я также расскажу, почему ответила отказом на ваше предложение десять лет назад, хотя, несмотря на давность, причиню боль нам обоим. Мне будет больно говорить, вам будет больно слушать. Может, вы помните, а может, и нет нашу встречу в Гайд-Парке накануне вашего предложения. Вы спросили меня, собираюсь ли я на бал к леди Кор-бридж в тот вечер, и я ответила что нет, потому что мой отец ожидал гостей к обеду, на котором я должна была присутствовать.

Но когда я сказала ему, что вы собираетесь говорить со мной и с ним на следующий день, он отпустил меня на бал, чтобы мы могли встретиться. Я помчалась туда как на крыльях... Теперь я знаю, какой непривлекательной казалась вам, но тогда я думала, что вы чуть-чуть любите меня, в то время, как я...

Эмма умолкла. Она думала, что давно преодолела боль, но обнаружила, что рана свежа, как в тот вечер десять лет назад.

— В то время, как я — и я должна сказать это — обожала вас. Вы были так красивы и очаровательны и так добры ко мне, и я неразумно решила, что значу для вас больше, чем мои деньги.

Я не могла найти вас в бальном зале, и кто-то сказал мне, что видел, как вы выходите через дверь в западное крыло. Я последовала за вами и нашла вас...

Вы были в дальней комнате в компании других молодых людей, полупьяных, как и вы, и вы... Я с трудом нахожу слова... вы жестоко сетовали на судьбу за то, что приходится жениться на таком явном убожестве, и они все соглашались с вами! Я услышала все ужасные слова и, не выдав своего присутствия, прокралась прочь.

Я хотела одного: чтобы вы страдали, как страдала я. Поэтому я отказала вам, притворившись, что вы ничего для меня не значите, что вы заблуждались. И каждое мое слово было ложью. Я любила вас тогда — вот почему мое горе было таким огромным; и я люблю вас сейчас, но более глубокой, истинной любовью.

Эмма замолчала. Милорд молчал. Она сказала, что любит его. Любила тогда... и любит сейчас.

Когда она закончила свое болезненное признание, он отвернулся от нее. Он не мог смотреть ей в глаза, каждое ее слово кинжалом ранило его сердце. Она снова заговорила: — Считается, что тот, кто подслушивает, никогда не услышит о себе ничего хорошего. Так и случилось. Но случилось и нечто хорошее. С того момента, как я услышала ваше мнение о себе — ваше и ваших друзей, — я перестала заикаться навсегда. Я также решила, что не буду больше толстой и что не вернусь в общество, пока не изменюсь к лучшему. Единственный, кто знал, как я изменилась, был бедный Джордж Браммел. Он приезжал ко мне примерно год спустя. Но до начала следующего сезона мой отец разорился, и никто не узнал, как изменилась Эмилия Линкольн.

Я приехала в Лаудвотер, потому что была в отчаянном положении. Я только что потеряла работу, поскольку муж моей хозяйки был слишком похотлив, и я надеялась, что вы не узнаете меня и не отошлете прочь. А очень скоро я увидела, как вы изменились и что я не ошиблась, полюбив вас. Я бессознательно чувствовала, что образ, в котором вы предстаете людям, обманчив. Что вы совсем другой, и этого другого я могла любить и уважать.

Но честь не позволяла мне стать вашей любовницей, как бы сильно я вас ни любила, и я покинула Лаудвотер.

Милорд подошел к камину, опустил голову, закрыв лицо руками. Он часто вспоминал маленькую девушку, так жестоко насмеявшуюся над ним, и теперь понял, что был справедливо наказан судьбой за бездумную жестокость к ней.

Он поднял голову и повернулся к Эмме. — Бесполезно пытаться просить прощения. Какие слова, какие извинения могут стереть то, что вы услышали? Я помню тот вечер. Я не могу точно вспомнить, что сказал тогда, но знаю, что имел привычку хвастаться перед приятелями, когда был пьян. Это прекрасно объясняет, почему вы отказали мне именно таким образом. Ваш отказ оскорбил тщеславного дурака, каким я был тогда, потому что верил в ваше обожание и уже считал ваше богатство своим. Я получил свой урок, женившись наконец на красоте и деньгах, но их обладательница была вероломна и не раз предавала меня.

Единственное частичное оправдание моего поведения состоит в том, что очень молодые мужчины часто говорят подобные вещи наедине с приятелями, чтобы утвердиться в своей мужественности. Более того, наверное, я чувствовал, что потерял что-то очень ценное, поскольку все годы память о той маленькой девушке оставалась со мной, и это объясняет, почему вы показались мне такой знакомой, хотя я был уверен, что никогда не видел вас раньше.

Но что я могу сказать вам сейчас? Что сможет уничтожить следы тех жестоких слов? И как извиняться за мое первое желание, когда вы приехали в Лаудвотер, — соблазнить вас, сделать своей любовницей?

Он снова отвернулся от нее и сказал в страстном и безнадежном порыве, беспощадный к самому себе:

— После того, что я сказал и сделал, как вы могли даже прикоснуться ко мне тогда или сейчас? Вы отказали мне однажды, когда были богаты, а я беден. Поверьте только, что, когда мы были вместе в тот день в павильоне, я решил жениться на вас и был готов сделать вам предложение при следующей встрече. Однако, проснувшись, узнал, что вы бежали. Бежали, не поговорив со мной, просто оставив письмо, разбившее мое сердце.

Боги сделали меня своей игрушкой: заставили полюбить вас, пожелать жениться, когда вы были бедны, и отобрали эту возможность. Если я теперь сделаю вам предложение, вы и весь свет решат, что это только потому, что вы снова богаты! Жестокая шутка состоит в том, что я бы женился, когда вы были бедны и ничего не могли принести мне!

Эмма оцепенела.

— Да, милорд, я не знала этого, не знала, что вы хотели жениться на мне, когда я была бедной гувернанткой в Лаудвотере.

— Да, — горько сказал он. — Но, зная мои прошлые дела и слова, было бы неестественно верить, что такой человек, как я, лишивший вас девственности, не сделал бы вас своей любовницей, не подверг бы страданиям из-за неизбежных оскорблений. Почему вы должны были думать, что я буду обращаться с вами иначе, чем Лафтон с бедной мисс Стрэйт? Должно быть, вы считали меня таким же дурным, как Бен Блэкберн, пытавшийся изнасиловать вас! К счастью, я не навязал вам нежеланное дитя.

— Нет, милорд, — тихо ответила опечаленная Эмма. — Я никогда не считала вас таким, как они. Даже в тот вечер, когда услышала слова, не предназначавшиеся для моих ушей. Честность заставила меня признать, что вы говорили чистую правду... о нас обоих. О нет, милорд. — Она отвернулась и прошептала, чтобы он не мог ее слышать: — Дитя не было бы нежеланным.

— Милорд, — медленно повторил он. — О, я знаю теперь, почему вы меня так называли. Мое имя было для вас слишком болезненным напоминанием о прошлом.

— Нет, просто, когда я увидела вас снова, вы действительно были настоящим милордом. Я увидела мужчину, которого разглядела в вас и полюбила еще девчонкой, и я смогла забыть юношу, каким вы когда-то были.

— О, вы софистка, вы словесными ухищрениями вводите меня в заблуждение. Вы сознательно нарушаете правила логики, как опытный адвокат. Никакие ваши слова не могут изменить ложь, разделившую нас. Честь не позволяет мне навязываться вам, просить принять меня разоренного, прикованного к Лаудвотеру. Нет, вы заслуживаете лучшей доли. Вы заслуживаете человека, не унижавшего, не оскорблявшего вас, к тому же не один раз, а дважды. Я должен отказаться от вас, чтобы вы могли выйти замуж за человека хорошего и доброго, который будет уважать вас и сделает вас счастливой. Милорд повернулся, чтобы уйти.

— Нет! — воскликнула Эмма. — Нет, мне не нужен тот человек. И где мне найти его, ведь меня окружают одни охотники за приданым!

Милорд резко обернулся:

— Среди ваших поклонников найдутся и богатые люди, те, кому нужны вы сами, а не ваши деньги. Подумайте: неизвестная и бедная, вы привлекали все сердца в Лаудвотере. Будет много других, уверяю вас.

Может, и правда, но они ей не нужны. Ей нужен он, и только он. Но его она не получит.

Он подавил порыв поцеловать ей руку на прощание.

— Нет! Одно прикосновение к вам погубит меня. Прощайте. Желаю вам всего, что вы желаете для себя, и больше. Человека с чистыми руками и чистым сердцем.

И он покинул ее.

Это был самый тяжелый шаг в его жизни, и, сделав его, он окончательно разбил свое сердце.

Эмма хотела броситься за ним, но будто превратилась в камень. Она понимала без слов, что, уйдя из дома леди Каупер, дома, где он встретил ее и снова потерял, он немедленно вернется в Лаудвотер.

Честь! Что мужчины понимают под словом «честь»?

Что она, женщина, имела в виду, думая о чести, когда предпочла бросить его, чтобы не стать его любовницей?

Но она знала, она знала.

Юноша, которым он был прежде, посмеялся бы над этим словом. Мужчина, которым он стал, жил честью. Он отверг возможность предложенного счастья, потому что считал себя недостойным его.

А как же мое право на счастье? — думала Эмма. Как же? Нет! Он может отказаться от меня, но я никогда не откажусь от него! В конце концов, если бы мы пренебрегли общепринятой моралью, высочайшая честь, которую он мог бы оказать мне, — это сделать меня своей любовницей, женщиной, необходимой ему в постели больше всех других. Мы оба заплатили долги чести — и теперь свободны и имеем право начать сначала.

И тут ей в голову пришла еще одна мысль. Вопрос, который необходимо задать себе прежде, чем строить дальнейшие планы: должна ли она отказаться от богатства, чтобы вернуть милорда? Всегда богатство становилось между ними. В юности он хотел жениться на ней только из-за ее денег, она была для него лишь возможностью разбогатеть.

Когда она была бедной гувернанткой, он ухаживал за нею, потому что любил, и женился бы, несмотря на то что она ничего не имеет. И теперь... теперь она снова богата, а он не может предложить ей брак все из-за того же богатства, за которое так жадно ухватился бы десять лет назад. Какая ирония судьбы!

Должна ли она прийти к нему нищей? Чувства говорили «да», разум — «нет». Это было бы предательством по отношению к покойному отцу и даже к раскаявшемуся преступнику, вернувшему эти деньги во искупление своих грехов.

Нет, подумала она. Если я смогу убедить его жениться на мне и принять мое богатство, то, мудро использованное, оно спасет Лаудвотер для следующего поколения. И что бы ни говорилось в Библии, я убедилась, что богатство лучше бедности.

Итак, очнувшись от оцепенения и охваченная еще более ужасной мукой, чем десять лет назад, когда она отказала Доминику Ха-стингсу, Эмма преисполнилась странной надежды. Да, мы теперь в расчете, думала она торжествующе. Сначала я отказала ему, теперь он отказал мне, и мы можем начать все заново на равных!

Так или иначе я верну его. Милорд женится на мне, и я рожу ему детей...

Глава пятнадцатая

Каким же проклятым дураком я был, когда лепетал о чести, думал милорд, вернувшись в Лаудвотер. Лаудвотер, где каждая комната, каждый уголок в саду напоминали о ней, смеющейся над ним, поддразнивающей, не подпускающей к себе нежеланных поклонников. Он любит ее, черт побери, и если она не была с ним честна, так что из того? Он тоже не был честен с нею десять лет тому назад.

Дом тяготил его еще больше, чем обычно, хотя некоторые из его лондонских инвестиций принесли хорошие проценты и счета фермы показывали прибыль, несмотря на нескончаемую войну. И шахты его процветали, и в письме сэра Томаса, ожидавшем его, говорилось о скорых испытаниях улучшенной версии «Блюхера».

«Но не последней. Это еще не тот локомотив, который повезет через всю страну пассажиров и грузы. Для этого потребуется больше времени», — написал он в ответном письме.

Раньше все эти хорошие новости, обрушившиеся на него как из рога изобилия, привели бы его в восторг. Теперь безрассудный отказ от Эммы мучил его днем и ночью.

Его прислуга знала, в чем дело.

— Скучает по ней, не так ли? — мудро заметил его камердинер. — Виделся с ней в Лондоне, э? Она стала теперь богатой леди, а он взял да и отказал ей!

— Что? — воскликнула повариха. — А ведь он хотел сделать ее миледи, когда у нее ничего не было! Что за перемена!

— Да, — кивнул Луис. — Она ему один свет в окошке, как говорят. Запомните мои слова: ничего еще не кончилось. Решительная мадам — наша последняя гувернантка! Кто-нибудь хочет держать пари? Я говорю, что она его получит. И вот моя гинея.

Он ухмыльнулся, вспомнив свой последний выигрыш, когда Том, младший садовник, сообщил, что милорд и гувернантка развлекались в павильоне после неудачных попыток лорда Лафтона и Бена Блэкберна.

— Хочешь снова поспорить со мной? — все еще ухмыляясь, спросил он дворецкого.

— Нет, не хочу, — решительно возразил дворецкий. — Ты споришь только тогда, когда совершенно уверен. Давай поспорим на то, сколько времени это у нее займет.

— Принято! — крикнул Луис. — Зная мадам, я даю ей время до осени.

Так они и порешили. Слуги знали больше самих господ, как всегда и бывает со сторонними наблюдателями.

Приближался конец лета. В Лондоне Эмма тщательно строила планы осады милорда, а на континенте войска коалиции под руководством герцога Веллингтона и генерала Блюхера окончательно разгромили узурпатора Бонапарта. Конечно, силами Эмма не могла сравниться с королевскими войсками, но в решимости она им не уступала.

Мисс Эмилия Линкольн письмом поблагодарила сэра Томаса Лиддела за весточку, переданную милордом, графом Чардом, — милорд действительно перед отъездом из Лондона прислал ей безличный отчет о делах. Мисс Эмилия Линкольн также сообщила, что желает продолжить инвестиции в изобретение Стефенсона и хотела бы посетить Нортумбрию. Немедленный ответ сэра Лиддела был полон энтузиазма.

Сэр Томас написал, что не может принять мисс Линкольн сам, поскольку его особняк ремонтируется, а жена прикована к постели. Он приглашал мисс Линкольн провести остаток лета с его добрым старым другом и кузиной мисс Уэйтли, жившей в Киллин-гворте, неподалеку от мистера Стефенсона.

Там он с удовольствием с ней встретится. Мисс Уэйтли будет счастлива принять мисс Линкольн, а он будет счастлив показать им любую достопримечательность севера, какую они захотят увидеть. И он также уверен, что сможет познакомить мисс Линкольн с мистером Стефенсоном.

— Только не говори, что собираешься уехать раньше, чем закончится сезон! — воскликнула тетя. — Такой успех!

— О, у меня есть незаконченные дела на севере, — ответила Эмма чистую правду... Этими делами была ее кампания по преодолению упрямства милорда и завоеванию его руки.

— Я надеялась, что ты поедешь на север со мной, — ныла тетушка, жившая в Йоркшире. — Я осталась без компаньонки и думала, ты проведешь со мной месяц или два.

Эмма была непреклонна; впрочем, тетушкина проблема разрешилась самым непредвиденным образом незадолго до отъезда Эммы в Нортумбрию.

— Мисс Калипсо Стрэйт убедительно просит принять ее, — строго объявил дворецкий. И слуги знали о падении мисс Стрэйт.

Калипсо Стрэйт хочет ее видеть? Но зачем? Эмма озадаченно искала ответ, пока дворецкий ходил за мисс Стрэйт. Знает ли мисс Стрэйт, что Эмилия Линкольн — бывшая мисс Эмма Лоуренс, незаметная и бедная гувернантка? Пока никто в обществе об этом не знал. Ни Эмма, ни тетя никому об этом не рассказывали.

Мисс Стрэйт знала и, видимо, тоже никому не рассказывала, поскольку никто не сплетничал о том, что мисс Линкольн провела последние девять лет в образе бедной гувернантки мисс Лоуренс. Калипсо Стрэйт, просто одетая, выглядела очень подавленной и сразу поблагодарила Эмму за аудиенцию.

— Одна из моих немногих оставшихся подруг показала мне вас в Гайд-Парке как мисс Эмилию Линкольн, с обретением богатства вновь появившуюся в свете. Можете представить мое удивление, но я пришла говорить не об этом.

— Не об этом? — настороженно спросила Эмма.

— Я полагаю, вы знаете о том, как жестоко обошелся со мной лорд Лафтон?

— Да. — Эмма была немногословна. — Вы должны понять, что я не могла не слы шать сплетен.

— Конечно. По иронии судьбы, я торжествовала, когда вы так неожиданно оставили Лаудвотер. Тогда казалось, что я выиграла, а вы проиграли. Странно, не правда ли, что мы предупреждали друг друга о возможности подобного отношения к нам тех, кому мы доверяли, но именно мне пришлось заплатить за свою глупость?

Гостья умолкла. Эмма тоже молчала, видя ее душевную борьбу. Наконец мисс Стрэйт снова заговорила. Решительно и почти так же властно, как всегда говорила в Лаудвотере.

— Я собираюсь жить уединенно и хотела загладить вину перед вами за свое поведение в Лаудвотере. Я должна рассказать вам о том, чего вы, вероятно, не знаете. Я всегда сомневалась, что Чард по-настоящему привязан к вам, думала, что он видит в вас жертву из низшего класса... какую Лафтон видел во мне. Но в тот день, когда вы исчезли, я узнала правду.

Чард будто с ума сошел, потеряв вас. Он поскакал за вами в Алник и вернулся с пустыми руками в состоянии, граничащем с нервным срывом, совершенно на себя непохожий. Ходят слухи, что вы во второй раз отказали ему на балу леди Каупер. Я видела, как любите его вы, но подумала, что вы не подозреваете о силе его чувства к вам.

Когда-то вы были так же бедны и отвергнуты обществом, как я сейчас. Вы предупреждали меня о том, как поведет себя Лафтон, но я не обратила внимания на ваше предупреждение. Я подумала, что должна, поговорить с вами. Если вы отказали Чарду потому, что продолжаете считать его охотником за приданым, вы ошибаетесь. Он искренне любит вас. Вот и все. Теперь прощайте, и желаю вам удачи, которая отвернулась от меня.

Эмма стояла как громом пораженная. Мисс Стрэйт и общество неправильно истолковали ситуацию. На этот раз милорд отказал ей, а не она ему, и она не сомневалась в том, что он ее любит. Слова мисс Стрэйт, однако, послужили серьезным подтверждением того, что, отвергая Эмму, милорд наказывает себя. Еще больше Эмму удивила неожиданная перемена в поведении мисс Стрэйт.

Когда-то она и Калипсо Стрэйт были бедными старыми девами без положения в обществе, старающимися не соскользнуть на самое дно. То, что компаньонка ошиблась в том, кто кому отказал, не преуменьшало ее неожиданную доброту. Неожиданную, так как естественнее было бы ожидать от нее возмущения богатством Эммы.

Моя сестра, думала Эмма. Несмотря на всю разницу между нами; она моя сестра. Мисс Стрэйт уже взялась за ручку двери, и Эмма сказала всего одно слово:

— Подождите!

— Да, мисс Линкольн?

— Вам ведь некуда идти? У вас нет никакого будущего?

— Никакого. Но что вам до этого?

— Вы пришли сказать мне правду, о которой, как думали, я не подозреваю. Я хочу отблагодарить вас за вашу доброту.

Моей тете, леди Фонтэн, нужна компаньонка из хорошей семьи. Если я порекомендую ей вас, как несправедливо обиженную, и предложу ей совершить акт христианского милосердия, я думаю, она примет мои рекомендации.

С этими словами Эмма села за письменный столик, вынула лист бумаги и быстро начала писать письмо тете.

— Но моя репутация погибла безвозвратно... — с сомнением начала мисс Стрэйт.

— Неважно, — уверенно ответила Эмма. — Тетя передо мной в огромном долгу, так как выбросила меня из дома, когда я была в положении, подобном вашему. Я напишу ей, что она помирится с Создателем, если поможет вам. У нее, как и у вас, независимый склад ума, и я уверена, вы прекрасно поладите.

Подписав письмо, Эмма посыпала его песком, запечатала и вручила ошеломленной гостье.

— Я не за этим пришла, — произнесла мисс Стрэйт, — но благодарю вас. И буду благодарна еще больше, если леди Фонтэн, несмотря на слухи, согласится взять меня в компаньонки. Я не заслужила этого от вас.

— Может, и нет, но, получив дар судьбы, я должна поделиться немного с другими.

Сжимая письмо, мисс Стрэйт сказала робко:

— И позвольте пожелать вам больше удачи с вашим лордом, чем выпало мне на долю с моим.

Эти слова Эмма вспоминала во время своего второго путешествия на север, и ехала она совершенно в другом расположении духа. Всюду ей оказывали знаки уважения, и, подъезжая к дому мисс Уэйтли, она лелеяла единственную мысль. Как скоро увидит она снова милорда... и что он скажет, когда поймет, что она приехала за ним?

— Вы прекрасно повлияли на мисс Линкольн, Чард, — говорил сэр Томас Лиддел, не подозревая, что в юности милорд делал ей предложение. — Вы были так убедительны, что она едет на север посмотреть работу Джорди. Она остановится у моей кузины мисс Уэйтли в «Голубином Гнезде». Вы обязательно должны встретиться с ней снова. Она кажется очень здравомыслящей дамой. Я думал, что она пожилая, но мисс Уэйтли так не думает. Вы можете рассудить нас. Пожилую гостью она встретит иначе, чем молодую, я полагаю.

Милорд, у которого голова закружилась от этих новостей, ответил, заикаясь:

— Пожилая леди! Что вы, она молодая, ей нет еще тридцати. Она была совсем ребенком, когда мошенник лишил ее отца состояния.

— О да, — кивнул сэр Томас. — Странная история.

И Чард странно реагирует, подумал он. Изменился в лице и явно не хочет развивать эту тему. Сэр Томас оставил милорда в покое, но вечером поделился своими наблюдениями с мисс Уэйтли.

— Неудивительно, — бесцеремонно заявила мисс Уэйтли. — Но вы об этом, конечно, не знаете, сэр Томас. Много лет назад мисс Линкольн отказалась выйти замуж за Чарда. Тогда он был Домиником Хастингсом, бедным как церковная мышь. Все были уверены, что они поженятся.

— Он так и не разбогател, — не теряя бодрости духа, сказал сэр Томас. — Мы должны сделать все возможное, чтобы они встретились снова. Пусть попытается еще разок. Чарду не помешало бы финансовое вливание. Он сотворил чудеса в Лаудвотере, но немного помощи не повредит. И пора ему жениться. Лаудвотеру необходим наследник. Когда мисс Линкольн устроится в «Голубином Гнезде», пригласите его!

Мисс Уэйтли полностью одобрила проект. Она тепло приняла Эмму. Какой контраст с ее первым приездом в Нортумбрию, снова подумала Эмма, войдя в отведенные ей комнаты с лучшей спальней в доме и получив приказ отдыхать следующие несколько дней. — А затем, — пообещала хозяйка, — я устрою небольшой обед для нескольких местных знаменитостей, включая, конечно, и сэра Томаса. Он так ждет встречи с вами.

Мисс Уэйтли не знала, что сэр Томас уже встречал Эмму, правда мельком и в должности гувернантки леди Летиции. Интересно, узнает ли он ее в богатом наряде! Мисс Уэйтли, предупрежденная сэром Томасом о необходимости проявлять такт, не сообщила милорду, что мисс Линкольн будет присутствовать на обеде, как и не предупредила Эмму, что милорд приглашен.

— Они оба не явятся, — объяснил сэр Томас, увлеченный сватовством, — если узнают, что другой будет присутствовать. А так не годится. Если мисс Линкольн почти тридцать, ей необходим муж, так же как Чарду необходима жена, и мы обязаны устроить их встречу. Это крайне важно.

Его решимость позабавила бы Эмму, если бы она знала, что в военной кампании против милорда, где она играет роль герцога Веллингтона, сэр Томас выступает за генерала Блюхера. Детали победы герцога добрались до Нортумбрии вслед за Эммой.

Милорд поворчал немного на Джона Бассета, когда прибыло приглашение из «Голубиного Гнезда». Мисс Уэйтли предлагала провести у нее несколько дней. «Сэр Томас надеется встретиться с вами», — написала она, но не упомянула об остальных планах сэра Томаса насчет милорда.

Так что, когда милорд вошел в милую гостиную мисс Уэйтли, он увидел не сэра Томаса, а не кого иного, как мисс Эмилию Линкольн. Сэр Томас, немедленно узнавший в ней бывшую гувернантку Чарда, стоял рядом чрезвычайно довольный. Мисс Уэйтли, правда, не совсем понимала причину его довольства.

Мисс Линкольн просто вся светится, черт ее побери, с отвращением подумал милорд. Она не смеет так сиять. Она должна быть бледной, осунувшейся, подавленной тем, что потеряла его, что они не поженятся. Милорд был всего лишь человек, и ему хотелось, чтобы она хоть чуточку огорчилась оттого, что его гордость и честь не дали им пожениться.

Правда, были минуты, когда он начинал проклинать честь. И это была одна из таких минут. Милорд был в полном смятении, когда сэр Томас, как старший мужчина в семье мисс Уэйтли, присоединился к ней, чтобы представить гостей друг другу, и весело воскликнул:

— Полагаю, что вы и мисс Линкольн уже встречались, Чард. Много лет назад и совсем недавно, когда случай привел ее в Лаудвотер как гувернантку маленькой Летти. Сейчас ее дела поправились.

— Действительно, — ответил милорд, склоняясь над рукой Эммы, малейшее прикосновение к которой вызвало у него нестерпимое желание. И надо же где! В гостиной старой девы! Если он раньше сомневался во власти Эммы над ним, то полученное напоминание показало, как он ошибался.

А она так чертовски спокойна. Большие темные глаза улыбаются ему так безмятежно, будто она не выследила его, не преследовала до самой его крепости, полная решимости завоевать. О, он понял, что она задумала! Под ее очаровательной внешностью скрывается стальная воля. Он должен был почувствовать это десять лет назад, когда она отвергла его с таким оскорбительным изяществом, притворившись, что равнодушна к нему. Когда все это время...

Он был бы немного счастливее, если бы знал, что Эмма далеко не так спокойна, как кажется. Все чувства, кипевшие и подавляемые после рокового бала у леди Каупер, нахлынули на нее.

Бедняжка! Никогда он не выглядел таким непреклонным, таким грозным... и таким ошеломляюще красивым. Уголки его сильных губ слегка опустились, как бы говоря ей: нет, я этого не принимаю. Вы пытаетесь заставить меня нарушить слово чести! Однако чем больше он демонстрировал свою силу воли, тем крепче становилась воля Эммы.

Как глупо сопротивляться, когда они так подходят друг другу! Вместе они смогут восстановить Лаудвотер, построить железные дороги по всему северу, вырастить своих детей. Невозможно поверить, что некрасивая заикающаяся девушка и избалованный юноша, какими они когда-то были, превратились в таких сильных мужчину и женщину. Эмма не питала никаких иллюзий. Если бы они поженились десять лет назад, их брак оказался бы катастрофой. Но сейчас!..

Сейчас все иначе. Жизнь очистила их, закалила. Тяжело будет добиться его капитуляции, но он должен капитулировать, чтобы не разрушить обе их жизни.

И, думая обо всем этом, она улыбалась и болтала о пустяках и серьезных вещах. Главной важной темой была ее новая встреча с Джорди Стефенсоном. На этот раз она предстанет как его благотворительница.

— Сэр Томас говорит, что мистер Сте-фенсон проведет испытания усовершенствованного «Блюхера» и что он создал новый локомотив, который назвал «Веллингтон». Он великодушно пригласил меня сопровождать его. Я была бы

счастлива, милорд, если бы вы присоединились к нам.

Ну и как он может отвергнуть ее предложение при стольких слушателях? Вон сэр Томас благосклонно улыбается... и мисс Уэй-тли тоже. Никуда он не поедет. Несколько скованно он выдавил:

— Если найду время. Конечно.

А что теперь ответит эта дерзкая девчонка?

— Ну, милорд, когда я в прошлый раз была на севере, вы проявляли такой энтузиазм, такой интерес к изобретению мистера Стефенсона, что я была уверена: ничто не сможет помешать вам посетить испытания. Вы изменили свое мнение и не собираетесь больше поддерживать его?

Ничего он не менял, и она это прекрасно знает. Его ответ прозвучал очень неубедительно:

— О нет, но, видите ли, у меня много дел.

— Ерунда, — вмешался сэр Томас. — Стефенсон — ваше дело, Чард, и вы прекрасно это понимаете. Или вы больше не принадлежите к Большому союзу? Как вы можете отвергать такое очаровательное приглашение? Ни мисс Линкольн, ни я, ни Джорди, конечно, никогда не простим, если вы там не появитесь.

Встревоженный милорд постарался ответить как можно любезнее:

— Ну, Лиддел, если вы так настаиваете...

Лиддел немедленно отблагодарил милорда за уступку хорошим ударом по спине и с крайней бестактностью, которую считал тактичностью, взял мисс Уэйтли под руку и отвел в сторону, сказав громко:

— Предоставим молодежь самим себе, Эми. Им есть о чем поговорить.

Эмма взглянула на смягчившееся лицо милорда. Мрачность уступила место печальной улыбке. Он восхищался ловкостью, с которой Эмма и ее вновь обретенный покровитель выбивали козыри из его рук один за другим.

— Это правда? Нам есть о чем поговорить, милорд? — нежно спросила Эмма.

Она обезоружила его. Если он и прежде считал ее, смиренную гувернантку в блеклых немодных платьях, очаровательной, то теперь, в роскошном новом платье, далеко не покорная, бесконечно прелестная, она околдовывала, искушала и поддразнивала его.

Милорд протянул руку:

— Позвольте мне проводить вас на террасу, мисс Линкольн.

Гостиная мисс Уэйтли выходила на длинную дорожку, ведущую к Северному Тайну, блестевшему сквозь зелень парка.

Пришла очередь Эммы подчиниться его приказу, что вовсе ее не радовало. Совсем наоборот, ибо, покинув гостиную, они останутся совершенно одни. Они молчали, пока не достигли балюстрады в конце террасы. Там милорд опустил руку и холодно заметил:

— Я думал, что на балу у леди Каупер совершенно ясно изложил свою точку зрения на наши отношения, мисс Линкольн.

— О да, милорд, — оживленно ответила Эмма. — Совершенно ясно. Осталась невыясненной моя точка зрения, если говорить вашим деловым языком. Позвольте мне прояснить ее: вы отвергли меня, но я должна напомнить, что не отвергала вас. Никоим образом не отвергала.

У милорда больше не было сил. Забыв свои последние слова и то, что за ними могли наблюдать из гостиной, он застонал и, схватив Эмму в объятия, принялся осыпать ее пылкими поцелуями долго сдерживаемой страсти.

Эмма отвечала ему с равным энтузиазмом. Неужели ее военная кампания так быстро и победно завершилась? Неужели враг сдался при первых же выстрелах?

Увы, нет. Ибо с новым стоном милорд отпрянул от нее. Его лицо раскраснелось, волосы растрепались, галстук съехал набок, и вообще он выглядел очень возбужденным.

— Я не собирался это делать, — уверенно объявил он, — вы соблазнили меня.

— Я, милорд? Я соблазнила вас? Ничего подобного.

— Вы существуете, следовательно, соблазняете меня самим фактом вашего существования, и вы последовали за мною сюда специально, чтобы соблазнять. Попробуйте отрицать это.

— Что отрицать, милорд? Я приехала в Нортумбрию по приглашению сэра Томаса и Большого союза, чтобы оказать финансовую поддержку предприятию, с которым вы же меня и познакомили, позвольте заметить. Разве вы хотели бы, чтобы я отказалась от поддержки просто потому, что желаю избежать встречи с вами? Это было бы несправедливо по отношению к Джорди Стефенсону и ко мне.

— Почему? Я спрашиваю себя, почему я продолжаю спорить с вами, хотя никогда не побеждаю? Вы самая непокорная соблазнительница из всех, кого я имел счастье знать. — Милорд обратил взгляд к небу, но тут же понял, какую ошибку допустил. Он должен был сказать «несчастье», но каким-то образом его речь получила иной смысл, чем Эмма, естественно, не замедлила воспользоваться.

— Счастье, милорд? Не несчастье? Вам повезло. И, если вы никогда не побеждаете, пожалуйста, объясните, почему мы — и по вашей вине — остаемся противниками, хотя просто созданы друг для друга?

Он прикрыл глаза.

— У меня больше нет времени спорить с вами, мадам. Если мы немедленно не вернемся, гости мисс Уэйтли составят совершенно неправильное мнение.

— И это, несомненно, опечалит сэра Томаса, как и меня, — дерзко ответила Эмма. — Он так хочет видеть меня замужней дамой.

— Так вы и его завоевали? Неужели каждый мужчина, с которым вы знакомитесь, испытывает желание жениться на вас?

— Нет, милорд. Если бы это было правдой, вы бы хотели жениться на мне, а вы так торжественно утверждаете обратное.

Милорд задумался, затем честно сказал:

— Впервые вы ошиблись. Все не так, как вы сказали. Я испытываю огромнейшее желание жениться на вас, но мне запрещает честь.

— Ах да, честь. Добродетель, о которой мужчины вспоминают, когда им удобно — в разговоре и в жизни.

Милорду хотелось, чтобы они были дикарями где-нибудь посреди болот Нортумбрии, свободными от всех ограничений цивилизации, и могли бы делать то, к чему зовут их инстинкты. Кровь викингов кипела в нем, и он хотел бы овладеть ею, как викинги овладевали своими избранницами.

Поскольку он не был викингом, ему оставалось лишь снова предложить ей руку, чтобы пройти в дом.

— Нам лучше вернуться в гостиную. Подозреваю, что обед не начинают из-за нас. Несомненно, нас посадят рядом. Прошу вас, давайте разговаривать как друзья или вообще не разговаривать.

— Конечно, милорд. Я ваш друг и буду разговаривать с вами как друг. В конце концов, мне кажется, любовники могут быть друзьями.

Снова она обвела его вокруг пальца, и он беспомощно вздохнул. Эмма услышала вздох и лукаво сказала:

— Насколько проще было бы сдаться, милорд. Вы бы так много приобрели и так мало бы потеряли, и вы бы смогли спать по ночам.

Как она поняла? Как поняла, что он не может заснуть, думая о ней? Но он знал, он знал. Потому что она не могла спать, думая о нем. В этом они квиты, как и во всем остальном.

Из всех возможных последствий, которые он обдумывал долгими днями и ночами после бала у леди Каупер, он и представить не мог, что она не только последует за ним на север, но и будет при каждом удобном случае требовать жениться на ней. Одно это делало ее совершенно необычной женщиной. Он не мог не вспоминать о маленькой, робкой, косноязычной девушке, какой она была, и удивляться потрясающим изменениям, происшедшим в ней.

Именно этими мыслями он с ней поделился, ведя ее в гостиную, и спросил, что же так сильно изменило ее. Ее ответ был простым и кратким:

— Вы, милорд, ваши слова на балу леди Корбридж, которые я услышала. Я — ваше создание. Я — ваша Галатея, Пигмалион. Как, в некотором смысле, вы — мое создание. Мой отказ изменил вас.

Ее слова настолько точно определили ситуацию, что милорду нечего было возразить. Он мало говорил за обедом, что не удивило остальных гостей. Всю свою жизнь на севере он был молчаливым человеком. Его юношеское красноречие исчезло с крушением надежд. Лишь Эмма была слегка удивлена, потому что с нею он всегда говорил охотно. Однако, зная его достаточно хорошо, она поняла, что он обдумывает ее слова.

Чтобы отвлечь его, она спросила о Тиш и сказала, что хотела бы поскорее снова встретиться с ней.

— Может быть, во время испытаний локомотива. Ей бы понравилось.

Милорд смягчился настолько, что согласился удовлетворить ее просьбу. Мисс Уйэтли спросила о миссис Мортон, с которой встречалась несколько раз, а сэр Томас, чтобы поддержать разговор, сообщил собравшимся, что лорд Лафтон поклялся никогда не вступать в брак и, судя по ее поведению, леди Клара последовала примеру брата.

— Я так понял, — добавил сэр Томас, — что Блэкберн сделал ей предложение и ему с позором отказали. В результате судебные исполнители, которых ростовщики придерживали на случай, если ему удастся жениться на богатой леди Кларе, выгнали его из дома.

Приличия не позволили Эмме выразить удовольствие оттого, что ее старого врага постигла подобная участь, так что она отреагировала невнятными междометиями. Она не знала также, что от Блэкберна, утратившего общественную поддержку лорда Лафтона и милорда, отвернулось и все нортумбрийское общество, чем незамедлительно и воспользовались лондонские ростовщики.

— Он всегда был глуп, — вынес приговор сэр Томас. — Я это понял, когда он отказался вступить в Большой союз. Как и Лафтон, который все же достаточно богат, чтобы не очень горевать о прибыли, которую он мог бы извлечь из успехов нашего проекта.

Ну, по крайней мере ей не придется встречаться с ними, подумала Эмма. Лелея эту счастливую мысль, она провела остаток вечера, очаровывая всех, особенно милорда, в чьи объятия сэр Томас и мисс Уэйтли явно собирались ее толкнуть. Эмму посадили его партнером за вистом, а когда внесли чай, мисс Уэйтли попросила милорда передать мисс Линкольн ее чашку и практически усадила его в кресло рядом с нею.

— Скажите мне, — взмолился милорд, — как вам удалось так подчинить сэра Томаса и мисс Уэйтли, что они из кожи вон лезут, чтобы соединить нас? Я в полном недоумении.

Эмма так изящно отпила чаю, что милорду захотелось вырвать чашку из ее рук и осыпать эти выразительные губы поцелуями.

— О, я ничего не делала. Но из некоторых замечаний сэра Томаса я поняла: они оба убеждены, что вам необходимо жениться, и считают богатую мисс Эмилию Линкольн, проявляющую такой интерес к паровым двигателям, идеальной женой для вас. В конце концов, если нам не о чем будет разговаривать, всегда останется Джорди Стефенсон, как тема для беседы. И, как я полагаю, это больше, чем есть у многих мужей и жен.

От этого саркастического замечания милорд чуть не подавился своим чаем.

— Чард, что это с вами? Что такого сказала мадам? — воскликнул сэр Томас.

Поскольку милорд был не в состоянии говорить, Эмма ответила за него:

— Ничего особенного, сэр Томас. Я просто говорила о паровых двигателях.

— Паровые двигатели, э? — воодушевился сэр Томас. — Никогда не видел подобного эффекта. Выпейте бренди, Чард. Очень целебно, мне говорили. Лечит заикание.

С уверенностью частого гостя сэр Томас прошел к буфету мисс Уэйтли и налил милорду огромную порцию лучшего коньяка.

Милорд, редко употреблявший алкоголь в те дни, не посмел отказаться. Он взял бокал, старательно отводя взгляд от веселых глаз Эммы. Посмотрите, во что вы меня вовлекли, хотел он упрекнуть ее, но понимал, что сам виноват. Ему следовало бежать с поля боя, как только он вошел в гостиную мисс Уэйтли и увидел ее.

Самое неприятное: он действительно мог представить их восхитительную совместную жизнь — как в постели, так и вне ее. Никогда прежде он не думал, что может наслаждаться разговором с женщиной. Особенно с этой, умевшей любой фразе придать неожиданный оборот. Вообще-то самое разумное было бы избегать ее. Но от этой мысли милорд впал в такую меланхолию, что даже коньяк не смог помочь ему.

Позже сэр Томас весело обратился к нему:

— Я уверен, дамы простят нас, Чард. Должен немного поговорить с вами о делах. Гостиная — не место для деловых бесед, дорогая. — Последняя фраза была предназначена для мисс Уэйтли.

Милорд думал, что его ждут новые разговоры о Стефенсоне, но ошибся. Как только они покинули гостиную, сэр Томас сбросил маску веселья и беззаботности и стал тем серьезным и могущественным человеком, каким был на самом деле.

— Я подумал, что необходимо предупредить вас, мой мальчик, — (всех мужчин моложе сорока лет сэр Томас называл «мой мальчик»), — этот безумец Бен Блэкберн бегает по всей Нортумбрии и вопит, что так или иначе разделается с вами за то, что вы его погубили. Опасный парень этот Блэкберн. От него можно ожидать чего угодно. Не секрет, что все Блэкберны — дикари.

— Я его погубил? — искренне удивился милорд. — Он погубил себя сам, насколько я знаю.

— Ну, не совсем. Лафтон разболтал, что вы выбросили его из Лаудвотера и по каким-то причинам сделали его «персоной нон грата»(Нежелательной (лат.)). Это и погубило его общественное положение. И отказ леди Клары, конечно. Какая-то неприятная история о его поведении с мисс Линкольн, когда она была гувернанткой леди Летти. Я сам обычно не слушаю подобные сплетни, но «предупрежден — значит, вооружен», особенно когда речь идет о таком негодяе, как Бен Блэкберн. Соблюдай те осторожность. И приглядывайте за вашей дамой.

Милорд ответил кислой улыбкой. Нравится ему это или нет, но его и мисс Эмилию Линкольн считают парой. Полграфства поставили себе целью поженить их, что и подтвердил сэр Томас, решительно продолжив свой монолог:

— Я старше вас, и можете считать меня назойливым, но вам нужна жена, леди Лет-ти — мать, а Лаудвотеру — хозяйка. И такая, которая принесет много денег. Любая богатая женщина подошла бы, но мисс Линкольн не просто богата. Она — красавица и умница, будто создана для вас, Чард. Удивляюсь, что вас останавливает.

— Есть проблемы...

— Бросьте, мой мальчик. Она, несомненно, любит вас до безумия, и вы ее любите, это всем видно. Выполняйте свой долг и благодарите Бога за то, что это еще и удовольствие, вот мое напутствие.

Это прозвучало как поздравление, и милорд чуть не рассмеялся. Значит, их чувства так всем заметны? Да, конечно. Нравится ему это или нет, откровенные слова сэра Томаса еще больше расшатали его решимость не жениться на Эмме. Решимость, пошатнувшуюся, как только он увидел ее вновь.

Все прекрасные намерения сохранить честь, отказавшись от Эммы и ее колоссального состояния, можно будет выполнить, только если он никогда больше не увидит ее. Соблазнительница прекрасно это понимала, когда последовала за ним на север. Умная девица, как сказал сэр Томас, и умно поступила десять лет назад, отказав ему.

Однако неужели он, как флюгер, может развернуться в противоположном направлении при малейшем ветерке? Весь этот вечер и следующий день, пока милорд находился в «Голубином Гнезде», его раздирали противоречивые чувства.

По собственному выбору он был одинок так долго, что сейчас снова испытывал удовольствие от компании и предстал перед гостями мисс Уэйтли совсем не тем человеком, какого они знали. Он как будто снова стал молодым Домиником Хастингсом, но изменившимся: время, страдания, ответственность заставили его посерьезнеть. И эта серьезность придавала его очарованию искренность и глубину.

Для Эммы время верцулось на десять лет назад. Милорд превратился в мужчину, каким она считала его, когда была юна и неопытна. Как будто через десять лет ее мечта стала явью.

На второй день компания отправилась из милого домашнего парка мисс Уэйтли к берегу Северного Тайна. Сэр Томас и мисс Уэйтли незаметно устроили так, что милорд и Эмма снова оказались вместе.

— Скажите мне, мисс Линкольн, — (он никогда не называл ее Эммой; уступить в этом значило начать отступление по всем фронтам), — что во мне так возбуждает компанию? Проявите всю вашу прославленную откровенность, прошу вас.

Он не мог не заметить, что стал центром всеобщего интереса.

— Ну, — игриво ответила Эмма, — я думаю, что все считали вас медведем и очень удивились, найдя вас таким ручным, таким цивилизованным, не диким, а домашним животным.

Он вел себя достаточно естественно последние десять лет, но не знал и не заботился о том, что думают о нем другие. Хватит того, что в ранней юности он слишком старался ублажать окружающих.

— Полагаю, именно это вы имели в виду, когда сказали, что я сильно изменился. Очевидно, перемена была такой постепенной, что я не заметил.

Эмма сомневалась в том, что перемена была постепенной, но не высказала своих сомнений. Она решила, что его вопросы самому себе — хороший признак, так как появилась надежда, что он подвергнет сомнению и свою решимость не жениться на ней! Он всегда обладал сильной волей, только в юности эта сила была направлена не в ту сторону. Все изменилось после получения им наследства. Об этом Эмма ему сказала.

— Если верно, что любой мужчина не является героем для своего лакея, то я точно не герой в глазах женщины, которая заявляет, что любит меня.

— Я не смогла бы любить героя, — торжественно сказала Эмма, — так как герои совершенны. И если бы я вышла замуж за героя, то постоянно разочаровывала бы его, и мы не были бы счастливы. Тогда как вы...

— Несовершенен и буду любить вас за ваши недостатки! Должен сказать, это новая доктрина! Вы знаете, что сэр Томас считает вас умной? А поскольку он сам очень умен, хотя и пытается это скрывать, то это очень большой комплимент. Я рад, что глупость не является одним из ваших недостатков.

— Вы правы, — вздохнула Эмма, принимая комплимент и поклон милорда, — но один из моих недостатков состоит в том, что я не выношу дураков.

— Если уж мы заговдрили о дураках, — нахмурился милорд, — будьте осторожны, если встретите Бена Блэкберна, ведь он-то дурак, и поэтому он угрожает отомстить нам. Сэр Томас обеспокоен, и, поскольку он принимает эти угрозы всерьез, я также встревожен.

— Трудно представить, что он может сделать. Мисс Уэйтли сказала, что он разорен, живет в меблированных комнатах в Ньюкасле. Но я буду осторожна.

Они подошли к берегу Северного Тайна, вызвав удовольствие обоих покровителей своей интимной беседой.

Сэр Томас получил утром известие, что испытания усовершенствованного «Блюхера» состоятся через неделю, и приглашал на них всю компанию.

— Еще одно историческое событие, о котором вы будете рассказывать своим внукам! — сияя, воскликнул он, глядя на Эмму и милорда, как будто сообщал об их бракосочетании.

— Итак, — заметил милорд, когда сэр Томас обогнал их, — я должен поздравить вас, мисс Линкольн. Кажется, вы собираетесь завести внуков. — И лукаво прошептал: — Не сразу, как я полагаю, но в отдаленном будущем.

— Неужели? — ответила Эмма также легкомысленно. — Вы уверены в этом, милорд? Но ведь для этого я должна выйти замуж?

Ее улыбка стала совершенно колдовской.

— Интересно, кто будет их дедушкой? Вы не могли бы просветить меня? Пожалуйста, скажите, кто он. Я вообще-то люблю сюрпризы, но не хотела бы выглядеть слишком удивленной, когда обнаружу, кто мой будущий муж!

Милорд пока не хотел просвещать мисс Эмилию Линкольн на этот счет. По крайней мере не так, как она имела в виду. Он хотел, нет, он с наслаждением бы удовлетворил все ее желания — что было совершенно невозможно в окружении гостей мисс Уэйтли. Вот если бы они были одни и поблизости был бы павильон... или какое-нибудь другое уединенное место... они могли бы прекрасно провести время.

Конечно, если бы он забыл о своей чести, передумал и женился бы на ней, тогда все преграды, к его — и ее — удовольствию, исчезли бы и в положенное время появились бы внуки.

Он посмотрел на нее с высоты своего роста. Лицо Эммы преисполнилось таким глубоким восторгом, что милорд был совершенно побежден. Он взял ее руку в свою. И пусть это возбудило его еще больше, мужчина имеет право на удовольствия.

Его любимая казалась необычайно тихой. Интересно, куда увлекли ее мысли? Его рука сильнее сжала маленькую ручку. Это нежное пожатие успокоило Эмму. Все будет хорошо, все обязательно будет хорошо.

Они шли по берегу серебрящегося Тайна, и Эмма грезила о выводке малышей, семенящих за ними, а милорд спрашивал себя, сколько еще сможет избегать силков, раскинутых его решительной возлюбленной!

Глава шестнадцатая

— Черт бы их всех побрал, — ворчал Бен Блэкберн над кружкой эля. Он пил в жалком притоне в Ньюкасле-апон-Тайн и только что услышал о предстоящих событиях в Киллингворте. «Блюхер», усовершенствованный почти до неузнаваемости, должен был пройти новые испытания, и все жители Кил-лингворта и его окрестностей не собирались упускать случай «отпраздновать еще один успех нашего Джорди». — Надеюсь, эта проклятая штука взорвется от собственного пара и заберет их всех с собой в ад. Особенно Чарда, — угрюмо продолжал ворчать Бен, протягивая пустую кружку за следующей порцией эля, — и его проклятую шлюху.

За все свои беды он винил тот злосчастный визит в Лаудвотер. Вышвырнув его из-за проклятой гувернантки, Чард, как он считал, положил начало цепи вытекающих друг из друга событий, закончившихся в двух вонючих комнатенках на задворках Ньюкасла. Ведь и он мог стать одним из инвесторов нового исторического проекта и не оказался бы в таком отчаянном положении, что домовладелица угрожала выкинуть его на улицу, требуя долг за три месяца.

Мысли о мщении роились в его затуманенном мозгу— Позже в ту ночь, сидя на своей грязной постели, он достал почти единственное, что спас, когда рухнула его жизнь: пару пистолетов. Он любовно ласкал их, закрыв глаза, пока не пришел к решению.

Да, он поедет в Киллингворт и послужит орудием дьявола, уничтожив Чарда. А если не получится, он найдет другую возможность покончить с Чардом, как Чард покончил с несчастным Беном Блэкберном, выбросив его нищим и бездомным в недобрый мир.

По Нортумбрии и графству Дарем ползли слухи об испытаниях в Киллингворте нового локомотива «Веллингтон», более совершенного, чем «Блюхер». На испытания ожидали сэра Томаса и владельцев других шахт, включая Чарда из Лаудвотера. Некоторые говорили, что из Лондона прибыла леди, инвестирующая деньги не только в усовершенствование локомотивов, но также и в безопасную шахтерскую лампу, которую изобрел «наш Джорди».

Леди, интересующаяся локомотивами! Это казалось несколько странным, но на испытаниях в тот день действительно присутствовали дамы и на одну из них показывали как на «девушку Ланнон» — так произносили ее имя северяне.

Эмма очень тревожилась, что милорд не приедет в Киллингворт. Они провели счастливую неделю в «Голубином Гнезде», но «как друзья», постоянно подчеркивал милорд, «как друзья, и ничего больше».

Эмма не верила ему. Вернее, они действительно были друзьями, но это не мешало им стать любовниками. Однако на второй день милорд снова заковал свое сердце броней, и Эмме ничего не оставалось, как продолжать осаду.

Предчувствия подсказывали Эмме, что испытания в Киллингворте соединят их. Она понимала, что глупо верить в это, но верила. Не всегда возможно сохранять здравомыслие. Однако здравомыслящая женщина не помчалась бы за милордом, а вышла бы замуж за одного из титулованных и знаменитых поклонников, появившихся у богатой наследницы.

В любом случае она собиралась в Киллингворт и надеялась, что милорд также там будет. Он не захочет обижать сэра Томаса, своего доброго друга.

— Чард занят Лаудвотером, — сказал Эмме сэр Томас, когда милорд уехал из «Голубиного Гнезда», практически не дав обещания посетить Киллингворт. — Суровый парень Чард. Ему необходима хорошая жена.

Эмма весело согласилась, хотя сэр Томас тактично не уточнил, что именно Эмма должна стать этой хорошей женой.

— Я думаю, что милорд хотел бы сам выбрать себе жену, — серьезно ответила она.

— О да. Но некоторым мужчинам нужно помочь принять решение, мисс Линкольн.

На это Эмме нечего было ответить, и, стоя между мисс Уэйтли и мисс Дакр в толпе джентльменов и рабочего люда, приехавших поглядеть на новый локомотив Стефен-сона, она думала о сэре Томасе и его желании обустроить жизнь своего протеже.

Увы, милорд пока не появился среди зрителей, собравшихся за маленьким коттеджем мистера Стефенсона. Там были сэр Томас с несколькими членами Большого союза и мистер Доде, помогавший Стефенсону оформить патент на новый двигатель.

Хотя не чувствовалось такого возбуждения, как во время первых испытаний «Блюхера», все же посмотреть на движущийся механизм на колесах пришло довольно много народу... даже больше, чем год назад. Эмма не могла не вспоминать тот счастливый день: день, когда она впервые поняла, как сильно любит милорда и что он тоже любит ее.

Как будто мысли о «ем вызвали его появление! Ибо она увидела, как он выходит из своего экипажа, остановившегося около толпы. И Джон Бассет был с ним, вполне здоровый. Милорд приехал!

Он увидел ее и пошел к ней, а она не могла отвести от него глаз. Милорд тщательно оделся, чтобы показать свое уважение к успеху мистера Стефенсона, как поняла Эмма. Он выглядел очень величественно в бу-тылочно-зеленом сюртуке, обтягивающих кремовых бриджах и высоких начищенных сапогах.

И он снова похож на прекрасного героя ее юности, думала Эмма. Суровость, ставшая его главной чертой с тех пор, как он унаследовал Лаудвотер, исчезла. Он снова был непринужден, снова в мире с самим собой, и глаза его вспыхнули при виде Эммы... как и глаза Джона Бассета. Но ответная улыбка Эммы предназначалась только милорду.

Друзья? Как бы не так! Они должны быть любовниками. Неделя, которую они провели врозь, показала милорду, как он скучает без нее, хочет быть рядом с ней, слушать ее дразнящие замечания и чувствовать на себе постоянно взгляд этих огромных темных глаз. Жизнь без нее маячила впереди кошмаром, о котором не хотелось и думать. Время, проведенное вдали от нее, лишь подтверждало то, о чем он знал с того первого мгновения, когда увидел ее в холле Лаудвотера. Они — две половинки, жаждущие соединиться.

Эмма, не отрывавшая глаз от милорда, не видела идущих за ним миссис Мортон, мистера Кросса и Тиш.

— О, папа! Посмотри, папа, там мисс Ло-уренс. — Вырвавшись от миссис Мортон, Тиш бросилась к Эмме. — О, почему вы оставили нас, мисс Лоуренс? А теперь, когда вы вернулись, вы должны приехать в Лаудвотер. Правда, папа?

Милорд, которого Тиш обогнала в своем бешеном порыве (сейчас она цеплялась за Эмму, как будто решила никогда больше не отпускать), подошел к любимой.

— Так вы все-таки приехали, — только и смогла вымолвить Эмма.

— Да, — ответил он просто. — Хотя и не следовало. Как бы ни стремился я увидеть новый локомотив Стефенсона.

— Этот локомотив тоже называется «Блюхер»? — спросила Тиш, совершенно не подозревая о страстях, бушующих над ее головой в сердцах папы и бывшей гувернантки. — Папа говорит, что у вас новое имя. Вернее, вас надо называть вашим прежним, настоящим именем. Я должна называть вас мисс Линкольн, а не мисс Лоуренс. Я забыла это, когда увидела вас, и назвала мисс Лоуренс. О, и он говорит, что я не должна командовать вами, но я никогда не командовала, правда? Даже когда вы были моей гувернанткой.

— Конечно, — улыбаясь, согласилась Эмма. — Ты никогда не командовала мной, хотя я, пожалуй, немного командовала тобой.

— Если бы я думала, что по моей команде вы бы вернулись в Лаудвотер, уж тогда бы я покомандовала, — сокрушалась Тиш. — Папа кажется гораздо счастливее, когда вы с нами.

Взгляды милорда и Эммы встретились в печальном признании так наивно высказанной правды.

Приблизившийся к ним сэр Томас прервал дальнейшие откровения Тиш, взял милорда под руку и с таинственным видом отвел в сторону.

— Мои люди сообщили, что Бен Блэкберн где-то здесь и продолжает угрожать вам и Лафтону. Лафтон меня не волнует, но мы должны проследить, чтобы он не добрался до вас. Я приказал нескольким шахтерам удалить его, если он посмеет здесь показаться. Я рад, что многие интересуются изобретением Стефенсона, но в толпе Блэкберну легче затеряться.

Как будто они вернулись на год назад, подумала Эмма. Джон Бассет, мистер Кросс и миссис Мортон подошли поздравить ее со вновь обретенным состоянием. Мисс Уэйтли и мисс Дакр были представлены им, и три пожилые дамы немедленно завели разговор о более интересных для них предметах, чем локомотив мистера Стефенсона. Сэр Томас совершенно сознательно отвел в сторону Джона Бассета, чтобы оставить Эмму и милорда несколько в стороне от толпы, начинавшей проявлять нетерпение в своем желании увидеть новую конструкцию в действии.

Они молчали с минуту. Слова больше не нужны, им достаточно просто быть рядом друг с другом, восторженно думала Эмма. Ах, мой любимый, твой нежный взгляд, смягчившаяся осанка выдают перемену твоих чувств. Я не теряю надежду на счастье. Но вслух Эмма сказала:

— Удивительно, что прошел год с тех пор, как мы стояли на этом самом месте, ожидая начала испытаний «Блюхера».

— В прошлом году, — тихо сказал милорд, — я вынул из вашего глаза кусочек сажи, которую выплюнул «Блюхер». Надеюсь, что в этом году «Веллингтон» будет к вам добрее.

— Я не могу назвать «Блюхера» злым, поскольку он позволил вам оказать мне услугу, но надеюсь, что локомотив, названный в честь самого недавнего британского героя, будет ко мне добрее, — ответила Эмма, вспоминая, что поступок, упомянутый милордом, открыл их страсть всему миру. Интересно, что этот мир думает сейчас, когда преображенная гувернантка и преображенный Чард снова стоят лицом друг к другу.

Ей не дали времени найти ответ на этот вопрос. Тиш звала ее:

— Отсюда лучше видно, мисс Линкольн! А Джон Бассет пытался привлечь внимание милорда поручением сэра Томаса, который присоединился к Стефенсону в начале рельсового пути, чтобы дать обоим своим протеже — милорду и Эмме — обменяться любезностями.

— Я пойду к Тиш, — сказала Эмма. — Сэр Томас, несомненно, захочет поговорить с вами о делах, и я не хочу мешать.

— Я вернусь к вам позже. Вам не нужен эскорт?

Эмма отрицательно покачала головой.

— Мне придется пройти всего несколько ярдов. В таком людном месте я дойду до Тиш одна, ничего со мной не случится.

В любой другой момент подобное утверждение было бы неопровержимой истиной, но судьба распорядилась иначе. Едва Эмма прошла десяток шагов через толпу, как кто-то схватил ее сзади за талию и хриплый голос прошептал в ухо:

— Стой спокойно, шлюха, или я пристрелю тебя вместо твоего любовника.

Это Бен Блэкберн держал ее столь жестко. Эмма открыла было рот, чтобы криком предупредить милорда, но Бен опередил ее:

— Эй, Чард, Чард! Посмотри, какую красивую рыбку я поймал! Если хочешь, чтобы я отпустил ее, делай, что я прикажу. И не спорь.

Услышав свое имя, милорд резко обернулся и увидел Эмму в когтях Бена Блэкберна.

— Что?.. — начал он. — Отпусти ее немедленно, Блэкберн, и я обещаю, что никто не причинит тебе вреда.

— Ага, и никто не причинит вреда ей, если ты сделаешь, как я скажу, — ухмыльнулся в ответ Бен. — Мне нужна твоя шкура. Баба — просто наживка, Чард.

Толпа уже отвлеклась от локомотива Сте-фенсона, который вот-вот должен был сдвинуться с места, и глазела на разыгрывающуюся драму.

Побледневший милорд двинулся к Бену.

Толпа угрожающе зашумела. Раздались крики, требующие немедленно освободить даму.

Блэкберн полуобернулся к зрителям, приставив пистолет к виску Эммы, и хрипло крикнул:

— Если хоть один из вас попробует остановить меня, я пущу пулю в нее — и не промахнусь. А ты, Чард, подойди поближе, и когда ты поравняешься со мной, я ее отпущу. Тогда я сведу с тобой счеты.

Держа Эмму и Чарда между собой и толпой, Блэкберн пятился параллельно рельсовому пути. Не подозревая о происходящем в конце откоса, Стефенсон отдал приказ машинисту трогаться. Несколько мужчин из толпы попытались броситься на Бена, но он снова приставил пистолет к голове Эммы, пригрозив, что пристрелит ее.

Мужчины замешкались, и милорд крикнул:

— Не пытайтесь остановить его! Этот бешеный пес не отвечает за свои действия!

Разъяренный словами милорда, Бен пятился от толпы.

— Еще одно оскорбление, Чард, и я убью вместо тебя твою шлюху.

— Немедленно освободи ее, — приказал милорд, пытаясь говорить спокойным голосом. Он уже подошел настолько близко, что ясно видел испуганное лицо Эммы и свирепое — Блэкберна.

Эмма, молчавшая с того мгновения, как Бен напал на нее, видя, что милорд продолжает приближаться, крикнула:

— Остановитесь, милорд. Остановитесь. Пусть лучше он убьет меня. Если он должен кого-то убить, то лучше меня.

— О, смело, — зарычал Бен, — но мне нужна кровь Чарда, а не его шлюхи.

Милорд, не послушавшись любимую, продолжал приближаться, и Бен отшвырнул Эмму с такой силой, что она упала на четвереньки. Вот! Вот он миг, которого он ждал! Сейчас он разделается с человеком, погубившим его! Бен вскинул пистолет, чтобы в упор поразить своего врага. И плевать, что, когда пистолет будет пуст, толпа набросится на него! Лишь бы убить Чарда.

Мгновение милорд смотрел смерти в глаза, а затем бросился на Бена и повалил его на землю. Так стремительно было это неожиданное нападение, что, потеряв равновесие, Бен невольно нажал на курок и выстрелил в небо; пустой пистолет вылетел из его руки.

Противники упали и покатились по земле. Бен оказался сверху и вовсю воспользовался своей удачей: ударил милорда в лицо изо всех сил, немедленно оглушив его. Негодяй поднялся, торжествуя и дико оглядываясь, и заметил Эмму, пришедшую в себя и бегущую к милорду. Милорд, у которого кружилась голова, пытался встать на ноги. Толпа бежала за Эммой.

Сбитый с толку, безоружный, лишенный возможности отомстить, потерявший все, кроме инстинкта самосохранения, Бен Блэкберн издал хриплый вопль, повернулся и побежал прочь от жаждавшей возмездия толпы. Его единственной надеждой на спасение было пересечь рельсовый .путь перед приближающимся локомотивом, который мог бы задержать его преследователей.

Ему могло повезти, но он не учел скорость локомотива, считая его таким же медлительным, как «Блюхер». На свою беду, Бен мчался наперерез более мощному «Веллингтону»...

Преследователи, пораженные тем, что Блэкберн мчится навстречу собственной смерти, отпрянули, опасаясь сами попасть под локомотив. Ни Эмма, ни толпа, кроме тех, кто бежали первыми и подняли крик, не видели несчастья.

Эмма упала на колени, чтобы помочь милорду. У него все еще кружилась голова, но он пытался сесть, придерживая поврежденную челюсть. Эмма обвила его руками и только теперь разрыдалась от счастья, что нашла его живым, и осыпала поцелуями. Ничто не имело для них значения, кроме того, что другой был в безопасности.

Те, кто наблюдал происходящее издали, включая и сэра Томаса, не совсем поняли, что произошло. Только когда Джим Стефен-сон резко затормозил «Веллингтона», все подбежали к лежавшему в луже крови Бену Блэкберну. Сэр Томас приказал присмотреть за дамами, а один из шахтеров, посмелее остальных, начал рассказывать ему о нападении Бена Блэкберна на мисс Линкольн и милорда и о несчастном случае.

Перепуганный Джон Бассет спешил к милорду, которому уже помогли подняться на ноги. Милорд стоял рядом с Эммой, и оба смотрели в сторону остановившегося локомотива, не понимая, из-за чего там такая суматоха.

— Нет, нет, не ходите туда, — сказал им Джон, дрожа. — Это зрелище не для дамы... и не для вас, милорд.

Увидев их озадаченные лица, он спросил:

— Вы не знаете, что случилось?

Джон коротко рассказал им о судьбе, постигшей Бена Блэкберна.

— И самое удивительное, что он еще жив. Но он потеряет руку, и ему предстоит суд за покушение на убийство, то есть если остановят кровотечение и спасут его.

Эмма спрятала лицо на груди милорда, обнявшего ее. Он все еще не совсем пришел в себя.

— Я бы не пожелал ему подобной судьбы, — медленно произнес милорд, — но он вел себя так подло, что подобный конец был неизбежен. Я сам бы убил его, лишь бы спасти Эмму.

— Я думала, что он убьет вас, — рыдала Эмма в его жилет. — Я не могу жалеть его, нет, совсем не могу. — И более трезво она продолжала: — Может, потом, но теперь я могу думать только о том, что Бог покарал его за то, что он решил убить вас.

Эмма задрожала.

— Я думала, что он убил вас этим страшным ударом!

— Плевать на меня! — воскликнул милорд. — Я думал о том, что он хочет убить вас.

И он крепче обнял ее, невзирая на то, что скажут окружающие о таком публичном проявлении чувств. Ему все еще трудно было привыкнуть к тому, что он остался жив.

Более того, мир словно перевернулся, когда он увидел Эмму в руках Бена Блэкберна, и теперь ему трудно было вернуть все на место. Он мог думать лишь о том, каким круглым дураком был, отказываясь жениться на ней. Они уже потеряли десять лет, и несколько ужасных минут ему казалось, что судьба решила разлучить их навсегда, не дав насладиться любовью.

Что-то немедленно нужно сделать.

И быстро!

Ничто не остановит его — ни возгласы, ни поздравления толпы, взволнованной его спасением от неминуемой смерти. Тиш висела на нем, счастливая, что нашла папу живым.

Мисс Дакр вежливо старалась оторвать Эмму от милорда. Тщетно! Они не отпускали друг друга. Как и милорд, Эмма решила, что все эти глупые разговоры о препятствиях к женитьбе продолжались слишком долго и пора ему об этом сказать. Но это не понадобилось, поскольку, как только она перестала рыдать и дрожать, милорд взял ее руку и поцеловал.

Не обращая внимания на любопытные взгляды, он порывисто воскликнул:

— Может быть, это не лучший момент, но я слишком долго откладывал, моя дорогая, и только что понял, что больше откладывать не могу. Подумать только, что я мог умереть, не успев задать вам главный вопрос... и все из-за предубеждения, что пострадает моя честь! Мисс Эмилия Линкольн, я прошу вас оказать мне честь и выйти за меня замуж. Пожалуйста, не отказывайте вашему скромному слуге, который не желает жить без вас.

— О да, да, — вымолвила Эмма. — Вы знаете, что я выйду за вас замуж. Когда угодно и навсегда.

— Прекрасно, — сказал милорд, восхищенно целуя ее, ко всеобщему восторгу зрителей. — Именно то, что я хотел услышать. Теперь поедем поскорее домой и претворим мою мечту в жизнь.

Некоторое время они стояли, обнимая друг друга, забыв обо всем, пока разрумянившаяся Эмма не оглянулась: Тиш прыгала от радости, мисс Уэйтли улыбалась, как и сэр Томас с мистером Стефенсоном, успевшие услышать предложение милорда и согласие Эммы. Они только что закончили утешать Джима Стефенсона, убедив его — это соответствовало истине, — что на той скорости, с которой шел локомотив, у него не было никакой возможности избежать Бена Блэкберна, бросившегося под колеса.

— Итак, — заявил сэр Томас, ослепительно всем улыбаясь, — этот негодяй принес хоть какую-то пользу. Хотя и невольно. Бросил вас в объятия друг друга, не так ли? И вовремя. Правда, надо было совсем обезуметь, чтобы атаковать вас в таком людном месте.

И это было единственной эпитафией, которой удостоился Бен Блэкберн.

Выразив все восторги по поводу будущей свадьбы, а также триумфального испытания нового локомотива мистера Стефенсона, толпа начала расходиться. Некоторые несколько притихли после всего, что случилось, другие, наоборот, находились в приподнятом настроении.

Бен Блэкберн был суровым хозяином, и многие втайне считали, что он своей несдержанностью навлек на себя такой страшный конец. Его отнесли в ближайший дом, и доктор обработал его раны, но не смог сказать, умрет пациент или выживет. Послали за констеблем, чтобы охранять дом.

Свадьба прошла тихо. Ни невеста, ни жених не хотели пышного празднества. Они обвенчались в маленькой часовне Лаудвотера в присутствии нескольких друзей, тети Фон-тэн, ее семьи и стольких слуг, сколько смогла вместить часовня. Остальные слуги собрались в кухне, ожидая возвращения

счастливчиков, чтобы начать праздничный обед, заказанный милордом.

Когда церемония окончилась, Луис собрал свой выигрыш.

— Всегда знал, что она его ухватит, и быстро к тому же, — ликовал он. — Решительная мадам новая леди Чард и, говорят, достаточно богатая, чтобы спасти Лаудвотер.

— Просто волшебная сказка, — заметила сентиментальная экономка, надевшая новое платье специально по случаю бракосочетания.

Комментарии наверху были похожими, но более сдержанными. Милорду и Эмме было совершенно все равно, что говорят о них. Они нашли друг друга, и этого им было вполне достаточно.

Может, самым счастливым человеком после жениха и невесты была Тиш, которую огорчало только то, что новая мама не сможет каждый день давать ей уроки — она будет слишком занята обязанностями папиной жены.

— Я уверен, — сказал с улыбкой милорд (он не переставал улыбаться с того мгновения, как Эмма согласилась выйти за него замуж), — что, если бы мы дали ей возможность, она бы провела с нами брачную ночь.

Он говорил это, когда они наконец остались одни в его спальне. Он нежно снял с головки Эммы венок из белых гвоздик, удерживавший ее фату.

От дома разъезжались экипажи гостей. В экипаже тети Фонтэн Тиш сидела рядом с юной кузиной Эммы Каролиной, с которой уже успела подружиться. Тиш покапризничала немного, когда узнала, что придется покинуть папу и новую маму, но ее уверили, что всего через несколько недель она увидит их снова.

— Тебе повезло, — сказала более опытная одиннадцатилетняя Каролина. — Мои дядя и тетя Помфрет провели два года за границей после свадьбы, оставив дома двух детей дяди от первого брака.

Эмма подарила Тиш свой маленький букет белых гвоздик, и девочка еще держала его в руках, когда оглянулась, чтобы бросить последний взгляд на Лаудвотер перед отъездом в дом Фонтэнов в Северном Йоркшире.

— Бедная Тиш, — ласково сказала Эмма. — Но...

— Но думаю, мы заслужили немного времени наедине, — сказал милорд, расстегивая легкий жакет Эммы. — Понятия не имел, что женщина должна столько надеть на себя, чтобы выйти замуж. Придется совершить подвиг, чтобы найти мою Эмму.

— Я могла бы сказать о вас то же самое, — возразила Эмма, развязывая его галстук, чтобы заняться рубашкой. Одно из преимуществ любовного приключения с собственным мужем до свадьбы состоит в

том, что не надо тревожиться о первой брачной ночи.

— Дерзкая девчонка, — усмехнулся милорд. — Можно подумать, что вы уже делали это раньше. — И он продолжал лукаво улыбаться, когда нес ее на большую постель. — Надеюсь, вы согласитесь снова заняться любовью днем, поскольку, прождав десять лет, я не могу ждать больше ни минуты.

Эмма с улыбкой прошептала:

— Мне нравится ваше нетерпение, милорд.

У него хватило здравого смысла, перед тем как осыпать ее всю поцелуями (даже в тех местах, о которых Эмма и подумать не могла), прошептать:

— Доминик. Называй меня Доминик, моя любовь. Милорд — для гувернантки, не для жены милорда.

— Но я всегда... — начала Эмма. И тут все ее чувства смешались от его ласк, последние остатки сдержанности оставили ее, она окончательно сбросила все последствия того вечера десятилетней давности и простонала: — О, Доминик, сделай это еще раз, пожалуйста.

И он сделал. И снова. До тех пор пока Эмма не испытала удовольствие, еще более сильное, чем в павильоне. Она, всегда такая сдержанная, извивалась под ним, пока они оба не достигли высот наслаждения.

Затем они погрузились в молчание. Даже острый язычок Эммы умолк. Лучи заходящего солнца упали на их сплетенные тела.

Через некоторое время они проснулись; первым проснулся милорд, разбудивший Эмму ласками; она повернулась в его руках и сонно сказала:

— Не останавливайся.

Он выполнил ее просьбу. Они занимались любовью более медленно, но так же увлеченно, а потом он приподнялся на подушки и сказал:

— Ты наконец назвала меня Домиником. Я уже многие годы не слышал своего имени. Мать называла меня Домиником, но после ее смерти я всегда был Хастингсом или Чар-дом. Я снова чувствую себя самим собой.

На его лице было выражение тихого счастья. Эмма снова его поцеловала. Он изумленно произнес:

— Если бы десять лет назад я знал, что ты можешь сделать со мной и для меня, я бы схватил тебя и побежал к ближайшему алтарю, требуя, чтобы нас немедленно обвенчали!

Эмма рассмеялась, но он озадаченно добавил:

— Почему я не узнал тебя, когда впервые увидел? Та цыганка была права, когда нагадала, что я не узнаю свою любовь, когда встречу ее впервые. Я и не узнал.

Эмма молчала, обдумывая его слова, затем сказала:

— Я думаю, что нам обоим необходимо было вырасти. Я сама не знала себя, так как же ты мог меня узнать? Потому что... потому что... всю свою жизнь я получала все, что хотела... Мне ничего для этого не надо было делать. Я считала, что все принадлежит мне по праву.

А ты был самым большим подарком. Я никогда не спрашивала себя, заслужила ли тебя или почему ты хочешь меня, кроме того, что я сама по себе награда. Я совсем не думала о тебе. О, я знала свои недостатки: я всегда хотела быть стройной и красивой, но мне никогда не приходило в голову, что я должна что-то сделать, чтобы избавиться от полноты или заикания. Я просто считала твою доброту и желание жениться на мне само собой разумеющимися.

Вот почему я была в таком шоке, когда услышала твое истинное мнение. Позже, много позже я поняла, что люди имеют в виду, когда говорят, что испытали озарение, изменившее их жизнь. Это озарение, безусловно, изменило мою. Моим первым желанием было причинить тебе боль, такую, какую ты причинил мне, и я это сделала. И только когда я стала нищей и мне пришлось бороться за выживание, я начала понимать, что сделала с тобой бедность. Не только то, что ты отчаянно хотел жениться на деньгах, но и то, что тебе это могло не нравиться. Как мне не нравилась моя служба в чужих домах.

Эмма умолкла. Милорд крепче обнял ее, когда она тихо сказала:

— Мне кажется, именно поэтому я всегда думала о тебе как о милорде: ты так же сильно отличался от того эгоистичного мальчика, как, надеюсь, я отличаюсь от той эгоистичной девочки. Вот почему я хочу остаться Эммой, а не Эмилией. Но самое главное: если я называю тебя Домиником, то потому, что люблю тебя и прошлое больше не сможет причинить нам боль. Во всяком случае, я на это надеюсь. Прошлое осталось позади, и мы сможем наслаждаться нашим будущим.

Он снова поцеловал ее.

— Моя любовь, моя единственная любовь. Ты так великодушна, что я благоговею перед тобой. Я до сих пор удивляюсь, как ты смогла полюбить меня снова после... Эмма закрыла ладонью его рот.

— Тише. Все забыто. Закончено.

— Я еще кое-что должен рассказать тебе, — серьезно начал милорд. — Когда мы впервые занимались с тобой любовью, я сказал, что мой брак был очень несчастливым. Моя жена была неверна мне. Летиция — Тиш — не мой ребенок. Я никак не мог быть ее отцом. До ее рождения я решил отправить и ребенка, и мать прочь. А потом жена умерла в родах. Меня повели посмотреть на нее... и там, в колыбели рядом с ее кроватью, горько плакала Тиш — ребенок другого мужчины.

Я помню, как смотрел на нее. Она была такая маленькая и беспомощная и кричала так сердито. Не знаю почему, но я взял ее на руки, и она затихла. Я погладил ее щечку, и она стала сосать мой палец.

Ты говорила об озарении. Мое случилось в тот миг. Меня ужаснула мысль о том, чтоб отослать ее, отказаться от нее, хоть я и мог легко доказать, что она не моя. Я понял, что не могу предать ее, такую маленькую и беспомощную. Я передал ее кормилице и специально подчеркнул: «Смотрите за моей дочерью».

И с тех пор Тиш моя дочь, и она не должна подозревать правду. Всего один раз меня поддразнили насчет моего отцовства, и по этому поводу была моя единственная дуэль в жизни. Она моя, я признал ее, и она моя по закону.

Как и ты, я всегда принимал все хорошее как должное, и все обращалось в пыль и пепел. Но Тиш — совсем другое. Ты сказала, что озарение изменило тебя. Я думаю, что мое озарение изменило меня. Мне пришлось забыть о ложной гордыне, чтобы сохранить ее. И теперь она действительно моя, моя дочь, как, надеюсь, она станет твоей.

Эмма не сказала ему, что уже знала о Тиш. Он сам рассказал ей правду — и, сделав это, подтвердил ее уважение к мужчине, каким он стал.

— Да, Тиш будет и моей дочерью, и надеюсь, у нее будут братья и сестры. Полагаю, ты хочешь, чтобы у

Тиш были братья и сестры?

— Конечно... я не откажусь и от удовольствия подарить их тебе. — Он снова обнял ее. — Миледи — ведь ты миледи, поскольку я милорд, — давайте отметим начало нашей совместной жизни сотворением нового ребенка. Вы согласны?

— О, и охотно. — Эмма подставила ему лицо для поцелуя. Прошлое — позади, настоящее — восторг, а будущее — страна, которую они исследуют вместе.

Позже, когда наступила ночь и сон наконец начал предъявлять свои права, милорд прошептал ей в ухо:

— Полагаю, можно сказать, что в конце концов мы отомстили друг другу.

— Правда, — ответила Эмма, устраиваясь поудобнее в его объятиях. — Но это, безусловно, сладкая месть.

Оглавление

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая

Глава тринадцатая

Глава четырнадцатая

Глава пятнадцатая

Глава шестнадцатая

Реклама на сайте