«Последнее прощение»

Сюзанна Келлс Последнее прощение

Посвящается Майклу, Тодду и Джил

Матфей и Марк, Лука и Иоанн!

Они мое благословляют ложе.

Четыре ангела вокруг моей постели,

Четыре ангела вокруг моей главы:

Один — чтобы смотреть,

Один — чтобы молиться,

А два — чтоб мою душу унести.

Томас Эйди

Пролог

Корабль рассекал волну. Ветер выл в снастях, обрушивая потоки воды на предательски скользкую палубу, и подставлял сотрясающееся судно под очередной вал.

— Капитан, мы этак, к чертям, без мачт останемся!

Капитан пропустил мимо ушей слова кормчего.

— Вы с ума сошли, капитан!

Конечно, сошел! И гордился этим, смеялся над этим, радовался этому. Команда была озадачена: одни крестились, другие — протестанты — просто молились. Когда-то, еще до всех этих событий, капитан был поэтом, а все поэты немножко чокнутые.

Через час он укоротил парус и пустил судно в дрейф, так что оно подпрыгивало и раскачивалось на волнах, пока он перебирался на корму. Сквозь пелену дождя и брызг он долго смотрел на низкий темный берег. Команда безмолвствовала, хотя каждый понимал, как трудно будет обойти низкий мрачный мыс. Все наблюдали за своим капитаном.

Наконец он вернулся к кормчему. Теперь лицо у него было спокойнее и грустнее.

— Обходим с наветренной стороны.

— Но, капитан…

Они проскользнули достаточно близко, так что можно было разглядеть железную корзину на верхушке шеста — маяк Ящерицы. Ящерица. Для кого-то это был последний представавший взорам кусочек английской земли, для многих и вообще последний увиденный перед тем, как Атлантика поглотит их корабли в своей пучине.

Капитан прощался. Он все смотрел на Ящерицу, таявшую во мраке бури, и даже потом долго не отрывал взгляд, словно маяк мог вновь возникнуть среди волн.

Он расставался с этой землей.

Он расставался с ребенком, которого никогда не видел.

Он расставался со своим состоянием, которое оставлял дочери и которым она, возможно, никогда не воспользуется.

Он расставался с ней — всем родителям когда-то приходится покидать своих детей, но этого ребенка он бросил еще, не взяв на руки. И все богатство, предназначенное дочери, не могло уменьшить его позор. Он бросил ее, а теперь бросал всех, к кому прикоснулся и замарал этим прикосновением. Он направлялся туда, где, как себе обещал, начнет все сначала и сможет забыть тоску, от которой теперь бежал. Он брал с собой лишь одну вещь, напоминающую о его позоре, — золотую цепочку, висевшую на шее.

Он был врагом одного короля и другом другого. Его называли самым красивым мужчиной в Европе, он и сейчас, несмотря на тюрьмы, и воины, приковывал к себе внимание.

Он оглянулся в последний раз, и Англия скрылась из виду. Его дочь осталась там жить.

Часть первая 1643 год Печать святого Матфея

Глава 1

День, когда она впервые увидела Тоби Лэзендера, казался предвкушением счастья. Англия дремала от летнего зноя. Воздух пропах диким базиликом и майораном. Она сидела на берегу ручья — там, где рос фиолетовый вербейник.

Она успокаивала себя тем, что была одна. И все-таки озиралась вокруг как зверек, учуявший опасность, и испытывала тревогу, потому что собиралась согрешить.

Она была уверена, что одна здесь. Она взглянула налево на тропинку, ведущую к дому через изгородь Верхнего Луга, но не заметила ничего подозрительного. Потом посмотрела на гряду холмов по другую сторону ручья, однако ни среди мощных стволов буковых деревьев, ни ниже, на заливных лугах, ничто не шелохнулось. Земля принадлежала ей.

Три года назад, когда ей было семнадцать и прошел всего год после смерти матери, этот грех представлялся ей невообразимо чудовищным. Возможно, это и есть тот самый таинственный грех против Святого Духа, настолько кощунственный, что в Библии не нашлось слов для его описания, и можно было сказать лишь одно: его нельзя простить. И все же она не устояла и совершила его. С тех пор еще трижды наступало лето, и привычка немного ослабила страх, но она по-прежнему сознавала, что грешит.

Она сняла чепчик и аккуратно положила его в большую деревянную корзину, приготовленную для растущего в зарослях пруда ситника. Ее отец, человек состоятельный и хозяйственный, не прощал праздности. Святой Павел, говорил он, ставил шатры, и каждый христианин тоже должен заниматься каким-нибудь делом. С восьми лет она работала на маслодельне, а потом вызвалась ходить за ситником, из которого плели циновки и делали свечи. Вызвалась охотно, и на то была своя причина. Здесь, где ручей образовывал небольшой, но глубокий пруд, она могла побыть в одиночестве.

Она вынула шпильки из волос и аккуратно сложила в корзинку, чтобы не потерялись. После этого снова осмотрелась. Все было тихо. Она была одна, будто на шестой день творения. Ее светло-золотистые волосы рассыпались по плечам.

Она знала, что там, в вышине, ангел-летописец перелистывает массивный фолиант Книги жизни Овна. Отец впервые рассказал ей про ангела и про книгу, когда ей было шесть лет, название тогда показалось ей странным. Теперь она выяснила, что Овен — это Иисус, а Книга жизни — не что иное, как Книга смерти. Огромный том с большими медными застежками, толстыми кожаными рубчиками на корешке и широкими длинными страницами, заполненными записями о прегрешениях, совершенных людьми за всю историю Земли Господней. В поисках ее имени ангел водил пальцем по страницам и замирал, со смоченным чернилами пером.

В Судный День, объяснял отец, Книгу жизни принесут Господу Богу. Все люди один за другим предстанут перед его грозным престолом, когда громкий голос будет перечислять их грехи. Она страшилась этого дня. Было жутко представлять себя на хрустальном полу у подножия трона из малахита и яшмы. Но страх и молитвы были бессильны отвратить ее от грехопадения.

Легкий ветерок пошевелил прядь волос, сбил серебристую пену с бегущего ручейка, и снова все стихло. Было жарко. Воротничок ее черного холщового платья был туго застегнут, лиф прилипал к телу, плотные юбки стесняли движение. Воздух казался тяжелым от летнего зноя.

Она сунула руки под юбки и развязала чулки под коленями. Снова настороженно огляделась вокруг, хотя не сомневалась, что рядом ни души. Отца, который уехал к адвокату в Дорчестер, ждали только к вечеру, брат отправился в деревню к викарию, а никто из слуг к ручью не наведывался. Она сдернула толстые чулки и положила в большие кожаные ботинки.

Гудвайф Бэггерли, домоправительница отца, велела зря не болтаться у ручья: вдруг нагрянут солдаты. Однако они ни разу не появлялись. Год назад, в 1642 году, началась война, которая привела ее отца в несвойственное ему возбуждение. Он помогал вешать католического священника в старом, построенном еще римлянами амфитеатре Дорчестера. И это событие стало для Мэттью Слайза знамением Господним; говаривали, что правление пуритан теперь не за горами. Мэттью Слайз, как и его домочадцы и обитатели деревни, был пуританином. Каждую ночь он молился о поражении короля и победе парламента, и все же война напоминала далекую, гремевшую где-то за горизонтом грозу. Она почти не касалась усадьбы Уэрлаттон и деревни, по имени которой называлась усадьба.

Она оглянулась. Коростель пролетел над лугом, над ручьем, над маками, лабазником и рутой. Ручей стремительно несся к зарослям высокого ситника. Она сняла накрахмаленный белый фартук и тщательно расстелила поверх корзинки. Пробираясь сквозь живую изгородь на Верхнем Лугу, она сорвала несколько красных цветков лихниса и положила их на край корзинки так, чтобы одежда не помяла нежные — с пятью лепестками — цветы.

Она приблизилась к воде и замерла, прислушиваясь к ручью, к пчелам, трудившимся над клевером. Никаких других звуков в раскаленном тяжелом воздухе не раздавалось. Стоял великолепный летний день, день, когда наливались овес, ячмень, рожь, когда клонились к земле отяжелевшие ветки садов, день, когда марево обволакивало землю пьянящими запахами. Она присела на самом берегу пруда, где трава отступала перед галькой, уходившей под спокойную прозрачную воду. Отсюда ей были видны только ситник и макушки буков на далекой гряде.

Вверх по ручью плеснулась рыба. Потом опять воцарилась тишина. Инстинкт подсказывал ей, что она одна, но она все-таки еще несколько секунд выжидала, стараясь унять громко стучавшее сердце. Затем быстрым движением потянула нижнюю юбку и тяжелое черное платье, сняла их через голову, и солнцу предстало ее белое обнаженное тело.

Она двигалась быстро, низко пригибаясь, пока ее не скрыла холодная чистая вода.

В середине пруда, на глубине, у нее дух захватило от восторга. Позволив течению увлечь себя, она каждой частичкой тела ощущала свежесть и чистоту.

Глаза ее были закрыты, солнце пригревало веки и сквозь них казалось розовым — на несколько мгновений она вообразила себя в раю. Потом она ступила на гальку, согнув колени, так что над водой оставалась только голова и открыла глаза, вглядываясь, нет ли какой опасности! Такое блаженство, как купание в ручье, она могла доставлять себе лишь тайком, ибо знала, что это грешно.

Она обнаружила, что может держаться на воде, неуклюже взмахивая руками. Постепенно быстрое течение относило ее в безопасную заводь устья. Это был ее грех, ее наслаждение, ее позор. Перо ангела опять заскрипело по страницам великой небесной книги.

Три года назад это была отчаянная выходка, вызов, брошенный ребенком Господу. Прежнее ощущение не исчезло и теперь, только добавилось кое-что еще. Она не могла вообразить себе ничего другого, что могло бы привести отца в большую ярость, чем ее нагота. Раздеваясь, она словно бы выражала свой протест против Мэттью Слайза, хотя и осознавала бессмысленность своего сопротивления, потому что он все равно одержит победу. Ей было двадцать, до двадцать первого дня рождения оставалось каких-то три месяца, и она знала, что отец наконец-то задумался о ее будущем. Она видела, что он внимательно наблюдает за ней со смешанным чувством злобы и отвращения. Не будет больше этих дней, когда она словно лоснящаяся выдра, соскальзывала в пруд. Она слишком долго оставалась незамужней, года на три-четыре дольше, чем надо бы, и вот теперь Мэттью Слайз всерьез задумался о ее будущем. Она пыталась любить своего отца, но тот вел себя так, что это было нелегко.

Она стояла на мелководье в пруду, вода струилась вокруг нее, отчего волосы холодили спину. Она смахнула капли с груди, с тонкой талии и кожей ощутила солнечное тепло. Она подняла руки и потянулась всем телом, ощущая радость свободы, тепло и ласково струящуюся воду.

Прыгнула рыба. Потом еще и еще раз. И она догадалась, что это не рыба. Уж слишком ритмично повторялись всплески. Ее охватило смятение. Она поспешно вскарабкалась на берег, второпях натянула нижние юбки и платье. Грубая жесткая материя скрыла ее бедра и ноги. Сердце отчаянно колотилось.

Снова раздался всплеск, на сей раз совсем рядом, но вид у нее был уже вполне пристойный. Она вытащила мокрые волосы из-под воротника, присела и взяла чулки.

— Дриада, гамадриада или нимфа?

Со стороны ручья донесся голос, полный сдерживаемого смеха.

Она ничего не ответила. Только дрожала от страха, да и мокрые волосы мешали смотреть.

— Вы, наверное, нимфа, дух ручья?

Она откинула волосы и увидела смеющегося молодого человека с непокорными темно-рыжими кудрями. Он стоял посреди ручья, как-то странно подавшись вперед, так что руки до локтя оказались под водой. Белая рубашка была расстегнута и заправлена в насквозь промокшие черные бриджи. Черное и белое — цвета строгого пуританского одеяния, но ей не верилось, что молодой человек — пуританин. Может быть, виной тому слишком изящная холщовая рубашка или элегантный черный атлас, проглядывавший в разрезе бриджей, а может быть, и само лицо. Она решила, что именно лицо. Жизнерадостное, смеющееся, открытое. Она бы должна была переполошиться, но почувствовала, что ее настроение само собой улучшается. С напускной строгостью она спросила вторгшегося в их владения незнакомца:

— Что вы здесь делаете?

— Ворую у Слайза рыбу. А вы?

Он до того весело признался в воровстве, что девушка невольно улыбнулась. Ей нравилось его лицо, на котором играли причудливые блики солнца, отраженные от волнистой поверхности воды. Она заметила также, что у него нет ни сети, ни удочки.

— Едва ли вы рыболов!

— Так что же, я, по-вашему, обманщик? — откликнулся он. — Мы, Лэзендеры, не лжем. По крайней мере, не слишком.

Так он Лэзендер! Это вполне отвечало духу того укромного уголка, где она бросала вызов отцу. Сэр Джордж Лэзендер был членом парламента от северных областей графства, крупным землевладельцем, рыцарем и человеком, о котором ее отец был не слишком высокого мнения. Сэр Джордж Лэзендер поддерживал парламент в войне с королем, но Мэттью Слайз считал, что делал он это весьма неохотно и вел себя в великой битве чересчур осмотрительно. Ходили даже слухи, что сэр Джордж сохранил епископов в протестантской церкви и во время службы разрешал прибегать к «Книге общей молитвы», а то и другое было в глазах Мэттью Слайза происками папистского дьявола.

Рыжеволосый молодой человек, стоя в ручье, неуклюже поклонился:

— Тоби Лэзендер, очаровательная нимфа. Наследник замка Лэзен и похититель рыбы.

— Что-то не верится, что вы таскаете рыбу.

Она сидела, обхватив руками колени.

— И все-таки ворую!

В подтверждение Тоби перекинул со спины сумку и продемонстрировал с полдюжины форелей. Однако никакого рыболовного снаряжения у него не было. Она недоверчиво спросила:

— Ну и как же?

Растянувшись на траве в нескольких футах от нее, Лэзендер объяснил, как ловить рыбу голыми руками. Это, говорил он, дело долгое. Прежде всего, следует по локоть погрузить руки в ручей и выждать, чтобы они охладились до температуры воды. Потом надо очень медленно, не вынимая рук из воды, двигаться вверх по ручью. Ведь форель очень ленива, лежит себе в зарослях камышей и лишь чуть пошевеливается, чтобы ее не снесло течением. Задача в том, чтобы, бесшумно двигаясь, забраться в заросли и, растопырив пальцы, угадать присутствие рыбы. Он ухмыльнулся.

— Сначала вы не почувствуете рыбину. Просто какое-то давление.

— Давление?

Он кивнул:

— Ну да. Оно просто есть. Вода, что ли, более плотная.

— А дальше?

— Делаете как бы поглаживающие движения.

Он показал ей, как шевелить пальцами туда-сюда, подбираясь к тому месту, где ощущается странное давление. До тех пор, пока не коснешься рыбьего брюха. А так как пальцы остыли до температуры воды, и шевелил он ими плавно, медленно, рыба не подозревала подвоха. Он рассказал, как нужно поглаживать. Очень нежно, движениями к хвосту. Пока под рукой не прояснится весь контур. И тогда резкий бросок. Главное — выхватить рыбу из камышей прежде, чем она успеет ускользнуть, и швырнуть ее на берег.

— А дальше ее нужно оглушить.

Она улыбнулась:

— Это все, правда?

Он кивнул:

— Клянусь честью. Вы здесь плавали?

— Нет, — солгала она.

Ноги у него были босые, бриджи закатаны.

— Я отвернусь, — сказал он, — пока вы кончите одеваться.

Ее пронзил страх.

— Вы не должны были здесь появляться.

— Не говорите никому, и я здесь больше не появлюсь.

Она огляделась: на нее действительно никто не смотрел.

Она надела чулки, туфли, фартук, зашнуровала платье.

С Тоби было весело. Она его нисколько не боялась. И с ним так легко разговаривать. Поскольку отец уехал, можно было не торопиться, и они проболтали до вечера. Лежа на животе, он рассказывал, как беспокоит его война и что ему хотелось бы сражаться на стороне короля, а не на стороне своего отца. У нее пробежали мурашки, когда он толковал о своей симпатии к роялистам. Тоби слегка подтрунивал над ней, но одновременно и словно печалился: «Уж вы-то, конечно, не поддерживаете короля?»

Она взглянула на него. Сердце громко стучало. Она растерянно улыбнулась в ответ: «Кто знает».

Ради тебя, говорила она глазами, я могу изменить даже те убеждения, в которых меня воспитывали.

Эта девушка была пуританкой, тщательно охраняемой от внешнего мира, которой никогда не разрешалось уходить от дома дальше, чем на четыре мили. Ее воспитывали в соответствии с суровыми религиозными нормами. И если отец настоял, чтобы она выучилась грамоте, то для того лишь, чтобы найти в Святом Писании путь к спасению. А вообще-то она была невежественна, ее намеренно вырастили такой, ведь пуритане страшились знаний о мире и их притягательной силы. Тем не менее, даже Мэттью Слайз при всей своей одержимости не сумел всецело заполнить собой воображение дочери. Он мог молиться за нее, бить ее, наказывать, но не мог, как ни пытался, убить в ней потребность мечтать.

Позже она назовет это любовью с первого взгляда.

Так оно и было, если ее любовь — это жажда лучше узнать Тоби Лэзендера, всегда быть рядом с необычным молодым человеком, который умел и развеселить ее, и давал возможность почувствовать себя необыкновенной. Всю свою жизнь она прожила взаперти, и в результате внешний мир грезился ей загадочным, но веселым и счастливым. И вот теперь вдруг явился посланец оттуда, явился и принес с собой счастье, и она влюбилась в него прямо там у ручья.

Он еще никогда не видел такой красивой девушки. Кожа у нее была бледная и чистая, глаза голубые, над большим ртом прямой нос. Когда волосы подсохли, они стали похожи на золотые нити. Тоби почувствовал, что она умеет настоять на своем. Но на вопрос, можно ли ему прийти снова, он услышал печальное:

— Отец не разрешит.

— Разве мне нужно его разрешение?

— Вы ловите его рыбу, — сказала она.

Потрясенный, он посмотрел на нее:

— Так вы дочь Слайза?

Она кивнула.

Тоби расхохотался:

— Ну и ну, ваша матушка, должно быть, была ангелом!

Если бы так, но нет. Марта Слайз была толстой, мстительной и грубой.

— Как вас зовут?

С грустью она посмотрела на него. Свое имя она ненавидела и не хотела, чтобы он произносил его. Она решила, что разочарует его своим уродливым именем и, подумав так, тут же решила, что это напрасный страх; едва ли ей позволят снова встретиться с ним. Значит, и до ее имени ему просто не будет никакого дела.

— Так как же? — настаивал Тоби. Она пожала плечами:

— Неважно.

— Нет, важно, — воскликнул он. — Важнее, чем небо, чем звезды, чем райское блаженство, чем сегодняшний обед! Скажите же мне, наконец!

Она рассмеялась над его горячностью.

— Вам и в самом деле незачем это знать.

— Еще как нужно! Иначе мне самому придется придумать для вас имя.

Она улыбалась, глядя на ручей. И опять нахлынуло смятение. А вдруг он изобретет что-нибудь еще более несуразное? Произнося свое имя, она в смущении потупила взор.

— Меня зовут Доркас.

Она замерла в ожидании насмешки, но он молчал, и она с вызовом повторила:

— Доркас Слайз.

Тоби задумчиво покачал головой.

— Полагаю, мне надо придумать вам другое имя. Этого и следовало ожидать.

Молодой человек наклонился к корзине для ситника, взял розово-красный цветок лихниса и медленно повертел перед глазами, разглядывая его.

— Я буду звать вас Кэмпион, что значит лихнис.

Имя сразу же понравилось девушке, будто она только и ждала, чтобы ее так нарекли. Кэмпион. Снова и снова она мысленно повторяла: «Кэмпион». Она наслаждалась этим словом, пробовала на вкус, понимая вместе с тем, что это несбыточная мечта.

— И все-таки Доркас Слайз.

Уверенным, непоколебимым тоном он возразил:

— Вы Кэмпион. Отныне и навсегда.

Он поднес цветок к лицу, глядя на нее сквозь лепестки, потом поцеловал его и подал ей.

— Кто вы?

Она потянулась за цветком. Сердце у нее билось так же учащенно, как перед греховным купанием. Дрожащими пальцами девушка взяла стебелек.

— Кэмпион, — едва слышно отозвалась она.

В тот миг ей показалось, будто во всем мире нет никого, кроме нее, Тоби и этого хрупкого прекрасного цветка. Он посмотрел на нее и тихо проговорил:

— Я буду здесь завтра днем.

И снова подступила безысходность.

— Я не смогу.

Ситник срезали только раз в неделю, и другого предлога отправиться к ручью не было. Да и теперь надо спешить. Тоби выжидательно смотрел на нее.

— Когда вы здесь будете?

— На следующей неделе.

Тоби вздохнул:

— А я буду в Лондоне.

— В Лондоне?

— Отец отправляет меня поупражняться в юриспруденции. Не слишком усердно, говорит он, лишь настолько, чтобы избавиться от услуг адвокатов. — Он глянул на небо, прикидывая время. — Я бы лучше пошел сражаться. Это — правда.

Ему было двадцать четыре, а воевали и те, что гораздо моложе.

Он сел.

— Скучно здесь будет, если пуритане придут к власти.

Она кивнула. Она-то знала, пуритане уже управляли ее жизнью. Она повыше подколола волосы.

— В воскресенье я буду в церкви.

Он посмотрел на нее.

— Притворюсь пуританином.

Он состроил мрачную гримасу, и она расхохоталась.

Время было расставаться. Он должен был идти в соседнюю деревню, где как раз сейчас подковывали купленную им лошадь. Обратный путь в замок Лэзен был неблизкий, но теперь, в предвкушении назначенной встречи дорога пролетит незаметно.

— До воскресенья, Кэмпион.

Она кивнула. Даже разговаривать с ним было грешно, так, по крайней мере, сказал бы отец, но и противиться искушению не было сил. Такова уж была ее любовь, романтическая, но безнадежная, беспомощная. Потому что она была дочерью своего отца, полностью в его власти, и звали ее Доркас Слайз.

Хотя теперь ей очень хотелось бы стать Кэмпион.

Тоби нарезал для нее ситник, превратив однообразное занятие в игру, и ушел. Она смотрела, как он шагал на север вдоль ручья, и мечтала идти рядом с ним. Куда угодно, только подальше от Уэрлаттона.

Она несла домой ситник, укрыв фартуком, цветы лихниса, а ее брат Эбенизер, весь день, тайно следивший за ней, притаившись в тени огромных буков, прихрамывая, спешил к дороге на Дорчестер, чтобы перехватить отца.

Ее звали Доркас, а ей хотелось бы зваться Кэмпион.

Глава 2

Спину Доркас ожег кожаный ремень.

Тень Мэттью Слайза на стене в ее спальне уродливо расползлась. Он принес к ней в комнату свечи, расстегнул ремень. На его массивном лице запечатлелось бремя гнева Господня.

— Блудница! — Его рука, взмахнув кожаным ремнем, снова опустилась. Гудвайф Бэггерли, вцепившись в волосы Кэмпион, тащила ее по кровати, чтобы Мэттью Слайзу было сподручнее пороть.

— Потаскуха!

Он был крупным человеком, крупнее всех своих работников, и сейчас на него накатывало бешенство. Его дочь купается нагой в ручье! Нагой! А потом шепчется с каким-то шалопаем.

— Кто это был?

— Не знаю! — Ее голос прерывался рыданиями.

— Кто?

— Не знаю!

— Врешь!

Снова опустился ремень, заставив ее взвизгнуть от боли. Приступ гнева полностью завладел им. Он порол ее, твердя, что она грешница. Ярость распирала его. Концом ремня он задевал за стены и потолок и продолжал экзекуцию, пока ее визги не превратились в безнадежные всхлипывания. Сама же она свернулась клубочком возле подушек. На запястье, там, где прошелся ремень, проступила кровь. Гудвайф Бэггерли, чьи руки по-прежнему были запущены в волосы Кэмпион, выразительно посмотрела на хозяина:

— Еще, сэр?

Мэттью Слайз жадно хватал воздух. Его короткие черные волосы растрепались, красное лицо было перекошено еще не перебродившей яростью.

— Блудница! Потаскуха! Бесстыдница!

Боль была ужасна. Спина покрылась синяками и кровоподтеками, кожаный ремень оставил следы на ногах, животе и руках. Не было сил произнести хоть слово, и она едва слышала слова отца.

Однако эта заторможенность только распаляла его. Ремень рассек воздух и полоснул ее по бедрам. Она вскрикнула. Черное платье едва ли смягчало силу ударов. Мэттью Слайз хрипел. Ему было пятьдесят четыре года, но для своих лет он был по-прежнему необыкновенно силен.

— Голая! Женщины принесли грех в этот мир, а грех женщины — ее нагота. Это христианский дом! — Он выкрикнул последние слова, сопроводив их взмахом ремня. — Это христианский дом!

За окном прокричала сова. От ночного ветра колыхались занавески, трепетало пламя свечи, заставляя дрожать огромную тень на стене.

Мэттью Слайза трясло, но гнев его иссякал. Он подпоясался ремнем и застегнул пряжку, поранив ею руку, но даже не заметил этого. Только приказал Гудвайф:

— Пусть спустится, когда приведет себя в порядок.

— Слушаюсь, сэр.

Это была не первая порка в жизни девушки — она уже и со счета сбилась, сколько раз отец изливал на нее гнев Господа при помощи своей правой руки. Она всхлипывала, уже не чувствуя ничего, кроме боли. Гудвайф Бэггерли шлепнула ее по щеке:

— Вставай!

Элизабет Бэггерли, которую Мэттью Слайз после смерти своей жены удостоил чести именоваться Гудвайф, то есть «хозяйка дома», была сварливой, низенького роста толстухой с маленькими красными глазками и грубыми чертами лица. Она управляла слугами и посвятила жизнь искоренению пыли и грязи, точно так же, как ее хозяин искоренению греха. Слуги работали в Уэрлаттоне, понукаемые ее пронзительным, неприятным голосом. Помимо прочего Мэттью Слайз вверил ее попечению дочь.

Когда Слайз скрылся за дверью, Гудвайф протянула Кэмпион чепец.

— Тебе должно быть стыдно, моя милая, очень стыдно! В тебя вселился дьявол, вот в чем дело! Если бы твоя бедная матушка могла видеть это, она сгорела бы со стыда! Поторапливайся!

Бесчувственными пальцами Кэмпион натянула чепчик. Дыхание ее прерывалось всхлипываниями.

— Поторапливайся, девочка!

В доме было тихо и жутко. Все слуги знали, что идет порка, они слышали крики, гневный голос хозяина, свист ремня, визги. Но чувства свои они привыкли скрывать. Высечь могли любого.

— Встань!

Кэмпион дрожала. Она знала, что, по крайней мере, ночи три-четыре не сможет спать на спине. И бесполезно сетовать. Она двигалась как заведенная, наперед зная, что произойдет. От отцовской власти не было спасения.

— Вниз, девочка!

Эбенизер, который был на год младше сестры, сидел в огромной зале и читал Библию. Пол сверкал. Мебель блестела. Его глаза, темные, как сам грех, как само пуританское платье, безучастно взирали на сестру. Его левая нога, искривленная, при рождении, неуклюже торчала вперед. Он рассказал отцу о том, что видел, а потом с тайным упоением прислушивался к ударам ремня. Эбенизера никогда не били. Он всегда стремился заслужить отцовскую благосклонность и добивался этого кротким послушанием, часами, проведенными за чтением Библии, и молитвой.

Спускаясь вниз, Кэмпион все еще всхлипывала. Ее прекрасное лицо было залито слезами, глаза покраснели.

Эбенизер следил за сестрой. Его черные волосы были коротко острижены. В соответствии с той самой модой, которая и дала повод для появления прозвища «круглоголовые». Гудвайф кивнула ему, на что он ответил неспешным, величественным наклоном головы. Он казался намного старше своих девятнадцати лет, его переполняла та же горечь, что и сердце отца, а сестре он просто завидовал.

Кэмпион повели в кабинет отца. Перед дверью Гудвайф, как обычно, пригнула ее плечо.

— На колени!

Потом Гудвайф постучалась.

— Войдите!

Ритуал никогда не менялся. После наказания — прощение, после истязания — молитва. Она вползла в кабинет на коленях, как того требовал отец, и Гудвайф закрыла дверь, оставив ее с Мэттью Слайзом.

— Подойди, Доркас.

Она покорно подползла. В тот момент она его ненавидела. Подчинялась только потому, что не видела выхода.

Большие руки властно стиснули ее чепец. И это прикосновение она тоже ненавидела.

— О Боже, Отче наш! О всемогущий Боже!

Пальцы сжимали ее голову все крепче и крепче. Во весь голос он читал молитву. Мэттью Слайз взывал к своему Богу, требовал простить его дочь, даровать ей очищение, отвести от нее позор, а руки все время готовы были раздавить ей череп. Он тряс ее голову, опьяненный собственной властью, старался убедить Бога, что Доркас нуждается в Его милости. После молитвы Мэттью Слайз в изнеможении откинулся на спинку стула и велел ей подняться.

Лицо у него было властное, неистовое. Лицо, несшее отпечаток гнева Господня. С обычным отвращением он взглянул на Кэмпион:

— Ты разочаровала меня, дочь моя.

— Да, отец.

Она стояла, склонив голову и ненавидела его. Ни он, ни мать никогда не обнимали и не целовали ее. Они били ее, молились за нее, но, по-видимому, никогда не любили.

Мэттью Слайз положил руку на Библию. Он тяжело дышал:

— Женщина принесла в мир грех, Доркас, и женщина должна всегда жить с этим позором. Позор женщины в ее наготе. Это омерзительно Богу.

— Да, отец!

— Посмотри на меня!

Она подняла глаза. Его лицо было искажено отвращением.

— Как ты могла?

Она подумала, что он снова ударит, и стояла не шевелясь.

Он открыл Библию, пальцы искали Книгу Притчей Соломоновых. Когда он начал читать, голос заполнил все пространство. «Потаскуха дала мужчине хлеб». Страница перелистнулась. «Ее дом — путь в ад, путь в ее покои смерти. Он взглянул на нее.

— Да, отец.

Он почти рычал. Сколько раз он бил ее и все же чувствовал, что не сумел сломить. Он видел проблески непокорности в ее душе и знал, что бессилен их уничтожить, но пытаться он не перестанет.

— До завтрашнего дня выучить наизусть седьмую и восьмую главы Книги Притчей Соломоновых.

— Да, отец.

Она уже знала и ту и другую.

— И будешь молиться о прощении, милости Святого Духа.

— Да, отец.

— Ступай.

Эбенизер еще сидел в зале. Он посмотрел на нее и улыбнулся:

— Больно было? Она остановилась:

— Да.

Он продолжал улыбаться, придерживая одной рукой раскрытые страницы Библии:

— Это я сказал отцу.

— Я так и думала.

Она всегда старалась любить Эбенизера, дарить ему ту любовь, которой была лишена сама, опекать маленького слабенького мальчика-калеку. А он неизменно глумился над ней.

— Ты мне отвратительна, Доркас, ты не годишься для жизни в этом доме.

— Спокойной ночи, Эб.

Она медленно поднялась по лестнице, спина болела, ее обступали уныние и ужас Уэрлаттона.

Когда она ушла, Мэттью Слайз стал молиться. Требовательно, настойчиво, будто не верил, что спокойная просьба будет услышана Господом.

Доркас была для Мэттью Слайза проклятьем. Да, она принесла ему богатство, о котором он не мог даже мечтать, но, как он и заподозрил в тот момент, когда это богатство ему предлагали, она была дитя греха.

По правде говоря, испорченной она никогда не была, но Мэттью Слайз этого не видел. Грех ее состоял уже в том, что она выросла сильной, жаждущей счастья, в том, что она не трепетала перед карающим, не ведающим снисхождения Богом, владыкой Мэттью Слайза. Эту гордую натуру надо было сломить во что бы то ни стало. Дитя греха должно было стать дитятей Господа, но он знал, что не справился. Он знал, что Доркас называет себя христианкой, что она молится, верит в Бога, но Мэттью Слайз страшился ее самостоятельности. Доркас может полюбить светскую жизнь, потянуться к Богом проклятым наслаждениям этого мира. Тем наслаждениям, которые станут ей доступны, как только она откроет тщательно скрываемую тайну.

У Мэттью Слайза было спрятано сокровище. Печать из золота, на которую он не смотрел вот уже шестнадцать лет. Если Доркас ненароком обнаружит реликвию, если узнает ее истинное назначение, то все пропало. Она может захотеть воспользоваться печатью и докопаться до Договора. Мэттью Слайз застонал. Согласно Договору, деньги принадлежат Доркас, но она ни в коем случае не должна об этом узнать. Судьба сокровища должна быть связана с его завещанием, его желаниями и более всего с брачным контрактом. Его красавица дочь не должна узнать, что она богата. Деньги, порожденные грехом, должны принадлежать только Богу, Богу Мэттью Слайза. Он придвинул к себе лист бумаги и написал письмо в Лондон. В голове все еще звучали слова молитвы. Он разделается с дочерью раз и навсегда. Он уничтожит ее.

Наверху в спальне, которую она вынуждена была делить с одной из служанок, Кэмпион сидела на широком подоконнике, уставившись в ночь.

Некогда усадьба Уэрлаттон была красивой, хотя Кэмпион не помнит ее в прежнем блеске. Увитые плющом старые каменные стены были осенены тенью громадных вязов и дубов. Приобретая имение, Мэттью Слайз безжалостно оборвал плющ и спилил деревья. Он окружил дом огромной лужайкой, которую летом едва успевали скосить двое работников, а вокруг посадил живую изгородь из тиса. Теперь тисы вымахали и отгородили чистый упорядоченный мир Уэрлаттона, отделяя, тот чужой, запутанный внешний мир, где смех не считался грехом.

Кэмпион вглядывалась в темноту за изгородью.

В долине глухо прокричала сова, охотившаяся среди буков. Мимо окна бесшумно прошмыгнули летучие мыши, пролетела привлеченная пламенем свечи ночная бабочка, отчего служанка Чэрити испуганно взвизгнула.

— Закройте окно, мисс Доркас.

Кэмпион обернулась. Чэрити выдвинула свою низенькую кровать из-под постели Кэмпион и подняла перепуганное бледное лицо.

— Больно было, мисс?

— Всегда больно, Чэрити.

— Зачем вы это сделали, мисс?

— Не знаю.

Кэмпион снова повернулась в сторону успокаивающей ночной темноты. Каждую ночь она молилась, чтобы Бог помог ей стать добропорядочной дочерью, но все равно не могла угодить отцу. Она знала, что купаться в ручье — грех, но не могла понять почему. В Библии нет заповеди «не купайся», хотя нагота, как говорили, греховна. И соблазн возникал снова и снова. Но теперь ее уж конечно больше не пустят к ручью.

Она подумала о Тоби. Рассвирепевший отец приказал ей в течение месяца безотлучно сидеть дома. Значит, в воскресенье ей в церковь не попасть. Наверное, можно было бы ускользнуть и пойти в сторону дороги, ведущей на север, к замку Лэзен, но она не сможет этого сделать. Когда ей запрещалось покидать дом, отец приставлял к ней кого-нибудь из своих соглядатаев.

Любовь. Это слово томило ее. Бог — это любовь, хоть отец постоянно твердил о Боге гнева, наказания, злобы, мести и силы. И, тем не менее, Кэмпион нашла в Библии строки о любви. «Да лобзает он меня лобзанием уст своих! Ибо ласки твои лучше вина». «Левая рука его у меня под головою, а правая обнимает меня». «И знамя его надо мною было любовью». «На ложе моем ночью искала я того, которого любит душа моя». Отец сказал, что Песнь Соломона — не более чем выражение любви Бога к своей церкви, но она ему не поверила.

Она всматривалась в темноту, окутавшую долину Уэрлаттон, и думала об отце. Она боялась его, хотя должна была бы любить. Однако страх все-таки не проникал в глубину души. У нее была тайна. Тайна, за которую она цеплялась днем и ночью. Какой-то сон, который никогда не покидал ее. И в этом сне она была будто бестелесной душой, наблюдавшей за самой собой в Уэрлаттоне. Она улыбнулась, спохватившись, что называет бестелесную душу словом Кэмпион. И та смотрит, как Доркас слушается отца или хотя бы пробует повиноваться. У нее было такое чувство, будто она сама не имеет к этой усадьбе никакого отношения. Она не могла этого объяснить, так же как Тоби Лэзендер был не в состоянии растолковать, каким образом холодные пальцы ощущают давление рыбы в воде. И все же предчувствие, что она чем-то отличается от остальных, помогло ей сопротивляться дикой отцовской воле. Ее душа питалась мечтами о любви, верой в то, что где-то за мрачной высокой тисовой изгородью существует доброта, что рано или поздно она отправится в тот запутанный мир, который отвергал Мэттью Слайз.

— Мисс?

Чэрити пятилась назад от порхающей ночной бабочки.

— Знаю, Чэрити. Ты не любишь ночных бабочек.

Кэмпион усмехнулась. Наклонившись, она снова почувствовала боль в спине, но все же поймала большую бабочку двумя руками, ее крылья затрепетали в ладонях, и она выпустила ее назад, во мрак, на волю — туда, где охотились совы и летучие мыши.

Она закрыла окно и опустилась на колени возле кровати. Повинуясь долгу, помолилась за отца, Эбенизера, Гудвайф, за слуг, а потом с улыбкой на лице за Тоби. Мечты опять всколыхнулись. В них не было никакого смысла и не было почти никакой надежды, и, тем не менее, она была влюблена.

Три недели спустя, когда хлеба стали такого же цвета, что и волосы Кэмпион, и английское лето обещало небывалый урожай, в Уэрлаттон пожаловал гость.

Вообще, гости здесь случались редко. Иногда лишь странствующему проповеднику с устами, опаленными ненавистью к королю и епископам, могли оказать гостеприимство. Но сам по себе Мэттью Слайз был не из общительных людей.

Гостя, как сообщили Доркас, звали Сэмьюэл Скэммелл. Брат Сэмьюэл Скэммелл, пуританин из Лондона! Чэрити была в восторге от его приезда. Она пришла в спальню к Доркас, когда последние лучи солнца гасли над долиной.

— Гудвайф говорит, что вам, мисс, нужно надеть лучшее выходное платье. В зале постелили ковры.

Кэмпион порадовалась щебетанию Чэрити.

— Ковры?

— Да, мисс. А еще хозяин приказал зарезать трех молодок! Представляете, трех! Их Тобиас уже принес. Гудвайф печет пирог.

Чэрити помогла Кэмпион одеться, оправила белый полотняный воротник на плечах.

— Вы, правда, хорошо выглядите, мисс.

— Да?

— Это воротник вашей матушки. Его так легко было штопать. — Чэрити помяла в пальцах краешек. — На вас он кажется намного больше!

Марта Слайз была высокой и толстой, а голос ее соперничал с голосом Гудвайф Бэггерли в совместной борьбе за искоренение грязи в Уэрлаттоне. Кэмпион приподняла краешек воротника.

— Как приятно было бы хоть раз надеть что-нибудь красивое. Помнишь ту женщину в церкви два года назад? Ее еще преподобный Херви отчитал за то, что разоделась, как блудница?

На женщине был красивый мягкий шелковый воротничок.

Чэрити нахмурилась.

— Мисс, это вредная страсть! Про себя Кэмпион вздохнула:

— Извини, Чэрити, я ляпнула не подумав.

— Бог вас простит, мисс.

— Я об этом помолюсь, — солгала Кэмпион. Она давно поняла, что лучший способ избежать гнева Господня — как можно чаще на словах заверять его в своей преданности. Если бы Чэрйти разболтала Гудвайф о желании Кэмпион вырядиться в кружева, а Гудвайф, в свою очередь, доложила бы хозяину, тот не преминул бы устроить выволочку. Вот почему, думала Кэмпион, ее и научили лгать — чтобы избежать наказания. Наказание лучше всего учит обманывать.

— Ну, вот я уже и готова.

Мэттью Слайз, двое его детей и гость ужинали в дальнем конце залы. Ставни на огромных окнах не были закрыты. Спускавшиеся на большую лужайку сумерки наводили тоску.

Сэмьюэлу Скэммеллу, догадалась Кэмпион, было уже за тридцать, а изрядная грузность свидетельствовала об очень уж либеральной диете. Его лицо напоминало отцовское — такое же крупное, массивное. Но если отцовское выражало силу, то у Скэммелла оно было каким-то мягким, будто кости и те были нетвердыми. Он часто облизывал свои пухлые влажные губы. Ноздри напоминали две огромные черные пещеры, из которых торчали темные волоски. Он был уродлив, и коротко остриженные черные волосы явно не придавали благообразности.

Он, казалось, стремился всех ублажить, с уважением слушал мычание Мэттью Слайза о погоде и видах на урожай. Кэмпион молчала. Эбенизер, на чьем худом лице была заметна тень бороды и усов, не исчезавшая даже после бритья, поинтересовался у брата Скэммелла родом его занятий.

— Я строю суда. Не я лично конечно же, а те, кого я нанимаю.

— Морские суда? — спросил Эбенизер, уточняя.

— Нет, нет, воистину нет! — засмеялся Скэммелл будто над шуткой. Он улыбнулся Кэмпион. К губам прилипли крошки пирога с цыпленком, приготовленного Гудвайф. Такими же крошками был покрыт и камзол из толстого черного сукна, а на белом воротничке с двумя кисточками красовалось пятно от соуса.

— Суда для лодочников.

Кэмпион промолчала. Эбенизер хмуро глянул на нее, потом подался вперед.

— Для лодочников?

Скэммелл приложил руку к животу, широко открыл маленькие глазки и безуспешно попытался подавить легкую отрыжку.

— Воистину так. Видите ли, в Лондоне у нас главная улица — Темза. — Он опять обращался к Кэмпион. — Лодочники перевозят пассажиров и грузы, а мы строим для них основную часть лодок. Мы и по заказам от крупных домов работаем.

Он взглянул на Мэттью Слайза.

— Например, мы строим баржу для милорда Эссекса.

Мэттью Слайз что-то проворчал. На него не произвело слишком большого впечатления то, что у Сэмьюэла Скэммелла были дела с генералом парламентских войск.

Наступила тишина, только Скэммелл скрежетал ножом по тарелке. Кэмпион отодвинула в сторону жилистого цыпленка, попытавшись спрятать его под сухой коркой пирога. Она знала, что ведет себя грубо, и отчаянно пыталась придумать, что бы такое сказать гостю:

— А у вас самого есть лодка, мистер Скэммелл?

— Воистину да! — И это тоже показалось ему смешным, потому что он расхохотался. Несколько крошек свалилось с объемистого живота. — Но боюсь, мисс Слайз, моряк из меня никудышный, воистину так. Если мне предстоит путь по воде, тогда, подобно Господу нашему, я молюсь, чтобы волны улеглись.

И это тоже, по-видимому, было шуткой, ибо волосы в его огромных ноздрях затрепетали от сдерживаемого смеха.

Кэмпион с готовностью улыбнулась. Брат шаркнул ногами по полу. Отец переводил взгляд с Кэмпион на Скэммелла, и на его массивном лице играла едва заметная, затаенная усмешка. Кэмпион хорошо знала эту усмешку, и в ее сознании она связывалась с жестокостью. Отец был жестоким человеком, хотя и верил, что жестокость — во благо. Особенно по отношению к детям, которых следует силой заставлять принять милость Господа.

Смущенный наступившей паузой, Мэттью Слайз повернулся к гостю.

— Я слышал, брат, город благословен Господом.

— Воистину так, — с готовностью поддакнул Скэммелл. — Господь в Лондоне творит великие дела, мисс Слайз.

И снова он обращался к ней, а она слушала, изображая, что ей очень интересно, что же произошло в Лондоне после отъезда короля и перехода управления к восставшему парламенту. Воскресенья соблюдаются, как подобает, театры закрыты, равно как и медвежьи садки и парки развлечений. Паства Господня щедро пополняется все новыми и новыми душами, заметил Скэммелл.

— Аминь, аминь, — проговорил Мэттью Слайз.

— Да благословенно будет имя Твое, — сказал Эбенизер.

— Зло искореняется! — Скэммелл поднял брови, желая придать особый вес рассказу о том, как обнаружили двух католических священников, которые тайком пробрались в Лондон с континента, чтобы проповедовать в маленькой подпольной католической общине. Их пытали, потом повесили.

— На глазах у толпы славных пуритан.

— Аминь, — сказал Мэттью Слайз.

— Воистину, воистину — Сэмьюэл Скэммелл задумчиво кивнул. — И я тоже участвовал в искоренении зла.

Он ждал заинтересованной реакции. Эбенизер задал необходимый вопрос, а ответ Скэммелла снова предназначался для ушей Кэмпион.

— Это жена одного из моих работников. Прачка, неряха. У меня была причина заглянуть в их дом, и что бы вы думали?

— Что? — спросила она недоуменно.

— Там был портрет Уильяма Лода! — Скэммелл произнес эти слова драматически. Эбенизер ахнул. Уильямом Лодом звали заключенного в темницу архиепископа Кентерберийского, ненавистного пуританам тем, что он так красиво отделывал церкви и выступал за пышные обряды, которые, по их мнению, были подражанием Риму. Скэммелл сказал, что портрет освещали две свечи. Он поинтересовался, известно ли ей, кто изображен на картине. Оказалось, что она знала, и, более того, заявила, что Лод — хороший человек!

— Что же ты сделал, брат? — спросил Эбенизер.

— Язык ей проткнули раскаленным докрасна железом и на целый день посадили в колодки.

— Слава Господу, — сказал Эбенизер.

Вошла Гудвайф и поставила на стол огромное блюдо.

— Яблочный пирог, господин!

— А-а, яблочный пирог. — Мэттью Слайз улыбнулся Гудвайф.

— Яблочный пирог! — подхватил Сэмьюэл Скэммелл и похрустел костяшками пальцев. — Люблю яблочный пирог, воистину, воистину!

— Доркас? — Отец сделал знак, показывая, что она должна положить себе. Она взяла тоненький кусочек, чем вызвала неодобрительное сопение Гудвайф, которая ставила на стол зажженные свечи.

Сэмьюэл Скэммелл, недолго думая, разделался с двумя порциями, заглатывая еду так, будто у него неделю ничего во рту не было, и, запивая все это слабым пивом, которое сегодня подали к столу. Мэттью Слайз никогда не угощал крепкими напитками — только водой или разбавленным элем.

Пирог доели в молчании, а потом, как и ожидала Кэмпион, беседа зашла о религии. Пуритане делились на множество сект, расходившихся между собой в тонкостях теологии, что давало таким людям, как ее отец и брат Скэммелл, разнообразные поводы для негодования и осуждения. Эбенизер тоже вступил в разговор. Он в свое время изучал пресвитерианство, религию шотландцев и значительной части английских парламентариев, и желчно поносил ее. Он наклонился так, что его худое, с глубокими тенями лицо озарилось пламенем свечи, и Кэмпион показалось, что она увидела в нем нечто фанатичное. Он обращался к Сэмьюэлу Скэммеллу:

— Они станут отрицать спасительную силу прощения Отца нашего Иисуса Христа, брат! Они станут ее оспаривать, но какой же еще вывод мы можем сделать?

— Да, да, воистину так, — согласился Скэммелл.

Небо за окнами совершенно почернело. В стекла бились ночные бабочки. Сэмьюэл Скэммелл улыбнулся Доркас:

— Ваш брат хорошо разбирается в теологии, мисс Слайз.

— Да, сэр.

— А вы? — Его маленькие глазки впились в нее.

— Да, сэр, — ответ получился невпопад, и отец заерзал, сдерживая раздражение. Скэммелл же, вполне довольный, откинулся назад.

— Слава Господу. Аминь, аминь.

С вопросов о ее душе разговор, к счастью, перекинулся на рассказы о последних зверствах католиков в Ирландии. Мэттью Слайза эта тема взволновала, гнев придал его словам образность, и Кэмпион разрешила себе пропустить мимо ушей громогласные восклицания. Она заметила, что Сэмьюэл Скэммелл все время украдкой поглядывает на нее. Один раз, перехватив ее взгляд, он улыбнулся. Ей все это не понравилось.

Тоби Лэзендер назвал ее красавицей. Она думала о том, что он сейчас делает в Лондоне, пришелся ли ему по душе город, «вычищенный» пуританами, которых он так сильно недолюбливал. Три недели назад она поинтересовалась у Чэрити, были ли в церкви посторонние, и та сказала, да. Крепкий молодой человек с рыжими волосами, который громким голосом ревел псалмы. Кэмпион погрустнела. Наверное, Тоби решил, будто она избегает его. Сэмьюэл Скэммелл снова выпялился на нее, и в этом взгляде она увидела нечто общее с тем, как на нее смотрели другие мужчины и даже, как это ни удивительно, преподобный Херви. Так, наверное, бык смотрит на телку.

В ночной темноте раздался крик охотившейся в буках совы.

Сэмьюэл Скэммелл извинился и вышел из-за стола, направившись по вымощенному каменными плитами коридору, который вел в отхожее место.

Отец подождал, пока не замерли шаги, потом взглянул на дочь.

— Ну?

— Что, отец?

— Тебе нравится брат Скэммелл?

Отцу он нравился, так что ответ был очевиден.

— Да, отец.

Скэммелл не закрыл дверь, и ей было слышно, как он мочился в каменный желоб. Прямо как лошадь на конюшне. Казалось, это продолжалось целую вечность.

Эбенизер хмуро посмотрел на свечи.

— Вера у него, по-моему, твердая, отец.

— Да, сын, да. — Мэттью Слайз наклонился вперед и мрачно разглядывал остатки яблочного пирога. — Его благословил Господь.

Журчание продолжалось. Мочевой пузырь у него, наверное, как у быка, подумала Кэмпион.

— Он приехал с проповедями, отец?

— По делам.

Отец вцепился в крышку стола и будто задумался. На лбу пульсировала жилка. Скэммелл перестал мочиться, потом звук возобновился и после нескольких коротких продолжений угас. Кэмпион тошнило. Она едва притронулась к еде. Ей хотелось уйти из этой комнаты, нырнуть в свою постель, где так свободно мечталось о мире, находившемся по другую сторону тисовой изгороди.

Шаги Сэмьюэла Скэммелла гулко отдавались в коридоре. Мэттью Слайз моргнул, изобразив на лице радушную улыбку.

— О, брат Скэммелл! Вы вернулись!

— Воистину, воистину. — Толстой короткой рукой он махнул в сторону коридора, — Дом хорошо спланирован, брат.

— Слава Господу.

— Воистину, воистину.

Скэммелл стоял возле своего стула в ожидании, когда утихнет всеобщее восхваление Бога. У него на штанах Кэмпион заметила мокрое темное пятно. Она перевела взгляд на стол.

— Садитесь, брат! Садитесь! — Отец пытался придать Голосу оттенок радушия — неуклюжая попытка, предпринимавшаяся только ради гостей. — Ну?

— Да, воистину да! — Скэммелл подтянул штаны и пригладил волосы. — Воистину.

— Ну и?

Кэмпион подняла глаза. Бессвязные фразы насторожили ее.

Скэммелл источал благодушие, его ноздри по-прежнему напоминали пещеры. Он вытер руки одна о другую, потом насухо о камзол.

— «Кто найдет добродетельную жену? Цена ее выше жемчугов. Уверено в ней сердце мужа ее, и он не останется без прибытка. Она воздаст ему добром, а не злом во все дни жизни своей».

— Аминь, — сказал Мэттью Слайз.

— Слава Господу, — сказал Эбенизер.

— Воистину, воистину, — проговорил Скэммелл. Кэмпион ничего не сказала. Ледяной ужас сковал все ее существо.

Отец посмотрел на нее и процитировал из той же самой главы Книги Притчей Соломоновых:

— «Миловидность обманчива, и красота суетна; но жена, боящаяся Господа, достойна хвалы».

— Аминь, — сказал брат Скэммелл.

— Аминь, — сказал Эбенизер.

— Ну? — нетерпеливо спросил Мэттью Слайз.

Сэмьюэл Скэммелл облизал губы и потрепал себя по животику.

— Ваше предложение делает мне честь, брат Слайз, я молился об этом Господу. Я твердо верю, что должен его принять.

— Аминь.

Скэммелл поглядел на Кэмпион.

— Мисс Слайз, нас соединят как мужа и жену. Счастливый день. Воистину, воистину.

— Аминь, — сказал Эбенизер.

Скэммелл посмотрел на Эбенизера.

— Мы станем братьями в жизни и во Христе.

— Слава Господу.

Она знала, знала, но не решалась признаться себе. Страх пожирал ее, на глаза наворачивались слезы, но перед ними она плакать не станет. Отец улыбался, глядя на нее, но не от любви, а так, как улыбался бы враг, наблюдая унижение своего противника.

— Начиная с этого воскресенья брат Херви будет читать оглашение.

Она кивнула, не в силах сопротивляться. Ее должны были выдать замуж через месяц. Она на всю жизнь останется Доркас. Доркас Слайз превратится в Доркас Скэммелл и уже никогда не станет Кэмпион.

— Аминь, аминь, — лопотал Сэмьюэл Скэммелл. — Счастливый день!

Глава 3

— Ты должна быть счастлива.

Слова Гудвайф, сказанные перед завтраком, прозвучали приказом.

— Я так рада за вас, — мрачно произнесла Чэрити, сама мечтавшая выскочить замуж.

— Да благословит тебя Бог, Доркас, — подхватила молочница Миртл, а Миртл, пожалуй, была единственным счастливым человеком в Уэрлаттоне, поскольку была полоумной.

— Тебе очень повезло с суженым, — сказал Эбенизер, но его темные глаза оставались непроницаемыми.

Она знала, что не имеет никакого права чувствовать себя несчастной. Ведь она не более чем имущество, которым отец волен распоряжаться по собственному усмотрению. Таков порядок в отношениях отцов и дочерей, и рассчитывать на что-то иное она не могла. Но даже в самых мрачных фантазиях ей не рисовался брат Скэммелл. После утренней молитвы, когда она повернулась к двери, направляясь на маслодельню, отец остановил ее.

— Дочь.

— Да, отец.

— Теперь ты обручена.

— Да, отец.

Крупный, сильный, он стоял рядом, с аналоем, а Скэммелл — в нескольких шагах сзади. Из лестничного окна на мрачное, задумчивое лицо Мэттью Слайза падали косые лучи света.

— Больше ты не будешь работать на маслодельне. Надо готовиться к замужеству.

— Да, отец.

— Ты ознакомишься с ведением хозяйства. — Он нахмурился. — Теперь тебе разрешается ходить в деревню в сопровождении брата Скэммелла.

Она не поднимала головы.

— Да, отец.

— Сегодня же утром ты с ним туда отправишься. У меня есть письмо для брата Херви.

Они шли между рядами живой изгороди из дикого кервеля и амброзии вниз по склону, туда, где росли таволга и луговой сердечник. На той стороне ручья под буками Кэмпион увидела красно-розовое зарево лихниса. Она едва не расплакалась. Теперь она навсегда останется Доркас, матерью детей Сэмьюэла Скэммелла. Она подумала, а сможет ли когда-нибудь полюбить детей с такими же как у него, мясистыми губами, грубым лицом, огромными ноздрями. Возле брода ручей можно было перейти по камням, и Сэмьюэл Скэммелл протянул ей руку.

— Разрешите, я помогу вам.

— Я сама справлюсь, мистер Скэммелл.

— Сэмьюэл, дорогая. Называйте меня Сэмьюэл. Между камнями вода быстрыми потоками устремлялась на север. Бросив взгляд в сторону, она заметила темный юркий силуэт рыбы. Ручей. Здесь она купалась. Она почти жалела, что не утонула вчера и что ее бездыханный труп не плывет сейчас среди камышей в сторону замка Лэзен.

Дорога сворачивала к югу, огибая подножие высокого хребта. День снова выдался жаркий, далеко на западе плыли белые облака. Длинные юбки Кэмпион поднимали пыль.

Сэмьюэл Скэммелл шел тяжело ступая, переваливаясь при каждом шаге.

— Хочу, чтобы вы знали, дорогая, что вы сделали меня очень счастливым человеком.

— Так вы и говорили в своих молитвах, мистер Скэммелл.

— Очень счастливым человеком. Я намерен сделать нас обоих счастливыми.

Она ничего не ответила. На пшеничном поле по левую руку в изобилии росли маки. Она смотрела на них невидящим взором. Она никогда не сомневалась, что так и будет, что отец выдаст ее за кого ему заблагорассудится, ее даже удивляло, что он так долго тянул. Он говорил, что ждет, пока не убедится воочию, что на нее снизошла спасительная благодать, но она сомневалась, действительно ли это единственная причина. Эбенизер был наследником Мэттью Слайза, но никогда не было полной уверенности, что он выживет. Он навсегда остался слабым, болезненным калекой, и Кэмпион знала, что человек, которого отец выберет ей в мужья, вполне возможно, унаследует Уэрлаттон. Она полагала, что Мэттью Слайз неспеша искал подходящего благочестивого купца.

Скэммелл прокашлялся.

— Чудесный день, дорогая. Воистину, воистину.

— Да.

Она знала, что это неизбежно случится, что после детства последуют замужество и материнство, так почему теперь ее ужасает эта перспектива? Никакого другого варианта ей никогда не выпадало, разве только в ее туманных девических мечтах. Так откуда тогда это отчаяние, ведь случилось то, чего она уже столько времени ждала? Она взглянула на Скэммелла, вызвав у него судорожную улыбку, но не могла поверить, что должна выйти за него замуж. Она отмахнулась от этой мысли. Все ее грезы основывались на ощущении, что она не такая, как другие, и это ощущение обмануло ее. В ней не было ничего особенного, просто обыкновенная дочь, от которой отделываются, выдавая замуж.

Там, где, огибая подножие гряды, дорога поворачивала на север, под огромными буками был тенистый уголок, усеянный старыми листьями, ведь листья бука долго не гниют. Здесь лежало поваленное дерево, к которому и свернул Скэммелл.

— Может быть, передохнем, дорогая? Она остановилась на краю дороги.

Скэммелл платком утер пот со лба, провел рукой по гладкому, без коры, стволу дерева и жестом предложил ей сесть. Она видела, что он собирался сесть рядом, совсем близко, поэтому покачала головой.

— Я постою, мистер Скэммелл. Он запихнул платок в рукав.

— Я хотел поговорить с вами.

Кэмпион промолчала. Она стояла на обочине дороги на самом солнцепеке и отказывалась ступить под сень деревьев.

Он улыбался ей своей елейной улыбкой. Солнце светило ей в спину, мешая Скэммеллу рассмотреть собеседницу. Тот стоял в замешательстве.

— Такое счастье снова обзавестись семьей. Моя дорогая матушка, упокой Господь ее душу, отошла в мир иной в прошлом году и покоится вместе с моим отцом. Да, воистину. — Он тяжело переступал с ноги на ногу. — Так что, как видите, моя дорогая, я совершенно одинок, отчего моя радость от соединения с вашим милым семейством лишь удваивается.

Скэммелл поерзал своей огромной задницей по стволу поваленного дерева, будто демонстрируя, как удобно сидеть на гладкой древесине. Постепенно он затих, поняв, что таким способом не выманить девушку с пыльной дороги.

— Воистину, воистину. — Он будто вздохнул.

Сейчас Кэмпион могла бы побежать. Побежать через маки и пшеницу к дубовой рощице, окаймлявшей с юга владения отца, и бежать не останавливаясь все дальше и дальше. Она подумала о том, что пришлось бы спать в лесу, встречаться с оленями, которые иногда приходили к ручью на водопой, беспокоиться о том, как прокормить себя, и поняла, что деться некуда. Она никого не знала за пределами Уэрлаттона, никогда не отходила от дома дальше чем на четыре мили; у нее не было денег, не было друзей, не было надежды.

Скэммелл подался вперед, опершись локтями о колени и сцепив руки, будто в молитве. В толстой одежде из черного сукна он на жаре обливался потом.

— Отец предложил мне поговорить с вами о будущем.

Она по-прежнему молчала.

С той же заискивающей интонацией он продолжал:

— Мы будем жить здесь в Уэрлаттоне с вашим дорогим семейством, так что вам не придется уходить из дома. Воистину нет. Отец ваш, увы, не становится моложе и желает получить помощь в делах. Конечно, когда дорогой Эбенизер — я уже думаю о нем как о брате — достигнет совершеннолетия, тогда, возможно, наша помощь будет не нужна, и мы вернемся в Лондон. — Он закивал, довольный собой. — Обо всем этом мы, моя дорогая, молились Богу, так что, можете не сомневаться, — это самый разумный путь.

Внезапно он напрягся и заерзал по дереву. Он продолжал сосредоточенно хмуриться и молча наклонился вперед. До нее вдруг дошло, что он пукает, и она расхохоталась.

Расслабившись, он откинулся назад.

— Вы счастливы, моя дорогая?

Она знала, что не должна была смеяться, но не смогла устоять перед соблазном поиздеваться. Скэммелл, как ни в чем не бывало, ждал ее ответа. И он был произнесен тихим, скромным голосом:

— Разве у меня есть выбор, мистер Скэммелл?

Раздосадованный такими словами, он показался несчастным, но проглотил обиду и опять принялся за свое:

— В брачном контракте ваш отец проявил большую, очень большую щедрость. Воистину, воистину, очень большую щедрость.

Он ждал реакции, но напрасно. Кэмпион оставалась безмолвной и неподвижной в лучах солнца. Он заморгал.

— Вы знаете о Договоре?

— Нет. — Против воли проснулось любопытство.

— Да ну? — В его возгласе прозвучало удивление. — Вы счастливая женщина, моя дорогая, Бог благословил вас, наделив богатством и, да позволено мне будет сказать, красотой. — Он хихикнул.

Богатство? Договор? Хотелось узнать побольше, но она не решилась расспрашивать. Если ей суждено было выйти за этого человека, что ж, так тому и быть, выбора у нее нет, но она не станет притворяться, изображать себя облагодетельствованной. При взгляде на прошлогодние листья, освещенные падавшим сквозь буки солнцем, к глазам подступили слезы. Она постарается не быть с ним жестокой и даже попробует полюбить. Когда листья снова опадут, она уже будет замужем, будет делить ложе с Сэмьюэлом Скэммеллом.

— Нет! — Она не собиралась говорить этого вслух.

— Что, моя дорогая? — Он посмотрел на нее с надеждой.

— Нет, нет, нет!

Она чувствовала, как слезы наворачиваются на глаза, и говорила все быстрее и быстрее, веря, что слова помогут сдержать чувства. Ее решимость подчиниться с молчаливым достоинством улетучилась.

— Я хочу замуж, сэр, хочу замуж по любви, хочу рожать детей по любви и в любви воспитывать их.

Она остановилась, по щекам текли слезы. Она понимала всю бессмысленность этих признаний, в голове стучало от ужаса при мысли о том, что ее мужем станет этот вислогубый, пукающий, шумно писающий человек. Она злилась, но не на него, а на то, что разрыдалась перед ним.

— Я вообще не хочу замуж, я скорее умру…

Она остановилась. Она скорее умрет, чем станет рожать детей в доме Мэттью Слайза, но сказать она этого не могла из страха перед отцом. Несмотря на растерянность и слезы, в ней кипел гнев на Скэммелла.

Он был ошеломлен. Он жаждал этой свадьбы, жаждал с того момента, как Мэттью Слайз предложил брачный контракт, ведь женитьба на Доркас Слайз сделает Сэмьюэла Скэммелла очень богатым человеком. Когда же вчера вечером он ее увидел, его желание еще усилилось. Ведь Мэттью Слайз ни словечком не описал свою дочь, и Скэммелл поразился ее красоте.

Вчера вечером он не поверил своему счастью. Это была девушка потрясающей красоты, обладавшая спокойным величием, пробуждавшая в нем плотские желания. И вот теперь та же самая серьезная, покорная девушка вдруг взбеленилась. Он встал, нахмурившись.

— Ребенок должен быть покорен родителям, как жена покорна мужу.

Он заговорил суровым и мощным голосом проповедника. Он нервничал, но Мэттью Слайз вдолбил ему, что надо держаться непреклонно.

— Мы живем, окруженные любовью Господа, а не земной любовью к телу и наслаждениям. — Он был в своей стихии, будто взывал к пуританам. — Земная любовь, как и тело, способна к развращению, нас же призывает любовь небесная, божественная, обет, данный Ему и Его Сыну.

Она покачала головой, бессильная против пуританской демагогии, он сделал шаг в ее сторону, и голос зазвучал еще напористее:

— Бог очищает тех, кого любит.

Когда она посмотрела на него, душу ее переполняла горечь. Ответила же она ему другой цитатой.

— «Мой отец наказывал тебя кнутом, я же накажу тебя скорпионом».

Скэммелл сверкнул на нее глазами.

— Должен ли я передать вашему отцу, что вы отказываетесь исполнить его волю?

Она проиграла и понимала это. Если она отвергнет этого человека, отец запрет ее в комнате, посадит на хлеб и воду, а когда солнце скроется на западе, явится с толстым кожаным ремнем. Он будет размахивать им перед ней, крича, что такова воля Божья и что она — грешница. Ее передергивало при мысли о синяках и крови, о всхлипываниях под аккомпанемент свистящего ремня.

— Нет.

Скэммелл покачался взад-вперед. Голос его стал, сладким:

— Вполне понятно, что вы расстроены, дорогая. Женщины склонны расстраиваться. Воистину, воистину, слабый пол, да? — Он засмеялся, чтобы продемонстрировать сочувствие. — Вы узнаете, дорогая, что Бог устроил так, что послушание облегчает путь женщины. Пусть жена подчинится мужу. Послушание избавит вас от мучительного выбора. Смотрите на меня как на своего пастыря, и мы всегда будем жить в доме Господнем.

Охваченный порывом великодушия, он наклонился вперед, желая поцеловать ее в щеку. Она отшатнулась.

— Мы еще не обвенчаны, сэр.

— Воистину, воистину. — Он сохранил равновесие, сделав шаг вперед. — Скромность, как и послушание, украшает женщину.

Ему было горько. Он хотел эту девушку. Хотел тискать ее, целовать ее и в то же время испытывал робость. Ничего. Через месяц они поженятся, и она станет его собственностью. Он с хрустом сцепил руки и вышел на дорогу.

— Продолжим путь, дорогая? У нас письмо к брату Херви.

Преподобного Херви, викария прихода Уэрлаттон, родители окрестили Томасом, но, повинуясь внезапному религиозному рвению, охватившему за последние годы всю Англию и вылившемуся в войну между королем и парламентом, он взял себе новое имя. Подобно многим пуританам, он полагал, что имя должно отражать истину, и он долго и усердно молился о правильном выборе. Один из его знакомых взял себе имя «И Я Закую Их В Железные Кандалы», которое нравилось преподобному Херви, хотя представлялось чуть длинноватым. Был также и преподобный «Его Милость Вечна» Поттер, страдавший лихорадкой и обильным слюнотечением. Если бы Поттера призвали в мир иной, Херви, вероятно, воспользовался бы его именем, несмотря на длину. Но преподобный Поттер, похоже, решил своей жизнью оправдать символику собственного имени. Больной и дряхлый, он уже перешагнул за восемьдесят.

Наконец, после долгих поисков по страницам Священного Писания, многих исступленных молитв, вознесенных Господу, он остановил свой выбор на имени и не слишком длинном, и не слишком кратком, на котором, как ему казалось, лежал отпечаток мощи и достоинства. Он создал для себя имя, а имя создаст ему славу, и вся Англия узнает о преподобном «Верном До Гроба» Херви.

Преподобный Верный До Гроба Херви был человеком больших амбиций. Пять лет назад ему повезло — Мэттью Слайз вытащил его из захудалого прихода и предложил место в Уэрлаттоне. Приход был хороший, за все платила усадьба, и Верный До Гроба получал в год от Мэттью Слайза не менее тридцати фунтов. Но ему все равно было мало, честолюбие его не знало удержу. Он страшно мучился завистью, когда к другим священнослужителям приходила Слава, которой он был лишен.

Ему было сейчас тридцать два года, жил он холостяком и, несмотря на измененное по моде имя, оставался совершенно неизвестен за пределами графства. Нельзя сказать, чтобы в этом был виноват только Верный До Гроба. Два года назад, в 1641 году, ирландские католики восстали против английских сюзеренов, и протестантскую Англию охватил страх. Вот эта-то волна страха, решил Верный До Гроба, и вынесет его к славе. Он написал брошюру, которую потом расширил до книги, превратившейся со временем в двухтомный манускрипт, представлявший собой якобы рассказ очевидца об «Ужасах последней резни, учиненной ирландскими католиками над мирными протестантами тех мест». Он не ездил в Ирландию, не знал лично никого, из тех, кто там бывал, но не считал это помехой тому, чтобы вести рассказ от первого лица. Он считал, что Бог направит его перо.

Он обзавелся картой Ирландии, откуда черпал названия городов и деревень, и если бы удержался и ограничился кратким описанием кровавых событий, то наградой ему вполне могла бы стать столь желанная известность. Но краткость была ему неподвластна. Ночь за ночью он лихорадочно строчил, расцвечивая пером возникавшие в голове кошмары. Сцены изнасилования легко возникали в его воображении, но процесс этот чрезвычайно затянулся, и, когда созданный им перечень поруганных протестанток-девственниц попал к лондонским издателям, два других рассказчика уже опубликовали и пустили в продажу свои собственные истории. Преподобный Верный До Гроба Херви упустил момент. Рукопись вернули, не опубликовав.

Помимо того, что мир пребывал в неведении о его способностях, в жизни Верного До Гроба было еще одно горе. Священник с тридцатью фунтами годового дохода не должен бы испытывать недостатка в невестах, но его честолюбие могла удовлетворить лишь одна девушка, которую он считал достойной и подходящей спутницей в своем восхождении к вершинам, способной принести ему земные богатства. Он хотел жениться на Доркас Слайз.

Преподобный Херви тосковал по ней вот уже пять лет, украдкой наблюдал со своей низенькой кафедры, изыскивал всякую возможность наведаться в Уэрлаттон. Отсутствие других поклонников придало ему решимости обратиться к Мэттью Слайзу и предложить себя в качестве жениха, но Мэттью Слайз оскорбил его. Он выразился кратко, грубо и однозначно. Верный До Гроба никогда в жизни больше не должен заикаться об этом. Тем не менее, категорический отказ Слайза не умерил плотских желаний. Он все так же жаждал Доркас.

И вот теперь он сидел в саду и делал заметки для воскресной проповеди, когда ему доложили о Доркас. Девушка, которую в мечтах он видел своей невестой, пожаловала собственной персоной со своим нареченным.

То была горькая как желчь минута, но ничего не оставалось, как изобразить радушие. Он суетился вокруг Сэмьюэла Скэммелла, зная, что этот человек, возможно, будет платить ему жалованье. Делая вид, что обрадован встречей, Херви в глубине души испытывал глубочайшую обиду.

— Чудесная погода, брат Скэммелл.

— Воистину, воистину. То же самое я говорил дорогой Доркас.

Дорогая Доркас уставилась на траву и не произносила ни слова. Херви ей не нравился, никогда не нравился, ей не хотелось видеть его скорбное лицо, длинную шею и подпрыгивающий кадык. Херви нагнулся, чтобы заглянуть ей в лицо.

— Вы шли сюда пешком, мисс Слайз?

Ее подмывало ответить, что они прилетели на помеле.

— Да.

— Чудесный день для прогулок.

— Да.

Письмо Мэттью Слайза положили на солнечные часы, а Верный До Гроба засуетился и побежал в дом за скамейкой. Кэмпион присела на лавку, отодвинувшись, чтобы не соприкасаться с жирным бедром Скэммелла, тем временем Херви изучал послание.

— Так значит, читать оглашение?

— Да.

Скэммелл обмахивал лицо своей черной шляпой.

— Хорошо, хорошо.

Хотя за годы религиозных потрясений в Англии «Книга общей молитвы» и была изгнана из многих приходов, свадебные и похоронные ритуалы по-прежнему сохранялись. Требования закона полагалось соблюдать, и оглашение будет читаться в течение трех воскресений, давая прихожанам шанс высказать свои возражения против свадьбы. Кэмпион знала, что никто не возразит. Да и кто бы отважился перечить Слайзу?

Мужчины обсуждали предстоящую свадьбу, выбирали, какие псалмы петь, и решали, В котором часу все это должно произойти. Кэмпион пропускала разговор мимо ушей, как жужжание пчел, трудившихся над цветками в саду Верного До Гроба.

Они задержались на час и ушли после пространного обмена любезностями. Брат Скэммелл и брат Херви преклонили колени для краткой — всего десять минут — молитвы, в которой Верный До Гроба привлек внимание Всевышнего к счастливой паре и попросил его дождем излить благодать.

Верный До Гроба проводил своих гостей взглядом. И пока они шли по деревне, изнемогал от зависти. Его обуревала ненависть. Ненависть к Мэттью Слайзу, который не отдал ему свою дочь, ненависть к Сэмьюэлу Скэммеллу, который ее получил. Но Верный До Гроба сдаваться не собирался. Он верил в силу молитвы и, вернувшись в сад, нашел подходящие слова в книге Второзакония: «Когда выйдешь на войну против врагов твоих, и Господь, Бог твой, предаст их в руки твои, и возьмешь их в плен, и увидишь между пленными женщину, красивую видом, и полюбишь ее, и захочешь взять ее себе в жены, то приведи ее в дом свой».

С лицом, перекошенным от горечи, он молился, чтобы слова стали реальностью, чтобы в один прекрасный день Доркас Слайз оказалась его пленницей. Вот за каким занятием застал его Эбенизер Слайз, который пришел час спустя на свою ежедневную беседу.

— Брат Херви?

— Эбенизер! Дорогой Эбенизер! — Верный До Гроба с трудом поднялся на ноги. — Сражаюсь во славу Господню.

— Аминь, аминь.

Они сощурили глаза от слепящего солнца, а потом уселись каждый с открытой Библией на коленях и сердцем, преисполненным горечи, в груди.

Кэмпион мечтала о побеге, который, как она знала, невозможен. Она думала о рыжеволосом человеке, который смеялся, стоя в ручье, лежал рядом с ней на траве, разговаривал с ней так, будто они старые друзья. Тоби Лэзендер был в Лондоне, и она не знала, вспомнит ли он ее вообще. Она бы с радостью убежала, только куда? Ведь не было ни денег, ни друзей. И даже если в отчаянии она и думала, не написать ли Тоби Лэзендеру, она не представляла никого, кто мог бы доставить весточку от нее в замок Лэзен.

Каждый день вновь и вновь напоминал ей о ее судьбе. Гудвайф Бэггерли одобряла замужество. «Слава Богу, он хороший человек и надежный кормилец. Женщине большего и желать нельзя».

В другой раз, слушая объяснения Гудвайф о том, где что лежит в доме, она выяснила, что еще запланировано для нее в будущей жизни: «Есть хорошие пеленки и колыбелька. Это ваши с Эбенизером, мы сохранили их на случай, если будут еще дети». «Мы» всегда означало для Гудвайф ее самое и мать Кэмпион — двух ожесточившихся женщин, связанных дружбой.

Гудвайф окинула Кэмпион критическим взглядом:

— Ребенок у тебя родится еще до конца следующего года, хотя с твоими бедрами, будь я неладна, неприятностей не оберешься. Ума не приложу, от кого ты их унаследовала. Эбенизер худ, но широк в бедрах. Твоя мать, упокой Господь ее душу, была крупной женщиной, да и отец твой в этом месте не узок. — Она фыркнула. — Да исполнится воля Господня.

Верный До Гроба Херви прочитал оглашение первый, второй, а потом и третий раз. Назначенный день приближался. Она никогда не станет Кэмпион, никогда не познает настоящей любви.

«На ложе своем ночью искала я того, которого любит душа». Каждую ночь Кэмпион металась в своей постели в ожидании кошмара. Скэммелл овладеет ею, как бык телкой? Она ежилась от возникавших в ее воображении картин, слыша его сопение, чувствуя, как нависает над ней его грузное тело. Она воображала прикосновение мясистых губ к своей шее и беспомощно вскрикивала в своей кровати. Чэрити беспокойно ворочалась во сне.

Кэмпион рисовалась собственная смерть при родах — в тот самый момент, когда на свет появлялось что-то бесформенное, скользкое, окровавленное, — она видела, как это бывает у коров. Иногда она думала, что было бы легче умереть до свадьбы.

Отец лишь раз заговорил с ней о бракосочетании. Это случилось за три дня до церемонии. Он наткнулся на нее в буфетной, где она прихлопывала масло, придавая ему форму кубиков. Казалось, он был удивлен, наткнувшись на нее.

— Отец? — Она улыбнулась.

— Ты работаешь?

— Да, отец.

Приподняв муслин, прикрывавший кувшин с маслом, Мэттью Слайз потеребил материю своими большими руками.

— Я воспитал тебя в вере в Господа. Я честно выполнил свой долг.

Она почувствовала, что ему нужна поддержка.

— Да, отец.

— Он хороший человек. Божий человек.

— Да, отец.

— Он будет надежной опорой. Да. Надежной опорой. О тебе хорошо позаботились.

— Спасибо, отец.

Она видела, что он вот-вот уйдет. Поэтому прежде чем он закроет дверь, задала тот вопрос, который неотступно преследовал ее после памятного разговора со Скэммеллом под буками:

— Отец!

— Да, дочь?

— Что такое Договор, отец?

Мэттью Слайз пристально смотрел на нее, массивное лицо застыло, он мысленно взвешивал ответ. В его висках стучала кровь.

Она навсегда запомнит этот миг. Это был единственный раз, когда она не сомневалась, что отец ей солгал. Ведь, несмотря на свою необузданность, он пытался всегда быть честным. И верным своему суровому Богу. Теперь же она ясно ощутила — он солгал.

— Это приданое и ничего более. Предназначается конечно же твоему мужу, так что тебя не касается.

Муслин в его руках затрещал.

В ту ночь Мэттью Слайз молился. Молился о прощении за ложь, об отпущении греха. Он застонал при мысли о Договоре. Да, этот Договор принес ему такие богатства, какие даже не снились, однако вместе с ними принес и Доркас. Он пытался сломить ее дух, превратить ее в ревностную служанку своего сурового Бога, но было страшно подумать, что она когда-нибудь раскроет тайну Договора. Она сможет стать богатой и независимой, и все его усилия сразу же пойдут прахом, она возжаждет того беззаботного счастья, склонность к которому Слайз в ней угадывал и считал отметиной дьявола. Деньги Договора не предназначались для счастья. Согласно планам Мэттью Слайза, они должны были пойти на распространение страха перед Богом в грешном мире. Он молился, чтобы Доркас никогда-никогда не узнала правды.

Его дочь тоже молилась. Она не сомневалась, хотя не знала почему, что отец солгал. И в ту ночь, и в следующую она молилась, чтобы ее миновал ужас брака с Сэмьюэлом Скэммеллом. Молилась, как всегда, о счастье и о любви, обещанной Богом.

Накануне свадьбы показалось, что Бог, возможно, прислушался к ней.

Стояла погожая теплая пора. Был самый разгар лета, и днем умер отец.

Глава 4

— Апоплексический удар, — сказал доктор Фендерлин.

— Простите, сэр?

— Апоплексический удар, Доркас — Фендерлин стоял с лошадью у входа в усадьбу. — Слишком много крови, малышка. Вот и все. На прошлой неделе я бы мог сделать ему кровопускание, если бы только знал, но он не любил обращаться ко мне. Сила молитвы! — Последние слова он произнес с презрением, медленно взбираясь на подставку, чтобы сесть на лошадь. — Моча, малышка, моча! Регулярно посылай врачу анализ мочи, и у тебя будет шанс, может быть, будет… — Он пожал плечами и выдохнул с присвистом, будто намекая, что от смерти все равно не спрячешься. — Ты не очень хорошо выглядишь, малышка. Слишком много желтой желчи. Могу прописать рвотное — лучше всякой молитвы.

— Нет, сэр, благодарю.

Кэмпион уже как-то давали прописанное Фендерлином темно-коричневое вязкое рвотное — она до сих пор помнит отчаянную, удушающую рвоту, последовавшую к глубокому удовлетворению доктора.

Он собрал в горсть поводья, перекинул ногу через седло и уселся на лошадь.

— Слышала новости, Доркас?

— Новости, сэр?

— Король взял Бристоль. Теперь, полагаю, роялисты победят. — Он одобрительно заворчал. — Но, наверное, твои мысли заняты другим. Завтра ты должна была выходить замуж?

— Да, сэр.

— Но не теперь, малышка. Не теперь.

Фендерлин произнес эти слова как-то мрачно, но в ее мозгу они прозвучали как ангельский глас. Доктор поправил шляпу.

— Вместо свадьбы будут похороны. Отличная погода, Доркас! Похороните его поскорее. Полагаю, он пожелал бы покоиться рядом с матерью?

— Да, сэр.

— Проверю, чтобы Херви вскрыл могилу. Э-эх. Еще одного не стало. — Он посмотрел на карнизы усадьбы, где свили себе гнезда, жившие при доме ласточки. — Это всех нас ждет, малышка, всех. Апоплексический удар. Камни, затрудненное мочеиспускание, подагра, эпилепсия, проказа, язва, чума, свищ, нагноения, опухоли, водянка, заворот кишок, зоб, грыжа, лихорадка, экзема, оспа, жар, колики. — Он удовлетворенно покачал головой. — Только молодежь думает, будто будет жить вечно.

Доктору Фендерлину было семьдесят восемь лет, и ни одного дня в жизни он не болел. От этого он стал пессимистом, ожидающим худшего.

— Что ты будешь делать, Доркас?

— Что я буду делать, сэр?

— Я полагаю, ты выйдешь за Сэмьюэла Скэммелла и родишь мне новых пациентов.

— Не знаю, сэр.

Кэмпион переполняла радость, безудержная радость, потому что все теперь заколебалось. Приятно уже то, что свадьбу отложили. Она чувствовала себя как осужденный, которому объявили об отсрочке смертной казни.

— Пожелаю тебе хорошего дня, Доркас! — Фендерлин дотронулся кнутом до полей шляпы. — Скажи этому своему братцу, чтобы прислал мне мочу на анализ. Даже и не думал, что он переживет отнятие от груди, а он вот как вымахал. Жизнь полна неожиданностей. Не унывай!

Последние слова Фендерлин произнес как глубоко несчастный человек.

Эбенизер нашел отца уже мертвым, повалившимся на письменный стол. На лице Мэттью Слайза застыла привычная для него гримаса. Кулак был сжат, будто в последний момент он цеплялся за жизнь, не желая отправляться на небеса, куда так давно стремился. Он прожил пятьдесят четыре года, что немало для большинства мужчин. Смерть настигла его совершенно неожиданно.

Кэмпион знала, что нехорошо в такой момент испытывать чувство облегчения, и все же испытывала. Было неловко стоять у края могилы, созерцать подгнивший гроб матери и сдерживать тайное удовлетворение. Она присоединилась к пению 23-го псалма, потом слушала слова Верного До Гроба Херви о том, что брат Мэттью Слайз вернулся домой, стал воплощением славы, переправился через реку Иордан и вместе с другими пуританами приобщился к вечному хору, восхваляющему величие Господа. Кэмпион попыталась представить себе нахмуренное, задумчивое лицо отца среди ангелов.

После службы, когда гроб забрасывали землей, Верный До Гроба Херви отвел ее в сторонку. Его пальцы крепко вцепились в руку девушки.

— Печальный день, мисс Слайз.

— Да.

— И все же вы встретитесь на небесах.

— Да, сэр.

Херви оглянулся на скорбящих, которые уже не могли их слышать. Гладкие, соломенного цвета пряди волос падали на тонкое, заостренное лицо. Когда он глотал, кадык ходил вверх-вниз.

— И что же вы намерены делать теперь?

«Теперь?» Она попыталась высвободить руку, но Верный До Гроба как бы не замечал ее усилий. Глаза, такие же блеклые, как волосы, зыркали по сторонам.

— Горе — тяжкое бремя, мисс Слайз.

— Да, сэр.

— Его не следует нести в одиночку — Его пальцы до боли стиснули ее руку выше локтя. — Я пастырь этого стада, мисс Слайз, и готов помочь вам, чем смогу. Вы понимаете меня?

— Мне больно.

— Дорогая мисс Слайз! — Его ладонь отскочила прочь и повисла где-то над плечом. — Может быть, помолимся вместе?

— Я верю, что вы помолитесь за нас, мистер Херви.

Нет, не такой ответ мечтал бы услышать Верный До Гроба. Его воображению рисовались чувствительные сцены в усадьбе, убитая горем Кэмпион ничком лежит на кровати, он утешает, ее. Он часто заморгал — так у него разыгралось от этой картины воображение.

Нарушив ход мыслей Херви, подошел Сэмьюэл Скэммелл и поблагодарил священника за службу.

— Вы придете завтра в усадьбу, брат? Завещание у мистера Блада, да, воистину. — Он облизнул губы. — Полагаю, наш дорогой ушедший брат не забыл о вашей славной службе.

— Да, да.

Домочадцы ждали Кэмпион и Скэммелла рядом с фермерской телегой, на которой привезли в церковь тело Слайза. Эбенизер уже сидел верхом, сгорбившись в седле. Его искривленную ногу поддерживало специальное большое стремя. Он держал под уздцы лошадь Скэммелла.

— Брат Скэммелл. — Он протянул ему поводья, потом посмотрел на сестру. — Поедешь в телеге со слугами.

Голос звучал по-хозяйски.

— Я пойду пешком, Эбенизер.

— Это неприлично.

— Я пойду пешком! Хочу побыть одна!

— Оставь ее! Оставь! — Скэммелл успокаивал Эбенизера, потом кивнул Тобиасу Хорснеллу, который правил телегой. И Кэмпион увидела, что они тронулись.

Ей пришлось собрать всю волю, чтобы не ринуться сквозь живую изгородь вниз прямо к ручью и там, раздевшись, не броситься в пруд. Она намеренно медлила, наслаждаясь свободой и одиночеством. Шагая по склону меж буков, Кэмпион чувствовала, как распрямляется наконец ее душа. Она обхватила дерево, прижалась к нему, будто оно было живым, и радость переполняла ее. Она приложила щеку к коре. «Спасибо, спасибо».

В ту ночь Кэмпион спала одна, выставив Чэрити. Она заперла дверь и чуть не пустилась в пляс. Одна! Она разделась, не закрывая ни окон, ни занавесок, и увидела, как лунный свет касался наливающейся пшеницы. Она оперлась на подоконник, вглядываясь в ночь, и ей казалось, что радость ее разольется по всей земле. Она была не замужем! Преклонив колени у кровати и сцепив руки, Кэмпион благодарила Бога за данную ей отсрочку. Она поклялась ему, что будет вести себя хорошо, но останется свободной.

А потом из Дорчестера приехал Айзек Блад.

У него было бледное, сморщившееся от старости лицо, седые волосы свисали на воротник. Он был адвокатом Мэттью Слайза и, так как знал пуританские строгости Уэрлаттона, прихватил с собой бутылку мальвазии, к которой то и дело прикладывался. Напротив него, как во время молитвы, сидели слуги, а Сэмьюэл Скэммелл и Верный До Гроба вместе с Кэмпион и Эбенизером расположились на скамье для членов семьи. Айзек Блад суетился у аналоя, раскладывая завещание на семейной Библии, потом притащил маленький столик, куда водрузил вино.

Гудвайф Бэггерли в память о ее честной преданной службе завещалось сто фунтов. Она вытерла фартуком покрасневшие глаза.

— Благослови его Господи! Благослови его Господи! Верный До Гроба был удивлен таким распоряжением.

Сумма была огромной. Его глаза следили за Гудвайф. Он полагал, что со слугой Господа Слайз будет щедрее, чем с домашней прислугой. Про себя он улыбался и ждал, пока Айзек Блад отхлебывал мальвазию.

— Брату Верному До Гроба, — снова начал читать Айзек Блад, и Скэммелл подался вперед, подбадривая викария. Херви не сводил глаз с адвоката. — Я знаю, — продолжал Блад, — что он бы не пожелал, чтобы мирские заботы отвлекали его от трудов на виноградниках Господа, так что мы не станем обременять его сверх его желаний. — Херви нахмурился, Блад потягивал вино. — Пять фунтов.

Пять фунтов! Пять! Херви напрягся на скамье, чувствуя на себе снисходительные взгляды слуг. Он был оскорблен, унижен. Его охватывала то боль, оттого что добродетель не вознаграждена, то ненависть к Мэттью Слайзу. Пять фунтов! Оказалось, что такая же сумма завещалась Тобиасу Хорснеллу и еще нескольким слугам. Всего-то пять фунтов!

Блад же не замечал негодования, кипевшего слева от него.

— Моим любимым детям Сэмьюэлу и Доркас Скэммелл завещаю собственность, оговоренную в брачном контракте.

Скэммелл удовлетворенно хмыкнул и ткнул в бок сидевшую рядом на скамье Кэмпион. Она не сразу раскусила смысл. Брачный контракт? Это было частью его завещания, значит, смерть отца ничего не решила. И снова отчаяние последних недель настигло ее. Даже из могилы Мэттью Слайз управлял ее жизнью.

Усадьба Уэрллаттон, фермы, поля, земли арендаторов — все, как и ожидалось, отходило Эбенизеру. Ее брат не шелохнулся, внимая, как изливается на него поток щедрот, и только улыбнулся, когда зачитывали строки о том, что до совершеннолетия обширным имением будет управлять Скэммелл. Если же Эбенизер умрет, не оставив наследника, все имущество Уэрлаттона целиком должно перейти к Сэмьюэлу Скэммеллу.

В завещании больше почти ничего не было, кроме проповеди о добродетели, которую Блад прочитал бесцветным голосом. То была последняя проповедь Мэттью Слайза в этом зале. Кэмпион не слушала. Ей было ясно только одно: она была имуществом, которое отец, сделав соответствующее распоряжение в завещании, отдал Сэмьюэлу Скэммеллу.

— Хорошо, хорошо. — Блад потягивал мальвазию. — А теперь я попрошу задержаться только ближайших родственников. Он указал на Скэммелла, Эбенизера и Доркас, которые ждали на скамье, когда слуги послушно покидали комнату. Верный До Гроба, удрученный тем, что его приравняли к домашней прислуге, помедлил в нерешительности, но Айзек Блад вежливо выпроводил и его. Адвокат закрыл дверь и повернулся к оставшимся.

— В завещании вашего отца есть еще одно распоряжение. Если вы соблаговолите подождать… — Он вернулся к аналою и вновь старательно разложил бумаги. — Да, вот здесь.

Он прокашлялся, глотнул вина и поднес документ к бесцветному лицу.

— Мне было дано указание зачитать этот пункт без свидетелей, что я сейчас, и намерен исполнить. «Я слагаю с себя обязательства перед Договором, назначив Сэмьюэла Скэммелла, моего зятя, хранителем вверенной мне печати. Если он умрет до того, как моей дочери исполнится двадцать пять лет, печать перейдет к моему сыну Эбенизеру, который, я знаю, будет повиноваться условиям Договора.

Айзек Блад сурово глянул на Кэмпион и снова обратился к документу:

— «Если моя дочь Доркас умрет, не достигнув двадцати пяти лет и не оставив наследника, то человек, оказавшийся в тот момент владельцем печати, должен будет распорядиться, чтобы деньги Договора были затрачены на распространение Евангелия среди непросвещенных».

— Ну вот, я все прочитал. — Блад взглянул на Скэммелла. — Вам понятно, мистер Скэммелл?

— Воистину, воистину. — Скэммелл энергично закивал.

— Господин Эбенизер?

Эбенизер кивнул, но Кэмпион заметила, что он чуть нахмурился, будто не до конца все понял.

— Мисс Доркас?

— Нет, я не понимаю.

Это было неожиданностью, потому что Айзек Блад удивленно уставился на нее, потом в его взгляде появилось раздражение.

— Вы не понимаете?

Кэмпион встала и шагнула к выходившим на север окнам.

— Что такое Договор, мистер Блад?

Ей казалось, что ее крылья искалечены, изодраны, залиты кровью, и она беспомощно валится на землю. Смерть отца ничего не решила, а лишь отсрочила свадьбу.

Адвокат пропустил ее вопрос мимо ушей. Он связывал документы.

— Разрешите дать вам один совет. Я бы рекомендовал тихую свадьбу в ближайшем будущем. Может быть, через шесть недель? Приличия будут соблюдены, — тяжелым взглядом он посмотрел на Сэмьюэла Скэммелла. — Как вы понимаете, мистер Скэммелл, в завещании предусмотрена ваша свадьба, от чего зависит ваше положение в семье.

— Да, я понимаю.

— И Мэттью Слайз конечно же желал бы, чтобы счастливое событие не слишком откладывалось. Все должно идти своим чередом, мистер Скэммелл. Своим чередом!

— Воистину, воистину! — Скэммелл встал проводить адвоката.

Кэмпион отвернулась от окна.

— Мистер Блад вы не ответили на мой вопрос. Что такое Договор?

Ее отца этот вопрос выбил из колеи, адвокат же безразлично пожал плечами.

— Ваше приданое, мисс Слайз. Имение, естественно, всегда предназначалось вашему брату, но отец позаботился о вашем приданом. Боюсь, больше мне ничего особенного неизвестно. Дело вел лондонский адвокат, но, подозреваю, вы обнаружите, что хорошо обеспечены материально.

— Воистину, — поддакнул Скэммелл. Наступила пауза.

Кэмпион получила ответ, не оставлявший никакой надежды избежать свадьбы. В зале громко прозвучал скрипучий голос Эбенизера.

— Что значит, «хорошо»? Сколько стоит Договор? Айзек Блад пожал плечами:

— Не знаю.

Скэммелл заерзал, выгнув брови дугой. Его распирало нетерпение сообщить новость и поразить красавицу с золотыми волосами, которая предназначена ему в жены. Он мечтал заслужить одобрение и привязанность Кэмпион и надеялся, что его слова, прорвут плотину, сдерживающую ее чувства.

— Я могу ответить на этот вопрос, воистину могу — Он посмотрел на Кэмпион. — В прошлом году, по нашим предварительным подсчетам, Договор принес десять тысяч фунтов.

— Боже мой! — Айзек Блад ухватился за аналой. Эбенизер медленно поднялся, впервые за целый день лицо его оживилось.

— Сколько?

— Десять тысяч фунтов. — Скэммелл говорил скромно — так, будто доход был его заслугой и ему не хотелось хвастаться. — Цифра, естественно, колеблется. Бывает больше, бывает меньше.

— Десять тысяч фунтов? — В ярости и изумлении Эбенизер повысил голос — Десять тысяч?

Сумма была настолько огромной, что едва укладывалась в голове. Королевский выкуп, целое состояние, сумма, намного превосходившая доход от Уэрлаттона. Сам Эбенизер мог в лучшем случае, рассчитывать на годовой доход в семьсот. И вот теперь выясняется, что сестре досталось во много много раз больше.

Скэммелл захихикал от удовольствия.

— Воистину, воистину! — Может быть, теперь Кэмпион будет благосклоннее к нему. Ведь они не просто, а сказочно богаты. — Вы удивлены, моя дорогая?

Кэмпион разделяла изумление брата. Десять тысяч фунтов! Немыслимо. Она силилась понять и не могла, но она помнила написанные в завещании слова и не обратила внимания на Сэмьюэла Скэммелла.

— Мистер Блад, правильно ли я поняла, что, согласно завещанию, деньги становятся моими по достижении мной двадцатипятилетнего возраста?

— Именно так, именно так. — Айзек Блад смотрел на нее уже по-новому, с уважением. — Конечно, если вы незамужем, потому что в противном случае деньги, как и подобает, будут принадлежать вашему дорогому супругу. Но если случится так, что он отойдет в мир иной раньше вас, — Блад жестом попросил прощения у Скэммелла, — тогда, конечно, вы сами станете владелицей печати. Это, я полагаю, вытекает из завещания.

— Печать? — Хромая, Эбенизер приблизился к аналою. Блад выцедил остатки мальвазии.

— Она всего лишь удостоверяет подпись на любом документе, имеющем отношение к Договору.

— Но где же она, мистер Блад? Где? — Эбенизер проявлял необычное возбуждение.

— Откуда мне знать, господин Эбенизер? Думаю, где-то среди вещей вашего отца. — Он с сожалением посмотрел на пустую бутылку. — Ищите. Рекомендую все тщательно осмотреть.

Он ушел, небрежно выразив сожаление по поводу горькой утраты, Эбенизер со Скэммеллом проводили его до лошади. Кэмпион осталась одна. Косые лучи солнечного света падали сквозь освинцованные окна на натертый воском пол. Она по-прежнему оставалась здесь как в тюрьме. Деньги Договора ничего не меняли. Всех юридических тонкостей она не понимала, но чувствовала себя в ловушке.

Скрипя башмаками, в зал вернулся Сэмьюэл Скэммелл.

— Дорогая моя, наше состояние удивило вас?

Она устало посмотрела на него:

— Оставьте меня. Ну, пожалуйста! Оставьте меня в покое.

Наступил август, зрел урожай, обещавший стать богаче, чем в предыдущие годы. Кэмпион бродила по душистым полям, избегая встречных, отыскивая укромные уголки, где можно было посидеть и подумать. Она в одиночестве ела, в одиночестве спала, и все же ее присутствие угадывалось повсюду в Уэрлаттоне. Она будто унаследовала мощь своего отца, его способность создавать настроение в доме. Больше всего это раздражало Гудвайф Бэггерли.

— В нее дьявол вселился, хозяин, попомните мои слова.

— Горе — вещь тяжелая, — вздыхал Скэммелл.

— Горе! Она не горюет! — Гудвайф скрестила руки и вызывающе уставилась на Скэммелла. — Ее бы выпороть, хозяин, вот и все! Хорошенько выпороть! Тогда она поймет, где ее место. Уж отец бы проучил ее, упокой Господь его душу, и вам бы не мешало.

Гудвайф начала с остервенением протирать стол, за которым Скэммелл в одиночестве заканчивал обед.

— У нее, у этой девчонки, все есть. Если бы мне такое… — Она не закончила фразу, предоставив Скэммеллу самому додумать, чего бы достигла Гудвайф, будь она дочерью Мэттью Слайза. — Выпорите ее, хозяин! Ремень создан не только для того, чтобы поддерживать панталоны! Скэммелл теперь был хозяином, выдавал слугам скудную плату и собирал ренту за имение. Эбенизер всячески помогал ему, стараясь заслужить расположение. Беспокойство у них тоже было общим. Никак не удавалось найти печать Договора.

Кэмпион все это было безразлично. Существование Договора и связанного с ним необыкновенного дохода ничего не меняло. Ей по-прежнему грозило постылое замужество; ни десять фунтов, ни десять тысяч фунтов не могли бы примирить ее со Скэммеллом. Не то чтобы он был плохим человеком, нет, хотя она подозревала, что он слабоволен. Из него вполне мог бы получиться неплохой муж, но только не для нее. Она рвалась к счастью, к свободе, и вялый, похотливый Скэммелл никак не вписывался в эти мечты. Она была Доркас, а хотела быть Кэмпион.

Больше она не купалась — теперь это не приносило радости, хотя по-прежнему ходила к пруду, где цвел фиолетовый вербейник, и вспоминала Тоби Лэзендера. Она уже не могла воскресить в памяти его лицо, но помнила, как он ласково подшучивал над ней, как легко с ним было. Вдруг он когда-нибудь вернется к пруду и спасет ее от Уэрлаттона.

Вот и в тот день она грезила о Тоби, воображала, как он приближается к ней, и вдруг услышала топот копыт за спиной. Обернувшись, с блуждающей улыбкой, она, однако, увидела деловито направляющегося к ней Эбенизера.

— Сестра!

Улыбка еще продолжала играть на губах.

— Эб!

Увы, хмурое лицо брата быстро погасило радость.

Она никогда не была близка с Эбенизером, все ее попытки подружиться оставались тщетными. Когда она играла в огороде, укрывшись от зорких глаз родителей, он никогда не присоединялся к ней. Эбенизер предпочитал сидеть с Библией, заучивая наизусть заданную отцом главу, и взгляд неизменно оставался желчным и завистливым. И все же это был ее брат, ее единственный родственник; всю эту неделю Кэмпион много думала о нем. Может быть, Эбенизера можно сделать союзником. Она похлопала рукой рядом по траве:

— Присядь, я хочу с тобой поговорить.

— Я занят, — нахмурился он. После смерти отца Эбенизер напустил на себя неприступность и важность, вместе с Сэмьюэлом Скэммеллом руководил чтением молитв. — Я приехал за ключом от твоей комнаты.

— Зачем он тебе?

— Не твое дело. — Раздражительность била через край. Он протянул руку. — Я требую, разве этого мало? Брат Скэммелл и я. Если бы наш дорогой отец был жив, ты бы не пряталась за запертыми дверьми.

Она встала, отряхнув юбку, отцепила ключ от колечка на поясе.

— Можешь взять, Эб, но тебе придется сказать зачем. Она говорила очень терпеливо.

Из-под полей черной широкополой шляпы на нее сверкнул колючий взгляд.

— Мы ищем печать, сестра. Она рассмеялась:

— В моей комнате ее нет, Эб.

— Не смешно, Доркас! Ничего смешного! Помни, это делается для твоего же блага, не для моего! Я от этого десять тысяч в год не получу!

Она протянула, было ключ, но тут же отдернула руку:

— Ты не понимаешь, Эб. Мне правда не нужны десять тысяч фунтов. Мне ничего не нужно! Я просто хочу, чтобы меня оставили в покое. Я не желаю выходить замуж за мистера Скэммелла. Мы и сами можем разобраться с деньгами, Эб. Ты и я. Нам не нужен мистер Скэммелл! — Слова уже сами слетали с языка. — Я думала об этом, Эб, правда, думала. Мы бы могли жить здесь, ты бы забрал себе деньги, а когда ты женишься, я перееду в какой-нибудь дом в деревне. Мы были бы счастливы, Эб! Счастливы!

Пока она говорила, его лицо оставалось непроницаемым. Та же кислая ухмылка, та же застарелая обида. Он не любил ее, потому что она могла бегать, а он нет, потому что она могла голой барахтаться в ручье, а он обречен был волочить скрюченную, иссохшую ногу. И сейчас он покачал головой.

— Соблазнить меня пытаешься? Деньги предлагаешь? А зачем? Потому что тебе не по нраву брат Скэммелл? Мой ответ — нет, сестра, нет. — Он поднял руку, чтобы она не перебивала. — Все так красиво звучит, только ты и я, но я-то знаю, что ты сделаешь. Ты сбежишь с деньгами, как только тебе исполнится двадцать пять лет. Так вот, ничего не получится, сестра, потому что ты выйдешь замуж. И тогда узнаешь, что брат Скэммелл и я заключили соглашение. Мы поделим деньги, Доркас, все трое, потому что так хочет брат Скэммелл. Это бы и наш отец одобрил, ты об этом подумала? Ты что же, решила, что раз он умер, все его надежды должны рухнуть? Все, за что он молился, должно быть уничтожено? — Эбенизер снова тряхнул головой. — Однажды, Доркас, мы с ним снова встретимся в лучшем, чем этот, мире. И мне хочется, чтобы в тот день он поблагодарил меня за то, что я был хорошим и верным сыном.

— Эб!

— Ключ, сестра. — Он снова вытянул вперед руку.

— Ты ошибаешься, Эб.

— Ключ!

Она отдала ему ключ, потом посмотрела, как он яростно рванул поводья, ударил лошадь правой шпорой и галопом помчался к дому.

Она снова сидела на берегу безмятежного ручья, сознавая тщетность всех своих упований. Эбенизер недолюбливал ее. Почему? Она не знала, но подозревала, что ее беды доставляли ему удовольствие. От отца Эбенизер унаследовал не только злобность, но и жестокость. Она помнила, как однажды, когда Эбенизеру было десять, она застала его в саду с раскрытым «Мартирологом» Кларка. На рисунке было изображено, как папистские священники вырезают внутренности у мученика-протестанта. Она закричала от негодования, потому что Эбенизер привязал к яблоне маленького котенка, на котором опробовал пытку, вспарывая ножом маленький мягкий животик. Она оттащила его от залитого кровью дерева, от вопящего котенка, а Эбенизер плевал в нее, царапался и злобно кричал, что он уже убил таким способом девять тварей. Ее заставили собственными руками прикончить котенка, перерезав тоненькое горлышко, и она помнила, как смеялся братец.

А теперь Эбенизер был заодно с Сэмьюэлом Скэммеллом. Они собирались поделить ее приданое, причем ее никто не спрашивал.

В Уэрлаттоне делать ей было нечего. Надо во что бы то ни стало выбраться отсюда. Для начала как минимум выяснить, куда ведет ручей, и пусть сбежать было невозможно, оставаться здесь тоже нельзя.

Грустная, она поднялась и медленно побрела назад к дому в лучах полуденного солнца.

Она вошла со стороны бокового коридора, ведущего к кабинету отца. С луга сильно пахло свежескошенной травой, а солнце было таким ярким, что, оказавшись в темном коридоре, она какое-то время ничего не видела. Не видела она и человека, стоявшего в дверях отцовской комнаты.

— Черт побери! Кто ты?

Ее схватили за плечо, толкнули к стене, и она разглядела мужчину, скалившегося ей.

— Боже милостивый! Молоденькая девушка-пуританка. Ну, ну! — Пальцем он поднял ей подбородок. — Вполне спелый фруктик.

— Сэр! — раздался голос Сэмьюэла Скэммелла, торопливо выходившего из кабинета. — Сэр! Это мисс Слайз, моя невеста.

Мужчина ее отпустил. Он был крупный, такой же, как отец. Уродливое, покрытое шрамами, какой-то грубой выделки лицо, сломанный нос. На боку висел меч, за пояс был заткнут пистолет. Он переводил взгляд с Кэмпион на Скэммелла.

— Она ваша?

— Воистину, сэр! — Скэммелл волновался. Мужчина напугал его.

— Ничего штучка. Она — ответ на молитву пуританина, это уж точно. Надеюсь, вы понимаете, как вам чертовски повезло. Это у нее?

— Нет! — Скэммелл покачал головой. — Воистину нет! Мужчина разглядывал Кэмпион.

— Потом поговорим, мисс. Не убегайте.

Она побежала. Она его до смерти боялась, боялась его запаха, боялась исходившей от него угрозы насилия. Она пошла на конюшню, где все прогрелось от солнца, уселась на ступеньку для посадки на лошадь и подозвала котят. Они мурлыкали на руке, позволяя пощупать свой теплый мех и острые когти. Она моргала, смахивая слезы. Хотелось скрыться, убраться куда-нибудь подальше отсюда, но идти было некуда.

У входа во двор послышались шаги, она взглянула налево и увидела того самого незнакомца, должно быть проследившего за ней. Он стремительно ринулся навстречу, меч загремел, задев за желоб для воды, и не успела Кэмпион шевельнуться, как он снова схватил ее за плечо и притиснул к стене. Изо рта шел отвратительный запах. Солдатская кожаная куртка была засалена. Он ухмыльнулся, обнажив гнилые, в пятнах зубы.

— Ну вот, мисс, я проделал далекий путь из Лондона, так что вы должны быть со мной милы, не так ли?

— Сэр? — Она была в ужасе.

— Где она?

— Что, сэр?

Она вырывалась, но была беспомощна против его железной хватки.

— Черт побери, женщина! Не дразни меня! — закричал он, больно сжимая ей плечо. Потом снова улыбнулся. — Прелестная маленькая пуританочка, да? И зазря достанется этому мочевому пузырю.

Он продолжал скалиться, тем временем его правое колено двинулось вверх между ее ног, он поднял его еще выше, всунув ей между бедрами, а свободной рукой потянулся к подолу юбки.

— Осторожно, мистер!

Предостерегающий голос раздался справа. Тобиас Хорснелл, конюший, стоял в дверях, небрежно держа в руке мушкетон, из которого пристреливали больных животных.

— По-моему, это нехорошо, мистер. Отпустите ее.

— Кто ты?

— Это я должен у вас спросить. — Похоже, наглец не произвел на Хорснелла никакого впечатления. Он повел оружием. — Уберите от нее руки. В чем дело?

Мужчина попятился, отпустил девушку и отряхнул руки, будто запачкался об нее:

— У нее есть кое-что нужное мне.

Хорснелл посмотрел на Кэмпион. Это был худой человек с жилистыми, дочерна загорелыми руками. Во время домашних молитв он бывал, молчалив, хотя принадлежал к числу немногих обучившихся грамоте слуг, и Кэмпион видела, как, шевеля губами, он усердно повторяет про себя слова Библии.

— Это правда, мисс Доркас?

— Нет. Я даже не знаю, что ему нужно.

— Так что же вам нужно, мистер?

— Печать.

Визитер, казалось, прикидывал, хватит ли у него времени, чтобы выхватить из-за пояса пистолет, но Тобиас Хорснелл держал свой мушкетон наготове и продолжал бесстрастным тоном:

— Мисс Доркас, печать у вас?

— Нет.

— Ну вот, мистер. Вот вам и ответ. Думаю, вы должны уйти.

Мушкетон придал дополнительный вес вежливому совету, и Хорснелл держал незнакомца под прицелом, пока тот не убрался. Только тогда он опустил дуло и улыбнулся.

— Он не был заряжен, но Господь хранит нас. Надеюсь, вы сказали правду, мисс Доркас.

— Да.

— Хорошо. Слава Богу. Это был безбожник, мисс Доркас, за этими стенами в подобных ему недостатка нет.

При этих словах она помрачнела. Она редко говорила с Тобиасом Хорснеллом, потому что, кроме как на молитвах, он старался в доме не появляться, и все же он, видимо, догадывался о ее намерении сбежать. Иначе, зачем бы ему подчеркивать опасности, подстерегающие ее за пределами Уэрлаттона. Она поправила воротник платья.

— Спасибо.

— Благодарите своего Господа, мисс. В трудную минуту Он будет рядом. — Он остановился, чтобы приласкать котенка. — Я бы мог кое-что порассказать вам о Его милости, мисс Доркас.

— И о Его наказаниях, мистер Хорснелл?

Такой вопрос она бы никогда не осмелилась задать отцу, да отец никогда бы и не ответил ей, как этот конюх. Он пожал плечами и проговорил так же небрежно, как будто дело касалось масла для копыт или лопат для навоза.

— Бог нас любит, вот и все, что мне ведомо. В горе ли, в радости ли, Он нас любит, мисс Доркас. Молитесь, мисс, и Он отзовется.

А ответ она уже знала, только была слишком слепа и не видела его. Она знала, что предпринять. Ей нужно сделать то, что не удалось ни гостю, ни ее брату, ни Сэмьюэлу Скэммеллу. Она должна найти печать. И тогда, может быть, откроется путь к свободе.

— Помолитесь за меня, мистер Хорснелл.

Тот отозвался спокойно:

— Я этим занимаюсь вот уже двадцать лет, мисс Доркас. Думаю, что и теперь, не перестану.

Она найдет печать.

Глава 5

Кэмпион принялась за дело в тот же вечер, заявив, что займется беспорядком, оставленным незваным гостем в кабинете отца. Мужчина ушел, обронив напоследок, что повидается с Айзеком Бладом, хотя на рекомендательном письме, открывшем ему дорогу в Уэрлаттон, стояла подпись адвоката. Незнакомец поразил Эбенизера и Скэммелла своей неистовостью, яростью в поисках печати, но исчез он так же внезапно и таинственно, как и возник. Казалось, печати просто не существует.

Скэммелл был доволен, что Кэмпион, по-видимому, выходит из длившегося неделю состояния подавленности. Он отпер дверь в кабинет и предложил помочь. Она покачала головой.

— У вас ключ от моей комнаты?

Он протянул ей ключ. Поверх ее плеча он глянул на погром, учиненный в помещении.

— Работы будет много, дорогая.

— Я справлюсь.

Она взяла еще и ключ от кабинета, закрыла дверь и заперлась. И почти сразу же поняла, что надежды мало. Эту комнату обшаривали уже не раз, и едва ли обнаружится нечто такое, чего не заметили ее брат или Скэммелл. И все же, оказавшись внутри, Кэмпион сгорала от любопытства. Ей никогда не разрешалось раньше находиться в этой комнате одной. Отец проводил здесь час за часом, засиживаясь далеко за полночь. И теперь, глядя на следы погрома, она недоумевала, чем он тут занимался. Интересно, помогут ли разбросанные бумаги и книги разгадать, нет, не тайну печати, а тайну ее отца. Почему христианин всю жизнь прожил, хмурясь? Почему так злился на своего Бога, был так суров в своей любви к Нему? Сейчас, когда она стояла в этой комнате и вдыхала ее затхлый запах, ей почему-то казалось, что ей придется во что бы то ни стало разгадать эту тайну, чтобы самой обрести свободу.

Она трудилась весь вечер. Лишь однажды украдкой проскользнула на кухню, откуда принесла два яблока, хлеб и горящую свечу, чтобы зажечь толстые свечи на отцовском столе. Когда она вернулась в кабинет, ее окликнул Скэммелл, мрачно созерцавший развал.

— Вы убираетесь?

— Я же сказала, что да.

Она подождала, пока он уйдет, что тот покорно и сделал. Теперь ей иногда бывало почти жалко своего жениха. Она была сильнее его и знала, сколь радужные планы он связывал с Уэрлаттоном. Увы, пока что ему пришлось окунуться в безрадостные хозяйственные хлопоты. Знала Кэмпион и то, что Скэммелл все еще хотел ее, пожирая безнадежным жадным взором. Она чувствовала, что если он станет ее мужем, то будет покорен и угодлив. Но обмен своего тела на такое послушание не казался выгодной сделкой.

Она зажгла шесть больших свечей и увидела физиономию Гудвайф, прижавшейся к окну. Та настойчиво забарабанила по стеклу и спросила, чем это она здесь, собственно, занимается. Кэмпион решительно задернула толстые тяжелые портьеры, и подлое, злобное лицо исчезло.

Из-за горевших свечей и задернутых портьер в комнате стало душно. Она разделась до нижней юбки, сняла чепчик, перекусила на скорую руку и снова принялась за работу.

Четверть бумаг составляли длинные, многословные рассуждения о Боге. Мэттью Слайз пробовал постичь божественное сознание так же, как Кэмпион сейчас пыталась выведать тайну самого Мэттью Слайза. Она сидела на полу, скрестив свои длинные ноги, и хмурилась, разглядывая его убористый неразборчивый почерк. Отец словно бы отчаялся угодить Господу. Кэмпион с удивлением читала о его страхе, о его исступленных попытках ублажить вечно недовольного небесного владыку. Ни в одном месте не упоминалось о Божьей любви, ее для Мэттью Слайза не существовало — существовали лишь Божьи требования.

Большая часть молитв напоминала упражнения в математике, и она отложила их, потому что наткнулась на связки писем, которые были, по-видимому, намного интереснее. Читая их, Кэмпион чувствовала себя так, будто подглядывает в замочную скважину. Там были письма, датированные еще годом ее рождения, по ним она могла проследить историю жизни родителей, узнать о том, о чем ей никогда не рассказывали.

Самые старые письма, помеченные 1622 годом, ее удивили. Они были предназначены Мэттью и Марте Слайз родителями ее матери и содержали не только религиозные наставления, но и упреки в адрес Мэттью Слайза в том, что он плохой торговец и должен проявлять больше усердия, дабы заслужить милость Божью и добиться процветания. В одном из писем содержался отказ в очередном займе на том основании, что дано и без того уже достаточно, а также намек, что Слайзу бы следовало обратиться к своей совести и посмотреть, не наказывает ли его Бог за какой-нибудь грех. Как ей было известно, тогда, в год ее рождения, родители жили в Дорчестере, где отец торговал шерстью. И, как явствовало из писем, дела шли скверно.

Она перечитала письма за три года, пропуская религиозные наставления, пробегая глазами новости из Лондона, в высокопарном стиле изложенные Джоном Прескоттом, ее дедом со стороны матери. Она дошла до письма, в котором Мэттью и Марту поздравляли с рождением сына, «что принесло всем нам много радости и счастья». Она остановилась, пытаясь ухватить промелькнувшую мысль, потом нахмурилась. Ни в одном письме не упоминалось о ней, не считая общих слов «о детях».

Из писем 1625 года она выудила новое имя — Кони. В одном послании за другим говорилось о Кони: «хороший человек», «деловой человек», «мы надеемся, что Кони тебе написал», «ты ответил мистеру Кони? Он заслуживает, чтобы ты ему ответил». Но нигде не было ни малейшего намека на то, почему мистер Кони должен заниматься какими-то делами Мэттью Слайза или Джона Прескотта. В письме, отправленном, очевидно, уже после того, как Мэттью Слайз побывал в Лондоне, были слова о «деле, о котором мы беседовали». Каким бы ни было это дело, оно было слишком важным, чтобы доверить его бумаге.

А после 1626 года прекратились сетования на то, что Мэттью Слайз не может разобраться в своих финансовых проблемах. Теперь речь преимущественно шла о богатстве Слайза, о том, что «Бог щедр и благосклонен к тебе, за что мы очень благодарны»; в другой раз высказывалось намерение «посетить Уэрлаттон». Значит, где-то в 1625 — 1626 годах отец переехал из Дорчестера. Тогда ей было максимум три, и переезда она не помнила. Кроме усадьбы Уэрлаттон, она ничего не знала. Кэмпион пробежала глазами еще несколько писем в поисках объяснения внезапно привалившему богатству, но объяснения не было. В предыдущем году отец представал борющимся за существование торговцем, а в следующем — владельцем огромного поместья и большой усадьбы.

Письмо от 1630 года было написано другим почерком. Здесь Мэттью Слайзу сообщалось о кончине его тестя; рукой Слайза была сделана приписка о смерти тещи неделю спустя. «Чума» — так гласило краткое объяснение.

Кто-то громко постучал в дверь кабинета. Кэмпион отложила письмо и провела пальцами по распущенным волосам. Стук повторился.

— Кто?

— Эбенизер. Я хочу войти!

— Нельзя. Уходи.

Она была полуодета, волосы распущены, она никак не могла впустить его.

— Что ты там делаешь?

— Ты прекрасно знаешь. Убираюсь!

— Нет! Я подслушивал.

— Уходи, Эб! Я читаю Библию.

Она подождала, пока не услышала, как он, ворча, прошел по коридору, потом встала на затекшие ноги и зажгла побольше свечей. Кэмпион забеспокоилась, что Эбенизер может прокрасться в комнату через окно или подглядывать сквозь щели в портьерах. Она затаилась между окном и портьерой, всматриваясь в ночной мрак. Быть может, любопытство погонит Эбенизера в сад. В темноте ухала сова, над лужайкой носились летучие мыши, но Эбенизер не появлялся. Никаких подозрительных звуков не было.

Она помнила, как не одну ночь пролежала без сна в холодной детской кроватке, прислушиваясь к перебранке родителей. Детским чутьем она угадывала, что, поссорившись, те обязательно выместят злобу на ней.

Письма ничего ей не поведали, ничего не прояснили, ничего не сказали о печати. Однако оставались еще документы с математическими выкладками. Она устало подняла их, разложила и принялась за чтение. По всей вероятности, именно над этими бумагами Мэттью Слайз просиживал долгие ночи, доведенный до такого состояния, когда он молился, мучительно борясь со своим Богом. Она с удивлением разглядывала его труд.

Отец верил, что в Библии содержалось два разных плана. Первый понятен любому, кто удосуживался прочитать книгу, второй же замаскирован тайными числами, скрытыми в тексте. Как алхимик, силящийся превратить ртуть в золото, Мэттью Слайз бился над тем, чтобы при помощи Священного Писания проникнуть в тайну Бога.

«Слава Богу!» — начиналась одна из страниц. Кэмпион поняла, что он трудился над книгой Откровения Иоанна Богослова, где число, связанное со зверем, антихристом, Папой Римским, значилось как 666. Он попытался разделить его на 12 и, так как это оказалось невозможным, был доволен. 12, по-видимому, было числом Божьим. В четырнадцатой главе Откровения говорилось, что на горе Сион будут стоять 144 000 человек. Отец в восторге разделил это количество на 12 (число «апостолов и племен Божьих») и получил ответ 12 000. Это почему-то представлялось очень символичным, потому что было подчеркнуто им двенадцать раз. Затем шли новые примеры деления. На три — Святая Троица, на четыре — « столько углов на свете» и на шесть — тут было просто помечено, что это половина от 12-ти.

Но на каждый такой успешный расчет приходились ужасающие неудачи. В книге Даниила предсказывалось, что конец света, мерзость запустения наступят на 2990-й день после «конца жертвоприношений». Мэттью Слайз бился над этим числом, но ничего не получалось; тайна оставалась неразгаданной, и в отчаянии он переписал отрывок из той же книги Даниила, выражавший его разочарование: «Ибо сокрыты и запечатаны слова сии до последнего времени».

Запечатаны. Она пожала плечами. Это слово не имело значения для отца, вместо него он подчеркнул «сокрыты». Сокрыты. Она нахмурилась, забыв о молитве, потому что в голове шевельнулось какое-то воспоминание, за которое она никак не могла зацепиться, и она вслух произнесла эти слова: «Сокрыты. Сокрыты». Она испытывала то же, что испытывал, должно быть, Тоби Лэзендер, когда ощущал давление воды холодными пальцами и знал, что рыба у него между ладоней, однако все еще не могла ни с чем связать эти слова. Сокрыты.

Кони. Договор. Сокрыты.

Внезапно она подумала о Тоби Лэзендере и вдруг ясно увидела его лицо, чего не могла сделать уже несколько недель. Она улыбнулась темноте, потому что теперь вся сосредоточилась на побеге, и он, думала Кэмпион, будет тем человеком, к которому она убежит. Может быть, он ее вспомнит, а даже если и нет, все равно поможет ей, потому что был с ней добр, щедр, дружелюбен, пусть всего один только день. Потом она осознала всю обреченность своей затеи. Как добраться до Лондона без денег?

Она вздохнула, закрыла окно и вдруг застыла. Сокрыты. Она вспомнила. Вспомнила похороны матери четыре года назад, плач на женских скамьях, длинную-предлинную проповедь Верного До Гроба Херви, в которой он уподоблял Марту Слайз библейской Марте, и вспомнила слово «сокрыты». Отец на похоронах вдруг стал молиться и в своей молитве употребил именно это слово. Нельзя сказать, чтобы он как-то по-особенному его употребил, скорее, как ей помнилось, с каким-то подтекстом произнес.

Как раз перед тем Мэттью Слайз сделал паузу. Эхо замерло между каменных колонн, прихожане смутились, решив, что отец чересчур разволновался. Молчание затягивалось. Он говорил что-то вроде: «Ее жизнь на земле окончена… ее дела…» — и тут смутил присутствующих долгой паузой. Она помнила замешательство публики, рыдания Гудвайф, помнила, как сама она подняла голову, чтобы украдкой взглянуть на отца. Лицо его было воздето вверх, кулак поднят. И, пока длилась томительная пауза, Кэмпион поняла, что он не разволновался. Он просто потерял нить молитвы. И ничего больше. Она видела, как он, словно спохватившись, тряхнул массивной головой и закончил фразу словом сокрыты.

Вот и все. Но тогда ей это показалось странным, будто подразумевались какие-то остатки жизни ее матери, сокрытые в буфете. Больше она почти ничего не помнила о похоронах, кроме скорбных песнопений над свежей могилой, когда ветер сдувал снег с высокой гряды. Сокрыты.

Негусто, но хоть что-то. Письма приходили от родителей Марты Слайз, а Кони, кем бы он ни был, появился в их жизни как раз тогда, когда Мэттью Слайз разбогател. И ей подумалось: а что, если печать и ее тайна спрятаны не здесь, а в комнате матери? Все еще сокрыты? Ждут?

Она быстро оделась, задула свечи и повернула ключ в замке. Поддаваясь, он заскрежетал, и она замерла, но из коридора не доносилось ни звука. Надо поискать наверху в спальне родителей, которая пустовала в ожидании новых хозяев: все были уверены, что они со Скэммеллом поженятся еще до дня ее рождения в октябре.

Все слуги, кроме Гудвайф, спали в дальнем крыле дома, где находилась и ее собственная спальня. Скэммелл обосновался в комнате над главным входом, и когда она задержалась на верхней ступеньке ведущей туда лестницы, ей стало слышно, как он храпит. Гудвайф была ближе всех, ее спальня выходила прямо в гардеробную матери, и Кэмпион понимала, что двигаться ей придется как можно осторожнее. При малейшем шорохе Гудвайф проснется и выкатится, пылая гневом, навстречу непрошеному гостю. В одних чулках Кэмпион прокралась по короткому коридору в просторную комнату, где ее родители делили безрадостное ложе.

В комнате пахло воском. Кровать была покрыта тяжелым льняным покрывалом, морщившимся возле столбиков для мрачного балдахина. Справа была гардеробная отца, слева матери. Она заколебалась.

В комнате было темно. Она пожалела, что не догадалась прихватить свечу, но занавески были открыты, и глаза постепенно привыкли к мраку. Она слышала собственное дыхание. Любой шорох казался многократно усиленным: шуршание платья и нижних юбок, шарканье чулок по дощатому полу.

Она глянула направо, услышав даже шелест собственных волос, задевших плечо, и увидела хаос в гардеробной отца. Кто-то побывал здесь до нее, вытряхнул все из комода, сбросил одежду с полок. Она подозревала, что с комнатой матери обошлись так же. Дверь была приотворена.

Она прокралась к ней, осторожно перенося свой вес с одной ноги на другую, замирая при каждом скрипе половицы. И вот ее рука уже касается двери и толкает ее.

В лунном свете предстала маленькая комната. Дверь в дальнем конце, которая вела прямо в покои Гудвайф, была закрыта. Если кто-то и обшаривал эту комнату, то привел ее после себя в порядок, а более вероятно, что позднее здесь побывала Гудвайф. Теперь тут хранились тяжелые льняные простыни, белевшие на полках. В комнате пахло рутой — Гудвайф считала, что этот запах отпугивает моль.

Сокрыты, У стены стоял большой, с открытой крышкой, комод ее матери.

Кэмпион нервничала. Прислушивалась. Ей слышно было, как поскрипывает старый деревянный дом, слышно было собственное дыхание, далекое приглушенное сопение Скэммелла.

Она знала, что у цели. Она помнила, как играла в огороде в прятки со старой поварихой Эгнес, и чувствовала, что сейчас «тепло». Через многие годы до нее будто донесся голос Эгнес: «Не обожгись, малышка, уже совсем близко! Ищи, ищи! Продолжай!»

Она замерла. Инстинкты, обострившиеся после долгого копания в бумагах отца, влекли ее в эту комнату. Она представляла себе, как он что-то прячет. Что бы он сделал?

Тайники. Сокрыты. И тут ее озарило, все оказалось просто. Она вновь слышала голос отца. До того, как Верный до Гроба приехал в Уэрлаттон, отец каждое воскресенье проповедовал всем домочадцам, и сейчас Кэмпион вспомнилась одна из таких проповедей. Она, как обычно, длилась два часа. Слушая его, слуги должны были сидеть на жестких скамьях. Ей вспомнились рассуждения о тайниках человеческого сердца. Мало, говорил отец, называть себя христианином, усердно молиться и щедро отдавать, потому что в сердце человека есть тайники, где может угнездиться зло. Сюда-то и заглядывал Бог.

Это будто тайник, вещал Мэттью Слайз. Когда крышка открыта, ночной вор увидит лишь обыкновенный комод, но владелец знает, что там двойное дно. Бог и есть владелец, и ему известно, что скрыто в невидимой части жизни каждого человека. Кэмпион вспомнила этот рассказ и стала еще сосредоточеннее, ибо истории и примеры отец брал из собственной жизни.

Речь шла не об этом комоде, а о его собственном. И Кэмпион мягко, крадучись, как сама ночь, пересекла комнату и юркнула в другую, заваленную его одеждой. Она вытряхнула все неприглядное содержимое большого деревянного комода, устроив на полу целую свалку.

Она ничего не нашла в объемистом ящике, но голос из детства, с огорода все еще звучал в ушах: «Ищи, малышка».

Кэмпион попыталась приподнять комод, но тот был немыслимо тяжел. Она обследовала углы, понажимала на все сучки подряд. Ничто не поддалось, не задвигалось, и все же она знала, что «тепло».

В конце концов все оказалось просто. Основание комода было отделано толстой лакированной планкой, которую она то тянула на себя, то толкала внутрь. Потом ей пришло в голову, что, наверное, легче будет приподнять комод, подсунув под него огромные отцовские башмаки, и ощупать дно. Она медленно перебралась на правую сторону огромного комода, убрала с дороги отцовские штаны и увидела кое-что, чего не замечала прежде в темной комнате. В отделочную планку была встроена ручка якобы для того, чтобы облегчить переноску мебели. Она опустилась на колени, взялась за эту обыкновенную ручку и еще раз попробовала поднять комод.

Он не поддавался. Он был попросту чересчур тяжел, но отделочная планка сдвинулась. Сдвинулась едва заметно, но она знала, что не обманулась, и вновь потянула за ручку. Планка опять подалась.

За спиной находилось маленькое окошко, деревянные ставни не были закрыты, и она видела, как светлеет небо. Скоро займется заря.

Кэмпион поморщилась, усталость одолевала ее. Планка еще немного подалась, но все равно ничего не было видно, она снова потянула, зная, что это бесполезно, и попыталась заставить себя думать о том, что делать дальше.

Она сунула руку в отверстие и нащупала что-то холодное, металлическое. Какое-то кольцо, за которое она и дернула.

Она услышала, как открылась задвижка, и замерла, готовая к тому, что этот еле слышный звук поднимет на ноги Гудвайф, но в доме все было тихо.

Сердце у Кэмпион колотилось так же, как перед купанием в пруду.

Она крепче схватилась за ручку, потянула, и на сей раз планка легко послушалась, оказавшись передней стенкой плоского потайного ящика. Дерево предательски скрипнуло.

Она закусила губу, закрыла глаза, будто таким способом могла приглушить шум, и снова потянула.

Ящик открылся. Она нашла отцовский тайник, но вместо того, чтобы приступить к делу, стояла на коленях и ждала, не зашевелится ли кто-нибудь в доме.

Уже пели первые птицы. Мысль, что скоро в Уэрлатто-не закипит жизнь, заставила ее поспешить.

В ящике лежали два свертка. Поднимая первый, она услышала звон монет и догадалась, что это тайно отложенные отцом деньги. В большинстве домов, даже в самых бедных, пытались приберечь хоть что-нибудь на черный день. Эгнес рассказывала, что ее мать спрятала кожаный кошелек с двумя золотыми монетами под карнизом соломенной крыши. Вот и Мэттью Слайз приберег увесистый сверток. Она положила кошелек на отцовскую рубаху и подняла другой — более мелкий и легкий сверток.

Потом, затаив дыхание, задвинула ящик. Никто не должен был обнаружить следов ее пребывания. Пальцами она нащупала кольцо задвижки, нажала на него, и комод вновь приобрел невинный вид.

Где-то стукнуло о камень ведро, со двора донесся скрип насоса. Уэрлаттон просыпался. Она прикрыла оба свертка рубашкой, на цыпочках вышла из комнаты и неслышными шагами направилась к себе в спальню.

В кошельке было пятьдесят фунтов. Большинство людей и не мечтало когда-либо стать обладателями такого капитала. Пятьдесят золотых фунтов с изображением головы короля Иакова. Глядя на лежавшие на столе монеты, она понимала, что теперь может бежать. Она улыбнулась, подумав, что деньги, которые отец отложил на непредвиденный случай, помогут ей улизнуть из Уэрлаттона. Осторожно, не торопясь, она сложила монеты назад в кошелек, причем каждую монету опускала отдельно, чтобы звон не привлек внимание слуг.

Второй сверток был туго перевязан бечевкой. Она разрезала узел ножницами и развернула старую пожелтевшую холщовую ткань, хранившую тайну ее отца.

Внутри была пара перчаток.

Она нахмурилась, приподняла их и увидела, что в свертке остались еще две вещи. Перчатки из красивого тонкого кружева, воздушные, как пух чертополоха и столь же неуместные в доме пуританина, как карточная колода. То были женские перчатки, предназначавшиеся женщине с длинными, тонкими пальцами. Кэмпион осторожно надела одну из них и вытянула руку к лившемуся из окна свету. Перчатка была старая и пожелтевшая, но по-прежнему очень изящная, Вокруг запястья были пришиты маленькие жемчужинки. Ей казалось, что обтянутая перчаткой рука принадлежит не ей, а кому-то еще. Никогда прежде Кэмпион не надевала ничего столь же элегантного. Она разглядывала свою окаймленную кружевом руку и не могла взять в толк, почему столь красивая вещь считается греховной.

Она осторожно сняла перчатку, положила поверх другой и взяла следующую находку. Это был кусок пергамента, затвердевший и потрескавшийся на сгибах. Она испугалась, как бы он вообще не рассыпался. Это было письмо, написанное витиеватым уверенным почерком. Устроившись на подоконнике, Кэмпион принялась читать его: «Еврей прислал вам драгоценность, и только попробуйте сказать, что это не так. Вы знаете, какое она имеет значение. Я долго над этим трудился, и, по крайней мере, пока девочке не исполнится 25, ее сила принадлежит вам. Договор в безопасности, если в безопасности драгоценность.

Важно, чтобы вы отослали оттиск печати человеку, имя которого я вам сообщил, и я совершенно серьезно требую, чтобы вы как-то пометили печать, чтобы нас не сгубила подделка. Мы не видели печатей ни Эретайна, ни Лопеса, хотя они наши видели, и я включил в соглашение пункт о тайной отметине. Не подведите меня.

Берегите драгоценность. Это ключ к огромному богатству, и, хотя остальные печати тоже потребуются, не сомневайтесь, наступит день, когда за драгоценностью станут охотиться.

Перчатки принадлежат девчонке Прескотт. Берите их, если хотите.

Берегите драгоценность «. Письмо было подписано „Гренвилл Кони“. Кони. Договор. Она еще раз перечитала письмо. Слова „пока девочке не исполнится 25“ относились, как она теперь понимала, к ней самой. Айзек Блад сказал, что деньги Договора достанутся ей по достижении 25 лет, если она не выйдет замуж. „Девчонка Прескотт“ — по всей вероятности, ее мать, Марта Слайз, которая в девичестве носила фамилию Прескотт. Но Кэмпион не могла себе представить, чтобы у ее толстой озлобленной матери были кружевные перчатки. Она взяла одну из них, посмотрела на прикрепленные к запястью жемчужины и подивилась, каким таинственным образом они достались ее матери.

Письмо задало загадок больше, чем прояснило. «Эретайн» и «Лопес», кем бы они ни были, для Кэмпион оказались просто ничего не значащими фамилиями. «Можете не сомневаться, настанет день, когда за драгоценностью станут охотиться». Это сбылось. Эбенизер и Скэммелл обшарили дом, из Лондона приезжал незнакомец и совал колено ей между ног. И все эти происшествия были связаны с тем предметом, который хранился в свертке.

В своем письме Гренвилл Кони назвал печать драгоценностью. Она подняла ее, поразившись ее тяжести. Печать была из золота и висела на золотой цепочке, так что ее можно было носить на шее как украшение. Воспитанная в строгости отцовской религии Кэмпион никогда не видела ничего столь же прекрасного.

Это был золотой цилиндр, окруженный маленькими сверкающими камушками, среди которых попадались белые, как звезды, и красные, как огонь. Вся подвеска была размером с ее большой палец.

Дно, более тусклое, чем золотая оправа, представляло собой стальную печать. Печать изготовил ювелир, превративший ее в произведение искусства, ничуть не уступающее золотой оправе.

Свет заливал кукурузные поля; далеко к северу серовато-серебристо блестел на повороте ручей, и Кэмпион поднесла печать к окну, чтобы рассмотреть ее в утреннем свете.

На ободке печати был выгравирован замысловатый рисунок. В центре был топор с короткой ручкой и широким лезвием. В зеркальном изображении выделялись буквы: «Св. Матфей».

Это была печать святого Матфея, изображавшая топор, которым по легенде апостолу отрубили голову.

Она ощупывала пальцами тяжелый золотой предмет, дивясь ему, разглядывая его, как вдруг точно так же, как в свое время отделочная планка, в печати будто что-то сдвинулось. Она нахмурилась, попыталась повторить свои движения и поняла, что печать состоит из двух половинок, а стык хитро скрыт пояском из драгоценных камней. Она разъяла обе половинки.

Половинка цилиндра с печатью святого Матфея осталась у нее в правой руке. Она поднесла к свету другую часть. Украшение на длинной золотой цепочке хранило собственную тайну.

Внутри цилиндра находилось сделанное с необыкновенным мастерством маленькое резное украшение, отлитое в серебре. Внутри золотого цилиндра притаилась поразившая ее миниатюрная золотая статуэтка. Это был символ древней мощи — символ всего того, что ее учили ненавидеть. Судя по всему, отец должен был бы ненавидеть статуэтку, а он ее хранил. И теперь Кэмпион разглядывала ее, испытывая и восторг и отвращение. Это было распятие.

Серебряное распятие в золотом цилиндре, печать, превращенная в ювелирное изделие, — ключ к огромному богатству. Она еще раз пробежала глазами письмо, обратив внимание на настоятельную просьбу к Мэттью Слайзу — пометить печать. Она поднесла украшение к свету и увидела, что отец процарапал полосу поперек лезвия топора. Во избежание подделки, как говорилось в письме. Но кто был тот человек, которому следовало послать оттиск? Кто такой Эретайн? Кто такой Лопес? Обнаружив печать, она наткнулась на новые тайны и убедилась, что в Уэрлаттоне ей ответов не найти.

Ответы мог дать Лондон. Письмо было подписано «Гренвилл Кони», а ниже было помечено: «Лондон».

Лондон. Она в жизни не видела даже маленького городка, не говоря уж о столице. Она даже и не представляла, какая дорога ведет из Уэрлаттона в Лондон.

Кто бы ни был этот Гренвилл Кони, он находился в Лондоне, и Тоби Лэзендер конечно же тоже. Кэмпион бросила взгляд на стол, на тяжелый кожаный кошелек с золотом, которое скопил отец. Этого хватит, чтобы добраться до Лондона! Она сжала в руке украшение, взглянула на залитую летним светом долину и почувствовала, как ее охватывает возбуждение. Она убежит, убежит от Збенизера и Скэммелла, от Гудвайф и Уэрлаттона, от всех тех, кто хочет сломить ее и заставить быть не такой, какая она есть на самом деле.

Часть вторая Печать святого Марка

Глава 6

Сэр Джордж Лэзендер, отец Тоби, слыл человеком беспокойным.

Друзья считали, что он вечно терзается. Даже тогда, когда дело уже давно сделано. Но в конце августа 1643 года у сэра Джорджа действительно были основания для беспокойства.

Он надеялся хотя бы утром забыть о своих тревогах. На причале Прайви-Стэрз он нанял лодку и высадился в центре города. Сейчас он находился неподалеку от собора Святого Павла, поддавшись своему увлечению книгами, и все равно на сердце было тяжело.

— Сэр Джордж! — Книготорговец боком протиснулся к своему лотку.

— Чудесный день, сэр Джордж!

Неизменно вежливый сэр Джордж в ответ на приветствие книготорговца дотронулся до полей шляпы.

— Надеюсь, у вас все благополучно, мистер Берд?

— Да, сэр, хотя торговля идет плохо, сэр Джордж. Очень.

Сэр Джордж наугад взял со столика книгу. Ему не хотелось ввязываться в долгую дискуссию о новых, введенных парламентом налогах, за которые он, как член палаты общин, до некоторой степени нес ответственность. Однако совсем уж игнорировать книготорговца было бы невежливо, поэтому он указал рукой на безоблачное небо.

— Погода вам благоприятствует, мистер Берд.

— Слава Богу, что нет дождя, сэр Джордж. Берду не пришлось даже выносить брезентовые тенты для своих лотков. — Из Бристоля плохие новости, сэр Джордж.

— Да.

Сэр Джордж раскрыл книгу и отсутствующим взглядом окидывал страницы. Войну ему хотелось обсуждать еще меньше, чем торговлю. Именно война-то теперь и удручала его в первую очередь.

— Не буду стоять у вас над душой, сэр Джордж. — Благодарение Богу, мистер Берд понял намек. — Бумага немножко потемнела, но книга, по-моему, все еще стоит крону.

— Хорошо! Хорошо, — рассеянно отозвался сэр Джордж. Он обнаружил, что читает «Орландо Фуриозо» в переводе Харингтона, книжку, которая уже лет двадцать стояла у него дома. Однако якобы погруженный в стихи, он мог делать вид, что не замечает множества знакомых, которые время от времени подходили к книжному развалу у собора Святого Павла.

Король захватил Бристоль, что несколько беспокоило сэра Джорджа. Чаша весов склонялась на сторону роялистов, и, если переметнуться к ним, найдется немало людей, которые скажут, что он так поступил из страха. Дескать, бросил парламент, как трус, и перебежал к победителям. А это было неверно.

Сэр Джордж и впрямь хотел предпринять подобный шаг, но руководившие им побуждения не имели ничего общего с падением Бристоля.

Война началась в прошлом году, и сэр Джордж, как верный член парламента, не терзался тогда никакими сомнениями. Он был оскорблен, и притом глубоко, практиковавшимся королем Карлом незаконным налогообложением. Оскорбление переросло в личную обиду, когда король силой вынудил своих наиболее состоятельных подданных предоставить ему заем. Сэр Джордж знал, что заем никогда не вернут. Он оказался среди людей, ограбленных своим монархом.

Разногласия между королем и парламентом как-то незаметно переросли в войну. Сэр Джордж по-прежнему поддерживал парламент, потому что дело парламента было и его делом: королевством нужно управлять по закону, и ни один человек, даже король, не должен быть выше закона. Такая позиция нравилась сэру Джорджу, укрепляла в нем преданность восставшим, но теперь он чувствовал, что склоняется к противоположному лагерю.

Он приблизился к одному из контрфорсов средневекового собора и облокотился о нагретый солнцем камень. Дело не в том, что он изменился, рассуждал он, изменились цели. Он выступил на стороне восставших, убежденный, что это политическое сражение, что идет война, призванная решить вопрос о том, как следует управлять страной. Но, открыв крепостные ворота, парламент выпустил на волю полчища чудовищ, которые рядились в религиозные одежды.

Сэр Джордж Лэзендер был протестантом и неколебимо отстаивал свою веру, но у него не хватало времени на проповедников, людей Пятой монархии, анабаптистов, фа-милистов, морталистов и прочие причудливые секты, возникавшие внезапно для того, чтобы проповедовать собственную разновидность религии. Фанатизм захлестнул Лондон. Всего два дня назад он видел, как совершенно голая женщина маршировала по Стрэнду, проповедуя учение рантистской секты, но прискорбнее всего было то, что люди принимали все это всерьез! Причем порой вместе с безобидной религиозной чушью выдвигались и коварные политические требования.

Парламент заявлял, что борется только против советников короля. Сэр Джордж знал, что это бред, но это придавало восставшему парламенту некоторое подобие законности. Целью парламента было вернуть короля на трон в Уайтхолле, на тот самый трон, который бдительно охраняли в ожидании его возвращения, чтобы затем вынудить его управлять Англией с согласия и при помощи парламента. Произойдут конечно же великие изменения. Епископов и архиепископа придется убрать, чтобы англиканская церковь больше походила на протестантскую. И, хотя лично ему епископы ничего плохого не сделали, он с радостью пожертвовал бы ими, если бы в результате король стал управлять страной в соответствии с законом, а не чьей-то прихотью. Но в душе сэр Джордж уже не верил, что парламент, если ему удастся разбить короля, сумеет воспользоваться своей победой.

Фанатики раздували восстание, меняли его направленность. Теперь они разглагольствовали об устранении не только епископов, но и самого короля. Проповедовали отмену собственности и привилегии, и сэр Джордж с ужасом припомнил популярный прошлогодний стишок:

Мы дворян поднимем насмех,

Пусть прикусят языки.

Джентри духом не воспрянут,

Не поднять им головы.

Сам сэр Джордж был джентльменом, а его старшая дочь Анна вышла замуж за графа Флита, дворянина. Граф Флит, верный пуританин, верил, что фанатиков можно обуздать, но сэр Джордж больше так не считал. Он не мог поддерживать то, что в итоге должно было уничтожить и его самого, и его детей. Поэтому он, хоть и неохотно, но решил перейти в противоположный лагерь. Он запакует свои драгоценные книги, серебро, оловянную посуду, мебель, расстанется с Лондоном и парламентом и вернется в замок Лэзен.

Конечно, без Лондона будет скучно. Он оторвал взгляд от Харингтона и с любовью посмотрел на двор перед собором. Сюда стекались безработные слуги в поисках новых хозяев, здесь книготорговцы расставляли свои лотки, здесь же под сенью креста святого Павла читались пламенные проповеди. Здесь была жизнь, пестрота, движение, и сэру Джорджу всего этого будет не хватать. Ему нравилась кипучая жизнь Лондона, его людные улицы, нескончаемый шум, длинные разговоры, ощущение, что то или иное событие происходит здесь потому, что так угодно людям. Он будет тосковать без политики, без смеха, без дома неподалеку от Чэринг-Кросс, из которого с одной стороны были видны зеленые поля, а с другой — дымный центр великого города. Но Лондон был сердцем предпринятого парламентом восстания. И, переходя на сторону короля, надо было позаботиться об отъезде.

— Сэр Джордж! Сэр Джордж! — Голос доносился со стороны Ладгейт-Хилла. — Сэр Джордж!

Он неохотно положил книгу на лоток. Этого человека он не мог проигнорировать, притворившись, что читает.

— Дорогой Джон!

Всего несколько минут назад сэр Джордж думал о своем зяте, графе Флите, и вот теперь раскрасневшийся, потный граф проталкивался сквозь полуденную толпу собственной персоной.

— Сэр Джордж! — крикнул он еще раз, опасаясь, что тесть все же может скрыться.

Сэру Джорджу было пятьдесят пять, и коллеги считали его стариком, хотя он по-прежнему оставался энергичным и подвижным. Волосы у него поседели, но в лице сохранилась живость, благодаря которой он выглядел моложе своих лет. Граф Флит же, напротив, хоть и был на двадцать лет моложе сэра Джорджа, имел вид человека, обремененного заботами и преждевременно состарившегося. По натуре он был серьезен и, сэру Джорджу казалось, даже скучноват. Подобно многим аристократам, он был убежденным пуританином, сражавшимся на стороне Парламента.

— Я подозревал, что встречу вас здесь. Я из Уайтхолла. — У него это прозвучало будто жалоба. Сэр Джордж улыбнулся.

— Всегда рад тебя видеть, Джон.

— Нам нужно поговорить об очень важном деле, сэр Джордж.

— А-а. — Сэр Джордж окинул взглядом двор, зная, что графу не захочется беседовать в столь людном месте, и с неохотой предложил вместе вернуться на лодке в Уайтхолл. Странно, но компания лодочников никого не смущала.

В тени развешенного на веревках белья они направились к причалу Святого Павла вниз по крутой улице, заполненной торговцами, и встали в очередь в ожидании лодки, придерживаясь правой стороны, потому что им нужна была лодка с двумя парами весел, а не с одной, достаточной для перевозки одного пассажира. Задержка раздражала графа Флита. Он был человеком занятым, через неделю собирался отправиться на войну в западные районы. Сэр Джордж не мог представить себе своего осанистого, важного зятя во главе войск, но свои шутки держал при себе.

Они шаркали по каменному причалу, пока двигалась их очередь, а сэр Джордж тем временем разглядывал залитые солнцем дома на Лондонском мосту. Жаль, думал он, что дома, которые сгорели на мосту со стороны города, так и не были восстановлены. Из-за этого все огромное сооружение казалось скособоченным, но все равно этот мост через широкую реку с выстроенными на нем домами, магазинами, дворцом и часовней оставался одной из достопримечательностей Европы. Сэр Джордж ощутил горечь утраты. Он будет скучать по усеянной лодками, поблескивающей в лучах солнца Темзе, по утыканной мачтами линии горизонта.

— Куда, жентмены? — услышали они веселый голос, и граф помог сэру Джорджу сесть в лодку.

— Прайви-Стэрз!

Граф Флит умудрился произнести название так, будто речь шла о деле чрезвычайной важности.

Лодочники налегли на весла, и маленькое суденышко понеслось по реке. Сэр Джордж посмотрел на зятя:

— Ты хотел со мной поговорить, Джон?

— Дело касается Тоби, сэр Джордж.

— А-а!

Сэр Джордж боялся, что граф догадался о его колебаниях, но слава Богу, он хотел поговорить на другую тему.

— Что он теперь натворил?

— Вы разве не знаете?

Сэр Джордж сдвинул шляпу на затылок и подставил лоб солнцу. Справа лондонская стена заканчивалась у Бэйнард'з Касл, далее располагался старый театр Блэкфайр. Сэр Джордж решил, что лучший способ защиты — изобразить недоумение.

— Тоби? Он же в Грейз-Инн, как тебе известно. Думаю, ему полезно узнать кое-что о законах, ло крайней мере хотя бы для того, чтобы держаться от них подальше. Но, знаешь, пожалуй, ему там скучновато. Да, очень скучно. А в таких случаях он становится необузданным. Я тоже когда-то был таким. — Он посмотрел на зятя. — Молодежи свойственна неистовость, Джон.

Граф Флит нахмурился. Сам он никогда таким не был.

— Простите, сэр Джордж, но дело в другом. — На камзол попали брызги, и граф без толку хлопал по черной материи. — Боюсь, оно не доставит вам удовольствия.

Граф был явно удручен тем, что должен сообщить плохие новости.

Сэр Джордж мягко проговорил:

— Я с нетерпением жду, что ты скажешь.

— Да, да, конечно. — Флит энергично закивал, потом, наконец, решился. — Ваш сын, сэр Джордж, активно поддерживает наших врагов. Он делает вид, что это не так, но это факт.

Граф говорил задумчиво, тыча пальцем в колено, будто подчеркивая значение сказанного:

— Если о его действиях станет известно соответствующим лицам, его арестуют, отдадут под суд и, без сомнения, упекут в тюрьму.

— Да. — Сэр Джордж по-прежнему говорил мягко. Отвернувшись от своего спутника, он смотрел на толпу, ждавшую лодок у причала Тэмпл. Тоби не скрывал от отца своих симпатий, но откуда о них проведал граф Флит? — Я надеюсь, Джон, ты знаешь наверняка?

— Наверняка. — Граф Флит был искренне расстроен, что принес дурные известия. — Боюсь, это совершенно точно.

— Тогда расскажи подробнее.

Граф, как и опасался сэр Джордж, начал с самого начала и методично изложил все действия Тоби. Сэр Джордж знал, что так оно и было. Тоби оказался замешанным в роялистский заговор, который, как понимал сэр Джордж, был обречен. Ядро недовольных в Лондоне составляли богатые торговцы, не поддерживавшие парламент. Некоторые из них послали королю в Оксфорд сообщение, что если он даст знак, то поддержка будет обеспечена. Они замышляли восстание против восставших, мятеж в сердце Лондона. И сэр Джордж знал, что Тоби должен был выяснить численность недовольных и то, сколько народу смогут повести за собой торговцы-роялисты.

Сэр Джордж знал все это от самого Тоби. В отношениях отца и сына царили любовь и уважение. И, хотя сэр Джордж не мог всецело одобрить тайную деятельность Тоби, он не мог и запретить ее, потому что сам тоже разочаровался в парламенте.

Граф Флит обратил к сэру Джорджу свое круглое озабоченное лицо:

— У одного из тех, с кем говорил Тоби, есть секретарь, человек неколебимой веры, и он сообщил обо всем, священнику своего прихода. Священник же, зная о моем родстве с вами, изложил дело мне. А я пришел к вам.

— И я благодарен тебе, — Сэр Джордж говорил искренне. — Понимаю, что это поставило тебя в затруднительное положение, Джон.

Лодка заворачивала на юг. Слева были пустыри и грязь Лэмбет-Марш, справа — богатые дома на Стрэнде. Граф понизил голос:

— Я должен действовать безотлагательно, сэр Джордж.

— Конечно, должен. — Сэр Джордж знал, что через несколько дней его зять как честный человек будет вынужден обратиться к соответствующим чиновникам. — Сколько у меня есть времени, Джон?

Граф ответил не сразу. Лодга достигла банки Саррей, где течение слабеет, но сейчас лодочники начинали широкий поворот, после которого река плавно вынесет их к Уайтхоллу, к Прайви-Стэрз. Граф взглянул на свой мокрый камзол и нахмурился.

— Я должен доложить до следующего воскресенья.

До воскресенья оставалось шесть дней. «Спасибо, Джон». Шесть дней на то, чтобы убрать Тоби из Лондона и отправить его в безопасный замок Лэзен. От этой мысли сэр Джордж просиял. Его жена, леди Маргарет Лэзендер, потрясающая женщина, будет приветствовать изменение его политических привязанностей. Без сомнения, она всецело одобрит и тайные действия сына в поддержку короля.

Сэр Джордж расплатился с загребным и выбрался на причал. Он оказался по правую руку от своего более высокого зятя, они стояли на дороге, ведущей через арки королевского дворца к Кинг-стрит.

— Я домой, Джон.

— А я в Вестминстер.

— Зайдешь пообедать до отъезда из Лондона?

— Конечно.

— Ну, вот и славно. — Сэр Джордж посмотрел на голубое небо над новым зданием Банкетинг-Холл. — Надеюсь, погода постоит.

— Хороший урожай будет, да.

Они расстались, и сэр Джордж медленно пошел домой. Уайтхолл никогда не казался ему таким красивым. Он будет скучать без него, хотя и признавался себе, что ему доставит удовольствие присоединиться к леди Маргарет в Лэзене. Жена, которую сэр Джордж обожал, отказывалась ездить в Лондон, заявляя, то это ядовитый притон юристов и политиков. Сэру Джорджу, напротив, очень не нравилось уезжать из города. Может быть, поэтому, признавался он себе с улыбкой, у них в браке все было так хорошо. Леди Маргарет любила его в Дорсете, а он любил ее в Лондоне.

Он перешел на другую сторону, желая избежать встречи с оголтелым пуританином, членом палаты общин, который бы наверняка задержал его минут на двадцать, чтобы сообщить последние сплетни о шашнях короля с римской католической церковью. Один раз сэр Джордж притронулся к шляпе, отвечая на такое же приветствие сэра Гренвилла Кони, проезжавшего мимо в своем экипаже. Сэр Гренвилл — влиятельный человек, вхож во внутренние советы парламента, казначей чуть не половины армии восставших. У сэра Джорджа возникло очень неприятное ощущение, что сэр Гренвилл, бросив один-единственный взгляд из своего экипажа, догадался о его колебаниях.

Сэр Джордж остановился на Чэринг-Кросс, глядя на Ройал Мьюз, потому что дорогу перегородил прибывший с запада дилижанс. У него были огромные широкие колеса, чтобы пробиваться по грязным, изрезанным колеями дорогам, правда, в то лето дороги были сухими и легкими. На крыше дилижанса пассажиры сидели рядом с наваленным багажом, и взгляд сэра Джорджа привлекла девушка, с изумлением и восторгом выглядывавшая из окошка с кожаными занавесками. У него дух захватило. Такой красавицы он уже давно не встречал. Он случайно перехватил ее взгляд и сделал вежливый приветственный жест рукой.

«Будь я на тридцать лет моложе…» Переходя к дому, он развеселился от того, что у него возникли такие мысли. Он завидовал девушке. Судя по выражению ее лица, она впервые попала в Лондон, и он завидовал всем тем впечатлениям, которые ожидали провинциалку. А он вынужден уехать из громадного города.

Миссис Пирс открыла ему дверь.

— Ваш сын наверху.

Она взяла у него шляпу и трость.

— Да? Хорошо.

Сэр Джордж бросил взгляд на лестницу. За шесть дней ему предстоит спровадить Тоби в безопасное место, подальше от мстительных пуритан. Тоби должен вернуться в Лэзен. Отец последует за ним. Сэр Джордж стал медленно подниматься по ступенькам.

Кэмпион заметила, как пожилой человек приветственно помахал ей тростью, и чуть не улыбнулась в ответ, но ее обуял ужас перед неизвестностью, перед огромным городом, и миг был упущен.

Она добралась до Лондона, и грандиозность ее достижения поражала и пугала ее одновременно.

Если ребенка наказывают часто и жестоко и если представление родителей о грехе таково, что даже самые невинные шалости могут повлечь расправу, тогда ребенок рано привыкает хитрить. Кэмпион с детства и в совершенстве овладела этим искусством, и именно хитрость помогла ей добраться до Лондона.

Хитрость и везение. Тогда она помедлила еще день, а потом исчезла из дома задолго до рассвета. Она оделась в свой лучший строгий наряд и взяла с собой узелок с едой, монетами и запасным платьем. Печать была спрятана на груди под лифом, а перчатки с жемчужинами и письмо лежали в узелке.

Она шла на восток навстречу заре и некоторое время пребывала в приподнятом настроении. Через два часа, когда солнечный свет разлился по лесам и лугам, опьянение прошло. Она входила в тенистую долину, где дорога пересекала ручей, когда из канавы выскочил вонючий нищий. Вероятно, он не хотел сделать ей ничего плохого, но бородатое лицо, хриплый голос, единственная вытянутая вперед цепкая рука нагнали на нее такой ужас, что она бросилась наутек и с тех пор шла осторожно, полная страха перед превратностями незнакомого мира.

Еще через полчаса, когда она уже выбилась из сил, ехавшая на телеге фермерша предложила подвезти. Телега была нагружена льном, и, когда лошади тянули поклажу, стебли шуршали. Хотя женщина везла лен на юго-восток, Кэмпион согласилась, потому что общество спутницы охраняло ее от опасностей. Кэмпион рассказала женщине, что ее посылают в Лондон работать у дяди. А когда та насмешливо осведомилась, почему же она путешествует в одиночестве, Кэмпион сразу сочинила целую историю: ее мать внезапно выселили из дома, добыть деньги могла только Кэмпион, и мать упросила ее принять дядино предложение о работе. Мама, сказала девушка, больна. Кэмпион гладко вела свое повествование, и фермерша прониклась к ней сочувствием. Во всяком случае, взяла под опеку и в Уинтерборн-Зелстоне.

В деревне как раз подвернулся возчик, направлявшийся с несколькими мулами в Саутгемптон. И фермерша договорилась, чтобы они с женой прихватили с собой попутчицу. Подобно многим путешественникам, возчик, к удовлетворению Кэмпион, оказался пуританином. Хоть она и считала эту религию деспотичной, она знала, что люди, придерживающиеся ее, честны и заслуживают доверия. Жена возчика прищелкнула языком, услышав историю Кэмпион.

— Бедняжка, тебе лучше сначала доехать до Саутгемптона, а уж оттуда в Лондон. Так нынче надежнее.

Ту первую ночь она спала в гостинице в общей комнате вместе с полудюжиной женщин, и не один раз ей хотелось оказаться дома в Уэрлаттоне. Река ее жизни вынесла ее к незнакомым берегам, где она не знала, как себя вести. Но мысль о дряблом, грузном Скэммелле, о его страсти к ней, перспектива стать матерью его детей придали ей решимости все выдержать.

Холодным утром на заре она заплатила золотой монетой за ночлег, отчего вокруг удивленно переглянулись. Ей оставалось только поверить, что сдачу ей дали правильно. Женская уборная располагалась в пустом хлеву без крыши. Все было так странно. Газетные листки, приклеенные на стенах таверны, рассказывали о победах пуритан над королем, потому что этот район хранил верность парламенту.

Жена возчика, уплатив по собственному счету, вывела ее на улицу, где муж уже подготовил мулов. Они снова вышли навстречу заре, и сердце у Кэмпион радостно забилось, потому что ей удалось благополучно продержаться целый день.

Возчик Уолтер был человеком молчаливым, упрямым, как мулы, дававшие ему заработок. Он медленно брел во главе цепочки, устремив взгляд в Библию, которую, как с гордостью поведала Кэмпион его жена, он недавно выучился читать. «Не все слова, конечно, но большинство. Он читает мне интересные истории из Священного Писания».

День был облачным, большие тучи наползали с юга, и после полудня полил дождь. В тот вечер в таверне на окраине Нью-Фореста Кэмпион грелась у огня. Она пила слабое пиво и жалась к жене Уолтера Мириам, которая охраняла ее от назойливых мужчин. Мириам приговаривала:

— Мама должна была бы выдать тебя замуж.

— По-моему, я была нужна ей дома.

Она тут же перепугалась, что Мириам может удивиться, почему же тогда мать отправила ее в Лондон, но жену возчика занимали другие мысли.

— Это не назовешь благословением, милая.

— Что?

— Твою красоту. Видишь, как она притягивает мужчин. Хорошо, что Бог не создал тебя гордячкой, вот это благословение. Но на твоем месте, милая, я бы выходила замуж, да поскорее. Сколько тебе?

— Восемнадцать, — соврала Кэмпион.

— Много, много. Я-то обвенчалась с Уолтером в пятнадцать, и лучшего мужчину Богу никогда не вылепить из своей глины, правда, Уолтер?

Уолтер, трудившийся над Второзаконием, оторвался от книги и смущенно пробурчал что-то в ответ. Потом вернулся к Священному Писанию и элю.

Кэмпион посмотрела на Мириам:

— У вас нет детей?

— Бог с тобой, девочка, детки уже выросли. Те, которым Господь позволил вырасти. Наш Том уже женат, а девочки в услужении. Вот почему я и хожу с Уолтером, чтобы составить ему компанию и уберечь от беды!

Она рассмеялась собственной шутке, и Кэмпион с удивлением заметила, как теплая улыбка смягчила суровое лицо Уолтера. Эту шутку они явно уже давно знали, и она доставляла им удовольствие. Кэмпион поняла, что очутилась в обществе добрых, хороших людей, и пожалела, что вынуждена обманывать их.

На следующий день вместе с двумя дюжинами спутников они пересекли Нью-Форест. Уолтер достал свой огромный пистолет и заткнул его за пояс, а поверх вьюков первого мула положил меч. Но в лесу им никакого беспокойства не причинили, не считая нового дождя, от которого размокла дорога, а с деревьев капало еще долго после того, как ливень кончился. После полудня уже снова сияло солнце. Они приближались к Саутгемптону, где Кэмпион предстояло расстаться с Мириам.

Каждый новый этап путешествия тревожил Кэмпион. Она благополучно добралась до Саутгемптона. Раньше она даже и не мечтала оказаться так далеко от дома. Но теперь ей предстояло еще более сложное испытание — переезд до Лондона. Мириам спросила, много ли у нее денег. Кэмпион сказала, что да, около пяти фунтов, и Мириам посоветовала ей поехать в дилижансе.

— Так надежнее всего, девочка. Дядя ждет тебя?

— Думаю, да.

— Хорошо, поезжай в дилижансе. Может, за тебя даже заплатят. — Она рассмеялась, потом отвела Кэмпион к большой гостинице, от которой отправлялись дилижансы, и поцеловала ее на прощание. — Я вижу, ты хорошая девушка. Да хранит тебя Господь. Мы будем за тебя молиться.

Возможно, их молитвы были услышаны, потому что в Саутгемптоне Кэмпион встретилась с миссис Свон. И хоть Милдред Свон и не слишком походила на орудие Господа, свои функции она выполняла исправно. Всего через несколько минут после встречи она взяла девушку под свое крыло. Они спали в одной кровати, и Кэмпион выслушивала бесконечную историю жизни Милдред Свон.

В Саутгемптоне она навещала сестру, которая была замужем за священнослужителем, и теперь возвращалась домой в Лондон. Повествование, прерванное сном, возобновилось на следующее утро, когда они в ожидании дилижанса стояли на мощенном булыжником дворе.

— Я вдова, милая моя, так что и печали и невзгоды мне знакомы.

На земле рядом с ее корзиной, наполненной пирожками и фруктами, стоял огромный растрепанный сверток. Обернувшись, чтобы удостовериться в целостности пожитков, Милдред увидела возившегося неподалеку конюха:

— Не смотри на них своими воровскими бельмами! Я христианка, путешествую безо всякой защиты! Но не думай, что сможешь обокрасть меня!

Пораженный конюх поспешно ретировался. Миссис Свон, любившая устраивать мир вокруг себя по своему вкусу, радостно улыбнулась Кэмпион:

— Обязательно расскажи мне про свою маму, дорогая моя.

Милдред Свон была полной женщиной средних лет. Одета она была в выцветшее платье голубого цвета с ярким цветастым шарфом на плечах и в ярко-красный чепец, напяленный на непокорные светлые волосы. Она не стала ждать, пока Кэмпион ответит, и деловито поинтересовалась, где та намерена сидеть — на крыше или внутри. Кэмпион не знала.

— Лучше бы тебе ехать со мной, дорогая моя. Внутри. Тогда мы сможем защищать друг друга от мужчин. — Последние слова были произнесены достаточно громко, чтобы их расслышал высокий угрюмый священник. Миссис Свон понаблюдала за ним, желая убедиться, что он осознал услышанное, потом снова повернулась к Кэмпион. — Ну?

Кэмпион немного изменила свой рассказ. Она сохранила часть о больной, немощной матери, но в Лондон она теперь ехала к адвокату по поводу наследства. Что почти соответствовало истине, так как Кэмпион пришла к выводу, что Гренвилл Кони, по-видимому, и есть автор Договора.

Когда Кэмпион закончила рассказ про наследство, они устроились в дилижансе на сиденьях с подушечками, и миссис Свон уже успела безжалостно растолкать остальных пассажиров, чтобы высвободить для себя достаточно места. Священник, который теперь держал в руках Библию, сидел у окна напротив Кэмпион.

Миссис Свон очень заинтересовало повествование о больной матери.

— У нее малокровие, милая?

— Да.

— Лютики, милая. Лютики. Лютики помогают при малокровии, милая. У моей мамы было малокровие. Она, конечно, умерла, но не только от малокровия. Нет, нет. — Последние слова она произнесла мрачно, будто за ними скрывалась страшная тайна. — А что у нее еще, дорогая?

В течение двух часов, пока дилижанс громыхал и трясся, продвигаясь вперед, Кэмпион обрушивала на свою мать, будто на Иова, все новые и новые несчастья. Каждая новая болезнь была хлеще предыдущей, и для любой у миссис Свон находилось верное средство. Правда, ей было известно о ком-то, кто все же, несмотря ни на что, умер. Беседа, утомительная для Кэмпион тем, что беспрестанно заставляла работать ее воображение, приносила райское наслаждение миссис Свон.

— Малярия, дорогая? У моей бабушки была малярия, упокой Господь ее душу, но умерла она не от нее. Нет. Она вылечилась. Но она молилась святой Петронилле. Сейчас-то уж конечно не помолишься, благодаря кое-кому, кого я называть не стану. — Она сверкнула глазами на священника, которого ни с того ни с сего невзлюбила. — А грудь у нее болит, милая?

— Да, очень.

— Так и должно быть, — тяжело вздохнула миссис Свон. — У меня тоже болела, дорогая, когда еще был жив мой муж, но он-то у меня был моряком! Да. Из Лиссабона он привез мне изображение святой Агнессы, и знаешь, оно помогало как амулет, да это и был амулет. — Она заговорила громче, чтобы привлечь внимание священника. — Ох, как болела грудь, дорогая! А болеть там было чему!

При этой мысли она захохотала, глаза же ее, не мигая, сверлили взглядом священнослужителя, который, естественно, не смог остаться равнодушным. Кэмпион не могла сказать, что обидело его: разговор о римско-католических святых или обсуждение груди. Он наклонился к миссис Свон:

— Ты ведешь неблагочестивые разговоры, женщина! Она не обратила на него внимания и наклонилась к Кэмпион:

— А уши у нее длинные, дорогая?

— Нет.

— Слава Богу, дорогая, потому что с длинными ушами, кроме подрезания, ничего не сделаешь. Хорошего подрезания! — Она повернулась к священнику, но тот уже откинулся назад, признав поражение и вперив взгляд в Псалтырь.

Миссис Свон снова попыталась растормошить его:

— А падучей она страдает?

— О да.

— Да, у моей тетки тоже была, упокой Господь ее душу. Только что стояла на ногах, а тут уж валяется ничком на полу. Вот так-то. Падучую излечивает святой Валентин, дорогая.

Священник не проронил ни слова.

Миссис Свон поудобнее устроилась на сиденье.

— А теперь, дорогая, я намерена вздремнуть. Если кто-то станет досаждать тебе, — тут она в упор посмотрела на странствующего проповедника, — просто разбуди меня.

Миссис Свон была ее проводником, наставником, защитником, а теперь, когда в конце Стрэнда они вышли из дилижанса, еще и домохозяйкой. Она и слышать не желала о том, чтобы Кэмпион поселилась где-нибудь в гостинице, хотя она не замедлила намекнуть, что ее гостеприимство не бесплатно.

— Я не жадная, дорогая, нет. О Милдред Свон никто такого не скажет, но человек о человеке должен заботиться. — После этих афористических слов сделка была заключена.

Хотя Чэринг-Кросс и Стрэнд — это еще не Лондон, а лишь дома, выстроенные к западу от старой городской стены, на Кэмпион они произвели ужасающее впечатление. Небо на востоке было темным от дыма бесчисленных труб, а церковных башен и шпилей виднелось столько, сколько Кэмпион никогда бы и вообразить себе не смогла. Надо всем этим нависал огромный, стоявший на холме собор. Вдоль Стрэнда, по которому ее повела миссис Свон, стояли хоромы богачей, двери в них охраняли вооруженные люди, сама же улица кишела калеками и нищими. Кэмпион видела мужчин с пустыми, гноящимися глазницами, безногих детей, передвигавшихся на сильных руках, женщин, чьи лица покрывали открытые язвы. Вонь стояла жуткая.

Миссис Свон ничего этого не замечала.

— Это Стрэнд, дорогая. Когда-то здесь обитало множество джентри, но большинство, к сожалению, уехало. Теперь везде протестанты, а протестанты не платят, как джентри.

Покойный муж миссис Свон, капитан морского плавания, оставил деньги, и она приумножала свой доход вышиванием. Пуританская революция в Лондоне снизила спрос на это декоративное искусство.

В сторону от города протопал отряд солдат в ярко сверкающих на солнце шлемах с забралами. На плечах у них были длинные пики. Людей бесцеремонно отодвигали прочь с дороги. Миссис Свон презрительно крикнула: «Дорогу помазанникам Божьим!» Офицер бросил на нее суровый взгляд, но миссис Свон была не из тех, на кого военные производят впечатление. «Смотрите под ноги, капитан!» Она рассмеялась, когда офицер отскочил в сторону, обходя кучу навоза. От солдат она отмахнулась. «Просто играют. Видела мальчиков на Найтсбридже?» Солдаты остановили дилижанс и обыскали путешественников на мосту к западу от Лондона. Миссис Свон презрительно скривилась:

— Мальчишки, вот они кто такие. Только и всего! Им обрили головы, и они решили, что могут управлять миром! Сюда, милая.

Кэмпион повели по такому узкому переулку, что она не могла шагать рядом с миссис Свон. Она совсем запуталась в лабиринте маленьких улочек, но миссис Свон, наконец, подошла к синей двери, старательно отперла ее и втолкнула девушку внутрь. Расположившись в небольшой гостиной, Кэмпион сочла, что достигла своей цели. Здесь, в этом большом, запутанном городе ей, возможно, удастся найти разгадку тайны висевшей у нее на груди печати. Где-то здесь был и Тоби Лэзендер, и в мире, где единственным ее другом была миссис Свон, он приобрел в ее воображении очень большое значение. Наконец-то она была в Лондоне и наконец-то, свободна.

Миссис Свон тяжело опустилась напротив нее, задрала юбки и стянула с себя башмаки на деревянной подошве.

— Ох, бедные мои мозоли! Ну вот, дорогая! Вот мы и добрались!

Кэмпион улыбнулась: «Добрались!» До того места, где можно найти разгадку тайны.

Глава 7

Перед побегом из Уэрлаттона Кэмпион вела себя столь эксцентрично и держалась столь обособленно, что в первое утро ее отсутствие вызвало лишь у Гудвайф самодовольное ворчание. Уж она-то никогда не сомневалась, что этой девчонке нельзя доверять. К середине дня от ее брюзжания в голове Скэммелла зародилась тревога, и, приказав седлать лошадей, он сам объехал имение.

Даже когда стало ясно, что Кэмпион исчезла, у них не хватило воображения представить себе нечто столь неожиданное, как поездка в Лондон. На рассвете второго дня Скэммелл приказал Тобиасу Хорснеллу обшарить деревни к северу, а они с Эбенизером взяли на себя юг и запад. К тому времени след уже давно простыл, и в тот вечер в огромном зале Сэмьюэл Скэммелл почувствовал страх. Девушка была его пропуском к невообразимому богатству, и вот теперь она исчезла.

Гудвайф Бэггерли наслаждалась исчезновением Кэмпион — плохие новости всегда радуют провозвестника несчастий. Гудвайф всегда поддерживала Слайзов, которым не по нутру была и красота дочери, и ее непокорный нрав, и явное нежелание подчиняться утомительной рутине пуританского существования. Теперь, когда Кэмпион сбежала, Гудвайф вытащила на свет бесконечный список ее мелких грешков, каждый из которых в ее описаниях разрастался до невероятных размеров.

— В нее вселился дьявол, хозяин, дьявол.

Присоединившийся к поискам Верный До Гроба Херви взглянул на Гудвайф:

— Дьявол?

— Ее отец, упокой Господь его душу, умел обуздывать его. — Гудвайф шмыгнула носом и промокнула фартуком покрасневшие глаза. «Кто жалеет розги своей, тот ненавидит сына; а кто любит, тот с детства наказывает его».

— Аминь, — произнес Скэммелл.

— Благословенно будет слово Его, — сказал Эбенизер. Самого его отец никогда не бил, зато он часто наблюдал, как сестру охаживают огромным ремнем.

Верный До Гроба Херви сложил свои длинные персты перед подпрыгивающим кадыком:

— Что золотое кольцо в носу у свиньи, то женщина красивая и безрассудная.

— Воистину, воистину. — Скэммелл рылся в памяти в поисках подходящей цитаты из Святого Писания, чтобы не отстать от собравшихся. На ум ничего не приходило, кроме неуместных слов из Песни Соломона, которые он не отважился произнести: «Два сосца твои, как двойни молодой серны». Он застонал про себя. Ведь он мечтал увидеть, какие у нее груди, так хотел ласкать их, и теперь он, возможно, никогда их не коснется. Она ушла и забрала с собой и свою красоту, и надежды Скэммелла на богатство.

— Будем искать и молиться.

— Аминь, — припечатал Эбенизер. — Искать и молиться.

Предположение Кэмпион подтвердилось. Гренвилл Кони действительно оказался адвокатом, только, по словам миссис Свон, отнюдь не простым.

— Он рыцарь, дорогая, этот самый сэр Гренвилл, он занимает такое высокое положение и столь могуществен, что таких, как мы с тобой, даже не замечает. Он политик! Адвокат и политик!

Ее слова не оставляли сомнений относительно ее оценки тех и других. Адвокаты, как считала миссис Свон, — низшая форма жизни.

— Их убить мало, дорогая. Кровопийцы, дорогая. Если бы Бог не придумал греха, его бы изобрели адвокаты, просто ради того, чтобы набить кошельки.

Она была в таком упоении, что вся жизнь предстала перед глазами Кэмпион как сплошное рискованное лавирование между угрозой разных болезней, с одной стороны, и заговорами хищных адвокатов, с другой.

— Я еще многое могу рассказать, дорогая. — И она подтвердила свои слова примерами. Иные из ее рассказов по своей замысловатости сделали бы честь адвокату, но все они неизменно завершались тем, что миссис Свон в одиночку посрамляла всех вместе взятых юристов.

И все же Кэмпион не видела иного выхода, кроме встречи с сэром Гренвиллом Кони, и здесь ей опять улыбнулась удача. Сосед миссис Свон, француз-портной, знал адрес сэра Гренвилла. Оказалось, он жил в одном из больших домов на Стрэнде.

Миссис Свон была довольна.

— Это удобно, дорогая, совсем рядом. — Она вдевала разноцветный шелк в тоненькие иглы. — Скажи ему, дорогая, что в случае чего далеко ходить незачем.

И вот, на второй день своего пребывания в Лондоне, Кэмпион отправилась на Стрэнд. Оделась она строго, волосы прикрыла чепцом, но все равно замечала, какими жадными взглядами провожают ее мужчины, и радовалась обществу француза. Жак был пожилым, хорошо воспитанным человеком, он помог ей пройти по многолюдному Стрэнду и вежливо осведомился:

— Вы сможете сами добраться домой, мисс Слайз?

— Вы очень добры.

— Нет, нет и нет, не каждый день мне доводится пройтись по улице с такой красавицей. Это вы доставили мне удовольствие, мисс Слайз. Вот и он.

Дом Кони был не самым большим на Стрэнде — не то что жилище Нортумберленда или Йорка, но все же он производил впечатление. Он был возведен из темного кирпича. Сверху его окаймляла каменная балюстрада с резными зверями по углам. Высокие окна, разделенные каменным переплетом, были прикрыты бархатными занавесками. Дверь в дом охранял стражник с копьем, который ухмыльнулся Кэмпион и нагрубил Жаку Моро:

— Чего надо?

— У этой дамы есть дело к сэру Гренвиллу.

— Дело, говоришь? — Он не торопясь оглядел Кэмпион с ног до головы. — А какое дело?

Она шла сюда с твердым намерением держаться скромно, как проситель, но поведение стражника вывело ее из себя.

— Дело, о котором сэр Гренвилл вряд ли захочет беседовать с вами.

И тон и ответ оказались явно правильно выбраны, потому что мужчина заворчал, кивнул в сторону торца здания и проговорил с чуть большим уважением:

— Если по делу, тогда вниз по аллее.

На углу она простилась с портным и вступила в узкую аллейку, которая вела к реке. Кэмпион было видно блестевшую на солнце воду, а за ней наводившие тоску болота Лэмбет.

Миновав две трети аллеи и приблизившись к реке настолько, чтобы почувствовать ее запах, она увидела небольшой подъезд. Она решила, что именно отсюда и заходили к сэру Гренвиллу Кони те, кто пришел по делу. Здесь никакой охраны не было. Она постучала.

Никто не ответил. Со Стрэнда до нее доносились голоса, стук колес по камням, а один раз со стороны реки раздался всплеск. Но дом, казалось, источал безмолвие. Вдруг ей стало не по себе. Она ощутила висевшую под платьем печать, и прикосновение золота к коже напомнило ей, что в этом доме она, возможно, найдет разгадку тайны своего будущего и тайны Договора. Не исключено, что так она сможет вырваться из мертвой хватки отцовского завещания и брачного контракта. Осмелев, она постучала еще раз.

Она подождала и уже собралась постучать вновь — даже пошарила взглядом по аллее в поисках камешка, чтобы погромче ударить, когда кто-то с шумом поднял маленький ставень.

— Ты разве не знаешь, что существуют колокольчики? — спросил голос.

— Колокольчики?

— Справа от тебя.

В тени она его не заметила, но теперь увидела железную ручку на цепочке. Раздраженный человек, выглянувший из-за маленького ставня, казалось, ждал извинения, и она извинилась. Человек немного смягчился:

— Чего тебе?

— Мне нужно увидеть сэра Гренвилла Кони, сэр.

— Увидеть сэра Гренвилла? Так вот что тебе нужно. Посмотрела бы на него, когда он проезжает в карете или плывет в собственной лодке. Разве этого недостаточно?

Она могла разглядеть лишь один блестевший глаз и кончик носа, прижатого к железной решетке, прикрывавшей щель.

— У меня дело к сэру Гренвиллу, сэр.

— Дело! — Похоже, человек в жизни не слыхал этого слова. — Дело! Давай сюда свою петицию, да поживее.

Вместо глаза и носа в ожидании петиции появились пальцы.

— У меня нет петиции!

Она решила, что человек ушел, потому что, когда исчезли пальцы, наступила тишина. Однако потом блестящий глаз возник снова.

— Нет петиции?

— Нет.

— Мистер Кони тебя знает? Вопрос был задан неохотно.

— Он знал моего отца, сэр.

— Подожди!

С резким щелчком ставень захлопнулся, и дом снова погрузился в безмолвие. Кэмпион вышла на аллею и принялась смотреть на реку. В узком поле ее зрения ползла тяжелая баржа, которую приводили в движение стоявшие на палубе гребцы с длинными веслами. Одна за другой перед ней проплыли три тяжелые, привязанные к палубе пушки. Груз двигался на запад, на войну. Ставень снова открылся.

— Девушка!

— Да, сэр?

— Имя?

— Доркас Слайз.

Сейчас не время было называться красивыми выдуманными именами. Ей слышен был скрежет пера по бумаге.

— Какое у вас дело?

Она заколебалась, чем вызвала нетерпеливое ворчание из-за решетки. После того, как ей велели подождать, она приготовилась к тому, что ее пригласят войти, и поэтому не придумала объяснения. Мысль работала быстро.

— Договор, сэр.

— Что? — В голосе не прозвучало заинтересованности. — Договор? Который?

Она опять задумалась.

— Святого Матфея, сэр.

За дверью скрипело перо.

— Сейчас сэра Гренвилла нет дома, девушка. Так что сегодня увидеть его не удастся, а общественными делами он занимается по средам. Но не в эту среду, потому что он занят. В следующую среду. Приходите в пять. Нет. В шесть. Вечером, — добавил он с неохотой.

Она кивнула, обескураженная тем, сколько времени ей придется ждать ответа. Клерк заворчал:

— Он, конечно, может и не захотеть принять вас, и в этом случае вы просто потеряете время, — Он засмеялся. — Всего хорошего.

Ставень захлопнулся, оставив ее в одиночестве, она повернула назад к Стрэнду, к миссис Свон.

В доме, от которого она ушла, в просторной уютной комнате с видом на Темзу сэр Гренвилл Кони разглядывал баржу, которая медленно скрывалась за лэмбетским поворотом. Пушки для парламента, пушки, купленные на деньги, которые он, наверное, сам же и дал под двенадцать процентов, но эта мысль не доставила ему никакого удовольствия. Он осторожно ощупал живот.

Он переел. Кони снова надавил на свой огромный живот, гадая, только ли от несварения возникла легкая боль в правом боку. Его толстое белое лицо чуть скривилось, когда боль усилилась. Надо звать доктора Чэндлера.

Он знал, что его секретарь сейчас в палате общин, так что пришлось самому отправляться в комнату клерков. Один из них, толстый человек по фамилии Буш, как раз входил через дальнюю дверь.

— Буш!

— Да, сэр?

На лице Буша отразился страх, испытываемый всеми клерками перед хозяином.

— Почему тебя нет на месте? Ты спрашивал разрешения отлучиться в рабочее время? Опять, что ли, мочевой пузырь? Или кишки? Отвечай, нечестивец! Почему?

Буш заикался:

— Дверь, сэр. Дверь.

— Дверь! Я не слышал звонка! Или я не прав, Силлерс? — он посмотрел на старшего клерка. — Я не слышал звонка.

— Стучали, сэр. — Силлерс отвечал хозяину лаконично, но всегда с уважением.

— Кто стучал? С незнакомцем у моей двери разговаривает Буш. Сам Буш! Кто этот счастливчик?

Буш в ужасе смотрел на низкого толстого человека, который медленно придвигался к нему. Сэр Гренвилл Кони был безобразно толст, а лицом напоминал хитрую белую лягушку. Волосы, которые сейчас, в пятьдесят семь лет, уже поседели, вились, как у херувима. Он улыбался Бушу, как улыбался почти всем своим жертвам.

— Это был не мужчина, сэр. Это девушка.

— Ах, девушка! — Сэр Гренвилл изобразил изумление. — Тебе только того и надо, верно, Буш? Девушка, да? А у тебя была когда-нибудь девушка? Знаешь, какие они на ощупь? Знаешь? Знаешь? — Он загнал Буша в угол. — Кто была эта потаскуха, которая привела тебя в такое волнение, Буш?

Остальные четырнадцать клерков мысленно улыбались. Буш облизал губы и поднес к глазам листок бумаги.

— Некая Доркас Слайз, сэр.

— Кто? — голос Кони совершенно переменился. Голос уже не был ни легкомысленным, ни безразличным, а стал вдруг твердым как сталь. Таким голосом можно подчинять своей воле парламентские комитеты и наводить порядок в суде. — Слайз? А какое у нее ко мне дело?

— Договор святого Матфея, сэр. — Буша трясло.

Сэр Гренвилл замер, слова прозвучали очень спокойно.

— Что ты ей сказал, Буш?

— Велел прийти в следующую среду, сэр. — Он совсем сник и с отчаянием добавил: — Таковы были ваши указания, сэр.

— Мои указания! Мои! Мои указания таковы, что ты должен шевелить мозгами. Господи! Вот болван! Болван! Гримметт! — Голос становился все пронзительнее, пока на последних словах не превратился в визг.

— Да, сэр?

В комнату вошел Томас Гримметт, начальник стражи Гренвилла Кони. Это был здоровяк с суровым лицом, не испытывавший никакого страха в присутствии хозяина.

— Этого вот Буша, Гримметт, этого придурка, следует наказать, — Кони не обратил внимания на скулившего клерка, — а потом уволить. Понятно?

— Да, сэр.

— Силлерс! Подойди сюда! — Сэр Гренвилл Кони величественно удалился к себе. — Приготовьте бумаги на Слайза. Нам предстоит поработать, Силлерс, да, поработать.

— Но вы должны встретиться с шотландскими уполномоченными, сэр.

— Шотландские уполномоченные могут сколько угодно сотрясать воздух, Силлерс. У нас есть работа.

Наказание приводилось в исполнение во время обеда, чтобы сэр Гренвилл мог одновременно кушать и созерцать. Это доставляло ему удовольствие. К барашку, цыпленку, креветкам и говядине на кухне не могли предложить лучшего соуса, чем вопли Буша. После этого Кони почувствовал себя лучше, намного лучше, так что уже не жалел, что не вызвал доктора Чэндлера. После экзекуции, когда Буша увели, чтобы вышвырнуть куда-нибудь в канаву, сэр Гренвилл великодушно позволил пригласить шотландских уполномоченных. Он знал, что все они ярые пресвитериане, так что он громко помолился вместе с ними за пресвитерианскую Англию, и лишь потом они приступили к работе.

Девушка. Он все время думал о ней, гадая, в какой точке Лондона она сейчас находится и принесет ли она ему печать. Больше всего его интересовало именно это. Святой Матфей! Он испытывал приятное возбуждение и радость от того, что начал осуществляться давно и хорошо продуманный план. В ту ночь он засиделся допоздна, пил кларет и поднимал бокалы за здоровье своего гротескного отражения в окне с ромбовидным переплетом, в котором его приземистая, тяжеловесная фигура дробилась на сотни перекрывающих друг друга фрагментов.

— За Договор! — провозгласил он. — За Договор.

Кэмпион оставалось только ждать. Миссис Свон, судя по всему, ее общество было искренне приятно. Не в последнюю очередь потому, что Кэмпион читала ей вслух газеты. Миссис Свон не видела «смысла» в чтении, но была жадна до новостей. В войну газеты приобрели популярность, правда, лондонские газеты вызывали неодобрение миссис Свон, ибо, естественно, поддерживали парламент. Душой миссис Свон была на стороне короля, а то, что она чувствовала, легко находило дорогу к языку. Она слушала, как Кэмпион читала о победах парламента, и каждое подобное сообщение встречалось гримасой отвращения и выражением пылкой надежды, что это ложь.

В то лето редко поступали сообщения, способные порадовать парламент. Бристоль пал, а никакой крупной победы, которая бы уравновесила это поражение, все не было. Происходило множество мелких стычек, которые газеты раздували до размеров великого побоища, но долгожданная победа никак не приходила. У Лондона были и другие причины для уныния. В поисках денег для продолжения войны парламент настолько взвинтил налоги — на вино, кожу, сахар, пиво и даже холст, что подати королю Карлу казались теперь ерундой. Миссис Свон ахала:

— И угля не хватает, дорогая. Ужасно!

Лондон обогревался углем, который на кораблях доставляли из Ньюкасла, а Ньюкасл удерживал король, так что лондонцев ждала холодная зима.

— Разве вы не можете уехать? — спросила Кэмпион.

— Господи, Боже мой, конечно нет! Я же лондонка, дорогая. Уехать! Подумать только! — Миссис Свон впилась глазами в вышивание. — Очень красиво, неважно, что это я сама себя хвалю. Нет, дорогая. Я надеюсь, к зиме вернется король Карл, а тогда все будет в порядке.

Она передвинулась поближе к окну, к свету.

— Почитай мне что-нибудь еще, дорогая. Что-нибудь, что бы меня развеселило.

Веселого в газете почти ничего не было. Кэмпион начала читать ругательную статью, в которой перечислялись находившиеся в Лондоне члены палаты общин, которые до сих пор не подписали новую клятву Верности, что обязаны были сделать еще в июне. Не подписало-то ее всего несколько человек, и анонимный автор заявлял, что «хотя причиной уклонения называют недомогание, это скорее недомогание духа, чем тела».

— А чего-нибудь поинтереснее нет, дорогая? — спросила миссис Свон, прежде чем перекусить нитку зубами.

Кэмпион не ответила; сдвинув брови, она так пристально вглядывалась в плохо отпечатанный листок, что в миссис Свон проснулось любопытство.

— Что там такое, дорогая?

— Ничего особенного.

Такой ответ был вызовом для миссис Свон, которая умела из «ничего» извлечь достаточно материала, чтобы счастливо сплетничать три утра кряду. Она настаивала, но даже ее удивило, что Кэмпион заинтересовалась всего-навсего тем, что сэр Джордж Лэзендер был одним из членов парламента, не подписавших новую клятву. А потом ей в голову пришла догадка:

— Ты знаешь сэра Джорджа, дорогая?

— Я раз встречала его сына.

Вышивание легло на колени.

— Да неужели?

Кэмпион выдержала безжалостный допрос, признав факт единственной встречи, но, утаив подробности, и закончила намеком на то, что ей хотелось бы вновь увидеть Тоби.

— Почему бы и нет, дорогая? Обязательно. Лэзендер, Лэзендер. Состоятельные люди, да?

— Думаю, да.

Как минимум, миссис Свон учуяла клиента и в последнем предвечернем свете, пока не зажгли свечи, уговорила Кэмпион одолжить у Жака Моро бумагу, перо и чернила. Кэмпион написала незамысловатую записку, просто сообщив, что она в Лондоне, остановилась у миссис Свон «добропорядочной женщины», добавила она по настоянию миссис Свон, которая велела показать ей каждое слово букву за буквой в доме с синей дверью в Булл-Инн-Корт[1], где Тоби всегда будут рады видеть. Секунду она колебалась, не зная, как подписаться, гадая, вспомнит ли он, как назвал ее у ручья, но потом обнаружила, что просто не в состоянии вывести свое подлинное уродливое имя. Она подписалась «Кэмпион». На следующее утро обе они пошли в Вестминстер. Протолкнувшись сквозь ряды книготорговцев в Вестминстер-Холле, толпы людей у контор адвокатов, миссис Свон провела ее туда, где располагался: собственно парламент, и оставила записку для сэра Джорджа у клерка спикера. А дальше Кэмпион предстояло ждать в еще большем волнении, чем прежде, когда она беспокоилась по поводу сэра Гренвилла Кони и таинственной печати святого Матфея.

Даже всевозможные лондонские развлечения не могли отвлечь девушку от ее мыслей. Миссис Свон настаивала на том, чтобы показать город, но ведь в часы прогулки в Булл Инн Корт мог заглянуть Тоби и разминуться с ней.

На второй день после отсылки письма они отправились к Жаку Моро, где три семьи собрались вместе послушать музыку. Француз-портной играл на виоле, его жена — на флейте, и вечер был бы чудесным, если бы Кэмпион не терзала неизвестность. А вдруг Тоби появится и не застанет ее? Затем она усомнилась, да будет ли он вообще заходить. Может, он ее и не вспомнит, а если и вспомнит, то с пренебрежением отшвырнет письмо. Может быть, она вообще зря написала ему.

Слушая музыку, Кэмпион внушала себе, что Тоби не придет и что она вовсе и не хочет встречи. Да и понравится ли он ей. Все может оказаться страшной ошибкой. И она вновь пыталась убедить себя, что его реакция ей безразлична. И все же всякий раз, как на улице раздавались шаги, она нетерпеливо выглядывала из окна.

А может быть, думала она, его нет в Лондоне. Кэмпион изобретала сотни причин, способных помешать ему появиться, но по-прежнему ждала шагов: она надеялась, боялась и ждала.

Она встретилась с ним раз, один лишь раз, но той единственной встречи хватило, чтобы на Тоби сосредоточились все ее надежды, мечты, ее понимание слова «любовь». Она знала, что это глупо, но ничего не могла сделать, а теперь боялась, что вот он придет и окажется совершенно заурядным. Просто еще один мужчина, который станет разглядывать ее, как другие лондонские гуляки.

На следующее утро надежды совсем испарились. Казалось, минула уже целая вечность с тех пор, как письмо передали клерку в Вестминстере, было просто нелепо все так же ждать, бояться и волноваться.

На крохотной кухоньке Кэмпион помогала служанке миссис Свон готовить двух купленных утром тощих цыплят. Короткими, резкими движениями она ощипывала одного, а служанка потрошила другого, погрузив руку по самое запястье во внутренности.

Раздался стук в дверь. Служанка пошла ополоснуть руку в ведре, но миссис Свон крикнула, что она у двери и сама откроет.

Сердце у Кэмпион бешено колотилось. Возможно, это просто покупатель, который зашел забрать накидку на подушечку или занавеску. Глупо надеяться, он не придет, старательно внушала она себе. Из передней доносился разговор, но слов нельзя было разобрать.

Голос миссис Свон зазвучал громче и яснее. Она говорила про купленных утром цыплят:

— Ну и цены! Вы не поверите! Помню, было время, когда на пять шиллингов можно было целую неделю кормить семью из восьми человек, и хорошо кормить, а теперь и на одного толком еду не приготовишь. Ой, что у меня с волосами! Если бы я знала, что у нас будет гость, надела бы шляпку.

— Ох, дорогая миссис Свон, почему это красавицы льнут одна к другой?

Это он! Голос прозвучал так неожиданно знакомо, что, казалось, забыть его было невозможно. Это Тоби, она слышала его смех, слышала, как миссис Свон предлагает ему лучшее место и что-нибудь выпить, но почти не слышала его ответов. Она выдергивала из цыпленка последние, никак не желавшие поддаваться перья, и весь фартук у нее был в пуху. Она сняла чепец. Волосы свободно упали на плечи. Она знала, что краснеет, яростно стряхивала маленькие перышки, попробовала подколоть волосы, но только обсыпала перьями голову. И тут в дверях появилась тень. Он. Тоби улыбался ей, потом улыбка переросла в смех, и в эту самую секунду она поняла, что все в порядке. Она не ошиблась в нем и больше уже никогда не ошибется.

Она удивлялась, как могла она забыть его лицо, непринужденную улыбку, рыжие кудри, по обе стороны обрамлявшие четкую линию щек и подбородка. Он осмотрел ее с ног до головы:

— Маленький мой пернатый ангел!

Она чуть не запустила в него цыпленком. Она была влюблена.

Глава 8

В течение двух дней они только и делали, что разговаривали. Миссис Свон оказалась понятливой компаньонкой, в любой момент готовой удалиться, «предоставив молодых самим себе», но когда на горизонте было что-то интересное, она настойчиво их сопровождала. На второй вечер они вместе отправились смотреть пьесу. Пуритане запретили театр, но в некоторых больших домах пьесы попрежнему разыгрывали, и новые впечатления потрясли Кэмпион. Пьеса называлась «Варфоломеевская ярмарка», дополнительную же пикантность ситуации придавала возможность ареста за то, что они просто смотрят на актеров.

Кэмпион никогда прежде не видела спектаклей и не знала, чего ждать. Отец внушал, что все это — порождение дьявола, и во время представления она не раз чувствовала себя нарушительницей запретов. И все же радостные впечатления захлестывали ее. Зрители, не симпатизировавшие новым хозяевам Лондона, наслаждались сатирой Бена Джонсона на пуритан. Кэмпион не знала, что на свете существует сатира, что кто-то презирает и ненавидит людей, подобных Слайзу, но даже она не могла не заметить, что персонаж Деловое Земное Рвение и похож на многих, и смешон. Зрители ревом выразили одобрение, когда Деловое Земное Рвение наконец-то был посажен в колодки, и Кэмпион даже ужаснулась, ощутив вокруг себя ненависть. А потом актер, игравший Деловое Земное Рвение, скорчил такую уморительную рожу, напомнившую ей угрюмое выражение лица ее отца, что она громко расхохоталась. Тоби, тонко улавливавший ее настроение, успокоился.

Кэмпион повезло даже больше, чем она думала. Отец Тоби, человек практичный, часто благодарил Бога за своего единственного сына. Тоби Лэзендером и впрямь можно было гордиться. От матери он унаследовал твердость и независимость, а от отца — ум и чуткость. Тоби знал, что его родители не одобрят Кэмпион, отец скажет, что ради процветания Лэзена Тоби должен жениться на деньгах, и хорошо бы — приличного происхождения; ну а что скажет леди Маргарет, Тоби предугадать не мог, поступки его матери предсказать было трудно, а то и вовсе невозможно. И родители Кэмпион, и ее происхождение, и положение — все было против Тоби, но он ни за что бы не отрекся от нее. Ему их первая встреча виделась столь же чудесной, ниспосланной свыше, как и самой Кэмпион. Теперь, когда они встретились вторично, вдруг сразу показалось, что они знакомы целую жизнь, так много им нужно было поведать друг другу. Даже миссис Свон редко испытывавшая недостаток в словах, дивилась их разговорчивости.

Тоби унаследует замок вместе со всеми плодородными землями долины Лэзен и стадами, пасшимися на холмах к северу. Ему было двадцать четыре, возраст более чем подходящий для женитьбы, и, как ему было известно, мать держала в голове имена всех девиц, пригодных для того, чтобы занять ее место в замке. Теперь Тоби отверг их всех. Он знал, что это безрассудно, до невозможности непрактично, но сейчас уже ничто не могло отвлечь его от юной пуританки, которую он повстречал летом у ручья. Он влюбился пылко, самозабвенно, и видевшая это миссис Свон была в восторге.

— Будто Элоиза и Абеляр, Ромео и Джульетта, Уилл и Бет Кокелл.

— Кто? — переспросила Кэмпион. Был поздний вечер, и дома они были одни.

— Вряд ли ты знаешь Кокеллов, дорогая. Он был пекарем у святого Сепульхра, бросил на Бет всего один-единственный взгляд — и дрожжи у него подошли на всю жизнь, дорогая. — Она испустила романтический вздох. — Очень они были счастливы, пока он не умер от каменной болезни, бедняга. Сердце у нее было разбито. Она отошла через неделю. Сказала, что не может жить без него, просто легла в постель и угасла. Так что он тебе сегодня говорил?

Они были влюблены, и часы в разлуке тянулись будто бесконечные ночи, а часы, проведенные вместе, пролетали как один миг. Они придумывали себе будущее, не обращая внимания на настоящее, а о своей грядущей жизни говорили так, будто там будет вечное лето и безоблачное небо. В те дни Кэмпион открыла столь огромное счастье, что ей казалось, будто сердце не способно вместить его. Но реальность неумолимо преследовала их.

Тоби побеседовал о ней с отцом. Как и следовало ожидать, тот твердо заявил, что Кэмпион — неподходящая партия. Она не годится, о ней нужно забыть, сэр Джордж не пожелал даже знакомиться с избранницей сына. Он был неумолим. Мало того, Тоби должен был уехать из Лондона под страхом ареста и тюремного заключения за три дня до назначенной встречи Кэмпион с сэром Гренвиллом. Тоби наотрез воспротивился.

— Я не уеду.

— Ты должен!

Кэмпион перепугалась за него.

— Без тебя я никуда не поеду. Я подожду.

Миссис Свон, чья проницательность обострилась за долгие часы сплетничанья, быстро догадалась, что Тоби симпатизирует роялистам. Этим он ей нравился.

— Я помню еще королеву Бесс, молодой человек, и говорю вам, то были славные времена! О да, славные времена!

По правде говоря, когда умерла королева Елизавета, миссис Свон была еще младенцем, но она утверждала, что помнит, как отец поднимал ее на руках посмотреть на проезжавший мимо королевский экипаж.

— Тогда, говорю вам, пуритан было не слишком-то много. Молились либо в спальне, либо в церкви, и не было ни этих кошачьих концертов на улице, ни мрака на церковной кафедре. Тогда мы жили счастливее. — Она неодобрительно хмыкнула. — С тех пор страна опьянела от Бога, а это счастья не приносит.

Тоби улыбнулся:

— И славной королеве Бесс всегда светило солнце? Миссис Свон понимала, что над ней подтрунивают, но ей нравилось, когда над ней подшучивали в ее собственной гостиной молодые красивые сыновья джентри.

— Как ни смешно, мистер Тоби, но это действительно так. И если это не говорит о том, что Бог был нами доволен, то я не знаю, что говорит. — Она покачала головой и положила работу на стол. — Нам бывало так весело! Мы с Томом ходили смотреть на травлю медведя, любили пьесы, а в Парижском саду выступал кукольник, который мог заставить вас кататься по траве от смеха! Правда-правда! И ничего в этом плохого не было. Не было тогда никаких круглоголовых, которые бы указывали нам, что мы делать можем, а чего не можем. Не понимаю, почему бы им всем не уехать в Америку и не оставить нас в покое? Добро пожаловать в Америку! Пусть они киснут себе там, а мы будем счастливы здесь.

Тоби прижал палец к губам:

— За такие слова вас могут арестовать. Миссис Свон презрительно фыркнула:

— Судя по вашим словам, мистер Тоби, человека могут арестовать просто за то, что он высунул нос на улицу. Не знаю, куда катится страна, просто не знаю!

Тоби не уехал из Лондона ни в воскресенье, ни в понедельник. Он решил подождать, пока Кэмпион встретится с сэром Гренвиллом Кони, потому что Тоби, как и Кэмпион, полагал, что адвокат каким-то способом укажет ей путь к свободе. Они без конца строили догадки насчет печати, письма и даже перчаток с жемчужинами, но так и не находили убедительного объяснения. Если кто-то и знал ответ, то этим человеком был сэр Гренвилл Кони, и Тоби не собирался покидать Лондон, не дождавшись развязки. Он сказал, что ни за что не оставит Кэмпион одну. Вместе они строили невероятные, немыслимые планы на будущее, будто любовь способна победить все на свете.

Но за Тоби охотились. Его приметы были разосланы страже и находившимся в городе солдатам, и Кэмпион поражалась, как он рисковал. Он открыто гулял с ней по улицам, из-под широкополой шляпы были хорошо видны его темно-рыжие кудри, а во вторник, за день до встречи с сэром Гренвиллом, его чуть не схватили.

Они шли от Сент-Джайлза, одеты оба были строго, хотя Тоби настоял на том, чтобы поддеть черный атлас под рукава с разрезами. Он смеялся над какой-то своей шуткой, когда незнакомый здоровяк преградил им путь, ткнув Тоби в грудь.

— Ты?

— Да, сэр?

Лицо человека было перекошено от злобы и затаенной ненависти.

— Это ведь ты, правда? Лэзендеров выродок! — Он отступил, возвысив голос — Предатель! Предатель!

— Сэр! — Тоби говорил столь же громко. Прохожие наблюдали, готовые поддержать задиру, но Тоби заставил их слушать себя. Он отпустил руку Кэмпион, задрал рукав, показав большой белый шрам на левой руке.

— Вот это я заработал в прошлом году при Эджхилле[2]. А вы где были, сэр? — Тоби сделал шаг вперед, его правая рука легла на эфес с чашкой. — Эту шпагу я обнажал за Господа, сэр. А когда силы зла окружили меня, вас рядом со мной не было! — Тоби грустно покачал головой. — Возблагодарим Бога, братья и сестры, за то, что он спас меня, капитана Скэммелла, от орд папистов этого самого Карла. Я предатель, да? Тогда я горд тем, что стал предателем ради моего Господа и Спасителя. Я убивал во Имя Господа, братья, но был ли рядом этот человек?

Тоби так убедительно имитировал протестантских ораторов, что вскоре вся небольшая толпа склонилась на его сторону. Зачинщик ссоры растерялся от благочестивой пылкости Тоби и с готовностью принес извинения, умоляя брата Скэммелла преклонить с ним колено в молитве. К несказанному облегчению Кэмпион, Тоби был великодушен в победе и, уклонившись от молитвы, но с набожными речами продолжил путь сквозь редеющую толпу. Когда опасность миновала, он ухмыльнулся:

— Этот шрам я заработал два года назад, когда полетел с лошади, однако сейчас он пришелся весьма кстати.

Она засмеялась, но ее охватило беспокойство.

— Тебя найдут, Тоби!

— Я загримируюсь, как актеры.

— Будь осторожен.

Некоторые меры предосторожности Тоби все же принимал. Он перестал ночевать в доме отца, а вместо этого пользовался комнатами друга, расположенными в черте города, однако инцидент с разгневанным субъектом в Сент-Джайлзе не давал ему покоя.

— Остался один завтрашний день.

— А что потом?

Они помедлили перед домом миссис Свон. Он улыбнулся ей той мягкой, веселой улыбкой, которую она обожала.

— Потом мы поженимся.

— Это невозможно.

— Почему?

— Из-за твоего отца.

— Мой отец безнадежно влюбится в тебя.

— Тоби! Ты же сказал, он даже знакомиться со мной не желает!

Тоби снова улыбнулся, ткнув ее в щеку пальцем:

— Куда он денется. Ему придется это сделать. Он не может отказаться знакомиться с моей женой, правда?

Она посмотрела на него, чуть посерьезнев.

— Мы сошли с ума, Тоби.

— Вероятно, — сказал он. — Но все будет хорошо, обещаю. Все будет хорошо.

Она верила ему, но ведь она была влюблена, а влюбленным всегда кажется, что судьба на их стороне.

Сидя один наверху в гостиной в доме, из которого через две недели ему предстояло уехать, сэр Джордж Лэзендер раскурил трубку своего любимого табака и подумал, как было бы здорово, если бы распространенное поверье, что листья табака — коварный продукт, вызывающий неестественные страсти и причудливые фантазии, соответствовало бы истине. Может, легче было бы отрешиться от тягот действительности.

Он вот-вот оттолкнет от себя зятя и старшую дочь. Он не думал, что вражда будет серьезной, но холодок наверняка появится.

Вот и Тоби он оттолкнул.

Дважды солдаты обыскивали дом в поисках сына, и дважды сэр Джордж совершенно искренне заявлял, что не знает, где тот. Он подозревал, что сын остался в городе, и ежечасно страшился сообщений о том, что Тоби арестован и брошен в тюрьму.

Во всем виновата эта девчонка. Девчонка Слайз. Сэр Джордж злился. Это, должно быть, хитрая, амбициозная особа, коль уж ей удалось заманить в свои сети его сына.

Он устроился возле окна, выходившего на восток, и стал смотреть на улицу. Было темно, лишь огни нескольких факелов то вспыхивали, то гасли. Двое солдат, в чьих шлемах отражалось красное пламя, проследовали в направлении Ройал Мьюз. В противоположную сторону прогромыхала пустая телега.

И чего только она не наговорила Тоби, чтобы завлечь его! Басни о Договоре, о печати, о несметных богатствах, верить в которые способен лишь ребенок. Но несмотря ни на что, Тоби ей верил! Он говорил с отцом о сэре Гренвилле Кони, о Лопесе и Эретайне, об украшении на цепочке. Какая чушь.

Сэр Гренвилл Кони был уважаемым человеком, членом парламента, адвокатом, блистательно зарекомендовавшим себя в суде лорд-канцлера. Теперь он нажимал на рычаги власти в парламентских комитетах. Что может связывать сэра Гренвилла с провинциальным пуританином?

Лопес. Сэр Джордж знал с дюжину Лопесов, все испанские евреи, но в Англии никого из них не осталось, правда, сэр Джордж подозревал, что несколько евреев преспокойно и по-прежнему незаметно живут в городе. Лопес. Что может быть общего у испанского еврея и девушки из Дорсета?

И, наконец, Эретайн. Сэр Джордж признал, что воспоминание об этом человеке ему приятно. Был такой Кристофер Эретайн, друг Джона Донна, которого все звали просто Кит, но он, как полагал сэр Джордж, умер уже много лет назад. Других Эретайнов, кроме Кита, сэр Джордж не знал, хотя, возможно, они и были. Леди Маргарет, наверно, в курсе, ей известны все именитые семейства.

Сам сэр Джордж не был знаком с Китом Эретайном, хотя в молодости сотни раз слышал разговоры о нем. Говорят, Джон Донн называл его самым безумным из всех безумцев Англии, которому в этой стране не было равных в бою, в хитрости и в любви. Проказник с дамами, острослов, поэт, человек, которого король Иаков бросил в Тауэр. Ему каким-то образом удалось выбраться, но ценой тому было пожизненное изгнание из Англии.

Сэр Джордж попыхивал трубкой, окутав себя клубами дыма, и пытался сообразить, что еще ему известно об Эретайне. Плохой поэт, помнилось сэру Джорджу, слишком много страсти и мало строгости. Его уж, скорее всего, нет на свете. Если человека хоть раз напечатали, его тянуло бы, как хорошо знал сэр Джордж, публиковаться снова и снова, а за последние двадцать лет, а то и больше, Эретайн ничего не напечатал. Боже мой! Какие общие дела могут быть у покойного поэта и семейства Слайз?

Тоби сказал, что она красавица, вспомнив о чем, сэр Джордж презрительно скривился. Если вам двадцать четыре, всякая девушка — красавица, все равно как голодному любая еда вкусна. Сэр Джордж вернулся к своему стулу, с сожалением оглядев пустые полки. Все книги были упакованы и готовы к отправке.

Одно Тоби ему по крайней мере обещал. Он вернется в замок Лэзен, как только эта девчонка закончит свои дурацкие дела. Сэр Джордж очень боялся, как бы его сын не женился на девице Слайз по дороге, но Тоби дал слово сперва поговорить с матерью. Сэр Джордж воспрянул Духом.

Леди Маргарет Лэзендер положит конец всем ее притязаниям. Ему стало девчонку почти жаль, когда он представил ее лицом к лицу со столь грозным противником. С графом Флитом сэр Джордж передал письмо, которое должно было достичь замка Лэзен задолго до появления там Тоби. В письме он обо всем предупреждал леди Маргарет, а предуведомленная, она будет еще опаснее.

«По словам самого Тоби, девушка никогда ничего не читала, кроме Священного Писания. Ее манеры — результат пуританского воспитания, а о ее происхождении тебе известно не хуже, чем мне.

Доводами, в которые мне трудно поверить, девушка убедила Тоби, что она унаследует кучу денег. Это чудесная сказка, романтическая история, столь же опрометчивая, как и сам Тоби».

Сэр Джордж помнил письмо наизусть. Разве его сын не знал, что должен жениться на деньгах? Боже всемогущий! Старый дом в Лэзене пора заново крыть черепицей, на водяной мельнице надо поставить новый вал. Сэр Джордж знал, во что еще во времена его деда обошелся старый вал, и ему страшно было даже подумать, сколько это будет стоить по нынешним ценам. Если Тоби не женится на деньгах, арендную плату в Лэзене придется поднять, а этого очень не хотелось ни сэру Джорджу, ни леди Маргарет.

Однако вопрос был не только в деньгах. Тоби должен жениться на хорошем происхождении, на соответствующем воспитании, на девушке, чьи манеры позволили бы ей выполнять обязанности хозяйки Лэзена. Сэр Джордж грустно покачал головой.

«Он твердо обещал мне поговорить с тобой, прежде чем венчаться. Умоляю, будь с ним потверже». Он знал, что последние слова вызовут у жены недоумение, почему ее муж сам не поступил более твердо. «Девушку следует отправить назад в Уэрлаттон, а если за молчание ей придется заплатить, я знаю, ты сумеешь проявить благоразумие. Тоби же, как ему того и хочется, пусть отправляется в Оксфорд сражаться за Его Величество.

Я посылаю это письмо с Джоном, которому неизвестно мое мнение по государственным вопросам. Прошу, не говори ему ничего до моего приезда».

Сэр Джордж попыхивал трубкой. Тоби забудет свое увлечение, равно как и его симпатия. Она выйдет замуж за какого-нибудь лицемера пуританина и растолстеет, нарожав ему детей и отъевшись на доходы от торговли. Леди Маргарет разберется с ней, как всегда разбиралась во всех проблемах. Сэр Джордж мог спокойно передать дело в ее умелые руки.

На следующий день в пять Тоби пришел за Кэмпион. Он придумал очень простую маскировку — надел кожаную солдатскую куртку, а приметные рыжие кудри скрыл под засаленным кожаным подшлемником. В то утро он не брился, отчего в лице появилось что-то зловещее и жестокое. Результат ему понравился. Кэмпион уже знала о его склонности разыгрывать комедии. Он обожал подражать другим, делать вид, будто он не тот, кто есть на самом деле, а на примере человека в Сент-Джайлзе она убедилась, насколько полезным может оказаться этот дар. Однако в тот день на Стрэнде, когда он начал изображать из себя неотесанного солдата, она его удержала.

— Тоби, если ты не уймешься, я пойду по противоположной стороне улицы.

Он рычал и задиристо пялился на прохожих.

— Повинуюсь приказу, мэм, ведь я всего лишь простой солдат.

Она остановилась возле причудливых каменных зверей на карнизе дома сэра Гренвилла Кони.

— Мне страшно.

— Отчего?

— Что я ему скажу?

Ее голубые бесхитростные глаза смотрели на Тоби, и тот улыбнулся:

— Мы целую неделю об этом толковали. Ты же знаешь, что говорить.

— А если он не ответит?

— Тогда мы поедем в Лэзен, поженимся и думать обо всем этом забудем.

Она отступила в дверной проем какого-то здания, пропуская шедших мимо людей.

— Давай в любом случае так и сделаем.

— Ты этого хочешь?

— Да. Только…

— Только тебя мучает любопытство. Меня тоже!

На миг Тоби чуть не поддался соблазну. Они могли уйти, убежать, забыть о Договоре, о печати, оставив их в том мире, воспоминание о котором Кэмпион хотела стереть из памяти. Они могли найти священника, пожениться, и Тоби плевать было на возмущение родителей, если он будет вместе со своей златокудрой красавицей.

Она застенчиво посмотрела на него.

— А если бы у меня деиствдтельно было десять тысяч фунтов годового дохода; отец бы одобрил наш брак?

— Если бы и тысяча была, он бы тоже одобрил! — рассмеялся Тоби. — Крыша на Старом доме перевесит любые его принципы.

Она посмотрела мимо него на дом сэра Гренвилла Кони.

— Возможно, он не захочет принять меня.

— Ну, так выясни.

— Жаль, что ты не можешь пойти со мной.

— Мне тоже, но никак нельзя. Он большая парламентская шишка, не забывай. Ему придется тут же арестовать меня, а это вряд ли тебе поможет.

Она бросила на него решительный взгляд.

— Я веду себя глупо. Что он может мне сделать? Он либо расскажет, либо нет.

— Вот именно. Я подожду тебя на улице.

— А потом в Лэзен?

— А потом в Лэзен. Она жалобно протянула:

— Поскорее бы разделаться с этим.

— Минуточку. — Он нес с собой кожаную сумку, назначения которой ей не объяснил. Но теперь он поднял ее, развязал и извлек содержимое.

Это была накидка серебристо-голубого цвета, нити были чуть тронуты серебром. Он приподнял ее, чтобы Кэмпион увидела серебряную застежку на вороте.

— Это тебе.

— Тоби!

Накидка была очаровательна. Материя переливалась так, что ей хотелось до нее дотронуться, надеть ее. Он нежно набросил ее на плечи девушке и отступил.

— Ты просто восхитительна.

Он действительно так думал. Проходившая мимо женщина одобрительно поглядела на Кэмпион. Тоби был доволен.

— Это твой цвет. Всегда носи именно этот оттенок голубого.

— Как она чудесна! — Ей хотелось посмотреть на себя, но даже на ощупь накидка казалась роскошной. — Ну зачем ты?

— Зачем? — Он ласково передразнил ее.

— Мне нравится.

— Это твоя дорожная одежда.

На стройной, высокой фигуре накидка ниспадала безупречными длинными фалдами.

— Можешь надеть ее, когда поедем в Лэзен. А теперь давай мне.

— Нет! — восторженно воскликнула она. — Я сейчас в ней пойду в дом Кони и буду знать, что у меня с собой есть что-то твое. — Она вцепилась в края накидки. — Можно?

Он расхохотался.

— Конечно.

Он протянул ей руку — удивительно, что человек столь злодейской наружности делает столь галантный жест, — и перевел ее через Стрэнд.

Она ожидала, что вся аллея перед домом Кони будет запружена подателями петиций. Сегодня, как ей сообщили, был день, когда сэр Гренвилл принимал простых людей, но, к ее легкому удивлению, темная аллея была столь же пустынна, как и прежде. В дальнем конце поблескивала река.

— Тоби!

Она остановилась перед крыльцом.

На миг он решил, что твердость изменила ей, но потом увидел, что ее руки возятся с чем-то на шее.

— Что?

— Вот. — Она ему что-то протягивала. — Я хочу, чтобы, пока я буду в доме, у тебя было что-то мое.

Это была печать святого Матфея, поблескивавшая золотом в мрачной аллее. С ладони у Тоби свешивалась цепочка. Он воспротивился:

— Нет.

— Почему?

Она не хотела брать печать назад.

— Потому что там она может тебе понадобиться. Возможно, это и будет то самое доказательство, которого он потребует, чтобы дать тебе какой-то ответ.

— Тогда я выйду и возьму ее у тебя.

— Она же твоя! Это ценная вещь!

— Она наша! Сохрани ее для меня.

— Я верну ее, как только ты выйдешь. Она согласилась:

— Ладно.

Он спрятал украшение на шее под рубахой и кожаной курткой. Тоби был рад, что она дала ему печать. Было приятно иметь что-то из ее вещей, ведь влюбленные не могут без талисманов.

— Я тебя подожду.

Они поцеловались, как целовались уже тысячу раз за эту неделю, а потом она решительно направилась к двери и потянула за цепочку с железной ручкой. Кэмпион пришла раньше срока, но ей хотелось поскорее завершить встречу. Ей надо было прожить целую жизнь, такую, о какой в безотрадном Уэрлаттоне она могла лишь мечтать, и сразу же после разговора с сэром Гренвиллом Кони она сможет уехать вместе с Тоби.

В глубине дома прозвенел звонок.

Она оглянулась на Тоби:

— Я буду думать о тебе.

— Я тебя люблю.

Ставень щелкнул и поднялся: «Да?»

Она повернулась:

— Я мисс Слайз. К сэру Гренвиллу Кони.

— Вы рано пришли. — Голос был невежлив. Ставень захлопнулся, и Кэмпион показалось, что ее не впустят, но потом она услышала скрип отодвигаемых засовов и поднимаемой щеколды.

В дверях стоял тощий, болезненный молодой человек, поманивший ее внутрь. Она оглянулась еще раз, улыбнулась Тоби и вошла в темный коридор.

Тоби увидел, как чудесно выглядит развевающаяся во мраке накидка, различил, как Кэмпион поднимается по каменным ступеням, и дверь захлопнулась.

Он прислушивался, пока не замерло эхо хлопнувшей двери, весь дом как-то странно замер.

Потом раздался звук задвигаемых засовов и щеколды, опускающейся в железные скобы, который в мрачной аллее прозвучал неестественно громко. Тоби прошептал: «Кэмпион», но дом уже снова погрузился в безмолвие.

Глава 9

Кэмпион провели в просторную пустую комнату. Там царила полная тишина, будто именно отсюда исходило ощущение странного безмолвия, окутывавшее дом. Даже клерки в своей сумрачной, не по погоде промозглой комнате, казалось, совершенно бесшумно водили перьями по закручивающейся бумаге. Человек, открывший дверь (судя по всему тоже клерк), ушел, сказав, что сэр Гренвилл скоро появится. Потом (и это насторожило ее) он запер за собой дверь.

Она заколебалась, гадая, допустимо ли свободно бродить в безмолвии столь интимных покоев, но вид, открывавшийся из окон с каменными переплетами, заставил ее беззвучно ступать по мягкому пушистому ковру. Комната выходила на Темзу, и в сравнении с кипучей жизнью на реке тишина в доме представлялась и вовсе необъяснимой. В поле зрения было штук двадцать лодок, но ни единого звука не проникало сюда. Через нижний этаж можно было попасть в сад. Там росли шпалерные груши, красовались ухоженные клумбы с гравиевыми дорожками вокруг, которые вели к частному пирсу, выдававшемуся далеко в реку.

Рядом с этим пирсом стояла великолепная белая барка. Четверо гребцов сидели в ней совершенно прямо, подняв вверх весла с белыми лопастями, будто на параде или под зорким взглядом строгого хозяина. На корме была широкая банка, обитая мягкими подушками, и Кэмпион представила себе, как на ней величественно восседает сэр Гренвилл.

Она отвернулась от высоких окон с бархатными занавесками. Комната производила впечатление богатой, но обстановки в ней почти не было. У окна — огромный, заваленный бумагами стол, — за ним, предположила она, работал сэр Гренвилл. Располагавшееся рядом необъятное кресло со скошенными подлокотниками и сияющей кожаной обивкой было развернуто внутрь комнаты. В центре, обращенный к столу, стоял единственный высокий стул, который как-то не вписывался в обстановку комнаты, где доминировал огромный резной мраморный камин напротив окон. Поленья были приготовлены, хотя понадобятся, как она полагала, не раньше осени. Над камином красовалась единственная огромная картина.

Картину можно было закрыть деревянными ставнями из мореного — под цвет отделки всей комнаты — дуба, но сейчас они были распахнуты, являя взору роскошный, большой, но одновременно шокирующий портрет. Обнаженный юноша сидел на залитой солнцем поляне мрачного леса. Тело у него было стройное, мускулистое, крепкое, кожа покрыта загаром. Кэмпион подумала, что у Тоби, наверное, такое же прекрасное сложение, и смутилась от этой мысли. Ей было одновременно и стыдно и приятно.

Лицо было действительно необыкновенное. Потрясающее, надменное, языческое. Оно словно было предназначено для того, чтобы из-под шлема взирать на покоренные земли. У юноши были золотистые волосы, крупный рот, говоривший о некоторой жестокости. Она и представить себе не могла, что человек может быть столь красив, страшен и желанен.

Обнаженный мужчина смотрел не на зрителя, а скорее куда-то вниз, на маленькое озеро, скрытое среди скал. Художник изобразил озеро отсветами на прекрасном лице. Точно так же и солнце, отражаясь от вод Темзы, играло размытыми бликами на потолке в комнате сэра Гренвилла Кони.

Кэмпион никак не могла оторваться от картины. Само совершенство. Даже не верится, что кто-то может быть настолько красив, златокудр, надменен и безупречен. Это не более чем игра воображения художника, но игра, которая притягивала и волновала.

— Вам понравилась моя картина?

Она не слышала, как распахнулась вторая дверь, расположенная позади письменного стола. Вздрогнув, она обернулась и увидела на пороге престранное, потрясающе уродливое существо.

Сэр Гренвилл Кони, а как она догадалась, это был именно он, оказался невысокого роста. Его необъятный живот поддерживали тоненькие, как веретенца, ножки, которые, казалось, едва-едва выдерживали столь непристойно жирное тело. Его лицо до жути напоминало лягушку — бледные выпученные глаза, широкий безрадостный разрез на месте рта. Кудрявые волосы уже поседели. Богатые одежды коричневых тонов туго натягивались на толстом брюхе. Со своей собеседницы Кони перевел взгляд на картину.

— Это влюбленный в себя Нарцисс. Так сказать, предостережение от опасностей самолюбования. Вам бы не хотелось, мисс Слайз, чтобы я превратился в цветок? — Он хихикнул. — Вы ведь мисс Слайз?

— Да, сэр.

Выпученные глаза рассматривали ее.

— Вы знаете, кто такой Нарцисс, мисс Слайз?

— Нет, сэр.

— Конечно не знаете. Вы же пуританка. Зато вы, наверное, знаете библейские истории, да?

— Надеюсь, что так, сэр. — Она чувствовала, что сэр Гренвилл насмехается над ней.

— Нарцисс, мисс Слайз, был настолько красив, что влюбился в себя. Он часами любовался собственным отражением и в наказание был превращен в цветок, который мы теперь и называем нарциссом. Как вам кажется, он красив?

Она кивнула, смутившись от такого вопроса.

— Да, сэр.

— Так и есть, мисс Слайз, так и есть. — Сэр Гренвилл разглядывал свою картину. — Картина — это тоже наказание.

— Наказание, сэр?

— Я был знаком с этим молодым человеком, мисс Слайз, я предлагал ему свою дружбу, но он предпочел стать моим врагом. В отместку я велел изобразить его лицо на этой картине, чтобы все думали, будто он, мой друг, и позировал в таком виде. — Он смотрел на нее и смеялся. — Вы ведь не понимаете, о чем речь, правда?

— Нет, сэр.

— Такая невинность. Вам нужно знать, мисс Слайз, что из меня получается чудесный друг и страшный враг. Ну?

Последнее слово было обращено не к Кэмпион, а к высокому, хорошо сложенному молодому клерку, который вошел в комнату с пачкой бумаг и теперь ждал у стола. Он указал на бумаги.

— Манчестерские деньги, сэр Гренвилл. Сэр Гренвилл Кони обернулся.

— О, заем милорду Манчестеру. Мне казалось, я уже подписал эти бумаги, Джон.

— Нет, сэр Гренвилл.

Сэр Гренвилл подошел к столу, взял и просмотрел стопку бумаг.

— Двенадцать процентов, да? Ну сколько же сегодня готовы платить за деньги! Он надоедливый?

— Да, сэр Гренвилл.

— Хорошо. Люблю надоедливых должников. — Он потянулся за пером, обмакнул его в чернила и подписал бумаги. Потом, не оборачиваясь, обратился к Кэмпион: — Вам не жарко в этой накидке, мисс Слайз? Секретарь возьмет ее. Джон!

Он жестом показал, чтобы молодой человек взял у Кэмпион накидку.

— Я останусь в ней, сэр. Если позволите, — неуверенно добавила она.

— Конечно, конечно, мисс Слайз, как вам угодно. — Сэр Гренвилл все еще просматривал бумаги. — Вы вольны поступать, как вам заблагорассудится.

Он схватил со стола какой-то документ.

— Джон, скажи милорду Эссексу, что, если мы установим налог на селитру, у него не будет пороха для пушек. Я полагаю, нам следует обращаться с ним как с простым солдатом. Уж очень ему, по-моему, хочется им стать. — Он сунул бумаги секретарю. — Ладно. А теперь оставь нас. Мисс Слайз и мне неугодно, чтобы нас кто-либо беспокоил.

Секретарь ушел, и вновь послышался зловещий звук запираемой двери. Сэр Гренвилл не обратил на это никакого внимания и, пропихнув свой огромный живот между стеной и углом стола, уселся в просторное кожаное кресло.

— Значит, вы — мисс Доркас Слайз.

— Да, сэр.

— А я, как вы без сомнения и предположили, сэр Гренвилл Кони. Я человек занятой. Зачем вы ко мне пожаловали?

Она смутилась от его резкости, от отвращения, которое вызывало его отталкивающее лицо. Встреча проходила совсем не так, как представлялось им с Тоби.

— Мне бы хотелось спросить вас кое о чем, сэр.

— То есть вы хотите, чтобы я дал вам ответы? Какие же? Она заставила себя говорить четко, даже смело. В этом маленьком толстяке было что-то, что выводило ее из равновесия.

— О завещании моего отца, сэр, и о Договоре. Он улыбнулся, широкий рот злорадно искривился.

— Садитесь, мисс Слайз, садитесь же. — Он подождал, пока она устроилась на неустойчивом высоком стуле. — Значит, вы хотите получить у меня некоторые ответы. Ну что же, почему бы и нет? Думаю, для того и существуют адвокаты. Проповедники нужны, чтобы формировать мнение, поэты — чтобы развивать фантазию, а адвокаты — чтобы выяснять факты. Так задавайте ваши вопросы.

Говоря это, сэр Гренвилл начал делать нечто странное. Его левая рука медленно ползла по столу. Она двигалась наподобие краба, будто пухлые пальчики были маленькими клешнями. Кэмпион увидела, что рука направляется к фарфоровому блюду с остатками фруктового пирога.

— Ну, давайте, девушка.

Рука отвлекала ее. Она уже добралась до блюда, и теперь пальцы робко перебирались через край. Кэмпион заставила себя оторвать взгляд и сосредоточиться.

— Завещание моего отца, сэр, представляется каким-то таинственным… — Голос ее замер, с каждой секундой она нервничала все больше и больше.

— Таинственным? Таинственным?! — Для такого маленького толстого человека голос у Кони был до странности грубым. — Завещание зачитывал адвокат, верно? Я, конечно, согласен, что Айзек Блад — всего лишь сельский адвокат, но я-то полагал, он в состоянии огласить завещание!

Рука уже добралась до остатков пирога и скатывала шарик из фруктов и теста.

— Он действительно огласил завещание, сэр. — Кэмпион пыталась привести в порядок свои мысли, но рука, возвращавшаяся теперь назад от блюда, отвлекала ее.

— Я так рад, мисс Слайз, так рад. Мне почему-то почудилось, что вы сочли представителя нашей профессии некомпетентным, но, похоже, этого обвинения не выдвигается против мистера Блада. Так что же там было такого таинственного? Мне завещание вашего отца показалось трогательно бесхитростным.

Он снова улыбнулся, будто желая смягчить сарказм, а потом странным, церемонным жестом поднял руку и забросил шарик из пирога себе в рот. Пока жевал, он, казалось, улыбался ей, словно испытывая удовольствие от ее смущения. Освободившись от первой порции пирога, левая рука снова поползла по столу.

Кэмпион заставила себя взглянуть в бесцветные, немигающие глаза.

— В завещании отца, сэр, упоминается о Договоре и о печати. Мистер Блад не смог уточнить подробности.

— И вы такой путь проделали, чтобы это выяснить?

— Да, сэр.

— Хорошо! Хорошо! — Рука снова была уже почти у самого блюда. Он повернулся. — Джон! Джон!

Дверь отперли. Кэмпион ожидала, что секретаря попросят принести какие-то бумаги, может быть, даже сам Договор, но вместо этого он внес на подносе две мелкие мисочки. Сэр Гренвилл указал на Кэмпион, и поднос предложили ей. Она взяла одну тонкую фарфоровую мисочку, оказавшуюся страшно горячей. Кэмпион пришлось поставить ее на ковер, и тогда она увидела, что в ней была какая-то темная прозрачная жидкость с плавающими в ней кусочками коричневого цвета.

Сэр Гренвилл взял вторую мисочку, после чего секретарь удалился, заперев за собой дверь. Сэр Гренвилл улыбнулся:

— Чай, мисс Слайз. Вы когда-нибудь пили чай?

— Нет, сэр.

— Бедный, обездоленный ребенок. Никогда не слышала о Нарциссе, никогда не пила чая. Этот напиток, мисс Слайз, рискуя жизнью, моряки доставляют с Востока. Единственно ради того, чтобы мы имели возможность им насладиться. Не беспокойтесь, — он поднял толстую, короткую руку, — в нем нет ничего алкогольного. Можете спокойно пить его, сознавая, что ваша душа в безопасности.

Он поднял мисочку с чаем и шумно отхлебнул, зажав тонкими губами, но глаза по-прежнему были прикованы к ней.

— Попробуйте, мисс Слайз. Это очень дорогой напиток, и мне будет обидно, если вы пренебрежете моей добротой.

Она воспользовалась полой своей серебристо-голубой накидки, чтобы поднести мисочку ко рту. Она слышала о чае, но никогда не видела его, и вкус показался резким и тошнотворным. Она поморщилась.

— Вам не понравилось, мисс Слайз?

— Он горький.

— Как и многое другое в жизни, вы так не считаете? Кэмпион показалось, что теперь сэр Гренвилл пытается быть приветливым. Он вынужден признать, что она изложила свое дело, и теперь он будто бы пытался помочь обрести спокойствие. Его левая рука снова подобралась к тарелке с пирогом, на что он наконец обратил внимание.

— Это айвовый торт, мисс Слайз. Вы любите айвовый торт?

— Да, сэр.

— Тогда непременно попробуйте айвовые торты мисс Партон. Она печет их в небольшом домике близ Лэмбет-Стэрз, откуда мне их совсем свежими доставляют каждое утро. Вы захватили с собой печать?

Вопрос так удивил и испугал ее, что она пролила немного чая на свою чудесную новую накидку. От огорчения она вскрикнула, и это дало ей секунду-другую на размышление.

— Нет!

— Что нет?!

— Я не принесла печать!

Ее поразила сила его натиска.

— Где она?

— Не знаю!

Сэр Гренвилл воззрился на нее. У нее было ощущение, что его бесцветные, выпученные глаза пронзают ее насквозь. В руке она по-прежнему держала мисочку с чаем, лицо все еще оставалось расстроенным из-за того, что она посадила пятно на новую накидку. Предложенный чай убедил Кэмпион, что адвокат намерен обойтись с ней по-доброму, но теперь она поняла, что к этой встрече сэр Гренвилл подготовился намного лучше нее. Ему не требовалось объяснять секретарю, что ему нужно, чай был подготовлен заранее, и, когда она чуточку расслабилась, он набросился на нее со своими молниеносными вопросами. Она неуверенно поставила чай на пол. Голос сэра Гренвилла был все еще напорист.

— Вы знаете, что такое печать?

— Да.

— Не да, а да, сэр.

— Да, сэр.

— Расскажите мне.

Мысль работала быстро. Она должна открыть ему не больше, чем сказал Айзек Блад, читая завещание. Она заговорила с осторожностью:

— Она удостоверяет подпись на любом документе, связанном с Договором, сэр.

— Очень хорошо, мисс Слайз, замечательно! Так где же печать?

— Не знаю, сэр.

— Как она выглядит?

— Не знаю, сэр.

— Неужели?

Он засунул в рот еще один шарик из пирога и стал жевать, сверля ее взглядом. Она подумала, интересно, моргает ли он когда-нибудь? И, когда ей в голову пришла эта мысль, он как раз моргнул. Моргал он медленно, как какое-нибудь редкое животное, а потом все его подбородки дрогнули — он проглотил айву и тесто.

— Вы не знаете, как она выглядит, мисс Слайз, однако когда вы в первый раз пытались пройти в мой дом, вы сказали, что это Договор святого Матфея. Ведь так?

— Да, сэр.

— Так откуда же вам стало известно о святом Матфее?

— Отец рассказал мне.

— Да? Неужели, мисс Слайз? — Левая рука снова поползла. — Скажите, у вас были хорошие отношения с отцом?

Она пожала плечами:

— Да, сэр.

— Неужели, мисс Слайз? Любящие отец и дочь, да? Он часто беседовал с вами, да? Делился своими проблемами? Все рассказал про печать святого Матфея?

— Он упомянул о ней, сэр.

Он рассмеялся с явным недоверием, но вдруг снова изменился и подался вперед:

— Значит, вы хотите узнать о Договоре. Очень хорошо, мисс Слайз, я вам расскажу. — Он будто задумался, глядя поверх ее головы на обнаженного Нарцисса, а его левая рука, жившая, по-видимому, независимой жизнью, хватала и мяла фрукты и тесто. — Несколько лет назад, мисс Слайз, ваш отец, я и еще несколько джентльменов задумали одно коммерческое дело. Теперь неважно, что это было за дело, значение имеет лишь то, что оно оказалось успешным. Да уж, действительно! Очень успешным. Должен сказать, мы сами себе удивились и даже обогатились. Я подумал, мисс Слайз, что денег, которые мы вместе заработали, нам хватит, чтобы безбедно жить в старости, и поэтому был создан Договор, Договор — это удобная форма соглашения, не дающая возможности кому-нибудь одному из нас надуть партнеров, так оно в действительности и оказалось. Все мы теперь, те, кто уцелел, доживаем свой век, а Договор дает нам комфорт в зимнюю пору нашей жизни. Вот и все, мисс Слайз.

Он закончил, победоносно отметив это событие еще одним церемонным маневром со скатанным из пирога шариком.

Он солгал так же, как лгал и ее отец. Если бы Договор был простой деловой сделкой, почему отец не поделил деньги между Эбенизером и нею? Она вспомнила письма тестя и тещи к ее отцу, в которых говорилось, что дела у Мэттью Слайза идут скверно. А сэр Гренвилл Кони хотел, чтобы она поверила, будто отцу удалось привлечь лондонских торговцев и самого Кони к участию в каком-то сказочно выгодном деле. Она взглянула на Кони.

— А что это было за дело, сэр?

— Вас это не касается, мисс Слайз, совсем не касается. — Он сказал это грубо и своим тоном спровоцировал ее на возражение.

— Но печать-то становится моей по достижении мной двадцати пяти лет. Поэтому это мое дело.

Теперь он смеялся над ней, плечи ходили вверх-вниз, а подбородки трепыхались над тугим белым воротничком.

— Ваше дело, мисс Слайз! Ваше дело! Печать становится твоей, девочка, потому что она красивая! Женское дело — рождение ребятишек и красивые безделушки, и больше ничего. Так вы говорите, что не видели печать?

— Нет, сэр.

Плечи его все еще сотрясались от смеха, когда он поманил ее:

— Идите сюда.

Она подошла к столу, пока Кони возился с жилетным карманом. Коричневая материя так плотно облегала живот, что Кони никак не мог извлечь то, что хотел. Она посмотрела поверх его седых кудрявых волос и увидела, что гребцы все еще сидят в барке, как статуи, устремив в синее небо белые лопасти весел. Она подумала про Тоби, который ждал в аллее, и пожалела, что его нет рядом. Она не сомневалась, что его не смутил бы этот лягушко-образный человек, державшийся то саркастически-дружески, то презрительно.

— Вот. — Адвокат бросил что-то на стол.

Печать была точь-в-точь такая же, как та, что осталась у Тоби. Кэмпион взяла ее, еще раз подивившись, как тяжело золото. Она заметила изящный ободок из бриллиантов и рубинов. Как и печать святого Матфея, эта тоже была прикреплена к длинной золотой цепочке, так что и ее можно было носить как подвеску. Она повернула печать к окну и заметила знакомую причудливую резную окантовку вокруг оттиска. Она поднесла печать поближе к глазам и вместо топора увидела очень изящно выгравированного льва. В зеркальном отражении было начертано «Св. Марк».

Держа в руках эту вторую, столь сильно напоминавшую первую, печать, она снова ощутила присутствие какой-то тайны. Она вспомнила, что в письме говорилось, будто печати — ключ к несметному богатству, и почему-то при виде второй печати власть, заключенная в золотых цилиндрах, показалась намного более реальной. Теперь она поняла, что мужчины будут стремиться завладеть печатями и что пока одна из них у нее, сидящий за столом адвокат — ее враг. Она думала, что ее ждут любовные приключения, теперь же они оказались связаны с опасностью.

Сэр Гренвилл говорил непринужденно и безразлично.

— Обязательно посмотрите, что там внутри.

Он чуть не поймал ее. Стык двух половинок был так искусно замаскирован, что было совершенно невозможно предположить, что внутри цилиндра есть полость, и все же при его хитрых словах ее пальцы механически приготовились взять печать так, чтобы открыть. Но она успела одуматься, пока пальцы еще двигались, и не остановилась, будто хотела лишь поболтать печатью на длинной золотой цепочке.

— Как она красива.

Сэр Гренвилл сделал долгую паузу. Ей было видно, как золотой цилиндр отражался в бесцветных, тусклых глазах. Он медленно моргнул.

— Я сказал, обязательно посмотрите, что там внутри. Она изобразила наивность. Потянула за печать, сдвинула брови, потрясла ее у себя над ухом.

— Она развинчивается. — Его голос звучал разочарованно.

Кэмпион издала по-детски радостный возглас удовлетворения, когда цилиндр разделился на две половинки. Сначала она думала, что в нем, как и в принадлежавшем ее отцу, будет распятие, потому что заметила похожую человеческую фигуру с распростертыми руками.

Но это не был религиозный символ древней власти. Этот символ был намного древнее Христа, он был ровесником самому человечеству. То была женщина с широко раскинутыми руками и раздвинутыми в стороны ногами. Голова откинута назад, бедра выпячены вперед. Хоть обнаженная фигурка и была миниатюрной, в ней чувствовалась страсть и желание отдаться. Сэр Гренвилл хихикнул:

— Отвратительно, правда?

Она бережно соединила обе половинки, скрыв обнаженную, томящуюся в любовном экстазе женщину.

— Моему отцу это бы не понравилось. Может быть, поэтому он свою и выкинул.

Он протянул короткую белую ручку, и Кэмпион неохотно уронила печать ему на ладонь.

— Так вы говорите, выкинул?

— Мы ее искали, сэр. Везде искали. И не нашли. Он устало указал ей рукой на стул.

— Садитесь.

Она повиновалась. Она гордилась собой. Ей, возможно, и не удалось добиться правды от сэра Гренвилла Кони, но она не попалась в расставленные им сети. Она не выдала, что нашла печать, и, хотя по-прежнему не знала, почему печати так важны, поняла, что этот богатый, влиятельный человек жаждет обладать ими.

Бережно и неспешно сэр Гренвилл спрятал печать святого Марка.

— Вы правы, мисс Слайз, говоря, что печать святого Матфея станет вашей в день вашего двадцатипятилетия. — Его левая рука опять начала свой неприметный путь. — В тот год истечет срок действия нашего Договора, наше соглашение перестанет существовать, и печати потеряют всякий смысл. Не считая, конечно, их ценности как таковых, что уже немало. — Он улыбнулся ей. — Я подумал, ведь печати такие красивые, что юной леди эти безделушки могут понравиться, вот я и убедил вашего отца подарить вам печать святого Матфея, когда она станет бесполезной. У него была одна дочь, и почему бы ей, подумал я, и не получить единственное украшение. Вашему отцу это не слишком понравилось, но он согласился, наверняка просто не желая перечить мне. Слишком хорошая вещица, чтобы выкидывать. Но, быть может, вы правы. Возможно, в порыве праведного гнева он расстался с печатью. Какая жалость. — Он пожал плечами. — Это все, ради чего вы ко мне приходили?

Это было не все, но она не сомневалась, что здесь ей правды не узнать. В новой накидке ей было жарко, а вид сверкающей реки за окнами вызвал у нее желание выбраться из дома Кони. Ей хотелось быть вместе с Тоби. Она собрала складки накидки в руку и кивнула:

— Это все, сэр.

— Любопытно, мисс Слайз, что вы проделали такой долгий путь из Уэрлаттона с целью задать мне столь простые вопросы. Да к тому же, как я вижу, вы еще не допили чай! Допивайте, дитя! Допивайте! Не волнуйтесь, вы скоро покинете этот дом.

Он улыбнулся, когда она снова примостилась на неудобном стуле. Она обратила внимание, что его рука перестала путешествовать к пирогу и обратно.

— Скажите, мисс Слайз, а вы не обручены с неким Сэмьюэлом Скэммеллом?

Она кивнула.

— Таково было желание вашего любимого батюшки, если не ошибаюсь? — спросил адвокат.

— Да, сэр.

Он уставился на нее, все еще улыбаясь:

— Скажите мне, Доркас… Ничего, что я называю вас Доркас?

— Ничего, сэр.

— Тогда скажите мне, Доркас, потому что мне очень хочется знать, — вы хотите замуж за мистера Скэммелла?

Она заколебалась, заметив, как впились в нее выпученные глаза, словно видящие ее насквозь, и не могла сообразить, будет ли какой-то вред, если она скажет правду. Она помрачнела.

— Нет, сэр.

— Вот как! — Он сделал вид, что удивился. — Странно, очень, очень странно. Я никогда не был женат, Доркас. Нет. Я посвятил свою жизнь суровой службе закону, суду лорд-канцлера, а в последнее время — и наверняка потому, что я не обременен женой, — меня просят присоединять свое скромное мнение к мнению тех, кто стоит у кормила власти. Как видите, я хорошо разбираюсь в законах и политике, но, боюсь, мало что понимаю в женитьбе. Вы не хотите замуж, Доркас? Или вы хотите, подобно мне, посвятить себя закону?

В ответ она медленно произнесла:

— Мне хочется замуж, сэр.

— Ах, вот что! — Он поднял руку, изображая изумление. — Понимаю, дело в мистере Скэммелле, да? Вы — как это вульгарно говорится — не влюблены?

— Я не люблю мистера Скэммелла, сэр.

— О, бедное дитя, бедное, бедное дитя. Вам хочется любви! Хочется, чтобы звезды светлым ковром расстилались у ваших ног, чтобы жизнь была усеяна цветами, хочется встретить родственную душу, жить в гармонии и достатке. Правильно? — Она не ответила, и он продолжил. — Вы, полагаю, ознакомились с брачным контрактом?

— Да, сэр.

— И вы все еще жаждете любви? Ах, ну да, конечно, вы же не юрист, как я. Да, действительно, я должен делить время между государственными советами и судом лорд-канцлера, но в моей стариковской голове еще сохранились некоторые обрывки полезных сведений в области закона. Мистер Скэммелл, я полагаю, подписал брачный контракт?

— Думаю, да, сэр.

— Вы думаете так с полным основанием. Уверяю вас, он подписал! Он переехал из своего лондонского дома, оставил свое дело, связанное со строительством лодок, и нанял человека, который бы вел за него дела, и это все ради того, чтобы посвятить себя вам! И вот из-за того, что вам нужны звезды у ваших ног, мистеру Скэммеллу придется испытать разочарование! На предстоящую свадьбу, Доркас, он потратил деньги, он принес определенные жертвы и взамен ему многое обещали! Сейчас он похож на человека, который заплатил деньги и вдруг не получил товар! Не думаете ли, милое дитя, что теперь мистер Скэммелл может прибегнуть к услугам адвокатов?

Он насмехался над ней, передразнивал ее, а она все равно не могла отвести глаз от проницательного лица, злобно взиравшего на нее с улыбкой на губах. Он сделал паузу, она промолчала, и он усмехнулся.

— А теперь предположим, дитя, что мистер Скэммелл, прихватив брачный контракт, отправляется в суд лорд-канцлера. Он подает жалобу на то, что мисс Доркас непостоянна, что она предпочитает звезды, солнце и луну его земным достоинствам. Должен ли я рассказывать вам, что произойдет? Должен! Ничего! — Он засмеялся. — Как мне достоверно известно, на сегодняшний день в суде лорд-канцлера ждут решения двадцать три тысячи дел, двадцать три тысячи! Я бы никогда не подумал, что в этих краях окажется столько чернил, не говоря уж об энергичных адвокатах, и все же каждый день поступают на рассмотрение все новые и новые дела! Ваше дело, Доркас, рассмотрят, обязательно рассмотрят, но когда вы уже состаритесь, сморщитесь и высохнете, а ваши деньги — те, что у вас были, высосут адвокаты. А кто, дитя мое, женится на увядающем цветке, будущее которого решается в суде лорд-канцлера?

Кэмпион ничего не ответила. Милдред Свон говорила что-то насчет тех, кого «запекают в адвокатский пирог», теперь она поняла, что это означает. Их с Тоби будущее, это нескончаемое лето под безоблачным небом, замарал и разодрал в клочья похожий на лягушку человек. Он подался вперед и заговорил шепотом, как заговорщик:

— Хотите освободиться от мистера Скэммелла? — Она промолчала. Он театрально заглянул во все углы комнаты, будто кто-то мог подсматривать. — Вы хотите освободиться от мистера Скэммелла, Доркас, и чтобы вам при этом не грозил суд лорд-канцлера? Хотите?

— Да, сэр.

— Тогда отдайте мне печать, Доркас. Отдайте мне ее.

— У меня ее нет, сэр.

— Тогда вы должны выйти замуж за мистера Скэммелла! — Он говорил певуче, растягивая слова так, будто она маленький ребенок. — Вам придется выйти замуж за брата Скэммелла!

— Нет!

Улыбаясь, он откинулся назад, голос стал дружелюбным:

— Милая, милая моя Доркас, в чем дело? Вам не хочется вместе с братом Скэммеллом изображать существо с двумя спинами? Так, да? — Он захохотал. — Я уже вижу вас вдвоем в спальне, таких счастливых. — Его голос стал громче и жестче. Кони упивался омерзительным описанием того, как Скэммелл овладевает ею. Она пыталась пропустить это мимо ушей, мотала головой, стонала, но его голос сладострастно рисовал непристойную картину потных тел. Он насмешливо называл это «любовью», а слова его живописали сцену, куда более омерзительную, чем та, что возникала в ее собственном воображении, когда она представляла, как Скэммелл взгромоздится на нее, будто бык на телку. Когда он кончил, Кэмпион всхлипывала.

Он спросил, довольный достигнутым эффектом:

— Хотите избежать этого, Доркас?

— Да!

— Тогда верните мне печать.

— У меня ее нет!

— Значит, вам придется выйти за мистера Скэммелла.

— Нет!

Это было наполовину рыдание, наполовину вопль протеста.

Сэр Гренвилл Кони внимательно наблюдал за своей жертвой.

— Еще один шанс, Доркас, всего один. Отдайте мне печать святого Матфея, и я вручу вам сто фунтов, да, сто фунтов! Этого вам хватит, дитя, чтобы прожить, пока не отыщется кто-то более подходящий, чем мистер Скэммелл.

— Нет! — Кэмпион его почти не слушала; скабрезные подробности стояли перед глазами, но она не осмеливалась признаться, что солгала. Ей устроили бы новую душевную пытку, может быть, даже наказали бы. Поэтому она цеплялась за свою историю. — У меня нет печати!

— В таком случае вам придется выйти замуж за Сэмьюэла Скэммелла.

— Я не выйду.

Она приходила в себя, ей хотелось защищаться, пусть даже только на словах.

Он захохотал, большой рот приоткрылся, обнажив гнилые зубы.

— Но вы выйдете, Доркас, выйдете. Я же адвокат, вы не забыли? Я очень многое могу сделать, дитя, и даже суд лорд-канцлера растрогается, если попросит сэр Гренвилл Кони. — Его левая рука снова потянулась, только на сей раз не к пирогу, а к листку бумаги, который он приподнял над столом. Она разглядела черный текст и большую красную печать.

— Сказать вам, что это такое? Это документ, юридический документ, и я позаботился о том, чтобы забрать его сегодня утром. Я знал, что вы, возможно, навестите меня, Доркас, и рассказал суду о ваших трудностях. О! Такое тяжелое положение! Сирота, еще не достигшая двадцати одного года, одна, вдали от дома… Суд был растроган. Да. По-настоящему растроган. Ей нужен опекун, равно как и ее брату. И, знаете ли, Доркас, теперь вы оба под опекой суда. — Он засмеялся, — Ваш братец, по-моему, будет вполне доволен. Уверен, и вы тоже. Вы находитесь под опекой суда, и я, Гренвилл Кони, ваш опекун. Ваше будущее, дитя, целиком в моих умелых руках. — Он положил документ, победоносно откинулся и засмеялся.

Потрясенная, она слушала, сознавая, что рушатся все ее мечты. Она видела его белое круглое лицо, рассеченное смеющимся ртом, слезы застилали ей глаза. Потом она услышала, как он крикнул секретарю.

— Джон! Открой дверь, Джон!

Лицо Кони выражало радостное нетерпение.

— Входите! Входите! Входите все!

Вдруг вся комната заполнилась людьми, с любопытством и неприязнью разглядывавшими ее. Она затрясла головой будто пытаясь отделаться от кошмара.

— Нет!

— Да, да! — Кони встал. — Я полагаю, вы встречались с Томасом Гримметтом. Это мой старший охранник и преданный слуга.

Ей ухмылялся человек, который прижимал ее к стене конюшни в Уэрлаттоне и запихивал колено между ног. На его широком лице со сломанным носом красовался синевато-багровый нарыв.

Голос Кони был неумолим:

— Ваш дорогой брат Эбенизер. Такой замечательный молодой человек! Я предложил ему место. И Гудвайф! Верная Гудвайф, как ты, должно быть, рада, что вернулся твой заблудший ребенок.

Судя по злобному лицу, Гудвайф готова была плюнуть в нее. Эбенизер держался презрительно. Кони потешался:

— И брат Скэммелл! Смотри же! Твоя невеста возвращена тебе! Какую радость способен приносить закон!

Сэмьюэл Скэммелл улыбнулся Кэмпион, потряс своей стриженой головой. Она же почувствовала, как тиски закона, долга, религии и наказания сжимаются вокруг ее души. Ее надежды, любовь, свобода — все исчезало вместе с угасающим над рекой днем. Всхлипывая, она наклонила голову, и слезы закапали на тонкие серебристые нити накидки.

Сэр Гренвилл Кони сочувственно вздохнул:

— Видите, как она растрогана? Она заплакала! А разве есть высшая радость, чем созерцание кающегося грешника?

— Аминь, — сказал Скэммелл.

— Аминь, — с жаром подхватил сэр Гренвилл. — А теперь, Эбенизер! Гудвайф! Брат Скэммелл! Отведите Доркас в соседнюю комнату. Томас к вам вскоре присоединится. Идите! До свидания, милая Доркас! Я рад, что вы навестили меня, очень рад!

Когда ее выводили из комнаты, Гудвайф словно вцепилась в нее клещами.

Выпроводив девушку в комнату секретарей, Кони захлопнул дверь и остался наедине со своим приспешником Томасом Гримметтом.

— Девчонка с характером.

— А печать у нее, сэр?

Кони протиснулся к столу и сел.

— Нет. Я думал, что это не исключено, но сейчас полагаю, что нет, — он рассмеялся, — я предложил ей такую цену, от которой бы у нее духу не хватило отказаться. Нет. У нее печати нет. — Он поднял глаза на огромную фигуру Гримметта. — Печать все еще где-то в том проклятом доме. Обыщи еще раз. Разбери его по камешку, если потребуется, перерой сад, только найди ее.

— Слушаю, сэр.

— Но сначала… — Кони разбрасывал бумаги по столу, пока не нашел нужную. — Вот свидетельство о бракосочетании Скэммелла, датированное сегодняшним утром, чтобы все было законно. — Голос сэра Гренвилла звучал устало. Он снова воздел очи. — Ее нужно выдать замуж, Томас, нужно! Понятно?

— Ну, раз вы так сказали, сэр.

— Это не я сказал, Томас, это закон. И в завещании так сказано, и в брачном контракте. Если она выходит замуж, Скэммелл становится хранителем печати, а Скэммелл отдаст печать нам.

— Вы в этом уверены, сэр?

— Я в этом уверен, Томас, потому что ты останешься с братом Скэммеллом до тех пор, пока он тебе ее не отдаст.

Гримметт заулыбался:

— Слушаю, сэр.

— Так что обвенчай их. Сегодня же вечером! И пусть все будет законно. Священник, молитвенник. И никаких скэммелловских проповедников-пуритан. Сможешь устроить?

Гримметт задумался:

— Да, сэр. Где?

— В доме брата Скэммелла. — Кони произнес имя Скэммелла с издевкой. — Доставь ее туда на лодке, а потом сделай все, что следует.

— Обвенчать их, сэр? — Гримметт ухмылялся.

— Да. А потом, Томас, но ни в коем случае не раньше, потому что я хочу, чтобы все было законно, удостоверься, черт побери, что она больше не девушка. Мне совершенно не хочется, чтобы она заявила, будто брак не имеет силы, и в доказательство раздвинула бы ноги. Если этот чертов пуританин не знает, как делаются подобные вещи, постой у него за спиной.

— Сделать все самому, сэр?

Сэр Гренвилл с любопытством поднял глаза:

— Она тебе нравится?

— Очень хорошенькая, сэр.

— Тогда можешь управиться сам. Это будет тебе наградой. — Он ухмыльнулся, глядя на великана в кожаной куртке. — Что только не приходится тебе ради меня переносить, бедный Томас.

Гримметт расхохотался. Кони махнул в сторону двери:

— Тогда действуй. Наслаждайся. Мальчишку оставь здесь, он мне пригодится. Зайди ко мне утром, Томас. Хочу узнать все подробности!

Сэр Гренвилл смотрел, как небольшая группа людей садится на его барку. Девчонка в своей приметной голубой накидке сопротивлялась, но Гримметт одной рукой легко справился с ней. Гудвайф, видимо, била и щипала Доркас, которую держал Гримметт. Сэмьюэл Скэммелл плелся позади, беспомощно всплескивая руками. Кони покачал головой и засмеялся.

Некоторое время он опасался, что Доркас уже обратилась к Лопесу, но волновался он зря. Она находилась под присмотром, а через несколько дней обнаружится и печать. Все хорошо, даже лучше, чем хорошо, потому что Эбенизер тоже был под боком. Впервые познакомившись с Эбенизером, сэр Гренвилл почувствовал, что у того есть потребность бороться за какую-то идею, увидел одержимость на лице калеки. Никакой любви к своей красавице сестре он там не разглядел. Кони был доволен. Пора было взяться за господина Эбенизера, который был настоящей манной небесной для его планов.

Небо начинало чуть-чуть краснеть. Как только девушку наконец впихнули в лодку, гребцы оттолкнулись от пирса. Весла ушли под воду, потом двинулись вперед, и выкрашенная в белый цвет лодка легко заскользила по темнеющей воде. Поблескивали расходившиеся за кормой круги.

Сэр Гренвилл чувствовал себя усталым, но счастливым. Теперь он не сомневался, что шотландцы вступят в войну против короля, значит, затраты, сделанные Кони, не пропадут. Но еще отраднее другое. Печать будет у него. Он отвернулся от реки, посмотрел на склонившегося над озером обнаженного Нарцисса, потом распахнул дверь в переднюю.

— Дорогой мой Эбенизер! Дорогой мой мальчик! Нам так о многом нужно поговорить. Принесите вино!

Сэр Гренвилл Кони был счастлив, очень счастлив.

Глава 10

Джеймсу Александру Симеону Мак-Хоузу Боллсби доводилось, как и сэру Гренвиллу Кони, испытывать мгновения ничем не омраченного счастья. Боллсби был клириком, священником англиканской церкви, назначенным лондонским епископом, и имел разрешение проповедовать, принимать причастие, хоронить мертвых и, конечно же, соединять христианские души в священном браке.

Помимо всего прочего, преподобный Джеймс Боллсби был пьяницей.

Именно это обстоятельство и породило насмешливое прозвище Трезвенник. Трезвенником Боллсби он был вот уже два года. Пьянство подарило ему не только новое имя, но и сладостные моменты счастья. Случались у него и периоды беспросветного уныния, но каждое утро приносило с собой вызванную элем радость.

Так было не всегда. Когда-то он славился как зажигательный, убежденный проповедник, способный привести в экстаз ближайшие скамьи и взбудоражить всю церковь. Его коньком были рассуждения об адском пламени, и в дюжине приходов он пользовался репутацией человека, способного настолько напугать грешников, что те искренне раскаивались и бежали прочь из питейных заведений. Он ополчался против спиртного, но враг повел осаду и проник в его цитадель. Больше Трезвенник Боллсби не проповедовал.

Но даже будучи горьким пьяницей, Трезвенник Боллсби на пятом десятке нашел-таки свое место в обществе. Он всегда легко приспосабливался, направляя паруса своей веры по ветру преобладающей теологической моды. Так, когда во главе стоял архиепископ Лод, требовавший, чтобы церковная служба отправлялась по образцу ненавистных папистов, Трезвенник первым разукрасил покрывало для алтаря и осветил хоры свечами. Смекнув, что просчитался и что путь на небо, оказывается, лежит через более строгие каноны пуританской службы, он не растерялся. Не тратя времени на раскачку, в один прекрасный день взял да и оповестил прихожан об изменении своих взглядов. Более того, он пригласил пуритан понаблюдать за уничтожением своего пышного алтаря, сожжением перил вокруг него, затем — как будут разорваны в клочья его собственные вышитые одеяния. Он прочитал проповедь, в которой уподобил свое прозрение обращению святого Павла, и сразу же стал любимцем пуританского крыла, потому что был наглядным свидетельством их правоты.

Это умение приспосабливаться он не утратил и по сию пору. Церковь и государство были столь крепко связаны, что адвокатам вроде сэра Гренвилла Кони нередко требовался покладистый священник, который мог бы с готовностью присовокупить санкцию Бога к их собственной. И Боллсби был тут как нельзя кстати.

Сейчас он жил в Спитл-Филдз в жалкой комнатенке, где его, еще непротрезвевшего, и обнаружил Томас Гримметт, после того как благополучно доставил Кэмпион в дом Скэммелла.

Гримметт бесцеремонно растолкал Боллсби.

— Оставьте меня, любезный сэр! Я священник! Священник!

— Знаю, что ты чертов священник. Держись, Трезвенник. — Гримметт схватил ведро тухлой воды и окатил непроспавшегося, упирающегося, растрепанного человека. — Очухайся, ублюдок!

Боллсби застонал. Мокрый и несчастный, он раскачивался из стороны в сторону.

— Боже мой!

Гримметт устроился на корточках рядом с ним.

— Когда ты ел в последний раз, Трезвенник?

— Боже мой!

— Несчастный ты ублюдок. У нас свадьба. Соображаешь ты, свадьба.

— Мне хочется есть.

— Скоро поешь. А теперь бери свою книжку, Трезвенник. Нам некогда.

Гриммет помог священнику найти старую рясу, замызганный наплечник и молитвенник, а потом выволок в переулок, ведущий в Бишопсгейт. Он остановился у первого попавшегося лотка, сунул два пирожка с говядиной и влил в Боллсби рюмку рома.

— Ну вот, ваше высокопреосвященство. Вспомнил меня теперь?

Трезвенник улыбнулся:

— Ты Томас, да?

— Именно, ваше преподобие. Человек сэра Гренвилла.

— О! Добрый сэр Гренвилл! У него все благополучно?

— Ты же знаешь сэра Гренвилла, преподобный. У него плохо не бывает. А теперь двигайся. Нас ждет работа.

Боллсби с жадностью посмотрел на сумку с бутылками:

— Я нужен вам как свидетель, да?

— Я же сказал тебе, Трезвенник, свадьба, черт возьми. Шевелись же!

— Свадьба! Как приятно! Я люблю свадьбы. Веди меня, любезный Томас, веди!

Тоби Лэзендеру стало скучно. Ждать в аллее оказалось занятием безрадостным. Через час он направился к Стрэнду, убедив себя, что Кэмпион, возможно, выйдет через парадный вход, но никаких признаков жизни там не было, не считая прислонившегося к кирпичной арке стражника. Тоби вернулся в аллею и прошел в самый ее конец, туда, где начинался спуск к реке, а камни, заливаемые водой, были покрыты мусором и грязью. Стена, ограждавшая сад Кони, выдавалась далеко в реку, и он никак не мог заглянуть за нее. Он вернулся к крыльцу, прислонился к противоположной стене и, задрав голову, уставился на безликий, бесцветный дом Кони. Он должен ждать. Скоро, очень скоро, уговаривал он себя, Кэмпион появится, и они будут вместе.

Он был влюблен, и весь мир преломлялся в зеркале этой любви. Ничто не имело значения, кроме одного: он должен быть вместе с Кэмпион. Даже отцовское неодобрение показалось не столь уж существенным. Впервые он повстречался с ней у ручья и, как всякий влюбленный, испугался, что она больше не захочет его видеть. Он проклинал себя за то, что не вернулся, хотя из Лондона он все равно уже никак не смог бы выбраться. Потом она ему написала, и, получив письмо, он уже через несколько минут покинул дом своего отца. Его жизнь до того, как он познакомился с Кэмпион, часы, проведенные без нее, — все это не имело значения. Он влюбился. Его отец и, без сомнения, мать не могли быть довольны. И по рождению и по воспитанию она была ему не пара, но Тоби это не смущало. В душе Кэмпион было что-то такое, что опьяняло его, без чего он ни за что не стал бы жить, и даже сырая аллея, куда почти не проникало солнце, казалась из-за этого светлее.

Он нащупал печать, которая угадывалась сквозь рубашку и кожаную куртку. Еще недавно этот талисман был на ее груди. И даже этот факт превращался в знамение, сулящее радужные надежды.

Ее голос Тоби услышал раньше, чем увидел ее. Он стоял, прислонившись к стене, и мечтал о безоблачном будущем, когда раздался крик. Обернувшись, он успел заметить серебристо-голубую накидку на корме лодки, потом гребцы наклонились вперед, налегли на весла, и барка скрылась из виду.

— Кэмпион!

Он подбежал к воде, но было уже поздно.

— Лодочник! Лодочник!

Проклятие, проклятие и еще раз проклятие! Когда надо, никогда не найдешь свободной лодки!

Он бросился вверх по аллее, башмаки гулко топали по дорожке. Он повернул на восток на Стрэнд, соображая, где ближайший спуск к реке. Эксетер-стрит! Тэмпл-Стэрз! Он проталкивался между прохожими, не обращая внимания на их ропот. Он знал, что с каждой секундой возлюбленная удаляется от него.

Скэммелл! Это наверняка Скэммелл! Кэмпион все ему рассказала, и он заставлял ее повторять свою повесть снова и снова, пытаясь найти лазейку в юридической путанице завещания, Договора и брачного контракта. Пробираясь сквозь толпу, он гадал, не схватил ли ее какой-нибудь другой человек, упоминавшийся в письме, к примеру Ло-пес. Если он намерен ее спасти, то должен понять, кто виновник похищения его возлюбленной. Инстинкт же подсказывал: Скэммелл. Она говорила, он строит лодки, а та, на которой ее увезли, была достаточно роскошной и вполне могла принадлежать владельцу такого дела.

Он свернул со Стрэнда, налетев на какого-то купца, который принялся на него орать, но Тоби уже мчался вниз по ступеням Эксетер-стрит к очереди, ожидавшей лодочников.

Древко пики опустилось поперек узкой улочки, преградив ему путь, и перед ним возник солдат в кирасе. Сзади подошли двое других.

— Спешишь, парень?

— Да!

Черт возьми! Патруль! Один из множества, отправленных парламентом на улицы в поисках дезертиров.

Они приперли его к стене. Прохожие жались к противоположной стороне, не желая ни во что ввязываться. Остановивший Тоби солдат оглядел его с ног до головы.

— Ты кто такой, парень?

Мысль работала быстро, он уцепился за имя сына одного из коллег отца.

— Ричард Кромвель, сын Оливера Кромвеля.

— Торопишься, да? — Солдат слегка оторопел.

— Да, по делам отца.

— Пусть идет, Тед, — сказал другой, но третий не успокаивался.

— Рыжие волосы, — бубнил он, — крепкое телосложение, рыжие волосы. Вот на что капитан приказал обращать внимание. — Он дернул кожаный подшлемник, стащив его с головы Тоби. — Ну, что я говорил! Рыжие волосы!

На первого солдата это произвело определенное впечатление, но он все еще колебался.

— Лэзендер?

Тоби заставил себя расслабиться и даже улыбнуться.

— Меня зовут Ричард Кромвель. Отведите меня к своему капитану. Кто он?

Первый солдат сконфузился.

— Форд, сэр. Капитан Форд.

— Ба, Форд! — Тоби рассмеялся. — Мы с Фордом знакомы. Пойдемте к нему. Идемте же! Вы должны исполнять свой долг. — Он подмигнул первому солдату. — Как вас зовут?

— Уиггс, сэр. Эдвард Уиггс — Уиггс был доволен знакомством.

— Давайте все сделаем как положено, Уиггс, а потом я смогу вернуться к делам своего отца.

Уиггс был склонен тут же на месте отпустить Тоби, но двое других полагали, что в их однообразной службе прогулка до Ладгейта, где располагалась казарма, придется весьма кстати.

Тоби сдержался. От этого можно было сойти с ума, но допустить ошибку — значило накликать беду. Он должен выбрать подходящее место, и, мысленно проигрывая свои действия, он смотрел на приближающийся угол дома Эссекса. Уиггс слева от него разглагольствовал, что был бы не прочь, если бы кто-то замолвил за него словечко, а двое других плелись сзади. Все они размагнитились, убаюканные добродушной готовностью Тоби к сотрудничеству. Они дошли до угла, справа была арка, ведущая на Флит-стрит. Тоби указал на крышу арки и засмеялся.

— Только поглядите на этого дурака.

Они конечно же уставились, а Тоби саданул правым коленом Унггса между ног, выхватил падающую пику и стремглав бросился бежать. Позади раздался вопль боли, а потом он и сам начал кричать.

— Дорогу! Дорогу! Задержите его!

Толпа приняла его за солдата. Люди расступались перед острием пики и оглядывались в поисках виновника переполоха. Создавшуюся иллюзию подкрепляли двое напарников Уиггса, которые с криками мчались сзади.

Тоби был в гораздо лучшей спортивной форме, чем лондонские подмастерья, из которых состоял городской гарнизон. Он стрелой вылетел на середину Стрэнда, прочь от центра города, прочь от Кэмпион, а потом резко свернул направо в одну из зловонных аллеек, ведущих к северу. Пику он отшвырнул в сторону, чтобы быстрее бежать по узкому лабиринту. Крики смолкли где-то позади.

На каждом углу Тоби замедлял бег и, если видел людей, шел с беспечным видом, небрежно приветствуя прохожих, а когда в аллее никого не было, бежал. Теперь он знал, что скрылся от солдат, но по-прежнему мучился из-за Кэмпион.

Он задержался на углу Булл-Инн-Корт. Погоня отстала ярдов на пятьдесят, затерявшись в запутанных переулках, и он постучал в синюю дверь.

— Мистер Тоби! — Глаза миссис Свон расширились.

— Тс-с! — он приложил палец к губам, шмыгнул в коридор и согнулся, хватая ртом воздух. — Меня здесь нет, миссис Свон.

— Конечно нет, дорогой. В жизни вас не видела. — Она захлопнула дверь. — Расскажите же мне, что случилось.

— Через секунду — Он выпрямился, улыбаясь ей. — Боюсь, мне нужна ваша помощь.

— По-моему, тоже, дорогой. Где Кэмпион?

В беде, подумал Тоби, в большой беде, и он должен спасти ее.

Темз-стрит была самой длинной в городе и тянулась на три четверти мили от Кастомз-Хаус близ Тауэра до разваливающихся стен Бэйнард'з Касл в Ладгейте. Мастерская Скэммелла располагалась почти посередине улицы там, где дома и верфи теснились к берегу реки.

Всю дорогу до мастерской Гудвайф торжествовала. Она колотила, щипала и царапала Кэмпион, голос ее полосовал, как зубья пилы. Гудвайф припомнила каждый проступок девушки за двадцать лет, каждый грешок, каждый случай, когда она расстраивала родителей, но в этом перечне злодеяний не осталось места горю. Все это подкреплялось цитатами из Библии в изложении Скэммелла. Гребцы Кони наблюдали с бесстрастными лицами, а на корме скалился Гримметт.

Гудвайф потянула за голубую накидку.

— Что это еще такое? Что это? Тебя воспитывали в послушании Господу, а ты так одеваешься?

Скэммелл не упустил свой шанс. Голос звучал скорбно:

— «Женщина в наряде блудницы, с коварным сердцем, шумливая и необузданная; ноги ее не живут в доме ее».

— Аминь.

Гудвайф едва дождалась конца цитаты.

— Ты позор! Позор для своих родителей, для меня, для мистера Скэммелла, для нашего Господа и Спасителя, а что о нас подумает сэр Гренвилл? Скажи же мне! Что он о нас подумает!? — Этот последний отчаянный вопрос был задан так визгливо, что люди в проплывавших мимо лодках с беспокойством повернули головы.

Наконец они прибыли. Лодка вошла в узкий проход между двумя пирсами, и Кэмпион подтолкнули по ступеням в заваленный древесиной, пропахший смолой двор, наполовину забитый готовыми маленькими лодками. Скэммелл оставил Гримметта и Гудвайф сторожить ее, а сам выгнал со двора своих рабочих. Им было очень любопытно, особенно мастеру, но Скэммелл всех выпроводил. Лодка Кони снова вышла на реку, развернулась и скрылась из виду вверх по течению.

По одну сторону двора располагались высокие, заполненные древесиной навесы, а по другую — большой мрачный дом Скэммелла. Кэмпион втолкнули внутрь, в маленькую смежную с передней комнатку. Ее заперли там одну, и скрип поворачиваемого в замке ключа напомнил ей те времена, когда отец наказывал ее, запирая в комнате, пока распалялся до того, чтобы выплеснуть на ребенка месть Господа.

Ставни на окнах были заперты, но через некоторое время глаза притерпелись к темноте, и она догадалась, что очутилась в бывшем кабинете Скэммелла. Полки теперь опустели, но на столе все еще лежало несколько религиозных брошюр. Одну из них она разорвала в клочья, прекрасно сознавая бессмысленность своего протеста. Не брошюру ей хотелось распотрошить, а весь этот дом. Ей хотелось вопить, плакать, колотить кулаками в дверь, но она не хотела тешить мучителей зрелищем своего полного поражения.

А поражение она потерпела. И, стоя в комнате, напряженная и испуганная, она сознавала, что ее ждут безрадостные дни. Она сдерживала слезы, и ненависть придавала ей силы. Кэмпион прислушалась к голосам в коридоре. Гримметт что-то объяснял, но что — она не могла разобрать. Скэммелл же сначала возвысил голос от удивления, потом от возмущения, а потом сник. Открылась и закрылась парадная дверь, и теперь до нее долетали лишь голоса Скэммелла и Гудвайф.

Кэмпион с детства не выносила приглушенных голосов, С тех самых пор, как она прислушивалась к злобным словам родителей, предвещавшим жестокое наказание. В такие ночи она изо всех сил молилась. Молилась об одном-единственном намеке на любовь Иисуса. Но ответом всегда был лишь ветер в Уэрлаттоне, давящая темнота, окутывавшая большую лужайку, и далекие голоса.

Время шло. Сама того не замечая, она задыхалась, словно не могла унять сердце без свежего воздуха. Она успокоилась, правда, не сразу. За окном наступала ночь. Кэмпион попыталась открыть ставни, но против металлических прутьев ее пальцы были бессильны.

Она молилась. Молилась об избавлении. Она знала, что Бог есть и что Иисус — это любовь. Вопреки всему опыту своего детства, она упорно верила, что Бог есть добро и любовь. Она молилась, но не пуританскому Богу наказания, а Богу любви. Однако даже когда она произносила свои молитвы, те не вселяли надежды.

Повернулся ключ. Этот звук опять воскресил в ней страхи детства. Открылась дверь, и появилась свеча, точь-в-точь так же, как тогда, когда поздно вечером приходил отец с ремнем в руках. Когда он отсылал прочь служанку Чэрити, на его лице лежала мрачная тень Бога. На сей же раз пожаловал Сэмьюэл Скэммелл.

Он закрыл за собой дверь, поставил свечу на стол и смущенно улыбнулся стоявшей у окна девушке.

— Помолимся, Доркас? Она промолчала.

Он жестом предложил ей обойти вокруг стола и указал на пол.

— Я подумал, если мы вместе преклоним колени и поведаем Ему о наших бедах, нам, возможно, станет легче.

Она удивилась, насколько спокойно прозвучал ее голос.

— Он разрушил стены Иерихона. У вас есть труба? Скэммелл поежился от прозвучавшего в ее голосе презрения.

— Ты не поняла, Доркас. Ты больна. — Он всплескивал руками, стремясь объяснить ей что-то. — Смерть отца — это тяжело пережить. Доктор Фендерлин сказал, что тебе нужно принимать лекарство. Ты должна отдохнуть, милая, отдохнуть в Дорсете.

Он нелепо затряс головой, потом перешел на язык Сиона, чтобы не слишком задумываться. — Господь и Спаситель наш Иисус Христос поможет нам, Доркас. Возложи на него свои заботы и свою вину. — Его голос креп по мере того, как он входил в ритм восхваления. — Пусть нам трудно, Доркас, пусть нам плохо, но Он есть! Я знаю! Своей жизнью я это доказал. Доказал его спасительной милостью, кровью агнца, Доркас!

— Замолчите! — закричала она. — Замолчите!

Гудвайф советовала ему проучить Кэмпион, говорила, это решит все проблемы, и теперь он думал, может быть, она была права. Он заморгал. Он сознавал, что не принадлежит к числу сильных натур, иначе он бы воспротивился настояниям Гримметта поженить их этой же ночью. Скэммелл возражал, что совершенное ночью бракосочетание незаконно, Гримметт же лишь отмахнулся.

— Предоставьте это сэру Гренвиллу, сэр. Он знает, что законно.

Стало быть, это и есть брачная ночь Сэмьюэла Скэммелла, ночь, когда он возьмет на себя священную обязанность, возложенную на него Мэттью Слайзом, вести Доркас по пути спасения. Религиозность Скэммелла подарила ему и эту ночь, и эту невесту. И хоть вся его плоть жаждала ее, он был поражен силой ее непокорности. Гудвайф, пожалуй, была права. Вероятно, ему следует добиться послушания хорошей поркой. Он попробовал еще раз увещевать ее.

— Ты действительно спасена, Доркас?

Она презирала его. Высокая и несгибаемая, она стояла у закрытых прутьями ставней.

— Я верую в Иисуса Христа. Он ответил механически:

— Слава Господу. Слава Господу.

— Но я не такая христианка, как вы.

Вид у него был озадаченный. Палец почесал пещерообразную ноздрю.

— Есть только один тип христианства, Доркас.

— И что же это за тип?

Он был доволен, что наконец-то она с ним заговорила. Может быть, ему не придется расстегивать толстый ремень. Он улыбнулся, и его пухлые губы заблестели в свете единственной свечи.

— Христианин — это человек, признавший Иисуса своим господином, следующий его заповедям.

— Которые гласят, что нужно любить друг друга и поступать с другим так, как хотел бы, чтобы поступали с тобой. — Она засмеялась. — Разве вы так поступаете? Навязывать себя мне — значит следовать одной из Его заповедей?

Он нетерпеливо затряс головой.

— Нет, нет и нет. Если человек избран Богом, если в нем сильна вера, Доркас, тогда у него есть долг, да, долг, просвещать других. Никто не сказал, что христианином быть легко, Доркас, но все же мы должны быть пастырями своего стада. Мы должны его направлять.

На ее лице проступило безмерное презрение.

— Я — одна из «них»? Меня нужно направлять? Он закивал, стремясь, чтобы она поняла.

— Женщины слабы, Доркас, плоть в них сильнее духа. Но путь женщины легче, ибо это путь послушания. Если ты смиришься и будешь кроткой, тебе ни о чем не придется беспокоиться. Я прихожу к тебе, Доркас, как повелел Господь, желая направить тебя на путь добра. Ты должна покориться и молиться, Доркас, сознавая, что такова Его воля.

Она наклонилась вперед, опершись о стол, и он вздрогнул, увидев ярость в ее лице. Ее слова бичевали его.

— Покорись! Послушание! Вот и все, что вы знаете. Наказание, ненависть — вот ваша религия. Если бы Христос вернулся сегодня, знаете, что бы вы сделали? Вы бы побежали за молотком и гвоздями, вопя, чтобы кто-нибудь сколотил крест. — Она выпрямилась. — Вы женитесь на мне не из христианского долга, Сэмьюэл Скэммелл. Вы женитесь да мне потому, что так вы разбогатеете, и потому, что вы жаждете вот этого! — Она раздвинула полы накидки, демонстрируя свою фигуру. Она плюнула на его религиозные трактаты. — Это за вашу жадность, а это — за похоть.

Злость душила его, злость, распаляемая воспоминаниями о том, как с ним обращалась мать. Гудвайф права! Ее следует выпороть! Его унизили в собственном доме, но он этого не потерпит. Злость придала ему мужества, руки потянулись к ремню, чтобы его выдернуть, а слова сами собой слетали с губ.

— Ты богохульствуешь, женщина! Ты грешница! Но ты будешь спасена. Будешь!

Ремень был высвобожден, и Кэмпион померещилось, будто вместе с деньгами отца на плечи Скэммелла опустилась и его мантия. С яростным, нечленораздельным бормотанием он согнул ремень в правой руке, а потом замахнулся, чтобы хлестнуть ее через стол.

Она еще раньше ухватилась за край стола, а теперь, с неожиданной даже для себя силой, приподняла его. И поднимала все выше и выше, так что и свеча и трактаты заскользили вниз, пламя заколебалось, а потом внезапно наступила темнота и стол опрокинулся, со всего размаха ударив Скэммелла по ноге.

Он завопил, как неуклюже кастрированный бычок, потом вопль перешел в преисполненные жалости к себе причитания. В дверь забарабанили.

— Хозяин! Хозяин! — Это была Гудвайф.

— Боже мой! У меня сломана нога! Кэмпион стояла неподвижно.

— Хозяин! Хозяин! — орала Гудвайф.

— Иду! — Скэммелл тыкался в темноте, всхлипнув, когда в очередной раз споткнулся обо что-то, потом закопошился у двери.

Она открылась, и взору предстал скрючившийся Скэммелл с перекошенным от боли лицом, обращенным к свече, которую принесла Гудвайф.

— У меня сломана нога!

— Нестрашно, сэр. — Через всю комнату Гудвайф победоносно посмотрела на Кэмпион. — Священник прибыл, хозяин. С Книгой и всем, что полагается.

Скэммелл наполовину выпрямился, обернулся к Кэмпион и снова перевел взгляд на Гудвайф.

— Священник?

— Да, хозяин. На вашу свадьбу. — Она посмотрела на Кэмпион с мстительной, злорадной улыбкой. — На свадьбу Доркас. Какая счастливая ночь!

В прихожей послышался гул. Кэмпион замотала головой.

— Нет!

— Да! — Гудвайф вошла в комнату, поставив свечу на полку. — Уходите, хозяин. Приготовьтесь. Я присмотрю за Доркас. Неприятностей не будет.

Утро этого дня для Кэмпион было залито солнечным светом их с Тоби любви, теперь же она оказалась в кромешной тьме, а ночью станет женой. Женой Скэммелла.

Тоби дважды пытался ускользнуть из Булл-Инн-Корт и дважды замечал пикеты солдат, охранявших узкие переулки. С криками, эхом отдававшимися среди высоких стен, они рыскали по окрестности, обыскали несколько домов, тыча пиками под кроватями и в темных углах погребов и чердаков.

Наступила ночь. Он страшно мучился, потому что обязан был бежать, а вместо этого сидел в ловушке. Миссис Свон была готова сделать для него что угодно, но она не могла тайно провести его под носом у солдат. Так что приходилось ждать. Он молился безнадежно, беспомощно и изводил себя, представляя участь Кэмпион.

Солдаты исчезли уже после десяти, но даже тогда Тоби был вынужден передвигаться с бесконечной осторожностью, присматриваясь к каждой тени, прежде чем пересечь улицу или свернуть в переулок. Он направился к реке, чувствуя себя словно раздетым в трепещущем пламени факела, освещавшего Тэмпл-Стэрз, но он знал, что так быстрее всего найдет дом Скэммелла.

Ночью лодочников оставалось не много, работы хватало, чтобы занять некоторых из них до полуночи. Тоби знал, что должен быть терпелив, но это было так трудно. Он беспомощно смотрел, как справа появлялись едва заметные носовые огни, как они становились все ярче и проносились мимо в сторону города. Лодки перевозили запоздавших пассажиров из Уайтхолла, но никто из них почему-то не стремился вылезать у причала Тэмпл-Стэрз. Наконец появилась пустая лодка, и Тоби ступил на корму.

— Вы знаете мастерскую Скэммелла?

— Конечно, знаю. По-вашему, откуда лодки берутся? — Гребец говорил язвительно, все еще опираясь на весло.

— Мне нужно туда попасть. — Тоби старался не терять терпения.

— Ночью, сэр? Ночью! — Человек захохотал и обернулся к напарнику — Слышишь, Джейк? Этот жентмен ночью направляется в мастерскую Скэммелла!

В свете факела было видно, как ухмыляется баковый гребец. Первый посмотрел на Тоби.

— Не могу, парень, никак не могу. Там ночью опасно. В реке столько бревен плавает, да все гнилые, ты мне еще и заплатить не успеешь, как мы без дна останемся. Нет, сэр, только не ночью. Я высажу вас у причала, это дело другое. У какого? У Павла или у Моста?

Ни тот, ни другой не подойдет. Скрываясь в гостиной миссис Свон, Тоби рассуждал, что ночью мастерская Скэммелла скорее всего закрыта, и самый легкий путь пробраться туда — с реки. С улыбкой он подался вперед.

— Мне бы хотелось пролить во мрак немного света, — Тоби достал золотую монетку, которую позаимствовал из запасов Кэмпион. — Мне желательно высадиться у мастерской Скэммелла.

Загребной посмотрел на монетку, потом на Тоби.

— Каждому по одной?

— Это все, что у меня есть.

— Может, что и получится. Надо попробовать. Отлично, сэр, посмотрим, насколько вам удастся осветить наш путь.

Он сделал знак напарнику, и лодка наконец-то покинула предательски освещенный факелом причал.

Весла погрузились в темную воду и развернули лодку. Течение несло их вниз по реке. И все же Тоби знал, что опоздал. Ритмичный плеск весел будто бесконечно повторял: «Слишком поздно, слишком поздно, слишком поздно».

Глава 11

Томас Гримметт ждал Скэммелла в коридоре. Он ухмылялся.

— Священник вышел через заднюю дверь, сэр. Через минуту вернется.

Он мотнул головой в сторону кухни, откуда долетали звуки, свидетельствовавшие о том, что кого-то сильно рвет. Гримметт с надеждой глянул на запертую дверь кабинета.

— Хотите, чтоб я помог присматривать за ней, сэр?

— Нет, нет. Она скоро будет готова.

Скэммелла трясло, нога болела. Доркас. Он так хотел взять ее в жены, но никогда не думал, что совершаться это будет вот так. Происходящее ему не нравилось, однако он слишком боялся разнузданного подручного Кони, чтобы протестовать. Он махнул рукой в сторону столовой.

— Я подожду там.

— Хорошо, сэр. Хорошо. — Гримметт говорил Скэммеллу «сэр», но даже не пытался скрыть презрения к перепуганному толстяку.

Скэммелл обнаружил, что кто-то, вероятно Гудвайф, приготовил столовую для свадебной церемонии. Большой стол отодвинули в сторону, освободив пыльный пол, а маленький стол, покрытый белым полотном, переставили к выходившему на реку окну. В комнате было светло от зажженных свечей.

Скэммелл чувствовал себя несчастным. Ему было стыдно перед самим собой не только потому, что его побила девушка, но и потому, что она сказала правду. В Уэрлаттон он действительно отправился ради денег, которые сулила женитьба, предполагая, что невеста окажется такой же угловатой и непривлекательной, как сам Мэттью Слайз, и только потом увидел Доркас. К жадности прибавилась похоть. Он знал, что она не стремится к этой свадьбе, и подозревал, что его супружеская жизнь будет слабо напоминать безоблачную идиллию, но он никак не мог побороть желание овладеть ею. Ночью ему снилось, какое блаженство принесет совокупление с ней, и он стыдился своих мыслей.

Он молился. Он просил Бога помочь ему взглянуть на свой будущий брак как на союз христианских душ, дарующий жизнь детям, которые станут новым поколением пуритан, но в его воображении этот священный идеал постоянно осквернялся желанием ощутить тело Доркас в своих объятиях.

Он достал Библию из кармана камзола и раскрыл седьмую главу Первого послания к Коринфянам: «Хорошо человеку не касаться женщины, — читал он, а с того дня, как познакомился с Кэмпион, он так часто перечитывал эту главу, что глазам едва ли нужно было пробегать по тексту — Но если не могут воздержаться, пусть вступают в брак, ибо лучше вступить в брак, нежели разжигаться». Он не мог воздержаться, не мог! От внезапно охватившего его желания он даже забыл о боли в ноге. Да, святой Павел прав. Он должен вступить в брак, чтобы не гореть в адском пламени, потому что страсть уже жгла его огнем и он стыдился ее.

Конечно, было бы лучше жениться на набожной женщине, но глава из Коринфян предлагала утешение и на этот случай: «…жена неверующая освящается мужем». Разумеется, именно так! Вот слова, оправдывавшие этот брак, что бы там ни думала Кэмпион. Женясь на ней, он очищал ее, спасал ее душу, которую, как он считал, обязательно нужно было спасать. И разве существует свидетельство большей любви? Этот брак, хоть она этого и неведала, был поступком милосердным, порывом души. И каковы бы ни были опасения по поводу их будущего или ее отношения к замужеству, он мог, утешаться сознанием того, что спасает ее душу. Когда-нибудь, думал он, Доркас будет мне благодарна.

Дверь открылась, и Гримметт бесцеремонно втолкнул в комнату маленького неопрятного человека.

— Преподобный Трезвенник Боллсби, сэр. А это мистер Скэммелл, Трезвенник.

Скэммелл отложил в сторону Библию и посмотрел на священника, вытиравшего рот подолом рясы.

— Сэр.

Жмурясь от яркого света, Трезвенник озирал комнату. Он отпустил рясу, икнул и безмятежно улыбнулся Скэммеллу.

— Я однажды проповедовал в палате общин, сэр. Да! В палате лордов и в палате общин! Целых три часа, сэр, большая работа была сделана. Вы об этом знали, сэр? — Он радостно подпрыгнул перед Скэммеллом.

— Нет. — Скэммелл был обескуражен.

— Да-да, сэр! В палате лордов и в палате общин. Я тогда выбрал двадцать третий стих двадцать шестой главы Книги притчей. Вы его знаете?

— Нет.

Трезвенник укоряюще погрозил пальцем.

— «Что нечистым серебром обложенный глиняный сосуд, то пламенеющие уста и сердце злобное». Да, сэр, это было два, а может, три года назад, я точно не помню. Меня хорошо приняли. — Он взглянул на остановившегося в дверях Гримметта. — Меня же хорошо приняли, правда?

— Уж этого-то они не забудут, Трезвенник. — Гримметт посмотрел на Скэммелла и ухмыльнулся. — Старого пройдоху позвали в последний момент, и был он в стельку пьян. Его вырвало прямо на кафедру. Ну, давай, Трезвенник, доставай свою проклятую книжку!

Трезвенник тяжело сел, шаря под сутаной.

— Я себя плохо чувствую, Томас, явно плохо. У вас не найдется немного лекарства для меня?

— Когда все будет сделано, сэр, когда все будет сделано. Гримметт направился к Скэммеллу, задев мечом стол.

— Вот, сэр. Сэр Гренвилл подумал, что вы, возможно, не успеете подготовиться. — Он протянул Скэммеллу дешевенькое колечко. — Не беспокоитесь, сэр. Деньги он с вас возьмет, все по закону.

Трезвенник Боллсби со свойственной пьяницам хитростью извлек маленькую жестяную фляжку из складок своего одеяния. Он приложился к ней, осушил и счастливо обвел глазами комнату.

— «Вино глумливо», сэр, «сикера буйна».

— Аминь, — сказал Скэммелл, который всегда узнавал произносимые при нем библейские тексты.

— Три часа, сэр, перед палатой лордов и общин вместе! Я говорил о насмешке вина, сэр. — Эту тираду подпортила икота. — Пламенеющие уста, сэр, пламенеющие от вина, но не опьяненные Господом. Вот так-то, сэр.

Он попытался приподняться, вдруг преисполнившись мощи своей последней величайшей, но неоконченной проповеди. Гримметт снова силой усадил его.

— Жди здесь, Трезвенник. Приготовь свою книжку.

— Я себя плохо чувствую, Томас, мне нужно лекарство.

— Когда все будет кончено, Трезвенник. Когда они будут обвенчаны.

— Свадьба, да?

— Свадьба.

— О-о! Свадьба! — Трезвенник сдвинул брови, листая страницы молитвенника: — «Кто нашел добрую жену, сэр, тот нашел благо и получил благодать от Господа».

— Аминь, — сказал Скэммелл. Трезвенник продолжал:

— «Лучше жить в углу на кровле, нежели со сварливою женою в просторном доме».

Священник будто насмехался над Скэммеллом, который слушал его слова, как заключенный слова приговора. Гримметту стало скучно.

— Давай, Трезвенник, приступай. Тебе, понадобятся их имена. — Он смотрел, как священник ищет нужную страницу, потом обратился к Скэммеллу: — Он хороший человек.

— Хороший?

— Хороший, когда нам требуется свадьба, сэр. Вы бы удивились, сэр, узнав, как часто в суде лорд-канцлера требуется свадьба, в основном, конечно, на смертном одре, но Трезвенник всегда к вашим услугам. Все дело в ответах, понимаете.

— В ответах? — Скэммелл был в ужасе от того, что происходило с его упорядоченной жизнью, но был бессилен этому помешать.

Гримметт пояснил:

— Леди или джентльмен должны сказать «да», а если им не хочется, тогда очень помогает присутствие Трезвенника. Он просто продолжает свое дело, сэр. Не беспокойтесь, все совершенно законно.

Он пошарил в сумке и достал лист бумаги. Это было свидетельство о браке, на котором внизу уже стояла нетвердой рукой выведенная подпись: «Джеймс Боллсби, клирик». Гримметт запихнул документ обратно в сумку.

— Сэр Гренвилл сказал, что ради вас он об этом позаботится, сэр. — Он посмотрел на священника, потом снова на Скэммелла. — Привести невесту, сэр?

— Мы готовы?

— Как всегда. — Гримметт вышел из комнаты.

Трезвенник Боллсби успешно встал на ноги, выразил по этому поводу изумление, потом расплылся в ангельской улыбке.

— Мы раньше встречались, сэр?

— Минуту назад, сэр.

— Я проповедовал в палате общин, сэр, вы об этом знаете?

От повторного изложения этого знаменательного события Скэммелла спас донесшийся из коридора вопль, за которым последовал звук удара, эхом отозвавшийся в пустом доме, потом кого-то поволокли по полу, Гримметт зарычал, и раздался еще один вопль. Весь этот шум не произвел на Трезвенника никакого впечатления.

— Три часа, сэр, целых три часа! Но это конечно же было до того, как со мной случилось несчастье.

— Несчастье? — Скэммелл застыл в ужасе.

— Я думаю, это скорее всего падучая. Да. Бог испытывает своих слуг, да-да.

— Воистину, воистину.

Скэммелл нервно шевелил руками. Вскоре дверной проем заполнила группа борющихся людей. Гримметт волок Кэмпион за руки, Гудваиф хлестала ее по щекам, Кэмпион визжала, отбиваясь от своих мучителей. Трезвенник будто ничего этого не замечал. Он возвысил голос:

— Ваше имя, сэр?

— Что?

Скэммелл наблюдал за появлением невесты.

— Ваше имя, сэр? — довольно сурово повторил Трезвенник.

— А-а! Скэммелл. Сэмьюэл.

— Хорошо, хорошо!

Священник нашел перо, чернила и теперь аккуратно выводил фамилию на одной из страниц своего молитвенника. Скэммелл заметил, что все страницы были исписаны разными фамилиями. Трезвенник посмотрел на Кэмпион со сбившимся чепцом, с покрасневшим от пощечин, залитым слезами лицом.

— Имя невесты, сэр?

— Доркас Слайз.

— Красивое имя, да, очень красивое.

Перо заскрипело. Кэмпион завизжала. Гримметт заломил ей руки за спину так резко, что ей стало больно.

— Тихо ты, сука! — Он сильнее вонзил пальцы ей в плечо. — Будешь кобениться, руки тебе к чертям повыдергаю!

Трезвенник накинул наплечник, улыбнулся обоим и очертя голову ринулся исполнять обряд бракосочетания.

— Дорогие и любимые, мы собрались здесь перед лицом Бога и его прихожан, чтобы соединить этого мужчину и эту женщину в священном союзе.

Кэмпион затрясла головой, будто желая очнуться от кошмара. Руки болели, слова гремели в ушах, она сопротивлялась железной хватке державшего ее человека. От священника разило вином. Она плюнула в него, пытаясь остановить поток слов. Гримметт рывком прижал ее к своей груди, запихнул свое колено под юбку, ботинком раздвинув ноги. В ушах отдавалось его прерывистое дыхание.

— К браку, — бормотал Трезвенник, — нельзя относиться легкомысленно или заключать его единственно ради удовлетворения плотских соблазнов мужчин, уподобляясь грубым животным, лишенным понимания: к нему нужно относиться с почтением, благоразумием, слушаясь советов, трезво и богобоязненно.

— Нет! — вскрикнула она, высвободив одну руку и царапая Гримметта, который схватил ее за запястье и теперь выворачивал его, но колено ему все же пришлось опустить, чтобы не потерять равновесия.

— Оно предначертано как лекарство против греха и блуда, чтобы люди, неспособные сдержаться, женились…

Ярко горели свечи, отбрасывая причудливые тени на отделанные темными панелями стены. Гримметт снова всунул колено между ног Кэмпион и поднимал его все выше и выше.

Трезвенник Боллсби поинтересовался, знает ли кто-либо о чем-то таком, что может помешать соединить эти два сердца в законном браке. Гудвайф покачала головой, Кэмпион закричала, но Трезвеннику Боллсби было все равно.

— Скэммелл Сэмьюэл, берете ли вы себе в законные жены эту женщину?

Скэммелл кивнул:

— Да.

Трезвенник посмотрел на девушку, которая будто бы откинулась назад, задрав одну ногу. Лицо было искажено ненавистью, а Гримметт ухмылялся из-за ее плеча. Трезвенник знал, что удивления лучше не показывать.

— Доркас Слайз, берешь ли ты этого человека в свои законные мужья, чтобы жить с ним вместе по велению Господа в священном союзе? Будешь ли ты повиноваться ему, служить ему, любить и почитать его, будешь ли рядом с ним в болезни и здравии и, забыв обо всех остальных, сохранишь ли ты себя только для него одного, пока вы оба будете живы?

Он не стал ждать ответа, а продолжал все быстрее и быстрее, желая лишь одного — закончить церемонию и забрать причитающиеся ему деньги.

Гримметт был вынужден опустить колено, когда настало время надеть Кэмпион на палец кольцо. Он протянул Скэммеллу ее левую руку. Гудвайф пришла на помощь, разжав ей пальцы и вытянув их к ее господину. Трезвенник с облегчением увидел, что кольцо силой надвинуто ей на палец.

— Поскольку ты и ты, — ему было не до имен, — дали согласие на священный брак и свидетельствовали об этом перед Богом и собравшимися здесь… — слева в окне он увидел отсвет пламени, но конец был уже близок, — и дали другу другу слово, и объявили об этом…

— Пожар! — ахнул Скэммелл. Трезвенник закричал еще громче:

— Объявляю вас мужем и женой во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь!

Он кинулся к сумке Гримметта, не обращая внимания на переполох, и схватил за горлышко первую из лежавших там бутылок.

Они были обвенчаны.

Далеко впереди Тоби видел очертания поднявшегося над белой пеной реки Лондонского моста — темная громада, усеянная желтыми огоньками горевших в сотнях окон свечей. До него как раз долетел шум воды, рвавшейся сквозь узкие арки, когда лодка свернула к берегу.

Лодочники замедлили движение. В проходе плавали старые бревна, оставшиеся от сгнивших верфей. Они осторожно вели лодку к причалу Скэммелла. Вода билась о борта. В темноте было видно ярко освещенное окно. Гребец на носу протянул руку и схватился за пирс. Тоби вручил им обещанную монету, взобрался на мол и посмотрел, как гребцы молча, кормой вперед уводят лодку в более глубокие и безопасные воды.

Он поискал глазами большую белую барку, на которой увезли Кэмпион, но не заметил ничего похожего. В углу между верфью и пирсом в лившемся из окна свете он разглядел маленькую лодочку. Она покоилась в грязи на берегу Темзы с аккуратно сложенными на двух банках веслами. Темная вода плескалась в нескольких ярдах от носа. Со всех сторон, и из-под пирса, и с верфи, доносились возня и царапанье крыс.

Раздавшийся голос испугал его, заставив припасть к земле и обернуться, но это был всего лишь патруль на Темз-стрит. «Одиннадцать часов. Все в порядке!»

Он двигался осторожно, придерживая ножны левой рукой, чтобы они не ударялись о сложенные между верфью и двором бревна. Тени здесь были черные, во дворе почти ничего не было видно. Но пока он ждал, вглядываясь и вслушиваясь, не оставили ли здесь на ночь сторожа, глаза привыкли к темноте. Справа был кирпичный дом, где светилось всего одно маленькое оконце, выходившее во двор. Большого окна, которое он заметил с реки, отсюда видно не было. Слева угадывались два высоких навеса: один заполненный неотесанными бревнами, а второй — таинственными силуэтами наполовину достроенных лодок, полками с обшивкой и шпангоутами — всем тем, с чем Скэммеллу приходилось ежедневно сталкиваться в своем деле у дальней стены рядом с широкими воротами, выходившими на Темз-стрит, стояла непонятная маленькая цистерна. Отверстием она была обращена к Тоби, и в нем он заметил отсвет пламени. Он было подумал, что огонек зажег ночной сторож, но ничто не шевелилось, а потом до него донесся запах. Деготь. Ну конечно же!

Он заулыбался. В голове начал складываться план. Лодочная мастерская должна потреблять огромное количество дегтя — вязкой, вонючей жидкости, используемой для смоления готовых лодок, — и Скэммелл не давал огню погаснуть даже ночью. На то, чтобы каждое утро разогревать чан с дегтем, уходило бы слишком много времени. Поэтому на ночь его ставили на горящий битумный уголь, который и был источником света у дальней стены. Он снова пошел, теперь уже в направлении освещенного окна, и чуть было не дал волю своему гневу. Он видел, что Кэмпион неестественно зажата в руках громилы в кожаной куртке. Справа от Кэмпион был еще один мужчина в черном пуританском одеянии, а слева от нее — женщина. Третий — пожилой мужчина в потертой, старой одежде — стоял напротив Кэмпион и человека в черном. Свадьба.

Тоби видел Книгу, видел, как двигались губы священника, и на миг у него возникло желание разбить окно, взобраться в комнату, обнажить висевший на боку меч и изрубить в куски тюремщиков Кэмпион.

В городе зазвонили церковные колокола, им ответили колокола Саутворка, отмечавшие каждый час, и эта вдруг возникшая какофония отвлекла Тоби, умерила его гнев. Слепой яростью он ничего не добьется. Его зарубят прежде, чем он успеет хотя бы наполовину влезть в окно, и он вспомнил, на какую мысль его навел огонь под баком с Дегтем.

Существовали две вещи, наводившие на Лондон даже больший ужас, чем война. Это пожар и чума. Чума была наихудшим из двух зол, зато пожар появлялся на сцене чаще. Значительная часть Лондона была по сей день выстроена из дерева, дома жались друг к другу, а крытые соломой флигели втискивались в маленькие дворики. Когда над крышами вдруг поднимались яркие языки пламени и клубы дыма, огонь нередко грозил уничтожить Лондон. Горожане научились действовать четко. Почти на всех углах красовались огромные крюки, чтобы сбрасывать горящую солому или доски, и топоры, чтобы можно было проникнуть в дом и подложить порох. Порох давал возможность сровнять с землей кольцо домов вокруг очага пожара и создать заслон, через который пламя уже не перескочит. Правда, недавно был изобретен насос с ручным приводом, способный выбрасывать воду из своего брезентового шланга на целых тридцать футов вверх. Только установить его было непросто, обычно к тому времени, как прихожане успевали его притащить, огонь уже бесновался вовсю. Пожар был страшным врагом Лондона, но в эту ночь он станет союзником Тоби.

Огонь обратит в бегство патрули. Он приведет к воротам дома Скэммелла людей с топорами. Во дворе, на улице и даже на реке начнется суматоха, а она-то, как полагал Тоби, и предоставляла ему наилучший шанс спасти Кэмпион.

Он понимал, что задуманное им ужасно, но продолжал трудиться, невзирая ни на что. Он был влюблен, а в зеркале любви отражалось лишь одно: его любимая в опасности, и надо вызвать панику в стане ее врагов.

Тоби сновал между двух навесов, действуя быстро и по возможности бесшумно. Он запихивал тюки спутанной веревки и стружки под огромные штабеля древесины. Пространство образовалось из-за того, что нижний слой положили на бревна, желая предохранить древесину от влаги. Именно здесь он и намеревался устроить главный поджог. Пряди веревок, предназначенных для конопачения, были сухими. Он постоянно оглядывался на маленькое освещенное оконце, но оттуда никто не выглядывал.

Удовлетворившись подготовительной работой, он подобрал два куска обшивки, уже готовые стать шпангоутами лодки, и отнес их к каменной цистерне, в которой ночью горел огонь. Тоби сунул их внутрь, почувствовав, как доски заскрежетали о глыбы угля. От горящего угля шел страшный жар. Доски сразу же ярко заполыхали, он их тут же выдернул и отнес назад к штабелям. Пламя лизало ему руки, и оттого, что двор неожиданно озарился светом, ему стало не по себе. Но никто не закричал ни когда он шел, ни когда встал на колени и глубоко засунул доски в веревку и стружки.

Как ни странно, но в течение нескольких секунд казалось, что пламя погаснет. Доски едва тлели, потом загорелись первые пряди веревок, желтое пламя изогнулось и взметнулось вверх. Заполыхали стружки. Через миг все было объято пламенем, и Тоби отступил.

Момент еще не настал. Он не знал, сколько времени потребуется огню, чтобы набрать силы, но и безучастно ждать было тоже невмоготу. Он подпалил еще две доски и сунул одну в кучу стружек под недостроенной лодкой, а другую — под полку с изогнутыми досками для обшивки. Опасаясь, как бы его не заметили при таком освещении, Тоби отступил назад в тень верфи.

Пламя, лизавшее стоявшую на козлах лодку, казалось угрожающим. Кто-то должен обязательно его заметить! Он в страхе ждал, сознавая ужас содеянного.

Внутри огромного штабеля получалось что-то вроде сквозняка; воздух поднимался к самому верху, к крыше навеса, всасываясь в естественно возникшую трубу. Тоби кусал губы, гадая, не лучше ли ему вновь пересечь двор и подбросить что-нибудь в тусклый огонь. Но вдруг произошел будто взрыв, выбросивший пламя, искры и дым. Штабель разгорелся.

Зрелище было завораживающее. Пламя распространялось внутри по трубе. Еще секунду назад Тоби видел лишь тусклое мерцание внизу, а теперь полыхала уже вся крыша навеса, ревел огонь, и во дворе Скэммелла стало светло как днем. Искры бешено взлетали ввысь, и над городом взметнулся столб дыма. С улицы уже слышались крики: «Пожар!»

Пламя ревело, разгораясь все жарче и жарче, распространяясь по крыше навеса. Горящие обломки падали во двор. Тоби взглянул направо и увидел в окне потрясенное лицо Скэммелла. Он схватился за рукоятку меча. Миг приближался!

В ворота застучали кулаками, послышались крики. Щум стоял страшный — рев пламени, всеобщий переполох. Тоби посмотрел налево и увидел объятый пламенем лодочный сарай. Делу Скэммелла пришел конец, оно перестало существовать.

Дозор поднял тревогу. Начал звонить церковный колокол. По всему городу люди выглядывали из окон, гадая, будет ли распространяться огонь. Не один город стер с лица земли пожар, начинавшийся со слабенького, невзрачного огонька.

В штабеле рухнули доски, пламя перекинулось на соседние кладки. В освещенном свечами дверном проеме стоял Скэммелл, чуть приоткрыв рот, уставившись на серо-черный дым, клубившийся над двором. Он побежал к воротам, крича что-то невразумительное, и принялся поднимать засов, чтобы впустить дозор. Жар был ужасающий.

Тоби не сводил взгляд с окна. Он видел огромного человека со страшным круглым лицом и перебитым носом, державшего Кэмпион. Одну руку он запустил ей в волосы, не давая поднять головы. Потом что-то сказал остальным находившимся в комнате людям.

У ворот шумели, дозор выкрикивал команды, Скэммелл бестолково кидал кожаные ведра, будто водой можно было унять пылавший, как в топке, огонь. Теперь настала очередь Тоби. Он прыжком перемахнул через три ступени, ведущие в дом Скэммелла, и закричал:

— Пожар! Выходите! Выходите!

Священник переминался в передней с полной сумкой звякающих друг о друга бутылок. Одна его рука сжимала сумку, другая подносила очередную бутылку к губам. Тоби оттолкнул его, сбил с ног и оказался в освещенной свечами комнате.

— Пожар! Выходите! Выходите!

— Не ори, парень! — гаркнул из глубины зала великан, тянувший Кэмпион за собой. — Мы уже выходим!

Тоби не обратил на него внимания. Он схватил девушку за другую руку, изображая из себя суетящегося дозорного.

— Скорее! Выходите! Выходите!

Пытаясь освободить Кэмпион, он отталкивал ее тюремщика.

— Оставь ее!

Окрик Томаса Гримметта будто разбудил Кэмпион. Тоби она показалась заторможенной, полусонной. Пока она пыталась вырваться, чепец совсем соскочил, и теперь золотистые волосы падали на покрасневшее от пощечин лицо. Она взглянула на вошедшего, и на ее лице отразилось узнавание. «Тоби!» Она рванулась от Гримметта, прижалась к Тоби, и верзила завопил от удивления. Он услышал, что она назвала вбежавшего по имени, и понял, что это не дозорный. Отпустив Кэмпион, Гримметт загородил дверь своей массивной тушей и выхватил из ножен меч.

— Отойди! — Тоби и сам обнажил меч, сознавая, однако, что противник превосходит его в сноровке. Ему ни разу не приходилось драться за свою жизнь, не приходилось убивать, и перед уверенностью мужчины возбуждение спасательной операции быстро улетучивалось.

— Ты ведь за ней пришел, да? — наседал Гримметт. — Так вот, ты, парень, ее не получишь. Она моя.

Вдруг его меч метнулся, подобно серебряному лучу в красном сиянии пламени, и Тоби, припоминая уроки фехтования, попытался отразить удар. Он испытал огромное облегчение, когда это удалось, но передышка было мгновенной. Гримметт двигался быстро и уже снова нападал. Тоби отразил и этот удар, но почувствовал, как в нем растет страх. Верзила фехтовал хорошо, намного лучше Тоби, и тот попытался побороть страх, перейдя в наступление. Он попробовал достать соперника и даже подумал, что маневр удался, однако то была иллюзия. Он заметил, что на его голову быстро опускается меч, и неуклюже увернулся. Нападавший расхохотался:

— Придется получше постараться, сынок.

Гудвайф завизжала. Кэмпион бросилась к двери, оставшейся без присмотра. И Гримметт был вынужден отступить назад, чтобы преградить путь к бегству. Но Кэмпион вдруг изменила направление. Она прыгнула на Гримметта и вцепилась ему в волосы. Визжа, она тащила эти сальные лохмы вниз. Гримметт крикнул Гудвайф, чтобы та помогла, но Кэмпион не отпускала волосы. Воспользовавшись замешательством, Тоби стремительно прыгнул на своего врага. Учитель фехтования любил приговаривать, что острие сильнее лезвия. Но вопреки этому наставлению Тоби рубанул лезвием вниз и вбок, будто это был нож для обрезки деревьев, а его противник — зарослями ежевики.

Гриммет поднял свой меч, но Кэмпион тянула и пинала его, и он завопил от злобы, поняв, что не успеет отразить удар.

Тоби прежде никогда не убивал. Никогда не испытывал испепеляющей ярости и сейчас наблюдал будто со стороны, как его меч, освещенный пламенем пожара, полоснул по склоненной шее Гримметта.

Когда меч Тоби перерезал мышцы и сухожилия, показалось, будто голова поднялась. Кэмпион разжала руки, и Гриммет выпрямился, подавшись в сторону меча. Тоби изготовился к отпору. Но тут глаза Гримметта закрылись. Тоби отпрянул. Кругом была кровь.

Гримметт медленно опустился на колени. Меч загремел об пол, руки взметнулись вверх, будто в молитве, потом соскользнули по лицу и шее. Тоби смотрел, как его противник рухнул вперед, будто мешок с овсом. Тоби убил в первый раз в жизни, и убил во имя любви.

Гудвайф заверещала. Она застыла в дверях, уставившись на Тоби. Кэмпион смотрела, зажав себе рот руками. Тоби вдруг будто очнулся.

— Пошли!

Гудвайф, прижавшись к стене, пропустила их в прихожую. В углу священник спасал раскатившиеся бутылки, не забывая попутно сделать глоток-другой. Через открытую дверь врывался жар и ослепительный свет.

— Пошли! — Тоби потащил Кэмпион на освещенный пламенем двор. Шок от первого убийства потонул в возбуждении, равно как и зрелище хлещущей из горла крови, изумленных, потрясенных, угасающих глаз.

Скэммелл увидел, как во дворе появилась Кэмпион. Он схватил за руку капитана дозора.

— Сюда! Задержите их!

Тоби развернулся, держа Кэмпион за запястье. Голубая накидка затрепетала на ветру.

— Бежим!

Рука об руку они бросились к верфи, к маленькой лодке, которую Тоби заметил в грязи.

— Остановите их! — Скэммелл оторопел от изумления, увидев Кэмпион с незнакомым мужчиной. Дозор подхватил этот крик. Спасать имущество Скэммелла и его соседей было уже поздно. Но крик убедил людей, что виновники найдены. Его подхватывали все новые и новые люди, мужчины с воплями о мести бросались в погоню.

Тоби и Кэмпион спрыгнули в грязь. Кэмпион плюхнулась в вязкую жижу, а Тоби взмахнул своим окровавленным мечом и обрубил веревку, удерживавшую лодку.

— Толкай!

Кэмпион снова поскользнулась, когда Тоби кинул оружие в лодку и налег на нее. Сапоги на несколько дюймов ушли в грязь, в которой увязла лодка. Однако жизнь в деревне сделала его сильным, и он почувствовал, как киль высвобождается из липкой жижи и скользит к плещущейся воде.

— Толкай!

— Пытаюсь! — Кэмпион смеялась бессмысленным смехом облегчения и возбуждения. Пламя ярко освещало грязь, бросая огромные пляшущие отблески на реку. Позади рухнули бревна, в воздух взметнулись искры, а вся заляпанная грязью Кэмпион, толкая лодку, тряслась от смеха.

— Стой!

Капитан дозора показался на верфи, но корма была уже в воде. С огромной силой Тоби столкнул лодку в реку, подхватил Кэмпион и бесцеремонно швырнул ее на дно.

— На корму!

Он снова толкал, выводя лодку на глубину.

— Стой! Именем короля! — От возбуждения капитан дозора даже забыл про восстание. Он выхватил из-за пояса пистолет с длинным стволом. — Стой!

Тоби был уже наполовину в лодке и, перевесившись через корму, изо всей силы отталкивался ногами. Наконец течение подхватило их, развернуло лодку, и Тоби перевалился через борт.

Капитан дозора чертыхнулся, сознавая, что расстояние слишком велико. Потом поднял пистолет и прицелился. Благодаря пожару видимость была прекрасная, и, направив маленькую мушку на позвоночник Тоби, он нажал на крючок.

Тоби заметил вспышку, вырвавшееся из дула красное пламя: пуля ударилась в центральную банку, отколола щепку и рикошетом отскочила вверх.

— Тоби!

— Спокойно. Я не ранен.

Лодка набирала скорость, приближаясь к опасной стремнине, где река бурлила в узких арках моста. Если ее затянет в одну из них, то закружит в белой стремнине и разнесет на части. Тоби вставил весла в уключины, заставляя себя сохранять спокойствие. Пистолеты на верфи грохотали, выплевывая огонь, но сейчас маленькая лодка была в тени. Он греб изо всех сил, развернул лодку и направил ее вверх по течению прочь от городского берега. Работа была тяжелая, весла гнулись при каждом гребке, но они все-таки оторвались от преследователей.

— Тоби?

Он подмигнул ей. Лицо Кэмпион было заляпано грязью, только глаза блестели.

— Помнишь меня?

— Он женился на мне, Тоби!

— Мне называть вас миссис Скэммелл?

— Тоби!

Он не мог с уверенностью сказать, плачет она или смеется.

Они проплывали мимо зарева на противоположном берегу. Тоби посмотрел туда и увидел очаг пожара, питавший огромный столб дыма. Отсветы пламени играли на домах, колокольнях и башнях и даже на огромной каменной башне самого собора Святого Павла.

Тоби снова посмотрел на девушку.

— Здравствуй, Кэмпион.

Страшный грохот донесся с того берега — наконец обрушились навесы. Кэмпион в ужасе взирала на зарево, потом перевела взгляд на своего спасителя.

— Тоби.

Скэммелл орал на лодочника, пытаясь организовать погоню за беглецами, но те были уже в безопасности. На секунду Тоби перестал грести, наклонился вперед и дотронулся до ее перепачканной руки.

— Все будет хорошо. Миссис Свон ждет нас в Парижском саду. Мы едем в Лэзен.

— В Лэзен? — Она покачала головой. — А как же твоя матушка?

— О ней не беспокойся! — Он захохотал. Его вполне могли казнить за то, что он натворил этой ночью, они по-прежнему должны были опасаться лондонских дозоров. Однако у них будет несколько часов форы перед преследователями.

— Мы едем в Лэзен! Домой!

Казалось, что она рыдает, но потом Тоби понял, что это смех. Они были свободны.

Глава 12

К замку Лэзен лучше всего было подъезжать с севера через горбатые холмы, на которых паслись лэзенские овцы, через неглубокие долины, где вдоль ручьев росли ивы и ольха. И в конце пути с гребня открывался прекрасный вид на Лэзенскую долину со стоявшим в центре замком.

Именно на эту дорогу Тоби и вывел Кэмпион вместе с миссис Свон в первую неделю сентября. Увлеченная перипетиями событий, Милдред Свон настояла на том, чтобы и дальше сопровождать беспокойную парочку.

— Невозможно предположить, что вы еще можете выкинуть, если с вами не будет старшего, — заявила она, Правда, Кэмпион подозревала, что их покровительница и сама любила, рискованные авантюры. Миссис Свон беззлобно восприняла сообщение об истинных причинах приключении Кэмпион, добродушно предав забвению легенду о якобы больной матери. — Думаю, ты никому не могла доверять, дорогая, и ты совершенно права.

Первые два дня, когда приходилось ускользать из сетей лондонского гарнизона и пробираться на запад по проселочным дорогам, были самыми сложными. Ближе к Оксфорду они стали двигаться быстрее. Тоби снабдили роялистским паспортом, который признал первый же встретившийся им патруль. А в Оксфорде Кэмпион и миссис Свон еще раз воспользовались дилижансом, направлявшимся на запад. На деньги Кэмпион Тоби купил лошадь, и вот шесть дней спустя они с севера смотрели на Лэзен.

Миссис Свон фыркнула.

— Несколько отличается от Хэмптон-корт[3], не правда ли, мистер Тоби?

— Немного отличается, миссис Свон, — согласился Тоби. Миссис Свон была настоящей лондонской патриоткой, и для нее ничто не могло сравниться со столицей. Ее пригласили задержаться в Лэзене, но она решительно воспротивилась. Она с удовольствием совершит путешествие, но обязательно вернется домой, в Булл-Инн-Корт, вновь преисполнившись высокомерия по поводу всего остального мира.

С того места, откуда смотрела Кэмпион, еще можно было заметить признаки того, что некогда замок Лэзен и был крепостью в собственном смысле слова. Слева виднелись остатки построенной на небольшом возвышении массивной квадратной главной башни, где ныне, по словам Тоби, лэзенские фермеры хранили урожай. Ближе к Кэмпион поперек дороги, всего в сотне футов от подножия холма, располагалось бывшее сторожевое помещение, которое теперь уже не соединялось с главным зданием, но было по-прежнему пригодно для жилья. В ожидании сэра Джорджа пустовал флагшток. Был в Лэзене и ров — непременный атрибут любого замка, но сейчас он преграждал путь лишь с юга и запада и, по правде говоря, напоминал скорее декоративное озеро, чем средство обороны.

Большая часть древнего замка полностью разрушилась. Небольшой кусок стены с бойницами до сих пор соединял главную башню с домом, но сейчас ее основное назначение состояло в том, чтобы служить опорой шпалерным фруктовым деревьям. Другая часть стены преграждала путь с востока, связывая сторожевую башню с огромной конюшней и защищая от зимних ветров кузницу, пивоварню и дюжины две других построек. Больше от замка ничего не осталось, а уцелевшие камни пошли на строительство новых, кстати, очень красивых домов.

Кэмпион была поражена. Она внимательно слушала Тоби, но думала о другом: замок, его размеры, его великолепие тревожили, заставляли размышлять о предстоящей встрече с леди Маргарет Лэзендер. Она страшилась этой встречи, да и Тоби, наверное, не был уверен, что мать примет Кэмпион радушно.

Ближе к сторожевому помещению, ярдах в семидесяти к югу, располагался воздвигнутый во времена королевы Елизаветы Старый дом, которому, вопреки названию, было менее сотни лет. Дом был каменный, но его западный фасад, обращенный к английскому парку и рву, был отделан под дерево. Высокие и широкие окна совершенно не подходили для оборонительных целей, зато великолепно пропускали вечерний свет в огромный зал.

Новый дом был пристроен к Старому так, что оба вместе они составляли латинскую букву «L. Сооружение этого здания, завершенное всего десять лет назад, являло собой для матери Тоби предмет особой гордости. Внутри все было отделано мрамором, лепниной, изразцами и полированным дубом. Когда они спустились по склону, Тоби указал на новые кухни, находившиеся очень далеко от огромного зала, что создавало значительные неудобства, когда леди Маргарет приходило в голову устроить прием для всего графства. Он не без удовольствия поведал о новых раздельных спальнях, заменивших прежние, тянувшиеся коридором, когда кровати с пологом были необходимы из соображений приличия. На верхнем этаже Нового дома, кроме спален, находилась длинная галерея — тронный зал леди Маргарет, именно туда и вел их теперь Тоби.

Они шли медленно. Из дверей сторожевого помещения с радостным возгласом выглянул ребенок и что-то приветственно прокричал Тоби, предложив заняться его лошадью. Тотчас же высыпали слуги и вассалы выяснить причину переполоха: ливрейные лакеи, поварихи и семьи тех, кто работал в Лэзене. Они притрагивались к шляпам, кланялись или делали реверанс, а потом прикладывались к руке молодого хозяина и делились последними новостями. Миссис Свон сокрушалась:

— Одному Богу известно, как можно прокормить столько ртов, дорогая.

С каждым шагом сердце Кэмпион билось все тревожнее. Тоби много рассказывал о своей матери, и, хотя то были слова любви и восхищения, в его голосе звучал явный благоговейный трепет. Леди Маргарет управляла всем Лэзеном: замком, поместьем, деревней, церковью, жизнями арендаторов, слуг, священника, и вообще всех тех, кто попадал в ее обширные владения. Это была потрясающая, даже великая женщина, и замок Лэзен был той ареной, где она могла проявлять свои неординарные способности. Поместьем она, по словам Тоби, управляла намного лучше, чем отец, даже если бы он этим занялся, — факт, признанный самим сэром Джорджем, и в этой области слово леди Маргарет было законом.

Тоби уверял Кэмпион, что этот закон вовсе не был тиранией. Он не укладывался в рамки ни одного из известных кодексов и отличался приверженностью к благотворительности. Любая прихоть леди Маргарет превращалась в страсть, страсть — в закон, а самая большая ее радость состояла в том, чтобы всем в поместье жилось счастливо, потому что счастливое поместье — это прибыльное поместье.

Они взобрались по широкой лестнице, выходившей из огромного зала, и, оставив позади слуг, Тоби углубился в лабиринт старых темных коридоров, проходных комнат и непонятных коротких лестниц. В Новый дом они вступили через низкую каменную арку, которая вела на восхитительно светлую высокую площадку. Одну стену занимал огромный гобелен, изображавший украшенного короной, закованного в цепи единорога, положившего голову на колени к молоденькой девушке. Потолок украшала искусная лепнина: по бокам свешивались фрукты и цветы, посередине же был оставлен большой пустой овал, ожидавший, как объяснил Тоби, подходящего художника. Он предложил Кэмпион и миссис Свон: — Ждите здесь.

Кэмпион ждала. До замка Лэзен было какие-нибудь полдня пути от Уэрлаттона. Но она даже не подозревала, что на свете есть такое великолепие. Замок подавлял своими размерами, своей монументальностью. Она чувствовала себя здесь неловкой, неуклюжей, потерянной. Разве может она произвести впечатление на леди Маргарет? Да еще после дороги — грязная, непричесанная. Кэмпион предчувствовала неудачу. Голоса и смех долетели с подножия огромной мраморной лестницы, оканчивавшейся на этой площадке. Кто она этим людям? Почему она должна их заинтересовать?

Из длинной галереи, по которой ушел Тоби, не доносилось ни звука. Но она понимала, что именно сейчас решается ее судьба. О письме сэра Джорджа, доставленном графом Флитом два дня назад, она ничего не знала, а если бы и знала, то только впала бы в еще более глубокую меланхолию.

— Смотри веселее, дорогая. — Мисс Свон поправила на Кэмпион воротник. — Ты ей понравишься, иначе и быть не может.

Тоби достаточно откровенно заявил, что у Кэмпион больше всего шансов быть принятой, если леди Маргарет захочет превратить ее в свое очередное увлечение. Вспыхивавшие время от времени, эти увлечения всегда вносили в жизнь Лэзена изрядную сумятицу. Правда, некоторые из них были совершенно безобидны. Например, внезапно пробудившаяся страсть к сочинению сонетов. Тогда на семейство всего лишь обрушилась лавина поэзии, а симпатичный столик с инкрустацией оказался весь залит чернилами. Другая прихоть — драматическое искусство — даже привлекла в замок отличных актеров и музыкантов.

Лишь однажды сэр Джордж твердо сказал «нет» — когда у леди Маргарет возникло всепоглощающее желание стать набивщиком чучел. Она написала письмо в Бристоль одному мастеру, требуя, чтобы тот открыл ей секреты своего дела, но Тоби подозревал, что профессиональные тайны он оставил при себе, а леди Маргарет подсунул ложные указания.

Целое лето леди Маргарет уничтожала цыплячье населенье замка, но, как ни старалась, чучела издавали невыносимую вонь и теряли форму. В конце концов в галерею уже нельзя было зайти — до того силен был запах. Однако леди Маргарет все равно продолжала экспериментировать, заменяя цыплячью требуху смесью из опилок и штукатурки. Тоби помнил, как чуть ли не на каждом столе красовались мерзкие, диковинные уродцы, напоминающие пернатые пузыри с болтающимися головами. Все эти изделия, к общей радости окружающих, пришлось сжечь, кроме одного экземпляра-победителя, которого Тоби хранил в сторожевой башне в запертом буфете.

Отделанная золотом и деревянными панелями дверь длинной галереи открылась. Тоби стоял и улыбался, но по его лицу невозможно было понять, чем кончился получасовой разговор с матерью.

— Миссис Свон, я вас устрою поудобнее. Мы раздобудем чего-нибудь поесть. А тебя, — он посмотрел на Кэмпион, — требуют пред ясные очи.

— Сейчас?

— Сию же минуту. И не волнуйся.

Она и сама хотела бы взять себя в руки, но тщетно. Беспокойство только усилилось, когда она очутилась в великолепной просторной комнате, протянувшейся от одного конца Нового дома до другого. Широкие окна выходили на юг на Лэзенскую долину, белые занавески колыхались на слабом ветру. Кэмпион заметила роскошные столы и стулья, лари и сундуки, ковер, расстеленный во всю длину двухсотфутовой комнаты, картины на белой стене напротив окон, лепнину на потолке. Все это произвело на нее ошеломляющее впечатление, и сразу же, примерно посередине комнаты, она увидела наблюдавшую за ней леди Маргарет.

— Мне вас называть мисс Слайз, миссис Скэммелл, Доркас или Кэмпион? Для простой девушки у вас богатый арсенал имен. Подойдите сюда.

Кэмпион прошествовала по роскошному ковру. Вот так, по ее представлениям, она должна была бы себя чувствовать в день Страшного Суда, ступая по хрустальному полу у подножия трона тронов.

— Ближе, девочка, ближе! Я вас не съем!

Кэмпион остановилась рядом с матерью Тоби и присела в неуклюжем реверансе. На леди Маргарет, высокую седую женщину с повелительным властным лицом, она взглянула всего один раз, а потом совсем потупилась.

— Так значит, вы и есть та самая девушка, ради которой мой сын сжег половину Лондона?

Ожидался ответ.

— Да, мэм.

— Меня зовут леди Маргарет. Мы до сих пор не установили, как зовут вас, но, вне всякого сомнения, к какому-то соглашению мы придем. — Леди Маргарет неодобрительно хмыкнула. — Три дела уничтожено, двенадцать домов сгорело дотла, два трупа. Вам все это известно?

— Да, мэм, леди Маргарет.

За день до прибытия в Лэзен их настигли газеты. Леди Маргарет снова хмыкнула:

— Похоже, что, кроме человека, которого убил мой сын, погиб еще и священник. Человек со странным именем Трезвенник Боллсби. Я полагаю, он и совершал богослужение на вашей свадьбе?

— Да, леди Маргарет.

— Дай рассмотреть тебя! Перестань пялиться на пол, не стану же я ползать, чтобы увидеть твое лицо. Выше подбородок! Выше! И смотри на меня. Я не настолько стара и уродлива, чтобы ты обратилась в камень.

Резкий, повелительный голос вполне подходил женщине, которую Кэмпион теперь увидела перед собой. Маргарет была высока ростом, орлиный нос, голубые глаза, смотревшие на мир с любопытством и вызовом. Тоби унаследовал от матери высокую, прямую фигуру, твердую линию рта и подбородка. Она и вправду была далеко не стара и не уродлива. Кэмпион знала, что через два года леди Маргарет исполнится пятьдесят, но, если бы не пышные седые волосы, ей вполне можно было бы дать на десять лет меньше.

— Сними накидку, дитя. Дай посмотреть на тебя. Кэмпион чувствовала себя замарашкой. Леди Маргарет была одета в бледно-желтое платье с вышитыми на нем левкоями. На лифе были непонятные пятнышки краски, такие же, как и на руке, приподнявшей подбородок Кэмпион.

— Сними капор, дитя.

Миссис Свон захватила с собой одежду Кэмпион, вклключая черный пуританский капор.

— Ты же не уродлива, дитя, правда? Вижу, почему Тоби так ради тебя старался. Он сказал, что убивать человека неприятно. А тебе это тоже было неприятно?

— Да, леди Маргарет.

— Ужасно. Я однажды встретила твоего отца в Шефтсбери. Он был неприятным человеком. Помню, у него на плечах была перхоть. Я спросила его: разве шел снег?

Дальше она распространяться не стала, а повернулась к маленькому столику, на котором лежала ее работа, и взяла письмо. Она читала вслух:

— «По словам самого Тоби, девушка совершенно безграмотна, не считая знакомства со Священным Писанием». Это так?

Несчастная Кэмпион кивнула.

— Да, леди Маргарет.

Во взгляде леди Маргарет было что-то вроде отвращения.

— Какое твое любимое место в Священном Писании? Кэмпион гадала, какая из книг Библии произвела бы на леди Маргарет наибольшее впечатление, но решила сказать правду, чтобы не слишком тянуть с ответом.

— Песнь Соломона, леди Маргарет.

— Ха! Значит, у тебя есть вкус. Джордж конечно же совершенно не прав, полагая, что элегантность и вкус определяются исключительно рождением и воспитанием. Ты еще не знакома с моим зятем Флитом. Он граф, но в боевых доспехах напоминает свинью в кожаной куртке. Если это результат рождения и воспитания, то мы, пожалуй, лучше уж без них обойдемся. У тебя маленькая грудь, дитя.

— Да? — К своему удивлению, Кэмпион обнаружила, что леди Маргарет начинает ей нравиться. В невозможности предвидеть следующую фразу было что-то увлекательное.

— Несколько детей — и ты располнеешь. Занятие любовью этому тоже способствует. К счастью, моя старшая дочь была щедро одарена от природы еще до того, как познакомилась с Флитом, иначе надеяться ей было бы особо не на что.

Внезапно леди Маргарет указала на потолок.

— Что ты об этом думаешь?

Кэмпион глянула вверх. Карниз длинной галереи, как и площадка перед ней, были щедро украшены искусной лепниной. Но в отличие от площадки, где в изобилии были представлены традиционные мотивы урожая, длинную галерею украшала бесстыдная череда полуголых богов и богинь. Впрочем, сказать «полуголых» было преувеличением. Большинство небожителей гонялось друг за другом в почти полной наготе. Над большим мраморным камином с картиной, изображавшей, вид с севера на замок Лэзен, выделялась ключевая фигура лепной фантазии. Обнаженная женщина с копьем в правой руке стояла, выпрямившись на колеснице. Лицом она дьявольски напоминала леди Маргарет.

— Тебе нравится, дитя?

— Да.

— Почему?

Это была ловушка.

Кэмпион не могла придумать, что ответить. О таких вещах она мало что знала. Никогда прежде не видела ничего подобного. На миг ей вспомнилась огромная картина в комнате сэра Гренвилла Кони, изображавшая склонившегося над озером обнаженного юношу, но эти лепные украшения были совсем другими. В картине сэра Гренвилла было что-то зловещее. Эти же голые проказники были невинны и веселы.

— Ну?

Кэмпион указала на женщину в колеснице.

— Это вы?

И снова леди Маргарет осталась довольна.

— Конечно я. Итальянский скульптор хотел мне польстить. Он догадался, какая у меня фигура, догадался удивительно точно. — Леди Маргарет расцвела. У женщины в колеснице была восхитительная фигура. — Знаешь, кого она изображает?

— Нет, леди Маргарет.

— Охотницу Диану.

Кэмпион сказала:

— Ей поклонялись в Эфесе.

— Конечно. — Голос леди Маргарет звучал кисло. — Я забыла, что ты знаешь Священное Писание. А нагота тебя не смущает?

— Нет, леди Маргарет.

— Хорошо. Излишняя стыдливость несвойственна богам. — Леди Маргарет говорила так, будто была посвящена в тайны небожителей. — Итак, ты ничего не знаешь, плохо одеваешься, но ты влюблена в моего сына. Ведь ты влюблена?

Смутившись, Кэмпион кивнула.

— Да, леди Маргарет.

— Джордж пишет о какой-то ерунде насчет десяти тысяч в год. Это ерунда?

— Не знаю.

— Ну, так расскажи мне.

Кэмпион рассказала про печать, про встречу с сэром Гренвиллом Кони, про письмо, которое нашла в тайнике в комоде отца. Сначала она чувствовала себя неуверенно, но вскоре перестала волноваться и обнаружила, что леди Маргарет — на удивление понимающий слушатель. Пожилая дама поморщилась, когда было упомянуто имя сэра Гренвилла Кони.

— Принц-лягушка? Малютка Гренвилл! Знаю-знаю. Его отец был сапожником в Шордиче.

Она потребовала показать ей печать и нетерпеливо ждала, пока Кэмпион снимет ее с шеи.

— Дай мне. А-а! Венецианская работа.

— Венецианская?

— Ну, это же очевидно, правда? Посмотри, какая работа. Ни один лондонский олух на такое не способен. Так говоришь, развинчивается? — Маленькое распятие привело ее в восторг. — Нонконформистское распятие!

— Что-что, леди Маргарет?

— Тайное распятие, дитя. Католики носили их, когда их религию объявили незаконной, распятие, замаскированное под драгоценность. Как увлекательно. А у сэра Гренвилла точно такое же?

— Нет.

Кэмпион описала серебряную обнаженную женщину, и леди Маргарет громко расхохоталась:

— Обнаженная женщина!

— Да, леди Маргарет!

Леди Маргарет все еще улыбалась.

— Ну, до чего же некстати. Сэр Гренвилл не сообразил бы, что делать с обнаженной дамой, случись ему перекатиться на нее в постели. Нет, дитя, вкусы сэра Гренвилла прямо противоположны. Ему нравится, чтобы обнаженное тело рядом с ним было мужским. — Она посмотрела на Кэмпион, сдвинув брови. — Ты не имеешь ни малейшего понятия, о чем я говорю, правда?

— Ни малейшего.

— Какая невинность. Я думала, после грехопадения ее больше не существует. Ты слышала про Содом и Гоморру, дитя?

— Да.

— Так вот, сэр Гренвилл был бы счастлив, будь он содомским принцем-лягушкой, дорогая. Позже тебе все объясню. — Она снова соединила обе половинки печати и отдала их Кэмпион. — Вот. Бери ее. Джордж тебе не поверил, но он иногда до смешного глуп. Не сомневаюсь, что все его причуды рухнут вместе с черепицей на старой крыше.

Кэмпион нюхом чуяла победу. И дело не только в десяти тысячах фунтов, каждая из которых была достаточно веской причиной для того, чтобы закрыть глаза на ее происхождение и воспитание. Ей было приятно общество леди Маргарет, и она чувствовала, что леди Маргарет отвечает ей взаимностью. Она обратила внимание на то, что леди Маргарет назвала ее «дорогая», хотя та будто бы этого и не заметила.

Пожилая дама, нахмурившись, смотрела на девушку.

— Ты не можешь выяснить, будут ли эти деньги принадлежать тебе?

— Нет.

— Правдивый ответ. Так говоришь, ты девушка?

— Да.

— Обещаешь? Кэмпион улыбнулась.

— Да.

— Это важно, дитя. Боже мой, неужели ты не понимаешь, как это важно?

Кэмпион пожала плечами.

— Для замужества?

— Для замужества! — передразнила ее леди Маргарет. — Джордж лишил меня девственности в стоге сена за много недель до свадьбы. Он действовал неуклюже и слишком шумно, хотя с радостью могу свидетельствовать, что с годами у него стало получаться лучше. Нет, глупый ребенок, не для свадьбы, а для суда.

— Для суда?

— Я полагаю, ты не хочешь оставаться женой мистера Скэммелла?

Кэмпион замотала головой.

— Нет.

— Тогда, возможно, брак придется аннулировать. А чтобы этого добиться, тебе придется доказать, что он так и не осуществил брачных отношений. Нужно ли мне объяснять тебе, что это значит?

— Нет, — потупилась Кэмпион.

— Слава Богу. Священник не может поженить, дитя. Когда мы с Джорджем венчались, епископ был великолепен и очень внушителен, но Бог не обратил на это никакого внимания, пока Джордж не уложил меня в постель. Нельзя сказать, что он немного не поторопился, но то, что происходит на простыне, имеет ничуть не меньшее значение, чем служба священника. А Тоби я отошлю прочь.

Кэмпион не осмелилась возражать.

Леди Маргарет кивнула, соглашаясь с собственными словами.

— Может отправляться в Оксфорд сражаться за короля. Ему это пойдет на пользу, хотя будет ли благодарен король — это другой вопрос. Так и для Тоби соблазна не будет, и тебя мы сохраним, так сказать, в целости, — она сурово посмотрела на Кэмпион. — Я вовсе не имею в виду, что ты должна сохранить себя, рассчитывая выйти замуж за Тоби. В Оксфорде он наверняка познакомится с более подходящими девушками, и у некоторых из них уж точно будут виды на наследство. Нет-нет. Но, по-моему, ты мне нравишься, к тому же мне нужна компаньонка. Ты знаешь, чем занимается компаньонка?

— Нет, леди Маргарет.

— Компаньонка развлекает меня, прислуживает, читает мне, повинуется моим прихотям, предугадывает мои желания, и мне никогда, дитя, никогда не должно быть с ней скучно. Ну что? Справишься?

— Попытаюсь, — Кэмпион будто на крыльях взмывала в небеса, пусть даже это означало разлуку с Тоби. Она нашла себе убежище», безопасную гавань; эта высокая, резкая женщина ей нравилась, в ней угадывалась скрытая доброта.

Леди Маргарет, со своей стороны, тоже увидела в Кэмпион кое-что, что пришлось ей по душе. Она признала, что девушка невероятно, потрясающе красива, что ее красота околдовала Тоби. Так оно и должно быть, решила она. И все же несколько месяцев разлуки не повредят.

Может ли и должен ли ее сын жениться на Кэмпион, об этом она не думала. Пока девушка юридически оставалась женой другого, ничего не поделаешь. Пусть Тоби потерпит все то время, что ей придется сохранять девственность. Пусть поедет в Оксфорд. Может, встретит там свою избранницу. Ну, а если нет, если его любовь выдержит испытание разлукой, тогда наследство девушки, если она его получит, окажется более чем приемлемым вознаграждением.

Но главное, у леди Маргарет появилось новое увлечение. Девушка ей понравилась. Для нее это была чистая грифельная доска, белая страница, на которой леди Маргарет могла писать все, что заблагорассудится. Она будет обучать Кэмпион, развивать ее ум и вкус, научит ценить красоту, она превратит молоденькую пуританочку в элегантную леди. Сэр Джордж, конечно же, примется брюзжать, но ведь сэр Джордж ее в глаза не видел. Достаточно бросить один взгляд на эту красавицу, чтобы ее муж стал покорным как ягненок. В этом леди Маргарет не сомневалась.

— Подойди сюда, дитя. Как тебя называть?

— Тоби называет меня Кэмпион.

— Он мне так и говорил. Причудливое имя. Но оно тебе подходит. Очень даже подходит. Иди сюда, Кэмпион.

Она указала на свой рабочий столик. Среди красок, кистей, перепачканной бумаги стоял крохотный портрет. Миниатюры были очередным увлечением леди Маргарет. Она писала по памяти портрет сэра Джорджа, потому что слуги разбегались врассыпную, когда она начинала охотиться за натурщиками. Кэмпион ничего этого не знала. Она увидела картину, на которой проступало нечто, напоминающее печального вида яйцо с перекошенными глазами и ртом на боку, а на лысине виднелось что-то, напоминающее кучку птичьего помета. Когда мать спросила у Тоби его мнение, он так и сказал: птичий помет. Хотя по замыслу предполагалось изобразить благородный седеющий висок мужа.

— Что скажешь, Кэмпион?

— Замечательно. Очень красиво.

— Так значит, врать ты тоже научилась? Кэмпион заразительно засмеялась:

— По-моему, очень красиво. Леди Маргарет была довольна.

— Думаю, у нас будут прекрасные отношения. Мы тебя отшлифуем, дитя, а потом спровадим к Тоби в Оксфорд. Пошли.

Она властно повела за собой Кэмпион по длинной галерее мимо проказливых божеств, отдававших дань восхищения стройной Диане.

— По-моему, Тоби очень умно поступил, что прикончил ради тебя человека. Джордж ради меня никогда не убивал. Как только он вернется, я от него этого потребую. Я буду ждать, пока вся дорога от Лэзена до Шефтсбери не будет усыпана трупами поклонников. Идем, дитя, не теряй времени. И расправь плечи, ты же в Лэзене, а не в Уэрлаттоне. Спать ты будешь вон в той комнате, рядом с моей спальней. Это комната Кэролайн, младшей сестры Тоби. Ей уже шестнадцать и пора бы замуж. Что у тебя на ногах? Стук как у ломовой лошади. Боже милостивый, дитя, и это у вас называется туфлями? Немедленно сними, я велю их сжечь. А почему ты смеешься? Ты что решила, что ты здесь для того, чтобы развлекаться?

Именно так. Ведь ей все же удалось добраться до Лэзена, и теперь Кэмпион снова была счастлива.

Сэр Гренвилл Кони еще не забыл, с каким ужасом он выслушал известие о смерти верного Гримметта. Мертв! А девчонка сбежала, ее освободил кто-то, вероятно, тот, кто убил слугу сэра Гренвилла. Услышав новость, адвокат взвыл от ярости, а через несколько часов в его обширном животе начались боли. Боль была похожа на огромную змею, которая поднималась и опускалась кольцами внутри него, раздирая его отравленными клыками. И диета из козьего молока и голубятины, предписанная доктором Чэндлером, ни капельки ее не облегчала.

На этом плохие известия не кончились. Его вызвали с заседания в палате общин. Там шли бесконечные дебаты о том, вносить ли поправки в существующий порядок обращения с захваченной у роялистов собственностью. Сэр Гренвилл знал, что никаких изменений внесено не будет — уж он об этом позаботится, но важно было создать у разговорчивых дурачков впечатление, будто их самодовольная болтовня, имеет какой-то вес в государственных комитетах. У дверей Вестминстер-Холла его ждал секретарь.

— Сэр Гренвилл!

— В чем дело?

— Вот. От Коттдженса.

Сэр Гренвилл выхватил письмо. Секретарь его уже распечатал, прочитал и счел необходимым немедленно доставить в Вестминстер. Сэр Гренвилл прочитал его раз, другой, потом будто зарычал, Рычание сменилось руганью.

— Скотина. Вонючая еврейская скотина! Джулиус Коттдженс был купцом на амстердамской бирже, занимался одеждой и изысканными пряностями; с избранными же клиентами он торговал еще одним товаром — информацией. За частным образом собранные сведения Коттдженс брал высокую плату, но на это шли, потому что в мире необыкновенных слухов он был точен и надежен. Джулиус Коттдженс был гениальным слушателем, человеком, внешне благоразумным, но наделенным неудержимым любопытством и феноменальной памятью. Однако новость, которую он только что сообщил сэру Гренвиллу Кони, не потребовала от него проявления ни одного из этих качеств. Сэр Гренвилл давно уже пользовался услугами Коттдженса, и перед голландцем была поставлена долгосрочная задача сообщать сэру Гренвиллу любые сведения о Мордехае Лопесе, какими бы банальными они ни казались. Два года ничего не было, а теперь вот. Лопес вернулся в Амстердам. Еврей вновь зажил в своем старом шикарном доме, а его корабль «Уондерер» стоял у причала в Амстердаме. Из Венеции он привез десять сундуков имущества, сообщал Коттдженс, и не было никаких признаков, что в ближайшее время он собирается двигаться дальше. С «Уондерера» сняли мачты и поставили на капитальный ремонт.

Сэр Гренвилл Кони отвел секретаря в тихий уголок у старой башни Джуэл. «Почему? Почему? Ну, почему эта еврейская скотина заявилась именно сейчас?» Сэр Гренвилл повернулся спиной к нищему, который волочил по траве свои искалеченные ноги. Он якобы был ранен, сражаясь за парламент.

Боже милостивый! Только этого сейчас сэру Гренвиллу и не хватало. Сначала девчонка исчезает в озаренной пожаром лондонской ночи, Гримметт, верный Гримметт убит, а теперь еще и это! Вдобавок ко всему этот жирный индюк Скэммелл не успел даже уложить сучку в постель прежде, чем она смылась. Хорошо хоть свидетельство о браке не пострадало в уцелевшем кирпичном доме Скэммелла, а оно сохраняло силу, пока не было доказано обратное. Единственное удовольствие, которое сэр Гренвилл получил от всего происшествия, — это вид скорчившегося Скэммелла, когда его как следует отчитывали.

А теперь еще и это! Лопес приехал на север, в Амстердам. Сэр Гренвилл пнул нищего, который потянул адвоката за камзол, потом пнул его еще раз.

— Он все знает, Джон! Он все знает! Секретарь пожал плечами.

— Вы так думаете, сэр Гренвилл?

— Конечно! Иначе какого же черта он объявился? Девчонка, должно быть, успела ему сообщить. Проклятие! Печать у нее, Джон. Печать у нее!

Он шагал взад и вперед по траве, но при последних словах остановился и осуждающе ткнул пальцем в секретаря, будто виноват был именно Джон Морз.

Секретарь говорил все так же мягко.

— Нам это неизвестно, сэр.

— Нам неизвестно, будет ли второе пришествие! Конечно, он знает! Иначе, зачем он приперся? — Сэр Гренвилл зажмурил свои выпученные глаза. — Черт побери! Черт побери! Черт побери! Она все время была у нее! Все время! Она провела меня! Черт побери!

Он зарычал, потом будто застыл.

Когда сэр Гренвилл снова зашевелился, он уже вполне овладел собой. Морз привык к таким метаморфозам. Гнев прошел, настало время спокойно принимать решения.

— Кто из наших людей может узнать девчонку? Морз задумался:

— Я сам, сэр. Гребцы.

Сэр Гренвилл щелкнул пальцами:

— Гребцы. Кто из них лучший?

— Тейлор, сэр Гренвилл.

— Отправь Тейлора в Амстердам. И с ним двух наших охранников. Если заметят, как девчонка пробирается в дом к еврею, пусть хватают ее. Каждому по сотне фунтов, если сумеют.

Секретарь поднял брови, но ничего не сказал. На миг сэр Гренвилл затих.

— Ее нужно найти, Джон. Нужно. Кто у нас в Уэрлаттоне?

— Дэвис, сэр.

Сэр Гренвилл отослал одного из стражников в Уэрлаттон, чтобы проследить, достаточно ли усердно Скэммелл перерывает дом в поисках печати.

— Пошли записку Дэвису. Или он не умеет читать?

— Не умеет, сэр Гренвилл.

— Черт. Пошли посыльного. Двадцать фунтов тому, кто обнаружит девчонку.

— В Уэрлаттоне, сэр? Морз был удивлен.

— Не строй из себя большего дурака, чем на самом деле. Кроме Уэрлаттона, она ничего не знает. Где ей еще обзавестись друзьями, которые могут спасти ее? — Сэр Гренвилл думал стремительно. — Лопес может послать к ней своих людей, а не ждать, пока она сама проделает весь путь. Я хочу, чтобы ее нашли. Я заплачу двадцать фунтов тому, кто ее увидит, понятно? Пусть слуги Скэммелла тоже ищут, только найди ее! Найди!

Сэр Гренвилл понимал, что это нелепо, но ничего другого не приходило в голову. Он всегда знал, что этот час настанет, час сбора печатей, и не собирался проигрывать неизбежное сражение.

Печатей было четыре: Матфея, Марка, Луки и Иоанна. Важно было собрать вместе любые три из них. Какие именно не имело — значения. Три печати давали право контроля над Договором, и победа доставалась тому, кто первым предъявит их.

Обо всем этом он думал, возвращаясь в палату общин. Впрочем, он думал об этом все годы с тех пор, как был заключен Договор, и старался, чтобы никакие пертурбации, связанные с печатями, не застали его врасплох.

Ясно было, по крайней мере, одно: Лопесу никогда не наложить лапу на печать святого Марка. Она была у Кони, и он бдительно стерег ее. Святой Марк был в безопасности.

С другой стороны, сэр Гренвилл знал, что ему никогда не завладеть печатью святого Луки. Она была у Лопеса, и еврей охранял ее как зеницу ока.

Таким образом, оставались две печати. Печать святого Матфея — в этом он уже не сомневался — была в руках Доркас Слайз. Если она попадет к Лопесу, тот может почти наверняка торжествовать победу. От этой мысли становилось больно.

Сложность была в печати святого Иоанна. Когда-то она принадлежала Кристоферу Эретайну, создателю Договора, человеку, которого сэр Гренвилл ненавидел так сильно, как никого другого. Проклятый Кит Эретайн, поэт-неудачник, острослов, солдат и владелец святого Иоанна. Судя по всему, Эретайн уже умер. Сэр Гренвилл с восторгом сплясал бы на гниющих останках своего врага. Но точных доказательств все же не было. Приходилось полагаться на слова капитана, который, вернувшись из Америки, из поселения под названием Мериленд, поклялся на Библии сэру Гренвиллу, что видел надгробие на могиле Эретайна. Значит, Эретайна больше нет. Но где тогда его печать?

Эта мысль донимала сэра Гренвилла, когда его громоздкое тело протискивалось вдоль скамей палаты общин. Где печать святого Иоанна? Не может ли она всплыть в неподходящий момент, чтобы отнять у него контроль над Договором?

Он сел и принялся разглядывать пылинки, танцевавшие в солнечном луче над стулом спикера. Вдруг он вспомнил Эбенизера Слайза, и это немного утешило адвоката. Сэр Гренвилл раскрыл Эбенизеру почти все подробности Договора, кроме суммы дохода, и наблюдал, как алчность берет свое в злобном мозгу калеки. Мозг злобный, но хваткий, думал сэр Гренвилл. Да, Эбенизер умен, амбициозен и абсолютно беспринципен. Из него бы получился превосходный адвокат. Однако сэр Гренвилл уготовил своему подопечному другое поприще, которое позволит сочетать набожность со склонностью к жестокости.

Эбенизер не должен подкачать, когда потребуется его помощь для овладения Договором.

Сэр Гренвилл рассеянно внимал очередному болвану, предлагавшему поделить захваченную у роялистов землю между бедняками ближайших приходов. Между бедняками! Ну и что они с ней станут делать? Удобрять собственными испражнениями и наполнять жалобными причитаниями! Как положено, сэр Гренвилл зааплодировал, когда член палаты вернулся на свое место.

Сэр Гренвилл не позволит себе думать о поражении. Исчезновение девчонки — это неудача, страшная, но не смертельная. Он отыщет беглянку при помощи Эбенизера. Он еще может победить, и ни один проклятый еврей, ни один мертвый поэт, ни одна вонючая, пустоголовая сучка не помешают ему. Сэр Гренвилл заворочался на своей скамье. Он все равно победит.

Глава 13

Иногда Кэмпион вспоминала ручей, возле которого впервые встретила Тоби и не раз сидела после смерти отца. В те дни ей хотелось брести вдоль него подальше от Уэрлаттона. Так оно и получилось. Смерть Мэттью Слайза бросила ее в громадный мрачный поток, который несся меж едва различимых берегов, ее поездка в Лондон закружила ее в коварных беснующихся водоворотах. Теперь же в Лэзене течение опять вынесло ее в тихую, залитую солнцем заводь. Она так часто, так усердно молилась о счастье. И, похоже, ее мольбы были услышаны.

Осень и зима 1643 года были для Кэмпион счастливым временем, омрачавшимся лишь отсутствием Тоби и неразгаданной тайной печати.

Тоби стал теперь тем, кем мечтал, — солдатом короля Карла. Видное положение отца обеспечило ему немедленное производство в капитаны, но в первых письмах домой он весело признавался в своем полном невежестве. Ему предстояло набраться опыта, и он твердо решил быть достойным звания кавалера. Так пуритане прозвали солдат короля, желая их смертельно оскорбить. В Испании «caballeros» были заклятыми врагами истинного протестантизма, и английская транскрипция — кавалер — должна была запятнать роялистов римско-католической грязью. Но кавалеры, как и круглоголовые, охотно приняли оскорбительное прозвище, выдуманное врагом, и гордились им.

Кэмпион скучала без Тоби, но его веселые, нежные письма поддерживали надежду на будущее, о котором они так самозабвенно мечтали в Лондоне. В то же время печать святого Матфея, которую она постоянно носила на шее, напоминала об угрозе, нависшей над их планами.

Леди Маргарет хотела действовать немедленно. Нужно без страха взяться за сэра Гренвилла и заставить его раскрыть тайну. Однако вернувшийся, наконец, домой сэр Джордж Лэзендер был настроен скептически.

— Сэр Гренвилл не такой человек, которого можно заставить! Его голыми руками не возьмешь. Заставить, тоже мне!

Леди Маргарет сдвинула брови:

— Так что же нам делать?

— Ничего, конечно же. Сделать ничего нельзя. Бездействие было для леди Маргарет все равно, что пытка.

— Ничего? Так и сидеть сложа руки? А Лопес? Почему бы не навести справки о нем?

Сэр Джордж вздохнул:

— Дорогая моя, мы даже не знаем, о каком Лопесе идет речь. А если бы и знали, то что? Думаю, он столь же беспринципен, что и Кони. Если Кэмпион попадет к нему в руки, ей, возможно, достанется ничуть не меньше, а то и больше. Нет уж. Пусть все уляжется, а там посмотрим.

Естественная для сэра Джорджа осмотрительность усиливалась желанием не слишком ввязываться в чужие дела. Когда, вернувшись, он узнал, что леди Маргарет всем сердцем приняла Кэмпион, то был удивлен, раздражен и расстроен.

— Она ему не пара, Маргарет. Совершенно не пара.

— Ты ее не видел, Джордж.

К счастью, основная часть возражений растаяла после знакомства. Кэмпион сделала изящный реверанс, и взгляд сэра Джорджа потеплел.

Леди Маргарет заметила, что с течением времени сэру Джорджу стало все больше и больше нравиться проводить время в обществе девушки. Он был рад, что она осталась в доме. Он принял ее как компаньонку жены, но видеть ее своей невесткой? Эта печать, этот странный Договор — все было так неопределенно. Лучше всего, думал сэр Джордж, не торопить события и посмотреть, не ослабнет ли через несколько месяцев страсть Тоби.

Леди Маргарет согласилась. Сделать она ничего не могла, но все равно беспрестанно строила догадки по поводу Договора. К нескольким фактам, которыми располагала Кэмпион, она присовокупила свои обширные сведения об английских семействах.

— Эретайн, дорогая. Удивительно. Кэмпион отложила вышивание.

— Сэр Джордж говорит, что знает только про одного Эретайна.

— Ну да, дорогая. Полагаю, он имел в виду Кита?

— Да.

— Боже праведный, да нет же. Англия просто кишит Эретайнами. Дай подумать. В Линкольне был архидьякон Перси. Он читал очень скучные проповеди и женился на совершенно неподходящей женщине. У них было восемь совершенно несносных детей. Был еще один Эретайн в Солсбери. Адвокат. Он сошел с ума, дорогая, — решил, чтс он Дух Святой.

— А Кит Эретайн, леди Маргарет?

— Это другое дело. Исключительно симпатичное создание. Бедняга.

— Бедняга?

— Кит, наверное, умер. Лучшие всегда уходят первыми, дитя.

Осенью леди Маргарет терзалась. Она забросила миниатюры и занялась военными приготовлениями, предощущая, что едва заметные сдвиги в политических взглядах мужа вызовут натиск парламентских войск на замок Лэзен. Работа в поместье то и дело замирала из-за того, что она настаивала на возведении новых оборонительных сооружений, которые бы соединили с одного конца караульное помещение и Старый дом, а с другого протянулись бы до северного края существующего рва. Позади канав она распорядилась устроить земляные валы и сверила результаты с диаграммами в книге о военных укреплениях. Почему-то ее собственный земляной вал несколько смахивал на примитивные фермерские канавы, и это не давало ей покоя.

Большего успеха леди Маргарет добилась при строительстве новой каменной стены к востоку от замка, которая перекрыла небольшой промежуток между конюшней и рвом. По завершении работ она величесвенно провозгласила, что замок Лэзен готов отразить нападение. Сэр Джордж, которого выманили из библиотеки проинспектировать стену, про себя горячо помолился о том, чтобы неприятель воздержался от проверки фортификационных талантов жены.

Война, казалось, была где-то очень далеко от Лэзена. Король пережил лето, хотя и не смог овладеть Лондоном, но осень принесла роялистам дурные вести. Шотландцы, ярые пресвитериане, вступили в войну на стороне парламента. Теперь королю Карлу угрожали армии восставших с юга и шотландцев с севера. И, размышляя об этом в тишине библиотеки, сэр Джордж чувствовал, что война станет тяжелее. Он понимал, что Лэзен вполне может подвергнуться нападению.

Замок находился в том обширном районе страны, где часть населения поддерживала одну сторону, а часть — другую. Одна деревня, предводительствуемая своим лордом, выступала за парламент, другая же, следуя за своим, — за короля. Большинство народу предпочло бы вообще ни во что не вмешиваться и спокойно обрабатывать свою землю, но война неумолимо надвигалась на графство.

Три крупные усадьбы укрепили для защиты парламента; один замок и еще одна усадьба выступили под знаменем короля, и все пять их гарнизонов совершали рейды за провизией. Ни та, ни другая стороны не трогали земель сэра Джорджа: парламентаристы, вероятно, все еще считали его своим, а роялисты надеялись, что он примкнет к ним.

Сэр Джордж не мог до бесконечности лавировать между двух огней. Его зять, граф Флит, вместе с женой побывал у него в ноябре и потребовал объяснить позицию. Сэр Джордж дал понять, что никого не поддерживает, но сидевшая на другом конце огромного обеденного стола леди Маргарет гордо заявила, что замок Лэзен на стороне короля.

Ее дочь Анна пришла в ужас.

— Это невозможно, мама!

— Почему же нет? Ты ждешь, что я восстану против своего короля? Флиты, возможно, так и поступят, но не Лэзендеры, нет уж.

Граф Флит был огорчен:

— Жаль, очень жаль.

— Конечно жаль, Флит. Мне совершенно не хочется смотреть, как муж моей дочери лишится головы. Неприятно умирать на Тауэр-Хилле.

Сэр Джордж поспешно сказал, что вряд ли кого-то будут казнить на Тауэр-Хилле. Времена теперь не те, люди проповедуют умеренность и, без сомнения, смогут найти компромисс, но леди Маргарет была непреклонна:

— Повстанцы есть повстанцы и должны быть казнены. Анна, графиня Флит, смотрела на мать широко открытыми глазами.

— Я тоже одна из повстанцев, мама?

— Надеюсь, топор окажется острым. Передай масло, Кэмпион. Джордж, у тебя рукав в подливке.

На этом тему закрыли. Удрученные Флиты уезжали на другой день, обещав наведаться к Рождеству. Война портила отношения в семье. Но, несмотря на войну, то были счастливые дни для Кэмпион. Впервые в жизни она одевалась в платья, которые были задуманы для того, чтобы наряжаться, а не скрывать принадлежность к женскому полу. Когда-то леди Маргарет была страстной портнихой — теперь в замке эта обязанность была благоразумно вюзложена на двух швей. Были отперты старые сундуки, и Кэмпион разодели в атлас, муслин, кружева и шелка. Ее новые платья отличались мягкими и плавными линиями; юбки были с разрезами, чтобы показать нижние юбки, а на талии они туго затягивались. Воротник с глубоким вырезом были отделаны кружевами или атласом. И, хотя носить эти платья полагалось, набросив шаль, они сначала казались Кэмпион столь нескромными, что вызывали смущение. Леди Маргарет ничего не желала слушать.

— В чем дело? Кэмпион указала на вырез.

— Как-то странно.

— Странно? Ничуть. — Она потянула за ромбовидный бархатный корсаж, туго облегавший талию Кэмпион. — Ты такая худенькая, дорогая! А теперь покажи мне голубое.

Голубое платье Кэмпион любила больше всего. Оно было того же цвета, что и накидка, которую подарил Тоби. Примерка была долгой, но ждать стоило.

Очень низкий квадратный вырез, отделанный белым шелком, холодил ей грудь. Рукава тоже были из белого шелка, но у запястья и на плечах крепились голубые ленты. Так что при движении рукава создавали какое-то бело-голубое сияние над тремя рядами кружевных манжет. Юбка была разрезана посредине и забрана назад, чтобы продемонстрировать длинную белую атласную нижнюю юбку. Даже скупая на комплименты леди Маргарет в восхищении прищелкнула языком:

— Ты очень красива, дорогая. Просто очень. Волосы у Кэмпион были длинные, светло-золотистые, цвета пшеницы за две недели до сбора урожая. Мать заставляла безжалостно зачесывать их назад и туго затягивать косы в пучок, который можно было скрыть пуританским чепцом. Каждый месяц в Уэрлаттоне Кэмпион вместе со служанками усаживалась на кухне, и Гудвайф подравнивала всем волосы, корная длинными ножницами по прямой линии. Этим и исчерпывался опыт Кэмпион в области причесок. Кэролайн Лэзендер, младшая сестра Тоби и третья выжившая из семи детей леди Маргарет, взялась поправить положение. У самой Кэролайн были темные длинные волосы. И у Кэмпион сложилось впечатление, что шестнадцатилетняя девушка может полжизни провести за их завивкой и укладкой. Кэролайн пришла в восторг, получив в свое распоряжение еще одну голову.

— Обязательно должны быть локоны.

— Локоны? — переспросила Кэмпион.

Кэролайн появилась с подносом, заваленным ножницами, щипцами, горой бледно-голубых лент и странными приспособлениями, которые нужно было нагревать.

— Сейчас у всех локоны. Абсолютно у всех, — это было сказано тоном, не допускающим возражений. Значит, будут локоны.

Итак, у нее появились локоны. Несколько дней Кэмпион видела свое непривычное отражение в зеркале или темном окне и не узнавала себя. Вместо скромной пуританки, одетой так, чтобы скрыть женские прелести, она видела настоящую обольстительницу. Мягкие линии платья, обнаженные плечи, длинная шея, золотистые кудри, выбившиеся из-под серебряной сетки на волосах. На груди висела печать, а пальцы были украшены кольцами, которые одолжила ей леди Маргарет. В тот вечер, когда она впервые появилась во всем своем великолепии, сэр Джордж изобразил удивление и попросил, чтобы его представили. Кэмпион засмеялась, сделала реверанс и пожалела, что Тоби нет поблизости.

Дни она проводила вместе с леди Маргарет, участвуя во всех ее затеях, а каждый вечер перед трапезой читала вслух своей хозяйке. Голос у нее был красивый, и читала она хорошо, хотя поначалу иной раз содержание ее шокировало. Она даже не подозревала о существовании подобных книг, равно как и о том, что леди Маргарет специально выбирала их для нее. Леди Маргарет особенно нравилась поэзия, и как-то вечером Кэмпион вдруг замолчала и покраснела. Леди Маргарет нахмурилась.

— Что, черт возьми, происходит, дитя?

— Это грубо.

— Боже всемогущий! Джон Донн был членом Святого ордена, настоятелем собора Святого Павла. В молодости мы все его хорошо знали. — Леди Маргарет воздержалась от упоминания о том, что в юности, прежде чем стать священником, Джон Донн отличался на редкость буйным нравом.

— Он умер?

— Увы, да. Читай дальше!

Кэмпион продолжала, несмотря на смущение;

Рукам блуждать дай волю, без стесненья,

Вперед, назад, кругом, во все владенья…

Моя Америка! Моя земля!

Здесь я один на троне короля.

Она снова покраснела, дойдя до последних строк строфы:

Чтоб дать пример, вот я уже раздет…

Укроешься ты мною или нет?[4]

Глядя в окно, Леди Маргарет улыбнулась:

— Очень мило, дорогая. Ты продекламировала вполне сносно. — Она вздохнула. — Милый Джон. Он принадлежал к числу тех мужчин, которые не снимают ботинок.

— Которые что, леди Маргарет?

— Ничего, дорогая. О некоторых вещах молодым говорить не следует.

Впрочем, леди Маргарет знала, что ее компаньонка не столь уж молода. Кэмпион исполнился двадцать один год.

К этой поре большинство ее ровесниц уже давно замужем а она до сих пор невинна. Правда, леди Маргарет усердно просвещала ее, пробуждала сознание и — не без удовольствия — напичкивала разнообразными сведениями.

В замке все время царило оживление и нескончаемое веселье. Леди Мадэгарет приобщала Кэмпион к военным приготовлениям. Следом за фортификационными работами начались занятия по стрельбе из мушкетона. Однажды ноябрьским утром, когда Кэмпион установила мишень, леди Маргарет помахала ей листком бумаги:

— Новое письмо от Тоби. Не беспокойся, для тебя тоже есть.

Кэмпион увидела, что во дворе замка почтальона угощают элем.

Почтальоны тех лет не отличались расторопностью. Особенно если путь был неблизкий и ради депеши приходилось делать изрядный крюк. Тогда на доставку уходило несколько недель. Римский нос леди Маргарет склонился к посланию.

— Ха! Он убил человека. Молодец!

— Убил?

— Он пишет, что ходил в какое-то там chevauchee — понятия не имею, что это такое. А, оказывается, рейд. Почему так и не сказать сразу — рейд? В деревне они натолкнулись на нескольких красномундирников, и одного он застрелил из пистолета. Неплохо! Ему это на пользу!

Кэмпион была уже достаточно эрудирована, чтобы понять, что «красномундирник» — это вооруженный до зубов круглоголовый всадник.

— Он не ранен? — с тревогой спросила Кэмпион.

— Нет, дорогая, он мертв. Тоби прикончил его.

— Я про Тоби.

— Конечно нет! Иначе он не смог бы написать! Иной раз, Кэмпион, я начинаю опасаться, что ты столь же глупа, как мои собственные девочки. О! Господи Боже мой!

— Что, леди Маргарет?

— Имей терпение, дитя. Я же читаю.

Она дочитала письмо и вместе со вложенным в него листком передала Кэмпион. Новость, вызвавшая изумление леди Маргарет, сказалась зловещей. Схватка, в которой Тоби застрелил красномундирника, закончилась захватом гонца круглоголовых. И среди бумаг у него в сумке было циркулярное письмо, адресованное «Нашему верному слуге Сэмьюэлу Скэммеллу. Скэммеллу предписывалось набрать роту солдат, предположительно на деньги Договора. Тоби продолжал, что парламент, по-видимому, стремится очистить Дорсет от роялистов и заполучить для своей армии богатый урожай будущего года. Кэмпион взглянула на леди Маргарет.

— Они будут совсем рядом.

— Мне бы даже хотелось, чтобы твой муж пришел, дорогая. — Леди Маргарет доставляло удовольствие называть Скэммелла мужем Кэмпион. В это слово она вкладывала невероятное презрение. Она фыркнула и подняла мушкетон. — Пусть сунется!

Мишень, представлявшая собой висевший на шесте кусок мешковины размером с человека, слегка колыхалась на слабом ветерке. Леди Маргарет прищурилась, глядя вдоль ствола, лишь наполовину заряженного порохом, и нажала на крючок. Оружие кашлянуло, выплюнуло вонючий дым, а пуля просвистела далеко в стороне от нетронутой мешковины. Леди Маргарет возмутилась:

— У этого мушкетона какой-то дефект. Он какой-то ненормальный.

Кэмпион все еще была испугана.

— Как вы думаете, они явятся сюда?

— Нет, дитя. Думаю, войска предназначаются скорее для Корфа. Не волнуйся. До нас они никогда не доберутся.

Леди Маргарет выкинула, из головы Уэрлаттон и Скэммелла. Две эти усадьбы разделяло всего двенадцать миль, но пуританский Уэрлаттон был обращен к югу, а из Лэзена на базар и за провизией отправлялись на север. Между ними тянулись глухие леса, представлявшие интерес лишь для свинарей и охотников на оленей, и вторжение Тоби во владения Мэттью Слайза было событием редким.

С приходом долгих ночей ударили и первые зимние морозы.

Работники закутывались в мешковину и брали в дом свой скот. Часть животных оставляли до следующего года, часть резали, а мясо солили и закладывали на хранение. Сараи, загоны, конюшни и домашние выгоны — все заполнили животные, которым зимой был необходим корм. Огромные скирды разрезали как гигантские буханки хлеба. Припасы были необходимы даже для пчел в огороде. В каждый улей леди Маргарет и Кэмпион ставили маленькую миску с водой, клали мед и розмарин. Замок готовился к зимней осаде. К Рождеству запасали дрова и еду.

Между тем продолжались военные приготовления. Шкуры убитых животных относили на вымочку в известняковые карьеры. Потом их отскабливали, красили дубовой корой и пропитывали навозом. Самые ценные шкуры обрабатывали собачьим навозом. Раньше такая продукция шла на базар. Но в этом году о торговле в Лэзене думали мало. В этом году кожу в Лэзене изготовляли в оборонительных целях: шкуры варили, чтобы они задубели, а потом шили из них тяжелые куртки, которые могли иной раз спасти от удара мечом или от пули на излете.

Сэр Джордж ждал войну. Он наконец объявил о своих новых симпатиях. Зимовавший в Оксфорде король издал указ, повелевая парламенту собраться в университетском городе, и сэр Джордж ответил согласием. В том же письме он попросил короля предоставить незначительные силы для обороны и укрепления Лэзена и предупредил арендаторов и слуг, что им, возможно, тоже придется взяться за оружие и встать под знамена Лэзендеров. На флаге, который теперь реял над караульным помещением, было изображено окровавленное копье на зеленом фоне.

Было холодно и грязно, серые тучи иногда плыли так низко, что скрывали флаг и верхушку сторожевой башни. Деревья вдоль лэзенского ручья стояли голые и черные. Бывали дни, когда Кэмпион сидела в длинной галерее, смотрела на исчерченную косыми линиями дождя серо-черную долину и радовалась, что в трех огромных каминах пылает огонь, отбрасывая таинственные тени на язычески расписанный пляшущими божествами потолок леди Маргарет.

Хотя мать Тоби и хвасталась языческой лепниной, она пришла в ужас, узнав, что Кэмпион не прошла конфирмацию в англиканской церкви. Едва ли были основания удивляться этому. Мэтгью Слайз презирал епископов, поэтому в Уэрлаттонском приходе отказались от проводимой ими конфирмации, равно как и от других церковных обрядов. Преподобный Верный До Гроба Херви (таких людей из своего прошлого Кэмпион иногда вспоминала с содроганием) перестал совершать даже святое причастие, заменив его обрядом, который он именовал «Ужин Господа».

Леди Маргарет возмутилась:

— Ужин Господа! Смехотворно! Можно с таким же успехом устроить Завтрак Господа или Господний полуденный пирог с крольчатиной!

Она сама взялась за подготовку Кэмпион к конфирмации, заявив, что справится с задачей не хуже, чем мистер Перилли, лэзенскии викарий, и на занятиях сам собой зашел разговор о Боге и религии.

— Ты все слишком усложняешь, дитя. — Леди Маргарет неодобрительно тряхнула седой головой. — Бог — это добро, и все, что он творит, — добро. Вот и все.

— Все?

— Конечно! Ты что, серьезно думаешь, что он отправляет нас на землю, чтобы мы страдали? Если что-то доставляет тебе удовольствие, — это хорошо, это от Бога.

— А если кому-то от этого плохо?

— Не будь дерзкой. Я же тебя учу. Если кому-то от этого плохо — это от дьявола. — Леди Маргарет хмыкнула. — Сэр Гренвилл Кони — явно порождение дьявола, но подумай обо всем том радостном, что дал нам Господь. Хорошая еда, бег гончих, доброе дело, замужество, красивые платья, — она тараторила, уверенно перечисляя несказанные блага, даруемые Всевышним, — хорошие книги, музыка, подогретое вино, друзья, убийство врагов, уютный дом. Все это дары Господа, дитя, и мы должны возблагодарить его.

Кэмпион попыталась объяснить собственные страхи — страхи, порожденные ее воспитанием, когда жизнь изображалась как беспрерывная война с грехом, который якобы гнездится в каждом закоулке повседневной жизни. Леди Маргарет и слушать не желала.

— Ты утомляешь меня, дитя. Ты изображаешь Создателя чрезвычайно неприятным человеком, а я этого не потерплю.

Это было новое, непривычное для Кэмпион христианство. Христианство, которое не требовало мучительной борьбы и бесконечного самобичевания, которое воспринимало мир как дар Господа, исполненный его любви. Вера была очень проста и этим понравилась Кэмпион, потому что она устала от бесконечных пуританских словопрений о триединой природе Бога, о предопределении, об искуплении, от нескончаемых попыток доказать, что один человек «спасен», а другой нет. Вера леди Маргарет коренилась в бесхитростном убеждении, что замок Лэзен — это микрокосм Божьего мира, а сам Всевышний — некое подобие хозяина поместья, этакий небесный сэр Джордж Лэзендер.

— Милая моя Кэмпион, я вовсе не жду, чтобы арендаторы танцевали вокруг Джорджа и боготворили его! Тогда встанет вся работа! Конечно, при встрече они должны выказывать ему почтение. Мы рассчитываем, что в беде они обратятся за помощью к нам, и мы постараемся сделать все, что в наших силах. Но они не должны уповать только на своего хозяина и возносить к небу хвалу Джорджу. Да, чего-то они ждут и от нас, как, например, праздников в пахотный понедельник[5], на майский день[6], во время сбора урожая и на Рождество, но ведь и мы от этого получаем удовольствие! Наши арендаторы счастливы, а значит, и мы вместе с ними. Ну, почему, собственно, человек должен быть угрюмым, чтобы осчастливить Господа?

Ответа на этот вопрос не существовало. За осень и зиму страх Кэмпион перед Богом постепенно рассеялся, уступив место более жизнерадостной и смелой вере. Она менялась и внешне и внутренне и знала, что это совершается не без посторонней помощи. Перед Рождеством же произошел случаи, напомнивший ей о ее прошлом унылом существовании и заставивший ее увидеть себя теперешнюю в сравнении с той, какой она когда-то была, и похолодеть от ужаса.

Сэр Джордж объявил, что он на стороне короля, но сделано это было отнюдь не во всеуслышание. Парламентские вожаки графства все еще надеялись заручиться его поддержкой и, пытаясь прощупать его позицию, направили в Лэзен оценочный комитет.

Этот комитет посещал все владения в пределах парламентских земель и, в зависимости от их размеров, облагал налогом, средства от которого шли на покрытие военных расходов. Круглоголовые решили, что, если сэр Джордж все еще с ними, он заплатит налог, а если откажется, это будет считаться объявлением войны.

Задержавшись из-за дождей, оценочный комитет однажды к вечеру все же прибыл с инспекцией. Как всегда безукоризненно вежливый сэр Джордж пригласил приехавших в холл Старого дома, где они переминались с ноги на ногу, пока с их одежды и ножен капала вода, и предложил по глотку эля. С большинством членов комитета он был знаком — его соседи, которые вот-вот могут стать врагами. Но одного или двух он не знал и попросил представить себя им. Одно имя его заинтересовало.

— Сэр Джордж, это викарий Уэрлаттона, преподобный Верный До Гроба Херви.

Херви дернул головой, заискивающе улыбаясь владельцу замка. Верный До Гроба все еще не добился почестей и богатства, но радовался хотя бы тому, что стал членом оценочного комитета, чем был обязан сэру Гренвиллу Кони, которому, в свою очередь, эту мысль подсказал Эбенизер Слайз. Верный До Гроба произнес свое традиционное приветствие, с которым входил в те дома, где рассчитывал получить налог.

— Да пребудет Господь в этом доме.

— Воистину, — сказал сэр Джордж.

В этот момент в холл впорхнули смеющиеся Кэмпион и Кэролайн. Обе девушки переоделись к раннему обеду, и Кэмпион блистала в платье из красного шелка с отделкой из муслина. Гостям она сделала вежливый неглубокий реверанс.

Сэр Джордж ни на секунду не запнулся. — Моя дочь Кэролайн и моя племянница леди Генриэтта Крид.

Ложь насторожила Кэмпион. Продолжая улыбаться, она посмотрела на гостей и в слабом свете фонарей увидела худое желтоватое лицо из прошлого. Преподобный Верный До Гроба Херви смотрел на нее, его кадык прыгал вверх-вниз, будто крыса, попавшая в мешок с ячменем. Он открыл рот, чтобы заговорить, но сэр Джордж опередил его, указав девушкам на соседнюю комнату.

— Через секунду я присоединюсь к вам, милые дамы.

Кэмпион побледнела, рука сжимала висевшую на цепочке печать. В комнате она прислонилась к задрапированной полотном стене.

— Он меня узнал! Он меня узнал!

— Кто?

— Священник.

Сэр Джордж решительно отмел ее страхи.

— Дорогая моя! Это невозможно! Волосы, одежда — у тебя все другое. Все. Он меня спросил. Я объяснил, что ты моя племянница из Лестершира, и он сказал только, что ты напоминаешь ему одного человека, которого он когда-то знал. Успокойся!

Но Кэмпион не успокаивалась.

— Он узнал меня!

— Да нет же. А если и да? Не имеет значения. А теперь, прежде чем ты отправишься к Маргарет, вызываю тебя на партию в криббидж.

Судя по всему, сэр Джордж был прав. Из Уэрлаттона не доходило никаких слухов, что пропавшую дочь Мэттью Слайза видели в Лэзене. Шли дни, и Кэмпион сочла, что Верный До Гроба так и не узнал ее, даже смеялась над собой.

В Лэзене, в отличие от Уэрлаттона, действительно много смеялись. Особенно на Рождество, когда сэр Джордж, оторвавшись от книг, наблюдал за тем, как в большой зал волокли огромное рождественское полено. В предвкушении пиршества пульс Лэзена, замиравший на зиму, снова учащался. Рождественский день отдавался в безраздельное распоряжение церкви, а потом праздник вспыхивал в полную силу и продолжался до Двенадцатой ночи. В замке Лэзен Рождество отмечали с шиком.

Накануне Рождества в замок съехались гости. Забыв на время праздника о своих распрях с Лэзендерами, прибыли граф и графиня Флит вместе с сэром Саймоном и леди Перро, ближайшими соседями Лэзендеров с севера. Пожаловала дюжина джентри с семьями, пригласили и деревенских жителей, арендаторов, слуг, чтобы заполнить весь огромный зал. В эту ночь все должны были пировать, смеяться, пить, а под утро сэр Джордж по традиции должен был затянуть песню в помещении для слуг.

Все это привело Кэмпион в сильное возбуждение. Жаль, что в замке не было Тоби, но даже и без него она решила повеселиться в этот Сочельник. Она выбрала свое любимое голубое платье, а к вечеру, когда Инид, горничная хозяйки, укладывала Кэмпион волосы, явилась и сама леди Маргарет.

Критически оглядев платье, леди Маргарет осталась довольна.

— Ты очаровательна, Кэмпион.

— Спасибо, леди Маргарет.

— Не меня надо благодарить, а твоих родителей.

Леди Маргарет понаблюдала за манипуляциями с волосами Кэмпион. В свете свечи четко обрисовывалась линия подбородка. Удивительно, что такие увальни, как Мэттью и Марта Слайз, смогли произвести на свет подобную красавицу, а красота Кэмпион была поистине необыкновенной. Она словно притягивала людей. Впрочем, леди Маргарет не была бы сама собой, если бы не сопроводила комплимент критикой.

— Грудь у тебя все еще слишком мала.

— Вы же сами не даете мне возможности сделать ее пышнее, — улыбнулась Кэмпион, глядя в зеркало на леди Маргарет.

— Ох, дитя. Не надо было тебе выходить замуж за этого жуткого человека. И не пугайся сегодня вечером.

— Не пугаться.

— На Рождество Джордж всегда напиваеся. Это семейная традиция. Потом он отправляется на половину для слуг и затягивает весьма сомнительные песни. Уж и не знаю, где он им научился. Думаю, что ни в одной из своих книг он их конечно же найти не мог.

Инид с полным ртом шпилек промычала, что будто бы отец сэра Джорджа научил этим песням своих сыновей.

— Охотно верю, Инид, — фыркнула леди Маргарет. — Мужчины вечно напиваюся на Рождество. Не сомневаюсь, что и Иосиф был весьма надоедлив, когда появлялся на свет младенец Иисус.

С этой не допускающей возражений фразой она вышла из комнаты, поспешив на громкие крики, возвещавшие о прибытии новых гостей.

Инид подкрасила веки Кэмпион ламповой сажей, едва коснулась щек румянами и отступила на шаг.

— Вы, правда, очень красивы, мисс Кэмпион.

— Твоя заслуга, Инид.

Кэмпион посмотрелась в великолепное венецианское зеркало в серебряной оправе, и то, что предстало ее взору, поразило ее. Она улыбнулась при мысли о том, что сказали бы Эбенизер, Скэммелл и Гудвайф, если бы увидели ее сейчас: свободно ниспадающие золотые локоны, увитая серебром и лентами голова, почти полностью обнаженные плечи над шелковым воротом. В этот день было на ней и кое-что новое — сапфировые сережки, которые перешли в ее собственность по настоянию сэра Джорджа. Леди Маргарет проколола ей уши, сначала заморозив их льдом, а потом проткнув одолженным у кожевника шилом.

— Потерпи, дитя. Немножко больно, зато потом удовольствие на целую жизнь. Сиди тихо.

Кэмпион повесила на шею печать, которая легла на платье. Глядя в зеркало, она сдвинула брови.

— А у меня правда слишком маленькая грудь, Инид?

— Ну не надо же прислушиваться ко всему, что она говорит, мисс. Имеет значение лишь то, что думает мистер Тоби.

— Как жаль, что его здесь нет. Я надеялась, он приедет. — В ее голосе послышалась грусть. Тоби она не видела с сентября.

— Вам и так будет весело, мисс. А теперь спускайтесь вниз и не пейте слишком много из этой праздничной чаши. Половина этого зелья способна и лошадь свалить.

По коридорам Нового дома разливалась музыка. Музыканты разместились в галерее, и выпитое вино, которое в конце концов заставит их замолчать, пока еще не сказывалось на их игре. Пройдя через Старый дом, Кэмпион оказалась перед ярко освещенным огромным залом и замерла на верхней ступени, чтобы окинуть взором все это великолепие.

Зал освещали десятки свечей — в канделябрах, на столах и в двух старинных люстрах, подвешенных к желтому потолку за железные кольца. В двух огромных каминах пылал огонь, согревая великое множество гостей, которые смеялись, болтали, пробирались вместе с друзьями и соседями под огромной веткой омелы, свисавшей между люстрами. Уже была расставлена оловянная и глиняная посуда, а на главном столе, за которым усядутся джентри, поблескивало серебро.

Кэмпион, смущенная обилием незнакомых лиц, поискала глазами сэра Джорджа или леди Маргарет. Те располагались у большого камина среди самых знатных гостей. Она стала спускаться по широкой лестнице, потом остановилась.

Вернулся Тоби.

Он все еще был в дорожной одежде и высоких сапогах по колено заляпанных грязью. Онемев от изумления, он поднес к губам кружку с подогретым вином. Не веря своим глазам, он смотрел на спускавшуюся по лестнице красавицу. Она не сводила с него глаз, и лицо ее вдруг озарилось радостью. Когда мать похлопала Тоби по плечу, тот понял, что неудержимо смеется.

— Не пялься так, Тоби, это неприлично.

— Хорошо, мама.

Он продолжал смотреть на Кэмпион. На лице леди Маргарет, которая и подстроила этот сюрприз, вспыхнуло лукавство.

— Я с ней неплохо обращалась, как тебе кажется?

— Да, мама.

У Тоби перехватило дыхание. Она была великолепна, ее красота почти пугала.

Сэр Джордж переводил взгляд с Кэмпион на сына, потом опять на Кэмпион и, наконец, на жену. Он едва заметно пожал плечами. Леди Маргарет была явно довольна итогами своих стараний. Она знала, они оба знали, что теперь уже ничего сделать нельзя. Проведенные в Оксфорде месяцы не излечили Тоби, равно как и Кэмпион.

Сэр Джордж понимал, что ему придется сдаться. Только адское пламя сможет разлучить этих двоих.

Глава 14

В то Рождество Лондон никак нельзя было назвать счастливым городом. Король удерживал Ньюкасл, и это значило, что угля в столице кот наплакал. Хотя поддерживавшие парламент шотландцы посылали топлива сколько могли, цены значительно превышали возможности большинства жителей. Даже и после того, как в королевских парках и окрестностях Лондона спилили и разрубили на дрова деревья, а поленья раздали на улицах, большая часть четвертьмиллионного населения по-прежнему мерзла. Люди закутывались во что попало, закрывали лица от восточного ветра и смотрели, как вверх от Лондонского моста Темза медленно одевается льдом. Зима обещала быть долгой и суровой.

Рождество должно было бы стать яркой искоркой в этой безотрадной, холодной зиме, но по своей пуританской мудрости парламент постановил запретить Рождество.

Виноваты были шотландцы. Новые ярые сторонники парламента из продуваемого насквозь северными ветрами Эдинбурга объявили Рождество варварской мерзостью и разгулом язычества, противоестественно привитого на христианскую веру. Шотландцы — все как один истинные пресвитериане — заявили, что в совершенном мире, управляемом свыше, никакого Рождества быть не может. Стремясь задобрить союзников, чьи армии, которые хоть и не свершили до сих пор ничего заметного, но все же могли приблизить славный день торжества Господа, члены палаты общин покорно склонили головы перед шотландскими божествами и парламенским голосованием постановили, что Рождества больше нет. Радоваться на Рождество было теперь не только грешно, но и преступно.

Однако Лондон — город, населенный пуританами всех мастей и сочувствующий парламенту, — все-таки не преисполнился благодарности за такое решение. Парламент постановил, что на Рождество работа будет продолжаться как обычно, магазины будут торговать тем скудным товаром, который в них еще оставался, а лодочники — искать пассажиров там, где еще не застыла Темза. Впрочем, парламент зря отдавал распоряжения. Рождество не так-то просто было отменить, даже под нажимом шотландских священников, несших свет истины со своей холодной родины. Лондон хотел праздновать Рождество, и ему было все равно, что кто-то считал его языческим, правда, отмечалось оно вполсилы и веселились втихомолку. Пресвитериане бесстрастно закрывали глаза на нарушение закона, утешаясь тем, что со временем набожность обязательно восторжествует.

Публично сэр Гренвилл Кони тоже присоединился к Пресвитерианской вере. Так поступило большинство членов палаты общин, но сэр Гренвилл не собирался ради политических целей отказываться от радостей чревоугодия. На Рождество, совершив ритуальный визит в Вестминстер и бросив хмурые взгляды на закрытые лавочки и работающие пивные, сэр Гренвилл отправился назад в свой дом на Стрэнде, где в огромном мраморном камине трещал огонь, освещая картину с изображением обнаженного Нарцисса, на сей раз не закрытую ставнями. Сэр Гренвилл где-то раздобыл лебедя, который в это самое время и жарился, но рождественскую трапезу он начал с гуся и свинины. Он объедался целый вечер, запивая яства своим любимым кларетом, и его желудок ни разу не возмутился. Даже когда пришлось ослабить ремень и развязать шнурки, живот вел себя наилучшим образом. Сэр Гренвилл чувствовал, как огромные пузырьки воздуха поднимаются вверх и взрываются в горле отрыжкой, но это было делом обычным, а боли не было. Он блаженно потер руки, когда на стол возле камина наконец-то водрузили фаршированного лебедя.

— Дорогой мой Эбенизер, разрешите мне самому вас попотчевать. Наливайте себе вина! Прошу вас! Еще!

Жизнь снова улыбалась сэру Гренвиллу. Он пережил осенние бури и теперь уже мог различить финал борьбы. Договор достанется ему во что бы то ни стало. Он перекладывал куски лебединой грудки на тарелку Эбенизеру.

— Дорогой мой мальчик, слева репа и соус из гусиных потрохов. Отрезайте от новой буханки. Крылышко? Вы уверены?

Некоторое время они ели в дружеском молчании. Кэмпион сейчас было бы столь же трудно узнать Эбенизера, которому исполнилось девятнадцать, как и ему свою сестру. Он повзрослел, на лице с темными тенями появилась печальная мудрость, свойственная гораздо более зрелому возрасту. Отросшие волосы были зачесаны назад и волной падали на шею. Это придавало Эбенизеру хищный вид, который усугубляли глаза, словно бы горевшие каким-то внутренним огнем.

Он, как и прежде, был калекой и навсегда таким и останется, но теперь он обнаружил некую силу, заключенную в нем самом и дававшую ему власть над здоровыми. Одет он был не в черное, а в религиозные пурпурные тона, и ему нравилось думать, что его платье такого же цвета, как церковные одежды. Подобно сестре, он бьи счастлив, но в отличие от нее, обретшей счастье в любви и щедрости, Эбенизер нашел свое призвание на более мрачном и кровавом поприще. Под влиянием сэра Гренвилла Кони он связал свою религиозную миссию с болью.

Будучи на службе у парламентского Комитета безопасности, Эбенизер во имя Господа пытками вырывал признание у тех, кого подозревали в неверности. Визг женщин, разрываемых на дыбе, стоны тех, кто терял сознание, когда у них на ноге туго завинчивали ломавший все кости железный ботинок, — все эти звуки доставляли Эбенизеру удовольствие. Он пользовался лезвием, огнем, воротом, иглами, крюками, щипцами — всем арсеналом инструментов своей профессии и, причиняя боль другому, обрел свободу. Он стоял выше закона, и людского и Господнего, и сознавал себя человеком особенным, не скованным никакими нравственными ограничениями. Он был не таким, как все, и всегда был не таким, как все, но теперь Эбенизер знал, что он выше всех. Только одного господина он пока еще признавал — сэра Гренвилла Кони.

Сэр Гренвилл обсосал косточку и бросил ее в огонь.

— Барнегат не ошибся, — сказал он. Барнегат был астрологом сэра Гренвилла и напророчил на Рождество хорошие вести. Сэр Гренвилл долил соуса себе на тарелку. — Насчет священника вы оказались правы. Я рад, что мы ему помогли. Что он собой представляет?

Эбенизер уже закончил трапезу. Он откинулся назад. По глазам абсолютно невозможно было прочитать его мысли.

— Амбициозен. Чувствует себя обманутым. Сэр Гренвилл заворчал:

— Под такое описание подходит половина парламента. Ему можно доверять?

— Да.

В то рождественское утро в доме сэра Гренвилла побывали два странных посетителя. На крыльце, выходившем на аллею, стояли усталые и продрогшие преподобный Верный До Гроба Херви и Гудвайф Бэггерли. Сэр Гренвилл был в Вестминстере, но Эбенизер их принял, выслушал их рассказ и отправил в комнаты в Сент-Джайлз. А потом Эбенизер встретил сэра Гренвилла приятным и очень радостным известием.

Весь вечер сэр Гренвилл упивался этой новостью. От нее прошла боль и потеплело на душе. Он все еще наслаждался ею.

— А зачем приходила женщина? Эбенизер пожал плечами, потягивая вино.

— Она ненавидит Доркас. Херви хотел, чтобы она показала, где вы живете.

— А ей тоже нужно заплатить двадцать фунтов?

— Нет. — Эбенизер бережно поставил рюмку на стол. Все его движения были точно рассчитаны. — Подозреваю, Гудвайф догадывается, что от Сэмьюэла Скэммелла ждать особо нечего.

Сэр Гренвилл рассмеялся.

— Ну что за благоразумная Гудвайф. Не забывайте, она бы избавила нас от уймы неприятностей, если бы смогла назвать ублюдка, который увез девчонку. Но сейчас это уже не имеет значения.

Сэр Гренвилл знал, что ему повезло. Всего четыре месяца назад он ощутил настоящий ужас. Лопес в Амстердаме. Девчонка исчезла, но все его страхи оказались беспочвенными. Еврей, похоже, приехал в Амстердам просто для того, чтобы быть поближе к военным действиям в Англии. У Мордехая Лопеса без сомнения, думал сэр Гренвилл, есть финансовые связи и с той и с другой стороной, хотя сэр Гренвилл лишь по слухам знал о деньгах, которые были даны в долг королю. Лопес не сделал ничего такого, что давало бы основание заключить, будто ему известно о смерти Мэттью Слайза, а девчонка, очевидно, и не пыталась связаться с ним. Завтра сэр Гренвилл отзовет из Голландии своих сторожевых псов.

Он отодвинул тарелку, тихо рыгнул и подмигнул Эбенизеру.

— Не перейти ли нам к окну?

Они сели и стали смотреть на Темзу. Уже почти стемнело. По реке вверх по течению шла на веслах одна-единст-венная лодка с фонарем на носу. Гребцам приходилось туго, потому что течение было стремительным, ведь с обоих берегов подступал лед. Кони знал, что вскоре на реке не останется ни одной лодки и появятся они лишь когда лед начнет сдавать позиции. В саду ему придется выставить дополнительную охрану, потому что замерзшая Темза открывала легкий доступ в его владения.

На низеньком столике между ними лежали виноград и миндаль из Иордании в сладком французском марципане. Кабинет сэра Гренвилла обставлен так, чтобы быть достойным подобной трапезы, а сегодняшние новости сделали праздник безмятежным. Сэр Гренвилл раскусил миндальный орешек.

— Нам повезло, Эбенизер. Нам действительно повезло.

— Да, — серьезно кивнул человек с худым лицом. Девчонка жила в замке Лэзен. По словам Эбенизера, священник был абсолютно в этом уверен, уверен настолько, что рискнул отправиться в Лондон по зимним дорогам. Сэр Гренвилл хмыкнул, вокруг его выпученных лягушачьих глаз собрались счастливые морщинки.

— И у нее была печать!

— У нее на шее висел золотой цилиндр на золотой цепочке, — педантично поправил своего хозяина Эбенизер.

Настроение у сэра Гренвилла все улучшалось. Он удовлетворенно хихикал, потом подлил себе еще вина. Эбенизер же почти не притрагивался к своему бокалу.

— Замок Лэзен. Замок Лэзен. Нам повезло даже больше, чем вы думаете, Эбенизер.

Эбенизер молча смотрел на маленького, безобразно жирного человека. Клапан на панталонах у него был оттопырен и лежал на бедре, материя залоснилась от капавшего с мяса жира. Сэр Гренвилл взглянул на Эбенизера.

— Как сообщает мой человек в Оксфорде, Лэзен собираются укреплять.

Эбенизер стал сосредоточенным.

— А не лучше ли нам захватить девчонку до того, как укрепят замок?

— Нет, Эбенизер, нет! — Сэра Гренвилла распирало от восторга. — Это было бы нелегко и в самый благоприятный момент, но, как я полагаю, нескольких слов сэра Гренвилла Кони будет достаточно, чтобы направить туда войска. Мы устроим засаду, овладеем замком и захватим девчонку. И еще много чего другого. — Он рассмеялся, снова наливая себе вина. — Вы знаете этот замок?

— Нет.

— Очень красивый, очень, — радостно рассказывал сэр Гренвилл. — Половина построена в елизаветинскую эпоху, но есть еще и великолепное современное крыло, спроектированное Лиминжем. Мне рассказывали, что в длинной галерее лепные украшения весьма и весьма изящны. Там немало леса, больше тысячи акров пахотных земель и еще в два раза больше отдано под пастбища для овец.

От беззвучного смеха плечи его затряслись. Когда он заговорил, голос звучал как-то непривычно ликующе, как у проказливого мальчишки.

— Я думаю, комитет графства по конфискации имущества благосклонно посмотрит на то, чтобы передать эти владения мне в собственность, как вы полагаете?

Эбенизер улыбнулся, что случалось с ним крайне редко. Он знал, что сэр Гренвилл, пользуясь своим положением в парламентском комитете по надзору за судьбой захваченного вражеского имущества, обеспечивал себя землями по всей Южной Англии.

— А кому он сейчас принадлежит?

— Сэру Джорджу Лэзендеру. До боли честный человек. У него потрясающая жена. Сэр Джордж счел уместным присоединиться к нашим врагам, Эбенизер, так что, я полагаю, мы можем с чистой совестью наказать его.

— Аминь.

— Аминь. У него еще есть сын, не могу припомнить, как зовут мальчика. Думаю, этим и объясняется пребывание там вашей сестры.

Эбенизер пожал плечами.

— Не знаю.

— Не то чтобы это имело какое-то значение, пока она остается там.

Он засмеялся, тяжело поднимаясь со стула, придерживая одной рукой расшнурованные панталоны, а другой открывая огромный железный ящик. Оттуда он извлек листок бумаги и вручил его Эбенизеру, сопроводив жест цветистой фразой.

— Исполните все необходимое, дорогой мой мальчик. Эбенизер взял бумагу аккуратно — так, будто мог от нее заразиться. Это было свидетельство о браке Сэмюоэла Скэммелла и Доркас Слайз, подписанное Джеймсом Боллсби, священнослужителем. Эбенизер взглянул на сэра Гренвилла.

— Вы абсолютно уверены?

— Уверен, дорогой мой мальчик, ни капельки не сомневаюсь и не колеблюсь. Действуйте!

Эбенизер пожал плечами, потом поднес потемневшую хрупкую бумагу к пламени ближайшей свечи. Свидетельство вспыхнуло, скрючилось, заполыхало, и Эбенизер уронил его на серебряную тарелку, где оно и догорело. Посмеиваясь, сэр Гренвилл нагнулся и растер кучку пепла.

— Вашей сестре только что дали развод. Он снова сел.

— Вы ей скажете?

— Боже упаси, конечно нет. И ему не скажу! И вообще никому не скажу! Пусть себе вечно думают, что они женаты, до самого конца света. Знаем только мы с вами, Эбенизер, только мы с вами. Вот так-то! — Почерневшим пальцем он указал на пепел. — Ваша сестра больше не жена Сэмьюэлу Скэммеллу. Так кто теперь хранитель печати?

Эбенизер понимающеулыбнулся, но промолчал.

— Вы, Эбенизер, вы. Поздравляю, вы разбогатели. Эбенизер поднял бокал и чуть пригубил. Пил он мало, предпочитая трезво смотреть на мир.

Сэр Гренвилл скатал шарик из марципана и миндаля.

— Более того, в завещании вашего отца говорится, что если ваша бедняжка сестра не доживет до двадцати пяти лет и не оставит наследников, тогда деньги Договора должны быть использованы на распространение Евангелия. Думаю, мы бы прекрасно сумели распространять Евангелие, как вам кажется, Эбенизер?

Эбенизер Слайз улыбнулся и кивнул.

— А как же Скэммелл?

— Сами подумайте, дорогой мой. — Выпученные глаза адвоката пристально наблюдали за собеседником.

Эбенизер сцепил пальцы обеих рук.

— Если когда-то он и был вам нужен, то теперь явно бесполезен. Он весьма неудобный свидетель свадьбы, которая вам больше не нужна. Думаю, брату Скэммеллу пора перейти через реку Иордан.

Сэр Гренвилл расхохотался:

— Вот именно. Пусть ждет воскрешения из мертвых в могильной тиши.

В последних отблесках дня огромный обломок серожелтого льда заколыхался на реке, натолкнулся на другую льдину и замер. Незамерзшая вода, казавшаяся черной в надвигавшейся темноте, ненадолго вспенилась, потом успокоилась. Вдалеке сэр Гренвилл едва различал тусклые огоньки несчастной деревушки Лэмбет.

— Итак, брат Скэммелл должен умереть, но от чьей руки?

Темные глаза ничего не выражали.

— От моей?

— По отношению ко мне это было бы добрым делом, дорогой мой мальчик. К несчастью, у этого, теперь весьма нежелательного брака, есть еще один свидетель.

Эбенизер пожал плечами.

— Гудвайф ничего не скажет.

— Я имею в виду не Гудвайф.

— А-а. — На лице Эбенизера промелькнуло подобие улыбки. — Дорогая Доркас.

— Дорогая Доркас, которая будет очень сильно мешать, случись ей дожить до двадцати пяти лет.

Под длинной пурпурной рясой Эбенизер вытянул обе ноги — одну длинную и тонкую, другую скрюченную и подвернутую внутрь.

— Будет также весьма некстати, если с ее смертью станут связывать мое или ваше имя. Вы сами сказали, что Лопес все еще может доставить кое-какие неприятности.

— Ну и?

Эбенизер снова улыбнулся удовлетворенной, мудрой улыбкой.

— Мы с вами так и не поговорили о вознаграждении священнику.

— Преподобному Верному До Гроба Херви? Ему нужно что-то еще, кроме его двадцати фунтов?

— Возможно, он заслужил поощрение. Он же не сказал Скэммеллу. Он никому не сказал, кроме Гудвайф, да и она была ему нужна только для того, чтобы побыстрее добраться до вас.

— Чего ему нужно?

— Славы.

Сэр Гренвилл издал короткий неприятный смешок.

— И это все? Это просто. В эту же субботу он у меня будет проповедовать в соборе Святого Павла и потом каждую субботу, когда ему только захочется.

— Нет. — Эбенизер без всякого смущения возразил сэру Гренвиллу. С тех пор, как он обосновался в этом доме, невозможно было не поражаться его самоуверенности. — У него свои представления о славе.

Быстро и толково он изложил их суть сэру Гренвиллу, отметив внимание на лице адвоката.

Сэр Гренвилл раздумывал, глядя на окно, в котором отражались горевшие в комнате свечи. Он усмехнулся:

— Так значит, с ней разделается суд?

— Да. И нас не в чем будет упрекнуть.

— Вы бы смогли даже выступить в ее защиту, Эбенизер.

— Я так и сделаю.

— А Верный До Гроба — какое подходящее имя — позаботится о том, чтобы ее вздернули.

— Или еще того хуже.

— Как все удачно складывается. — Сэр Гренвилл потер пухлые руки. — Вам придется отправиться в Лэзен, Эбенизер. Я позабочусь о том, чтобы комитет безопасности освободил вас от ваших обязанностей.

Эбенизер выслушал приказ и серьезно кивнул. Несмотря на выпитое вино, мысль сэра Гренвилла работала четко.

— Возьмите с собой священника, а я сделаю так, чтобы и Скэммелл там оказался. Дайте мне знать, когда победа будет близка. Я сам приеду.

— Вы хотите присутствовать?

— Не забывайте, что там печать, которую нужно забрать.

Эбенизер не шелохнулся, не произнес ни звука. Сэр Гренвилл усмехнулся:

— И обширное поместье. Я быстро вступлю во владение.

— Когда?

— Как только мы сможем выступить. — Сэр Гренвилл пожал плечами. — Ранней весной, а пока нужно присматривать за домом. — Он широко улыбнулся. — Я сделаю вас своим наследником, Эбенизер.

Эбенизер чуть заметно поклонился.

— Надеюсь, ваш астролог ошибся в своем втором предсказании.

Сэр Гренвилл предпочел бы не слышать этих слов. Несмотря на шедший от огня жар, несмотря на уютную комнату, у него по спине побежали мурашки. Склонившись над астрологическими картами сэра Гренвилла, Барнегат сказал, что враг грядет из-за моря. Он подумал было про Кита Эретайна, но Эретайн мертв! Сэр Гренвилл поежился. Если бы Кит Эретайн слышал сотую долю того, что говорилось в этой комнате на Рождество, тогда Кони следовало бы опасаться такой смерти, в сравнении с которой участь жертв Эбенизера Слайза показалась бы милостью.

— Подбросьте поленьев в огонь, Эбенизер. Эретайн мертв. Он лежит в могиле в Америке, и, надеюсь, американские черви приканчивают его труп. Нет. Барнегат имел в виду Лопеса, но, если еврей осмелится сунуться в Англию, мы упрячем его за решетку.

Эбенизер захромал к камину, подбросил поленьев и посмотрел, как разгорается пламя. Он прислонился к камину и в отороченной мехом пурпурной рясе казался на удивление элегантным. Глаза его напоминали два белых огонька.

— Хотите поразвлечься сегодня вечером? Сэр Гренвилл повернул голову.

— Садитесь, пожалуйста, дорогой мой мальчик. Мне больно шею. — Он посмотрел, как Эбенизер, хромая, вернулся к стулу. — Что вы можете предложить?

— Девушка. Просит помилования для отца.

— Кто такой?

— Торговец сальными свечами, — пожал плечами Эбенизер. — Мы подозреваем, что он посылал сообщения в Оксфорд. Он все отрицает.

— Вы его отпустите?

— Как знать? Теперь это во многом зависит от его дочери.

— Что она собой представляет?

— Семнадцать лет, девственница, достаточно хорошенькая.

— Она не догадывается, чей это дом? Эбенизер снисходительно посмотрел на хозяина.

— А вы как думаете?

— Простите, Эбенизер, простите. — Он усмехнулся. — Действуйте, дорогой мой мальчик.

Он с трудом выпрямился. Ему нравилось смотреть, как Эбенизер мстит миру, который так долго не признавал талантов калеки. Через окошко сэр Гренвилл мог из темной комнаты наблюдать за происходящим в спальне Эбенизера. Даже и без орудий пытки, которыми правительство снабжало представителей его профессии, Эбенизер отлично умел унижать, особенно тех невинных и непорочных, которые попадали в его власть.

Сэр Гренвилл с нетерпением последовал за воспитанником.

На улице начался дождь, и черные холодные капли мягко падали на темное болото, на реку, на застывший лед, медленно и неуловимо распространявшийся к мирным западным берегам, скрытым ночным покровом.

— Ты всегда ее носишь?

— Да. — Кэмпион оттолкнула руку Тоби, тянувшуюся к печати и белому шелку, прикрывавшему грудь.

— Мама говорит, вы читали Джона Донна?

— И Спенсера, и Дрейона, и Форда, и Грина, и Шекспира, и сэра Филипа Сидни, и Ройдена, и даже кого-то по имени Томас Кэмпион.

Тоби не обратил внимания на перечисленные имена. Он закрыл глаза: — «Полная нагота, все радости — благодаря тебе».

— Не здесь и не сейчас, Тоби Лэзендер.

— Слушаюсь, мэм.

Кэмпион уселась на покрытый шкурой сундук, который стоял в зале перед одним из огромных каминов. Остатки вчерашнего пиршества все еще были не до конца убраны. Огромные поленья пылали над горкой тлеющих перекатывающихся углей. Почти весь замок был погружен в сон.

Вчера вечером, после того как Тоби помог отцу добраться из помещения для слуг до спальни, они с Кэмпион еще долго не смыкали глаз. И сегодня, в эту рождественскую ночь, они тоже до самого утра будут вместе, наслаждаясь словами и молчанием.

Сидевший у ее ног Тоби скользнул рукой по отделанному лентами рукаву и, взяв за плечо, слегка притянул к себе. Он поцеловал ее, почувствовал, что она ему ответила, а потом открыл глаза, чтобы посмотреть, закрыты ли ее, и встретился с ее взглядом. Он откинулся назад.

— Ты не принимаешь меня всерьез.

— Ох, — передразнила она с нежной жалостью.

Она не замечала в нем особых перемен и гадала, стал ли он крепче за эти проведенные в седле дни, прибавилось ли у него уверенности, что он сумеет выжить в боях. Теперь Тоби точно знал, что убил четверых, а если считать Тримметта в доме Скэммелла, то пятерых. И все были убиты с близкого расстояния — из пистолета или мечом. Ему хватило времени, чтобы различить страх в глазах врагов, и он научился подавлять свой собственный ужас. Да, думала она, он стал тверже, но это не мешало ему быть с ней очень нежным.

— Преподобный Перилли говорит, что ты не замужем. Не замужем, пока Скэммелл…

— Я знаю, что он говорит. Твоя мать говорит то же самое. Он прав. Я не замужем.

— Так ты выйдешь за меня замуж?

Она провела пальцем по его лицу, делая вид, что размышляет:

— Да.

— Когда?

— Через три дня.

— Через два я возвращаюсь в Оксфорд!

— Я знаю.

Они обвенчаются. Дал согласие даже сэр Джордж, пребывавший в мрачном расположении духа после утренней рождественской службы. Он по-прежнему считал Кэмпион не самой подходящей невестой и предпочел бы кого-нибудь с более надежными видами на приданое. Очень уж хотелось перекрыть крышу на Старом доме. Но так или иначе — он не встанет сыну поперек дороги.

— Однако, Тоби, ты пока еще не можешь жениться на ней.

— Знаю, отец.

После заутрени проконсультировались с преподобным Перилли, который в общих чертах обрисовал стоявшие перед ними трудности. Тот объяснил, что надлежащим образом созванный церковный суд может провозгласить брак Кэмпион со Скэммеллом лишенным силы. И даже если Скэммелл осмелится присутствовать на слушании, ему нечего будет противопоставить девственности Кэмпион. Но это, добавил Перилли, должны подтвердить хорошие свидетели: безупречные врачи, надежные повитухи, и на это потребуются деньги. Далее, церковные суды больше не заседали в Лондоне, процесс должен будет проходить в Оксфорде и, по его мнению, для Кэмпион это станет тяжким испытанием.

— Вы уверены, что мистер Скэммелл не обратится в суд лорд-канцлера? Наверное, существует брачный контракт.

Сэр Джордж с больной после попойки головой был мрачен.

— Я ни в чем не уверен, Перилли, кроме того, что Тоби не желает рассуждать здраво.

— Едва ли можно его винить, сэр Джордж.

Сэр Джордж вздохнул:

— Похоже, что так.

Что ж, Кэмпион пройдет через это испытание, но только чуть позже, когда дороги опять станут проезжими. Теперь же она улыбалась, глядя на двух собак, чутко спавших перед камином. Лапы у них вздрагивали, когда они гнались за воображаемыми кроликами[7]. Кошечка Милдред дремала у Кэмпион на коленях. Котенка, который теперь уже почти совсем вырос, Кэмпион назвала в честь миссис Свон.

— Интересно, получит ли она наше письмо?

— Миссис Свон?

— Да.

— Не знаю.

Она все еще пребывала в благодушном настроении:

— На следующее Рождество мы будем женаты.

— Знаю. Тебе придется пообещать слушаться меня.

— Так же, как твоя мать слушается твоего отца?

Тоби откликнулся:

— Пожалуй.

Кэмпион стала серьезной.

— Как ты думаешь, Флиты счастливы?

— М-м, — зевнул Тоби. — Анне нравится, что Джон такой скучный. Она чувствует себя в безопасности.

— Неужто они в самом деле станут нашими врагами?

— Нет. Семей, в которых произошел раскол, сколько угодно. А особой ненависти нет, — он повернул голову, чтобы взглянуть на нее. — По-моему, омеле без нас не обойтись.

— А по-моему, ты чересчур злоупотребляешь омелой[8]. Пожалуй, я пойду спать.

— Я провожу тебя.

— Тоби Лэзендер, я вполне могу сама подняться по лестнице.

— А вдруг на тебя кто-нибудь выпрыгнет?

— Не выпрыгнет, если ты останешься здесь, дорогой, — засмеялась она. — Вот только если этот страшный мальчик Ферраби. А кто он?

Тоби подумал, что временами Кэмпион разговаривает, как его мать.

— Мама хочет, чтобы он женился на Кэролайн.

— Он только и делал, что пялился на меня своими телячьими глазами. Как большой грустный бык. Как-то раз я с ним заговорила, а у него потекли слюни.

— Вот так. — Тоби скорчил гримасу и тоже пустил слюну.

— Прекрати, испугаешь Милдред.

Он засмеялся.

— Ты приводишь Ферраби в волнение.

— Уж и не знаю почему. А он правда женится на Кэролайн? Он так молод!

— Наверно. — Он ухмыльнулся. — Деньги.

— Да уж не думаю, что из-за его внешности.

Тоби шутливо пояснил:

— А я женюсь на тебе из-за внешности.

— Да неужели?

— Да. — Он встал перед ней на колени. — Из-за твоих волос, твоих глаз, твоего рта и этой большой коричневой родинки. — Он сделал паузу, его палец задержался у нее над самым пупком. Он ткнул ее в корсет. — Вот здесь.

— Тоби!

Он расхохотался:

— Я прав. Отрицать бесполезно.

Он был прав. Она залилась краской.

— Тоби?

— Да, любимая? — Он говорил совершенно невинным тоном.

— Откуда ты знаешь? — воскликнула она и разбудила собак, которые открыли глаза, увидели, что есть еще рано и, устроившись поудобнее и немного поворчав, снова заснули. Котенок выпустил коготки.

Тоби напустил на себя таинственность:

— Когда ловишь форель голыми руками, двигаться нужно очень-очень медленно и очень-очень тихо.

— Ты меня видел?

Он кивнул. Она почувствовала, что опять краснеет.

— Ты должен был дать о себе знать!

— Ты бы распугала рыбу! — негодующе запротестовал он. Потом засмеялся. — Я посмотрел сквозь ситник и увидел тебя. Нимфа ручья.

— А потом, я полагаю, у тебя увязли ноги, и ты не мог шелохнуться?

— Именно так все и было, — согласился он. — А когда я рассмотрел все, что нужно, спустился вниз по ручью поплескаться и вернулся. А ты сказала, что не купалась.

— А ты сделал вид, что ничего не видел!

— Ты меня не спрашивала!

Он изобразил такое же возмущение, как Кэмпион.

— Тоби! Ты несносен!

— Я знаю, но ты все равно выйдешь за меня?

Она посмотрела на него, наслаждаясь его улыбкой. Одно ее беспокоило.

— Когда ты был в ручье, Тоби…

— Что?

Она колебалась.

— Твоя мать говорит… — она запнулась и указала рукой себе на грудь, — она говорит…

Он рассмеялся над ее смущением.

— Мама не отличит этого от форели.

— Тоби!

Собаки снова зашевелились. Он расхохотался:

— Тогда я тебе скажу. Они прекрасны.

— Это правда?

— Хочешь, чтобы я убедился? Тогда поскорее выходи за меня замуж.

— Если ты мне кое-что пообещаешь.

— Что?

Она наклонилась вперед, быстро поцеловала его в лоб и встала, сжимая в руках Милдред.

— Что иногда ты не будешь снимать ботинок.

— А что это значит?

Она отошла от него и заговорила, подражая голосу леди Маргарет:

— Ничего. О некоторых вещах молодым говорить не следует.

В конце концов она все-таки поднялась по лестнице, сожалея, что должна оставить его, мечтая проснуться утром рядом с ним. Будущее опять рисовалось безоблачным, а от прошлого остались лишь малозначительные воспоминания о несчастных людях, винивших Бога в собственной бездарности. Впереди была целая жизнь, жизнь, полная любви, и она подумала, что за эти три месяца ни разу не вспомнила об ангеле, который записывал ее проступки, и о его массивной обвинительной книге. Ей представлялся теперь другой ангел — сияющий и счастливый, и, в этой холодной комнате, опустившись на колени подле кровати, в которой уже давно остыла грелка, она стала молиться, благодаря Бога за то, что жизнь стала счастливой, как Ему и угодно. Она молилась за Новый год, за весну, когда она сможет скрепить брачной печатью свое счастье.

Часть третья Печать святого Луки

Глава 15

В новогодний день 2 марта 1644 года было солнечно и холодно. Это был один из тех приятных мартовских дней, которые предвещают весну. Обожавшая все делать наоборот, леди Маргарет Лэзендер решительно не желала признавать его днем Нового года, предпочитая первое января. Преклонявшийся перед традициями сэр Джордж посмеивался над январским праздником. Он прислал жене многословные поздравления из Оксфорда. Вне зависимости от того, считать ли этот день новогодним или нет, перспективы открывались хорошие. Зерно было посеяно, на фермах появились телята, а на маслобойне после зимнего затишья закипела работа. Молоко было сладким от листьев пастернака, которыми в ожидании весенней травы питались коровы.

В каминах замка все еще полыхал огонь, но кое-где окна уже были распахнуты, чтобы холодный воздух освежил залы. Как обычно, народился целый выводок ребятишек, которые бьши обязаны появлением на свет прошлогоднему майскому празднику и которых теперь наскоро окрестили. Примыкавшая ко рву лэзенская церковь располагалась в призамковом саду. Все матери возвращались в деревню с маленькими серебряными чашечками, запас которых у леди Маргарет был, по-видимому, неиссякаем.

Основная часть драгоценностей в замке исчезла. Полковник Эндрю Вашингтон, командир лэзенского гарнизона, предложил сэру Джорджу спрятать наиболее ценные вещи. Их отнесли в погреба и замуровали в стену, о чем знала лишь горстка верных слуг. Новую кладку вымазали разбавленным коровьим навозом, чтобы она выглядела старой и чтобы лучше рос лишайник, маскируя тайник. В доме теперь пользовались оловянной посудой, а золото и серебро исчезло из залов и комнат.

Присланный из Оксфорда полковник Вашингтон был низеньким толстым человеком, который, на первый взгляд, вовсе не производил впечатления бывалого вояки. Но первое впечатление было обманчиво. Он был аккуратен, смел, авторитетен и свою самостоятельность доказал при первой же встрече с хозяйкой замка. Он стоял рядом с лошадью, задумчиво глядя на канавы, которые леди Маргарет приказала вырыть по обе стороны сторожевого помещения и которые заметно пострадали от зимних дождей и снегов. Леди Маргарет радостно сообщила ему:

— Вот видите, полковник, я начала за вас вашу работу. Вашингтон с интересом посмотрел на нее.

— А что это такое, ваша милость?

— Что это такое? — Леди Маргарет была поражена. Она выпрямилась в полный рост, надвинувшись на маленького полковника. — Это укрепления, полковник Вашингтон, оборонительные сооружения!

— Вероятно, ваша милость ожидает нападения церковного хора? Это будут солдаты, мэм, солдаты! Хм, укрепления!

И он ушел, оставив потерявшую дар речи леди Маргарет. Весь замок трепетал в ожидании, кто же выиграет эту битву характеров.

Полковник Вашингтон недаром славился как хороший солдат. Он знал, в какие сражения вступать и когда предлагать перемирие. И после того, как он осмотрел оборонительные сооружения, после того, как сто пятьдесят его подчиненных были расквартированы в караульном помещении, сторожевой башне и Старом доме, он заключил мир с леди Маргарет. Он невзначай попросил у нее совета и так ловко вложил ей в голову свои мысли, что она посчитала их собственными. Словом, последние месяцы уходящего года протекали вполне мирно. Полковник и двенадцать его офицеров ели вместе с семьей, а по прошествии двух месяцев офицеры даже прекратили осаду Кэмпион.

И все же первый день 1644 года принес в замок новые волнения. Прибыли «убийцы». «Убийцы» и фальконеты.

Их ждали с самого начала февраля, но суровая снежная зима задержала их в Оксфорде, и даже сейчас на дорогах было столько грязи, что полковник Вашингтон удивился, как это им удалось благополучно добраться.

Новость в длинную галерею принесла Кэролайн.

— Они здесь! Здесь! Они прибыли!

Леди Маргарет оторвала взгляд от наполовину переплетенной книги, которую почему-то никак не удавалось доделать как следует.

— Кто здесь? Ты говоришь так, будто это второе пришествие! Никакого трубного гласа я не слышала.

— «Убийцы», мама! Они здесь! Книга была тотчас же забыта.

— Кэмпион! Накидку. И себе тоже, дитя. Побыстрее. Мне нужны сапоги. Кэролайн, найди мои сапоги. Идем! Идем!

«Убийцы» стояли перед фасадом Старого дома, их доставили в фургонах под надзором тридцати человек, которые станут ценным пополнением для гарнизона. Полковник Вашингтон широко улыбался, глядя на фургоны.

— Разве они не восхитительны, леди Маргарет? Просто восхитительны!

— Мне бы хотелось немедленно испытать их! Вашингтон подавил улыбку. Он знал, что, как только прибудут пушки, леди Маргарет захочется в них поиграть. Он отвесил легкий поклон.

— Я полагаю, что честь сделать первый выстрел должна принадлежать вам, ваша милость.

— Как вы добры, полковник.

Оксфорд оказался щедр. Им прислали четыре фальконета — большие пушки — и шесть более мелких «убийц», хотя обещали только эти последние. «Убийцы» крепились на шарнирах, а прозвище свое получили потому, что из-за отдачи металлический ствол иногда разворачивался в обратную сторону, поражая орудийную прислугу. Фальконеты стреляли круглыми ядрами, а более мелкие пушки выплевывали ужасающий веер обломков металла, способных, по словам Вашингтона, уложить значительную часть атакующего противника.

Кэмпион смотрела, как лебедкой медленно поднимают и устанавливают на деревянном лафете ствол фальконета. Ей стало страшно. Она подумала о Тоби и представила себе, как в него попадает огромное ядро, превращая тело в кровавое месиво. Вид установленных пушек напомнил ей о том, что тучи войны, еще в прошлом году казавшиеся такими далекими, теперь сгущаются над Лэзеном. Полковник Вашингтон, который всегда был к ней добр, уверял, что она зря волнуется.

— У них на примете есть рыбешка покрупнее, мисс Кэмпион. Сначала они попытаются овладеть замком Корф. К тому же я не дам им покоя.

Полковник часто применял патрулирование и рейды, вынуждая противника держаться подальше от Лэзена.

Леди Маргарет едва сдерживала нетерпение. Ей хотелось выстрелить из «убийц», уж очень приглянулось ей название, но Вашингтон тактично указал на то, что фальконет — более крупное орудие и произведет больше шума. Леди Маргарет согласилась выстрелить из фальконета. Она внимательно смотрела, как в охваченный обручами ствол засыпают порох, как запихивают вату и наконец через дуло закатывают и поглубже заталкивают железное ядро. Стрелок посыпал запальное отверстие мелким порохом, а потом полковник Вашингтон приказал всем отойти подальше. Ствол пушки был обращен к западу и смотрел через ров на покрытые талой водой заливные луга.

Полковник Вашингтон зажег фитильный пальник от своей трубки и подал горящую палочку леди Маргарет.

— Отойдите подальше от колес, леди Маргарет.

Она отпустила едкое замечание по поводу того, что ее отец стрелял из пушек, когда полковник Вашингтон еще молоко сосал, а потом уверенно направилась к разукрашенному орудию. Она посмотрела по сторонам на солдат, на Кэмпион и Кэролайн, на домашних слуг. Пальник дымил. Театральным жестом она занесла его над запальным отверстием и с возгласом: «За короля Карла!» — опустила горящую палочку.

Леди Маргарет взвизгнула от испуга, к счастью для нее, этот визг потонул в реве фальконета, который осел на тяжелый хвост лафета, из-под колес полетел гравий, и Кэмпион в ужасе увидела вырвавшееся облако вонючего дыма, которое поплыло над покачивавшимися во рву листьями лилий. Круглое ядро приземлилось на заливном лугу, отскочило, подняв веер серебристых брызг, отскочило еще раз и угодило в подстриженную иву далеко в долине.

— Великолепно! — Леди Маргарет подняла пальник, будто скипетр. — Пусть приходят!

— Если они придут, мне понадобятся еще пушки. — Эти слова полковник Вашингтон произнес тихо, но Кэмпион его услышала.

Леди Маргарет важно подошла к полковнику.

— Правильная у меня техника, полковник? Может быть, еще одну попытку?

Полковник Вашингтон поспешил заверить ее милость, что стреляет она безупречно, что лучшего стрелка он в жизни не видел, но, как бы ни хотелось ему вновь насладиться ее мастерством, он должен признаться, что запасы пороха и ядер скудны да к тому же дороги. Леди Маргарет изящно приняла звание почетного стрелка замка Лэзен, добавив его к уже имевшимся титулам почетного мушкетера и почетного инженера. Лишь ценой огромных усилий полковнику Вашингтону удалось убедить ее не рубить саблей мишени, которые он установил на поле вокруг церкви.

Через две недели, в апреле, война все же пришла в Лэзен, хоть и удивительным для Кэмпион образом. Все оказалось совсем не так, как она ожидала.

Полковник Вашингтон забрал большую часть своих людей и отправился на север, польстившись на конвой фургонов с порохом, который, по слухам, двигался на запад. В его отсутствие круглоголовые совершили набег на Лэзенскую долину. Несмотря на прощальные наставления полковника Вашингтона, чтобы в его отсутствие она не делала ничего опрометчивого, леди Маргарет загнала пулю в мушкетон.

Стоя рядом с леди Маргарет, Кэмпион наблюдала за происходящим с длинной галереи.

— Они ничего особенного не делают.

— Они трусы, дорогая.

Возможно, опасаясь оставленных полковником Вашингтоном солдат, неприятель подошел к замку не ближе окраины деревни Лэзен. Несчастные жители, взвалив на спину имущество, потянулись к замку в поисках безопасности, ведя на веревках домашнюю скотину.

Долгое время казалось, что круглоголовые ничего не предпримут. Они ждали у водяной мельницы, разглядывали замок, а спустя полчаса некоторые поскакали на запад в поля. Одеты они были совсем как роялисты: кожаные куртки, у некоторых были еще и нагрудники, высокие сапоги, отогнутые выше колена. Сзади на шлемах был клапан, чтобы защитить шею, а спереди под, козырьком — металлические прутья, чтобы предохранить глаза от ударов мечом. Единственное отличие, которое смогла найти Кэмпион, состояло в том, что у неприятеля пояса были красными или оранжевыми, что выдавало их принадлежнось к парламентскому лагерю, тогда как защитники Лэзена носили белые или голубые пояса. Оставленный за командира капитан Тагвелл выстроил вдоль рва своих мушкетеров, каждый из которых воткнул в мягкую землю вилкообразную подставку, чтобы опереть об нее тяжелый ствол мушкета.

Но круглоголовых интересовал не замок, а скот. Они собрали коров, которых им удалось отыскать, и отвели их к мельнице. Леди Маргарет была раздосадована тем, что ни один неприятельский солдат не приблизился на расстояние выстрела к небольшому гарнизону. Пронаблюдав час, она смирилась с вылазкой.

— Придется нам забрать у них несколько животных. О Господи! Они изловили эту жутко норовистую пятнистую корову. Не понимаю, почему она у нас всю зиму оставалась в живых.

Еще через час круглоголовые стали отходить, а потом произошло нечто, показавшееся Кэмпион совершенно поразительным. Человек в полном одиночестве медленно подъехал ко рву, окружавшему замок. Он широко развел в стороны руки, чтобы показать, что не замышляет ничего дурного. Одет он был с иголочки. Вместо шлема на нем была широкополая бархатная шляпа, с которой свисало экстравагантное перо. Сверкавший, будто серебряный, нагрудник был надет поверх алой куртки. Как ни невероятно, но ботфорты у него были белого цвета и, заляпанные грязью, поражали своей непрактичностью. Капитан Тагвелл приказал своим людям не стрелять, а леди Маргарет, выглядывавшая из окна длинной галереи, вдруг заулыбалась.

— Боже милостивый! Это же Хэрри! Пойдем, детка! Спускаясь с Кэмпион по лестнице в сад, леди Маргарет объяснила, кто такой «Хэрри». «Это лорд Этелдин, дорогая. Очень обаятельный человек. Я всегда считала его лучшей партией для Анны, но ей вздумалось выйти замуж за этого скучнейшего Флита». Она остановилась на краю рва.

— Хэрри!

Лорд Этелдин сдернул с головы шляпу.

— Дорогая леди Маргарет.

— Как у вас дела, Хэрри?

— Очень занят. Приношу извинения за все происшедшее.

— Не будьте дураком, Хэрри. Мы просто заберем их у вас обратно. Полагаю, это приказ моего зятя?

Этелдин улыбнулся. Это был красивый молодой человек с длинными светлыми кудрявыми волосами. Кэмпион подумала, что ему едва за тридцать.

— Да, леди Маргарет. Боюсь, он не осмеливается проявить к вам благосклонность.

— Как я заметила, он не осмеливается и появиться здесь собственной персоной. А как поживает девушка, на которой вы женились?

— Давно беременна, — улыбнулся Этелдин. — А как сэр Джордж? Он здоров?

— Так он мне говорит. Он в Оксфорде. Можете сообщить моему зятю, что он нападает на беззащитных женщин.

Этелдин взглянул на лэзенских солдат, но не ответил леди Маргарет.

— Мне грустно видеть, как вы сражаетесь против своего короля, Хэрри.

— Только против его советников, леди Маргарет.

— Вы придираетесь, Хэрри!

И снова он не принял вызова. Все свое обаяние он обратил на Кэмпион.

— Мне кажется, мы не представлены.

— И не будете, — ответила леди Маргарет. — Она еще слишком молода, чтобы знакомиться с изменниками.

Они поведали друг другу, что нового в семьях, в округе, а затем Этелдин низко поклонился в седле и развернул коня. Он приветственно помахал капитану Тагвеллу в знак признательности за приказ не стрелять и, пришпорив лошадь, поскакал к деревне.

Происшествие озадачило Кэмпион. Врагов короля Кэмпион представляла себе похожими на отца — такими же суровыми пуританами в мрачных одеяниях, с коротко остриженными волосами, и у нее в голове не укладывалось, что такой очаровательный, элегантный, благовоспитанный человек, как лорд Этелдин, тоже оказался в их рядах.

— Король — очень глупый человек, дорогая, — разъясняла леди Маргарет. — Два дня в году он невероятно очарователен, остальное же время сверх меры скучен и невообразимо туп. Всякий раз, как ему нужны были деньги, он выдумывал новую причину. Так нельзя. Он почти все соки из нас выжал, а из Хэрри — целое состояние. Здесь налоги, там налоги, а когда налогов не хватало, он требовал займы, которые никогда не будут возвращены. Потом он попытался обойтись без парламента, но англичане этого не любят. Им нравится парламент. Для людей вроде Джорджа это хоть какое-то занятие. Меня вовсе не удивляет, что восстало столько хороших людей.

Кэмпион забавлял этот внезапный поворот в обычно воинственных настроениях леди Маргарет.

— А почему тогда вы избрали сторону короля?

— Я, дорогая? В моей семье никогда не было повстанцев, и я не собираюсь становиться первым.

Они вернулись в длинную галерею, и леди Маргарет скорбно смотрела на книгу, втиснутую в раму, которая должна была помочь ей скрепить страницы. В переплетном деле леди Маргарет особого успеха пока не добилась.

— Да и потом, король есть король, пусть даже он и дурак. Дело не только в этом, — нахмурилась она. — С тех пор, как началось это восстание, из всех углов полезла всякая нечисть. Мне не хочется, чтобы мной правили баптисты, анабаптисты или еще кто-нибудь в том же духе! Они будут требовать, чтобы я вымылась в ванне, и назовут это религией!

Она покачала головой.

— На самом деле, милая, мне очень жаль, что война вообще началась. Если бы королева Елизавета была благоразумна и родила сына, у нас на троне не было бы этих жалких шотландцев. Да, у нас должен быть король, но почему он должен быть шотландцем — это выше моего понимания. — Она подняла мушкетон, из которого так и не был произведен выстрел, и печально посморела на него, — Может, я хоть кролика подстрелю.

Все было так сложно. Часть знати оказалась на стороне парламента, а кое-кто из простонародья поддержал короля. Король был шотландцем, но шотландцы, признававшие Карла своим королем, равно как и королем Англии, послали армию против своего монарха. Одни говорили, что война ведется против введенного королем незаконного налогообложения, другие — что цель — помочь парламенту захватить власть, по праву принадлежащую королю, третьи — что война ведется из-за того, какую религию навязать Англии. Сосед сражался против соседа, отец против сына, а солдаты, захваченные в плен в бою, весело переходили на сторону противника чтобы избежать тюрьмы.

В тот же вечер Кэмпион поговорила с полковником Вашингтоном, которому доводилось принимать участие в религиозных войнах в Северной Европе. Он был весьма оптимистично настроен по поводу боевых действий.

— Эта война не принадлежит к числу страшных, мисс Кэмпион. Настоящей мерзости нет.

— Что значит мерзости?

Он искоса посмотрел на нее, поглаживая маленькие усы.

— Большой ненависти нет. Да, конечно, мы сражаемся, и люди погибают, но мы не видим того, что было в Германии. — Он покачал головой. — Я видел, как вырезали целые города. Весьма неприглядно, весьма! — Он смотрел в кружку с элем. — Имейте в виду, если война затянется надолго, она может стать очень кровавой. Очень, очень кровавой. — Он допил эль. — Я отправляюсь спать, дорогая моя, и полагаю, вы вряд ли сегодня вечером осчастливите старика.

Она засмеялась. Это стало уже старой привычной шуткой. В жизни замка полковник Вашингтон в некоторых отношениях заменил сэра Джорджа.

Сэр Джордж Лэзендер находился в Оксфорде, где король созвал свой парламент. Все его члены, собравшиеся в зале колледжа Крайст-Черч, были раньше членами старого парламента, но сохранили верность королю. Сэр Джордж поехал, хоть и знал, что этот оксфордский «парламент» не имеет никакой реальной власти и является не более чем инструментом, призванным придать указам короля видимость законности. А еще он поехал потому, подозревала леди Маргарет, что ему хотелось покопаться в университетских библиотеках, и потому, что ему не хватало политических сплетен, без которых он остался после того, как покинул Вестминстер.

В начале апреля сэр Джордж написал, что, если полковник Вашингтон сможет выделить сопровождающих, Кэмпион могла бы приехать в Оксфорд в мае. Можно было договориться с врачами и адвокатами. К тому же как раз собирался церковный суд, и Кэмпион могла бы аннулировать свой брак с Сэмьюэлом Скэммеллом. Ее смущала необходимость доказывать свою девственность, но она это сделает. Не считая набега Этелдина, апрель выдался хороший. Дожди были обильные, травы зеленели, становилось все теплее и теплее. Кэмпион училась ездить в дамском седле, но полковник Вашингтон не отпускал ее далеко от замка и настаивал, чтобы ее сопровождали офицеры. Она обследовала нижнюю часть долины или дорогу, ведущую в близлежащие холмы, где уже тучнели овцы. Выдавались дни, когда небо было почти совсем ясным, только несколько белых облачков собиралось в вышине, но свежий ветер обещал и их разогнать и открыть ей безоблачную синеву мечты. Река жизни медленно несла Кэмпион по тому, напоминавшему уэрлаттонский, пруду, где Тоби смотрел на нее сквозь ситник. Иногда она вспоминала об этом и смеялась. Порой она бросала взгляд на печать у себя на шее. Драгоценность стала столь привычной, что она нередко забывала о скрытой в ней тайне. Вот когда кончится война, говорила леди Маргарет, когда король победоносно возвратится в Лондон, а сэр Гренвилл Кони окажется в числе побежденных, вот тогда, и только тогда, они смогут заставить его раскрыть тайну.

Окончание войны казалось таким далеким. На севере зашевелились шотландцы, отвлекая внимание короля от Лондона, и Кэмпион смирилась с тем, что ей придется отложить разгадку тайны печати.

А потом, подобно тому, как спокойное течение могут взбаламутить хлынувшие холодным бурным потоком талые воды, с ужасающей внезапностью нагрянула война.

20 апреля, накануне Пасхи, о ее приближении возвестил стук копыт во дворе замка, крики, топот сапог по лестнице Нового дома. Дверь в длинную галерею была распахнута настежь.

Кэмпион и леди Маргарет обернулись. В дверях стоял высокий человек, одетый в кожу и доспехи. Кэмпион вскрикнула первой:

— Тоби!

Не будет врачей, повитух и адвокатов в Оксфорде. Не будет и свадьбы. Король распустил парламент, а его войско двинулось навстречу шотландцам, но не это заставило Тоби и сэра Джорджа спешно вернуться в Дорсет. Парламент, лондонский парламент, издал указ, по которому все земледельческие графства, житницу страны, следовало очистить от роялистов, чтобы обеспечить в этом году Лондон пшеницей, говядиной, бараниной, фруктами и элем. Войскам был отдан приказ сосредоточиться на очистке западных территорий. Один из шпионов, которыми кишели оба лагеря, послал сообщение королю. Для сэра Джорджа то были горькие новости. Замок Лэзен предполагалось захватить, начав осаду на Пасху, и сэр Джордж и Тоби устремились домой, прихватив поспешно собранное пополнение. Надо было успеть в замок до того, как противник сожмет кольцо.

Сэр Джордж вошел следом за Тоби в галерею, а за ними появился и полковник Вашингтон. Леди Маргарет поднялась им навстречу.

— Кэмпион, ты должна уехать.

— Нет!

— Да! Джордж, она сможет остановиться у Тэллиса в Оксфорде?

Сэр Джордж согласился:

— Сможет. Но не лучше ли отправить ее подальше?

Кэмпион покачала головой.

— Нет!

— Вы никуда не поедете, мисс Кэмпион. Поздно. — Полковник Вашингтон смотрел сквозь широкое окно. Лицо его было уныло. — Проклятые красномундирники подошли слишком быстро. Простите, ваша милость.

Из деревни в замок торопились жители. За мельницей и домами, в лэзенских полях, Кэмпион увидела круглоголовых. Неприятельские всадники, чьи сцепленные доспехи напоминали панцирь омара (они прикрывали торс, бедра и руки), следовали за своим знаменосцем по дальней стороне лэзенского ручья. Сэр Джордж удрученно посмотрел на полковника Вашингтона.

— Вы не знали, что они так близко?

— Не знал, сэр Джордж. Я ежедневно высылал патрули, но, мне кажется, они появились из южных лесов. Там целую армию можно спрятать.

— Из Уэрлаттона? — спросила Кэмпион.

— Откуда-то оттуда, мисс Кэмпион, — ответил Вашингтон.

Ростом он был невелик, но теперь, излучая уверенность, он будто вырос. Он подошел к камину и остановился под гордой обнаженной Дианой.

— Они не предполагают, что этот орешек им не по зубам. Наши ребята в хорошей форме. — Он имел в виду обитателей Лэзена, которых обучили стрельбе из мушкета и обращению с пикой, увеличив тем самым гарнизон до внушительных размеров. — Да, думаю, мы заставим их пожалеть о безрассудстве.

— Мы заставим их пожалеть обо всем. — Леди Маргарет с ненавистью смотрела на прибывающие парламентские войска. — Прошу прощения, полковник. — Она распахнула окно и крикнула через ров одно-единственное слово, заставившее вздрогнуть двух часовых. — Ублюдки!

— Маргарет! — Сэр Джордж был шокирован. Полковник Вашингтон пригладил пальцем усы:

— Полагаю, они удивятся. К концу мая мы увидим их спины.

Тоби подошел к Кэмпион, нежно глядя на ее взволнованное лицо.

— Ты же слышала, что сказал полковник, любимая. К концу мая они отсюда уберутся.

Она взяла его за руку, ощутив под пальцами твердую холодную кожу. Левой рукой она дотронулась до печати и подумала, уж не этот ли золотой талисман привел сюда вооруженных людей.

В Лэзен пришла война. Пришли враги. Они окружили ее, угрожали ей, и, наблюдая, как гарнизон готовится к обороне, Кэмпион чувствовала, что река ее жизни вновь подхватывает ее, увлекает прочь от тихой заводи и мчит неведомо куда. Она вцепилась в руку Тоби, будто та была ее якорем.

Началась осада.

Глава 16

К концу мая круглоголовые не ушли, но и к захвату замка тоже не приступили. Их попытки даже на несведущий взгляд Кэмпион казались любительскими и неэффективными.

Работы по подготовке штурма велись в основном на северной стороне, где неприятель соорудил огромную площадку из земли и дерева, разместив на ней свои главные орудия. Отсюда однажды утром был открыт огонь, сопровождавшийся каким-то утробным звуком, вспугнувшим грачей, которые захлопали крыльями и тревожно загалдели. Круглое ядро с устрашающим ревом шлепнулось о северную стену, причинив на удивление мало ущерба. Полковника Вашингтона куда больше беспокоила вражеская мортира, которую в разговоре с Кэмпион он назвал «зловредным кухонным горшком». Она выплевывала снаряды высоко в воздух, и те, описав дугу, падали по эту сорону укреплений. Именно от мортиры погиб первый человек в Лэзене — кухарка, которой на кухне проломило череп. Полковник Вашингтон отправил осаждавшим письмо, вынесенное из замка под флагом, означавшим перемирие, в котором издевательски поздравил их с убийством служанки. Он сообщал о часе похорон и попросил на время службы прекратить пальбу. Перемирие было соблюдено, и в тот день пушки круглоголовых больше не стреляли.

Часть нападавших разбила лагерь с севера, а часть обосновалась в покинутых деревенских домах. Однако сторожевые посты были повсюду вокруг замка. По численности круглоголовые превосходили гарнизон замка по крайней мере втрое. Но Кэмпион казалось, что полковника Вашингтона это ничуть не пугает. В первую неделю мая он провел вылазку против главной батареи. Его люди в сумерках прыгали с Новой стены у караульного помещения, заряжали оружие и бросались на позицию парламентских войск. Кэмпион и леди Маргарет наблюдали за происходящим со сторожевой башни. Они видели, как над батареей поднялось знамя Лэзендеров, слышали, как роялисты кричали «ура», и в вечерней тишине распознали даже стук молотков, приводивших в негодность вражеские пушки. Сгущающаяся темнота была озарена вспышками выстрелов. Подобно зимнему туману расползался дым разрывов, гремел боевой клич защитников замка: «Король Карл! Король Карл!»

— Назад! Назад! — махал своим людям полковник Вашингтон, восседавший на лошади. Мушкеты в последний раз выбросили сноп искр в сторону пытавшихся контратаковать круглоголовых, роялисты уже перепрыгивали через остатки ими же разрушенных деревянных заграждений и устремлялись назад к замку. Кэмпион видела, как Тоби с обнаженным мечом уводит своих людей с батареи, а потом показалось, будто все небо на севере осветилось зарницей, огромное пламя окрасило горизонт, батарею окутало дымом. Через несколько секунд последовал оглушительный грохот — это взорвался вражеский пороховой склад. «Король Карл! Король Карл!»

Десять дней стояло затишье; батарея была возведена вновь, но на большем, чем прежде, отдалении. А тем временем защитникам пришлось пережить еще одну неприятность. На сей раз уже по собственной вине.

Вода поступала в ров вокруг замка из расположенного к северо-востоку источника. Неприятель решил его запрудить, несмотря на то, что полковник Вашингтон вел огонь из фальконетов по солдатам, которые кидали землю и таскали камни. Через три дня уровень воды резко понизился. Кое-где проступило дно, а северный рукав, где обычно в изобилии росли листья лилий, превратился в канаву, заполненную вонючим илом. Ров пока еще представлял собой существенное препятствие, но грязь скоро высохнет, и полковнику Вашингтону ничего не оставалось, как снять часть защитников с северной и западной стен для охраны его берегов. На пятый день во рву отчаянно заплескалась рыба — ей остался лишь мелкий ручеек среди замусоренной тины; в ту ночь осажденные рыли на лугу окопы, из которых можно будет стрелять по нападающему через пересохший ров противнику.

Но вода, которую заставили изменить привычное русло, просочилась в низину у подножия северных холмов, где развернулось строительство новой батареи круглоголовых. Насыпи заболотились, мортира провалилась сквозь дощатую подставку в намокшую почву, а приготовленный порох отсырел. Все труды лорда Этелдина пошли прахом, и в досаде он приказал разобрать дамбу. Чистый, быстрый ручей вновь устремился в ров по подземному руслу. Рыба была спасена от медленной смери, защитники вздохнули с облегчением, а илистая канава вновь наполнилась свежей водой.

Лорд Этелдин был галантным противником. Получив от полковника Вашингтона сообщение, что укрывшиеся в замке женщины и дети находятся в Новом доме, он приказал по нему не стрелять. Вторая батарея всего с двумя орудиями была возведена с южной стороны и вела пальбу из-за лугов с окраины деревни. И так как бить по Новому дому было запрещено, вся огневая мощь была обрушена на конюшню. Лошади были ранены, и их приходилось добивать, чтобы прекратить агонию. Два дня в Лэзене пахло кровью.

В конце концов пушки с северной стороны разрушили старую стену, соединявшую сторожевую башню со Старым домом, и через две ночи круглоголовые бросились в пролом. Их крики огласили окрестности как раз перед восходом солнца, и Кэмпион проснулась от кашля фальконетов и «убийц». Набросив халат поверх ночной рубашки, она побежала в Старый дом посмотреть. Дым окутывал постройки и огород. Кэмпион едва различала поблескивающие мечи и пики, прислушивалась к победым возгласам рвавшегося сквозь пролом противника. Потом она сообразила, почему полковник Вашингтон сохранял хладнокровие. Он ждал этого нападения, даже хотел его, потому что теперь враг оказался в ловушке обнесенного стеной огорода. Получив условный сигнал, защитники напали со сторожевой башни и старой кухни. Кэмпион впервые услышала звон скрещенных пик, и в первых лучах дня увидела обращенные против нападавших огромные шесты с шипами. Победные кличи сменились тревожными возгласами, потом воплями. Закусив губу, она смотрела, как защитники замка в кожаных куртках мрачно идут вперед, опустив пики и выставив предательски длинные шесты, уже обагренные кровью. То тут, то там гремела перестрелка, круглоголовые были отброшены назад и спасались бегством. Кэмпион видела, как брали пленных, некоторые были тяжело ранены. Она облегченно вздохнула, почувствовав, что опасность отступила.

Раненых лечили в Новом доме, и Кэмпион притерпелась к зрелищу увечий, привыкла помогать врачу ампутировать руку или ногу. Она сидела подле умирающих защитников замка, подле пленных, читала псалмы пуританам и молилась с ними в томительные ночные часы, когда чудилось, что рассвет никогда не наступит.

Сражения не были непрерывными. Выдавались и спокойные дни, нарушаемые лишь случайными стычками, а в боях обе стороны аккуратно соблюдали правила вежливости. Обменивались пленными, раненых возвращали их товарищам. Лорд Этелдин каждую неделю посылал последние новости сэру Джорджу и леди Маргарет. Все газеты были сплошь парламентскими, потому в них вряд ли можно было найти что-нибудь утешительное для осажденных, но сэр Джордж с готовностью верил большей части того, что в них говорилось. Сообщалось, что королю на севере приходится туго, что шотландцы медленно продвигаются на юг, что захвачен какой-нибудь дом или замок вроде Лэзена. Но даже парламентская печать не в состоянии была создать иллюзию победоносного шествия. События на фронтах развивались как-то непоследовательно, случайно, ни одна из сторон еще не одержала внушительной победы, способной изменить равновесие сил. От лорда Этелдина они получали не только свежие новости. Как-то раз он прислал огромный, нафаршированный чесноком окорок, бочонок вина и письмо, в котором лорд выражал сожаление ло поводу того, что вынужден сражаться со старыми друзьями и соседями. Он предложил оказавшимся в осаде женщинам под его честное слово покинуть замок, даже подчеркнул, что его жена будет рада приветствовать леди Маргарет и ее свиту, но леди Маргарет отказалась.

— Это мой дом. Я не собираюсь переселяться в дом Хэрри. Там сквозняки и кругом визжат маленькие дети.

Она уже придумала эпитафию для будущей могильной плиты, которую установят в искалеченной ядрами лэзенской церкви: «Она погибла, обороняя свой дом, осажденный мерзкими предателями».

Она посмотрела на Кэмпион:

— Тебе нужно уехать, дитя мое.

Кэмпион покачала головой:

— Только вместе с вами, леди Маргарет.

Страх Кэмпион перед врагами ослаб. Пока осаждавшими командовал лорд Этелдин, она не боялась. Как сказал: сэр Джордж, он был человеком честным и порядочным, который не допустит, чтобы на женщин замка Лэзен обрушились все ужасы войны. Не испугалась она даже тогда, когда среди осаждавших появился Сэмьюэл Скэммелл, о чем Кэмпион поведал один из пленных. У Скэммелла не может быть никакой власти над лордом Этелдином.

Она искала Скэммелла в рядах неприятеля при помощи неуклюжего телескопа, который леди Маргарет установила на крыше сторожевой башни. Рядом был Тоби, и ветер трепал его рыжие волосы.

— Может, его здесь нет? — спросил Тоби.

— Я тоже не могу вообразить его солдатом.

Она развернула огромную — на железной треноге — трубу в сторону деревни. Изображение заколебалось. Она рассматривала земляные укрепления, возведенные противником поперек дороги, ведшей к замку, видела расположившихся на солнышке солдат, которые, сняв шлемы, жевали хлеб с сыром. Цыпленок что-то клевал на улице посреди деревни.

— А! — Она засмеялась. — Я его нашла!

— Дай посмотреть. Дай посмотреть!

— Подожди!

Она думала, что испугается, увидев Скэммелла, но глядеть на него было забавно. Он возник в дверях дома, жмурясь от весеннего солнца и почесывая задницу. Выглядел он растерянным, совершенно не в своей тарелке, и к нему невозможно было относиться как к страшному врагу.

Тоби, который только мельком видел Скэммелла в ночь пожара в Лондоне, смотрел с недоумением:

— Что с ним такое? У него что, чесотка?

— Он вечно чешется.

Тоби развеселился:

— Капитан Скэммелл, солдат Господа. Ну как ты могла выйти за него вместо меня?

Она стукнула его по руке, сдвинув телескоп, и ждала, пока Тоби его снова наладит. Он поймал изображение.

— Боже мой! У него собственный телохранитель.

— Дай взглянуть.

Кэмпион слегка нагнулась, прищурилась. Из ее груди вырвался вздох.

— Что такое?

— Не может быть. — Ее веселья как не бывало. — Не может быть.

— Что?

— Это Эбенизер! Он так изменился. И преподобный Херви тут.

Тоби взял у нее телескоп.

— Кто из них Эбенизер?

— С черными волосами.

Тоби увидел худощавого, высокого молодого человека, стоявшего рядом со Скэммеллом. Одет он был во все черное, даже элегантные сапоги были из черной кожи. Тоби различил нагрудник, покрытый лаком того же цвета. Двигался он прихрамывая, но со странным достоинством. Третий, преподобный Херви, у которого на худое лицо падали волосы песчаного цвета, в чем-то убеждал Скэммелла.

— Мне страшно, Тоби.

— Почему?

— Они пришли за мной.

— Ерунда. — Он выпрямился. — Здесь командует Этелдин. Скорее всего они даже не подозревают, что ты здесь. — Он пытался приободрить ее. — Ничего удивительного, что они здесь. Это ближайший к Уэрлаттону дом роялистов. Не волнуйся, мы с Джеймсом позаботимся о тебе.

Он говорил уверенно. Джеймс был слугой Тоби. Крепкий парень, сын лэзенского кузнеца, он унаследовал от отца твердые мускулы и огромную силу. Джеймс Райт рос вместе с Тоби. Они вместе учились охотиться в лесах и воровать соседскую рыбу, а теперь бок о бок сражались. Тоби не раз говорил о том, как ловко Джеймс орудовал топором лесоруба, расправляясь с круглоголовыми.

Но Кэмпион продолжала волноваться, и, чтобы ее успокоить, Тоби пообещал пять фунтов тому, кто убьет Сэмьюэла Скэммелла. Цель показали пушкарям и мушкетерам, так что всякий раз, как брат Скэммелл появлялся в рядах неприятеля, пули преследовали его, как осы. Люди падали слева и справа, но Скэммелл оставался невредим. Точь-в-точь как в 90-м псалме, утешался он: «Падут подле тебя тысяча и десять тысяч одесную тебя, но к тебе не приблизится». И все равно он боялся часов своего дежурства, гадая, уж не Кэмпион ли насылает рой мушкетных пуль.

11 июня рухнуло караульное помещение. Его старая каменная кладка была повреждена пушечным огнем, и, подняв столб пыли, с грохотом развалилась, похоронив под собой десять защитников замка. Кольцо сжималось, боевой дух осажденных падал. Да, в замке хватало еды, в изобилии была вода, но тридцать человек уже умерло, еще столько же лежало, страдая от боли в гноящихся, зловонных ранах, оказавшиеся в осаде люди изнывали от бездействия. Пушки по-прежнему палили в основном по Старо-му дому, открыв расположенные с северной стороны комнаты весеннему дождю и вражескому огню.

Сэр Джордж, сознавая, что помощи от войск короля, увязших на севере, ждать не приходится, написал Этелдину. Несмотря на возражения жены, он обратился с просьбой, чтобы женщинам дали возможность спокойно покинуть замок, как ранее в мае и предлагалось. С разрешения и под защитой лорда Этелдина они готовы направиться в Оксфорд.

Когда из замка выехал гонец с белым флажком, прикрепленным к мечу, стрельба унялась. Гарнизон счел письмо признанием поражения, которое они потерпели не потому, что враг превосходил их в боевом искусстве, а из-за нудного, бесконечного, изнурительного пушечного огня. Печально складывая одежду в огромный кожаный дорожный сундук, Кэмпион прислушивалась к тому, как запрягают в экипажи лошадей, которые увезут прочь ее, леди Маргарет, Кэролайн и их служанок. Полковник Вашингтон был согласен с сэром Джорджем в том, что лорд Этелдин незамедлительно даст разрешение.

Ответ пришел через два часа. Лорд Этелдин, говорилось в нем, сегодня утром отбыл в Лондон, где предстанет перед судом по обвинению в том, что «создавал всевозможные благоприятные условия для наших врагов в замке Лэзен». Парламентскими войсками теперь командовал отправивший это письмо полковник Фуллер, и он утверждал, что он ничего не знает о сделанном лордом Этелдином предложении.

— Фуллер! — нахмурился полковник Вашингтон. — Узнаю Фуллера.

— Кто он такой? — поинтересовался сэр Джордж.

— Один из новых людей, сэр Джордж, — полковник Вашингтон пригладил усы, — пустобрех пуританин, прошу прощения. Был сапожником в Бедфорде, а теперь вот именует себя полковником.

— Он честен?

— Не думаю, что он сумеет без ошибок написать это слово, — полковник Вашингтон пожал плечами, — но он неплохой солдат.

Сэр Джордж продолжил читать письмо вслух. Фуллер не был невежлив. Он предложил женщинам свободно покинуть замок, пообещал вооруженную охрану леди Маргарет, ее дочери «и другим женщинам, пожелавшим уехать», но в письме оговаривалось одно исключение.

«Среди вас есть некая Доркас Скэммелл, жена одного из моих офицеров, и ее мы отпустить не можем. Ее свадьба состоялась перед лицом всемогущего Бога, за чье дело мы сражаемся, и свободный выход женщин зависит от того, будет ли она возвращена законному мужу».

У леди Маргарет нашлось для него лишь одно слово «Ублюдок!»

В длинной галерее воцарилось мрачное молчание. Кэмпион почувствовала, как на нее наваливается жуткая тяжесть прошлого, будто река жизни снова принесла ее в грязный Уэрлаттон. Она заметила беспокойство во взгляде Тоби и ощутила свою вину за грозившую Лэзену кровавую бойню. Она повернулась к леди Маргарет:

— Вы должны уехать, должны.

— Ты с ума сошла, дитя мое. Лорд Этелдин мог бы убедить меня покинуть замок, но не какой-то там сапожник из Бедфорда. Полковник Фуллер, тоже мне! Если ты полагаешь, что такой человек способен напугать меня и заставить покинуть свой дом, ты глубоко ошибаешься.

Сэр Джордж потер глаза. Во вновь наступившей тишине Кэмпион опять почувствовала, что в осаде виновата она, что войска круглоголовых привела к Лэзену висевшая у нее на шее печать и что из-за нее над этими мирными просторами плывет пороховой дым и из-за нее здесь ежедневно хоронят людей. Она села, на лице было написано волнение, но сэр Джордж ободрил ее:

— Это не твоя вина, Кэмпион. Они бы все равно пришли.

За окном раздался треск мушкетной пальбы. Сэр Джордж посмотрел на Вашингтона:

— Мы сможем сдержать их, полковник?

Полковник Вашингтон кивнул.

— Думаю, да, сэр Джордж, думаю, да. — Пальцы мяли седеющие усы. — Мы углубим траншею между Старым домом и рвом и, думаю, завтра сможем заполнить ее водой. Думаю, мы сможем их удержать.

— Конечно, сможем! — Леди Маргарет повелительно посмотрела на собравшихся. Ей не хватало только колесницы и копья, а то бы она легко очистила от врагов земли вокруг дома. — Вчера еще двое дезертировали! Едва ли они стали бы дезертировать, если бы считали, что победа на их стороне!

Полковник Вашингтон согласился:

— Верно, ваша милость, очень верно.

Ночью, подобно прежним дезертирам, к замку приблизились два неприятельских стрелка и, рискуя попасть под Огонь часовых, вошли внутрь. Перебежчиков в противоположную сторону почти не было — признак того, что сами солдаты верили в способность Лэзена выдержать осаду. Как сказал полковник Вашингтон, оба новых дезертира были подонками, но опытным стрелкам всегда были рады, и этих двоих поставили на «убийцу», угрожавшего их недавним сотоварищам.

Сэр Джордж набил трубку. Как и всему остальному гарнизону, ему в день выдавали табаку на две трубки.

— Думаю, Кэмпион должна уехать. — Он знаком заставил замолчать жену и сына, которые начали было что-то говорить. — Враги Кэмпион рядом, а Хэрри нас больше не защитит.

Он обратил свой мягкий взор к полковнику Вашингтону:

— Я думаю, ночью ей, возможно, удастся прорваться сквозь их кордон?

Теперь настала очередь Кэмпион возражать, но ее тоже заставили замолчать. Сэр Джордж грустно произнес:

— Если они захватят вас, дорогая моя, боюсь, у вас больше не будет оснований аннулировать ваш брак.

Мысль была ужасна. У нее мороз пробежал по коже. Она увидела, как ярость вспыхнула на лице Тоби. Он взглянул на Вашингтона:

— Вы говорите, мы сможем сдержать их, сэр?

— Но гарантии нет, — откликнулся Вашингтон. — На войне ее вообще не бывает. Они могут вечно торчать здесь! У Корфа они стоят со дня сотворения мира. Если мисс Кэмпион может выбраться отсюда, она должна это сделать. — Он замолчал, потому что с юга выстрелили пушки круглоголовых. Он подождал, пока замерло эхо, потом обратился к Тоби. — Вы бы взяли ее с собой?

Тоби покоробил такой поворот разговора.

— Я должен оставаться здесь. Я не могу бросить своих людей.

Будучи капитаном, Тоби командовал четвертью гарнизона. Сложившаяся ситуация угнетала его.

— Ее может проводить Джеймс. Если им удастся добраться до леса по ту сторону дороги, они в безопасности.

Джеймс Райт, сын лэзенского кузнеца, как никто знал окрестности замка. Если кто и мог провести Кэмпион сквозь неприятельские ряды, так это он.

Сэр Джордж огорченно вздохнул:

— Мне не хочется, чтобы ты покидала нас, моя дорогая.

— Она должна, — решительно заявила леди Маргарет. Полковник Вашингтон посмотрел в окно:

— Но не сегодня.

Почему-то эти слова ужаснули Кэмпион. Ей не хотелось уходить отсюда, не хотелось оказаться выброшенной в незнакомый мир, но даже если ей и придется покинуть замок, она не предполагала, что это должно произойти так скоро.

Тоби проворчал:

— Туч нет.

— Ночь для побега должна быть темной, — поддержал Вашингтон. — Сегодня слишком ясная луна. Райт согласится?

— Он будет счастлив. — Тоби обернулся к Кэмпион. — Джеймс доставит тебя в Оксфорд.

Она превратится в беглянку, вынужденную покинуть этот рай из-за висевшей на шее печати. От нее не было спасения. Вся ее жизнь была неразрывно связана с золотым украшением, но сколько же раз ей придется бежать от своих врагов? Преследуя ее, они пришли в Лэзен, скоро погонят дальше, и она размышляла, сможет ли она когда-нибудь почувстовать себя спокойно, пока на шее у нее висит топор святого Матфея.

На закате она была рядом с Тоби, держала его за руку, а великолепное слепящее солнце садилось за заливными лугами, окрашивая реющие лэзенские знамена в алый цвет. Туч не было.

— Сегодня ты не уйдешь, — сказал Тоби.

— Я не хочу уходить отсюда.

В деревне труба оповестила о начале вечернего дежурства. Кэмпион знала, что скоро увидит патрули на лугах и новых часовых, направлявшихся к сторожевым постам, установленным вокруг всего замка. А завтра ночью, если будет облачно, Джеймс Райт тайно уведет ее из Лэзена. Она склонила голову на плечо Тоби.

— Я не хочу уходить. Он потрепал ее по щеке.

— Мне тоже не хочется, чтобы ты уходила.

На другой стороне ручья громко кричали грачи. Она следила за изломанной линией их полета.

— Может, нам лучше было вообще не встречаться. Тоби засмеялся. Его лицо избороздили глубокие морщины, глаза казались усталыми. Теперь он мало спал.

— Тебе бы этого хотелось?

Секунду она не отвечала. Щекой она потерлась о его кожаную куртку.

— Может быть, нам не суждено быть вместе.

Он отстранил ее от себя, повернув голову так, чтобы она смотрела на него.

— Мы поженимся еще до конца года.

Она снова прижалась к нему. Она чувствовала себя несчастной. Течение жизни подхватывало ее и несло прочь от Тоби в неведомую, затянутую тучами темноту. Ей было страшно.

— Обними меня.

Правой рукой она схватилась за золотую печать так, будто хотела раздавить, уничтожить ее и тем самым освободить свою жизнь от кошмара. В последний раз победоносно полыхнув красным огнем, солнце скрылось на западе.

«Облако и мрак окрест Его, правда и суд — основание престола Его. Пред Ним идет огонь и вокруг попаляет врагов Его».

В сумерках юноши громкими голосами распевали псалом. Проповедник, Верный До Гроба Херви, стоял на погрузочной платформе для телег перед лэзенской мельницей и простирал руки к собравшимся:

— Громче! Пусть враг вас услышит! Громче!

Голоса зазвучали мощнее. Мужчины были довольны, даже счастливы. Четкий ритм псалма объединял их, вселял веру, что Господь с ними.

В том месте, где позвякивало огромное мельничное колесо с накрученными на его лопасти водорослями, стоял Эбенизер Слайз и прислушивался к пению. Оно ободряло его, приводило в состояние экзальтации, убеждало в том, что Бог действительно на стороне парламента. Ему нравилось быть в армии, нравился запах кожи и лошадей, вид сильных мужчин. Его боялись, как и следовало бояться человека на службе парламента, никто не смеялся над ним из-за увечной ноги.

Хромая, он направился в дом мельника, а звуки псалма все еще наполняли его ощущением праведности и торжества. Ему улыбнулась девушка — несчастное создание, найденное в лесу.

— Убирайся! — огрызнулся он. Ночами она была ему нужна, в остальное же время ее рабское желание заслужить похвалу раздражало его. Она, конечно, была его грехом, но Верный До Гроба заверил его, что некоторые люди настолько перегружены Божественными обязанностями, что небеса даруют им особые привилегии, разве не было у Давида Вирсавии? Через несколько дней он бросит ее, потому что через несколько дней кончится и сама осада.

Эбенизер сел за стол и задумался о грядущем успехе. Он отправил в замок двух стрелков, которые якобы дезертировали, но на самом деле сохраняли верность ему. При первой же возможности они подожгут склад боеприпасов. Им был дан приказ сделать это, когда утром в лагере круглоголовых зазвучит труба, и Эбенизер молился, чтобы они поскорее осуществили этот план. Пусть все произойдет завтра! В напряженном ожидании он встретил сегодняшнее утро, молясь, чтобы в рядах врага произошел грандиозный взрыв, но рассвет не нарушил обычного порядка. Полковник Фуллер, присланный Гренвиллом Кони возглавить осаду вместо лорда Этелдина, высказал мнение, что, возможно, двух лазутчиков рассекретили и бросили в темницу. Эбенизер улыбнулся Фуллеру своей самой холодной улыбкой:

— Разве Господь не с ними?

Это был решающий аргумент. Полковнику Фуллеру нечего было возразить.

Эбенизер понял, в чем его сила, и сознание этого наполняло его таким же радостным возбуждением, как и пение псалмов. Даже полковник Фуллер, суровый, мрачный солдат, сражавшийся с мечом в правой руке и Библией в левой, относился к нему почтительно. Фуллер позволил Эбенизеру ответить на пришедшее из замка письмо с просьбой о перемирии, подобострастно согласился с продиктованным Эбенизером планом захвата. Эбенизер говорил властно, как сэр Гренвилл, и его требования, чтобы новая часть замка не пострадала и чтобы люди Фуллера не вмешивались в то, что он будет делать в поверженном замке, никто не стал оспаривать.

Эбенизер получил власть.

А назавтра, если Богу будет угодно, он получит и печать святого Матфея.

Завтра же, когда Сэмьюэла Скэммелла не будет в живых, Эбенизер станет законным владельцем печати святого Матфея, получателем денег, передаваемых сэром Гренвиллом, и мысль о размерах дохода наполняла его радостным возбуждением.

Он сумеет воспользоваться Договором. Из окна он смотрел на мельничный пруд, где утята деловито плыли за своей мамашей, и думал о своих планах. В Англии поднималась третья сила — сила, угрожавшая победить и короля и парламент. Эбенизер уже слышал поступь этой силы, слышал ее в сильных мужественных голосах юношей, которые молились и сражались с одинаковым усердием. Они ненавидели роялистов вместе с их королем, но и пресвитериан в парламенте ненавидели не меньше. Они сражались на стороне парламента, но Эбенизер знал, что после победы они никогда не согласятся, чтобы ими управлял парламент. Пресвитерианство превращало рай в лотерею, что было не по душе этим независимым пуританам.

Сэр Гренвилл поддерживал пресвитериан. Эбенизер этого делать не станет. Он подождет благоприятного момента, а потом резко и громогласно выступит в защиту требований простого солдата. Мечи и пушки были в руках простых солдат, а ведь священной Англию сделают именно меч и пушка. Договор же придаст Эбенизеру силу, которая заставит услышать его голос.

Для утренних событий все было подготовлено, когда бы они ни разыгрались. Люди, которых Эбенизер набрал в свою собственную роту, знали, что нужно делать. Сэмьюэл Скэммелл повиновался, хоть и неохотно, как подметил Эбенизер. Лучше других знали, чего от них ждут, Верный До Гроба Херви и его новая домоправительница Гудвайф Бэггерли. Все у них было отрепетировано, их действия приблизят день Господа.

Сэр Гренвилл не рассчитывал, что замок будет взят до конца месяца. И это хорошо. Завтра, под покровом дыма от организованного им взрыва, Эбенизеру хватит и нескольких секунд наедине с печатью. Он не мог бы сказать, к чему приведут эти мгновения, но знал, что должен подготовиться к тому моменту, когда ему потребуется уничтожить сэра Гренвилла, как сейчас он собирался уничтожить свою сестру и вообще всякого, кто угрожал процветанию рисовавшегося ему Божьего царствия в Англии. Он возвысил голос:

— Девочка!

Она вошла, на лице было написано жалкое стремление угодить.

Эбенизер захромал к кровати и лег.

— Запри двери.

Он закрыл глаза. Он их не откроет и не заговорит, пока они не закончат. Мозг его был заполнен слепящим великолепием мечты. В это время на Лэзенскую долину мягко опускалась темнота.

Глава 17

Милдред, кошечка Кэмпион, обычно будила свою хозяйку еще до зари, принимаясь разгуливать взад-вперед по одеялу, лизать ей лицо своим шершавым язычком, громко мурлыкать в ухо или тереться о шею мягким теплым мехом.

— Брысь, Милдред, уходи.

Любые слова котенок считал лаской и с удвоенной силой стремился растормошить Кэмпион.

— Уходи, Милдред. Еще слишком рано.

Но, проснувшись, Кэмпион поняла, что уже не ночь. Она услышала топот ног во дворе замка и поняла, что, как и каждое утро, гарнизон становится под ружье. Каждый солдат выходил на позиции по крайней мере за час до восхода солнца. Именно в это время Кэмпион нравилось вставать. Она погладила котенка по рыжей шерстке и прижала к себе.

— Может быть, я тебя больше не увижу. Да! Я должна уйти отсюда, Милдред.

Котенок замурлыкал еще громче.

— Тебе ведь безразлично, правда?

Она быстро оделась, нацепив на подколотые кверху волосы чепец. Она оденется как следует и уложит волосы попозже. Милдред сновала между ногами, терлась о Кэмпион, требуя, чтобы ее покормили.

— Ты бы должна ловить мышей, Милдред, вот что ты бы должна делать.

Она надела простенькое серое платье. Ей было слышно, как в соседней комнате леди Маргарет приказывает Инид открыть шторы, и это распоряжение побудило Кэмпион проделать то же самое. Небо было все еще темное, и она не могла сообразить, были ли там тучи. Милдред выгнула спину, и Кэмпион остановилась ее погладить.

— Тебе ведь на самом деле все равно, правда?

Она открыла дверь спальни и выпустила кошку, которая понеслась по коридору к маленькой кухоньке внизу, где вместе с полдюжинои прочих кошек ее напоят и покормят. Котам теперь молока не хватало. Кэмпион тоже последовала за ней, только помедленнее.

Она любила рассвет. Ей нравилось прогуливаться по влажным от росы лужайкам и приветствовать солдат, вглядывавшихся в темноту по ту сторону рва. Иногда она заглядывала в церковь и молилась о безопасности гарнизона и отдельно за Тоби, преклонив колено рядом со скамьей Лэзендеров под каменными памятниками его предкам. Это было спокойное время, когда большие пушки еще не выплевывали на луга свой грязный дым, когда в Лэзене царила иллюзия мира.

— Мисс Кэмпион!

Это капитан Тагвелл выступил из темноты.

— Да, капитан?

— Как вы хорошо сегодня выглядите, мисс Кэмпион. — Низкорослый Тагвелл говорил с напускной веселостью. — Хорошо провели ночь?

— Да. А вы?

— Ничего особенного не происходит. Всю ночь они сидели тихо.

Неясно вырисовывавшаяся голова Тагвелла склонилась в сторону огней деревни.

— С утра зашевелились, но это все наверняка их новый командир Фуллер. Новая метла, мисс Кэмпион.

— Знаю. Спасибо. Я в церковь.

— Помолитесь за меня!

— Хорошо, — сказала она.

Она заметила, что на востоке горизонт едва заметно окрасился в жемчужно-серые тона. На фоне разгорающейся зари проступали силуэты деревьев в огромных лесах.

Она помедлила у входа в церковь, ей не хотелось променять первые признаки нового дня на мрак алтаря.

— Вы рано поднялись!

Это был голос мистера Перилли, лэзенского викария.

Он как раз выходил из церкви. Внутри горела свеча, осветившая его фигуру, когда он поравнялся с Кэмпион. Голос у него был подавленный.

— Еще одного окна нет.

— Грустно.

Круглоголовые все с большим остервенением пытались выбить мушкетной стрельбой оконные витражи. Их оскорбляло все красивое, что посвящалось Богу. Очередной ущерб, нанесенный церкви, повергал мистера Перилли во все большее уныние.

— Я постарался все подмести, но на полу все равно полно осколков. — Он вздохнул. — И дождь заливает.

— Знаю.

Он стоял подле нее, удрученно глядя на мерцание света, отражавшегося во рву.

— Я слышал, вы покидаете нас, Кэмпион?

— Боюсь, что так. Джеймс проведет меня, если будет достаточно темно.

Мистер Перилли покачал головой:

— И так достаточно темно. Темень над всей страной, Кэмпион. Я этого не понимаю, правда, не понимаю. Бог испытывает своих слуг, но мне иногда хочется, чтобы мы чувствовали большую уверенность в исходе.

На конюшне прокукарекал петух. При этом звуке мистер Перилли будто очнулся от своей депрессии.

— Вы придете к заутрене? — спросил он.

— Конечно.

— Будьте осторожны в южном проходе! Пострадало окно с изображением воскресения Лазаря. Совсем уничтожено! Совсем! Сегодня уже нет таких мастеров! Похоже, мы умеем только разрушать, только разрушать.

Он снова впал в меланхолию.

Раздался взрыв.

Сначала Кэмпион не поняла, что происходит. Показалось, будто задрожала земля — легкий толчок, испугавший ее, — а потом она увидела, как по воде во рву, которая только что была серебристо-спокойной, вдруг побежали волны, ярко поблескивая в предрассветном полумраке.

Потом раздался гром, грохот камней, заскрежетали пришедшие в движение ломающиеся древние плиты, а потом громадная сторожевая башня, четыреста лет возвышавшаяся над Лэзеном, осветилась взметнувшимся ввысь столбом огня. Встала стена пламени, а потом в полную силу долетел грохот. Он разорвал воздух, понесся дальше в долину, оглушил защитников замка.

— Мистер Перилли!

Она вцепилась ему в руку.

Будто гигантский котел, выплевывавший в сторону долины свое зловонное облако, сторожевая башня теперь изрыгала огонь и дым. Кэмпион вспомнился полыхавший двор Сэмьюэла Скэммелла, только на сей раз дым, казалось, вырывался с большей скоростью. Последовали новые, правда, более слабые взрывы, каждый из которых сопровождался вспышкой, освещавшей падавшие со сторожевой башни камни.

— В дом!

Преподобный Перилли схватил ее за руку и увлек через лужайку.

— Осторожно, смотрите вперед! — крикнул капитан Тагвелл, и из-за рва раздался мушкетный выстрел, потом послышались крики, и все находившиеся на лужайке защитники положили мушкеты на подставки с развилиной и нажали на крючки. Одновременно с севера до Кэмпион донеслось громкое, раскатистое «ура». Она бежала, ее подгонял страх. В свете объятой пламенем сторожевой башни она увидела, что выброшенные взрывом камни выбили окна в Старом и Новом доме.

Два дезертировавших из лагеря круглоголовых стрелка в расчете на обещанные Эбенизером Слайзом двадцать фунтов каждому выполнили свою задачу. Они отправились за порохом, подождали, пока остальные солдаты наполнят маленькие бочонки, а потом просто насыпали дорожку из пороха. Их обнаружил старый сержант, заведовавший складом, но ему молниеносно перерезали горло. Затем они подожгли пороховой след и помчались прочь к конюшне. Взрыв, грянувший раньше, чем они ожидали, швырнул обоих на землю, но ни один из них не пострадал. Они двинулись в направлении конюшни, посмеиваясь над суматохой у них за спиной и выбирая место, где получше спрятаться на те несколько минут, что оставались до взятия замка.

У развалин караульного помещения Тоби увидел огромный столб огня, выхвативший из темноты высокие стены Старого дома. Его люди в оцепенении смотрели на происходящее, а потом раздался топот подков, смешавшийся с шумом взрывающегося пороха, и Тоби обернулся.

— Спереди! Целься!

Выскочившие красномундирники, стреляя из пистолетов, направили на защитников своих лошадей. С запада появлялись новые солдаты. С той стороны рва их мушкеты изрыгали смертоносный огонь. Главные силы противника двигались в направлении огорода и сторожевой башни.

Тоби понимал, что и там и там значительная часть защитников замка либо оглушена, либо погибла.

— Сержант!

— Да, сэр?

— Оставайтесь здесь со своими людьми. Остальные за мной!

Эбенизер Слайз пришел в восторг, увидев, как от взрыва склада боеприпасов рухнула сторожевая башня. Вот о чем он молился! Когда кто-то предложил подложить мину под некоторые из укреплений замка, лорд Этелдин ответил отказом. Это-де недостойный метод войны: нужно предупредить гарнизон о взрыве и дать время вывести людей из опасного места. Эбенизер не был так щепетилен. Обломки рушившейся сторожевой башни, принесшие смерть в замок Лэзен, горячили его кровь. Это месть Господня, властная рука Всемогущего, опустившаяся на землю. Бог был воистину велик!

Знамена парламентаристов под крики «ура» устремились вперед. Пожар отражался в мечах, пиках, шлемах. А впереди плыли флаги с цитатами из Священного Писания. Эбенизер улыбнулся Сэмьюэлу Скэммеллу и громко сказал:

— Бог силен в сражении.

— Воистину, воистину. — Скэммелл не верил своим глазам, перед которыми открылось зрелище клокочущей ямы, извергавшей в небо огонь и дым.

— Аминь.

Первые знамена круглоголовых пробивались сквозь старый пролом в стене и углублялись в огород, откуда поворачивали налево к Старому дому. Эбенизер пришпорил лошадь.

— Поехали, брат Скэммелл. Мы овладеем вашей невестой!

Скэммелл, спотыкаясь, устремился вперед, неуклюже переставляя ноги, и чуть не запнулся о собственный меч. Они тронулись туда, где слышались крики и звон металла.

Полковник Вашингтон ослеп, осколки камней повредили ему глаза, и он стал совершенно беспомощен. Он сидел с залитым кровью лицом и прислушивался к топоту вражеских ног во дворе.

Тоби, прорывавшийся сквозь коридоры Старого дома, встретил первого противника в прачечной. К Лэзену Тоби относился так же, как и его мать. Это был его дом, гнездо Лэзендеров, и ярость придала ему силы. Сначала один, потом другой солдат пали от его меча, и их окровавленные тела полетели в каменный желоб, где стирали белье. Рядом с ним Джеймс Райт орудовал топором, молча с ужасающей эффективностью зарубив двоих.

«Лэзендер! Лэзендер!» Тоби бросил свой боевой клич, выводя людей на пылающий двор. Он лишь мельком успел заметить поврежденный падавшими камнями дом, а потом его чуть не сбили с ног круглоголовые. Рядом с ними увидел флаг с цитатой из Второй Книги Царств: «Круши их острием меча». И Тоби крушил. Охваченный яростью и ненавистью, он зарубил знаменосца и воткнул меч в живот офицеру, попытавшемуся подхватить падавший флаг. Оказавшийся поблизости Джеймс Райт орудовал топором, поблескивавшим в свете пожара.

«Лэзендер! Лэзендер!»

На них направили острия пик. С пятнадцатифутовым оружием в руках круглоголовые чувствовали себя уверенно, и Тоби бессмысленно бил по древкам со стальными наконечниками. Как только он отбрасывал одну пику, ее место занимала другая и вновь норовила проткнуть.

— Назад, Тоби! — Джеймс Райт забыл о ранге и помнил лишь друга детства, с которым играл у ручья в лесу. — Назад!

— Будь они прокляты!

Он рубанул мечом, услышал, как тот зазвенел, ударившись об острие пики, увидел еще одну, а потом и ослепительную вспышку мушкетного выстрела.

Тоби словно обожгло — такой сильной была боль. Он выронил оружие. Пики нависали над ним, и Тоби не удержался на ногах. Джеймс Райт попытался подхватить его и оттащить, но круглоголовые не давали передышки. Пришлось отступить, ища спасения в лабиринте комнат Старого дома.

Тоби застонал, перевернулся, попытался привстать, но сверкнул меч, и левую руку пронзила страшная боль. Он вскрикнул, упал назад, и вражеские сапоги затоптали бесчувственное тело. Как и многие другие, замок Лэзен пал жертвой предательства.

— Смелее! — приказала леди Маргарет собравшимся в галерее женщинам. — Смелее!

Она положила мушкетон на стоявший рядом столик, но Кэмпион заметила, что оружие не заряжено.

Из сада доносилась пальба. Инид завизжала, вынудив леди Маргарет гневно обернуться.

— Тихо!

Крики победителей эхом разносились по всему замку. Бойня почти завершилась. Защитников замка брали в плен, отнимали у них все ценное и гнали к конюшне, где двое предателей радостно приветствовали своих соратников. Один человек из роты капитана Тагвелла сорвал с себя кожаную куртку и попытался переплыть ров. Стоя у окна длинной галереи, Кэмпион наблюдала, как круглоголовые помчались к берегу. Они вытащили из-за пояса пистолеты, чтобы поупражняться в стрельбе по живой мишени. По серой воде расплылось красное пятно. Часть атакующих ломилась в церковь. Кэмпион знала, что будет дальше: они сломают ограду вокруг алтаря, сочтя ее папистской, и выволокут огромный тяжелый алтарь на середину церкви. Когда украшения будут уничтожены или обезображены, дом сочтут достойным Бога.

— Кэмпион! Ты будешь находиться рядом со мной! — властно приказала леди Маргарет. — Инид! Тихо! Мне бы не хотелось рассказывать твоей матери, что ты проявила слабость. Стой там, Кэмпион!

Кэролайн, все еще в ночной рубашке, поверх которой она набросила накидку, стояла по правую руку от матери, Кэмпион же слева от леди Маргарет. Леди Маргарет положила руку Кэмпион на плечо.

— Они не тронут тебя, дитя. Я об этом позабочусь. Фамилия Лэзендер кое-что значит даже для этого отребья.

Снова крики, теперь уже ближе, треск мушкетной стрельбы. В замке залаяли собаки. Солдаты смеялись. В кухне раздался чей-то визг. В длинной галерее после взрыва стоял едкий запах. В Старом доме победители срывали занавески, раздирали постельное белье, палили из мушкетов по мебели и картинам.

Кэмпион была перепугана, но не осмеливалась этого показать. Хватаясь за соломинку, она гадала, как поведет себя Эбенизер. Ведь он все-таки ее брат.

Милдред, у которой шерсть на спине стала дыбом, появилась из дверей галереи и бросилась прямо к своей хозяйке. Кэмпион подняла кошку и прижала к груди, ощутив прикосновение печати. Левой рукой девушка стащила ее через голову и замешкалась, не видя места, куда бы ее можно было спрятать. На всякий случай она опустила ее за лиф платья, туда, где белый полотняный корсаж туго обхватывал талию. Печать. Это она навлекла весь этот кошмар на Лэзен. Кэмпион не знала, где Тоби. В то утро у нее не было времени помолиться за него.

На громадной мраморной лестнице раздались громкие шаги, и Кэмпион отчаянно захотелось, чтобы это был Тоби. Она подумала, не лучше ли ей убежать, спрятаться, ускользнуть в суматохе, но сделать это она хотела только вместе с любимым.

В длинной галерее появился капитан Тагвелл. Он остановился, глядя на женщин, и выронил шпагу. Правая рука была окровавлена.

— Благодарение, Богу, вы не пострадали!

— Мы действительно благодарим Его, капитан. Что произошло?

Однако отвечать было некогда. На лестнице послышались новые шаги, на сей раз нескольких человек, и капитан повернулся к распахнутой двери. Его шпага взмыла вверх, задрожала, а потом медленно опустилась. В глазах Тагвелла застыла покорность. Миг, которого Кэмпион так страшилась, наступил.

В галерею вошли четыре человека. Под нагрудниками у них были кожаные куртки, талии перевязаны ярко-оранжевыми парламентскими поясами. Неразличимые в полумраке лица за стальными прутьями шлемов обратились в сторону женщин, потом все как одно к капитану Тагвеллу. Его разоружили и вытолкнули вон. Офицер с обнаженной шпагой направился к женщинам. Его сапоги громко стучали по разноцветным плиткам.

— Леди Маргарет Лэзендер?

— Это я.

Кэмпион почувствовала, как напряглась мать Тоби. Человек остановился. Он взял шлем за стальную решетку и, потянув назад, снял с головы. На темных волосах отпечатался след от кожаного подшлемника. Этого человека Кэмпион прежде никогда не видела.

— Меня зовут полковник Фуллер. Насколько я понимаю, вы сдаете мне замок?

— Это решать моему мужу. Я не буду столь самонадеянной.

Полковник Фуллер нахмурился. Он не ожидал такого ответа.

— Замок взят.

— Должно быть, если вы так говорите. Надеюсь, даже повстанец позаботится о безопасности женщин?

Фуллер снова нахмурился.

— Я не воюю с женщинами.

— Тогда я не понимаю, почему вы считаете уместным подойти ко мне с мечом наголо, полковник. Если нужно убить меня, действуйте немедленно. В противном случае, будьте добры, уберите его. Где мой муж?

За дверью раздались новые шаги. Кэмпион почувствовала, как рука леди Маргарет сжала ей плечо. Небо светлело, над Лэзенской долиной разгоралась заря. Птицы пели как ни в чем не бывало.

Теперь в комнату вошли шестеро. Сперва Кэмпион подумала, что все они — солдаты, но потом заметила черные одежды и лакированный нагрудник своего брата. Рядом с Эбенизером переминался Скэммелл, которого можно было легко узнать, несмотря на шлем с решеткой.

Эбенизер говорил негромко, но Кэмпион прекрасно расслышала его.

— Мне казалось, я ясно выразился, полковник. В эту часть дома могут быть допущены только люди сэра Гренвилла.

Полковник Фуллер обернулся. Его меч был вложен в ножны лишь наполовину. Кэмпион не удивилась бы, если бы он выхватил оружие, чтобы наказать Эбенизера за высокомерие, но, к ее изумлению, полковник ретировался.

— Мы уходим.

— Будьте добры.

За эти девять месяцев Кэмпион изменилась, но ее потрясло, что и брат стал совершенно другим. Исчезли неуклюжие движения, хмурое лицо стало худым и жестким. Вся длинная галерея будто наполнилась источаемой им угрозой.

За полковником фуллером закрылась дверь. Прихрамывая, Эбенизер приблизился к женщинам.

— Кто из вас Маргарет Лэзендер?

Кэмпион почувствовала, как выпрямилась леди Маргарет.

— Меня, мальчик, зовут леди Маргарет Лэзендер.

— Тебя, женщина, зовут Маргарет Лэзендер. — Хромота Эбенизера придавала что-то зловещее его продвижению по ковру. — Книга Иова, Маргарет Лэзендер, глава тридцать вторая, стих двадцать первый: «…никакому человеку льстить не стану». В последний день, Маргарет Лэзендер, у тебя не будет титула. Привыкай пока что к его утрате. — Он бросил небрежный взгляд на Кэмпион. — Привет, сестра. Леди Маргарет крепче сжала плечо Кэмпион.

— Эта девушка под моей защитой. Эбенизер прищурился.

— Ты не можешь обеспечить никакой защиты, женщина. Этот дом теперь является собственностью парламента, народа Англии. — Голос его звучал бичующе. — По закону ты, женщина, можешь оставаться здесь, пока не принято решение, как распорядиться замком, но никакой защиты ты обеспечить не можешь. У тебя ничего нет.

Леди Маргарет была потрясена надменностью в голосе Эбенизера. Она сделала ход, который едва ли мог бы произвести впечатление на ее самоуверенного противника.

— Граф Флит, молодой человек, возможно, умерит вашу наглость.

Эбенизер остановился в нескольких футах от женщин.

— Голос графа Флита, Маргарет Лэзендер, будет гласом вопиющего в пустыне. Время вашего короля прошло. Не будет больше ни лордов, ни джентри, ни короля. — Он возвысил голос — Брат Скэммелл! Подойдите!

Леди Маргарет ухватилась за другую соломинку.

— Где мой муж? Я требую, чтобы привели моего мужа.

— Ты ничего не можешь требовать, — отрезал Эбенизер, указывая на нее длинным белым пальцем. — Ничего.

— Эбенизер! — умоляюще проговорила Кэмпион, сделав шаг вперед. — Эбенизер?

— Тихо. — Он насмехался над ней, в голосе звучала ненависть. — Ты ничто, сестра, ничто. Ты была одарена так щедро, как другим и не снилось. Твое богатство превосходит Божье благословение, и что же ты сделала? Ты пришла сюда, в логово неприятеля, в этот папистский дом, к нашим врагам! Не умоляй меня, сестра!

Сэмьюэл Скэммелл смущенно подошел к ним. Среди изящной мебели его рыхлое тело казалось особенно неуклюжим. Он суетился, не знал, смеяться ему или хмуриться. Шлем он неловко держал левой рукой, ножнами задел стул.

— Невеста ждет, брат, — усмехнулся Эбенизер.

Леди Маргарет притянула Кэмпион к себе, приготовившись произнести отповедь, но тут дверь распахнулась, и белый как полотно, обезумевший мистер Перилли прокричал:

— Леди Маргарет!

— Задержите его! — приказал Эбенизер.

— Миледи!

Мистер Перилли увернулся от одного солдата, но другой схватил его. Скэммелл остановился, смутившись еще сильнее.

Леди Маргарет застыла в ожидании.

— В чем дело, мистер Перилли?

Эбенизер не дал священнику ответить, спросив:

— Кто ты?

Мистер Перилли будто впервые заметил Эбенизера. Он стряхнул с себя руку солдата и расправил свое черное одеяние.

— Меня, сэр, зовут Перилли. Имею честь быть викарием этого прихода.

Эбенизер захохотал:

— Ты имеешь честь сосать сиську алой вавилонской блудницы. Чего тебе надо?

Мистер Перилли посмотрел на леди Маргарет, воздев руки будто в молитве.

— Сэр Джордж, леди Маргарет! — Он осекся.

Леди Маргарет убрала руку с плеча девушки. Она вдруг стала очень спокойной, очень прямой.

— Продолжайте, Саймон. Говорите.

— Он мертв, ваша милость. Ваш сын ранен, а сэр Джордж убит. Мушкетная пуля, ваша милость. Убит!

Кэролайн вскрикнула, служанки зарыдали, но леди Маргарет велела им замолчать. Кэмпион будто застыла, в голове еще звучали слова мистера Перилли. Тоби ранен? Она вспомнила, что не помолилась за него в то утро, и вскрикнула.

— Тише, Кэмпион. — Леди Маргарет презрительно поглядела на Эбенизера. — Я, молодой человек, иду к своему мужу и к своему сыну. Если желаете меня остановить, вам придется меня убить. Я не сомневаюсь, что вы способны на любую мерзость. Идемте!

С этими словами она пошла. Эбенизер шагнул в сторону с подобием улыбки на лице, будто леди Маргарет сделала ему комплимент. Он смотрел, как проходят женщины, но когда за Кэролайн последовала Кэмпион, протянул цепкую, как у хищника, руку и схватил ее за локоть.

— Только не ты, сестра.

Ей хотелось вырваться, закричать, но сейчас было не время взывать к леди Маргарет за помощью. На замок Лэзен обрушилась трагедия пострашнее, чем судьба Кэмпион. Она почти не чувствовала сжимавших ее руку пальцев брата. Она только смотрела, как леди Маргарет выходит из комнаты вслед за мистером Перилли, и про себя звала Тоби. Это была ее вина, ее, и она не знала, простит ли ее когда-нибудь леди Маргарет за то, что она навлекла весь этот ужас на замок Лэзен, который приютил ее и печать святого Матфея. Кошка, которую она держала в правой руке, зашевелилась, и Кэмпион погладила ее. Это был единственный осколок любви, оставшийся в ее рухнувшем мире.

Солдат закрыл за женщинами дверь длинной галереи. Скэммелл, смотревший, как уходят женщины, растерянно повернулся к Кэмпион. Она этого не заметила.

Другой солдат, обыскивавший комнаты Нового дома, вошел в галерею через западную дверь.

— Сэр?

Эбенизер посмотрел на него.

— Да?

— Я нашел одно местечко, сэр.

— Хорошо. — Эбенизер обратился к Скэммеллу: — Пойдемте, брат.

Он повел Кэмпион за собой, за ними следовали солдаты. Она едва сознавала происходящее. Тоби ранен — вот все, что она поняла.

Солдат нашел спальню, соединявшуюся с западным концом галереи. В ней редко спали, потому что по вечерам ее заливал нежный угасающий свет, и леди Маргарет любила посидеть там перед обедом. Кэмпион частенько читала там вслух.

Эбенизер заглянул внутрь. Вторая дверь выходила в коридор.

— Она заперта?

— Только что запер, сэр. Солдат протянул ключ.

— Хорошо. — Эбенизер был доволен. — Заходи, сестра. Надеюсь, кровать окажется удобной.

Он захохотал. Вместе с ним захохотали и солдаты, каждый из которых был в долгу у сэра Гренвилла Кони. Ее втолкнули внутрь.

Эбенизер подтолкнул Сэмьюэла Скэммелла.

— Выполняйте свой долг, брат.

Он взял ключ от двери, выходившей в длинную галерею, жестом предложил Скэммеллу войти и запер их обоих. Кэмпион была отдана в руки врагов.

Глава 18

Наступил миг, которого она боялась, но испугаться Сэмьюэла Скэммелла было почему-то невозможно. Шаркая, он вошел в комнату вслед за ней, заморгал, когда за ними захлопнулась дверь, и теперь, когда Кэмпион отошла внутрь эркера, стоял беспомощно. Она прижимала к себе кошку.

— Вы до меня не дотронетесь.

Он двинулся к стулу. В то утро, боясь штурма и помня, как вокруг него свистели мушкетные пули, Сэмьюэл Скэммелл полностью облачился в доспехи красномундирников: его руки и бедра защищали расположенные внахлест пластины, скрежетавшие при каждом движении. Он тяжело опустился на стул леди Маргарет.

— Я вас не трону.

Взгляд у него был несчастный. Он откинул голову назад, глядя на украшавший потолок лепной узор, промокнул мясистые губы и снова заморгал.

— Я этого не хотел. Ваш отец мне об этом не сказал.

Из сада за спиной Кэмпион послышались крики. Круглоголовые волокли один из фальконетов, но Кэмпион было все равно. Она только крепче сжимала Милдред.

— Вы гнались за мной! Вы навязали мне эту свадьбу! Он затряс головой, подавшись вперед. Его пещерообразные темные ноздри вызывали у нее отвращение, даже несмотря на то, что глаза его смотрели умоляюще.

— Вы не понимаете. Сэр Гренвилл Кони. Ваш брат.

— Мой брат?

— Он это навязал нам! — Скэммелл пришел в странное негодование. — Теперь он творит, что душе угодно. Это все печать. Вечно печать. Надеюсь, у вас нет печати! — добавил он нетерпеливо.

— Почему? — Она покачала головой. — Почему?

— Неужели вы не понимаете? Им наплевать на вас, наплевать на меня, им нужен только Договор! Если бы мы поженились, если бы мы жили в Уэрлаттоне, нас бы оставили в покое. Но вам приспичило сбежать!

Она пропустила его жалобу мимо ушей. Она сбежала, потому что у нее не было никакого желания выходить замуж за этого слабовольного человека. Человека, который, как теперь ей стало ясно, находился в том же положении, что и она сама. Он был побежден, измучен, загнан в эту комнату, из которой открывался вид на залитую утренним светом Лэзенскую долину. Она чувствовала, как в ней закипает злость.

— Вам захотелось денег! Он угрюмо кивнул.

— Но только для вас. Так указано в Договоре. Деньги должны быть потрачены на вас. Ваш отец купил на эти деньги Уэрлаттон, но это был дом, в котором должны были жить вы. — Он устало посмотрел на нее. — Печать при вас?

Она молчала. Он чуть не плакал.

— Мне все равно, Доркас, теперь мне все равно. Отдайте ему печать! Отдайте! Я скажу, что мы стали настоящими мужем и женой. Они этого хотят, а вы сможете уйти.

Правда! Именем Бога обещаю вам. Можете уйти. Сэр Гренвилл будет и дальше воровать половину денег, а вы можете взять себе остальное. Я хочу покоя.

— Боже мой! А как вы думаете, чего хотела я?

Она подумала о Тоби, не зная, жив он или умирает, истекая кровью на провонявшем дымом дворе.

— Вы сделали со мной все это! Вам нужны были деньги!

— Мне нужен покой.

— Теперь вам нужен покой! Это потому, что вы напуганы. Раньше надо было думать. Черт бы вас побрал, Сэмьюэл Скэммелл. Черт бы побрал вас и вашу слабость!

Он посмотрел на нее, увидел, как она красива на фоне окна. Он больше не мог бороться, у него не было сил. Его затянуло в бурные воды, и теперь он хотел только спастись и не утонуть. Даже его мечта обладать Кэмпион осталась где-то далеко в прошлом, была забыта. Он сжал голову руками, будто не желая слышать ее голос.

Она не оставляла его в покое.

— Вы ничего этого не хотите? Так, да?

Она увидела, что он едва заметно кивнул.

— Тогда помогите нам выбраться отсюда. У вас же есть меч. Есть пистолет. Сражайтесь, Сэмьюэл Скэммелл. Сражайтесь, черт возьми! Мне плевать на деньги, на печать, но не на собственную жизнь. Помогите мне для разнообразия. Или этот меч просто украшение?

Он сидел понурившись. Разозлившись, она отвернулась и увидела, что вооруженные люди в саду уставились на окно.

Распахнулась дверь.

Вошедший в комнату Эбенизер прислонился к расписным панелям двери. Он переводил взгляд со Скэммелла на Кэмпион и обратно.

— Я-то думал, что застану вас на брачном ложе! Я принес вам свечу.

В левой руке он держал поднос, на котором Кэмпион заметила бумагу и зажженную свечу. Он бережно поставил все это на маленький столик. Скэммелл не поднимал глаз.

Эбенизер ему улыбнулся.

— В чем дело, зять?

Скэммелл, не разнимая ладоней, глухо заговорил:

— Мы обязаны делать то, что правильно в глазах Господа.

— О! Воистину, воистину! — Эбенизер передразнил его, потом пнул Скэммелла своей хромой ногой.

— Ты женат на этой женщине?

Скэммелл поглядел на Кэмпион и покачал головой:

— Нет.

— Тогда, брат, в глазах Господа ты не являешься законным владельцем печати; Ее владелец я.

Эбенизер с горящими глазами приблизился к Кэмпион:

— Печать у тебя, сестра?

— Эбенизер!

Она попыталась вложить в этот возглас сестринскую любовь.

— У меня нет сестры, нет семьи. Не рассчитывай, что сможешь подольститься ко мне, Доркас. Я спросил, у тебя ли печать?

Он остановился в шаге от нее. За ее спиной будто в забытьи Скэммелл сидел, погруженный в свои несчастья. Эбенизер ухмыльнулся ей. Волосы у него были гладкие, черные, блестящие, как лакированный нагрудник. Сверкая глазами, он медленно поднял правую руку, и Кэмпион отшатнулась.

Быстрым движением рука ухватилась за ворот серого платья. Он сильно дернул, легко справившись с ней, она почувствовала, как сзади на платье отскочил крючок. Он смотрел ей на шею.

— Ты не надела ее, сестра. Где она?

— У меня ее нет.

Изображая удивление, он поднял брови.

— Ты хочешь сказать, что все это было затеяно зря? — Правую руку он держал за спиной. — Мы зря устроили эту осаду? И люди умерли тоже зря?

Правая рука вновь зашевелилась подобно змее. Кэмпион увидела, как блеснул длинный тонкий кинжал, а потом ощутила холодное прикосновение стали к своей щеке.

— Где она, сестра?

Она не смела пошевелиться. Острие клинка словно парализовало ее. Эбенизер улыбался:

— Где она, сестра?

Она по-прежнему молчала. Она боялась его. Он унаследовал жестокость Мэттью Слайза, но у него она смешивалась с хладнокровной безжалостностью.

Движение его левой руки напугало Кэмпион. Она ахнула, потому что кинжал отодвинулся от щеки, и она почувствовала, как вдруг задергалась кошка, которую она держала в руках. Эбенизер схватил кошку за горло, приложил к шерсти кинжал.

— Говори, сестра.

— Нет! — Она попыталась вырвать у него Милдред. — Нет!

Нож полоснул ей по пальцу, ее пронзила боль. Закапала кровь, а Эбенизер уже держал котенка за загривок. Острие упиралось в глотку. Он поднес Милдред ей к лицу.

— Где, сестра?

— Эбенизер! Нет!

Кошка завизжала, начала извиваться, пытаясь расцарапать человека, приставившего кинжал к ее горлу. Кэмпион схватила Эбенизера за запястье, с ее руки капала кровь, но Эбенизер отдернул оружие.

— Ты хочешь, чтобы эта тварь сдохла?

— Эбенизер! — Она затрясла головой. — Пожалуйста!

— Я убью ее, Доркас. Ты уже видела, как я это делаю. Я убью ее. А потом примусь за тебя, дорогая сестренка. — Он захохотал. — Если брат Скэммелл не желает, то у меня найдется дюжина мужчин, которые рады будут поиметь тебя, сестра. По очереди, один за другим. Ты этого хочешь, сестра? Этого?

— Эбенизер!

Скэммелл смотрел потрясенный.

Эбенизер улыбался, не обращая внимания на пытавшуюся вырваться кошку.

— Где печать, сестра?

— У меня! У меня! Не нужна она мне!

Лицо Эбенизера осветилось радостью, а потом он победоносным жестом всадил в Милдред кинжал да так, что фонтан крови брызнул Кэмпион в лицо. Отшвырнув окровавленное животное, он засмеялся над Кэмпион:

— Так значит, она у тебя. Где же? Кинжал снова приближался к ее лицу.

Кэмпион пошарила у себя под платьем, но печать соскользнула на талию, и она не могла достать ее. Она смотрела на кинжал, чувствуя запах кошачьей крови на своем лице.

— Я сам достану!

Левой рукой Эбенизер ухватился за воротник, рванул и полоснул кинжалом. Сталь поранила кожу над ключицей, распорола платье, и Кэмпион с криком отскочила, когда платье, разодранное почти до талии, распахнулось. Вывалилась цепочка от печати. Эбенизер потянулся за ней и, вытащив драгоценность, поднес ее к свету. Он без всякого интереса взглянул на ее грудь и усмехнулся, когда она попыталась прикрыть наготу.

— Печать.

Она свисала у него с левой руки. Золото выглядело роскошно, сверкали пояски из драгоценных камней, когда печать раскачивалась и поворачивалась на цепочке. Печать святого Матфея. Эбенизер почти с благоговением отнес ее и положил на стол.

Скэммелл смотрел на драгоценность так, будто до самого этого момента сомневался в ее существовании.

Кэмпион присела на корточки, повернувшись спиной к окну. Обеими руками она придерживала платье. Возле ног лежала убитая Милдред.

Эбенизер отошел от стола. Цепочка свесилась через край, слегка позвякивая. Он спросил:

— Кому она принадлежит?

Ему никто не ответил. В саду за спиной у Кэмпион тянулась вереница пленных, которых вели к развалинам караульного помещения. Над долиной все еще тянуло пороховой гарью.

Эбенизер потянулся к пологу кровати. Удерживавшие его шнурки давно пошли на запалы для мушкетов. Он чисто вытер руки и кинжал о вышитую шелковую материю, будто это не полог, а полотенце.

— Я спросил, кому она принадлежит?

Доспехи Скэммелла заскрежетали, когда он повернулся к Эбенизеру.

Тот брезгливо тер руки.

— Она ваша, брат Скэммелл? Или моя? Я-то думал, мы теперь братья.

Скэммелл ничего не ответил.

— Подойдите, брат Скэммелл! — проговорил Эбенизер задушевным тоном. — Это же ваша жена, разве не так? Вы ее хотите? Она ведь достаточно хороша. Возможно, она уже и не девушка, но все равно это ваша жена. Разве вы не хотите зачать наследников? Разве племя Скэммеллов не должно унаследовать землю?

Скэммелл насупился, облизав губы.

Эбенизер положил руку на воротник кожаной куртки Скэммелла. Казалось, это дружеский жест.

— Если она твоя жена, брат, тогда и печать твоя. Разве ты ее не хочешь? Сучка спалила твою мастерскую, так, по меньшей мере, можешь забрать ее деньги. Бери ее!

Он потянул за воротник, рванул его.

— Давай! Шевелись!

Скэммелла заставила вскочить грубость приказа, а вовсе не рывок за ворот. Он будто лишился собственной воли. Его сковал страх перед Эбенизером, перед посланными сэром Гренвиллом солдатами, которые ждали за дверью. Он посмотрел на съежившуюся у окна Кэмпион. Эбенизер еще раз подтолкнул его.

— Действуй, брат. Заяви свои права на невесту! Заяви права на печать! Подумай, что я для тебя делаю. Я сам бы мог овладеть ею, но тех, кого соединил Господь, никто не должен разлучать.

Губы Скэммелла задвигались, механически, беззвучно выговаривая «аминь». Он тяжело дышал, на лице было написано смятение, но, все же, спотыкаясь, он двинулся к окну, к Кэмпион, а рука Эбенизера все так же оставалась на воротнике.

Эбенизер подбадривал его:

— Смелее. Ты же хочешь ее, брат, правда?

— Брат Слайз? — Скэммелл обрел дар речи и боязливо повернулся к своему мучителю.

— Смотри! Смотри! — Эбенизер взмахнул правой рукой, Для равновесия вцепившись в ворот Скэммелла. — Смотри!

Его нога пнула Кэмпион в лицо, разбив. Платье распахнулось, обнажив неприкрытую грудь. Рука Эбенизера тянула вниз.

— Смотри на нее! Разве тебе ее не хочется?

Сжавшись в углу эркера, она попыталась натянуть на себя платье, но нога снова ударила ее. Кэмпион охнула, одной рукой защищая лицо, другой хватаясь за порванное платье.

— Разве ты не хочешь ее, брат? Посмотри, какие груди дотронься до них! Дотронься! Ну же, бери ее! — Эбени зер пригнул Скэммеллу голову. — Дотронься же до нее!

Скэммелл попытался выпрямиться, но Эбенизер опять вытащил кинжал и коснулся острием шеи Скэммелла.

— Дотронься до нее, брат, дотронься!

— Ты сумасшедший!

— Я сказал, дотронься! — заорал он, пригибая голову Скэммелла.

— Я дотронусь! — Скэммел выставил правую руку. Дотронулся до волос Кэмпион. Та завизжала, пытаясь уклониться. Эбенизер упивался своим торжеством.

— Но ведь ты не женат, брат. Твое брачное свидетельство было сожжено шесть месяцев назад! А теперь я застал тебя глумящимся над моей сестрой. Ты удивляешь меня, брат! Я потрясен! Я думал, ты богобоязненный человек, но в тебе говорит лишь похоть!

Скэммелл попробовал выпрямиться, возразить, но кинжал уже оказался возле его горла, пронзая кожу, жир и кровеносные сосуды. Сэмьюэл Скэммелл попробовал оттолкнуть от себя Эбенизера. Он откинулся назад и поднял руку, но Эбенизер надавил на лезвие. На Кэмпион хлынула кровь. Она залила занавеску, окно, полированный пол. Захлебываясь кровью и задыхаясь, Скэммелл сделал последний отчаянный вдох и мертвый рухнул на Кэмпион.

Она закричала, придавленная тяжестью трупа и доспехов. Ей казалось, что она тонет, что с неба льются потоки густой, теплой жидкости. Она снова закричала, догадавшись, что все это сон, и крик ее постепенно замер.

Эбенизер безразличным взглядом окинул сестру. Скоро она очухается. Он уже видел, как это бывает. Придя в себя, она будет спокойнее, но только в том случае, если труп уже не будет давить на нее. Он наклонился и, кряхтя от натуги, оттащил тело Скэммелла.

Эбенизер снова тщательно вытер лезвие и руки, поплевав на них. Вид крови был ему неприятен. Сестра то ли стонала, то ли истерически всхлипывала.

Он подошел к столу. Сэр Гренвилл Кони наверняка захочет, полагал Эбенизер, чтобы печать была передана ему, и этому надо было как-то помешать. Он был молод и пока еще слишком мало вращался среди людей, облеченных властью, чтобы заручиться необходимой для борьбы с сэром Гренвиллом поддержкой, однако просто так он не расстанется с печатью святого Матфея. Знал Эбенизер и то, что если не передаст драгоценность хозяину, тот уничтожит его с такой же легкостью, с какой только что рукой самого Эбенизера был уничтожен Скэммелл.

Он расправил на столе лист бумаги. Взял свечу и поднес ее к красному сургучу. Сургуч почернел, закапал, и Эбенизер быстро прижал к нему изображение широкого топора. Получилось отлично.

Он работал быстро, сосредоточенно, не обращая внимания на всхлипывания сестры. Он сделал двенадцать оттисков, равномерно распределив их по листу бумаги, потом задул свечу, оросил в камин оставшийся сургуч и положил поверх первого второй лист плотной кремовой бумаги. Затем Эбенизер бережно сложил обе странички, убедившись, что сгибы попали на те места, которые он специально для них оставил, и убрал толстый бумажный квадрат к себе в кожаную сумку. Кэмпион по-прежнему рыдала, глаза были открыты, но их выражение было отсутствующим. Он и раньше наблюдал своих жертв в таком состоянии, когда, отдыхая от трудов, поднимался по каменным ступеням поглядеть на Темзу и размять затекшее тело.

Взяв печать, Эбенизер развинтил ее и принялся сосредоточенно рассматривать распятие. Он не знал, чего ждать, и предполагал, что внутри вполне может оказаться обнаженная женщина, как в печати святого Марка. В его пальцах маленькое серебряное изображение оставалось совершенно неподвижным.

Он снова бросил взгляд на сестру. Он размышлял.

Свинтив обе половинки печати, Эбенизер встал и неслышно подошел к сестре. Когда он приблизился, ее глаза дрогнули, но он знал, что она все еще не узнает его. Он нежно, успокаивающе проворковал что-то, склонясь над Кэмпион. Та не шевельнулась. Казалось, она понимала, что рядом кто-то есть, и ждала утешения, а руки его, когда он нагибал ее голову вперед и надевал на шею печать, в самом деле были на удивление нежны. Потом все с таким же успокаивающим, убаюкивающим мурлыканьем Эбенизер отошел прочь. Он открыл дверь в длинную галерею, выскользнул из комнаты и повернул ключ в замке. Он кивнул тем, кто ждал его появления, и поднес палец к губам.

— Полагаю, еще несколько минут.

Кто-то из его людей предложил вина, украденного из погребов замка, но Эбенизер отказался.

— Воды! Принесите мне воды! Но убедитесь, чтобы она была чистой!

Он прислонился к двери, закрыл глаза с чувством удовлетворения от хорошо сделанной работы.

Казалось, миновали часы, прежде чем Кэмпион очнулась, на самом же деле ее забытье длилось всего несколько минут. Она вжалась в угол эркера, как загнанный, испуганный зверек, остерегающийся всего. Сильно, тошнотворно пахло кровью. Она не сразу поняла, что слышит свои же отчаянные рыдания. Кэмпион прикоснулась пальцами к лицу, почувствовала что-то липкое и решила что либо сошла с ума, либо летит сквозь какую-то дыру не иначе как в ад. Эта мысль об аде побудила ее собрать ос таток сил.

Она пошевелилась, тряхнула головой. Заставила себя увидеть, где она, и первое, что бросилось в глаза, — это огромное черное отверстие в горле Скэммелла. Она ощутила, как сжимается желудок, услышала звук смешанной с рыданиями рвоты и отшатнулась от трупа. Ей не хватало воздуха, она задыхалась, но все же заставляла себя действовать последовательно. Сначала добраться до кровати потом вытереть лицо, потом облизать рану на большом пальце, которая все еще кровоточила. Краешком простыни она вытерла липкую от крови грудь. И обнаружила висевшую на шее печать.

Кэмпион смотрела на нее так, будто видела впервые. Вот она — причина всех ее несчастий. Золотая, с пятнами запекшейся крови, печать. Непонятно как оказавшись у нее на шее, печать грозила снова ввергнуть ее в пучину безумия, из которой она только что с таким трудом выбралась. Кэмпион зажмурила глаза, прислонилась спиной к кровати и зажала драгоценность в руке, словно желая спрятать.

Тоби. Сэр Джордж. Котенок. Скэммелл. Запах крови. Тошнота подступила к горлу. Она застонала, но внутренний голос заставлял ее двигаться, делать за один прием какое-нибудь одно дело. Она приподнялась, держась за кровать, опустилась на нее и подтянула к себе покрывало, которым были покрыты подушки. Она завернулась в него, как в шаль, прикрыв свою наготу, и лишь тогда задышала свободнее.

Вся комната была залита кровью. У окна лежало распростертое, изогнутое тело Скэммелла, выглядевшее особенно неуклюжим в тяжелых доспехах. Пухлая рука была вытянута в бессильном призыве. Мертвая Милдред, чья пропитанная кровью шерстка почернела, казалась совсем маленькой. За окном теперь окончательно рассвело. Она видела нагромождение туч, которые означали, что этой ночью, если бы удался побег, она была бы спасена. Джеймс Райт, Тоби, леди Маргарет. Все они теперь куда-то отодвинулись. Прежняя жизнь захлестнула ее ужасом, грозившим утопить ее. Точно так же, как в детстве в Уэрлаттоне она сносила Божий гнев и Божью кару, она должна была теперь выдержать и это испытание. Она закрыла глаза, мурлыча что-то себе под нос, и услышала зловещий скрип поворачивающегося в замке ключа.

Она открыла глаза, сжав покрывало на шее.

Эбенизер улыбался ей. Он развел руки, будто в приветствии:

— Сестрица Доркас! Дорогая моя сестра!

Небрежным взглядом он обвел комнату и театрально отступил, вскрикнув при виде тела Скэммелла.

Следующей в комнате появилась Гудвайф Бэггерли. Она протолкнулась мимо Эбенизера, уставилась на тело Сэмьюэла Скэммелла и, набрав побольше воздуха, завопила:

— Убийство! Убийство!

— Нет! Нет! Сестра моя! — Эбенизер наконец вошел в комнату. — Нет! Нет!

Раскачиваясь взад-вперед на кровати, Кэмпион качала головой.

— Уходите! Уходите!

— Убийство! — пронзительный голос Гудвайф заполнил комнату. — Она убила его!

— Нет! — простонала Кэмпион.

— Не приближайтесь к ней! Не касайтесь ее!

В общем шуме раздался новый голос, что-то напомнивший Кэмпион. Она открыла глаза, безразлично огляделась и различила преподобного Верного До Гроба Херви, который стоял в черной куртке, воздев одну руку и прижимая другой Библию.

— Потаскуха! Убийца! Ведьма! — голосила Гудвайф. Эбенизер опустился на колени подле тела Скэммелла:

— Как могла она убить его? Она всего лишь девушка! А он был вооружен! Не могла она убить его!

Наступила небольшая пауза, пока Гудвайф вспоминала свою реплику. Она выступила вперед и, тыча грубым костлявым пальцем в сторону Кэмпион, проговорила голосом, напоминавшим дыхание преисподней:

— Она ведьма! Я видела, как дьявол спас ее в доме мистера Скэммелла. У него были огненные волосы! Прямо из ада. Дьявол!

— Нет! — возразил Эбенизер.

— Тихо!

Преподобный Верный До Гроба Херви выступил на середину комнаты. В последние месяцы он занимался изучением колдовства, увидев в этом лестницу, которая приведет его к тем далеким вершинам, куда его гнали честолюбивые амбиции. Именно он предложил Эбенизеру рождественским утром объявить Доркас Слайз ведьмой, подлежащей изобличению. Он не присваивал идею только себе, признавая, что Гудвайф Бэггерли всегда утверждала, что в девчонку вселился дьявол, но теперь он наконец-то готов был помериться силой с князем тьмы, помогавшим Доркас Слайз. Он все еще жаждал этой девушки, но одновременно ему хотелось очернить, унизить ее, чтобы прославиться самому. Он величественно оглядел комнату, припоминая слова Эбенизера.

— А! Кошка! Ее подруга!

Гудвайф, охнув, в ужасе отпрянула.

Верный До Гроба решительно приблизился к Кэмпион и положил Библию на стол. На длинной белой шее запрыгал кадык.

— Есть верный, безошибочный способ все выяснить!

— Неужели, брат Херви?! — Голос у Эбенизера был потрясенный.

Верный До Гроба сделал еще шаг в направлении девушки, которая сидела разинув рот от изумления.

— Мне понадобится ваша помощь, вас обоих. Не бойтесь! Бог на нашей стороне!

Ему не потребовалось объяснять им, чего от них ждут.

— Давайте!

Кэмпион взвизгнула, но они втроем повалили ее на кровать, Гудвайф запрокинула ей назад голову, Эбенизер закинул ноги на перину. Кэмпион снова закричала, сопротивляясь хватавшим ее рукам, но была бессильна. Верный До Гроба разорвал платье, сдернул покрывало, а Гудвайф схватила ее за руки.

— Держите ее! — Верный До Гроба склонился над ее грудью, на своей коже она чувствовала его жаркое дыхание. Она боролась, но Гудвайф стиснула ей горло, а Эбенизер навалился на ноги.

Руки у Верного До Гроба были сухими, почти шершавыми. Они гладили ее груди, трогали соски. Голос, как и руки, у него тоже был сухой. Он мог бы с равным успехом излагать доктрину Троицы.

— Вот, брат Слайз, соски, чтобы давать молоко детям. Ведьма не воспользуется ими, когда кормит дьявола, потому что эти груди от Бога.

Пальцем он тер ее соски. Руки заскользили вниз на живот, разминая ей ребра.

— Мы ищем другую отметину. А! — Он ткнул в родинку над пупком, над которой на Рождество подшучивал Тоби. — Вот она! Вот колдовская метка!

Его руки даже после того, как нашли родинку, снова поползли к груди.

— Сэр! Взгляните! — Гудвайф держала печать. — Вы не это искали?

— Это! Это!

Верный До Гроба был вынужден помочь Гудвайф снять печать. Высвободившись из цепких рук, Кэмпион свернулась клубочком и зарыдала, уткнувшись лицом в покрывало. Ей казалось, будто ее замарали грязью, замарали навсегда.

— Посмотрите! — Эбенизер развинтил печать и показал распятие Верному До Гроба.

— Папистская ведьма!

Кэмпион было уже все равно. Она летела в пропасть, смутно слыша, как Верный До Гроба декламирует 23-й псалом, как брат позвал стражу, а потом, благодарение Богу, потеряла сознание. Они завернули ее в одеяло, не желая, чтобы подчиненные полковника Фуллера догадались о том, что они делали, и отнесли вниз в заранее приготовленный дилижанс.

Эбенизер повернулся к Верному До Гроба Херви:

— Вы были правы, брат.

— Бог был к нам милостив.

— Да, да.

Верный До Гроба торжественно промолвил:

— Она должна предстать перед судом, брат.

— Должна, конечно должна, — поддакнул Эбенизер. Он подошел к окну и посмотрел вниз, туда, где Гудвайф провожала Кэмпион до дилижанса. Теперь уже можно с уважением обращаться с его сестрой. Закон будет безжалостен, ее отправят либо на костер, либо на эшафот. Он посмотрел на Верного До Гроба.

— Наверное, она ведьма.

— Так оно и есть.

Эбенизер вздохнул и захромал назад в длинную галерею. Он обвел взором декоративную языческую лепнину, шторы, ковры, картины, изящную инкрустированную мебель.

— Должно быть, она прибегла к колдовству, чтобы проникнуть сюда. Иначе, зачем они приютили ее?

Он не стал слушать, что ответит Верный До Гроба Херви. Вместо этого он с ненавистью разглядывал богатое убранство комнаты. Комната была красива, а это — грех. Она принадлежала привилегированным людям — лишний повод для ненависти. Эбенизер всегда ненавидел привилегированных.

Правда, теперь он сам был одним из них. Со смертью Скэммелла он стал законным владельцем печати святого Матфея и мог получать деньги Договора. Он разбогатеет. Но, теребя в пальцах кружевную скатерть, Эбенизер решил, что найдет деньгам лучшее, чем до сих пор, применение. Он будет работать на благо Англии, которая станет покорна Богу, благочестива и законопослушна. Он понимал, что такой стране потребуются суровые дальновидные хозяева. Придет царство Господа, и он станет одним из регентов. За последний год он обнаружил, что наделен даром руководить, хотя все еще побаивался людей старше себя, имеющих власть и опыт. Им он не забывал льстить.

Он снова повернулся к Верному До Гроба, узрев в нем будущего последователя. Голос у Эбенизера был резкий и скрежещущий, как и подобает завоевателю.

— Я полагаю, слова благодарности Господу будут уместны, брат.

— Воистину.

Они опустились на колени под языческими лепными узорами и возблагодарили Всевышнего за его милость, за доброе провидение, приведшее их к этой грандиозной победе.

— Аминь, — сказал Верный до Гроба, — и еще раз аминь.

Глава 19

«Человеку, рожденному женщиной, отведено не много времени на жизнь, и оно полно несчастий». Слушая слова преподобного Перилли, леди Маргарет думала, что в них нет правды. Сэр Джордж вовсе не был несчастен. Забот у него хватало, но он познал и большое счастье.

«Он поднимается, а его срывают, как цветок». Вот это, думала она, верно, если только по цветку когда-нибудь в упор стреляли из мушкета.

Она стояла в проходе на плитах лэзенской церкви. Как и приличествовало случаю, день был сумрачный, собирался дождь, и свет, сочившийся сквозь окна, лишенные своих изящных витражей, усиливал безрадостное впечатление. Гербы Лэзена и Лэзендеров были исколоты пиками, а каменные изваяния предков сэра Джорджа, под чьими взорами его укладывали на вечный покои, были сначала расстреляны из мушкетов, а потом заляпаны штукатуркой. Сейчас они напоминали прокаженных.

Сквозь вуаль леди Маргарет смотрела на отверстие, образовавшееся после того, как подняли четыре плиты. Из церковного погреба тянуло сыростью. Ей был виден сгнивший конец какого-то старого гроба, упиравшегося в гроб сэра Джорджа, который только что опустили. Однажды, подумалось ей, и она будет лежать в этой яме, вечно глядя на склонившихся над ней почитателей. Потом, осознав вдруг, что мир перевернулся с ног на голову, она поняла, что, наверное, вообще никогда не будет лежать рядом с сэром Джорджем. В то самое время, пока Саймон Перилли вел заупокойную службу, комитет по конфискации заседал в огромном зале Лэзена. Лэзен отберут у нее, отберут у сэра Тоби, законного наследника.

Это жестоко, несправедливо, но она ничего не могла предпринять. Злорадно наслаждаясь победой, комитет назначил такое время похорон, чтобы семья никак не смогла присутствовать на заседании. Джон, граф Флит, только что возвратившийся из действовавшей на западе армии графа Эссекса, все же принял участие в работе комитета. Леди Маргарет не верилось, что ему удастся чем-то помочь. Справа от нее стояла Анна, графиня Флит, а слева — Кэролайн. Тоби лежал в спальне, и было пока непонятно, не окажется ли и он вскоре рядом с отцом.

Перилли заговорил громче: «Милость Господа нашего Иисуса Христа, и любовь Господа, и братство со Святым Духом да пребудут с нами отныне и во веки веков. Аминь».

Леди Маргарет постояла, всматриваясь в ровные чистые доски гроба своего мужа, потом отвернулась.

— Идемте.

Она остановилась перед церковью рядом с почерневшим островком травы, где победоносные пуритане сожгли ограду алтаря, и поблагодарила жителей деревни, арендаторов и слуг за память о муже. Она была признательна им за это, но не могла ничего обещать на будущее. Она посмотрела на мистера Перилли:

— Спасибо, Саймон. Вы хорошо отслужили обряд. Будущее преподобного Перилли, чьи теологические взгляды были не по вкусу победителям, было столь же туманным, как и у леди Маргарет. Он сложил наплечник поверх молитвенника:

— Он воскреснет, леди Маргарет.

— Надеюсь, мистер Перилли, в день воскресения Бог даст время отомстить.

Она отвернулась и через опустошенный сад повела дочерей к Новому дому.

Наверху в спальне Тоби леди Маргарет увидела, что доктор пускает кровь ее сыну.

— Опять?

— Это наилучшая тактика, леди Маргарет.

Доктор Силлери выпустил целую чашку крови из руки Тоби и теперь укутывал пациента одеялами.

— Ему станет легче, если он пропотеет.

Леди Маргарет подавила желание сказать, что до сих пор от этих пусканий легче не становилось. Она присела рядом с сыном, положила руку ему на лоб. Он горел. Она знала, что чаще всего такой жар кончается могилой. Она посмотрела на Силлери:

— А как раны?

— Рука заживает хорошо, даже очень хорошо, а вот плечо… — Он не договорил.

Леди Маргарет снова посмотрела на покрытое испариной лицо Тоби. Левое плечо было повреждено мушкетной пулей, которая размозжила сустав и, пройдя навылет, сильно повредила подмышку. От выстрела Тоби упал на землю. Потом последовал удар мечом, отхвативший два пальца на левой руке. Обрубки пальцев заживали хорошо, кожа была розовая, без неприятного запаха, но вот плечо гноилось. Силлери ежедневно нюхал рану, хмурился, а потом пускал кровь, чтобы восстановить баланс соков. Перилли ежедневно молился за больного, но леди Маргарет боялась, что вскоре ему придется молиться уже за умирающего. В другой комнате Нового дома на постели сидел Полковник Вашингтон. В том месте, где когда-то были глаза, лицо у него было забинтовано.

— Мама? — Анна заглянула в комнату.

— Иду.

В длинной галерее, которую не тронули победители, ее ждал граф Флит, с напряженным, взволнованным лицом. Он разрывался между своими убеждениями, диктовавшими верность парламенту, и своими обязанностями перед семьей жены. Он грустно воскликнул:

— Леди Маргарет?!

— Да, Джон? Судя по твоему лицу, новости плохие?

— Да. — Он беспомощно развел руками. — Я сделал все, что мог, но мы не смогли предложить достаточно денег. Не смогли.

Лицо леди Маргарет оставалось таким же спокойным и суровым, как во время похорон мужа.

— Могу я поинтересоваться, кто предложил наибольшую сумму?

Граф Флит сдвинул брови, заерзал, подошел к ближайшему окну.

— Денег не предложили. — Он поднял руку, предупреждая возможные вопросы. — Видимо, имение будет передано в награду за предоставленный парламенту заем. Сумма названа не была.

— И кому же станет вознаграждением мой дом?

Граф Флит посмотрел ей в глаза и смущенно потер руки:

— Сэру Гренвиллу Кони.

— А. — Леди Маргарет напряглась. — Надеюсь, этого мерзкого дерьма сейчас нет в замке?

— Нет.

— Я также полагаю, что вся собственность конфискована? Не продана?

Флит опустил голову.

— Конфискована.

— Значит, я осталась без гроша?

— Нет, мама, — возразила Анна.

Граф Флит, потупившись, прошел назад к камину.

— Часть собственности сэра Джорджа не обсуждалась. Шропширская земля… — Он замолчал, зная, что его слова не приносят облегчения.

Леди Маргарет вспыхнула:

— Шропширские земли придется продать, и, не сомневаюсь, за смехотворную цену. Я полагаю, на продажу лондонского дома мне рассчитывать не приходится?

Граф Флит развел руками.

— Лондонский комитет наверняка передаст его как вознаграждение.

— Наверняка. И наверняка тоже Кони.

— Есть еще столовое серебро, леди Маргарет, — сказал граф Флит. — Я заметил, оно исчезло, но полагаю, сэр Джордж позаботился о том, чтобы оно оказалось в надежном месте.

Леди Маргарет не торопилась с ответом. Сокровища Лэзена, замурованные в погребе, по-прежнему оставались в замке, и она испытывала некоторое удовлетворение от того, что победители не смогли ни сами найти их, ни склонить кого-нибудь из немногих посвященных слуг показать тайник. Она взглянула на зятя.

— Его нет.

— Нет столового серебра! — Граф был озадачен.

— Джон! — Анна посмотрела на мать. — Что же отец с ним сделал?

— Врагов короля это не касается.

Наступило неловкое молчание, которое нарушил граф Флит:

— На то, чтобы оформить все бумаги, потребуется некоторое время. Вам не придется уезжать немедленно. — Он старался сохранять спокойствие. — Мы, конечно же, рады будем видеть вас у себя. Мы сочтем это честью.

— Спасибо, Джон. — Леди Маргарет улыбнулась зятю и дочери. — И тебе спасибо, Анна. Есть еще кое-что, что ты бы могла для меня сделать.

— Что? — с нетерпением спросил граф, радуясь возможности переключиться с обсуждения дурных вестей.

— Здесь была девушка, некая Доркас Слайз. Она исчезла. Я хочу знать, где она.

— Мама!

Анна, которая после падения замка пробыла здесь дольше мужа, помрачнела. Она считала, что именно присутствие Кэмпион навлекло все несчастья на ее родителей, и, напоминая о крови в спальне, попыталась убедить леди Маргарет, что девушка или ранена, или мертва.

Леди Маргарет велела дочери замолчать.

— Я хочу знать, что с ней. Солдаты говорят, ее повезли в Лондон. Могу я положиться на тебя, Джон?

— Да, конечно. — Он бросил взгляд на жену. — Думаю, Анна права, леди Маргарет. Из-за этой девушки у вас сплошные неприятности.

Ледяным голосом леди Маргарет проговорила:

— Не угодно ли объяснить это сэру Тоби, когда он выздоровеет?

Графиня Флит возразила.

— Тоби как-нибудь переживет, мама.

— Надеюсь, нет. Если Лэзен пал для того, чтобы мои враги смогли уничтожить эту девушку, тогда я твердо намерена спасти ее. Я не дам им насладиться своей победой.

Граф Флит встал рядом с женой:

— Даже если мы разыщем ее, леди Маргарет, сомневаюсь, что в этой ситуации мы сможем что-то для нее сделать.

— Ты хочешь сказать, что теряешь влияние в комитетах моих врагов.

Флит сдвинул брови.

— Большим оно никогда и не было.

Леди Маргарет посмотрела в сторону комнаты, где лежал ее раненый сын. Если лихорадка у него пройдет, она не представляла себе, как сообщить ему о судьбе Кэмпион. — Найди ее, Джон! Дай мне знать, а там посмотрим, до какой степени мы беспомощны. Я хочу, чтобы ее нашли!

А Кэмпион была в обиталище воронов — в Тауэре.

Река омывала его южную стену, с трех остальных он был окружен грязным вонючим рвом, одновременно служившим сточной канавой. На холме к северо-западу собирались толпы лондонцев поглазеть на публичные казни.

Лондонский Тауэр был одновременно и королевским дворцом, и оружейной палатой, и гарнизоном, и зверинцем, и самой надежной тюрьмой в городе. В его казематах томились духовенство и знать, военные и штатские — все заклейменные как враги помазанников Божьих. Его обитатели были не обыкновенными заключенными, не убийцами и ворами, а врагами революции. Самым печально известным был Уильям Лод, архиепископ Кентерберийский, хранитель божественого права королей.

Ночью, когда Кэмпион впервые предстала перед воротами, назначенный парламентом комендант Тарра был озадачен и даже раздосадован.

— Кто она такая?

— Доркас Слайз.

— Ну и что. — Он неохотно взял ордер, поданный ему одним из солдат, и засопел, разглядев печать комитета безопасности. — В чем обвиняется?

— Колдовство и убийство. Комендант презрительно обронил:

— В камеру ее.

Преподобного Верного До Гроба Херви комендант Тауэра не смутил.

— Возможно, выяснится, что она папистская шпионка.

— Мм… — Комендант морщился, вчитываясь в ордер. — Здесь об этом ничего не сказано.

— Можете не соглашаться с комитетом безопасности. Если хотите, могу попросить сэра Гренвилла Кони все вам объяснить.

Комендант поднял глаза.

— Сэр Гренвилл? Тогда дело другое.

Он забрался на подножку дилижанса и заглянул внутрь.

— Ей какие-нибудь привилегии полагаются?

— Никаких.

Комендант, разозлившись из-за того, что капитан стражников поднял его среди ночи разбираться с неожиданно прибывшей арестанткой, рявкнул, чтобы капитан сам занялся бумагами.

Кэмпион вынесли из экипажа. Звонко затопали копыта, когда лошади разворачивали экипаж, а потом захлопнулись ворота. Она стала узницей.

В камере Кэмпион окна не было. Единственный слабый луч света, который иногда пробивался сквозь решетку на двери, шел из коридора от сальных свечей.

Пол в камере был каменный. В углу лежала груда старой, вонючей соломы. Мебели не было. Ей выдали кишевшее вшами одеяло, но против холода оно было совершенно бесполезно. Так как в этом месте не было ни дня, ни ночи, то и время года здесь было единственное — зима.

В мрачной, сырой камере она дрожала, стонала, иногда тихонечко напевала тоненьким голоском. Закутавшись в одеяло, она раскачивалась в углу на соломе. Вся камера насквозь провоняла испражнениями. Крысы шныряли туда-сюда по каменному полу.

Она потеряла представление о времени, перестала считать миски с жидкой похлебкой, которые ей просовывали через дверь. Хлеб был твердый как камень. От нее самой плохо пахло. Волосы спутались, все тело было искусано вшами, сон прерывался грохотом дверей и скрежетом засовов, по которому она заключала, что где-то рядом в камерах есть и другие узники. Иногда за решеткой на двери становилось темно, и, подняв глаза, она видела прижавшееся к маленькому отверстию лицо. Смотревшие на нее глаза казались белыми. Иногда слышался смех, иногда шипение ненависти: «Ведьма! Папистка! Шлюха!»

Она не провалилась в пучину безумия. Две вещи спасли ее. Она не знала, жив Тоби или мертв, но представляла себе его живым. Она заставляла себя воображать его живым. Раскачиваясь в углу, обхватив руками колени, она мечтала о том, как они когда-нибудь снова будут вместе, как Тоби мстит ее врагам и разит мечом сэра Гренвилла, расчищая путь в мир грез. Она воображала, как жалобно просит пощады преподобный Верный До Гроба Херви. Ей виделся брат, поставленный на колени, и чудилось, с какой радостью она дарует ему сестринское прощенье, может быть, во много раз более мучительное, чем молниеносная месть мечом.

Когда она существовала вне мира своих грез, где в полях царило нескончаемое лето и бежали прохладные ручьи, она заставляла себя декламировать вслух. Она попыталась припомнить Песнь Соломона от начала и до конца и иногда плакала, мысленно повторяя слова: «Знамя, которое он поднял надо мной, было любовью». Она декламировала псалмы, заученные еще в детстве, но чаще всего повторяла вслух стихотворение, которое так часто читала в замке Лэзен. Она помнила только первую строфу, Да и то не была уверена, что память не подводит ее, но слова ей очень нравились. Леди Маргарет сказала, что в песне пародируется страстность любви, но в ее вонючей, холодной, кишащей крысами камере слова Донна звучали музыкой:

Попробуй ухватить летящую звезду,

Возьми на счастье корень мандрагоры.

Ответь, куда ушли минувшие года?

Кто расщепил копыто дьяволу?

Как научиться слушать пение русалок

И как, не поддаваясь зависти,

Угадывать тот ветер,

Что помогает мыслям благородным?

Она никогда не видела моря, никогда не подходила к нему ближе, чем в тот день, когда встретила миссис Свон на постоялом дворе в Саутгемптоне, но ей представлялось, будто там полно поющих русалок. И будто она вместе с Тоби слушает их голоса в безмятежном покое.

В иные минуты она находилась на грани срыва. Она вспоминала недельное путешествие из замка Лэзен, во время которого Гудвайф изливала на нее непрерывный поток брани, перечисляя все ее мельчайшие проступки, все случаи неповиновения. В камере, где один день был неотличим от другого, Кэмпион держалась мужественно, но иногда накатывали приступы безысходности. И тогда все казалось бессмысленным. Когда вода текла по стенам камеры, когда во рту и в горле саднило от запаха мочи, когда крысы будили ее в темноте, когда ее неудержимо трясло от холода и ей не хотелось даже сбросить, вшей, которых она замечала у себя на коже, тогда ей хотелось умереть. В такие моменты она не сомневалась, что Тоби больше нет, и хотела только одного — быть рядом с ним. Может быть, думала она, русалки поют только мертвым.

— Чудесно! Чудесно! Ваши люди расчистят сад?

Сказано это было в форме вопроса, но полковник Фуллер прекрасно знал, что воспринимать слова следует только как приказ.

— Конечно, сэр Гренвилл.

— Поторопитесь, полковник, поторопитесь. О! Крытая галерея! Жаль, что ее повредили пушки. Посмотрите, не найдется ли у вас каменотесов.

— Слушаюсь, сэр Гренвилл.

Сэр Гренвилл преодолел единственную ступеньку, ведущую в тенистую галерею. Он осмотрел виноградную лозу, болтавшуюся там, где ядро раздробило опору.

— Так вы говорите, полковник, что серебра так и не нашли?

— Не нашли, сэр Гренвилл. Думаю, его продали, чтобы помочь врагу.

— Наверняка, наверняка. Или переплавили. Жаль, жаль.

Но он не казался расстроенным, да, по его мнению, и причин не было. Чаша сэра Гренвилла переполнялась от успехов. Да, действительно, замок пал раньше, чем он полагал, но Эбенизер Слайз не сделал глупости и не сбежал с печатью. Ее передали сэру Гренвиллу в Винчестере, где, он повстречал Эбенизера, направлявшегося с сестрой в Лондон. Теперь у сэра Гренвилла были две печати. Никто, ну просто никто, кроме него, теперь не смог бы собрать три из четырех. Договор был в безопасности.

Доркас Слайз конечно же обречена. В Винчестере, в таверне на Джюри-стрит, где сэр Гренвилл беседовал с Эбенизером, он передал молодому человеку ордер, в котором она обвинялась в колдовстве и убийстве. Довольный собой Эбенизер прочитал его.

— Можно было бы добавить ересь.

— Ересь, дорогой мой мальчик? А вам не кажется, что в пироге и так уже достаточно слив?

Эбенизер улыбнулся своей многозначительной, неторопливой улыбкой:

— Внутри печати — распятие.

— Правда?

Эбенизер показал сэру Гренвиллу маленькую серебристую фигурку.

— Думаю, парламенту это не понравится.

— Уверен, что не понравится. — Сэр Гренвилл подлил себе вина. — Но мне еще меньше понравится, Эбенизер, если мы привлечем внимание к печатям. Нет, дорогой мальчик. Однако обязательно пустите слух, что Доркас католичка. Это настроит Лондон против нее. — Он сунул в карман печать святого Матфея. — Вы знаете, что нужно делать?

Эбенизер кивнул.

— Сначала заявление присяжных, потом большое жюри присяжных.

— Совершенно верно. — Сэр Гренвилл через стол подвинул ему лист бумаги. — Повидайтесь с человеком по имени Кэлеб Хигбед. Это хороший адвокат, он все сделает. И все сделает отлично!

Настроение у сэра Гренвилла было превосходным. Победа уже в руках, и замок Лэзен взят. За последний год он приобрел немало земель, но с этими угодьями ничто не шло в сравнение. Пушки нанесли больший урон, чем ему бы хотелось, но великолепный Новый дом не пострадал. Вскоре, думал он, может возникнуть желание удалиться от дел, и он с трудом мог придумать для себя более подходящее обиталище, чем этот дом.

Уход на покой не исключался, но только после полной победы. А победа внезапно стала значительно ближе. С севера Англии пришли вести о крупном успехе парламентских и шотландских войск. Если ветер теперь начинал дуть против короля, то сильнее всего на безотрадном Марстон-Муре. Грандиозная победа, очистившая север от войск короля, вскоре, как понимал сэр Гренвилл, приведет к падению Йорка, а это означало, что владения Карла стремительно съеживались.

Победа, отдых, а потом Договор, чтобы обеспечить себе безбедную старость. Сэр Гренвилл улыбался, входя в дом и с удовлетворением оглядывая огромную мраморную лестницу. Теперь он был богачом, как, впрочем, и всегда с момента основания Договора. И все же ему по-прежнему нужны были деньги Договора. Доход был таким большим, таким невообразимо громадным, что никакое количество английской земли не могло бы обеспечить сравнимой с ним ренты. Благодаря двум печатям Договор теперь попадал в его руки и, хотя ему придется делиться с Эбенизером, он, как обычно, позаботится о том, чтобы Эбенизер никогда не узнал истинную сумму. Он взглянул на полковника Фуллера:

— Семья уехала?

— Нет, сэр Гренвилл. Думаю, они вас так скоро не ждали. Сэр Гренвилл прищелкнул языком. Он навалился на мраморные перила, втаскивая свое громоздкое тело вверх по лестнице. Его кудрявые, как у херувима, седые волосы были откинуты назад, чтобы не мешать осмотру лепных украшений.

— Итальянцы, полковник!

— Что, сэр Гренвилл?

— Итальянская работа, лепнина. Очень хорошо. Очень!

— Да, сэр.

Полковник Фуллер с радостью разрешил бы своим солдатам расколотить все эти украшения выстрелами из пистолетов, но сэр Гренвилл дал ему на этот счет четкие распоряжения.

Сэр Гренвилл Кони задержался на площадке посередине лестницы, пребывая в отличном настроении. Он глянул вниз на следовавших за ним секретаря и телохранителя и шутливо заметил:

— Мне придется жениться, Джон! Замку Лэзен нужна хозяйка, правда?

Джон Морз, которому лучше других были известны взгляды хозяина в отношении женщин, в изумлении остановился:

— Жениться?

— Это тебя беспокоит, а? — Сэр Гренвилл смеялся. — В доме ведь есть незамужняя дочь, верно, полковник?

— Да, сэр. Кэролайн.

— Как вы думаете, пошла бы она за меня? — Сэр Гренвилл содрогался от хохота. Его люди никогда не видели его в столь прекрасном расположении духа. — Ладно! Неважно! Кому нужна жена без гроша?

Люди на лестнице засмеялись.

Сэр Гренвилл взмахнул рукой. «Вперед, вперед! Veni, vidi, vici!»

Полковник Фуллер, о котором можно было с большим основанием, чем о сэре Гренвилле, сказать, что он пришел, увидел и захватил замок Лэзен, опередил своего патрона и открыл дверь в длинную галерею.

— Пожалуйста, сэр Гренвилл.

— А, галерея. Я столько о ней слышал. — Он вошел. — Кто вы?

Леди Маргарет, которая шила у окна, нахмурилась, потому что ее обеспокоили.

— Кони?

Сэр Гренвилл прищелкнул языком:

— Вы меня узнали. Вот какова цена славы. Полагаю, вы леди Маргарет Лэзендер? Разве не принято вставать, когда в комнату входит хозяин дома?

Леди Маргарет, которая видела в саду лягушкоподобное лицо сэра Гренвилла и заставила себя спокойно сидеть у окна с работой, не ответила. Она добавила еще один аккуратный стежок к лавровому венку вокруг короны, украшавшей занавеску, над которой она трудилась.

— Сэр Гренвилл.

Вперед вышел граф Флит, который ждал в глубине комнаты.

— Милорд! Я удивлен, что вижу вас здесь.

— В этом доме прошло детство моей жены, сэр Гренвилл.

— Конечно! Конечно! — Сэр Гренвилл пристально рассматривал лепные украшения. — О, очень хорошо! Отлично.

Внезапно он снова повернулся к Флиту.

— Милорд! Вы, должно быть, чрезвычайно рады поступившим с севера новостям? Замечательное веление Господа?

Леди Маргарет хмыкнула. Граф Флит кивнул.

— Да, действительно, сэр.

Сэр Гренвилл прошествовал в комнату, разглядывая украшения.

— Бог действительно благословляет наше дело, милорд. Щедро благословляет!

Он остановился перед камином и повернулся, чтобы окинуть взором комнату.

— Я немного задержался. Мне показалось целесообразным заехать к Эссексу. Он скучает без вас, милорд.

Граф Флит был вынужден посторониться, когда Кони проходил мимо него.

— Я вскоре вернусь к своим обязанностям, сэр Гренвилл.

— Никогда в этом не сомневался, милорд, никогда не сомневался. Можно поинтересоваться, какому счастливому случаю я обязан вашим пребыванием в моем доме?

Граф Флит подавил обиду. Он был едва знаком с сэром Гренвиллом Кони, хотя имя и было ему известно. Он знал, что сэр Гренвилл теперь член комитета обоих королевств — комитета, состоявшего из англичан и шотландцев, который фактически и правил там, где не управлял король. Граф до некоторой степени испытывал благоговейный страх перед этим маленьким толстяком. Сэр Гренвилл олицетворял силу, которая завоевывала земли.

— Я, сэр, приехал за своей тещей.

— Вы приехали за ней? А почему она все еще здесь? Леди Маргарет продолжала сидеть спиной к Кони. Граф снова помрачнел:

— Ее сын болен, сэр Гренвилл.

— Болен?

— Он ранен.

— А! Вы имеете в виду, что щенок сражался против нас, милорд! — Сэр Гренвилл покачал головой. — Насколько я понимаю, он пленный?

Заговорил стоявший у двери полковник Фуллер:

— Он слишком плох, чтобы находиться в плену.

Сэр Гренвилл Кони улыбнулся. Он долго ждал этого момента. Несколько дней он оттягивал его, отправившись сначала навестить графа Эссекса, который командовал войсками, пытавшимися очистить запад от роялистов. Теперь, выполнив эту задачу, сэр Гренвилл решил поразвлечься. Неделя в Лэзене обещала стать приятным времяпрепровождением. Можно будет взвинтить ренту и подсчитать стоимость своих новых владений. Его широко открытые лягушачьи глаза недоумевающе смотрели на графа Флита.

— Это что, богадельня, милорд? Я что, обязан раздавать милостыню врагам?

Граф был поражен.

— Раньше это был его дом, сэр Гренвилл. Нельзя перевозить раненого.

— Нельзя? Нельзя? Кое-кто говорил, что нельзя свергнуть тиранию короля, но они ошибались. — Он безразлично махнул рукой. — Увезите его! Сегодня же. Сейчас! Я хочу, чтобы вся семейка убралась, понятно? Вон!

Наконец леди Маргарет пошевельнулась. Она отложила вышивание, встала и спокойно пошла к сэру Гренвиллу. Она остановилась напротив, заставив его поднять голову.

— Мой сын, сэр Гренвилл, умрет, если его перевезти. Таково мнение врача.

Он отмахнулся.

— По моему опыту, в таких делах на врачей полагаться нельзя.

— Мой сын умрет.

— Это научит его не сражаться против парламента. — Он усмехнулся. — Насколько мне известно, в Лондоне его разыскивали за предательство. Его смерть, леди Маргарет, лишь облегчит работу палачу.

— Вы не можете насильно заставить нас уехать. Мой сын умрет.

— Я не могу! Не могу! — смеялся сэр Гренвилл. — Леди Маргарет, теперь это не ваш дом, а мой. Вы можете остаться в качестве судомойки или швеи, но вашего сына здесь не будет. И он уберется отсюда сейчас же.

— Он умрет.

— Пусть умирает.

Она дала ему пощечину. Звонко ударила его всей ладонью, и звук, словно от пистолетного выстрела, разнесся по всей длинной галерее. Сэр Гренвилл с искаженным от ярости лицом сам занес руку, но граф Флит сделал шаг вперед, наполовину выхватив шпагу из ножен.

— Сэр Гренвилл!

Телохранитель Кони, которого все это застало врасплох, в изумлении наблюдал за происходящим. Сэр Гренвилл медленно опустил руку.

— Вы и ваше семейство, леди Маргарет, уберетесь из этого дома и не возьмете с собой ничего, слышите? Ничего, кроме одежды. Ничего! — Он повернулся к Фуллеру. — У них есть час времени!

— Слушаюсь, сэр.

Сэр Гренвилл развернулся. Ставшие злобными глаза сверлили графа Флита.

— И вы, милорд, в этом вражеском доме. Я слышал, вы интересовались судьбой Доркас Слайз?

Граф Флит, удивившись, что об этом так широко известно, кивнул.

Сэр Гренвилл рассмеялся:

— Она скоро умрет, если только уже не умерла. Ее либо повесят как ведьму, либо сожгут как убийцу мужа, — он торжествовал. — Она принадлежала к числу моих врагов, милорд, как, думаю, и вы теперь. Убирайтесь.

Леди Маргарет не оглянулась. Она, Кэролайн и Анна вместе с Тоби ехали в дорожном экипаже графа Флита. Тоби стонал, лежа на сиденье. Полковник Вашингтон со все еще завязанными глазами устроился снаружи на месте кучера. Слуги, которых леди Маргарет попросила отправиться с ними, шли позади. Они обогнули руины бывшего караульного помещения и забрались в горбатые северные холмы, где паслись овцы сэра Гренвилла.

Леди Маргарет держала руку сына и с болью в сердце чувствовала, что враги одолевают. Она лишилась всего. Мужа, дома. Жизнь сына угасала; дочери молча сидели рядом. Преподобный Перилли нагнал экипаж на своей старой кляче. Леди Маргарет помахала ему из окна, зная, что ему, как и ей, некуда идти.

Кэролайн шмыгнула носом. Леди Маргарет строго посмотрела на нее:

— Тихо, детка! Нечего плакать.

— Но, мама…

— Нечего говорить мне «мама, мама». — Леди Маргарет услышала, как Джеймс Райт понукает лошадей, погоняя их вверх по склону, поднимавшемуся от поросшего ольхой ручья. — Мы вернемся, Кэролайн. Можешь не сомневаться. Мы вернемся.

Она сжала руку сына, будто желая влить в него всю свою силу.

— Мы еще попляшем на могиле того человека. Мы еще вернемся.

Глава 20

Солнце ослепило Кэмпион. Она вскрикнула, ничего не видя от яркого света, споткнулась: один из двоих солдат, что вывели ее, размахнулся и ударил ее. «Встань! Пошли!»

Они провели ее в маленькую каменную комнатку. Июльское солнце прогревало эти комнаты, но она все еще дрожала. Волосы были грязные, спутанные, кое-где еще виднелась запекшаяся кровь Скэммелла. Она была очень худа. Кожа покрыта струпьями, а все тело кишело вшами и блохами.

Солдаты пришли за ней, но ничего не объяснили. Она прислонилась к каменной стене и заметила кольца вонючей грязи на запястьях. Она попробовала стереть грязь, поплевав на нее, и заплакала от безнадежности затеи. Солдат зарычал на нее: «Тихо ты, женщина».

До нее доносились голоса, гул множества голосов, как в церкви перед службой. Солдаты тихо переговаривались между собой. У одного в руке была веревка с петлей.

Открылась дверь, солдаты замерли, и раздался чей-то голос. Кэмпион взяли за локоть, подтолкнули вперед, и она увидела забитую людьми комнату. При ее появлении все ахнули.

Ее провели к стоявшему посередине комнаты стулу, заставили сесть, и один из солдат заломил ей руки назад. Она сопротивлялась, но ничего не смогла сделать, и ее руки привязали сзади к спинке стула. После рыданий дышала она неровно.

— Доркас Скэммелл?

Глаза у нее были закрыты. Она попыталась успокоить дыхание. Толпа позади возбужденно жужжала.

— Тише!

Шум смолк.

— Доркас Скэммелл?

Голос заставил ее поднять голову. Перед ней за длинным, покрытым зеленой материей столом сидело пятеро мужчин. На их лица падала тень из-за того, что свет лился из окна за их спинами. Она заморгала.

Сидевший посередине снова заговорил. Голос звучал мягко.

— Вас зовут Доркас Скэммелл? По-моему, так. Это был человек средних лет с приятным лицом. Она не ответила. Человек посмотрел направо от Кэмпион:

— Это Доркас Скэммелл?

— Да, сэр. — Преподобный Верный До Гроба, устроившийся за столом вместе с другими священниками, привстал, отвечая на вопрос.

Человек за длинным столом смотрел в противоположную сторону.

— Запишите, что она ответила «да».

Два клерка с перепачканными чернилами пальцами расположились слева от Кэмпион. Они усердно заскрипели перьями.

Человек снова посмотрел на Кэмпион:

— Я должен объяснить вам суть происходящего. Меня зовут Кэлеб Хигбед. Я адвокат. Мои товарищи тоже адвокаты. — Он указал на тех, кто был с ним за длинным столом. — Это не суд над вами, миссис Скэммелл, на самом деле суда вообще может не быть! — Он произнес это так, будто предлагал малышу кусочек засахаренного фрукта. — Сегодня, миссис Скэммелл, мы будем задавать вам вопросы. Мы представляем собой трибунал, и наша цель — сформулировать заявление присяжных для Большого жюри, и именно оно будет решать, предстанете ли вы перед судом. Вам понятно?

Он сказал это с такой добротой в голосе, участливо наклонившись вперед, что Кэмпион кивнула. Хигбед откинулся назад, продолжая улыбаться.

— Хорошо! Хорошо! Как я вижу, вас обвиняют в колдовстве, поэтому вопросы вам будут задавать священники. Так мы всегда поступаем, когда дело касается колдовства, — он снова развел руками, будто извиняясь. — Поэтому-то мы и связали вам руки. Нам бы не хотелось, чтобы вы умчались отсюда на помеле!

Он игриво поднял брови.

— Хорошо! Хорошо! Я знаю, все мы люди занятые, действительно занятые, так что не будем тратить время на пустяки.

Он придвинул к себе бумаги.

— Мы пришли к соглашению рассматривать оба обвинения вместе? Колдовство и убийство? Похоже, они связаны?

Адвокаты закивали. Двое водрузили на нос очки, чтобы изучить документы. Толпа за спиной у Кэмпион загудела.

Кэлеб Хигбед снова посмотрел на нее и улыбнулся своей доброй улыбкой.

— Начнем, миссис Скэммелл. Вы меня хорошо слышите? Она подтвердила.

— Вы будете говорить, миссис Скэммелл? Важно, чтобы клерки вас услышали.

Он сказал это так, будто извинялся перед Кэмпион за то, что беспокоит ее по таким пустякам.

— Да, — раздался какой-то хрип. Кэмпион прокашлялась, сглотнула и попробовала еще раз: — Я вас слышу.

— Хорошо! Хорошо! — Кэлеб Хигбед посмотрел на священников. — Мистер Пейлли? По-моему, вы собирались начать. Прошу вас. И, пожалуйста, погромче!

Преподобный Пейлли, хмурый лысый человек, поднялся и прошел на свободное место перед Кэмпион. Руки были сцеплены вместе. Голос у него, когда он заговорил, оказался глубоким и сильным.

— Станем ли мы просить помощи у Господа?

Пейлли взывал к Богу в течение десяти минут, молился, чтобы правда вышла наружу, а зло было побеждено, и трибунал вторил словами благодарности и возгласами «аминь». Закончив, Пейлли сам проревел «аминь», а потом, не переводя дыхания, обратил свой тяжелый взор на Кэмпион и возопил:

— Когда ты впервые занялась колдовством?

Она уставилась на него со страхом и изумлением. Она чувствовала, что на глаза наворачиваются слезы. Ей выкрикнули вопрос, Пейлли весь подался вперед с искаженным от ярости лицом. Брызнувшая изо рта слюна попала ей на лицо. Он выждал секунд десять, потом махнул рукой в сторону клерков:

— Запишите, что ведьма отказалась отвечать.

Он в упор смотрел на нее, сложив на груди руки и раскачиваясь взад-вперед в своих больших черных башмаках.

— Женщина! — Голос его долетал будто из недр земли. — Будет лучше, если ты признаешься сейчас! Слышишь, сейчас! Ты ведьма?

— Нет! — с вызовом крикнула она. — Нет!

— Ха! — Он с победоносным видом круто развернулся лицом к адвокатам. — Дьявол всегда защищает свое отродье, джентльмены! Видите! Она отрицает, а это значит, что ее устами говорит дьявол!

В ответ на это неопровержимое логическое построение толпа за спиной Кэмпион одобрительно зашумела. Клерки заскрипели перьями по свернутой в рулон бумаге.

По-видимому, задачей преподобного Пейлли было вырвать признание, которое избавило бы трибунал от более продолжительного слушания. Он угрожал ей камерой пыток, проповедовал, запугивал, но она повторяла короткий отрицательный ответ. Каждое отрицание — Пейлли не забывал это подчеркивать — лишний раз подтверждало ее вину. Хотя Кэлеб Хигбед вроде бы и разделял такую точку зрения, он, тем не менее, считал целесообразным представить дальнейшие доказательства. Потерпев поражение, преподобный Пейлли возвратился к столу, за которым уселся вместе с молчаливым, настороженным Верным До Гроба Херви.

Кэлеб Хигбед сокрушенно промолвил:

— Мы ведь не можем принять простое отрицание, не так ли?

Адвокаты согласились, что так, и Хигбед продолжал:

— Мы надеемся выяснить всю правду, миссис Скэммелл, вы понимаете? Иначе нам придется докапываться до правды, причиняя вам боль. Надеюсь, в этом не будет необходимости. Даже уверен, что не будет. А теперь, — он вернулся к своим бумагам, — может быть, нам удастся восстановить кое-какие факты? Думаю, да. Гудвайф Бэггерли присутствует?

Она присутствовала. Один из солдат принес стул. Поскольку саму Гудвайф в колдовстве не обвиняли, адвокаты сочли, что без всякого риска могут задавать ей вопросы. Хигбед начал первым:

— Вы многие годы знаете миссис Скэммелл, так, Гудвайф?

— Да, сэр. С тех пор, как она едва научилась ходить.

— Так долго? Так-так! Не могли бы вы рассказать нам о ней?

Злобная повесть Гудвайф, отшлифованная многократными повторениями, была поведана трибуналу. Перья скрипели. Детское непослушание Кэмпион, ее характер, мелкие проступки — во всем теперь виделась рука дьявола. Кэлеб Хигбед подсказывал ей, перья повторяли работу ангела-летописца, а потом рассказ дошел до ее свадьбы с Сэмьюэлом Скэммеллом.

— Она дала согласие на брак?

Гудвайф, чье лицо было почти полностью скрыто новым чепцом, взглянула на Кэмпион, потом снова на адвокатов:

— О да, сэр. Ей повезло. Хороший это был человек, лучше, чем она заслуживала. Она сказала, что согласна, но не согласилась. О нет!

— Что же произошло?

— Она сбежала, сэр! Сбежала! Одетая как потаскуха, сэр! В Лондон. И это в то время, когда ей бы следовало носить траур по своему бедному отцу, сэр, упокой Господь его душу.

Но все это было лишь вступлением к главной теме Гудвайф — теме, которую она искусно расцветила, рассказывая о самой свадьбе. Ее хорошо подготовили, и она сказала, что свадьба состоялась в установленный законом срок между восходом солнца и полуднем, а в своем доме на Темзе Скэммелл устроил праздничную службу.

— Она верещала и кричала, сэр, призывая дьявола! Она призывала дьявола, и это так же точно, как то, что меня зовут Гудвайф! И он явился, сэр! Явился! — Она сделала паузу, чтобы дать возможность осознать весь ужас происшедшего. — Огненная голова, сэр, кругом пламя, сэр, и в руке меч. И он ее увел, сэр, прямо сквозь огонь, а она осталась невредима. Невредима!

Кэлеб Хигбед в изумлении покачал головой:

— Так вы говорите, дом был заперт?

— Накрепко, сэр. Но он явился! И запах, сэр! О, этот запах. До конца дней своих не забуду его. Сера, настоящая сера, прямо как сказано в Писании, а в следующий миг князь тьмы уже был в комнате, сэр, прямо в комнате! Убивал, сэр, сжигал, а она смеялась. — Палец указующе поднялся в сторону Кэмпион. — Смеялась. А бедный преподобный Булсби, сэр, надо было видеть старика, сэр…

Кэлеб Хигбед поднял руку. Он догадался, что «Булсби» на самом деле «Трезвенник Боллсби», а это имя не сделает чести обвинению.

— Для вас, Гудвайф, это, наверное, было ужасно, просто ужасно. Стакан воды?

— Да, сэр, пожалуйста.

В комнате зашептались, пока Гудвайф подавали воду. Кто-то из адвокатов снял очки и осуждающе смотрел на Кэмпион, медленно качая головой.

Допрос перешел к событиям, разыгравшимся в день смерти Скэммелла. Гудвайф рассказала о залитом кровью теле, о том, что Кэмпион была там одна, и горестно вздохнула:

— Крупный был человек, сэр, а уж какой добрый! — Она всхлипнула. — Божий был человек, сэр. В тот день утром он еще молился вместе с нами, да, сэр! Он облачился в доспехи, сэр, и отправился сражаться. И в миг победы, сэр, он был сражен! Сражен! Я нашла их, сэр, его и ее, я посмотрела на нее и подумала, какая она тощая, я не могла вообразить, как такая тощая девушка может убить солдата Господа, сэр, да еще в доспехах, если только в нее, сэр, не вселилась огромная сила. Я подумала об этом, сэр, а потом вспомнила, как за ней приходил дьявол с огненной головой, и все поняла! Все! Я вспомнила испорченную ветчину и свернувшееся молоко, вспомнила, как умерла ее бедная, милая мама, вспомнила внезапную кончину отца, подумала про изувеченную ногу ее бедного, милого брата, и я поняла, сэр! Я прямо там упала на колени, да, да, и возблагодарила Господа за то, что он спас меня. Она ведьма!

Толпа загудела. Адвокаты на миг примолкли. Лишь перья поскрипывали.

— Вы видели ведьмину отметину?

— О да, сэр. Так же ясно, как нос у нее на лице! Я ее видела, сэр. Бог мне свидетель.

Не было нужды призывать Господа, раз преподобный Верный До Гроба Херви был под рукой. Настал его час. Гудвайф помогли занять свое место среди зрителей, а Хигбед молча подал Херви знак встать. Собравшиеся попритихли, потрясенные услышанным, и в этой тишине Верный До Гроба Херви выскользнул из-за стола и медленно зашагал перед адвокатами взад-вперед. Несколько секунд казалось, что он так и не заговорит, но он рывком поднял лицо, остановился и поверх головы Кэмпион посмотрел на зрителей.

— Нам грустно, очень и очень грустно, что девушка, которую я считал одной из своей паствы, оказалась орудием врага. И не земного врага! Нет! Она — отродье дьявола! Да-да! Он среди нас в облике бешеного льва! Дьявол! Люцифер! Аполлион! Вельзевул! Сатана! — Он остановился, сверкая глазами на зрителей. Потом заговорил тише, почти доверительно. Два клерка перестали строчить. — Он обитал в небесном саду, братья и сестры, и, когда мы здесь в этой стране попытались посадить новый сад, основать царство Господа, он вернулся! Да! Дьявол!

Он театрально указал на Кэмпион пальцем:

— Доркас. У тебя был пособник?

Она промолчала. Кадык скользнул вниз по горлу Верного До Гроба, когда он качал головой:

— Она вынуждена молчать, братья, потому что в ней нет правды.

Он снова грустно мотнул головой, сделал шага два по комнате и остановился.

— В комнате, где мы нашли тело ее мужа, в той комнате, братья, находилась кошка. Дохлая кошка. И я считаю, что, если только всемогущий Господь не вырвет у этой несчастной признание своей вины, считаю, что дохлая кошка могла быть только пособником Доркас Скэммелл.

Он испустил вздох.

— Вы слышали! Слышали! — Он обвел пальцем адвокатов за столом. — Вы слышали, Гудвайф недоумевала, как худенькой, слабой девушке удалось одолеть вооруженного мужчину в расцвете сил. Она и не одолела, братья, нет! — Он наклонился к зрителям, дав волю своему красноречию. — Это сделал дьявол! Дьявол! Ведь он предоставил в ее распоряжение пособника! И я считаю, я искренне убежден, что именно кошка по ее команде, разодрала глотку нашему дорогому покойному брату. О, братья мои! Пути зла прихотливы! Наш брат, воззвав к Богу, убил напавшего и лишил ведьму ее поддержки, но, выиграв сражение с кошкой, он и сам расстался с жизнью.

Он сделал паузу, чтобы произвести большее впечатление, а Кэлеб Хигбед тем временем прокашлялся и заговорил своим мягким, дружелюбным голосом:

— Преподобный Херви, мы должны составить исчерпывающее заявление для Большого жюри присяжных, людей, не столь сведущих в демонологии, как вы. Не соблаговолите ли вы объяснить, что такое «пособник»?

Верный До Гроба снова зашагал и нахмурился, желая придать лекции академический вес:

— Ведьма, джентльмены, служит дьяволу, но дьявол не в состоянии всегда находиться рядом со всеми своими слугами. Он не вездесущ. Вместо себя он предоставляет каждой ведьме пособника. По традиции, это либо кошка, либо жаба. — Дойдя до конца комнаты, он повернул обратно. — Пособник, джентльмены, нашептывает на ухо ведьме указания дьявола, своего хозяина. Он может и действовать вместо нее, как в нашем случае. Но и это еще не все! — он снова развернулся. — Пособник, хотя и притворяется земным существом, не переносит земной пищи, ведь все благое от Бога. Так, к примеру, кот-пособник, съев земную мышь, будет испытывать тошноту.

Он остановился и посмотрел на присутствующих.

— Вместо этого, братья, ведьма сама обеспечивает его пищей. Дьявол наделяет ее третьей грудью, замаскированной под родинку на коже, и из этой груди она кормит пособника сокрытым в ней злым продуктом. Вот, джентльмены, — тут он резко развернулся к адвокатам, — настоящая проверка, является ли женщина ведьмой или нет. Третья грудь!

Один из соратников Хигбеда, до сих пор хранивший молчание, спросил:

— Вы специалист, брат Херви?

— Увы, сэр, да. Безрадостная область для изучения, кругом колючки, змеи, постоянно угрожает нечистая сила, но есть среди нас несколько человек — их не много, — которые трудятся в этом мерзком винограднике, чтобы надежнее защитить верующих.

Адвокат снял очки.

— Вы видели эту колдовскую отметину?

— Видел, сэр! Адвокат улыбнулся:

— А как вы, брат, отличите обычную родинку от колдовской отметины?

Херви воодушевился.

— Господь предоставил доказательство, сэр, и я вам его покажу.

Кадык у него на шее ходил вверх-вниз. Он развернулся лицом к собравшимся и двинулся к ним мимо Кэмпион.

— Третья грудь, братья, выдается над поверхностью, как вы, наверное, и сами догадались, иначе как же пособнику ухватить ее? — Его голос теперь раздавался где-то совсем близко у нее за спиной. Он сделал паузу. — Помогите мне, солдат.

Она взвизгнула, попыталась сопротивляться, но сил не было. Ногой солдат прижал ей ступню, а руками держал правое плечо. Верный До Гроба наклонился и разорвал ее вонючее платье. Во время поездки в Лондон его зашили, но теперь он вновь вспорол его, помогая себе маленьким заточенным клинком.

Верный До Гроба чувствовал, как в нем растет вожделение. Он хотел эту девушку, но считал ее недоступной. Внезапно, будто озарение, ему пришло в голову, что изучение колдовства откроет ему доступ к телам многих женщин. Сейчас эта девушка была грязной, заляпанной нечистотами, от нее дурно пахло, ребра торчали, но все равно его действия возбуждали его. Он раздвинул в стороны разорванные края.

— Вот!

Адвокаты уставились на Кэмпион.

Она дергалась, извивалась, слыша над ухом сопение солдата, который наклонился над ней, чтобы получше рассмотреть ее грудь. Не глядел лишь преподобный Пейлли, устремив взор на сложенные на столе руки.

— Вот! — Преподобный Верный До Гроба Херви провел левой рукой по коже и задержал указательный палец возле родинки над пупком.

— Выпуклость, джентльмены!

Клерки бросили писать и тоже глазели. Два солдата протиснулись вдоль стены, чтобы получше все разглядеть. Кэмпион снова завизжала. Визг перешел в рыдания. Она рванула веревки, поранила запястья, но все равно не могла шевельнуться. Она почувствовала, как преподобный Херви положил левую ладонь ей на живот, а в правой увидела клинок, мелькнувший у нее перед глазами.

— Нет! Нет!

Его голос зашептал ей на ухо:

— Тихо, Доркас, не шевелись. Тебе не причинят зла, если будешь сидеть тихо. Тихо же!

Она испугалась. Дыхание вырывалось вместе со всхлипами. Она посмотрела на Херви, чье лицо было совсем рядом с ее левым плечом. Он осклабился. Правая рука с ножом опустилась. Он оторвал от нее взгляд и уставился на родинку. Живот ощутил холодное острие ножа. Кэмпион услышала, как Верный До Гроба засопел, делая вид, что как бы вонзает нож. Она не чувствовала никакого давления, лишь прикосновение холодного, острого кончика металла.

Вдруг он отскочил от нее, подняв в воздух нож.

— Видите? Никакой боли! Вы видели, джентльмены, видели! Видели нож у колдовской отметины, видели, как я его вонзал! И что же? Вскрикнула ли она? Сопротивлялась ли? Нет! А это, джентльмены, и есть верный способ отличить колдовскую отметину от природной родинки. В первом случае боли не будет, во втором будет! Дьявол освобождает грудь от боли, ведь в нее могут вонзиться кошачьи зубы или когти жабы! Вот так! — Он спрятал клинок в чехол.

Кэмпион сидела понурив голову, слезы капали на обнаженную грудь. Херви приблизился к ней, встал сзади, и его сухие холодные пальцы, скользнув по плечам, схватились за груди. Руки массировали груди, не давая Кэмпион шевельнуться, а он все хватал и давил, растирал и мял, одновременно вещая над ее волосами:

— Видите, джентльмены! Отметина дьявола!

Он откинул волосы назад и начал закручивать, она рванулась всем телом, но зря. Он разворачивал ее, все время оставаясь за спиной, пока она не оказалась лицом к скамьям зрителей. Он взял пальцами ее правый сосок.

— Видите, братья? Сосок, женский сосок, который Бог создал для того, чтобы кормить младенцев. А вот здесь, — рука снова скользнула к ее животу, — отметина дьявола!

Он убрал правую руку, а левая продолжала ласкать грудь. Зрители пялились. В основном это были мужчины, друзья адвокатов или офицеров из гарнизона Тауэра, и пришли они именно ради этого. На суде ведьму не раздевали, а вот на трибунале — да, чтобы собрать факты для Большого жюри присяжных. Они глазели. В задних рядах встали. Верный До Гроба снова положил ей на грудь свои холодные сухие руки и провел ладонями вниз по телу по обе стороны от родинки. Теперь его руки принялись исследовать тазовые кости.

— Хорошенько смотрите, братья! Тело ведьмы!

Его руки оказались у нее на плечах, потом он еще раз наклонил стул и развернул ее лицом к адвокатам. Херви отошел.

Ее запятнали, осквернили, сломали. Она не могла даже прикрыть свою наготу. Она испытывала отвращение к мужчинам, ее заляпали жуткой грязью, которая погребла под собой ощущение чистоты, испытанное тогда летом на берегу ручья. Она зарыдала.

— Нельзя ли ее прикрыть? — потребовал сильный, негодующий голос преподобного Пейлли.

Нашли кусок ткани — кусок мешковины, которую зимой подкладывали под дверь, чтобы не сквозило. Ее позор терзал ее. Ее осквернили.

Верный До Гроба все глазел на нее: голова опущена, Верхняя часть туловища покрыта мешком. Он медленно поднял указующий перст:

— Ведьма выявлена?

Им не хотелось ее отпускать. Кэлеб Хигбед с надеждой посмотрел на Верного До Гроба.

— А других проверок нет?

— Есть, сэр. — Херви снова принялся ходить. — Женщину, подозреваемую в колдовстве, можно бросить в пруд, связав по рукам и ногам. Если она утонет, джентльмены, она невинна. Если поплывет, значит, ее поддерживает дьявол.

Хигбед хмыкнул:

— Тогда любая дохлая собака во рву вокруг Тауэра — ангел ада.

Казалось, секунду он раздумывал, не отвести ли Кэмпион ко рву или к реке, но, очевидно, решил, что это непрактично.

— А другие проверки? Херви кивнул:

— Есть еще одна.

— Продолжайте, прошу вас, брат Херви.

Верный До Гроба Херви сунул руку в карман и извлек Библию в черном переплете.

— «Отче наш», джентльмены. Он полистал страницы.

— Достоверно известно, что ни одна ведьма не в состоянии прочитать молитву. В этих словах такая мощь, такая святость, что дьявол не позволяет своему отродью произнести их! О! Она, возможно, и начнет читать, но где-то обязательно поперхнется или вскрикнет, потому что грязь внутри нее восстанет против чистоты слов.

Не такую проверку имели в виду адвокаты, они бы предпочли еще какое-нибудь раздевание, но все же решили испробовать и такой способ. Один из них, обеспокоенный простотой задания, пробормотал, а что, собственно, будет, если испытуемая успешно с ним справится, но Кэлеб Хигбед дал знак преподобному Верному До Гроба подойти ближе к Кэмпион.

— Мы должны быть уверены, брат Херви, должны удостовериться! Это законный трибунал, и мы должны быть справедливы к обвиняемой!

Библия, открытая на шестой главе Евангелия от Матфея, была положена ей на колени. Крепко переплетенные страницы стали тут же перелистываться, закрывая текст, но Кэмпион не было нужды читать. Она и так знала слова. Она все еще всхлипывала, но уже успокаивалась, когда преподобный Верный До Гроба встал за ее спиной.

— Видите, джентльмены? Она даже начать не может! Она онемела!

— «…Отче наш! — раздался внезапно сильный голос Кэмпион и заставил его замолчать. Этот голос был преисполнен внутренней силы, в нем звучала решимость дать отпор мучителям. Про себя она быстро помолилась, чтобы голос ее обрел силу, и вот теперь он звонко и ясно разливался по каменной комнате. — Сущий на небесах, да святится имя Твое. Да приидет Царствие Твое. Да будет воля Твоя и на земле, как на небе.

В эти слова она вкладывала всю душу, наполняя их смыслом, умом, любовью. Глаза ее были закрыты, но голова поднята, и слова были обращены не к этому трибуналу, а к любящему Христу, среди врагов которого тоже были священники и адвокаты.

— «Хлеб наш насущный дай нам на сей день; и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим». — Ни один адвокат не пошевельнулся, даже клерки неотрывно смотрели, гадая, удастся ли ей закончить. Голос ее звучал громко: — «И не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого». — Стоявший за спиной Верный До Гроба Херви воткнул нож между узоров на спинке стула, пронзив острием кожу над ребрами, и слегка повернул его. Она вскрикнула от внезапной боли и открыла глаза.

— Вот видите! — Верный До Гроба засовывал нож в карман. — Она не может выговорить этих слов! Не может! Видите, как она ерзает? Видите агонию врага внутри нее?

Он взял Библию у нее с колен.

— Она ведьма.

— Нет!

Верный До Гроба пятился, указывая на нее пальцем.

— Ведьма!

— «Отче наш сущий на небесах, да святится имя Твое. Да приидет Царствие Твое; Да будет воля Твоя и на земле как на небе. — Она с вызовом выкрикивала слова, но Верный До Гроба подошел к ней, ударил раз, другой, а потом третий.

— Богохульство! — возопил Верный До Гроба. Зрители, оживившись, рычали на нее, аплодировали Верному До Гроба. Лицо у Кэмпион болело. Сзади угрожающе шумели, и Кэлеб Хигбед, опасаясь, как бы это театральное слушание не вышло из-под контроля, стукнул правой рукой по столу.

— Тише! Тише!

Он подождал, пока уляжется волнение.

— Думаю, того, что мы услышали, вполне достаточно. Верно?

Адвокаты закивали. Кэлеб Хигбед перетасовал лежавшие перед ним бумаги.

— Близится время обеда, все мы проголодались. — Он добродушно хмыкнул. — Я должен поблагодарить преподобного Верного До Гроба Херви и конечно же преподобного Пейлли.

Оба священнослужителя отвесили ему неглубокие поклоны. Кэлеб Хигбед посмотрел на Кэмпион.

— Любопытное выдалось утро. Наши изыскания, наше заявление мы представим Большому жюри присяжных, и оно уж будет решать, предстанете ли вы перед судом. Он кивнул ей, потом солдатам:

— Можете увести, и спасибо за помощь!

Ее бросили снова в ту же зловонную камеру. Дверь захлопнулась, погрузив Кэмпион в нескончаемую зимнюю ночь. Она сидела на соломе и почти радовалась, что снова одна, а потом принялась тереть грудь мешковиной и терла до тех пор, пока кожа не заныла, а соски не начало саднить. Впрочем, отделаться от ощущения позорной грязи было невозможно. Она прислонилась головой к холодному мокрому камню и зарыдала. Она была обречена.

Эбенизер Слайз наблюдал за унижением сестры. Он сидел в конце самого последнего ряда, зная, что отсюда она его не увидит. Она вообще была не в том состоянии, чтобы кого-нибудь разглядывать, и он усмехнулся, вспомнив прежнюю Доркас. Ребенком, когда над ней издевались Мэттью и Марта Слайз, она всегда верила, что жизнь переменится к лучшему. Эбенизер же ненавидел ее жизнерадостный, живой характер. Ненавидел ее за то, что она могла бегать, прыгать через скакалку, смеяться, а он был пленником искалеченного, хромого тела. Теперь он стал свидетелем того, как душу сестры лишили жизни.

Он подождал, когда комната опустеет, и вышел вслед за адвокатами на крохотный газон перед часовней Тауэра. Кэлеб Хигбед увидел его и подошел, извинившись перед собеседниками.

— Вы удовлетворены, мистер Слайз?

— И благодарен вам, сэр. — Эбенизер не собирался обижать Кэлеба Хигбеда, процветающего, влиятельного адвоката. — Я полагаю, проблем не будет?

— Проблем! — Кэлеб Хигбед распрямил спину, подставив солнцу румяное добродушное лицо. — Какой чудесный день! А вы знаете, что в Хаундсдиче есть целое поле маков? Вчера на солнышке я проходил мимо него. Просто великолепно! Я частенько задумываюсь, сколько полевых цветов растет в нашем городе. В Грейз-Инн алеет очный цвет, тоже очень красивое зрелище.

Он оглянулся на солнечные блики на серых стенах.

— Проблемы, говорите. Может быть, пройдемся? Или вы верхом?

— Я еду назад.

— А! Но пешком настолько больше замечаешь, мистер Слайз, правда-правда. — Он посмотрел на хромающего Эбенизера. — И все же, да, я понимаю. Проблемы.

Он опять остановился.

— Я вот что думаю, мистер Слайз. А не умнее было бы ограничиться простым обвинением в убийстве? Я полагаю, нет сомнений в том, что она зарезала своего мужа?

— Никаких сомнений, сэр.

— Душа отправится в ад за убийство точно так же, как и за колдовство. Но, я полагаю, уже слишком поздно менять обвинение?

Он вопросительно глянул на Эбенизера.

— Сэр Гренвилл настаивал на колдовстве.

— А! Сэр Гренвилл! Славный сэр Гренвилл! — Кэлеб Хигбед засмеялся. — Человек из суда лорд-канцлера. Не нам учить его законам, а, мистер Слайз? Не нам. Значит, быть колдовству с оттенком убийства.

Он оглянулся на солдат, маршировавших к главным воротам. В остриях пик и нагрудниках, поблескивая, отражалось солнце.

— Я всегда наслаждаюсь этим приятным зрелищем, — продолжил адвокат. — Не сомневаюсь, Большое жюри присяжных примет решение в нашу пользу, но одна мелочь не дает мне покоя. Мелочь, мистер Слайз, но она меня все же беспокоит.

— Что же, сэр?

— Дело, мистер Слайз, в maleficio.

Он кивнул, будто сказал что-то очень умное. С уважительным и серьезным видом Эбенизер повторил:

— Maleficio, сэр?

— О! Болезнь всех адвокатов! Вечно рассчитываем, что и не адвокаты нас поймут. Наличие maleficio, мистер Слайз, требуется по закону о колдовстве тысяча шестьсот четвертого года. Вкратце закон гласит, что никого нельзя обвинить в колдовстве — и неважно, есть третий сосок или нет, — пока следствие не установило, что он руководствовался maleficio. To есть что раньше этот человек заявлял, ясно заявлял, что хочет уничтожить жертву своих злых козней. В случае вашей сестры, мистер Слайз, у нас должны быть доказательства, что она намеревалась убить мужа с помощью колдовства и что она публично об этом заявляла. Вы следите за моей мыслью?

Эбенизер в изумлении покачал головой:

— Но это же чушь! Ни одна ведьма не станет объявлять о своих намерениях!

— Ах, чушь! Как часто наши законы кажутся чушью молодым! И вы, без сомнения, правы, но закон есть закон, мистер Слайз, и мы, так сказать, увязли в нем. Я полагаю, нам нужен либо свидетель, который бы показал, что слышал, как ваша сестра говорила о своих злых намерениях и желании убить, либо нам нужно ее признание.

Он сокрушенно вздохнул.

— Я возлагал большие надежды на Пейлли, но ему не удалось ничего сделать.

— Признание?

— Сделанное по возможности по собственной воле. — Хигбед кивнул. — Но тут встает еще один вопрос, мистер Слайз.

— Да, сэр?

Кэлеб Хигбед прищурился, глядя вверх на огромную Белую Башню:

— В прошлом году там гнездилась пустельга, а в этом я что-то не вижу. Коллега мне сказал, что птиц подстрелили. Жаль. Да, мистер Слайз, еще одна проблемка. Я не сомневаюсь, что пытками вы можете вырвать у нее признание, и оно будет очень ценным, но, если ее придется пытать, то, боюсь, вид у нее потом будет еще более жалкий, чем сейчас. Я прав?

— Правильно, сэр, — согласился Эбенизер, глядя на энергичное, дружелюбное лицо адвоката.

Кэлеб Хигбед продолжал:

— Мы ее приговорим, мистер Слайз, можете не сомневаться, но нужно принять все меры предосторожности. Мне показалось, под наслоениями грязи я разглядел красоту вашей сестры. На самом деле. Она красивая девушка?

Эбенизер подтвердил:

— Да.

— Вы озадачены! — Хигбед рассмеялся. — Думаю, вы, мистер Слайз, заметите, что двадцать лет юриспруденции не притупили моих умственных способностей. Подумайте вот о чем. Ваша сестра предстанет перед судьей и присяжными. Мы скажем, мы докажем, что она ведьма и убийца, роялистка! И что же они увидят? Несчастную девушку, бледную, изможденную, беспомощную, рыдающую, разве можно будет винить их, если в них проснется жалость? — Он поднял руку. — О, я уверен, что они ее осудят, но есть шанс, ничтожно малый шанс, что в ее хрупкости они увидят беспомощность, вызывающую у них сострадание. О мужчинах и женщинах, мистер Слайз, мне известны две вещи. Первое — это то, что если мужчине жаль женщину, он попытается ей помочь. Мы не хотим этим рисковать.

Эбенизер перенес вес на короткую изувеченную ногу, Потом снова выпрямился.

— А второе, сэр?

— А, второе. Если мужчины видят женщину, гордую своей красотой, великолепно одетую, она нередко вызывает у них неприязнь. Почему это кому-то должно быть дозволено обладать таким очарованием, в то время как они обречены делить ложе со старой, сварливой, уродливой каргой? — Он засмеялся. — Не сочтите, что я говорю на основании собственного опыта! И когда, мистер Слайз, наши присяжные фригольдеры увидят красавицу, их одолеет зависть. Если они не в силах обладать ею, они ее уничтожат! Вы не замечали, мистер Слайз, что мужчинам нравится уничтожать красивые предметы? Так дайте же им возможность попрактиковаться! К тому же считается, что она ведьма! Роялистка! Пусть возненавидят ее!

— Я должен ее отмыть?

— Как вы проницательны. Более того! За маленькую сумму, за ничтожную сумму в каких-то десять фунтов ее можно здесь прилично устроить, обеспечить ей уход надзирательниц. Ее нужно вымыть, одеть, накормить! Купите ей хорошенькое платьице, которое бы подчеркивало ее формы! Пусть выглядит проституткой, как говорит Гудвайф! И добейтесь признания!

Эбенизер нахмурился. Он не мог придумать иного способа вырвать признание, кроме пытки. Хигбед рассмеялся.

— Сэр Гренвилл говорит, что вы далеко пойдете, молодой человек, и что вы не лишены умственных способностей. Найдите же способ! Наверняка что-нибудь сообразите! И приведите ее в порядок! Тогда мы будем абсолютно уверены!

Кэлеб Хигбед распрощался с Эбенизером и пошел по городу, приветствуя старых знакомых. Не его дело, почему брат хочет уничтожить сестру, да и не была такая семейная вражда особенным исключением. Лично он сомневался в существовании колдовства, но адвокатам платили не за то, во что они верили, а за их умение заставить верить других. Он не сомневался, что выиграет процесс, оказав тем самым мелкую услугу сэру Гренвиллу, который, можно надеяться, не останется в долгу. Он весело бросил стражникам в Ладгейте:

— Отличный день, друзья, отличный день!

Бог воцарился в его небесах, король потерпел поражение при Марстон-Муре, в протестантском мире все шло на лад.

В камере, будто провалившись в пучину безумия, Кэмпион раскачивалась и снова и снова повторяла одну и ту же строчку. Голос дрожал а сырости и холоде. «Как научиться слушать пение русалок, как научиться слушать пение русалок». Она была обречена.

Глава 21

Не все шло гладко у Верного До Гроба Херви. Амбиция — жестокий тиран, мелкими успехами его не задобрить, он жаждет только полной победы. А до триумфа было все-таки далеко. Однако и оснований слишком уж роптать на судьбу тоже не было. Эбенизер предоставил в его распоряжение просторный дом на Сизинг-Лейн, которым чудесно управляла Гудвайф, но достаток в Лондоне — это еще не все. Он пока так и не добился известности.

Херви утешался первыми слабыми проблесками славы. Ему нанесли визиты три священника, двое из которых хотели научиться у него искусству распознавания ведьм. Он отослал их прочь молиться, чтобы Бог вооружил их против дьявола. Он получил одно приглашение прочитать проповедь, но в воскресенье, как назло, хлестал дождь, и в Сэнт-Мериз Овери прихожан собралось мало. К тому же церковь Сэнт-Мериз находилась на другом берегу реки в Саутворке, а Верный До Гроба мечтал огласить своей страстной проповедью молитвенный дом, бывший ранее собором Святого Павла.

Дело Доркас Скэммелл привлекло к себе некоторое внимание публики, но новости с фронта и успехи на севере волновали Лондонцев гораздо сильнее. Роялистская ведьма, запертая в Тауэре, была менее интересной темой, чем рассказы о благочестивых протестантах, разящих солдат короля. Конечно, казнь Доркас Скэммелл привлечет зевак на Тауэр-Хилл, но Верному До Гроба было известно, что в Бедфорде разоблачили католического священника. Его уже осудили, и казнь вот-вот должна была состояться. Ничто не веселило лондонцев так, как сжигание паписта. В такие моменты даже нехватка товаров в магазинах казалась оправданной.

Слава ускользала от Верного До Гроба. Из-за этого он мучился, молился, долгие часы мерил шагами свой уютный кабинет на втором этаже. И, наконец, на свои молитвы он получил поразительно простой ответ. Произошло это однажды поздно вечером, когда при свете ярко горевших на столе свечей он читал последний выпуск «Mercurius Britanicus»[9], главной лондонской газеты, в частности отчет об осаде Йорка парламентскими войсками. Там все складывалось удачно, командиры завоевывали известность, которой был лишен Верный До Гроба, и вдруг руки затряслись от волнения. Ну конечно! Меланхолической прострации как не бывало, он схватил бумагу, чернила, в лихорадочном возбуждении очинил гусиное перо. В течение двух часов он писал. Он правил, дополнял, и уже пробило три, когда он откинулся, усталый, счастливый и уверенный, что теперь-то его труды будут оценены.

Он не ошибся. Редактору «Mercurius Britanicus» после славной победы пуритан при Марстон-Муре почти нечего было печатать. Со дня на день должен был пасть Йорк, он уже даже набрал статью и ждал только гонца, ну, а пока возбудить страсти лондонцев было почти нечем. И вот тогда-то в его пыльный тесный кабинетик вошел Верный До Гроба со своей повестью о Доркас Скэммелл. Редактору сюжет понравился.

Пространное повествование опубликовали. В нем рассказывалось о том, как в Лондоне объявился дьявол и спалил часть Темз-стрит. Описывалось убийство капитана Сэмьюэла Скэммелла, «мужественного воина Господа». Редактор сопроводил публикацию гравюрой, на которой было изображено, как кот Доркас Скэммелл разрывает глотку вооруженному мужчине, чей меч удерживает глумящийся сатана. Кэмпион, выставив пальцы, будто когти, понукала кошку. Художник изобразил ее беззубой, с черными волосами и острым носом.

Далее в повести пелись дифирамбы Эбенизеру Слайзу, который «отрешился от родственных чувств, предпочтя им любовь к Господу, и с болью и горечью привез из Лэзена свою сестру», но этот краткий реверанс в сторону своего благодетеля не шел ни в какое сравнение с тем, как воспел самого себя Верный До Гроба Херви. Он писал от третьего лица и с упоением рассказывал об уличении в колдовстве, об отметине дьявола и о том, как ведьму повалили на пол, когда «Тот, Кто могущественнее Дьявола, придал ему силы». В своем повествовании Верный До Гроба изобразил усмирение ведьмы этакой битвой титанов, предвестником сражения сил добра и зла при Армагеддоне, но он, укрепленный Господом, эту битву выиграл. А потом, найдя гениальный ход, предъявил Кэмпион все возможные обвинения.

Преподобный Верный До Гроба удивился, когда Эбенизер настойчиво предложил забыть о распятии, заключенном внутри висевшего на шее у Кэмпион украшения. Он спросил Эбенизера — почему? Но молодой человек ушел от ответа:

— По-моему, брат Херви, в пироге и так предостаточно слив.

Брат Херви так не считал. Католицизм приводил лондонцев в возбуждение. Колдовство не было чем-то обычным для столицы, чаще оно встречалось в деревнях. Но если Верному До Гроба удастся на блюдечке преподнести лондонцам эту ведьму, которая была к тому же еще и католичкой, тогда, как он понимал, толпа будет доведена до экстаза. И волна фанатизма вынесет Верного До Гроба к славе.

В «Mercurius Britanicus» сообщалось, что Доркас Скэммелл — католичка. На шее она носила распятие. «То было не обычное распятие, а эмблема дьявола, которую ведьма хранила при себе. Она старательно скрывала ее, ради чего распятие было хитроумно замаскировано внутри украшения в виде печати, и никто не смог бы догадаться, что же на самом деле таит в себе эта драгоценность. Но всемогущий Боже по своей доброте открыл это слуге своему Верному До Гроба Херви и тем самым победил козни нечистого. Мы молимся, чтобы так было и впредь.»

Преподобный Верный До Гроба был доволен своей работой. Он увязал колдовство и католицизм, а потом то и другое с роялистами и тем самым обеспечил себе львиную долю всех лавров. Редактор «Mercurius», почуяв, что тема будет пользоваться популярностью у читателей, добавил к повествованию собственные комментарии. Он расхваливал Верного До Гроба, предупреждал английских протестантов, что дьявол на самом деле ходит по их земле, и поведал о твердом намерении преподобного уничтожить всех ведьм, которые постараются осквернить непорочную чистоту Царствия Небесного. По настоянию Херви, он добавил еще один абзац. Верный До Гроба, утверждалось здесь, вовсе не хочет, чтобы женщины жили в страхе. Любая из них, бедная ли, богатая ли, может наведаться к преподобному Верному До Гроба Херви на Сизинг-Лейн, где он, помолившись, осмотрит ее и за ничтожную сумму выдаст свидетельство чистоты. Вооружившись таким документом, женщине нечего бояться дьявольских козней.

Это был гениальный ход. Всего несколько дней прошло после выхода газеты, а Верного До Гроба уже начали осаждать женщины. В один день он стал знаменитостью. Его приглашали проповедовать в городе, в Вестминстере, в дальних приходах. Он даже не мог принять всех приглашений. День и ночь он трудился не покладая рук, обследуя явившихся женщин, чьи тела он пристально изучал в поисках дьявольских отметин. Он честно трудился на ниве Господа, став наконец-то счастливым человеком. Да, счастливым человеком.

— Боже правый! Кто это сделал? Ради всего святого, кто?

Только что возвратившийся в Лондон сэр Гренвилл Кони был в бешенстве, таким Эбенизер его еще не видел. Маленький человек стукнул кулаком по номеру «Mercurius».

— Неужели в этом городе одни идиоты? Я отъехал на две недели, не более! И что я застаю по возвращении? Вот это! — Он сел, обхватив руками огромный живот. — Ради Бога! Как это получилось, Эбенизер?

Эбенизер пожал плечами. Он стоял, глядя на Лэмбетские болота на другом берегу реки.

— Думаю, это Херви.

— Херви! Проклятый Херви. Разве его не предупреждали?

— Не во всех подробностях.

— Боже, неужели слова так дорого стоят? Почему его не предупредили?

Эбенизер обратил свой лишенный выражения взгляд на сэра Гренвилла:

— Это моя вина.

Признание вины немного смягчило сэра Гренвилла. Он взял «Mercurius» и принялся разглядывать грубую гравюру.

— Всегда, всегда нужно знать, что делают твои люди. Боже мой! Человек так глуп. Если не указать ему вниз на землю, он станет писать из ноздрей. Черт возьми, Эбенизер!

Эбенизер прекрасно понимал гнев сэра Гренвилла. «Mercurius Britanicus» как главная газета восставших распространялся далеко за пределами Лондона. Свежие номера прямехонько из типографии разлетались по городам Европы, которые предоставляли денежные ссуды одной из сторон. Банкиров Флоренции, Нидерландов, Венеции чрезвычайно интересовал ход боевых действий. Исход одного сражения мог означать, что их деньги в безопасности, поражение в другом предвещало разорение. Как утверждал сэр Гренвилл, в Амстердаме «Mlercurius» появлялся раньше, чем в парламентской армии на севере. Визгливым голосом он спросил Эбенизера:

— А в Амстердаме кто?

— Лопес.

— Лопес! Проклятый, вонючий еврей Лопес! Теперь головой покачал сэр Гренвилл. Он не говорил, а будто стонал от боли.

— Этот ублюдочный священник описал печать! Ради всего святого! Печать!

— Вы полагаете, Лопес приедет? Сэр Гренвилл хмуро ответил:

— Он приедет, Эбенизер. Приедет!

— Но что он сможет сделать? Он не в состоянии вызволить ее из Тауэра. У вас две печати.

Сэр Гренвилл откинулся, кисло глянув на молодого человека. Он вспомнил слова своего астролога Барнегата, предупреждавшего, что враг придет из-за моря, и сэр Гренвилл почувствовал резкую боль в животе.

Эретайн! Проклятый Эретайн! Он боялся Кита Эретайна. Но Эретайн мертв, его могила на другом конце света в дикой Америке. Сэр Гренвилл задумался:

— Он ничего не сможет сделать, но, вероятно, попытается. Мне не нужны осложнения. Понятно? Я хочу, чтобы проклятая девчонка умерла, тогда нам, действительно будет нечего бояться. — Обеими руками он потер свое круглое белое лицо. — Нужно ускорить суд. Позаботьтесь об этом! Поговорите с Хигбедом. Скажите, мы заплатим, сколько потребуется. Но ускорьте суд!

— Да.

— И удвойте охрану моего дома! Утройте ее! В выпученных глазах по-прежнему был гнев.

— Вы действительно хотите, чтобы я это сделал?

— Действительно. Боже правый! Конечно, хочу!

Сэр Гренвилл вспомнил красивое лицо врага, ту безрассудную смелость, из-за которой Кит Эретайн в конце концов угодил в Тауэр. Голос его был мрачен.

— Однажды Лопес уже вытаскивал человека из Тауэра.

— Но не теперь, — сказал Эбенизер.

— Ускорьте суд, Эбенизер! Ускорьте!

Эбенизер пожал плечами. Он поднял брови, проведя рукой по горлу. Сэр Гренвилл покачал головой, хотя соблазн просто-напросто убить девчонку был велик.

— Нет. Эретайн умер, Эбенизер, но у ублюдка были друзья. Если девчонка умрет, нас ждет месть. Но они не смогут мстить всей стране. Нет. Предоставьте закону убить ее, тогда никто не сможет нас обвинить.

Сэр Гренвилл прочитал в «Mercurius» фразу: «Эбенизер Слайз отрешился от родственной любви, предпочтя ей любовь к Всевышнему, и с болью и горечью привез из Лэзена свою сестру «. Сэр Гренвилл начал хохотать, толстые плечи заходили вверх-вниз. Он смеялся все громче и громче. После недавней ярости это казалось странным. Он вытянул трясущийся палец в сторону своего протеже, чье бледное, холодное лицо вовсе не выражало веселья.

— Лучше обзаведитесь-ка телохранителем, Эбенизер! Телохранителем! Вы достаточно богаты! — Он откинул назад голову с лягушачьим лицом, продолжая хохотать. — Берегите спину, Эбенизер! Всегда берегите спину!

На следующий день после трибунала за Кэмпион снова пришли, выволокли из жуткой камеры, заставили подняться по винтовым лестницам и спуститься по длинным переходам. Она думала, что ей предстоит новое испытание, и вздрагивала, воображая всевозможные кошмары, но, к ее удивлению, стража привела ее в приятное, хорошо освещенное здание и втолкнула в теплую, залитую солнцем комнату. На полу был ковер. На больших окнах, правда снабженных решетками, — бархатные занавески. Ее встречали две женщины. Они показались добрыми, деловыми, быстро раздели ее, выкупали, вымыли волосы, уложили в огромную теплую постель. Одна из них принесла поднос с едой, с горячей едой, посадила и помогла поесть.

— Мы откармливаем тебя, дорогая.

Кэмпион думалось, что на каждую мысль, на каждое действие уходили минуты. Ела она неуклюже, все еще не понимая, что происходит, хотя ощущение чистоты кожи, освободившейся от вшей, было чудесным. Прямо-таки райским. Она расплакалась, и женщина дружески похлопала ее.

— Ничего-ничего, дорогая, поплачь. Тебе это на пользу.

— Почему вы все это делаете? Женщина улыбнулась:

— Теперь у тебя есть друзья, дорогая. Друзья. Друзья всем нужны. А теперь доешь все печенье! Вот так! Вот хорошо!

Ей дали выспаться. Когда она пробудилась, был вечер. В маленькой гостиной горел огонь, одна из женщин ждала ее с кувшином вина и новой порцией еды. На Кэмпион надели просторный шерстяной халат, волосы перевязали лентой. Женщина спросила:

— Тебе тепло, дорогая?

— Да.

— Садись к огню.

Приятно было чувствовать себя опрятной, не дрожать от холода, но внутри она все так же ощущала грязь. Она сжималась при воспоминании о том, как ее касался Верный До Гроба, как его сухие руки скользили по ее коже. Ничто уже не будет таким, как прежде, думала она. Херви замарал ее грязью, и отмыться от этого невозможно. Но какое все это имело значение? У нее не было будущего. Кто-то заплатил за эти удобства — леди Маргарет, полагала она, потому что ничего другого придумать не могла и сочла милостью то, что ей предоставили возможность провести свой последние дни на земле не среди мерзости. Она посмотрела на женщину:

— А как Тоби?

— Тоби? Не знаю никакого Тоби, дорогая. Там на кухне есть взбитые сливки с вином. Хочешь?

На следующий день, стоя у зарешеченного окна спальни, она смотрела на маленького седого человека, который шагал взад-вперед по крошечному дворику внизу. Каждый день он ходил одним и тем же маршрутом, так что его башмаки уже протоптали в траве дорожку. Одна из ее новых тюремщиц кивком указала на него:

— Это архиепископ, дорогая.

— Уильям Лод?

— Вот именно, дорогая. С него сбили спесь. — Она засмеялась. — Не удивлюсь, если скоро еще кое-что собьют.

Кэмпион смотрела, как прохаживался архиепископ Кентерберийский, взад-вперед, взад-вперед, склонив голову над книгой. Он был таким же заключенным, как она. Как и ее, его ждали услуги палача. Как-то раз он поднял голову, заметил ее и чуть кивнул. Она подняла руку, и он улыбнулся. С тех пор она каждый день ждала его, а он ее, и они улыбались друг другу сквозь оконную решетку.

Потом, будто ее благополучие могло лишь расти, к ней пришел адвокат. Его звали Фрэнсис Лэпторн. От него исходила уверенность, что она сможет выиграть процесс. Большое жюри присяжных постановило, что дело должен разбирать судья вместе с присяжными. Она поинтересовалась у мистера Лэпторна, кто его прислал, но он лишь подмигнул:

— Говорить об этом было бы опасно, мисс Слайз, очень опасно. Даже у каменных стен есть уши! Но радуйтесь, что я здесь.

Она и радовалась.

— Как Тоби? Он улыбнулся:

— Вам не о чем беспокоиться. Не о чем! Вы понимаете? По ее лицу расплылась улыбка, исполненная такого восторга и любви, что мистер Лэпторн растрогался. Он был еще молод, ему едва перевалило за тридцать. Лицо у него было приятное, голос глубокий, выразительный. Он рассмеялся, глядя, как она радуется.

— Вы плачете? Разрешите, я дам вам платок. Смеялся он и над заявлением присяжных.

— Вы ведьма, дорогая моя? Чушь! Чушь! Вот Гудвайф — вполне возможно, да! Настоящая скрытная, черная, полуночная ведьма!

Его переполняли всевозможные планы. Он пригласит свидетелей из числа лондонских патрульных, тушивших пожар во дворе у Скэммелла, возьмет у них показания, что ни один в ту ночь не видел дьявола. Он смеялся над предположением, что кошка одолела вооруженного мужчину или что Кэмпион убила Сэмьюэла Скэммелла. Настроение у Кэмпион начало улучшаться. Во время второго посещения он заставил ее прочитать «Отче наш» и зааплодировал, когда она закончила.

— Чудесно! Чудесно! Вы сможете повторить это на суде?

— Если никто не воткнет мне нож в спину.

— Они и это сделали? А я-то думал. Боже мой, Боже мой! — Мистер Лэпторн покачал головой. — Если бы только я там был. Ну да ладно! Теперь-то я здесь!

Он положил на стол кожаную сумку и извлек оттуда перо, чернильницу и огромную стопку бумаг. Открыл крышку на чернильнице и вместе с пером подвинул Кэмпион.

— А теперь вам, Доркас, придется поработать.

— Зовите меня Кэмпион, — застенчиво произнесла она.

— Кэмпион! Какое очаровательное имя. Какое очаровательное имя. Это ваше второе имя?

Она кивнула, не желая вдаваться в подробности.

— Кэмпион! Великолепно. Вы должны подписать бумаги, Кэмпион. Так много бумаг! Я иногда думаю, что мы, адвокаты, задохнемся от бумаг. Давайте начнем вот с этого.

Он записал ее рассказ, изложив все, как было. Она пробежала строчки глазами, наслаждаясь стилем, и подписала. Затем последовала пачка расписок в услугах, которыми она пользовалась в Тауэре. Он хмыкнул, когда она поинтересовалась, для чего это.

— Мы ведь хотим, чтобы ваши тюремщики остались довольны. На суд производит благоприятное впечатление, когда эти люди вам улыбаются, помогают. Присяжные поймут, что уж не такая вы плохая. Не беспокойтесь. И тут и там мы подбросим еще немножко деньжат.

Потом он выложил на стол пачку писем. В них содержалась просьба к свидетелям появиться на суде. Двадцать четыре были адресованы патрульным солдатам, сорок пять — солдатам, осаждавшим замок Лэзен. Лэпторн сказал, что их имена он узнал из парламентского списка личного состава, и злорадно потер руки:

— Они еще пожалеют об этом процессе, дорогая! О да! Уж мы их выставим болванами.

Он рассмеялся над ее предположением, что солдаты круглоголовых испугаются давать показания.

— Закон есть закон, дорогая. Вы познакомились с его суровой стороной, но вы узнаете, что он может быть и хранителем истины. Они придут, если им прикажут. А теперь читайте письма и подписывайте.

Она расхохоталась над огромной стопкой.

— Что? Прочитать их все?

— Всегда читайте то, что подписываете, дорогая.

Он со смехом признал, что все письма одинаковы, но заставил прочитать верхний экземпляр. Потом веером разложил их на столе. Он смотрел, как она снова и снова ставит свою подпись, а тем временем объяснял, что ему показалось слишком рискованным приглашать леди Маргарет или преподобного Перилли давать показания, как предлагала она.

— Сейчас не время откровенным роялистам появляться в Лондоне. Вы понимаете?

— Понимаю.

— Но не волнуйтесь! Мы выиграем, правда, выиграем! Фрэнсис Лэпторн посыпал песком ее расписки, стряхнул песок и убрал бумаги.

— Это все?

— А вам мало? — засмеялся, он. — Все, дорогая моя.

Он пообещал вернуться на следующее утро, и приободренная его визитом Кэмпион смотрела, как тот пересекал протоптанную архиепископом Лодом дорожку. Он задержался под маленькой аркой, обернулся и поклонился ей. Она помахала ему рукой.

Час спустя в уединенной комнате в Беар-Инн на Лондонском мосту со стороны города Фрэнсис Лэпторн извлек бумаги из кожаной сумки. Он сжег их все, за исключением двух, на которых, кроме подписи Кэмпион, ничего не было. Вот эти-то две он с шиком положил перед Эбенизером Слайзом.

— Непростая работа, сэр.

— Но хорошо оплачиваемая.

— Верно! Лучше, чем в театре!

Поскольку пуритане закрыли театры, актеры вроде Фрэнсиса Лэпторна остались без дела.

— Всегда приятно работать на сэра Гренвилла.

Эбенизер раздраженно посмотрел на него:

— И когда вы доставляете ему удовольствие, это без сомнения тоже работа.

Лэпторн пожал плечами:

— Для меня честь быть другом сэра Гренвилла. Эбенизер не слушал. Он уставился на подписи.

— Боже правый!

— Что такое?

— Глядите! — Эбенизер подтолкнул листки через стол. — Болван!

— В чем дело? — Лэпторн не понимал. — Вы просили меня получить две подписи. Я получил две подписи! Чего вы еще хотели?

Эбенизер повернул один листок к себе и саркастически прочитал:

— «Доркас Кэмпион Скэммелл». Что это еще такое?

— Как что? Ее имя и фамилия!

— Кэмпион? Но ее имя не Кэмпион!

— Она мне так сказала. Она сказала, это ее второе имя.

— Вы болван.

Актер изобразил оскорбленное достоинство:

— Человек имеет право взять себе любое имя, которое ему понравится. В этом нет ничего незаконного. Раз она говорит, что ее так зовут, значит, ее так зовут. Для признания вполне подойдет.

— Молись, чтобы тебе никогда не довелось делать признание мне, болван. — Эбенизер взял листки. — И моли Бога, чтобы ты оказался прав.

Он положил на стол две монетки.

Лэпторн посмотрел на них. Обещано было четыре, и даже это было не много, если учесть, сколько пришлось писать. Но ему не хотелось спорить с опасным молодым человеком, у которого были темные, фанатичные глаза.

— Прошу, передавайте привет сэру Гренвиллу. Эбенизер не обратил на него внимания. Он захромал прочь из комнаты, подав знак своим людям закрыть дверь. Шел он медленно, опираясь на трость. Он пересек улицу и не спеша спустился по ступеням к верфи. Люди расступались перед ним, страшась его лица и вооруженных телохранителей. Его собственная лодка ждала его, весла были подняты вверх. Эбенизер устроился на корме и кивнул гребцам. Ему было хорошо. Он верил, что подписи вполне подойдут, — одна для признания в колдовстве, другая — в убийстве. Его сестра была обречена, и даже еврей из Амстердама не сможет вызволить ее. Эбенизер приободрился. Новости из Европы свидетельствовали, что дурацкие амбиции Херви не причинили вреда.

Джулиус Коттдженс, человек, снабжавший своих клиентов исключительной информацией из финансовой столицы севера, в тот вечер вновь прошел к верфям. Он наведывался сюда ежедневно с тех пор, как получил немного истеричное письмо от сэра Гренвилла, и эта обязанность была приятна Коттдженсу. Ему нравилось гулять, сладостно затягиваясь трубкой, когда вокруг весело носился его пес, а то, что за этот вечерний моцион он еще и деньги получал, было редкой удачей. В вечернем свете Амстердам казался богатым и умиротворенным, а его жители вполне процветающими. Коттдженс был очень доволен.

Он остановился на обычном месте и присел на швартовую тумбу, а пес принялся восторженно обнюхивать тюки с тканью. В вечернем летнем воздухе дым от трубки Коттдженса безмятежно плыл над каналом.

«Скиталец» — цель его вечерних прогулок — по-прежнему стоял на приколе. Он сильно выступал из воды, трюмы оставались пустыми уже несколько недель. Грот-мачту снова поставили, но рангоуты все еще были привязаны к палубе. Корабль очень красив, размышлял Коттдженс, но понадобится не один день, чтобы подготовить его для выхода в море.

На сходнях показался моряк, который тащил деревянный ящик с клиньями. Коттдженс помахал трубкой в сторону корабля и громко сказал:

— Стоя на верфях, корабли дохода не приносят, верно, дружище?

— Mijnheer?

Коттдженс повторил вопрос, и моряк с неохотой произнес:

— Он принес немалый доход за свою жизнь, Mijnheer. На Коттдженса это произвело должное впечатление.

Он показал в сторону названия, элегантно вырезанного под окнами кормовой галереи.

— Это английский корабль, да?

— О Господи, нет, Mijnheer! Он принадлежит Мордехаю Лопесу. Его построили здесь! По-моему, ему просто нравятся английские названия.

— Мой друг Мордехай? Он вернулся в Амстердам? Моряк поправил ящик.

— Он здесь, но болен. Да хранит его Господь, если он заботится о язычниках.

— Аминь. — Коттдженс выбил трубку о швартовую тумбу. — Он тяжело болен?

— Говорят, да, Mijnheer, говорят, да. Прошу прощения. Коттдженс подозвал собаку и, довольный, направился к дому. Он мог отправить сэру Гренвиллу письмо с новыми известиями, которые, без сомнения, осчастливят этого хитрого англичанина.

Коттдженс дал небольшой крюк, чтобы взглянуть на дом Лопеса: Окна двух нижних этажей были, как и прежде, закрыты ставнями, а выше пробивался свет. По занавеске скользнула тень.

Коттдженс свистнул, подзывая собаку. Он был счастлив здесь, как и Эбенизер Слайз в Лондоне. Он стал чуть богаче, чуть старше и чуть мудрее. Он сообщит сэру Гренвиллу свои новости, хорошие новости о том, что Мордехай Лопес в Амстердаме, но болен и вмешаться в дела сэра Гренвилла не сможет.

Глава 22

Утро дня накануне казни Кэмпион выдалось дождливым и серым, дождь надвинулся с запада и вспенивал поверхность реки, придавая ей безрадостный серовато-оловянный оттенок.

Пекари волновались. Ясный день сулил приличную выручку. Далее если дождь будет лить как из ведра, на Тауэр-Хилл все равно соберется толпа зевак, но при этом мало кому захочется покупать мокрые пироги. Пекари молились, чтобы дождь перестал, чтобы Бог дал Лондону хорошую погоду. К середине утра показалось, будто их молитвы услышаны. На западе облака поредели, первые лучи солнца озарили Уайтхолл и Вестминстер, и знатоки заявили, что назавтра будет погожий июльский день.

Правда, сам суд еще был впереди, но это не помешало пекарям усердно впрячься в работу. Никто не сомневался в вердикте, гадали только, какой способ казни предпочтет судья сэр Джон Хендж. Большая часть лондонцев предполагала повешение. Времена, когда ведьм сжигали, остались позади, и в городе считали, что Доркас Скэммелл надлежит провозгласить виновной в колдовстве и неторопливо вздернуть высоко-высоко у них над головами. Некоторые, однако, ратовали за более медленную смерть, ибо ее преступления настолько гнусны, что казнь через повешение слишком либеральна. Они считали, что ее нужно повесить, выпотрошить и четвертовать. Помимо предостережения остальным ведьмам, у этого способа было еще и то преимущество, что жертву придется раздеть догола, прежде чем вырезать внутренности и сжечь Их перед ее лицом. Обнаженное тело юной девушки позволит удвоить цены тем, чьи окна удачно выходили на Тауэр-Хилл. Лондонские строители, по традиции возводившие небольшие платформы, с которых зрители могли любоваться действием, тоже предпочитали более суровое наказание.

Третьи же, возможно считая, что революция занесла в Англию странные идеи, желали бы, чтобы Доркас сожгли. Если муж убивал супругу, его вешали, но если убийство совершала жена, требовалась более суровая кара, ибо и преступление было более страшным. Женщин нужно было приструнить, и значительная часть Лондона считала, что зрелище охваченной пламенем ведьмы напомнит остальным женам, что революция не поощряет убийства мужей.

В одном все сходились — предстояло замечательное событие. В церквях, в приходах на расстоянии до половины дня пути от Лондона проповедники созывали паству. Никто уж и не помнил, чтобы когда-нибудь столько проповедников-пуритан одновременно выбирали для рассуждений одни и те же строки Священного Писания: Исход, 22-й стих: «Ворожеи не оставляй в живых». «Mercurius» поработал на славу. Верный До Гроба Херви считался в городе героем; ведьма еще только должна умереть, а предприимчивый издатель уже продавал пространное мрачное повествование о жизни Доркас Скэммелл. Матери усмиряли непослушных ребятишек, стращая их ее именем.

Накануне казни собралась немалая толпа с единственной целью поглазеть на подготовку, несмотря на то, что над Тауэр-Хиллом периодически, будто дым, нависала пелена дождя. В толпе было немало завсегдатаев, помнивших, как казнили дворян, которым предоставлялась привилегия умереть от меча или топора — быстрая смерть, если только они вручали толстый кошелек палачу. Все сходились во мнении, что было бы лучше, если бы Доркас Скэммелл умерла в Тайберне — там зрителям было бы удобнее, правда, и властям тоже сочувствовали, когда те сомневались, смогут ли спокойно доставить ведьму так далеко. Ее неминуемо должны были растерзать где-то по пути через Лондон.

Пришли плотники, сколотили помост. Толпа добродушно подтрунивала над ними, покрикивая, чтобы те соорудили эшафот повыше. Позже, когда к перекладине прикрепили веревку, в толпе загомонили, что ведьму нужно сжечь, как в старые времена, но гнев улегся, когда кто-то из строителей изобразил болтающееся на веревке тело. Над поливаемым дождем холмом грянул смех.

Увидев свежую виселицу, кто-то поинтересовался, вынесен ли уже приговор; похоже было, что власти просто предугадывают решение сэра Джона Хенджа.. В толпе поползли слухи, но точно ничего известно не было.

Главных действующих лиц репетиции подбадривала толпа. Погода исправилась, тусклое солнце светило над холмом, когда палач пришел принимать работу. Он помахал зрителям, обмениваясь с ними шутками, и привел всех в восторг, когда сделал вид, будто примеривается к толстой горластой женщине, которая требовала, чтобы виселицу сделали еще выше.

Верный До Гроба Херви трижды ходил на холм из зала суда в Тауэре. Когда он появился в третий раз, приговора все еще не было, но он взобрался на эшафот и, помахав руками, успокоил толпу:

— Скоро все закончится, люди добрые! Скоро! Завтра вы увидите, как сгинет ведьма! Завтра в этом городе всем нам станет безопаснее!

Его слова поддержали восторженными возгласами. Он помолился вместе с публикой, прося Бога дать ему сил, чтобы бороться с нечистью, а потом пообещал отречься от всех удобств, всякого отдыха до тех пор, пока среди пуритан не будет уничтожена последняя ведьма.

А вдалеке, на Стрэнде, сэр Гренвилл сидел у себя дома. Он ждал четырех видных визитеров, членов палаты общин, верных пуритан, поэтому обнаженный Нарцисс был скрыт ставнями. Библия, которую секретарь щедро разукрасил пометками на полях, лежала на столе на видном месте. Четверо посетителей ждали и будут ждать, пока сэр Гренвилл не завершит беседу с еще одним гостем.

Септимус Барнегат был, пожалуй, единственным человеком, не боявшимся сэра Гренвилла Кони. Барнегат и не мог бояться, ведь как астролог он находился под защитой звездных и планетных предначертаний, и правду, которую он вещал, нельзя было поколебать ни угрозами, ни милостями. Астролог Барнегат стоил недешево, считался едва ли не лучшим провидцем в Европе и брал высокую плату с купцов, обращавшихся к нему за советом по поводу страхования или того, стоит ли кораблю пускаться в плавание в какой-то конкретный момент. Барнегат был человеком занятым, к нему обращались политики, адвокаты, купцы, дворяне. Был он вспыльчив, ревностно относился к своей профессии и легко раздражался, когда ему задавали вопросы, оказывавшиеся вне компетенции астрологической науки. Сэр Гренвилл как раз только что задал такой вопрос, и маленькое лицо неистового Барнегата нахмурилось.

— Откуда я знаю, сэр Гренвилл? Дайте мне дату рождения девушки, и я скажу, но на это потребуется время! Да, время! Схемы, влияния. — Он пожал плечами. — Все мы умрем, ничто нельзя сказать с большей уверенностью, но я не знаю, произойдет ли это завтра.

Сэр Гренвилл раскачивался на стуле, сцепив руки на огромном животе.

— А в моей схеме ничего нет?

— Конечно есть! Но никаких женских влияний. Можете посчитать их отсутствие за желанное подтверждение. — Барнегат позволил себе ухмыльнуться. — Не могу представить, чтобы сэр Джон Хендж помиловал Доркас Скэммел.

— Вы правы. А то, другое дело?

— Есть тысячи других дел. Которое из них?

— Враг за морем.

В присутствии знаменитого астролога сэр Гренвилл говорил смиренно. К Септимусу Барнегату не так-то легко было подступиться, он отказывал большинству посетителей. Сейчас он сдвинул брови, вгляделся в красиво начерченную схему движения планет и медленно кивнул.

— Да, у вас есть враг за морем. Все выстраивается, да. — Он надул губы. — Он на востоке.

— Вы уверены? — Сэр Гренвилл нетерпеливо подался вперед. Восток — это Голландия, а Голландия — это Лопес. Еврея он боялся не так сильно, как врага на западе.

Барнегат устало покачал головой:

— Я не могу быть уверен или не уверен, я сообщаю эту информацию. Когда я не знаю, я так и говорю. Не нужно спрашивать меня, уверен ли я.

— Конечно, конечно. — Сэр Гренвилл не обратил внимания на сделанный ему выговор — Он приедет в Англию?

Нелегко было овладеть астрологией. Ни один король, общественный деятель, банкир или купец в Европе не помышлял о том, чтобы предпринять что-нибудь без предварительной консультации с небесами, но ни один из них не понимал полностью хитроумной работы астролога. Это была тайна, доверенная лишь тем, кто посвятил дни и ночи изучению загадочного и прекрасного движения звезд и планет.

Были и такие — немногие, — кто насмехался, но, как любил повторять Септимус Барнегат, если наука лгала, почему же астрологи не голодали на улицах? И все же иногда — и это был один из тщательно хранимых секретов этой самой науки — легче было искать ответы в делах земных, чем пускаться в трудоемкое и длительное изучение влияний гармоничных сфер.

Септимус Барнегат, как и подобало человеку его достатка и репутации, принимал земную помощь. Как и все лучшие лондонские астрологи, он ежемесячно выплачивал некоторую сумму Джулиусу Коттдженсу и расплачивался за любые новости, касавшиеся его клиентов.

Барнегат знал, что сэр Гренвилл боится Лопеса. Знал он и то, что Лопес болен. Он провел запачканным в табаке пальцем по эллиптической линии.

— Я вижу болезнь. Да. — Он взглянул на сэра Гренвилла. — Думаю, путешествия по морю не будет.

Сэр Гренвилл расцвел. Известие Коттдженса надежно подтвердилось.

— А с запада?

— Ничего. Пустота, сэр Гренвилл.

— Отлично! Отлично!

Сэр Гренвилл был по-настоящему счастлив. Вот уже несколько месяцев Барнегат сообщал о запутанных влияниях, и вот, наконец, желанная ясность. Сэр Гренвилл был в безопасности. Никаких врагов за морем. Ничто больше не препятствовало казни Доркас Слайз. Они разговаривали, пока Барнегат сворачивал схемы и убирал календари. Астролог считал, и сэр Гренвилл начинал придерживаться того же мнения, что по некоторым признакам пресвитериане сдают позиции. Независимые революционные радикалы вроде Эбенизера Слайза набирают силу. Барнегат, к которому захаживали некоторые лидеры независимых, сообщил сэру Гренвиллу, что вскоре они обратятся за деньгами.

— И много денег потребуется?

— Они хотят собрать свои собственные силы. — Барнегат рассмеялся. — Армия бешеных пуритан готовится ринуться вперед, распевая свои псалмы. Это может быть нечто потрясающее, сэр Гренвилл.

— И победоносное.

— Если только они добудут деньги. Сейчас они надеются на Нидерланды.

Сэр Гренвилл знал, что его проверяют. Он медленно кивнул.

— Могут зря не ехать туда, Барнегат. Я буду рад побеседовать с ними.

— Многие из них вообще не хотят короля. Сэр Гренвилл заметил:

— Сейчас у нас короля нет. И небо, похоже, не разверзлось.

Он не потрудился заручиться молчанием Барнегата. Астролог не выдавал своих клиентов. И то, что сэр Гренвилл постепенно отходил от пресвитериан, стремившихся сохранить марионеточного короля, и склонялся на сторону независимых, полагавших, что государственная машина может прекрасно работать и без монарха, будет надежно скрыто в памяти астролога. И, тем не менее, сэр Гренвилл сознавал, что тайно протянул руку помощи беспокойным пуританам-революционерам.

— Увидимся на следующей неделе?

— Конечно, сэр Гренвилл. В это же время?

— Конечно!

Сэр Гренвилл ждал следующих посетителей — людей, с которыми он будет говорить о политике, и глядел на реку, которая текла к Тауэру. Все шло на лад. Завтра девчонка сгинет, и он, сэр Гренвилл Кони, будет, как и прежде, получать доходы от Договора. Конечно, часть суммы придется отдавать Эбенизеру, как до тех пор его отцу, но даже Эбенизер Слайз, проницательнейший молодой человек, никогда не узнает, сколько же денег так никогда ему и не передавалось.

У сэра Гренвилла были две печати, и никто не смог бы отобрать их у него. Его заморский враг, единственный, кто был способен спасти Доркас Слайз, был болен. Как сказал Септимус Барнегат, все и в самом деле было хорошо на небесах сэра Гренвилла.

Не все хорошо было у преподобного Саймона Перилли. Леди Маргарет попросила его съездить в Лондон — дело опасное — и найти там адвоката, который вызвался бы защищать Кэмпион.

Лондонский юрист сэра Джорджа, узнав о просьбе, вдруг как-то очень некстати заболел. Другой, которого Перилли считал другом, пригрозил сообщить о его присутствии властям. Его могли арестовать как шпиона. Так что преподобный Перилли потерпел полное фиаско. Никаких путей спасти девушку он не нашел, да и все равно теперь было уже слишком поздно.

Нужно было возвращаться в Оксфорд и доложить леди Маргарет, что он не справился. Она перебралась в столицу короля, предпочтя общество роялистов убежищу в парламентском доме своего зятя, и Саймон Перилли знал, как отчаянно она жаждет освобождения Кэмпион.

Он обратился к последнему оставшемуся в Лондоне другу, человеку, которого знал еще со времен Кэмбриджа и который, как он был уверен, не предаст его. Льюк Кондайн был адвокатом, но ничем не мог помочь Перилли, потому что работал в палате общин. Контора его располагалась в самом Вестминстере, и вот здесь-то, в самом центре вражеского логова, Перилли и нашел Кондайна. Адвокат был настроен мрачно.

— Ничего нельзя сделать, Саймон, ничего.

— Все это так несправедливо. Так несправедливо. Кондайн пожал плечами. Он сомневался, что бывает дым без огня, но не хотел разочаровывать друга.

— Мне очень жаль.

— Одно ты все же можешь для меня сделать. Кондайн насторожился:

— Говори.

— Могу я передать ей записку? Я думаю, бесполезно пытаться увидеть ее.

— Совершенно бесполезно, если только ты не намерен занять ее место, друг мой, — сказал Кондайн. — Да, записку я могу ей передать.

Каждый день в Тауэр доставляли официальный пакет с документами. Среди них были и письма в иностранные посольства, которые отправляли с расположенной в Тауэре верфи, и приказы, касавшиеся вооружений, хранившихся там на складе. Бывало там и несколько писем заключенным.

— Тебе известно, что твою записку прочитают? Не пиши ничего, что они могли бы счесть враждебным по отношению к парламенту.

— Знаю.

Саймон Перилли взял предложенную бумагу и чернила. Он вздохнул, задумался, потом быстро написал: «Тоби поправился, скоро сможет владеть рукой. Он в Оксфорде в доме сэра Тэллиса. Все молятся за тебя». Он подумал, не написать ли, что они встретятся на небесах, но решил, что это неуместно. «Сохрани веру в Господа». Он поставил подпись, присыпал песком, потом подвинул листок другу. Кондайн сказал:

— Это должны пропустить. Тебе известно, что за нее ходатайствовали милорды Флит и Этелдин?

— Знаю.

Леди Маргарет написала своим друзьям, умоляя о помощи.

Льюк Кондайн вздохнул:

— Странные времена, друг мой, странные времена. Когда-то в палате общин умоляли лордов о помощи, а теперь? — Он снова пожал плечами. — Отобедаешь у нас сегодня? Грэйс будет очень рада тебя видеть.

— Конечно.

Преподобный Саймон Перилли выполнил свой долг, он сделал все, что мог, остальное было во власти сэра она Хенджа.

Судья сэр Джон Хендж, гроза адвокатов, застонал от боли, причиняемой ему камнем, который он не позволял докторам удалить.

Процесс, думал он, оказался утомительнее, чем ожидалось. Кэлеб Хигбед, как всегда заискивающе улыбаясь и воркуя будто голубь, говорил слишком долго. Хоть у заключенной и не было адвоката, это не помешало ей протестовать во время слушания. Пришлось даже рыкнуть на нее, призывая замолчать.

Судьба девушки теперь была в руках присяжных. Сэр Джон ни секунды не сомневался, какой эта судьба окажется. Он это знал с того самого момента, как она гордо вошла в зал суда в алом платье с таким низким вырезом, что он при каждом ее вздохе ждал, что грудь вот-вот выпрыгнет наружу. Она, правда, попыталась поправить платье, но присяжные — все мужчины, состоятельные протестанты — сразу же нахмурились, увидев ее, разодетую как проститутка.

Трудности преследовали сэра Джона с самого начала процесса. Идиот Хигбед уверил его, что есть признание, но сэр Джон, гордившийся своей щепетильностью и педантичностью в применении закона, обнаружил неточность.

— Здесь сказано, ее зовут Доркас Кэмпион Скэммелл. В обвинении значится другое имя. Хигбед привстал в полупоклоне:

— Как заметила ваша милость, ей угодно было подписаться таким именем.

— Но разве ее так зовут?

— Нет, милорд.

— Если это не ее имя, значит, это и не ее признание. Я-то полагал, что это должно быть известно даже самому несведущему юристу, мистер Хигбед.

— Как будет угодно вашей милости.

Сэру Джону это вовсе не было угодно, но закон есть закон, а сэр Джон воплощал закон и поэтому потребовал свидетелей.

Вызвали свидетелей, доказательства обвинения представили присяжным. Гудвайф Бэггерли, которую натаскал Кэлеб Хигбед, побоявшийся, как бы сэру Джону признание не показалось подозрительно своевременным, а потому неубедительным, поклялась, что слышала, как Кэмпион угрожала убить мужа с помощью колдовства. Факт maleficio был установлен.

Эбенизер Слайз с побледневшим лицом молил сохранить его сестре жизнь. Сэр Джон взорвался:

— Я полагал, этот свидетель вызван давать показания. Кэлеб Хигбед обратился к сэру Джону:

— Мы подумали, вдруг ваша милость прислушается к ходатайствам брата.

Сэр Джон застонал, заерзав от боли в животе:

— Время ходатайствовать наступит после вынесения вердикта, мистер Хигбед, а не до того. Вы что, рассудка лишились? Или меня за дурака принимаете?

— Ни в коем случае, ваша милость.

Эбенизера отпустили. Он сошел с возвышения с улыбкой. Его ходатайство о помиловании было не более чем красивым жестом, рассчитанным на простофиль из публики. Хигбед заверил его, что сэру Джону Хенджу незнакомо даже слово «помилование».

Теперь, когда спустились сумерки и тень упала на огромный королевский герб — символ, призванный поддерживать иллюзию, будто парламент сражается не против самого короля, а против его советников, на скамье присяжных зашептались.

Сэр Джон не любил, чтобы присяжные слишком затягивали обсуждение, особенно когда он более или менее разжевал им, какое решение следует принять.

— Ну, — прорычал он. Старшина присяжных поднялся.

— Мы пришли к единодушному мнению, милорд.

— Все?

— Да, милорд.

— Ну. — Сэру Джону Хенджу не терпелось поскорее закончить.

— По обвинению в колдовстве, милорд. Виновна. Среди зрителей поднялся шум, который прекратился под взглядом сэра Джона. Кэлеб Хигбед с облегчением посмотрел на темнеющие балки. В своей книге сэр Джон уже записал оба вердикта, но сделал вид, будто делает пометку.

— А по обвинению в убийстве?

— Виновна.

Сэр Джон думал, что девушка вскрикнет, но она сохранила самообладание, как и на протяжении всего процесса. Сэр Джон взглянул на нее. Красотка, подумал он, но ведь дьявол частенько выбирает лучшее. Он саркастически посмотрел на Кэлеба Хигбеда:

— Вы хотели подавать прошение, мистер Хигбед? Кэлеб Хигбед покачал головой:

— Суть ходатайства перед вами, ваша милость, или хотите услышать прошение еще раз?

— Нет, нет! — Сэр Джон захлопнул огромную книгу. Он взял свою черную шляпу и взглянул на заключенную в алом платье. Всего несколько секунд назад она была подсудимой, теперь же стала ведьмой и убийцей. Рот сэра Джона скривился от злобы и отвращения. — Доркас Скэммелл, вас признали виновной в столь мерзких преступлениях, что христианин не в состоянии до конца их осознать. Вы по собственной воле вступили в сговор с дьяволом и воспользовались полученными от него колдовскими чарами, чтобы убить своего мужа, Сэмьюэла Скэммелла. Колдовство карается повешением. Так постановил мудрый парламент, но вас также признали виновной в убийстве мужа, а это карается сожжением.

Он тяжело заерзал на неудобном стуле. Он ненавидел судебные процессы в Тауэре, где было холодно, неудобно и кругом сквозило.

— Я обращаю внимание суда и тех юристов, которые когда-нибудь будут исполнять мои обязанности, что в нашей стране существовало широко распространенное мнение, будто ведьм следует сжигать. Целью было не причинить страдания, а помешать злому духу ускользнуть из тела ведьмы и вселиться в кого-нибудь из членов ее семьи. Мне такая предосторожность представляется достойной нашего суда. Поэтому, воспользовавшись свободой выбора, которую мне дает ваше признание ее виновной в убийстве, я приговариваю вас, Доркас Скэммелл, к преданию заслуженной смерти через сожжение завтра утром на месте казни. Да сжалится Господь над вашей душой.

На миг в зале суда воцарилась тишина, все взоры устремились на Кэмпион, потом раздался взрыв восторженных аплодисментов.

На бледом лице Кэмпион, чьи руки были связаны за спиной, не дрогнул ни один мускул. Оно не выражало ни испуга, ни отчаяния — ничего. Стражники повернули ее и увели.

Утро следующего дня было так прекрасно, как только можно мечтать. Весь город выглядел чистым, будто дождь отмыл его, а ветер проветрил, и растущая толпа на Тауэр-Хилле следила, как высоко в небе уносились на восток последние рваные облака.

Толпа собралась огромная, говорили, что ничуть не меньше, чем во время казни графа Страффорда. Все пребывали в благодушном настроении, ликовали, когда сносили виселицу и подвозили телеги хвороста к вбитому между булыжниками столбу. Рабочим толпа кричала: «Выше, выше! Не забывайте о тех, кто в задних рядах!»

Рабочие навалили хвороста на восемь футов и подбросили бы еще, если бы столб не оказался слишком коротким. Они вызвали смех, изобразив, что греют руки у незажженного костра, но уважительно отступили, когда палач пришел принимать работу.

Он взобрался на самый верх кучи хвороста, для проверки попрыгал, затем его помощник приколотил к столбу две цепи, которые должны были удерживать Кэмпион за шею и за талию. Спустившись к подножию костра, палач приказал сделать в хворосте два отверстия для более надежной тяги, и лишь после этого удовлетворился.

Наилучший вид окрывался для тех, кто располагался ближе всего к месту казни, но солдат, оцепивших костер и удерживавших зрителей на расстоянии сорока футов, все равно беспрестанно просили снять шлемы и немного присесть. Между солдатами втискивали маленьких детей, которые, греясь на солнышке, нетерпеливо ждали зрелища, ради которого не спали целую ночь. Следующими по удобству считались места в домах к западу от Тауэр-Хилла. Их арендовали богачи. Некоторые хозяева включали в стоимость еще и освежающие напитки, а также установленные в окнах и на карнизах подзорные трубы. На востоке, на валу самого Тауэра, расположились привилегированные гости, взиравшие оттуда на огромную толпу. Утро тянулось медленно.

Прошлым вечером проповедники развили бурную деятельность, доведя своих слушателей до экзальтации. Теперь они снова мельтешили в толпе, заводя кратковременные беседы. В воздухе звенели псалмы и молитвы.

Дети нервничали, ожидая, когда же начнется развлечение, иные младенцы ударились в рев, решив, что родители не успеют их вовремя поднять и они не увидят костра.

Сквозь толпу с криками проталкивались пирожники, а торговцы водой таскали на спинах тяжелые бочки.

Это был праздник, настоящий праздник, святой день, потому что сегодня волю Божью исполнят дети Божьи, говорили проповедники. Сегодня ведьма будет предана изощренной, жуткой смерти, дабы защитить Царствие Господне, и неудивительно, говорили проповедники, что Он ниспослал хорошую погоду.

Накануне Кэмпион сказали, что кроме алого платья ничего нет. Теперь же его забрали, а ее облачили в легкое хлопковое платье рубашкой. Оно было свободное, бесформенное и, как она подозревала, заполыхает при первом же прикосновении пламени.

Тюремщикам казалось, что она в забытьи. С тех пор, как исчез Фрэнсис Лэпторн и она поняла — увы, слишком поздно, — что это был еще один из ее врагов, она потеряла всякую надежду.

Только один раз с тех пор она дала волю чувствам. Она получила письмо преподобного Перилли и страшно разрыдалась. Отчасти от радости, что Тоби жив, отчасти — из-за самой себя. Теперь уже не будет у них никаких зеленых лугов у ручья. Она умрет.

Тюремщики дали ей выплакаться. Они были смущены.

Но преподобный Верный До Гроба Херви смущен не был. Он будет сопровождать ее до эшафота и молиться о том, чтобы во время своего последнего путешествия она раскаялась. Из этого получился бы отличный сюжет! Он бы смог читать проповеди о том, как ведьма молила о прощении, как отдала себя на милость Господу и как он, Верный До Гроба Херви, вел ее к трону милостей. В камеру Кэмпион он вошел вместе с солдатами, которые должны были вести ее к костру, и сразу же начал проповедовать слово Господне прямо в лицо оцепеневшей, ничего не понимающей девушке.

Солдаты не были смущены. Один связал ей за спиной руки, затянув узлы так туго, что она вскрикнула. Другой захохотал: «Осторожно, Джимми! А то она тебя заколдует!»

Капитан рявкнул, чтобы они заткнулись. Ему было неловко выполнять свои обязанности, они его даже тяготили. Он считал закон священным, но не далее как вчера вечером он обедал со своими родителями у Кэлеба Хигбеда, и в ответ на вопрос о процессе адвокат рассмеялся: «Конечно же, все это чушь! Не существует никаких ведьм! Эта девушка вовсе не ведьма! Но раз закон утверждает, что ведьмы есть, значит, они есть! Отличная свинина!»

Хорошо, думал капитан, что хоть девушка ведет себя тихо. Казалось, и жизнь и чувства покинули ее. О прошедщем мрачном судилище напоминали лишь осунувшееся лицо, покрасневшие глаза да один-единственный быстрый взгляд, брошенный на него, в котором можно было прочитать весь ее ужас. Капитан, сожалея, что не подумал об этом перед тем, как ей связали руки, выступил вперед с кожаным мешочком в руках. На вид он казался тяжелым и был затянут длинной бечевкой. Капитан был смущен. Это не входило в его обязанности, но так посоветовал ему отец, и он обрадовался этой возможности.

— Миссис Скэммелл.

Глаза обратились на него. Она ничего не сказала. Она находилась будто где-то за много миль отсюда. Он подбросил мешочек в руках:

— Порох, миссис Скэммелл. Если вы сможете спрятать его под рубашкой, он обеспечит вам быстрый конец.

— Порох! — нахмурился Верный До Гроба. — Порох? Кто приказал, капитан?

— Никто, сэр. Так принято.

— Сомневаюсь, — запротестовал Верный До Гроба Херви. — Жертвы ведьмы не умирали скорой смертью, так почему же ей такая привилегия? Нет, капитан, нет. Заберите обратно. Она должна испытать всю тяжесть закона;

Он подступил к Кэмпион, дохнув ей в лицо запахом лука.

— «Ты взрастила злобу», женщина, и «пожинаешь неравенство». Покайся! Еще не поздно! Покайся!

Она не проронила ни слова даже тогда, когда солдаты подталкивали ее к двери и один из них поразвлекался ее грудью через хлопковое платье.

— Прекратить! — вспылил капитан. Девушка, казалось, ничего не замечала.

Колокол ударил один раз, возвещая миру, что прошла четверть часа. Капитан посмотрел на прекрасное, бледное лицо:

— Нам пора идти.

Она шла будто в забытьи. Ничего не слыша, ничего не видя, она пересекла тропинку, протоптанную архиепископом в траве на дворике. За ее спиной высоко в зарешеченном окне архиепископ перекрестил ее. Он знал, что однажды и он пойдет тем же путем навстречу смерти, которую аплодисментами встретят пуритане. Он проводил ее взглядом, пока она не скрылась под аркой, потом вернулся в свою тихую комнату.

Из толпы доносились нетерпеливые требования привести ведьму. Настроенные более добродушно указывали, что еще оставалось пятнадцать минут. Солдаты расчистили широкий проход от ворот Тауэра к хворосту. Этот проход удавалось удерживать свободным при помощи пик и жестоких пинков. Нескольких торговцев пустили в проход продавать пирожки, эль и гнилые фрукты, которые всегда хорошо расходились во время казни, — ими кидали в осужденного.

На расчищенном рядом с костром пространстве помощник палача махал руками, раздувая угольную жаровню. Над пылающими углями дрожал воздух. Рядом на земле лежали два смазанных смолой факела, при помощи которых потом и зажгут хворост. Кто-то попросил у палача огоньку на фартинг. Детина в кожаной куртке устало улыбнулся. Он привык к старым шуткам. В смерти для него не было ничего нового.

У подножия холма у самых ворот Тауэра раздались радостные крики, которые, распространяясь, переросли в рев. Она идет! Ребятишек взгромоздили на плечи отцам, люди привстали на цыпочки, вытянули шеи. Священники воздавали хвалу Господу.

Скоро, скоро должна была исполниться воля Господня.

Восторженные возгласы раздались потому, что открылись ворота Тауэра. Стоявшие в толпе ближе всего видели лошадь и телегу, на которой Кэмпион проделает свое последнее короткое путешествие. Она могла бы пройти и пешком, но это бы лишило толпу возможности лицезреть ведьму, поэтому, чтобы доставить ее к месту казни, солдаты выделили телегу, на которой в Тауэре возили навоз.

Кэмпион шла к телеге. Она смотрела сквозь распахнутые ворота и ощущала присутствие огромной толпы. Шум стоял страшный. Гул, рычание, крики толпы, оравшей и завывавшей от ненависти, подогреваемой служителями Господа. По этому шуму можно было подумать, что на нее нападает разъяренное животное, и впервые за весь день она испугалась предстоящей казни.

Воображение теперь стало ее проклятьем. Она боялась. Она внутренне содрогалась, представляя, как ее лижут первые языки пламени, как жарко становится лодыжкам, как вспыхивает платье, покрывается волдырями кожа, как вырывающиеся из ее груди вопли еще сильнее распаляют ненависть толпы. Она представила себе, как у нее горят волосы, и знала, что боль будет нестерпима, намного ужаснее, чем она могла вообразить, это будет ад на земле, за которым наконец-то последует мир на небесах. Она думала, что встретит там сэра Джорджа, представляла себе, как он со своей застенчивой улыбкой приветствует ее в раю, и гадала, существует ли такое райское счастье, чтобы забыть земную грусть. Ей не хотелось забывать Тоби.

Верный До Гроба Херви шипел ей в ухо:

— Разве доставит мне радость смерть злодея? Говорит Господь: «он не должен вернуться». Это Священное Писание, женщина, Священное писание! Покайся!

Она не обращала на него внимания. Без посторонней помощи она не могла забраться в телегу, но капитан стражников сам подсадил ее туда и держал за локоть, проходя по вонючим скользким доскам. Он привязал ее за шею к высоким вертикальным шестам, которые защищали возничего от обычного груза. Капитану хотелось ей что-нибудь сказать, но он не мог придумать ничего, что в данный момент имело бы для нее хоть какое-то значение. Вместо этого он просто улыбнулся.

Преподобный Верный До Гроба Херви пропихнулся к телеге сквозь солдат. Ему посоветовали идти сзади, а не ехать на телеге из-за того, что в приговоренную будут швырять всем подряд. Он прокричал Кэмпион голосом, тонувшем в шуме толпы и хохоте солдатни:

— Покайся, женщина! Грядет твоя смерть! Покайся!

Кэмпион сидела спиной к воротам Тауэра. Она услышала стук копыт позади, но не видела появившихся в арке четырех всадников. Их сапоги, куртки и оранжевые пояса были забрызганы грязью, будто они проделали неблизкий путь. Присутствие четырех незнакомых коней заставило отшатнуться в сторону запряженную в телегу лошадь, которая и так была насторожена из-за шума, и Кэмпион приняла рывок телеги за начало дороги к эшафоту. Наконец она заговорила. Глаза были закрыты, голос звучал громко и ясно в маленьком дворе.

— «Отче наш, сущий на небесах», — она собиралась прокричать это на костре, но гомон толпы доказал, что ее не расслышат. И все же ей хотелось объявить всем, что они сжигают невинную. — «Хлеб наш насущный дай нам на сей день!»

— Прекратить!

Голос был сильным, грубым и повелительным. Она решила не останавливаться. Она слышала, как Верный До Гроба что-то твердил про богохульство, однако продолжала молиться.

— «И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим». — Она собиралась с духом, готовясь твердо встретить волну ненависти. Капитан все еще был рядом с ней. «И не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого, ибо Твое есть Царство и сила и слава во веки. Аминь».

— Аминь, — передразнил ее грубый голос.

Она открыла глаза и увидела сидящего верхом всадника, который протиснулся к телеге. Весь в коже и стали, он одной рукой в перчатке удерживал своего огромного коня, а другой ухватился за торчащий на телеге шест. Более зверского лица, чем то, что смотрело на нее, ей до сих пор не доводилось видеть. Борода стального цвета обрамляла широкий жестокий рот. Один глаз, окруженный морщинами, говорившими о среднем возрасте, будто передразнивал ее, а правый скрывала кожаная повязка. В этом человеке было что-то невообразимо жуткое и дикое, будто это — животное под названием человек, которое сама война выпустила на волю. Незнакомец легко подчинил себе весь двор.

— Вот это и есть ведьма? Капитан все еще находился в телеге.

— Да, сэр.

Бородач со шрамом пошарил в сумке и протянул капитану свиток:

— Это ордер на нее.

Капитан взял его, развернул, и Кэмпион увидела болтающуюся на короткой ленте огромную красную печать. Капитан был в растерянности.

— Вы полковник Хэррис, сэр?

— Нет, я король испанский. Кто, черт возьми, я, по-вашему, такой?

Капитан отступил перед этой дикой вспышкой. Он снова посмотрел на ордер:

— Кажется, здесь все в порядке, сэр.

— Кажется? Ты, ублюдок! Кажется? Ты что, еще сомневаешься?

Полковник Хэррис положил руку в кожаной перчатке на видавшую виды рукоятку меча:

— Так в порядке, мразь ты этакая, или нет?

— Да, сэр! Да! — Капитан был в смятении от обрушившихся на него проклятий.

— Тогда отрежь ведьму от телеги и отдай мне. — Хэррис заерзал в седле. — Мэйсон!

— Да, сэр! — Один из трех спутников Хэрриса пришпорил лошадь и выехал вперед.

— Проверь, на месте ли эта проклятая лодка.

Он обернулся к ошеломленному капитану, который так и не шелохнулся. Хэррис улыбнулся своей страшной улыбкой и уже тише произнес:

— Как тебя зовут, мальчик?

— Уэллингс, сэр. Капитан Роберт Уэллингс.

— Разрезай веревки, Уэллингс, или я вырежу твои чертовы внутренности. Шевелись!

Уэллингс все еще держал в руках ордер. В явном замешательстве он перекладывал его из руки в руку. Ножа у него не было, поэтому, засуетившись, он наполовину вытащил меч. Хэррис взорвался:

— Ублюдок! Она что, заколдовала тебя, что ли? Раздался скрежет, потом последовало столь стремительное движение, что Уэллингс заморгал, и в руках у Хэрриса оказался длинный меч. Он посмотрел на Кэмпион:

— Наклонись вперед, ведьма. Я сказал, наклонись!

Она напряглась и подалась вперед, натянув веревку, которая привязывала ее к телеге. Она услышала свист меча, закрыла глаза и поняла, что лезвие прошло возле самого ее затылка. Кэмпион вскрикнула, почувствовала толчок, но капитан Уэллингс уже поддерживал ее. Хэррис разрубил веревку, не задев девушки, и теперь засовывал меч назад в прямые ножны.

— Что происходит? Кто вы такой?

Полковник, начальник Уэллингса, проталкивался сквозь толпу солдат. Он раскраснелся, вспотел, разозлился из-за непредвиденной задержки.

Толпа уже скандировала, требуя сожжения ведьмы.

Хэррис протянул руку Уэллингсу.

— Ордер.

— Да, сэр.

Полковник Хэррис обратил единственный глаз на вновь пришедшего.

— А вы еще, черт возьми, кто такой? Краснолицый полковник представился:

— Прайор.

Хэррис обвел взглядом солдат.

— Это ордер, согласно которому папистская ведьма должна предстать перед комитетом безопасности. Вот это, — он притронулся к печати, — печать парламента, поставленная сегодня утром спикером палаты общин. Если кто-то из вас хочет оспаривать ордер, говорите сейчас.

Никому как-то не захотелось спорить с полковником Хэррисом, но Прайор отважился слабо возразить:

— Она должна быть сожжена нынче утром!

— Сгорит как-нибудь в другое утро.

— Но толпа!

Полковник Прайор махнул рукой в сторону арки, за которой нарастали скандирование и вопли. Охранявшие дорогу солдаты боролись с нетерпеливой толпой.

— Боже всемогущий. — Хэррис наклонился в седле. — Знаешь ли ты, червь, что в тысяча шестьсот двадцать девятом году я девять месяцев удерживал крепость против армий Священной Римской империи? Ты хочешь мне сказать, что не сможешь защитить Тауэр от сброда женщин и подмастерьев? — Он перевел взгляд на капитана Уэллингса. — Не маячь здесь, мразь! Снимай ее с телеги!

Солдаты, заполнившие пространство между внешними стенами Тауэра, зароптали. Когда Уэллингс помогал Кэмпион спуститься, волнение усилилось, и Хэррис приподнялся на стременах.

— Молчать! — гаркнул он, ожидая тишины. — Вы, черт возьми, не дети! Она сгорит у вас на глазах, но только не сегодня!

— А почему нет? — раздался голос из задних рядов.

— Почему нет? Потому что вы, ублюдки, — Хэррис снова рассвирепел, — ее судили за колдовство и убийство, но никто не смекнул спросить про это проклятое распятие, которое она носила. А вдруг оно из Рима или Испании? Вам хочется воевать не только с этим треклятым королем, но еще и с армией папы?

Солдаты неохотно прислушивались. Хэррис попытался задобрить их.

— Она вернется погреться, но сначала мы зададим ей несколько вопросов. Ответить мы ей поможем легкими пытками. — Он развернулся. — Закройте ворота!

Данное Хэррисом обещание применить пытки и несомненная подлинность печати палаты общин, которую передали полковнику Прайору, смягчили солдат. Они ворчали, но Хэррис пообещал, что она вернется в течение недели, а это будет для них новым праздником. Верный До Гроба Херви потребовал показать ему ордер, но когда Хэррис мрачно взглянул на него, быстренько отступил.

— Сэр, лодка на месте!

Это вернулся спутник Хэрриса.

— Тащи девчонку, Мэйсон. Хэррис легко соскочил с лошади.

— Вы двое! Берите лошадей и ждите нас у Вестминстера.

— Слушаюсь, сэр!

Вдруг все пришло в движение. Два человека Хэрриса развернули своих коней, взяли под уздцы оставшихся лошадей и поскакали к закрывающимся воротам Тауэра. В воздухе чувствовалась ярость толпы. Уэллингс снял Кэмпион с телеги, пытаясь быть как можно предупредительнее, за что полковник Хэррис над ним посмеялся:

— Тебе приглянулась ведьма, Уэллингс?

— У нее руки связаны, сэр.

— Она может прыгать или она не умеет? Боже! Эти новые солдаты и с карликом не справятся. Пошли, девочка. — Он взял ее за плечо, потянул, потом взглянул на полковника Прайора. — Эбенйзер Слайз здесь?

Полковник Прайор задумался, но Верный До Гроба поспешил с ответом:

— Он на крепостном валу.

— Хочет получше все разглядеть, да? — Хэррис засмеялся. — Я не могу ждать. Шевелись, ведьма!

Хэррис и Мэйсон провели ее мимо колокольни к скользким, вонючим речным воротам. К Воротам Предателя. В проходе, ведшем к ступеням, на волнах среди мусора покачивалась большая лодка. В ней с нетерпеливым видом ждали шестеро гребцов — эти ступени вели лишь к топору, петле или костру. Хэррис толкнул Кэмпион вниз по лестнице. Был отлив, и нижние ступени стали предательски скользкими.

— Залезай.

За ними следовал полковник Прайор, предупредивший:

— Вы не пройдете под мостом, полковник.

— Конечно, не пройду, — огрызнулся Хэррис. Под узкими арками Лондонского моста лодки могли проходить лишь в часы прилива, да и тогда это было делом опасным.

— Нас ждет экипаж у Медвежьей верфи. Вы что же, думали, я поведу ее сквозь эту проклятую толпу?

Мэйсон посадил девушку на скамью на корме. Полковник Хэррис плюхнулся рядом, заскрежетав ножнами по дну лодки, и скомандовал гребцам:

— Трогайте!

Отталкиваясь веслами, как шестами, они проследовали по мрачному сырому каменному тоннелю и проскользнули под огромной опускающейся решеткой, которая могла перегородить выход. Кэмпион увидела, как нос лодки вырвался на солнечный свет, потом ощутила тепло на лице — гребцы разворачивали лодку вверх по реке. Они подались вперед, поднажали, сделали гребок — и стены Тауэра остались позади.

— Смотри, ведьма! — Хэррис показал направо. Ей показалось, что лицо под стальными прутьями шлема смеялось.

Кэмпион увидела огромное скопище людей на холме. В толпе был проделан проход, который должен был привести ее к сложенному хворосту и шесту, ясно различимому на невысокой вершине холма. На лодку обрушился шум, точнее гул, который будто распространялся по всему городу. Все это заставило ее сжаться.

Хэррис потрогал ее хлопковую рубашку.

— Я смотрю, ты оделась в предвкушении теплого дня. Он то ли залаял, то ли засмеялся. Гребцы хмыкнули, дружно налегая на весла.

Кастомз-Хаус скрыл из виду Тауэр-Хилл, но гул толпы все еще преследовал ее. Ее неудержимо трясло. Она спаслась от костра, но ради чего? Какими щипцами, прутьями и факелами станут теперь мучить ее?

Гребцы нагнулись к ней, снова выпрямились, но их глаза продолжали следить за Кэмпион. Она плакала и сама не знала — от облегчения ли или от того, что ее мучениям не суждено завершиться быстротечным кошмаром. Может быть, теперь они продлятся еще неизвестно сколько. На воде играли солнечные блики. Впереди громоздились высокие дома, выстроенные на Лондонском мосту.

— Медвежья верфь, — проревел Хэррис.

Гребцы с правого борта пропустили один взмах, лодка развернулась и направилась к разваливающемуся деревянному пирсу со стороны города. Матрос, сливавший помои с голландского шлюпа, уставился на проскользнувшую под кормой лодку.

— Пошли, ведьма.

Хэррис взгромоздил ее на пирс, кинул кошелек загребному и быстро повел девушку к ожидавшему их экипажу. Кожаные занавески были задернуты и прибиты гвоздями. На кучерском месте ждал человек. Мэйсон устроился рядом с ним, а Хэррис втолкнул Кэмпион в темный экипаж. Они рванулись вперед.

Она не могла бы сказать, сколько времени они ехали. Казалось, недолго. Она слышала, как кучер ругался, когда встречались какие-то препятствия, чувствовала, как раскачивался на поворотах экипаж, маневрируя по узким улочкам, а иногда, когда они выезжали на солнце, к ней пробивались узенькие полоски света сквозь щелки, оставшиеся в тех местах, где были прибиты занавески. Она не знала, ехали они на юг, на север, на запад или на восток, она знала только, что ее везут навстречу новым мучениям.

Потом захлопнулись ворота и отсекли уличный шум, она услышала, как от стен эхом отдается стук подков по камням. Хэррис распахнул дверцу. Экипаж остановился, раскачиваясь на кожаных рессорах.

— Выходи.

Она очутилась в каменном дворе. Стены были без окон. Единственный сводчатый вход вел внутрь здания.

— Входи, ведьма.

Кэмпион подумала о книге мучеников, которую ей дарили в детстве. Она знала, что у нее не хватит мужества вынести кусачки, факелы, когти и дыбы правды. Она разрыдалась.

Хэррис подгонял ее вниз по длинному холодному коридору. Его сапоги гулко топали между каменных стен, Кэмпион вся сжалась в ожидании пыток.

Полковник Хэррис остановился перед дверью. Он достал нож и рассек веревки, все еще врезавшиеся ей в запястья. Она услышала, как он заворчал, орудуя ножом. Касавшиеся ее кожаные перчатки были грубы. Он распахнул дверь.

— Входи.

Горел камин. Он ждал ее.

Кровать ждала. Там была новая одежда, еда, вино. Кэмпион решила, что ее вот-вот схватят грубые руки, а вместо этого к ней подошла по-матерински ласковая женщина и нежно обняла. Женщина успокаивала ее, гладила по волосам, крепко обнимала, заслоняя от ужасов.

— Ты в безопасности, дитя! В безопасности! Тебя спасли!

Но Кэмпион уже ничего не понимала. Она заплакала, упала, и в мозгу у нее возникли картины огня, который разгорался, чтобы сжечь ее. Но этому огню ее не отдали, хоть пока она этого еще и не понимала. Она была в безопасности.

Глава 23

Полковник Джошуа Хэррис был адъютантом графа Манчестера, генерала, командовавшего парламентской армией Восточной ассоциации, той самой, благодаря которой в основном и было выиграно сражение при Марстон-Муре. Поэтому, когда полковник Хэррис потребовал ордера у спикера, дабы воины смогли выяснить, была ли упоминавшаяся в «Mercurius» Доркас Скэммелл участницей заговора католиков, имевшего целью собрать новые силы для борьбы с парламентом, спикеру ничего не оставалось, как согласиться. Нужно было потакать прихотям армии, выигрывавшей войну. И спикер с облегчением подумал, что не ему придется объяснять вопящей толпе на Тауэр-Хилле, почему развлечения откладываются.

Однако не исключено, что спикер пребывал бы в не столь благодушном настроении, если бы знал, что в день, избранный для казни Кэмпион, полковник Джошуа Хэррис в большом кафедральном соборе в Йорке воздавал благодарение Господу за успешную осаду круглоголовыми этого самого города.

Человеку, называвшему себя полковником Хэррисом, тоже следовало бы быть в Йорке. Он тоже был полковником парламентской армии, но, в отличие от настоящего полковника Хэрриса, не стал бы благодарить Господа за победу круглоголовых. Полковник Вэвесор Деворэкс был человеком короля, втеревшимся в ряды врага.

Когда Вэвесор Деворэкс вернулся в комнату Кэмпион, он уже расстался с кожаной полумаской, но и без нее его вид наводил ужас. Глаза были серые, холодные, загорелая кожа в морщинах, от линии волос до седой бороды протянулся кривой рваный шрам, проходивший совсем рядом с глазом. У Вэвесора Деворэкса было суровое лицо, говорившее о том, что он уже всего навидался и ничто в этом мире не способно его удивить.

Он встал рядом с кроватью.

— Что ты ей дала?

— Настойку опия, — с сильным иностранным акцентом сказала женщина.

Он пристально смотрел на Кэмпион, теребя подкладку своей засаленной кожаной куртки. Потом перевел взгляд на собеседницу.

— Сбрей мне бороду.

— Бороду? — удивилась она.

— Боже мой, женщина! Пол армии ищет сейчас одноглазого мужчину с бородой, — он посмотрел на Кэмпион, чьи веки смежил сон, — и все из-за нее.

— Вы полагаете, она этого не стоит?

— Кто знает?

Он вышел из комнаты.

Женщина посмотрела на закрытую дверь, пробормотав:

— Пойди напейся, Деворэкс.

В ее голосе звучала сильная неприязнь.

Вэвесор Деворэкс напивался каждый день. Его лицо было обезображено войной и пристрастием к спиртному. Утром он чаще всего бывал трезв, в течение дня тоже, однако редко выдавалась такая ночь, когда бы Вэвесор Деворэкс не прикладывался к бутылке. В компании он бывал пьян и жизнерадостен, но оставшись один, пил угрюмо и дико.

У него были друзья. Те, кто пустился в бешеную скачку, когда Вэвесор Деворэкс прочитал «Mercurius». Все они были солдаты, которые гордились им и в некотором смысле могли считаться его друзьями. Это тоже были искатели приключений, наемники, сражавшиеся вместе еще со времен религиозных войн в Европе, и преданы они были не королю, не парламенту, а одному лишь Вэвесору Деворэксу. Когда тот приказывал, они повиновались.

У полковника же был свой хозяин, которому он столь же беспрекословно повиновался. Вэвесор был человеком Мордехая Лопеса, хотя никто не знал почему. Ходили слухи, будто богатый еврей выкупил англичанина с мавританской каторги. Другие, наделенные, возможно, более живым воображением, утверждали, что Деворэкс — незаконнорожденный сын еврея от благородной женщины, но никто никогда не отваживался спросить об этом самого Деворэкса. Ясно было только одно: Деворэкс был послушен велениям Мордехая Лопеса.

Марта Ренселинк, добрая женщина, успокаивавшая натерпевшуюся ужасов Кэмпион, не любила Вэвесора Деворэкса. Ей не нравилось, что он имеет влияние на ее хозяина, она не переносила случавшиеся у него приступы необузданности, боялась его небрежного, колючего языка. Марта была экономкой Лопеса, всецело ему преданной. Только ее Мордехай привез в Лондон по Северному морю. Остальньм слугам в Амстердаме было приказано говорить, что их хозяин тяжело болен. Тем временем Лопес сел на первый же корабль, отправлявшийся в Англию. При нем были документы, согласно которым он числился агентом банка Амстердама, прибывшим для переговоров о заеме, предоставляемом парламенту. Фальшивые документы помогли им быстро убедить солдат, охранявших лондонские доки от агентов роялистов. Затем хозяин и слуга направились в этот самый дом, и здесь, впервые с тех пор, как он прочитал заметку в «Mercurius», Лопес позволил себе расслабиться.

— Вэвесор здесь, Марта. Он здесь. Все будет хорошо! Лопес был доволен, уверен, что теперь девушку спасут, и Марта, чтобы угодить хозяину, скрывала свою неприязнь к здоровенному, грубоватому английскому вояке.

Кэмпион потребовалось три дня, чтобы оправиться, Она не спешила доверять своим спасителям и еще не ощутила себя в безопасности. Все это время о ней заботилась только Марта. Лишь на третий вечер Марте наконец удалось уговорить Кэмпион встретиться с тем, кто ради нее приплыл сюда из Амстердама, — с Мордехаем Лопесом.

Кэмпион нервничала. Одеваясь, она думала лишь о том, что не верит любым хранителям печати. Марта Ренселинк посмеивалась над ее подозрительностью. «Он хороший человек, дитя мое, добрый человек. А теперь присядь, пока я буду тебя причесывать». Комната, в которой Марта оставила ее, была великолепна. Окна выходили на реку, и Кэмпион впервые поняла, что находится на южном берегу Темзы. Справа виднелся лондонский Тауэр, лучи закатного солнца освещали самые высокие из его валов. Слева простирался огромный мост, высоко вздыбившийся над водой. Сама комната была обшита темными панелями, пол устилали восточные ковры. Одна стена была заставлена книжными полками. Переплеты с золотым тиснением поблескивали в свете нескольких зажженных свечей. Она настороженно шагнула к окнам, из которых открывался великолепный вид, но тут же отпрянула и вскрикнула, потому что в алькове среди книг качнулась тень.

— Не бойтесь! Подойдите, Доркас! Я очень рад познакомиться с вами. Наконец-то.

Навстречу ей двинулся старик. Он был худощав, прям, а зачесанные назад седые волосы придавали благородство его загорелому, морщинистому лицу. У старика была заостренная, аккуратная бородка, такая же седая, как и волосы. Одет он был в черный бархат, скромно отделанный белыми кружевами.

— Я Мордехай Лопес. Этот дом принадлежит мне, а все, что в этом доме, — ваше.

Он улыбнулся собственному цветистому приветствию, церемонно поклонился ей.

— Не угодно ли посидеть со мной у окна? Закат над мостом — лучшая картина в Лондоне. Просто великолепно. Не думаю, что Венеция может похвастаться чем-то столь же прекрасным. Прошу вас.

Говорил он ласково. Был изысканно вежлив. Но двигался медленно, будто резкий жест мог напугать ее. В течение нескольких минут Лопес рассказывал о доме, в котором они находились.

— Моему народу не рады в Англии. Раньше я жил в Лондоне, но нас выселили, так что я заколотил свой роскошный особняк в городе, но тайно сохранил этот дом. Сюда я могу приплывать на лодке и так же на лодке исчезать. Дом стоял прямо на реке, Кэмпион ясно различала звук плещущейся о сваи воды. Мордехай Лопес угостил ее вином.

— Теперь этим домом пользуется Вэвесор. Тут он скрывает своих друзей-роялистов. Когда-нибудь это, наверное, станет известно, и я увижу здесь лишь следы разорения, — Он подал ей хрустальную рюмку с чудесной гранью. — Вам понравился Вэвесор?

Марта рассказала Кэмпион, что «полковник Хэррис» на самом деле Вэвесор Деворэкс. Кэмпион все еще волновалась. Она взглянула на проницательного, добродушного еврея:

— Вид у него очень страшный. Лопес рассмеялся.

— Да, дорогая, так оно и есть. Очень страшный!

— Кто страшный? — Со стороны двери неожиданно раздался рык. Кэмпион, вздрогнув, обернулась и увидела высокого седого полковника. Она бы не узнала его, если бы не голос. Бороды у Деворэкса больше не было, повязки тоже, но лицо оставалось свирепым. Безжалостное лидо. Он смотрел на нее, подходя ближе.

— Закат, который вы и не рассчитывали увидеть, мисс Слайз? Или вас называть миссис Скэммелл?

Заикаясь, она выговорила:

— Мисс Слайз.

Ей казалось, что от Деворэкса исходит угроза.

— Она заговорила! О чудо! — Он поднял бутылку, будто провозглашая тост. — Поблагодарили бы лучше меня, мисс Слайз. Я избавил вас от поджаривания.

Сердце у нее готово было выскочить из груди.

— Благодарю вас, сэр.

— И правильно, черт возьми.

Вэвесор Деворэкс плюхнулся в кресло, вытянув на ковре ноги в грязных сапогах. Он подмигнул Лопесу:

— Я тут бродил по улицам этого некогда прекрасного города. Говорят, ее спас дьявол! Дьявол! — Он засмеялся, потирая подбородок, который был бледнее, чем все остальное лицо.

Лопес говорил терпеливо, даже с любовью:

— Ты напиваешься, Вэвесор?

— Очень сильно. — Эти слова он произнес злобно, потом взглянул на Кэмпион. — Если вам когда-либо потребуется осушить бутылку, мисс Слайз, спасти девушку или предать чье-либо дело, я к вашим услугам.

Он опрокинул бутылку. На кожаную куртку потекли две тоненькие струйки. Бутылка встала на место, а его холодные, жесткие глаза уставились на Кэмпион.

— Как, по-вашему, из меня хороший дьявол получается, Мисс Слайз?

— Не знаю, сэр.

— Сэр, она называет меня, «сэр»! Вот что значит постареть, Мордехай. — Он покачал головой и вдруг осуждающе посмотрел на Кэмпион: — Тот священник, что был рядом с вами в Тауэре, жилистый мужчина с тиком, это Верный До Гроба Херви?

— Да, — подтвердила она.

— Жаль, что я тогда этого не знал. Боже мой! Я сегодня видел этрго ублюдка, проповедовал в церкви Полз-Кросс, называл меня дьяволом! Меня! Мне бы надо было прихватить с собой эту скотину, когда я вас спасал, и кастрировать его ржавым ножом, правда, сомневаюсь, что там есть, что кастрировать.

— Вэвесор! — пристыдил его Лопес — Ты оскорбляешь слух нашей гостьи.

Деворэкс беззвучно затрясся. Циничные глаза смотрели на Кэмпион.

— Вот видите, я вовсе не страшен, меня может отчитать хозяин. Человек, которого можно отчитать, уже не страшен. — Он посмотрел на Лопеса. — Мне нужны деньги, хозяин.

— Конечно. На еду?

— И на вино, и на женщин. Лопес сделал приглашающий жест:

— Есть можешь с нами, Вэвесор.

К облегчению Кэмпион, высокий солдат отказался.

— Нет, Мордехай. Сегодня я куплю своим людям свинину. Твоя жуткая религия запрещает это. А мне нужна свинина, выпивка, плоть, и еще такое место, где женщин не оскорблял бы мой говор простого солдата. — Он встал. — Так как насчет денег?

Лопес поднялся, предупредив Кэмпион:

— Я вернусь через минуту.

Она осталась одна. Хоть Вэвесор Деворэкс и спас ей жизнь, в его присутствии она ощущала скованность.

Садившееся за мостом солнце было, как и говорил Лопес, великолепно. Под огромным мостом, выделявшимся в малиновом угасающем свете, темнел восточный плес. Наступал отлив, и вода с силой рвалась сквозь узкие арки. Лучи невидимого солнца преломлялись в мириадах брызг, и чудилось, будто весь огромный мост плавает в расплавленном золоте, льющемся в темную воду. То, что она здесь и смотрит на всю эту красоту, представлялось Кэмпион нереальным. Ей бы хотелось увидеть Тоби или леди Маргарет. Ей нужны были друзья, а не чужие.

— Он вас сильно пугает, да?

Она обернулась и заметила на пороге Мордехая Лопеса. Тот прикрыл дверь и приблизился к ней.

— Не надо его бояться. Это мой, человек, он мне предан, и я обещаю, он будет вас защищать.

Он сел напротив, устремив на Кэмпион проницательный взор:

— Вы полагаете, он недобрый человек? А я думаю, что, наверное, добрый, только очень несчастный. Ему уже под пятьдесят, а он так и не познал счастья. Он стареет и ищет забвение у проституток или на дне бутылки. — Лопес помолчал. — Вэвесор — солдат, может быть, один из лучших в Европе, но что делать солдату, когда он становится слишком стар? Вэвесор похож на старого, опытного волкодава, который боится, что уже не сможет угнаться за сворой.

Кэмпион понравилось это сравнение. Лопес заметил ее улыбку и остался доволен.

— Не забывайте, что некогда он был молод, у него были свои надежды, мечты, планы, но теперь ничего этого не осталось. — Он покачал головой. — Он может быть отвратительным, грубым, шумным и страшным, но все ради того, чтобы заглушить тоску. Так что не бойтесь его. Даже старый волкодав заслуживает косточку-другую. А теперь, — он резко переменил тему, — Марта зажжет побольше свечей, растопит камин, и мы побеседуем.

Кэмпион гадала, в состоянии ли она проникнуться состраданием к такому человеку, как Деворэкс, но за обедом она позабыла про солдата и почувствовала расположение к деликатному старику, оказавшемуся удивительно внимательным слушателем. Он уговорил ее рассказать о своей жизни все до конца, и, смущаясь, она поведала даже, как ее называет Тоби. Имя ему понравилось.

— Можно, я буду называть вас Кэмпион?

Она кивнула.

— Я так и сделаю. Спасибо. — Он указал на ее тарелку. — Утка из Голландии, Кэмпион. Обязательно попробуйте.

Когда обед закончился, Лопес снова подвел ее к стульям у окна. На улице была черная ночь, в темноте виднелись освещенные свечами окна на мосту и кормовые фонари стоявших на якоре кораблей, отбрасывавшие длинные желтые полосы света на струившуюся под ними воду. Мордехай Лопес задернул шторы, и шум перестал доноситься.

— Вам бы хотелось известить Тоби, что вы спасены?

— Да, пожалуйста.

— Я отправлю в Оксфорд кого-нибудь из людей Вэвесора. Вы говорите, лорд Тэллис?

Она снова кивнула, вспомнив записку преподобного Перилли.

Лопес сказал: — Кстати, он конечно же теперь сэр Тоби.

Об этом она ни разу не подумала. Кэмпион как-то неуверенно, — ведь уже так давно не было случая — рассмеялась:

— Думаю, что так.

— А вы будете леди Лэзендер.

— Нет!

Сама мысль была забавна — не та, чтобы выйти замуж, а та, чтобы приобрести титул.

— Да-да, и к тому же богаты!

При этих словах она вся напряглась. Ни разу еще Мордехай Лопес не заговаривал с ней о печатях, хотя и внимательно слушал, когда она рассказывала, сколько усилий приложили сэр Гренвилл Кони и ее брат, чтобы завладеть печатью святого Матфея. Кэмпион почувствовала, что теперь настал тот самый миг, которого она, ничего не ведая, ждала в доме сэра Гренвилла Кони. Она отправилась туда за разгадкой тайны и стала жертвой своей неосведомленности. Лопес встал, подошел к столу, положил на него сумку, и, когда он повернулся к окну, Кэмпион догадалась, что находится на пороге значительного открытия. Ей стало страшно.

Мордехай Лопес не заговорил. Просто молча положил руку на стол, посмотрел на девушку и вернулся к своему стулу. На столе остался какой-то предмет.

Она и не глядя знала, что там такое.

— Это ваше, забирайте, — произнес Лопес.

При свете свечей золото блестело как бы еще ярче. В золотом цилиндре с ободком из драгоценных камней она видела причину всех своих страданий. Она едва осмелилась прикоснуться к нему. Из-за такого же украшения пал замок Лэзен, был убит сэр Джордж, перерезали горло Сэмьюэлу Скэммеллу, сама она оказалась на волосок от гибели.

Поднимая печать, Кэмпион затаила дыхание. И снова ее поразила тяжесть золота.

Печать святого Матфея изображала топор, от которого и принял смерть этот великомученик, печать святого Марка была сделана в виде крылатого льва. На нее походила и эта печать святого Луки, украшенная крылатым быком с высоко задранной большой головой, — символ третьего евангелиста.

Кэмпион развинтила половинки и не могла сдержать улыбки, разглядывая маленькую серебряную статуэтку. Внутри святого Матфея находилось распятие, святой Марк скрывал обнаженную женщину, млеющую от наслаждения, внутри же святого Луки был заключен крохотный серебряный поросенок.

— Внутри каждой печати, Кэмпион, находится символ того, чего больше всего боится ее владелец.

Голос Лопеса звучал спокойно. Происходящее казалось Кэмпион почти невероятным — тайна раскрывалась.

— Мэттью Слайзу досталось распятие. Сэру Гренвиллу Кони — обнаженная женщина, а я получил свинью. — Он усмехнулся. — Но не считаю это большим оскорблением.

Она сложила вместе половинки и посмотрела на старика:

— А что внутри четвертой печати?

— Не знаю. Все их заказывал владелец печати святого Иоанна. Мне тоже хотелось бы узнать, чего же боится больше всего он сам.

Кэмпион притихла. Ей вдруг стало страшно спросить о том, что она стремилась выведать в течение года.

— Кристофер Эретайн — это человек, которому принадлежит печать святого Иоанна?

— Да. — Лопес продолжал смотреть на нее, голос его был по-прежнему приветлив. — Пришло время узнать все, Кэмпион.

Он отхлебнул немного вина, прислушиваясь, как постреливают за каминным экраном выловленные из реки влажные дрова. Каждая секунда была для Кэмпион томительной. Наконец Лопес заговорил снова:

— Начнем с моего друга Кристофера Эретайна. Взгляд его был рассеянным. Он рассматривал печать словно какой-то давно забытый, малознакомый ему предмет.

— Говорили, что Кит Эретайн — самый красивый мужчина в Европе, думаю, так оно и было. К тому же он был настоящим повесой, острословом, поэтом, борцом и лучшим собеседником, которого я знал.

Лопес грустно вздохнул и продолжал рассказ, двигаясь к книжным полкам.

— Он обожал женщин, Кэмпион, хотя, думается мне, женщинам его любить было опасно.

Он дотянулся до верхней полки, покряхтел и достал книгу.

— Кит страдал чудесной формой безумия, не уверен, что даже смогу объяснить ее. По-моему, он не ведал страха, был слишком горд, слишком зол, никогда ни перед кем не склонял головы. Я иной раз думаю, не ненависть ли руководила им в его поисках любви.

Лопес улыбнулся своему предположению, снова сел и положил книгу на колени.

— У Кита Эретайна могло бы быть все, Кэмпион, абсолютно все. Он мог бы быть графом! Старый король предлагал ему графский титул, но Кит отмахнулся от него.

Он сделал паузу и отхлебнул еще вина. Кэмпион переспросила:

— Отмахнулся?

— Да, дорогая моя. Поймите, что король Иоанн был похож на сэра Гренвилла Кони. Ему нравились любовники-мужчины. По-моему, он влюбился в Кита, но тот об этом и слышать не желал. Ни в какую. Король предложил ему все, а взамен Кит подарил ему стихотворение. — Лопес заулыбался. — Опубликовано оно было анонимно, но все знали, что его автор — Кит Эретайн. Он даже хвастался этим! В этом стихотворении он назвал короля «шотландским чертополохом с бесполой колючкой».

Лопес засмеялся, радуясь, что и Кэмпион улыбнулась. А потом грустно произнес:

— И стихотворение было плохим, и замысел никудышным, и кончиться все это могло только одним, Кит оказался там, где были вы, — в Тауэре. Все говорили, что он обречен, что оскорбление было слишком серьезным и слишком публичным, чтобы оставить его неотмщенным, но мне удалось вызволить его.

— Правда?

Лопес сказал:

— Я был перед Китом в большом долгу, а король английский передо мной в маленьком. Я простил королю его долг, за это он отдал мне Кита Эретайна. Но было еще одно условие. Киту Эретайну запрещено было ступать на английскую землю.

Лопес взял лежавшую на коленях книгу.

— Тогда он перестал быть поэтом, если согласиться, что когда-то он им был, и сделался солдатом. Вот, — он протянул книгу, — это его.

Книга казалась какой-то странной, будто кожаный переплет был слишком велик для поэтических страниц. Кэмпион все поняла, когда открыла ее. Кто-то выдрал все страницы, оставив лишь две. Одна из них — с заглавием: «Стихотворения и пр. На несколько тем. Мистер Кристофер Эретайн». На другой странице была помещена гравюра в замысловатой рамке, изображавшая поэта. Рисунок был маленький, безжизненный, но художнику удалось передать высокомерную красоту. Это было гордое лицо человека, взиравшего на мир, который он собирался покорить.

Она перевернула первую страницу и увидела оборванные нити на переплете. Здесь была какая-то надпись, сделанная крупным стремительным почерком: «Дарю моему другу Мордехаю эту значительно улучшенную книгу. Кит. Кэмпион посмотрела на Лопеса:

— Он вырвал стихи?

— Да. И сжег. Вот в этом самом камине. Лопес усмехнулся, вспоминая происшедшее:

— Думаю, он знал, что никогда не сможет стать великим поэтом, поэтому решил вообще им не быть. Но я подозреваю, он не понимал, насколько он необыкновенный человек. Кит Эретайн, дорогая моя, это огромный талант, растраченный впустую.

Мордехай Лопес потягивал вино. Он глядел на печать, но когда поставил рюмку, то перевел взгляд на Кэмпион и произнес слова, которые почему-то не удивили ее, но все равно вывернули всю душу наизнанку:

— Он был к тому же вашим отцом.

Глава 24

Колокола на церкви Святой Девы Марии пробили одиннадцать. На противоположном берегу реки со стороны города, карабкавшегося вверх к огромному собору, эхом отозвались десятки других колоколов. Ворота Лондона запирали, большинство его жителей уже заснуло; утром они пробудятся, чтобы встретить новый день, такой же обычный, как и оставшийся позади. Но для Кэмпион все выглядело иначе. Ее словно выхватили из привычной обстановки. Оказывалось, что Мэттью Слайз, угрюмый пуританин, взваливший на нее груз гнева Господня, не был ей отцом. Ее отцом был поэт-неудачник, острослов, любовник, изгнанник. Кит Эретайн. Она перевернула страницу в разорванной книге и снова посмотрела на портрет. Она попыталась найти сходство между собой и этим надменным, властным обликом, но не смогла.

— Это мой отец?

— Да, — мягко подтвердил Лопес.

Ей казалось, будто она летит в черную бездну и будто в безотрадной мгле пытается взмахнуть крыльями, чтобы снова выбраться на свет. «Стихотворения и прочее. На несколько тем». Но какие? Какие «темы», какие замыслы руководили действиями ее настоящего отца?

— История эта началась очень давно, Кэмпион, еще в Италии. — Лопес прислонил голову к высокой спинке своего стула. — Там подняли восстание против моего народа. Не помню даже, с чего все началось, наверное, ребенок какого-нибудь христианина упал в речку и утонул, а толпа решила, что это мы, евреи, похитили малыша и принесли в жертву в синагоге. — Он улыбнулся. — Так частенько считали. На нас напали. Там был и ваш отец, совсем еще молодой человек, и, думаю, ему просто показалось забавнее драться против толпы, чем присоединиться к ней. Он спас жизнь мне, моей жене и дочери. Он дрался за нас, спас нас и оскорбился, когда я предложил ему вознаграждение. Но в конце концов я все-таки расплатился с ним. Я прослышал, что он в Тауэре, а я как раз одолжил королю Англии некоторую сумму. Так что я аннулировал долг короля Иоанна в обмен на жизнь вашего отца.

Когда я привез его в Голландию, у него ни гроша не было. Я предложил ему денег, он отказался, а потом заключил со мной сделку. Он возьмет деньги, а через год вернет с процентами. Все же, что он наживет сверх того, достанется ему.

Вспоминая это, Лопес улыбался.

— Это было в 1623 году. Он купил превосходный корабль, нанял людей, приобрел оружие и пустился в плавание сражаться с Испанией. Попросту говоря, стал пиратом. Правда, голландцы снабдили его какими-то документами, но эти бумаги едва ли помешали бы испанцам предать его медленной смерти. К счастью, до этого не дошло. Когда фортуна улыбалась вашему отцу, она улыбалась широко. — Лопес пригубил вина. — Нужно было видеть его возвращение. Он привел с собой еще два корабля, оба захваченные и оба доверху набитые испанским золотом. — Он покачал головой. — Таких денег я никогда не видел, никогда! Только два человека на свете когда-либо отбирали у испанцев больше, но никому это не было до такой степени безразлично, как вашему отцу. Он выплатил мне долг, взял немного денег себе и дал мне новое поручение. Я должен был устроить так, чтобы все остальные деньги достались вам. Это было целое состояние, Кэмпион, настоящее состояние.

Огонь угас за экраном, в комнате становилось прохладно. Однако ни Лопес, ни Кэмпион не пошевелились, чтобы подложить дров в догорающий камин. Кэмпион с замиранием сердца слушала, как чужой человек рассказывал ей, кто она такая.

Лопес поглаживал бородку.

— До того, как все это произошло, до того, как Кит сочинил стихотворение о короле Иоанне, он влюбился. Боже мой! Он был потрясен. Он писал мне, что нашел своего ангела и непременно женится. К тому времени я знал его уже шесть лет и считал, что он вообще не создан для брака. Через полгода он снова написал мне, что по-прежнему влюблен. Он писал, что это невинное, нежное и очень сильное создание. Он добавлял, что она очень очень красива. — Лопес вздохнул. — Думаю, так оно и было, ведь она была вашей матерью.

Кэмпион улыбнулась в ответ на комплимент.

— Как ее звали?

— Агата Прескотт. Уродливое имя.

— Прескотт? — вздрогнула Кэмпион.

— Да. Она была младшей сестрой Марты Слайз. — Лопес в недоумении покачал головой. — Уж и не знаю, как Кит Эретаин познакомился с юной пуританкой, но это произошло, и он влюбился в нее, а она в него, только у них так и не было времени обвенчаться. Его арестовали, заточили в Тауэр, а она осталась беременной.

Мордахай Лопес потягивал вино.

— Она была одна. Полагаю, она обратилась к друзьям Кита за помощью, но он тогда знался с ненадежными людьми, и помощи так и не последовало. Кому нужен беременный ангел? — Он передернул плечами. — Я не знал ее, она не знала меня. Я бы с радостью помог ей, но она сделала роковой, наверное, единственно возможный для нее шаг и с позором приползла домой.

Кэмпион попыталась вообразить, как повел бы себя Мэттью Слайз, если бы она сама пришла домой беременной. Даже подумать и то было страшно. Ей стало жаль девушку, которая вынуждена была вернуться к Прескотгам. Лопес обхватил колени руками.

— Они ее спрятали. Им было стыдно за нее, и иногда мне кажется, они радовались тому, что случилось дальше. Она умерла от родовой горячки всего через несколько дней после вашего рождения. Наверно, они надеялись, что и вы умрете.

Кэмпион заморгала, чтобы скрыть слезы, подступившие к глазам от огромной жалости к девушке, пытавшейся разорвать те же путы, от которых старалась избавиться и она сама. Ее мать тоже хотела быть свободной, но в конце концов пуритане схватили ее и обрекли на одинокую мученическую смерть.

— Вот так вы появились на свет, — сказал Лопес, — маленькое незаконнорожденное существо, позор семьи Прескотт. Они назвали вас Доркас. По-моему, это означает «исполненная добрых дел».

— Да.

— Они хотели, чтобы вы такой стали. Собирались воспитать из вас хорошую пуританку. — Лопес покачал головой. — Когда Кита освободили из Тауэра, он написал Прескоттам, спрашивая, что произошло, предлагал забрать вас у них. Они отказались.

— Почему?

— Потому что к тому времени их проблемы решились. У Агаты была старшая сестра. Мне говорили, Марта была не так красива.

— Нет, — подтвердила Кэмпион.

— Прескотты были богаты, могли позволить себе дать большое приданое за невестой, но к приданому прилагалась не только невеста. Прилагались и вы. Мэттью Слайз согласился жениться на Марте, взять вас и воспитать как собственную дочь. Мэттью и Марта пообещали ни при каких обстоятельствах не раскрывать позор Агаты. Вас нужно было спрятать.

Кэмпион подумала о Мэттью и Марте Слайз. Неудивительно, что они взвалили на нее тяжкую ношу гнева Господня. Их всегда преследовал страх, как бы сквозь пуританский уклад не проступила жизнерадостная натура Агаты.

— Потом, — продолжал Лопес, — Кит Эретайн нажил состояние и захотел, чтобы оно досталось вам. — Он мягко засмеялся. — Вы, пожалуй, подумаете, что передать ребенку состояние — дело нехитрое! Но не тут-то было! Пуритане отказывались брать деньги. Деньги были получены от дьявола и совратят вас с пути истинной веры, говорили они. Но когда дела у Мэттью Слайза пошли совсем плохо, — Лопес налил себе еще вина, — предложение Кита Эретайна перестало казаться таким уж дьявольским, в нем появилось даже что-то богоугодное! — Он засмеялся. — Так что они обратились к молодому адвокату, чтобы тот повел переговоры от их лица.

— Это был сэр Гренвилл Кони?

— Тогда просто Гренвилл Кони, но все равно пронырливая маленькая жаба. Как и все адвокаты, он обожал неясности. Неясность делает адвоката богатым. Начались всевозможные сложности.

Раздались удары колоколов, означавшие, что прошло еще пятнадцать минут. Со стороны реки долетел скорбный звук фалов, ударившихся о мачты.

— Мы не могли просто подарить вам деньги. Сделать это по закону было очень нелегко, да и Гренвиллу Кони мы отнюдь не доверяли. Он приехал в Амстердам встретиться с нами, и это кончилось катастрофой.

— Катастрофой?

На лице Лопеса появилось довольное и одновременно грустное выражение.

— Кони угораздило влюбиться в вашего отца. Думаю, это было несложно, если вы предпочитаете мужчин женщинам, но Кони умудрился обидеть Кита. Кони следовал за ним как раб. — Лопес усмехнулся. — Я советовал вашему отцу поощрять его, использовать страсть Кони в своих целях, но Кит всегда недолюбливал таких типов. Кончилось тем, что он догола раздел Кони, отхлестал его по заднице и швырнул в канал. И все это публично.

Кэмпион была в восторге.

— Как бы мне хотелось на это посмотреть. Я бы сама с удовольствием сделала то же самое!

— В каком-то смысле Кони за это отомстил, — заметил Лопес — Он приобрел картину, изображавшую обнаженного Нарцисса, и заплатил лишние деньги, чтобы поверх оригинала на ней написали лицо вашего отца. Ему хотелось, чтобы все думали, будто Эретайн был его любовником. На мой взгляд, месть странная, но Гренвиллу Кони она доставляла удовольствие.

Кэмпион уже не слушала. Она мысленно представляла себе то высокомерное, дикое, языческое, вызывающе красивое лицо, что заворожило ее в доме Кони. Ее отец! Теперь-то она понимала, почему многие с таким благоговением называли Кита Эретайна первым красавцем Европы. У ее матери не было никаких шансов устоять: пуританка увидела бога и влюбилась.

— Вы видели картину? — спросил Лопес.

— Да, — ответила она.

— Я не видел, но часто гадал, есть ли сходство. Кони нанял голландского художника, чтобы тот сделал наброски с вашего отца в пивной.

— Он получился похожим на бога.

— Тогда, видимо, сходство сильное. Любопытно, что полотно рождено ненавистью. — Лопес пожал плечами. — Заметьте, после этого наша задача легче не стала. — Он завершил разговор о картине и снова вернулся к Договору. — Видите ли, к тому времени я на эти деньги уже довольно много всего приобрел. Вам принадлежат земли в Италии, Франции, Англии и Испании, — перечислял он. — Вы очень, очень богаты. Все эти земли, Кэмпион, приносят доход. Или в виде ренты, или в виде урожая. Очень-очень много денег. Сомневаюсь, сыщутся ли в Англии двадцать человек богаче вас. Мы предложили простое решение: контроль за землей остается у нас, доходы же передаются Мэттью Слайзу. Когда вам исполнится двадцать один год, доходы будете получать вы. Но это их не устроило.

Господин Кони сказал, что, раз мы контролируем землю, мы можем в один прекрасный день просто перекрыть золотой ручей. Сказал, что так ни у Мэттью Слайза, ни у вас не будет уверенности в будущем. — Лопес с сожалением покачал головой. — Вы и представить себе не можете, Кэмпион, как усердно пытались мы передать вам эти деньги и как это было трудно. Тогда мы разработали другой, более хитроумный план. Мы согласились отказаться от контроля над собственностью при условии, что вся она переходит к вам, когда вам исполнится двадцать один год. Вы бы получили контроль над землей, над доходами — надо всем, но и этого Мэттью Слайз не принял. Он полагал, что, если вы слишком быстро разбогатеете, очень велик будет риск, что вы скатитесь к языческому образу жизни ваших настоящих родителей. Он хотел получить побольше времени для спасения вашей души, и, в конце концов, мы согласились, что вы станете наследницей по достижении двадцати пяти лет.

Если помните, мы согласились передать контроль над собственностью, но не в руки Гренвилла Кони или Мэттью Слайза. Вместо этого все мы пришли к выводу, что распоряжаться землей будет Амстердамский банк. На это согласился даже Гренвилл Кони, потому что это единственный банк, которому доверяют все. Он принадлежит не какой-то одной семье, а целой нации и почти никогда никого не обманывает. И по сей день, Кэмпион, там распоряжаются вашим богатством.

Странно звучали слова Лопеса о «ее богатстве». Она не чувствовала себя ни богатой, ни даже состоятельной. Она была всего-навсего молоденькой пуританкой, отстаивающей свою свободу вдали от любимого.

Лопес смотрел в потолок.

— Банк распоряжается вашей собственностью. Он получает доходы от агентов по всей Европе. Агенты, конечно же, вычитают свое жалованье, и я ни секунды не сомневаюсь, что каждый из них вас обсчитывает. Банк берет свою долю за труды, и я уверен, что иногда баланс у них не сходится и в основном в их пользу. Каждый месяц деньги с посыльным направляются сэру Гренвиллу Кони. И он, дорогая моя, наверняка присваивает себе огромную сумму. Оставшуюся часть денег посылали вашему отцу, и в Договоре, который представляет собой соглашение, заключенное между нами четверыми и банком, говорится, что их следует использовать на ваше благо, образование и процветание.

Она расхохоталась при мысли о том, что Мэттью Слайз пекся о ее счастье.

— На самом деле, — объяснял Лопес, — здесь не было ничего особенно хитроумного, все могло бы даже и получиться, но была совершена одна ужаснейшая ошибка. Вашему отцу, Киту Эретайну, понадобилось вмешаться. Мы оговорили в Договоре возможность внесения изменений. Предположим, Англия вступит в войну с Голландией, и деньги выплачивать станет невозможно. В этом случае нам придется передать кому-то право распоряжаться собственностью, и мы приняли простое решение, что любых тре наших подписей будет достаточно для изменения Договора. Это представлялось вполне надежным, ведь очень маловероятно было, чтобы я или ваш отец когда-либо сговорились с сэром Гренвиллом Кони или Мэттью Слайзом. Но Киту приспичило все усложнить. А что будет, спросил он, если кто-то из нас четверых умрет? Не проще ли было бы, если бы у каждого была печать и он имел бы право передавать ее кому вздумается. Печать дает владельцу четверть власти над Договором и подтверждает подпись любого, кто обращается в Амстердамский банк по поводу Договора. Как я уже сказал, это была жуткая мысль, но, наверное, Кит уже задумал послать Мэттью Слайзу распятие, а Гренвиллу Кони — женщину, так что он настоял на своем.

Теперь, как видите, — посетовал Лопес, — требовались не три подписи, а три печати. Любой, собравший три печати, смог бы распоряжаться всем богатством. Всем. Смог бы положить конец Договору, Если сэр Гренвилл, у которого, как я подозреваю, сейчас две из них, сможет завладеть третьей, он просто отправится в банк и навсегда заберет оттуда все деньги. Все целиком. У вас ничего не останется.

Кэмпион спросила:

— И если у сэра Гренвилла две печати, никто не в состоянии изменить Договор?

— Совершенно верно. И потому вас надо было убрать до того, как вам исполнится двадцать пять лет.

Лопес поднял бокал и улыбнулся ей поверх него.

— Теперь же вам, юная леди, предстоит сделать вот что: забрать печати у сэра Гренвилла Кони и, добавив к ним печать святого Луки, доставить все их в Амстердамский банк. Этого хотел ваш отец, и я вам помогу это осуществить.

Кэмпион взяла со стола печать. Теперь она поняла, почему солгал Мэттью Слайз, почему сэр Гренвилл пытался сжечь ее на костре, почему погиб Сэмьюэл Скэммелл, — чтобы дать возможность Эбенизеру унаследовать печать. Теперь она очень многое понимала, хотя все открывшееся ей еще предстояло обдумать, но одного она все же не могла понять. Она взглянула на Мордехая Лопеса:

— А где четвертая печать?

— Не знаю, — печально отозвался тот.

— А мой отец жив?

— Не знаю.

Она разрешила столько загадок, и вот перед ней встала новая, еще более важная.

— А почему мой отец не забрал меня у Слайзов?

— А вам бы этого хотелось?

— Да, о да!

Лопес смущенно пожал плечами:

— Он об этом не знал.

— А узнать он пытался?

Лопес с грустью посмотрел на нее:

— Вряд ли. Хотя не знаю.

Она чувствовала, что многое оставалось недосказанным.

— Расскажите мне все, что знаете.

Лопес вздохнул. Он понимал, что рано или поздно эти вопросы возникнут, и все же надеялся, что как-нибудь обойдется.

— По-моему, Кит верил, что настанет время, когда он вас заберет, но подходящего случая все не подворачивалось. Когда Договор был заключен и печати розданы, он перебрался в Швецию. Он сражался на стороне шведов и стал приближенным короля.

Кэмпион знала, что Лопес говорит о Густаве Адольфе, великом воине-короле, который глубоко вонзил меч протестантизма в Священную Римскую империю.

— Ваш отец был рядом с королем, когда того убили, и после этого покинул шведскую армию. Он приехал в Амстердам навестить меня. Он стал другим, Кэмпион. На той войне с ним кое-что произошло, и он изменился.

— Как изменился?

— Не знаю, — пожал плечами Лопес — Ему было под сорок. Думаю, он понимал, что жизнь не удалась и он никогда не станет тем великим человеком, каким мог бы стать, судя по его юности. Вам было одиннадцать. Мне известно, что он собирался поехать посмотреть на вас и даже забрать вас, но говорил, что вы, наверное, такая счастливая малышка и что вам нечего делать с таким человеком, как он.

Лопес помедлил, осторожно выбирая слова для следующей фразы:

— Вы были не единственным его ребенком, Кэмпион. Были еще два мальчика в Стокгольме, была маленькая девочка в Венеции и очаровательный младенец в Голландии.

— А их он видел? — с болью в голосе спросила она. Он кивнул.

— Но в те-то края он ездил. А из Англии был изгнан. — Лопес задумался. — Знаю, вам тяжело будет это слушать, но вы были особенным ребенком, дочерью его ангела, той единственной женщины, которую он, по-моему, по-настоящему любил, и вы были единственным ребенком, которого у него отняли. А еще, я думаю, ему было стыдно за то, что она умерла, за то, что он бросил вас, и, думаю, ему было страшно посмотреть на вас.

— Страшно?

— Да. А вдруг бы ребенок Кита Эретайна и его ангела оказался уродцем? Какова же тогда цена любви? Или вы бы возненавидели его за то, что он вас бросил? По-моему, ему хотелось сохранить память об Агате Прескотт как об идеальной женщине. Сохранить память об идеальной любви, способной сдвинуть горы. Но не знаю Кэмпион. Не знаю.

Кэмпион снова подняла печать.

— Он что же, думал, что мне достаточно будет его денег?

— Возможно.

— Я не хочу его денег!

Ей было больно оттого, что Эретайн отверг ее, ей вспомнились все безрадостные дни детства, от которых он мог бы ее избавить. Она положила печать на стол.

— Мне она не нужна.

— Вы хотите сказать, вам не нужна его любовь.

— У меня ее никогда не было.

Она думала о нем. Самый красивый мужчина в Европе, острослов, повеса, поэт, любовник и борец, который отдал свою дочь пуританам, потому что не мог допустить, чтобы она его обременяла.

— А что с ним случилось?

— В последний раз я видел его в 1633 году в Амстердаме. Он хотел остепениться. Говорил, что снова начнет писать, но только уже не стихи. Ему хотелось поселиться в новой стране, чистой стране, хотелось, чтобы все забыли о том, что жил когда-то некий Кристофер Эретайн. Он сказал, что выроет себе могилу и поставит надгробный камень, а потом устроит ферму и будет что-нибудь выращивать, кое-что писать, и, может быть, наконец-то воспитывать детей. Он отправился в Мериленд. — Лопес улыбнулся. — Я слышал, что там есть могила с его именем, но подозреваю, что он насмехается над теми, кто верит, будто он покоится в ней. Думаю, теперь он завел ферму, а может быть, он уже умер.

— Он никогда не писал вам?

— Ни слова. — Лопес казался усталым. — Он сказал, что отправляется в Мериленд, чтобы забыть все прошлое зло.

— А печать?

— Он увез ее с собой.

— Так, может быть, он жив?

— Может быть. — Лопесу очень не хотелось врать Кэмпион. Она нравилась ему. Он угадывал в ней внутреннюю силу покойной Агаты и до некоторой степени темперамент Кита Эретайна. Но Эретайн был другом Лопеса, и он в свое время заставил Мордехая Лопеса дать обещание. Простое и торжественное. И состоявшее в том, что Лопес никогда никому не раскроет, кем стал Кит Эретайн, даже его собственным незаконнорожденным детям. И Лопес сдержал свое слово. Хотя получал известия из Мериленда после 1633 года и знал, что Эретайн жив. — Из него не получился великий поэт, и он совсем бросил писать стихи. Подозреваю, что и Кит Эретайн из него не получился, так что он и пытаться перестал. Если хотите, считайте его американским фермером средних лет, который иногда вспоминает свою былую жизнь.

Во взгляде Кэмпион было презрение.

— И брошенных детей?

— С немалым состоянием, если вы соблаговолите его принять.

— Не соблаговолю.

Она злилась на человека, которого никогда не встречала. Она встала, бессильная и несчастная, подняла печать святого Луки и, с ненавистью посмотрев на нее, решительно положила на стол:

— Мне она не нужна.

Старик смотрел, как она подошла к камину, отодвинула в сторону экран и стала яростно ворошить догорающие угли. Полено разломилось, выбросив сноп искр. Она положила кочергу и снова повернулась к Лопесу:

— A «Mercunus» поступает в Мериленд? Лопес насмешливо сощурился:

— На это уходят недели. А пока, — он поднял печать, — возьмите обратно.

Кэмпион затрясла головой.

— Но почему он не мог хотя бы раз приехать ко мне? Лопес ее будто не слышал. Он держал печать перед глазами и говорил спокойно, почти небрежно.

— В Лондоне у меня есть друзья-торговцы, которым нет дела до моей религии. Вэвесор поспрашивал у них, что новенького вокруг. Похоже, сэр Гренвилл Кони взял замок Лэзен себе в собственность. — Он перевел взгляд на Кэмпион. — Без компенсации.

Она пришла в ужас.

— Вы хотите сказать…

— Я хочу сказать, что Тоби Лэзендер лишился всего. Всего. Думаю, он вместе с матерью теперь живет на благотворительность.

Кэмпион уставилась на печать, ярко поблескивавшую золотом в темной комнате. Она почувствовала, что ей не избавиться от печатей. Ради Тоби она должна следовать плану Киту Эретайна. — Я должна их собрать?

Лопес кивнул.

— С нашей помощью. Это задание я дам Вэвесору.

— Вашему волкодаву?

Лопес снова кивнул:

— Я натравлю волкодава на лягушку.

Лопес перехитрил ее, отвлек от горьких мыслей о Ките Эретайне, переключил внимание на долг перед Тоби и его матерью. Но она не даст себя отвлечь. В ее голос послышались гневные ноты:

— Мой отец вернется?

В словах старика звучала нежность.

— Это решать ему самому. А какое это имеет значение? Я помогаю вам, потому что я все еще в долгу перед ним.

В сознании Кэмпион будто воскресла проповедь Мэттью Слайза: «Ревнивый Бог перенес зло отцов на детей». Она смотрела на печать святого Луки и размышляла о том, что это зло ее отца теперь обрушивается на нее. И ради Тоби она должна смириться, хоть и ненавидит печати. Она перевела взгляд на Лопеса:

— Оставьте ее у себя, пока я здесь. Он вздохнул:

— Потерплю еще несколько дней. Я хранил ее шестнадцать лет.

Через час Кэмпион отправилась спать, а он еще немного помедлил после ее ухода. Раскрыл занавески и задумался о давней любви пуританки и поэта — жестокой, обреченной любви, которая так ярко вспыхнула на краткий миг и оставила после себя эту девушку, столь же изумительную, как и сама эта любовь. Река в арках моста вздымалась и опускалась, и на волнах дрожали отблески корабельных огней. Кит Эретайн был его другом, его дорогим другом, но Лопес не мог не согласиться с Кэмпион. Если сравнить отца и дочь, то стыдиться должна не она, а он. Лопес посмотрел поверх моста вдаль, на запад, в ночь и пробормотал давно привычные грустные слова: «Друг мой, друг мой».

Глава 25

В Лондоне царил переполох. Ведьма удрала из самого Тауэра, и теперь войска прочесывали город, правда, их усердие умерялось подозрением, что беглянки здесь уже давно нет. Церкви были переполнены, проповедники призывали Бога защитить своих детей от дьявола, а все найденные на заре трупы списывались за счет разгуливавшего по городу нечистого.

Утром за завтраком, после продолжительной беседы с Кэмпион, Мордехай Лопес, наблюдая, как на противоположном берегу солдаты обыскивают верфи, насмешливо сказал:

— Им предстоит длинный и бесплодный день.

— Как и большинству солдат, — проворчал Деворэкс. Лопес взглянул на покрасневшие глаза Вэвесора Деворэкса.

— Была плохая ночь?

— Ночью плохо не было. — Деворэкс выпил воды. — Просто я становлюсь чертовски стар для этого занятия. Ладно, что нужно делать?

Лопес попивал чай из блюдечка. Без этой роскоши он обойтись не мог.

— Я хочу, чтобы в Оксфорд передали сообщение. Кто-нибудь из твоих людей сможет это сделать?

— Они этим все время занимаются. А зачем?

Лопес рассказал Деворэксу о сэре Тоби Лэзендере, но полковнику услышанное не понравилось.

— Думаешь, она помчится к нему?

— Если он ее примет. — Лопес подул на чай. — Будь я любителем пари, я бы сказал, что еще до наступления зимы она станет леди Лэзендер.

Деворэкс подождал, пока Марта Ренселинк расставляла тарелки. Когда экономка удалилась, он с жаром заговорил:

— Она дура! Она бы должна в Амстердам ехать! Там она была бы в безопасности.

— Она поедет в Оксфорд. — Изящным движением указательного Пальца Лопес подцепил листик чая из блюдца. — Можешь доставить ее туда?

— Сейчас ты дергаешь за ниточки, Мордехай, а я ради тебя готов плясать по всему этому проклятому свету. Я полагаю, ты вернешься в Амстердам?

— Да, когда она уедет.

— И оставишь меня здесь, — угрюмо буркнул Деворэкс. Он ткнул ложкой в яичницу, поглядел, как скользит по оловяной тарелке желток, и перевел угрюмый взгляд на чай Лопеса.

— Не знаю, как ты можешь пить это дерьмо. — Он сгреб остатки яичницы и вывалил на кусок хлеба. — Значит, я должен собрать печати?

— Если можешь.

— Могу, Мордехай, могу. На это потребуется время, но я могу.

На изуродованном лице появилась загадочная улыбка, такая же горькая, как и те планы, что он строил в отношении драгоценностей и Договора. Вэвесор Деворэкс собирался на войну.

Сэр Гренвилл Кони охнул от боли.

— Сэр Гренвилл! Не двигайтесь! Умоляю вас, сэр, не двигайтесь!

Доктор надавил на ланцет и смотрел, как в серебряную чашу стекает кровь. Когда он пускал кровь состоятельным пациентам, то всегда пользовался серебряной чашей, — это был знак уважения. Доктор Чэндлер озабоченно сказал:

— Густая, сэр Гренвилл, очень густая.

— Больно! — простонал сэр Гренвилл.

— Потерпите немного, сэр Гренвилл, это недолго. — Чэндлер ободряюще улыбнулся. — А день-то какой замечательный, сэр Гренвилл, чудесный день. Возможно, прогулка на лодке взбодрит вас.

— Вы дурак, Чэндлер, набитый дурак.

— Как вам будет угодно, сэр Гренвилл, как вам будет угодно.

Доктор вытер кровь с ранки.

Открылась дверь, и вошел Эбенизер Слайз. Его темные, лишенные выражения глаза уставились на сэра Гренвилла:

— Коттдженс прислал извинения.

— Коттдженс — это куча дерьма. Не отсвечивай здесь!

Последние слова были предназначены доктору, который пытался снова стереть кровь с пореза. Сэр Гренвилл натянул рубашку и камзол, спустил ноги на пол и застонал. Живот нестерпимо ныл с тех пор, как девчонка исчезла из Тауэра.

— Ну и?

— По-видимому, Лопес не болен, — ответил Эбенизер. — И дома его нет. Коттдженс говорит, что взятка, потребовавшаяся для получения этой информации, не будет включена в ваш счет.

— Как он добр, — оскалился сэр Гренвилл. Жестом он велел доктору выйти из комнаты, и тот попятился, прихватив салфетку и серебряную чашу.

— Так значит, Лопес.

— Вероятно.

— И эта сучка, без сомнения, уже в Амстердаме.

— Вероятно.

— Вероятно! Вероятно! А что говорят лодочники? Гребцов, которые везли Кэмпион из Тауэра, нашли. То, что они в страхе рассказали, не принесло никакой ясности. Эбенизер захромал к стулу.

— Они их отвезли к Медвежьей верфи, где ждал экипаж.

— А потом?

— Неизвестно.

Казалось, сообщение о неудаче не трогало Эбенизера.

— А экипаж, вероятно, отвез их к кораблю на другой верфи. — Сэр Гренвилл тер руку, его жирное, бледное лицо хмурилось от боли. — Ох, этот евреи, этот сукин сын! Всех их надо было поубивать, а не изгонять. Черт бы его побрал!

Эбенизер смахнул пыль со своего черного рукава.

— Благодарите судьбу, что это всего лишь еврей. Судя по тому, что вы мне рассказывали, Эретайн был бы более опасным противником.

Пять дней сэр Гренвилл жил в страхе, что Кит Эретайн восстал из гроба. Извинения Коттдженса сняли это подозрение, хотя сэр Гренвилл все еще окружал себя телохранителями и редко появлялся на улицах Лондона. Лягушачье лицо было обращено к Эбенизеру.

— Проверьте, чтобы ваш треклятый дом надежно охранялся.

— Проверил.

В деревне Челси на берегу реки Эбенизер на деньги Договора приобрел большой дом. Сэру Гренвиллу, сделавшему молодого человека своим наследником, это не понравилось, но он предоставил Эбенизеру свободу действий.

Сэр Гренвилл оттолкнул бумаги, которые положил перед ним на стол секретарь.

— Так что мы теперь будем делать? Эбенизер пожал плечами.

— В похищении участвовали по крайней мере четверо. Одного можно было бы найти.

— В Амстердаме? — презрительно спросил сэр Гренвилл.

— Я подумал, не объявить ли о вознаграждении. Двести фунтов за подлинную информацию о побеге.

— А что толку?

Из-за боли в желудке сэр Гренвилл пребывал в ужасном настроении.

Эбенизер невозмутимо продолжал:

— Так мы могли бы выйти на нее. А потом мы ее и прикончили бы. — Его темные глаза были устремлены на сэра Гренвилла. — Вам бы следовало разрешить мне проделать это раньше. У нас слишком разыгралось воображение.

Сэр Гренвилл заворчал.

— В другой раз я сам ее угроблю. Я вырву ее проклятое сердце. Ладно. Объявляйте о награде. Вы утонете в море болванов, которые будут стараться похитрее соврать, чтобы получить двести фунтов.

— Я умею обращаться с болванами.

— И то верно. — Сэр Гренвилл заерзал в широком, с мягкой обивкой, кресле и взглянул на двух вооруженных охранников в саду. — У нас, Эбенизер, в распоряжении четыре года. Четыре года, прежде чем этой ведьме стукнет двадцать пять лет.

— Этого достаточно.

— Для того, чтобы найти и убить ее. — Сэр Гренвилл принял прежнюю позу, обратив выпученные глаза на Эбенизера. — Никто не получит этих печатей. Никто!

Что было истинной правдой, подумал Эбенизер. Никто не мог приблизиться к сэру Гренвиллу, не пройдя предварительно самое меньшее мимо одного из двенадцати вооруженных охранников, постоянно находившихся в доме. Даже Эбенизер не мог пронести оружие на встречу с сэром Гренвиллом. Эбенизер знал, что печати надежно спрятаны, потому что тоже мечтал заполучить оттиск печати святого Марка. Он ждал подходящего случая, но пока тщетно.

Да, Эбенизер по-прежнему мечтал стать владельцем Договора. Он не должен был достаться его сестре, этой незаконнорожденной девчонке. Она примется слишком вольно распоряжаться деньгами, которых не заслуживает; сэра же Гренвилла, рассуждал Эбенизер, течение истории и так уже оставляет позади.

Нет, думал Эбенизер, направляясь к лодке сэра Гренвилла, лишь он один был достоин Договора. Он возьмет эти деньги и с их помощью получит власть, которая даст ему возможность исправить общество. Он превратит Англию в страну, населенную цивилизованными пуританами, управляемую трезвыми, просвещенными умами. И все это можно совершить при помощи печатей Договора. Он еще не знал как, но не сомневался, что непременно добьется этого. Такова его судьба, его миссия, и он ее исполнит.

Три дня спустя, сидя у окна дома в Саутворке, Кэмпион услышала, как распахнулась дверь. Она решила, что это Лопес пораньше поднялся после дневного сна, но оказалось, что вошел Вэвесор Деворэкс.

— Для вас есть хорошие новости.

Выронив книгу, она обернулась и встретила насмешливый взгляд. Похоже было, что Вэвесор не брился, и она подумала, уж не отращивает ли он снова бороду.

— Слушаю вас, сэр.

— Мэйсон вернулся из Оксфорда. — Деворэкс с бутылкой бренди опустился на стул. — Не желаете ли составить компанию?

Она покачала головой.

— Так что за новости?

— Сэр Тоби Лэзендер и его мать с нетерпением ждут вашего возвращения. Они будут рады вас видеть. — Он налил бренди в оловянную кружку. — Похоже, они очень соскучились.

Он заметил, как ее лицо озарилось радостью.

— Вы так стремитесь покинуть нас? — спросил Деворэкс.

— Нет, сэр, нет. — Она все еще чувствовала себя неловко в обществе старого служаки. Похоже, что тот презирает ее невинность, даже потешается над ней. — Вы были очень добры, сэр.

— Вы хотите сказать, Мордехай был очень добр. — Деворэкс выпил, вытер губы. — Он будет скучать без вас. Пожалуй, он видит в вас дочь, которую потерял.

— Он потерял дочь?

— Сгорела насмерть. Она и ее мать, — эти слова Деворэкс произнес резко. — Вот почему он ни за что не станет жить в деревянном доме. — Он заметил появившееся на ее лице выражение сострадания и засмеялся. — Не жалейте Мордехая. Это было очень давно.

— С тех пор он так и не женился?

— Нет.

Деворэкс угрюмо пялился на пустую кружку, будто недоумевая, куда же подевалось содержимое.

— Но не надо его жалеть. У него все есть. Он опять потянулся к бутылке.

Его неприкрытый цинизм раздражал Кэмпион.

— Разве могут деньги заменить семью?

Деворэкс окинул ее холодными серыми глазами, а когда заговорил, то в голосе прозвучала снисходительность.

— Пересчитай спальни, детка.

— Пересчитать спальни?

— Боже всемогущий! — Он поставил кружку и разогнул пальцы левой руки. — У вас большая комната с этой стороны. Насколько я понимаю, вы спите одна.

— Да, — она покраснела.

— Дальше, маленькая комнатушка сзади, где сплю я, когда сплю, конечно. И еще одна большая комната наверху, где спит Мордехай. Правильно?

— Да.

— Так где же, по-вашему, детка, спит Марта? — Он опять приложился к бутылке. — Могу заверить вас, детка, не со мной. Она меня ненавидит. И вы говорите, что не с вами. И я вам говорю, что Марта Ренселинк не спит на кухне. — Он захохотал. — Они вместе уже двенадцать лет. Она не хочет становиться иудейкой, а он лютеранином. Так что они счастливо развратничают вместе. Вы шокированы, детка?

Ей было очень неприятно, что он называл ее «детка».

— Нет. — Она покачала головой.

— Да! Я же вижу! Отважный еврей, спасший вас, оказался в конце концов обыкновенным человеком. — Он вдруг будто разъярился и показал на верфи, мост, Тауэр, собор и корабли. — Глядите! Кругом пуритане, церковники, адвокаты, все жирные, самодовольные ублюдки, поучающие нас, как жить. Но вот что я вам скажу. — Его резкий голос скрежетал у нее в ушах. — У всех у них есть какая-нибудь тайна, детка, у всех! И знаете, где ее искать? Изуродованное лицо излучало враждебность.

— В спальнях, детка, в спальнях. Так что не смущайтесь оттого, что Мордехай согревается в постели, не прибегнув предварительно к услугам духовенства. Он все-таки куда порядочнее всех их.

Кэмпион старалась быть терпимой к его необузданности, ругательствам и кажущейся неприязни к ней.

— Вы давно его знаете?

— Кажется, будто всю жизнь.

— А моего отца вы знали? Серые глаза обратились на нее.

— Эретайна-то? А как же!

— Какой он был? Деворэкс захохотал.

— Смазливенький мальчик. Да, Этому красавчику везло, особенно с женщинами. Впрочем, мне-то он нравился, но был уж слишком умен. Быть умным вредно, детка. Только до беды и доводит.

— Где вы его встречали?

— На войнах. Я сражался за Швецию. — Он дотронулся до шрама на лице. — Вот это я заработал в Лютцене. Какой-то подонок с мечом. Ну да ладно, — Деворэкс иронически сощурился, — я-то его убил. — Он налил себе и без всякого перехода сказал: — Мы уезжаем завтра.

— Завтра, — удивилась она, так как знала, что в Лондоне ее все еще ищут, покидающих город путешественников останавливают, а экипажи обыскивают.

— Завтра, — кивнул Деворэкс. Он улыбнулся ей своей мрачной улыбкой. — Я нашел вам спутника, с которым вы будете в полной безопасности.

Его это почему-то рассмешило, но больше он ей ничего не сообщил.

В тот вечер Мордехай Лопес устроил в ее честь обед, прощальный обед. Кэмпион пыталась скрыть радость от предвкушения встречи с леди Маргарет и Тоби. Но Лопес все равно заметил ее нетерпение.

— По-моему, ваш сэр Тоби счастливчик.

— По-моему, это я счастливица.

— Вы мне напишете?

— Конечно.

Он поднял бокал.

— Я передаю вас в хорошие руки, Кэмпион. Вэвесор соберет печати. На это уйдет некоторое время, так что запаситесь терпением. А пока возьмите вот это.

Он подвинул к ней что-то через стол. Сначала она думала, что это печать святого Луки, но потом увидела листок бумаги.

— В Оксфорде к этому отнесутся с уважением.

— Не могу! — Она покачала головой.

— Почему? — рассмеялся он. — Свадьба дело дорогостоящее, Кэмпион. Вам потребуется платье, понадобится всех накормить, нужно будет где-то жить. Возьмите. Я настаиваю! Отдадите деньги, когда соберете печати.

Он дал ей тысячу фунтов. Она была смущена, потому что он и так уже заплатил за ее новую одежду, но Лопес отмахнулся:

— Вы забываете, Кэмпион, что вы богаты. Богатым несложно занимать деньги, это трудно только беднякам, кому они-то и нужны больше всего. Берите. И еще одно…

Она взглянула на него, чувствуя, что будет тосковать по нему, по его насмешливому уму, мягкости, доброте.

— Еще одно?

— Возьмите. — Он, как фокусник, извлек печать. Она посмотрела на нее:

— Почему вы не оставите ее у себя?

— Потому что она ваша. Вы должны принять на себя часть грозящей опасности, Кэмпион, вы должны быть мужественны. Мужество вам не помешает. — Он задумался. — Отдайте ее на хранение Тоби, если хотите, но у вас должна быть хоть какая-то вещь вашего отца. — Он положил печать на середину стола. — Она ваша. Я вручаю ее вам.

Она взяла печать, сознавая, что тем самым снова ставит себя под удар. Лопес спросил:

— Вы сохраните ее?

— Сохраню.

Он одобрительно кивнул и еще раз поднял бокал.

— Вот и отлично.

Рано утром, когда от ветра по Темзе бежала рябь, а над мостом на насаженных на пики головах изменников шевелились волосы, Вэвесор Деворэкс прокрался в комнату Кэмпион. Двигался он беззвучно, будто большой кот, и не было никаких признаков того, что он пил. В руках он держал фонарь.

Дверь открылась без скрипа — предварительно ее смазал сам Деворэкс.

Кэмпион спала, положив согнутую руку ладонью вверх.

У него под ногой скрипнула доска. Он застыл. Девушка облизала губы, пошевелилась и снова успокоилась. Света фонарь давал мало, но вполне достаточно, чтобы распознать лежавшую рядом с кроватью печать святого Луки.

Вэвесор Деворэкс поднял ее.

Он отнес ее в комнату с видом на Темзу, опустил на специально подготовленный стол, где уже лежал маленький квадрат из толстого стекла. Он смазал его маслом и, достав свечу из фонаря, капнул сургучом и прижал печать.

Он повторил свои действия во второй, в третий раз.

Свеча снова оказалась внутри фонаря, а кусочек стекла с драгоценным грузом он обернул лоскутком муслина, затем шерстью и сложил свою добычу в маленький деревянный ящик. Потребовалась минута на то, чтобы в одних носках вновь проникнуть в комнату Кэмпион, положить печать рядом с кроватью и убрать со стола все следы своей деятельности.

Затем он вытащил пробку из бутылки, плюхнулся на кровать и выпил за свое здоровье. Завтра он повезет девушку в Оксфорд, а потом начнет собственную хитроумную игру. Это будет игра не Лопеса, не Кэмпион, а его собственная. Одной печати было вполне достаточно. Деворэкс усмехнулся и с наслаждением припал к бутылке.

Часть четвертая Сбор печатей

Глава 26

Было утро. Над рыбным рынком в Биллингсгейте кричали чайки. По улицам грохотали телеги, город пробуждался, начинал торговать — тот самый город, который патрулировали парламентские войска, разыскивавшие Кэмпион.

Марта Ренселинк принесла ей дорожную одежду.

— Не спрашивай меня ни о чем, Кэмпион, я все равно не знаю. Эта свинья мне никогда ничего не говорит.

Деворэкс прислал дешевенькое грубое черное платье и чепец такого же цвета.

Мордехай Лопес поцеловал ее в обе щеки.

— Может быть, я приеду к вам на свадьбу, ладно?

Она смутилась:

— Может быть, Тоби больше не хочет на мне жениться.

— Вы мне никогда не говорили, что он глуп!

Она засмеялась:

— Буду счастлива видеть вас на свадьбе.

— Если смогу. Не уверен. Счастливо, дорогая. Печать при вас?

— Да.

Печать была на шее и вызывала странно знакомое, необъяснимое чувство.

— Возможно, я попрошу Тоби хранить ее.

— Пусть будет так. — Он взял ее за локоть. — Деньги не забыли?

— Нет.

— Марта сложила в телегу одежду и еду на дорогу. Вы будете в безопасности! Вэвесор приготовил вам спутника. Не слишком приятного, зато он вас защитит.

— Спутника?

— Ему хочется, чтобы это было для вас сюрпризом. Идемте!

Во дворе стояла маленькая обшарпанная телега. Ее окружали люди Деворэкса, все они были на лошадях, хорошо вооружены, подпоясаны парламентскими поясами. Не вооружен был только Мэйсон. Одет он был так же бедно, как и Кэмпион, и ждал на козлах. Деворэкс подозвал ее:

— Иди сюда, детка! Познакомься, это твой брат. — Он указал на Мэйсона.

— Привет, сестренка, — откликнулся Мэйсон. Деворэкс захохотал.

— Что это ты делаешь, Мэйсон?

— Хороню отца, сэр!

Солдаты заржали. С удивительной легкостью для человека, которому уже под пятьдесят, Деворэкс вскочил на телегу и потянулся за Кэмпион.

— Дай руку.

В телеге стоял длинный ящик. Деворэкс приподнял крышку, и оттуда отвратительно завоняло.

— Вот твой отец.

Кэмпион скривилась. В ящике лежал труп старика. Истощенное тело было завернуто в грязный саван. Волосы были седые и прямые. Худые щеки нависли над посиневшими мертвыми губами. Вэвесор Деворэкс пояснил:

— Мы прозвали его «старина Том». Ты его дочь; у тебя есть бумаги, в которых сказано, что ты везешь его хоронить в Хай-Уайкомб. Если спросят, от чего он умер, говори — чума.

Он посмотрел на «старину Тома».

— Обошелся мне в десять фунтов. В этом проклятом городе на все растут цены. — Он опустил крышку и сказал Мэйсону: — Поедешь сам по себе, пока мы не выберемся из Лондона. Ясно?

— Да, сэр!

— Открывайте. — Деворэкс махнул в сторону ворот. — Поехали!

Они направились через город, чтобы не делать крюк на юг до следующего моста. На Лондонском мосту солдаты взобрались на телегу, но вид старика отвратил их от дальнейшего любопытства. То же самое повторилось в Ладгейте и у Найтсбридж, где их остановили в третий и последний раз. На этот раз Кэмпион переволновалась. Вэвесор Деворэкс со своими людьми ускакал далеко вперед, скрылся из виду, и ей стало страшно, вдруг солдаты что-нибудь заподозрят. Мэйсон же не беспокоился. Он все бормотал слово «чума», и солдаты поспешно отправляли их дальше.

Вэвесор Деворэкс ждал в пяти милях впереди. Мэйсон с облегчением переоделся в солдатскую одежду и пристегнул меч поверх кожаной куртки и оранжевого пояса. «Старину Тома» сняли с повозки и отнесли в кустарник, где и вытряхнули на корм хищным птицам и животным. Вэвесор Деворэкс веселился.

— «Старина Том» послужил королю.

— Королю? — удивилась Кэмпион.

— Он провел его врагов. Ты говорила, что умеешь ездить верхом?

— В дамском седле.

Они бросили телегу, на лошадь навьючили одежду Кэмпион, а к ней самой подвели свободного коня. Люди Деворэкса радовались, что вырвались за черту Лондона, и еще больше повеселели, когда вскоре сделали остановку в гостинице, Деворэкс сказал:

— Никакого смысла ждать допоздна и упустить лучшие комнаты. — Он кликнул конюхов. — Пошли, детка. Там есть выпивка.

В тот вечер она увидела нового Вэвесора Деворэкса, пьяницу, расцветавшего в компании завсегдатаев таверны и развлекавшего их историями о давних и недавних битвах. Он горланил песни, выкрикивал шутки, а ночью с пьяным храпом охранял ее дверь, улегшись на полу снаружи.

На следующий день они свернули с главной дороги и поскакали по плодородным полям. Когда они остановились в очередном, ничем не примечательном месте, чтобы люди Деворэкса разведали дорогу, он отдал приказ, который был встречен радостными криками «ура». Солдаты сняли оранжевые пояса и достали белые королевские знаки отличия. Их вид напомнил Кэмпион о Тоби. Она приободрилась. Вэвесор Деворэкс сообщил ей, что они уже проскользнули сквозь кольцо крепостей, окружавших Оксфорд. Теперь они на территории роялистов.

Весь день настроение у Кэмпион улучшалось. Деревенского пейзажа она не видела с тех пор, как ее увезли в Лондон. Урожай уже почти созрел, зеленели леса, а один раз, когда Деворэкс галопом влетел вместе со своими людьми на невысокий холм, она замерла в восхищении — в безоблачном небе выводили свои песни жаворонки.

Вэвесор Деворэкс взглянул на ее счастливое лицо.

— Постарайся смотреть вперед, — насмешливо сказал он.

Она так и сделала и увидела прорезавшую пейзаж серебряную нить реки. Тучи отбрасывали кругом огромные тени. Рядом с поблескивающей на свету Темзой стоял Оксфорд. Каменный город со множеством шпилей и башен окружали земляные укрепления. Валы защищали новую столицу короля от лондонских мятежников.

— Отсюда неплохой вид, правда? — сказал Деворэкс.

— Да, — согласилась она.

— А внутри воняет. — Он захохотал, обнажив большие желтые зубы. — Пошли!

Он достал бумаги, благодаря которым их беспрепятственно пропустили туда, где дорога проходила сквозь огромную земляную стену. На вершине стены были оборудованы каменные площадки с установленными на них пушками. Они подошли ко второму посту на окраине самого города, и вновь бумаги Деворэкса вызвали уважение часовых. Офицер посмотрел на Кэмпион:

— Кто она?

— Проклятая царица Савская. Не суй нос не в свое дело.

Оказавшись в городе, Кэмпион поняла, почему Деворэкс говорил, что здесь воняет. Это соответствовало действительности. Народу было страшно много, на улицах даже теснее, чем в Лондоне. Городок по-прежнему оставался университетским, хотя, как сказал Деворэкс, немало колледжей было теперь занято придворными или войсками. Здесь обосновался королевский Двор со свитой, слугами и зеваками; чиновники следовали за королем, как за кораблем чайки. Гарнизон города разросся, многие солдаты привезли с собой жен, улицы были заполнены до отказа. Были здесь и беженцы вроде леди Маргарет и Тоби. Деворэкс заговорил о них с оттенком пренебрежения:

— Твоим друзьям повезло.

— Почему?

— Добропорядочные обитатели Оксфорда, пылая любовью к королю удвоили, потом еще и еще раз удвоили цены за жилье. Похоже, однако, что лорд Тэллис предоставил леди Маргарет Лэзендер большую часть своего дома. Сюда.

Он хорошо ориентировался в Оксфорде, уверенно ведя ее по узкой улочке в центре. Мэйсон указал на какой-то дом, и Деворэкс остановился, приказав своему спутнику:

— Поставь ее вещи на землю. Ну, вот и все. Мы пришли. Он перегнулся через седло и забарабанил в дверь. Кэмпион была сильно возбуждена, ей едва удавалось сдерживать радость от предстоящей встречи. Она ждала, пока откроется дверь.

Деворэкс опять нетерпеливо постучал.

Дверь распахнулась, и служанка робко посмотрела на высокого угрюмого незнакомца.

— Что вам угодно, сэр?

— Спала ты, что ли, девочка?

— Нет, сэр.

— Сэр Тоби Лэзендер дома?

— Его нет, сэр. Дома леди Маргарет, сэр.

Деворэкс показал на узелки Кэмпион:

— Внеси это внутрь, девочка. Да побыстрее! — Он посмотрел на стоявшую у дверей Кэмпион. — Заходи.

— А вы не зайдете?

— Зачем? Ты думаешь, мне хочется вести светские разговоры?

Она покачала головой, ей опять стало не по себе.

— Я должна поблагодарить вас, сэр.

— Верно. Печать у тебя?

— Да.

— Береги ее.

Он взял в руку поводья и развернул лошадь.

— Когда ты мне понадобишься, я тебе сообщу. Не рассчитывай, что это произойдет скоро.

Задетая небрежностью тона, Кэмпион ответила:

— Я ни на что не рассчитываю, сэр.

— Какая хорошая девочка, — рассмеялся он. — Никогда ни на что не рассчитывай! Тогда ты никогда не разочаруешься. И последний совет.

— Да, сэр?

— Держись подальше от проклятых пуритан. Они терпеть не могут красоты.

С этими словами он пришпорил лошадь, подковы высекли искры из булыжника, и он умчался прочь. Кэмпион в изумлении смотрела вслед удаляющемуся воину. Неужели она удостоилась комплимента от Вэвесора Деворэкса?

— Мисс? — Служанка волновалась. — Мисс?

— Леди Маргарет дома?

— Да, мисс.

— Проводите меня к ней.

Кэмпион нервничала, в голове теснились сотни мыслей и чувств. Она следовала за служанкой по длинному мрачному коридору, обитому панелями, и ждала, когда та постучит в дверь. Ответил знакомый властный голос:

— Войдите!

— Пожалуйста, мисс — Служанка открыла перед ней дверь.

Кэмпион заколебалась. Голос прозвучал нетерпеливее.

— Кто там? Я что, должна отгадывать?

Кэмпион вошла медленно, почти неуверенно. Были моменты, когда она мечтала об этой встрече, когда от воспоминаний о леди Маргарет и ее сыне ужасы Тауэра казались не столь реальными, но там, в крепости, она почти не верила, что снова увидит лицо с орлиным носом и забранными кверху седыми волосами, услышит повелительный голос. Кэмпион стояла на пороге комнаты, выходившей в сад, и улыбалась.

— Леди Маргарет!

— Дитя мое!

Через секунду леди Маргарет уже обнимала ее, прижимала к себе, бормотала ей на ухо что-то нечленораздельное, и сама Кэмпион цеплялась за пожилую женщину, пока ее легонько не оттолкнули.

— Ты плачешь, дитя мое! — сказала леди Маргарет. — А я-то думала, ты обрадуешься встрече со мной!

— Вы же знаете, что я рада.

Плакала она от счастья и облегчения. Они снова обнялись, а потом заговорили, будто в их распоряжении было всего пять минут. Кэмпион смеялась и плакала, рассказывала и слушала, прижимаясь к руке пожилой женщины.

Леди Маргарет стащила с нее чепец и ткнула пальцем в волосы.

— Вид у тебя просто ужасный, дитя мое. Неужели тебя никто не стриг?

— Дорогая леди Маргарет! Меня чуть живьем не сожгли. На прически у меня времени не было!

— Да, дорогая, но, умирая, мы должны стремиться выглядеть как можно лучше. Первое впечатление очень важно, Кэмпион. Господь, конечно же, будет разбираться в том, что внутри, но он окажется глупее, чем я полагала, если не бросит взгляд на то, что снаружи.

Повернувшись к столу, она позвонила в колокольчик.

— Мы выпьем немного вина, дорогая моя, а потом до возвращения Тоби приведем тебя в порядок.

Дверь открылась, и вошла Инид, служанка леди Маргарет.

— Слушаю, леди Маргарет?

Увидев Кэмпион, она в изумлении закрыла лицо руками, и показалось, что она вот-вот зарыдает.

— Инид! — воскликнула леди Маргарет, наслаждаясь этой сценой. — Ты что, мышь увидела?

— Это вы! — Инид бросилась в объятия Кэмпион. Кэмпион прижала ее к себе.

— Инид!

Ей снова хотелось плакать от ощущения того, что она дома.

Леди Маргарет фыркнула:

— Она мало похожа на Святого Духа, Инид. Скажи же Кэмпион что-нибудь членораздельное.

Она с радостью наблюдала, как Кэмпион и Инид обнимаются, и, подождав, пока они немного поговорят, предложила бутылку мальвазии.

— А потом, Инид, нам придется сделать что-нибудь с прической Кэмпион. — Она с грустью взглянула на платье. — Очень мило с твоей стороны носить траур по сэру Джорджу, но, думаю, для Тоби можно одеться во что-нибудь более жизнерадостное.

Кэмпион предпочла не объяснять, что траур она надела из-за «старины Тома».

— Как Тоби?

Леди Маргарет села, выпрямив спину и высоко подняв голову.

— Он мечется между несказанным горем, когда считает, что тебе до нас не добраться, и невыразимой радостью, когда решает, что ты все-таки сможешь приехать. Уж и не знаю почему. В этом городе есть несколько очень красивых девушек прекрасного происхождения, у некоторых из них и грудь вполне подходящая. Ты похудела, дорогая. Одну девушку, леди Клариссу Уорлейк, я особенно настойчиво пыталась представить ему, но Тоби очень упрям. Уж и не знаю почему. Кэмпион улыбнулась:

— Вы, правда хотите, чтобы он женился на леди Клариссе?

Инид принесла вино.

— Леди Маргарет бы убила его, если бы он это сделал.

— Инид! Мне уже и раньше приходилось одергивать тебя!

— Да, миледи, — ответила Инид, подавая Кэмпион и леди Маргарет по бокалу сладкого вина.

— Как его рана? — спросила Кэмпион.

— Он лишился двух пальцев, — леди Маргарет подняла мизинец и безымянный палец левой руки, — это его смущает. Он носит перчатку. Плечо плохо действует, но его выздоровление и так было чудом. Я почти не сомневалась, что он умрет по пути сюда.

— Когда он вернется?

— Я думала, тебе нравится беседовать со мной!

— Так оно и есть, леди Маргарет, вы знаете, что это так! Я счастлива, как никогда!

— Сомневаюсь, дорогая, но прозвучало это очень мило. Тоби не вернется до вечера, так что времени у нас предостаточно. Расскажи мне все. Можешь идти, Инид, стол уже вполне чистый.

Они проболтали до вечера и продолжали беседовать, пока леди Маргарет и Инид подстригали и завивали волосы Кэмпион. Кэролайн, которая бы с радостью занялась этим, гостила у своей сестры и ее мужа. В Оксфорде были только леди Маргарет и Тоби со своими слугами. Леди Маргарет выбрала одно из тех платьев, что купила Марта Ренселинк, и неохотно выразила свое одобрение.

— Так значит, ты богата?

— Если мне удастся собрать вместе три печати.

— Девушке очень полезно быть богатой.

Она отказалась принять от Кэмпион чек, сказав, что его следует передать Тоби как главе семейства.

— Ты говоришь, две печати у этой гадины Кони?

— Да.

— И этот твой жуткий братец заодно с ним?

Кэмпион оправила корсаж, глядя на себя в зеркало.

— Самую приятную новость вы еще не слышали.

— Ну, так говори, дитя мое.

Кэмпион повернулась лицом к леди Маргарет.

— Моя фамилия не Слайз. — Она покраснела, не зная, будет ли леди Маргарет так уж приятно узнать правду. Я одна из незаконнорожденных детей Кита Эретайна.

Леди Маргарет, имевшей склонность к генеалогии и хорошо осведомленной обо всех необыкновенных семействах, это очень понравилось.

— Кит Эретайн! Твой отец! Я так рада, дорогая, так рада! Я часто думала, что мне бы не хотелось, чтобы в жилах моих внуков текла кровь Слайзов, но кровь Эретайна вполне приемлема. Есть, конечно, шотландская примесь, но с этим уж ничего не поделаешь.

— Шотландская?

— Боже правый, ну конечно! Мать Кита происходила из семьи Мак-Клюр, имя у нее было какое-то варварское, вроде Дейрдр. Красивая женщина, насколько я знаю, но явная шотландка, хотя, пожалуй, она достаточно долго прожила в Англии, чтобы избавиться от худшей части своей наследственности.

Она неодобрительно хмыкала по поводу всего шотландского.

— Значит, Кит — твой отец!

— Да.

— Но ты незаконнорожденная! Ладно, придется просто закрыть на это глаза. Он всегда был пройдохой. Его заточили в Тауэр.

— За то, что он назвал короля Иоанна «шотландским чертополохом с бесполой колючкой».

— В тюрьме ты поднабралась очаровательных выражений, дитя мое, — шутливо укоряла леди Маргарет. — А где сейчас твой отец?

— В Америке, в Мериленде, если вообще жив.

— Понятно. — Было ясно, что леди Маргарет не пропустила мимо ушей упоминание об Америке. — Он вернется за тобой?

— Не знаю.

— Надеюсь, что если он вернется, то будет выражаться изысканнее. Но, думаю, вряд ли. Жизнь в этих поселениях представляется мне не иначе как грубой.

— Я не знаю, хочу ли я, чтобы он возвращался.

— Не будь дурой, Кэмпион. Говорили, что Кит Эретайн — самый очаровательный и остроумный мужчина. Мне всю жизнь хотелось с ним познакомиться. — Она отступила на шаг. — Ты выглядишь вполне прилично. Дай я подберу тебе сережки. И пощипли себя за щеки, детка. Тебе не хватает румянца.

Они сидели в саду под тенистыми грушами, Кэмпион слушала историю замка Лэзен и повесть о том, как сэр Гренвилл Кони выселял семью. Лэзендеры, сказала леди Маргарет, стали нищими. Пропали их земли, деньги, даже дом. Чарльз Ферраби, мальчик с бычьими глазами, который должен был жениться на Кэролайн, взял назад свое предложение. Невеста без приданого никому не нужна. Помощь предложил только лорд Тэллис, давний друг сэра Джорджа.

В конце сада раздался стук подков, кто-то крикнул, и хлопнули ворота. Леди Маргарет прислушалась.

— Это Тоби, дорогая. Спрячься.

— Спрятаться?

— Конечно! Мужчин всегда нужно удивлять, чтобы поддерживать у них интерес.

Между высокими кустами оставалось небольшое, поросшее травой пространство, невидимое из дома. Там Кэмпион и выжидала, и эти несколько секунд показались ей вечностью. Сердце бешено колотилось. Она была возбуждена, будто ребенок, вовлеченный в увлекательнейшую игру. Она услышала шаги по дорожке, а потом приглушенный, но все же отчетливый звук его голоса. Вдруг в голове пронеслись ужасающие воспоминания о Тауэре, о крысах, скребущихся по холодному, вонючему полу. Однако властный голос леди Маргарет вернул ее в этот затененный кустами сирени сад.

— Иди в сад, Тоби. Я хочу с тобой поговорить.

Она услышала его шаги по плитам, окаймлявшим лужайку. Потом наступила тишина.

— Вы идете, мама?

— Секунду, Тоби. Не будь надоедливым. Скажи, сколько времени?

Снова раздались его шаги, на этот раз приглушенные травой. Кэмпион попробовала успокоиться, придать лицу беззаботность. Она поправила локоны и увидела его, с рыжими на солнце волосами, с перчаткой на руке. Одет он был в черное.

Тоби остановился у солнечных часов:

— Почти половина седьмого, мама!

Он повернулся, не получив ответа, и увидел голубое платье в тени сирени.

— Тоби!

Она не могла дольше сохранять спокойствие. На его лице отразились удивление, радость, и через секунду они оказались в объятиях друг у друга. Своей искалеченной рукой он обнимал ее за плечи, а она спрятала лицо у него на груди.

— Тоби!

— Ты вернулась!

Он приподнял ее голову и нежно, почти удивленно поцеловал ее, будто не верил своим глазам.

— Кэмпион?

Они снова поцеловались — так, словно хотели слиться друг с другом навсегда. Она вцепилась в его кожаную куртку, будто это была сама жизнь.

Из дома донесся голос леди Маргарет:

— Тоби!

— Да, мама?

— Мог бы целоваться и не на глазах матери.

Он улыбнулся леди Маргарет и снова поцеловал. Кэмпион было безразлично — пусть бы хоть весь свет пялился на них. Она была дома.

Глава 27

Ни на что не рассчитывай, говорил Вэвесор Деворэкс, но даже, если бы она и надеялась, такого бы она все равно не смогла предположить.

То лето навсегда останется у нее в памяти как лето любви. Все было невыразимо прекрасно: благоухание садов, запахи цветов, плодов и трав.

Кэмпион Эретайн — леди Маргарет настаивала, чтобы ее называли именно так, — должна обвенчаться с сэром Тоби Лэзендером через месяц. В церкви состоялось оглашение, и никто не видел никаких препятствий к долгожданному священному союзу. После бегства из Тауэра ее жизнь превратилась в сплошной праздник: нескончаемые приемы, танцы, пиршества. Эту радость, казалось, разделяли даже те, с кем она прежде никогда не встречалась. Если жизнь ее действительно была рекой, то теперь она вырвалась из темного и мрачного подземелья ужасов на широкий, залитый солнцем плес. И все же небо не было тем безоблачно синим, каким рисовалось ей в мечтах.

Ничего подобного Оксфорду Кэмпион никогда не видела. Башенки и дворики, колокольни и арки — все свидетельствовало о стремлении к красоте, которое для Мэттью Слайза было бы грехом. Но всей этой красоте грозила беда. Король явно проигрывал войну, его войска перешли к обороне. И даже долгожданное счастье не могло заслонить Кэмпион от тревожных предчувствий. Но как бы то ни было, в то лето Оксфорд был для нее сказочным. Она не замечала вони на улицах — неизбежного спутника скученности. Она видела лишь изящество и красоту. Она была влюблена.

Даже над этими бескрайними солнечными просторами, по которым протекала река ее жизни, где все зеленело и благоухало, где росли сотни и сотни цветов, нависала тень ее прошлого. Люди, опьяненные религией, не ограничивались уничтожением внешней красоты, они покусились и на ее невинность. Сухие шершавые руки Верного До Гроба Херви осквернили ее, и избавиться от этой скверны она не могла. Она ощущала ее внутри самой себя. Она не забыла о ней и в тот день в конце августа, когда Тоби отпустили из гарнизона, и они вместе верхом направились на загородную прогулку.

В этот день война воспринималась как нечто очень далекое. Земля была щедрой, трава сочной, урожай богатым. Река, по берегам которой благоухали цветы, будто радовалась жизни. Все было как тогда, год назад, когда она в последний раз купалась в пруду в Уэрлаттоне. Горизонт от жары подернулся белой дымкой, в неподвижном воздухе жужжали пчелы, и лишь одно омрачало этот сегодняшний праздник — тень, жившая у нее внутри.

Да, река опять вынесла ее на этот простор, хотя вода была еще мутна после пещер ужаса, и ей по-прежнему было страшно. Она скрывала это от Тоби, стараясь выглядеть беззаботной, но замужества она боялась, потому что память о Верном До Гроба отравляла ее существование.

Тоби повел ее прочь от Темзы, лошади скакали на север к роскошным лугам, вдоль бежавшего на юг, к Темзе, ручья. Тоби привязал лошадей к поваленному дереву и поставил корзинку с провизией на траву.

Они были вместе уже три недели, и Кэмпион не переставала удивляться, сколько они могут друг другу сказать. Он развлекал, наставлял, выслушивал ее. Любой пустяк мог стать поводом для обсуждения, потому что оба они хотели познать мир.

Они поели на берегу ручья — хлеб, холодное мясо, вино. Потом Кэмпион легла на спину, подсунув под голову седло, а Тоби расположился рядом.

— Они уже, наверное, знают, что ты здесь.

— Пожалуй.

Эта тема возникала не раз. Тоби считал, что у сэра Гренвилла Кони должны быть свои осведомители в Оксфорде. От вина Кэмпион клонило в сон.

— А без печатей нам не обойтись? — спросила она.

— Конечно можно, если ты этого хочешь. — Он обрывал нежные лепестки клевера и слизывал медовый нектар языком. — Хочешь о них забыть? Эту тоже выкинуть?

Золотая печать висела у Тоби на шее.

— От них уже было столько горя, — со вздохом сказала Кэмпион. — Я на это не напрашивалась. Я ничего подобного не хотела. Не хотела, чтобы Эбенизер меня ненавидел, не хотела встречаться с Кони и людьми вроде Вэвесора Деворэкса. — Она повернула голову к любимому. — Я не хотела попадать в Тауэр.

От ужасных воспоминаний захолодело внутри.

Тоби перекатился на бок и охнул, задев раненое плечо.

— Ты на это не напрашивалась, но не будь печатей, ты сейчас, наверное, оказалась бы женой какого-нибудь Сэмьюэла Скэммелла. У тебя бы, наверное, был свой маленький хмурый Скэммелл со своей маленькой Библией.

Она рассмеялась, подставив лицо солнцу.

— Да. — Журчание ручья настраивало на благодушный лад. — Бедняга Скэммелл.

— Бедняга?

— Он на это тоже не напрашивался. Он был безобиден.

— Но жаден.

Наступила тишина. Даже сквозь закрытые веки солнце казалось ярким. Она услышала, как зашевелились лошади, как в воде плеснулась рыба.

— А нам нужны эти печати, Тоби?

Он снова повернулся на живот, темно-рыжие волосы оттеняли красивое, унаследованное от матери лицо. Кэмпион очень любила его лицо. Вряд ли, думала она, его можно назвать классически прекрасным, как у лорда Этелдина. И все же в памяти-то оставался Тоби. Их взгляды встретились.

— Я дам тебе два ответа. Первый — я женюсь на тебе, будь ты самой бедной девушкой во всем королевстве. И второй ответ. Да, нужны. Лэзен принадлежал нашей семье с незапамятных времен. Когда-нибудь, одному Богу известно когда, мне бы хотелось его выкупить, и сделать это мне хотелось бы еще при жизни мамы.

Она и сама в душе считала так же.

— Но, если ты мне скажешь, — добавил он, — что печати тебе ненавистны, что ты хочешь отделаться от сэра Гренвилла и своего братца, тогда я тут же выброшу ту, что держу в руках. Я женюсь на тебе и сочту себя самым счастливым из смертных.

— Тогда не выбрасывай. Уж лучше мы выкупим лэзенский замок.

— И ты будешь Кэмпион Лэзендер, — подхватил он. Она рассмеялась, вспомнив, как он заметил в корзинке цветки лихниса и выбрал для нее имя.

— Если бы мы с тобой не встретились, меня бы все еще звали Доркас.

— Доркас — Тоби произнес это имя подчеркнуто тяжеловесно. — Доркас. Доркас. Доркас.

— Прекрати! Я ненавижу это имя.

— Я буду называть тебя Доркас, когда ты будешь меня огорчать.

Она согнала со щеки муху.

— Кэмпион, — произнесла она оценивающе. — Это имя мне подходит.

— А я его обожаю. Я очень рад, что в день нашего знакомства ты не собирала борщевик. Леди Борщевик Лэзендер звучит не очень романтично.

— Или сонную одурь.

— Или крыжовник.

— Леди Черника Лэзендер, — протянула она. — Нет, Кэмпион мне нравится.

Тоби выковыривал зернышки из овсюга.

— Был такой поэт по имени Кэмпион.

— Знаю.

— Потому что я тебе сказал. — Он приподнялся на локтях и придвинулся к ней. — Вот послушай, — он ненадолго задумался:

Свобода исчезает,

Когда мы покоряемся женщинам.

Так почему же, зная это,

Мы все же становимся их пленниками,

Почему не можем иначе?

— Это Кэмпион написал? — рассмеялась она.

— Да.

— Не слишком справедливо, правда?

Он пощекотал ее травинкой.

— Тебе это и не должно нравиться. Ты должна была разозлиться на меня и сказать, что я женоненавистник.

— Слишком жарко, чтобы злиться. Прочитай мне еще что-нибудь из того, что он написал, а если мне не понравится, я не выйду за тебя замуж.

— Договорились. — Он сделал вид, что задумался, потом наклонил голову, чмокнул ее в губы и процитировал:

Небо — это музыка,

А рождение твоей красоты -

Небесно.

Теперь настала очередь Кэмпион изобразить задумчивость. Она пристально вгляделась в его зеленые глаза:

— Я выйду за тебя.

— Тебе понравилось?

— Да.

— Я так и думал.

— И поэтому ты выучил эти строки к сегодняшнему дню?

— Откуда ты знаешь? — воскликнул он.

— Потому что ты помнишь только те стихи, которые твой отец распевал на Рождество, и потому что ты оставил томик стихов Кэмпиона в саду на столе, и за ночь он размок.

— Женщине вредно быть такой проницательной, — вздохнул Тоби.

— Нам приходится, дорогой, принимать во внимание, за что мы выходим замуж.

— За кого вы выходите замуж.

— За что.

Он снова поцеловал ее, а когда ее глаза закрылись, положил правую руку ей на живот. Он

про его похотливые пальцы, пробирающиеся вниз живота. Про то, как присутствовавшие на суде глазели на нее, пока Верный До Гроба ощупывал ее тело. Она явственно помнила, как его руки массировали и растирали соски. Преподобный Херви замарал ее. И это пятно останется с ней.

Тоби не проронил ни слова на протяжении ее исповеди. А она не решалась поднять на него глаза и разглядывала противоположный берег ручья.

Тоби любовался ее грустным и прекрасным профилем и ждал.

Теперь она повернулась к нему, будто защищаясь.

— Вэвесор Деворэкс сказал мне нечто странное.

— Что?

Он вел себя столь осторожно и предупредительно, как если бы ловил верткую форель в холодной воде.

— Он сказал, что у каждого есть страшная тайна, что-нибудь жуткое, и добавил, что тайна эта всегда в спальне. Все это прозвучало так мерзко, будто любовь всегда кончается в неопрятной, грязной, комнате с вонючими простынями.

— Не кончается.

Она его не слушала.

— Скэммелл тискал меня, и тот человек, которого ты убил, тоже пытался. И преподобный Херви, и солдат в Тауэре.

Она замолчала и снова почувствовала ненависть к печатям. Ведь это из-за них она стала жертвой похоти.

Тоби поднял голову и насильно задрал ей подбородок.

— Ты полагаешь, моим родителям плотские чувства показались мерзостью?

— Нет, но у них все было по-другому.

Она понимала, что возражает как ребенок. Он настаивал:

— Грязь вовсе не обязательна…

— Откуда ты знаешь?

— Ты меня слушать будешь?

— Ну да, леди Кларисса Уорлейк?

— Нет! — расхохотался он. — Так будешь ты меня слушать?

— Если не леди Кларисса, то кто же тогда?

— Кэмпион! — Он поразил ее внезапной суровостью. — Слушай же! Как, по-твоему, обитатели Лэзена находили себе жен, мужей и любовников?

— Не знаю.

Она чувствовала себя малым ребенком, попавшим в непонятный мир. Ей было страшно, потому что уродливое пятно расползлось, заполнило все вокруг.

— Помнишь, мы разговаривали о майских праздниках? И о празднике урожая? И о том, как молодые и не очень молодые люди вечером уходили в лес? В этом не было ничего ужасного! Если бы это было ужасно, зачем бы люди стали ждать этих праздников? — Он прикоснулся к ее руке, — Да, бывало неудобно, если шел дождь, но мерзко никогда. По крайней мере треть браков начиналась так, и церковь не имела ничего против. Это называется любовью. Для людей она праздник. Ее не запятнаешь.

— У меня никогда не было майского праздника. — Она смотрела на траву, потом подняла на него осуждающий взгляд. — А у тебя был?

— Конечно, был! А что я должен был делать? Сидеть дома, читать книгу и решать, кто из моих соседей грешник?

Его негодование вызвало у Кэмпион непроизвольную улыбку. Она сокрушенно покачала головой:

— Прости меня, Тоби. Прости. Ты не должен на мне жениться. Я всего лишь пуританка и ничего не знаю.

Он засмеялся:

— Я рад, что ты пуританка.

— Почему?

— Потому что никто не ловил тебя ни майской ночью, ни в стоге сена.

Кэмпион все еще чувствовала себя несчастной.

— А ты поймал, и не одну, правда? И меня застал, когда я купалась. Если бы я только знала, что ты за мной подсматривал…

— Ты бы умерла?

— Я бы смутилась.

— Бедняжка Кэмпион. Когда ты купалась в последний раз?

— В прошлом году. В тот день, когда мы с тобой познакомились.

Как часто она вспоминала в Тауэре эти минуты блаженства, эти теплые лучи солнца на коже, чистую воду вокруг. Тоби привстал на колени.

— Я пошел поплавать.

— Ты шутишь?

— А почему бы и нет?

Она была озадачена. Неужели, думала она, он станет раздеваться здесь? Ей было страшно. Этот страх вселил в нее Верный До Гроба Херви, страх перед ее собственным телом, перед телами других. Она боялась приближающейся брачной ночи и чувствовала, что Тоби заманил ее сюда, чтобы изгнать этот страх.

Он посмотрел на нее:

— Тебе же жарко.

— Нет, не жарко.

— И тебе жарко, и мне жарко, и я пойду в воду.

Он встал, сделал несколько шагов в сторону и разделся. Она не смотрела на него. Она смотрела на другой берег ручья, где над ячменным полем, расцвеченным маками, дрожало знойное марево. Она знала, что ведет себя глупо, но не могла справиться с собой.

Тоби побежал в воду. Краем глаза она заметила светлую фигуру, устремившуюся в самую середину ручья. Он вскрикнул от восторга, послав вверх фонтан брызг, и встал на ноги там, где вода доходила ему до пояса.

— Здесь чудесно. Залезай.

— Слишком холодно.

— Тебе же жарко.

Она увидела темный синяк на плече, изуродованный сустав.

— А перчатку ты снял?

— Залезай, узнаешь.

Тоби поплыл вниз по течению, и скрылся в густых зарослях травы. До нее долетел его призывный голос:

— Заходи, отсюда мне тебя не видно.

— Ты и в прошлом году так говорил!

Потом наступила тишина.

Жара была невыносимой. Платье прилипало, кожа зудела. Воздух дрожал над ячменем, солнце ярко освещало маки и подсолнухи.

Ей хотелось поплавать. Она вспоминала это чистейшее наслаждение, когда освобождается заточенная в темницу душа, ей хотелось погрузиться в ручей, будто прозрачная, прохладная вода могла смыть следы прикосновения Верного До Гроба Херви. Она подождала, не скажет ли Тоби еще что-нибудь, не позовет ли снова, но он молчал. Тогда она прокричала:

— Я останусь здесь!

— Хорошо! Как хочешь, любимая!

Она ждала и хмурилась. Он больше ничего не говорил и не появлялся из-за зарослей крапивы. Она еще помедлила.

— Ты где?

— Здесь!

Она встала, дошла до зарослей крапивы и увидела его в двадцати ярдах ниже по ручью. Он сказал:

— Теперь убедилась? Мне тебя не видно.

— Отойди подальше!

Она махнула рукой туда, где ручей исчезал за поворотом в пререплетениях ивняка и крушины.

— Зачем это? Ты же не собираешься купаться.

— Может, и соберусь, если ты отойдешь за ивы.

Он изобразил на лице покорность, повернулся и чуть отплыл.

— Хватит?

— Еще столько же! Давай-давай!

Он засмеялся и поплыл дальше. Она подождала, не вернется ли он. Он не вернулся. Она отошла туда, где была свалена его одежда. Небрежно брошенная золотая печать отсвечивала на солнце. Вода притягивала неудержимо. Кэмпион так часто мечтала об этой минуте, но она понимала, что ей хочется раздеться и по другой причине. Тень должна быть уничтожена.

— Кто-нибудь может увидеть! — крикнула она. Ответа не последовало.

Она снова подошла к сваленной на землю одежде Тоби. Все было тихо, кругом ни души. Можно вполне успеть окунуться и поплавать, прежде чем Тоби успеет вернуться из-за дерева.

Одна из двух лошадей подняла голову и уставилась на нее, отчего Кэмпион испытала какую-то глупую неловкость. Она снова посмотрела на горизонт, на стоявший в полумиле лес, потом вверх и вниз по ручью. Ей было жарко и страшно.

Ей и раньше бывало страшно во время купания, но то был страх перед Мэттью Слайзом и его кожаным ремнем. Этот страх был совершенно иного рода. Она сняла ботинки и чулки, расстегнула корсаж, развязала шнуровку на платье и присела, озираясь по сторонам. Как раньше, отчаянно колотилось сердце. Она решительно стащила через голову платье, развязала шнурки от нижней юбки, чувствуя, как солнце припекает голую спину. Затем выпрямилась, юбка упала, и больше на Кэмпион ничего не оставалось. Она помчалась укрыться в воде.

Ничто не изменилось. Все то же замечательное ощущение чистоты и прохлады, которое разливалось по всему телу. Она уже забыла, какая это радость. Неуклюже взмахивая руками, Кэмпион поплыла на середину ручья, чувствуя, как течение подхватывает ее, а ноги цепляются за камыши. Ей было хорошо, очень хорошо, вода поддерживала и очищала ее. Неподалеку от берега она встала на колени, наслаждаясь свежестью.

— Разве не здорово? — окликнул ее Тоби, оказавшись на расстоянии каких-нибудь сорока футов. Он нырнул, снова оказался на поверхности и подплыл поближе. Кэмпион подумала, не броситься ли ей на берег за одеждой, но он выпрямился и стоял в ручье.

— Иди погляди, как восьмипалый будет ловить форель. Она покачала головой.

— Тогда я к тебе подойду.

— Оставайся на месте, Тоби.

Он пошел медленно, борясь с течением.

— Когда поженимся, будем этим заниматься каждое лето. Если мы вернем себе Лэзен, то сможем огородить стеной часть рва. Хочешь?

Она кивнула, напуганная так, что потеряла дар речи. Он делал вид, что не замечает, как она пониже пригнулась в воде.

— Было бы, конечно, лучше, — продолжал Тоби, — купаться в лэзенском ручье. Я, пожалуй, пригрожу местным жителям смертью, если они осмелятся глазеть на нас, хотя это, пожалуй, чересчур.

Он был уже совсем близко, всего в десяти ярдах.

— Впрочем, нас сочтут странными, если мы станем плавать.

— Оставайся на месте, Тоби!

Верный До Гроба Херви ощупывал ее, Скэммелл мечтал об этом, все мужское племя глумилось над ее наготой.

— Не приближайся ко мне!

Она пригнулась совсем низко, прикрывая руками грудь. Тоби остановился. Между ними было ярдов шесть-семь. Он улыбался.

— Кэмпион, — заговорил он с бесконечной нежностью, но вдруг голос его изменился.

Он вскрикнул. Лицо исказила гримаса нестерпимой боли, правой рукой он схватился за искалеченное левое плечо. Крик перешел в стон, и он рухнул на бок. Течение подхватило его.

— Тоби!

Вода относила его дальше. Стиснув зубы, он старался сдержать стоны и нащупать дно.

Кэмпион забыла о страхе, забыла о наготе. Она встала в ручье, рванулась к нему, протягивая руки:

— Тоби!

Над водой показалась рука в перчатке. Кэмпион попыталась ее схватить, но безуспешно. Течение уносило его. Она схватила его правую руку, но та выскользнула. В отчаянии она бросилась вперед, пытаясь настичь его, и внезапно почувствовала, что он держит ее, что ноги его крепко стоят на дне ручья, а правая рука обнимает ее сзади за талию, прижимая к себе. Сверху на нее смотрели зеленые глаза.

— Тоби!

— Ш-ш-ш.

— Ты меня обманул. — Она не знала, радоваться ей или огорчаться, но вдруг задрожала, потому что всем телом прижималась к нему, а его правая рука все гладила и гладила ее, и прикосновение это было таким нежным, будто она — серебряная рыбка в темных зарослях ситника.

— Тоби!

Рукой в перчатке он приподнял ее голову, и она поцеловала его, закрыв глаза, потому что не знала, куда смотреть. Руками она обхватила его и уткнулась лицом в плечо.

Страх не исчез, но Тоби будто защищал ее от него, и она почувствовала возбуждение. Она прижалась к нему, сознавая, что именно об этом мечтала в Уэрлаттоне в те ночи, когда любовь казалась пустой, недостижимой мечтой.

— Тоби.

— Ш-ш-ш.

Он вынес ее из воды, положил на траву, и она не осмелилась ни заговорить, ни открыть глаз. Она ждала боли, даже хотела ее и все гладила его мускулистую спину, пока он любил ее. Когда все было кончено, Тоби снова отнес ее в воду, и только тогда она робко взглянула на него.

Он улыбался.

— Разве это было так уж ужасно? Она покачала головой:

— Прости меня.

— За что?

— За то, что вела себя глупо.

— Вовсе нет.

Она посмотрела на него:

— Ты обманул меня.

— Знаю.

Она засмеялась и тихо спросила о том, что было для нее очень важно:

— Тебе было приятно?

— Это я бы должен тебя об этом спрашивать.

— Нет, скажи сам. Приятно?

— Как никогда.

— Приятнее, чем в майские праздники?

— Приятнее, чем я мог себе вообразить.

Она покраснела от смущения.

— Это правда?

— Есть только один способ это проверить.

— Какой?

— Посмотреть, захочется ли мне это повторить. Она плеснула в него водой.

— А тебе хочется?

Они снова любили друг друга, но теперь она уже смотрела на него и прижимала к себе, зная, что тени больше нет. Позже, еще раз побарахтавшись в прохладной чистой воде, они устроились на траве. Кэмпион лежала обнаженная под безоблачным небом, подложив под голову седло, а Тоби, приподнявшись на локте возле нее, водил пальцем по ее коже.

— Ты очень красивая.

— Твоя мама говорит, грудь у меня станет больше, если мы будем любить друг друга.

Он рассмеялся.

— Придется измерять твою грудь. Знаешь, как отцы отмечают зарубками на притолоке рост своих детей? Мы и с тобой так же поступим. Я буду демонстрировать твои успехи гостям.

Кэмпион наслаждалась прикосновением его пальцев к своему животу. Она вытянула правую руку и выдернула темно-рыжий волосок у него на груди.

— Он меня любит. Больно?

— Да.

Она выдернула еще один, словно гадая на ромашке:

— Не любит.

— Перестань, я устал.

— Сейчас не могу. — Она выдернула третий. — Любит. Он накрыл ее ладонь своей.

— Давай на этом остановимся.

— Как хочешь.

Они поцеловались и обняли друг друга.

Печать святого Луки валялась в стороне, о ней на время забыли, она была так же далека, как война. Кэмпион лизнула его языком.

— Так будет всегда?

— Если нам этого захочется.

— Мне этого хочется.

Чистый ручей бежал под безоблачным небом. Кэмпион познала умиротворение.

Глава 28

— Дождя, — заявила стоявшая у окна леди Маргарет, — до завтра не будет.

Это была не столько точка зрения, сколько директива Всевышнему, хотя у того, как казалось нежившейся в постели Кэмпион, были другие планы. Небо над Оксфордом было серое. Начало сентября ознаменовалось скверной погодой.

Леди Маргарет наклонилась над кроватью:

— Ты собираешься проваляться целый день?

— Нет, — протянула Кэмпион.

— Уже четверть седьмого, дитя. Ты опоздаешь к завтраку.

— Сейчас оденусь.

Леди Маргарет изучающе посмотрела на нее:

— Ты намного лучше выглядишь, дитя. Что бы там мой сын ни сотворил с тобой неделю назад, это явно пошло тебе на пользу.

С этими словами леди Маргарет вышла из комнаты, отдавая громогласные распоряжения на кухню, готовя домочадцев к наступающему суматошному дню. Кэмпион она оставила довольной и несколько удивленной. Довольной потому, что леди Маргарет столь откровенно одобрила то, что ее сын преждевременно лишил невесту невинности, а удивленной потому, что тайна так быстро разгадана. И мать и сын прекрасно видели тень, которую она пыталась скрывать от них.

Тени больше не существовало. И слава Богу. Нынешний день должен был доказать, что даже самые фантастические мечты иногда сбываются, сегодня она выходила замуж.

За завтраком леди Маргарет была настроена не столь оптимистично.

— Вполне возможно, в церкви он не появится, дорогая. Вчера вечером я выставила его из дома и сомневаюсь, будет ли он трезв к утру. Вполне возможно, он влюбился в дочку буфетчика и сбежал. У меня была троюродная кузина, которая однажды втрескалась в главного конюха своего отца.

— Неужели?

— Я же сказала. — Римский нос втянул запах березового чая и сделал вывод, что пить можно. — Ее выдали замуж за жутко нудного священника, обитавшего где-то на болотах. Подозреваю, они надеялись, что она там утонет, а она произвела на свет девятерых детей и превратилась в этакую колючку, непрестанно раздражавшую массивную плоть епископа Илийского. Кушай же, дитя.

Более шикарного свадебного платья в Оксфорде просто нельзя было заказать. Нижняя юбка из белого шелка вся была расшита маленькими цветочками из голубой шелковой нити. Руководствуясь указаниями леди Маргарет, Инид туго зашнуровала ее и взяла с кровати платье из сверкающего белого атласа. Передние складки юбки были чуть отогнуты, чтобы продемонстрировать нижнюю юбку. Отвороты прикреплялись множеством розочек из голубого шелка. На платье не было ни крючков, ни шнуровок. Вместо этого Инид затянула его, продев голубые ленты в дырочки на спине и завязав каждую большим бантом. Тяжелый и жесткий воротник был из белой, с кремовым оттенком парчи, сотканной из дорогих, очень красивых нитей.

И это еще не все. Туфельки, которые при ходьбе смело высовывались из-под нижней юбки, были обтянуты серебристым атласом и украшены голубыми цветками. Серьги были сапфировыми, сеточка на волосах — серебряной. С нее ниспадало семь ярдов кружев — тех самых, что леди Маргарет носила на собственной свадьбе.

Леди Маргарет поправила кружева.

— И еще одно.

— Еще?

— Имей терпение, дитя. — Леди Маргарет отошла к своей коробочке с рукоделием. — Вот возьми.

В руках она держала кружевные перчатки, отделанные жемчужинками. Кэмпион смотрела и вспоминала ту ночь, когда обнаружила их в тайнике у Мэттью Слайза. Она знала, что эти перчатки принадлежали ее матери. Без сомнения, это Кит Эретайн подарил их своему «ангелу», и она, может быть, лелеяла безумную мечту надеть их на собственную свадьбу. Их отослали в Уэрлаттон как единственную уцелевшую вещь Агаты Прескотт. Леди Маргарет пояснила:

— Я захватила их из Лэзена, когда этот мерзавец выселил меня. Понятия не имею, почему ты плачешь, дитя.

— О, леди Маргарет! — Кэмпион гадала, наблюдает ли сейчас за ней с небес ее мать. Она натянула тонкие изящные перчатки. — А как же он наденет кольцо?

— Ты все еще считаешь, что он явится? Тогда придется устроить ему взбучку. Не надо облегчать жизнь мужчинам, дорогая. Ладно. Дай-ка еще взглянуть на тебя.

Леди Маргарет гордилась тем, что ее сын нашел себе в жены такую красавицу, но еще больше ей нравилось, что Кэмпион не придавала значения своей красоте и не считала ее своим оружием. Она отошла на шаг и окинула будущую невестку критическим взглядом.

— Ты, конечно, можешь изменить свое решение.

— Могу?

Инид засмеялась:

— Через два часа, мисс, мне придется называть вас леди Лэзендер.

— Инид!

— Конечно, придется! — подтвердила леди Маргарет, снова и снова поправляя прекрасно сидящую одежду. — Ты вступаешь в ряды аристократии, дорогая, и увидишь, что уважение — это лишь скромное вознаграждение за твои будущие обязанности. — Она снова отступила, оценивай свадебный наряд. — Ты удивительно красива, Кэмпион. Просто диву даешься, что может сделать с девушкой хороший портной. Можешь спуститься вниз и познакомиться со своим кавалером.

— С моим кавалером?

— Ты что же, думала, что одна пойдешь по проходу в церкви?

Именно так Кэмпион и думала. Она знала, что Мордехай Лопес не сможет прибыть в Оксфорд — известие об этом пришло два дня назад, — а родственников, которые могли бы вести ее под венец, не было. Она уже приготовилась к тому, что одна подойдет к Тоби.

— Кто же это?

— Едва ли вежливо говорить о нем «это». Он очень много сделал, чтобы оказать тебе эту услугу, и я не сомневаюсь, что для него это тяжкое испытание. Самое меньшее, что ты можешь сделать, это спуститься вниз и быть с ним ласковой.

Под резкостью леди Маргарет, как обычно, скрывалась теплота, но Кэмпион показалось, что на сей раз мать Тоби сдерживает более сильные эмоции.

Кавалер ждал, поглаживая рукой усы. Он вопросительно повернул голову, прислушиваясь к шагам.

— Кто это?

— Полковник Вашингтон!

Он просиял, гордый и счастливый, словно она была его собственной дочерью. Бархатная повязка на глазах не могла полностью скрыть ужасный шрам. Он был совершенно слеп.

Она поцеловала его.

— Полковник!

— Вы помните меня, дорогая? — Он приободрился, выпрямился в полный рост и все равно оказался на дюйм ниже Кэмпион. Он взял ее за руки. — Еще не поздно изменить решение, дорогая. Я полностью к вашим услугам, — пошутил он. — Не сомневаюсь, что выглядите вы великолепно, вы всегда великолепны. Надеюсь, что не опозорю вас.

— Вы чудесно выглядите, полковник.

Полковник был одет в коричневый бархат с разрезами, чтобы продемонстрировать красную подкладку, талия была перехвачена поясом роялистского цвета. В руке он держал шляпу с большими перьями, а на боку — теперь уже только для украшения — висела шпага.

Леди Маргарет спустилась по лестнице.

— А, сэр Эндрю!

— Сэр Эндрю? — переспросила Кэмпион. Вашингтон кивнул.

— Король вознаградил меня за слепоту. Пенсия была бы полезнее, но в наши дни титулы дешевле. — Он повернулся к леди Маргарет. — Карета ждет вашу милость. Она вернется за нами.

— Но не слишком поспешно, Эндрю. Для Тоби и так все было слишком просто. Пусть немного помается.

Леди Маргарет произнесла это так, будто Тоби не терзался, пока его невеста была в руках врагов. Но не это привлекло внимание Кэмпион. В голосе леди Маргарет послышался отголосок, а может, и не только отголосок, теплого чувства. Она перевела взгляд с высокой женщины на коренастого мужчину и улыбнулась. Леди Маргарет заметила улыбку и фыркнула.

— А тебе, дитя, остается лишь надеяться, что мой сын окажется трезвым, в чем я очень сильно сомневаюсь. Он, наверное, напился в погребе какой-нибудь таверны.

Сэр Эндрю Вашингтон подхватил мрачные предположения:

— Надеюсь, хотя бы дождя не будет. Леди Маргарет возмутилась:

— Вот еще! Конечно, дождя не будет! Пошли, Инид! Когда леди Маргарет ушла, Кэмпион посмотрела на полковника:

— Вы очень добры.

— Вовсе нет, моя дорогая, вовсе нет. Я очень горд, очень горд. Жаль только, что на этом месте оказался я, а не какой-то более близкий вам человек.

— Дорогой сэр Эндрю, не могу даже придумать, кого я бы с большей радостью увидела рядом с собой.

Он был польщен:

— Но вам придется вести меня по проходу, дорогая. Я еще не привык к темноте.

— А как вы обходитесь?

— Ничего, понемножку. — Он вздохнул. — У меня маленький дом в Уилтшире, слуги добры ко мне. Они мне читают, а в саду я прекрасно работаю наощупь. Я обнаружил, что теперь больше, чем прежде, люблю разговаривать. Я, понимаете ли, слушаю. — Бархатная повязка была обращена к ней. — Леди Маргарет страшно беспокоилась о вас. Когда с вами происходили все эти несчастья, я был в Оксфорде. Жаль, что я ничем не мог помочь.

— Я выжила, сэр Эндрю.

— Мы молились за вас, правда, молились. Колени у меня до сих пор ноют! Ну так как, вы готовы к церемонии? Нужно вам что-нибудь еще сделать прежде, чем мы отправимся?

До церкви Святой Девы Марии было недалеко, и Кэмпион, краснея под восхищенными взглядами тех, кто собрался посмотреть, как полковник Вашингтон будет подсаживать ее в карету, вспомнила свой путь сюда. Этот Путь начался с одной-единственной печати — печати святого Матфея, но из мира безрадостной, грубой, черной пуританской одежды, строгих, жестоких законов он привел ее к этому утру, утопающему в шелках, атласе, роскоши, к утру ее свадьбы. Случайная встреча у ручья завершится у алтаря. Она подумала о том, что одно не изменилось за все эти месяцы. И в войне, и в огне, и в заточении, и в страданиях их с Тоби любовь оставалась неколебимой.

Свадьба привлекла большое внимание в Оксфорде. Летняя кампания подходила к концу, и роялисты оглядывались на полные неудач и поражений весну и лето. Враги становились крепче, а сторонники короля слабели. Кэмпион же была символом несломленности. Ее судили как роялистку, как ведьму, и все же ей удалось добраться до провозглашенной королем столицы, где ее считали героиней. Перед церковью Святой Девы Марии собралась большая толпа, и, когда Джеймс Райт открыл дверцу, Кэмпион на миг замерла. Джеймс улыбнулся ей. Он приехал в Оксфорд как подчиненный и слуга Тоби и неизменно охранял Кэмпион, когда она выходила из дома без жениха.

Полковник Эндрю Вашингтон взял ее за локоть.

— Мужайтесь, дорогая!

Она не ожидала, что в церкви будет столько народа. Как раз когда она предупредила сэра Эндрю, что при входе есть, ступенька, грянула музыка — мощная, ликующая музыка, заполнившая всю церковь, музыка, лившаяся от органа и хора. Кэмпион словно потонула в этих звуках и в открывшемся ей зрелище. Бархат, атлас, шелка, драгоценности — все было залито светом свечей, купленных на деньги Мордехая Лопеса. В сильном волнении она направила полковника Вашингтона по главному проходу, застенчиво кивая тем, кто обращал к ней лица, а потом увидела Тоби.

Стоявший у ступеней для хора, он был одет в серебристый бархат, на рукавах и бриджах были сделаны разрезы, чтобы продемонстрировать золотой атлас. На Тоби были серые ботфорты с большими отворотами, на которых виднелась алая подкладка. Он насмешливо подмигнул ей, и Кэмпион показалось, что она вот-вот расхохочется. Да, она была счастлива, но и напряжена до предела. Даже сомневалась, сможет ли достаточно внятно ответить облаченному в вышитые одежды епископу, который наблюдал за ее движением к алтарю.

Епископ их обвенчал. Кэмпион сама удивилась твердости своего голоса, когда произносила слова, в которых сливались ее мечты и ее жизнь: «Я, Кэмпион Доркас Слайз Эретайн…»

Сэр Тоби, волнуясь не меньше невесты, надел ей кольцо поверх перчатки. Слова службы едва ли доходили до ее сознания. Она только почувствовала, как затрепетало сердце, когда Тоби повторял слова клятвы. «Я боготворю тебя своим телом». У Мэттью Слайза, у пуритан было бы по-другому, потому что они не видели, что можно боготворить в человеческом теле. Хотя они и называли его «Храм Духа Святого», Кэмпион с детства поняла, что этот храм им представляется источником грязи, мешком соблазнов, заставляющим душу грешить, и слава Богу, что после смерти душа от него отделяется. Мэттью Слайзу очень нравились строки, что при браке на небесах никто ничего не отдавал и не брал, а Кэмпион не сомневалась в другом — там тоже есть луга по берегам чистого ручья, где влюбленные могли наслаждаться друг другом.

Весь светясь от радости, их благославил преподобный Саймон Перилли, потом епископ прочитал очень короткую проповедь, и, прежде чем вновь зазвучал орган, Кэмпион пошла по проходу, опираясь на руку мужа. Теперь она была Кэмпион Лэзендер. Доркас Слайз осталась в прошлом. Как и подобает влюбленным, она сама решила свою судьбу.

У выхода из церкви их встретили первые лучи солнца. Ослепительно блестели церемониальные, с широкими лезвиями, пики алебардщиков короля. Красные мундиры образовали сплошной коридор. На четкие тени пик падали брошенные к ногам новобрачных лепестки цветов.

Под перезвон колоколов новобрачные добрались до Мэртон-колледжа, который всего несколько недель назад служил оксфордской резиденцией королевы Генриэтты-Марии. Теперь королева на время отбыла за границу. Тоби получил разрешение устроить свадебный пир в просторном зале. Конечно, это требовало огромных трат, но Кэмпион хотела, чтобы их праздник был достоин Лэзендеров, она как бы бросала вызов врагам, пытавшимся разорить ее новую семью. Их свадьба, настаивала она, должна запомниться надолго, поэтому пришлось израсходовать часть врученных Лопесом денег.

Ради такого дня леди Маргарет сняла траур. Она блистала в алом платье, главенствуя в зале, где играла музыка и не было отбоя от гостей. Люди с восхищением глядели на невесту и расспрашивали о ней леди Маргарет. «Она дочь Эретайна. Вы наверняка помните это семейство? Отличный род. Есть примесь крови Мак-Клюров, но и то ведь сильно англизированной. Кэмпион представили такому количеству народа, что она и не надеялась всех упомнить. Руку ей целовали раз сорок, не имело значения даже то, что она не слишком хорошо танцует, потому что мало кто был достаточно трезв для того, чтобы продемонстрировать настоящее искусство. Танцевали старые английские танцы: „Черрили и Меррили“, „Монах и монашка“. К вечеру настроение стало более игривым, мужчины настояли на танце „Все фалды кверху“, Кэмпион заставили вести дам в танце „Потряхивание нижними юбками“. Кэролайн, приехавшая в Оксфорд на свадьбу, выкрикивала Кэмпион указания: «Выше задирай! Выше!

В сумерках ненадолго хлынул дождь. Булыжники и тропинки, арки и кусты заблестели, отражая свет факелов, при которых Тоби и Кэмпион возвращались домой. Их эскорт теперь составляли ближайшие друзья Тоби, шумные, счастливые, исполненные нетерпеливого ожидания. Это была та единственная часть традиционной свадебной церемонии, без которой Кэмпион предпочла бы обойтись. В дверях дома лорда Тэллиса она спросила Тоби:

— А это обязательно?

— Конечно! Все так делают!

Именно ради этого момента ее платье было стянуто лишь лентами. Девушки, сопровождавшие Кэмпион домой, потащили ее вверх по лестнице, на ходу развязывая бантики. Они почти несли ее, и наблюдавшие снизу мужчины кричали «ура» каждый раз, как очередная голубая ленточка летела через перила. Сначала обнажилась ее правая рука, потом левая, мужчины лезли по лестнице, требуя продолжения. Платье упало с Кэмпион уже в самой спальне, потом ее положили на кровать и стали расшнуровывать нижнюю юбку.

Приближались крики мужчин, которые развязывали ленты, скреплявшие бриджи и жилет Тоби. Кэролайн стащила нижнюю юбку с Кэмпион, оставив ее совсем голой, и Кэмпион со смехом пыталась натянуть на себя тяжелые простыни и одеяла.

Смех девушек перешел в визг, когда в дверь впихнули Тоби. Он тоже был совершенно голым, не считая перчатки на искалеченной руке. Он подмигнул девушкам, поклонился им, а мужчины подталкивали его к брачному ложу. Кэролайн помогла Кэмпион удержать простыни, пока приятели укладывали Тоби рядом в кровать. Сэр Тоби, оказавшись со своей невестой, гаркнул на них: «Вы выполнили свой долг! Уходите!»

Большинство решило остаться, устроившись поудобнее с бутылками вина, хихикая над обнаженной парочкой. Едва ли это можно было назвать пуританской свадьбой, но такова была английская традиция, и Кэмпион покраснела, когда гости сказали, что, так и быть, уйдут, если она поцелует суженого. Она его поцеловала.

«Еще! Еще»

Через двадцать минут они удалились. Неповоротливых подгонял обнаженный, подпрыгивающий Тоби, который запер дверь, едва они остались одни.

— Не совсем плохо было, правда?

— Не совсем, — согласилась она.

— Они ждут нас внизу. Вот послушай. — Он встал на колени и ритмично застучал по полу. Внизу раздалось громкое «ура». Он весело поинтересовался:

— Что на тебе надето?

— Ничего!

— Покажи.

— Тоби!

Он подошел к ней и присел рядом на кровать:

— Привет, леди Лэзендер.

— Привет, сэр Тоби.

— Пора стать мужем и женой в глазах Господа.

— Я думала, мы уже стали.

— Это была лишь репетиция.

Он стянул с нее простыню, наклонился, чтобы поцеловать, и Кэмпион наконец стала настоящей женой.

К концу октября в Оксфорд вернулась армия короля, а вместе с ней пожаловал и сам король Карл. В городе стало еще теснее. Леди Маргарет терпеть не могла уличного столпотворения. Было решено, что все они переберутся на север в Вудсток, неподалеку от города, где был, однако, свой собственный маленький гарнизон роялистов. Тоби ни на секунду не забывал, в какой опасности находится Кэмпион. Если сэру Гренвиллу удастся устранить ее, он станет хозяином Договора. Но Тоби полагал, что, может быть, в маленькой, хорошо охраняемой деревушке Кэмпион будет даже в большей безопасности, чем среди толпы чужих людей на городских улицах.

До отъезда им предстояло выполнить одну обязанность. Их пригласили на аудиенцию ко двору, и промозглым ветреным днем все трое отправились в до отказа заполненные людьми дворики Крайст-Черч. Толпа пребывала в скверном настроении, солдаты, призванные поддерживать порядок, приходили в отчаяние, и Тоби лишь с большим трудом удалось провести жену и мать в огромный зал, где выстроилась беспокойная длинная вереница жаждущих засвидетельствовать свое почтение королю.

Кэмпион было скорее любопытно, чем тревожно. Всеобщий гомон и раздражение придворных превратили аудиенцию в нечто далеко не величественное. Тем не менее, впервые увидев короля, Кэмпион все-таки испытала страх. Как-никак это был король, помазанник Божий, что бы там ни судачили о нем в газетах простые смертные.

Несмотря на шляпу с перьями и туфли на высоких каблуках, король Карл оказался значительно ниже ростом, чем она предполагала. У него была аккуратно подстриженная борода. Среди шумной толпы он выглядел странно тихим и скромным. Брови, казалось, были приподняты, выражая вежливую любознательность. Не будь он королем, Кэмпион бы приняла его за какого-нибудь доктора университета, одного из тех, что бродили по улицам Оксфорда и делали вид, будто не имеют отношения к армии и двору.

Мужчина с длинным жезлом с золотой маковкой поманил Лэзендеров. Сэр Тоби поклонился, а леди Маргарет и леди Кэмпион сделали реверанс. Король чопорно, без видимого интереса кивнул. Придворный, пригласивший их выйти вперед, дал знак, что можно удалиться.

Поднялась королевская рука в перчатке. Кэмпион заметила, что поверх перчатки были надеты кольца с драгоценностями. Он посмотрел на Кэмпион и четким, ясным голосом спросил:

— Вы дочь Кристофера Эретайна?

— Да, ваше величество.

Он дважды моргнул, глядя на нее, и она решила, что больше ничего сказано не будет. Однако негромкий голос раздался вновь:

— Мы рады, что вы преданы нам в большей степени, чем он.

Никакого уместного ответа в голову не приходило, да и скучающий взгляд королевских очей был уже обращен мимо Кэмпион в сторону следующей группы приглашенных. Кэмпион попятилась, не в состоянии решить, сделали ли ей комплимент или оскорбили.

Леди Маргарет не сомневалась:

— Мы прошли сквозь эту жуткую давку, чтобы засвидетельствовать свое почтение, и он еще грубит! Не будь он помазанником Божьим, не сомневаюсь, его бы никуда не приглашали. Он совершенно не умеет поддерживать разговор, совершенно! Разве только с очень скучными священниками. Конечно, он же шотландец. — Она неодобрительно хмыкнула, не обращая внимания на окружающих. — Он, конечно, значительно лучше своего отца. У короля Иоанна текли слюни, а за столом он вел себя просто отвратительно. Надеюсь, мои внуки научатся хорошим манерам за трапезой. Мало что производит более удручающее впечатление, чем вид ребенка, ненасытного в еде. Твой муж, дорогая, тоже баловался едой, но, к счастью, я редко присутствовала при этом. А! Вот и лорд Спирс. Он хвастался, что знает новый способ прививки фруктовых деревьев. Он, конечно, дурак, но вдруг он прав. Пойду выясню!

С этими словами она скрылась в толпе. Тоби ухмыльнулся:

— Ну как тебе наш мудрейший монарх?

— Он не такой, как я думала.

Она взглянула на маленького бородатого человека, который едва заметно кивал какому-то с трудом кланявшемуся толстяку.

— Я боялся, как бы ты со страху не описалась.

— Тоби, перестань!

Чей-то грубый голос, раздавшийся за спиной, прервал их разговор:

— Представьте меня, леди Лэзендер. Голос произнес ее имя будто с издевкой.

Она повернулась. Это был Вэвесор Деворэкс. Его новая борода отросла уже на целый дюйм. Одежда на нем была ничуть не чище, чем всегда, все та же засаленная, вонючая кожаная куртка. Он остриг свои седые волосы почти наголо, как круглоголовые, что придало его изуродованному шрамами лицу еще более жестокое выражение. Она сразу забеспокоилась:

— Полковник Деворэкс. Это сэр Тоби.

Холодные серые глаза окинули молодого Лэзендера оценивающим взглядом. Последовал едва уловимый кивок.

Тоби поклонился.

— Должен поблагодарить вас, сэр, за то, что вы спасли жизнь моей жене.

— Верно.

Произнесено это было небрежно. Тоби продолжал:

— Разрешите пригласить вас отобедать с нами?

— Разрешаю, только я откажусь. Леди Лэзендер знает, что меня привлекают более низеменные вещи, чем обеды в светском обществе. — Серые глаза впились в Кэмпион. — Печать у вас?

— Да.

Она была спрятана на шее у Тоби.

— Вы все в том же доме?

Она волновалась, его бесцеремонность отталкивала ее. Кэмпион взглянула на мужа и ответила:

— Мы собираемся перехать в Вудсток, сэр.

— Не надо.

Епископ попытался протиснуться мимо них поближе к королю, но Деворэкс зарычал на него, чем напомнил Кэмпион, что Лопес сравнивал его с волкодавом. Ошарашенный епископ неуклюже попятился, бормоча извинения.

Тоби покоробила грубость Деворэкса. Голос его прозвучал холодно:

— Почему вы сказали «не надо»?

— Потому что, как я полагаю, через несколько дней вы отправитесь в Амстердам.

— Через несколько дней?

Кэмпион думала, что ждать придется гораздо дольше.

— С тремя печатями. При условии, конечно, что вы все еще хотите получить свое состояние.

Кэмпион молчала, забыв о шуме толпы вокруг. Тоби насторожился.

— Как вы собираетесь этого добиться, сэр?

— Убийство. Обычно это самый быстрый способ.

— Сэра Гренвилла?

— Печати у него. — В ответе Деворэкса сквозила скука. — Я приду за вами. Если я не смогу прийти сам, то пришлю Мэйсона. Вы должны быть готовы в дорогу. Отправитесь вы на восточный берег. И ради Бога, не берите много вещей. Вам незачем походить на процессию лорд-мэра. Он кивнул им и отвернулся.

Кэмпион это показалось до ужаса обыденным. Она ожидала больше драматизма при известии о том, что наконец-то печати будут собраны.

— Полковник!

— Да?

Он удивленно оглянулся.

Она поняла, что ей нечего сказать.

— А насчет обеда вы уверены?

— Уверен.

И он скрылся.

— Он всегда настолько неприятен? — спросил Тоби.

— Сегодня он еще вел себя вежливо.

Дождь все еще продолжался, когда они покидали Крайст-Черч, дождь, предвещавший распутицу, которая с наступлением зимы сделает путешествие более сложным. Вдруг Кэмпион стало страшно. В Оксфорде она чувствовала себя защищенной, в этом доме ее любили, здесь ее оберегал муж, и вот все заколебалось. Они должны будут отправиться на восток по морю, и будут еще жертвы, прежде чем она сможет вступить во владение наследством Кита Эретайна.

Тоби взял ее за руку:

— Тебе страшно?

— Да.

— Может быть, я могу поехать один?

Она покачала головой. Ее путешествие началось в пуританском доме с одной печати. И теперь она доведет дело до конца, чего бы то ни стоило. Она сама принесет печать святого Луки, чтобы присоединить ее к остальным.

Глава 29

Объявление Эбенизера Слайза о вознаграждении тому, кто что-либо сообщит о побеге ведьмы из Тауэра, не дало никаких результатов. Появлялись лишь обычные прохвосты, рассчитывавшие одурачить простаков и с легкостью заполучить двести фунтов.

А в сентябре роялистская газета «Mercurius Aulicus»[10] поместила заметку, в которой деловито сообщалось, что «ведьма», перехитрившая парламент, вышла замуж в Оксфорде. Звали ее леди Кэмпион Лэзендер, но автор не удержался и лишний раз напомнил, что, будучи еще Доркас Скэммелл, она провела за нос хвастливый лондонский гарнизон. Эбенизер усмехнулся. Она что же, решила, что, назвавшись Кэмпион, сумеет скрыться от своих врагов? Сэра Гренвилла эта новость не слишком обрадовала.

— Итак, она в Оксфорде. И какой нам от этого прок? Вы полагаете, ее не охраняют? Боже милостивый! Она же в гуще армии короля, да еще замужем! — он нахмурился. — Придется устранить обоих. По закону ее имущество теперь принадлежит мужу.

Однако через три недели блеснула надежда, что фортуна переменилась. Время чудес словно вернулось в Англию, где пуритане боролись за власть, и Эбенизер стал свидетелем этого. Он так усердно молился, чтобы Бог отдал печати ему, и вот теперь в понедельник утром, когда на улице хлестал холодный дождь, его молитвы были услышаны.

Объявился дюжий малый, который, по-видимому, не испытывал трепета перед местом, куда его привели охранники Эбенизера. Он посмотрел на жаровню, на грязный стол, к которому были прибиты кандалы, на аккуратно развешанные по стенам инструменты. Потом перевел взгляд на Эбенизера.

— Мистер Слайз?

— Кто вы такой?

— Меня зовут Мэйсон, сэр. Джон Мэйсон.

— И вы хотите получить двести фунтов, Мэйсон?

На Эбенизере было длинное черное одеяние с меховой оторочкой. В подвалах, если только там не кипела работа, всегда было холодно.

— Нет, сэр.

Мэйсон изъяснялся по-солдатски — короткими, отрывистыми фразами. И одет он был как солдат, правда, помощники Эбенизера отобрали у него меч.

— Не хотите? — Эбенизер скрыл удивление, придав вопросу угрожающий оттенок.

— Но этого хочет мой полковник. Он и прислал меня. Эбенизер насторожился. Он не привык, чтобы мужчины или женщины, которых доставляли в эту комнату, держались независимо. Он перевел взгляд со стражников, стоявших наготове за спиной Мэйсона, на молодого человека.

— И кто же ваш полковник?

— Его фамилия Деворэкс, сэр.

Это имя ничего не говорило Эбенизеру. Он провел рукой по блестящим длинным волосам, которые были зачесаны назад, открывая бледный лоб.

— Мэйсон, у меня здесь перебывал не один десяток людей, утверждавших, что они заслуживают моих денег. Последнего я был вынужден наказать. Я просверлил у него в языке дырку, чтобы отучить врать.

— Как вам будет угодно, сэр.

На лихого Мэйсона угроза не произвела никакого впечатления.

— Ладно! Говори. Ты пришел по поводу ведьмы?

— Верно, сэр.

— Ну? Мне известно, где она находится, так что не рассчитывай на дармовые деньги.

— Сэр! Я здесь только для того, чтобы передать вам слова полковника Деворэкса и еще кое-что в знак его добрых намерений.

Мэйсон говорил так, будто докладывал ротному о состоянии кавалерийских лошадей.

Эбенизер, хромая, подошел ближе. Он побрился всего час назад, но подбородок уже снова успел потемнеть.

— Знак?

— Да, сэр.

— Ну?

Мэйсон открыл кожаный мешочек, висевший у него на поясе, и вынул маленький, завернутый в бумагу сверток.

— Вот, сэр.

Эбенизер взял его, развернул и замер. На ладони лежала половина воскового отпечатка. Он был разрезан ножом, но на полукруге можно было ясно различить переднюю половину крылатого быка, под которым стояло одно-единственное слово «Лука».

— Откуда это у тебя?

Эбенизер не мог скрыть возбуждения.

— От полковника Деворэкса, сэр.

— Откуда это у него, болван?

— Не могу знать, сэр. Я не являюсь доверенным лицом полковника, сэр.

— Кто такой, черт побери, этот полковник Деворэкс?

— Человек, который желает с вами встретиться, сэр. Вот что я должен был вам передать, сэр.

— Ну так продолжай, продолжай!

Мэйсон прикрыл глаза, будто вспоминая формулировку, и отчеканил:

— Сегодня в три часа, сэр, в Тайберне под висилицей. И полковник Деворэкс говорит, чтобы вы не приводили с собой более четырех человек, сэр. Он возьмет с собой только двоих, сэр. Это все, сэр.

Эбенизер смотрел на половину печати святого Луки. Боже милостивый! Печать Лопеса! Он мысленно попробовал найти подвох, но ничего не придумалось. Тайберн — подходящее место для встречи. Место казни располагалось на пустынном перекрестке за пределами Лондона среди безрадостной равнины, и ни одной стороне не удалось бы тайно привести лишних людей. К тому же Деворэкс отважно предложил Эбенизеру взять с собой вдвое большую охрану. Похоже, он ничуть не опасался численного перевеса. Эбенизер быстро принял решение.

— Я приду.

— Очень хорошо, сэр.

Мэйсон развернулся, протянул руку за мечом. Эбенизер кивнул одному из стражников и посмотрел, как гость поднимается по лестнице из подвала.

— Ступай за ним!

Мэйсон, казалось, не обращал внимания на следовавшего за ним человека. Он подошел к причалу Прайви-Стэрз и там на промозглом ветру стал ждать лодку. Оба мужчины, чьи лодки являли собой причудливый конвой, пересекли реку и высадились на Лэмбет-Стэрз. На грязной улочке маленького квартала Мэйсон с виноватым видом махнул человеку Слайза. Мальчик придержал для него лошадь, Мэйсон ловко вскочил на нее и галопом умчался, оставив далеко позади растерянного охранника Эбенизера.

Виселица в Тайберне представляла собой огромный треугольник, который поддерживали высокие опоры. На трех перекладинах могло болтаться сразу сорок повешенных.

Подъезжая к перекрестку, Эбенизер разглядел трех всадников, ожидавших встречи. На перекладинах висели разлагающиеся трупы двух воров, которых оставили там в назидание другим грабителям. На плече одного из казненных устроилась ворона и усердно клевала, другая прихорашивалась на углу виселицы.

Было холодно. Хлестал унылый дождь, от которого вымокли чахлые кусты и низкорослая трава. Оксфорд-стрит — дорога, ведшая к эшафоту, была скользкой от грязи. Пасшиеся неподалеку коровы повернулись спиной к дождю и с тоской смотрели на восток, где дым из труб. смешивался с нависшими над Лондоном тучами.

Эбенизер натянул поводья в десяти ярдах от виселицы. Из-за холода он стал раздражителен и ежился под черным плащом. Опасаясь предательства, он надел еще кожаную куртку и нагрудник; в привязанной к седлу сумке лежали два заряженных пистолета. Даже влажный ветер был не в состоянии заглушить смрад разлагающихся трупов. С голых ног повешенных стекала вода.

Один из трех всадников направил свою лошадь к подъехавшим. Раздражение Эбенизера исчезло, сменившись изумлением и любопытством. Приближающийся всадник оказался седобородым человеком с лицом, наполовину скрытым тонкой кожаной маской.

— Мистер Слайз?

Эбенизер отчетливо помнил описание этого человека. Его искала вся армия.

— Это вы вытащили ведьму из Тауэра? Мужчина пожал плечами.

— Виноват. — Он сдвинул шлем назад, а потом и совсем снял и стянул с лица маску. Два серых глаза уставились на Эбенизера. — Меня зовут Деворэкс. Вэвесор Деворэкс. Вы слышите!

Эбенизеру стало жутковато. Он отверг предположение о ловушке, но было все-таки не по себе.

— Чего вы хотите?

— Потолковать, мистер Слайз, немоножко потолковать.

Над головой, тяжело хлопая крыльями, пролетела третья ворона и возмущенно каркнула, протестуя против вторжения в ее владения. Она уставилась на всадников. Деворэкс мрачно пошутил:

— Мой отец говаривал, что из тайбернских ворон получается особо вкусный пирог. Может быть, отойдем? Пусть полакомятся.

Эбенизер прошлепал по грязи к месту для зрителей. Несколько раз выдвигалось предложение установить здесь рядами скамьи, но пока из этого еще ничего не получилось.

Деворэкс снова надел шлем и закрыл покрытое каплями лицо стальными прутьями.

— Мы достаточно отошли?

За ними потянулись и остальные всадники, но остановились ярдах в двенадцати. Деворэкс говорил мягко:

— Спасибо, что пришли, мистер Слайз. Я подумал, дела у нас могут пойти.

Эбенизер все еще был в замешательстве, все еще боялся, хотя интонация Деворэкса успокаивала.

— Дела?

— Да, мистер Слайз. Видите ли, я решил перестать быть солдатом. Мне хочется удалиться на покой. — Деворэкс вздохнул. — Мне нужны деньги.

Внезапный порыв дождя хлестнул Эбенизера по щеке. Он раздраженно вытер ее, мрачно глядя на Деворэкса.

— Кто вы?

— Я же вам сказал, Вэвесор Деворэкс — Полковник подался вперед, положив руки на луку седла. — Почти всю жизнь я служил человеку по имени Мордехай Лопес. Вы знаете, кто он?

— Знаю. Вы говорите, служили?

— Вот именно.

Вэвесор Деворэкс снова снял шлем и за ремешок повесил на рукоятку пистолета, прикрепленного к седлу. Он действовал медленно, чтобы не испугать собеседника. Развязал висевшую на седле сумку, вынул каменную флягу, выдернул пробку, выпил.

— Хотите, мистер Слайз? Это рамбульон из Индии. Слайз потряс головой, заставляя себя мыслить четко.

Он позабыл про холод и сырость и своим невыразительным голосом задавал Деворэксу вопросы по поводу продолжительной службы у Мордехая Лопеса. Деворэкс отвечал охотно, рассказав и про то, как вызволил Кэмпион из Тауэра. Он ничего не скрывал, даже сообщил Эбенизеру адрес дома Лопеса.

— Можете туда отправиться, мистер Слайз. Он не имеет права владеть домами в Лондоне[11], так что можете забирать все, что приглянется. Можете и со мной поделиться.

Эбенизер все еще был настороже.

— Почему вы предаете Лопеса?

— Предаю? — Деворэкс захохотал. — Еврея нельзя предать, мистер Слайз. Помните, они убили нашего Спасителя? Можно вечно обманывать этих мерзавцев, и это не грешно.

Эбенизер усматривал в этом определенный смысл, но продолжал прощупывать собеседника.

— Почему вы у него так долго служили?

— Деньги, мистер Слайз, деньги. Он мне платил. — Деворэкс поднес флягу к губам, и Эбенизер увидел, как темная жидкость закапала на короткую седую бороду. Деворэкс поставил флягу на седло и уставился на виселицу, где два трупа медленно покачивались на ветру. — Я старею, мистер Слайз, и подачки мне больше не нужны. Я хочу ферму, хочу умереть в собственной постели, хочу столько денег, чтобы можно было напиваться каждый вечер и чтобы к завтраку меня будила жена.

Казалось, он впал в задумчивость.

— Мне надоел этот чертов еврей, мистер Слайз. Он гладит меня по головке, будто я его болонка. Время от времени он кидает мне кость, но я не буду ничьим псом, черт меня побери! Вам понятно, мистер Слайз? Я не буду ничьим псом!

Эта внезапная дикая вспышка удивила Эбенизера.

— Я понимаю.

— Надеюсь, что так, мистер Слайз, надеюсь, что так. Для этого еврея я выполнял грязную работу по всей Европе. Он давал деньги английской, шведской, итальянской, французской и испанской армии, и по его заданию я должен был мчаться туда. Сделай то, сделай се, а потом это проклятое поглаживание по головке. А провались оно все пропадом! Я рассчитывал, что когда-нибудь он мне что-нибудь подарит — ферму, дом, дело, — но нет, ничего. И вот появляется незаконнорожденная дочка Эретайна. И что же? Ей достается столько денег, что хватило бы на то, чтобы купить дюжину вонючих евреев. Ей эти проклятые деньги ни к чему, мистер Слайз! Она обвенчалась со своим избранником, так пусть он о ней и печется.

Эбенизер старался говорить мягко:

— Вы сказали, еврей спас вам жизнь?

— Боже всемогущий! — Деворэкс плюнул в грязь. — Он вытащил меня с каторги, вот и все. Я, черт возьми, не был прибит гвоздями к дереву и не харкал кровью. Да, он спас меня от медленной смерти на каторге. Ну и что? А вы знаете, скольким людям я спас жизнь, мистер Слайз? Я настоящий солдат, а не один из этих пай-мальчиков, что скачут по полям и вопят: «Король Карл! Король Карл!» Боже мой, я видел поля сражений, на которых было пролито столько крови, что лужи стояли! Бывали дни, к концу которых у меня меч от крови присыхал к руке, а потом я спал под открытым небом, так что волосы вмерзали в лужи крови! Господи! Я спасал людей, но не жду, что за это они мне будут благодарны всю оставшуюся жизнь. Да, может быть, стаканчик-другой, но не вечное же преклонение. — Он снова опрокинул флягу. Седло заскрипело под Деворэксом. Когда он снова заговорил, голос его звучал недовольно. — Я не говорю, что он со мной нечестно поступил, мистер Слайз, но я не могу вечно на него работать. Знаете, сколько заплатил мне еврей за то, что я вызволил девчонку из Тауэра?

Эбенизер пожал плечами. Деворэкс захохотал.

— Пятнадцать золотых монет на всех! Представляете, как сложно вызволить кого-нибудь из Тауэра? Я рассчитывал на большее, я заслуживал большего.

Эбенизер заулыбался. Что-то внутри него откликнулось на слова Вэвесора Деворэкса. Возможно, подумал он, его привлекла чисто животная сила солдата, сила, которой, как знал Эбенизер, у него самого никогда не будет. А может быть, его взбудоражили рассказы о мече, присохшем к человеческой руке, о полях, залитых кровью.

— Так что вы предлагаете, Деворэкс?

Полковник помедлил. От дождя его короткие волосы прилипли к черепу, что придало ему еще более хищный вид.

— Я отдам вам печать святого Луки и девчонку. Я полагаю, вы не хотите, чтобы она дожила до двадцати пяти лет? — Он поднес к губам ром. — Можете и ее проклятого мужа в придачу получить, если хотите.

Эбенизер спросил:

— Печать вы привезете из Амстердама?

— Нет! Она в Оксфорде. — Деворэкс засмеялся. — Я украл у нее отпечаток. Еврей настоял, чтобы она взяла печать в память об отце.

От этой мысли ему стало смешно.

Эбенизер весь затрепетал. Если печать святого Луки в Оксфорде, тогда все упрощается.

— А что вы хотите за это?

Вэвесор Деворэкс с хитрецой глянул на бутылку, а потом на Эбенизера:

— Со мной двенадцать человек. Я не могу просто так взять и бросить их. По сто фунтов каждому. А мне? — Он будто задумался. — Две тысячи. — Он поднял руку, предупреждая возражения. — Я знаю, это много, но я знаю и то, сколько стоит Договор.

Эбенизер сохранил внешнее спокойствие. Требование действительно казалось грабительским, но в сравнении с доходами от Договора это ничто.

— А почему вы пришли ко мне, Деворэкс, а не к Гренвиллу Кони?

Деворэкс не скрыл иронии:

— А вы бы доверились адвокату, мистер Слайз? Боже правый! Он все подтасует и передернет и мы останемся ни с чем. За пятьдесят лет я кое-чему научился, мистер Слайз. Я умею очистить седло быстрее многих, могу голыми руками вырвать дыхательное горло, а еще я выучил вот что: никогда и ни за что не доверять проклятым адвокатам. А вы-то сами ему верите?

— Не исключено.

— Вы получаете деньги от Договора, да? — Деворэкс подождал, пока Эбенизер едва заметно кивнул. Полковник очень внимательно следил за молодым человеком. — Сколько он вам дает? Пять тысяч в год? Шесть? Семь? — Деворэкс выдержал паузу — Значит, семь.

— Ну и что?

Фляга с ромом опрокинулась, Деворэкс выпил и торжествующе обернулся к Эбенизеру:

— Мордехай Лопес полагает, что Договор должен приносить в год около двадцати тысяч. Вот на сколько вас обманывает жирный пройдоха-адвокат. Вы полагаете, мы можем ему довериться? Что он, по-вашему, сделает, если завладеет всеми тремя печатями? Отдаст нам нашу долю? — Деворэкс потряс головой. — Нет, мистер Слайз, как-нибудь ночью с нами быстренько разберутся при помощи ножа, и беседа кончится двумя могилами. Я не стану иметь дело с сэром Гренвиллом Кони.

Эбенизер вытянул хромую левую ногу.

— А откуда я знаю, что вам можно доверять?

— Боже милостивый! У меня что, такой вид, будто мне необходимы двадцать тысяч в год? Господи! Да я не хочу, чтобы меня вечно преследовали паразиты! Нет. Дайте мне достаточно, чтобы купить мой любимый публичный дом, мистер Слайз, и я заверяю вас, что буду предан вам до гроба. И, конечно же, для вас бесплатные услуги.

— Мне казалось, вы хотели ферму, — сказал Эбенизер.

— Ферму для незаконнорожденных детей, — захохотал Деворэкс.

Эбенизеру было лестно, что с ним шутит такой человек, но обороняться он еще не перестал.

— А откуда вы знаете, что мне можно доверять? Деворэкс заткнул пробкой флягу с ромом, запихнул ее в сумку и натянул на голову шлем.

— Следите за мной, мистер Слайз. — Лошадь Деворэкса вздрогнула, будто пришпоренная коленом, и пошла трусцой. Раздался скрежет, и обнажился длинный прямой меч полковника. Деворэкс крикнул, и лошадь пустилась галопом. Грязь летела из-под копыт.

Вороны в испуге вспорхнули и захлопали крыльями. Деворэкс встал на стременах, приближаясь к одному из трупов, а потом его рука, державшая меч, стремительно взметнулась вверх. В мгновение ока меч рубанул по плечу трупа, отхватил руку, снова поднялся и опустился уже на другое плечо. Не успела еще правая рука шлепнуться в грязь, как уже полетела левая.

— Аа! Аа! — хрипел Деворэкс.

Эбенизер слышал про тренированных кавлерийских лошадей, но никогда не видел их в действии. Разворачиваясь, лошадь встала на дыбы, будто ударяя врага копытами. Деворэкс уже снова приближался к болтающемуся трупу.

— Пошла! Пошла!

Одним мощным движением, в которое человек в шлеме вложил всю силу, меч был выброшен вперед. Он пронзил разлагающееся тело, живот, спину. Из живота выплеснулась жидкость вместе с разлагающимися внутренностями, но меч продолжал двигаться и, когда лошадь встала на дыбы, великолепным ударом отсек шею. Голова со стуком упала из опустевшей петли.

Это была захватывающая дух демонстрация выездки и владения мечом. Деворэкс снова снял шлем, повесил его на седло и направился к Эбенизеру. Голос его был столь же ледяным, что и ветер.

— Подумайте о том, что я могу сотворить с живым человеком, мистер Слайз.

Большим и указательным пальцем Деворэкс стер вонючую грязь с меча, вытер руку о гриву коня и воткнул меч в ножны. Двое его людей ухмылялись. Охранники Эбенизера вместе со своим хозяином изумленно уставились на внезапно оказавшиеся в грязи жуткие, изрубленные останки. Вонь стояла нестерпимая. Деворэкс трусцой приблизился к Эбенизеру. Он ничуть не запыхался, был все так же сдержан и спокоен, как и до этого спектакля. Он достал из сумки флягу.

— Могу я вам доверять, мистер Слайз?

Эбенизер Слайз сделал невероятную для себя вещь — он засмеялся и перевел взгляд с груды обрубков на земле на здоровенного солдата.

— Можете мне доверять, Деворэкс.

Вороны уже раздирали легкую добычу, предоставленную мечом.

— А как вы намерены передать мне девчонку и печать святого Луки?

Деворэкс пил, закрыв глаза, потом отшвырнул каменную флягу.

— Никаких проблем. Если девчонка не пойдет, у меня найдутся другие оттиски печати. Их можно перенести на бумагу. Но она придет. Она меня не любит, зато доверяет мне. Думает, я стараюсь для нее. Проблема не в вашей сестре, мистер Слайз, а в сэре Гренвилле. Как я понимаю, обе печати у него?

— И он их стережет в оба глаза.

Эбенизер, от нетерпения подавшийся вперед, словно поостыл при мысли о необходимости разлучить сэра Гренвилла с его сокровищами:

— Даже я не могу к ним подобраться.

— Сможете. — Мрачное настроение Эбенизера ничуть не смутило Деворэкса. Он вытащил новую бутылку из сумки и выдернул пробку. — В моем распоряжении есть корабль, мистер Слайз. Я предлагаю, чтобы вы и я встретились с сэром Гренвиллом и девушкой где-нибудь на берегу в уединенном месте. Там мы сумеем разлучить их с печатями и отплывем в Амстердам. Все просто.

Эбенизер задумался:

— Сэр Гренвилл не станет путешествовать с печатями. Я же говорю вам, он их слишком бережет.

Деворэкс ничего не сказал. Дождь бился о его кожаную куртку, капал с сапог.

— Чего же он боится?

Эбенизер глянул на серые тучи:

— Что кто-нибудь другой соберет все печати.

Деворэкс говорил терпеливо, как учитель с учеником:

— У Доркас уже есть печать святого Луки, так?

— Вы мне так сказали.

— И у нее в течение нескольких месяцев была печать святого Матфея. Предположим, сэру Гренвиллу станет известно, что в течение тех месяцев она сделала несколько восковых оттисков печати святого Матфея. Таким образом, у нее оказываются две печати, так?

Эбенизер кивнул.

— На забывайте, мистер Слайз, что существует четвертая печать. Предположим, сэр Гренвилл решит, что Эретайн жив и готов встретиться с ней в Амстердаме.

Деворэкс поднял левую руку и вытянул три пальца.

— Матфей, Лука, Иоанн, — он ухмыльнулся. — Не думаете, что сэр Гренвилл на все пойдет, лишь бы остановить ее? И ехать ему придется самому, мистер Слайз. Он не станет рисковать и давать возможность кому-то еще забрать у нее печати.

Эбенизер восхищенно поднял брови. Он оценил и изящество плана, и его сложность.

— У сестры есть оттиск печати святого Матфея? Серые глаза смотрели на него.

— Нет, мистер Слайз. Но она говорила мне, что после нее печать попала к вам. — Деворэкс осклабился. — Так ли уж щепетильно вы с ней обошлись?

Эбенизер снова засмеялся и кивнул:

— У меня есть отпечатки.

— Хорошо! Тогда расскажите обо мне сэру Гренвиллу. Отдайте ему половину оттиска печати святого Луки и целый оттиск святого Матфея. Скажите ему, что вы меня купили, что я предаю Лопеса, скажите все, кроме одного.

— Что вы его убьете?

— Что мы его убьем, — уточнил Деворэкс — Отдайте ему печати, мистер Слайз, и расскажите про дом Лопеса. Он вам поверит.

С полей шляпы Эбенизера стекали дождевые капли. Насквозь промокший плащ потяжелел.

— Как мне убедить его, что Эретайн жив?

— От вас этого не требуется. Это сделаю я, — сказал Деворэкс — Два дня назад, мистер Слайз, пришвартовался последний в этом году корабль из Мериленда. Через два дня я предоставлю сэру Гренвиллу доказательство того, что Эретайн в городе.

Эбенизер был в восторге.

— Он запаникует.

— Вот и славно. В четверг утром он об этом услышит. Так что собирайтесь в путь, мистер Слайз, готовьтесь отправиться вместе с ним.

— А куда?

Если здесь ловушка, рассуждал Эбенизер, Вэвесор Деворэкс не захочет открыть место встречи на восточном берегу, где все печати будут под руками. Если же Эбенизер будет знать, где это место, он сможет выслать вперед людей, которые прочешут все подряд на случай засады, но Вэвесор Деворэкс охотно назвал и дом и деревню, где собирался отобрать печати у сэра Гренвилла и завладеть печатью святого Луки.

Эбенизер запомнил указания.

— Я могу взять с собой охрану?

— Лишь дурак этого не сделает. Сэр Гренвилл наверняка возьмет.

— Когда мы там встретимся?

— Скоро, мистер Слайз, очень скоро. — Деворэкс указал в сторону своих людей, неподвижно ждавших верхом. — Я пришлю к вам Мэйсона. Не удивляйтесь, если он явится среди ночи. Где Мэйсону вас искать?

Эбенизер объяснил.

— А что значит скоро, Деворэкс?

Уродливое лицо расплылось в ухмылке:

— В течение недели, мистер Слайз, в течение недели.

Деворэкс развернул лошадь.

Эбенизеру не хотелось его отпускать. Было приятно ощущать рядом силу этого человека, и он уже размышлял, как бы привлечь Деворэкса на свою сторону после того, как он станет владельцем Договора.

— Деворэкс! Еще один вопрос.

— Только один?

— Как вы собираетесь убедить сэра Гренвилла, что Эретайн жив?

Деворэкс засунул бутылку с ромом в сумку и натянул на голову шлем.

— Это моя тайна! Потерпите, сами увидите. Вам понравится!

Его лошадь пошла иноходью.

— Деворэкс!

— Да, мистер Слайз?

— У меня для вас есть двести фунтов!

— Пусть пока побудут у вас! Я их заберу в течение недели, мистер Слайз! В течение недели!

Последние слова он прокричал, уже уносясь галопом на лошади, которая, подгоняемая шпорами Деворэкса, распугала ворон, слетевшихся на мертвечину. Люди Деворэкса устремились за своим предводителем, промчавшись под висилицей, с которой стекали дождевые капли, и удалились на запад во тьму.

Эбенизер проводил их взглядом и подъехал посмотреть на страшное зрелище. Во внутренностях копошились личинки мух. Струйки воды стекали со второго трупа, собираясь в лужицу. Он подумал, не разрубить ли тело надвое собственным мечом, но знал, что сил у него не хватит. Ничего. Скоро у него будет сила тысяч людей. Скоро Договор станет его собственностью.

Он улыбнулся, рванул поводья, пришпорил лошадь и махнул своим людям, чтобы следовали за ним. Они поскакали на юг к Уайтхоллу. Начинался сбор печатей.

Глава 30

Убедить сэра Гренвилла оказалось вовсе не так легко, как представлялось Эбенизеру и Деворэксу. Сэр Гренвилл не был доверчивым простаком, готовым клюнуть на любую приманку. Недаром ему удалось уцелеть в беспокойном политическом мире. Вот и сейчас он был настроен скептически.

— Я уже старый-престарый, Эбенизер. Вы потягиваете амброзию, я же угадываю запах яда.

— Вы не верите Деворэксу?

— Я с ним незнаком. — Сэр Гренвилл глядел на реку. По воде хлестал дождь. — Печати — нечто вполне реальное. Но почему он обратился к вам? Почему не ко мне?

— Мое имя значилось в объявлении о вознаграждении.

— Верно, — неохотно согласился сэр Гренвилл. — Но Лопес пользуется репутацией человека щедрого. Не понимаю, на что жалуется этот Деворэкс.

— Лопес и был щедр по отношению к Деворэксу, — пояснил Эбенизер. — Он спас ему жизнь, взял к себе на службу. Не думаю, что виноват еврей. По-моему, дело в Деворэксе. Он жаден.

Сэр Гренвилл кивнул. Белесые глаза воззрились на Эбенизера.

— Может, нам следует его убить?

— Он не очень-то много просит. Дать ему денег, и он отвяжется.

Тем временем подоспело сообщение, что солдаты не зря навестили дом в Саутворке. Сэр Гренвилл боялся засады, но апартаменты Лопеса даже не охранялись, и там конфисковали мебель, книги, ковры и украшения. Сэр Гренвилл был доволен.

— Удар, Эбенизер, удар по еврею! — Он смеялся. — Если только это не приманка, чтобы завлечь нас поближе к крючку. — Он встал и бочком протиснул мимо стола свой объемистый живот. — Так вы говорите, Деворэкс повезет эту сучку в Амстердам? Зачем? У нее же только две печати?

Эбенизер выложил козыри.

— Деворэкс говорит, Эретайн жив. Говорит, что в Амстердаме он добавит к ее печатям печать святого Иоанна.

Игривость сбежала с лица сэра Гренвилла. Он был потрясен.

— Жив?

— Он мне так сказал. Может быть, он имел в виду только то, что четвертая печать у Лопеса. Не знаю. — Эбенизер указал на два кусочка красного сургуча, лежавшие на столе адвоката. — Нам известно, что по крайней мере один оттиск и одна печать — у сестры, мне даже думать не хочется, что будет, если Эретайн жив.

— Вам не хочется! Вы ведь даже не знакомы с мерзавцем! Боже мой! Так вы говорите, Деворэкс вывезет ее из страны через местечко под названием Брэдвелл?

Эбенизер подтвердил.

— Когда?

— Он сказал, что даст мне знать.

Эбенизер импровизировал, но остался доволен, увидев, какую панику вызвало упоминание о Ките Эретайне. Сэр Гренвилл позвал секретаря:

— Морз! Морз!

— Да, сэр? Дверь открылась.

— Мне нужен Барнегат, сейчас же! Скажи ему, что я заплачу в двойном размере, но доставь его немедленно!

— Слушаюсь, сэр.

— Стой! — Сэр Гренвилл посмотрел на Эбенизера. — Думаете, это произойдет скоро?

— В течение недели.

— Морз, пошли в деревню под названием Брэдвелл дюжину людей. Эбенизер скажет тебе, где это находится. Пусть все там обыщут и ждут! Морз!

— Да, сэр?

Сэр Гренвилл провел рукой по седым кудрям.

— Пусть будет готов дорожный экипаж. Он мне понадобится в течение недели.

— В течение недели! — эхом откликнулся Морз. — Но на этой неделе вы встречаетесь с французскими посланниками…

— Пошел вон, — рыкнул Кони. — Убирайся! Делай, как велено!

Сэр Гренвилл повернулся и устремил взгляд мимо Эбенизера на огромную картину над камином. Эретайн, красавец, подобных которому Кони не встречал. Жив ли он? И не вернулся ли этот красавец, чтобы преследовать и унижать его? Адвокат подошел к камину, поднял руку и закрыл обнаженное тело оштукатуренными ставнями.

— Лучше бы вы ошиблись, Эбенизер. Молитесь Богу, чтобы вы оказались не правы.

На следующий день вечером, в среду, Вэвесор Деворэкс вернулся в город. Кэмпион бы не узнала его. Вонючей, грязной одежды в пятнах как не бывало. Он отмылся, причесал волосы и бороду, натер седеющие волосы ламповой сажей. При свечах он казался на десять лет моложе. Он оделся строго и аккуратно. На нем была широкополая пуританская шляпа, в руке он держал зачитанную Библию, а из оружия взял лишь длинный тонкий кинжал.

Направлялся Дэворекс на Сизинг-Лейн близ Тауэр-Хилла. Он забарабанил в дверь темного дома. Было поздно, но во многих семьях еще не ложились. Ему пришлось стучать еще дважды, прежде чем дверь чуть-чуть приоткрылась.

— Кто там?

— Меня зовут Да Славится Имя Господне Барлоу, я священник из палаты общин.

Гудвайф Бэггерли буркнула:

— Уже поздно, сэр.

— Разве может быть поздно для богоугодного дела? С неохотой она пошире приоткрыла дверь.

— Вы пришли к преподобному Херви?

— С Божьей помощью, да. — Деворэкс вошел, оттеснив Гудвайф. — Преподобный Херви изволит почивать?

— Он занят, сэр.

На Гудвайф высокий проповедник из палаты общин произвел большое впечатление. Она уже собиралась ложиться. Поверх ночной рубашки был наскоро наброшен халат, голова замотана в муслин.

Деворэкс изобразил подобие улыбки:

— Он молится, сестра?

— Он не один. — Гудвайф замялась. Преподобный Барлоу был человеком крепкого сложения, и перечить ему ей не хотелось.

Она попросила:

— Заходите лучше утром, сэр.

Деворэкс настаивал:

— Я не принимаю отказов от женщин. Где он?

В ее маленьких глазках вспыхнуло упрямство.

— Он приказал не беспокоить, сэр.

— Его желает побеспокоить палата общин. Отведи меня к нему, женщина!

— Вы подождете здесь, сэр? — с надеждой спросила она, но высокий проповедник уже поднимался следом за ней по отполированной лестнице. На лестничной площадке Гудвайф еще раз попыталась уговорить Деворэкса: — Не угодно ли будет подождать в холле? Я бы разожгла камин.

— Веди меня, женщина! Мое дело ждать не может! Сверху из-за двери донесся приглушенный голос:

— Что там такое? Гудвайф?

— Да, хозяин? — Она пожала плечами. — Он рассердится.

— Иди, женщина!

Она провела его на просторную, натертую воском площадку. Чуть-чуть, всего на несколько дюймов приоткрылась дверь, и оттуда выглянула чья-то голова.

— Гудвайф?

Деворэкс протиснулся мимо нее, насмешливо посмотрев на высунувшегося из-за двери человека.

— Преподобный Херви?

— Да, сэр.

— Я, сэр, прибыл из палаты общин и принес хорошие вести.

Верный До Гроба, который едва успел набросить рясу на голые плечи, замялся.

— Через секунду я выйду.

Деворэкс великолепно продекламировал Псалтырь: «Не медли». Распахнув дверь, он заставил Херви отступить.

— Дорогая миссис Херви, милая дама, приношу свои извинения.

В кровати лицом к нему, судорожно прикрывая голое тело, лежала хорошенькая темноволосая девушка. Деворэкс посмотрел на Херви.

— Я и не знал, что вы обзавелись женой. — Он низко поклонился женщине и сдернул с головы шляпу. — Милая дама, у меня неотложное дело к вашему супругу. Простите меня, пожалуйста.

Перепутанная насмерть женщина кивнула. Ее муж был лейтенантом сражавшейся на севере парламентской армии. В этот дом она пришла за свидетельством, подтверждающим, что на ее теле нет ведьминой отметины. Преподобный Верный До Гроба Херви так рьяно отнесся к своим обязанностям, что потребовал, чтобы она являлась снова и снова, дабы исключить ошибку. Иной раз благочестивое исследование ее плоти продолжалось всю ночь напролет. Деворэкс оглядел комнату в поисках халата, который можно было бы предложить даме, но не нашел ничего, кроме ее же собственной одежды, брошенной на стул. Протянув плащ, он деловито сказал:

— Подождите внизу, мадам. Мое дело много времени не отнимет.

Он повернулся к ней спиной, пока женщина кое-как прикрывала наготу. Она бросила испуганный взгляд на оставшуюся в стороне одежду, но решив, что не стоит испытывать терпение визитера, прошмыгнула прочь. Гудвайф хотела было последовать по ее стопам, но Деворэкс захлопнул дверь. Ему требовался очевидец. Если бы женщина в кровати была не столь привлекательна, он бы оставил и ее, но и одного свидетеля было достаточно.

— А ты останешься, женщина.

Преподобный Верный До Гроба Херви в замешательстве наблюдал за этой сценой. Он чувствовал себя неуютно, прикрытый одной лишь рясой, но вид здоровенного детины не располагал к пререканиям. Увидев, как Деворэкс поворачивает ключ в замке и кладет его к себе в карман, Херви робко осведимился:

— Сэр! Вы сказали, у вас хорршие новости из парламента?

— В самом деле? — Деворэкс закивал. — Да, да, точно, говорил. — Он сбросил одежду ушедшей женщины со стула и подвинул его Гудвайф. — Садись.

Гудвайф вопросительно посмотрела на Верного До Гроба Херви, но послушно села. Деворэкс улыбнулся священнику:

— Разрешите предложить вам сесть, ваше преподобие.

Эта уютная комната была свидетельницей значительных успехов Херви. Стена напротив закрытого ставнями и задернутого занавесками окна была сплошь уставлена книгами; перед пылающим камином на огромном ковре стоял заваленный бумагами массивный письменный стол. Там же возвышались три огромных серебряных подсвечника. На каминной полке и на двух низеньких столиках возле кровати тоже горели свечи. Поиск ведьминых отметин требовал хорошего освещения.

Наступил самый сложный момент для Деворэкса. В левом рукаве он спрятал веревку, и теперь, когда Херви повернулся спиной, он ее вытащил и накинул на Гудвайф. Та заверещала.

— Держи рот на замке, иначе я тебе все кишки выпущу.

— Сэр! — Верный До Гроба обернулся и уставился на священника, который туго скручивал веревкой домоправительницу. Рычание Деворэкса испугало Гудвайф, но она еще могла очухаться.

— Если пикнешь, станешь трупом.

— Сэр! — Херви по-прежнему цеплялся за рясу, прикрывая свою наготу. Потрясенный, он метался в нерешительности.

Теперь Деворэкс заговорил громко. Он нагнулся, сначала скручивая Гудвайф щиколотки, а потом привязывая запястья к подлокотникам кресла.

— Дело, порученное мне палатой общин, необычное, сэр, но я вам все объясню.

Он выпрямился, подошел сзади к Гудвайф, достал из кармана носовой платок и на всякий случай заткнул ей рот кляпом. Сделать это оказалось проще, чем он думал. Теперь на него в ужасе уставились два маленьких глаза с красными кругами вокруг. С той же улыбкой на лице Деворэкс приблизился к Херви.

— Я пришел за знаниями, брат.

— За знаниями?

— Вот именно. — Деворэкс вытянул вперед руку и стащил рясу с Верного До Гроба. Херви все еще хватался за край одежды, но Деворэкс дернул со всей силы и захохотал над обнаженным побледневшим священником. — Садись, подонок.

Херви обеими руками прикрывал свое мужское достоинство.

— Объяснитесь, сэр!

Деворэкс со свистом выдернул кинжал, взмахнул им так, что заколебалось пламя свечей.

— Садись.

Херви сел, скрестив свои тощие ноги и стыдливо зажав руки между колен.

Деворэкс издевательски допытывался:

— Ты бреешь грудь, Херви?

— Что, сэр?

Деворэкс присел на краешек стола. Гудвайф смотрела выпучеными глазами. Здоровенный солдат улыбнулся Херви:

— Ты не женат, правда?

Херви не ответил. Его словно гипнотизировало лезвие кинжала, которым поигрывал посетитель. Внезапно лезвие метнулось к нему.

— Я спрашиваю, ты женат?

— Нет, сэр. Нет!

— Искал текст в чужой Библии, так, да?

Херви был насмерть перепуган и не мог оторвать взор от заточенной стали. Полковника это забавляло.

— Она шлюха, да? И ценится на вес золота?

— Нет!

— А-а! Значит, доброволец. Сама отдалась. — Деворэкс расхохотался. — Когда-нибудь они погубят превосходную профессию.

Херви собрал все свое мужество. Он покрепче сцепил руки, подтянул колени:

— Что вам нужно, сэр?

— Что? Поговорить с тобой.

Деворэкс встал и прошелся по комнате, рассматривая книги и украшения, бросил взгляд на привязанную к стулу Гудвайф. Лучшего способа доказать предполагаемое присутствие Эретайна в Европе, чем публичное наказание заклятого врага дочери Эретайна, он придумать не мог. Ему нужен был свидетель, который бы рассказал о случившемся сэру Гренвиллу Кони. Он остановился и повернулся к перетрусившему священнику.

— Я пришел поговорить с тобой о Доркас Слайз. Кроме ужаса, в глазах Верного До Гроба ничего не отразилось.

— Помнишь ее, Херви? Верный До Гроба кивнул.

— Я не расслышал, ваше преподобие.

— Да.

Деворэкс продолжал говорить все так же громко и медленно:

— Меня, преподобный, зовут не Барлоу. Да и на ту крысиную нору, которую вы называете парламентом, я не работаю. Меня зовут Кристофер Эретаин. Тебе это что-нибудь говорит, преподобный? Кристофер Эретайн.

Бледное лицо Херви задрожало. Кадык запрыгал вверх-вниз.

— Нет.

Деворэкс резко развернулся к Гудвайф, поигрывая кинжалом.

— Кристофер Эретайн! А тебе это имя известно?

Она замотала головой. Глаза следили за ним. Убедившись, что она услышала, Деворэкс неспешно вернулся к столу и присел на уголке. Лезвием он похлопал себя по ладони.

— А где была у нее колдовская отметина, преподобный?

Верный До Гроба пялился на мрачное лицо. Он не понимал, что происходит, но всем существом чувствовал запах страшной опасности.

— На животе, сэр.

— На животе. — Сталь по-прежнему касалась ладони.

Лезвие было восемнадцати дюймов длинной. — Покажи мне это место на том жалком подобии, которое заменяет тебе тело, преподобный.

— Что, сэр?

— Показывай!

Лезвие метнулось, будто атакующая змея, и внезапно очутилось перед глазами Херви.

Тот медленно задвигал правой рукой в сторону солнечного сплетения.

— Вот здесь, сэр.

— Немножко высоковато для живота. А груди ее ты обследовал?

Херви трясло от страха.

— Я спросил, преподобный, обследовал ли ты ее груди?

— Что, сэр?

— Если не будешь мне отвечать, подонок, твой глаз покатится вот по этому лезвию.

— Да, сэр!

— Зачем?

— Так положено, сэр, так положено.

— Объясни.

Деворэкс убрал от него нож. Вопрос он задал с игривостью, почти ободряюще.

Верный До Гроба Херви сглотнул, рука вернулась на прежнее место.

— Ведьмина отметина, сэр, это сосок. Логично предположить, что он расположен недалеко от остальных сосков.

Он энергично закивал, будто желая подтвердить истинность сказанного.

Деворэкс ему улыбнулся. Он подбросил кинжал в воздух, и тот несколько раз перевернулся в свете свечей. Упал он рукояткой прямо ему в правую руку. Все это время Деворэкс не спускал глаз с Херви.

— Как меня зовут?

— Эретайн, сэр. Кристофер Эретайн.

— Хорошо, хорошо. А тебе приятно было обследовать груди Доркас Слайз?

— Что, сэр?

Херви снова обуял ужас. Он уже было поверил, что ему удалось повернуть беседу в более благоразумное русло, но теперь все началось сначала.

— Я спрашиваю, приятно ли было тебе обследовать груди Доркас Слайз?

— Нет, сэр!

Перед глазами Херви кинжал начал описывать окружности и восьмерки.

— А я думаю, что тебе было приятно, преподобный. Она очень красива. Так было тебе приятно?

— Нет! Я выполняю необходимую работу, сэр. Я отыскиваю врагов Господа, сэр. Я не ищу наслаждений!

— Рассказывай эти басни той шлюхе внизу. Ты гладил груди Доркас Слайз?

— Нет!

Нож оказался в дюйме от правого глаза Херви, Верный До Гроба отпрянул, но все равно видел перед своим глазом сверкающую искру. Деворэкс заговорил очень мягко.

— Даю тебе последний шанс, подонок. Ты гладил ее груди?

— Я до них дотрагивался, сэр. Дотрагивался! Деворэкс прищелкнул языком.

— А ведь ты врешь, Херви. Ты еще, пожалуй, протек, пока этим занимался. — Он приблизил кинжал так, что лезвие коснулось кожи под правым глазом Херви. — Попрощайся со своим глазом, подонок.

— Нет! — завопил Херви и в тот же миг потерял контроль над собой. От страха он обгадился, и по комнате распространилась вонь.

Деворэкс захохотал, откинулся назад, так и не обагрив лезвия кровью.

— Мне доводилось ломать и не таких, как ты. Не шевелись, преподобный. Я расскажу тебе одну историю.

Он снова поднялся. В комнате воняло, но Херви не отваживался переменить позу. Он следил глазами за незваным гостем, который медленно прохаживался между закрытыми ставнями и книжными полками. Гудвайф тоже впитывала каждое слово солдата.

— Много лет назад, преподобный, в этом прекрасном городе я был поэтом. Это было еще до того, как подонки вроде тебя превратили его в помойную яму. У меня была дочь, и знаешь что? С того момента и по сей день я ее ни разу не видел. Зато я знаю, как ее зовут, преподобный, и ты тоже знаешь. — Он подмигнул Херви. — И как ты думаешь, как же ее зовут?

Херви не ответил. Деворэкс обратился к Гудвайф:

— Я знаю, кто она, а ты?

Она знала. Эбенизер недавно сказал ей, что Доркас ему не сестра, но до тех пор она не ведала, кто отец девушки. Слайзы, оставаясь верными слову, данному родителям Марты Слайз, всю жизнь сохраняли тайну рождения Доркас. С невыразимым ужасом Гудвайф смотрела, как черноволосый солдат снова подступил к Верному До Гроба Херви.

— Ее зовут, преподобный, Доркас Слайз. Или звали. Теперь она замужем. Она леди.

Херви тряс головой.

— Нет, нет.

— Я сейчас убью тебя, преподобный, и пусть все узнают, что Кристофер Эретайн вернулся отомстить тебе. — Он усмехался. Херви дрожал в собственных испражнениях. Деворэкс заговорил громче, чтобы Гудвайф наверняка расслышала каждое слово. — И не только тебе, преподобный. Завтра я отправляюсь в Амстердам, но через две недели вернусь, и тогда настанет очередь сэра Гренвилла Кони. Хочешь знать, как я его убью?

Херви призвал все свое мужество, которого, впрочем, было весьма немного. Он понимал, что близится его смерть, и отчаянно пытался отогнать ее словами.

— Вы с ума сошли, сэр! Подумайте, что вы творите!

— Я и думаю, преподобный. А ты, умирая, думай о том, почему умираешь. Ты умираешь в отместку за то, что сделал с моей дочерью. Тебе понятно?

— Нет! Нет!

— Да. — Направленное на Херви лезвие ножа приближалось, а голос Деворэкса был безжалостен, как зимний ветер. — Она моя дочь, мразь, а ты воспользовался ею, глумился над ней.

Гудвайф оцепенела. Преподобный Херви не осмеливался ни пошевельнуться, ни защититься, он лишь запрокидывал голову назад, уклоняясь от лезвия. Кадык не двигался, в глазах застыл ужас, прямые волосы соломенного цвета падали на стол. Деворэкс занес нож вертикально над головой священника.

— Я тебя ненавижу, преподобный, и отправлю в ад. Он начал опускать лезвие.

— Нет! — закричал Херви, но лезвие прошло между губ, между зубов. Он попытался их сжать, но его враг расхохотался, надавил на кинжал и последний вопль Верного До Гроба замер, когда лезвие прошло в рот, погружаясь глубже и глубже, пока Деворэкс, кряхтя, не пригвоздил голову к столу.

— Скоро ты умрешь, мразь.

Так он и оставил Херви, чье голое тело выгнулось над замаранным стулом. Шум был ужасен, но Деворэкс не обращал на него внимания. Он подошел к Гудвайф, в чьих глазах запечатлелся такой же ужас.

— Ты плохо относилась к моей дочери?

Она энергично мотала головой.

— Надеюсь, что нет, но уверен, что она мне все расскажет, а через две недели я вернусь. Передай это сэру Гренвиллу.

Она кивнула.

Шум прекратился. Кровь заливала стол, капала на ковер. Деворэкс подошел к мертвому и выдернул кинжал, который лязгнул о зубы. Прямые окровавленные волосы всколыхнулись, когда голова дернулась вверх, прежде чем Деворэкс освободил ее. Он вытер кинжал о занавески, спрятал его в ножны и снова сказал Гудвайф:

— Передай сэру Гренвиллу привет от меня. Скажи, Кристофер Эретайн ничего не забывает.

Он сгреб в охапку одежду посетительницы Херви, отпер дверь и спустился вниз. Он нашел женщину в гостиной, дрожащей под двумя накидками — своей собственной и той, что она взяла в прихожей. Деворэкс усмехнулся ей:

— Я бы не стал подниматься наверх, любовь моя. Она бросила на него беспокойный взгляд.

— Как тебя зовут, крошка?

Она сказала ему свое имя, а потом и адрес. Деворэкс швырнул одежду к ее ногам.

— Муж в армии?

— Да.

— Тебе бы не хотелось, чтобы он про это узнал, верно? Она умоляюще подняла глаза:

— О нет. Прошу вас!

Он приложил палец к губам.

— Никто не узнает, кроме нас двоих. А я тебя скоро найду.

Он нагнулся и что-то шепнул ей на ухо. Она засмеялась. Деворэкс чмокнул ее в щечку.

— И запомни мои слова, не поднимайся наверх. Обещаешь?

— Обещаю.

Он оставил ее, размышляя о том, что вот такую награду приносит ночь злодеяний, и заторопился по темным переулкам, пока не увидел Мэйсона, ждавшего с лошадьми у ворот близ Элдгейта. Деворэкс расхохотался, вспрыгивая в седло. Мэйсон спросил:

— Что такое, полковник?

— Ничего. — Он снова засмеялся. — Отправляешься убить мужчину, а находишь себе женщину, недурно, а? Дай выпить.

Мэйсон понимающе смеялся, протягивая каменную флягу, которую Деворэкс приложил к губам. Он сделал большой глоток и почувствовал, как бренди обжигает ему желудок.

— О Господи, как хорошо. Давай одежду.

Деворэкс сбросил черный камзол, башмаки с квадратными носами, натянул свою кожаную куртку, сапоги, пристегнул меч и снова засмеялся.

— Что, сэр?

— Ничего, Джон.

Он думал о том, как затрепещет сэр Гренвилл, когда Гудвайф утром выложит ему новость, как этот жирный адвокат будет метаться, убедившись, что Эретайн вернулся. Он отхлебнул еще бренди и приказал Мэйсону:

— Ты отправишься к мистеру Слайзу, Джон.

— Сейчас?

— Да. Скажешь, чтобы встретился с нами на берегу вечером в понедельник. Самое раннее в семь.

Мэйсон повторил его слова.

— А еще скажи ему, что, если до десяти утра завтра не будет никаких известий от Эретайна, пусть пришлет патруль в дом преподобного Херви. Он знает, где это.

— Слушаюсь, сэр.

— А ты будешь ждать меня в Оксфорде в доме девушки завтра вечером.

Казалось, Мэйсона не смущала перспектива проделать такой путь за столь короткое время.

— В Оксфорде завтра вечером, сэр.

Деворэкс захохотал:

— Кошка забралась на голубятню, Джон. Пустила в ход и когти и зубы! Иди!

Он посмотрел, как Мэйсон развернул лошадь, прислушался к стуку копыт по Леденхолл-стрит и пришпорил коня. Бросив башмаки в переулке, Деворэкс нагло прокладывал себе путь через Элдгейт. Он гаркнул на стражников, чтобы посторонились, обозвал капитана сукиным сыном и пустил лошадь по короткому каменному тоннелю.

За воротами он свернул налево, намереваясь обогнуть Лондон с севера, прежде чем свернуть на Оксфорд-стрит в Сент-Джайлз. После убийства лучше всего было оказаться за городской чертой.

Он мчался галопом по Мурфилдз. Ночной ветер предвещал дождь, но ему было безразлично. Он закинул голову и захохотал, глядя на пробивающуюся сквозь тучи луну. — Кит Эретайн! Ах ты мерзавец! Ты бы гордился мной! Гордился!

Он смеялся и скакал в ночи на запад.

Глава 31

Сэр Тоби Лэзендер устал. Он впустую убил целый день, возглавив отряд из ста человек, пустившийся в погоню за круглоголовыми, которых видели за Уоллингфордом. Сообщили, что те якобы совершили набег на деревню и опустошили амбары с запасенным на зиму зерном, но все это оказалось выдумкой. Тоби вернулся в Оксфорд усталый, раздраженный, насквозь промокший и обнаружил, что его ждут новые проблемы. Мать встретила его в холле:

— Тоби!

— Да, мама?

— Здесь какой-то странный тип. Милый мой мальчик, ты же вымок до нитки. Он требовал поговорить с Кэмпион наедине. Но мне это не нравится. Он был со мной груб. Ты должен разобраться, что происходит.

Тоби стащил с себя шпагу, куртку и сапоги. Сидя на сундуке в коридоре, он поднял глаза на мать, пока Джеймс Райт уносил его амуницию.

— Кто он, мама?

— Деворэкс, — фыркнула леди Маргарет. — Я знаю, что он спас ей жизнь, но, Тоби, это еще не дает ему права напиваться и вести себя разнузданно. Он просто вытолкнул меня из комнаты! Не могу вообразить, чтобы он был родственником этого милашки сэра Хораса Деворэкса. Ты его помнишь, Тоби? У него в Сомерсете были отличные гончие.

Тоби покачал головой:

— Не помню. Где они?

— Я думаю, все еще в Сомерсете. Если только наши враги не объявили войны гончим.

Тоби хмыкнул:

— Где Кэмпион и Деворэкс?

— В комнате, выходящей в сад. Подозреваю, вы уедете от нас, Тоби.

Тоби подозревал, что его мать подслушивала в саду. Своими темно-рыжими кудрями он прислонился к обшитой панелями стене.

— В Амстердам?

— Да. Похоже, все печати скоро соберутся вместе. — Она посмотрела на него сверху вниз. — Я не останусь в Оксфорде, Тоби.

— Я знаю.

В Уилтшире, судя по всему, можно было арендовать небольшой уютный домик. Деньги можно было взять из тех, что одолжил Лопес, но Тоби знал, что стремление его матери отправиться в Уилтшир связано с маленьким добрым слепым человеком.

— Вряд ли мы надолго задержимся в Голландии, мама.

— Деворэкс говорит, там кое-что надо утрясти, не знаю, что он имеет в виду. Было бы, конечно, приятно, если бы снова появились деньги. — Леди Маргарет помолчала и добавила: — Все-таки я ему не доверяю, Тоби. Не уверена, что тебе или ей следует ехать.

Он поднялся и поцеловал мать в лоб.

— Давай я поговорю с ним. И не подслушивай у окна, ты простудишься.

— Я и половины того, что он говорит, не могу разобрать, — заявила леди Маргарет. — Он то бормочет, то рычит. Ладно, ты мне все расскажешь. А теперь ступай! Я хочу знать, что происходит!

Даже только по правилам вежливости Вэвесору Деворэксу следовало бы встать, когда в комнату входил сэр Тоби, хозяин дома, но гость продолжал сидеть, развалившись на стуле и устремив на вошедшего угрюмый взгляд серых глаз. Тоби будто не заметил грубости.

— Полковник! Добро пожаловать.

Человек с изуродованным лицом кивнул. И борода и волосы у него, как обратил внимание Тоби, были покрыты непонятными черными полосками. Рядом стояла наполовину осушенная бутылка вина.

Кэмпион приблизилась к Тоби, подняла голову, чтобы он ее поцеловал. В ее взгляде он прочитал облегчение от того, что он, наконец, пришел.

— Привет, женушка.

Стоя спиной к Деворэксу, она одними губами произнесла: «Он пьян».

Тоби взглянул на Деворэкса:

— Не желаете ли закусить, сэр? Он отрицательно замотал головой:

— Нет. Хотите знать, что происходит?

Тоби уселся на скамью подле Кэмпион. В комнате мерцали свечи. Вэвесор Деворэкс крякнул и выпрямился на стуле.

— Я уже сообщил вашей жене. Кони мертв, его печати у нас, и вы должны отвезти их в Голландию.

Кэмпион не сводила глаз с Тоби, а Тоби — с полковника, который снова поднес бутылку к губам.

— Кони мертв?

— Сэр Гренвилл отправился к своему создателю. — Деворэкс поставил бутылку. — Не думаю, что его создатель останется доволен своим произведением.

Он захохотал.

— Как?

— Как? — усмехнулся Деворэкс — А как вы думаете? Я его прикончил. Вот этим.

Он постучал по рукоятке меча.

Тоби лишь с трудом удалось осознать это сообщение.

— А охранников у него не было? — недоумевающе спросил он.

— Конечно, были! — Вопросы будто раздражали Деворэкса. Вздохнув, он откинулся назад и бесцветным, скучающим голосом рассказал подробности.

— Прошлой ночью в Лондоне произошло убийство. Преподобный Верный До Гроба Херви также отправился к праотцам. Это я об этом позаботился. Потом я обогнул Лондон, направился к дому сэра Гренвилла и вместе со своими людьми потребовал нас впустить под тем предлогом, будто мы — дозор и желаем потолковать с человеком, знавшим преподобного Херви. Проникнув в дом, мы сделали свое дело. — Он усмехнулся. — Маленький толстый адвокат на удивление яростно сопротивлялся, и мне пришлось замарать его кровью очень даже хороший ковер. Нам пришлось взорвать замки на его сейфе, внутри которого оказались две печати: святого Матфея и святого Марка.

Кэмпион вцепилась в руку Тоби, сжимая обрубки его пальцев под тонкой кожаной перчаткой. Тоби пристально смотрел на Деворэкса.

— Так печати у вас?

— Но не с собой. — Он снисходительно улыбнулся Тоби. — Вы что, серьезно думаете, что я через пол-Англии поеду с половиной огромного состояния в кармане? Ну, конечно же, у меня их нет. Они у моих людей. Они направят корабль Лопеса туда, где он сможет вас подобрать. — Он потряс перед ними бутылкой. — Все кончено, дети. Ваше богатство раздобыл для вас Вэвесор Деворэкс. Тоби вспыхнул:

— Меня зовут сэр Тоби, а мою жену — леди Лэзендер, и соблаговолите почтительно относиться к нам в этом доме.

Абсолютно протрезвевшие серые глаза уставились на молодого Лэзендера. Они словно предупреждали, что Деворэкс мог бы разрубить Тоби надвое. Но вслух бородач миролюбиво сказал:

— Ваше богатство, сэр Тоби и леди Кэмпион, раздобыл для вас Вэвесор Деворэкс. Скажите ему спасибо.

Никто не ответил. Отсмеявшись, Деворэкс глянул на бутылку и поднес ее ко рту. Потом вытер губы, добавив непонятных черных полос, к бороде.

— Вы должны будете встретиться со мной в понедельник вечером. Вы отправитесь на восток через Эппинг и отыщите деревню под названием Брэдвелл. — Он усмехнулся. — Несколько лачуг на эссекском побережье. Вы пройдете по деревне так, чтобы река оставалась слева от вас. Вы меня слушаете?

— Да.

— Следуйте вдоль берега до сарая. Ошибиться невозможно. К нему пристроена полуразвалившаяся башенка, будто это вовсе и не сарай, а церковь. На верхушке башенки — маяк. Вот там-то вы меня и найдете. В восемь вечера в следующий понедельник. Понятно?

— Да, — снова кивнул Тоби.

— Ближайший город — Мэлдон, но будьте осторожны. Там кругом эти проклятые пуритане. Они бы вас обоих с радостью сожгли у столба. И вот еще что, — он издевательски-снисходительно улыбнулся им. — Захватите с собой печать святого Луки.

— Хорошо.

Кэмпион отпустила руку Тоби и нахмурилась:

— Зачем вы все это делаете, раз мы вам так неприятны?

Деворэкс отмахнулся:

— А я обязан вас любить? Я получил приказ, вы не забыли? От Лопеса.

Она посмотрела на изуродованное лицо, с одной стороны освещенное камином, с другой — свечами.

— А почему вы подчиняетесь Лопесу?

— А почему бы и нет? — Он опустил руку под стул и извлек вторую бутылку. — Всем нам приходится кому-то подчиняться — всем, кроме короля. В последнем же случае мы рассчитываем, что кто-то другой вытащит нас из каши, которую мы заварили.

Он выдернул пробку и взглянул на Тоби:

— Не возражаете, если я выпью, сэр Тоби? Титул он произнес издевательски.

— Можете налить и мне стаканчик. Я устал.

— Играем в солдатиков? — насмешливо проговорил Деворэкс — Солдаты, которые сражались бок о бок со мной, никогда не пили вино из стаканов. Всегда прямо из бутылки. — Он налил вина в стакан, который ему протянул Тоби, и откинулся назад. — То были настоящие солдаты, не то что эти, которые расхаживают здесь с разукрашенными поясами, распевая молитвы.

— Эти люди здесь умирают, — возразил Тоби.

— Чтобы разгорелась война, смерти мало, — заявил Деворэкс. Он закрыл глаза. — Нужна ненависть. Дикость. — Глаза открылись. — Вы знаете, что король проиграет?

— Неужели?

— О да. На востоке набирается еще одна армия. — Он снова заговорил иронически. — Новая образцовая армия. Пуритане с мечами, сэр Тоби. Вот они-то опаснее всего. Человек скорее пойдет убивать за Господа, чем за короля. Они эту войну выиграют. — Он выпил. — Ради блага Англии надеюсь, что страна не уподобится Германии.

— Вы там сражались? — спросил Тоби. Он почувствовал, что Деворэкс смягчается.

— Сражался.

— А с моим отцом вы там встречались? — обратилась Кэмпион.

— Да.

Наступило молчание. Кэмпион надеялась, что он добавит что-нибудь еще. Деворэкс пил. Тоби посмотрел на камин, потом снова на полковника.

— Моя мать говорит, что Кит Эретайн был самым красивым и остроумным мужчиной в Европе.

Деворэкс невесело усмехнулся:

— Очень может быть.

Показалось, что больше он уже не вымолвит ни слова, но он подался вперед; охнув от того, что затекли суставы.

— Но он изменился. Кэмпион напряглась.

— Изменился?

— Он состарился. Он слишком многое повидал. Он говорил, что остроумие — это иллюзия, а иллюзии невозможно сохранить, когда шлепаешь по колено в крови. Чересчур умный, у него были от этого одни неприятности.

Тоби подождал, но продолжения не последовало.

— Вы хорошо его знали?

Серые глаза воззрились на него. Человек с лицом в шрамах кивнул:

— Я-то его хорошо знал. Несчастный мерзавец.

Он усмехнулся сам себе.

Кэмпион опять попыталась разговорить его.

— Он вам нравился?

Деворэкс задумался.

— Он мне нравился. Кит всем нравился. Его невозможно было не любить. Он принадлежал к числу тех, кто всегда способен рассмешить собравшихся. — Слова полились легче, язык у полковника развязался. — Он даже на шведском умел всех веселить. Рассказ за рассказом. Мы сидели вокруг костра, и, пока с нами был Кит, все было терпимо. Можно было продрогнуть, проголодаться как черт, враг мог отставать всего на полдня пути, но Кит всегда знал, как кого развеселить. У некоторых людей просто бывает такой дар. Но Кит изменился.

— Как? — Кэмпион вся обратилась в слух, полуоткрыв рот. В свете камина Тоби увидел ее профиль и ощутил знакомое восхищение ее красотой.

Деворэкс вытер губы замызганным рукавом кожаной куртки.

— Он влюбился. Он вечно влюблялся, но на сей раз все было по-другому. Он говорил мне, что это была вторая женщина в его жизни, которую он по-настоящему любил. Первой была ваша мать. — Он указал кивком на Кэмпион. — Эта же была шведкой. Она была хороша собой. Настоящая красавица! Все его женщины были что надо, но эту Бог явно слепил в удачный день. — Он ухмыльнулся. — Волосы у нее были, как у вас, леди Кэмпион, только коротко остриженные. Она следовала за Китом, понимаете ли, а с длинными волосами очень много хлопот, если спать приходится по-солдатски без всяких удобств. Она поехала с нами в Германию.

Деворэкс был где-то очень далеко, заново переживая дни шведских набегов на северные католические районы.

— Кит говорил, это будет его последнее сражение. Он женится, осядет в Стокгольме, но этому не суждено было произойти. Она умерла. — Он поднял бутылку. — И он стал совершенно другим.

Кэмпион простонала чуть слышно:

— Это ужасно.

Деворэкс продолжал:

— Еще страшнее, чем просто ужасно. Я все помню, — повествовал он. — Мы стояли в маленьком городке и думали, что проклятые католики где-то за много миль от нас. Оказалось, нет. По-моему, мы как раз напились — мы часто напивались, — и той ночью подонки вошли в город. Факелы, мечи, пистолеты. На половине домов в городе полыхала солома, кругом католики топтали лошадьми умирающих протестантов. Боже мой! Такая неразбериха кругом! В ту ночь убили человек сто и половину наших лошадей забрали.

— Ее убили? — воскликнула Кэмпион.

— Нет. — Он снова выпил, прикрыв глаза, когда опрокидывал бутылку. На улице застучали подковы, где-то, в доме скрипнул пол. — Кит сражался с этими мерзавцами, уложил, наверное, с полдюжины. В ту ночь, куда ни глянь, — везде были враги. Они появлялись отовсюду — из переулков, из домов. Он был на улице, орал на них, рубил мечом. Сражался он пешим, но никому из них даже дотронуться до него не удавалось. Дело подходило к концу, когда это произошло. Шведка застала его врасплох. Она вышла из их домика в темной накидке, а ее волосы он принял за шлем. Внезапно она появилась в дверях, и он выстрелил. Бах. Прямо в живот, где она носила ребенка. — Он сделал паузу. — Он говорил, что до этого момента совершенно забыл, что при нем был пистолет. Она умирала полночи. Зрелище не из приятных.

Он снова опрокинул бутылку и отхлебнул глоток.

— Вот история вашего отца, леди Кэмпион, и если ходите моего совета, а я уверен, что не хотите, то лучше бы вам никогда с ним не встречаться. Он стал другим. Это был уже не тот человек, которого любила ваша мать.

Кэмпион сжимала руку Тоби. На лице была написана невыразимая грусть. Деворэкс посмотрел на нее:

— Вы спросили, я рассказал.

Она покачала головой и с неподдельной болью произнесла:

— Как это страшно.

— Если не можешь отличить девушку от солдата, а волосы от шлема, нечего носить оружие за поясом. Наверное, все мы тогда напились. — Он поднялся. — Я вас покину.

Кэмпион тоже встала. Рассказ потряс ее, поразила бесстрастность Деворэкса, но так хотелось побольше услышать об отце.

— Не останетесь отобедать с нами?

— Нет. — Деворэкс поправил меч. — У меня свои развлечения в гостинице. — Он показал рукой за окно. — Вы появитесь в Брэдвелле?

Вставая, Тоби кивнул.

— Мы отправимся в путь с вами?

— Нет. Я поеду один. Но я буду вас ждать. В понедельник вечером, в восемь.

Он оставил их и, прихватив с собой бутылку, вышел на блестевшую от измороси улицу.

Провожая его взглядом, Кэмпион увидела, как он подошел к всаднику, державшему свободную лошадь. Они скрылись в сторону Карфэкса, оставив ее потрясенной. А еще ей было страшно от предстоящей поездки на восток, в самое сердце пуританских районов, где должны были быть собраны печати. Утешала лишь мысль про Лэзен, про то, как она вернет замок семье, принявшей и полюбившей ее, членом которой она и сама теперь стала. Она цеплялась за Тоби в растерянности от того, что в мире Господнем столько горя. Она отправится на восток ради Тоби и его матери.

В паре сотен ярдов от них, там, где пожар только что стер с лица земли часть Оксфорда, Вэвесор Деворэкс швырнул пустую бутылку на развалины, от которых все еще тянуло дымом. Он посмотрел на Мэйсона:

— Ну?

— Сэр Гренвилл Кони послал в Брэдвелл дюжину своих людей, сэр.

Деворэкс кивнул.

— А мистер Слайз?

— Он тоже там будет, сэр. В семь. По его словам, сэр Гренвилл прибудет с ним.

— Славно, — Деворэкс потер руки. — Сколько людей у Слайза?

— Он говорит, шестеро.

— Хорошо, хорошо. Мы сумеем позаботиться о дюжине людей сэра Гренвилла.

Мэйсон зевнул.

— Сэр Гренвилл наверняка приведет с собой еще. Деворэкса это не обеспокоило. Его людей и людей Слайза хватит, чтобы перебить охрану сэра Гренвилла и отправить небольшую группу в деревню Брэдвелл, чтобы проводить Тоби и Кэмпион к сараю и отрезать им путь к отступлению. Мэйсон глянул на полковника.

— Девушка там будет, сэр?

— Да, — сказал Деворэкс — И она, и ее муж. Оба.

— Они ничего не подозревают?

— Они думают, что Кони умер, — засмеялся Деворэкс — Она придет, Джон, ради своего отца.

Он снова засмеялся. Он наблюдал за ней, пока рассказывал подлинную повесть шведской возлюбленной Кита Эретайна. Он видел сострадание и боль на лице Кэмпион.

— Она романтична, — насмешливо заметил он и обратился к Мэйсону. — Пошли, Джон. Подыщу тебе проститутку. После понедельника сможешь со мной расплатиться!

Вэвесор Деворэкс громко расхохотался, довольный собой, потому что устроил такое, что большинство сочло бы невозможным. Печати Матфея, Марка и Луки должны были быть собраны на берегу моря, и все это устроил Деворэкс, солдат и пьяница. Печати будут собраны.

Глава 32

На следующий день Тоби и Кэмпион в одиночестве покидали Оксфорд. Джеймс Райт умолял взять его с собой, но Тоби приказал ему оставаться с матерью.

Леди Маргарет обняла обоих.

— Не верю я этому Деворэксу. Думаю, не надо бы вам ехать.

Кэмпион улыбнулась:

— А что бы вы сделали на моем месте?

— Конечно же, поехала бы, дитя, — ответила леди Маргарет.

Они не знали, когда вернутся. Деворэкс сказал Кэмпион, что Мордехай Лопес ждет их в Амстердаме, что сначала они должны будут представить печати в банк, а потом под руководством еврея взять на себя управление всем богатством Договора. Это, по словам Деворэкса, будет долгая и нелегкая процедура. Тоби поцеловал мать, вскочил в седло.

— Может, мы еще к Рождеству вернемся, мама.

— Если не раньше, — добавила Кэмпион.

— Я решила выращивать яблони, — без всякой связи сказала леди Маргарет. — Эндрю пишет, яблони хорошо растут в Уилтшире.

Кэмпион поцеловала ее.

— Мы будем без вас скучать.

— Конечно, будете, дорогая.

Они поехали верхом, потому что в повозке за четыре оставшиеся дня до побережья Эссекса было не добраться. Дни становились все короче. Путников было мало, дороги развезло. Ехали они в основном по широким травянистым обочинам, выбирая такое направление, чтобы обогнуть Лондон далеко с севера.

В субботу они уже сильно углубились в пуританские районы Восточной Англии. Из лачуг в Эссексе до них снова и снова доносились злобные призывы свергнуть короля, унизить дворян, сделать всех людей равными. Война больше уже не велась из-за налогов и прав парламента. Теперь это был крестовый поход за свержение старого порядка. Слышался древний лозунг крестьянских восстаний: «Когда Адам пахал, а Ева пряла, кто был тогда господином?»

Тоби не походил на джентльмена. Он ехал как солдат, пристегнув меч к кожаной куртке, заткнув пистолет за пояс и повесив шлем на седло. Он был похож на всех остальных солдат, возвращавшихся после сражений этого года. За ним следовала вьючная лошадь, а на третьей ехала жена. Кэмпион оделась как пуританка. Она купила себе пару жестких кожаных туфель с плоскими боками, под длинной черной накидкой на ней было пуританское платье с широким белым воротником и накрахмаленным фартуком. Волосы скромно спрятаны под чепец. Захватила она и другую одежду, ту, что приличествовала леди Лэзендер, но та была убрана в тюки на вьючной лошади.

Несмотря на скромное платье и внешнюю сдержанность, надежды у нее были самые радужные. Мордехай Лопес сделал то, что обещал, устроил так, что печати будут собраны, и сейчас она ехала исполнить веление своего странного отца. Ее почти не опечалила смерть сэра Гренвилла Кони и уж совсем не огорчила кончина Верного До Гроба Херви. Она надеялась, что с убийствами теперь покончено. Печати уже получили свою кровавую дань, теперь же они должны принести богатство, которое поможет ей восстановить благосостояние семьи Лэзендер. Она ехала с нетерпением, не обращая внимания ни на пронизывающий ветер, ни на осенний дождь, ни на холод, предвещавший морозы, которые превратят раскисшую грязь на дорогах в обледеневшие твердые колеи.

Они проехали сквозь Эппингский лес — двое в тишине природы. Листья пожелтели, опали от ветра и ковром устилали их путь, иногда где-то в тени Кэмпион различала неподвижную фигуру оленя, наблюдавшего за их передвижением. Однажды они проехали мимо лагеря заготовителей древесного угля, чьи временные земляные хижины они заметили лишь тогда, когда лошади подошли уж совсем близко. Обложенные землей печи для обжига изрыгали клубы голубого дыма. Угольщики продали им зажаренное в глине мясо ежей. О войне они ничего не знали, кроме того, что за их древесный уголь хорошо платили порохом.

В воскресенье Тоби и Кэмпион не смогли продолжить путь, потому что местность была пуританская и день Господа здесь свято соблюдался. Они выехали из леса на холмистую плодородную равнину, где повсюду встречались большие деревянные сараи. Они заняли единственную отдельную комнату в таверне, чьи стены были оклеены сообщениями о победах парламента. Для спанья им предоставили чистую солому.

Они заглянули в церковь, ибо пропустить одну из трех воскресных служб — значило навлечь ненужные вопросы и подозрения. Тоби, который не смог отказать себе в удовольствии попаясничать, представился как капитан Праведность Восторжествует Ганн и пояснил, что они держат путь в Мэлдон, где живет семья его жены.

Проповедник, серьезный молодой человек, который только что молился за то, чтобы «выкосить всех роялистов и чтобы кровь их удобрила земли пуритан», смотрел на Кэмпион. Они стояли перед церковью среди древних могил, окруженнные деревенскими жителями.

— А где именно в Мэлдоне живет ваша семья, миссис Ганн? Моя мать тоже там живет. — Вопрос застал Кэмпион врасплох, и она разинула рот.

Тоби взял ее руку в свои и извиняющимся голсом обратился к проповеднику:

— Всемилостивый Господь счел уместным сделать мою любимую женушку глуповатой, сэр. Будьте с ней ласковы.

Женщины, сидевшие с Кэмпион в женской половине церкви, сочувственно зашумели. Проповедник с грустью покачал головой:

— Я помолюсь за нее во время вечерней службы, капитан Ганн.

Позже, когда в таверне они ели холодную закуску, Кэмпион в ярости зашипела на Тоби:

— Ты сказал, что я глуповата. Он хлопнул ее по плечу:

— Тсс! Не забудь пустить слюну во время еды.

— Тоби!

— И ради Бога, сделай что-нибудь, чтобы не казаться такой довольной. Они догадаются, что мы самозванцы, если заметят, как мы счастливы.

Она отрезала ему сыру.

— Уж и не знаю, почему я люблю тебя, Тоби Лэзендер.

— Потому что ты глуповата, любимая.

На следующий день они выехали рано и пересекли плодородную, хорошо напоенную водой местность. Крылья ветряных мельниц все еще вращались после сбора урожая. Многие хижины были оштукатурены и украшены лепниной, изображавшей снопы пшеницы или гирлянды фруктов. Ветер дул им в спину, гоня на восток высоко по небу облака и покрывая рябью поверхность широких ручьев, текших к Северному морю. Сегодня вечером, думала Кэмпион, она впервые увидит море, она поплывет на большом корабле, отправится за границу. Ее тревожила неизвестность, к которой влекли ее печати.

У них оставался этот последний день. Местность стала равнинной. К вечеру Кэмпион показалось, что такого огромного неба, как то, под которым они теперь скакали, она никогда еще не видела. Линия горизонта была совершенно ровная, нарушаемая лишь несколькими согнутыми деревьями да каким-нибудь сараем или фермерским домом. В воздухе появился привкус соли, говоривший о том, что берег уже близок, а долетевшие до них первые крики чаек подтвердили, что их путешествие близится к концу.

Дома стали беднее, да и попадались теперь реже. Лачуги, едва выступавшие из высокой солончаковой травы, облупились от дождя и ветра. Высоко над головой Кэмпион увидела треугольник гусей. Их крылья несли их к морю, к неведомым землям.

К вечеру они остановились купить хлеба и сыра у сгорбленной женщины, которая подозрительно покосилась на них:

— Куда это вы направляетесь?

— В Брэдвелл, — ответил Тоби.

— Ничего в этом Брэдвелле нет.

Она рассмотрела монетку, предложенную ей Тоби, и пожала плечами. Не ее дело, если чужакам нравится хорошо платить за старый сыр.

Они остановились поесть там, где дорога пошла вдоль болота. В сотне ярдов стояла полусгнившая лодка, будто черные ребра торчали на глинистом берегу ручья. Вода в болоте была соленая, растения все новые для Кэмпион. Наверное, какие-нибудь солеросы. Как все прочие впечатления от самого путешествия, они лишний раз напоминали ей, что она держит путь в неизвестность.

За маленькой деревушкой Брэдвелл Кэмпион впервые в своей жизни увидела море. Оно ее разочаровало. Она толком не знала, чего ждать, но поэты живописали картину огромных валов, обрушивающихся на черные скалы. Да и на основании Ветхого Завета она ожидала что-то подобное — Левиафан, бездна, что-то грандиозное, движущееся, предательское.

Кэмпион увидела море далеко впереди. Прилив вызывал мелкую рябь в широком устье. Целая миля скользкой грязи тянулась к воде. Море казалось серой линией, спокойной и однообразной, расцвеченной белыми бурунами. Тоби, который раньше уже видел море, представил себе, как воды захлестывают низинный глинистый берег и, подгоняемые восточным ветром, превращаются в дикий, неудержимый прилив, готовый поглотить равнину с петляющими среди болот ручейками.

Кэмпион получше стянула на шее накидку.

— Сюда мы и направляемся?

Она показала в сторону небольшого строения, чей шпиль выделялся на темном небе.

Тоби подтвердил.

За холмиком, почти полностью скрытый им, он разглядел корабль. Его мачта походила на маленькую черточку в бескрайнем небе. Конец путешествию по Англии.

— Тоби! — Кэмпион обернулась и смотрела на дорогу, по которой они только что проехали.

Голос у нее был испуганный:

— Тоби!

Он огллнулся и в полумиле увидел четырех вооруженных всадников. Их лошади стояли совершенно неподвижно. Западный ветер пошевелил плащ на одном из всадников. Они были в шлемах. Закатное солнце отсвечивало красным на стальных прутьях. Кэмпион посмотрела на Тоби:

— Они следуют за нами!

Тоби огляделся. Тропка вела к видневшемуся на горизонте сараю. Другого пути не было. Он сказал жене:

— Поехали. Все будет в порядке.

Поправив меч, он бросил еще один взгляд на всадников и повел Кэмпион по тропке среди болот к строению, столь же безлюдному, как берег, на котором оно стояло, к строению, которое уже тысячу лет смотрело на серое море.

Первую постройку здесь возвели еще римляне. Они соорудили форт, чтобы защититься от пиратов-саксов, чьи весельные корабли на заре появлялись из тумана и входили в устье реки Блэкуотер. Здесь римляне, поклоняясь древним богам, обливали, согласно обряду Митры, кровью издыхающего быка головы рекрутов в мокрой яме и молились, чтобы их повелитель сохранил им жизнь средь серых вод и туманных зорь.

Римляне ушли. Осевшие же здесь пираты-саксы принесли с собой собственную дикую религию и только потом обратились в христианство. Они построили церковь, воспользовавшись камнями от римских стен, и эта церковь, одна из первых на земле саксов, стала местом паломничества. Потом пришли новые варвары. Их мечи и топоры были ужаснее всех, что видела до тех пор эта земля. Викинги изгнали христиан с заболоченной равнины. Церковь все еще стояла, но тем, кто поклонялся Тору и Одину, неведом был ее Господь, и древняя церковь превратилась в сарай. Им она и оставалась — неудобным сараем, построенным почему-то на самом берегу, где в бурную ночь можно было укрыть овец. Там была башня, теперь уже полуразрушенная, а на ней — железная корзина, где разжигали огонь, предупреждавший моряков о смертоносной глине, на которую ветер и волны могли выбросить корабль.

В эту заброшенную церковь, где над безлюдным берегом кричали чайки, Вэвесор Деворэкс и Эбенизер Слайз привели своих людей. Сюда же прибыл и сэр Гренвилл Кони, заверенный теми, кого он выслал вперед, что все в порядке и никакой опасности нет. Его экипаж смог доехать лишь до ближайшей фермы, а оттуда сэр Гренвилл уже пошел пешком. Он перебрался через невысокую земляную насыпь — все, что осталось от римского крепостного вала, — и увидел, что весь его дозор либо перебит, либо захвачен в плен. На него самого, наведя мушкеты, смотрели вооруженные люди. В панике он обернулся и увидел скачущих галопом всадников. Сэра Гренвилла взяли в плен, охрану связали по рукам и ногам и препроводили в старое здание.

Вэвесор Деворэкс не без некоторой театральности подготовил сарай к действу с печатями. Земляной пол очистили от хлама, загородки, в которые загоняли овец, сдвинули к стене, из деревни притащили стол. Вокруг него разместили пять стульев: один во главе и по два друг против друга. На столе стояли длинные свечи. Эбенизер, который пораньше приехал с фермы, предательски ухмылялся. Перед ним лежал пистолет.

Вперед выступил Вэвесор Деворэкс.

— Сэр Гренвилл! Славный сэр Гренвилл!

— Кто вы такой, черт возьми?

Выпученные глаза сэра Гренвилла рыскали по комнате. Охранники посмеивались, глядя на него.

— Я Вэвесор Деворэкс.

На нем был шлем с забралом, и в темном сарае сэр Гренвилл не мог разглядеть лица со шрамом. Зато он видел, что высокий бородач доволен собой.

— Я тот, кто убил Верного До Гроба Херви. Я, конечно же, воспользовался чужим именем, но не сомневаюсь, вы меня простите. Иначе мы бы не смогли наслаждаться обществом сей жирной особы: Садитесь, сэр Гренвилл, рядом с мистером Слайзом.

Мир сэра Гренвилла, который так долго и надежно охранялся печатями, рушился на глазах. Нет Эретайна! Но нет и победы! Его провели, заманили сюда, и все же его лицо не выражало ни испуга, ни гнева. Он думал, не обращая внимания на презрительно улыбавшегося Эбенизера.

— Нам нужно поговорить, Деворэкс. Я деловой человек. Мы сможем договориться.

С лица полковника исчезла притворная улыбка.

— Если ты не опустишь свою жирную задницу на стул, Кони, я вырву тебе позвоночник голыми руками. Ну, давай, шевелись!

Сэр Гренвилл устроился рядом с Эбенизером. Они не сказали друг другу ни слова. Деворэкс снова заговорил вежливым, бархатным голоском:

— А теперь мы подождем.

Сэр Гренвилл, все еще пытавшийся сообразить, как выбраться из западни, был в смятении.

— Подождем чего?

— Святого Луку, сэр Гренвилл. Чего же еще? Святого Луку.

Скрыться Тоби и Кэмпион не могли. Их обступили вооруженные люди, отобравшие у Тоби меч и пистолет. Тот отбивался, от его кулака один из нападавших согнулся пополам, но его все же схватили, приставив к горлу меч. Кэмпион закричала, чтобы он перестал сопротивляться.

— Очень благоразумно, детка.

В дверях появился Вэвесор Деворэкс. Тоби рванул удерживавшую его руку:

— Ты мерзавец!

— Тихо, щенок. — Деворэкса это будто забавляло. — У меня нет желания вытирать потом меч только из-за того, что у тебя петушиное настроение. — Он кивнул своим людям. — Уведите их.

Кэмпион посмотрела на Джона Мэйсона, одного из тех, кто спас ее и проводил из Лондона в безопасный Оксфорд.

— Почему? Почему?

Мэйсон пожал плечами:

— Я делаю, что он прикажет, мисс. Ему, знаете ли, лучше не перечить.

Он указал ей на сарай.

В сарае, где уже зажгли свечи, она увидела своего брата и рядом сэра Гренвилла Кони. Живого. Она вскрикнула от изумления, но Деворэкс подтолкнул ее к стулу.

— Сядь напротив своего любимого братца. — После этого он глянул на Тоби и вздохнул. — Если будешь дергаться, щенок, мне придется привязать тебя к стулу. Будь благоразумен. Садись.

Они сели. Охрана встала возле Тоби и Кэмпион. Деворэкс занял место во главе стола, положил на него дорожный сундук и снисходительно улыбался сквозь забрало.

— Думаю, теперь мы можем начать.

Эбенизер одарил Кэмпион улыбкой. Она была в ловушке. За высокими окнами по обеим сторонам сарая день уже давно угас. На воле, там, где Блэкуотер впадал в море, покачивался на якоре корабль и ждал, когда поднимется вода у глинистого берега. Река жизни Кэмпион вынесла ее в это унылое место под безрадостным небом. К земле и морю, к концу.

Глава 33

Сквозь разбитые окна и развалившуюся крышу послышались тоскливые крики чаек. Завыл ветер, склоняя на восток морскую траву. Море с ворчанием набегало на берег.

Вэвесор Деворэкс и Эбенизер Слайз улыбались. Сэр Гренвилл был мрачен. Тоби под столом держал за руку Кэмпион. Деворэкс вынул из-за пояса пистолет и положил рядом с дорожным сундуком.

— Возлюбленные братья, мы собрались здесь все вместе, с тем чтобы двое из нас смогли разбогатеть.

Он захохотал.

На Эбенизере был черный плащ с мехом. Под правой рукой лежал собственный пистолет с серебряной рукояткой. Он покосился на Кэмпион:

— Добро пожаловать, сестра. Ты меня не представила.

Кэмпион молчала. Деворэкс смеялся.

— Похоже, леди Лэзендер потеряла дар речи. Позвольте мне. Мистер Слайз, разрешите представить сэра Тоби Лэзендера. Сэр Тоби, — Деворэкс издевательски поклонился на стуле, — помоему, вы не имели удовольствия знать сэра Гренвилла Кони. Это вон тот толстяк напротив вас. Как и вы, он мой пленник.

Охрана стояла за спиной сэра Гренвилла, так же как и позади Тоби и Кэмпион. Кэмпион ничего не понимала, ведь она считала сэра Гренвилла своим врагом. Деворэкс заметил ее растерянность и пояснил:

— Мы с вашим братом собрали печати, детка, — полковник посмотрел на сэра Гренвилла. Деворэкс чувствовал себя вольготно, небрежно развалившись на стуле. — Леди Лэзендер считала вас покойником, сэр Гренвилл, что вселило в нее доверие ко мне. Она немного поторопила события, но не слишком сильно.

Сэр Гренвилл не произнес ни слова. Он просто следил за Деворэксом. Свои мысли и чувства он держал при себе.

Деворэкс снова повернулся к Кэмпион. За стальными прутьями шлема сверкали глаза.

— Сэр Гренвилл, детка, прибыл сюда, потому что поверил, будто Кит Эретайн ищет его в Лондоне. Ты должна поблагодарить меня, детка. Назвавшись именем твоего отца, я убил преподобного Верного До Гроба Херви. — Деворэкс расхохотался. — Он умер исключительно вонючей смертью, он очень испугался. Кит Эретайн гордился бы мной.

— Жаль, что его здесь нет, — с горечью произнесла Кэмпион.

Деворэкс усмехнулся:

— Не верь неудачникам, детка.

— Мою жену зовут леди Лэзендер, — возмутился Тоби. Деворэкс посмотрел на него, как на непослушного ребенка. Голос у него был скучающий:

— Если не будешь сидеть тихо, щенок, я тебе отрежу пол-языка.

Люди Деворэкса, смешавшись с охраной Эбенизера, молча наслаждались происходящим. Они обнажили мечи, держали наготове пистолеты или мушкетоны. Деворэкс был совершенно трезв и с наглой уверенностью главенствовал в каменном сарае. Сквозь прохудившуюся крышу он взглянул на темное небо.

— У нас есть время, пока прилив не поднимется. Я думал скоротать его за беседой. Можете даже развлечь меня мольбами о сохранении жизни. — Он медленно переводил взгляд с сэра Гренвилла на Тоби, с Тоби на Кэмпион. — Но начнем мы с печатей. Насколько я понимаю, святой Лука у тебя, детка. Положи на стол.

Кэмпион не шелохнулась. В сарае было холодно. Она чувствовала, как подались вперед солдаты, разглядывая ее. Деворэкс вздохнул:

— Или ты кладешь печать на стол, детка, или один из моих людей обыщет тебя. Решай сама.

Тоби выпустил руку Кэмпион. Заметив движение, Эбенизер поднял свой тяжелый пистолет, но Деворэкс протянул огромную ручищу и положил ее на ствол.

— Думаю, то, что нам нужно, у щенка, мистер Слайз.

Тоби сунул руку под воротник и вытянул печать, которая золотом заблестела в свете свечей. Он стащил цепочку через свои темно-рыжие кудри и положил печать святого Луки на грубый дощатый стол. Улыбаясь самому себе, Эбенизер вытянул руку с длинными белыми пальцами и за цепочку подтащил к себе печать. Деворэкс посмотрел на сэра Гренвилла.

— Вряд ли вы пришли с пустыми руками, сэр Гренвилл. Ваши две, пожалуйста.

Стул под сэром Гренвиллом скрипнул. Кэмпион слышала, как море обрушивается на глинистый берег. Охранник позади сэра Гренвилла оттянул затвор пистолета так, что тот громко щелкнул.

Сэр Гренвилл моргнул и нехотя потянулся рукой к карману. Пистолет Деворэкса был нацелен на него. Толстяк скривился, роясь в туго натянутом кармане, помедлил и наконец извлек печати, уронив их на стол.

Стражник отступил. Эбенизер с любопытством и осторожностью взял сокровища в руку — печати были собраны.

Матфей, Марк и Лука собрались вместе, как не собирались уже целую вечность. Золотые цепочки переплелись, пояски из драгоценных камней мерцали, как огненные звездочки. Здесь было целое состояние.

Эбенизер смотрел на печати глазами черными, как сам грех. Мыслями он унесся далеко вперед, уже упиваясь славой и властью.

Сэр Гренвилл смотрел на печати бесцветными, выпученными глазами. Он лихорадочно думал, сознавая, что еще ничто не потеряно, поскольку стулья мирно стоят вокруг стола, а мужчины разговаривают, а не убивают.

Кэмпион смотрела на печати и думала, сколько они принесли горя и смерти, в каком страхе вынудили ее жить. Она нащупала пальцами теплую руку Тоби.

Вэвесор Деворэкс смотрел на освещенные длинными свечами лица присутствующих, и на его собственном было написано удовлетворение.

— Может быть, нам следует молча вознести молитву нашему отсутствующему другу, святому Иоанну.

Кэмпион презрительно произнесла:

— А не следует ли вам поблагодарить вашего отсутствующего друга Мордехая Лопеса?

Вэвесор Деворэкс хмыкнул, издав глубокий, рокочущий звук, свидетельствовавший, что происходящее его чрезвычайно забавляет.

— Детка хочет, чтобы я почувствовал себя виноватым. Мой «друг» Лопес — Он с издевкой посмотрел на нее. — Мой друг Лопес — еврей, который слишком долго платил мне жалованье. Он думает, что мне достаточно поглаживания по головке. Так вот, недостаточно. От жизни, детка, я хочу большего, чем просто кожаная куртка и меч. Пора мне тоже немножко разбогатеть!

Он оживлялся, постепенно приходя в то раздраженное состояние, которое Кэмпион считала для него обычным.

Он протянул руку и сгреб все три печати.

— Вот моя награда за долгую службу, детка, вот! Он тряхнул печатями, и цепочки зазвенели. Сэр Гренвилл впервые открыл рот:

— Если вы враг Лопеса, Деворэкс, тогда вы мой друг. Деворэкс захохотал. Он опустил печати, и цепочки легли поверх пистолета Эбенизера.

— Сегодня вечером что-то очень модно слово друг. Я становлюсь богатым, и все превращаются в моих друзей. Мне друзья не нужны!

— Так что же вам нужно?

Сэр Гренвилл растерянно ожидал ответа.

Деворэкс мельком посмотрел на него:

— Мне нужен один публичный дом в Падуе, сэр Гренвилл. Это даст мне возможность в старости вести привычный образ жизни.

Сэру Гренвиллу удалось, по крайней мере, завязать диалог. Он указал на три золотые печати:

— На эти деньги можно пол-Европы превратить в публичный дом, Деворэкс — Сэр Гренвилл говорил терпеливо, спокойно, как один разумный человек с другим. — А без друзей вам нелегко будет защищаться от врагов, которых вы себе наживете.

— Врагов? — Это слово Деворэкс произнес с явной иронией. — Каких врагов? Вы о себе, что ли, сэр Гренвилл? Сегодня ночью ваш труп плюхнется в болото.

Он наблюдал, как в выпученных, тусклых глазах проступал страх.

— Лопес? Еврей стар и знает, на что способен мой меч. Он мстить не станет.

Кэмпион вцепилась в руку Тоби. Она не подаст виду, что боится.

— Мой отец.

— Твой отец? — Бородатое лицо обратилось к ней. — Кит Эретайн бросил тебя, детка, так что с чего ты решила, что он прибежит теперь, даже если бы и смог? А если даже и так, то почему, собственно, он должен предпочесть дочь, которую никогда не видел, роскошному борделю в Падуе? — Деворэкс засмеялся. — Ты забываешь, что я знавал твоего отца. Изучил его склонности. — Он следил за выражением ее лица. — Конечно, если хочешь спасти себе жизнь, можешь поехать со мной и работать у меня.

Деворэкс захохотал, откинув голову. Эбенизер хранил многозначительное молчание. Двое охранников сжали плечи Тоби руками в перчатках, вынудив его снова сесть.

Деворэкс подождал, пока Тоби угомонился, и спросил Эбенизера:

— Что же нам с ними делать, мистер Слайз? Эбенизер пожал плечами:

— Убить.

Деворэкс изобразил удивление:

— Но ведь сэр Гренвилл был добр к вам! Неужели вы не станете заступаться за него?

Сэр Гренвилл метнул испепеляющий взгляд на Эбенизера. Тот не спеша улыбнулся бывшему патрону. Когда сэр Гренвилл исчезнет, все его богатство достанется Эбенизеру по завещанию.

— Убейте его.

— А вашу сестру? — Деворэкс задал вопрос невинным голосом. — Разве вы не захотите спасти жизнь вашей сестре?

Эбенизер не колебался:

— Она мне не сестра. Она дочь Эретайна и его шлюхи.

— Хотите, чтобы она отправилась на тот свет?

Эбенизер кивнул.

Деворэкс переключился на Тоби:

— А ты, щенок, наверняка хотел бы быть похороненным рядом со своей женой?

— Провались к черту.

— Всему свое время, щенок, всему свое время. — Деворэкс обвел глазами всех сидевших за столом. — Что за приятный вечер. Прилив поднимается, корабль ждет, три печати, кругом друзья. Мы с мистером Слайзом поделим Договор, а вы, все остальные, умрете.

Он сделал паузу, дав этим словам отзвучать в холодном каменном сарае. В сломанных стропилах завыл ветер. Волны подступили ближе, их шум стал слышнее.

Кэмпион посмотрела на полковника и насколько могла спокойно проговорила:

— Тоби ничего не сделал. Он сюда не напрашивался. Отпустите его.

— Кэмпион!

— Нет! Нет! Тише! — Деворэкс ухмылялся. — Это что, любовь?

Кэмпион подняла подбородок:

— Да, я его люблю.

— О! Как трогательно! А насколько сильно ты его любишь, детка? — Он наклонился к ней. — Насколько сильно?

— Я его люблю.

— Настолько, чтобы письменно отречься от Договора? — Деворэкс словно взвешивал каждое слово. — Сможешь назвать цену? Я заключу с тобой соглашение. Щенок может жить, если ты откажешься от всего своего богатства.

Он его уже украл, но Кэмпион кивнула.

Это была ловушка. Когда он раскрыл квадратный кожаный дорожный сундук, она поняла, что все это Деворэкс подстроил специально. Он предвидел, что она будет просить за жизнь Тоби и что он сможет потребовать чего угодно. Из сундучка он достал лист бумаги, чернильницу, гусиное перо и брикет сургуча. Бумагу, перо и чернила он разложил перед собой.

— Подпиши, детка, и щенок будет жить.

Документ был кратким. В нем она отказывалась от вступления во владение Договором по достижении двадцати пяти лет и отменяла данное Амстердамскому банку указание, что она должна получить печати. Кэмпион обмакнула перо в чернила, его кончик заскрипел по бумаге, и Деворэкс расплылся в улыбке.

— Вот теперь все приобрело юридическую силу. Сэр Гренвилл подтвердит, что такие вещи лучше делать по закону. Правда же, сэр Гренвилл?

Сэр Гренвилл ничего не сказал. Он наблюдал за Деворэксом, который, поднявшись, капал на лист бумаги расплавленным сургучом. Деворэкс взял печати.

— Святой Матфей, святой Марк, святой Лука. Вот! — Он высоко поднял документ. Три отпечатка, будто свежая кровь, поблескивали в свете свечей. — Договор впервые изменен. Леди Кэмпион Лэзендер стала нищенкой. Вы, сэр Тоби, будете жить.

Тоби смотрел на документ, на три печати, лишившие Кэмпион ее состояния.

— Теперь она больше не опасна. Пусть живет. Деворэкс положил документ на стол.

— Хочешь, чтобы она жила, щенок?

Тоби кивнул.

Деворэкс сделал вид, будто обдумывает следующий ход.

— Ради тебя, щенок, она отказалась от всего, а чем ты пожертвуешь для нее?

Тори охватила бессильная ярость. Он угодил в западню. Враги были сильнее. Деворэкс просто убивал время и развлекался в ожидании прилива. Оставалось одно — подыграть ему.

— Я отдам все, что скажете.

— И свою жизнь, щенок?

— Нет! — вскрикнула Кэмпион.

Тоби мрачно посмотрел на Деворэкса:

— А она будет жить?

— Будет.

Деворэкс кивнул стоявшим за спиной Тоби людям, и по условленному знаку они его схватили. Это были крепкие вояки, и с Тоби они легко справились. Еще двое людей Деворэкса схватили Кэмпион. Они поставили ее на ноги и подвели к каменной стене сарая, а Вэвесор Деворэкс с пистолетом в руке встал напротив. Он глядел на Тоби.

— Я сосчитаю до трех, щенок, а потом застрелю твою жену. Если пожелаешь прикрыть ее своим телом, мои люди подойдут с тобой.

Он поднял пистолет, и зияющее черное дуло оказалось в пяти шагах от Кэмпион. Он оттянул затвор.

— Не забудьте, сэр Тоби, что ваша жена — нищая. У нее ничего нет. Можете дать ей умереть и спокойно уйти отсюда. Найдете себе богатую невесту. Сегодня в Англии полно юных вдов.

Кэмпион смотрела на жуткое черное дуло. Потом подняла глаза к высокому окну. Через него была видна одна-единственная мерцающая звездочка.

Повелительным голосом Деворэкс произнес:

— Раз.

Тоби закричал, рванувшись от державших его людей, но те были наготове. И из попытки освободиться и напасть на Деворэкса ничего не вышло. Эбенизер удовлетворенно созерцал эту сцену.

— Нет, Тоби, нет! — твердила Кэмпион. Он подтащил державших его людей вплотную к ней.

— Да. — Он улыбнулся ей, наклонился и поцеловал. Щека у нее была холодная. Он снова поцеловал ее в холодные мягкие губы. — Я тебя люблю.

— Два!

Люди, державшие Тоби и Кэмпион, встали по обе стороны от цели, на которую было направлено дуло пистолета. Деворэкс, видимо опасаясь, как бы пуля не задела кого-нибудь из солдат, придвинулся еще на пару шагов. Охранники усмехнулись. Голос Деворэкса заскрежетал:

— Вы вольны уйти, сэр Тоби. Зачем вам нужна в жены нищенка!

Тоби не обращал внимания на эту язвительность. Он не мог обнять Кэмпион, потому что стражники держали его за руки. Он только прижался щекой к ее щеке.

— Я люблю тебя.

— Три!

Деворэкс выстрелил. Из дула вырвались пламя и клубы вонючего дыма. Эхо зазвенело в сарае, отражаясь от каменных стен. Тоби, стоявший спиной к пистолету, почувствовал толчок в спину.

Выстрел был сигналом. Охранники Эбенизера до той поры благодушно наблюдали за происходящим, но после выстрела на них набросились люди Деворэкса. Они орудовали рукоятками мечей, тыча в живот пистолетами. Шестерых охранников Эбенизера за считанные секунды разоружили, а потом пинками свалили на земляной пол.

Рука человека в кожаной куртке протянулась через плечо Эбенизера, легла на пистолет, и на своем горле Эбенизер ощутил прикосновение кинжала. Люди Деворэкса перевели дух после стремительной операции.

— Не шевелитесь, мистер Слайз.

Обернувшись к Эбенизеру, Деворэкс опустил еще дымившийся пистолет.

— Зачем мне с кем-то делить Договор, мистер Слайз? Стражники отпустили Кэмпион, и она вцепилась в Тоби, обхватив его руками.

— Тоби!

— Он невредим. — Голос Деворэкса перекрыл звенящее эхо. — Оружие было заряжено только порохом и ватой. Отпустите его.

Охранники выпустили руки Тоби. Он повернулся, хотя Кэмпион продолжала сжимать его, и уставился на полковника:

— Что вы делаете?

Деворэкс швырнул пистолет на пол.

— Смотрю, заслуживаете ли вы Договора, сэр Тоби. Хотя все равно он ваш. — Он снял шлем и рассмеялся над бывшим пленником. — Я человек Лопеса. Всегда им был и, наверное, всегда останусь.

Сэр Гренвилл в ужасе слушал, Эбенизер был ошеломлен. Пистолет у него отобрали. Деворэкс подошел к столу.

— Был только один способ собрать печати — хитрость, но должен признать, что и любопытство сыграло свою роль. — Он поднял документ с тремя печатями. — Вы будете так богаты, что вам и не снилось, сэр Тоби. Меня же интересовало, любите ли вы саму Кэмпион или ее деньги. Вряд ли Киту Эретайну понравилось бы, если бы его деньги достались скряге.

Он поднес бумагу к пламени свечи. Она вспыхнула, осветив комнату, утопавшую в пистолетном дыму. Деворэкс смотрел на пламя.

— Если бы вы не встали перед дулом моего пистолета, сэр Тоби, я бы не отправил вас в Голландию вместе с леди Кэмпион. А теперь, — он выпустил из рук горящую бумагу, — вы поедете оба.

Полковник растоптал пепел и обратился к Кэмпион:

— Вы снова богаты. Примите мои поздравления. А еще вы любимы, а это, как я думаю, еще важнее.

Деворэкс открыл кожаный сундучок, достал бутылку и два стакана. Один он с усмешкой протянул Тоби:

— Я не забыл ваши утонченные привычки в отношении выпивки. Выпьете со мной?

Они по-прежнему стояли рядом, обнявшись, и ничего не понимали. В ушах у Кэмпион все еще звенел пистолетный выстрел.

— Вы человек Лопеса?

— Конечно! — весело отозвался Деворэкс. Он налил два стакана. — Хорошего друга не бросают, а Мордехай, поверьте мне, человек прекрасный. Чтобы собрать эти печати, он лишился дома в Лондоне, но счел это не большой платой за ваше счастье. А теперь, леди Кэмпион, подойдите и возьмите печати. И выпейте со мной.

Довольный Джон Мэйсон протянул Лэзендеру его меч и пистолет. Тоби, все еще не полностью придя в себя, пристегнул меч, засунул на место пистолет и, держа Кэмпион за локоть, подвел ее к столу. Когда люди Деворэкса хватали его, стул, на котором он сидел, опрокинулся, и он наклонился поднять его. Он посмотрел на охранников Эбенизера, на каждого из которых было направлено оружие, и снова на Деворэкса.

— Я думал, вы ее убьете.

— Они тоже так думали, — Деворэкс показал на сэра Гренвилла и Эбенизера, — иначе они не явились бы. Задумайтесь об этом, сэр Тоби. Прикиньте, как бы еще я мог это осуществить. — Он поднял бутылку. — Согласен, вам было не слишком уютно, но, по-моему, я поступил очень даже умно, как вам кажется? — Он прищелкнул языком и посмотрел на Кэмпион. — Леди Кэмпион, возьмите, пожалуйста печати. Я очень старался их собрать, а теперь мне необходимо напиться.

Кэмпион села. Деворэкс поставил перед ней стакан вина, а другой протянул Тоби, который опустился на стул рядом с ней. Деворэкс поднял бутылку:

— Дарю вам отсутствующего друга — Кристофера Эретайна.

Кэмпион сделала глоток и поняла, насколько ей хочется пить. Она залпом осушила стакан.

Вэвесор Деворэкс грустно произнес:

— Он бы гордился вами. Она подняла на него глаза:

— Правда?

— Вами обоими. Обоими.

Деворэкс подтянул к себе печати и одну за другой выложил перед Кэмпион.

— Мне жаль только, что здесь нет четвертой печати. Она смотрела на три золотых цилиндра.

— Мне тоже.

— Возьмите их, леди Кэмпион. Они ваши.

Деворэкс вздохнул:

— Сэр Тоби. Соблаговолите приказать своей жене взять печати. Я действительно больше не смогу этого повторить. Я становлюсь слишком стар.

Кэмпион прикоснулась к драгоценностям. Осторожно потрогала пальцами, будто боясь обжечься, а потом решительно взяла дар своего отца. Матфей, Марк, Лука. Топор, крылатый лев и крылатый бык. Она набросила цепочки через чепец себе на шею, и украшения ярко засияли на ее накидке. Эбенизер молчаливо наблюдал. Сэр Гренвилл тоже.

Теперь звук волн, набегающих в ночи на берег, стал еще ближе. Кэмпион прислушивалась, вспоминая стихотворение, которое давало ей утешение в Тауэре. Она думала, не это ли и есть пение русалок.

Вэвесор Деворэкс тоже услышал прибой.

— Скоро вы отплывете, мы ждем только, чтобы лодка смогла достаточно близко подойти к берегу.

Кэмпион посмотрела на изуродованное шрамами лицо:

— Разве вы не едете?

— Нет. — Он будто засмеялся. Потом посмотрел на сэра Гренвилла и Эбенизера. — Мне надо убрать за собой эту грязь.

Кэмпион посмотрела на брата, но вопрос был обращен к Деворэксу:

— Вы ведь не убьете его?

— Убью.

— Не надо.

— Не надо? — В голосе Деворэкса прозвучало удивление.

Когда-то Эбенизер считался ее братом. И что бы он там ни натворил, она помнила об этом. Потерпевший поражение Эбенизер вызывал жалость. Исчезла его высокомерная улыбочка, его хозяйская самоуверенность. Он снова выглядел таким, каким Кэмпион помнила его в Уэрлаттоне: неуклюжим, застенчивым мальчиком, которого: она так усердно пыталась любить и защищать от мира, где не только калекам, но и здоровым-то приходилось туго.

— Не надо. Он мой брат.

В голосе Деворэкса прозвучало недоумение.

— Дура, ты дура. — Он кивнул. — Я сохраню ему жизнь, но оставлю кое-что на память. — Он предупредил ее вопрос: — Я же сказал, что сохраню ему жизнь.

К двери подошел солдат.

— Полковник, лодка приближается!

— Как, уже? — Деворэкс поставил бутылку. — Ну что же, вы едете в Голландию. Попрощайтесь с сэром Гренвиллом. Больше вы его не увидите.

Кэмпион не попрощалась. Она встала, Тоби взял ее за локоть, но она помедлила еще секунду и улыбнулась Эбенизеру:

— До свидания, Эб.

Его темные глаза сверкнули ненавистью.

Она продолжала улыбаться:

— Когда-нибудь мы станем друзьями.

Он презрительно ответил:

— Ты будешь гореть в аду, Доркас.

Она оставила своего брата под надзором людей Деворэкса и вслед за полковником шагнула в лунную ночь. Два солдата сняли поклажу с вьючной лошади и понесли к воде.

Рокот волн стал совсем громким. Прибой казался Кэмпион белой полосой, прорезавшей темноту. Полосой, которая то искривлялась, то ломалась, то утолщалась, то утончалась. Она запахнула накидку поверх печатей.

Деворэкс стоял на низкой земляной насыпи, бывшей некогда римской стеной, высматривая что-то в темном море.

— Мы часто используем это местечко.

Кэмпион поняла, что он имеет в виду шпионов короля, которые курсировали между Англией и Голландией. Деворэкс что-то увидел.

— Пойдемте.

Он повел их к воде, давя каблуками ракушки, обозначавшие границу прибоя. Сильно пахло водорослями.

Кэмпион различила большой корабль с тускло освещенными окнами на корме, а намного ближе гребцы вели к берегу лодку. Вода покрывалась белой пеной там, где они погружали весла. Деворэкс указал на корабль:

— Это «Скиталец», корабль Мордехая. В команде только его люди. Можете им доверять.

— Так же, как мы доверяли вам? — лукаво спросил Тоби.

Деворэкс расхохотался:

— Так же, как доверяли мне.

Кэмпион посмотрела на помрачневшего полковника. Луна посеребрила волосы, бороду, большую пряжку на кожаном поясе, к которому был прикреплен меч.

— Спасибо.

— Вы уж, наверное, устали меня благодарить, — засмеялся он. — Вы позволите, сэр Тоби? — И, не дожидаясь разрешения, сгреб Кэмпион в охапку и двинулся по мелкому прибою. Он крикнул что-то на непонятном языке, получил радостный отклик, а потом лодка развернулась кормой к Кэмпион, и Деворэкс опустил ее внутрь. Тюки были перегружены, и Тоби перелез через транец. С эссекских болот дул холодный ветер. Волны то поднимали, то опускали суденышко, робко ударяясь о доски.

Деворэкс посмотрел на Кэмпион:

— Скажите Лопесу, что я убил Кони.

Она кивнула.

— И расскажите ему, что еще я сделал.

— Расскажу.

Деворэкс открыл сумку и бросил Тоби квадратный сверток.

— Это Мордехаю Лопесу. Не потеряйте и не намочите!

— Хорошо!

Деворэкс взял руку Кэмпион, притянул к себе и поцеловал.

— Хорошая ночь для плавания. — Он отпустил ее руку. Его люди уже вернулись к сараю. — Ну, с Богом!

Гребцы-голландцы погрузили весла в воду. Нос лодки рассекал волну, и брызги долетали до кормы.

Кэмпион обернулась. Деворэкс еще стоял в полосе прибоя.

— Мы вас еще увидим, полковник?

— Кто знает?

Голос снова стал резким. Лодка удалялась от него. Кэмпион уже видела за кормой белый, пенящийся след. Весла скрипели в уключинах.

Тоби обнимал ее. На воде было очень холодно. Справа море разбивалось на множество маленьких волночек, которые набегали на глинистый берег. Его рука крепко сжимала плечи жены.

— Рад, что он не оказался нашим врагом.

— Я тоже.

Она ощутила печати под накидкой. Они были в безопасности. Она везла их прочь от врагов, от войны, везла к наследству, которое отец так давно завещал ей. Она покидала Англию.

Она снова обернулась, но берег теперь лишь чуть проступал. Она видела резко выделявшийся на ночном небе заостренный шпиль старого сарая, но не могла разглядеть Вэвесора Деворэкса. Она как-то странно усмехнулась:

— Он поцеловал мне руку.

— Наверно, ты ему все-таки нравилась.

Лодка ударилась о борт «Скитальца». Мужчины подняли Кэмпион по шкафуту, сверху протянулись сильные руки и поставили ее на палубу. Она была в безопасности. От корабля пахло дегтем и солью. Ветер трепал канаты на снастях.

Бородатый улыбчивый капитан провел их в просторную каюту на корме. Ее освещали фонари под колпаками, а мягкие сиденья создавали уют. Чтобы согреться, моряк дал ей корабельную одежду, пообещал накормить супом и попросил извинения за то, что отлучится поднять паруса.

Кэмпион посмотрела на Тоби. Предстоящее морское путешествие страшило и возбуждало ее. Они были одни. Они могли оглянуться назад, на прошедшую ночь, вспомнить свои страхи, поцелуи под дулом пистолета и тот удивительный миг, когда Деворэкс признался, что все еще остается человеком Лопеса. Кэмпион прошептала:

— Я тебя люблю.

По палубе у них над головой прошлепали босые ноги.

— Я люблю тебя, — отозвался Тоби.

Сверток для Лопеса он положил на стол и замер. На обертке было написано: «Леди Кэмпион Лэзендер».

— Это тебе.

Она затаила дыхание, потом похолодевшими пальцами дернула за веревки и разорвала бумагу. Внутри была лакированная деревянная — пяти дюймов высотой, шести — длиной — шкатулка с искусным металлическим замочком.

Она не почувствовала, как дернулся корабль, когда якорь высвободился из глинистого дна.

Открывая крышку, она уже догадалась, что обнаружит.

Внутри шкатулка была обита металлом и отделана красным бархатом. Для четырех печатей были сделаны четыре углубления, три из которых пустовали.

В четвертом — с цепочкой, замотанной вокруг выступающего стального кончика с гравюрой, — красовалась золотая печать святого Иоанна.

Она распахнула окно и закричала в ночь. Она кричала, как чайки на этом безлюдном берегу. Кричала болотам, солончакам, темной, неясной линии берега:

— Отец!

Кристофер Эретайн ее не слышал. Он стоял на берегу и смотрел, как корабль уносит к безопасным землям его дочь, окруженную любовью, которой он так страстно ей желал. Он смотрел, пока темный силуэт лодки не растаял во тьме.

Она была похожа на свою мать. Смотреть на Кэмпион — значило вспоминать ту давно ушедшую девушку, значило воскресить в душе боль любви и радости, воскресить воспоминания. Тысячу раз он уже собирался сказать Кэмпион правду и тысячу раз сдерживался. Но теперь она знала и могла, если пожелает, отыскать его. Она знала все.

Хрустя по ракушкам, он взобрался на горбатую насыпь. Он завидовал ее любви.

Эретайн вернулся в сарай, глаза казались студеными, как море. Он поднял бутылку, выпил и посмотрел на сэра Гренвилла.

— Теперь пришла твоя очередь, Кони.

Сэр Гренвилл вздрогнул от предательской рези в животе. Но надежда еще теплилась.

— Разве мы не можем поговорить, Деворэкс? Здоровенный солдат расхохотался.

— Деворэкс! Забыл меня, да? Ты помнил обо мне только, пока я был молод, пока тебе хотелось уложить меня в свою постель. Помнишь, как велел нарисовать мой портрет поверх Нарцисса? — Деворэкс рассмеялся над бессильно обмякшим телом адвоката. — Картина все еще у тебя, Кони? Ты глядишь на нее и мучаешься желанием?

Кони трясло от страха.

Кит Эретайн сказал:

— Я вернулся из Мериленда, когда началась война, Кони. Я молился Богу, чтобы ты, Кони, оказался моим врагом.

— Нет! — Это слово будто вырвали у адвоката крюком.

— Да-да. — Эретайн переключился на Эбенизера, и голос его был холоднее ветра, подгонявшего теперь корабль Кэмпион. — Меня зовут Кристофер Эретайн. Твоя сестра просила за тебя. Должен ли я сохранить тебе жизнь?

Эбенизер был не в состоянии отвечать. Внутри у него все оборвалось. Он помнил только, как этот человек рубил труп в Тайберне, с ужасающей сноровкой кромсая мертвую плоть.

Эретайн отвернулся от них. Его дочь просила за Эбенизера, но он не собирался прощать его. Он посмотрел на своих людей и обвел рукой пленников.

— Убейте их.

Он вышел из старого каменного сооружения, бывшего некогда церковью, и услышал мольбы сэра Гренвилла Кони о пощаде. Раздался древний, как мир, звук стали, разящей людей. Эретайн не обращал внимания на смерть. Он подошел к земляной насыпи, уставился на пустынное море, задумался о своей дочери, которая выросла такой несгибаемой, и ему стало жаль себя. Он выпил.

Кэмпион всхлипывала.

— Он же мой отец!

Тоби разглядывал четыре печати, лежавшие на столе.

— Он хотел, чтобы ты все узнала, когда будет уже слишком поздно.

На крышке лакированной шкатулки было написано: «Моей Кэмпион. Насколько я понимаю, с Любовью. Твой отец Деворэкс, Эретайн Кит». Кэмпион погладила шкатулку.

— Не понимаю.

Она подняла последнюю печать — печать святого Иоанна. Ее глазам предстала чаша с ядом, при помощи которой император Домициан пытался отравить святого. Вокруг ножки обвилась змея, выпившая яд вместо обреченной жертвы.

Внутри печати святого Матфея помещалось распятие, предназначенное Мэтью Слайзу; внутри святого Марка — обнаженная женщина для сэра Гренвилла Кони; внутри святого Луки — серебряная свинка для Мордехая Лопеса. Пальцы Кэмпион развинтили последнюю печать.

Внутри ее в маленьких серебряных лапках было то, чего боялся ее отец.

Маленькое посеребренное зеркальце, в котором он видел свое отражение.

Корабль сделал поворот в ночи. Сокровищем, которое он увозил с собой, была любовь.

Примечания

1

Средневековые городские дома не знали нумерации, ее заменяли отличительные знаки — барельефы на религиозные сюжеты, скульптурные портреты владельцев и другие украшения. (Здесь и далее прим. перев.)

(обратно)

2

23 октября 1642 г. произошло первое крупное сражение между парламентскими и королевскими войсками при Эджхилле.

(обратно)

3

Дворец с парком на берегу Темзы близ Лондона, королевская резиденция до 1760 г.

(обратно)

4

Перевод Б.Томашевского.

(обратно)

5

Первый понедельник после Крещения.

(обратно)

6

Отмечается в первое воскресенье мая.

(обратно)

7

Завезенные в Англию кролики еще в XTV веке были чрезвычайно дороги. Позднее их стали разводить специально для охоты.

(обратно)

8

Широко распространенный обычай целоваться под вечнозеленой омелой, ветвями которой украшали дома на Рождество

(обратно)

9

«Британский Меркурий».

(обратно)

10

«Придворный Меркурий».

(обратно)

11

В конце XIII в. из Англии были изгнаны евреи, их не было там более трех веков. Лишь в середине XVII в. начинается их тайное проникновение В Лондон.

(обратно)

Оглавление

Пролог

Часть первая 1643 год Печать святого Матфея

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

Часть вторая Печать святого Марка

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

Часть третья Печать святого Луки

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

Часть четвертая Сбор печатей

  Глава 26

  Глава 27

  Глава 28

  Глава 29

  Глава 30

  Глава 31

  Глава 32

  Глава 33

Реклама на сайте