«Сара Дейн»

Кэтрин Гэскин Сара Дейн

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава ПЕРВАЯ

I

«Я воскресение и жизнь, возгласил Господь, верующий в меня и после смерти своей…»

В толпе, заполнившей палубу «Джоржетты», почти никто не двигался. Все слушали слова погребальной службы; людей, казалось, заворожило бесстрастное спокойствие голоса капитана. Лишь наиболее любопытные проталкивались вперед, чтобы лучше рассмотреть сверток из парусины, зашитый суровыми нитками и слегка прикрытый британским флагом.

Дело происходило июньским днем 1792 года. «Джоржетта» — двухпалубное судно с шестьюдесятью четырьмя пушками на борту, принадлежавшее Ост-Индской компании, — десять дней назад покинуло Рио и направлялось в Кейптаун. После Кейптауна, согласно приказу, должно было повернуть на юг, в Антарктический океан, а затем, взяв восточнее, следовать курсом, которым до него шли лишь несколько кораблей. Пунктом назначения было поселение, основанное четыре года назад на берегу Порт-Джексона, в новой колонии Южного Уэльса. В то время оно почти не было известно под своим нынешним именем Сидней; а названием, которое гремело во всех судебных залах и тюрьмах Англии, было Ботани-Бей. Это поселение было страшным местом, предназначенным для размещения лиц, которых не могли вместить тюрьмы метрополии: оно являло собой тюрьму, бегство из которой было невозможно, а надежда хоть когда-нибудь вернуться в Англию — напрасной. «Джоржетта» предназначалась для перевозки узников, и мысль о Ботани-Бей сверлила мозг почти всех, кто молча слушал речь капитана.

«Человек, рожденный женщиной, недолго пребывает на земле…»

Эти люди, окружавшие прикрытую флагом парусину, представляли странное зрелище. По всему судну — на верхней палубе, на юте и на полуюте — были расставлены в четком порядке босоногие и грязные члены команды; лица их, как и полагалось, отражали торжественность момента, хотя этот парусиновый сверток совершенно ничего для них не значил. Один или два, ради торжественности момента, заплели свои жирные волосы в косички, что придало им гораздо более благообразный вид по сравнению с их товарищами. Все они были немыты, что мог уловить не только глаз, но и нос.

Четыре офицера, штурман, помощник и шестеро гардемаринов стояли в строгой шеренге позади капитана. Корабельный врач занял свое место в конце шеренги, всем своим видом давая понять, что не принадлежит к этой иерархии, ибо не является, подобно им, настоящим моряком. На каждом лице было то же застывшее выражение, которое отражалось на лицах команды: глаза устремлены на горизонт, который наклоняется в такт покачиванию судна; фигуры застыли по стойке «смирно». Слова погребальной службы долетали до их невнимательных ушей: они уже слышали все это много раз; только на гардемаринов, достаточно молодых и неопытных, эта церемония могла произвести сильное впечатление. Самый младший из них, паренек четырнадцати лет, впервые вышедший в море, время от времени бросал тревожные взгляды на парусину. На остальных лицах читалось терпение и примирение с монотонностью жизни, в которой есть борьба и смерть, к чему их приучило долгое медленное морское путешествие.

Позади офицеров и немного в стороне от них стояли мужчина, женщина и двое детей. Они стояли тесной кучкой, выглядели смущенно, как будто понимая, что их служанка, чье тело покоилось под флагом, не имеет никакого отношения к команде; она была простой женщиной и не запомнилась этим людям, которые, возможно, проходили мимо нее десятки раз на дню. Ветер трепал длинные яркие юбки женщины и ее юной дочери, играл кистями их шалей. Краски и игра этих мягких тканей придавали некоторую фривольность картине, сложенной из строгих прямых линий.

Ссыльные стояли сами по себе, в отдалении, четко отделенные от остальной толпы на палубе «Джоржетты» вооруженными стражниками. На борту «Джоржетты» было двести семь узников — пестрая мешанина из человеческого груза, помещенная внизу, в темноте между палубами, с безнадежностью ожидающая прибытия в Ботани-Бей. Они выглядели мрачно покорными, когда над их головами глухо звучали слова погребальной службы. Но головы продолжали вертеться, глаза блуждали по мачтам и такелажу над головами, тянулись к бескрайнему горизонту. Они постоянно моргали на ярком свете, морской и небесный просторы вызывали резь в глазах, которые видели в течение целых недель лишь темные от времени и сырости деревянные переборки. Ветер беспощадно трепал лохмотья, в которые они были одеты. Они представляли собой дикое зрелище, как мужчины, так и женщины: длинные волосы, спутанные и грязные, падали на нахмуренные лбы; их сощуренные глаза были исполнены ярости и лишены даже тени раскаяния. На их ногах вряд ли можно было найти хоть одну пару целых сапог или туфель, и в своих развевающихся на ветру лохмотьях они казались огородными чучелами. Они переминались с ноги на ногу, наслаждаясь возможностью размять затекшие члены и наполнить легкие свежим воздухом.

«А посему мы предаем тело ее глубинам, где ему суждено превратиться в прах…»

Все шеи вытянулись с любопытством, когда парусиновый сверток был поднят и просунут в один из пушечных портов. Флаг оттянули назад, и тело со всплеском упало в море. Этот звук на миг отразился на нескольких лицах. Вдруг раздался странный приглушенный крик из толпы ссыльных, и девочка лет одиннадцати зарылась лицом в грязные ладони. Никто не обратил на нее внимания, кроме женщины, стоявшей за ней, которая почти ласково потрепала ее по плечу. Ребенок продолжал рыдать, но голос капитана легко заглушил эти жалкие всхлипывания. Как бы испугавшись производимого ею шума, девочка внезапно перестала плакать и подняла голову. Слезы оставили светлые полосы на ее грязном личике.

Наконец капитан поднял голову от книги, которую держал в руках, и произнес последние слова службы наизусть.

«Аминь». Экипаж хором повторил это слово. Они ждали приказа «вольно».

Напряжение возникло в рядах ссыльных, когда они строились, чтобы снова сойти вниз.

Эндрю Маклей, второй помощник «Джоржетты», наблюдал, как сходит вниз эта обтрепанная босоногая толпа. Она представляла собой жалкое зрелище, она даже не была живописной: просто собрание воров и негодяев, многим из которых лишь чудом удалось избежать виселицы. Они переговаривались между собой, столпившись у люка в ожидании своей очереди. Голос стражника резко потребовал молчания. Эндрю понаблюдал еще минуту, подумав, что наказания, уготованного им Новым Южным Уэльсом, будет недостаточно, чтобы перевоспитать большую часть этой жалкой публики. Он повернулся, чтобы пройти по трапу, ведущему в каюты. Его внезапно остановил женский голос, который прозвучал громко и негодующе из толпы узников.

— Эй, осторожнее! Ребенок свернет шею на этой лестнице, если будешь так толкаться!

— Ты сама поосторожнее со словами, ты!.. — в конце последовала целая цепочка ругательств.

Эндрю повернулся. Толпа у люка расступилась при его приближении в молчаливом ожидании. Стражник, по молчанию толпы почувствовав присутствие офицера, быстро обернулся. Он ткнул большим пальцем в сторону крикнувшей женщины.

— Буянит, сэр, — сказал он. — Всех задерживает.

Женщина держала руку на плече девочки, чьи рыдания прервали службу. Она выпрямилась, переводя взгляд со стражника на Эндрю, и на миг замызганные остатки ее платья, казалось, дрогнули от еле скрываемого гнева, распиравшего ее.

Она взорвалась:

— Вы же видели, что произошло! — эти слова были почти брошены в лицо Эндрю. — Он, — указала она на стражника, — почти спихнул ее вниз!

— Сэр!..

Стражник угрожающе замахнулся на женщину мушкетом. Круг узников сомкнулся, шеи изогнулись, языки в предвкушении стычки развязались. В угасших глазах Эндрю мгновенно заметил вспыхнувший интерес. Эта толпа жаждала развлечения, жадно ждала его распоряжения о наказании женщины. Его замутило от этого зрелища: от острых; настороженных лиц, без тени жалости к одному из собратьев, даже к ребенку.

— Хватит! Молчать! — Затем он обратился к женщине: — Спускайся — сейчас же!

Она на мгновение задержала на нем свой взгляд, потом заторопила девочку вниз. Стражник с облегчением снова начал подгонять узников. Шум голосов усилился.

— Держи их в порядке, слышишь? — резко скомандовал Эндрю и отвернулся.

— Есть, сэр!

Эндрю, спускаясь в каюту, поймал себя на мысли, что обдумывает происшедшее. Все закончилось в несколько секунд и не привлекло внимания других офицеров. Это был лишь вопрос дисциплины, нечто постоянно происходившее, когда узники оказывались на палубе. Его мысль, однако, задержалась на этой сцене. Жадные, беспощадные лица вызвали у нею отвращение: он видел их готовность наброситься на одного из себе подобных. А сама женщина — в ней был какой-то бунтарский дух, когда она вступилась за ребенка. Он попытался вспомнить ее внешность, но она так мало отличалась от остальных молодых узниц в их жалком тряпье. Он смог вспомнить только гнев, мелькнувший в ее необычных глазах, когда она в первый раз обернулась к нему.

Протянув руку к двери, ведущей в кают-компанию, он вдруг задержался, вспомнив, потрясенный, что произношение ее было произношением образованной женщины.

II

С той же готовностью, что и остальные члены компании, Эндрю принял приглашение капитана Маршалла отобедать с ним по окончании похоронной церемонии. Это внесло приятное разнообразие в их монотонный распорядок, и они были благодарны капитану: подобные совместные трапезы за капитанским столом, продолжительные и довольно шумные, были хорошей компенсацией за однообразие застолий в кают-компании. Он откинулся на стуле, слегка осоловевший, довольный, и наблюдал за сидевшим напротив человеком, пассажиром Джеймсом Райдером. Райдер был до этого преуспевающим фермером в Восточной Англии, а теперь по совершенно необъяснимой причине решил вдруг поселиться в Новом Южном Уэльсе и вести там фермерское хозяйство. Эндрю про себя подумал, что это характеризует его как человека невероятно эксцентричного, хотя внешне он выглядел вполне нормальным. Он был типичным представителем своего класса: носил прекрасно скроенную одежду и безупречное белье. Хорошенькую хрупкую жену Райдера также пытались уговорить присоединиться к трапезе, но испытание, которому она подверглась во время церемонии на палубе в то утро, слишком утомило ее, и она отправилась прямо в каюту. За столом также отсутствовали интендант Хьюлет и юный лейтенант Робертс, четвертый помощник.

Была середина дня, и застолье еще продолжалось. Они сытно поели, мадера была хороша и недостатка в ней не было. Настроение у них было приподнятое, хотя разговор уже второй раз обратился к той сцене, которую они наблюдали в полдень.

Судовой врач Брукс обратился к Райдеру:

— Боюсь, сэр, что ваша супруга будет испытывать большое неудобство в связи с утратой прислуги. Крайне неудачно…

Райдер кивнул в знак согласия:

— Боюсь, что это так, мистер Брукс.

Эндрю переводил взгляд с одного участника застолья на другого, желая уловить перемены в выражении лиц, когда беседа вернулась к этой теме. Диапазон возраста был от двадцати четырех лет лейтенанта Уайлдера до пятидесяти с гаком капитана.

Всего их было шестеро: капитан, Хардинг и Уайлдер, его первый и третий помощники, Брукс, Джеймс Райдер и сам Маклей.

Райдер катал по тарелке хлебные крошки, затем вдруг посмотрел прямо на капитана. Он прокашлялся.

— Мою жену интересует, капитан Маршалл, — сказал он, — есть ли на корабле среди ссыльных женщина по имени Сара Дейн?

За этими словами последовала тишина. Капитан осторожно наклонил графин над своим стаканом. Вино было доставлено на борт Райдером в Тенерифе и было необычайно высокого качества. Он пригубил его и поднял глаза на пассажира.

— Какое имя вы назвали, мистер Райдер?

— Сара Дейн, сэр.

Капитан посмотрел на своего первого офицера.

— Мистер Хардинг, вы не можете вспомнить этого имени в списке?

Хардинг покачал головой.

— На борту шестьдесят семь ссыльных женского пола, сэр. В данный момент я не в состоянии вспомнить это имя. — Он повернулся к Райдеру. — У вас какой-то особый интерес к этой женщине, сэр?

Райдер помедлил с ответом. Он нахмурился. Его загорелое лицо было испещрено морщинами и казалось грубым на фоне белоснежного белья, окружавшего его шею.

— Моя жена, как вам известно, плохо переносит морское путешествие. Она так часто вынуждена оставаться в каюте, что я не знаю, что станется с детьми теперь, когда Марта Баррат умерла. Она превосходно с ними справлялась, как вам известно.

Хардинг кивнул, ожидая продолжения.

Но заговорил Брукс. Голос его был одновременно холоден и тороплив:

— И это заставляет вас искать эту женщину, сэр? Вы намерены сделать из нее няньку для Эллен и Чарльза?

Эндрю почувствовал, как Райдер напрягся от подобного тона.

— У вас есть какие-нибудь возражения по этому поводу, мистер Брукс?

— Видите ли… — Врач заколебался. — Вы же се не знаете, не так ли?

— Лично — нет, — ответил Райдер. — Понаслышке.

К этому времени разговор заинтересовал всех. Эндрю заметил, что капитан подался вперед, поставив локти на стол и держа бокал обеими руками.

— Прежде чем мы сели на корабль в Плимуте, — сказал Райдер, — моя жена получила письмо от подруги, которая живет в Райе. Эта леди пишет о Саре Дейн, которая прислуживала в семье священника там и была приговорена к ссылке около года назад. Моя жена надеется, что эта молодая женщина может оказаться на борту. А если так, то у нее есть опыт работы по дому, что могло бы оказаться большой подмогой ей до окончания путешествия. Есть, конечно, сомнения, удалось ли ей пережить пребывание в тюрьме в Англии. — Он слегка приподнял плечи. — А возможно, она уже достигла Нового Южного Уэльса. Или, что тоже вероятно, она все еще ожидает отправки.

Брукс снова заговорил:

— Приговорена год назад, вы говорите? Тогда я бы не удивился, если бы она умерла. Тюрьмы в ужасающем состоянии, они кишат грызунами. Бродячие собаки не станут есть ту пищу, которой кормят заключенных. А когда разражается тюремная лихорадка, эти несчастные мрут как мухи.

Капитан Маршалл взглянул на своего гостя.

— Я побывал однажды в тюрьме, джентльмены, — конечно, не в силу необходимости. — Он подождал, когда смолкнет полагающийся в таких случаях смех. — Здание совершенно разваливалось, а смотрителю не давали денег на ремонт. Так что же, вы думаете, сделал этот тюремщик? Просто приковал узников к прочным стенам и дал остальным стенам вокруг них разваливаться.

Эндрю слушал с интересом. Он никогда не был на территории тюрьмы. Он знал, что смотрители там являются как бы владетельными князьями, а с узниками обращаются в соответствии с их материальными возможностями.

— То, что вы наблюдали, не представляется необычным, сэр, — вмешался Уайлдер. — Это случается часто. Что могут, в конце концов, поделать эти тюремщики? Им приходится жить за счет того, что им дают заключенные. Не могут же они содержать свои заведения, подобно постоялым дворам.

— Постоялые дворы! — рассмеялся Брукс. — На это рассчитывать уж точно не приходится! Поверьте мне, джентльмены, считайте, что вы ничего не видели, если не побывали в женской тюрьме. Иногда они втискивают в камеру, рассчитанную максимум на десятерых, по тридцать-сорок женщин. Я видел их там, почти голых, а те жалкие тряпки, что еще оставались на них, кишели вшами. У большинства из них не было денег, чтобы угостить тюремщика кружкой пива, поэтому их просто оставляли гнить, что с ними и происходило! — Он поспешно добавил: — Если мне когда-нибудь так не повезет, что я попаду в тюрьму, я надеюсь, это будет за достаточно большую сумму, которая позволит мне оплатить мое освобождение!

Некоторое время никто не нарушал молчания, казалось, все переваривали сказанное Бруксом. Беда была в том, подумал Эндрю, что все они, за исключением мистера Райде-ра, были в полусонном состоянии: жара, сытная долгая трапеза, обильное вино не способствовали серьезной беседе. Но Уайлдер заставил себя оживиться. Взглянув на него, Эндрю отметил про себя беспечно поднятую бровь, медленную нарочитую улыбку и подумал, не раздражает ли Райдера этот молодой человек.

— Ввиду того, что мы только что услышали, мистер Райдер, вы серьезно считаете хорошей идеей позволить одной из подобных женщин присматривать за вашей женой и детьми? — Уайлдер осмотрел компанию с легкой усмешкой. — Мы все знаем, что это за женщины. Ни для кого не секрет, что они расплачиваются с тюремщиками своим собственным телом.

Райдер моментально перешел в оборону.

— Я все же полагаю, что моя идея является здравой, мистер Уайлдер.

— Я бы этого не рекомендовал, сэр, поверьте, — пробормотал Уайлдер. — Все эти женщины — воровки.

Эндрю бросил быстрый взгляд на Райдера. Вот перед ним человек вполне зажиточный, фермер с приличным состоянием и образованием, а офицеры на «Джоржетте» все судачили меж собой на досуге, что может привлекать его в той пока только становящейся на ноги колонии, куда они направлялись, что заставляет его тащить жену и детей в это бесконечное путешествие, чтобы поселить их в конце концов среди дикарей и ссыльных в исправительной колонии.

— Именно таких воров и воровок назначит мне в услужение губернатор, когда мы достигнем Нового Южного Уэльса, — ответил Райдер, холодно взглянув на Уайлдера. — Я готов рискнуть, выбрав женщину на этом корабле. Моя жена должна иметь рядом кого-то, кто позаботится о детях. — Он обратился к капитану. — Капитан Маршалл, я смею рассчитывать на ваше разрешение выяснить, не находится ли на борту эта женщина?

— О, конечно, мистер Райдер! Конечно! — ответил капитан, почти не отрывая рта от бокала. Его макушка, с лысиной, окруженной седеющим пушком, была такой же розот вой и сияющей, как и щеки.

«Старый дурень», — подумал Эндрю. Капитан Маршалл был изрядно пьян, и его совершенно не интересовали возможные проблемы Райдера. Но чтобы отплатить за щедрость своего пассажира, так как мадера была поистине превосходна, он готов был оказать любую услугу. А неприятная обязанность выудить эту женщину из вонючей дыры между палубами выпадет одному из его бездарных офицеров. Эндрю показалось наиболее вероятным, что выбор падет на Брукса: именно в обязанности судового врача входил ежедневный обход помещений для узников. И вдруг до Эндрю дошло, что он сам может оказаться этим офицером. Боже избави! Он отчаянно надеялся, что блуждающий взгляд капитана остановится на Бруксе.

Но капитан снова наклонился в сторону Райдера:

— Да, мой дорогой сэр, я с вами вполне согласен. Если вам суждено иметь нянькой одну из этих женщин, лучше взять ее на службу сейчас — таким образом вы сможете извлечь из нее пользу как раз тогда, когда больше всего в ней нуждаетесь.

Эндрю добродушно заметил:

— Это может оказаться не таким плохим предложением, мистер Райдер. Не все они закоренелые преступники. Так, в трюме есть браконьеры и проповедники, несогласные с главенствующей церковью. Вряд ли их можно назвать преступниками.

— Как же их тогда называть? — спросил Уайлдер.

— Ну… — начал Эндрю. — Я бы не стал называть преступником человека только потому, что он проповедует иную веру, или потому, что он украл курицу, другую.

— Необдуманные слова, мистер Маклей! — сказал Хардинг с улыбкой. — Лишний проповедник там, лишний сям — это не страшно. Но подумайте о сотнях проповедников и о тысячах браконьеров и воров, крадущих домашнюю птицу, — это совсем иное дело… Да если подобных людей оставить безнаказанными, они скоро посчитают себя не хуже своих господ. Из-за таких вот настроений и случилась революция во Франции. Насколько я понимаю, это все началось оттого, что король, проявив слабость, собрал там их всех вместе и дал им понять, что они смогут участвовать в управлении. И они, разумеется, при первой же возможности захватили власть, теперь королевская семья заключена в Тюильри, а судя по темпераменту этих французиков, все может кончиться для них гильотиной. — Он помолчал, а затем твердо заключил: — И с чего все это началось? Наверняка с освобождения от наказания какого-нибудь там браконьера и с того, что разрешили каким-то типам бродить по стране и сеять смуту.

Райдер кивнул в знак согласия.

— Я считаю, что правосудие должно вершиться. Порой закон бывает действительно суров к беднякам. Но бунт зреет в массах, и их следует учить, что они не смеют нарушать закон и при этом рассчитывать на безнаказанность. Эти агитаторы опасны. Только дай им шанс — и они свергнут короля вместе с правительством. Возьмите, например, этого негодяя Тома Пейна… Его «Права человека» — этот документ настолько пропитан изменой, что автор заслуживает повешения.

Брукс, рискнув услышать обвинение в якобинских настроениях, заметил:

— Все, чего добивался Том Пейн, — это представительное правительство и пенсии по старости.

— Том Пейн хотел добиться упразднения монархии и Палаты лордов, — сказал Хардинг. — Он хотел, чтобы бедняки получали образование, не соответствующее их положению, и он был бы рад, если бы нами стала управлять банда батраков, как сейчас в Париже.

— Только взгляните на влияние, которое проповеди Пейна и французская революция оказали на Ирландию! — сказал Райдер. — Вульф Тоун — сумасшедший головорез! А ирландцы еще далеко не покончили со своим восстанием, поверьте мне!

Эндрю сказал, размышляя вслух:

— Вряд ли будет справедливо винить французскую революцию в агитации в Ирландии. По-моему, ирландцам просто не нравится, что их страной правят английские солдаты. А что касается самой Англии, мистер Райдер, не кажется ли вам, что Огораживание, которое согнало крестьян с их земель и загнало их на фабрики, является истинной причиной недовольства? Многие из тех, кто до этого был счастлив и доволен, не может сейчас даже заработать на жизнь. Вот почему они воруют и браконьерствуют.

При этих словах капитан поднялся из-за стола.

— Да, они воруют и браконьерствуют, за что совершенно правомерно ссылаются в Ботани-Бей. Только дай им почувствовать хоть раз, что они могут делать это безнаказанно, и настанет конец порядку и порядочности.

— Вы, несомненно, правы, сэр, — сказал Эндрю. — Я не говорил, что их не следует наказывать. Но я не вижу порядка в том законе, который осуждает убийцу к повешению или пожизненной ссылке в Ботани-Бей и назначает то же самое наказание за нелегальный отлов одного-двух зайцев. В этом нет здравого смысла.

Хардинг хихикнул.

— Вы рассуждаете, как член парламента от вигов, Маклей! Вы, небось, станете говорить о реформе законодательства, если вас послать в Вестминстер?

Все засмеялись. Эндрю ответил вполне дружелюбно:

— Я становлюсь сторонником реформ только за бутылкой вина. Боюсь, что в другое время судьба ближнего меня совсем не беспокоит.

— Очевидно, — протянул Уайлдер, — не стоит ожидать серьезных политических взглядов или реформ от шотландского фермера, заделавшегося моряком.

Эндрю, совершенно этим не обескураженный, обернулся к нему.

— Возможно, шотландские фермеры и мало понимают в политике, по крайней мере по вестминстерским стандартам, но от этого мои слова насчет того, что не каждый из наших узников — преступник и не каждая женщина — шлюха, не становятся неверными. Мне кажется, миссис Райдер готова попробовать взять в услужение одну из женщин, и, вполне вероятно, она найдет себе подходящую.

Капитан Маршалл посчитал, что они уделили достаточно времени неприятному разговору, и поднялся из-за стола. Остальные последовали его примеру.

— Превосходное вино, мистер Райдер, — пробормотал он, поклонившись.

Райдер также отвесил поклон.

Капитан оглядел собравшихся офицеров. По лицу его блуждала улыбка. Он слегка наклонился вперед, опираясь о стол кончиками пальцев.

— Ну, мистер Маклей, вы, кажется, выступаете защитником узников. В таком случае, я полагаю, вы окажетесь наилучшей кандидатурой для того, чтобы выяснить насчет этой женщины, Сары Дейн.

Эндрю напрягся, кровь бросилась ему в лицо.

— Есть, капитан!

— А если ее на борту нет, — продолжал капитан, — я уверен, мы можем доверить выбор женщины вам. Не правда ли, джентльмены?

Эндрю заметил скрытые усмешки и услышал хор согласия.

— Есть! — сказал он.

Капитан снова поклонился Райдеру:

— Прошу передать мой привет вашей жене, сэр. Я уверен, что мистер Маклей сделает все возможное, чтобы оказать ей услугу. — Он отодвинул стул и отступил от стола. — Благодарю вас, джентльмены.

Прошел чае, прежде чем Эндрю отправил одного из гардемаринов за списком ссыльных женщин на борту судна. Он сидел в кают-компании, стол перед ним был завален картами и бумагами. У него была масса дел, но приказ капитана нельзя было откладывать, как бы он ни проклинал судьбу за то, что она избрала его для выполнения этой миссии. Черт побери старика Маршалла!

Дверь открылась, и он поднял голову. Вошел самый младший из гардемаринов с книгой в кожаном переплете под мышкой.

Эндрю протянул за ней руку.

— Хорошо, Уильямсон, благодарю.

— Есть, сэр!

Юноша вышел.

Двое других присутствовавших в кают-компании, Брукс и Уайлдер, подошли к столу.

Эндрю отодвинул карты и бумаги и с неохотой открыл книгу.

— Проклинаю тот миг, когда старику пришла мысль выбрать именно меня.

Уайлдер усмехнулся:

— Интересно посмотреть, что у тебя получится — хотелось бы взглянуть на воплощение твоего представления о достойной женщине.

Дисциплина на борту «Джоржетты» была строга. Капитан Маршалл никогда не оставлял без внимания ни одной попытки со стороны членов экипажа установить приятельские отношения со ссыльными. Эндрю не сомневался, что, не будь эти правила так строги, Уайлдер первым бы проявил интерес к женской половине. Ему вспомнились рассказы о других транспортах, где капитаны были не слишком строги, и общение экипажа с узниками носило бурный характер, превращая долгий путь в сплошную попойку. Он чувствовал, что Уайлдер выказывает ему свое презрение, пользуясь своим безопасным положением по ту сторону твердых установлений капитана Маршалла.

Эндрю с отвращением листал страницы. Среди офицеров Ост-Индской компании существовало твердое убеждение, что принимать контракт по транспортировке заключенных в Ботани-Бей ниже их достоинства. За последнее время компания заключила ряд таких контрактов, и порой Эндрю сомневался, что ему когда-либо снова удастся перейти на обычный индийский маршрут.

Уайлдер склонился над его плечом, глядя в список, и, как бы между прочим, сказал:

— Не понимаю, зачем это Райдеру вообще туда ехать. Да еще тащить за собой жену… Знаете, она ведь чертовски хорошенькая женщина! А этот дурак предполагает поселить ее среди дикарей!

— Может быть, Райдеру удастся сколотить состояние для нее в этом Новом Южном Уэльсе, — заметил Брукс. — Это достаточно серьезная причина для любого, кто хочет туда отправиться.

— Он говорит о состоянии! — Уайлдер подтолкнул Эндрю. — Мне кажется, в мире вообще не осталось надежды на это! Да чего вообще можно добиться в исправительной колонии? Тут же нет никаких торговых преимуществ, как, например, в Китае или Индии: нечего экспортировать, а туземцы — дикари. Тут и поселения бы никакого не было, если бы из-за войны с Америкой правительству не пришлось ссылать преступников сюда. Насколько я слышал, Ботани-Бей — просто кучка хижин. И никогда он не станет ничем иным, кроме свалки человеческого мусора, которым переполнены тюрьмы.

Пока Уайлдер говорил, брови Брукса поднимались все выше. Он засунул руки в карманы и лениво забросил одну ногу на край стола.

— Ваше мнение интересно, мистер Уайлдер, — сказал он, — но я придерживаюсь иного.

По выражению лица Брукса Эндрю понял, что тот готов насладиться тем, что вывернет наизнанку где-то позаимствованные взгляды Уайлдера. Брукс уже плавал в качестве судового врача с заключенными в Порт-Джексон. Он был немногословен и не особенно распространялся насчет своих предыдущих путешествий. Эндрю вопросительно взглянул на него.

— Ботани-Бей не похож ни на что, виденное мною раньше, — произнес Брукс, как бы обращаясь к себе самому, не глядя на других. — Я провел немало лет на кораблях, и немного есть на свете портов, которых бы я не посетил. А это место что-то в себе таит: оно пустынно, но заманчиво. Капитан Кук составил карту его восточного побережья около двадцати двух лет назад. Он высадился только в одном месте — в Ботани-Бей. Но когда Первый флот достиг его пять лет назад, губернатор Филипп нашел, что невозможно основать поселение в Ботани-Бей. Он перевел свой флот в Порт Джексон, на несколько миль ниже по побережью. Какая там гавань! Он высадился и обосновался в месте, которое он назвал Сиднейская бухта.

— И, из всего сказанного, что позволяет вам думать, что у Райдера есть шанс сделать состояние? — спросил Уайлдер.

— Потому что я согласен с губернатором Филиппом, — сказал Брукс, вглядываясь в ироническую гримасу на лице Уайлдера. — Филипп возлагает большие надежды на свою тюремную колонию. И, клянусь Небесами, кто бы что ни говорил, я считаю, что он прав!

— Какого рода надежды? — вмешался Эндрю. — Там плодородная земля?

Брукс помолчал.

— Это трудный вопрос, Маклей. Пока они не могут добиться практически никакого урожая. Они все время на грани голода и целиком зависят от английских продовольственных поставок, а вам известно, как это ненадежно. Ссыльные мрут десятками, потому что в случае задержки транспорта у них не хватает продовольствия. Но Филипп уверен, что можно заставить землю плодоносить, когда им удастся приспособиться к почве и климату. Пока среди них нет ни одного знающего толк в фермерском деле, а ссыльным безразлично будущее страны… — Он закончил серьезно: — Вот почему я считаю, что Райдер сделает там состояние. У него есть необходимые знания и деньги, чтобы добиться результатов.

На красивом молодом лице Уайлдера появилось скучающее выражение.

— Ну что ж, я только хочу сказать, что будет чертовски скверно, если теперь нам всегда придется заходить в Порт Джексон по пути на восток. Я бы его век не видел.

Эндрю снова обратился к книге, лежавшей перед ним, и стал нетерпеливо листать страницы.

— Сара Дейн… Ммм… — Вдруг он поднял голову. — Боже, а как можно вообще различить этих женщин? Нам же даже не дают сопроводительных бумаг, где бы говорилось, за что их ссылают.

Уайлдер рассмеялся.

— Возможно, мы отдаем нежную госпожу Райдер в руки убийцы!

— Все это совершенный абсурд! — сказал Эндрю, нахмурившись. — Правительство посылает этих людей на край света без всяких бумаг. Ни у кого нет ни малейшего представления о том, за что их осудили. А что с ними будет, когда они достигнут Нового Южного Уэльса? Как будет решать губернатор Филипп, истек ли срок их наказания?

— Это его дело, дорогой друг, — сказал Уайлдер беспечно. — Так давайте займемся поручением. Давайте найдем прекрасную барышню в потемках под нами!

— Ручаюсь, ее нет… — Эндрю оборвал фразу, ткнув пальцем в страницу. — Вот она… Сара Дейн!.. и никакого указания на какие-нибудь взыскания. Райдеру повезло!

— Ну так вперед, Маклей! — воскликнул повеселевший Уайлдер. — Желаю получить удовольствие от предстоящей процедуры! — Он козырнул и, тщательно оправив китель, устремился прочь из кают-компании. Задержавшись в дверях, он бросил через плечо: — Мне только что пришла в голову мысль.

— Да? — отозвался Эндрю.

— Ни за какие богатства Востока я не поменялся бы местами с губернатором Нового Южного Уэльса!

Глава ВТОРАЯ

I

Эндрю не удавалось преодолеть чувства брезгливости каждый раз, когда он был вынужден посещать помещения, где содержались ссыльные. Он вызвал морского сержанта для сопровождения и быстро спустился по трапу, пытаясь взять себя в руки перед предстоящим тяжелым испытанием. Служба в морском флоте приучила его не раскисать ни при каких обстоятельствах, но здесь было нечто иное. Здесь речь шла о человеческом грузе, транспортировавшемся в условиях, худших, чем для скота, — больше того, о скоте заботились как о чем-то, представляющем ценность, а смерть ссыльного ни для кого не имела ни малейшего значения. Когда он достиг орудийной палубы, где содержались заключенные, до него долетел сумбурный гул голосов, среди которых выделялись над более низкими мужскими голосами пронзительные женские. Он почувствовал, как все его тело щекочет выступивший пот, и его отчаянно потянуло повернуть назад и взобраться по трапу наверх.

Он ни с кем не делился своими мыслями о ссыльных, разве только в редких случаях, как сегодня за обедом, когда он так неосмотрительно высказался насчет беспорядочного английского законодательства, которое обрекает мелких воришек на ту же участь, что и убийц, ссылая их вместе в Ботани-Бей. Представителям его класса не подобало проявлять жалость к такой публике — ни разу среди офицеров в кают-компании не слышал он в их адрес ни слова сочувствия. Прислушиваясь к тому, как они обсуждали ссыльных, он понимал, что одинок в своем сочувствии к ним, в том, что принимает их страдания близко к сердцу, хоть и далек от их мира. Несмотря на это, у них было все же право посягать на его внимание и занимать его мысли. От британских судовладельцев и от людей, которые выступали против рабства, он слышал рассказы о судах, доставлявших рабов из Африки в Вест-Индию. Ему казалось, что положение ссыльных на борту «Джоржетты» мало чем от них отличается.

Ему была отвратительна давка и борьба за существование, которая происходила там среди них. Он уже наблюдал подобное в развалюхах беднейших кварталов Лондона и Эдинбурга. Его отец был шотландцем, имевшим доходную юридическую практику, прожившим достаточно долго, чтобы успеть привить сыну отвращение к юридической профессии, а также наградить его той отчаянной безрассудной отвагой, которая позволяла ему ставить жизнь на карту или рисковать ею при игре в кости. Эндрю смутно помнил своего азартного папашу: его растил брат матери — владелец небольшого поместья под Эдинбургом. Дисциплине он научился на флоте, а потом ему пришлось подчиняться более мягким требованиям на судах Ост-Индской компании. Он вырос в неприятии суетной толкотни больших городов и вообще всего, что грозило надеть узду на его свободу. На него находила давящая дурнота при одной мысли о тюремных отсеках «Джоржетты», о кандалах, которые все еще не были сняты с ног некоторых узников.

Внизу, при закрытых орудийных отверстиях, было темно и душно. Из этой полутьмы прежде всего ударяло в нос зловоние: непреодолимая вонь немытых тел, запах кислой пищи и воды, зеленой и кишащей живыми организмами. Зловоние тюрем пришло на борт вместе со ссыльными, и Эндрю казалось, что судну долго еще не удастся от него избавиться.

Тюремные отсеки были созданы за счет переборки, построенной по всей ширине судна. В ней были квадратные отверстия для ружей стражников. Эндрю неохотно пробирался в полутьме. Оба стражника стояли, склонившись к отверстиям. Заслышав его шаги, они быстро встали по стойке смирно, и один из них достал ключи.

Эндрю остановился перед тяжелой дверью: через решетку до него донеслись беспорядочные пронзительные крики и звуки возни и падающих тел.

Он нетерпеливо указал на дверь.

— Поторопись же, ради Бога! Что там, черт возьми, происходит?

Стражник возился с замком.

— Не поймешь, сэр. Только что началось — наверно, какая-то драка. Вечно у них так.

— Это твоя обязанность следить, чтобы этого не было. Почему вы не попытались это остановить?

— Остановить, сэр? — Матрос выпрямился и удивленно взглянул на Эндрю. — Да это бесполезно, сэр. К тому же… я бы не стал в это лезть. Они же меня на куски разорвут!

Эндрю нетерпеливо оттолкнул его, повернул ключ, пока замок не открылся.

— Я постараюсь довести до капитана сведения о твоем отношении к обязанностям.

Внутри, когда глаза его привыкли к полутьме, ему удалось различить скопление лежащих, сидящих и стоящих женщин. Шум стоял ужасный, а в центре четыре или пять женщин катались по полу в отчаянной схватке. Все остальные освободили место, наблюдая за борьбой со злобным интересом, подбадривая дерущихся угрозами и подначками, тем усиливая гвалт. Битва была явно неравной: даже за массой лягающихся ног и размахивающих рук можно было заметить, что одна женщина, тело которой было совершенно скрыто под грудой остальных, сражается в одиночку. Судя по размерам навалившихся на нее женщин, Эндрю представил, что борьба, не приди он, была бы краткой.

— Молчать! — рявкнул он.

Женщины на полу не обратили на это никакого внимания. Те же, что находились вокруг них, постепенно осознали его присутствие, и крики стали тише. В нарастающей тишине он смог явственно различить стоны и вздохи борющихся.

Внезапно одна из них, прижимавшая коленями ноги той, что лежала под этой невообразимой кучей, вдруг ощутила возникшую вокруг нее тишину и оглянулась. Она лишь на миг задержала на нем взгляд, в котором была тень испуга, затем она потянула за плечо ближайшую к ней женщину.

— Эй, Пэг! Смотри-ка!

Та, к которой она обратилась, подняла голову. Выражение ее лица мгновенно изменилось. Она беззубо улыбнулась Эндрю и всплеснула руками. Ее резкий акцент лондонских трущоб перекрыл все затихающие звуки остальных голосов.

— Ой, какой хорошенький молоденький офицерик к нам пожаловал, милочки вы мои! Доставайте-ка сервиз!

Дикий визгливый хохот приветствовал эти слова.

Эндрю почувствовал, как кровь прилила к лицу, и про себя выругался.

— Молчать! — рявкнул он снова. — В чем тут у вас дело?

Замерли последние разговоры. Он знал, что никто ему не ответит. Они неподвижно уставились на него, сильные своим числом, а он был против них один. Он наблюдал, как зашевелились лохмотья, когда задвигались их обладательницы, как потрескавшиеся, грязные руки, начали оправлять одежду, которая уже не могла прикрыть тела; лица под слоем жирной грязи были неразличимы. Он оглядывал их, заметив, что даже те, которые лежали больными, подняли головы, чтобы рассмотреть его. Самые сильные из них пробились к стенкам, получив возможность прислониться к переборке; их жалкие пожитки трудились возле них, как королевские богатства. Пока он все это рассматривал, трое в середине постепенно отпустили свою пленницу. Не вставая с колен, они жадно смотрели на него, а их жертва медленно села, держась руками за голову.

— Вы знаете, какое наказание полагается за драку? — воскликнул он, устремив взгляд на четырех нарушительниц. Он указал на ту, которую можно было посчитать застрельщицей. — Мне помнится, что тебя уже наказывали. Не пора ли научиться подчиняться приказаниям?

Она ответила ему еще одной улыбкой:

— Да, дорогуша, но я уже слишком стара, чтобы чему-нибудь новому учиться!

Он вспыхнул, и под хохот, вызванный ее ответом, обратился к сержанту.

— Позаботьтесь, чтобы мистеру Хардингу стали известны имена этих женщин.

— Есть!

Они снова поутихли при этих словах. Настроение толпы мгновенно изменилось. Сначала они были вызывающе веселы, теперь же стали враждебны и негодующи. «С этим они ничего не могут поделать, — подумал он, — они беззащитны перед властью». Если они хоть раз уловят его сочувствие к себе, они, как стервятники, вопьются в него, и его жизнь на «Джоржетте» превратится в ад. С этого мгновения каждое его появление среди них будет восприниматься как сигнал к вспышкам насмешек и неподчинения.

Он прокашлялся и твердо произнес:

— Здесь есть женщина по имени Сара Дейн?

Ответа не последовало.

— Сара Дейн, — повторил он. — Есть здесь кто-нибудь под этим именем?

Жертва трех нападающих вдруг шевельнулась и подняла голову:

— Я Сара Дейн.

Она с трудом встала на колени, затем поднялась на ноги и начала проталкиваться через плотную толпу к Эндрю. Когда они задвигались и затолкались, чтобы пропустить ее, его носа достигло еще большее зловоние. Она наконец подошла, споткнувшись о распростертое тело. Это вызвало такой поток злобной ругани, подобного которому он не слыхал даже на флоте. Но женщина, пробравшаяся к нему, казалась совершенно безразличной к этим ругательствам. Она была высокой, ей пришлось нагнуться, чтобы не удариться о верхние балки.

— Ты Сара Дейн?

— Да, я.

В потемках он не мог ее разглядеть, но голос ее он сразу же узнал. Это был тот самый голос, что прозвучал в защиту ребенка, когда узников направляли вниз после похорон, голос, который так озадачил его и преследовал все это время.

— А как ты встряла в это безобразие? Тебя следует выпороть за участие в беспорядках.

— Беспорядки! — Она убрала с лица выбившуюся прядь, чтобы взглянуть на него как следует. Он почему-то сразу ощутил робость. — Вы считаете беспорядком борьбу за то, что тебе принадлежит? Почему я должна этой дряни позволять лапать грязными руками мои вещи?

— Что же они пытались у тебя отнять?

— Вот что! — Она подняла руку и помахала перед его лицом грязным носовым платком с завязанными уголками и с чем-то тяжелым, завернутым в него. — Мою еду.

Эндрю оглянулся на мрачные лица вокруг и страстно пожелал выбраться отсюда. Здесь он оказался перед лицом факта, который постоянно сверлил его мозг, тревожил его: голод узников. Они жили, в основном, на солонине и протухших корабельных сухарях. Брукс, ежедневно соприкасавшийся с ними, говорил, что этого рациона, конечно, не хватает. Здесь была постоянная опасность вспышки чумы. Казалось, что ни он, ни капитан, ни Ост-Индская компания ничего не могут с этим поделать: им платили определенную сумму за транспортировку ссыльных, а она не предполагала никаких роскошеств. Несмотря на все старания Брукса, люди частенько умирали. Эндрю слышал рассказы о том, как на некоторых подобных судах мертвецов скрывали по нескольку дней, чтобы получать их пайки. И как везде, где есть голод, задиры вырывались из общей массы, чтобы силой добыть что могли.

— Это так? — спросил он ее.

— Конечно! — Она слегка тряхнула головой — жест был таким юным, что как-то не вязался с ее внешностью. — С чего бы они стали…

Он резко оборвал ее:

— Ты слишком много говоришь! Я с этим разберусь.

Он обернулся к окружавшим его женщинам:

— Еще раз случится подобное, только раз, и всем вам обеспечено наказание. Всем, слышите? — Потом он опять обратился к Саре Дейн: — И от тебя я больше слышать ничего не желаю.

— Что же, вы так и позволите им?..

— Хватит!

Он повернулся кругом и велел ей следовать за собой.

Когда стражник широко распахнул перед ними дверь, лихой задорный крик снова полетел им вслед.

— Желаем хорошо порезвиться, милочка! Не забудь сказать офицерам, что нас здесь еще полно осталось!

Эндрю резко остановился и обернулся к ним.

— Еще одно слово, — сказал он, — и никаких прогулок на десять дней!

Стражник с грохотом захлопнул дверь, но приглушенный смех преследовал их до самого трапа. Он жестом попросил женщину поторопиться.

Поднявшись на верхнюю палубу, он оглянулся, чтобы посмотреть, как она выйдет на яркий свет. Она слегка покачнулась, ошеломленная ощущением свежего воздуха и солнечного света. Он чуть не подхватил ее, чтобы поддержать, но, взглянув на сержанта, тут же опустил руку. Она удержалась на ногах, осмотрелась, овладев собой и напустив на себя спокойный вид, который так не вязался с ее лохмотьями. Его губы слегка раздвинулись в улыбке, когда он заметил эту попытку казаться выше обстоятельств. Секунду-другую она осматривала палубу с видом важной леди, приглашенной на борт. Потом, поймав его взгляд на себе, она изменила позу и повернулась к нему.

Он обнаружил, что она гораздо моложе, чем ему показалось сначала. Она была стройной, держалась прямо, на шее и лице не было морщин. Но тюремная грязь на ней была как бы щитом для той красоты, которой она могла обладать. Ее лицо и шея имели серый оттенок въевшейся в них за долгое время грязи; волосы ее, выбившиеся из небрежного узла, неряшливо падали на плечи. На ней было потрепанное платье, слишком просторное для нее, оборванное по подолу и тянувшееся за ней по палубе, как шлейф.

Потом она подняла на него глаза. Они были голубовато-зеленые. «Почти как море», — подумал он. В них было недоумевающее вопрошающее выражение.

— Какой здесь свежий ветер, лейтенант, — сказала она негромко.

Он быстро взглянул на нее, а затем, вспомнив о стражнике, отвернулся.

— Вы свободны, сержант.

— Так точно, сэр.

Он проследил, как тот пересек палубу, прежде чем снова повернуться к ней.

— Свежий?..

Несмотря на все старания, он не смог скрыть любопытство, и тут же рассердился на себя за то, что ответил ей. С ее стороны вообще было несоблюдением субординации обратиться к нему, и ему следовало ее тотчас же оборвать. Но из-за этих необычных зеленых глаз, устремленных на него, он на минуту потерял голову.

— Может быть, вы этого не замечаете, — проговорила она. — Но когда вынужден проводить время там, внизу, где…

— Разве я не велел тебе молчать?! — рявкнул он. — Тебя что, ничем не проймешь?

Он повернулся, сделав ей знак следовать за ним к пассажирским каютам.

Она вприпрыжку догнала его, заглянула сбоку в его лицо:

— А почему мне с вами нельзя разговаривать, лейтенант? Это же не помешает дисциплине — нас ведь никто не слышит. Кроме того, я так давно не говорила ни с кем, вроде вас. Там, внизу, — она указала на палубу, — они не знают королевского английского.

Он резко остановился и сердито посмотрел на нее.

— Если ты оказалась там внизу с теми, кто тебе не по нраву, то по своей собственной вине! Людей в Ботани-Бей ни за что не посылают!

— Да, но…

Он нетерпеливо тряхнул головой:

— Ты что, не понимаешь, что я на этом корабле не для того, чтобы слушать твою болтовню. Так вот, последний раз — замолчи!

— Есть, начальник.

Она сделала легкий реверанс в его сторону и, когда наклонила голову, ему показалось, что он уловил легкую усмешку на ее лице. Но она довольно покорно последовала за ним. Он слышал, как ее юбка шуршит по палубе.

II

Сара Дейн родилась в Лондоне восемнадцать лет назад в мансарде доходного дома на Вильерской улице, недалеко от Стрэнда. По крайней мере, так ей рассказывал отец; но он так часто переезжал из одного доходного дома в другой, спасаясь от гнева хозяек, которым он задолжал, что она не была уверена, помнит ли он, в котором из них она родилась.

Она обожала своего отца Себастьяна Дейна слепо и страстно. Он был очень высок и поэтому сутулился. Прямые черные волосы падали ему на лоб. Ей всегда казалось, что его худое смуглое лицо, носившее фатальную печать безнадежной слабохарактерности и неизлечимой страсти к разгульной жизни, было намного красивее любого другого, когда-либо ею виденного. Когда он был трезв или пьян лишь слегка, он бывал заразительно весел, полон юмора, который привлекал к нему людей, а хозяек снимаемых комнат заставлял забыть о неуплаченной ренте. Отец и дочь были неразлучными друзьями за исключением тех случаев, когда он бывал сильно пьян. Тогда Сара боялась его. Он сидел над своим ромом целыми днями, даже не делая попыток подняться с кресла. Но такое случалось не часто — обычно он был просто веселым выпивохой. Однако эта коварная привычка постепенно истощила его силы и стерла грани его таланта.

Он был сыном пастора из Западной Англии. Но его рассказ о жизни в доме священника в этой приятной лесистой местности в долине Сомерсета ничего не говорил его дочери, которая там никогда не бывала. Себастьян, довольно цинично, ни минуты не колеблясь, использовал в своих меркантильных целях тот факт, что его отец был сыном баронета, пусть и четвертым. Иногда оказывалось, что его имя дает ему возможность брать взаймы деньги, хотя он-то прекрасно знал, что за этим именем ничего не стоит. Не было даже отдаленной надежды, что его отец или дед когда-нибудь расплатятся с его долгами. Он лишь раз видел отца с того момента, как закончил Оксфорд и оказался при блестящем дипломе без гроша в кармане. Так как было вполне очевидно, что он не готовит себя к священническому сану, его пристроили секретарем к выдающемуся политику-консерватору. Но он не отличался трудолюбием и уже в то время слишком много пил, вечно попадая в руки шулеров и ростовщиков. Его наниматель продержал его у себя целый год, но, взвесив на разных чашах его определенную одаренность и многочисленные пороки, в конце концов попросил его покинуть службу, не без некоторого сожаления, как позднее Себастьян признался Саре. Потом он пристроился секретарем к престарелому аристократу, который взял его с собой на континент, собираясь объехать его за три года. Старик был очарован его светскостью и культурой, за что прощал ему частые промахи. Но Себастьян как-то раз сыграл слишком уж на большую сумму, позаимствованную из хозяйских денег, и в один прекрасный день оказался на пути в Лондон всего лишь с месячным окладом в кармане и с отличным знанием французского и итальянского языков.

Через несколько месяцев он написал отцу, что женился на актрисе, что явилось для его семьи еще одним доказательством того, как низко он пал, ибо, по их мнению, она принадлежит к тому разряду женщин, с которыми он никогда бы не связался, если бы был в здравом уме. Его отец в мрачном настроении прибыл в Лондон, где застал их в наемных комнатах. Он отчитал Себастьяна своим языком профессионального проповедника, не оставив несказанным ничего, что могло бы в мельчайших подробностях передать его ужас и отвращение к тому, что он назвал «этим трагическим и катастрофическим шагом». Новобрачная не избежала уничтожающей характеристики.

— Это позор, Себастьян! — взревел он, разгневанный перспективой числить подобную невестку среди родни. — Она нечистоплотна! Она женщина… лишенная… лишенная какого бы то ни было воспитания!

Этот неприятный разговор длился не менее часа, и под конец он предложил забрать Себастьяна назад в Сомерсет, но молодой жене было предложено остаться там, где она находится.

Себастьян не замедлил с ответом. Он сказал, что его жена беременна и вскоре будет вынуждена оставить сцену. Он добавил, что бросить ее в подобном положении не может просить его даже родной отец.

— И вообще, сударь, — закончил он мягко, — я пришел к выводу, что утратил вкус к деревенскому воздуху.

Больше он никогда не имел дела со своим семейством.

Сара смутно помнила мать, высокую женщину со впалой грудью и с копной светлых волос, обладательницу несомненно яркой красоты. Она никогда до конца не верила рассказу Себастьяна, что мать умерла от лихорадки. Казалось гораздо более вероятным, что она сбежала с кем-то из своих приятелей по пивным или театрам, которые она посещала и после замужества.

Пока Сара была ребенком, Себастьян безуспешно менял одну должность репетитора на другую, изредка писал в журналы, пока редакторы не стали его избегать за попытку опубликовать проект парламентской реформы. Они еле сводили концы с концами, меняя жилища, изредка наслаждаясь случайным периодом относительного благополучия со всплесками настоящей экстравагантности, порой не имея денег, чтобы поесть хоть раз в день. Такое положение дел казалось Саре вполне естественным: она не знала иной жизни. Она узнала, где можно купить самую дешевую еду, как торговаться за каждое пенни с продавцами, она не хуже Себастьяна умела увернуться от кредиторов, а в случае невозможности — встретить их достойно. Они вели кочевую жизнь, которая всегда имели привкус приключения, в котором они непременно участвовали оба. Они обожали друг друга и не мыслили себе счастья врозь. Себастьян во всех отношениях обращался с ней как со взрослой женщиной: она научилась читать почти тогда же, когда говорить, и подсознательно впитала крохи знаний, которыми он с ней делился. Их с Себастьяном знали во всех кофейнях и тавернах на Флит-Стрит и Стрэнде.

Когда Саре исполнилось одиннадцать, она пошла работать в одну из модных мастерских. Себастьян не смог этому воспрепятствовать, ибо к этому времени он привык подчиняться всем ее решениям. Он говорил что-то неясное о «других идеях», которые имел в отношении ее будущего, но она не обращала внимания на его обеспокоенное бормотание и бросилась в омут новых впечатлений. Одной из ее обязанностей была доставка поручений и пакетов в важные дома высокопоставленных горожан. Ей часто давали подобные поручения, потому что она была сообразительна и умела читать и писать. Иногда ей позволяли присутствовать на примерках, где она жадно слушала сплетни, которые разносились по комнатам, наполненным ароматами духов, разговоры о балах, приемах и скандалах, рассказы о скучной жизни при дворе Георга Третьего. Таким образом ей удалось заглянуть в мир, который был выше ее привычного уровня; ее пальцы с завистью прикасались к бархатным портьерам и мягким коврам, высокие зеркала отбрасывали первые отражения ее фигуры в полный рост. Она видела, с какой суетой готовятся приемы и званые обеды, порой она вместе с толпой зевак наблюдала приезд гостей. Она вскоре стала общей любимицей дам, которые шили у ее хозяйки; она была хорошенькой и в их присутствии держалась приветливо и послушно. Они баловали ее и испортили бы, если бы она не была достаточно умна и прозорлива, чтобы этого не допустить. Хотя она была еще только ребенком, они отдавали ей ненужные предметы роскоши: шарфики, кусочки кружева. Она их продавала или припрятывала, не будучи так глупа, чтобы, подражая дамам, напяливать их на себя. Они заставляли ее болтать с ними на ее забавном французском, которому она выучилась у Себастьяна, — и вообще она удостаивалась гораздо большего внимания, чем положено ученице портнихи. Она знала, что хозяйке не нравится то положение, которое она умудрилась занять, но некоторым важным дамам нравилось возиться с ней, поэтому ее и не выгоняли, хотя не обходилось без неодобрительного качания головой.

Так прошел год. В конце этого года Себастьян сбежал из долговой ямы и укатил из Лондона на первом же дилижансе, который попался ему на пути, прихватив с собой Сару. Оказалось, что этот дилижанс направлялся в Рай. К тому времени, когда они подыскали там комнату, Саре удалось распустить слух, что они переехали туда ради поправки здоровья ее отца. В Рае жизнь его потекла более размеренно и упорядоченно: он достаточно легко нашел учеников, когда назвал имена своего отца и того политика-консерватора, у которого работал, в качестве рекомендации.

Перемена резко отозвалась на Саре: она с благодарностью приспособилась к более спокойному темпу жизни, сознавая, что избавилась от постоянной суеты большого города. Она стала настаивать на том, чтобы Себастьян изменил свои привычки и не заставил их снова сниматься с насиженного места. Совершенно неожиданно ей захотелось респектабельности.

— Итак, любовь моя, ты хочешь, чтобы я исправился? — спросил отец, играя ее волосами, рассыпанными по плечам. — Ну что ж, посмотрим, посмотрим!

Он приложил небольшое усилие, которое исполнило Сару надежды. Они отказались от комнат и сняли крошечный домик; живя там без посторонних глаз, она могла скрывать его склонность к пьянству. Между ними существовал как бы негласный договор, который позволял извинять эту слабость, а если она его одолевала — скрывать ее. Сара изобрела легенду о какой-то таинственной лихорадке, которая порой охватывает ее отца, делая недееспособным. Она рассказывала это так убедительно, что ей верили. Она испытывала истинное удовольствие, видя, каким успехом пользуется Себастьян из-за своих несомненных педагогических способностей.

Через год после приезда в Рай Себастьяна нанял преподобный Томас Барвелл, владелец дома в Брэмфильде. Он стал репетитором двоих сыновей викария, Ричарда и Уильяма. Каждый день он проходил две мили до Брэмфильда и обратно, причем Сара всегда шла рядом. Он согласился на эту должность только при условии, что она будет ходить с ним, таким образом, полдня она будет учиться вместе с мальчиками. Остальную часть дня она будет помогать миссис Барвелл по хозяйству. Подобное соглашение казалось вполне разумным и было единственным приемлемым для Себастьяна, который ни за что не оставил бы Сару одну на целый день. Кроме того, он хотел, чтобы она получила основы знаний по классическим наукам и математике, познания в которых, как уверяли его многие, совершенно излишни для женщины. Но он имел свои взгляды на это, придерживаясь убеждения, что знания — единственное, что он может оставить ей в наследство. Мистер Барвелл сразу уловил решимость Себастьяна в этом отношении, поэтому легко принял его условия. К тому же Барвелл с первой же встречи непременно захотел иметь учителем для своих сыновей именно Себастьяна — ученого с западного побережья, который имел превосходную репутацию в Рае. Кроме того, это было гораздо дешевле, чем держать молодого учителя, который бы проживал в доме.

Итак, каждый день отец и дочь ходили по берегу канала, протекавшего в низине. Саре очень нравилось это пустынное пространство, овеваемое ветрами и усеянное стадами кентских овец. Зимой с моря врывались ветры, а когда они приносили с собой дожди, Себастьян обнимал девочку за плечи, защищая ее своим телом. По всей низине были разбросаны маленькие заброшенные часовенки, пустующие и разрушающиеся со времен кентерберийских монахов. К ночи низина становилась заколдованным недружелюбным местом, которого избегали по мере сил и возможности жители деревень и окрестных ферм. Никто не мешал морским контрабандистам с наступлением темноты проникать в каналы за дамбой, бесшумно работая веслами. По низине были также раскиданы таверны и фермы, имевшие дурную репутацию, приличные люди, проезжая мимо них, отчаянно стегали лошадей, пока не оставляли их далеко позади. Поэтому Себастьян и Сара покидали Брэмфильд с последними лучами света в короткие зимние вечера и спешили домой. Они всегда поднимались вверх по мощеным улицам городка с чувством облегчения, избавления от опасности.

Жизнь в Брэмфильде была довольно приятной. Сара была на два года моложе Ричарда и на год старше его брата. Ее лондонская жизнь не научила ее застенчивости, и все трое мирно трудились вместе. Но вне учебной комнаты ситуация была гораздо сложнее. Жена викария не одобряла положения, в котором Сара оказалась в ее доме, и не поощряла общения Сары с мальчиками. Сара и отец обедали в середине дня отдельно от остальной семьи, не придавая особого значения холодности миссис Барвелл или скромности подаваемых блюд. Их также не приглашали, когда в дом приезжали гости, и мальчиков вызывали в гостиную. Иногда они были свидетелями того, как приезжал и уезжал в своей громоздкой карете сэр Джеффри Уотсон, от которого зависело представление на должность викария Брэмфильда. А когда его сопровождала дочь Элисон, темноволосая хорошенькая девочка, Сара разглядывала ее из окна учебной комнаты, слегка завидуя богатству ее туалетов, меховым муфточкам, которые грели ей руки.

Но иногда, в долгие весенние или летние сумерки Ричард провожал их часть пути до Рая — в такие часы они могли насладиться обществом друг друга, что было невозможно в Брэмфильде. Низина зеленела перед их взорами, тростники изящно раскачивались на легком ветерке. Себастьян называл им птиц, обитавших в низине, а весной они отыскивали их гнезда. Иногда они доходили до самого берега. Идти по гальке было трудно, особенно против ветра. Указывая на другой берег пролива, Себастьян рассказывал им множество романтических историй о приключениях в прибрежных городках Нормандии и Бретани. В это время он казался нисколько не старше Ричарда, а дочь в его глазах оставалась постоянно такой же маленькой девочкой. Когда на него находило игривое настроение, Себастьян таскал ее за длинные косы, распускал волосы и позволял ветру трепать их, хлестать ими по ее лицу и больно жалить глаза. Они смеялись над этим буйством ее волос, но в глазах Ричарда появлялось что-то тайное, не такое открытое, как искренний смех. Она была невыразимо счастлива в обществе тех двух единственных существ, которых любила. И она чувствовала, ей не нужны были слова, что Ричард тоже отвечает ей любовью.

Вечером того дня, когда Саре исполнилось шестнадцать, как раз в самом конце лета, Себастьян подарил Ричарду свое кольцо с печаткой. Они сидели втроем на гальке, слушая визгливые крики чаек, которые кружились и ныряли в воздухе над ними. Себастьян молчал, задумчиво крутя на пальце золотое кольцо. Внезапно он повернулся к Ричарду.

— Дай-ка мне твою руку, Ричард, — сказал он.

Говоря это, он взял левую руку Ричарда в свою и надел ему на мизинец кольцо.

— Но, сэр?..

Себастьян отмахнулся от возможного возражения. «Оно, конечно, по праву принадлежит Саре». Он слабо, неловко улыбнулся дочери. «Но это мужское кольцо, в конце концов. Для нее оно представляло бы ценность лишь как память. Я всегда собирался отдать его сам… не ожидая, когда его снимут с пальца после моей смерти».

Он ссутулился в своем строгом черном пальто и устремил взгляд в морскую даль.

— Когда ты отправишься в армию, Ричард, — сказал он через несколько минут, — все будет по-другому. Мы, конечно, будем по-прежнему дружны, мы трое, но все будет иначе. Мне хочется, чтобы ты сохранил это кольцо, как память о нас троих — таких, какие мы сейчас.

Сара была рада, что Ричарду достало разума и такта не возражать против этого подарка.

Кольцо Себастьяна непривычно смотрелось на руке Ричарда. Он поднял глаза и медленно перевел их с Себастьяна на Сару.

— Пока я жив, оно будет напоминать мне об этих вечерах и о вас. — Он снова взглянул на кольцо и обратился к Саре: — Так как оно по праву принадлежало бы тебе, могу я получить твое разрешение носить его?

Она уловила тон, которого никогда не было раньше в его словах, обращенных к ней, — он говорил с ней, как с женщиной, а не как с соученицей. Она почему-то опустила глаза, вместо того чтобы смотреть на него. Проницательный взгляд отца, устремленный на них, вызвал ее замешательство.

— Мне будет приятно, если ты станешь его носить, — ответила она.

Потом быстро вскочила на ноги.

— Уже поздно, — обратилась она к Себастьяну, — нам пора. — Она не знала, зачем она это добавила: не было никакой нужды спешить.

Они, однако, не торопились с расставанием: Ричард — с возвращением в Брэмфильд, Сара и Себастьян не спешили отправиться в Рай. Оглянувшись, она последний раз взглянула на Ричарда, который быстро шагал по извилистой дороге вдоль плотины.

Возможно, какое-то неясное предчувствие заставило Себастьяна подарить кольцо Ричарду именно в тот раз, потому что это был последний вечер, который они провели на берегу вместе. Два дня спустя, когда ему удалось вырваться из-под бдительного надзора Сары, Себастьян ввязался, возможно и нечаянно, в драку в таверне, которую часто посещали моряки по пути на сушу. На следующий день его нашли в переулке, умирающим от страшной черепной раны.

Он умер в тот же день, а когда это известие просочилось в город, фантастический мир, которым Сара окружила себя, рухнул. Стали приходить люди со счетами на мелкие суммы, требовали возвращения долгов, рассказывали о том, как Себастьян занимал деньги, как он лгал. Стали очевидны неприглядные обстоятельства его жизни, рассказы о нем, передававшиеся из уст в уста, обрастали вымыслом. В тех немногих людях, которые знали их, она нашла понимание и сочувствие, но от более возмущенных открывшимся она получила презрение, как дочь человека, который был не лучше простого вора. И конечно, раздражение у жителей городка вызывало то обстоятельство, что ее нельзя было причислить к тому же разряду, что и покойного.

Хоронили его, как нищего, и у Сары не было даже адреса его родного дома, чтобы известить родных о его кончине. Гордость и преданность отцу не позволили ей навести справки о семье; она позволила городку, его обитателям и Барвеллам, а также всем, кого это могло занимать, считать, что и семья, и его происхождение, которым он хвастал, были просто еще одной выдумкой. Она сама отрицала, что ей что-то о них известно.

На следующий день после похорон она попыталась оценить ситуацию. Денег не было совсем: все, что ей удалось получить от продажи имущества, должно было пойти на уплату долгов. Она сомневалась, что ей достанет денег заплатить за дилижанс до Лондона. А что будет по приезде туда? Снова идти в какое-то модное ателье или гнуть спину под пятой у кухарки в чьей-нибудь кухне? Она вспомнила мир, в котором жила до Рая, — мрачную безнадежность, с которой пыталась чего-то добиться без денег или влиятельных друзей.

Эти воспоминания так напугали ее, что она решила обратиться к единственному человеку, который, она знала; сможет ей помочь.

Она надела свое лучшее платье — то, что Себастьян купил ей, когда ему захотелось шикануть, и за которое он, вполне возможно, не заплатил, и с сожалением заметила, что ее потрепанный плащ почти полностью скрывает его. До поместья сэра Джеффри Уотсона было три мили ходьбы, да еще целая миля до самого дома, но она прошла этот путь даже не заметив, так как всю дорогу репетировала, что ему скажет. По прибытии ее заставили целый час ждать в прихожей, а затем провели в контору, в которой вершились дела по управлению поместьем.

Хотя день был все еще теплым, тучный баронет сидел перед пылающим камином, а перед ним лежала кипа бумаг. Он пристально смотрел на нее минуту, а затем указал ей на низенькую скамеечку перед собой.

— Садитесь, барышня, садитесь.

Она повиновалась, чувствуя, как ее щеки обжигает пылающий огонь.

Сэр Джеффри уложил свои полные руки на объемистом животе. Сара по этому жесту поняла, что он поведет разговор так, как захочется ему, а не так, как она предполагала. Она ждала, чтобы он заговорил.

— Мне рассказывали в Брэмфильде о вашем отце, — сказал он. — Думаю, что денег он вам не оставил, не так ли?

Она отрицательно качнула головой. Не было смысла отрицать то, что было известно всему городу.

— Мой отец много болел, сэр Джеффри. Он не мог бы скопить денег.

Баронет расхохотался.

— Пьянством денег не накопишь! — Он выставил вперед огромную перебинтованную ногу. — А когда меня крутит подагра, я сознаю и другие его последствия!

Затем, заметив выражение ее лица, он смягчился.

— Не принимайте этого так близко к сердцу, дитя! — Голова его тяжело качнулась. — Вы без сомнения любили своего отца, как это и положено. Дети всегда должны почитать своих родителей. Взять, например, мою дочь Элисон — вы же ее видели, не правда ли? Вот она всегда меня слушается. Славная она у меня девочка, моя Элисон!

Он зашевелился в своем кресле, отчего последние бумаги мягко слетели на пол.

— Теперь вам нужно подумать, как зарабатывать на жизнь. Одним воздухом-то не проживешь, не так ли?

Она посмотрела ему в лицо.

— Об этом-то я и пришла поговорить, сэр Джеффри.

— А?.. Поговорить? Так что же вы мне скажете?

Сара крепко сжала руки под плащом и решилась:

— Я пришла попросить вас об одолжении, сэр Джеффри.

Его брови взметнулись вверх.

— Одолжение? Какое же?

— Я очень прошу вас порекомендовать меня вашей сестре, леди Линтон, чтобы я могла работать в ее лондонском доме, когда она возвратится из Индии.

Он удивленно раскрыл рот, пристальнее вглядевшись в нее.

— Откуда это, черт побери, вам известно о леди Линтон и ее лондонском доме?

— Когда я жила в Лондоне, я работала ученицей у портнихи и как-то присутствовала при ее примерке, а потом доставила платье ей домой.

— Вот как? И вам, должно быть, кажется, что все-то вы о ней теперь знаете? — Она не ответила, и он продолжил: — Да черт его знает, что леди Линтон вздумается делать с прислугой, когда она вернется. Муж ее в Индии умер, и она мне не сообщила о своих дальнейших планах. Лондонский дом простоял закрытым все пять лет, что ее не было.

Сара все же настаивала.

— Но, сэр Джеффри, не может же быть, чтобы все места уже были заняты? У леди Линтон такой огромный дом, ее приемы славились на весь Лондон… — Она смотрела на него с мольбой. — Я бы могла быть ей очень полезна. Я и шить умею, и хозяйство вести. Я бы и письма могла писать для нее…

Он поднял руку.

— Ну прямо на все руки барышня? — Потом рассмеялся. — Ну… может быть, леди Линтон и найдет вам применение. Я попрошу ее вас взять.

— О, благодарю вас, сэр!

— Но постойте! Она же вернется не раньше Рождества. А что же вы будете делать до того времени?

— Все что угодно, — сказала она с готовностью. — Что угодно… Может быть, я могла бы поработать у вас, сэр Джеффри?

Он поерзал в кресле.

— А-а-а… Никогда я такой настырной особы не встречал. Не сомневаюсь, вы бы не прочь управлять всем имением, пока время есть… а? — голос его звучал добродушно. — Нет, нет, так дело не пойдет! В поместье и так полно прислуги, которая места себе не находит от безделья.

Сара поняла, что допустила оплошность. Она вспомнила, что они с Элисон ровесницы, и что сэру Джеффри могло прийти в голову, что их общая дружба с Ричардом Барвеллом может оказаться нежелательным соединительным звеном между ними. А он совершенно не собирался поощрять приятельские отношения между его впечатлительной дочерью и этой сомнительного происхождения девицей. Совершенно очевидно, ее присутствие в усадьбе было нежелательно.

— Вам нужно отправиться в Брэмфильд, — вдруг возвестил сэр Джеффри.

— Брэмфильд? — воскликнула она. — Прислугой?

— Да, разумеется, — он взглянул на нее с некоторым удивлением. — А что в этом плохого? Мне всегда казалось, вы там пребывали в услужении.

— Я не была там прислугой!

— Постойте, постойте! Сейчас не время выказывать ложную гордость. Нужно принимать то, что предлагают.

Она посмотрела на него и поняла, что выхода нет. Она должна принять его предложение, или она не сможет рассчитывать на его помощь. Поэтому она заставила себя улыбнуться, хотя в душе ее бушевала злость на свою горькую судьбу, которая снова посылает ее в Брэмфильд, но уже прислугой. Тем не менее ее раскосые зеленоватые глаза открыто смотрели ему в лицо, когда она произносила свою краткую благодарственную речь. Он поддался ее обаянию и стал благосклоннее.

— Вам понравится у леди Линтон. Она славится способностью баловать тех, кто ей угодил, а я не сомневаюсь, что вы придетесь ей по нарву.

Он жестом отослал ее.

— Ну же, отправляйтесь. На сегодня вы получили от меня достаточно милостей.

На пороге он остановил ее.

— Мне жаль, что отец оставил вас в таком плачевном состоянии, — сказал он мягко. — Но вы не пропадете. Я это вижу. Вы не из тех девиц, которые упустят благоприятный случай.

Прежде чем она покинула дом, ее накормили по приказанию сэра Джеффри, а кучер довез ее до Рая в пролетке. По дороге домой она все радовалась тому, чего ей удалось добиться. Она вспомнила репутацию леди Линтон, которой та пользовалась до отъезда в Индию с мужем: живущая на широкую ногу, щедрая дама, привязчивая и порывистая. В салонах модной одежды сплетничали о ее блестящих приемах, о роскоши, царившей в ее доме. Сара знала, что когда она устроится в доме леди Линтон, жизнь ее станет легкой и приятной. И можно будет достичь большего, если вести себя умело.

Она постаралась не думать о тех месяцах, что ей предстояло прожить в Брэмфильде. И пока она не могла придумать, как она сможет видеться с Ричардом Барвеллом по отъезде в Лондон. Но она твердо знала, что еще увидится с ним.

За неделю вещи Себастьяна были распределены, Сара собрала свои пожитки и отправилась служить в Брэмфильд. Была ранняя осень, и Ричарду пришло время отправляться на военную службу. Смущенный своим новым мундиром, он формально попрощался с ней в вестибюле родительского дома. Вспоминая эту неловкую, неуклюжую сцену, она с горечью подумала, что все, что осталось от их летней идиллии, — это кольцо Себастьяна на пальце Ричарда.

Сэр Джеффри навязал ее прислугой в Брэмфильд, но его интерес, проявленный к ее судьбе, не сделал ее положение там легче. Ей уже был закрыт доступ в учебную комнату, запрещено брать книги из библиотеки. Даже слуги пользовались ее зависимым положением в хозяйстве, препоручая ей самую грязную работу, прекрасно зная, что она не смеет возражать. Она спала на холодном чердаке вместе с кухаркой и еще одной служанкой, которую держали в доме священника; ей страшно не хватало возможности побыть наедине с собой, она ненавидела их грубый деревенский говор, их простецкие разговоры. Не зная, как принять ее внезапное смещение из учебного класса на кухню, они стали тиранить ее, подражая враждебному тону миссис Барвелл. Сара была очень несчастна, воспринимая Брэмфильд, как тюрьму. Лишь обещание Ричарда вернуться на Рождество делало ее пребывание там терпимым.

Но вернулся он сильно изменившимся. Он был с ней сдержан и небрежен: она сразу почувствовала, что он не знает, как принять ее новый статус, поэтому он уходит от этой проблемы, избегая ее. И как ни странно, понимая это, она готова была его простить, потому что сама не знала, как справиться со своим изменившимся положением. Ричард избегал ее в доме, и она, себе на удивление, делала то же. Самый сильный удар по ощущению надежности, которое давала ей давняя дружба, был нанесен в самый день Рождества. В доме священника этот день проходил в тихой спокойной обстановке, это был день трезвости, а ей так захотелось снова оказаться за веселым праздничным обедом, как когда-то с Себастьяном. Ранним вечером Нелл, вторая служанка Барвеллов, с трудом поднялась со стула перед кухонным очагом после сытного обеда, чтобы пойти на звонок в гостиную. Она вернулась через несколько минут, ворча и сдерживая зевоту.

— Как хозяин-то любит, когда сэр Джеффри и мисс Элисон приезжают на Рождество, — сказала она, расправляя свои могучие плечи. — Лучше бы уж сидели все по своим домам и без нужды не выходили.

Кухарка нехотя приподнялась, чтобы помешать огонь.

— Не миновать нам скорой свадьбы, помяните мои слова. Как мисс Элисон-то наш Ричард по нраву, сразу видать. Да и викарий возражать не станет — денежки-то у сэра Джеффри немалые.

Нелл фыркнула, снова усаживаясь.

— Сдается мне, что девице, которая выйдет за молодого хозяина, все ее денежки понадобятся, потому как за ним ничего, кроме личика его красивого, не получит. Да он и не из таких, что дорогу себе пробивать станут, хоть и говорит красиво и обходительность имеет.

Сара откинулась подальше на стуле, страстно надеясь, что тусклый свет очага и свечей не выдаст румянца на ее щеках. Она затихла, слушая шум ветра и тяжелое дыхание кухарки, и все твердила про себя услышанное. Ей было так больно, как будто она неожиданно открыла что-то тайное и сокрытое.

Чтобы привыкнуть к мысли, что Ричард действительно женится на Элисон, ей нужно было уединение и время. Она не могла думать об этом среди досужих сплетен прислуги, в недружелюбной атмосфере комнаты, где ей не были рады. Несмотря на страстное желание уйти отсюда, она заставила себя сидеть тихонько, слушать замечания, которыми они время от времени обменивались, и тихо встать и выйти из кухни, лишь когда сопение кухарки перешло в храп.

В коридоре ее охватил резкий холод, и она услышала ворчливый голос из кухни, сетовавший на сквозняк. Она закрыла дверь, прошла к задней лестнице, поднялась на второй этаж и замерла там. Над ней был чердак, где она спала и где ее могли найти эти женщины, сидевшие в кухне. А рядом с лестничной площадкой была классная комната, вход в которую был ей запрещен, но где можно было затаиться, пока вся семья находилась в гостиной с сэром Джеффри и Элисон. Она колебалась недолго, потому что ей вдруг так понадобилось побыть одной. Дверь не была заперта.

Внутри было темно: окна казались темными квадратами, немного светлее, чем окружавший их мрак. Она на ощупь прошла мимо знакомых предметов к камину, где нащупала свечу. Она зажгла ее, и неверное пламя слабо осветило углы. Ей открылась голая убогая комната, точно такая же, какой она была, когда в ней царил Себастьян. Глаза ее остановились на начисто вытертой грифельной доске, потрепанных книгах на полках, на огромном латинском словаре на подставке. Незанавешенные окна обрамляли пустынные просторы низины, одетые тьмой. Она подошла к столу, за которым сиживал Себастьян, и присела, вдыхая знакомый запах мела и чернил. Было страшно холодно. Она потерла руки, думая, что глупо было вообще возвращаться сюда. Здесь были только воспоминания о Себастьяне, Ричарде и Уильяме — у Уильяма теперь был в этой комнате другой учитель. Пламя свечи дрожало на сквозняке, и по стенам метались послушные тени. Нетрудно было представить, как она снова сидит на этой длинной скамье, и что вот-вот Себастьян, Ричард и Уильям придут сюда тоже. Чувство это было настолько сильно, что сплетни, которые она слышала в кухне, растаяли: сидя здесь, невозможно было поверить, что Себастьян умер, что Ричард служит в армии и что уже поговаривают о его свадьбе.

Увлеченная этими мыслями, она не слышала ничего, пока вдруг не открылась дверь. Она быстро виновато обернулась и увидела Ричарда в дверях.

— Я заметил свет, — сказал он, — и подумал…

Она было приподнялась, но снова села. Прикосновение к столу Себастьяна давало ей ощущение надежности. Она приободрилась, вспомнив, что ее отец был начисто лишен угодливости. Она сказала с нотками вызова в голосе:

— Мне не положено быть здесь, я знаю, но я вошла.

Вместо ответа Ричард вступил в комнату и закрыл за собой дверь.

— Тебе обязательно со мной так говорить, Сара? — спросил он тихо. — Разве все так изменилось, что мы больше не друзья?

Она вскинула голову.

— Изменилось гораздо больше, чем просто мундир у тебя на плечах, Ричард.

Он сделал к ней несколько шагов, замер, затем подошел вплотную. Она настороженно ждала. Он наклонился и взял ее за подбородок.

— Ты выросла за эти месяцы, малышка Сара… И изменилась.

Его прикосновение всколыхнуло ее.

— Ох, Ричард, — воскликнула она, — почему все должно меняться? Если б мы могли вернуться сюда… — Она указала на пустые парты, на закапанный чернилами пол.

— Тебе очень плохо? — спросил он нежно. — Ты очень несчастна?

У нее не нашлось слов для ответа.

— Мне жаль, что тебе плохо в Брэмфильде.

Он отпустил ее подбородок и погладил волосы, убирая их со лба, как это сделал бы Себастьян.

— Мне нестерпимо знать, что ты несчастна.

— Разве тебе это не безразлично? — спросила она, может быть, слишком резко.

Его рука остановилась.

— Конечно нет!

Он выпрямился, опустив руку.

— Это ведь будет недолго, Сара. Теперь осталось всего несколько месяцев. Леди Линтон вернется в любой момент, и ты будешь в Лондоне через каких-нибудь три месяца.

Она не взглянула на него.

— Думаю, в Лондоне можно быть такой же одинокой, как здесь. Ведь так, Ричард?

— Одинокой? Сара! — Он возбужденно рассмеялся. — Какая же ты глупышка! У леди Линтон такой шикарный дом в Лондоне. Да там ни на минуту не соскучишься! Ты забудешь эти места, где нового лица месяцами не видишь. — Голос его стал таким тихим, что походил на невнятный шепот. — И, Сара… там же буду я!

Она подняла голову так быстро, что пламя свечи взметнулось.

— Ты будешь там? Как же?..

Он улыбнулся.

— Ну, не в самом Лондоне. Но достаточно близко, чтобы туда наезжать.

Улыбка его стала шире — вдруг снова повеяло тем духом товарищества, который царил когда-то в этой комнате. Вместе с улыбкой появились искорки в глазах, в уголках губ затаилось предвкушение веселых забав. Сара смотрела на его красивое гладкое лицо, густые черные волосы, на жесткий высокий воротник, придававший голове несколько высокомерное выражение, которое уже стало казаться естественным за эти первые месяцы армейской службы. Она отметила все это про себя и подумала, не дается ли ему все слишком легко за счет приятной внешности и изящных манер. Ричард был сыном сельского священника, без денег или влияния, но ему уже удалось завоевать у военного начальства особое расположение, а сэр Джеффри Уотсон был влиятельным союзником для каждого молодого человека, имеющего честь быть с ним знакомым. Моментальная готовность улыбнуться или рассмеяться выдавали в нем фаворита. Сара сообразила, что Ричард, которому недоставало многих существенных качеств, очевидно, добьется успеха за счет своей привлекательной наружности и очарования.

Она было протянула ему руку, но тут же убрала ее. Пламя свечи затрепетало, отбросив тени на его лицо. В этот краткий миг она вдруг увидела в нем угодливого лакея, который служит влиятельным и богатым.

— Что ты так пристально разглядываешь меня, Сара? — спросил он. — Разве ты не рада, что мы будем видеться в Лондоне?

— В Лондоне?.. О да, Ричард!

— В таком случае, почему такая печаль на лице? — Он рассмеялся, снова придя в хорошее настроение. — Только подумай, Сара! Я побываю в театрах, посмотрю все, о чем мечтал, сидя в этой комнате и решая бесконечные примеры. — Он вдруг потребовал от нее: — Скажи мне, что бы ты хотела увидеть в Лондоне больше всего? Скажи!

Она улыбнулась его нетерпению:

— Лондон для меня не так нов, как тебе кажется. Разве ты не помнишь, что я там родилась?

Он взглянул на нее и протянул:

— Да… да, я все забываю об этом.

Он заложил руки за спину и отступил от нее на полшага.

— Я все забываю, что у тебя была совсем другая жизнь до того, как ты приехала сюда. Это эгоистично, я знаю, держать тебя взаперти там, где ты жила не всегда. — Он потряс головой. — Ты ведь не такая, как я. Я здесь родился и никогда не покидал этих мест до нынешнего года. Ты видела гораздо больше, Сара, но для меня ты только здесь и нигде больше. Когда я вспоминал, как свет отражается от воды на плотине, я не мог не думать о твоих волосах. Я все время думал о тебе. Наверное, я скучал по дому… моя тоска по дому была постоянно связана с тобой.

Вдруг тон его переменился:

— Это глупо?

Она отрицательно покачала головой.

— Я много думал о наших вечерах на побережье с твоим отцом. Ты помнишь их, Сара? — И сам же ответил: — Конечно, ты их помнишь. Мы с тобой не забудем их. Наверное, это лучшее, что нам когда-либо удастся вспомнить. — Затем он наклонился и нежно поцеловал ее в губы. — Это за ту красоту, которую ты оставила в моей памяти.

Когда он попытался выпрямиться, она удержала его за руку.

— Ты уверен, что хочешь это помнить, Ричард?

— Всю жизнь, — тихо сказал он и снова поцеловал ее.

Она поднялась и подставила ему свои губы. Ее впервые так целовали, и она поразилась своей готовности отвечать на поцелуй. Она почувствовала, как крепко он обнял ее, ее собственные пальцы сплелись у него на шее. Они приникли друг к другу, и внезапно воспоминания о годах дружбы осветились огнем страсти. Сара знала, что этим поцелуем она кончает с детством, что навсегда меняет свои отношения с Ричардом. Тем не менее она продолжала целовать его, прекрасно понимая, что именно этого она от него хотела, что для этого она страстно ждала его возвращения. Ее разум ясно дал ей понять, что это неистовое чувство и было любовью к Ричарду, желанием иметь его возле — тем чувством, в котором до этого момента она не признавалась самой себе. А сейчас каждая частичка ее тела наслаждалась его поцелуями.

Наконец их объятия несколько ослабли. Ричард оторвал свои губы от ее губ и прижался к ее глазам, ко лбу. Потом он уткнулся лицом в ее волосы.

— Моя дорогая! — произнес он. — Моя любимая Сара!

Она чувствовала его дыхание на своем лице: он тяжело наваливался на нее, прижимался к ней. Было похоже, что им владеет не любовь или желание обладать, а что он ищет в ней помощи и поддержки.

— Сара! — повторил он, слова его прозвучали мольбой.

Услышав это, она вдруг уловила порыв ветра, холодного ветра, который веял вокруг нее, подобно шепоту благоразумия. Ее внезапно коснулась действительность, охладив пыл страсти.

Она вырвалась из его объятий, отступив назад и прижав руки к ушам, чтобы заглушить этот пугающий шепот.

— Нет, Ричард, — хрипло сказала она. — Ты меня бросишь и женишься на Элисон!

Лицо его побелело. На нем появилось выражение страха, как у ребенка, вдруг потерявшего опору.

— Жениться на Элисон? — повторил он. — Жениться на Элисон! — Он растерянно провел рукой по волосам. — Боже, ты с ума сошла, Сара! С чего ты взяла, что я могу жениться на Элисон?

— Говорят… — прошептала она. — Я думала, это решено.

Он резко схватил ее за руку.

— Кто говорит? О чем ты?

— Кухарка сказала и Нелл. Они сказали, что это почти решено.

Он строго взглянул на нее.

— Насколько же ты изменилась, что слушаешь кухаркины сплетни! И ты поверила этому, даже не спросив меня?

— Что же мне оставалось? — сказала она жалобно. — Как я могла спросить тебя? Я тебя почти не видела. Только сейчас. Ты же не даешь с собой поговорить.

Он вспыхнул и отвернулся.

— Я знаю. И мне чертовски жаль. Но мне кажется, я и не хотел разговаривать с тобой.

И он снова притянул ее к себе. Жест был нежным и уверенным, а когда он снова начал гладить ее волосы, это еще больше напомнило ей Себастьяна. Нежность этого его бессознательного жеста вызвала слезы на глазах. Ей захотелось положить голову ему на плечо и выплакать всю горечь последних месяцев.

— Милая Сара, — молвил он, — я ни о ком, кроме тебя, не думаю. Да и как можно? Забудь об Элисон! Это все несносная чепуха, кухонные сплетни! Клянусь, я ей не делал предложения. — Он повернул к себе ее лицо. — Я не женюсь ни на ком, кроме тебя.

Она замерла, сжалась в его объятиях.

— Ты не можешь жениться на мне — на служанке!

В ответ он тряхнул ее за плечи.

— Служанка! Для меня ты дочь человека, который был моим лучшим другом. Разве это ничего не значит для тебя? Разве ты не хочешь выйти за меня замуж?

— Замуж за тебя? Конечно хочу. Но хотеть тебя и иметь тебя — совершенно разные вещи. — Она крепко ухватилась за рукава его мундира.

— Я хочу, чтобы ты была моей, Сара. Когда я получу повышение, я смогу на тебе жениться. Если будет война с Францией, меня быстро повысят. Ты обещаешь ждать меня?

— Ждать?.. — Ее насупленные брови разошлись, она улыбнулась ему. — Да, я подожду. — Потом она поспешно добавила: — Мы с этим как-нибудь справимся, Ричард.

Она спрятала лицо у него на груди, охваченная чувством радостного ликования. Перед ними было будущее, неясное и тревожное. И им предстояло справиться с ним — и они должны сделать это вместе.

Он снова гладил ее по волосам и шептал:

— Ты ведь что-нибудь придумаешь, правда, Сара? Ты всегда была в таких вещах умнее меня.

Она слушала его, потрясенная. Своим тоном он как бы просил ее быть сильной за двоих, найти выход. И она поняла, что ей предстоит борьба за Ричарда, иначе его отнимут у нее. Его могут отобрать, ибо он слишком слаб, чтобы преодолеть препятствия к их браку. Но она это приняла как есть: в конце концов, она действительно сильнее Ричарда, крепче его. В каком-то смысле он был вторым Себастьяном — он нуждался в ее любви и силе.

— Да, я найду выход для нас обоих, Ричард, — сказала она твердо. — Мы справимся с этим.

Он наклонился и снова поцеловал ее, и губы его искали ее губ с мальчишеским нетерпением. Для них обоих все это было внове, как острый, кислый вкус незрелого яблока. Ни тот, ни другой ничего подобного раньше не испытывали. Когда наконец они оторвались друг от друга, лица их горели и тела были объяты дрожью.

Потом, в течение нескольких мгновений, они не смели взглянуть в глаза друг другу, ощущая какой-то стыд за то, что позволили страсти вырваться, пусть на мгновение, за те рамки, в которых они умели ее держать. Сара, немного злясь на то, что это сладостное чувство должно вызывать раскаяние, подняла глаза и встретилась со взглядом Ричарда. В нем она не увидела ни извинения, ни раскаяния. Губы его раскрылись и, видя, что она готова улыбнуться, он рассмеялся.

Поддавшись очарованию момента и внезапному порыву чувств, он снял кольцо, которое носил на левой руке, то, что подарил ему Себастьян в конце лета, поймал ее руку и вложил кольцо ей в ладонь.

— Сохрани его, Сара, — сказал он. — Сохрани до нашей встречи в Лондоне: я потребую его назад при нашей новой встрече.

Она повертела его на ладони.

— Твое кольцо, Ричард…

Он смотрел на нее с нежностью собственника.

— Обещай хранить его, пока я не приду за ним.

Она медленно кивнула.

Он улыбнулся и поцеловал ее: одно легкое прикосновение — и все. И сам Ричард исчез почти так же быстро.

От порыва воздуха пламя свечи снова затрепетало, и снова тени запорхали по стенам и полу, по партам. Сара стояла неподвижно, зажав кольцо в руке, прижав другую руку к губам, хранящим поцелуй Ричарда. Потом задула свечу, запах которой сразу смешался с запахом мела и старых книг. Она в темноте пошла к двери, потом, нащупав перила, поднялась на чердак.

Больше они не разговаривали наедине до его отъезда из Брэмфильда. У них случались мимолетные встречи на лестнице или в коридорах, но единственным знаком обещания были тайные улыбки, которыми они обменивались. На кухне обсуждали то, как много времени он проводит вне дома. В какое бы время он ни возвращался, или кухарка, или Нелл всегда якобы слышали стук колес кареты сэра Джеффри, которая доставляла его к воротам. Но, владея кольцом, которое она осмотрительно спрятала в свой матрац на чердаке, Сара была уверена в Ричарде. Ее почти не беспокоили его визиты в дом Элисон. Прекрасно сознавая, как нудно тянется время в доме викария для такого человека, как он, который жаждет комфорта и свободного уклада жизни в доме баронета на краю низины, она его не осуждала. День за днем, глядя как уменьшается и пропадает из вида фигура Ричарда на извилистой дороге вдоль плотины, она прощала ему все, чего в нем боялась и что любила: его склонность к праздности и слабоволие. Он уносил их с собой в дом сэра Джеффри, и она не раз задавалась вопросом, совершенно ли ослеплена нежная Элисон его чарами.

Наконец пришла весна, с более мягким ветром с моря, с россыпью бледной нежной зелени по траве, тростникам и водяным растениям. Новые краски заиграли в зеленых изгородях и в ивовых ветвях. Сара каждый день ждала, что ее позовут в Лондон, и во время визитов сэра Джеффри торчала в прихожей до самого его отъезда. Она уже начала бояться, что он никогда не заговорит, что весь ее план провалился, как вдруг однажды он остановил ее, когда она собиралась открыть ему дверь. Он неторопливо вышел с мистером Барвеллом из гостиной, где они просидели взаперти почти все послеобеденное время.

— Ну, барышня! — сказал он, вынимая из стойки свою элегантную трость с серебряным набалдашником, — скоро вы отправляетесь в Лондон.

Глаза ее распахнулись от нетерпения.

— Так есть новости, сэр Джеффри?

— Да, леди Линтон высадилась в Портсмуте шесть дней назад. Она три недели пробудет в своем Девонском поместье, а затем планирует открыть лондонский дом. Она даст мне знать, когда вы ей понадобитесь.

Сара присела в реверансе.

— Благодарю вас, сэр Джеффри.

Он было двинулся вперед, но помедлил, обратив на нее свой проницательный, но доброжелательный взор.

— Вы будете рады уехать в Лондон?

Сара метнула взгляд на напряженно застывшую фигуру викария.

— Спасибо, сэр Джеффри, но мне не было здесь плохо. Господин викарий и миссис Барвелл были очень добры.

— Знаю, знаю, — ответил он. — Но в доме леди Линтон жизнь будет повеселее, не сомневаюсь. — Он хохотнул, причем все его тучное тело затряслось. — Слышал я, викарий, что главное для молодых девиц — веселье. Ну этого-то предостаточно повсюду, где бывает леди Линтон.

Он помолчал, пристально разглядывая Сару.

— Эта одежда не подойдет. Леди Линтон сама любит одеваться и любит, чтобы окружающие заботились о своей внешности. Вот… — он порылся в кошельке и достал три гинеи. — Возьмите это и купите себе что-нибудь из одежды. Миссис Барвелл скажет, что вам понадобится.

Она покраснела и пробормотала слова благодарности, которые он жестом отклонил. Глаза мистера Барвелла, она это знала, были устремлены на деньги; она также знала, что ей придется вручить их ему, как только сэр Джеффри уйдет.

— Дочь моя с нетерпением ждет возможности присоединиться к леди Линтон в Лондоне в ближайшее время, — продолжал сэр Джеффри. — Разные там покупки, знаете. Для моей юной девицы, видите ли, подходят только лондонские магазины. Так что вы там увидитесь.

Сара, как положено, ответила:

— Это будет большим удовольствием, сэр, увидеть знакомое лицо среди стольких незнакомых.

Он снова усмехнулся.

— Да там хватает знакомых лиц: не сомневаюсь, что юный Ричард будет частым гостем в доме леди Линтон.

Сара безуспешно попыталась справиться с краской, которая бросилась ей в лицо при упоминании о Ричарде. Но это осталось незамеченным, так как священник предостерегающе положил руку на рукав сэра Джеффри. Они смотрели друг на друга.

— Но ведь, сэр Джеффри… эта… информация несколько опережает события. Еще ведь не все решено.

— Какая ерунда, ректор! Чепуха! Можно считать, что уже все улажено! Во всяком случае, будет улажено в следующий приезд Ричарда. Я сам с ним поговорю. Да нет никаких сомнений. И Ричард не против, и Элисон — за.

— Все это так, сэр Джеффри, и ничто не может доставить мне большего удовольствия, чем союз между Ричардом и вашей очаровательной дочерью… Но, знаете… сплетни…

Ошеломленная, Сара слушала их слова, и ей казалось, что мир кружится перед глазами, пока она пытается вникнуть в смысл услышанного. Ричард же говорил ей совершенно иное, это не может быть правдой! Но в то же время лицо викария никогда не было серьезней, а сэр Джеффри не просто намекал на это. Она вся напряглась в ожидании того, что еще он скажет.

Баронет снова обернулся к ней.

— Я уверен, что эта барышня не сплетница. Она наверняка умеет держать язык за зубами. Да все равно, все скоро станет известно. Я хочу, чтобы они поженились летом. Однако, увидим… увидим.

Не обратив далее внимания на глубокий реверанс Сары, он повернулся и стал спускаться по ступеням вниз, где конюх держал его лошадь.

Сара стояла и слушала их разговор.

— Похоже, что будет дождь, ректор, — сказал сэр Джеффри, — а мне предстоят еще два визита. Этот мой кучер — сущий недотепа: уже три дня лежит с лихорадкой, и меня некому возить. А я уже староват для седла.

Речь его, когда он с помощью ректора и конюха стал пытаться взобраться на лошадь, превратилась в отдельные рыкающие звуки. Сара увидела, что они полностью поглощены своим занятием, и понеслась в направлении задней лестницы и временного убежища на чердаке.

Там она сразу же бросилась на постель, отдавшись целиком своему горю и отчаянию. Она сама поразилась приступу рыданий, которые сотрясали ее тело, отняв все силы и способность сдерживаться. Кроме разочарования, она была охвачена гневом.

— Ричард, — шептала она, — ох, Ричард, что же ты наделал?

Так она лежала, пока весенний день не растаял незаметно и свет над низиной не погас. Ричард потерян для нее — она это знала, он навсегда оказался вне ее досягаемости, и она ничего не может с этим поделать. Вряд ли он полностью сознавал, какие планы строятся в отношении его, но она точно знала, что он не сможет противостоять давлению сэра Джеффри или своих родителей. Они знают, как сыграть на его слабостях, понимая, что ему не устоять перед силой, которую дают влияние и богатство. Он беден и безвестен, а ему будут предложены фамильные связи и знатное происхождение его жены. Не в его силах отказаться от таких мощных соблазнов. А сама Элисон, с ее обаянием и красотой, с ее благородными манерами станет женой, о которой можно только мечтать. Это неизбежно, уверяла она себя: борьба Ричарда со своей совестью будет честной, но краткой. Он напомнит себе о долгом ожидании, о борьбе с семейными предрассудками, которые предстоят, прежде чем он сможет жениться на Саре, и он скажет, что так долго их любовь не сможет выдержать. Он примет то, что так легко само придет ему в руки, и не захочет сражаться за то, что в конце концов может оказаться никчемным выигрышем. Она давно знала за ним эти слабости и прощала их. Теперь она называла себя дурой, вспоминая эти оправдания. Образы, которые корчились и извивались перед ее мысленным взором, постепенно отодвинулись. Она с резкой четкостью увидела будущее: увидела визиты Ричарда в лондонский дом — не ради нее, а для Элисон; увидела свадебные приготовления, в которых ей придется принимать участие в качестве прислуги, всю суету модной свадьбы, которой ей не избежать. Ее воображение рисовало слишком живые картины. Она в страхе пыталась отринуть их, предчувствуя уже сейчас ту муку, которую будет испытывать, играя вспомогательную роль.

Когда она, так страдая, вертелась на своей постели, с лестницы послышался голос Нелл:

— Сара? Сара, где ты там? Тебя уже целый час ищет хозяйка!

Сара быстро села и отозвалась:

— Иду!

Грубый голос Нелл вдруг заронил искру, всколыхнул в ней чувство обиды. Несгибаемый гордый дух Себастьяна вызвал вспышку негодования против этого унижения и против всех прочих, которые ей предстоит испытать до окончания лета и в ожидании женитьбы Ричарда. И в этот момент впервые ее осенила мысль о побеге. На миг она похолодела, потом простота плана придала ей отваги. Да почему же нет? — спросила она себя. Таким образом она освободится от этого зависимого положения; это избавит ее от необходимости видеть, как ее возлюбленный отдается другой, поддавшись всем соблазнам, которые предлагает ему сэр Джеффри. Саре не хватило благоразумия, чтобы сдержать этот порыв, и мысль о побеге, едва возникнув, сразу стала необоримой.

Охваченная лихорадкой возмущения и уязвленной гордости, она соскочила с постели и стала рыться в матраце, пока пальцы ее не нащупали кольцо Себастьяна. Она не брала его в руки с того памятного рождественского вечера, когда Ричард подарил ей его. При виде кольца ее гнев вспыхнул с новой силой, обжег лицо и вызвал жгучие слезы. Ей стоило усилия оторвать от него взор и спрятать его, завернув в носовой платок вместе с золотыми монетами, принадлежавшими сэру Джеффри.

Прежде чем покинуть чердак, она переобулась в свои тяжелые башмаки и набросила на плечи плащ. На лестнице ей никто не встретился; она была потрясена тем, как легко можно было незаметно сбежать из ректорского дома, с какой легкостью можно осуществить такой важный план. Быстрой тенью она пронеслась мимо кухонной двери. Тяжелый запах готовящейся еды долетел до нее, преследуя, пока она бежала по коридору, и исчез, только когда свежий воздух нежно коснулся ее лица. Она закрыла за собой дверь и заспешила к низкой стене, отделявшей ректорский дом от кладбища. Дневной свет внезапно угас, но дневные запахи еще носились в воздухе, легкие и неуловимые. Сара ощутила их, и еще страх, который ей никак не удалось преодолеть, когда она поспешно шла мимо призрачных надгробий и темной приземистой церкви, направляясь к дороге вдоль плотины, пустынной в этот весенний вечер.

Ее главной заботой было держаться подальше от Рая, где ее легко могли узнать. Она повернула в сторону Аппельдора. Но мысль попасть в Аппельдор не согрела ее — это было незнакомое место, потому что в своих прогулках с Себастьяном и Ричардом она никогда до него не доходила. Позади нее сгущающуюся тьму прорезали огоньки ректорского дома, но светили они тускло, и, раз оглянувшись на них, она больше не стала смотреть. В ней не было сожаления: острая горечь смягчалась облегчением от того, что ее не догнали, и сознанием того, что к утру она будет уже далеко. Она мрачно шагала вперед, сначала не ощущая резкого ветра, а потом вдруг почувствовав его. Ни разу ее не испугала пустынность дороги так, как испугал путь через кладбище: открытая дорога казалась ее единственным владением, и она по праву чувствовала себя частью низины. Ведь именно это место они с Себастьяном и Ричардом считали своим.

По своим подсчетам, она прошла приблизительно три мили, прежде чем первые капли дождя оросили ее лицо. Это было так неожиданно, что она задохнулась и принуждена была отвернуться. Дождь несколько охладил ее решимость. Она начала трезво осознавать, что огни Брэмфильда остались далеко позади, а перед ней лежит незнакомая местность. В это же самое время слухи о низине, которые передавались лишь шепотом, зашевелились в ее памяти: таинственные рассказы о нелегальном вывозе шерсти во Францию, о тавернах и даже церквях, которые получают свою долю контрабандных кружев, шелков и бренди. Ходили слухи об убийствах, совершаемых с целью сохранения добытых контрабандой состояний, и эти мысли смущали ее ум. По мере того как усиливался дождь, она начала осознавать свою полную беззащитность и тот факт, что ей предстоит провести ночь в низине безо всякого укрытия. Слишком поздно жалеть, что она не стала ждать утра в Брэмфильде. Но несмотря на охвативший ее страх, сердце ее восстало против самой мысли остаться в Брэмфильде. Она побежала, пытаясь не поддаваться настойчивому желанию оглянуться, пытаясь не вспоминать о том, что она ничего не ела целый день.

Она прошла еще две мили. Шаг ее замедлился, потому что она устала идти навстречу сильному ветру и потому что с каждым шагом она оказывалась все ближе к таверне «Ангел», которая значилась на дорожном указателе у перекрестка. Дурная репутация «Ангела» складывалась из собрания слухов и сплетен, и Саре было страшно даже приближаться к ней, она стремилась как можно быстрее пройти мимо и оставить ее за собой. Таверна также была вехой, за которой она надеялась найти какой-нибудь сарай или амбар, чтобы переждать до утра.

Ветер на мгновение утих, и в этой тишине до нее донесся звук копыт и колес на дороге позади нее. Она замерла от ужаса. Они были уже совсем близко, а она не слышала их из-за ветра. На миг у нее мелькнула жуткая мысль, что ректор, обнаружив ее отсутствие, попросил кого-то из соседей броситься за ней в погоню. Она отбросила эту мысль ради другой, еще более страшной. Лошадь с повозкой в низине ночью? Ее обуял ужас: никто никогда не задавался вопросом, что делает повозка ночью в низине, а если кто ее и замечал, то предпочитал забыть об этом к утру. Именно эта мысль заставила ее метаться в поисках укрытия. На дороге не было деревьев — она была совершенно голой; только ночь могла служить укрытием. Плотина огораживала дорогу с одной стороны, и было уже бесполезно пытаться перебежать на другую сторону. Покачивающаяся дуга света от фонаря на повозке приближалась; Сара метнулась к краю плотины, бросилась на землю, прижавшись к наклонному берегу. Она вонзила пальцы ногтями прямо в молоденькую весеннюю травку и молилась, чтобы холодный дождь притупил наблюдательность невидимого возницы. Она прижалась лицом к земле, и ей казалось, что та пульсирует под ней в такт мерному стуку копыт. Были жуткими мгновения, когда лошадь поравнялась с ней, и она почувствовала, что ее распростертое тело видно в дрожащем свете. Она ожидала услышать крик возницы, но его не последовало. Теперь повозка оказалась вровень — и проехала мимо. Все снова погрузилось во тьму. Она лежала тихо, облегчение холодком разливалось по телу; из уст ее вырвался вздох благодарности, когда расстояние между ней и повозкой увеличилось.

Наконец она осторожно подняла голову, чтобы посмотреть вслед удаляющемуся огоньку.

И прямо перед ней оказался свет другого фонаря, который раскачивался всего в нескольких футах от ее глаз. Она в ужасе уставилась на руку, которая его держала, а потом, подняв глаза, различила неясные очертания мужской фигуры.

Из ее уст вырвался приглушенный возглас удивления, и она снова вжалась в траву.

Он подошел почти крадучись и тут же быстрым жестом схватил ее за руку, вздернул на колени. Фонарь был у самого ее лица.

— Не трогай меня! Не смей! — испуганно вскрикнула она, пытаясь вырваться.

Но хватка этого человека была жесткой.

— Ну? Так что же у нас здесь? — сказал он мягко. — Что это у нас здесь? — Вдруг он заорал через плечо: — Дэниель! Подожди!

Сара пыталась найти точку опоры на покатом склоне, но он резко втащил ее и поставил рядом с собой на дорогу. Он опустил фонарь на землю и одним легким движением, подхватив за талию, перебросил ее через плечо.

— Отпусти меня!

Она вопила, но нечего было ждать помощи на пустой дороге. Она яростно колотила незнакомца по спине. Если он и ощущал эти удары, то не придавал им никакого значения. Он снова поднял фонарь и почти побежал вдогонку за повозкой.

Из-за тряски Сара не могла кричать, да и ужас, который она испытывала, не дал бы вырваться крику из горла. Бесполезно было сражаться с великаном, который держал ее. Этот человек обладал необычайной силой. У нее кружилась голова, подгибались ноги, когда он опустил ее на землю рядом с кучером.

— Дэниель, — сказал он, все еще тем же удивительно мягким голосом. — Видишь, что я нашел? Вот что значит идти с фонарем за телегой. Никогда не знаешь, что тебе попадется!

Сара задохнулась от негодования, когда возница соскочил с козел и ухватил ее за плечи.

— Не трогай меня!

Она размахнулась, чтобы дать ему кулаком в живот, но он ловко увернулся и разразился хриплым хохотом. Он поднял фонарь на уровень ее лица.

— Девчонка! Да и прехорошенькая! Сегодня, кажется, ты подобрал редкую пташку, Гарри! — Он понизил голос: — А что же нам теперь с ней делать-то, когда мы ее нашли?

— Я так соображаю, — протянул второй, — что тот, кто прячется у плотины после темноты, знает больше, чем ему нужно. Мы с ней позже разберемся. Давай-ка двигаться.

И не говоря ни слова больше, он закинул ошеломленную Сару с той же легкостью, что и прежде, в конец стоящей повозки. Она приготовилась к падению на голые доски, но под ней оказалось что-то мягкое, завернутое в холстину.

— Давай, Дэниель!

Когда прозвучал приказ, она села и сделала отчаянную попытку выбраться через край повозки.

— Вы не смеете со мной обращаться так, как…

Она получила толчок, который опрокинул ее на прежнее место. На этот раз она ударилась головой о деревянный край и удар почти оглушил ее.

— Если не замолкнешь, я тебя в мешок посажу, понятно?

Молодой человек снова занял место позади телеги, а Сара, вглядываясь в темноту, не могла рассмотреть ничего, кроме качающегося фонаря. Она тихо лежала на мешке, измученная и испуганная, в ней совсем не осталось боевого духа. Она плотнее завернулась в плащ, отвернув лицо от хлещущего ветра. Не оставалось ничего, только подчиниться обстоятельствам. Ее силы были ничтожны в сравнении с мощью этого человека, шагавшего позади. Слезы злости и страха готовы были брызнуть у нее из глаз; она сдержала их и лежала, продрогшая, но неподвижная, а телега тащилась по дороге. Наконец она ощутила более неровную землю под колесами, потом они проехали по булыжнику и остановились. Она села и огляделась.

Оказалось, они въехали во двор: каменные стены ограничивали с трех сторон площадку, открывавшуюся в пустынную темноту низины. Сара с трудом различила очертания какого-то здания. Окна были закрыты ставнями, света нигде не было. Гарри прошел мимо телеги, высоко подняв фонарь, и забарабанил в дверь.

— Пошевеливайтесь там! — крикнул он.

Через некоторое время дверь отворилась, в дверях стояла толстая женщина, загораживающая рукой пламя свечи. Сара перевела вопрошающий взгляд с нее на вывеску, которую трепал ветер. Она прочла полинявшие буквы, прежде чем фонарь опустили: «Ангел».

Молодой человек шагнул назад к ней.

— Вот, мамаша, — произнес он, — я тебе доставил посылочку, полную сюрпризов! Пойди-ка посмотри! Что ты об этом скажешь?

Он спустил Сару на землю и слегка подтолкнул вперед. Женщина посмотрела на нее с подозрением и, когда та споткнулась о порог, ухватила ее повыше локтя, грубо задержав на месте.

Сара взбесилась от подобного обращения с их стороны и яростно хлопнула женщину по руке.

— Оставьте меня, вы оба! Я заявлю на вас в суд за это!

Женщина абсолютно не обратила на это внимания.

— Это еще что такое, сынок? — спросила она. — Ты что это притащил?..

Голос ее был таким же грубым и громким, как у Нелл из Брэмфильда. Он странным образом не вязался с голосом мужчины, которого она называла сыном.

Он рассмеялся.

— Я же тебе сказал, что это просто посылочка с дороги. Нашел возле плотины. — Казалось, ему все это доставляет удовольствие: говорил он очень проникновенно. — Мне показалось, нечего девчонке болтаться в такое время — вот я и подобрал ее.

Женщина отступила назад, на ее мясистом лице появилась тревога.

— И ты притащил ее сюда — в «Ангел»?

Некоторое нетерпение послышалось теперь в голосе мужчина.

— А почему бы и нет? Мне захотелось отужинать в компании.

— Ты с ума сошел! — рявкнула женщина. — Надрался, что ли?

Он протиснулся в таверну мимо Сары и грохнул фонарем по столу. Потом сердито обратился к женщине.

— Попридержи язык, раз тебя не спросили! — Он сделал угрожающий жест, и она отшатнулась к стене, не спуская с него настороженного взгляда, пока он осыпал ее ругательствами. Она увернулась от удара, который чуть было не попал ей в голову.

— Давай, шевелись, ленивая растяпа! — рявкнул он. — Принеси-ка ужин, две порции! Накорми эту девчонку, а то она как заморенный котенок.

Когда она осторожно пробиралась мимо него, он крикнул ей:

— И запомни, здесь я решаю, кого приводить в «Ангел», а кого сюда не пускать!

Она исчезла за дверью, ведущей в длинный коридор.

Молодой человек обратился к Дэниелю, который стоял рядом с Сарой:

— Займись телегой, Дэниель. А если ты не разотрешь лошадь так, как я тебе показывал, обещаю, что утром у тебя на спине не останется ничего, кроме костей!

Потом он добавил приятным голосом:

— А теперь спокойной ночи. Не забудь поужинать, когда закончишь.

Дэниель вышел, закрыв за собой дверь.

Сара к этому времени поняла, что бесполезно пытаться бежать, выражать протест, когда ее никто не слышит, поэтому она тихонько стояла, пока Гарри возился с огнем в очаге. Он подбросил дров из сложенной тут же поленницы, потом взял канделябр с полдюжиной свечей и зажег их от разгоревшегося огня. Он зажег еще несколько свечей в подсвечниках и разместил их по всей комнате. Она пристально наблюдала за ним. Он двигался легко. Он был очень высок, могучие плечи бугрились мускулами, грозя разорвать видавшую виды куртку; светлые волосы, блестевшие от дождя, кудрями обрамляли его юное лицо. Время от времени он поднимал руку и утирал влагу, стекавшую на лоб. Ее озадачил вид этого гиганта, который казался таким молодым, и в то же время был хозяином «Ангела».

Он неторопливо покончил со своими делами и пнул одно из поленьев в очаге. Потом резко обернулся и направился к Саре.

— А теперь посмотрим, что за девица пряталась у плотины в эту бурную ночь!

Он схватил ее и подтолкнул к свету, лившемуся от очага и свечей, по пути отбросив капюшон с ее головы. Она почувствовала, как его пальцы пытаются расстегнуть застежку ее плаща. Он стянул его с плеч Сары и уронил на пол к ее ногам. Какой-то миг ему нечего было сказать, он молча рассматривал ее, и она ничего не могла прочесть на его лице. Потом он вдруг ухватил ее за плечи и отстранил от себя; глаза его медленно скользили по ней. Она извивалась, пытаясь вырваться, но он удерживал ее легко, как ребенка.

В отчаянии от бесполезности этих попыток она жалобно посмотрела не него и увидела, как его молодое и вместе с тем старое лицо озаряется улыбкой. Он рассмеялся. Сара подумал а о том, сколько же раз она уже слышала этот смех с того момента, как он вытащил ее с края плотины. Смех и улыбка слишком легко сменяли приступы гнева: было впечатление, что они совершенно не связаны с его истинными чувствами. Она начала сомневаться, что он полностью в своем уме.

Через некоторое время он отпустил ее, слегка толкнув, так что она оказалась на скамье у очага. Он остался стоять, ни слова не говоря, а только уставившись на нее. Потом женщина, которую он назвал матерью, снова появилась, неся поднос с тарелками и высокими кувшинами. Она nocta-вила все это на стол перед очагом, накрыла два прибора и вышла, ничего не сказав. Человек сел на стул, указав Саре на место против себя.

Она заколебалась, но он рявкнул:

— Черт побери! Что, тебя с ложечки кормить, что ли? Садись, тебе говорят!

Она покорно села, устремив глаза на еду, расставленную на столе. Она приняла то, что он предложил, опасаясь, что это может быть его очередной шуткой и что он может тут же отнять предложенное. Еда была хороша и обильна: у нее на тарелке было больше, чем когда-либо со дня смерти Себастьяна. Сара пила и ела, сколько хотела, иногда вспоминая скудную кормежку в Брэмфильде.

Аппетит ее компаньона был огромен, но даже занявшись едой, он не сводил с нее глаз.

— Доедай все, деточка! — скомандовал он вдруг, указав ей на тарелку куриной ногой, которую ел.

Выражение его лица несколько смягчилось. Он продолжал смотреть на нее, потом сказал довольно нежно:

— Похоже, что ты несколько дней не ела. Давай доедай, а если еще захочешь, я буду это только приветствовать.

Сару не нужно было принуждать. Она продолжала есть, подставляя бок теплу очага. Ей даже почти удавалось, если не думать о хозяине, забыть, что она находится в месте, которое наводит ужас на всех честных фермеров в округе; а она здесь ужинает по-королевски с человеком, который является владельцем всего этого заведения. Но как только она бросала взгляд на него, страх вновь овладевал ею: она вспоминала все легенды, которые шепотом рассказывались об «Ангеле», а думая о том, что это место носит название придорожной таверны, она с печалью сознавала, что эта пустая комната должна, по идее, быть полна людей, а окна должны излучать дружелюбный свет, который привлекал бы сюда путников. Ей также вспомнилось, как осторожно пробиралась по дороге повозка, как нес неотступную стражу при ней Гарри. Взглянув на его могучее тело и лицо без единой морщинки, на котором так мягко играл свет, она с содроганием вспомнила ту поспешность, с которой и женщина, и Дэни-ель стремились выполнить его приказания.

Он внезапно закончил трапезу, оттолкнул от себя тарелки, откинулся на стуле, как видно, вполне довольный, и стал раскачиваться на нем, рассматривая Сару. Наконец он заговорил.

— Как тебя зовут?

Она вскинула брови:

— А вам какое дело?

Его не обескуражил ее тон.

— Брось! Я же должен как-то тебя называть.

— Я Мэри, — проговорила она медленно.

— Мэри? Мэри, а дальше?

— Мэри… Бейтс.

— Ну, Мэри Бейтс, давай кончай эти глупости. Почему ты пряталась за дамбой?

Она вспыхнула от насмешки в его голосе.

— Я же не знала, кто может там проехать. Низина ведь… небезопасна… ночью.

— А ты, я вижу, добропорядочная девица, Мэри Бейтс! Ну что ж, очень хорошо, — он с преувеличенной серьезностью кивнул головой. — Но что же, скажи на милость, добропорядочная девица может делать в низине после наступления темноты? Все умные люди в это время спят в своих постелях.

Она мгновение поколебалась, затем отчаянно решилась рассказать совершенно неподготовленную историю, которую сочинила во время еды.

— Я направлялась в Аппельдор. У меня там тетя заболела и просила меня прийти.

— Направлялась в Аппельдор, Мэри? — Голос его был тих, но брови заметно поднялись. — Так поздно?

— Я же шла из Рая и не там свернула. Я вообще так далеко в эту сторону никогда не ходила.

— Из Рая, значит? А где же ты там живешь, в Рае?

— Я в услужении миссис Линтон.

— Миссис Линтон? Миссис Линтон?.. Что-то я о такой не слыхал!

Он со стуком опустил на пол передние ножки стула. Он вскочил, упершись руками в стол, и наклонился к ней.

— Это все куча вранья! И зовут тебя совсем не Мэри Бейтс!

И тут же, не успел гнев охватить его, как уже остыл. Безрадостная улыбка расплылась по его лицу.

— Но мне же нужно тебя как-то звать, — сказал он, — пока ты не удосужишься назвать свое настоящее имя. Назову-ка я тебя Лизой. Да… Лиза… Пожалуй, неплохо. А ты рада такому славному новому имени?

Сара осторожно настаивала:

— Но меня зовут Мэри.

С невероятной скоростью он оказался возле ее стула и вздернул ее на ноги, схватив за руку повыше локтя.

— Не ври мне! — заорал он.

Он яростно тряс ее, ухватив обеими руками за плечи. Она беспомощно била кулаками в его грудь. На него это действовало не сильнее, чем если бы удары наносил малый ребенок. Ее снова охватил ужас, но к нему прибавилась и ярость.

— Ты, зверюга! — задыхалась Сара. — Оставь меня в покое! — Зубы ее лязгнули, и она сказала срывающимся голосом: — Надеюсь, тебя повесят за это!

Он разразился хохотом. Она смотрела на него в яростном отчаянии, пальцы ее согнулись, готовые вцепиться ему в лицо, но вдруг замерли, окаменев от его следующего жеста. Он наклонился и поцеловал ее прямо в губы, а руки его притянули ее поближе. Его могучая сила захлестнула ее мощным потоком, потрясение от его поцелуя привело ее на несколько мгновений в полное оцепенение. Сара почувствовала его руки на своем теле, но это не были грубые руки, как ни странно. Его губы были решительны, и хотя ее никогда, кроме Ричарда, никто не целовал, она инстинктивно почувствовала, что это решимость человека, который привык по-своему распоряжаться женщиной. И в оцепенение ее уставшего мозга, который пытался оказать безнадежное сопротивление его напору, вдруг вернулась искра жизни. Она внезапно прекратила борьбу, как бы давая ему возможность прижать к себе еще плотнее свое безвольное тело; она откинула еще дальше назад голову, чтобы принять его поцелуй, и когда он наклонился к ней еще ниже, ее пальцы нащупали его волосы. Нежным движением, которое он мог принять за ласку, она запустила руку в его спутанные кудри, затем ухватила их и рванула изо всех сил.

Последовал миг удивленного молчания. Потом он издал вопль негодования и отшвырнул ее от себя. Она полетела назад и упала, ударившись о ручку скамьи, стоявшей у очага. Она скрючилась там и, поддерживая себя одной рукой, наблюдала, как он в разгневанно-пораженном состоянии ощупывает голову в том месте, где она рванула его за волосы.

Он шагнул к ней.

— Ну, черт побери, я тебя проучу…

Он ухватил ее за рукав, пытаясь поднять на ноги. Рукав оторвался, обнажив плечо и руку. Его ногти прошлись по ее предплечью. Он удержал ее на ногах перед собой, а потом медленно поднял руку. Тыльной стороной ладони он с силой ударил ее по лицу.

Сара вскрикнула от неожиданной боли и от силы удара.

Он крепко держал ее за плечо, чтобы она не упала, а потом занес руку для второго удара. Сара отчаянно пыталась вырваться. Его пальцы непроизвольно сжались, когда он отступил, чтобы замахнуться. В это мгновение, когда он не ожидал, она слепо ухватилась за его пояс обеими руками и, таким образом устояв на ногах, резким ударом вонзила колено ему в живот. Он охнул, и пальцы его, разжавшись, соскользнули с ее плеча.

Он сделал несколько неуверенных шагов назад, ухватившись за живот и почти согнувшись пополам. Сара тяжело дышала, каждый вздох отдавался болью: она знала, что нисколько не помогла себе, что у него просто перехватило дыхание и что это всего на несколько секунд. Она ждала его следующего движения.

Но он ничего не сделал. Дыхание его, когда он выпрямился, было слышно во всей комнате. Сара стояла в ожидании следующего удара. Но буквально через минуту она была потрясена, увидев знакомую улыбку, которая начала появляться на его лице. Его раскатистый мощный хохот огласил комнату.

— Черт побери! — хохотал он. — Черт побери… Да эта девчонка с перцем! Я, сдается, впустил под свою крышу дикую кошку!

Все еще смеясь, он рухнул в стоявшее позади кресло, указав ей на скамейку.

— Дикая кошка со светлыми волосами, а? Ну, Лиза, я такого от тебя не ожидал. Нет, честное слово, не ожидал!

Он глубоко вздохнул три или четыре раза.

— А знаешь, ты мне по нраву, Лиза, — сказал он уже тише. — На черта мне робкие бабы. Дуры они все! — Он качнулся на стуле, наклонив его вперед, ближе к ней. — Но ты-то не дура, а, моя красотка?

Сара не ответила. Она начала ощущать спад после предпринятых ею отчаянных усилий. Она презирала себя за неумение скрыть это от него; ей было не справиться с приступом дрожи, охватившей ее. Она сжалась в дальнем углу скамейки. Он мог делать что угодно: в ней не осталось ни сил, ни духа для сопротивления. Она с ненавистью смотрела в эти бледно-голубые глазки, на светлые кудряшки над ними: лицо ее дергалось от боли в том месте, где он нанес удар, и она чувствовала, что кровь выступила в том месте, где он расцарапал ей плечо. Она ненавидела его за эту боль и за унизительность их схватки, но она могла лишь смотреть на руки, которые причинили ей всю эту боль, руки, спокойно лежавшие на подлокотниках.

— Итак, ты шла в Аппельдор, Лиза? Ну-ну, я сам туда отправлюсь через день-другой. И ты со мной поедешь — я тебя туда отвезу. А до того ты проведешь время здесь, в «Ангеле».

Она рванулась вперед.

— Я не останусь здесь! Не останусь! Ты меня не заставишь!

— Не заставлю? Вот как? — продолжал он, делая такую гримасу, как будто ее слова его больно задели. — Да со мной ведь не соскучишься — я тебе обещаю. И вообще — какого еще мужика может желать женщина с таким темпераментом? Ты не будешь одинока, по крайней мере, пока рядом Гарри Тэрнер.

Она слушала его, а сердце холодело от страха.

— Кроме того, — добавил он, — у меня тут и умные книжки есть, что тебе по вкусу будет, если только ты захочешь разнообразия после Гарри. Там наверху есть книжки…

Он снова разразился хохотом, уловив выражение ее лица.

— Ты что, про это думаешь? — Он ткнул пальцем в сторону коридора, ведущего в кухню. — Да, она мне мать, что говорить. Но, — здесь он подмигнул, — папаша мой — это другое дело! Он истинный джентльмен, хоть и не брезгует приехать навестить сыночка время от времени.

Вдруг лицо его стало жестким, а сжатый кулак с грохотом обрушился на стол.

— И, черт побери, Лиза, мною-то можно гордиться гораздо больше, чем сыночками от его благородной жены! Да я и образован лучше, будь уверена, да и голова у меня лучше в делах соображает, чем у этих ослов. Они все трое родились в неге и холе. Они и четверти того не сделали, что сделал я в своем возрасте, — я и богаче буду, чем все они вместе взятые. Вот увидишь!

Он замолчал и слегка приподнял ногу в хорошо пригнанном начищенном сапоге: казалось, вид его доставляет ему удовольствие, потому что, снова взглянув на Сару, он уже не хмурился.

Он тихо произнес:

— Хозяин придорожной гостиницы всегда интересуется теми, кто проходит мимо в ночи и тьме, кто прячется в канавах возле нее. — Он постучал каблуком ботинка об пол, все еще мягко обращаясь к ней: — Ты мне наврала, Лиза. Каждое твое слово — вранье. Но я от тебя добьюсь правды. Кто ты? Откуда взялась?

Она ничего не сказала.

Он снова наклонился вперед, сидя на краешке стула; голос его уже утратил спокойствие.

— Отвечай! Слышишь… отвечай мне!

Прямая спина Сары плотно прижалась к высокой спинке скамьи. Она сознавала, что ее история, неправдоподобная и неудачно выдуманная, будет неубедительна. Он будет ее допрашивать, пока не добьется правды, а правда только ухудшит ее положение. Он тогда поймет, что может держать ее здесь, в таверне, ничего не опасаясь, сколько захочет. Преследователи ни за что не станут ее искать в таком заклятом месте, как «Ангел». А этот человек, сидящий перед ней, который гораздо умнее многих, хоть и неуравновешенный и безумный подчас, наверняка именно он и организовал банду контрабандистов, о которых рассказывают, что они используют это место как перевалочный пункт. В фанатичном блеске его глаз она не заметила жалости — ей грозит та же участь, что и его матери и Дэниелю. Она содрогнулась при мысли, что ее ждет, пока она не выберется отсюда или когда она ему наскучит.

— Отвечай! — орал он, снова в нетерпении занеся руку: казалось, его собственная мощь является для него постоянным источником соблазна.

Она медленно произнесла:

— Я…

Внезапно он переключил свое внимание на дверь, на лице его появилось настороженное выражение. За воем ветра он уловил топот конских копыт по булыжнику. Он вскочил на ноги и задул все свечи, кроме одной.

Сара с невольным почтением и страхом наблюдала за тем, как он стоит, массивный, твердо опирающийся на расставленные ноги, в ожидании глядя на дверь.

Они услышали громоподобный грохот кулаков по двери. Мужской голос закричал:

— Открывайте, вы, там!

Гарри не шевельнулся. Он ничего не сказал, но на лице его отразилась нерешительность. Он шагнул вперед и заколебался. Его мать молча появилась из кухонного коридора, свеча ее стала еще одной светящейся точкой в потемках.

Грохот раздался снова, властный и настойчивый.

— Откройте! Моя лошадь охромела. Мне нужно пристанище! — Человек снаружи переждал немного и снова забарабанил: — Откройте! Откройте!

Сара в отчаянии переводила взгляд с Гарри на дверь. Кто бы там ни стучался, он не был сообщником этой пары. Это был кто-то, неосведомленный о репутации гостиницы или находящийся в полном отчаянии и ищущий убежища на ночь. Мозг работал очень быстро. Может ли она рискнуть молить его о помощи? Ей не приходится ждать жалости от Гарри, но от незнакомца за дверью можно ждать хоть малейшей надежды на защиту. Саднящая боль в лице и воспоминание о руках, шарящих по телу, подсказали ей, что хуже ей не будет, кем бы незнакомец ни оказался.

Она вскочила со скамьи, увернулась от рук Гарри, который попытался ее перехватить, и бросилась к двери. Задвижка легко поддалась, и с холодным порывом дождя и ветра она впустила в дом человека крепкого телосложения.

— Боже мой! Что это?

Незнакомец поддержал ее, ухватив за плечи. В темноте его невозможно было рассмотреть. Неуверенно шагая, он отвел ее назад в комнату.

Гарри выступил вперед и захлопнул дверь крепким яростным пинком.

Мятущееся пламя свечи успокоилось, и Сара вдруг поняла, что смотрит на потрясенное лицо сэра Джеффри Уотсона.

Сару обвинили в том, что она украла три гинеи сэра Джеффри и золотое кольцо, принадлежавшее Ричарду Барвеллу. Ее дело слушалось на ближайшем судебном заседании, ее осудили и приговорили к ссылке на семь лет.

Позже она поняла, что покорность и раскаяние могли бы спасти ее, если бы у нее достало ума пасть на колени перед сэром Джеффри, и если бы она просто рассказала об истинной причине своего побега, он не стал бы предъявлять ей обвинения. Но она не смогла заставить себя сказать ему о своей любви к Ричарду, поэтому ей пришлось слушать, как он негодует по поводу ее черной неблагодарности и сожалеет о том, что когда-то доверял ей.

Во время судебного разбирательства она выслушала, как Гарри Тэрнер рассказывал, что застал ее, незнакомку, за попыткой украсть еду у него на кухне. По своей репутации Гарри был гораздо более виновен, чем она, но из-за недостатка улик он сохранил право называться невинным трактирщиком и был признан достойным давать показания против нее. Присяжным неважно было, что он отрицал какое бы то ни было иное знакомство с ней, самое ее присутствие в «Ангеле» было достаточным основанием для признания ее вины. Невозможно было опротестовать и показания сэра Джеффри: он сообщил суду, что дал ей деньги на экипировку для службы у своей сестры и что она сбежала из Брэмфильда с золотыми монетами и кольцом Ричарда Барвелла, завернутыми в носовой платок.

Против первого показания у Сары не было никакого логического опровержения, что же до второго — она предпочла молчать. Она знала, что не сможет оправдаться перед этими предвзятыми в своих суждениях людьми и рассказать им, что кольцо получено ею от Ричарда как залог — она бы не вынесла их перешептывания на свой счет: она, служанка и дочь человека, чье имя замарано в Рае, возмечтала выйти замуж за сына пастора.

Защита Сары, путаная и исполненная негодования, была совершенно бесполезна. Приговор к ссылке был вынесен моментально.

«Данный суд решает, что ты должна быть выслана за моря в такое место, которое Его Величество, полагаясь на мнение своего Тайного совета, назначит и укажет…»

Жители Рая были единодушны в своем мнении, что ей повезло, раз она избежала повешения.

Пока она ожидала в вонючей, полной заразы тюрьме парохода в Ботани-Бей, у нее было много времени, чтобы мысленно вернуться к событиям того дня, когда она сбежала из дома священника. Иногда она недоумевала, как можно было поддаться безумному порыву, порожденному уязвленной гордостью и разочарованием, — она проклинала себя за глупость, которая позволила ей рассматривать три гинеи сэра Джеффри как собственные деньги, которыми она может распоряжаться по своему усмотрению. Она отвергла мысль обратиться к Ричарду — он не присутствовал в суде и, разумеется, ничего не в силах сделать для облегчения ее участи. Она была так растеряна и разгневана, что больше видеть Ричарда не хотела.

Вскоре после приговора ее перевели из тюрьмы в Рае в Ньюгейт, где ей предстояло ждать отправки из Вулвича. Она быстро и жестоким путем познала законы этого нового мира; ни слабаки, ни дураки здесь не выживали, и она научилась, таким образом, не заботиться ни о ком, кроме себя самой.

Когда она сначала оказалась в тюрьме, у нее были только те деньги, которые ей удалось выручить за вещи, что ей позволили взять из Брэмфильда. Они слишком быстро кончились, и по прибытии в Ньюгейт ей целиком пришлось полагаться на милосердие безразличного тюремщика, который выдавал им пищу. Голод сделал из нее дикарку, но ей пока удавалось избежать единственного верного пути заработать деньги — проституции. Тюремщики это не только разрешали, но и поощряли, так как могли на этом заработать — это было для них наилучшим источником дохода. Но Сара видела, как женщины сходили с ума и умирали от последствий этого, и решила, что лучше еще немного поголодает.

За месяц пребывания в Ньюгейте ей удалось войти в доверие к женщине по имени Шарлотта Баркер, пожилой специалистке по подлогам, которая получила три года тюрьмы. Шарлотта жила шикарно, щедро оплачивала еду, которую приносили ей тюремщики, каждый день принимала посетителей. Она притащила с собой в тюрьму обширный гардероб и даже посуду для личного пользования. Сара выполняла кое-какие ее поручения: писала письма, стирала и чинила одежду. За это Шарлотта кормила ее и порой дарила ей деньги. Она не позволяла хорошо одетым мужчинам, которые ее навещали, общаться с Сарой, а та, в свою очередь, будучи сыта, радовалась, что к ней не приставали.

Через пять месяцев после ареста она получила письмо от Ричарда. Он написал ей из своего полка в Гэмпшире сразу по получении известия о приговоре. Письмо пропутешествовало месяцы, оно было адресовано в тюрьму в Рае, и множество жирных пальцев, через которые оно прошло, почти стерли ее имя. Она не могла себе представить, как оно вообще попало к ней в Ньюгейт, но, конечно, деньги, которые он упоминал, не дошли. Вряд ли можно было ожидать иного, если учесть, через какое количество воровских рук оно прошло.

Письмо Ричарда было криком отчаяния, которое вызвало в нем известие о приговоре, и он умолял ее написать и сообщить, чем он в состоянии ей помочь. Но ужас его не был достаточно силен, чтобы скрыть те сомнения, которые он ощущал: вопрос о ее виновности или невиновности вообще не был затронут. Сара сразу же поняла, что он поверил в ее виновность и заставил себя написать письмо, чтобы укрепить пошатнувшуюся веру. Письмо было добрым и нежным — письмо друга, но не возлюбленного.

Она тщательно сложила засаленную бумажку и отправилась к Шарлотте Баркер, чтобы упросить ее написать Ричарду в Гэмпшир, что Сара Дейн уже отбыла в Ботани-Бей.

Она ощутила удивительное спокойствие, когда письмо было написано и отправлено. После этого она старалась не думать о Ричарде и частично ей это удалось. Ее поглощала постоянная забота о том, чтобы выжить, и мир Брэмфильда и Ричарда как-то померк: ей все реже снились извилистые дорожки над плотиной, крики чаек над морем. Грубая действительность тюремной жизни сама по себе прекрасно заслонила прошлое: Саре даже не верилось, что она когда-то знала таких людей, как ее отец или Ричард Барвелл.

Она взошла вместе с другими женщинами на палубу «Джоржетты», которая отплывала от Вулвича в середине декабря, а к тому времени, когда корабль полностью загрузили, укомплектовали команду и спустили вниз по Темзе, деньги у Сары совсем кончились. Она провела долгие месяцы пути, скорчившись в постоянном полумраке орудийной палубы, лишь в случае хорошей погоды выходя на верхнюю палубу для прогулки. Дисциплина на борту была строгой; это означало, что экипажу запрещалось общаться с женщинами-заключенными. Подобное иногда допускалось на других кораблях. Еда, хоть ее и было недостаточно, распределялась довольно равномерно, но все равно более сильные всегда получали сверх своей доли. Непреложный тюремный закон оставался здесь в силе, и слабейший страдал.

III

Когда Эндрю Маклей появился в их отсеке и назвал ее имя, Сара сразу поняла, что должно произойти. После похорон служанки миссис Райдер в то утро орудийная палуба жужжала, как пчелиный рой, обсуждая, кого выберут ей на замену. Они все знали миссис Райдер в лицо, и до них доходили слухи, что она часто болеет. Они видели и двух подвижных ребятишек и понимали, что болезненной женщине с ними не справиться. Болтливые пленницы решили, что одна из них вскоре понадобится, и с часу на час ожидали вызова.

«Жалко, — думала Сара, — что офицер пришел именно в этот момент». Она знала, что произвела на Маклея неблагоприятное впечатление — она прекрасно понимала, как должны были выглядеть в его глазах дерущиеся, царапающиеся женщины, а она, с ее грязным узелком еды, очевидно показалась ему вульгарной и грубой. Она сбоку заглянула ему в лицо, когда они шли почти рядом к каютам. Он ведь может плохо отозваться о ней миссис Райдер, но не это главное. Должна быть какая-то особая причина, по которой выбрали именно ее, и эта причина пока остается в силе. И если уж ей дается шанс работать для миссис Райдер, она не собирается упустить его из-за того, что не выкажет должного почтения и скромности. Если миссис Райдер ожидает увидеть девушку робкую и покорную, она именно такую и увидит. Руки Сары взметнулись к волосам и поправили прическу, аккуратно заправив выбившиеся пряди. Она с неприязнью посмотрела на свое засаленное платье, с его непристойными дырами и понадеялась, что миссис Райдер не будет слишком взыскательна в отношении ее внешности.

Как бы то ни было, она сделает все, чтобы не упустить этот шанс.

Они ступили на трап, и она крепко сжала кулаки, поддавшись первому настоящему волнению, которое испытала с момента получения письма Ричарда.

Эндрю Маклей остановился перед одной из кают.

— Жди здесь, — сказал он через плечо и постучал в дверь, Миссис Райдер попросила его войти. Она лежала на койке и слабо улыбнулась, увидев Эндрю. Каюта была несколько затенена от прямого света из иллюминатора, и он не очень четко видел ее. Ей было немногим больше тридцати пяти, но она все еще была очень хороша: изящная темноволосая женщина, несколько болезненного вида из-за бесконечного путешествия и морской болезни, которая часто удерживала ее в каюте. Она куталась в просторное одеяние из желтого шелка. Глаза Эндрю вспыхнули при виде ее: он считал Джулию Райдер милой и приятной собеседницей. Его очень привлекала ее мягкость.

— Добрый день, мэм, — сказал он с поклоном. — Надеюсь, вам лучше?

— Да, гораздо, мистер Маклей, спасибо.

Она вопросительно взглянула на него.

— Ваш муж за обедом обсуждал с капитаном вопрос о новой служанке, мэм, — сказал он. — Я привел эту ссыльную, Сару Дейн.

— Сару Дейн?! — Миссис Райдер приподнялась. — Но это чудесно, мистер Маклей! Я даже и не надеялась на такие добрые вести! Просто невероятно, что она оказалась на нашем корабле.

Он выглядел несколько смущенным.

— Я надеюсь, она окажется подходящей для вас служанкой, мэм. Она, видите ли, уже довольно долго пробыла в заключении. Возможно, она… мм… не совсем подходит…

Она улыбнулась, склонив головку набок:

— Неужели все так плохо, мистер Маклей?

Он на миг задумался, прежде чем ответить.

— Она из ссыльных, мэм. Вот все, что мне известно.

— А, конечно, но ведь она имеет опыт работы по дому, по крайней мере. В этой толпе ссыльных могло не оказаться… — Она не закончила и взглянула прямо ему в лицо. — Я знаю, чего можно опасаться: Сара Дейн может оказаться неграмотной и грубой, возможно, аморальной. Но я в отчаянии от того, что некому присмотреть за Эллен и Чарльзом. Мне придется рискнуть.

Он подумал, не сказать ли ей, что ее описание не подходит к Саре, но не успел, потому что она снова заговорила довольно поспешно:

— Она ждет? Пожалуйста, приведите ее, мистер Маклей.

Он открыл дверь и жестом пригласил свою подопечную в каюту. Она стояла перед ними, опустив глаза под их взглядами. Эндрю поразился разнице между этими двумя женщинами. Он видел, как потрясенно взирала на Сару миссис Райдер — брови ее взлетели вверх, рот слегка приоткрылся. Она никогда раньше не видела вблизи ни одно из этих созданий.

— Добрый день, — произнесла она робко.

Вторая женщина сделала реверанс, но ничего не сказала.

Миссис Райдер беспомощно взглянула на Эндрю.

— Вы ведь Сара Дейн? — сказала она наконец.

— Да, мэм.

— Миссис Темпльтон из Рая написала мне, что вы можете оказаться на нашем корабле. Она сказала, что вы имеете опыт домашней работы. Так ведь?

— Да, мэм.

— Вы когда-нибудь ухаживали за детьми?

— Нет, мэм.

— Мм… — миссис Райдер засомневалась. — А шить вы умеете?

— Да, мэм.

— Вы, наверно, не умеете читать?

— Умею, мэм.

— Вы умеете читать? — миссис Райдер почувствовала заметное облегчение. — А писать вы умеете?

Этот вопрос, казалось, задел Сару Дейн за живое. Плечи ее напряглись, а голова поднялась так, что она смотрела на них сквозь ресницы.

— Конечно, я умею писать, — ответила она кратко.

— Ах, вот как?! — Взгляд миссис Райдер вдруг стал холоден, остановившись на женщине, стоявшей перед ней. Эндрю немного даже испугался, поняв, что столкнулись две сильные личности и уже появились признаки борьбы за превосходство. Он увидел, что Сара Дейн не так уж робка, что глаза ее сверкают, а рот решительно сжат.

— Вы мне кажетесь интересной, — сказала старшая из женщин. — Что еще вы умеете?

Другая, видимо отбросив робость, ответила:

— Я говорю и читаю по-французски и по-латыни. И по-итальянски тоже, немного. — И она закончила, как показалось Эндрю, с вызовом: — Я знаю математику.

Выражение лица Джулии Райдер совершенно изменилось.

«Ну и чертовка!» — подумал Эндрю, сознавая, что все больше восхищается ее смелостью. Вся робость Сары Дейн исчезла: было вполне очевидно, что она не из тех, кто станет долго скрывать свои достоинства. И она ясно давала понять Райдерам, что они нашли сокровище там, где совсем не ожидали.

Миссис Райдер снова заговорила.

— Сколько вам лет, Дейн?

— Восемнадцать, мэм.

— Только восемнадцать? В каком же преступлении тебя обвиняют, дитя?

Оборванка неловко переминалась с ноги на ногу, быстро переведя взгляд с женщины, лежащей на койке, на молодого офицера, стоящего перед ней. Жест был красноречив, Эндрю прочел в нем страдание и отчаяние. Потом она отвернулась.

— Ну же, девочка! — настаивала миссис Райдер. — Скажи мне, в чем же тебя обвинили?

Глаза Сары Дейн медленно обратились к ней.

— Меня осудили за воровство, — сказала она.

Эндрю вспомнил разговор за обеденным столом в капитанской каюте о проповедниках и браконьерах, о мелких воришках, которые заполняют суды и тюрьмы. Он посмотрел на девушку с некоторой грустью, вспомнив, как совсем недавно он громко защищал ее и ей подобных. Он подумал, насколько легче выступать в их защиту, когда они представляются безликой массой и никак тебя не касаются. Но когда они возникают как реальные люди, подобно этой девушке, которая имеет образование, какое-то воспитание и все еще сохраняет свою гордость, силу духа и даже некоторый юмор, — тогда все становится вдруг сложнее. Все это внезапно, в какие-то считанные минуты приблизилось к нему и стало его касаться. Это сбило его с толку и встревожило. Он деловито обратился к миссис Райдер:

— Мэм, если, — он жестом указал на Сару Дейн, — эта женщина устраивает вас, капитан Маршалл распорядился, чтобы она не возвращалась в отсеки для ссыльных. Могу ли я доложить капитану?

— Да, будьте так любезны, мистер Маклей. Я думаю, Дейн мне подойдет. — Она сопроводила свои слова тихой улыбкой. — Вы передадите мою благодарность капитану Маршаллу?

Он поклонился:

— Рад служить, мэм.

Он повернулся и вышел из каюты.

Глава ТРЕТЬЯ

I

Двое в кают-компании подняли головы от бумаг, когда Эндрю вернулся к ним. Брукс проверял список медикаментов, что его мало занимало, и обрадовался возможности отвлечься. Гардинг, листая судовой журнал, удивленно поднял брови при неожиданно шумном вторжении Эндрю.

— В чем дело?

Стоя на пороге, Эндрю перевел взгляд с одного на другого.

— Вы ее видели? — спросил он.

— Ее?

Эндрю был в нетерпении.

— Эту девушку. Сару Дейн.

Брукс слегка улыбнулся.

— Я ее вчера видел. Грязная замарашка, но, видимо, она лучше, чем кто-либо из этой компании.

— Вчера! — повторил Эндрю. — Видели бы вы ее сегодня!

Гардинг, вторя Бруксу, начал усмехаться.

— Наверно, смыла с себя тюремную грязь и под ней открылась ослепительная красота?

Эндрю захлопнул дверь.

— Ну, знаете, если я что-то понимаю в женщинах, то она достаточно хороша собой, чтобы о ней заговорил весь корабль.

— Так, значит, грязь и вправду смылась? — Брукс все еще сохранял шутливый тон.

— Да, смылась, — ответил Эндрю. — Она и голову помыла… — Он несколько скис, заметив их насмешливые взгляды. — Волосы у нее… светлые, почти белые.

Гардинг взглянул на Брукса.

— Капитану Маршаллу грозит теперь неподчинение, раз всю эту красоту выпустили на свободу.

— Подождите, увидит ее Уайлдер! — сказал Брукс. — Бедняга изнывает от скуки, наконец-то найдет предмет для размышлений.

— Если ему это удастся! — задумчиво сказал Гардинг.

Эндрю отвернулся от них и подошел к столу, глядя на разбросанные бумаги. Он почему-то нахмурился.

— Она чрезвычайно умна, — сказал он тихо. — Может быть, она не из тех, что нравятся Уайлдеру.

Никто не отозвался.

Он поднял глаза, и у него вырвалось:

— Боже праведный, и что она делает среди этих ссыльных?

Брукс на миг задумался и покачал головой, пожав плечами. Гардинг не сказал ничего.

Эндрю оставил их заниматься бумагами, а сам взялся за свой отчет, подсел к столу и с силой воткнул перо в чернильницу. Он не стыдясь задумался о девушке, которую только что увидел на палубе с детьми Райдеров. Голова ее была непокрыта, золотистые волосы мягко светились на солнце. Какой дурацкий вид у него был, должно быть, когда он глазел на нее. На ней было синее ситцевое платье, принадлежавшее Марте Баррат, и ярко-красная шаль на плечах. Превращение было поразительным, и, уловив его выражение, она задержала на нем спокойный взгляд на одну-две секунды, а потом улыбнулась. Он вспомнил ее глаза, какого-то неуловимого оттенка: более зеленые, нежели синие. Его немало потрясло произведенное ею впечатление. Оно не оставляло его, так же как и воспоминание о ее голосе.

Он бросил взгляд на Брукса и Гардинга, но они снова были поглощены своими бумагами. Сара Дейн была ими забыта. Он макнул перо в чернила, но не мог сосредоточиться на своем отчете. Перед ним были вопрошающие девичьи глаза. Он склонил голову над бумагой, пытаясь заняться делом.

«Присутствие Сары на борту „Джоржетты“ воспринимается как-то странно», — думал Эндрю. Почти с первого дня, когда он увидел ее с детьми Райдеров на палубе, у него возникло впечатление, что она всегда была здесь.

Подобное превращение из узницы в доверенную служанку было бы невозможным для любой другой женщины. Эндрю пристально следил за ней все долгие нудные недели на пути в Кейп и вынужден был признать, что она держалась превосходно. Ее приемы не были тонки, но были чрезвычайно умны. Она была слишком умна, чтобы провоцировать неудовольствие. Изо дня в день она сидела на палубе с учебниками для детей на коленях, отрывая глаза от них не более чем на секунду. Но если кто-то из офицеров останавливался около них, чтобы заговорить с Эллен или Чарльзом, она всегда с удовольствием принимала участие в беседе, но вступала в разговор, только когда к ней обращались.

Проблема была в том, что никто из них не знал, как с ней обращаться. Им всем было известно из ее собственного признания, что она была осуждена за кражу. С другой стороны, она обладала очарованием и неоспоримой красотой и невозможно было ожидать от мужчин, лишенных общества женщин, чтобы они не остановились поболтать с ней и детьми, и что они не будут жадно ловить глазами каждое ее движение. В конце концов они перестали стесняться заговаривать с ней, они забыли, что она поднялась сюда из отсека для ссыльных, одетая в лохмотья.

Она окончательно утвердила свое положение, когда однажды утром капитан задержался у маленькой группы и спросил, как идут занятия. Эндрю, наблюдавший эту сцену, отметил, что Сара отвечала негромко и без излишней робости. Кокетство или угодливость были бы неуместны, и она не совершила ошибки, прибегнув к ним. «Хитрая девчонка!» — подумал Эндрю. Он знал, что капитан будет теперь ежедневно останавливаться, слушая уроки и похваливая усердие детей, или наблюдать за тем, как умело и аккуратно она работает иглой над заданием миссис Райдер.

Самым странным в Саре для Эндрю была ее веселость. Она постоянно смешила Эллен и Чарльза, и они совершенно очевидно обожали ее за это; она неустанно находила им интересные занятия в течение дней, проходивших один за другим в удручающем однообразии. Он восторгался силой духа, которая позволила ей сбросить следы заключения с такой быстротой и так естественно вписаться в жизнь семьи Райдеров. Было также ясно, что она не ждет и не хочет от них жалости.

Он осознавал, наблюдая ее день за днем, как в нем растет восхищение тем, что она старается наилучшим образом воспользоваться сложившейся ситуацией.

II

Крошечная каюта наполнялась шелестом шелков, запахом теплой плоти и надушенной одежды, когда Сара помогала Джулии Райдер готовиться ко сну. Джулия была утомлена, и ей не хотелось разговаривать. Сара поддалась ее настроению, складывая одежду и наводя порядок в каюте молча. Бледно-голубое шелковое платье, в котором Джулия ужинала в капитанской каюте в тот день, лежало на койке, и Сара подняла его. Она с восторгом погладила тонкий материал, внимательно прислушиваясь к его шелесту. Звук и прикосновение к этому материалу всколыхнули в ее памяти лондонские дни, когда она каждый день видела платья, гораздо более дорогие, чем это. Сквозь шелест этого шелка она снова слышала легкую болтовню модного салона; видела модно-скучающие лица под шляпками, украшенными перьями, унизанные кольцами руки, скользящие в мягкие перчатки. На какое-то мгновение этот смятый шелк в ее объятиях вернул ей тот мир.

Потом она взглянула на миссис Райдер, сидящую перед маленьким, уставленным безделушками туалетным столиком. Ее темные волосы были распущены и рассыпались по плечам, сверкая под качающимся фонарем. Зрелище, которое она являла собой в этом мягком свете, удовлетворяло Сарину потребность в красоте: пока Джулия Райдер здесь, эта тесная каюта не так далека от лондонского салона. Сейчас на ней был свободный пеньюар из бледно-желтой парчи, а ночная рубашка была отделана кружевами, белизна которых могла соперничать с белизной кожи хозяйки.

Когда Сара взглянула на нее, Джулия наклонилась вперед, разглядывая свое отражение и одновременно поднимая со столика щетку для волос.

— Позвольте мне, мэм! — сказала Сара. Она отложила платье и протянула руку за щеткой.

Она заняла свое привычное место позади Джулии, равномерно проводя щеткой по ее длинным волосам, наблюдая, как они натягиваются, затем натяжение ослабевает, и они снова свиваются локонами. Она молча проводила щеткой по волосам, и веки Джулии опустились. Через несколько мгновений глаза Сары обратились к туалетному столику. Такая же щетка с серебряным верхом лежала там. Зеркало, прислоненное к перегородке, когда море не было бурным, давало мягкое отражение этой сцены. Зеркало было заключено в витую серебряную раму; рядом, на кружевной салфетке стоял флакон духов. Сара медленно переводила взгляд с одного предмета на другой, в то время как руки ее двигались механически.

Мягкий голос Джулии нарушил тишину:

— Ты любишь красивые вещи, правда, Сара?

Сара подняла взгляд на зеркало и встретилась там глазами с Джулией. Помедлив, Сара сказала:

— Мне бы не следовало признаваться в том, что мне нравится видеть вокруг себя такие вещи.

— Почему?

— Вам прекрасно известно, мэм, что меня сослали за кражу. Если я скажу вам, что они мне нравятся, вы можете подумать, что я хочу их украсть.

Сара увидела в зеркале, что Джулия вдруг нахмурилась, и на лице ее появилось почти суровое выражение. Ее глаза на миг задержали взгляд Сары. Она резко сказала:

— Сара, я задала лишь один вопрос насчет того, как ты очутилась на этом корабле. Я не собираюсь вдаваться в это. Если тебе хочется мне рассказать, я готова тебя выслушать. Но я оставляю решение за тобой.

Сара ни к одной женщине еще не чувствовала того уважения, которое завоевала у нее Джулия. Она работала на нее, ухаживала за ней, когда той было плохо, помогала ей в те дни, когда та не могла держаться на ногах из-за качки, и ей казалось, что за эти недели, проведенные вместе, она смогла полностью узнать ее. Она решила сейчас рискнуть и проверить свое суждение о Джулии.

Она не стала отвечать на вопрос. Вместо этого она подняла голову и снова взглянула в зеркало.

— Вы довольны мною, мэм?

— Да, Сара, очень.

Сара кивнула и медленно проговорила:

— А мистер Райдер, он мною доволен, не так ли?

— Да.

— И я неплохо справляюсь с детьми, мэм?.. Мне кажется, они даже любят меня немного.

— Ты с ними справляешься лучше, чем кто-либо из предыдущих нянь. Они к тебе привязаны, потому что ты им нравишься.

Сара продолжила тихо:

— А капитан, мэм, он нашел что-нибудь предосудительное в моем поведении? Он ведь не против того, чтобы офицеры разговаривали со мной; да Боже мой, он и сам со мной разговаривает!

Джулия снова озадаченно нахмурилась.

— Да, Сара. Я ничего кроме похвалы в твой адрес не слышу. Но почему?..

— Почему? — повторила Сара. Потом замерла, давая возможность Джулии прочувствовать ее слова. — Потому что я хотела услышать эти признания из ваших уст, мэм! Я хотела, чтобы вы их произнесли, чтобы я могла быть уверена: когда я восхищаюсь вашими вещами, вы не станете думать, что я их украду.

При этих словах Джулия повернулась так, чтобы посмотреть прямо на Сару.

— Думаю, Сара, нам пора кончать эту игру, — сказала она. — Давай говорить начистоту.

Рука Сары, державшая щетку, опустилась.

— Я очень внимательно следила за тобой, — сказала Джулия. — Ты честолюбива и горда, но при этом у тебя есть голова, полная здравого смысла. Смерть моей служанки Баррат оказалась для тебя счастливым случаем. Ты ухватилась за эту возможность, когда она подвернулась, и я не думаю, чтобы ты бросила все, совершив какую-нибудь глупость. Мы направляемся в новую страну, — продолжала она. — Жизнь там будет необычной и трудной… Невозможной, Сара, если ты не готова быть такой же честной со мной, как я с тобой. Я не слепа. Поверь мне, я не хуже тебя знаю твои достоинства. Но я прошу тебя не забывать, что в таком случае мы обе имеем что предложить. Когда мы достигнем Нового Южного Уэльса, тебе понадобится помощь от меня не меньше, чем мне твоя.

Она помедлила, задумчиво постукивая ногтями о край стола.

— Пока ты с нами, я готова забыть о твоем осуждении вообще, я не стану вспоминать, что ты была кем-нибудь, кроме нашей служанки. Но если я должна доверять тебе, ты должна перестать сомневаться во мне.

Сара была несколько обескуражена тем, как Джулия верно разгадала ее мотивы, но тут же это чувство сменило удовлетворение от того, что именно такого отношения она и добивалась от миссис Райдер, именно для этого она так упорно трудилась все эти недели. Это было залогом ее будущего.

Она опустила глаза.

— В таком случае, мне кажется, мы понимаем друг друга, не так ли, мэм?

— Вероятнее всего, да, Сара, — сказала Джулия.

III

В крохотной кормовой каюте, пропахшей кухонными запахами из-за близости камбуза, Сара пыталась справиться с тяжеленным кованым сундуком, который принадлежал Марте Баррат. Засунутый в тесное пространство под койкой, он поддавался ее усилиям очень медленно, дюйм за дюймом; она часто останавливалась, чтобы распрямиться и передохнуть. В каюте не было иллюминатора и было страшно душно, она была настолько тесной, что в ней было не повернуться. Сара поселилась здесь с того самого момента, когда Эндрю Маклей привел ее из тюремного отсека. Здесь была койка, в конце которой одна на другой стояли три плетеные корзины с вещами Джулии Райдер и детей. Еще здесь был умывальный столик с металлическим кувшином и тазом, а также с немногими туалетными принадлежностями Марты Баррат, которыми теперь пользовалась Сара. На крючках за дверью висели плащ и другое полосатое платье, подобное тому, в котором она была.

Попытки вытащить сундук в пространство между койкой и умывальным столом вызвали первые капли пота на лбу и на шее. Она провела тыльной стороной руки по лбу и потянулась, чтобы полностью открыть дверь и впустить хоть какой-нибудь воздух из коридора. Около сундучка была еще одна плетеная корзина, в которую Марта складывала все, накопленное за время службы у Райдеров. К этой корзине у Сары был уже полный доступ: простая аккуратная одежда оставляла ее почти равнодушной — просто приятно было избавиться от лохмотьев. Но в сундучке, предусмотрительно запертом, находились немногие сокровища Марты, которые она редко носила и которые представляли ценность просто как собственность. Миссис Райдер в то утро дала ей ключ и сказала, что она может взять все, что захочет. И вот сейчас, когда все обедали, у нее было время вытащить сундучок и познакомиться с его содержимым.

Она упорно тащила его за ручку, пока он наконец не показался целиком из-под койки. Замок Марта заботливо смазывала, и ключ повернулся легко. Сара осторожно убрала бумагу, которая лежала сверху, вознеся, когда она это делала, бессловесную мольбу к мертвой о прощении, чьи бережно хранимые сокровища трогали сейчас чужие руки.

Она подняла крышку белого ящичка и перебрала кусочки аккуратно свернутых ленточек, несколько кусочков хороших кружев и, под конец — пару мягких вышитых перчаток. Она отложила их и перевела внимание на темно-синий плащ. Узенькая меховая отделка по вороту придавала ему оттенок роскоши, неслыханной для одежды служанки. Сара прижала его к лицу. Потом взгляд ее упал на сверток синего муслина. Она бросила плащ и жадно вытащила другое одеяние. Это было широкое платье, отделанное лентами, — немодное и поношенное. Очевидно это было парадное платье Марты, которое она надевала только по торжественным дням. Для Сары было неважно, что его фасон устарел — оно все же было изящно и нарядно. Она еще раз взглянула на мягкие складки, которые образовывала юбка, и решила примерить его.

Но когда она попыталась закрыть дверь, прежде чем снять свое платье, она обнаружила, что мешает сундук. Если не запихнуть сундук обратно под койку, то дверь придется оставить открытой. Она вспыхнула от раздражения и обиды, когда обдумывала, что же делать с этой неуклюжей вещью.

Было маловероятно, что кто-нибудь пройдет по коридору в это время, потому что все, кто мог бы пройти, были заняты обедом. Сара в раздумье переводила взгляд с платья на дверь и обратно, потом решила, что может рискнуть, оставив ее незакрытой. Она быстро стащила с себя через голову ситцевое платье и натянула муслиновое. Марта была ее роста, но полнее. Платье было слишком велико: линия талии была ниже, чем нужно, а вырез, рассчитанный на более полную фигуру, провисал спереди и соскальзывал с плеч. Она решила переделать его на себя, и возможно, как-нибудь будет повод надеть его. Конечно, оно было чересчур нарядным для служанки, но если Марта, пожилая и исполненная достоинства, считала его подходящим, то и она, Сара, может себе это позволить.

Роясь среди более строгих вещей в поисках чего-нибудь для отделки муслина, она наткнулась на длинный шарф из прекрасного черного кружева. Возможно, это был шантийи, который был ей знаком, так как его ввозили контрабандой, и он порой украшал плечи зажиточных дам Рая. Она критически осмотрела его: шарф был совершенно цел и очень красив. Она накинула его на голову, спустив на плечи концы, и повернулась к умывальному столику, где лежало маленькое ручное зеркальце.

Единственный свет в каюте падал из верхней лампы, поэтому она лишь неясно различила свое отражение. Ей показалось, что ее мать могла быть немного похожей на нее в этот миг. Лицо, которое она увидела, ей понравилось, светло-золотистые волосы и обнаженные плечи просвечивали через черное кружево. Она продолжала смотреть на себя, подумав, что приятно получать удовольствие от собственного лица.

Она слегка передернула плечами и поправила шарф. И тут какой-то звук в дверях заставил ее опустить зеркало и быстро обернуться. Она увидела Уайлдера, который наблюдал за ней.

Глаза их встретились в тот момент, когда оба оценивали ситуацию. Сара сжала губы, ожидая, когда он заговорит. Она отметила его небрежную позу — он стоял прислонившись к дверному косяку — и неприятную ухмылку, которая играла на его красивом лице.

Когда он заговорил, его певучие интонации показались нарочито оскорбительными. Он дернул головой, и взгляд его открыто прошелся по всей ее фигуре.

— Очень мило, дорогая! — протянул он. — Очень мило!

Ей удалось удержать гнев в себе, не дав ему отразиться на лице, и таким образом не дать Уайлдеру повода для ликования. Она стояла совершенно неподвижно, прижавшись спиной к умывальному столику.

Но он перевел взгляд на открытый сундук.

— Что такое, Сара? Складываешь вещички? Покидаешь нас? Какой позор!

Он вопросительно взглянул на нее и, оторвавшись от притолоки, шагнул в каюту. Была какая-то дерзость в том, как он захлопнул крышку сундучка и пихнул его под койку. Он толкнул ногой дверь, и она захлопнулась за ним.

— Мистер Уайлдер, — сказала она резко, — откройте, пожалуйста, дверь!

Он пристально взглянул на нее и расхохотался.

— Пожалуйста, откройте дверь! — передразнил он, подражая ее интонациям. — Мистер Уайлдер не собирается открывать дверь.

Затем он шагнул вперед и ухватил ее за руку повыше локтя. Он приблизил к ней свое лицо.

— Ну и что ты можешь сделать?

Она уперлась рукой ему в грудь. Ему были смешны ее попытки оттолкнуть его.

— Бесполезно, Сара, если пикнешь, я скажу тому, кто войдет сюда, что я здесь по твоему приглашению. А это ведь будет выглядеть некрасиво, если я так скажу, а? Даже твой замороженный невинный вид не поможет!

— Если вы… — голос ее стал слабее и менее уверенным. — Если вы не уйдете…

Он быстро прервал ее, прижав свои губы к ее губам, притянув ее к себе с такой силой, что она не могла сделать ни единого движения. Тесно прижатая к нему, она явственно ощутила те мужские ароматы, которые он принес с собой в ее крошечную каюту: запах и вкус табака на его губах и языке, слабый запах пота от его подмышек, запах брильянтина, который он употреблял для волос. Они липли к ее ноздрям и вызывали страх. У него была сила, и он был охвачен лихорадкой желания, поэтому продолжал требовать ответа на свой поцелуй, а она не давала его. Он слегка ослабил хватку, и она почувствовала, что он пытается опрокинуть ее назад. Она закрыла глаза и вцепилась ему в плечи, так чтобы ее тело невозможно было опрокинуть. Ею овладела одна мысль, когда она вцепилась в него: ничто не заставит ее уступить Уайлдеру, потому что, если она уступит, он будет пользоваться ею безжалостно и бездумно. Он будет использовать ее, пока захочет, а потом бросит.

Он начал отчаянно трясти Сару, пытаясь ослабить ее хватку, но она не отпускала. Запах вина был тошнотворно сильным, и ей казалось, что она теряет сознание. Она открыла глаза и увидела капли пота у него на лбу и над губой. Она поняла, что выглядит так же.

Тогда он отпустил ее. Она все еще цеплялась за него, уставившись вперед ошалелым взглядом. Казалось нелепым: бороться, чтобы он не приближался, а когда он отпустил ее, все еще держаться за него. Он взял ее за запястья и сбросил ее руки одним рывком со своего мундира.

— Ты не рассчитывала, что я приду, да? — спросил он. — Для кого-то другого готовилась… для другого, Сара! Для кого-то ты нарядилась. Для кого?

Он придвинул к ней свое лицо.

— Если ты мне не скажешь, я тебя сломаю! Я… — Он яростно тряхнул се. — Это Роберте? Говори! Или Маклей? Или это один из тех мерзавцев-ссыльных, с которым ты спишь, когда удается?

Он снова стал трясти ее, больно ударяя о край столика.

Она прошептала слабым голосом из-за боли, которую он ей причинял:

— Если вы не уйдете…

— Уйти?.. — Он отпустил ее руки. — Я не хочу уходить.

Его бешеная ярость, казалось, оставила его. Выражение лица смягчилось и он положил руку ей на плечо, одним пальцем нежно поглаживая кожу, лаская с необычайной нежностью изгиб выступающей косточки.

— Почему ты сопротивляешься, Сара?

Рука соскользнула на шею, тот же палец теперь задержался на впадине у ее основания.

— Я бы смог так облегчить твою жизнь. Я бы дал тебе денег, чтобы ты могла купить еду по прибытии в Сидней. Я куплю тебе платья в Кейпе, шелк… Сара, ты меня слышишь? Ты слушаешь меня?

Его глаза, смотревшие ей в лицо, были уверенными и полными желания.

— Сара… — говорил он нежно. — Я же нравлюсь тебе, правда?

В ответ она резко отдернулась от его ласкающей руки. Голос ее, исходивший откуда-то из глубины гортани, был сиплым шепотом.

— Если вам нужна шлюха, мистер Уайлдер, вы найдете сколько угодно внизу! Сюда же в поисках шлюхи не приходите!

Рука его дернулась, как будто он хотел ее ударить.

— Чертова дурочка! — рявкнул он. — Говоришь, как воинствующая девственница! Дура!.. Дура! Не думай, что ты кого-то проведешь таким образом… Мы-то знаем таких! Но тебе так долго не продержаться в Порт Джексоне. Увидишь, как быстро ты переменишься… там тебе придется выбирать между своей девственностью и голодной смертью.

Его негодующий голос понизился. Он глубоко дышал, постоянно стирая рукой пот со лба.

— Я тебе расскажу, Сара, если ты не знаешь, что с тобой произойдет, когда ты попадешь в Сидней. Тебя сначала осмотрят военные, а так как у тебя красивое лицо и красивая фигура, один из офицеров захочет сделать тебя своей наложницей. И ты не откажешься. Ты не станешь совать им в нос свою невинность. Там слишком страшна будет угроза голода. Тебе придется заняться бизнесом: продавать свою красоту за хлеб и солонину.

Она смотрела на него сквозь полуопущенные веки.

— Как вы заблуждаетесь, мистер Уайлдер! — огрызнулась она. — Я не торгую собой. Мое положение в обществе будет иным — я буду личной горничной миссис Райдер.

— Вот как? Личной горничной? — издевательски усмехнулся он. — Почему ты так думаешь? С чего это ты взяла?

— Она мне сама это сказала! — бросила она ему.

— Ах вот как? Как же она тебе доверилась!

— У нее нет причин не доверять мне, больше того — у нее не будет оснований для этого впредь. — Ее дыхание вырывалось из груди с такой силой, что причиняло ей боль. Наконец она приказала: — А теперь убирайтесь!

Тонкая неприятная улыбка вернулась на его лицо.

— Убираться? Ты велишь мне убираться? С какой стати?

Продолжая улыбаться, он неожиданно снова метнулся к ней и схватил ее. Саре, которая изо всех сил уворачивалась, казалось, что его губы повсюду: прижимаются к ее волосам, к глазам и рту, жадно ищут ответа. Потом она ощутила их на своей шее, на плече, с которого сползло платье. Его руки шарили по ее телу, и она слышала острые звуки рвущегося муслина. После этого она перестала сдерживаться. От гнева у нее потемнело в глазах, отлетела всякая осмотрительность: ей стало совершенно безразлично, является ли этот человек капитаном или последним человеком на корабле. Она знала только одно — ей необходимо отделаться от его рук.

Сара быстро увернулась, в тот же миг подняв правую руку к его лицу. Она вонзила ногти в его потную кожу и резко провела ими вниз. На краткий миг они оба замерли. Сара в благоговейном ужасе смотрела на три длинные царапины, которые оставила на его щеке. Средняя, глубже остальных, уже начинала кровоточить.

Его рука медленно потянулась к щеке. Пальцы нащупали влагу, он повернул их к себе, взглянул на них и выругался, увидев размазанную по ним кровь.

— Шлюха! Где ты научилась этим трюкам? В борделе? Да я тебе все кости переломаю за это!

Он дважды ударил ее. Второй удар отбросил ее на сундук, она стукнулась головой о переборку и соскользнула вниз, почти потеряв сознание.

Фигура Уайлдера угрожающе заколебалась перед ее затуманенным взором. Он склонился над ней.

— Мне больше от тебя ничего не нужно, сучка! Здесь и оставайся! Это тебе очень идет — твоя маленькая келья!

Он повернулся на каблуках и вышел. Дверь захлопнулась за ним с оглушительным грохотом, который отдался по всему узкому коридору.

Глава ЧЕТВЕРТАЯ

I

Глухие часы ночной вахты вызвали в Эндрю ощущение тупой усталости. Он с благодарностью передал дежурство Робертсу, и теперь, почти сразу после восьми склянок, стал спускаться вниз. Ночь была ясной, но темной. Дул легкий бриз, и «Джоржетта» четко следовала курсу в спокойном море. Тишина была полной, так как судно было погружено в сон.

Два кормовых огня бросали слабый свет на палубу и освещали рулевого, когда лучи их сходились на штурвале. Отведя от них взгляд, спускаясь по трапу, Эндрю увидел огонек сигары в темноте и рассмотрел очертания человека, который прислонился к борту. Он помедлил, потом двинулся вперед.

— Брукс? Это вы?

— Да, вышел глотнуть свежего воздуха. — Эндрю не мог рассмотреть его лица, но голос его был усталым и мрачным. — Там, внизу, сущий ад, — сказал он. — Я принимал там роды у ссыльной, провозился всю ночь.

— Она в порядке? — Эндрю сочувствовал врачу в его трудном деле — возиться с этой непокорной толпой заключенных женщин.

— Мать в порядке, ребенок мертв. Он родился мертвым. — Брукс отвернулся к борту и попыхтел сигарой. — И хорошо, что он умер. Эти младенцы, рожденные на транспортах, редко доживают до конца путешествия. Они больны и истощены. Мать этого ребенка не имеет представления, кто отец.

Между ними наступило молчание. Эндрю смотрел в морскую даль, но ничего не ощущал: ни своей усталости, ни темноты ночи. Наконец он сказал:

— А как тот, которого вчера выпороли?

— Плохо. Но он отойдет, я полагаю. Он сильный.

Сцена порки, проведенной накануне, преследовала Эндрю. У ссыльных, казалось, какой-то особый дар все время попадать в неприятные истории. Боже праведный, неужели им мало, недоумевал он. Вчерашнее наказание было результатом зверского нападения валлийца на низкорослого бристольского бандита. Оружием послужила одна половина ржавых ножниц. А стычка произошла, ни много ни мало, из-за числа орудий на борту «Джоржетты». Нетрудно возбудить драку среди людей, которые месяцами ничем не заняты. Валлийца пороли перед мачтой на виду собравшегося экипажа. Плетка взлетала и опускалась, пока его спина не превратилась в кровавое месиво и невозможно стало продолжать экзекуцию, тогда его начали хлестать по икрам ног. Маленький бандит лежал внизу, слишком ослабев от потери крови, чтобы принять участие в наказании.

— А второй? — спросил Эндрю. — Он будет жить?

— Да, будет. Он хорошо поддается лечению, но оба они проведут остаток пути в кандалах.

Эндрю проговорил медленно, нахмурясь:

— Не могу привыкнуть к этим поркам. Бог свидетель, мне должно было хватить того, чего я насмотрелся на флоте, чтобы привыкнуть. Но здесь все как-то иначе, а когда порют женщину — меня начинает тошнить. Мне больше жаль этих ссыльных, когда их наказывают, чем матросов. Что еще им остается делать, как не влипать в истории?

— Вы что-то очень нынче расчувствовались по поводу ссыльных, Маклей, — пробормотал Брукс.

Эндрю повернулся к нему.

— Что вы имеете в виду?

— Может, это и не мое дело, но очень бы мне не хотелось видеть, как вы влипаете в историю.

Эндрю напрягся.

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду эту девушку — Сару Дейн. — Брукс произнес это тихо, как бы осторожно нащупывая почву. — Боже мой, вы же знаете, как быстро разносятся по судну сплетни! Вы столько времени с ней проводите. И вы не можете винить…

— Я люблю ее! — оборвал его Эндрю.

— Вы ее любите!.. — Брукс опешил. — Вы же ничего о ней не знаете — или почти ничего. Ну, что вы знаете? Эндрю беспомощно поднял плечи:

— Да что кто-нибудь из нас вообще о ней знает, кроме того, что она красива, что в ней есть очарование и сила духа!

— Красота — да, — произнес Брукс задумчиво. — Этого у нее не отнимешь. О да, шарм и дух! Но, Боже праведный, Маклей, вы же не можете любить ссыльную за красивые глаза!

— Но что же поделаешь, если я ее действительно люблю! — поспешил сказать Эндрю. — Я весь поглощен ею. Я не могу не думать о ней постоянно! Меня мучает ее образ!

Брукс обернулся к нему.

— Но ведь это несерьезно!

— Черт побери, конечно серьезно!

— Вы ей об этом сказали?

На миг Эндрю задумался.

— В том-то все и дело — не сказал. — Он мрачно продолжил: — Вы знаете, какая она — никак не выберешь случая. Она со всеми нами одинакова: с Уайлдером, Робертсом, с вами, Брукс. У нее для всех готовы и улыбка, и смех — и это все.

— О, я не стану отрицать, что она знает, как себя вести. У капитана нет никаких причин жаловаться на ее поведение! Да, эта девушка не промах, в этом я отдаю ей должное!

— Да… да, — сказал Эндрю нетерпеливо. — Но что же мне делать? Я люблю ее!

— Ситуация крайне неловкая, Маклей, — произнес Брукс после долгой паузы. — Даже не знаю, что сказать. Капитан не потерпит никаких романов…

— Романов? Я не собираюсь заводить с ней роман! Я хочу на ней жениться!

— Да вы с ума сошли! Как вы можете жениться на ссыльной? Все это не так просто. Вы что, забыли, что вы расстанетесь с ней, как только попадете в Порт-Джексон?

Эндрю произнес спокойно:

— У меня есть планы…

— Планы! О каких планах можно говорить?! Она же ссыльная! Вы же ничего о ней не знаете: откуда она, за что ее сослали.

— Это так, — сказал Эндрю, — но я выясню.

— Тогда вам придется узнать это от нее самой, никакие сопроводительные бумаги этого не сообщат.

К этому времени врач докурил сигару и выбросил светящийся окурок в воду.

— Но ведь я совершенно серьезно отношусь к этому, Брукс, — сказал Эндрю. — Я расспрошу ее. Я выясню все, что возможно — и тогда увидите, люблю ли я ее на самом деле!

Брукс глубоко вздохнул.

— Ну что ж… остается только надеяться, что вы… не разочаруетесь. Вот, пожалуй, и все, что я могу сказать. А теперь нам обоим пора спуститься вниз. Я просто смертельно хочу спать.

Эндрю последовал за доктором. Он оглянулся по пути на кормовые огни, выделявшиеся на фоне темного неба. «Джоржетта» шла в глубокой всеобъемлющей тиши и спокойствии, как будто на ее борту царил полный мир.

Эндрю столкнулся с Сарой лицом к лицу на следующий день, когда она спускалась по трапу с верхней палубы. Он быстро поднялся на несколько ступенек, чтобы перехватить ее. Она удивилась этому и вопросительно посмотрела на него.

— Я хочу поговорить с вами, — сказал он.

Она ничего не ответила, только оглядела нижнюю палубу. Коридор, из которого появился Эндрю, вел прямо к офицерским каютам. Пока они стояли так, лицом к лицу, мимо по палубе прошли двое матросов, которые кинули на них быстрые любопытные взгляды.

— Пойдемте, — сказал Эндрю. Он прошел мимо нее по трапу, кивком головы показав ей, что она должна последовать за ним.

Сара прямо взглянула ему в лицо, когда он провел ее в тень спасательной лодки на юте и потребовал, чтобы она сказала ему, почему она находится на «Джоржетте». Он прямо спросил о причине ее ссылки.

Она ожидала этого и пожала плечами с готовой усмешкой на губах.

— Ох, я просто сбежала из дома священника, позабыв вернуть своим хозяевам три гинеи, которые, согласно их заявлению, мне не принадлежали.

Он раздраженно вздохнул и резко тряхнул ее за плечо.

— Не шутите со мной так, милая леди. Это не может быть все!

— Тогда вы узнаете все-все, что было! — бросила она ему в лицо. — А если вам это не понравится, помните, вы сами напросились.

Он так и продолжал держать руку на ее плече, пока она рассказывала ему обо всем, начиная с жизни в Лондоне, в Рае и в Брэмфильде. Она ничего не утаила: ни сомнительного прошлого матери, ни семейной истории Себастьяна. Он слышал о сэре Джеффри Уотсоне и леди Лин-тон. Она не смогла ему рассказать об одном, и не собиралась об этом рассказывать — о своей любви к Ричарду Барвеллу.

— Когда пришло время отправляться к леди Линтон, я решила, что с меня хватит жизни в семье, где я навсегда останусь дочерью пьяницы и мелкого должника. — Помолчав, она добавила с некоторым сожалением: — Единственная ошибка, которую я допустила, — это то, что взяла деньги сэра Джеффри. После этого мне не было оправдания.

Когда она закончила, он вдруг сжал ее плечи и расхохотался так, что было слышно по всей палубе.

— Ну и дурочка ты, Сара! Ох и дурочка! — Он снова рассмеялся. — Подумать только, что ты позволила сослать себя в Ботани-Бей за цену пары платьев! И подумать только, что я ночей не спал, потому что ты назвала себя воровкой. Подумать только — воровка! Да ты так же брала взаймы, как твой отец, и только.

Он уже перестал смеяться и просто широко улыбался.

— Ну, это лучшие новости за всю мою жизнь!

Безо всякого предупреждения он наклонился и поцеловал ее прямо в губы.

— Запомни это до будущего раза, Сара.

Он повернулся и зашагал по палубе к трапу. Она вслушивалась в стук его сапог. Он тихо насвистывал, спускаясь.

Она осталась на месте, в тени спасательной лодки. Там внизу у нее было много дел, но она сказала себе, что один раз они могут и подождать. Она на секунду закрыла глаза и снова увидела лицо Эндрю Маклея, веселое и в то же время серьезное, возбужденное, как у мальчишки. Но к этому примешивалась горечь. Что толку в том, что Эндрю Маклей влюблен в нее — ничего из этого не может выйти: она получит то же предложение, что и от Уайлдера. Хотя Эндрю может облечь его в слова любви и привязанности, и, значит, соблазн поддаться ему будет сильнее. Она беспокойно вертела головой, всматриваясь в темный горизонт. И конец подобных отношений будет положен прощанием в Порт Джексоне, а ценой будет утрата доверия Джулии Райдер. Эта мысль мучила ее. Вот рядом с ней человек, который может помочь ей забыть Ричарда Барвелла, забыть ту глупость, которую совершили двое детей. В Эндрю была властная сила, которая могла спокойно управлять ее любовью и нежностью и которой он мог эту любовь завоевать и удержать. Перед ним образ Ричарда померк бы. Она признала в отчаянии, что сейчас так легко было бы влюбиться.

Но ведь «Джоржетта» неминуемо покинет Порт Джексон в один прекрасный день, а она останется. Только дураки способны влюбиться, имея подобную перспективу.

Пробило четыре склянки — сигнал к окончанию вахты. Эндрю Маклей, может быть, и похож на человека, который способен наполнить свою жизнь захватывающими приключениями, он может быть вызывающе очарователен и может смотреть на нее с чарующей нежностью, но, решила она, лучше выбросить его из головы, пока он не сделал ей так же больно, как когда-то Ричард Барвелл.

II

Глядя на солнце, Джеймс Райдер глубоко вдыхал свежий воздух, благодарный, что это казавшееся вечным путешествие от Рио-де-Жанейро до Кейпа было почти окончено. Больше двух часов назад прозвучал взволнованный крик дозорного: «Земля!» Эхо этого крика разнеслось по всему кораблю, как рябь на воде, и переходило из уст в уста. Дул попутный ветер, и с каждой минутой африканский берег становился виден все отчетливее. Они так точно подходили к земле, что Райдер удивился этому, вспоминая необозримые просторы Атлантического океана, который катил свои волны позади них.

Он вцепился руками в борт, вглядываясь в неясные очертания земли перед собой. «Джулия тоже будет рада этому, — подумал он. — Она устала от тесноты, от неприятной качки и мечтает оказаться в гавани». Подумав об этом и о том терпении, которое она выказала во время этого долгого пути, он снова поразился ее стойкости и отваге. «Она чертовски замечательная женщина, — подумал он. — Проехать полмира с мужем и двумя детьми, зная, что в конце пути так мало может ее за это вознаградить». После многих лет совместной жизни Райдер все еще глубоко любил свою жену. Она была драгоценностью, которая доставляла ему больше забот, чем он хотел признать.

Уже три года прошло с тех пор, как их сыновья-близнецы утонули, когда рыбацкая лодка перевернулась в море недалеко от фермерских полей Эссекса. Джулия безмолвно и постоянно скорбела по ним, и потрясение от их смерти не оставляло ее. Она стала похожа на призрак, живя в мире, где ничто уже ее не интересовало. Муж видел ее апатию, отчаяние, но безрезультатно пытался возродить в ней интерес к жизни. В конце концов он попросил ее согласия на то, чтобы продать ферму и переселиться в западную или центральную часть страны. Но она отказалась. Она не соглашалась жить нигде в Англии, где не был бы слышен шум Северного моря.

Тогда, наконец совершенно впав в отчаяние, он осторожно подошел к ней с предложением переселиться в колонию Нового Южного Уэльса, и, как ни странно, она ухватилась за это. Идея эта в общем-то была совершенно бредовой: так мало было известно об этом поселении — это была тюрьма под открытым небом, а ее обитатели — преступники. Тем не менее, после первого серьезного обсуждения такой возможности, она не испугалась трудностей, которые их ожидали: ни одиночества, ни местоположения на краю света. Она вдруг загорелась, и у него не оставалось иного выхода, кроме осуществления плана, к которому сам он до того еще не относился серьезно. Она даже настояла на том, чтобы сопровождать его в Лондон для собеседования с государственным секретарем Дандасом. От Дандаса они направились к сэру Джозефу Бэнксу, который плавал с Куком и высадился когда-то в Ботани-Бей. Здесь они рассчитывали получить надежную информацию из первых рук. Бэнкс описал эту новую землю как обетованную, созданную специально для фермерского хозяйства. По пути назад в Эссекс они молчали, каждый был занят обдумыванием услышанного.

Они знали, что, осев в Новом Южном Уэльсе, они будут иметь бесплатные наделы земли и ссыльных в качестве работников, но были у всего этого и значительные недостатки. Появлялись сообщения о наводнениях, голоде, которые не слишком вдохновляли новую эмиграцию, поэтому до сего времени лишь немногие семьи решились отправиться туда. Итоги поступающих в Англию сведений были таковы: перед собой они видели дикую природу и постоянную угрозу голода. Энтузиазм Райдера при мысли обо всем этом мог бы поубавиться, но он был наделен воображением и духом авантюриста, которого легко увлечь новыми перспективами.

Но все же он не был абсолютно слеп в отношении опасностей, которые поджидали вольных поселенцев, и он откровенно рассказал о них Джулии, предоставив ей возможность отказаться от задуманного. Но она уже приняла решение, и ее было не переубедить. Она покинула эссекскую ферму, почти не оглянувшись, и готова была принять вызов новой жизни в Новом Южном Уэльсе с устрашающей решимостью.

Он мрачно улыбнулся небу, которое простиралось над вздымающимся полотном, раскинутым под ним. «Да, — снова восхитился он, — она чертовски замечательная женщина!»

Он начал ходить взад и вперед по палубе. Минут через пять он остановился, устремив задумчивый взгляд на двух своих детей. Они сидели, укрытые высоким бортом, рядом с Сарой Дейн. Он с волнением думал о возможностях, которые открывает колония перед его детьми. Если ее скрытые ресурсы вознаградят их за труды, то именно дети выиграют от этого. Им придется вырасти в обстановке одиночества и изоляции, вдали от своей родины, но они вырастут в том поселении, которое находится пока в зачаточном состоянии, и они смогут воспользоваться процветанием, которое предвидится в будущем.

«Но что станет с такими, как Сара Дейн, — подумал он, надолго задержав на ней взгляд, — с теми, кто не по доброй воле отправился в колонию, которую они должны заселять и в которой им предстоит трудиться?» Он медленно покачал головой, зная, что бесполезно пытаться разгадать, какие мысли бродят за этими загадочными глазами. Ни Джулия, ни кто-нибудь другой, подозревал он, кроме, может быть, Эндрю Маклея, не знает, почему она находится на «Джоржетте». Приходится просто признать очевидный факт, что она не принадлежит к обычному типу и классу людей, которых перевозят подобные корабли. Но что бы там ни было, он был бесконечно благодарен судьбе за те достоинства, которыми она обладала. Она была нянькой и наставницей для его детей, горничной и компаньонкой для его жены. Подобное сочетание качеств в одной женщине было достаточно необычным. Он увидел, как она подняла голову и рассмеялась чему-то сказанному Чарльзом. Солнце освещало ее лицо и открытую шею. Эта юная красота, расцвеченная солнцем, надолго задержала его взгляд.

Наконец он отвернулся и возобновил свою прогулку, но почти тут же остановился: Эндрю Маклей, освободившийся от вахты, спускался с полуюта.

— Доброе утро! — приветствовал его Райдер. — Приятное зрелище, не правда ли? — указал он кивком головы на землю.

— Да уж точно, сэр, — ответил Эндрю, улыбаясь и вдыхая свежесть утреннего воздуха. — Полагаю, что миссис Райдер будет рада ступить на твердую землю. Здесь, конечно, не так весело, как в Рио, но, по крайней мере, она отдохнет от пребывания на судне.

Райдер улыбнулся.

— Не думаю, что моя жена будет страдать от отсутствия веселья, скорее, это коснется людей помоложе.

Эндрю ничего не сказал, но бросил быстрый взгляд на Сару.

Тон Райдера был шутливым, но лишь потому, что он захотел скрыть вдруг охватившую его тревогу. Увлечение Сарой со стороны Маклея было очевидным и являлось постоянным поводом для сплетен на корабле, где не было почти никаких развлечений с момента выхода из Рио. Это увлечение было вполне объяснимым, но Райдера удивляло, что каждая их встреча происходила на виду у десятков людей. Со стороны могло показаться, что он красиво и не торопясь ухаживает за ней и что впереди у них вся жизнь. Но обстоятельства опровергали подобную видимость. Сара Дейн была ссыльной, а Маклей — офицером компании, которая по своему престижу уступала разве что Королевскому военно-морскому флоту. Вся ситуация была какой-то нелепой. На большинстве кораблей ему было бы разрешено взять ее в наложницы, и таким образом дело бы и кончилось: Сара бы стала гораздо богаче, когда «Джоржетта» покинет Сидней и отправится по своему обычному торговому маршруту. Но у Райдера было чувство, что намерения Маклея иные.

Пожилой человек серьезно посмотрел на своего собеседника. В ярком утреннем свете глаза Маклея были темно-синими, кожа вокруг них, хоть и молодая, была в морщинках, она задубела и загорела от постоянного пребывания на воздухе. У него были сильный рот и подбородок. Его речь, каждое его движение изобличали в нем типичную шотландскую решительность. Парадоксальность натуры Маклея занимала Райдера. Ему было известно, что каждую ночь Маклей допоздна засиживается за картами с любым, кто готов с ним играть, и что ему фантастически везет. Но Райдер слышал, как капитан хвалит его за безупречное выполнение обязанностей. Он казался одним из тех, кому, как представляется, совсем не нужен сон, — моряк с холодным спокойствием азартного игрока.

Эндрю, которому надоело молчание, наступившее в беседе, пошевелился и задал вопрос.

— Вы будете загружать скот в Кейпе, сэр?

Райдер с усилием заставил себя обратиться к этому вопросу.

— Да, я на это надеюсь. Постараюсь загрузить столько, сколько будет возможно разместить. Мне сказали, что ему цены нет в колонии.

Эндрю кивнул.

— Все офицеры планируют купить скот в Кейпе, чтобы продать интендантству Сиднея.

— И вы хотите присоединиться к этой торговой операции?

— Думаю да, сэр. Предполагается, что это будет очень выгодным предприятием. А я, — продолжил он, смеясь, — не из тех, кто от такого отказывается.

Райдер кивнул.

— Говорят, что человек, у которого есть скот, может преуспеть в колонии. Что же до меня, то я не собираюсь сидеть и ждать, полагаясь на ненадежный урожай. Мне нужны коровы и свиньи. Возможно, овцы.

Эндрю ненадолго задумался.

— Мне хотелось бы поговорить с вами о колонии, сэр. — Он немного помедлил, потом снова начал, преодолевая нерешительность: — Что вы по правде думаете о возможности осесть там?

Райдер серьезно взглянул на своего собеседника:

— Там, конечно, будет несладко. И те, кто добровольно направляется в Новый Южный Уэльс, должны быть готовы поставить многое на карту. Там все как бы против нас: даже времена года идут в обратном порядке, нам предстоят засухи и наводнения, а также тяжелая работа на голодный желудок. — Голос его стал громче, а глаза возбужденно загорелись. Он хлопнул кулаком по ладони. — Но поселенец будет там царем, Маклей! Да только подумайте! Это земля, которая никогда не знала копыт домашнего скота! В нее никогда не бросали зерна! Не говорите мне, что если с ней обращаться как следует, она не родит урожая!

— Но там ведь все равно голод!

— Да, там голодают, но лишь потому, что колония находится в руках морских капитанов и заключенных. А что знают офицеры о фермерском деле? Я скажу вам вот что, Маклей: Новый Южный Уэльс могут как следует заселить только вольные люди — и люди, которые знают фермерское дело. Каждый свободный поселенец приносит с собой надежду на процветание. Посадите на эту землю достаточно хороших фермеров — и мы посмотрим, кто будет голодать!

— В вас, кажется, есть большая вера в эту страну, — сказал Эндрю.

— Да, у меня есть вера. Клянусь Господом, я в нее верю! — Райдер наклонился и ткнул Эндрю в грудь. — Чем больше поселенцев, тем больше потребность в экспансии, в распространении на север и юг, Маклей, а затем и в глубь страны.

— Расселение за пределами колонии? Разве можно на это рассчитывать?

Райдер вздохнул. Ему вспомнились послеобеденные рассказы Брукса о тайнах и опасностях неизведанного континента. Это были захватывающие истории, которые надлежало рассказывать после пары-другой стаканчиков. Обладая знаниями, полученными из первых рук, Брукс мог не бояться возражений. Он скептически относился к идее экспансии, указывая на то, что прямо за прибрежными долинами лежит длинная гряда дымчато-голубых непроходимых гор. Губернатор Филипп неоднократно пытался найти проход через них, но все отправляемые им экспедиции возвращались ни с чем. Брукс полагал, что их никогда не удастся пересечь и что поселение там и останется, загнивая на одном месте, так и не преодолев преграду.

— А, вы думаете о Голубых горах, — сказал Райдер терпеливо. — Они, конечно, являют собой препятствие, нельзя не признать этого. Но вольные люди всегда смогут найти себе место, как это произошло в Канаде или в Америке. Поселение будет загнивать, только если оно останется исправительной колонией. Только вольные поселенцы смогут добиться чего-то в этом краю. Сначала их будет так мало, что они почти не будут заметны. Их жизнь будет полна неудобств, Маклей, знайте это. Селиться нужно в расчете на адски тяжелые условия. Они будут в изоляции, их женщины будут страдать. Но, Боже мой, какое вознаграждение они получат! — Он улыбался, глаза его засверкали. — Когда наконец наступит процветание, то именно ранним птичкам будет лучше всех.

Улыбка Райдера медленно растаяла, голос смолк. Разговор закончился. Но когда Эндрю направился прочь, он мысленно взвешивал свой план — план, который у него уже созрел еще до разговора с Райдером. План, который предлагал выход для него и для Сары.

III

Несмотря на яркое солнце, Столовая Гора как-то мрачно нависала над аккуратным голландским поселением и сгрудившимися в заливе судами. Но Сара и Эндрю, стоя рядом у борта, не обращали внимания на вид, который надоел им за три недели, в течение которых «Джоржетта» стояла здесь на якоре: их мало интересовал этот строго спланированный, но странно нецивилизованный городок. Внимание их было сосредоточено на беспорядочной суете внизу, где стояла баржа с шумным и неуправляемым грузом свиней, овец и крупного рогатого скота, которых грузили на судно. Теплый воздух наполняли протестующие крики животных, а в сопровождающей баржу лодке, которая держалась на безопасном расстоянии от отчаянной борьбы людей с упирающимся скотом, голландец, который подрядился поставить их на «Джоржетту», добавлял свои крики и проклятия к общему гвалту. Гам и вонь усиливались, но бурное оживление, которое они наблюдали внизу, удерживало их. Глаза Сары встретились с глазами Эндрю, когда обоим показалось забавным, как лодочник, безуспешно борясь с чрезвычайно подвижным поросенком, потерял равновесие и упал за борт, все еще прижимая его к себе. Голландец — владелец живого груза — вскочил на ноги с громкими проклятиями. Все взгляды устремились на воду, где творилось что-то невообразимое: после первого всплеска началось бурное хлопанье по воде и возня. Владелец, несколько секунд наблюдавший сцену, исполненный ярости и презрения, начал действовать. Подобно молнии он метнулся к той части баржи, которая была ближе всего к борющейся паре — в стремительности его порыва было видно опасение потерять ценную собственность. Он наклонился и ухватил поросенка за шкирку. Сильно размахнувшись, он швырнул его в лодку, где тот стал выкашливать соленую воду и жалобно визжать. Скупым жестом владелец дал понять, что его работнику следует протянуть весло. Беднягу в конце концов подняли на баржу, ухватив за пояс.

Погрузка возобновилась.

— Вы думаете, они закончат до сумерек? — спросила Сара.

— Полагаю, они продолжат работу и при свете фонарей, если нужно, — сказал Эндрю. — Если ветер не переменится, капитан воспользуется им при отплытии завтра утром.

Эти слова обратили мысли Сары к завтрашнему отплытию. Весь день на судне царило беспокойство. Офицеры совершали последние вылазки за покупками, а также занимались торговлей и обменом с моряками других судов, стоявших в заливе; выполнялись последние поручения капитана. Большая часть купленной живности была распределена по загонам, приготовленным на борту, бочки для пресной воды были вычищены и наполнены. «Джоржетта» была охвачена прощальной суетой. «Никому не жаль покидать это место, — подумала Сара, — а особенно ссыльным, которых так тщательно стерегли во время всей этой стоянки, опасаясь побегов».

Ни офицерам, ни матросам на судне этот город особенно не понравился: в нем не было ни таинственности, ни языческого великолепия торговых мест Востока, а скалистый безводный пейзаж не вызывал никаких воспоминаний о родине. Здесь витал дух изолированности и отчужденности, которого они страшились: серо-зеленая растительность была им незнакома, кроме того, постоянно присутствовало ощущение, что это последняя точка знакомого мира.

Между Кейпом и Южным полюсом расстилается лишь океан и больше ничего. Среди моряков существовал суеверный страх перед плаванием в эти южные моря. Им еще предстоял самый долгий отрезок пути, а теперь, когда приблизился час выхода из залива, возникло какое-то стремление быстрее со всем этим покончить. Не этот ли налет заброшенности и отчуждения, подумала Сара, заставил одного из матросов, Тимоти Брауна, напиться, погрузившись в глубокую меланхолию. Никто не мог с уверенностью сказать, намеренно или случайно он упал за борт. Немедленно была спущена лодка, но он уже исчез. Он скользнул с темные воды залива без единого вскрика. Когда весть об этом разнеслась по кораблю, женщины в нижних отсеках принялись неистовствовать: вопили и сквернословили, полагая, что Браун бросился за борт, чтобы избежать ужасов предстоящего путешествия. В это утро пятерых женщин, самых буйных, пришлось заковать в кандалы.

Мысли Сары отвлекли новые крики снизу, и она привстала на носки, чтобы высунуться подальше за борт. Яростная стычка, как показалось, разгорелась между двумя лодочниками, но вскоре девушка потеряла к ней интерес.

Вдруг Эндрю коснулся ее руки с целью привлечь внимание. Он указал вниз, на скот.

— Я тоже купил скот, Сара.

Она ответила:

— Я надеялась, что вы это сделаете. Вы его выгодно продадите в Порт-Джексоне.

Он покачал головой, хотя она смотрела не на него, а по-прежнему вниз, на разгрузку.

— Я не для продажи. Я оставлю их себе. Я подаю просьбу о наделе земли в Новом Южном Уэльсе и буду там фермер-ствовать.

Она повернулась и взглянула на него с изумлением.

— Фермерствовать?.. Вы? Моряк?

— Я же не всю жизнь был моряком. Я вырос в семье шотландца, который был лучшим фермером в округе, а то, что тебе проповедовали как Библию, так просто не забывается.

Она покачала головой.

— Но… бросить море… заняться фермерством? Почему?

— Потому, — сказал он, — что я хочу остаться в Новом Южном Уэльсе и жениться на тебе.

Она отступила от него, рот ее слегка приоткрылся.

— Эндрю, — выдохнула она, — вы с ума сошли?

— Думаю да! — ответил он. — Ты меня с ума свела, колдунья! Я ночей не сплю, думая о тебе. Я на вахте стою, как пьяный дурак. Я как в аду! Сара, ты обещаешь выйти за меня и вернуть мне мой покой?

— Выйти за вас? О, Эндрю!..

Он нетерпеливо хлопнул рукой о борт.

— Не притворяйся, что ты не догадалась, что я в тебя влюблен! Да весь корабль уже знает об этом!

— Влюблен… возможно. Но вы, верно, забыли, что я на этом корабле в качестве ссыльной.

— Я этого не забыл, конечно нет. Но все это можно уладить. Если я попрошу разрешения на брак с тобой, не вижу никаких трудностей в том, чтобы губернатор Филипп дал тебе помилование. Он вправе сделать это, а если не сделает — я все равно на тебе женюсь, и ему придется определить тебя ко мне в экономки, пока не кончится срок.

Она отвела от него глаза, обратив их на сверкающую поверхность воды, и медленно произнесла:

— Не может все это быть так просто, как вы рассказываете.

— Это совершенно просто! И нам нужно использовать такую возможность — мы должны сделать то, что до нас еще никто не делал. Я на тебе женюсь, Сара. Я сделаю тебя свободной!

Она не отвечала.

— Ну? — спросил он наконец.

Она покачала головой.

— Не знаю, как…

— Ты не знаешь, как! — Эти слова вырвались у него с оттенком раздражения. — Я тебе сказал, как это можно сделать. Все, что от нас требуется, это твердо стоять на своем. Все встанет на место. Когда мы поженимся, мы сможем преодолеть все трудности.

Повернувшись к нему, она сказала с горячностью:

— Но именно когда мы поженимся, все трудности и начнутся. Разве вы не видите? Постарайтесь задуматься о будущем, Эндрю: жена — бывшая ссыльная, а дети… — голос ее упал. — Дорогой мой, — сказала она терпеливо, — посмотрите на это разумно. Ничего не получится.

Он глубоко вздохнул.

— Но ведь мы направляемся в совершенно новую страну — это целый новый мир! Мы сможем все условности приспособить к нашей ситуации. Забудь о светских предрассудках, которые царят в Англии. В колонии их нет вообще или, во всяком случае, гораздо меньше. В новой стране мы сами будем создавать правила. Ведь именно так было в Америке, почему же не может быть в Новом Южном Уэльсе?

Он возбудился, лицо его загорелось нетерпеливым желанием.

— Это же настоящее приключение, Сара! Этому можно отдать все помыслы и чувства. Если ты будешь со мной, для меня не будет ничего невозможного. Ничего! Ты боишься, что я буду неудачником? У меня есть кое-какие вложения в Ост-Индской компании. Я их возьму, для начала нам хватит. Ну, что ты скажешь, Сара? — спросил он серьезно. — Ты согласна пойти на этот риск со мной? Мы сможем разбогатеть, может быть сколотить состояние для наших детей. Это же так здорово — начать новую жизнь вместе и в новой стране! Я поделюсь с тобой всем, что я имею. Я не могу тебе предложить многого. Я простой человек — моряк, фермер и немного игрок. Этого хватит? Ты меня берешь?

Она ответила взволнованно:

— Если бы речь шла об этом годе, о следующем, я бы сказала «да». Но брак заключается на всю жизнь. А что, если ваша кровь любителя приключений поостынет, и вы освоите столько этой новой земли, сколько сможете, и достигнете всего, о чем когда-либо мечтали? Вы тогда взглянете на меня и поймете, что я единственное, что не вписывается в вашу прекрасную жизнь? Какого бы помилования мне ни пожаловал губернатор Филипп, я все равно останусь бывшей ссыльной. Когда вы достигнете всего, сможете ли вы примириться с моим прошлым?

Вдруг он улыбнулся, и на его лице появилось выражение нежности и радости.

— Моя милая Сара, я примирюсь со всем! С твоим прошлым и с твоим будущим. Я сделаю из тебя такую жену, которой будет завидовать весь мир, хоть ты и бывшая ссыльная! Ты будешь так безмерно счастлива, будешь настолько королевой в своем собственном доме, что любая другая женщина будет сожалеть, что она не бывшая ссыльная!

Горячая волна прихлынула к ее щекам.

— Вы надо мной смеетесь, Эндрю!

— Милая Сара, я не смеюсь! Я просто говорю тебе, как ты глупа. Разве тебя не соблазняет мысль, что я могу возвратить тебе всю эту пустую респектабельность, которой твое сердце жаждет с того самого момента, как ты сбежала от викария?

Она сказала совсем тихо:

— Лучше уж оставаться ссыльной, чем увидеть, как ты смотришь на меня через десять лет и сожалеешь о содеянном.

— Любимая! — сказал он нежно. — Дай же мне эти десять лет и позволь мне показать, чего я достигну. Ладно?

— Я… я не знаю.

Он нахмурился.

— Разве я не имею права на более определенный ответ?

— Эндрю… — заколебалась она. — Подожди, пока мы прибудем в Ботани-Бей. У тебя будет время все это еще не раз обдумать. Возможно, мысль о ссыльной в роли жены уже не будет так прельщать тебя.

Она быстро повернулась, чтобы уйти, но он ухватил ее руку и, слегка нагнувшись над ней, прижал ее к своим губам.

— Путь до Ботани-Бей очень далек, — тихо проговорил он. — Не пройдем мы и полпути, как мне удастся уговорить тебя.

Тут он отпустил ее и посмотрел ей вслед. А она, как всегда, шла своей прямой ровной походкой по палубе к трапу. Лицо его было исполнено возбуждения и страсти. Голоса животных и людей, доносившиеся снизу, казалось, приобрели невыносимо громкое звучание. Он распрямил плечи и повернулся, чтобы встретиться глазами с теми, кто наблюдал всю эту сцену.

Оставив Эндрю на палубе, Сара сразу направилась вниз, в каюту Райдеров. Джулия повернулась и вопросительно посмотрела на нее, когда она вошла.

— Что случилось, Сара?

Какое-то мгновение Сара не отвечала. Она закрыла дверь за собой и стояла, прислонившись к ней спиной. Она прерывисто дышала, и Джулия не могла определить, было ли то от волнения или от злости.

— Эндрю Маклей предложил мне стать его женой, — вымолвила она наконец.

Джулия слегка ахнула. «Так, — подумала она, — все-таки это произошло — то, чего я ожидала».

— И каков же был твой ответ? — спросила она тихо.

Сара вздернула подбородок.

— Я велела ему подумать до прихода в Ботани-Бей. К тому времени он решит, нужна ли ему ссыльная в роли жены.

— А если он раздумает?

Сара слегка пожала плечами:

— В таком случае он отправится на восток вместе с кораблем. А если его решение не изменится, он останется и возьмется за фермерство.

Джулия проницательно посмотрела на нее. Ей не нравилось, когда Сара напускает на себя этот безразличный вид в вопросах, представляющих такую важность для нее.

— Сара, не надо обманывать ни меня, ни себя! — воскликнула она. — Это же то, чего ты хотела. Ты этого и добивалась. Ты не имеешь никакого намерения его отпустить, почему же, скажи на милость, ты не можешь дать ему нормального ответа?

Сара шагнула вперед. Она отбросила свой вызывающий тон и теперь выглядела неуверенной. На лице ее появилась тревога.

— Но я и правда отпущу Эндрю, если он не захочет исполнить свой план. Я не стану удерживать его, если он передумает.

— Он не отступится, — сказала Джулия. — Он в тебя влюблен — это всем известно. И если уж он просит тебя выйти за него, то он не передумает.

Сара снова загорелась:

— Но ведь этот брак невозможен! Я же ссыльная — а он, кажется, не понимает, что это значит. У него какие-то бредовые идеи установить собственные правила в колонии. Он считает, что я впишусь в эту жизнь. Он считает, что сможет заставить там общество принять меня!

Джулия отвернулась. Она присела к туалетному столику и опустила руки на колени. В этой ситуации было достаточно острых вопросов, чтобы заставить отступить осторожную женщину, но Джулия начала понимать, с некоторым удивлением для себя самой, что за все эти тихие спокойные годы супружества в душе она так и не стала осторожной женщиной. Она подумала об этих молодых людях. Эндрю Маклей — парень не промах, а Сара вполне может сравняться с ним по силе духа и проницательности. Они вполне стоят друг друга. Предположим, она поощрила бы этот брак. Если бы она открыто показала свое доверие и уважение к Саре, губернатору Филиппу было бы гораздо легче даровать ей помилование. Может быть и опасно вмешиваться в жизнь людей, которые должны сами принять для себя решение. Однако, эта мысль взволновала ее. Этот брак стал казаться ей отчаянной авантюрой — он был смелым и лихим предприятием, и это ей страшно импонировало. Она подалась вперед, наклонив зеркало так, чтобы в нем было видно Сару. Из них выйдет хорошая пара для новой страны, решила Джулия.

Она повернулась и встала.

— Сара, мне кажется, ты должна принять предложение Эндрю. Он не считает ваш брак невозможным. Я тоже.

Некоторое время обе молчали, но Джулия, наблюдая за лицом Сары, увидела, как оно смягчилось, а глаза оживились. И впервые ей показалось, что эти глаза увлажнились слезами.

Глава ПЯТАЯ

I

Обогнув мыс Земли Ван Дьемана, горы которой сурово поднялись из южного океана, «Джоржетта» следовала курсом вдоль восточного побережья нового континента на протяжении шестисот или семисот миль. Это была та самая Терра Аустралис, изображенная на ранних морских картах, берег которой был нанесен на карту Куком, — скалы и заливы, обрамлявшие край неизведанного мира. На закате первого октября тысяча семьсот девяносто второго года впередсмотрящий заметил огромные горы, отстоящие друг от друга на милю, у входа в Порт-Джексон. «Джоржетта» остановилась в ожидании утреннего света, прежде чем попытаться войти в глубоководный пролив между ними.

Все, бывшие на борту — экипаж, ссыльные, четверо пассажиров, — оставили позади период полной изоляции и теперь стремились забыть его. С самого момента отплытия из Кейпа бушевала непогода. Они направлялись прямо к югу, приближаясь к Антарктическому кругу, а затем меняли курс резко на восток, чтобы обогнуть мыс Земли Ван Дьемана. Немногим из них удалось избежать морской болезни, они все мерзли, страдая от последних укусов зимних холодов Южного полюса. Запасы свежей пищи растаяли очень быстро, и им грозило убийственное однообразие блюд из солонины. Скот плохо переносил путешествие, многие животные погибли. Им встретились киты, а гигантский альбатрос сопровождал их неотступно, то скрываясь, то снова появляясь, когда «Джоржетта» взлетала и ныряла в бушующем море. Все пожитки на борту промокли, потому что вода заливала судно, а когда заливало отсеки для ссыльных, не было возможности остановить поток сквернословия и проклятий. Среди офицеров возникло пристрастие к вину, и они часто ссорились по пустякам, отчаянно играли и жаловались друг на друга. Чем дольше тянулось путешествие, тем больше росло напряжение, а порции еды и свежей воды все уменьшались. Но каким-то образом, несмотря на все это, им удавалось сохранять четкий распорядок на корабле и держать его по курсу, который вел их все дальше на юго-восток. «Джоржетта» бороздила незнакомые моря, постоянно ощущая свою изолированность и страшась ее. Страх, такой же реальный и ощутимый, как и непогода вокруг, нависал над ними; никто об этом не говорил — страх давал о себе знать пристрастием к выпивке, и глупыми, бессмысленными ссорами.

В этом путешествии произошел случай, который им было не забыть. «Джоржетта» была в пути всего две недели после выхода из залива, когда пронесся слух о волнениях среди ссыльных, подобный тихому жутковатому разбойничьему посвисту. Ирландец Патрик Райли, пожизненно осужденный, был осведомителем: под угрозой наказания за неподчинение он выдал эту информацию Робертсу, когда предстал перед ним. Предупреждение Райли было зловещим: никто не знал и не мог предсказать, на что может толкнуть отчаявшихся и готовых на все людей их жалкое и безнадежное положение. Был проведен тщательный обыск на предмет обнаружения оружия, но были найдены лишь несколько ножей. Однако напряжение не спадало. Здравый смысл подсказывал офицерам, что эти люди, ослабевшие от плохого питания и постоянного заточения, находящиеся под угрозой цинги и других болезней, вряд ли были способны на серьезный бунт, но страх не рассеивался. Про себя каждый из них опасался, что беспорядки могут начаться именно во время его вахты, что именно он может вдруг почувствовать удар ножа или услышать предостерегающий крик рулевого. Всем было совершенно ясно, что восстание на борту не может продлиться долго, но даже это понимание не помогало. Каждый из них чувствовал, что именно ему придется умереть, что именно его смерть послужит сигналом к началу.

Ощущение неминуемого кризиса нагнетало обстановку на судне в течение всей недели. Она разразилась тогда, когда нервы каждого человека на судне были натянуты ожиданием до предела, и малейшее движение, выходившее за рамки обычного, вызывало безумную оголтелую панику. Все произошло потому, что одного из заключенных, мрачно боровшегося с дизентерийной коликой, охватил во сне ужасающий кошмар. Он завопил и продолжал вопить не переставая — пронзительные звуки потрясли тишину на напрягшемся, погруженном во тьму судне. Взвинченные предчувствиями стражники приняли эти вопли за сигнал к бунту: они начали без разбора стрелять в темноту отсеков для ссыльных. Начались крики и суматоха, замелькали вспышки выстрелов. Четверо были сражены пулями, прежде чем разум повелел стражникам остановиться.

Трое умерли под утро, четвертый продержался еще день. Их сбросили за борт в парусиновых саванах, без обычной в подобных случаях церемонии. Если бунтарский дух и зарождался на «Джоржетте», он умер с ними. Стражники понесли наказание, хотя у всех было такое чувство, что на их месте мог оказаться любой.

Иные мысли овладели умами, когда на горизонте возникли пики гор Земли Ван Дьемана. «Джоржетта» снова взяла курс на север, ветер стал теплее, временами весеннее солнце было даже горячим. Путешественники наблюдали береговую линию континента с изрядной настороженностью. Они видели только длинные извилистые песчаные отмели и растительность сероватого и тускло-зеленого оттенков. Те, кто этого раньше не видел, то есть все, кроме Брукса, не спешили с суждениями. Команда судна приветствовала это зрелище с облегчением, подсчитывая меж собой, как скоро они смогут отделаться от обременительного груза и направиться в гораздо более привлекательные торговые районы Индии и Китая.

II

В кают-компании Эндрю сложил карты и откинулся на стуле. Он бегло оглядел других мужчин: Гардинга, Брукса и Уайлдера, сидевших с ним.

— Ну, джентльмены, — сказал он, — боюсь, мне придется удалиться. Я заступаю на вахту через пятнадцать минут.

Они ничего не ответили. Уайлдер поерзал на стуле и подавил зевок, Гардинг возился со своей сигарой. Когда Эндрю смотрел на них, подобие улыбки тронуло его губы.

— Веселенькая компания, господа! — заметил он, не обращаясь ни к кому в особенности. — Никто из вас не хочет пожелать мне удачи? Это моя последняя вахта на борту «Джоржетты» в море — кончается моя служба в Ост-Индской компании.

Снова никто не отозвался, молчание стало гнетущим. Когда Эндрю обводил их взглядом, все они опускали глаза.

— Ну что ж, — сказал он, — я вижу, вы предпочитаете ничего не говорить, когда полагаете, что человек собирается угробить свою жизнь, совершив один безумный поступок. — Он пожал плечами. — Возможно, вы правы. Но безумец никогда не внемлет советам.

Он склонился над счетом. Вокруг царило молчание.

Потом он выпрямился, протянув листок Гардингу.

Офицер посмотрел на итоговую сумму со смиренным выражением: губы его шевелились, когда он проверял подсчеты Эндрю. Наконец он неторопливо кивнул и передал листок Бруксу, который сидел слева от него.

— Похоже, везенье вам никогда не изменяет, Маклей, — устало заметил он. — Боюсь, что эта игра оставляет меня в долгу перед вами.

Брукс обошелся без комментариев: он просто кивнул и передал листок Уайлдеру. Тот взял его с довольно безразличным выражением, затем нахмурился и выпрямился на стуле.

— Не может быть, Маклей, чтобы я проиграл вам так много!

— Это не только за сегодняшнюю игру, — сказал Эндрю. — Вы же не забыли, надеюсь, своего невезенья с того момента, как мы покинули Кейп? Это общая сумма вашего долга мне.

— И вы ожидаете, что я вам все это выплачу до отплытия из Порт-Джексона?

— Естественно. — Эндрю отвернулся от Уайлдера, чтобы включить в разговор других. — Я получил удовольствие от вашего общества и от игры с вами, джентльмены, но всему этому, очевидно, пришел конец. В течение ближайших дней я покидаю корабль и остаюсь в Новом Южном Уэльсе. Вы все продолжите путешествие. Никто не в силах сказать, когда мы встретимся снова, если вообще когда-нибудь встретимся.

Уайлдер воскликнул:

— Но, черт возьми, вы же понимаете, что я не могу выплатить такую сумму сразу! Я все свободные деньги вложил в груз, который собираюсь продать здесь и на Востоке.

Выражение лица Эндрю не изменилось, пока он слушал Уайлдера. Он тасовал карты, как будто не замечая присутствующих. Он знал, что каждый из них ждет его ответа, но он не торопился уладить дело с Уайлдером: пусть еще немного подумает о своем положении и о том, где ему взять денег. Эндрю заметил, что на лбу Гардинга собираются складки нетерпения. Он отложил карты и обернулся к Уайлдеру:

— Часть вашего груза составляет скот, не так ли? Насколько мне помнится, это три коровы и восемь свиней?

— Да, — сказал Уайлдер.

— Я приму скот в счет уплаты долга, — произнес Эндрю тихо.

— Ну уж нет! — быстро ответил Уайлдер. — Я не согласен. Продав скот, я могу выручить сумму гораздо большую, чем этот долг.

Эндрю пожал плечами.

— Это, конечно, ваше дело — подобный риск. Вам могут предложить и более низкую цену за них.

Он придвинул к себе чистый лист бумаги и быстро произвел на нем какие-то подсчеты. Когда он закончил, то послал его через стол к Уайлдеру.

— Последние сведения о ценах в колонии, которые мы имеем, прошлогодние. Но исходя из этих цен, стоимость вашего скота не покрывает долга.

Уайлдер молча уставился на цифры. Гардинг подался вперед, наблюдая за лицами молодых людей.

Эндрю сказал:

— Выходит, вам выгодна эта сделка, Уайлдер. Но когда мы завтра прибудем в Порт-Джексон, может оказаться, что цены выросли — в таком случае вы останетесь в накладе.

Он резко ударил по столу кулаков.

— Вы готовы сыграть на это? Я должен вас предупредить, однако, что когда я встану из-за этого стола сейчас, я потребую полной выплаты долга, даже если мне придется взять часть вашего груза, предназначенного на Восток.

Уайлдер вспыхнул от злости.

— Вы так жестоки в своих требованиях, как не подобает джентльмену, Маклей.

— Я не собираюсь вести дела в этой колонии по-джентльменски, — резко сказал Эндрю. — Вы не замечали разве, как мало джентльменов умеют делать деньги? — Он снова пробежался пальцами по колоде. — Ну так как? Принимайте или отвергайте, а мне пора на вахту.

Уайлдер взглянул на Гардинга, на Брукса, но не увидел в их глазах поддержки. Он повернулся к Маклею.

— Хорошо, — сказал он угрюмо, — я согласен.

— Дело сделано! — Эндрю позволил себе слабую улыбку и потянулся за новым листком бумаги. — Так, подпишите, пожалуйста, акт передачи. — Он склонился над листком и начал писать.

Губа Уайлдера презрительно скривилась.

— Я вижу, вы не теряете времени даром.

— Конечно, — ответил Эндрю, не поднимая головы. — Я не для того решил здесь поселиться, чтобы терять время даром.

Уайлдер ничего не сказал. Скрип пера был единственным звуком в комнате, пока Гардинг, прочистив горло, не заговорил:

— Не хотели бы вы также принять в уплату моего долга скот, Маклей?

Эндрю лишь на миг оторвал голову от бумаги.

— Конечно, сэр.

Брукс отодвинул свой стул и, ухватившись за край стола, оторвал от пола передние ножки. От этого движения стол покачнулся.

— Что ж, кажется, я единственный, долг которого так невелик, что может быть уплачен наличными… Я позабочусь, чтобы вы его получили до того, как покинете корабль, Маклей.

Эндрю кивнул.

— Спасибо, Брукс.

Брукс поднялся из-за стола.

— Один лишь раз, — сказал он, — знал я человека, которому так чертовски везло в карты. Он сделал себе состояние и пропил его, отчего и умер. — Он наклонился к Эндрю. — Я искренне надеюсь, что вам удастся достичь первого без второго.

Эндрю перестал писать, положил перо, внимательно глядя на Брукса. Вдруг Брукс протянул руку, Эндрю с готовностью пожал ее.

— Счастливо, Маклей! Я старше вас и не смог бы сделать того, на что вы решились. Но я завидую вашей отваге!

Акт передачи был подписан, и Эндрю отправился заступать на вахту. Уайлдер, Брукс и Гардинг остались, обмениваясь взглядами. Брукс снова сел и стал барабанить пальцами по столу. Глаза Уайлдера снова пробежали по колонкам цифр, написанных Эндрю.

— Да, — произнес он, -он, конечно, получил это по дешевке.

Гардинг лениво шевельнулся.

— Я не уверен, что вы правы. Никто из нас не может сказать, каковы будут цены на скот в Сиднее. Для него это такой же риск, как и для вас. Возможно, он на этот раз проиграет.

Уайлдер сказал:

— Я все равно считаю, что так поступать недостойно. Он воспользовался преимуществом нечестно.

Брукс пожал плечами.

— Мне кажется, он вправе требовать уплаты карточных долгов, прежде чем покинет корабль. В конце концов, скот для него в колонии важнее денег.

— Вам-то хорошо рассуждать — вы не так много ему проиграли. — Внезапно Уайлдер порывисто скомкал бумагу. — Клянусь, это она его надоумила.

— Кто?

— Эта женщина — Сара Дейн. Мне этот тип прекрасно знаком: хитрее обезьяны, и всегда смотрит, где бы выгадать.

Брукс усмехнулся:

— Ну, тогда они будут прекрасной парой. Подобное сочетание позволяет быстро разбогатеть.

— О да, она-то этого добьется, — сказал Уайлдер. Он разгладил бумагу и начал мрачно рвать ее на мелкие кусочки. — Она всегда добьется своего — или жадностью, или подходящим моментом. Смотрите, как она подцепила Маклея! И представляю, чего она ему нарассказывала, чтобы уверить, что не воровка.

Заговорил Гардинг; голос его был глух, язык ворочался медленно из-за выпитой после ужина мадеры. Он слегка махнул рукой в сторону двери.

— Мне жаль Маклея. Думаю, он испортит себе жизнь этим союзом. Предположим, что с его фермерством ничего не выйдет, а это вполне возможно. Разве может он привести бывшую ссыльную в качестве жены в свою семью? А если дело удастся — разве сможет он ввести ее в тот круг, в котором привык вращаться?

Брукс зевнул и снова поднялся.

— Я не претендую на роль пророка, но мне кажется, что Мак-лей и эта девушка могут нас здорово удивить. Я имею в виду, — добавил он, — если мы когда-нибудь о них еще услышим.

Уайлдер ничего не сказал и сердитым движением смел бумажки на пол.

III

Пока Эндрю сидел в кают-компании, меняя карточные долги на скот, Сара неподвижно лежала на своей койке, не в силах заснуть. Ею владело беспокойство: казалось, оно пронизывает холодом всю кровь в ее жилах. Она слышала корабельные звуки: скрип и трение деревянных конструкций, ветер, постоянной песней звучавший в снастях, топот ног по палубе над ней. Она прислушалась к ветру, сознавая, что он является основной причиной ее беспокойства больше, чем что-либо иное. Сегодня он дул с незнакомого берега, который завтра окажется той самой землей, где она, возможно, будет вынуждена провести всю оставшуюся жизнь. Единственное, в чем она была уверена в отношении своего будущего — это в браке с Эндрю. С того самого дня в Кейптауне, когда он сделал ей предложение, он преспокойно рассеивал все ее сомнения, он не давал ей даже рта раскрыть: все на борту знали, что они собираются пожениться, как только достигнут колонии. Одобряли их немногие, но не было ни одного человека, который бы остался совершенно равнодушным. Она ничего не могла предпринять, чтобы изменить их мнение: ей пришлось смириться со сложившейся ситуацией.

Сара не опасалась, что они с Эндрю не подходят друг другу. Они провели много часов, обсуждая планы на будущее, перспективы ведения фермерского хозяйства на этих огромных пустых просторах. Она поняла, что все его самые смелые планы находят отклик в ней: не было таких дерзаний, которые бы она не была готова разделить с ним.

Она беспокойно завертелась в постели, вдруг исполнившись нетерпения увидеть этот новый день. То возбуждение, которое она в себе пыталась подавить, вырвалось наружу — она крепко стиснула руки по одеялом. Она станет хорошей женой для Эндрю! Она даст ему основание гордиться ею! У них будут дети, которые вырастут в обстановке всеобщего уважения в этой новой колонии. Он обещал ей землю и собственных слуг, чтобы утолить ее жажду уважения. Она знала, что когда-нибудь в ее жизни будут достоинство и благополучие и что сотрутся из памяти годы унижения.

Когда она наконец заснула, сон ее был тяжелым и полным сновидений.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава ПЕРВАЯ

I

На следующее утро «Джоржетта» прошла мимо столпов, стоящих как бы на страже Порт-Джексона, и бросила якорь в Сиднейскую бухту. Солнце было ярким и горячим, блики света ослепительно играли на поверхности бухты. Глаза собравшихся на палубе с удовольствием отдыхали на мягких красках прибрежных деревьев, которые раскинули серовато-зеленый пушок своих крон далеко по всем причудливым очертаниям фьордов и бухточек. Во всем этом была какая-то тихая незнакомая красота.

Но само поселение не отличалось привлекательностью. Ссыльные соорудили поселок на побережье Сиднейской бухты из глиняных хат и мазанок, над ними на холме возвышалось некрасивое правительственное здание. Среди глиняных построек было разбросано несколько кирпичных домов, но их жесткие прямые линии усиливали ощущение их неуместности здесь. Казарма, больница, склад и мост над одной из речушек — вот и все новейшее поселение Его Величества. Тут и там были разбросаны огороды, но большинство из них казались, скорее, просто жестами надежды. Попытки обработать и засеять землю не выглядели серьезными, да и почва была бедна. Засуха иссушала урожай, а потом его смывало дождями. Самой насущной заботой была пища, но опаленная солнцем земля не давала и четверти требуемого. Скот был тощ и пасся на редких клочках чахлой растительности.

Эндрю Маклею поселок Порт-Джексон показался жалким. Первое впечатление было удручающим. Поселок был убог в своей нищете, по нему, как тени, бродили уже знакомые фигуры в грязных лохмотьях. Здесь царила постоянная угроза кандалов и кнута — иного закона, кроме голода и наказания, здесь не знают. Изголодавшиеся ссыльные крали пайки друг у друга и врывались в складские помещения — в голодающей колонии кража еды наказывалась смертной казнью. Они были больны, слабы и быстро умирали. Некоторые из них, окончательно отчаявшись, бросались в коварный недружелюбный лес и пропадали в неподдающемся разгадке зеленом лабиринте или приходили обратно, измученные и умирающие от голода. Все они были уверены, что только голый чернокожий, которому принадлежит эта бесплодная страна, способен выжить среди тощих каучуковых деревьев и жесткой редкой листвы.

Металлический звон кандалов преследовал Эндрю, куда бы он ни шел. Он не мог смотреть без содрогания на женщин — изможденные и жалкие, они провожали его с тоскливой надеждой в глазах. Они продавали себя за еду, и пыльные проулки между хижинами кишели их внебрачным потомством. В этих детях была определенная прелесть: они были более подвижными и здоровыми, несмотря на скудный рацион, чем их сверстники в Англии. В общем, мысль о постоянной жизни в этом убогом мире удручала Эндрю.

Через неделю после прибытия он взял лодку и отправился с Джеймсом Райдером вверх по реке ко второму поселку, Парраматте.

Там он обнаружил начатки плановой застройки. Почва была более плодородной, чем в Сиднее, природа вокруг выглядела мягче и добрее, больше напоминая английский ландшафт. Настроение улучшилось, и его охватила лихорадочная жажда деятельности. Он слушал, как Райдер давал тщательную оценку местности: это было готовое место для центрального рынка, который обслуживал бы три крохотных деревни, находящиеся на некотором расстоянии отсюда: Тунгаби, Проспект и Пондс. Парраматта отстоит всего на каких-нибудь шестнадцать миль по реке от Порт-Джексона, а дорога с каждым годом будет все улучшаться. Они вместе наблюдали за суетой на рыночной площади: офицер, солдат, поселенец и ссыльный торговали немногими здешними товарами: рыбой, зерном, скотом и одеждой. Дело шло быстро, пока было что продавать или менять. Правительственный чиновник регистрировал все, принесенное на продажу или обмен, валютой служили расписки, выдаваемые Интендантством. В этом маленьком поселке было ощущение какой-то прочности. Райдер, не теряя времени, все взвесил. Опытным фермерским взглядом он оценил богатство почвы по берегам реки, и ему не терпелось вернуться в Сидней за разрешением на земельный надел.

Но от офицеров и поселенцев, которые были в основном прощенными ссыльными, обрабатывавшими собственные маленькие фермы, Эндрю прослышал еще об одной реке. Эта река, гораздо больше Парраматты, брала исток в горах на западе, делала петлю к северо-востоку и впадала в Броукен-Бей, который располагался на восемь миль выше Порт-Джексона. Сам губернатор Филипп исследовал ее и назвал в честь лорда Хоксбери. Говорили, что там почва богаче, чем в любом другом месте в колонии, и Филипп наметил это место для вольных поселенцев, которые, как он надеялся, приедут из Англии. Картина этой великой реки неотступно жгла воображение Эндрю.

Он без особого интереса выслушивал планы Райдера — точное местоположение его надела, расстояние от реки, которая будет доставлять производимую им продукцию в Парраматту или Сидней. Дни шли, а он подобных планов не строил. Райдер чувствовал, что что-то тревожит Эндрю, и пытался заставить его заговорить. За эти дни они сблизились, связанные необычностью и трудностью окружающего их мира, и Эндрю невольно рассказал о своей рискованной мечте. Он хотел отправиться на ту, другую, реку, увидеть собственными глазами богатую плодородную землю, поросшую густой травой пойму реки, куда паводки наносят плодородный ил. Он мечтал, если возможно, там поселиться. Слушая все это в лагере у реки, Райдер в сомнении качал головой.

— Может быть, тебе и удастся сделать это, Эндрю, но говорят, добираться отсюда до той реки очень трудно. Если ты там поселишься, тебе придется проложить какой-то путь для доставки припасов.

Эндрю поспешил возразить:

— Да, но если почва…

Райдер кивнул и про себя улыбнулся, достав табакерку. С молодежью всегда так: земля, которой они не видели, всегда кажется богаче, река — шире, дичь — лучше. Он подумал о собственном выборе: спокойная река, акры послушной земли, которую нетрудно будет очистить, и обрадовался, что мечта о Хоксбери так его не захватила.

Райдер возвратился в Сидней, а Эндрю остался в Парраматте. Он энергично принялся за подготовку отряда для похода на Хоксбери, и нашел неожиданного помощника в лице младшего офицера Берри — молодого человека, который признался, что умирает от скуки и жаждет исследований, но не имеет возможности эту жажду удовлетворить. Он принадлежал к Корпусу Нового Южного Уэльса — военному подразделению, которое было специально подготовлено в Англии для новой колонии. У Берри были друзья среди руководства, которые сочувственно отнеслись к планам Эндрю и помогли снарядить экспедицию. Они отправились с туземцем в роли проводника — Эндрю, Берри и трое ссыльных, взяв провиант на десять дней. Местность была дикой и экзотической, весеннее тепло окрасило остроконечные листья эвкалиптов в красный цвет, который придавал бушу огненно-фантастический оттенок. Желтые и белые цветы смешивали свой запах с тонкими, неуловимыми ароматами деревьев, наполняя путников ощущением того, что они погружаются в новый безумный мир. Они шли за проводником по тропам, которые были видны только ему. Во всей красоте окружающей природы не было ничего, что бы ее смягчало, не было в ней и щедрости для тех людей или растений, которые не были здесь рождены. Высоченные эвкалипты, кора которых ярко белела на солнце, были бесчисленны и недоступны. Идти было тяжело, но притягательная сила этой природы заставляла их шагать вперед.

Они добрались до самой дальней точки, исследованной Филиппом — Ричмонд Хилл, — в разгар внезапной тропической грозы. Голый чернокожий съежился на земле, лицо его, закрытое густой гривой спутанных волос, было вжато в колени, пока он пытался преодолеть панику. Завеса дождя отрезала маленькую группу на горе, длинные яркие вспышки молний на миг освещали серо-коричневую воду реки под ними. Гроза прекратилась. Тучи быстро пронеслись, и снова засияло солнце. Горная гряда, высившаяся на западе, была, казалось, совсем рядом, воздух был прозрачным и звонким, как стекло. Долины были заполнены серой дымкой и насыщены поднимающимся снизу запахом деревьев и прибитой дождем пыли. Когда снова воцарилась тишина, туземец поднялся и знаком призвал их спуститься под гору на ровную площадку, где можно разбить лагерь.

Эндрю задержался под роняющими влагу деревьями, взгляд его с интересом устремился к равнине, простиравшейся на юго-восток. Именно это решил он описать Саре: эту прекрасную плодородную, обильно поросшую лесом землю, пересеченную великой рекой, которая, извиваясь, струится с гор. Он уже видел несколько высоких участков земли, на которых можно построить дом: их не будет заливать в половодье. Если эту землю расчистить, то пастбища здесь будут богаче тех, что ему доводилось видеть. Так он стоял, медленно поднимая вверх сжатый кулак, потом раскрыл ладонь и посмотрел на землю, которую подобрал у самого края воды. Такая земля родит ему зерно, настолько тяжелое, что колосья будут гнуться под собственной тяжестью. Он снова поднял голову и увидел огороженные поля с урожаем, готовым к сбору. Мир, на который он смотрел, был молчалив и необитаем — загадочный мир, таящий, возможно, нежданные опасности, и все же он знал, что Сара, когда он ей обо всем расскажет, выберет эту зеленую незнакомую долину, а не покоренные акры земли в районе Парраматты.

Он прибыл в Сидней ровно через три недели после высадки и обнаружил, что Райдеры готовы перевезти все свои вещи лодкой в Парраматту: они переселялись во временное жилище на прекрасном участке прямо за поселком. Джулия, как ему сразу бросилось в глаза, уже преодолела свое первоначальное отвращение при виде уродливого поселения в Сиднейской бухте. Со свойственными ей спокойствием и решительностью она уже старалась использовать все возможные преимущества этой страны. Она держалась так, как будто кормить семью солониной было постоянным занятием на протяжении всей ее жизни.

Но самая яркая перемена произошла с Сарой. Она приобрела уверенность от сознания, что вскоре станет женой вольного поселенца. В ней была необычайная живость, которой раньше он не наблюдал. Она хорошо приспособилась к новой обстановке, и сейчас он впервые увидел, как расцветает ее личность на свободе, не ограниченной рамками жизни на «Джоржетте». Ее приветливая улыбка воспламенила в его сердце желание. Он поцеловал ее с такой страстью, как будто они пробыли в разлуке не недели, а годы. Ее ответ был теплым, но затем она отстранила его и потребовала отчета об увиденном в новой стране. Он рассказал ей о долине и глубокой извилистой реке.

Она слушала, не прерывая, и в конце спросила, помедлив:

— Ты именно там хочешь поселиться, Эндрю?

Он горячо воскликнул:

— О да, дорогая! Подожди, когда увидишь это своими глазами! — Он возбужденно рассмеялся. — Там богатая земля, Сара, богатая и зеленая! И она моя! Я смогу выбрать лучшее, пока другие еще ее не видели! — Он помолчал и серьезно спросил: — Ты к этому готова? Там придется быть одной.

Но он знал, даже задавая этот вопрос, что в глазах ее нет страха — ни тени робости перед тем одиночеством, которое, как она знала, ей там предстоит. Ее спокойствие придало ему уверенности.

— А что, если губернатор Филипп пока не хочет заселять ту местность? — спросила она несколько встревоженно. — Может быть, он не даст тебе разрешения.

Он притянул ее к себе, губы его пытались разгладить морщинку озабоченности на ее лбу.

— У Филиппа целый континент, который он может раздавать, — проговорил он. — Он не пожалеет какого-то кусочка на Хоксбери.

— Ты скоро с ним увидишься?

— Завтра — если он меня примет. — Он обнял ее. Тепло ее тела возбуждало его. — Мне от Филиппа нужно две вещи: разрешение на владение землей по берегам Хоксбери и помилование для моей жены. И тогда я им покажу, как нужно жить в Новом Южном Уэльсе!

В голосе его был дерзкий вызов, который подогревался близостью Сары. На миг-другой желание завладело им настолько, что он прижал ее к себе, закрыв глаза. И ее руки, как бы разделяя его чувства, вдруг теснее обвились вокруг него.

— Поскорей бы, Эндрю, — прошептала она. — Если Филипп откажет…

— Не откажет.

Она вдруг взглянула ему в лицо. На лоб снова набежали морщинки.

— Эндрю, — сказала она с настойчивой мольбой, — обещай, что ты женишься на мне как можно скорее, не ожидая, когда построят дом. Я за тобой пойду куда угодно. Я…

— Сара, любимая! — сказал он, прервав ее слова поцелуем. — Я не стану ждать завтрашнего дня. Я постараюсь увидеть губернатора сегодня же.

Эндрю смотрел на губернатора Филиппа, сидевшего напротив за письменным столом, заваленным бумагами, смотрел с чувством некоторого трепета на человека, который вытягивал на себе колонию все эти первые пять лет, что стоило нечеловеческих усилий. Его внешность была достаточно заурядной: крючковатый нос, средний рост, кожа желтоватого оттенка, свидетельствовавшая о нездоровье. Всем в этом убогом поселении было известно, что ему предоставлен отпуск по болезни и что, вероятно, он отправится в Англию на «Атлантике», которая в настоящий момент стоит на якоре в гавани.

Сначала он не высказал никакой поддержки Эндрю в его решении выбрать место на Хоксбери.

— Я знаю, что там превосходная почва, мистер Маклей, но ни помощь, ни защита правительства так далеко распространяться не в состоянии. Вы будете в полном одиночестве, там нет даже дороги, которая соединит вас с Паррамат-той. Там вам грозит опасность от наводнений и туземцев, которые могут оказаться враждебными, а зимой вы не сможете получить ни провианта, ни припасов по суше.

— Я изучил все эти трудности, ваше превосходительство, и мне кажется, я в состоянии их преодолеть.

Филипп задумчиво смотрел на карту, лежащую перед ним на столе.

— Поверьте, мистер Маклей, я очень хочу, чтобы там были поселенцы — там лучшая почва в колонии, и нам бы очень пригодились полученные на них урожаи. Но опасность в том, что вам придется поселиться там в полном одиночестве… если бы кто-нибудь там поселился с вами…

Но он спорил без энтузиазма, и когда Эндрю стал настаивать, он сдался. Как только решение было принято, Филипп повел себя так, как будто препятствий и не было — теперь он почувствовал себя вправе поощрять заселение земель, которые он первым разведал и отметил как подлежащие заселению вольными людьми, которых он хотел видеть в новой колонии. Он был щедр в своих обещаниях помощи. Интендантству не хватало самого насущного, но распоряжения Филиппа давали Эндрю возможность получить то, что было доступно. На бумаге все выглядело великолепно: огромный надел земли, ссыльные батраки, фермерский инвентарь, семена. Но Эндрю достаточно хорошо представлял местные условия, чтобы понять, что ему повезет, если он получит хоть третью часть обещанного. Он положил в карман подписанные распоряжения с тем же чувством, с которым он положил бы фальшивую монету, не зная, имеет ли она какую-нибудь покупательную способность.

Когда карты Хоксбери были отодвинуты в сторону, губернатор сложил свои сухие тонкие руки и, не мигая, стал смотреть на Эндрю. Он сухо известил его, что оставил инструкции своему преемнику в отношении помилования Сары Дейн по выходе ее замуж.

В его тоне совершенно не было и оттенка сердечности, когда он добавил:

— Права, пожалованные мне королем, предусматривают прощение, мистер Маклей. Я позволяю себе воспользоваться этим правом ввиду свидетельства мистера Райдера в отношении этой женщины и ввиду того, что она будет полностью находиться на вашем попечении.

— Спасибо, сэр.

Эндрю было жаль, что в его словах не было тепла, но он не заблуждался в отношении чувств губернатора. Он совершенно определенно не одобрял этого брака. Но его инструкции гласили, что он должен поощрять заселение колонии, а в данном случае это было возможно лишь путем разрешения брака. Он давал свое согласие с безразличным пожатием плеч, характерным для начальства.

Эндрю собрался уходить, прежде чем губернатор указал ему на то, что время истекло. На веранде побеленного правительственного здания он помедлил, подумав, не стоит ли повернуть назад и более горячо вступиться за Сару. Но за время краткого разговора у него сложилось мнение о характере Филиппа, которое подсказало ему, что это было бы бесполезно. Он нахлобучил шляпу, шагнул на солнце, разгоряченный и возмущенный.

II

Эндрю добрался до предназначенного ему участка на Хоксбери после долгого мучительного пути. Он разбил лагерь на берегу — маленький палаточный поселок для двадцати выделенных ему ссыльных, надзирателей, четверых бывших ссыльных, сроки которых были сняты и которые согласились поехать с ним за жалованье, еду и ежедневную порцию рома. С этого момента началась вырубка леса под поля, где он собирался сеять, и под строительство дома. Топоры застучали, деревья валились беспрерывно, но все же не так быстро, как ему хотелось. Его нетерпение не унималось.

В Парраматте качали головами, глядя на его горячность: ему советовали подождать, пока найдутся другие поселенцы, чтобы поехать вместе с ним на Хоксбери. Но Эндрю не внимал этим голосам: он собрал какие-то доступные припасы, выбрал надсмотрщиков и нанял дополнительных батраков. Он подождал, чтобы помочь Райдерам и Саре в переезде вверх по реке из Сиднейской бухты на новый участок в Парраматте, и проследил, как его скот поместили в загоны рядом со скотом Джеймса поблизости от домишки, в котором им предстояло ютиться до переезда в новый дом. Потом он занялся планами подготовки собственного переезда в Хоксбери. Он работал допоздна: это был медленный, вызывающий раздражение труд, который постоянно наталкивался на, казалось, непреодолимые препятствия. В колонии не хватало элементарнейших вещей из тех, что были ему необходимы: обувь и одежда для ссыльных, кухонные принадлежности, плотницкий инструмент, охотничьи ружья, лопаты и топоры для расчистки участка. Он проводил время в нудных торгах и обменах, злясь на каждую задержку.

Следуя подсказке своего друга Берри, он разыскал бывшего ссыльного с земельным наделом, который обменял ему три топора на два галлона рома, и другого, который отдал ему два — всего за один галлон. Он не знал, откуда берутся эти топоры и не спрашивал об этом.

Берри превосходил самого себя в желании помочь: он отыскал какого-то плохонького плотника, человека, срок которого уже истек и который был готов работать на Хоксбери за ежедневную порцию рома. Эндрю понимал, что плотник, каким бы плохим он ни был, — бесценная находка здесь, где практически нет людей, имеющих какую-нибудь профессию. Он охранял свою находку, уже представляя себе в мечтах тот дом, который этот угрюмый беззубый человек построит для Сары. Страх, что кто-то другой может заявить права на этого освобожденного, заставил его действовать решительно: он взял с плотника клятвенное обещание не раскрывать своей профессии и начал сразу же выдавать ему ромовый рацион.

Он обнаружил, что именно такая напористость и нужна, чтобы получить желаемое. Он должен действовать быстро и беспощадно. Постоянная возможность видеть Сару подстегивала его, заставляя принимать решения, которые еще три месяца назад показались бы ему невероятными. Как будто за одну ночь его инстинкты игрока обратились в способности к торговле — иногда он сам улыбался тому, как быстро превратился в делового человека.

Когда наконец провиант и снаряжение были готовы, а изнурительные недели планирования и продумывания закончились, он нанес последний визит Райдерам. Он простился с Сарой, сожалея о расставании, не желая скрывать того нетерпения, которое так явственно сквозило во всех его действиях в эти дни.

Он отправился на Хоксбери первого декабря.

Все долгие жаркие дни он работал как одержимый: он вставал с зарей вместе со ссыльными, а ночью, при свете костра, ему не спалось — в ночной тишине он строил планы. Расчистка шла медленно, растительность отступала неохотно, с трудом уступая каждый акр земли, не знавшей иного движения, кроме беззвучных шагов ее собственного темнокожего народа. Иногда удавалось подстрелить кенгуру или утку, чтобы разнообразить меню из солонины. Он старался воспользоваться дичью, пока возможно, зная, что скоро, под натиском белого человека, она уйдет подальше в лес, как это случилось в других поселениях.

Дни однообразно сменяли друг друга: ему снилось, как валятся серые эвкалипты, снились удивленные лица туземцев, которых он иногда видел на окраине вырубки. Они не были враждебны, но никогда не подходили к лагерю ближе опушек окружающего леса. Ни белые, ни черные не вмешивались в жизнь друг друга: Эндрю приказал не обращать на них внимания и не причинять им никакого вреда.

Он не был совсем один в своих ночных бдениях у костра, найдя компанию в одном из надсмотрщиков, в ирландце Джереми Хогане, которого сослали за то, что он организовал довольно открыто набор рекрутов для Объединенных Ирландцев Тони Вульфа. Он был молод, всего двадцати шести лет, со сложением великана. В его ярких синих глазах все еще мелькала искорка смеха, которую не смог погасить корабль, привезший сюда ссыльных. Эндрю не принимал всерьез политических убеждений Джереми — он подтрунивал над ним, обрадованный подарку судьбы в лице этого человека. Они тихо беседовали в темноте, глаза их были устремлены на незнакомые звезды южного полушария. Шум реки доходил до них постоянно, как звук каких-то голосов. Эндрю практически ничего не удалось узнать из биографии собеседника, однако в нем несомненно наличествовали образование и воспитание. Джереми Хоган легко повествовал ему в тишине ночного лагеря безо всякого смущения о заветных мечтах в отношении земли, на которой они оба трудились.

Каждый день небольшая порция рома выдавалась ссыльным-батракам. За подобную плату эти люди были готовы работать, пока не свалятся с ног: никакая угроза наказания или порки не страшила их так, как обещание не выдавать ром. С невольным интересом Эндрю наблюдал, как они выстраивались в очередь за этим напитком, который служил для них единственным способом забвения. Глаза и руки их жадно стремились увидеть его и почувствовать. Он сознавал, что своим положением он обязан, скорее, тому рому, который привез на «Джоржетте», нежели тем привилегиям, которые обычно давались поселенцам. Ром был необходим, чтобы заставить этих людей работать, ром будет необходим, чтобы доставить Саре те небольшие удобства, которые способны скрасить эту жизнь. Он подсчитал свои запасы и понял, что они быстро тают. Было ясно, что их необходимо каким-то образом пополнить.

Сначала он осторожно нащупывал почву, но как только открылась возможность получить не только ром, но и прочие жизненно необходимые припасы, он ухватился за нее, не колеблясь. Он рискнул деньгами, которые уже вложил, полоской земли у Хоксбери, даже надеждой поскорее жениться на Саре — он поставил на карту все. Он играл холодно, спокойно, вполне осознавая величину ставки. Иногда он проигрывал, но чаще — выигрывал.

Он рассчитывал на офицеров Корпуса Нового Южного Уэльса. Со времени отплытия губернатора Филиппа Корпус стал главной правящей силой. Френсис Гроуз, вице-губернатор, горячий поклонник всего военного, был удивительно податлив в руках своих офицеров, которым по очереди предоставлялось право главенствовать и вести себя, подобно маленьким деспотам. Гражданские суды были упразднены как в Сиднее, так и в Парраматте, а совет присяжных из шести офицеров и военный судья вершили скорый суд как над своими собственными солдатами, над ссыльными, так и над немногими гражданскими лицами. Этот мир внезапно оказался под пятой военной элиты, и Эндрю нашел путь к ее сердцу с помощью колоды карт.

Его приняли прежде всего потому, что он служил в Ост-Индской компании. Хотя большинство из них презирало его за намерение жениться на ссыльной, они все же смотрели на него благосклонно поверх стола, уставленного бокалами и усыпанного картами. Он нашел здесь немало скучающих людей, готовых играть на что угодно: от пяти галлонов рома до талона на получение сковороды в лавке. Как только он удостоверился, что занял прочное место в их среде, он стал совершать частые поездки в Сидней и Парраматту с единственной целью предаться карточной игре в казармах.

«Ему чертовски везет!» — ворчали они, обескураженные, но продолжали играть, надеясь, что счастье может повернуться к ним. Если ему случалось проиграть, он тут же спокойно расплачивался и возвращался на следующий день, чтобы снова сесть за карты.

Играя, он ставил перед собой цель, которую не сразу удалось достичь. Ему не терпелось, но он ждал, пока долги его партнеров значительно вырастут, а затем предложил скостить их в обмен на право получить долги в торговом сообществе, которое они организовали. Эта монопольная система была проста: вице-губернатор позволил им, объединив кредиты, положенные на их счета в Англии, скупать весь груз американских кораблей, которые начали появляться в Порт-Джексоне; им разрешалось нанимать суда для собственных торговых целей и направлять их в Кейп и на Восток, Ни одна трансакция в колонии не совершалась без того, чтобы тот или иной член сообщества людей, одетых в красные мундиры, не получил бы своей выгоды. Бартерные возможности рома были выше всего остального, и он вливался в Новый Южный Уэльс все более мощной струей. Эндрю купил для себя право участвовать в ромовой монополии своей искусной карточной игрой. Его положение среди друзей по Корпусу становилось все прочнее, пока наконец даже высокомерный черноволосый Джон Макартур — глава торгового сообщества и самый честолюбивый и энергичный человек в колонии — не признал за ним право участвовать в разделе драгоценного груза. Как и остальные, Эндрю обменивал ром на услуги ссыльных, на продукты, на обувь, на строительный лес. Все это увозилось в глубь страны по неустроенному тракту, ведущему к Хоксбери; он отправлялся туда вместе с ними, довольный, и работал несколько недель подряд за двоих на расчистке участка. А затем, когда его запасы подходили к концу, он снова отправлялся назад, в казармы Сиднея и Парраматты.

В осенние и первые зимние месяцы стены дома медленно вырастали; лес неохотно уступал место для посевов и пастбищ. От недели к неделе прогресс был едва заметен, но в конце мая Эндрю решил, что дом будет годен для жилья уже до конца июня. Дом был невелик: только четыре комнаты и кухня-пристройка. Дом был побелен, наполовину обставлен, но еще без занавесок — точная копия нового дома Райдеров. Сара, которую интересовала каждая деталь, умоляла его взять ее с собой в Хоксбери, когда он поедет туда в следующий раз. Вспомнив одиночество и тишину, которые ожидают его у великой реки, он был охвачен нетерпением. Взглянув на ее горящее, исполненное ожидания лицо, он вдруг понял, что уже не может быть там без нее.

Глава ВТОРАЯ

I

Свадьба состоялась в доме Райдеров, в одно холодное солнечное утро в июне. Накануне вечером все покрылось инеем, и солнцу едва удалось растопить его к тому времени, когда Сара вошла в гостиную, предназначенную для церемонии. В комнате остро пахло листьями эвкалипта, которыми Джулия украсила комнату. Джеймс широко открыл дверь, его рука в перчатке протянулась к ее руке. Она взяла ее, замерла на пороге, осознав, какую реакцию вызвало ее появление: выражение лиц собравшихся доставило ей удовольствие и придало уверенности. На ней было белое шелковое платье, привезенное из Китая и оплаченное ромом, на ногах были вышитые туфли из Калькутты. Она держалась прямо, с виду спокойно, но искала поддержки в глазах Эндрю. Потом, после минутной паузы, она медленно ступила вперед, чтобы сделать реверанс перед вице-губернатором.

Джулия была единственной женщиной среди собравшихся на эту брачную церемонию, которую проводил в своей строгой манере священник Ричард Джонстон. Корпус Нового Южного Уэльса был широко представлен в то утро. Гостями, за исключением Райдеров и Джонстона, были в основном картежные партнеры Эндрю. Среди них был Джон Берри и трое других офицеров из казарм. Джон Макартур, которого Гроуз поставил во главе всех общественных работ в Парраматте, ко всеобщему удивлению тоже принял приглашение; сам Гроуз, прибывший из Сиднея с инспекцией, сопровождал его.

Но три дамы, занимавшие видное положение в колонии, отсутствовали. Жене священника и миссис Макартур были направлены приглашения, но обе отказались, сославшись на незначительные обстоятельства. Миссис Петер-сон, жена заместителя командующего Корпусом, также отклонила приглашение. Сару это не удивило, она ожидала чего-то подобного, заранее зная, как ее воспримут местные дамы. Ее не обескуражили эти щелчки, и она гордо шла мимо красных мундиров, высоко подняв голову.

Церемония была краткой. Джонстон недолюбливал Сару и Эндрю и не тратил лишних эмоций на выполнение той обязанности, ради которой был приглашен. Их поженили как раз перед полуднем, и они уехали: Сара, Эндрю, надсмотрщик Джереми Хоган и второй ссыльный надсмотрщик Тригг, который приехал, чтобы помочь с багажом на обратном пути в Хоксбери. Отъезду предшествовала праздничная трапеза, состоявшая из дикой утки и жареного мяса кенгуру. Вина, привезенного из Кейпа, было достаточно, чтобы развязать языки, и, переодеваясь из свадебного платья в новую амазонку, Сара слышала взрывы смеха, доносившиеся из узкой, просто обставленной гостиной. Она представляла себе с улыбкой, в которой была известная доля горечи, как эти люди будут рассказывать о церемонии, в которой только что участвовали.

Вице-губернатор вышел на веранду, чтобы посмотреть на отъезжающих; остальные гости, разгоряченные вином и хорошим настроением, забыли, что являются свидетелями необычной свадьбы. Сара последний раз сделала реверанс Гроузу, ощущая острый прилив благодарности, что он пришел в это утро; ей было неважно, что его к этому побудило. Его присутствие наложило на этот брак как бы официальную печать одобрения. Ей не по нраву был слабый, неопределенный характер Фрэнсиса Гроуза, но она знала, что всегда будет благодарна ему за то, что он сделал для нее в этот день.

Сара попрощалась с Джулией наедине, прежде чем они вышли из дома, и Джулия нежно поцеловала ее.

— Пожалуйста, пиши мне, Сара. Я буду ждать письма каждый раз, когда Эндрю будет приезжать в Парраматту. Ты обещаешь писать?

Сара кивнула, и губы ее готовились произнести слова, которые как-то застряли у нее в горле. Невозможно поблагодарить Джулию за эти месяцы, проведенные вместе, даже просто за те огромные усилия, которых стоил свадебный завтрак. С первого дня на «Джоржетте» они становились все ближе друг другу. Сара воспринимала удивительный здравый смысл Джулии, который помогал ей обуздать ее собственную порывистую натуру, она училась у нее, во многом ей подражала. Они не выставляли свои отношения напоказ. Они глубоко проникли в мир друг друга, и в обеих была уверенность, что такими их отношения и останутся.

Внезапно Сара крепко обняла Джулию, страстно прижав ее к себе.

— Я не могу выразить всю благодарность — бесполезно даже пытаться. За все, что я от вас получила. Я никогда не любила ни одной женщины, если это хоть что-нибудь для вас значит. — Потом она отстранилась. — Ну… все, хватит, — сказала она, быстро смахнув слезы, появившиеся на ресницах. — Я не хочу устраивать спектакль из наших отношений для этой горстки красных мундиров.

Потом она легким шагом ступила на веранду. Джулия последовала за ней, слегка улыбаясь ее словам. Конечно, она не любила ни одной женщины раньше — и ей было трудно признаться в этом. Мужчины составляли весь ее мир, и она их очень ловко использовала. Она казалась такой взрослой, когда стояла во время церемонии рядом с Эндрю, но во многих отношениях она была еще совершенным ребенком.

Зрители стояли на веранде, пока маленькая группа не исчезла из виду. Повернувшись, чтобы войти в дом, Джулия услыхала, как один из гостей Эндрю сказал:

— Я не думал, что у него хватит духу жениться на ней. Ну что ж — дело сделано. Прекрасный жест, скажу я вам. Давайте надеяться, что у него не будет времени об этом пожалеть.

II

С наступлением сумерек они все еще были в семи милях от Хоксбери. Эндрю приказал разбить лагерь у самого тракта, почти непроезжего, который был их единственной дорогой. Он сошел с лошади и повернулся, чтобы помочь Саре. Она прямо свалилась ему на руки: долгие часы в седле, к которому она все еще не привыкла, утомили ее так, что она не могла даже говорить. Джереми Хоган расстелил для нее на земле одеяло, она с трудом добрела до него и села, не говоря ни слова.

Зимняя ночь быстро опустилась на землю после кратких сумерек. На этой широте свет не задерживается на небе. Резкий холодный ветерок гулял по верхушкам деревьев и щипал щеки Сары. Вышли первые звезды — огромные яркие звезды южного полушария. Она вздрогнула и подсела поближе к костру, который разводил Джереми. Она сидела неподвижно, жадно глядя на огонь и слушая приглушенные мужские голоса.

Они поужинали холодной свининой и хлебом при свете костра. Эндрю открыл вино, которое ему передал Джереми. Странным был этот свадебный пир: вино медленно согревалось в их руках, а вокруг было холодное молчание буша. Свет звезд стал ярче, кора деревьев была белой, делая их похожими на привидения. В ночном буше было что-то печальное и потустороннее, древнее и далекое от них. В ночи в нем не ощущалось страсти — он был лишь таинственен и коварен.

Вскоре после ужина Тригг отошел к своей скатке на другой стороне костра: было решено, что Джереми разбудит его в два часа, чтобы он сменил его на дежурстве. Когда надсмотрщик удалился, трое оставшихся почувствовали близость — ту самую, которую разделяли во время ночных бдений у костра Эндрю и Джереми на берегах Хоксбери.

Усталость Сары почти прошла. Вино и холодный ветер обострили ее чувства, так что когда мужчины начали разговор, она смогла ближе наблюдать Джереми, пытаясь найти ключ к их отношениям в дальнейшем. Она была уже почти готова к тому, чего ей следует ожидать, — едва скрытой наглости под гладкими словами человека из хорошей семьи, перед которым жена хозяина, только накануне получившая прощение. Она чувствовала, что он тоже подвел свой итог в отношении нее. Он не дурак, и в данный момент, кажется, готов ей охотно угождать. В этот первый час, когда она сидела, слушая их беседу, Сара почувствовала, что умом и силой он как-то превосходит Эндрю; и у нее возникло ощущение, что она выключена из этих приятельских отношений между ними. Ей стало обидно и досадно, но она уже поняла, какую ценность представляет Джереми для Эндрю; она не хотела разрушать их близость, скорее, она жаждала быть включенной в их отношения.

Она взглянула на Джереми и решила, что его нужно заставить служить ей ради нее самой, а не потому, что так приказывает Эндрю.

И тогда, словно уловив ее мысли, он поднял глаза и обратился непосредственно к ней.

— Вы уже решили, как назовете свои владения, миссис Маклей? — Ему показалось забавным обращаться к ней таким образом.

— Мой муж, — сказала она, сделав нарочитое ударение на этих словах, — хочет назвать их «Кинтайр». Это шотландское название.

— «Кинтайр»… — он как бы попробовал это слово на вкус. — Не так красиво, как это называют туземцы. Тем не менее… — он пожал плечами и сказал просто: — По крайней мере, это можно написать, а то эти живописные туземные названия просто невозможны.

Он посмотрел на огонь.

— Вы первые на Хоксбери, но за вами придут другие. Через год… через несколько месяцев даже — люди начнут ceлиться прямо на вашем пороге. На такой земле, как ваша, долго в одиночестве не пробудешь. Но сомневаюсь, чтобы кому-нибудь из них удалось компенсировать вашу фору. — Вдруг он рассмеялся. — Вы добились своего благодаря рому!

Эндрю присоединился к его смеху, нисколько не смутившись.

— Благодаря рому, как ты говоришь, и благодаря тому, что офицеры водят Гроуза за нос. Почему я не могу иметь того же, что они? Тот, кто не принадлежит к их кругу, может вообще не рассчитывать на преуспевание в колонии. Как на друзей, на них не всегда можно положиться, но я не собираюсь иметь их в числе своих врагов.

Джереми искоса взглянул на него:

— Вот это речь хитрого шотландца: вы преуспеете на этой земле, мой друг. — Он поднял бокал. — Тост! — объявил он. — Тост за фамилию Маклей… — Затем он поспешно добавил, как бы только что вспомнив о присутствии Сары: — И за хозяйку Кинтайра…

Они торжественно выпили при свете полных ярких звезд.

Сара проснулась в те полчаса, что предшествуют рассвету, когда звезды начинают меркнуть. Полог палатки был откинут, и ей было видно небо, уже, скорее, серое, нежели черное. Буш вокруг палатки был совершенно безмолвен, ветер, казалось, утих. Она пошевелилась в объятиях Эндрю. Он почувствовал ее движение и, не открывая глаз, повернулся на бок и притянул ее к себе. Они лежали под шкурами валлаби, и тепло их тел, равно как чувство отдохновения и покоя, делали нестрашным холодный день, пробуждавшийся снаружи.

В неясном свете она заметила, что глаза его открыты. Голос его был сонным:

— Тебе еще рано просыпаться.

Она улыбнулась ему.

— Но мне хотелось проснуться, просто захотелось лежать вот так и не спать.

— Дурочка! — пробормотал он. — Потом уже не захочется.

Ее голова лежала у него на плече. Он нащупал ее руку и вытащил из-под шкур. Он поцеловал по очереди кончики ее пальцев, а потом начал их слегка покусывать.

— О, женщина… — сказал он нежно. — Ну и помучила ты меня! Ты меня целый год сводила с ума! До сих пор не верю, что ты наконец моя и делишь со мной миа-миа.

— Миа-миа? — слова эти принадлежали к тягучему местному наречию. Она снова повторила их, немного робко, потому что Эндрю произнес их с такой захватывающей дух нежностью. — Миа-миа?

— Так туземцы называют свои лубяные хижины. Они устилают земляные полы этих хижин шкурами кенгуру — и вот готово свадебное ложе — совсем как у нас.

Она потянулась к его губам.

— У нас самое роскошное свадебное ложе в мире, любовь моя. И таким оно и останется.

Они помолчали, а затем он сказал:

— В этот миг я обладаю всем, о чем когда-либо мечтал… Я вижу, как умирают звезды, и я лежу здесь на шкурах, слушая ветер… А в объятиях я держу такую женщину, как ты — не покорную, Сара, а согласную… разделяющую мою любовь так, как будто ты всегда знала, что так оно и будет.

— Я всегда это знала, Эндрю, — прошептала она, приблизив свои губы к его губам. — Всегда. — Она помолчала, потом продолжила: — Я буду для тебя не простой женой. Мне нужно будет так много твоего ума и сердца. — Слова ее вдруг зазвучали яростно: — Я буду требовательна к тебе! Тебе придется быть для меня всем: мужем и возлюбленным, братом и отцом… всем!

Он приблизил свои губы к ее уху.

— Я буду всем, чем хочешь, Сара, пока все будет оставаться так, как сейчас: мне от тебя ничего не нужно, кроме того, чтобы лежать вот так и держать тебя в объятиях.

Потом он поцеловал ее, и голос его исполнился страсти:

— Сара… О, Сара!

Костер погас, а день еще не совсем занялся, когда Джереми проснулся. Он открыл глаза и тихо лежал в мягком тепле шкур кенгуру. Мозг еще был оглушен сном, сознание прояснялось медленно. Он вспомнил, где находится и почему — и тут он бросил взгляд в сторону палатки, где спали Эндрю и его жена. Он увидел открытый полог и подумал о том, что они, наверное, проснулись и шепчутся в своей любовной близости: слова их нежны и предназначены лишь друг для друга. В этот момент он очень хорошо представлял себе мир, который заключен в их объятиях, и почувствовал; как плоть его охватывает желание снова иметь рядом женщину-ту, чьи губы искали бы его губы, исполненные страсти. Ему отчаянно захотелось снова зарыться лицом в душистые женские волосы и слышать нежное сонное дыхание.

Он не пытался остановить воспоминания: небо Ирландии, дымка и озера, разбросанные по всей стране, играющие серебряными и лиловыми красками… Славные лошади, красивые женщины и политика — таковы были его игрушки. Он играл всем этим азартно, часто просто из любви к опасности. К этому черноволосому мужчине, неподвижно лежащему без сна в холодное раннее утро, стекались из прошлого имена его любимых женщин: Дженни… Черный Вереск… Джеральдина… Розали… — лошади и женщины мешались в его мыслях в каком-то прекрасном сне. Он шептал их имена и тихо стонал от тоски по ним.

И тут, извещая о наступлении дня, пронзительный, сводящий с ума крик кукабарры разнесся над лесом. Туземцы называют ее «гургургага». Она уселась на ветку, голова и клюв четко выделялись на фоне светлого небо. Ее насмешливый хохот перебил поток мыслей Джереми. Он не в Ирландии, и ему еще осталось двенадцать лет до окончания срока. Он слуга, прикрепленный к хозяину. Он закреплен за человеком, которому вверено его тело и даже, пожалуй, душа — вот так. Мечты о прекрасных женщинах не для него — вместо того он должен сносить это острое ощущение одиночества в лагере на краю света, посреди буша с его острым запахом каучуковых листьев и с костром, который горит всю ночь напролет. Он должен лежать и терпеливо сносить сознание той близости, которая наполняет палатку; и не думать о той златовласой девушке, которая вчера вышла за Эндрю Маклея и сейчас лежит в его объятиях в тепле шкур валлаби, — о девушке, которая лишь два дня назад была ссыльной.

III

Дом стоял на небольшой возвышенности и был обращен к реке. Сара увидела его впервые в полдень, когда его свежепобеленные стены ослепительно сверкали в ярком зимнем солнце, а незанавешенные окна слепо глядели на горы. Вокруг него было оставлено несколько деревьев, а на расчищенном склоне был заложен фруктовый сад. Строение казалось голым и чересчур новым. Кирпичи для него привозили на повозках с кирпичных заводов Сиднея. Ни одна веточка плюща, ни один кустик не смягчали очертаний дома, и его белизна казалась жесткой на фоне серо-зеленых деревьев.

Этот вид странно тронул сердце Сары. Она долго смотрела на него, не говоря ни слова. В общем, именно этого она и должна была ожидать, судя по рассказам Эндрю: низкий домик в один этаж, некрасивый и неизящный в своем недоделанном виде, вокруг которого шла веранда с простой лестницей в три или четыре ступеньки. Но это был первый дом, построенный на Хоксбери: раньше там иногда стояли только лубяные миа-миа туземцев. Простота этого дома, пожалуй, даже гармонировала с окружающей природой.

Сара смотрела на этот холм со сложным чувством гордого владельца. Как только глаза ее увидели этот дом, он стал ее собственным — чем-то, что следует любить и защищать изо всех сил.

Ничего не говоря и не отводя взгляда от дома, она поманила Эндрю к себе. Он быстро уловил это легкое движение и махнул Джереми, ехавшему позади.

— Ступай вперед, Хоган. Скажи Энни, что мы прибыли. Миссис Маклей понадобится горячая вода для умывания.

Джереми кивнул и пустил лошадь рысью. Тригг последовал за ним. Тишину буша нарушал лишь стук конских копыт.

Эндрю спешился и помог Саре сойти с лошади. Она нетвердо стояла на неровной земле, с удивлением и интересом обводя глазами открывшуюся перед ней картину. Ей был виден весь огромный расчищенный участок, спускающийся к реке; она увидела хижины ссыльных за домом и огороженные загоны для скота. Раны на девственном лесе были свежи и заметны глазу: огромные рваные дыры на территории, принадлежащей чернокожим, выхваченные у природы куски, которые предназначались для урожаев и скота узурпатора. Сара остро ощутила это вторжение здесь, среди нетронутой дикой природы: даже при отсутствии приличной дороги, которая бы соединила его с основным поселением, оно было неоспоримым фактом. Но она увидела все это так, как оно виделось Эндрю: земля, которая ждет, чтобы ее взяли, — плодородная земля, которая лежит без дела, которую тревожат лишь охотничьи празднества туземцев — умелых, упорных людей, которые бесшумно движутся через буш по следам кенгуру. Все инстинкты, воспитанные в ней ее тяжелым детством в лондонских меблирашках, всколыхнул вид неиспользованной хорошей земли. Она научилась кое-какой бережливости и рачительности у фермеров низины Ромни. Она видела, что их благополучие зиждется на богатых пастбищах для овец и пополняется за счет контрабанды. Вид широкой реки и акров нерасчищенной земли, которые ждут своей очереди, зажгли в ней огонь честолюбия. Она в волнении сжала кулаки и почувствовала, как пот выступил на ладонях, затянутых в перчатки. Жилка на шее судорожно забилась от полноты чувства. В Англии земля означала богатство. А здесь, в этой стране, ее давали по одной твоей просьбе. Перед глазами Сары было сказочное богатство, если, конечно, боги будут добры, и если, конечно, дожди придут в положенное время, при этом не слишком скупые и не слишком обильные… и если река не поднимется, чтобы унести весь урожай, и если пожар не пронесется по бушу, чтобы уничтожить его.

Игра при таких высоких ставках возбудила ее безмерно. Она повернулась и ухватила Эндрю за руку повыше локтя, ища поддержки в его глазах.

Она нашла там и поддержку, и гордость, и нетерпение.

— Не смотри на это как на что-то законченное, Сара, — сказал он. — Через несколько лет я выстрою тебе прекрасный дом. Я все наметил: он будет большим и белым, с террасой с колоннами, которая будет выходить на реку. Я его прямо вижу…

Она оборвала его:

— Мне не нужен греческий храм в лесу, Эндрю. Все деньги нужно вкладывать в землю. Дом может оставаться таким, как есть. Мне его вполне достаточно.

Он нежно рассмеялся, привлек ее к себе за плечи. Его худое огрубевшее лицо отражало ее собственные возбуждение и страсть, как будто ее чувства перехлестнули через край и так же сильно захватили его. В это мгновение они поняли, что мыслят одинаково — их союз в браке получил свое завершение. Выражение его лица стало жестче, а объятия — крепче…

— Ты такая же жадная, как и я — ну и чертовка! — сказал он пересохшими губами. — Тебе бы родиться мужчиной, Сара. Тебя это все тоже возбуждает, да? Ты, так же как и я, видишь, что ждет человека с мозгами и желанием работать. — Его руки скользили вниз по ее рукам. — Но хорошо, что ты не мужчина: тебе не удалось бы сдерживаться так, как удается мне. Ты ведь не смогла бы не ввязаться в торговлю ромом, а? Или удержаться от этих темных сделок, которыми занимаются все в этой гнилой дыре? Ты бы была самой крупной торговкой ромом, любовь моя.

— Возможно, — призналась она. — Но я все равно найду тысячу способов помочь тебе, Эндрю. Как только я научусь взбираться на эту проклятую лошадь, не боясь свалиться, ты во мне найдешь лучшего надсмотрщика, я смогу работать за троих. Я изучу каждую пядь своей земли и учту каждый растущий на ней колосок.

— Оставайся такой, как сейчас. О большем я не прошу.

Джереми и Тригг въехали во двор позади дома. Дворняга, которую Эндрю привез во время предыдущей поездки в Сидней, залилась лаем при их приближении и заметалась между ними, бешено радуясь их возвращению. Неустанное квохтанье птицы донеслось до них из загородки под большой мимозой.

Когда Джереми спешился, из кухонной пристройки, которая соединялась с домом небольшим крытым коридором, появилась женщина. Она была маленькой и сморщенной, на ней было убогое одеяние ссыльной, лицо раскраснелось от жара кухонного очага.

Она подошла к мужчинам, вытирая руки тряпкой. Этот жест был таким обычным для нее, что Джереми не обратил на него внимания. Но сейчас она делала это с большим усердием, чем раньше.

Начав отстегивать седельные сумки, Джереми оглянулся через плечо на круглые блестящие глазки и нос пуговкой, на низкий наморщенный лоб, выражавший высшую степень волнения Энни Стоукс.

— Сейчас приедут, — кратко возвестил он. — Все готово?

Маленькие глазки сверкнули вдохновением.

— Конечно. Разве я не работала до смерти все эти недели, чтобы все привести в порядок? На обед утка, и если они не поторопятся, она будет на столе еще до их появления.

Джереми кивнул:

— И смотри, не очень-то прикладывайся к бутылке.

Маленькая фигурка Энни напряглась.

— Я?! — Слово это было исполнено негодования. — Я, которая всю жизнь в тавернах подавала! Которая самим вельможам прислуживала! Да я у лорда Дэлама работала, вот как! А ты думаешь, я не знаю, как с бутылкой вина обращаться!

Тригг тихо рассмеялся:

— Да ты-то знаешь, как с ней обращаться! Видел я тебя в стельку пьяной, Энни, да еще ты молила Господа, которого раньше не признавала, чтобы он тебя из этой проклятой страны вытащил.

Энни тряхнула головой. Она нерешительно шагнула к Джереми и снова принялась вытирать руки о тряпку.

— Ну, какая она? — спросила Энни.

— Она?

— Хозяйка-то?

Джереми выпрямился и посмотрел на нее. Под его пристальным взглядом она съежилась и немного отступила. Он рявкнул в ответ:

— Ты здесь для того, чтобы ухаживать за миссис Маклей, а не задавать вопросы!

Энни повернулась и быстро шмыгнула к кухонной пристройке, похожая на удирающего серого крольчонка. Джереми посмотрел ей вслед, но не успел остановить грубый выкрик Тригга.

— Она редкая красавица, хозяйка-то! И похоже, с характером! Уверен, что потребует порядка, так что теперь держись, Энни!

Громкий хохот Тригга разнесся по двору.

Джереми вдруг сделалось противно. Позже, запирая склад, где они хранили провиант, привезенный из Парра-матты, Тригг снова коснулся этого предмета. Он стоял, уперев руки в бока, и обозревал ряд эвкалиптов, которые обрамляли границу расчищенного участка.

— Туго ей здесь придется, готов побиться об заклад, — сказал он вполголоса, как бы самому себе. — Помилованная она или нет, я не завидую ей, если она будет показывать, что она лучше нас. Да и кто этому поверит?

Джереми не нашелся, что сказать. Он прекрасно знал, что Тригг высказал мысли любого ссыльного на Кинтайре, что об этом говорят в каждом доме и каждой хибарке в колонии и за каждым столом в казарме. «Эндрю Маклею придется страдать из-за репутации жены», — подумал он. Он остановил Тригга нетерпеливым жестом.

— Слышишь? Они подъезжают! Я пойду, возьму лошадей.

Он торопливо обогнул дом и, наблюдая, как подъезжают Маклей, заметил, что Эндрю держит шляпу Сары; солнце сверкнуло на ее волосах, и в этот момент Джереми показалось, что он ненавидит ее, ненавидит это прекрасное тело, подчеркнутое темной амазонкой, ненавидит ее несколько высокомерное выражение. Даже один краткий день замужества, казалось, изменил ее. Она стала более уверенной и держалась свободнее, гордясь Эндрю, как ребенок гордится выигранным призом. Он смотрел на эти два лица, которые приближались к нему, и уловил в них что-то новое, чего не было раньше: их объединяла какая-то страсть, которая, как он чувствовал, не была лишь физической страстью. В них было какое-то отчаянное нетерпение, как будто оба они тянутся к чему-то, только что увиденному. Какова бы ни была эта объединяющая их сила, она была реальной только для них двоих.

Джереми взял лошадь Сары под уздцы. Делая это, он получил возможность рассмотреть ее поближе и пожалел, что она не груба и не вульгарна — тогда он мог бы презирать ее и не обращать на нее внимания. Но он слишком хорошо понимал, что она не принадлежит к тому типу женщин, которых можно не замечать. Он уловил в ней ум и сообразительность — она не из тех, кто позволит собой пренебрегать. Он размышлял над беседами с Эндрю у костра об этой незнакомой девушке и теперь понял, за что Эндрю полюбил ее. Ее зеленые глаза, если в них долго смотреть, опьяняли, а эта улыбка была исполнена очарования и скрытой силы. Игроку в Эндрю, тому в нем, что не терпело ничего прирученного, легко доступного, это должно было чрезвычайно нравиться. Из разговоров с ним Джереми знал, что Сару было нелегко завоевать, что она не была покорна воле любого мужчины. Джереми злился на нее за то, что она держалась такой недотрогой, и был готов поверить, что она сознательно шла к тому, чего сейчас достигла, и торжествует, потому что одержала победу.

Ему вдруг пришло в голову, что он, возможно, ревнует.

Когда Джереми ждал, пока Эндрю спешится и снимет ее с лошади, он почувствовал на себе ее взгляд.

— Добро пожаловать домой, мадам, — сказал он.

— Спасибо, — молвила она, прямо глядя ему в глаза.

Он почувствовал, как кровь прихлынула к лицу, когда понял, что она занимает положение, позволяющее ей относиться к нему свысока, если она того захочет. Но ее глаза уже оставили его. Она повернулась, чтобы улыбнуться Эндрю, и Джереми понял, что забыт.

Глава ТРЕТЬЯ

I

За два года, прошедших со дня свадьбы, Сара видела, как долина Хоксбери постепенно заполняется поселенцами. Каждое прибывающее в колонию судно привозило на своем борту семью вольных поселенцев, сроки некоторых ссыльных закончились или были сняты, и они тоже переселялись сюда, получая наделы земли. К 1795 году вдоль реки проживало уже четыреста человек, а их фермы простирались на тридцать миль по обоим берегам. Между Хоксбери и Парраматтой была построена хорошая дорога.

За это время Кинтайр превратился в самую процветающую ферму в округе. Основной причиной этого было нынешнее прочное положение, занятое Эндрю в узком торговом кругу спекулянтов, которые пользовались всеми привилегиями военных, но не менее важным было и само место, выбранное им для своих угодий: на нем меньше всего сказывались половодья, которые повреждали или просто смывали урожаи тех, кто занял низинные участки у реки. Труд был дешев: многие из бывших ссыльных поселенцев, неискушенные в фермерском деле и не имеющие денег, бросали после нескольких месяцев свои хозяйства и были рады наняться на работу. По мере расчистки новых участков появлялись новые пастбища, и Эндрю регулярно отправлялся в Парраматту на распродажу скота. Не более чем за год стада коров и овец в Кинтайре уже трудно было охватить взглядом. Богатые низины давали превосходный урожай, если его успевали убрать до того, как уровень воды поднимался от осенних дождей. Процветание это было пока очень относительным: сараи и конюшни пока еще были очень грубо сколочены, изгороди — недоделаны, но так как цены в колонии всегда учитывали интересы членов торгового сообщества, доходы Эндрю постоянно росли. После первых двух лет он достиг того уровня, когда ему не нужно было постоянно бояться провала.

К дому он пристроил три комнаты под прямым углом к основному зданию, так что теперь вся длинная веранда была обращена к изгибу реки, открывая вид на две стороны. Темно-зеленый плющ вился по стене и тянулся вдоль ограды веранды, смягчая жесткие линии дома и создавая ощущение уюта. Перед домом был разбит небольшой сад, а стройные фруктовые деревья покрывали склон сбоку и, ненадолго расцветая, создавали ощущение хрупкой преходящей английской весны, что резко контрастировало с вечнозелеными зарослями вокруг. Сам дом уже утратил свой вид временного и недостроенного жилища: высокое местоположение позволяло видеть его издалека с новой дороги, он как бы провозглашал статус и положение Маклеев в колонии.

Сара за эти два года испытала чувство необычайного умиротворения: это были самые счастливые годы в ее жизни. Ей пришлось привыкать к ощущению свободы и безопасности, к сознанию, что уже не нужно хитрить и выгадывать, чтобы получить то, что требуется. Постепенно ей удалось привыкнуть к тому, что она является хозяйкой фермы, хозяйкой для Энни Стоукс и двух других женщин, которым вменялось в обязанность помогать ей. Работники в Кинтайре, как вольные, так и ссыльные, притрагивались к своим шапкам, когда она проходила мимо, и ей нужно было сдерживаться, чтобы не выказать своего удовольствия при виде этого почтительного жеста. На окнах появились занавеси, на полах — ковры, появились даже недорогие серебряные вещицы, которые Эндрю удалось купить у нового поселенца. Сара пришла от них в восторг и каждый раз, проходя мимо, потихоньку протирала их уголком фартука. Простые деревянные полы сверкали восковой мастикой, а мягкий свет подвесных ламп придавал известную прелесть даже простой мебели.

С первого же месяца по прибытии в Кинтайр Сара углубилась в изучение искусства управления фермой. Она сама вела счета, составляя их по черновым запискам, которые давал ей Эндрю. Сара быстро училась всему: через некоторое время она уже вела дела легко и споро, и Эндрю, подчиняясь ее желанию, оставлял все больше бухгалтерских дел на ее попечение. Но она не собиралась ограничивать свой интерес к фермерскому делу одними бумагами. Каждый день она верхом сопровождала Эндрю в его поездках по ферме с целью посмотреть, как идут работы над изгородями или как роют глубокие канавы, необходимые для отвода воды в сезон ливней; она начала разбираться в состоянии скота и в том, каким болезням он может быть подвержен, то есть усваивала все то, чему уделяла так мало внимания, когда слушала разговоры фермеров в низине Ромни. Постепенно дела фермы стали занимать ее не меньше домашних дел, и она вслушивалась в разговоры Эндрю с Джереми о скоте и урожаях. Вдоль всей Хоксбери вскоре стали говорить о том, что Эндрю Маклей женился на женщине, которая так же хорошо разбирается в делах, как и он сам.

Мир за пределами Хоксбери был известен ей лишь по сплетням, которые Эндрю привозил из поездок в Сидней или Парраматту, а также из частых писем, которыми она обменивалась с Джулией Райдер. Джеймс хорошо освоился с фермой и занимается ею с удовольствием, писала Джулия, дом ее постепенно обставляется, а сад приходит в порядок. Короче, Джеймс Райдер процветал так, как и следует каждому трудолюбивому фермеру, который начал с собственных капиталовложений или имел положение в торговом сообществе. Это было то время, когда можно было со сказочной быстротой сделать деньги, быстро разбогатеть за счет тех фантастических привилегий, которыми Корпус Нового Южного Уэльса, пользуясь отсутствием губернатора, наделил себя. Если только человек был принят офицерами Корпуса, то что бы он ни делал — все было правомерно: земля была бесплатной, ром — дешевым, ссыльных закрепляли за ним без вопросов, и к тому же он мог беспрепятственно скупать все товары, которые предлагались на продажу в Порт-Джексоне.

Сару трудно было чем-нибудь прельстить в Сиднее или Парраматте. Ничего интересного там не было: все те же хижины ссыльных, несколько домов, бывших там и в момент ее приезда; не к кому было сходить в гости, кроме Джулии Райдер. К некоторым офицерам Корпуса из Англии приехали жены, но вряд ли она могла быть допущена в их маленький тесный круг. Тут ей ничего не оставалось делать, как только пожать плечами: жизнь в Кинтайре устраивала ее, и она ничего другого особенно не желала. В округе Хоксбери женщины были в основном женами мелких поселенцев, многие из которых были в прошлом ссыльными. Она знала, что они завидуют ее благополучию и удобству жизни в Кинтайре; и ее появление на дороге Хоксбери верхом на лошади, которую она закрепила за собой, не смягчало их отношения к ней. Недружелюбные взгляды из-под низко надвинутых шляп пристально следили за ней, когда она проезжала мимо. Ей пока не находилось места в колонии — ни среди этих трудяг-женщин, которые ей завидовали, ни среди офицерских жен, которые не готовы были ее принять. Ей приходилось удовлетворяться довольно одиноким и отстраненным положением в Кинтайре.

Поэтому, узнав, что беременна, она почти сразу подумала о Джулии: сможет ли та вырваться со своей фермы в Кинтайр к тому моменту, когда ребенок должен будет появиться на свет. Воспоминания о том времени, когда отношения между ними были отношениями госпожи и служанки, все еще живы были в ее памяти и не позволяли ей обратиться с подобной просьбой к Джулии. Но прежде чем она взялась за письмо, Эндрю привез из Парраматты после очередного визита туда весть, что Джулия спрашивает, можно ли ей приехать за две недели до рождения ребенка. Когда же пришло время, ее на неделю задержала болезнь Чарльза, и когда она наконец добралась до Кинтайра, ее встретило известие, что накануне у Сары родился сын. Роды длились всего четыре часа. Врач, Дарси Венворт, который приехал с Джулией, был крайне раздосадован, что проделал долгий путь без толку. Казалось, он придерживался мнения, что ни одна достойная леди не может родить первого ребенка так легко.

Ребенка назвали Дэвид. Для шокированных женщин на побережье Хоксбери появление Сары верхом после очень краткого перерыва из-за рождения ребенка казалось просто неприличным. Откуда им было знать, каким толчком для честолюбивых надежд Сары и Эндрю послужило появление первенца. После рождения Дэвида они стали близки как никогда: с рождением наследника работа на ферме приобрела для них новый смысл. У них не бывало гостей, и они жили в простоте, которая в Сиднее вызвала бы уничтожающую критику. Но сами они были довольны: каждый сезон волы распахивали новые поля, из Англии прибывали все более совершенные орудия. Кинтайр приобретал аккуратный вид, типичный для шотландской фермы.

Единственным источником страданий, которые испытала Сара за эти два года, был Джереми Хоган. Между ними все время существовала невидимая взгляду стена враждебности, которая возникла в тот день, когда Эндрю привез ее в Кинтайр в качестве своей молодой жены. Было совершенно очевидно, что Джереми не считал ее и вполовину достойной Эндрю, полагая, что она всего лишь обычная простушка, которую Эндрю почему-то счел привлекательной. Между ними никогда не было открытых ссор, ибо оба понимали, что Эндрю этого не потерпит. Но, в лучшем случае, их вежливость в отношении друг друга была прохладной, в худшем — когда Эндрю не было поблизости — они чуть не доходили до откровенной грубости. Их мнения, кажется, расходились по любому вопросу. Джереми сам был превосходным фермером: он и не скрывал того факта, что они с Эндрю и Триггом могут обходиться без помощи Сары. Она ничего по этому поводу не говорила Эндрю, но просто решила научиться всему, чему можно, от Эндрю, не беспокоя Джереми.

Сара прекрасно понимала причину подобного отношения к себе со стороны Джереми. Ей вспоминались красавицы-ирландки — нежные создания с тихими голосами, покорные своим мужьям во всем. Их мысли никогда не выходили за рамки их любимых лошадей, детей, фасона платья, и они бы ни за что не признались, что способны подсчитать колонку цифр. Именно такие женщины были понятны Джереми, а не такая, которая торгуется, как цыганка, если ей что-то нужно, тащит свои юбки по грязи, чтобы увидеть, как идут дела в поле или в саду, и тем не менее зовется хозяйкой фермы и женой человека, которого он уважает. Она сознавала, что в ней совершенно отсутствует та зависимая беспомощность, которую хотел бы видеть Джереми.

Он никогда не демонстрировал своего раздражения. Оно было скрыто, и единственным способом дать ему выход было не обращать на нее внимания при обсуждении дел с Эндрю. Он стремился указать ей ее место и заставить ее там и оставаться. У нее не было никакой возможности бороться с ним: он был необходим Кинтайру, он работал на их ферме, как на своей собственной, и она готова была терпеть даже оскорбления, только бы удержать его здесь. Как часто мечтала она хоть раз ударить Джереми хлыстом в ответ на его нагловатый взгляд, когда она приезжала посмотреть, как идет работа.

Иногда она предавалась вздорным мечтаниям, пытаясь найти способ убедить его, что практичная несентиментальная жена больше подходит Эндрю в его нынешнем положении, чем любая из его сладкоглазых красавиц. Потом она, бывало, обрывала эти мечтания и смеялась над собой за эти причуды. Мнение Джереми о ней должно быть изменено постепенно, она должна доказать, что он заблуждается в мелочах, но такой путь был ей уж очень не по нраву.

II

Эти годы, лишенные настоящего контроля со стороны правительства, офицеры Корпуса потратили на создание основы для своих поместий — в основном за счет ромового дохода. Сара, наблюдая за этим из Кинтайра, видела, к чему они клонят: они собирались превратить себя в аристократию этой новой страны, и они достигали этого классическими методами захвата всей доступной для них земли, откладывая всякого рода утонченность и изысканность своего уникального положения на потом. Эндрю, хоть он и не носил красного мундира и не получал жалованья от правительства Его Величества, мало чем от них отличался.

С большим опозданием дошла до них новость о казни Людовика XVI, короля Франции. Они также узнали, что англия присоединилась к Пруссии, Австрии, Испании и Пьемонту в объявлении войны Французской республике. Для жителей Нового Южного Уэльса события в мире, который они покинули, были далекими и чуждыми, как доносящаяся издалека неясная мелодия. Они были поглощены собственными делами, и проблемы Европы не трогали их.

Глава ЧЕТВЕРТАЯ

I

После недели дождей ранней весной 1795 года вода в Хоксбери неожиданно поднялась. Земли нескольких фермеров, поселившихся у самой реки, оказались под водой, один человек утонул. Три дня крутящийся коричневый поток удерживался на двадцать пять футов выше ординара, а потом вода начала медленно спадать. Она оставила после себя щедрый слой ила и десятки трупов животных, вздувшихся и источавших зловоние. Фермеры возвратились к своим разоренным кукурузным полям, к облепленным грязью развалинам своих домишек. Они горестно подсчитывали урон, понимая, что подобное может повторяться каждую весну и осень. Они обсуждали меж собой перспективы, понимая, что как ни смотри, они все равно мрачны. Некоторые не отчаивались, рассчитывая, что хороший урожай в один год восполнит потери за два; другие решали, что лучше продать фермы.

Кинтайра эта катастрофа практически не коснулась: при первых же признаках подъема воды Эндрю перегнал скот повыше, ближе к дому. Когда вода спала, он не понес никакого убытка, кроме одного участка, засеянного кукурузой. Он даже выгадал от этого наводнения: наблюдая панику, охватившую других поселенцев, он смог купить небольшую ферму, примыкавшую к его собственной, когда началась распродажа; кроме того, он приобрел около девяноста акров земли ниже по реке. Пришлось нанять еще батраков из бывших ссыльных и найти надсмотрщика, который бы распоряжался ими. Джереми занялся подъемом урожайности на новых землях до уровня старых полей Кинтайра.

Весна также привела в Сиднейскую бухту «Релайанс», на борту которой был долгожданный губернатор Джон Хантер. Среди офицеров Корпуса Нового Южного Уэльса ходили слухи, что ему поручено, среди прочего, обуздать торговлю ромом. Одиннадцатого сентября Корпус устроил парад со всей полагающейся помпой, но намерения офицеров противостоять любым распоряжениям короля или парламента в отношении их доходной торговли ромом были очевидны.

II

— Джереми, вы полагаете, что эти счета?..

Сара вдруг осеклась и положила перо, потому что послеполуденную тишину разорвал цокот копыт скачущей лошади. Джереми поднял глаза от бухгалтерских книг, разложенных на столе между ними. От подножия холма до них долетел тяжелый топот несущейся во весь опор лошади. Они обменялись недоуменными взглядами. Потом Джереми вскочил.

— Какие-то вести! — выдохнул он, распахивая дверь из комнаты, которая служила Эндрю кабинетом. — Так не скачут для собственного удовольствия.

— Постойте! — Сара тоже вскочила на ноги. — Я с вами!

Она выскочила из комнаты и понеслась по коридору; входная дверь была распахнута навстречу весеннему солнцу. Сарой овладел какой-то непонятный страх. Никогда раньше не подлетала к ее веранде лошадь на такой скорости — даже когда прибывало долгожданное судно из Англии с письмами. Ее мысли моментально обратились к Эндрю, который за два дня до этого отправился в Сидней, чтобы присутствовать на церемонии оглашения полномочий нового губернатора. Она представила, что он заболел или ранен: стук копыт звучал настойчиво и тревожно. Всадник был уже почти на вершине холма. Она подобрала юбки и пробежала последние ярды до двери.

Джереми сбежал по ступенькам, чтобы ухватить уздечку: мелкие камешки полетели из-под копыт, когда лошадь резко осадили. Сара узнала гнедого, которого их ближайший сосед Чарльз Денвер привез из Англии. Всадником был его надсмотрщик Эванс.

Она замерла на верхней ступеньке.

— В чем дело?

Эванс был растрепан и запыхался. Он несколько секунд смотрел на Сару, пока Джереми пытался успокоить лошадь. Наконец он подался вперед и выкрикнул хрипло, не веря собственным словам:

— Ссыльные, миссис Маклей! Они взбунтовались!

Голос Сары прозвучал напряженно, как у Эванса:

— Что произошло? Чьи ссыльные?

— Наши! Они убили мистера Денвера!

Она ухватилась за столбик веранды. На нее внезапно накатила дурнота, мгновение она не могла думать ни о чем, кроме того, что Кинтайр так близко к соседней ферме. Бунт! Кулаки ее сжались. Это хуже наводнения, хуже стычек с туземцами. Ничего страшнее бунта не могло случиться. Через этот страх она ощутила острую потребность в присутствии Эндрю. Чарльза Денвера убили; возможно, ее собственная жизнь под угрозой. Кроме Джереми ей некому помочь.

Мгновение она обдумывала это, потом заставила себя спокойно сойти по ступенькам и встать рядом с Джереми, державшим лошадь под уздцы.

— Расскажите мне, что случилось, — сказала она.

Эванс глубоко дышал, волосы у него на лбу слиплись от пота. Рубашка его промокла насквозь, вокруг ногтей запеклась кровь. Сару охватил новый приступ страха.

— Я гнал шесть голов скота от Сэма Мэрфи, — проговорил Эванс, пытаясь отдышаться. — Едва завидев дом, я почувствовал, что что-то не так. Что-то было не в порядке, но я никак не мог сообразить, что именно, да я и не успел как следует это обдумать, потому что кто-то начал стрелять в меня из дома. Я спустился к реке так, чтобы в меня не попали, — и там я его и нашел.

— Его? — бросил Джереми. — Мистера Денвера?

Эванс кивнул.

— Да, мистера Денвера. Его череп был размозжен киркой, с затылка.

— Бог мой! — сказал Джереми.

Глаза Сары снова обратились к окровавленным рукам. Она смотрела на них, одновременно с интересом и отвращением.

— Он был, конечно, мертв? — было все, что она сказала.

— Ясно, мертв! Когда я утром уезжал, он присматривал за укреплением берега, на случай, если река опять поднимется. Он, верно, повернулся к ним спиной. Там еще был с ним надсмотрщик, О'Брайен. Бог знает, что с ним случилось. Очень похоже, что он присоединился к бунтовщикам. Они унесут из дома продукты и оружие и переправятся на лодках на тот берег.

— А как же там женщины? — поспешно спросил Джереми.

— Там две ссыльные, — ответил Эванс. — Не знаю, что с ними стало. Может, они все заодно.

— Сколько там мужчин? — спросила Сара.

— Десять, мэм, и О'Брайен, если он жив.

Она облизнула пересохшие губы.

— Сколько ружей?

— У мистера Денвера было четыре.

— Четыре… — повторила Сара. Глаза ее пробежали по напряженному усталому лицу Эванса. — Ты сразу же приехал сюда?

— Да, мэм, сразу после того, как нашел мистера Денвера.

— Они видели, что ты направился сюда?

— Как же им было не увидеть, мэм. И они, наверно, сообразят, что я отправлюсь в лагерь за солдатами.

— Да, конечно, — отозвалась Сара. — Конечно, сообразят.

Джереми взорвался:

— Черт! Они нашли для этого самое подходящее время. Клянусь, сейчас на Хоксбери не больше двух-трех человек из всего подразделения. Их всех послали в Сидней или Парраматту, на смотр перед губернаторским парадом.

Верность этих слов потрясла Сару. Она на миг молча впилась в уздечку, испугавшись, что если отпустит ее, то покачнется и упадет. Хитрость замысла ссыльных Денвера разозлила ее — они же сообразили подождать, когда солдаты, расквартированные в этой округе для защиты от туземцев, будут отозваны, чтобы убивать и грабить. Она взглянула на Джереми, зная, что на его лице найдет ту же тревогу и дурные предчувствия, ибо оба они уже предвидели грозящую опасность.

Она снова обратилась к Эвансу.

— Ты сейчас же отправишься в Парраматту за помощью. Не может быть, чтобы они отправили в Сидней всех солдат. Скажи им, чтобы где-то раздобыли лошадей, потому что если посылать сюда пешие отряды, то на это уйдет не меньше двух дней — быстрее сюда не добраться.

Эванс взглянул на нее в сомнении.

— Дотуда двадцать миль, мэм, а я должен останавливаться возле каждой фермы, чтобы всех предупредить. Если ночь не будет ясной, я не смогу добиться от этого коня резвого бега. Не знаю, когда мне удастся добраться до города.

Сара сказала резко, топнув ногой:

— Черт побери, неужели непонятно, что нужна срочная помощь?! Как бы ни было поздно, они должны сразу же собрать отряд и прислать его сюда. Трое солдат с одним мушкетом на брата не смогут сдержать банду убийц. Скажи им, чтобы послали все оружие, какое только смогут. Нам оно необходимо. — Она резко отпустила уздечку. — А теперь отправляйся как можно скорее.

Но рука Джереми все еще удерживала лошадь.

— Вам тоже нужно ехать, миссис Маклей.

Она взглянула на него в ярости.

— Ехать?! С чего это вдруг? Я остаюсь здесь!

— Вам нужно добраться хотя бы до дома Мэрфи. Они туда попадут нескоро.

Она захлебнулась от злости.

— Я остаюсь здесь, здесь мое место! Я умею стрелять и, думаю, могу убить человека, если понадобится.

Джереми глубоко вздохнул.

— А ребенок? — сказал он тихо.

— И Дэвид останется здесь, — быстро ответила Сара. — В данный момент он здесь в такой же безопасности, как в любом другом месте на Хоксбери. Откуда мы знаем, куда они направляются? Они могут вообще обойти Кинтайр стороной, чтобы сбить солдат со следа. Они могут сразу же переправиться на тот берег, а если это так — мы их вообще больше не увидим. Если я возьму Дэвида с собой в повозку, мы можем встретить их по дороге. Оставаться или уезжать — кто знает, что лучше.

Джереми на этом не успокоился. Он громко сказал:

— Но я несу ответственность…

— С каких это пор вы несете ответственность? — горячо вопросила Сара.

— В отсутствие вашего мужа…

— Это как раз тот случай, когда приказания отдаю я, — парировала она. — Это и тебя касается, Эванс. Отправляйся сейчас же!

С этими словами она отступила от лошади. Но Джереми помедлил несколько мгновений, упрямо держась за поводья и пытаясь обнаружить в ней хоть какой-то признак того, что она готова сдаться. Она холодно смотрела на него, как бы предлагая ему отважиться на новую демонстрацию неподчинения. Затем он взглянул в мрачное побелевшее лицо человека на лошади и жестом, одновременно гневным и безнадежным, отпустил поводья. Эванс вонзил пятки в бока лошади, развернулся и, взрывая землю, понесся вниз по склону.

Саре и Джереми было некогда провожать его взглядом, они тотчас же повернулись друг к другу. Оба лица сверкали гневом, но он растаял, так как они моментально осознали свое одиночество перед лицом опасности, которая вдруг обрушилась на них. Топот конских копыт замер в отдалении. С ним, казалось, исчез и мир, исполненный покоя и надежности. Их глаза на миг встретились, в их взглядах читалось понимание трудности положения. Потом Сара жестом пригласила его последовать в дом.

На ступеньках она оглянулась. Увиденное заставило ее схватить Джереми за руку.

— Смотрите! Они подожгли дом Чарльза Денвера!

Он резко обернулся. Они вместе смотрели в направлении соседней фермы: неясный столб дыма поднимался над деревьями. Он казался просто струйкой, но до него было расстояние в две мили. В любой другой день его можно было принять за дым над сжигаемыми деревьями на месте расчистки, и его бы просто не заметили. Но они оба знали, что горит либо дом, либо склад Чарльза Денвера.

У Сары вырвалось одно лишь слово:

— Быстрее!

Секунду-другую Сара наблюдала, как Джереми большими шагами спускается по склону к тому месту, где работала основная часть ссыльных под присмотром Тригга. Единственной надеждой предотвратить бунт было запереть собственных батраков в их хижинах, прежде чем они успеют понять, что происходит. Это было чертовски трудно, потому что они никогда не находились все в одном месте. В тот момент, например, двое работали на огороде, один — во фруктовом саду и, возможно, еще один — в конюшне. Джереми был один против них, к тому же была опасность, что Тригг может оказаться на стороне бунтовщиков. Она смотрела, как Джереми целеустремленно пробирается через поле, пытаясь как можно незаметнее держать сбоку ружье, взятое в кабинете Эндрю. Она следила за ним, прищурясь, и молила Бога, чтобы он смог совладать с этой сложной ситуацией.

Затем Сара взвела курок заряженного пистолета, который он сунул ей в руку, примериваясь к этому тяжелому оружию, прежде чем повернуться и снова войти в дом. Она отправилась прямо в кухню: дверь была приоткрыта, она распахнула ее и встала на пороге перед тремя женщинами, которые подняли на нее изумленно-испуганные глаза.

Самая молодая издала восклицание на своем ирландском наречии:

— Боже милостивый, да что же это такое?

Она уронила картошку, которую чистила, и вскочила на ноги.

Энни медленно вытащила руки из теста, которое месила, и вытерла их о фартук. Третья, тучное создание с тупыми глазами полоумной, промычала что-то невнятное.

Сара отступила от них, твердой рукой держа пистолет. Ей было страшно, но более всего она боялась, что они заметят ее страх.

— Ни единого слова от вас, понятно?

Женщины промолчали и не двинулись с места. Сара напряглась, почти ожидая, что молодая ирландка бросится вперед и выхватит у нее пистолет. Чтобы удержать их в повиновении, необходимо было запереть их, пока они успеют что-либо сообразить.

Она махнула пистолетом в сторону маленькой кладовки рядом с кухней: это был как бы просторный стенной шкаф с зарешеченным окном высоко под потолком.

— Все туда! — рявкнула она.

Сразу же три пары глаз обратились к кладовке, потом снова к ней. Ни одна не шевельнулась. Сара сердито оглядела их.

— Вы что, не слышали? Быстро!

Энни заломила руки и тихонько завыла. Сара не обратила на это ни малейшего внимания, опасаясь ирландки. Она встревоженно следила за изменениями в ее лице, отметив, как сузились ее глаза, как будто она быстро просчитывала связь между срочным приездом верхового, его поспешным отъездом и появлением хозяйки с пистолетом в руке. Сара поняла, что эта женщина достаточно умна, чтобы сложить два и два и заподозрить, что это связано с волнениями среди ссыльных. Она снова махнула тяжелым пистолетом, но другая женщина тянула время и не поддавалась, бросив с вызовом:

— Почему это?

Рассвирепев, Сара гаркнула на нее:

— На задавай мне вопросов! Делай что говорят!

— Но мне интересно знать…

— Молчать! Ты сделаешь то, что тебе сказано! Давайте, живее!

Ирландка не двинулась с места: она переводила взгляд со сжавшейся в комок Энни на другую свою товарку, которая стояла, как гора, с приоткрытым ртом. Сара понимала, что ей нельзя терять ни минуты на раздумья.

— Ты ведь не хочешь получить пулю в ногу, Мэри? — сказала она спокойно, глядя прямо в непокорное лицо. — А ведь именно это тебя ожидает, если ты не двинешься, когда я сосчитаю до трех. — Она слегка подняла пистолет. — Ведь не зря же я этому училась!

Ирландка шевельнулась, мучимая нерешительностью.

— Раз… два…

Энни испустила отчаянный вопль, отчего, видимо, и дрогнули нервы у второй женщины. С последним вызывающим передергиваньем плеча она подчинилась, первой проследовав в кладовку.

Сара пошла за ними, жилка на шее трепетала от облегчения, а в запястье было такое чувство, как будто кости превратились в воду.

Ощупывая связку ключей, она сурово смотрела на трех своих пленниц, которые выстроились вдоль стены. Глаза ее переходили с одной на другую: у Мэри было выражение мрачной ярости, у Энни — испуганное, у третьей — тупого удивления. Она холодно встретила их взгляды, прекрасно зная, какую потенциальную опасность они таят: секундная растерянность или малейший признак слабости — и они набросятся на нее, как стая волков. Только дай им шанс вырваться на свободу и жить в буше, и они оберут дом, захватив продовольствие и оружие, и исчезнут в минуту.

— Запомните вот что, — сказала она, вставляя ключ в скважину, — если хоть одна из вас попробует удрать, я прослежу самолично за тем, чтобы магистрат приговорил вас к такой порке, которая не оставит ни лоскута кожи на ваших спинах. Запомните это хорошенько, потому что я говорю всерьез.

С этими словами она захлопнула дверь и повернула ключ.

Когда Сара, подобрав юбки, неслась по коридору к детской, где находился Дэвид, она с тревогой думала о том, как не подходит для тюрьмы кладовка. Женщины при желании могли выбраться из нее. Она не была уверена, что ее угрозы заставят их подчиниться. Полагаться же на послушание ссыльных неразумно.

Дэвид проснулся. Он издавал веселые воркующие звуки, энергично размахивая кулачками. Она схватила шаль, завернула ребенка, пытаясь удержать ручки, которые цеплялись за ее волосы.

— Будь умницей, Дэвид! — сказала она мягко, приблизив губы к его ушку. — Ну, будь умницей! Я тебя не оставлю этим негодяям!

Он возбужденно заворковал и крепко ухватился за прядь волос. Когда она поспешно выбегала из комнаты, он начал тянуть эту прядь и тянул все сильнее, в восторге от нового развлечения. У нее на глазах выступили слезы от боли, от страха и тревоги подступила дурнота. Но ей некогда было останавливать его беспокойные руки. Зажав пистолет и придерживая у бедра ребенка, она снова пробежала через кухню. Пересекая ее, она услышала глухие удары из кладовки. Но, держа на руках ребенка, нельзя было обращать на них внимания. Поэтому она, почти не задержавшись в кухне, выбежала через заднюю дверь и направилась через двор к конюшне.

Войдя внутрь, она перевела дыхание. Там было тихо и сумеречно; до нее донесся крепкий запах лошадей и сена — мирный домашний запах, который, казалось, не имел ничего общего с тем миром за стенами, который вдруг перевернулся вверх ногами. Воздействие этой атмосферы расслабило ее: хотелось отдохнуть, отказаться от фантастического плана. Сеновал манил ее своей безопасностью, обещанием укрытия. Она поменяла руку, обнимавшую Дэвида, и осмотрелась.

В тот же миг арабский жеребец Эндрю, которого он только что приобрел у владельца торгового судна, зашевелился и тихо заржал, слегка повернув к ней голову. Это движение прервало колебания Сары. Лошади были ценными: те три, что стоят здесь так тихо, и та, на которой Эндрю поскакал в Сидней, были куплены на доход за три прошедших года, они указывали на положение Эндрю среди элиты колонии. Она сделает все возможное, чтобы этой троицей не воспользовались отчаявшиеся люди для побега в буш, и не съели бы лошадей, когда закончатся награбленные съестные припасы. Она почувствовала прилив гордости за этих животных и ужас при мысли, что их могут у нее отобрать.

— Нет, мои красавчики! — бормотала она, обращаясь к ним. — Я ни за что вас им не отдам.

Она быстро повернулась, вытащила сено из яслей на стене и положила на него Дэвида. Он с недоверием отнесся к тому, что его так бросили на эту хрустящую постель, протестующе вскрикнул и лицо его стало кривиться.

— Не плачь, Дэви, мальчик мой! Только, пожалуйста, не плачь!

Она в отчаянии осмотрелась и затем, выбрав две сухих травинки, вложила их ему в руку. Какой-то миг он недоуменно рассматривал их, потом осторожно засунул в рот. Вкус, казалось, ему понравился, и он начал удовлетворенно их жевать.

Она оставила его, ни слова не сказав, сосредоточив внимание на взнуздывании лошадей. Жеребец всегда ее слушался и позволил надеть на себя уздечку совершенно спокойно. Вторая лошадь была ее собственной. Она мешала ей тем, что начала тереться о ее лицо и шею и пыталась найти в складках ее юбки привычную морковку. Сара нежно разговаривала с ней, стараясь, чтобы руки ее были спокойными и терпеливыми, в то время как мозг ее судорожно пытался предвидеть все, что могло произойти вокруг: возможное приближение восставших ссыльных с фермы Чарльза Денвера, побег женщин из кладовки, одинокие попытки Джереми согнать в кучу их собственных батраков.

Руки ее были непослушны и неловки, пока она возилась со сбруей. Третья лошадь, молодой гнедой мерин, уловив ее тревогу, не подпускал ее, и ей долго пришлось с ним провозиться.

— Ну знаешь, дорогой мой, от тебя проку меньше, чем хлопот, — резко сказала она.

Теперь ей нужно было быстро решать, что делать с Дэвидом. Сара сняла с него шаль, не обращая внимания на протестующие крики мальчика: сено кололось, когда убрали шаль. Сложив ее и связав два угла, она повесила ее через плечо, подняла ребенка и устроила его в этой повязке, поддерживая левой рукой, оставив правую свободной. Ребенку это новое положение не понравилось, и он залился настойчивым громким плачем.

Она мрачно взглянула на него.

— Ничего не могу для тебя больше сделать — придется тебе приспособиться.

Его сморщенное в недовольной гримасе лицо смотрело на нее с возмущением.

Сара нахмурилась.

— Я просто прошу тебя полежать, Дэви, — сказала она в отчаянии. — Почему ты не можешь помолчать?

Его сердитый крик разорвал тишину, и Сара, пожав плечами, решила, что ничего не сможет поделать, чтобы утихомирить его.

Жеребец и ее лошадь Голди пошли за ней с готовностью, как только она взялась за поводья, а гнедой к этому времени был растревожен детским криком настолько, что испуганно замер в стойле и отказался выходить. Она тяжело дышала, не зная, что делать. Держа в поводу двух лошадей и Дэвида на руках, она не могла войти к нему и вывести его из стойла, ждать дальше тоже было нельзя. Единственное, что оставалось, — это не закрывать дверь и надеяться, что он последует за ними.

Сара постаралась получше приспособить Дэвида в его люльке и дернула поводья своей напряженной вспотевшей рукой. Чтобы дойти до края расчищенного участка, потребуется минут десять, подсчитала она. Деревья в буше росли густо и это действовало успокаивающе. Как только они окажутся на опушке, лошадей не будет видно, если только на них случайно не наткнутся. Когда она их там привяжет, они будут невидимы и в безопасности. Безопасность… В ее мозгу это слово отозвалось сомнением. Еще нужно пережить ночь, чтобы удостовериться в безопасности — для ее ребенка, для дома и запасов, для нее самой. Тонкий столб дыма над деревьями напоминал ей о том, чего можно ожидать.

Пересекая двор с лошадьми в поводу, она услышала шум в дверях конюшни. Оглянувшись, она увидела гнедого мерина: он на миг застыл в нерешительности, потом, увидев двух других лошадей, рысцой догнал их и пристроился в конце процессии.

Лицо Сары смягчилось, на нем появилась слабая улыбка, прежде чем она вновь повернулась к бушу.

Сара стояла в дверях кухни и осторожно осматривала ее. Все в ней было точно так же, как когда она ушла за лошадьми. Ложка, которой пользовалась Энни, лежала на полу в луже застывшего жира. Последние лучи вечернего солнца отбрасывали на пол ее тень, длинную и тонкую. Запястье ныло от усталости, когда она подняла пистолет на уровень пояса. Она шагнула внутрь.

Почувствовав себя снова в знакомом тепле дома, Дэвид вздумал возобновить свои жалобы на обиду. Он начал бурно крутиться в своей импровизированной люльке, испуская яростные вопли, голодные и злые одновременно. Сара крепче притиснула его к своему боку левой рукой и попыталась умерить его крики, прижав к груди. Повязка, которая приняла на себя всю его тяжесть, пока она ходила за лошадьми, врезалась в шею, как проволока. Он колотил ее руками, и с каждой его попыткой вырваться твердый узел шали все крепче впивался ей в шею.

Сдерживая слезы усталости и досады, она остановилась, прислушиваясь к бешеному стуку в дверь кладовки, который приветствовал первые крики Дэвида. Стук продолжался, а вопли Дэвида стали пронзительными. Сара прижала его еще крепче и наставила пистолет на дверь, устремив на нее пристальный взгляд.

Через весь этот грохот послышался голос Энни:

— Откройте, мэм! Ой, откройте, ради всего святого! Те две сбежали!

Сара не отвечала: глаза ее сузились от недоверия, она подобралась поближе к большому кухонному столу, чтобы найти опору для Дэвида, что дало ей возможность ловчее взять пистолет.

— Ой, мэм… мэм! Выпустите меня, Бога ради!

В голосе были страх и отчаяние, это были крики женщины, испуганной и оставленной в одиночестве. За два года Сара прекрасно изучила Энни Стоукс: она была проходимкой и интриганкой, но актрисой она не была. Сара почувствовала, что на этот раз та говорит правду. Она положила пистолет на стол и стала искать ключ от кладовки.

Когда дверь была открыта, Энни неверным шагом вышла оттуда.

— Они сбежали! — выдохнула она, ее простецкий голос звучал пронзительно и действовал на нервы. — Через окошко! — добавила она зачем-то.

Не говоря ни слова, Сара осмотрела кладовку. Сообразительная ирландка сумела оценить ситуацию и воспользовалась ею. Не совсем разобравшись в происходящем, она рискнула, в прямом смысле слова, своей шкурой в надежде, что сможет последовать в буш под охраной бунтовщиков. Вторая женщина, которая рабски следовала за Мэри и была слишком глупа, чтобы сообразить, что происходит, тоже, как и следовало ожидать, сбежала.

Они вместе подкатили к окну бочки с патокой, чтобы сделать из них удобную площадку под окном, и совместными усилиями сбили деревянную решетку, используя пустой бочонок. Подумав о чудовищной силе, таящейся в руках этой неуклюжей полоумной, Сара поняла, что побег не был для них проблемой.

Стенка под решеткой была изрядно поцарапана, а на полу валялись древесные обломки. Она безмолвно отвернулась, плечи ее опустились.

Энни стала заламывать руки.

— Я ведь не сбежала, мэм! — завывала она. — Они говорили, я дура… Но я с ними ни за что не пошла бы, миссис Маклей, мэм! Я бы вас разве бросила?

Сара машинально кивала.

— Да, Энни, да… я знаю.

У Энни было еще много что сказать: она изливала целый поток информации, наблюдений и настойчивых уверений в преданности. Сара слушала ее вполуха, выбирая в потоке слов лишь то, что могло оказаться важным. Постепенно у нее сложилась полная картина. Неожиданный приезд Эванса, его возбуждение, столб дыма над деревьями — все это дало им понять, что произошло. То, что их заперли в кладовке под угрозой пистолета, подтвердило их предположения. Стоя на бочонке и прижавшись к щели в стене, Мэри увидела, что трое ссыльных, которых она не узнала, вооруженные ружьем, киркой и мотыгой, тихонько пробрались мимо дома. Они не сделали попытки войти, а прошли прямо к сараям. Именно тогда ирландка и приказала своей подруге помочь ей разбить решетку.

Сара прервала ее:

— Трое незнакомых ссыльных, ты говоришь? Вооруженных?

— Да, мэм.

Сара судорожно стащила через голову шаль с Дэвидом.

— Вот, — задыхаясь, она всунула рассерженного вопящего ребенка в объятия Энни, — возьми его и дай ему чего-нибудь поесть. Попробуй его успокоить.

Прерванная на середине повествования, Энни удивленно посмотрела на Дэвида и ахнула, увидев, что Сара повернулась и бросилась из кухни.

В кабинете Эндрю Сара снова отперла шкаф, вынула одно из трех хранившихся там ружей. Она зарядила его так, как учил ее Эндрю, с благодарностью вспоминая, как он часами заставлял ее практиковаться как раз для таких случаев, как этот. Она зарядила ружье и тщательно проверила патроны, затем повернула назад к кухне.

Но возле стола Эндрю она заколебалась и помедлила. Мгновение поразмыслив, она открыла верхний ящик, рукой порылась среди перьев и запасных свечей и нащупала маленький кривой кинжал итальянской работы, которым они иногда пользовались для разрезания бумаги. Это была изящная, опасная на вид вещица с тонким лезвием. Взяв его в руку, она мрачно задумалась о том, что может произойти, если ссыльные захватят Кинтайр, очень ярко представив себе обагренные кровью руки Эванса и его рассказ о том, как он нашел истерзанное тело Денвера.

Пока она там стояла, раздались первые выстрелы: их было четыре.

Она на несколько секунд опустила ружье на стол, просунула кинжал за корсаж так, чтобы не была видна резная рукоятка. Холодок заостренного лезвия на груди придал ей немного уверенности.

Потом она взяла ружье и направилась на кухню.

При звуке выстрелов Энни начала какое-то своеобразное монотонное завывание — что-то среднее между звериным воем и человеческим воплем. Сара стиснула зубы. Она положит конец этому нечеловеческому звуку, чего бы ей это ни стоило. Если ей суждено умереть, то только не под завывание Энни.

Когда она дошла до кухни, прозвучал еще один выстрел.

Этот одиночный выстрел вдруг заставил Энни замолчать. Она обернулась к Саре с отчаянной мольбой в глазах.

— Все уже с нами кончено, мэм! Нам конец! — всхлипнув, она указала на окно. — Вон Тригг там, раненый, наверное. А Хогана и вовсе не видать.

Сара бросилась мимо нее к окну, страх спазмой сжал все внутри. Она внезапно осознала всю глубину зависимости от нее Энни и Дэвида, свою собственную беспомощность и невозможность защитить их в случае нападения бунтарей на дом. И она подняла ружье и укрепила его на подоконнике, скорее, для поддержания духа, сознавая, что если бунтовщики придут, два ружья ненадолго задержат их продвижение. Она лишь надеялась, что до Энни это не слишком скоро дойдет.

Основные дворовые постройки находились на расстоянии трехсот ярдов от дома. Они образовывали квадрат и были обращены внутрь: два спальных барака для ссыльных, один, поменьше, — для Джереми и Тригга. Были еще два складских помещения, где хранился провиант для батраков и инвентарь, еще один барак Эндрю использовал для дополнительных батраков, которых он нанимал как сезонных рабочих, когда снимали урожай или сеяли, а также в случае срочной расчистки участков. Он расположил эти строения на таком расстоянии, потому что не хотел, чтобы его собственная жизнь протекала в слишком большой близости от ссыльных. Они были необходимы для работ в Кинтайре, но видеть их Эндрю не желал. Теперь Сара пожалела, что расстояние не вдвое больше.

В гаснущем свете дня она напрягала глаза, чтобы видеть происходящее на задней дворе. Между конюшней и амбаром она увидела фигуру Тригга. Он прислонился к стене амбара, как будто ему не хватает дыхания или он сильно ослабел. Он прижимал к себе правую руку, голова его была откинута, и он жадно ловил воздух раскрытым ртом. Он лишь несколько секунд отдохнул под прикрытием стены. Потом опустил голову и побежал, лишь раз мимолетно оглянувшись, по направлению к кухне. Сара напряглась, ожидая увидеть погоню, но никаких признаков ее не было. Раненый и невооруженный, Тригг не представлял в этот момент интереса для бунтовщиков.

Сара опустила ружье, но оставалась у окна, когда Тригг с трудом преодолел две ступеньки до кухни и остановился, тяжело опираясь на дверной косяк.

Он был очень бледен: вся его правая рука, от плеча до запястья, была в крови. На нем не было куртки, и кровь сбегала по пальцам. Он запрокинул голову, пытаясь отдышаться. Он казался вконец измученным, как будто последняя перебежка от сараев до кухни отняла у него все силы.

Энни в ужасе вскрикнула, по кивку Сары положила затихшего Дэвида на стол и бросилась помогать Трипу.

Сара, не двигаясь, смотрела на них. Энни уже доказала свою преданность, но Тригг… Она все еще не доверяла ему. Его рывок в дом мог означать отважную попытку защитить женщин и ребенка — или желание укрыться в доме, чтобы залечивать свою раненую руку. Сара не была готова слишком уж полагаться на него, но он оттолкнул служанку и повернулся к ней.

— Нам с Хоганом уже почти удалось собрать наших батраков и запереть их, когда эти черти явились, мэм, — выдохнул он с трудом. — Они подкрались сзади, из-за конюшни, и начали стрелять. Их там около десятка, и у четверых ружья. Нам своих было не удержать, как только они сообразили, что происходит. Мне попали в руку и пришлось бежать… или нужно было бы остаться там и быть убитым. — Голос его стал еще слабее. Он с трудом выговорил: — Мэри и Бесси убежали с ними. Я слышал, как они кричали. Я знал, что вы с мастером Дэвидом здесь одни. — Он попытался выпрямиться, но ему это не удалось. — От меня мало проку, но, кажется, стрелять я все-таки могу.

Сара кивнула, облизав сухие губы. Как она ошибалась насчет Тригга: теперь ей было стыдно на него смотреть.

— А Хоган? — спросила она тихо.

— Ему попали в спину… дважды. Вряд ли он жив.

III

Теперь оставалось только ждать. В течение последующего получаса Сара не сдвинулась со своего поста у окна, держа ружье наготове. В беспомощной ярости она наблюдала разграбление запасов и наконец то, чего она страшилась и чего ожидала. Первый бледный язык пламени взметнулся над крышами складов. В сумерках поднялся довольно сильный ветер: он раздул огонь, который перебрасывался со строения на строение со скоростью, вселившей ужас в ее сердце. Вскоре все надворные постройки превратились в пылающий квадрат, ярко полыхающий на фоне вечерних сумерек, делая вечер вокруг еще темнее. Ветер подул в сторону дома и донес дикие голоса вырвавшихся на свободу людей. Ром, который они обнаружили среди запасов, усилил возбуждение, вызванное их успешными действиями. Это придало им отваги, которую пока не охладило сознание того, что перед ними пустынный буш, река и громадные неизведанные горы за ней. Они вопили и орали, опьяненные победой. Саре были видны фигуры бунтовщиков на фоне пылающих строений: она наблюдала их неверное продвижение, решимость, с которой они забрасывали на плечи мешки с награбленным продовольствием.

Они не пытались приблизиться к дому. Сара подумала, что их сбила с толку пустая конюшня: они вообразили, что Маклеи сбежали и бросили Кинтайр на произвол судьбы; к тому же они уже награбили столько продовольствия, сколько могли унести. Какое-то время ее страшила мысль, что они могут польститься на оружие и боеприпасы, хранящиеся в доме. А потом ей пришло в голову, что им некогда возиться с домом, и как только они нагрузят всю еду, которую можно унести, они уйдут. Если, как того опасался Эванс, они видели, что он едет в Кинтайр, они не станут медлить, опасаясь появления солдат в любой момент. Вскоре после того, как надворные постройки заполыхали, бунтовщики направились к реке, где были привязаны две лодки.

Сара крепко сжала кулаки, пытаясь не поддаться приступу ярости: ей стало дурно, и слезы выступили у нее на глазах, когда она увидела, как крыша ближайшего барака рухнула, рассыпав искры во все стороны. Никто не знал лучше нее, почему они тратят драгоценные минуты на поджог: таким образом они выражали свой действенный протест против своих хозяев и тюремщиков. Воспоминания о плавучей тюрьме, о кнуте и одной цепи, сковывавшей их, толкали их на путь разрушения. Они окликали друг друга в пьяной браваде, прежде чем пуститься в нехоженый лес, уверенные, что найдут дорогу в этих загадочных голубых горах и что как-нибудь выживут там, где еще никогда не жил белый человек. Конечно, все они знали, что возможность выжить ничтожна: казалось, сознание этого делало их действия еще более отчаянными. Сара все это знала, знала, какие чувства безраздельно владеют бунтовщиками, передаваясь от одного к другому: злость, горькое негодование, которым нужна лишь одна искра, вспыхнувшая в одной горячей голове, чтобы разжечь их ярость.

Когда показалось, что последний бунтовщик отправился вниз к лодкам, Сара подняла Тригга и Энни. Дэвид спал в корзине под столом, поэтому она не стала его тревожить. Рука Тригга была перевязана рваной простыней, ему все еще было очень больно. Он вышел из кухни за Сарой и проследовал за ней по замершему двору, несколько раз споткнувшись по пути к баракам. Сара отдала фонарь Энни и стала поддерживать его, неся ружье в правой руке. От догорающего пожарища ветер доносил до них обжигающий воздух, сажу и горячий пепел, а также запах жареной солонины.

Они нашли Джереми лежащим навзничь посередине площади. Энни помогла Саре перевернуть его на спину. Он был совершенно неподвижен и не издал ни звука, когда его переворачивали. На плече, в волосах и на лице запеклась кровь. Сара не тратила времени на то, чтобы разглядывать его лицо, в котором не было никаких признаков жизни: она разорвала рубашку и послушала сердце.

— Он жив! — сказала она и взглянула на Тригга. — Можешь нести ружье и фонарь?

Он кивнул.

Тогда Сара обратилась к Энни:

— Дай мне твой фартук. Нам придется замотать ему голову, прежде чем мы попытаемся перенести его в дом. Нам нужно не дать ему умереть.

IV

Сара последний раз оглядела стоящих вокруг нее в гостиной, прежде чем взять со стола фонарь. Она поднялась почти бесшумно, только юбки ее зашелестели.

Энни сидела на полу, спина ее безвольно опиралась о стену, рот был приоткрыт, иногда дыхание с присвистом вырывалось сквозь щербины во рту. Дэвид спал около нее в корзине, принесенной из кухни. Джереми и Тригг легли у противоположной стены: Тригг спал тихим недвижным сном вконец измученного и ослабевшего человека, Джереми лишь изредка приходил в себя, остальное время он вертелся и метался в какой-то горячке. В течение ночи он несколько раз просыпался, чтобы попросить воды, глаза его пробегали по лицу Сары, потом он снова погружался в забытье. Сара остановилась возле него, держа лампу прямо у него над головой. Он был не так сильно ранен, как ей сначала показалось — одна пуля задела висок, а другая застряла в плече, — но потерял изрядное количество крови.

Он болезненно скривился и отвернулся. Сара опустила лампу. «Джереми не умрет, — сказала она себе твердо, — по крайней мере, если врач приедет вовремя и извлечет пулю». Она нервно облизнулась, пытаясь угадать, будет ли врач среди первого отряда солдат, который прибудет в Хоксбери. Вероятность этого была невелика.

Она осторожно отодвинула щеколду и вышла в коридор. Это будет ее последний обход за ночь. Немного меньше, чем через час, начнется рассвет, и тогда она разбудит Энни и Тригга, чтобы они сменили ее. Усталость туманила ей глаза, когда она взялась проверять ставни на окнах. Сначала столовая… Она остановилась в дверях, лампа отбрасывала перед ней длинные тени. Ей нужно было просто проверить все три окна с одной стороны, но это казалось таким трудным и долгим делом. Потом она прошла на кухню.

За всю долгую ночь ничто не нарушило тишины в доме. Она просидела с ружьем на коленях, слишком напуганная, чтобы даже просто задремать, прислушиваясь, не пытается ли кто-нибудь забраться в дом. Время шло, и она успокаивалась, чувствуя некоторую безопасность. Сон пытался сморить ее тело, но нервы, натянутые как струна, не позволяли ей расслабиться. Было легче, когда Джереми просил у нее воды, или когда Тригг просыпался, потому что сползла повязка, — у нее появлялось какое-то дело.

Она прошла по коридору на кухню и тихо открыла дверь, надеясь увидеть первые лучи света, проникшего в щели ставен. Но было так же темно, как и в последний обход час назад. Сара стояла неподвижно, думая о бунтарях на той стороне реки, рисуя себе лагерь, который они могли построить, чтобы отоспаться с своем пьяном забытьи. Днем они могут напасть на фермы на той стороне, или, вероятно, как можно быстрее постараются покинуть пределы населенных районов. Она не знала, что они выберут, и в сотый раз за ночь задавала себе этот вопрос, пытаясь на него ответить. Она вздохнула и оперлась усталым телом о косяк.

— Хоть бы было уже светло… — прошептала она, и голос ее тихо прошелестел в темноте. — Пришли бы солдаты…

Проговорив это, она почувствовала дуновение холодного весеннего ветра на щеке. Этот холодок был очень ощутим, он несся с гор, в нем даже был морозец. Эта мысль обожгла ее: холодный ветер в закрытой ставнями комнате?!

Сара выпрямилась и заглянула в комнату, пытаясь перебороть оцепенение, в который усталость погрузила ее мозг. Она подняла лампу, вглядываясь в потемки у кладовой. Дверь была открыта. Сквозь разломанное двумя сбежавшими женщинами окно внутрь врывались порывы холодного ветра.

Глаза ее сузились от страха и недоумения, пока она пыталась припомнить, не забыла ли сама закрыть дверь. Может быть, она сделала это во время последнего обхода? Память ее напрягалась, силясь вспомнить. Но мозг не давал ответа — он был полон дурных предчувствий и подозрений.

Она была уже уверена, что тут что-то не так, и ей показалось более опасным идти будить Тригга, чем оставаться на месте. Она осторожно поставила лампу на пол. Потом взяла ружье наизготовку и двинулась к кладовой. Тяжесть оружия заставила ее почувствовать, как неловко и неумело она обращается с ним, и Сара с тоской подумала о пистолете, который остался лежать в гостиной у ее стула. «Дура!» — сказала она себе, и от возмущения дыханье вырвалось у нее с легким присвистом.

Сара не видела, что творится в кладовке, — дверь в нее была прикрыта. Доска под ее ногами скрипнула так громко, что она стиснула губы, чтобы не вскрикнуть. Лампа отбрасывала перед ней ее длинную тень, увидев которую, Сара замерла. Она стояла как вкопанная, прислушиваясь. Потом, после нескольких мгновений тишины, она шагнула вперед.

Прежде чем она смогла двинуться дальше, из-за двери вдруг возникла мужская фигура. Она вмиг подняла ружье и отступила. Но мужчина был высоченный и двигался с быстротой ястреба. Он выбросил вперед руку, оттолкнув ствол, прежде чем она успела опомниться. Сара машинально выстрелила, но раздался всего лишь глухой звук осечки.

Мужчина был громадного роста и горой возвышался над нею. Он наклонился, чтобы заглянуть ей в лицо. Она попыталась снова сделать шаг назад, но он ухватил ее за запястье, вывернул ей руку, и она слабо застонала от боли. Один за другим ее пальцы соскользнули с курка. Он мог бы выбить ружье у нее из рук сразу же, но, казалось, ждал, чтобы она сама отпустила его. Ружье упало на пол между ними. Сара открыла рот, чтобы позвать Тригга, но грубая рука, пропахшая потом и ромом, зажала ей рот. Она бешено царапала эту руку, но борьба с незнакомцем была напрасной.

— Ни звука, поняла, или шею сломаю! Слышишь?

Огромная рука опустилась вниз и обвила ее шею.

Сара в ужасе смотрела на него. По его сиплому голосу она поняла, что перед ней деревенский житель, набравшийся лондонского акцента. Он был пьян. Его зловонное дыхание вызвало в ней приступ тошноты. Лицо его блестело от пота, глаза были красны. Он качался, вцепившись в нее.

— Сколько здесь мужиков? — спросил он. — Двое?

Она не ответила. Рука его на ее горле угрожающе сжалась.

— Не пытайся меня надуть — я их видел! Оба ранены — уже, наверное, сдохли. — Он пнул ногой ружье. — Где патроны для него? Где?

Она не ответила, просто дернула головой в направлении коридора и остальной части дома.

— Еда?

— Там, — она кивнула на полки вдоль кухонной стены.

Он удовлетворенно хмыкнул.

— Они улизнули без меня, чтоб их! — сказал он. — Я упал и отключился, а эти сволочи взяли мое ружье и бросили меня на берегу. — Он издал какой-то низкий рокочущий звук и тряхнул ее. — Но я не из тех, кто сдается, а теперь мне еще перепало побольше, чем любому из них! У меня и ружье, и еда — и делиться ни с кем не надо. Да еще и ты мне досталась в придачу!

Ее глаза медленно расширились.

Улыбка расплылась на его потном лице.

— Ты меня не помнишь, а? Долго же ты дамочку изображала — так долго, что забыла своих приятелей с «Джоржетты».

Она напряглась и попыталась вырваться.

— Что, не нравится, а? — Он качнулся на пятках. — Я-то за тобой следил — я уж, считай, здесь целый год. Я-то не забыл, как все было: одно тряпье на спине и ноги босы, а теперь нос от нашей вони воротишь, от нас, от тех, кто здесь спину гнет, чтобы тебе в шелка рядиться, а муженьку твоему золото в кошелек бы сыпалось. Ну что ж, ты-то с «Джоржетты» все получила, не так что ли? Ты-то быстро нашла, как к этому дурню в кровать залезть, пока мы все в трюме гнили. Думаешь, я забыл? Каждый раз, как на тебя гляну, все вспоминаю. Ох и хотелось же мне добраться до этой твоей белой шейки и выжать жизнь из тебя… ты, расчетливая сучка!

— Кто ты? — из горла Сары вырвался только шепот, так крепко он сжимал ее шею.

— Как же вам было меня упомнить, миссис Маклей? Разве что помните, как дважды мне шкуру со спины сдирали кнутом за это путешествие, и зовут меня Джонни. Джонни Писарь, так звали меня в Лондоне. И был я известным гражданином, пока не навесили они мне срока в четырнадцать лет. Абыло время, когда я мог подделать подпись губернатора так, что он сам бы не отличил. Теперь-то уж нет. Теперь уж не смогу, и все потому, что лес валил для ваших чертовых костров и потерял два пальца! А мог бы потерять и всю руку, но разве знает об этом миссис Маклей, разве придет и перевяжет руку? Ни за что! Знатная леди разве заглянет в барак, где ссыльные живут?! Но позволь мне сказать тебе, — он придвинулся еще ближе, — ты не увернешься от этого. Сколько бы лет ни прошло, как бы далеко ни осталась «Джоржетта», тебе никогда не дадут ее забыть. Каждый ссыльный тебя держит на примете, каждый вновь прибывший слышит твою историю. Всегда найдется кто-нибудь, чтобы до тебя достать и потянуть вниз, как я сейчас. Понимаешь? Тебе никогда не дадут этого забыть! Ну… — грубо тряхнул он ее, — мне-то на это наплевать. Я свободен, могу теперь не слышать, как ты распоряжаешься, не смотреть, как ты юбки подбираешь, чтобы о кого-нибудь из нас не замараться. Хватит, поняла? Я ухожу за реку, где меня не достанут. И мне наплевать, если я никогда ни одной белой бабы больше не увижу. Мне и туземки сгодятся.

Он сплюнул, скривив рот.

— Лошади, — пробормотал он, — где они?

— Не знаю.

— Не ври, ты, шлюха! Должно быть три лошади. Они исчезли из конюшни, еще когда мы до складов не добрались. Где ты их спрятала?

— Я ничего про лошадей не знаю.

Он хлестнул ее рукой по лицу.

— Сука! Говори!

— Не знаю! — выдохнула Сара. Он тряхнул ее, в глазах его сверкнуло безумие.

— Я тебя заставлю говорить, дрянь подзаборная!

Он снова ударил ее по лицу. Ее отбросило назад. Она отшатнулась, почти вырвавшись из его рук.

Вдруг поведение его изменилось. На его потном лице заиграли новые чувства — отвратительная пьяная похоть, которую пробудили эти побои. Он отвел от нее одну руку и с удивлением посмотрел на нее.

— Сейчас мы посмотрим, кто может, а кто не может тебя трогать. Ты сойдешь и для такого изгоя, как я, Сара Дейн, когда я того захочу. Шлюха… — Он выдохнул это почти нежно. — Ты была рада получить что могла на «Джоржетте», а теперь я спрашивать не стану!

Рука его взметнулась и разорвала лиф ее платья до пояса. Его лицо кривилось усмешкой.

Он на миг ослабил свою хватку, чтобы поцеловать ее; Сара тут же отбросила его руку и стала шарить на груди. Но она не успела ухватить маленький итальянский кинжал. Он упал на пол между ними, тонко звякнув о ружье.

Он взглянул вниз, и этого мгновенного замешательства оказалось достаточно, чтобы она успела нагнуться и схватить кинжал раньше мужчины. Она присела с кинжалом в руке. Разъяренный, он снова замахнулся и ударил ее по лицу. Удар бросил ее на пол: она лежала на боку. Несколько секунд он смотрел на нее, потом упал на колено, пытаясь, пьяный, удержать равновесие, и оперся о пол одной рукой. Из этого положения он начал наклоняться вперед.

Она дала ему наклониться как можно ниже, а затем, как молния, увернулась, перекатилась на левый бок и изо всех сил вонзила заостренный кинжал ему в горло. Рот его раскрылся в тот момент, когда он осознал, что она делает.

Остекленело-изумленное выражение появилось в его глазах — смешанное выражение ужаса и неверия. Он судорожно ухватился за горло, пальцы его наткнулись на кинжал. Он дернул руку Сары, пытаясь разжать ее, но это движение только вогнало кинжал глубже. Хлынула кровь. Кровавый пузырек появился в углу его рта, а рука его безвольно соскользнула. Он медленно упал вперед, и кинжал вошел ему в горло по рукоятку.

Он нелепо навалился на нее, раскинув руки. Он был уже мертв, кровь струей вырывалась из его горла. Сара пыталась выбраться из-под него, наконец это ей удалось. Он лежал на спине, глаза были открыты, кинжал косо торчал из горла. Изящная серебряная рукоятка слабо светилась в ранних утренних лучах.

Сара отстранилась от него и с трудом стала подниматься на колени. Но на миг замерла и передернулась. Кровь этого человека была еще теплой на ее платье, груди и шее. Лицо ее саднило от боли, причиненной его ударами. Она взглянула на свои руки, потом на мертвеца. Ее затошнило.

Пока она стояла так на коленях, до нее донеслись из коридора звуки неверных шагов. Она подняла голову, слишком усталая, чтобы думать о том, кто это мог быть. Она ждала, и наконец фигура Джереми появилась в дверях. Она вздохнула с облегчением. При свете фонаря она заметила пот на его лбу и на верхней губе, но в глазах уже не было лихорадочного блеска. Он неуверенно покачивался, держась за дверной косяк.

— Сара… — сказал он, впервые назвав ее по имени.

— Джереми!

Она поползла к нему по полу.

Джереми пристально смотрел на нее через стол. Они были одни в кабинете. Она налила им обоим еще по бокалу бренди: руки ее дрожали, часть пролилась и потекла по краю стакана. Лампа стояла на полу и отбрасывала тень от стола вверх, на потолок. Лицо Сары искажали темные тени, ее спутанные волосы разметались по спине, кровь засохла на разорванном лифе платья, на груди и руках.

Она поднесла бокал к губам, прикусила стекло, чтобы унять дрожь. Потом она ухватила его обеими руками и осторожно поставила на стол.

— Больше мне нечего тебе сказать, — произнесла она глухо, отведя глаза. — Теперь тебе известно все, что будет передаваться из уст в уста по всей колонии через несколько дней. — Она опустила голову на сложенные руки. — Я это слышу… «Миссис Маклей, владея приемами обращения с ножом, как и подобает бывшей заключенной, убивает одного из собственных батраков». Или еще того хуже: «Одного из своих сообщников на „Джоржетте“. — Голова ее вдавилась в руки еще глубже, и она испустила тихий стон. — Ой, Джереми, как они станут смаковать это, все эти сплетницы! Наконец-то мне удалось оправдать их представление о себе как о шлюхе из придорожной таверны. Он меня так и назвал — шлюха!

— Сара! — Джереми наклонился вперед, при этом у него от боли закружилась голова.

Она подняла на него глаза:

— Тебе ведь тоже все равно. Ты от меня ничего иного не ожидал. Если бы ты посмел, ты бы тоже назвал меня шлюхой.

Он обеими руками ухватился за край стола, попытавшись встать.

— Если бы у меня были силы, я обошел бы вокруг стола и тряхнул тебя за подобные слова.

Она подняла брови.

— Ты хочешь сказать, что так обо мне не думал… с самого дня моей свадьбы? Попробуй сказать, что ты не считал Эндрю безумцем за решение жениться на мне.

После долгого молчания он медленно произнес:

— Я не отрицаю, что так думал когда-то. Но мои взгляды изменились. — Джереми перевел взгляд на мокрые круги, оставленные на столе бокалами. — Мое мнение изменили не последние несколько часов, — сказал он, — хотя, Бог свидетель, я обязан тебе своей жизнью — ни один из тех двоих не рискнул бы притащить меня сюда. — Он стал размазывать один из кругов пальцем. — Нет… перемена произошла раньше. Ни один человек в здравом рассудке не смог бы не восхищаться тобой все это время.

Она издала звук, который можно было истолковать по-разному.

Он быстро поднял на нее глаза.

— Я ревновал тебя, Сара, потому что Эндрю любит тебя. Мужчине, который надолго лишен женского общества, ничего иного не остается, как либо ненавидеть, либо любить ту единственную женщину, которая находится в пределах досягаемости. Я желал тебя, но не признавался в этом даже самому себе. Богу известно, насколько это понятно и естественно. Ты настолько красива, что ни один мужчина не отказался бы владеть тобою. Мы с Эндрю были друзьями до твоего появления. А потом меня разозлило, что ты действительно во всем такая, как он хвастал… деятельна, уравновешенна, умна… Ты никогда не жалуешься на ту жизнь, что приходится вести здесь, в Кинтайре. Ты никогда не говоришь о своем одиночестве. Я видел, как ты вынашивала ребенка вдали от общества других женщин, не подав виду, как тебе, наверное, было страшно. Я видел, как ты всегда была готова соответствовать все возрастающим требованиям Эндрю. И я видел, как все более необходимой для него ты становишься с каждым месяцем. Он был всего лишь мелким азартным игроком, когда покинул борт «Джоржетты». Он стал тем, кем есть сейчас, благодаря тебе.

Она не двигалась, пристально наблюдая за ним.

После краткого молчания он сказал:

— И даже несмотря на все это, я был почти разочарован, что ты не оказалась той шлюхой, которую я надеялся увидеть. Если хочешь откровенности, я был разочарован, что ты не падаешь в мои раскрытые объятия.

Он откинулся назад и убрал руки со стола.

— Моя ревность исчезла, когда я увидел тебя там, — он кивнул в сторону кухни. — Я воочию увидел, что со вчерашнего дня ты сделала то, чего я никогда не ожидал от женщины. Отныне, что бы ты ни сделала, все мне будет казаться правильным.

Он запрокинул голову, закрыл глаза, рука его поднялась к тому месту, где на повязке через плечо запеклась кровь.

— С этого момента, Сара… — он помедлил и открыл глаза. — С этого момента я стану твоим рабом. Можешь истолковать это как тебе угодно. Но ты должна выслушать те мотивы, которыми я движим, и принять их. Это любовь и желание, потому что я сомневаюсь, что Эндрю когда-либо любил тебя или желал больше, чем я сейчас. — Голос его стал жестким, а губы пересохли. — Мне придется забыть об этом разговоре и вести себя так, как будто ничего этого не было, потому что ты принадлежишь Эндрю. Ты — его, но… но я буду служить тебе по мере своих сил всю оставшуюся жизнь.

Она не отвечала, лишь кивая головой. Потом голова ее упала на руки, сложенные на столе. Джереми видел, как плечи ее затряслись: возможно, она рыдала, но он не был в этом уверен. Мягкий свет лампы падал на ее кожу в том месте, где было порвано платье. Всклокоченные волосы создавали ощущение мятежной юности. Он смотрел на нее через стол, и ему хотелось протянуть руку и положить ее ободряюще ей на плечо. Но она не показывала, что он ей нужен; казалось, она уже вообще забыла о его присутствии.

Они долго сидели в молчании, пока дневные лучи не стали ярче, проникнув сквозь щели в ставнях. В течение, наверное, получаса Сара совершенно не двигалась, положив голову на руки, похожая на каменное изваяние, излучающее теплый живой свет. Наконец какой-то звук заставил их обоих одновременно встрепенуться. Сара пошевелилась и подняла голову, прислушиваясь. Затем она поднялась и с трудом сделала несколько шагов в окну.

— Солдаты, — сказала она, откинув ставни, и до Джереми явственно долетел стук копыт. — Шестеро, и с ними лейтенант Грей.

Она медленно повернулась к нему. Лицо было усталым и постаревшим.

— Ты понимаешь, что Эндрю услышит этот рассказ в той версии, которую ему передадут другие, прежде чем я смогу рассказать ему все, как было? — Она резко провела рукой по глазам. — А как они это все преподнесут, Джереми! Мертвец лежит на кухне, а миссис Маклей не удосужилась даже смыть с себя его кровь!

И она рассмеялась: смех был истерическим и фальшивым.

V

Эндрю добрался до Кинтайра на рассвете следующего дня. Сара, лежа без сна в занавешенной спальне, ясно услышала, как стук копыт разорвал тишину. Она села и прислушалась.

Лошадь взлетела на холм во весь опор; голос Эндрю нетерпеливо ответил на вопрос часового. Его тяжелые сапоги простучали по деревянному настилу. Сара зажгла свечу у постели и ждала.

Он распахнул дверь спальни и несколько секунд стоял, глядя на нее. Потом он ногой захлопнул дверь. Она почувствовала, как руки обвивают ее плечи, а лицо прижимается к ее груди.

— Сара! Сара! — Голос его был приглушен, но она уловила в нем облегчение. Тело его дрожало, от одежды пахло конским потом.

Он поднял к ней лицо.

— Я примчался, как только услышал. Я скакал без остановки всю дорогу от Сиднея. Сара, ты не ранена?

Она покачала головой.

— Просто измучена и не в состоянии спать.

— Свиньи! — вскричал он. — Если бы они тебя хоть пальцем тронули…

— Не тронули, Эндрю. Они сожгли все постройки и все унесли… Вот и все.

— А Дэвид?

Она слабо улыбнулась.

— С Дэвидом все в порядке. Он большую часть времени проспал. — Внезапно ее глаза наполнились испугом. — Эндрю, было ужасно. Мне так много нужно тебе сказать. Я…

Он сжал ее плечи.

— Не нужно сейчас ничего рассказывать, Сара. Все об этом уже слышали — в той или иной версии. Я выслушаю тебя, как только ты будешь в состоянии мне рассказать.

Она закрыла глаза, и он прижался к ним губами.

— Любимая, — сказал он, — как только стало об этом известно, сказали сначала, что ты ранена, а потом — что умерла. Я узнал, что ты жива, лишь достигнув Парраматты. — Он снова приник к ее груди, сжав в отчаянном порыве, как будто ее могли у него отнять. — Боже милостивый, Сара… Они ведь могли тебя убить… — Он поднял не нее глаза. — Если бы тебя не стало, я бы тоже не смог жить.

Она провела рукой по его спутанным волосам. Они склеились от грязи и пота.

— Больше я этого не допущу, — сказал он. — Клянусь Господом, не допущу! Больше им нельзя доверять, как я до сих пор это делал. Даже если я стану самым ненавидимым человеком в колонии, ни один ссыльный больше не получит от меня снисхождения. С этого момента я буду до конца использовать их тела, но забуду об их душах. Если у кого из них и есть душа, то настолько мелкая, что не заслуживает внимания.

Он ослабил свои объятия, и она откинулась на подушки. Губы его, пока он говорил, были решительно сжаты — у него был вид человека, страстно сетующего на то, что ему перечат. Сара поняла, что пришел конец какой бы то ни было снисходительности с его стороны в отношении ссыльных. Эндрю никогда не отличался терпением, а теперь и подавно он не станет ни терпеливее, ни снисходительнее.

Наконец он выпрямился, отступил на шаг от кровати и произнес с неохотой:

— Тебе нужен отдых, дорогая, я должен тебя оставить…

Он помедлил.

Она протянула к нему руку:

— Мне кажется, ты что-то хочешь сказать. У тебя на уме что-то помимо ссыльных?..

Он передернул плечами:

— Нет, ничего. Ну… это подождет, пока ты не придешь в себя.

Сара улыбнулась.

— Я не настолько устала, чтобы любопытство не побороло усталость. — Она склонила голову набок. — Эндрю, расскажи мне.

Он широко улыбнулся ей; эта улыбка стерла с его лица усталость. Одним броском он оказался рядом с ней на постели; он лежал рядом и смотрел в потолок.

— И что ты за девушка, моя Сара! Я пропал бы без тебя! — Он протянул руку к ее руке, пальцы их сплелись. Он закрыл глаза.

— Я собираюсь строиться в Сиднее, — сказал он.

При этих словах она села и склонилась над ним, крепко сжимая его пальцы своими.

— Эндрю! Ты хочешь бросить Кинтайр?

Он открыл глаза:

— Не оставить Кинтайр, а продолжать расширять его, как мы и планировали. Несмотря на то, что эти свиньи сделали с запасами, Кинтайр все равно остается самой богатой фермой на Хоксбери.

По его лицу снова расплылась улыбка и сделала его, несмотря на загрубелую, обветренную кожу, похожим на мальчишку. Он притянул ее к себе так близко, что губы их почти соприкоснулись.

— Кинтайр — лишь часть того, что мне нужно, — сказал он заносчиво. — Сара, Сидней приходит в движение. Мир, кажется, начинает ощущать, что на земле есть такое место, а торговые возможности манят туда корабли. Сейчас я больше чем когда-либо уверен, что у колонии впереди большое будущее, а Сидней — порт. По мере того как он будет развиваться, появится необходимость в лавках и складах, и я должен там быть, и владеть землей, чтобы поспевать за его ростом. Возможно, мне удастся завладеть каким-нибудь кораблем и плавать на Восток за товарами. Конечно, тут есть риск… Но если ты мне будешь помогать…

Она слегка отстранилась от него и увидела, как лицо его пылает огнем тщеславия и возбуждения, делая черты его совсем юными. Тишина, за которую она так любила Кинтайр, окружала их. Она представила себе грохот и суету уродливого маленького городка, раскинувшегося вдоль заливов Порт-Джексон а. Эндрю предлагал ей вернуться назад, в мир, наполненный женщинами и предрассудками, от которых она когда-то вырвалась. Она поняла, что ей придется надолго оставаться одной. Кинтайр станет убежищем, которое они будут посещать лишь время от времени, он превратится в место, по которому она будет тосковать среди унылых хибарок Сиднея. На миг ее глаза обратились к окну. Покой, которым веяло от долины Хоксбери, был ощутимым и очень родным в этот рассветный час ранней весны. Ей было трудно поверить, что он хочет, чтобы она уехала отсюда.

Но она снова взглянула на Эндрю; пальцы ее медленно прошлись по его щеке и лбу, а потом вплелись в локон его растрепанных волос.

— Любимый, — сказала она нежно, — расскажи мне, что ты собираешься делать.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава ПЕРВАЯ

I

Дом, строительство которого Эндрю Маклей закончил в конце февраля 1800 года, был, пожалуй, ближе всего по стилю к особняку. Он еще долго оставался единственным строением такого рода в Сиднее. Дом не мог похвастать истинным величием, как того хотел хозяин, но был достаточно просторным и изящным, с широкими прохладными верандами, обращенными к гавани. Эндрю поставил его на участке выше Вулумулуйского залива, в стороне от шума пыльных городских улиц, от стука конских и воловьих упряжек, от потока буйной неуправляемой жизни, непременной для любого маленького порта.

За пять лет — с того момента, когда Эндрю принял решение покинуть Хоксбери, — колония несколько изменилась. Теперь, двенадцать лет спустя, она выглядела более основательно, хотя Министерство по делам колоний не спешило признавать за ней иной статус, кроме исправительного поселения. Границы ее постепенно раздвигались: наблюдался приток вольных поселенцев и небольшие изыскательские партии, большинство из которых организовывалось и направлялось в глубь страны с единственной целью — приобрести землю в личное пользование. Все это открывало новые пространства, в основном вдоль рек. Горная преграда пока оставалась непреодоленной, но губернатор Хантер поощрял исследования вдоль побережья. Молодой лейтенант Мэтью Флиндерс и его друг, морской врач Джордж Басс, совершили морское путешествие через пролив, который Басс обнаружил ранее, обогнули Землю Ван Дьемана, доказав, что она не связана с материком. Они оба были почти юноши, но южный океан раскрывал свои тайны перед этими страстными искателями приключений.

Несмотря на все эти новшества, административная структура колонии очень мало изменилась с золотых времен лейтенант-губернатора Гроуза. Те немногие, что заправляли делами Корпуса Нового Южного Уэльса, все еще набивали карманы за счет доходов от рома и торговли, в то время как остальные боролись за самое свое существование. Предполагалось, что военная диктатура окончилась с прибытием губернатора Хантера, но действия военных не изменились, они просто стали менее откровенными — в их поведении была нарочитая почтительность и некоторое удивление в отношении беспомощности бедняги-губернатора. Они сохранили за собой монопольное право на торговлю грузами кораблей, которые прибывали в порт, занимались подпольной дистиллировкой и распределением рома, а так как со стороны государства в отношении сельского хозяйства делалось крайне мало, военные по-прежнему требовали и получали фантастические цены на зерно, без которого колония не в состоянии была прожить. Хантер был безнадежно опутан цепями, выкованными за три года отсутствия правительственного контроля. У него не хватало хитрости бороться с умами, охваченными жаждой наживы; к тому же у него не было власти над войсками. Солдаты подчинялись только своим офицерам, и офицеры пользовались этим, чтобы предупредить, свести на нет или просто проигнорировать любое правительственное распоряжение. Ни о каком равенстве сил не могло быть и речи, и Хантер понимал, что все ближе день, когда ему придется признать свое поражение. А это не сулило ничего, кроме его отзыва в Англию и слабой надежды на пенсию.

Эндрю Маклею досталась щедрая доля доходов этих благословенных лет. Он нажился на торговле, как и вся братия торговых монополистов. Кинтайр разросся и по-прежнему был самой процветающей фермой на Хоксбери. Он осуществил свою мечту о лавке в Сиднее: сделать это было непросто, но сейчас она стояла, как знамя его триумфа, а рядом строился склад. Он был официальным владельцем шлюпа «Чертополох», который осуществлял торговлю с Востоком. И он сохранил за собой славу самого удачливого картежника, когда-либо обитавшего в колонии.

Но не только за счет этого он выстроил и обставил дом с видом на залив Вулумулу. Чтобы добиться этого, ему самому пришлось съездить на Восток и даже добраться до самого Лондона.

Глаза всей колонии были устремлены на Эндрю, когда он объявил в 1795 году, что намерен заняться торговлей в Сиднее. В этих глазах был острый и далеко не доброжелательный интерес. Ему был выделен участок на бойком перекрестке улиц, рядом с пассажирской пристанью — место, как шептались меж собой любопытные, вряд ли подобающее джентльмену, который собирается обосноваться здесь с женой и детьми. Но в конце концов, если у тебя жена — бывшая ссыльная… Колония до сего времени пожимала плечами, забавляясь и осуждая его за Сару.

Через семь месяцев магазин Маклея, над которым находились жилые комнаты, был закончен, и Сара прибыла из Кинтайра в повозке, доверху груженной домашней утварью и тюками. Окна наверху выходили на гавань с ее кораблями и на правительственную резиденцию на холме над ней. Совсем рядом были немощеные улицы, покрытые либо пылью, либо лужами — в зависимости от погоды, всегда заполненные буйными, часто скандальными обитателями Сиднея. Приехав сюда, Сара, измученная трудной дорогой, на миг обратилась мыслью, исполненной сожаления, к мирной тишине Кинтайра, затем резко встряхнулась и принялась создавать новый дом в голых комнатах.

Ее появление на церемонии открытия магазина было кратким, и после этого ее видели редко. Через два месяца родился их второй сын Дункан. По поводу Сары снова поползли скандальные сплетни — с точки зрения местного общества, она слишком рано оставила Дэвида и новорожденного на попечение Энни Стоукс и начала работать в лавке. И тотчас же было подмечено, что когда она находилась в магазине, там всегда было полно мужчин. Сидя за небольшой конторкой, она принимала заказы, обсуждала возможности получения отдельных товаров, которые пользовались особым спросом; улыбаясь и мило болтая, одновременно не выпускала из вида недавно прибывших из Англии молодых продавцов, которые носились по лавке, обливаясь потом и стараясь изо всех сил ей угодить. Женщины считали, что, должно быть, у Эндрю Маклея не хватает денег, раз он заставляет свою жену заниматься коммерцией. Мужчины никак не высказывались по этому поводу и продолжали делать покупки у Маклеев.

Шлюп «Чертополох» был на тот момент самым крупным деловым приобретением Эндрю. Он купил его, когда тот с трудом приковылял в гавань после кошмарного пути из Кейпа; обшивка его прогнила и пропускала воду по всем швам. Ее владелец — капитан — не был трусом, но не мыслил себе еще одного путешествия на судне, которое буквально разваливалось под ногами. Он дешево продал его Эндрю, с радостью избавившись от него. Эндрю, положившись на судьбу, в надежде на хороший урожай в Кинтайре, занял денег на ремонт. Среди пестрого населения Сиднея нашлись двое, которые заявили, что когда-то были судостроителями. Он поставил их во главе нанятых работников, и восстановление «Чертополоха» началось. Не хватало материалов, не хватало рабочей силы, и сам Эндрю проводил почти все время на лесах, построенных для плотников вдоль корпуса судна.

Урожай был хорош, денег прибавилось, и наконец «Чертополох» был готов к выходу в море. С ощущением болезненного облегчения Эндрю выплатил долг и собрал пестрый по составу экипаж из матросов, которые попали в Сидней на разных судах и почему-то остались здесь. Он нанял в качестве шкипера крепкого коротышку янки, который бездельничал в ожидании подходящего судна. Все было готово для отплытия в Калькутту, когда вдруг заболел первый помощник. После часового серьезного разговора с Сарой Эндрю занял его место. «Чертополох» отбыл с отливом, и весь Сидней с плохо скрываемым любопытством ожидал интересного зрелища — как Сара, женщина, будет управлять одновременно городским магазином и фермой на Хоксбери. Это составило занимательную тему для разного рода толков и сплетен, а магазин был постоянно полон жаждущих посмотреть, как это у нее получается.

Сара справилась с этим даже лучше, чем мог предполагать Эндрю. В сопровождении Джереми Хогана ее можно было часто видеть на пути из Сиднея на Хоксбери и обратно. В Кинтайре работа шла своим ходом, как будто Эндрю никуда не уезжал. Сара даже заняла его место в торговом ряду, когда в гавань вошло судно с грузом на продажу. Сначала на нее смотрели насмешливо; позднее же все поняли, что ее голова не хуже, чем голова ее мужа, приспособлена для бизнеса, и что во время заключения сделки ее не проведешь.

«Ни одна женщина благородного происхождения не способна на это», — таково было мнение колонии.

Но, казалось, Сару очень мало волновало общественное мнение. Торговля шла, поголовье скота в Кинтайре с каждым годом росло, поля приносили урожай, и Сара выглядела вполне довольной своим одиночеством и готовой терпеть пыль, в жаркие летние дни попадавшую в ее верхние комнаты.

И она, и Джереми были готовы к тому, что сплетня свяжет их имена при первой же возможности. Дружба, зародившаяся в ночь бунта ссыльных на Хоксбери, теперь настолько окрепла, что они не решались показать ее. Джереми никогда не оставался в ее присутствии дольше, чем было необходимо, и строго придерживался роли управляющего на ферме Эндрю Маклея. Он проводил все время в Кинтайре, кроме тех случаев, когда Сара просила сопровождать ее на распродажу скота или приехать за ней в Сидней, чтобы отвезти ненадолго в Кинтайр. Надежды сплетников не получали достаточно пищи, но все же теплились.

Благодаря попутному ветру, Эндрю вернулся в протекающем «Чертополохе» на несколько месяцев раньше, чем ожидали. Груз, привезенный им, включал в себя все, начиная со сковородок и шелков и кончая сандаловым деревом и кашмирскими шалями. На всем этом лежала печать Востока, и люди, истосковавшиеся по ярким краскам и радости, толпились, желая посмотреть на все это великолепие, а кто мог себе это позволить, покупал. В лавке никогда не было такого столпотворения, а полки никогда раньше так не ломились от товаров. Джереми приехал помочь им, а на обратном пути с ним были Эндрю, Сара и оба ребенка.

Эндрю наслаждался покоем Кинтайра в течение двух недель, считал свои стада, вместе с Джереми просматривал счета, задумчиво и тщательно изучал мериносных овец, которых Сара уговорила Джона Макартура продать ей. Было широко известно, что Джон Макартур экспериментирует с шерстью; это был лучший фермер в колонии, и он неколебимо верил в будущее своих мериносов. Эндрю понимал, что ему стоит следовать его примеру.

Краткий отдых в Кинтайре, казалось, наполнил Эндрю новой энергией. Он увидел, какой доход можно получить от собственного груза, и не мог долго противиться соблазну повторить путешествие. Сразу по возвращении в Сидней он принялся латать «Чертополох». Через два месяца он снова плыл на Восток. Из окна верхних комнат Сара видела, как наполняются ветром паруса.

Колония так и не узнала подробностей второго плавания Эндрю Маклея. Капитан американского судна привез Саре письма из Калькутты. Она никому не рассказала об их содержании, только сообщила, что муж решил отправиться в Лондон. Но капитану было что рассказать: история эта, по его словам, облетела всю Калькутту. После шторма у берегов Бенгалии, рассказал он, «Чертополох» наткнулся на бристольское торговое судно, груженное драгоценными товарами, которое беспомощно неслось на скалы. Было замечательным моряцким подвигом приблизиться к нему и отбуксировать его в порт, и в Калькутте считали, что Эндрю заслужил каждую копейку из полученных за спасение судна денег.

Именно такой рассказ услышали колонисты, и никто не знал, насколько он правдив. Потом, через девятнадцать месяцев после отплытия из Порт-Джексон а, шлюп под названием «Чертополох», но абсолютно непохожий на своего потрепанного предшественника, бросил якорь в Сиднейской бухте на виду у дома Сары. Менее чем через час город облетела новость, что вернулся Эндрю Маклей.

Много любопытных и задумчивых глаз провожали его, когда он сошел на берег, проследили, как он прошел по пыльной улице к лавке. Но не было свидетелей их встречи с Сарой, и никто не слыхал, что сказали они друг другу, увидевшись после такой долгой разлуки. Даже Энни Стоукс, прижав ухо к замочной скважине, не услышала ничего.

Из плавания Эндрю привез груз на продажу, о котором говорили целый месяц, а раскупали и того дольше. Эндрю сказал, что купил новый «Чертополох» в Лондоне, и никакие расспросы о путешествии не заставили его упомянуть о событиях, описанных капитаном, или рассказать о награде за спасение. Но все сразу отметили, что он немедленно подал заявку на новый надел земли и начал строительство дома на заливе Вулумулу — частный особняк, равного которому еще не видел Сидней. Через месяц «Чертополох» снова отправился на Восток, все еще под командой капитана-янки; на этот раз Эндрю остался на суше. Сиднею уже было известно, что Сара ожидает третьего ребенка.

Ребенок, снова сын, родился над магазином за несколько недель до окончания строительства дома. К этому времени, судя по тому, каким улучшениям подвергся Кинтайр, к которому Эндрю прикупил ферму Тунгаби, и по тому, как был обставлен и украшен шелками, привезенными из Англии, новый дом, люди склонны были поверить, что история со спасением бристольского судна была правдива. Эндрю Маклей тратил гораздо больше денег, чем мог позволить себе любой мелкий судовладелец и торговец. Сара перевезла своих троих детей и вещи из лавки в новый дом, который наконец получил от Эндрю в конце лета 1800 года имя Гленбарр. Это произошло в то время, когда улица, на которую она смотрела целых четыре года, задыхалась от пыли. Горожане следили за этим перемещением, широко ухмыляясь при мысли о том, как бывшая ссыльная будет пытаться поставить свой дом на широкую ногу, как настоящая светская дама.

Вскоре стало известно о возвращении Наполеона во Францию, после того как он ускользнул из Египта, оставив свою армию там, где она застряла из-за победы Нельсона на Ниле. Он возвратился в Париж, чтобы свергнуть Директорию и занять пост Первого Консула. Париж приветствовал его в порыве бурного ликования.

В Сиднее обсуждали эту новость, осторожно переваривая ее, вспоминая о том, что каких-нибудь пять лет назад они не слышали даже имени Наполеона. Они могли вспомнить также, как за эти пять лет видели возвышение Наполеона, победу при мысе Св. Винсента и Кампердауне. Этому также сопутствовал удар по безопасности Британии и ее гордости, нанесенный мятежом военных моряков в Норе; в 1798 году Ирландия снова открыто восстала.

Для самой колонии война в Европе имела три последствия: министр по делам колоний не нашел ни времени, ни ресурсов, чтобы удовлетворять ее растущие потребности; ирландское восстание вызвало приток политических ссыльных, якобинские взгляды и висельный юмор которых делал их совершенно нежеланными гостями; третьим и, на взгляд губернатора, самым печальным последствием было то, что из-за войны в Европе не было никакой надежды на прибытие новых армейских офицеров, не успевших пристраститься к рому и не развращенных властью, которых бы привлекала идея службы в Новом Южном Уэльсе.

Губернатор проклинал Наполеона не только в силу очевидных причин.

II

Брови Джереми были задумчиво сдвинуты. Он некрепко сжимал свой бокал, оглядывая комнату. Через несколько дней она должна была принять вид гостиной в новом доме Маклеев, а пока в ней были голые полы, окна без гардин и остатки наполовину распакованных ящиков. В середине ее, у стола, заставленного разным фарфором, стояли рядом Сара и Эндрю и пытались разделать холодную жареную утку. На их лицах читалось возбуждение и беспокойство, но не было печати усталости, хотя переезд начался с рассветом. Свет лампы, выделяя черты лица Эндрю, освещая его огрубелую кожу и передавая теплый оттенок волос Сары, также улавливал блеск в их глазах и быстрые полуулыбки, которые мелькали на их лицах. На Саре было свободное ситцевое платье, выгоревшее на солнце за три лета, а на Эндрю — куртка, в которой он лазал по лесам во время ремонта старого «Чертополоха». Движения их были полны радостью жизни и приятного возбуждения.

Джереми прислушался к обрывкам их разговора.

— Сад на этот раз должен быть разбит как следует, Сара.

— Да, — Сара на мгновение замолкла, чтобы положить кусок на тарелку. — Но не слишком. Здесь, для этого пейзажа, не подойдет строго разбитый сад. Во всяком случае, — добавила она, — он никогда не будет таким прекрасным, как в Кинтайре.

Эндрю быстро бросил через плечо:

— Слышишь, Джереми? Я построил для жены лучший дом в колонии, и в первый же день в нем она не может подумать ни о чем лучшем, чем жалкая хибарка на Хоксбери.

Сара подошла с тарелкой к Джереми.

— Если этот дом такой же счастливый, как в Кинтайре, я буду в нем тоже счастлива.

Джереми улыбнулся ей.

— Первая любовь для женщины ни с чем не сравнится, не так ли, Сара?

Губы ее слегка скривились.

— Нет, ни с чем.

Они уселись на ящиках, сдвинув их в кружок, и принялись за еду. Лампа стояла на полу перед ними. Одно широкое окно, выходившее на залив, было открыто, и в него проникал нежный ночной ветерок конца лета. Снаружи мягко покачивались деревья, в доме ни один звук не нарушал тишины. Рабочие ушли с наступлением сумерек, дети уже спали, Энни похрапывала возле них. Они разместились на наскоро устроенных кроватях в комнате над просторным вестибюлем. Над гаванью сияла полная яркая луна, озаряя все своим бледным светом.

Внезапно подняв голову и оглядевшись, Сара встретилась глазами с Джереми.

— Здесь так тихо, — сказала она. — И нигде никаких огней. Как будто мы у себя в Кинтайре.

Эндрю с шумом бросил нож на тарелку.

— Обязательно так говорить о Кинтайре? Как будто он уже не наш. Ты прекрасно знаешь, что он ждет тебя, как только ты туда захочешь.

В голосе его было некоторое раздражение, но этот резкий тон исчез, когда Сара обернулась к нему и улыбнулась. Они обменялись такими взглядами, что Джереми про себя выругался: им следовало учитывать, что они не одни. Они слишком привыкли считать его частью собственного счастья, забывая, что он мужчина, что его сводит с ума желание каждый раз, когда Сара так улыбается. За годы, прошедшие со времени мятежа в Кинтайре, отношения между ними тремя перешли в глубокое доверие и товарищество, которые трудно было бы передать словами. Для всей остальной колонии он был просто надсмотрщиком, работающим на Маклея, и он так и держался в присутствии посторонних; но наедине с ними он был полноправным членом тесного союза троих, боровшихся и трудившихся ради единой цели. Тем не менее для него все еще было мукой наблюдать за их отношениями. Их нежные улыбки и обращенные друг другу взгляды заставляли забыть о годах, прошедших со дня свадьбы, и о трех детях, спавших наверху.

Он нетерпеливо потянулся за бокалом, стоявшим на полу, заговорил, не успев остановить себя, и произнес слова, которые меньше всего хотел напомнить Маклеям: они выдали его разочарование и горечь, накопившиеся за годы, проведенные вдали от женщин его круга.

— Помните?.. — вырвалось у него. И тут он замолчал.

Сара и Эндрю повернулись и вопросительно посмотрели на Джереми. Тот сжал губы и глубоко вздохнул.

— Ну? — спросил Эндрю.

— Помните, — медленно продолжил Джереми, — мы пили тост в лагере у костра в день вашей свадьбы… в честь госпожи Кинтайра?

Эндрю сразу уловил его настроение. Лицо его потеплело от нежности. Наблюдая за ним, Джереми испытал муки ревности. Минуту они все трое сидели, предаваясь воспоминаниям о холодном ветре, который дул в ту ночь, о звездах, слишком больших, слишком близких.

— Помню ли я?.. — пробормотал Эндрю. — Это было почти семь лет назад. — Он повернулся к жене. — Лет, полных стольких событий для нас. Кто бы мог знать?.. — Тут он пожал плечами. — Но эти семь лет всего лишь начало. Так много еще предстоит.

Сара сказала мягко, как бы ни к кому не обращаясь:

— Ты никогда не будешь доволен, да, Эндрю?

— Доволен? — Он рассмеялся. — А зачем? Только дураки бывают довольны достигнутым. Зачем мне сидеть на стуле, наблюдая, как мир вращается вокруг меня?

Он поднялся. Джереми заметил у него вокруг глаз морщины, слишком глубокие и слишком многочисленные для его возраста. Сами глаза были напряженными, блекло-голубыми, как будто солнце долгих путешествий высветлило их.

— Я еще стану богачом, — заявил Эндрю. — Но не таким, как представляют в этом захолустье. Я хочу такого богатства, как полагается по меркам остального мира, такого богатства, которое признал бы даже Лондон!

Эндрю зашагал по комнате, заложив руки за спину. В свете лампы стали заметны пятна на куртке, бахрома на выношенных манжетах, непудреная голова. Но насколько более внушителен он сейчас, подумал Джереми, чем когда появился в великолепии кружев, башмаков с серебряными пряжками и парчового камзола, привезенных из Лондона.

Эндрю повернулся и взглянул на жену.

— Когда-нибудь я отвезу тебя в Лондон, Сара. У тебя будет все, чего ты тогда желала. Когда-нибудь… — губы его расплылись в улыбке. — А пока мы поживем здесь, подальше от шума и грязи. — Он повел рукой в сторону городка, построенного над прилегающим заливом. — У меня будет земля, много земли, и корабли. И я сделаю этот дом великолепным. Таким… ты увидишь!

В нем внезапно вспыхнуло вдохновение, он нагнулся за матросским ножом, которым они разрезали веревки на ящиках, присел на корточки перед ящиком, на котором перед тем сидел, и уверенной рукой, без колебания, стал чертить на твердой древесине кончиком ножа. Твердая поверхность не поддавалась, и он тихонько чертыхался от раздражения. Двое других наблюдали за тем, как становится очевидным план дома.

— Вот… — сказал Эндрю, вонзив нож и повернувшись к ним.

Он замолк и поднял голову. Ручка двери слегка дрогнула, затем наступила тишина. Сара и Джереми повернули головы к двери. Эндрю медленно выпрямился, все еще держа нож в руке. Он тихонько прокрался к двери, резко распахнул ее и замер. Его старший сын стоял перед ним, испуганный, босой, в длинной, до пола, рубашке с вытянутой вперед рукой, как будто все еще держался за ручку.

— Папа…

— Дэвид! — Эндрю воззрился на ребенка. — Мальчик, что ты?

Дэвид шагнул в комнату и взглянул на мать.

— Я проснулся — и услыхал тебя.

Сара вмиг оказалась возле ребенка и подхватила его на руки. Он уютно устроился там, опустив голову ей на плечо, его вопросительный взгляд блуждал по незнакомой комнате. Он переводил глаза с отца на Джереми, а потом возбужденно заерзал.

— Можно я побуду с вами, мама?

Сара через его голову улыбнулась Эндрю.

— Пусть немного побудет. Через несколько дней они привыкнут к этому дому, к тишине, и приспособятся к новой жизни.

Эндрю кивнул, протянув руку, чтобы потрепать льняные кудряшки сына.

— Почему бы и нет? Ты же никогда еще не засиживался допоздна, правда, сынок?

Он вернулся к ящику, и Сара снова села, держа на руках Дэвида. Она натянула ему на ноги ночную рубашку, которую ему сшила Энни, но он быстро выпростал из-под нее одну ногу и выразительно пошевелил пальцами. Сара крепко прижимала его к себе левой рукой, правая ее рука лежала у него на коленях. Малыш вцепился в нее, удивленно глядя на нож в руке отца.

Эндрю снова присел перед грубым чертежом, добавил несколько линий.

— Здесь я хочу пристроить еще крыло… Оно будет обращено на северо-запад, чтобы ловить вечернее солнце.

— Новое крыло? — спросила Сара. — Но зачем?

— Там будет еще гостиная и любые другие комнаты, которые ты захочешь иметь наверху. И у нас еще будет зимний сад на этой стороне.

— Зимний сад? — тихим эхом отозвалась Сара, взглянув на Джереми.

— Да, а почему бы и нет? Здешние растения несомненно заслуживают большего внимания, чем им уделяют. Подумай только, какие орхидеи мы могли бы выращивать! У нас будет английский садовник. А потом мы сделаем террасный сад до самой воды.

Сара прижалась щекой к головке ребенка.

— Это все слишком грандиозно для такого заштатного местечка, как Сидней.

Эндрю состроил ей гримасу, улыбнулся.

— Не всегда же Сидней будет заштатным городком. Когда я пристрою новое крыло, я привезу ковры из Персии и люстры из Венеции.

Глаза Сары вспыхнули.

— А когда это будет?

Он пожал плечами.

— Когда торговля будет достаточно открытой, чтобы позволить мне осуществить свои планы, то есть, когда население увеличится и торговля сможет расшириться. Мне понадобятся два, даже, пожалуй, три судна.

Потом он снова передернул плечами.

— Это все в будущем, а сейчас нам придется довольствоваться тем, что имеем. — Он развел руками, как бы обнимая просторную комнату и сказал: — Новое крыло будет как бы напоказ — нечто представляющее земли на Хоксбери, корабли в гавани и лавку, в которой продаются привезенные ими товары. Дайте мне десять-пятнадцать лет, таких, как эти последние семь, и для меня не останется ничего невозможного.

Говоря это, он смотрел прямо на жену и сына.

Джереми задумчиво потягивал вино. Он чувствовал уверенность в голосе Эндрю, он чувствовал, что эти мечты осуществятся; он уже пришел к убеждению, что пока Эндрю жив, сказочное везение не оставит его, и все невероятные фантазии в отношении зимних садов и спланированных парков в стране, которая пока не в состоянии даже прокормить себя, будут со временем реализованы. У дома будет новое крыло, и Эндрю сможет выставить напоказ все великолепие, которого так жаждет его душа. Но он авантюрист, торговец и игрок; он слишком хорошо осознает жесткие факты своего бизнеса, чтобы погрязнуть в тенетах богатства. Это все будет, как он сказал, свидетельством той полноценности, которую дают земля, корабли, лавка и склад. Это будет плодом его созидания, в то время как жизнь его отдана тому, что сделает это возможным.

Джереми вдруг заговорил, тень улыбки играла на его губах.

— Еще один тост, — сказал он, поднимая бокал, — на сей раз за этот дом Маклея!

Глава ВТОРАЯ

I

Под низкими балками главного помещения лавки Маклея воздух был всегда насыщен запахом сандалового дерева, пряностей, свечей и кофейных зерен. Эндрю утверждал, что мог удовлетворить любые запросы поселенцев: обширные помещения лавки, набитые до потолка товарами, привезенными на «Чертополохе», служили наглядным тому подтверждением. По стенам стояли высокие и широкие бочки с патокой, лари с мукой, сахаром и рисом; огромные сыры были обернуты белой холстиной. На полках громоздились штуки ситца и муслина, а порой и шелка; рядом были аккуратно расставлены коробки с туфлями и ботинками, с бобровыми шапками. Возле двери располагалась длинная стойка с разнообразными стеками и хлыстами для верховой езды. В конце ряда копченых свиных туш, свисавших с потолка, свет, льющийся из двери, привлекал внимание к атласному блеску деревянного корпуса гитары. Сара прикрепила ее к крюку цветными лентами. Там она весело покачивалась, как неожиданное подтверждение заявлений Эндрю.

В одно утро в середине апреля, через два месяца после переезда семьи в Гленбарр, Сара сидела за конторкой у одной из выпуклых витрин лавки, проверяя счета. Осеннее солнце падало из-за ее плеча на раскрытые конторские книги, над ее головой зеленый попугай цеплялся за прутья клетки и что-то невнятно бормотал по-французски. Год назад он впервые появился в лавке на руке темнокожего моряка; Дэвид, стоявший около маминой конторки, моментально увидел его и сразу начал с восторгом играть с птицей; Сара дала моряку больше табака, чем стоила эта птица, и с тех пор попугай наблюдал из своей клетки происходящее в лавке, совершенно очевидно довольный атмосферой упорядоченной суеты. У него когда-то была другая кличка, но дети так настойчиво называли его Стариной Бонн, что никто и не помнил уже его настоящего имени.

Сара была глуха к бормотанию, пытавшемуся отвлечь ее. Она кончила проверять колонку цифр, потом подняла голову, подозвав жестом одного из молодых людей, которые под ее руководством заправляли делами в лавке.

— Мистер Клепмор!

— Мадам?

— Если туземец Чарли зайдет сегодня со своим уловом, пошлите его в дом немедленно. И не забудьте дать ему половину того количества табака, которое он попросит. Ему последнее время давали слишком много за его рыбу.

— Хорошо, миссис Маклей.

Сара снова занялась своими цифрами, наслаждаясь теплом солнечных лучей, согревавших ей спину. Был чудесный осенний день, казалось, подаренный природой в награду за перенесенную летнюю жару. Воздух был гораздо мягче и сладостнее, чем весной; когда появлялся ветерок, он приносил ароматы буша, смешанные с запахом соленой морской воды. Работая, Сара беззвучно шевелила губами, но мысли все время обращались к Кинтайру, к полуденной тишине буша и бегу великой реки.

Перо застыло над бумагой, затем она вздохнула и с усилием снова принялась считать. В этот момент в лавке был всего один покупатель — она знала в лицо этого фермера из Касл Хилла, который старательно выбирал ситец для своей жены. Полуденная тишина опускалась на улицы за окном. В дальнем темном углу громко тикали часы; Бонн со скучающим видом клевал семечки.

В дверях появилась тень; Сара подняла голову и улыбнулась майору Фово из Корпуса Нового Южного Уэльса.

— Доброе утро, майор!

Он поклонился.

— Доброе утро, миссис Маклей! — Он подождал, пока замолкнет приветственный крик Бонн. — Я надеялся застать вас здесь, как всегда в этот час…

— Могу ли я вам чем-нибудь быть полезной?

— Конечно, можете, милая леди. Я ищу подарок… — Он неловко переминался с ноги на ногу. — Я подумал, что, может быть, шаль… Да, шаль, пожалуй, прекрасно подойдет, мне кажется.

— Ну конечно. — Сара прошла мимо него к полкам. — У меня здесь есть одна китайская — необычайно красивая. — Она выбрала коробку и снова повернулась к нему. — Я так рада, что именно вы попросили ее показать, майор. Мне так хотелось, чтобы ее купил человек со вкусом, которому не все равно.

— Мм… безусловно!

Она отнесла коробку к конторке, открыла ее и расстелила перед ним расшитый шелк, так чтобы солнце заиграло на нем, давая майору возможность рассмотреть его, как следует. Было ощущение, что она расстилает перед ним сам Восток, и некоторое время оба молчали.

Потом, пока Фово обдумывал покупку, Сара тихо спросила:

— Какие новости с «Быстрого», майор?

Она говорила о судне, которое бросило якорь в гавани накануне утром. Как всегда, интерес всей колонии сосредоточился на пришедшем корабле: на пассажирах и грузе, письмах из дома, новостях с войны. В Сиднее, пока почта и депеши оставались все еще на борту, достаточно было одних суток, чтобы сплетни разлетелись по городу.

— Новости, миссис Маклей? — Фово обернулся к ней с улыбкой, которую можно было бы счесть не очень любезной. — Разве есть известия, которых бы мы уже давно не ожидали? Но то, как они были получены, явилось… ну… было сделано как-то внезапно. «Быстрый» привез, среди прочих пассажиров, Филиппа Гидли Кинга, который, если вы помните, был заместителем губернатора Филиппа и начальником острова Норфолка. Теперь уже достоверно известно, что депеши, которые мистер Кинг вручил сегодня утром в правительственной резиденции, содержат назначение его новым губернатором по указанию герцога Портлендского!

Сара подняла брови, но ничего не сказала.

— Хантеру предложено вернуться в Англию первым же возможным судном, — сказал Фово.

Сара предостерегающе взглянула через плечо. Небольшая группа мужчин неторопливо входила в лавку.

Сара произнесла тихо:

— Тогда им там дома хорошо известно все, что здесь происходит? Министр по делам колоний знает, что Хантер не справился с возложенными на него обязанностями?

— Очевидно. — Голос Фово был также негромок. Оба были уверены в том, что являются частью машины, сломавшей Хантера, так как они представляют тот самый круг дельцов, с которым ему не удалось справиться.

— Значит, это попытка ужесточить контроль.

Это заявление в устах Сары прозвучало мягко, но с чувством.

— Возможно, им вскоре придется осознать, что одним новым губернатором тут не обойдешься. Никакой губернатор в мире не может запретить нам торговать так, как мы того хотим. В конце концов, именно на нас ложится весь риск — ведь именно мы производим почти все продукты питания для колонии и именно на наши деньги прибывают сюда те немногие товары, которые делают жизнь здесь терпимой. Например, такие, как это… — Он подбросил шаль, и шелк изящно заиграл в воздухе. — Сколько же она стоит, миссис Маклей?

Сара деликатно назвала цену.

Его брови взлетели вверх. Он выпустил из рук шелковые кисти:

— Но это очень большие деньги, мэм.

Она игриво улыбнулась ему.

— Моему мужу это тоже дорого обошлось, майор Фово. К тому же, взгляните… — Она пропустила шаль через пальцы. — На ней нет ни малейшего следа морской воды. Лишь немногие из этих прекрасных вещей прибывают сюда нетронутыми. — Она посмотрела ему прямо в лицо. — Поэтому и цена тех, что не повреждены, так высока — в силу необходимости.

Вдруг, взметнув в воздух сноп экзотических красок, она набросила шаль на плечи.

— Посмотрите, майор, она превосходна.

— Конечно, я это вижу, мэм. Но именно та, чьи плечи она покрывает, придает ей несравненный блеск.

Сара с улыбкой приняла комплимент, но он ее не тронул. За четыре года подобных комплиментов она научилась оценивать их коммерческое достоинство до тонкости. Она неохотно позволила шали соскользнуть с плеч.

— Откровенно говоря, мне жаль с ней расставаться. Любая женщина в нее влюбилась бы… — Она еле слышно вздохнула. — Вам завернуть ее, майор?

— Эээ… — Он капитулировал перед ее вопросительным взглядом. — Эээ… да, пожалуйста.

— Я уверена, что она… будет… — Здесь Сара замолчала. Майор Фово не упомянул, какой даме предназначается шаль, а она давно усвоила, что в коммерческих делах личных проблем клиента лучше не касаться. — Я уверена, что вы не пожалеете.

— Надеюсь, что нет, миссис Маклей, — ответил он, немного расстроенный, беспокойно наблюдая, как она передает шаль Клепмору, чтобы завернуть. Она действительно обошлась ему гораздо дороже, чем он рассчитывал.

Сара снова повернулась к нему.

— Могу ли я вам еще что-нибудь показать, майор? У меня есть еще ленты… И еще прелестнейшее кружево…

— Нет, — поспешно ответил он. — Ничего больше из этих вещей. Но у меня тут список продуктов. — Он порылся в кармане и вытащил листок бумаги. — Моя экономка сказала, что кончаются продукты, хотя это чепуха, потому что я в прошлый раз закупил столько, что целую армию можно прокормить, но все куда-то исчезает. Эти ссыльные, которым везде есть доступ, они все мои запасы раскрадывают, конечно, да небось еще меняют на ром. Но что я могу с этим поделать? Не могу смотреть, как порют женщину… Думаю, нужно бы мне всех их разогнать и нанять новых, но, что более вероятно, новые будут воровать вдвое больше.

Пока он говорил, Сара взяла список у него из рук, с удивлением отметив указанное там количество.

— Это большой заказ, майор, чай ведь стоит по шесть шиллингов за фунт, а сахар — по четыре шиллинга.

Он нахмурился.

— Так дорого?

Она спокойно взглянула на него.

— Не может быть, майор, чтобы вы не знали цен. Вы ведь покупаете вашу часть груза и потом участвуете в назначении цен, по которым их перепродают. И вы знаете также, что мой муж не может их произвольно снижать.

— Ну… — Фово пожал плечами. — К несчастью, я не могу обойтись без всего этого, сколько бы оно ни стоило. Не могу же я допустить, чтобы у моих гостей с самого начала сложилось дурное мнение о колонии. Они и так это вскоре узнают, миссис Маклей. — Он тихо рассмеялся своим низким смехом, как будто только им двоим понятной шутке.

Сара неопределенно улыбнулась, усаживаясь за конторку.

— Так, значит, среди вновь прибывших на «Быстром» у вас есть друзья?

— Не совсем друзья пока, милая леди. Мы с капитаном Барвеллом имели лишь краткую встречу в Лондоне несколько лет назад. Он написал, что едет сюда, и, конечно, я вызвался оказать гостеприимство ему и его жене, пока они не устроятся. Барвелл был ранен во время боев в Голландии и признан негодным к активной боевой службе. Он обменял свое последнее назначение на место в Корпусе.

Сара сидела неподвижно, глядя на него снизу вверх. Холодное ощущение удивления овладело ею; солнце все еще светило ей на плечи, но ей стало холодно. При звуке этого имени в устах Фово ее охватил страх, близкий к панике. Она опустила руку со списком и прижала ее к столу, чтобы унять дрожь.

— Барвелл? — переспросила она слабым голосом. — Вы сказали, Барвелл?

— Что? Да, Ричард Барвелл. Вы хотите сказать, что знаете его?

Сара судорожно пыталась сдержаться, но вдруг растерялась. Вмиг она как бы раздвоилась. В ней была женщина, вымуштрованная в дисциплине и скрытности, которая не даст воли языку в этой колонии, жадной до сплетен, женщины, которая запрятала Ричарда Барвелла в самые глубокие тайники своего сердца; и в то же время — юная девушка, та самая девушка, которая, поддавшись порыву, сбежала из дома священника в Брэмфильде из-за своей любви к Ричарду Барвеллу. И вот она сидела и слушала свои слова, разбивающие стену молчания, выдающие то, что она когда-то знала Ричарда. Она знала, что ей не остановиться; она не могла отпустить Фово, не сообщив ему правды.

— Барвелл… из Кента?

— Да… Мне кажется, и он и его жена родом из Кента. Она дочь сэра Джеффри Уотсона. Может быть, вы знаете?..

— Да, я когда-то знала… об обеих семьях… — было все, что она произнесла.

— А… понятно.

Майор больше ничего не сказал. В колонии существовал неписаный закон, который все строже соблюдался с увеличением числа ссыльных, чей срок закончился и которые были теперь вправе называть себя свободными людьми: о прошлом никогда не говорили, о нем никогда не спрашивали. Можно было догадаться о прошлом человека, можно было обсуждать его за спиной, но никогда — напрямик. Это правило прилагалось и к миссис Маклей, к ней в особенности: она была женой одного из самых процветающих вольных поселенцев, и в то же время, как бывшая ссыльная, она не была принята женщинами ее собственного круга. А здесь возникла деликатная ситуация, когда ее прошлое вернулась к ней в таком реальном виде. Последовавшая пауза как бы предполагала, что он не вправе расспрашивать ее об обстоятельствах, при которых она была знакома с Ричардом Барвелл ом и его женой.

Глаза ее скользнули сначала по бумаге, которую она держала, затем остановилась на лице Фово.

— Я буду вам признательна, если вы не станете упоминать об этом разговоре капитану Барвеллу, майор. — Она сознавала, что таким образом пытается заглушить в себе возмущенный голос приличия, но это был жест молоденькой глупышки, а не умудренной жизнью женщины.

— Разумеется, мэм. Как вам будет угодно.

Сара слегка кивнула ему. До этого момента она всегда считала Фово довольно нудным безобидным дураком. Сейчас, взглянув на него, она заметила, что глаза у него добрые и что он изрядно озадачен. Может быть, он и не расскажет о ее знакомстве с Ричардом Барвеллом. Но ей хотелось, чтобы он поскорее ушел, а не стоял перед ней с беспомощно-озадаченным видом.

— Не могли бы вы прислать продукты как можно быстрее, миссис Маклей? — спросил он.

— Тотчас же, майор.

Фово козырнул и вышел. Он уходил быстрой стремительной походкой человека, обрадованного возможностью ретироваться.

Сара долго сидела, не обращая внимания на лежащий на столе листок. Ее мысли пока не занимала причина приезда Ричарда: ни то, почему он приехал, ни то, как долго он намерен задержаться. Все это придет позже, в часы, которые она посвятит раздумьям и попыткам найти ответ. Единственное, что ей удалось явственно усвоить, это то, что он приехал, нежеланный и непрошеный. Она неподвижно сидела в лучах теплого солнца, вокруг был будничный привычный шум, прямо над ее головой Бони цеплялся за прутья клетки, а она начала вспоминать свои чувства к Ричарду с того самого дня, как вышла замуж за Эндрю. В ходе раздумий стал очевиден тот факт, что Ричард часто посещал ее мысли сразу после замужества, и эти мысли о нем всегда вызывали ощущение боли и печали; постепенно мысли о нем все реже стали посещать ее, так как Эндрю научился выполнять все желания ее души и тела, а потом дети целиком завладели ее мыслями. Но образ Ричарда был совершенно четким, отстраненным от ее жизни, и поэтому он никогда не мог стать частью ее. Он не смог бы всерьез вмешаться в эту жизнь: за ним пыльным шлейфом тянулось прошлое. Да, она когда-то любила его, но потом поверила, что с этой любовью покончено навсегда. Теперь же в ней не было уверенности, что, когда он снова предстанет перед ней, у нее найдутся силы второй раз отклонить эту любовь. Ее потрясло и смутило сознание, что там, где речь идет о Ричарде, она не может вполне доверять себе.

Наконец ее похолодевшие пальцы подняли список, и она взглянула на него.

— Мистер Клепмор!

Он торопливо подошел.

— Да, мэм? — Потом запнулся. — Но… миссис Маклей, что с вами? Вы не больны? У вас такой вид…

— Я совершенно здорова! — сказала она резко. — Пожалуйста, сейчас же выполните этот заказ и отошлите майору Фово.

Он взял у нее список и собрался идти.

— И, мистер Клепмор… — произнесла она более мягко, сожалея о своей резкости.

— Мэм?

— Пожалуйста, пошлите за фаэтоном. Я… я еду домой.

II

Беннет поставил графин возле Эндрю, бесшумно застыл над ним на несколько секунд и удалился. Чарльз Беннет был последним приобретением Эндрю, которым он очень гордился. Ему, как и всему Сиднею, было известно, что Беннет когда-то был в услужении у герцога и был изгнан за неумеренные возлияния. Но это можно было ему простить за умение прислуживать за столом без шума и звона, перекрывающих застольную беседу. Эндрю догадывался, что, всего вероятнее, в доме его светлости Беннет был лишь младшим лакеем, но он умел с большим апломбом руководить трапезой, и за ним в колонии гонялись.

Сегодня, однако, Эндрю почти не замечал достоинств своего слуги. Как только дверь за ним закрылась, он поднялся со своего места, захватив бокал и графин, и пересел поближе к Саре.

— Что случилось, любимая? — говоря так, он взял ее за руку, с тревогой глядя ей в лицо. — Я заметил, что ты бледна, как привидение, как только пришел домой.

Она улыбнулась, но в глазах ее вместе с облегчением читался страх от того, как хорошо он знает ее.

— Милый Эндрю, тебя ведь не обманешь, правда? Я весь день ждала возможности поговорить с тобой.

Она почувствовала, как он настороженно напрягся.

— Да? — спросил он. — О чем?

— О… — Она замялась, опустив глаза на бокал.

— Сара?..

Она собралась с духом и снова взглянула на него.

— Эндрю… Ты помнишь, я тебе рассказывала о Барвел-лах, о той семье, где был репетитором мой отец? Ты помнишь, там был сын, с которым мы вместе занимались, — Ричард Барвелл?

Рука Эндрю крепче сжала ее руку.

— Конечно, помню. И что?

Сара попыталась поднести рюмку к губам, но ей пришлось ее снова поставить, потому что пальцы вдруг сделались непослушными.

Она произнесла медленно:

— Я услышала сегодня, что Ричард Барвелл приехал в Сидней со своей женой.

Эндрю наклонился к ней.

— Милостивый Боже! Он здесь… Но зачем?

— Не знаю. Ой, Эндрю… — сказала она отчаянно. — Я ничего не знаю кроме того, что мне рассказал майор Фово. Он прибыл с новым губернатором на «Быстром». Он обменял свое назначение на службу в Корпусе.

— А жена?

Ее губы сжались.

— Как я и думала, он женился на дочери сэра Джеффри Уотсона, Элисон.

— Уотсона? Того самого, который?..

— Того самого, который обвинил меня в краже его денег, — закончила Сара за Эндрю. — Того самого, что обнаружил меня в ту ночь в «Ангеле».

Сара взяла Эндрю за руку и ощутила ее тепло.

— Что же мне теперь делать? — прошептала она. — Что мне делать?

Он сидел, склонив свою ненапудренную голову над ее рукой, кончиком пальца бессознательно поглаживая вену. Она на миг испугалась, что он упрекнет ее за излишнюю драматизацию внезапного появления Ричарда. Как рассказать Эндрю, что она когда-то любила Ричарда и что она до сих пор боится своих чувств, которые могут вспыхнуть при виде его? Эндрю, думала она, тебе не понять. Даже у тебя для этого не хватит понимания. Это была та скрытая от глаз Сара Дейн, которая отдала свою юную страстную любовь Себастьяну и Ричарду Барвеллу из Ромни. Не кривя душой перед собой и отдавая должное Эндрю, она не могла ожидать, что его терпимость распространится и на девичьи капризы той Сары Дейн, которой он не знал.

Он поднял голову, и она пристально наблюдала, как менялось его лицо: на нем постепенно возникло то странное сосредоточенное выражение, которое обычно появлялось, когда его ум работал слишком быстро, чтобы она могла за ним уследить. У него было выражение лица, настороженное и подозрительное, как у человека, на собственность которого посягают. «Это он тревожится о моем счастье, — подумала Сара. — Он попытается не дать Ричарду рассказывать кому-нибудь то, что ему известно о моем прошлом». Это выражение лица Эндрю чуть разочаровало, но и успокоило ее. Оно означало, что в отличие от нее, он не чувствует себя побежденным. У нее не было ни плана борьбы, ни надежды на отступление. Чтобы, карабкаясь по чужим спинам, достичь своего высокого положения, Эндрю нужно было выработать в себе определенную беспощадность. Глаза его посветлели, затем заблестели, складки вокруг рта еле заметно углубились, хотя он все продолжал гладить ее руку кончиком пальца.

— Ты испугалась, любимая? — спросил он.

— Да… — почти прошептала она. — Боюсь так, как никогда раньше. Они могут мне так навредить. Они могут навредить тебе и детям. Все, что создано тобою, может быть разрушено просто болтовней.

— Тогда, клянусь Господом, мы не дадим им болтать! — Эндрю отдернул руку и хлопнул ею по столу. — У меня в этой колонии есть право голоса. Мистеру Барвеллу придется быстро понять, что ты не прислуга в ректорском доме в Брэмфильде и уже не ссыльная!

— Эндрю… — выдохнула она. — Что ты собираешься сделать?

— Я не знаю, что сделаю, пока не выясню, по крайней мере, что его сюда привело. Не может же он быть неуязвимым — и мне нужно узнать его слабое место.

Она медленно кивнула.

— У каждого человека есть слабинка, — сказал Эндрю, помолчав. — И я полагаю, что лучшим способом выяснить это в отношении мистера Барвелла будет обратиться прямо к источнику информации. Он остановился у Фово?

— Да.

— Тогда… — Он поднялся, небрежно оттолкнув стул. — Думаю, мне следует придумать какое-то неотложное дело к майору Фово.

— Эндрю… — Она протянула руку и коснулась его рукава. — Мне действительно страшно. Барвеллы могут рассказать все, если захотят, они могут подарить колонии то, чего она ждала все эти годы.

Он наклонился и поцеловал ее в губы.

— Никто не причинит тебе вреда, пока у меня есть силы бороться с ними. А посему — не бойся, моя Сара.

И он ушел, оставив Сару сидеть за столом, уставившись перед собой, с нетронутым бокалом в руке. Он унес с собой часть ее страха; но главный страх — страх ее любви к Ричарду — остался с ней.

Сквозь настойчивый стук дождя за окном Сара услыхала осторожные шаги Эндрю на лестнице. Она присела в кровати и ждала, пока откроется дверь. Ручка тихо повернулась, и он вошел. Свеча у постели буйно заметалась в неожиданном сквозняке.

Он закрыл дверь и подошел к ней.

— Я надеялся, что ты постараешься заснуть, Сара. Не нужно было ждать… Уже так поздно.

Она наклонилась вперед, чтобы взять его за руку.

— Спать было невозможно, — сказала она. — Скажи же мне, какие новости?

Он опустился на кровать рядом с нею. На его волосах блестела влага, как будто он постоял под дождем с непокрытой головой; при свечах лицо его казалось очень загорелым и обветренным, являя резкий контраст с белоснежными рюшами рубашки.

— Новостей больше, чем я надеялся, — сказал он. — Я дал Фово слегка надуть меня в сделке насчет скота. Мы распили бутылку мадеры, и он разговорился. Он знает о Барвеллах гораздо больше, чем был готов рассказать тебе утром.

Эндрю вытянулся рядом и лежал, сжав руку Сары. Через несколько минут он снова взглянул на нее и сказал:

— Среди писем, привезенных «Быстрым», было письмо от друга Фово, который служил в полку Барвелла, — того самого, кто познакомил их. Кажется, у Барвеллов уже давно какие-то финансовые трудности. Им жилось неплохо, пока был жив сэр Джеффри и пока он их щедро снабжал деньгами. Но оказывается, у мистера Барвелла и его жены экстравагантные вкусы, и им трудно было сократить размах, к которому они привыкли, когда старик потерял большую часть своего состояния.

— Потерял? — сказала Сара. — Но каким образом?

— Его деньги были вложены в корабли. Два были захвачены французами в Проливе. Еще один пропал в Карибском море. Именье, конечно, заложено, и когда он умер, денег Элисон осталось мало.

— Итак?.. — Сара торопила его с рассказом.

— Итак, капитан и миссис Барвелл весело зажили на то, что оставалось, пока деньги не кончились. — Эндрю говорил медленно, как бы наслаждаясь рассказом. — Барвелл обнаружил, что офицерской зарплаты не хватит, чтобы долго содержать модницу, да еще и на то, чтобы удовлетворить те вкусы, которые он сам успел приобрести. В то время, когда приятель Фово писал письмо, они уже год жили у тетки Элисон, леди Линтон. Очевидно, сия добрая леди был а очень привязана к Барвеллу — судя по сообщениям, она совсем приручила его. Но, будучи женщиной здравомыслящей, а не просто светской львицей, она вскоре поняла, что из Барвелла ничего не выйдет, пока он полагается на ее поддержку. Фово говорит, что она превосходно разбирается в делах. И когда до нее дошли рассказы о сказочном Новом Южном Уэльсе, она всерьез задумалась о том, как можно, получая армейское жалованье, одновременно составить приличный капитал. Сам Фово полагает, что она послала их сюда, чтобы они узнали истинную цену деньгам, пока она не умерла и не оставила им свое состояние.

— Так они здесь останутся надолго? Они возьмут землю?

Эндрю кивнул.

— Похоже на то.

— У них есть дети? — Сара не могла заставить свой голос звучать мягче.

— Пока нет. Фово говорит, что у миссис Барвелл деликатная конституция. Может быть, этот климат окажет благотворное действие…

— Тепличные растения от такой жары жухнут! — парировала Сара.

Эндрю усмехнулся.

— Из разговора с Фово у меня сложилось впечатление, что она исполнена живости и бодрости — похоже, она относится к тем людям, что расходуют больше энергии, чем могут себе позволить.

— Значит, она переменилась, — заметила Сара резко. — Или Ричард изменил ее. Однако… — Она пожала плечами, уголки ее губ опустились. — У нас больше сведений, чем мы надеялись. Нужно подождать развития событий.

Эндрю наклонился к ней; рука его сжала ее крепче.

— Не время ждать, Сара! — воскликнул он. — Я уже предпринял шаги.

У Сары перехватило дух.

— Что ты имеешь в виду?

— Очень просто, дорогая. Я попросил Фово познакомить меня с Барвеллом.

— Эндрю!

Глаза его потемнели от внезапного приступа гнева.

— Я тебе уже сказал, Сара, что не дам себя запугать какому-то Барвеллу. Да к тому же у меня нет ни времени, ни терпения ждать и смотреть, как все обернется. Мне нужно было узнать, как он к тебе отнесется.

— Ну и?..

— Фово отправился за ним в гостиную — жена его уже удалилась к себе. Он пришел, как мне показалось, с готовностью. Мы заговорили о тебе — он сообщил мне, что уже расспрашивал Фово о тебе, знает ли тот, что с тобой произошло.

— Что со мной произошло! — повторила она. — Он так и сказал?

Эндрю нетерпеливо тряхнул ее за руку.

— А как он мог еще сказать? Он же ничего не знал о тебе, может быть, ты вообще умерла в Ньюгейтской тюрьме.

— Точно! Я ведь могла умереть в Ньюгейтской тюрьме! — Она задохнулась от злости. — Но продолжай… я должна услышать остальное.

— А остальное — то, что я пригласил их с женой отобедать с нами в среду вечером. Он принял приглашение, как мне показалось, с радостью.

Она откинулась на подушки, потрясенно глядя на него.

— Ты их пригласил сюда?! Эндрю, не может быть!

Он отпустил ее руку и сжал плечо.

— Почему бы и нет? Разве ты не понимаешь, как важно, чтобы он захотел привести сюда свою жену? Он хочет поддерживать дружеские отношения, если ты дашь ему эту возможность.

— Ой, но Эндрю… — возразила она. — Ричард и Элисон — здесь! И так скоро! Я не могу, по крайней мере, сейчас.

— Когда-то нужно будет это сделать, — резко ответил он. — Лучше уж, если это будет здесь, в собственном доме, где ты можешь контролировать ситуацию. Помни, что они уже близко познакомились с новым губернатором, — они ведь плыли с ним от самой Англии. Они могут быть могущественными друзьями, Сара.

— Но Элисон вскоре узнает, возможно, уже знает, что ни одна офицерская жена не бывает у меня и ни одна из них меня не приглашает к себе. Они придут один раз — и все.

— Не думаю, что наш друг Фово долго оставит их в неведении на этот счет. Но тем не менее мое приглашение было принято. И больше того, Сара, — добавил он, — я скоро найду способ заставить Барвеллов желать продолжения этой дружбы.

Она прикрыла глаза, лежа совершенно неподвижно и обдумывая сказанное им. Он пригласил их на среду, а сейчас понедельник. Остается два дня, чтобы подготовить себя к встрече с Ричардом, так обуздать свои чувства, чтобы пытливые глаза Эндрю их не заметили. Еще был страх встретить Элисон — стройную темноволосую девушку, которую она иногда мельком видела в вестибюле Брэмфильда. Хватит ли двух дней? И будет ли она вообще когда-нибудь готова к встрече с Ричардом? Она мысленно искала возможности отложить этот визит, но не могла ничего придумать.

Сара открыла глаза и увидела, что Эндрю не мигая смотрит на нее. Она была благодарна за то, что его руки сжимали ее плечи.

— Я отправлю письмо Джулии Райдер утром, — сказала она. — Если они с Джеймсом смогут быть здесь в среду вечером… — Она не договорила, обдумывая эту идею.

III

Джулия удобно расположилась в кресле в главной комнате Гленбарра для гостей и расстегнула плащ. Она внимательно осмотрелась: осмотр был придирчивым, но в конце она удовлетворенно кивнула.

— У тебя отличный дом, Сара, — сказала она. — Ты его сделала удивительно красивым. А Эндрю… Ну, Эндрю вообще невероятный человек. Такой дом ему, конечно, подходит. Ну что, вы теперь окончательно устроились? Ты здесь счастлива?

Сара рукой указала на окна, за которыми сады уже погружались в вечернюю мглу. Она мягко рассмеялась, протянув руку за шляпой подруги.

— Ты достаточно времени провела в наших комнатах над лавкой, чтобы понять, как мы радуемся простору и тишине.

— Я бы на твоем месте не сожалела о времени, проведенном над лавкой, дорогая, — тут же возразила Джулия, вытянув ноги на низком табурете. — Молодым людям не следует сразу же получать все желаемые удобства — им становится не к чему стремиться, а это плохо. Вы получили хороший доход от магазина, к тому же управление им тебя многому научило. — Она вдруг испытующе посмотрела на Сару. — И, насколько я могу судить, тебе это не повредило.

— О, я не сожалею об этом, — сказала Сара, присаживаясь на край постели. — Но я уверена, что польза от приобретенного опыта становится ощутимой спустя некоторое время. Я по-прежнему хожу в лавку каждое утро и делаю это с удовольствием. Но так приятно иметь этот большой тихий дом, который ждет твоего возвращения каждый день.

Говоря это, она отмечала про себя перемены, происшедшие в Джулии со времени их последней встречи на Рождество. Тогда они с Эндрю ездили с детьми в Парраматту на четыре дня. Это было что-то вроде прощального визита для Эллен и Чарльза, которые отбывали в Англию ближайшим кораблем. Эллен приняли в женскую семинарию в Бате, а Чарльз, который не унаследовал отцовского фермерского таланта, но был исполнен восхищения адмиралом Нельсоном, записался в морской флот. С Рождества лицо Джулии, как показалось Саре, поблекло и похудело: на нем появились следы утомления и бледность, которую вызывает долгое знойное лето. Ее движения тоже казались замедленными, хотя спокойные интонации оставались неизменными. В волосах появилось много седины.

Джулия прервала ход мыслей Сары.

— Ну же, Сара! Не может быть, чтобы ты зазвала меня в такую даль, просто чтобы поделиться философскими наблюдениями. Что случилось? В твоей записке не было ничего важного. И я собралась и приехала, просто поверив в необходимость этого! — Затем она нетерпеливо взмахнула рукой. — Надеюсь, что твоя просьба привезти вечернее платье означает, что ты даешь какой-то грандиозный прием. Я так соскучилась по развлечениям.

— Милая Джулия! — сказала Сара растроганно. — Ты все такая же. Интересно, сколько раз я обращалась к тебе со своими проблемами. Помнишь, первый раз, когда мы плыли на «Джоржетте»?

— Да, и я тогда дала вам, мадам, очень верный совет. — Джулия сдвинула брови. — Так значит, снова проблема, да? Ну?

Сара набрала в грудь воздуха:

— На этот раз потребуется довольно много времени, потому что мне придется рассказать кое о чем, чего не знает никто, кроме меня и Ричарда Барвелла.

— Барвелла?.. Барвелл? Это о нем я слышала, что он прибыл с новым губернатором на «Быстром»? Он женат на дочери баронета, да?

— Как быстро все становится известно! — Сара усмехнулась. — Да, Элисон Барвелл — дочь баронета. Подумать только — настоящая леди, появление которой в колонии может наделать столько шума! Племянница графини! Как все будут бороться за честь принимать ее! Ее платье и манеры будут тщательно копировать, потому что, несмотря на все свое богатство, Новый Южный Уэльс небогат настоящи ми леди!

Джулия не обратила внимания на тон этих замечаний. Она сказала с нетерпеливым раздражением:

— Довольно, Сара! Перейдем к делу!

— Ну что ж, тогда…

Сара оперлась спиной о комод и начала рассказывать. Сумерки в неосвещенной комнате становились гуще, слабый туман, кружась, поднимался над гаванью. Она не спускала глаз с лица Джулии, на котором слабо играли отблески огня в камине. Ей оказалось очень легко открыться этой женщине, которая была и старше, и мудрее и которой можно было доверить историю жизни с пьяницей-отцом в Рае и в ректорском доме в Брэмфильде. Она рассказала об истинной причине своего побега из Брэмфильда в ту холодную весеннюю ночь.

— Мы и правда любили друг друга! Я уверена в этом, хотя мы были всего лишь детьми. Но препятствия, стоявшие на нашем пути, оказались непреодолимыми для Ричарда. Я обвиняла его, но, возможно, напрасно. В конце концов, мне нечего было терять, а он мог всего лишиться.

— Эндрю ничего не знает об этом? — спросила Джулия. — О твоих чувствах к Ричарду Барвеллу?

— Ему известно, что я работала некоторое время у ректора, но я ему не рассказала, что была влюблена в Ричарда. Зачем ему об этом говорить? Когда я выходила замуж за Эндрю, у меня и в мыслях не было, что я когда-нибудь снова увижу Ричарда. Он для меня как бы умер!

Через минуту Джулия сказала сухо:

— А теперь он здесь. И Эндрю навязал тебе эту встречу.

— Да, — сказала Сара огорченно. — Ты же знаешь Эндрю — он полагает, что инициатива всегда должна исходить от него. Я и так уже поняла, что нам не обойтись без встречи, но сейчас она очень несвоевременна. У меня остался только завтрашний день. Джулия… Я ведь могу сделать что-нибудь не то: как-то себя опозорить, дать понять Эндрю…

— Ерунда! — возразила Джулия. — Это ты мне рассказываешь, что не сумеешь взять себя в руки! Да ты ничем иным и не занималась с того самого момента, как прибыла в колонию, чтобы не дать никому повода для сплетен. Уж, конечно, Ричард Барвелл не смутит твой покой — ведь столько времени прошло.

Сара, неуспокоенная, отвернулась.

— Откуда я знаю, что он сделает. Я уже раз потеряла голову из-за Ричарда — как знать, не повторится ли это? Я же прекрасно знала все его недостатки и слабости, и все же любила его. А что, если сейчас будет то же?

— Сара! Сара! Так не будет, если только ты не допустишь этого.

— Но Ричард…

— Тебе следует забыть, что Ричард был чем-то для тебя, кроме ученика твоего отца. Перестань терзать себя по поводу того, чего ты никогда бы не смогла иметь. И, Сара, — голос Джулии стал строг, — попытайся не забывать, что твоему мужу завидуют многие женщины в колонии.

Сара поднялась — вся фигура ее выражала напряжение. Она наклонилась к огню за лучиной, поднесла ее осторожно к двум свечам, стоявшим на каминной полке, наблюдая, как разгораются фитильки. Потом она тихонько задула лучину, запах дыма защипал ей ноздри.

И вдруг, как будто у нее не было сил сделать что-нибудь другое, прижалась лбом к рукам, сложенным на каминной полке.

— Зачем только он приехал, Джулия! — прошептала она, глядя вниз, на огонь. — Зачем ему нужно было приезжать?

IV

Хруст гравия под колесами кареты на дороге, ведущей от ворот, заставил Эндрю вскочить на ноги. Сара, бросив взгляд на него, также поднялась, но не так поспешно. Напряжение передалось Джулии и ее мужу.

Они услыхали торопливые шаги Беннета в вестибюле, приглушенный звук голосов и снова шаги, приближающиеся к гостиной. Дверь распахнулась так, как пристало бы дому в Лондоне, а не в этом захолустном колониальном поселке.

— Капитан и миссис Барвелл!

Сара сделала лишь шаг вперед. Несмотря на всю предварительную подготовку, ее взгляд сразу устремился на Ричарда. Он стоял перед ней в новой форме офицера Корпуса Нового Южного Уэльса, с улыбкой на устах, с вопросительным выражением в глазах. Последний раз она видела его, когда он стоял, несчастный, в вестибюле дома в Брэмфильде в конце его рождественского отпуска; на этот раз в нем была свободная, небрежная элегантность, которой в тот раз не было. Лицо его было тоньше и красивее, чем ей помнилось; шрам, тонкий, как ниточка, белел у него на лбу, а в волосах была седая прядь. Сара моментально заметила в нем уверенную и свободную манеру человека, привыкшего к успеху у женщин. Она догадалась, что к этому этапу своей карьеры ему удалось глубоко проникнуть в модный веселый мир, о котором он так наивно мечтал во время своего тоскливого детства в Ромнийской низине. Но даже под этим новым слоем модного лоска ей не составило труда узнать того самого Ричарда Барвелла, которого она когда-то знала — он стоял с мальчишеской улыбкой на губах, с глазами, полными мольбы о прощении и просьбы снова отнестись к нему благосклонно. В то же самое время, почувствовала она, он не сомневается, что она перед ним не устоит.

Она перевела свой взгляд на Элисон. Элисон тоже улыбалась, слабой, заранее приготовленной улыбкой. На ней было сказочно красивое платье из атласа цвета крыла зимородка, которое подчеркивало ее белую кожу и темные волосы. Около высокого Ричарда она казалась крохотной; ее маленькая ручка властно лежала на его рукаве. Сару поразила ее наружность. Элисон некрасивая, подумала она, но у нее хорошие глаза, черные брови, разлетающиеся, как крылья. Она стройна и держится прямо; и в ней, как и в Ричарде, чувствуется принадлежность к миру избранных.

Сара прервала свои размышления. Она поняла, что ее колебание слишком затянулось, и она поспешила вперед с улыбкой, которая, как она надеялась, выглядит приветливо.

— Добрый вечер, миссис Барвелл, — сказала она, протягивая руку.

Элисон ответила спокойным ровным голосом. Сара повернулась, чтобы протянуть руку Ричарду.

Он взял ее и нагнулся над ней, казалось, совершенно не осознавая, что сжимает ее слишком крепко.

— Моя дорогая Сара, какое удовольствие снова видеть тебя!

Он заметил, как порозовели ее щеки. Он не собирался сознательно рассердить ее, но, насколько он ее помнил, в подобной ситуации почти любая фраза может задеть ее гордость. Он старательно рассматривал ее. Годы, проведенные этом южном климате, оставили свой след: кожа ее стала темнее, чем ему помнилось, а волосы выгорели так, что при свечах казались почти белыми. Но красота, начавшая расцветать еще в Брэмфильде, превзошла его ожидания. Он забыл, что она такого высокого роста, забыл, как она умеет прямо и пристально смотреть в глаза собеседника. На ней было платье бледного нефритового оттенка, а богатая золотая вышивка на узком лифе и рукавах говорила о том, что оно привезено с Востока. Ему необходимо было рассмотреть ее во всех подробностях, чтобы составить для себя мнение об этой женщине, жизнь которой стала теперь неотъемлемой частью истории этой колонии. Сплетни, которые им с готовностью преподнесли, говорили о ней как о честолюбивой, жесткой и жадной, а также что она прекрасная жена и мать и что дети ее просто обожают. Ричард уже узнал, что она успешно справлялась с фермой и лавкой в отсутствие своего мужа, и ему была прекрасно известна история о том, как она сражалась с бандой ссыльных во время бунта на Хоксбери, и что она убила кинжалом одного из них. На его лице появилась восхищенная улыбка. Он сразу вспомнил юную порывистую Сару, которую когда-то знал, — и вот она перед ним — хозяйка лучшего дома в колонии. И всего этого достиг, как говорила сплетня, ее муж — еще более жесткий и честолюбивый, чем она. Было забавно услышать все это о девушке, которая когда-то весело гуляла и шалила с ним на плотинах в низине Ромни летними вечерами. Она была необычна и красива. Ричарду были открыты двери многих известных лондонских домов, к нему благоволили многие красивые женщины, но он тем не менее сознавал, что за все это время ни одна женщина не смотрела на него так, и ни одной женщине еще не удавалось так смутить его, как сейчас это делала Сара.

Ей с трудом удалось освободить руку из его крепкой ладони.

— Да, Ричард, я тоже рада тебя видеть.

Затем она повернулась, чтобы представить Элисон своего мужа.

Вышивание всегда приносило Саре успокоение и возможность расслабиться, но сейчас, втыкая иглу в холст, она заметила, что рука все еще дрожит. Бесконечная трапеза закончилась, и, взглянув на французские часы, она поняла, что Эндрю задерживает мужчин за портвейном непривычно долго. Сидя напротив нее, Джулия и Элисон поддерживали разговор — в основном они обсуждали новости, привезенные Барвеллами из Лондона. Сара заметила, что сама вставляет какие-то замечания время от времени, почти не вслушиваясь в беседу. Мыслями она была снова с Ричардом.

Прошедший час был ужаснее, чем она ожидала. Очень тяжело было сдерживать чувство, сильнее которого она ничего не испытывала. Во время всего обеда Ричард смеялся и болтал, занимая и развлекая всех их остроумными замечаниями и историями, рассказанными легко и умело. И с каждой минутой, что он находился там, прикладываясь к превосходному вину, все время прибирая нити разговора к своим рукам, она чувствовала, что ее решимость ослабевает. Было ощущение, что он протянул руки и прижимает ее к себе. Она чувствовала, что может сколько угодно внушать себе, что Ричард слаб, что Ричард просто играет в жизнь, а на самом деле ждет, что все свалится ему с неба, что Ричард не стоит подметок Эндрю, — и все равно он мог управлять ее вниманием сейчас с той же легкостью, с какой он это делал в Брэмфильде. Сара поняла, что все еще оставалась той самой девочкой, которая лазала с ним по плотинам, по-весеннему бледно-зеленым; той самой девочкой, которая была им очарована, послушна его воле, готова исполнить любое его желание. Она понимала, что она букашка, летящая на яркий свет. Не имеет значения, что свет этот преходящ и фальшив — он тут, перед ней.

Безумием было считать все эти годы, что она может забыть Ричарда простым усилием воли. Эндрю забрал часть ее любви и всю ее преданность и верность, но душа ее всегда принадлежала Ричарду. И он сейчас возвратился, чтобы востребовать ее, как будто и не было разлуки. Ей было и стыдно, и страшно, она злилась на него за то, что он открыл ей ее собственную слабость. Он понимает это, скрывает это за легкостью и смехом. Ричард знает, что она снова его добровольный раб — жаждущая угодить Сара, которая будет улыбаться по его воле и грустить, когда ему взгрустнется.

«Черт тебя побери, Ричард! — шептала она про себя. — Я все еще люблю тебя».

Она продолжала вышивать, почти не слыша разговора. «Спасибо тебе, Господи, за Джулию», — думала она, чувствуя искреннюю благодарность за присутствие этой женщины, которая твердо держит ситуацию в руках, ведя за нее беседу, давая ей силы перенести это ужасное время до прихода Эндрю, который одним своим присутствием поддержит ее. Неожиданно глаза защипали слезы. Как бы ей хотелось выплакать слезы ярости и отвращения от того, что так все повернулось. Ей было тошно от мысли, что какие-то четыре Дня назад ей казалось, что Ричард Барвелл благополучно остался в прошлом.

Как ни была она погружена в хаос чувств и мыслей, она заметила, что Элисон встала и направляется к ней. Она знала, что та станет рассматривать вышивку, и неохотно предложила ей свою работу.

Элисон посмотрела на вышивку, склонив голову набок.

— О! Да это действительно прекрасно, миссис Мак-лей! — сказала она наконец. — И как быстро вы работаете!

Сара еле сдержалась, чтобы не взорваться при этих избитых комплиментах, но ей удалось изобразить натянутую улыбку.

— О да, — сказала она. — Я всегда старалась работать быстро. Вы, возможно, помните, что я когда-то работала в модном ателье в Лондоне.

Элисон отвернулась, ее атлас издал сердитый шелест, и Саре показалось, что она уловила раздражение на ее лице. Элисон отошла, прошлась по комнате, задержавшись у открытого рояля. За ее спиной Сара посмотрела на Джулию и намеренно подмигнула ей. Брови Джулии взметнулись вверх, и она нахмурилась, покачав головой.

Сара нежно обратилась к Элисон.

— Не можем ли мы уговорить вас сыграть нам, миссис Барвелл? Вы играете Бетховена? Те, кто к нам приезжает, говорят о нем, но мне очень жаль, что я так и не слышала ни одной его вещи.

— Говорят, Бетховен является большим поклонником Бонапарта, — ответила Элисон сухо. — Я не считаю патриотичным поощрять подобных людей исполнением их произведений.

— Ну, это как вам будет угодно, конечно, — сказала Сара, решив не поддаваться.

Элисон села за рояль. Она решила сыграть Моцарта, играла уверенно, с несомненным удовольствием. Наблюдая за ней, Сара подумала о том, как та станет заполнять время в таком захолустье, где вечно не хватает книг, совершенно нет музыки и где люди, в основном, слишком заняты деланьем денег, чтобы найти время для услад утонченного ума. Ей, конечно, понадобится рояль, и Ричард обнаружит, что переправка рояля из Англии на корабле — дело дорогое и не очень надежное. Его скорее всего разнесет в щепы во время путешествия. Но, глядя на исполненное решимости личико маленькой леди, Сара осознала, что рояль скоро будет-таки в пути.

Элисон, несомненно, женщина решительная, пришла к выводу Сара, видя эту слегка покачивающуюся фигурку. Она решительна и умна, но заметно изменилась в отсутствие мужа. За обедом она была исполнена веселости, временами была занимательна, держала себя в руках. Сейчас же она ясно давала почувствовать, что ей не по себе. Она держалась свысока и несколько критически, выглядела сейчас более хрупкой: в экзотическом синем платье она была как картинка, со своей изящной детской фигуркой, начисто лишенной какой бы то ни было физической силы. Эндрю сообщил им, что Элисон ужасно страдала от морской болезни во время путешествия, и Сара подумала, как же эта худенькая бледнокожая женщина перенесет долгие летние месяцы.

Музыка окончилась, и Элисон убрала руки с клавиш.

— Очаровательно! — сказала Сара. — Мы и вправду благодарны вам. Моцарт доставляет истинное наслаждение, хотя я всегда предпочитала Баха.

Элисон рассеянно кивнула и начала наигрывать фугу Баха. Звуки едва долетали до другого конца комнаты.

— Вы, конечно, играете, миссис Маклей? — спросила она, поднимая голову.

— К сожалению, нет, — Сара ответила беззаботно, перевернув гобелен, чтобы рассмотреть обратную сторону. — Иногда я думаю, как хорошо, что у меня одни мальчики: у меня, увы, нет дара, который я могла бы передать дочери. — Она тщательно выбрала шелковую нитку из рабочей корзинки. — Насколько я понимаю, у вас с капитаном Барвеллом пока нет детей?

Губы Элисон сжались, она отрицательно покачала головой. Когда она поднималась из-за рояля, в ней было заметно напряжение: атлас цвета зимородка зашелестел и, показалось, даже затрепетал. Но вот она медленно пошла через всю комнату. В этот момент она была поистине дочерью сэра Джеффри, полной самообладания, уверенной в себе, убежденной, что она выше вульгарных колкостей женщины, которая когда-то была служанкой и ссыльной. Она одарила Сару чарующей улыбкой, снисходительно игнорируя ее дурной тон, и опустилась на диван рядом с ней. Сара вспомнила замечание Джулии, что в колонии не хватает настоящих леди: вот, подумала она, та, которая справится с любой ситуацией.

Джулия, испытывавшая отчаянную неловкость, заговорила, сказав первое, что пришло в голову:

— Боюсь, что вам покажется здесь очень скучно, миссис Барвелл. Здесь так мало людей… и так мало занятий.

Брови Элисон при этих словах взлетели вверх.

— Напротив, миссис Райдер. Мне кажется, что мне здесь не будет скучно. Мой муж собирается заняться фермерством, и я знаю, что это меня очень заинтересует.

Сара прервала работу и отложила ее. Она взглянула на Элисон: против воли услышанное заставило ее почувствовать своего рода жалость к ней. За всю свою жизнь это нежное создание, возможно, не прилагало усилий к чему-либо, кроме подготовки к званому вечеру; она прибыла прямо из жизни легкой и веселой и, как младенец, не имела понятия о том, что ей здесь предстоит. Она ведь не имеет ни малейшего представления, что за страна лежит за пределами Сиднея, каково управлять мрачными, недовольными женщинами-батрачками или замечать зависть и ненависть в глазах человека, который поднимает голову от грядки, на которой трудится. Знает ли она, что туземцы порой убивают и грабят, и что половодье уносит урожай, и что огонь пожирает сухой буш, который и без того представляет коварную угрозу? Она говорит о фермерстве, как будто здесь Кент или Суссекс, и будто здесь же рядом Рай, в котором все так спокойно и знакомо. Она смотрит на свою новую жизнь с уверенностью и наивностью человека, пробывшего здесь всего четыре дня, за которые невозможно познать все трудности колониальной жизни. Из ее разговора было ясно, как отчаянно она надеется, что фермерство не наскучит ей: и уж наверняка она не думает о нем как о занятии опасном.

Сара сказала осторожно — не Элисон как жене Ричарда, но как женщине, совершенно не представляющей трудностей, которые ей предстоят:

— Я искренне надеюсь, что когда вы начнете свои фермерские занятия, вы позволите мне хоть немного помочь вам. Мы с Эндрю с самого начала совместной жизни занимаемся фермерством. Мы были первыми поселенцами на Хоксбери, и мне кажется, я не хуже любого мужчины в колонии знаю, что может понадобиться.

Выражение лица Элисон изменилось, стало жестче; она, было, открыла рот, чтобы ответить, но остановилась, взглянув на дверь, которую Эндрю с шумом распахнул. Она привстала при виде своего мужа.

Сара сразу поняла, что не просто светские разговоры задержали мужчин за портвейном. На лице Эндрю она заметила выражение, которое у него бывало, когда что-то приводило его в хорошее, приподнятое настроение. Джеймс Райдер был серьезен и на лице его ничего невозможно было прочесть. Что же до Ричарда… Сара совершенно не понимала выражения его лица. Он раскраснелся: глаза горели и нервно оглядывали комнату. Он имел вид человека, который принял рискованное решение, вызывающее сомнения в нем самом.

Французские часики еще пять раз отбили четверть часа, а гости Маклеев все еще не ушли. У Сары было впечатление, что Элисон с радостью бы удалилась, но терпеливо мирится с капризом мужа. Прохладный морской туман приникал к окнам, но дров в камине было много, и гардины золотистого шелка создавали в комнате ощущение солнечного света.

Ричард с Элисон вместе направились к роялю, и он спел под ее аккомпанемент легкие сентиментальные баллады, которые в то время исполнялись в лондонских гостиных. Он, казалось, избавился от своего беспокойства, снова стал элегантным и светски небрежным. У него был приятный небольшой баритон, которым он, несомненно, пользовался не раз со значительным успехом. Наблюдая за ним и слушая его пение, Сара хорошо могла представить себе, как превосходно он вписывался в лондонское окружение леди Линтон, как он подходил к ее экстравагантной, незаурядной личности — именно такой ее живописала молва, — Ричард, со шрамом, который он носил как медаль за храбрость, со своей репутацией отличного фехтовальщика и непревзойденного наездника, с его способностью очаровать женщину, любую женщину, когда ему того захочется. Именно таким его рисовали хозяйки лондонских салонов.

К ней вернулось чувство юмора — настолько, что она позволила себе усмехнуться при виде Ричарда на фоне золотистых занавесок и подумать о том, как его таланты будут без толку растрачены в этом захолустье.

За тот час, что мужчины пробыли в гостиной, Сара сумела успокоиться. Теперь она лучше смогла оценить ситуацию и была к этому времени уверена в том, какие отношения существуют между Элисон и Ричардом. Как только ее муж появился в комнате, Элисон тотчас же повеселела. Она ни минуты не была спокойна: все суетилась, вертелась, смеялась, пытаясь завладеть его вниманием. Ей так мало было нужно от него: улыбка, кивок головы — вот все, что ей требовалось. Сару злило, как небрежно, бездумно он оделял свою жену этими знаками внимания, как будто она была ребенком, желания которого так легко удовлетворить.

Саре вспомнилось лицо той девочки, которая с радостью посещала Брэмфильд столько лет назад. Она любила Ричарда, и отец купил ей его, заманив миром, о котором тот мечтал.

Сейчас то же самое бледное, исполненное решимости лицо обращено к Ричарду, оно с готовностью смеется той лихой песенке, которую он исполняет. И создается впечатление, что она до сих пор не верит, что получила его в подарок.

Но стоило взгляду Ричарда покинуть жену, как лицо ее поникало, на нем появлялись морщины, атлас цвета зимородка превращался просто в оперение встревоженно порхающей, беспокойной птицы. Элисон больна, решила Сара, и утомлена! Ее разговор об интересе к фермерскому делу — просто попытка скрыть растерянность перед лицом новой жизни, в которую ее вверг Ричард. Она не решалась перестать болтать или смеяться, чтобы только не дать ему заметить, что ее нежная младенческая кожа начинает плотно обтягивать лицо и что вокруг рта появляются морщины. Сара пришла в ужас от мысли, неожиданно пришедшей ей на ум: Элисон боится! Она боится наскучить Ричарду!

Она следила, как Элисон быстро перебирает клавиши и говорит со смехом:

— А теперь, Ричард, — мой романс!

Он бросил на нее отсутствующий, безразличный взгляд, который скользнул по ней, не задержавшись.

— Конечно, любовь моя.

Он повернулся и посмотрел прямо на Сару, пережидая вступление.

«Меня пьянят твои глаза…»

Сара вся напряглась и похолодела. «Только Ричард способен на это, — подумала она сердито. — Только он способен петь другой женщине песню, которая принадлежит его жене, петь и не обращать внимания на то, что творит».

Казалось, все глаза в комнате проследили за его взглядом. Щеки Сары горели от стыда и гнева, а также от ощущения вины за свою невольную любовь.

Сара отложила гребенку и прислушалась к последним словам, которыми обменивались за дверью ее муж и Джеймс Райдер.

Эндрю шумно вошел в спальню, уютно освещенную свечами. Волосы его были растрепаны, он был в приподнятом настроении, которое обычно имел к концу удачного в коммерческом отношении дня.

Он направился прямо к Саре, расчистил на туалетном столике место для своего подсвечника. Затем он наклонился и поцеловал ее в лоб. Она уловила его возбуждение в том, как крепко он ухватил ее за плечи.

Он засмеялся, глядя на нее.

— Успешный вечер, любимая?

Она избегала его взгляда.

— Успешный вечер?.. Я… Ты серьезно полагаешь, что вечер был успешным?

— Ну, они же все-таки пришли, а? Никакого там отказа со стороны Элисон в связи с недомоганием в последнюю минуту, как я, честно признаться, опасался. На обед нельзя пожаловаться. Нигде во всей колонии им не найти стола лучше. Что же до вин… Немногие в Лондоне способны выставить такие славные вина, какие они пили сегодня. — Он живописно взмахнул рукой. — Но будь даже еда несъедобна, а вино — негодно, думаю, это не сыграло бы роли.

Подняв к нему голову, она проговорила медленно:

— Эндрю… о чем ты?

Он улыбнулся улыбкой, которая была слишком лукавой и отчаянной, чтобы не смутить ее.

— Мы их вытащили, Сара! Вернее, мы их взяли в плен! Ричард Барвелл сдался мне на милость самым наилучшим образом. Я даю ему в долю достаточно, чтобы купить ферму Хайдса, которая выставлена на аукцион, и на постройку дома в Сиднее.

Сара вскочила на ноги.

— Что?!

Она отмахнулась от его попытки ответить, зашагав по комнате. Несколько секунд в комнате слышалось только шуршание ее просторного пеньюара и мягкое потрескивание дров в камине.

Потом она обернулась к нему. Голос ее был приглушен из-за попытки сдержать гнев.

— Ты что, вдруг лишился рассудка, Эндрю? Дать ему денег! Господи! Почему, думаешь ты, они были вынуждены приехать сюда? Я могу тебе сказать: потому что эта парочка за всю свою жизнь не сумела сберечь ни копейки! Леди Линтон надоело держать их на бархатных подушках. Они жили как в сказке. Сколько, ты полагаешь, стоило это платье Элисон? А про Ричарда разве скажешь, что он одет, как подобает человеку экономному? — Она широко раскинула руки, выражая свое презрение. — Я говорю тебе, что давать им деньги в долг — значит выбрасывать их на ветер!

Она снова начала вышагивать по комнате.

— Да и какой из Ричарда фермер, сам подумай? — Сара стояла спиной к Эндрю, ее длинные волосы рассыпались по плечам. — Это безнадежно! Возможно, он и славный наездник и смелый воин, но готова заложить душу, что он мотыгу от лопаты отличить не может!

— Но на ферме ведь будет управляющий.

— Управляющий! — Сара в ярости обернулась. — Боже мой! И что, эта парочка предполагает здесь, в Сиднее, жить припеваючи на доходы с фермы? А они знают, что такое начать фермерское хозяйство? Они знают, как мы начинали в Кинтайре? Да-а… ты можешь распрощаться с нашими денежками. Как только они попадут в щедрые руки Ричарда, ты их больше не увидишь!

За этим взрывом последовала тишина. Потом Эндрю сказал:

— Поди сюда, Сара!

Ей не хотелось, но она подошла, так как он говорил тихо и настойчиво. Он посмотрел сверху вниз на ее разгоряченное сердитое лицо. Он увидел, как высокомерно сжат ее рот, как бурно вздымается грудь под ночной рубашкой.

— Выслушай меня, моя Сара, — сказал он.

Она подняла глаза, и на миг ему показалось, что в них дрожат слезы.

— А ты подумала, что могут принести нам деньги, которые мы ссудим Ричарду Барвеллу?

— Я прекрасно понимаю, что они нам принесут, — возразила она. — Когда Ричард наконец поймет, что не может наладить дела на ферме так, чтобы получать доход, ты обнаружишь, что выбросил хорошие деньги на неухоженный участок земли. И не воображай, даже на мгновение, что построив им дом в Сиднее, ты когда-нибудь сможешь их оттуда выжить. Люди такого сорта могут преспокойно спать в своих постелях, в то время как толпы кредиторов воют у них под окнами. Стыд их из дома не выгонит — они не покинут его, пока не подвернется что-нибудь получше. Уж я-то подобных людей знаю досконально: не забудь, что мой отец мог оказаться в долговой тюрьме, не умри он за несколько часов до этого!

— Все это вполне справедливо, Сара, — произнес он терпеливо, — но ты видишь лишь одну сторону денежных операций.

— А какая еще сторона у них есть? — с вызовом спросила она.

Он рассмеялся:

— Женщина, неужели ты так бессердечна? Недаром мне рассказывали, что ты управлялась с делами в мое отсутствие с ледяным спокойствием айсберга!

— Эндрю, перестань играть со мной! Скажи мне, что ты сделал?

— Я купил тебе дружбу Элисон Барвелл. Я купил тебе прошлое и подругу из высшего света. — Он говорил с ней так мягко, как говорил бы с одним из своих детей, объясняя ему какое-то сложное явление. — Тебе, надеюсь, понятно, что это значит? Элисон Барвелл стоит обратиться к тебе по имени хоть раз на людях — и сразу все здешние женщины будут виться вокруг тебя.

Руки ее безвольно упали вдоль тела. Он увидел, как всполохи краски сбежали с ее разгоряченного лица и оно стало пепельно-бледным. Он взглянул на ее побелевшие губы и на миг испугался.

— Я сделал что-то не так, любимая? Разве плохо желать, чтобы ты заняла достойное место, которое принадлежало тебе по праву все эти годы? Женщина не должна жить так, как ты жила до этого — в стороне от остальных женщин.

— Никакие женщины мне не были нужны! — заявила она жалобно. — Я не хочу их общества!

— Возможно, это и так. Но вырастут наши дети, и они ощутят это отсутствие женщин в твоем окружении, Сара.

Она на несколько мгновений опустила голову, а когда подняла, по ее щекам безудержно бежали слезы.

— Но Элисон… — прошептала она. — Она никогда так не поступит. Она не захочет меня…

Он отмахнулся от ее возражений.

— Элисон сделает все, что ей велит муж, чтобы ему угодить, она сделает абсолютно все. А им нужны деньги, они им позарез нужны, если только они хотят вести образ жизни, хоть сколько-нибудь напоминающий им привычный. И Элисон ничем не отличается от любой другой женщины, влюбленной в человека, в котором она не уверена. Она скорее умрет, нежели допустит, чтобы Ричард увидел ее в платье, которое бы его не ослепляло. Когда женщина настолько влюблена и настолько боится — нет ничего, на что бы она не пошла.

— Ты заметил это в Элисон?

— Только дурак может этого не заметить, — ответил Эндрю резко. — Когда я это обнаружил, я понял, что в этом кроется мой самый большой шанс на успех. С самим Ричардом проще простого: несмотря на его вид светского льва, он доверчив и… жаден. Элисон — другое дело. Существуют вещи, которых не купишь, и я боялся, что ее содействие — как раз одна из таких вещей. Но влюбленная женщина необычайно уязвима. Она тщеславна. Она не в силах вынести мысль о том, чтобы жить или одеваться иначе, чем подобает тому нежному драгоценному созданию, на котором женился Ричард. Ей нужна прислуга, исполняющая все ее прихоти, и все привычные удобства. Неужели ты думаешь, она позволит солнцу коснуться этой лилейно-белой кожи? Или что она будет выходить на улицу, когда дует суховей? Только не Элисон! Она-то обязательно найдет способ избежать этого! Поверь мне, Сара, — сказал он, нежно поднимая пальцем ее подбородок, — Элисон отчаянно любит своего мужа. И поэтому у нее нет ни гордости, ни защиты — ничего. Она сделает все, что велит Ричард. Я уверен в этом.

Он обнял Сару, мягко покачивая, чувствуя, как рыдания сотрясают все ее тело. Слегка прижав губы к ее лбу, он мягко говорил:

— И мне наплевать на то, что кто-то страдает, когда я могу хоть как-то сделать тебя счастливее, любимая.

Глава ТРЕТЬЯ

I

Яркий осенний день угасал над гаванью. Покрытые зарослями берега отдаленных мысов, казалось, отплыли назад, слившись с темной зеленью позади. На западном побережье залива тени мягко выступали из-за коричневых скал, придавая воде густой масляный отлив. За пределами тихого заливчика во владениях Маклеев было видно, как легкие порывы ветра морщат водную поверхность. Сара различила два пятнышка вдали и решила, что это две туземные пироги, которые направляются к поселку. Она долго следила за ними, придерживая за пояс Дункана, чтобы он не встал и не качнул лодку. Ее задумчивый взгляд наблюдал, как увеличиваются две темные фигуры, как они становятся более четкими, затем победоносный возглас Дэвида возвратил ее внимание к себе.

— Мама, смотри: еще одна!

На конце лески болталась маленькая рыбешка, и малыш, удостоверившись, что мать должным образом восхитилась добычей, вытащил крючок жестом, который должен был быть таким же беспечным, как у лодочника Тэда. Он бросил рыбку туда, где на дне лодки лежал весь его дневной улов — три других рыбешки.

Сара весело улыбнулась ему.

— Вы с Дунканом сможете съесть их на завтрак.

Дункан изогнулся, чтобы посмотреть ей в лицо. У него были нахальные синие глаза, смелее даже, чем у Эндрю, и, несмотря на малый возраст, он был необычайно уверен в себе.

— А Себастьян тоже будет есть ее, мама?

Она отрицательно покачала головой.

— Себастьяну нельзя — он еще слишком мал.

Дункан задумался над этим, затем спросил:

— А сколько Себастьян будет расти?

— Ммм… думаю, столько же, сколько и ты, — ответила Сара осторожно.

Он провел рукой, сильно пахнущей рыбой, по своим светлым волосам, и отвернулся, видимо, удовлетворенный.

— Тэд!

Лодочник взглянул через плечо на свою хозяйку.

— Мэм?

— Думаю, нам нужно возвращаться. Становится прохладно. Ветер переменился — он теперь дует с того мыса.

Тэд козырнул, коснувшись своей бесформенной кепки, быстро вытащил удочку, смотал леску Дэвида и похвалил мальчика своим грубовато-добродушным голосом за улов. Тэд О'Мелли прибыл в колонию после восстания в Ирландии в 1798 году. Он был рыбаком из Корка; от него исходило такое спокойствие, что Сара часто недоумевала, чем могло привлечь его восстание. Он как-то упомянул, что у него есть два собственных сына, и порой ей было грустно наблюдать, как он по-отечески относится к Дэвиду и Дункану.

Он быстро греб к маленькому пляжу Маклеев, который был расположен за резко выступающим леском. Дальше по берегу, сквозь деревья, виднелась крыша Гленбарра. В ней было что-то вселяющее уверенность и спокойствие, от нее исходил дух надежности, который начинал появляться в Сиднее. Местность по эту сторону залива резко шла под уклон и была скалистой, негодной для обработки и, как Сара думала про себя, неподходящей для террасного сада, который затевал Эндрю. Склон густо зарос, и пляж представлял собой лишь узенькую полоску светлого песка между торчащими скалами.

Дэвид, сидя на корме, вдруг указал рукой:

— Смотри, мама, там какой-то джентльмен на берегу!

Не отпуская Дункана, Сара обернулась, чтобы взглянуть на пляж. Сначала она ничего не увидела — только беловатые стволы эвкалиптов и скалы. А потом, ближе к тропинке, ведущей к дому, она разглядела высокую фигуру, сидящую в небрежной позе, подтянув колени к подбородку, на плоском валуне. Человек поднял руку и помахал. Она без особой радости махнула в ответ.

— Кто это, мама?

— Думаю… это капитан Барвелл, Дэвид.

Дэвид с интересом рассматривал далекую фигуру.

— Это тот, кто был вчера на обеде? Тот, которого ранило на войне?

Сара рассеянно кивнула.

— Он нам расскажет о сраженьях, как ты думаешь, мама?

— Наверное, Дэвид… как-нибудь… если ты его попросишь вежливо. Но не теперь. Он в колонии всего несколько дней и, возможно, устал от расспросов о войне.

— А он с Наполеоном сражался, мама?

— Нет, когда капитана Барвелла ранили, Наполеон еще почти не был известен.

Интерес Дэвида поугас. Он взглянул на рыбу, лежавшую под ногами, и начал сравнивать свой улов с уловом Тэда. И к тому моменту, когда днище проскребло по песку, он решил, что неплохо поработал.

Ричард поджидал их у самой воды. Он радостно улыбнулся Саре и мальчикам, наклонился, чтобы помочь Тэду втащить лодку на берег.

— Я пришел с вечерним дружеским визитом, — сказал он, вынимая Дункана из лодки и ставя его на сухой песок. — Мне сказали, что вы на рыбной ловле, и я пришел сюда за вами. Сидя на этом камне и глядя на вас в лодке, я вспомнил наше детство, Сара.

— Я теперь часто катаюсь на лодке, — она ответила невпопад. — Эти мальчики…

Он взглянул на двух ее сыновей с улыбкой и протянул руку.

— Рад с вами познакомиться, Дэвид, Дункан. Я знал вашу маму давным-давно, еще до того, как она приехала в Новый Южный Уэльс.

Он посмотрел на Сару через голову Дэвида.

— Да… это было давно.

— А у нас есть маленький братик, — провозгласил Дункан. — Он все время спит и еще говорить не умеет.

— Себастьян, — пробормотала Сара, поясняя. — Он такой темноволосый, в отличие от этих двух, как мой отец. Мне показалось правильным назвать его Себастьяном.

— Отец был бы счастлив узнать об этом, Сара. Особенно, если он вырастет таким же, как эти двое. А ты помнишь, как твой отец… — Ричард замолчал, пожав плечами. — Ну, это все в прошлом.

Он снова взглянул на детишек, а затем — на Сару.

— Вы, наверное, хотите пойти домой?

Она поколебалась: Ричард предложил ей выход из ситуации, но она знала, что он не хочет, чтобы она приняла его предложение.

Она дотронулась до плеча Дэвида.

— Возьми Дункана и идите с Тэдом. Попроси его почистить рыбу вам на завтрак. Вы можете посмотреть, как он это делает.

Дэвид улыбнулся ей на прощание, немного менее уверенно — Ричарду. Он взял брата за руку, и они направились к тому месту, где их поджидал Тэд, нагруженный мешком с рыбой, свернутыми лесками и банкой с червями. Он пропустил их вперед, козырнул Саре и Ричарду и направился по дорожке.

Они посмотрели вслед детям, на крепкую приземистую фигуру Тэда, которая склонялась над ними, как бы защищая их.

— Ну, мастер Дэвид, — услышали они его голос, — в следующее же погожее утро…

Когда эти трое поднимались по извилистой, ведущей вверх тропинке, вьющейся меж деревьев, детские голоса звонко оглашали воздух, отдаваясь эхом: пронзительный голос Дункана и перекрывающий его голос старшего брата. Низкий мягкий говор Тэда терялся за этими звуками.

Наконец они исчезли из виду. Маленький заливчик внезапно погрузился в тишину и оказался несколько мрачным местом теперь, когда не стало слышно звуков. Солнце почти скрылось, на воде лежали длинные тени; дул прохладный ветер.

Ричард медленно повернулся к ней.

— Может быть, я поступил неправильно, придя к вам так запросто. Но я больше не мог оставаться вдали.

Она взглянула на залив, на темные краски противоположного скалистого берега.

— Тебе действительно не следовало приходить. Это… неразумно. — Она с неохотой взглянула на него. — Тебе еще многое предстоит узнать о нашей жизни здесь. Здесь как в деревне — все хватаются за возможность посплетничать, а пищи для сплетен мало. Тэд ничего не скажет, потому что он мне предан… но прислуга в доме…

Он остановил ее, положив руку на рукав.

— Неужели это Сара говорит? Как же ты изменилась! Такая осторожная и добропорядочная! А помнишь, моя милая, как ты смеялась над моей матерью за ее чопорность и призывала меня пренебрегать приличиями? Твой отец был бы крайне удивлен, услышав тебя сейчас.

— Вызов условностям бросает лишь тот, кто может себе это позволить! — сказала она резко. — Я же не могу!

Он передернул плечами.

— Может быть и так, но даже сплетня не в состоянии сделать что-либо из встречи двух старых друзей.

Он взял ее под руку и повел к тому валуну, на котором сидел перед этим.

— Ты ведь посидишь со мной немного, правда? Я задержу тебя всего на несколько минут. А потом мы вернемся в дом и лишим сиднейских кумушек повода для сплетен.

Он слегка усмехнулся, говоря это, и Сара почувствовала себя обезоруженной. Она присела рядом с ним, расправив свое простое платье с пятнами от соленой воды, и попыталась привести в порядок растрепавшиеся волосы.

Тишина над заливом была настолько глубокой, что они бессознательно понизили голоса; был слышен плеск волн на мокром песке и шелест листвы. Но в то же время они погрузились в тишину, заряженную ожиданием.

Тихо, без суеты, Ричард положил свою руку на ее, неподвижно лежавшую на камне.

— Мне необходимо было видеть тебя, Сара, — сказал он просто.

Она не ответила, и он продолжил:

— Вчера вечером было невыносимо. Ты была так близко, и в то же время я не мог с тобой поговорить. Ты на меня не смотрела; сидела во главе стола — прекраснее всех женщин, которых я когда-либо видел, но такая холодная.

Он сжал ее руку.

— А теперь ты снова выглядишь, как девочка — та самая Сара Дейн, которую я помню! — Вдруг его руки оказались у нее на плечах, и он развернул ее лицом к себе. — Я чуть с ума не сошел, увидев тебя в этой лодке. — Глаза его остановились на ее растрепанных кудрях. — Я хотел броситься к тебе и сделать то, что обычно делал Себастьян… Помнишь, как он распускал твои волосы. Они метались по ветру, а ты делала вид, что сердишься. Вот что я мечтал увидеть. Я хотел, чтобы та Сара, что умерла, вновь ожила.

Он рассматривал ее лицо и казался озадаченным.

— Но твои дети сделали это нереальным, — сказал он тихо. — Они испортили мою фантазию, слишком ясно напомнив мне, что ты уже не та девочка, которую я помню.

Она вывернулась из его объятий и закрыла лицо руками.

— Ричард… умоляю тебя! Пожалуйста, больше не говори об этом! Тебе не следовало приходить! А у меня не хватает сил прогнать тебя.

— Прогнать? Почему ты должна меня гнать? Неужели после всех этих лет мы не имеем права говорить друг с другом — говорить так, как нам того хочется, а не так, как то диктуют условности?

Она напряглась, и когда заговорила, в ее голосе были резкие нотки.

— Не говори про все эти годы, как будто они действительно для тебя что-то значили, Ричард. Не станешь же ты притворяться, что много думал обо мне с той поры, как я сбежала из Брэмфильда.

— Сара! Я не принимаю подобных обвинений! Ты же не знаешь, как часто я думал о тебе. Все эти годы, поверь, я очень много думал о тебе.

Потом последовало молчание, и он сказал:

— Ты считаешь, что я безразлично отнесся к твоей беде. Но, черт побери, это не так! Я сразу же тебе написал, как только узнал о суде, и через несколько месяцев пришло письмо из Ньюгейта от женщины по имени Шарлотта Баркер. Она писала, что ты уже отплыла в Ботани-Бей. Так что же я мог поделать? Ты была тогда для меня потеряна. Я был молод и ничего не знал, и я женился на Элисон, твердо веря, что забуду тебя. — Голос его изменился, стал жестче. — Но я тебя не забыл. Ты вставала, как привидение, между мной и тем, что могло бы принести мне радость или удовлетворение. Я не мог забыть тебя… ты была моей мукой! Если бы я был свободен, я с радостью бросился бы искать тебя, но было слишком поздно. Я отправился воевать в Голландию. В надежде, что если буду убит, то избавлюсь от муки самобичевания. Я полагал, что меня в жизни не привлекает нечто духовное, но понял, что ты являешься моей душой.

В угасающем свете дня он склонился к ней, и лица их оказались совсем рядом.

— Я писал тебе письма, которых никогда не отсылал, — сказал он. — Я пытался разузнать о тебе, где только мог. Когда корабли, вернувшиеся из Нового Южного Уэльса, бросали якорь на Темзе, я болтался около доков, надеясь найти хоть какие-то сведения о тебе. И наконец мне повезло — я встретил адмирала Филиппа, который сообщил мне, что ты собираешься выйти замуж за офицера Ост-Индской компании и что он самолично отдал приказ о твоем помиловании. После этого я втерся в доверие к сэру Джозефу Бэнксу. Мне не счесть обедов Королевского общества, на которых я присутствовал с единственной целью: поговорить с кем-либо из недавно вернувшихся из колонии. Мне далеко не всегда везло… но постепенно у меня сложилось представление о твоей жизни. Я знал о твоей ферме на Хоксбери и о твоих старших сыновьях. Я знал, что представляет собой твой муж. И потом, когда он был в Лондоне, я чуть с ним не познакомился. Он приходил на прием в дом сэра Джозефа Бэнкса — все колонисты рано или поздно там побывали. Мне стало известно, что Эндрю Маклей разбогател на спасательной операции и что в тот момент он готовил новое торговое судно. Я чуть не попросил, чтобы меня ему представили… я хотел с ним познакомиться и спросить о тебе. Но я не смог… не смог заставить себя подойти. Я так ревновал, Сара… так ревновал ко всему, чем обладал этот человек. Какое облегчение я испытал, когда наконец «Чертополох» отплыл из Гринвича, и это искушение прошло само собой.

Моя семейная жизнь к этому времени уже расстроилась совершенно. Я начал ее в надежде забыть тебя, но я заблуждался. Я не был счастлив с Элисон, хотя знал, что она меня любит. Ты, Сара, испортила для меня всех женщин. Но у нас с Элисон было достаточно развлечений, чтобы как-то компенсировать то неудовлетворение, которое мы вызывали другу друга. Все изменилось, однако, когда сэр Джеффри потерял свое состояние. Это его подкосило, и он недолго прожил после разорения. Родовое поместье перешло старшему брату Элисон. Леди Линтон было известно положение наших дел, и она предложила нам поселиться у нее; мы с радостью согласились. Она обожала Элисон и пыталась найти в моем лице сына, хоть часто повторяла, что я неблагодарный материал. Она щедро тратила на нас деньги, и мы оба знали, что Элисон унаследует ее состояние. Но, несмотря на это, она совсем не глупа. Нет, черт возьми, далеко не глупа! Я заметил, что она за мной наблюдает. Ей были известны все мои поступки, практически каждая моя мысль. Ей не потребовалось много времени, чтобы учуять, что что-то не так: что-то заставляет меня играть больше, чем я мог себе позволить, ездить верхом так, как будто я меньше всего дорожу своей шеей. Я часто проводил вне дома целые ночи — и не всегда в обществе женщин. Иногда я оказывался на рассвете в какой-нибудь матросской таверне, одурманенный выпивкой и болтающий что-то о Ботани-Бей.

Все это время моя любовь к тебе была какой-то смертельной болезнью, о которой я раньше слышал разговоры, но в которую когда-то не мог поверить. Ты мною завладела, мысли о тебе не давали мне покоя. Леди Линтон, конечно, что-то подозревала, хотя она не могла даже отдаленно представить себе истинную причину. Именно я сначала подал ей идею о Новом Южном Уэльсе и заставил ее поверить, что эта идея принадлежит ей самой. Она поговорила с Элисон и убедила ее, что в колонии я преуспею. Я должен буду, по ее мнению, заняться фермерством, таким образом зарабатывая спасение души. Как только идея укоренилась, леди Линтон воодушевилась. Она купила мне назначение в Корпус, заплатила мои долги, которые были далеко не маленькими, и отправила нас, снабдив деньгами, едва покрывшими расходы на дорогу. Очевидно, лечение должно было быть радикальным. Она называла это «подготовкой ко вступлению в права наследства». Бедняжка, на самом деле ей совсем не хотелось нас отпускать.

Сара вздрогнула и невольно, наклонившись вперед, коснулась лицом его плеча.

— Но, Ричард, на что ты надеялся, приехав сюда?

— Увидеть тебя — вот на что я надеялся. Я хотел жить там, где хоть иногда смогу тебя видеть, где твое имя произносится вслух. У меня ничего не получалось в жизни с момента твоего отъезда, — сказал он. — Но я надеялся что-то сделать из своей жизни, если мои усилия будут тебе заметны. Все мои достижения будут посвящены тебе, Сара. Я принял предложение денег от твоего мужа, потому что я жажду быть связанным с тобой и потому что это даст мне возможность иметь что-то сверх того, что позволит скудное капитанское жалованье.

Он потрогал ее волосы, убрал их с виска, прикоснулся к нежной коже у нее на лбу.

— Ты обладаешь колдовскими чарами, Сара! Я боролся с собой годами, но больше бороться не стану. Я пытался забыть тебя через других женщин — я со многими флиртовал, с некоторыми был близок, но твой образ всегда вставал передо мной. Когда я заводил любовницу, мне казалось, что я тебе изменяю. Боже, как смеялись бы люди, узнав об этом, — вернее, если бы могли этому поверить!

Она медленно подняла к нему свое лицо.

— Они не поверят этому, Ричард, потому что никогда не услышат. Я для тебя так же мертва и потеряна, как и раньше.

— Не потеряна, любовь моя, — нежно проговорил он. — Я тебя вижу, я могу говорить с тобой. Я наконец обрету покой, потому что прекращу искать тебя.

— Но Эндрю… — начала она.

— Эндрю! Ты думаешь, мне есть дело до Эндрю? — сказал он грубо. — Я могу боготворить землю, по которой ты ступаешь, и он об этом не узнает. Он никогда этого не узнает — я тебе обещаю.

Она замотала головой:

— Но я люблю Эндрю!

— Когда-то ты любила меня.

— Когда-то — да! Но я тогда была ребенком. Конечно, даже ты, Ричард, способен увидеть, что мы с Эндрю создали здесь все друг для друга. Наши жизни переплетены так тесно, что ничто не способно нас разделить. Мы необходимы друг другу.

— Да, — сказал он. — Но ты любишь Эндрю просто потому, что он копия тебя самой. Все твои чаяния и надежды — его чаяния и надежды. Только человек, подобный Эндрю Маклею, может быть для тебе парой по силе духа и энергии. Только он способен был достичь для тебя того, чего достиг. — Он снова склонился к ней. — Я не Эндрю. Я не мог бы построить для тебя мира на облаках. Но я первый, кого ты полюбила в своей жизни. Мои права на тебя стары и сильны. Ты мне нужна!

— Нет, Ричард, — она тяжело дышала, испуганная и напряженная. — У тебя нет на меня прав. Я тебе ничего не должна. Я люблю Эндрю, говорю тебе! Он…

— Ты мне нужна, — повторил он.

— Эндрю я тоже нужна.

— Ты можешь любить нас обоих, Сара. Ты нужна мне не в качестве любовницы, и ничего я у Эндрю не отнимаю. Ты можешь по-прежнему оставаться для него тем, чем была все эти годы, но для себя я хочу тебя такой, какой ты была в Брэмфильде. Это та Сара, которой он никогда не видел и не знал.

— Я не могу позволить тебе прийти и разрушать то, что построила, — прошептала она. — Ты нарушишь мой душевный покой, всю мою жизнь. Я люблю Эндрю, а его не одурачишь.

Он схватил ее и сжал в объятиях, бессвязно повторяя:

— Сара… О, Сара! Разве ты можешь отрицать, что ты тоже любишь меня? Скажи, что это так… только скажи! Если бы только я был в этом уверен, я бы оставил тебя в покое, зная это.

Руки ее обвились вокруг его шеи.

— Господь да простит мне! Я все еще тебя люблю.

Он поднялся и потянул ее за собой, обняв одной рукой и склоняясь над ее поднятым кверху лицом. Последний раз он целовал ее в классной комнате в Брэмфильде. Теперь он целовал ее у этого безмолвного пустынного залива со страстью и желанием всех минувших с того момента лет. Ее губы — теплые сладостные губы женщины — ожили под его губами. Он смутно ощущал, что они пытаются высказать какой-то протест, в то же самое время отдаваясь ему. Когда он целовал ее, ему казалось, что его отчаяние и одиночество уходят прочь. Годы уже не имели значения — только бешеная радость и возбуждение в сердце.

— Сара! Сара! Я снова обрел тебя!

II

В комнате над лавкой, которую когда-то Маклеи использовали как гостиную, Сара сидела на корточках перед низкой полкой, набитой рулонами тканей. Она бормотала себе под нос во время работы, что-то записывая в блокнот, лежавший на коленях.

Записывая, она рассеянно прислушивалась к шагам, раздававшимся на лестнице, и замерла, осознав, что они не принадлежат ни одному из продавцов, работавших в магазине. Держа в руке список, она выжидательно взглянула на дверь.

Постучался в дверь и открыл ее Джереми Хоган. Он приветствовал ее без улыбки. Когда он вошел, она сразу заметила, что он насквозь промок. Капли дождя стекали с полей шляпы, которую он держал в руке. Сапоги были забрызганы грязью.

— Джереми! — Сара вскочила на ноги, обрадованная этим неожиданным визитом. — Я рада видеть тебя, Джереми! Ты прямо из Кинтайра? Что тебя привело к нам?

— Я получил записку от Эндрю, — кратко объяснил он. — В Парраматте идет распродажа скота. По одному ему ведомой причине он решил мне польстить, испрашивая моего мнения, хотя в конце-то концов он все равно, как всегда, купит то, что ему понравится.

Она протянула руку и коснулась его плеча.

— Ты же насквозь промок и наверняка голоден. Ты заходил в дом?

— Зашел, конечно, — сказал он, пожав плечами. — Но мне сказали, что хозяина нет — не иначе как пьет где-нибудь, делая вид, что работает, а хозяйка проводит переучет в магазине. Энни Стоукс своим тоном дала понять, что заниматься делами утром еще куда ни шло, но ни одна порядочная леди не станет работать в это время дня, а будет разнаряженная сидеть в своей гостиной.

Сара рассмеялась.

— Мне никак не научиться быть той настоящей леди, которой Энни мечтает прислуживать. Может быть, я и доживу до того времени…

Джереми прервал ее, бросив шляпу на ящик и обратив к ней взор, который, она вдруг поняла это, был исполнен гнева.

— Ты проживешь достаточно долго, Сара… если молва не получит раньше твоей крови, которой жаждет.

Она отступила назад, нахмурясь.

— Джереми! Что ты имеешь в виду? О чем ты говоришь?

Он неуклюже сунул руки в карманы.

— Я иногда поощряю сплетни, Сара, — такая у нас, ирландцев, привычка. Кроме того, я уже несколько месяцев сижу в Хоксбери, а новости туда доходят медленно. Поэтому, как только я выбрался в город…

— Ой, Джереми, перестань! — оборвала она его.

— Я сделал два визита после того, как побывал в Гленбарре: один — чтобы поставить лошадь в конюшню Джо Магвайра, а затем зашел к Кастелло, чтобы выпить эля и закусить сыром. И повсюду мне рассказывали одно и то же.

— Да что рассказывали? Бога ради, скажи мне!

Он смотрел ей прямо в лицо.

— Да все рассказывали так, как будто ничего особенного, но смысл был совершенно определенный: слышал ли я о приезде больших друзей жены Эндрю Маклея на «Быстром»? И не замечательно ли, что миссис Маклей опять воссоединилась со своими друзьями, особенно с такими знатными? — Джереми так хорошо передавал интонации Пэта Кастелло, когда тот цедит эль и одновременно рассказывает свои байки. — И тут, дорогая моя Сара, следовало отступление, в ходе которого меня знакомили с биографией сэра Джеффри Уотсона и его сестры-графини. Что касается биографии капитана Барвелла, то она более смутная. Но рассказчики тут же возвращались к первоначальной теме. Ну не замечательно ли, что у миссис Маклей есть такие превосходные друзья с прежних времен, с которыми она теперь может проводить время? И не здорово ли, что теперь вы вместе можете болтать о старых добрых временах? Хотя, впрочем, что касается миссис Барвелл, то она была только раз в Гленбарре на обеде, ну а капитан Барвелл, тот… Ну, он — совсем иное дело. Он-то уж протоптал дорожку к дверям. Так, позвольте… на прошлой неделе было, вроде, четыре раза, да два — на этой? Ну конечно, все понимают, что миссис Барвелл слаба здоровьем и не может так часто совершать утомительное путешествие в Гленбарр. — Он прервался, голос его утратил подвывающие интонации Пэта Кастелло. — Я скажу тебе, Сара, что мне было тошно слушать все это. — Он мерил комнату огромными злыми шагами, потом остановился перед ней. — И мне стало еще тошнее, когда я понял, что тот высокий красавчик-офицер, которого я обогнал почти на пороге твоего дома, и был капитан Барвелл!

Сара побледнела, как полотно, глаза ее, казавшиеся твердыми зелеными камнями, вдруг вспыхнули гневом. Она стояла достаточно близко к нему, чтобы поднять руку и хлестнуть его изо всех сил по лицу. Он не шевельнулся, но продолжал смотреть прямо на нее, как бы не веря случившемуся. След ее руки четко отпечатался на его щеке.

— Вранье! — вскричала она. — Сплетни! Кухонные разговоры, до которых ты опустился, Джереми Хоган!

— Тут ничего не поделаешь, — ответил он ядовито. — Весь Сидней это слушает.

— Неправда! — сказала она, отступая в сторону. — Ты знаешь, что обо мне всегда сплетничали. Они что угодно мне пришьют.

— Да, я это знаю, Сара, мне ли не знать? Но на этот раз ты впервые дала им реальный повод.

— В этом нет ни слова правды! — сказала она горячо. — Все эти сплетники делают из меня дурочку!

Он криво усмехнулся.

— Нет, Сара, не сплетники, а Ричард Барвелл делает из тебя дурочку.

— Джереми! — Она резко отвернулась от него.

Она долго молчала. Он смотрел, как подымаются и опускаются ее плечи в такт затрудненному дыханию, а потом произнес очень тихо:

— Я говорю вам прямо и откровенно, дорогая моя миссис Маклей, что я без сожаления сверну вам вашу расчетливую шейку, если вы позволите этому продолжаться. Ведь это все ерунда, правда? — Его прямые темные брови вопросительно взлетели вверх. — Это всего лишь сплетня? Тут нет ни капли правды?

Этот мягкий намек в его голосе заставил ее снова повернуться к нему. Несколько мгновений она стояла, глядя ему в глаза. Наконец она сказала:

— Ричард Барвелл приходит к нам в дом, потому что ему нужен совет, что делать в колонии. — Голос ее стал несколько громче. — У меня как раз полно советов, Джереми! В его посещениях нет ничего больше. Ничего, говорю тебе! Если сплетники хотят вложить какой-то иной смысл, что я могу поделать?

— Что поделать? — рявкнул он. — Скажи ему, чтобы убирался к черту! Если ты этого не сделаешь, это сделаю я!

У нее было такое потрясенное выражение лица, как будто ее тоже ударили по лицу. Она невольно провела рукой по лбу.

— Я прошу невозможного? — спросил он.

Она медленно покачала головой.

— Тогда чего же ты ждешь? Он сейчас в доме.

Она не двинулась с места. В ее выражении были одновременно вызов и страх.

— Сара, послушай меня, — голос Джереми стал тише и мягче, но глаза его были как кремень. Они приказывали, в то время как слова лишь предлагали. — Все говорят об этих посещениях Барвелла. Эндрю не может долго оставаться слепым и глухим.

Губы ее дрожали, она сжимала руки, чтобы успокоиться, унять волнение.

— Джереми, — проговорила она, — ты вернешься со мной в дом. Я сейчас схожу за плащом.

— Что ты собираешься сделать, Сара?

— Сделать? Ну… — она помолчала, облизнув губы. — Ее ли он все еще ждет, я ему скажу… скажу именно то, что ты велел мне.

Сара вошла в гостиную и застала Ричарда стоящим у камина. Одной ногой в элегантном сапоге для верховой езды он опирался на низкую скамеечку. Он повернулся к ней и выпрямился.

Она закрыла дверь и стояла, прижавшись к ней спиной На улице был ливень. Он глухо барабанил по крыше веранды; за окнами недоделанная лужайка казалась темным морем грязи, поверхность которого рябило от дождевых капель. В конце запланированного сада, там где начинался спуск, десятки маленьких ручейков проделали себе русла. Эвкалипты под темными небесами утратили свои краски и казались грязно-зеленой массой.

Все это Сара увидела, стоя спиной к двери, и поняла, что это все каким-то необъяснимым образом гармонирует со свободной небрежной позой Ричарда, на лице которого было непривычно серьезное выражение. Он направился к ней, протягивая руку. Она приняла ее и позволила ему проводить себя к камину. Он нежно расстегнул пряжку ее плаща, снял его с плеч и перебросил через спинку стула. Он все еще некрепко сжимал ее пальцы, потом потянулся за другой рукой и сжал их в своих.

— Ты замерзла, Сара. И волосы твои промокли. Ты похожа на девочку. Помнишь, как?..

Она тряхнула головой.

— Молчи, Ричард, — больше ни слова! Сейчас не время вспоминать, как и что мы когда-то делали. — Она отдернула руки. — Не время сжимать мои руки и мечтать о том времени, когда это было возможно. Все это давно кончилось.

— Сара… — он неуверенно нахмурился. — Хоть на то краткое время, что мы вместе, мы могли бы притвориться…

— Притвориться? Какой в этом толк, если мы оба знаем, что притворству должен прийти конец?

— Разве обязательно должен? — спросил он тихо.

Без колебаний она сказала:

— Конец уже пришел, Ричард. Притворство никогда не продолжается долго. Мне следовало помнить об этом — только на этот раз его прекратили, не дав ему даже начаться.

— Кто прекратил?

— Острые глаза, болтливые языки. Я предупреждала тебя, что Сидней всего лишь большая деревня. Здесь все друг за другом следят… ежедневно… неустанно. Так легко сосчитать, сколько раз ты здесь был, а потом приукрасить. О нас уже сплетничают. Скоро это дойдет до Эндрю… и Элисон.

Его глаза подозрительно сузились.

— С кем ты говорила, Сара? Кто вбил это тебе в голову?

Ей было непросто последовать совету Джереми — отправить Ричарда прочь и сказать почему. Она пожала плечами, как будто объяснить это все очень просто.

— Разве это так важно! Я бы сама заметила эти сплетни, если бы не была временно ослеплена.

— Сара, скажи мне! — потребовал он. — Кто это сказал?

— Джереми Хоган, если тебе непременно нужно знать, — сказала она. — Я только что виделась с ним.

— Джереми Хоган? А кто такой этот Джереми Хоган, что ему жалована честь так разговаривать с тобой? Она предостерегающе подняла руку.

— Тише, Ричард! Ты не должен так кричать! Я не Элисон, чтобы на меня кричать или чтобы принимать близко к сердцу твои настроения.

Он сжал губы.

— Я хочу знать, кто этот Джереми Хоган. Кто он такой?

— Ну, — сказана она терпеливо, — Джереми Хоган политзаключенный…

— Ссыльный?!

— Это ты называешь его ссыльным, а для Эндрю и для меня он как брат, как друг — и он управляющий в Кинтайре. До сих пор я безоговорочно доверяла ему. И когда он приходит ко мне и сообщает, что о нас говорят, Ричард, то я и в этом вполне доверяю ему.

Он посмотрел на нее, нахмурившись, как рассерженный ребенок.

— Как же вы иногда глупы — ты и твой Эндрю. Этот Хоган какой-то чертов ссыльный, которому вы оба потакаете и льстите, пока он не вообразил себя божеством. И ты слушаешь его совета, да? Ты мне заявляешь, что между нами все кончено, потому что подобный наглый выскочка велит тебе это сделать?

Саре так захотелось в этот момент разгладить его сердитые морщинки, поцеловать его и сказать, что она совсем не имела в виду того, что сказала. Но она подумала о Джереми и поняла, что боится сцены, которую он может устроить Ричарду, если она расскажет ему, что не выполнила его приказания.

Она слегка отстранилась.

— Между нами все должно быть кончено! — произнесла она холодно. — Ничего и не случилось такого, что нужно было бы кончать. Я тебя один раз поцеловала — это было безумием, и я в этом честно сознаюсь. И за последнюю неделю ты нанес мне больше визитов, чем допускают приличия. Между нами нет ничего, чего нельзя было бы так просто прекратить! — Она щелкнула пальцами, чтобы показать, как просто. — Ничего, Ричард!

Его брови сошлись в гримасе неверия и разочарования.

— Сара, ты же говорила, что любишь меня! В тот день на берегу — ты же сама это сказала!

Лицо ее вспыхнуло.

— Я сказала, что люблю и Эндрю.

— Но ты же меня первого полюбила.

— А Эндрю я полюбила тогда, когда стала достаточно зрелой, чтобы понять, что такое любовь!

Он парировал победоносно:

— Но я был первым! И ты не смеешь отрицать, что до сих пор любишь меня!

Она посмотрела на него долгим взглядом: на его красивое лицо, разгоревшееся от своевольной страсти. И вдруг она разозлилась на Ричарда так, как никогда раньше не злилась. Он так мало изменился, подумала она возмущенно, за все эти годы он так и не понял, что в мире есть вещи, которых невозможно добиться просто проявлением яростного темперамента. Элисон и леди Линтон вдвоем лишили его того единственного шанса измениться, который, может быть, в нем был. Вместе они потакали ему и баловали его, и сейчас он стоит перед ней с искаженным от злости лицом, потому что она посмела перечить ему.

— Нет, я этого не отрицаю, Ричард, — сказала она твердо. — Это было бы бесполезно. Но я хочу тебе сказать, что то, что мы с Эндрю создали, — нерушимо. И тебе этого не разрушить. — Она запрокинула голову. — Я сейчас тебе говорю и говорю всерьез: ты здесь не должен появляться без Элисон.

Она держалась очень чопорно, боясь смягчиться.

— Один поцелуй, Ричард, — сказала она. — Больше ничего не было, и не пытайся вообразить, что это не так.

Он засунул руки в карманы и посмотрел на нее почти насмешливо.

— Так я не смею даже спросить, можно ли мне просто навещать тебя? Я не ожидаю ничего такого драгоценного, как твои поцелуи, если тебе их так жалко. Как покорный спаниель, я просто прошу разрешения на местечко в твоей гостиной. Я бы также хотел иногда поговорить с тобой наедине. Но нет, ты предпочитаешь принимать на веру слова ссыльного с его грязными мыслишками, что про нас сплетничают, и посему гонишь меня прочь с видом герцогини.

Сара побледнела, но уже не боялась смягчиться. Она выпрямилась, и ее глаза оказались почти на уровне его глаз, когда она заговорила:

— Я должна просить тебя помнить две вещи, Ричард. Во-первых, в моем присутствии никто не смеет называть Джереми Хогана ссыльным с грязными мыслишками. И второе — хоть я и не герцогиня, я все же хозяйка этого дома. А теперь я хочу, чтобы ты немедленно покинул его. И ты должен пообещать, что один сюда являться не будешь.

Ричард замер, но на лице его гнев боролся с отчаянием. В глазах его была детская мольба.

После нескольких минут молчания он тихо сказал:

— Я не Эндрю, Сара, и никогда не смогу быть на него похожим. Я не мог бы сделать для тебя состояния или завоевать мир, чтобы положить к твоим ногам. Но ты мне нужна, нужна больше, чем ты нужна ему, мне кажется. — Он помедлил, потом его голос снова зазвучал, но уже громче: — И более того — мне кажется, ты во мне тоже нуждаешься! Однако ты сделала свой очень благородный выбор, моя дорогая. Ну что ж, довольствуйся им!

Он медленно повернулся и подошел к одной из дверей, ведущих на террасу. Он широко распахнул ее, впустив струю влажного воздуха. Несколько мгновений он постоял, пристально вглядываясь в темному сада. Рука его придерживала тяжелые складки гардины. Дождь все не унимался. Вид на гавань был скрыт в тумане. Ричард шагнул вперед и застыл в косых потоках дождя. По спине Сары пробежала дрожь: дождь и туман, неподвижная фигура Ричарда как будто набросили чары на комнату. Они как бы замерли, соединенные этим колдовским мгновением. Он обладал странной силой, способной одним своим присутствием здесь заставить ее ощутить боль и отчаяние.

— Ричард! Ричард! — прошептала она про себя.

Ветер шелестел в верхушках деревьев, сад был пуст и одинок. Наконец он снова обернулся к ней.

— Это еще не конец, Сара. Мы еще часто будем видеться: Эндрю позаботился об этом, сделав свое щедрое предложение. Я только надеюсь, что ты будешь страдать не меньше, чем я страдал в прошлом. Я надеюсь, что ты познаешь хоть часть моих мучений. — Он изящно поклонился ей. — У нас впереди еще много времени, у нас с тобой.

Затем он пересек террасу и перемахнул через ограду.

Через несколько минут, услышав стук копыт по дорожке, Джереми Хоган поднялся со своего места в столовой, где он заканчивал ужин, принесенный Энни Стоукс. Он отворил стеклянную дверь и ступил на веранду. Выходя, он заметил, что Сара быстро метнулась назад в гостиную.

Он перегнулся через перила террасы, чтобы уловить последний раз фигуру всадника, увидел, как сверкнула униформа на фоне строгих древесных стволов.

— Да-а… — пробормотал вслух Джереми. — Ну-ну, скачи так, как будто вы с лошадью так и родились вместе, но я не стану плакать, капитан Барвелл, если услышу, что ты свалился и сломал свою чертову шею!

III

Вечером, через три недели после прибытия Барвеллов, Эндрю стоял у одного из окон в гостиной майора Фово, критически рассматривая собравшуюся толпу.

Пока лишь восемь или около того пар собралось здесь, но снаружи отчетливо доносился звук прибывающих экипажей и сердитые выкрики возниц, которым с трудом удавалось удерживать в одном ряду беспокойных лошадей, ожидая очереди подъехать к открытым дверям. Они все приедут, все до одного: даже из далекой Парраматты приедут, потому что любопытство в них так сильно. Ни одна женщина в колонии, дай ей подобный шанс, не откажется от встречи с Элисон Барвелл. И многим среди них было известно, что Кинг, еще не вступивший в должность губернатора, обещал присутствовать на приеме в доме Фово.

Через комнату Эндрю поклонился жене Джона Макартура, стоящей у камина, но внимание его сразу же переключилось на группу у дверей. Там была Элисон в сказочно красивом туалете, а рядом с ней — Ричард. «Красив, дьявол, — подумал Эндрю, — хорошая пара для утонченной Элисон». Фово вилея вокруг них, иногда подавая сигналы слугам, которые обносили прибывших гостей. Справа от Элисон, чуть позади нее стояла Сара. Эндрю с гордость наблюдал за своей женой: высокая, в платье из розового шелка, — только румянец на щеках и непрерывное движение веера выдавали ее волнение.

В зале стоял гул от разговоров. Фово вышел вперед, чтобы приветствовать своих гостей, которым сначала представляли Элисон, потом — Ричарда. Когда очередной гость собирался отойти, Элисон поворачивалась и с чарующей улыбкой представляла Сару: «Вы, конечно, знакомы с моей подругой — миссис Маклей…»

У некоторых женщин это вызывало откровенно враждебную реакцию: поднятые брови, чопорный поклон. Менее уверенные в себе одаривали ее застенчивыми, несколько испуганными улыбками, а затем на виду у всех отходили, чтобы обсудить неожиданный поворот событий. На лицах же мужчин, почти без исключения, Эндрю читал восхищение, а в некоторых случаях — удовольствие от сознания, что можно наконец встретиться и поговорить с миссис Маклей не через прилавок.

Вошли Джеймс и Джулия Райдер. Комната начала быстро заполняться, и вскоре народу набралось так много, что Эндрю стало труднее увидеть маленькую церемонию, неизменно повторявшуюся у дверей. Он двигался меж гостей, тут и там кланяясь знакомым, но не останавливаясь, чтобы не быть втянутым в беседу и чтобы не потерять общую направленность разговора. До него донесся голос одной известной сплетницы:

— Хотела бы я знать, как эта Сара Маклей оказалась подругой миссис Барвелл. Просто возмутительно, что ее пригласили сюда знакомиться с порядочными людьми…

Ей мягко ответил мужской голос:

— Но Барвеллы говорят, что оба знают ее с детских лет.

С легкой улыбкой Эндрю двинулся дальше.

Он приостановился, чтобы послушать сказанное новобрачной, прибывшей недавно из Англии:

— Вы полагаете, после этого миссис Маклей будут принимать? — Она нервно усмехнулась. — Я думаю… я бы хотела познакомиться с ней, хотя она меня немного пугает. Ну, посмотрим сначала, как отнесется к ней мистер Кинг…

А молодой лейтенант сказал восхищенно приятелю-офицеру:

— Говорят, она убила сбежавшего ссыльного. Вот это да!

Эндрю пробрался к группе у дверей, но не присоединился к ней. «Элисон законченная актриса, — подумал он, — или ее так вышколил Ричард». Каждую минуту она оборачивалась к Саре, чтобы спросить ее о чем-то, тихонько похлопывала ее по руке веером, смеясь, наклонялась, чтобы выслушать ответ. Было впечатление идеальной пары старых подруг, близких и непосредственных в общении. Она держала Сару рядом, вынуждая каждого, кто подходил, включать ее в разговор. Все это осуществлялось в полном соответствии с правилами хорошего тона: ни разу в манере Элисон не проскользнуло, что ей известно отношение всех этих поджавших губы женщин к жене Эндрю Маклея. На Эндрю Элисон Барвелл произвела в тот вечер незабываемое впечатление: ее чарующая живость не иссякала, ни разу, даже на миг, не изменила ей. Она прекрасно справлялась со всем, с чем ей надлежало справиться. Он улыбнулся про себя. Она была леди, и такой леди, которая никогда не отступит от предписанных ей положением правил, даже если мир перевернется вверх тормашками, а именно таким он и должен был ей представляться в этот миг.

Внезапно все присутствующие невольно замолчали. Никто не объявил прибытия нового губернатора и его жены, но шепот волной пронесся по залу. Головы повернулись, шеи вытянулись, разговоры велись по инерции, в то время как глаза говорящего были устремлены на дверь.

Филипп Гидли Кинг и Жозефа Энн, его темноволосая жена, вошли в зал. Пока еще было преждевременно оказывать им все причитающиеся губернаторской чете почести, тем не менее они завладели вниманием всех присутствующих. За ними следовали капитан Эббот с женой, в доме которых они остановились.

Эндрю с напряженным интересом наблюдал за сдержанной церемонией приветствий и поклонов. Было известно, что Элисон — любимица Жозефы Энн, да и сам Кинг смотрел на нее с благосклонной улыбкой. Ее представили Эбботам, а затем она изящно протянула руку в сторону Сары.

Тишина в комнате стала напряженной. Одна из женщин в толпе привстала на цыпочки и чуть не упала. Ее невольный вскрик был ясно слышен в тишине.

До всех в зале донесся четкий голос Элисон:

— Сэр, могу я представить вам своего дорогого друга, миссис Маклей? Мы очень давно знаем друг друга — почти с самого детства.

Кинг поклонился.

— Счастлив познакомиться с вами, мадам. Каждый, кто является другом нашей очаровательной миссис Барвелл, конечно…

Эндрю полуприкрытыми глазами наблюдал, как переливался розовый шелк платья Сары, когда она присела в глубоком реверансе. Он нисколько не сомневался, что до сведения Кинга уже довели полную биографию Сары. Колония была слишком мала, чтобы оставить нового губернатора на протяжении четырех недель в неведении относительно домашних и финансовых дел всех значительных граждан. Эндрю знал, что Кингу известно и то, что муж этой бывшей ссыльной имеет определенную власть — власть своего несомненного богатства и того веса, который у него есть среди монопольных торговцев. Основной же целью Кинга было разрушение монополии этого кружка, будь то путем мирных уговоров или открытыми боевыми действиями. Как бы ни повернулись события, ему полезно заручиться дружбой людей, которых он собирается подчинить. И вот этот, пока неофициальный, губернатор Нового Южного Уэльса улыбнулся высокой молодой жене Эндрю Маклея, которую ему представила дама безупречной репутации. Всегда лояльная по отношению к действиям мужа, Жозефа Энн поспешила последовать его примеру.

IV

Более двух месяцев после приема в доме Фово Ричард не показывался в Гленбарре в одиночестве. Он наносил формальный визит, приезжая с женой, порой они с Эндрю засиживались допоздна, обсуждая подробности работы на ферме Хайд, которая к тому времени перешла в руки Ричарда. Во время этих визитов он держался с Сарой отчужденно, и она имела основания считать, что больше он никогда не появится один, пока однажды днем Энни не ворвалась в детскую с сообщением, что капитан Барвелл ожидает в гостиной.

Сара тотчас же сошла вниз и застала его небрежно облокотившимся на камин, лениво теребящим бахрому шнура для звонка. Он улыбнулся ей, но когда его улыбка не получила ответа, нахмурился и отбросил шнур.

— Что толку так смотреть, Сара? — сказал он. — Я намерен приходить когда захочу. Нет, не тогда, когда захочу, а когда почувствую, что мне необходимо видеть тебя хоть несколько минут, или совершить какое-то безумие. — Он постучал каблуком своего начищенного ботинка по решетке. — Но не волнуйся, дорогая моя, я не стану делать этого часто, чтобы не повредить твоей репутации и не нанести урона твоей чести.

Сара стояла за большим стулом, обитым гобеленом. Ее руки ухватились за резьбу на спинке.

— Я могу отказаться принимать тебя, — сказала она тихо.

Он взглянул на нее и покачал головой.

— Нет, ты этого не сделаешь. Как же это будет выглядеть, если ты мне откажешь? Как же Эли сон сможет бывать здесь, если ее мужа не принимают? Только подумай, Сара.

Она поняла, что Ричард намекает на отношение Эндрю к открытому разрыву между нею и Ричардом; к тому же нельзя забывать о возможных подозрениях Элисон, о сплетнях слуг Гленбарра, которые тут же разлетятся по всему городу.

Ричард, не скрывая своего триумфа, выиграл на этот раз и на протяжении зимы появлялся в гостиной Сары во второй половине дня раз в две или три недели. Сначала эти визиты были напряженными: Сара, хмурая и кипящая гневом, оттого что он навязал ей свою волю; он — оттого что его визиты нежелательны. Они разговаривали отрывочными несвязными предложениями. Но близкое знакомство разрушило это напряжение. Сара вскоре обнаружила, что у нее не получается ссориться вежливо и надолго. Она сдалась, и они перестали перебрасываться словами, как два повздоривших ребенка. Ричард освоился достаточно, чтобы рассказывать ей о своих планах в отношении фермы — он проводил там часть каждой недели и возвращался с радостным желанием рассказать о достигнутом. Дом был уже в порядке; он строил свинарник и собирался привезти быков и волов из Сиднея. Сара с сомнением просматривала счета. Ричард не был прирожденным фермером. Он бросался в разные предприятия с неосмотрительностью, свойственной новичкам. Он не прислушивался ни к одному ее совету. Ферма принадлежит ему, замечал он, как только она пыталась отговорить его от какого-нибудь проекта, — ему одному. Может, Эндрю и ссудил ему денег, но это не дает никому основания указывать, как ему ею управлять. Сара обнаружила, что при таких его настроениях единственный способ сохранить мир — пожать плечами и ничего больше не говорить.

За эти месяцы стало очевидным, что женщины колонии во всем следовали за Элисон Барвелл. Они не сразу стали наносить визиты в Гленбарр, но на улицах Сару приветствовали едва заметными поклонами, а в лавке былое желание не замечать ее совсем исчезло. Но по мере того как зима подходила к концу, в Саре утверждалась уверенность, что Элисон подозревает, что между ее мужем и той женщиной, которую по его настоянию она должна звать своим другом, существуют какие-то отношения. Она довольно часто бывала в Гленбарре и, в свою очередь, приглашала Сару в свой дом на дороге в Парраматту, который они купили у офицера, возвратившегося в Англию. Но она действовала, повинуясь приказу, как будто Сара сама по себе представляет гораздо меньшую ценность, чем необходимость доставить удовольствие Ричарду. Они так и не достигли близости в отношениях, но Элисон и не принадлежала к числу женщин, которые стремятся к близким отношениям с другими. Весь ее мир заключался в Ричарде, а остальные люди существовали лишь в зависимости от него. Она, казалось, рассматривала мужа Сары Маклей как источник тех жизненных благ, которых требовал Ричард: лошадей, хорошего вина, платьев, совершенно необходимых, если она хочет, чтобы Ричард и дальше смотрел на нее с восторгом. Эндрю Маклей также дал денег на ферму, которая в один прекрасный день, полагала она, позволит им пользоваться роскошью, не взятой в долг. Она безгранично верила в способность Ричарда обрабатывать землю с помощью надсмотрщика над батраками и выполнять свои обязанности по казарме. В Новом Южном Уэльсе в ту пору было много людей, сочетавших эти занятия; им удавалось сколотить небольшие состояния. Чего не замечали ни Ричард, ни Элисон, так это того, что у Ричарда не было никаких фермерских способностей и что он практически не имел шансов сравняться с проницательностью, беспощадностью и откровенным тщеславием остальных. Они с женой жили мечтами о будущем, когда ферма Хайд сделает их хотя бы умеренно преуспевающими, а для Элисон преуспевание также означало надежду, что ей не нужно будет так часто бывать в Гленбарре, так как они перестанут быть должниками его владельцев. А пока было удобно, более того — это было как рука Провидения, — черпать деньги по мере надобности из постоянного источника, который Эндрю Маклей, казалось, не собирается перекрывать. Роскошь стоила дорого. Элисон с сожалением отметила, что они неприлично задолжали Маклеям, но, говорила она себе, если им предстоит преуспеть, то начинать нужно именно сейчас и тем путем, который для них открыт.

Итак, на протяжении всей зимы Сара и Элисон продолжали выставлять напоказ свою дружбу: жены офицеров колонии начали кланяться и кивать миссис Маклей, когда их каретам случалось проезжать мимо по грязным улицам Сиднея. Постепенно среди сплетниц возникло мнение, что «Сара Маклей, конечно, сильно отличается от других ссыльных». Один-два мужа высказали мысль, что их жены могли бы пригласить Сару на чаепитие. Было прекрасно известно, что она имеет сильное влияние на собственного мужа, а в колонии было немало людей, которые по той или иной причине хотели сохранить благосклонность Эндрю Маклея.

Пока все это происходило, зима уступила место теплой весне. Ричард продолжал время от времени посещать Гленбарр, чтобы рассказать Саре о своих планах, выслушать, кивал, ее одобрение и пренебречь ее советами. Если Эндрю был дома, Ричард оставался очень недолго, если же они были одни, он засиживался перед камином, беспрерывно разговаривая, пока не устанавливалась снова та давняя атмосфера близости во время прогулок по низине Ромни. И всегда, уезжая из Гленбарра, он пускался в бешеную скачку, и по его лицу было видно, что с его души снят огромный груз. Иногда он отправлялся не прямо домой или в казармы, а по боковой дороге скакал к Саут Хеду.

Однажды лодочник Тэд О'Молли видел его на этой дороге после посещения Гленбарра. Он сказал об этом Энни, а та тут же передала Саре, что капитан Барвелл скакал по дороге, распевая во все горло солдатскую песню со странным, диким выражением на лице.

Глава ЧЕТВЕРТАЯ

I

Сара издала громкий вздох облегчения, когда в конце дороги показались широко разбросанные дома деревушки Касл Хилл. Теперь уже недалеко, успокаивала она себя. Три мили за этим маленьким поселком впереди, по колее, ведущей влево, и дугой ярдов в двести, подходящей к обшарпанному зданию фермы, известной в этих местах по имени владельца Приста. Джозеф Прист умер четыре месяца назад, а в течение последних шести недель Маклеи стали владельцами этого истощенного, заброшенного хозяйства. «Скоро здесь все будет процветать, — подумала Сара. — Эндрю никогда не успокоится, его честолюбие безмерно».

Они с Джереми вдвоем жили на ферме в убогой хатенке с протекающей крышей, совсем одни, если не считать хилого работника из бывших ссыльных — единственного оставшегося от почти дюжины батраков, трудившихся на ферме. Груды бочонков из-под рома, наваленные в углу двора, были красноречивым свидетельством того, от чего ферма пришла в упадок. Но дело не казалось безнадежным. После нескольких недель совместного усиленного труда Джереми должен был остаться, а Эндрю вернуться в Сидней. Именно Джереми предстояло провести ферму Приста через самые трудные годы возрождения, в то время как нетерпеливая натура Эндрю будет искать сотню других занятий.

Обо всем этом Эндрю написал Саре в своих двух наспех составленных письмах. Она представила себе ферму такой, как он ее описал, но даже ее ужасающий упадок был скрашен и смягчен буйством весенних цветов. Сара отбросила письмо и, поддавшись порыву, сложила в дорожную корзину свои самые старые платья, приказала уложить в тарантас побольше еды и кухонную утварь. Она оставила лавку на молодого Клепмера, Гленбарр — на Беннета, а детей — на Энни.

Сара пообещала себе превратить свое пребывание на ферме в полное подобие первых недель на Хоксбери. Там будут лишь она, Эндрю и Джереми. Они будут работать, заниматься насущными проблемами этой истощенной земли. Она будет для них готовить и в течение двух недель будет чувствовать нерушимое товарищество этих двух мужчин, которые и составляли ее мир. Сара сознавала, что пытается совершить побег в прошлое, и понимала, что все это может закончиться печальным провалом. Она испытывала беспокойство и ощущение неудовлетворенности, которое приходит с весной, — и бегство туда было попыткой удовлетворить эту тягу, поддаться весеннему волнению. В нем было и признание ее неосознанного стремления вернуться к простоте тех первых лет — простоте, которая — Сара все чаще сознавала это — никогда не вернется. Успех этой авантюры зависит от Эндрю и Джереми. Если они воспримут ее приезд так же естественно, как она на него решилась, то будет ясно, что дух приключения и товарищества выстоял перед возросшим богатством Эндрю, и Сара будет довольна и счастлива.

В Гленбарре Дэвид и Дункан все еще вели борьбу за то, чтобы завладеть расположением их нового учителя — огромного неряшливого ирландца, обладавшего недюжинными познаниями, которого Сара наняла через переписку полтора года назад; Себастьян начал уже самостоятельно вставать в кроватке на своих пухлых сильных ножках. Глен-барр под управлением Беннета не нуждался в присутствии хозяйки, и, за исключением неожиданного прибытия судна с грузом, ничто в лавке не требовало ее внимания в ближайшие две недели.

Тарантас неожиданно тряхнуло на колдобине, и Сара ударилась о спинку сиденья. Приближались унылые беленые здания. Сбоку от первого из них стояла вся в цвету одинокая мимоза — на фоне резкой голубизны неба цветы ее казались вызывающе желтыми.

Сара рассеянно отряхнула пыль с юбки и поправила шляпку, признав в душе, что она, возможно, поступила очень мудро, не оставшись слишком надолго в Сиднее без Эндрю. Ричард должен был вернуться после двухнедельного пребывания в Парраматте по делам службы, а она прекрасно помнила два его последних посещения в отсутствие Эндрю. Отсутствие Эндрю как бы давало Ричарду право посещать Гленбарр, когда заблагорассудится, и он без колебания пользовался им. Сара вздохнула и провела рукой по глазам. У дверей домика, в жалком пожухшем саду которого цвела мимоза, остановилась женщина, чтобы посмотреть на возок. Маленький ребенок, держась за ее юбку, робко помахал ручонкой. Сара нагнулась, улыбаясь, и помахала в ответ. Внезапно она поняла, что ей надоело постоянно думать о Ричарде. Ей хотелось снова быть с Эндрю и Джереми в той обстановке, где главной проблемой будет непокорная печка или вопрос, сколько голов скота могут выдержать запущенные пастбища фермы Приста в первый год.

Они уже проезжали между беспорядочно разбросанными домами, которые образовывали поселение Касл Хилл. Сильные весенние дожди превратили дорогу между крытыми соломой зданиями в грязь, а лошади и повозки выбили в ней глубокие рытвины. Эти рытвины высохли на жарком солнце, светившем всю предыдущую неделю, и повсюду уже лежал слой пыли. Стая гусей спокойно пересекла дорогу прямо перед возком, двигаясь в направлении мелководного ручья, бегущего вдоль дороги. Трое мужчин и двое солдат в увольнении болтались у домика Нелл Финниган. Нелл была крупной красивой женщиной, бывшей ссыльной, которая превратила дом мужа в своего рода таверну, хотя было широко известно, что она жила на доход от торговли ромом. Глядя на сверкающий чистотой домик, Сара невольно задумалась о том, кто из сиднейских джентльменов снабжает ее этим зельем.

Тарантас качнулся и стал перед кузней. Сара тут же высунулась, поджидая, когда слезет с козел Эдвардс, уродливый седовласый кучер Эндрю.

— Почему мы стоим? — поинтересовалась она.

Он сдвинул назад шапку:

— Господь с вами, мэм! Я-то думал, вы уж давно заметили. Голди-то охромела. Хозяин небось ругаться станет, если я дальше ее погоню в этаком-то виде. Карсон, здешний кузнец, может, нам другую лошадку даст, а мы свою здесь оставим.

Она кивнула.

— Спроси его, да поживее.

— Да, мэм. — Он приложил руку к шапке и направился своей сиволапой походкой к кузне.

Через несколько минут он появился на пороге с тщедушным седым человеком в кожаном фартуке. Они немного поговорили друг с другом. Карсон наконец крикнул что-то через плечо молодому человеку, который вышел из кузни, и оба направились к грубо сколоченной конюшне.

Эдвардс подошел к Саре с улыбкой, которая озарила его морщинистое лицо.

— Все в порядке, мэм. У Карсона есть лошадка взамен нашей. Скоро поедем.

Он слегка прокашлялся, озабоченно глядя на Сару. Она и раньше замечала, что, когда он везет ее одну, он всегда проявляет серьезную заботу о ее удобстве и обычно высказывается без обиняков.

— Знаете, мэм, — сказал он. — Я вот думаю, может, это солнце слишком палит. Карсон передает свое почтение и говорит, он рад будет, если вы у него в кузне посидите, если вам там не чересчур грязно.

Сара уже и сама решила не оставаться на жарком солнце во время смены лошадей. Она ступила на дорогу, осмотрев ряд домишек.

— Я бы пошла к Нелл Финниган, может, она мне даст холодной воды. Пить очень хочется.

Его лицо выразило огорчение.

— Ой, мэм! Нелл Финниган… — Его тон не оставил у нее сомнений в том, что он думал о хозяйке Финниган.

Она повернулась и, подобрав юбки, пошла через пыльную улицу.

— Пойди помоги Карсону, — сказала она. — Думаю, ничего со мной у миссис Финниган за десять минут не случится.

Сара услышала, как он бормочет что-то в сомнении, пока она пробиралась к домику, обрамленному цветочными клумбами и стоявшему в конце ряда домов. Собака, лежавшая у ступенек солдатской дежурки, встала и с надеждой направилась к ней. Солдат, прикреплявший объявление к столбу веранды, оглядел ее с ног до головы и нагло улыбнулся. Солнце, казалось, все больше раскалялось, пока она шла, а убогий поселок выглядел так, что сама весна, похоже, не в состоянии была пробудить его от апатии. Когда она дошла до заведения Нелл Финниган, небольшая группа людей, стоя пившая эль перед раскрытыми дверьми, не выпуская стаканов, двинулась по проулку между домом и дежуркой. Она минуту понаблюдала за ними. К ним присоединилась, наверно, дюжина других людей, а по краям шествия трое или четверо ребятишек шаркали в пыли босыми ногами.

Сара исполнилась любопытства. Но не сделала она и десятка шагов по проулку, как ей стала ясна причина этого сборища. Двор позади дежурки открылся перед ней, и люди стояли недостаточно плотно, чтобы скрыть от нее происходящее.

Она наткнулась на все это совершенно неожиданно: не было никаких криков, которые бы предупредили ее. Человек, висевший на столбе, был без сознания, и тишину нарушали лишь свист плетки, взвивавшейся в руке экзекутора, и звук удара по обнаженной плоти. Каждый удар солдат, стоявший рядом со столбом, регистрировал, нараспев произнося число.

— Сорок семь…

Снова свист и удар.

— Сорок восемь…

Сара видела такое и раньше — слишком часто. Это врезалось ей в память со времени пребывания на «Джоржетте», и даже до того. Подобное было совершенно обычным делом, как в Англии виселицы на перекрестках дорог.

Яркая струящаяся кровь блестела на солнце. Висевшие клочьями на бедрах наказываемого штаны уже впитали все, что могли, и она стекала по лодыжкам и капала на пыль у его ног. На секунду звуки стихли, потом экзекуцию продолжил другой палач. Он встряхнул завязанные в узел концы плетки, повертел в руках, чтобы ловчее приноровиться к ней. Затем занес руку назад, и снова раздался свист и тошнотворный звук удара о плоть.

— Пятьдесят один…

Сара зажала руками уши и побежала назад, к двери Нелл Финниган. В полутемном прохладном коридоре никого не было. Она на миг прислонилась к стене, прижав руку к губам и тяжело дыша. Наконец она выпрямилась, неуклюже пытаясь нащупать дорогу в полумраке. Она наступила на подол собственного платья и наткнулась на дверь. Ее вытянутая рука коснулась щеколды, и дверь подалась под тяжестью ее тела. Дверь распахнулась с грохотом, и Сара судорожно ухватилась за косяк, чтобы не упасть.

У нее было смутное впечатление, что человек, сидевший на скамье у окна, вскочил на ноги. Ее подхватили под руки, и пара темных проницательных глаз уставилась ей в лицо.

— Вам плохо?

Смущенная, Сара покачала головой.

— Нет…

Она почувствовала, что ее ведут к скамье, с которой только что вскочил незнакомец. Она просто не в силах была поверить, глядя на солнце, лившееся сквозь новые муслиновые занавески Нелл Финниган, что потерявший сознание человек привязан к позорному столбу всего в нескольких ярдах отсюда. Она поставила локти на выскобленные доски стола и опустила лицо на руки. Солнце светило ей в спину, но она не могла унять охватившей ее дрожи.

Незнакомец мягко потряс ее за плечо.

— Выпейте немного, — сказал он. — Это вино дерет глотку, но все же лучше, чем ничего.

Он поднес стакан к ее губам. Она еще не рассмотрела его — только глаза в тот первый миг, а теперь тонкие смуглые пальцы, обхватившие стакан. Незнакомец так его и не выпустил из рук, и их с Сарой пальцы, пока она пила, соприкасались.

Вино было терпким и резким на вкус, заставило ее слегка закашляться. Но неумолимая рука продолжала вливать его ей в рот, пока она не выпила всего. Потом вытерла губы, скомкала платок и откинулась на подоконник.

— Вам лучше?

Впервые она смогла рассмотреть его. Он был худощав и очень высок, в его манере держаться была какая-то неосознанная грация. Проницательные пытливые глаза, устремленные на нее, были почти черными, как и ненапудренные волосы. Она не поняла, красив ли он, и продолжала рассматривать узкое, хорошо очерченное лицо, смуглую оливковую кожу, обтягивающую высокие скулы. Брови были густыми и выглядели довольно грозно на его высоком лбу. Рот его был слишком тонок, немного жесток и не вязался с глазами, которые сейчас смотрели на нее с беспокойством.

Он снова тихо повторил свой вопрос:

— Вам лучше?

Она кивнула.

— Спасибо, гораздо лучше. — Она заколебалась. — Это, наверное, из-за солнца…

— И из-за порки? — предположил он.

— Вы тоже видели?

— Этого было не избежать. — Он красноречиво пожал плечами. — Примите мои сожаления, мадам. Это зрелище не для леди.

Пока он говорил, Сара пыталась оценить его речь и одежду и разгадать, кто он такой. Колония была еще слишком мала, чтобы позволить незнакомцу, особенно с такой внешностью, приехать, не вызвав потока комментариев и суждений. Глаза ее быстро пробежали по его фигуре, отметив покрой одежды, высокие сапоги и совершенство изумруда на мизинце левой руки. Его английский был безупречен, если не считать легчайшего акцента. Он был одет и держался, как любой преуспевающий человек в колонии, и все же каждая малейшая деталь в его наружности была слегка неправдоподобной. В нем было что-то экзотическое, он привносил дыхание цивилизованного утонченного мира в эту выскобленную до блеска комнату. Даже то, как он говорил о порке, имело оттенок светского цинизма. Но Сара почувствовала, что он не остался равнодушен к порке, — он просто давал понять, что подобные вещи необходимы, хотя болезненно неприятны.

Потом мозг ее обратился к какой-то неясной, бессвязной сплетне, которой обменивались продавцы в лавке накануне. Это, несомненно, тот самый человек, о котором они говорили: француз, прибывший на американском шлюпе, два дня стоявшем на якоре в гавани. Вероятно, он совершил путь из Франции, намереваясь, по никому не известной причине, задержаться в Новом Южном Уэльсе на какое-то время. Даже этот пустой разговор между Клепмором и вторым продавцом смог передать завесу таинственности, которой, вероятно, был окружен этот незнакомый француз. Сара поняла, что ему, по всей видимости, удалось убедить портовые власти, что он действительно эмигрант и не питает никаких симпатий к Бонапарту, иначе он не был бы на борту американского шлюпа, когда тот готовился к отплытию. Судя по рассказу Клепмора, француз не торопился покидать судно: его ящики до сих пор не были выгружены. Позже в тот же день она снова услышала эту же историю от двух покупателей. И однако — вот он перед ней, уже за много миль от Сиднея, хотя едва перевалило за полдень.

Сара увидела вопросительно приподнятые брови и поняла, что уставилась на него, как неловкая деревенская простушка. Ей пришло в голову, что ему уже, вероятно, наскучила необходимость проявлять заботу о глупой женщине.

Он слегка поклонился.

— Мадам, позвольте мне предложить вам еще немного вина. Я согласен, что оно ужасно, но меня здесь заверили, что это лучшее, что у них есть.

Сара вспыхнула, смутившись под его изучающим взглядом. Потом выпрямилась, ответив ему с ноткой высокомерия в голосе:

— Вы крайне любезны, сэр, с удовольствием.

— Вы меня чрезвычайно обрадовали, — сказал он спокойно. — Я пошлю за бутылкой.

Незнакомец повернулся к двери, затем остановился и посмотрел на нее. Озабоченность исчезла из его глаз. Взгляд их был дружелюбен, и было заметно, что ситуация слегка забавляет его.

— Прежде чем мы вместе выпьем вина, — произнес он, — возможно, мне лучше представиться.

Он снова отвесил ей легкий изящный поклон.

— Мадам, Луи де Бурже.

Он поднял голову, и когда его глаза встретились с ее взглядом, они сверкали и вопрошали; углы его рта были слегка сжаты.

— Я вижу по выражению вашего лица, мадам, что вы хотели бы получить от меня более полный отчет о себе. Не так ли? — Он ласково улыбнулся. — Возможно, я вас удовлетворю, если скажу, что этим утром я сошел с американского корабля «Джейн Генри», а сейчас нахожусь на пути к мистеру Уильяму Куперу. Мы познакомились с ним за те несколько недель, что наши корабли стояли в Кейптауне. А теперь я собираюсь воспользоваться его гостеприимством. Уверяю вас…

Рассмеявшись, Сара остановила его жестом руки.

— Простите меня, месье! Я, наверное, показалась вам совершенной дикаркой… Незнакомец в этих местах для нас большая редкость! И я должна предупредить вас, что вас ожидает везде безмерное любопытство. — Она протянула ему руку. — Добро пожаловать в колонию, месье де Бурже! Меня зовут Сара Маклей.

Медленная теплая улыбка озарила его лицо, и оно утратило свое испытующее выражение. Он взял ее руку и склонился над ней. Это был первый из многих поцелуев, запечатленных им на этой ручке.

У Нелл Финниган была полная статная фигура, и, стоя в дверях и наблюдая за Луи де Бурже, она одернула свое цветастое ситцевое платье так, чтобы оно лучше это подчеркнуло. Она только что наблюдала, как он усаживал в тарантас Сару Маклей. Этот привлекательный с виду незнакомец, а также неожиданное появление в ее задней комнате миссис Маклей чрезвычайно интересовало ее. Она закинула голову так, чтобы ее черные кудряшки игриво запрыгали под белоснежным чепцом.

Прислонившись к дверному косяку, Нелл обратилась к де Бурже:

— Еще вина, сэр?

Он откинулся на подоконник, как это делала Сара, и внимательно посмотрел на Нелл. Ему понравилась ее чистоплотность: блестящие волосы, мягкая белая кожа, которую не погубил даже этот убийственный климат. С долей иронии он отметил нарочито вызывающую позу, которую она приняла: Нелл была мастерица выставлять напоказ свои несомненные прелести. У де Бурже были собственные идеи насчет того, какие женщины ему нравятся, а эта была не в его вкусе. Но комната казалась слишком опустевшей с уходом златовласой миссис Маклей, и он знал, что с женщиной, стоящей перед ним сейчас, он сможет скоротать часок за легким флиртом. Подобных женщин очень легко развлечь.

Он жестом указал на бутылку:

— Как видите, она почти не почата. Может быть, вы разделите ее со мной, миссис Финниган?

Она не стала ломаться.

— Всегда с радостью разопью бутылочку. — Это было сказано со специальной приятной улыбкой.

Она уселась напротив него, не теряя времени, налила себе полный стакан и опрокинула половину с такой скоростью, что он поморщился. Потом она, казалось, вспомнила, зачем пришла, и обратилась непосредственно к интересовавшему ее предмету.

— Миссис Маклей, очевидно, едет к своему мужу, — начала она.

Луи заинтересованно поднял бровь.

— Да?.. Боюсь, что я не в курсе…

— Муж у нее Эндрю Маклей — он только что купил местечко, принадлежавшее Присту, три мили отсюдова, — с радостью поведала она. — Хитер, бестия, с деньгами. Он разбогател за какие-нибудь восемь лет, что прожил здесь, ну и, конечно, чего греха таить, — поигрывал на стороне в картишки, ну, чтобы деньжат побольше поиметь. Да, говорят еще, он какие-то деньги получил — целую кучу — за спасение корабля не то в Индии, не то в Китае, короче, в одной из этих заграничных стран. — Нелл тихонько рассмеялась. Она была хороша со своими красивыми глазами. — Но теперь-то уж с игрой для него, для мистера Маклея, покончено, уж поверьте!

— Что так?

— Да уж такой важный теперь стал, такой представительный. А жена его… Ну, разве по тому, как она разодета, скажешь, что она когда-то ссыльной с корабля здесь сошла? Ни за что!

Он наклонился к ней поближе. Ее большие, наглые глаза уставились на него не мигая. Он уловил слабый чистый запах, исходивший от ее пышной груди, щедро открытой широким вырезом платья.

— Так миссис Маклей была ссыльной? Вот как?

Нелл Финниган передернула полными плечами.

— Ох… да это старая история. Это же всем известно… как она скрутила Эндрю Маклея, когда они еще с корабля не успели сойти. Вот так-то…

Так они и беседовали, наполняя стакан за стаканом.

II

Несколько лет назад, когда Джозеф Прист только еще расчищал и огораживал свою землю, у него были мечты о том, каким станет его владение в будущем. Невзирая на время и усилия, которых это потребовало, он отыскал и пересадил сорок молодых мимоз, высадив их на одинаковом расстоянии между эвкалиптами, по двадцать с каждой стороны дороги, ведущей к дому. Одним из первых среди прибывших в колонию он сумел оценить необычную красоту жесткого и строгого ландшафта этой страны и со свойственной поэтической душе непрактичностью воздал ей должное подобным образом. Прист сильно пил. Ферма все больше ветшала, хозяин ее растерял батраков, и некогда многообещающее хозяйство вскоре пришло в упадок. Но деревца мимозы подрастали, аллея делалась ярко-золотой на фоне темной зелени, и Джозеф Прист улыбался каждый раз, глядя на нее. Он находил утешение в том, что, хотя и слыл неудачником, ему удалось создать творение непреходящей красоты — сотворить это из нетронутой дикой природы. Помешавшийся от алкоголя и подмятый безнадежными долгами, в конце концов он не смог дождаться нового цветения мимозы и повесился на самом высоком и крепком из своих деревьев.

Мимозы стояли в своем золотом уборе, когда Сара проезжала по аллее в первый раз. Что-то во вдохновенном порыве Джозефа Приста тронуло ее. Она вдруг поняла его стремление создать из хаоса окружающей дикой природы произведение, подчиняющее эту неприрученную красоту своему замыслу. Это как раз то, чего ей хотелось достичь в Кинтайре. Но там, при всем его процветании и налаженном порядке, никогда не хватало ни времени, ни усилий на то, на что нашел их этот безумец. Она мысленно поблагодарила его за все это прекрасное безумие.

Сам дом представлял собой некрашеную развалину. Солома на крыше провалилась, веранды, окружавшие его с трех сторон, подгнили и покосились. Когда-то была предпринята попытка разбить цветник и посадить фруктовые деревья возле дома, но сад зарос и выродился, и опытный глаз Сары увидел, что деревья уже несколько лет не плодоносят, хотя и представляют собой сейчас захватывающее дух зрелище — каждая ветка осыпана редкими хрупкими цветками.

Она увидела, что Джереми вышел из-за дома, прежде чем тарантас остановился. Шляпка, которую она сняла, как только они отъехали от Касл Хилл, лежала рядом на сиденье. Она подняла ее и возбужденно замахала. Он приостановился, а потом почти побежал навстречу. Тарантас слегка накренился и остановился. Джереми распахнул дверцу.

— Сара! Что привело тебя сюда? Ой, как здорово! Подожди, вот Эндрю…

Она рассмеялась, оперлась на его руку и вышла из повозки.

— Я, может быть, некстати, Джереми? Может быть, это неподходящий момент для женского вмешательства?

На миг его пальцы сжали ее руку.

— Вечно ты дразнишься, Сара! Ты же знаешь, что Эндрю будет в восторге. Мы и не думали, ни он, ни я…

Он замолчал, увидев, как расцвела ее улыбка, и проследив ее взгляд через его плечо. Эндрю бежал с веранды, перепрыгивая через три ступеньки. Сара отпустила руку Джереми и бросилась мужу на шею. Они прижались друг к другу, не обращая внимания ни на присутствие Джереми, ни на сардоническую ухмылку Эдвардса на козлах.

Наконец Эндрю разжал объятия и слегка отстранил Сару от себя.

— Как славно, что ты приехала! — сказал он.

Она восторженно рассмеялась.

— Как мне было удержаться? Мне стало так завидно от твоих писем. Вы оба здесь, а меня держите в стороне!

Она жестом указала на развалившийся дом, на запущенный сад.

Эндрю потрепал ее по плечу.

— Ты нам здесь очень нужна, правда, Джереми? Мы убьем друг друга нашими кулинарными произведениями.

Брови Сары взлетели вверх. Она сказала с притворной обидой:

— Если вам просто кухарка нужна, так их полно в Касл Хилл.

Через ее голову Эндрю подмигнул Джереми.

— Это уж точно! Нет сомнения, что нашлась бы, и не одна, которая бы с радостью поселилась в доме с таким красивым холостым мужчиной, как Джереми.

Они все рассмеялись, и Эндрю повел Сару к крыльцу, слегка обняв за плечи. Джереми шел с другой стороны, неся ее брошенную шляпку и прислушиваясь к их разговору.

— Сначала пойдем посмотрим дом, — говорил Эндрю. — Там еще очень много работы, конечно, но здесь будет достаточно мило, когда все закончим. А ферма… — Он пожал плечами. — Прист ничего не делал и ни копейки не тратил на нее в последние годы. Но мы ее скоро приведем в порядок. Думаю, через несколько недель мы сможем пригнать сюда первое стадо…

Эндрю с Сарой вошли в дом, Джереми остался на веранде. Ему были слышны их голоса, обсуждавшие планы на будущее. Они радуются, подумал он без горечи, но с грустью. Он перебирал ленты ее шляпки, тянул и отпускал их. Он думал о том, как они завязываются у нее под подбородком, и кровь быстрее бежала в его жилах. Он пытался вспомнить, когда же впервые почувствовал любовь к ней: может, в ту ночь в буше, после их свадьбы с Эндрю, а может, в тот вечер, когда ссыльные взбунтовались в Кинтайре. А может быть, он всегда знал и любил именно Сару — не она ли была в его любовных мечтах? Он не знал.

Он прислонился к столбу веранды, любуясь золотым цветением мимозы.

III

Эндрю стоял у подножья широкой лестницы Гленбарра, глядя на верхнюю площадку. Он второй раз за последние пять минут без надобности взглянул на часы, зачем-то стряхнул несуществующие пылинки с рукава, все время прислушиваясь к звуку голосов в главной спальне. Вдруг, потеряв терпенье, он рванул наверх через три ступеньки.

— Сара! — крикнул он. — Ты готова?

Голоса смолкли. В ответ ему раздался шелест парчи и шаги Сары. Когда она показалась на верху лестницы, он быстрым взглядом окинул бледно-голубое с серебром платье из роскошной ткани, привезенной им из Индии. Спускаясь, она разглаживала перчатки. На лице ее был след улыбки, как будто она только что услыхала что-то приятное.

Позади нее, негнущаяся и тонкая в своем накрахмаленном переднике, шла Энни Стоукс. Она несла палантин своей хозяйки, а ее морщинистое лицо выражало необычную гордость и удовольствие.

Беннет раскрыл перед Сарой дверь. Она стояла на пороге, ожидая, когда Энни накинет ей на плечи палантин, и вдыхая аромат вечерней росы. Вечер был темным, но позже должна была появиться луна. Фонари поджидавшей кареты посылали теплый свет, одна из лошадей скребла копытом гравий.

Беннет не отошел от дверцы кареты, пока Сара и Эндрю не уселись, потом подал знак Эдвардсу, сидевшему на козлах.

Эдварде подобрал вожжи. Перед ним горели огни Сиднея. Он расправил плечи и, просто ради удовольствия произнести эти слова, огласил громким голосом:

— Правительственная резиденция, сэр! Есть!

Имя Маклеев отозвалось эхом по всей длинной гостиной правительственной резиденции, и многие головы повернулись с интересом, чтобы взглянуть на новых гостей. Они посмотрели на поклон Эндрю и на реверанс Сары, отметив глазами, привыкшими различать степень благоволения вице-губернатора, что он благосклонен и что миссис Кинг наградила их приветливой и милостивой улыбкой. Глаза быстро отвернулись, чтобы не быть уличенными в пристальном разглядывании, и гул голосов стал громче прежнего.

Вновь прибывшие прошли в комнату, чтобы присоединиться к Райдерам; они моментально почувствовали, что все разговоры касаются их. Положение Сары в сиднейском обществе все еще было двусмысленным, хотя, благодаря заверениям Эли сон в дружбе, ее уже более или менее приняли и обращались с ней в соответствии с тем, как того требовало положение Эндрю, но общество не позволило себе выказать сколь-нибудь заметного великодушия, пока печать официального одобрения и признания не будет ею получена. И вот сегодня Сару впервые пригласили в правительственную резиденцию.

Но Кинги были новыми людьми, поставленными во главе колонии, и от них ожидали поначалу большей осторожности. По всей гостиной повторялся один и тот же вопрос: почему Сару Маклей принимают, а остальных бывших ссыльных — нет. Один из присутствующих имел этому объяснение из неопровержимого источника и не видел причины держать свои знания при себе. Он наклонился к уху своего собеседника и прошептал ему; затем, прикрытая веерами, эта версия распространилась по залу, так что больше ни у кого не осталось причины недоумевать.

Миссис Кинг, знакомясь с Сиднеем, решила основать дом для девочек-сироток, незаконнорожденных потомков сотен случайных совокуплений — детей, которые бродяжничали на улицах города и уже научились нищенствовать и избегать властей. Их следовало выловить и поместить в заведение: для этой цели миссис Кинг нужны были деньги. В гостиной распространился слух, что приглашение Сары Маклей в резиденцию — милостивый жест со стороны миссис Кинг — последовало после получения пожертвования в тысячу фунтов от Эндрю, а также обещания дальнейшей помощи.

Глаза вновь с интересом обратились к человеку, который стал на тысячу фунтов беднее ради этого вечернего развлечения.

Голоса зазвучали резче, чтобы быть услышанными за общим шумом, непрерывный поток разговоров продолжался, почти заглушая объявления о прибытии новых гостей. Мягкий плеск воды о скалы под правительственной резиденцией был неслышен; группы гостей вышли через стеклянные двери на веранду, но пока лишь немногие заметили, что взошедшая луна зажгла яркую дорожку на воде гавани. Для большинства из них будет впереди еще много ночей, когда они смогут полюбоваться луной, сейчас же они заняты делом.

Сколько раз Эндрю задерживали люди, желавшие поговорить с ним, пока он пробирался в сопровождении Сары к тому уголку, где Джулия Райдер нашла уютный диванчик. Макартур остановил их: на лице его была неискренняя улыбка, ставшая шире, когда он получил от Эндрю приглашение посетить Гленбарр на следующее утро. Он тут же отвесил поклон Саре. Роберт Кемпбелл также претендовал на внимание Эндрю, досадуя, что его не остановить. Обычно эти люди были деловыми партнерами Эндрю, представителями деловых кругов колонии, — те самые, чье слово имело вес. В любое другое время Эндрю проговорил бы с ними полночи, но, под любопытными взглядами окружающих, он, казалось, стремился доказать, что когда рядом жена, он не готов замечать никого другого.

— Моя дорогая Сара, как ты хороша сегодня! — На виду у всех Джулия подставила ей для поцелуя щеку.

Джеймс Райдер с искренним удовольствием улыбался ей. Его чувству юмора импонировало то, как потряс бы нынешнее собрание вид Сары, когда Эндрю впервые вытащил ее из зловонного трюма «Джоржетты». Она и тогда была красива, но это тряпье! Он кашлянул в накрахмаленные рюши у запястья, чтобы скрыть подступавший смех. Джулия повернула к нему голову и подозрительно взглянула на него. Потом лицо ее расслабилось, как будто она угадала его мысли.

— Сара нам делает честь, не правда ли, Джеймс?

— Да уж конечно! — ответил он, уже не сдерживая улыбки и глядя на Сару. — Гораздо приятнее смотреть на Сару, чем на нашу напыщенную дочь. — Он преувеличенно вздохнул. — Эллен — хорошая девушка, но такая зануда. Кажется невероятным, чтобы дочь Джулии, выросшая в таком месте, получилась такой жеманницей. Но Эллен это как-то удалось.

— Англия ее изменит, — утешила Сара.

— Эта Академия для избранных леди в Бате? — Джеймс безнадежно пожал плечами. — Боюсь, она так и останется ханжой, а мой единственный сын отправился вручить свое сердце лорду Нельсону!

По лицу Джулии пронеслась тень страха, но она заговорила вполне твердо:

— Чарльз вернется, как только ему наскучит море. Он вернется, потому что любит эти места больше, чем решается признать. Что же до Эллен…

Сара дальше не слышала. На другом конце зала объявили прибытие капитана и миссис Барвелл, и она встала за спину Джеймса, чтобы лучше видеть дверь. Элисон склонилась в реверансе. На ней было белое платье, которое делало ее похожей на изысканно наряженную куклу. Вмиг простота ее одеяния сделала всех остальных женщин в комнате неуместно разряженными, хотя ни у кого не было сомнений насчет его цены. Держа Ричарда под руку, она стала пробираться сквозь толпу. Сара быстро отвернулась, потому что Ричард смотрел по сторонам в знакомой ей манере. Его взгляд скоро отыщет ее, она это знала, и поэтому спряталась за спину Джеймса.

— Мистер Уильям Купер!

— Месье Луи де Бурже!

Сара снова повернулась к двери. Голоса стали заметно громче после объявления этого последнего имени, и все задвигались и стали вытягивать шеи, чтобы лучше видеть.

— Де Бурже… де Бурже?

Сара слышала, как проносится этот шепот, когда он кланялся губернатору и его жене, и почувствовала, что на оставшуюся часть вечера собрание имеет более захватывающую тему для разговоров, чем она сама. Она медленно обмахивалась веером, наблюдая за происходящим. Француза и Купера задержал разговором губернатор, и она подумала, что сейчас, среди английских лиц его галльская внешность более заметна, чем в салоне Нелл Финниган. Великолепие его одеяния было еще одной характерной чертой. Темно-красный фрак и туфли с золотыми пряжками были слишком шикарны для этого скучного и незначительного увеселения; однако на лице миссис Кинг читалось удовольствие, из чего Сара заключила, что француз был достаточно искушен в искусстве тонкой лести.

Она снова взмахнула веером и обратилась к Эндрю.

— Это тот самый человек, — сказала она, — о котором я тебе говорила. Тот француз, с которым я разговаривала у Нелл Финниган.

Джулия взглянула на нее, высоко подняв брови.

— Так ты с ним действительно знакома? Тогда это гораздо больше, чем может похвастать любой из нас, кроме Уильяма Купера.

Сара пожала плечами.

— Я заехала к Финниган по пути на ферму Приста; там оказался де Бурже, который, в свою очередь, был на пути к Куперу. Они, видимо, познакомились, когда их корабли одновременно стояли в Кейптауне некоторое время назад.

Джеймс снова усмехнулся.

— Значит, я зря потратил полдня, собирая о нем сведения. Мне нужно было просто обратиться к Саре.

Сара захлопнула веер.

— Вряд ли я могла бы тебе помочь. Мы приехали с фермы только сегодня утром, и я о нем вообще ничего не знаю, кроме имени. Он француз, а что он здесь делает… — Она пожала плечами. — Мне кажется, кроме своей национальности, он ничем не примечателен.

Эндрю рассмеялся.

— Не притворяйся, дорогая, что ты единственная женщина здесь, которая не заметила ткани на его фраке и не нашла интересным число колец у него на пальцах! Что касается меня, так я совершенно очарован его видом преуспевающего человека. Мне этот незнакомый джентльмен кажется чрезвычайно привлекательным.

Джеймс прокашлялся.

— Тогда дозвольте мне иметь удовольствие рассказать вам все сплетни, которые я так тщательно собрал воедино из отрывков, которые подбирал по всему городу. Ни одна женщина не могла бы сделать этого тщательнее, уверяю вас. Хотя я должен предупредить, источник не слишком надежен. Рассказы об этом де Бурже начались с капитана «Джейн Генри», который привез его сюда из Франции. А он заявляет, что эти истории там всем известны.

Джулия похлопала его веером по руке.

— Ради Бога, Джеймс, рассказывай же! Я умираю от любопытства!

— Ну, в таком случае… Ходят слухи, что месье де Бурже является родственником маркиза де Л. Имя называют лишь шепотом, моя дорогая Джулия, чтобы не ошибиться. Де Бурже жил в его доме — помогал ему в управлении поместьями или что-то в этом роде. У нашего молодого француза не было собственных денег, но он имел значительное влияние на маркиза. По слухам, он был хорошо известен и в другой части Парижа. В сущности, он пользовался своим правом вращаться среди людей гораздо более низкого происхождения, чем его высокородный кузен. Он принадлежал, таким образом, двум мирам, как часто бывает с молодыми джентльменами без состояния. Он был бы полным дураком, если бы иногда не обращал в материальную выгоду свое влияние на маркиза.

Джеймсу нравилось, что его слушают, и он продолжил:

— Семья неосмотрительно долго задержалась во Франции после революции. Сентябрьские массовые убийства коснулись и их, и маркиз понял, что ему не выбраться из Парижа. Он часто подозревал, что его нищий кузен имеет друзей среди якобинцев, и умолил его взять свое единственное дитя — дочь — в Лондон. Де Бурже удалось вывезти ее из Франции — и с ними отправились фамильные драгоценности.

Джулия затаила дыхание.

— Ребенок… что стало с девочкой?

— Девочка была больна еще до того, как они покинули Париж. Она умерла в Лондоне через год. Вероятно, де Бурже преданно ухаживал за ней.

— А драгоценности?.. — Эндрю озабоченно нахмурился.

Джеймс слегка приподнял плечи.

— Драгоценности? Что ты думаешь? Всю семью поголовно вырезали — даже племянников и кузенов. В живых остались лишь девочка и де Бурже.

Эндрю недоверчиво смотрел на него.

— Насколько ты всему этому веришь?

Тот широко развел руками, выражая неуверенность.

— В том-то и дело, — сказал он. — Эта история обошла полмира и, без сомнения, с каждым разом все больше искажалась. Говорят, самого де Бурже бесполезно спрашивать об этом. Он и не подтверждает, и не отрицает этого; он не выражает ни роялистских, ни якобинских симпатий. Все, что известно определенно, так это то, что у него много денег и что последние пять лет он непрерывно путешествует. Франция была в полном хаосе, когда маркиз отослал свою дочь. Поэтому, кто может быть уверен, что де Бурже не является просто его доверенным секретарем? Он вообще мог не состоять в кровном родстве с маркизом.

— Разве это возможно? — с сомнением спросил Эндрю. — Несомненно, кто-нибудь из лондонских эмигрантов смог бы опознать родственника маркиза. Вряд ли самозванцу удалось бы жить среди них.

— Мне это, конечно, тоже пришло в голову, — признался Джеймс. — В лондонских эмигрантских кругах эта история должна быть хорошо известна. Может быть, только на этом конце света ее можно рассказывать, потому то мы так далеки от первоисточника. Как бы то ни было, смерть ребенка оставляет состояние в руках де Бурже, и никто на него пока не претендует.

— У него есть жена? — спросила Джулия.

Джеймс кивнул.

— Ну, такое состояние не может избежать женских рук надолго. Он женился на дочери мелкого глостерского помещика. Они прожили вместе всего год. Она поехала навестить родителей и больше не вернулась к де Бурже. Там, по-моему, есть ребенок… девочка.

— Да, ты много успел за один день, Джеймс, — заметила его жена. — То, что ты разузнал за эти несколько часов, сделало бы честь шестерым кумушкам, вместе взятым.

— О, не все рассказано капитаном «Джейн Генри». Тут еще, наверное, кое-что добавил Уильям Купер.

— Целое состояние в драгоценных камнях… тем не менее жена не выдержала больше года… — Сара задумалась над рассказанным. — Что-то очень уж непонятно. Может быть, он держался вдали от Англии из-за нее… Или появился еще кто-то заявить права на состояние.

Эндрю коснулся ее руки:

— Если осмелишься, дорогая, можешь допросить самого француза. Макартур ведет его и Купера к нам.

С горящими щеками Сара повернулась: Джон Макартур был почти возле них, а де Бурже с Уильямом Купером на шаг или два позади.

— Миссис Маклей… — Макартур с улыбкой указал на француза. — Месье де Бурже заявляет, что уже знаком с вами. Конечно, это игра его воображения?..

Сара заносчиво подняла голову.

— Нет, месье де Бурже прав, мы знакомы.

Луи де Бурже сделал шаг вперед. Он взял руку Сары и низко склонился над ней.

— Мадам, — сказал он, — я окружен незнакомцами. Я надеюсь, что вы и ваш муж простят мне, что я навязываю вам свое общество подобным образом?

Он поднял ее руку для поцелуя, и Сара знала, что в этот момент все глаза в комнате обращены на них.

Глава ПЯТАЯ

I

Что-то в Луи де Бурже отвечало в Эндрю той потребности, которой он до этого времени за собой не замечал. Сначала он не испытывал к французу ничего, кроме простого любопытства, затем он должен был признать, что его забавляет цинизм последнего, то впечатление, что он уже взвесил все, что жизнь способна предложить человеку; то, как он хитро посмеивается над уловками колонистов в их погоне за богатством и при этом умудряется скрывать все это под маской вежливой озабоченности их проблемами. Эндрю беседовал с Луи и нашел в нем то, чего ему так долго не хватало: человека, который был в стороне от неустанной борьбы за наживу, за уступки, за выигрыш. Через два месяца после приема в правительственной резиденции де Бурже вернулся в Сидней и жил в новом доме Уильяма Купера. Эндрю теперь с нетерпением ждал, когда сможет распить с ним бутылочку вина, передавая последние слухи и пересуды и выслушивая едкие, часто сокрушительные комментарии Луи относительно всей панорамы жизни колонии.

— Я их всех презираю! — провозглашал Эндрю. — Спекулянты! Им бы только землю захватить!

— Естественно, ты их презираешь, — отвечал на это Луи с улыбкой. — Многие из них не так опытны в спекуляции, как ты сам, а я уже пришел к выводу, что тебя раздражает все второсортное.

Эндрю привык смеяться подобным колкостям. У этого галльского острословия была свежесть, которая его одновременно и занимала, и раздражала.

— Черт меня подери, если я понимаю, почему ты здесь вообще живешь! — говорил Эндрю. — Мы тебе так неинтересны, мы так буржуазны.

Луи пожимал плечами.

— Буржуа быстро плодятся, а их дети наследуют землю. — Он натужно зевнул и закончил: — Хотя я вынужден признать, что добрый Уильям Купер является слишком ярким тому доказательством.

— Не представляю, почему люди мирятся с твоей грубостью, разве только потому, что твоя вежливость намного хуже. — Эндрю говорил резковато, но с улыбкой. — Если Купер кажется тебе таким утомительным, почему бы тебе не поехать с нами в Кинтайр на несколько недель? Мы собираемся там справить Роджество. Могли бы и поохотиться.

Лицо его собеседника оживилось.

— Вот этого, друг мой, мне бы очень хотелось.

II

Некоторое время Сара сидела совершенно неподвижно, внимательно разглядывая Луи. Он примостился на ограде широкой веранды Кинтайра; на нем были сапоги со шпорами и сюртук, который мог быть скроен только лондонским портным. Порой он отгонял своим хлыстом летних комаров, которые жужжали над головой. Он сидел к Саре боком, пристально глядя на реку, которая отсюда, с пригорка Кинтайра, была прекрасно видна. Он был, против обыкновения, задумчив, как будто забыл о том, что взятая им на себя роль редко допускает подобные мгновения. Он выглядел почти угрюмым, когда сидел так, глядя, как сумерки расползаются над водой. Буш выглядел таким же замкнутым и неприступным, как в тот раз, когда Сара впервые увидала его. Густо-лиловые тучи собирались в небе; в стороне, в горах, она услыхала гром и внезапно увидела разряд молний, проплясавших над узкой длинной насыпью. Низкая полоса красного цвета над горной грядой — это все, что осталось от прошедшего дня. Ниже по течению какой-то посторонний звук вспугнул диких уток. Они взлетели с быстрой грацией, темными силуэтами мелькнули на фоне неба и исчезли из виду.

Луи повернул к ней голову, но она уже не смогла как следует рассмотреть его лицо.

— Приблизительно через неделю, Сара, — сказал он, — я собираюсь уехать и пожить некоторое время на Непеане.

Складывая ночную рубашку, которую она шила для Себастьяна, Сара ответила шутливо:

— И кому же, скажи на милость, выпадет честь принимать тебя на этот раз?

Он резко взмахнул рукой, чтобы поймать комара.

— Сара, ты невозможна! Ты хочешь сказать, что я не получил удовольствия от пребывания в Кинтайре. Тебе, без сомнения, известно…

— Знаю, — успокоила она, улыбнувшись. — Я и вправду невозможна. Отнеси это на счет задетого женского самолюбия. Я просто хотела знать, кто тебя у нас похитит.

— Никто, — сказал он, покачав головой. — По крайней мере, никто, кроме реки.

— Реки?! Не может быть, чтобы ты ехал просто полюбоваться рекой!

— Почему бы и нет? Я собираюсь отправиться по реке до того места, где кончаются поселения.

— Зачем? — спросила Сара уже серьезно; она наклонилась вперед, чтобы лучше видеть его лицо.

— Я подумал, что, если мне понравится то, что я увижу, я попрошу пожаловать мне участок.

Сара тихо ахнула и осела в своем кресле.

Луи снова отмахивался от комаров, как и раньше, и казался совершенно спокойным. Он оглянулся через плечо, когда гром в горах загрохотал сильнее.

— Я обсудил это с Эндрю, — сказал он. — Кажется, никаких возражений против того, чтобы я здесь поселился, нет.

Услыхав это, Сара снова оживилась.

— Конечно, никто не станет возражать, но почему, Луи? Что тебя может здесь привлекать? Это ведь не твоя страна, не твоя среда. Здешние люди и их обычаи чужды тебе. Господи, да здесь почти никто не говорит на твоем языке.

Он тихо рассмеялся.

— Ты права — почти никто не говорит на нем. Ты — говоришь, но не хочешь доставить мне этого удовольствия, ссылаясь на плохое произношение. Как не стыдно, Сара, быть такой жестокой!

А потом шутливые нотки вдруг исчезли.

— Ты права и в отношении всего прочего, но все это уже не имеет для меня значения. Мне безразлично, кто мои соседи и что они обо мне думают. Англию я никогда не любил, и мне надоело болтаться по миру. Почему бы мне не остановиться здесь, хоть ненадолго? Если мне здесь понравится еще меньше, чем в других местах, я уеду. Я знаю довольно, чтобы понять, что не важно, где жить или с кем, конечно, если это не враги.

Сара нахмурилась.

— Но нельзя же взять землю, чтобы просто ею забавляться, Луи, — сказала она сурово. — Ты должен быть готов к ведению хозяйства, а я боюсь, что вправе сомневаться в твоих фермерских способностях.

Он усмехнулся в сгущающихся сумерках.

— У меня их не больше и не меньше, чем у твоего друга Ричарда Барвелла. Но если он может взять землю, значит и я могу.

— Но это не одно и то же! — горячо возразила Сара. Она знала, что выдала себя своей горячностью. Она также знала, что побаивается Луи де Бурже из-за его цинизма, из-за способности увидеть и взвесить ситуацию, как она есть на самом деле. Сара отчаянно надеялась, что он оставит тему Ричарда в покое.

— Сара, — сказал он, — у тебя такие феодальные взгляды. Земля для тебя бог: ты хочешь видеть, как растут твои владения, подсчитывать свое богатство. Ты бы стала маленьким царьком, дай тебе волю. — Он раскинул руки. — Посмотри же на эту огромную пустую землю! Мили, сотни нетронутых миль. А тебя шокирует, что кто-то вроде меня может получить крохотный надел для забавы. Превращу ли я его в ферму или в сад — кому до этого есть дело? Кто может мне сказать, что так нельзя? А что, если я доставлю себе удовольствие построить дом высоко над рекой, как это сделали вы в Кинтайре? Белый дом, Сара, — да, мне хотелось бы построить белый дом, хотя бы просто для удовольствия увидеть его среди этих ваших темно-зеленых деревьев. А если мне наскучит моя игрушка, когда она будет закончена, почему бы мне не продать ее, не почувствовать себя свободным и не уехать куда захочу, как сейчас? Конечно, жизнь вокруг меня будет для меня непривычной, но где, кроме Франции, найдешь французские обычаи?

— Я слышала, что французские эмигранты создали в Англии миниатюрный Версаль. Разве ты не мог бы быть счастлив там, с ними? Или в самой Франции? Многие же вернулись во Францию и приняли новый порядок или, возможно, ожидают реставрации.

У Луи вырвался возглас презрения.

— Те, кто ждет возвращения монархии на прежних условиях, — дураки. А эмигранты — глупое стадо, которое вместе блеет и совершает ностальгические поездки в Дувр. Кроме того, я не люблю Англию.

— Тогда остается Франция, — тихо промолвила Сара. — Если ты так презираешь бессмысленную надежду возродить монархию, почему же не возвратиться и не примириться с новым порядком?

Фигура Луи четко выделялась на фоне покрасневшего неба, пока она говорила; она увидела, как голова его откинулась назад и услышала легкий язвительный смех.

— Сара, ты наслушалась россказней.

— Каких россказней?

— Россказней о темном прошлом Луи де Бурже. — Он жестом остановил ее робкую попытку возразить. — Не пытайся отрицать это: мне прекрасно известно, что болтают. Я был когда-то нищим родственником маркиза де Л., разве не так? И также особо подчеркивается, что я провожу жизнь в путешествиях и что не похоже, чтобы я нуждался в деньгах. Все это так.

Он продолжал говорить спокойно. Отдаленные раскаты грома теперь уже звучали непрерывно, и голос его на их фоне был приглушен.

— Разве не рассказывают также, что я не остался в Англии, боясь, что вдруг объявится родственник маркиза? И что я не слишком ласково принят в эмигрантских кругах, и потому держусь от них подальше? Разве не так рассказывают?

Она ответила ему довольно спокойно:

— Ну, кажется, тебе все прекрасно известно, Луи.

— Конечно, я все это знаю. Только дураку это может быть неизвестно. Но те, кто говорит это, не имея представления о Париже тех дней, — тоже дураки. Это было ужасно. Не было ни минуты на раздумья. Решения следовало принимать без промедления, под страхом смерти. Они были очень смелы, эти люди, и довольно глупы. Отвага была, пожалуй, единственным, что им дали их традиции и воспитание. Мне кажется невероятно дурацкой гордость, которая позволяла им отдаваться в руки врагов, не уничтожив сначала хотя бы нескольких якобинцев. Но отвага была единственным достоинством моего уважаемого кузена маркиза. Он не имел ни воображения, ни возможностей. К кому же ему было и обратиться, как не ко мне, который всю свою жизнь, исполненную риска, учился быть незаменимым для богачей и в то же время на собственном горьком опыте познал жизнь бедняков? Мог ли хоть кто-нибудь из братьев и племянников маркиза выбраться из Парижа к морю в эти сентябрьские дни? Среди них не было ни единого, кто бы знал цену одного су и который не выдал бы себя за первые же полмили пути. Тот, кто раскидывал вокруг себя золото всю свою жизнь, не может за один день обзавестись привычкой к экономии. Нет, маркиз был прав, выбрав меня, самого из них последнего, чтобы доверить свою дочь. Я знал привычки крестьян, я понимал их и мог сообразить, как они поступят. У нас ушло двенадцать дней, чтобы добраться до побережья и еще две недели, чтобы найти судно, которое перевезет нас на тот берег. Как только я достиг Англии, то узнал, что маркиз мертв.

— А ребенок? — тихо спросила Сара.

— Жанна прожила лишь один год, — сказал он. — Трое сыновей и вторая дочь моего кузена также умерли от чахотки.

— И никого не осталось?

— Ну — вот! — Он демонстративно пожал плечами. — Вот вопрос, который интересует многих. Кто может быть уверен, что где-то там во Франции не существует более близкого родственника, чем я? Может быть, существует какой-то оставшийся в живых родственник, который ничего не знает о богатствах, вложенных в мои руки маркизом? Но он также вложил в мои руки заботу о своей хрупкой дочери, и мне причитается, по крайней мере, долг благодарности. Жанна умерла в собственной мягкой постели, а не на гильотине. Юристы могут выражать неудовольствие этой ситуацией, но я владел драгоценностями, которые мой кузен доверил мне, я и Жанна. Дома его были разрушены, его имения были розданы по кусочку в разные жадные руки, но драгоценности он отдал мне.

Сара сидела молча, обдумывая его слова, пытаясь найти несоответствия в его истории, пункт, по которому она могла бы его еще расспросить. Но оказалось, что такового нет. Она подумала, что он, вероятно, говорит правду. Она ясно видела, что Луи де Бурже свободно владеет всеми великосветскими манерами — она могла об этом судить в полной мере после нескольких лет, проведенных в Лондоне в качестве ученицы в модном ателье. Если он и был самозванцем и не являлся родственником маркиза, то поведение его этого ни разу не выдало. Какой человек, не имея соответствующего воспитания, может позволить себе быть таким грубым, показывать, как все ему наскучило, как это частенько делает он? Кто еще может носить такое платье и, кажется, его не замечать? Его тонкое смуглое лицо вполне вписалось бы в ряд тех, кто смотрел на парижскую толпу с эшафота.

— Что же до моей женитьбы, — продолжал он так же тихо, но отчетливо, даже на фоне громовых раскатов, — это еще один предмет для досужих толков. Я ничуть не хуже в этом отношении, чем многие мои предшественники: моя ошибка, возможно, просто более очевидна. Она была так хороша, что заставила меня пренебречь благоразумием, которое подсказывало мне, что мы друг другу не подходим. Она была так молода, что я полагал, что она приспособится к моим желаниям, но здесь я полностью заблуждался: она обладала волей и характером зрелой женщины. До своего появления в Лондоне она не имела ни малейшего представления ни о какой жизни, кроме той, к какой привыкла в своем огромном неуютном доме. Единственным предметом разговора была охота, а летом они впадали в спячку. Это был ее единственный мир, а у меня не хватило разума и чувства понять, что никакой другой ей и не нужен. После того как у нас родилась дочь, она отправилась навестить семью. И тут она написала мне, что не собирается возвращаться.

— И ты согласился принять это?

— Честно говоря, Сара, к тому времени она мне уже стала настолько безразлична, что я не сделал новых попыток расшевелить эту душу, лишенную воображения. Как только ее прекрасное лицо исчезло с моих глаз, я понял, что совсем не привязан к ней. Ее невозможно было завоевать никакими подарками, кроме лошадей, а жить с женщиной, которую интересуют только лошади, довольно утомительно. Думаю, ее семья считает несмываемым позором то, что она так публично расторгла наши узы. Но она отказалась вернуться ко мне, если только я не найду дома где-нибудь поблизости и не приноровлюсь к их охотничьему расписанию. Мне это предложение совсем не показалось заманчивым. И вот она продолжает жить со своими родителями, и мы изредка обмениваемся письмами — в основном касательно денег.

— А ребенок, твоя дочь? — подсказала Сара.

— Я о ней почти ничего не знаю. Ее мать совсем не обладает даром писать письма. Думаю, однако, что девочка обучится верховой езде раньше, чем сможет хоть что-то написать.

— Это грустно, — пробормотала Сара. — Такая пустая трата…

— Пустая… вот именно! Обе наши жизни истрачены впустую. Она была холодна как ледышка. Я бы с готовностью простил ей ее жадность и себялюбие, но не отсутствие тепла. Я не смог жить с женщиной, для которой муж был просто чем-то, что необходимо терпеть».

Сару охватила внезапная жалость к нему. Она никогда не могла себе представить, что сможет жалеть Луи, такого уверенного в себе и циничного; с этого момента ее чувства к нему изменились. Она увидела разочарование и горечь там, где до того замечала лишь изящные манеры и смиренную готовность отчаявшегося человека принять мир как он есть. Она знала, что через несколько секунд он станет прежним, но все же успела уловить нечто, скрытое за внешней легкостью.

Она вскочила и подошла к нему. Вспышка молнии озарила деревья на другом берегу реки, аккуратно возделанные акры Кинтайра и каждую черточку лица Луи, каждую деталь его внешности. Он ждал с какой-то отстраненной улыбкой на губах, пока она заговорит.

Она протянула вперед руку.

— Спасибо за то, что ты мне все это рассказал, — произнесла она. — Мое любопытство не заслуживало такой награды.

Он взял ее руку, не приподняв ее, как он обычно делал раньше, но крепко сжав, как будто Сара была мужчиной.

— Награда? — сказал он. — О нет, Сара! Мне далеко не безразлично, что вы с Эндрю думаете обо мне. Остальные… — Он передернул плечами. — Ну, пусть они посплетничают, если им этого так хочется. Но если я собираюсь остаться в этой стране, тогда я должен иметь вас обоих своими друзьями. Вы с Эндрю воплощаете дух этих мест…

Он прервал свою речь, когда удар грома разорвал небо над их головами. С внезапным порывом холодного ветра с гор хлынул дождь. Он обрушился с тропической яростью и хлестнул по их лицам, прежде чем они успели отскочить от перил.

Луи быстро схватил ее рукоделие со стула и бегом бросился за ней через веранду к двери. Шум этой сплошной стены дождя был оглушителен на запекшейся земле; молнии ослепительным блеском освещали сад. Они оба помедлили У двери, потрясенно глядя на эту картину и как бы радуясь, что им удалось спастись. Потом Сара, пытаясь привести в порядок намокшие волосы, повернулась и вошла в дом. Луи придержал для нее дверь и вошел следом. Когда он шел позади нее, в глазах его была непривычная мягкость и радость.

III

Ливень не прекращался всю ночь, он монотонно барабанил по крыше Кинтайра. Но к полудню следующего дня, когда Сара совершала свою ежедневную верховую прогулку по дороге, ведущей в Парраматту, сточные канавы по обеим сторонам дороги уже высыхали. Придорожные кусты и листва эвкалиптов еще сохраняли запах дождя, придавая бушу почти весеннюю свежесть. Она заметила изогнутые, вытянутые вперед шеи дюжины кукабар, которые расселись на верхней ветке потрепанного дерева. Они не двигались, пока она с ними не поравнялась; тут их головы запрокинулись, клювы раскрылись, и буш на милю вокруг огласился их сумасшедшим диким смехом. Сара так и не привыкла спокойно воспринимать эти звуки» и каждый раз смеялась вместе с птицами. Рот ее скривился восторженной гримасой, она закинула голову, как они, и разразилась грубоватым неудержимым смехом. Звук, издаваемый ими, преследовал ее в пути, заразительный, насмешливый, такой же странный и необычный, как страна, которая их породила.

Следующий поворот будет в двух милях от Кинтайра. Взглянув вверх, на солнце, она увидела, что ей уже давно пора возвращаться. На самом повороте она приостановилась, наморщив лоб и вглядываясь в даль, где жара создавала мираж, напоминающий воду, и где сгущалась полуденная дымка. Двое всадников на горизонте привлекли ее внимание. Она вглядывалась в них, затем, через несколько мгновений, подняла хлыст и взволнованно им замахала.

Оба всадника тотчас же замахали в ответ и пустили лошадей галопом. Она отъехала в тень эвкалипта, чтобы подождать их.

— Ричард! Джереми! — закричала она, когда те оказались достаточно близко, чтобы услышать.

Сидя на своей лошади, с легкой улыбкой на губах, она обдумывала причину, по которой они оказались вместе в этой поездке. Между Ричардом и Джереми не было никаких дружеских чувств; их антагонизм был слишком явным, чтобы им захотелось бок о бок скакать из Парраматты. Насколько она знала, у Джереми не было намерения уезжать с фермы Приста — он был там сильно занят и даже отказал Саре в просьбе приехать в Кинтайр на Рождество. Наверное, они встретились по дороге, и желание иметь компаньона поощрило Ричарда остаться рядом с Джереми. Гораздо более похожим на него было бы, если бы он просто поклонился управляющему Маклеев и проехал мимо.

Последние несколько ярдов Ричард проскакал впереди Джереми и первым подъехал к Саре. Одежда его была покрыта мелкой дорожной пылью, по лицу текли струйки пота.

Он улыбнулся от удовольствия при виде ее, перегнулся в седле и взял ее протянутую руку.

— Сара! Как ты поживаешь?

— Хорошо, Ричард, спасибо. — Ее ответ был ровным и спокойным. — А ты, а Элисон?

— Ничего, — ответил он, нетерпеливо и разочарованно заглядывая ей в лицо. Он тут же резко обернулся, подавив сердитый окрик, когда лошадь Джереми толкнула его.

— Нельзя ли?..

Ричард больше ничего не сказал. Он мрачно посмотрел, как рука Сары пожимает руку Джереми.

— Мы рады видеть тебя в Кинтайре, Джереми, — сказала она. — Но почему ты приехал? Что-нибудь важное, конечно, потому что я уже думала, что ничто тебя оттуда не вытянет, если ты даже на Рождество не приехал.

— При обычных обстоятельствах меня, конечно, ничто оттуда пока выгнать не может, — сказал Джереми. — Но на этот раз речь идет о великом Джоне Макартуре. — Он слегка сдвинул на затылок шляпу и продолжал: — Похоже, что Эндрю когда-то оказал ему услугу — и теперь он рад был поставить меня в известность, что надумал продать несколько маток и барана из своего мериносного стада. То есть, если мистер Маклей еще не раздумал их купить. Мне сдается, что он хочет еще какой-то услуги от Эндрю, потому что эти его мериносы ему роднее собственных детей.

Сара широко раскрыла глаза.

— Мериносы! Эндрю будет в восторге! Овцы Макартура начали давать шерсть, которая, на его взгляд, превосходит испанскую. Мы так надеялись заполучить еще…

Ричард не выдержал:

— Неужели тебе обязательно обсуждать овец и шерсть в первый же миг встречи, Сара?

Тон его был шутливым. Он, видимо, сожалел, что позволил ей заметить свое нетерпение. Лошадь его задвигалась, и он не делал особых попыток удержать ее. Это движение и его слова прервали разговор между Сарой и Джереми и возвратили ему ее внимание.

Сара рассмеялась, хотя и почувствовала, что краснеет от раздражения.

— Как же так, Ричард?! А я полагала, что такому фермеру, как ты, будет чрезвычайно интересно узнать о перспективе настрига шерсти!

Губы его слегка скривились, он пожал плечами.

— О, я оставляю эксперименты с шерстью для Макартуров и Маклеев — действительно важных людей в колонии. Ферма Хайд отнимает у меня и так достаточно времени, хоть она и невелика. Я буду надеяться достичь лет через десять того, что пионеры колонии имеют сегодня.

Он перехватил взгляд, которым обменялись Сара и Джереми, и это взбесило его.

— Что же, мы так и будем здесь болтаться на солнце целый день? Давайте двигаться дальше.

Не дожидаясь их, он развернул лошадь и поскакал по дороге.

Они поехали следом, и когда Сара поравнялась с ним, он снова обратился к ней.

— Я слышал, что у вас в Кинтайре гостит француз?

— Да, он встречал с нами Рождество.

Он неопределенно кивнул.

— Он перепробует, очевидно, всю колонию. И что ты о нем думаешь?

— Нам с Эндрю он нравится. И тебе он понравится, я уверена, когда ты его получше узнаешь. — Сара сбоку посмотрела на него. — Он-то никогда не обсуждает ни овец, ни их шерсть.

— По всей вероятности, нет, — сказал Ричард резко. — У него достаточно денег, чтобы воздерживаться от коммерции. Но мне интересно, был ли он так же далек от стремления подзаработать на стороне до Революции? Насколько я слышал, он испытывал тогда острую нужду из-за нехватки презренного металла.

— Люди несомненно рассказывают много сказок о Луи де Бурже, — сказала Сара холодно. — Жаль только, что они рассказывают не все. То, что остается за пределами рассказа, представляет не меньший интерес, нежели те немногие факты, которые выставляют напоказ. Для того, кто хочет это узнать — конечно, если он не ослеплен предвзятыми суждениями, — в Луи помимо безупречного покроя сюртука очень много достоинств.

Они достигли того места, где дорога раздваивалась, и одна ее ветвь вела к ферме Хайд. Взглянув на Ричарда, Сара заметила, как передернулось его лицо и напряглись руки, которые обычно так спокойно и уверенно держали уздечку. Ричард презирал нервные руки, когда речь шла о верховой езде, но сейчас, казалось, он совсем не замечал собственного напряжения.

— История этого француза совершенно не кажется мне достоверной, — сказал он, глядя прямо перед собой. — Что привело ею сюда, без рекомендаций, без какой-либо видимой цели? Он оставил жену и ребенка, насколько мне известно. Это подозрительно — уверяю тебя, ни один порядочный человек на это не способен. А если у него есть такое богатство, как рассказывают, то почему он не остался в Лондоне, где мог бы им насладиться?

— А вдруг Лондон не показался ему таким райским местом, как кажется тебе, Ричард? — Сара сказала это резко и тут же разозлилась на себя за то, что выказала перед ним эмоции. Она быстро переменила тему: — Полагаю, ты пробудешь в Хайде несколько дней? Ты, конечно, заедешь в Кинтайр, чтобы повидаться с Эндрю? Я советую тебе тогда поговорить с Луи и самому составить о нем представление. Иначе ты окажешься таким же ограниченным во взглядах, как все мы здесь в колонии, если будешь верить только сплетням.

Он так резко развернулся в седле, что ее лошадь отпрянула и чуть не сбросила ее.

— Если я нужен твоему мужу по делам, — сказал Ричард, — меня можно застать в Хайде в ближайшие два дня. Но чтобы я приехал в Кинтайр ссориться с тобой из-за этого чертова выскочки! Меня тошнит от того, как вы с Эндрю любезничаете с этим перебежчиком, который, без сомнения, был якобинцем, пока денежки не превратили его в роялиста. Можешь подбирать себе друзей в любых сомнительных местах, Сара, но не жди, что они станут и моими друзьями тоже!

— Хватит, Барвелл! — Голос Джереми звучал глухо от ярости. Он нагнулся и ухватил лошадь Ричарда за уздечку.

Ричард в ярости обернулся, не веря своим ушам.

— Что, черт побери, ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, что вы должны извиниться перед миссис Маклей!

— Джереми… — вскрикнула встревоженная Сара. — Ты…

— Извинения-то как раз миссис Маклей и не получит! — рявкнул Ричард. — Я не откажусь ни от единого слова и, черт возьми, я буду благодарен, если ты не станешь совать нос в мои дела! Хотел бы я знать, какое право какой-то ссыльный имеет мне указывать! Смотри, как бы я тебя не притянул к суду за подобные дела!

Глаза Джереми остекленели от гнева.

— Можете сколько угодно угрожать мне, капитан Барвелл. Но оскорбляя миссис Маклей, вы оскорбляете ее мужа-и вы убедитесь, что ни он, ни я не боимся вас или суда магистрата, или любой другой вашей угрозы.

— Ах ты…

Невнятно выругавшись, Ричард замахнулся хлыстом и со всей силой обрушил его на руку Джереми, которая все еще держала уздечку. Тот сморщился от боли, а лошадь его дернулась, чуть не стащив его с седла. Но он удержался и привел лошадь в повиновение. Ричард снова ударил его по руке, но она не разжалась, и тогда он занес кнут вбок и хлестнул Джереми по лицу. В тот же миг он вонзил шпоры в бока лошади, и она рванула вперед. Джереми пришлось бросить уздечку.

Ричард галопом помчался к дороге на ферму Хайд.

— Будь он проклят! — промычал разъяренный Джереми. — Я изобью этого…

Лицо его побелело от ярости, и кровь уже начала сочиться из уголка рта. Шляпа его сбилась на затылок и придавала ему какой-то дикий, почти безумный вид, который ужаснул Сару. Она увидела, как он вонзает шпоры, чтобы пуститься вдогонку за Ричардом, и в тот же миг стегнула свою лошадь, которая рванула вперед и перегородила дорогу Джереми. Они метнулись вперед одновременно, чуть не вылетев из седел. Сара еле успела остановиться перед канавой, а лошадь Джереми взвилась на дыбы, и ему пришлось силой заставить ее подчиниться. К тому моменту, когда она успокоилась, Ричард был уже далеко.

— Ради Бога, Джереми, не делай глупостей!

Сара крикнула на него от собственного испуга. Ее потрясло происшедшее: ее обуял гнев, когда она подумала, до какой ярости дошли эти двое за несколько секунд по поводу француза, которого ни тот, ни другой не знают. Она тяжело дышала, и страх сделал ее резкой и жесткой.

— Разве ты не знаешь, что тронь ты его — и будешь выпорот и заключен в кандалы! Бога ради, почему нужно так терять голову? Ты же не ребенок — у тебя, кажется, хватает практики в обуздании темперамента!

Джереми поравнялся с ней. Он сказал горько:

— Есть вещи, с которыми не примиришься, сколько ни старайся, Сара, и которые никогда не простишь. Если бы я был свободен, я бы вызвал его на дуэль и убил за это.

— Но ты не свободен! — напомнила она ему беспощадно. — И ты не можешь ставить себя в дурацкое положение, вызывая его.

— Но все равно…

— Славно бы ты смотрелся, Джереми Хоган, — прервала она, — болтаясь на виселице. А теперь хватит этих безумных речей и достаточно на сегодня героических поступков в защиту чести Маклеев. Поехали в Кинтайр и займемся твоим лицом, пока Эндрю не увидел.

Он медленно пропустил уздечку сквозь пальцы.

— Ты женщина без сердца, Сара, — сказал он. — Я уверен, что в тебе вообще нет ни единого чувства, во всем твоем теле. Какого генерала лишилась Англия, когда ты родилась женщиной! Порывистость, поспешность в решениях никогда не брала бы верх над стратегическим расчетом в твоей холодной голове. Даже в Нельсоне есть человеческое — его отношение к Эмме Гамильтон, но подобные слабости не для тебя. Хотел бы я, чтобы ты хоть раз увидела себя…

Джереми не закончил. Он остановился и посмотрел на нее в крайнем удивлении.

— Сара, да ты плачешь!

Она сердито провела рукой по глазам.

— Да — и ничего не могу поделать! Плачу, потому что… — Голос ее стал громче, и она воскликнула жалобно: — Потому что Ричард вел себя так по-дурацки и потому что ты напугал меня до смерти, рискуя собой из-за него. Боже, Джереми, неужели ты не видишь, что он просто этого не стоит! Предполагается, что мужчины никогда не теряют головы, но ни одна благоразумная женщина не повела бы себя так, как ты!

Она начала рыться в одном из карманов амазонки в поисках платка. Достав его, она промокнула глаза, а потом строго сказала:

— Ну… что ты так сидишь? Поехали к реке и обработаем там твою рану. Она стала сильно кровоточить. Неплохая картинка для проезжающих: я хлюпаю, как пятилетний младенец, а у мастера Джереми кровь течет за воротник. Здорово, да?

На его лице играла тень улыбки, когда он ехал за ней сквозь придорожные кусты. Испуганная и потрясенная Сара — редкое зрелище; он смотрел на ее плавно поднимающиеся плечи и не без некоторого самодовольства думал, что расстроена она из-за него, хоть сюда и вписался этот наглый Барвелл. Его горячий гнев против Барвелла остывал из-за неожиданных слез Сары. Ему жаль было, что он не видит больше ее заплаканного лица с выражением не то нежности, не то презрения к себе самой за свою слабость.

Она ехала к реке по едва заметной тропинке, не давая ему опередить себя, чтобы пробивать путь через низкие заросли, как будто ощущая потребность утвердить свою власть. Звуки реки стали явственно слышны. Берега здесь были пологими, но деревья полностью заслоняли ее почти до самого последнего момента, когда они наконец прорвались сквозь заросли и увидели перед собой гладь воды, на которой играло солнце, посылая блестки, слепящие глаза. На противоположном берегу земля была частично расчищена, там тихо паслось маленькое стадо. Позади, на пригорке, стоял беленый дом, который, как узнал Джереми, принадлежал Майклу Макарти, прибывшему в колонию матросом вместе с губернатором Филиппом, но взявшему надел земли и осевшему здесь. Открывшаяся им картина была исполнена умиротворения, и все следы ночного ливня уже исчезли.

Джереми спрыгнул на землю и привязал обеих лошадей к низкому кусту. Потом снял с лошади Сару.

— Дай мне свой платок, — сказала она. — Мой уже не годится.

Он дал ей платок, и она спустилась по песчаному склону к воде. Джереми смотрел, как она наклонилась, смочила и выжала платок, затем возвратилась к нему.

— Дай я взгляну на рану, — голос ее звучал нежнее, хотя был еще хрипловат и создавал впечатление, что у нее саднит горло от недавних слез. Она промокнула засыхающую кровь в углу рта, щелкая языком и покачивая головой.

— Ты не скажешь об этом Эндрю, ладно, Джереми?

Она привстала на цыпочки, прижимая платок к его рту, рассеянно бормоча, как будто обращаясь к ребенку.

Он резко отодвинулся.

— Сказать Эндрю? Ты меня принимаешь за еще большего идиота, чем я есть! Я…

Она придвинулась к нему и стала снова промокать рану.

— Ой, тише, Джереми! — сказала она. — Ты же знаешь, что я не то имела в виду. Я просто хотела быть уверена. Ричард вел себя, как безумец — и чем быстрее все забудется, тем лучше.

Он ухватил ее за запястье и держал ее руку, чтобы она перестала заниматься раной и посмотрела ему в глаза.

— Ричард Барвелл и вправду безумен, когда дело касается тебя, Сара. Он без ума от любви, гнева, бесплодности своих усилий. Он полон зависти к Эндрю, не только потому, что ты ему принадлежишь, но из-за его положения в колонии и из-за того, на что он еще способен. Барвелл, возможно, устраивал Лондон, как забавное развлечение для гостиных, как наездник и фехтовальщик. Но здесь, рядом с Эндрю, он уже не выглядит так импозантно. А зависть может довести человека до чего угодно: например, до пьянства. Или до трат, больших, чем он может себе позволить.

Неожиданно его хватка стала крепче.

— Как долго еще собирается Эндрю давать этому дурню деньги, которые тот бросает на ветер? Уж он-то наверняка видит, что после полугода ферма Хайд не приносит дохода и не будет приносить, по крайней мере до тех пор, пока ею управляет Ричард Барвелл.

Она вырвала руку.

— Эндрю будет продолжать снабжать Ричарда деньгами до тех пор, пока тот ему полезен, то есть, насколько я понимаю, пока он остается в колонии. — Она снова говорила резко, и яркий румянец выступил на щеках. — Эндрю гораздо умнее. Он получает выгоду от Ричарда и его жены, даже если никогда не вернет ни пенни из данных им денег.

— Выгоду? Какую?

— Ты же не слепец, Джереми! — сказала она язвительно. — Ты же все это видишь, мне не нужно тебе этого объяснять. Не тебе спрашивать, почему Эндрю продолжает бросать деньги в бездонный колодец. Он делает это из-за меня — и не делай вид, что ты этого не знаешь, потому что я не поверю.

— Ладно, не стану притворяться — я и вправду это знаю. Но я не думал, что Эндрю станет продолжать…

Она оборвала его в нетерпении.

— Эндрю более честолюбив, упорен, более беспощаден даже, чем любой человек, которого я когда-либо знала. Он получит то, чего хочет, а какой ценой — наплевать! В данном случае он просит только дружбу Элисон со мной — и платит за нее.

Лицо ее передернулось, когда она говорила. Она пристально посмотрела на него и подняла руку к ране. Но на этот раз она не прикоснулась к ней платком. Нежно, одним кончиком пальца она провела по тонкой красной черте, бегущей к скуле.

— Этого я ему никогда не прощу, — сказала она. — Он опаснее, чем я думала. Он теряет контроль над собой и тогда становится похож на ребенка в припадке ярости: слабый, злой, жестокий ребенок. Последние месяцы он держал меня на поводке, но я клянусь тебе, Джереми, что больше болтаться на привязи я не стану. В будущем я стану его использовать, как это делает Эндрю. Я буду использовать его лишь по мере надобности, а что с ним будет дальше — меня нисколько не заботит.

Она слегка пожала плечами.

— Поэтому больше не шути насчет моего холодного сердца, Джереми. Радуйся этому, потому что его придется заковать в лед, чтобы устоять против воспоминаний о том, чем был для меня когда-то Ричард.

Она отвернулась и больше ничего не сказала. Она продела ногу в стремя, и Джереми подсадил ее в седло. Он держал уздечку, пока она усаживалась как следует, и держал ее долго, потому что нечто новое в ее глазах заставило его так беспомощно стоять.

— Подойди поближе, Джереми, — сказала она.

Он подошел вплотную к лошади, не зная, что она собирается сделать. Держась за луку, она вдруг нагнулась и поцеловала его в щеку.

Он отскочил, как от удара.

— Черт побери! Не делай этого!

Она вспыхнула от его тона.

— Я не думала, что ты так сильно будешь возражать, — сказала она жестко.

Его глаза потемнели и были сердитыми, когда он воззрился на нее.

— Ты прекрасно знаешь, что такие поцелуи мне не нужны, по крайней от тебя, Сара. Не думай, что ты расплатишься с долгами, по-сестрински клюнув меня в щеку. Я получу от тебя те поцелуи, что хочу — или никаких!

Затем он отошел, отвязал лошадь и вскочил в седло, не говоря ни слова.

На этот раз впереди ехал Джереми. Сара следовала за ним по пятам.

Почти милю они молчали. Жара усилилась, солнце нещадно жгло им спины. Мухи летели за ними, жужжа вокруг лиц и усаживаясь на крупы лошадей. Никто не встретился им по дороге, они не разговаривали меж собой и даже не повернули голов, минуя развилку на ферму Хайд. Даже тщательно приглядываясь к их поведению, невозможно было заметить ни малейшего признака того, что инцидент с Ричардом на самом деле имел место. Знойная тишина буша была полной.

Наконец они подъехали к последнему изгибу дороги, откуда Сара впервые увидела Кинтайр. На них нахлынули одни и те же воспоминания, как внезапное возвращение того отдаленного дня — дня, когда они обнаружили свое соперничество, дня, когда они осознали силу друг друга и приняли решение друг друга одолеть. Не сговариваясь, они придержали лошадей.

Каждый из них вспомнил, без всякого сентиментального преувеличения, каким был в то время Кинтайр. Они вспомнили изувеченные холмы, из которых были выдраны деревья, чтобы дать место дому, с его обнаженной белизной, с голый пустым лицом, обращенным к реке и горам. В глазах обоих на миг плющ был сорван со стен, а фруктовый сад снова превратился в группку тоненьких юных деревьев. Все снова было развороченным и голым, как повсюду, где белый человек оставлял свой след на этой девственной земле.

Положение дома на холме и сейчас казалось смелым вызовом взгляду любого, кто попадал на эту дорогу. Но оба они были вынуждены признаться самим себе, что им не удается надолго удержать образ, который возник в первый раз. Он уже поблек, а годы вернули деревья на холмы, и мягкая английская травка заполнила пространства под фруктовыми деревьями. Это был все тот же Кинтайр, но одновременно — иной. Он уже не символизировал собой стремление Эндрю противостоять бушу и туземцам, даже климату и угрозе наводнений. Он был уже прочным и надежным — самым любимым его владением, потому что его труднее всего было завоевать.

Сара перевела взгляд с дома на Джереми. Ей не пришло в голову справиться о его мыслях. Она была уверена, что он думал о Кинтайре, о своей роли в его создании.

— Бесполезно считать, что мы можем ссориться подобным образом, Джереми, — сказала она наконец. — Мы все — ты, Эндрю, я — слишком нужны друг другу.

Он кивнул, принимая справедливость этого заявления — так же, как все эти годы он принимал безнадежность своей любви к ней, любви, которая выливалась в создание Кинтайра и любого другого детища Эндрю.

— Да, — было все, что она услыхала в ответ, но значение этого краткого слова было понятно им обоим.

Он слегка ударил пятками лошадь, и они с Сарой вместе поднялись на холм.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Глава ПЕРВАЯ

I

На протяжении двух последующих лет Луи де Бурже поразил колонию, делая то, что обещал: он пешком прошел всю местность, исследованную вдоль реки Непеан, тщательно выбирая участок, не столько подходящий по качеству почвы, сколько удобный для строительства дома. Затем он объявил о своем намерении навсегда поселиться в Новом Южном Уэльсе и заняться сельским хозяйством. Комментарии, как он того и ожидал, были сначала скептическими, затем несколько раздраженными, когда стало ясно, что он не постоит перед расходами на то, чтобы сделать свою ферму доходной. Желая приобрести хороший скот, он предлагал более высокую цену, чем остальные, переманил к себе двух лучших и самых опытных управляющих.

Но наибольший интерес вызвали планы Луи по строительству дома. Он когда-то побывал в Америке и был очарован особняками, которые строили для себя плантаторы в южных штатах. Оя решил строить свой новый дом в соответствии с их проектами. Будучи французом и имея склонность к регулярным садам, он срезал и террасировал невысокий холм, на котором предполагалось построить дом. Это многих удивило. Пока еще в колонии ни у кого не нашлось ни рабочих рук, ни денег, чтобы позволить себе подобную роскошь. У Эндрю Маклея когда-то был подобный план в отношении Гленбарра, но он так и не был до конца осуществлен, потому что материалы были слишком дороги и их не хватало.

Луи почти не обращал внимания на вызванное им удивление, он продолжал свое дело, а в ответ на все эти разговоры лишь пожимал плечами. Каждое судно, входившее в Сиднейскую бухту, привозило товары, приобретенные для него агентом в Англии: книги, мраморные камины, шелка, чтобы драпировать огромные окна, стулья в стиле Людовика XV — поток вещей, которые перевозили по дороге к Непеану, казался нескончаемым. Он попытался посадить иноземные деревья, но большинство из них погибло; он построил вольер и заполнил его местными экзотическими птицами и птицами из индийских джунглей и Ост-Индии. Он даже некоторое время тешился идеей создать искусственное озеро, но понял, что засушливая пора не даст ему осуществить эту идею, а чувство меры подсказало ему, что протекающая у его порога великолепная река и асимметричные голубые горы за ней обладают слишком яркой индивидуальностью, чтобы с ними вязалось спокойное водное пространство. Ему пришлось отказаться от этой затеи, хоть и жаль ему было, что он не увидит того ужаса, в который поверг бы подобный проект его соседей.

Дом был закончен к весне 1803 года. К моменту завершения строительства очень немногим удалось его увидеть: фермы на Непеане были очень далеки, а состояние дорог отбивало охоту путешествовать. Поэтому дом, пока строился, оставался легендой. К этому времени Луи приобрел многочисленных друзей в колонии среди наиболее выдающихся ее представителей, и каждый из них знал, что в свое время будет приглашен посетить его. Но Эндрю Маклей с женой и детьми были первыми, чей экипаж поднялся с дороги вдоль реки по холму к парадному крыльцу Луи де Бурже.

II

У подножья холма Сара высунулась из окна экипажа, чтобы посмотреть на дом. Он гордо высился на откосе, белые стены его сверкали на солнце. У нее на миг захватило дух от этого вида. Это не был плантаторский дом, о котором говорил Луи: он напоминал дом, который Эндрю когда-то неосмотрительно пообещал Саре в Кинтайре. По фасаду он был отделан десятью белыми колоннами, строгими и гладкими; само здание было широким и низким, а за ним виднелся гребень холма, обрамленный грядой эвкалиптов. В конце портика несколько ступеней спускались к дорожке. За ней начиналась первая из трех незаконченных террас, врезанных в холм.

Сара молчала, даже не слушая замечаний Эндрю и взволнованного лепета детей. Когда экипаж остановился, Луи сбежал по ступеням и распахнул дверцу. Он приветствовал их, а затем, улыбаясь, помог выйти Саре и Себастьяну, которому еще было слишком трудно одолеть ступеньку.

Посреди этой суеты, когда двое слуг отстегивали дорожные корзины, дети громко болтали, а Эндрю обменивался с хозяином разного рода замечаниями, Сара не нашлась что сказать. Взяв за руку Себастьяна, она очень медленно поднялась по каменным ступеням. Лес вокруг дома был выкорчеван, и долина Непеана, река и горы в голубой дымке раскинули перед ней свои необъятные просторы. Листва эвкалиптов, растущих у самой воды, по-весеннему зеленела. Цветущие деревья радовали глаз своими яркими красками. Сара крепко сжимала руку Себастьяна, понимая, что до этого момента она не знала всей красоты знакомого сурового ландшафта. Луи поднимался следом. Она не оглянулась, но почувствовала, что он стоит за ней и прослеживает ее взгляд. Она еще несколько мгновений упивалась этой картиной. Позади нее таскали дорожные корзины, а снизу Эндрю тихо говорил что-то Эдвардсу.

Наконец она тихо сказала:

— Это гениально, Луи! Ты сделал то, чего до тебя никто не решился сделать.

Он подошел к ней.

— Почему же не сделать того, что само здесь просится? Здесь и солнце, и простор, и вид! Зачем строить дом с узкими окнами, и отгораживаться от всего этого? Цвет небес здесь не слишком нежен, и линии холмов недостаточно плавны, чтобы построить дом, который подходит к регулярному саду. Но эта страна бросает вызов, и я попытался его. принять.

— И тебе это удалось!

«Как странно, — подумала Сара, — что переселенцев из Англии учит строить дома в колонии с непокорным ландшафтом француз». Дом прислонился к горе, почти вплотную подошел к ней, и десять белых колонн, с их классической простотой, были его единственным украшением. Они прекрасно обрамляли его фасад, линии которого были исполнены чистоты и достоинства.

— Я назвал его Банон, — сказал Луи. — Банон — это город на юге Франции. Я был там один раз по делам маркиза и жил в маленькой придорожной гостинице в пригороде. В ту пору там цвела мимоза. И все время, пока я строил этот дом, мне в голову не приходило никакое иное название.

Сара улыбнулась, глаза ее разгорелись.

— Твой дом самой красивый из всех, что я когда-либо видела.

Он отвесил легкий поклон.

— Твое одобрение — высшая награда для меня.

Слова его были достаточно формальны, но она поняла, что он очень доволен. Его тонкое загорелое лицо было темнее, чем обычно, но в нем не было прежнего напряжения. Он слегка улыбался, глаза его были прищурены от солнца. Взглянув на руки Луи, Сара заметила, что на них уже нет массивных колец; вид их свидетельствовал о том, что он сам участвовал в закладке террас. Она удивилась: того лощеного француза, который прибыл в колонию три года назад, вряд ли можно было представить с лопатой в руке.

Он снова взглянул на нее и быстро сказал:

— Прости меня, Сара! Я тебя держу здесь на солнце, когда ты, должно быть, устала с дороги.

Он нагнулся, взял Себастьяна за руку и повел обоих к двери, где их ждала женщина, одетая в простое платье экономики.

III

В тот вечер на Банон задул с гор холодный ветер, но в белой гостиной Луи они слышали лишь, как он шумит в деревьях на вершине холма. Пляшущее пламя в камине окрашивало мрамор отделки в бледно-розовые тона и отбрасывало неровные блики на темно-красные гардины. Единственная пара свечей горела на столе в противоположном углу комнаты, они отражались в зеркале, вставленном в серебряную раму. Сара, Эндрю и Луи сидели в низких креслах, повернутых к огню; время от времени Луи подбрасывал в камин новое полено, и как только оно разгоралось, волосы Сары и шелк ее платья приобретали красноватый оттенок.

Сара перестала участвовать в разговоре. Она сидела, сложив руки на коленях, ресницы ее трепетали, так как она пыталась бороться со сном. Сара посмотрела на хозяина. В этот вечер он сбросил строгое одеяние, в котором встречал их, сейчас он был одет великолепно, как никогда прежде: на нем был парчовый камзол и тончайшее кружево. Руки были снова унизаны кольцами, камни сверкали в свете огня, когда он крутил в руках ножку бокала с мадерой. Он лениво развалился в кресле, его ноги в башмаках с серебряными пряжками покоились на мягком табурете. Иногда во время разговора он обращал свой жест к Эндрю, но в основном задумчиво смотрел в огонь.

«Прошло почти три года, — подумала Сара, — с того времени, как он сидел на перилах в Кинтайре и рассказывал, каким должен быть его дом». Эти три года были благоприятными и для колонии, и для Луи. Колонией все еще управлял Кинг, питавший к Луи особое уважение, но все чувствовали, что дни Кинга на посту губернатора сочтены. Он управлял неплохо, но был недостаточно жестким, чтобы удовлетворить нужды министерства по делам колоний. Власть военных все еще не была сломлена, и никакие указы, исходившие из правительственной резиденции, не могли вырвать у них их привилегий.

Однако Кинг, пусть и больной, не бездействовал. У него было страстное стремление привести в строгий порядок дела колонии, чтобы они соответствовали нормам типичной английской общины. Идея с сиротским домом для девочек вызрела, и теперь огромное здание вмещало в себя недовольное стадо юных девиц. «Сидней Газетт» — первая газета в колонии — вышла за счет колониальных властей; исследования земель при поддержке Кинга упорно продолжались. Горный барьер все еще не был преодолен, и по-прежнему оставалось загадкой, что же кроется за ним. Но терпеливые поиски Мэттью Флиндерса постепенно раскрывали тайны континента. По приказу Адмиралтейства Флиндерс командовал шлюпом «Исследователь», которому предстояло составить карты береговой линии. С большой осторожностью он проделал путь с запада на восток, затем — с севера на юг — от мыса Лиуина до островов Уэссела, бесспорно доказав, что Новая Голландия и Новый Южный Уэльс расположены на одном острове. Он составил морские карты и схемы морских путей того неясного по своим очертаниям куска суши, который старые голландские карты называли просто «Терра Аустралис». Теперь он находился на пути в Англию со своими превосходно начерченными картами и тщательно заполненными судовыми журналами. Он отправился туда, лелея мечту, что всемогущее Адмиралтейство и Королевское общество примут его предложение, чтобы материк в дальнейшем назывался именем, которое он уже втайне дал ему — Австралия.

Губернатор Кинг наконец-то выяснил размеры своих владений; его тревожили не столько размеры этого пространства, сколько земли, заселенные фермерами. Они постоянно расширяли свои владения, ограниченные горами, начали двигаться на юг, дальше, чем того желал Кинг. Теперь понадобится целая армия чиновников, чтобы держать под контролем землю и фермеров, а именно армией-то и не умел командовать Кинг.

Корпус Нового Южного Уэльса — известный среди местного населения как Ромовый корпус — был для него таким же постоянным и серьезным источником боли, как его подагра. И офицеры, и солдаты все время чинили беспорядки, не подчинялись ему, подрывали его авторитет и насмешничали, и порой он готов был просто умереть от крайней усталости и разочарования. Министерство по делам колонии не могло оказать ему помощи: у них было мало времени и еще меньше денег, чтобы обеспечить его запросы. Макартур, которого он отправил в Англию на военно-полевой суд за дуэль с вице-губернатором полковником Паттерсоном, смог добиться того, чтобы его выслушали. Образцы шерсти мериносов, которую он получил от собственного стада, вынудили даже Министерство обратить на это внимание. Макар-тур пообещал, что их колония, которая порождала дотоле одни проблемы, вскоре станет экспортировать шерсть, которой хватит для всех прядилен Йоркшира. Его проекты получили полную поддержку и одобрение, и он возвращался в Сидней не с позором, а с триумфом и с дарственной на самую желанную землю в Новом Южном Уэльсе — Пастбищный район, где паслись стада дикого скота, собственность Правительства. Кинг бушевал, услышав эти новости: зачинщик беспорядков возвращается, став в десять раз сильнее.

Краткое Амьенское перемирие закончилось: теперь Англия оказалась в одиночестве перед лицом гения и организационного могущества Наполеона. Британцы были обречены на долгую борьбу. Получив это известие, которое запоздало на несколько месяцев, Кинг с грустью признал, что в связи с этим правительство перестанет заниматься своей далекой и непродуктивной колонией.

Но угроза насилия исходила из гораздо более близкого источника, нежели будущие поля сражений в Европе. Со времен губернатора Хантера ирландские ссыльные давали почувствовать свое присутствие и свои проблемы достаточно явственно. Ходили постоянные противоречивые слухи о восстании. Через год после приезда Кинга раскрыли подлинный заговор; колонию охватывала паника при сообщениях, что в руках ссыльных были обнаружены грубо сделанные, но вполне пригодные для убийства пики. Кинг сослал главарей на Норфолкский остров, его критиковали за то, что он не повесил их. Страстные вопли бунтарей замерли до еле слышных угроз.

Саре было жаль встревоженного, суетливого губернатора, который ей постепенно стал симпатичен и которого она уважала. Для них с Эндрю годы правления Филиппа Гидли Кинга были хорошими. После приема в правительственной резиденции Эндрю, из уважения к губернатору, прекратил заниматься торговлей ромом. Но для его процветания уже не нужна была торговля спиртным, разве что чисто номинально. К тому же, умея предугадывать ход вещей, он предвидел ее скорый закат. Министерство по делам колоний рано или поздно пришлет губернатора, который сможет расправиться с ней, поэтому лучше не быть замешанным в этой торговле.

«И для Луи тоже, — подумала Сара, — эти годы были благоприятны». Кинг щедро одаривал землей, щедр он был и в дружбе. Возможно, для него было своего рода облегчением найти в Луи де Бурже одного-единственного фермера, чьи деньги, это он знал определенно, не происходят от нелегальной торговли ромом. Луи никогда не занимался торговлей, и этот факт сам по себе делал его редким исключением в кругу деловых людей. Но, размышляла Сара, Луи де Бурже повезло воспользоваться лучшим, что было в обоих мирах. Он мог не опасаться соперничества в торговле и в то же время он смог от этого получать непосредственную выгоду. Они с Эндрю вскладчину купили еще два шлюпа для торговли между восточными портами. Шлюпы «Дрозд» и «Ястреб» лишь два раза за два года торговых плаваний появились в Порт-Джексоне, но за это время начали расти кредиты у агента Луи в Лондоне, и Эндрю был вполне доволен своей стороной сделки. Последнее время шли разговоры о том, что они покупают еще одно судно для китовой экспедиции в Антарктику. Контроль за всеми этими предприятиями находился в руках Эндрю, он был главной движущей силой в делах. Луи это вполне устраивало — он редко отказывал в одобрении, когда Эндрю обращался к нему с вопросами по ведению дел. Чаще всего он просто пожимал плечами и говорил, что слабо разбирается в коммерции. Эндрю это как раз устраивало: любое партнерство, в котором ему отводилась бы второстепенная роль, ему не подходило.

Но подобной гармонии абсолютно не было в совместных делах Эндрю с Ричардом. Ричард с самого начала принял решение быть единовластным хозяином на ферме Хайд, и никакие предложения или советы Эндрю, как бы тактично они ни преподносились, не принимались благосклонно. Он все еще был по уши в долгу, и хотя ферма понемногу начинала выправляться и окупать себя, долг увеличивался с каждым годом. Улучшения продолжались, почти вопреки неумению Ричарда вести хозяйство — воинские обязанности удерживали его большую часть времени в Сиднее, а управляющий умел каким-то образом исправлять то, что его хозяин портил, не давая ему заметить этого. Но некоторое улучшение дел на ферме лишь подталкивало Ричарда и Элисон к новым расточительным тратам. Их дом в Сиднее был постоянно центром всяческих развлечений, которые найти можно было только в Сиднее. Элисон одевалась и принимала гостей далеко не в соответствии со своими скромными доходами и жалованьем мужа — армейского капитана, а когда денег не хватало, Ричард снова обращался к Эндрю. Каждый раз, встречаясь с Элисон, Сара замечала, что ее тонко очерченное личико стало еще немного бледнее, еще немного тоньше. Во время коротких зим Элисон никогда не оставлял беспокойный кашель, а нестерпимый летний зной отнимал еще больше ее скромных сил. Однако очаровательная живость Элисон Барвелл никогда не покидала ее. Даже если она бывала нездорова, в ее доме всегда рассказывались самые новые и интересные сплетни, ее всегда окружали неженатые офицеры Корпуса.

Что же до самого Ричарда, в последнее время Сара знала о нем мало. Он уделял своим обязанностям столько же внимания, сколько любой человек его ранга, а когда позволяло время, совершал долгое путешествие на свою ферму на Хок-сбери. Но все время ходили разговоры о его непрерывном пьянстве, и он, по всей видимости, не мог удержать Элисон от непомерных расходов. Сару удивляло, что он продолжает просить у Эндрю денег, и что Эндрю продолжал их ему давать. Но кажется, презрение Эндрю к расточительству Бар-веллов было не меньше, чем желание видеть, как его жену милостиво принимают в их доме. Обе женщины часто обменивались формальными визитами. И пока Сидней мог наблюдать и отмечать эти взаимные визиты, Эндрю не обращал внимания на растущий долг Ричарда.

Саре не нравилось, что она так мало знала о чувствах и мыслях Ричарда по отношению к ней самой. После их ссоры на дороге она ни разу не говорила с ним наедине. Поостыв, он принял ее приглашение и приехал в Кинтайр. Она его не приняла, сославшись на нездоровье. То же повторилось в Гленбарре. В конце концов Ричард перестал приезжать один, появлялся лишь по делам или в сопровождении Элисон.

Ничто — ни преданность мужу, ни отвращение, вызванное тем, как Ричард поступил с Джереми, — не могло вполне заглушить в ее сердце огорчение по поводу его отсутствия. Ей пришлось признаться себе самой, что она очень скучает по нему, жаждет написать письмо, которое вернет его. Но гордость и здравый смысл всегда удерживали ее от опрометчивых поступков. Ричард постоянно был в мыслях Сары, она беспокоилась о нем, моля Бога, чтобы леди Линтон умерла и они с Элисон отправились бы назад, в Лондон. Тем не менее она со страхом ожидала, что каждый новый корабль несет эту весть. Она не получила ни покоя, ни радости от решения больше не встречаться с ним наедине; он все равно был как бы дурным сном для нее, от которого ей не избавиться, он мог одним своим взглядом посреди толпы упрекнуть ее, мог довести ее почти до безумия, рассказывая о сумасшедших планах, которые он и не собирался осуществлять, но прекрасно знал, что эти рассказы будут ей переданы. Такими мелкими уловками он ей мстил.

Казалось, что с того времени как они вместе сидели в классной комнате в Брэмфильде, Ричард имел над ней какую-то власть — и он ни за что ее не отпустит. Эта мысль угнетала ее, она пыталась от нее избавиться. За окном ветер разбушевался и кидался на стены дома. Она прислушалась и почувствовала, что звук, который до этого был отдаленным и оставался за пределами дома, стал вдруг печальным и близким. Несмотря на жаркий огонь, она сдвинула плечи, как будто от холода.

Всегда внимательный, Луи заметил это ее движение. Он наклонился вперед.

— Сара, дорогая, я так надолго задержал тебя! Какой эгоизм! Ты ведь хотела бы уже пойти к себе?

Она слабо улыбнулась и кивнула, поднимаясь. Эндрю тоже встал, и мужчины проводили ее до двери.

Служанка, которая встретила их по приезде, принесла свечу, чтобы проводить Сару в ее комнату. Это была хорошенькая француженка лет тридцати пяти, звали ее мадам Бальве. Она прибыла из Англии три месяца назад; она прекрасно говорила по-английски, и молва сообщала лишь, что до революции мадам Бальве была в услужении в знатной французской семье. Сара с любопытством взглянула на нее. Кто эта женщина, которую Луи выписал из Франции? Какое-то доверенное лицо?.. Возлюбленная? Сара настороженно наблюдала за ней: она, казалось, гордилась домом и чувствовала себя в нем хозяйкой, но Сара была готова признать, что, возможно, заблуждается на этот счет.

Женщина открыла дверь и молча пропустила Сару. Сара наблюдала, как она зажгла несколько свечей на стенах и на столах. При их свете она рассмотрела все детали, которые до этого видела лишь мельком. Комната, предназначенная ей, была убрана со вкусом и вниманием, которые выдавали — или должны были раскрыть, — как хорошо Луи знает женщин.

Сара пробудилась с первыми серыми лучами света в окне. Это было время полной тишины — ветер стих, и было слишком рано даже для птиц. В самом доме не было ни звука. Еще только через час зашевелятся молочницы, а до кухонной суеты остается и того дольше.

Возле нее Эндрю ровно дышал во сне. Это легкое движение рядом было успокаивающим и мирным. В темноте ее рука медленно протянулась и дотронулась до его руки; она задержала ее на несколько мгновений, потом убрала. Ритм его дыхания не изменился.

Пока она лежала так в тишине, ей вдруг пришли на ум слова, сказанные Луи на веранде Кинтайра почти три года назад — в тот единственный раз, когда он заговорил с ней о своей жене. Она с грустью вспомнила: «Она была холодна как ледышка». В этих словах содержалась суть того, почему не удалась его семейная жизнь. Возможно, за всю свою жизнь Луи никогда не просыпался так, как она сейчас, с чувством нежности и близости, с ощущением покоя и защищенности. Луи не познал счастья в браке. Женщина, которая должна была бы сейчас лежать рядом с ним, спит одна в доме своего отца, а его собственная дочь — чужая для него.

Именно поэтому Банон вынужден оставаться без хозяйки. Он белоснежен и прекрасен — и печально пуст.

IV

Сад Луи все еще не был доделан, но в нем уже намечался определенный порядок, и даже в своем незаконченном состоянии он имел своеобразную вольную прелесть, которую, надеялась Сара, он сможет сохранить, даже когда ровная английская лужайка заменит жесткую траву, повсюду торчащую колючими пучками. Ей была приготовлена скамья на самом высоком месте. Эндрю и трое мальчиков вышли вместе с ней, побыли около некоторое время, а потом побрели вниз по склону. Время от времени она видела, как они появляются из-за деревьев или кустов, до нее долетали их голоса. Она улыбалась, глядя вниз на них, и ждала, когда они свернут к вольеру с птицами — до сих пор каждая их прогулка заканчивалась именно там, причем Эндрю наблюдение за птицами занимало не меньше, чем его сыновей.

Она знала, что Эндрю в Баноне долго не задержится. Луи уговаривал их остаться — на месяц или на полтора. Но Эндрю не умел бездействовать. Ему нравился Банон, нравилось общество Луи и карточные игры, за которыми они засиживались до глубокой ночи; но Сара уже замечала в нем признаки беспокойства. Праздный мир Луи с его элегантностью и покоем был ему чужд: ему не хватало суеты магазина, постоянных поездок из Сиднея в Парраматту, ему нужно было торговаться на ярмарках зерна и скота, слушать сплетни, что также составляло непременную часть деловой жизни. Он был лишен этого всего несколько дней и накануне за ужином уже с тоской говорил о том, что, возможно, получена почта от его лондонского агента или прибыл груз на продажу, а он здесь, в Баноне, лишен возможности участвовать в его приобретении. Луи на это ничего не сказал, хотя понял не хуже Сары, что дикая красота Непеана не способна удержать Эндрю надолго.

Здесь возникало чувство полной отрешенности. Земля здесь будет давать пшеницу лучшего качества и более полновесную, чем где-нибудь в другой части колонии, но ее необычайно трудно расчистить. В каком бы месте поселенцы ни пытались начать расчистку вдоль берегов реки, им приходилось делать это в одиночестве и с твердой решимостью не замечать ни тишины, ни гигантских размеров окружающего буша. Здесь все еще бродили полудикие туземцы, которых почти не задела колонизация, дороги здесь — просто колеи, и цивилизация почти не начала здесь своего наступления.

Сара не притворялась, что увлечена рукоделием, сидя в лучах этого нежного весеннего солнца. Ее занимал парадокс Банона: красота и комфорт дома и дикая, девственная природа, окружающая его. Исполненная восхищения, Сара повернулась, чтобы снова удостовериться в реальности этого дома: солнечный свет, отраженный его высокими окнами, до боли слепил глаза.

Ее внимание привлек стук конских копыт по дорожке. Появился один из управляющих, три дня назад посланный Луи за провиантом. Цокот копыт долетел до нее, заглушенный гомоном птиц и жужжанием бесчисленных насекомых. Знойная дымка уже поднималась над горами, к полудню станет слишком жарко сидеть здесь. Она лениво разглядывала всадника: он свернул на дорожку, ведущую к конюшням, и исчез из виду. Ее взгляд снова обратился к горам и речным долинам под ними.

Сара снова взялась за шитье и работала около получаса, пока не услыхала голос Луи на веранде. Он медленно шел, занятый разговором с мадам Бальве: их голоса звучали тихо и серьезно. Сара заключила из его жестов, что он отдает своей экономке какие-то распоряжения: она несколько раз кивнула и затем, последний раз наклонив голову и решительно взмахнув рукой, вошла в дом. Луи некоторое время шагал по портику, сжав руки за спиной. При последнем повороте он заметил Сару. Он помахал ей рукой, заспешил вниз по ступенькам и подошел к ней.

Что-то случилось — она сразу поняла это по выражению его лица. Мысль ее тотчас же обратилась к приезду управляющего, который, возможно, привез из Сиднея почту. Походка Луи была торопливой; в нем были поспешность и возбуждение — качества, ему совсем не присущие. Он отодвинул рабочую корзинку Сары и сел рядом, заговорив безо всяких предисловий.

— Есть новости, Сара! Берк привез почту из Сиднея. Кстати, там есть несколько писем для Эндрю — я должен послать кого-нибудь разыскать его.

Она покачала головой:

— Подожди, успеется, Луи! Скажи мне сначала о своих новостях.

— Это то, чего я не ожидал услышать еще долго. — Он говорил медленно, потом помолчал, глядя на горы позади нее. Когда взгляд его возвратился к ней, он слегка нахмурился. — Моя жена умерла. Я получил письмо от моего уважаемого тестя, в котором он сообщает просто, что она умерла от простуды, полученной во время охоты.

Сара сразу поняла, о чем он говорит, но увидела по выражению его лица, что он не ищет сочувствия; возможно, он испытывал лишь облегчение от этого известия. Конечно, облегчение, но возможно, и некоторое сожаление? Ему, верно, есть о чем сожалеть: возможно, он лелеял невысказанную надежду на ее приезд в колонию когда-нибудь, а может, он сокрушался о ее красоте, которую так неразумно полюбил? Банон, вполне вероятно, строился для сына, который его унаследует. Но если подобные мысли и были у Луи, он держал их при себе, и его лицо очень немного сказало ей. Он сообщил ей новости менее чем через час после их получения, но было ясно, что он не рассчитывает, что она начнет копаться в его чувствах. Испытал ли он облегчение, безразличие или сожаление, — останется его личным делом. Она ничего не сказала, опасаясь, что ее слова могут оказаться неуместными.

Наконец он произнес:

— Я разозлился, Сара!

Она удивленно посмотрела на него.

— Да, разозлился! Жена моя умерла, но моя дочь Элизабет жива! Этот набитый дурак — мой тесть — полагает, что может не пустить ее ко мне.

Он достал из кармана письмо, развернул его на коленях. Сара увидела, что письмо написано крупным убористым почерком, смелым, но неровным, как будто писавший уже не мог вполне управлять своим пером.

— Вот… — Луи указал на строчки в конце письма.

«…Ваша дочь Элизабет, которой сейчас восемь лет, останется, я полагаю, здесь, со своей бабушкой и со мною. Из того, что я слышу о колонии, я должен заключить, что это дикое место, совершенно не пригодное для моей внучки. Более того, Ваша скитальческая жизнь наводит меня на мысль, что Вы не имеете постоянного дома, где ее как следует могут принять и воспитать. К тому же там, в Новом Южном Уэльсе, не найдется женщины, которая могла бы преподать ей нужные предметы, рукоделие, музыку и рисование.

Я ожидаю, Сэр…»

Луи взглянул на нее.

— Вот, Сара! Моя дочь является собственностью ее деда по материнской линии — она слишком нежна, чтобы подвергать ее грубому образу жизни или доверить моей безответственной заботе!

Сара никогда не видела Луи настолько рассерженным.

— И что ты ему ответишь? — спросила она.

— Отвечу?! — Он сердито сунул письмо в карман. — Я ему отвечу лично и наглядно покажу, чьей собственностью на самом деле является Элизабет.

Сара положила руку на его рукав:

— Луи, что ты имеешь в виду?

— Я покупаю билет в Англию, чтобы привезти Элизабет. Я привезу ее в страну, которая станет ей родиной.

— Сюда? Ты с ума сошел!

— Сошел с ума, Сара? Если бы у тебя кроме трех сыновей была еще дочь, она бы жила здесь, с тобой?

— Но это иное дело. Если бы у меня была дочь, она бы родилась здесь, как и мои сыновья. Она бы ничего не знала об Англии. Но я все равно послала бы ее в конце концов в Англию, чтобы она там приобрела принятые для благородных девиц изысканные манеры.

— Элизабет привезет их сюда оттуда! — сказал он горячо. — Ее будет сопровождать одна из этих женщин, которые там заправляют неуютными семинариями для молодых леди. И ничто, абсолютно ничто, Сара, не будет упущено в том, что касается музыки, рисования и шитья! Если она не до конца является дочерью своей матери, она будет благодарна, что я забрал ее из этой холодной казармы, в которой живут ее дед и бабушка.

Сара в сомнении покачала головой.

— А не следует ли тебе это еще раз обдумать, Луи? Ты сейчас разгневан… а потом увидишь все в ином свете. Она еще так мала.

— Но это мой ребенок! — взорвался он. — Она будет жить в моем доме и будет вести ту жизнь, которую я выберу для нее!

Он сердито поднялся и посмотрел на нее сверху вниз.

— Я это твердо решил, Сара. «Дельфин» сейчас в Порт-Джексоне — именно он привез почту. Я намерен написать капитану, чтобы он оставил мне каюту на обратный путь. Он отправляется прямо в Кейп, я полагаю. При благоприятной погоде через шесть месяцев я буду в Англии.

Луи отплыл на «Дельфине» три недели спустя. Он уехал, оставив мадам Бальве заниматься Баноном и доверив ведение своих дел Эндрю; он также попросил Эндрю найти время, чтобы побывать на Непеане и проследить за делами на ферме.

Гавань была вся в белых гребешках волн в тот день, когда он отправился, ее зеленые берега были красивы и выглядели загадочно, как в тот раз, когда он впервые их увидел. Луи поцеловал руку Саре, обнял Эндрю и направился вниз по ступеням пристани к поджидавшей лодке. Ветер трепал платок, которым Сара махала, и бил ее по ногам широкими юбками. Оказавшись в тени «Дельфина», он видел ее красное платье среди небольшой толпы, собравшейся на причале.

Глава ВТОРАЯ

I

Воскресным мартовским вечером 1804 года Сара стояла с Джулией и Эллен Райдер на веранде их дома. Она наклонилась и запечатлела теплый прощальный поцелуй на щеке Джулии.

— Береги себя, — сказала она тихо. — Может быть, теперь, когда Эллен вернулась и может взять хозяйство на себя, Джеймс отпустит тебя в Гленбарр ненадолго.

— Посмотрим… посмотрим, — осторожно ответила Джулия. — Я еще не успела привыкнуть к мысли, что Эллен уже вернулась, и сильно сомневаюсь, что семинария в Бате подготовила ее к управлению домом в колонии. Но… посмотрим, дорогая. Твой Себастьян так крепко привязал меня к себе, что мне трудно не навещать его.

Эллен, стоя рядом с ней, протестующе сказала:

— Ой, мама, ну что ты в самом деле!..

Эндрю обернулся к Джулии:

— Я был бы счастлив, если бы ты смогла погостить в Гленбарре подольше. Саре нужна будет подруга, пока я буду в отъезде.

— В отъезде?.. — отозвалась та и вопросительно посмотрела на него. — Я не знала, что ты куда-то собираешься. Снова на Восток?

За него ответила Сара:

— Эндрю думает съездить в Англию. Это пока еще не решено окончательно, но, может быть, когда «Ястреб» вернется…

Джеймс Райдер, поджидавший у дверцы экипажа, оживился.

— Что там насчет Англии?

— Мне уже давно хотелось поехать, — начал Эндрю. — Известие о том, как приняли образцы шерсти, которые привез Макартур, не дают мне покоя. Он-то знает, что делает, этот Макартур. Он давно понял, что будущее этой страны — в шерсти.

Райдер усмехнулся.

— Не сказал бы, что ты намного от него отстал, Эндрю. Твои стада ничуть не хуже.

— Да, конечно, — прервал его Эндрю, — но посмотри, как он сейчас меня опережает. Он знает английский шерстяной рынок, и сейчас торговцы шерстью там только о нем и говорят. Господи, да он от военно-полевого суда избавился лишь за счет того, что предложил блестящее будущее Йоркширу! Мне тоже нужно туда пробиться и убедить их, что, кроме Макартура, есть еще и другие.

— Дело не только в этом, — сказала Сара, посмеиваясь. — До Эндрю дошло, что Макартур получил от министерства по делам колоний надел в пять тысяч акров для выпаса своих овец, и Эндрю хочет того же.

— А почему бы и нет? — заметил он. — Этот климат создан для производства шерсти, и Англии нужен каждый произведенный здесь фунт. Там есть фабрики и рабочие, рынок для сбыта тканей — шерсть испанских мериносов поступает по пять миллионов фунтов в год, а Йоркширу все мало. Говорю вам, здесь есть шанс сделать настоящие деньги! У меня есть суда для перевозки шерсти, у меня есть капитал, вернее, мы с Луи де Бурже можем собрать необходимую сумму. Что мне нужно, так это значительный надел земли для пастбищ и контракт с ведущими шерстяными фирмами. Макартур считает, что настало время нам вытеснить испанскую шерсть с лондонского рынка, и мне кажется, он прав.

— Если он прав… — задумчиво начал Райдер, — если он прав, то вы сколотите неплохой капитал, который будет расти с той скоростью, с которой смогут плодиться ваши мериносы.

— Если он прав, — повторил Эндрю, покосившись на свою жену, — я пристрою обещанное второе крыло к Гленбарру, и Сара набьет его шелками и белым мрамором.

Сара подхватила его под руку и потащила вниз, к экипажу.

— Если настанет этот день, — сказала она, смеясь, все камины в новом крыле будут украшены мраморными изображениями бараньих голов. — Она еще сильнее потянула его за рукав. — Пойдем же: Джулия и Эллен замерзли.

Она быстро сошла по ступеням, и Джеймс подсадил ее в экипаж. Мужчины пожали друг другу руки, и Эндрю уселся рядом с Сарой. Джеймс отступил, махнув Эдвардсу на козлах. Обе женщины на веранде прокричали слова прощания, и экипаж тронулся. Сара помахала, лошади побежали резвее, и вскоре ей стал виден лишь темный силуэт дома на более светлом вечернем небе и свет, лившийся из окон вестибюля и гостиной. Потом дорожка сделала крутой поворот, и все скрылось из виду.

В карете было темно. Лицо Эндрю казалось просто беловатым пятном. Саре хотелось спать. За два дня до того Эллен Райдер прибыла в Порт-Джексон на «Леди Августе» после четырехлетнего отсутствия. Это известие застало Эндрю и Сару на ферме Приста, и они приехали к Райдерам на следующий же день. Саре не понравились перемены в Эллен: девушка превратилась в жеманную женщину. Приветствуя Сару, она продемонстрировала умудренность в житейских делах: если бы она посмела, то отнеслась бы к ней свысока, но даже за два дня по возвращении в колонию она сумела понять, что Эндрю Маклей не потерпит высокомерия по отношению к своей жене. Поэтому она улыбалась, показывая ямочки на щеках и соглашалась сыграть на фортепиано, старательно и деревянно, чтобы продемонстрировать свое блестящее английское воспитание.

Карету стало сильнее трясти, и Сара поняла, что они выехали на дорогу, ведущую в Касл Хилл и к ферме Приста.

— Как тебе Эллен? — спросила она у Эндрю.

Он шевельнулся, как будто она вывела его из глубокой задумчивости и ему не хотелось отвлекаться на мысли о какой-то девице.

— Эллен?.. Ммм… свежа и хороша. Думаю, ей надо выйти замуж; с возрастом она станет лучше.

Это было все, чего ей удалось добиться. Она снова погрузилась в молчание, намереваясь подремать до прибытия на ферму.

Сару, слегка замерзшую и с занемевшим от неловкой позы телом, разбудил крик Эдвардса с козел. Экипаж тряхнуло, и он остановился, так что Сара завалилась на бок. С обеих сторон было совершенно темно, и, насколько она могла судить, рядом не было никакого дома: нигде не было ни огонька, и причина остановки была им непонятна.

Эндрю высунулся в окно.

— Что такое, Эдвардс? Почему мы остановились?

В старческом сиплом голосе Эдвардса слышалось непривычное волнение.

— Вон свет впереди, сэр! Я уж приглядываюсь к нему сколько времени. Что-то там не так. Похоже на пожар!

— Пожар? Где?

Эндрю вмиг выпрыгнул из кареты и взобрался к Эдвардсу, чтобы лучше видеть. Сара, выставив голову наружу, хорошо их слышала.

— Нам до Касл Хилл не больше полумили, сэр. Этот огонь или в поселке, или на государственной ферме, где они держат ссыльных.

— Ссыльных!.. — В голосе Эндрю послышалась неуверенность. — Ну… это же просто обыкновенный пожар. Нам лучше направиться туда и помочь, если нужно.

Эдвардс сделал предостерегающий жест.

— Осторожнее, сэр! Лучше переждать и посмотреть. Столько разговоров идет о смуте среди ссыльных, кто его знает…

— Чепуха! — сказал Эндрю. — Надоело слушать все эти слухи о бунтах. Все одна болтовня. Наверное, горит сарай, который какой-то осел поджег. Давай, поехали.

— Ладно, сэр, как скажете. Но мне бы было поспокойнее, если бы вы пистолет держали где поближе.

Эдварде продолжал ворчать и бормотать про себя, пока Эндрю спускался. В его путаном потоке слов Сара различила «бунтовщики» и «безумные ирландцы», произнесенные несколько раз. Эндрю распахнул дверцу, чтобы сесть в экипаж. Встревоженная, Сара наклонилась вперед и дотронулась до его руки.

— Не думаешь ли ты, что было бы разумнее повернуть назад, в Парраматту, Эндрю? Если там беспорядки…

Ее прервал крик Эдвардса.

— Постойте, сэр! Кто-то бежит! Кто-то с лампой!

Эндрю снова спрыгнул на дорогу. Высунувшись подальше, Сара рассмотрела колеблющийся желтый свет фонаря далеко впереди. Потом до них долетел звук бегущих, спотыкающихся шагов. Ночь была очень тихой и темной — темной, за исключением красноватого отсвета пожара далеко в небе и фонаря, который подпрыгивал впереди у дороги. Эндрю вернулся и пошарил под сиденьем, где он всегда во время путешествий держал пистолет. Он вытащил его, взвел курок и стал ждать. Все трое затаили дыхание.

До них долетел из тьмы женский голос:

— Бога ради! Подождите меня!

Она ворвалась в круг света, который отбрасывали фонари экипажа, запыхавшаяся, готовая разрыдаться. На ней была белая ночная рубашка, поверх которой был кое-как наброшен плащ. Волосы, черные и длинные, разметались по плечам. Ее полное красивое лицо покраснело от бега.

Сара ахнула.

— Нелл Финниган! Эндрю, это Нелл Финниган из Касл Хилла.

Нелл споткнулась и ухватилась за одну из спиц переднего колеса, чтобы не упасть. Эндрю подхватил ее под руку. Она привалилась к колесу, запрокинула голову и пыталась отдышаться. Эндрю нагнулся и силой вытащил у нее из руки фонарь. Эдварде спустился с козел и стоял, вглядываясь в ее лицо.

Когда Нелл немного отдышалась и смогла заговорить, она повернулась к Эндрю.

— Там восстание! — закричала она, вцепившись ему в рукав. — Ссыльные вырвались из государственной фермы и сожгли ее! Это сигнал к восстанию, которое они готовили несколько месяцев. Мы все должны бежать быстрее в Парраматту. Там безопасно. Они…

Эндрю слегка тряхнул ее, чтобы унять ее панику.

— Теперь расскажи по порядку. Расскажи спокойно, что тебе известно.

Нелл снова сделала большой глоток воздуха и снова начала рассказывать.

— Ну… Как я сперва узнала об этом, так это по звону колокола на ферме — колокола, которым они созывают народ с полей. Я готовилась ложиться спать: все уже заперла до этого. Финниган в Парраматте, и я, скажу вам, до смерти напугалась. Я в окно глянула — горит, а тут еще все эти разговоры о бунте, но я все надеялась, что колокол звонит из-за пожара, а не потому, что бунт начинается. Потом парни рванули в поселок и начали рыскать по домам — искали еду и патроны. У них всего-то дюжина ружей, но полно пик — знаете, тех, что сами делают.

— Да… да, — сказал нетерпеливо Эндрю. — Но что было, когда они добрались до Касл Хилла? — Он так крепко ухватил ее за руку повыше локтя, что она возмущенно вырвалась.

— Эй, поосторожнее! — она сказала это грубо, но тон ее тут же изменился, когда она вспомнила, что зависит от Эндрю, который может доставить ее в безопасную Парраматту. Если бы вы были там в то время, у вас бы тоже все в голове смешалось.

Она попыталась успокоиться.

— В общем… было вот что, — продолжила она. — Они пришли от государственной фермы, что на другом конце поселка. Большинство из них бросилось к Карсону — в кузню, за лошадьми, конечно. И там они могли раздобыть ружье или пистолет. Они обошли дежурку, хотя там только трое солдат было, так что они бы ничего и сделать-то не смогли. Я ясно видела, как они в каждый дом заходили, ни одного не миновали, и я не стала ждать, пока до меня доберутся! Я схватила фонарь — и бежать через садовый забор за домом! Некоторые из этих парней совсем не приятели моему Финнигану, сами понимаете, и мне не хотелось видеть, как они мой дом разоряют, а если я что им сказала бы — так они бы меня и прикончили.

Она была откровенно напугана, и Эндрю на миг представил себе ее аккуратный домик, полный запасов рома.

— Как давно это все произошло? — спросил он.

Она потрясла головой.

— Не знаю. Убежав, я сидела и дрожала на картофельном поле — не имею понятия сколько. Смотрела, старалась разглядеть, сколько их и куда пойдут. Но было слишком темно, ч тобы рассмотреть — но слышать я их слышала. Это начало беды, и, уж поверьте мне, там их было больше, чем на государственной ферме. Они собрали еще других. Они пойдут на Парраматту — это точно. Не думаю, что дорога отсюда до Парраматты безопасна. Новости расползаются как огонь, и парни, которые готовили все эти месяцы пики, быстренько достанут их из-под пола.

— Кто-нибудь послал сообщить в Парраматту?

— Я-то откуда знаю? — отозвалась Нелл. — Я вам скажу, мистер Маклей, будь вы там, вы бы так спокойно не рассуждали. Может, кто из солдат и поскакал в Парраматту — не знаю. Но судя по количеству этих парней, я скажу, что от Касл Хилла они уже все, что можно, получили. Похоже, они будут еще народ собирать и все оружие, что есть.

Эндрю рассеянно похлопал ее по плечу и повернулся к Эдвардсу.

— Придется ехать назад в Парраматту — возможно, им там еще неизвестно. Хотя, проблема в том, что стук кареты на дороге предупредит ссыльных раньше, чем мы туда доберемся. Но если мы бросим экипаж и побежим в поля, мы не доберемся до Парраматты раньше утра, а это будет бесполезно — мы не можем откладывать так надолго.

Говоря все это, Эндрю заталкивал Нелл в карету, поближе к Саре. Она рухнула на сиденье, откинувшись на спинку и плотно кутаясь в плащ. Эндрю высоко поднял фонарь, пока она устраивалась. Нелл притихла и помягчела, но ее черные глаза все еще глядели с вызовом — ее закаленная, лишенная сентиментальности натура реалистически воспринимала опасность: хоть она и сбежала от бунтовщиков, но не пала духом.

Эндрю укрыл ей ноги пледом, но последний взгляд, перед тем как он закрыл дверцу, был обращен к Саре. Фонарь мягко освещал ее лицо и волосы; она слабо улыбнулась ему — это был маленький, лишь ему предназначенный знак ее доверия. Потом он шагнул назад и закрыл дверцу. Обе женщины снова погрузились во мрак. Они слышали, как он взобрался к Эдвардсу на козлы.

Экипаж медленно катился по дороге, потом поехал быстрее. Вскоре Сару и Нелл стало покачивать от его неровного хода. Они были замкнуты в этом темном пространстве, не в состоянии различить лица друг друга. Сара смотрела в сторону своей спутницы, интересуясь, по-прежнему ли та боится. Сара сознавала, что здесь, в карете, нет ничего, что могло бы уменьшить страх или обуздать воображение. Нелл Финниган смелая, в этом ей не откажешь. Но может ли даже Нелл сидеть здесь долго и не бояться? Парраматта впереди, но с обеих сторон безмолвные поля и дома батраков, хижины ссыльных, которые запросто могут быть местами сборищ, запланированных заговорщиками. Через несколько часов вся прилегающая местность будет охвачена известием о восстании: ружья, пики, топоры — все будет пущено в ход, дома будут разорены, лошади похищены у хозяев. Крик «Свобода!» снова подхлестнет бунтарей, когда ночь сменится утром и когда обнаружится, что сердца их оробели, а желудки опустели. Это люди отчаявшиеся, в случае неудачи их ждет только порка у позорного столба или виселица. Большинство из них привезло этот бунтарский дух из Ирландии, взращивало его и лелеяло, сеяло его среди товарищей, и сегодня они пожинают плоды своих усилий.

Сара похолодела от мысли, сколько еще народу может присоединиться к недовольным. А что, если батраки, которым так мало платят, присоединятся к бунтарям, поверив обещаниям получить землю и скот? Надежда на окончательную победу слаба, но разве не такая же слабая надежда питала их братьев, когда они штурмовали Дублинский замок? Дисциплина среди военных не очень крепка, и бунтовщикам это известно. Опасность в том, как быстро распространятся вести и сколько их поклялось за последние месяцы взяться за оружие, когда придет время.

Деревья вдоль дороги таили для них серьезную опасность. Иногда они замечали огонек в доме и задавались вопросом, почему он горит в такой поздний час. Не было никакой возможности узнать, летит ли новость о бунте впереди них или все еще тащится позади. Им никто не встретился, ничего не было слышно.

В темноте Нелл пошевелилась, плотнее кутаясь в плащ.

— Ну, — сказала она четким и сильным голосом, — не знаю, как вы, миссис Маклей, но о себе скажу — я до смерти боюсь!

В приступе благодарности Сара взглянула на расплывчатое белое пятно напротив. Если Нелл Финниган боится, тогда никому не надо стыдиться страха. Она порывисто наклонилась вперед, взяла большую загрубевшую руку спутницы в свою и крепко сжала ее.

— Я тоже боюсь, — сказала она.

Признавшись в этом, она почувствовала облегчение, но как-то сразу стало нечего больше сказать: их страх, когда они признались в нем, стал, казалось, просто менее ужасен.

Когда они снова откинулись на спинки, экипаж начал довольно крутой спуск: Сара наклонилась вперед и выглянула в окно. Она узнала это место, где дорога спускалась к броду через мелкую речушку, которая большую часть времени была почти высохшей, но сейчас за стуком колес она услышала, как вода струится по камешкам. Экипаж выпрямился, когда они проехали поток и снова наклонился, когда стал взбираться на противоположный берег. Вот они достигли верхней точки, и вдруг послышался крик:

— Стой! Эй, там, стоять!

В следующие несколько мгновений началась невообразимая суета: дикие вопли, крики людей, и надо всем этим Сара слышала ругательства Эдвардса и удары хлыста, которым он погонял лошадей. Экипаж вдруг сильно качнуло, Сару отбросило на сиденье, а Нелл, не в состоянии усидеть на месте, оказалась на коленях. Экипаж еще продолжал двигаться, но Сара поняла по тому, как он замедлил ход, что нападавшие ухватили лошадей за удила. Наконец они резко остановились. Дверца мгновенно распахнулась: человек, небритый, сильно пахнущий потом, всунул голову внутрь. Он осветил фонарем двух женщин.

— Всем выйти! — рявкнул он, ткнув большим пальцем себе за спину. — Путешествие окончено, леди дорогие.

Рассвирепев, забыв об осторожности, Сара толкнула его в плечо.

— Убирайся отсюда! Кто ты такой?

Вместо ответа, он схватил ее за руку и дернул. Он весил вдвое больше, и ее внезапно рвануло вперед, так что она чуть не выпала из кареты на дорогу. С Нелл обошлись подобным же образом, и ее ругательства прибавились ко всеобщей сумятице.

— Уберите от меня свои вонючие лапы, грязные отродья! — Нелл стояла, широко расставив ноги, уперев руки в бока, с вызывающим видом. — Ничего себе банда, скажу я вам! Пара пик и один старый мушкет на всех. Это этим вы собираетесь спугнуть мистера Кинга из резиденции?

Укол одной из презираемых пик заставил ее замолкнуть.

Эндрю и Эдварде, которых стащили с козел к этому времени, придвинулись к женщинам. Вокруг них кольцом стояла приблизительно дюжина мужчин, кольцо сжималось. Они не производили впечатления людей, знающих что делать; вид у них был не слишком уверенный, и только численный перевес, казалось, придавал им некоторую смелость. Среди них было также заметно сомнение насчет того, кто же главный. Но Сару все это не ободрило. Вид их при свете фонарей, возможно, и не был внушительным, но она ни на минуту не обманывалась в том, что они движимы отчаянием. Это кольцо грязных небритых физиономий наполнило ее ужасом. Именно такое лицо прижималось к ней в ночь бунта в Кинтайре. Столько времени прошло с тех пор, но она до сих пор содрогалась при воспоминании об этом. Она перевела взгляд с одного лица на другое: казалось, они оробели от собственной дерзости, а в отсутствие лидера они были еще опаснее, чем дисциплинированный отряд.

Один из банды взял на себя инициативу. Он подошел ближе и встал перед Эндрю. Единственным его преимуществом было ружье, которое он держал в руках.

— Никакого вреда не будет тем, кто ведет себя смирно, — он говорил с легким ирландским акцентом. — Мы просто заберем пистолет и лошадей. А вас пустим гулять. Для леди дорога до Парраматты далековата, но найдете какую-нибудь хибарку по пути для остановки.

Эндрю, быстро осмотревшись, казалось, взвесил ситуацию и настроение толпы. Он сделал шаг назад, в то же время угрожающе выставив вперед пистолет. Другой рукой он махнул Саре.

— Назад в карету! Эдвардс, на козлы!

Эдвардс и Нелл двинулись, чтобы выполнить указания, но Сара продолжала стоять.

— Эндрю, дай им то, чего они просят, — сказала она тихо. — Они…

— Делай что говорят! — властным голосом сказал он.

Она тут же шагнула назад. При этих словах Нелл, которая была уже на ступеньке, юркнула внутрь, а Эдварде стал взбираться на козлы. Сара колебалась, мозг ее онемел от дурных предчувствий и ужаса. Эндрю стоял совсем неподвижно, держа пистолет наготове и оглядывая по очереди лица вокруг себя. Она, затаив дыхание, ждала следующего действия: кровь стучала в висках, и она бессознательно нащупывала дверцу кареты для поддержки.

Эндрю наконец заговорил. Голос его звучал холодно, как будто он обращался к группе непослушных детей, затеявших недоброе.

— Вы знаете, что за кражу лошадей и вооруженный грабеж полагается повешение. Вам также известно, что у вас нет ни единого шанса на успех в этом бунте, как только призовут солдат.

Его слова были встречены полным молчанием. Никто не шевельнулся в знак протеста, и вообще в толпе не было никакого движения.

— А теперь… — продолжил Эндрю, — отойдите от лошадей. Я не советую вам увеличивать список своих преступлений. Уверяю вас, что будет хуже, если вы это сделаете.

Самозваный лидер отступил на шаг, неуверенно и нерешительно. Он огляделся, пытаясь уловить настроение собратьев. Они неловко переминались с ноги на ногу, кто-то глухо забормотал. В ветвях шелестел ветерок. Для Сары эта минута агонии была бесконечной, она пыталась оценить отчаянные, но все же испуганные лица. В острой тишине скрежет сапога по земле прозвучал как разряд грома. Люди открыто заколебались — им передалась нерешительность лидера.

Еще несколько секунд, и Эндрю победит.

Слишком рано, показалось ей, он отдал сигнал.

Она поднялась в карету, повернувшись, чтобы посмотреть на него. Он поставил ногу на ступеньку козел.

— Давай, Эдвардс!

Резкий голос Эндрю разорвал чары, опутавшие группу.

Кто-то хрипло выкрикнул сзади:

— И ты себя зовешь мужчиной, Мэт Донован? Да тебе только ослом командовать!

Они непроизвольно расступились, когда говорящий протолкался вперед. Это был огромный человек, на его уродливом лице читалась зверская ярость. Он взглянул прямо на Эндрю.

— А ну давай вниз! Мы, черт побери, возьмем коней, хочешь ты того или нет!

Из толпы послышались одобрительные крики. Сара услышала, как их перекрывает голос Эндрю:

— Хлыстом их, Эдвардс!

Выстрел прозвучал прежде, чем Эдварде успел опустить кнут. Испуганные кони рванули вперед, Эндрю согнулся и упал на дорогу. Сара услыхала свой пронзительный вопль и распахнула дверцу кареты. Она почувствовала, как Нелл отчаянно ухватилась за нее, но вырвалась, Эдварде уже натянул вожжи, и движение замедлилось. Сара спрыгнула, на несколько секунд удержав равновесие, потом упала в канаву. С трудом вскочив на ноги, она бросилась к тому месту, где лежал Эндрю.

Кольцо ссыльных отступило от нее, наблюдая, переговариваясь меж собой. Они не сделали никакой попытки помочь ей, и она перевернула Эндрю на спину собственными руками. Пуля пробила ему висок. Он, вероятно, был мертв, еще не коснувшись земли.

Бунтовщики забрали лошадей и пистолет и тут же исчезли. Сара почти не заметила их ухода, разве только из-за неожиданной тишины, которую они за собой оставили. Она уселась на краю дороги, держа тело Эндрю, не замечая ничего, кроме ужасной неподвижности этой тяжести у нее на руках. Нелл и Эдварде тихонько посовещались, и Нелл подошла и присела в пыли рядом с ней. Сара не замечала ее присутствия, пока ей на руку не упала теплая слеза.

Она подняла голову и взглянула неверящими глазами на Нелл.

— Ты плачешь?..

Нелл смахнула слезы.

— Я его мало знала, да и он меня мало замечал, проезжая через Касл Хилл, но он мне нравился.

Сара наклонилась и коснулась его неподвижных губ своими.

— Я его любила, — шепнула она.

Они сидели так на дороге, ничего больше не говоря. Потом Эдвардс с трудом отцепил от экипажа один из фонарей. Он что-то тихо сказал на ухо Нелл и отправился в сторону Парраматты.

II

Восстание было подавлено меньше чем за один день. Оно закончилось у Тунгабби на следующее утро в столкновении бунтовщиков с армейским отделением под командованием майора Джонстона. При этом был убит Каннигем, предводитель восстания в Касл Хиллс, а также еще шестнадцать человек, двенадцать были ранены, тридцать — схвачены. Остальные двести тридцать бежали в буш. Вил, пик, двух-трех десятков ружей и жажды свободы оказалось недостаточно. Через неделю они сдались, группами и поодиночке: оборванная мятежная армия была приведена к повиновению. Когда эта новость разлетелась по колонии, мелкие группки, поджидавшие возможности присоединиться к восставшим, тихонько отложили свое оружие. Восстание умерло.

В четверг и пятницу той самой недели Сидней, Парраматта и Касл Хилл стали свидетелями казни предводителей, среди которых был убийца Эндрю Маклея. Некоторых из бунтарей подвергли порке и заковали в кандалы, других сослали на остров Норфолк или отправили в то адское место на Угольной реке. Его превосходительство публично похвалил за отвагу майора Джонстона и капитана Эббота. Военное положение, объявленное сразу же, как только губернатор получил известие о бунте, было отменено. Колония вздохнула с облегчением и начала возвращаться к прежнему образу жизни. Даже у тех, кого заковали в кандалы, бунтарский дух поутих.

III

Сара устало откинулась в кресле, обратив лицо к огню, горевшему в камине. Длинная гостиная Гленбарра была притихшей и опустевшей. Эндрю похоронили днем, и все время в эту комнату приходили и уходили его друзья и соседи, даже сам губернатор нанес сюда официальный визит. Дэвид, как старший, тоже был здесь, напряженный и неестественный в своем черном костюмчике. На его лице боролись крайняя усталость и ощущение необычности участия в чисто взрослых церемониях. Подсознательно он искал отцовской поддержки и, не найдя ее, казался растерянным и озадаченным.

Теперь все это было позади. Окончен ужин, Дэвид полчаса назад лег спать, и в Гленбарр вернулась тишина. Джереми был единственным, кто остался. Он сидел, скорчившись, на табурете у камина, спиной к огню, и наблюдал за Сарой, за ее пальцами, неустанно теребившими черный шелк платья. Волосы, строго зачесанные со лба, над черным платьем казались почти белыми. На ее лице были заметны следы прошедшей недели, отражение суровых испытаний, тени под глазами, которых раньше Джереми никогда не видел.

Неожиданно она заговорила. Голос ее звучал устало.

— В этом году кончается твой срок — ты будешь свободен, Джереми. Я думала о тебе, о будущем…

Он отозвался, с вопросительной ноткой в голосе:

— Да?

Она посмотрела прямо на него.

— Когда ты будешь свободен — когда настанет этот час, — я собираюсь попросить тебя остаться. Я хочу, чтобы ты помог мне справиться с Кинтайром, Пристом и Тунгабби, как ты это делал до сих пор. — Она остановила его жестом руки, когда увидела, что он собирается отвечать. — Да, я знаю, что ты хочешь сказать. Ты будешь свободен. Ты захочешь взять землю и завести собственное хозяйство. Я прошу у тебя год-два, Джереми. Не более того. Останься со мной на это время. Я буду тебе платить…

— Давай не будем сейчас говорить о деньгах, Сара. Есть вещи поважнее.

Брови ее удивленно поднялись.

Он взмахнул рукой.

— Не может быть, чтобы ты решила оставить все это: три фермы, магазин, Гленбарр. А корабли?

— Я намерена оставить все, — ответила Сара спокойно. — Они принадлежали Эндрю, не так ли? Разве они не принадлежат его детям?

— Но ты же женщина, Сара! Ты не можешь делать того, что делал Эндрю! Это тебе не по силам, даже просто физически этого не выдержать.

Нахмурившись, она сжала губы.

— Неужели ты воображаешь, Джереми Хоган, что я помогала Эндрю создавать все это, не думая, что все должно достаться нашим сыновьям? Разве он принял хоть одно решение, не подсказанное мною? Если я продам все имущество сейчас — и корабли, и лавку, — я смогу отдать детям только деньги. А сами по себе деньги не имеют ни основательности, ни смысла. Наши дети должны почувствовать, что владеют землей — у них должна быть собственность, должны быть корни. Они забудут Эндрю, они просто никогда и не узнают его, если не увидят, что он для них построил. Я хочу, чтобы они — Дэвид, Дункан и Себастьян, — глядя на Кинтайр, не думали, что для его строительства потребовались всего лишь везенье в картах да награда за спасение чужого корабля.

Он медленно покачал головой.

— Но ты же женщина, Сара! — повторил он. — Разве можешь ты все это держать в руках — батраков на трех фермах, капитанов кораблей, лавку?..

— Да, если ты мне поможешь, Джереми! Дай мне два года, и я покажу тебе, что женщина может это сделать. Сначала все будут сомневаться и насмехаться. Но я знаю, что смогу!

— А что, если я скажу, что не верю, что это возможно? Что, если я откажусь помочь?

На миг она опешила, потом сказала ровным голосом:

— Если ты откажешься, мне придется попытаться сделать это без тебя.

Он вскочил.

— Сара, Бог мой, ты бессердечна! Ты мне не оставляешь выбора!

Он прошелся по комнате, остановился, резко повернулся и встал перед ней.

— Ты действительно все решила?

Она подняла на него глаза.

— Как может быть иначе, Джереми? Ведь во всем этом Эндрю. Как же я могу это бросить? Потерять все это — это все равно, что снова потерять его, потерять его еще тысячу раз.

Голос ее прервался, слезы хлынули из глаз и потекли по щекам.

— Тебе, больше чем кому-нибудь, известно, что Эндрю сделал для меня. Он вытащил меня из трюма для ссыльных. Из-за меня он поселился здесь. Потом он полюбил этот край, и его сердце здесь. Я в этом уверена больше, чем в чем-нибудь другом. Я должна сохранить все, что он создал, — сохранить в целости для наших детей. Это их страна, и именно здесь они должны увидеть достижения своего отца.

— И ты готова делать это в одиночестве?

Она кивнула.

— Да, если необходимо.

Затем она склонила голову, и он увидел, как вздымаются ее плечи. Она закрыла лицо руками. Дальше ее слова были невнятны и заглушались рыданиями.

— Я не знала, что будет так. Я не знала, что можно испытывать такое отчаяние, такую потерянность. Эндрю… Эндрю!..

Джереми нежно коснулся рукой ее волос и погладил их. Он до боли ясно вспомнил ту первую ночь, что провел под крышей Гленбарра, ту ночь, когда они ужинали при свечах, сидя на ящиках: Эндрю, мерившего шагами голые доски пола, и его лицо, озарявшееся видением будущего. Тогда он казался непобедимым, не было ничего недостижимого для его размаха, его гения. К чему бы он ни прикоснулся — все становилось золотым.

Но теперь, четыре года спустя, золотой век кончился. И рыдания Сары были протестом против его ухода.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

Глава ПЕРВАЯ

I

Три недели после смерти мужа Сидней не видел Сару Маклей. Джереми Хоган, возвратившийся на Хоксбери, ничего не сообщил о ее планах на будущее, а из самого Гленбарра никаких известий не поступало. Все, что могли сообщить слуги, это что их хозяйка проводит время с детьми, гуляя с ними по Саутхедской дороге или внизу, на меленьком пляже; иногда она давала им уроки вместо их учителя Майкла Сэлливана — молодого человека, который ежедневно приходил в Гленбарр из снимаемых им комнат в городе. Но от Майкла Сэлливана невозможно было ничего добиться. Ричард Барвелл, кажется, тоже ничего не знал. От Энни Стоукс стало известно, что Сара проводит все вечера в кабинете Эндрю, где он занимался делами. Она распорядилась, чтобы там топили каждый вечер, и Энни, всегда внимательный наблюдатель, знала, что частенько ее хозяйка поднималась к себе в спальню глубокой ночью.

Сара прожила эти недели в каком-то тумане — это было время, которое она потратила не на забвение Эндрю, а на открытие для себя того, как он мыслил; она следила за тем, как созревал каждый его план, каждая его мечта, которые зародились в нем за время их супружества. В одиночестве, в этой маленькой, пустой комнатке она снимала с полок тяжелые конторские книги, которые зарегистрировали все его деловые контракты, все сделки, заключенные им со времени получения надела на Хоксбери. Лавка, фермы Тунгабби, Приста… первый «Чертополох», потом новый, приобретенный в Англии, покупка «Ястреба» и «Дрозда»… все финансовые отчеты были здесь, в этих книгах, здесь же были распоряжения Эндрю его лондонским агентам. Часы, проведенные в кабинете, явились не только школой для нее, но возможностью общаться с самим Эндрю. Записи, коряво сделанные на бумаге, составили основу жизни, которую они построили для себя вместе.

Лавка начала торговлю. На память ей пришел тот день, трудный, полный толпящихся людей, когда они впервые открыли магазин.

Покупка фермы на Тунгабби. Эти слова означали возвращение Эндрю из Англии с новым «Чертополохом» — время, когда строился Гленбарр. Каждая строчка, написанная им, могла быть дополнена сотнями разных деталей: они были просто регистрацией планов и устремлений Эндрю, его верой в будущее колонии. Это было похоже на прочтение интимного дневника их совместной жизни. Она нежно касалась страниц, и ей чудился его голос, горячо объясняющий возможности какого-то нового проекта, который завладел его умом. Эндрю не обладал душой поэта: он не оставил ей писем, над которыми можно было бы рыдать — но эти тщательные записи были ощутимым свидетельством его любви.

Прочитав и изучив последнюю книгу, Сара написала Луи. Письмо было длинным. Оно содержало описание восстания ссыльных в Касл Хилл и гибели Эндрю. В нем она также писала о намерении продолжать его дела в том виде, как он их оставил, и тут же делала предложение Луи о приобретении полного права на владение «Дроздом» и «Ястребом», так как она предпочитала рисковать собственными деньгами и не хотела заставлять его передавать управление делами в женские руки. И она приготовилась терпеливо ждать его ответа.

II

Однажды утром, меньше чем через месяц после гибели Эндрю, Дэвид сбежал по лестнице, чтобы сообщить Саре, что из окна классной комнаты они заметили «Ястреб», бросивший якорь в Сиднейской бухте. Сара приняла новость с большой опаской: она не чувствовала себя пока готовой к проблемам, которые ждут ее в отношении груза «Ястреба», но немедленно написала записку капитану Сэму Торну с просьбой прибыть в Гленбарр.

На следующий день капитан Торн ждал ее в маленькой комнатке, которую он помнил как кабинет Эндрю Маклея. Он заранее знал исход этого разговора: ни за какие деньги на земле он не останется на службе у женщины-хозяйки. Он, Сэм Торн, не привык получать вежливые записочки, в которых указан час, когда он может прийти для разговора о грузе на борту его судна. В его практике случалось, что у владельцев были агенты, или они вели дела непосредственно, то есть прямо на борту судна. Сделки совершались как следует, за графинчиком рома в его каюте, а не в гостиной за чашечкой чая!

Следующие два часа значительно просветили его. Он тотчас же почувствовал, что женщина, сидящая через стол от него, не совсем уверена в себе, но как только он пытался превысить свои полномочия, она как-то ловко ставила его на место. Она ничего не приняла на веру, изучая одну за другой все покупки и счета на продажу, причем таким образом, что, будь она мужчиной, он счел бы это совершенно оскорбительным. Она нервничала — это он понял очень хорошо, но в то же время не допускала ошибок, которые дали бы ему право утверждать, что она не может из-за этой конторки и из этого дома управлять судьбами трех кораблей, бороздящих океаны.

Месяц спустя «Ястреб» отбыл из Порт-Джексона и взял курс на Лондон. За это время Сара и Сэм Торн достигли взаимопонимания. Он по-прежнему не доверял владельцамженщинам и все еще считал, что она знает гораздо меньше о коммерческих делах, чем делает вид. Но в то же самое время она и не так мало осведомлена, как можно было ожидать. И хоть она торгуется за каждую копейку, она справедлива и честна в ведении дел. Они провели сражение, Сара и капитан Торн, но победа не досталась никому.

«Ястреб» отплыл после полудня, и перед этим капитан Торн зашел в Гленбарр попрощаться с женщиной, под чьей командой ему, возможно, предстояло плавать еще много лет.

Она проводила его до лестницы, ведущей с веранды.

— Ну, капитан, — сказала она, повернувшись к нему, — я надеюсь, что ваше плаванье будет удачным, и да поможет Господь вам поскорей вернуться!

— Благодарю вас, мэм. Можете положиться на то, что я для вас постараюсь. Я посмотрю, чтобы эти лондонские агенты вас не надули.

— Да, я на вас полагаюсь, — сказала она спокойно, затем улыбнулась и протянула ему руку.

Он спускался, думая, что, может быть, Эндрю оставил свое дело женщине, голова которой была не глупее, чем его собственная.

В самом городе разгорелось любопытство, когда было замечено, что первое публичное появление Сары после смерти Эндрю было визитом в сопровождении одной только Энни Стоукс на «Ястреб». Потом, после ее третьего визита, поселением начала овладевать мысль, что у нее нет намерения отдавать распоряжение лондонским агентам о продаже всех трех кораблей. Люди качали головами, говоря друг другу, как ужасно, что Сара Маклей не способна понять, что заходит слишком далеко.

III

Гибель Эндрю положила конец трехлетней ссоре между Ричардом и Сарой. Хотя Ричард заезжал в Гленбарр несколько раз в последующие несколько недель, его не приняли. Потом он приехал однажды, когда капитан Торн стал распространять новость, что готов продолжить плаванье под командованием Сары, и его на этот раз не встретили заявлением, что миссис Маклей не принимает, но и не провели в гостиную. Вместо этого Беннет провел его в комнатку, где они с Эндрю столько раз вели деловые разговоры. Сара встала из-за стола, чтобы пожать его протянутую руку. Он принял ее предложение сесть и стал внимательно изучать ее: гордую посадку головы над высоким черным воротником, красиво очерченное бледное лицо и гладко зачесанные назад волосы. Прошло три года с тех пор, как он в последний раз был с ней наедине, как сейчас, — достаточно долгий срок, чтобы пожалеть о словах, сказанных ей и Джереми на дороге в Кинтайр и чтобы обдумать те черты, которых он раньше или не заметил, или не оценил. Он ощущал бесконечное уважение к женщине, которая сидела перед ним, к этому человеку, в котором, казалось, так мало общего с девочкой, которую он знал в Брэмфильде. За три года разлуки он узнал ее гордость и силу духа, несгибаемую решимость, которую ему уже не поколебать просто улыбкой или легкомысленным капризом. У него уже не было в отношении к ней той необоснованной уверенности, которую он испытывал в первый год пребывания в колонии. Со смертью Эндрю она как бы достигла полноты своего величия: он сразу признал это и подошел к ней робко и униженно, почти со страхом.

Он не знал, как заговорить об Эндрю, и начал неуклюже и теряясь:

— Кажется странным… видеть тебя здесь, Сара… Эндрю всегда…

Она сделала неопределенный жест: он не понял, было ли это нетерпением, хотела ли она, чтобы он сразу перешел к делу, или ей было больно говорить об Эндрю.

— Я знаю, — сказала она. — Но что еще мне делать? Я не создана для того, чтобы целый день сидеть за рукоделием. — Она развела руками над бумагами, которыми был завален стол. — Здесь хватит на три головы…

Когда она это говорила, руки ее нервно перебирали бумаги, и Ричард не пропустил сверкнувшие в глазах слезы. Она говорила быстро, отрывисто; он видел, что, несмотря на всю свою показную спокойную деловитость, она боится того, что на себя взвалила. Он подумал о судне в гавани, капитан которого привык получать приказы от мужчин. Ричард признавал, что среди женщин Сара может быть выдающейся, но сейчас она вступала в мужской мир, в котором она сможет выжить лишь при наличии более острого, чем у мужчин, ума, более насущной потребности в успехе и более тонкой интуиции. Правительство в нижних юбках — нелепость: ей понадобится вся ее проницательность, вся отвага, которой Эндрю научил ее, чтобы преуспеть в затеянном. Ричард снова взглянул на ее руки, нервно мелькающие над бумагами, и испугался.

Он прямо взглянул на нее:

— То, за чем я пришел сюда, касается Эндрю… Я пришел насчет денег, которые я ему должен.

Сара не ответила, лишь подняла брови.

— Я пришел, чтобы заверить тебя, что они будут возвращены, Сара.

— Возвращены? — повторила она тихо. — Эндрю не настаивал на уплате. И я сейчас не намерена на этом настаивать.

— Ты не понимаешь меня. Существует огромная разница между тем, чтобы быть должным Эндрю и… — голос его понизился, — и быть должным тебе.

Она перевела взгляд с его лица на стол, на письменные принадлежности. В их расположении был действующий на нервы порядок, наведенный заботливыми руками Энни.

— Как ты намерен собрать эти деньги, Ричард? — неожиданно спросила Сара, подняв голову. — Ты ведь не собираешься продавать ферму?

— Нет, не собираюсь. Я сохраню Хайд, чего бы мне это ни стоило. Леди Линтон одолжит мне денег, если я напишу ей, как обстоят дела.

Она отчаянно затрясла головой и подняла руку, призывая его к молчанию. Ему на миг показалось, что в лице ее мелькнул гнев — явное раздражение при упоминании имени леди Линтон.

— Я не хочу, чтобы ты просил у нее подаяния. Мне не к спеху.

Он оборвал ее, задетый выбором слов. «Отцовская гордыня и высокомерие все еще тут, когда ей нужно, — подумал он. — Может быть, она и научилась благоразумию с брэм-фильдских дней, но смиренной она так и не стала». Он увидел, как она усаживается, исполненная уверенности в себе, в то самое кресло, в котором всегда сидел ее муж; посмотрел, как она кладет на стол руки и готовится отказаться от денег женщины, которая находится за тысячи миль, женщины, которая давным-давно забыла о самом существовании Сары Дейн.

— Я не собирался обращаться к леди Линтон, — сказал он спокойно, — если ты не торопишь с уплатой. Если ты дашь мне время, я сам найду деньги.

— Как? — спросила она, уже мягче.

— Я сделаю то, что следовало сделать с самого начала. Нужно каким-то образом сократить расходы. Должны же быть какие-то пути заставить ферму Хайд приносить большие доходы. Нам с Элисон следует жить скромнее, чем сейчас. Эндрю все время ссужал нам деньги, сколько нам было нужно. Было легко — слишком легко продолжать брать у него. Но сейчас этому следует положить конец.

Сара жадно слушала, когда он начал излагать ей планы того, как он сократит расходы, как наладит дела на ферме, говорил о каких-то сделках, которыми он раньше не интересовался. Он твердо решил больше не упускать возможностей. Он все говорил и говорил, и она его не останавливала. Она прекрасно знала, что он строит всего лишь воздушные замки, что он видит себя человеком энергичным и проницательным, которым никогда не сможет стать. Но, слыша эти рассказы, она мысленно возвращалась к первым неделям его пребывания в колонии и к первым месяцам после покупки фермы; представляла себе, что не было никакой ссоры, три года почти полного безмолвия были забыты, как будто их вовсе не было. Кивками и вопросами, которые она задавала время от времени, она поощряла его. Если бы Ричард сделал хотя бы половину того, что собирается, он бы превзошел достижения всей своей жизни. Ей особенно не были нужны его деньги, а уплата долга полностью гарантировалась наследством, которое Элисон предстояло получить от леди Линтон, но она не останавливала его. Его гордость была задета, и он выказывал больше воодушевления, чем когда-либо в ее присутствии. Ему не повредит узнать наконец, как делаются деньги, проследить, как расходуется каждая копейка. Он скоро привыкнет носить прошлогодний сюртук и выбирать вина с оглядкой на цену. Слишком долго Ричарду не нужно было учитывать такие существенные детали. Теперь он быстро, пусть и болезненно, этому научится, но ему же это пойдет на пользу.

Настал полдень, и он поднялся, чтобы уйти. Они постояли молча несколько мгновений, потом он нагнулся и поцеловал ее в губы.

— До свидания, Сара. Невозможно будет часто видеть тебя так, наедине. Но теперь не будет и того ада, через который я прошел за эти три года, — никогда больше.

Она прекрасно поняла, что он имел в виду. Казалось, Ричард наконец научился тому благоразумию, к которому она старалась приучить его с самого начала. Он осознал теперь, насколько малочисленно то общество, к которому они принадлежат, и власть над ними слухов и сплетен. Набравшись мудрости, которой он был лишен по прибытии, теперь он был готов подчиниться неизбежности.

Она улыбнулась ему.

— Мы глупы, если до сих пор не поняли, что нам не удастся по-настоящему поссориться. Мы с тобой не созданы для ссор.

Все еще улыбаясь, она покачала головой, когда он снова попытался ее поцеловать. Вместо этого она взяла его руку и крепко сжала ее.

IV

На протяжении следующих нескольких месяцев Джереми пристально наблюдал за Сарой, встревоженный тем, что на ее лицо вернулось выражение, с которым она прибыла в колонию. Глаза ее были холодны, даже колючи; голос ее был каким-то ломким, а фразы — отрывистыми. Она казалась ему испуганной, несчастной и даже как будто мучимой каким-то недугом. Она похудела, черты ее прекрасного лица заострились и трогали душу.

Не в силах удержать ее, он видел, как она истязает себя, пытаясь справиться с делами, которые под силу лишь троим. Клепмор был переведен из-за конторки в лавке в комнату по соседству с комнатой Сары. Он писал под ее диктовку, трудился над длинными столбцами цифр, готовил письма лондонским агентам и вообще был ее связным со всеми, с кем она вела дела. Колония была вынуждена признать бесполезной задачу исключить Сару из коммерческих дел, в которых она вознамерилась участвовать. Они в конце концов достаточно добродушно отнеслись к ее участию в самых важных деловых предприятиях, но все же постоянно, сознательно или бессознательно, ждали, что она совершит роковую ошибку или сделает тот неверный шаг, который приведет к гибели всего сооружения.

Когда кончился срок ссылки Джереми, Сара отметила это событие, сделав ему подарок в виде наличных денег и кредитных бумаг через своих агентов. Сумма была так велика, что потрясла его, и он тут же возвратил ее дар, причем сделал это довольно нелюбезно. Она приняла его, пожав плечами.

— Ты глупец, Джереми Хоган! Ты теперь свободен, и тебе нужны деньги, но если хочешь быть упрямым как мул — дело твое.

Но он сберег в душе воспоминания о том обеде, который она дала в его честь в Гленбарре в день его освобождения. Дэвиду позволили не ложиться спать дольше обычного, чтобы он мог пообедать вместе с ними. Окна столовой были раскрыты и пропускали мягкий весенний воздух, вино было охлаждено, свечи мягко освещали лица Сары и ее сына. Они смеялись, и напряжение, которое стало привычным для Сары, оставило ее.

Вдруг Сара подняла бокал, улыбаясь ему через весь стол.

— За будущее, Джереми!

Он услышал двусмысленность в этих словах, отнес ее на счет присутствия Дэвида и с радостью подхватил свой стакан, чтобы выпить за свою свободу. Четырнадцать лет ушли из его жизни, четырнадцать лет с тех пор, как он видел свой дом и все, что составляло его мир: хорошенькие женщины, прекрасные манеры, отличные лошади, на которых скачешь с гончими упоительным морозным утром. Все это кончилось, равно как и годы служения другим людям. Он не может вернуться к тому, что когда-то знавал, но жизнь здесь, в колонии, может быть приспособлена к его желаниям. Теперь он сам себе господин… Нет… он не господин себе, пока Саре угодно, чтобы он выполнял ее волю.

Воспоминаний о том, как вела себя с ним Сара в тот вечер, должно было хватить ему на будущее. Он напрасно ждал, что она вернется к жизни так, как это было в тот вечер. Не то чтобы она была с ним чужой, думал он, но она уходила в себя, была постоянно занята своими мыслями — склады валось впечатление, что, разговаривая с ним, она уже уносится мыслями к своим следующим обязанностям. Он прекрасно знал, что она по-прежнему полагается на него, обращаясь к нему за советами и даже порой следуя им. Но ему казалось, что бесполезно пытаться приблизиться к ней. Он постоянно напоминал себе, что Эндрю не умер — его корабли бороздят моря, его урожаи созревают на богатых полях, и Сара живет памятью о нем с наглухо замкнутым сердцем.

Свобода принесла очень мало перемен в жизни Джереми. Он делил свое время между тремя фермами Маклеев: вставал на заре и был в поле вместе с батраками, пока не угасал дневной свет. Часто по ночам, сидя над конторскими книгами на ферме Кинтайр или Приста, он думал о Саре, которая, возможно, занималась тем же самым в Гленбарре, и клял ее за кабалу, в которой она его держит. Иногда он ездил в Паррамапу или Сидней, чтобы найти себе женщину — одну из тех легких ночных бабочек, которые разлетались по улицам после наступления темноты, разодетые в пух и прах за счет денег, полученных от солдат Корпуса или от какого-нибудь фермера, который вырвался на кутеж из окрестных поселений.

Но это приносило ему мало радости из-за неотвязных мыслей о Саре, которая в это время сидит взаперти в Гленбарре и принимает его только в присутствии Клепмора или Энни, шагающей взад-вперед по коридору. Иногда он просыпался ночью, взмокший от сновидений, в которых она ему являлась, сновидений, в которых ее светлые волосы, обвившись вокруг его шеи, душат его. Он страдал и стонал под се игом, но никак не мог от него освободиться.

Месяцы проходили, и ее экипаж все чаще видели на дороге между тремя фермами; в любую погоду можно было наблюдать, как се строгая фигура в черной амазонке проносится по полям. Она постоянно поворачивалась к скачущему рядом Джереми, делая замечания, иногда — похвальные, на похвалу она всегда была еще скупее Эндрю. «Она боится похвалить, — говорил он себе, — она все время боится, что взяла на себя непосильную ношу».

V

Для Сары единственным избавлением от чувства тоски по Эндрю было погружение в дела — погружение настолько глубокое, чтобы уставать до полного изнеможения, чтобы не дать овладеть душой сомнениям, что ей не удастся осуществить свои планы. В ней все время назревало неприятное ощущение, что сложность работы день ото дня увеличивается. Справедливости ради надо сказать, что колония примирилась с ее решимостью продолжать дела Эндрю и что она все более умело справлялась с их разнообразием. Недавно «Дрозд» и «Чертополох» одновременно прибыли в гавань, и их капитаны довольно охотно приняли ее распоряжения; она могла быть удовлетворена достигнутым, но начала ощущать вокруг нарастающую холодность, большее напряжение со стороны тех людей, что потакали ей ради Эндрю. В течение нескольких недель после гибели Эндрю она не поощряла визитов людей, которые раньше бывали в Гленбарре, и не знала, вернутся ли они теперь, по прошествии нескольких месяцев. Где, спрашивала она себя, те женщины, которые знакомились с нею, следуя примеру Элисон Барвелл? Ставят ли они ей в вину то, что теперь она уже не жена выдающегося вольного поселенца, а всего лишь выдающаяся бывшая ссыльная? Она встречала их по утрам в воскресенье, когда отводила детей на службу, которую проводил преподобный Сэмюэль Марсден во временной церквушке рядом с местом, где строилось каменное здание. Раньше каждое воскресенье, бывая в Сиднее, они с Эндрю непременно присутствовали здесь на службе, а по пути домой останавливались поговорить с многочисленными знакомыми. Теперь Сара ходила в церковь с Дэвидом и Дунканом, и ее знакомые, торопившиеся, чтобы не опоздать на службу, проходили мимо, казалось, не замечая ее. Они сидели на твердых деревянных скамьях, слушая проповеди мистера Марсдена; ссыльные покорно толпились позади, и все пели гимны, довольно фальшиво, так как органа в церквушке не было. После службы все они растекались по грубо сколоченному строению, как это было принято в настоящей английской церкви, с одной только разницей, что здесь прихожане напрасно ждали звука колокола. Никто не уходил, пока губернатор Кинг и его жена не покинут церкви: были поклоны и реверансы, и часто раньше Эндрю и Сара оказывались среди тех, кого губернатор удостаивал беседы. Теперь же Сара стояла с мальчиками в толпе, наблюдающей, как уходит губернатор, они также видели, как Элисон Барвелл проходит мимо, слегка кивнув в ее сторону. Она заметила, что кивки остальных женщин становятся все более сдержанными. Ей достаточно ясно давали понять, что думают о женщине, которая не проводит первый год вдовства, тихо сидя в своей гостиной.

Время шло, и в ней не оставалось сомнения, что, когда она ездит осматривать фермы или посещает лавку и корабли в гавани, ее действия не остаются незамеченными и подвергаются осуждению. С беспомощным отчаянием она наблюдала, как ее положение возвращается к тому состоянию, в котором она была, впервые вернувшись с Хоксбери.

Единственным утешением в тот одинокий и тоскливый год была перемена в Ричарде. Как они с Сарой и договорились, их свидания ограничивались случайными встречами на улицах Сиднея или в магазине. Но между ними возникла несомненная близость, хрупкой основой для которой были редкие письма Ричарда к ней и краткие беседы, когда он приходил раз в квартал, чтобы внести деньги в счет уплаты долга.

Ричард теперь почти не принимал участия в карточных играх в казарме: как только у него выдавалось время, он отправлялся на ферму, больше не было разговоров о его пьянстве. Элисон больше не давала вечеров, и хотя по-прежнему была шикарно одета, на ней были прошлогодние туалеты, и было заметно, что уже прекратились завистливые разговоры о том, чего миссис Барвелл ожидает от прибытия очередного корабля из Лондона. Ричард даже делал робкие попытки заняться самостоятельной торговлей. Но ему не слишком везло — у него не хватало пороху на ежедневную борьбу за доход от ромовой торговли. Искра честолюбия зажглась в Ричарде слишком поздно: одной энергии было недостаточно, чтобы восполнить недостаток проницательности или хитрости, которых в нем никогда не было. Сара, пристально за ним наблюдая и видя, что он работает так, как никогда раньше, знала, как мало вознаграждаются его усилия. Деньги, которые он выплачивал ей каждые три месяца, были результатом суровой экономии, а не его растущих доходов. Но его гордость была бы слишком глубоко задета, если бы она дала ему понять, что это ей известно; теперь он был гораздо скромнее в одежде, и она слышала, что он продал свою породистую кобылу. Но она ни за что не упомянула бы этого в разговоре.

Она радовалась его редким визитам в Гленбарр, когда они могли побыть наедине. Она жадно слушала его рассказы об усовершенствованиях на ферме и поощряла его стремление расширить ее, зная, что делает это больше для удовольствия послушать, как он плетет паутину своих мечтаний, чем ради будущего процветания фермы. Она знала, что уже слишком поздно для него стремиться достичь и половины того, чего она бы для него желала. Но она заметила, как через его новый взгляд на жизнь и новые устремления проглядывает личность, гораздо менее себялюбивая и эгоцентричная.

Изредка он писал ей письма — это были странные послания, в которых смешивалось деловое и личное; Сара читала эти письма и, сама не зная зачем, держала их под замком в ящике письменного стола.

Время текло медленно, дни были так похожи один на другой, что Сара приходила в отчаяние, когда задумывалась об этом. В редкие минуты отдыха она находила, что мысли — плохие компаньоны. Джереми был далеко — на Тунгабби, в Кинтайре или на ферме Приста. Ричард — в добровольном изгнании. Дети ее были еще малы. Майкл Сэлливан — слишком застенчив, чтобы с ним можно было говорить так, как ей хотелось. Даже все многообразие занятий не давало полного выхода ее энергии. И с каждой почтой она все с большим нетерпением ждала письма от Луи.

Глава ВТОРАЯ

I

— Мы скоро приедем, мама?

Сара взглянула на Дункана, которая сидел напротив нее в карете. Вокруг рта у него был липкий круг от только что съеденного пирожного, он говорил довольно оживленно, но выглядел усталым, одежда его был пыльной и мятой. Рядом с Сарой на сиденье спал Себастьян, которого она поддерживала одной рукой, другой опираясь на раму окна, чтобы не стукаться о стенки во время дорожной тряски. Энни, сидя рядом с Дунканом, сонно клевала носом. Из всех пятерых только у Дэвида, казалось, хватало сил смотреть на дорогу, бегущую вдоль реки.

— Да, дорогой мой, уже недалеко — всего около мили.

При этих слова Дэвид взглянул на нее со своего места напротив.

— Мы ведь здесь раньше бывали, правда, мама? Еще до смерти папы?

По его тону было видно, какими далекими представляются ему события полуторагодичной давности. Он лишь смутно мог вспомнить Банон.

— Да, — промолвила Сара. — Ты разве не помнишь, Дэвид, и ты, Дункан, тот белый дом над Непеаном? И вольер… птиц-то вы наверняка помните.

— Да… я помню, — неуверенно подтвердил Дункан. Он не особенно любил оказываться в непривычных местах. — А когда мы вернемся назад, в Кинтайр, мама? Мне там больше всего нравится.

— Может быть, недельку побудем в Баноне, а потом поедем в Кинтайр.

— А зачем мы едем в Банон? Там ведь месье де Бурже не будет — он же все еще в Англии. — Дэвид недовольно качнул ногой. Он разделял неприязнь Дункана к незнакомым местам. Они любили Кинтайр, который даже больше, чем Гленбарр, олицетворял для них дом. Дэвиду, по-видимому, не нравилось, что Банон не даст им вкусить удовольствий, которые сулит ферма на Хоксбери.

— Видишь ли… — На несколько секунд Сара почувствовала замешательство. — Видишь ли, еще когда папа был жив, он обещал месье де Бурже, что мы время от времени будет навещать Банон, чтобы посмотреть, все ли там в порядке в его отсутствие. Папа смог съездить только один раз, и уже больше года никто не бывал ни на ферме, ни в доме. А папа был деловым партнером месье де Бурже, и я подумала, что должна туда съездить.

Дэвид, по-видимому, был удовлетворен. Он снова отвернулся к окну.

Это было в конце марта 1805 года — год спустя после гибели Эндрю. Осень мягко завладевала окружающей природой. В Сиднее это было почти незаметно, а здесь, в более высокой местности, по ночам уже бывали заморозки. Уже неделю не бьшо дождей, и пыль летела из-под конских копыт. Вокруг природа, казалось, затаилась в тиши и безмолвии. Сару удивили изменения, происшедшие в этих местах с того времени, как она была здесь последний раз: появилось больше признаков заселения этого края — вправо и влево шли грубые колеи к домам, скрытым за деревьями; большие наделы земли были расчищены под сельскохозяйственные угодья, на огороженных пастбищах пасся скот. Они уже приближались к району государственных пастбищ — богатой земле на другом берегу реки, где множились стада, принадлежавшие государству. Они паслись здесь со времен губернатора Филиппа, и никому без специального разрешения не позволялось появляться в этих местах, но никакой действенной охраны не было, и как только поселенцам хотелось свежего мяса, они охотились там. Эта часть страны была все еще тем местом, куда рука властей толком пока не дотянулась.

Для Сары эта удаленность Банона теперь казалась благословенной. Она смотрела на него как на убежище, как на самый далекий из всех заселенных мест уголок, где она могла найти отдохновение. Она бежала из Сиднея почти в панике, поспешно запихнув в карету детей и поклажу, отчаянно цепляясь за обещание Эндрю, данное Луи, как за предлог для того, чтобы укрыться в тишине Непеана. Она жаждала уединения и покоя, непривычности дома Луи. Здесь, в одиночестве и без помех, она сможет обдумать ситуацию, которая стала такой напряженной, что ее уже невозможно не замечать. Три дня назад она стала такой грозной, что Сара до неприличия поспешно бросилась в Банон. Она сознавала, что в течение ближайшей недели ей следует принять какое-то решение в отношении будущего, ее собственного и ее детей; она хотела принять его в обстановке, никак не ассоциирующейся с Эндрю, с воспоминаниями прошлого, которые могли бы повлиять на се решение. И мысль о Баноне принесла успокоение. Дэвид вдруг замер у окна. Он изогнул шею, вглядываясь, затем встал на сиденье коленями, чтобы лучше видеть. Энни попыталась удержать его, но он оттолкнул ее руку.

— Вон дом, мама! Я его теперь вспомнил! Смотри, Дункан!

Сара тоже наклонилась вперед, обрадованная видом белых колонн и террасы. Она слегка отодвинула навалившегося на нее Себастьяна. Несколько раньше в тот же день они послали вперед гонца, который должен был сообщить об их прибытии мадам Бальве, и она, по всей видимости, отправила кого-то из прислуги следить за дорогой, потому что, как только карета стала подниматься по холму к дому, в портике появилась одетая в черное фигура домоправительницы. Свободной рукой Сара поправила шляпку и попыталась отряхнуть пыль с платья. Когда карета остановилась, экономка Луи спустилась по ступеням и, несмотря на стоящего тут же слугу, собственноручно распахнула дверцу.

— Добро пожаловать в Банон, мадам!

Ее приветствие прозвучало тепло, и она протянула руки, чтобы принять от Сары спящего Себастьяна.

II

Следующие два дня Сара неустанно работала, препоручив детей Энни и погрузившись в дела Банона. Эти занятия не позволяли ей предаться обдумыванию проблемы, которая заставила ее бежать из Сиднея: она была полностью занята делами. Сначала она обследовала каждый уголок хозяйства верхом на одной из лошадей Луи: она отмечала состояние урожая, скота, выслушала несколько нервный рассказ и объяснения двух управляющих — она слушала и реагировала на все с той же долей сдержанности, какую продемонстрировал бы Эндрю, да и Джереми тоже. Затем она заперлась с ними в конторе на целый день, и они вместе просматривали конторские книги. Оба были честными ровно настолько, насколько могут быть честными люди, предоставленные сами себе на целый год. Ее опытный глаз человека, привыкшего иметь дело с цифрами, показал, что никаких больших сомнительных сумм израсходовано не было, но не стоит ожидать, что эти двое не воспользовались бы отсутствием хозяина, чтобы немного не поживиться. Еще до отъезда Луи прекрасно знал, что ему предстоят дополнительные расходы, если он хочет воспользоваться услугами людей, опытных в вопросах сельского хозяйства. И Сара поняла, что ей следует принять их отчеты без лишних разговоров. В конце этого длинного, проведенного вместе дня, мужчины ушли, козырнув ей и с ясно выраженным облегчением на лицах.

На третье утро за ней пришла мадам Бальве, которая настояла, чтобы Сара проверила дом. Без особого желания Сара сопровождала ее в этом осмотре. Ей и в голову не приходило сомневаться в том, как превосходно француженка руководит хозяйством: ей было неловко стоять и смотреть, как пересчитывают белье и проверяют его по списку. Отчеты по расходованию продовольственных запасов были в безукоризненном порядке: каждый фунт муки, каждый кусок сала был записан и в каждом ей отчитались. Постепенно Сара поняла, что мадам Бальве отнюдь не сетовала на необходимость показывать кладовые, где хранились продукты, бельевые шкафы, кухонную утварь, напротив — она находила в этом удовольствие. Это было своего рода хвастовством, желанием продемонстрировать отличную работу. Осмотр начался с гостиной, с ее хрупкими фарфоровыми украшениями и мебелью, которая до приезда Сары хранилась в чехлах, и закончился в безукоризненно чистой спальне судомойки, причем мадам Бальве везде отодвигала занавески, открывала ящики и не упускала случая указать, как отлично навощены полы. Она поворачивалась к Саре в ожидании услышать похвалу, которую та воздавала несколько удивленно, но непрестанно. Француженка, кажется, была удовлетворена: на лице ее было выражение гордости и удовольствия.

Когда с осмотром было покончено, причем в довольно церемонной манере, они пили чай в комнате экономки в задней части дома. Сара наблюдала, как ловко эта женщина управляется с серебряным чайником и со спиртовкой. Руки ее делали все аккуратно и легко.

Она приняла чашку и задумчиво помешала чай.

— Вам здесь не слишком одиноко, мадам Бальве? Так далеко от Сиднея…

Француженка пожала плечами.

— Знаете, я ведь занята. Нет времени скучать. Здесь всегда так много дел. Месье де Бурже увидит, что я не ленилась в его отсутствие.

Наблюдая за ее лицом, пока та возилась с чашками, Сара с удивлением отметила на нем выражение, которое невольно показало ей, насколько полно, даже на таком огромном расстоянии, Луи владеет этой женщиной.

III

Сидя перед камином в своем свободном шелковом пеньюаре и держа в руках лист бумаги, Сара прочла те строки, что ей удалось написать.

«Дорогой Луи…»

Она тихонько постукивала пальцами по краю бюро. Ей хотелось написать ему полный отчет об увиденном и услышанном в Баноне за прошедшие три дня, пока все еще свежо в памяти, но даже у этих нескольких строк было какое-то усталое звучание, они были лишены интереса. Она снова макнула перо в чернила, добавила еще несколько слов и снова отложила письмо.

Ей хотелось писать совсем не о Баноне.

Последнюю неделю ее не оставляла одна мысль. Загнанная вглубь, пока Сара занималась отчетами, теперь она снова заняла главное место и требовала внимания. Мысль эта впервые пришла ей в голову одновременно с совершенно очевидными доказательствами ослабления ее положения в колонии со смертью Эндрю. Люди с положением выказали ей подобающее в таких случаях сочувствие, и теперь были готовы забыть о ней, а вместе с ней — и о ее детях.

Дэвида и Дункана, которым было одиннадцать и девять лет, уже невозможно было оградить от того факта, что каждому из бывших ссыльных приходится бороться против пятна, которое лежит на нем. Даже политические заключенные, вроде Джереми Хогана, не были исключением. Вольные поселенцы познатнее и офицеры Корпуса образовали тесный маленький кружок, проникнуть в который не смел надеяться ни один из тех, кто прибыл в Ботани-Бей за преступление. Благодаря своему замужеству и дружбе с Элисон Барвелл Сара была туда допущена. Но со смертью Эндрю все это кончилось, и теперь ее совершенно ясно и намеренно толкали к другому лагерю — к освобожденным, которые громко требовали для себя определенного места в колониальной общине, но которых правящий кружок упорно игнорировал.

Этот факт был абсолютно четко доведен до ее сознания неделю назад. Были разосланы приглашения на день рождения к старшему сыну капитана Тейлора из Корпуса. Эндрю многое сделал для него в свое время в Лондоне, и Дэвид и Дункан всегда были в числе почетных гостей на предыдущих днях рождения юного Тейлора. В этом году приглашения не было, и Сара знала, что они его и не получат. Дэвид это тоже знал. Он лишь раз коснулся этой темы, и то вскользь, с наигранным безразличием пожав плечами. Но Сара заметила, прежде чем он успел отвернуться, что в глазах его мелькнула слеза, а перед ней он ни за что бы не заплакал. Ей было больно за него — еще такой маленький, а уже понимает, что прошлое его матери не простят ни ей, ни ему, ни его братьям.

— Мне все равно, — сказал он. — Да и вообще-то я всегда терпеть не мог этого Джона Тейлора. А тебя я люблю, мамочка.

Потом придет очередь Дункана, подумала она, если только он еще не понял, хотя бы смутно, что чем-то его мать не похожа на прочих женщин. Она вспомнила день, когда они вместе вернулись из города: грязные, в разорванных курточках, Дэвид пытался вытереть запекшуюся кровь со ссадины на лбу. Они оба отказались назвать причину драки, хотя Дункан выглядел растерянным и все посматривал на старшего брата, ища указаний. Дэвид поспешно увел его из комнаты, прежде чем тот что-то попытался рассказать. Сара, провожая их взглядом, была обуреваема мрачными мыслями.

В ту ночь она шагала по кабинету Эндрю, с тоской вспоминая весь этот пустой и одинокий год. Ее положение в колонии было двусмысленным. Ей не присылали приглашений ни на один вечер или прием, которые проводились за это время, и ей пришлось признаться себе самой, что она все еще отчаянно надеялась, что это происходит из деликатного отношения к ее трауру. Но никаких намеков на возможность приглашений в будущем не было. Еще год без признания со стороны госпожи губернаторши будет означать конец тому положению, которое Эндрю завоевал для нее в колонии.

Осознание этого и заставило ее на следующее утро написать мадам Бальве письмо, в котором говорилось о ее намерении приехать с визитом в Банон. Но теперь осмотр фермы и дома закончен, и ей придется рассмотреть стоящую перед ней проблему.

Она нерешительно повертела плотный лист бумаги, лежащий на столе. Если она примет ситуацию такой, как она есть, — это значит, ее сыновьям придется расти в жалких обстоятельствах, промежуточных между помилованными и офицерской кликой. А на ком они смогут жениться? На дочерях бывших ссыльных? Им придется со временем вести ту же борьбу, что вел Эндрю, и как бы ни пытались они отстранить от себя эту мысль, подсознательно они будут возлагать вину за это на мать. А Сара не допустит, чтобы ее жалели собственные сыновья.

Во внезапном порыве она разорвала листок пополам, скомкала его и бросила в огонь.

«Дорогой Луи», — написала она второй раз.

Если бы только Луи вернулся — вот в чем ее спасение. Луи вернется в Банон, без жены и с маленькой дочерью, которая требует заботы. Ни один мужчина не может долго оставаться в подобном положении. Ей следует заставить его на себе жениться. Если она снова станет женой свободного человека, Дэвиду не нужно будет притворяться, что он ненавидит своих друзей, чтобы щадить ее чувства, ему не нужно будет учить Дункана тому, чего нельзя говорить в присутствии матери. Луи все это может сделать для нее, если только захочет.

Она мрачно нахмурилась. Этот год ожидания пока не принес ни единого письма от Луи. Вполне возможно, что он снова женился в Англии, вполне возможно, что он вообще больше не захочет жить в Новом Южном Уэльсе. Многое возможно, и нельзя недооценивать власть мадам Бальве. Эта идея возникла у нее всего неделю назад, но уже полностью завладела ею. Луи должен вернуться, и его нужно каким-то образом заставить на себе жениться.

— Луи! Луи!.. — шептала она. — Почему ты не возвращаешься?

Она в беспомощной ярости думала о расстоянии, их разделявшем, — о расстоянии и о времени. Она с тревогой сознавала, какое количество самых разных влияний может воздействовать на него: другие женщины могут счесть его привлекательным, польстившись на него самого или на его состояние, его может прельстить роскошь и легкость жизни в Лондоне, он может не решиться привезти юную дочь в уединенный Банон. Десятки различных причин могут удержать его вдали от нее. Она со злостью взглянула на листок перед собой. Для того чтобы он достиг Луи, потребуется полгода, а за это время у того может совершенно исчезнуть интерес к Банону.

Ее приводило в ярость осознание собственной беспомощности. Она резко оттолкнула стул и начала ходить взад и вперед по комнате. Как повлиять на человека, который находится на расстоянии тринадцати тысяч миль? Каким образом женщине, которая живет скучной, исполненной тяжкого труда жизнью в колонии, соперничать с блеском лондонского общества? Луи, наверное, вспоминает ее как мать троих детей, которые постоянно цепляются за подол ее старомодных платьев. В ее беседе нет салонного блеска, в ней отсутствует даже таинственная привлекательность мадам Бальве. Шагая по комнате, она крепко сжимала руки. Что делать? Просто написать Луи, что его ферма подвергается скрупулезному осмотру — такому, как ее учил Эндрю? Она замерла. А что, если это не то, что Луи ищет в женщине? Возможно, очаровательная растерянность, а совсем не деловитость способна привлечь его?

Она задержалась перед камином, крепко сжав руки.

— Эндрю бы знал, что делать, — произнесла она вслух. — Он бы знал, как справиться с Луи.

Ей совсем не показалась нелепой мысль, что Эндрю смог бы обдумать проблему, связанную с Луи. Брак с французом, если его можно добиться, был бы просто деловым предложением — действием, которое одобрил бы сам Эндрю. Этот брак был бы шагом, который совершился бы в интересах его сыновей, способствовал бы сохранности всего, что ему удалось создать, и позволил бы им получить все это в целости и сохранности по достижении ими зрелого возраста. Эндрю нелегко было бы забыть свою собственную борьбу против ее положения бывшей ссыльной и то, как это может отразиться на судьбе его детей. Он бы решился даже на подобный шаг, чтобы обеспечить их интересы. Она подумала о Луи, о его смуглом тонком лице, об умудренности в делах света, которую оно источало. Сравнивая его с Эндрю, она думала о том, смогут ли они когда-нибудь полюбить друг друга по-настоящему. Она подумала, что Луи знает в любви страсть, но не нежность: его знание женщин, должно быть, обширно, но поверхностно. Вероятно, многие интересовали его какое-то время, но она сомневалась, что какой-нибудь женщине удалось полностью завладеть им, зажечь всепоглощающей страстью. Луи никогда не усядется у ног женщины, чтобы выполнять ее приказания. Он индивидуалист, и он непредсказуем: на его чувства невозможно полагаться, даже в браке. Ему невозможно указывать, в нем нельзя быть уверенной — и все же она должна каким-то образом вернуть его в Новый Южный Уэльс.

Она внезапно опустилась на краешек низенького кресла перед камином и протянула руки к пламени. Жар обжигал ей лицо, но она наслаждалась этим теплом, которое растопило ее страхи и сомнения в отношении будущего.

Потом она опустила подбородок на ладони. Как поведет себя Джереми, если она выйдет замуж за Луи? Джереми любит ее, он трудится за троих из-за любви к ней и к Эндрю. За этот год она много раз думала о Джереми — думала с огорчением о том, что его положение ничем не лучше ее собственного. Он, может быть, и любит ее глубоко и преданно, но он ничего не в силах дать ее детям. Джереми, которым, после Эндрю, она дорожила больше всех, был таким же бывшим ссыльным. Думает ли он когда-либо о том, чтобы сделать ей предложение? Этого она совсем не знала. Ему, казалось, известна любая ее мысль, он понимает все ее поступки: ему известны все ее жестокие и грубые поступки так, как их не знал даже Эндрю. Именно Джереми всегда указывал ей на ее промахи, заставляя ее соответствовать тому идеалу жены, который он представлял себе для Эндрю. Не строя никаких иллюзий на ее счет, он любил ее.

Сара медленно покачала головой при этой мысли. Из их любви ничего не может получиться. Помилованный и помилованная… Если снова выходить замуж, так чтобы приподняться над этим уровнем, вернуть то, что для нее было завоевано Эндрю. Брак с Джереми означал бы отказ от этого и переход в совершенно противоположный лагерь: об этом нельзя было даже думать. Через десять лет ее сыновья не должны сожалеть о глупостях, совершенных их матерью.

Но она знала, что у Джереми есть такие качества, которых она никогда не найдет в Луи. Джереми бы предан и лоялен, и порой в его голосе, когда он обращался к ней, сквозила такая невыразимая нежность. Ради нее он работал до полусмерти на трех фермах, которые никогда не будут принадлежать ему. Все эти годы он создавал богатство, которое преумножает славу другого человека. Она понимала, что полюбила Джереми иной любовью, чем Эндрю или Ричарда, с той самой ночи, когда ссыльные напали на Кинтайр. А может быть, все это началось и раньше, но ревность и подозрительность скрывали от нее самой ее собственные чувства. Если бы это было возможно… Она резко остановила себя. Джереми бывший ссыльный.

Она поднялась и вернулась к бюро. Чистый лист с двумя словами наверху слепо смотрел на нее. Она вдруг почувствовала невыразимую усталость и презрение к себе за то, что она сделает с Джереми и со своими собственными чувствами. Сейчас она должна сесть и написать Луи, как старательно она действует в его интересах, и внушить ему между строк, какой старательной она будет в своих заботах о его ребенке. Она прекрасно знала, что совершенно не стремится стать матерью для этой незнакомой девочки, но это все было частью сделки, которую она заключила сама с собой.

Она снова присела и взяла перо. Проблема состояла в том, что эта сделка существовала пока лишь в ее собственной голове. Луи в тысячах миль от нее, недосягаем и недоступен ее влиянию. Она кротко вздохнула и начала писать.

Она писала более часа и вдруг услышала цокот копыт и шум колес экипажа на дорожке, ведущей к дому. Она взглянула на часы: было десять минут одиннадцатого; никто в такое время без крайней нужды не ездил по Непеанской дороге. Озадаченная, она подошла к окну и отодвинула занавеску. Карета остановилась на некотором расстоянии: началась суета, шум, слуги кричали что-то друг другу, один из них забрался на крышу экипажа и стал отвязывать короба. И вдруг в свете расставленных повсюду фонарей она узнала фигуру человека, который разговаривал с мадам Бальве. Он повернулся, нагнулся к карете и когда снова оказался на свету, в объятиях его был ребенок, сильно укутанный от холода мартовской ночи.

Луи вернулся в Банон!

Сара задержалась ровно настолько, чтобы убедиться, что из кареты не выходит какая-нибудь женщина, и опустила занавеску.

Она промчалась по комнате, подняв ветер, который разметал листки ее письма, и они с легким шелестом опустились на ковер. Задержав ладонь на ручке двери, она помедлила и вернулась. Она направилась к туалетному столику, наклонилась и тщательно рассмотрела свое лицо. Увидит ли Луи в ней перемену? Постарела ла она с момента его отъезда? На ее собственный взгляд, она выглядела по-прежнему, но какой он увидит ее в сравнении с бледными томными лондонскими красавицами? Она достала из ящичка пудру и пробежалась пуховкой по лицу, посмотрев на полученный эффект. Волосы ее были уже распущены и расчесаны на ночь: они рассыпались по плечам, отливая теми же светлыми красками, которые он должен помнить. Она посмотрела на них с удовлетворением, как и на стройность фигуры, которую подчеркивал пеньюар. Потом она направилась к шкафу и достала оттуда другой — цвета морской волны, про который Эндрю говорил, что он цвета ее глаз.

Прежде чем выйти из комнаты, она разорвала исписанные страницы, и они весело запылали в камине. Она следила за ними со вспыхнувшими щеками: можно было вообще не писать письмо. Луи вернулся, и вернулся один.

Все свечи в вестибюле были поспешно зажжены. Главная дверь открыта, чтобы слуга смог внести багаж. Ветер с гор врывался прямо в дом, и Сара вздрогнула от холода, когда остановилась, чтобы рассмотреть эту сцену. Луи и мадам Бальве стояли рядом, оживленно разговаривая по-французски, ребенок был почти невиден в глубоком кресле. Капюшон сполз с головы девочки, обнажив черные волосы и восковую бледность кожи. Глаза ее были закрыты, и она не замечала всей царящей вокруг суеты. Сара двинулась вперед.

Луи обернулся на звук ее шагов и тут же направился к ней, протягивая обе руки.

— Сара!

Он совсем не изменился. Его смуглая кожа по-прежнему туго обтягивала высокие скулы, походка была такой же стремительной и легкой. Он улыбался, почти смеялся.

— Ну же, Сара! Неужели ни слова приветствия?

Она крепко сжала его руки в своих. На миг ей стало трудно говорить: у нее было такое чувство, как будто где-то в глубине накипают слезы, в горле пересохло. Сара растерялась; она никак не предполагала, что приезд Луи может так взволновать ее. Полтора года отсутствия сделали его почти незнакомцем. И сейчас она почувствовала необычайное облегчение, найдя в нем того же самого Луи, которого знала до отъезда из колонии. Но еще кое-что сделало это ощущение близости сильнее. Когда она шла навстречу ему через вестибюль, ей на миг показалось, что она идет к своему отцу: то же смуглое тонкое лицо, та же худоба и стройность фигуры. Себастьян Дейн мог бы точно так же смеяться.

— Луи! — воскликнула она своим грудным голосом. — Конечно, я рада тебе! Больше, чем кто-нибудь! Но это так неожиданно…

Он передернул плечами.

— Что же мне, болтаться в Сиднее в ожидании твоего разрешения приехать в мой собственный дом? Мы приехали два дня назад, и мне сказали в Гленбарре, что ты уехала в Банон. Я сказал себе: «Луи, она там и, конечно, завладела всем, как всегда. Она там правит, как деспот, а ты прохлаждаешься в Сиднее. Поезжай и захвати ее врасплох! Изгони ее!»

Он наклонился и поцеловал ей руку.

— И вот я здесь!

Она улыбнулась восторженно.

— Никогда еще поражение не принимали с большей радостью. Я удалюсь как можно быстрее и деликатнее.

— О нет, Сара! Мне нужно несколько дней, чтобы привыкнуть лицезреть тебя, прежде чем я вас отпущу.

Брови ее взметнулись вверх.

— Несколько дней!.. Я не могу так долго оставаться здесь одна.

— Да пусть сплетники болтают о твоем пребывании здесь, — сказал он сердито. — Разве ты не мой деловой партнер? И разве ты не… Но довольно об этом! — Он, смеясь, потянул ее за руку. — Мы слишком заболтались, пойдем, я тебя познакомлю с дочерью.

Ее подвели к креслу. Пожилая женщина, очевидно няня, почтительно стояла рядом, ожидая распоряжений. Мадам Бальве опередила их и коснулась плеча девочки, чтобы разбудить ее. Темные сонные глаза открылись и недоуменно воззрились на Сару.

— Элизабет, — тихо сказал Луи, — это миссис Маклей. Помнишь, я рассказывал тебе о трех мальчиках миссис Маклей, с которыми ты сможешь играть?

Несколько секунд ребенок непонимающе смотрел перед собой. Потом она с усилием собралась с мыслями и начала приподниматься в глубоком кресле. Она встала на ноги и попробовала присесть в реверансе. Сара остановила ее.

— Я рада познакомиться с тобой, Элизабет, — сказала она мягко.

Девочка не ответила, а лишь перевела взгляд на пол. Ее личико казалось усталым и замерзшим, она смущенно теребила свой плащ.

Сара слегка повернулась.

— Луи?..

Он кивнул и сделал знак домоправительнице:

— Она так устала, моя малышка! Ей столько пришлось путешествовать, столько волнений после всех этих месяцев на море. Подождем до утра.

Мадам Бальве наклонилась и взяла Элизабет на руки. С этой новой высоты она оглядела их всех серьезным взглядом.

— Утром, — сказала Сара, — ты познакомишься с тремя мальчиками, один из которых как раз твой ровесник.

На миг показалось, что Элизабет улыбнется. Но она лишь быстро кивнула головкой и склонила ее на плечо мадам Бальве. Сара и Луи наблюдали, как они удалялись.

— Я никак не могу в ней разобраться, — сказал Луи тихо. — Она все еще стесняется меня, несмотря на то, что мы столько времени провели вместе. В некоторых отношениях она развита не по летам, мне кажется, да и я тут добавил тем, что нещадно баловал ее в Лондоне. Я уверен, что она не была счастлива в этой казарме в Глостершире, но, мне кажется, она и вдали от него не более счастлива. Может быть, здесь ей будет лучше. Она, конечно же, ездит верхом, как будто рождена на лошади — да это почти так и было.

— Она похожа на свою мать?

Он улыбнулся.

— Это как раз то материнское наследие, на которое я очень надеялся, и Элизабет его получила в избытке. Она будет красавицей.

Затем он нежно коснулся ее плеча.

— Но что же мы здесь стоим, Сара? Пойдем в столовую — мадам Бальве пришлет туда ужин.

Сара сидела с ним, пока он ужинал. Пальцы ее обвивались вокруг бокала с вином, который он наполнил. Мадам Бальве настояла, чтобы самолично прислуживать ему. Она приносила и уносила подносы, причем на ее щеках непривычно горели два розовых пятна.

Луи быстро разговаривал за едой: передавал разные новости, перемежая их вопросами к Саре.

— Англия у ног Нельсона, но большинству не нравится Эмма… Великая Армия Бонапарта расположилась на скалах Булони.

— Вторжение? — спросила Сара.

Он пожал плечами.

— Нельсон, во всяком случае, там. — Потом он ткнул в ее сторону куриной ногой. — Но стоит добрым англичанам испугаться вторжения, как тут же их отвлекут сплетни об эскападах принца Уэльского. Мой Бог! Как этот человек тратит деньги! Он живет в той обстановке, что принято считать семейным блаженством, с Фитцерберт, которая, к счастью, имеет санкцию Папы на объявление миру, что она действительно обвенчана с его королевским высочеством. Бедная принцесса Каролина вечно имеет какие-то неприятности, и все, кто ненавидит принца, собираются вокруг нее. — Он преувеличенно передернул плечами. — Какой жуткий у нее вкус! Мне кажется, она могла бы его удержать возле себя, если бы кто-нибудь взял на себя труд научить ее одеваться.

Он допил вино и пододвинул пустой бокал к мадам Бальве, чтобы она его наполнила.

— Я познакомился с леди Линтон, — сказал он. — Она все еще время от времени принимает принца. Она невероятно толста. Почему-то всегда в алом. Лицо ее цветом напоминает оранжевую луну.

Сара улыбнулась, услышав это сравнение.

Он кончил есть и повернулся к экономке.

— Тот ящичек, что я вам показал, мадам, — тот маленький, я бы хотел, чтобы его принесли сюда.

Мадам Бальве кивнула и вышла.

Луи снова обернулся к Саре.

— Я видел Джона Макартура несколько раз, когда был в Лондоне. Он жаждет вернуться сюда. Мне кажется, ему это вскоре удастся. Суд, конечно, оказался на его стороне, и наш губернатор выглядит в этом деле не очень хорошо. У Макар-тура убедительная манера говорить, но образцы шерсти мериносов, которые он там показал, оказались красноречивее слов и завоевали ему симпатии. Он возвращается с разрешением на надел в Государственных пастбищах.

— Шерсть… — пробормотала Сара.

— Что ты сказала?

— Я сказала «шерсть»… Шерсть для этой страны станет важнее всего прочего. Сельское хозяйство не выйдет за пределы обеспечения наших собственных нужд, но шерсть составит нам состояние за границей.

— Всегда деловая женщина в тебе берет верх, Сара! Ты совсем не изменилась, моя дорогая!

Сара подняла голову, щеки ее вспыхнули ярче.

— А почему я должна меняться? Что еще может меня здесь занять? Я не знаю сплетен из придворной жизни или о любовнице Нельсона, которыми я могла бы тебя развлечь. Не будь ко мне слишком строг, Луи!

— Тогда расскажи мне о своих делах!

Ее глаза потемнели.

— Я писала тебе письмо, когда ты приехал сегодня. В основном это были новости Банона… Но все это может подождать до завтра. Есть, однако, одно, что может тебя заинтересовать. Говорят, что у губернатора есть сведения о Мэтью Флиндерсе. Ты его помнишь, Луи, — молодого лейтенанта, который плавал на «Исследователе», чтобы составить карту для Адмиралтейства?

Он кивнул.

— Ну конечно! Что с ним?

— Он отправился в Англию на «Камберленде» маршрутом, который пролегает через Торрес в Кейп. Он остановился в Иль-де-Франс для ремонтных работ, и, говорят, тамошний губернатор генерал Декаен держит его как военнопленного.

— Он с ума сошел! — воскликнул Луи хрипло. — У Флиндерса же паспорт на научные исследования от самого французского морского министра. Боже мой, ничего себе благодарность за то гостеприимство, что губернатор Кинг оказал французской экспедиции Бодэна! Здесь что-то не так, Сара!

— Карты, морские и сухопутные карты Флиндерса, — сказала она, — они все там, на Иль-де-Франс. Ты знаешь, что это значит, Луи. Если его там продержат достаточно долго, Бодэн опубликует результаты своих изысканий и исследований, которые он сделал для Франции. А открытия Флиндерса будут дискредитированы.

Луи медленно покачал головой.

— Так бессмысленно… Так глупо… Он женат?

— Да, он женился за три месяца до того, как покинул Англию, в 1801 году. Он, видимо, собирался взять с собой жену, но в последний миг ей не позволили отплыть на «Исследователе». А теперь она должна ждать, когда Декаен выпустит его.

Луи вращал в пальцах бокал, наблюдая, как покачивается вино.

— Эти ученые! Какие жертвы они приносят своей науке! Вот юный Флиндерс со своими записями и картами, которые являются славными образцами искусства и терпения, сидит взаперти на Иль-де-Франс, а молодая жена ждет не дождется его в Англии! Которую же из них, интересно, он любит больше? От которой из них смог бы он отречься?..

Луи поднял голову. Постучавшись, в комнату вошла мадам Бальве, за которой с кованым сундучком на плече вошел слуга.

— Спасибо, — сказал Луи. — Поставьте его там, у камина.

Он обратился к экономке:

— Как Элизабет? Она уже в постели?

Француженка кивнула.

— Няня занялась ею. Думаю, она уже спит.

— Прекрасно! Утром она будет чувствовать себя лучше. Бедняжка — она так устала.

Мадам Бальве убрала со стола остатки ужина. Она нерешительно остановилась перед вином и бокалами. Луи покачал головой.

— Не надо. Оставьте это.

Экономка не ответила и не подняла глаз ни на Луи, ни на Сару, пока составляла посуду на поднос. Она передала его слуге, задержавшись еще на минуту-другую. Без видимой цели, как заметила Сара. Затем она вышла, бесшумно закрыв за собой дверь.

Луи наклонился, чтобы наполнить бокал Сары. Движения его были умышленно неторопливы.

— Ну, Сара, наконец-то нас оставили в покое. Странник вернулся к родному очагу, и шум Европы смолк позади. Я рад, что вернулся: какие-нибудь пять лет назад я бы даже не поверил, что такое возможно. — Он помедлил. — А ты, моя дорогая?.. Как для тебя прошел этот последний год?

Сара заколебалась, искоса глядя на огонь и нервно крутя бокал. Вино было темным, она посмотрела на игру огня сквозь него, пытаясь найти нужные слова для разговора с Луи. Он молча сидел напротив. Она бы предпочла его игривую легкую беседу. Никакого ощущения покоя здесь не было, несмотря на то, что он сказал. Она вдруг резко отодвинула стул и полуобернулась к огню. От ее движения стол дрогнул, и немного вина расплескалось.

— Этот последний год, с момента смерти Эндрю, был проклятым, — произнесла она. — Да ты, наверное, представляешь, как все было. Я вся в делах и заботах с раннего утра и до позднего вечера и при этом такое ощущение, что все напрасно. Какой смысл в жизни женщины, которая живет, как я сейчас? Особенно, когда вспоминаешь, как все было. — Голос ее упал, и она отвернулась от него. — Я успешно справляюсь с делами, у меня трое детей, но несмотря на все это, я одинока. Я езжу осматривать фермы и бываю довольна увиденным, но с кем я могу поделиться своей радостью? Я покупаю новое платье, но оно черное, и никому нет дела до того, как я в нем выгляжу.

Она резко повернулась к нему и страстно продолжила:

— Это не жизнь для женщины, Луи! Это всего лишь существование! Я теряю человеческий облик и ухожу в себя. Я сама это чувствую, но мне с этим не справиться. — Она снова откинулась на спинку стула. — Убийцу Эндрю повесили, как и остальных бунтарей, но справедливость так мало утешает меня. Она не может вернуть мне того, что делало меня довольной, счастливой в моей работе. Сейчас я занята делами своих сыновей, но я уже не могу вложить в это своего сердца…

Он кивнул, руки его спокойно лежали на подлокотниках.

— Все это так, и я не могу предложить тебе ничего в утешение. Я часто думал о тебе, Сара, с тех пор как получил твое письмо. Смерть Эндрю привела меня сюда раньше, чем я планировал, сразу же, как мне удалось найти корабль, который бы меня взял. Я страдал за тебя, но мне все же казалось, что я предвидел это давно. Вы с Эндрю слишком подходили друг другу, вы оба были слишком удачливы. Вам принадлежало все, и не было в одном из вас мысли, которая тут же не нашла бы себе отклика в другом. Даже небеса могли бы позавидовать подобной гармонии. Боже милостивый, как же вам должны были завидовать другие, как я вам завидовал! — Он выразительно воздел вверх руки. — Ну что ж, все прошло. Не плачь о том, чего уж не вернешь, Сара. Ты очень жадная женщина, если не можешь довольствоваться тем, что имела.

Она беспокойно заерзала и нахмурилась.

— Этого недостаточно, чтобы я перестала желать возвращения того, что было… Разве у тебя нет сердца, Луи?

Он слегка усмехнулся.

— Сердце у меня есть, но его не переполняет жалость к тебе. Тебе везло, моя милая, а везение не может быть вечным. Я скорблю и по Эндрю: я знаю, как мне его будет не хватать. Мне он был очень дорог как друг, больше, чем любой другой человек, которого я в жизни встретил. Но он умер, и когда-то должен наступить конец любой скорби. Радуйся же тому, что было в твоей жизни, Сара, и забудь эту жалость к себе самой.

На ее лице появилось выражение, в котором было и удивление, и раздражение.

— Жалость к себе?.. Но никто никогда не говорил…

— Нет. Никто такого тебе не говорил, потому что все тебя слишком боятся. Только я тебя не боюсь, да еще, возможно, твой управляющий, этот Джереми Хоган. Хотя даже он, думаю, не решится тебе высказать подобное. О, я прекрасно знал, как ты выстроишь схему своего вдовства. Я так часто о тебе думал и полагал, что знаю тебя достаточно хорошо, чтобы представить, как все это будет. И боюсь, что оказался прав.

Она уже робко сказала:

— Ну и как?

Он начал не спеша.

— Я знал, что ты погрузишься в дела Эндрю и будешь работать до полного изнурения, говоря себе, что делаешь это во имя будущего своих сыновей. Тебе следовало оградить Гленбарр от остального мира, и в то же время показать ему образцовую вдову, изображать, что сердце твое погребено с Эндрю, сдерживая и пряча от глаз свою живую натуру и мятежный дух, который тебе никогда не удастся обуздать. Ты можешь утратить весь окружающий мир, Сара, и все равно остаться самой собой. Скажи мне, разве я не прав? Разве ты вела себя не так?

Она ответила ему задумчиво, не глядя на него:

— Возможно, ты и прав. Но я так на это не смотрела.

— Тогда пора тебе это сделать. Уже прошел год со дня смерти Эндрю, а ты не такая уж робкая женщина, чтобы не научиться жить без него и сделать это гораздо успешнее, чем до сих пор. Я ожидал от тебя большего — хотя в то же время я знал, что ты будешь играть роль, соответствующую твоим понятиям о респектабельности. Боже мой, Сара, ты же не такая, как другие изнеженные и хлюпающие женщины, которые должны сидеть в своих гостиных с вязанием. Ты приехала сюда в числе ссыльных. Ты уже получила более жестокие уроки, чем им когда-либо придется испытать в своей жизни: хуже того, что ты пережила, уже быть не может. Зачем же пытаться изображать, что смерть Эндрю для тебя удар, от которого ты никогда не сможешь оправиться? Зачем же так себя обманывать — это неправильно!

— Хватит, Луи! — вырвалось у нее. — Ты уже довольно наговорил! Я не собираюсь больше слушать!

— Ну что ж: хватит так хватит! — Глаза его искрились хитрой насмешкой. — Ты так покорно все это выслушивала, что я уж было подумал, что ты и вправду изменилась со времени моего отъезда.

Она тоже невольно улыбнулась, все еще раздраженная и озадаченная услышанным. Но она не могла не поддаться его настроению. Она почувствовала, что он смеется над всеми ее представлениями о подобающем поведении, и ей было неприятно, что он высмеял то, как она заточила себя в Гленбарре. Но в его замечаниях была резкая правда. Никто за последние годы не решился напомнить ей о ее прошлом или провести такое резкое сравнение между ней и остальными респектабельными женщинами колонии. Он был прав, говоря, что ей уже никогда не придется пережить то, что она пережила в тюрьме и на борту «Джоржетты». Только он решился рассуждать подобным образом, проследить то влияние и те последствия, которые это имело для всей ее дальнейшей жизни, и только он мог вынести суждение о ее нынешнем поведении. Она подумала обо всем этом и вынуждена была признать, что он прав и в том, что она изменяет себе, пытаясь соблюдать все принятые условности вдовства: юная Сара с «Джоржетты» с неодобрением посмотрела бы на подобное поведение и высмеяла бы взрослую Сару за попытки притворяться перед Луи.

Она широко улыбнулась ему и подумала о том, как десять лет назад она бросилась бы преобразовывать свою жизнь по своему усмотрению после кончины Эндрю. И она уж точно не стала бы выставлять себя перед Луи в том свете, в каком выставляла последние полчаса. Долгие годы спокойной, обеспеченной жизни притупили ее ум. Осознав это, она вдруг полностью расслабилась, рассмеялась, и с ее лица исчезла напряженность.

Он снова наклонился вперед.

— Ну вот, так-то лучше. Ты вернула мне надежду, — сказал он. — А я, было, подумал, что момент для преподнесения моего подарка никогда не наступит.

— Твоего подарка?..

Он порылся в карманах и достал связку ключей.

— Я воображал, как ты увядаешь в своих черных одеждах, Сара, — и за то короткое время, что было у нас перед отплытием, я, мне кажется, нашел то, что заставит тебя против них восстать.

С этими словами он поднялся и, вручив ей ключ, который выбрал из связки, указал на маленький сундучок.

— Мне бы хотелось, чтобы ты на это взглянула, — сказал он.

Сара опустилась на колени перед сундучком, и пальцы ее слегка дрожали, пока она возилась с замком. Он был хорошо смазан и легко открылся. Она сгорала от нетерпения.

За ее спиной Луи сказал:

— Он причинял мне необычайное неудобство, но я все же держал его у себя в каюте. Я твердо решил, что уж его-то я не дам испортить морской воде.

Она вытащила огромное количество упаковочной бумаги, разбросала ее по полу, потом добралась до коленкора, мягко обертывавшего нечто, и под ним уловила блеск атласа. Это было бальное платье глубокого синего цвета, складки которого были расшиты гроздьями жемчуга — от этого платья у нее захватило дух. Сара опустилась на пятки, не в силах оторвать глаз от платья.

Она так долго молчала, что Луи был принужден заговорить.

— Я позволил себе выбрать это для тебя, рассчитывая на нашу дружбу. Это, конечно, очень личный подарок, даже интимный, можно сказать. Вероятно, собрание книг для библиотеки Гленбарра было бы более подходящим. Но если ты это примешь, ты докажешь, что ты та женщина, за которую я тебя принимаю, что ты…

— Постой, Луи! — голос ее прозвучал несколько жестко.

Поспешно, суетливыми пальцами она развернула платье и приложила к себе. Глаза ее упивались богатством цвета и роскошью всего туалета — они бросали вызов. Сара вспомнила час, проведенный перед приездом Луи в мучительном составлении письма, в отчаянии, которое пробуждала в ней мысль о невозможности заполучить его. Он так нужен ей для осуществления ее планов, для достижения цели! Может быть, сейчас воспользоваться настроением, в которое его привели эти полтора часа, проведенные ими наедине? В подобной ситуации сам Эндрю не колебался бы, да и она десять лет назад не стала бы раздумывать. Она кляла себя за осторожность и добропорядочность, приобретенные за последние годы. Почему же не протянуть руку и не ухватить то, что находится в пределах досягаемости, ухватить надежно, прежде чем вступят в действие посторонние силы? Он что, дразнит ее интимностью подобного подарка? С него станет дразнить ее подобным образом еще много месяцев, в то время как мадам Бальве все будет маячить позади? Если она наберется смелости, она сможет покончить с сомнениями прямо здесь… и за несколько минут.

— Луи…

— Я слушаю тебя, — сказал он тихо.

Все еще не поднявшись с колен и прижимая к себе платье, она повернулась так, чтобы видеть его лицо.

— Луи… — она медленно повторила его имя, не решаясь произнести то, что за этим последует.

Потом она прямо взглянула на него.

— Ты хочешь взять меня в жены, Луи?

Он упал на колени возле нее, мягко отнял у нее платье и бросил его на стул. Он положил руки ей на плечи и заглянул в глаза.

— Ты понимаешь, что ты сказала, Сара? Ты знаешь, что ты сделала?

— Я полагаю…

— Здесь нечего полагать! — сказал он твердо. — Ты же сделала мне предложение.

Он обнял ее и прижал к себе. Когда он поцеловал ее, то в этом ощущался какой-то расчет, как будто он заранее знал, как это будет. И в то же время она почувствовала, что он не испытал большого удовлетворения. Его поцелуй не был ответом на ее вопрос — это могла быть очередная провокация. Она попыталась отстраниться от него.

Он, вопреки ожиданиям, не отпустил ее. Он более минуты испытующе смотрел ей в лицо. На лбу у него были небольшие морщинки, а в глазах — вопрос. Постепенно вопросительное выражение сменилось улыбкой: уголки губ дрогнули, но тут же замерли, как бы боясь, что она заметит это. Придерживая ее левой рукой, он протянул правую за ее спину и достал две подушки с кресла, стоявшего перед камином. Они мягко и глухо шлепнулись на пол. Он осторожно поднял ее на руки и опустил головой на подушки, как ребенка. Она попыталась приподняться, и ее губы встретились с его губами. На этот раз в его поцелуе было больше чувства и меньше рассудка, да она и не стала предаваться размышлениям: он дал ей изумительное ощущение тепла и жизни; и нарастающее чувство неудовлетворенности, которое так долго подавляло ее, рассеилось. В комнате стояла мертвая тишина, и звук их смешанного дыхания вызвал в ней острое ощущение удовольствия. Ее рука нежно и ласково касалась острых линий его лица, и Сара говорила себе, что той пустоты, которая окружала ее и давила на нее все эти последние месяцы, больше нет.

Наконец он отстранился от нее. Она повернула лицо на подушках так, чтобы видеть его. Он растянулся на ковре возле нее, опершись на локоть и положив подбородок на руку.

— Я думал, что потребуется много-много месяцев, прежде чем ты мне скажешь что-нибудь подобное. В Сиднее мне рассказали, как ты вела себя — заперлась в Гленбарре и выезжала только по делам. Я знал, что бесполезно предлагать тебе замужество, пока ты продолжаешь в том же духе. Я был исполнен решимости заставить тебя захотеть меня. Я хотел заставить тебя признаться, что тебе до смерти надоело жить одной, добиться, чтобы твоя собственная страсть заставила тебя обратиться ко мне с подобным предложением. Я поклялся, да, поклялся, что никогда не женюсь на женщине, которая будет демонстрировать нежелание, пусть даже из стремления соблюсти приличие. И я не собираюсь мириться с твоим притворством. Ты выйдешь за меня потому, что ты сама этого хочешь, и без всяких проволочек, которые предполагают ухаживания. Все должно свершиться быстро, чтобы не давать повода сплетникам говорить что-либо, кроме того, что мы хотим друг друга, а не исходим из взаимного удобства. Через месяц, возможно… да, я отошлю тебя из Банона завтра, а через месяц мы поженимся.

— Через месяц?

— Это не слишком скоро, Сара, мы ведь нужны друг другу.

Он склонился над ней, коснулся губами ее волос, рассыпанных по подушке.

— Ты так хороша в этом огненном освещении, — сказал он. — У тебя такая теплая кожа, сильные, властные руки, Сара, и все эти месяцы я представлял себе, как они касаются меня. Меня душит желание поцеловать твою шею, но я сдерживаюсь ради того, чтобы просто любоваться ею. О, моя красавица… — голос его перешел в едва слышный шепот.

Он опустил голову на подушку рядом с ней, и губы его почти касались ее щеки. Он замер всего на какое-то мгновение, потом придвинулся ближе и крепко заключил ее в объятия.

Глава ТРЕТЬЯ

I

Через пять дней после того, как сообщение о предстоящем бракосочетании Сары и Луи де Бурже появилось в «Сиднейской газете», Джереми появился в Гленбарре. Он вошел без доклада в кабинет, где она работала, и заполнил собой весь дверной проем, стоя безмолвно, пока она не обернулась, чтобы узнать, кто вошел.

Ее пораженный взгляд уловил беспорядок в его одежде и маячившую за ним в вестибюле Энни Стоукс, привычно заламывающую руки.

Джереми с шумом захлопнул дверь и шагнул к Саре, протягивая ей скомканный экземпляр газеты.

— Я получил это вчера, — сказал он. — Это правда?

Она холодно взглянула на него.

— Если ты имеешь в виду сообщение о моей свадьбе — да, это правда.

Во внезапном порыве ярости он смял газету.

— Боже праведный, Сара! Ты что, с ума сошла? Ты не можешь всерьез сделать этого!

— Я совершенно серьезна. А что в этом такого?

— Но ты не можешь выйти за него замуж! Не за де Бурже, во всяком случае!

— А какие у тебя на его счет возражения?

— Никаких, но только не в качестве твоего мужа. Никогда еще не было двоих людей, которые бы так мало подходили друг другу. Подумай об этом, Сара! Я умоляю тебя, обдумай все, пока еще не поздно.

Его тон смягчился, и она уже смотрела на него более доброжелательно. Его одежда и обувь были покрыты толстым слоем дорожной пыли, его черные волосы, свисавшие на лоб, были мокры от пота. Далеко же ему, подумала она в этот миг, до элегантности Луи, но тем не менее все это было таким знакомым и даже родным для нее. Она никогда не могла, глядя на Джереми, не вспомнить первые годы в Кинтайре — счастливейшие во всей ее жизни.

— Скажи мне, Джереми, — произнесла она мягко, — скажи, почему ты считаешь, что мне не следует выходить за Луи де Бурже?

После этих слов напряжение Джереми как-то спало; рука, в которой он держал скомканную газету, опустилась. Он на миг показался обескураженным. Он медленно приблизился к ее письменному столу, оперся на него и наклонился к Саре.

— Разве можно содержать в одной клетке двух животных разного вида? Разве можно пытаться сделать счастливым брак людей, у которых совершенно разные характеры, цели и мысли? У Луи де Бурже и мышление, и взгляды европейца. Для тебя эта колония — родной дом, и эта жизнь, какой бы неустроенной и грубой она ни казалась, обещает тебе более светлые времена впереди. Для де Бурже колония — всего лишь убежище от того, что он не приемлет в старом мире. Может быть, он сам этого так не видит, но здешние ссыльные — это те же французские крестьяне. От земли можно добиться больших богатств ценой их труда. Это как новорожденная Франция — вот как он ее видит. Это страна, где превалирует закон привилегий и богатства, где вся власть принадлежит немногочисленной группке, и где существуют люди, на социальной лестнице находящиеся ниже даже французского крестьянина.

— Поостерегись, Джереми! — сказала она. — Не за подобные ли чувства ты получил бесплатный проезд в Ботани-Бей?

Он сердито отмахнулся от ее слов.

— Не будем говорить о моих политических симпатиях! Послушай меня, Сара! Как можешь ты выходить за де Бурже, которому неизвестна и тысячная доля того, что тебе пришлось здесь испытать? Как может он знать, какой ты когда-то была? Он не знаком с той девушкой, которую Эндрю привез в Кинтайр. И разве ты смеешь, ради его положения и его представлений о том, как должна себя вести его жена, бросить все, что вы создавали вместе с Эндрю? Ты готова продать лавку, фермы, корабли? Разве ты будешь счастлива, если просидишь целый день за вышиванием? Ибо, насколько я себе представляю Луи де Бурже, это именно то, чего он будет от тебя ожидать!

— Как же ты слеп! — ответила Сара сердито. — Ведь именно для того, чтобы сохранить лавку, фермы и все прочее, что у меня есть, я на это и иду! Ты об этом подумал, Джереми Хоган? Ты уже не помнишь, как тяжело женщине одной тащить все это? Каждый раз, когда я отдаю приказ или заключаю сделку, это вызывает неприятие, потому что за моей спиной нет авторитета моего мужа.

Она набрала в грудь побольше воздуха, потому что чувствовала, как краска бросилась ей в лицо. Ее гнев по силе уже не уступал его.

— Мои дети. Что с ними будет? Ты же знаешь проблемы помилованных не хуже меня. Со смертью Эндрю я превратилась в бывшую ссыльную. С моими сыновьями обращались соответственно. Что же, я должна поставить их перед лицом этих проблем, объявив им, что они не смеют общаться с теми людьми, с которыми им хочется?

— Твои сыновья — это и сыновья Эндрю, — сказал Джереми твердо. — Ни один из троих не будет слабаком, который не смог бы постоять за себя. Они добьются своего, и никакое препятствие их не остановит. Дай им самим найти свою дорогу, не навязывай им худшей ноши в лице отчима, который не вписывается в окружение, который будет насмехаться над торговлей и коммерцией, на которую Эндрю их приучил смотреть как на их собственный мир. Ты дашь им породистых лошадей и изнеженные ручки, ты позволишь им вырасти не способными отличить лопату от плуга?

— Моим сыновья нужен отец, — сказала она подавленно. — А мне… мне нужен муж.

У него на лбу выступил пот, руки, ухватившиеся за конторку, слегка дрожали.

— Если тебе нужен муж, Сара, выходи за меня! Уж я-то, конечно, больше подхожу для этой роли, чем де Бурже.

Она раскрыла рот от удивления, лицо ее снова быстро залилось краской, и щеки превратились в два красных пятна.

— Ты! — она поперхнулась.

Он несколько минут твердо смотрел на нее, глаза его сузились. На лбу выступили капли пота, он поднял руку и нетерпеливо смахнул их, не сводя с нее глаз. Потом внезапно нагнулся к ней, так что лицо его оказалось совсем рядом.

— Нет! Это ведь тебе не подойдет, Сара? Я ведь тоже из ссыльных. Выйдя за меня, ты потеряешь все свои шансы на признание в обществе и шансы своих детей тоже. Так ты лучше выйдешь замуж за этого француза, не считаясь с тем, любит он тебя или нет — или с тем, любишь ли его сама. Если ты обыщешь весь мир, вряд ли ты найдешь человека, менее похожего на Эндрю во всех смыслах, и тем не менее — именно с этим человеком ты готова провести всю остальную жизнь. Этим браком ты намерена купить себе доступ на все помпезные приемы в правительственной резиденции? Ты предпочитаешь, чтобы твои сыновья купались в улыбках губернатора тому, чтобы они стали людьми, похожими на Эндрю? — Он хлопнул ладонью по конторке. — Черт побери твою меркантильную душонку, Сара! Ты не заслуживаешь уважения!

Он отшатнулся с мрачным и грозным выражением на лице.

— Ну что ж, давай, выходи за своего француза, но учти, что управляющего ты потеряла! Будь я проклят, если стану надрывать кишки, чтобы у мадам де Бурже было в чем ходить на приемы в резиденцию! Дальше уже сама обрабатывай свою землю! Делай с ней что хочешь — мне теперь наплевать. В тот день, когда ты выйдешь за де Бурже, можешь мне уже не присылать распоряжений — их некому будет выполнять.

— Джереми! — сказала она обескураженно. — Ты ведь не уйдешь! Что же ты будешь делать?.. Куда ты подашься?..

— Я найду чем заняться, — сказал он резко. — Хватит тебе пользоваться моей жизнью — с этого времени она будет принадлежать мне самому.

Она вскочила. Бумаги на столе взметнулись.

— Подожди! — сказала она хрипло. — Подожди, Джереми! Ты не можешь меня так просто бросить!

Он отступил от конторки. Скомканная газета упала на пол.

— Пора бы уже осознать, что ты не можешь больше командовать мною и ждать повиновения. Ты, кажется, забыла, что я свободен. Я теперь делаю то, что я хочу. Между нами все кончено. Я подобью счета и перешлю их в Гленбарр. И нам больше не нужно будет встречаться.

Он повернулся и зашагал к двери, открыл ее и замешкался на пороге, отпустив ручку. Он повернулся к ней, шаря в кармане.

— Я забыл… Я по дороге заехал на ферму Райдеров. Миссис Райдер просила меня передать тебе записку.

Он пересек комнату и положил письмо на стол. Больше он не обращал внимания на Сару и даже не хлопнул дверью, уходя. Она услышала, как он попросил у Энни свою шляпу. Вслушиваясь, она уловила четкий цокот копыт на дорожке.

Только тогда она потянулась за письмом Джулии. Она пыталась совладать со своим гневом, ломая сургучную печать.

Моя дорогая Сара, Я полагаю, что со временем ты сможешь простить мне, что я сейчас пишу. Поверь, я пишу это лишь в надежде, что ты сможешь остановиться и снова все обдумать, прежде чем решиться на брак с Луи де Бурже.

Моя дорогая, может ли в этом быть действительно истинное счастье для тебя или для него? Готова ли ты пожертвовать всем, что вы с Эндрю создали с самого начала основания колонии, чтобы уединиться в Баноне ? Или Луи де Бурже готов отказаться от Банона, чтобы угодить тебе? Я искренне надеюсь, что ты не собираешься добиваться компромисса между этими двумя образами жизни — ибо результат мне представляется как хаос и несчастье…

Еле сдерживая гнев, Сара дочитала до конца. Все письмо состояло из повторения сказанного Джереми, но в более мягкой форме. Дойдя до подписи Джулии, она смяла письмо в тугой бумажный шар и уронила на стол. Ну их всех к черту! — подумала она. Им всем кажется, что они знают, что для нее лучше — они бы хотели, чтобы она продолжала жить так же, как жила этот последний год, и что она покорно будет делать что ей говорят. Они усиленно пытаются увидеть в натуре Луи то, что будет резко противоречить ее характеру: разницу в жизненных целях, которая не позволит им мирно сосуществовать.

Сара с вызовом сжала кулаки. Она и в мыслях не держала-и полагала, что Луи тоже, — чтобы продать лавку или фермы. Он знает, что они принадлежат не ей одной, но также ее сыновьям. Когда они обсуждали все с Луи, он предложил выписать из Англии опытного управляющего, который занялся бы лавкой и, может быть, две семьи фермеров, в помощь Джереми. Естественно, что после женитьбы Луи будет ожидать от нее больше внимания и времени, чем она может уделять ему, пока ее лондонские агенты подбирают нужных ей людей.

Внезапно, к ее страшному огорчению, по щекам побежали слезы. Она смахнула их тыльной стороной ладони, но не могла остановить их потока. Как они неправы, Джулия и Джереми, и все те, кто думает подобным образом. Она им покажет, на что они с Луи готовы друг для друга. Они же не дети, которые не знают жизни: они многое могут дать друг Другу, многое вложить в этот брак. Луи известно, что она хочет полностью сохранить собственность Эндрю, и он согласился на брак, имея это в виду.

Но слез все равно было не удержать. Ей приходится смотреть фактам в лицо и принимать уход Джереми как реальность. Он ушел к той свободе, которой не знал пятнадцать лет. Она предпочитала не вспоминать, что он хотел на ней жениться. Он наконец освободился от нее, он может делать абсолютно все, что хочет. Но будущее без Джереми казалось пустым и каким-то пугающим. Она стала медленно расправлять и разглаживать письмо Джулии. Очень трудно читать, когда слезы застилают глаза.

II

До самого дня свадьбы, чуть больше месяца спустя после приезда Луи, Сара ожидала какого-нибудь послания или визита от Ричарда, но не было ни того, ни другого. Сначала она ждала с нетерпением, а потом смирилась с фактом, что он тоже ждет катастрофы от ее брака или слишком мучается ревностью, чтобы признать правоту предпринимаемого ею шага. Обдумав положение дел, она смогла отмести все эти мысли одним пожатием плеч, решив, что иного от Ричарда нельзя и ожидать.

Они с Луи обвенчались апрельским утром в присутствии Райдеров, троих сыновей Сары и Элизабет де Бурже. Дэвид, Дункан и Себастьян вели себя очень тихо, но в целом, как показалось Саре, были довольны. Они помнили Луи и его постоянные визиты при жизни Эндрю, и для них он был другом, которого они любили и которому доверяли. Но в Элизабет были совершенно очевидны напряжение и неуверенность. Время от времени Джулия, которая намеренно встала рядом с маленькой дочерью Луи, успокаивающе гладила ее руку. Девочка была совершенно явственно озадачена всей этой ситуацией и рада вниманию Джулии.

В тот вечер Гленбарр сверкал огнями. Комнаты были исполнены красок и ароматов цветов; в столовой столы ломились от яств: французский повар Луи прибыл из Банона, чтобы приготовить ужин, и он был достоин того, чтобы его потом обсуждали неделями. Блестело начищенное серебро, на столах гостей ожидало вино. Слуги в белых перчатках, прибывшие из Банона, сновали по комнатам, зажигая последние свечи. Беннет в великолепной ливрее, фасон которой придумал сам, стоял в вестибюле, распоряжаясь своими помощниками. Впервые за долгий срок к дому прибывали многочисленные экипажи.

Сара стояла возле Луи, принимая гостей. На ней было то синее атласное платье, что он привез ей из Лондона, на голове — замысловатая прическа, загорелая кожа была слегка припудрена. Это платье можно было надеть на княжеский прием: оно было слишком великолепным для такого места, как Сидней, но ей доставляло удовольствие носить его и чувствовать на себе взгляд Луи. Он слегка постукивал носком ботинка, поджидая гостей: его галльское происхождение было еще более заметно среди множества английских лиц, благодаря парчовому камзолу и напудренному парику. Люди тянулись нескончаемым потоком. Взгляды были любопытны, глаза готовы замечать и критиковать. Пришли Эбботы, Макартуры, Пайперы… Улыбаясь, Сара милостиво здоровалась за руку с каждым из них. Паттерсоны, Джонстоны, Кэмпбеллы, Пальмеры — все были здесь. Многие из этих людей раньше часто бывали в Гленбарре, но со смерти Эндрю не появлялись здесь. Сара знала, что многие из них ничуть не больше одобряли ее сейчас, чем раньше, но в качестве жены Луи де Бурже они вынуждены были снова принять ее в свой круг. Посреди всего этого веселья она обратилась мыслью к скромной свадебной церемонии в доме Райдеров двенадцать лет назад, где единственным ярким пятном были не шелка и атласы женщин, как сегодня, а алые мундиры нескольких офицеров Корпуса, которых они с Эндрю были счастливы видеть среди гостей. Ей вспомнился весь труд и любовь, которые были вложены в постройку их дома на Хоксбери, который выглядел грубо сколоченным и незаконченным, но в котором она была так бесконечно счастлива. А потом она представила себе Банон, белоснежный, элегантный и прохладный… Она снова будет счастлива, она была в этом уверена. Все они заблуждаются, считая, что этот брак закончится катастрофой. Сара подумала о Джереми, который сегодня должен забрать свои последние пожитки из Кинтайра. Ее губы беззвучно произнесли его имя. Лица проплывали перед ее глазами размытыми пятнами: скучное доброе лицо Уильяма Купера, озабоченные потерянные глаза Джулии, молодое лицо смеющейся девушки, которую она не узнала. Сара отвернулась и, постаравшись избавиться от своих тревожных мыслей, присела в глубоком реверансе, приветствуя губернатора и миссис Кинг.

Наконец объявили капитана и миссис Барвелл. На Элисон было платье из парчи персикового цвета, но несмотря на всю свою красоту, она казалась хрупкой, как стеклянная статуэтка. Ричард, великолепный в своей парадной форме, был надутым и нелюбезным. Он склонился над рукой Сары, поцеловал ее, но, выпрямляясь, не взглянул ей в глаза.

Позже о Ричарде Барвелле говорили, что он опозорил себя и свою жену в тот вечер, заметно напившись.

III

Сара и Луи отправились в Банон сразу после свадьбы. Природа казалась притихшей в своем пожухшем коричневатом убранстве. Дом над речной долиной выглядел так, как будто он здесь стоял всегда. Он уже не казался неуместным белым пятном на фоне окружающей зелени, а как-то укрылся в ней, уютно прижавшись к горе. Осень была золотой, дни — солнечными; по вечерам они допоздна жгли костры, и Сара заставляла Луи рассказывать ей о времени, проведенном в Англии. Европа была далекой, как сон. Рассказы о лондонских балах и игре в фараон, которая продолжалась ночи напролет, могли бы увлечь ее воображение, но ее собственные дела целиком поглощали ее. Почти четыре недели она жила, испытывая лишь праздное удовольствие.

Мадам Бальве уже здесь не было, и она не мешала наслаждаться прелестью Банона. Ее сменила тихая ирландка, которая почтительно выслушивала указания Сары. Мадам Бальве пребывала в Мельбурне в ожидании первой возможности вернуться в Англию. Истинное положение француженки в Баноне никогда не уточнялось и не обсуждалось: миссис Фаган утвердилась в роли домоправительницы так незаметно и прочно, как будто никакой смены не произошло.

Под конец месячной идиллии Сары в Баноне стали прибывать первые тревожные новости. Клепмор заболел, а новый управляющий, нанятый на ферму Тунгабби, был убит упавшим деревом, когда его рабочие расширяли землю под дополнительные пастбища. Луи тщетно пытался унять ее тревогу и наконец довольно неохотно согласился сопровождать ее в Сидней. Она заметила, что в пути он был непривычно молчалив.

Сара поняла, что этот месяц, проведенный в обществе Луи, следует рассматривать как образец их семейной жизни. Он совершенно ясно дал ей понять, что она нужна ему в Баноне. Она старалась приезжать в Банон из Сиднея, как только могла это устроить, учитывая режим детей и необходимость для слуг сопровождать их. Но она всегда уезжала из Сиднея с оглядкой на массу недоделанных дел как в лавке, так и на фермах. Клепмор поправился, удалось найти нового управляющего для Тунгабби, но даже эти двое совместными усилиями не в состоянии были снять с Сары груз забот. Клепмор, при всей своей добросовестности, не имел того авторитета, который был необходим для решения вопросов, требующих ее участия; управляющий, помилованный ссыльный, слишком много пил и слишком вольничал с рабочими. Очень ощущалось отсутствие Джереми Хогана.

Но Сара пыталась скрыть свое упадническое настроение и по мере возможности посещала Банон, и тогда к Луи возвращалось его хорошее расположение духа. Они проводили там неделю-другую, причем Луи забавлялся фермерством и снисходительно улыбался, наблюдая, как Сара тут же берет под свой контроль управляющих и рабочих. Он с интересом относился к детям, и ему, казалось, доставляло удовольствие замещать на уроках Майкла Сэлливана. Сара часто останавливалась у дверей огромной светлой комнаты в конце портика, чтобы послушать, как голос Луи повторяет латинские глаголы: вскоре она заметила, что ее сыновья перестали говорить по-французски с ирландским акцентом. До нее постоянно доносился их смех, к которому присоединялся Луи.

Она обнаружила, что требуется немало времени и терпения, чтобы приспособиться к супружеской жизни с Луи. Им не так легко было командовать, как Эндрю, и ему не так легко было угодить. Он ожидал от женщины очень многого: когда-то он вдохнул жаркий воздух изысканных парижских салонов, и взгляд, который он с тех пор обращал на женщину, навсегда был окрашен тонами тех лет. Сара старалась угодить Луи на тысячу ладов: ее одежда должна быть безупречна и соответствовать случаю с раннего утра до того момента, как они отправятся спать. Она заказывала самые дорогие платья, которых было слишком много и которые были слишком роскошны для колониального общества. Но Луи всегда обедал, даже в отсутствие компании, с полным соблюдением элегантного обеденного ритуала, и ее туалет должен был соответствовать обстановке. У нее вошло в привычку говорить с ним по-французски, и она усвоила, что ее беседа никогда не должна касаться, разве только вскользь, торговли или урожая. Эти темы не казались ему ни увлекательными, ни интересными и уж конечно не могли служить предметом разговора за обеденным столом или в гостиной. Луи вел беседу так, как когда-то ее отец Себастьян, — внося в неизбежную монотонность всех собраний, которые они посещали, элемент обширных познаний и культуры. Ей приходилось туго в попытках не отстать от него.

Он бросал ей вызов, и это возбуждало ее. Физически и интеллектуально он опустошал и одновременно стимулировал ее, причем порой накал был невыносимо высок: он мог вызвать в ней прилив страсти, просто изменив выражение лица или интонации голоса. Она была так поглощена им, он так зачаровывал ее, что она начала опасаться, что может проиграть в борьбе за сохранение собственной личности. Он был способен на большую страсть и большую нежность; она иногда с тревогой думала, что ее увлечение им сможет заставить ее забыть о будущем своих сыновей. Меж ними шла борьба умов и воли: они играли в нее, как было свойственно Луи, умно и тонко, но в то же время все это было чрезвычайно серьезно.

Их пребывание в Баноне всегда было кратким. Саре постоянно приходили известия о каких-нибудь трудностях на ферме или в лавке, и в этих случаях она сгорала от нетерпения отправиться в путь и заняться решением возникших вопросов. Один за другим в Сидней вернулись «Дрозд», «Чертополох» и «Ястреб», и невозможно было разобраться с их грузами из Банона, который был так далеко от порта. И опять в Гленбарр направилась процессия из экипажа и багажа, и опять выражение лица Луи стало мрачным.

Как обычно, капитан Торн явился к ней в дом.

— Поздравляю вас со вступлением в брак, мэм, — пробормотал он, склоняясь над ее рукой. — Без сомнения, брак идет женщине на пользу, но если вы собираетесь успешно управлять вашими судами, мне сдается, вам бы лучше связать свою судьбу с конторкой. Мне помнится, месье де Бурже был партнером вашего покойного мужа в свое время. Он, конечно, и вам пособит?

Луи без обиняков отказался иметь хоть какое-нибудь касательство к делам Сары.

— Не имею никакого намерения превращаться в раба, — ответил он твердо. — И тебе бы следовало осознать, Сара, что именно это с тобой происходит.

Они расходились во мнениях постоянно, но эти стычки не носили серьезного характера, пока Луи не узнал, что Сара ожидает ребенка. Он хотел отвезти ее в Банон и заставить жить там до его появления на свет. Сара это предвидела и боялась. Она умоляла его остаться в Гленбарре. Они вели отчаянную борьбу вокруг этой проблемы на протяжении двух недель, пока Луи не уступил. Сара совершенно отчетливо понимала, что, отказывая ей в помощи, Луи сможет заставить ее расстаться хотя бы с частью собственности, нажитой Эндрю.

— Продай это, Сара! — настаивал он. — Продай! Нет на свете женщины, которой удалось бы справиться со всем, с чем ты пытаешься справиться, и одновременно уделять должное внимание детям. Ты себя доведешь до могилы и разобьешь мое сердце.

— Я не могу ничего продать — это все не мое, — был ее единственный ответ. — Если я предоставлю фермам и лавке самим управляться с делами, все развалится. Владельцы судов будут вести торговлю, исходя из собственных склонностей. И тогда чего же будут стоить вклады моих сыновей?

— O-o-o!.. — Этот поворот в разговоре всегда вызывал в нем бурю негодования. — Ты говоришь, как торговка!

— Я ею и являюсь, — парировала Сара.

В разгар этих ссор ее мысли постоянно обращались к Джереми. Если бы только он был рядом, чтобы поручить ему все это: его познаниям в фермерском деле не было равных в колонии, его проницательный взгляд мог в какие-нибудь считанные часы проверить все отчеты в лавке. Но Джереми уже окончательно покинул их. Говорили, что он купил ферму на Хоксбери, и до нее дошли слухи, что молоденькая хорошенькая ссыльная, назначенная ему в экономки, совершенно очевидно живет с ним вполне счастливо в качестве наложницы. В очень давние времена, когда у них был еще первый «Чертополох», Эндрю, в знак благодарности Джереми, вложил небольшую сумму в груз корабля на его имя, и с каждым рейсом прибыль росла, и к тому времени, как Сара вышла за Луи, он скопил достаточно денег, чтобы выкупить ферму Теодора Вудворта в четырех милях от Кинтайра. Теперь он живет там с шестнадцатью работниками и с молодой ссыльной, которую молва описывает по-разному: одним она кажется красавицей, другим — наоборот. Сара пожала плечами, выслушав это, и попыталась остаться равнодушной.

От Ричарда она не получала никаких сообщений, кроме ежеквартальных взносов в счет уплаты долга, которые он теперь вручал Клепмору. Время от времени она встречала их с Элисон в различных сиднейских гостиных, а дважды он присутствовал на приемах в Гленбарре. Но лицо его, когда он склонялся над ее рукой, выражало не более, чем лицо нудного Уильяма Купера. Если он и появлялся в лавке, то лишь в то время, когда мог быть совершенно уверенным, что ее там нет. Однажды, когда она отправилась с Дэвидом пешком из лавки в Гленбарр, она увидела его прямо перед собой в толпе, шагавшей по пыльной улице. Она с ужасом поняла, что, заметив ее, он намеренно свернул в переулок.

Элизабет де Бурже нельзя было рассматривать как еще одну трудность, омрачавшую первый год замужества. Трое мальчиков были в восторге от своей сводной сестренки: в ней было много кокетства, она была капризна, непостоянна и очаровательна. Первые недели она казалась застенчивой и озадаченной требованиями, которые эта новая страна, ее мачеха и сводные братья предъявляли к ней, но она стала вести себя увереннее, когда осознала прочность своего положения и когда ее стали баловать и ей стали потакать. Она ездила верхом, как и предвидел Луи, как будто была рождена в седле. Ей доставляло огромное удовольствие показать свое умение, и она проделывала такие трюки, на которые не решался даже Дэвид. Казалось, она ничего не имеет против Сары: сам Луи был для нее почти так же нов, и она как-то не улавливала никакой связи между ними и своей матерью. Через несколько месяцев она не более братьев стеснялась потребовать внимания и любви от Сары, для которой это было большим облегчением и удовлетворением.

В конце февраля 1806 года процессия из экипажей и грузовых телег снова двинулась из Гленбарра. Сара наконец уступила уговорам Луи и согласилась, что ей необходим покой и отдых перед появлением на свет ребенка. Банон, возражала она, слишком далеко, и предложила поехать на ферму Приста. Луи возразил на это, что дом там слишком мал для них самих, четверых детей, их воспитателя и прислуги. Его негласным аргументом было то, что ферма находится слишком близко к центру деловой активности Сары и не позволит ей как следует отдохнуть перед предстоящим событием. В конце концов они сошлись на Кинтайре — почти таком же далеком, как Банон, но связанным дорогами с Парраматтой. Луи прислушался к ее уверениям, что в случае, если понадобится врач или акушерка, здесь они смогут быстрее их позвать, и уступил.

Последней уступкой, которой ей удалось от него добиться, было согласие заехать по дороге на фермы Приста и Тунгабби. Ее сердце согрел вид преуспевающих хозяйств, имевших на себе признаки заботы Джереми. Она возбужденно указала Дэвиду и Дункану на выросшие стада мериносов. При последнем подсчете их оказалось более двадцати тысяч в колонии, и триумф мериносов Макартура начал обращать взоры фермеров к заокеанскому рынку.

— В Англии нужна шерсть, Дэвид, — объясняла Сара, стоя с ним, Дунканом и Элизабет у забора, огораживавшего пастбища, где паслись мериносы фермы Приста. — У Англии нет уверенности, что она сможет получить всю необходимую шерсть в Испании. И качество шерсти, получаемой из Испании, не всегда так высоко, как у нас.

Она заслонила глаза от солнца и посмотрела на загоны, сухие и потемневшие за долгое лето.

— Здешний климат и пастбища подходят мериносам. Через несколько лет мы начнем производить такую шерсть, за которую в Лондоне будут платить больше, чем за испанскую.

Элизабет вскарабкалась на нижнюю перекладину ограды, чтобы получше рассмотреть эти создания, на чьих спинах в буквальном смысле слова растут деньги. Они казались огромными по сравнению с их английскими собратьями, которых она видела раньше.

— Но если стада будут так бурно расти, мама, — сказал Дэвид, положив руку на плечо Элизабет, чтобы она не свалилась со своей шаткой опоры, — где же они станут пастись? Я слышал, что Макартур говорил о нехватке земли.

Сара сбоку взглянула на него: ему было всего двенадцать, а он уже не смотрел на фермерство как на что-то само собой разумеющееся и не достойное особого интереса. Она часто видела у него книги по ботанике и сельскому хозяйству и, что необычайно забавляло Луи, он начал задавать вопросы относительно цен на пшеницу и шерсть.

Сара задумчиво сказала:

— Нам нужны еще люди с таким же предпринимательским духом, как у Мэттью Флиндерса, Дэви. Нам нужен человек, который сумеет найти путь через горы. Там, за ними, есть места, пригодные для овец. Когда мы переберемся через горы, земли будет достаточно.

Глава ЧЕТВЕРТАЯ

I

Когда на Хоксбери спустились сумерки, разбухшая от паводка река, которая с самого начала марта дюйм за дюймом поднималась, образуя водовороты и накатываясь на берега, поднялась на сорок футов над ординаром и стала пугающе темной. Сара задержалась у окна столовой, глядя на пустынное пространство, заполненное водой, на то, что было до этого низинными угодьями Кинтайра. Она смотрела на водовороты, которые, очевидно, указывали на затопленные деревья, обрамлявшие противоположный берег.

Паводок соответствовал времени года, но на этот раз он не обрушился на долину стеной воды, которую приносят выпавшие в горах дожди. Он надвигался постепенно, но неумолимо. Целый месяц здешние фермеры просыпались, под стук дождя по крыше, и день ото дня Хоксбери взбирался все выше. Была кратковременная остановка, и вода даже спала немного, но затем продолжила свое наступление. Скот был переведен в другие места, дома покинуты, их жители перебрались в дома соседей, которые стояли повыше. Но вода все поднималась. В некоторых местах люди задержались слишком долго, и их пришлось спасать с чердаков и крыш на лодках. Работа спасателей проходила бессистемно, и ею никто не руководил; поступали сведения об утонувших. Саре довелось побеседовать с промокшими насквозь, удрученными фермерами, которые рассказывали одно и то же: скот утонул или разбежался, дома оказались под водой, запасенное сено унесено паводком.

Из окон Кинтайра было видно в середине стремнины опасное течение, которое, казалось, следует естественному руслу реки. За последние три дня они смогли по нему читать историю разрушений. Иногда в нем барахталась лошадь, тщетно пытаясь выбраться на берег; проплывали трупы овец; веселыми всадниками, оседлавшими его, казались стога сена, пока их не стягивало в водовороты; плыла домашняя утварь: кресла-качалки, картины, дубовые столы. Дождь шел непрестанно; признаков улучшения погоды не наблюдалось. Над рекой витал дух разложения: в воде разлагались трупы животных, застрявшие в зарослях немногочисленных оставшихся над водой деревьев, поток то выбрасывал на берег, то снова уносил с собой змей и безобразных огромных ящериц. В воздухе стоял кислый запах мокрой грязи и гниющего урожая.

Сара устало отвернулась от окна и вернулась к своему занятию: она разбирала одежду, которая была свалена на длинном столе. Кинтайр не избежал потерь от наводнения, хотя она знала почти наверняка, что сам дом находится в безопасности — Эндрю поставил его гораздо выше следов предыдущих наводнений. Но вода унесла стога сена и часть скота, потери еще не были подсчитаны. Надворные постройки, которые находились по склону, исчезли под водой пять дней назад. Наверху не было пастбищ, и овец, так же как и остальной скот, стоявший в загонах, приходилось кормить вручную. Они неприкаянно мокли под дождем и жалобно взывали к небу, с которого лился неумолимый поток. Застоявшиеся лошади в конюшнях вели себя беспокойно. Сара рассортировала вещи: во всей колонии будет ощущаться необходимость в одежде и одеялах для семей, пострадавших от наводнения. Кинтайр уже принял свою долю беженцев к тому времени, как три дня назад вода вдруг снова резко поднялась, и четыре фермера, живших ниже усадьбы Маклея, привели своих жен и детей в поисках укрытия. Сами мужчины тут же вернулись к работе по спасению скота и какой-то домашней утвари. Две женщины, оставив детей на попечение Сары и невнятно рассказав о своих потерях, отправились помогать мужьям. Двое других, оставшихся в доме, — Сьюзан Мэтьюз и Эмили Бейнс — оккупировали гостиную и проводили время в жалобах на свои несчастья и в не слишком деликатной критике предложенного им Сарой гостеприимства. Дети из четырех семейств, семеро общим числом, размещались на веранде вместе с Элизабет и мальчиками. Им запрещалось покидать дом, и они выражали недовольство ограничением своей свободы. Они играли, ссорились, часто дрались: их вопли и хохот были непременным элементом в жизни дома на протяжении последних трех дней. Сара раздраженно думала, что стало бы легче, если бы одна из женщин прибрала их к рукам — но надежда на это была крайне слаба. Шестеро служанок из числа ссыльных, которых эти семьи привели с собой, явно настроились на то, чтобы насладиться неожиданным бездействием: набившись в малую гостиную, они предались нескончаемым сплетням и не делали ни малейшей попытки помочь Энни Стоукс или Бесс и Кейт — двум другим служанкам Сары, а их хозяйки никаких распоряжений на этот счет не давали. Казалось, у беженцев была одна задача — создавать как можно больше проблем: Сара догадывалась, что за годы, полные борьбы, которые они провели на реке, они постоянно завидовали удаче владельцев Кинтайра, и теперь, воцарившись здесь, они недвусмысленно давали им почувствовать свое присутствие. В доме был сущий бедлам: было холодно, повсюду валялись вещи, на полу лежали матрацы, на коврах остались следы грязных ботинок, все стены были захватаны грязными детскими руками, и надо всем этим слышался постоянный шум дождя, который напрягал нервы обитателей дома до предела.

Сара вышла из столовой и направилась темным коридором на кухню. Много раз за последнее время ее мысли обращались к Джереми, она думала о том, как он переживает этот трудный период. Ему повезло в том, что приобретенный им участок находился так же высоко, как Кинтайр. Его предшественник, старик Теодор Вудворт, был одним из первых поселенцев на Хоксбери и, последовав разумному примеру Эндрю, он смог выбрать место повыше. Она предполагала, что урожай Джереми пострадал, как и их, но что ему удалось спасти скот. Она хотела бы знать, как у него дела, хотела бы, чтобы он приехал узнать, как дела в Кинтайре. Но это было маловероятно: его дом, должно быть, тоже забит народом, как и ее собственный. Она почувствовала приступ раздражения при мысли, что его молодая экономка изображает хозяйку дома перед толпой беженцев.

Войдя на кухню, она направилась к длинному столу для детей, чтобы зажечь лампы. Бесс и Кейт мыли посуду за перегородкой и сплетничали. Энни закрыла дверцу духовки почерневшей тряпкой и повернулась, чтобы поговорить с хозяйкой.

— Эти, — сказала она, кивнув в сторону гостиной, — жрут в два горла, да еще в полном удобстве при этом! Я уже второй раз пеку за эти три дня. Если дождь скоро не кончится, нам их и кормить-то нечем будет.

Потом она отложила тряпку и подошла поближе к Саре.

— Господи, мэм, да вы белее простыни! — На худом морщинистом лице появилась тревога. — Да вы переработали — вот в чем дело! Ох, нужно бы хозяину здесь быть, чтобы вас отдохнуть заставить, а то ведь и срок уже подходит!

— Да, Энни, — сказала Сара успокоительно, склонившись над лампами. Не проходило и часа, чтобы она не воздавала хвалу Господу, что Луи нет в Кинтайре. Он уехал в Сидней десять дней назад, когда пришло известие от Кленмора, что «Ястреб» прибыл из Индии. Пожав плечами, Луи приготовился встретиться с капитаном Торном вместо своей жены, добродушно пошучивая, что он запросит большие комиссионные. В Кинтайре без него было одиноко, и Сара ждала его приезда не позже, чем через две недели, но по мере подъема воды в реке и наплыва в дом женщин и детей из затопленных домов она стала надеяться, что его приезд будет отсрочен на неопределенное время. Невозможно было себе представить Луи посреди этого хаоса или предположить, что он согласится разделить общую трапезу. Представить себе, что Луи заточен в Кинтайре из-за наводнения было само по себе ужасно, но представить себе, что он заточен здесь с болтливыми скандальными женщинами и с одиннадцатью детьми было просто невыносимо!

— Может быть, и хорошо, что его нет, Энни, — добавила Сара. — Со всем этим… — Она не закончила, но жест ее был весьма красноречив.

— А может быть, вы и правы, мэм, — Энни бросила на Сару проницательный взгляд. — Но не тревожьтесь: мы их всех скоро выпроводим, и тогда вы сможете отдохнуть, как оно положено.

Говоря так, Энни обвела глазами накрытый стол.

— Пора уже звать этих негодников, да поскорее покончить с кормежкой. — Потом она в ужасе закрыла рот ладонью. — Ой, прошу прощения, мэм, я не имела в виду мисс Элизабет или ваших сыновей.

— Все это неважно, Энни. Сейчас уже трудно разобрать, где кто. Пойди и позови их. Может быть, они будут потише, когда поедят.

Энни повернулась и крикнула:

— Бесс! Веди детей. И смотри, чтобы они были потише! У меня уже уши лопаются от их крика.

Бесс появилась в дверях, вытирая руки.

— Я думала, хоть одна из этих бездельниц может порядок навести. Дом в цирк превратился, как они здесь появились. Это несправедливо… — продолжала она ворчать, идя по коридору.

Сара притворилась, что не слышит. Она не могла винить Бесс или кого-нибудь другого за то раздражение, которое они испытывали. Эти люди налетели, как саранча: принимают пищу и кров без единого слова благодарности, используют Кинтайр как придорожную таверну. Сара вспыхнула при мысли об их неблагодарности. Перегнать овец и скот было сложной и трудоемкой задачей: нужно было соорудить заграждения, и каждый работал за троих, чтобы удержать скот на новом месте. Даже Майкл Сэлливан оставил своих учеников и работал вместе с батраками все светлое время суток. Но в доме весь день сидели восемь женщин, ничего не делая, даже не пытаясь помочь по кухне. Сара не решалась высказать протест: эта история будет в искаженном виде передаваться из уст в уста; на протяжении многих лет станут рассказывать, как она поскупилась на гостеприимство в то время, когда каждый дом, не тронутый водой, рассматривался как естественное убежище. Она могла лишь надеяться так же, как Энни, что эти люди скоро освободят их от своего присутствия.

Сара взяла буханку с бокового стола и начала ее резать. Она взглянула через стол на Энни, которая раскладывала по тарелкам мясо и овощи, и позавидовала скорости и ловкости ее движений. Ее собственное тело казалось тяжелым и медлительным: она взглянула на него с неудовольствием и попыталась поправить шаль, накинув ее так, чтобы выглядеть привлекательнее. Семь недель, оставшиеся до рождения ребенка, показались ей бесконечными. Эта беременность оказалась гораздо более тяжелой, чем прежние: время шло медленно, она пыталась заниматься делами и одновременно выполнять требования Луи в отношении отдыха. Луи терпеливо ждал рождения ребенка. Он был с ней нежен, внимателен и тих — он не много говорил о ребенке, но она знала, что то повышенное внимание, которое он уделяет Банону, вызвано мыслью о том, что его унаследует сын. Она снова взглянула на свое бесформенное тело и ради Луи вознесла молитву небесам, чтобы родился сын.

Дети явились толпой, потолкались в дверях и жадно смотрели на стол. Элизабет была в центре: на ее разгоряченном лице было какое-то диковатое выражение, подол платья был оторван. Сара не могла сдержать улыбки, глядя на нее: строгие манеры Элизабет заметно изменились, она уже без обиняков потребовала свое место, причем всем своим видом она ясно давала понять остальным, что обширная кухня Кинтайра принадлежит прежде всего ей и ее сводным братьям. Жесты ее, несомненно, повторяли жесты отца.

Хрупкий рыжеволосый сын Сэма Мерфи улыбнулся Саре, когда она поставила перед ним тарелку.

— Мы поймали змею, мадам де Бурже. И убили, конечно! Она вот такущая была… — Он широко развел руки.

Сара с отвращением сморщила нос.

— Ужасные твари! Я рада, что вы ее быстро прикончили. Они… — Она замолчала, вдруг посерьезнев. — Но где вы ее нашли, Тимми? Не могла же она заползти на веранду?

Он повесил голову, искоса взглянув на Дэвида, призывая его на помощь.

Сара повернулась к старшему сыну.

— Вы не уходили с веранды, Дэвид?

— Видишь ли, — сказал он виновато. — Она была совсем близко к веранде, мама, и мы боялись, что она может заползти в дом ночью.

Сара вспыхнула. Страх заставил ее быть резкой.

— Но я же не разрешаю вам вообще подходить к змеям. Она же могла быть смертельно ядовитой. Кроме того, вы обещали, что никто из вас не уйдет с веранды.

Она отвернулась от него и взглянула на Энни, которая усаживала последнего ребенка — семилетнюю сестренку Тима Мэрфи.

— Энни, а где Себастьян?

Старуха вскинула голову. Ее глаза быстро обежали два ряда детей и вернулись к Саре.

— Как же это?.. — Энни облизнула губы. — Его вроде нет…

Сара спросила Дэвида:

— Он был с вами, когда вы убивали змею?

Он наморщил лоб, силясь вспомнить.

— Да… Кажется, был.

— Когда это было?

Дэвид закусил нижнюю губу.

— Я не уверен, мама. Незадолго до прихода Бесс.

Энни встревоженно позвала служанок:

— Бесс! Кейт! Вы не видели мастера Себастьяна?

Женщины вошли в кухню и серьезно покачали головами. Себастьян был любимчиком обеих, и на лицах их отразилось искреннее беспокойство.

— Господи, мэм, да я не видела мастера Себастьяна с самого полудня, — начала Кейт. — Одна из тех, — она кивнула в сторону гостиной, — должна была, так мы считали, присматривать за детьми.

Сара дико огляделась.

— Но он же должен где-то быть! Кейт, беги, позови его. Возьми лампу. Энни, мы с тобой осмотрим комнаты. Может быть, он в гостиной с остальными… Быстро…

Через десять минут все они снова были в кухне. Сьюзан Мэтью и Эмили Бейнс были с ними на этот раз, и остальные ссыльные стояли рядом тесной группкой. Сара и Энни отказались от бесполезного осмотра комнат: Себастьяна в доме не было. Они с надеждой обернулись к Бесс и Кейт, которые осматривали дом снаружи.

— Ну?.. — спросила Сара.

Она нервно теребила руки. Дети перестали есть и тоже повернулись к Бесс и Кейт. Во время последовавшей краткой паузы, когда все в ней напряглось в ожидании их ответа, Сара рассеянно заметила, как если бы часть ее мозга работала совершенно отдельно, невзирая на отчаяние, что один из мальчиков, который был не старше Себастьяна и чьего имени она не могла вспомнить, не получил еще ужина. Он не обращал внимания на происходящее, а грустно смотрел на полные тарелки остальных детей.

Кейт заговорила:

— Это бесполезно, мэм. Мы все звали и звали, а его нигде возле дома нет.

Сара охнула.

Энни потрогала ее за рукав.

— Ну-ну!.. Не надо так, мэм. Он где-нибудь с мужчинами — да, так оно и есть. Возьму-ка я фонарь и сбегаю в конюшню. А Бесс и Кейт пробегутся до хижин батраков — он, конечно, там торчит, особенно если сказали, чтоб он к ним и близко не подходил, а работники, мэм, всегда его зазывают. Где-нибудь там он найдется. Небось за руку мистера Сэлливана держит. А если его не видно, так мистер Сэлливан и Тригг организуют людей с фонарями на поиски. Да вот увидите, он сразу и найдется.

Рассуждая таким образом, Энни достала свою шаль и фонарь. Бесс и Кейт приготовились следовать за ней. К этому времени короткие сумерки сменились ночной мглой. В угасающем свете дня все работы, кроме, может быть, каких-то дел в конюшнях, уже должны были закончиться. Хижины ссыльных находились прямо за домом, тоже на высоком месте, недоступном для паводка. На всякий случай между ними были возведены дамбы.

Сара проводила Энни до дверей. Им был виден тусклый свет в конюшне, но завеса дождя заслоняла все остальное. Сара почувствовала дурноту, с ужасом вглядываясь в это пустое черное пространство. Скот беспокойно и невидимо двигался в темноте, она слышала топот ног и движение тел. Свет, струившийся из дверей конюшни, казался дружелюбным, но ниже по склону вода все прибывала. Она не могла не думать о любопытстве Себастьяна, который неустанно расспрашивал ее о предыдущих наводнениях на Хоксбери и умолял дозволить ему спуститься к тому месту, до которого дошла вода. Ему было всего лишь шесть лет, и для него наводнение было огромным событием, но опасности он в нем не чувствовал.

Сара вздрогнула от дурного предчувствия.

— Быстрее, Энни! Бесс, Кейт, быстрее!..

Когда подпрыгивающие фонари исчезли в темноте, Сара вернулась в кухню, совершенно упав духом. Она подошла к столу и стала заниматься детьми. Ей передали тарелку для добавки, она налила молоко в две кружки. Как ни странно, Сьюзан Мэтью и Эмили Бейнс тоже вдруг приняли участие в кормлении детей. У обеих было испуганное выражение лиц, и они ходили как бы на цыпочках, как будто не решались производить неуместный шум. Вертящиеся и кивающие головы детей казались Саре размытыми пятнами, она не слышала, о чем они говорят. Смуглое личико Себастьяна, его живой голосок, казалось, все время были рядом. Хлеб, нарезанный ею, уже кончился, и она снова взялась за нож, но мыслями она была с Энни, с Кейт и Бесс, которые направлялись к хижинам. А если они там не найдут Себастьяна?.. В глубине души она не верила, что они его обнаружат. Уйдя с веранды, он направился не к задней стороне дома, как они предполагали, а вниз, к воде, которая уже целую неделю очень интересовала его. Сара думала о мальчике: он был высоким для своих шести лет, но тело его было худеньким и жилистым, и энергия вырывалась из него приступами. А вдруг он упал и ушибся, и никто в доме его не услышал… Она с шумом бросила нож: поняла, что не может более вынести бездействия.

— Дэвид, я хочу, чтобы ты пошел со мной, — сказала она. — Я еще раз хочу обойти вокруг дома.

Дэвид кивнул и соскочил со стула.

Сьюзан Мэтью бросила на Сару испуганный взгляд:

— Боже праведный, мадам Бурже! Вы и думать не должны выходить из дома! Да мужчины сейчас придут и все кругом обыщут и найдут его. Не мог он далеко уйти.

Сара твердой рукой зажгла еще один фонарь.

— Ничего со мной не случится, миссис Мэтью. Я всего на несколько ярдов отойду от дома. Когда мистер Сэлливан появится, пошлите его ко мне.

— Да… но… — Сьюзан Мэтью щелкнула языком в знак отчаяния. — Мне кажется, вам не стоит выходить. Ваш муж бы это не одобрил — да вы в таком состоянии…

Сара не стала слушать.

— Пошли, Дэвид, мы выйдем через переднюю дверь. Ты мне покажешь, где вы убили змею.

Когда она направилась к двери, ее остановил Дункан.

— Мама…

— Да?

— Можно мне с тобой? Я знаю, где мы змею оставили.

Она отрицательно покачала головой и улыбнулась ему:

— Нет, милый, останься с Элизабет.

Потом она взяла Дэвида под руку. Они вместе вышли из кухни и направились по коридору к двери. Шум дождя показался им еще сильнее, чем раньше, когда они открыли дверь: этот яростный, монотонный звук почти не прекращался всю прошлую неделю. В свете фонаря лицо Дэвида было серьезно. Он вглядывался в темень перед собой с озабоченным и испуганным видом.

Сара вдруг наклонилась и пристально вгляделась в его лицо.

— Что с тобой, родной?

У него дрогнули губы, но он сдержался.

— Себастьян… Он самый младший, и ты всегда говорила, что я должен за ним смотреть. Он же еще совсем маленький… и если он пропал, то это моя вина.

Она поставила фонарь и присела перед ним на корточки, неуклюжая из-за беременности. Она положила руки ему на плечи и посмотрела в глаза.

— Милый, тут нет ничьей вины. Одна из служанок миссис Мэтью должна была присматривать за вами на веранде. Если бы она послушалась, ничего бы не случилось. Никто не ждал, что ты… Ой, Дэви, не надо так… Мы его найдем, голубчик!

Она наклонилась к нему и коснулась его щеки губами, потом встала, снова взяла фонарь и натянула капюшон. На верху лестницы она взяла Дэвида за руку.

Земля превратилась в вязкую грязь. Она несла фонарь низко и осторожно ставила ноги, чувствуя как они увязают все глубже с каждым шагом. Ночь была непроницаемо темной, лучи фонаря освещали только бесконечные лужи, покрывающие землю, слишком напитавшуюся водой, чтобы поглощать новые потоки дождя. Дальше по дороге им был слышен рев взбухшей реки.

Дэвид потянул ее за руку.

— Сюда, мама!

Они нашли змею, наполовину погрузившуюся в грязь. Несколько мгновений Сара смотрела на нее, потом беспомощно оглянулась. Огни Кинтайра за завесой дождя позволили ей сориентироваться. Отсюда дорога, по которой к дому подъезжали экипажи, круто спускалась по склону и сливалась с дорогой, соединявшей Кинтайр с соседними фермами. Она заколебалась, вспомнив, как близко подошла вода к дороге, когда она смотрела на нее последний раз. Она плотнее укуталась в плащ и крепче ухватилась за Дэвида.

— Мы пройдет немного дальше. Может быть, он совсем рядом. Может быть, он упал и ушибся.

Она вдруг резко подняла фонарь, осветив намокшую землю.

— Себастьян! Себастьян!

Голос ее был очень слаб на фоне бурлящей воды и дождя. Она продвигалась вперед так быстро, как позволяла мягкая грязь под ногами, петляла по дорожной колее, размахивая фонарем, чтобы увидеть все, что могли осветить его лучи.

— Ему меня ни за что не услышать! — крикнула она в отчаянии. — Зови вместе со мной, Дэвид, — ну, вместе! Себастьян!..

Сара ощущала, как сухость схватывает ей горло, как трудно становится кричать. Порывы ветра бросали дождь им в лица, и фонарь отчаянно мигал. Ощущая полную безнадежность, Сара заметила, с какой силой дует ветер. Он увеличит силу течения, и деревья, которые выстояли в других наводнениях, теперь будут вырваны с корнем, если так будет продолжаться, а дома будут снесены с фундаментов. Мысль об этом бурно несущемся потоке, полном обломков, привела ее в отчаяние. Она крепче ухватилась за руку Дэвида для поддержки.

— Ой, Дэви!.. Мы должны его найти!

Они дошли до границы Кинтайра — до того места, где начиналась большая дорога. Сара всматривалась в темноту, но ничего не видела. Здесь вода бурлила необычайно громко и близко. Она с опаской помедлила, потом сделала несколько шагов по воде, высоко подняв фонарь.

Вдруг Дэвид остановился и потянул Сару за руку.

— Осторожно, мама! Вода… Она покрыла дорогу!

Она сделала еще шаг, и Дэвид тоже двинулся вперед, чтобы поспеть за ней. Качающийся фонарь осветил край воды — зловещую линию, которая змеилась и плескалась у самых их ног — это неустанное движение указывало на силу течения. Сара растерянно остановилась. С обеих сторон в этой точке дорога опускалась ниже; часть ее шла через группу валунов, которая образовалась от взрыва при прокладывании дороги. За ними начиналась возвышенность, на которой стоял Кинтайр. Дорога вилась у ее основания, и там, она знала, глубина воды составит несколько футов. Это сильно испугало ее. Никогда еще вода не достигала такого уровня: впервые она испугалась угрозы самому дому.

— Еще немного вперед, Дэвид, а там вернемся. Может быть, в доме о нем что-то уже знают. — Ей пришлось напрячь голос, чтобы перекрыть шум ветра.

Они осторожно ступали по краю воды, ноги их нащупывали ненадежную опору. Так они прошли около сотни ярдов, пока не дошли до камней, которые лежали перед валунами. Они взобрались чуть выше, и шум воды, пробивающей путь меж валунов, стал еще громче. Наконец Сара остановилась.

— Нужно поворачивать назад, — сказала она. — Нужно им сказать, что вода еще поднялась. Нужно быть готовыми покинуть дом.

Когда она повернулась, свет фонаря упал на какой-то белый предмет, ярко выделявшийся на темном фоне и лежавший у камня. Они оба увидели его одновременно и бросились к нему. Дэвид нагнулся и поднял его.

— Это деревянная лошадка Себастьяна! — крикнул он.

Он отдал ее матери. Она взяла ее со смешанным чувством страха и облегчения. Это была любимая игрушка Себастьяна — деревянная лошадка, белая с черными пятнами на боках. Ее вырезал один из ссыльных батраков в Кинтай-ре. Обтрепанная тесемка служила уздечкой, придавая игрушке веселый и лихой вид, так привлекавший Себастьяна.

Прижав к себе лошадку, Сара снова подняла фонарь.

— Он должен быть где-то здесь! Мы не можем так уйти… Если мы повернем назад, а вода еще поднимется… Себастьян! Себастьян!

Голос Дэвида вторил ей:

— Себастьян!

Он бросился вперед, с яростной энергией перепрыгивая с валуна на валун, шаря в кустах, росших между ними. Сара пыталась не отставать, чтобы не потерять его из виду. Они пробирались наверх. Сара скоро совсем запыхалась: она делала глубокие вдохи, пытаясь найти опору на круглых камнях.

— Себастьян!

Когда они начали спускаться по другой стороне насыпи, Сара ощутила первый приступ боли. Она пронзила ее тело огненной стрелой и исчезла. Она сделала еще несколько шагов, прежде чем осознала, что происходит: она содрогнулась от страха при мысли об этом. У нее начались схватки — за целых семь недель до срока. Сдавленный крик вырвался у нее, и она споткнулась о камень.

— Дэвид, постой. Я не могу идти дальше, — задыхаясь, сказала она.

Он вернулся к ней.

— Мне нужно домой.

— А Себастьян?..

Она покачала головой.

— Я не могу больше искать. Придется это сделать другим. Дай мне опереться на твое плечо, Дэвид.

Смутное понимание снизошло на него. Он взял лампу у нее из рук, поднял ее повыше и вгляделся в ее лицо.

— Мама, тебе плохо? Мама!..

— Да, милый, но все будет хорошо. Теперь мы должны идти назад.

Он подошел к ней поближе и обхватил ее за талию, прижавшись к ней так, чтобы поддерживать ее погрузневшее тело.

— Налегай на меня покрепче, мама! Ты совсем не опираешься на меня!

Они направились по пути, которым пришли, но Сара теперь ступала менее уверенно. Она сознавала, как отчаянно нужно торопиться, но тело ее полностью обессилело. Она решительно прижимала к себе деревянную лошадку, как талисман. Внезапно она остановилась, потому что ее пронзила новая волна боли. Она с тоской подумала об уюте Кинтайра, и в то же время ее раздирало отчаяние при мысли, что Себастьян может быть где-то поблизости и нуждается в помощи. Но боль и слабость начали заслонять все другие чувства: она заставляла себя сосредоточиться на том, чтобы аккуратно переставлять ноги. Она вся взмокла от пота, промокший плащ холодил ее. Она начала все больше наваливаться на Дэвида, хотя понимала, что ребенок долго не сможет удерживать ее тяжесть. Потом наконец разум ее затмил очередной приступ боли, и она поскользнулась на неустойчивом камне. Дэвид отчаянно попытался схватить ее, когда она падала вперед, но не смог удержать. Она тяжело стукнулась о валун, который не дал ей упасть — ей удалось удержаться на ногах, но у нее перехватило дыхание, и воля, которая не давала ей поддаться усиливающейся боли, покинула ее. Она приникла к валуну и разразилась бурными рыданиями.

Руки Дэвида заставили ее очнуться, он настойчиво тащил ее за плащ.

— Шагай, мама!.. Я вижу свет. Это, должно быть, мистер Сэлливан. Пожалуйста, постарайся идти!

Он помахал фонарем над головой, чтобы привлечь внимание. Они услышали сквозь шум дождя слабый крик. Сара приоткрыла глаза, только чтобы заметить, что мигающий огонь движется в их направлении, и снова с благодарностью прижалась к камню.

Дэвид снова теребил ее за плащ.

— Все в порядке теперь, мама! Их двое! Это мистер Сэлливан… — Он отчаянно дернул ее. — Мама, посмотри! Это мистер Хоган!

Сара с усилием повернула голову.

— Джереми? Джереми, сюда!..

Она почувствовала, что Джереми поднимает ее на руки, и потеряла сознание.

II

На рассвете усталая Энни вошла в кухню. Вместе с Бесс и Кейт она начала готовить завтрак для мужчин, которые во главе с Джереми и Майклом Сэлливаном провели большую часть ночи в поисках Себастьяна. Женщины почти не разговаривали, двигаясь почти бесшумно, стараясь не греметь тарелками и кастрюлями. Блеклое солнце осторожно светило в окна, нежно касаясь морщинистого, расстроенного лица Энни. Время от времени она останавливалась, чтобы вытереть фартуком глаза и всхлипнуть на всю кухню. За ночь паводок достиг небывалого уровня, но к рассвету ветер утих и дождь прекратился. Пол в кухне для батраков был на шесть дюймов покрыт водой; с минуты на минуту усталые голодные люди должны были прийти на завтрак. Впервые Энни не подумала о той грязи, которую они принесут на кухню на своих сапогах.

Она замерла, заметив в дверях фигуры. Обернувшись, она увидела, что это Тригг и Джексон, второй управляющий.

— Ну как? — спросила она с надеждой.

Но Тригг покачал головой.

— Уже последние вернулись — нет и следа мастера Себастьяна. Я поговорил с мистером Хоганом и мистером Сэлливаном, и они сказали, что мы должны несколько часов отдохнуть, а потом начать снова. Вода к этому времени немного спадет. — Его голос замолк на печальной ноте.

— Боже милостивый! — воскликнула Энни, и слезы снова навернулись у нее на глаза. — И надежды-то почти не осталось для нашего маленького барашка… а он у нас такой умненький и веселенький. — Она снова поднесла к глазам край фартука.

Джексон кивнул.

— Да уж, это точно — такой парнишка. Все его так любили! Никогда не видел, чтобы работники так охотно брались за дело, как они пошли на поиски прошлой ночью. Да-а-а…

Потом он перевел взгляд на накрытый стол, и Энни бросила вытирать глаза и заспешила к плите.

— Я сейчас… Минута — и готово…

Тригг с Джексоном уселись. Их движения были тяжелыми — сказывалось утомление ночи, проведенной под дождем.

Вдруг Тригг обернулся к Энни.

— Ну что там у хозяйки?

Она подняла голову.

— Господи, Боже мой, конечно! Я так занята была мыслями о мастере Себастьяне, что забыла вам сказать. Четыре часа назад родилась девочка. Крошечная, но, вроде, сил у нее достаточно, и похоже — будет жить. Волоски у нее черненькие — вся в отца.

— А хозяйка? — спросил Джексон.

Энни в сомнении нахмурилась.

— Ой, даже не знаю… Ей здорово досталось, бедняжке. Эта шла не так, как те, другие. Она еще не пришла в себя. И не спит — лежит с открытыми глазами и все спрашивает о мастере Себастьяне. Боже! Скорее бы приехал хозяин! Кто знает, когда ему удастся вернуться, раз вода так поднялась.

Энни поставила перед мужчинами тарелки, и в залитой солнцем кухне снова наступила тишина.

— Вы бы хоть как-то ее расшевелили, мистер Хоган, — говорила встревоженная Эмили Бейнс. — Ей, кажется, и ребенок не нужен, и она вообще ничего вокруг не замечает, знаете…

Джереми кивнул, заканчивая тихий разговор, который они вели у комнаты Сары. Он осторожно открыл дверь.

Большая комната была залита светом: занавески слабо колыхались перед раскрытыми окнами. Сара лежала на простой кровати, под белым балдахином, глаза ее были широко открыты и устремлены в безоблачное небо. В ее позе была пугающая неподвижность, которая рождала ощущение ожидания. Лицо и губы ее были бескровны, волосы, туго заплетенные в косы, лежали на подушке. На груди виднелось кружево кремового цвета, на плечах лежала пушистая голубая шаль. Комната была безукоризненно чиста: ничто в ней не напоминало о хаосе, царившем здесь ночью.

— Сара! — сказал Джереми, тихо закрывая за собой дверь.

Она, слегка приподнявшись, повернула к нему голову, а потом уронила ее снова на подушку.

— О! — Надежда, вдруг вспыхнувшая в ее глазах, так же быстро угасла.

Он подошел к кровати.

— Сара… Сара! Не нужно так! Еще есть надежда. Сейчас, при дневном свете…

— Дневной свет, да. Но вы его не найдете.

Говоря это, она повернулась к окну. Лицо ее выглядело измученным. На него вернулось выражение неподвижного отчаяния. Джереми смотрел на нее и прекрасно сознавал, что не в состоянии пробудить в ней интерес к жизни, расшевелить ее. Она была холодна как лед и неподвижна. Он бесшумно перешел к изножью кровати. Теперь она была ему хорошо видна, и он заметил, что она прижимает к себе белую деревянную лошадку с оборванной красной уздечкой. Она так же прижимала ее накануне вечером и ни за что не рассталась с лошадкой.

— Сара, — произнес он нежно.

Ресницы ее дрогнули, но она не ответила.

— Сара, ты же еще не видела свою малышку, свою дочь.

Она пошевелилась, чтобы взглянуть на него.

— Дочь? Но я потеряла Себастьяна. Он ведь тоже еще малыш. Смотри, Джереми, он взял с собой игрушку, когда ушел, — вот насколько он еще дитя. — И она погладила пальцами шершавый бок лошадки.

Внезапно она провела рукой по глазам.

— Джереми! — вскрикнула она. — Подойди… Подойди сюда скорее!

Он подошел к кровати сбоку и наклонился над ней. Ее пальцы нащупали его руку и судорожно сжали ее.

Он упал возле нее на колени.

— Сара!.. — выдохнул он.

— Я не поверила, когда ты появился, — сказала она почти шепотом. — Я помню, как я думала, что ты мне очень нужен, но что ты за много миль от нас.

Его губы коснулись ее пальцев, сжимающих его руку.

— Я пришел, когда узнал, что вода поднимается, — пробормотал он. — Я слышал, что Луи в Сиднее, и подумал, что тебе может понадобиться помощь.

Он прижался щекой к их переплетенным рукам, и они оба молчали. Он слышал ее тихое дыхание у самого своего уха. Его привело в ужас то, как холодна ее рука, он притянул ее к себе и попытался согреть. Глаза ее были закрыты, и он испытал панический страх, подумав, что она потеряла сознание. Но она вдруг широко их раскрыла и посмотрела прямо на него.

— Я так рада, что ты приехал, — сказала она слабым голосом. — Не думаю, что Себастьян может быть жив. Но твое присутствие помогает мне это перенести. Побудь немного в Кинтайре. Мне так одиноко среди всех этих людей. Ты ведь побудешь, правда, Джереми?

Он наклонился и тихо поцеловал ее в губы.

— Я не оставлю тебя, Сара, — сказал он.

III

Малышке Генриетте, исполнилось три дня, когда Джереми наконец решил, что ему пора покинуть Кинтайр и возвратиться на свою ферму. Он беспокоился о своем скоте, который, хоть и содержался в наскоро сколоченных загонах на высоком месте, все же нуждался в его заботе. И его сильно тревожила мысль, что при таком высоком уровне воды его кладовые могут сильно пострадать. Когда вода спадет, у всех будет уйма дел: уборка обломков, расчистка завалов, захоронение трупов животных, перевод застоявшегося скота на пастбища. Но всему Хоксбери предстоит проделать огромную работу, чтобы уничтожить последствия бедствия, и каждому следует заняться своей собственностью. Ему неловко было уезжать и оставлять все на Майкла Сэлливана. Этот молодой учитель из Корка, подумал Джереми, неплохой парень, но ему проще справиться с учебником истории, чем с последствиями наводнения. Он надеялся, что Тригг и Джексон приложат все усилия; и впервые за эти три дня он пожалел, что они ждут возвращения не Эндрю Маклея, а Луи де Бурже.

Себастьяна не нашли. Поиски продолжались, но уже без особого старания, потому что была потеряна всякая надежда, что он может быть жив. Сара тосковала по своему малышу, но, казалось, наконец стала находить утешение в Генриетте. Она лежала в своей белоснежной постели, малышка спала рядом, и казалось, ей совершенно безразлично, что происходит за пределами ее комнаты. Она ела мало, говорила мало, только постоянно спрашивала о Себастьяне.

Дэвид и Дункан были грустны и подавлены, Элизабет отчаянно требовала ото всех ответа на вопрос, где Себастьян и почему его не могут найти. Но после трех дней поисков даже Элизабет замолчала.

К концу третьего дня вода настолько спала, что Джереми смог отправиться на свою ферму верхом. Он приготовился уезжать и, стоя на ступеньках лестницы, отдавал последние распоряжения Триггу, когда услышал всадников на дороге внизу. Он следил, как они скачут вверх по склону — Луи де Бурже и врач Вентворт.

Тригг принял уздечки взмыленных лошадей, и Джереми направился к прибывшим с приветствием.

Он пристально посмотрел на Луи: сорочка того была грязна, рюши повисли, сапоги были забрызганы грязью многодневного пути, сюртук, казалось, неоднократно промокал. Джереми сделал вывод, что наводнение застало его в каком-то месте на берегу реки, и ему, как каждому мужчине в этой ситуации, пришлось помогать перегонять скот на более высокие места. Он выглядел усталым и встревоженным. К этому времени он, должно быть, уже знал о рождении дочери и исчезновении Себастьяна: приблизительно полчаса назад Джексон отправился на одной из подвод, груженной детьми и припасами, а также одеждой. Их перевозили к Тэлботам — ближайшим соседям, избежавшим наводнения. Предложение разместить их пришло сразу после известия о положении дел в Кинтайре. Если Луи не узнал о случившемся раньше, он, конечно, услышал все от Джексона по дороге.

У Джереми было несколько мгновений, чтобы подумать, как его примет Луи. Он не разговаривал с ним и вообще только раз видел его мельком на улице в Сиднее с самого возвращения Луи из Англии. Не было никакой возможности узнать, что рассказала Сара мужу об их последней встрече или как она объяснила ему отказ Джереми управлять тремя фермами Маклеев. Луи, веселый и очаровательный, но с темпераментом и идеями французского аристократа, может рассматривать его пребывание здесь, как великую наглость. Он может пройти мимо, даже не взглянув на него, и войти в дом без единого слова.

Но Луи направился к нему, протягивая руку. Он был небрит и выглядел таким же измученным, как все они в эту последнюю неделю.

— Я вздохнул с облегчением, когда Джексон сказал мне, что вы здесь, Хоган, — сказал он. — Моей жене с вами было несомненно спокойнее.

Джереми тепло пожал ему руку.

— Мне ничего пока не удалось добиться. Себастьян все еще…

Луи перебил его:

— У меня есть известия о Себастьяне — мне сообщили сегодня утром.

— Что же? — нетерпеливо спросил Джереми.

— Нашли его тело — примерно шесть миль вниз по течению. Оно застряло в ветвях дерева на ферме Саттонов: его нашли, когда вода спала. Они его, конечно, узнали, и Марк Саттон передал его капитану Пирсу, который послал за мной нарочного. Я велел Джексону отправляться к Сатгонам, когда он отвезет детей. Я сказал, что приеду туда, когда повидаюсь с женой.

Они твердо взглянули друг на друга: они имели одинаковое отношение к Себастьяну. Он был сыном Эндрю Маклея и, как они оба подозревали, самым любимым ребенком Сары. Будучи младшим, он был ближе Луи, чем его братья; Элизабет очень полюбила его. Джереми догадывался, что если бы родился сын, смерть Себастьяна не так сильно потрясла бы Луи. Несмотря на деловитый тон, в его голосе слышалась растерянность, и Джереми впервые почувствовал симпатию к Луи.

— Не мог бы я… — Он неловко переминался с ноги на ногу, не зная, как далеко он может зайти на правах старого друга Маклеев. Он внимательно посмотрел в глаза Луи. — Я бы сразу мог поехать к Саттонам, если хотите.

Глаза Луи потеплели.

— Вы очень добры, но у вас же собственная ферма, а там сейчас столько дел… — Он закончил, приподняв плечи: — Никому из нас не удалось избежать потерь.

Джереми сразу же стушевался. Затем все же сказал:

— Я знал всех детей Маклеев с самого их рождения. Я был бы благодарен, если бы вы мне позволили…

Луи кивнул.

— Разумеется. Поезжайте, я вас догоню, как только смогу. — И добавил едва слышно: — Себастьяна домой должны принести его друзья.

К этому времени Вентворт отстегнул свои седельные сумки. Тригг все еще держал лошадей, а Энни и Бесс вышли на веранду. Обе женщины выжидательно смотрели на Луи, как бы зная, что есть новости. Он взглянул на них: на этот раз его не встречали радостные лица, хотя ему и предстояло впервые увидеть свою дочь.

— А теперь, Хоган, — сказал он, — мне предстоит сказать жене, что Себастьяна нашли.

Его взгляд медленно обвел веранду и остановился на окнах спальни. У него был испуганный вид. Энни и Бесс молча расступились, давая ему дорогу.

Глава ПЯТАЯ

I

Сентябрьским утром 1806 года экипаж де Бурже долго стоял перед открытой дверью правительственной резиденции. Эдварде восседал на козлах, щурясь от яркого солнца, время от времени поднимая голову и вдыхая свежий острый запах диких цветов, который уже неделю потихоньку, ненавязчиво доносился до города, объявляя о приходе весны. Старик с наслаждением вытянул ноги, радуясь тому, что яркое солнце хоть ненадолго облегчит его ревматизм, но все же испытывая какое-то неясное раздражение от того, что видел вокруг. Он тосковал по английской весне, по неожиданному появлению зеленых листочков на деревьях и живых изгородях после долгой зимы. Он про себя считал, что в этом краю вечнозеленых растений вообще не бывает весны.

Глаза его оживились, когда он решил, что сможет поболтать с человеком, который медленно вышел из-за угла дома с ведром и метлой. Кучер довольно неловко сполз с козел, мягко взялся за уздечку ближайшей к нему лошади и застыл в ожидании. Он и этот вновь прибывший Саймон Брэнд уже распили не один кувшин эля в таверне Кастелло, пока вокруг обсуждались новости из резиденции; но они довольно давно не виделись, и Эдварде жаждал последних известий.

— Доброго утра тебе, друг Саймон!

— Доброго, Том! Неплохой у нас денек сегодня.

— Это уж точно, Саймон.

Брэнд бегло оглядел экипаж, подметив и новую краску, и богатую новую обивку внутри.

— У француза дела с губернатором? — спросил он как бы между прочим.

Эдварде отрицательно покачал головой.

— Я с хозяйкой. — Он подмигнул и умехнулся. — К его превосходительству только при всем параде, потому и заказан лучший хозяйский экипаж.

Брэнд сплюнул в аккуратно подстриженные кусты, обрамлявшие подъезд.

— Знаешь… скажу я тебе, что роскошная карета не заставит «Щедрого Блая» думать о ней лучше: не любит он богачей в этой колонии, потому что знает, как эти деньги добыты — через ром. Скажу я тебе, Том, что поднимет он бучу в наших местах, прежде чем уйдет с поста. Честный он человек, Том, но резкий… Слушай, что я тебе скажу…

Он подошел поближе, достал кисет и предложил Эдвардсу табакерку, в то же время осторожно поглядывая на окна губернаторского кабинета. Потом, наклонившись друг к другу, эти двое начали тихую беседу.

Последние полтора месяца имя нового губернатора Нового Южного Уэльса не сходило с уст большинства его граждан. Когда Кинг попросил освободить его от должности, Министерство по делам колоний назначило еще одного бывшего моряка — капитана Уильяма Блая, чье имя шестнадцать лет назад прогремело в морских кругах и за их пределами из-за истории с восстанием на «Щедром даре». С тех пор его называли «Щедрый Блай». Его имя символизировало подвиг отваги и искусство мореплавания, равного которому дотоле не было в морских анналах. Вместе с восемнадцатью другими членами экипажа «Дара» он проплыл почти четыре тысячи миль в открытой лодке и проделал это плавание за какие-то сорок с небольшим дней через малоисследованные моря, которых не было на морских картах. Блай был смелым, справедливым и осмотрительным капитаном, но он был человеком жестким и лишенным воображения, что неизбежно толкнуло на бунт и неповиновение матросов, которые провели полгода в тихоокеанской идиллии в Отахейте и которых затем заставили покинуть своих туземных наложниц и плыть с Блаем и его грузом из плодов хлебного дерева в Вест-Индию. Но он благополучно доставил свою лодку в Тимор и теперь стал известен миру не только как превосходный мореплаватель, но и благодаря бунту под предводительством Флетчера Кристиана.

Позже он был, к несчастью, снова вовлечен в подавление бунта в Норе, и рассказы о его жестокости разошлись повсюду. Он блестяще сражался под командованием Дункана при Кампердауне и Нельсона — под Копенгагеном. Он доказал свою отвагу, изобретательность, способности моряка… но легенда о его жестокости по отношению к матросам «Дара» никак не хотела умирать. Он оказался жертвой собственной страсти к совершенству: несмотря на то, что он был так же требователен к себе, как и к другим, его воспринимали как человека без юмора и высокомерного. Люди не принимали в расчет целостности его натуры, не учитывали его нежного отношения к собственной семье. Шестнадцать лет спустя о нем все еще судили по тому злополучному походу на «Щедром даре». Этот призрак повсюду следовал за ним. Маленькая колония Нового Южного Уэльса с опаской ждала его прибытия: если только характер «Щедрого Блая» не смягчился, он вряд ли ограничится жалкими протестами со стороны тех, кто игнорирует указы правительственной резиденции.

— Для него весь мир — как палуба собственного корабля, — рассказывал Брэнд. — Он на ногах с самого рассвета, всеми командует, распоряжается. И как только на минутку расслабишься, думая, что он сидит за столом в кабинете, он тут как тут и вопрошает, почему дорожка не метена. — Он на миг задумался и неторопливо закончил: — Но сдается мне, что, несмотря ни на что, он мне по душе…

Потом взор его снова обратился к экипажу. Он проговорил задумчиво:

— А что за дело, как ты думаешь, у мадам де Бурже к старине Блаю? Она ведь редко появляется на людях последнее время…

Эдварде строго взглянул на своего приятеля.

— Сдается мне, что какое бы ни было у хозяйки дело к губернатору, Саймон, — это ее дело. Но ты прав, что она не выезжает теперь. Полгода прошло с тех пор, как наш малыш Себастьян утонул во время разлива Хоксбери, но она, кажется, и на минуту о том забыть не может. Бедняга: не успела снять траур по мистеру Маклею, как снова надела его по младшему хозяину. Нигде она не бывает, разве что по делу в лавке или на ферме. Мне сдается, что и месье де Бурже это не нравится. Говорят, они иногда ссорятся из-за того, что она так себя изводит. Хозяин-то не таков, чтобы ему нравилось, как она половину своего внимания отдает кому-то другому. Но ему нужно было это знать, когда женился. Она не из тех, кто меняется в угоду мужчине, каким бы он ни был. Выражение лица Саймона было ободряющим, и кучер набрал в грудь воздуха, чтобы продолжить рассуждения на тему семьи де Бурже.

Из почтения к полу посетительницы, губернатор не предложил Саре жестом руки сесть на стул по другую сторону стола, а вместо этого указал на высокий стул с подлокотниками, стоявший перед камином. Она села, слегка расправила платье и предоставила ему достаточно времени, чтобы принять, очевидно, привычную для него позу — спиной к камину.

Подняв голову, она обнаружила, что «Щедрый Блай» смотрит на нее, причем его острый взгляд выражает несомненный интерес. В его черных волосах мелькает седина, фигура его погрузнела с наступлением преклонного возраста. Но в нем как-то не ощущается той помпезности, которую могло придать ему положение. В несколько высокомерной складке его рта Сара узнала что-то от своего характера. Она напомнила себе, что этому человеку потребовалась не только отвага, но и властность, и высокомерие, чтобы перевезти восемнадцать человек в открытой лодке через четыре тысячи миль по морю.

Они обменялись положенными любезностями, когда Сара только вошла в комнату, и теперь Блай переминался с ноги на ногу, ожидая, когда она объявит о цели своего визита. Он приступил к исполнению обязанностей всего несколько недель назад, но подробности истории Сары де Бурже были ему уже известны. Он внимательно рассматривал ее, желая выяснить, только ли беспощадное тщеславие обеспечило ей нынешнее положение в колонии. О ней говорили, что она превосходная мать, а Блай, сам отец шестерых дочерей, питал уважение к женщинам, которые добросовестно выполняли свои материнские обязанности. Она была для него загадкой, так как не подпадала ни под одну из категорий колониального общества. Ему было известно, что на первых порах ее первый муж достаточно активно участвовал в торговле ромом, но покончил с этим примерно в то время, когда колонию возглавил Кинг. Она сама была из помилованных, однако вышла замуж за человека, который, как было известно, никаких дел с помилованными не имел, — за француза, джентльмена, который занимался фермерством просто от нечего делать, и руки его не были замараны никакой торговлей вообще. Это было загадкой, которая занимала Блая: союз деловой женщины и элегантного дилетанта.

Он отметил ее черное платье и отсутствие украшений, вспомнив, что Кинг рассказал ему о гибели одного из ее детей во время наводнения полгода назад. Он не мог вспомнить, чтобы видел ее на каком-либо из приемов, на которых сам присутствовал, разве только во время того утреннего визита, когда они с мужем принесли ему официальные приветствия по приезде. Руки ее были сложены на коленях: инстинкт подсказывал ему, что у женщины такого типа они должны лежать спокойно, но у нее они все время нервно двигались.

Он наконец вынужден был заговорить, понимая, что молчание между ними не может больше длиться.

— Могу ли я оказать вам какую-нибудь услугу, мадам? Какое-то дело…

Это заявление было глупым, он это понимал: оно открывало ей путь к прямому изложению просьбы. Чем больше денег у подобных людей, тем, кажется, больших привилегий они ждут от правительства. Он приехал в страну не для того, чтобы угождать подобным мадам де Бурже, а чтобы ограничить их власть.

Она ответила ему твердо:

— Я не прошу у вас ничего, ваше превосходительство, кроме того, чтобы это осталось между нами.

— Осталось между нами, мадам? Но я не понимаю…

Он нахмурился, подозревая, о чем она скажет дальше. Никто не приходит в правительственную резиденцию, чтобы ни о чем не просить, а эта женщина совершенно не похожа на пустую болтушку. Судьба предшественников научила его опасаться всего непонятного в этой колонии. Если француз надумал послать свою жену, чтобы разжалобить его этим трауром и что-то из него выудить, то оба они ошибаются! Он выпрямился во весь свой не слишком командирский рост и подождал, когда его посетительница продолжит.

— Я пришла к вам насчет зерна, которое я сохранила с самого урожая на своих фермах — Тунгабби и Касл Хилл.

— Так что же?

В голосе Блая появились строгие нотки, которые, он надеялся, будут достаточно красноречивы. Он предчувствовал, о чем она будет говорить, и решил, что оценивает ее трезво. Ей известно, как и всем в колонии, как не хватает зерна из-за наводнения на Хоксбери. Пытаясь помочь положению, губернатор Кинг направил корабли в Индию за провиантом, но пока ни один из них еще не возвратился в Порт-Джексон. За истекший срок запасы зерна катастрофически уменьшились, и впервые за много лет вернулись времена голода и распределения продовольствия. По мере опустошения складов цены на зерно со стороны тех, кто его имел, увеличивались. Блай посмотрел на Сару, и рот его скривился. Так вот чего она хочет: она предлагает большие запасы зерна, которые у нее имеются, по его сведениям, за более высокую цену, чем запрошена другими фермерами. Она подождала, пока фермеры Хоксбери не ощутят всерьез хватку настоящего голода, пока никакой губернатор, кроме разве совершенно бессердечного, не сможет уже оставаться глухим к их отчаянию, прежде чем выбросить свой товар на рынок. К тому же еще у нее хватает наглости просить не выдавать ее тайну! Он ощутил приступ ярости от такого хладнокровного цинизма. И она, эта женщина, спокойно сидит перед ним и готова торговаться за доход, который получит от наводнения, унесшего жизнь ее собственного ребенка.

— К счастью, урожай был очень высок в этом году на фермах.

Он холодно прервал ее:

— Смею вам напомнить, мадам, что вы должны были бы. обратиться к интенданту со своим предложением зерна. И осмелюсь вам напомнить, что он не смеет давать цены выше тех, что я назначил.

Сара резко вскочила на ноги, на щеках вспыхнул румянец.

— Вы ошибаетесь, ваше превосходительство, я пришла отдать зерно, а не продавать его.

Он пристально посмотрел на нее. Тихое тиканье каминных часов вдруг стало оглушительно громким в последовавшей тишине.

— Отдать его, мадам? — произнес он медленно.

— Отдать его, ваше превосходительство, — повторила она. Лицо ее все еще горело, но она говорила ровным голосом: — Я недавно вернулась со своей фермы на Хоксбери… и я видела собственными глазами это отчаянное положение: большинству семей не по карману цена муки, а их собственные урожаи погибли. Дети… — Здесь она остановилась, не пытаясь живописать подробности.

Он кивнул. Он сжал за спиной руки, и взгляд, который он обратил на нее, был задумчивым и одновременно вопрошающим.

— Можете мне не рассказывать, мадам, — произнес он тихо.

Он зашагал по ковру перед камином, потом снова обратился к ней, раскинув руки в жесте, исполненном тревоги и огорчения.

— Я только что сам вернулся из поездки по Хоксбери и видел собственными глазами нужду мелких фермеров. Судьба детей растопила бы самое холодное сердце. Но, — добавил он, — в колонии есть люди, которые слишком хорошо знают, что наличие сердца не способствует развитию их деловых интересов.

Он передернул плечами, как бы пытаясь избавиться от этой мысли. Затем спросил ее напрямик:

— Почему вы это делаете? Зачем вы отдаете зерно, когда другие с каждым днем заламывают цену все выше?

Она облизнула губы.

— Мне кажется, я уже объяснила, ваше превосходительство. То отчаяние…

Он фыркнул.

— Моя дорогая леди, возможно, я еще очень недолго пробыл в колонии, но мне уже хорошо известны истории жизни самых видных ее граждан — ваша, вашего покойного мужа. Не обижайтесь, если я рискну утверждать, что ваши прошлые деловые предприятия не вяжутся с этим предложением.

Сара нахмурилась и, казалось, с усилием справлялась со своим голосом.

— Ваше превосходительство, позвольте мне напомнить вам, что мои прежние деловые предприятия не имеют отношения к тому факту, что мой младший сын утонул в том самом потоке, который повинен в нынешней беде. Приняв решение об этом предложении, я впервые действую не как деловая женщина. Именно поэтому я прошу вашего молчания. Мне совершенно не нужно, чтобы об этом сплетничали по всей колонии — я предпочитаю, чтобы на меня и дальше смотрели как на деловую женщину.

Он слегка поклонился.

— Разумеется, мадам. Я отдам соответствующие распоряжения…

— В таком случае, — сказала она, — я сообщу вам все необходимые детали и скажу, когда зерно смогут доставить. Может быть, вы все это передадите интендантству…

Блай посмотрел на нее в упор. На него произвели сильное впечатление ее простота и достоинство; более того, он был поражен ее выдержкой — тем, как она умела сдерживать себя в том случае, когда другая женщина расплакалась бы. Даже «Щедрому Блаю» она показалась женщиной потрясающей, и где-то в глубине души у него теплилось не только облегчение, оттого что это зерно на какое-то время заткнет дыру, но и удивительно приятное ощущение, что там, где он ожидал найти врага, он нашел друга. Вот перед ним человек, подумал он, из того круга, который контролирует торговлю, но который, по крайней мере, не действует непосредственно против него. Он знал, что она может себе позволить сделать такой жест, но все же тот факт, что она его сделала, был драгоценным бальзамом для его души.

Пока он обдумывал этот ее поступок, она отошла от него на несколько шагов и, казалось, готова была уйти. Он поднял руку, жестом останавливая ее.

— Пожалуйста, сядьте снова, мадам. Я бы хотел очень многое обсудить с вами…

Но она уже присела в глубоком реверансе.

— Если ваше превосходительство позволит… в другой раз.

Она поднялась, повернулась и поспешила к дверям. Она исчезла, не успел он пройти и нескольких шагов. Только тогда он понял, что она мало чем отличается от других женщин: когда она делала реверанс, он заметил слезы в ее глазах.

II

На следующий день после визита Сары к губернатору весенняя погода вдруг сделалась дождливой. В классной комнате в Гленбарре Сара удобно вытянула ноги на маленькой скамеечке перед огнем и повернула пяльцы, чтобы уловить свет, падавший из окна. Дункан сидел за маленьким столиком возле нее, язык его был слегка высунут: он старательно пытался соорудить карточный домик. Время от времени он раздраженно вздыхал, если какая-нибудь карта падала и все сооружение рушилось. Дэвид сидел напротив нее с книгой.

Сара достала новую нитку из рабочей корзинки и взглянула на Элизабет, которая смотрела на работу через ее плечо.

Дверь классной комнаты отворилась, и вошел Луи. Дэвид поднял голову от книги и улыбнулся, Дункан издал тихий стон, потому что домик обрушился из-за сквозняка.

Луи изобразил на лице трагическую гримасу:

— Обещаю постараться построить его снова, Дункан.

Он наклонился, поцеловал руку Сары и подставил щеку Элизабет. Он шутливо дернул дочь за один из локонов.

— Я надеюсь, что ты внимательна на уроках рукоделия, — сказал он. — Я пообещал твоему деду, что ты овладеешь всеми женскими премудростями.

Сара кивнула в сторону Элизабет.

— Она делает очень хорошие успехи, Луи. На днях я слышала, как Энни сказала, что у нее пальцы ловкие, как у обезьянки. Не сомневаюсь, что это был комплимент…

Но она не договорила и вопросительно подняла бровь, когда он снова нагнулся и вручил ей запечатанный конверт, который достал из кармана. Она взяла его и повернула, чтобы прочесть надпись.

— Что это? — озадаченно спросила она.

Он передернул плечами.

— Открой, любовь моя. Когда я поднимался наверх, посыльный прибыл с этим из правительственной резиденции. Письма от губернатора никогда не стоит игнорировать, а если их направляет такой нетерпеливый человек, как Блай, они несомненно требуют незамедлительного внимания.

Сара быстро пробежала глазами написанное.

«Спешу уведомить вас о получении информации в отношении зерна, которое вы предлагаете…»

За этим следовали дополнительные подробности о том, как им распорядиться и как Саре нужно его доставить. Деловая часть была краткой, и дальше тон письма изменился. Она стала читать медленнее.

«…Те фермерские семьи, которые воспользуются Вашим даром, мадам, так и не смогут узнать о Вашем щедром жесте и никогда не смогут получить возможность выразить Вам свою благодарность. Меня чрезвычайно трогает их настоящее бедственное положение, и я один изо всей колонии могу, очевидно, отблагодарить Вас. Посему я надеюсь, что Вы примете жалуемый Вам надел земли, который расположен рядом с усадьбой Вашего мужа на реке Непеан и примыкает к Государственным пастбищам. Эта земля жалуется Вам и Вашим детям…»

Слезы застилали Саре глаза, когда она попыталась дочитать письмо до конца. Блай писал, что ему известен ее интерес и достигнутые ею успехи в разведении мериносов, и он понимает, что эта местность как раз подходит для пастбища. Это было прямой ссылкой на тот факт, что Джон Макартур, к крайнему негодованию губернатора, выбрал для себя надел в пять тысяч акров непосредственно на государственных пастбищах. В кратких, довольно сухих фразах сквозил дух доброжелательства и человечности. Сара прониклась теплым чувством к этому вспыльчивому прагматичному человеку, который был настолько тронут печальной участью поселенцев Хоксбери, что счел необходимым, совершенно не стремясь завоевать публичное одобрение, сделать этот великодушный жест — отблагодарить ее за то, что она облегчила участь пострадавших, хоть немного помогла ему накормить этих людей. Более тонкий человек сумел бы найти менее очевидный способ продемонстрировать свою благодарность или подождал бы несколько месяцев, прежде чем выйти со своим предложением. Но Блай был моряком и не отличался особым тактом. Этот надел был крупнейшим, если не считать того, который Министерство по делам колоний пожаловало Макартуру, насколько ей помнилось. Та легенда, которая сделала из «Щедрого Блая» тирана, способного вызвать восстание, была явно надуманна, но, возможно, мелким поселенцам так и не доведется узнать об этом.

Сара разгладила бумаги и передала их Луи.

— Губернатор Блай оказался более чем щедрым, — промолвила она.

Выражение его лица, по мере того как он читал письмо, становилось мягким и задумчивым. Затем он взглянул на нее с легкой улыбкой на губах.

— Это заслуженный дар, любовь моя, — сказал он, сложив письмо и возвращая его.

Дункан слез со стула, обошел стол и встал сбоку от Луи.

— Губернатор Блай придет к нам, мама?

— Вряд ли, дорогой. Он чрезвычайно занят.

Дункан разочарованно надул губы.

— Очень жаль. А я хотел, чтобы он рассказал про бунт.

Сара покачала головой.

— Думаю, лучше его об этом не спрашивать, Дункан. Может быть, ему об этом совсем не хочется говорить.

Дэвид отложил книгу.

— Лучше всего рассказ о путешествии из Отахейта. Об этом он бы нам рассказал, правда, мама? Лейтенант Флиндерс сказал, что это самое замечательное плавание, которое ему известно.

Голубые глаза Дэвида были исполнены мечтательности: перед ними был мальчик, влюбленный в ореол, окружавший приключения.

— Мама, ты знаешь, что лейтенант Флиндерс когда-то плавал с капитаном Блаем? Это было, конечно, уже после бунта.

Сара вздохнула.

— Бедняга… Бунт никогда не будет забыт, мне кажется. Он всплывает каждый раз, как упоминается его имя.

Элизабет повернулась к отцу и потянула его за рукав.

— Расскажи мне снова про бунт, папа! Мне нравится то, как…

— Нет! — крикнул Дункан. — Расскажи нам про путешествие на лодке! Я хочу еще про это послушать! — Он уселся на скамеечку рядом с Элизабет, поерзав, чтобы освободить себе место.

Луи рассмеялся, глядя на их поднятые мордашки.

— Вам следует, справедливости ради, помнить, что губернатор сделал в жизни и многое другое, а не только пережил мятеж и долгое путешествие по морю. Он плавал с капитаном Куком и был вторым по значению после Нельсона при Кампердауне. После сражения Нельсон пригласил его на борт «Элефанта», чтобы поблагодарить.

Пока они говорили, Сара, кивнув Луи, встала и тихо вышла из комнаты. Его ровный монотонный голос сопровождал ее всю дорогу вниз по лестнице. Беннет, проходя через вестибюль, увидел, как она идет в свой кабинет. Струи дождя все еще бились в окна, небо потемнело от туч. В кабинете огонь не был разведен, хотя дрова были подготовлены. Она немного вздрогнула от прохлады, царившей здесь, потом зажгла свечу на столе.

Расправив письмо Блая, она перечла его. Здесь, в этом клочке бумаги, было право на землю, ради которой Эндрю планировал поездку в Лондон. Это то, о чем он мечтал — пастбища на этой плодородной земле. Как изумил бы его этот парадокс в виде подобного дара от Блая, который известен как защитник интересов мелких фермеров и который вдруг добровольно увеличивал владения одного из крупных землевладельцев, потому что его сердце тронуто. Она снова задумалась над гуманностью этого человека из легенды о «Щедром даре».

Она открыла верхний ящик стола, чтобы достать карту территории Непеана и правительственных пастбищ. Но тут она замерла, ее рука невольно потянулась к нижнему ящику. Он оказался заперт, и несколько мгновений она нетерпеливо дергала его, потом отыскала ключ в связке, которую носила с собой, и повернула его в замке. В ящике не было ничего, кроме предмета, завернутого в кусок гладкого белого сатина. Она осторожно вынула его и развернула на столе. На белой деревянной лошадке Себастьяна были все еще видны следы грязи с той ночи, когда она нашла ее. Она поставила лошадку и откинулась на спинку кресла, чтобы посмотреть на нее. Красный шнурок-уздечка беспомощно болтался, но сама лошадка по-прежнему выглядела лихо, как и было задумано кинтайрским батраком, выпилившим ее.

Она нежно коснулась потрепанной уздечки, а затем ее взгляд обратился к письму Блая. Ее непослушные губы начали беззвучно произносить слова:

— Себастьян, он никогда не видел тебя, мой родной, но благодаря тебе он дал нам то, о чем мечтал Эндрю. Что бы ни случилось, я никогда не расстанусь с этой землей…

Она быстро достала карту и нашла приблизительно то место, что имел в виду Блай. Она обвела его пальцем, отметив, как близко оно расположено к Банону, и подумала о том, когда и каким образом ей удастся получить участок, лежащий между ними. Там было несколько мелких ферм, но со временем, возможно, удастся их уговорить… Она мысленно унеслась в будущее.

— Я назову это фермой Дейнов — в память о Себастьяне и моем отце.

Глава ШЕСТАЯ

I

Правление Блая в Новом Южном Уэльсе закончилось внезапно, в конце января 1808 года, когда отмечалась двадцатая годовщина основания колонии. Прошел год и пять месяцев со времени его назначения на должность губернатора.

Он явился в колонию с твердым намерением честно выполнять свои обязанности, но ему не удалось совладать с тем фактором, о который спотыкались все его предшественники, — с армией. Он не мог иметь никакой власти, если не имел контроля над Корпусом: все его дела и начинания сводились на нет офицерами. Без их поддержки все указы, издававшиеся в правительственной резиденции, были пустым звуком. Раздоры между губернатором и Корпусом становились все серьезнее и острее с каждым месяцем, но именно Макартур, который стал к этому времени частным лицом, подхлестнул события. В знак протеста против неправомерного, с их точки зрения, тюремного заключения Макартура за мелкую провинность, офицеры, находившиеся в то время в Сиднее, под предводительством полковника Джонстона, подошли строем к резиденции с целью арестовать губернатора. С ними пришли триста членов Корпуса и оркестр, игравший «Британских гренадеров». Половина населения Сиднея шла следом, как мальчишки за цирком.

Конечно, этому происшествию было далеко до бунта в Отахейте, но когда Блай при параде и с медалью за Кампердаун готовился встретить их, он знал, что этот бунт не менее серьезен. Его посадили под домашний арест, и на сиднейских улицах в ту ночь открыто раздавались здравицы в честь Макартура и Джонстона. Другие же менее открыто обдумывали возможность победы Блая. «Ромовый Корпус» пережил свой час восстания, и отдельные его члены начали с опаской ждать дня окончательной расплаты.

II

— Это измена, Сара! Весь полк открыто восстал! Они арестовали и унизили Блая — наместника короля! Боже мой, как же эти дураки рассчитывают избежать последствий?

В темноте вечера на веранде Гленбарра Сара едва могла различить лицо Луи. Теплый летний вечер звенел пением цикад: что-то в их интимном пульсирующем ритме всегда ее возбуждало, но сегодня она отдала все внимание Луи. Он шагал по веранде, поворачивая голову к огням города. Затем он подошел к ней и остановился рядом.

— Блай так легко этого не простит, — размышлял он. — Когда придет время военно-полевого суда, никому не дано будет забыть, что они восстали против представителя короля. Дважды в его жизни это случалось — только его тупоголовость способна дважды спровоцировать мятеж.

Он снова взглянул вниз на город, где побывал в тот день среди толпы, наблюдавшей поход Джонстона на резиденцию. Он возвратился в Гленбарр, кипя от возмущения, презирая тот неуклюжий способ, которым Макартур собирался расправиться со своим врагом. Его французский ум восставал против примитивности планов, против победы, которая давала Макартуру лишь краткую передышку, чтобы подготовить защиту своих действий. Так легко взять власть силой; но взять ее силой, как это сделал Макартур, и при этом попытаться оправдать эти действия как законные, было просто смехотворно. Уайтхолл, возможно, и в шести месяцах пути, но решение его рано или поздно станет известно, и оно будет не в пользу Макартура.

Он протянул руку и слегка коснулся плеча Сары.

— Макартур попытается найти себе оправдание, моя дорогая — и он, и Джонстон.

Сара пошевелилась и придвинулась к нему. Белое кружево у него на шее ярко выделялось в темноте. Всегда, когда ей не видно было его лица, голос его имел магическое действие: она больше прислушивалась к его звуку, нежели к словам.

— Они начнут собирать вокруг себя друзей, Сара. Они начнут рассылать документы, которые мы, по их предположениям, должны будем подписывать, — документы, выражающие нашу сердечную благодарность за избавление колонии от тирана. Нас здесь быть не должно, когда их начнут подписывать! Блай, возможно, и конченый человек, но правительство остается — и не следует подписываться под документом об измене!

— Куда… — проговорила она медленно. — Куда нам ехать?

— Как можно дальше от Макартура. Поедем в Банон. И мы должны сделать это вполне дипломатично. Нам придется быть дружелюбными с этим джентльменом, потому что, пока не назначили нового губернатора, нетрудно догадаться, кто будет здесь главным. Это такое время, моя дорогая, когда мы должны оба придерживаться середины, а это лучше всего сделать, находясь в далеком Баноне.

— И насколько?

Он пожал плечами.

— Кто знает? И так ли это важно?..

Он обнял ее за плечи. Звезды посылали слабый свет, и она смогла различить улыбку на его лице. Луи знал власть своей улыбки, а чары его голоса придали поездке в Банон прелесть приключения, которое суждено разделить только им двоим. Он умел создать атмосферу радостного волнения гам, где его не было.

— Тебя ничто здесь не держит, Сара. Теперь у тебя на фермах превосходные управляющие, и нет необходимости регулярно бывать там. Клепмор справится с лавкой даже с закрытыми глазами, к тому же он собирается жениться, и с твоей стороны было бы красивым жестом предоставить ему комнаты наверху. Ты не ждешь кораблей раньше, чем через шесть или даже девять месяцев. Почему не насладиться покоем Банон а, пока есть возможность?

Сара беспокойно задвигалась: ей не хотелось уезжать. Неприглядный городишко под названием Сидней сегодня поднялся в ее глазах за счет своего акта неповиновения: он вдруг наполнился бурной жизнью, пусть и неправильной, но все равно волнующей. Ей отчаянно хотелось остаться и самой следить за перипетиями борьбы, хотя и нельзя было сбрасывать со счетов проницательного предсказания Луи. Впереди будут еще бурные события, и ей придется делать выбор, объявляя себя сторонницей или противницей Макартура. Глаза ее обратились к огням города и к гавани, где свет звезд делал воду прохладно-серебристой. Экзотическое великолепие Банона не могло сравниться с этим миром, в котором соседствовали красота и уродства. Банон был прекрасен и далек от этого мира в своей речной долине, но сердце ее стремилось остаться здесь, среди этой суеты, интриг и бурлящей людской жизни.

— И ты будешь на месте, когда прибудут первые стада мериносов, Сара. Ты же все время говоришь, что хочешь быть на ферме Дейнов во время первого окота…

Он замолчал, когда до них донесся цокот лошадиных копыт с дорожки, ведущей к дому. Они оба всмотрелись в темноту, но не могли разглядеть ничего, кроме неясной фигуры всадника, который осадил лошадь у переднего крыльца.

— Эгей!.. — крикнул Луи.

Человек повернулся, глядя в их сторону, затем направил лошадь шагом через лужайку, очевидно, не заботясь о том, как взроют газон ее копыта. Он остановился перед клумбой у веранды.

— Ричард! — вырвалось у Сары.

Ее руки нервно вцепились в перила. Ричард не проявлял желания появляться в Гленбарре со времени ее нового замужества. Он написал ей, узнав о гибели Себастьяна, письмо, которое не было пустой формальностью: его слова шли от сердца и были предназначены ей одной. Кроме этого, единственным связующим звеном между ними были его ежеквартальные визиты для возвращения долга. Но сам Ричард, с его мыслями, планами и идеями, совсем исчез из ее жизни, как и после его ссоры с Джереми. Нет, это неожиданное появление из мрака было похоже на возвращение из мертвых.

— Должен извиниться за подобное вторжение… — начал Ричард. Голос его звучал по-мальчишески: в нем были нотки какого-то радостного отчаяния.

Луи отозвался довольно холодно:

— Мы, конечно, в восторге. Я сожалею только о том, что мы не можем разместить вашу лошадь у нас в гостиной, иначе мы пригласили бы вас в дом.

— Я только что из Парраматты, — продолжил Ричард, не обращая внимания на колкость Луи. — Я примчался, как только мы получили известие о восстании.

— Как вы внимательны, однако, — ответил Луи. — Но нам ничто не угрожает, уверяю вас. Губернатор Блай, пожалуй, единственный, кому нужна сегодня ваша поддержка.

— У меня нет времени на перебранку с вами, де Бурже!» — взорвался Ричард. — Я приехал ради Сары!

— В чем дело, Ричард? — спросила она тихо.

Он склонился в ее сторону, и тон его разговора стал негромким и серьезным.

— Я направляюсь в казармы и хочу поговорить с тобой, прежде чем втягиваться во всю эту заваруху. В Корпусе есть люди, которые рады, что мы избавились от Блая, а есть и такие, что думают иначе. Но в одном все согласны, что, хотя Джонстон и взял вроде бы власть, распоряжаться будет Макартур. Он будету руля, пока не пришлют кого-нибудь из aнглии, чтобы его арестовать. Может быть, у него будет год, возможно — больше. Но время его ограничено, и ему придется максимально его использовать. И можешь мне поверить, что он сумеет это сделать!

Луи заговорил, спокойно перебивая его:

— Но какое отношение это все имеет к моей жене, Барвелл?

— Лишь то, что Макартур попытается втянуть в свое предприятие как можно больше выдающихся граждан колонии. Ему будет необходима поддержка, когда его призовут к ответу. Но пока те, кто выступает на стороне Блая, не будут в фаворе у Макартура и Джонстона. Это сложная ситуация.

— Так что же?..

Ричард обратился непосредственно к Саре:

— Все это достаточно неудачно для тех, кто помимо воли должен быть втянут в эту историю, подобно мне. Но для тебя… это необязательно… если ты уедешь из Сиднея. Я приехал в надежде уговорить тебя уехать хоть на несколько месяцев.

Сара сказала с нежностью:

— Спасибо, Ричард. Это так мило с твоей стороны.

— Тут дело не в благодарности! — ответил он горячо. — Я приехал потому, что все гораздо серьезнее, чем может показаться. Это может отразиться на твоем будущем положении в колонии, Сара, — при новом губернаторе или при том же Блае, если ему вернут его пост. Джонстон может обещать блага таким сторонникам, как ты. Я надеюсь, тебя не соблазняет…

— Я запомню то, что ты сказал, Ричард, — ответила она. — Я искренне благодарна тебе за предупреждение.

Он кивнул.

— Ну что ж, тогда… спокойной ночи вам обоим. Меня ждут в казармах.

Он козырнул, повернул коня и поскакал галопом прямо к низкой изгороди, которая обрамляла лужайку. Комья земли вылетали из-под копыт, когда конь взвился над изгородью. Они вслушивались в топот, который постепенно замер в отдалении.

Луи прервал наступившее молчание.

— Боюсь, уже поздно учить Барвелла манерам, а может быть, ему нравится тот драматический образ, в котором он предстает, топча чужую лужайку.

— Я не думаю, что он это заметил, — проговорила Сара успокоительно. — Он сильнее обеспокоен происходящим, чем я ожидала…

Ее голос недоуменно умолк, Луи повернулся к ней, нежно провел рукой по ее щеке и приподнял ее голову за подбородок, так что ей пришлось в упор посмотреть на него.

— Любовь к тебе, моя Сара, превращает его в пылающего страстью юнца. Он или весь пламенная страсть, или абсолютная холодность. Он отстраняется как можно дальше, чтобы продемонстрировать наигранное безразличие, но когда он думает, что может помочь, — он тут как тут, подобно рыцарю перед своей дамой сердца. Он так молод и так глуп — и таким он останется всегда.

Сара высвободила голову из его руки.

— Ты полагаешь, что Ричард любит меня? Откуда такая уверенность?

— Потому, моя милая, что каждый дурак мог увидеть это много лет назад, а я никогда особенным дураком не был. — Он властно обнял ее за плечи и наклонился к ней, так что почти коснулся ее щеки своей. — А теперь, любовь моя, я надеюсь, ты вдвойне убеждена, что нам пора вернуться в Банон.

Она мгновение поколебалась, потом кивнула. Их губы встретились, он крепко прижал ее к себе. Она закрыла глаза и постаралась забыть о том смятении, в которое привел ее сердце звук голоса Ричарда.

III

Семья де Бурже провела в Баноне почти два года. За это время мятежная власть переходила из рук в руки: от Джонстона она перешла к подполковнику Фово, а затем и к полковнику Петерсону. Макартур и Джонстон отправились в Англию в марте 1809 года, чтобы ответить на предъявленные обвинения. В том же месяце Блай был освобожден, и ему было позволено отплыть на «Дельфине». Он дал обещание немедленно возвратиться в Англию, но так как он рассматривал любое обещание, данное мятежному правительству, как недействительное, он отправился к реке Дервент на Земле Ван Димана и ожидал там помощи, которая должна была последовать из Министерства по делам колоний.

Поочередно «Ястреб», «Чертополох» и «Дрозд» побывали в Порт-Джексоне, и на несколько дней Сара и Луи приезжали в Сидней на встречу с их капитанами. Как только они появлялись в городе, на них обрушивалась лавина сплетен: если можно было верить тому, о чем говорилось в гостиных Сиднея, каждый член мятежной администрации был занят гонкой за накоплением большего богатства в тот ограниченный период времени, что власть находилась в их руках. Было распродано семьдесят тысяч акров земли, и у Комиссариата ничего не осталось. Но эти услуги оплачивались подписями на документах, поддерживавших восстание. Торговля в колонии была подобна переспелому плоду, готовому упасть. Не нужны были уговоры Луи, чтобы Сара осознала, что лучше быть подальше от Сиднея, пока там не восстановлена законная власть.

Сару беспокоило состояние дел в лавке и на фермах. Клепмор пытался изо всех сил справиться с отчаянным положением в торговых делах: он выходил из положения за счет поставляемых кораблями де Бурже грузов. Но Сара строго-настрого запретила ему покупку товаров у кого бы то ни было внутри колонии, даже если полки месяцами останутся пустыми.

— Не платите им того, что они запрашивают, — говорила она Клепмору. — Лучше закрыть лавку, если придется.

Клепмор боролся изо всех сил, вынужденный самостоятельно принимать решения. Сара беспокоилась на его счет, но не осмеливалась оставаться в Сиднее надолго.

Во время своих кратких визитов на фермы Приста и Тунгабби она убеждалась, что ее долгое отсутствие дает себя знать. И тут и там ей пришлось распорядиться насчет ремонта домов и служебных построек, но она не могла следить, как они выполняются.

Она не беспокоилась насчет Кинтайра. Со времени наводнения ферма была почти целиком под надзором Джереми Хогана. Он возобновил посещение Кинтайра на предмет присмотра за скотом и урожаем и обсуждения проблем с Триггом, как это было раньше, с самого рождения Генриетты, когда Сара была еще слишком слаба и нездорова, чтобы перенести долгое путешествие в Сидней. Теперь это стало заведенным порядком, и Луи настоял, чтобы Джереми выплачивали соответствующие комиссионные как ее агенту. Каждые несколько недель от Джереми в Банон приходило письмо, извещавшее ее о положении дел. В то время как ее беспокоили две другие фермы, эти письма позволяли ей увидеть, что кинтайрские акры так же плодородны и ухожены, как если бы Эндрю был жив и сам занимался ими.

Но она находила, что Банон действительно является тем убежищем от проблем колонии, которым его представлял Луи. Долины и ущелья имели чарующую, завораживающую красоту. Всего через несколько миль от дома можно было оказаться вдали от любого поселения, а за рекой бродили принадлежавшие государству стада диких животных. С гор обрушивались грозовые ливни, но бывали и долгие дни, полные солнечного света и тишины, когда Сара казалась себе растворенной в этом затишье. Она полностью погружалась в покой этих месяцев, в покой, который накрывал ее с головой, подобно одеялу, и заглушал все остальные мысли.

Луи казался чрезвычайно довольным. Он каждый день катался верхом с детьми или вдвоем с Сарой, и она все больше ощущала, что привязанность к Банону становится все более важным фактором в его жизни. Ему, казалось, больше ничего не нужно — только жить здесь, ни о чем не тревожась. Под его руководством сады приобрели изысканную, вдохновенную красоту. Иногда вместе с двумя-тремя работниками он отправлялся в экспедицию к подножию гор и привозил оттуда цветущие деревца, чтобы посадить их среди эвкалиптов и норфолкских сосен, которые окружали дом. Он пристроил библиотеку, чтобы разместить книги, которые прибывали на каждом корабле.

Для Элизабет была выписана гувернантка, мисс Парри. Это была несколько чопорная молодая женщина с тихим голосом, которую Луи отчаянно передразнивал. Элизабет продолжала уроки с отцом и Майклом Сэлливаном, и неохотно отправлялась на занятия с мисс Парри, обучавшей ее музыке, рукоделию и рисованию. Каждое утро из гостиной слышались мелодии Моцарта и Генделя, которые исполнялись достаточно четко, но деревянно. Самой большой страстью Элизабет по-прежнему был ее пони, а в последнее время сводная сестренка, Генриетта, стала вызывать в ней интерес. Генриетта была до удивления ребенком Луи — в ней было уверенное очарование, которое, она уже знала это, позволит ей добиться почти всего, чего она захочет. Для Сары все еще удивительным было видеть, как Луи обращается со своей маленькой дочерью: он обожал ее, нещадно баловал, восторгался тем, как она смело лепечет по-французски. Памятуя о трагической смерти Себастьяна, Луи нанял няньку специально для Генриетты: этой женщине была дана инструкция ни на миг не выпускать девочку из поля зрения. Сара сожалела, что не смеет вмешаться и покончить с тем доминирующим положением, которое занимает в семье Генриетта, но ей мешала мысль о том, что Генриетта заняла место того сына, на появление которого надеялся Луи, и что ей следует смириться с тем, что он ее портит.

С каждым месяцем Дункан и Дэвид все больше сживались с укладом жизни в Баноне. Дэвид вступал в юношеский возраст, становился застенчивым и замкнутым, с излишним, по мнению Сары, увлечением книгами: он перерыл всю библиотеку Луи. Порой он отправлялся верхом в буш, совсем один. Он, казалось, готов был подчиняться Дункану, который болтал за двоих, который обладал способностью Эндрю ухватиться за всякий удобный случай и до безумия любил веселье. Но в увлечении фермерским делом и познаниях в нем они были равны: оба знали, что ферма Дейнов, расположенная возле государственных пастбищ, когда-нибудь будет принадлежать им, и с интересом следили за ходом дел. Два-три раза в неделю они ездили туда с Сарой, чтобы понаблюдать за расчисткой и огораживанием, они знали о выращивании мериносов не меньше собственной матери, им были известны цены на овец и скот на всех распродажах в Сиднее и Парраматте. И Сара видела, как с каждой неделей они все дальше уходят от детства, и подумывала о направлении их на учебу в Англию… и каждую неделю она откладывала решение. Они поедут на будущий год… на будущий год, обещала она себе.

В конце декабря 1809 года, почти два года спустя после восстания против Блая, до них дошло известие, что подполковник Лаклан Меквори, вновь назначенный губернатор колонии, прибыл в Порт-Джексон на «Индостане». Вместе с ним на судне, а также на сопровождавшем его грузовом корабле «Дромадер» прибыли солдаты семьдесят третьего полка, посланные на смену бунтарскому «Ромовому корпусу». Назначая командира полка губернатором, Министерство по делам колоний ясно давало понять, что более не станет терпеть постоянные ссоры между губернатором и военными, тянувшиеся со времени Хантера.

С этим новым губернатором в колонии появилась надежда на мир и покой, однако Сара паковала вещи для поездки в Сидней со странной неохотой. Эти два года были для нее годами такой спокойной жизни, которой она никогда ранее не знала и которой даже не ждала. Она почти страшилась возвращения.

Глава СЕДЬМАЯ

I

Клубы пыли поднимались в раскаленный воздух над парадным плацем в первый день 1810 года. Жители Сиднея надели праздничную одежду и в приподнятом настроении собрались, чтобы послушать речь губернатора. Рядом с блестящей формой семьдесят третьего полка, мундиры членов Корпуса поблекли и выглядели довольно жалкими, хотя Корпус продемонстрировал мастерство владения оружием не хуже своих собратьев. Орудия батареи грохотали, и эхо отражалось от холмов на Северном берегу. Истекающий потом военный оркестр играл Национальный гимн.

Сара, сидя в экипаже с Элизабет и Генриеттой, отметила с усмешкой, которую старательно прятала, как почтительно толпа обнажила головы, когда ей продемонстрировали большую королевскую печать на верительной грамоте. Цилиндры и кепки слетели с одинаковой готовностью: ничто не указывало на то, что эта же самая толпа приветствовала свержение королевского наместника всего два года назад.

«Георг Третий: нашему доверенному и пользующемуся нашей особой благосклонностью Лаклану Меквори…»

В тесноте кареты Элизабет возилась со своей шляпкой, как догадывалась Сара, чтобы уберечь свое лицо от появления веснушек, а Генриетта, которой было почти четыре года, вела себя необычайно тихо и сосредоточенно смотрела куда-то. Она была зачарована развернувшимся перед ней зрелищем: никогда за свою короткую жизнь она не видела ничего, подобного этому великолепию красно-золотых мундиров, не слышала грохота барабанов, а залпы орудий батареи вызывали в ней почтительный трепет. Она, казалось, забыла о неудобстве многочисленных нижних юбок под ее платьем из индийского муслина. Сару забавляло, что Элизабет, которая абсолютно не обращала никакого внимания на церемонию, тем не менее получала огромное удовольствие от того, как прелестно она выглядит в своем платье, надетом лишь второй раз.

Выражение лица Луи, который стоял возле кареты, было скучающим, говорившим, сознательно или бессознательно, что эта жалкая демонстрация величия со стороны королевского наместника совершенно не производит на него должного впечатления. Он переложил шляпу в другую руку, слушая, как монотонно гудит голос военного прокурора. Стояла невыносимая полуденная жара, толпа яростно отмахивалась от мух, пытавшихся усесться на лица и обнаженные руки. Около Луи Дункан постоянно подталкивал своего брата и, поднимаясь на цыпочки, что-то нашептывал ему на ухо. Саре пришлось наклониться и тронуть его за плечо кончиком зонтика. Он обернулся, хитро улыбнулся ей и вопросительно поднял бровь по поводу недовольного лица Элизабет.

Губернатор закончил свое обращение, и снова прозвучал оружейный салют батареи и корабельных пушек. Снова прогрохотали барабаны и оркестр снова заиграл Гимн. Напряжение толпы спало.

Луи нетерпеливо распахнул дверцу экипажа.

— Боже! Как они обожают эти свои церемонии!

Он не сказал, кого имеет в виду: свиту губернатора Меквори или жадную до зрелищ, глазеющую толпу.

Уже занеся ногу на ступеньку, Луи вдруг остановился, повернув голову вбок и вглядываясь в толпу, которая уже разделялась на группы и медленно расходилась.

— Вон Джереми Хоган! — сказал он.

Сара наклонилась вперед: Джереми направлялся к ним, улыбаясь и все еще держа шляпу в руке.

— Джереми! — воскликнула она обрадованно. — Какими судьбами? Я никак не думала, что подобное событие может оторвать тебя от Хоксбери, даже если бы сам король…

Ее слова потонули в потоке радостных приветствий, которыми его встретили мальчики. Даже Элизабет утратила свой скучающий вид и очаровательно заулыбалась.

— Иногда на меня находит приступ ирландской общительности, — сказал Джереми, пожимая руку Луи. — Я вдруг замечаю, что стал скучным и заржавевшим в своем захолустье, и понимаю, что пора отправляться глотнуть цивилизации и набраться привычек нашей великой метрополии. Мне стало известно к тому же, что будет фейерверк — и тут я не в силах был устоять.

Луи настойчиво призывал его занять место в экипаже.

— Тогда вам не устоять против посещения Гленбарра. Пообедаем вместе, и, быть может, нам удастся уговорить вас побыть у нас. Сегодня вечером у нас будет большой костер и собственный фейерверк в честь прибытия Божьего помазанника.

При этих словах Сара заметила широкую улыбку, сразу появившуюся на лице Дункана.

— Ты очень непочтителен, Луи…

— Чепуха, дорогая моя! — рассмеялся он. — Я слышу проповедь, которую нам готовится прочесть преподобный Каупер: «Восстань и помажь его, ибо вот он пришел!»

Говоря подобным образом, он усаживался в экипаж вслед за Джереми, не обращая никакого внимания на протестующие возгласы Элизабет, которая вдруг поняла, что произойдет с ее муслиновыми воланами, если в карете станет еще теснее. Прежде чем захлопнуть дверцу, Луи обратился к мальчикам:

— Дэвид, вы сами доберетесь домой, ладно? Тут уже нет места.

Дэвид охотно кивнул:

— Конечно.

Дункан, как только услыхал слова Луи, весело помахал рукой и бросился через толпу туда, где все еще играл военный оркестр. Дэвид повернул и последовал за ним.

Луи с улыбкой смотрел им вслед.

— Думаю, теперь мы не скоро увидим эту парочку — пока они не проголодаются или не устанут до смерти.

Он сел и откинулся на спинку, и экипаж покатил. Он двигался медленно из-за вереницы карет и легких экипажей впереди. Сара обмахивалась веером и смотрела на пешеходов, которые перекрикивались друг с другом. Солдат распустили, и они смешались с толпой, их красная униформа выделялась яркими пятнами на фоне легких ситцевых и муслиновых платьев женщин. Хорошенькая девушка, повиснув на руке капрала семьдесят третьего полка, смотрела с легкой завистью на экипаж де Бурже, но тут ее спутник наклонился и сказал ей что-то, что заставило ее рассмеяться и забыть шелка и бархатную обивку, которые вызвали на минуту ее зависть. Было воскресенье, но вокруг как-то не было воскресной атмосферы: ноги людских толп поднимали клубы пыли, жара и шум вызвали у Сары головную боль, и она жаждала оказаться в прохладе Гленбарра.

Джереми довольно зло пародировал проповедь, которую, по его представлению, должен был вскоре произнести преподобный мистер Каупер в церкви св. Филиппа, приветствуя нового губернатора как спасителя колонии. Луи, выведенный из своего скучающего состояния, сильно веселился и откидывался на спинку, посмеиваясь. Он, что было совершенно в его характере, отказался присоединиться к той небольшой шеренге людей, которые рвались вперед, стараясь быть немедленно представленными Меквори. Они с Сарой были приглашены на прием в резиденцию позже на неделе, и ему претило стоять в очереди, ожидая под жарким солнцем возможности быть представленным новому губернатору на глазах у любопытных жителей Сиднея.

Пока мужчины вели беседу, Сара получила возможность как следует рассмотреть Джереми. Она отметила происшедшие в нем за последние годы перемены. Он уже привык к своей свободе: раскованность его поведения, речи и юмора уже была иной, чем в то время, когда он был ссыльным-управляющим Эндрю. Его камзол был прекрасно скроен, белье — безупречно бело, на нем лежала печать процветания фермы на Хоксбери. Она также заметила с некоторой тревогой седые пряди в его черных волосах и осознала, что, в конце концов, ему уже сорок два или сорок три, а годы, проведенные им в колонии, кроме последнего, были тяжелыми и изнуряющими. На лице у него был темный загар, а кожа загрубела от пребывания на открытом воздухе. Но в нем была уверенность человека, который живет в мире с окружающими; она сомневалась, что он часто обращается мыслями к Ирландии. Четырнадцать лет рабства отделили его полностью от того человека, которым он был там — юношей, увлеченным женщинами и лошадьми. Он был уверен в своем будущем и мог просто пожимать плечами, вспоминая о приговоре, вынесенном за агитацию против правительства. Это не испортило его репутации: здесь, в колонии, он волен подняться на любую высоту. Глядя на него, Сара заметила, что она думает о той ссыльной, которая живет с ним, и ей было интересно, женится ли он когда-нибудь на ней.

В этот вечер все в доме де Бурже — гости, дети и слуги — стояли вокруг огромного костра, за которым следили Эдварде и Тэд О'Малей. У небольшого костра Бесс и Кейт по очереди поворачивали свинью на вертеле. Воздух был насыщен ароматом жареного мяса.

Элизабет, стоя рядом с отцом, громко взвизгнула, когда в воздух взвилась ракета и рассыпалась дождем розовых звезд. Во всем городе сверкали точки костров, горевших в честь губернатора Меквори. Из дюжины мест, которые Сара могла рассмотреть и распознать, вылетали, расцвечивая ночное небо, фейерверки. Сидней никогда еще не был так красив: темнота скрывала его убогие домишки, а в небе сиял молодой месяц, рассыпая серебро по воде залива. Двадцать костров горели этой теплой летней ночью.

Сара, захваченная окружающей ее красотой, вздрогнула от легкого прикосновения к рукаву. Около нее стоял Джереми. Он заговорил так тихо, что она едва смогла расслышать его за треском поленьев.

— Я целый вечер пытаюсь поговорить с тобой наедине, Сара.

Она улыбнулась, глядя на него.

— Что-нибудь важное, Джереми?

Потом ее взгляд быстро перешел на Дункана, отскочившего от выстрела хлопушки, которую Эдварде взорвал прямо у него под ногами.

— Думаю, важное для тебя, — тихо произнес Джереми.

Она повернулась к нему. Улыбка увяла на его лице.

— Что же?

— Я не знаю, слышала ли ты уже новость о Ричарде Барвелле.

— Какую новость? — спросила она резко. — Что ты имеешь в виду?

— На «Индостане» доставлено письмо о том, что леди Линтон умерла. Она оставила Элисон все состояние. Я слышал утром, что Ричард наводит справки о кораблях в Англию.

— Они оба едут? — Сара пыталась не выказать паники.

— Да, Сара, оба.

— Что ж… спасибо, что сказал мне, Джереми. Хорошо, что ты успел мне сказать это раньше других.

Губы ее дрожали, и нежданные слезы застлали глаза. И эти костры, и детские голоса — все это принадлежит другому миру. Сиднейские холмы, усеянные огоньками, поплыли перед ее взором. Коснувшись руки Джереми, она отступила на несколько шагов от костра, радуясь темноте, скрывшей ее лицо.

II

У Гленбарра был сонный вид, когда Сара взглянула на него поверх лужайки. Была середина дня, и в большинстве комнат были закрыты ставни, чтобы уберечь их от прямых солнечных лучей. Яркий свет лился со стороны гавани, и Сара, изредка обращая взор на залив, должна была защищать глаза рукой. В доме ничто не шевелилось. Дэвид, Дункан и Элизабет занимались с Майклом Сэлливаном, Луи отправился в город проследить за разгрузкой каких-то картин, присланных из Англии в Банон. Рядом с Сарой сидела на качелях Генриетта, ее раскачивала сонная няня. Голубое платье малышки развевалось, когда она взлетала в воздух. Со стороны конюшни доносился звон ведер. Ни малейшего ветерка не долетало с воды, и сосны, под которыми они сидели, были совершенно неподвижны.

Время от времени Генриетта что-то лепетала, и Сара рассеянно отвечала ей, но жара погружала обеих в летаргическое состояние. Рукоделие лежало в корзинке у ног Сары, и она даже не делала попытки взяться за работу. Прошло уже шесть дней со времени оглашения полномочий Меквори, и хотя поселение все еще продолжало праздновать, жара, которая усиливалась день ото дня, лишала жителей Сиднея как энергии, так и хорошего настроения. Сара прислонилась к стволу дерева, прислушиваясь к жужжанию насекомых вокруг и глядя на лужайку, которая пожелтела за эти засушливые недели, и на дорогу, ведущую к дому, напряженно пытаясь уловить звук копыт, которого ожидала.

Но первой Ричарда увидела Генриетта. В тот миг внимание Сары отвлекло появление рыбацкой лодки на заливе, прямо под их садом. Голос Генриетты заставил ее вздрогнуть.

— Вон кто-то едет, мама!

Сара быстро обернулась. Она узнала алую униформу Корпуса, но Ричард явился пешком: от медленно шагал по дорожке, и даже на этом расстоянии она заметила, что у него какой-то потерянный вид; это странно тронуло ее. Подойдя ближе, он остановился и посмотрел на группу под темными деревьями, защищая рукой глаза от солнца. Дымка, исходившая от нагретой земли, отделяла их друг от друга прозрачным колеблющимся занавесом.

Сара поднялась.

— Можно мне тоже пойти, мама?

Сара отрицательно покачала головой:

— Нет, Генриетта, тебе пора идти наверх и отдохнуть. Еще десять минут, и ее можно забрать, Фанни.

— Хорошо, мэм, — сказала Фанни обрадованно.

Сара покинула древесную сень и пошла через лужайку навстречу Ричарду.

Два дня назад Ричард прислал Саре записку, спрашивая разрешения повидать ее в Гленбарре. Записка положила конец сомнениям и вопросам, которые мучили ее с того момента, когда Джереми сообщил ей о смерти леди Линтон и о планах Барвеллов вернуться в Англию. Она ответила, написав, чтобы он пришел в такое время, когда Луи точно не будет дома. И затем она приготовилась ждать, мозг ее был на редкость спокоен и ясен. Она знала, что Ричард скажет ей, знала даже, какие слова он выберет. Это будет неудачным окончанием отношений, которые сложились между ними с того самого дня, когда они разговаривали наедине на маленьком пляже в конце сада. Десять лет их жизни шли параллельным курсом — временами они были очень близки, полны любви и нежности; временами они ссорились и становились чужими друг другу. Все было иначе, чем в Брэмфильде, когда они по-детски думали о любви; это чувство привело Ричарда с другого конца света, чтобы быть рядом с ней, и дало ему десять горьких лет, исполненных разочарования.

Идя ему навстречу через лужайку, она знала, что всему этому пришел конец. Она подошла близко и протянула ему руку.

— Я рада, что ты пришел, Ричард, — сказала она.

Он кивнул, но не ответил.

Она ухватила его за рукав мундира, направляя к веранде. Он поднялся за ней по ступеням и направился к стеклянной двери, ведущей в гостиную. Входя в комнаты, Сара увидела, как мелькает голубое платьице Генриетты, подобно голубому цветку под величественными соснами.

Ставни на всех окнах, кроме одного, были закрыты от солнца, и в комнате царил полумрак. Навощенный пол в промежутках между коврами выглядел прохладным, прохладу излучали и белые стены. Но срезанные цветы, которые еще утром были совсем свежими, уже увядали от жары. В этой комнате многое изменилось с тех пор, как она вышла замуж за Луи, но все же ощущение было точно таким, как в тот вечер, когда Ричард и Элисон пришли сюда впервые. Он внимательно осмотрелся, войдя, и Сара догадалась, что у него те же мысли.

Он остановился у камина, опершись о него одной рукой, устремив на нее пристальный взгляд. Она села на диван рядом. Глаза его были печально-задумчивы, когда он следил за ее движениями.

— Ты, наверно, слышала мои новости, Сара? — сказал он.

Она кивнула.

Он заговорил нерешительно:

— Тогда… ты не против того, что я пришел… так просто? Уже пять лет прошло с тех пор, как я виделся с тобой здесь наедине… пять лет, Сара!

Она внезапно потеряла власть над собой: губы ее нервно задергались, она протянула к нему руку.

— О, Ричард, Ричард! Если бы ты не пришел, я не знаю, что бы со мной было! Я бы этого не вынесла!

Вмиг он оказался возле, присев на скамеечку у ее ног, сжав обе ее руки в своих.

— Моя драгоценная Сара! Я тебя не отпущу! Нам не нужно больше расставаться! Я как-нибудь уговорю Элисон остаться здесь… Она должна остаться, если я этого хочу!

Она наклонилась, коснувшись его лба, ее губы нежно коснулись его щеки.

— О, молчи, Ричард! Молчи! Не нужно этого больше! Мы это уже говорили десять лет назад, и ничего хорошего из этого не вышло.

Он прислонился щекой к ее плечу.

— Боже! — воскликнул он. — Что же я натворил! Как я все испортил! Не нужно мне говорить, что я поступаю как ребенок — я это знаю, Сара! И в то же время я ничего с собой не могу поделать. Я не в силах разлюбить тебя, точно так же, как не в силах не дышать. Но все эти годы мы только мучили друг друга — и все.

Она нежно гладила его волосы.

— Не вини себя, любимый! Нет вины…

Вдруг он вскинул голову и посмотрел ей прямо в лицо.

— Вина есть! По глупости я испортил жизнь Элисон и свою собственную. Она несчастлива, она не была ни минуты счастлива с того момента…

— Но Элисон любит тебя! — возразила Сара. — Ты для нее весь мир, она не видит ничего, кроме тебя.

— Да, именно так она заставляет думать окружающих, — сказал он. — Это то, чему она даже меня заставила поверить. О… она любит меня, конечно. И любит меня так, как я того не заслуживаю, — в ее сердце больше ничему нет места. Но она также знает и понимает меня гораздо лучше, чем я предполагал.

Сара нахмурилась.

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, что моя любящая, обожающая жена знала о моих чувствах к тебе с самого первого вечера, когда встретилась с тобой.

— Ричард…

— Это так! Когда пришло письмо с сообщением о смерти леди Линтон, я сказал Элисон, что хочу остаться в колонии, я пытался убедить ее, что при наличии денег я смогу разбогатеть, как Эндрю. И тогда она мне сказала.

— Что она тебе сказала?

— Она сказала, что с нее хватит колонии. Что она умирала от тоски с того самого момента, как ступила на эту землю, что она устала от скучных глупых приемов, где вынуждена каждый раз видеть все одних и тех же людей, слышать все те же разговоры. И с каждым годом, представляешь, все становилось хуже и хуже. А потом…

— Ну?..

Он расстроенно провел рукой по лицу.

— А потом она заговорила о тебе, Сара. Она напомнила мне о том вечере, когда мы впервые пришли сюда, а потом о каждой нашей встрече, при которой она присутствовала. Она помнит, как каждый из нас вел себя и что говорил. Она описала мне все это шаг за шагом: она заставила меня увидеть, что я сделал с ее жизнью и с твоей. Я не сделал для тебя ничего хорошего — она мне на это указала: с моей стороны было бы гораздо лучше и добрее, если бы я оставил тебя в покое.

— И Элисон, — сказала Сара медленно, — она молчала все это время… и оставалась с тобою, хотя все это было ей известно? Но почему?

— Я уже сказал, что она меня любит гораздо больше, чем я того заслуживаю. Я не гожусь ни для Элисон, ни для тебя, Сара. Но она все равно любит меня. Мне стыдно думать о том, как я с ней обошелся, и с тобой.

Сара задумчиво сказала:

— Еще давно, когда я впервые услышала, что вы с Элисон приехали в Сидней, я заметила в разговоре с Джулией Райдер, что наконец-то у колонии появится настоящая леди, вокруг которой можно будет суетиться. Говоря так в то время, я делала это совсем не из благородства, а потому что мне претила сама мысль об Элисон. Теперь, когда я думаю о том, как, зная о нашей любви все эти годы, она молчала, — мне тоже становится стыдно. Она гораздо более леди, чем я предполагала.

Он крепче сжал ей руку.

— Было так странно видеть жену, которая всегда мне во всем подчинялась, вдруг ставшую надо мной. Она не плакала, она не лила слез над моей любовью, которую я так тщетно расточал и которой она сама так жаждала. Но тогда я еще не знал худшего.

— Худшего? — спросила она встревоженно. — Ричард, что?..

— Несколько месяцев назад доктор Вентворт сообщил, что ей осталось жить не более года — может быть больше, если она предпримет морское путешествие. Она мне об этом ничего не говорила, потому что знала, что невозможно покинуть колонию, пока жива ее тетка. Но теперь у нее есть деньги, и она уезжает. У нее больные легкие. Ты сама видела ее, Сара: она как тень…

Он снова уткнулся ей в плечо.

— Вот… так что, хочу я того или нет, я должен отправиться с ней в Англию. Если я до сих пор вел себя так гнусно, так по крайней мере я должен подарить ей этот последний год.

Он отпустил ее руки и обнял за плечи.

— О, Сара! Сара! Что же мне без тебя делать? Но я не могу остаться.

Она прижала его голову к своей груди, руки ее крепко обняли его.

— Родной мой, тебе нужно ехать с Элисон. Ты найдешь спокойствие вдали от меня. Мы ничего хорошего не можем дать друг другу — мы мучаем и разрушаем, и ты и я. У меня есть Луи и дети, и я буду здесь счастлива. А ты будешь счастлив в Лондоне, теперь, когда у тебя есть деньги, ты там найдешь себе развлечения. Это твой мир, Ричард, там твое место.

— Разве есть мне место на земле вдали от тебя, Сара? Мы же с самого детства…

Он не успел договорить: Сара вдруг наклонилась к нему и поцеловала его в губы.

— Больше ничего не стоит говорить, родной мой. Я тебя люблю и буду любить. Поцелуй меня, Ричард, и пусть это будет нашим прощанием.

Он медленно поднялся на ноги, поднял ее и крепко обнял.

— Сара! Сара! Как же мне быть без тебя?

Она обвила его шею руками, и когда они целовались, она почувствовала на своей щеке горячие слезы. И в ней уже тогда возникло чувство, что он далек и недосягаем для нее.

III

Ричард и Элисон отплыли из Порт-Джексона на «Индостане» в начале мая 1810 года с остальными членами расформированного Корпуса Нового Южного Уэльса. Саре этот период ожидания показался бесконечным. «Индостан» и «Дромадер» должны были пройти путь до Англии вместе, но сначала их следовало отремонтировать и снабдить всем необходимым. Потянулась нескончаемая череда прощальных вечеров, и время шло очень медленно.

Блай, вернувшийся в Сидней на протекающем старом «Дельфине», должен был также отплыть на «Индостане». Его вынужденное пребывание в Порт-Дарлимпле отразилось на его характере, и задержки с отправлением кораблей доставляли ему какое-то извращенное удовольствие.

Они с Меквори невзлюбили друг друга с первого взгляда: присутствие Блая в Сиднее служило источником постоянного раздражения для губернатора. В конце апреля он дал бал в честь своего предшественника, в стремлении ускорить отъезд того из колонии.

Сара нервничала и не находила себе места, пока оба судна оставались в гавани и пока она знала, что Ричард еще не на борту. Она предложила Луи вернуться в Банон, и он, понимая ее состояние, отдал распоряжение о немедленных сборах и отъезде на Непеан.

В мае, когда Сара была в Баноне, поступило известие об отплытии обоих судов.

Сознание того, что Ричард в конце концов уехал, вселило в нее спокойствие, которое смягчило ощущение покинутости и одиночества. Теперь не оставалось никого, с кем можно было делиться воспоминаниями о долине Ромни, никого, кто помнил бы ее отца. Ричард увез с собой образ юной Сары Дейн.

IV

Губернатору Меквори не нравилось то состояние, в котором пребывала колония в момент его приезда. Он точно представлял себе, во что он должен превратить тот маленький мир, которым ему дано править, и принялся за дело решительно и энергично. Убожество сиднейских зданий раздражало его — он мысленно видел, как их сменят прочные каменные здания, он хотел иметь более удобные дороги, и он добился их постройки за счет введения платного проезда. Было начато строительство новой больницы, достроена и освящена церковь св. Филиппа. Меквори приложил свою энергию ко всему и она ощущалась повсюду.

Общественная жизнь колонии процветала: было модно отправляться на пикник по новой Южной дороге и превращать воскресное посещение церкви в торжественное мероприятие. По вечерам в Гайд-Парке установился ритуал прогулок для публики под музыку полкового оркестра, на протяжении всей недели давались балы и вечера, на которых всегда присутствовали многочисленные представители семьдесят третьего полка. В Гайд-Парке отвели место для конных состязаний, и ежегодная неделя скачек, проводимая в октябре, стала самым главным событием года. С другой стороны, в городе продолжала существовать и непристойная, грубая мрачная жизнь, которую Меквори удалось за три года ограничить пределами района под названием «Скалы», в котором, в основном, теснились бараки ссыльных. Он стремился к тому, чтобы в обществе возобладали светский лоск и утонченные манеры, и общество, по мере сил и возможностей, старалось соответствовать его требованиям и обрести элегантность.

Но в характере губернатора была одна странность, к которой колониальная элита относилась с гораздо меньшим одобрением: он был на удивление неравнодушен к помилованным. Он везде, где возможно, отдавал им предпочтение и поощрял их участие в разного рода общественных увеселениях. Но он не мог изжить традицию держать помилованных на расстоянии. Он мог просить их отобедать в правительственной резиденции и назначить их членами комитетов, но был не в состоянии силой заталкивать их в гостиные офицерства или купеческой братии. Когда его превосходительство указывал, какого высокого признания удалось добиться Саре де Бурже, ему резонно отвечали, что остальным помилованным не повезло вступить в брак с людьми слишком влиятельными, слишком высокородными или слишком богатыми, чтобы их невозможно было щелкнуть по носу.

Для Сары эти три года с момента приезда Меквори были, на первый взгляд, спокойными. Но ей постепенно пришлось привыкнуть к тому факту, что Ричарда нет, и прятать ощущение потери за внешним спокойствием. Он в общем-то составлял незначительную часть ее повседневной жизни с момента ее замужества, но в то же время она много узнавала о нем из разговоров и сплетен, часто видела его на разного рода сборищах и порой могла перемолвиться с ним словечком. Но с его отъездом все это ушло: никто о нем больше не говорил, и упоминание его имени было бы неуместно. Ферма Хайд дважды сменила владельцев, так что даже там он не оставил существенного следа. Ричард никогда не входил в ядро колониального общества, и колония быстро его забыла.

К этому времени Луи смирился с необходимостью делить жизнь между Баноном и Гленбарром. Сара уже не посещала лавку, а просто просматривала финансовые отчеты, когда Клепмор приносил их в Гленбарр. Она не так часто ездила в Кинтайр, на фермы Приста или Тунгабби: Джереми Хоган по-прежнему брал на себя большую часть управления Кинтайром, а управляющие двух других ферм были достаточно умелыми в своем деле. Она уже поняла, что за мирные отношения с Луи приходится расплачиваться более низкими доходами от обеих ферм. Ее не слишком беспокоили эти потери: она просто смотрела на этот период как на промежуток времени, когда Дэвид и Дункан подрастают, чтобы взять управление фермами в свои руки; тогда их честолюбие сделает ненужными ее собственные усилия. С каждым годом все новые акры прибавлялись к уже расчищенным на ферме Дейнов, и стада мериносов все росли. «Ястреб», «Чертополох» и «Дрозд» совершали рейсы с солидным грузом шерсти в Лондон. Иногда Луи называл ее «лавочницей», но ее забавляло, что он уже не вкладывал в это слово первоначального презрения.

Единственное письмо от Ричарда пришло только в начале 1812 года. Он просто и кратко сообщал ей о смерти Элисон в доме леди Линтон в Девоне. Саре стало грустно от этого известия. Бедная Элисон! — подумала она. Как напрасна была ее любовь! Ричард был недостоин такой любви, и в то же время Сара знала, что это чувство было так же естественно, как потребность дышать. Она подумала о том, чем же он может теперь заняться, и ей рисовалось, что его окружает веселая лондонская жизнь, к которой он всегда стремился, а теперь у него были для этого средства, которых Элисон не успела истратить. Ей хотелось думать, что теперь Ричард будет счастлив.

Глава ВОСЬМАЯ

I

Весь Гленбарр был наполнен огнями и суетой, когда Сара поднималась по лестнице к себе в спальню в последнюю ночь 1812 года. Снизу до нее доносились голоса прислуги, болтающей по пути из вестибюля на кухню, и здесь, за этими закрытыми дверями спален, ей чудилось возбуждение и старание, с которым наряжаются к празднику его участники. Гленбарр был полон веселья и праздничной приподнятости. Сара помедлила на верху лестницы и огляделась: балюстрада была украшена гирляндами — делом рук Элизабет, вокруг была масса диких цветов, расставленных в вазах. В столовой были накрыты праздничные столы, в гостиной стояли столы для карточной игры, а вдоль стен — диваны для тех, кто захочет просто поболтать.

Вдруг это возбуждение захватило и Сару, она подобрала юбки и почти бегом пустилась к окну в конце лестничной площадки. Из этого окна был виден сад, расположенный сбоку от дома. Там стоял шатер для танцев: в нем горел яркий свет, две его стороны были открыты летней теплой ночи и виду на гавань. Небо было ясно, позже появится луна. Сара стояла и слушала: даже сквозь говор мужчин, добавляющих последние штрихи к оформлению, и повизгивание скрипки, которую настраивал одинокий оркестрант, сидя на деревянном ящике у входа в шатер, ей был слышен тихий ласковый плеск волн о прибрежные камни внизу. Послышалась мелодия — скрипач заиграл для себя и двух садовников одну из прекрасных сентиментальных баллад Томми Мура, и Сара тихонько подпевала, стоя у окна. Потом настроение изменилось: зазвучала зажигательная ирландская джига, в которой слышался веселый смех. Она не могла узнать человека, чей силуэт вырисовывался на фоне огней, но знала, что слышит крик сердца изгнанника. Садовники ушли, и вскоре не стало слышно ничего, кроме шепота волн и слабого аккомпанемента скрипки.

Она обернулась на звук шагов возле нее. Дэвид вышел из спальни и с улыбкой направлялся к ней.

— Ты еще не одета, мама?

Она покачала головой.

— У меня это отнимает меньше времени, чем у Элизабет. Я не готовлюсь в царицы бала, кроме того, я гораздо дольше, чем она, занимаюсь этим в своей жизни.

— Элизабет все равно тебя не затмить! — сказал он и, неожиданно наклонившись, поцеловал ее в щеку. — Ты все равно самая красивая женщина в колонии, и больше того — ты это прекрасно знаешь.

Сара рассмеялась и попыталась взъерошить ему волосы, но опустила руку.

— Мне даже этого нельзя. Ты так безупречно выглядишь, Дэвид!

— Таким я и намерен оставаться!

Она посмотрела на него с удовлетворением. Ему было девятнадцать лет, он был даже выше Луи. Он был очень хорош, со своими светлыми волосами над голубым камзолом. Он вырос в задумчивого немногословного молодого человека. И Сара чувствовала, что ей крайне редко удается проникнуть в его мысли или понять, каковы его убеждения. Он любил ее и был ей предан, но не поверял своих тайных помыслов. Дэвид был, пожалуй, перфекционистом: он не брался ни за что, в успешном окончании чего не был уверен. Он уже перестал заниматься с Майклом Сэлливаном и готовился взять на себя управление фермой Приста. Казалось, он вполне этим удовлетворен и доволен. Но она опасалась, что он не вкладывает душу в это дело: просто занимается фермой за неимением другого дела. Он хорошо стрелял и ездил верхом, был вежлив, очарователен, готов угодить, и все же у него постоянно был какой-то отстраненный вид. Он с готовностью принимал участие во всех семейных делах, но, казалось, всегда испытывал облегчение, когда приходило время совершать одинокие поездки на ту или иную ферму. Сара прекрасно знала, что Дэвид любит ее, но он никогда не отдавал ей всего своего сердца. Когда она испытующе смотрела на него, то всегда замечала в нем какое-то неясное беспокойство. Это особенно было заметно сейчас, когда он стоял перед ней: красивый, на вид старше своих девятнадцати лет. В нем не было страстности, такой характерной для Эндрю и которой с избытком было в Дункане.

Сара стряхнула с себя эти ощущения, улыбнувшись и потрепав его по щеке.

— Не волнуйся, я не испорчу твою прическу. Хотя я представляю, как затрепещут сердца…

Она не докончила, потому что в коридоре снова с шумом распахнулась дверь, и появился Дункан с широкой улыбкой на лице.

— Как я выгляжу, мама? Все в порядке?

— Ты великолепен, Дункан, неотразим!

Он слегка зарделся от удовольствия. Его вид растрогал Сару. Камзол был немного ярковат — Луи вряд ли одобрил бы такой ослепительный красный цвет, но это был собственный выбор Дункана, и он казался в нем счастливым. Он обладал каким-то неуклюжим и небрежным очарованием, и уверенностью, которая не позволяла отступать перед трудностями. Весь дом обожал его и угождал ему. Он ездил верхом и управлял своим крошечным парусником в заливе с отчаянной и подкупающей лихостью. Он с удовольствием болтал со всеми и во всех слоях сиднейского общества имел кучу друзей. В нем не было ничего от замкнутости брата.

Сара механически протянула руку, чтобы расправить рюши на его груди.

— Мама, ты можешь оставить мне танец? — спросил он. — Я практиковался с Элизабет, но она сказала мне, чтобы я ни за что не танцевал ни с кем, кроме нее и тебя, — иначе я всех опозорю.

— Я буду польщена потанцевать с тобой, мой милый.

Внизу в вестибюле начали бить часы, и Сара с тревогой взглянула на сыновей.

— Мне нужно идти, а то я вообще не успею одеться, чтобы хоть с кем-нибудь потанцевать.

Она подхватила юбки и поспешила к своей комнате. Дэвид с нежностью посмотрел ей вслед, а Дункан был занят своим камзолом.

II

Сара почти закончила свой туалет, когда в спальню вошел Луи. Он медленно пересек комнату и остановился возле жены, рассматривая ее отражение в зеркале. Затем наклонился к туалетному столику и достал из шкатулки сапфировое ожерелье, которое подарил ей два года назад. Когда он застегнул его, цвет ее парчового платья оттенка слоновой кости вдруг оживился. Он улыбнулся, коснулся губами ее плеча и отошел к окну.

— Сад выглядит привлекательно, — произнес он.

Она кивнула, вспомнив, как только что стояла у окна на лестничной площадке. Маленькие разноцветные фонарики окружали лужайку и дорожку, ведущую к дому: их уже зажгли, и они мягко мерцали в темноте. Сад и дом погрузились в ожидание: скоро грянет музыка, зазвучит смех, голоса парочек, которые будут под руку прогуливаться по лужайке.

— Но комары замучают любого, кто решится выйти на улицу, — добавил Луи.

Сара взглянула на него через плечо, но он все еще стоял, глядя в окно, заложив руки за спину. По тому, как он говорил, она понимала, что его голова занята чем-то другим. И она ждала, зная, что он сам скажет ей, когда сочтет нужным, в чем дело. Она снова взглянула в зеркало и поправила локоны.

— Завтра к полудню жара будет невыносимой, — заметил он, взглянув на безоблачное небо и на луну, появившуюся над заливом. — Как раз подходящая погода, чтобы испортить всем настроение перед скачками. И у меня возникает неприятная уверенность, что мне не удастся побить Дэвида в борьбе за Приз магистрата.

— Это будет жаль, — сказала она медленно. — Возможно, для Дэвида было полезно хоть в чем-то потерпеть поражение. Мне кажется, он побаивается скачек, потому что не уверен, что ему удастся добиться желаемого. Он слишком удачлив во всем. Это плохо…

— Ну, скачки… — сказал он, пожав плечами. — Мне кажется, чтобы встряхнуть Дэвида, нужно нечто большее.

Какой-то намек на раздражение в его голосе заставил Сару быстро обернуться. Кулаки Луи, стоявшего к ней спиной, сжимались и разжимались.

— Что ты имеешь в виду, Луи?

Он повернулся.

— Я не только о Дэвиде говорю. Это касается всех детей… Дункана, Элизабет и даже Генриетты.

Она озадаченно нахмурилась.

— Боюсь, что я тебя не понимаю. Что с ними не так?

Он взмахнул руками — жест его выражал неуверенность.

— Я не знаю точно. Но у меня возникло сожаление, что ничто не в состоянии их встряхнуть здесь время от времени. Они ничего в жизни не видели… Вот, например, сегодняшний вечер… Они, очевидно, считают, что это верх элегантности и моды. Они живут, так сказать, на вершине своего мира и склонны забывать, что он очень мал.

Сара повернула к зеркалу нахмуренное лицо.

— Ты, конечно, прав, — сказала она, встретившись в зеркале с ним глазами. — Но что же делать? Как только я начинаю говорить с Дэвидом об отъезде в Англию, он постоянно отвечает, что предпочитает остаться здесь, и вообще уже поздно куда-то посылать его учиться.

— Учиться! Он должен узнать настоящую жизнь Англии! Дэвид как раз в подходящем возрасте для Лондона. Он достаточно взрослый, чтобы получить от него удовольствие, и достаточно молодой, чтобы впитать его дух.

Сара заметила, что руки ее слегка дрожат, когда протянула их за своими длинными перчатками.

— А остальные?.. Что насчет них?

— Им это нужно не меньше, чем Дэвиду. Элизабет семнадцать, Сара. Она здесь влюбится в какого-нибудь поручика из полка, даже не поняв, что есть и другие мужчины.

Сара подняла брови.

— Боюсь, ты забываешь, Луи, что в Англии браки для девушек не устраиваются родителями так, как это делается во Франции. Элизабет должно быть предоставлено право выбрать самой. И если она хочет остаться здесь и выйти замуж…

Он воздел руки к потолку.

— Мой Бог, Сара! Я не говорю об устройстве брака для нее! Я надеюсь, и даже уверен в этом, что она вернется в колонию, чтобы здесь поселиться. Потому что здесь она была счастлива как нигде. Но ей следует знать — пока она еще достаточно молода, чтобы сделать окончательный выбор, — что собой представляет остальной мир.

Сара неловко пыталась застегнуть браслет поверх перчатки.

— Значит, ты предлагаешь, чтобы поехали все трое?

Она наблюдала в зеркале, как он направляется к ней через комнату. Он встал позади ее стула, нежно положив руки ей на плечи.

— Давайте все поедем, Сара.

Ее рука испуганно взметнулась к горлу.

— Мы все?! Ты и я тоже?..

— На год-два, не больше.

— Но… бросить Гленбарр… Банон… Мне, пожалуй, не хочется, Луи.

— Но почему? Ты что, должна быть постоянно прикована здесь цепями? Я прихожу к выводу, что тебе, не менее чем детям, нужно взглянуть на мир.

Она не отвечала. Голова ее склонилась над веером, из которого она начала выщипывать перья. Пальцы Луи на ее плечах слегка сжались.

— Сара, любовь моя! Что с тобой?

Она резко подняла голову, и глаза их встретились в зеркале.

— Мне страшно! — воскликнула она. — Вот что со мной! Я пробыла в этой колонии двадцать лет, и я боюсь выезжать за ее пределы. Здесь все знают обо мне и уже перестали шептаться на мой счет. У меня здесь свое место, а ты призываешь меня его покинуть и отправиться навстречу лондонским сплетням. Ты хочешь, чтобы я слышала, как копаются в моем прошлом, выискивая самые лакомые кусочки? Когда-то, Луи, ты напомнил мне, что, прибыв сюда с заключенными, я уже перенесла самые худшие испытания в своей жизни и никогда не испытаю больше ничего подобного. Есть, однако, возможность заставить меня страдать еще сильнее. Если ты…

Его густые брови сошлись на переносице.

— Успокойся, Сара! Ты позволяешь своему воображению заходить слишком далеко. Кто там в Лондоне может заставить тебя страдать? Ты, моя милая, просто смотришь на это все сиднейскими глазами. Скажи, пожалуйста, кто, глядя на твою прошлую жизнь, может сказать, что ты заслуживаешь позора? Лондон давно уже признал то, что Сидней признать боится: было так много искажений в сфере правосудия, когда решался вопрос о ссылке! Для тех, кто знает твою историю, речь идет не более чем о детской шалости. Разве ты забыла, как многоопытен и циничен Лондон? У тебя есть положение, деньги, и Лондону до остального нет дела. Для Англии было бы неплохо, если бы лица королевской крови были окружены такими же невинными людьми, как ты. Разве ты этого не понимаешь?

— Но это не все! — сказала она, покачав головой, как бы отбрасывая его попытки разубедить ее. — Сами дети!.. Почему ты так уверен, что они захотят уехать? Если Дэвид откажется, я не смогу его заставить. Будет вполне объяснимо, если он захочет остаться здесь теперь, когда он берет в руки ведение хозяйства. Не думаю, что он охотно все бросит.

— Ах, Сара… дети никогда не бывают такими, какими бы мы хотели их видеть. Вы с Эндрю нажили свое состояние, начав с примитивной хижины на Хоксбери, но ты не можешь ожидать, что детям все это будет так же дорого, как тебе. Им не нужно трудиться для достижения всего этого, и у них есть лишь смутные воспоминания о том времени, когда их отец не стал еще видным гражданином колонии. Тебе бы хотелось, чтобы в их сердцах билась любовь к Кинтайру и чтобы они не могли с ним расстаться на год-другой. Но ты заблуждаешься. Для них это все является лишь фактом жизни — чем-то, что они всегда имели и к чему они всегда смогут вернуться. Когда возникает возможность увидеть другую жизнь, неестественно было бы для них отказываться.

Она нервно тронута сапфиры, ощутила жесткость парчи на своем теле.

— Луи, почему ты так во всем уверен? Откуда ты знаешь, что они обо всем этом думают?

Он притянул ее к себе.

— Я знаю, потому что я спросил их, Сара.

— Ты?.. Не спросив сначала меня?

— Не сердись, любовь моя. Я прекрасно знал, что ты испугаешься, и мне хотелось иметь все возможные аргументы. Я спросил их, потому что мне нужно было знать их мнение заранее. Сара, им необходимо выбраться отсюда, чтобы с радостью вернуться сюда. Как могут они оценить все, что имели всегда, как могут они понять то спокойствие, которое мы с тобой здесь обрели, если не узнают ничего иного? Именно ради них я готов предпринять эту поездку в Англию. И им нужно, чтобы ты была с ними.

Она в отчаянии сжала руки.

— Все будет далеко не так просто, как ты говоришь! Как только они ощутят прелесть Лондона, они начнут презирать здешнюю жизнь. Они не захотят вернуться, и весь труд этих лет окажется напрасным. Я изо всех сил старалась поддерживать и фермы, и лавку в порядке, чтобы они смогли принять их от меня. Дай им год веселой жизни в Лондоне, и они захотят продать все это. Луи, разве ты этого не понимаешь?

— Неужели у тебя так мало веры в их привязанность к этим местам? Я хочу, чтобы они, сравнив, поняли, какой полноценной была их жизнь здесь. Не можешь же ты надеяться, что им никогда не захочется совершить этого путешествия. Пусть поедут сейчас.

Его прервал звук поспешных шагов в коридоре. Раздался стук в дверь. Он отпустил плечи Сары и немного отступил назад.

— Войдите!

Дверь распахнулась тотчас же, и вошла Элизабет. На ней было платье из мягкого белого шелка, которое, казалось, сливается с белизной ее кожи. Это было ее первое бальное платье, и отец заявил, что оно должно быть совершенно простым, без всякой вычурной отделки, которую она любила. Сара посмотрела на нее и улыбнулась. Выбор Луи был безупречен: в этом наряде Элизабет сияла красотой.

— Ты выглядишь великолепно, Элизабет! — сказала она с восхищением. — Ты прямо как с картины!

— Да… — Элизабет возбужденно рассмеялась. — Дэвид и Дункан только что сказали то же самое, хотя Генриетта, кажется, считает, что платье слишком простое. Я заходила в детскую показаться ей. Она этого не сказала, но, мне кажется, она бы предпочла что-нибудь ярко-красное. Дункан побывал у нее до меня, и наш маленький деспот был от него в восторге.

Она шагнула вперед и покрутилась перед ними.

— Папа, тебе нравится?

— Да, конечно, моя дорогая, я тобой очень горжусь!

Вдруг рука Элизабет встревоженно метнулась к губам.

— Боже! Я же забыла сказать вам, зачем пришла! Первые гости уже здесь. Правда, это всего лишь старый мистер Брайди. Он направился прямиком к столу и, кажется, даже не обратил внимания на то, что вы еще не спустились. Он пожаловал пешком — вот почему вы не слышали кареты. — По ее тону было понятно, что она не представляет, как можно идти, когда есть возможность ехать.

Она повернулась, чтобы уйти, но замешкалась и бросила через плечо взгляд на отца.

— Папа… вы уже об этом поговорили? — спросила она нерешительно. — То есть… ты обещал поговорить с мамой сегодня.

— Да, Элизабет, мы это обсудили.

Лицо девушки озарилось.

— Значит — решено? Мы едем?

— Не все решено окончательно, — сказал Луи. — Пока еще.

Элизабет вдруг бросилась к Саре.

— Ну, мамочка, скажи, что мы поедем! Я так мечтаю увидеть Лондон, и всю страну тоже. Если бы я хоть разок могла поохотиться со сворой гончих, я была бы счастлива. Представляешь, как ужасно состариться и растолстеть, так ни разу и не узнав охоты с гончими! — Она чмокнула Сару в щеку. — Прошу тебя — подумай и разреши!

Сара встала, разгладила свои длинные перчатки и развернула веер из страусовых перьев.

— Похоже, — сказала она, взглянув на Луи, — что решение принято за меня, и вполне твердо.

Медленная улыбка расплылась по его лицу. Склонившись к ней, он нежно коснулся губами ее виска.

— Я всегда надеялся, что смогу тобой похвастать в Лондоне, любовь моя.

Он предложил ей руку, и они вместе вышли из комнаты.

III

Чувство растерянности и разочарования сопровождало Сару на протяжении всего вечера. Прибывали гости, и Сара с улыбкой приветствовала их, но каждый раз радовалась, когда они отходили от нее и ей не нужно было занимать их разговором. Комнаты наполнялись голосами и смехом, из шатра доносилась музыка. Там, как всегда, было с избытком мужчин, и юные поручики не столько из вежливости, сколько из желания потанцевать, приглашали бабушек, втрое старших по возрасту. Женщин окружали группы поклонников, и Элизабет, которая должна была получить полное удовольствие от сегодняшнего праздника, настояла на том, чтобы ее танцы были разбиты пополам, иначе она не могла потанцевать со всеми желающими. Она была подлинной кокеткой, без тени смущения или возбужденного румянца на щеках. Дэвид, который подошел к ней, чтобы пригласить на танец, получил отказ, сопровождаемый смехом. Однако, когда подошел губернатор, она изобразила застенчивость и сделала глубокий реверанс. Ей и в голову не пришло разделить этот танец пополам!

Наконец, когда прибыли уже все, кроме, возможно, нескольких запоздавших гостей, Дэвид подошел к Саре, стоявшей с Луи в вестибюле, и предложил ей руку.

— Маме уже, наверное, это надоело, как вы полагаете, сэр? — сказал он, взглянув на Луи. — Если люди так опаздывают, они недостойны приветствия. Я предлагаю маме пройти в столовую и выпить чего-нибудь. А потом она, возможно, согласится потанцевать со мной.

Луи кивнул и огляделся вокруг.

— А я должен пойти и разыскать миссис Меквори… Дэвид, как ты считаешь, мне следует встать в очередь за господами офицерами, жаждущими потанцевать с госпожой губернаторшей?

Он отправился в гостиную, осматривая каждый диван и карточный стол и поправляя свои перчатки.

В столовой Дэвид усадил Сару и принес ей бокал шампанского. Оно было холодным, и она с благодарностью выпила его. Он болтал с ней, посмеиваясь над самыми напыщенными гостями, описывая с изрядным преувеличением забавные детали туалета жены одного из наиболее видных деятелей колонии:

— Алое, мама, — с огромными желтыми бантами! Честное слово, даже у туземцев больше вкуса!

Потом он поспешил за стулом для Джулии Райдер, которая только что вошла под руку с Уильямом Купером. Он велел Беннету принести еще шампанского, а сам пошел посмотреть, как подаются закуски.

— Ты можешь гордиться Дэвидом, Сара, — отметила Джулия Райдер, кивнув в его сторону.

— И правда, мадам де Бурже, ваш сын известен в колонии как молодой человек, обладающий превосходными манерами! — Уильям Купер сказал это с известной долей лести.

Джулия перебила его:

— Я надеюсь, что этот слух о вашей поездке в Англию достоверен. Всем детям это необходимо, Сара. Они не должны вырасти в этой колонии, не зная остального мира. Поездка пойдет им на пользу — всем без исключения. И ты сама заслуживаешь нескольких лет отдыха, как и Луи. Ты не можешь ожидать, что французу не захочется снова вкусить той жизни, которую он когда-то знал.

Сара улыбнулась, сделав какое-то незначительное замечание, и обрадовалась, когда Дэвид вернулся и настоял, чтобы она пошла с ним в шатер потанцевать.

— По-видимому, я самой последней узнаю об этой поездке в Англию, — сказала она ему, когда они вышли на веранду. — Все вокруг, очевидно, считают, что мы уже уложили вещи и почти отбыли. А я не имела ни малейшего подозрения об этом и услышала впервые лишь несколько часов назад!

— Ну, это Элизабет разболтала, — сказал Дэвид. — Она так взволнована этим.

Они прошли по траве в молчании. Помедлив у входа в шатер, они смотрели, как яркая униформа военных мешается с более спокойной одеждой штатских и с мягкими красками женских туалетов.

— Как мы все веселы сейчас! — сказала Сара. — Двадцать лет назад во всей колонии не было ни куска шелка, который мог бы сравниться с самым простым из сегодняшних платьев. — Она говорила рассеянно, как будто эти воспоминания даже отдаленно не могли затронуть Дэвида. Потом она придвинулась к нему и спросила совсем иным голосом: — Насколько сильно тебе хочется поехать в Англию, Дэвид? Луи сказал, что говорил с тобой об этом. И я должна быть абсолютно уверена, что ты это делаешь не для того, чтобы просто угодить ему.

Он повернулся и взглянул на нее.

— Я хочу поехать, мама, очень. И я не хочу угодить никому, кроме себя самого.

И он повел ее в круг танцующих.

Сара услышала то же самое и от Дункана, когда задала ему этот вопрос. Она несколько минут поговорила с ним после танца. Стало почти невыносимо жарко, и они направились к краю лужайки, где горели разноцветные фонарики.

— Я столько всего хочу сделать в Лондоне, мама, — сказал он возбужденно. — Я бы хотел научиться фехтовать и поучиться верховой езде. И там еще есть театр. И говорят, если кататься в Гайд-Парке, то увидишь всех самых шикарных…

Она улыбнулась и похлопала его по руке.

— Конечно, дорогой. А эти самые шикарные — они для тебя очень важны, Дункан?

Он нахмурился.

— Не очень. Но мне все равно хотелось бы их увидеть.

Часы тянулись для Сары очень медленно, пока наконец последние пары нехотя не покинули шатра, пока не опустели карточные столы и диваны. Они выпили за новый год в полночь, когда полковой волынщик торжественно обошел лужайку, неземные звуки его музыки поплыли через сад к примолкшим гостям. Двое туземцев, рыбачивших на заливе, услыхали волынку и решили, что это завывает злой дух. Они ускользнули в своем каноэ, подобно теням.

Губернатор и его свита отбыли в два часа, но общий исход начался только на рассвете. Слуги гасили свечи и фонари, убирали столы.

Элизабет и Дэвид под руку поднимались по лестнице, смеясь над чем-то, сказанным Дунканом. Темные глаза Элизабет были осоловелыми от усталости, но ноги ее двигались так же легко, как и в начале вечера.

— Мы едем в Англию!.. В Англию… В Англию!.. — напевала она, преодолевая последние ступени. Слова эти, произнесенные ее приятным высоким голосом, ранили сердце Сары.

IV

Она аккуратно уложила сапфиры в шкатулку и сидела, глядя на них. Она уже перестала бороться со своим страхом и разочарованием. Они все едут в Англию — это уже точно. С момента разговора с Луи она все ждала, что дети опровергнут его утверждения, по крайней мере, Дэвид. Она надеялась, что энтузиазм, с которым он работал на ферме, окажется достаточно сильным, чтобы перевесить прелести Лондона. Глядя на безупречную фигуру Дэвида в этот вечер, трудно было поверить, что он всего лишь юноша. Луи прав, устало подумала она. Она слишком многого ждала от своих сыновей: она ожидала, что им известно, как будто они тоже прошли через это, каковы были первые годы на Хоксбери. Со временем, говорила она себе, они тоже узнают, какую цену приходится платить за обладание собственностью, но это будут иные уроки, чем были у них с Эндрю. Возможно, поездка в Англию необходима, чтобы они осознали ценность своих здешних владений.

Она вздохнула, закрыв шкатулку с сапфирами. Так или иначе, ей придется ехать. Сбрасывая туфли, она почувствовала, что подул слабый ветерок. Но он, возможно, уляжется к тому моменту, когда она проснется, и солнце будет снова нещадно палить. Потом она вспомнила, что днем ей придется стоять среди толпы в Гайд-Парке, следя, как Луи и Дэвид состязаются за приз на скачках. Она сняла чулки, пошевелила пальцами, наслаждаясь мягким ковром под ногами. Как бы ей хотелось оказаться в Кинтайре или в Баноне, чтобы не нужно было стоять в пыли под палящим солнцем, наблюдая за скачками, всего через несколько часов.

Она сидела в кровати, попивая холодное молоко, которое ей принесла Энни, когда Луи открыл дверь ее спальни и тихо вошел. На нем был длинный темно-красный халат поверх ночной рубашки. Он довольно медленно подошел к кровати.

— Боже мой! Каким старым и слабым я становлюсь, должно быть, если меня так утомляют несколько часов танцев! — Он бросился на кровать и вытянулся на спине, подложив руку под голову. — И подумать только, что я был таким дураком и пообещал завтра соревноваться с такими молодыми людьми, как Дэвид.

— Сегодня, — напомнила она.

— Сегодня — и в самом деле! Да мне на лошадь будет не взобраться, не то что проскакать. — Вдруг он перекатился на бок, подпер голову рукой и посмотрел на Сару. — Я знаю, Сара! Мы придумаем какую-нибудь серьезную болезнь — лихорадку, которая свалит меня в постель, а тебе придется сидеть со мной. Я буду лежать в затемненной комнате весь день, вдали от пыли и жары и криков этих дураков. Я…

Вдруг по его лицу скользнула улыбка.

— Ну что? — спросила она.

— Я просто подумал… что будет очень приятно, если ты будешь лежать рядом.

Они оба рассмеялись, и она дернула его за волосы, точно так же, как дергала сыновей. Он отстранился и ухватил ее за запястье.

— Придется вас призвать к повиновению, мадам! Вы забываетесь и становитесь непочтительной! Вообще-то, я думаю, мы неплохо провели бы время…

Сара быстро поставила стакан и зажала ему рот ладонью.

— Хватит! Я требую почтения!..

— Почтения, да? Вот в этом-то и беда с тобой! Ты всегда слишком много его требовала. Я вспоминаю…

— Вспоминаешь что?

— Вспоминаю, как первый раз тебя увидел, в домишке славной Нелл Финниган, которая, между прочим, страшно растолстела. Никогда не толстей, Сара! Это так некрасиво! — Он придвинулся к ней. — Когда я впервые увидел тебя, я себе сказал: «Ага, вот страстная женщина!». Твой вид меня действительно потряс. Но, мой Бог, ты так была окутана своей респектабельностью! Когда ты уехала, я так сокрушался, что цивилизация еще не достигла Нового Южного Уэльса.

— Как это?

— Очень просто! Если бы дело было в Париже или Лондоне, то после кратковременного ухаживания появилась бы прекрасная возможность для тебя стать моей любовницей. Но, увы, то был Новый Южный Уэльс — и что я мог поделать? Только ждать, когда будет можно на тебе жениться!

Он вдруг приподнялся и, взяв ее за плечи, стянул с подушек.

— Стоило, однако, жениться, чтобы ты была только моей, — нашептывал он, целуя ее. — И уж женившись, я был очень рад, что цивилизация еще не дошла до этой колонии. У меня совершенно нецивилизованное желание ни с кем тебя не делить!

V

Сара стояла у ограды рядом с Элизабет и толпой молодых офицеров, наблюдая последний заезд на Приз магистрата, и ясно видела, как все произошло. Она увидела, как из толпы внезапно выскочила собака, как она рванула на беговую дорожку, когда первые лошади галопом неслись по ней. Луи был четвертым с краю и оказался прямо над собакой, прежде чем заметил ее. Его лошадь испугалась, метнулась в сторону и упала. Луи был сброшен на землю, и следующие три всадника, не в состоянии остановиться, проскакали прямо по ним обоим. Еще одна лошадь упала в общей давке, но всадник тотчас же вскочил и захромал к Луи.

Как только лошади пронеслись, визжащая от ужаса толпа ринулась, опрокидывая барьеры, на дорожку. Сара крепко зажмурилась и отвернулась. Она оперлась на ограждение, чтобы не упасть.

Позже ей сказали, что Луи сломал шею в падении. Хирург сказал, что он, вероятно, был мертв еще до того, как его настигли остальные лошади.

Глава ДЕВЯТАЯ

I

Гроза разразилась около семи часов, в конце убийственно жаркого, душного дня. Два часа беспрерывно лил дождь — дождь, который хлестал в стены домов и превращал улицы в жидкую грязь. На востоке все еще мелькали молнии, за которыми следовали раскаты грома, но самое страшное уже миновало. На море не унимался шторм: в нем была дьявольская ярость, волны бешено наскакивали на мысы у входа в гавань. Город был пуст: его странные неряшливые дома, казалось, жались друг к другу под натиском ливня. Они то погружались в темноту, то вдруг озарялись колдовским голубоватым пламенем молний. Тут и там светились бледные фонари, а в тавернах теснился народ, но улицы были пусты. У Сиднея был вид игрушечного, ненастоящего города: дома, как грибы, вдруг вырастали там, где им вздумается на кривых улочках, суда болтались в гавани, как детские кораблики, а море ярилось у самого порога.

В одной из комнат над лавкой, которая все еще носила имя Эндрю Маклея, Сара наблюдала, как Клепмор снимает с полок штуки материй. Она смотрела на него безразлично, чувствуя себя необычайно усталой, как будто долгий знойный день вычерпал всю ее энергию, а пронесшаяся гроза не сумела придать ей новых сил. Она уехала из Гленбарра, как только гроза немного ослабела, и одна прибыла в лавку. Она поднялась сразу в эту комнату, оставив Эдвардса на крыльце, так как он отказался войти в дом. Юный конюх держал лошадей, дрожа, как она понимала, от страха перед молнией и от дождя, который уже, наверно, промочил его насквозь. Решение приехать сюда в такой час было вызвано тем, что прошло только два дня после гибели Луи, и она не могла среди бела дня выйти из дома и показаться на людях. В темной лавке Клепмор осторожно приоткрыл дверь на стук Эдвардса, но, узнав экипаж и пассажирку, сразу же отодвинул засовы. Его рыжеволосая жена вышла из задней комнаты и, сделав реверанс, пробормотала положенные слова соболезнования, затем снова исчезла. Клепмор, как только Сара сказала ему о цели визита, поспешил, освещая ей путь лампой, наверх в кладовую.

— Я бы все сам вам привез, если б только знал, мэм, — поспешил он заверить ее.

— Конечно, Клепмор, я знаю, но так много всего нужно было сделать за день, что я не успела никого послать с этим поручением. А когда началась гроза, я почувствовала такое беспокойство, не могла сидеть дома. Я подумала, что есть возможность…

Он кивнул, поставив лампу, пошел к полкам и снял чехлы с рулонов. Он проработал у Сары уже почти пятнадцать лет и никогда не сомневался в правомерности ее действий: он скорее мог бы усомниться в смене времен года, нежели в ее действиях. Если бы ей пришло в голову посетить лавку в полночь, он бы принял ее, зная, что для того есть у нее веские причины.

Он принес рулоны и положил их на середину большого стола. В свете фонаря черные ткани тускло блестели. Сара щупала их: черный шелк, черный атлас, черный бомбазин. Все черное, как задрапированные окна Гленбарра, как ее платье и шляпка. Клепмор раскладывал все новые и новые ткани, и у нее возникло чувство, что весь Сидней мог бы завернуться в них в знак скорби по Луи де Бурже. Из этого нужно сшить платья себе и Элизабет, шали, плащи… Ей вдруг все это стало невыносимо. Она повернулась и быстро прошла к окну, и Клепмор посмотрел на нее.

— Но, мэм…

Она молчала. Вцепившись в подоконник, она смотрела на опустевшую пристань, на которую выходили окна лавки. За ней, в темноте, бурлили беспокойные воды гавани. Из-за ливня ей не были даже видны сигнальные огни кораблей. Несколько мгновений она отдавалась этой картине опустошения и потерянности. Ей было безразлично, что думает о ней Клепмор. Эти два дня после гибели Луи она не могла дать волю своим чувствам: нужно было помнить о Элизабет и Генриетте. Она решила, что не должна усугублять их печали проявлением собственного горя. Но здесь ее не беспокоило присутствие Клепмора: он был сейчас не более одушевленным для нее, чем окружающие предметы. Ей было неважно, что он увидит ее слезы. Он знает ее с первых лет в колонии, он знал и ее жизнь с Эндрю, и жизнь с Луи, и он не был так глух к ее чувствам, чтобы не догадаться о ее боли и отчаянии. Она была оглушена смертью Луи, не верила, что его больше нет. Луи владел ее телом и душой: ему почти удалось отобрать ее у того, от чего она, казалось, не откажется никогда — от ферм, кораблей и лавки. Последние два года ей не терпелось передать сыновьям управление собственностью, чтобы посвятить все свое время Луи. Он был человеком требовательным, придирчивым и эгоистичным, но он был сильнее ее: он сумел подчинить ее своей воле, чего до тех пор никому не удавалось.

Она ощущала, как терпеливо ждет ее Клепмор, стоя у стола со всеми этими мрачными рулонами. Как хорошо, подумала она, что он не женщина, которая тут же полезла бы со своим женским состраданием, положив ей на плечо свою вялую руку и произнося истасканные слова утешения. Мужчины всегда лучше понимают подобное состояние. Если она хочет поплакать у окна наедине с собой, это ее дело, и ему об этом лучше не знать. Как ей нужен Луи! Она чувствовала, что Клепмор знал это: ей нужны его беседы, его привычка с юмором относиться к тем мелочам, которые весь мир воспринимал всерьез. Она хотела вернуть его элегантность, очарование и страстность. Он в каждый день привносил какую-то остроту волнения и удовольствия, и теперь ей придется привыкнуть не ждать этого больше.

Она отчаянно надеялась, что слезы ее не перейдут в те неудержимые рыдания, которые сотрясали ее накануне вечером, потому что даже от Клепмора нельзя ожидать, что он будет стоять здесь и не попытается помочь. Она не хотела быть с ним грубой.

За шумом дождя она не расслышала голосов внизу, где ждали Эдварде и молодой конюх, поэтому стук молотка в дверь показался необычайно громким и неожиданным. Клепмор испуганно повернулся, как бы ожидая, что этот внезапный посетитель прямо поднимется по лестнице. Он будто прирос к месту.

— Наверно, лучше открыть, мне кажется, — сказала она тихо. — Но не надо говорить, кто бы это ни был, что я здесь.

— О нет, мэм… конечно нет. — Он взял вторую лампу и спустился.

Сара поспешно вытерла глаза. Она поправила шляпку и прошла тихонько — так, чтобы ее не слышали внизу, — на площадку.

Она услышала, как отодвинули щеколду, потом раскаты грома в отдалении не дали ей расслышать первые слова, которыми обменялись Клепмор и посетитель. Она перевесилась через перила, чтобы послушать разговор.

До нее долетел возбужденный голос Клепмора:

— Мадам де Бурже здесь нет, говорю вам! Вы ошиблись, мистер Хоган.

— Черт побери, ты меня за дурака принимаешь, что ли? Я был в Гленбарре, и ее сын сказал мне, что она отправилась сюда. У ворот стоит ее экипаж, и Эдвардс…

— Джереми! — закричала Сара. — Джереми, я здесь! — Она начала спускаться. — Постойте, Клепмор! Я иду!

Они оба прошли через лавку и смотрели на нее. Лицо Джереми, поднятое ей навстречу, было сердитым, лицо же Клепмора — обиженным.

— Я только выполнял указания мадам де Бурже, мистер Хоган. Извините, если…

Голос его оборвался. Бросив на него быстрый взгляд, Сара поняла, что ему, который прибыл в колонию вольным человеком, было, вероятно, противно извиняться перед бывшим ссыльным Джереми Хоганом.

— Спасибо, Клепмор, — сказала она, сойдя вниз. — Я позову вас, когда буду готова, и вы сможете принести рулоны сюда.

— Хорошо, мэм, — сказал он, удаляясь.

Сара подождала, пока за ним закроется дверь, ведущая в его квартиру, и жестом пригласила Джереми за собой в большую комнату.

Полчаса спустя они все еще смотрели друг на друга, между ними метались тени от колеблющегося пламени единственной свечи. На улице все еще продолжал глухо греметь гром, время от времени сверкала молния. Сара стояла прямо, комкая носовой платок в руках. Джереми облокотился на длинный прилавок и снял свое насквозь промокшее пальто. Дождь барабанил в окна, как будто кто-то беспрерывно стучал пальцами по стеклу, иногда они слышали, как переступают с ноги на ногу лошади или как тяжелые сапоги Эдвардса топают по крыльцу лавки. Его тень, которую отбрасывал свет из окон напротив, иногда мелькала между ними. Она падала на бочонки и бочки, на головки сыра и на весы, она темным пятном ложилась на рулоны сатинов и ситцев, на свиные окорока, на груды ящиков. Она качалась между ними, подобно маятнику.

— Значит, вот как обстоят дела, Сара, — сказал Джереми, нарушив долгое молчание.

— Да, — сказала она, вспыхнув от раздражения. — Вот так обстоят дела!

Лицо его было хмурым.

— Мне трудно в это поверить, — сказал он. — Не могу поверить, чтобы ты была настолько безумной, чтобы бросить все здесь ради какой-то прихоти.

— Я уже сказала тебе, и я устала повторять, что это не сумасшедшая прихоть. Луи хотел этого, и я возражала, спорила с ним, пока он не убедил меня, насколько это необходимо детям. А что касается того, что я все бросаю — это чепуха! Год-два — и я вернусь. Надеюсь, что Дэвид и Дункан с радостью вернутся со мной, потому что поймут к этому времени, что наша жизнь здесь может дать им нечто более важное, чем то, что может им дать Англия.

— А ты, Сара, — ты сама? Что даст Англия тебе? — в голосе Джереми звучала жесткая нотка, хотя он и сдерживался.

— Мне? Думаю, очень мало, Джереми. Я должна, конечно, быть возле Элизабет, а потом…

— Что потом?

— Я хочу быть рядом, чтобы подтолкнуть к возвращению Дэвида и Дункана, как только они начнут о нем подумывать. Они так быстро забывают… Они увлекутся, и воспоминания о Кинтайре, Баноне и ферме Дейнов могут стать очень смутными, если меня не будет рядом, чтобы возрождать их.

Джереми снова молча взглянул на нее, затем отвел глаза. На улице тихо поскрипывала вывеска с именем Маклея. Пламя свечи заметалось от сквозняка, вызванного сильным порывом ветра.

Наконец Джереми заговорил, повернувшись к ней лицом.

— Почему ты не говоришь правды?

Она напряглась.

— Что ты имеешь в виду?

С громким смачным звуком он врезал кулак одной руки в открытую ладонь другой.

— А, черт возьми! Ты думаешь провести меня своими сентиментальными россказнями о том, что едешь в Англию, чтобы побыть с детьми? Ты частенько заставляла меня делать то, чего я не хотел, Сара, но тебе никогда не удавалось провести меня!

Она сердито шагнула к нему.

— Скажи мне прямо, что ты имеешь в виду и хватит громких слов!

Он тяжело дышал.

— Ты едешь в Англию из-за этого болвана Ричарда Барвелла! Разве не так? Ты всегда его хотела заполучить, и теперь он почти твой.

Она сжалась от его слов.

— Как смеешь ты мне это говорить?! Как смеешь ты говорить это, когда Луи умер всего два дня назад?

Он вздернул пальто на плечи.

— Думаю, я все тебе могу сказать теперь, когда мне ясна твоя лживая душонка! Боже, подумать только: я все пытался поверить, что ты не такая! Я все искал тебе оправданий. Я себе говорил, что ты так поступаешь, наученная тяжкой жизнью, что прежде всего нужно заботиться о себе. Когда ты впервые приехала в Кинтайр, я надеялся, что любовь Эндрю и то, как он трудился, чтобы дать тебе все, чего ты хотела, сколет эту корку твоей любви к себе самой. Ты внешне по-мягчела, но на самом деле не изменилась — ни за что! Годами я притворялся перед самим собой, говоря, что ты изменилась, но это не так. Вот ты снова нацелилась получить того, обладать кем стремилась всю жизнь!

— Не читай мне проповедей, Джереми Хоган! — вскричала Сара страстно. — Не пытайся выставить себя моей совестью! Да и вообще, что тебе известно о таких женщинах, как я? Ты же мне всегда говорил, что рос среди женщин, у которых были нежные голоса и которые спали в мягких постелях. И ты приходишь сюда, как священник, который дважды в год сообщает мне, что я должна и что не должна делать! Тебе кажется, ты видишь меня насквозь — ты всегда так считал, а я тебе скажу, что ты даже и не начал понимать, какая я есть. Тебе известны только два типа: одни играют на фортепианах в гостиной твоей матушки, другие — потаскушки из ссыльных, с одной из которых ты сейчас живешь! А я представляю собой нечто иное… И мне до смерти надоело, как ты мною помыкаешь, надоели твои нравоучения и проповеди! С самого начала знакомства я только и слышу: «Сара, ты должна сделать то-то и то-то!» или «Сара, Эндрю ждет, что ты сделаешь то-то и то-то!» А все это время тебя просто снедала ревность, потому что я не бросилась в твои объятия, как ты того хотел. Давным-давно, в Кинтайре, ты мне в этом сам признался… и я этого никогда не забывала.

— Молчи! — рявкнул он. — Ты говоришь, как уличная девка!

— Ты думаешь этим меня смутить? Послушай меня, Джереми: я не собираюсь испрашивать чьего бы то ни было разрешения на то, что мне сказать или как поступить. Ты это понимаешь? — Она взметнула руки. — О, конечно, мне есть за что быть тебе признательной, и я об этом не забываю тоже. Но моя благодарность не дает тебе права указывать, как мне жить. Что ж, я жила не так, как тебе того хотелось, но жизнь моя не обернулась той катастрофой, которую ты предрекал. Жизнь моя была полна до краев, но если бы я жила по-твоему, то все еще кисла бы над рукоделием, оплакивая Эндрю. Луи знал, какая жизнь мне нужна, и потому на мне женился. Теперь ты понял?

— Да, конечно, понял, очень ясно понял.

— Ну? — спросила она.

Он подошел к ней совсем близко и вперил в нее взор.

— Я понял это настолько ясно, что ухожу отсюда и женюсь на первой же приличной женщине, которую встречу. Единственное мое требование к ней — отсутствие честолюбия и никаких интересов, выходящих за рамки домашнего очага. Я хочу, чтобы она была робкой и покорной. Она будет, по сути дела, наибольшей противоположностью тебе, Сара. Так как если я тебе надоел до смерти, то могу тебе сказать, что я тобой сыт по горло. И я надеюсь, что никогда не увижу ни тебя, ни тебе подобных!

Тут он повернулся и большими шагами вышел из комнаты, на ходу нахлобучивая шляпу. Он распахнул дверь, отчего Эдвардс, который к ней прислонился, влетел в комнату и ухватился за огромную бочку, чтобы не упасть. Дверь захлопнулась с таким грохотом, что многочисленные сковородки, подвешенные к потолку, закачались и зазвенели. Эдвардс стоял с раскрытым ртом и оглушенно смотрел на них.

— Мистер Хоган ушел, Эдвардс, — сказала Сара, хотя это было очевидно. — Пойди скажи Клепмору, что он может прийти сюда.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

Глава ПЕРВАЯ

I

Сара медленно открыла глаза и увидела вокруг себя знакомую спальню в доме на Голден-Сквер. Было июньское утро 1814 года. Каждое утро на протяжении шести месяцев она просыпалась с подобным чувством ожидания, как будто именно в этот день должно произойти что-то необыкновенное. Но через несколько мгновений на нее снова опустилось ощущение разочарования и безразличия. В комнате было сумрачно из-за задернутых занавесок, и она не имела представления о времени. В дом проникали лондонские звуки: уличные крики, грохот тяжелых колес, пронзительные голоса прислуги, подметавшей лестницы домов, разносились в воздухе. Эти звуки уже стали ей знакомы, но смириться с ними она никак не могла — каждое утро они резали ей слух, как в первый раз. Она устремила взгляд на балдахин над головой и сказала себе, что ее раздражение совершенно не обоснованно, но от этого ей не стало легче. Она протянула руку и почти свирепо дернула за шнурок.

Пока она прислушивалась к поспешным шагам, последовавшим за ее звонком, она думала о предстоящем дне. Он мало будет отличаться от предыдущих: нужно будет просмотреть корреспонденцию, возможно, посетить агентов по морским перевозкам и закончить его на вечере в доме леди Фултон на Сент-Джеймской площади. Вряд ли она доберется до постели раньше рассвета. Еще несколько недель назад ее вполне устраивал такой распорядок, она даже не задумывалась над ним, потому что все было ново и интересно. Резкий контраст между этим Лондоном и тем, который она помнила, с его меблирашками на Флит-стрит и Стрэнде, явился для нее бальзамом, исцеляющим от усталости и раздражения, которые порой охватывали ее. Возможность снять собственный лондонский дом, держать карету и хороших лошадей, иметь ливрейных лакеев на козлах, когда едешь на прогулку в парк, — все эти признаки принадлежности к высшему свету, которые показались бы пустой фантазией девчушке, служившей в модном ателье несчетное количество лет назад. Она живо помнила этого ребенка и помнила, как ее ум, заостренный необходимостью выкручиваться и как-то существовать на жалкие заработки Себастьяна, хватался за любую возможность подзаработать, и как она умела изловчиться что-то ухватить, пока не настал день, когда долги Себастьяна заставили их сесть в карету, направляющуюся в Рай. Теперь Сара сама стала уважаемой клиенткой одной из самых модных портних, и в отличие от других клиенток имела забавно-наивную привычку расплачиваться вовремя. У нее было странное ощущение, когда она посещала вечера и приемы, что юная Сара стоит рядом и критически рассматривает обстановку гостиных, туалеты дам и кареты, в которых они прибывали.

Она повернулась в постели и вздохнула. Однажды она наняла кабриолет, потому что слуги удивились бы, что их госпожа заказывает карету, чтобы отправиться на Вилли-ерс-стрит, недалеко от Стрэнда. Она внимательно все рассмотрела: высокие узкие здания, уличных торговцев, грязных детишек, бродячих собак. Это была та улица, где, по словам Себастьяна, она родилась, но никакого ощущения узнавания она в Саре не вызвала. Она недолго пробыла там: юная Сара, очевидно, покинула ее в самый неподходящий момент; а богато одетая дама, ожидающая в кабриолете, вызывала слишком сильное любопытство в этом районе, где не стеснялись в комментариях. Она вернулась на Голден-Сквер с чувством, что утратила что-то очень ей дорогое.

Аккуратная пожилая горничная, мягко постучав, открыла дверь спальни. Она прошла прямо к окну и отдернула занавески: ясное утреннее солнце наполнило комнату своим светом.

— День сегодня, можно сказать, погожий, мэм.

— Да, Сьюзан, — ответила Сара безразличным тоном. Она села в постели и накинула легкую шаль, которую ей принесла горничная, взяла гребенку и провела ею по волосам.

Сара поставила поднос с завтраком на колени.

— А дети? — спросила она. — Они дома или уже ушли?

— Мистер Дэвид и мисс Элизабет дома, мэм. Мне кажется, однако, что мистер Дункан уже ушел. А мисс Генриетта только что начала занятия.

Сара кивнула и с непонятным раздражением стала ждать, когда Сьюзан кончит суетиться и уйдет. Они немного поговорили о туалетах на этот день, горничная ушла, и Сара с удовольствием выпила свой кофе.

Оказалось гораздо легче, чем она предполагала, войти в эту лондонскую жизнь. Луи довольно точно предсказал, как Лондон примет ее. Ей, конечно, было не избежать толков о ее прошлом, но вскоре нашлось много людей среди шикарной публики, которым было гораздо важнее ее нынешнее богатство, чем ее прошлая жизнь, и они с удовольствием общались с ней. Она достаточно ясно сознавала, что большая часть ее новых знакомых — те, чьи приглашения на приемы и обеды она принимала — не принадлежат к высшему кругу, но она отсортировала их и выбрала наиболее привлекательных. Всем, за исключением королевской знати, элегантность и богатство казались единственными критериями, заслуживающими внимания, а этими двумя качествами Сара обладала в полной мере. Разговоры о ее прошлом, конечно, были неизбежны, но ее богатство было оценено очень точно; полузабытая история Луи де Бурже и деньги превратили ее из осужденной воровки в невинную жертву судебной ошибки. Чаще всего ее принимали прекрасно, ею восхищались, ею занимались. Блай, ставший уже вице-адмиралом и проживавший в Ламбете, нанес ей визит: он, казалось, был в восторге от встречи и в своей всегдашней смущенно-неловкой манере принес соболезнования по случаю гибели Луи. Он пригласил ее посетить своего друга и покровителя сэра Джозефа Бэнкса, который, будучи президентом Королевского общества, пользовался огромным влиянием. Для Бэнкса Сара была колониальной редкостью, и казалось, встреча с ней позабавила его. Но что было важнее для него, так это тщательно собранная Луи коллекция образцов флоры, привезенная ею. И для того чтобы получить ее, Бэнкс — в первую очередь ученый — был готов принять Сару у себя в доме. Те, с кем она там встретилась, были сразу же извещены, что она была помилована до истечения срока наказания. У Сары в эти первые месяцы была хорошая причина вспомнить, что она когда-то заслужила благодарность Блая своим поступком.

Ричард Барвелл сыграл свою роль в представлении ее модному обществу, в котором вращался. Он теперь полностью распоряжался состоянием Элисон: имел дом на краю Грин-Парка и вел ту жизнь, для которой он удивительно подходил. По возвращении в Англию он вступил в армию Веллингтона в Испании, и его окружал блеск этой победоносной кампании, кроме того, у него была репутация отважного воина благодаря полученному ранению. Он был одним из доблестных солдат армии Веллингтона и нес это отличие с приличествующей — хотя Сара подозревала, не слишком искренней — скромностью.

Ричард принял Сару с нескрываемой радостью, приехал встретить ее в Портсмут и помог подыскать дом в Лондоне. Дом на Голден-Сквер был снят через его приятельницу леди Фултон, сестру графа и жену ирландского вельможи, который никогда не появлялся в Лондоне и чьи поместья она опустошала своими расходами. Дом принадлежал двоюродному брату ее мужа, и Сара подозревала, что она имела комиссионные с этой сделки. Она тут же привычно и умело взяла шефство над Сарой и особенно над Элизабет. Сара трезво оценивала свои действия и вскоре обнаружила, что оплачивает вечера и ужины, которые леди Фултон дает, чтобы вводить в свет Элизабет, Дэвида и Дункана. Вообще-то отношения с Энн Фултон устраивали Сару. Не было нужды притворяться, что при иных обстоятельствах между ними могла бы возникнуть дружба: они просто были полезны друг другу. У Энн Фултон были важные связи, и она готова была их использовать при условии, что часть ее долгов покроют деньги де Бурже. Она была другом этой очаровательной бабушки, маркизы Гертфорд — близкой приятельницы самого принца регента. Сара однажды присутствовала на приеме в доме на Сент-Джеймской площади, куда неожиданно прибыли маркиза и принц. Они прошлись по комнатам, сыграли в карты, отужинали и поболтали с некоторыми гостями. Перед самым уходом принц объявил леди Фултон, что хочет, чтобы ему представили мадам де Бурже. Его голубые навыкате глаза были полны удивленного интереса, когда он расспрашивал ее о колонии, которая, по его словам, находилась на недосягаемом расстоянии от цивилизованного мира. Он не был популярен, многие его ненавидели, но его вкус к изящному и элегантному был непревзойден в Европе, и тот факт, что Сара де Бурже была удостоена чести беседовать с ним, пусть даже в течение пяти минут, заметили и запомнили. Слегка разрумянившись, Сара удалилась от него, размышляя, что в иных кругах покрой платья и прическа значат больше, чем судебный приговор.

Зимние месяцы перешли в весну и лето, принеся известие о больших победах Веллингтона к северу от Пиренеев, захват Парижа союзными армиями, отречение Наполеона, его заточение на Эльбе. Европа вздохнула с облегчением и занялась тяжбой по поводу трофеев. Но в Лондон в июне этого года прибыли российский царь и прусский король в сопровождении своих победоносных генералов. Лондон встречал их бурно и восторженно. Самыми главными событиями сезона были увеселительные мероприятия в их честь. Царя всюду встречали ликующие толпы, люди ждали целыми ночами возможности увидеть его, хоть мельком. С той же долей энтузиазма они обшикали карету принца регента, когда она проехала мимо.

Сара отставила поднос и откинулась на подушки. Даже сам воздух Лондона волновал людей в эти дни, но она огорчилась, осознав, как он ей опротивел: все эти катания и визиты к портнихам, ужины и развлечения. Один день казался бессмысленнее другого.

Ее мысли неожиданно прервало появление Элизабет. Она вошла, шурша шелками, и сразу же подошла к Саре и поцеловала ее.

— Утро великолепное, — объявила она. — Почти так же тепло, как по утрам весной дома.

— Дома? — переспросила Сара.

— Не передразнивай меня, — сказала Элизабет, сморщив носик. — Ты знаешь, что я имею в виду. Вот именно в такое утро хочется поехать кататься верхом в Баноне.

Потом она увидела остатки завтрака и принялась намазывать масло на поджаренный хлебец.

— Как это тебе удается получить единственный неподгорелый кусочек хлеба с этой кухни по утрам?

— Может быть, я умею вежливо просить, — ответила Сара, не задумываясь.

Элизабет упала в кресло, облизывая пальцы.

— Мне что-то не хочется идти на вечер к леди Фултон сегодня, — сказала она.

Брови Сары взлетели вверх.

— О?.. Леди Фултон сказала, что она специально пригласила каких-то молодых людей, с которыми ты, по ее мнению, захочешь познакомиться.

— Ой… эти!.. Знаю я их. Молодые люди, которые голову боятся повернуть, чтобы не помять своих пышных галстуков. Кроме того…

— Что же?

— Дэвид сказал, что не пойдет. А я думала, он там будет. Потому что, когда мне уж совсем не о чем с ними говорить, он приходит мне на выручку.

— Ну… тебе пора бы уже знать Дэвида, — сказала Сара как можно более спокойным голосом.

Элизабет разгладила юбку, поправила шляпку и стала рассматривать туфельки, старательно избегая глаз Сары. За последние месяцы Сара стала замечать растущую привязанность падчерицы к Дэвиду и при этом видела, что Дэвид обращается с ней по-прежнему: одновременно нежно и игриво. Саре становилось страшно, когда она пыталась осмыслить возникающую ситуацию: ей была хорошо известна натура Элизабет, которая унаследовала от Луи его страстность и инстинкт собственничества, а также твердую решимость получить желаемое любым путем. Все эти месяцы Сара наблюдала за ней и видела, что та не теряет головы, несмотря на потоки лести и внимание, которыми ее окружили и которые вскружили бы голову большинству девиц. Через несколько лет Элизабет достанется первая часть оставленного Луи наследства. Благодаря правильным действиям лондонских агентов Луи, его состояние значительно возросло. Элизабет сверкала одухотворенной красотой, которая привлекала к ней людей, где бы она ни появлялась. Сара знала, что Элизабет это известно, равно как и тот факт, что она может вступить в Лондоне в брак, который даст ей титул. Она это знала, но в то же время, казалось, считала, что это ей ни к чему. Раз это все не производит впечатления на Дэвида, ни деньги, ни красота ей не в радость.

Личико ее под бледно-желтой шляпкой было надутым. Она ерзала в кресле, вздыхала, поглядывая на часы, и в который уже раз нагибалась, проверяя, хорошо ли натянуты чулки. Сара понимала, что Элизабет чего-то ждет от нее. Она предоставила ей все, чего только может желать молодая девушка: туалеты и бесконечные увеселения. Сразу по прибытии в Англию Элизабет отправилась к своим глостерским родственникам. Так как дело было зимой, Сара купила ей двух великолепных лошадей для охоты и предполагала, что она пробудет там до окончания охотничьего сезона. Но спустя четыре недели девушка уже вернулась в дом на Голден-Сквер, и в ней не было ничего от того подъема, которого ожидала Сара. Ей почти нечего было рассказать об охоте, и еще меньше — о родственниках. Она вернулась притихшая и тут же бросилась покупать роскошные туалеты, что Сара рассматривала, как тщетную попытку компенсировать неудачный визит. Позже Дэвид упомянул в разговоре, что получил от нее письмо из Глостера с приглашением приехать поохотиться, но он отказался.

— Насчет сегодняшнего вечера, Элизабет, — начала Сара, — Дэвид сказал, почему он не пойдет?

— Нет, он просто сказал, что уверен, что леди Фултон не обидится. Ей важно, чтобы пришла я. Кажется, он предпочитает какое-то другое занятие! — Когда она говорила, руки ее сжимали подлокотники и лицо было обиженным.

— Ну что ж… тебе не обязательно идти, — нехотя сказала Сара. — Я как-нибудь объясню это.

— Вот и хорошо! Тогда все в порядке, — оживилась Элизабет.

Саре вдруг захотелось шлепнуть ее, чтобы вбить в нее те манеры, которых ожидал бы от дочери Луи. Он не потерпел бы подобного поведения от молодой девушки, и Сара понимала, что должна это как-то пресечь. Но Элизабет не была ей родной дочерью, у нее был свой характер и свое собственное мнение обо всем, и справиться с ней мог бы только сам Луи. Потом она взглянула на опечаленное личико девушки и раскаялась в своем порыве. Во время последовавшего за этим неловкого молчания Сара пожалела, что не может подойти и обнять ее, но в теперешнем своем настроении Элизабет не потерпела бы этого.

Сара с облегчением услышала шаги в коридоре, но тут же напряглась, когда в спальню постучался и заглянул Дэвид.

— Доброе утро, мама.

Он обошел кровать и уселся в ногах, взглянув на поднос.

— Я вижу, что Элизабет опередила меня и подъела весь хрустящий хлебец.

— Раз у вас у всех такая привычка приходить сюда доедать мой завтрак, почему бы вам просто не завтракать здесь? И где Дункан? — прибавила она тут же.

— Катается в парке, — ответил небрежно Дэвид, — он выбирает для этого самый немодный час, должен сказать.

— Ой… ты меня утомляешь, — воскликнула Элизабет. — Дункан из нас всех самый умный. Он как раз выбирает то время, когда хоть можно покататься. После обеда там всегда такая давка, но все равно все туда едут. Глупы, как бараны!

— Дорогая Элизабет, если хочешь называть себя овцой — пожалуйста, но я…

— Ох, да замолчите же вы! — воскликнула Сара. — Серьезно, придется мне просить вас не приходить сюда, если вы десяти минут не можете пробыть без ссоры. Ну совсем по-детски…

Дэвид наклонился и похлопал ее по руке.

— Как тебе с нами трудно… но если ты не позволишь мне бывать у тебя, я решусь на какой-нибудь отчаянный поступок.

Сара переводила взгляд с одного на другого, и в сердце ее была горечь: Элизабет явно была недовольна, а выражение лица Дэвида казалось безразличным и пустым. Сара внезапно с тревогой поняла, что они оба страшно изменились с момента прибытия в Англию, и осознала, что давно потеряла контроль над ситуацией. Они вели такую же жизнь, как и все их сверстники в Лондоне: вкушали поверхностные радости, пока не пресытятся и пока не станет все равно, что будет с ними дальше. Посмотри на них, говорила она себе возмущенно: расселись здесь, пикируются, зевают и раздраженно поглядывают на часы, вместо того чтобы заняться каким-нибудь делом. В Гленбарре или Баноне ничего подобного бы не было. В колонии все время Дэвида было занято исполнением многочисленных обязанностей, у Элизабет — тоже, хотя и в меньшей степени. Глядя на них, Сара страшно жалела, что они вообще покинули Новый Южный Уэльс. Проведенные здесь шесть месяцев их почти сгубили, а еще через полгода они уже не будут годиться даже для возвращения в колонию. Дэвид, например, занят решением не более сложных вопросов, чем из какого материала ему сшить сюртук или какие приглашения ему принять, а какие отклонить. Иногда он посещает своих новых знакомых в их поместьях, и по возвращении Сара всегда с тревогой выспрашивает его обо всем, опасаясь, что он мог увлечься жизнью английского помещика. Считал ли он свою жизнь в колонии слишком скучной и требующей слишком много усилий с его стороны по сравнению со здешней? Для нее была невыносимой мысль, что кто-то из сыновей Эндрю может уклоняться от работы.

До этого момента Саре не хотелось признаваться себе, что Дэвид разочаровывает ее. Но в это утро, соединяя его мысленно с Элизабет, она вдруг увидела это яснее, чем раньше. Ей стало казаться, что он приобрел манеры лондонского денди, для которого складки на шейном платке важнее того, что происходит на ферме Приста или Дейнов. Где же его честолюбие, на которое она так рассчитывала? Казалось, он вполне доволен принять мир как он есть, вместо того чтобы попытаться переделать его по своему усмотрению, как это стремился сделать его отец. Если таково влияние денег на детей, подумала Сара с горечью, лучше бы им вообще не выбиваться из той бедности, в которой они жили в Кинтайре.

Но в то же время в этой его отстраненности была какая-то сила. Стоит ему только объявить, что он намерен возвратиться в колонию, — и Дункан, а возможно, и Элизабет тут же последуют за ним. Это было единственным решением, для которого Дункан еще не созрел и которого он не мог принять самостоятельно. Именно Дэвид мог бы все изменить, но шли недели, а он не говорил и не предпринимал ничего.

— Ты поедешь сегодня кататься? — лениво спросила ее Элизабет.

— Я, наверное, съезжу на Фицрой-сквер и спрошу, как дела у капитана Флиндерса…

Дэвид выпрямился и посмотрел на нее.

— Флиндерс?.. Это ты о Мэтью Флиндерсе, мама?

— Да. Я наконец-то его отыскала… Они так часто переезжали, что за ними пришлось охотиться, как за зайцами.

— А что с ним? Он болен?

— Он при смерти, Дэвид. Он умирает от болезни, которая называется «камни». У него все время страшные боли, и он почти без сознания уже несколько недель. Да и денег у них почти нет… Он держится за жизнь в надежде, что вот-вот выйдет из печати его книга, но я начинаю сомневаться, что он увидит ее изданной.

На лице Элизабет появились морщинки озабоченности.

— Ой… как это печально! А он женат?

Дэвид вдруг вмешался:

— Да… я вспомнил. Он женат. Он, бывало, говорил о ней, об Энн, так ее зовут, и они были женаты всего три месяца до того, как он отплыл на «Исследователе». Боже! Сколько же лет прошло? Я тогда был ребенком.

— Это было, наверное, лет тринадцать назад, — сказала Сара задумчиво. — Бедняга Флиндерс!..

Как сказал Дэвид, он отбыл из Англии, едва женившись на Энн, и они не виделись около десяти лет. Все это время он провел за составлением карты берегов Нового Южного Уэльса, из них шесть с половиной лет — пленником во Франции.

— Это книга о его путешествии… — спросил Дэвид. — Ты говоришь, она закончена?

Сара кивнула.

— Два тома и атлас. Но они и тут умудрились испортить ему удовольствие. Он назвал ее «Путешествие в Австралию», а они настояли на изменении названия на «Путешествие в австралийские земли». Если кто и заслужил честь присвоить имя какой-нибудь земле, так это Флиндерс, но, кажется, и это право у него отберут.

— Австралия… — произнесла Элизабет. — Как мягко это звучит…

— Кто эти люди, что преследуют его? — взволнованно спросил Дэвид. — Кто ему мешает?

Сара пожала плечами.

— Адмиралтейство, Королевское общество… Сэр Джозеф Бэнкс возражает, а его слово, кажется, для них закон в том, что касается книги Флиндерса.

Дэвид нахмурился.

— Так значит, Великая Южная Земля принадлежит Адмиралтейству, да? А человек, нанесший ее на карту, ни при чем? Он отдал жизнь, чтобы изобразить на карте их чертов континент, но ему не разрешают дать этой земле имя…

Он вскочил и зашагал к окну, крепко стиснув руки за спиной.

— Это та же дурацкая канцелярская волокита, которая рушит все в Новом Южном Уэльсе. Министерство по делам колоний на десять… на пятнадцать лет отстает от передовых поселенцев, но все равно кипы запретов выходят из стен правительственной резиденции. Все и всех нужно держать под контролем… все должно быть крепко зажато в их руках. Посмотрите на проблему с овцами. Колония могла бы направлять в Англию всю, до последнего фунта, шерсть мериносов, которая здесь нужна, если бы только фермерам дали нужные пастбища.

— Но их все время расширяют, Дэвид, — сказала Сара.

— Расширяют!.. — повторил он. — Добавляют по крохотному кусочку! Министерство не собирается тратить деньги, поэтому все обречены загнивать на корню, а овцы и скот должны подъедать последнюю травинку на пастбище. Ну, скажу я вам, это черт знает что!

Если бы Сара посмела, она улыбнулась бы от радости, что слышит от него подобные речи. Ни разу за эти месяцы ничто его так не задевало, а о колонии они, наверное, уже несколько недель даже не упоминали. Ей вдруг показалось, что именно из-за этого у него пропал к ней интерес: он утратил надежду на будущее колонии. Он получил землю, которая была уже расчищена и приносила высокий доход, и ему этого было мало: спокойные, ухоженные скучные фермы не требовали от него никакой затраты творческой энергии. За исключением фермы Дейнов, все они были в надежных руках и приносили хороший доход уже в то время, когда он был еще ребенком. Она не знала, верит ли он в ту картину будущего, которую нарисовал: население и поголовье скота растут и занимают всю прибрежную полоску земли, пока на ней не останется места.

— А горы, Дэвид… Ты забыл, что наконец-то найден путь через них? — сказала она тихо. — Не может быть, чтобы ты забыл о письмах, которые мы получили и в которых рассказывается, как Блакслэнд, Лоусон и сын Вентворта нашли этот путь.

— Конечно, не забыл, — сказал он раздраженно и повернул к ней сердитое лицо. — Я с тех пор все жду новых известий, а их нет. Ну ладно… я знаю, что Чарльз Вентворт нашел путь через горы, но ведь это сведения января прошлого года, и с тех пор — ни слова. Прямо чудеса! И что в связи с этим предпринимает правительство? Абсолютно ничего. Чарли Вентворт сообщает, что они видели прекрасную землю за горами. И что? Министерство по делам колоний поручает построить дорогу, чтобы начать заселение? Да ни за что! Это бы означало, что какая-то незначительная часть населения колонии окажется вне зоны их контроля, а это недопустимо! Процитировать тебе, мама, «Сидней Газетт» по поводу открытий господ Блакслэнда, Лоусона и Вентворта? Она называет их предприятие «походом в глубь страны, не оставившим следов» и описывает увиденную ими землю как «способную со временем стать значительной и полезной». Вот тебе и весь энтузиазм правительства! Вот почему людям, подобным Флиндерсу, приходится разбивать сердца и тела из-за чиновничьей тупости. — Он нахмурился. — Говорю тебе, меня тошнит при одной мысли об этом.

Он вдруг заметил изумленно-испуганное выражение ее лица, и черты его смягчились.

— Прости, мама. Я нечаянно так разгорячился. Думаю, нужно проветриться, чтобы избавиться от этого дурного настроения.

Он взглянул на Элизабет.

— Раз на тебе все равно шляпка, можешь пройтись со мной. Тебе это пойдет на пользу. А то, я смотрю, ты не очень любишь пешие прогулки последнее время.

Она с радостью вскочила.

— Да, конечно, я пойду!

Сара с тревогой заметила, как засияло ее лицо.

II

Экипаж Ричарда Барвелла остановился у дома номер 14 по Лондон-стрит, Фицрой-сквер. Июньское послеполуденное солнце не красило жалкую улочку с ее рядами обшарпанных коричневых домишек. В конце улицы переезжала семья: их свернутые в тюки матрасы и жалкие пожитки были выставлены на всеобщее обозрение. Дети, которые превращали улицу в ад своим шумом, сгрудились у тележки и устроили возню вокруг убогой мебели, выставленной на тротуар. Но прибытие шикарного экипажа с ливрейным кучером и лакеем на козлах мгновенно привлекло их внимание, и они с восторженными криками налетели на него, чтобы посмотреть, как будет выходить пассажир.

Лихая девчушка лет десяти в засаленной шапчонке подошла к самой двери и заглянула внутрь.

— Ну… — объявила она своей компании, — это не иначе как российский царь.

В ответ послышался визгливый хохот, но детишки смущенно стояли в сторонке и даже отодвинулись, когда слуга спустился с козел и дернул за древний дверной колокольчик. Через некоторое время в дверях показалась аккуратная усталая женщина. Ричард открыл дверцу кареты и вышел. Женщина прошла к нему по тротуару.

— Добрый день, — сказал он. — Я привез мадам де Бурже — мы приехали справиться о капитане Флиндерсе.

Женщина неуверенно заглянула в карету, но когда появилась Сара, выражение ее лица изменилось.

— Ах, да… я помню. Вы та дама, которая уже навещала капитана и миссис Флиндерс. Но, знаете, я бы не стала на вашем месте подниматься. Миссис Флиндерс, бедняжка, только что спустилась, минут десять назад, и сказала, что он наконец-то заснул. Она оставила со мной девочку, а сама вышла подышать воздухом.

— А как себя чувствует капитан Флиндерс? — спросила Сара.

Женщина удрученно покачала головой.

— Ой, плохо, мэм, плохо! Теперь, когда он больше не занят книгой, он как бы отрешился от всего. Он не знает, что с ним творится, такая боль, а доктора совсем не помогают. Ужасно, правда? — заметила она. — Каких только болезней эти моряки не привозят из дальних стран.

Сара кивнула.

— Ну что ж… спасибо. Мы тогда не будем беспокоить капитана Флиндерса. Может быть, вы передадите миссис Флиндерс, что мы заезжали? — Говоря это, она взяла закрытую корзину, которую слуга достал из кареты, и вручила ее женщине. — Это может пригодиться миссис Флиндерс.

— О да, мэм. Как мне сказать, кто приезжал?

Сара обернулась.

— Скажите, что были Сара де Бурже и капитан Барвелл.

Женщина поклонилась, повторила имена, слегка запнувшись на имени Сары, и стояла с корзиной в руке, наблюдая, как удалялась карета.

Когда они повернули на Фицрой-сквер, Сара тронула Ричарда за рукав.

— Ты не рассердишься, если я не поеду с тобой в парк, Ричард? Может быть, это глупо, но я не хочу видеть эту толпу. Если будет хоть малейшая надежда, что царь появится в парке, народу там будет прорва.

— Разумеется. Я скажу Симмонсу. Куда тебе хочется? Может быть, проедем по Мерилбоун или Примроуз-Хилл?

Сара отрицательно покачала головой.

— Я, пожалуй, поеду на Голден-Сквер. То, что я услышала о Флиндерсе, не настраивает меня на веселый лад. Знаешь, даже хорошо, что мы не видели его жены: мне кажется, что я как-то оскорбляю ее, вручая корзинки. Флиндерс заслуживает совсем иного обращения со стороны Адмиралтейства… но у них так мало денег, что они не могут отказаться даже от моей жалкой корзинки. Сегодня утром Дэвид…

Ричард высунулся из окна, чтобы дать распоряжение вернуться на Голден-Сквер, потом снова откинулся на спинку.

— Так что насчет Дэвида?

— Он так горячо говорил о Флиндерсе сегодня. Я и не представляла, что его так трогают проблемы бездарного управления колонией. Он так бушевал по этому поводу, просто кричал. Было похоже, что он все это ненавидит.

— Может быть, так оно и есть. Ты никогда не пыталась его расспрашивать об этом?

Сара неопределенно повела плечами.

— Расспрашивать Дэвида — это расспрашивать сфинкса. Он очень скрытен, даже чересчур. Кроме таких вот вспышек, он всегда просто мой улыбающийся сын со своими приятными манерами, и никогда не знаешь, что у него на уме. Он не говорит об этом, но я чувствую, как в нем растет недовольство, растет с каждой неделей. И Элизабет — тоже. Они оба не находят себе места, оба недовольны.

— Может быть, все дело в тебе, Сара?

— Во мне? Каким образом?

— Твоя собственная неудовлетворенность, дорогая моя. Это очень заразительная болезнь.

Она повернулась и пристально посмотрела на него. На его лицо падало солнце, и были видны морщины вокруг глаз, уже очень заметные, седина в волосах, а прядь над старым шрамом была совершенно белой. Но он все еще имел бронзовый загар, сохранившийся от долгих летних месяцев в колонии, а его худощавое тело почти не погрузнело со времени их детства. Он был очень хорош собой и, несмотря на неподвижность плечевого сустава — результат участия в испанской кампании, — двигался легко и грациозно и до сих пор великолепно держался в седле. Для Ричарда этот период жизни был благодатным и приятным, он все время пребывал в хорошем расположении духа, ибо ничто этому не мешало. Старые знакомые снова приветствовали его в своих гостиных с теплотой, которая могла бы вскружить голову любому человеку, но Ричард принимал это с той скромностью, которая, он это знал, необычайно ему шла.

И вообще, размышляла Сара, он принадлежит к тому типу мужчин, в которых женщины влюбляются десятками — прирожденный чаровник и фаворит. Но он разочаровывал их, потому что по натуре был слишком ленив, чтобы продолжать флирт, если видел, что дело становится серьезным. Учитывая все это, Сара не понимала, почему она не выходит за него замуж. Он этого хотел и продолжал настаивать, почти с того самого дня, как они прибыли в Англию. По той или иной причине она так и не дала ему окончательного ответа. Он добродушно шутил по поводу того, что она избегает этого вопроса. Но он мог позволить себе и добродушие, и терпение: жизнь простиралась перед ним сплошным солнечным днем, и, казалось, не было нужды торопиться, когда это неопределенное ожидание было таким приятным. Он уже утратил свою импульсивность и был готов ждать. Она подумала, что, может быть, эта его готовность и тревожит ее: как будто его любовь перешла в привычку, с которой он не спешил расстаться. Она знала, что, не появись она в Лондоне вдовой, он бы в конце концов на ком-нибудь женился. Его натуре было противно жить, не будучи объектом всепоглощающего внимания какой-нибудь женщины. Но она явилась, и в них оказалось достаточно прошлой страсти, чтобы он тотчас же сделал ей предложение.

Она колебалась полгода — и с каждым днем, поскольку Дэвид не заговаривал о возвращении в колонию, она все более приближалась к согласию. Она знала, что проходит через период, когда недосягаемое, вдруг попав в руки, оказывается, в конце концов, не таким желанным. Она всю свою жизнь любила Ричарда, и продолжала его любить. Но за двадцать лет она научилась анализировать эту любовь и узнала ее истинную цену. Она уже перестала быть той всепоглощающей силой, которой была для юной Сары, не могла она теперь вызвать и той острой боли, которую Сара испытала, когда он приехал в Новый Южный Уэльс. Ее нельзя было сравнить с любовью Сары к Кинтайру, к Банону, к ферме Дейнов. Но ее чувство к Ричарду занимало определенное место в ее жизни, и этого она не могла отрицать.

Она удерживала Ричарда на расстоянии и ждала каких-то решительных действий от Дэвида. Если он ее разочарует, проявит безразличие к своему наследию, она найдет утешение в браке с Ричардом. Она представила себе свою будущую жизнь: небольшой дом в Лондоне, поместье в Девоне. В этом, и в самом Ричарде она найдет достаточно, чтобы перенести боль, которую ей причинит Дэвид, превратившись в помещика, живущего на ренту вдали от своих владений.

И тем не менее она была совершенно уверена, что если Дэвид вдруг объявит, что возвращается в колонию, она с радостью уедет с ним, а Ричарду снова будет отведена та роль в ее жизни, которую он уже играл.

Она прекрасно поняла, что он имеет в виду, называя ее неудовлетворенной.

— Неудовлетворенность?.. — она снова медленно повторила это слово, не совсем зная, как ей парировать его обвинения.

Он пошевелился и наклонился к ней, твердо взял ее за руку.

— Сара, ты должна разобраться в том, что вызывает твое беспокойство. Ты не хочешь принять решения в отношении своего будущего, ты играешь своими и моими чувствами, как дитя с игрушкой. Почему бы тебе не выйти тотчас же за меня замуж и не покончить с этой неопределенностью? Как только ты примешь решение, ты перестанешь суетиться.

Она покачала головой.

— Нет, Ричард… пока еще не могу. Мне нужно дать Дэвиду еще время, ему и Дункану с Элизабет.

— Больше времени… о каком времени ты говоришь, Сара? Если ты непременно собираешься устроить их будущее до того, как выйдешь за меня замуж, ты совершаешь большую ошибку, Сара. Ты, видимо, просто не замечаешь, что они уже не дети и что они сами принимают решения. Зачем ты так за них цепляешься? Дай им свободу: они не ощутят никакой признательности к тебе, если ты будешь ставить свое счастье в зависимость от их удобства. Как только ты устроишь свою жизнь, они тут же устроят свои. Захочет Дэвид вернуться в Новый Южный Уэльс — пусть едет, — добавил он. — И Дункан тоже. Элизабет, конечно, выйдет замуж здесь. Зачем все так усложнять, Сара?

— Но ты не понимаешь…

— Нет, не понимаю, — согласился он. — Я и не притворяюсь, что мне понятно твое к ним отношение. Поедут они или останутся — все равно они прекрасно обеспечены. Они не дают тебе повода для беспокойства, и ты можешь выйти замуж, когда захочешь. Кроме того, я уже начинаю терять терпение.

— Прости, Ричард. Я постараюсь вскоре решить.

Он улыбнулся, как будто перед ним капризный ребенок.

— Надеюсь, это будет очень скоро, Сара. Долгое и неспешное ухаживание очень приятно, но мне не хочется оказаться смешным, храня такую бесконечную верность. Мы с тобой ухаживали друг за другом большую часть наших жизней, пора бы уже и кончить, дорогая?

Карета повернула на Голден-Сквер, и она отняла у него руку.

— Хорошо, Ричард. Очень скоро.

Лакей с шиком распахнул дверцу. Ричард вышел первым, подал ей руку и подождал, пока ей откроют дверь.

Она распрощалась с ним с чувством, что ей удалось от него избавиться.

III

Дэвид показался на верхней площадке, как только Сара вошла в вестибюль. Ее насторожило что-то в изменившемся выражении его лица. Она медленно подняла руки, чтобы развязать шляпку.

— Дэвид, что произошло? — спросила она тихо.

— Мы тебя ждем, мама. Ты можешь пройти в гостиную?

Она кивнула и поспешила наверх с развевающимися лентами шляпки. Он улыбнулся ей, и она уловила его волнение, хотя он и выглядел достаточно серьезным. Дункан встал, когда она вошла, а Элизабет, стоявшая у окна, повернулась и подошла к ней.

— Здесь был мистер Макартур, мама. Мы думали, ты вернешься из парка гораздо позже.

Сара отложила шляпку.

— Макартур? Жаль, что я его не застала. Какие у него новости из колонии?

Макартур довольно регулярно наносил им визиты, но слугам было строго-настрого приказано не принимать его, если в доме был адмирал Блай. Военно-полевой суд разжаловал Джонстона после восстания, а Макартура могли судить только в Новом Южном Уэльсе, и он знал, что у Мек-вори есть инструкции привлечь его к суду, и тогда ему не избежать обвинительного приговора. Таким образом, он томился в добровольном изгнании и через письма жены и колониальные связи в Лондоне проживал заочно ту жизнь, которой жаждал. Сара часто сокрушенно качала головой, думая, как он впустую расходует энергию.

— Масса новостей, — воскликнул Дункан. Он взял со столика письмо и вручил его Саре. — Это от миссис Райдер, мама. Оно пришло с тем же судном, с которым мистер Макартур получил свою почту. Он страшно взволнован этим, я имею в виду мистера Макартура. Он сразу прямо пришел к нам, как только прочитал свои письма.

Сара начала ломать печати.

Но в чем дело?

Дэвид, который до этого опирался на каминную полку, выпрямился. От волнения Сара опустила руки на колени и устремила на него свой взгляд. Он никогда раньше не представал перед ней таким: лицо его было озарено страстным возбуждением, которое напомнило ей Эндрю, щеки Дэвида запали, губы были сжаты. Сара глубоко вздохнула и привстала со своего места.

— Так в чем же дело? Скажите же!

— Горы… Меквори послал геодезиста Эванса по маршруту Лоусона через горы. Он спустился на равнины за ними и проехал на сотню миль дальше того места, которого достиг Лоусон.

— А земля… что там за земля?

— Такая же… даже лучше, чем самая лучшая на побережье. Как будто специально разбитый парк: трава в три фута высотой и никаких бесплодных участков, которые есть на другой стороне. Они зашли вглубь настолько, насколько хватило припасов, и не видели конца плодородной земле. Никаких признаков пустыни, как опасались.

Дункан нетерпеливо хлопал ее по плечу.

— Читай же письмо миссис Райдер, мама. Может быть, она тоже рассказывает об этом.

Она торопливо развернула сложенные листы, и вскоре хруст бумаги был единственным звуком в комнате. Сара быстро пробежала глазами первые страницы, где шли новости, касающиеся незначительных событий, и она знала, что от нетерпения дети не станут это слушать. Наконец она дошла до главного: Джулия писала об экспедиции Эванса. Сара с удивлением заметила, что руки ее задрожали, когда она начала читать.

«Мы все пребываем в большом волнении по поводу экспедиции, которую губернатор снарядил по маршруту Лоусона через горы… Теперь не остается сомнения, что горы преодолены и что прекрасная земля простирается за ними гораздо дальше, чем Эвансу удалось дойти… „Газетт“ опубликовала отчет Эванса: „…эта земля чрезвычайно богата, и на ней произрастает великолепная трава… холмы и земля вокруг кажутся специально возделанным парком; у меня не хватает слов, чтобы описать эту землю: я никогда ничего подобного не видел…“ Говорят, что эта новая земля кишит дичью, а Эванс поймал огромную рыбину в реке, текущей на запад, руслу которой он следовал.

Есть достоверные сообщения, что губернатор собирается незамедлительно прокладывать дорогу. Говорят, что не более чем через год эта земля будет готова для заселения. Разумеется, это именно то, о чем мы мечтали все эти годы, Сара. Мы с Джеймсом, конечно, не уедем из Парраматты. мы слишком стары для подобных предприятий. Эта новая земля ждет молодых людей…»

Дэвид неожиданно прервал ее.

— Вот оно! Дорога! Это самое главное. Без дороги земля остается все равно что неоткрытой. Подумать только: трава высотой в три фута. Какие там можно выращивать стада!

Сара облизнула пересохшие губы.

— Значит ли это… что ты намерен вернуться, Дэвид?

— Вернуться? Разумеется, намерен. Я тебе скажу, мама, что я намерен обзавестись собственной землей. Такой, на которой никто, кроме меня, еще никогда не работал; за десять лет можно на шерсти сделать состояние, а через двадцать лет стать богачом!

— А как же… как же остальные владения? — спросила Сара растерянно. — Они вообще ничего не стоят? Дэвид нетерпеливо махнул рукой.

— Все это очень хорошо, но там я должен был бы следовать уже установленному порядку, заведенному еще отцом. Это старые фермы, которые создавались в те времена, когда сельское хозяйство было так же важно, как овцеводство. Когда я получу свою землю, я не собираюсь выращивать больше, чем необходимо для меня лично. Там, за горами, страна для овец.

Дункан вдруг громко хлопнул себя по колену.

— Клянусь Господом, Дэвид, я бросаю тебе вызов! Дай мне эти десять лет, и я покажу тебе, кто в колонии настоящий овцевод. Будут корабли для перевозки шерсти в Англию… земли — сколько хочешь. Боже! Это стоящее дело!

Сара нервно усмехнулась.

— Послушать вас, так фермы на моей стороне гор вообще ничего собой не представляют, просто несколько акров овощных грядок.

Дэвид повернулся к ней и тихо сказал:

— Это вовсе не так, мама. Все, чего достигли вы с папой, даст нам с Дунканом деньги, которые позволят нам начать все так, как мы хотим. Но это все-таки ваши достижения. Проработай я там как раб хоть сорок лет, я все равно не смогу считать, что я хоть что-то сделал на этих фермах. Они ваши с самого начала и будут вашими всегда. Это не потому, что мы с Дунканом неблагодарны. Но ведь это не преступление — хотеть иметь что-то свое. Мне хочется от жизни большего, чем просто удерживать в надлежащем виде то, что создано вами. За горами целый континент, и он будет принадлежать тем, кто придет и возьмет его!

Сара кивнула и снова перевела взгляд на письмо. Но она не стала его читать. Ей вспомнилось то ясное утро, когда «Джоржетта» приготовилась к отплытию из Тейбл-Бей. Эндрю тогда говорил буквально те же слова, что Дэвид сейчас. Он начал с нескольких фунтов кредита и со скота, выигранного в карты. У Дэвида с Дунканом будет намного больше, но главное в том, что они готовы начать уже до того, как грубый тракт превратится в накатанную землю, самостоятельно решить, где будут пастись их стада.

Сквозь эти мысли до нее дошел голос Элизабет.

— Я тоже с вами — вы же не можете меня здесь оставить.

Дэвид и Дункан обернулись на ее слова и почти одновременно ответили ей:

— Конечно, ты поедешь с нами!

IV

— На этом кончим, Ричард, — сказала Сара, положив карты. — Я уже достаточно проиграла тебе сегодня.

Он широко улыбнулся.

— Я не возражаю, чтобы ты была мне должна, моя дорогая. Это меня необычайно поднимает в собственных глазах. Кроме того, после ужина я дам тебе отыграться.

Она покачала головой.

— Я сказала конец — значит, конец! И вообще после ужина мне нужно с тобой серьезно поговорить.

Его лицо изобразило притворную озабоченность.

— Я весь дрожу. Когда ты бываешь серьезна, ты пугаешь меня.

Он сказал это шутливо, и она рассмеялась вместе с ним, хотя за ужином эти слова, приходя на память, вызывали в ней раздражение. Конечно, Ричард прав. Быть серьезной в отношении чего-нибудь, кроме карт, на таком сборище бесполезно. Дом леди Фултон всегда полон модной публики, на некоторых дамах сверкают украшения, которые они демонстрировали в тот же вечер в опере по случаю посещения царя. Оттуда принесли презабавнейшую историю о приезде в оперу принцессы Каролины, нелепой в своих бриллиантах и румянах и вызвавшей большое смущение мужа — принца регента. Царь испытал при этом несомненное злорадное удовольствие. Публика, однако, встретила ее бурными аплодисментами. К утру эта история несомненно разойдется по всему Лондону, а сейчас ее смаковали за званым ужином.

Но вот Ричард взял Сару за руку и повел из столовой.

— Я прекрасно вижу, Сара, что мои попытки развлечь тебя не имеют успеха. Лучше расскажи мне, отчего ты так переменилась с того момента, как я тебя покинул сегодня днем. Красавице не идет нахмуренное лицо.

Он провел ее по коридору в комнату, которую Энн Фултон использовала для утренних приемов. В ней стояла старинная мебель, придававшая комнате атмосферу интимности, которой больше нигде нельзя было найти. Ричард указал ей на маленький диванчик, а для себя придвинул мягкий табурет.

— Ну… так что ты должна мне рассказать?

Она начала неуверенно:

— Сегодня у нас побывал Джон Макартур… и пришло письмо от Джулии Райдер.

— Ну и?..

Рассказывать было нелегко, но она постепенно выстроила все по порядку: ее опасения в отношении решения Дэвида насчет наследства и его влияние на Дункана; месяцы, проведенные в тревоге, когда ее подозрение, что он не вернется в колонию, начало переходить в уверенность, ее острое разочарование, бесплодные попытки уловить признаки энтузиазма при разговоре о колонии; и наконец, известие о переходе через горы и та разительная перемена, что произошла в нем.

Ричард выслушал ее в молчании, терпеливо ждал, когда она подыскивала нужные слова, чтобы описать сцену на Голден-Сквер. Он смотрел на нее задумчиво, и его темные брови почти сходились на переносице, когда он морщил лоб.

— И таким образом ты сообщаешь мне, что отправляешься обратно в Новый Южный Уэльс.

Она кивнула.

— Ты совершаешь ошибку, Сара. Ты не должна их так к себе привязывать. Их это будет раздражать, и они возненавидят тебя. Если они хотят создать свой собственный мир, им нужно предоставить свободу. Позволь им хотя бы совершать собственные ошибки.

— Я не собираюсь отправляться за ними в их радужные мечты за горами. — Она покачала головой. — У меня достаточно своих дел на побережье. Не думаю, что им будет неприятно время от времени чему-то поучиться при посещении Банона или Кинтайра. Но мое решение не касается их, Ричард. Оно касается меня. Я вполне определенно поняла сегодня, что, одолеют горы или нет, я не могу здесь дольше оставаться. Во мне есть жажда власти, которую Англия мне не даст удовлетворить. Мне здесь душно, я задыхаюсь. Меня так давят все эти толпы и традиции, я должна все время опасаться, что совершу какую-нибудь оплошность. И ни в чем этом я не смела признаться до сегодняшнего дня.

Ричард довольно рассеянно похлопал ее по руке.

— Ты решишь, что я довольно холоден сердцем для истинного поклонника, Сара, потому что не падаю на колени и не молю тебя остаться. Признаться откровенно, я не уверен, что не ощущаю даже некоторого облегчения. Часто бывает, что очень хочется чего-то, что тебе вредно, — и я полагаю, так дело обстоит со мной. Ты женщина не для меня на самом-то деле. Но так как я хотел тебя с тех пор, когда был еще мальчишкой, гордость не позволяла мне признать свою ошибку. В тебе слишком много энергии и мятежного духа для того человека, в которого я превратился. Подозреваю, что к старости я стану просто напыщенным занудой и мне понадобится какая-то уютная, удобная жена, которая совсем не будет ничего иметь против этого. Думаю, Элисон мне гораздо больше подходила, а я этого не понял.

На ее губах мелькнула улыбка.

— Я, пожалуй, не ожидала, Ричард, что я откажусь выйти за тебя, а ты всего лишь слегка разочаруешься.

Он усмехнулся.

— Я не стану говорить, что сожалею. Мы, по крайней мере, теперь не станем лгать друг другу. Тебе не повредит такое небольшое разочарование: ты привыкла, что все мужчины вокруг тебя обожают, и я уверен, что и дальше так будет. Но я скажу тебе совершенно откровенно, что мое сердце не будет разбито, оттого что ты не станешь нарушать моей покойной и приятной жизни.

Она откинула голову назад и расхохоталась. Озадаченный, он несколько мгновений смотрел на нее, а потом до него дошла нелепость всей этой ситуации, и он тоже залился смехом. Он взял ее за обе руки и потянул, так что они оба качнулись.

— Ох, Сара… Сара! Вот чего мне будет не хватать, когда ты уедешь, — моя удобная, уютная жена никогда не сможет вот так хохотать вместе со мной!

Пока она все еще смеялась, он нагнулся и поцеловал ее в губы. Ее руки обвили его шею, и поцелуй заглушил смех.

Они все еще были в объятиях друг друга, когда леди Фултон открыла дверь. Она быстро рассмотрела участников сцены и шагнула назад.

— Пожалуйста, простите меня, — пробормотала она, закрывая дверь.

Ричард неторопливо разжал объятия.

— Как это утомительно! Она всем, конечно, растрезвонит… а когда они узнают, что ты не выходишь за меня, меня будет жалеть весь Лондон.

V

Первые лучи летнего рассвета освещали Голден-Сквер, когда Сара вернулась туда под утро. Ее впустил заспанный швейцар. Она на миг задержалась в дверях, чтобы помахать Ричарду, который застыл у кареты. Затем дверь за ней закрылась, и она оказалась в полумраке вестибюля.

В спальне было темно. Она поставила свечу на туалетный столик и подошла к окну, чтобы отодвинуть шторы. Мягкий утренний свет полился в окно; она стояла, глядя на улицу. Скоро этот дом и этот город станут лишь частичками воспоминаний, — воспоминаний, аккуратно сложенных в стопочку и сверкающих золотым обрезом.

— Я еду к себе… — прошептала она вслух. — Я возвращаюсь домой.

Эта жестокая, суровая страна завоевала сердце Дэвида, Дункана и Элизабет так же уверенно, как и ее сердце. Она требует какой-то странной и полной преданности, она не признает никаких иных привязанностей. Ее или любишь, или ненавидишь… но не можешь оставаться равнодушным. А уж полюбив ее, не отзываешься на притяжение других мест. Люди вроде Ричарда ее ненавидят, и она с ними обходится неласково. У Сары она отняла Эндрю, Себастьяна и наконец Луи. Беспристрастная… суровая и прекрасная, когда знаешь, в чем ее красота.

Сара вздохнула и потянулась, чтобы расслабить свое напряженное и возбужденное тело. Небольшой ветерок играл над крышами. Она отступила от окна и обернулась. Ей было видно собственное отражение в высоком зеркале. Она слегка склонила голову набок и посмотрела на себя критически. Потом медленно направилась навстречу отражению, остановилась перед зеркалом, распростерла руки и обхватила раму. Она стала рассматривать то, что было в зеркале: лицо с убранными в замысловатую прическу волосами, обнаженные плечи и шею, платьем с высокой талией, стройное тело под жесткой парчой.

— Сара… Сара Дейн, пора тебе вспомнить, что скоро ты станешь старой… — Затем уголки губ поползли вверх, обещая улыбку. — Но у тебя еще есть время.

Оглавление

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

  Глава ПЕРВАЯ

  Глава ВТОРАЯ

  Глава ТРЕТЬЯ

  Глава ЧЕТВЕРТАЯ

  Глава ПЯТАЯ

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

  Глава ПЕРВАЯ

  Глава ВТОРАЯ

  Глава ТРЕТЬЯ

  Глава ЧЕТВЕРТАЯ

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

  Глава ПЕРВАЯ

  Глава ВТОРАЯ

  Глава ТРЕТЬЯ

  Глава ЧЕТВЕРТАЯ

  Глава ПЯТАЯ

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

  Глава ПЕРВАЯ

  Глава ВТОРАЯ

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

  Глава ПЕРВАЯ

  Глава ВТОРАЯ

  Глава ТРЕТЬЯ

  Глава ЧЕТВЕРТАЯ

  Глава ПЯТАЯ

  Глава ШЕСТАЯ

  Глава СЕДЬМАЯ

  Глава ВОСЬМАЯ

  Глава ДЕВЯТАЯ

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

  Глава ПЕРВАЯ

Реклама на сайте