«Потерять и обрести»

Сандра Паретти Потерять и обрести

1

В лучах заходящего солнца вдоль побережья по направлению к Сен-Мало мчался свадебный кортеж. Пыль вздымалась из-под копыт рысаков, гривы развевались по ветру. Поскрипывали рессоры двух окованных серебром карет и колясок с багажом, на которых громоздились сундуки из сандалового дерева. На всем лежал отпечаток поездки длиной в триста миль по пыльной дороге. Однако даже бешеная скачка казалась Каролине недостаточно быстрой. Ей были нужны кони, обгоняющие ее желания. На подступах к цели она с трудом сдерживала свое нетерпение.

На сиденье напротив удобно устроился Филипп.

– Думаю, кареты еще никогда так быстро не преодолевали путь от Парижа до Сен-Мало. Если его яхта столь же быстроходна, он должен выиграть кубок принца-регента. В ответ Каролина только улыбнулась. Она совсем позабыла о регате морских парусных судов вокруг острова Уайт, в которой принимал участие герцог, а сейчас ее внимание привлекло нечто другое. Вдали показались очертания бретонского портового города: городская стена с воротами, промытые дождями и ветрами остроконечные крыши с зубцами из старого, потускневшего серебра и господствующий над всем филигранный готический собор. Там, в Сен-Винсене, она преклонит завтра, в день равноденствия, по традиции многих поколений в ее семье, рядом с ним колена у алтаря. 23 сентября 1815 года она из графини Каролины де ля Ромм Аллери превратится в герцогиню фон Беломер. Филипп пересел к ней.

– Смотри! Это и есть замок!

Омываемый белой кромкой прибоя и соединенный молом с сушей, замок Мортемер с четырьмя угловыми башнями XVI века скорей походил на неприступную крепость, окруженную водой.

Широким ровным аллюром им навстречу приближался отряд. На расстоянии одного лошадиного корпуса до первой кареты всадники разделились и на полном скаку остановились. Кареты покатились через строй верховых, и вдруг в воздухе запестрели цветы. Приподнявшись в стременах, мужчины осыпали цветами карету невесты.

В сопровождении эскорта всадников свадебный кортеж проследовал дальше. Они свернули с широкой дороги на более узкую, которая, описывая широкую дугу в тени крепостных стен Сен-Мало, спускалась вниз. Над морем возвышался замок Мортемер, старый и несокрушимый, как скала, из которой росли его стены и башни. На боковых башенках реяли разноцветные знамена. Кареты прогрохотали по толстым бревнам мола и въехали во двор замка. Садовник с помощником украшали дом свежими зелеными ветвями и яркими цветочными гирляндами, плотники сооружали площадку для танцев, служанки сновали с корзинами, наполненными различной снедью. На железных крючьях висела дичь, освежеванные ягнята, говяжьи туши. Из открытых кухонных окон разносились дразнящие запахи готовящейся пищи. Вся картина была озарена багровым отсветом уходящего дня, который, казалось, медлил, словно многоцветие карет, всадников, радостных людей давало ему повод еще немного задержаться.

Карета дернулась и остановилась у входа. Филипп выпрыгнул и протянул руку Каролине. Потом он поспешил ко второй карете, чтобы помочь выйти Элиэтт, сводной сестре герцога, приехавшей вместе с ними из Парижа. Пажи раскатали синюю дорожку, на которой золотыми нитками был выткан герб герцогов Беломер – птица феникс.

Каролина с улыбкой шествовала мимо гостей, и каждый пытался поймать взгляд женщины, сумевшей околдовать человека, сердце которого считалось неприступным. Ее отделяли несколько шагов от портала, когда из полумрака двери вышел Лебланк, управляющий владениями герцога. Он склонил голову перед Каролиной – в этом приветствии скорее была вежливость хозяина, чем подобострастие слуги.

– Графиня, от имени герцога – добро пожаловать в замок Мортемер!

Она стояла у порога, к которому ее привел такой длинный путь, и не решалась войти, внезапно охваченная робостью. Последнее время она боялась себе признаться, что в светлой мелодии ее счастья присутствовал темный звук. Теперь он был уже явственно различим. Каролина внутренне противилась, не желая допустить мысли, что счастье и на этот раз – скорее всего лишь мираж. Однако в ее жизни уже было столько разочарований, что она и сейчас не растерялась. Она посмотрела на Лебланка:

– Сообщите мне, когда придет яхта герцога.

Ее голос никак не выдавал ее чувств.

Лебланк молча поклонился. Легенда, опережавшая эту женщину, не произвела на него никакого впечатления. Женская красота никогда не действовала на него. Он был силен и неуязвим, как бывают сильны те, кому неведомы сомнение и надежда, любовь и ненависть. Однако спокойствие, с которым эта женщина преодолела первый сложный момент, расположило его к ней. Похоже, она достойна его господина… и услуг такого человека, как он – Лебланк.

– Разрешите проводить вас?

Комнаты для гостей располагались в западной башне. Лишь завтра, после венчания, невеста переберется в заново отстроенное крыло. Каролина приказала слугам поставить дорожные кофры и сундуки нераспакованными. Она стояла у широкого, полукруглого окна, из которого открывался вид на море.

– Я его не понимаю, – произнесла стоявшая рядом Элиэтт. – Даже в такой день он не мог отказаться от своих прихотей.

Каролина не ответила. Ничто не могло омрачить ее радужного настроения. Взглядом, в котором одновременно сквозили восхищение и разочарование, Элиэтт посмотрела на нее. Сама она казалась себе древней старухой рядом с этим созданием.

Чересчур старой и чересчур осторожной, чтобы быть любимой. Она никогда бы не смогла так, как эта девушка, целиком отдаваться во власть момента. У нее всегда нехватало духу сделать решающий шаг.

– В отличие от вас у меня просто нет тех сил, которые нужны, чтобы удержать счастье – почти против своей воли произнесла Элиэтт.

Каролина с улыбкой покачала головой.

– Вы же его знаете, хождение под парусом .– его страсть. И знаете, что с тех пор, как существует кубок регента, он охотится за ним. И всегда он ускользал от него, хотя был буквально на расстоянии протянутой руки. Но на этот раз награда обязательно достанется ему. Я это чувствую. И мне кажется, что он это сделал исключительно из любви ко мне.

Снаружи послышались шаги, потом раздался стук в дверь. Вошел Лебланк в сопровождении двух лакеев в ливреях с массивными серебряными подсвечниками.

– Закройте ставни, – распорядился он своим глуховатым голосом. Казалось, что только голос и глаза были одушевленными в облике этого странного человека. – Сейчас будет буря!

– Буря?! – Его слова были обращены вовсе не к ней, но Каролина вздрогнула на этом слове.

– Сейчас, в сентябре, штормовое время, – пояснил он и поинтересовался: – Вы будете ужинать в комнате?

– Это не к спеху. Я скажу, когда проголодаюсь.

Дверь за Лебланком и двумя слугами закрылась.

– Для меня он всегда остается загадкой, – заметила Элиэтт. – Его настоящее имя никто не знает. Ему было девять или десять лет, меня тогда еще не было, когда море выбросило его на берег и наша семья приняла его. Уже тогда его волосы были белы, как снег. Отсюда и его имя – Лебланк, то есть «белый».

Каролина вспомнила мелкий, будто бисерный, почерк, которым был написан свадебный контракт, составленный Лебланком.

– И он управляет всем состоянием?

– Нет ничего, что бы не превращалось в его руках в золото. Он находит все новые источники дохода, откапывает забытые ленные документы, древние привилегии. Он взимает плату за каждую голову скота, который гонят мимо по нашей дороге на рынок. Местная община обязана поставлять нам на каждую Пасху пряники, Сен-Винсенское аббатство должно нам двенадцать месс в году… Все в округе называют Q его не иначе, как королем Сен-Мало. Не спрашивайте меня, чем мы владеем. Я в этом так же мало смыслю, как и герцог. Знаю только одно: в то время как многие аристократические роды нищают, а эмигранты все потеряли, Лебланк скопил кучу денег и приумножил их.

Из дома доносились звуки деловой жизни: приглушенные голоса, торопливые шаги, звон посуды, треск и шипение печей, отдаленный смех. Элиэтт ушла. Каролина закрыла дверь и юркнула в соседнюю спальню. На кушетке были разложены два свадебных туалета. Репортеры парижских модных журналов замучили ее портного Леруа просьбами разрешить им зарисовать оба платья. Она с такой радостью уехала из столицы, так была счастлива, когда герцог решил устроить свадьбу в Сен-Мало, подальше от Парижа, где каждый ее шаг, каждое ее слово через час становились известны всему городу…

Каролина села перед туалетным столиком, вынула из волос шпильки и гребешки, развязала завязки перчаток из козьей кожи и сбросила шелковые чулки. С нежным шуршанием упали на пол юбка и нижнее белье. Увидев в зеркале свое обнаженное тело, она смущенно отвернулась. Спасаясь от самой себя, от внутреннего беспокойства, она забралась под одеяло. Каролина чувствовала себя усталой, и тем не менее ее тело жаждало иного расслабления, нежели сон.

На следующее утро над Сен-Мало сияло лазурное небо.

Поднос с завтраком стоял нетронутым на маленьком круглом столике возле Каролины. Она выпила лишь чашку чая, лежа в ванне, а проглотить не смогла ни кусочка. Буря миновала, долгожданное утро наступило, а герцога так и не было.

Открыв шкатулку с драгоценностями, стоявшую на туалетном столике, она вынула центральный ящичек, повернула крошечный золотой ключик и подняла крышку. На алом бархате лежал алмаз величиной с голубиное яйцо, разбрызгивая во все стороны радужные искры. Символ нерушимости, магнит счастья. И тем не менее что-то больно кольнуло в сердце. Это ощущение было хорошо знакомо Каролине. Она боролась с ним всеми силами и надеялась, что победила проклятье, довлевшее над ней с той самой ночи полтора года назад, когда им пришлось бежать из Розамбу. Оглушенная мрачными предчувствиями, она не услышала переполоха, поднявшегося внизу. И лишь когда распахнулась дверь и влетел Филипп, Каролина опять вернулась к действительности.

– Яхта! Они должны сейчас причалить!

В холле уже дожидались гости, которым предстояло ехать вместе с ними в церковь. Не здороваясь, Каролина проскочила мимо и вслед за Филиппом выбежала во двор. Когда они оказались у крутой каменной лестницы, которая вела к небольшой гавани, Филипп хотел протянуть ей руку, но она со смехом отмахнулась.

Яхта с черными парусами и черным корпусом стремительно летела по водной глади. Паруса повисли, яхта накренилась. Описав крутую дугу, она вошла в гавань и плавно заскользила к парапету набережной.

Каролина не сводила глаз с яхты. В люке появилась чья-то рыжая шевелюра, и неожиданно на палубе вырос исполин в ржаво-красной униформе. Одним огромным прыжком он соскочил на мол, не дожидаясь, пока будут закреплены канаты. Гигант устремился мимо нее к Лебланку, которого Каролина заметила только сейчас. Лицо управляющего было похоже на маску.

– Случилось нечто невероятное, графиня, – глухо произнес он. – Герцога арестовали в Англии.

Филипп, стоявший рядом, хотел сразу же увести ее, но Каролина оттолкнула предложенную братом руку. Она сделала шаг вперед и подозвала к себе исполина.

– Что произошло?

Чарльз Тарр замялся, но потом все же нехотя подошел к ней. Квадратная голова норвежца, будто непосредственно сидевшая на мощных плечах, склонилась в легком поклоне.

– Мы выиграли кубок и на следующее утро собирались выйти в море. – Он говорил запинаясь, как бы подыскивая слова. – Герцог не появился на яхте… только пришел посыльный… с сообщением, что герцога арестовали во время празднества.

– А причина? Гигант пожал плечами.

– Никто не знает…

Каролина поняла, что расспрашивать Дальше было бессмысленно. Столь же бессмысленно, как этот арест, как ее надежда на счастливое завершение своего путешествия. Она взглянула в сторону яхты. Только что опали черные паруса. Со скоростью, имевшей в этот миг что-то зловещее для Каролины, моряки раздели корабль. Черный остов покачивался на переливающейся Q воде, голые черные мачты, как скелет, вонзались в голубое небо.

Подобрав тяжелую парчовую юбку, она развернулась, чтобы уйти. От нее исходила такая неистовая, яростная сила, что Лебланк и норвежец отпрянули назад. Священник, подошедший к ней со словами утешения на губах, смолк на полуслове. Черный огонь, полыхавший в глазах молодой женщины, заставил его опустить глаза.

Она взлетела по крутым ступенькам, высеченным в скале. Оказавшись во дворе замка, Каролина невольно растерялась. Все гости, приглашенные на свадьбу, столпились тесным полукругом. Ей хотелось убежать с этой арены, забитой людьми, сгорающими от любопытства. Они явились на свадьбу, но разве сравнится пусть даже пышное бракосочетание с этим спектаклем, когда невеста осталась без жениха! Каролина напряглась. С высоко поднятой головой, не спеша прошла она по образовавшемуся в толпе коридору. Это стоило ей невероятных усилий. Ей пришлось смотреть в лица всех этих людей.

Мужчины отводили глаза, порой с чувством вины, как мальчишки, мучившие беззащитное животное и застигнутые на месте преступления. В глазах же женщин сверкало торжество, плохо скрытое за тонкой пеленой сочувствия. И с этими людьми она должна была сегодня разделить самый счастливый день своей жизни – в сопровождении их пошла бы в церковь, с ними сидела бы за одним столом, ела одну и ту же пищу, пила то же вино, танцевала под одну музыку!

Вот и ступеньки, ведущие к главному входу. В ногах и спине была такая слабость, словно она только что проделала длительный путь верхом. Люди же, однако, видели только гордо поднятую голову, руку, грациозно подобравшую юбку, непобедимый огонь в глазах под густыми ресницами – и вдруг они почувствовали себя обманутыми…

Со вздохом облегчения Каролина вошла в замок. Прошло несколько секунд, прежде чем ослепленные ярким солнечным светом глаза привыкли к полумраку. Чтобы вновь обрести хладнокровие, она подошла к Длинному столу, уставленному холодными закусками. Это не были обычные, искусно сервированные роскошные блюда. Антуан Карем, некоронованный король французской кухни, которого герцог пригласил в Сен-Мало, не довольствовался чем-то повседневным. Из омаров, семги, угрей, форелей, ветчины из медвежатины, огузков косули, утиных грудок, страусиных яиц, белых и черных трюфелей, из всех фруктов и зелени, какие только существуют в мире, он построил фантастический ландшафт.

С отсутствующим выражением на лице Каролина стояла перед этим великолепием. На один миг она даже забыла свою боль. Но когда она обернулась и увидела месье Карема, ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы отдать короткое распоряжение.

– Пожалуйста, месье Карем, прикажите все убрать…

Уставившись на нее, Антуан Карем не двигался с места.

– Я четыре дня и четыре ночи без перерыва работал над этим. Я превзошел самого себя. Нет-нет, не может быть, чтобы все это было впустую… – Он умоляюще поднял руки. – Во дворе полно гостей! Вы не лишите их этих деликатесов!

Терпение Каролины лопнуло. Этот человек был так наивен или так нечуток?

– Месье Карем, вы слышали мое распоряжение. Вы можете раздать блюда беднякам Сен-Мало.

– Нет! – Он театрально закатил глаза и как безумный забегал вдоль стола. – Лучше уж я разрушу все собственными руками.

Каролина стояла у лестницы. Она охотно посмеялась бы над забавной сценой. Но ей было жутко.

2

Отзвучали пять ударов часов на угловой башне. С близлежащего, поросшего камышом берега донесся крик водяной курочки. Каролина стояла в дверях и смотрела во двор. Смеркалось. Гости разъехались. Последними из Мортемера несколько минут назад уехали Филипп и Элиэтт. Ей было нелегко убедить брата, что, будучи в Париже рядом с королем, он сможет больше сделать для герцога, чем сопровождая ее в Англию. Двое слуг выкатили во двор ее дорожный экипаж. Из конюшни вывели четырех гнедых рысаков, крепких и сильных. С ее дорожным кофром на плече Бату вспрыгнул на козлы и положил его на крышу кареты. Потом начал тщательно привязывать багаж.

Прошли сутки, двадцать четыре бесконечных часа, и теперь ее душа рвалась отсюда… Каролина пересекла холл и, поплутав по полутемным коридорам, едва нашла дорогу в кабинет. Стены огромного помещения от пола до потолка были заставлены шкафами с архивами, на которых висели тяжелые замки. Наклонившись вперед, за письменным столом на стуле с высокой спинкой сидел Лебланк. Перо, поскрипывал, бегало по лежащему перед ним листу бумаги.

– Господин Лебланк, пожалуйста, позаботьтесь, чтобы через каждые двадцать миль были наготове свежие лошади, – нарушила тишину Каролина. Глубокая морщина между его бровей залегла еще глубже.

– Я надеялся, что вы все же передумаете, графиня. – Управляющий отложил в сторону перо и открыл ящик красного дерева, в котором хранил печать и сургуч. Такая женщина ему еще никогда не встречалась. Любая другая на ее месте сделала бы из этого трагедию, а эту никто не видел плачущей. Она недолго оставалась в своих | комнатах. Тут же позвонила служанке, приказала приготовить себе ванну и подать свежую семгу, картофель с маслом и белое вино. Графиня была не такой, как все, она была сильной женщиной. Ее смело можно было отпускать одну в Англию. Под напором подобных чувств у Лебланка даже на миг мелькнула мысль сделать ее своей союзницей. Однако он тут же отказался от этой идеи и попытался образумить ее: – Не ездите в Англию, графиня, прошу вас.

Взгляд Каролины упал на предметы, лежавшие на столе перед Лебланком: листки, испещренные странными знаками, циркуль и транспортир, звездный маятник, астролябия. Этот человек вызывал у нее удивление.

– Как я вижу, – сказала она с улыбкой, – вы занимаетесь астрологией, месье Лебланк. Надеюсь, вы не потому стараетесь отговорить меня от моей затеи, что этому не благоприятствуют звезды?

Он посмотрел на нее, и юношеский огонь в его глазах заставил забыть и седины, и морщины, которыми время и заботы избороздили его лицо.

– Это всего лишь способ убить время мужчины, которому достаточно спать несколько часов в сутки, – заметил он.

– И что, сбываются… эти ваши расчеты. В вашей жизни происходили события, предсказанные звездами?

– Мне посчастливилось не составлять собственный гороскоп.

– А мой гороскоп? И герцога? Их вы составляли? Что вам удалось выяснить? – Заинтригованная, Каролина даже забыла, зачем пришла.

– Орбиты его звезд неразрывно связаны с вашими, графиня. – Голос управляющего звучал сдержанно, почти неприязненно.

– Я хочу это увидеть, – решительно заявила она. – Покажите мне!

Она подошла к столу, однако он закрыл листки руками.

– У нас есть пословица, – произнес Лебланк, – очень мудрая: «Если смотреть на собственные ноги, непременно споткнешься».

Сначала Каролина была обескуражена его отказом, но потом рассмеялась.

– Я послушаюсь этого совета, – сказала она. – Я не буду смотреть себе на ноги, а помчусь на всех парах в Лондон.

Управляющий опять смерил ее внимательным взглядом.

– Я сомневаюсь, графиня, что это лучший способ помочь герцогу.

– Назовите мне лучший, и я охотно последую вашему совету. Если у вас есть какие-то подозрения, говорите прямо!

– Подозрения? – Лебланк зажег свечу и поднес ее к сургучу. Красные капли закапали на бумагу. Он прижал печать к сургучу. – У человека столь богатого, как герцог, всегда есть враги, – произнес он. – Быть богатым мечтателем – ничего хуже нельзя приду мать! Мир еще никому не прощал отсутствия слабостей. – Не глядя на нее, Лебланк убрал со стола письменные принадлежности. Разумеется, у него были свои предположения. Ему всегда было ясно, что рано или поздно придет черный день. Какой бы густой ни была конспиративная сеть, как бы хорошо ни были спрятаны бумаги и незаметно раскиданы деньги по самым разным банкам, однажды одной ячейке этой сети будет суждено порваться. Но пока это было не более чем предположение. Лебланк был слишком дальновидным и прагматически мыслящим человеком, чтобы строить свои решения на догадках. Он поднялся и протянул ей открытый конверт. – Это доверенность для лондонского банка «Барринг». Предъявив ее, вы получите любую сумму, графиня. Сумма поручительства при определенных обстоятельствах может быть очень высока.

– Поручительства? – Каролина не сразу поняла. – Что бы там ни произошло, герцог арестован незаконно!

Что он от нее утаивал? Вопрос так и вертелся у нее на языке, но она знала, что все равно не добьется ответа от этого странного человека. Лебланк стоял, опершись Рукой о письменный стол. Его фигура расплывалась в сумраке, выползавшем из Углов комнаты, и Каролине казалось, что он сделан из такого же неосязаемого материала и сейчас растворится и вернется в свою родную стихию. Нет, здесь ей не добиться успеха. С тем же результатом она могла бы задавать вопросы стенам этого замка. Она взяла из его рук конверт. Зачем она вообще теряет здесь время? Со двора донеслось позвякивание лошадиной упряжки.

– Благодарю вас. – Лебланк склонил голову. Его глаза совсем растворились в темноте.

Каролина блаженно вытянула ноги на мягком коврике, подогреваемом снизу двумя плоскими, наполненными горячей водой медными грелками. Потом открыла крышку круглой корзинки с провиантом, стоявшей возле нее. Ее пальцы скользнули по бесчисленным пакетикам и коробочкам. Она искала не цукаты и не шоколадное печенье. Она мечтала о куске ржаного хлеба, который Бату всегда тайком совал ей в серебряной коробке. Любая служанка получала его вдоволь, лишь ей приходилось с самого детства «добывать» себе кусок этого хлеба. Марианна, ключница Розамбу, почти заменившая ей мать, сама обожала ржаной хлеб, особенно только что испеченный, но всегда делала вид, что аристократам он вреден.

Каролина никогда этого не понимала. Но так было всегда. Революция тоже ничего не изменила. Именно простые люди упорно цеплялись за эти внешние различия между господином и слугой, как будто служить господину, который ел тот же хлеб, было чем-то постыдным. Иногда этот мир было трудно понять…

Карета так неожиданно остановилась, что Каролину толкнуло вперед. К счастью, она успела ухватиться двумя руками за петлю из толстого шнура, свисавшую рядом с занавеской.

Она распахнула дверцу. Туман был таким густым, что она с трудом могла различить двух головных лошадей четверки.

– В чем дело? Почему мы остановились?

Она вдруг увидела незнакомых людей. Двое держали под уздцы передних лошадей. Третий направлялся к ней.

В пелене тумана блеснула широкая золотая шнуровка капитанской формы. Подошедший мужчина поставил ногу на выдвинутую подножку. Каролина с возмущением взирала на все это, проклиная себя за то, о так легкомысленно приказала уложить свое оружие в чемодан.

– Кто вы? И как у вас хватает наглости останавливать мою карету?

Перед ней возникло смуглое лицо.

– Мануэль Эрера, капитан «Мирмидона». – Он говорил на грубом, гортанном о французском. – Эта остановка в ваших же интересах, графиня.

Он знал ее! И тем не менее осмелился остановить.

– Я тороплюсь. Прикажите своим людям…

– Я знаю причину вашей спешки, – перебил он ее со своей странной интонацией. – Но к чему вам совершать долгий путь в Англию, если вы от Мануэля Эреры из Перу можете узнать, почему жених не явился на свадьбу.

Он чуть склонил голову набок. Его гладкие густые волосы, влажные от тумана, напоминали черный шлем.

– Поскольку я опасаюсь, что вы можете не поверить мне на слово, будет лучше, если вы убедитесь в этом собственными глазами.

– Что за странные намеки? Говорите же наконец!

Теперь Каролина отчетливо различала черты перуанца – лицо оливкового цвета, высокие скулы, широко расставленные, раскосые глаза, отблеск двух зрачков, пристально уставившихся на нее и напоминавших тигриные. В уголках его тонких губ залегли напряженные складки. Улыбка, которая могла быть в равной степени как дружеской, так и зловещей, кривила его рот.

– Я бы хотел показать вам корабль. Один из многих, принадлежащих герцогу. Но в первую очередь груз, находящийся на его борту. Мы как раз подъедем к судну в момент разгрузки товара. И тогда вы многое поймете, графиня.

Мануэль Эрера на миг отвернулся и сделал знак своим людям. Лошади тронулись с места, капитан на ходу вскочил в карету.

И почему она все это допустила? Каролина никак не могла прийти в себя, удивляясь, как этому человеку удалось застать ее врасплох. Корабль герцога? Она и не знала, что он владел кораблями. И что за намеки на какой-то груз? Куда они вообще ехали? Окна кареты ослепли от тумана, и даже грохот вылетавших из-под колес камней не мог избавить ее от ужасного ощущения, что земля уходит из-под ног. Она совсем перестала ориентироваться. Коварно и бесшумно, как по злому волшебству, изменился мир. Стало быть, в жизни герцога было нечто, о чем она не имела ни малейшего представления? Что-то, о чем он умалчивал, щадя ее и не желая волновать?

Из тумана проступили сначала размытые огни, потом очертания кораблей, послышались чьи-то голоса. Карета остановилась. Эрера выпрыгнул и протянул ей руку.

Каролине было противно опираться на руку этого человека, но чересчур унижать его гордость она тоже не решалась. Сделав вид, что не заметила протянутой руки, она быстро вышла.

Свет немногочисленных фонарей с трудом просачивался сквозь густой туман. Широкий овал набережной Сен-Мало походил на остров, дрейфующий в неизвестном направлении. Она молча шагала рядом с перуанцем. Плеск волн сопровождал их путь, вдоль набережной тянулись раскинутые рыбачьи сети, казалось, что она опутана блестящей влажной паутиной. Их ждал баркас с укрепленным на палубе горящим факелом. Каролина решительно шагнула через борт и молча села на лавку. Навстречу шел другой баркас, глубоко осевший в воду. Плечо к плечу там в три ряда сидели скрюченные темные фигуры. К ударам весел примешивался звон цепей. Сквозь просвет в тумане на них упал свет: черные курчавые головы, черные голые тела. Рабы? Она повернула голову и поискала глазами взгляд своего провожатого. Однако Эрера не обращал на нее внимания, отдавая матросам какие-то указания своим резким, гортанным голосом. На палубе «Мирмидона» их ожидала та же картина: очередная партия темнокожих нагих людей стояла, готовая к выгрузке. Освещенная фонарями на корме возвышалась капитанская каюта. Войдя туда, Каролина даже зажмурилась от слепящего света. Повсюду горели лампы, граненые стеклянные абажуры которых многократно усиливали яркий свет.

Несмотря на это освещение и расточительную роскошь обстановки, в каюте было что-то мрачное. Китайский шелковый ковер, шторы и портьеры были разукрашены черными варварскими узорами: огромными цветами с широко раскрытыми звероподобными зевами и извергающими огонь драконами.

Эрера молча пододвинул ей стул; это был тот же жест, что и у кареты, – повелительный и в то же время подобострастный.

– Объяснить вам, – заговорил он, – или вы уже сами догадались? «Мирмидон» – не что иное, как работорговое судно, графиня! Черный и одновременно золотой груз. Я совладелец всего лишь восьмой части, но даже эта восьмая часть делает меня богатым. – Его узкие губы приоткрылись в беззвучном смешке. – Одна эта поездка принесет пятьдесят тысяч фунтов. И я с уверенностью могу говорить еще о пяти таких же кораблях, принадлежащих герцогу Беломеру. Месье Лебланк, без сомнения, мог бы дать вам более подробный отчет.

У Каролины было ощущение, что она находится в плену страшного кошмара. И, как во сне, она была не в состоянии ни пошевелиться, ни произнести хотя бы слово.

– Не могу сказать, что я имею что-нибудь против такого способа приумножения богатства господина Беломера, – продолжал Эрера. – Многие поучаствовали в сборе этого золотого урожая. Богатства Ливерпуля, Бристоля, Лондона не появились бы без работорговли. К чему я вам об этом рассказываю? Потому что именно англичане, занимавшиеся этим доходным делом с таким усердием и с такой изобретательностью, вдруг обнаружили в себе сентиментальную жилку и вспомнили о правах этих черных. Короче говоря, графиня, Англия вот уже несколько лет как объявила преступлением торговлю рабами на всех своих кораблях. Был проверен один корабль под названием «Фелисидад». Вы полагаете, испанский? Да, для маскировки. А на самом деле корабль принадлежит вашему будущему супругу, и на его борту оказалось триста пятьдесят рабов. По английским законам такое преступление карается пятнадцатью годами депортации. Это и послужило причиной ареста герцога!

В мозгу Каролины отпечатывались его слова. Капитан говорил слишком уверенно, чтобы это могло быть ложью. И тем не менее его слова не возымели над ней ожидаемого действия.

– И это все? И поэтому вы привезли меня сюда? – равнодушно спросила она.

Мануэль Эрера недоуменно уставился на нее. Как он ненавидел их, эти гордые, бесчувственные души белых! Слишком долго он вынашивал в себе желание когда-нибудь покорить их своей воле. Он, потомок индейца, сам себя обрекший на жизнь среди черных тварей.

– Вы так и не ответили мне, капитан Эрера, – спокойно произнесла Каролина. – Я полагаю, вы находитесь на службе у герцога. Я охотно освобождаю вас от нее…

Эрера пожал плечами. – Лебланк вам обо всем этом не сказал ни слова, ведь так? Он не препятствовал вашей поездке в Англию, не намекнул вам, вообще идет речь. Похоже, он любит не меньше, чем деньги.

Лебланк! Каролине вспомнились слова Элиэтт о том, что герцога никогда не волновали деньги или дела. А что, если и он так же мало знал об этой торговле, как и она до этой минуты? Если все это дело рук одного Лебланка? Но не успела мысль прийти в голову, как она поняла, что, в принципе, ей это безразлично. Она должна как можно скорее попасть к герцогу. Все остальное не играло роли. Она и так потеряла слишком много времени. Каролина взглянула на Эреру.

– Вы показали мне то, что хотели, – невозмутимо произнесла она. – Каков ваш собственный интерес в этом?

– Все очень просто. И вы, и я в равной степени имеем общий интерес – скорейшее освобождение одного человека. Я хочу предложить вам свободу герцога – в обмен на свободу человека, которого интендант Лебланк удерживает в Мортемере.

– Пленный – в замке Мортемер? – Ему наконец удалось пробить брешь в ее невозмутимой холодности.

– Я сказал, что его там удерживают!

– Но имели в виду: держат в плену. Что с ним? Ближе к делу!

– У меня есть друзья, которые интересуются этим человеком, вернее, сделанным им изобретением. Братья Санти и Лебланк первоначально предполагали совместно использовать его изобретение. Однако сейчас Лебланк, похоже, один намерен провернуть это дело. Передайте мне этого человека в целости и сохранности, и уже завтра герцог будет освобожден. Род Санти достаточно могуществен.

Каролина слушала, не до конца понимая смысл его слов и всю подоплеку этого странного предложения. Да и не пыталась понять. Что ей до этих мужских дел? Все они думали, прежде всего, о себе, о своей выгоде, о своих целях. И ей надо поступать так же.

– О чем тут долго разговаривать? – решительно произнесла она. – Давайте отправимся в путь. Вы получите этого человека.

Эрера поклонился. На его губах играла улыбка, не то удивленная, не то торжествующая.

3

Большой гулкий зал, пустые убранные столы… Ничего этого не замечая, Каролина прошла уже знакомой дорогой по полутемным коридорам. Полоса света падала сквозь щель приотворенной двери кабинета Лебланка. Она тихо открыла дверь и вошла. Управляющий сидел за своим письменным столом и что-то читал при неверном освещении, отбрасываемом одной-единственной свечой. Подняв голову и узнав ее, он встал. На его лице отразилось удивление, быстро сменившееся радостью.

– Вы вернулись? Мудрое решение, графиня! – вместо приветствия сказал он.

Каролина стояла перед ним и вертела в руках перчатки. Нет, Лебланк не был вассалом, которому можно отдать любое приказание и который будет слепо его выполнять. Слишком долго он служил герцогам Беломерам. Он имел право на объяснение.

– Это произошло не совсем по моей воле, – начала она. – Меня задержали по дороге… Эрера, капитан «Мирмидона». – Каролина наблюдала за его лицом, но ни один мускул не выдал его мыслей, тем не менее она инстинктивно чувствовала, что это сообщение задело Лебланка за живое. – Он привез меня на «Мирмидон», как раз разгружавший свой товар.

Лебланк стоял, скрестив на груди руки, и невозмутимо смотрел на нее. Ни испуга, ни даже тени нечистой совести не было в его взгляде, скорее грусть и меланхолия.

– И что же, увиденное на корабле заставило вас вернуться сюда?

Каролина выдержала его взгляд.

– А герцог знает об этой торговле? – ответила она вопросом на вопрос.

Лебланк степенно покачал головой.

– В кругу герцогов Франции не принято говорить о деньгах, а тем более задумываться, как они добываются. Это исключительно моя задача. – Он улыбнулся. – Если желаешь сохранить свои высокие принципы, лучше не знать действительности. Советую вам: забудьте все, что вы видели.

– А я советую вам не забывать, что этот вид торговых предприятий послужил причиной ареста герцога. Один из его кораблей, «Фелисидад», был захвачен с рабами на борту. Капитан Эрера предложил мне сделку: свободу герцога в обмен на освобождение человека, которого вы держите здесь в плену. Эрера ждет снаружи, чтобы я выдала ему этого человека.

– Хорошо, что вы привезли с собой – улыбнулся Лебланк. – Я поговорю с ним. На том языке, который он прекрасно понимает.

– Нет! На карту поставлена свобода герцога. Вы выдадите ему своего пленника!

– Я представляю интересы герцога, – сказал Лебланк. – И я бы нарушил их, если бы последовал вашему распоряжению, – он склонил голову. – Если за мной и есть вина, то лишь та, что я был недостаточно предусмотрителен и осторожен. И это в самом деле непростительная ошибка. Что же касается той торговли, для которой мы используем некоторые корабли… мир уродлив и грязен… Не я его сотворил, я всего лишь неплохо ориентируюсь в нем, графиня. Было время после революции, когда не оставляли камня на камне от замков аристократии, старинные аллеи и парки вырубались на дрова, а герцоги эмигрировали в Лондон и сидели в нетопленых мансардных комнатенках, когда гордость и цвет французской нации скрывались за вывесками булочников и винокуров. А герцогу Беломеру удалось спасти не одну сотню жизней, благодаря сохраненному состоянию. Он боролся с Наполеоном, в то время как я, его слуга, наводнил всю Европу мраморными бюстами императора. И пока наши корабли, нарушая законы и запреты, контрабандой ввозили в страну специи и сахар, герцог смог спасти из Венсена от верной смерти вашего отца… – Похоже, он говорил теперь уже не только для нее. Он беспокойно мерил шагами комнату, уходя из освещенного кружка и снова возвращаясь в него. – Во имя добра совершено так много зла, почему один раз не совершить добро во имя зла? – Он остановился перед Каролиной и бросил на нее испытующий взгляд.

Безошибочное чутье подсказывало ему, что выдачей Рамона Стерна он ни в коей мере не поможет герцогу. Но как объяснить это ей? Он все же попытался.

– Послушайте меня, пожалуйста, еще минутку, графиня, потом можете решать. Вы хотите, чтобы я выдал этого человека в обмен на призрачное обещание. Он обладает ценной тайной: описанием и чертежами будущих кораблей, более быстрых, чем самый быстроходный клипер. Понимаете, что это означает? Тот, кому принадлежат эти корабли, тот…

Каролина слышала его слова и чувствовала на себе его взгляд, полный надежды. Она все время спокойно слушала, хотя это стоило ей немалых усилий. Теперь терпение ее лопнуло. Не тот был миг, чтобы раздумывать! Начни она философствовать, дело не сдвинется с мертвой точки, и, может быть, жизнь герцога будет в опасности из-за ее нерешительности!

– Да пусть этот человек хоть золото умеет делать из камней! Освободите его!

Лебланк посмотрел на Каролину взглядом человека, испытывающего ужас лишь перед одним на свете: поступками, продиктованными чувствами. Грусть была в его взляде, выражающая всю пропасть между разумом и страстью. Он чуть склонил голову.

– Ваш покорный слуга, графиня.

Ничего больше не говоря, он отвернулся и раздвинул портьеру в торце комнаты. Показалась дверь, тут же бесшумно открывшаяся.

Сколькими коридорами она прошла, следуя за Лебланком? Наконец управляющий остановился перед дубовой дверью. Ее удивило, что дверь была не заперта. Они вошли в комнату, погруженную в темноту, однако сквозняк заставил вспыхнуть тлеющий древесный уголь в чане. Лебланк сдвинул в сторону занавеску и поднял лампу. Здесь тоже было темно.

– Разве вам не принесли света? – озабоченно спросил он.

– Я его погасил, – ответил чей-то голос. – Дни для меня достаточно длинны.

Каролина опешила, услышав этот голос, забытое звучание которого задело какие-то струны в глубинах ее памяти. Лебланк поставил лампу на мраморный стол. Комната отнюдь не напоминала тюремную камеру. Пол был устлан дорогими коврами, у стены стоял книжный шкаф, матово мерцала золотая рама зеркала. Открытая стрельчатая дверь вела в другую комнату с большим чертежным столом. К настольному мольберту был прислонен эскиз корабля.

– Вас ждут, – объявил Лебланк. – Сожалею, что не смог убедить вас, что ваше изобретение было бы здесь в хороших руках.

Мужчина поднялся. Он подошел к книжной полке и вынул тонкий кожаный томик с серебряными накладками.

– Я готов.

Когда пленник обернулся, свет лампы упал на его лицо. Каролина содрогнулась. Второй раз стоял он перед ней, словно восстав из мертвых, как тогда, неожиданно вынырнув из темноты и бури у дверей ее парижского дворца. Только у одного человека в мире были эти глаза: у Рамона Стерна, брата корсара. Она бросилась к нему.

– Вы? Как, ради всего святого, вы сюда попали? Почему вы не появились, когда обещали? Вы нашли завещание вашего брата?

Он во все глаза смотрел на нее. Лицо его было спокойно, хотя внутри все полыхало.

– Да, я нашел его, графиня. Но, как видите, другие оказались сильнее.

Каролина повернулась и поймала взгляд Лебланка:

– Двух быстрых лошадей, седла… – приказала она.

Если все происходящее и удивило Лебланка, он, как и прежде, остался невозмутим.

– Как прикажете, графиня, – ответил он. – Я распоряжусь.

– Нет! Только покажите нам дорогу к конюшням. И предоставьте все остальное нам!

– Как угодно, графиня.

Шаги Лебланка стихли в тишине. Каролина нащупала задвижку на массивной двери, она со скрипом открылась. Перед ними лежал небольшой двор, в который выходили конюшни и комнаты челяди. Где-то в одной из поилок капала вода. Зарница осветила дальнюю из четырех угловых башен, прокричала сова. Этот звук нисколько не испугал Каролину, а лишь подзадорил ее. Она пошла вперед и открыла дверь в конюшню. Потревоженные животные вскинули головы. Девушка прошла вдоль стойла и остановилась около жеребца с белой звездочкой на лбу. Отвязала коня и вывела вперед, в ту часть конюшни, где висела сбруя. Стерн тоже выбрал себе лошадь.

Ведя под уздцы вороного, Каролина показала дорогу к воротам замка. Через решетку боковых ворот она выглянула наружу. Туман немного рассеялся, она увидела обоих мужчин на пританцовывающих лошадях. Графиня повернулась к Стерну:

– Что бы ни случилось, нам нужно держаться вместе.

Она медленно и осторожно отворила ворота и взлетела в седло. Почувствовала под собой теплую шерсть коня, его мощные мускулы и крутые бока. Прикосновение было знакомым и успокаивающим. Ничто и никто больше не остановит ее.

Зубы коня нервно жевали уздечку, будто ее нетерпение передалось животному. Каролина знала, что ему не нужны шпоры, достаточно легко нажать шенкелями и причмокнуть губами. Жеребец рванул вперед. Копыта забарабанили по деревянному настилу. Всадники слишком поздно заметили их. В конце насыпи, соединявшей Сен-Мало с сушей, туман окончательно расступился. Лунный свет лился на изборожденную низкими изгородями землю, и ночью сохранявшую свою суровую прелесть.

Низко прильнув к шее коня, скакавшего крупной рысью, Каролина узнала то место, где ее совсем недавно встречал эскорт из двадцати четырех всадников. Увлекшись своими мыслями, она полетела туда, как вдруг заметила, что не слышит цокота Копыт другой лошади, эхом вторившей ее скакуну. Она резко натянула поводья и обернулась. Рамон Стерн отстал. Его лошадь шла неровной рысью. Каролина развернула своего вороного и поскакала ему навстречу.

– Подкову потеряли?

– Сразу две, на задних ногах. Так я не смогу поспевать за вами.

Каролина вытащила из кармашка маленькие часы. Было уже за полночь.

– Моя карета поехала вперед. Я не знаю, когда мы ее догоним. Вдвоем на одной лошади мы далеко не уедем. Я же обязательно должна поспеть к девяти утра в Кале, на почтовый пароход в Англию.

– Скачите одна! Я найду в ближайшей деревне кузнеца. Мы намного их обогнали. Я завтра сяду на корабль…

Каролина посмотрела ему в глаза, но, как и раньше, едва выдержала его взгляд. В нем была пугающая мощь. Его внешность была олицетворением силы и решительности. Она помедлила и все же не смогла не сказать ему правду.

– Герцог арестован. За его свободу потребовали вашу. Я была готова выдать вас.

По лицу Рам она промелькнула улыбка.

– Нет преступления, на которое бы не пошли Санти.

– Санти? – Опять прозвучала эта ничего не говорившая ей фамилия.

Рамон покачал головой. Нет, сейчас он не может говорить об этом. Вот уже больше года они преследуют его, устранили всех его друзей, одного за другим; медленно сужается круг вокруг него, все мельче становится сеть. У него не оставалось ничего, кроме жизни и знаний, когда люди Лебланка привезли его в Мортемер. Но дни, проведенные там, он не воспринимал как плен. Он испытал даже своего рода облегчение, потому что скоро всему должен был прийти конец. Приподнявшись в седле, он наклонился вперед, расстегнул седельную сумку и вынул оттуда Библию, которую взял из шкафа.

– Вы очень много для меня сделали, – проговорил Рамон Стерн, – можно попросить вас еще об одной услуге? Возьмите ее с собой в Лондон. – Он протянул ей кожаный томик и не спускал глаз с ее рук, пока она не убрала его в свою седельную сумку. – Берегите ее, – попросил он. – А как только окажетесь в Лондоне, отнесите ее д'Арлинкуру – Рамон на секунду замешкался. – Адрес найдете в книге. – В его голосе послышалась мольба. – Но только ему, прошу вас, отдайте ему лично!

Каролина кивнула. Ей показалось излишним подтверждать словами свое обещание. Она молча протянула ему кошелек с деньгами и, прежде чем Рамон успел отказаться или поблагодарить, рывком повернула коня и понеслась прочь…

4

Каролина стояла перед открытым камином, но огненным змейкам, лизавшим обуглившиеся поленья, было явно так же зябко, как и ей. Сейчас потухнет и этот огонь, и в салоне станет так же холодно, как и в остальных трех комнатах. Она попросила дров и дополнительные чаши с древесным углем, однако ее пожелание явно смутило сестер Шорт и вызвало беспокойство в доме.

Этот адрес в Лондоне дал ей Филипп: дом на углу кладбища Святого Павла. Как он ей описал, так все и оказалось – двухэтажный кирпичный дом, крыша, утыканная бесконечным множеством труб; сестры Эмма и Лилибет Шорт, седовласые, изящные, в неизменных черных платьях и кружевных чепчиках, трогательно робкие, как многие старые девы, и в то же время экзальтированные; их комнаты, представляющие собой гротескную смесь изысканной элегантности и мещанской безвкусицы.

Сразу же после прибытия в Англию Каролина отправила Бату, повсюду преданно сопровождавшего ее, с запиской к французскому посланнику в Лондоне, маркизу д'Ос-мону. Она намеренно выбрала для визита на Портленд-Плейс атласное платье. Тяжелая вечерняя накидка лежала наготове рядом на стуле. Понемногу ее начало обуревать беспокойство. И куда запропастился Бату с экипажем?

В дверь постучали, она нетерпеливо распахнула ее. Держа в каждой руке по корзине с дровами, на пороге стоял Тимоти, главный помощник сестер Шорт по дому.

– Простите, графиня. Дрова еще надо было наколоть.

Он поставил корзины возле камина. Каролина сунула ему в руку монету.

– Пожалуйста, проследите, чтобы во всех каминах всегда горел огонь. Даже когда меня нет, пусть огонь никогда не затухает.

Она подошла к одному из окон, украшенных железным балкончиком с завитушками. Мягкие голубые сумерки отодвигали близко стоящие дома и кладбище со старыми раскидистыми ивами, а над всем свободно парил в дымке, выступая подобно горному массиву из облаков, купол собора Святого Павла. Внизу, в неверном свете газовых фонарей, лежала безлюдная улица. Она уже хотела отойти от окна, когда увидела въезжающий на улицу элегантный экипаж.

Каролина схватила вечернюю накидку и набросила ее на плечи, но тут двери в салон распахнулись. Это был Бату.

– Извините, графиня, что я врываюсь таким образом. Но маркиз д'Осмон… Он хотел бы с вами поговорить.

Посланник приехал к ней? Что бы это значило? Каролина терялась в догадках, когда маркиз уже появился в дверях. Она бросила быстрый взгляд на преданного слугу, и Бату бесшумно притворил за собой дверь.

Несколько мгновений был слышен лишь треск вновь разгоревшегося огня. Короткими энергичными шажками, которыми мужчины маленького роста пытаются компенсировать недостающие сантиметры, маркиз подошел к Каролине.

– Как видите, графиня, вам стоит только позвать…

– Я благодарю вас, маркиз. – Каролина все еще не была уверена, что приход маркиза – добрый знак.

Маркиз д'Осмон сбросил на спинку стула свою тяжелую черную пелерину. Потирая одну о другую озябшие руки, он подошел к камину.

– Я рад, что вы так хорошо устроились. Он отвернулся от огня и посмотрел на нее, с удовлетворением истинного патриота отметив про себя: хорошо, что такая писаная красавица – француженка.

– Какое на вас очаровательное платье! Это наполняет меня гордостью. Вы лишний раз подтверждаете славу, которую снискали в этой стране француженки, – что в любви и в моде они понимают больше, чем женщины других национальностей. Вы надолго в Лондон?

– Надеюсь, лишь на несколько дней, – ответила Каролина. – Пока не прояснится недоразумение с герцогом Беломером.

Она увидела, как маркиз нервно поправил свой белый батистовый галстук, и улыбка вдруг исчезла с его лица.

– Все это крайне неприятно… Весьма Деликатный вопрос. – Он закусил губу. – Сегодня утром с корреспонденцией из Парижа пришло предписание по этому поводу.

– От короля?

– Да, ваш брат ходатайствовал перед королем.

– Говорите же! Что собирается предпринять король против несправедливого ареста герцога Франции?

Маркиз кивнул.

– Разумеется, графиня. Но дело лишь в одном – мы проиграли войну. После Ватерлоо не прошло и нескольких месяцев. Наши позиции по отношению к Англии, можно назвать какими угодно, но только не благоприятными. Мы не можем резко выступать в настоящее время. У короля связаны руки.

– Людовик XVIII не вел этой войны и не проигрывал ее.

– Верно, и он не намерен подрывать доверие, которым пользуется во всем мире, покрывая позорные поступки французской знати. Работорговля в Англии – преступление.

Каролина смотрела на него изумленными глазами, не в силах произнести ни слова. Это было невероятно! Ей хотелось немедленно указать ему на дверь. Но она опомнилась и призвала себя к осмотрительности. Зачем наживать себе врагов?

– Мы не поняли друг друга, маркиз, – произнесла она с абсолютным спокойствием, всегда овладевавшим ею, когда предстояла борьба. – Я не затем обратилась к вам, чтобы вы что-либо предпринимали. Я просто хотела попросить вас кое о какой информации.

– Боюсь, что вряд ли могу быть вам полезен. Дело рассматривается Верховным судом Адмиралтейства.

– Я всего лишь хочу узнать, куда отвезли герцога!

– Подобные вещи, графиня, выходят за рамки моей компетенции. Я даже не могу помочь вам узнать это.

– То есть вы не хотите помочь, – уточнила Каролина.

– Вы вынуждаете меня быть невежливым, графиня. Согласно предписанию короля, для французского посланника герцога фон Беломер просто не существует.

Каролина была не в силах далее скрывать презрение, которое она испытывала к этому человеку.

– Ах вот почему я не имела права переступать порог вашего дома!

Карие глаза маркиза стали колючими.

– Ну, вот мы и поняли друг друга, графиня! И еще один совет. Я заметил, что у вас чернокожий слуга. Не появляйтесь с ним чересчур открыто в Лондоне. Это будет воспринято как вызов в подобной ситуации.

Этот человек был не только трусливым, но и дерзким, какими могут быть только глупые люди. Продолжать разговор не имело смысла. И тем не менее, она не смогла сдержаться.

– Как жалко, маркиз, что король не дал зам распоряжения, упраздняющего и мое существование. Но не волнуйтесь. Я больше не скомпрометирую вас. Вы здесь никогда не были. Считайте, что я так же не существую для вас, как и герцог.

Маркиз д'Осмон взял пелерину со стула и поклонился. Вымученная улыбка появилась на его губах.

– Вы превосходите ту славу, которая сопутствует вам, графиня. Герцогу можно позавидовать. Вижу, что могу больше не беспокоиться о нем.

Все еще стоя у камина, Каролина услышала шум отъезжающей кареты. Странно, но она испытала почти облегчение. На ее звонок явился Бату и в ожидании приказов уставился на нее своими безгранично преданными глазами. Каролина мягко сказала:

– Мы никогда не говорили об этом, Бату, но, если у тебя вдруг появится желание не служить мне больше, одного твоего слова будет достаточно.

Негр, похоже, мягко испугался, словно своими словами она посягнула на его самое ценное имущество.

– О нет, графиня, вы не имеете права меня отсылать!

Она рассмеялась.

– Только чтобы раздобыть карету. И узнай адрес леди Нортамберленд.

Она докажет французскому посланнику, как мало в нем нуждается. Для чего же у герцога столько друзей! Каролина принесла из спальни шкатулку с драгоценностями. Немного поколебавшись, вытащила бриллиантовый полумесяц. Выгнутыми концами вверх она приколола его надо лбом в волосы, испытывая какой-то внутренний трепет, словно принаряжалась для герцога.

В Нортамберленд-Хаус, расположенном в районе Мейфэр, городском дворце герцогов, носящих ту же фамилию, в этот вечер проводился один из тех блестящих праздников, на которые это семейство собирало своих насколько богатых, настолько же и влиятельных друзей.

Слуга провел Каролину в тихий салон, взял ее карточку и попросил подождать. Она не могла принудить себя сесть, хотя ее. Уже заставили прождать почти полчаса, и Медленно ходила из угла в угол. Толстый зеленый ковер скрадывал шаги. Накидка тихо шуршала при каждом шаге. Подобно Далекому прибою, доносился шум праздника.

Беззвучно, словно из-под земли, перед ней вдруг вырос дворецкий.

– Сожалею, но леди Нортамберленд просит ее извинить. Сегодня она принимает только приглашенных гостей.

Каролина смотрела на поднос, на котором лежала ее визитная карточка, на руку, его державшую. Она механически положила монету на поднос и подобрала подол. Дверь перед ней распахнулась. Она прошла сквозь колоннаду. За ее спиной звучали музыка, смех, гул голосов, однако она была настолько уязвлена, что ничего не замечала. Только чувствовала, что в ней зарождается что-то черное, чему она еще не знала названия. Пройдя мимо двух привратников, Каролина спустилась вниз по широкой лестнице.

Французский посланник пришел к ней, чтобы не быть вынужденным принимать ее у себя в доме. Здесь ее выпроводили как назойливую просительницу. Она все еще была не в состоянии это осмыслить. Люди просто не имеют права быть такими мелкими и презренными. Герцог всегда называл Нортамберлендов своими лучшими друзьями в Лондоне. Если так поступили они, как тогда поведут себя его враги? Но она не должна думать о себе, о нанесенных ей оскорблениях. Каково тогда ему чувствовать себя брошенным всеми, кто добивался его расположения!

Каролина стояла у подножия лестницы. Ее взгляд скользнул по кремовому фасаду дома, ярко освещенным высоким окнам. Два гигантских канделябра у подъезда распространяли мягкий свет. Все дышало стариной, богатством и достоинством, но в первую очередь, как ей показалось, высокомерием по отношению к любому чужаку, не относившемуся к их кругу.

Ночь окутала ее холодной пронизывающей сыростью. На небе висела призрачная голубоватая луна. Что ей делать в чужом городе, в котором ее никто не знает? Шорох за спиной заставил Каролину вздрогнуть. Перед ней неожиданно появился мужчина в черном плаще. Он слегка поклонился.

– К вашим услугам, графиня.

– Кто вы?

– Тот, кто знает, как тяжело чего-то доиться в чужом городе, если нет друзей.

– Вы, похоже, умеете читать мысли, – отозвалась она. Звук собственного голоса вернул ей часть прежней уверенности.

– Это был бы слишком ненадежный метод – улыбнулся незнакомец. – Знать – гораздо лучше.

Ее удивление только возросло, ей стало не по себе. И все же после первого испуга, она была почти рада этой встрече. Непонятно почему, но в ней опять шевельнулась надежда.

Если уж друзья не помогали ей, почему бы не сделать этого незнакомцу.

– Откуда такой интерес к моей особе? – осведомилась она. – Только из любезности?

– Нет, это не в наших правилах. – Его это явно развеселило. – Само собой разумеется, мы за свои услуги кое-что ожидаем. Но об этом потом. Мы не одобряем того, что произошло с герцогом, так же, как и вы. То, что его арест нам кстати, – другое дело. В любом случае в наших силах было бы освободить его.

Ей вдруг показалось, что она уже слышала эти слова раньше. В ней проснулось недоверие.

– Откуда мне знать, что вы говорите правду?

– Вы не можете этого знать, но, быть может, все же рискнете. Вы позволите? – Он показал на экипаж.

Каролина не обращала внимания на улицы, по которым они проезжали. Только когда лошади перешли на шаг, к ней вернулся интерес к окружающему миру. Они ехали по переулку, спускающемуся к Темзе, такому узкому, что экипаж с трудом пробирался по нему. Показались размытые очертания круглой арки. На стенах напоминающего туннель въезда горели газовые рожки. Перед ними открылся двор, въехав в который экипаж остановился. Дверцу кареты открыли снаружи, хотя видно никого не было. Ее спутник вылез и протянул ей руку.

Графиня вышла. Склады и амбары обрамляли двор. На грузовой платформе громоздились винные бочки. В доке, выходившем одной стороной во двор, стояли на якоре баржи.

– Где мы? – спросила Каролина.

– Дон Санти с нетерпением ожидает вас.

Санти. Имя вызвало беспокойство в душе, как камень нарушает спокойную водную гладь. Теперь она смотрела на незнакомца другими глазами. Ей почему-то казалось, что это был не тот мужчина, что заговорил с нею у дворца леди Нортамберленд. Темный плащ, скрывающий фигуру незнакомца, мягкая широкополая шляпа – все казалось ей маскарадом, задуманным, чтобы одурачить ее. Каким должен быть тогда сам Санти, если у него в услужении такой хамелеон?

– Тогда не будем заставлять слишком Долго ждать дона Санти, – решительно произнесла она.

Через еще один складской двор они попали в жилой дом. Со своими съехавшими набок ставнями, облупившейся штукатуркой, покрытой пятнами, он казался необитаемым и обреченным на медленное разрушение. Однако дону Санти явно был нужен этот убогий фасад, чтобы тем полнее наслаждаться спрятанными за ним богатством и роскошью. Большой холл, в который провожатый привел ее и оставил одну, был полон ценных картин, красовавшихся в золотых рамах на обтянутых перламутрово-серым шелком стенах, это были сплошь женские портреты, один совершеннее другого.

Каролина невольно поискала глазами зеркало и подошла к нему. У нее было такое ощущение, что перед ней одна из картин. Она подошла еще ближе. Пережитые за последние дни волнения никак не отразились на ее лице. Нежный румянец, мягкая улыбка – так и кажется, что даже смерть будет не в состоянии стереть их с ее лица. Заслышав приближающиеся шаги, она отошла от зеркала. Портьера, отделяющая соседнюю комнату, раздвинулась, и чей-то голос произнес:

– Изучаете свое оружие, графиня? Вечное, древнее оружие женщин? Она обернулась.

Комната стала чересчур тесной с появлением этого человека. Все в Рафаэле Санти было тяжелым и массивным: голова с вьющимся пушком над высоким лбом, широкие плечи, мощная грудь. Он был олицетворением силы, ее сгустком, воплотившимся в образе мужчины. Наблюдая, как он приближается к ней, Каролина невольно представила себе кентавра. Он слегка поклонился с обманчивым спокойствием готового к бою быка.

Карие миндалевидные глаза – единственное, что напоминало о его финикийских предках, – вспыхнули.

– Добро пожаловать! – Его взгляд скользнул по ее белой шее и глубокому декольте. Желудок не составлял для него проблемы, он мог бы долго поститься* но только не его плоть.

Каролина расхохоталась. Она ожидала чего угодно, только не такого ярко выраженного интереса к своей персоне.

– Вы слишком легкомысленно принимаете меня.

Его брови сдвинулись. Эта женщина выбила его из седла. Что с ним случилось? За пятьдесят лет своей жизни он никогда не думал о женщинах. И в будущем не желал думать.

– Надеюсь, на вашем аппетите не отразится то, что я буду довольствоваться одними салатами? Врач предписал мне попоститься, а вы, должно быть, голодны. Всего несколько часов в Лондоне – и уже исколесили весь город в поисках друзей! Пойдем те же!

Рафаэль раздвинул перед ней портьеру – и они оказались в салоне. На овальном столе было накрыто на двоих. Тарелки и приборы поблескивали золотом. Каролина вдруг почувствовала, насколько она голодна.

Изящный слуга с коричневой кожей обслуживал их так быстро и незаметно, что это граничило с колдовством. Невидимые руки меняли тарелки, ставили новые бокалы, сохраняли ледяной воду в графинах. Каролина ела с нескрываемым удовольствием, на время забыв, зачем пришла сюда.

Так же бесшумно, как он приносил кушанья, слуга снова унес салатницы, блюда и тарелки, еще раз появился и поставил возле Санти медный таз на треноге. Эвкалиптовый аромат потянулся по комнате. Санти посмотрел на Каролину.

– Надеюсь, что герцог Беломер точно так же скоро будет моим гостем, как и вы. Поверьте, никто не сожалеет о его аресте больше, чем я. Я это воспринимаю так, будто разрушили произведение искусства.

Смысл его слов оставался непонятным ей.

– Через своего гонца вы предложили мне помощь, – перешла она к делу. – Какова цена ваших услуг?

– Минутку, графиня. Я сказал, произведение искусства. Произведение, которым я восхищался от всей души! Только француз мог разыграть перед миром эту блестящую комедию! Жиль де Ламар герцог фон Беломер – всеми любимый герой, последний рыцарь, защитник всех угнетенных – финансирует свои подвиги золотом, заработанным на работорговле.

Его слова не трогали Каролину. Пусть говорит, раскрывает перед ней свои сокровенные мысли. Тем легче ей будет потом выявить его слабое место.

– Это я называю совершенным злом, – продолжал Рафаэль. – Что такое мы, Санти, против него! Мы достигли богатства, заработали себе золотую сбрую. Но нам не хватает пары поколений предков, чтобы быть такими же изощренными. Работорговля в том виде, как мы ею занимаемся, – это нечто банальное! А еще существуют люди, считающие, что злу не нужна фантазия!

Он увлекся собственными рассуждениями. Чтобы сосредоточиться, подошел к картине, укрепленной на подставке из красного дерева, стоявшей у окна: это было его последнее приобретение, разысканное у старьевщика на Чипсайд, девичья головка кисти Рембрандта, выполненная на обратной стороне не имевшего никакой ценности портрета Нельсона. Он долго всматривался в картину, пытаясь успокоиться, однако ничего не помогало. Идея увести у герцога эту женщину будоражила его. Погруженный якобы в созерцание портрета, он видел на самом деле лишь ее. Санти дожил до пятидесяти лет, никогда не прислушиваясь к своему сердцу. Эта мысль отрезвила его. Он не для того приказал привезти ее сюда, чтобы совершать глупости, а для того, чтобы заключить с ней сделку.

– Вы хотели узнать цену, – повернулся он к Каролине. – Ну хорошо. Она невысока. Скажите мне, где мы можем найти Рамона Стерна.

– Я этого не знаю. – Каролина не была уверена в том, что эту ложь не выдал ее голос.

Рафаэль улыбнулся уголками глаз, вдруг чувственно заблестевшими.

– Чуть больше фантазии, графиня! Вы действительно не можете вспомнить? Неужели цена слишком высока – за свободу человека, которого вы любите? Или вас мучат угрызения совести?

– Я же сказала вам, что ничего не знаю. Они стояли друг перед другом. Рафаэль Санти все еще улыбался. Он взял ее руку и склонился над ней.

– Принимать вас – для меня большая честь! И не раздумывайте чересчур долго, цена может подняться.

– Я засну с этой мыслью.

– Да, поспите.

Когда он произносил эти слова, в его чертах появилась опасная напряженность. Рафаэль вдруг преобразился. Взгляд его стал бессмысленным и жестоким… Но Каролину это не испугало. Все, что усыпляло его сознание, его бдительность, было ей только на руку. Пусть его вожделение сопровождает ее, лишь бы ей удалось избавиться от его шпиков.

5

Подрагивающий свет почти захлебывающегося в масле фонаря мелькал на улице, такой узкой, что Каролине казалось, будто она задевает плечами стены домов. Подслеповатые оконца молча таращились на нее. Она отослала экипаж, не желая иметь соглядатаев. Шум отъезжающей кареты только что стих, а ей казалось, что целый океан отделяет ее от города с его пестрой ночной жизнью, по которому она только что ехала. Поплотнее закутавшись в накидку, она поспешила Дальше. Требование Санти напомнило ей об обещании, данном Рамону Стерну. Она невольно оглянулась, проверяя, нет ли за ней слежки. Покинув дом Рафаэля Санти, она трижды меняла экипажи. В последнее время Каролина стала недоверчивой и осторожной. Она ускорила шаги. Было так темно, что ей приходилось лишь догадываться, куда ступала ее нога. Ни в одном из домов не горел свет. У нее появилось фантасмагорическое ощущение, что днем эта улица не существовала, что она была порождением ночи. Приди она сюда завтра, этих домов уже не будет. Она никого не желала встречать на своем пути, но теперь ей казалось, что, если бы она сейчас увидела человека, это произвело бы на нее невероятное впечатление.

Каролина нырнула в уходящий вверх по склону холма переулочек. Почти сельская глушь, тянувшаяся вдоль Темзы, неожиданно сменилась одним из тех кварталов, что с утра до ночи наполнены аппетитными ароматами, где в каждом доме располагается кабачок, кофейня или винный погребок.

Из трактира вышли двое оживленно разговаривающих мужчин. Ярко освещенные круглые окна отбрасывали на мостовую пестрые узоры. На доске, прикрепленной возле двери, были вывешены названия напитков, из заведения доносился гул голосов. Каролина почувствовала, что мир вновь становится реальным и обретает привычные краски. Лучше всего было бы спросить здесь дорогу.

Привыкнув к прохладному ночному воздуху, она чуть не задохнулась от густого табачного чада, который в жаре раскаленной изразцовой печи приобрел саднящую сухость. Все взгляды были устремлены на обитую латунью стойку из черного дерева и высокую фигуру человека в расшитом серебром сюртуке, стоявшего там и что-то внушавшего хозяину.

– «Кларе»! Мой дорогой Финч! Сколько раз я вам говорил, что, пока у вас нет этого вина, вы никогда не станете первой таверной Лондона.

Каролина, подошедшая к стойке, тут же различила в его английском французский акцент. Вышивка на воротнике и манжетах его сюртука изображала маленькие лилии. Лишь французские пэры имели право так расшивать свою парадную одежду. Однако от ее глаз не укрылись и те места, где нитки вытерлись и потеряли свой блеск.

Хозяин бросил вопросительный взгляд на свою жену, сидевшую за высокой конторкой. Словно не замечая его, она продолжала сидеть, уткнув нос в расходную книгу, и тем не менее мужчина явно понял, что это означало. Он повернулся к французу.

– Месье Альфонс, у меня есть «Кларе», но я вынужден настаивать, чтобы вы сначала заплатили.

Француз не казался оскорбленным. Как близкому человеку, он положил руку на плечо хозяину.

– Что же мне, высоким господам из Адмиралтейства воду из Темзы наливать? Речь идет о славе Англии! А вы сможете сказать: моим вином был скреплен договор. Завтра я все оплачу!

Хозяин освободился из дружеских тисков.

– Я слишком часто верил вам на слово и простил двадцать гиней.

Француз постоял неподвижно, потом отвернулся от стойки. Гвалт среди посетителей стал еще громче. Все заговорили в один голос.

– Значит, он опять сделал бессмертное изобретение! – старался перекричать один другого.

У Каролины было такое ощущение, что насмешка задевает ее лично. Однако человек, над которым все потешались, казалось, никак не реагировал на происходящее вокруг. Высоко подняв голову, обрамленную белой гривой, словно светлым полыхающим огнем, он зашагал к двери. Каролина вытащила из кошелька банкноту и протянула через стойку.

– Пять бутылок «Кларе», – решительно объявила она. – Остаток запишите на кредит месье Альфонсу. И, пожалуйста, поторопитесь!

Он не успел уйти далеко. Под аркой она нагнала своего соотечественника. Каролина действовала чисто импульсивно, купив вино и последовав за ним. А вдруг любое ее слово только еще больше обидит его? Она не придумала ничего другого, кроме как сказать:

– Месье, вот ваше вино.

Каролина говорила по-французски. Она протянула ему корзину с бутылками.

Мужчина испуганно оглянулся, словно лунатик, внезапно разбуженный ото сна. Он показал на корзину.

– Для меня? В самом деле? Я всю свою жизнь отрицал существование фей – и вот вы стоите передо мной. – Он взял из ее рук корзину и с придворной грацией поклонился. – Д'Арлинкур.

– Альфонс Жоффруа Фавр д'Арлинкур? Это был человек, которого она искала. Человек кивнул польщено и смущенно.

– Вы слишком молоды, чтобы что-то знать обо мне…

– Во Франции азбуку все еще изучают по бессмертным именам академиков, и, кроме того, мой отец был тогда в Руане, когда вы шли на своем пароходе вверх по Сене. Кажется, он назывался «Спартак»? Отец часто рассказывал нам, детям, об этом. О чудесном корабле, о тысячах людей, выстроившихся вдоль его пути на берегах.

Маркиз д'Арлинкур смотрел в пустоту перед собой.

– Это был короткий триумф. Ваш отец не рассказывал вам об этом? Корабль затонул, взорвался, два рыбака вытащили меня из воды под хохот толпы. А потом пришла революция. Они хотели от меня более усовершенствованную гильотину, а не быстроходные пароходы. Как и многие, я эмигрировал тогда в Англию.

Он молча вел ее за собой. Открылась железная дверь. Перед ними открылся выложенный разноцветными камнями двор, освещенный двумя шандалами, горевшими с внешней стороны на стойках ворот из кованого железа. Напротив ворот, обнесенный с двух сторон каменной стеной, стоял двухэтажный дом, плачевное состояние которого был не в силах скрыть даже полумрак.

Тишина двора вдруг была нарушена шумом приближающихся экипажей.

– Едут, – прошептал д'Арлинкур взволнованным голосом. – Это важный визит! Люди из Адмиралтейства.

Две кареты въехали во двор, и ворота снова закрылись. Кучера в униформах распахнули дверцы, и из кареты вышли два офицера. Маркиз д'Арлинкур подошел к ним. Каролина держалась в тени, пока мужчины приветствовали друг друга. Она даже не успела спросить про Стерна. Д'Арлинкур пошел вперед, указывая дорогу лорду Барту. Когда он потянул за ручку входной двери, над входом, словно зажженные рукой призрака, вспыхнули светильники.

– С такими изобретениями вы могли бы стать богатым человеком.

Маркиз отмахнулся.

– Это богатство я дарю ремесленникам. То, что вы увидите сейчас, принесет славу всей стране.

– Надеюсь, – услышала Каролина голос лорда Барта. – Ради вас и поскольку эти господа, – он показал на трех офицеров, – не давали мне покоя, я отложил на один День свою поездку на скачки в Ньюмаркет.

Маркиз д'Арлинкур открыл одну из дверей, ведущую в коридор. Пока мужчины шли по нему к обитой железом двери в конце, они не столько услышали, сколько почувствовали под ногами тихое гудение, исходившее из подвала дома. Равномерные удары стали громче, когда д'Арлинкур распахнул дверь. Они вошли на сколоченную из грубых досок галерею. Там стояли чертежные столы, верстаки и множество маленьких деревянных моделей кораблей. Однако никто не обращал на них внимания, посетители устремили свои взгляды вниз, на занимавший все подвальное помещение бассейн. Маркиз сделал знак, и Каролина увидела, как какой-то человек, лицо и голова которого были скрыты под неким подобием забрала, поднял в ответ руку. Доносившееся из глубин дома дребезжание стало громче. Только что спокойная водная поверхность ожила, появились волны.

– Мои насосы могут воспроизвести любые волны, – пояснил д'Арлинкур. – Здесь созданы условия, как в открытом море, модели справляются с любым волнением. – Маркиз набросил на плечи плащ и показал на железную лесенку, которая вела к бассейну. – Следуйте за мной, господа, и убедитесь сами.

Каролина осталась на галерее.

Лишь когда гудение смолкло и волны в бассейне улеглись, она опять вернулась к действительности. Где-то из вентиля с шипением выходил пар, в его облаках показались фигуры мужчин с лордом Бартом во главе, тяжело поднимающимся вверх по ступенькам. Его лицо было красным от гнева.

– Смешно, – услышала Каролина его голос. – Вы этим, вероятно, хотите разрушить наше превосходство над морем. Пароходы! Это был бы конец империи!

– Но, сэр, это корабль будущего, – возразил один из офицеров.

– Будущего! Никогда я не подпишусь под таким делом! Я желаю иметь корабль с чистой палубой и капитанов, которые выглядят как капитаны, а не как трубочисты! И ради этого я пропустил первые скачки! – Он бросил взгляд на своих офицеров. – Пойдемте, господа!

Тяжелая железная дверь захлопнулась. Расстроенный маркиз д'Арлинкур рухнул у подножия лестницы. Каролина торопливо спустилась по ступенькам и чуть не столкнулась с мужчиной, которого уже видела, стоя на галерее. Она почувствовала его взгляд из-под маски, и, еще, прежде чем он быстрым движением сдернул с лица защитное забрало, ей показалось, что она узнала его: Рамон Стерн! Из-под слоя масла и грязи, нанесенных на бронзовую кожу, на нее словно смотрело второе лицо, чужое, безликое, напряженно-сосредоточенное.

– Помогите мне! – коротко бросил он.

Они подхватили маркиза и донесли его до стула. Постепенно краски вернулись на лицо старика, дыхание стало свободнее. Д'Арлинкур переводил взгляд с Каролины на Рамона Стерна и обратно.

– Мне кажется, вы не знакомы друг с другом, – произнес наконец он. – Это Рамон Стерн, мой единственный ученик и рано или поздно мой преемник, который продолжит мое дело. А она – моя добрая фея. Не возражайте, я знаю, что это именно так. А где «Кларе»? Пошли, мне сейчас нужен стаканчик.

Отказавшись от их помощи, он зашагал вверх по лестнице к галерее. Стерн избегал взгляда Каролины, поэтому она тоже молчала. Д'Арлинкур смахнул чертежи с одного из столов и наполнил три бокала.

– Идите сюда, берите ваши бокалы. Сейчас мы выпьем.

Рамон Стерн с горечью посмотрел на д'Арлинкура.

– За что пить? За конец? За окончательное «нет» господ из Адмиралтейства? За воздушный замок, превратившийся в пустое место? За добрых фей, лживо навевающих нам сладкие грезы, которые никогда не сбываются?

Сам того не ведая, Стерн сделал единственное, что могло поднять в эту минуту старика.

– Что это значит? – напустился он на ученика. – Кто говорит о грезах?! Я приехал в Англию богатым человеком, сегодня у меня ничего не осталось. Ты это имеешь в виду? Я последнюю драгоценность отнес в ломбард. Я на годы вперед заложил свою пенсию пэра. Дом не принадлежит мне больше – они уже назначили срок, когда я должен его освободить. И ты считаешь, что все это я сделал ради грез? Такого слова я не знаю!

Стерн показал на бесчисленные модели судов, находящиеся вокруг.

– Я не хочу заканчивать свой век мечтателем. Ни одно дело на свете не стоит того. Ты не изменишь этот мир. Я больше не верю в то, что мы хотели сделать.

– Вера! – воскликнул д'Арлинкур. – Люди верили, что Земля – плоский круг. Они верили, что Солнце вращается вокруг нас. Ученый, толкующий о вере! Нет, наша задача – думать и действовать. Иначе корабли и через тысячу лет будут дожидаться ветра. Я тридцать лет изо дня в день строю свой корабль. И я знаю: однажды он станет реальностью.

По лицу Стерна Каролина видела, что слова маркиза не доходили до него. Она понимала состояние Стерна. На ее долю тоже выпадали такие минуты, как эта, когда ей хотелось лишь одного: тихой спокойной жизни, без ударов судьбы! И тем не менее, искра от слов д'Арлинкура зажгла ее. Она поняла, что это значило: корабли, своим ходом идущие по морю, независимо от милости ветра. Каролина вдруг решилась.

– Вы построите свой корабль, маркиз, – объявила она, – для меня! Почему женщина не может действовать, как мужчина? Маркиз, я участвую в вашем предприятии, только скажите, что я могу для вас сделать?

Д'Арлинкур отставил свой бокал. Его сухощавая фигура распрямилась, словно молодость вернулась к нему. Он хлопнул себя ладонью по лбу.

– А я хотел разбазарить все англичанам! Старый идиот! Мой добрый гений избавил меня от этого греха.

Стерн стоял с опущенной головой, уставившись в пол, скорее расстроенный, чем обрадованный. Жизнь научила его считать несчастье чем-то естественным и не доверять удаче.

Каролина догадывалась, что происходило в душе Стерна. Она подошла к нему.

– Маркиз нуждается в вашей помощи.

Рамон взглянул ей в глаза, пытаясь, как тогда, ночью, когда она помогла ему бежать, подавить и скрыть неожиданно нахлынувшее чувство.

– Я вам нужен меньше всего, – с горечью ответил он. – Я только подвергаю всех опасности. Вы же знаете, за мной охотятся. Санти не отступится от задуманного. – Стерн перевел взгляд с Каролины на д'Арлинкура. – Она принесла Библию.

– Санти! – со смехом воскликнул маркиз. – Ха! Мы построим наш корабль в таком месте, где и в помине не будет никаких Санти и никакого Адмиралтейства. – Словно одурманенный, он подошел к маленькой, выкрашенной в темный цвет конторке, достал пергамент и письменные принадлежности и придвинул стул. – Лучше всего, если мы тут же подпишем контракт, графиня!

Каролина с улыбкой покачала головой.

– Я думаю, вашего и моего слова вполне Достаточно.

Д'Арлинкур ошарашено уставился на нее. Потом откинул крышку конторки и вытащил белые, скрепленные тяжелыми печатями листы.

– Знаете, что это такое, графиня? Сплошь договора! – Он схватил пачку листов и потряс ими в воздухе. – Договора? Пустые обещания! Бонапарт, Александр, Бурбон… Все они хотели заполучить мой корабль.

От маркиза исходило нечто, что заражало энергией весь дом, – так и казалось, что искры его воодушевления перескочат на чертежи, деревянные и железные детали, разбросанные вокруг. Каролина воочию убедилась, что юность измеряется не прожитыми годами. Этот человек был молод, потому что обладал счастливым даром вновь и вновь с восторженной наивностью радоваться жизни.

– А теперь вина! – провозгласил он с широким жестом, будто где-то за одной из дверей стояли лакеи с тяжело уставленными подносами, только и ждавшие его сигнала.

6

Лишь когда карета остановилась перед домом сестер Шорт у храма Святого Павла и Рамон Стерн отпустил ее, Каролина осознала, что всю дорогу его рука лежала на ее плече. Он вызвался проводить ее до дома, и она с благодарностью приняла его предложение, радуясь, что Библии больше не было в ее руках.

– Вы, конечно, спрашиваете себя, что делает эту Библию такой ценной, – задумчиво произнес он. А потом объяснил, что она содержит все знания маркиза: чертежи, формулы, расчеты, все начерченные его рукой планы приведения в движение его корабля.

Рамон помог ей выйти, и она с благодарностью оперлась на его руку.

Карета укатила и исчезла в тумане. Если бы не грохот колес, можно было бы подумать, что она как тень скользит по облаку в дымке. Казалось, что время остановилось, весь мир погрузился в забытье и только они вдвоем существуют реально. Не верилось, что где-то совсем недалеко горят лампы, сияют освещенные окна, даже в этот поздний час кипит жизнь.

Стерн взял Каролину под руку и повел ее к дому Шортов. Каролина нашарила в сумочке ключ и открыла дверь. В проеме освещенной двумя небольшими керосиновыми лампами двери она остановилась. Их взгляды встретились, и она поняла, что он не оставит ее одну. Каролина страшилась узкой полутемной лестницы, по которой ей предстояло подняться наверх, одиноких комнат, ждавших ее там наверху, постели, в которой она, несмотря на усталость, не сможет уснуть. Стерн взял одну из ламп.

– Будет лучше, если я провожу вас наверх, – предложил он. – Я достаточно подвергал вас опасности, когда попросил сохранить Библию. Идите за мной. Половицы тихо поскрипывали под их шагами, отблеск лампы прыгал по стенам. Перед ней мощным щитом возвышалась спина Рамона Стерна, словно созданная для того, чтобы оберегать ее; долго подавляемое желание быть просто женщиной проснулось в ней. Она устала быть мужественной и сильной, ей нестерпимо захотелось почувствовать чью-то заботу, защиту и нежное участие.

Стерн отворил дверь. Волна теплого воздуха обдала их. От красной, пышущей жаром горы непрогоревших углей в камине исходили голубые язычки. Ее отнюдь не шокировало, а показалось абсолютно естественным, что этот мужчина вторгся в ее личную обитель. То, что они были едва знакомы, ни о чем не говорило. Подобно забытым картинам, вновь оживающим под мелодию, в ней зазвучали воспоминания о плене на пиратском острове. Время стерло горькие, унизительные детали. Образы обоих братьев опять слились в один. Норман Стерн умер на ее глазах, и все же он был здесь. Тот же самый мужчина, с теми же бесшумными, неторопливыми повадками и с той же мрачной красотой опасного зверя. Их взгляды встретились, и она с ужасом осознала, что этот мужчина был не навеянным воспоминаниями образом, а реальной фигурой.

Он снял шаль с ее плеч. Не сводя с нее глаз, расстегнул поднятый воротник, снял тяжелый плащ. Рамон разглядывал лицо этой женщины, волновавшей его с тех пор, как он впервые увидел ее в Париже. До этого он ненавидел ее, потому что именно ее считал виновницей смерти брата. Но один миг все изменил, будто ее чары околдовали его.

Каролина посмотрела в лицо мужчине, С него давно исчезло выражение озабоченности и разочарования. Она чувствовала, что его руки жаждут прикоснуться к ней. Спасаясь скорее от самой себя, чем от него, Каролина подошла к столу и налила себе горячего чая. Сжав двумя руками чашку, она подошла к огню. Ей было жарко и холодно одновременно. Она сама не знала, чего желала больше: чтобы в ней нашлись силы немедленно отослать его или чтобы он, не обращая внимания на ее сопротивление, скорее овладел ею.

В комнате стало темно, но Каролина не заметила этого. Сильные руки мужчины обнимали ее. Его губы горели на ее лице. Она понимала, что каждая секунда предоставленной ему свободы делает ее окончательна, но безоружной. Но в то время, как ее воля еще считала себя свободной, тело было уже готово сдаться, не способное сопротивляться мощному физическому притяжению, как и тогда, на ночном берегу маленького средиземноморского островка, когда брат этого мужчины покорил ее своей страстностью.

Она чувствовала, как его руки спускаются по ее спине, но, вместо того чтобы оттолкнуть его, лишь теснее прижималась к нему. Ее руки обвили его шею. Ее пальцы, лаская, скользнули по его волосам – и вдруг замерли. Еще не осознавая, что произошло, она разомкнула руки. Каролина словно какой-то неведомой силой сбросила с себя гипнотический сон. Рыдание без слез вырвалось у нее, раздирая душу. Ее «Нет! Нет…» прозвучало, словно крик о помощи.

Мгновение Рамон Стерн пытался подавить ее сопротивление силой и, наверное, сделал бы это, если бы она отталкивала его. Но она беззащитно прижалась головой к его плечу. Чувствуя ласковое прикосновение его ладони, гладящей ее по голове, слыша его успокаивающий голос, Каролина постепенно справилась с собой. Она была благодарна, что он не отстранился от нее разочарованно, а взял ее руки в свои.

Стерн знал страсть во всех ее проявлениях. Объятия женщин всегда были открыты для него, а большего он не хотел. Он дарил им свою силу и нежность, но никогда еще не испытывал такого глубокого головокружительного счастья, как сейчас.

Он прочел в ее лице: она не отрицала ничего из того, что испытала в его объятиях; она отказала ему, но сделала это таким образом, что ему это было не менее дорого, чем если бы она отдалась. Она принадлежала другому. Он знал это, и ей не пришлось ничего объяснять. Стерн ждал, что эта мысль вызовет в нем боль, однако ощущение счастья все больше заполняло его. Может, это было потому, что она вела себя не так, как другие женщины в подобных ситуациях, потому что ни тени неловкости не промелькнуло между ними? Она сказала «Нет», но так, словно одарила его этим.

Он выпустил ее руки. Поднял плащ и накинул на плечи. Потом еще раз подошел к ней.

– Я скажу это только один раз, – тихо произнес он, – никогда больше вы этого не услышите, обещаю вам. Но один раз я должен вам это сказать: я люблю вас.

Еще раз, на короткий миг, на них опустились таинственные чары этой ночи. Невозможное никогда не отпугивало Рамона Стерна. Напротив, он зажигался только от целей, казавшихся недостижимыми. Он любил эту женщину! Да, любил даже страдания, которые она принесет. Поскольку ему никогда не суждено обладать ею, он будет оберегать ее счастье. Он мягко выпустил ее, еще раз поднял руку, и дверь закрылась за ним.

Каролина прислушивалась, пока не стихли его шаги. И только тогда она прерывисто вздохнула, словно освобождаясь от наваждения, и заперла дверь. Усталость уступила место глубокому покою. Она только успела юркнуть в постель и потушить свет, как тут же заснула.

7

Громкий стук в дверь разбудил Каролину. Заспанная, с закрытыми глазами, она пошарила вокруг руками, словно должна была сначала выяснить, где находится. Ей казалось, что она спала не больше получаса, но когда, щурясь, открыла глаза, был светлый день. Услышав свое имя, она села в постели. Распущенные волосы спадали по обнаженным плечам. Аккуратно сложенная ночная рубашка лежала в ногах, вчера у нее не было сил надеть ее. Каролина набросила и пеньюар и пошла открывать дверь. На пороге стояла Эмма Шорт.

– Это я, графиня. Там, внизу, курьер. – Она протянула Каролине конверт. Материнские чувства растопили сердце старой девы, когда она увидела разгоряченную со сна Каролину, босиком и со спутанными волосами стоящую перед ней. – Если позволите, я сама сегодня разожгу у вас огонь, – добавила она, взглянув на тонкий, распахнувшийся на груди халатик молодой женщины. – Вам, наверное, холодно.

Каролина не успела ничего возразить, как та уже очутилась в комнате и присела на корточках перед камином.

Держа письмо в руках, Каролина вернулась в маленькую спальню. Она вынула из конверта карточку из тисненой бумаги цвета слоновой кости. В левом углу стоял напечатанный золотой краской знак, что-то вроде гербового животного. Мелкий, ровный почерк под этим знаком казался тоже напечатанным, как будто писавший боялся хоть чем-то выдать свою личность. «Пожалуйста, не волнуйтесь, – было написано там.

«Заточение герцога скоро кончится. Если хотите его увидеть, передайте э ту карточку стражнику, охраняющему Тауэр. Друг».

Каролина колебалась не больше секунды и тут же решилась: даже если это опять западня, она рискнет! Тауэр. И как она сразу не догадалась! Где же еще могли поместить аристократа! Она еще раз взяла в руки письмо. Вновь рассмотрела знак на полях: это был изготовившийся к прыжку лев. Она вспомнила: «Лига львов» – под таким девизом герцог и его друзья совершили немало своих добрых поступков.

Каролина обладала чудным даром: колебания, которые долго мучили бы другого человека, она преодолевала в один миг. Так было и на этот раз. Пока она принимала ванну и завтракала, ее охватило радостное возбуждение. В неожиданном порыве она вынула из гардероба платье из матового шелкового репса с узкой туникой до колен. Леруа задумал его для свадебного путешествия – в желтых тонах, которые так любил на ней герцог; для сегодняшнего дня оно показалось ей подходящим. С серьезной улыбкой женщины, в очередной раз осознавшей свою красоту, она отошла от зеркала. Все показалось ей очень просто.

Каролина прильнула к окну коляски, которую наняла вместе со знающим город кучером. Она не могла поверить, что это тот же самый город, по которому она блуждала накануне ночью. Там, где на нее тупо взирала серая, безликая каменная пустыня, сегодня простирались широкие, обрамленные колоннадами улицы, вереницы белых, богато декорированных лепниной фасадов, огромные арены площадей. Ворота из позолоченного кованого железа поблескивали в тени высоких платанов с их крапчатыми стволами и каскадами темно-зеленой листвы, а в конце каждой поперечной улицы мерцала Темза. Вскоре в небе показалась темная громада Тауэра. Справа от входа, перед спрятавшимся в тень каменной стены домиком, раскачивался выбитый на листе латуни символ таверны – тигр. Со взъерошенными, с металлическим отливом, перьями на крыше гауптвахты сидел ворон; скрипучие звуки, которые он исторгал, казалось, не могли исходить из горла живого существа. Два стражника в темно-синих формах с широкими накидками и лохматых шапках тоже выглядели ненастоящими, словно тени забытого прошлого. Однако все это было не в силах испортить радостное настроение Каролины. Она видела лишь лучезарный день и воспринимала это как залог того, что ее надежды сбудутся.

Каролина протянула стражнику записку и, затаив дыхание, не слышала ничего, кроме ударов собственного сердца, когда внешние ворота Тауэра распахнулись.

Один из стражников вскочил на козлы и взял у кучера из рук поводья. Коляска медленно въехала внутрь двойных укрепленных стен. Справа показались клетки и вольеры королевского зверинца; она рассмотрела страуса, двух черных медведей, обезьян, а потом золотой тенью мечущегося за решеткой льва.

Брусья подвесного моста прогрохотали под колесами. С королевского герба на средней башне взлетела, хлопая крыльями, птица и взвилась в небо. После небольшой порции воздуха и свободы их приняли следующие ворота. И когда они наконец попали через главные ворота в самое сердце Тауэра и неожиданно вновь показались небо и солнце, Каролину не покидал внутренний озноб.

Карета свернула влево. Ее взору предстали газоны, за ними деревья, в дымке танцующих световых бликов и прозрачной зелени проступил небольшой каменный дом. Коляска остановилась.

Каролина вышла из экипажа. К ней подошел лысый мужчина в темно-синей униформе и с повязанным поверх фартуком до щиколоток. В одной руке он держал продавленную жестяную миску, пальцами другой щелкал, подзывая воронов, с взъерошенными перьями подпрыгивавших вокруг него. Их подрезанные крылья касались газона. Фосдайк, в чьи обязанности входил уход за воронами, бросил короткий взгляд на Каролину и вытряхнул содержимое миски на обрамленный травой квадрат из каменных плит. Вороны, следовавшие за ним с хриплым нетерпеливым карканьем, тут же налетели и принялись рвать огромными клювами красную массу. Кровь брызнула на черные перья, покрыла их когти и клювы и постепенно окрасила весь камень. Каролина отвернулась. Она вдруг представила себе, что это плаха, на которой воронье делит остатки трупа…

От нетерпения у Каролины земля горела под ногами. Она не пробыла в Тауэре и пяти минут, а ей казалось, что прошла Целая вечность.

– Где герцог? – спросила она.

– Герцог? – Человек, ухаживающий за воронами, посмотрел на Каролину взглядом, который говорил, что он будет весьма болезненно реагировать, если кто-нибудь осмелится насмехаться над чересчур мирной жизнью в Тауэре, словно этим будет задета его собственная честь.

– Да, герцог фон Беломер, – подтвердила Каролина.

– Сожалею, мадам. Герцога у нас нет.

Итак, карусель из надежд и обманов вновь закрутилась. Голос мужчины неестественно громко звучал в ее ушах. Она содрогнулась от безрассудности надежды, приведшей ее сюда. Ее смелость была не чем иным, как легкомыслием. Наконец она спросила:

– Может, он все-таки здесь, но под другим именем. Могло быть и так…

– Пару дней назад у нас появился новенький в Кровавой башне, – неуверенно произнес служитель. – Еду мы приносим ему из таверны «Золотая цепь». А сегодня он еще заказал себе учителя фехтования.

– Это на него похоже.

– Остальные наши гости находятся здесь уже давно, а новичок только этот господин. Его зовут Мортемер, Мортемер! Значит, он все-таки был здесь! Она, всегда так быстро на все реагировавшая, словно онемела.

– Это он!

Каролина с мольбой посмотрела на человека, ухаживавшего за воронами. Теперь все зависело от него. Его черты хранили невозмутимость.

– Буду рад, если это тот, кого вы ищете, мадам. Я отведу вас наверх.

Винтовая лестница, по которой служитель вел Каролину, казалась бесконечной.

Словно в ходу, вырытом в темной пещере, они ввинчивались все выше и выше. Через глубокие люки в стенах падал свет; он казался не отблеском дня, а словно просачивался сквозь камни.

Они добрались до прохода высотой в человеческий рост и свернули направо. С другого конца коридора доносилось тихое позвякивание.

– Уроки фехтования в Тауэре, – неодобрительно покачал головой ее провожатый, открывая тяжелую железную дверь.

Они вошли в устланное и увешанное коврами помещение, освещенное лишь узкой полоской света, падавшего сквозь щель в красной парчовой портьере в арочной перемычке, которая вела в основной зал.

– Доложить о вас?

Каролина рукой удержала служителя.

– Нет. Я хочу сначала удостовериться, что это действительно герцог.

Она подошла к портьере и заглянула в Щель. В центре большого зала сошлись в поединке двое фехтующих мужчин. На обоих были кожаные безрукавки и обтягивающие шелковые панталоны; лица были скрыты за зарешеченными масками. Герцог дрался лицом к ней. Корпус его оставался неподвижным, как изваяние, в то время как рука молниеносно орудовала шпагой. Его противник отчаянно защищался. С торжествующими возгласами герцог наступал на него. На мгновение оба неподвижно застыли. Потом сорвали с голов маски.

Его вид вызвал в Каролине волну чувств, от которых у нее перехватило дыхание. Она будто забыла, сколь совершенной была гармония этих черт и этого тела, и теперь не могла оторваться от их созерцания. Она отошла от портьеры. Служитель в ожидании стоял за ее спиной. Она кивнула ему.

– Это герцог. Докладывать обо мне не надо.

Впервые на лице мужчины промелькнуло подобие улыбки.

– Я рад за мадам.

Каролина прислушалась к удаляющимся шагам, тихому позвякиванию связки ключей. Она стояла с громко бьющимся сердцем. Слышала смех герцога. Она была у цели – и вдруг испугалась момента, когда предстанет перед ним. Такого она еще никогда не испытывала: страха перед свиданием. Она представляла себе, что найдет несчастного пленника, а обнаружила мужчину, который смеялся и убивал время уроками фехтования. Она рисовала в воображении, как глубоко он должен переживать этот арест, особенно в глазах тех, кто называл себя его друзьями, как должно было оскорбить его гордость, его чувствительное самолюбие обвинение, предъявленное ему. Она прислушивалась к его смеху и испытывала страх перед ним. Страх, что и при встрече с ней он сохранит самообладание, а у нее не будет ничего, кроме слез. Она была готова убежать из боязни, что ей не хватит сил пережить этот миг. Закрыв глаза, Каролина попыталась собраться и побороть волнение.

Когда она вновь открыла глаза, ее взгляд упал на шпагу, лежавшую на столе рядом с защитной маской. В неожиданном порыве Каролина надела ее, словно пытаясь таким образом спрятать свои чувства. Приблизились шаги. Один голос произнес:

– Не знаю, почему вы все еще берете Уроки фехтования… Когда я работаю с вами, то всегда испытываю ощущение, что это вы мой учитель, а я ваш ученик. До завтра?

– До завтра, – ответил знакомый голос. Портьера с шуршанием раздвинулась и вновь сомкнулась. Учитель фехтования замер и испуганно уставился на невесть откуда взявшуюся женщину. Не давая ему сказать ни слова, она, со шпагой в руке, проскочила мимо и шагнула за портьеру.

С опущенной шпагой Каролина подошла к герцогу.

– Вы возьмете еще одного ученика, герцог?

Он повернул к ней голову. Даже намека на удивление не отразилось на его лице. Лишь едва заметную улыбку различила Каролина. Она забыла о том, что это спокойствие было его манерой маскировки, за которой он прятал свою истинную сущность. Она забыла и о том, что одной из тайн ее любви было то, что она одна знала настоящее лицо этого мужчины. Все в ней восстало против того, что в это мгновение, от которого она ждала так много, он не мог предстать перед ней в своем истинном обличье, любящим и страстным. Неужели это была ее судьба: в этой любви, единственной любви ее жизни, пережить все муки страсти, цель которой каждый раз улетучивалась, когда до нее было рукой подать?

Со шпагой в правой руке он стоял перед ней.

– Угадать по вашему почерку, кто вы? Каролина была не в силах отвечать. Ее губы дрожали. Охотнее всего она бы сорвала маску и бросилась ему на шею. Но она подняла шпагу. Из всех запутанных чувств, что владели ею в этот миг, в голове осталась одна мысль: лишить идола, которого она обожала, его недосягаемости и неприступности, вернуть на землю человека из плоти и крови.

Они молча скрестили клинки. Почти не сходя с места, они вели бой друг с другом. Тихонько позванивала сталь. Пока это еще было игрой. Пока еще Каролина сознавала, что это игра, но постепенно она преображалась. Ее удары становились быстрее и жестче. Герцог отступил на шаг назад. Каролина была словно в дурмане, не принадлежа больше себе. На ее месте была незнакомка, выросшая из тех ужасов, которые она перенесла из-за него, из пережитого страха и неутоленной страсти. Лишь когда вторая шпага перестала парировать ее удары, она очнулась. Герцог снял с головы маску.

– Я объявляю себя побежденным.

Он подошел к ней. Каролина обвила руками его шею. Короткий бой освободил ее от всей горечи и черноты, что легли на ее Душу за последние дни. Земля ушла из-под ее ног. Они были единственными людьми в этих стенах, единственными людьми в этом ужасном, восхитительном мире.

То ли буря подняла и унесла ее? То ли его руки? Он нежно положил ее на ложе. Он шептал какие-то слова. Она разобрала «моя », но для нее слова были не важны. Ее черные волосы разметались по алому шелку. Пылая от страсти, они слились в единое целое.

8

Тесно обнявшись, они вновь очнулись. Оба молчали, боясь словами испортить волшебный миг. Их руки искали друг друга, движимые страстным желанием не только касаться любимого, но и опять слиться с ним.

Он натянул на нее камчатое покрывало. Лежал и прислушивался к ее дыханию. Герцог никогда не верил, что найдет такую женщину, как она, а встретив, боялся, что она всего лишь фата-моргана, которая испарится при первом дуновении. Не потому ли он так долго скрывал от нее свою любовь под маской легкомысленного жуира? Он едва не потерял ее из-за этого, но не мог поступить иначе.

Все вехи минувшего года проплыли перед ним. Тот день и та ночь, когда он не держал над ней свою охраняющую длань. То, что она была бесстрашна, как он, умела бороться, как он, наполняло его глупой гордостью. Теперь ему было жутко от мысли, что все могло закончиться иначе. Каролина ни словом не обмолвилась о перенесенных ради него страданиях и мучивших ее сомнениях, но он обо всем догадывался. Как легко могло случиться, что этот путь привел бы ее не к нему, а от него. Он вдруг понял, что не перенесет, если потеряет ее. Одна мысль, что скоро она вновь покинет эти стены, была невыносима для него. Он больше не понимал своего прежнего спокойствия; его твердая уверенность, что она не страдает от разлуки, как другие женщины, растерянные и беспомощные, была непостижима для него. Она страдала. Он знал это, и это мучило его. Вечной загадкой оставалось для него то, что на этом прекрасном спящем лице ничего не отражалось. Переживания проходили для нее бесследно. Он разглядывал Каролину, завороженный легким намеком на улыбку, освещавшую ее черты, хранившие серьезность во сне. Она принадлежала ему. Эта улыбка принадлежала ему. С того самого мартовского дня год назад, когда она проскочила мимо него во двор монастыря, он знал, что это именно та женщина, которую он всегда ждал. То, что они были созданы друг для друга, было для него настолько бесспорно, что он даже не спешил привязывать ее к себе. Теперь же ужаснулся, вдруг осознав, что все время балансировал на краю пропасти.

Герцог вдруг понял, что обязан сделать, это должно произойти немедленно, в этих стенах.

Тихо поднявшись, он подошел к секретеру. На карточке со своим именем и гербом он написал имя единственного католического священника, которого знал в Лондоне, – монсеньора Евстахио Перендеса из португальской церкви. Вместе с золотой монетой он сунул карточку в конверт, сложил его и положил в одну из жестяных капсул, лежавших на столе. Потом крепко привинтил крышку и подошел к окну. В глубокую нишу в камне была опущена катушка. Герцог отвязал веревку, прикрепил к ней крючком капсулу и просунул ее через решетку оконного проема. С легким шуршанием катушка раскрутилась.

Каролина, наблюдавшая за его действиями, ждала, когда он опять намотает веревку на катушку. Наконец он обернулся, и ее улыбка сказала ему, что она проснулась не сию минуту.

– Твоя бутылочная почта?

Услышал ли он ее невысказанный вопрос?

– К сожалению, она не доходит до Mop-тем ера, – сказал он, – а только до моих охранников. – Герцог поднял голову. – Что ты подумала в Мортемере, когда я не появился в день нашей свадьбы?

Она не смогла сразу ответить ему. Ей все еще было больно при воспоминании о том дне. Каролина начала машинально приводить в порядок одежду, словно это могло помочь ей справиться со смятением в душе.

– Месье Карем суетился как ненормальный, – произнесла она наконец. – Он считал, что должен настоять на том, чтобы свадьба все-таки игралась – ради его паштетов. Я думаю, он никогда нам этого не простит.

Они посмотрели друг на друга, и что-то произошло, будто в комнате вдруг стало светлее. Может, потому что она сказала «нам»? Или причиной тому был ее голос, в котором не сквозило ни малейшего упрека? Они не знали, что случилось, но неловкость, которую они только что испытывали, исчезла.

– А ты? – тихо спросил он. – Что ты чувствовала?

–Я… я разорвала свое подвенечное платье. – Она снова услышала треск разрываемой ткани, увидела сыплющийся на пол жемчуг и опять испытала это животворное чувство облегчения. Она со смехом продолжила: – Потом я почувствовала голод. Я приняла ванну, приказала принести себе свежей семги. Гости разъехались голодные, зато глубоко удовлетворенные, что им посчастливилось побывать на этой скандальной свадьбе, которая не состоялась из-за отсутствия жениха. А затем я приказала заложить мою карету.

Он сел рядом и положил руку ей на плечо. Ему надо было прикоснуться к ней, чтобы убедиться, что она была явью, а не сном. Каролина была для него загадкой. И никогда большей, чем в эту минуту.

– Ты уехала в тот же день?

– Я не должна была?

– И Лебланк допустил это? – нахмурился герцог.

– Он пытался удержать меня…

– Он не сказал: «Такие дела лучше всего устраиваются с помощью денег»?

– Да, говорил. Но он не объяснил мне, почему тебя арестовали.

Его лицо замкнулось. Тон стал ожесточенным.

– Он и не мог знать этого. Никто не мог этого знать.

– Нет, я думаю, он знал. Но Лебланк – человек, умеющий хранить свои тайны. Он тебе когда-нибудь говорил, какой груз везут твои корабли? Рабов! Я их сама видела.

Значит, это была правда! Не подтасовка, не ложное обвинение, не предлог, чтобы арестовать его. Это не укладывалось у него в голове. Словно в тисках страшного кошмара, герцог ждал, когда проснется. Но ничего не произошло, ничто не избавило его от страшной правды.

– Я не знал этого, – нарушил он наконец молчание. – Я смеялся им в лицо, когда они пришли и сообщили, что захватили принадлежащий мне корабль с рабами на борту. Обвинение показалось мне таким абсурдным, что мне даже не пришла в голову мысль выступить против него. – Он хотел бы взять свои слова назад. Пожалуй, они звучали как извинение? Но для него не было прощения. То, что он не подозревал, какого происхождения его деньги, что никогда не задумывался, из каких источников текло его богатство, не освобождало его от вины. Все, что он делал когда-либо доброго, вдруг разом обесценилось.

Он повернулся к Каролине. Ему нужно было видеть ее глаза; когда он будет говорить, в ее глазах он прочтет свой приговор.

– В самом деле я смеялся им в лицо. Я все считал выдумкой. Для меня это было комическое недоразумение, очередное приключение, сулящее массу острых ощущений. Почти наслаждался тем, что они засадили меня сюда. Поэтому, только поэтому я заставил тебя ждать.

Услышав шум, герцог поднялся и взял ее за руку.

– У меня для тебя сюрприз. – Он был уверен, что это монсеньор Перендес.

Портьера раздвинулась. Показался стражник, пропустив двух мужчин.

– Судья Говард, – объявил один.

Опираясь одной рукой на палку, ведомый за другую руку молодым человеком, вошел Бэзил Говард, слепой судья, зачитывавший герцогу обвинение при его водворении в Тауэр. Каролина, не знавшая этого человека, увидела, что герцог побледнел.

– Герцог…

Судья наклонил голову. На его лицо с мощным лбом, крупным носом и тяжелым подбородком, имевшим раньше что-то грубое и воинственное, время наложило печать мудрости. Его кожа напоминала пожелтевший пергамент, глаза казались затянутыми тем же материалом. Писарь подвел его к большому столу, который из-за урока фехтования был слегка сдвинут в сторону. Он сел с торца, разложил перед собой бумаги и открыл папку. Нетерпеливый жест судьи заставил писца быстро вынуть из папки один лист. Бэзил Говард взял документ. Каролине казалось, что он читает его. Потом он протянул его через стол именно в том направлении, где стоял герцог.

– Соблаговолите подписать. Это всего лишь формальность, герцог, вы свободны.

Каролина видела, как вздрогнул герцог. Его рука, уже собиравшаяся взять бумагу, повисла в воздухе.

– Свободен?! – Теперь, когда он знал, что обвинение, выдвинутое против него, соответствовало истине, он воспринял это слово как насмешку. – А как же обвинение, которое вы зачитывали мне всего четыре дня назад? Я знаю наказание, которое полагается за это. Пятнадцать лет депортации.

Судья поднял голову.

– Я пришел, чтобы сообщить вам решение Верховного суда Адмиралтейства, а не затем, чтобы дискутировать с вами по этому поводу, герцог. К тому же то, что я Мог бы сказать, не предназначалось бы для Других ушей. – Он повернул голову в ту сторону, где стояла Каролина.

– Моя жена знает, что произошло, – заметил герцог. – То, что предназначено для меня, предназначено и для нее.

Судья покачал головой.

– Приговор вынесен. Это приговор, которого я не одобряю. Я уже давно работаю судьей, но все еще не привык к тому, что с помощью правосудия и законов выносятся приговоры, идущие в разрез со справедливостью. Ваши адвокаты были блестящи, герцог. Они так отлично разбирались в законности, что справедливости пришлось проиграть. Я повторяю: вы свободны. – В углах рта судьи залегли складки горечи и усталости, в то время как он пододвигал герцогу приговор, лежавший на столе. – А теперь, пожалуйста, подпишите.

– Я не буду подписывать, судья Говард. Речь идет о работорговом судне. Судно принадлежало мне. По английским законам это преступление. Я знаю этот закон.

– Совершенно верно, – согласился судья. – Но молодой капитан допустил оплошность в своем рвении. Он считал, что поступает законно, когда арестовал «Фели-сидад» и вынудил его причалить к берегам Сьерра-Леоне. Судно имело на борту рабов. Все правильно. Но, к сожалению, пыл капитана Фоукеса был больше, чем его знание законов. Он имел право задержать корабль лишь в том случае, если его владелец – англичанин.

– Но я и есть англичанин. Я с четырнадцати лет живу в этой стране. Я гражданин Англии, с тех пор как революция отняла у меня право называться французом.

Судья кивнул своему писарю, тот вынул из папки сложенный лист и протянул ему.

– Ровно месяц назад вы снова стали французом. Ваша грамота о репатриации скорей всего первая, подписанная королем Франции. Ваш управляющий, месье Лебланк, нанявший ваших адвокатов, явно весьма дальновидный и осторожный человек. Он обо всем подумал. У вас действительно были все причины смеяться над обвинением! Я говорю об этом в последний раз, герцог. Вы свободны. И еще. Я обязан возбудить дело против капитана Фоукеса. Как сказано, его арест «Фелисидада» был незаконным, и он будет наказан по закону за эту нелегальную конфискацию. – Его голос повысился. – Если вам это важно, вы можете к обвинению Адмиралтейства против капитана Фоукеса приложить собственную жалобу, и ему придется оплатить вам поштучно всех выпущенных рабов.

– Я знаком с английскими законами, – с почти зловещим спокойствием произнес герцог. – В особенности законами против работорговли. Вы не могли забыть, судья Говард, какой борьбы стоило провести их и в какой форме я лично участвовал в этом.

Каролина затаила дыхание. Что за абсурдная коллизия! Человек, боровшийся против преступления, обвиняет себя именно в нем.

– Если Адмиралтейство осудит капитана Фоукеса, эти законы теряют всякий смысл, – услышала она голос герцога. – Это вопиющая несправедливость! Обвинение против капитана Фоукеса должно быть снято. Я не могу признать такое правосудие и не подпишу приговор, который вы принесли. Я отказываюсь покинуть эти стены.

– Приговор вынесен. Он вошел в силу, независимо от того, признаете вы его или нет. – Старый судья колебался, стоит ли ему говорить дальше; это был один из тех моментов, когда ему приходилось выбирать между судейской присягой и голосом сердца, и всю жизнь ему доставало мужества в нужный момент прислушаться к зову души. – Существуют пути спасения капитана Фоукеса от наказания, впрочем, лишь незаконные. Я надеюсь, вы не ожидаете, чтобы я описывал вам эти пути.

– Где находится сейчас капитан Фоукес? – спросил герцог.

– Вплоть до его полного выздоровления в здешнем морском госпитале. – Он осекся и продолжил уже более суровым тоном: – А теперь, герцог, пожалуйста, не отнимайте у всех время и подписывайте приговор!

Писарь вскочил и протянул герцогу перо, придерживая бумагу, пока герцог выводил свое имя. Потом присыпал подпись сверху песком и, когда она высохла, положил вместе с грамотой о репатриации в папку. Наконец убрал перо и чернила в ящичек для письменных принадлежностей. Опираясь на палку, судья поднялся. Писарь взял его под руку. Склонив голову, судья Говард молча покинул помещение.

Герцог все еще стоял у стола, на котором подписывал приговор. Инстинкт подсказал Каролине, что она должна подождать, когда он первым нарушит молчание, что не стоит торопить его.

Ей казалось, что она знает его мысли так же хорошо, как свои собственные. Этот приговор, освобождающий его от вины, был лишь призван заставить его еще глубже прочувствовать ее и укрепить в нем желание искупить свой грех. Ее словно озарило – для такого человека, как герцог, был только один путь искупить свою вину. Она поднялась и подошла к нему.

– Надо выручить этого капитана Фоукеса – начала она, – и дать ему новый корабль, лучше оснащенный, более быстроходный для охоты за клиперами работорговцев.– Их взгляды встретились, и, когда она опять заговорила, у Каролины было полное ощущение, что она высказывает его мысли. – Сейчас этот приговор еще абсурден, но твои поступки оправдают его. Тебе нужна свобода, чтобы действовать! И еще нам нужно вот что: корабли, более быстроходные, чем работорговые пароходы… У нас они будут. Для нас их построит маркиз д'Арлинкур. Я тебе все расскажу.

Герцог положил руки ей на плечи. Она высказала вслух его самые сокровенные мысли, и тем не менее они испугали его. Когда он оберегал ее сон, перед ним маячили другие цели. Он хотел жить только для нее. Ради этого счастья, которое никогда не чаял найти. Ради этой любви, единственной и последней. Неужели отказываться от этой, только что намеченной, цели? Он колебался, но решение было уже принято.

– Капитан Фоукес должен получить судно, которым он сможет гордиться, – произнес он. – Мы построим эскадру, перед которой они будут трепетать, как перед разъяренными львами.

Они опять посмотрели друг другу в глаза и обнялись, не думая о том, что стояли у истоков нового пути, сулящего им лишь вечную борьбу и постоянные опасности. Единственное зло, которое они могли себе сейчас представить, была новая о разлука.

Неожиданно в прихожей послышались шаги, смех, иностранные проклятья, но лишь когда распахнулась дверь, они смогли отделиться друг от друга. Подталкиваемый чьей-то рукой священник споткнулся о скатанный перед уроком фехтования ковер и чуть не налетел на замершую от неожиданности красивую пару.

Монсеньор Евстахио Перендес был человеком среднего роста, но рядом с исполином, вошедшим вслед за ним, он показался маленьким и потерянным.

Великан поклонился Каролине и герцогу. Глаза на его усыпанном веснушками лице засветились искренней радостью.

– Я мчал на всех парусах. И, как мне кажется, свадебный подарок прибыл вовремя.

Каролине потребовалось несколько мгновений, чтобы напрячь память и узнать в белокуром гиганте капитана яхты по имени Чарльз Тарр, принесшего тогда в Мортемер сообщение об аресте герцога.

– Я шел прямиком из Роттердама, – продолжал капитан, – как только получил сообщение от месье Лебланка, что вы скоро будете на свободе.

«Лебланк, – промелькнуло в голове у Каролины. – Он обо всем знал. И оказался прав, утверждая, что его методы быстрее приведут к цели». Этот человек казался ей все более таинственным и зловещим.

– Как идет яхта? – поинтересовался герцог.

– Она делает честь вашему имени. Любит шторм не меньше, чем легкий ветерок. Я так бросил якорь на Темзе, чтобы она была видна из этой башни.

Каролина вопросительно взглянула на герцога.

– Монсеньор Перендес обвенчает нас прямо здесь, – ответил он, встретив ее недоумевающий взгляд. – И я надеюсь, что мой свадебный подарок тебе понравится. – Он взял ее за руку и потянул за собой. Они поднялись по двум ступенькам, ведущим к окну.

За зубцами и башнями Тауэра поблескивала Темза, а на ней покачивался украшенный голубыми флагами корабль. Каролина почувствовала на себе взгляд герцога и вдруг все поняла.

– Это твой свадебный подарок? Он кивнул.

– Я назвал его «Алюэт», – тихо проговорил он, – потому что ты влетела в мою жизнь, как жаворонок.

– Алюэт… – Каролина прошептала это как заклинание.

Ей казалось, что корабль приближается к ней, очертания его становятся все более четкими, и ей достаточно пройти сквозь стену, чтобы очутиться под серебристой сенью парусов и подняться по ступенькам к сверкающему павильону на корме. Они молча стояли рядом, охваченные ощущением безграничного простора и свободы. Там, на корабле, парившем на блестящих крыльях в слепящих потоках света, их ждало будущее. Уже было забыто, что это будущее лишь несколько минут назад пугало их!

Герцог мягко положил Каролине руку на плечо.

– Не будем больше заставлять ждать монсеньора.

По его знаку подошел священник и поклонился. Герцог держал Каролину за руку.

Священник перевел взгляд с мужчины на женщину. Его глаза под тяжелыми веками заморгали; множество морщин, придававших его лицу оливкового цвета сходство со сморщенным фруктом, задергалось, взгляд скользнул по залу, подыскивая подходящее место для церемонии, и остановился на узком простенке между окнами.

Он поднялся по двум ступенькам и показал жестом герцогу и Каролине преклонить перед ним колена.

Каролина закрыла глаза. Она ощущала б сырую прохладу камня, на котором стояла, и слепящий свет за опущенными веками. Это не был Сен-Винсенский собор в Сен-Мало, в трепетном свете тысяч свечей, залитый звуками органа. Это был Тауэр. Камни хранили следы монограмм узников, которым лишь смерть открывала двери темницы. Это был не праздник. Это было нечто гораздо большее. Кроме дани формальным обычаям и традициям, здесь вершилась судьба. Или наоборот? Они оседлали судьбу и наложили на нее печать своей страстной любви?

Каролина сжимала пальцами его руку и знала, что там, где они смогут держаться друг за друга, всегда будет рай, даже в аду.

9

С шумом рассекая воды Темзы, баркас скользил к кораблю. Словно дворец, возвышалась яхта «Алюэт». Каролина стояла рядом с герцогом и, забыв обо всем, смотрела вверх на разноцветно переливающиеся окна, золотом сверкающие галереи и балюстрады, на большие венецианские фонари вдоль поручней. У Каролины закружилась голова, неизвестно: то ли от того, что она так сильно запрокинула голову, то ли от счастья. Ища опоры, она схватила его за руку.

– Жиль…– Она больше ничего не могла вымолвить в этот миг, и это слово передало все ее чувства.

Баркас замедлил ход. Со смехом, радостные и счастливые, они поднялись на борт и тут же были окружены толпой оживленно приветствующих их появление людей. Чарльз Тарр, поджидавший их у поручней, с трудом пробился к ним. У него было такое растерянное лицо, будто его корабль взяли на абордаж пираты.

– Слава Богу, что вы приехали. Я уже не знаю, что делать! Корабль заполонили незнакомые мне люди. Уже целый час они валом валят, и все утверждают, что приглашены на свадьбу.

– Не бывает праздника без гостей, мой дорогой Чарльз, – попробовал успокоить своего капитана герцог.

На Чарльза это не произвело никакого впечатления и отнюдь не успокоило.

– Тогда, значит, и пиротехники были заказаны! – В его тоне явственно звучал упрек. Тарр появился на свет на рыбацком катере, учился ходить на скользких и качающихся досках палубы, в семнадцать лет он уже вел свой первый корабль, и с тех пор не бывало случая, чтобы на корабле командовал кто-то другой, кроме него.

– Они погрузили на борт заряд, которым можно поджечь целый флот.

– Все хорошо, – улыбнулся герцог. – У пиротехников многолетний опыт, приобретенный ими на королевских судах. Ни одно из них пока не сгорело.

Чарльз Тарр продолжал стоять, нахмурив брови.

– Разрешите проводить вас, – обратился он к Каролине.

Они прошли по кораблю, на котором все сверкало и сияло. С просыпающейся гордостью владелицы Каролина шагала по светлым доскам. Завтра утром на мачтах взовьются паруса, наполнятся ветром и понесут ее вниз по Темзе, в открытое море. Это напомнило ей о поручении, которое она дала Тарру.

– Лейтенант Фоукес на корабле? – спросила она.

Чарльз Тарр кивнул.

– Это были детские игрушки. Но он такой слабый, что и двух шагов сам не может сделать. Сплошные кожа да кости. Врач, находящийся с ним, считает, что через пару дней жар спадет.

– А маркиз д'Арлинкур? – продолжала расспросы Каролина.

– Ревниво охраняет погрузку своих сокровищ, – отрапортовал Тарр. – Боюсь, что нам придется сбрасывать балласт, если он погрузит на борт все свои дьявольские штуки. – Его лицо стало задумчивым. – Может, и есть что-то дельное в слухах об этих новых быстрых кораблях. В Америке, на Миссисипи, говорят, уже бегает такая штуковина. С огромными лопастными колесами по бокам и фыркающей трубой. Корабль без парусов – не могу себе даже представить такого. – Последние слова он скорее сказал сам себе.

Они молча пошли дальше, встречавшиеся им члены команды отдавали честь.

Небо постепенно темнело, как рассыпанные драгоценные камни засверкали первые звезды. Их взору открылся широкий овал палубы. Показалась встроенная между наружными вантами палубная надстройка с задвинутыми на окнах занавесками.

– Ваше царство, мадам! – Чарльз Тарр придержал дверь, пропуская внутрь, и оставил ее одну.

Потрясенная представшим перед ее глазами зрелищем, Каролина вошла в большой, во всю глубину кормы, салон. Она не воспринимала детали, а лишь чувствовала во всем руку герцога, знавшего ее тайные пристрастия: салон был в синих, будуар – в мягких золотых тонах, спальня – в красных, а ванная – в зеленых. Краски словно одурманили ее, она бессильно опустилась в будуаре в кресло, услужливо придвинутое ей горничной. Девушка присела в глубоком реверансе.

– К вашим услугам.

Узкое кареглазое лицо с высокой прической – только сейчас Каролина вспомнила, что это была та самая горничная, которая уже прислуживала ей в Мортемере, Дельфина. Легкими прикосновениями девушка вынула серебряные шпильки, державшие шляпу. Накинула Каролине на плечи пелерину и вынула из волос гребешки и заколки. Прядь за прядью она начала расчесывать волосы.

Отослав горничную под благовидным предлогом, Каролина стояла одна перед высоким зеркалом. Хотя бы недолго ей надо было побыть одной, чтобы прийти в себя.

За спиной тихонько открылась дверь. Она слышала, как он приблизился и обнял ее. Склонившись над ней, покрыл поцелуями ее волосы, затылок и плечи.

На реке заиграл оркестр. Торжественный тон задавала труба. Прижавшись головой к его щеке, она слушала, затаив дыхание. Это была та же мелодия, «Импровизация на трубе» Джереми Кларка. Вместе со звуками воскрес в памяти вечер, когда они впервые стояли друг против друга. Ей вспомнилась и та ночь в парке Мальмезона, когда он попросил ее стать его женой. Но она была слепа, как может быть слепа только женщина, гоняющаяся за мечтой. Она поплатилась за это. Ей пришлось пройти через такие испытания, которые сломили бы другого человека, но ее они лишь только закалили.

Каролина уже не была тем ребенком, что тогда. Ей было всего девятнадцать, но она обладала опытом зрелой женщины. Порой это казалось ей тяжким бременем, и у нее появлялось страстное желание никогда не покидать Розамбу, словно весь покой и все счастье этого мира были сосредоточены в стенах этого старинного замка. Она мечтала вернуться туда, тоскуя по райским уголкам своего детства, наполненного маленькими капризами и безоблачным счастьем.

Герцог взял ее лицо в свои руки.

– Мы выйдем в море еще этой ночью, – обещал он.

10

В отблеске разно цветных фонарей корабль походил на волшебный дворец, парящий между водой и небом. Вся палуба была усыпана цветами, гирлянды развевались между мачтами и тянулись от канделябра к канделябру вдоль всех поручней.

Из обеих лодок с музыкантами справа и слева от «Алюэт» неслась музыка. Слуги катили по палубе серебряные столики на колесах и разливали гостям «Кларе», «Порто» и шампанское. В вазочках лежали мороженое, печенье и засахаренные фрукты. Подхваченные веселым карнавальным вихрем, Каролина и герцог переходили от одной группы гостей к другой. Отовсюду слышались комплименты, шутки, поздравления и пожелания счастья. Все еще прибывали новые гости, званые и незваные. Все хотели увидеть своими глазами пару, венчавшуюся в Тауэре; они шли, чтобы прикоснуться к этой легенде, увидеть наяву этот сон.

Для Каролины все происходящее было больше, чем сон, и больше, чем явь. Что-то, не привязанное ни к месту, ни ко времени, несло ее, какая-то непреходящая сила, ничему не подвластная. Она была счастлива – и все же не желала, чтобы это мгновение остановилось. Она не чувствовала себя у цели, как другие женщины в день свадьбы. Как говаривала ее мать каждый раз, стоя у картины, изображавшей ее в подвенечном платье: «Картины вернее, чем сама жизнь». Она была тогда ребенком и не понимала этих слов, но видела горькие складки у ее рта и всегда стремилась поскорее увести мать от портрета. Нет, Каролина никогда не будет пытаться удержать счастливые мгновения. Уже сейчас она предвкушала тот момент, когда праздник отшумит, паруса затрепещут на мачтах и понесут корабль вниз по Темзе.

Словно одной лишь силой своих мыслей она разбудила что-то близкое ей по духу в природе, откуда-то налетевший порыв ветра вдруг подхватил вверх цветы, разбросанные на палубе. По мачтам прошла Дрожь, флажки забили по реям. Будто буря звала корабль, северный ветер искал паруса, чтобы надуть их.

Силы природы, казалось, эхом отвечали на то, чем была наполнена ее душа: нетерпением, жизнью, тягой к новому. Будто тайное предчувствие говорило ей, что у нее мало времени, что надо торопиться и ее судьба – прожить насыщенную, полную событий и чувств жизнь за несколько лет.

Герцог опять оставил ее одну, похищенный ненадолго друзьями. Она пробиралась сквозь толпу гостей. Кто-то коснулся ее руки и протянул ей бокал шампанского.

– Победа по всему фронту, – произнес голос, – давайте чокнемся за это.

Долю секунды, необходимую разбуженному человеку, чтобы прийти в себя, Каролина смотрела на мужчину, как на совершенно незнакомого.

Рафаэль Санти поднял свой бокал.

– Этим вечером, когда весь Лондон выражает вам свое преклонение, я не имел права отсутствовать на вашем торжестве! – Он поклонился. Веки нависли над темными глазами. На лице играла двусмысленная улыбка. – Сила рода Санти всегда была в том, что они умели объединяться с более сильным.

То, что он так быстро перешел к сути, успокоило ее.

– Союзники, как правило, имеют одну и ту же цель, – спокойно парировала она, – а я не вижу, в чем могли бы сойтись наши интересы.

– К примеру, в том, чтобы закончить борьбу, прежде чем она примет невыгодный для обеих сторон размах.

Каролина лукаво улыбнулась.

– Как вы верно заметили, более сильные – мы. И мы сможем использовать эту выгоду в наших целях и для наших планов!

– Конечно, конечно, ваши планы! Наслышан о них. Маркиз д'Арлинкур у вас на борту. Опять вы опередили меня на один шаг. И все же было бы печально, если вам не удастся направить вновь проснувшийся энтузиазм герцога в другом направлении. – Он вызывающе окинул взглядом корабль, по-хозяйски задерживаясь на каждой детали. – Не в моих правилах угрожать, но для Санти на кон поставлено столько же, сколько для вас. Для герцога речь идет о чести, для нас – о деньгах, о прибыльном предприятии, о золотой жиле. Нам и так вставляют палки в колеса. Помните, что в жизни неблагородные мотивы обычно одерживают верх над благородными.

Санти замолчал. То, что этой женщине был неведом страх, было ему известно. Именно поэтому он рассчитывал на ее холодный, взвешенный ум, на ярко выраженный реальный подход к жизни. Однако его слова не попали в цель. Всю свою жизнь Рафаэль Санти испытывал лишь те желания, объектом которых было тело женщины. Но в этот момент он бы все отдал за то, чтобы проникнуть в мысли и чувства, заключенные в этой прекрасной головке и гордом сердце. Это происходило помимо его воли. Он должен был ей все высказать.

– Я еще никогда не встречал такую женщину, как вы. Но не переоценивайте своих сил. – Рафаэль стоял совершенно спокойно, лишь его, на удивление, нежные руки были в постоянном движении. – И не рассчитывайте на наше сочувствие, на нашу совесть или как вам это будет угодно назвать. Совесть Санти состоит в том, чтобы всегда делать то, что им выгодно.

Скорее интуицией, чем разумом, Каролина поняла, как опасно недооценивать этого человека. Одна победа над ним еще ничего не значила. Неискоренимый, как зло, он будет вновь и вновь подниматься в новом обличье.

– Я бы не хотел, чтобы между нами состоялся второй раунд, – вновь заговорил он. – Потому что второй раунд будет за нами. Хочу обратить ваше внимание на девиз, которому мы, Санти, следуем из поколения в поколение: «Все знать, ничего не прощать!» От первой пробы сил между нами я получил удовольствие. Потерпеть поражение от вас было наслаждением, которого мне еще не доставляла ни одна женщина. Но я не могу избавиться от мысли, что победа над вами могла бы быть слаще. Честь имею!

Начался фейерверк, ракеты с шипением взвивались в воздух и взрывались. Без перерыва они хлопали на носу и на корме.

Их грохот заглушал восторженные крики людей и их разговоры. Каролина стояла под струями огненного дождя.

Весь корабль сотрясся, когда в ночном небе разорвались веерообразные снопы огней, огромный сказочный зверь расправил свои переливающиеся крылья и выплюнул огонь из пасти. Картинки молниеносно менялись, одна волшебнее другой. Гости, как зачарованные, смотрели в небо, самозабвенно, словно дети, заглянувшие в сказочный мир.

Каролина понимала, что для нее этот рай утрачен навсегда. Не сейчас. Может, она и на свет появилась без иллюзий, этой странной способности, заставляющей человека ради призрачных грез пренебрежительно относиться к действительности. Она была земное дитя. Надежда никогда не делала ее счастливой – а только настоящее, каким бы плохим или хорошим оно ни было. Каждый миг она воспринимала таким, как есть. И эта минута останется в ее памяти – с ужасом, который она скрывала, с огромным, всепоглощающим счастьем… и уверенностью, что эта земля – не место для рая, а скала, о которую рано или поздно разобьется человек и все его творения, а до того ему остается лишь одно: проживать каждый миг так, словно он единственный и последний.

Яркий купол из белого света раскрылся над кораблем. На его вершине зажглись, как повернутые друг к другу лунные серпы, их инициалы: два «С» – Caroline и Cyril, поскольку подлинное имя человека, известного всем как Жиль де Ламар, было Сирил Микеландж.

В неожиданно наступившей тишине раздались восторженные крики в честь молодой пары, пока порыв ветра не разрушил искусное сооружение из ярких огней.

Герцог подошел к Каролине и надел ей на плечи теплую накидку. Ветер все усиливался. Начиналась буря, которая, казалось, вознамерилась все смести на своем пути. Гости торопились покинуть корабль, шлюпки отчаливали одна за другой. Швыряемые из стороны в сторону поднявшимися волнами, они с трудом пробирались к берегу. Оттуда доносились испуганные возгласы. К ним примешивались крики матросов, вдруг заполнивших корабль. Чарльз Тарр стоял на мостике и громко отдавал команды.

С громким железным скрежетом поднялся якорь «Алюэт», первые паруса начали наполняться ветром. Команды капитана Тарра все сильнее подстегивали матросов, ловко карабкавшихся по мачтам и бегавших по реям.

Герцог обнял Каролину. Воздух наполнился шелестом, когда расправился парус на грот-мачте. Корабль задрожал, будто пробуя силу своих крыльев перед полетом.

11

Узкие высокие створки окон, почти закрытые пышно спадающими до пола белыми шторами, были распахнуты. Красные жалюзи были опущены, а деревянные пластины довернуты так, что проникавший сквозь них солнечный свет словно погружал все в отблеск зарева пожара: мраморный пол, шелковый балдахин, обнаженные тела любовников.

Шелковые покрывала сползли на пол. Они лежали нагие, прислушиваясь к отзвуку чувственного наслаждения, почти инстинктивно предаваясь игре своих тел, которые не могли насытиться друг другом, и мягко подсунул подушку ей под голову, его рука ласкала ее распущенные волосы.

Они молчали, одурманенные неутолимой страстью, после каждого слияния становившейся все ненасытнее.

Каролина села в постели. Осторожно, как человек, которому еще надо спуститься с небес на землю, она поставила ногу на прохладный мрамор. Улыбка пробежала по ее лицу. На полу были разбросаны платье, рубашка, шаль, туфли, пояс, нетерпеливо снятые, беспорядочно брошенные, когда они задолго до заката солнца вернулись с прогулки из спящих садов.Нетронутым, как его с вечера положила горничная, на пуфике лежал серебристо-белый пеньюар. Каролина и сейчас не надела его. Пройдя мимо зеркала, вырезанного из цельного куска берилла, в котором все отражалось темно и размыто, будто в глубоком пруду, она подошла к окну.

Каролина подняла одну из пластин жалюзи. Дерево было теплым от солнца. В первую секунду она не видела ничего, кроме слепящего света. За несколько часов сад превратился в белое цветущее море. Более сотни миндальных деревьев, растущих на пологом склоне, расцвели, как это всегда бывает в декабре. Как маленькие тенистые островки, плавали между ними апельсиновые и лимонные деревца. Кипарисовая изгородь темной полосой обрамляла вдалеке сад. Из глубины донесся девичий голос, издававший протяжные резкие звуки, гортанные и горячие, как воздух. Деревянные башмаки простучали по каменным плитам.

Тридцать дней и ночей провели они здесь, в «доме с красными ставнями», на холмах над Лагосом, на южном побережье Португалии. Тридцать дней, за которые ни разу даже тени облачка не омрачили ясную, прозрачную небесную лазурь; тридцать ночей, когда хозяйничала растущая и убывающая луна. Дни и ночи, показавшиеся Каролине одним мигом блаженного экстаза, бесконечным и одновременно слишком кратким, особенно теперь, когда настал час, и он впервые должен покинуть ее, чтобы на борту «Алюэт» отправиться на мыс Сан-Висенти.

Его занимали те же мысли, пока он наблюдал за ее утренней пантомимой. Раскачиваясь на цыпочках, она стояла у окна. Черный поток волос делал плечи шире, а талию еще уже. Ни словом она не пыталась удержать его. Он гордился ею, ее почти мужской способностью не отягощать и не усложнять чувствами дела, которые должны быть сделаны. Однако теперь, когда у него в крови еще играла сладость обладания ею, ему было досадно, что она не пыталась помешать этой разлуке, какой бы короткой она ни была.

Они расстанутся даже меньше, чем на два дня. И эта поездка на мыс Сан-Висенти важной. Если лорду Бересфорду и ему удастся уговорить короля Португалии Хуана VI подписать акт против работорговли, то это означало бы настоящий переворот. Идея переговоров принадлежала ему, он полностью подготовил их, и, тем не менее, сейчас все это казалось ему бременем, которое он бы охотно сбросил. Ему будет тяжело даже просто покинуть эту комнату и этот дом. Ощущение, что своим отъездом он что-то безвозвратно разрушает, не покидало его.

Каролина слегка приоткрыла жалюзи. Она сорвала одну из пышных веток дикой персидской сирени, росшей под окном. Потом опять закрыла жалюзи и подошла к нему. Растирая между ладонями цветы, она наклонилась над ним. Фиолетовые лепестки посыпались на его кожу. В комнате распространился сильный запах ванили.

Он лежал неподвижно, неотрывно глядя на нее. И вдруг неожиданно подскочил, притянул ее к себе и бросился на нее. Каролина любила его внезапные нападения, когда он подкарауливал ее, и страсть принимала смеющееся, озорное выражение. Но на этот раз все было иначе. Он взял ее почти грубо, словно желая погасить все то, что оставалось тайной для него, было неведомо ему.

Почти бесчувственная, на грани боли и вожделения, она еще раз открыла глаза и посмотрела на него. Она не подозревала о написанной на ее лице безудержной готовности отдаться. Она лишь видела волну облегчения, прошедшую по его лицу, когда она еще крепче сжала его руками.

Каролина нырнула под струю источника, изливавшего свои воды через отверстие в ракушке прямо в бассейн. Зеленые мраморные колонны, поддерживавшие стеклянный свод, равно как и пестрая каменная мозаика бассейна, были еще римского происхождения. Вода, такая горячая, что от нее шел пар, била из недр горы.

Герцог прошел за ней. Он не столько увидел, сколько почувствовал легкие мурашки, пробежавшие по ее телу. Взяв одно из махровых полотенец, он подошел к узкой лесенке, которая вела в воду.

– Вылезай, хватит, или ты хочешь стать еще моложе? – Он завернул ее в полотенце и отвел в небольшую, отделанную в мавританском стиле комнату рядом со спальней, где был накрыт завтрак. На столе стояли чай, турецкий кофе и синий фаянсовый кувшин с водой, охлажденной в погребе, выбитом в скале под домом.

Но мысли Каролины были заняты Другим.

– Ты, значит, тоже веришь в чудодейственную силу источника? – Улыбка, игравшая на ее губах, еще больше подчеркивала серьезное выражение глаз. Источник и храм, в древности освященные в честь Прозерпины, считались святилищем плодородия и вечной молодости. Заметил ли он, куда она метит своим вопросом?

Но герцог только посмеялся.

– Я не помню, как долго мы уже владеем им, я только знаю, что первым открыл свойства источника Лебланк. Он пригласил химика, который определил состав воды; потом распорядился напечатать это на трех языках и разлить воду по бутылкам. Сегодня он рассылает ее по всему свету. Уж не знаю, с какими источниками своего богатства я еще столкнусь. Но это полезно. Сегодня мы предложим посреднику короля Хуана VI четыреста тысяч фунтов за то, чтобы Португалия присоединилась к английскому запрету работорговли. Самый древний народ-работорговец будет на нашей стороне! Раньше короли пополняли таким образом свою казну. Но те времена прошли. Теперь этот бизнес в частных руках. Наши деньги помогут королю проявить благородство.

Он не собирался говорить об этих вещах. Во всяком случае не сегодняшним утром, когда его мысли занимало совсем другое, когда, как нередко в последнее время, он ощущал тяжесть на сердце, почти болезненную тоску по жизни ограниченной, как этот цветущий сад. Он мечтал о доме, семье, деревьях, растущих на его глазах, детях, которые родятся у него. Его жизнь была в зените. Позади лежала дорога, полная приключений. Что-то в нем, все сильнее и сильнее заявлявшее о себе, заставляло подумать о собственных плодах: удержать, обнести высоким забором и лелеять счастье, которое подарила ему эта женщина. «Ребенок, – подумал он, – лишь когда у нас будет ребенок, я поверю, что все это не сон».

Их взгляды встретились. Каролине показалось, что она угадала его мысли. Но почему он не высказывал их вслух? Ее тело еще ничем не выдавало сокровенной тайны, но ведь он мог бы и сам догадаться!

Она уже собиралась сказать ему, пока он не ушел. Но потом решила промолчать. Ее тайна была чересчур дорога ей. В ту минуту, когда она доверит ему ее, у него не должно быть других мыслей.

– Раз уж мы заговорили о деньгах, – в итоге произнесла она, – до какой суммы я могу подняться при покупке корабля?

Американский клипер «Камелот» вошел три дня назад в лагосскую гавань и был выставлен на продажу.

– Оценочная стоимость – восемь тысяч, – ответил герцог, – но ты можешь спокойно подняться выше. Лейтенант Фоукес должен еще раз основательно осмотреться на корабле, но, насколько я могу судить, это хорошее, быстроходное судно. Мы должны купить его в любом случае, чтобы оно не попало в плохие руки. В здешнем монастыре Мончикве существует крайне неблагочестивое братство, это монахи, которых папа отлучил от церкви из-за их чересчур светского образа жизни. Но монастырь богат, а монахи, не знаю уж почему, горячо заинтересованы в «Камелоте». Но ты их перекроешь. Д'Арлинкуру еще понадобится время, пока будет готов его первый корабль, а до тех пор… Да что я все о делах! – Он подошел к ней, наклонился, сжал ее голову в ладонях и поцеловал. – Завтра вечером я вернусь.

– Завтра… – повторила она, но слово показалось ей странным, почти чужим. Завтра – он с таким же успехом мог сказать: через год. Широко раскрытыми глазами она серьезно и нежно смотрела на него. Потом, на людях, она будет улыбаться. А здесь было прощание лишь для них двоих.

Каролина стояла посреди залитого ярким светом двора с аркадами. Герцог еще раз обернулся и поднял на прощание руку. Потом лошадь и всадника поглотила тень увитой диким виноградом арки.

На дорожке, выложенной голубой, цвета лаванды, изразцовой плиткой, послышались шаги. В черном одеянии, с убранными под накрахмаленный чепец волосами, к Каролинe подошла ключница. Каролина пошла за ей на затененный огромным старым кедром каретный двор. Украшенная серебром сбруя сверкала на солнце. Мужчина в белой рубашке и коротком черном болеро держал лошадь под уздцы. Он низко поклонился.

Каролина сгорала от нетерпения. Ее движения были такими стремительными, что мужчина, начавший было помогать ей, опоздал. Она натянула поводья так, что лошадь встала на дыбы, и конюший отскочил в сторону.

Не обращая внимания на удивленные взгляды, провожавшие ее, Каролина пролетела под белой аркой. Однако взяла направление не на Лагос, куда собиралась, а поскакала по тропинке, покрытой осыпающейся лавой и серпантином поднимавшейся вокруг плоскогорья Сьерра-де-Мончикве к лежащему высоко над Лагосом скалистому плато Понта-де-Пиедаде, откуда далеко было видно море.

Лошадь то и дело переходила на спокойный шаг привыкшего к горным дорогам животного, и всаднице все время приходилось подгонять ее.

Наконец они добрались до плато. Каролина почувствовала близость моря, еще не видя его сверкающей глади. Дерзким изгибом скала выдавалась над пропастью, будто намереваясь проложить мост над морем, прям в Африку.

Она привязала мокрую от пота лошадь к единственному, согнувшемуся от ветра пробковому дереву. Птицы с ярко-красными клювами и чернильно-синим оперением взлетели в воздух. Землю покрывал толстый ковер из вереска и каких-то незнакомых ей желтых цветов. Но ее интересовало только море, необъятные просторы которого уходили за горизонт.

Каролина подбежала к краю утеса. Сначала у нее было ощущение, что земля уходит из-под нее назад, будто бесконечная даль притягивает ее, и она поняла, почему Алгарву, эту самую южную точку Португалии, называли концом света.

Потом она увидела корабль. Со слегка надутыми ветром парусами «Алюэт» выходила из гавани Лагоса. Каролина прильнула к подзорной трубе.

Он стоял на капитанском мостике. Она подняла руку, чтобы помахать ему… и опустила. Хорошо, что он не мог ее видеть. Ибо снова, как все эти часы после пробуждения, с навязчивостью наваждения ее мучило предчувствие, что это расставание надолго.

Может, она уже разучилась существовать в одиночестве? Чего она, собственно, боялась? Эта мысль тревожила ее. Она всегда презирала женщин, которые, оставшись без любимого мужчины, превращались в собственную тень, мучимые одиночеством, словно неизлечимой болезнью. Но с тех пор, как она узнала, что ждет ребенка, она стала чувствовать себя иначе. Что-то в женской природе казалось предназначенным для самоотречения, словно это было самым большим доказательством любви, на которое способна женщина. Может, все-таки надо было ему сказать? Она прогнала эту мысль. Никогда не пользовались большой любовью рабыни, напротив, любили тех, других, непокорных, принадлежавших лишь самим себе, которые все, что давали мужчине ночью, днем забирали обратно.

Каролина вернулась к лошади, села в седло и, дернув за поводья, развернула ее.

– Пошла! – крикнула она. – Пошла!

Ей надо было стряхнуть с себя беспокойство, будто сетью накрывшее ее. Ее обуревала жажда деятельности.

12

Любопытные, пришедшие поглазеть на корабельный аукцион, испуганно отпрянули в сторону, когда прямо к стульям для участников, поставленным перед аркадами, на белом арабском скакуне подлетела молодая женщина с развевающимися по ветру черными волосами. Лошадь с фырканьем вздыбилась, когда Каролина осадила ее, и встряхнула гривой, будто желая сбросить всадницу.

Держа в одной руке туго натянутые поводья и поглаживая другой по шее лошади, с раскрасневшимися щеками и блестящими глазами, Каролина чувствовала под собой ее подрагивающее тело. Она тоже запыхалась, но в то же время ощущала дивную свободу, будто бешеная скачка избавила ее от щемящей тоски расставания.

Среди всех лиц, которые снизу вверх смотрели на нее, она видела лишь лицо Борромеу Мендеса. Накануне она нанесла визит владельцу аукциона и известила его, что собирается принять участие в торгах. Пожилой господин сидел за обтянутым темно-зеленым сукном столом, его рука с молотком из слоновой кости повисла в воздухе. За те несколько минут, что прошли с начала аукциона, Борромеу Мендес испытал все муки чистилища. Он не поверил своим глазам, когда не обнаружил среди участников герцогиню фон Белом ер. Только ради нее он приказал выставить на площадь обитые парчой стулья, только ради нее стоял наготове поднос с прохладительными напитками и только ради нее его слуге пришлось втиснуться в свою парадную ливрею.

Сам он надел свой сливовый фрак и пристегнул к белому шелковому галстуку серую жемчужину. Ровно в девять часов он приветствовал немногочисленное собрание. Он искал лишь одного человека, но герцогини фон Беломер не было. У него в голове даже пронеслась мысль перенести аукцион, однако насмешливые глаза патера Клемента из монастыря Мончикве привели его в чувство.

Так он и начал аукцион, втайне проклиная монахов, которые получат теперь корабль без конкурентов и по низкой цене. Почему он не был хотя бы так предусмотрителен и не посадил подставное лицо, которое в любом случае позаботилось бы, чтобы ему не пришлось отдавать корабль Даром! В Лиссабоне у него было полдюжины старых преданных друзей, каждый из которых прекрасно бы справился с этой ролью. Все эти мысли мучили его еще секунду назад, но теперь все это уже не имело значения. Он опустил молоток на стол.

– Пять тысяч – патер Клемент. Пять тысяч раз! Пять тысяч два! Пять…

– Шесть тысяч! – выкрикнула Каролина. Борромеу Мендес посмотрел на нее с наигранным удивлением.

– Герцогиня фон Беломер предлагает шесть тысяч. – Он сделал знак своему слуге. Тот поспешил к Каролине, чтобы помочь ей спуститься с седла, но она отмахнулась.

Монах не двигался. Он поднял правую руку с зажатым молитвенником в кожаном переплете.

Мендес улыбнулся.

– Патер Клемент осторожен. Он предлагает шесть тысяч пятьсот.

– Восемь тысяч! – выкрикнула Каролина. Повисло молчание. Патер Клемент не рассчитывал встретить здесь эту женщину. Слухи, которые, опережая ее, дошли из Лондона, похоже, были не преувеличены. И тем не менее – корабль она не получит. Он улыбнулся при мысли, что она недооценивает богатство монастыря, и поднял руку. Золотой обрез книги блеснул на солнце.

– Десять тысяч!

– Двенадцать тысяч, – произнесла Каролина. Помимо ее воли, в голосе звучал вызов.

В первый раз патер заерзал.

– Тринадцать тысяч, – сказал он. Каролина не думала о том, что давно превысила цену, которую ей назвал герцог. Она лишь знала, что монахи не хотели, чтобы она купила корабль, и это бесило ее.

– Пятнадцать тысяч, – громко крикнула она аукционисту.

– Пятнадцать тысяч, – повторил, смакуя каждый слог, Мендес, – герцогиня фон Беломер.

Рука патера Клемента тут же взвилась вверх.

– Двадцать тысяч!

На площади стало тихо. Сторонние наблюдатели полукругом стояли за двумя рядами стульев. Вот уже месяц у них не было иной темы, кроме этой женщины, возвышавшейся сейчас над всеми на спине прекрасного скакуна. С того дня, когда она со своим мужем сошла на берег Лагоса, город преобразился. Он пробудился от своей спячки. И что-то еще пришло вместе с красивой чужеземной парой в Лагос: блеск и Дух романтики. Среди них не было ни одного, кто бы не желал, чтобы она переплюнула монаха. То же самое происходило и с Борромеу Мендесом.

– Двадцать тысяч, патер Клемент, – не уверенно произнес он. Он не осмеливался смотреть на Каролину. Он бы понял ее, если бы она не рискнула предложить больше. У него тоже когда-то был свой аукцион и своя драма! Но интуицией старого торговца он чуял, что что-то еще должно произойти. И все же почти испугался, когда Каролина небрежно бросила:

– Двадцать пять тысяч.

– Двадцать пять тысяч, – услышала она голос Мендеса, который с трудом пытался казаться спокойным. – Двадцать пять тысяч предлагает герцогиня фон Беломер за «Камелот».

Он посмотрел в сторону патера Клемента. На лице монаха не шевельнулся ни один мускул. Каролине казалось, что он еще не прекратил гонку. Она не знала, должна ли предлагать дальше. Она уже видела, как он собирался поднять руку, как что-то отвлекло его, и он посмотрел в сторону. Какой-то монах пробирался сквозь толпу зрителей. Через пару шагов он был уже возле патера Клемента. Вот наклонился и что-то зашептал ему на ухо. Патер Клемент поднялся и кивнул. Удрученно поднял руки.

– К сожалению, должен отказаться. – Сквозь тонкую усмешечку, сделавшую еще более колючими черты его лица, можно было прочесть как гнев, так и издевку. Он повернулся к Каролине. – Поздравляю вас с вашим прекрасным кораблем, герцогиня!

– Двадцать пять тысяч! Для герцогини фон Беломер! – торжественно выкрикнул Борромеу Мендес. Молоток из слоновой кости трижды ударил по столу. Мендес поклонился в сторону Каролины.

– «Камелот» принадлежит вам.

Каролина была чересчур удивлена неожиданной победой, чтобы сразу обрадоваться. Она чувствовала на себе взгляды присутствующих. Лишь когда от толпы отделился капитан Фоукес, когда она увидела его сияющие глаза, она осознала, что это реальность, что «Камелот» действительно принадлежал ей.

– Я уже начал сомневаться в успехе, – заметил он, помогая ей выбраться из седла.

Каролина засмеялась.

– Разве я не сказала, что завтра утром мы выходим в море, капитан Фоукес?

– Да, чуть было не забыл, – возбужденно заговорил он. – У меня есть команда для корабля! Сам даже не понимаю, как это получилось. Я думал, что это невозможно, но мне не пришлось и шагу лишнего сделать. Я их нашел здесь, в Лагосе. Один из падре подсказал мне!

Может, она не расслышала это последнее замечание? Нет, еще как она потом вспомнит о нем. Но сейчас радость все заглушала – все остальные чувства.

– Когда мы можем выйти? – нетерпеливо спросила Каролина.

– С первым приливом.

Мечтая с открытыми глазами, Каролина лежала на широкой кровати в спальне «Камелота». Она чувствовала движение корабля, удар волны, но ее желание поплыть навстречу любимому и удивить его было таким сильным, что самый быстроходный клипер был бы недостаточно быстр для нее.

Вступив на борт корабля, она отправилась на нижнюю палубу. Со смущением и отчужденностью, которые испытываешь в стенах, где долгое время жил другой человек, она прошла по жилой палубе. Борромеу Мендес не преувеличил. Все, вплоть до мельчайших деталей, было отделано с изысканным вкусом. Только в одном месте она переставила вазу, в другом – передвинула кресло, раздвинула портьеру. И всякий раз останавливалась перед зеркалом – с улыбкой, предназначавшейся уже тому, кто скоро будет обживать эти помещения.

В конце концов, она сделала единственное, что придавало смысл долгим часам ожидания, – она стала прихорашиваться для него.

Каролина сбросила намоченные в розовой воде полотенца, в которые завернулась после ванны. Кожа была гладкой и прохладной, как шелк.

«Я не лучше какой-нибудь куртизанки, – подумалось ей. – Любое бы волшебное средство использовала, лишь бы его страсть ко мне никогда не угасала. Я бы не перенесла, если бы он стал любить меня меньше, чем сейчас, если бы смотрел на меня и думал о чем-то другом. Лучше уж потерять его. Это было бы не так страшно, чем быть забытой им.»

Она расхохоталась.

«Я сумасшедшая», – сказала она самой себе.

Каролина вскочила с кровати и босиком побежала в соседнюю гардеробную. На изящном комоде с полукруглой зеркальной нишей лежали наготове платья, среди них заимствованный из восточных нарядов костюм. Блузка и панталоны из муслина были ярко-бирюзового цвета. Сюда же относилась бархатная курточка нежно-перламутрового оттенка с серебряной шнуровкой и расшитые серебром туфли без задников с поднятыми спереди на полдюйма носами.

Не глядя в зеркало, Каролина надела костюм.

Мелодия, которую она напевала, пока одевалась, застыла на ее губах.

«Была бы я той же, если бы не была красивой? – мысленно спросила она себя. – Стояла бы тут, такая же счастливая?»

Стук в дверь нарушил ход ее мыслей. Это был Фоукес. Увидев Каролину, он даже забыл, зачем пришел.

– Вы выглядите, как принцесса из «Тысячи и одной ночи»!

Каролина улыбнулась, тут же застыдившись своей наивной радости, которую испытывала всякий раз, когда ею восторгались.

– Мы дошли до мыса Сан-Висенти, – сообщил Фоукес. – «Алюэт» может появиться в любой момент.

– Иду!

Ее нетерпение, беспокойство, сомнения вдруг улетучились. Она взяла расшитую серебряными звездами шаль и накинула ее на плечи.

Фоукес протянул ей руку, когда они вступили на палубу. «Камелот» шел на всех парусах. Шелковый флаг с гербом герцога, который приказал поднять капитан, голубым клочком небосвода развевался над белым кораблем.

– Разве не красота? – восторженно произнес капитан. Его рука нежно скользила по деревянной обшивке поручней. – У меня такое ощущение, что до сих пор я управлял только строптивыми крокодилами. На этом клипере можно танцевать вальс. Мы покажем герцогу настоящий спектакль. Мне пора идти на мостик. Корабль герцога может появиться с минуты на минуту.

Бушприт круто вздымался в небо. На нем поблескивал крест. Кругом простиралось море. Каролина поднесла к глазам свою подзорную трубу. Как в волшебном фонаре сменялись картинки: волны с белыми гребешками, гладкие спины дельфинов, их выпрыгивающие тела, будто управляемые невидимыми руками. Каролина терпеливо обследовала все море. И наконец, увидела корабль. Сначала он показался ей тенью птицы на зеркальной глади, но стремительно рос прямо на глазах. С полным оснащением он летел по воде. Теперь его уже было видно невооруженным глазом. Он полным ходом шел домой.

Каролина молча смотрела на корабль, продолжавший увеличиваться в размерах. С мостика она слышала отдаваемые команды Фоукеса. Над ней, на реях, началась оживленная возня. «Камелот» взял теперь прямой курс на «Алюэт». Слегка накренившись вбок под нажимом тугих парусов, клипер шел все с большей скоростью. Уже были видны палубные постройки корабля герцога, матросы на реях махали им в знак того, что узнали их. Почему Фоукес до сих пор не отдал команду лечь в дрейф? Не слишком ли увлекся он в своем азарте маневров. Сейчас для этого было самое время, иначе они протаранят «Алюэт». Каролина посмотрела вверх на капитанский мостик, чтобы дать знак Фоукесу. Мостик был пуст.

Обернувшись, она увидела незнакомого мужчину в черной капитанской форме. Темные волосы были прилизаны на его тигриной голове. За ним появились двое матросов, а между ними, со связанными на спине руками, стоял Фоукес. Она смотрела на сцену непонимающими глазами, все еще в состоянии оцепенения, опускающегося на человека защитным покровом в экстремальных ситуациях. Она лишь знала, что не должна смотреть на Фоукеса; ей пришлось закрыть глаза в бессильной ярости!

В этот момент было лучше смотреть в лицо другого мужчины. Ночь в Сен-Мало опять ожила в ее памяти. Работорговый корабль Эреры. Перуанец чуть склонил голову. Когда он заговорил, блеснули его широкие резцы.

– То, что очень хочется, герцогиня, рано или поздно сбывается. А то, что вы самолично, не пожалев денег, купили свою тюрьму и своих охранников, делает ситуацию еще пикантнее!

Он поднял руку. Словно клипер повиновался лишь этому жесту, а снующие по реям фигуры не имели к этому никакого отношения, корабль слегка сотрясся. Как лошадь, испугавшаяся препятствия, «Камелот» уклонился от встречи с «Алюэт», глубоко нырнул в волны и короткой дугой поменял курс.

На мгновение корабли оказались корма к корме. Каролина обернулась и увидела стоявшего на мостике мужа. Он поднял руку и помахал ей. Залитый солнцем, он стоял как излучающий сияние бог, которому подвластны все стихии, в объятиях которого она проснется от кошмара, только что накатившегося на нее.

– Вам надо было бы ответить на приветствие, – язвительно проговорил рядом Эрера. – Расставание будет долгим.

Каролина не шелохнулась. Ее глаза горели – от солнца, от картины, родившейся в ее сознании: что вот сейчас с мачт «Алюэта» полетят абордажные канаты, стальные крюки вопьются в белый бок «Камелота». Но ничего не произошло. Никто ничего не заподозрил. Они видели флаг герцога. Видели стоявшую наносу хозяйку. Странный маневр «Камелота» был воспринят как чересчур бурное приветствие.

– Чего вы ждете!

Каролина опять увидела, как Эрера подал знак. На этот раз он относился к матросам на передней палубе. Они откинули белую парусину. Показался поблескивающий металл пушки с дулом, направленным на беззащитный «Алюэт», доверчиво подставивший свой бок. Серный запах горящего фитиля ударил в нос. Пронзительный крик разрезал воздух. Воспользовавшись тем, что его охранники отвлеклись, Фоукес вырвался. Огромными прыжками он понесся по палубе. За пару шагов до пушки он, изогнувшись щукой, прыгнул на запальное отверстие, чтобы потушить фитиль. Двое матросов бросились на него. Сверкнули кинжалы и вонзились в спину Фоукеса. Он бесшумно сполз на палубу. Кто-то пнул его ногой и сбросил под канатом поручней в море. Плеск его тела о воду потонул в грохоте взрыва, в тот же момент сотрясшего корабль, за которым последовал второй, более слабый, от попадания снаряда в «Алюэт».

Треск разлетающегося в щепки дерева наполнил воздух. Каролина попыталась проникнуть взглядом сквозь дым, окутавший капитанский мостик. Герцога там уже не было. Она с трудом подавила крик. Но потом обнаружила то, что наполнило ее неистовой радостью. На «Алюэте» открылись люки пушечной палубы. Выдвинулись черные жерла пушек. Почему же они не стреляют? Почему нет команды? Не задумываясь о смертельной опасности, которой угрожал бы ей открытый бой, Каролина с нетерпеливой дрожью ждала первого залпа. С каждой секундой «Камелот» все больше уходил от «Алюэта». На всех парусах клипер устремился в открытое море. Скоро будет слишком поздно, расстояние чересчур велико.

«Прикажи им стрелять! – истово заклинала она. – Пожалуйста!»

– Он слишком благоразумен, – услышала она голос Эреры. – Слишком боится за вас. Его можно понять.

Он сделал шаг к ней. Каролина невольно отпрянула назад. Она почувствовала поручни за спиной. Один прыжок – и она была бы свободна…

Капитан Эрера перехватил ее взгляд и вцепился в нее двумя руками.

– Э, нет! Акулам я вас не отдам! Хватит с них на сегодня одного самоубийцы. – Улыбка сошла с его лица. – Где же твои слезы? – Его голос перешел на шепот: – Скоро заплачешь, очень скоро! – Он был разочарован, что она не сопротивлялась, не давала ему повода наказать ее тут же, на глазах у всей команды. С той ночи на «Мирмидоне» мрачные мечты об этой женщине не давали ему покоя. Стоило ей поднять на него руку, он овладел бы ею прямо на палубе, перед командой. Но ее покорность не возбуждала его. – Пойдемте.

Он вдруг резко остановился. В воздухе послышался шелест. Каролина взглянула вверх. Сначала она ничего не увидела, ослепленная ярким солнечным светом, игравшим в туго надутых парусах. Потом заметила голубой флаг с гербом герцога. Кто-то отрезал его, и он, шелестя, упал в нескольких шагах перед ней. Тяжелый шелк поник. А затем Каролина увидела, как на фок-мачте взвился новый флаг, тут же подхваченный ветром: пурпурный флаг с золотым крылатым быком. Она еще раз взглянула на этот символ ее поражения, когда Эрера, показывая на флаг, произнес:

– Это герб Санти, как видите. У Санти нет привычки брать свои корабли даром. Но вы не захотели по-другому. Даже команду они уже набрали. Это все мои люди, до единого человека.

Санти! Это имя было для нее как удар кнутом.

Перуанец осклабился.

– Ну, наконец-то я вижу удивление на вашем лице. Вы, конечно, не могли подозревать, что монастырь Мончикве – цитадель Санти. И не должны были догадываться. Скоро вам будет предоставлена честь познакомиться со вторым из братьев, Чезаре Санти. Мы на пути к нему. Он с большим нетерпением ожидает вас. Не потому, что хоть одна женщина на свете интересует его, любой раб для него ценнее. Но ему важен герцог фон Беломер, которому наверняка настолько дорога ваша жизнь, что он откажется от своих планов, чтобы спасти ее.

Наконец-то ей все стало ясно. Она будет заложницей, чтобы связать руки герцогу. Они боялись открыто вступить с ним в бой. У нее на языке вертелся достойный ответ, но она разумно промолчала.

– До Дагомеи неблизкий путь, – сказал Эрера. – Пока вы на борту, вы моя пленница. Чезаре неважно, в каком виде он вас получит, если получит вообще!

Каролина опустила взгляд, чтобы открытоне демонстрировать своего презрения.

«Его нельзя раздражать, – промелькнуло у нее в голове. – Я его в смертную тоску вгоню своей покорностью». Но Каролина заблуждалась на свой счет. Даже когда она вот так, молча, как сейчас,с опущеннымиглазами, шла рядом с перуанцем, ничто не напоминало в ней о покорности. Это был сплошной вызов, несломленная гордость.

В боковом проходе палубы послышались громкие голоса. Матросы толкали перед собой мужчину. Мокрая одежда облепила огромное тело, вокруг босых ног при каждом шаге образовывалась лужица. Еще прежде чем он поднял голову, Каролина узнала Чарльза Тарра. Капитан «Алюэт» в тот же момент, когда распознал опасность, прыгнул, не раздумывая, за борт; он понял, что бой будет означать риск для пленницы, но чувствовал себя достаточно сильным, чтобы защитить ее. Он не поверил своим глазам, когда увидел, что «Алюэт» опять зачехлила свои пушки. Поэтому дал выловить себя и сдался, чтобы хотя бы разделить с ней плен, если уж не может помочь. Каролина с радостью подбежала бы к нему и обняла. Но что-то в светлых глазах норвежца остановило ее. Это была безмолвная просьба быть благоразумной, вести себя тихо – и вместе с тем его взгляд сулил ей надежду. Она была уже не одна.

По приказу Эреры матросы потащили пленника вниз по лестнице.

– Еще один желающий умереть за вас! – язвительно произнес Эрера.

Его насмешка не тронула Каролину. Он ненавидел ее. Ему доставляло удовольствие унижать ее. Пока это было на словах, она готова была терпеть.

13

В сопровождении двух охранников Эрера вел свою пленницу по лестницам и проходам в трюм. Каролине вскоре даже показалось, что он нарочно кружит с ней, чтобы она потеряла всякую ориентацию. Наконец они вошли в низкое помещение, забитое ящиками, тюками с товаром и бочками с вином, в которое через малюсенькие, расположенные на уровне воды иллюминаторы пробивался слабый свет. Гнетущая духота обдала ее, от едкого запаха кислоты после недавней дезинфекции досок у нее чуть не перехватило дыхание. Вопреки намерению казаться послушной, все в ней встало на дыбы при мысли, что ей отведут здесь какую-нибудь зловонную койку.

Эрера провел ее мимо крепко привязанных канатами бочек с водой. Глухой рокот огласил трюм, когда он пнул одну из них ногой.

– Вы не удивлены, как тщательно подготовлено наше плавание? Как долго мы готовились, как наблюдали за каждым вашим шагом? Санти любят основательность во всех делах.

Он остановился перед одним из тюков, приоткрыл его и смял в кулаке ткань.

– Самый дешевый английский хлопок, сотканный детьми. Три метра такого, бутылка рома, пять ножей – больше мы не платим за раба.

Эрера наклонился к мешку. Засунул руку внутрь и показал Каролине горсть бисера.

– За молодую, здоровую женщину цена на горсть больше!

Взгляд, которым он смерил Каролину, был гораздо хуже, чем его мерзкое прикосновение. Она отдавала себе отчет, что ее наряд не был призван скрывать женские формы. Надевая его, она думала лишь об одном мужчине, забывая о многих других, которые увидят ее в таком одеянии. Она стянула шаль на груди и отступила на шаг назад. Но это движение еще больше возбудило Эреру, Он схватил ее за запястье. Узкие золотые браслеты больно врезались ей в кожу. Он потащил ее за собой в каюту. Взгляд, которым обменялись два охранника с бесстыдным откровением, сказал, что ей предстояло.

И тем не менее в ней зародилась надежда, когда Эрера, прежде чем закрыть дверь, приказал им ждать снаружи. Он не отсылал их прочь! Каролина уцепилась за эту мысль. Присутствие мужчин за дверью показалось ей залогом того, что он не будет пытаться изнасиловать ее.

Эрера намеренно выбрал эту каюту, в которой прятался сам до выхода «Камелота» в море. Ему сразу понравился кабинет судового врача. В нем ничего не было, кроме лежанки, стола и лампы. Стены с ящиками, в которых хранились медицинские инструменты, были обиты серебристо-серым металлом, который смотрелся как матовое зеркало.

Каролина задрожала, когда Эрера приблизился к ней. Его плотно сжатые губы подрагивали. Он отдернул вниз ее руку, придерживавшую на груди шаль.

– Ты зря пытаешься прикрыть свое тело, я хорошо знаю, как выглядит женщина, – с издевкой проговорил он. – То, что есть у тебя, есть у любой. Я на этом не помешан. – Эрера выдвинул один из ящиков на стене. В его руке сверкнул скальпель. Он медленно поднял его и поднес к ее лицу. – Я одержим другим. Чтобы из твоих глаз исчезла гордость, презрение ко всем, кого зачали не на шелковых постелях. Тебе незнаком страх, но я тебя научу ему. Ты будешь дрожать, едва заслышав мои шаги. – Он приставил конец ножа к вырезу ее блузки. Она почувствовала холодную сталь на своей коже, но не шелохнулась. – Все еще бесстрашная? – Эрера усилил нажим. – Все еще не плачешь? Не умоляешь?

Каролина почувствовала, как ее прошиб пот. Он вдруг провел лезвием по шнуровке, скреплявшей бархатную курточку, и она распалась надвое. Потом он располосовал блузку. Каролина вскрикнула.

– Ну наконец-то! Наконец ты испугалась. Дай мне полюбоваться на твой страх! Я хочу видеть его в твоих глазах! – Он схватил ее за волосы и так повернул голову, что ей пришлось смотреть на него. Желтые глаза в венце черных жестких ресниц были глазами безумного. Каролину охватила паника. Она вырвалась от него и бросилась в дальний угол. – Дверь там! Но предупреждаю – попробуешь бежать, станешь добычей тех двоих.

Страх Каролины мгновенно перешел в ненависть. Она выхватила кинжал из ножен, висящих у его пояса. Но он перехватил занесенную для удара руку и скрутил ее за спину так, что она вскрикнула от боли. Ее пальцы разжались, и кинжал со звоном упал на пол. Эрера швырнул ее на лежанку. Трясущиеся руки разорвали ее пояс. Его глотка изрыгала нечленораздельные звуки.

Она с омерзением отвернула голову. Он бросился на нее. Вес мужчины чуть не раздавил ее. Железные тиски его ног крепко сдерживали ее сопротивление. Безумная улыбка блуждала на его лице. Разгорелась немая ожесточенная борьба. Каролина в отчаянии чувствовала, что ее силы шли на убыль. Она еще раз рванулась, колотя руками и ногами, расцарапав ему лицо и затылок. Но боль словно лишь усиливала его желание, он еще крепче обхватил ее. Каролина обессилела и поняла: никто и ничто не избавит ее от этого ужаса. Она должна пройти через это.

Как сумасшедший он овладел ею, вошел как разъяренный зверь и никак не мог насытиться. Она закусила руку зубами, заглушая собственные крики. Радости услышать ее мольбы о пощаде она ему не доставит. Лишь слезы Каролина не могла сдержать.

Она лежала неподвижно, не чувствуя собственного тела. Как хорошо было бы потерять сознание, однако ее сильная натура не дарила ей этой милости. Ее тело стало словно чужим, утратив чувствительность. Лишь способность мыслить осталась у нее. Ее сознание было как никогда бодрым. С мучительной настойчивостью оно вновь и вновь прокручивало перед ней случившееся…

Это стало невыносимым. Она встала. На полу валялись клочья ее наряда, одна из расшитых серебром туфель. Она подняла шаль и закуталась в тонкий муслин.

Зайчики от волн за иллюминатором прыгали по каюте. Невидящим взглядом она смотрела на живую поверхность моря. Откуда-то донесся запах маринованной баранины. Он вызвал у нее лишь отвращение и страх, что сейчас откроется запертая дверь и опять появится он. Каролина видела лишь один путь к спасению: смерть.

С решением умереть на нее снизошел глубокий покой. Ее ищущий взгляд заскользил по ящикам и полкам на стене, на которых теперь, в отблеске заходящего солнца, лежал аметистовый глянец. Она открыла ящик, из которого Эрера вынимал скальпель. Перед ней блестели скальпели, ножницы и пинцеты. Она взяла маленький острый ножичек и попробовала большим пальцем его остроту. Однако, если она вскроет себе вены, нет ли опасности, что ее спасут? Каролина должна найти что-то другое. Если здесь были медицинские инструменты, должны быть и лекарства. Яд!

Она начала шарить в шкафу. Посмотрела в каждом ящичке, на каждой полке, обнаружила бинты, бандаж, пластыри, корсеты, клистиры, но никаких медикаментов. В конце поисков, уже потеряв всякую надежду, она потянула узкую дверцу. Шкаф был пуст. Разочарованная, Каролина уже собиралась закрыть его, как увидела углубление в задней стенке.

Она протянула руку внутрь шкафа, и под ее нажимом задняя стенка беззвучно отодвинулась и исчезла в полой обшивке. Ее глазам предстала узкая неглубокая ниша. На подставке стояли темные, снабженные этикетками стеклянные колбы, удерживаемые от падения при самой большой качке специальными зажимами.

При слабом свете, проникавшем из каюты, Каролина пыталась прочесть латинские названия, ничего не говорившие ей, пока не остановилась на одной особенно большой бутылке, на которой было написано «Сублимат». Она вытащила стеклянную пробку. В полумраке засверкали, словно экзотические цветы, прозрачные кристаллы.

На нее нашло отрезвление. Она будто очнулась от транса. Снова закрыла пузырек и поставила его назад. Она хотела отнять у себя жизнь, единственно надежное, что у нее было в мире зыбких чувств и обманчивых надежд.

С какой стати? Потому что попала в руки безумца? Разве она стала от этого другой? Если уж кто заслуживал смерти, так только он.

Едва преодоленное омерзение нахлынуло на нее с новой силой. Ее бросило в жар при мысли, что это могло произойти в другое время! На пару месяцев раньше. И теперь она жила бы в чудовищном страхе, что в ее лоне свило гнездо семя этого мужчины. Хотя бы от этого избавила ее судьба. У нее вдруг появилась жгучая потребность помыться, стереть с себя всякий след этого человека.

Когда Каролина задвинула заднюю стенку потайного шкафа, была уже ночь. Она подобрала клочья растерзанной одежды и бросила их в угол возле двери. Еще раз осмотрев каюту, Каролина не нашла ничего более подходящего, чем простыня, и завернулась в нее. Погасив лампу, она поудобнее устроилась на узком ложе, чтобы спокойно обдумать свое положение, как вдруг услышала шаги. Но они не приблизились к ее каюте. Негромкое постукивание и плеск наливаемой жидкости раздались в трюме. Кто-то брал питьевую воду для команды.

Вода! Каролина выпрямилась. Это было словно озарение. Без питьевой воды любому кораблю конец, он должен пристать к берегу. В нескольких шагах от ее каюты стояли бочки. А там, в шкафу, был яд. Растолченные кристаллы сублимата растворятся в воде бесследно. Каролина беспокойно провела следующие несколько часов, дожидаясь, когда на корабле станет тихо. Если бы она могла сразу воплотить в жизнь свой план, она бы действовала со спокойствием и бесстрашием сомнамбулы. Вынужденная задержка дала волю ее фантазии, рисовавшей всяческие опасности и риск быть обнаруженной. И все же это не поколебало ее решения.

Было далеко за полночь, когда затих шум пирующей команды. Какое-то время на корабле еще было беспокойно. Хлопали люки, закрывались с грохотом двери. От Каролины не укрывался ни один шорох. Страх, что Эрера может вновь нанести ей визит, обострил все ее чувства. Наконец ничего не стало слышно, кроме шагов двух охранников на палубе и плеска волн.

Момент, которого она ждала все эти томительные ночные часы, настал. Все до мелочей было подготовлено, яд растолчен и взвешен, на каждую из десяти бочек по двадцать пять грамм. Доза не смертельная, но ее было достаточно, чтобы заболел каждый человек на борту.

Осторожно, чтобы не скрипели доски, Каролина подошла к шкафу и вынула из него заранее подготовленный кусок фланели. Она затолкала его под дверь, чтобы из ее каюты не пробивался свет, зажгла небольшую керосиновую лампу и поставила ее вблизи от двери. После этого достала яд, лежавший, словно сахарная пудра, в серебряной чаше с тонкими стенками.

Ее лихорадочная нервозность уступила место ледяному спокойствию, хладнокровию и собранности. Она выбрала нож с коротким лезвием из врачебного арсенала. Круглая дверная ручка была укреплена на двух болтах. Каролина осторожно отвинтила болты, сняла ручку. Поднесла лампу к открытому замку. Механизм не казался особенно сложным. Из медицинских инструментов она подобрала щипцы с плоскими расширяющимися ручками. Осторожно ввела щипцы в замок, обхватила штифт. Медленно, миллиметр за миллиметром, он поворачивался.

В следующую секунду затвор выскочит из отверстия и дверь откроется. Каролина с удивлением отметила про себя, что та часть плана, которая казалась ей особенно сложной, была так легко приведена в исполнение. Она настороженно прислушалась. Шаги охранников звучали в том же ритме, что и прежде. Она еще немного повернула щипцы. С тихим щелчком дверь приоткрылась. Каролина быстро потушила лампу и взяла чашу с ядом. Следующий шаг решит все. Он может принести свободу… или смерть.

С неистово бьющимся сердцем она отделилась от двери. На цыпочках быстро прокралась к бочкам с водой. Она бережно приподняла крышку первой и сдвинула ее. Ее обдало прохладой. Вода! Как хорош был ее план, она окончательно поняла теперь, когда, склонившись над бочкой, она зачерпнула воду рукой и выпила несколько глотков. Вода была тепловатой, но ее пересохшему горлу она показалась божественно освежающей. Она наполнила мерный стаканчик ядом и медленно высыпала порошок в воду. Он опустился белой пленкой и растворился. Вода была такой же прозрачной, как прежде, и никак не пахла. Она довольно плотно закрыла бочку крышкой. Пока она переходила от бочки к бочке, бесшумно открывая каждую и высыпая в воду яд, ее душа переполнялась пьянящим ликованием. Она начала наслаждаться опасностью, сознанием, что осуществляет месть.

Она как раз открыла последнюю бочку, как вдруг ее рука замерла в воздухе. Из темноты донесся звук, прямо за ее спиной, совсем близко. Не в силах пошевельнуться и как-то среагировать, она оцепенела.

– He надо! – прошептал чей-то голос. – Подождите!

Каролина повернула голову. Голос исходил из закутка прямо за ней. Но там было слишком темно, чтобы она могла хоть что-то различить. Тихо зазвенела цепь. Через доски просунулась рука.

– Это я!

Каролина подошла ближе. Закуток был таким тесным, что человек мог сидеть в нем, лишь подобрав под себя ноги. С тяжелыми цепями на руках и ногах, он сидел на корточках на соломенном тюфяке.

– Я наблюдал за вами… – Он запнулся. Застывшее, словно маска, лицо женщины дало ему вдруг понять, что она пережила минуты смертельного ужаса. – Это я… – зашептал он. – Вы не узнаете меня? Извините, если я вас напугал. Я лишь хотел остановить вас, чтобы вы не отравили всю воду. Нам тоже надо пить!

Каролина все еще не могла произнести ни слова. Она лишь постепенно приходила в чувство. Ее не обнаружили! Мужчина был таким же пленником, как она сама: Чарльз Тарр! Все что угодно могло прийти ей в голову, только не это.

– Дорога длинная, – продолжал он. – Без воды мы их не одолеем. – Его рука показала в сторону полок. – Там висят пустые бурдюки. Если бы вы наполнили два и один принесли мне…

Каролина проследила направление, куда указывал плененный норвежец, увидела бурдюки и сняла пару. Она едва не поскользнулась на мокром полу. В воздухе стоял запах красного вина. В метре от нее крепко привязанная тросами к стене, стояла винная бочка. Когда брали вино, вероятно, пролили немного. «Вино для Эреры», – промелькнула мысль.

Прижав к себе левой рукой, она все еще держала серебряную чашу с остатками яда. Каролина не раздумывала. Приподняв крышку, она высыпала белый порошок в вино. С тех пор как она знала, что Тарр здесь, она чувствовала себя абсолютно уверенно. Без спешки она наполнила два бурдюка водой из последней бочки. С улыбкой подошла к закутку и протянула бурдюк Тарру.

– Завтра ночью я приду снова.

Чарльз Тарр протестующе поднял руку.

– Нет. Не делайте этого! Не рискуйте! Мы должны выждать. С водой я продержусь много дней. – Колодки на его ногах стукнулись друг о друга. – Вот если бы у вас нашлось что-то от этого…

– Думаю, что есть! Я сейчас вернусь.

Каролина юркнула в свою каюту. Она точно знала, где лежали разные инструменты. Она прихватила все. Тарру они пригодятся. Когда она просовывала ему через загородку всю связку, напильник со звоном упал на пол. Теперь больше испугался Тарр, чем она. Он умоляюще поднял руки, чтобы Каролина скорее вернулась в каюту.

– Приятно осознавать, что вы рядом, – пробормотала она. Потом быстро подхватила с пола свой бурдюк, серебряную чашу и мерный стаканчик и нырнула обратно в свою темницу.

Нервное напряжение спало, и Каролина чувствовала себя такой обессиленной, что еле держалась на ногах. Но она не позволила себе расслабиться. Снова привинтила ручку и устранила все следы своей ночной вылазки. Под конец поставила чашу и стаканчик на старое место в нишу с лекарствами и спрятала там же бурдюк с водой.

Вернувшись в каюту, она поставила лампу обратно на стол и погасила ее. Серые, как свинец, проплывали мимо иллюминатора море и небо. Лишь в рассыпающихся на мелкие кружевные брызги бурунах вспыхивали то там, то здесь краски приближающегося дня.

Может, это во сне она слышала скрежет ключа в замке и скрип открываемой двери? Однако, когда шаги приблизились, Каролина тут же проснулась. Она натянула на себя соскользнувшее ночью одеяло. Заставила себя, несмотря на слепящий утренний свет, открыть глаза.

Но человек, стоявший в каюте, был не Эрера, а один из двух метисов, всюду сопровождавших его. Не здороваясь, словно никого не было в каюте, он поставил на стол поднос. Вернувшись к двери, он на минуту остановился, его узкие глаза испытующе прошлись по комнате. Каролине стало жарко от этого взгляда. А что, если она все же что-то забыла убрать после ночной вылазки?

Но метис закрыл за собой дверь. Замок захлопнулся. Она подождала, пока стихнут его шаги. Облегченно вздохнув, она скользнула на край лежанки, где стоял стол, и склонилась над подносом с едой. В жестяной миске была пшенная каша, в другой, побольше, – смесь из рыбы, помидоров и белой фасоли. На тарелке лежали один сухарь, четыре финика и четвертушка лимона. К воде в жестяной кружке было примешано немного вина.

Только сейчас почувствовав, что просто умирает от голода, она зачерпнула пару ложек пшенной каши. Вдруг остановилась и выплюнула все изо рта обратно в миску.

Кашу ведь варили на воде! На той самой, которую она отравила. Не забыл ли об этом Тарр? Каролина отодвинула от себя поднос. Об этом она не подумала. Пока она на корабле, она не возьмет ничего в рот, кроме крошечного сухарика и пары фиников, которые ей принесли.

Она медленно жевала сухой сухарь, оставив финики про запас. Ее мучила жажда, но она не отваживалась прокрасться в свой тайник и попить из своих запасов. Каролина опустилась опять на свое ложе. Несмотря на жару, царящую в каюте, Каролина натянула до подбородка одеяло. Лежа лицом к стене, она сказала себе, что и эти дни минуют.

Ей показалось, что она вновь видит перед собой жерла пушек «Алюэта» и слышит голос Эреры: «Герцог слишком благоразумен». Почему он был благоразумным? Она бы не смогла быть такой на его месте. Но мужчины другие, и любовь их другая, чем любовь женщины.

Каролина не шелохнулась, когда метис снова пришел с подносом и наклонился над ее ложем. Она не хотела ничего ни видеть, ни слышать. Ей надо было забыть свой голод… и свои мысли.

Но голод опять вернулся. Каждый раз, когда один из метисов приносил еду, он становился все мучительнее. Это были одни и те же блюда, и все же день ото дня они казались Каролине все заманчивее. Бывали моменты, когда она боялась, что не сможет больше совладать с собой, когда жгучая пустота в желудке всевозможными хитростями и уловками пыталась отключить сознание. Но она лишь брала сухарь, разламывала его дрожащими руками, медленно жевала финики и обгладывала четвертушку лимона.

Каждый день походил на предыдущий. Каролина не делала отметок. Она не желала знать, когда кончался один день и начинался другой. Она не думала о том, чтобы помыться или причесаться.

Свернувшись калачиком, как больной зверь, она лежала и дремала. Яркий свет, отраженный зеркальной поверхностью моря, как волны, раздражающе рябящий в глазах и проникающий через стены каюты, опустошал ее. Но самой страшной пыткой были мысли, бесцельное ожидание, что что-то наконец произойдет.

Корабль летел вперед все с той же скоростью. Вечер за вечером, когда на палубе зажигались фонари и их отражение, подобно пылающим крыльям, вдруг выросшим у корабля, прыгало по волнам, до нее доносилось пение, странные, чужие мелодии.

Ничто не менялось в жизни на корабле, звуки, заменившие ей часы в плену, одинаково сменяли друг друга. Каролина при каждом посещении своей каюты слугами с тревогой и надеждой всматривалась в лица метисов – не стали ли они бледнее, не горят ли их глаза лихорадочным блеском? Может быть, доза яда оказалась все же чересчур мала? Или он перестал действовать от долгого хранения? Может, он и не растворился в воде, а лишь осел на дно?

А что, если все было напрасно, опасность, которой она себя подвергала, голод? Если ее мечта об освобождении была только иллюзией, которой она все это время обманывала себя?

Наконец ее надежда получила новый импульс. Прошло уже дней восемь. Она мечтала о том часе, когда ей принесут ужин. Она уже почти решилась сдаться и наброситься на пищу, выпить разведенное вино. В это утро она выпила последние капли из своего бурдюка.

Она прислушивалась с бьющимся сердцем. Она уже различала своих стражей по походке, но на этот раз к двери приблизился кто-то другой. Дверь открылась. Вошел тщедушный индеец. Он был одет не как все матросы, а в темно-синий лакейский костюм с красной шелковой жилеткой.

Когда поднос очутился на столе, Каролина сразу увидела, что кружка с разведенным вином и миска с кашей отсутствовали. На жестяной тарелке лежали только кусок копченой рыбы, два сухаря, половинка лимона и четыре финика.

– Сегодня ничего нет попить? – спросила она.

Индеец непонимающе посмотрел на нее и пожал плечами. Каролина жестом изобразила питье. Индеец покачал головой. На его лице проступил ужас. Он что-то пробормотал на своем языке и прижал руки к животу.

– Вода – плохая? – по слогам спросила Каролина.

Он кивнул и поспешил прочь. Каролина бросилась на лежанку. Она должна была бы радоваться, испытывать триумф. Но этим чувствам не было места в ней. Может, если бы это случилось раньше… Теперь же мера страданий, которые пришлось перенести, была слишком вешка. Она не испытывала ничего, кроме опустошенности, которая наступает, когда уходит слишком сильное напряжение. Даже голод и жажда, только что еще мучившие ее, уступили место серой апатии.

Каролина лежала, глядя в пустоту перед собой; ее мысли и чувства терялись, не успев родиться, бесцельно блуждая в сознании. Лишь мысль о Тарре встряхнула ее. Она должна что-то предпринять, если не для себя, то хотя бы для него. Как должен был страдать от голода этот великан!

Она выпрямилась на кровати, пододвинула к себе стол, содрала с рыбы золотистую кожицу, соскребла коричневатый жир с внутренней стороны и намазала его на сухарь. Потом отделила мясо от костей и выжала на него лимон. Не спеша поела. Неторопливо дождалась, когда индеец снова унесет поднос. Как только на корабле все стихнет, она принесет воды из последней бочки.

Каролина отодвинула занавеску на иллюминаторе. На палубе горели фонари, длинные снопы света отражались в темном зеркале воды. Горело меньше огней, чем обычно. Волны набегали более лениво, чем обычно. Корабль шел медленнее, чем обычно. «Не все паруса задействованы», – подумала она, и в ней проснулось что-то вроде радости. Но усталость была сильнее. Пару раз она поймала себя на том, что ее глаза слипались, – ее воля, такая же изможденная, как и тело, не могла больше противиться сладкому насилию сна. Ее последней мыслью было: «Вода, я должна ее принести… вода».

14

Она думала, что прошло не больше получаса, но блеклый свет, наполнявший каюту, сказал ей, что новый день уже близко. Палубные фонари были погашены. Море и небо начинали медленно отделяться друг от друга. Каролина прощала всю ночь, единственную защитницу ее замысла. Тем не менее она должна рискнуть! Еще один длинный день без воды, длинный вечер – эта перспектива была такой ужасной, что на ее фоне бледнела любая опасность.

Прошла целая вечность, пока она отвинтила болты ручки и открыла замок, и она заметила, сколько сил потеряла. С пустым бурдюком в руках Каролина поспешила к перегородке Чарльза Тарра. Как и в первый раз, он сидел скрючившись на соломенном тюфяке. Он не двигался, и на миг она испугалась, что он мертв.

Она тихо позвала его по имени, потрогала кончиками пальцев за плечо. Наконец он ожил. Открыл глаза, и тут же сон спал с него.

– Как хорошо, что вы пришли. – Он протянул ей пустой бурдюк. Его запястья стали тоньше, но цепей на них не было. Лишь широкие черные затворы еще обхватывали суставы. Он улыбнулся.

–Теперь на очереди ноги. Дело продвигается медленно, но человеку, в конце концов, нужно какое-нибудь занятие. А у меня такое ощущение, что руки и ноги мне скоро понадобятся. У них недостаточно людей. Они делают от силы три узла.

Каролина посмотрела на капитана. Своим спокойствием и уверенностью он напомнил ей Симона. Хорошо, что он был тут. И еще одна мысль навязчиво вертелась в голове. В последние дни она мысленно спорила с холодным разумом герцога. Но теперь она поняла его, догадалась, почему он руководствовался разумом, а не чувствами. Как было бы ужасно, если бы он последовал за ней в плен и занял бы там место Тарра. Ее муки от этого не уменьшились бы, а лишь удвоились. Он бы только все испортил. Они оба оказались бы в руках у Санти – без всякой надежды на спасение.

Тишину нарушили мужские голоса. Каролина прислушалась. Голоса доносились с палубы. Корабль проснулся. Ей надо было возвращаться. Она взяла оба бурдюка. Бочка была еще полной. Негодяи не могли додуматься, что на борту есть еще запасы хорошей воды. Каролина наполнила бурдюки и протянула один Тарру через загородку. Он тоже услышал голоса.

– Будьте наготове, – прошептал Чарльз. – Я думаю, скоро что-то произойдет. Они ищут землю или остров с водой. Я это чую.

Каролина кивнула. Она приняла решение. Хотя бы один взгляд она должна была бросить на палубу и собственными глазами убедиться в том, о чем догадывался Тарр. Она побежала в каюту и бросила наполненный бурдюк на стол. Потом снова выскочила наружу. Взбегая вверх по лестнице, она слышала голос Тарра, который уговаривал ее вернуться. Но ничто уже не могло остановить ее. Она должна была знать, что происходило на корабле.

Каролина напряженно прислушалась. Шаги и голоса были прямо над ней. Она полагала, что находилась в передней части корабля, где-то под капитанским мостиком. Было трудно найти в темноте, царившей в узком проходе, крышку люка. Она ощупала низкий потолок. Ее пальцы коснулись железного кольца. Шаги смолкли. Доносился чей-то голос, монотонно произносящий иностранные слова. Каролина уперлась обеими ладонями в крышку люка. Через Щель на нее повеяло прохладой, остужая разгоряченное после сна лицо. Она еще немного приподняла крышку.

Перед ней, на расстоянии вытянутой руки, высились белые столбы поручней, за ними было видно небо, в голубом пространстве которого парила птица. Она не знала, верить ли ей своим глазам? Птица широко распростерла крылья, а потом донеслись ее крики. Земля! Они должны быть неподалеку от земли! Осторожно, чтобы не выдать себя шорохом, она повернулась в другую сторону, откуда все еще доносился монотонный голос. Какой-то человек стоял перед командой, держа книгу в руках. Когда он замолчал, четверо матросов нагнулись, подняли с пола доску, на которой лежал длинный, завернутый в парусину сверток. Матросы стали просовывать его конец под поручни. Сверток заскользил. Тенью полетел он в море, с громким всплеском ударившись о воду. Мужчины перекрестились.

Каролина закрыла люк и задумалась, пытаясь понять происходящее. Они предали морской пучине мертвеца. Неужели он умер от воды? Но неожиданно совсем рядом раздались голоса. Приближались чьи-то шаги. Она понеслась назад. В холодном поту Каролина добежала до трюма. Лишь несколько шагов отделяли ее от каюты. Она уже протянула руку к двери, когда увидела темную тень, стоявшую в каюте.

С тех пор как она побывала в руках Эреры, любая мысль о нем наполняла ее ужасом, однако сейчас она была спокойна. Ею овладело то необъяснимое чувство свободы, которое приходит к бесстрашным людям, когда наконец происходит то, на что они втайне рассчитывали. Она увидела бурдюк у него в руках.

Его черты были искажены болезнью и безумной жаждой. Он выдернул пробку из бурдюка. Вода широкой струей полилась на его лицо, в открытый рот, на пересохшие губы: он жадно пил. Потом отбросил бурдюк в сторону, схватил Каролину за руку и затащил в каюту.

– Ах, вот почему ты ничего не пила и не ела, – прохрипел он. – Я-то думал, это твоя гордость. Где яд? – Эрера вытащил плетку из голенища. – Ты узнаешь, что полагается тому, кто отравляет воду на корабле. Итак, где он?

Кожаная плеть с шипением разрезала воздух. Каролина пригнулась. Лампа упала со стола и разбилась. Он опять замахнулся. Она не почувствовала боли, когда плеть обвила ее талию, как змея, стеснившая ей дыхание. Эрера подтащил ее к себе. Он словно обезумел. Свободной рукой он ощупал ее лицо.

– Какое лицо! Раньше тебя бы за это сожгли. Но больше ты никого не очаруешь своей красотой.

Кинжал блеснул перед ее глазами. Она как зачарованная смотрела на клинок, приближавшийся к ее лицу. Надо было привести его в чувство.

– Это тоже приказ дона Санти? – Она заставляла себя говорить медленно и совершенно спокойно.

Эрера вздрогнул. На палубе раздался крик. Кто-то с грохотом бежал к ним. Дверь каюты распахнулась, влетел мужчина, такой же бледный, как Эрера, с такими же потрескавшимися губами. Захлебываясь, он выпалил:

– Земля, капитан… корабль… наш корабль! «Сан-Доминго». – Он безумно захохотал, бросился Эрере на шею. – Вода… вода…

Эрера стряхнул его, бросил Каролину и выбежал наружу, за ним с диким хохотом помчался мужчина.

Беготня и крики поднялись на корабле. Сверху грохотали, усиленные рупором, команды Эреры. Каролина выползла из каюты. Ноги не слушались ее, и она еле дотащилась до перегородки Тарра. Она уцепилась обеими руками за доски его клетки.

Тарр видел ее глаза, в которых не было ничего, кроме ужаса, полуоткрытые губы, дрожащие и неспособные сложить ни одного слова. То, что она стояла перед ним, свободная и невредимая, казалось ему чудом. Он последовал за ней в плен, чтобы защищать ее, но пока был обречен быть лишь бессильным свидетелем ее страданий.

– Нам надо выжить, – сказал он. – У нас мало времени. Мы достигли земли, не так ли? Вот, слышите? – Его черты просветлели. – Они бросают якорь.

Теперь Каролина тоже услышала скребет лебедки, звон якорной цепи. Корабль содрогнулся, когда якорь упал на дно. Она кивнула.

– Я видела птицу, перед этим…

С глухим плеском на воду спускались шлюпки. Потом шум стих, и тишина опустилась на корабль.

– Они покинули корабль, – прошептал Гарр. – Тут уж никого не удержишь. Что с вами?

Каролина побледнела. Кажется, тот человек говорил еще об одном корабле? Что, если не было никаких шансов бежать и все сказалось напрасно?

– Там еще другой корабль, – тихо проговорила она. – Один из кораблей Санти, «Сан-Доминго».

Тарр вскочил. По его движениям она заметила, что он освободился и от цепей на ногах. Двумя руками он схватился за поперечные доски перегородки. Во все стороны полетели щепки, и дерево разломилось.

Он нажал на дверь: словно сухие стебли, треснули и раскололись доски под мощью огромного тела. Великан стоял перед ней. Его глаза сияли. Тарр с удовольствием распрямил затекшее тело. С какой радостью он подхватил бы сейчас Каролину, как ребенка, и унес прочь. Но он лишь произнес:

– Пойдемте!

Палуба была пуста. Паруса «Камелота» были спущены. Как гнезда парили над ними пустые платформы на марсе. Из камбуза распространялся острый запах быстро потушенного очага. Незакрепленный штурвал мотался из стороны в сторону.

Огромными скачками Тарр понесся к нактоузу. Оттуда открывалась хорошая перспектива. Они встали на якорь в бухте какого-то острова, опоясанного высоким, в человеческий рост камышом. Вдалеке обозначился чернильно-синий силуэт гористого побережья. И тут же был другой корабль. Обращенный к ним кормой, он стоял на якоре в прозрачной воде бухты на одной линии с «Камелотом», на его мачте развевался тот же пурпурный флаг с золотым крылатым быком. Палуба была пуста. Но тут причалила первая шлюпка с людьми Эреры, и матросы, отталкивая друг друга, стали карабкаться по веревочной лестнице. Нахмурив брови, Тарр посмотрел вниз.

– Этой своре всегда везет, – процедил он сквозь зубы. – Мы должны уйти, пока они не вернулись.

Они столкнулись с матросом, с осоловелым взглядом перегородившим им дорогу.

– Свиньи, – заплетающимся языком бормотал он, – оставили меня тут подыхать. Нажрались… – Он упал на колени.

Тарр потащил Каролину дальше.

– Мы не сможем ему помочь! Нам надо подумать о себе. – Он оглянулся. – Скорей на другую сторону! Здесь нет ни одной шлюпки!

Через несколько минут она уже парила в воздухе, уцепившись двумя руками за края шлюпки. Лодка мягко опустилась на воду. Каролина поймала канат, который Тарр бросил ей через поручни. С проворством, совершенно неожиданным для такого огромного мужчины, как Тарр, он соскользнул по канату к ней в шлюпку и схватился за весла. Мощными рывками, однако так, чтобы весла бесшумно входили в воду, Тарр начал грести к острову. Первые двести метров их еще закрывал клипер, но до берега было еще столько же.

С «Сан-Доминго» донеслись крики. Улыбка скользнула по лицу Тарра.

– Радостная встреча, – проронил он, – тем лучше для нас. – Он бросил взгляд через плечо на остров. – Держитесь крепче. Сейчас начнется!

Сильно наклоняясь вперед и откидываясь назад, он начал бешено грести. Шлюпка быстро понеслась к берегу. Легкий бриз шелестел в камышах.

Тарр, сидевший спиной к острову, не мог видеть темные фигуры, вдруг вылезшие из камышей, голые блестящие тела, бросившиеся в воду и плывшие к лодке. Он лишь видел ужас в глазах Каролины и услышал ее вскрик. Он опустил весла и обернулся. В тот же миг вокруг лодки из воды вынырнули головы негров. Испуская истошные вопли, они окружили лодку и выдернули весла из уключин. Багорный крюк со скрежетом вошел в дерево, шестеро негров потащили за собой канат и взяли шлюпку на буксир. Другие толкали ее перед собой по направлению к «Сан-Доминго». Каролина сидела, словно окаменев. Рядом с ней всплывали и снова уходили под воду черные, бритые наголо головы. С фырканьем они отплевывали воду.

Что-то темное плыло им навстречу, выгнутое, как рыбья спина. Потом Каролина разглядела, что это была форма. Чем ближе подходили они к «Сан-Доминго», тем больше такой растерзанной одежды плавало по волнам. В мертвой зыби слегка покачивались трупы, окрашивая воду в красный цвет. Каролина взглянула на Тарра. Он сделал движение, словно хотел отгородить ее от этой чудовищной картины. Но ей приходилось все видеть. Она не могла отвести взгляд от плывущих изуродованных трупов. В одном мертвеце она узнала метиса, охранявшего ее на «Камелоте».

На «Сан-Доминго» поднялся адский гвалт, когда была обнаружена лодка с двумя белыми. Тарр сидел, судорожно обхватив руками колени, словно должен был удерживать себя, чтобы не совершить отчаянного поступка.

– Вот что это были за крики, которые мы посчитали приветствием, – произнес он. – Команда «Камелота» попала в ловушку! «Сан-Доминго» был работорговым кораблем. Видите на плечах у негров выжженное «S»? Это рабы Санти. Они, должно быть, освободились и завладели «Сан-Доминго». А потом ждали. Поэтому на палубе было так тихо.

Тарр смотрел перед собой, на железные браслеты с обрывками цепей, все еще охватывающие его запястья и щиколотки. То, произошло там, на корабле, даже этого видавшего виды мужчину повергло в смятение, лишившее его слов, которыми он мог бы подбодрить Каролину. Она сидела, положив руки на колени и слегка запрокинув голову. Перед ней возвышалась громада «Сан-Доминго». С разъеденным ржавчиной и оплетенным водорослями корпусом, с разодранными парусами, корабль походил на блуждающий корабль-призрак.

Вся палуба «Сан-Доминго» была обагрена кровью.

На стойках поручней висели клочья мундиров сброшенных за борт трупов. Добытые в схватке с людьми Эреры ножи и другое оружие, сваленное кучей, были свидетельством не победы в бою, а резни, в которой изможденная голодом и жаждой команда вырезалась как скот.

У подножия грот-мачты высилась громадная фигура негра, судя по всему, предводителя. Он выделялся среди своих соплеменников не только гигантским ростом, но и наличием одежды – его тело было прикрыто ярко-красной туникой, доходящей до колен. У него одного не было оружия. Молча, лишь взглядами и жестами, он руководил этой оравой. Громкий шум, вызванный угаром победы, смолк по его знаку. Или предвкушение расправы над новыми белыми жертвами заставило их замолчать? Каролина видела перед собой голые тела: мощные, словно вырезанные из черного дерева торсы, согнутые, почти старческие спины, на каждой из которых горело выжженное «S», шрамы, следы перенесенной оспы и рубцы от плеток из кожи аллигаторов.

Привязанный к стене каюты, широко раскинув руки, как распятый на кресте, голый и неподвижный, висел Эрера. Он был еще жив. Его взгляд упал на Каролину, и сейчас, перед лицом смерти, все еще полный непримиримой ненависти!

Не в силах выдержать этот взгляд, Каролина отвернулась и увидела, как к ней подходил предводитель негров. На голову выше ее, он остановился перед ней. Теперь, вблизи, она заметила, что он был мулатом. Его кожа была приглушенного коричневого цвета кокосового ореха, волосы лишь слегка курчавились. Узкий прямой нос, неожиданно мягкие губы – все его лицо было отмечено печатью доброты, и жестокость, казалось, служила ему лишь маской.

– Меня зовут Септимус. Вы его жена? – спросил он на чистом английском языке.

Каролина не сразу поняла вопрос. Потом ей стало ясно, что он имел в виду Эреру.

– Нет! – бросила она. Потом показала на Тарра: – Мы были его пленниками! – Но она еще не успела произнести эти слова, как включилось ее сознание. Она испугалась новой вспышки кровожадности негров.

– Убейте этого негодяя, – спокойно произнесла она. – Я желаю его смерти не меньше, чем вы. Но умно ли убивать его? Вам нужен каждый человек, умеющий обращаться с парусами, даже если он ваш пленный!

Септимус не спускал с нее глаз. В ее словах не было высокомерия. Лишь ясность, с которой она мыслила. Любая другая женщина при виде этого корабля с палубой, напоминавшей бойню, давно лишилась бы чувств. Ее же эмоции и мысли остались подвластны ей. Она была права. Его разум подсказывал ему то же самое тогда, когда они захватили команду «Сан-Доминго», заболевшую желтой лихорадкой. Кроме двух белых, они убили всех. Он хотел предотвратить резню, так же как сегодня. Но ему это не удалось. Обычно они подчинялись ему с одного взгляда, молчаливого жеста. Но в подобные мгновения, когда кровожадная месть соплеменников вспыхивала с такой силой, его власть кончалась. И теперь, оглянувшись, словно был связан с каждым из них невидимыми нитями, он почувствовал их становящееся все нетерпеливее требование отдать им жизнь этого человека, распятого на стене каюты. Разве это не было их правом, единственным оставшимся им – правом на месть? Когда они сидели, прикованные друг к другу, сбитые, как скот, в кучу, долгими ночами в трюме, разве он не обещал им эту дань?

Септимус вытянул руку. Его пальцы сжали ручку ножа. Он взмахнул рукой и метнул нож. Жужжание наполнило воздух, когда другие негры последовали примеру своего вожака. С жуткой улыбкой взирал Эрера на смертоносные снаряды.

Каролина широко раскрытыми глазами смотрела на чудовищное зрелище. То, что происходило сейчас, было не убийством, а варварским культом; эти ножи предназначались не человеку, а злой силе. Негры набросились с нечленораздельными воплями на труп, вырывая ножи из его тела. Хлынула кровь.

Каролина подняла взгляд, когда услыхала приближающееся шлепанье босых ног. Она смотрела в лица, похожие одно на другое, превратившиеся в маски дервишей, которых их страшный бог призывал принести ему новую жертву.

Тарр схватил Каролину за руку и притянул к себе. Она чувствовала, как силы покидали ее. Ей казалось, что палуба куда-то уходит из-под ног. Ни одного шороха больше не доносилось до нее. Это была одна из тех секунд, в которые человеческое сердце, предвосхищая смерть, в один миг прощается со всем, что было дорого в этом мире.

Вокруг простиралось синее море, зеленела пирамида острова. Белой свечой парил «Камелот» на волнах. Глаза Каролины расширились. Она испустила крик и вскинула руку, показывая на белый клипер. Корабль вдруг приподнялся над водами. Тишину разорвал мощный взрыв. Языки пламени взметнулись над белым корпусом.

Никто на борту «Сан-Доминго» не обращал внимания на «Камелот», на дым, давно уже вырывавшийся из его люков. «Камелот» полыхал! Взрыв разорвал якорную цепь. Как понесшая лошадь, горящий корабль летел по волнам. Волоча за собой якорную цепь, он шел прямо на «Сан-Доминго». Огонь пожирал паруса и оснастку, его языки ползли вверх по грот-мачте. «Камелот» неотвратимо приближался. Поднявшийся ветерок уже доносил до них снопы искр и жар пламени.

Негры, все еще сжимая ножи в руках, замерли, словно в столбняке. Их предводитель выкрикивал им приказы, но они никак не реагировали на них. Чарльз Тарр схватил топор, все в испуге шарахнулись от него, когда он бросился к якорной стойке. Вновь и вновь заносил он руку для удара, пока железо не поддалось его усилиям и якорная цепь с грохотом не полетела вниз. Корабль содрогнулся, потом рывком соскочил с места.

Негры очнулись из своего оцепенения. Взлетели первые паруса и затрепетали на ветру. У штурвала появилась стройная юношеская фигура незнакомого белого человека. В синей, украшенной галунами капитанской форме он стоял там, вращая штурвал, и казался нереальной фигурой на фоне черных, как деготь, голых тел. Весь такелаж пришел в движение. С шелестом расправился грот «Сан-Доминго». Это было весьма своевременно. Всего лишь несколько метров разделяли два корабля. Красовавшееся на носовой части, выведенное золотом название «Камелот» начало таять, слизываемое жаром. Ветер доносил до «Сан-Доминго» облака раскаленного пепла. Едкий запах гари наполнил воздух, сухой горечью обметал язык и губы, оседал разъедающей пылью на глазах. Каролина почувствовала, как на ее плечо легла чья-то рука. Это был негритянский вожак, увлекший ее за собой. Сквозь тонкие подметки туфель она ощущала горячую пыль под ногами. Над ними загорелся один из парусов. Пылающий лоскут плавно опустился на них. Септимус рванул Каролину в сторону, но горящая парусина все же задела ее волосы. С легким потрескиванием они вспыхнули. Двумя руками Септимус бросился тушить огонь, не замечая ожогов. Он лишь ощущал шелковистую тяжесть этих женских волос, переливавшихся в его руках. Видел близко ее лицо, ее белую кожу. Такое же чувство, как тогда, когда он впервые нырнул за жемчугом в заливе Бенин, зажглось в его сердце. Тот же магический зов, который заставлял его мальчишкой нырять в морские глубины, исходил от этой женщины. Он не знал, кто она, откуда появилась. Он лишь знал, что она была белой богиней, объектом всех его страстных мечтаний.

Каролина застыла от его прикосновений. Ее бил озноб, и она сама не понимала, было ли это запоздалой реакцией на пережитый страх или ответом ее тела на нежные прикосновения мужских рук. Она взглянула на него, и его глаза лишь подчеркнули то, что уже выдали его руки. Она не испугалась. Скорее это был для нее добрый знак в чужом мире, дававший ей опору и возвращавший самообладание.

На «Камелоте» рухнула грот-мачта.

– Пойдемте, – позвал Септимус, – я отведу вас в каюту. И ничего не бойтесь!

Каролина бросила последний взгляд на объятый ярким пламенем корабль, начавший теперь, когда раскололся корпус, быстро тонуть. Ей казалось, что рушится последний мост, связывающий ее с миром, который она понимала и любила.

Мягкий сумеречный свет и сладковатый запах наполнили каюту. Крошечное помещение почти целиком было занято цветущим жасминовым кустом, росшим в большой фарфоровой кадке. Элегантность каюты казалась Каролине такой же нереальной, как жестокое зрелище, которое ей недавно пришлось наблюдать. Она села на пуфик перед зеркалом. Негритянка, которую Септимус послал к ней, рослая девушка с высокой грудью, присела на корточки возле нее. Бритвой она подрезала обгоревшие пряди и начала расчесывать ее волосы.

Нежно льющийся свет, легкие прикосновения умелых женских рук, тихое потрескивание расчесываемых волос действовали на Каролину успокаивающе; мягкое Покачивание судна говорило о том, что «Сан-Доминго» покинул бухту. Закрыв глаза, можно было подумать, что она снова на «Камелоте». Нет, она не желала думать. Она жила и хотела жить дальше, лишь это было важно сейчас.

Негритянка поднялась и открыла сундук. Она знала в нем каждый отрез ткани. Множество часов провела она здесь, прикидывая на себя разные куски. Здесь она нашла алый шелк, из которого сшила Септимусу тунику. Сшить что-нибудь для себя она не осмеливалась. Самой красивой была золотая парча, такая же тяжелая, как волосы этой молодой женщины, такая же драгоценная, как ее светлая, матовая кожа. Она вынула отрез из сундука.

Каролина почувствовала, как с тихим шуршанием ткань заструилась, окутывая ее фигуру. Лишь теперь, увидев себя в зеркале, она осознала самое себя. Она жила! Это она стоит, задрапированная в складках тяжелой золотой ткани, такая же, как всегда, как будто ничего не произошло и не выпало на ее долю за последние дни столько испытаний.

Безучастно наблюдала она, как негритянка священнодействовала ножницами, иголкой и ниткой и задрапировывала вокруг ее плеч и рук свободно ниспадающий покров. Каролина невольно поискала глазами свою сумочку с деньгами. Но она больше ничем не владела, у нее не было даже мешочка с гребешком, маленького зеркальца, хоть капельки духов. Даже то, что было на ней, не принадлежало ей.

Она отвернулась от зеркала. С остатками ткани в руке девушка стояла перед ней, знаками спрашивая, может ли она взять их себе. Когда Каролина кивнула, она схватила ее руку и поцеловала. Потом она показала на себя и произнесла единственные слова, выученные ею на чужом языке: «Я – Жозефина». Обе женщины вдруг улыбнулись, между ними возникла негласная солидарность принадлежности к одному полу.

Девушка не замкнула дверь, когда уходила; Каролина услышала приближающиеся шаги, замершие перед ее каютой. Ручка повернулась, и в дверь просунулась голова Чарльза Тарра. Его лицо просветлело, когда он увидел Каролину. Он прикрыл за собой дверь и огляделся.

– Не такой уж плохой был обмен, – произнес он, не показывая страхов, которых натерпелся из-за нее. Хотя он стоял пригнувшись, его белокурая голова почти касалась потолка каюты. – Эти итальянцы думают только о себе, когда строят корабли, – недовольно пробурчал он.

– Вы что-нибудь узнали? Куда идет «Сан-Доминго»?

– Все так, как я и предполагал. «Сан-Доминго» – корабль Санти. Капитаном был итальянец по имени Велано. Целью была Вест-Индия, остров Барбадос. На борту было свыше трехсот рабов для сахарных плантаций, тридцать человек команды, капитан со своим сыном. Все они заболели желтой лихорадкой. Из негров умерло двести человек, из команды – десять. Мулат поднял восстание. В живых остался только один – сын.

– Сын капитана? – удивилась Каролина. – Тот мальчик у штурвала?

Тарр кивнул.

– Ему нет и пятнадцати. Его зовут Никанор Велано. Кораблем он практически управлял один. С точностью до миллиметра по курсу – я проверял по судовому журналу. Без него они все бы утонули в шторм, который их настиг. Корабль течет, как разбитое корыто. Десять человек постоянно стоят у насосов. Поэтому они и встали на якорь в этой бухте. Они хотели законопатить пробоины.

Судьба мальчика, пережившего восстание чернокожих рабов, взволновала Каролину.

– Он помогал неграм, хотя они убили его отца? – задумчиво спросила она.

– Его отец нашел такую же смерть, как Эрера. И он смотрел на это. Из него много не вытянешь. Похоже, он даже восхищается этим Септимусом… Септимус представляет для нас наименьшую опасность. Он мечтатель с большими планами. Насколько я могу судить, он хочет повторить на земле то, что ему удалось на корабле: освободить всех рабов.

– И куда мы направляемся? – опять спросила Каролина.

Тарр молчал, и ей даже показалось, что он избегает смотреть ей в глаза.

– Какова наша цель? – настаивала она.

– Невольничий берег, – неохотно ответил он. – Они планируют пристать неподалеку. Это могло бы быть выгодно нам. В Видахе можно встретить не только Санти. Кроме португальцев, там имеют фактории голландцы и французы. Порт кишит европейскими кораблями. И, если нам повезет, можем натолкнуться на один из английских кораблей, патрулирующих в заливе перед Невольничьим берегом.

– Когда они хотят пристать к берегу?

– Еще сегодня ночью. Мы должны выждать. Они будут осторожны. Если негров ухватят, их головы будут украшать завтра берег Видаха. Это они знают. Мы белые. Они нам не помогут, но у них будет достаточно своих забот. Это наш шанс. – Чарльз вытащил из-под рубашки пробковый пояс. – Это я вам принес, на всякий случай.

– Я умею плавать. – Каролина впервые за последнее время засмеялась. –

И все же наденьте его. Я уже видел, как тонули многие, умевшие плавать. Выходите на палубу, только когда стемнеет. А до того выспитесь, как следует. Ночь будет длинной. – Он пошарил руками по золоченой планке стенной обшивки. От его нажатия часть обшивки отодвинулась, и показалась ниша со встроенной в нее лежанкой. – Ну вот. А то я даже удивился. Не такой бедный капитан работоргового корабля, чтобы его гости спали на нарах. – Тарр посмотрел на нее. – Вы сможете заснуть?

– Я буду спать как убитая, – улыбнулась она.

Сидя на краю кровати, она прислушивалась к быстро удаляющимся шагам Тарра. Провела рукой по прохладному шелку покрывала, как по чему-то давно забытому и желанному. Она будет спать без мыслей, без сновидений, глубоким, восстанавливающим силы сном.

15

« Сан-Доминго» с потушенными огнями скользил в ночи. Застывшими тенями негры молча сидели на верхней палубе, почти слившись со стойками и свернутыми канатами. Они напряженно всматривались в темноту, пытаясь увидеть перед собой побережье. Африка – земля их рабства и их грез. Каролина, смотревшая с капитанского мостика на палубу, тоже обгоняла мыслями корабль. Навязчивая идея, что «Алюэт» мог бы оказаться в гавани Видаха, за вечер так укрепилась в ней, что временами она забывала, что это не более чем безумная мечта. Можно было лишь суверенностью сказать, что один чело-зек точно ожидал ее: Чезаре Санти. Еще не встретившись с ним, она будто уже знала его. Что несгибаемую волю, безжалостность, упорство в достижении цели, однажды поставленной перед собой. Он хотел перемирия с герцогом, и она была этому ценой. Как основательно он должен был изучить характер герцога, чтобы действовать наверняка!

Над ней тихонько бились паруса, вокруг шла повседневная жизнь: Чарльз Тарр, в руках которого вращался штурвал, голос Никанора, сообщавшего Тарру глубину воды.

Движение прошло по кораблю, когда Септимус вышел из своей каюты. На секунду он замер. Леопардовая шкура покрывала его голые плечи, он стоял, как маг, безмолвно заклинающий варварские силы, Дремавшие в мужчинах и женщинах, обративших к нему свои лица. К нему потянулись руки, все стремились дотронуться до него или хотя бы до края его одеяния. Септимус шагал, глядя вокруг невидящими глазами, будто находился в трансе. Мерцающими точками, не отличимыми от звезд, сквозь черноту ночи стали пробиваться первые береговые огни. Легкий бриз приносил прохладу. Быстро приближался берег, настоящий лабиринт из лагун. За ними виднелись рифы, фортификационные укрепления.

Никанор побежал на нос и давал оттуда Тарру лоцманские команды. Сын капитана знал здесь каждое мелководье, каждый фарватер. Вдалеке показался красный свет маяка. Неожиданный ветер донес откуда-то звуки волынки. С корабля, стоявшего на якоре вне пределов лагуны, раздался окрик.

«Фэйр Розамунд» – прочла Каролина на освещенной носовой части. Английский корабль. У Каролины кровь застучала в висках. Она, не мигая, смотрела на Тарра, но тот только покачал головой, показав взглядом на палубу. Они бы не дошли даже до поручней. Их судьба была связана с судьбой негров, как если бы они были скованы одной цепью.

От Септимуса не укрылось с трудом подавляемое беспокойство белых. Он знал, что они замышляли бегство, и чувствовал, что тот же рок, который привел эту женщину в его руки, вырвет ее у него. Сознание, что удержать богиню своих грез выше его сил, лишь подстегивало его вожделение. Он молча стоял около нее, вновь потрясенный совершенной красотой ее черт. От них исходило нечто такое, что говорило ему: ни одному мужчине не удастся добиться силой ее любви, нужны другие, неземные силы, демонические, которые обитали, к примеру, в его накидке. Он помедлил. Ему самому это показалось предательством, накликиванием беды. Но он не мог поступить иначе. Септимус снял шкуру со своих плеч и набросил на нее.

– Ночь прохладная.

Бесшумно свернулся кливер. «Сан-Доминго» сбрасывал скорость. Шорох пробежал по палубе. Словно выпущенные призраками, заскользили в воду лодки со шлюпбалки.

Плотно примкнув друг к другу, шли к берегу шлюпки. В одинаковом ритме опускались в воду весла. Мимо проплывали буи, морские знаки с полощущимися на ветру вымпелами. К монотонному звуку погружаемых весел и рассекаемой ими воды примеривалось что-то еще. Лодки отплывали от берега и устремлялись к стоящим на якоре кораблям, звенели цепи… Это был час, когда работорговые суда принимали на борт свой живой товар.

Молча гребли негры. Они, казалось, даже не дышали. На Каролину, сидевшую рядом с Тарром, это молчание действовало как путы, не дававшие ей говорить с ним. Лишь взглядами, брошенными украдкой, да жестами могли они общаться друг с другом.

«Когда?» – спрашивали ее взгляды.

«Не спеши!» – отвечали его.

На мелководье вода стала прозрачной, и наконец песок тихо заскрипел под носом шлюпки. Она яростно закачалась, когда несколько мужчин спрыгнули за борт. По грудь в воде, они вытащили шлюпку на берег.

Негры собрались на узкой кромке берега, от которой даже в ночной темноте исходило нежное перламутровое сияние миллионов раздробленных ракушек. Перед ними высились крутые рифы, за ними простиралось море. Никто не оглядывался назад. Лишь одного человека заметила Каролина, который не мог отвести глаз от моря: Никанор Велано. Его взгляд все время возвращался к кораблю, подхваченному морским течением и уносимому в океанские просторы. Септимус, вновь с леопардовой шкурой плечах, возглавлял шествие по крутым тропкам, протоптанным ногами рыбаков и искателей жемчуга, которые веками спускались этой дорогой к морю. Дойдя до вершины, он остановился и молча оглядел широкую, простирающуюся у его ног равнину. Каждый раз, когда он представлял себе этот момент, его захлестывало небывалое счастье. А теперь, достигнув цели, он не испытывал ничего, кроме тревоги. Если они свернут налево, попадут под защиту пальмовой рощи. Но там, где в тени деревьев белые часовые из форта встречались с черными девушками, слишком велика была опасность, что их обнаружат. Им придется выбрать путь по открытой равнине.

– Будьте все время рядом со мной, что бы ни случилось, – шепнул Тарр Каролине, когда караван двинулся в путь.

Каролина молча кивнула.

Лихорадочное нетерпение, только что мучившее ее, отступило. Соприкосновение с землей, чувство, что под ногами опять была твердая почва, действовало успокаивающе. Влажные от росы стебли задевали Щиколотки. Тонкие подошвы атласных туфелек быстро пропитались сыростью, и ей все труднее становилось идти в ногу с колонной. Где-то на этом пути, который вел е е неизвестно куда, эти туфли, единственное, что у нее оставалось своего, скоро развалятся. Негры шли все быстрее, бесшумно, как привидения, летели они в ночи. Неожиданно колонна остановилась, по левую руку показалось нечто, что Каролина сначала приняла за огромные, разбросанные по скалам птичьи сети. Лишь потом она разглядела выбитые в скалах котлованы, из глубины которых доносились стенания, от которых волосы вставали дыбом. То, что она сначала приняла за сети, были решетки с острыми шипами и крюками, которыми были обнесены котлованы.

Она вопросительно посмотрела на Тарра, хотя сама уже все поняла.

– Это негры, – пояснил он. – Пойманные рабы. Торговцы держат их здесь, пока не рассортируют для отправки.

В этот момент Каролина поняла, что заставляло таких людей, как герцог, вести борьбу против работорговли. Что-то наподобие чувства сплоченности с этими людьми, с которыми она мчалась в ночи, зародилось в ней.

Оставив котлованы позади себя, они быстро шли по откосу холма, поросшего колючим тамариском. За ними в темном небе отражался красноватый отблеск костров. Септимус поднял руку, по его знаку колонна остановилась. Послышался лай собак, а потом крик. Протяжно звенел он в ночи. Негры стояли как парализованные. Им был знаком этот крик. Когда-то они сами оглашали воздух такими криками.

Напрасно пытался Септимус удержать иx. До них не доходили его слова. Негры кинулись вверх по склону. Каролина почувствовала себя подхваченной волной и брошенной в колючий кустарник. Она поднялась и поспешила вслед за ними.

Вскоре и она увидела страшную картину: не больше чем в ста метрах от них в поле был разожжен костер, вокруг которого стояли белые. Над факторией развевался красный флаг Санти. В длинной очереди перед воротами стояли негры, а рядом с ними мужчины с плетками и сторожевыми собаками, рвущимися с поводков. Вот двое белых схватили первого негра из очереди и погнали к костру. Заломили ему руки на спину. Из ярко освещенного круга вышел мужчина. Двумя руками он вынул из пламени клеймо. Негр вскинулся, когда раскаленное железо опустилось ему на плечо. Его протяжный вой раздался в ночи.

Рабы с «Сан-Доминго» во все глаза наблюдали за этой сценой, и волна страшного безумия захлестнула их. Каролина увидела, как Септимус, призывая их к осторожности, раскинул руки и пытался загородить им дорогу, но было слишком поздно. Как стадо разъяренных быков взлетели они на холм. Опьяненные только что обретенной свободой, они чувствовали в себе достаточно силы, чтобы освободить и своих братьев.

Каролине показалось, что ее подхватил ураганный вихрь. Слева и справа ее схватили чьи-то руки. Ее ноги почти не касались земли, когда Тарр и Септимус потащили ее за собой. Воздух наполнился криками, яростным лаем отпущенных на волю собак, выстрелами.

Один краткий миг Септимус, зараженный лихорадкой мятежа, видел призрачную возможность решить этот неравный бой, которого он не желал, в свою пользу. Но замешательство охраны длилось недолго. Рядами падали рабы с «Сан-Доминго», сраженные ружейными выстрелами. Септимус отступил назад. Каролина чувствовала, как его ладонь обхватила ее руку.

– Идите за мной, – прошептал он.

Он отвел их в сторону вдоль высокого палисандрового забора, которым была обнесена фактория. За ней тянулось большое открытое поле.

– Мы должны попробовать, – сказал Септимус. – Может, нам удастся добежать до леса.

Крики за их спиной и лай собак свидетельствовали о том, что путь их отступления был обнаружен. Скоро их найдут. Одна темнота их не спасет. Мимо просвистела пуля, потом еще одна ударилась в землю. Тарр от неожиданности вскрикнул. Было так темно, что они с трудом могли различать силуэты друг друга, и все же Каролине показалось, что Септимус очнулся от своего оцепенения.

– Кто-нибудь ранен? – спросил он. Когда никто ему не ответил, он показал в темноту за собой. – Дальше! Бегите за мной!

Лишь когда они достигли кромки тропического леса, Септимус остановился. Тяжело дыша, они опустились на землю. Его взгляд переходил от одного к другому, однако глаза искали тех, кого больше не было с ним: товарищей по красивой мечте, быстро рассеявшейся, потерянной, как леопардовая шкура, соскользнувшая во время бегства с его плеч, – символ его власти. Он один пережил свою мечту. Септимус вдруг бросился к Тарру, который, хрипя, прислонился спиной к могучему эвкалипту.

Теперь и Каролина, несмотря на темноту, увидела большое кровавое пятно на его рубахе. Она отодвинула Септимуса в сторону и присела перед Тарром на корточки.

– Чарльз, что случилось?

Он держал прямо свое мощное тело, которое и сейчас казалось неуязвимым для любой смерти. Моряк с улыбкой поднял руку и ладонью закрыл Каролине рот.

– Не стоит об этом… – с трудом выговорил он. Его взгляд перешел на Септимуса. – Оставайтесь с ними. – Дрожь прошла по его телу, он ловил ртом воздух. – Я всегда думал… что умру на корабле… – выдавил он. – Но это дерево… тоже неплохо… я чувствую, как срастаюсь с ним…

Его голова свесилась набок, но на лице все еще была улыбка любопытного ребенка.

Не один час они брели по болоту, с каждым шагом утопая почти по колено, женщина в середине. Ветви задевали Каролину по лицу, или это были крылья стрекоз? Вода хлюпала под ее ногами, или это было чавканье зверей, поедающих в чаще свою добычу? Каролина прислушивалась лишь к одному звуку: к ударам большого ножа, которым Септимус при каждом шаге прорубал дорогу в непроходимых зарослях. Это был звук резкий, как удар кнута. Он подгонял оставшуюся в живых троицу вперед.

Луна теперь светила ярко. Иногда Септимус оборачивался и даже на пару минут останавливался. Каролина не отваживалась оглянуться, гнала от себя мысли о Тарре. Она заставляла себя думать только о следующем шаге, о следующем вздохе.

Как человек, которого несет в море, сватается за кусок дерева, так и она цеплялась взглядом за темную спину перед собой. Щит, достаточно большой и сильный, чтобы защитить ее от всего, отмеченный напоминающим грецкий орех узором плетки-девятихвостки. Каждый раз, когда эта спина медленно погружалась в топь, у Каролины останавливалось сердце. Но Септимус снова и снова выныривал. Ни тени усталости не было заметно на нем, силы его казались неистощимыми. И каждый раз он говорил одни и те же слова:

– Не останавливаться.

Болото и ночь не кончались.

Крепко сжав губы, Каролина делала следующий шаг. Земля под ней была бездонной. Словно цемент, облепила болотная жижа ее тело. Ил брызгал ей в лицо. Делая шаг, она всякий раз боялась, что оступится и с головой уйдет в липкую топь. Она не помнила, когда чьи-то руки вытащили ее наверх, когда она нащупала ногами твердую Почву. Кто-то обтер ее листьями и мхом, отодрал пиявок, впившихся в ее ноги. Кто-то положил ее голову на подушку из листьев. С ней разговаривали, но она ничего уже не могла ответить. Силы ее иссякли, мысли отключились. Глаза закрылись. Она не знала: то ли она провалилась в темную пропасть сна, то ли в болото, тухлый привкус которого все еще был у нее во рту…

Сквозь занавеску на двери, сделанную из камыша, Каролина увидела сидящих у костра Септимуса и Никанора. До нее доносились их голоса и журчание близкого ручья, на берегу которого она заметила лодку. В перистых кронах пальм играл ветерок. Вертела с птицами вращались над огнем, распространяя вокруг давно забытый аромат жареного мяса. Неужели эта идиллия была явью? Или это был сон? А может, это уже наступила смерть и она на том свете?

Каролина чувствовала себя на редкость легко, словно покинула свое тело и парила как птица в небесах, глядя вниз на мир, который становился все меньше и меньше. Но голоса были настоящими, да и запах жареного мяса реален, как и райская свежесть нового дня. Она села и посмотрела на себя. На ней был клочок желто-коричневой ткани цвета перезрелого банана, не достающий ей даже до колен. Она невольно поискала зеркало, последнее подтверждение того, что она действительно жива. На полу стоял плоский, наполненный водой деревянный сосуд. Она склонилась над ним и увидела свое отображение в чистой воде – она была та же и все же другая.

С улыбкой, новой для себя, которой ее научила эта ночь, она вышла из бамбуковой хижины к мужчинам. Они подняли на нее глаза и замолчали, завороженные ее улыбкой, в которой читалось удивление от полноты жизни человека, заглянувшего в лицо смерти. Она попила молока из кокосового ореха, протянутого ей, поела жареной птицы. Ей казалось, что она пьет и ест первый раз в жизни.

Узкая легкая лодка, едва ли шире, чем их тела, скользила вверх по реке. Небо и солнце исчезли. Их скрыла толстая крыша из мангровых растений, сомкнувшаяся над рекой. В зеленых тлеющих сумерках они ехали под ней, как в подземном своде, где вечно царит ночь.

Воздух был влажным и тяжелым; казалось, что вода лишь неохотно расступается под носом лодки, вязкая, как жидкий мед. Тени зверей мелькали в неверном свете. Фрукты с глухим всплеском падали прямо в воду с растущих в несколько ярусов деревьев. Неподвижно, напоминая обломанные ветви, из листвы свисали змеи.

Каролина села в лодку, не спрашивая, куда они держат путь, куда ее везут, по-прежнему вся во власти вновь подаренной ей жизни. Септимус стоял на коленях, повернувшись спиной. Длинное весло в его руках равномерно опускалось в воду, и так же действовал своим веслом Никанор Велано позади нее.

Казалось, время остановилось. Один раз сквозь просвет в зеленой крыше Каролина увидела, что солнце стояло уже в зените. Потом лес опять сомкнулся, их опять поглотил сон наяву.

Да заметила ли она, что Септимус все время беспокойно ощупывал глазами берег? Заметила ли настороженность в его меченных оспой, напряженно поднятых бровях? Она видела лишь голую спину мужчины и ртутью рассыпанные капельки пота на темной коже. Вдруг он перестал грести. Каждый его мускул напрягся, Септимус застыл, стоя на коленях.

Мурашки пробежали по его спине. В воздухе послышался свист, напоминающий пронзительное жужжание насекомого, что-то сверкнуло, и Каролина увидела в темной спине мулата трепещущую стрелу с пестрым оперением на конце. Весло выскользнуло у Септимуса из рук и поплыло прочь. Не издав ни звука, он упал вперед лицом вниз, перевалившись через край лодки. Медленное течение увлекало его тело, лишь спина с вертикально торчащей из нее стрелой виднелась над поверхностью воды.

Под нависающими над водой берегами возникло движение. Лениво дремлющие там аллигаторы ожили. Нырнув в воду, они подплыли к Септимусу. Каролине вдруг почудилось, что в их клацающих пастях к мертвецу словно опять вернулась жизнь: казалось, что он борется с ними, будто ему нужно одержать победу в этом последнем бою, прежде чем его мечта станет реальностью.

16

Это была ночь цвета индиго. Пылающие костры, окружавшие лагерь черных амазонок короля Дагомеи, отражавшиеся в темно-синем небе, казались уходящими в бесконечность. Неподвижно застыв в своих светлых шерстяных накидках, надетых от ночной прохлады, у входа в шатер сидели часовые. Их скрещенные алебарды из черного дерева с отполированными человеческими черепами на концах, зловеще поблескивавшими при свете костров и луны, отбрасывали длинные тени на шатер. Он стоял в центре лагеря, установленный на возвышении на бамбуковой решетке. Штандарт с аллигатором на острие показывал, что это шатер предводительницы, но сейчас в нем была спрятана пленница, самая ценная добыча ее военного похода: белая богиня с угольно-черными волосами и глазами, похожими на крупные сапфиры.

Они завернули Каролину в шали из белого шелка, приготовив ей ложе из ковров и шкур. Разделили с ней свою еду и охраняли тщательнее, чем четыре тысячи пленных, согнанных в котлован на краю лагеря. День и ночь тени часовых кружили вокруг шатра, каждые три часа караул беззвучно менялся. Каролина безропотно принимала происходящее, как приняла после смерти Септимуса свое пленение, словно это ее не касалось, словно она может выжить, только если будет без сопротивления плыть по течению.

Пол шатра слегка задрожал, когда поднялись часовые. Скрещенные алебарды раздвинулись, и она увидела Никанора Велано. Она не надеялась больше увидеть его, когда после прибытия в лагерь юношу сразу куда-то увели, и вот он стоял в своей синей капитанской форме, в сумерках казавшейся темно-фиолетовой, на груди блестели серебряные позументы – он выглядел сверкающим фантастическим существом среди полуобнаженных негритянок. Он вошел в шатер и остановился у входа. Его лицо оставалось в тени, но по его виду Каролина поняла, что он бы с радостью обнял сейчас ее. Никанор опустился рядом с Каролиной на шкуры. Обхватив руками колени, юноша смотрел перед собой в пустоту.

– Где ты был? – спросила Каролина, чтобы нарушить тишину, столько часов подряд окружавшую ее. Чтобы наконец услышать собственный голос.

– Совсем неподалеку, в одной из пальмовых хижин.

Мимо шатра две амазонки пронесли большой котел, в котором булькала кипящая жидкость. Лагерь огласился гулом голосов, издалека донесся бешеный ритм барабана, шум топающих ног, хлопающих ладоней. Все перекрывая, раздалось пение, переливчатое, как эта ночь. Всюду царило возбужденное оживление.

– Они собираются в столицу королевства Дагомея, – пояснил Никанор.

Каролина вспомнила, кем он был: сыном капитана-работорговца.

– Ты уже бывал там?

– Да, с отцом. Это настоящий город посреди пустыни, Абомей. Они называют его Кровавый город. В тот день, когда амазонки возвращаются из своего военного похода, всегда устраивается большой праздник. Все собираются – король, работорговцы, капитаны.

«Похоже, он не боялся этого города, скорее испытывал нетерпение, желая попасть туда», – подумалось Каролине.

– Ты имеешь в виду этих женщин? – спросила она.

– Это солдаты дагомейского короля Гезо. Отец всегда говорил, что они храбрее и свирепее мужчин. Каждый год в это время они три месяца проводят в военном походе и сгоняют рабов для своего короля. Если в своей стране они не находят достаточного количества, они нападают на соседние племена.

Каролина молча кивнула. В памяти опять воскресли картины последних дней: глубоко погруженные в воду, из притоков реки к ним устремились бесчисленные каноэ. Голова к голове в них сидели негры, не одна сотня, охраняемые лишь маленьким отрядом амазонок. У нее не появилось даже мысли о сопротивлении при виде этого зрелища, совершавшегося с бесшумностью театра теней. Загипнотизированные одним только видом страшных воительниц, пленные не пытались вступать в бой.

– В прошлом году они взяли в плен семь тысяч человек, – продолжал Никанор. – Семь тысяч, которых черный король продал белым. – В его голосе звучала ненависть. – Он взял с меня обещание, что я буду молчать, но теперь, раз он умер, я могу тебе сказать: Септимус был сыном короля Гезо. Собственный отец продал его Санти. —Никанор не заметил испуга Каролины, так занимало его все, связанное с именем Санти. – Король Гезо богат, – продолжал он, словно разговаривая сам с собой. – И могуществен. Но Чезаре Санти – настоящий король Дагомеи. Я часто бывал с отцом у него.

Каролина больше не слушала Никанора. Санти! Ради этого она спаслась от Эреры, убежала от собак, выбралась из болота? Одно лишь сознание, что она не попала в руки этого человека, придавало ей силы. Но будто какое-то колдовство приводило ее, каким бы путем она ни шла, к одной цели: Чезаре Санти! Она никогда не верила в то, что другие называют роком или судьбой. Всегда считала эти слова отговоркой, так как видела в них дешевое оправдание человеческой слабости. Она и сейчас не желала в это верить и все же поймала себя на мысли, что спасти ее может только такая же темная, не подвластная человеку сила, которая привела ее сюда.

Отчаяние, заставившее позавидовать погибшим Тарру и Септимусу, овладело ею.

От Никанора Велано не укрылось, что Каролина вдруг отвернулась. Хотя он не услышал ни единого звука и лицо Каролины оставалось в тени, он понял, что она плачет. Он не знал причины ее слез, только чувствовал, что его робость перед этой женщиной перерастает в горячее желание утешить ее. Он подвинулся к ней и положил руку ей на шею. Как в прошлые ночи, когда он был один в пальмовой хижине, он мысленно увидел ее перед собой такой, какой она лежала после адской дороги через мангровое болото: обнаженной, с кожей, потемневшей от болотной грязи; он опять испытал пронизывающую боль, зависть, ревность, как тогда, когда Септимус прикасался своими руками к ее телу, обмывал и вытирал его.

Он услышал, что дыхание Каролины стало спокойным и глубоким. Никанор просунул украдкой под одеялом руку к ее груди. Его сердце готово было разорваться, когда он нащупал под тонким шелком выпуклую округлость. Он лежал с открытыми глазами рядом с прекрасной женщиной. Бессвязные образы и желания рождались в нем. Он смутно представлял себе то незнакомое пока существо, которым однажды станет: мужчиной, всегда вспоминающим эту ночь, запах звериной шкуры и женской кожи, эту ночь, в которую он впервые осознал себя уже взрослым.

Каролина проснулась от громкого шума и глухого барабанного боя. Четыре амазонки стояли вокруг нее. Серовато-розовый свет раннего утра придавал темной коже женщин металлический оттенок. Выкрашенные в красный цвет волосы, толстым, словно покрытым лаком, валиком выбивавшиеся из-под головных уборов из кожи аллигаторов, походили на парики. Одна из женщин улыбнулась Каролине. Она показала на деревянную, заполненную беловатой жидкостью сидячую ванну, висевшую на треноге из черного рога буйвола. Стоявший под ней чан с раскаленным древесным углем наполнял шатер приятным теплом.

Каролина помедлила, хотя давно мечтала о ванне. Быть может, другая раса была тому виной, делавшая выражение этих лиц таким загадочным для нее, что даже улыбка превращалась в нераспознаваемый иероглиф и придавала каждому движению что-то таящее угрозу? В конце концов она все же сбросила с себя шелковые шали и вошла в ванну. Амазонка взяла губку, намочила ей руки, плечи. Миндальный запах поднимался из ванны, из теплой смеси кокосового молока и кунжутного масла, шелковистой пленкой ложащейся на кожу.

Ее тело, мокрое после ванны, амазонки начали припудривать золотой пыльцой. Сверкающее облако окутало ее. Четыре опахала из перьев марабу быстро прошлись по ее плечам, рукам и ногам. Не успела она ничего сообразить, как все ее тело уже было покрыто золотым слоем. Она закрыла глаза и затаила дыхание, когда амазонки напудрили золотом еще и ее лицо. Она так привыкла к своей беззащитности, что у нее не зародилось даже мысли возмутиться. Однако неожиданно она поняла: ее разукрашивали для короля! Обнаженная, покрытая лишь тонким слоем золотой пыли, она должна была предстать перед ним: не человеческое существо, а дорогая экзотическая птица… Эта мысль встряхнула ее. Нет, эта золотая кожа не унижала ее, была лишь вызовом. Они хотели сделать из нее рабыню, существо, не принадлежащее самой себе, но добились совсем другого. Все, что она испытывала, это было нетерпеливое желание пройти скорей и этот отрезок ее мучительных скитаний.

Покачивание паланкина, в котором ее несли, яркий синий свет, который бросали на нее наброшенные на носилки платки, запах, исходивший от пропотевших носильщиц, – все, казалось, было задумано так, чтобы усугубить ее муки. Под ней проплывала пустыня с отпечатками тысяч ног.

Золотая пленка на ней под палящим солнцем превратилась в панцирь из миллионов впивающихся в кожу иголок. Оглушенная жаром, полыхающим в ее крови, Каролина задремала. Окружавший ее голубоватый свет порождал в сознании картины, акварельными красками перетекающие одна в другую, не успев принять окончательные очертания.

Протяжные крики, несущиеся от головной части процессии, дошли и до них. Каролина выглянула в щелку. Словно нарисованный дьявольской рукой на твердом голубом небосводе, без теней, без полутонов, раскинулся город Абомей, Кровавый город. Обнесенный красной глиняной стеной, он вырастал из слепящей белой пустыни. Перистые кроны деревьев, будто вырезанные из металла, четко выделялись на фоне песка.

Протоптанная в пустыне тропа перешла в широкую дорогу. Гул голосов стих, осталось лишь шарканье босых ног. Колонна дошла до района культовых сооружений, магическим кругом опоясывавших город. На светлых стенах, сложенных из человеческих и звериных костей, яркими красками были нарисованы солнце, змеи и бычьи головы, равно как и символы мужского достоинства. Дорога начала забирать вверх. Шествие влилось в ворота, и прибывшие очутились в городе. Ликующие крики встретили караван. Со всех сторон к паланкину рвались темные фигуры, чтобы взглянуть на диковинную пленницу. Каролина задрожала всем телом, как тогда, в детстве, охваченная паникой, когда отец хотел показать ей карнавал на мосту Пон-Неф. Окна носилок вдруг облепили пестрые рожи, зеленые остроносые маски; она вскрикнула и все же не могла оторвать взгляд от праздничной толчеи. Страшное и чужое притягивало ее и заставляло вновь и вновь разглядывать этот город, даже вблизи сохранявший что-то от нарисованной декорации. Лишенные теней стояли вереницы домов, в раскаленном воздухе переливался мерцающий в мареве мираж. Базар оглушил их запахами свежезабитого мяса, хранящих солнечное тепло фруктов и острых специй. Пронзительные звуки флейт вдруг накрыли колонну, фальшивые и разудало-веселые, так же как и отбиваемый пальцами ритм барабанщиков, присоединившихся к ним в городе.

Все поплыло у Каролины перед глазами.

В каре по сто человек пленники были выстроены на огромной площади перед дворцом. Посередине, в форме звезды, – по четыре человека на каждом луче, – стояли воительницы в красно-рыжих одеяниях и с такими же волосами, штандартами из аллигаторов и с черными алебардами, увенчанными белыми черепами. В центре звезды, непосредственно перед королевской трибуной, носилыцицы поставили паланкин с Каролиной.

Низкие ступеньки, покрытые леопардовыми шкурами, поднимались к трону короля. Над сиденьем из слоновой кости парил балдахин из малинового индийского шелка. Трон был еще пуст, но, располагаясь веером, как павлиний хвост, уже заняли свои места придворные: слева от трона дети, жены и матроны, сидящие в зависимости от своего ранга на низких скамеечках, табуретках или стульях, – пестрая смесь из струящихся тканей, сверкающих украшений, фантастических тюрбанов, обмахивающих опахал и вееров. Справа стояли мужчины – жрецы в длинных до пят белых хитонах, придворные в узких, похожих на кафтаны одеждах. За ними возвышались, плечо к плечу, рослые и по пояс обнаженные евнухи в оранжевых шароварах.

По рядам телохранителей прошло движение. На ступеньках дворца появился король Гезо, государь Дагомеи, Верховный жрец священных крокодилов. Малиновое опахало парило над высоким мужчиной в золотых сверкающих одеждах и странной широкополой, разукрашенной золотыми перьями шляпе. Он шел быстро, даже как-то торопливо, и тем не менее его манера ставить на землю ногу не оставляла сомнения, что он чувствует себя властелином этой земли.

Чернокожие бросились наземь и оставались лежать, пока король не прошел мимо. Лишь несколько белых людей, которых Каролина только сейчас разглядела возле трона, продолжали стоять. Был ли Чезаре Санти среди них? Может, это тот мужчина в шелковом костюме песочного цвета?

У Каролины перед глазами плыли красные круги. Она опустила веки и стала хватать ртом воздух, чувствуя, что сейчас задохнется. Кто-то резко раздвинул синие занавески. Темная, украшенная кольцами рука амазонки протянулась к ней. И вот уже Каролина стояла в лучах беспощадного света. Отражаясь в золотом панцире ее кожи, он образовывал вокруг нее ореол, через который она видела людей, во все глаза уставившихся на нее, только разноцветными силуэтами…

Сами собой ее босые ноги направились, утопая в шелковисто-мягком, выкрашенном в розовый цвет песке, к королевской трибуне. Гордо выпрямившись, глядя только на короля, она остановилась на ступеньках трона.

Каролина не подозревала, что происходило в душе у короля. Она не знала, что слабость, с которой она боролась, слегка приоткрыла ее губы и придала мягкое мерцание ее глазам, отчего мужчина забыл, что он король, а незнакомка – его пленница. Она лишь знала, что его первое слово будет приговором ей.

Король смотрел на женщину, без тени страха стоявшую перед ним. В ее глазах не было ни лицемерной покорности, ни того высокомерия, за которое он научился презирать белых, и, прежде всего человека, который стоял в паре шагов от нее, – дона Чезаре Санти. Он принимал его как друга, хотя в душе ненавидел. Его взгляд перешел с Каролины на Санти. Он вдруг придумал, как мог бы уязвить этого человека, осрамить перед всеми.

Показав на Каролину, Гезо обратился к работорговцу, имевшему по договору право первого выбора всех его рабов.

– Я жду вашего слова, дон Санти!

Каролина чувствовала себя настолько отрешенной от всего происходящего, что даже не испытала страха и сохранила спокойствие.

Сходство братьев Санти было разительным. Она представляла его себе другим. Всегда возвращаясь в мыслях к нему, она видела перед собой мужчину, изнуренного жарой и тропическими болезнями, которого она могла бы ненавидеть уже за одну его внешность. Но в этом лице, с глазами, научившимися, не моргая, смотреть на яркое солнце, она нашла лишь странную самобытную красоту, свойственную всем мужчинам этой семьи.

– Обычно вы бываете более решительны, когда речь идет о рабах, – бросил король. – Итак, что вы предлагаете?

– Дайте мне время, – подал голос Санти. – Вы же знаете, я всегда внимательно рассматриваю королевских рабов, ведь они самые дорогие. – Потом он поднял серебряную палку и показал на Каролину. – Я предлагаю цену пятисот рабов.

Насмешливая улыбка заиграла на губах короля.

– Маловато, дон Санти!

– Цена тысячи рабов, – произнес Санти.

Король Гезо сделал вид, что не расслышал нового предложения. Санти больше не существовал для него. Он поднял руку и подал знак. Из толпы челяди засеменил одетый лишь в перья карлик, который поднял над Каролиной опахало из нефритово-зеленого шелка и принялся обмахивать ее.

Каролина не знала, что означало это опахало над ее головой, что лишь немногим выпадала такая высокая честь. По второму знаку короля из шеренги мужчин отделился до невозможности жирный негр. Это был Хок-Тан-Хоон, королевский церемониймейстер. Шагая в тени опахала, она пошла за ним. За спиной она услышала возглас Чезаре Санти:

– Мое последнее слово! Цена двух тысяч рабов!

Она услышала ответный злорадный смешок короля, мгновенно разоблачивший тайную вражду двух мужчин.

Тихой нежной струей лилась вода на тело Каролины. Золотой панцирь, еще секунду назад сжигавший ее кожу, растворился. Вниз по ногам стекали тонкие золотые струйки, покрывая черную мозаику из оникса на полу сверкающими нитями.

Камея, берберка, которую прислал к ней Хок-Тан-Хоон, протянула Каролине новую, пропитанную благовонными эссенциями, губку. Одетая в блестящий коричневый муслин, худая, лет сорока, женщина стояла у ниши, в которой был устроен душ, и наблюдала за грациозными движениями белокожей экзотической красавицы.

Король отдал новенькой своего любимого карлика. Камея достаточно долго пробыла при дворе короля Дагомеи, чтобы правильно расценить эту милость. Она внимательно разглядывала белую женщину. В ее движениях сочетались грация и нервозность породистой лошади, редкая вещь у белых женщин, которые, на вкус Камеи, имели не много достоинств, не считая белой кожи, что надолго могло бы привязать к ним мужчину. Но эта женщина была особенной. Камея чувствовала это, как чуют друг друга животные одной породы. Она, берберка из Атласских гор, со слегка впалыми щеками, никогда не была красавицей и все же ярко прожила свой женский век, да и сейчас еще ее ложе не пустовало, когда принцы тайком прокрадывались к ней…

Изолированное пространство на женской территории, которое отвели Каролине, состояло из маленького, наполовину покрытого крышей внутреннего дворика и большой комнаты с коврами на стенах. Кроме низких диванов, тянувшихся вдоль стен, там не было ничего, кроме столика эбенового дерева с инкрустированной шахматной доской из слоновой кости. Но не фигуры были на нем, а чаши с кунжутным маслом и хной, хлопчатобумажные салфетки, черепаховые гребни, серебряные пряжки и шпильки.

С влажной благоухающей салфеткой на лице она лежала на диване, в то время как Камея втирала в ее кожу масла и благовония. Из внутреннего дворика доносилось журчание фонтана. Иногда вдали раздавался женский смех или шум спорящих визгливых голосов.

Гарем негритянского короля!

Тончайшая нить надежды и самообмана, на которой, как сомнамбула, балансировала Каролина, рвалась. Она чувствовала, что летит в бездну. Невольно искала руками опоры и в бессилии оставалась лежать на подушках. Она хотела что-то сказать, но губы больше не повиновались ей. Все тяжелее становилось ее тело, все быстрее летела она, все глубже…

В испуге Камея склонилась над безжизненно лежащей с широко раскрытыми глазами Каролиной. Из ее рта вырвался нечленораздельный звук, но она его уже не услышала…

17

Красноватые сумерки вплетались отдельные лучи света. Розовые перья страусиного опахала мерно ходили туда-сюда; склонясь над пяльцами, сидела женщина и нанизывала переливающиеся жемчужины на иголку. Все в этой картине было Каролине знакомым и в то же время чужим. Она постоянно являлась ей в бреду, напоминая о том, что по другую сторону болезни существовало и что-то другое, но лишь для того, чтобы распасться в следующий момент. И сейчас она ждала, что картина растает. Но она не исчезала и становилась четче. Эта женщина там, в ногах ее постели, одетая в коричневый муслин, погруженная в свою вышивку, – не Камея ли это? Каролина пошевелила руками под одеялом. Они слушались ее. Она открыла глаза. Все вокруг осталось на своих местах. Но комната, в которой она лежала, была другой. Красные платки со странными знаками покрывали стены. И что значили эти бусы из синих, нанизанных, будто жемчуг, кусочков дерева и пахнущие мускусом шнурки, которые надели ей на шею?

Она пошевелилась. Камея тут же отложила свою работу и подошла к кровати. Она склонилась над своей подопечной. На ее лице было написано замешательство, словно она увидела восставшую из мертвых. Камея положила ей на лоб свою мягкую ладонь. Она уже не верила, что белокожая женщина когда-нибудь очнется, несмотря на красные магические платки, посыпанный на пороге порошок из натертых верблюжьих костей и целебные бусы. Однако случилось чудо, и жар спал. Камея видела ясные глаза, ищущий, осознанный взгляд. Берберка подбежала к каменной балюстраде террасы и срывающимся голосом закричала что-то вниз, во двор. Сначала в ответ на ее сообщение стояла глубокая тишина. Потом поднялся оглушительный гвалт перекрывающих друг друга голосов. Камея быстро вернулась назад, к больной.

На секунду Каролине пришлось закрыть глаза от яркого солнечного света.

– В чем дело? – ошеломленно спросила она.

Жесткие, почти мужские черты берберки вдруг озарились той внутренней сияющей красотой, которая порой делает особо привлекательными иные некрасивые лица.

– Вы живы, – сказала она, – и все вздохнут спокойно. Прежде всего, Ах-Поо-Че-Хоо, врач. Через час его должны были вымазать дегтем и живьем содрать с него кожу. Он был бы третьим, которого повелел убить король, потому что он не смог победить вашу болезнь. – Камея с гордостью посмотрела на Каролину. – Он был вне себя от отчаяния. Вот уже больше ста дней и ночей не гасят костры у домов с фетишами.

Каролина приподнялась, поддержанная руками берберки.

– Так долго?

Она оглядела комнату: с красными завешанными стенами и окнами, львиными когтями над дверью и пучками звериной шерсти, она тоже походила на дом с фетишами. Теперь она поняла значение этих предметов, а также бус и шнурков на своем теле. Ей стало не по себе.

Камея подсунула подушки ей под спину. Потом взяла чашу с розовой водой и смочила ее лицо и ладони.

– Вы всегда успокаивались, когда я обмывала вас, – заметила она.

Каролина не мешала ей. Она глубоко вдыхала аромат воды. Все вызывало в ней удивление от нового ощущения возвращения к жизни.

– Это вам тоже нравилось, – сообщила Камея, растирая между пальцами немного миндального молока с черепаховым маслом. Все свое умение и богатые познания в области тайн женской красоты она употребила на то, чтобы каждый час своей болезни Каролина оставалась красивой, как женщина, ожидающая возлюбленного. Она расчесывала щеткой ее волосы, красила ей губы в пурпурный цвет, натирала тело все новыми благовониями и маслами.

Каролина улыбнулась Камее.

– Нельзя ли закрыть ставни?

Внезапно неведомые ранее ощущения привлекли все ее внимание: жизнь в ее чреве. Она замерла, полулежа, и почувствовала явные толчки ребенка. Она прислушалась к себе, потрясенная, что абсолютно забыла ту, вторую жизнь в себе, и в первый момент вновь обретенной жизни воспринимала только саму себя. Вот опять. Ее ребенок! Каролина положила руку себе на живот, чтобы еще лучше почувствовать, как он шевелился там. Ей казалось, что она нащупала округлость головки. Каким крошечным было это существо! Таким малюсеньким, что почти не изменило ее тела.

Она сделала то, что еще ни разу не делала: занялась подсчетами. Почти семь месяцев. Ей почудился смех ее отца: «Женщины из рода Ромм-Аллери всегда до последней минуты танцевали и скакали на лошади. Езда верхом и танцы избавляют от необходимости заводить для этого случая новый гардероб».

Камея подошла к кровати со стаканом верблюжьего молока. От кисловатого запаха Каролине чуть не стало дурно. Она протестующе затрясла головой.

– Когда вы болели, вы все время пили его, – удивилась Камея.

– Это когда я болела, – ответила Каролина. – А теперь я скоро поправлюсь. Принеси мне поесть, как следует поесть. Я хочу есть за двоих.

Каролина с аппетитом поела, но утомление и слабость одолели ее, она откинулась на подушки и заснула. Ничто не могло ее разбудить: ни шум праздника, заполнивший весь дворец, ни возня Камеи. Лишь вечером она проснулась от приступа голода.

Комната была освещена светом керосиновой лампы. Со стен и окон исчезли красные шали и фетиши. На столике из эбенового дерева больше не было флакончиков и чаш со странными лекарствами, а стояли сладости, фрукты и кувшин с водой.

Стул Камеи был пуст. Пяльца и нитки с нанизанными кораллами лежали на полу. У двери на террасу силуэтом, сплетенным из света и тени, сидел карлик и смотрел вниз во двор, из которого доносились звуки праздника.

Каролина откинула одеяло. Когда она спустила ноги на пол, у нее на миг закружилась голова. Она подождала, чтобы вещи стали на свои места. С улыбкой посмотрела на свой живот, опять начиная мысленный разговор с ребенком, которого носила. Конечно, со стороны постороннему взгляду ничего не было заметно, и все же она подозревала, что ее состояние не могло укрыться от зоркого глаза Камеи. Каролина подошла к сводчатому окну, выходившему на террасу. Веер карлика быстро задвигался, перья его одеяния колыхались при малейшем движении воздуха. Он, должно быть, услышал ее шаги, но не подал вида. Она подумала о своем ребенке и о том, что должна уберечь его от всего дурного.

Четверо евнухов, одетых в богато расшитые белые шерстяные накидки, стояли снаружи на посту. Вид на внутренний двор был закрыт для нее выступающей террасой. Она видела лишь подрагивающий отсвет большого костра да мелькание на белой стене гигантски увеличенных теней танцоров, прыгавших под бешеный ритм пронзительных флейт.

Пламя свечей колыхнулось, когда Камея захлопнула за собой портьеру. Она быстрыми шагами подошла к Каролине.

– Хок-Тан-Хоон идет по распоряжению жрецов, – успела шепнуть она.

И тут же вошел завернутый в ядовито-зеленый шелк колосс и остановился посреди комнаты. Рядом с Хок-Тан-Хооном слуга держал серебряный поднос с маленьким ножичком.

Каролина равнодушно отметила все это, а также коварное выражение на заплывшем жиром лице церемониймейстера, Хок-Тан-Хоон молча протянул ножик Камее. Не успела Каролина сообразить, в чем дело, как Камея отрезала у нее локон. Хок-Тан-Хоон взял локон и ножик, поклонился Каролине и вышел.

– Что все это значит? – удивленно спросила Каролина. – Зачем им мои волосы?

– Для короля и для оракула.

– Оракула? – Она вопросительно посмотрела на Камею.

Вокруг глаз берберки обозначились лучики морщинок. До этого Каролине не бросалась в глаза строгость ее лица, его напряженное выражение, часто свойственное очень чувственным женщинам в зрелые годы. – Король созвал Совет жрецов, – пояснила Камея. – Они спросят священных крокодилов. Для этого им нужны ваши волосы. Перед каждым важным решением спрашивают крокодилов. А это – очень важное решение: король хочет сделать вас своей королевой.

Кровь отхлынула от лица Каролины.

– Нет, – выдавила она. – Никогда. Этому не бывать.

Она опустилась на край кровати. Единственная мысль владела ею: бежать! Но куда? Уже на пороге ее задержит стража. Воины стояли повсюду – у каждой лестницы, над каждой галереей. И даже если бы ей удалось добраться до вала и вырваться из города, что ожидало бы ее там? Люди дона Санти. Если она не попадется им, что тогда? Пустыня, чужая, незнакомая страна, чужие, незнакомые люди. Был только один путь. Она поднялась.

– Камея, я хочу видеть короля. Отведи меня к нему!

Берберка попятилась назад и в ужасе замахала руками.

– Я не слышала ваших слов! Король выбрал вас. Произойдет то, что будет решено, хотите вы того или нет. Единственный, кто может это предотвратить, – это оракул. Но я бы на вашем месте не пожелала такого… Хотите присутствовать при этом? Это все, что я могу для вас сделать. Я знаю одно место, откуда видна вся роща священных крокодилов. Я могу отвести вас туда. Если оракул будет против женитьбы короля, вы свободны. Еще ни один государь Дагомеи не осмелился ослушаться оракула.

– Веди меня туда, – сказала Каролина.

Камея молча кивнула. Быстро убедившись, что евнухи не наблюдают за ними, она набросила Каролине на плечи шерстяную накидку. Шепнула карлику несколько слов, потом потянула Каролину за собой в глубь комнаты. Она коснулась висящего рядом с ковром на стене шнура, и ковер бесшумно сдвинулся вбок. Узкая лестница вела вниз.

– Держитесь все время за мной, – прошептала Камея.

Свет восходящей луны освещал аркады длинного перехода, тянувшегося между женской половиной дворца и королевскими садами. Через хитросплетения кривых лесенок и ходов они вышли наружу. Молча женщины прошли через лесок, вырубленными полянами и оставшимися пеньками напоминавший незаконченный парк. В нескольких шагах от них какое-то животное выскочило из подлеска. Длинными прыжками по вырубке пронеслась газель, потом остановилась, подняв голову и принюхиваясь. Ярко освещенное лунным светом, появилось стадо быков с опущенными рогами, черных и блестящих, будто выбитых из вулканических пород. На деревьях сидели сарычи.

– Роща священных животных, – прошептала Камея. – Уже близко.

Теперь Каролина разглядела ограду заповедника: решетку, натянутую между стволами деревьев; при ночном освещении она казалась не крепче паутины, покрытой капельками росы. Может, тишина была тому виной? Нереальная красота этой ночи и словно заколдованные животные? Мягко струящийся, всюду проникающий лунный свет? Позабыв, что животные были такими же пленниками, как она сама, Каролина подумала, что вступила в рай. Значит, и плен может быть раем? Она испугалась этой мысли. Неужели она уже так далеко зашла в своем смирении? Неужели она готова покориться неизбежному и не восставать больше? Что же ее так изнурило? Перенесенная болезнь? Слишком долгое ожидание чуда?

Деревья подступили ближе, тропинка начала подниматься вверх. За высоким кустарником показалась круглая остроконечная крыша. Камея взяла Каролину за руку. Перед ними появился полуразрушенный каменный павильон. В тени двойной колоннады, опоясывавшей его, они тихонько, на цыпочках, побежали дальше. Какой-то зверь выскочил из ниши и исчез в ночи. В ветвях дерева, наполовину накрывавшего павильон, зашевелилась птица. Запах корицы стоял в воздухе и слегка дурманил.

Но Каролина ничего этого не замечала, она во все глаза смотрела туда, куда указывала рука Камеи: на лежавшую чуть ниже просеку.

Мужчины с выкрашенными в белый цвет лицами призраков стояли тесным кругом вокруг пруда со священными крокодилами. В поднятых руках они держали пылающие смоляные факелы. Облаченный в накидку из леопардовой шкуры, с телохранителями за спиной, с узкой стороны пруда стоял король Гезо. Деревянный помост вел с того места в воду; ее поверхность, темная и вязкая на первый взгляд, бурлила, как кипящая лава в кратере вулкана. Иногда показывалась широкая, покрытая ороговевшими пластинами спина крокодила.

Каролина вопросительно посмотрела на спутницу, но та приложила палец к губам. От группы мужчин отделилась фигуpa высокого человека и подошла к королю. Вышитые странными символами широкие одежды при каждом его шаге заплетались за тощие ноги. Укрепленная на стебле бамбука обезьянья маска, которой мужчина закрывал лицо, окончательно делала его похожим на существо, вышедшее из преисподней. Поклонившись королю, он начал высоким голосом монотонный речитатив. Белолицые подхватили, время от времени выкрикивая заклинания. Король поднял руку. Хор смолк. Кто-то протянул жрецу ивовую корзинку, в которой лежало маленькое голое тельце.

– Это должен быть ребенок, – выдохнула Камея. – Не старше семи дней. Он спит глубоким сном. Они закапали ему маковый отвар.

Каролина пыталась сладить с дурнотой, подступившей к горлу, и заставила себя задать вопрос:

– Что произойдет с ребенком?

– Жрец поставит его в корзинке на воду к крокодилам. Если с ребенком ничего не случится, значит, боги одобряют свадьбу короля. Если он умрет, вы свободны. – Голос Камеи был едва различим в шуршании крон деревьев под дуновением ветерка.

Жрец вступил на помост. Легко, почти пританцовывая, шагал он по нему. В конце он замер, потом опустился на колени и поставил корзинку на воду. Она поплыла вместе с ребенком. Как по волшебству, водная поверхность успокоилась. Корзинка доплыла до середины пруда, когда показалась плоская крокодилья морда, потом вторая, третья… Каролина прижала ладони ко рту, чтобы не закричать. Вода вдруг бешено забурлила. Глаза Каролины поискали ребенка, но обнаружили лишь корзинку, перевернутую, пустую…

Голос короля, больше напоминающий вопль животного, а не человеческий голос, прорезал ночь. Каролине не надо было понимать выкрикнутые слова, чтобы догадаться об их смысле.

– Он восстает против оракула! – ужаснулась Камея. – Говорит: они его обманули. Они не накормили перед этим обрядом крокодилов поросячьим мясом, как предписывает закон. Он объявляет свадьбу!

Она уставилась на Каролину в паническом ужасе. Эта белая фигура, казалось, излучавшая свет, эти глаза с синим магическим огнем – а вдруг белая была колдуньей, околдовывавшей мужчин своей красотой и губившей их? Белый – цвет смерти, злого колдовства. Только колдовские чары могли так ослепить короля, что он не подчинился оракулу священных крокодилов. И она, Камея, привела ее сюда! Берберка, обычно мыслившая с мужской четкостью, вдруг опять превратилась в запуганное дитя при роды. Она не знала: то ли ей бежать сломя голову, то ли упасть колдунье в ноги.

Словно за ней гнались фурии, Камея бросилась бежать от Каролины. Она поминутно оглядывалась, в безумной надежде, что наваждение, преследовавшее ее, растворится в воздухе и все опять станет, как прежде.

Каролина чересчур была занята собой, чтобы обращать внимание на странное поведение служанки. Все ее внимание сосредоточилось на дороге. Каждый поворот казался ей важным, будто за ним открывалась свобода. Как бы ни выглядела свобода – ей нужно было бежать. Даже безнадежное бегство было лучше, чем пугающая страсть этого короля. Ее глаза беспокойно ощупывали все подряд ниши, выступы стен, плоские, поросшие травой крыши. Каждый проход, каждое окно, каждую лестницу, мимо которых она бездумно прошла, она пыталась сейчас запечатлеть в памяти. И, тем не менее, когда Камея закрыла за ней портьеру, и мягкий полумрак комнаты опять принял ее, она по-прежнему не имела ни малейшего представления, в какой части лабиринта находилась.

На подносе стоял ужин. Камея хотела как раз начать сервировать его, как на террасе поднялся шум. Она откинула рогожу, которая каждый вечер вывешивалась, чтобы немного защитить от ночной прохлады, и вышла наружу. Совсем недалеко раздавались приглушенные голоса. Каролине показалось, что она узнала один из них – высокий и чуть хрипловатый. Но не успела она в этом убедиться, как все стихло. Каролина вопросительно взглянула на берберку, когда та вернулась.

– Кто это был? Голос показался мне знакомым.

Камея подняла на нее глаза.

– Это мальчик, сын белого капитана, который приехал в тот же день, что и вы, – ответила она. – Он приходит каждую ночь с тех пор, как вы здесь, – продолжала Камея. – Подкупает стражу, чтобы они разрешили ему до рассвета сидеть под вашим окном. Вы его околдовали.

– Введи его! – Каролина не обращала внимания на протест в глазах Камеи. – Я хочу его видеть.

Когда Никанор Велано вошел из ночной темноты в освещенный проем двери, в спадающей накидке с низко надвинутым на лоб капюшоном, он показался Каролине выше и старше, чем запомнился. Из нечетких детских черт проступило новое лицо, отмеченное мужской серьезностью. Похоже, что за несколько месяцев он повзрослел на несколько лет. Она подошла к нему, собираясь обнять, но потом не решилась.

– Я рада видеть тебя, – лишь произнесла она. – Почему ты не приходил раньше? Сосредоточенное лицо Никанора преобразилось под наплывом противоречивых чувств. Он бросился к ее ногам.

– Я освобожу тебя! Мы убежим вместе. Я все подготовил. – В его горящих глазах была мольба. – Но обещай, что ты будешь принадлежать мне!

Его все время преследовал кошмар, что в тот момент, когда он откроется ей, она высмеет его.

Но она не смеялась. Ее глаза, казавшиеся ему почти черными, спокойно взирали на него, губы в испуге приоткрылись. Раньше Каролину признания такого рода иногда забавляли, временами льстили ей. Теперь ничего этого она не испытывала. Она устала от мужчин. Устала от любви, которую себе на беду возбуждала в них.

– Пообещай мне! – услышала она настойчивый голос Никанора.

Каролина посмотрела на него. Знал ли он, что значили его слова? А если да – был ли у нее другой выбор? Она была в ситуации, в которой женщине простительно все.

Каролина погладила вьющиеся каштановые волосы юноши и молча кивнула. Она увидела, какую реакцию вызвала единственным молчаливым кивком, и осталась довольна собой. Ее первоначальная робость перед этой игрой была преодолена. Какой же она была женщиной, если не рискнет сделать эту ставку? Для мужчины не существует лучшего стимула, чем желание завоевать женщину. То, что он был так молод, то, что она была первой женщиной, которую он возжелал, делало его безрассуднее и опаснее, но она не сомневалась, что сможет обуздать его. Жестом, создающим дистанцию и в то же время доверительность между ними, она пригласила его сесть рядом.

– Ты сказал, что все приготовлено к побегу? Что ты имел в виду?

– То, что ты можешь быть свободна в этот же час. Мой конь стоит за валом. Он выдержит нас обоих, и на рассвете мы сможем быть в Видахе, на корабле. Я знаю многих капитанов.

Слегка втянув плечи и сжав кулаки, он стоял перед ней.

Каролине пришлось подавить улыбку. Она отдавала себе отчет, что должна мыслить хладнокровно, за двоих.

– Убежать, чтобы снова быть схваченными в тот же час, – это нам не подходит, – спокойно произнесла она.

– Ты не веришь мне? – Никанор был ущемлен в своей гордости, его лицо залила краска. Все в нем восставало против отсрочки побега.

Чтобы успокоить, Каролина взяла его за руку.

– Нам нельзя бежать на берег. Там они нас будут искать в первую очередь. Любой выдаст нас. Есть лишь один путь – пустыня. Никто не поверит, что мы рискнем на невозможное, и именно поэтому мы должны это сделать.

– Пустыня?

Вначале у него была та же мысль, но он отмел ее. Никанор считал, что ей не справиться с невзгодами и тяготами, которые ее там ожидают. Тем не менее она была права. Восхищенный мужеством Каролины, он смотрел на нее широко открытыми глазами.

– Для этого нам нужно как следует подготовиться, – продолжала Каролина. – Нам понадобятся две лошади, вьючные животные, палатка, карты, мука, масло, спички. И в первую очередь вода, оружие и деньги для проводника.

– Конь для тебя у меня уже есть! Самый красивый, какого можно себе представить, – белоснежный жеребец.

На этот раз она все-таки улыбнулась.

– Мне не нужна красивая лошадь. Мне нужна такая, которая привыкла к пустыне и может хорошо переносить как жару, так и холод. Мне подойдет самая задрипанная лошаденка, лишь бы она была выносливой.

– Я выберу то, что надо. У дона Санти целая конюшня.

Имя Санти напомнило Каролине об осторожности. Она верила Никанору, но переполнявшие его чувства были опасностью, которую нельзя было недооценивать. У влюбленного наивного мальчишки случайно могло вырваться необдуманное слово, неосторожность могла его выдать.

– Ты уверен, что дон Санти не догадывается о цели твоих ночных отлучек? – спросила она. – Совершенно уверен?

– Он привык, что иногда я целыми днями пропадаю на охоте. Чезаре терпеть не может женщин, и ему трудно представить, что я отношусь к ним иначе. Он ничего не знает и ничего не узнает. Дон Санти доверяет мне!

Не столько его слова, сколько нечто исходившее от всей его натуры успокоило ее.

– Тебе хватит одного дня, чтобы все подготовить? – спросила Каролина. – Ты сможешь быть здесь завтра, когда стемнеет?

– Конечно!

Он вдруг оказался рядом и обнял ее. По его глазам Каролина прочла все обуревавшие его чувства. Его наивное вожделение было вызовом для нее. Ее дразнила возможность испытать на нем свою власть. Она прижалась к нему. Взяла его голову в свои руки и нашла его губы. Подождав, когда он закроет глаза, она подарила ему долгий поцелуй, пока на его лице не появилось выражение муки и мольбы о пощаде. Каролина поняла, что он навеки ее раб. Вначале ее почти испугала мысль разыграть любовь перед этим юношей. Теперь же ей казалось, что ради завоевания свободы это был самый невинный грех.

– Главное, чтобы Камея ничего не заподозрила, – прошептала она ему прямо в ухо. – Мы никому не можем доверять, только самим себе! А теперь тебе надо идти!

Она легонько подтолкнула его вперед, он уже собрался идти, как вдруг притянул ее к себе с угловатой грубостью, пытаясь скрыть свою робость. Покрыл ее лицо поцелуями и, резко оттолкнув, выбежал вон.

18

С перевитыми золотыми шнурами волосами, с руками и ногами, увешанными тяжелыми украшениями, Каролина возлежала на горе шелковых подушек, наряженная для свадьбы.

День пронесся как одно мгновение. Каролина терпеливо все сносила: ритуальные омовения, натирание какими-то благовониями, часами тянувшееся накрашивание, во время которого Камея, начиная с пяток, которые она нежно натерла хной, не забыла ни одного кусочка ее тела.

Каролина при этом думала только о бегстве. Лишь когда служанка зажгла керосиновую лампу, и сквозь решетки на окнах повеяло ночной свежестью, к ее нетерпеливому ожиданию стало примешиваться беспокойство. А что, если у Никанора было слишком мало времени для сборов? Или еще хуже: если его план разоблачен? Все меньше могла Каролина сконцентрироваться на шахматной игре; во время первых двух партий она была столь невнимательна, что обе проиграла Камее. Любой малейший шорох снаружи отвлекал ее. Она все время прислушивалась к шагам на террасе.

На этот раз она не ошиблась. Она спиной почувствовала сквозняк от откинутой рогожи. Каролина обернулась и увидела перекошенное ненавистью лицо Хок-Тан-Хоона, ворвавшегося в сопровождении двух мужчин. Лишь испуганный вскрик Камеи сказал ей об опасности. Но подручные церемониймейстера уже набросились на нее, их руки вдавили ее в подушки. Шелковая шаль стянула ей рот и заглушила крик. Шахматные фигуры полетели на пол.

Хок-Тан-Хоон шагал впереди, двое мужчин за ним вели пленницу. Дворец казался вымершим. Каролина почувствовала ночной холод, когда из тени галереи они вышли под открытое небо. Лестница вела вниз, во двор. Над погашенными кострами курился белый столб дыма.

Хок-Тан-Хоон пересек двор. При свете луны и факелов показались ворота. Каролине казалось, что на нее лег ледяной панцирь, с каждым шагом становившийся тяжелее и теснее и не дававший ей дышать. Комком к горлу подступали слезы, грозя разрушить последние остатки самообладания, помогавшие ей держаться на ногах. По ту сторону ворот был слышен цокот копыт. Каролина отчетливо различала, что лошадей было несколько. Они быстро приближались – чересчур громко, чересчур открыто, чтобы это мог быть Никанор. Никанор Велано. Она не решалась думать о нем…

Хок-Тан-Хоон подал знак двум часовым на воротах. Они подняли из пазов тяжелые железные штанги, двойным крестом запиравшие ворота. Ворота медленно открылись. Сверкая от белизны, будто сотканные из лунного света, во двор въехали трое облаченных в белые шерстяные накидки всадников, ведя за собой четвертого коня с двумя перекинутыми через его спину кожаными мешками. Это были белые, и на украшенных кистями попонах красовался вышитый золотом крылатый бык Санти. Каролина не могла отвести взгляд от герба и от мужчин. Один из всадников поднял руку в небрежном приветствии, относившемся к Хок-Тан-Соону. Скучающим и в то же время раздраженным жестом он показал на кожаные мешки.

– Пятнадцать тысяч долларов! Вы хитрее? чем я думал, Хок-Тан-Хоон. Есть кто-нибудь, кто наконец заберет у нас деньги?

Люди Санти не пытались что-то от нее скрыть. Лишь церемониймейстера, казалось, смущала эта сцена. Он жадно и трусливо косился на мешки с деньгами.

– Я не могу их взять. – Ему стоило немалых усилий подавить свою алчность.

Белокурый всадник уверенно обратился к своим спутникам:

– Переложите деньги! Где одежда?

Один из верховых бросил ему связанный узел. Мужчина поймал его, развернул и швырнул Каролине под ноги.

– Наденьте это! Вы нам нужны здоровая.

Он говорил, не удостаивая ее ни единым взглядом. Каролину охватила бессильная ярость, но она одолела себя. Она мерзла, а ночь была холодная. Не стоило причинять вред самой себе, даже несмотря на все перенесенные страдания. Еще раз в ней заговорили возмущение и отвращение, когда она обнаружила, что вещи были мужскими, но потом она все же натянула рейтузы и сапоги, а сверху надела рубашку и приталенную бархатную куртку. Последней была наброшена на плечи белая накидка. Всадник держал лошадь за уздечку.

– Садитесь!

Каролина вскочила на коня. Двое других мужчин подъехали близко к ней, связали ей запястья шелковым шнуром и сунули в руки уздечку.

Лошади повернули к воротам. Над костровищами дым поднимался в небо лишь тонкими струйками. Во дворце, с его бесконечными темными оконными проемами, залитом лунным светом, царила тишина, которую может распространять вокруг себя лишь смерть или страх.

Ворота закрылись за ними. Трое всадников взяли ее в кольцо, один скакал впереди, двое других – за ней. Она слышала за своей спиной их голоса, грубые и циничные. Голоса вдруг резко оборвались, когда тишину ночи разрезал крик. Каролина привстала в стременах и повернулась в седле. Из тени глубокого рва, которым была обнесена внешняя стена дворца, вынырнула конская голова с развевающейся гривой, потом и вся лошадь с всадником, понукающим ее дикими криками. Никанор!

Каролина ни секунды не раздумывала. Она вонзила сапоги в бока своей белой лошади. Низко пригнулась к ее шее и направила ко рву, из которого выехал Никанор.

Передние копыта с цокотом ударились о дорогу. Лошадь оступилась и на миг потеряла равновесие. Потом все-таки выровнялась и помчалась вперед. Колючие кусты ударили Каролину по ногам, в клочья разодрали попону, но она лишь видела перед собой привязанную в кустарнике лошадь и двух навьюченных мулов. За ней громыхали копыта лошадей ее преследователей. Что-то со свистом рассекло воздух – петля перелетела через ее голову и стянулась на груди.

На губах белокурого всадника заиграла улыбка, когда он чуть ослабил душившую ее петлю.

– Вы ездите верхом, как мужчина, жаль, что вы женщина.

Небрежно, так, будто найти двух мулов и лошадь здесь не было для него неожиданностью, он отвязал всех животных, собрал поводья и поскакал потом вместе с Каролиной назад на дорогу.

Связанный по рукам и ногам, на своей лошади сидел Никанор Велано. Однако Каролина не испытывала сочувствия, одну лишь горечь. Все было у него в руках. Останься он в своем укрытии и убей оттуда или хотя бы рань прицельными выстрелами троих седоков, они бы сейчас были свободны. Но он не руководствовался трезвым расчетом, а шел на поводу у своих эмоций, и не из-за неопытной молодости, а потому что был без памяти влюбленным мужчиной.

Она знала лишь одного человека, который мог любить и не терять головы: Сирил Микеландж, герцог фон Беломер. Сколько раз эта его способность отпугивала ее, а теперь она поняла, что именно за это и любила его.

Вспомнив мужа, она успокоилась. Это было спокойствие, наполняющее человека в те моменты, когда он ближе к любимому существу, чем к самому себе. Она забыла про собственное отчаяние. Забыла, где находилась. Она неотрывно смотрела на освещенную луной дорогу, воспринимая ее не как что-то разделяющее их, а как что-то сближающее.

Запах сырой земли заставил Каролину взглянуть на окружающее. Молчаливый отряд покинул опоясывающую Абомей пустынную полосу и теперь ехал по плодородному склону холма Даб-а-даб. Пастбища простирались по обе стороны дороги. Вплотную подступали холмы, покрытые полями, спускающимися террасами; поблескивали узкие, искусственно проложенные канавки с водой, каменные водосборники. По протоптанной вдоль дороги тропе им навстречу попалась вереница носилыциц воды, которые из ночи в ночь таскали воду в столицу. С тонкими глиняными кувшинами на плечах, они бесшумно шагали, больше напоминая тени, лишь их протяжные крики «Зее-даг-бее!» («Хорошая вода!») оставляли звучащий след в ночной тишине.

Из низины появился фронтон просторной ярко освещенной усадьбы. Пальмовая роща естественным забором окружала ее. Блондин подскакал к деревянной решетке. Караульный, державший на поводке свору собак, явно ждал их. Ворота открылись. Лошади перешли на рысь, будто чуя близость конюшен. Низкая изгородь из остролиста отгораживала дорогу от огромных полей справа и слева. Неподалеку Каролина обнаружила высокий забор фактории. Вокруг костра сидела стража. Это была та же картина, что и в Видахе, в ту ночь, когда они покинули «Сан-Доминго».

Каролина часто спрашивала себя, какая сила возложила на нее все эти испытания, какое проклятие тяготело над ней. Там, за забором, лежал ответ. Всему виной были Санти, их алчность, их уверенность, что рабство для этих примитивных чернокожих – богоугодная судьба. Их дьявольский разум был заводной пружиной всего. Вновь и вновь Каролина надеялась уйти от них. Она была готова заплатить за это любую цену, вплоть до унижения. И теперь она все же была там, где желал видеть ее дон Санти: в его владениях, в его власти.

Ветви цветущих фруктовых деревьев свисали с белой стены ограды. Миновав ворота, всадники оказались в саду. Искусственно разбитый сад посреди пустыни показался Каролине еще одной чертой, достойной ненависти, которую она открыла в Санти: наглое притязание на красоту, на которую тот не имел права. Это впечатление усилилось еще больше, когда они въехали во двор. Белые каменные стены отражали свет бесчисленных шандалов. На одинаковом расстоянии друг от друга две низкие ступеньки с куполообразно подстриженными лавровыми деревьями по бокам вели к черным, богато украшенным дверям.

Кони сами повернули направо, к узкому проходу, за которым показался хлев.

Ей в нос ударил острый тепловатый запах животных и селитры, исходивший от красной, вытоптанной копытами земли, четырехугольника, обнесенного белыми рейками, и от красных глинобитных стен хлева. Двое мужчин выгнали корову светлой масти и затащили ее в загон, где ее ждал бык, удерживаемый другими мужчинами. Огромный угольно-черный зверь беспокойно стоял с опущенной головой, раздраженно взрывая задними ногами землю. Мужчина, своей взъерошенной головой и длинными, болтающимися обезьяньими руками сам напоминающий дикого пойманного зверя, положил руку быку на шею. Двое парней поставили корову перед быком. Земля задрожала, когда бык, уйдя задними ногами в землю, поднялся в воздух. На миг он замер, почти невесомый, пританцовывая, с вызовом демонстрируя ту силу, которая во все времена существования человечества делала его символом плодородия. Потом он бросился на корову и накрыл ее своим телом. Мужчины цинично засмеялись и смолкли, лишь когда знакомый Каролине голос произнес:

– Дайте ему отдохнуть.

Круг мужчин расступился и пропустил Чезаре Санти. Для Санти в этот момент не существовало женщины, за которой он так долго гонялся. Он видел лишь связанного юношу, с опущенной головой стоявшего между двух мужчин, а за их спинами – двух тяжело нагруженных мулов и своего лучшего жеребца Сирано.

– Подойди ближе, – произнес он в наступившей тишине.

Ему не пришлось называть имени. Никанор знал, что тот имел в виду его, Чезаре Санти молча смотрел на юношу. Потом медленно вытащил плеть из голенища сапога. Он, Человек, никогда и никому не доверявший, доверял только ему. Мальчишка мог причинить ему любое зло, любое его преступление Санти был способен понять и простить, но только не это. Его тайные помыслы и чаяния принадлежали женщине!

Плеть просвистела в воздухе. В слепой ярости он обрушился на Никанора. Одежда юноши постепенно превращалась в клочья. Лишь веревки висели еще на голом, растерзанном теле. Никанор качался, но удерживался на ногах, Санти вдруг остановился и уставился на покрытое кровавыми полосами тело. Наконец он опустил плеть. Но его желание покарать того, кого он когда-то любил, еще не было утолено. Он сделал знак мужчинам.

– Подвергните его пытке в бамбуковом саду, – приказал он.

Двое конюхов подхватили Никанора под руки.

Каролина отвернулась. К горлу подступила тошнота. Голоса вокруг слились в единый грохот. Лица мужчин калейдоскопом закружились вокруг нее…

Лишь когда чьи-то руки подхватили ее, она поняла, что не потеряла сознание. Неожиданное головокружение прошло так же быстро, как наступило. Какой-то мужчина стоял возле нее на коленях. Он проверил ее пульс, раздвинул веки. Потом расстегнул куртку и ощупал ее тело. Проделав все это, он повернул голову к Санти. На худом лице врача ничего не отразилось. На некогда благородные черты наложил свой безжалостный отпечаток алкоголь. Он бесстрастно произнес:

– Она беременна.

Чезаре Санти подошел к ней поближе.

– Ты хотя бы знаешь от кого?

Каролина уставилась на него непонимающим взглядом. Она только осознавала, что бешенство, которое вызвало в нем предательство Никанора, вспыхнуло с новой силой.

– Можешь не отвечать. Какая разница, все вы, женщины, не вызываете во мне ничего, кроме отвращения.

Санти резко отвернулся от нее. Властным кивком головы он дал знак трем всадникам следовать за ним.

Троица будто только этого и ждала и тут же окружила хозяина. Весь двор вдруг пришел в движение. Врач коснулся руки Каролины.

– Пойдемте!

Он отвел Каролину во двор, через который она уже проходила вначале. Одноэтажные дома прямоугольником окружали его. Выложенный мозаикой герб на портале самого большого здания давал понять, что здесь живет Чезаре Санти. В доме, расположенном к нему ближе всех, входная дверь была настежь открыта. Оттуда падал свет. Врач отправился прямо туда и жестом пригласил Каролину войти.

У входа стояли штабеля коробок, снабженных этикетками. Каролина остановилась в сенях, а врач крикнул в глубь дома:

– Долго ты еще?

– Уже все, – ответил чей-то голос. Почти сразу же в дверях появился китаец в белой куртке. Бесцветное лицо выглядело непроницаемо. По спине свисала длинная черная коса. В руках он держал кипу картонных коробок. – Это последние.

Врач, казалось, забыл о присутствии Каролины. Она услышала, как он быстрыми шагами пошел к следующему дому. Каролина закрыла за собой дверь. Она повернулась и отпрянула, испуганная собственным отражением. Неужели это было то же самое лицо, которое смотрело на нее из зеркала в доме с красными ставнями? Она вынула из волос золотые гребешки, шпильки и шнуры, расплела косички. Сколько раз она вот так стояла перед зеркалом. Изучала свое лицо и спрашивала себя: что находили в нем мужчины, что заставляло их забывать обо всем? Ей это никогда не удавалось найти, и сегодня тоже.

Она огляделась в комнате. Керосиновые лампы давали неяркий свет. Вековой слой пыли на низком столике из красного дерева был покрыт узорами, которые оставили только что унесенные коробки. Определить первоначальный цвет серых занавесок, чехлов двух кресел и ковра было уже невозможно. От входной двери донесся шум. В комнату юркнул китаец, посмотрел по сторонам, исчез в соседней комнате и вернулся оттуда с коробкой, сплетенной из древесной стружки. Так и не сказав ни слова, он вышел из дома. В соседней комнате была спальня. В ней не было ничего, кроме кровати, тумбочки и сундука, вроде тех, что используют на кораблях для хранения одежды.

Каролина положила украшения, которые она все еще держала в руках, в белую фарфоровую вазочку, единственный предмет, показавшийся ей чистым посреди всех этих пропыленных вещей. Когда она попыталась поднять сетку от москитов, свисавшую над кроватью, та разорвалась и рассыпалась пылью, прилипшей к ее пальцам. Запах сырости и затхлой плесени поднимался от кровати.

Каролина вернулась в первую комнату, сдвинула вместе два кресла и примостилась на них. Она так и не сняла с себя мужской одежды и белой шерстяной накидки. Не гася свет, она закрыла глаза и попробовала заснуть. В соседнем доме слышался какой-то шум, один раз терраса озарилась сполохом факелов. Прозвучали громкие мужские голоса и опять стихли. Слишком усталая, чтобы встряхнуться и обдумать свое положение, и слишком встревоженная, чтобы заснуть, она так и дремала, завернувшись в чуткий, зыбкий полусон, как в чересчур тонкую накидку.

Лишь когда блеклый свет занимающегося дня проник в комнату, она провалилась в глубокий сон без сновидений.

19

Солнечный свет вливался через открытую дверь. Хотя Каролина не слышала никаких шагов, перед ней неожиданно возник слуга-китаец, держа на вытянутой руке поднос. Лишь качающаяся черная коса, шуршащая по белому шелку его куртки, говорила о том, что совсем недавно он был в движении, а не стоит тут как истукан неизвестно сколько времени. Он бесшумно поставил поднос, развернул салфетку на еще теплых булочках, перевернул три чашки для чая, кофе и какао, открыл сахарницу и вазочки с джемом и медом, свежевзбитыми сливками, ломтиками лимона и розочками масла. Не успела Каролина окинуть взглядом все эти давно забытые вкусные вещи, как китаец исчез.

Каролина придвинула к себе столик и неторопливо принялась за завтрак. С террасы повеяло ароматом роз; до нее доносилось клацанье садовых ножниц и бульканье погружаемой в бочку с дождевой водой лейки. Полная решимости обследовать свою новую тюрьму тщательнее, чем вечером, она поднялась. Сколько времени здесь уже никто не жил? Лишь пыль да солнечный свет, казалось, привели в негодность ковры и ткани. За спальней Каролина обнаружила третье помещение – облицованную изразцовой плиткой ванную. Ручки и краны были изготовлены из золота, но ни один не поворачивался. По уставленному флаконами и коробочками с кремами туалетному столику можно было догадаться, что здесь когда-то обитала женщина.

Женщина в царстве Санти? Что-то удерживало Каролину от прикосновения к этим предметам. И тем не менее, любопытство оказалось сильнее ее, и она заглянула в сундук с одеждой. На внутренней стороне деревянной крышки она обнаружила витиеватую монограмму: «M.L.». Каролина откинула еще одну крышку встроенного в дерево железного ящика. На нее пахнуло духами, исходившими от черного платья из тафты, завернутого в несколько слоев папиросной бумаги. Каролина вынула платье. Скинув бархатную куртку, она надела его поверх рейтуз и блузки и подошла к зеркалу. Оно было модным лет тридцать назад. Судя по строгому покрою, женщина, носившая его, была в трауре. Платье оказалось Каролине идеально по фигуре. Она осталась в нем, просто потому что ей было приятно слышать, как каждый ее шаг и каждое движение снова сопровождалось шуршанием шелка.

На столике стояли остатки завтрака. Она еще немного поела и вышла на веранду. Каролина зажмурилась от яркого света, огненное дыхание солнца опалило ее. Словно призраки, впереди, на широкой садовой дорожке, маячили верховые. Неожиданно от группы отделился один всадник и помчался галопом по газонам и клумбам, пугая бросившихся врассыпную садовников-китайцев. Это был Чезаре Санти.

Он осадил свою лошадь в метре от Каролины и уставился на нее, как на привидение. Потом выпрыгнул из седла, бросился к ней и разорвал черное платье одним резким движением. Тафта упала, Санти двумя руками собрал с земли лоскутья. Все произошло молниеносно, сопровождаемое лишь треском разрываемой ткани и тяжелым прерывистым дыханием мужчины.

Не успела Каролина осмыслить происшедшее, как Санти уже опять сидел в седле, прижимая к груди остатки черного платья. Может быть, жизнь в искусственном раю посреди пустыни делает всех людей здесь сумасшедшими? Каролина смотрела на свежий след от копыт на газонах и клумбах, и на нее вдруг напал смех. Такой смех бывает реакцией на ужас у людей, которые способны обуздать свои нервы. Не заботясь о том, что ее могут услышать, она стояла и хохотала, прогоняя смехом свои страхи.

Не смогла она остановиться и тогда, когда над розовой изгородью, отделявшей веранду врача от ее собственной, появилось его лицо. Он открыл скрытую цветущими побегами калитку. Подошел к ней и посмотрел ей в лицо своими покрасневшими глазами, похоже, не знавшими сна. Он тоже был сумасшедшим? Они все тут были безумны? Каролина стояла под палящими лучами полуденного солнца и не могла справиться с охватившим ее ознобом.

От полумрака, который создавали в комнате прикрытые ставни, жара казалась Каролине еще более гнетущей. Наблюдая за бурлящими пузырьками в лимонаде, который поставил перед ней китаец, она машинально играла соломинкой. Каролина чувствовала себя разбитой, но в то же время мозг ее напряженно работал, инстинктивно обеспокоенный обманчивым затишьем.

За целый день ничего не произошло. Никто не присматривал за ней, никто ее не беспокоил. Бесшумное кошачье появление и исчезновение китайца с едой и освежающими напитками и внезапные приходы врача лишь усугубляли ощущение надвигающейся откуда-то угрозы. Ей казалось, что она находится под стеклянным колпаком, который может разбиться в любую минуту. Уже не в первый раз подходила она к двери на веранду. Сад был пуст, ослепительной белизной сверкали дорожки. Тени от деревьев и кустов, постепенно становившиеся длиннее, выглядели матовыми пятнами в мерцающем мареве, в котором все таяло. В сотый раз ей представилось, как она выйдет в сад, никем не остановленная, пройдет через ворота. Это была игра воображения, но даже эту игру она не доводила до конца, настолько сильна была ее апатия.

На небо набежали облака. Где-то вдали глухо пророкотал гром. На равнине вихрем закружился столб пыли, стал быстро приближаться. И вот уже можно было различить фигуру всадника. С фантастической скоростью он летел, залитый морем света. И вот копыта уже прогрохотали по двору.

Каролина поспешила в спальню, откуда хорошо был виден внутренний двор. Она увидела, что Чезаре Санти вышел из своего дома. Всадник осадил коня, спешился и взлетел по ступенькам. Каролина с бьющимся сердцем наблюдала за происходящим. Мужчины обменялись лишь несколькими словами. Дон Санти подозвал слугу и что-то приказал ему. Тот сломя голову помчался по двору и исчез в конюшне. В ту же минуту, словно они уже ждали наготове, оттуда вылетели шесть всадников. Мужчина, разговаривавший с Санти, снова сел в седло и возглавил отряд.

Крупной рысью верховые ускакали со двора. Санти, стоя на ступеньках, долго провожал их взглядом. Каролине показалось, что она разглядела на его лице торжествующую улыбку.

Как только Каролина заметила всадника, она сразу поняла, что весть, которую он несет, связана с ней. Точно так же теперь было ясно, что ее в любую минуту могут отвести к дону Санти. Она настолько была уверена в этом, что даже, несмотря на невыносимую духоту, надела бархатную куртку и причесала волосы. И все же Каролина почувствовала укол в сердце, когда услышала шаги во дворе, приближающиеся к ее двери, и увидела слугу Санти.

Она вышла за ним во двор. Гряда облаков выросла в целую гору, громоздившуюся на небе и предвещавшую бурю. Налетел сильный порыв ветра, Каролина с удовольствием глубоко вдохнула воздух, насыщенный озоном. Ожидание и неопределенность угнетающе действовали на нее. Теперь она воспряла духом. Не покой был ее стихией, а буря, шквал – все, что нельзя было обуздать так же, как ее саму. То, что она приняла за страх, было не чем иным, как нетерпением.

Каролина поднялась вслед за слугой по ступенькам и очутилась в холле с приглушенным светом. Казалось, что он освещается исключительно сиянием, исходящим от блестящей золотой мозаики, покрывающей пол и стены. Слуга открыл узкую дверь. С сильно бьющимся сердцем, сгорая от любопытства, Каролина вошла в салон, выдержанный в красных и золотых тонах, посередине которого стоял накрытый стол. Чезаре Санти, ожидавший возле двери, собирался что-то сказать, но в этот момент над домом прогремел удар грома.

– Как это вовремя, – произнес он. – Вы появляетесь одновременно с громом и молнией. – Он не поклонился ей, не поцеловал ее руку. Между ними установилась та интимная доверительность непримиримых врагов, которая, как и настоящая дружба, делает излишними условности. – Я послал за вами, – продолжил он, – поскольку больше не мог оставаться один на один со своей новостью. – Он показал на праздничный стол, накрытый, как только сейчас заметила Каролина, на троих. – В роду Санти существует традиция праздновать победы вместе с побежденными. Один человек пока отсутствует, но, надеюсь, он не заставит себя долго ждать.

Каролина чувствовала, что он ждет от нее какой-то реакции, испуга, однако она спокойно принялась рассматривать золотые тарелки и граненые бокалы, будто он сказал что-то незначительное, не затрагивающее ее. Сердце ее то замирало, то неистово колотилось, в то время как внешне она хранила полную невозмутимость. Она поняла Санти. Гонец, всадник… Гость, которого они сейчас вместе ждали, был ее муж.

Для Чезаре Санти молчание Каролины было знаком, что она отнюдь не чувствовала себя побежденной. Но ее твердая позиция, которую она сохраняла с гордо поднятой головой, была целиком в его вкусе: тем дольше и сладострастнее он будет наслаждаться своей победой.

Он подошел к ней. Санти был не намного выше, однако широкие плечи, выделявшиеся под белой шелковой рубашкой, подчеркивали мужественность его фигуры. С легкостью, свойственной всем его движениям, он провел Каролину в соседнюю комнату, где размещалась библиотека. Через застекленную стену, отделявшую ее от веранды, открывался вид в прекрасно ухоженный сад.

Он придвинул ей кресло и налил из графина вина.

– Я и не надеялся, что такой человек, как герцог, добровольно сдастся мне.

На секунду их взгляды встретились, и Санти спросил себя: да плакали ли вообще когда-нибудь глаза этой женщины. Существовало ли хоть что-нибудь, способное удивить ее? Молния расколола небо и озарила комнату яркой вспышкой. Последовали раскаты грома. Казалось, мир тонет в сине-фиолетовых клубах туч, из которых хлынул ливень. Потоки воды хлестали в стеклянные двери, что-то ударилось о стекло и упало на землю. Хозяин поднялся и открыл одну из дверей. Носком сапога он отшвырнул в сторону маленькую коричневую птичку, безжизненно лежавшую на земле. Каролина заметила кровавое пятно на его сапоге.

– Вот вам вся моя философия, – произнес он. – Жаворонки созданы для того, чтобы падать на землю, а не подниматься в небо, как считают люди. Так кончают те, кто чересчур отрывается от земли и гоняется за эфемерными вещами.

Чезаре Санти не смущало то, что говорил он один. Сознание, что каждое его слово оседает в ее голове, уже удовлетворяло его. С миссионерским зудом, который зачастую еще ярче выражен в злых людях, чем в добрых, его тянуло выговориться. Он всматривался в стену дождя, становящуюся все плотнее. Лампа, которую зажег один из беззвучно двигающихся китайцев, освещала профиль Санти на темном фоне. Его лоб и нос образовывали одну-единственную, почти сплошную линию, в профиль придававшую ему свирепый вид.

– Если бы во мне когда-нибудь, не дай Бог, проснулось сочувствие, – продолжал он свой монолог, – я его тут же превратил бы в двойную жестокость. Зло является законом моей жизни. Герцог Беломер сделал добро законом своей жизни. Он этим побеждал – до того дня, пока не совершил глупость и не впустил в свою жизнь женщину и любовь. – Чезаре Санти взглянул на Каролину. Хладнокровие и высокомерие этой женщины, только что забавлявшие его, начали раздражать. Он ожидал, что она вспылит и начнет ему возражать. – Не от меня понесет поражение герцог. Это вы бросили его в мои руки. Если бы вас не было в его жизни, он по-прежнему был бы неуязвим. Из всех ловушек, которые можно поставить мужчине, любовь – самая жестокая и надежная! – Тем же движением, которым он до этого отбросил носком сапога мертвую птицу, он пнул ковер. – Скольких мужчин вы уже погубили? Вы знаете это по крайней мере? Вы ведете счет своим победам? Или вы относитесь к тому сорту женщин, которые только тогда запоминают мужчину, если он превратил их сердце в горстку тлеющего пепла?

Хотя Чезаре Санти говорил только о ней и об ее муже, было такое ощущение, что это лишь повод на самом деле поговорить о самом себе. Что скрывалось за этим? Неужели у этого мужчины все же есть слабое место?

Ей не пришлось долго размышлять на эту тему. Дверь распахнулась. Ворвался запыхавшийся мужчина, в одежде, насквозь пропитанной дождевой водой, в котором Каролина узнала давешнего гонца. Чезаре Санти вскочил.

– Ну что? Поймали его? – Мужчина так тихо ответил, что Каролина не смогла ничего разобрать. – Тогда возьми еще десяток людей! – пришел в бешенство Санти. – Белый в Абомее! Чужаку там невозможно скрываться больше пары часов. Вы должны его найти!

Гонец спешно ретировался. Чезаре Санти подошел к застекленной стене и посмотрел в неожиданно спустившуюся ночь.

– Герцогу надо бы следовать законам разума, а не сердца, – бросил он.

– А какой закон дает вам право охотиться за ним, как за зверем? – Каролина невольно подхватила его слегка угрожающий тон.

Санти обернулся. Медленно подошел к ней вплотную. Красоту этой женщины, рядом с которой, так и казалось, все становилось уродливым, он в эту минуту воспринимал как отрицание своего существования. Его охватила жажда разрушения.

– Мужчина, действующий так нелепо, заслужил, я считаю, кары. Как вы полагаете, что могло бы больнее всего задеть герцога? Порыв ветра ворвался в комнату, взметнувшиеся язычки свечей пригнулись. Каролина повернула голову.

– О нет! Спаситель еще не прибыл. – Санти саркастически рассмеялся, – У нас достаточно времени, чтобы избрать достойную кару для герцога, что-нибудь такое, что будет вечно напоминать вам обоим обо мне. Кажется, я уже придумал!

Угрозы никогда не пугали Каролину. Она знала, как опасно раздражать этого мужчину, и все же не могла удержаться. – Вы меня интригуете, дон Санти. Вызывающая улыбка, сопровождавшая эти слова, подействовала на него как пощечина. Его угроза была не более чем дьявольской игрой ума, но насмешка этой женщины заставила его перейти от слов к действиям.

– Ваше любопытство должно быть удовлетворено.

Он протянул руку к шнуру, свисавшему между складок портьер. Дом огласился пронзительным звоном колокольчика. Каролина вскочила с кресла, но Санти тут же бросился к ней и схватил ее за руку.

– Мы ведь не из пугливых?! – Его карие с желтизной глаза оказались прямо перед ней.

Каролина оттолкнула его руку. Она сделала ошибку, рассердив его, но, если сейчас показать свой испуг, она пропала.

Открылась дверь. Неуклюже, распираемый животной силой, сидевшей в его огромном теле, вошел человек-зверь, которого Каролина видела вчера вечером в хлеву. Узкие штаны обтягивали его так, что казались второй кожей на ногах с бугристыми мускулами; расстегнутая ржаво-красная рубашка обнажала мохнатую грудь. Словно вставшая дыбом грива, вокруг коричневого лица с покатым низким лбом топорщились длинные кучерявые волосы.

Чезаре Санти сделал знак остановившемуся в дверях существу подойти поближе.

– Я знаю, мой Пулу – не красавец, – сказал он. – Но он обладает мощью моих быков. – Санти показал на Каролину. – Что скажешь, Пулу? Нравится она тебе?

Вошедший никак не реагировал на слова своего хозяина. Он таращился в пространство перед собой, робко и испуганно.

У Санти вырвался тихий скабрезный смешок.

– Я даже не знаю, любит ли он заниматься этим с женщинами. Или Пулу мешает только одежда? – Санти вдруг оказался у Каролины за спиной. Она не yen ела даже подумать о сопротивлении, как он разорвал у нее на груди куртку и рубашку. – Она твоя! – выкрикнул Санти. – Возьми ее себе!

В тупых глазах мужчины засветилось понимание, будто искра упала в стог сена. Его рот осклабился. Сила, которая только что словно пригибала его к земле как непомерный груз, будто вошла в него. Санти были знакомы такие преображения. Он наблюдал их достаточно часто. Мысленно он представил себе, что сейчас произойдет. Обладая ею, Пулу убьет эту гордячку. Прекрасная жестокая игра – заставить эту женщину пройти через все муки страха и унижения – была бы кончена, не успев, как следует начаться. Нет, он не хотел ее смерти.

Санти бросил взгляд на Каролину, на это похожее на маску лицо с отхлынувшей кровью, на неестественно алые губы и огромные блестящие глаза. Когда она закричит, когда попытается убежать? Или будет отбиваться? Желание увидеть ее смертельный страх было в какой-то миг настолько велико, что заставило Чезаре Санти забыть обо всем. Пулу медленно приближался к Каролине. Робость перед непривычной обстановкой превратилась в подавляющее сознание собственной силы. Его уже ничего бы не остановило, если бы Санти молниеносно не встал между ними. В его руке сверкнул нож.

– На место! – прикрикнул Санти. – Сядь там в углу и не двигайся!

Втянув голову в плечи, Пулу затрусил прочь от хозяина в угол возле двери, опустился на пол и впал в оцепенение.

На террасе стало тихо. Дождь кончился. Это была лишь пауза, короткая передышка ненастья перед последним, самым сокрушительным ударом. Именно так воспринимала Каролина тишину, наступившую в комнате после неожиданного перелома в настроении Санти. То, что он остановил это чудовище, она считала не спасением, а лишь началом чего-то еще более ужасного.

Эта уверенность настолько была сильна в ней, что от нее укрылось задумчивое выражение на лице Санти. Все ее внимание было сосредоточено на ноже, который Санти все еще держал в руке. Он магнитом притягивал ее, будто был единственным знаком, который она еще понимала, ее единственной надеждой. С этим оружием в руке она могла бы все изменить. Если бы этот мужчина перестал дышать, опасность, грозящая ей, миновала бы. Ей пришлось усилием воли заставить себя отвести глаза от сверкающего клинка. Она опустила взгляд, опасаясь, что глаза могут выдать ее. Каролина настолько ушла в себя, что гордости больше не было в ее фигуре, и глазам наблюдавшего за ней мужчины предстал лишь образ покорившейся женщины.

Санти отметил это с сентиментальностью, свойственной многим жестоким людям при виде страданий других. Но он увидел и нечто другое. Распущенные длинные волосы, перехваченные сзади ленточкой, тонкие пальцы с маленькими овальными ногтями, лежавшие на красной бархатной обивке… Мюриэль! Так же стояла она тогда, в дорожной одежде, в сапогах, рейтузах и куртке, как эта… Мюриэль! Как птицы из открытой клетки, взметнулись долго удерживаемые взаперти воспоминания и вторглись в реальную жизнь, закружившись пестрым туманным вихрем, в котором обе женщины слились в одну. Она знала, что он убил ее мужа! Она знала это и, тем не менее, любила его, убийцу.

Гроза, притихнувшая на несколько минут, разразилась с новой силой. Огненные зигзаги молний прорезали небо, следуя одна за другой, как взрывы, сотрясавшие небо и землю. Санти подошел на шаг ближе к Каролине. Как завороженный, не в силах отвести взгляд, смотрел он в ее глаза, из которых ушла вся жизнь. Мюриэль! Это была она! Это произошло в такой же час, как этот. И нож был тот же.

Держа нож на раскрытой ладони, Санти медленно протянул его женщине.

– Я знаю, что ты ни о чем другом не думаешь. Ты хочешь убить меня. Но нож тебе ничем не поможет. Ты так много раз пыталась это сделать. У тебя и на этот раз ничего не получится.

Глаза мужчины, казалось, состояли из одних лишь неестественно расширившихся зрачков. На смуглом лице с гладкой, почти по-женски нежной кожей лежало неподвижное, обращенное внутрь напряжение, как у слепого или лунатика.

Услышав неожиданное «ты» и его чужой трепещущий от страсти голос, Каролина смутно догадывалась, что он обращался не к ней, а к другой. Полагаясь на интуицию, она почувствовала, что не имеет права разрушать видение мужчины. Напротив, она должна попробовать еще усилить это состояние. Она должна полностью перевоплотиться в ту, которую он видел вместо нее, – женщину, когда-то задолго до нее стоявшую здесь, абсолютно чужую ей и все же каким-то таинственным образом близкую ей, благодаря ножу, который та, вероятно, требовала так же, как и она.

В салон вошел слуга и начал что-то переставлять на столе. Каролина с испугом наблюдала, как Санти повернул голову в ту сторону, она задрожала при мысли, что он может выйти из своего странного состояния, похожего на транс. Однако слуга, тихо позванивающий бокалами и приборами, похоже, тоже органично вписывался в эту сцену. Санти положил нож на столик рядом с подсвечником. Его взгляд остановился на часах, вделанных в деревянную обшивку стены. Он подошел ближе и, сморщив лоб, посмотрел на стрелки. Потом открыл стекло на циферблате и переставил стрелки на два часа вперед. Механизм глухо отбивал положенные удары.

Чезаре Санти вновь обернулся к Каролине. Он положил ладонь ей на руку.

– Ты ведь хотела еще переодеться перед ужином, Мюриэль!

Полуденная сцена, когда Санти сорвал с нее черное платье, опять всплыла перед Каролиной. Теперь она была абсолютно уверена, что Санти видел в ней другую, воскресшую из прошлого, женщину. Тихо, словно любой шорох мог разрушить чары этого мгновения, она подошла к Санти. Он взял ее за руки и посмотрел на них. Улыбка промелькнула на его лице.

– Ты больше не носишь его кольцо?! – прошептал он. – Ты точно так же хотела его смерти, как и я! Я всегда знал это. Мы поймем друг друга. Мы сделаны из одного теста. – Он крепче сжал ее запястья, ближе притянул ее к себе, будто хотел обнять.

Отблеск вспыхнувшей молнии, мелькнувшей на небе, осветил комнату. На несколько секунд деревья и кусты перед террасой засветились голубоватым сиянием и стали похожи на фантастические призраки, и сразу же все снова потонуло в темноте. Резким движением Чезаре Санти накрыл ладонью три свечи, горевшие в подсвечнике, которые с шипением погасли.

Комната, освещаемая теперь только одним подсвечником, погрузилась в полумрак.

– Я знаю, здесь слишком светло для того, что ты задумала, – сказал он. – Не пугайся, что я читаю твои мысли. Ты такая же, как я. Ты должна сначала ненавидеть, прежде чем полюбить. Я тоже ненавидел тебя, когда впервые увидел. Ненавидел за каждый миг, в который ты принадлежала другому. А ты ненавидишь меня сейчас за то, что я совершил преступление, к которому ты сама меня подтолкнула. И ты знаешь, что сила, которая позволяет тебе меня ненавидеть, тает с каждой секундой. У тебя уже немного времени, Мюриэль. Если ты хочешь меня убить, делай это быстро, пока в тебе еще достаточно ненависти. Она погаснет, как свечи под моими руками. Вот нож. Бери его! Настал последний миг…

У Каролины было такое ощущение, что на ее глазах разворачивается страшная, черная драма. До сих пор это походило на спектакль с использованием реквизита и костюмов, означении которых она могла лишь догадываться. Но незаметно происходящее вдруг превратилось в реальность – в увлекающую все за собой действительность больного разума! Человек, стоявший перед ней, больше не был дьяволом, которому доставляло удовольствие пытать людей, расчетливым и жестоким. Теперь не холодный рассудок управлял его поступками, его подгоняло нечто куда более опасное: мрачная сила безумия, вырвавшаяся наружу.

Каролина взяла нож со столика и посмотрела на острое лезвие, короткое, широкое и жесткое, на костяную ручку. Слабая надежда, появившаяся у нее недавно при виде этого ножа, показалась насмешкой. Ей никогда не удастся завладеть им. Она вздрогнула, когда Чезаре Санти вложил нож ей в руку. Она держала смерть в руке.

Она, страстно мечтавшая недавно об этом ноже, была не в силах даже держать его. Оставалась ли она по-прежнему собою? Или это уже не она, а Мюриэль? Беззащитный, Чезаре стоял перед ней, подставив грудь прямо под оружие. Ей казалось, что она видит, как бьется под белым шелком его сердце. Она знала, что никогда не сможет вонзить нож в эту белую ткань, в гладкую смуглую кожу, в мускулистое тело.

Осторожно, почти нежно обхватили пальцы мужчины ее руку.

– Я знал, что ты не сможешь. Каждую ночь ты приходила с ножом в руке, склонялась надо мной, а я делал вид, что сплю. Я ждал. Но ты не могла, а ведь это так легко…

Каролина была не в состоянии смотреть на руки мужчины, приставившего теперь нож к своей груди. Ее пальцы, все еще сжимающие костяную ручку, стали бесчувственными.

Тихо, будто заклиная, мужчина продолжал:

– Смотри сюда, Мюриэль! Как это легко. Как входит этот клинок. Он создан для этого. Совсем не больно. Ни крови, ни раны.

Каролина высвободила руку из его цепких пальцев, но мужчина этого даже не заметил. Он стоял, вперив взгляд в пустоту, и вонзал себе нож в сердце по самую рукоятку…

Медленно, будто поддерживаемый невидимыми руками, дон Санти опустился в кресло, стоявшее за ним. Он улыбался. Его голос стал прерывистым.

– Теперь ты довольна? – Он попытался поднять голову. – Мюриэль…

Кровь засочилась у него изо рта. Его голос затухал. Он глубже скользнул в кресло. Тело его не могло больше нигде найти опоры. Глаза блуждали по комнате и еще раз вернулись к Каролине. Он уставился на нее – умирая, на мгновение сбросив свое безумие.

Уже отсутствующее лицо исказилось. Глаза еще раз вспыхнули. Весь ужас узнавания отразился в них, они загорелись бешеной ненавистью. Чезаре Санти хотел закричать, но наружу вырвалось лишь бульканье. Потом он осел.

Каролина стояла в оцепенении; она была так опустошена после страшной борьбы, словно она и в самом деле вонзила нож ему в грудь. Не в силах больше смотреть на покойника, она отвернулась и чуть не вскрикнула, увидев возле двери звероподобного Пулу. Беззвучно и неподвижно он сидел там, как ему приказал хозяин. Понял ли он вообще, что здесь произошло?

Каролина сама ничего не понимала и не желала понимать. Единственными свидетелями содеянного были, казалось, немые неодушевленные предметы – кресла, часы, книги на полках, тюлевые занавески… Поднятые ветром, они касались лица мертвеца…

На миг у Каролины появилась мысль спрятать труп, но она тут же поняла, что не сможет прикоснуться к нему. Проскочив мимо него, она открыла дверь на веранду и выбежала в сад.

20

Каролина бежала в тени деревьев. Струи дождя хлестали ее по лицу. Темнота, дождь, прохлада ночи постепенно привели ее в чувство. Чезаре Санти был мертв. Он сам убил себя, когда наступило временное помутнение рассудка.

Она остановилась от этой мысли. Все было так неожиданно, как будто она только что сама не была свидетельницей его смерти. Каролина обернулась и посмотрела на застекленную веранду. В библиотеке горел свет. Сквозняк колыхал занавески. Гнет этого кошмара был настолько велик, что даже чувство долгожданной обретенной свободы не могло справиться с ним. Она быстро отвернулась. Оставаясь под защитой деревьев, Каролина побежала дальше. Вот показались размытые очертания конюшен. Ей была нужна лошадь. Без лошади бегство бессмысленно.

Тяжело дыша, она добежала до низкой каменной ограды, отделявшей сад от конюшен, нащупала задвижку и отодвинула ее. Из створчатых окон конюшен падал свет. Ни малейшего шороха не было слышно, даже животные не переступали и не шевелились в стойлах. Каролина осторожно нажала на одну из дверей и обвела взглядом стойла. Они были пусты. Все гонялись в ночи за одним-единственным человеком! Эта мысль не обескуражила и не привела ее в уныние, а, наоборот, подстегнула. Она промчалась по конюшне, миновала соседний сарай, где стояли коляски. Ворота вели в огород, и Каролина побежала мимо низких цветущих грядок.

За день она составила себе такую точную картину местности, что теперь не мешкала ни минуты, зная наверняка, в каком направлении двигаться. Она покинула сад, незаметно переходивший в поля, и побежала по борозде поля с хлопчатником, тяжело дыша и, тем не менее, захлестываемая чувством свободы, заставлявшим забыть даже о сверлящей боли, время от времени пронзавшей ее тело.

Дождь перестал. Среди волнистых облаков плыла луна. Наконец показались, поначалу лишь нежным розовым отсветом в небе, костры фактории. За изгородью из колючей акации в человеческий рост она увидела ворота, обе створки которых были открыты. Собачья свора лежала вокруг колышка, на котором были закреплены их кожаные поводки. Рядом сидел охранник. Пребывая в нерешительности, рискнуть ей проскочить мимо собак или нет, Каролина услышала стук копыт.

Сквозь ветви она увидела вынырнувших из темноты всадников. Разгоряченные тела лошадей блестели. Неторопливый шаг животных и свободное построение отряда явно свидетельствовали о том, что они возвращались без человека, которого должны были привезти Санти в качестве пленника.

Последним ехал белокурый всадник, доставивший ее во владения дона Санти из дворца короля Гезо. Его гладкое насмешливое лицо было хмурым и изможденным после тяжелой ночи. Как только он миновал ворота, Каролина выскользнула из своего укрытия. Собаки начали с остервенелым лаем рваться с поводков, но охранник, качая головой, провожал взглядом удаляющихся всадников. Пораженная легкостью, с которой ей удался побег, Каролина еще раз обернулась. Вскоре там, где виднелся темный прямоугольник крыш, будет светло. Ей казалось, что она видела, как всадники въехали во двор. Вот зацокали копыта лошадей по каменным плитам. Сейчас они поднимутся по ступенькам в дом Санти и обнаружат его…

Каролина побежала. Она мчалась по пальмовой рощице, которая вела в Абомей. Иногда она замирала, хватая ртом воздух, прислушивалась, но все оставалось тихо. Время от времени налетали порывы ветра, стряхивая с пальмовых листьев фонтанчики брызг. Распущенные, тяжелые от дождя волосы тянули ей голову вниз и хлестали при каждом шаге по телу. Открытым ртом Каролина втягивала прохладный ночной воздух – пьянящий вкус свободы.

Каролина горела как в жару, когда в конце пальмовой рощи завидела просеку с водосборниками. Голоса носилыциц воды звучали в тишине. Женщины выглядели лишь темными силуэтами, похожими друг на друга, как складки на их одеяниях, ниспадающих до щиколоток, как кувшины, которые они несли на плечах.

Каролина отпрянула в тень деревьев, когда услышала поблизости голоса. По кромке рощи шла негритянка. За ней следовал мужчина, одетый в белый костюм прислуги дона Санти. Парочка исчезла в густых кустах. Затрещали ветки, к женскому смеху примешивались тихие восклицания, потом Каролина увидела, как что-то, похожее на белую рубаху, вылетело из кустов. Вслед за первым предметом одежды последовал второй. Наконец в воздухе просвистели бусы из ракушек и, зацепившись, повисли на горлышке кувшина, оставленного там женщиной. Улыбка скользнула по лицу Каролины. До этого момента она понятия не имела, как ей незамеченной проникнуть в Абомей. Теперь она это знала. Она подтащила поближе к себе одежду и кувшин. Он был полон. Что-то липкое осталось на руках, когда она подняла его, чтобы попить. Каролина поднесла руки поближе к глазам. Ладони были испачканы в темную местную глину.

С легким сожалением она рассталась с кожаными сапогами. Смачивая то и дело руки водой, она соскребла глину с кувшина и намазала ею лицо, шею, руки и ноги, несмотря на спешку, внимательно следя, чтобы не пропустить ни одного места. Потом надела платье негритянки, достающее до щиколоток. Наклонилась за бусами, все еще лежавшими на земле, и повесила их на шею, следуя той же инстинктивной тяге, которая заставляет подбирать потерянные вещи детей и нищих.

Она представила себе, что сказал бы герцог, если бы увидел ее сейчас. А вдруг эта ночь поможет им найти друг друга? Дальше она не осмеливалась думать. Лишь знала, что не найдет слов, чтобы описать то, через что прошла. Вместо нее ее историю могли бы поведать эти вещи: платье, принадлежащее другой, бусы из ракушек, которые выглядели, как сушеные оливки, и кувшин с водой.

Каролина предпочла бы, чтобы ночь была потемнее, когда вступила на просеку. Луна казалась ей созданной лишь для того, чтобы выдать ее, чтобы все видели, что коричневый цвет ее кожи – не более чем примитивная краска. Однако ни одна из негритянок не обратила на нее внимания. Кувшин на плече и одежда, не отличающаяся от одеяний других женщин, помогли ей раствориться среди носилыциц.

Она примкнула к процессии, бесконечной чередой шагающей вверх по склону к Абомею. Вчера, с лошади, шаг носилыциц воды показался ей медленным. Сейчас она с трудом поспевала за ними. От мокрой травы, которую она при первых шагах восприняла как освежающую ванну для ее горящих подошв, стало больно, будто она состояла из тончайших лезвий. Кувшин натирал ее голое плечо. Рука, которой она держала его, затекла. «Зее-даг-бее», – высокий, протяжный крик носилыциц тянулся сквозь ночь монотонной мелодией, подгонявшей процессию своим неумолимым ритмом.

Сзади раздался топот копыт. Каролина оглянулась: отряд всадников галопом приближался к ним. Слышалось сопение лошадей. Плетки свистели, если негритянки не сразу уступали дорогу. Каролина отскочила в сторону, но все же одна из лошадей задела ее. Судорожно пытаясь удержать кувшин, она упала на землю; часть воды вылилась на нее. Потом все потонуло в боли, скрутившей ее живот. Она прижала руки к телу. Нет, не сейчас, не сейчас! Ей еще надо дойти до города, найти укрытие для себя и ребенка, прежде чем она произведет его на свет.

Боль утихла так же внезапно, как и наступила. Тем не менее Каролина не нашла в себе силы подняться. Она была словно парализована тем, что было хуже боли, – чувством беззащитности и безграничного бессилия. Не грубость мужчин вызвала его, а молчаливая покорность негритянок, которые упали так же, как она, поднялись без единого звука или жеста возмущения и подхватили свои кувшины; большая часть их содержимого пролилась и под босыми ногами ушла в землю. Каролине показалось, что это и есть судьба женщины: все, что она делала, бессмысленно иссякало, как пригоршня пролитой воды. Красота женщины, любовь, которую она возбуждала, дети, которых она рожала, – ничего не оставалось ей. Все уходило от нее, все улетучивалось. Единственное, что оставалось, – это существо, обреченное таскать тяжести, которые были ей не под силу. Даже если она считала себя счастливой, она была рабыней своей природы, которая могла вынудить ее рожать своего ребенка на голой земле…

Ее ребенок. Впервые мысль о нем была совершенно реальной. Она всегда мечтала о сыне: из естественного желания женщины вновь создать из своей плоти и крови мужчину, которого любила. Но сейчас это было больше, чем желание, это была истовая мольба, чтобы существо, которое она носила в себе, оказалось мужчиной! Представление, что она принесет в этот мир ребенка, на котором будет лежать проклятие женского рода, было ей невыносимо.

Осторожно, чтобы опять не разбудить боль, Каролина поднялась. Кавалькада исчезла, стук копыт растворился в ночи. За ее спиной, в низине долины, маленьким освещенным островком лежали владения Чезаре Санти. Все окна были залиты светом. Повсюду мелькали факелы. Каролина выпрямилась. Она ни разу не сдалась и не имела права делать это сейчас. Она поставила на плечо кувшин и присоединилась к процессии носилыциц.

Вот уже несколько часов она делала один мучительный шаг за другим. Часами пыталась не обращать внимания на свое тело, на кувшин, хотя и полупустой, но пудовой тяжестью давивший на плечо. Казалось, еще одно движение, и позвоночник не выдержит и сломается.

Они давно покинули плодородные склоны холма Даб-а-даб и теперь шагали по протоптанной дороге через пустыню. Вокруг не было ничего, кроме волнистых пустынных просторов, там и здесь нарушаемых рвом или скелетом животного, который, ребрами кверху, торчал из песка, напоминая фантастическое растение. Бесконечно тянулся путь, который вчера ночью она проскакала на одном дыхании. В блеклых серо-желтых тонах, будто перетекающих с пустыни на небо, занимался новый день. В бледно-розовой прозрачной дымке вдали показался город. Но вместо того чтобы приближаться, он, казалось, удалялся от них, недосягаемый и нереальный, как мираж.

Каролина переставила кувшин на другое плечо. Она не знала, сколько раз делала это за бесконечную ночь. На сгибе руки она заметила светлые линии под коричневым слоем глины. Она набросила свободный конец шали на голову. Всадники дона Санти разыскивали ее. До окончательного наступления дня она должна быть в безопасности: дневной свет разоблачит ее. Как у любой женщины, вся ее суть жаждала только одного: оказаться в объятиях любимого мужчины. Лишь эта страстная мечта гнала ее долгой ночью вперед и вперед. Но теперь, у ворот города, эта надежда рассыпалась в пух и прах, как галлюцинация. Как сможет она его найти, когда два десятка мужчин, знающих каждый уголок города, не смогли напасть на его след?

Процессия вдруг остановилась. Женщины в начале колонны добрались до внешних ворот Абомея. Каролину, видевшую лишь размытые силуэты двух мужских фигур, охватил панический страх. Неужели это всадники Санти? Негритянка, стоявшая возле мужчин, звонко засмеялась и бросила что-то в глиняную чашу на треноге. Все еще мучимая страхом, Каролина поняла, что мужчины у ворот взимали пошлину и требовали с каждой носилыцицы раковину как плату за вхождение в город.

Каролина нащупала бусы на своей шее и сняла одну ракушку. Потом надвинула ниже шаль на лицо. У нее было такое ощущение, что ее бледность должна просвечивать через коричневую краску. С опущенной головой она подошла к городским воротам, бросила ракушку в наполненную до краев чашу, уставившись в землю, чтобы глаза не выдали ее. Она услышала, как за ней упала в чашу следующая ракушка. Не глядя ни направо, ни налево, не видя ничего, кроме темных ног впереди идущей женщины, она пошла дальше.

Лишь окунувшись в суету и шум, царящие среди торговцев, раскладывающих в этот час свой товар на базаре, она вздохнула свободнее. Радостные крики приветствовали носилыциц воды. Процессия, которую Каролина воспринимала как единое целое, рассыпалась.

Гонимая вспыхнувшей с новой силой болью, она пошла за какими-то двумя женщинами в темный переулок, удерживаемая на ногах лишь надеждой, что вдруг перед ней окажется он – там, в конце узкого ущелья меж домов, где мерцало что-то белое. Женщины исчезли в одном из домов. Каролина вышла на полукруглую площадь, из красноватого песка которой неожиданно вырастала маленькая белоснежная мечеть. Казалось, что ее купол сливается с выгоревшим белесым небом. Прислонившись к стене дома и выжидая паузу между схватками, Каролина смотрела на мечеть. Там, на этих плоских ступеньках, таких белых, что, казалось, на них не ступала нога человека, заканчивались власть и сила этого мира. Собрав свои последние силы, она пересекла площадь и, еле волоча ноги, поднялась по ступенькам. Из внутреннего дворика просачивалась приятная, успокаивающая прохлада: где-то поблизости журчал фонтан.

Схватки, отпустившие на пару мгновений, начались снова. Подобно зверю, ищущему укрытие, Каролина, держась за стенку, пробралась по проходу к скрытой за изящными бело-зелеными колоннами молельне. Потеряв последние силы, она опустилась на плиты.

Прохлада камня холодила спину. Постанывая, вся в липком поту, она лежала, спрашивая себя после каждой волны схваток, хватит ли у нее сил выдержать следующую.

Потолок закружился над ней калейдоскопом красок и узоров. Но благодатный обморок не наступал. Каждую секунду этих мучений ей пришлось пережить, и каждая секунда перевешивала удовольствия всей жизни. Каролина не помогала существу, рвавшемуся на свет. Она ожесточенно противилась тому, чтобы родить ребенка, для которого у нее не было даже пеленки, все в ней восставало против того, чтобы рожать его здесь, на голом полу.

Как часто дома, в Розамбу, она проводила целую ночь в конюшне, когда жеребилась кобыла. Она успокаивала животное, гладила его. Разве не была она сама в этот час измученным животным? Почему она не могла сделать для себя то, что делала для животного? Она вдруг почувствовала, что раздраженные нервы утихомирились, и стала спокойнее. Здоровая часть ее натуры взяла верх. Каролина приказала себе глубоко дышать, расслабиться и не сопротивляться тому, чего требовало естественное течение событий. Она подтащила к себе шелковый коврик для моления, свернула его трубочкой и положила под спину. Словно дожидаясь одного этого движения, вдруг появился ребенок. Каролина была чересчур слаба, чтобы протянуть к нему руки, младенец был пока всего лишь теплым, трепещущим комком между ее ног, но боль сразу стихла, и началось просветление страданий.

Удивленная улыбка появилась на залитом потом лице Каролины, когда она услышала первые жалкие крики новорожденного. Опершись на обе руки, она немного приподнялась. Каким крошечным было это существо, смотревшее на нее синими глазками, каким хрупким…

Она не услышала шагов за своей спиной. С ковриком для моления в руках в мечеть бесшумно вошла арабка. Гайят, жена арабского настоятеля мечети, остановилась как вкопанная, увидев женщину с белым ребенком. Она не смогла сдержать удивленного возгласа при виде представшей ее глазам картины. Но потом она опомнилась и опустилась рядом на колени. Она бормотала непонятные слова, однако Каролина поняла бы без слов, что рядом был кто-то, желавший ей помочь, – такая же женщина, как она сама.

Арабка приняла ребенка и протянула его Каролине. Суча ножками, младенец оказался совсем рядом. Каролина уже хотела назвать его по имени – и осеклась. Даже этого не даровал ей Господь, даже не дал сына! Словно тень опустилась на нее. Но когда арабка наконец положила ей в руки ребенка, она со страстной нежностью прижала его к себе. Испытывая еще легкую горечь разочарования, Каролина тут же показалась себе дурой. А разве сама она не была женщиной? Разве она когда-нибудь стыдилась этого? Нет, для этого не было причин. Из-за недоверия к этому миру, где властвовали мужчины, она боялась родить девочку. Не будет ли и ее вины в том, что когда-нибудь придется перенести этому существу?

– Моя бедная маленькая Жилиана, – прошептала она, дав девочке имя, в которое вложила всю свою нежность.

Когда Каролина проснулась, ребенок по-прежнему лежал в ее руках, как его положила Гайят. Она не могла сказать, проспала ли она четверть часа или полдня. Она слышала голоса за занавеской на двери, становившиеся все громче и возбужденнее. Расставив руки, Гайят пыталась загородить дорогу коренастому мужчине среднего роста с длинной бородой. Но настоятель мечети больше не поддавался на уговоры жены.

Хасид Бениир, белый тюрбан и белые одежды которого придавали сочный глянец его оливковому лицу, остановился в ногах у Каролины. Он разглядывал ее внимательными, недоверчивыми глазами, в то время как его усеянные светлыми пигментными пятнами руки перебирали медную цепочку, висевшую у него на шее.

С первой секунды он понял, кто эта незнакомка. Уже несколько недель весь Абомей шептался о белой женщине. Одни называли ее колдуньей, другие – богиней, и то и другое с одинаковым ужасом. И только что на базаре Хасид Бениир слышал, что ночью был убит дон Чезаре Санти и его люди повсюду разыскивают эту белую женщину.

Каролина прочла мысли, отразившиеся на его лице. Она испытала облегчение от того, что он все знал. Может, иначе она попыталась бы обмануть его: просто из физической слабости, из слепого желания иметь пристанище для своего ребенка. Она поднялась.

– Я вижу, что вам все известно, – сказала она. – Я пойду.

Хасид Бениир понял ее сказанные по-французски слова. Ко всему он был готов, только не к этому. Все доводы, которые он приготовил для того, чтобы она не осталась, рухнули от этих слов, предвосхитивших все, что он хотел сказать. Хасид Бениир показался жестоким сам себе – даже хуже: он уже был готов воспротивиться воле Аллаха. И все же он колебался, мысленно подыскивая выход, как сделать так, чтобы не накликать на себя гнев ни пророка, ни сильных мира сего. Опустив голову, он рассматривал пол. Вид молодой женщины с ребенком на руках рассеял все его колебания и страхи.

– Аллах послал вас к нам, – произнес он наконец.

Каролина знала, что территория мечети являлась священной. Но если люди Санти пронюхают, что она здесь, их ничто не остановит.

– Меня ищут, не так ли, – тихо проговорила она. – И вы хотите, чтобы я ушла.

– Да, вас разыскивают, – заикаясь, подтвердил он. – Моя жена сделала то, что хотел Аллах. Я бы оставил вас здесь… но нас, верующих, очень мало. Нас лишь временно терпят. Ради вас самой вы должны покинуть город. Есть одна возможность, сегодня ночью, когда отправится караван в Тимбукту.

Его жена подошла к Каролине, подсунула ей подушку под спину и накинула шерстяную шаль на плечи. Каролина восприняла это как тайный знак, что Гайят думала иначе, нежели ее муж. Караван в Тимбукту… Многие сотни миль через пустыню. Может, он прав, и есть только одно спасение – бегство. Разве она сама не думала о том же?.. И, тем не менее, как она сможет уйти отсюда? То, что весь Абомей говорил о ней, лишь увеличивало опасность. Но и давало надежду, что он скоро найдет ее. Ока должна остаться здесь.

– Я не могу покинуть город, – ответила Каролина. – Меня ищет один белый. Я должна дождаться его.

– Я попытаюсь найти его, – сказал Хасид Бениир. – Еще вот что: через два дня сожгут тело дона Санти. Он был большим человеком, другом короля, поэтому похороны будут длиться целый день. Они принесут ему в жертву семь быков и – так желают боги Дагомеи – всех детей, родившихся в день его смерти. – Он в упор посмотрел на Каролину. – Жрецы короля обыщут каждый дом. Они придут и сюда. Если уж вы сами подвергаете себя опасности, вы должны, по крайней мере, укрыть в надежном месте вашего ребенка.

Каролина не находила слов. Ее охватило мучительное отчаяние. От нее требовали самое страшное, что можно требовать от матери: расстаться с ее ребенком.

– Подумайте хорошенько, – сказал Хасид Бениир. – У вас двадцать четыре часа времени.

Он повернулся, чтобы уйти, но движение Каролины остановило его.

– Когда уходит караван? – спросила она.

– Завтра, с наступлением темноты. Это все друзья, которым вы можете доверять.

Каролина не могла выговорить ни слова. Свое согласие она выразила лишь кивком головы.

Ее грудь была еще влажной от ротика малышки. Она заснула во время кормления и теперь лежала на изгибе материнской о руки, с полуоткрытыми губками, с крошечными бисеринками пота, выступившими от тяжелой работы под черными шелковистыми волосиками.

На сундуке стояла наготове корзинка. Гайят уже держала в руках шерстяной чепчик и одеяльце, в которые она собиралась укутать девочку. Каролине казалось, что она только сейчас осознает, что собирается сделать. В тени дверного проема ждал Хасид Бениир, завернувшись в просторную накидку, скрывавшую даже голову и лицо.

– Пора, – произнес он. – Караван ждать не будет.

Каролина молча посмотрела на него. Когда Гайят протянула руки за ребенком, Каролина покачала головой и прижала дочь к себе.

– Я не могу! Я не отдам ее! Нет!

Хасид Бениир вошел в комнату. Взглянул на жену, потом опять на Каролину.

– Зинаида будет, как мать, обращаться с ребенком, – спокойно произнес он. – Она будет дожидаться в караван-сарае в Тимбукту, когда вы подъедете следом.

– А если караван никогда не дойдет до Тимбукту? – Мысль о пустыне, когда-то казавшейся ей символом свободы, заставила сейчас содрогнуться ее. – Если я сама не могу защитить своего ребенка, как это сможет сделать другая женщина?

Хасид Бениир знал, что бесполезно перечить молодой матери.

– Вы боитесь никогда больше не увидеть вашего ребенка, боитесь, что его подменят. Я родом из бедуинов, у нас каждого новорожденного метят. Хотите сделать так же?

От спокойствия мужчины исходила убедительная сила. Разлука, только что казавшаяся Каролине безумием, опять превратилась в неизбежность. Хасид Бениир вынул из складок своего одеяния маленький кинжал. Каролина помедлила секунду, потом сама положила ребенка на простыню перед собой и протянула руку за кинжалом. Уж лучше она сама причинит своему ребенку боль, чем кто-то чужой. Мужчина провел по острию лезвия.

– Ребенок ничего не почувствует. – Он отвернул серебряную кнопку на ручке и высыпал изнутри странные разноцветные палочки. Взял темно-фиолетовую и положил остальные назад. – Этим вы должны провести по надрезу. Средство закроет ранку, и шрам останется видимым. – Он протянул Каролине кинжал и цветную палочку.

Она приподняла рубашечку и посмотрела на розовую кожу малышки.

Ребенок даже не вздрогнул, когда она нацарапала над правой коленкой малюсенькую звездочку. Линии окрасились нежным пурпуром крови. Как научил ее Хасид Бениир, она провела по ним фиолетовой палочкой. Ребенок так и не проснулся. Раскинув ручонки, малышка лежала, немного повернув голову набок, изредка шевеля губами; веки с длинными ресницами скрывали от матери ее сапфировые глаза. Каролина больше не противилась, когда Гайят взяла ребенка и завернула его в шерстяной платок. Сама она не смогла бы сделать этого, руки не слушались ее. Она чувствовала себя виноватой перед этим крошечным беззащитным созданием. Виноватой, что зачала его, виноватой, что родила и отдала в чужие руки. Другая женщина будет кормить ее дочку, укачивать, касаться ее нежного тельца…

Гайят покапала девочке немного макового отвара в ротик. Потом еще раз протянула корзинку Каролине. Слезы застилали глаза Каролине и катились по щекам.

– Жилиана… – прошептала она.

Все это делалось ради спасения жизни ребенка, а ей казалось, что в эту минуту она своими собственными руками убивала его. Она закрыла лицо руками, не в силах справиться с отчаянием, разрывавшим ее сердце.

21

Каролина не слышала, как ушел Хасид Бениир. Не слышала, как он вернулся. Погруженная в свое горе, к которому вновь и вновь мучительно возвращалась в мыслях, она сидела, скрючившись, на своем ложе.

– Караван ушел из Абомея. – Хасид Бениир положил руку ей на плечо. – Ваше решение было мудрым. Все будет хорошо.

Каролина отняла руки от лица.

– Она не должна была давать ребенку мак! Зачем понадобилось усыплять малышку? – Это было первое, что пришло ей в голову, когда во мраке ее скорби забрезжил просвет, и она ухватилась за эту мелочь.

– Зинаида – хорошая кормилица, – произнес Хасид, с трудом подбирая французские слова. – Ее молоко хорошее. Ребенок будет здоров. Остальное – воля Аллаха.

То, что должно было послужить утешением, лишь снова всколыхнуло притихшую боль. Его фатализм показался ей не чем иным, как признанием, что опасности, подстерегавшие ребенка в пустыне, были не меньшими, чем те, что ожидали бы его здесь. Караван будет в пути тридцать шесть дней. Испепеляющая жара днем, ледяной холод ночью, нападение диких зверей, разбойничьих банд.

– Я послушал, что говорят в городе, – продолжил Хасид, – насчет того белого, которого вы ждете. Думаю, я нашел его след.

Каролина вскинула глаза. Правильно ли она расслышала? Хасид Бениир подошел к двери, сдвинул в сторону ковер и что-то выкрикнул наружу. Вошел мужчина в невероятно пестром наряде: его голову венчал остроконечный тюрбан, чтобы казаться выше, он снабдил свои расшитые туфли с загнутыми носами толстыми пробковыми подошвами.

– Это Юсуф, хозяин караван-сарая, – представил Хасид своего друга. – Это глаза и уши Абомея. Вчера у него был особый клиент.

Юсуф усердно закивал.

– Совсем особый клиент, Хасид прав, – начал он. – Не хочу жаловаться, но такие клиенты – как дождь после долгой засухи. Этот купил двух лошадей, самых лучших, и двух вьючных животных. Еще взял расшитое золотом седло. Купил бордовые ремни с колокольчиками, на которые меня когда-то подбила моя спесь и которые карой Аллаха лежали много лет. И, клянусь пророком, он не спросил о цене. – Юсуфу явно доставляло столько же удовольствия демонстрировать свой беглый французский, как и перстни, сверкание которых сопровождало оживленное жестикулирование его рук. Торговец развел руки и поднял глаза к небу.– Он заплатил, не торгуясь!

– Как он выглядел? – нетерпеливо перебила его Каролина.

– Это был самый высокий и худой парень, который когда-либо переступал порог моего караван-сарая! – Купаясь в лучах своей значимости, Юсуф не заметил, как побледнела женщина. – Судя по говору, катабанец, – продолжал он, сунув руку между складок своего одеяния. – Расплатился он вот этим.

Прищурив один глаз, он разжал кулак, в котором лежала золотая монета.

С бьющимся сердцем смотрела Каролина на монету. Португальский крузейро! Разве эта золотая монета не была знаком, которого она так отчаянно ждала? Он был от герцога! Она в этом не сомневалась. Катабанец был лишь гонцом, поскольку сам герцог не отваживался появиться в городе: мужчины этого племени считаются особенно хорошими и смелыми проводниками.

– Где я могу найти этого человека? – спросила она.

Юсуф снова зажал золотой в кулак и спрятал. Он пожал плечами.

– Клянусь пророком, разговорчив он не был. Единственное, что его интересовало, – это смерть и похороны дона Санти. Об этом он хотел знать все подробности. – Воспоминание блеснуло в его глазах. – Он, должно быть, на службе у христианина: скупил все мои небольшие запасы спиртного. Снисходительный Бог у этих христиан.

Он замолчал, заметив недовольный взгляд друга.

– Хорошо, Юсуф, – пробормотал Хасид Бениир. – Ты можешь идти.

Юсуф поклонился. Ему вдруг вспомнилось что-то еще. Он посмотрел на Каролину.

– Могу поклясться, что катабанец будет завтра на торжественных похоронах в городе. Его нельзя не заметить. Во всем Абомее не найдется такого высокого мужчины.

Закутавшись в черный бурнус и спрятав лицо под плотной чадрой, Каролина вступила на бурлящую от множества людей площадь Ах-ях-ее. Стены домов исчезли за красно-черным ковром флагов и штандартов. Золотом сиял символ королевской власти – леопард, а рядом крылатый бык рода Санти. На украшенной цветами платформе восседал на троне король Гезо в окружении своих придворных. Перед ними стоял катафалк Чезаре Санти.

Спрятав под одеждой руки, которые могли бы ее выдать, Каролина протиснулась сквозь толпу. С самого рассвета, когда первые люди уже устремились на площадь, высматривала она мужчину, описанного Юсуфом. Медленно скользил ее взгляд по площади. Черная паутина шелкового батиста разбивала весь мир на мельчайшие грани. Или это оглушительный шум барабанов, флейт, тамбуринов и человеческих голосов заставлял распадаться любое восприятие на мелкие осколки? Она отпрянула в сторону, оттесненная тремя белыми, которые, звеня шпорами, прокладывали себе путь в толпе. Один из них оглянулся на Каролину и принялся разглядывать ее. Каролина вспотела под своей чадрой. Она тщательно проверяла свой наряд перед зеркалом. Ничей глаз не мог проникнуть сквозь плотные слои чадры. Каролина поймала на себе насмешливый взгляд блондина, ощупавший все ее тело и скользнувший на ноги, предательски белые, торчавшие из-под черных складок бурнуса.

– Это она, – услышала Каролина голос мужчины.

Вскрикнув, Каролина бросилась прочь. Она инстинктивно побежала туда, где люди стояли плотнее всего. Двумя руками прокладывала она себе дорогу в стене голых черных тел, вновь и вновь выраставших перед ней препятствием и защитой одновременно. Неожиданно на нее упала тень. Чьи-то пальцы обхватили ее руку, мягко и настойчиво, как мог сделать только друг. Подняв голову, Каролина узнала человека, которого искала: очень высокий, жилистый, бледно-коричневое лицо с горбатым носом, осунувшимися щеками и глубоко посаженными глазами семитской расы. Люди сами расступались перед ними, когда катабанец взял ее за руку и увлек за собой на край площади, в лес из знамен и штандартов. Пробежав по узкому темному ущелью из красноватых глинобитных стен, они свернули в переулок и юркнули через приотворенную дверь в дом. Катабанец знаком приказал ей молчать. Снаружи приближались торопливые шаги. Мужские голоса говорили все разом. На секунду кто-то остановился перед дверью, за которой они спрятались, но потом, выругавшись, побежал дальше. Лицо катабанца осветилось улыбкой.

– Надо было бы им сказать спасибо. Они помогли мне найти вас.

Он бесшумно закрыл дверь на засов и пригласил Каролину идти за ним. Через наполненную чадом кухню, где на печи обугливались забытые хозяйкой лепешки, они попали в крошечный, отгороженный досками дворик. Пестрые куры с кудахтаньем выскочили из-под их ног. Перед привязанной к колышку козой лежала кучка сухой травы. Свинья уже покрылась грязной коркой и слилась с высохшей глиной, в которой дремала.

Каролина зажмурилась, когда неожиданно на них обрушился весь жар солнца. Белоснежные стены просторного двора пенились брызгами солнечного света. Под навесом, дающим тень, стояли две лошади. Увидев катабанца, рыжая кобыла вскинула голову и заржала. Он подсадил Каролину в седло. Только ее спаситель собирался отвязать лошадь, как в воротах появились люди Санти. Одним прыжком катабанец оказался возле Каролины и вскочил в седло за ней. Он так резко дернул за поводья, что кобыла встала на дыбы. Повернувшись на задних ногах, животное помчалось по двору к воротам.

Стоя в ряд, люди Санти загораживали выезд. Двоим удалось в последнюю секунду отскочить в сторону. Того, кто стоял посередине, смяли конские копыта.

Рыжая лошадь летела, едва касаясь земли. Но преследователи не отставали. Каролина слышала стук копыт, постепенно приближавшийся к ним. Перед ними уже появились городские ворота. Катабанец вытащил что-то из седельной сумки; туго набитый кошелек полетел в руки страже. Они распахнули им ворота.

К грохоту копыт, гулким эхом отозвавшемуся в сводах ворот, присоединились голоса всадников, которым стража перегородила дорогу.

У Каролины и ее спутника было около двухсот метров преимущества, когда их преследователи вынырнули из тени ворот. Катабанец рывком развернул лошадь и направил ее к глубокому рву, за которым начиналась степь. Каролина услышала его крик, непонятные звуки таинственного языка, на котором он разговаривал со своей лошадью. У их ног зиял ров, ущелье с миллионами твердых, как сталь, шипов. У Каролины по спине пробежали мурашки. Лошадь приготовилась к прыжку. Будто у нее на спине было не двое людей, а крылья, она широкой дугой взвилась в воздух. Комья земли и пучки травы полетели во все стороны, когда она приземлилась на другой стороне рва. Встряхнув гривой, она поскакала чуть более медленным галопом. Но оказалось, что кобыла выполнила волю своего хозяина. Он передал поводья Каролине. Она увидела, как его темная рука вытащила из седельной сумки пистолет.

Сзади опять послышался грохот копыт преследователей. Каролина почувствовала, как катабанец обернулся в седле. Два выстрела прогремели один за другим.

– Остался только один! – Голос мужчины звенел от ликования.

Он снова взял в руки поводья. Без видимой причины лошадь вдруг сделала огромный прыжок и перескочила через нанесенную ветром кучу хвороста и травы, как будто это была яма. Опять просвистела пуля, выпущенная преследователем. Каролина увидела, как руки катабанца крепче сжали поводья. Он направил лошадь в сторону, под деревья, расположенные по правую руку, и остановил ее.

Катабанец сидел совершенно спокойно. Каролина обернулась. Преследователь вот-вот нагонит их. Это был уже знакомый ей блондин. Она увидела сверкнувшее в его руках оружие. Он подъехал к едва заметному холмику в песке, который Каролина приняла за кучу хвороста. В тот же миг у его лошади подкосились передние ноги, и головой вниз она рухнула в ловушку, скрывавшуюся под хворостом, унося на себе всадника. Катабанец смотрел с застывшей улыбкой, как будто продолжал наблюдать за гибелью врага своими темными, лучистыми глазами, в которых светилась жизнь, желание драться и убивать – и в то же время близкая смерть… Поводья, которые он только что крепко сжимал, выпали из его рук. Он беззвучно осел. Его тело свесилось набок; он упал, и лишь запутавшаяся в стремени нога тормозила падение. Медленно, словно желая отдохнуть, обессилев от нечеловеческого напряжения, он опустился на светлый песок.

Каролина прикрыла катабанца его синим плащом. Дырочка от пули была едва различима на черной вышивке: она прошла под левой лопаткой и попала прямо в сердце. Положив голову на руку, он лежал, все еще улыбаясь, радуясь одержанной победе. Поодаль, в яме-ловушке для львов, куда свалился их преследователь, было тихо.

Каролина подошла к лошади. Ее звали Мурва, это было единственное, что она поняла из слов катабанца. Она села в седло. Взяла в руки поводья и снова опустила их. Куда направить лошадь? Она не знала цели. Наклонившись вперед, она положила руку на шею лошади.

– Мурва, – тихо проговорила Каролина.

Она лишь могла надеяться, что рыжая кобыла знала дорогу. Лошадь встряхнула гривой и вскинула голову, будто опять приветствовала хозяина. Потом тронулась в путь.

Сначала она бежала рысью по опушке рощицы, а потом свернула на заметную только привычному глазу горную тропу в гуще деревьев. Низкий розовый осот покрывал землю, в некоторых местах густой, как ковер. Иногда попадались звериные следы, которые вели в одном направлении, к неожиданно появившейся реке. Отбиваясь длинным блестящим хвостом от насекомых, жужжащими тучами висевших над водой, лошадь переправилась на другой берег. Каролина подобрала свои босые ноги из стремян в складки одежды. Это движение стоило ей усилий, и она тут же почувствовала, что из нее медленно сочится теплая жидкость. Боли она почти не ощутила. Она не испугалась. Ей казалось, что с кровью из ее тела уходит всякое напряжение.

Ею опять овладела глубокая апатия. Лихорадочное ожидание конца пути погасло. Даже ее фантазия, которая так часто рисовала ей момент встречи, была неспособна оживить ее. Казалось, что после стольких обманутых надежд она утратила способность радоваться.

Река становилась шире и шире. Мелководье у берегов поросло камышом. Стрекозы размером с колибри сидели на ярко-голубых чашечках цветов, их радужные крылышки с прожилками сливались с ними, образовывая новые причудливые растения.

Где-то за деревьями раздавались резкие крики хищной птицы.

Лошадь остановилась, подняла голову и заржала. В чащобе раздался треск, и из-за деревьев вышел араб в белом бурнусе, открывавшем только его глаза. За красным широким поясом были заткнуты кинжал и пистолет. Без слов он подошел к лошади, протянул ей на ладони финики и погладил ее. Его черные глаза в сеточке морщин мельком взглянули на Каролину и на секунду задержались на ее белых руках. Он взял лошадь под уздцы.

Деревья почти сомкнули кроны над их головами. Земля вокруг стволов была покрыта фиолетовым ковром цветущего мха, по которому бегали солнечные зайчики. Казалось, только природа вызывала сейчас какие-то эмоции у Каролины. Ее бессловесность действовала благотворно на ее опустошенную душу. Покой исходил от нее, покой, неведомый человеку, который навеки утратил его, лишь только начал думать.

Стало светлее. Широкие золотые полосы тянулись вдоль стволов. Открылась просека. Перед палаткой горел костер. Над ним висели медный котел, пустой вертел. У входа в палатку появился второй араб. Мужчины обменялись парой слов. Тот, который привел ее, протянул ей руку.

Каролина спрыгнула с лошади. Она чувствовала страшную слабость, но кровотечение прекратилось. Ее лицо все еще было скрыто под плотной чадрой, и пот струился по коже, попадал в глаза. Земля под ногами дышала теплом. Воздух был раскален от жары. И, однако, ей вдруг стало зябко. Араб молча показал туда, где просека уходила вниз, где речное русло расширялось, и над поверхностью воды возвышалась мужская фигура.

Широкополая шляпа из небеленых волокон растений скрывала его лицо. Босыми ногами он стоял в источнике, питавшем небольшое озеро и реку. Мелкая чистая вода кишела рыбой с красной чешуей. Широкие рукава его блузы заколыхались, когда он поднял руку. Острие двузубца блеснуло на солнце. Брызнул переливающийся фонтан чешуи, когда он метнул копье, и оно вонзилось в спину рыбы.

Каролина была рада, что песок скрадывал шум ее шагов, что черная чадра закрывала лицо. Все это поможет ей в предстоящий момент так же как просторы пустыни, сухое горячее дыхание которой ощущалось уже отсюда. В замкнутом помещении ей было бы страшно встретиться с ним, страшно задохнуться и быть раздавленной лавиной накопившихся чувств. А здесь природа была настолько мощной, что человек все, что его волновало, становились ничтожными. Вытаскивая пойманную рыбу на копье из воды, мужчина обернулся. Он громко приказал что-то слугам, но язык вдруг перестал повиноваться ему.

Будто окаменев, стояла Каролина, прислушиваясь к чужому голосу и глядя на лицо, скрытое в тени шляпы. Это был Рамон Стерн!

Каролине казалось, что жизнь сейчас покинет ее. Она превратилась в пустой сосуд, в котором задерживается дыхание пустыни, нарастая до громкого шума. Все, чем она когда-то была, ее сила, мужество, надежда, любовь – перестало существовать. Даже вопросы! Случилось ли что-нибудь с герцогом – она ничего не желала знать! То, что там стоял не он, – ничего хуже она не могла себе представить. Даже весть о его смерти не могла поразить ее больше. А если он был жив и что-то иное задержало его – она не желала этого знать. Она стояла и, не мигая, смотрела через черный батист своей чадры, наносившей на мир сетку тонких трещин, какие бывают на старых картинах. Она сорвала чадру с лица, сбросила шаль с головы.

Рамон Стерн швырнул трепещущую рыбу в песок. Он был рад этому заданию герцога. Каждый день этих наполненных опасностью скитаний последних месяцев делал его счастливым, потому что его злосчастная любовь к этой женщине неожиданно обрела смысл. Вот она стоит перед ним. Она жива! Он не опоздал, как все время боялся в последние часы ожидания. Но с гораздо большим страхом он ожидал ее реакции. Хотя любовь к ней никогда не сулила ему ответной, он знал, что ее чересчур откровенно выраженное разочарование больно ранит его.

Нерешительно он сделал шаг ей навстречу. Хотел что-то сказать, но не смог. У него было такое чувство, что он стоит рядом с существом, не имеющим больше с людьми ничего общего. Лицо Каролины никак не выдавало ее чувств, она застыла как изваяние. Ее огромные лучистые глаза ничего не спрашивали и ничего не выражали, они смотрели на яркий свет и не реагировали на него. Их взгляды встретились. На миг Рамону Стерну почудилось в ее глазах бешенство.

– Герцог послал меня, – сказал он, только чтобы нарушить ужасную тишину.

– Значит, он жив? – откликнулась она.

– Он мог послать только чужого человека, мужчину, которого дон Санти не знал.

Каролина прервала Рамона Стерна резким, нетерпеливым жестом. Ее разум, первое, что вновь заработало после шока, подсказал ей, что только так стало возможным ее спасение. Но сердце Каролины считало иначе. Для сердца важно было только одно: что его здесь нет. Она была жива, спасена, но у этого спасения был горький привкус. Ничего не могло быть горше: не его любовь спасла ее, а его рассудок. Ее сердце восставало против этой неожиданной отсрочки. Она не могла больше ждать. Она вся состояла лишь из жестокой боли обманутых надежд. Ее охватила ярость против себя и того, кого она любила.

Взгляд Каролины упал на лежащий на песке двузубец. Она наклонилась, подняла копье и подошла с ним к воде озерца. В воде плавали рыбы с красной чешуей и большими прозрачными плавниками. То тут, то там на поверхность поднимались пузырьки и лопались.

Она подняла копье. Вода взметнулась фонтанчиком, когда она метнула копье и его острие вонзилось рыбе в бок. Она взяла с песка следующее копье и опять метнула, она не могла остановиться, пока вода не застилась от взвихренного песка и крови рыб. Каролина сама не знала, зачем это делала. Она не знала, к кому относилась ее ненависть, заставлявшая ее разрушать и убивать. Слишком многое накопилось в ней, что будет невозможно забыть и что она не в состоянии держать в себе. Он один мог бы избавить ее от этого. Но его не было. Она сама должна была убить это в себе, если хотела жить дальше.

Рамон Стерн стоял рядом, смущенный этим приступом жестокости, и все же не в состоянии отвести взгляд от этой женщины, очарованный ее новым лицом и тайным созвучием их душ.

Каролина наблюдала, как слуги-арабы вылавливали рыбу из воды. Она опустила последнее копье, поглядела в окрасившуюся красным цветом воду, и ей показалось, что это сделала не она. Чувство освобождения стало постепенно зарождаться в ней. За месяцы, которые остались позади, любовь поблекла в ее памяти. Эти минуты вновь возродили ее.

Каролина обратилась к Стерну, не подозревая, что на ее губах играет улыбка:

– Когда мы отправимся в путь?

Перед маленьким караваном простиралась бесконечная пустыня, на изломе угасающего дня залитая морем света, над которым куполом поднималась отливающая перламутром пустота.

Два верблюда с пестрыми тюками на спине, покачиваясь, вышагивали по пустыне. За ними следовали на лошадях, одетые как арабские купцы, Каролина и Стерн.

Переодевание было идеей Стерна. Но при этом он думал не только о возможной погоне. Рамон Стерн надеялся, что это мужское одеяние поможет ему легче снести присутствие женщины. Не пустыня пугала его, не многие сотни миль трудного, полного опасности пути, а его спутница. Теперь он уже знал, что мужская одежда на ней ни в коей мере не избавит его от борьбы с самим собой.

Арабы остановили верблюдов. Проводник опустился на колени на землю и ощупал темными руками песок. Поднявшись, он произнес:

– Здесь прошел только один караван.

Теперь и Каролина увидела следы. Мягко, словно прочерченные ветром, они дугой вели по волнистому песку и исчезали в бесконечности. Здесь прошло животное, которое несло ее ребенка и Зинаиду, незнакомую кормилицу, державшую его на руках. Каролину охватило нетерпение. Это был зов следа. Зов ребенка – и мужчины.

Животные вновь тронулись с места. Уныло позванивали колокольчики на упряжке. Ничего, кроме мертвой бескрайней пустыни, не было вокруг.

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

Реклама на сайте