Вулканы над нами (epub) - Вулканы над нами 344K (книга удалена из библиотеки) (скачать epub) - Норман Льюис

НОРМАН ЛЬЮИС

Один из наиболее выдающихся представителей английской художественной прозы, Норман Льюис стал романистом сравнительно недавно. Журналист и этнограф, он объ- ездил десятки стран различных континентов и хорошо известен в Англии как автор ярких путевых очерков и корреспонденций. Богатые наблюдения и большой жизненный опыт, ши- рота знаний наложили свой отпечаток на все книги Льюиса, в каком бы жанре он ни вы- ступал.

Место действия первого романа Льюиса —„Самара” (1949), как и одного из лучших и зрелых его произведений, ,,Зримая тьма” (1960), — Алжир. ,,Одинокий паломник” (1953) рисует сложный узел борьбы в Лаосе. Замечательный роман ,,День Лисицы” (1955) пока- зывает франкистскую Испанию. „Вулканы над нами”1 (1957) блестяще изображает обста- новку в Латинской Америке 50-х годов. В настоящее время писатель закончил роман о Кубе.

Льюис никогда не пишет с чужих слов. Убежденный реалист, он рисует всегда то, что превосходно знает, глубоко изучил.

Норман Льюис валлиец. Его черные глаза и волосы сразу выдают в нем кельта. Он родился в Англии в 1908 году и прошел нелегкую житейскую школу. Благодаря выдаю- щимся способностям и большому упорству, сын рабочего на ферме, выросший в нужде, пробил себе дорогу к знаниям и глубокой культуре.

Блестящий стилист, Льюис прошел прекрасную литературную выучку. Он рассказывает сам, как, будучи юношей, в дни безработицы зачитывался русскими классиками — Турге- невым и Чеховым, Толстым и Горьким. В последующие годы Льюис увлекся Хемингуэем. Влияние этого писателя на Льюиса ощутимо в его творческой манере.

Во время второй мировой войны Льюис был в рядах британской армии. Длительный срок пребывания в Сицилии не прошел для него даром. Получив как военный доступ к секрет- ным архивам, Льюис собрал богатейший материал, который лег в основу его исследования тайного общества Мафия и связи Мафии с международным фашизмом. „Почитаемое обще- ство”, вышедшее в 1964 году, произвело в Западной Европе настоящую сенсацию.

„Вулканы над нами” —один из лучших романов Нормана Льюиса. Дарование его как художника-реалиста выступает здесь особенно отчетливо. Книга увлекает силой правды, тонкой и в то же время беспощадной сатирой.

События, нарисованные в романе, почти документально воспроизводят контрреволю- ционный переворот в Гватемале, осуществленный при прямой поддержке США в 1954 году. Картина жизни в стране непосредственно после переворота показана с той же необык- новенной точностью. И вместе с тем образы, созданные автором, настолько типичны, что действие могло происходить в любой другой стране Латинской Америки.

Одна из самых больших удач автора в романе — сатирический образ Элиота — пред- ставителя американских монополий, крупного агента „Юниверсал Коффи Компани. Бле- стяще справившись с задачей сатирика в изображении характера и деятельности этого „тихого американца” и фашистской диктатуры марионеточных правителей— ставленников США, Льюис не ограничился в романе одним обличением. С большим драматизмом пока- зывает писатель положение местного населения — индейских аборигенов, жестоко эксплу- атируемых и цинично истребляемых пришельцами. Он рисует трагическую картину жизни и гибели индейцев в „асептических” резерватах Элиота, но рисует и другое — медленно тлеющий протест, из которого неминуемо должен разгореться мощный пожар народного гнева.

Всеми образами романа автор показывает глубину понимания изображаемых про- цессов. Название книги, раскрытое в тексте, имеет символическое значение. Какова бы ни была сила реакции, победившей в стране, как бы хитроумны ни были методы амери- канской колонизации, вулканы над Гватемалой далеко не потухли. Писатель дает почув- ствовать силу народного гнева, грозящего, как вулкан, извержением.

В романе поражает сочетание острой сатиры и строгой документальности, тонкого лиризма и большого драматизма. Лейтмотив его — пафос назревающего, набирающего силу протеста, пафос национально-освободительной борьбы.

В. ИВАШЕВА

№11 (335) 1965

 

 

ИЗДАТЕЛЬСТВО «ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА»»

МОСКВА

НОРМАН ЛЬЮИС

ВУЛКАНЫ НАД НАМИ

РОМАН

 

«Вы говорите, что воды вулкана снова грозят обрушиться на город. Я приказываю вам не отчаиваться. Разве не грозят вулканы над нами тем, кто населил Новую Испанию?»

(Из послания архиепископа мексиканского в 1541 году в алъкальдию древней гвате- мальской столицы Алъмалон- га, после того как город был разрушен потоками воды, из- вергнутой вулканом Agua.— Bibliografía Mexicana del Sig- lo XVI.)

 

Я уже две недели сидел в мексиканской тюрьме в Мериде, когда однажды утром тюрем- ный надзиратель просунул мне в камеру номер «Герольдо де Юкатан» с огромными заголов- ками на первой странице, возвещавшими о го- товящейся революции.

В Гватемале ждали вторжения из соседней страны и вслед за тем государственного перево- рота. Об этом сообщалось не в виде предполо-

жения, а как о заранее решенном и несомнен- ном факте, как о бое быков или крупном фут- больном матче, скажем, команды Гвадалахары против Мехико. Примерно через неделю, писала газета, военные части поднимут восстание и бу- дут поддержаны гватемальскими эмигрантами и иностранными добровольцами, которые вторг- нутся в Гватемалу с юга. Обсуждая истинные поводы для новой революции и ее шансы на ус- пех, автор статьи не скрывал сарказма. Это ме- ня не удивило; газета была левого направления

и симпатизировала Вернеру, нынешнему прави- телю Гватемалы. Сам Вернер называл себя про- грессивным либералом, но почти все считали его красным, и к тому же самого неистового толка.

Значит, и для Вернера ударил час. Если вы попросите меня назвать сразу, не раздумывая, латиноамериканского диктатора, которому уда- лось умереть у себя на родине и в собственной постели, я не сумею вспомнить ни одного. Они приходят к власти, чтобы расчистить путь для иностранных капиталов или обеспечить этим капиталам сохранность, после чего обычно на- чинают хозяйничать в стране, как в своей соб- ственной вотчине. Они беспечально живут под охраной вооруженных головорезов, произносят громкие речи, принимают парады, но в один прекрасный день, когда они меньше всего об этом думают, становятся мишенью для пуль (я не считаю тех немногих, кто бежит за гра- ницу и доживает там свой век, окруженный пре- зрением). Когда диктатор перестает быть дикта- тором, весь мир узнает о награбленных им со- кровищах, о гаремах из юных наложниц, о под- логах и мошенничествах, о кровавых застенках. Новый властитель, пришедший на смену ста- рому, повествует в это время с очаровательной улыбкой о реформах, которыми он собирается осчастливить страну.

С Вернером получилось несколько иначе. Его приход к власти, пять лет тому назад, со- провождался привычным кровопролитием. Но он не проявил столь же привычной заботы об ино- странных капиталах. Вначале на него возлагали надежды. Говорили, что он даже читал мар- ксистскую литературу, рассчитывая извлечь для себя у красных что-нибудь полезное, разузнать, чем привлечь массы и укрепить свой режим. Книги эти к добру его не привели; он принимал их слишком уж всерьез. К тому же он принялся проводить в стране насильственные реформы, действовал решительно и круто, а своих против- ников, как это принято в Гватемале, ловил и уничтожал. Сейчас те из врагов Вернера, кото- рым удалось избежать пули, окружили его и по- степенно сжимали кольцо. Каждому было по- нятно, что днем раньше, днем позже они на- стигнут его и — по тем же гватемальским правилам — пристрелят.

Я сам был в некотором роде жертвой верне- ровского режима и прочел об ожидающей его судьбе без особых сожалений, хотя пока еще не знал, выигрываю я на этом что-нибудь или нет. Читать в тюрьме было почти нечего, поэтому я держал себя на строгом режиме; ознакомившись с главнейшими телеграммами, я принялся за объявления о найме на работу. Затем, просмот- рев светскую хронику и некрологи, я позволил себе прочитать два сенсационных сообщения на второй странице газеты. Первое было о женщине из Сиудад Кармен, которая застрелила десяти- летнего мальчугана, залезшего к ней в сад во- ровать мангойые плоды. Убийство вызвало ярость населения. Во втором сообщалось, что самолет, на котором перевозили буйных сума- сшедших, разбился в горах Сьерры: один из по- мешанных напал на пилота. Только что я соб- рался вернуться к телеграммам из Гватемалы и изучить детально создавшееся там положение, как в камеру вошел незнакомый человек.

Лучше всего мне запомнилась его безукориз- ненно накрахмаленная рубашка; как это принято в Мексике, он носил ее свободно, навыпуск. Незнакомец сочувственно положил мне на плечо изящную смуглую руку и сказал, что ему невы- разимо грустно видеть интеллигентного чело- века в такой беде. Он сказал еще несколько комплиментов, глядя при этом куда-то мимо меня и словно обращаясь к кому-то третьему, с кем он был в близких, дружеских отношениях. Как выяснилось, он запасся обо мне кое-какими сведениями.

— Англичане всегда были лучшими из на- ших помещиков.

Мой новый приятель был, видимо, гватемаль- цем; для гватемальца он говорил по-английски совсем недурно, с легким местным акцентом,

Я счел нужным поблагодарить его.

— Вы очень любезны, — сказал я.

Мы побеседовали о сравнительных достоин- ствах и недостатках иностранцев, поселившихся в Гватемале. Я сказал, что немцы тоже неплохо управляют своими плантациями, они стара- тельны и методичны, чего от них и следует ожидать.

— Ну, немцам до вас далеко. Таково мое мнение. Наша страна нуждается в англичанах. Как случилось, что вы покинули свою кофейную плантацию, свою финка? — Я ее не покидал, она меня покинула. Подпала под аграрную реформу Вернера. Они предложили мне меньше двадцатой части того, что она стоит. Я отказался, и они обошлись без меня.

Гватемалец сочувственно пощелкал языком.

— Кто выгадал от реформы, так это Вер- нер. Захватил вашу землю, а денежки положил себе в карман. Очень грустно, что вы покидаете нашу страну. От вас, англичан, мы видели много добра. Вы культивируете землю. А наши люди — что скрывать — вытянут из земли все соки, а потом бросают ее. Нет, Вернер причи- нил много вреда.

Мой новый знакомый ненавидел Вернера.

Подобно большинству гватемальцев из имущего класса, он восхищался всем иностранным и был глубоко убежден в том, что его собственный на- род ни на что не годится. После того как он обругал Вернера еще несколько раз, я понял, с кем имею дело. Передо мной был агент антивер- неровской партии, вербующий рекрутов для армии вторжения и для начала прочесывающий тюрьмы. Мексиканские власти не предупредили его, что я задержан по маловажному поводу, и мне показалось, что он был несколько разоча- рован, когда узнал, что за мной не числится ни бандитизма, ни какого-либо иного серьезного преступления. Антивернеровцы предлагали мне все и не требовали ничего. Почти ничего. Офи- церская должность в армии вторжения не так уж привлекала меня, но зато они предлагали освободить меня из тюрьмы и обещали вернуть мое поместье, мою финка. Финка? Ну, ко- нечно, какой может быть разговор? Да и войны никакой не будет. Обычная прогулка, как все эти войны и государственные перевороты. «Куда ему сражаться с нами, когда у него нет ни авиа- ции, ни танков, ни артиллерии? Сопротивления не будет. Мы с ним покончим за три дня. Не о чем даже говорить. Безделица. Пустяки»

Точно Так меня уговаривали, чтобы я согла- сился вывезти контрабандным путем из Мексики археологические ценности, — безделица, пу- стяки.

Но с другой стороны, положение мое было незавидным. Я сидел в мексиканской тюрьме, а это совсем не весело. Мексиканцы совершен- ствуют свою пенитенциарную систему. В пер- вый же день, как только вы попадете в тюрьму, вас ставят на весы и потом взвешивают каждую неделю. Если вы худеете, к вам приходит пси- хиатр и объясняет, как нужно перестроить пси- хику, чтобы она не страдала от лишения сво- боды. Если вы продолжаете худеть, психиатр обижается на вас. В наиболее усовершенство- ванных мексиканских тюрьмах камеры устрое- ны так, чтобы заключенный был уверен, что он находится в санатории. На стенках надписи, вселяющие бодрость духа, решеток не видно совсем. Новые правила, разрешающие женатому узнику регулярно сожительствовать со своей супругой, вызвали восторг у всех современных криминалистов. Это просвещенная система тю- ремного заключения породила некоторые неве- домые ранее проблемы. Власти не знают, как уговорить людей, чтобы они не совершали пре- ступлений в надежде попасть в тюрьму и отдох- нуть там некоторое время за государственный счет (чего они на свободе позволить себе не мо-

гут). Немалый порок системы и тот, что вы- браться из тюрьмы в Мексике, даже если вы задержаны по одному лишь подозрению, много труднее, чем в другой стране, где тюремная система не столь тяготеет к идеалу. Может пройти год, пока они подготовят ваше дело для передачи в суд; чтобы прекратить дело из-за отсутствия улик, им тоже нужен год. Тюремный персонал вежлив, даже,любезен, но туманная перспектива и бесконечные проволочки сильно действуют на нервы.

Гватемалец искусно играл на моем настрое- нии. Он разгуливал по камере пружинистым ша- гом, ступая мягко, как пантера. Он открывал и закрывал краны в умывальнике, присвистывая от восхищения. Его накрахмаленная рубашка свер- кала, как белки глаз у молодой негритянки.

— Беда в том, что они могут позабыть о вас начисто, — сказал он, как бы раздумывая. — Просидеть здесь всю жизнь — это совсем не ве- село.

Тюрьма делает человека пессимистом. Я го- тов был верить тому, что он говорит.

— Вы заявите им, что меняете свои показа- ния, признаете себя виновным, — сказал он. — Мы уплатим за вас штраф, и вас приговорят к высылке из страны. Через три дня вы уедете.

Я видел, что он невысоко расценивает мои боевые качества; но я был как-никак ветераном войны и знал Гватемалу не хуже любого гвате- мальца. Он предложил мне сто долларов в не- делю и пособие в пятьсот долларов при демоби- лизации (позднее я узнал, что это была ставка для южноамериканцев; европейцам и гражданам США платили вдвое больше). Через минуту мой приятель вручил мне какой-то бланк и предло- жил расписаться. Я все еще не мог решиться и попросил отсрочки, чтобы подумать. Он охотно согласился и сказал, что зайдет на следующий день. Когда дверь камеры захлопнулась за ним с холодным мелодичным звоном, мне стало не по себе. Я начал терзаться опасениями, что он раздумает и больше не придет. К вечеру я был вне себя от страха и даже не притронулся к бобам, которые принес мне на ужин мой симпа- тичный тюремщик.

Когда наутро гватемалец появился, я подпи- сал бланк. Я провел ночь без сна и готов был подписать что угодно, лишь бы выйти на свобо- ду. Он выхватил у меня бланк, сунул в карман, небрежно пожал мне руку и исчез. Я продолжал терзаться дурными предчувствиями. Дело, впро- чем, было сделано, отступать было поздно.

Остаток дня я посвятил размышлениям о том, как я прожил эти последние годы. Я катился по наклонной плоскости, и довольно быстро. Пять

лет тому назад я был владельцем плодородней- шей кофейной плантации в две тысячи гекта- ров на гватемальском нагорье. Плантация нахо- дилась во владении моей семьи добрых семь- десят лет, но правительство отобрало ее. Что мне было делать? Пока теплилась хоть малей- шая надежда вернуть поместье, нужно было оставаться, сидеть на месте. Нужно было бо- роться, спорить, давать взятки, пробиваться к влиятельным лицам, на худой конец ждать смены правительства. Для всего этого требова- лись деньги — я уже не считаю повседневных расходов. А где взять их? В странах Централь- ной Америки население делится на землевла- дельцев и нищих пеонов, которые на них рабо- тают. Некоторые сферы деятельности полностью закрыты для иностранца, — например, полити- ка; другие формально доступны — коммерция,— но иностранец не имеет никаких шансов на успех. Если у вас есть свободные деньги, вы можете открыть кинотеатр, или мороженое за- ведение, или новый отель. Если у вас мало де- нег, вам остается одно, — и каждый иностранец кончает именно этим, — вы вкладываете все, что имеете, в какое-нибудь шальное предприя- тие и проваливаетесь с треском. Я закупил шху- ну с омарами, рассчитывая продать их в Майами и получить шестьсот процентов барыша, но холодильная установка испортилась и омары протухли. То, что у меня осталось, я вложил в валютную операцию в Британском Гондурасе. Сначала это была обычная спекуляция, затем я стал дельцом черного рынка, но и тут не оста- новился. Через шесть месяцев я стал контра- бандистом, нанялся вывезти из Мексики архео- логические ценности, которые — я почти уверен в этом — были похищены из древних захороне- ний. Сейчас я сидел за решеткой. Чтобы выйти на свободу, я согласился вступить в банду ме- ждународных авантюристов.

Чего во всем этом было больше — невезе- ния или легкомыслия? Вот в чем вопрос!

 

Через три дня меня вывели из тюрьмы, по- везли под полицейским конвоем в аэропорт и посадили на самолет панамериканской компании, направляющийся в Тегусигальпу, столицу рес- публики Гондурас. В Тегусигальпе я стал лей- тенантом Армии освобождения, которая под командованием генерала Бальбоа формирова- лась в лагерях неподалеку от города.

В Тегусигальпе уже было полно народа; охотники на акул, ловцы жемчуга, специалисты по оккультным знаниям, люди, собиравшиеся путешествовать вокруг света на плотах из баль- зовых бревен, люди, лично наблюдавшие «ле- тающие блюдца», люди, именовавшие себя польскими графами, исследователи, совер- шенно точно установившие местонахождение таинственных золотых рудников, принадлежав- ших некогда индейцам племени куно в Панаме, аквалангисты, только что открывшие на неболь- шой глубине затонувший корабль, груженный драгоценностями. Поскольку хорошо проин- структированные газеты именовали нас не иначе как «героическими борцами за свободу Гвате- малы», то и нас всех объединяла неистощимая тяга к самообману. Гондурасцы были обходи- тельны и любезны. Встречные на улице горячо обнимали и лобызали нас. Впрочем, когда мы заходили к ним домой, они прятали от нас жен и дочерей. Ночью они выставляли вокруг на- шего лагеря полицейские посты с пулеметами. Невзирая на эти предосторожности, треть нашей армии была сражена венерическими болезнями. Затем нам выдали по двадцать пять долларов на брата, одели в американские мундиры, оставшиеся от второй мировой войны и сшитые все, как один, на пузатого человека с удивитель- но короткими ногами, вручили каждой роте пурпурное знамя, расшитое кинжалами и серд- цами, и мы двинулись к границе. Здесь, в са- мый разгар сезона дождей, мы стали лагерем в тропической чаще. Дождь лил ежедневно по нескольку часов кряду, и третью часть из тех, кто спасся от венерических болезней, пришлось отправить в госпитали из-за малярии. Когда вы- яснилось, что нас будут кормить в основном макаронными изделиями, отштампованными в виде букв латинского алфавита, в армии воца- рилось общее недовольство. Солдаты покупали в окрестных деревнях кактусовый самогон, и врачи зарегистрировали несколько случаев вре- менной потери зрения. Между «патриотами» — гватемальскими эмигрантами, которые заявили, что будут сражаться только под гватемальским командованием и отказываются от жалова- ния, — и нашей братией — «наемниками» — вспыхнули опасные раздоры. Взаимная нена- висть уже грозила перейти в кровопролитие, когда нам объявили, что вторжение началось.

Мы узнали об этом от щебечущей дикторши тегусигальпского радио. Она сообщила, что мы, при поддержке танков и авиации, пересекли границу Гватемалы, проникли в глубь страны и с часу на час должны занять важный опорный пункт — город Чикимула, где наши сторонники уже подняли восстание.

На самом деле, как мы прочитали позднее в журнале «Тайм», произошло следующее: Вер- нер медлил с мобилизацией и ждал ответа на свою жалобу в ООН. Между тем четыре лет- чика, которых мы встречали во всех барах Те- гусигальпы, приступили к действиям. Эти чет- веро делали великую тайну из того, кто они и откуда они, хотя по речи'и ухваткам бьгло бо- лее чем ясно, что они из США. Утром они сели в свои «сандерболты» и взорвали бензохрани- лище в Пуэрто-де-Сан-Хосе, где президент Вер- нер хранил запасы горючего. Потом они поле- тели в Гватемала-Сити и сбросили пятисотфун- товые бомбы на укрепления, воздвигнутые в 1850 году для защиты города от конных ин- дейских отрядов. Радио Армии освобождения сообщило населению Гватемалы о предстоящем прилете «сандерболтов», и обитатели столицы ожидали их, стоя на крышах своих домов. После этого летчики пустили под откос несколько поез- дов, разбомбили несколько населенных пунктов, имевших стратегическое значение, убили не- скольких крестьян в военной форме и, поскольку сопротивления не предвиделось, вернулись в Тегусигальпу и заняли свою прежнюю позицию у стойки бара.

Нельзя не заключить, что эти четверо лет- чиков, собственно, и выиграли войну, хотя мы, сидя в наших дымящихся от испарений джунг- лях, и не ведали об этом. Может ли бороться девятнадцатый век против двадцатого, пусть и доатомного?

Что касается нас, то мы могли преспокойно оставаться там, где были, или же вернуться к нашим погребенным сокровищам и плотам из бальзовых бревен. Но мы были Армией освобо- ждения, а значит, должны были кого-то освобо- ждать; поэтому, побуждаемые юной дикторшей тегусигальпского радио, мы пересекли границу Гватемалы и начали тяжкий, никому не нуж- ный переход через пять тысяч квадратных миль неисследованных джунглей.

Колонна, к которой я принадлежал, насчи- тывала шестьсот человек. Ею командовал пол- ковник Кранц, пожилой немецкий офицер, в прошлом эсэсовец. Чтобы набить себе цену у латиноамериканских милитаристов, он распро- странял слухи, что он спасшийся нацистский военный преступник, многоопытный и беспо- щадный вояка. Офицеры были частью из «пат- риотов», частью из «наемников»; о тех и дру- гих я уже говорил. Среди солдат были индейцы, в которых было довольно трудно поддерживать ненависть к Вернеру, поскольку Вернер роздал индейцам много земли. Потерь первое время мы почти не имели. Через полчаса после того, как мы выступили, наш единственный танк ушел в болото, подобно нырнувшему гиппопотаму; с ним утонули два индейца. Два других индейца свалились в воду, когда испытывали прочность моста из лиан; течение унесло их к порогам, и спасти их не удалось. Еще один индеец умер от змеиного укуса, а другой наелся ядовитых гри- бов и впал в буйное помешательство. Так шло почти до самого конца нашего похода, пока мы, по какому-то исключительному невезению, не натолкнулись на отступающий неприятельский патруль. Этого не должно было быть, так как обе стороны старались избегать друг друга и имели для маневрирования бескрайние джунгли. Тем не менее это случилось.

Это случилось на седьмой день нашего по- хода. При выходе колонна была разбита на три части: разведка, основной эшелон и арьергард. Кранц хотел вести операцию по всем правилам военного искусства с выдвинутыми вперед пат- рулями и фланговым прикрытием, но в джунг- лях это оказалось невозможным. Мы пробира- лись сквозь заросли, сквозь стену сплошного дождя беспорядочной толпой, в состоянии ка- кого-то отупения, подобно слепой личинке, про- грызающей себе путь в гнилом пне, и с каждым днем все менее походили на регулярную воин- скую часть. Впереди шагали индейцы, которые прорубали нам дорогу своими мачете, позади шагали другие индейцы, составлявшие наш обоз. Они несли плетеные корзины с макарон- ным алфавитом, военное снаряжение и, по- скольку дни шли, а никого, кроме птиц, мы не видели, также и большую часть наших винтовок. Все мы, кто вырос в Центральной Америке, были уверены, что индеец чувствует себя спо- койным и счастливым только тогда, когда он хорошо нагружен, и знали наизусть рассказ про индейца, который, возвращаясь с рынка, чтобы не идти пустым, наполнил свою корзину кам- нями. Индейцы, расчищавшие для нас дорогу, работали своими мачете, как машины, в по- стоянном привычном для них темпе, не усили- вая его и не снижая. Мы обычно не выдержи- вали этого темпа, и колонна брела вразброд, растянувшись на многие мили.

Наутро седьмого дня мы узнали от юной дикторши тегусигальпского радио, что револю- ция увенчалась успехом. Она поздравила нас с блистательной победой. Вернер бежал, пере- дав власть одному из руководителей армии, и тот уже начал переговоры о перемирии. Услы- шав об этом, мы отдали последние винтовки индейцам-носилыцикам в арьергарде. Я шел с передовым отрядом; в полдень мы вышли к реке, слишком глубокой, чтобы форсировать ее вброд. Мы поднялись на милю вверх по тече- нию реки, пока берега не сошлись настолько, что можно было перебросить мост из лиан. Когда мост был готов, три десятка индейцев и пятеро «патриотов» переправились на другой берег, оставив нас, десять человек, для связи с колонной.

Как только они оказались на другом берегу, их окружил неприятель, который, очевидно, следил за нами, когда мы поднимались вверх по реке. Все это произошло как-то буднично и не походило на войну. Мы обрубили свой конец моста и укрылись за скалами. Каким-то чудом мы остались незамеченными, хотя ребенок без труда добросил бы камень с того места, где мы стояли, до кучки людей на другом берегу. Слышно было, как «патриоты» о чем-то толко- вали офицеру, командовавшему неприятельским патрулем, который был в белом, как индейцы, но с эполетами на плечах. Со стороны могло показаться, что «патриоты» хотят что-то про- дать этому офицеру, тот же нисколько не заин- тересован в покупке. Он слушал с рассеянным и скучающим видом — доводы собеседников не доходили до него. Он решительно не желал покупать их товар, сколько бы ни трудились «патриоты», уговаривая его, — нет, он не соби- рался менять свое мнение. Наконец, пожав пле- чами, он отвернулся от взволнованных продав- цов и отдал какой-то приказ. Я не расслышал приказа, но «патриоты» стали расстегивать ремни с пистолетами и складывать их в кучу. После этого они снова обратились к офицеру. Они говорили все сразу, быстро и возбужденно, размахивая энергично руками. Когда они за- молкли, как видно ожидая ответа, неприятель- ский офицер что-то сказал спокойно, не повы- шая голоса. У него было узкое смуглое лицо: ин- дейской крови в нем было больше, чем европей- ской. Единственные слова, которые до меня до- неслись, были: no lo creo — «я не верю». Это, очевидно, было ответом на уверения «патри- отов», что война кончилась. Попавшие в плен индейцы, как обычно, не произносили ни слова.

Затем офицер заставил пленных построиться в небольшой круг, лицом к середине круга. Ему не понравилось, как они встали; жестику- лируя и отдавая распоряжения негромким голо- сом, он перестраивал и переставлял их. Пере- строив их три или четыре раза, он остался на- конец доволен. Наши люди стояли теперь тес- ным кольцом, лицом к середине круга, а за ними неприятельский офицер поставил своих индейцев так, что за каждым из наших было по индейцу, а за вторым кругом был еще тре- тий круг из неприятельских солдат, более ши- рокий. «Патриоты» все еще шумели, пытаясь объяснить, какова военная ситуация, а наши ин- дейцы, повесив головы, как обычно, молчали. Офицер закурил сигарету, сделал несколько затяжек и отбросил ее в сторону. Он скомандо- вал, и индейцы, стоявшие за спиной у наших людей, вытащили мачете и стали рубить у пленников подколенные сухожилия. «Патрио- ты» закричали в смертном ужасе. Некоторые кричали что-то бессмысленное, вроде: no quiero esto — «я этого не хочу». Конечно, они не хо- тели этого. Наши индейцы приняли свою судьбу с обычной покорностью, и люди, вооруженные мачете, продолжали рубить их всех, индейцев и «патриотов», нанося короткие быстрые удары, так что успевали ударить три-четыре раза, пре- жде чем человек падал на землю. Четкий пере- стук мачете ни на мгновение не умолкал: так рубят гроздья бананов. Индейцы, стоявшие во втором, более широком круге, вытащили свои мачете, поглядывали друг на друга и слегка улыбались.

Меня вырвало. Я не почувствовал тошноты и не испытал никаких неприятных физических ощущений. Я просто раскрыл рот и изверг то, что было у меня в желудке. После того как меня вырвало второй раз, я поднял голову и стал глядеть на тот берег. Почти все наши люди лежали на земле; сквозь строй передвигавшихся палачей я видел, что они лежали в странном спокойствии. Один, например, привалился на бок, словно лежать на боку ему было удобнее, приподнял голову и устремил взгляд прямо на меня. Мне хотелось вскочить и немедленно что-то сделать. Ведь еще не поздно. Наши това- рищи сражены, искалечены, но их еще можно спасти, если заставить людей с мачете пре- кратить резню.

Между тем резня продолжалась. Солдаты работали своими мачете без какого-либо види- мого волнения или ярости. Они кромсали наших людей размеренно, не спеша, словно прорубали тропинку в джунглях сквозь заросли лиан и сочных кустарников. Иногда кто-нибудь из индейцев нагибался, чтобы выяснить результат своих трудов, и затем добавлял еще несколько ударов для верности. Было довольно тихо, если не считать ударов мачете. Порою слышался хрип, криков совсем не было. У меня струи- лись по щекам слезы и текло из носу, как при сильной простуде.

Одному из наших удалось вырваться из кольца людей с мачете, он полз на локтях и коленях по направлению к реке. Он походил на клоуна в дешевом цирке. Солдат заметил его, не спеша догнал и преградил ему путь. Полз- ший на коленях, который был теперь от меня не дальше, чем в двадцати ярдах, поднял голову

н, раскрыв рот, уставился на солдата, глядев- шего на него сверху. Я узнал в нем одного из «патриотов»; за последние несколько дней я сблизился с ним. Он был неплохим парнем. Сей- час все, что я знал о нем, выступило передо- мной, как горельеф на стене, с необычайной от- четливостью. Я вспомнил мельчайшие детали. Я знал его лучше, чем родного брата. Я вспо- мнил, как он рассказывал о своем аристократи- ческом происхождении, о своей сестре, которой он должен был заработать на приданое. Это был Человек приятного, мягкого характера, немнож- ко меланхолик; он очень заботился о своем здо- ровье и не без гордости рассказывал, что от ма- лейшего укуса насекомого у него бывает что-то вроде экземы. Я решительно не мог прими- риться с тем, что этот нервный, Изнеженный че- ловек, который панически боялся комара-анофе- леса, должен умереть сию секунду от удара индейского ножа —мачете. Я охотно отдал бы все свои надежды на возвращение поместья, лишь бы предотвратить то, что должно было сейчас случиться у меня на глазах. Но солдат без спеха, не тратя лишних усилий, пустил в ход мечете, и мой приятель, не произнеся ни единого звука, прилег на бок, словно решив вздремнуть.

Вся эта неторопливая резня заняла не более десяти минут, но ужаса в ней было столько, что хватило бы на среднюю человеческую жизнь. Я подумал, что, может быть, всего только не- сколько сот человек, самое большее несколько тысяч, испытали то, что я сейчас «спытал, и еще подумал, что, наверное, не выдумка, что можно стать седым за одну ночь. ,

Таково было первое и последнее наше сра- жение. Солдаты неприятельского патруля отер- ли свои мачете о листья подорожника, по- строились и ушли прочь. Через час подтянулась наша колонна. Мы форсировали реку, омыли тела убитых и захоронили их в траншее. «Пат- риоты» волновались, хороня своих, но индейцы, которые рыли траншею и складывали туда мер- твецов, ничем не обнаруживали своих чувств. Когда траншея была засыпана, индейцы сдела- ли деревянный крест и водрузили его у края мо- гилы. Потом они попросили свою дневную пор- цию спиртного, половину выпили, а вторую поло- вину вылили на могилу. Мы двинулись дальше.

На другой день к вечеру мы вступили в Закапу, узловую станцию на линии, соеди- няющей Гондурас с Гватемала-Сити, и стали там лагерем, ожидая, пока возобновится же- лезнодорожное движение. В столицу мы при- были, удобно расположившись в пассажирских вагонах.

Колонна под командованием полковника Кранца прибыла в Гватемала-Сити последней. Марш победы и официальные торжества, орга- низованные гражданскими властями в честь Армии освобождения, закончились за день до нашего прибытия. В барах уже не хватало спиртного, хорошенькие женщины старались не показываться на улице. Получив поддержку ре- гулярных войск, генерал Бальбоа был провоз- глашен президентом. Возглавленное им прави- тельство было немедленно признано Соединен- ными Штатами. Откуда-то появился слушок, что, хотя мы сражалась героически (за что гва- темальский народ будет нам вечно благодарен), все же подлинной его освободительницей сле- дует считать регулярную армию, которая отка- зала Вернеру в поддержке, когда четыре «сан- дерболта» нанесли визит в столицу, и тем са- мым предрешила его падение.

Восторги быстро охладевали. Когда мы вступили в город, мы еще были «героическими защитниками свободы». Через неделю газеты писали о нас, как о «друзьях, не так давно до- казавших на деле искренность своих чувств». «Некоторые элементы, пользующиеся в настоя- щее время гостеприимством столицы, воинская дисциплина которых, увы, значительно уступает их прославленной доблести», — вот чем мы стали еще через неделю. Эту фразу мы прочи- тали в передовой статье, автор которой реко- мендовал правительству поскорее отблагодарить нас и отправить восвояси. Мы и сами были не прочь получить, что нам причиталось, и сбро- сить мундиры, но, по слухам, президент Бальбоа не был уверен в преданности регу- лярных воинских частей и боялся расстаться с нами.

В журнале «Тайм» сообщалось впослед- ствии, что первое столкновение произошло в связи с резким повышением входных цен в публичные дома. В одном из заведений, именуе- мом «La Locha», курсанты столичного офицер- ского училища схватились с бойцами Армии освобождения.

Я не могу утверждать, так это было или нет, потому что в тот день был приглашен на завтрак к старому другу нашей семьи, который жил в другой части города, далеко от Рузвель- товских казарм, где мы были размещены. К это- му времени человеку в мундире Армии освобо- ждения уже было небезопасно появляться на улице после наступления темноты или заходить в бар одному.

Особняк дона Артуро О'Коннела я назвал бы викторианским, если бы можно было гово- рить о викторианской архитектуре в подвержен- ном землетрясениям городе, где все дома одно- этажные. Хозяин был высок, бледен, сухощав, круглый год носил твидовый костюм, что по силам лишь человеку, с детства привыкшему к местному климату, и выпивал после еды ста- канчик портвейна.

Стол был накрыт к моему приходу. Завтрак был длинный и, по здешним понятиям, экзоти- ческий. Мой хозяин особенно гордился тем, что к мясу, помимо обычного гарнира, был подан еще пастернак, редкое и дорогое лакомство в Центральной Америке.

Нам обоим не терпелось потолковать о ста- рых временах. Дон Артуро был ветераном ино- странной колонии, он был близок не только с моим отцом, но еще и с моим дедом. После того как дон Артуро закончил свое образование в Англии, он больше не выезжал из Гватемалы и, как все прочие, бегло разговаривал на местном испанском диалекте. К несчастью, когда его собеседником оказывался англичанин, он вспо- минал, что он тоже британец. Он соглашался разговаривать только на том языке, на котором его обучали в школе. Он выпускал слова изо рта с невыносимой медлительностью; паузы же ис- пользовал для перевода своих мыслей с испан- ского, тщетно пытаясь восстановить в памяти бойкие разговорные обороты далекой юности.

Вежливо осведомившись об общих знако- мых, которые меня не особенно интересовали, я подошел к теме, которая, собственно говоря, и привела меня к дону Артуро.

— Вы случайно не слышали за последнее время что-нибудь о Грете Герцен? — Я спро- сил это, ничем не показывая своего интереса. — Дочь старика Герцена? От индианки? — Да.

Долгое молчание. Задумчивому взору дона Артуро я старался противопоставить полное безразличие.

— Она худо кончила.

Ответ был дан с похоронной выразитель- ностью. После каждого слова следовала пауза, как будто дон Артуро читал приговор суда.

— Что вы хотите сказать? — спросил я, почувствовав неприятную сухость во рту. Мне пришлось обождать, пока старик собрал свои недисциплинированные испанские мысли и об- лек их в английские мундиры. Хотя то, что он рассказал, можно было предвидеть, дневной свет сразу померк для меня. — Ну, ты сам знаешь. Вскоре после того, как старик Герцен вернулся из Европы, он —

как это говорится — приказал долго жить. От чего он умер? Туберкулез или что-то в этом роде. После его смерти девчонка словно с цепи сорвалась. Она ведь была — как это говорит- ся — с огоньком.

Дон Артуро прервал свою речь и окинул меня подозрительным взором.

— Ты сам, кажется, был к ней одно вре- мя — как это говорится — неравнодушен? — Возможно. Более или менее. Когда я на- езжал сюда, я часто с ней встречался.

Если это дошло до старика, значит, было из- вестно всему городу. Дон Артуро возобновил чтение приговора.

— В конце концов связалась с некоторы- ми — как это говорится — неблаговидными лич- ностями. Форменные подонки. Счастье, что ста- рик умер и не видел, что сталось с дочерью.

Не кажется ли тебе, что эти... тевтоны... в об- щем, аморальны? Лично я никогда не мог по- нять их страсти к индианкам. Впрочем, о вку- сах не спорят. Выпей еще портвейну.

Я с трудом подавлял меланхолическое нетер- пение, овладевшее мною, и внезапную ненависть к этой викторианской гостиной, пахнувшей пылью и кошками. С выцветшей фотографии на стене на меня неодобрительно взирал моло- дой и свирепый дон Артуро в треуголке, с длин- ными усами и со шпагой; он был в то время консулом его британского величества.

— А сейчас ты что же, рвешься в бой?

Я старался сосредоточиться и понять, что он говорит. Дон Артуро не спеша развивал свою мысль:

— Чешутся руки приняться за дело? А? Вернуть фамильное достояние? — Разумеется. Я для этого и приехал сюда.

Я постарался придать своему голосу энер- гические нотки.

— Сколько лет ты уже сражаешься за свои права? Лет пять, если не больше. Видит бог, ты — как это говорится — хлебнул горя. — Да, смерть отца, — сказал я. — А потом сразу война. Я был еще мальчишкой, когда все это свалилось на меня. А потом... — Все Вильямсы люди с характером, это- го никто у них не отнимет. — Дон Артуро покачал головой, погружаясь в приятные вос- поминания. — Твой дед был человек незауряд- ный, — как это говорится — боевой конь. Отец твой тоже был достойный человек в своем роде. Но старый Джон Вильямс... Чтобы кто-нибудь посмел отобрать у него его поместье!.. Смешно даже подумать.

— Я немного помню деда и думаю, что вы правы.

— Смешно даже подумать, я тебе говорю. Если бы что-нибудь подобное случилось в его время, он перевернул бы всю страну вверх дном. Такой уж был человек. Ну, а что каса- ется тебя... Что тут сказать?.. Ты был молод... — Я даже оглянуться не успел, — сказал я, — как все было кончено. — Ты можешь не объяснять мне, дорогой мой мальчик. Но сейчас пришло время показать, на что ты способен. Задача в том, чтобы — как это говорится — взять быка за рога. Конечно, пройдет лет восемь — десять, пока ты нала- дишь дело по-настоящему. Десять лет самое большее. В твои годы это безделица. Жизнь только начинается. Покажи им всем, что ты за человек. Десять лет, и ты — на ногах.

Старик довольно точно обрисовал мое поло- жение. У меня были шансы на успех. Нужно по- лучить обратно мою финка, это прежде всего. Когда я ее получу, придется пойти на жертвы, несколько лет убить на то, чтобы земля стала давать доход.. Ну что ж? Я покажу дону Артуро и всей этой компании, что мой дед был не по- следним в роде, кто умел поддерживать его славу.

Было уже три часа, когда я вышел от дона Артуро и пустился в обратный путь. Чтобы из- бежать лишнего риска, я снял нарукавную по- вязку Армии освобождения, но мешковатый мундир выдавал меня. Я, впрочем, мало думал об этом и наслаждался прогулкой. Окраины Гватемала-Сити всегда привлекали меня. Они напоминают пограничный городок конца прош- лого века, как его показывают в кинофильмах, но только здесь все гораздо живописнее: лавки, жилые дома, таверны — кроваво-красные, си- ние, желтые — тянутся вереницами во всех направлениях. Пройдя несколько кварталов, я стал замечать, что город сегодня выглядит как- то по-особенному. Двери на запоре, ставни за- двинуты, нет пьяных метисов, сидящих в грязи возле кабаков. Потом я увидел три тележки мороженщиков; они были брошены владельцами и стояли в ряд. Пока я раздумывал над всем этим, впереди, на освещенном солнцем дальнем конце улицы, показалось несколько солдат пра- вительственных войск; один из них открыл огонь из автомата. Я был удивлен, но не слиш- ком. Гватемала — страна, в которой всегда можно ждать чего-либо в этом роде. Люди стре- ляют друг в друга по самому пустячному пово- ду и чаще всего, как и в данном случае, рань- ше, чем подойдут достаточно близко для прицельного огня.

Окраины Гватемала-Сити пересечены глубо- кими узкими канавами, которые называются

здесь барранкас. Улица, по которой я шел, тянулась вдоль такой канавы. Я перебежал че- рез дорогу и заглянул вниз. На дне канавы и по склонам лежали всякие отбросы; несколько чер- ных грифов-стервятников рылись в них. Солда- ты приближались, шагая вперевалку, они каза- лись лилипутами из цирка. Автоматчик дал еще одну очередь: пули засвистели и защелкали, ударяясь в стену в пятнадцати ярдах от меня.

Я перескочил через невысокую стену и стал спускаться по склону канавы, лавируя между булыжниками, колючими кустами и ржавыми канистрами. Сейчас я сообразил, что перестрел- ка идет по всему городу и что я давно уже ее слышу. Но я был убаюкан мирным городским пейзажем и, как видно, принимал выстрелы за отдаленный шум любительских оркестров. Я ша- гал по неровному дну канавы, стараясь дер- жаться прежнего направления.

Канава здесь достигала тридцати или сорока футов в глубину; мелкий кустарник по скло- нам и деревья наверху скрывали меня. Звуки боя неслись со всех сторон. Мне казалось, что я различаю уханье минометов на аэродроме Аврора, треск мортир и разрывы ручных гранат со стороны Рузвельтовских казарм. Дно канавы было малоприглядным, но меня это не беспоко- ило. После дождя стояли лужи черной зловон- ной воды, ручные стервятники ковыляли среди отбросов, похожие на ревматических кур. Не- вдалеке валялись две дохлые лошади; смерть настигла их на улице, и их свалили вниз. Мел- кие черные ястребы, которых здесь называют их старым ацтекским именем цопилотес, де- ловито потрошили лошадей и пожирали их внутренности.

Местами дно канавы как бы вздыбливалось, и до уровня улицы оставалось десять или пят- надцать футов. Тогда шум боя становился отчет- ливее: рев автомашин, шедших на малой ско- рости, бронхитный кашель крупнокалиберных револьверов, которые все еще в ходу в Гвате- мале; отдаленные яростные выкрики доносились, как голоса плохих актеров в мелодраме, когда смотришь ее с галерки в большом театральном зале. Потом канава снова шла под откос, крыши домов проваливались за линию горизонта, вид- нелся только конус вулкана, легкие дымки от трассирующего снаряда да испуганные голуби в небе. Шум боя стихал.

Попасть в нужный район, пробираясь по барранкас, не так просто. Они часто раз- ветвляются. Иногда я поворачивал не туда и за- ходил в боковой ход, оканчивавшийся тупиком. Прошло около двух часов, пока, обойдя го- род по окраинам, я добрался до места, откуда.

как мне казалось, можно было выйти к Руз- вельтовским казармам. Здесь бой был в разга- ре. Я скорчился у верхнего края канавы, при- слушиваясь к разрывам снарядов и треску ру- жейного огня. Казалось, что идет настоящее сражение, в котором каждая сторона имеет по нескольку тысяч бойцов. Когда я попытался осторожно приподняться, из-за баррикады, от- стоявшей в сотне ярдов, кто-то выстрелил в ме- ня из винтовки.

Я решил отступать. Я спустился вниз и по- шел назад тем же путем, пока шум боя не затих вдали. Тогда я вторично вылез из барранка и оказался на тыквенном поле, где-то между Первой и Второй улицами Западного района. Здесь царила тишина, не было видно ни души.

Я вышел на Третью улицу и зашагал мимо афишных щитов и мастерских по ремонту вело- сипедов, которыми знамениты здешние места, прямо к Авенида Элена. Эту часть города я знал хорошо. Следующая улица, параллельная Авенида Элена, должна была быть Первая аве- ню, и я вспомнил, что в прежние дни один швей- царец держал там пансион поблизости от угла Третьей улицы. В этой части города особая опасность меня не поджидала. Здесь не было военных объектов, ничего такого, за что стоило бы сражаться, — одни курятники, тыквенные грядки да мастерские по ремонту велосипедов.

В небе в направлении Рузвельтовских казарм поднимались дымки.

К счастью, старый швейцарец держал свой пансион в том же доме, и его дружественные чувства ко мне не изменились. Прежде всего я переоделся в один из его костюмов, чтобы чув- ствовать себя в безопасности, затем позвонил в казармы. Уходя, я получил приказ явиться к Кранцу вечером и теперь хотел знать, что мне делать. К моему удивлению, казармы ответили.

У телефона был «патриот», которого мы все называли Гатито.

— Алло, Гатито! — сказал я. — Как дела? — Армия освобождения не сдается! Мы до- рого продадим свою жизнь! — Какие части действуют против нас? Тан- ки у них есть?

Мне нужно было знать, что происходит на самом деле, но в голове у Гатито была битва при Аламо, и он снова завел свою предсмерт- ную песню:

— До последнего патрона! До последней капли крови!

В 1836 г. американский гарнизон в форте Аламо (Техас) был осажден и уничтожен мексикан- скими войсками.

— Значит, положение тяжелое? — Площадь завалена телами павших. Ждем штурма. Если придется, умрем на посту. Да здравствует доблестная Армия освобождения! — Да здравствует доблестная Армия осво- бождения, — ответил я. — Позови Кранца.

Кранц был совершенно спокоен. Я знал, что такие заварушки в его вкусе.

— Они из кожи вон лезут, — сказал он. — В общем, это полезно. Проверка боевой подго- товки. Где ты? — У швейцарца на Первой авеню, — ска- зал я. — Знаю. Место недурное, хотя кормят по- средственно. Оставайся пока там. Если понадо- бишься, я тебя вызову.

В трубке послышался слабый прерывистый треск; так стучит отбойный молоток, разбиваю- щий асфальтовое покрытие улицы за милю от вас. Потом раздался грохот.

— Бьют снарядами без взрывателей, — объяснил Кранц. — А что, если начнут бомбить? — Не страшно. Чтобы попасть, им нужна цель никак не меньше зоологического сада. Ну, мне некогда. Дочке старого Гепплера привет. Попробуем созвониться через час.

Через час линия была прервана. К полуно- чи перестрелка затихла, и я лег спать. Наутро меня разбудил топот на улице — моя комната была в цокольном этаже. Это был разоружен- ный взвод солдат Армии освобождения. Плен- ные шли, подняв руки, под охраной правитель- ственных автоматчиков. Конвоиры суетились, рявкали на пленников, как овчарки на овец; у конвоируемых были красные от бессонницы гла- за и тот унылый вид, по которому всегда отли- чаешь пленного. Больше за день ничего не про- изошло. Не было газет, не было свежего хлеба, не было электричества, вскоре перестал рабо- тать и водопровод. Вечером вернулся один из жильцов и сказал, что враждующие армии дого- ворились между собой и заключили перемирие. Вскоре появился полковник Кранц.

На Кранце был отлично сшитый новый мун- дир цвета хаки, чуть посветлее американского образца. К моему изумлению, на рукаве у него по-прежнему красовался синий знак Армии ос- вобождения. Он был подтянут, в отличном на- строении и источал любезные улыбки с той же готовностью, с какой осьминог источает чер- нильную жидкость, и надо полагать, с той же целью.

— Alors, David, cа va? 2

Кранц любил подчеркнуть свой космополи- тизм, невзначай вставляя в разговор француз- ские фразы.

— Признаться, нет. — Qa ne va pas?3 — Кранц выразил на своем лице участие. — Что с тобой стряслось? Кто-нибудь обидел? Девочка разлюбила? — Нет, — сказал я, —просто надоело. — Почему же надоело? — Кранц положил мне на плечи свои толстопалые ручищи и поста- рался изобразить глубокое сочувствие. Это был авантюрист международного класса, опытный актер с полным набором фальшивых эмоций. На южноамериканцев он производил сильное впе- чатление. Англосаксы считали себя умнее его и в результате недооценивали его хитрость. — Для начала могу сказать, что я не люблю, когда в меня стреляют без всякого разумного повода и без предупреждения и заставляют прятаться полдня на мусорной свалке. — А, ты об этом фейерверке! Что ты хо- чешь?.. Конечно, удовольствия мало, но, если разобраться, по сути — ерунда. Здешняя пуб- лика любит пошуметь. Они просто палят в воз- дух, ну, как это бывает в Нью-Йорке в ночь под Новый год. — Сколько убитых? — Двадцать один. Грохоту, как при Эль- Аламейне4, voyez vous, et vingt-et-un tués5. — Он произносил французские слова с чудовищ- ной тевтонской претензией на изящество. — II у avaient des malentendus6 — легкие разно- гласия на высшем уровне. Сейчас все улажено. Перспективы отличные. — Только не для тех двадцати и еще одно- го, которым не повезло, — сказал я. — Я не вижу в этом большой логики. Либо Бальбоа хозяин, либо нет. Если он хозяин, почему пра- вительственные войска не слушают его прика- зов? Если нет — уберемся отсюда ради господа бога, пока не возникли новые разногласия на высшем уровне. — С разногласиями покончено. — Кранц

покачал головой и сжал губы: он делал так, когда хотел показать, что располагает важной секретной информацией. — Все улажено. На- ши требования удовлетворены. Армия освобож- дения получила равные права с правительствен- ными войсками.      

— Плевать я хотел на эти права, — ска- зал я.

Кранц сделал вид, что не слышит. Он усел- ся и положил фуражку на кровать. Незаметно поглядывая, я ждал, когда он поднимет руку к волосам. В густой черной шевелюре, которую Кранц сохранил, несмотря на возраст, свети- лись белые проплешины, и он постоянно пытал- ся скрыть их от постороннего взгляда, быстро проводя рукой по волосам. Кранц был кокет- лив.

— Дэвид, — сказал он, — могу сообщить интересную новость. Тебя вызывает президент.

По тому, как он произнес «президент», я по- нял, что Кранц у власти. Он говорил так, как если бы сам владел президентским дворцом или; по крайней мере, был крупным акционером в этом синдикате.

— А в чем дело? — спросил я. — Не знаю. Наверно, что-нибудь заман- чивое. — Единственное, чем сейчас Бальбоа мо- жет меня соблазнить, это уволить из армии. — Ты отлично знаешь, Дэвид, что сей- час это невозможно. Президент нуждается в нашей поддержке, но, по правде говоря, он считает, что в городе слишком много офи- церов Армии освобождения. У него для тебя замечательное поручение. Ты будешь просто в восторге. — Не надейся. Я буду дьявольски недово- лен. — А как насчет твоей финка? — Кранц уставился в потолок. — Насчет финка? Боюсь тебе сказать. Я начинаю думать, что она не стоит этих хлопот. — Президент пошлет тебя в такое местеч- ко, где ты будешь в тишине и покое, а когда вернешься, комиссия, которая занимается эти- ми делами, уже решит вопрос о твоем поместье. По-моему, есть расчет. Финка ведь была не- дурна, не так ли? Она стоит того, чтобы за нее биться, вот что я хочу сказать. — Финка была совсем недурна, — ска- зал я. — И размеры подходящие. Наша семья вложила в нее немало трудов. И все же я начи- наю думать, что из всего этого ничего не полу- чится. Именно сейчас я начинаю это понимать по-настоящему.

Кранц сочувственно покивал головой.

— Так, значит, в шесть утра. Не вини меня. Это страшная рань, но президент решил стать примером для своих министров. Я зайду за то- бой в полшестого, и мы отправимся во дворец вдвоем.

В половине шестого Кранц зашел за мной, и мы отправились во дворец, — здание, выстро- енное из зеленоватого камня, похожего на мыльный, и примечательное несколькими ак- рами очень скользких полов, парадной лестни- цей шириной в десять ярдов и — как утверж- дают гватемальцы — самыми массивными кан- делябрами в мире. У дверей стояли на часах все те же полицейские, с лицами рассерженных обезьян; перемены были малозначительными. Электричество еще не починили, на столах ча- дили керосиновые лампы. Портреты Вернера, красивого, слегка нахмуренного, исчезли.

Генерал Бальбоа сделал широкий жест: он отказался от президентских апартаментов и пре- вратил в кабинет одну из приемных, занимае- мых прежде младшим секретарем. Кабинет помещался в самом конце коридора, и мы долго шли по скользким плитам, ступая с осторож- ностью, как альпинисты, форсирующие ледник. Когда часы пробили шесть, нас пригласили войти. Генерал Дионисио Бальбоа сидел за ма- леньким столиком, освещаемый гигантским, покрытым пылью канделябром; кроме него, в комнате была секретарша, женщина средних лет с багровым родимым пятном на щеке. По стенам висели табели-календари; клеточка с тринадцатым числом повсюду была заклеена миниатюрным изображением святого угод- ника.

Президент поднялся из-за стола и вышел к нам навстречу. Кранц щелкнул каблуками с такой силой, что по всему его телу прошла ви- брация.

— Ваше превосходительство! Капитан Вильямс! — Счастлив вас видеть, — сказал Бальбоа без особого энтузиазма. Он наградил меня ко- ротким сильным рукопожатием и улыбкой, ко- торая увяла на его лице, не успевши расцвесть. Он указал на два плетеных канцелярских сту- ла, стоявших у его письменного стола, и мы сели.

Внешность президента меня удивила. В Гва- темале преуспевающие люди корпулентны, и я думал увидеть мужчину могучего сложения, с громовым голосом и развязными манерами — сложившийся тип южноамериканского диктато- ра — второго Порфирио Диаса, но без усов. Президент Бальбоа был тощ, маленького роста и застенчив, чтобы не сказать робок. Глядя на него, я прикидывал, какие перемены произой- дут в нем за десять лет, если, конечно, его не прикончат раньше.

— Значит, это тот самый офицер, которого вы рекомендовали мне, полковник Кранц?

Бальбоа произнес эту фразу по-английски и выдавил из себя вторую улыбку.

— Так точно, ваше превосходительство. — Очень рад, — сказал Бальбоа тоном, ко- торый показывал, что он не испытывает особой радости. Он внимательно посмотрел на меня. — Вы говорите по-испански, капитан Вильямс? — Да, сэр. — Я понял, что действительно произведен в капитаны. — Тогда, если вы не возражаете, продол- жим нашу беседу по-испански. Это избавит ме- ня от ощущения лингвистической неполноцен- ности. — Еще одна призрачная улыбка. — Капитан Вильямс прожил в Гватемале четырнадцать лет, — сказал Кранц.

Я счел нужным разъяснить, что эти четыр- надцать лет приходятся главным образом на мое детство и отрочество.

Бальбоа кивнул.

— Вы жили в Истапе, если не ошибаюсь?

У него была недурная память, и он был не

прочь щегольнуть ею.

— Капитан Вильямс, — начал Бальбоа. — Мне нужен офицер для ответственного поруче- ния в одной из наших провинций, человек ре- шительного характера, но — это очень важ- но — умеющий в то же время и размышлять. Полковник Кранц назвал ваше имя и рекомен-

довал мне вас, во-первых, потому, что вы знаете те места, о которых пойдет речь, и, во-вторых, потому, что вы обладаете талантом, который не- часто встречается у нас, гватемальцев, — тон- костью в обращении с людьми. Полковник Кранц, вы информировали капитана Вильямса о том, что мы хотим ему поручить? — Прези- дент скосил глаза на Кранца; словно два ма- леньких черных краба поползли, заваливаясь набок.

— Нет, сэр.

Лицо генерала Бальбоа погрустнело.

— Сейчас в некоторых районах страны от- мечаются незначительные волнения среди ин- дейцев. Это естественно, трудно было бы ожи- дать другого. Пропаганда, которую павший режим сеял среди индейцев, возымела свое действие.

Бальбоа поглядел на меня, потом на Кранца и сделал паузу.

— Индейцы ведь как дети, — сказал Кранц.

Президент кивнул, показывая, что считает это замечание ценным.

— Как все мы знаем, Вернер дал индейцам землю. Стоило вам не угодить Вернеру, он от-

бирал у вас имение и отдавал индейцам. Не пытайтесь убедить меня, что он делал это из великой любви к индейцам.

Президент разразился внезапным пронзи- тельным смехом, который таинственным обра- зом перешел в позвякивание огромного канде- лябра.

— Нет, он хотел, чтобы индейцы поддержи- вали его преступную политику. А что делали индейцы с огромными владениями, упавшими к ним с неба? Это все мы отлично знаем. Они начисто вырубали кофейные и банановые план- тации, а в каком-нибудь уголке — наверное, этот уголок составлял одну десятую часть име- ния — сеяли маис и бобы; маисом и бобами они питаются; и больше им вообще от жизни ничего не нужно. А остальные девять десятых загубленной земли? Зарастали кустарником! Что это, по-вашему? Аграрная реформа или аг- рарное самоубийство? — Преступные действия сумасшедшего, — сказал Кранц. — Un fou dangereux 7. — Это все, что можно сказать об аграрной реформе, — сказал Бальбоа. — Теперь второй вопрос: сделал ли он хоть что-нибудь, чтобы поднять этот несчастный заброшенный народ до нашего уровня?

Президент остановил на мне свой тяжелый взгляд. Я вынужден был отрицательно качнуть головой.

— Ровно ничего! Они жили и подыхали, как свиньи. Государство отказывало им в надеж- дах и упованиях, которые обязано поддержи- вать даже в самых ничтожнейших из своих граждан.

Я понял, что Бальбоа наделен великим да- ром государственного деятеля, — он умел пре- подносить банальности как откровения.

— Мы отвергаем политику павшего прави- тельства,— сказал Бальбоа. — Мы будем во- влекать индейцев в общую жизнь страны. Уже предприняты некоторые весьма интересные опы- ты в этом направлении. — Как я понимаю, сэр, экспроприирован- ные имения будут возвращены прежним вла- дельцам, — сказал Кранц. — Да. Так решено. Индеец, предоставлен- ный самому себе, возвращается к каменному веку. В современном государстве это нетерпи- мо. Индейцев нужно цивилизовать, пусть даже вопреки их желанию. Они будут недовольны, допускаю. Что ж, сопротивление придется по- давить, сочетая твердость с гуманностью. Бу- дем помнить — повинен не индеец, а бессовест- ный смутьян, внушивший ему ложные идеи. — Бальбоа вздохнул. — Нужно избегать крово- пролития.

Возможно, что в эту минуту он верил в то, что говорил. За последние пятьдесят лет в Центральной Америке произошло не менее ста государственных переворотов, и немалое число людей, приходивших к власти, начинали свою деятельность с реформ. Год-два такой власти- тель воздерживался от грабежа сам и не позво- лял своим сподвижникам расхищать государст- венную казну. Случалось, что разочарованные сподвижники восставали. Начиналась резня. Сперва глава государства истреблял противни- ков во имя справедливости, потом из подозри- тельности, а в конце концов превращался в матерого тигра-людоеда, правившего в атмосфе- ре страха и ненависти, при помощи тайной по- лиции и пыточных камер.

— Нам нужны разумные люди, — сказал Бальбоа. — Твердая рука и любящее сердце. Осложнения могут возникнуть сейчас в десяти районах; и в каждом свои особые трудности Людей, способных принимать справедливые ре- шения, мало. Вы хорошо знаете гвадалупских чиламов, капитан? — Нет, сэр. Не сказал бы этого. Большин- ство пеонов у нас на соледадской плантации действительно были чиламы, но мы никогда ни- чего о них не знали. Они приходили, отрабаты- вали свой долг и снова уходили в горы. Мы общались с ними через капоралес. — Охотно верю. Они загадочный народ. Все наши индейцы загадочны. Мы знаем о них немногим больше, чем знали наши праотцы, когда впервые пришли сюда. Итак, капитан, я хочу, чтобы вы отправились как можно ско- рее в Гвадалупу и приняли власть в свои руки. Желательно, чтобы вы выехали не позже завт- рашнего дня.

Мне казалось, что я совершенно тверд в своем решении больше не участвовать ни в ка- ких латиноамериканских авантюрах и даже покончить с той, в которую уже ввязался; по- тому для меня осталось тайной, как Бальбоа умудрился переубедить меня в течение получа- сового разговора. Он был из тех людей, которым удается внезапно воздействовать на чувства собеседника, потому что вначале вы обмануты их мнимой холодностью. Он также обладал тем, что называют личным магнетизмом и что я ставлю выше дара убеждать. Он не высказал ни единой мысли, которую можно было бы назвать сколько-нибудь новой, поражающей или глубо- кой. Вспоминая позже нашу беседу, я видел, что он оперирует обычным набором политичес- ких трескучих фраз, но он умел захватить собе- седника — хотя бы на короткое время.

Только одно, видимо, смущало его ничем не потревоженную совесть: имеет ли он моральное право заставить меня, да и кого бы то ни было, покинуть столицу и — пусть даже ради велико- го дела — похоронить себя в такой дыре, как Гвадалупа?

— Здесь вы живете насыщенной жизнью, чувствуете себя в центре событий. А Гвадалупа тихое местечко. Веселого там мало.

Он излагал эти соображения столь же серь- езно, как и предыдущие. Президент был лишен чувства юмора.

 

Я дурно спал эту ночь. Бойня на берегу ре- ки глубоко поразила меня, и мне снились страшные сны. Они будили меня каждые де- сять минут. Я понял, что, хоть Я и солдат вто- рой мировой войны, мне еще не приходилось испытывать настоящего страха, настоящего ужаса. Бывало, что я шагал по полю сражения, усеянному трупами, но до этой резни в джунг- лях я ни разу не наблюдал убийства.

Фактически в современной войне мы не раз- думываем над тем, что рвем людей на части снарядами, сжигаем их в танках, хороним за- живо в бомбоубежищах. Мы определяем навод- ку по карте, с помощью специальных вычисли- тельных таблиц, а когда являемся на место боя, чтобы проверить меткость огня, человеческие останки не привлекают нашего внимания. Они лежат подобно манекенам — привычный рекви- зит войны. Мы, современные воины, абстраги- руемся — как если бы мы были математика- ми — от чудовищных результатов своей работы. Но вот я столкнулся с конкретными фактами войны, почувствовал их всем своим существом, и теперь страшные подробности бойни в джунглях, сколько ни гнал я их из памяти в дневные часы, с наступлением ночи являлись мне снова.

Бойня в джунглях всегда так или иначе соединялась во сне с моей финка, и этому не приходилось удивляться, потому что с финка были связаны все мои сновидения. Я вновь возвращался туда, где стоял наш старый дом, где у подножья вулканов раскинулась знакомая долина и слышался негромкий напев трудив- шихся на плантациях индейцев-пеонов. Все, что произошло со мной за последние пятнадцать лет, растягиваясь или, наоборот, сжимаясь, должно было втискиваться в этот эмоциональ- ный контекст. В последних мучительных снови- дениях участвовал мой дед, слегка презритель- ный, величественно равнодушный к убийству и потокам крови. Был тут и мой отец, испуган- ный, беспомощный, бессильный что-либо сде- лать для меня. Иногда возникала Грета. Она являлась мне потому, что я был в смятении; в дневные часы мне почти удавалось не думать о ней.

Я поднялся задолго до рассвета, разыскал такси и в рассеивающемся ночном сумраке по- ехал на вокзал. Когда солнце встало, я уже покидал Гватемала-Сити на дребезжащем гва- далупском поезде. Живописные городские предместья быстро сменились джунглями, как только мы начали спускаться с нагорья. Четы- ре часа поезд сползал в дышавшую зноем про- пасть. Потом еще четыре часа он выбирался наверх, предлагая нашему взору быстро сменя- ющиеся виды из тропического альбома: вот вулкан с обожженной вершиной, покрытой легким облачком; вот люди в штанах до колен, фартуках и широкополых шляпах, смиренно стоящие полукругом у самого полотна, ждущие чего-то, быть может, чуда; гигантские скалы у самого края джунглей словно присели на кор- точки, выставив разрушенные временем ягоди- цы; мясистая, алчущая влаги растительность, пробивающаяся в безводной пустыне; мальчу- ган, зажавший в расщепленной с одного конца палке черную извивающуюся змею; а по вре- менам тихие, притаившиеся деревушки с хижи- нами из грязных соломенных циновок. Боль- шинство пассажиров в вагоне были индейцы. Они заполнили все двенадцать купе, похожих на продолговатые ящики, и, упершись друг в друга коленями, задумчиво и внимательно сле- дили за всем, что происходило вокруг. Когда поезд встряхивало на остановке и шляпы у них сваливались на пол, они поднимали их и нахлобучивали снова. У мужчин были печаль- ные глаза и усы, как у китайских мудрецов; женщины прижимали безгласных детей к пол- ным грудям, испещренным синими жилками. Если они хотели что-нибудь сказать друг другу, то говорили не поворачивая головы, быстрым таинственным шепотом.

Со мной ехал журналист по имени Эрнан- дес; он должен был написать статью о положе- нии в Гвадалупе.

Эрнандес был молод, с изящными, почти благородными чертами лица; он начал свою жизнь как автомеханик, а теперь готовился к политической карьере, Эрнандес работал в га- раже в Браунсвилле, штат Техас. Он сказал, что когда станет профессиональным политиком и сколотит приличное состояние, то уедет в США, поселится в Майами и будет жить там до самой смерти. Я спросил его, что он нашел хорошего в Майами, но он, по-видимому, не понял моего вопроса. Спрашивать в наши дни — хорошо ли в Майами — столь же абсурдно, как в былые — хорошо ли в царствии небесном. У Эрнандеса был термос с кока-кола, которым он щедро меня угощал, и испанское издание «Ридерс-Дайджест». Когда наша беседа иссяка- ла, он штудировал его не спеша, подчеркивая отдельные строки.

Выяснилось, что, если не считать поездки в Браунсвилл, Эрнандес за все тридцать лет своей жизни ни разу не выезжал из столицы. Теперь он был насторожен и испуган; до него дошли тревожные слухи о том, что творилось в Гвадалупе. Больше всего на свете он любил кинематограф и так построил свою жизнь, что- бы все свободное время проводить в кинотеат- рах, наслаждаясь зрелищем на экране. Он на- чинал свою работу в редакции в половине вось- мого утра, а в час был уже свободен. Это по- зволяло ему посетить за день два киносеанса, и за последние пять лет он ни разу не упускал этой возможности, разве только если бывал бо- лен. Эрнандес видел все фильмы, какие попада- ли в Гватемалу, боевики он смотрел по два и по три раза. После заключительного вечернего сеанса он шел в мороженое заведение и сидел там за стаканом молочного коктейля. Когда мороженое заведение закрывалось, он шел спать. Так он жил и считал это подлинной жизнью; оставить эту жизнь и ехать навстречу неведомому в какое-то захолустье казалось ему ни на что не похожим, чем-то вроде кошмар- ного сна.

Все это Эрнандес поведал мне, то отрываясь от «Ридерс-Дайджест», то снова погружаясь в него. Пристрастие к этому журналу, по цент- ральноамериканским понятиям, свидетельство- вало об интеллектуальных запросах. Впрочем, сейчас Эрнандес слишком нервничал, чтобы на- долго сосредоточиться на своем журнале.

— В «Люксе» на Шестой авеню не бы- вали? — Кажется, бывал, — ответил я. — Даже наверняка. Это напротив «Капитолия», не так ли? — Не совсем. Надо еще пройти полкварта- ла. — Воспоминание было приятным, и Эрнан- дес чуть улыбнулся. — Если вы смотрите пер- вый вечерний сеанс в «Люксе», то можете по- спеть в «Капитолий» ко второму. А если вы пойдете на второй, скажем, в «Рокси» или в «Рекс», то наверняка пропустите короткоме- тражку. Я говорю о «Люксе» потому, что там кресла поставлены просторнее и ногам свобод- но. Это большое удобство. — Эрнандес взгля- нул на свои колени, зажатые между коленами двух индейцев, сидевших на противоположной скамье. — Конечно, в «Вариададес» гораздо де- шевле, но удобств никаких, к тому же они на- бирают уйму рекламных объявлений и преры- вают для них программу.

Индианка, прижатая к Эрнандесу, поднесла ко рту младенца сложенные горстью ладони: ребенка стошнило. Эрнандес быстро отвернул- ся к окну, но там, как в дурном сне, воз- никли вулканы и кактусы. Он поспешно отвел взгляд.

Он спросил меня, что такое Гвадалупа, и я стал ему рассказывать. Это был один из сошед- ших на нет городков, с историческим прошлым, но без единого кинотеатра, без единого моро- женого заведения, без клубов, без воскресных концертов на п л а с а, без вечерней прогулки представителей светского общества в часы, строго определенные обычаем, — короче гово- ря, если стать на точку зрения Эрнандеса, не город, а призрак города. Потом я вспомнил о гвадалупских отелях.

— Там не то пять, не то шесть отелей, — сказал я. — Что ж, приличные отели с американски- ми барами и всем прочим? — Как будто так. Да, американские бары были почти везде. Но сейчас, я думаю, никто в них не ходит. Может, их даже и нет.

Эрнандес опять погрустнел.

— Их пооткрывали для иностранных план- таторов, — объяснил я. — Когда плантаторов не стало, не стало и клиентуры. Должно быть, закрылись. Можно, конечно, выпить в канти- не, но там полно головорезов. Мы не ходили в кантины. Человеку, который приехал, что- бы отдохнуть и приятно провести время, не хо- чется, чтобы у него над ухом стреляли.

Мне кажется, я довольно верно рассказал о Гвадалупе и о том, чего следует ожидать при- езжему. Правда, я коснулся лишь того, что могло заинтересовать Эрнандеса, и не упомя- нул, что плантаторы приезжали в жаркий сезон в Гвадалупу, чтобы насладиться свежим возду- хом, что озеро, до которого от города было всего час езды, считалось одним из красивейших во всей Центральной Америке. Гвадалупа распо- ложена на высоте в семь тысяч футов над уров- нем моря. Все двенадцать месяцев в году пого- да в Гвадалупе изумительно хороша; окрестное сти очаровательны; правда, в их прелести есть что-то неземное: слишком тихо и грустно. Каж- дому, кто приезжает в Гвадалупу, приходит в голову, что было бы неплохо остаться здесь до конца жизни, но почему-то никто этого не дела- ет, и превратить Гвадалупу в гватемальскую Матлок Спа 8 не удалось. Индейцы здесь мало живописны. Я старался припомнить что-нибудь, что могло бы заинтересовать Эрнандеса, и по- думал о церкви.

— Там есть церковь, — сказал я, — кото- рая вам понравится. Я не специалист, но те, кто интересуется архитектурой барокко, находят в ней много замечательного. Боюсь, что не сумею вам рассказать, что именно. — Значит, они все-таки христиане? — спро- сил Эрнандес. — Отнюдь нет, — сказал я. — То есть я имею в виду индейцев. Они были крещены в свое время и формально считались христиана- ми, но лет сорок — пятьдесят тому назад они прогнали священников и захватили церковь. Сейчас белые туда не ходят. Индейцы соверша- ют там свои обряды, и белым это не нравится. Индейцы тоже не любят, чтобы белые показы- вались в церкви. Несколько лет тому назад, когда я здесь жил, одного белого пырнули но- жом, когда он пытался сфотографировать их пляски или как это там у них зовется. Лучше не связываться.

Эрнандес отложил свой журнал и заду- мался.

— Незавидное местечко. А? — сказал он.

 

Мы приехали в Гвадалупу во второй поло- вине дня. Я спросил об известных мне отелях; они закрылись. Тогда, расставшись с Эрнан- десом, у которого было письмо к каким-то дру- зьям его родителей, я отправился в довольно скромный пансион в переулочке, знакомый мне еще по прежним временам, снял там комнату и умылся. Потом, пропустив стаканчик, я пошел побродить по городу.

На первый взгляд Гвадалупа не перемени- лась, я не заметил каких-либо признаков не- благополучия. Лавочки, принадлежавшие л а- дино, торговали. Там, где бывало тихо, было тихо и сейчас, а там, где бывало шумно, и сейчас стоял сильный шум; все, кого я ни встречал, были заняты тем же самым, чем они занимались — по моим воспоминаниям — в это время дня всю свою жизнь.

Говоря о Гвадалупе, нужно помнить, что это город, населенный ладино. В Гватемале всего один или два города, за исключением столицы, которые считаются «белыми»; в горах немало деревень с чисто индейским населением; боль- шинство же городков, вроде Гвадалупы, насе- лены ладино, креолами, в жилах которых смешалась кровь двух рас и которые ведут свое происхождение от давних времен. Ладино в большинстве смуглы и недурны собой. Они оде- ваются по-европейски; если хватает средств, то и по последней моде; всегда предпочтут ехать, нежели идти пешком; не любят заниматься фи- зическим трудом; совершают свой вечерний про- менад в установленные часы и в установленном месте; дают за дочерьми хорошее приданое; любят потолковать о политике и умеют копить деньги. Бездонная пропасть отделяет их от ин- дейцев, часть крови которых течет в их жилах.

В Гвадалупе ладино живут среди памят- ников великого прошлого, ничуть не думая об этом. Гвадалупа — город царственных разва- лин, поблекшей позолоты, былого величия. Старинные каменные дома стоят за глухими ог- радами; редко прорезанные окна скрыты мас- сивными решетками, — в огромные двери всад- ник мог бы въехать, не слезая с коня. Централь- ная площадь, называемая п л а с а, обрамлена замечательными зданиями колониальной архи- тектуры; среди них выделяется церковь, кото- рую можно принять за собор. В городе много других улиц и площадей, но улицы узки и дур- но вымощены, а площади теряются среди раз- валин украшенных высеченными из камня орнаментальными щитами вымерших аристокра- тических родов.

В городе много лавок и распивочных заве- дений, называемых кантинами; все они од- ноэтажные и покрашены в самые кричащие цве- та. Лавки расписаны по фасаду драматизиро- ванными изображениями товаров. С фасада мясной лавки на вас бросается бык, пригнув голову и раздув ноздри; на фасаде кантины под вывеской «Благородный гость» изображен американец в широкополой шляпе, который, не вылезая из своего джипа, опорожняет подне- сенный ему стакан виски. Церковь на площа- ди — та самая, из которой индейцы изгнали священников. Это случилось, когда в Гвадалу- пе индейцев было намного больше, чем лад и- н о. Церковь словно укутана в складки из свет- ло-желтого песчаника; прямоугольная звонница несколько раз страдала от землетрясений;на ней виднеется большой позеленевший колокол.

Когда я вышел на п л а с а, было уже около восьми часов. Солнце село, владельцы лавок, сопровождаемые женами, детыми и няньками- индианками, выряженными в платья с оборка- ми и бантиками, шли по площади, совершая свой предобеденный променад. Они шли все в одном направлении и огибали площадь на три четверти; когда же голова процессии достигала определенного пункта, вся процессия повора- чивала и следовала обратно; это походило на движения маятника, осью которого в данном случае служил памятник Свободы. Знакомый грохот несся из распахнутых дверей двух к ан- ютин: «Бьюсь об заклад» и «Ты да я», которые расположены прямо за углом на улице, выхо- дящей на пласа, и знамениты своими мощны- ми радиолами-автоматами, замолкающими толь- ко в том случае, если в городе выключено элек- тричество.

Я успел дважды пройтись по главной улице под тихим блистающим зеленовато-синим купо- лом неба, когда до меня наконец дошло, что именно переменилось в городе. Исчезли индей- цы. Кто-то устроил в городе чистку и вымел прочь все индейские хижины из самана и соло- менных циновок. Не было индейцев, заверну- тых в одеяла, которые сидели и лежали у стен на каждой улице. Жители города избавились от этих индейцев, вечно пьяных, молчаливых, не желающих иметь с ними дела. Единственные индейцы, которых я сегодня увидел, стояли на церковной паперти; готовясь войти в церковь, они размахивали кадилами и громко, словно разговаривая между собой, возносили молитвы богам.

Эта перемена, происшедшая в Гвадалупе за пять лет моего отсутствия, была во многом ти- пичной для того, что происходит в стране, но здесь кто-то позаботился убыстрить вековой ход истории. Индейцы исчезают. Они молча отсту- пают, вымирают или превращаются в ладино.

Еще можно встретить замкнутые и крепкие индейские общины, но число их все время уменьшается, рождаемость же ладино неук- лонно растет. Слепо и неразумно, словно чело- век, погруженный в гипнотический сон, индеец живет по законам, провозглашенным жрецами и старейшинами более четырехсот лет назад. Многие из этих законов уже давно мертвы, но индеец их выполняет. Центром его жизненных интересов служит какая-то потерявшая смысл тайна, единственное назначение которой сохра- нять индейцев индейцами. Индеец не может стать иным, чем он есть, и ладино, дитя но- вейших времен, медленно, но верно вытесняет его. Ладино не имеет прошлого. Для него не существует голоса предков. Он отлично ужива- ется с нашим веком и участвует в погоне за сияющим идеалом, а каков этот идеал — хоро- шо известно: комфортабельная вилла и две ма- шины в гараже.

Недоедание, во-первых, и совращение моло- дых индианок белыми, во-вторых, — вот глав- ные причины, сгубившие гвадалупских индей- цев. Факторы эти действуют медленно, но не- умолимо, и — посмотрите, индейцев нет. Про- шло всего пять лет, и как самостоятельная расо- вая группа они исчезли. Я не знал, что уско- рило катастрофу, но я видел, что Гвадалупа кишит нарядными ладино, которые одеты, как белые, живут, как белые, и могли бы, собствен- но,, и во всех других отношениях сойти за бе- лых, если бы не цвет их кожи, который лучше приспособлен к гватемальскому климату.

Исчезновение индейцев (не считая упрямой кучки богомольцев на паперти), быть может, пошло на пользу городу, если исходить из ин- тересов белых людей. Ладино жизнерадостен и общителен. Ему нравится все новое, он скло- нен к подражанию, он хочет произвести на вас хорошее впечатление. Индейцу на все это на- плевать.

Когда я вошел в ратушу, рабочие вешали в холле фотографический портрет президента. Я видел его впервые; изображение получилось расплывшимся, как будто наспех увеличили старую карточку для паспорта. Фотограф под- черкнул в лице президента обманчиво слабое, словно извиняющееся выражение. Внизу стояла надпись: «Свобода — Справедливость — Баль- боа». Раньше на этом месте висел портрет Вер- нера, и стена сохранила здесь свой прежний цвет. Портрет Вернера был больше по разме- рам; вокруг нового портрета образовался широ- кий темно-зеленый бордюр, резко выделявший- ся на выцветшей до невозможности стене холла.

Кроме людей, вешавших портрет, никого в ратуше не было. Я шагал по коридорам, загля- дывая в пустые комнаты. Я хотел найти мэра, интенденте, как его обычно здесь называют. Наконец я увидел человека, сидевшего за пись- менным столом, заваленным измятыми бума- гами. Одна нога у него была босая. Он держал башмак в руке и рукояткой тяжелого резино- вого штемпеля забивал вылезший гвоздь. Я ос- тановился на пороге; сидевший продолжал ра- ботать штемпелем. На нем был черный «рес- пектабельный» суконный костюм, какой носят ладино, служащие в муниципальных учрежде- ниях, но, к моему изумлению, это был индеец. Электрическая лампочка у него над головой

 

лила слабый свет, то вспыхивая, то угасая, ритмично, как удары пульса; по мгновенно блес- нувшему его взгляду я понял, что он осведом- лен о моем прибытии. Он опустил башмак на пол, попробовал было надеть, потом снова взял- ся за штемпель.

— Мне нужен интенденте, —сказал я громко. — Он еще не ушел?

Меня с детства приучили разговаривать с индейцами начальственным тоном, и мне это легко давалось.

Сидевший опустил башмак и еще раз по- пытался надеть его.

— Я — интенденте, — сказал он, не подымая головы. — А вы кто такой?

Мне еще ни разу не приходилось слышать, чтобы индеец — пусть он даже занимает ка- кую-то должность — так разговаривал с белым. По здешним понятиям, бесцеремонность была невиданной. Я сообщил, что я новый воинский начальник их города, но эта новость произвела на моего собеседника очень малое впечат- ление.

— Меня зовут Мигель, — сказал он, даже не добавив привычной формулы: «к вашим услугам», что сделал бы каждый ладино и почти каждый индеец.

Он взял у меня конверт с приказом о моем назначении, сунул его в груду бумаг на столе и снова потянулся к башмаку.

— Не угодно ли вам уделить мне некото- рое внимание, — сказал я самым суровым то- ном.

Смахнув бумаги с единственного стула для посетителей, я сел.

Интенденте решительно схватил баш- мак и стал нащупывать пальцами гвоздь. Взгляд его не подымался выше моего пояса. У него была огромная голова и лицо бронзового идола с отполированными скулами и маловыразитель- ными глазами. За его креслом на стене висел агитационный плакат, на котором был изобра- жен труп обнаженного мужчины с чудовищно распухшей мошонкой; так бывает, когда чело- века подвешивают за половые органы. Надпись под изображением гласила: «Жертва атеистиче- ского режима». Сколько я помню, точно такие же плакаты висели и тогда, когда к власти при- шел Вернер; мертвец был вечной безыменной жертвой центральноамериканских политических нравов.

— Я хотел бы услышать лично от вас, что здесь происходит, — сказал я.

Интенденте бросил башмак на пол и быстрыми, ловкими движениями стал разрывать гору бумаг.

— Я составил доклад. Можете взять экзем- пляр, если хотите.

Он протянул мне небольшой свиток, пере- вязанный черной тесьмой.

— Благодарю вас, — сказал я. — Вы очень любезны. Но я пришел к вам выслушать част- ный доклад, не официальный. Расскажите мне все с самого начала. — С начала? У меня плохая память. Что было сорок лет назад, уже не помню.

Быстрый взгляд, который он бросил на меня, выражал упорство.

— Давайте начнем с того, что случилось после освобождения. Минуло всего два месяцам Пока что с нас этого хватит. — После освобождения? Что ж, это нетруд- но. Вскоре после освобождения пришел приказ, чтобы индейцы вернули землю. — Землю, которую они захватили само- вольно? — Нет, ту землю, которую им дали, когда вышел закон, что пятая часть земли, принадле- жащей Компании, переходит к индейцам. — Какой Компании? «Юниверсал Коффи Компани»? — Ну да, «Юниверсал Коффи Компани». — Погодите, — сказал я. — Ведь есть же специальный президентский декрет, по кото- рому земля, переданная индейцам, остается в их владении. — Есть ли, нет ли — землю отобрали. Пришла компанейская позиция и согнала ин- дейцев с земли. — И что же, были волнения, индейцы со- противлялись? — Чего ж тут сопротивляться? Сперва ин- дейцам дали землю, потом отобрали назад. Ин- дейцы ничего на этом не потеряли. Чего же со- противляться? — И полицейские сожгли урожай?

— Часть урожая. Бобы не горят. Они со- жгли маис, а потом прогнали быков через бо- бовые поля, чтобы погубить бобы.

— И тогда начались волнения? — Нет. Тогда волнений не было. Когда компанейская полиция сожгла индейские хи- жины и погубила урожай, индейцы решили уйти в горы, но полиция загнала их в специально выстроенные казармы. — Это еще зачем? — Чтобы они работали на Компанию. Я на- писал в докладе, что некоторые молодые ин- дейцы не подчинились полиции и не пошли в казармы. Они убежали и скрылись в горах.

Это сообщение, как я понял, было концом рассказа. Мне сразу стало легче. Наверное, ни- кому не пришло в голову внимательно прочи- тать его доклад, так же как никто не подумал показать его мне.

— Из-за чего же они подняли весь этот шум? — спросил я.

В конце концов, почему я должен беспо- коиться о том, что «Юниверсал Компани» по- теряла нескольких рабов? Убежали — и отлично, желаю им успеха. Пусть «Юниверсал Компа- ни» не ждет от меня сочувствия. Если бы Вер- нер не разорил мелких плантаторов, это сде- лала бы «Юниверсал Компани». Да ну ее ко всем чертям! Пусть сама заботится о себе.

Интенденте опять занялся своим баш- маком. Казалось, он наполовину забыл о моем присутствии. Я вздрогнул, когда он снова заго- ворил, на этот раз так, словно разговаривал сам с собой.

— Молодые люди, которые сбежали, при- шли ночью в город и взломали дверь городского арсенала. Не хватает тринадцати винтовок.

Сердце у меня упало, но я не намерен был так легко отказаться от мысли, что волнения, которые здесь зреют, еще можно уладить мир- ным путем.

— Винтовки могли понадобиться им для охоты. — Да, для охоты на людей, когда наступит час, — сказал интенденте. — Теперь они — бандиты. Немного погодя их поймают, а когда поймают, то расстреляют. — Почему же? Их посадят на два-три ме- сяца в тюрьму. — Тюрьмы и так полны. Проще расстре- лять.       — Сперва их будут судить. — Может, будут. А может, и не будут. Не все ли равно?

Мне показалось, что интенденте дейст- вительно было все равно. В глубине души он, наверное, гордился своим народом, но судьба отдельного человека не имела в его глазах большого значения. Эти полуязычники не про- водят резкой грани между жизнью и смертью, как это делаем мы. Жизнь для них не так уж сладка, и, хотя они не спешат умирать, смерть не таит для них ужаса, как для большинства так называемых христиан. Жизнь недорого стоит у индейцев. Думаю, что судьба трина-, дцати беглецов волновала интенденте меньше, чем меня.

На площади зажглись фонари, было время послеобеденного променада, там сейчас собрал- ся весь город. Голоса толпы, смех и отдаленная музыка радиол-автоматов сливались в сплошной невыносимый шум. Время от времени площадь объезжал полицейский мотоцикл; свет его пе- редней фары то падал на потолок, то снова про- падал.

— Кто станет расстреливать их без суда? — крикнул я, стараясь перекричать стук мото- цикла.

Интенденте ничего не ответил. Мой во- прос, казалось, позабавил его.

— Уж не меня ли вы имеете в виду? — Как поступать — ваше дело. Я со своей стороны, как городской голова, в вашем распо- ряжении. — Вот и отлично, — сказал я, почувство- вав прилив надежды. — Я рассчитываю на вас. Вы должны связаться с этими тринадцатью и сказать им, что, если они не совершат никакого правонарушения и немедленно сдадут винтовки, я, от имени президента, обещаю им помило- вание. — А Компания? — При чем тут Компания? — Компания ничего не прощает, а прези- дент далеко, в Гватемала-Сити. — Их дело сдать оружие — Компанию я беру на себя. Обещаю, что, если они вернут винтовки, я предоставлю им право самим ре- шать, хотят они работать на Компанию или нет. Так что дело теперь в ваших руках. Сумеете вы разыскать этих людей? — Не могу сказать. Если и сумею, все рав- но толку не будет. — Почему вы так уверены в этом?

Он обождал, пока не затих шум мотоцикла. Потом сказал:

— Так же давали обещания их отцам и де- дам, и те верили. И что получилось?

Он повернулся в кресле и кивнул в сторону плаката, на котором был нарисован труп с рас- пухшими половыми органами.

— Индейцы глупый народ, но ведь и дурак чему-нибудь да научится.

 

На следующий день состоялось мое знаком- ство с Компанией в лице управляющего ее цент- ральноамериканским филиалом, Уинтропа Элио- та. Эрнандес уже составил свою корреспонден- цию, в целом выдержанную в оптимистическом духе, но главный редактор хотел, чтобы он пе- ред отъездом из Гвадалупы взял интервью у знаменитого Элиота. Тот должен был познако- мить Эрнандеса с вышедшим из недр «Юнивер- сал Коффи Компани» «Планом по устройству индейцев-чиламов». Об этом плане было много

толков в столичной печати, и не все его одоб- ряли.

Элиот пригласил нас обоих позавтракать с ним! в «Майяпане». Так назывался новый отель, для Гватемалы — последнее слово роскоши и комфорта. До перестройки это было полуразва- лившееся здание монастыря семнадцатого века, и ресторан, в котором сейчас, кроме нас, не было ни души, именовался «Трапезной». Я за- ранее нарисовал себе портрет Элиота и ошибся. Он ничуть не походил на типичного финансиста с сигарой в зубах. Нет, это был человек лет,

наверно, около пятидесяти, подвижной, неболь- шого роста, с кошачьими ухватками и с очень высоким лбом; в газетных карикатурах с таким лбом изображают «профессора». Глядя на Элиота, вы не могли отделаться от ощущения, что находитесь в анатомическом театре. Кости его скелета выпирали под кожным покровом, а вены на руках выглядели так, точно их спе- циально заполнили синей жидкостью, чтобы об- легчить студенту-медику изучение кровеносной системы. В обхождении и в разговоре он был любезен до крайности, и, как иные люди прони- зывают взглядом, этот пронизывал вас ласко- вой улыбкой.

Он сделал едва заметный знак указательным пальцем, и из-под монастырских сводов выпорх- нули три индейца в фантастических одеждах, обежали кругом фонтана и приблизились к на- шему столику. Элиот внимательно изучил меню.

— По-моему, отличный выбор. Что вы же-

лаете, господа? Я предпочитаю бифштекс. Биф- штекс-вайкики. Впрочем, не буду оказывать на вас давление.      

Мы тоже заказали бифштекс. В качестве гарнира Элиот рекомендовал зеленый салат и засахаренные бататы.

— Итак, мистер Эрнандес, пока мы не пе- решли к делу, я хочу поблагодарить вас за то, что вы к нам приехали. Я хочу и вас поблаго- дарить, капитан Вильямс. Я счастлив познако- миться с вами, господа.

Эрнандес и я подтвердили, что и для нас большое счастье познакомйться с мистером Элиотом, после чего Эрнандес попытался при- ступить к интервью.

— Мистер Элиот... не знаю, как точнее сформулировать мой вопрос... но дело в том.. вы сами об этом, конечно, слышали... общест- венность страны несколько обеспокоена индей- ским вопросом в Гвадалупе. — А что вы имеете в виду под индейским вопросом, мистер Эрнандес? — Ну, как вам сказать, все те проблемы, которые возникают в этой связи. — Эрнандес попытался улыбнуться, но улыбка вышла натянутой и несколько смущенной. Лег- кая усмешка, не сходившая с губ Элиота, была усмешкой классной дамы, беседующей с непо- нятливым учеником. — Уж не имеете ли вы в виду «План по устройству индейцев-чиламов», который выдви- нула наша Компания? — ласково спросил Элиот. — Знаете, мы питаемся слухами, — сказал Эрнандес. — Я лично отношусь к ним, разу- меется, критически, но слухи широко распрост- ранены. — Прежде всего хочу заверить вас, что осу- ществление плана проходит без малейших труд- ностей. — Элиот сохранял свой снисходитель- ный тон. — С исчезновением нашего милейшего Вернера исчезли и все выдуманные им проб- лемы. Что требуется индейцам? Чтобы кто-ни- будь разумно руководил их жизнью. Этому мы отдаем все свои силы до конца. Отдавать делу все силы до конца — вот в чем истинная за- дача, не так ли? — Полностью согласен с вами, сэр. — Вот и отлично. А теперь, господа, вношу радикальное предложение. Чтобы вы могли правильно судить о том, что у нас получается, я прошу вас: поглядите собственными глазами. Приезжайте когда хотите, оставайтесь сколько хотите, интересуйтесь всем, чем угодно — луч- шего способа составить непредвзятое мнение не найти. Прав я или нет?

Мы согласились, что ничего лучше не при- думаешь.

Молчаливые кельнеры снова возникли из пустоты и подали нам десерт. Сейчас я мог вни- мательнее рассмотреть их необыкновенный на- ряд. На индейцах были рубахи с вытканными изображениями животных, кожаные юбочки на- подобие шотландских и короткие красные пла- щи Элиот заметил мой изумленный взгляд.

— Мы консультировались у историка-спе- циалиста. Костюм максимально приближен к тому, который они носили во времена Кортеса. Мне очень хотелось бы услышать ваше мнение. — Бесподобно, — сказал я. — Что-то похожее я видел в прошлом году в кино, — сказал Эрнандес. — Картина была из библейских времен. Сейчас не вспомню, как она называлась.

Элиот одобрительно кивнул сперва мне, по- том Эрнандесу.

— Одно могу сказать — этот наряд прият- нее для глаза, чем лохмотья, в которых они разгуливали, пока мы не занялись ими. — А что, «Майяпан» принадлежит вашей Компании, мистер Элиот? — спросил Эрнандес, — Компания сейчас владеет всеми отелями в городе, — сказал Элиот. — Принято считать, что мы не интересуемся ничем, кроме кофе, на самом же деле мы интересуемся всем на свете. И в этом наше преимущество перед «Юнайтед Фрут Компани». Туристский бизнес — недав- нее наше увлечение, но смею предсказать, гос- пода, что в скором будущем он станет важней- шим бизнесом во всех странах Центральной Америки. Вернер, вы сами понимаете, почти за- губил его в Гватемале; сейчас положение дру- гое, дело быстро пойдет на лад; запомните мои слова: через месяц вы не достанете номера ни в одном из гвадалупских отелей без предвари- тельного заказа.

Эрнандес раскрыл свой блокнот.

— То, что вы говорите, весьма интересно. Вы уже разработали какую-нибудь программу для туристов? — Да, разумеется. Мы исходим из того, что Гвадалупа — рай для туриста. Здесь имеется все: приятный климат, изумительная по красоте природа, романтика старины. Наша задача — пригласить людей первый раз, чтобы они освои- лись; дальше все пойдет как по маслу. Мы хо- тим устроить гигантскую фиесту, которая по времени совпадет с индейским Новым годом; это будет примерно через месяц. Мы зафрахто- вали несколько «скаймастеров», они привезут гостей из Нового Орлеана; те, кто предпочтет морское путешествие, будут доставлены на поезде из Пуэрто Барриос. Половина гостей — представители туристских компаний и журнали- сты. Мы приглашаем их, чтобы показать воочию, что мы им предлагаем. Кстати, мистер Эрнан- дес, разрешите от имени Компании пригласить вас лично, а также редактора вашей газеты — если дела позволят ему отлучиться из столицы. Мы, разумеется, будем счастливы считать вас нашими гостями. — Большое спасибо, мистер Элиот. Я пере- дам ваше приглашение мистеру Росси, хотя, вы сами знаете, он очень занят. Я уверен, что он будет чрезвычайно польщен. — Не хочу утомлять вас подробностями, но, думаю, вашим читателям интересно будет узнать, что мы намерены учредить два марш- рута — недельный и двухнедельный. Мы дали им звонкие названия: «Поход Следопытов, обычный» и «Поход Следопытов, люби- тельский». Мы собираемся угостить наших туристов самыми волнующими приключениями. Мы повезем их к кратерам вулканов, где, как вам известно, индейцы все еще срравляют свои красочные обряды, мы устроим им поездку на катерах по озеру Теньючин. Представьте, мы выяснили, что, по старому индейскому поверью, озеро считается заколдованным; можете не со- мневаться, эту тему мы обыграли как следует в своих проспектах. — Элиот весело засмеял- ся. — А потом поездка к изумительным старин- ным развалинам, где — кто знает — могут и по сей день храниться драгоценные клады. Для желающих приготовлены специально оборудо- ванные лимузины с кондиционированным возду- хом, в которых можно поехать на охоту в джунгли и без малейшего риска для жизни под- стрелить там ягуара. У нас огромный выбор ин- дейских яств; приготовленных, разумеется, с со- блюдением новейшей гигиены. Эти трапезы бу- дут называться «обед Следопыта». Вы знаете, сейчас все буквально помешаны на экзотике и приключениях. Вам не встречались плакаты, вы- пущенные туристской компанией «Ни Вискойн»: «Я заблудился в лесу, какой восторг!» Вот это я называю тонким психологическим ходом.

Эрнандес, который испытывал восторг, лишь заблудившись на столичных улицах, вежливо согласился.

— Это, конечно, только начало, — сказал Элиот, — настоящие аттракционы — «На геликоп- тере в поисках древнего города» или «Салон- вагон в жерле вулкана»—мы наладим позднее. Сейчас мы направляем все усилия в одну точ- ку — нам нужно создать местный колорит, и здесь приходится буквально все делать самим. Приведу пример. Когда людям показывают ин- дейский поселок, у них не должно быть сомне- ний в его подлинности. И вот нам приходится строить целый индейский поселок, хижины и все прочее. — А куда же вы дели настоящий индейский поселок? — спросил я, начиная понемногу по- нимать, что здесь происходит. — Мы срыли его. Живописность, видите ли, не следует отождествлять с грязью и беспоряд- ком. Индейцы, которых мы опекаем, живут сей- час в идеальных жилищных условиях и одеты, как подобает цивилизованным существам. Ту- ристам же требуется совсем другое. Им нужна типичная туземная обстановка, ну, знаете, что- бы жена кормила грудью младенца, а муж ма- стерил что-нибудь такое. Вы не представляете себе трудностей, с которыми нам пришлось столкнуться; достаточно сказать, что индейцев- чеканщиков, работающих по серебру, мы выпи- сали из Мексики. — Вы хотите сказать, что среди гватемаль- ских индейцев не осталось чеканщиков, рабо- тающих по серебру? — спросил Эрнандес, про- должая что-то писать в своем блокноте. — Не знаю, могу только сказать, что здесь, в районе Гвадалупы, они не изготовляют реши- тельно ничего, что представляло бы хоть ма- лейший интерес. Мы обязаны обеспечить наших туристов сувенирами местного производства. Что же получается? Все, что может иметь ком- мерческий успех — плетенья, кустарные ткани, керамику, любую мелочь, — нам приходится за- возить из-за границы, главным образом из Ме- ксики. Представляете?! — Ну, а красочные индейские обряды? Пляски, например? — спросил Эрнандес. — Вы не можете уговориться со старейшинами, чтобы они устроили пляски? — Никаких плясок у них нет. Решительно никаких. Когда у них празднество, они таскают по городу черный ящик вроде гроба, а потом напиваются — вот и все. Нам пришлось спе- циально просить здешнего мэра, чтобы он за- претил это шествие. Если турист захочет сфото- графировать их в это время, они плюют ему прямо в лицо. На такое празднество не зама- нишь.

Тщательно избегая насмешливого тона, я спросил Элиота, как он считает, удастся ли им довести чиламов до той степени живописности, какая удовлетворила бы запросы туристов. Он отнесся к моему вопросу с полной серьезностью.

— Видите ли, мы не раз над этим задумы- вались. Сейчас девяносто пять процентов трудо- способного индейского населения работает у нас на плантациях и в рудниках, но мы готовы лю- бого из них, кто зарекомендует себя хорошим поведением и действительно захочет выдви- нуться, перевести на обслуживание туристов. Если нам удастся заменить привозных индейцев местными, что ж, это будет успех. К тому же немалая экономия для «Юниверсал Компани». Пока что — не станем закрывать на это гла- за — будет нечто вроде инсценировки. Не иде- альное решение вопроса, согласен, но что при- кажете делать при таких обстоятельствах? Кро- ме того, всегда нужно помнить: люди, едущие в увеселительную туристскую поездку, это дети, и они счастливы, когда их угощают небыли- цами.

Когда мы кончили завтракать, Элиот повез нас знакомить с прославленным решением чи- ламского вопроса. Мы проехали пять миль по лучшей автомобильной дороге, какую мне до- водилось видеть в странах Центральной Аме- рики; машина шла со средней скоростью во- семьдесят миль в час. Трансляционная станция, именовавшая себя «Золотым Горлышком» Ком- пании, заполняла наш лимузин последними тан- цевальными мелодиями, вентиляторы обвевали нас искусственным ветерком, слегка надушен- ным ароматами соснового леса. Элиот только что начал разъяснять нам высокие достоинства этого лимузина, как машина стала у ворот, за- мыкавших высокую ограду из колючей прово- локи. Элиот негромко посигналил, из карауль- ной будки вышел человек и открыл запор. Когда ворота закрылись за нами, Элиот затор- мозил и вышел из машины. Эрнандес и я после- довали за ним. Мы стояли на вершине отлогого холма, внизу раскинулся миниатюрный город. Он сверкал ослепительной белизной и строй- ностью своих кварталов мог поспорить с воен- ным кладбищем, но при всем том казался нена- стоящим, напоминал декорацию или те изящно выполненные макеты, которые выставляют в сочельник в витринах больших магазинов. С ме- ста, где мы стояли, хорошо просматривалась центральная улица города: по обеим ее сторо- нам тянулись домики, походившие на ящики, покрашенные белой краской; в каждом домике была дверь и одно окно; каждый был огорожен невысоким остроконечным штакетником. Вдоль тротуаров были высажены, через равные интер- валы, молодые деревца, дающие тень; все они были одной высоты и одинаково подстрижены. Улица выходила на площадь, на которой стояла башня с часами, господствовавшая над городом. Башня с часами выглядела не башней, а разма- леванным симметрической формы утесом, замы- кавшим лощину.

— Это Пятая авеню, — сказал Элиот. — А там, в конце, Таймс-сквер. Что, если мы пройдем туда?

Мимо просеменили быстрым шагом несколь- ко индейцев. На спинах у них висели бачки, в руках были металлические разбрызгиватели. Индейцы были одеты в серые пижамы из гру- бой бумажной ткани и слегка горбились, словно шли низким туннелем. Элиот покровительствен- но рассмеялся.

— Дежурный санитарный патруль. Каждый домик ежедневно дезинфицируется. Рабочие сейчас, конечно, все на плантациях, так что го- род покажется вам пустым. Мистер Эрнандес, прошу вас, не стесняйтесь, спрашивайте обо всем, что вам придет в голову.

Эрнандес молчал, по-видимому застигнутый врасплох этим призывом к его любознательно- сти. На лице Элиота выразилось легкое нетер- пение.

— Тогда я позволю себе указать на неко- торые факты, которые, как мне кажется, могут заинтересовать ваших читателей. Я уверен, на-

пример, что многим из них будет приятно узнать, что принятая нами система — я заявляю это со- вершенно официально — исключает всякое на- силие над личностью, даже малейший нажим или принуждение. Каждый мужчина в этом го- роде и каждая женщина пришли сюда по доброй воле. Если обратиться к языку цифр, девяносто один процент всего племени чиламов заключили с Компанией формальный контракт, по кото- рому они соглашаются сотрудничать с нами в течение минимального срока в пять лет. Ка- ждый индеец, достигший совершеннолетия, при- ложил руку к этому документу в присутствии городского нотариуса. Хочу еще раз подчерк- нуть, что индейцы выступали как равная и полноправная сторона.

В голосе Элиота послышалась та помпез- ность, с которой обычно крупные промышлен- ники и коммерсанты повествуют о своих сдел- ках.

С минуту, пока Эрнандес заносил это сооб- щение в блокнот, мы стояли, стеснившись в скудной тени одного из посаженных деревьев.

Здесь было гораздо жарче, чем в Гвадалупе; городок был построен много ниже, на полдороге между кофейными финка в нагорьях и бана- новыми плантациями в тропическом поясе. Свет солнца был жарким, но не ослеплял; призрач- ные белые домики поблескивали на темно-синем фоне подернутых дымкой гор.

— Записали, мистер Эрнандес? — спросил Элиот. — Вот и отлично. Между прочим, мне пришло в голову, что было бы полезным, если бы я смог просмотреть вашу статью перед тем, как вы отправите ее в редакцию. Я говорю это только потому, что вижу, что вы человек, для которого точность — все; разумеется, вы пи- шете то, что считаете нужным, — я только ваш скромный помощник. Вернемся к нашей теме.

Я хотел бы рассеять еще несколько предрас- судков, имеющих, по-видимому, широкое хожде- ние. Компания не платит индейцам наличными, это верно. Но зато кредит, который они полу- чают в магазинах Компании, примерно в два раза превышает заработную плату, которую им платят плантаторы. «Юниверсал Компани» ре- шительно отказалась от старой пагубной систе- мы, при которой пеон всегда был в долгу у зем- левладельца и не мог уйти с плантации. У нас каждый рабочий всегда имеет открытый счет в магазинах Компании. Записали? Вот и отлично. Теперь, прежде чем двигаться дальше, давайте быстренько заглянем в семейный домик.

Мы зашли втроем в семейный домик. У вхо- да пришлось наклонить голову, чтобы не уда- риться о притолоку. Домик состоял из одной

комнаты, двенадцать футов на восемь, с ярко покрашенными стенами. В комнате стоял стол из еловых досок, два низких стула, грубо ско- лоченная кровать, покрытая сложенным по- армейски одеялом; над кроватью была прибита сетка от москитов; на стене висело зеркало, рас- писанное по краям. Сильно пахло дезинфек- цией.

— Чистота и порядок, — сказал Элиот до- вольным голосом, — первые шаги на пути к цивилизации. Каждый домик имеет отдельную уборную во дворе. Умывальник с водопроводом на каждые четыре семьи. Понюхайте, здесь только что побывал санитарный патруль.

Элирт извлек из кармана несколько фото- графий.

— А теперь, господа, когда вы немного по- знакомились с тем, что мы здесь построили, быть может, вам захочется вспомнить, что пред- ставляли собой старые индейские деревни. под Гвадалупой. Если хотите, можете напечатать эти фото в вашей газете, Эрнандес. Свиней они держали при себе, жили с ними вместе. Мы срыли всю деревню бульдозерами. Хотите знать, что здесь чиламам больше всего при- шлось не по душе? Бетонные полы. До сих пор терпеть их не могут. Им, видите ли, подавай земляной пол, чтобы можно было, если у ре- бенка ночью случится понос или просто лень кому-нибудь выйти во двор, где спят свиньи, вырыть в полу ямку и обойтись этим.

Закончив свой рассказ, Элиот повел нас к группе строений, которую он называл «админи- стративным центром». Он показал нам большую кухню, которая содержалась в чистоте и, как видно, тоже недавно подверглась дезинфекции. В огромных чанах пузырилось какое-то варево вроде жидкой каши, от которой шел легкий ли- монный запах.

— Posole,— сказал Элиот и сделал грима- су. — Мы с вами в рот ее не возьмем, но они ее любят. Pаз индейцы требуют маиса и бобов, что ж, мы даем им маис и бобы. Конечно, до- бавляем витаминов. Лет через двадцать научим их требовать на завтрак отбивную котлету и корнфлекс, то, что сами едим. Если хотите, гос- пода, мы присутствуем здесь при рождении на- родного капитализма. Да, кстати, Эрнандес, вот вам еще сообщение для вашей газеты. Со Дня освобождения каждый взрослый индеец приба- вил у нас в среднем за месяц почти три фунта.

Это заявление заставило меня вспомнить меридскую тюрьму.

— Если диких животных посадить в клетку, они толстеют, — сказал я, уже не стараясь быть любезным.

К этому моменту я понял, что во мне растет неудержимая антипатия к Элиоту. Уже в начале знакомства я заметил, что мне с ним трудно разговаривать. У нас не было решительно ни- чего общего. Сейчас я злился на него. Возмож- но, моя злость была вызвана нападками Элиота на плантаторов? Я к этому очень чувствителен.

Элиот отнесся к моему выпаду довольно доб- родушно.

— Да, толстеют, разумеется, не забудьте, что большинство из них впервые в жизни на- чало прилично питаться. И дело здесь не только в пище, Вильямс. Вы не учитываете психологи- ческий фактор. Должен сказать, что при раз- работке нашей системы мы консультировались с профессорами-антропологами, специально изу- чавшими все, что касается индейцев. Наши ин- дейцы пpибáвляют в весе потому, что они в основном счастливы. Возможно, мне следует уточнить — счастливы в той мере, в какой мо- жет быть счастлив дикарь, отсталый в духовном отношении и склонный к апатии. Наша святая задача в том, чтобы заставить индейца преодо- леть свою индейскую натуру. Он должен по- нять, что такое настоящее счастье, должен твор- чески трудиться, покупать красивые вещи, раз- виваться как нормальное человеческое суще- ство. Вам ясна моя мысль?

Осмотрев кухни, мы направились в боль- ницу.

— Прежде всего их нужно вылечить от гли- стов, малярии и сифилиса, — сказал Элиот. — Потом займемся прочими болезнями.

После больницы мы осмотрели бетонное зда- ние церкви, посвященной неизвестно какому божеству. В амбулатории индейцы с встрево- женными лицами стояли в очереди, ожидая ка- ких-то подкожных впрыскиваний. Последними были ясли, где за детьми ухаживали полногру- дые кормилицы-л а дин о: в индианках пока что не удалось пробудить достаточное чувство от- ветственности за жизнь темнокожих детенышей, которые лежали сейчас рядами, безучастно уставившись в потолок.

Что нас действительно поразило, это при- надлежавший Компании магазин. Такого мага- зина мне не приходилось видеть. Продавцами были тоже ладино, а продавали они только зеркала, ничего больше. Сотни и сотни зеркал, крохотные, с почтовую марку, обычного раз- мера, большие зеркала. Некоторые были укра- шены изображениями цветов и птиц.

— Главная наша задача состоит в том, — бодро сказал Элиот, — чтобы побудить индейца

к прогрессу. Сперва мы установили определен- ную норму выработки, достигнув которой ин- деец может жениться, иными словами, полу- чить во владение семейный домик, — я, кажет- ся, забыл вам сказать, что холостяки живут у нас в общежитиях. Потом нам удалось сделать открытие первостепенной важности. Беда с этими людьми в том, что им не нужна собствен- ность. Одеяло, чтобы укрыться, и две пригорш- ни маиса в день — это все, что им требуется. Я думаю, вы со мной согласитесь: если человек не будет стремиться к обладанию вещами, циви- лизация немыслима. Мы дали специальное за- дание одному из наших лучших знатоков индейской психологии. Он — ладино, но сво- бодно владеет чиламским наречием, так что ин- дейцы считают его своим. И он сказал нам, что единственное, что пробуждает интерес у чила- мов, — это зеркала. Меня сразу осенила идея. Я рекомендовал Компании открыть зеркальную фабрику.

— Как вы считаете, почему их интересуют зеркала? — спросил Эрнандес. — Должно быть, это связано с их верой в магию. Какое-нибудь идиотское суеверие, мо- жете не сомневаться. Но, как бы там ни было, мы наладили производство зеркал. Сперва не- больших и самого низкого качества; амальгама с них слезала буквально за несколько дней. Мы хотели, чтобы индейцы поняли, что вещь может быть лучше и хуже. Эти первые зеркала мы продавали почти что даром — десять центов штука, по компанейским талонам, и индейцы на них набросились. Зеркала появились почти в каждом домике. Через неделю-другую мы от- правили нашего ладино в обход, и он устано- вил, что зеркала пришли в негодность. Амаль- гама сошла, в них нельзя было глядеться. Тогда он сказал индейцам, что нужно покупать зерка- ла по двадцать пять центов — эти будут дер- жаться шесть месяцев. Мы объявили, что будем принимать старые зеркала в счет уплаты за но- вые, индейцы остались довольны. Тем време- нем наш ладино выяснил, что индейцы любят цветы и птиц. Некоторые из них, работавшие в рудниках, выцарапывали изображения цветов и птиц на камнях. У нас явилась мысль укра- сить зеркала рисунком, это имело успех. Не прошло и недели, как индейцы выкладывали полтора доллара за зеркало с парой птичек или с какими-нибудь цветочками. Мы велели про- давцам придержать наиболее ходкие сорта, чтобы индейцы поняли, что вещь, которую трудно достать, стоит дороже. Я, конечно, не обольщаюсь, — это первые шаги, первые роб- кие шаги, но важно подчеркнуть, что мы дви- жемся правильным путем и лет через пять бу- дем пожинать плоды. Наша цель — воспитать из индейцев довольных своею судьбой людей, продуктивных работников, активных покупате- лей, — короче говоря, людей, вкушающих от цивилизации те же блага, что и мы.

Я почувствовал, что мое терпение истощи- лось.

— Не знаю, понравится ли вам мой вопрос. Я хотел бы знать, свободны эти люди или нет? Ваш город окружен высокой проволочной изго- родью, не так ли? — Сначала давайте условимся, что считать свободой, — мягко возразил Элиот. — Мне кажется, что по этому вопросу нет двух мнений. Если хотите, я спрошу иначе: могут они уйти отсюда, если им захочется, или нет? Теоретически можно представить, что ин- дейцу в один прекрасный день наскучат ваши правила гигиены и зеркала. Может он уйти от- сюда? Или это бестактный вопрос? — Отчего же? Нисколько. Он не может уйти. Пока что не может. Учтите, что сво- бода в нашем понимании неизвестна индейцам. Прежде всего они не знают, что такое демо- кратия. — Значит, вы обучаете их здесь свободе в нашем понимании?

Элиот был доволен, почти польщен.

— Вот именно. Вы совершенно правильно выразились, хотя точнее было бы сказать, что мы к этому стремимся. В пределах сил наших. — А свобода вообще и свобода в нашем по- нимании — вещи разные?

Лицо Элиота выразило бесконечное терпе- ние. Он взял меня за рукав своими сухоща- выми пальцами.

— Я вижу, что наши взгляды не совпадают. В этом нет ничего удивительного; кроме того, мое первое правило — всегда уважать мнение другого человека. Эта проволочная изгородь возникла в тот момент, когда определенная группа людей решила временно принести в жертву свою личную свободу в интересах той, я бы сказал, подлинно демократической сво- боды, которую и вы и я так любим и ценим. Индейцы проходят здесь процесс перевоспита- ния, и эта изгородь поставлена, чтобы служить им защитой. Не следует забывать, что в течение последних пяти лет они находились во власти беспринципных демагогов. Нужно помнить также и о плантаторах. — А что, собственно, нужно помнить о ' плантаторах? — Нужно помнить, как они поступали с индейцами. Это же была притча во языцех. Вы

толкуете мне о свободе, но, уверяю вас, у вас волосы станут дыбом, если я вам расскажу, что проделывали с индейцами плантаторы. Для них ничего не стоило споить, точнее отравить, целую деревню запрещенным самогоном и потом с по- мощью вербовщиков угнать их всех на план- тацию. Конечно, индеец был волен оставаться на плантации или уйти домой, но он отлично знал, что если вернется в деревню, то интен- денте спустит с него шкуру и отправит обрат- но к плантатору, потому что интенденте получил от плантатора взятку.

На минуту у меня шевельнулась мысль, что Элиот перешел в контрнаступление, но я тут же от нее отказался. Достаточно было взглянуть в лицо Элиота, чтобы понять, как он далек от этого. Да и откуда ему знать, что я из планта- торской семьи? Вообще же у меня создалось впечатление, что Элиот скорее симпатизирует мне. В его отношении ко мне даже в мело- чах сквозило желание быть полезным; кроме того, он, видимо, принадлежал к тому типу людей, которые готовы разорваться надвое, чтобы одновременно и отстаивать свою пози- цию, и любезно выслушивать аргументацию оппонентов.

Мы снова вышли на Таймс-сквер.

— При всем том, — сказал Элиот, — я ни в коем случае не утверждаю, что, будь я план- татором, я не поступал бы, как они. Вероятнее всего, я поступал бы так же. У плантаторов было немало трудностей в особенности в те годы, когда за кофе давали не дороже, чем за морские водоросли. Они, наверное, рассуждали так: индейцам все равно хуже не станет, они и до нас умирали с голоду.

В этом был весь Элиот. Только вы готови- лись ухватить его за глотку, как он выскаль- зывал из ваших рук. Попробуйте затеять ссору с человеком, который с глубоким сочувствием выслушивает ваши возражения и искренне убе- жден, что лишь преходящая, легко излечимая слепота мешает вам увидеть, насколько он прав.

А кроме того, нельзя было отрицать, что в данном случае он действительно был прав. К жестокому обращению с индейцами мы так же привыкли, как привыкаешь к жестокому отношению к животным в средиземноморских странах. Первые несколько месяцев после воз- вращения из Англии меня коробило многое, что я видел, но очень скоро, под влиянием окру- жающих, эти чувства утратили свою остроту. Бывали годы, когда весь урожай кофе оста- вался непроданным и, как только положение на мировом рынке чуточку улучшалось, прихо- дилось пускаться во все тяжкие, чтобы вернуть убытки. Тут уж было не до сочувствия погибаю- щим индейцам.

До конца нашего осмотра я счел за благо сохранять молчание. Мне выступать в роли критика было бесцельно и не вполнё уместно. Поэтому я не препятствовал Элиоту приводить свои факты и цифры, а Эрнандесу записывать их в свой блокнот. Когда спрашивали мое мне- ние, я отвечал уклончиво.

Следующие несколько дней я много виделся с Элиотом. Его манера держать себя так, как будто Гвадалупа в какой-то мере была его соб- ственностью, раздражала меня, но он вел себя дружески и всячески старался мне услужить. Элиот жил просто, почти аскетически, в уютном домике в миле от города; за хозяйством у него смотрел слуга-л а д и н о. Дом, сложенный из местных пород дерева, хорошо гармонировал с пейзажем. У меня мелькнула было мысль, что постройка не является чудом архитектур- ного искусства, но в дальнейшем выяснилось, что автором проекта был сам Элиот. Видно было, что он наслаждается, водя меня по ком- натам. К моему удивлению, дом походил на му- зей. Одновременно в нем было что-то от мона- шеской кельи.

В столовой стояли застекленные витрины с чучелами птиц. Птицы были размещены среди кустов и болотных растений, искусно имитиро- вавших естественную обстановку. Тут же под стеклом пестрела огромная коллекция бабочек. Элиот сказал, что каждую из них он поймал собственноручно и что в его коллекции пред- ставлены почти все бабочки Гватемалы; не хватает только семи экземпляров. На специ- альной стойке висели охотничьи ружья разных калибров. На другой — набор удочек, как видно, самого новейшего образца. На натер- том полу лежали две превосходные ягуаровые шкуры.

Домашней мебели было мало; три или че-

тыре стула с прямыми спинками, простой стол, две полки с книгами, проигрыватель в большом полированном ящике, сплошь покрытом указа- телями со стрелкой и рукоятками, словно это был щит управления на подводной лодке. В ат- мосфере этой комнаты, да и всех остальных, было что-то чопорное, жесткое, отгоняющее всякую мысль об удобстве. Во всем доме Элиота негде было присесть и отдохнуть; раз запомнив это, я никогда уже не мог предста- вить себе Элиота отдыхающим. Выставленные напоказ школьнические увлечения, за которые он, как видно, держался с болезненным упор- ством, свидетельствовали, что Элиот никогда не был женат. Когда он вышел из комнаты, я быстро взглянул на корешки книг на полках, думая найти в них ключ к характеру владель- ца. Несколько томов были посвящены архео- логии майя, психологии и сравнительной исто- рии религии. Дальше шли книги о буддизме и о йогах, я заметил «Бахавад Гиту». Вторая полка была сплошь занята книгами о культуре мышления и о самоусовершенствовании. Худо- жественной литературой владелец библиотеки не интересовался.

Элиот угостил меня отличным немецким пи- вом и поставил пластинку. Он повернул две или три ручки управления, на контрольном экране вспыхнули и заиграли огоньки. Мы слушали Стравинского. Оторвавшись от рычагов, Элиот взглянул на меня вопрошающе:

— Ну, как? — По-моему, отлично. — А не замечаете вы чего-нибудь в звуке? — Как будто бы нет — Последнее достижение стереофоники. Я установил эту аппаратуру только два дня назад. Вы мой первый слушатель. — Звук прекрасный, — сказал я.

Мы так привыкли принимать как должное достижения техники, что склонны забывать, ка- ких усилий стоит каждый новый шаг. Кроме того, я не требую в этой области совершенства и, если звук мало-мальски сносен, уже насла- ждаюсь музыкой. Элиот остановил пластинку и поставил другую. Мои похвалы, как видно, показались ему недостаточными.

— Сейчас вы лучше оцените качество зву- ка, — сказал он.

Мы услышали, как тронулся паровоз, за- гремел, набирая скорость, потом затормозил.

— Ну, как теперь, почувствовали? — спро- сил Элиот.       — Да, — сказал я. — Теперь почувствовал. — Как будто тут в комнате рядом с вами. А? Я хочу сказать, что достигается полная ил- люзия. — Вы совершенно правы.

Элиот сиял. Он поднял тонарм и пустил пластинку еще раз сначала. Мы сидели, вы- прямившись на стульях с жесткими сиденьями и прямыми спинками, прихлебывали отличное немецкое пиво, а невидимый поезд шел по ком- нате. Элиот был неподдельно счастлив.

— Я вижу, вы тоже большой любитель му- зыки, — сказал он.

Я кивнул утвердительно.

Каждому, кто знает Гватемалу, жизнь в другой стране покажется пресной. Но тот, кто пожелает привлечь в страну поток богатых ту- ристов, встанет перед трудной задачей. Нужно так искусно подать эту пряную гватемальскую жизнь, чтобы скрыть от взоров туриста опас- ные и мрачные ее стороны. Попробуйте сделать это в стране тридцати трех вулканов, в стране, где землетрясение встряхивает города, как игрок стаканчик с костями, перед тем как бро- сить кости на кон, где в деревнях обитает на- род, не знающий, что такое улыбка, но реаги- рующий на трагические события странным глу- поватым хихиканьем. Туристы, которым дове- лось присутствовать на индейских празднест- вах, потом смущенно рассказывали, что индей- цы сохраняют полное молчание и никак не от- вечают на любезные слова или приветственные жесты гостей. Бывает и хуже: если гости неосторожно задержатся до сумерек, когда ин- дейцы уже почти все пьяны, они становятся невольными свидетелями поножовщины; глу- бокая тишина нарушается звоном скрестивших- ся мачете и характерным звуком, с которым сталь проникает в человеческое тело, сокрушая кости. Вулканы, бесспорно, украшают пейзаж; они правильной конусообразной формы, их пе- пельного цвета вершины живописно вырисовы- ваются на фоне неба. Но не вздумайте взби- раться наверх — на крутых склонах, у самого края кратера, индейцы установили алтари и приносят там жертвы своим богам; ваше непро- шеное появление может дурно для вас кон- читься. Страна за пределами больших городов кишит колдунами и оборотнями, и общий тон жизни — по крайней мере для меня — невы- разимо грустен.

Прошло всего несколько дней, как я посе- лился в Гвадалупе, и я уже почувствовал в крови апатию и печаль, которые неизбежно на- стигают вас в гватемальских предгорьях. Под- давшись настояниям Элиотгг, я перебрался в «Майяпан», хотя у меня мелькнула мысль, что, когда придет время уезжать, администрация отеля, возможно, не предъявит мне никакого счета. Комнаты в «Майяпане» были устроены так, чтобы каждый, кто поселится в отеле, мог вволю любоваться из своего окна видом на вул- кан. Это специально отмечалось в рекламных объявлениях. Администрация «Майяпана» во- обще любила информировать своих гостей в лю- безной форме обо всем, что она считала заслу- живающим внимания. Одно из объявлений, ко- торые я нашел в номере, гласило: «Перед ва- ми открывается поразительный вид на потух- ший царственный вулкан Тамансун (высота 13 103 фута, название в переводе значит «Вздохи ветров»). Обиталище богов древнего народа майя. Тамансун, подъем на который изобилует видами несравненной красоты, по сей день почитается многими местными племе- нами как священное место. В скором времени вы сможете подняться туда в комфортабельном поезде. Цена, включая питание, двенадцать дол- ларов».

Постепенно вид на потухший царственный Тамансун начинал мне приедаться. После отъ- езда Эрнандеса я остался единственным обита- телем отеля. Пройдет три-четыре недели, «скай- мастеры» выгрузят веселых туристов, и все Здесь закипит, но пока что тишина была мерт- вая. Пеоны рыли, купальный бассейн; к две- надцатому числу следующего месяца он должен был быть готов полностью, включая подводную подсвечивающую систему из электрических лампочек. Рядом с конторкой портье стояла витрина, пока что пустая, со следующей надпи- сью: «Эти очаровательные образцы местных тканей вытканы по вашему заказу в индейской деревне. Обращаться к портье». Специалист из Гватемала-Сити устанавливал электрофициро- ванные колокола в наполовину разрушенной землетрясением звоннице бывшего кармелит- ского монастыря, на территории которого рас- положился «Майяпан». Помещения, предназна- ченные для общего пользования, находились в здании, устроенном по типу швейцарского «гастхауза»; апартаменты гостей помещались в коттеджах (они именовались в рекламе «Ко- ролевскими лоджиями»), разбррсанных по всей территории действительно прекрасного мона- стырского парка. В объявлении было сказано: «Пито ре а ль» будет напевать вам свои пес- ни в п а Ф и о, закрытом дворике вашей лод- жии, где орхидеи ьсегда будут в полном цве- ту» . «Пито р е а л ь» — птицы-пересмешники — уже сидели в роскошных позолоченных клет- ках; дважды в день индеец, одетый как знат- ный майя эпохи Нового Царства, неслышно входил в патио, наливал птицам воды и про- совывал сквозь прутья клетки ломоть какого-то тропического плода; но птицы сидели нахох- ленные и безучастные.

Цветы, обещанные администрацией, дей- ствительно цвели. Орхидеи были всех видов, некоторые поражали отталкивающей красотой. Из глубины пятнистых глоток, в которых пере- варивались мелкие мушки, они высовывали во- лосатые языки и наполняли воздух одуряю- щим кладбищенским ароматом. Я пытался

сидеть с книгой в этом саду, но почувствовал сперва скуку, а затем уныние. Из окрестных деревень до меня доносились грустные звуки тыквенной музыки.

Гватемала — страна маримбы, музыкаль- ного инструмента, происхождение которого неясно и уходит в глубокую древность. Ма- римба состоит из деки и нескольких тыкв разного размера. Нет такого места, где бы не играли на маримбе. Привесив маримбу за спину, музыкант идет на базар и стоит там все утро, отстукивая незатейливые мелодии из четырех или пяти нот. Когда он выбьется из сил, любой слушатель берет у него из рук мо- лоточки и становится ему на смену. Этой му- зыке я внимал ежедневно, ее постоянно испол- няли на улице у меня под окном; когда, ду- мая спастись, я уходил в кантину, там меня встречали звуки маримбы. Играете вы на маримбе хорошо или дурно, не имеет никакого значения. На базаре вы можете уви- деть, как музыкант одной рукой выбивает ме- лодию, а другой щупает рубашку у продавца, прочна ли ткань. Куда бы вы ни шли, всюду вас встречает маримба и кружок застывших слушателей; под конец мне стало казаться, что неутомимые и неустанные молоточки бьют не по клавиатуре инструмента, а по моим натяну- тым нервам.

Я был охвачен чувством, отдаленно напо- минающим страх. Стараясь разобраться в своих ощущениях, я вспоминал рассказы о Гвадалупе знакомых плантаторов, которые при- езжали сюда в старые времена в самое жаркое время года, чтобы немного отдышаться. Глот- нув гвадалупского воздуха, приехавший обычно заявлял, что останется здесь до окончания своих дней. Немного спустя он начинал жало- ваться на потерю аппетита и бессонницу, а по- том заболевал таинственной, не имевшей ни- какого названия болезнью, не психической и не физической, свившей себе гнездо где-то на ничьей земле, между душой и телом. Часто эти недомогания пытаются объяснить значительной высотой Гвадалупы над уровнем моря, однако многие считают, что в самой атмосфере Гва- далупы есть нечто, что расшатывает нервную систему. На почтовых марках Гватемала обыч- но именуется «краем вечной весны». Но это не весна. В Гвадалупе нет даже сколько-ни- будь ясно выраженного периода дождей. Вы попадаете в какую-то климатическую зыбь, вя- лую и нескончаемую летнюю пору. Деревья цветут и плодоносят и одновременно роняют пожелтевшие листья круглый год. Кровь евро- пейца начинает жаждать смены времен года, незнаемой в этом печальном раю. В старые времена индейцев в городе было больше, чем ладино, и если белый человек был впечат- лительным, его начинала преследовать мысль, что он одинок и покинут среди людей, объеди- ненных в некое тайное сообщество и питаю- щих безграничную злобу против всех тех, чье присутствие напоминает им об их рабском со- стоянии.

Элиот тоже стал менее жизнерадостным с того времени, как Эрнандес благополучно от- был со своим блокнотом. Он частенько навещал меня, по-прежнему предупредительный и лю- безный, но по морщинам на его лбу я видел, что в его индейском городке дело идет не со- всем гладко. Я подозревал с самого начала, хо- тя Элиот и хорохорился при Эрнандесе, что ин- дейцы не столь послушны, как он старался это представить. Он усиленно расспрашивал меня, что я собираюсь делать с тринадцатью чилама- ми, которые скрылись, захватив оружие, и я отговаривался, как мог. Я пока что не видел, чтобы эти тринадцать индейцев угрожали ти- шине и порядку.

Войска вверенного мне округа состояли из кавалерийского взвода во главе с сержантом: все — ладино. Я не хотел пока что вмеши- ваться в их действия. Считалось, что кавале- рийский взвод занят поисками тринадцати че- ловек, скрывшихся с оружием. Они имели не больше шансов найти их, чем если бы искали тринадцать серн песочного цвета, затерявших- ся в пустыне Сахаре. Ежеутренне они с важ- ностью выезжали либо в джунгли, либо в на- горье. В первой же деревне, лежавшей на их пути, их встречал почтенный старшина, цело- вал им руку и подносил выдолбленную тыкву, наполненную агуардьенте. Во второй или третьей деревне, как я узнал позднее, они, как правило, спешивались, привязывали своих ко- ней и ложились соснуть, пока не спадет жара. К вечеру я обычно выходил на главную пло- щадь к полицейским казармам и ждал, когда покажется сержант Кальмо во главе своего взво- да и сделает мне доклад. Доклад был всегда один и тот же и начинался достойно и звучно: «Hay tranquilidad» — царит тишина!

— Имею честь доложить, капитан, что вез- де царит тишина. Решительно ничего нового. В деревнях происшествий нет.

Взгляд у сержанта был остекленевший, но в седле он держался прямо. Правда, когда он спешивался, один из солдат поддерживал его под локоть.

Я очень привязался к этим кавалеристам. Они принадлежали к особому малочисленному

племени ладино. Все они были скотоводы — вакеро, как их называют в Гватемале, — и приехали сюда из скотоводческих районов, ле- жащих на тихоокеанском побережье страны. Там это скотоводческое племя живет чрезвы- чайно замкнуто; уже сотни лет они не женят- ся на чужих и не отдают девушек замуж за пре- делы своих деревень. Они живут по своим, под- час довольно жестоким законам; частная соб- ственность у них ограничена конем, упряжью и одеждой, которую человек носит на себе. Лю- бопытно отметить, что вакеро сперва доволь- но основательно познакомились с цивилизаци- ей, но, пораздумав, отвергли ее. Если вы спро- сите их — почему, они ответят, что единствен- но, что они ценят, — это храбрость, которая воспитывается в человеке, когда он ведет жизнь мужественную и полную испытаний; в условиях цивилизации такая жизнь невозмож- на. Широко распространена гипотеза, что эти люди — потомки испанских аристократов, ко- торые были сосланы когда-то по политическим мотивам в отдаленную часть колонии и пере- женились там на индианках. Действительно, большинство вакеро носят звучные испанские фамилии, имеющие еще вдобавок приставку «де». Когда кто-нибудь из них попадает в бе- ду — обычно это убийство, совершенное 'из рев- ности, — то, спасаясь, идет в армию, но и в ар- мии подчиняется лишь командиру, вышедшему из его племени. Много их в армии никогда не бывало, потому что в промежутках между вой- нами они скучают, затевают фантастические ссоры по щекотливым вопросам чести и ист- ребляют друг друга на дуэлях.

Расставшись с сержантом Кальмо и его ка- валеристами, я проводил обычно час или два в одной из к а н т и н. Невзирая на современную радиолу-автомат, здесь еще жили остатки ста- рых ковбойских нравов, и порою мне было не- легко избежать ссоры с пьяными задирами. Когда мне надоедало парировать опасные вы- пады людей, втайне надеявшихся, что я вспылю и дам им повод с чистой совестью пристрелить меня, я шел домой и ложился спать. Главное, решил я, держаться подальше от Элиота. Бойня в джунглях вселила в меня почти животный страх перед насилием и кровопролитием, и мне требовалось теперь время, чтобы овла- деть своими расходившимися нервами. Мой план состоял в том, чтобы не проявлять ни малейшей инициативы, избегать каких бы то ни было репрессий до той самой минуты, когда мне можно будет уехать назад в Гватемала- Сити.

Было ясно, что единственный человек, ко- торый может разрушить мой план тщательно продуманного бездействия, — это Элиот. Эли- от был для меня опасен, и три дня подряд я прятался от него.

 

Эти три дня я провел в праздности и бес- покойстве. По утрам я сидел в своем патио, потягивая коктейль и рассеянно листая книгу, единственную книгу, какую мне удалось здесь достать. Эта книга, пришедшая, как видно, на смену карманной Библии, которая обычно жда- ла вас в номере американского отеля, называ- лась «Сила внутри нас». Никакой мистики в ней не было, речь шла о современных методах самоопределения личности и мобилизации ду- ховных ресурсов. Автор выражал благодар- ность своим литературным учителям, вдохно- вившим его труд. В числе их был Дэйл Карнеги («Как приобрести друаей и стать влиятельным человеком») и апостол Павел («Послание к ко- ринфянам»). Третьим по порядку шел Уинтроп Элиот, который, как оказалось, выпустил кни- гу под названием «Улыбка в миллион долла- ров».

Книга не настолько поглощала мое внима- ние, чтобы помешать мне глазеть по сторонам. С моего кресла мне открывалась вся верхняя часть горы Тамансун. Когда сверкающая точ- ка, словно муха, проползала по ее вершине, а потом воспаряла ввысь, я знал, что это летит рейсовый самолет Панама — Нью-Орлеан и что близится второй завтрак. В дневные часы я отдыхал, с наступлением сумерек шел неспеш- ным шагом на площадь, чтобы выслушать тор- жественное сообщение Кальмо о том, что везде «царит тишина», а затем нырял в шумную к а н т и н у, набитую головорезами прошлого столетия.

На третий день вечером телефон на моем столе зазвонил, — впервые за все время. Мне не хотелось снимать трубку; я был уверен, что звонит Элиот и что он намерен сообщить мне нечто, чего я вовсе не желаю слушать.

Я взглянул на часы. Около одиннадцати. Я имею право спать крепким сном. Телефон продолжал звонить; я понял, что он не замол- чит. Я взял трубку и сказал осипшим от сна голосом:

— Digame9.

— Это вы, Вильямс? Говорит Элиот. — Да, я. Что случилось? — Мне сказали, что вы в отеле. Простите, что разбудил вас. — Неважно. — Дурные новости. Я искал вас по всему городу. Мне сказали, что вас видели в баре. — У-гу.

Вслушиваясь сквозь дрему в голос Элиота, я подумал, что в трубке он звучит гораздо луч- ше. Естественнее. Ему всегда нужно говорить через микрофон.      

— Я буду у вас через десять минут. — Погодите, — сказал я, — что, если мы перенесем это на завтра? Мне немножко нездо- ровится из-за погоды. Завтра в восемь утра. Условились? — Боюсь, что нет, — сказал Элиот.

В голосе его была жесткость, которую я слышал впервые.

— Тогда давайте обсудим ваше дело по телефону. — Это исключается. По телефону я не мо- гу объяснить вам почему. Скажу лично. Сей- час я буду у вас.

Едва я положил трубку, как звонок у вход- ной двери издал свое странное чириканье. Я, оказывается, забыл его выключить. Элиот был в передней прежде, чем я успел подняться ему навстречу. Он вошел в комнату.

— Извините меня за вторжение. Но я не люблю этих разговоров. — Он показал взгля- дом на телефонный аппарат. — Нас могут под- слушать в любой момент. Если бы не крайне срочное дело, я ни за что не стал бы вас тре- вожить. Из городка бежали еще трое. — Я думал, по меньшей мере пало прави- тельство, — сказал я. — Чего-нибудь выпьете? — С удовольствием. На ваш выбор.

Не проявляя особой спешки, я пошел до- стать льду, предоставив Элиоту излагать свое дело.

— Это самое прискорбное происшествие с того дня, как мы возобновили нашу работу с индейцами, и в нем кроется определенная опас- ность. Мы просто поражены. — Не могу сказать того же о себе. Колю- чая проволока вам не поможет. Разве что вы установите по углам сторожевые вышки и по- ставите на них караульных с пулеметами. — Вы, конечно, шутите? —В голосе Эли- ота звучал укор. — Нисколько. — Поверьте, нам не до шуток. Все три беглеца как раз из тех, на кого мы возлагали большие надежды. — Как на будущих покупателей и потре- бителей?

Элиот сделал вид, что не слышит моей реп- лики.

— Они прошли специальное обследование у нашего психолога. После его заключения мы рассчитали троих ладино, которые работали десятниками, и поставили этих троих на их место. Мы выдали им винтовки. — Мне помнится, вы говорили, что ин- дейцы работают у вас добровольно.

Элиот, как видно, запасся терпением.

-- Мы выдали десятникам оружие, потому что на завтра была назначена прививка. По- скольку прививка у них пока что не популярна, мы решили, что именно в этот день следует опасаться побегов. Винтовки были не заряжен ны. Мы просто думали, что с винтовкой в руках десятник будет чувствовать себя смелее, уве- ряю вас.

— Ваш расчет оказался правильным.

Я не мог скрыть легкой улыбки.

— Возможно, я ошибаюсь, — сказал Эли- от, — и в таком случае извините меня, но, мне почему-то кажется, что вас, как бы это сказать... не очень трогает, что я расска- зываю.

Моим первым желанием было ответить на- прямик, что он угадал, но у него был такой рас- терянный вид, было так очевидно, что он счи- тает меня в чем-то неблагодарным, что у меня язык не повернулся высказать ему мое мне- ние. Со времени нашей последней встречи Эли- от словно постарел. Свет электрической лампы покрыл инеем его редкие белесые волосы, у рта собрались горькие складки. Я решил объ- яснить ему мою позицию в мягкой форме.

— Вы сами понимаете, я не могу откли- каться на ваши неполадки с индейцами так горячо, как это делаете вы. У меня своя сфе- ра деятельности. Сколько бы я вам ни сочув- ствовал, меня как должностное лицо ваши не- приятности не затрагивают. — Вот здесь вы ошибаетесь. Я надеюсь, вам понятно, куда направились эти люди. Они перешли к бандитам.

Я почувствовал, как во мне поднимается злость. Все мои предчувствия относительно Элиота оправдались полностью. Я отрицатель- но покачал головой.

— Не знаю, о каких бандитах идет речь. Если люди не желают на вас работать или им опостылела жизнь у вас и они уходят прочь, это еще не значит, что они бандиты. Даже в том случае, если они, покидая вас, прихватят с собой пару-другую винтовок.

На лице Элиота мгновенно засияла улыб- ка. С чувством, что я проигрываю бой, я уви- дел, что он готов со мной согласиться.

— Ну что вы, капитан, неужели вы ду- маете, что я собираюсь разъяснять вам ваши обязанности или навязывать свое мнение? Я пришел только потому, что стремлюсь к по- стоянному и тесному сотрудничеству с вами. Как говорится, ум хорошо, а два лучше. Я хо- чу быть вам полезным.

— Я вас не понимаю. Кто с кем хочет со- трудничать?

— Мы с вами. Я говорю — сотрудничать, потому что твердо стою на почве демократии, в той мере, конечно, в какой это допускают об- стоятельства. Мне приятно думать, что мы идем рука об руку, обходимся без официаль- ных приказов. Это совершенно не в моем духе, вы же меня знаете.

Я рассмеялся.

— Ну, Элиот, вы меня рассмешили. Можно подумать, что я у вас на жалованье. — А разве нет?

Смех замер у меня в горле. Я пытался со- хранить равнодушный вид. Элиот глядел на меня пристально поверх очков. Не похоже бы- ло, чтобы он блефовал.

— Во всяком случае, я слышу об этом впервые! — Мои слова выдавали мою расте- рянность. — Вы получаете двести в неделю, не так ли? Я слышал, что на днях вам повысили жа- лованье. Как вы полагаете, откуда берутся эти деньги? Падают с неба? Когда Бальбоа пришел к власти, в казне не было ни цента. Вернер все увез с собой. Вы слышали об этом, не прав- да ли? — Не понимаю, какое все это имеет отно- шение к делу? — Как вы думаете, кто финансировал го- сударственный переворот? Бесплатно это не делается. В прессе были кое-какие намеки. — Сколько я помню, «Юниверсал Коффи Компани» отрицала свое участие. — Разумеется. В подобных случаях ни- чего не признают. Не сообщать же о таких вещах по радио, через громкоговорители. Да- же если вы купили страну и оплатили покупку дважды и трижды, все равно вам приходится управлять с помощью правительства. Если вы вес еще не уверены, Вильямс, кто платит вам жалованье, я могу написать в столицу, и вам пришлют формальный приказ из Генерального штаба. Поверьте, я был бы счастлив всего этого избежать. Чего я хочу — это сердечных, това- рищеских отношений, чтобы никто никем не

командовал, никто никому не приказывал. В конце концов из нас двоих военный человек вы. Правда, у меня есть скромный админист- ративный опыт, но это все, чем я могу похва- стать.

Прежде чем я успел что-либо ответить Эли- оту, началось землетрясение. Сначала это был еле слышный гул — так бывает, когда сидишь на станции метро, — поезда еще нет, но о его приближении знаешь по едва ощутимой виб- рации. Шум стал нарастать, словно пробиваясь по подземному туннелю, и вот я услышал его внутри себя. Какие-то люди побежали к глав- ному зданию отеля, потом раздался звук, напо- минающий треск тронувшегося льда, — это ста- ли лопаться оконные стекла. Виски выплесну- лось из стакана и потекло у меня по руке, свет погас. Я поднялся и включил аварийную лам- почку, установленную специально на этот слу- чай. Если бы я был один, то вышел бы в па- тио — при землетрясении это разумеется само собой, но Элиот по-прежнему сидел, и я ви- дел, что он не собирается двигаться с места. Тяжелая люстра качалась у него над головой, он о чем-то меня спрашивал, но мысли у меня сбились, и я не слышал его слов. Он делал вид, что не замечает происходящего. Мне даже показалось, что он наблюдает за мной с легкой насмешкой. Подземный гул пошел на убыль, переходя в далекое тревожное ворчание.

— Двести в неделю. В любой другой стра- не столько получает генерал. Мне кажется, нас нельзя упрекнуть в скаредности. Мне кажется также, что люди вашего типа выполняют взя- тые на себя обязательства добросовестно, с от- крытой душой.

За окном все еще продолжалась суета, — наверное, люди выносили на улицу из домов свой скарб. В Гвадалупе за год бывает не мень- ше пятидесяти землетрясений. Иногда за пер- вым толчком следует второй; он всегда силь- нее. Третий бывает еще сильнее. Меня раз- дражало спокойствие Элиота, которое он на- пускал на себя, в пику мне.

— Разумеется, я выполню свои обязатель- ства, — сказал я. Потом холодно добавил: — С открытой душой или нет, это, я полагаю, не- важно. Важны результаты. — Вот и отлично. Забудем об открытой душе и сосредоточимся на результатах.

Элиот явно был доволен.

— Я приму те меры, какие сочту нужным, исходя из создавшегося положения.

Эта фраза была задумана мною как от- ступление с барабанным боем, но прозвучала слабо.

— Разумеется, — сказал Элиот. — Глав- ное, принять какие-нибудь меры, и принять поскорее, потому что через три недели мы при- везем туристов и здесь должно быть тихо и спокойно, как в Уайт Сэлфер Спрингс10. Какие же это будут меры, капитан? — Сейчас не совсем подходящее время их обсуждать. Если беглецы отдадутся в руки вла- стей и вернут оружие, это вас удовлетворит? — Да, конечно. — Так вот, покончим на этом. — Прекрасно. Надеюсь на вас полностью. Хотел бы только еще раз напомнить вам, что в создавшейся ситуации таится определенная опасность. Если мы не примем немедленно энергичных мер, индейцы, работающие на Ком- панию, могут поднять общий бунт.

Мне не хотелось обсуждать дальше эту те- му, и я ничего не ответил. Только что я со- брался сказать, что было бы недурно лечь спать, как Элиот заговорил о другом:

— Да, чтобы не забыть. Вы помните, я рассказывал вам, что мы хотим организовать постоянные экскурсии к кратеру Тамансуна? — Следопыты в вагонах, или Вагоны со следопытами? — Как вам больше нравится. — Элиот вер- нулся к своему снисходительному тону. — Мы расширили старую тропу для мулов, и теперь там проходит джип. Вид оттуда, должен вам сказать, потрясающий, — Кто там не побывал, не может даже представить. Не забудьте захва- тить фотографический аппарат, не то будете ку- сать себе локти. — Я не такой уж страстный фотограф. — Жаль. Во всяком случае, поездка вам понравится. Так вот, как я уже сказал, мы повезем туда в джипах своих туристов. Ин- дейцам, которые обосновались там наверху, сказано, чтобы они покинули гору. Вы пони- маете, запретить туристам их фотографировать невозможно, а как только они наведут свои ап- параты, индейцы забросают их камнями. Имен- но так вышло, когда мы первый раз туда по- ехали. Сейчас мы имеем официальное судеб- ное решение на этот счет. Закон запрещает препятствовать обозрению красот природы. Мы даем им день-два, чтобы они убрались оттуда со своим хламом. Если они будут упорствовать, полиция арестует их. Я буду вам очень призна- телен, если вы пошлете ваших людей вместе с полицией. — Но это не входит в их обязанности. — Полностью согласен. Это дело полиции, и полиция обязана принять все необходимые меры. Но поскольку мы оба заинтересованы, чтобы все прошло тихо и гладко, есть смысл послать туда вместе с полицией несколько сол- дат. Они не решатся тогда оказать сопротив- ление. — Мне нужно подумать, прежде чем я дам вам ответ, — сказал я. — Кстати, я хотел бы взглянуть на это судебное решение. — Оно у Мигеля, у интенденте. Я ска- жу, чтобы он завтра же принес его вам.

Элиот допил стакан, и поставил его на стол решительным жестом, означавшим, что разго- вор окончен.

— У меня еще кое-какие дела, и я вас повидаю. Новых толчков, как видно, не будет. При каждом землетрясении я все жду, что наша древняя колокольня возьмет да и рухнет.

Он протянул мне руку:

— Спокойной ночи, Вильямс. Мигель при- несет вам это решение завтра утром.

Я вышел на улицу вместе с ним. Люди еще бегали взад и вперед с лампами в руках, боя- лись вернуться домой. Луны не было, Таман- сун вырисовывался черным треугольником на фоне звездного неба. На вершине горы свети- лась красная точка. Это индейские шаманы со- вершали свои священные таинства. Через не- сколько дней огни на их алтарях погаснут на- всегда.

Элиот ушел, но я все еще чувствовал себя взволнованным и решил направиться на пла- са. Накрапывал дождь. Не успел я дойти до конца Калье Барриос, как фонари снова за- жглись и лужи на мостовой запестрели отра- жениями свирепых быков, потоков крови, за- думчивых курильщиков сигарет и синевы рек- ламных плакатов. Когда радиолы-автоматы смолкали, воцарялась глубокая тишина. Такая тишина, что можно было услышать жалобное тявканье шакалов где-то далеко, под деревь- ями, где спали на насесте куры. Час шел за часом, я шагал по улицам, стараясь успокоить мятущиеся мысли. Когда мне показалось, что я сумею заснуть, я вернулся в отель, разделся и лег.

 

Назавтра меня ждала нечаянная радость. Появилась Грета. Я зашел в пустовавший с отъезда Эрнандеса бар проглотить свою обыч- ную утреннюю порцию спиртного и вдруг уви- дел ее. Она слегка вскрикнула и протянула мне руки, мы обнялись. Так бывало всегда. С ка- ким бы усердием ни воздвигал я свои защит- ные линии, они рушились, когда Грета так сер- дечно протягивала мне руки. А на этот раз я вообще был застигнут врасплох и не позабо- тился об обороне.

— Милый, мне сказали, что ты здесь, и я специально сделала остановку. Я лечу в Ко- бан.

Я обнял ее снова.

— В Кобан? — спросил я. — Да, домой. Но следующий самолет бу- дет только в четверг, так что мы можем здесь очень мило провести два дня. ,Если тебе хочет- ся, конечно.

«Всего лишь два дня!» — подумал я. Так излечившийся алкоголик, поставленный перед внезапным соблазном, ищет оправдания. Два дня — это не опасно. Зная себя, я готов был признать, что неделя могла бы стать роковой. Но два дня... Я незаметно взглянул на нее и почувствовал, что у меня захватывает дыха- ние, как в прежние дни. Разглядывая сверху ее лицо, я впервые заметил в уголках глаз крохотные бороздки, которые в один прекрас- ный день станут морщинами. Я попробовал бы- ло сосредоточиться на мысли, что Грета быстро стареет, но тут же внутренне усмехнулся; это я пытался возвести очередную защитную бар- рикаду. Так бывало каждый раз. Когда мы встречались после разрыва, я переживал ко- роткий момент отрезвления; он быстро прохо- дил, уступая место новым иллюзиям.

Мы сели, я заказал два коктейля. Я раз- говаривал с ней, не выпуская ее рук из своих.

— Счастлива? — спросил я. — Нет. Я очень несчастлива. Потому и еду домой. — Но почему в Кобан? Что тебе делать в Кобане? — спросил я. И тут же все вспомнил. Я не представлял себе Грету вне Гватемала- Сити. Но ведь она из Кобана. Блистательный образчик тамошней женской породы — красо- ток, рожденных от плантаторов-немцев и отбор- нейших местных индианок. — На прошлой неделе я видел в Гватема- ла-Сити дона Артуро, — сказал я. — Из того, что он говорил, мне показалось, что у тебя были неприятности. — Не надо об этом, — сказала она, сжи- мая мои руки. — Я хотела бы забыть, что этот город существует. — Конечно, поговорим о другом.

Я довольно ясно представлял себе, какого рода неприятности могли быть у Греты; лучше было их не касаться. Грета была в известном смысле жертвой Фрейда, теории которого пре- подносились публике популярными журналами

в таком виде, что этот пролагатель новых пу- тей в психиатрии превращался в какого-то апо- стола саморазрушения. Самым страшным гре- хом в кругу послевоенной молодежи, в кото- ром вращалась Грета, считалось обуздание инстинктов; это именовалось «ингибициониз- мом» — подверженностью внутренним запре- там. И Грета делала все от нее зависящее, что- бы никому не пришло на ум заподозрить ее в подобной ереси.

— Мы — вместе. Это самое главное.

Удивительная вещь, стоило мне встретить- ся с Гретой, как я решительно терял охоту представлять мысленно, что она делала без меня. Чтобы позабыть об этом, требовалось лишь небольшое усилие воли. Когда оно дава- лось мне, мы были совершенно счастливы.

— Скажи мне, бога ради, что ты будешь делать в Кобане? — спросил я. — Не знаю. Пока что я хочу вернуться домой и покончить со старым. Быть может, я выйду замуж за индейца. — Какой вздор! — Я засмеялся. — Вовсе не вздор. Я говорю серьезно.

Ее гйаза наполнились слезами.

— Представляю, как ты будешь хороша в глинобитной хижине перед жаровней с тор- тиллас и с ребенком, привязанным за спи- ной.

Последние слова я сказал не подумав и сильно покраснел, чего со мной уже давно не случалось. Грета не могла стать матерью — это была одна из потерь, понесенных ею на службе богам сексуальной свободы. Я быстро отвернулся, но она, должно быть, успела за- метить краску на моем лице. В ее голосе по- слышался вызов;

— Разве я не жила до двенадцати лет в глинобитной хижине? Это была лучшая пора моей жизни. Я не видела ни одного бе- лого человека, пока отец не вернулся из Гер- мании и не послал меня учиться в Гватемала- Сити. — Я уже слышал это много раз. Сейчас ты скажешь, что чувствуешь себя более ин- дианкой, нежели немкой. — Конечно. Так оно и есть. — Ничего подобного не было и нет, и то, что ты так говоришь, уже доказывает, что ты не индианка. Ты просто заражена немецкой ро- мантикой. Вы, немцы, все это придумали. Спер- ва ты вбила себе в голову, что романтично, быть немкой, и переменила свое имя на Грета. Сей- час ты, наверное, решила вернуться к старому имени. И ты хочешь, чтобы я относился к это- му серьезно. — Дэвид, — сказала она. — Что с тобой произошло? Ты переменился. Где твое чув- ство юмора? Давай поговорим о чем-нибудь другом. И я хочу еще выпить-

Она снова владела собой.

— В немецкой школе они превратили тебя в немку. Такого полного превращения мне еще в жизни не приходилось видеть. Допустим, что я соглашусь с тобой, что в глинобитной хижине твоей матери тебе жилось лучше. Но нужно глядеть на жизнь реально. Сейчас уже поздно что-либо менять.

— Я прошу тебя, — сказала она. — Давай для разнообразия поговорим о тебе. Что ты здесь делаешь? Мне сказали, что ты стал юж- ноамериканским генералом.

Я вкратце посвятил ее в свои дела, и она стала раздумывать, как нам провести эти два дня получше. Ее осенила счастливая мысль. \

— Милый, мы замечательно проведем вре- мя. Покажи мне все эти чудеса, которые так расписывают в рекламе, — вулканы, озера с привидениями, ягуаров. Ты слышал рычание ягуаров? — «...Покашливание гигантской кошки на закате солнца, от которого у вас кровь стынет в жилах, но вы ведь в полной безопасности в уютном дворике вашей лоджии, под ослепитель- ным тропическим небом», — процитировал я из проспекта. — Нет, пока что не слышал. Остальные тоже не слышали. Ягуары — в джунг- лях, очень далеко отсюда; кроме того, они не имеют привычки покашливать. — Я призаду- мался. — Знаешь, вулкан придется отменить. Индейцам там наверху только что приказали убираться восвояси, они сейчас, я думаю, не очень расположены к белым людям. Остается озеро. Тебе там очень понравится. Надо ехать, пока Элиот не отменил отпусков по армии. Не будем откладывать.

Грета пришла в восторг.

— Чего же ждать? Съездим сегодня. Рыба там есть? Я хочу поудить. Мы наловим кучу мохаррес. А потом поплаваем. Ах, Дэвид, это будет чудесно!

Мы отправились к озеру в одном из джи- пов,, принадлежавших Элиоту. Озеро Тенью- чин замечательно тем, что, когда смотришь на него сверху, спускаясь по горной дороге, вода в нем сказочно яркого, пурпурного цвета; ко- гда же плаваешь по озеру в лодке, вода чер- ная. Возможно, все это оттого, что озеро рас- положено так высоко. У рыбаков-индейцев мы купили крабов для наживки, взяли каюк и по- ехали ловить мохаррес. Клёв был очень хо- роший, но попадалась одна мелочь. Ничего кроме мохаррес и крабов, в озере не води- лось. Каждые пять минут Грета вытаскивала удочку с трехдюймовой рыбкой на крючке. Она удила мохаррес с детства и делала это очень искусно. Грета легко приходит в востор- женное настроение, и тогда радость ее неисто- щима. Каждый раз, поймав рыбку, она вскри- кивала от удовольствия. Она готова была бы удить весь день, но, когда мы наловили два десятка рыбешек, я уговорил ее бросить ужение. Мы направили лодку к скале, с которой, ко- гда испанцы подступили к озеру, целое индей- ское племя по приказу своих вождей бросилось в воду и рассталось с жизнью. Отсюда пошли легенды о привидениях, посещающих озеро.

Стоял один из тех ослепительных, знойных гватемальских дней, когда облака в небе ка- жутся столь же недвижной, незыблемой частью ландшафта, как сами горы; отражения их, слов- но высеченные из мрамора, громоздились по- средине озера. Было жарко. Солнце искрилось на черной глади воды, когда мы врезались в нее своими веслами. Ядовито-зеленая кофточка Греты, специально надетая для поездки, была единственной диссонирующей нотой в окружав- шей нас дикой гармонии.

Наглядевшись на страшную скалу, мы по- плыли к дальнему берегу, развели костер, на- низали наших рыбок на вертела из камыша и поджарили их. Потом Грета решила выку- паться. Она разделась и пошла к воде. Она разделась бы без малейшего колебания в об- ществе любого мужчины, а если бы кто-ни- будь выразил удивление, ответила бы, что это говорит лишь о чистоте ее помыслов и что ин- дейская кровь, текущая у нее в жилах, облег- чает ей возвращение к первобытности. Я пре- красно знал, что ни одна индейская девушка никогда не сделала бы ничего подобного и что все это отнюдь не первобытная простота, а по- рождение фрейдизма из популярных журналов.

За галечной отмелью, полускрытый от нас зарослями камыша, раскинулся индейский ры- бачий поселок. Когда-то это был городок, но землетрясения разрушили его, купол церкви съехал на сторону и был покрыт трещинами, как яйцо с разбитой скорлупой. Я не был уве- рен, что индейцы будут довольны нашим воз- вращением к первобытности по соседству с их поселком, и потому остался в трусах. Грета нагая входила в воду. Я старался не глядеть на нее: сейчас я властвовал собою, но кто знает, насколько хватит моего самообладания. Одева- лась Грета безвкусно, но, сняв одежду, преоб- ражалась. От отца она унаследовала белокурые волосы, от матери-индианки темную кожу и то- ченую фигуру. Золотое пятнышко там, где схо- дились ее смуглые бедра, лишило бы сна лю- бого анахорета. Кроме телесных признаков, в ней не было ничего индейского. Человека со- здает воспитание.

Мы заплыли далеко. Вода была холодная, и, хотя и казалась черной, совершенно прозрач- ная. Я ясно видел под водой крепкое смуглое тело Греты. Я получал мало удовольствия от купания, потому что все время думал о том, как мы выйдем из воды и как весь рыбачий поселок будет глазеть на нее через плетень. Когда мы подплыли к берегу, положение ока- залось хуже, чем я предполагал. Индейцы жда- ли нас, выстроившись в ряд. Все они были низкорослые, жалкого вида, две женщины бы- ли с зобами. Я почувствовал к ним внезапную неприязнь. Очень несчастные люди часто ка- жутся нам злыми, и мы как-то само собой за- бываем, что они несчастны, и браним их за их пороки.

Я махнул им рукой из воды, чтобы они ухо- дили. Они неохотно стали отступать, и один что-то крикнул сердитым голосом. Мы уселись на гальку, дрожа под лучами солнца. Было слышно, как индейцы уходят к себе. Из-за плетня выскочили маленькие безобразные со- бачонки, кинулись на нас с лаем, потом побе- жáли назад. Я сидел, полуотвернувшись от Гре- ты, но уголком глаза видел, что она надевает юбку и кофточку.

— Они злятся на нас, — сказала она оби- женно. — Они не хотят, чтобы белые люди под- ходили к их,деревне. — Откуда ты знаешь? — Я поняла, что он сказал. Он сказал, что вся рыба в озере пропадет. Они думают, что все живые существа так же боятся белых, как они.

Мы оделись и стали спускаться к воде. Я старался делать вид, что ничего не случилось, но индейцы снова вышли из своих хижин и двинулись за нами следом. Их собаки рычали и норовили нас укусить. Мы остановились и круто повернулись к индейцам. Они тоже оста- новились и стояли, глядя на нас с ненавистью и страхом. Мы столкнули каюк в воду, забра- лись в него и заработали веслами. Камни гра- дом полетели вслед за нами, один угодил в лодку. Несколько индейцев полезли в воду, крича и размахивая руками.

Я был расстроен тем, что случилось. Если бы меня сейчас спросили, я сказал бы, что не- навижу индейцев. Всех до единого.

— Непременно попрошу Элиота включить

это озеро в маршрут Следопытов-любителей, — сказал я угрюмо.      

— Они чувствуют себя такими беспомощ- ными, — сказала Грета. — Белые кажутся им великанами-людоедами. Некоторые из них ду- мают, что мы никогда не умираем. — Сейчас ты понимаешь, что у тебя с ними нет ничего общего? — Да, — сказала она. — Должно быть, ты прав.

Ни ей, ни мне не хотелось разговаривать, и мы гребли молча, пока не приехали к месту. Начинало вечереть, воздух больше не был си- яюще-серебристым. Когда мы вылезали из лод- ки, орлы охотились у самого берега. На фоне затененной горы нельзя было разглядеть, как орел падал на добычу, — видны были только белые всплески воды в том месте, где он вспе- нивал её ударом клюва. Мы разыскали наш джип и быстро покатили в Гвадалупу. Я чув- ствовал себя виноватым, как школьник, убе- жавший с уроков. Во мне росло предчувствие, что без меня случилось что-то дурное; Так оно. и оказалось.

В курительной комнате «Майяпана» я уви- дел Мигеля, интенденте; он дожидался ме- ня. Грета пошла к себе. Я сказал, что зайду за ней через час, и направился к Мигелю. Маль- чишка в нелепом элиотовском наряде, стояв- ший поодаль и боязливо косившийся на Ми- геля, удалился с поклоном, как только я во- шел в курительную. Мигель с трудом повер- нул свою большую голову, чтобы убедиться, что тот ушел, и сплюнул в ярко начищенную плевательницу.

Он сидел, развалившись в кресле, гора мя- са, облаченная в суконный костюм, и даже не подумал подняться мне навстречу. С угрю- мой и небрежной уверенностью он указал мне кивком на кресло напротив. Когда я сел, он дохнул на меня алкоголем, пробившимся че- рез отделявшие нас два ярда благовонного май- япанского воздуха. На столе лежал жезл, ин- крустированный серебром, — знак его достоин- ства.

— Так вот, — сказал он, — вышло, как я говорил. Их уже шестнадцать человек, и они обчистили поселок ладино в пяти милях от- сюда, забрали продовольствие. Не буду скры- вать от вас, торговцы в городе наложили в штаны от страха.

Сообщение Мигеля поразило меня самым неприятным образом, но не менее я был пора- жен тем, как он говорил со мной. Испанский язык открывает несравненные возможности как для самого церемонного обращения, так и для грубой фамильярности. Я никогда не слышал, чтобы индеец разговаривал с белым таким то- ном. Обычно он обращается к вам, как капрал к офицеру, стараясь из всех оборотов найти са- мые пространные и деликатные, говорит «на- правиться» вместо «пойти» и «выполнить» вме- сто «сделать». Демократический лаконизм, с которым выражался Мигель, был для меня в новинку, но я решил никак на него не реаги- ровать, поскольку Мигель говорил то, что ду- мал. С первого знакомства во мне зародилось подозрение, что в нем еще не полностью умер- ла честность. Я протянул ему пачку сигарет, но он движением руки отказался. С точки зре- ния местных обычаев это было еще одним во- пиющим нарушением этикета.

— Так что же нам теперь делать? — спро- сил я. — Что теперь делать? — Он обнажил свои коричневые зубы, что должно было изображать улыбку. — Как что? Прикончить их, и дело с концом. Сейчас они набили себе брюхо. Как только проголодаются, снова пойдут грабить. — Я просил вас сделать все возможное, чтобы связаться с ними. Вам удалось? — Нет. Я и не пробовал. Они, конечно, кабронес, но они не дураки.

Точно перевести испанское каброн нель- зя. Это одновременно и олух и свинья. Даже когда в это слово вкладывают гнев, оно дышит презрением.

— Вы не выполнили своего обязательст- ва, — сказал я.

Интенденте сделал вид, что он удивлен. Сперва его лицо казалось неподвижным, но по- том я рассмотрел легкую игру мышц под мас- сивной коричневой поверхностью, мгновенную перемену в выражении смышленых черных глаз. Взгляд таил лукавство, недоброжелатель- ство, по-видимому, еще и презрение, но более всего подозрительность.

— Вы хотите вести с ними переговоры? По- теря времени. Послушайте, я скажу вам, что нужно делать. Вы сделаете то, что вам поло- жено, а я — то, что мне. — Он помолчал. — Минутку. Я хочу выпить. Эй, ты! — крикнул он мальчику, боязливо съежившемуся у даль- ней двери. — Принеси бутылку виски.

«Виски, — подумал я, — откуда, черт возь- ми, у него деньги, чтобы пить виски?» Догад- ка тут же осенила меня. Я вспомнил, что ска- зал Элиот, когда я удивился, что индейцу уда- лось занять в Гвадалупе пост городского го- ловы. Элиот упомянул вскользь, что Мигель — последний отпрыск чиламской аристократии и, следовательно, полезный человек, тем более полезный, что привержен к дорогим сортам вис- ки. «Представьте, — добавил Элиот, — при всем том этот молодчик терпеть меня не мо- жет. Не сумею даже объяснить, в чем дело. Всячески пытался умилостивить его — без ре- зультата» .

— У правительства есть самолеты, не так ли? — он смотрел на меня в упор. — Это то, что нужно. Вызовите самолеты, и вам не при- дется рисковать своей шкурой. — Почему вы думаете, что я боюсь за свою шкуру? — Вы хотите вести с ними переговоры. Это значит рисковать своей шкурой. Врагов надо убивать. Если вы вступаете с ними в перего- воры, значит, признаете свою слабость.

Обращаясь ко мне, он все время пользовал- ся испанским местоимением tu. Несколько лет тому назад я вышвырнул бы его вон. А сейчас? Пошли мне на пользу мои испытания или про- сто сдают нервы?

Мигель ерзал в кресле и почесывался. Его щеки и лоб покрылись крохотными бусинками пота. Он, должно быть, изнемогал в своем чер- ном суконном костюме.

— Скажите им, чтобы прислали самолеты, я сделаю все, что нужно. — Вы чилам? — спросил я. — Да. Я чилам.

Я покачал головой. Трудно было понять это- го человека.

— Чиламы — кабронес. Если вы вызо- вете самолеты сейчас, достаточно будет убить шестнадцать человек. Через неделю придется убить пятьдесят. А еще через неделю придет- ся, быть может, убить всех чиламов. Сколько бы их ни было, с самолета убивать легче. Мы видели, как убивают с самолетов, когда была революция.

Появился поднос, на котором стояла бутыл- ка виски и два стакана. Мигель взял бутылку и внимательно оглядел ее. На этикетке значи- лось «Бен Новис», ниже шотландец в юбочке замахивался на нас палашом. Но в долине, рас- стилавшейся за ним, было что-то от тропиче- ского пейзажа, и прославленный утес походил на вершину вулкана. Интенденте отослал мальчика и откупорил бутылку при помощи кар- манного ножа. Он налил оба стакана до поло- вины и выпил свою порцию одним глотком. Мальчик был уже у двери.

— Эй, поди сюда, — сказал он. — Погля- дите на этого к а б р о н а. Все ладино — каб- р о н е с, но этот к а б р о н похуже их. Как тебя зовут, каброн? — Антонио Клух. — Мальчик не поднимал глаз. Он был одним из самых успевающих вос- питанников Элиота. — Врешь, тебя зовут — каброн. Понял, что я говорю? Каброн! Не хочешь ли поце- ловать мне руку? Кто это тебя так вырядил, каброн? Да, твой отец действительно был Антонио Клух, но твоя мать зачала тебя от одного из тех полукровок, что ходят по де- ревням и торгуют мазями от венерических бо- лезней.

Этот взрыв ярости и презрения кое-что объ- яснял в поведении интенденте. Он ненави- дел Элиота, и его омерзение распространялось на всех, кто был связан с Элиотом, как этот мальчик. Нарочитая небрежность, с какой он обращался с мебелью в «Майяпане», презри- тельные взгляды, которые он бросал вокруг, грубость в разговоре со мной — все говорило об одном и том же — он ненавидел белых,и все, что они несли с собой, а сильнее всего, должно быть, ненавидел «План по устройству индей- цев-чиламов». Я подумал, что, быть может, все эти разговоры о самолетах и бомбах, чер- ствое равнодушие интенденте к судьбе сво- его народа, не напускное ли все это? Не испы- тывал ли меня Мигель? Быть может, прежде чем довериться мне, он хотел наверняка убе- диться, что я дал свои обещания искренне, от чистого сердца.

— А где скрываются эти люди?

Я пытался поймать его врасплох.

Он пил мелкими глотками второй стакан виски. На мгновение он застыл. Над краем ста- кана внезапно возникли его черные зрачки. По- том исчезли. Интенденте допил виски и вытер рот тыльной стороной руки.

— Не знаю, — сказал он. — Но ведь вы можете это узнать? — Я — государственный чиновник. Ни один индеец не пойдет ко мне в канцелярию. Ни- кто не станет разговаривать с государственным чиновником. — Да, но вы вождь племени, и они ничего не предпринимают без вашего ведома.

Ответа не последовало. Был ли Мигель вож- дем чиламов или нет, я не знал, да и никто из белых не мог этого знать. Индейцы никогда не отвечают на подобные вопросы.

— Самолеты — вот что нам нужно, — ска- зал Мигель так, словно не слышал этих слов. — Пришлет правительство самолеты? — Нет, — сказал я. — Ни в коем случае.

«Какое огромное впечатление произвела на

них бомбежка с самолетов, — подумал я. — Должно быть, они наблюдали боевые действия «сандерболтов».

Интенденте пожал плечами и встал.

— Что ж, в таком случае...

Его внимание привлекла недопитая бутылка. Он налил себе еще полстакана и бросил, на под- нос несколько монет. Я сосчитал деньги. Пять кетцалов на выпивку, для индейца — целое со- стояние.

— Принеси сдачу, каброн, — сказал он мальчику. Он посмотрел ему вслед, покачивая головой. Потом сплюнул в плевательницу. — Настоящий чилам рождается с синим пятцом на заднице. Таких уже мало... — он снова под- нялся. — Пока я не ушел, взгляните на эту бумагу.

Он вытащил грязную, слежавшуюся на сги- бах бумагу с казенной печатью и протянул мне. Я пробежал ее глазами. Это был судебный ор- дер на удаление алтарей, установленных у. кратера вулкана Тамансун. Я вернул ему бу- магу.

— Ордер составлен по форме. — Хочу заняться этим в понедельник. — Думаете, они окажут сопротивление? — Что могут сделать несколько стариков, скрюченных ревматизмом? Там по ночам хо- лодно. Пронизывает до костей. — Я буду ждать от вас сведений по тому вопросу, что мы обсуждали, — сказал я.

Он поднял бутылку, оглядел ее и снова поставил на поднос. Потом повернулся и бы- стро зашагал прочь на своих коротких ногах. Было странно, что человек с тучным и могучим торсом оказался таким низкорослым, когда стал на ноги. Странно было и то, что он пере- двигался с такой быстротой. Выходя, он сбил головку лилии серебряным набалдашником сво- его жезла. Мальчик, который поливал в саду цветы, увидев его, умчался вихрем по боковой тропинке. Эти люди могут быть очень жестоки со своими единоплеменниками.

 

Вечером мы с Гретой обошли местные к а н- тины. Многие считают их одной из достопри- мечательностей Гвадалупы. И в самом деле, в них есть какая-то нездоровая поэзия, ассоции- рующаяся с убожеством и пороком. Содержа- тели этих кабаков дают им душещипательные названия и красят стены в неистовые тона.

Полы вкантинах посыпаны хвоей, а не опил- ками, как это принято в других частях света. Запах хвои смешивается с острым, одуряющим запахом пролитого алкоголя и создает особый, неповторимый букет. Большинство посетителей к а н т и н — еле перебивающиеся полуголодные бродяги. Они живут на сигаретах из маисового листа, дешевом агуардьенте и бешеных ла- тиноамериканских мелодиях радиол-автоматов.

Первая кантина, в которую мы зашли, называлась «Бьюсь об заклад», раньше, сколь- ко я помню, она называлась «Куда ушла моя любовь?». Кабак переименовали после недав- него прославленного пари, когда один завсег- датай поспорил с другим, хватит ли у него духу выстрелить в первого же посетителя, который откроет дверь; суд признал стрелявшего винов- ным в непредумышленном убийстве.

«Бьюсь об заклад» все еще пользовалась дурной славой, но Грете очень хотелось туда зайти. Потом мы перебрались в «Благородного клиента», потом в кантину, которая назы- валась «Я жду еще одной встречи», и, наконец, в четвертую, под вывеской «Ты да я». Здесь было спокойно, почти уютно, и сильнее ощу- щалась романтика ночной Гвадалупы. В свое время кантина пострадала от пожара и по- том была перестроена так, чтобы по возмож- ности походить на салун прошлого века где- нибудь в Додж-Сити, как нам показывают его в кинокартинах. Здесь был постоянный гита- рист, просидевший много лет в тюрьме за убий- ство неверной любовницы. Были также посто- янные девицы, все с трагическими лицами и прелестными темными волосами. Мы уже вы- пили по стаканчику агуардьенте в каждой из предыдущих кантин, и когда пришли в «Ты да я», то оба были в отличном настрое- нии, и я закусил удила. У меня мелькнула мысль, что было бы недурно уговорить Грету не ездить в Кобан и остаться со мной. Однако даже в приподнятом настроении я остерегался поддаться этой мысли безоговорочно. Легкий ал- когольный туман еще прорезали вспышки осто- рожности и здравого смысла. Я еще понимал (правда, с каждой минутой все менее), что ни- чего хорошего из этого не получится. Ради собственной безопасности нужно было держать- ся двухдневного срока, назначенного самой Гре- той.

Гитарист, низкорослый, пожилой, кроткого вида мужчина, поднялся и запел с большим чувством о любви и измене — коронный репер- туар латиноамериканских менестрелей. Должен сознаться, что песня и выпитое агуардьен- те пробудили в моей душе грусть.

До того как покинуть Гватемалу, я три ра- за, каждый раз ненадолго, сходился с Гретой; был даже момент, когда я собирался жениться на ней. Со времени нашей последней встречи минуло два года.

Когда Грета была со мной, она преспокой- но изменяла мне с другими, а когда сходилась с другими, то столь же безмятежно изменяла им со мной. Меня злило больше всего, что она хранила при этом такой невинный вид, что не верить ей было невозможно. Если она попа- далась так, что уловки не помогали, она заяв- ляла, что не вольна в себе, и довольно туман- но ссылалась на какую-то наследственность. Должно быть, рогатость моя бросалась всем в глаза; у гватемальцев есть поговорка, что ро- гача даже собаки чуют. Во всяком случае, в тех кварталах города — обычно возле вокза- лов, — где промышляют уличные фотографы, продавцы дешевых украшений и прорицатели счастья, — гадальщицы не раз бормотали пре- достерегающе, когда я проходил мимо: «No es el engano sino la duda que mata», что значит «убивает не измена, убивает сомнение». Ис- панское perfidiosa — вероломная — очень хо- рошо характеризует Грету, хотя это слово го- раздо мягче своего английского синонима и да- же может иметь оттенок ласкового укора. При всем том она была великодушна, сострадатель- на, добра к своим ближним, короче говоря, об- ладала множеством добродетелей, кроме одной, самой Главной и важнейшей для человека — верности. Неверность в любви и физические ее последствия отдали Грету на произвол страш- ных старух, которые своими манипуляциями лишили ее материнства. Пытаясь разобраться в характере Греты, я подумал, что было бы ошибкой сводить ее роковую слабость к одному лишь темпераменту. Ею владела почти болез- ненная страсть быть любимой. Она искала не только наслаждения. Она не в силах была вы- нести будней, которые приходят на смену даже самой пламенной любви, и, как только чувст- вовала их приближение, начинала пригляды- вать другого возлюбленного. Причем разбор- чивостью она не отличалась — черта, характер- ная для очень эмоциональных натур.

Агуардьенте служило хорошим под- спорьем для моих дум, заунывные баллады ги- тариста находили отзвук в моей душе. Меня спас один из гуляк, который, пресытившись любовью и изменами, опустил монетку в ра- диолу-автомат. Раздались звуки пасо-добла, используемого здесь как противовес чрезмерно меланхолической музыке..

Грета, которая редко предавалась грусти, сказала, что хочет танцевать. Потанцевав, я пришел в себя. Оглядевшись вокруг, я тотчас же отметил, что гуляк в кантине много боль- ше, чем обычно; за столиками сидели ладино, которых я видел впервые. Лица у них были еще более разбойными, чем лица завсегдатаев, и у некоторых, хотя я издал приказ, запрещаю- щий носить огнестрельное оружие, карманы по- дозрительно оттопыривались. Трудно было сра- зу разгадать, что происходит, но было ясно, что придется прибегнуть к чрезвычайным ме- рам. Если в остальных барах было то же, зна- чит, город наводнен головорезами.

Ладино вели себя с изысканной вежли- востью. Если кто-нибудь из них встречался со мной взглядом, то улыбался и отвешивал лег- кий поклон. Один подошел к нашему столику, снял шляпу жестом, достойным вельможи XVIII столетия, и спросил, не хочу ли я взгля- нуть на драгоценности, которые он продает по дешевой цене. Кантины служат своего рода рынком для подобных товаров, и, хотя покупа- телям иногда хочется думать, что они покупают краденое, на самом деле продавец обычно вла- делец драгоценностей, которому срочно пона- добились наличные деньги. Как бы там ни бы- ло, сделки окружены таинственностью. Прода- вец предлагает свой товар приглушенным ше- потом, и покупатель должен, чтобы соблюсти форму, отвечать ему так же.

Поклонившись еще раз, наш приятель по- просил разрешения присесть. Он развязал свой носовой платок, пересыпал в горсть содержи- мое и передал мне под столом. Я в свою оче- редь передал полученное Грете, стараясь не нарушить правил игры. Это оказались кольца и несколько камней без оправы.

— Искусные подделки, как ты считаешь? — сказал я Грете по-английски.

Меня охватила вдруг безотчетная весе- лость, — быть может, это была реакция на мою недавнюю грусть. Мне захотелось чем-нибудь отметить этот вечер, чтобы он остался у нас в памяти. Я решил, что куплю Грете кольцо. На- стоящее кольцо, не из этих подделок с огром- ными стекляшками. Но как объяснить мое же- лание ладино и деликатно умолчать о том, что драгоценности, которые он нам предлагает, поддельные?

— Не найдется ли у вас колечка' поминиа- тюрнее? — спросил я. — Тоже с ценным кам- нем, но меньшей величины. Прошу вас понять меня правильно: сам я чужд этих предрассуд- ков, но всегда встречаются люди, которые, стоит им увидеть крупный камень, начинают кричать, что он ненастоящий.

Ладино отлично понял меня. Таинственно усмехнувшись, он достал из кармана рубашки еще одно кольцо. Он медленно повернул его у меня перед глазами, и бриллиант, вобрав в себя свет зажженных ламп, сверкнул желтым пламенем.

— Двести, — шепнул он мне.

Я понял, что цена без запроса; в присутст- вии дамы этикет запрещал торговаться.

— Это в пять раз дешевле, чем оно сто- ит, — прошептал ладино.

По-видимому, он говорил правду. Я поду- мал, что кольцо, быть может, принадлежит од- ному из богатых гвадалупских лавочников, ко- торые, как сказал мне Мигель, ударились в панику и старались теперь сбыть свои ценно- сти. Я отсчитал десять ассигнаций по двадцать кетцалов, и улыбающийся ладино удалился, отступая назад, как на высочайшем приеме.j

Сейчас наступил момент, который мог стать решающим в моей жизни, потому что я почув- ствовал, что Грета стала другой. С ней случи- лась какая-то важная перемена. Я еще не знал точно, что именно с ней произошло, но что-то, как мне казалось, заставило ее понять всю опасность пути, по которому она шла до сих пор. Я уже готов был сказать ей, чтобы она осталась со мной и не ездила в Кобан. Грета была без ума от кольца, я взял ее руку и стал надевать кольцо ей на палец. Она подняла на меня широко открытые глаза, потом опустила их на кольцо, и вдруг сквозь алкогольный ту- ман до моего сознания дошло, что я совершаю какую-то оплошность. На этом пальце носят об- ручальное кольцо! Я усугубил неловкость, ко- гда снял кольцо и, попытавшись рассмеяться, принялся надевать его ей на другой палец. Что должна была подумать Грета? Это походило на какую-то глупую предумышленную шутку. Она переменилась в лице. Наступило продолжи- тельное, тягостное молчание. Потом она сняла кольцо с руки, посмотрела на него, надела снова. Я ужаснулся при мысли, что она сей- час отдаст его мне назад. Вечер был испор- чен, хмель мой прошел, и я ничего не мог придумать, что сказать Грете в свое оправда- ние.

Немного погодя мы пошли в отель. Я ре- шил, что разумнее всего будет расстаться с Гретой у дверей ее номера; я утешал себя мы- слью, что впереди еще сутки и я успею все ис- править. Через десять минут, передумав, я по- шел обратно и постучал к ней в дверь, но она не ответила.

Назавтра я поднялся рано. Когда я завт- ракал, элегантный л а д и н о-портье подошел к моему столику и вручил мне конверт. Он ска- зал, что не знает, кто принес конверт, — это было до того, как он вступил на дежурство. Я вскрыл конверт и вынул листок бумаги очень скверного качества, которая здесь в ходу. На листке было написано неровными печатными буквами: «Джулапа». Для меня это был бое- вой, сигнал. Я сложил бумагу и спрятал в кар- ман.

- Джулапа, — сказал я, невольно обра- щаясь к портье, — где у вас Джулапа?

Спрашивать об этом не следовало. Он ука- зал на карту, недавно нарисованную на одной из стен ресторана. Она была наполовину за- полнена изображениями орхидей, ягуаров и та- пиров, но Джулапу я нашел. Это была деревня в двадцати милях от Гвадалупы, внизу, в зной- ной долине. Под красным кружком, обозначав- шим деревню, было начертано полуготическими буквами: «Разнообразная лесная фау- н а».

Послание, очевидно, прибыло от Мигеля; я был очень рад, что успел получить его во- время, потому что не прошло и десяти минут, как подъехал Элиот. Его джип затормозил у подъезда, послышались мелодичные вопли и стоны «Золотого Горлышка» и затем быстрые шаги по лестнице, легкие, как шаги ребенка. Он что-то насвистывал. Я почему-то почувство- вал себя застигнутым врасплох и постарался принять равнодушный вид. Элиот направился прямо ко мне, протягивая руку; лицо его выра- жало приятное удивление.

— Приветствую вас. Вчера мы не виделись совсем, так что я решил заехать по пути, что- бы сказать вам: que tal?

Он был в тугом крахмальном воротничке с галстуком-бабочкой, невозмутим и свеж, как всегда. Жара не отражалась на внешности Эли- ота. Мы обменялись рукопожатием, и я почув- ствовал, как его пальцы слегка хрустнули в моей руке.

— Я вчера почти весь день провел на озе- ре, любовался пейзажем, — сказал я. — Да, я слышал. Изумительно, не правда ли? Мы хотим построить там шикарный заго- родный дом, а побережье оборудовать для вод- ного спорта. Займемся этим в будущем году... Не пройти ли нам в холл? Там с утра должно быть прохладнее.

Мы перешли в холл, где висел новый порт- рет президента. Лицо его было свирепым, бо- лее свирепым, чем на самом деле. Внизу была надпись: «Да здравствует Бальбоа, наш освобо- дитель!» Насчет справедливости на этот раз ничего не говорилось. Элиот поднял глаза на портрет: очевидно, и он увидел его здесь впер- вые.

— Великий боже! — сказал он. — У меня душа ушла в пятки. Я решил, что вернулся Вернер.

Мы оба засмеялись.

— Что-нибудь разузнали на озере? — спро- сил Элиот.

Я был уверен, что он отлично знает, что я делал на озере, но вопрос был задан без ехидства.

— По правде говоря, ничего определенного. Но ведь главная задача сейчас выяснять и на- щупывать. Как говорится, слушать, приложив ухо к земле.

Я сам был удивлен тем, что говорил. Как будто я оправдывался перед Элиотом.

— Что ж, это недурная мысль. Вы брали один из моих джипов, надеюсь? — Да. Вы не против? — Разумеется, они в вашем распоряжении. Незачем об этом даже спрашивать. Видели ин- дейцев, которые живут у озера? — Там бродило несколько человек. Вид у них прежалкий. — Да, украшением озера их не назовешь. Если хотите знать, я думаю перевести их всех в индейский городок, как только там найдется место. Когда я гляжу на этих горемык, я на- чинаю понимать, что чувствует миссионер, когда он обращает язычников в христианство. Но как вбить им в голову, что мы спасаем их от вымирания, — а ведь это как раз то, что мы делаем. Ночью бежало еще пятеро. Обнару- жилось только на утренней поверке. Иногда я просто падаю духом...

«Опять доверенные люди с винтовками?» — хотел я спросить, но промолчал.

— Пять молодых людей из холостяцкого барака. Мы возлагали на них большие наде- жды, — сказал Элиот. — Они взломали дверь и ночью перебрались через проволоку. Что же, сколь это ни прискорбно, придется пустить через проволоку электрический ток. Мы, ко- нечно, снарядили погоню, но ведь им надо только добежать до джунглей, а там пиши про- пало. — Так что теперь их двадцать один че- ловек. Если считать, конечно, что они соеди- нились с теми. — Считайте именно так. Готов побиться с вами об заклад. Что меня действительно бес- покоит, это настроение в городе. Население в панике. Я не хочу сказать, что они бегают по улице и рвут на себе волосы, но они считают, что положение опасное. Утренний поезд был набит беженцами. В городе немало состоятель- ных людей, и они еще не забыли, что происхо- дило здесь во время последнего индейского восстания. Говорят, вода в канавах была крас- ной от крови. Я дал Мигелю пару бутылок шотландского виски и велел ему следить, чтобы купцы не запирали лавок. Так как же, Дэвид, что вам удалось выяснить? — Могу сообщить, что наши дела непло- хи, — сказал я. — Даже, сказал бы, хороши. - Я действовал не спеша. Это было необходимо, чтобы найти правильный путь. Мне кажется, что я его нашел. — Рад слышать, вы хотите сказать, что располагаете определенными данными? — Довольно определенными. В той мере, конечно, в какой вообще на свете бывает что- либо определенное. — Ну, это просто замечательно. И — при- знаться — неожиданно, надеюсь, вы не обиди- тесь. Трудности действительно очень велики. Как говорится, против превосходящих сил про- тивника... Что же, можно надеяться на быструю развязку? — О развязке еще рано говорить, но к этому идет. Два-три дня, и у меня будут для вас интересные новости. — Очень хорошо. Звучит весьма обнаде- живающе. Вы хотите сказать, что нащупали их убежище?

Я подумал, прежде чем ответить.

— Пока я этого не говорю. Возможно, что нащупал. Могу лишь сообщить, что я получил информацию из весьма надежного источника.

На лице у Элиота появилось счастливое вы- ражение, какое бывает у ребенка, когда он, приплюснув нос к стеклу, рассматривает витри- ну игрушечного магазина.

— Когда вы думаете перейти в наступление? — Еще не знаю. Сначала нужно произве- сти разведку. — У меня мелькнула мысль, что он сейчас предложит действовать совместно. — Я произведу ее лично.

Элиот был разочарован.

— Но ведь это опасно. — Что ж, нужно рисковать. Если я возьму с собой солдат, могу заранее сказать вам, что слу- чится. Либо индейцы узнают о нашем приближе- нии и сбегут, либо произойдет кровопролитие, а этого я хочу избежать во что бы то ни стало. — А что, если устроить засаду? — спросил Элиот. — Давайте подумаем о совместных дей- ствиях. У вас — гарнизон, у меня отряд по- лиции. Что, если мы под покровом ночи окру- жим то место, где они прячутся? — Я уже сказал — произойдет кровопро- литие. — Хорошо, но нас будет двое или трое на каждого индейца. И мы нападем внезапно. А потом у нас будет парочка пулеметов. Мы получили их на прошлой неделе. Системы «браунинг». Предпоследняя модель американ- ской армии. — Моя задача — уговорить индейцев сдаться мирным путем. Во-первых, потому, что я им уже предложил эти условия, а во-вторых, потому, что президент в личной беседе совето- вал мне действовать гуманными методами. — В личной беседе! — Элиот негромко рассмеялся.

Словно сговорившись, мы оба взглянули на новый портрет, и президент скорчил нам ответ- ную гримасу.

— Между нами двумя и этими четырьмя стенками я позволю себе заметить, что ваш президент так же склонен к гуманности, как не евшая неделю пума. Впрочем, не о том речь. Так какие же условия вы им предложили? — Самые простые. Они сдают винтовки и получают прощение. Постарайтесь рассуждать реально, ничего другого у нас сейчас не вый- дет. Конечно, нам придется как-то покрыть убытки в той деревне, которую они ограбили. — Еще один вопрос, — сказал Элиот очень спокойно. — Как насчет их контракта с «Юни- версал Коффи Компани»? Он что же, считается расторгнутым? — Не сумею вам ответить, — сказал я. — Если вы полагаете, что они чем-то вам обязаны, никто не мешает вам обратиться в суд.

Элиот подался вперед и положил руку мне на плечо.

— Я прошу вас внимательно выслушать то, что я сейчас вам скажу. Прежде всего я хочу, чтобы вы знали, что я полностью уважаю вашу точйу зрения и высоко ценю вашу помощь. Дальше я должен сказать, что ваше отношение к контрактам, которые мы заключили с индей- цами, ставит меня в безвыходное положение. И вот я прошу вас: подумайте еще раз, поду- майте серьезно, прежде чем решиться на шаг, который может привести к полному крушению всех наших трудов. Что произойдет, если ин- дейцы в нашем городке вообразят, будто они могут порвать контракт с нами в любой мо- мент, когда им этого захочётся? Я думаю, вы сами сумеете ответить на этот вопрос, не так ли?

Не спеша сочувствовать Элиоту, я кивнул утвердительно.

— Это; будет конец всему, над чем мы тру- дились. Именно конец. Полный крах. Великий альтруистический замысел, годы труда и забот, огромные денежные затраты — все пойдет к черту. Тысячи мужчин, женщин и детей, уже вступивших на путь просвещения и прогресса, снова возвращаются к колдунам, туберкулезу, голоду. Я на вашем месте не взял бы на себя такой ответственности, Дэвид. И, ради господа бога, не говорите мне, что я могу подать на них в суд. Вы не сегодня приехали в эту страну и знаете, много ли толку бывает здесь от суда.

Я пробормотал в ответ что-то невнятное. Неподдельное волнение Элиота было неожидан- ным и озадачило меня. Элиот поднялся.

— Ну что ж, — сказал он, — давайте пока на этом закончим разговор. Спасибо, что вы меня выслушали, и еще раз умоляю вас, по- думайте о последствиях, прежде чем начнете действовать. Наши интересы — общие. Я хочу, чтобы вы меня правильно поняли, не примите мои слова за угрозу, но вполне возможно, что ваше будущее, не менее чем будущее Компа- нии, зависит от того, как сложатся здесь собы- тия в ближайшие несколько дней. Мы сидим на бочке с динамитом. — Именно так, — сказал я.

Он протянул мне руку, и когда я пожал ее, то снова почувствовал, как хрустнули его пальцы.

— До свидания, — сказал Элиот. — Еще раз прошу вас, подумайте.

Он вышел, и через несколько минут я услы- хал звуки радио и тарахтение отъезжающего джипа. Я поднялся к себе, переоделся в штат- ское, сунул автоматический пистолет в задний карман брюк и пошел навестить Грету. К моему удивлению, номер был пуст.

Я прошел в холл, потом в ресторан и в сад, думая там встретить Грету. Ее не было. Я на- писал ей нежную записку, в которой обещал зайти к вечеру, а если удастся, и пораньше, и оставил конверт у портье. Потом сел в один из Элиотовых джипов и поехал в Джулапу.

Я проехал по шоссе не менее двадцати пяти километров, все время спускаясь под гору. Дальше нужно было пройти три километра по тропе, и я оставил машину у дороги. Тропа пробиралась сквозь густые заросли, следуя по течению ручья. Вокруг было однообразно и уныло, но я люблю прогулку в джунглях; мрак от переплетающихся над головой ветвей и душ- ный аромат гниющей листвы всегда приносят мне воспоминания о детстве, когда тропический лес был для меня еще таинственным и вол- нующим.

Как только я увидел деревню, я понял, что предложение Элиота окружить ее отпадает; по- тому-то ее, наверное, и построили на этом ме- сте. Поросшие лесом горы охватывали Джулапу с трех сторон наподобие подковы. Вход в де- ревню и выход из нее был один — тропа, по которой я шел. Недвижный воздух в этом почти закрытом ущелье был душен и сладок, как подогретый сироп.

Убогая, затерянная в джунглях деревенька возникла на обломках былого величия. Посреди площади лежал наполовину ушедший в землю большой бронзовый колокол, кругом стояли полуразрушенные здания колониальной архи- тектуры. Высокие деревья, покрытые цветами и плодами, росли в бывших залах губернатор- ского дворца. Неподалеку были разбросаны ин- дейские хижины, их было, наверное, около ста. Косматые свиньи и бесшерстые собаки то вы- бегали из дверей, то вбегали назад. На рынке дремлющие женщины торговали несвежим, за- сиженным мухами мясом ящерицы-игуаны, тыквами, дешевыми зеркалами, сахаром и ко- либри в бумажных фунтиках — индейцы поку- пают их для детей. Население в Джулапе на пять шестых индейское, подобно тому как в Гвадалупе на пять шестых состоит из ладино, и потому здесь господствует сумрачная тишина. Только возле церкви — церковь единственное каменное здание, уцелевшее от разрушения, — индейцы громко возносят свои молитвы, раз- махивая кадильницами. Повсюду зловоние от гниющих фруктов и навоза.

Я прибыл в Джулапу, но что мне делать дальше, решительно не знал. Я обошел деревню два или три раза, заглянул в хижины. Я не встретил ни одного мужчины, только двух-трех женщин, на лице которых застыло выражение деланного безразличия, да несколько нагих, истощенных малярией ребятишек. Никто не обращал на меня ни малейшего внимания. Когда индейцам приходится сталкиваться с незнакомыми белыми людьми, они применяют простой, но действенный прием самозащиты — притворяются, что не видят их. Безвестный му- зыкант заунывно наигрывал на маримбе, птицы-пересмешники где-то в горах хохотали надо мной.

Я зашел в окрашенную в кроваво-красный цвет кантину «Золотая цепочка», поднял ото сна хозяина-л а д и н о и взял стакан ярко- розового напитка, в который было подмешано немного агуардьенте, чтобы убить самых опасных микробов. Хозяин был неразговорчив. Он разогнал кур, занявших его место на земля- ном полу, затем улегся и заснул снова. Я си- дел, потягивая теплую безвкусную жидкость и раздумывая, что предпринять дальнее. Было очень жарко. Мухи жужжали и лезли повсюду, садились мне на лицо, на руки, на край ста- кана. Я убил несколько штук и смахнул на пол, оставшиеся в живых набросились на мертвых и подыхающих, пытаясь совокупиться с ними. На стене висел фотографический портрет пре- зидента (первого выпуска, с отеческим выраже- нием лица) и обычного типа календарь, бес- платно рассылаемый страховыми компаниями, на котором нарисована белокурая красотка с огромным полуобнаженным бюстом (индейцы никак не могут привыкнуть к этим произведе- ниям изобразительного искусства, экспонируе- мым в кантинах). В стене возле моего сто- лика виднелось несколько пулевых отверстий от крупнокалиберного револьвера.

Я сидел так около получаса, когда в к ан- ти ну вошел бродячий гадальщик с канарей- кой. Взяв с меня два цента, он опустил клетку на пол и приоткрыл дверцу: птичка вспорхнула ко мне на стол. Гадальщик вытащил из кармана пачку отпечатанных типографским шрифтом прорицаний, разложил их на столе, и канарей- ка, раскидав их, выбрала одно, схватила в клювик и запрыгала ко мне. Эти гадальщики с канарейкой пользуются у индейцев большим доверием. Секрет их прост — они предсказы- вают только злую судьбу. Если здраво рассу- дить, каждого индейца ждут болезни, нищета и несчастье, ничего больше; обещать индейцу на- ел едстцо богатого дядюшки, нежданный куш на бирже или путешествие в Европу было бы по меньшей мере нелепо.

Я развернул бумажку и под слегка насмеш- ливым взглядом гадальщика прочитал: «Твоя возлюбленная покинет тебя». Конечно, она по- кинула бы меня, будь я горемыкой индейцем. Она оставила бы меня с четырьмя сиротами, скончавшись от малярии, от родильной горяч- ки, от сотни других болезней, давно уже из- лечимых, но продолжающих истреблять индей- цев в этой стране. А быть может, лавочник- ладино соблазнил бы ее какими-нибудь по- брякушками и увел с собой. Или она сама, устав от нищеты, покинула бы мужа, который шесть месяцев в году проводит где-то на план- тации и приносит оттуда горсть мелких монет и венерические болезни..

Когда я встал из-за стола, мое неверие было несколько поколеблено; соприкосновение с суе- верием оставляет в душе легкий след; я решил зайти в церковь. Это было великолепное зда- ние, с которым четыре века землетрясений ни- чего не могли поделать. Я сразу увидел, что индейцы забрали церковь под свои богослуже- ния; у входа, подобно страже, стояли кучка- ханы, или календарные жрецы, как их еще называют, с копаловыми кадильницами в ру- ках. Я подошел к одному из кучкаханов, поклонился и попросил разрешения войти в церковь. Ничего не ответив, он метнул на меня яростный взгляд. Поскольку он не преградил мне путь, что непременно сделал бы, если бы церковь была закрыта для белых, я вошел.

В церкви оказалось больше народу, чем я встретил за все время, гуляя по деревне. Они были одеты по-разному, и я решил, что сюда стекаются представители разных племен. Внут- ренность огромного храма ничем не была за- полнена, если не считать алтарей по стенам, у которых кучками и полукружьями стояли ин- дейцы в ритуальных костюмах, каких вы ни- когда не увидите вне храма; на них были го- ловные повязки и шали, украшенные по краям кистями, в руках они держали молитвенные мешочки. Индейцы теснились вокруг горящих свечей, которые они втыкали в бесформенные холмики воска на церковных плитах. Там, где свечи горели за здравие живых, были раз- бросаны красные цветы; там, где молились за упокой усопших, — желтые. Сотни и сотни све- чей пылали на огромном пустом полу храма; другого освещения не было; стены были глу- хими, без окон. Старшины каждого племени стояли или склоняли колена, окруженные людьми из своего рода, и возносили молитвы громким голосом, с той разговорной интона- цией, с которой индейцы беседуют со своими богами. Здесь, в храме, они так мало походили на тех, какими они были в деревне, что их можно было принять за совсем других людей. Индейцы здесь были индейцами.

Я задал себе вопрос, был ли когда другой народ на свете, который с такой силой отстаи- вал бы себя, как они? Завоеватели захватили их страну, превратили их в рабочий скот. За- воеватели клеймили их тавром пожизненного рабства, не только их, но и детей их; молодых женщин отдавали в наложницы солдатам. Вос- стания подавлялись с такой свирепостью, что безлюдели целые страны, и все-таки те, кто оставался в живых, продолжали держаться. По- том в игру вступила католическая церковь. Сперва она правила с помощью святой инкви- зиции и сжигала язычников на кострах. Позже, возглавляемая епископом Лас Касасом, только что выпущенным из сумасшедшего дома, куда он попал, насмотревшись пыток и казней, цер- ковь провозгласила новый поход под знаменем братской любви. Не знавшие жалости политики в сутанах погасили костры, уволили палачей и заплечных дел мастеров и бросились в схват- ку с новым оружием — милосердия и терпимости. Нищенствующие монахи отправились по горным тропам распространять учение Христово; ин- дейцы внимали им кротко и молчаливо, порою, чтобы угодить миссионерам, даже повторяли их молитвы. Результаты не изменились. Чего не удалось добиться кровавыми пытками, не удалось добиться и проповедями. Индейцы оста- лись при старой вере; безгласные боги дождя, урожая и смерти вышли победителями.

Как и в Гвадалупе, индейцы здесь громко и не таясь возносили молитвы богам своих пра- отцев. Те, кто считал неосмотрительным1'пол- ностью игнорировать теологию белых, молились понемножку какому-нибудь святому, чтобы тот заступился за них перед христианским богом. Мне было известно, что индейцы считали его богом Судного дня и возмездия, который может помешать им войти в рай их предков. Церковь посещали и ладино; это они внесли прак- тику благодарения божества, чуждую индей- ским религиозным традициям.

Они покрыли стены храма выполненными по обету произведениями живописи, посвящен- ными Сан-Фелипе — святому Филиппу, — в бла- годарность за оказанные им благодеяния. Здесь были сотни картин больших и малых, разве- шанных в полном беспорядке, по большей ча- сти трогательных, иногда смешных. На одной электротехник-л а дино, выздоровевший после тяжелого поражения током, был изображен ле- жащим на полу; электричество выходило из его тела в виде молний. Женщина, перенесшая тя- желую операцию, лежала на операционном столе; хирург с лицом нечистого духа склонил- ся над ней; инструмент, которым он орудовал, больше всего напоминал садовые ножницы. Очень славная картина в углу с масштабом, указывавшим, насколько изображение на по- лотне уменьшено по сравнению с натурой, была даром механика, свалившегося в колодец; по- страдавший был показан в момент, когда его поднимают на поверхность; он сидел верхом на ведре, на голове была щегольски нахлобучена широкополая шляпа.

Я разглядывал картины, насколько это уда- валось мне в чадном свете свечей, когда кто-то сзади произнес пронзительным фальцетом;

— Добрый день, сэр.

Вздрогнув, я обернулся. За мной стоял, по- луоткрыв рот, маленький человечек и дураш- ливо улыбался. У него было лицо лилипута, без единой морщинки, как у ребенка; из-под под- бородка торчали два-три длинных седых волоса. Косточки у него были тонкие, не толще прутьев, из которых плетут садовую мебель, а плечи, коленки и локти выступали острыми углами из-под изношенной бумажной рубахи, которую он носил в качестве облачения.

— Добрый день, — ответил я. — Вы здеш- ний священник? — Нет, сэр. Здесь нет священников. Я хра- нитель Сан-Фелипе. Это наследственная долж- ность. Нашему семейству разрешили остаться здесь, когда священники покинули храм, по- тому что святой возлюбил нас.

Он смолк, но рот его остался полуоткрытым, между губами виднелся язык. Я понял, что пе- редо мной слабоумный. Слабоумие наделило его этой страшноватой вечной юностью и стерло все признаки расового различия. Его можно было принять за белого так же, как за индейца. Хотя он, по всей вероятности, был индейцем, он беседовал со мной без малейшей робости.

— Вы пришли, сэр, сделать какое-нибудь приношение святому?

В первую минуту я был озадачен и не знал, что ответить.

— Если вы хотите, я сделаю какое-нибудь приношение. Что обычно дарят святому?

Я стал шарить в карманах в поисках два- дцатипятицентовой или пятидесятицентовой мо- неты.

— А что, святой излечил вас от болезни или укрыл вас от опасности? — Может статься и так, но я об этом ни- чего не знаю. — Тогда принесите ему цветы. Их можно купить у входа. На пять центов будет доста- точно. Святой не принимает дорогих подарков. Важно, чтобы подарок был от души.

Я пошел с ним ко входу, купил за пять цен- тов букет синих цветов у стоявшей там жен- щины, и мы направились вместе в желтый, дымный от курений сумрак храма, к святому.

Как я и ожидал, это оказался заурядный образчик храмовой скульптуры. Сто лет тому назад, когда вера еще не ослабла, церковные мастерские выпускали их тысячами. Скульп- тор с большим тщанием отделал пышные складки на одежде святого, но ему не хватило вдохновения, чтобы передать возвышенное вы- ражение лица, и общие результаты оказались посредственными, Лицо статуи было почти чер-

ным. Это не удивило меня. Индейцы не могут поверить в праведность и милосердие святого с белой кожей — пусть он десять раз святой — и стараются как можно скорее закоптить ему лицо курениями, иногда даже тайком красят его. Этот святой был теперь настоящим индей- цем — простецкий, скромный в своих требова- ниях; даже позолоту и пурпур своего одеяний он дружественно прикрыл слоем сажи. Что было странным, это белая хлопчатобумажная рубаха, надетая на черный торс Сан-Фелипе.

— Почему на нем рубаха? — спросил я карлика, стоявшего рядом со мной. — Когда индеец боится, что его хотят убить, он приносит сюда свою рубаху, и святой обычно соглашается поносить ее. Потом ни пуля, ни нож ее не берут.

Карлик широко осклабился, довольный, что сумел удовлетворить мое любопытство.

Меня вдруг словно осенило.

— А чья же это рубаха?

Так прямо нельзя было спрашивать.

— Индеец принес ее, сэр. Какой-то индеец.

Сейчас, если я не буду осторожен, он уйдет

в свою раковину, и я не услышу ничего, кроме отговорок.

— Индейцы глупый народ, сэр. — А что, это первая рубаха, что принесли святому за последние дни?

Улыбка карлика застыла и казалась груст- ной гримасой. Он покачал головой. Теперь я больше ничего от него не добьюсь. Индеец не будет лгать у статуи святого, но никто не за- ставит его и сказать правду. Впрочем, внезап- ное тупое упорство моего собеседника было красноречивее слов.

Я решил подойти к нему иначе. Я усомнил- ся в чуде.

— Ну, а между нами, как вы сами думаете, может рубаха спасти человеку жизнь?

Карлик кротко вознегодовал:

— Конечно, сэр. Если святой согласился ее надеть, человек в безопасности. Когда мой отец еще был мальчиком, это было раньше, чем он стал хранителем святого, у нас было индейское восстание. Индейцы радели свои ру- бахи на святого, и пуля их не тронула, — А что с ними случилось потом?

Я не слышал, чтобы хоть одно индейское восстание окончилось победой.

— Власти им уступили. Потом пришли сол- даты, увели их и повесили, но, пока они но- сили эти рубахи, пуля их не брала.

Хотя все разъяснилось, мои достижения ограничивались пока только уверенностью, что люди, которых я ищу, действительно в Джулапе и прячутся в джунглях поблизости. Каким спо- собом установить с ними связь, я по-прежнему не знал. Я вышел из церкви и машинально — больше идти было некуда — зашагал обратно к «Золотой цепочке», не переставая раздумы- вать, что делать дальше. Хозяин спал в той же позе, в какой я его оставил, а полуощипанные грязные куры разгребали земляной пол. Я только собрался разбудить его, как мое вни- мание снова привлек портрет Бальбоа, благо- желательно взиравшего со стены. У меня яви- лась неожиданная мысль.

Я наклонился к спящему и слегка потряс его за плечо, он не проснулся. Я выглянул в дверь, никого не было видно, собаки, дремав- шие на солнце, не шевелились. Я снял плакат со стены и, разложив на столе, написал прямо на портрете крупными буквами: «Чиламы, пря- чущиеся в Джулапе! Я, ваш отец, президент Бальбоа, обещаю вам прощение и свободу. Воз- вращайтесь и сдайте оружие!» Я подчеркнул слова «прощение» и «свобода» несколько раз, потом добавил: «Ничего не бойтесь!»

Я свернул плакат трубочкой, сунул за па- зуху и снова пошел в церковь. Наступили са- мые жаркие часы дня, молящихся почти не было. Свечи догорели, в церкви было темно несколько индейцев спали на полу. Карлик тоже исчез. Я пошел прямо к нише, где стоял святой, и приколол плакат к надетой на нем рубахе.

Больше у меня дел не оставалось. Было два часа пополудни, день был тяжкий, душный, стояла почти экваториальная жара. Весь мок- рый от пота, я вернулся в кантину выпить на прощанье; меня мучила сильная жажда. Я проглотил две порции лимонада и уже собрал- ся выйти, когда свет на улице вдруг померк с такой быстротой, как бывает лишь в кино. Всего минуту назад дышавшее зноем небо ка- залось обесцвеченным, как это бывает днем в тропиках в это время года; сейчас оно стало багровым; я знал, что польет дождь. В нагорье уже больше месяца, как сезон дождей миновал, но здесь, в тропической зоне, он еще только шел к концу. В любой момент могли набежать тучи, небеса разверзнуться и пролиться на землю.

Я стоял в дверях и наблюдал. Горы за де- ревней вдруг исчезли из виду, будто их ни- когда не было. Упали первые капли дождя и, словно маленькие спелые плоды, падая, заба- рабанили по железной крыше кантины. По- том стена грозового ливня вломилась в де- ревню; в продолжение двух часов гром потря- сал горы и дождь со свистом сек землю; пол в кантийе превратился в неглубокое озеро, по которому плыли утонувшие тараканы. Та- кого ливня мне не приходилось еще видеть, и я вспомнйл о судьбе испанских конквистадо- ров в их первой столице Альмалонге; кратер вулкана Агуа наполнился водой, а потом вода низверглась на город и смыла его.

Дождь разом перестал, показалось солнце и засияло всеми цветами радуги в каплях, па- давших с крыш и с деревьев. В деревне вода стояла по щиколотку; с милю тропа походила на неглубокую речушку. Когда я вышел на шоссе, оно уже подсыхало; вода, сбегая, остав- ляла островки песка и ила. Подушка на си- денье джипа сочилась, как мокрая губка. Я вы- жал ее, бросил на заднее сиденье и уже уселся за руль, когда мне бросились в глаза следы шин на мокром песке по другую сторону шоссе. Я был поражен; так я был уверен, что здесь можно просидеть неделю и не встретить ма- шины!

Немного поразмыслив и почувствовав бес- покойство, я развернул машину и медленно по- ехал вниз по шоссе, приглядываясь к следам на песке. Они начинались у края шоссе за бли- жайшим поворотом. Не требовалось особого сыскного таланта, чтобы установить, что маши- на еще недавно стояла у шоссе, — кустарник был помят и поломан, — рядом с пещерой, в черной пасти которой сейчас клокотала белая пена. Видно было, что колеса буксовали, когда машина брала невысокий подъем; дальше вид- нелись следы двух мужчин, которые спусти- лись к шоссе, чтобы сесть в машину. Размер покрышек и фирменный, рисунок на резине были в точности те же, что у моего джипа. Не возбуждало сомнений также, что этот другой джип прибыл сюда до того, как начался дождь, и уехал, как только шоссе очистилось от воды, — может быть, всего несколько минут назад.

Без особого удовольствия я сделал сам со- бою напрашивавшийся вывод: кто-то следовал за мной по пятам. Но кто же? В Гвадалупе на- считывалось не менее полудюжины джипов, и, разумеется, покрышки были на всех единого образца.

Возникали и более тревожные вопросы: за- чем понадобилось за мной следить и что уда- лось установить моим преследователям?

Когда я вернулся в отель, Греты уже не было. Меня ждала записка, набросанная каран- дашом; когда я увидел на конверте знакомый небрежный почерк, сердце у меня упало, я знал заранее, что там будет написано.

«Дорогой мой, — прочитал я, — самолет в четверг отменен. Мне предлагают доехать на попутной машине почти до самого Кобана. Я решила согласиться. Как всегда, я была счаст- лива повидаться с тобой, как всегда, хотелось поговорить о многом, но это у нас никогда не получается...» Здесь полстроки было тща- тельно зачеркнуто «...боюсь, что тебе больше нечего мне сказать, и я думаю, что мне надо уехать поскорее, — так будет лучше. Извини, пожалуйста, что я вчера вечером надулась и так глупо себя вела. Мне было с тобой очень хорошо». Я читал эти строки и видел Грету, стоящую у конторки портье и наскоро пишущую мне эти фразы. Все ее поступки были непосред- ственны, и я утешал себя мыслью, что ей будет достаточно раз взглянуть на Кобан, где она не была с детских лет, чтобы изменить свое решение.

Если бы я мог найти удобный предлог, что- бы отказаться от завтрака у Стернов, то не- пременно сделал бы это. Отъезд Греты рас- строил меня, и мне ни к чему было делать приятное лицо и идти к людям, которых я почти не знал. Я провел с Гельмутом Стерном всего лишь полчаса в присутствии Элиота, жену же его совсем не видел. Стерн был археолог, служивший в «Юниверсал Коффи Компани»- Единственным утешением было то, что я мог потолковать с ним об археологии.

Стерны построили свой дом на холме, воз- вышавшемся над Гвадалупой, и вид из их окон восхитил бы всякого, кому не надоела тропиче- ская природа. Стерну она приелась. Мы стояли у смотрового окна, — когда вы нажимали кноп- ку, стены раздвигались в обе стороны и ухо- дили в специальные пазы, — и глядели вниз на яростно расцвеченные утесы, на деревни, затерявшиеся в джунглях, на фруктовые де- ревья, увитые бледными бутонами растений- паразитов.

— Если хотите знать, я ненавижу все это, — сказал Стерн. — Не думайте, что я пре- увеличиваю. — Он сумрачно усмехнулся. — Эта комната построена, по плану Элиота. Чрез две- три недели мы сбежали отсюда и едим теперь на кухне, где из окна виден только задний двор и курятники.

Несколько птиц, похожих на ворон с бле- стящим черным оперением, опустились на де- рево и затараторили что-то сварливыми го- лосами, как видно, по нашему адресу. Гельмут с отвращением покачал головой. Лиза — его жена — была кроткая маленькая женщина с таким измученным выражением на увядшем лице, как будто она все время страдала от го- ловной боли; от нее пахло свежестью и чисто- той, как от яблока.

— В чрезмерных дозах что угодно может опостылеть. Не правда ли, мистер Вильямс? — сказала она. — Мы часто говорим, что хорошо бы взять на месяц отпуск и поехать в Канаду. Там зелень, прохлада; там люди, с которыми можно по-человечески поговорить. — И там нет цветов, — сказал Гельмут. — А если есть, то они на своем месте. От вони этих лилий положительно некуда укрыться.

Гельмут шутил, но в тоне его слышалось отчаяние. Он был австриец, ему удалось бе- жать за несколько недель до аншлюса. Десять лет они прожили в Гемпстеде, а потом перебра- лись в Центральную Америку и вкусили ее красочность, ее печаль, ее неистовство. От жиз- ни в Центральной Америке Стерн захворал тоской по Европе, как хворают неизлечимой накожной болезнью.

— Когда мы сюда приехали, — сказал Гельмут, — то решили: что ж, люди живут и в тропиках. Постепенно привыкнем. Раз воз- врата нет, надо полюбить эту жизнь, что бы там ни было. Взгляните на наши стены, они не напоминают вам выставку местных кустар- ных промыслов? Мы старались, видит бог. — У нас есть прелестные вещи, — сказала Лиза. — Просто не хватает места, чтобы все их показать. Когда мы увлекались коллекциони- рованием, я уходила на рынок и покупала у встречных женщин сорочки, прямо те, кото- рые на них были. Иногда я брала с собой но- вые без вышивки, чтобы им было что надеть. Некоторые орнаменты совсем исчезли сейчас, да и краски стали непрочными. — Все собираюсь порвать эти рубахи и сжечь, — сказал Гельмут с напускной свире- постью.

Лиза кротко и меланхолично улыбалась. Грусть была свойственна ее натуре, Гельмут же наполовину играл ипохондрика.

— Пробовали ездить в гости к плантато- рам, в их финка, — сказал Гельмут, — но ни с кем не подружились. Мы не знали, как зовут последнюю любовницу президента. В этой стра- не всякий, читающий «Ньюс уик», считает себя интеллигентным человеком. — Он вздохнул.

Где-то внизу, на усыпанном цветами откосе холма, птица взяла резкую трель.

— Это гардабаранкас. — На нервном лице Стерна выразилось страдание, как если бы он услышал, как фальшивит скрипач в ор- кестре, исполняющем симфонию Моцарта. — Их сравнивают здесь с европейскими соловья- ми, должно быть, потому, что они поют ночью. Если две или три, запоют сразу, можете рас- прощаться со сном. А если молчат птицы, то воют обезьяны, словно души нераскаянных грешников.

Лиза, которая уходила на кухню, вернулась и позвала к столу. Стерн извинился, что завтрак будет нехорош; он и был нехорош. До- стать здесь умелого повара было невозможно, а от слуг удавалось добиться чего-либо, только стоя неотступно у них за спиной. В кухне не было никаких индейских изделий, на стене ви- села фотография Маттергорна на фоне неесте- ственно темного неба и несколько разноцвет- ных флажков, какие продают в Альпах на вы- соких перевалах. Лиза была огорчена. Завтрак был еще хуже, чем она опасалась.

Когда мы встали из-за стола, Гельмут пока- зал мне несколько находок, сделанных при рас- копках в Утитлане. Вещи были редкостной красоты; он реставрировал их для музея. Одна зелено-желто-серая чаша эпохи Старого Цар- ства с изображениями несущих дары послов и украшенных перьями воинов была настоящим шедевром. Я испытывал истинное наслаждение, держа ее в руках.

— Тсакал? — спросил я. — Или ранний Тепью. — Гельмут был чу- точку озадачен. — Откуда вы знаете? Вы за- нимаетесь стариной? — У меня были друзья, торговавшие ред- костями. — Доколумбовой эпохи? — Да. — Но это же запрещено. Их нельзя ни по- купать, ни продавать. — Да, я знаю. У одного из моих знакомых были даже неприятности. Его арестовали, когда он пытался нелегально провезти свои древно- сти через мексиканскую границу. — Арестовали! Его нужно было пристре- лить! Наверное, разграбил древнее захороне- ние. Тюрьма таких не исправит. — Гельмут бла- гоговейно взял в руки чашу. — Я не знаю ни- чего, созданного человеческим гением, что с большим правом можно было бы назвать ве- ликим произведением искусства.

Я сказал, что согласен.

— Мне кажется, что древности майя позволили мне проникнуть в душу народа. Я занимаюсь этим полжизни и не перестаю изумляться. Удивительный народ. Вы знаете, в чем они оплошали, чего они не могли создать при всей своей изобретательности? — Вы хотите сказать, что они не создали колеса? — Нет. Колесо тут ни при чем. Они не су- мели найти способ, как подчинить себе своих богов. Хитрые европейцы сделали из своей ре- лигии , орудие для практических целей, но у майя боги остались богами. И они постепенно опустошили душу народа. Если бы испанцы явились сюда раньше, в годы расцвета Старого Царства, у них не было бы ни малейшего шан- са на победу. Что можно сказать о народе, ко- торый еще на уровне каменного века создал календарь, превосходящий по точности наш? Кстати, вы знакомились со здешними раскоп- ками? — Пока нет, но собираюсь поехать. — Не советую, зря потеряете время. Через месяц «Юниверсал Коффи Компани» выпу- скает монографию с описанием раскопок. Тогда и прочитаете. Там сказано все, что требуется.

Лиза оторвалась от вышивания и, как только мы перешли на общую тему, вступила в раз- говор:

— Гельмут очень огорчен тем, как произ- водились раскопки. Компания отклонила все его указания. — С точки зрения науки то, что сделано, — преступление, — сказал Гельмут. — Я прости- туирую себя как археолог.

Лиза несмело поддержала мужа:

— Компания очень хорошо платит нам, ми- стер, Вильямс, но понимают ли там, как отно- сится к своему делу такой археолог, как Гель- мут? Он выполняет долг ученого. — Это все равно как если бы я нанялся к сумасшедшему миллионеру, которому вдруг приспичило заняться древностями. Принято считать, что эти коммерческие компании дей- ствуют расчетливо, рационально. Ничего по- добного. Они похожи на своевольных, избало- ванных детей, которые хватаются то за одну игрушку, то за другую. Сегодня это наука. Завтра они покупают газетный синдикат или открывают киностудию. Я больше не археолог, я — наемник. Как ученый я обесчещен. — Дорогой мой, но это же не твоя вина. Ты боролся как мог. Гельмут не виноват, мистер Вильямс. Фактически они обманули его. — У них накопилась куча денег, которую некуда было девать; с этого началось. И вот они решили облагодетельствовать Гватемалу. Уве- рен, что уже где-то существовал план развития туризма, которым они сейчас заняты. Но до

поры до времени они его придерживали. Если бы денег ассигновали раз в десять меньше, для дела было бы полезнее. Мы произвели бы раскопки и тем бы ограничились. Но «Юнивер- сал Компани» требуется сенсация. За свои де- нежки они хотят получить реконструкцию це- лого города майя, что-нибудь вроде нового Уксмала или Копана. Вам известно, что пред- ставлял собой Утитлан, когда мы начинали раскопки?

— Я вырос в этих местах. Там ничего не было — одни холмы. — Мы раскопали двадцать восемь таких холмов. Потратили на это год. Элиот хотел снять верхний слой бульдозерами, но мы не позволи- ли, боялись повредить сооружения. Первый раз в жизни мне довелось самостоятельно произве- сти такие крупные раскопки; я хотел сделать это как следует. Через несколько дней, после того как мы добрались до каменной кладки, яв- ляется Элиот с неким Кольтхартом, которого рекомендует как специалиста по реконструкции древних сооружений. Отлично помню, я стоял на четвереньках, весь в земле, и расчищал зуб- ной щеткой несколько футов стены, которую мы только что отрыли, искал — нет ли где-нибудь высеченной надписи. Элиот спрашивает, что это за стена? Я сказал ему правду, сказал, что не знаю, что это может быть все, что угодно. — Что значит, вы не знаете, — говорит Элиот. — Вы специалист, значит, знаете. — Я не понял, шутит он или нет. Тон у него был любезный, как всегда. — Я археолог, — сказал я. — И не люблю гадать. Когда придет время, я отвечу вам более точно. Это может произойти завтра, а может произойти и через полгода. А может случиться и так, что мы не узнаем этого никогда. Город был разрушен за три или четыре столетия до испанского нашествия. — Хорошо, — сказал Элиот. — Подойдем к вопросу иначе. Исходя из того, что вам извест- но вообще о подобных сооружениях, чем могла быть эта стена?

Я еще не понимал, к чему он гнет. И просто чтобы доставить ему удовольствие, я сказал:

— Здесь мог быть зал для игры в мяч.

Я думал, что отделался от него, но не тут- то было. Позже я узнал, что он заочно прослу- шал краткий курс по археологии.

— Отлично, — говорит Элиот, — мистер Кольтхарт, будьте так добры, запишите. — Кольтхарт записывает, что я сказал. — А те- перь, — Элиот обращается снова ко мне, — скажите, что у вас в том большом холме, кото- рый вы вскрыли? — Остатки сооружения пирамидальной формы. — Вы полагаете, что здесь был храм? — Не исключено, — сказал я. — Мог быть и храм. — А если не храм, — спрашивает Элиот, — что еще могло здесь быть? — Что угодно, — сказал я совершенно от- кровенно. — Фактически, не считая некоторых пустячных сведений, мы не знаем о древних городах майя ровным счетом ничего. Некоторые специалисты, например Морли, думают, что в эпоху Старого Царства существовали женские монастыри. Если принять эту гипотезу, здесь мог стоять женский монастырь, но с тем же успехом это мог быть дворец верховного жреца, или астрономическая обсерватория, или даже голубятня для священных голубей. Что угодно. И вернее всего — мы так ничего и не узнаем. — Я вижу, все это довольно туманно, — сказал Элиот. — Да, туманно, — сказал я. — Бывает, что археологу привалит счастье и он находит иеро- глиф с посвящением; иначе эти древние соору- жения майя остаются загадкой. — Понятно, — сказал он. — Ну что ж, это, собственно, я и хотел выяснить.

Он задал еще несколько вопросов, преиму- щественно технического характера, об измене- ниях в архитектуре зданий в разные эпохи, а потом подозвал Кольтхарта и самым обыден- ным тоном, как если бы речь шла о постройке нового складского помещения, поручил ему скалькулировать стоимость реконструкции трех храмов и шести общественных сооружений. Мы с Кольтхартом должны были вместе решать, где будут стоять эти здания и что это будут за здания — обсерватории, паровые бани или еще что-нибудь. Элиот сказал, что все детали предо- ставляет нам.

— А что же делать с оставшимися девят- надцатью холмами? — спросил я Элиота. — Что. станется с ними? Будем продолжать рас- копки? — Пока оставьте как есть, — сказал Эли- от. — Посмотрим, хватит ли денег. Если позже нам потребуется еще несколько храмов или ста- дионов для игры в мяч, мы их используем. А не потребуется, сроем совсем. Надо, чтобы тури- сты имели ясную и понятную картину древнего города; лишние руины тут ни к чему. Как вы находите это, Вильямс? — Чудовищно, — сказал я. — Совершенно чудовищно. Представляю, каково вам было это слушать. Между прочим, как вели себя чила- мы? Я знаю, что они терпеть не могут археоло-

гических раскопок. Они считают, что мы осквер- няем могилы их праотцев.

— Да, нас это тревожило, в особенности когда нам донесли, что они стекаются со всей округи со своими мачете и с запасом агуардьенте. Мы вызвали из города поли- цию, но испуг оказался напрасным. Они стали лагерем, выпили, немного покадили своими ку- рениями и ушли назад. Мы даже были разоча- рованы. — Мы уже давно оставили надежду понять этих индейцев, — вмешалась в разговор Лиза.— Никогда не знаешь, чего от них ждать. Наши слуги, например, ведут себя самым странным образом. Вы просто не поверите. — Да, с нашей логикой в индейцах не раз- берешься, — сказал Гельмут. — Например, эти бандиты, о которых сейчас столько разговоров! Уверен, что они выкинут что-нибудь совершенно неожиданное. Я слышал, их уже больше сотни и они попрятались в горах. — По последним сведениям, их от тридцати до сорока. — Элиотовские чиламы? — Как будто да. — Чиламы, — сказал Гельмут, — интерес- нейший обломок прошлого. Расовый реликт. Насколько мне известно, это единственное пле- мя, вырвавшееся из испанских клещей. Некото- рое время они общались с завоевателями, но когда увидели, что ничего хорошего не полу- чается, то попросту исчезли. Они ушли все до последнего человека со своими жрецами или шаманами, называйте как хотите, укрылись

где-то в горах и держались там вплоть до от- мены рабства, точнее будет сказать — до фор- мальной отмены рабства. Вы, конечно, знаете, каково им пришлось на плантациях. И прихо- дится по сей день.

— Да, это я как раз знаю. — Элиот решил взяться за чиламов. Оче- редная дурацкая идея. Подойти к ним он не умеет. Я бы мог его научить. Попробуем за- даться вопросом, что делает чиламов едиными? Что спасло их от каленого железа испанцев? Рели- гия, иными словами, шаманы. Шаманы, вот кто преграждает путь Элиоту, но он этого не знает. — Кажется, уже знает. — Ему нужно избавиться от шаманов. То- гда он сделает с чиламами все, что захочет. Они пойдут за ним, как овцы. Они ведь даже не знают, когда сеять свой маис, пока шаман им не подскажет. — Вы действительно думаете, что это пой- дет индейцам на пользу? — Думаю, что да. Сейчас они — ничто. Не-

гативная величина. Элиот, в конце концов, что-то из них сделает. Один бог знает, что это будет, но они хотя бы выйдут из своей спячки. Как народ, они переживают ледниковый период. Чтобы выжить, они должны перемениться, ина- че — гибель. Сами изменить себя они не могут. Значит, это должен сделать кто-то имеющий власть, какой-нибудь прозорливый жрец, ко- роль, на худой конец — Компания.

— Вы знаете, где живут их шаманы? — Знаю. На вершине Тамансуна. — Что же, они все там? Других шаманов у них нет?

— Насколько я знаю, все там.

— В таком случае, — сказал я, — Элиот вышел победителем. Завтра мы берем всех ша- манов под арест.

Гельмут изменился в лице.

— Это невозможно, —сказал он. — Почему? — Не знаю, как вам ответить... Технически это, конечно, осуществимо, но чиламы могут восстать. — Восстать? Они сидят в концентрацион- ном лагере Элиота под надежной охраной. — Все это так, но тем не менее риск остает- ся. А вы подумали о том, что шаманы могут броситься в кратер, как только вы подойдете к ним? Индейцы идут на самоубийство еще легче японцев. Представляете, какой крик подымется в Гватемала-Сити?

Я задумался над этой неприятной перспекти- вой. В комнату вошла служанка, и Гельмут неожиданно стал кричать на нее по-испански:

— Ты все еще здесь? Я же сказал тебе, чтобы ты уходила. Немедленно вон отсюда.

Он действительно сердился, и эта неожи- данная ярость доброго, по-видимому, человека поразила меня.

— Я отпустил ее на день, чтобы она схо- дила на ф и е с т у, — объяснил он, — но она не сдвинется с места, если я не закричу и не сде- лаю свирепого лица. Сочувствие или любез- ность вне их понимания. Подарка они не при- мут, пока вы не навяжете его насильно. При- знаться откровенно, я уже не стараюсь понять их психологию.

Прилетела какая-то птица, села на оконную раму и застрекотала как сумасшедшая, уста- вившись прямо на нас.

— Й вообще я ненавижу эту страну, ду- майте обо мне что хотите, — сказал Гельмут. — Ему нужно переменить обстановку. — Лиза поглядела на мужа с усталой улыбкой. — Месяца два в прохладном климате где-нибудь в Канаде, и он станет другим человеком.

Я ни разу не видел Элиота в таком превос- ходном настроении. Он энергично потряс мне руку, и мы сели в его джип.

— Я рад, что вы решили поехать со мной, Вильямс. Это замечательная прогулка, а когда едешь вдвоем, то получаешь вдвое больше удо- вольствия — так я считаю.

Каждая жилочка в нем играла, словно он был заряжен электричеством. Он нарядился в цветастую рубашку, которую каждый америка- нец надевает, отправляясь на воскресную заго- родную прогулку, и был без галстука.

Утро выдалось свежее и живительное, как бывает после дождя, и все краски были самых чистых тонов. Мы выехали из Гвадалупы, оставляя следы шин на шоссе, а потом свер- нули на горную дорогу, которая вела на Таман- сун. «Золотое Горлышко» безмятежно бормо- тало что-то из репродуктора. Я не знал, что кроется за веселостью Элиота. От этой весело- сти мне становилось еще более не по себе, ко- гда я думал о том, куда и зачем я вместе с ним еду.

— Каков вид! — сказал Элиот.

Он остановил машину, достал «лейку», по- том вышел и присел на корточки у края дороги. Перед нами был конус Тамансуна, далекий, призрачный; туман стекал по его бокам, а вер- шина была одета облачным тюрбаном, который должен был скоро испариться под лучами солнца. Туман у основания горы был так густ, что казалось, Тамансун воспарил над землею. Элиот вернулся, недовольно покачивая головой.

— Здесь нужна цветная пленка, а второй аппарат я, конечно, оставил дома. — Он сел в машину. — Знаете, я думаю всерьез заняться живописью.

Мы поехали дальше на второй скорости, ма- шину слегка встряхивало. Элиот любовался пей- зажами. Как видно, он не желал касаться цели нашей поездки и сразу ускользнул от раз- говора, когда я его начал.

— Не будем спешить, — сказал он. — На- ши люди проедут верхом не меньше полутора часов. Торопиться некуда. — Некуда, если они не начнут без нас, — сказал я. — Ни в коем случае. Об этом не беспокой- тесь. Так вот, я считаю, что искусство — луч- ший отдых от всяких тревожных мыслей.

Я ждал, что Элиот заговорит о бандитах, потому что в городе действительно началась паника, но он спросил меня, каковы мои успехи, таким рассеянным и равнодушным тоном, слов-

но осведомлялся о здоровье очень дальнего род- ственника. «Отлично, замечательно!» — сказал он, когда я в общей форме сообщил ему о своих расследованиях.

Мы выехали из полосы джунглей. Впереди высилось несколько стоящих порознь старых деревьев с и б а, отбрасывавших тень на дорогу. Элиот рывком затормозил машину и достал автомат-дробовик, висевший сбоку в чехле. Я попытался рассмотреть его цель, когда он вскинул ружье, и увидел птицу с длинным хво- стом, раскачивавшуюся на ветке. Элиот выстре- лил, птица сперва взмыла вверх, потом упала; я услышал, как она мягко шлепнулась на траву возле дороги. Выстрел был мастерский. Я, дол- жно быть, не сумел бы так выстрелить. Элиот вернулся к машине, держа на ладони умираю- щую яркую птицу. Перепончатое веко подня- лось, жарко сверкнул глаз, веко опустилось. Элиот затолкал пальцем внутренности птицы, торчавшие из пробитой брюшины.

— Cotinga amabilis, — сказал он весело. — Два года тому назад я собрал неплохую коллек- цию. Специально обучался набивать чучела. И сейчас, как видите, упустить такой случай не могу.

Элиот осторожно положил мертвую птицу на заднее сиденье, взвел курок дробовика и на- дел на него чехол. Он был неподдельно счаст- лив, счастье светилось на его лице, но мне по- чудилось во всем этом что-то зловещее.

— Вам не кажется иногда, что год в триста шестьдесят пять дней немножко коротковат? У меня часто бывает такое ощущение. Пятьсот дней меня бы устроили, хотя боюсь, что и тогда я не успевал бы выполнить программу, которую себе намечаю. Скажу вам откровенно, я доса- дую даже на то, что приходится есть и спать, — столько драгоценного времени пропадает зря. Во многом здесь повинен мой отец. Он держал меня на ферме, пока мне не исполнилось два- дцать семь лет. Когда я вырвался на простор, я понял, какой кус жизни пропал у меня ни за что. Да, я давно хочу вас спросить, вы любите охотиться на крупных хищников? — Люблю, — сказал я. — Но боюсь, что от меня будет мало проку. За всю свою жизнь я не убил ни одного. — Я потому вспомнил, что как раз на этом месте мы в прошлом году застрелили велико- лепную пуму. Чтобы охотиться на этих зверей, нужно завести хорошего помощника. У нас в городке есть аптекарь-л а д и н о, который без ягуара не возвращается. Я с ним ходил на ноч- ную охоту целый год. Ягуаров хватало. Некото- рые были величиной с пони. Это было за год до того, как я увлекся авиацией. Все-таки да- вайте выберем вечерок и отправимся вдвоем на ягуаров. — Буду очень рад, — сказал я. — Мы не опаздываем? — Еще уйма времени, — сказал он.

Он поглядел на часы и, как видно, о чем-то вспомнил. Затем порылся в боковом кармане рубашки и поднес руку ко рту. Адамово ябло- ко поднялось у него под подбородок и упало снова. Он почувствовал мой взгляд.

— Эти новые тонизирующие пилюли недур- ны, — сказал он, — во рту от них не сохнет. Правда, действуют ненадолго, как-то сразу вы- дыхаешься. Я плохо спал ночь.

Дорога круто пошла вверх. Элиот переклю- чил скорость, и машина стала карабкаться по неровным пластам застывшей лавы. Деревья остались внизу, нависший над нами конус вул- кана вдруг вышел из тумана, черный, как чугун. Дорога поднималась по обнаженному склону из пепла и застывшей лавы, который как бы упи- рался в самые высокие из стоявших внизу со- сен. Еще ниже лежала плотная поверхность джунглей; джунгли сжимались и разжимались под легкими порывами ветра, словно мускула- тура пресмыкающегося, скрытая чешуйчатой оболочкой. Несколько хищных птиц с ярко- сизым оперением ныряли и кружили в небе; их распластанные крылья просвечивали на солнце.

Вдруг в горах открылась расселина, и мы на минуту увидели озеро Теньючин, темный водяной гамак, подвешенный на двух дальних вершинах.

Когда мы прибыли к кратеру, не сразу мож- но было понять, что происходит. Я представлял себе этот конечный пункт нашей поездки, где должен был разыграться ее драматический фи- нал, в виде открытого плато, ниспадающего к роковой пропасти, у края которой силуэтами вырисовываются действующие лица траге- дии, — что-то подобное я видел в одном плохом фильме. На самом деле, уплощенная вершина горы была пересечена отлогими темными дю- нами и грудами выветренного шлака, а сам кратер, когда мы подошли к нему, больше всего походил на пустой резервуар с черным днищем, редко обсаженный по краям каким-то колючим кустарником. Местность была такова, что даль- ше своего носа ничего увидеть было нельзя. Когда горная дорога пришла к концу, перед нами мелькнули спины полицейских, поднимав- шихся к кратеру, ссутулившиеся неряшливые фигуры в выцветшем хаки. Они перебрались через гребень лавы и сразу исчезли из виду, как видно спустившись в лощину. Потом нам попался солдат, ведший лошадь в поводу. Ин- дейцев не было видно.

Джип не смог ехать дальше по неровной лаве, мы вышли и двинулись пешком. Из-за куч шлака дул сильный холодный ветер. Рубашка и брюки Элиота облепили его так, что ребра и коленные чашки были видны как нарисован- ные, а кости таза выпятились под впадиной жи- вота, словно он нес маленькую скамеечку, укрепленную на бедрах. Он скакал по неровно- стям лавы, как горный козел, хотя высота вул- кана была тринадцать тысяч сто три фута, а на подобной высоте мышцы теряют половину своей эластичности и дышишь так, словно толь- ко что пробежал стометровку.

— Как вы думаете, где эти типы могли по- прятаться? — спросил он.

Он взбежал на невысокий холм; я шел сле- дом, тяжело переставляя ноги; в башмаки на- бивалась острая лавовая крошка. Мне чудилось, что где-то поблизости, скрытые за этими дю- нами, которые могли бы украсить пейзаж в пре- исподней, индейцы дают свой последний бой, а потом, как велит обычай, ищут почетную кон- чину в самоубийстве, бросаясь в кратер вул- кана. Позже я узнал, что как раз кратер Таман- суна не годится для этой цели.

Когда, в конце концов, мы обнаружили одного из шаманов, дела наши пошли самым будничным порядком. С ним уже толковали двое полицейских, один из которых мог сойти за шестнадцатилетнего мальчугана. Тот, что по- старше, объявлял шаману судебное решение, жестикулируя и пожимая плечами с видимым отвращением, словно читал нотацию пьяному забулдыге, которого поймал за стиркой гряз- ного белья в общественном водоеме. Молодой сгорбился под тяжестью надетого через плечо огромного старого маузера и озабоченно улы- бался.

Старик индеец стоял спиной к своему алта- рю, вертя головой направо и налево и поджи- мая то одну ногу, то другую. На нем был изношенный черный плащ и штаны, доходив- шие до колен. Кривые исхудалые голени и кисти рук были покрыты незаживающими язва- ми, которыми так часто страдают старые индей- цы в результате хронического недоедания. Эли- ота заинтересовала шляпа шамана.

— Господи боже, полюбуйтесь на его го- ловной убор! — сказал он.

Шляпа напоминала светло-серый цилиндр с широкими, слегка загнутыми полями, какие были в моде при Эдуарде VI. Шаман носил ее глубоко нахлобученной до самых глаз. Индейцы любят шляпы. Сами они смиренны, но их шля- пы горды. Это шляпы белых людей, в них как бы воплотились сила и хитрость завоевателей. Лица индейца невозможно было рассмотреть за тысячью морщин, даже глаза его под краями огромной надменной шляпы были лишь двумя крохотными омутами, затерянными в морщинах. Ему, наверное, было не менее ста лет.

Мы стояли, старший из полицейских объяв- лял судебное решение, молодой полицейский безучастно улыбался, а старый шаман вертел головой, словно ожидая, что его боги, которым он служил на этой голой вершине вулкана, за- ступятся за него в последнюю минуту. Но вот обсуждение вопроса как будто пришло к концу. Молодой полицейский, передвинув поудобнее ремень своего маузера, двинулся вперед, шаман за ним. Второй полицейский тем временем уда- рами сапога разрушал алтарь. Это была всего- навсего груда камней футов в пять высотой; сверху лежали черепки грубо выделанной гли- няной посуды. Старый индеец слышал, как полицейский разрушает его алтарь, но не обер- нулся. Скоро все трое пропали из виду. У осно- вания алтаря, в расщелине, лежала закопченная кадильница. Элиот поднял ее и показал мне.

— Как вы считаете, эта штука представля- ет какой-нибудь интерес?

Я отрицательно покачал головой.

— Примитивная работа, — сказал Элиот.

Он бросил кадильницу, и она разбилась о

камни.

— Я думал найти здесь парочку-другую идолов. Вы когда-нибудь видели их идолов? — Только в музее, — сказал я. — Они тоже грубоваты, но я хотел бы по- ставить одного в вестибюле «Майяпана». На- стоящий индейский идол был бы там к месту. Знаете, создает атмосферу.

Но на Тамансуне не оказалось никаких идо- лов, одни только гуггари из нетесаных камней да груды закопченных черепков. Полицейские обошли кратер кругом, разрушили алтари и увели шаманов — жалкую вереницу хромаю- щих стариков в высоких шляпах. Не прошло и часа, как все было кончено, без криков, без сопротивления. Когда мы с Элиотом пошли осматривать площадку, облюбованную им для «Горного убежища», он сообщил мне некоторые сведения, пролившие новый свет на сегодняш- нюю операцию. Подойдя к краю небольшого плато, на котором скоро должно было вырасти альпийское кафе, мы взглянули вниз на Гва- далупу. Город переливался и сверкал на солнце, как граненый хрусталь. Дороги, шедшие к нему с разных сторон, торчали, как спицы старого колеса.

— Можете вы представить себе, что эти молодцы повинны во всех наших неприятностях?

По тому, с какой почтительной, почти лю- бовной интонацией Элиот произнес «эти мо- лодцы», я понял, что он празднует крупную по- беду.

— Старые чучела! А? Подумайте только, ведь они сообщались по своему лесному теле- графу с индейцами нашего городка и давали им указания, как себя вести! И индейцы устраи- вали побеги. Отказывались от подкожных впры- скиваний. Не желали молиться в церкви, кото- рую мы им построили. А знаете, кто выдал шаманов? — Мигель, — сказал я. Мне не верилось самому, но больше заподозрить было некого. — Совершенно верно.

Мигель оставался для меня загадкой. Еще недавно я поручился бы, что этого человека не купишь.

— Значит, все-таки иуда? — сказал я.

Элиот выслушал мой приговор, раздумчиво

морща губы.

— Я уже говорил вам, он любит виски. Ин- дейцу виски не по карману, и он рассудил, что лучше остаться городским головой и пить виски, чем работать пеоном на плантации. Он, конеч- но, считал, что из нашей затеи ничего не полу- чится. Не мы первые пытаемся бороться с вла- стью шаманов. А может, он решил, что мы не посмеем их тронуть.

Я заговорил о так называемых бандитах. Элиот пожал плечами,

— Я о них даже не думаю. Больше побегов не будет, а это главное. Так или иначе, я пол- ностью уповаю на вас. — Он улыбнулся. — Я верю в вашу тактику, Дэвид.

Через несколько минут мы обогнали моих кавалеристов; они устало подремывали в сед- лах; лошади осторожно ступали по обсыпаю- щемуся склону. Потом мы обогнали шаманов; они спускались гуськом мелкой неуклюжей рысцой, какой ходят индейцы; с обеих сторон их охраняли полицейские с ружьями наперевес.

— Что с ними будет? — спросил я Элиота. — Не знаю. Должно быть, ничего худого. Надеюсь, нам удастся подержать их немного под замком. Вы знаете, как трудно в этих стра- нах добиться судебного решения.

Он включил репродуктор, послышалось хны- кание саксофона. Через несколько минут пока- залась Гвадалупа.

Не успели мы проехать и ста ярдов по ули- це, ведущей к Калье Барриос, как я почувство- вал, что в городе что-то неладно. Был тот самый час, когда лавочники запирают свои лавки, бы- стро переодеваются в новые, аккуратно отгла- женные костюмы и направляются фланирую- щим шагом на п л а с а, чтобы свершить перед ленчем три-четыре тура вокруг памятника Сво- боды. Но сегодня площадь была пуста и в воз- духе таилась какая-то угроза, напомнившая мне Гватемала-Сити в канун схватки Армии освобождения с регулярными правительствен- ными частями. По пути к Калье Барриос мы увидели впереди вооруженного человека. Он походил на статиста из очередного фильма о Сапате.

— Постойте, — сказал я Элиоту. Это еще что такое? — Где? Ах, это. Наверно, виджилянт. — Элиот был весел и невозмутим. — Мне гово- рили, что в городе набирают виджилянтов. Знаете, гражданская самооборона. И не удиви- тельно — они опасаются беспорядков. — Вот как, — сказал я. — Остановите ма- шину. Я выйду.

 

Элиот высадил меня, и я кинулся догонять вооруженного человека, хотя решительно не знал, что я буду делать, когда поравняюсь с ним. Он шагал не спеша, в десятке ярдов от меня. Я почти не сомневался, что это один из головорезов, появившихся в городе за по- следние дни, и меня тревожила мысль, что его патронташ и маузер, висевший за спиной, — из городского арсенала. Улица словно ослепла от солнечного света, двери были на замке, на ок- нах спущены жалюзи. Автоматические радиолы в двух кантинах исполняли песни мексикан- ского певца Хорге Негрете; радиолы были пу- щены на полную мощность, и весь квартал со- дрогался от опьяняющего меланхолического рева; посреди пустынной п л а с а сидела и выла собака.

Я повернул за угол вслед за так называе- мым виджилянтом, но он вдруг исчез. На ули- це не было ни души; она была раскалена и сверкала под полуденным солнцем. Я оглядел- ся, потом подумал о кантине «Ты да я», хотя было маловероятно, чтобы незнакомец ус- пел добежать до нее, пока я заворачивал за угол. Я направился к кантине, заглянул внутрь через вращающуюся дверь потом во- шел. У меня установились недурные отноше- ния с хозяином, и он уже раза два вмешивался, чтобы оградить меня от ссор, которые пытались затеять со мной его клиенты. В кантине никого не было, хозяин стоял за стойкой. Я ожи- дал обычного приветствия, но он глядел мимо меня, через мое плечо. Лицо его хранило не- проницаемое выражение, и весь он словно съежился. Он не хочет здороваться со мной, по- думал я и в ту же минуту услышал сзади тихий скрип повернувшейся двери. Я оглянулся. Пе- редо мной стоял ладино, — он догадался, что я его преследую, и решил поменяться со мной, ролями.

Как только я взглянул ему в лицо, я сразу же понял, что он хочет меня убить. Я мог про- читать это и на лице хозяина. Но ладино упу- стил,момент. Я стоял прямо перед ним, и он не знал, как поступить, хоть и был вооружен до зубов. Озадаченно ухмыляясь, он сжимал и раз- жимал кулаки. Ему следовало стрелять прямо от двери, пока я стоял спиной; но сейчас он не решался действовать. Угадать, что это за чело- век, было нетрудно — контрабандист, промыш- ляющий, должно быть, и мелкими грабежами, из тех, кто за десять долларов всегда готов убить индейца, а за двадцатку — и ладино. Он пьяница и курильщик марихуаны, как и вся эта братия, но у него свой кодекс чести: человека, с которым он не ссорился, он может пристрелить только из засады либо всадить ему нож сзади между лопаток. Чтобы убить челове- ка, стоящего к нему лицом, требуется ссора, обида, которая давала бы повод к убийству. Головорез-л а д и н о связан своими понятиями об этикете, и это постоянно ставит его в невы- годное положение в пограничных стычках с головорезами-янки, которые нажимают на спу- сковой крючок без предварительных размышле- ний. Эти мысли проносились у меня в голове, пока виджилянт все с тем же глуповато-озада- ченным видом обходил меня, направляясь к стойке бара. Я медленно поворачивался вслед за ним, чтобы не оказаться к нему спиной.

— Доброго здоровья, — сказал я. — И вам доброго здоровья, сэр. — Не желаете ли выпить со мной?

Ладино казался озадаченным еще больше.

Он искал предлога, чтобы убить меня, всякое дружественное общение между нами затрудняло сейчас его задачу. Под глазом у него заиграл нервный тик.

— Зачем вам пить в компании с необразо- ванным человеком? — сказал он. — Я считаю, что каждый вправе быть сам по себе.

— Какие пустяки! — сказал я сердечно.

Я заказал агуардьенте, и хозяин поста- вил на стойку бутылку и два блюдечка с солью. Он старался не глядеть ни на кого из нас. Уж не держит ли он за стойкой обрез, как владелец.

салуна в старых ковбойских фильмах? Кинопе- редвижка показывает их субботним вечером в каждой центральноамериканской деревеньке, используя вместо экрана торцовую стену мест- ной церкви. Я знал наверняка, что мой лади- но глубокий знаток этого жанра киноискусства и что он будет действовать по правилам, кото- рые оттуда почерпнул.

Я наклонился к своему собутыльнику, нере- шительно сжимавшему стакан, и чокнулся с ним. Мы выпили, потом, в строгом соответствии с обычаем, высыпали немного соли на тыльную сторону руки и слизнули ее.

— Я все же считаю, — сказал ладино, — что каждый джентльмен вправе быть сам по себе. А почему бы и нет? Разве он не имеет на это права? Вот вам, я знаю, будет неприятно, если кто-нибудь увидит вас в компании с чело- веком, ну, скажем, недостаточно образованным, таким, как я. Вы не можете этого отрицать.

Тик заиграл у него на лице с удвоенной си- лой и, подобравшись к глазу, почти закрыл его. Другой глаз глядел прямо на меня из-под при- щуренного монголовидного века. Я с опаской следил за возраставшей нервозностью моего со- беседника. Только я решился снова наполнить его стакан, как он взял бутылку у меня из рук и сказал с горькой усмешкой:

— Что я вижу? Агуардьенте самой де- шевой марки.

Мы пили «Санта-Маргерита», изделие мест- ной самогонной промышленности, крепкий, дур- но очищенный алкоголь, который стоил на де- сять центов дешевле «Националя» с государст- венного завода.

— Я всегда считал, — сказал я, — что джентльмены вашего склада любят напитки по- крепче. — Не угодно ли будет вам объяснить, что вы имели в виду, когда сказали «джентльмены вашего склада»? — Ну, как вам сказать... — Я медлил, по- дыскивая такое определение для подонков, про- водящих в подобных салунах половину жизни, которое не задело бы моего собеседника. Я вспомнил также, что многие ладино не выносят намеков на смешанную кровь, теку- щую в их жилах. — ...могу уточнить, если хо- тите: я имел в виду людей, привыкших жить на свежем воздухе. — Вы имеете в виду бедняков, не имеющих крыши над головой, для которых гордость слу- жит единственным укровом?

Тик исчез с лица ладино. Он почувство- вал, что выбрался из тупика, и слегка отодви- нулся в сторону, чтобы свободнее действовать.

Я лихорадочно размышлял, как мне уберечь чувствительное самолюбие ладино, которое он подставлял под удар с такой готовностью и надеждой, и подсчитывал, сколько времени мне нужно продержаться, пока подъедет мой конный патруль.

Стакан стукнулся об пол, ладино с отвра- щением глядел на темную лужицу, растекавшу- юся по сосновой хвое. Он взял бутылку и стал угрюмо изучать этикетку.

— Это пойло — не для джентльмена. Пусть его пьют кабронес.

Дверь завертелась, отбрасывая на нас узкие полосы тени. Ладино поднял глаза, я — тоже. В дверях стоял еще один виджилянт в полном вооружении — маузер за плечами, пистолет с перламутровой инкрустацией в кобуре, маче- те у пояса. Он снял шляпу, поклонился дваж- ды и направился к нам, осклабив с чудовищной учтивостью желтые зубы. Мой ладино поста- вил бутылку на место и ответил на поклон с чрезвычайной церемонностью; так, наверное, раскланивались губернаторы провинций на при- еме у вице-короля. Вновь прибывший увидел бутылку, и лицо его преобразилось.

— Что я вижу, «Санта-Маргерита»! Вы разрешите мне, джентльмены?

Он взял стакан, наполнил его, опрокинул в рот, крякнул от удовольствия, слизнул соль с руки и огляделся кругом.

— Почему нет музыки?

В углу стояла огромная автоматическая ра- диола; над ней был установлен игрушечный ку- кольный театр; а еще выше висели изображения святых, украшенные увядшими цветочными гир- ляндами, и теплилась свеча. Второй ладино подошел к радиоле и почтительно похлопал ее по сверкающим бокам.

— Увы, джентльмены, должен признаться, я не обучен грамоте. — Он оглянулся на нас и скорбно покачал головой. — Не поможет ли кто из вас?.. Видите ли, я без ума от «Прощай, блаженство» в исполнении Негрете. Если в здешней программе его нет, тогда послушаем «Смертный грех».

Мы с моим ладино обменялись взглядом и направились к радиоле. «Прощай, блаженст- во» нашлось. Второй ладино опустил пяти- центовую монету в контрольное отверстие, и оба они придвинулись к радиоле, стараясь со- хранять равнодушное выражение лица, но на самом деле боясь упустить из виду даже ма- лейшее движение рычажков, которые, как жи- вые существа, выбрали намеченную пластинку и установили ее на диске проигрывателя. Зана- вес кукольного театра взвился, крохотные за- пыленные фигурки музыкантов склонились к своим инструментам, потом послышалось мощ- ное мурлыканье электрического механизма, и Хорге Негрете запел. Оба ладино одновре- менно протянули руку, чтобы усилить звук, и все, что было в комнате, завибрировало в уни- сон с поющим голосом. Кукольные музыканты дергались и взмахивали смычками. Негрете хрипло умолял кого-то утолить его жажду хоть каплей любви. Иголка проигрывателя двига- лась по вращающейся пластинке, подползая все ближе и ближе к пролегавшей посредине ее гладкой полоске, таившей для меня опас- ность, а я отсчитывал минуты и со страхом гадал, расслышу ли в этом ужасающем шуме стук лошадиных копыт о мостовую.

— Песня бесподобной красоты, — прокри- чал второй ладино. — Другой такой не най- дешь. Давайте пустим ее еще раз. — Лично я нахожу, что Негрете еще лучше в «Марии Долорес», — проревел в ответ мой ладино. — Нет ли здесь этой пластинки?

Он наклонился, всматриваясь с видимым усилием в список репертуара; из заднего кар- мана его брюк торчала рукоятка пистолета ка- кой-то старой системы.

— Да вот она, — сказал я. Монету я уже держал в руке.

Оба ладино снова придвинулись к радио- ле и по-прежнему, не отрывая глаз, следили, как рычажки, ловко ухватив новую пластинку, кла- дут ее на диск проигрывателя. Игла заковыля- ла по разбитым бороздкам, послышался уже знакомый храп тигра, потом загремели струны космической гитары. Ладино словно осели. Тела их утрачивали напряженность и углова- тость по мере того, как музыка заполняла не- объятную пустоту души. Они двигались как будто в полусне. Второй ладино ласково ог- лаживал сверкающие бока радиолы, словно это была его любимая девушка.

Я неслышно отделился от них и подошел к дверям. В этот миг из-за угла показались кава- леристы моего патруля. Я вышел на улицу, они увидели меня.

Виджилянты еще парили над землей, убаю- канные чудовищной какофонией гитар, когда солдаты вбежали в кантину и разоружили их. Сержант Кальмо, улыбающийся и свире- пый, поставил их у стенки, приказав держать руки на голове. Затем вышел ко мне через низкую вращающуюся дверь и отрапортовал:

— Жду дальнейших приказаний, капитан. — Спроси их, почему они не сдали оружия, когда в городе объявлено военное положе- ние? — приказал я. Я знал: то, что последует сейчас, не доставит мне удовольствия. Я вошел в кантину вслед за сержантом. По знаку Кальмо хозяин выключил радиолу. — Почему вы вооружены, осквернители материнского ложа?

Сержант задал свой вопрос тем ненатураль- но спокойным голосом, которым почему-то при- нято вести допрос в Гватемале. И первый и второй ладино были выше его; на голову. Л а- д и н о с тиком мрачно замигал, но ничего не ответил.

— Ты слышал, что я сказал, осквернитель материнского ложа?

— Я не оглох, сыночек.

— Дай ему.

Один из кавалеристов, тяжело ступая, пе- ресек комнату, примерился и ударил ладино по, лицу. Он тоже был приземист, и ему при- шлось вытянуться во весь свой рост, чтобы удар пришелся по цели. Ладино не шелохнулся, словно ударили не его.

— Почему ты вооружен? — спросил Каль- мо ласковым голосом.

Сведенный тиком глаз ладино слегка при- открылся.

— Хочешь знать, как меня зовут? — Зачем? — Для того, сыночек, чтобы обращаться ко мне, как того требует вежливость. — Дай-ка ему еще, — сказал Кальмо. — Как следует.

Улыбаясь во весь рот, кавалерист подошел вплотную к ладино и стал бить его по лицу, неуклюже размахивая кулаками. Я заранее ре- шил оставаться безучастным и боролся с под- ступающей тошнотой. Кальмо обернулся ко мне с притворной растерянностью.

— Осквернитель материнского ложа не хо- чет разговаривать с нами, капитан.

Голова ладино моталась вправо и влево от сыпавшихся ударов.

— Хватит, — сказал Кальмо. — Теперь по- беседуем.

Голова ладино вернулась в вертикальное положение, подобно остановленному маятнику. Он пошарил пальцем во рту и, вынув выбитый зуб, стал разглядывать его любовно и не без удивления, словно это была жемчужина, най- денная им в морской раковине. Потом криво усмехнулся распухшими губами и мотнул го- ловой.

— Если хочешь, чтобы я отвечал, обращай- ся ко мне, как того требует вежливость, — ска- зал он.

«Он все еще играет свою роль из ковбойской мелодрамы, — подумал я. — Живая жизнь в этих странах с каждым годом вез больше при- спосабливается к шаблонам, насаждаемым ки- но. Кроме того, мозг этого человека затуманен марихуаной».

Сержант Кальмо вытащил из кобуры ре- вольвер и ухватил его за ствол, но потом пере- думал и огляделся вокруг, ища чего-нибудь по- тяжелее. Второй ладино, стоявший облизы- вая губы, решил вмешаться.

— Уверяю вас, джентльмены, что мой друг охотно будет отвечать на ваши вопросы. Стоит лишь подойти к нему немножко помягче... — Кто спрашивает тебя, скотоложец? — повернулся к нему Кальмо. — Плюнь, — сказал первый ладино. — Или забыл поговорку: научи свиней ходить на двух ногах, и все солдаты будут хрюкать.

Теперь все смотрели на него. Хозяин при- вел своих детей, чтобы они могли насладиться зрелищем; солдаты почти плясали на месте от волнения. Сержант поднял высокий табурет, стоявший у стойки бара, и я почувствовал спазм под ложечкой. Я знал, что стоит мне обнару- жить хоть малейшую слабость или чувство жа- лости, и я не смогу больше командовать этими людьми. Тошнота то подкатывала к горлу, то отступала. Надо было чем-то побороть ее.

Я стал думать о том, что страдания отдель- ного человека тонут в океане боли и страданий, которые люди испытывают сию минуту во всех концах мира. Вот сейчас, в этот самый момент, сотни маленьких детей плачут, отданные во власть насильников, тысячи женщин умирают в муках от несчастных родов, миллионы боль- ных раком взывают о спасении. Жрецы фанати- ческих религий, удерживающие в своей власти третью часть человечества, терзают свои жерт- вы, ломают им кости, пытают и бичуют во славу господню. Мужчины, женщины и дети гибнут от напалмовых бомб, от пуль и штыков в малых войнах и восстаниях, о которых наши газеты трусливо умалчивают. Карательные войска вы- саживаются на африканском побережье, в Ки- тае происходят социальные преобразования, и полиция во всем мире изобретает новые, все более действенные средства допроса арестантов. Муки одного человека всего только крохотный атом в терпящей бедствие вселенной.

Когда сержант поставил табурет на место, второй ладино с готовностью ответил на за- данные ему вопросы.

— Ожидается нападение индейцев, — ска- зал он. — Естественно, что для защиты города потребовались честные и храбрые люди. — Каких индейцев? — спросил я. — О чем вы говорите? — Бандитов, сэр. Поступили сообщения, что они опустошают окрестные деревни. Нас попросили выполнить наш гражданский долг. Мы, конечно, не могли отказать. Нам выдали оружие и немного денег на текущие расходы, Под угрозой жизнь и собственность граждан, честь наших жен и дочерей. — Все ясно, — сказал я, — а куда делись остальные? Вы сказали, что вас было тридцать или сорок человек? — Они в Джулапе, сэр. Их повезли в гру- зовиках сражаться с бандитами.

Человек, лежавший на полу, приподнялся. Он закашлялся и сплюнул кровью.

— Я остался в городе, чтобы разыскать своего друга, — закончил второй ладино. — Он много пьет, и, если бросить его одного, с ним всегда приключается какая-нибудь история.

 

Если вам знакомы основные вехи, на кото- рые ориентируется в своем поведении индеец, вы сумеете предугадать, как он поступит в каждой данной ситуации. Прежде всего следует помнить, что важный поступок он может совер- шить только в счастливый день. Это относится ко всем индейцам майя, которые соблюдают древний календарь с двадцатичетырехдневным месяцем. Календарь майя не имеет отношения ни к астрологии, ни к гороскопам и, по-види- мому, обязан своим происхождением какому-то гению времен Старого Царства, имевшему ма- ниакальную склонность к статистике.

День моей встречи с двумя ладино был важным днем для индейцев не только потому, что был счастливым — Днем Духа Предков, — но и потому, что перед ним шли подряд три не- счастных дня: День Откровения, День Тревог и День Безвестности, а после него еще один не- счастливый — День Исхода. Все это я упустил из виду. Точнее говоря, хотя я и знал о чередо- вании дурных и счастливых дней в индейском календаре, я не подумал об этом в нужный момент. Позднее, анализируя ход событий, я понял, что кто-то, не в пример мне, учел эти обстоятельства. Тот человек, который вооружил так называемых виджилянтов и послал их в Джулапу, тщательно продумал, какой для этого выбрать день.

Решившись принять прощение президента, которое я им обещал, чиламы назначили свой выход из джунглей в точности на день, вычис- ленный этим человеком, и лишь на несколько часов опоздали на свидание со смертью, которое он им уготовил. Они пустились в путь в пол- день, через шесть часов после того, как виджи- лянты залегли в засаде, примерно в миле от деревни, посредине тропы, ведшей от деревни к шоссе, где я оставлял свой джип. Здесь ру- чей и вместе с ним тропа, следовавшая по его течению, сбегали в тесную лощину; оползни, вызванные недавно прошедшими ливнями, до- чиста оголили покрытые густой растительно- стью склоны; ни на спуске в лощину, ни на подъеме человеку не за чем было укрыться от пули. К восходу солнца виджилянты удобно рас- положились за камнями и деревьями выше ли- нии оползней. Правда, за шесть часов ожидания дисциплина у них порядком расшаталась, но чиламы, начавшие спускаться по тропе по двое и по трое своей характерной рысцой, вообще не подозревали, что их ожидает. Великий без- вестный организатор, личность которого стано- вилась для меня все более очевидной, составил классически ясный план действий. Чиламов решено было пропустить через самую узкую часть лощины, а потом, отрезав их от тыла, начать бойню. Как только последний чилам ми- нует горловину, виджилянты должны были от- крыть огонь из пулемета «браунинг». По плану на всю операцию было отведено несколько минут.

Как я выяснил позднее, чиламы, неожидан- но для своих противников, оказались не такой простой мишенью. Вместо того чтобы двинуться сразу тесной толпой, они шли по двое и по трое, отделенные широкими интервалами. У виджи- лянтов, давно сидевших с наведенным прице- лом, поднялись споры, куда стрелять — в голо- ву, в середину или в хвост растянувшейся ко- лонны индейцев; вдобавок пулеметчик оказался плохо обученным, фактически не умел обра- щаться с пулеметом. Должен сказать по лично- му опыту, что ничего нет проще, как промах- нуться из современного пулемета по легко поражаемой цели; помню, что я не сумел за тридцать ярдов подстрелить газель в Западной Пустыне из пулемету «шпандау», который мы сняли со сбитого немецкого самолета. Так или иначе, пулеметчик дал неуверенную очередь из своего «браунинга», после чего ленту заело; чиламы же рассыпались и попрятались за боль- шими валунами, лежавшими по течению ручья. Виджилянты попытались растянуть фланги, что- бы взять индейцев в кольцо, однако тут же потеряли связь друг с другом и стали стрелять по своим.

К тому времени, как мы прибыли, минуло уже четыре часа с начала боя, но, как выражаются в военных донесениях, обстановка оставалась неясной. Я ехал впереди патруля вместе с сержантом; от непривычки к верховой езде у меня ломило все тело. Послышались выстре- лы, пули засвистели среди деревьев; откуда шла стрельба, сказать было трудно. Мы спеши- лись и укрылись за скалами. Тут нам попался виджилянт, которому пуля раздробила ключи- цу; он отвоевался и уходил в тыл. Из его рас- сказа можно было заключить,что виджилянты обезумели от страха и открывают огонь при малейшем шорохе. Он рассказал нам также, что индейцев не берет пуля, и добавил, что виджи- лянты, прослышав об этом, сильно приуныли. Эти городские ладино не были религиозными людьми — разве что носили на шее образки святых, — но всякое суеверие влекло их, как сороку яркий лоскут. Думаю, что после изве- стия о заколдованных рубашках ни один из них не мог уже верно прицелиться.

Ладино сообщил, что отрядом командовал некто Моралес, недавно отбывший пять лет за- ключения за бандитизм. Моралесу не повезло; из его маузера вырвался затвор и начисто снес ему. лицо. Наш виджилянт вместе с еще одним, который удрал в другую сторону, потащили было Моралеса в тыл, но попали под огонь своих. Когда стрельба прекратилась, мы дви- нулись дальше, ведя коней в поводу, и скоро наткнулись на Моралеса. Он был мертв, всю голову его облепили бабочки, так что невозмож- но было разглядеть, что случилось с его лицом. Бабочки сидели плотным слоем в несколько рядов, как роящиеся пчелы, крылышки их были сложены и едва шевелились. Напитанная кровью земля под головой Моралеса тоже была усеяна бабочками, и казалось, что он прилег отдохнуть на разноцветную подушку.

Едва мы успели оттащить труп Моралеса в сторону от тропы в высокую траву, как стрель- ба возобновилась. С большим трудом я заста- вил своих людей укрыться. Все они были уве- рены, что храбрый человек неуязвим для пули. Стоило мне дать им волю, и они поднялись бы во весь рост и в глубоком спокойствии, не спе- ша направились бы навстречу пулям. Трудность была в том, чтобы, требуя от них осторожности, скрыть в то же время, что я сам отношусь к пулям иначе, чем они. Непрекращающаяся стрельба отдавалась эхом по всему ущелью.

Джунгли вокруг кишели зверьем. Место было замечательное и годилось для всего, кроме кровавого боя. Я слышал, как испуганные жи- вотные — наверное, это были кабаны — пробе- гали неподалеку от нас, ломая кустарники, а потом, не добежав нескольких ярдов и учуяв за- пах человека, поворачизали назад. Красивые белокрылые хищники, похожие на тех, что я видел на Тамансуне, парили над нами, но стрельба пугала их, и они не решались опус- титься на приглянувшуюся им добычу. Как ни странно, пугали меня не эти хищные птицы, а летавшие вокруг бабочки. Они не оставляли нас, следуя за каждым, как свита. Я припомнил рас- сказы о том, какими неправдоподобно тонкими инстинктами наделены насекомые.

Я лежал за валуном величиной с небольшой дом и старался подавить в себе страх. Наверно, этот валун пролежал здесь добрую тысячу лет. На его верхушке вздымались настоящие джунг- ли, а бока поросли густым мхом и папоротни- ком. Тропа огибала валун, а потом выходила на открытое место, образуя подобие железнодо- рожной выемки: тропа и ручей шли рядом по дну выемки, а с двух сторон круто поднимались захваченные оползнями склоны. Земля была оголена на добрых сто футов — сплошь рыжая глина да несколько вывороченных с корнем де- ревьев. А в нескольких футах выше границы оползней крутизна склона сглаживалась и зе- лень свисала вниз, как тяжелый плед, брошен- ный на оттоманку. Пораздумав над топографией местности, я решил, что, пожалуй, самое ра- зумное — оставаться на месте до наступления темноты. Тогда стрельба прекратится сама со- бой, и все участники, так сказать, разойдутся по домам. До захода солнца оставалось еще два часа.

Размышляя так, я немного успокоился и даже стал чуть-чуть надеяться на благополуч- ный исход нашего предприятия. Всякий раз, как я думал о чиламах, я чувствовал, что если смо- гу спасти их от грозной судьбы, то впервые в жизни сделаю что-то стоящее.

В свете происходившего все, чем я жил до того, казалось пустым и банальным. Близкая опасность приободрила меня, как ледяной душ, и, когда сержант Кальмо, вернувшийся с реког- носцировки, позвал меня, легонько свистнув, я поднялся и вышел к нему из-за прикрытия. Мы стояли на открытом месте, долина расстила- лась перед нами как на ладони, страх мой исчез.

— Взгляните-ка туда, — сказал Кальмо.

Я поглядел в ту сторону, куда он указывал пальцем, но ничего не увидел. Очертания пред- метов обострились в предвечернем свете. Тене- вая завеса, уже брошенная на горы, ползла вниз по дороге по направлению к нам, и глаз не знал, на чем остановиться.

— Я ничего не вижу, — сказал я. И в ту же минуту, гораздо ближе, чем я искал, что-то белое мелькнуло среди камней, громоздившихся по течению ручья. Потом опять что-то белое мет- нулось в другом направлений. На секунду- другую поднялись две человеческие фигуры в белых рубахах и снова спрятались за ва- лунами. — Чиламы, — сказал Кальмо. — По-мо- ему, они собираются все в одном месте, вон за тем большим валуном, что похож на яйцо. Каб- р о н е с сверху еще их не видят.

Я подумал, что это дурная новость. Пока ин- дейцы прячутся по двое и по трое, они в какой- то мере в безопасности, потому что раздельно не сумеют принять никакого решения. Но стоит им сойтись вместе, начнет действовать закон общности, и тогда любому решению, каково бы оно ни было, каждый индеец подчинится бес- прекословно.

— Лишь бы они не вздумали выйти из ук- рытия, — сказал я. — Думаю, что выйдут. Как только соберут- ся вместе. — До следующего укрытия двести ярдов. Сколько их доберется живыми? — Если пулемет, о котором говорил каб- р о н, в порядке, ни один не уцелеет. — Значит, нам нужно действовать пер- выми. — Ваша правда, капитан. Действовать нуж- но немедленно. — Что ты думаешь делать? — Что ж, капитан, нужно пойти и уве- сти их. — Туда не доберешься. Нас перебьют, как зайцев.

Кальмо поглядел на меня загадочно.

— Вы правы, капитан. С вашего разреше- ния, я пойду к ним один. — А потом? — Я продержу их на месте до темноты, а потом приведу сюда.

Храбрость может стать пагубной страстью. Мне часто казалось, что очень храбрые люди постоянно ищут повода, чтобы испытать себя, и приносят жертвы опасному самолюбию. Поэ- тому я отнесся к предложению Кальмо с подо- зрением. Но что другое мог я предложить? Голосом, который я не признал бы своим, я сказал:

— Мы пойдем вдвоем. — Не думаю, что это будет правильно, ка- питан. — Почему ты не думаешь, что это будет правильно? — Не знаю, как объяснить. Нужно пока- зать этим кабронес, что такое выдержка. Мне будет легче, если я буду один.

На самом деле Кальмо считал, хоть и не высказал этого открыто, что, не будучи в а к е- ро, я не обладаю той отвагой, которая влечет за собой неуязвимость.

— Хорошо, — сказал я. — Иди один. Ко-

гда ты доберешься до них, а я знаю, что ты доберешься, — приказываю тебе оставаться в укрытии до темноты. Мы спустимся и заберем вас.      i

Мы пожали друг другу руки. Я успел полю- бить этого человека.

— Разве ты не берешь коня? — Нет, пойду пешком.

Вот как! Это было дурным знаком. Он хотел уберечь коня, а я знал, что, когда в а к е р о попадает в опасную переделку, он подставляет под пулю себя, чтобы спасти лошадь. «Если он останется жив, я подарю ему свою шелковую рубашку», — подумал я. Шелковая рубашка единственное, чем можно пленить в а к е р о.

Выходя на тропу, Кальмо обернулся и пома- хал рукой.

— Hasta luego 11, капитан, — крикнул он.

Это звучало более успокоительно. Если бы

он считал, что идет на самоубийство, то сказал бы: «Adiós» 12. Я приказал солдатам прикрывать его ружейным огнем, но практически это почти ничего не давало — мы знали, что виджилянты скрываются в кустарнике на склонах; точнее позиции их были нам неизвестны. Кальмо не взял с собой ни винтовки, ни пистолета, по мо- ему приказу он нес в руке палку с белым плат- ком. Это было эффектное зрелище. Сопровож- даемый бабочками, порхавшими вокруг его го- ловы, Кальмо фланирующим шагом шел по тропе; он то выходил на солнцепек, то шагал в тени, останавливался, осматривался кругом, сбивал головки цветов своей тросточкой, с ко- торой очень скоро свалился белый платок. Ино- гда он махал нам рукой, и мы махали ему в ответ; некоторые из солдат что-то ему кричали. Я не мог удержаться и начал считать его шаги, памятуя все время, что сорок бандитов, прита- ившихся в джунглях на склоне, берут его сей- час на мушку — алкоголики, полупомешанные, курильщики марихуаны, профессиональные убийцы, убивающие просто так, ради удовольст- вия. А он идет небрежным шагом, человек, на- живший множество врагов, представитель нена- вистной им власти, которая морила их голодом, мучила в тюрьмах. Ведь это — сражение; если Кальмо убьют, никто никогда не узнает, от чьей пули он пал. Я продолжал отсчитывать шаги Кадрмо, пока он не дошел до конца тропы и не стал спускаться по круче. В поле зрения оставалась только верхняя половина его тела. А вот он совсем исчез из вида. Мы дружно за- кричали, и виджилянты ответили нам из джунг- лей крцком и свистом. Теперь, когда Кальмо благополучно соединился с чиламами, медлить было не к чему. Я уже собрался дать команду «по коням», когда одна из наших лошадей по- несла., Ее, должно быть, ужалила змея, и она, оборцав привязь, помчалась галопом вверх по склону и дальше в джунгли. Поднялась беспо- рядочная стрельба, и, к нашему изумлению, оказалось, что противник гораздо ближе к нам, чем мы думали: часть виджилянтов расположи- лась у нас на флангах, а некоторые преграж- дали нам дорогу к ручью. Кто-то из них, веро- ятно, принял галопирующую лошадь за тапира, которые часто встречаются в этих местах, и стрельнул для потехи. Так или нет, но этот вы- стрел повлек за собой цепную реакцию; не- сколько пуль просвистело между скал, где мы лежали; и я должен был отказаться от какого- либо выступления и ждать темноты.

Казалось бы, что, сидя в глубокой лощине, идущей с севера на юг, нелегко установить с точностью время захода солнца. На самом деле это не так. Птицы и звери отмечают конец дня множеством верных сигналов. Например, ровно за час до заката длиннохвостые попугаи, кото- рые никогда не показываются днем, забирают- ся на верхушку дерева и суетятся и чирикают там, словно скворцы. Немного погодя с большой торжественностью пролетают туканы. Только ученым-естествоиспытателям удавалось близко наблюдать этих причудливых птиц днем, сле- дить за их жизнью; но в тропиках, по прошест- вии получаса после восхода солнца и за полчаса перед закатом, туканы проносятся у вас над самой головой, со свистом рассекая воздух сво- ими гигантскими клювами, четко вырисовываю- щимися на темнеющем небе. А вслед за тем, когда садящееся солнце подожжет верхушки джунглей, мартышки поднимают свой нервный, истерически-ликующий -вопль. Мартышки очень точны, они не запаздывают даже на две минуты. Эти знаки уходящего дня (и, должно быть, ещё сотни других, неприметных для белых людей) индейцы, в согласий с их общим взглядом на природу, рассматривают в неотрывной связи с жизнью и судьбой человека. Тени легли на ло- щину, длиннохвостые попугаи отправились на ночлег, пролетели туканы, и только мартышкам

осталось угостить нас своей предзакатной исте- рикой, когда один из моих в а к е р о что-то крикнул, и все мы подняли головы.

Чиламы вышли на тропу и двигались гусь- ком по направлению к нам; их белая одежда светилась в сумерках. С винтовками за спиной они шли один за другим своей быстрой упру- гой индейской рысцой. Сначала я не заметил Кальмо, потом увидел, как он обгоняет индей- цев, чтобы стать во главе колонны. Сомнения не было, задуманная нами операция провали- лась. До темноты оставалось еще полчаса, а пока что противник мог вести прицельный огонь с не меньшим успехом, чем в полдень. Но что могло случиться? Кальмо никогда не нарушил бы самовольно приказ. «Я приведу их, когда станет темно», — сказал он мне. И вот он ве- дет их сейчас, подставляя под пули виджи- лянтов.

Противнику не приходилось бить наугад по движущейся цели. Нет, каждый человек был отчетливо виден с головы и до пят. Можно было точно рассчитать, где у него бьется сердце под ребрами и где, повыше бровей, расположено ве- щество головного мозга. А если вы были неис- кусным стрелком, или нервы у вас начали сда- вать из-за неумеренного потребления алкоголя, или вас все еще беспокоил суеверный слух о заколдованных рубахах, что ж, вы могли тогда целить в легко находимый и легко уязвимый центр человеческого тела — в живот. Я только успел скомандовать «к бою», как послышался вопль первой мартышки, словно негромкое пе- ние ребенка на одной ноте, постепенно нара- стающее; начинает всегда одна, за ней подхва- тывают остальные. В ту же минуту чиламы перешли на бег, и виджилянты открыли по ним огонь.

Так тихим летним днем налетает шквал: только что он сгибал вершины деревьев в даль- ней чаще, но вот он уже прижимает к земле рожь на поле, где вы стоите. Чиламы бежали неторопливо, на индейский манер, как будто их стреножили, когда шквал разом обрушился на них и разметал, словно соломенные чучела. Нам были ясно видны вспышки винтовочных выстрелов из покрытых вечерней тенью джунг- лей, и я приказал вести беглый огонь по каждой вспышке. Я упер в плечо приклад своего мау- зера, стараясь не думать о том, что сотворил выскочивший затвор с Моралесом, засек очеред- ную вспышку в джунглях, подождал, пока она повторится, подсчитал расстояние от выходного отверстия винтоеки моего противника до самого стрелка и нажал на спусковой крючок. Выстрел

отдался у меня в зубах и в шейных позвонках. Я повернул затвор и выстрелил снова. После пятого выстрела вспышки прекратились. Гром моего маузера воодушевил меня. Я дрожал от волнения, но был доволен. Я вынул пустую обойму и вставил новую; рука у меня была в крови; при отдаче скоба спускового крючка разбила мне большой палец. Наверху появились несколько фигур; они вырисовывались в небе, как человечки-мишени в ярмарочном тире. Я с наслаждением выпустил по ним две обоймы, и они убрались прочь. Я отложил маузер и стал глядеть на тропу. Чиламы все еще были здесь. Они спускались к ручью, унося раненых. При полной путанице мыслей, владевших мною в эту минуту, я все же удивился, что индейцы помо- гают друг другу. До сих пор я разделял убеж- дение многих белых, что они стоически относят- ся к собственной участи и совершенно безучаст- ны к судьбе других. Быть может, в бою они ведут себя иначе.

От этой кучки смешавшихся, боровшихся за жизнь людей отделилась низкорослая малопри- метная фигура. То был Кальмо. Умерив шаг, он неспешно направился к нам, не оглядываясь ни направо, ни налево, с бравадой, от которой мне стало не по себе. На каждую вспышку в джунглях мы отвечали немедля дружным ог- нем. Кальмо оставалось пройти не более три- дцати шагов. Я ясно различал его лицо, на кото- ром застыло выражение неестественного спо- койствия, и моя досада на его глупое упрямство сменилась яростью. Я закричал ему, чтобы он бросил свои фокусы и ускорил шаг. Мне не всегда даются испанские крепкие выражения, без которых не обойтись в такой час, и, как мне показалось, Кальмо улыбнулся. Потом он слов- но заколебался, идти ли ему дальше, поднял ногу выше, чем надобно, как будто хотел шаг- нуть на невидимую нам ступеньку, потом опу- стил ее. Он был так близко, что я видел, как вдруг изменилось выражение его лица. Эта прогулка больше не веселила его. Он поднял другую ногу, но снова опустил. Он топтался на месте, увязая в невидимых зыбучих песках. Он поглядел на свои ноги, не понимая, почему они вдруг отказались ему служить. Потом пова- лился на бок. Мы подбежали, чтобы помочь ему, но пуля угодила Кальмо прямо в сердце. Он, должно быть, умер сразу, когда пуля прон- зила его, но по духу он походил более на бой- цового петуха, чем на человека.

Сколько я ни старался, я не мог понять, как случилось, что наш план спасения индейцев окончился такой ужасной катастрофой.

 

— Разгадка этой тайны самая простая, — сказал Гельмут Стерн. — Для индейцев день кончается вместе с заходом солнца. Ночные часы не идут в счет. Индейцы вышли на тропу потому, что до конца счастливого дня остава- лось всего несколько минут. Они, наверное, отказались повиноваться вашему сержанту. Куда вы дели раненых? — Положили в больницу. — Считайте их мертвыми. Только шаманы могут вылечить индейца-чилама. Паровая баня, заговоры, агуардьенте. Класть их в боль- ницу бесполезно. Сколько было убитых, вы сказали? — Мы подобрали двадцать трупов и там же зарыли. Некоторых уже растерзали грифы. — Какой ужас! — сказала Лиза.

Отложив вышиванье, она покачала головой,

слезы выступили у нее на глазах. Мы сидели у большого смотрового окна, и на этот раз я не мог не согласиться с Гельмутом: пейзаж был не- стерпим, как безвкусная картина, которая слиш- ком долго провисела у вас на стене.

— Остальные, кто был на ногах, рассыпа- лись, как только мы к ним подошли. К тому времени стало совсем темно. — А сколько виджилянтов вы убили? — Точно не скажу. Наверно, немного. Мы не стали их искать. Пусть ими займется Элиот. Зато нам удалось захватить пулемет «брау- нинг». Это я считаю удачей. — В каком смысле? — Я вам объясню. Если говорить без дип- ломатии, начистоту, Элиот нанял шайку бан- дитов, чтобы уничтожить несколько десятков неугодных ему индейцев. — Вам не кажется, что это рискованное ут- верждение? — Пулемет «браунинг» достаточно веское доказательство, хоть я располагаю и другими. — Вспомните, сколько раз уже так быва- ло, — сказал Гельмут. — Разве не такими же методами был освоен весь Американский кон- тинент? Думаю, что не преувеличиваю. Почи- тайте историю нефтяных и железнодорожных трестов. Элиот — грудное дитя, если сравнить его с некоторыми промышленными баронами прошлого века. Все они были очень религиоз- ные люди. Поэтому у них не было ни капли жалости к своим жертвам. Элиот на место бога поставил Жизненную Силу. Вам придется при- мириться с его существованием. В нем вопло- щены — пусть неуклюже и грубо — основные тенденции нашего общества.

Лиза наполнила опустевшие стаканы.

— Он заходил к нам на несколько минут попрощаться перед отлетом в Мексику. Как всегда, полон новых проектов. — И он их осуществит, на этот счет може- те быть спокойны, — сказал Гельмут. — Сей- час он раздумывает над тем, как научить индей- цев веселиться. Он хочет привезти сюда мек- сиканских танцоров, чтобы они справляли ин- дейский Новый год вместе с чиламами. Ведь к индейскому Новому году должны прибыть его туристы. Нет, хватит виски, дорогая, налей мне кока-кола.

Виновато улыбаясь, он поглядел на меня.

— Возможно, к возвращению Элиота мне удастся подготовить ему сюрприз, — сказал я. — На этот раз ему не отвертеться. Его бан- диты убили моего сержанта. Сегодня утром было судебное вскрытие. По моему настоянию. Написать правду они не пожелали, и я отка- зался принять протокол. Все до одного подкуп- лены. Это написано у них на лице. — Сомневаюсь, чтобы вы сумели доказать факт убийства. Конечно, попытаться нужно. — Я буду требовать расследования всего джулапского дела. Одновременно я представлю подробный доклад верховному командованию в Гватемала-Сити. Возможно, мне удастся до- биться приема у президента. — Я считаю по-прежнему, что вы вряд ли чего добьетесь. — Гельмут покачал головой. — Мой совет обождать и подумать, прежде чем делать какие-либо решительные шаги. В этих странах fait accompli 1 — есть fait accompli, и к нему не любят возвращаться. — Возможно, вы правы. Посмотрим. — Я желаю вам всяческой удачи, Дэвид, верьте мне. Но, по-моему, вы хотите прыгнуть выше головы — извините меня за вольное вы- ражение. Что бы там ни было, вам будет полез- но уехать из этой дыры.

Лиза отложила вышиванье и насторожилась.

— Простите, что я прерываю вас, вы не чувствуете запаха гари?

Гельмут выскочил из комнаты, и слышно было, как он на кого-то кричит. Он вернулся и с громким вздохом повалился в кресло.

— Ничего страшного, эти олухи сожгли жаркое. Таким способом они дают нам понять, что не одобряют наше существование. Знаете, на днях я штудировал старую рукопись, там описывается, как сто лет тому назад здесь су- дили местную даму за убийство кухарки. Она позвала гостей на воскресенье к обеду, а кухар- ка сожгла жаркое, причем это случилось уже третий раз подряд. Хозяйка извинилась перед гостями, что должна ненадолго отлучиться, вы- шла из комнаты и приказала связать кухарку и бросить в печь. Потом вместе с гостями от- правилась в церковь. Защитник просил суд о снисхождении, призывал учесть тот факт, что разреженный воздух в нагорье обостряет чув- ствительность нервной системы. Даму оправда- ли, предупредив ее, конечно, чтобы она не по- вторяла своего поступка. Честное слово, Дэвид, я не понимаю, почему вы еще заботитесь — или делаете вид, что заботитесь, — о сохранно- сти человеческой жизни в такой стране, как эта. Человеческая жизнь никогда не была здесь сохранной и не будет, по крайней мере до тех пор, пока наш друг Элиот не установит посте- пенно свой новый порядок. Тогда, может быть, и здесь появится правосудие, впервые за много веков. — Расскажи мистеру Вильямсу про авто- бус, — сказала Лиза. — Про автобус? Ах да, это великолепная иллюстрация к моим отвлеченным рассуждени- ям. И пример того, что индейцы полностью рав- нодушны ко всему, кроме себя самих. Расскажи лучше ты, Лиза. — Мы были в саду, счищали с яблонь ра- стения-паразиты, — сказала Лиза. — Мало кто по-настоящему понимает, — а наши друзья в Европе даже представить не могут, — что здесь, если хочешь вырастить яблоки и груши такие, чтобы их можно было взять в рот, нужно бес- престанно счищать с деревьев лианы и лишай- ники...

Гельмут вскочил с кресла и подошел к окну.

— Идите сюда, я покажу вам это место. Вон там, видите, где дорога спускается с холма и огибает угол нашего сада? Видите пролом в стене? Только мы принялись за работу, как автобус, битком набитый индейцами, скатился с холма прямо на нас. Вы же знаете, как шо- феры-л а д и н о водят машины. — Все до одного были пьяны, — добавила Лиза. — Автобус пробил стену и с грохотом съе- хал по откосу в сад. Мы еле успели отбежать. Он сломал пять яблонь, потом перевернулся. — И представьте, — добавила Лиза, — ни- кто даже не крикнул. Ни единого крика. — Ни единого, — сказал Гельмут. — Авто- бус лежал на боку. Пассажиры, которые могли двигаться, потихоньку выбирались из окон и уходили прочь. Обратите внимание — они ухо- дили прочь. Ни один не проявил ни малейшей заботы о тех, кто был ранен при катастрофе.

Когда ко мне подошел шофер и попросил заку- рить, я еле удержался, чтобы не ударить его. А наши слуги вышли из дома и стояли, хихи- кая.

— Никогда я не пойму их психологии, — сказала Лиза. — Никогда. — Я имею в виду, — сказал Гельмут, — что в силу нашего европейского воспитания мы привыкли к определенным моральным нормам; здесь же они попросту не существуют, и пора перестать каждый раз изумляться и приходить в ужас по этому поводу. Вот в чем штука. По- думать только, что предки этих людей создали математику на тысячу лет раньше индусов. — Они считают, что женщины, умирающие от родов, попадают в рай, — сказала Лиза. — Самоубийцы тоже попадают в рай. Это трога- тельное поверие, и мне оно нравится. Во всем остальном одна только жестокость.

Тут я вспомнил о малопривлекательном обы- чае чиламов напиваться под Новый год до со- стояния священного безумия и таскать по ули- цам черный ящик, очень похожий на гроб. Элиот как-то говорил мне, что хочет покончить с этим обрядом.

— Интересно, что станет со знаменитым черным ящиком? — спросил я. — С их ковчегом завета? — сказал Гель- мут. — Один бог знает. Наверно, запрячут куда-нибудь, пока сами не позабудут о его су- ществовании. Ведь к нему вправе прикоснуть- ся только чилам знатного происхождения, а они сейчас все под замком. По правде говоря, я много дал бы, чтобы узнать, что у них в этом ящике. — А что там может быть? — Вы скажете, что я фантазер, но там может оказаться свод законов майя. Каково? Большинство специалистов допускают, что один или два экземпляра могли сохраниться, а ведь место весьма подходящее! Представляете, ка- кая это была бы сенсация. Эпохальное откры- тие. У меня даже слюнки текут. — А что говорят индейцы? — Мне не приходило в голову их спраши- вать. Впрочем, одну минуту... — Он подошел к двери, ведшей в кухню, и крикнул: — Симона!

В дверях появилась низкорослая темнолицая индианка. Из-за ее плеча на нас глядел ее муж.

— Подойди ближе! — заорал Гельмут. — Я совсем забыл, что они оба чиламы, — обра- тился он ко мне. — Как только об этом узнает Элиот, он заберет их немедленно. — Он опять перешел на крик: — Ну, чего вы ждете? — Милый, — сказала Лиза, — перестань так кричать. Я уверена, они делаются от этого только глупее. — Ерунда! Только так от них добьешься

толку. — Гельмут придал своему кроткому лицу выражение свирепости, а индианка вся сморщи лась, как ребенок, готовый заплакать, и подо- шла чуть ближе. Ее муж остался на, месте, нервно потирая руки. На лице его было выра- жение глубокой печали.      

Гельмут откашлялся.

— Что у вас в этом ящике? — заорал , он.

Его свирепость была натянутой и отдавала

дилетантизмом. Почти все белые за несколько лет отлично усваивают этот тон в разговоре с индейцами, но Гельмут не вышел еще из стадии ученичества. Он выглядел добропорядочным мальчиком, исполняющим в школьном спек- такле роль тамбурмажора.

— В каком ящике, сеньорито?

Индианка старалась показать, что она не по-

нимает, о чем идет речь. Ей было, наверное, под сорок, но во всем ее существе проглядывало что-то пугающе-детское. Все индейцы таковы. Они хотят оставаться детьми, и они остаются детьми. Потом наступает время, когда они хо- тят умереть, и они ложатся и умирают. Какая- то непостижимая биологическая уловка.

— Черный ящик, который вы носите во время торжественного шествия, — крикнул Гель- мут по-испански. Потом обратился ко мне по- английски: — Ради бога, поглядите на них! Они затаили дыхание. Очевидно, считают, что мы отравили воздух. — И снова по-испански: — Дышите, черт вас подери. Ну, выкладывайте, я жду. Что у вас там в ящике?

Индеец придвинулся к жене, он смотрел себе под ноги, руки его беспомощно повисли.

— Наш бог, сеньорито.

Он говорил грустно и виновато, как будто печалясь, что снова должен разочаровать хо- зяина.

— Что за бог? У вас ведь много богов? — Золтака.

Женщина словно съежилась, под темной ко- жей лица разлилась бледность.

— Как же так, Золтаке ведь молятся на вершине горы? — Мы молимся ему на вершине горы, но он везде — в солнце и в небе. И в ящике тоже. Когда он с нами, он в ящике. Это его дом, что- бы он всегда мог быть с нами.

Гельмут был несколько удивлен и, как мне показалось, разочарован.

— Хорошо, можете идти, — сказал он. К нему вернулся его обычный голос. — С тео-

логической точки зрения их объяснение неуяз- вимо. Заметили вы, как они вдруг перестали дышать? Белые почему-то считают, что индейцы полны почтения к ним. Как бы не так. Знаете, как чиламы называют нас всех? Призраки. Сперва меня это смешило. Я хохотал, когда слышал: «Ты подала призракам их кофе?» Или еще: «У женщины-призрака сегодня опять го- лова болит». Они не знают, что я понимаю по- чиламски. Теперь я больше не смеюсь. Они в самом деле считают нас призраками, и я содро- гаюсь, когда думаю об этом.

Я взглянул на часы.

— Кажется, мне пора, — сказал я. — Мой самолет улетает через час. — Конечно, конечно. А мы-то вас держим. Не буду затруднять вас с доставкой этого па- кета в музей. Когда я просил об этом, я ведь не знал, как обернутся дела. Вам хватит хлопот и без наших поручений. — Пустяки, — сказал я. — Это легче лег- кого. У меня будет уйма свободного времени, и мне приятно оказать вам услугу. — А когда же мы увидимся с вами, мистер Вильямс? — спросила Лиза. — Боюсь вам сказать. Вы сами видите, я не жажду сюда вернуться. Если сумею уладить все дела на месте, то не приеду совсем. А впро- чем... Так или иначе, мы увидимся, не здесь, так в Гватемала-Сити.

Я вышел, сел в элиотовский джип и по- мчался вниз по дороге. Гельмут и Лиза стояли наверху и махали мне, пока я не миновал про- лом в ограде и их дом не исчез за поворотом.

Я не думал, что еще увижусь с ними, потому что намеревался предпринять самые решитель- ные шаги. Такие, после которых мне не к чему будет возвращаться в Гвадалупу.

10

Не успел мой самолет приземлиться в Гва- темала-Сити на аэродроме Аврора, как я почув- ствовал, что моя уверенность в успехе пошла на убыль, Я попал в другой мир. Даже воздух, который я вдыхал, был иным. Гвадалупа была далеко-далеко, и казалось, что со времени боя под Джулапой прошла вечность.

Столица показалась мне сильно изменив- шейся. Она была обольстительна и равнодушна, как ангелоподобные женщины, которые совер- шали по центральным улицам свой предобеден- ный променад. Кадиллаков и мороженых заве- дений стало много больше; столица набирала их, как жирок вокруг талии. Жизнь словно шла под

вкрадчивые ритмы ресторанной музыки, испол- няемой по вечерам дамским струнным кварте- том. В витринах красовались только что полу- ченные заграничные товары. Кинотеатры рек- ламировали последние боевики. Огни светофо- ров на перекрестках игриво подмигивали «бьюи- кам» и повозкам, запряженным волами, не делая между ними различия. Дельцы-американцы властным голосом заказывали свои излюблен- ные напитки в самых фешенебельных барах сто- лицы. Плакат, протянутый через Шестую аве- ню, привлек мое внимание словом «жертва»; оказалось, что пожертвовал собой владелец магазина, устроивший дешевую распродажу алюминиевой посуды. Трудно было представить, что за последние двадцать лет по этим выло- щенным улицам то и дело патрулировали танки. Последний раз они прошли здесь не так уж дав- но. Нынешнее правительство, как я узнал позд- нее, избрало менее скандальный способ устра- нения политических противников: их убивали без лишнего шума в походившем на мавритан- ский дворец здании Главного полицейского управления.

Когда я явился в Генеральный штаб и ска- зал, что хочу увидеться с Кранцем, то встретил удивленные взгляды. Оказалось, что для того, чтобы записаться на прием к Кранцу, нужно предварительно изложить свое дело майору Со- мосе. Я скромно занял свое место в приемной Сомосы, в толпе других просителей. Мне каза- лось, что все мы, сидевшие в приемной, были погружены в размышления о том. сколь незна- чительными личностями мы, в сущности, яв- ляемся. Столица объявила мне войну нервов и, кажется, была намерена выиграть ее. Перед лицом этого бесчувственного военно-бюрократи- ческого механизма дело, которое было для меня таким важным, с каждой минутой утрачивало свое значение. На стене торчал очередной порт- рет президента. Фотограф заснял его в новом ракурсе: на мёня взирал надменный красавец с волевым подбородком. Я заметил, что на нем была военная фуражка с высокой тульей, какую носили в свое время высшие чины в нацистской Германии. Распахнулись двери кабинета, по- слышался взрыв хохота, я узнал майора, сидев- шего за письменным столом. Это был тот самый офицер, который у меня на глазах устроил бойню в джунглях в последний день нашей ре- волюции.

Я поднялся и быстро вышел на улицу. Взяв первое попавшееся такси, я поехал в Централь- ный парк. Там, усевшись в тени на скамейке, я сперва глазел на шагавших мимо голенастых столичных индейцев, перетаскивавших на спине гардеробы и диваны, потом слушал калеку инвалида войны, игравшего на флейте. Всевоз- можные мысли проносились у меня в голове. Случайно я вспомнил, что Кранц однажды гово- рил мне, что из всех отелей предпочитает «Сан- Карлос» и переберется туда, как только для него освободят подходящий номер. Я пошел в «Сан-Карлос». Кранц был там.

Он жил в роскошном апартаменте с шелко- выми покрывалами на постели и недурными гравюрами по стенам. В воздухе парили флюи- ды, безошибочно указывавшие на присутствие женщины. С того времени, как мы расстались, Кранц прибавил не менее пятнадцати фунтов; здоровый цвет его лица свидетельствовал, впро- чем, что он соблюдает разумную диету. Он под- нялся ко мне навстречу, широко распахнув объ- ятия, но по выражению его глаз я понял, что он не вполне уверен, кто я такой.

— Mais qu’est-ce que tu fais igi? 1

Теперь Кранц узнал меня, но еще не мог сообразить, откуда я взялся. Хотя со дня моего отъезда прошло всего несколько недель, нас отделял целый океан времени и событий.

— Прежде всего должен тебе сообщить, — сказал я, — что я подаю в отставку. Кому я должен вручить прошение?

Кранц отпустил мою руку и схватил теле- фонную трубку.

— Что мы будем пить? — Все равно. Виски с содовой. — Два виски-сода со льдом, — сказал Кранц в трубку строгим голосом. — «Шотланд- ский»? Нет, лучше «Бурбон», как в прошлый раз. — Он обернулся ко мне: — Ты просто спя- тил, форменно сошел с ума. Тебе платят кучу денег только за то, что ты носишь пистолет и делаешь сердитое лицо. У меня множество зна- комых, которые мечтают о такой должности. — Вот и славно. Ты меня радуешь. Но это только первое, для чего я сюда приехал. Вто- рое — можно ли попасть на прием к прези- денту?

Насчет твоей финка? Кажется, бли- жайшие дни президент будет занят.

— Нет, финка тут ни при чем. Я соста- вил докладную записку и хочу, чтобы прези- дент ее прочитал. — Она у тебя с собой? Покажи мне.

Я раскрыл портфель и достал довольно объ- емистую папку с бумагами. Кранц взял ее в руки с большой осторожностью. У него был та- кой вид, как будто в глаз ему попала крохотная мушка и мешает сосредоточиться. Проглядев с подчеркнутым вниманием первую страницу, он сжал губы и несколько раз покивал головой.

— Ты не оставишь мне свою папку на два- три часа? Она тебе не нужна?

Теперь он походил на директора театра, ко- торому начинающий автор принес пьесу. Я не выдержал и рассмеялся.

Кранц чуточку обиделся, но в этот момент принесли виски, и атмосфера разрядилась. Он взял в руки бутылку с уже знакомым мне гор- цем в шотландской юбочке на этикетке, поню- хал пробку и с фальшивым негодованием потряс головой.

Ah, ces gens! 1 Все же это лучше того, что они выдают за «Бурбон».

Мы чокнулись, и Кранц любовно похлоная меня по плечу.

— Ну как ты жил в Палине? — В Гвадалупе, — поправил я, чувствуя, что мои последние надежды улетучиваются. — Ну, разумеется. Я почему-то всегда пу- таю ее с Палином. Конечно, Гвадалупа. Преот- личное место. Повторяю тебе, ты счастливец. Здесь, например, просто нет житья. Что такое Гватемала-Сити? Город, набитый отелями, в ко- торых непрерывно происходят съезды промыш- ленников. С тем же успехом можно поселиться в Буффало. — Я думал, т.ы за это время стал уже воен- ным министром. А как у тебя с гватемальским подданством?

Кранц взял со стола гладко отполированную бронзовую модель парусника, с минуту угрюмо разглядывал ее, потом обернулся ко мне.

— Знаешь, что они сделали со мной, Дэ- вид? Превратили меня в полицейского. — Он за- сопел, как ребенок, требующий, чтобы его уте- шили. — Я — старый вояка. Я люблю, чтобы пахло порохом. А что я теперь? Гестапо в един- ственном лице. — Никто не виноват, что ты немец, — ска- зал я. — У вас твердо сложившаяся репутация. — Всегда находятся сумасбродные мальчи- ки в армии и в министерствах, которым кажется, что их обходят по службе. Тогда они затевают тайные заговоры. Потом выбалтывают свою тайну, хорошеньким девочкам, с которыми спят; участвовать в заговоре здесь считается очень шикарным. Что происходит дальше? Хорошень- кая девочка знакомится с другим молодым чело- веком и хвастает ему тайной первого, потому что спать с заговорщиком считается тоже очень шикарным.-А потом мы отправляемся ночью к молодому сумасброду, вырываем его из объятий плачущей матери, уводим к себе, угощаем полу- бутылкой коньяку и пускаем ему пулю в за- тылок. — Испытанные немецкие методы. — Не воображай, что мы, немцы, любим этим заниматься. Я лично никогда не присут- ствую при казни, уверяю тебя. Терпеть не могу. — И все же, за вычетом этих неприятных деталей, ты, кажется, живешь в свое удоволь- ствие?

Кранц отрицательно покачал головой, его толстые щеки заколыхались.

— Нет, такая жизнь не по мне. Я люблю неожиданности, приключения. Ходить на офи- циальные приемы, пить коктейли с американ- ским вице-президентом, расстреливать по ночам рыдающих мальчишек, а потом служить мо- лебны за упокой их души — все это не по мне. Я здесь просто задыхаюсь. По натуре я кочев- ник. — Кранц рыгнул и потер рукой начавшее обозначаться брюшко. — Я лев, упрятанный в клетку. — В таком случае, может быть, ты поддер- жишь меня. После того, конечно, как прочтешь мой доклад. — Конечно, я тебя поддержу, можешь не сомневаться. Но мы с тобой, Дэвид, в разном положении. Ты как-никак устроенный в жизни человек. Временно ты был выбит из колеи, не спорю, но скоро тебе отдадут твою финка. В газетах уже сообщалось о сроках возврата. А тогда все образуется. Тебе еще не поздно же- ниться; ты народишь троих или четверых детей; отправишь их в Старую Англию, чтобы они по- лучили там настоящее образование. Я же всего этого лишен. Я человек без родины, и бродяж- ничество у меня в крови. Но мне будет приятно узнать, что ты в тихой гавани. — Боюсь, что этого не предвидится. Тихой гавани, во всяком случае. И я не такой олух, чтобы поверить, будто они отдадут мне мою финка раньше, чем выжмут из меня все, что им потребуется...

Я замолчал, потому что Кранц больше не слушал меня. Шорох в соседней комнате стано^ вился все отчетливее, и наконец послышалось женское покашливание, мелодичное, но настой- чивое. Я понял, что мне нужно уйти, и под- нялся.

— Так скоро, Дэвид? Ты ведь и минуты не посидел. Давай условимся, когда ты придешь. — Мой доклад, — напомнил я. — Ты обе- щал посмотреть его. — Разумеется, как же иначе. Слушай, у меня идея. Ты вечером свободен? Да? Отлично. Давай пойдем куда-нибудь, немного развле- чемся и кстати потолкуем. А я пока что прочи- таю твой доклад. Значит, до вечера. Часам к десяти тебя устроит? — Вполне. Я заеду за тобой. — Отлично. Мы поищем какое-нибудь тихое местечко. Может быть, немного музыки?.. А? — Он замялся. — Ты не возражаешь, если я при- глашу одну даму? — Нисколько. — Если ты захочешь тоже прийти с дамой, будет очень мило. — У меня сейчас нет дамы, — сказал я.

 

Дама Кранца оказалась ослепительной боль- шеглазой мулаткой из Ливингстона. Ливинг- стон — город на Атлантическом побережье, где живет большинство гватемальских негров. Она была обернута в кусок золотой парчи — наряд певички из негритянского джаза — и ритмично покачивалась под тихий перезвон своих побря- кушек, словно танцуя все время с невидимым партнером. Английскому языку в Ливингстоне учатся по кинофильмам, и Анета называла и Кранца и меня «бэби». Мы сели в такси и по- ехали в «Эль Галлито». Когда Анета на ми- нутку отошла, Кранц, оглядевшись, не слышит ли его кто, сказал мне хриплым шепотом:

— У нее примесь негритянской крови.

На его лице отразилось что-то похожее на волнение, и он добавил:

— Бедняжке сильно не повезло.

Бедняжка вернулась к нам вся в золотистом

сиянии. Она держалась так, словно шла во гла- ве процессии. Когда кто-нибудь оборачивался, чтобы посмотреть на нее, Анета отвечала сияю- щей улыбкой. Я стал разглядывать ее внима- тельно. У нее были такие огромные глаза, что для всего остального на лице почти не остава: лось места. В ушах были серьги из слоновой кости величиной с запястье. Я часто замечал, что авантюристы, вроде Кранца, ищут женщин экзотических до самой крайности; так планта- торы на Юге, избалованные пряной едой, при- бегают ко все более и более жгучим соусам.

Анета была лично знакома со всеми кель- нерами; оркестрантов же звала просто по имени. Каждого она награждала сияющей улыбкой. Я подумал, что, наверное, она раньше рабо- тала в одном из таких кабаре. Когда Кранц по- шел с ней танцевать, его представительность — природная у большинства крупных медлитель- ных мужчин — пропала без следа. Он неуклю- же переступал ногами, как ученый медведь, боязливо прислушивающийся к команде дрес- сировщика. Он был без пиджака, рубашка взмокла у него на спине и под мышками. С вялым, почти бессмысленным выражением на лице, он вел в танце свою даму, а она, бросая в зал призывные взгляды, отбивала перламут- ровыми ноготками такт на его красно-бурой шее. Меланхолические музыканты, игравшие на гигантской маримбе, — их было не менее дюжины — вдруг перешли на сан, неистовую, опьяняющую индейскую вариацию п а с о - д о б- л а. Кранц все чаще сбивался с ноги, и Анета легким движением плеча снова вводила его в ритм танца. Под ее кофейно-смуглой кожей таи- лись стальные мускулы. Оркестр оборвал мело- дию последним сокрушительным ударом коло- тушек, и Кранц вернулся со своей дамой к сто- лику. Он повалился в кресло, глаза у него по- краснели, лицо лоснилось от пота. Торопливо проведя рукой по волосам, он прикрыл пропле- шину над левым ухом. Оркестранты снова во- оружились колотушками, послышался первый глухой удар, и Анета протянула мне свою пре- лестную бронзовую руку. Я засмеялся и отрица- тельно покачал головой. Прежде чем Кранц успел овладеть положением, возле столика вы- рос элегантный смуглый юноша и увлек Анету за собой.

Кранц проводил ее унылым взглядом, и она пропала в людском водовороте. Жалобным го- лосом он заказал двойную порцию виски. Я при- хлебывал свое виски с содовой. Мне показа- лось, что Кранц ревнует. Он оторвал тоскую- щий взор от танцоров.

— Я прочитал твой доклад, дружище. Про- сти меня, но ты все-таки спятил. Je ne te com prends pas1. Нельзя же делать из мухи слона. —  Я не считаю, что делаю из мухи слона. — Нельзя исходить из одних только мест- ных интересов. Теряется общая перспектива. Палин — маленький городок. К тому же в глу- ши. Президент сейчас занят по горло, можешь мне поверить. Ты не представляешь себе всей сложности наших дел. Ты сидишь у себя в Па- лине... — В Гвадалупе, — сказал я. — Ну, разумеется, в Гвадалупе. — Ты действительно нашел время и прочи- тал мой доклад? — спросил я, обуреваемый сильными подозрениями. — Разумеется, прочитал. Я не говорю, что твоя жалоба неосновательна. Перебои в снабже- нии водой — не шутка. Но, дорогой мой, перед лицом государственных проблем, которые нам приходится здесь решать, твои трудности от- ступают на второй план. Извини, я откровенен с тобой. — Перебои в снабжении водой?.. — начал было я. — Откуда ты это взял?

Кранц не слушал меня.

— Приезжай через месяц, и мы все ула- дим. Дамбу уберем, если потребуется, взорвем. Мне отсюда будет виднее, как поступить. Не спорю, моя позиция тоже имеет свои недостат- ки. Ты увлечен местными интересами. У. меня, быть может, другая крайность.

Я видел, что разговаривать дальше беспо- лезно. Он был утомлен, немного пьян, а в дан- ный момент ему вообще было не до меня. Анета и ее партнер отделились от толпы и, продолжая танцевать, направились к нам. Оба могли бы выступать на эстраде: исполнение было слегка небрежным и в то же время безукоризненным. Левая рука танцора лежала у Анеты на талии, чуть повыше бедра. Крупный надменный нос и волосы, гладко зачесанные на шею, придавали ему сходство с селезнем. Улыбка Анеты вспы- хивала и пропадала, как огонь маяка. Она при- близилась к столику, глотнула из стакана Кранца и, прищелкнув пальцами и каблуками, вернулась в объятия партнера.

— Untermenschen! — сказал Кранц. — Не- мецкое слово, но не знаю, как сказать по-анг- лийски. Это значит низшие, хуже, чем низшие. Я имею в виду мужчин. Ты скажешь, предрас- судок. Но я считаю, что существуют низшие народы. И этот народ — низший. Все подряд фаты и белоручки. Я говорю о мужчинах. Сколько тебе лет, Дэвид? — Тридцать восемь. — Значит, ты человек тридцатых годов. — Не понимаю, что ты хочешь сказать. — Ты вырос в годы, когда еще стоило жить. Вспомни, какое было время — напряжен- ное ожидание, опасность на каждом шагу, цель впереди и голос рока. — Как же, помню. Я лично получал от все- го этого меньше удовольствия, чем ты.

Кранц покачал головой.

— Я был в войсках СС. Первые эсэсовцы. Лучшие из лучших. Потом стали набирать вся- кую шушеру. Невозвратимое прошлое. И все эти великолепные войны тоже ушли в прошлое. Войн уже не будет. А, Дэвид? — Как тебе сказать. Боюсь, что будут, — Нет, Дэвид, с войнами покончено. Нет Адольфа, некому нас вести. Ты не был послед- ние годы в Европе, не знаешь, что там творится. Я-то видел. Провел там недавно два года. Раз- мякли. Заняты ерундой. Жизнь для старичья.

Знаешь, что мне нравится здесь, в Центральной Америке? Мне кажется, что я вернулся в три- дцатые годы. Нужно пошевеливаться, иначе по- лучишь пулю в лоб. Не вертеться, нет, но по- шевеливаться. Как раз в меру. За это я люблю Гватемалу. Она вернула мне мою юность. Здесь я снова молод.

Кранц вытер слезящиеся глаза, но от воспо- минаний они снова подернулись влагой.

— Не хочу тебя обескураживать, но из Бальбоа не получится Адольфа.

Кранц вздохнул.

— Да, у него нет идей. У Адольфа всегда водились идеи. А эти если и придумают какую- нибудь, то на неделю, от силы на две. А потом несколько лет ищут новую.

В глазах у Кранца появился голодный блеск, и я без объяснений понял, что к столику при- ближается Анета.

— Я давно бы уже смылся отсюда, — ска- зал Кранц. — Знаешь, что меня держит? Вот эта девочка. Она пропадет без меня.

Анета грациозно опустилась в кресло, как большая нарядная птица. Она отпила немного из своего стакана и попросила орехов. Когда принесли орехи, она положила несколько штук на свой лиловатый язычок. Кранц, не отры- ваясь, глядел, как орехи исчезали у нее во рту.

— Что с тобой, бэби? — сказала она мне.— Почему у тебя такой встревоженный вид? — Наверное, потому, что у меня есть о чем тревожиться. — Погляди на него, он никогда ни о чем не тревожится. И тебе не о чем тревожиться, бэби.

Кранц не слушал, что она говорила. Он был не из тех любовников, которые много разгова- ривают. Со мной он продолжал беседу, славно Анеты не было за столом.

— Она боится остаться одна. — Что ж, это не удивительно.

Оркестранты оглушительно ударили коло- тушками. К нашему столику направлялся моло- дой человек с лошадиным лицом. Кранц встре- воженно поглядел на меня, и я пригласил Анету.

— Ты из его компании? Полиция? — Нет, из другой компании. — Значит, офицер? Армия? — Да, пока что офицер. — Я сразу так подумала. Побудешь еще здесь? — Не дольше, чем потребуется.

Меня поразила речь Анеты, обрывистая и мешкотная, словно она с трудам находила нуж- ные слова. Ей это совсем не шло. В ней чувст- вовалось, как выражаются в таких случаях латиноамериканцы, «нечто электрическое». Electricidad. Когда я прикасался к ней, мне ка- залось, что меня ударяет током. И еще — мне не приходилось этого раньше испытывать — она подчиняла партнера своему ритму. Я сразу по- нял, что не могу вести ее в танце, покорился, и мы завертелись и закружились, как два дер- виша. Танцующих становилось все больше, ско- ро нас совсем оттеснили в угол.

— Я тебе нравлюсь? — Ты прекрасно танцуешь. — Нет, не то. Я о другом спрашиваю. — Конечно, ты мне нравишься.

Я говорил правду, хотя я мог бы добавить, что она не только нравится мне, но еще и пу- гает меня.

— По тебе не видно. Когда я нравлюсь мужчине, он это мне показывает.

Я продолжал удивляться, что эти прелест- ные губы рождают столь примитивную речь.

— Ты не слышишь, что я говорю? — Как же он тебе это показывает? — Господи! Он меня прижимает покрепче. Что, от меня дурно пахнет, что ли? Вот так-то лучше. А сейчас совсем как надо. Слушай, Дэвид, — тебя Дэвид зовут, верно? — почему тебе не побыть здесь подольше? Мы могли бы встречаться. — А Кранц? — Жалеешь дружка? А? Можешь о нем не заботиться. Он хочет смыться. Он не гово- рил тебе? Мне он тоже не говорил, но я чув- ствую. Ему здесь надоело. Послушай, что я тебе скажу. Он покупает мне кондитерскую лавку на Шестой авеню, хочет утешить меня. Готовит приятный сюрприз.

Она состроила гримасу, очень неприятную гримасу, как это умеют делать хорошенькие женщины.

— Ну что ж, лавку всегда можно продать. — Нет, не всегда. Эту не продашь. Не знаю, как он это устроил, но ее нельзя будет продать.

Музыка оборвалась, паковый лед распался, мы вернулись к нашему столику.

Анета сказала, что скоро придет, и Кранц уставился на меня покрасневшими глазами. Он весь обмяк, словно жара растопила ему кости.

— Просила она, чтобы ты взял ее на содер- жание? — Просила — о чем?

К своему ужасу, я почувствовал, что меня- юсь в лице, и разом проглотил скопившуюся во рту слюну. Все это служило свидетельством моей вины, но вины не было.

— Будем считать, что просила. Я как раз думал, попросит она или нет. — Кранц подался вперед и положил руки мне на плечи. — Не по- думай, дружище, что я тебя виню. И девочка не виновата. Pauvre enfant1. — Она сказала, что ей будет приятно встре- чаться со мной. Я полагаю, что это довольно обычная любезность. — Разумеется, совершенно обычная. Но это значит, что она обо всем догадалась. Вот в чем дело. — Если хочешь знать, я ответил ей, что очень занят.

Это было, кстати, то самое, что я собирался ей сказать и сказал бы, если бы музыка не смолкла.

Кранц отпустил мои плечи. Он совсем расчув- ствовался.

— Я никогда не осудил бы тебя, Дэвид, что бы ты ни ответил ей. Ты — джентльмен, чело- век чести, и ты мой друг. Я говорю так с тобой потому, что, сам видишь, я напился. Я хочу сказать тебе кое-что по секрету, Дэвид. Ты, на- верное, удивишься. Я решил смыться. Это не так легко. Анета меня очень любит и боится остаться одна. У меня не было бы такой тяже- сти на душе, — Кранц потыкал себя кулаком в солнечное сплетение, — если бы я знал, что о ней позаботится человек вроде тебя. Она вы- ше всей этой швали, поверь, Дэвид.

Я молчал, надеясь, что он переменит тему.

— Что ты сказал? — Голова Кранца повер- нулась, как на шарнире. — Если тебя не за- труднит, сядь, с другой стороны. У меня левое ухо не в порядке. Многие думают, что я глухой. От этой духоты у меня начинает шуметь в ухе. Так о чем же мы говорили? — Ты сказал, что хочешь уехать. — Нет, я еще о чем-то хотел сказать. Ну. конечно, о твоей финка. Хорошо, что я вспо- мнил. Тебе ее возвращают. Недурно? А? Ну, счастлив ты? Хочется спеть или сплясать? — Конечно, я рад. Разумеется.

На самом деле я не испытывал никакой ра- дости. Только легкое удивление, что я отнесся к этому известию с таким безразличием.

— Я все выяснил сразу после твоего ухода. Сегодня утром. Вопрос дней. Самое большое — две-три недели. Главное, что состоялось реше- ние. Это она идет? — Нет, — сказал я.

Это была другая мулатка, тоже в золотой парче, но совершенно не похожая на Анету. Я понял, что Кранц, которого я никогда не ви- дел в очках, в десяти ярдах от себя не разли- чает человеческого лица.

— На твоем месте я немедленно бы уехал и тихо отсиделся где-нибудь в укромном уголке. Самый неподходящий момент заводить себе врагов. Faut pas emmerder les gens. Она про- сто пропала куда-то, ты не находишь? Слу- шай, дашь ты мне прямой ответ на прямой вопрос? — Постараюсь. — Мне нелегко спрашивать об этом. Бе- решь ты ее на содержание или нет? — Нет. — Это твое последнее слово? Может быть, ты еще подумаешь? — Здесь не о чем думать. — Очень жаль, — грустно сказал Кранц. — У нее хорошие задатки. А если бы она была спокойна за свою судьбу, то стала бы совсем другой. Такая красавица. Я хочу кое-что оста- вить ей, не знаю только, что из этого получит- ся. Ты устроенный человек, и ей нужна твер- дая рука. — У меня хватает своих забот. Почему бы тебе не остаться с ней, если ты так о ней бес- покоишься? Или взять ее с собой? — Не знаю, как объяснить тебе, Дэвид. Если хочешь знать — это судьба. Судьба гонит меня вдаль. Опасности, которые меня ждут, я должен встретить один.

Когда Кранц говорил «судьба», следовало понимать «тщеславие». Тщеславие гнало его вдаль. В своих мечтах он рисовал себя не иначе как вечно юным искателем приключений.

— Куда же ты теперь собираешься?

Кранц просиял.

— Я получил интереснейшее предложение. Чисто административная работа. Мне поручено реорганизовать армию. Довольно с меня бана- новых республик. Хватит джунглей, хватит ин- дейцев. Крупное ответственное дело. Мечта моей жизни. — Когда же ты приступишь к этому делу?

Кранц понизил голос.

— Сначала требуется подготовка. Она мо- жет затянуться на месяц-два. Я вылетаю через несколько дней, чтобы быть на месте. Нынеш- нее командование должно уйти в отставку. — Должно уйти, но может и отказаться? Правильно я рисую картину? — Да, может не захотеть. Я не отрицаю этого. Но нас поддержат военно-воздушные силы. А возможно, что и флот. На флот, впро- чем, надежды мало.

Дело было яснее ясного.

— Ты же сказал, что это чисто администра- тивная работа? — Я и сейчас так говорю. Но сперва нужно произвести государственный переворот. Ны-

нешнее правительство вот-вот падет. После это-

го я займусь реорганизацией армии. Хочешь получить местечко? Я тебе устрою.

— Ты серьезно предлагаешь? — Конечно. Мне хочется, чтобы ты был со мной. — На мой взгляд, все это несколько фанта- стично. — Фантастично? — В голосе Кранца было искреннее изумление. — Тебе поручают реорганизовать армию после государственного переворота, не так ли? После государственного переворота. А что, если новое правительство переменит свое решение? Ведь новые правительства только и делают, что меняют свои решения. Не кажется тебе вся эта затея довольно рискованной?

Кранц поглядел на меня почти что с состра- данием.

— Извини меня... Я совсем позабыл о твоей финка. Ты ведь теперь состоятельный чело- век, Дэвид. Наверное, ждешь не дождешься, когда попадешь в свое поместье. Ничто так не меняет человека, как богатство.

Я был немного задет этим замечанием. Кранц считает, что я критикую его нелепую авантюру, потому что превратился в тупого буржуа. Я собирался сказать несколько слов в свою защиту, но в эту минуту приметил в толпе знакомый золотой блеск.

— Идет Анета, — сказал я. — Ага, — сказал он, и оживление покину- ло его. Он снова стал уныл и подавлен. — Так имей в виду, Дэвид. Местечко для тебя обеспе- чено. Поместье никуда не уйдет. А мне хотелось бы иметь рядом человека, на которого можно положиться.

 

Я лег в постель, но не спад. Я прислуши- вался к шуршанию машин по асфальтовой мо- стовой, напоминавшему шорох тяжелого шелка, к отдаленной приглушенной музыке автомо- бильных гудков. Я размышлял о том, что мне делать дальше; тревожные мысли отгоняли сон. Прежде всего финка. Она уже почти была у меня в руках; все, что требовалось, это сидеть тихо и не наживать новых врагов. Мне было не до себе от того, что я не испытываю радости при мысли, что снова стану помещиком. Пять

лет я лелеял мечту вернуться к беспечальной жизни состоятельного человека. Вот я получу назад свою финка, потом женюсь, заведу себе одну из этих образцовых латиноамериканских жен, в которых никогда нет недостатка для же- лающего остепенишься помещика. Под оболоч- кой хрупкой женственности они таят волю и ха- рактер, им не хватает широты интересов, зато они знают, чего хотят от жизни, и уверенно ду- мают о завтрашнем дне. Такая жена-внесет спо- койствие и порядок в мою жизнь, я буду гор- диться ею перед своими друзьями. С ней я по- забуду о мучительном счастье с Гретой, о крат- ких минутах блаженства, об оскорбленном чув- стве, о фатальных расставаниях. Представить себе Грету в роли помещицы я никак не мог. Но женитьба на другой женщине нисколько не привлекала меня, как не манила и жизнь, ко- торая меня ждала, — неторопливое накаплива- ние богатства, борьба за влияние в своем кругу, некрупные победы на этом пути.

Следующие два дня я продолжал хлопоты по своему делу, но не сдвинул его ни на шаг. Я не сумел пробиться ни к одному из секрета- рей президента. Между тем время шло. Доклад- ные записки в этом жарком климате, как и все прочее, быстро теряют свежесть.

Я вспомнил, что дон Артуро когда-то зани- мался общественными делами, хотя не мог вспомнить, какими именно, и решил зайти, к нему. Когда я принялся расспрашивать старика о его благотворительных начинаниях, он был обрадован.

— Ну, конечно, мой мальчик. Я основал здесь лигу «Поможем нашим безгласным друзь- ям». — Он задумался, как видно предаваясь грустным воспоминаниям. — Не стану утвер- ждать, что мы добились существенного — как это говорится — сдвига. Они чертовски жестоки к животным; так было — так осталось. Но помню, я вовлек в лигу множество людей. Mhoj го лет тому назад. Все они теперь... — Под вне- запным напором печальных воспоминаний ста- рик незаметно заговорил по-испански... — es que se murieron casi todos, — потом, вздрогнув, пришел в себя и попытался перевести обна- женно прямую испанскую фразу на коррект- ный английский язык. -- Видишь ли, все они ушли — как это говорится — в мир иной.

Тощий кот, бродивший между ножек стуль- ев, как по бамбуковой роще прислонился к моей щиколотке и опрыскал ее пахучей жидкостью. Я попытался завязать разговор об индейцах, но увидел, что дона Артуро не занимает эта тема.

— Видишь ли, мой мальчик, я никогда ими не интересовался. Привык к тому, что они бро- дят по городу. То тут, то там, знаешь, вроде ни- щих. Они и есть нищие. Дай-ка я налью тебе еще чашку чая.

Было ясно, что индейцы не могут рассчиты- вать даже на те скромные крупицы жалости, которые дон Артуро уделял «нашим безглас- ным друзьям».

Об Эрнандесе я вспомнил как о последнем прибежище. Каждый раз, как я подумывал о том, чтобы передать дело в руки прессы, меня охватывали сомнения. Допустим, что мне удаст- ся придать делу скандальную гласность. Это, конечно, повредит Элиоту, но почти наверняка закроет и для меня всякую возможность про- движения и успеха в Гватемале. Не исключено также, что военные власти привлекут меня к от- ветственности за разглашение секретных сведе- ний. Я сопротивлялся призывам совести не- сколько часов, после чего отправился в ре- дакцию «Нотисиас», где меня встретил Эр- нандес.

Эрнандес показался мне славным малым. Подумав, я решил, что он мне всегда нравился. Открытый, прямой характер. Чистая душа. Не знаю, найдешь ли еще такого человека во всей Гватемале. По здешнему обычаю, мы обнялись. Было видно, что Эрнандес искренне рад снова увидеться со мной, наверное, не меньше, чем я с ним.

— Ну как дела, amigo? 13 — спросил я, по- хлопывая его по спине. — Как дела? Не знаю, что вам сказать, — он кивнул на табличку на стеклянной двери. — Вот видите, они назначили меня заместителем редактора. Теперь я торчу здесь допоздна. Ни- какой личной жизни. — А как же кино? — спросил я.      , — Уже неделя, как не был в кино. А у нас здесь открылц круговую панораму. — Ну как, интересно? — Потрясающе. Не пойти ли нам сегодня? Если вы не очень спешите, я через часок раз- вяжусь с делами. — Не могу, — сказал я, — с удовольствием пошел бы, но у меня важное дело. Кстати, не пожелаете ли вы познакомиться вот с этим до- кументом? Мне кажется, он вас заинтересу- ет. — Я вручил ему свой доклад. — Если захо- тите йспользовать материал в газете, действуйте с осторожностью; упоминать мое имя нельзя, иначе я пойду под военный суд. — Можете не беспокоиться. — Эрнандес заговорщически подмигнул. — Мы, газетчики, народ ученый.

Он начал читать; не прошло и минуты, как он поднял на меня глаза:

— Черт знает что! Чудовищно! Если бы это были не вы, я не поверил бы. Я сейчас запишу основные факты, Дэвид, и верну вам доклад. Вы не возражаете? — Он вложил лист бумаги в машинку и принялся стучать. Каждые мину- ту-две он снова поднимал на меня глаза и ка- чал головой. — Просто непостижимо. Подобное происходит у нас под носом, а мы даже поня- тия не имеем. — Вы думаете, удастся что-нибудь пред- принять? Напечатать в газете? — Предпринять? Помилуйте, это же сенса- ция! Половина всех наших бед происходит от- того, что мы погрязли в благодушии. Надо вы- бивать это благодушие. Мы выступим с сенса- ционным. разоблачением. — Отлично, — сказал я. — Этого я и хочу.

Когда я собрался уходить, Эрнандес все еще

взволнованно качал головой. Он проводил меня до выхода и пожал мне на прощанье руку.

— Читайте в утреннем выпуске на первой

странице.      

Утром я купил «Нотисиас», но ни на первой странице, ни на второй, ни на третьей не нашел даже строчки о моем деле. Я позвонил Эрнан- десу.

— Хэлло, Эрнандес. Что случилось? — Был аврал. В последний момент сняли. — Вы хотите сказать, что кто-то вмешался сверху?

У меня еще вчера мелькнула мысль, что так будет.

— Сверху? Нет, почему же. Редактору ма- териал понравился. Разве вы не знаете, про- изошли чрезвычайные события. — События? Какие? — Прилетела Дебора Робертс. Ну та са- мая, кинозвезда. Мы дали интервью-молнию. Пришлось перебрать половину номера. — Ага. Теперь понимаю. — Мне очень жаль, — сказал Эрнандес, и я почувствовал по его голосу, что он действи- тельно расстроен. — Но что поделаешь: газета есть газета. Держимся за материал до послед- ней минуты... — Значит, вы все-таки не отказываетесь от него? — спросил я с надеждой. — Видите ли, завтра мы не выходим, а по- недельничный номер у нас спортивный — обзор состязаний за субботу и воскресенье. — Понятно. — Мы, конечно, охотно поместили бы его в понедельник, но боюсь, что не будет места. А во вторник газета занимается только городскими новостями. Так или иначе, Дэвид, мы cделаем все, что в наших силах. Вы видели сами, как это меня взволновало.

— Ну, разумеется. Спасибо за все.

Так вот, значит, как обстоят дела. Довольно тратить время попусту.

Я направил в военное министерство фор- мальное прошение об отставке и телеграфиро- вал управляющему моим поместьем, что при- езжаю. Наутро я сел в трясучий гвадалупский поезд и через два часа сошел в Койма. Там я пересел в автобус, который ждал пассажиров под огромным кактусом, заменявшим пассажир- скую станцию, и двинулся дальше, в Истапу.

Если считать по прямой линии, Истапа со- всем недалеко от Гваделупы, но их разделяет горный хребет. Этот поселок, название кото- рого гордо красуется на карте Гватемалы, со- стоит из одного единственного дома — лавки универсальных товаров, — медленно догниваю- щего в здешнем, сравнительно сухом климате. Я зашел внутрь, чтобы поздороваться с лавоч- ником, доном Армандо, и нанять у него мула. Как и пять лет тому назад, дон Армандо лежал в постели с приступом малярии; товары валя- лись грудами вокруг него. Мне нужно было проехать еще две мили по горной дороге, шед- шей через великолепные рощи кофейных, де- ревьев. К немалому моему удивлению, наши плантации, которые я по пути пересекал, ока- зались в полном порядке. Я думал, что при ви- де родных, столь знакомых мест в моей душе вспыхнет радостное чувство, но оно не прихо- дило. Вот показался наш старый дом, совсем не похожий на соседские помещичьи дома; мой дед, валлийский романтик, построил его в ка- лифорнийско-испанском стиле. Но душа моя по- прежнему оставалась спокойной.

Игнасио — управляющий-л а д и н о — ждал меня у дверей, прижимая шляпу к сердцу на- подобие щита. Oн слегка усох за эти пять лет, в остальном же ничуть не изменился. Игнасио был местным вариантом верного старого слуги- негра, столь усердно прославляемого в кино- фильмах. Даже волосы у него были такие же белые, что и у его прототипов на экране, но, в отличие от них, он хранил, как мне кажется, некоторое тихое недоброжелательство к хозяе- вам.

Когда я вошел в дом, там ждало меня мое детство. Можно было подумать, что оно таи- лось, погруженное в сон, одурманенное apoMá- тами пахучего дерева, и только что пробудилось от скрипа двери. Я задыхался от нахлынувших воспоминаний. Не в силах вымолвить слова, мы с Игнасио схватились за руки и глядели друг на друга с беспомощной улыбкой. Наконец я отпустил его, и он утер набежавшие слезы. Я заметил, что из почтения ко мне Игнасио был босиком.

Радостно сияя, вошла Мария, жена Игна- сио, с чайным подносом. Я выпил чаю, отдавав- шего козьим молоком, которого всегда терпеть не мог, и проглотил ломтик маисового бисквита, сделав вид, что он мне очень понравился. Ни- чего в доме не изменилось. Все стояло на ста- ром месте. Мой отец, хоть и не столь энергич- ный, как мой дед, отличался более тонким вку- сом; завершая внутреннюю отделку дома, он выписал драгоценные породы дерева из лесов Эль-Пэтена, и от стен исходил навсегда связан- ный для меня с детскими годами медвяный смолистый запах. У нас в комнатах было'всегда мало мебели, и от этого дом отличался необы- чайным резонансом, Сейчас, когда я заговорил и услышал раскаты своего голоса, я вспомнил старика деда в последние годы его жизни, на- полнявшего дом сверху донизу великолепной валлийской риторикой.

У Игнасио было. что мне порассказать. В то- не его сквозила лукавая гордость. Служба на- шему семейству была для Игнасио своего рода священным услужением; он стоял на страже наших интересов и готов был отстаивать их любой це- ной, пускаясь на самые хитроумные уловки. Когда Мария собрала со стола и удалилась, Иг- насио, предусмотрительно уверившись, что нас никто не подслушивает за дверями или под ок- ном, начал свой рассказ:

— В первый месяц, что вы уехали, можно сказать, ничего не случилось. Все шло по-ста- рому. Потом однажды явился правительствен- ный чиновник и стал разъяснять пеонам их но- вые права. Я, конечно, помалкивал. Делал вид, будто во всем с ним согласен. А еще через несколько дней ко мне пришли два капора- лес. Один — Санчес, вы его, должно быть, по- мните, а второго сейчас здесь нет.

(Санчес? Конечно, я помнил Санчеса. Сан- чес был из тех чудаков индейцев, которые не- много приобщились к грамоте. Мрачноватый самолюбивый юноша. Он был отличный работ- ник, непьющий; и отец назначил его капра- ле — так у нас называют десятников.)

— Беседу со мной вел Санчес. «Не поду- майте, патрон, что мы что-нибудь имеем лично против вас, но вы, должно быть, уже слышали, что нам отдают землю». Вытащил из кармана переписанный от руки правительственный дек- рет и прочитал мне его вслух. Раз или два он спотыкался, и мне приходилось ему помогать. «Заходите в дом, джентльмены, — говорю я. — Разрешите взять ваши шляпы. Я к вашим услу- гам. Рассматривайте меня как своего помощни- ка. Чем я могу быть вам полезен?» Понятное дело, сударь, я не мог обо всем этом вам тогда написать.

Всякий раз, как у меня был постоянный ад- рес, Игнасио высылал мне месячные отчеты, весьма краткие и, по необходимости, довольно глухие, но по-прежнему вложенные в пожелтев- шие пергаментные конверты из секретера мо- его отца и украшенные внушительной сургуч- ной печатью, наподобие правительственных до- кументов.

«Мы будем сеять маис, и бобы,—говорит Санчес. Вынул из кармана еще какую-то бу- магу и давай читать мне: — Предки индейского народа жили и созидали свою великую цивили- зацию, ограничивая свои потребности маисом и бобами. Больше они ни в чем не нуждались».

«По правде говоря, — сказал я, зачислив себя для верности тоже в индейцы, — мы ну- ждаемся еще в добром стаканчике агуардь- е н т е».

«В будущем, — говорит Санчес, — мы со- всем откажемся от алкоголя; пьянство унижает наш народ и мешает нам успешно бороться за свои права». Так и сказал. Как сейчас помню его слова. Да, подумал я, если индейцы пере- станут пить а г у а р д ь е н т е, мы, пожалуй, дей- ствительно останемся без батраков. «Что же вы думаете предпринять?» — спрашиваю я его. «Прежде всего, — отвечает Санчес, — мы хо- тим вырубить кофейные рощи». — «Сразу все?» — спрашиваю я. Я уже прослышал, что индейцы рубят кофейные рощи на соседних плантациях, и старался придумать какой-нибудь способ спасти наши. Но я знал, что, стоит мне произнести одно неверное слово, и Санчес меня убьет. Санчес говорит: «Мы срубим кофейные деревья, а потом посеем на этой земле маис и бобы. Может быть, еще немного тыцвы. Чи- новник, который к нам приезжал, говорил, что правильное питание требует разнообразной пи- щи». — «Кофейные бобы созреют через три не- дели, — говорю я. — Не выгоднее ли вам снять урожай? Ведь на девять десятых работа уже сделана». — «Кому нужен этот кофе? — отве- чает Санчес. — Мы его не пьем. А продавать его нет надобности. Мы ни в чем не нуждаемся и покупать ничего не будем». — «Пожалуй, вы правы», — говорю я. Да, сударь, так я и ска- зал, а Санчес со своим приятелем сидят вот здесь и держат на коленях обнаженные маче- т е. Ведь и правда, повторяю я про себя, им на самом деле ничего не нужно. А сам все думаю, как мне изловчиться, чтобы спасти кофейные деревья. — «Что ж, говорю, джентльмены, вы. как видно, хорошо обмозговали свое решение. Значит, так тому и быть. Могу ли я чем-нибудь вам помочь?..» Я думаю, они ждали от меня какого-нибудь подвоха, а когда увидели, что я преспокойно с ними соглашаюсь, то и сами успо- коились. «Я хочу сказать вам от имени всех ра- бочих на плантации, — говорит мне Санчес, — что мы против вас лично ничего не имеем; раз- ве только, что вы представитель старого режи- ма. Если хотите перейти в наши ряды — пожа- луйста. Будете работать, как все, и получите свою долю, как все. Частная собственность от- меняется» .

«А что — это тоже правительственный дек- рет?» — спрашиваю я. «Нет, воля индейского народа», — отвечает он. «Вот и отлично, — говорю я. — Значит, по рукам. Кстати, сколько у нас займет времени вырастить урожай маиса и бобов?» — «Если погода будет хороша, ме- сяца три». — «А что мы будем есть эти три месяца?» — «Подтянем кушаки. Индейцы при- выкли обходиться малым. Как-нибудь пере- бьемся» .

Тут меня осенила мысль: «Но ведь сперва нужно срубить пятнадцать тысяч кофейных де- ревьев. На это уйдет еще месяц».

«Будем рубить по частям, не сразу», — го- ворит Санчес. И я понял, что я на правильном пути. «Пожалуй, выгоднее всего начать с моло- дой рощи и сразу засеять этот участок, — гово- рю я. — Я поступил бы именно так. К тому же у нас там под самым холмом колодец. Будем поливать посевы, и дело пойдет быстрее».

— Так мы договорились, — сказал Игна- сио, — и они вырубили молодую рощу. — Он сморщился, как будто ему дали попробовать очень горькое лекарство. — За три дня мы уни- чтожили топором все, что создавали три года. Но делать было нечего. И они посеяли свои бобы и маис.

Выражение на лице Игнасио переменилось.

— Не прошло и недели, как ко мне являет- ся Санчес. «Мою младшую дочку ужалила змея», — говорит он. Вы ведь знаете, я у них и за доктора, и за повивальную бабку. «Где же она? — спрашиваю. — Почему ты ее не при- нес?» — «Она скончалась», — говорит он. Я и сам должен был догадаться об этом по дурац- кой улыбке, с которой он со мной разговари- вал. «Так чем я могу тебе помочь?»— «Нужен гроб», — говорит он. «Почему же ты не сдела- ешь гроб?» — «Не осталось нужного дере- ва», — отвечает он, Он имел в виду железное

 

дерево. Наши индейцы привыкли делат. гробы только из железного дерева и никакого другого не признают. «Вот где спасение»,— подумали. «Я могу дать тебе вон тот ящик», — говорю я ему. Он оглядел ящик. «Нет, говорит, дерево некрепкое, черви прогрызут».

(Я вспомнил, что большинство наших пеонов были из племени мамов. В отличие от чиламов, мамы века томились под испанским владычест- вом, и то немногое, что они усвоили из христи- анского вероучения, догматически застыло в их сознании. Так, они верили в воскресение из мертвых и постоянно тревожились по этому по- воду. Отвергнувшие же христианство чиламы были полностью спиритуалистичны. Плоть не имела для них никакого значения. Если им не чинили препятствий, они предпочитали хоро- нить своих мертвых прямо под полом хижины, чтобы души покойников могли участвовать в се- мейных беседах. Чиламы относились к пробле- ме смерти совсем по-другому, чем мы. Малая осведомленность наших священников в вопро- сах, касающихся загробного существования, была одной из причин, почему чиламы не за- хотели спасти свою душу и приобщиться к хри- стианству. Впрочем, кто сейчас заботится о спа- сении души индейца?)

— Я сказал Санчесу, что дон Армандо про- даст ему гроб из железного дерева за пятьдесят кетцалов, — продолжал свой рассказ Игнасио.

Что-то в тоне управляющего заставило меня поднять на него глаза. Он не походил более на добродушного камердинера, каких изображают на коньячных этикетках; передо мной был фло- рентийский банкир с картины кого-то из старых мастеров.

— Пятьдесят кетцалов! Где ему было их найти! — Игнасио тонко улыбнулся. — У всех наших индейцев, вместе взятых, не набралось бы таких денег. Вы ведь знаете, сеньорито, если пеон кого-нибудь в семье похоронит, то потом целый год выплачивает долги. «Что же мне де- лать, патрон? — спрашивает Санчес. — Я не мо- гу положить мою девочку в землю без настоя- щего гроба. Я пошел бы пешком в Эль-Пэтен за железным деревом, но путешествие займет слишком много времени; ее станут есть черви».

«Продай немного кофе, — отвечаю я ему. — Это единственный выход. А дон Армандо купит и неснятый урожай».

— Что ж, он ушел потолковать со своими индейцами, а потом вернулся и сказал, что они решили продать немного кофе, совсем немного, чтобы хватило денег на гроб. Мы привезли до- на Армандо, и он договорился с ними о цене, по стольку-то за килограмм. Они торговались из-за каждого центаво, потом отпустили ему кофе ровно столько, чтобы покрыть стоимость гроба и заупокойной службы, ни зернышка больше. Остальное бросили гнить на деревьях. Но тут всемогущий господь пришел нам на по- мощь. На плантации вспыхнула эпидемия кори, и половина детишек перемерла. Им пришлось снять весь кофе, чтобы оплатить стоимость гро- бов.

С этого самого времени все обернулось по-иному. На следующий год я сказал им, что никто не в силах предусмотреть своим умом волю божию и что, если они не будут работать на плантации, денег будет взять неоткуда. Вот как получилось, сеньорито, что мы спаслись. Молодая роща пропала. Даже когда мы сгоним их с земли, потребуются еще годы и годы, что- бы вырастить ее снова. А в остальном, я ду- маю, вы согласитесь, когда объедете планта- цию, что мы отделались очень дешево.

Да, мы отделались сравнительно дешево. Потеряв молодую рощу, мы как бы вернулись ко времени, когда хозяйствовал мой дед. Дед получил эту землю, заплатив взятку тогдаш- нему президенту. Он пришел сюда с ротой сол- дат (содержание которых оплачивал из собст- венного кармана), выгнал индейцев из земля- нок, вырытых на склонах холмов, перепахал их жалкие поля, расчистил несколько квадратных миль непроходимых кустарниковых джунглей, которыми всегда порастают оставленные индей- цами истощенные земли, и насадил будущие ко- фейные рощи и ширококронные деревья для за- щиты молоди от жгучего солнца. Мой дед был жестоковыйным христианским воителем, с зыч- ным голосом, сочетавшим пристрастие к виски с неистощимым миссионерским пылом. Свобод- ные минуты он посвящал спасению души своих пеонов, силой сгоняя их на молитву; но мало преуспел в этом. Мой отец не был столь яркой личностью; в его натуре были заложены арти- стические склонности, которым не дано было развиться; он любил говорить о себе как о без- надежно непрактичном человеке. Он добавили нашей плантации молодую рощу; на большее у него на хватило сил.

В наших глухих краях еще сохранилось не- сколько мастодонтов, вроде моего деда, хотя порода в целом вымерла вместе с переменой климата. И дед, и отец, и я — каждый по-сво- ему — типичны для своего поколения, хотя о деде справедливо будет сказать, что он и для своего времени был несколько архаичен. Отец был затронут рефлексией, и его смущали гру- бые, по его понятиям, представления деда об абсолютной власти помещика. Я был уже пол- ностью захвачен расслабляющим скептициз- мом. Жизнь в Европе подорвала заложенные во мне устои, и, когда я вернулся, феодальные за- машки деда показались мне нелепыми и смеш- ными. Сказалась ли в этом тяга к демократии или просто упадочное настроение, попытка най- ти благовидный предлог для собственной безде- ятельности,— не знаю. Когда мой дед считал нужным что-либо сделать, он делал это и на том ставил точку. Он верил в себя, знал, чего хочет, и не терзался сомнениями. Вот в чем была главная разница между нами.

Радость Игнасио достигла пределов, когда мы вдвоем отправились осматривать плантацию. Мы пересекли долину от края и до края; все казалось прежним; не было только того приятно волнующего чувства, с которым я выезжал на плантацию в былые годы. Кофейные деревья уже покрылись мелкими непритязательными цветами. Они имели ухоженный вид, почва во- круг стволов была свежевзрыхленной. Кофей- ные рощи, которые вряд ли могут нравиться кому-либо, кроме тех, кто насаждает и взращи- вает их, шли вверх по нагорью, вплоть до обна- женных скал, а потом сразу обрывались, обра- зуя резкую пограничную полосу, как на геогра- фической карте. По бокам простирались нагор- ные джунгли, цвели кактусы и орхидеи, разно- силось унылое бессмысленное чириканье ярко оперенных птиц.

Вырубленная молодая роща находилась у самого края долины; прежде чем насадить ее, моему отцу пришлось взорвать динамитом и вы- везти не одну тысячу валунов. Сейчас на месте рощи было поле чахлых бобов самого неуро- жайного сорта; прямо посреди поля стояли хи- жины индейцев. Несколько участков было за- сеяно маисом; он едва поднялся от земли, но часть посевов уже пожелтела и засохла. За пять лет они полностью погубили почву. Для индейской системы переложного земледелия, без каких-либо удобрений, здесь не хватало земли. Им требовалась вся долина целиком. Тогда они засевали бы только часть ее, а на дру- гой год уходили бы дальше, давая земле отдох- нуть. Ни одна культура не истощает почву так быстро, как маис. Долина дала бы прокорм не- большому племени в течение одного поколения; потом им пришлось бы покинуть и ее. Именно нужда в маисе заставляла в древности индей- ские племена так часто менять границу оседло- сти. Свидетельство этому — руины покинутых ими городов, разбросанные по всей Централь- ной Америке.

Мы подъехали к хижинам. Игнасио с важ- ностью задавал вопросы; индейцы цепенели при

звуке его голоса; женщины испуганно выгля- дывали из дверей. Они, должно быть, знали, чтб означает наш приезд.

— Когда я прочитал в газете, что нам воз- вращают имение, я зарыдал как дитя, сеньори- то. Я хотел сразу поехать и вышвырнуть этот мусор прочь отсюда, чтобы к вашему возвра- щению пустить землю под плуг.

К нам приблизились одетые в лохмотья ста- рейшины; вид у них был униженный; на головах — шляпы, надеваемые в важных слу- чаях. Все они выглядели чахоточными; оратор, едва открыв рот, так закашлялся, что не мог выговорить ни слова.

— В чем дело? — спросил я.

Но и после того, как он справился с при- ступом кашля, я не понял его торопливого просительного бормотания.

— Это про кладбище, — сказал Игнасио, как видно, растерянный. — Они боятся, что мы разрушим кладбище. Они устроили его по- среди плантации. Прямо не знаю, что делать.

Устройство кладбища было частью хитро- умного плана Игнасио, но он не ожидал, что индейцы выберут для кладбища именно это ме- сто. Сейчас здесь стояли в несколько рядов кресты с латинскими надписями и возвыша- лась часовня, сооруженная из рифленого же- леза. Был и священник, специально пригла- шенный для заупокойных служб. На постройку часовни ушел годовой урожай кофе.

Появился священник-л а д и н о, откормлен- ный, темнокожий серафим; он подкатился к нам, словно под его длинным одеянием скрыва- лись колесики. Он протянул Игнасио руку для лобызания, передо мной же склонился в лег- ком реверансе. Я понял, что уже источаю флю- иды богатства. Игнасио позже рассказал мне, что священник действовал с ним заодно, раз- жигая своими мессами культ мертвых. За свя- щенником появился капорале Санчес, укро- щенный, молчаливый, с ввалившимися глазами, рабски покорный, совсем не похожий на того Санчеса, которого я помнил.

Игнасио весело болтал о всевозможных хо- зяйственных вопросах: о том, как мы будем восстанавливать плантацию, о расчистке земли, о посадке деревьев, о годах и десятилетиях, ожидающих нас впереди, но я не слушал его и думал о своем.

Я понял, что снова ищу утешения в самооб- мане. Вот я твержу себе, что у меня не хватит духу сжечь эти убогие хижины и прогнать индейцев прочь с земли, которую они засеяли и погубили. Что ждет меня, если я всерьез зай- мусь своей финка? Мне придется вернуться

\

к старой системе вербовки рабочих, а что это за система — хорошо известно: подкуп, мошен- ничество, замаскированное рабовладение. Мо- жно, конечно, попытаться покончить с вербов- кой и привлечь пеонов на плантацию, создав для них приличные условия существования и повысив их заработок. Ho, во-первых, индейцы почти равнодушны к жизненным благам и едва ли пойдут на эту приманку, во-вторых, мой до- рогостоящий кофе не сможет конкурировать на рынке с кофе, выращенным в условиях полу- рабского труда.

Таковы были этические мотивы, которые я выдвигал, но не таились ли за ними более глу- бокие и личные соображения, в которых я пока что сам не решался себе признаться? Уж слиш- ком рьяно я хватался за каждое новое препят- ствие. Наверно, если год за годом обнадежи- ваешь себя неправдой, то потом очень трудно снова стать честным с самим собой. Между тем истинное положение вещей нельзя больше скрывать. Финка снова моя, стоит только протянуть руку. А между тем она мне ненуж- на. Из этой утраченной финка я сотворил для себя сладостную легенду; с ней я связывал все свои суетные надежды и мечты; ею утешался при неудачах; это была великая трагедия моей жизни, позволявшая мне невозбранно хныкать сколько вздумается. И вдруг мой утешитель- ный миф распался. Дольше держаться за него нельзя. Дело ясное. У меня нет тех качеств, которые нужны плантатору. У меня нет ни требуемого запаса жестокости, ни выдержки, ни характера. Мысль о том, чтобы остаться здесь на десять лет и ждать, пока будет подыматься молодая роща, повергала меня в отчаяние. Я содрогнулся от ужаса. Да я и года не вы- держу. Чтобы пускаться в подобные предприятия, человеку нужно располагать двумя дарами, ко- торые я безвозвратно утратил: молодостью и надеждой. А сейчас, покачиваясь в седле, пере- секая этот гигантский, безмолвный, пустынный амфитеатр, я чувствовал, что печаль, истинная душа этих мест, затаилась где-то вблизи и го- това, подобно тигру, броситься мне на грудь.

Мы вернулись домой; слуги вывешивали старые выцветшие флаги; это означало, что фиеста неминуема. Знамена не существую- щих более держав свисали с мало гармониро- вавшего с ними фасада нашего дома, — госу- дарственные флаги Австро-Венгрии, Сербии, царской России, герцогства Савойского с по- лустертыми орлами и звездами. Перед домом, посреди бывшего теннисного корта, были уста- новлены на козлах два стола, один для нас и для прислуги, которой всегда набиралось чело- век двадцать — тридцать; другой, символиче- ски поставленный ниже первого, — для индей- цев, проживавших в поместье.

К столу подали дюжину индеек, зажарен- ных на вертеле, и мы поели на славу, запивая индеек домашним агуардьенте, чуть-чуть отдававшим, как всегда, черной патокой. Мест- ные землевладельцы и их управляющие, — ког- да в отсутствие помещиков они оставались за хо- зяина, — любили щегольнуть щедрыми публич- ными пиршествами. Я сидел во главе первого стола, по правую руку от меня — священник, дон Анастасио, по левую — дон Игнасио. Даль- ше расположились домашние слуги, строго по ранжиру, а в самом конце стола теснилась мел- кая челядь и приживалы. Женщины прислу- живали пирующим, но сами за стол не сади- лись. Индейцы, в согласии с обычаем, не дол- жны были подходить к своему столу, пока хо- зяева не закончат трапезы. Агуардьенте скоро возымело свое действие. Приживалы в дальнем конце стола поднимались один за дру- гим и произносили краткие речи, благодаря за угощение. Ко мне подводили мальчуганов в новеньких хлопчатобумажных костюмчиках, прямо из лавки дона Армандо; они кланялись мне и присягали в верности. Дон Игнасио где- то раздобыл гитару и с чувством спел о тщете любви. Священник-л а д и н о принялся было рассказывать притчу о блудной сыне, относя ее, как видно, к индейцам, которые тем време- нем стали понемногу собираться, — и вдруг уснул, разинув рот и оскалив зубы. Полный ме- сяц выплыл из-за горного хребта и осветил до- лину; под столом у наших ног начали резвиться светляки; с шипением взлетели в небо и рассы- пались первые ракеты. Крупные празднества в поместьях требуют пышности. Только тогда вла- дельцы финка чувствуют себя подлинными феодалами. Я вспомнил, что пять лет тому на- зад и я придавал этому какое-то значение. Те- перь же, несмотря на ободряющее действие алкоголя, я был более смущен, нежели горд, своей ролью феодального властителя.

Нынешнее пиршество, в отличие от всех прочих, которые я вспоминал, имело особое символическое значение. Праздновалось не только мое возвращение, но и возвращение старого порядка. Дон Игнасио так обставил приглашение индейцев, что они могли либо/ прийти к столу, либо остаться дома. Если они примут наше угощение, значит, они склоняют голову. Сейчас у второго стола собралась ред-

кая толпа индейцев, человек в пятьдесят; на две трети толпа состояла из женщин. Дон Иг- насио, отложив в сторону гитару, громовым го- лосом отдал необходимые распоряжения, и слуги вынесли из дома и поставили на второй стол горшки с дымящейся посолен бутылки с агуардьенте. В толпе пеонов началось легкое движение. Сперва одна женщина, за ней другая двинулись к столу; потом остано- вились. Слуги принесли миски и стали орудо- вать разливательными ложками. Индейцы стояли неподвижно. Дон Игнасио помахал рукой.

— Что ж, друзья, вот вам угощение. Ма- ловато на этот раз, но вы ведь знаете, у нас и у самих не густо. Так что не обессудьте.

Из толпы индейцев вырвалась женщина. За спиной у нее был привязан младенец. Она под- бежала к столу и схватила миску с посоле. Следом кинулась вторая женщина. Потом все женщины побежали к столу. Исхудалые, с из- можденными лицами мужчины еще крепились. Гости за нашим столом расположились по- удобнее, чтобы следить за ходом этой неза- тейливой драмы. Вот одна из женщин пота- щила своего мужа за руку. Кто-то захлопал в ладоши. Я почувствовал, что задыхаюсь от стыда.

Сопротивление было сломлено, толпа рас- палась. Мужчины и женщины, отталкивая друг друга от стола, боролись за каждую миску посоле. Я не заметил, когда они принялись за агуардьенте, но опьянели они мгновен- но. Женщины, пошатываясь, отходили от сто- ла, некоторые валились, словно сраженные пу- лей, и я снова убедился, что пьяная индианка, если у нее за спиной привязан младенец, все- гда падает ничком.

За нашим столом послышался смех, некото- рые аплодировали пьяным выходкам индейцев. Когда я встал из-за стола, все почтительно под- нялись, а дон Игнасио проводил меня в дом и спросил, какие будут распоряжения на завтра. Когда я ответил, что с утренним поездом уез- жаю в Гвадалупу, дон Игнасио заплакал. Что мне было сказать ему? Все равно он ничего бы не понял. По его понятиям, да и в глазах боль- шинства помещиков, он был превосходным слу- гой. Стоило ли тревожить старика рассужде- ниями, основанными на понятиях, совершенно ему чуждых? У меня все равно не хватило бы храбрости выложить ему свои чувства, сказать, что родной дом не вызвал у меня ничего, кро- ме нестерпимого отвращения.

К нам подбежал мальчик и сказал, что пьяные индейцы начали между собою резню.

Я оставил чемодан у конторки портье в «Майяпане» и прошел прямо в бар. Там была Грета. Она сидела на высоком табурете у стой- ки, полуобернувшись и поглядывая на дверь, точно я назначил ей здесь свидание и опоздал на две минуты. Я подошел и пожал ей руку, стараясь ничем не выдать своего волнения.

— Алло, милый, — сказала она.

Она откинула голову для поцелуя, но я сде- лал вид, что ничего не вижу. Мне было прият- но сознавать, что на этот раз я полностью владею собой. Никаких других чувств я не испытывал, разве только еще легкое удивление от встречи.

— Уже вернулась?

В баре было полно народу, и мне нетрудно было играть свою роль.

— Я пробыла там недолго, да?

Я сел на табурет рядом, жестом велел бар- мену наполнить бокал Греты и заказал себе порцию джину. Потом передумал и заказал двойную порцию. Грета, по обыкновению, была безвкусно одета, и я, наслаждаясь своим хлад- нокровием, стал раздумывать, чем, в сущности, она меня привлекает. Я не переоценивал проч- ность своей позиции. Опыт уже показал, что хладнокровия у меня хватает ненадолго. Пока я спокойно отметил, что рот у нее безукориз- ненной формы, и подивился тому, что эти губы, не раз израненные поцелуями любовников, не- изменно обретают вновь свою свежесть и очаро- вание.

— Выпьем, — сказал я. — Что у тебя там стряслось? — Пустяки, — сказала она. — Получилось очень глупо. Не будем об этом говорить. — Не будем, если тебе не хочется. — Я так счастлива, что снова здесь. Ты мне рад?

— Я всегда тебе рад.

— Я не думала, что получится так глупо. Глупо и унизительно. Они просто выгнали меня. — Я мог сказать тебе это заранее. Ты им чужая. — В помещичьем доме живет теперь две- надцать семейств. Я попросила маму, чтобы мне отвели отдельную комнату, но она не впра- ве ничего решать сама. Она делает только то, что ей велят старейшины. Я никому там не нужна. Чтобы остаться у них, я должна непре- менно выйти замуж за индейца, но они мне прямо сказали, что ни один индеец не возьмет меня в жены.

Кругом сидели американские туристы, ка- ких можно увидеть во всех странах мира, — с

беззаботными, лишенными всякой индивиуаль- ности, радостными физиономиями. Грета гово- рила очень громко. Я увидел, как на нас устави- лись чьи-то изумленные голубые глаза. И тут ме- ня осенило: Элиот открыл свой туристский сезон.

— Что же ты думаешь делать? — Просто не знаю. Я ужасно запуталась.

Я в отчаянье, милый. Если хочешь знать, ты моя последняя надежда. Я говорю тебе это по- тому, что мне нечего терять, — у нас все равно ведь ничего не получится. Не нужно было при- езжать сюда, это бесполезно.

Крохотная жилка на виске у Греты стала пульсировать, а верхняя губка чуточку припод- нялась и набухла: я знал, что она сейчас рас- плачется. Сцены не миновать; мне стало не по себе. Вокруг толпились американские туристы в светло-серых шляпах с широкими полями и их дамы. Все они только что откуда-то прибы- ли и обменивались шутками и приветствиями.

— Пойдем ко мне, — сказал я.

Мы поднялись в мой номер. Новый дирек- тор «Майяпана», прошедший выучку в амери- канских отелях, как видно, счел нужным при- нять участие в моей судьбе: кто-то успел поста- вить на стол роскошный дорогой букет цветов, больше всего в нем было душистого горошка, который так трудно выращивать в Гвадалупе.

Я позвонил коридорному и велел принести джину. Хотя коридорный был новый и не ви- дел меня ни разу в жизни, он отлично знал,

как меня зовут.

— Слушаюсь, капитан Вильямс. Сию ми- нуту, капитан Вильямс.

Это был ладино, он хорошо говорил по- английски и был одет в дурацкий элиотовский костюм.

Я сел на стул в некотором отдалении от Греты.

— Чем я могу тебе помочь, Грета?

Она овладела собой и сейчас уже представ- ляла для меня некоторую, опасность.

— Мне ничего не нужно, Дэвид. Я отлично понимаю, как глупо было сюда возвращаться. Ты ничем не можешь мне помочь. Не знаю, зачем я приехала, просто захотелось повидать тебя. Я совсем одна.

Моя бесчувственность была жестокой; я по- нимал это; но я знал также, сколь опасно для меня вникать в горести Греты. Каким-то обра- зом они притягивали меня к ней.

— Разве у тебя нет друзей в Гватемала- Сити? — Я не могу вернуться туда. — Не можешь или не хочешь? — Нет, не могу. Не могу. Это исключено. — Что же ты думаешь делать?

Я почувствовал беспокойство. Мне не хоте- лось спрашивать, почему она не может вер- нуться в Гватемала-Сити.

— Не знаю. Хочешь, я скажу тебе правду? Я знаю, что будет со мной завтра, но что бу- дет послезавтра, уже не знаю. Я вообще не знаю, как дальше жить. Мне некуда деваться и не к кому идти. У меня нет денег, нет бу- дущего, нет надежды. Мне не следовало ехать сюда и досаждать тебе своими несчастьями, но к кому же мне было кинуться, когда от меня отказалась родная мать? Единственное, чего я хотела от жизни, чтобы кто-нибудь меня любил, и вот я никому не нужна. Что мне делать? Я дошла до края.

Я видел, как она закусила губу, чтобы не заплакать. Один глаз остался сухим, но другой наполнился влагой, и по щеке тихо скатилась слеза. У меня защемило сердце.

— Ты знаешь, почему я уехала из Гвате- мала-Сити? — Нет, ты мне не говорила. — Теперь я могу тебе сказать. Я жила с Варела. — Как ты сказала?.. С Варела?.. — Да, я жила с Варела. — С начальником полиции при Вернере?

У меня перехватило дыхание. Она даже не

пытается скрыть этого!

— Ну что, ты в ужасе? — Как тебе сказать? Пожалуй, да. — Я тебе противна! — Нет! Почему же... Я думал, он сбежал

в Мексику.      

— Он прятался. Когда он вышел пови- даться с матерью, они схватили его.

«Туда ему и дорога», — подумал я. Я был рад, что Варела получил по заслугам.

— Его расстреляли. Меня тоже сперва хо- тели расстрелять. Потом передумали и решили остричь мне волосы. Но в тайной полиции за меня заступился какой-то старый немец. Что ж ты молчишь? О чем ты думаешь? Ты считаешь, что в моем положении можно было поступить иначе? — Не знаю, что тебе сказать. Может быть, и нельзя было. — Когда умер отец, я осталась совсем одна. Что мне было делать? В Германии у меня никого нет, да и языка я не знаю. Видел ты в Гватемале хоть одну девушку, которая жила бы без поддержки? — А почему ты сразу не вышла замуж? За тобой ухаживали самые лучшие женихи, я прекрасно помню. — Но никто из них не женился на мне. А почему? Потому, что я не была девственни- цей. После того как меня соблазнили, я сразу перестала быть «партией» для юноши из так

. называемого хорошего дома. Все они на той стадии культуры, когда им требуется кровь на простыне. Ты же отлично знаешь. Без этого они согласны считать тебя interesante14, но ты уже не distinguida 15. А если ты не distinguida — ты уже не дама общества. Скажи, почему ты не женился на мне? Ведь я пошла бы за тебя, ты это знаешь.

— Из-за оскорбленного самолюбия. Так я думаю. Послушай, ты любила Варела? — Нет. Но он мне чем-то нравился. Он был внимателен ко мне.

К чему эти вопросы? Все равно Грета не скажет всей правды. Я подумал о Варела, че- ловеке с холодным рассудком и холодным сердцем. Он был небольшого роста. Его про- звали «Маленький Казанова», и он охотно при- нял эту кличку. Он хвалился, что слава о его распутстве помогала ему одерживать победы над женщинами. Наверно, так и было. Гово- рили, что он пытал заключенных, но кто может доказать это? Подобные обвинения выдви- гаются против каждого начальника полиции после крушения режима. Если в нем была хоть единая капля чего-то хорошего, Грета ее на- шла. А если и не нашла, то вообразила, что нашла. Может быть, и у такого Варела что-то есть за душой. Кто знает?

Мне сильно захотелось выпить. Я позвонил коридорному. Когда он принес еще джину, Гре- та взяла у него бутылку, налила себе полста- кана и выпила в два глотка.

— Ну вот я и пьяна, — сказал она торже- ствующе. — Пьяна как стелька.

Джин еще не успел попасть к ней в желудок. Когда она так дурачилась, меня всегда охваты- вала невольная жалость.

— Сейчас я выложу тебе все, что я думаю.

Она мелодично икнула. Я отобрал у нее бу- тылку и налил немного себе.

— Тебе, конечно, невдомек, что кроется за всем этим? — За чем этим?

— Почему я так с тобой говорю. Рассказы-

ваю о своем темном прошлом и тому подобное.

— Что же за этим кроется? — То, что и всегда. Я не в силах вынести твоего равнодушия. Ты убиваешь меня своим равнодушием.

Боюсь, что я не так уж равноду-

шен.

В дальнем уголке сознания, который еще сопротивлялся напору чувств, я обсудил со- здавшуюся ситуацию и был вынужден при- знать свое поражение. Микроб этой любви, этой бессмысленной, безнадежной, обреченной любви, в который уже раз оказывался неистребимым.

Я праздновал его гибель, а он лишь замирал на время и при первом же случае снова при- нимался бушевать в моей крови. А быть мо- жет, я сам бессознательно охранял его, жаж- дая втайне нового приступа лихорадки. Единст- венным шансом на спасение было бегство. Отъ- единенный от Греты, я выработал бы в своем организме спасительные антитела, которые по- могли бы мне противиться болезни. Да, надо бежать... А пока... Я обнял ее за плечи и при- тянул к себе; внутри меня все трепетало.

Я услышал, как Грета сказала:

— Почему мы не встретились в самом на- чале?

Почему? Это был первый великий вопрос, распахивающий ворота для тысячи других. При- зрачные оправдания одно за другим проходили у меня в голове. Я вспомнил двух своих дру- зей, мужчину и женщину. Они не дрогнули под пыткой в гестапо, но оказались малодуш- ными под пыткой любви. Выпитый джин то- же пришел мне на помощь. Сейчас я жалел все грешное, заблудшее человечество. Кро- ме того, близость Греты сильно волновала меня.

— Милый, не прогоняй меня. Позволь мне побыть с тобой хоть денек или два, пока я не- множко приду в себя.

Я прижал к себе Грету, потом встал и дернул шнурок жалюзи. В комнате стало темно и прохладно.

 

Назавтра все закипело.. С утренней почтой пришло извещение из военного министерства: меня ставили в известность, что я освобожден от занимаемого поста и должен явиться в Гва- темала-Сити для получения документов об от- ставке. Кранц в кратком письме сообщал, что его новое приключение начинается через неде- лю, и выражал надежду увидеться со мной до отъезда. Он писал также, что Анета с удоволь- ствием вспоминает о вечере, который мы про- вели втроем. Мой заместитель прибыл с тем же поездом, что и почта. Это был педантичного вида девятнадцатилетний юноша, который уже за первые, пять минут нашего знакомства успел

сообщить мне, слегка шепелявя, что вед свой род от крестоносца Готфрида Бульонского. По- скольку все транспортные линии были забиты туристами, я, не откладывая, прошел в кассу воздушных сообщений и записался на пятницу; до пятницы оставалось три дня. Немного по- думавши, я вернулся к кассе и заказал вместо одного два билета. Теперь нужно было заняться делами, заняться немедленно.

Прежде всего следовало выяснить, продви- нулось ли расследование джулапских убийств. Оказалось, что оно отложено на неопределен- ный срок, так как исчезли главные свидетели по делу, — захваченные нами виджилянты. Они, как я узнал, отперли отмычками замки в город- ской кутузке, где их держали под арестом; позже их видели, когда они покидали город на конях, предоставленных им неизвестным покро- вителем. Я получил эти сведения от флегматич- ного секретаря мэрии. Мигель, интенденте, не мог меня принять, так как был нездоров, иными словами, мертвецки пьян. Было ясно, что дело об убийствах в Джулапе можно счи- тать похороненным. Изменить тут я абсолютно ничего не мог, а потому решил перестать об этом думать. Теперь три дня до отъезда были свободными; нужно было попрощаться с немно- гочисленными друзьями.

За неделю, что я отсутствовал, Гвадалупа стала неузнаваемой. Жалкие аксессуары из ковбойских фильмов исчезли словно по манове- нию волшебной палочки. Открылись еще че- тыре отеля. Каждый третий магазин торговал сувенирами. Городские такси, имевшие разве только музейную ценность, уступили место ке- бам, запряженным лошадьми с бубенчиками под дугой. Оркестровая раковина на Аламеде была заново покрашена; ее занимали оркест- ранты в зеленой униформе и гусарских шапках, которые попеременно исполняли сеузу и самбу. Улицы кишели туристами, хотя их и было, вероятно, меньше, чем казалось на пер- вый взгляд. Каждый, кто жил в латиноамери- канских странах, где коренные жители неболь- шого роста и говорят негромко, хорошо знает, как бросаются там в глаза рослые англосаксы, самый пустячный разговор которых на улице воспринимается как крик герольдов. Туристы разгуливали небольшими группами; значки на лацканах указывали их туристскую категорию и маршрут. На экскурсии они ездили в специ- альных крытых фургонах. Стоило фургону оста- новиться, они выскакивали, фотографировали все, что попадало в объектив их аппаратов, и общались дружески, на демократический манер, с мгновенно окружавшими их продавцами су- вениров. Рядом с туристами продавцы сувени- ров выглядели миниатюрными, хрупкими, изго- лодавшимися.

Центром экскурсий в самой Гвадалупе была индейская деревня. Когда я уезжал, ее только начинали строить; сейчас она была готова. Ее выстроили в архитектурном стиле, созданном индейцами-пуэбло; этот простой и строгий стиль, географически ограниченный пределами Ари- зоны, собственно говоря, исчерпывает «живо- писные» элементы индейской архитектуры. Де- ревню заселили микстеками, привезенными из долины Оаксака в Южной Мексике. Эти мало- рослые цндейцы-кустари, с глазами как пуго- вички, сидели на корточках под навесами из распяленных пончо, пряли и расписывали гон- чарные изделия. Я разговорился с одним из них. Он сказал, что они уже были однажды на выставке в Мехико и что здесь им ужасно не нравится, — на них дурно действует разрежен- ный воздух и все они простужены. Как только они заработают денег на обратный проезд, они вернутся в Оаксаку. У них был навык в обра- щении с туристами; я заметил, что, как только какую-нибудь женщину начинали фотографиро- вать, она немедля брала на руки своего мла- денца, вытирала ему нос полой рубахи и прини- малась кормить грудью. Туристы щелкали ап- паратами, оживленно торгуясь, раскупали кера- мику, обменивались впечатлениями. Они никогда раньше не видели гватемальского нагорья и на- слаждались чувством первооткрывателей, — Элиот верно все это рассчитал. Некоторые ту- ристы совершали свои открытия без особого спеха; другие же в бешеном темпе. У этих в од- нодневный маршрут входили «Тамансун — та- инственный вулкан», «Банановая плантация в буйных тропиках», «Озеро с привидениями» и вдобавок еще «Пикник среди развалин затерян- ного города древних майя (для желающих — туземное меню)». Даже злосчастная кантина «Ты да я» была заново отремонтирована и по- ставлена на службу туризму. На ее кроваво- красном фасаде был намалеван призыв к тури- стам «посетить кантину и послушать мест- ных менестрелей, музицирующих на инструмен- тах вековой давности (от десяти вечера до по- луночи, оплата входит в стоимость маршрута)». Всюду чувствовалась деятельная рука Элиота, лепившая из старой Гвадалупы новую, как если бы город был пластилиновым. Я не сомневался, что часом раньше или позже столкнусь с Элио- там. Двести ярдов городских улиц, площадь,

парк Аламеда и эта нелепая индейская дерев- ня — на таком пятачке ни от кого не спрячешь- ся. Я еще не решил, как мне вести себя с Элио- том. Просто подойти и заявить, что считаю его убийцей? Но, бросив такое обвинение при ми- нутной встрече, я неизбежно окажусь слабой стороной. Не правильнее ли будет явиться к не- му на дом, формально предъявить обвинение, сказать, что непременно доведу дело до конца? Так я ни к чему и не пришел. Когда эта не- минуемая встреча состоялась, я шел вдвоем с Гретой — самый невыгодный для меня ва- риант.

Грета отсыпалась за долгие недели тревог и усталости. Когда, вернувшись в гостиницу, я разбудил ее, было уже после полудня. Съев на завтрак несколько мягких безвкусных тропиче- ских плодов, мы вышли на улицу. Сейчас, ко- гда с Гвадалупой было покончено, город больше не вызывал у меня раздражения, даже чем-то нравился. Грета тоже стала иной; хорошо зна- комое мне волшебство — или то была отра- ва? — подчиняло меня своей власти. Она снова была юной, свежей, чудом совершенства; глаза мои обманывали меня, и я был счастлив. Вдво- ем нам было весело, мы позабыли обо всем, что осталось в прошлом. Мне вдруг захотелось заняться сейчас вместе с Гретой какими-нибудь пустяками, слиться с толпой, чтобы эти счаст- ливые мгновения накрепко вошли в нашу жизнь, запомнились навсегда.

Мы сели в скрипучий, позвякивавший бу- бенцами кеб и отправились в парк Аламеда. Там мы сперва послушали игру духового орке- стра, потом накупили себе лотерейных билетов, старательно выбирая счастливые номера, потом сфотографировались на фоне намалеванных не- боскребов и космопланов у бродячего фотогра- фа, закрывавшего голову черным платком, по- том пошли в индейскую деревню посмотреть, как грустные, трудолюбивые микстеки чихают

за своими ткацкими и гончарными станками. Гвадалупа стояла вся озаренная под темно-про- зрачным небесным сводом, поддерживаемым с четырех углов куполами церквей. Стаи голу- бей сверкали над головой, как брошенные в не- бо металлические стружки.

Все это выглядело несколько призрачным, словно появление ширококостных, розоволицых, самонадеянных, туристов с хозяйскими голосами превратило город в декорацию какого-то спек- такля, в котором сами жители города участво- вали лишь как статисты, обеспечивающие нуж- ный режиссеру сентиментальный фон. Они те- атрально дремали в своих лавчонках, театраль- но преклоняли колена на паперти церкви, теат-

рально пьяные сидели у заборов в тени своих широкополых шляп. Весь этот мираж был сфаб- рикован Элиотом, чтобы привезенные им, по- чтенные, вполне реальные люди могли насытить свою страсть к нереальному. В данный момент я не был подготовлен к тому, чтобы критико- вать иллюзии человечества. Иллюзии, за кото- рыми гнались туристы, были самого незатейли- вого свойства. Мы, прочие, в погоне за своей долей миража обращаемся к религии, к театру и, конечно, к любви; и все мы вместе — рели- гиозный фанатик, сияющий от восторга турист и влюбленный — объединены общим благосло- венным даром: вера возносит нас над реально- стью. Не по этой ли причине и я был сейчас так счастлив?

Элиот — ангел-хранитель иллюзорного мира, явился нам вдруг во плоти; ему предшествовали неотделимые от его личности барабаны и сак- софоны. Джип резко затормозил у тротуара, дверца распахнулась. Элиот стоял рядом со мной.

— Вильямс! Какой очаровательный сюр- приз!

Я готов был поклясться, что на лице у него была непритворная радость. Я вынужден был представить его Грете.

— Мисс Герцен, я счастлив с вами позна- комиться. Я слышал, Дэвид, что вы подали в отставку. Должен сказать вам, я просто рас- строен. Что мы будем делать без вас, без ва- шей помощи? Вы справлялись великолепно, не- смотря на все трудности. Можете себе предста- вить, как я был огорчен этой историей в Джу- лапе! Вы там хлебнули горя. Верьте мне, ви- новные не уйдут от возмездия. Вы надолго к нам, мисс Герцен? Побудьте с нами. Что бы вам ни понадобилось, я всегда к вашим услугам. Да, Вильямс, чуть не выскочило из головы, — я надеюсь, что вы и мисс Герцен окажете мне честь и пожалуете сегодня вечером ко мне. Скромная пирушка для близких друзей. Мы от- метим открытие сезона. Никаких вечерних ко- стюмов, разумеется.

Я выслушал эти любезности с самым сум- рачным видом и даже не помню, ответил ли что-нибудь вообще, хотя Элиот был, конечно, уверен, что мы приняли его приглашение.

— Какой симпатичный человек, не правда ли? — сказала Грета. — Любезный, воспитан- ный и как он тебя любит! — Откуда ты взяла? — Ну, по всему видно. По тону, по обра- щению. А что, разве он тебя не любит? — Не знаю, .—сказал я.—Может быть, и любит.

— Фальшь легко отличить. — Грета ¿жала мою руку в своей. — Ты не замечаешь, милый, как все тебя любят.

Я ни за что не пошел бы к Элиоту — не сле- дует садиться за трапезу с врагом, — но Грете хотелось развлечься, и оба мы были так сча- стливы, что я не мог ей отказать,      

Элиот радостно встретил нас.

— Приветствую вас и вашу прекрасную даму.

Он выдал улыбку самого высшего разряда, которая заставила меня вдруг вспомнить о доб- родушного вида сахарных черепах; их продают у нас в некоторых местах в День поминове- ния.

Элиот снизил голос до благоговейного ше- пота:

— Я познакомлю вас сейчас с несколькими очаровательными, прелестными людьми.

Мы пошли знакомиться с очаровательными, прелестными людьми. Это была заграничная корреспондентка американского журнала жен- ских мод — самая расфранченная дама, какую я когда-либо видел; три или четыре президента туристских компаний и Гельмут Стерн с женой. Элиот особенно сиял, представляя меня журна- листке, «которая одновременно была главой жен- ской туристской ассоциации «Дщери пилигри- мов». Элиот сказал мне, что это одна из самых блестящих и популярных молодых женщин в США; хотя ей всего тридцать с небольшим, она принадлежит к высшим журналистским кругам. Он оторвал мисс Рэнкен от ее восхищенных собеседников, и она устремила свет своего ин- теллекта на нас.

— Мистер Вильямс, говорят, у вас здесь собственная асьенда? Это просто сказка! Вы, конечно, позовете меня в гости?

Пока я объяснял, что у нас, в Гватемале, говорят не асьенда, а финка, появился при- земистый принц из королевского рода древних майя с подносом в руках. Приятно изумленная мисс Рэнкен взяла тарелочку с тамалой и чуть-чуть отведала.

— Боже, какой тонкий аромат. Как, выска- зали, это называется? — Т а м а л а, а напиток --агуардьенте.

Руководительница «Дщерей пилигримов»

съела, конечно, не одну порцию тамалы за время своих путешествий, но ей хотелось убе- дить нас, что она лакомится этим деликатесом впервые в жизни.

— А что значит а г у а р д ь е н т е? Его гонят из кактуса? — Нет, из сахарного тростника. — Какая жалость. Кактусовая водка — в этом есть что-то порочное, что-то захватываю- щее. Мисс Герцен, возьмите еще немного та- малы. Одной мне неловко, скажут, что я об- жора. Просто тает во рту. Вы-то, наверное, едите это каждый божцй день. Мне говорили, что вы уроженка этой прелестной страны. Сча- стливица!

Грета улыбнулась, подтверждая, что она счастливица. Глядя на этих столь несхожих женщин, я сделал важное наблюдение.

Мисс Рэнкен была законченным продуктом весьма совершенной машинной выделки, вен- цом представляемой ею цивилизации. Она была красива, обаятельна, энергична и даже — с по- правкой на обязательный для подобных вечери- нок уровень — не лишена остроумия. Она была одета в точности так, как следовало; лицо и руки у нее были в идеально ухоженном состоя- нии. Думаю, что она в меру верила в бога, в меру уповала на вечное блаженство, в меру жертвовала на благотворительные цели, — ко- роче говоря, она, как выражаются американцы, «принадлежала к обществу», принадлежала и не собиралась его покидать. На весах успеха и неудач ее чаша была высоко вверху, чаша Гре- ты — в самом низу. Но совершенства мисс Рэн- кен отдавали повапленным гробом, а в недо- статках Греты бурлила неистребимая человеч- ность. Говорится же в Библии, что блаженны неудачники, все, кому не везет, от нищего Ла- заря до Марии Магдалины. Блаженны нищие духом, блаженны бестолковые и те, кто не зна- ет, как жить, и те, у кого не хватает хитрости, чтобы отстоять себя. Грета заблудилась на ни- чьей земле, между двумя мирами. Мисс Рэнкен принадлежала к тому благополучному миру, который умеет решать все проблемы к своему удовольствию.

Загремела музыка, мисс Рэнкен исчезла. Ее место занял мужчина, в точности похожий на того джентльмена, который с важным видом прикладывается к стаканчику виски на реклам- ных объявлениях в «Нью-Йоркере». Подчерки- вая важность своих слов, он сказал:

— Нужны свежие идеи, которые подогрели бы нас.

Он тоже исчез. Мы поставили пустые ста- каны и, проталкиваясь в толпе, пошли искать Стернов. Гельмут был вне себя от досады. Он протянул мне печатный листок:

— Я считаю это совершенно безнравствен- ным.

Лиза что-то успокаивающе промурлыкала. От ее наряда, походившего на детское празд- ничное платьице, пахло ландышем; сощуренные глаза и храбрая улыбка свидетельствовали, что она борется с головной болью. Я поглядел на листок и прочитал:

«Индейский Новый год в красочном городе Гвадалупе».

.— Что вы нашли тут худого?

— Почитайте, увидите сами.

Мужчина с рекламного объявления снова стоял возле нас.

— Думайте что хотите, а для туристов это свежий товар. Абсолютно неосвоенный рынок. Я придумал название для нового маршрута: «Кто найдет первым урановую руду?» — Он по- ложил в рот тамалу, задумчиво покачал го- ловой и снова исчез. — Очень прошу вас прочитать до конца, — сказал Гельмут. — Здесь он весь от головы до пят. Тамалы? Нет, спасибо. Я ее не терплю. Агуардьенте тоже видеть не могу. Для кого это угощение? Мы пока еще не индейцы.

Я стал читать вслух рекламный листок:

— «Авторитеты признают древних maya (произносится май-я) самым одаренным из пер- вобытных народов нашей планеты. Их потомки, добродушные, работящие, простосердечные ин- дейцы, сохранили в своем быту и фольклоре многое от былого великолепия своих предков. Красочные новогодние празднества в Гвадалу- пе (туземцы соблюдают летосчисление и кален- дарь своих предков) дают неповторимую воз- можность воочию увидеть древние церемонии, сохранившиеся лишь в самых глухих уголках гватемальского нагорья, и принять в них личное участие». — Пока не вижу ничего особенного, обыч- ная белиберда, — сказал я. — Нет, нет, почитайте дальше. Это не под- дается описанию. — «В романтических кущах парка Аламеда вы увидите мистический Танец Оленя, порази- тельный Танец Змеи, а также Танец Конкви- стадоров, живописующий победу испанцев над индейцами (не забудьте захватить фотоаппара- ты и достаточный запас пленки). Вы, конечно, пожелаете принять участие в изумительном ше- ствии с цветами...» — О, боже, — простонал Гельмут, — они превращают это в битву цветов. — «...которое, наряду с торжественным по- клонением солнцу, знаменует окончание весе- лых ритуальных торжеств». — Что ж, — сказал я. — По-моему, не- дурно. — «Днем вы примете участие в изумитель- ной поездке на вершину вулкана Тамансун, где

увидите собственными глазами жреца майя, от- правляющего службу перед каменным изобра- жением Тцултака (Повелитель Вселенной)...»

— А этого жреца майя изображает один из гончаров-микстеков, — не выдержал Гельмут. — «...или же в поисках сокровищ древнего искусства отправитесь побродить по El Mercado (базар), средоточию красочного быта туземцев- А потом, когда затеплится вечерняя заря и ле- тающие светляки станут соперничать со звез- дами в небесах, вы вкусите заслуженный отдых в комфортабельном номере вашего отеля под навевающие дрему звуки маримбы».

Гельмут, как никто, умел выразить чувство отвращения каждой черточкой своего лица.

— Ну, как вам это нравится? — А вам как это нравится, Стерн?

Элиот стоял позади нас. Голос его был лю- безным, любезной была и улыбка. Я поглядел сперва на него, потом на Стерна — лицо Стерна омрачилось.

— Может быть, у вас есть какие-нибудь конкретные замечания? Я буду рад, если вы покритикуете мой скромный опус. — Нет, — сказал Стерн скучным голо- сом. — У меня нет никаких конкретных замеча- ний. — Тем лучше. Рад, что угодил вам; ведь я не более чем дилетант. Что мне, кажется, уда- лось на самом деле — это дать волю фантазии* Да, Дэвид, вы ведь еще не знаете, что Стерн остается у нас. Не слыхали, что он хотел нас покинуть? Ну как же. Они с миссис Стерн со- всем было собрались ехать в Канаду, так что нам пришлось пошевелиться и найти для него

новые раскопки. Сейчас он снова в хорошем настроении. Правда, Лиза?

— Гельмут всегда в хорошем настроении, когда ему есть чем занять себя, — сказала Лиза. — Думаю, что все мы таковы. Послушайте, Дэвид, в этом проспекте не упомянуто одно мероприятие, которое вас, безусловно, заинте- ресует. Я хотел сначала оставить его в тайне, но от вас скрывать не буду. Такова моя натура- Я решил привести индейцев из городка, чтобы они приняли участие в празднествах.

По тому, как Элиот это сообщил, было вид- но, что он рассчитывал на сенсацию, но я не сумел изобразить на лице даже вежливого ин- тереса.

— Мне кажется, наступил момент, когда можно ослабить узду. — Элиот несколько оттес- нил меня от остальных, и я понял, что он хо- чет поговорить со мной о чиламах. Он нервни- чал, ему было явно не по себе, — Я гляжу на

дело так. Мы взядись воспитывать людей не

имеющих никакого жизненного опыта, факти- чески открыли школу для умственно отсталых детей. Продолжим сравнение. Мы покажем этим детям, как резвятся и шалят другие дети. Ло- гически следует полагать, что им тоже захо- чется порезвиться. Пока что наиболее доступ- ное индейцам развлечение — пляски. Позже мы подумаем о футболе.

Я почти не слушал Элиота и старался через его плечо поймать взгляд Греты.

— Необходимо пробудить у них вкус к раз- влечениям. Тогда появится охота работать, под- нимется и общий тонус.

Что-то просительное в тоне Элиота привлек- ло мое внимание. Как видно, дело у него со- всем разладилось. Впервые за все время он вы- звал у меня к себе какую-то тень человеческого интереса. Он был, видимо, на пределе сил; ста- рания, с которыми он хранил свою обычную самоуверенность, были почти физически ощу- тимы. «Черт возьми, — подумал я, — наверное, ему недешево дается эта поза, эти дежурные любезности и коммивояжерская улыбка. Весь держится на нервах».

И тут меня осенила догадка.

— Они стали умирать? Да? — Да, — сказал Элиот. — Они стали уми- рать.

Знаменитой элиотовской улыбки не было и следа. Я читал на его лице замешательство, признание проигрыша. Да, чиламы нашли вы- ход из положения, и он теперь не знал, что ему делать.

— Мне приходилось читать о подобных ве- щах, но я не верил. Это вроде эпидемии, хотя они ничем не больны. Врачи ничего не находят. Наша дочерняя компания проводит параллель- ный эксперимент в Бразилии. И та же история. Мрут словно мухи, без всякой причины. — Как видно, они считают, что лучше уме- реть, чем превратиться в активных потребите- лей, — сказал я.

Я был доволен, что могу сказать ему это.

— Проводим вскрытия. Никаких результа- тов, Буквально не за что ухватиться. Мозг, в среднем, имеет тот же вес, что и у нас. То же сложение. Те же группы крови. Но тогда где же причина? Чего им не хватает? Просто за- гадка, — А что говорят ваши психологи? — Они даже не знают, с чего начать. — Это меня не очень удивляет. — Я хочу сделать вам деловое предложе- ние. Мне не раз уже приходило в голову, что вы здесь один из немногих, кто знает, как устроен индеец. Не согласитесь ли вы порабо- тать с нами?

Я отрицательно покачал головой.

— Нам нужно изыскать новый подход, это ясно. — В голосе Элиота снова послышались просительные нотки. — Как я понимаю, у вас будет много свободного времени. Мы готовы предложить вам самые выгодные условия. — Нет, — сказал я. — Ваше предложение меня не интересует.

В тоне, которым я это сказал, Элиот уло- вил что-то неладное. Он испытующе оглядел меня.

— Вы, кажется, что-то имеете против меня?

Он хотел уточнить положение.

— Да, — ответил я. — Быть может, мы объяснимся? — Только не здесь. — Жаль. Я уверен, что сразу рассеял бы ваши сомнения. — Пустячное дело. Пулемет определенной системы. — Ах, вот что, — сказал Элиот. На мгнове- ние он растерялся, потом взял себя в руки. — Кажется, я понимаю, что встревожило вас. Но вы ошибаетесь. — Вам придется это доказать. — Что ж, я докажу. В том случае, конеч- но, если возникнет необходимость. — Он помол- чал, потом улыбнулся, с вызовом, как мне по- казалось. — Я надеюсь, что такой необходимо- сти не возникнет.

 

Назавтра с самого утра печальных людей доставили в Гвадалупу. Это походило на воен- ную операцию. Колонна грузовиков из элиотов- ского городка, грохоча, выехала на дорогу, окру- жавшую парк Аламеда, куда мы с Гретой при- шли смотреть танцы. Чиламов сгрузили прямо на обочину, где они и остались стоять как де- ревянные: малорослые мужчины, приземистые женщины, дети — все в мешковатой белой оде- жде. Немного погодя явились капоралес; переходя от одной группы индейцев к другой, они пытались расшевелить их. Капоралес действовали, как погонщики в покорном стаде. Все они были ладино. Примесь крови белых людей сказывалась в их росте и в экспансив- ных движениях. На голове у них красовались дорогие широкополые шляпы, на груди у ка- ждого блестела металлическая бляха наподобие звезды, какую носят шерифы. Чиламы были как неживые. Капоралес осторожно брали под руку одного за другим и отводили на новое место; но там чиламы снова застывали в тех же недвижных позах, уставившись в землю, с по- висшими, как плети, руками. Я вспомнил зом- би из гаитянских поверий: колдуны вдувают в них жизнь, но не дают разума, и они трудятся без мысли и без речи где-то на неведомых план- тациях.

Грета, раздираемая сразу множеством же- ланий, что с ней бывало всегда, когда она чув- ствовала себя счастливой, непременно хотела поглядеть, как индейцы из племени мамов, спе- циально доставленные из Момостенанго, будут исполнять Танец Конквистадоров. Она знала не хуже меня, что это будет жалкое зрелище. Ин- дейцы танцуют не потому, что любят танцевать, и не для того, чтобы кого-то позабавить. Индей- цы танцуют, когда их побуждают к этому из- нутри яростные силы, о которых белому чело- веку не дано даже помыслить. Когда этот внутренний огонь завладевает индейцем, он бро- сает все дела, чем бы ни был занят, напяли- вает бессмысленно ухмыляющуюся маску и пля- шет часами, пляшет сутками, пока не свалится на землю от усталости и истощения и на его место, оттолкнув его ногой в сторону, не станет следующий танцор.

Искусственно организовать индейский танец еще никогда никому не удавалось. И сейчас танцоры в своих мишурных нарядах, в бархате, блестках и перьях вяло переступали ногами под унылое завывание дудочников. Они замахива- лись друг на друга жестяными мечами. На ро- зовощеких масках со светлыми бородами за- стыла злобная усмешка. Туристы шныряли среди танцоров, прилаживаясь так, чтобы за- снять их крупным планом. Чиламы из элиотов- ского городка не проявляли к зрелищу никакого интереса. Поскольку это касалось их, люди, исполнявшие Танец Конквистадоров, могли бы с тем же успехом класть кирпичную стенку.

Полюбовавшись с полчаса на Конквистадор ров, мы решили пойти поглядеть на Танец Змеи. Тут индейцы в масках, сменяя друг друга, мар- шировали скользящим шагом с гадюками, у ко- торых, как видно, были вырваны ядовитые зу- бы. Змея свисала кольцами с руки танцора, не подавая никаких признаков жизни. Очень уре- занный Танец Оленя фактически был сведен к хождению вокруг шеста мужчин и женщин, об- ряженных в звериные шкуры. Исполнителей Танца Змеи и Танца Оленя привезли из Мек- сики вместе с кустарями-микстеками и верхов- ным жрецом новоучрежденного святилища на вершине Тамансуна. Вскоре нестройные звуки дудок и рожков потонули в громовом голосе громкоговорителей, скрытых в цветущей зелени над головой; перемежая свою речь прибаутками, невидимый оратор стал пояснять нам, что про- исходит.

Туристы от души наслаждались приготов- ленными для них развлечениями. Некий доктор Шоу поведал нам, что он прервал на полгода свою врачебную практику, чтобы написать кни- гу о нравах и обычаях индейцев («...не описа- тельное сочинение, нет, аналитический труд...»). Он принялся объяснять, какую цель он пресле- дует при фотографировании.

— Моя задача — запечатлеть бессознатель- ные, машинальные движения. Будьте так доб- ры, отвлеките чем-нибудь вон того танцора, чтобы он не глазел прямо в объектив.

Индеец прошел мимо нас скользящим ша- гом, сжимая между указательным и большим пальцами свисающую запыленную змею. Доктор щелкнул затвором.

— Отлично! Я уже сказал вам, меня инте- ресует микрожест, деталь.

Он вытащил блокнот.

— Танцор со змеей. Одна двухсотая. Диаф- рагма — восемь. Записывать надо сразу; потом забываешь. Смотрите, вот еще любопытный объект...

Капоралес, встревоженные тем, что чи- ламы не проявляют ни малейшего интереса к празднеству, стали подгонять их ближе и бли- же к танцорам, так что некоторые из них сто- яли теперь совсем рядом с нами. Индеец, при- влекший внимание доктора, уставился на свои босые ноги, по которым ползали муравьи. Он слегка склонил голову набок, как будто спе- циально для того, чтобы ему было удобнее сле- дить за передвижением насекомых.

— Главное, найти правильный ракурс, — сказал доктор Шоу.

Держа аппарат за спиной, доктор задумчиво обходил индейца кругом, потом вдруг подошел к нему вплотную, схватил за подбородок и за- глянул прямо в глаза.

— Послушайте, что я вам скажу. — Он оглянулся на нас, и я прочел у него на лице профессиональный интерес. — Индеец болен. Его нужно лечить.

Он передал мне свой фотоаппарат.

— Классический случай шизофренической кататонии. Смотрите: машинальность движений, полное отсутствие реакций.

Пробираясь через толпу, к нам подошел капорале и почтительно склонился, как хо- рошо вышколенный официант.

— El hombre enfermo16— сказал доктор.            

— Si, muу enfermo17, — с готовностью со- гласился капорале.

Он взял чилама за руку и повел прочь. Док- тор Шоу глядел им вслед, качая головой.

— Бесспорный случай кататонии. Его нуж- но немедленно положить в больницу, — Вам не кажется, что у них у всех ката- тония?— спросил я. — В этом есть доля истины. Я еще не встречал индейца, который имел бы довольный вид, но я впервые вижу, чтобы все они, не от- рываясь, глядели себе под ноги.

В небо взлетела ракета и с громним треском лопнула у нас над головой, оставив полосу ды- ма, похожую на лассо; индейцы, шаркая нога- ми, продолжали вертеться в своем бессмыслен- ном танце; внезапно пробудившиеся громкого- ворители подняли такой рев, что несколько чер- ных бабочек, величиной с летучую мышь, сле- тели с дерева и запорхали по парку.

«А сейчас, — ревел гигантский электриче- ский голос, — мы советуем тем из вас, кто не хочет пропустить красочный праздник цветов, направить свой путь на пласа, — иными сло- вами, на площадь, где он вот-вот начнется»..

Я был уже сыт по горло, но Грета искусно притворялась, что не замечает знаков, которые я ей делал. Нам еще предстояло решить не- сколько очень важных вопросов, и я не хотел откладывать разговор ради прогулки с нашим американским другом.

— А, мистер Вильямс! Доктор Шоу! Я ищу вас все утро. — Перед нами возникла иностран- ная корреспондентка, вся в грациозном порыве, как готовый к прыжку гепард. — Добрый день, мисс Герцен, я уверена, вы так же наслаждае- тесь, как и я.

Грета признала, что она наслаждается, и мисс Рэнкен наградила ее улыбкой.

— Я всегда боюсь прослыть слишком вос- торженной. Но все вокруг так интересно! Док- тор Шоу, я твердо решила не отставать от вас ни на шаг. Я хочу заснять праздник цветов, а вы ведь знаете, какой я бесталанный фотограф. — Я буду счастлив, мисс Рэнкен. — Говорят, что индейцы в роскошны» це- ремониальных костюмах будут украшать нас цветочными гирляндами. Это напоминает Га- вайские острова.

Доктор сделался задумчивым.

— Если так, нужно перезарядить аппарат цветной пленкой. Вы с нами, друзья? — К сожалению, нам пора уходить, — ска- зал я, неприметно толкнув Грету.

Глаза доктора выразили печаль

— Что ж, в таком случае... Постойте... Вот это объект!

Он еще не кончил говорить, как я заметил какое-то движение вокруг: все чиламы подняли головы и глядели в одну точку. Прямо к нам шел Мигель, интенденте. Он согнулся под тя- жестью ящика, который тащил на. плече: со- мнения не оставалось — это был тот самый зна- менитый ящик. Мигель спотыкался на ходу, словно клоун, изображающий пьяного на цир- ковой арене. Пробежав несколько шагов, он за- мирал, не распрямляя спины и качаясь из сто- роны в сторону; затем делал несколько поспеш- ных шагов вбок, чтобы сохранить равновесие, и снова бросался вперед. Лицо его было иска- жено усталостью и залито потом.

Я стоял, не сводя глаз с Мигеля. Несколько минут я пытался понять, что же происходит, и вдруг с ужасной отчетливостью осознал, что случилось нечто, не имеющее никакого отноше- ния к туристскому празднику. Мигель был по ту сторону этих декораций и лицедейства, бес- смысленного шутовства танцоров и тупого стол- бняка чиламов. И пь%ян он был тоже не как обычно. Это было священное опьянение, нуж- ное ему — единственному оставшемуся на воле знатному чиламу, которому дозволено взять в руки ящик, — чтобы соблюсти новогодний обы- чай своего народа. Что толкнуло его к дейст- вию? Был ли то внезапный взрыв протеста? Или же падение и продажность Мигеля были только маской слабого и обиженного, надетой в защиту от неслыханной продажности захватчи- ков, огражденной законом и судами?

Послышался голос доктора Шоу:

— Одну минутку, я его сейчас сфотографи- рую.

Мне следовало бы растолковать ему, что то, что здесь творится, совсем не материал для ту- ристских снимков, что к происходящему надо отнестись с почтением, с осторожностью. Но доктора Шоу уже не было. Он бежал навстречу Мигелю, шляпа в одной руке, аппарат в дру- гой, галстук развевался на ветру. Веселый го- лос в громкоговорителе вдруг смолк, и мы услы- шали загадочный жужжащий звук; это были чиламы; казалось, все они одновременно втяги- вали воздух сквозь стиснутые зубы.

Доктор Шоу подбежал к Мигелю, опустился на одно колено, словно отдавая ему дань ува- жения, и нацелился своим аппаратом. Мигель остановился, описал полукруг на месте, силясь сохранить равновесие, — черный ящик зака- чался у него на плечах; мне показалось, еще секунда, и он рухнет наземь, — затем выпря-

милcя и зашагал вперед. Чиламы застыли, по- том разом пришли в движение. Они направля- лись к Мигелю,глядя прямо перед собой, как слепцы. От волнения у меня пересохло во рту.

Доктор вернулся огорченный.

— По-моему, он был недоволен, что я его фотографирую. С туземцами это случается. Он просто плюнул на меня. — Все они чем-то ужасно взволнованы, вы не находите? — сказала мисс Рэнкен.

Чиламы все теснее обступали спотыкавше- гося человека с ящиком; они шли к нему не по- рознь — каждый сам по себе, — их шествие ско- рее напоминало сокращение единой исполин- ской мышцы. Некоторые из туристов, любопыт- ствуя, старались пробраться сквозь тесную тол- пу. Они появлялись то там, то здесь, возвыша- ясь над морем индейских шляп, как карнаваль- ные фигуры, которых несут на шестах. С того места, где мы стояли, Мигеля больше не было видно, но по небольшим людским водоворотам, возникавшим в толпе, можно было уловить его путь. Чиламы начали что-то говорить ровным голосом с обыденными интонациями, словно толковали между собой, но много громче. Я по- нял, что они молятся Золтаке.

— Я должна пойти и выяснить, что проис- ходит, — сказала мисс Рэнкен. — Вы идете, доктор? — К вашим услугам, сударыня, — отвечал доктор Шоу. — До скорой встречи, друзья.

Они ушли, прежде чем мы успели ответить.

— Пожалуй, надо взять кеб, — сказал я Грете. — А может, пойдем пешком, поглядим, что там такое. Если есть, конечно, на что глядеть. По-моему, что-то случилось. — Это меня и тревожит. — Тревожит? Разве тебе не хочется погля- деть на них? — Не очень. — Ну как хочешь. Тогда возьмем кеб. — Нет, лучше пойдем пешком.

Мы зашагали вслед за толпой, длившей по главной аллее парка; толпа опередила нас яр- дов на сто. Гвадалупский парк Аламеда вместе с главной улицей города (называющейся в этой части, где она встречается с парком, Авенида Пресиденте Барриос) образует огромную зеле- ную букву «Т». Парк тянется примерно на чет- верть мили. Мы прошли чуть больше поло- вины пути; чтобы попасть в отель, нам нужно было пройти аллею до конца и свернуть на Аве- нида. Пока мы шли, я старался взвесить обста- новку. Наверно, так чувствует себя человек, оказавшийся на улице за минуту до начала вос- стания, в момент последнего страшного затишья. Еще царит покой, но надолго ли? Кто-то второ- пях захлопнул ставню, испуганный слепец за- семенил по улице, ища убежища и вот с шу- мом взлетела с деревьев голубиная стая, зави- дев первого человека с винтовкой.

Нижняя половина парка Аламеду быстро пустела. Танцоры, некоторые еще со смеющи- мися масками на лице, стаскивали с себя ми- шурные костюмы и звериные шкуры и поспеш- но ретировались, схватив свой скарб в охапку, словно обращенные в бегство мусорщики. За- всегдатаи Аламеды — чистильщики сапог, про- давцы лотерейных билетов, мороженщики — по- кидали свои будки. Даже кебмены, проводящие весь день в блаженной дремоте, пробудились и понукали лошадей. Мне чудилось, что эти лю- ди, инстинктивная чувствительность которых не притуплена влиянием цивилизации, учуяли сей- час едва уловимые колебания почвы, за кото- рыми — они это знают — может последовать страшный удар. А над нашими головами весе- лый безмозглый оратор из громкоговорителя оповещал пустеющие аллеи о заманчивых раз- влечениях и удовольствиях, приготовленных на завтра и послезавтра.

Толпа чиламов сплошным потоком, подобно рою мигрирующих муравьев, заполнила верх- нюю часть Аламеды. Оттуда доносился тихий гул. Когда мы подходили к повороту на Аве- нида, трое конных полицейских с карабинами в чехлах проскакали мимо нас по направлению к чиламам.

— Пойдем туда, — сказала Грета, — погля- дим, что там происходит. — Там сейчас собралось около тысячи ши- зофренических кататоников, — сказал я. — И если там что-нибудь и происходит, то наверняка что-то не очень веселое. — Трем полицейским с ними не справить- ся? Погоди, посмотрим, что будет дальше. — Все трое, должно быть, пьяные, да что тол- ку? Если будет столкновение, я им не завидую. — Пойдем, — сказала Грета. — Нужно по- дойти поближе. Отсюда мы ничего не увидим. Там что-то случилось. Я не могу даже предста- вить себе мисс Рэнкен в -бушующей толпе. — Ближе мы не пойдем. Мы и так слиш- ком близко.

Только я сказал это, как ровный гул, шед- ший от чиламов, стал меняться. Тесная толпа пришла в движение. Полицейские, пустив ко- ней в галоп, врезались в толпу; возвышавшиеся над индейскими шляпами фигуры туристов вдруг пропали; над толпой закипело море вскинутых

рук.

— Быстрее, — сказал я.

Я схватил Грету за руку и пустился бегом, таща ее за собой. Она протестовала, но мы уже добежали до Авенида. Толпа чиламов на ми- нуту распалась, и три полицейские лошади без всадников поскакали назад, стуча подковами и звеня сбруей. Одна запуталась в волочившихся поводьях, начала было валиться на бок, но вы- свободила ногу и промчалась мимо нас.

Вслед за лошадьми показались туристы. Они бежали цепочкой, схватившись за руки, словно вздумали играть в какую-то веселую детскую игру; на эту странную мысль наводили их яр- кие праздничные костюмы. Когда они прибли- зились, мы увидели, что более молодые и силь- ные держали под руки и тащили за собой по- жилых. Первыми к нам подбежали двое атле- тического вида юношей, которые поддерживали с двух сторон, почти несли разутую женщину. В одной руке у женщины были очки, в дру- гой — туфля. Она тихо смеялась, а когда пере- ставала смеяться, то говорила: «Боже мой!» По ее бледному рыхлому лицу стекали блестя- щие, резко очерченные ручейки пота.

Белеющая толпа чиламов в верхнем конце Аламеды снова пришла в движение. Со второй волной бегущих туристов прибыл доктор Шоу. Он вцепился мне в плечо и сердито закричал:

— А где мисс Рэнкен? Кто видел мисс Рэн- кен? — Не беспокойтесь, мисс Рэнкен не пропа- дет, — ответил кто-то. — Куда вы бежите? — Я иду обратно искать Эмили. — Не валяйте дурака, Эрнест. Да вот она идет.

Мисс Рэнкен шагала в арьергарде новой группы беженцев своей обычной размеренной походкой модного манекена. Она потеряла шляп- ку, но улыбалась. Приблизившись к нам, она тщательно поправила прическу и вдруг пошат- нулась. Доктор Шоу подхватил ее.

— Они убили полисмена, — сказала она странным голосом. — Они убили полисмена.

Человек, утверждавший, что ему нужны све- жие идеи, был вне себя.

— Я желаю знать, кто здесь хозяин и где его найти? Я потерял киноаппарат «Роллей- флекс», за который заплатил двести долларов. Я желаю знать, кто мне их вернет. — ...этот индеец с ящиком плюнул Гранту прямо в лицо, тогда Грант дал ему по морде, и ящик упал и разбился. Я все это сам ви- дел, — рассказывал юноша в белой жокейской шапочке.

Появился администратор туристской компа- нии со списком в руках.

— Следопыты, высшего класса! Есть здесь Следопыты высшего класса?

Человек, потерявший киноаппарат, бросился к нему.

— Послушайте, кто здесь хозяин? Я хочу видеть хозяина. — Погодите, все в свое время, — осадил его администратор. — В первую очередь я за- нимаюсь Следопытами высшего класса. Всем оставаться здесь. Отсутствуют мисс Бродбент и мисс Солцберг. — Мисс Бродбент и мисс Солцберг пошли на п л а с а смотреть праздник цветов, — сказа- ла женщина, которую привели без туфель. Она протянула нам одну туфлю. — Сама не знаю, зачем я ее держу.

Администратор проверял список с каранда- шом в руке.

— Тогда у меня все. Мистер Апдайк зай- мется Следопытами обычных классов. — Они убили человека! — отчаянно крик- нула какая-то женщина. — Они не убивали его, Мэри, просто он упал с лошади и ушибся. Ушиб голову и поте- рял сознание. — Да нет же, они убили eгo убили у меня на глазах!

Послышались истерические женские вскрики.

— Сударыни, прошу вас сохранять спокой- ствие, — сказал администратор. Он внушитель- но вскинул руку, как дирижер, останавливаю- щий непокорного оркестранта. За его плечом, вдали, я снова увидел толпу. Последние не- сколько минут чиламы стояли, безмолвно сгру- дившись, но сейчас они двинулись снова, прав- да, не в нашем направлении. Толпа растека- лась, пока не заполнила нижнюю оконечность парка, потом пересекла центральные клумбы и широкую мозаичную дорожку, вышла на аллею и, устремившись через боковые клумбы и ку- старниковую заросль, переплеснула через невы- сокую, обложенную плиткой стену, ограждав- шую парк. Движение толпы было медленным, почти ленивым: так катятся волны прибоя, ко- гда глядишь на них издалека. Парк опустел. Чиламы шли и шли, и я знал наперед, что, как мигрирующие муравьи, они изберут наикратчай- ший путь к своей цели. Какова эта цель, ни- кому еще не было известно.

Я знал также, что им придется пройти че- рез весь город, потому что Гвадалупа, как мно- гие колониальные города, выстроенные на ме- сте индейских крепостей, расположена на пла- то, имеющем форму перешейка. Парк Аламеда занимает широкую часть перешейка; дальше город образует горловину в полмили длиной;

другой дороги из города нет; с боков плато кру- то обрывается вниз. Я надеялся, что никто не решится задержать чиламов на их пути через горловину.

Туристы, как видно, поняли наконец, что происходит. Администратор, которого звали ми- стер Хиксон, призывал всех к порядку и спо- койствию.

— Сейчас мы все вместе пойдем по своим отелям. Повторяю, бояться нечего, только надо вести себя разумно. Я уверен, что все будут вести себя разумно. — Я требую, чтобы нас немедленно отпра- вили в Новый Орлеан, — крикнул человек, по- терявший киноаппарат. — Вызывайте самолеты, делайте что хотите, но я и часу не останусь больше в этом городе. И предупреждаю вас: как только я вернусь, я все выложу на заседании правления!

Приходится думать, что женщины не так остро, как мужчины, ощущают приближение опасности. Когда туристов строили в ряды, что- бы вести по гостиницам, я чувствовал себя че- ловеком, замешкавшимся на склоне вулкана, когда лава уже потекла из кратера. Грета же была чуть-чуть взволнована. Не более того.

Наконец туристы двинулись. Нам не оста- валось ничего другого, как идти вслед за ними. Направо, за деревьями, окаймлявшими улицу, на замусоренном пустыре, по которому, перева- ливаясь, разгуливали грифы, стояли начатые постройкой дома. Сквозь пустые глазницы окон мне иногда удавалось охватить взглядом течение белой людской лавы: чиламы, сковываемые в своем движении женщинами и детьми, направ- лялись к центру города.

— Как интересно! А? — сказала Грета, сти- скивая мою руку. — На мой вкус, даже чересчур. — Как ты думаешь, что они будут делать? — Индейцы? Один, бог знает. — Может быть, они сожгут ратушу и раз- громят лавки? — Зачем им лавки? Им же ничего не нуж- но. Ничего, кроме мачете. Кроме мачете и агуардьенте. — Может быть, полицейские попытаются их остановить? — Надеюсь, у них хватит ума не делать этого. — Почему ты так спешишь? Я хочу погля- деть, что произойдет. — Ты все увидишь с крыши отеля. Ес- ли только какой-нибудь безумец не начнет стрельбу.

Когда мы вышли на п л а с а, на ней не было

ни души. Трезвонил церковный колокол. Кор- зины с цветами, приготовленные для праздне- ства, валялись опрокинутыми у паперти; мосто- вая была усыпана белыми и алыми лепестками.

Мы уже были на середине пласа, когда чет- веро солдат, по двое в ряд, промаршировали из-за угла церковного здания, поднялись на па- перть, топча цветы, и прошли внутрь. Я узнал их: это были кавалеристы из моего патруля; .я еще не видел их после приезда. Я крикнул им и помахал рукой, но опоздал — они уже скры- лись. На Калье Барриос полицейские и добро- вольцы из гражданского населения перегора- живали баррикадами боковые улочки. Делалось это так: подкатывали телегу, ставили поперек и сбивали с нее колеса. Эти боковые улочки были очень узкими, просто проходы между домами.

Мне удалось втащить Грету в отель без дальнейших возражений с ее стороны, и отель- ная прислуга заперла двери на засов. Следопы- ты высшего класса и Обычные следопыты — все были в курительной комнате. Они толпи- лись в растерянности, подобно гостям, которые выпили все спиртное в доме и теперь не знают, что с собой делать. Миновав их, мы вышли в сад; только я успел вынуть ключ, чтобы отпе- реть мою королевскую лоджию, как за закры- той дверью зазвонил телефон. Я повернул ключ, мы вошли, я снял трубку.

— Алло, это вы, Вильямс?

Смутный и какой-то клохчущий голос был неузнаваем, но я знал, кто говорит.

— Это Элиот. Я звоню потому, что у меня к вам огромная просьба.

Голос умолк, и я решил, что разговор пре- рвался.

— Алло! Алло! — сказал я. — Вы слышите меня?

В трубке что-то заверещало, я услышал Элиота за тысячу миль. Потом он вдруг заго- ворил нормальным голосом, как видно продол- жая начатую фразу:

— ...Звоню из «Ты да я», на пласа за уг- лом. Каждая минута дорога. — Так в чем дело? — спросил я. — Я слу- шаю. — Индейцы впали в безумие. — Знаю, — сказал я. — Что дальше? — На церковной звоннице поставлен пуле- мет, а все боковые улицы забаррикадированы, так что индейцам некуда больше идти, как на пласа. Это будет бойня. Их тысяча двести че- ловек, больше половины — женщины и дети. Времени терять нельзя. Каждая минута на счету. — Что я могу поделать? — спросил я, — Я вас не понимаю.

Я же сказал. Этот мальчишка-лейтенант -где-то спрятался от страха, а меня солдаты не послушают.      '

—. Наверно, они не послушают и меня, — сказал я. — Но я пойду и сделаю что смогу.

Трубка долго трещала, потом прорвались то- ропливые слова:

— ...Идите сразу, а то не поспеете. — Я буду там через две минуты. Пока что велите, чтобы разбаррикадировали несколько улиц. На всякий случай.

Элиот продолжал что-то говорить, но я по- весил трубку, разыскал мою офицерскую курт- ку с двумя латунными звездочками на погонах и надел ее прямо со штатскими брюками — те- рять времени было нельзя. Я поставил на стол бутылку джину.

— Сиди в комнате и жди меня, — сказал я Грете. — Нет, ты не пойдешь со мной ни в коем случае. Это окончательно. Через десять минут я приду, и мы поднимемся на крышу и полю- буемся оттуда видом. Если будет на что любо- ваться.

Я вышел в коридор, но возвратился и для верности запер дверь на ключ. Потом заглянул к портье и снял с доски второй запасной ключ.

Колокола молчали, улицы были пустынны. Я вспомнил, что, когда мы в первый раз захва- тили Салерно и отсиживались в укрытии, а нем- цы обстреливали нас из минометов, они регу- лярно делали перерыв каждый час. Быстрым шагом, почти что бегом, я прошел по Калье до самой пласа, потом по раздавленным цветам взбежал на паперть и дальше — в озаренную горящими свечами церковь.

Как только я вышел из отеля, я принялся за самовнушение. Мне нужно было уверить себя, что я все еще офицер на действительной служ- бе, тот самый офицер, который до недавнего получения приказа об отставке из Гватемала- Сити отдавал обязательные к исполнению сло- ва команды. Внешние актерские уловки сегодня меня не спасут — я отлично это понимал. Для того чтобы успешно отдать приказание, идущее вразрез с приказанием командующего офицера, который, будь он даже жалкий мальчишка, об- ладает тем не менее державными правами мо- нарха, я должен был перевоплотиться в свою роль целиком и полностью. Солдаты в этих случаях походят на укрощенных зверей; если они не признают в дрессировщике своего хозя- ина, в них может вдруг проснуться свирепость.

Поднявшись наверх, я повел себя с рассчи- танной небрежностью. Не обращая ни малей- шего внимания на солдат, сгрудившихся у пу- лемета, я принялся задумчиво прохаживаться

вдоль парапета на противоположной стороне звонницы, тоже выходившей на пласа. Глядя в пространство, я медленно отсчитал про себя шестьдесят секунд. Потом резко повернулся и уставился на солдат, поджав губы, стараясь ка- заться как можно более надменным. Я избрал своей мишенью капрала — последний раз, ко- гда я видел его, он еще был рядовым. Не обра- щая внимания на остальных, я пронизал его взглядом. К величайшей моей радости, он под-      

тянулся и встал по команде «смирно». Он под- нял на меня глаза с соответствующим выраже- нием почтения, направляя взор, как положено, на дюйм или два выше моей головы. Механи- ческим движением руки он отдал честь; я отве- тил. С удовлетворением я наблюдал, как на его лице появилось слегка виноватое выражение, которое почему-то полагается иметь солдату, когда к нему обращается старший в чине. Что- бы развить успех, я стал довольно грубо играть придирчивого начальника, одновременно стара- ясь поглубже вжиться в свою роль.      

— Кто у тебя первый номер у пулемета?

— Что вы сказали, сэр? — Повторять не буду. Ну, проснулся ты?

(Я возблагодарил бога, что солдаты не узнали меня, когда я проходил по пласа с Гретой, и не заметили мое более чем демократическое приветствие.)

— Так точно. Рядовой Мендес, сэр. — Пускай вынет патронную ленту, прочи- стит ствол и начнет разборку.

Пускаться в рассуждения было бы губитель- ным. Чем неожиданнее и даже бессмысленнее приказ офицера, тем больше шансов, что сол- даты выполнят его беспрекословно. В существо приказа они не обязаны вникать, но малейшая неуверенность с моей стороны может вызвать у них подозрение. Капрал заколебался на какую-      

то долю секунды, и я тут же напал на него:

— Разборку пулемета проходили? — Нет, сэр. Смею доложить, нас еще не обучали. — Прискорбно, — сказал я. — Что ж, раз- берете, как сумеете.

Я пренебрежительно махнул рукой. Строгий офицер должен всегда находить поводы для не-      

довольства. Я подошел к пулемету, потрогал его со скучающим видом человека, которому давно уже надоели все пулеметы на свете, тре- вожно прислушиваясь в то же время, не всту-      

пают ли чиламы на пласа. Это был «бра- унинг», недавно снятый с вооружения в аме- риканской армии. Не тот ли самый это «бра- унинг», который мы захватили у виджилянтов в Джулапе? Пулемет был укреплен на массив-

ной треноге, снабженной множеством сверкаю- щих колесиков. Я пнул одно колесико носком ботинка, и оно закрутилось.

Солдаты стояли в нерешительности. Они медлили с выполнением приказа, и на мгнове- ние меня охватила паника — вдруг мой замы- сел провалится?

— Начинайте со станка, — сказал я, им- провизируя на ходу. — В параграфе втором уставной инструкции говорится: «Предваритель- но подперев ствол, выбиваете сцепляющие штифты». Кто из вас знает, где расположены сцепляющие штифты?

Я говорил тем унылым, поучающим голо- сом, рассчитанным на самого тупого слушателя, который почему-то находит признание в армии. К великому своему облегчению, я увидел, как солдаты склонились над пулеметом и стали во- зиться с крыльчатыми гайками. Закрепляя по- беду, я с привередливым видом потер кончиком пальца еле заметное пятнышко на стволе и ска- зал, что со смазкой оружия у них обстоит пло- ховато. Потом отошел к противоположному па- рапету и стал глядеть на площадь, с удоволь- ствием прислушиваясь к спорам солдат, разби- равших пулемет.

В этот решающий драматический момент я почему-то с удивительной ясностью разглядел расстилавшийся предо мной ничем не примеча- тельный пейзаж. Я увидел, что новая штука- турка, которой были залеплены трещины от землетрясения на стене муниципального управ- ления, гораздо светлее старой; что обложенный зеленой плиткой купол церкви Merced накло- нился на сторону (сейчас над ним взвилась го- лубиная стая); я увидел, как скакнула вперед минутная стрелка на башенных часах; меня по- разило изящество каменных скамей, стоявших по всей окружности п л а с а, их спинки в форме буквы «S» и двойные сиденья, расположенные так, что собеседники сидят друг к другу лицом. Прямо передо мной, отделяя ратушу с класси- ческой сводчатой галереей по фасаду, от поли- цейских казарм, круто спускалась на пласа залитая ярким солнечным светом Калье Альмас. Она была ограждена с обеих сторон обсажен- ной деревьями каменной стеной и соединяла пласа с расчищенным бульдозерами предме- стьем, где еще недавно стояла старая индей- ская деревня. И я увидел, как чиламы появи- лись в самом конце Калье Альмас и стали по- степенно заполнять улицу.      

Я еще раньше приметил двенадцатикратный полевой бинокль, висевший на треноге пулеме- та. Сейчас я подошел и взял его, не упустив случая сделать начальственно-насмешливое за- мечание по адресу солдат, которые возились, укладывая разобранный пулемет в три перенос- ных ящика. Наступление чиламов, когда я по- глядел в бинокль, показалось мне грозным. Оптический эффект многократного увеличения как бы укоротил перспективу: сто ярдов Калье Альмас стали десятью ярдами. Лавина индей- цев, катившаяся по направлению к нам, в би- нокль казалась составленной из множества не- подвижных коричневых лиц, отстоящих от нас примерно на равном расстоянии и слегка под- скакивавших, когда индейцы, невидимо для ме- ня, ступали по неровным плитам мостовой. Они были устрашающе близки, но приближение их оставалось неуловимым. Сперва казалось, что толпа движется молча — чиламы больше не мо- лились, — но немного погодя я услышал мяг- кий частый звук — шлепанье тысяч босых ног по камням. Когда чиламы достигли середины улицы, какое-то цветное пятно вдруг застлало мне почти все поле зрения. Я опустил бинокль и, к своему изумлению, увидел, что продавец прохладительных напитков завернул свою те- лежку на Калье Альмас и поднимается с ней навстречу толпе. Тут я вспомнил о добром обы- чае в Гвадалупе уступать этот немудрящий за- работок слабоумным. Ярко размалеванная те- лежка продавца кока-кола катилась вверх по улице. Когда до переднего ряда чиламов оста- валось всего несколько футов, продавец, ви- димо, почувствовал неладное и попытался свер- нуть в сторону. Я видел, как он изо всех сил нажимал на деревянную рукоятку, но чиламы уже подошли к нему вплотную. Тележку отнес- ло вбок, словно подхватило волной. Потом она перевернулась и завертелась, как в пене при- боя. Через мгновение ее не было видно —: сплошная стена индейцев продвигалась, как прежде, вперед.

Толпа, достигла площади и растеклась по ней. Течение людского потока было необыкно- венно ровным. Небольшие водовороты, возни- кавшие при заполнении новых участков прост- ранства, быстро стихали. Шарканье тысяч ног по гладким камням сливалось в глухой смутный гул; иногда до меня доносилось что-то вроде при- глушенного шепота. Когда пласа была запру- жена до краев, движение по Калье Альмас при- остановилось, хотя улица еще оставалась до по- ловины забитой терпеливо ожидающими людьми. Чиламы на площади стояли спиной ко мне лицом к ратуше. Поражала и производила странное и зловещее впечатление инстинктив- ная способность толпы управлять собой без ка- кого-либо руководства. Как только легкий при- бой движения поутих, чиламы выстроились в

ряды эллипсоидной формы, словно охватив не- видимую арену. Женщины и дети, образуя круг, стояли посреди площади возле статуи Свободы. Все они воззрились на входы в ра- тушу, словно ожидая, что сейчас поднимется занавес и начнется представление, которое их пригласили посмотреть.

В свой, бинокль я уловил в первых рядах чи- ламов что-то выбивающееся из общего ранжи- ра. Это были несколько человек, несшие на пле- чах какие-то обломки, — видимо, остатки черно- го ящика. Там же несколько поодаль от других стоял ссутулившийся Мигель. В тот самый мо- мент, как я его приметил, толпа зашевелилась. Мигель поднялся по ступеням и, распахнув дверь, вошел в ратушу. Цервые ряды чиламов, перестроившись цепочкой последовали за ним.

В несколько секунд индейцы заполнили ра- тушу. Их белые рубахи замелькали во всех ок- нах. Они выходили на веранду и молча, с опу- щенными руками, озирали площадь; потом ухо- дили, и другие занимали их место. Я отчетливо рисовал себе, как они скапливаются у входа в арсенал. Часовые, конечно, давно уже бежали, захватив с собой ключи, и сейчас чиламы, по- возившись немного с замками, примутся все враз, искусно, методично, разбирать каменную кладку.

Вдруг ратуша стала пустеть. Чиламы выхо- дили непрерывной чередой, сразу через все три выхода, и присоединялись к стоявшей на пла- са толпе. Я с удивлением заметил, что они воз- вращаются с пустыми руками. Я начал было строить различные предположения, почему им не удалось проникнуть в арсенал, как вдруг мне бросились в глаза шестеро маленьких, со- гнутых людей, стоявших на верхних ступенях лестницы. Так вот почему чиламы атаковали ратушу! Шестеро шаманов, которых легко было различить по их высоким шляпам, спустились по ступеням, и, когда они вошли в толпу и она приняла их в свое лоно, трепет волнения про- несся по всей пласа вплоть до окружающей ее каменной ограды. Мигеля среди вышедших из ратуши видно не было.

Еще минута, и толпа вновь пришла в дви- жение, направляясь по Калье Барриос. По мере того как пласа освобождалась, чиламы, ожи- давшие на Калье Альмас, стали двигаться впе- ред, следуя за передними. Снова я подумал о целесообразных и как бы согласованных мигра- циях некоторых видов насекомых, которые уче- ные трактуют как действия единого организма. Толпа шла благонравно, как детский сад на прогулке, и в то же время сумрачно, как про- цессия, шествующая на аутодафе. Через пол- часа на площади не осталось ни одного индей-

ца. Расплющенные обломки тележки с прохла- дительными напитками — вот все, что осталось от схлынувшего потопа. Владелец тележки про- пал бесследно.

Нелепый и трагический эпизод разыгрался на Калье Барриос. Как я после узнал, какой-то ладино, одурманенный марихуаной, выбе- жал из кантины «Бьюсь об заклад» и раз- рядил револьвер в приближавшихся чиламов.

Толпа приняла в себя пули, а потом прошла че- рез стрелявшего. Больше никто не пытался за- держать чиламов, и они проследовали по узким городским улицам предместья, а оттуда даль- ше — в горы.

Я услышал эти заключительные револьвер- ные выстрелы, прогремевшие на Калье Барри- ос. Затем воцарилась тишина. Солнце еще стоя- ло в небе, но день изнемогал и шел к концу. Я приказал солдатам вернуться в казармы, и они ушли недовольные, угрюмо пряча лица. Я спу- стился вниз и стал пересекать залитую солнцем пласа. Мне казалось, что с тех пор, как мы гуляли с Гретой по парку Аламеда, прошло много часов, быть может, много дней. Ход со- бытий сбил ровное течение времени. Что-то вроде сентиментальной любознательности заста- вило меня войти в ратушу. Я встретил там не- скольких служащих; у них был такой жалкий, измученный вид, как будто они не спали много ночей кряду. В коридорах стоял легкий сладко- ватый дух, какой бывает в помещениях, где дер- жат травоядных животных. Чиламы сломали все, что препятствовало их продвижению: двери в за- пертых комнатах были сняты с петель; на месте богато изукрашенной мебели лежали обломки, ка- кие море выбрасывает после кораблекрушения.

Только кабинет Мигеля остался в неприкос- новенности. Группа служащих толпилась и шеп- талась у дверей. Я протолкался через них, рас- пахнул двери и вошел. Мигель сидел за своим столом примерно в той же позе, в какой я уви- дел его здесь в первый раз. Он сидел ссутулив- шись в своем кресле, коричневолицый низко- рослый Геркулес в черном костюме; его лоб и щеки лоснились от пота; взгляд, который он остановил на мне, был взглядом раненого жи-      

вотного. Он попытался подняться мне навстре- чу, но ноги его подкосились, и он рухнул в кресло; бутылка покатилась по столу и свали-      

лась на пол. Он махнул рукой, чтобы я ухо- дил; он не мог говорить, но глаза его выразили всю ненависть, какую он ко мне испытывал. Мне хотелось объяснить ему, что оба мы были всего лишь орудием в чужих руках, но между нами стояла стена.

В аэропорту царила суматоха; все регуляр- ные рейсы на Гватемала-Сити были отменены, пока не закончится отправка туристов на спе- циально зафрахтованных самолетах назад в Браунсвилл и Новый Орлеан. Мы двое и Гель- мут с Лизой, приехавшие нас проводить, ото- шли в укромный уголок в зале ожидания, чтобы не стоять на дороге у Следопытов высшего класса и Обычных следопытов, которые взвол- нованно перебегали от одной груды добротных чемоданов к другой. Туристы перебрасывались шутками, заражая друг друга нервной весе- лостью. Они, видимо, немало гордились испы- таниями, через которые им пришлось пройти, и напоминали школьников, которые, отправив- шись на пикник, пережили не очень страшное, но все же запоминающееся приключение и воз- вращаются домой умудренные жизненным опы- том. Из доносившихся до нас отрывочных фраз можно было заключить, что им немного жаль покидать Центральную Америку, поразившую их вспышкой кровавого неистовства. Но больше всего они были поглощены дорожными забо- тами; обсуждали, каков будет перелет, опаса- лись, что позабудут что-нибудь из багажа. Следопыты высшего класса беспокоились, кро- ме того, как бы ненароком их не посадили на более дешевые самолеты, предназначенные для Обычных следопытов.

Гельмут и Лиза непритворно грустили, что мы уезжаем. Оба они были сердечные, быстро привязывающиеся люди. Гельмут преподнес Грете букет душистого горошка, который да- рят при расставании, а мне — с небрежным ви- дом, словно какой-нибудь не стоящий внимания пустяк, — вручил бесценный дар — глиняную ухмыляющуюся маску, подлинный Тараскан.

— Не вздумайте ехать с ней в Мексику, — сказал он. — Когда ее вывозили, таможенных чиновников не поставили об этом в извест- ность.

Пока туристы с ненатурально веселым оживлением сновали вокруг, Гельмут рассказы- вал нам, как он провел вчерашний день.

— Вы сами понимаете, я скорее взошел бы

на костер, чем стал бы участвовать в этих ду- рацких празднествах. Я решил, что не пойду даже на раскопки, того и гляди, напорешься там на какую-нибудь элиотовскую мерзость; лучше останусь дома и поработаю. Я перебирал бу- маги, стараясь сосредоточиться; слуги тем вре- менем убирали со стола; и вдруг слышу, что они говорят между собою по-чиламски; раньше этого никогда не случалось. Я прислушался и

уловил, что речь идет о ящике, который се- годня должны вынести во время торжественного шествия. Я попытался выведать у них хоть что- нибудь окольным путем, разумеется: я не хо- тел признаваться, что понимаю по-чиламски. Они, по обыкновению, отмалчивались. Через несколько минут в доме воцарилась мертвая тишина. Обычно они шумят вовсю, громыхают ведрами, стучат посудой, бьют тарелки. Я решил поглядеть, что там происходит, но их уже и след простыл. Значит, разговор о ящике шел всерьез, хотя откуда они могли все разузнать, совершен- но не представляю. У Лизы на этот счет собствен- ная оригинальная гипотеза. Самое интересное, что в обычный день ни один из них и носа не вы- сунул бы из дома, не спросив у нас разрешения.

— Никто из них не вернулся, — сказала Лиза, грустно улыбаясь. — Симона, по-моему, и фартука не успела скинуть; во всяком слу- чае, я его не нашла. Они бросили все свое имущество, даже новые ботинки, которые мы подарили им к рождеству. Гельмут смеется надо мной, но, уверяю вас, они узнали обо всем по звукам маримбы. Внизу в долине за- играла маримба, и они ушли. — Глупости, — сказал Гельмут. — Нет, милый, совсем не глупости. Когда ' я услышала маримбу, то сразу уловила но- вую, совсем незнакомую мелодию. Я даже решила записать ее и присоединить к нашему собранию на случай, если мы когда-нибудь на- думаем писать книгу об индейском фольклоре. Но потом занялась чем-то другим и позабыла.

Я уверена, что все дело в маримбе.

— Пусть будет так, — сказал Гельмут. — Как только я увидел, что слуги исчезли, я бро- сился в гараж, чтобы ехать в город, но, на беду, аккумулятор оказался незаряженным. Пока я добрался до города пешком, все уже кончилось, и я так ничего и не увидел. Царила общая па- ника. Я разыскал американцев, всех, кто был при начале событий, и расспросил их, в том числе и того малого, который ударил Мигеля и из-за которого погиб ящик. — Удивительно, как они не убили его в тот момент, — сказал я. — Они думали только о том, чтобы собрать обломки. Ящик разлетелся на куски, точно сте- клянный; наверно, был источен червями. А сей- час самое интересное. Как вы думаете, что было в ящике? — Не имею понятия. А что, в самом деле? Свод законов, как вы полагали? — Нет. Там не было ровно ничего. — Для того, кто знает чиламов, это не уди- вительно, — сказала Грета. — Вот как! Почему? спросил Гельмут. — Не знаю, как объяснить, но это вполне в их духе. — Что же будет с чиламами? — спросил я у Гельмута.

— Один бог знает.

— Вот что я думаю, — сказала Грета с не- которой таинственностью, которая иногда на нее находила. — Они ушли туда, откуда в свое вре- мя появились. Ушли от нас, от всего, что свя- зано с нами, так же как когда-то уходили от ис- панцев. Ушли в свои горные убежища и выйдут оттуда не скоро, — когда нас с вами уже не бу- дет в живых, — выйдут только в том случае, ес- ли им предложат жизнь лучше той, какую угото- вил им мистер Элиот. Я думаю, они сыты по гор- ло нашими благодеяниями. Что, разве я не права?

Я видел, что Грета настроена воинственно и сейчас отождествляет себя с индейцами и разделяет их отвращение к цивилизации белого человека. Гельмут стал было объяснять, по- чему он не может стать на сторону этих про- летариев каменного века, но тут громкоговори- тель объявил об отправлении двух «скайма- стеров», и туристы устремились к выходу, ста- раясь поспеть первыми в очередь на посадку.

Еще через минуту взревели моторы первого «скаймастера», и самолет побежал по полю, слегка подрагивая крыльями, выруливая к старту. Когда он неуклюже повернул по летной дорожке, струя газа из выхлопных труб под- хватила ветку, усеянную ярко-карминовыми цветами, и плотно прижала ее к стеклу кабины. Лиза грустно и задумчиво глядела на самолет, покидающий Гватемалу.

— Что касается нашего общего друга Элио- та, — сказал я, — сперва у меня создалось впечатление, что он просто сбежал и напился с горя. Выйдя из ратуши, я попытался разы- скать 'его. В «Ты да я» мне сказали, что он вел себя очень странно. Да и голос его по теле- фону был просто неузнаваем. — Теперь вам ясно почему, — сказал Гель- мут, — меня пустили к нему чисто случайно: слуга принял меня за врача. Было жутковато — в комнате совсем темно, он лежит в постели, повернувшись лицом к стене. И этот изменив- шийся голос... По тому, что я разобрал из его слов, мне показалось, что он в сознании. Я встретился с врачом, когда уходил от него. — Как вы считаете, он поправится? — Думаю, что да. Инсульт был не силь- ный. Конечно, прежним Элиотом ему уже не быть. Кстати, оказалось, что он на полтора десятка лет старше, чем я предполагал. Ему скоро шестьдесят пять. — Ну, а как сложатся теперь ваши дела?

Лицо Гельмута выразило легкое замеша- тельство.

— На моей судьбе это не отразится. Конт- ракт продлен еще на год.

Предыдущий контракт Гельмута, помнится, был шестимесячным.

— Дальнейшие археологические изыска- ния?— спросил я.

Вопрос был не очень тактичным.

— Да. Должен сказать вам, я долго думал, прежде чем согласиться. Пришлось принять в расчет различные обстоятельства.

Лиза пришла на выручку Гельмуту.

— Вы ведь знаете, мой муж был против то- го, чтобы оставаться здесь на службе, но, пораз- мыслив хорошенько, мы решили потерпеть еще год; это даст нам материальную независимость; а тогда мы спокойно выберем что-нибудь дру- гое. Так, наверное, приходится подчас посту- пать писателям и другим деятелям искусства — время от времени брать халтуру, чтобы обеспе- чить себя материально для настоящей работы. — Конечно, — сказал я, — было бы глупо отказываться от такого предложения.

Я тщательно старался придумать новую тему для разговора.

Первый «скаймастер» взревел и, задрав хвостовую часть, ринулся вперед. На мгнове- ние он как бы растаял в колеблющемся воз- духе, потом уверенно набрал высоту и взял курс на вулкан.

— Ну, а как с вашей финка? — весело спросила Лиза. — Что-нибудь надумали? — Ровным счетом ничего, — сказал я. Я хотел добавйть, что чуть было не решил про- дать свою плантацию «Юниверсал Коффи Ком- пани», но промолчал. Что-то непристойное было в таком решении. — Просто не знаю, что делать. Не могу ли я предложить вам прелестную не- большую финка? Плантация на ходу. При умелом управлении — верный доход обеспечен. — Перенесите ее в Канаду, и мы согласны. — В Канаде и я согласен. Нет, сейчас мы хотим только одного: на несколько месяцев уехать отсюда и немножко подумать, что нам делать дальше. Управляющий пять лет обхо- дился без меня, пусть потерпит еще. — Но вы ведь еще сами не знаете, куда едете. — Пока не имеем представления, но уз- наем, как только повидаемся в Гватемала-Сити с одним загадочным господином по имени Кранц. — В пределах Латинской Америки? — спросил Гельмут. — К сожалению, да, — сказал я винова- то — Но без индейской проблемы. — И на том спасибо. — Мы будем вместе... — сказала Грета, и по тону ее голоса они должны были понять, что перед лицом этого факта все остальное не имеет никакого значения.

Через несколько минут хрипящий громкого-

воритель объявил о посадке на наш самолет. Обменявшись рукопожатиями и беглыми улыб- ками, условившись писать и увидеться снова, мы пошли к поджидавшей нас «дакоте». Са-

молет, подскакивая, пробежал до конца травя- ной взлетной дорожки, потом, накренившись вперед и дыша пламенем из выхлопных труб, ринулся к краю крохотного поля и в последний момент, когда земля уже валилась на нас, словно по волшебству, взмыл кверху. Мы пе- ревели дыхание, но «дакота», едва миновав торчащие острые скалы, нырнула вниз, и город- ские купола и башни вдруг оказались под са- мым брюхом самолета. Грета изо всех сил сжала мне руку. Казалось, мы вот-вот заденем за крыши. На самом деле мы летели на боль- шой высоте; стаи городских голубей казались бессчетными белыми точками на стеклянной перегородке, лежавшей между нами и землей. Обойдя понизу воздушную яму, самолет вошел в вираж и стал, кружась, набирать высоту на подходе к горной цепи. Линия горизонта, мед- ленно вращаясь, ушла вниз, вулканы и бегу- щие над ними облака возникали перед нами снова и снова, с каждым разом уменьшаясь в размерах. Потом земля подскочила кверху, стала наваливаться на нас, пока не закрыла все окошко, и мы снова увидели Гвадалупу — словно в перевернутый телескоп: она лежала как аккуратно выточенная, сверкающая, драго- ценная безделушка, затерянная среди камней.

Внизу распростерлась знакомая, но почти неузнаваемая с такой высоты земля. Гора Та- мансун походила на сплющенную грудь старой женщины; там, где полагалось быть соску, вид- нелась неясной формы впадина. Озеро Тенью- чин было всего только узкой лужицей расплес-

нутой нефти. Развалины Утитлана на выемке взрытой бульдозерами земли искрились, как

горный хрусталь. Еще дальше, уходя в мши-

стые просторы джунглей, виднелся элиотовский городок, — белый улей с множеством крохот- ных ячеек, выстроенный, казалось, какими-то сообщно живущими насекомыми. Под рокот мо- торов мы продолжали набирать высоту, пока зем- ная поверхность не потеряла своих очертаний и

цветовых различий, и когда солнце осветило гор- ные вершины, плато и нагорье, почти вся земля была ровного желтого цвета. Тени под сплющен- ной горой и ущелья остались пурпурно-синими.

Грета откинулась в кресле и стала задум- чиво глядеть на землю.

— Как ты думаешь, милый, мы увидим твою финка? — Она где-то здесь, — сказал я. — Мы должны пролететь прямо над ней.

Напрягая зрение, я стал разглядывать сквозь редкие облака покрытую прожилками и морщинами землю. Я разыскал линию желез- ной дороги и точку, где она пересекала реку. Это, наверно, Истапа.

— Вот здесь, — сказал я.

Самолет качнул крылом, скрыв от нас доб- рых пятьдесят квадратных миль нагорья и джунглей, потом выровнялся снова. Я протя- нул палец, стараясь указать Грете крохотные темные пятнышки правильной формы.

— Гляди прямо по течению реки, — сказал я. — Плантация расположена по обоим берегам. — Вижу, вижу. Это просто изумительно. Я так рада, что мы ее увидели. А ты? — Я тоже, — сказал я, ощущая легкое по- калывание в сердце от мысли, что я вижу ее, наверное, в последний раз. Мои думы заняли, быть может, всего несколько секунд, но я очень ясно представил себе, какой запутанной, без- надежной жизнью живут в этот момент среди кофейных деревьев люди, над которыми я сей- час пролетаю на высоте в десять тысяч футов. Я думал об Игнасио, вынашивающем макиавел- лиевские планы защиты своих и моих интере- сов, об индейцах, поглощенных захоронением мертвецов. Грета снова сжала мне руку. — Пожалуйста, не бросай ее, — сказала она. — Я хочу, чтобы она осталась твоей.

По спине у меня пробежал неприятный хо- лодок.

— Мы вернемся и будем жить там вместе. — Конечно, — сказал я, прислушиваясь к собственному неуверенному голосу. — Если тебе захочется.

Вернусь ли я когда-нибудь снова на свою финка? Кто знает? Во всяком случае, не с Гретой.

Разве не настало время по-новому взглянуть на свое прошлое и на будущее, сделать первый, пусть еще робкий, шаг прочь от самообмана. Нет, я вернусь на свою финка, только имея пе- ред собой твердую цель, только с тем,чтобы пе- рестроить к лучшему жизнь индейцев. А до того мне предстоит проделать тяжкую, быть может, непосильную работу — перестроить себя самого.

Я слишком свыкся с мыслью о том, что я жертва несчастных обстоятельств. Ах, если бы не вторая мировая война, если бы не Вернер со своими реформами, я был бы сейчас челове- ком с солидным положением в обществе, поч- тенным патриархом, окруженным семейством и оравой сытых прихлебателей! Элиот мнит себя великим носителем цивилизации, которому предстоит победа там, где не преуспели конкви- стадоры. Кранц — в своем воображении — доб- лестный солдат Фортуны, тевтонский Одиссей, в то время как одна из главных причин, по- чему он бежит из страны в страну, страх пе- ред очередной молодой любовницей. Гельмут — распятый талант; его заманили, его бесчестно используют для грязных целей; не знаю, ве- домо ли это Гельмуту, но мне-то точно извест- но, что он никогда не расторгнет первым при- быльного контракта с «Юниверсал Коффи Компани», сколь бы ни были презренны цели, ради которых его наняли. Нет, мы не ме- няемся, думал я. Скряга никогда не станет щедрым. Похоть излечивается только старо- стью. И где этот дурень, по доброй воле рас- стающийся со своей торбой?

Ну а Грета? — грустно подумал я. Грета тоже изменится не скоро; для этого надобны годы и годы. Я не верю в мгновенные превра- щения; может быть, такие и бывают на свете, только я о них что-то не слыхал. Что же ста- нется с моей любовью, вскормленной на горечи и расставаниях? Как следует поступить мне: тянуть, как и раньше, до очередного разрыва и до новой встречи или, быть может, жениться на Грете, осесть где-нибудь в тихом уголке и убить любовь обыденностью и благополучием, которые растворяют в себе и поглощают не только боль, но и желания?

Но все это потом. А сейчас мы летели на- встречу будущему, и я был в отличном настрое- нии. Интересно, что подумал Кранц, когда по- лучил мое письмо, а потом телеграмму, что мы вылетаем. Представляю его физиономию. Чем больше я раздумывал над странным поворотом в моих планах с того вечера в кабаре «Эль Гал- лито», тем более удивлялся самому себе. Ка- ково же должно быть удивление Кранца! Я от- верг его предложения как абсурд, — взбрело же ему в голову предлагать такое владельцу ко- фейной плантации! — и вдруг каким-то чудом они стали приемлемы, и я хватаюсь за них. А что, разве не заманчиво отправиться с оча- ровательной, хоть и несколько ветреной, лю- бовницей куда-нибудь в Колумбию или Арген- тину и добиваться там сомнительной возмож- ности получить сомнительную должность в том сомнительном случае, если стоящее у власти правительство будет свергнуто своими против- никами? Уж не вернулся ли я к исходной пози- ции, с которой начал пять лет тому назад после прихода Вернера? Кто я такой? Лицо без опре- деленных занятий, авантюрист с небольшими деньгами, которые скоро уплывут у меня из рук. А дальше? Да, что дальше?.. И все же я полон каких-то надежд. Благодетельные ил- люзии снова туманят мне голову.

Несколько минут холодного самоанализа позволили мне вдоволь посмеяться над собой; я и сейчас еще улыбался. Между тем самолет пошел на посадку. Появилась стюардесса и на- помнила, чтобы мы закрепили привязные ремни. Вот и Гватемала-Сити, желтые соты, брошенные среди ущелий. Перелет продол- жался пятьдесят минут. Интересно, догадается ли старина Кранц встретить нас на аэро- дроме?

Перевод с английского А. Старцева

Нормап Льюис

ВУЛКАНЫ НАД НАМИ

Зав. редакцией В. Илъинков      Редактор О. Жданко

Художественный редактор Г. Андронова      Технический редактор Л. Платонова

.      Корректор Г. Асланянц

Сдано в набор 8/IV 1965 г. Подписано к печати 12/V 1965 г. А02761. Бумага 84xi08. 6 печ. л. 10,08 уел. печ. л. 11,62 уч.-изд. л. Заказ № 1593. Тираж 2 000 000 х (1—851 000). Цена 23 коп. Издательство «Художественная литература»*

Москва, Б-66, Ново-Басманная. 19.

Ленинградская Типография № 1 «Печатный Двор» имени А. М. Горького Главполиграфпрома ГосударственнЬго комитета Совета Министров СССР по печати, Гатчинская, 26. Обложка.отпечатана на Ленинградской фабрике офсетной печати Aft 1, Кронверкская, 7

 

***********************************************************************************

 

ИЗДАТЕЛЬСТВО

«ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА»

 

В следующем номере

«РОМАН-ГАЗЕТЫ»

 

читайте:

ПЕРВЫЙ НАНАЙСКИЙ РОМАН

ГРИГОРИЯ X О Д Ж Е Р А КОНЕЦ БОЛЬШОГО ДОМА

 

„Разгневанный Баоса Заксор, глава большого дома, уехал, избив всех женщин —двух жен старших сыновей, двух дочерей и свою больную жену“, — так начинается роман молодого нанай- ского писателя Григория Ходжера. Но постепенно слабеет не- пререкаемая власть главы рода над своими детьми, рушатся жестокие законы родового строя. Из-под ига отца уходят стар- шие сыновья Пиапон и Полокто, бежит с возлюбленным младшая дочь Идари.

Это книга о тяжелом дореволюционном прошлом маленького, трудолюбивого народа, о его обычаях, о его пробуждении и первых шагах на пути к свободе.

Новое приносят с собой в глухие нанайские стойбища рус- ские переселенцы. В тяжком труде, в борьбе с суровой при- родой крепнет дружба нанайцев с русскими.

Чудесные описания амурской тайги перемежаются в романе с поистине поэтическими легендами, сказаниями, мудрыми на- найскими притчами.

„Конец большого дома" — первая книга из задуманной автором трилогии о жизни нанайского народа. В следующих книгах писатель расскажет о борьбе нанайцев вместе с рус- скими рабочими и крестьянами против царизма, белогвардей- цев и интервентов, о строительстве новой жизни в Приамурье.

 

Заметки

[←1]

Роман-газета 11

[←2]

Ну, Дэвид, все в порядке? (франц.)

[←3]

Что-нибудь не так? (франц.)

[←4]

Операция английской армии против итало-гер- манских войск в Северной Африке осенью 1942 г.

[←5]

...можете себе представить, и убит двадцать один человек (ф р а н ц.).

[←6]

Произошло недоразумение (франц.).

[←7]

Опасный маньяк (франц.).

[←8]

Старейший английский климатический курорт.

[←9]

Говорите (и сп.).

[←10]

Известный американский курорт.

[←11]

      До свидания (исп).

[←12]

      Прощай (и сп.).

[←13]

Приятель (и сп.).

[←14]

      Привлекательная (исп.).

[←15]

      Благовоспитанная (исп.).

[←16]

Этот человек болен (и с п.).

[←17]

Да, очень болен (исп.).

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg