Бегство от мрачного экватора. Голоса старого моря (epub) - Бегство от мрачного экватора. Голоса старого моря 738K (книга удалена из библиотеки) (скачать epub) - Норман Льюис

Flight

from a Dark Equator

Norman

_____________LEWIS

Voices from the Old

Sea

 

Бегство от мрачного экватора

Норман

ЛЬЮИС

Голоса

старого

моря

Перевод с английского

Москва

Jlporpecc

1986

ББК 84.4Бл Л 91 •

Предисловие В. А. Скородетго Перевод А. Е. Герасимова, А. 10. Попова Художник Е. В. Королькова Редактор Е. 3. Мирская

Льюис Н.

Л 91 Бегство от мрачного экватора; Голоса старого моря: Пер. с англ./Предисл. В. А. Скороденко.— М.: Прогресс, 1986.—432 с.

Произведения известного английского писателя Нормана Льюи- са (р. 1908) неоднократно издавались в нашей стране. В сборник вошли политический роман „Бегство от мрачного экватора” (1972) — в нем на примере Колумбии рассказывается о вмешательстве аме- риканского империализма в жизнь народов Латинской Америки, где в обличье христианских миссионеров активизируют неоколо- ниалистскую политику агенты американского бизнеса, и книга- воспоминание „Голоса старого моря” (1984), воссоздающая жизнь испанской провинции после второй мировой войны.

™ 4703000000—583 * 006(01)—86

88-86

ББК 84.4 В л

© Norman Lewis, 1972.

© Ilamish Hamilton Ltd, London, 1984.

© Предисловие и перевод на русский язык издательство «Прогресс», 1986.

Художник-публицист и его книги

Видного английского писателя Нормана Льюиса (род. в 1908 г.) едва ли необходимо представлять со- ветскому читателю: из четырнадцати его романов по- ловина переведена па русский язык и издана в Совет- ском Союзе 1, да и роман «Бегство от мрачного эква- тора» (1972), публикуемый в этом томе, уже печатался в журнале «Знамя» (1983, № 11 — 12). Таким образом, этот маститый автор, которого Грэм Грин в беседе с советским исследователем В. В. Ивашевой назвал од- ним из лучших прозаиков Великобритании, у нас хоро- шо известен.

Н. Льюис относится к числу писателей, обращаю- щихся к наиболее актуальным и жгучим проблемам современности. Этнограф и антрополог по образованию, сотрудник военной разведки союзников в годы второй мировой войны, служивший на территории Северной Африки и Италии, литературную деятельность он на- чал с журналистики. Его первый роман «Caмapá» уви- дел свет в 1949 г., и с 1950-х годов Н. Льюис целиком отдается литературной работе. Уже в первых выступ- лениях Льюиса-романиста проявилась характерная осо- бенность его манеры — ясно и ярко выраженное публи- цистическое начало. Журналистика была и остается не- отъемлемой частью опыта писателя и человека, отме- чавшего: «Работа журналиста дает мне возможность путешествовать и воочию наблюдать, как творится ис— тория. Собранные в поездках впечатления я переосмыс- ливаю и воплощаю в ткань моих романов». Перо очер- киста действительно ощутимо во всех его произведени- ях. Первые романы Н. Льюиса «Самара» и «В лабирин- те» (1951) в свое время были восприняты читателями и критикой у него на родине не столько как художест- венные, сколько как документальные произведения, и для этого имелся свой резон. Видимо, именно журна- листика подсказала Н. Льюису для «Самара» форму романа-репортажа, где конфликт решен не в раскры- тии и противоборстве человеческих характеров, а в столкновении политических реалий, где главную смыс- ловую нагрузку несет краткая выразительная зарисов- ка, а действующие лица показаны «со сторопы»— в жесте, поступке, произнесенном слове. Роман, повест- вующий о предыстории и обстоятельствах гибели ал- жирской деревеньки, уничтоженной колониальными ка- рательными частями — обычный эпизод периода борь- бы французских колоний Магриба за независимость,— построен в подчеркнуто репортажном «ключе», когда говорят сюжетно оформленные факты, лишенные автор- ского комментария.

С этой точки зрения романы Н.Льюиса иной раз ос- тавляют впечатление большей документальности и объ- ективности, отстраненности и фактографичности, чем его же чисто очерковые книги. Последних у него нема- ло. Есть среди них выдержанные в традиционных жан- рах «путевых зарисовок» («а travel-book») и «днев- ника» — «Явление дракона: Путешествие в Индокитай» (1951), «Золотая земля: Путешествие по Бирме» (1952), «Под переменчивым небом: Поездки романиста» (1959), «Неаполь’44» (1979). В последней книге автор воссо- здает по дневниковым записям жизнь города накануне и после изгнания немецко-фашистских оккупантов. Есть и написанные в жанрах, получивших распростра- нение в послевоенное время: книги-исследования («По- читаемое общество», 1964 — разоблачение мафии как социального и исторического института) и книги-восно- минания, отнюдь не тождественной биографическим или литературным воспоминаниям. Такой и является вошедшая в этот сборник книга «Голоса старого моря» (1984).

Внимательный читатель отметит, что при всем бле- стящем владении искусством пейзажа и того, что приня-

то именовать «местным колоритом», Н. Льюис в основ- ном сосредоточен здесь, как, добавим, и во многих дру- гих произведениях, на живописании человеческих типов и обычаев, в чем, скорее всего, проявляется этнографи- ческий аспект, окрашивающий подход автора и к чисто художественному материалу. Этнографический интерес, богатая и занимательная информация антропологиче- ского плана показательны для всех без исключения книг Н. Льюиса, о чем, в частности, свидетельствуют страницы «Бегства от мрачного экватора», где автор повествует об эксперименте американского миссионера Уильямса по обращению индейцев чоло в святую веру или описывает ежегодный ритуал в честь Святой девы Лос-Ремедиос.

Опыт журналиста и очеркиста органически вопло- щен в стиле зрелых романов Н. Льюиса: в лакопизме письма, в умении вести повествование с ориентацией на подтекст, в емкости метафоры и эпитета, в неожи- данных и оттого успешно «срабатывающих» публици- стических переходах от иронии к сдержанной патети- ке, от пространного описания к протокольному письму, когда подчеркнутая сухость изложения, лишенного эмо- циональной окраски, вступает в контраст с эмоциональ- ной остротой эпизода. И в творческой лаборатории Льюиса это, конечно, весьма существенная сторона взаимодействия публициста, придерживающегося стро- гих фактов, и художника, создателя собственного худо- жественного мира. Не менее важным, однако, представ- ляются определяющие характеристики этого вымыш- ленного мира, в своих главных закономерностях отра- жающего — и выражающего — ту реальную историче- скую и политическую действительность, которая есть источник, объект и жизненная среда идеологически за- остренной злободневной публицистики. Впечатляет по- следовательность, с какой Н. Льюис снова и снова из- бирает местом действия своих произведений страны и регионы, которые становятся ареной ожесточенной борьбы за свободу против различных форм угнетения: Алжир периода «грязной войны» («Самара» и «Зримая тьма», 1960); Бирма и Лаос, освобождающиеся от бри- танского господства («В лабиринте» и «Одинокий па- ломник», 1953); Испания с ее накалом внутренней оп- позиции франкизму («День лисицы», 1955, и «Десятый год от прибытия корабля», 1962). Наконец, Латинская Америка, самый «освоенный» писателем регион: Гвате- мала — контрреволюционный переворот 1954 г., инспи- рированный США («Вулканы над нами», 1957); Ку- ба — сначала батистовская, а затем социалистическая, охраняющая завоевания Революции от посягательств извне («Малая война по заказу», 1966; «Сицилийский специалист», 1975; «Поездка на Кубу», 1981); Боливия, где заправляет немецкая колония, основанная сбежав- шими от возмездия фашистскими недобитками и пре- вратившаяся — при небескорыстном пособничестве дик- таторского режима — в настоящее государство в госу- дарстве («Компания ,,Гезельшафт“», 1979).

Формирование мировоззрения и стиля Н. Льюиса пришлось на конец 1940-х — начало 1950-х годов, время нарастания, расширения и обострения национально-ос- вободительной борьбы народов, радикального углубле- ния кризиса мировой и британской колониальной си- стемы. Для Великобритании, самой старой и могущест- венной из колониальных держав, развал Британской империи и поиск новых форм сохранения своего влия- ния в бывших колониях явились проблемами первосте- ценной важности. Они, естественно, включали в себя не только экономику, но и вопросы политики, идеологии, социологии, культуры, общественного сознания и в си- лу этого — литературы. Естественным поэтому было обращение многих художников слова Великобритании к изображению и осмыслению послевоенного историче- ского процесса и его воздействия — прямого и косвен- ного — на умы, чувства и миропонимание соотечествен- ников. «Закат» колониальных империй, национально- освободительные движения в угнетенных и зависимых странах, происки неоколониализма, принимающего мно- гообразные новые личины, и выбор человеком, англича- нином или представителем другой нации, достойной по- зиции в быстро меняющемся мире и противоборстве сторон — все эти темы властно вторглись в литературу и зазвучали у авторов, отличающихся далеко не пере- довыми умонастроениями или занятых совсем другими проблемами, например в «колониальных» романах Д. Хэнли «Консул на закате» (1950) и «Пьющие мрак» (1955) или в романах К. Макиннеса о лондонской люм- пен-молодежи «Город черной масти» (1958) и «Абсо- лютные новички» (I960).

Тогда ходом истории было вызвано к жизни значи- тельное литературное явление — английский антиколо- ниалистский и антиимпериалистический роман, пред- ставленный книгами таких известных в Советском Сою- зе писателей, как Д. Олдридж или Д. Стюарт, автор «Не- подходящего англичанина» (1955) и «Круглой мозаи- ки» (1965). К числу основоположников этой новой раз- новидности романного жанра относится и Н. Льюис. Творческий почерк мастеров такого романа различен: парадоксальную, глубоко психологическую, с сильным элементом гротеска прозу Гр. Грина—создателя «Ти- хого американца» (1955) и «Нашего человека в Гава- не» (1957) —трудно спутать, скажем, с социально-фи- лософским, тяготеющим к эпичности повествованием Олдриджа или нравоописательной сатирой Стюарта, развивавшего традиции английского «романа воспита- ния». Однако всех этих писателей, несомненно, сближа- ло общее понимание хода послевоенной истории, про- никновение в ее социально-психологическую «механи- ку», умение нащупать и выявить главное и характерное в привлекающем их творческое внимание жизнен- ном материале. Нельзя не упомянуть и о том, что сам этот материал, случалось, бывал однотипным— так уж распоряжалась все та же история,— и тогда в произве- дениях различных авторов возникали не только идей- ные параллели, но и очевидные сюжетные «переклич- ки», как, например, между «Тихим американцем» Гр. Грина и опубликованным двумя годами раньше «Одиноким паломником» Н. Льюиса.

В этом последнем романе усталому, опустошенному англичанину Крейну, управляющему филиалом британ- ской компании в Лаосе, Н. Льюис противопоставляет американца Конфельта, «эксперта по рису», засланного сюда с отнюдь не земледельческой программой. Щедро оделяющий туземных ребятишек жевательной резинкой и сбегающий с матча по боксу (мордобой, увиденный вблизи, действует ему на нервы), Конфельт такой же чистюля в повадках и так же страшен по существу, как гриновский Пайл. Навязчивая идея Конфельта — сжечь напалмом полосу прибрежных деревень, чтобы изолировать Лаос от бывшего французского Индоки- тая. Несколько сотен жизней, внушает Конфельт Крей- ну,—не столь уж большая цена за то, чтобы «уберечь лаотянцев от поветрия коммунистической заразы». Этот людоедский вариант американского прагматизма Крейн образно именует «математическим гуманизмом». В об- мен на контроль над побережьем Конфельт предлагает управляющему продление концессии еще на двадцать лет — еще два десятилетия безмятежного существова- ния Крейна в «царстве лотоса». Крейн отказывается, больше того, узнав, что за Конфельтом охотятся патри- оты, он и не думает предупреждать того об опасности. Молчание управляющего воспринимается как суд авто- ра над Конфельтом — точно так же, как молчание Фа- улера у Грина, обрекающее Пайла на гибель,—недву- смысленный авторский приговор «тихому американцу». Казалось бы, случайное совпадение типажа и сю- жетных коллизий, но есть в нем своя закономер- ность: в обоих случаях оно продиктовано верностью художественных образов жизни, их соответствием ре- альности.

Любопытно, что, разрабатывая сюжет «Одинокого паломника», Н. Льюис обратился к сходным с гринок- скими приемам письма и авторского комментария — к переходящей в гротеск иронии и «фигуре умолчания», предполагающей активное дорисовывание самим читате- лем изображаемой политической и психологической си- туации по тем немногим, хотя и предельно выразитель- ным ориентирам, что содержатся в тексте. Есть моменты общности и в художественной трактовке двумя писате- лями латиноамериканской действительности, что не- удивительно: действительность-то одна и та же. У Гри- на это гротеск, граничащий с гиньолем, то прикидыва- ющийся абсурдом, то оборачивающийся жутковатой «готикой», от которой отвратительно попахивает впол- не реальной насильственной смертью,— «Наш человек в Гаване», «Комедианты» (1966), «Путешествия с те- тушкой» (1969), «Почетный консул» (1973). У Н. Лью- иса в перечисленных выше романах и в «Бегстве от мрачного экватора» — гротеск в сочетании с хроникой событий, псевдорепортажем и тщательной стилизацией под факт.

Подняв прессу тех лет, можно было бы, вероятно, ус- тановить, «списан» ли изображенный в «Бегстве…» го- сударственный переворот в Колумбии с действительно- го, и если да, то следует ли автор в данном случае ис- торически реальным событиям о той же точностью, с какой в «Вулканах над нами» он изобразил переворот 1954 г. Впрочем, не так уж это и важно: речь ведь идет о произведении художественной литературы, а в нем, даже когда оно создано на строго документальной основе, значима не столько точность описания конкрет- ного факта, сколько выразительность художественной трактовки этого факта как проявления определенных тенденций, законов и обликов меняющейся действи- тельности, которая существует в историческом и соци- ально-политическом измерениях. С такой точки зрения «Бегство…» интересно не географической приурочен- ностью сюжета, а тем, что показанные в романе собы- тия и обстоятельства характерны не для одной Колум- бии, но для континента в целом. Образно говоря, Н. Льюис рассказывает здесь «обыкновенную историю», повторявшуюся не раз и не два и с абсолютной убеди- тельностью раскрывающую природу того, что происхо- дит во многих странах Латинской Америки.

Не предваряя знакомства читателя с этой увлека- тельной, построенной по канонам политического детек- тива книгой, попробуем выделить в ее сюжете ряд узло- вых проблем.

Как наиболее существенные для латиноамерикан- ской действительности Н. Лыоис отмечает четыре со- циально-политических фактора: обнищание основной массы населения, постоянное возникновение и смена диктаторских режимов, непрекращающееся вмешатель- ство США во внутренние дела континента и— прямое следствие всего этого — непрерывный революционно- освободительный процесс, принимающий самые разно- образные формы, подчас крайне рискованные и отдаю- щие леваческим авантюризмом, когда революцию пыта- ются совершать на неподготовленной почве, при отсут- ствии в стране революционной ситуации.

Картины жизни угнетенных слоев народа, как уже отмечалось, очерчены в романе пером профессио- нального этнографа, а социальные контрасты выявлены с принципиальной меткостью и лаконичной емкостью репортажа, при том что манере Н. Льюиса чуждо сма- кование сенсационных подробностей, «сырого» жизнен- ного материала, рассчитанное на любителей острых ощущений. В результате на страницах книги четко, логично и художественно обоснованно выписан класси- ческий, хотя никоим образом не устаревший феномен существования двух наций внутри одной, а такое типи- ческое по сути и распространенности латиноамерикан- ское явление, как режим диктатуры, утрачивает под пером Н. Льюиса оттенок некоей роковой, сугубо кон- тинентальной предопределенности (или предрасполо- женности), теряет привкус национального проклятия и воспринимается как естественная форма государствен-

ного устройства, способная в местных условиях с наи- большим успехом обеспечить господство верхов над низами.

Советскому читателю, знакомому с далеко не одно- значными, но впечатляющими в своем закоренелом ко- варстве фигурами «отцов парода» из ставших хрестома- тийными латиноамериканских романов А. Роа Бастоса «Я, Верховный» (1974), А. Карпентьера «Преврат- ности метода» (1974) и Г. Гарсиа Маркеса «Осень пат- риарха» (1975), образ потенциального диктатора гене- рала Лопеса в книге Н. Льюиса может показаться мелкомасштабным, а личность генерала— маловырази- тельной, не отвечающей представлениям о «железной руке». Но в том-то и парадокс, что Н. Льюис тем са- мым ненавязчиво дает понять читателю, что вопрос во- все не в личности, а в том, что за ней стоит. Стоит же за ней, и в этом у читателя не остается никаких со- мнений, машина подавления — армия и полиция, ко- торые по логике вещей принимают сторону консерва- торов, а уж в Латинской Америке, как многократно подтверждала история, диктатура — это квинтэссенция консерватизма, его абсолютное выражение. Диктатура же, что в полном соответствии с истиной доказывает Н. Льюис, намертво сращена с особо мерзкими инсти- тутами подавления — тайной полицией, охранкой и персональной диктаторской «опричниной».

Положительные черты Лопеса, как, впрочем, и оттал- кивающие, для Н. Льюиса не более чем объект иронии. Философская невозмутимость и благожелательность ге- нерала гротескно преломлены в либеральном мягкосер- дечии начальника тюрьмы, который редактирует поэти- ческий журнал своих заключенных под названием «Воз- рождение». Генерал Лопес «уравновешен» в сюжете шефом тайной полиции Араной и его мастерами по пы- точной части, а все вместе они уравнены в том, что судьбами страны и их собственными распоряжаются не они сами, но американские монополии, руководствую- щиеся одним соображением: получат ли они 49 % или 51 % акций национальных рудников. Эту зависимость формулирует на демагогическом языке официальных сообщений американский миссионер, одно из главных действующих лиц книги: «Даже Лопес не в силах ос- тановить прогресс. Машина запущена, обратного хода нет. Затронуты интересы слишком многих людей». Суждение подтверждено всем развитием интриги и ее развязкой, в которой не последнюю роль играют два американских вертолета — их экипаж забрасывает на- палмовыми бомбами индейскую деревню, заживо сжи- гая всех ее жителей и повстанцев из перешедшего гра- ницу отряда. Бесподобной иронии исполнен диалог ге- нерала и двух доверенных лиц американской монополии, именующих себя «геологом» и «инженером»:

— Двенадцать человек (численность отряда.— В. С.) — ничто против целой страны. — Не только против одной страны. Против свобод- ного мира. — Ах, да, я забыл про вертолеты. Конечно, и про- тив свободного мира.

Проникновение американского капитала, обеспечив- шего по каналам ЦРУ необходимые генералу вертоле- ты, показано Н. Льюисом как сочетание политического и прямого военного вмешательства «свободного мира» во внутренние дела суверенного государства. Как до- полняющая такое вмешательство форма духовного по- рабощения народа трактуется в романе работа амери- канской миссии по обращению индейцев чоло в христи- анство. С этой сюжетной линией в творчестве Н. Льюи- са вновь возникает тема «тихого американца». Напори- стого и делового миссионера Уильямса, носящего гро- тескное имя Грааль, трудно назвать «тихим», но суть здесь не в манере держаться, а в отталкивающе бесче- ловечной при внешнем ее благолепии деятельности, цель которой — поставлять на рудники дешевую и иде- ологически обработанную рабочую силу— находится в полной гармонии со средствами: «Накопленный опыт подсказывает, что единственным средством убеждения сопротивляющихся является голод».

Образ Грааля Уильямса обнаруживает преемствен- ность с образом Конфельта («Одинокий паломник») и в особенности с образом Элиота («Вулканы над нами») — главы гватемальского отделения американской кофей- ной компании и автора «Плана по устройству индей- цев-чиламов». И вновь писатель, опираясь на контраст, возникающий между ровной и сдерженной интонацией объективного описания, близкой искусству строгого ре- портажа, с одной стороны, и велеречивостью упоенных собою «цивилизаторов»,— с другой, вскрывает существо политики американских благодетелей по отношению к коренному населению континента как демагогически закамуфлированный геноцид: «Мы помогаем индейцам

обрести Иисуса доброго, кроткого и милосердного, но это требует большой организационной работы. В наше время обращение в христианство осуществляется так же, как любая программа экономической помощи. Мы разработали всеобъемлющую стратегию, которая кратчайшим путем может привести к желаемым ре- зультатам».

«Всеобъемлющая стратегия» Уильямса подобно «Плану» Элиота сводится к тому, что индейцев, как скот, содержат в военизированном городке с тюремным распорядком, и в обоих случаях индейцы находят спо- соб противостоять — умирают в поселении Элиота, бун- туют и снова впадают в «язычество» (то есть возвра- щаются к древним верованиям и обрядам) в миссии Уильямса, которую метко аттестует сотрудник англий- ского фонда «Благотворение»: «какая-то птицеферма для людей».

Фигура Уильямса настолько весома в идейном за- мысле книги и ее общей структуре, что именно этому персонажу автор «доверяет» непосредственно выразить параноидальный синдром, составляющий идеологиче- скую подоплеку политического лицедейства, описанного на страницах романа: «Теперь коммунистами казались ему все — и так называемые либералы, и сторонники зе- мельных реформ, и сотрудники организаций вроде «Благотворения» — такие организации служили, по его мнению, ширмой для международных коммунистиче- ских агентств,— и добрая часть служителей римско-ка- толической церкви, в которую проникли красные, за- хватившие власть в Ватикане. Он недооценивал их ко- варство, целеустремленность, их дьявольскую вы- держку».

Точность политического рисунка у Н. Льюиса, од- нако, такова, что и без этого саморазоблачения дельца от религии, потерпевшего крах при попытке нажиться на обращенных душах, содержание романа однозначно свидетельствует: никак не черное злодейство «крас- ных», по условия существования в стране, задавленной иноземным диктатом и доморощенным произволом, ежечасно рождают сопротивление — и стихийное, и вполне сознательное. Оно представляет собой явление чрезвычайно неоднородное, пестрое, исполненное рази- тельных внутренних противоречий и мировоззренческих несовместимостей, и Н. Лыоис, надо отдать ему долж- ное, подходит к его художественной трактовке с той мерой объективности и верности истории, которая обя- зательна для серьезного автора, затрагивающего дей- ствительно острые политические проблемы, что бы он ни писал и к каким бы жанрам ни обращался.

Все сцены и эпизоды романа в своей совокупности подводят к выводу о том, что революционные процессы в стране питает сама жизнь и по-иному быть не может, ибо действительность такова, что против «ужасающей несправедливости» восстают даже служители церкви, признавая право народа на вооруженное насилие. «…Если наш протест уходит в пустоту, то слова «рево- люция без насилия» из бессмысленного лозунга превра- щаются в нечто более опасное. Они становятся умыш- ленным обманом, изобретенным специалистами по пси- хологической войне для того, чтобы угнетенные сложи- ли оружие»,— так отец Альберто, персонаж Н. Льюиса, выразил в своей проповеди позицию многих коллег- единомышленников, составляющих «повое и весьма Опасное течение внутри церкви», по характеристике другого вымышленного персонажа, которую, заме- тим, судя по официальным заявлениям, ныне склонен разделять Ватикан.

Закономерность и неизбежность революционных вы- ступлений, однако, вовсе не означает их оправданности и целесообразности в каждом конкретном случае. Об этом в полном согласии с исторической правдой (доста- точно вспомнить обстоятельства героической и в то же время не продиктованной революционной необходи- мостью гибели Эрнесто Че Гевары в Боливии) И. Лью- ис и напоминает, вводя в книгу сцены экспедиции от- ряда Диаса — группы патриотов-эмигрантов, нелегаль- но перешедших границу с целью разжечь народную революцию и взорвать ненавистную политическую си- стему.

Эти эпизоды образуют самостоятельную линию, не- посредственно с сюжетом почти не связанную, своего рода «репортаж в романе», и то, что писатель счел не- обходимым ее ввести и развить до логического финала, показывает глубину и основательность аналитического подхода автора к историческим реалиям, подсказавшего ему нестандартное художественное решение темы «экс- порта революции», который осмыслен как догматизм навыворот, забвение диалектики, творческих начал ре- волюционной стратегии и тактики. Тем не менее и эта акция патриотов, авантюристическая по сути, хотя и продиктованная чистым порывом, вписывается у Н. Льюиса в общую панораму революционного броже- ния в стране, набросанную отдельными разрозненными, но плотными мазками, в конечном счете складывающи- мися в единое целое. Завершающий штрих в картину вносит найденная автором с поистине журналистским чутьем ударная концовка. Едва успевает закончиться очередной переворот и новоявленный диктатор начина- ет по радио обращение к нации, как его речь прерыва- ется, и голос молодого повстанца, которому удалось на миг прорваться к микрофону, произносит на всю стра- ну: «Да здравствует сопротивление! Да здравствует ре- волюция!»

Если этот эпизод писатель придумал, то остается лишь подивиться точности его творческого воображе- ния, потому что такой случай был на самом деле— во времена Батисты на Кубе, когда группа молодых рево- люционеров захватила радиоцентр и один из них, став- ший после революции национальным героем, успел на три минуты выйти в эфир, а затем был убит (Евг. Ев- тушенко написал об этом сильное стихотворение «Три минуты правды»). Но кажется маловероятным, чтобы Н. Льюис, неоднократно бывавший на Кубе, не знал об этой героической страничке сопротивления, так что фи- нал романа говорит не о наитии, а о позиции автора, который сознательно подводит читателя к ассоциациям со «страной победившей революции», проявляя неза- урядное умение извлекать из конкретного случая за- ключенный в нем обобщенный смысл.

Такое же мастерство освещения отдельного факта в широком социально-временном контексте свойственно и очерковым книгам писателя, достойное место в ряду ко- торых заняли недавно вышедшие из печати «Голоса старого моря».

«За те три года, что я пробыл на фронте, в Англии все изменилось неузнаваемо. Должно быть, в поисках минувшего я и попал в Испанию — страну, которую я в некотором роде знал лучше, чем свою собственную. Испания стала мне второй родиной, и я не раз при- езжал туда при малейшей возможности»,— говорится в авторском предисловии к кпиге, представляющей собой рассказ о трех летних сезонах, которые писатель в 1949—1951 гг. провел в Фароле — каталонской рыбац- кой деревне на средиземноморском побережье страны. Жанровые особенности очерковой книги сочетаются здесь с несколько ностальгическими интонациями и «комментарием из будущего», присущим воспоминани- ям, а также с сильным элементом популярного этногра- фического эссе: как убедится читатель, солидное место в книге занимают описания облика, уклада, нравов, обычаев, верований и суеверий жителей двух соседних деревень — рыбацкого Фароля и земледельческого Сор- та,— а также некоторых других испанских местечек, куда автор попадает со своими добрыми приятелями Себастьяном, мастером на все руки, и доном Альберто, последним отпрыском родовитого семейства.

Этот образец документальной прозы Н. Льюиса от- мечен тем же стилистическим своеобразием, что и его зрелые романы, начиная с посвященного испанской те- ме «Дня лисицы». И здесь автор опирается на подтекст, недоговоренность, разворачивая размеренное, суховатое, окрашенное скрытой иронией повествование. Поэтому общая идея книги, ее философское содержание выходят за рамки по видимости нейтрального и традиционного, лишенного оценочно-эмоциональных тонов последова- тельного изложения событий и наблюдений, хотя выра- стает именно из такого изложения. Как следствие воз- никает впечатляющая в своей документальной досто- верности, выверенная до мелочей и одновременно обоб- щенная картина поэтапного размывания и крушения патриархально-общинных отношений в Фароле и Сорте (представляющих старую Испанию в миниатюре) под натиском послевоенного буржуазного развития страны с его всепроникающим и исподволь растлевающим «честный рыбацкий люд» и сортовских крестьян-земле- дельцев духом наживы.

Этот дух олицетворяет в книге предприимчивый спе- кулянт, нувориш и «король черного рынка» Хайме Муга, превращающий побережье в прибыльную зону от- дыха для иностранных туристов, взыскующих «прими- тива» и средиземноморской экзотики. Наблюдения рас- сказчика впечатляют тем больше, что между скрупу- лезно протоколируемыми переменами во всех сферах жизни Фароля и Сорта лежат два сравнительно длин- ных отрезка времени, и оттого сами перемены воспри- нимаются неожиданней и выразительнее. Всем сердцем отвергая происходящее, показывая, как с новыми вея- ниями из жизни понемногу уходит освященный самой природой общественный уклад и порожденные им ти- пы, а люди мельчают и утрачивают самобытность, автор

в то же время честно свидетельствует об объективном характере этих изменений, их закономерности и не- обратимости. И вместе с рассказчиком читатель вы- нужден признать: да, приостановить коммерческое освоение побережья не могут ни рвение землевладель- ца патриархальной закваски дона Альберто, этого сим- патичного обломка феодальной эпохи, который в бесе- дах с автором неустанно и яростно поносит и феода- лизм, и капитализм, ни старейшины рыбацкой деревни, ни даже господствующая церковь в лице колоритней- шего отца Игнасио, вкладывающего в увлечение архео- логией куда больше души, чем в отправление своих прямых обязанностей.

То, свидетелем чему стал рассказчик и о чем он пове- дал читателю, на языке военных сводок следует назвать скорее вынужденной сдачей позиций, нежели безогово- рочной капитуляцией. При всей любви к Испании «древних пороков и добродетелей» Н. Льюис отдает себе отчет в издержках закосневших способов добыва- ния хлеба насущного, которые фактически обрекают фарольцев и сортовцев па жизнь без завтрашнего дня: «Затем пришли голодные годы, и жизнь в Фароле, не- смотря на веселье и праздники, превратилась в хорошо продуманную борьбу за существование… Рыбаки лови- ли рыбу как в средние века…» Такая жизнь определя- ет собой не только заповеданные ритуалы маленьких общин, но само миросозерцание «общинников»: «…Кре- стьяне были пессимистами, их пессимизм глубоко уко- ренился, его, можно сказать, холили и лелеяли — па ярмарке они покупали фарфоровые тарелочки, исписан- ные мрачными пословицами, и развешивали их по все- му дому, чтобы не забывать, что жизнь — не сахар. В основе подобных убеждений лежит, наверное, то, что в труде земледельца никакой удачи быть не может. Плохая погода разорит хлебороба, но хорошая вряд ли принесет ему намного больше, чем он ожидает».

С большим проникновением в суть дела — и с под- спудно звучащим протестом против натиска обезличива- ющего прогресса — описывает автор повторяющиеся ри- туалы труда и досуга в Фароле и Сорте, например процесс ловли рыбы. Блестяще выявляет Н. Льюис внутренние связи между трудом и обрядом, выступая тут не только хорошим этнографом, но тонким этнопси- хологом. По страницам книги рассыпана масса этногра- фических зарисовок, все они весьма любопытны, а не- которые обряды окутаны дымкой загадочности, как и положено выглядеть в глазах чужака древним ритуа- лам, о смысле и назначении которых забыли даже те, кто их повторяет из поколения в поколение,— напри- мер, действо рыбаков в пещере или хождение по уголь- ям в Сан-Педро-Манрике. Порой мистические церемо- нии, о которых рассказано в книге, откровепно жестоки (жертвоприношение быка по андалусскому обычаю); некоторые заповеди и максимы, вошедшие в плоть и кровь рыбаков и, судя по всему, воспринятые праотца- ми из настольной книги деревни — сборника мудрых речений, изданного еще в 1598 году, который заменяет фарольцам свод житейских и моральных норм,— едва ли покажутся привлекательными (например, запрет мыться с головы до ног по достижении сорока лет). Но и милые, и непонятные, и комичные, и неприятные обычаи и привычки, как с жесткой однозначностью сле- дует из книги Н. Льюиса, обречены на исчезновение вместе с охранявшим их образом жизни.

Цепко «схваченные» и всесторонне рассмотренные приметы воздействия послевоенной «туристизации» Ис- пании на местный социальный микромир — одно из не- сомненных достоинств «Голосов старого моря». Другое достоинство заключается в искусстве портрета, коллек- тивного и индивидуального. Общий план книги — пано- рамное изображение двух соседних общин; он сочета- ется с «крупным планом» — развернутыми портретами- характеристиками отдельных представителей этих об- щин, причем портреты даются методом присовокупле- ния все новых и новых черточек к постепенно склады- вающемуся облику. Здесь останавливают на себе вни- мание и подлинно народные характеры, воплощающие честь, доброту, готовность помочь и поделиться, такт и здравомыслие, долготерпение и озабоченность более чем скромным достатком,— одним словом, все то, что отли- чает трудовую Испанию. Не менее интересны, однако, и другие описанные рассказчиком человеческие типы, занимательные и своеобычные. Нет необходимости перечислять все удачи Н. Льюиса, но, думается, чита- тель запомнит распорядительницу во всех фарольских делах, главу деревенского матриархата, фигурирующую в книге под именем Бабки, ее зятя Себастьяна, поден- щицу Кармелу, донкихотствующего дона Альберто, ры- баков Хуана, Симона и Пухольса, местного Знахаря, соединившего в одном лице врачевателя, мирового судью и лоцмана-наставника во время путины, разорив- шегося арендатора Фонса, отца Игнасио.

Особое место в образной системе книги занимает Муга, и этого нельзя не заметить. Хотя Н. Льюис, вер- ный своей манере, рисует его вполне нейтральными красками, избегая заостренности и собственно автор- ских ремарок, его отношение к этому типу недвусмыс- ленно выдает уже та обстоятельность, с какой рассказ- чик фиксирует все признаки падения нравов, разруше- ния вековечного уклада, переоценки ценностей и распа- да духовных связей между членами общины— всего, чем оборачивается для Фароля и Сорта каждое новое начинание беззастенчивого мошенника и проницатель- ного дельца.

Таким же образом — без «нажима», без заявки лич- ной точки зрения рассказчика, за счет многозначитель- ных недоговоренностей, продуманно отобранпых дета- лей и умело выстроенных интонационных «ходов» — проводится мысль о неприемлемости для народа Испа- нии франкистской государственности, о полной и без- условной несовместимости фалангистского режима с национальным характером. Мысль, добавим, для Н. Льюиса не новая — не менее отчетливо прозвучала она в романах «День лисицы» и «Десятый год от при- бытия корабля», и если в «Голосах…» писатель не формулирует ее открытым текстом, так это указывает лишь на то, что ему нет нужды «задним числом» опре- делять свою позицию, остававшуюся ясной и неизмен- ной на протяжении десятилетий.

Тем не менее, как нетрудно увидеть, рассказчик и здесь не упускает случая отметить крайне враждебное отношение простого люда к полиции, гнетущее ощуще- ние угрозы, вызываемое одним только появлением стра- жа порядка. Тут даже сравнения призваны передать ощущение чего-то нечеловеческого, бездушного, холод- ного: «Сам капитан был в форменной кожаной шляпе, какие носили в начале прошлого века. Что-то в лице его было от древнего грека, от классической статуи, а вер- хом и в этой нечеловеческой шляпе он походил на кен- тавра… В голосе его гремела медь. Так могла бы гово- рить ожившая античная статуя».

Красноречивые факты, бросающие свет на режим, упоминаются как бы вскользь. Сообщается, к примеру, что в полицейском участке Знахарю отбили почки, причем в избиении принял участие донесший на него священник из другого поселка; или что Кармела по- пала под негласный надзор потому лишь, что к началу фашистского мятежа оказалась на острове, где сохра- нялась власть Республики; или что Себастьян «после поражения Республики… скрывался, был арестован и несколько лет просидел в тюрьме — обычная судьба ты- сяч и тысяч испанцев, живших в то смутное время». Одного наблюдения и одной ремарки рассказчика хва- тает, чтобы исчерпывающе охарактеризовать политиче- скую ситуацию в стране: рыбаки дают своим лодкам имена, скрывающие издевку над лозунгами фашистской пропаганды; в одном из первых объявившихся в Фа ро- ле туристов рассказчик «заподозрил шпика, которых в те годы в Испании было чуть ли не больше, чем чест- ных людей».

В этом контексте выделяется многозначительный эпизод поездки автора с Себастьяном в городок на ис- пано-французской границе, где Себастьян передает деньги бывшему лейтенанту республиканской армии, которому нужно бежать во Францию. Эпизод с непре- ложностью документа свидетельствует о том, что для простого испанца помочь антифашисту — не просто хо- роший поступок, а нравственный императив. Простым испанцам и отдает рассказчик свои симпатии: «Это была моя Испания,— пишет он о случайных дорожных попутчиках в вагоне третьего класса.— Я узнал и по- любил ее, так же как узнал и полюбил Себастьяна, этого худого человека с грустными глазами, поэта, не писавшего стихов, безоружного бойца, побежденного, но не сдавшегося…»

Сорок с лишним лет тому назад великий художник слова, представитель другой страны, писал о молодом испанце-республиканце: «Пусть, кто хочет, ставит на Франко, или Муссолини, или на Гитлера. Я делаю ставку на Ипполито»2. Норман Льюис делает ставку на Себастьяна — прогрессивные традиции в литерату- ре так же прочны, как жизнестоек прошедший сквозь жестокие испытания прекрасный народ.

 

В. Скороденко

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Бегство от мрачного экватора

*

Flight

from a Dark Equator

Перевод с английского А. Герасимова

Глава 1

Февральским днем в аэропорту Лос-Ремедиоса при- землился «Дуглас» ДС-6В; двое таинственных мужчин атлетического сложения спустились по трапу и на ожидавшем их «мерседесе» допотопной модели напра- вились в главный город департамента, во дворец губер- натора.

Оба эти человека (хоть и значилось в паспорте у одного— инженер, а у другого —геолог) были опытны- ми специалистами по работе с латиноамериканскими политическими деятелями, и на обоих старый черный «мерседес» произвел благоприятное впечатление. По- следний раз они ехали на встречу с потенциальным диктатором на «роллс-ройсе» с золоченой решеткой ра- диатора, и вульгарная роскошь вызвала у них отвра- щение.

Это впечатление усиливалось с каждой минутой. На пикетах, мимо которых они проезжали, солдаты, пре- бывавшие в дремотном состоянии, тотчас вскакивали, словно кто-то дергал их за невидимые ниточки, отдава- ли честь и махали вслед рукой; улицы освобождались от транспорта и пешеходов при одном приближении их автомобиля, хотя машина шла без сирены и эскорта.

Во дворце им не пришлось томиться в приемной— напротив, их немедленно провели к губернатору, в весьма небогатые покои.

В маленькой комнате, убранство которой отдавало безвкусицей местного варианта викторианского стиля, заморские посетители, по горло сытые общением с так называемыми сильными личностями, нередко находили понимание и поддержку.

Облик генерала Серверы Лопеса Балсеяна гармони- ровал с убранством комнаты. Потомок англичанки по фамилии Харви, этот коренастый человек унаследовал ее внешность. Инженеру он напомнил увлеченного лов- лей рыбака с обложки старого издания «Сатердей ив- нинг пост», рисунок Нормана Рокуэла. Геолог обратил внимание па беспрестанную изысканную жестикуляцию небольших белых рук и на привычку генерала дотра- гиваться до близлежащих предметов кончиками паль- цев, словно он хотел убедиться в реальности их суще- ствования.

Немолодая служанка принесла бокалы с густым хе- ресом и сухое печенье, и после краткого обмена привет- ствиями начался деловой разговор.

Оба посетителя заранее изучили соответствующую информацию о деятельности генерала как в прошлом, так и в настоящем, его взгляды, характер, его симпа- тии и антипатии и полностью согласились с рекоменда- циями, данными на совещании. «Говорите с ним так, как вы стали бы говорить с деловым человеком, а не с политиком. Сразу переходите к сути. Не пытайтесь ее завуалировать. В разговоре старайтесь быть краткими. Этим вы скорее завоюете его симпатию. И помните: английским он владеет лучше вас».

— Генерал, я рад сообщить вам, что мое Управле- ние высказалось за предоставление займа. — Только высказалось? — Извините. Мы так обычно говорим. Вы получите три миллиона.

Генерал никак не отреагировал на названную сум- му. Он надеялся на пять миллионов, но теперь гово- рить об этом было бесполезно.

— Три миллиона меня устроят.

«Что за прелесть этот генерал,— подумал инже- нер.—Приятно, когда не надо ходить вокруг да около». Он сравнивал Лопеса с трусливым старым хитрецом из Доминиканской Республики, с Трухильо, который вы- нудил их пройти через весь фарс многодневпого без- делья в отеле «Харагуа», в городе Трухильо, пока они не вышли на посредника, через которого должпа была совершиться сделка. Инженер опустился на глубокий старомодный диван и пояснил:

— Вы получите максимальную сумму, которую мое Управление вправе предлагать самостоятельно. Это вовсе не означает, что впоследствии конгресс не смо- жет ее увеличить. В том случае, если события бу- дут развиваться в соответствии с нашими ожида- ниями.

Прищурившись, генерал пристально посмотрел пе- ред собой, точно хотел снять с крючка очень малень- кую рыбку.

Внезапно он улыбнулся:

— В этом можно не сомневаться. — Воспринимайте заем как выражение уверенности в том, что выборы завершатся вашей победой. Две трети будут выплачены, когда вы станете президентом, а по- ка в качестве аванса вы получите одну треть. Мы пред- почитаем не переводить деньги через банк. Мы привез- ли их с собой наличными.

Все трое едва заметно улыбнулись, и генерал одоб- рительно кивнул.

— У нас есть одно-два маленьких условия,— ска- зал инженер. — Это даже не условия,— сказал геолог.— Скорее просьба.

Лопес снова приветливо улыбнулся:

— Я вас слушаю.

Инженер поднялся с дивана.

— Мое правительство обеспокоено возрождением партизанского движения в Латинской Америке. — В нашей стране его нет,— сказал генерал и сде- лал жест, совсем не свойственный человеку англосак- сонских кровей, будто хотел отмахнуться от назойли- вой мухи или комара, чем впервые выдал свое латино- американское происхождение. — Пока что нет, но, по нашим разведданным, оно скоро появится. В Колумбии формируется Движение Восьмого Октября. — Восьмое Октября… Дата смерти Гевары 3, если не ошибаюсь. Интересный был человек. Хотел бы я по- знакомиться с ним.

Геолога удивило, что генерал мог находить Гевару интересным, но сама нешаблонность мышления подни- мала Лопеса в его глазах.

— Мы бы хотели, чтобы партизанское движение было раздавлено в зародыше. — Что вы предлагаете? — Для начала вы могли бы прижать студенческие группы. — Удивительное совпадение,— сказал Лопес.— Именно это я и собирался сделать. — Помимо действий городских партизан, вам сле- дует быть готовым к волнениям в горах. Одна банда из Эквадора уже собирается перейти границу. — Вот это представляет гораздо большую опас- ность,— сказал генерал.— В департаменте тысячи ква- дратных километров гористой местности, значительная часть которой не изучена. — У нас есть свой человек в этой группе. Они хо- тят обработать индейцев. Боюсь показаться пессимис- том, генерал, но это что-то совершенно новое. — Я с большим интересом прочитал дневники Ге- вары,— сказал Лопес.— В них много полезных сведе- ний. Гевара потерпел неудачу именно потому, что пре- небрегал индейцами в стране индейцев. Должно быть, эта ошибка и учтена сейчас. — Вы способны справиться с ситуацией своими силами? — Нет. — Можем ли мы помочь? — Да. — Чем именно? — Вертолетами. — Вы просите луну с неба, генерал. — Представляете ли вы хоть немного характер местности? — Немного представляю,— ответил инженер. — Тогда вы должны понять, что другого способа нет. У вас же есть представительство в столице. — Нашего посла выставили бы из страны, если б только узнали о нашем разговоре. — Я не настолько безрассуден, чтобы послать гор- стку пехотинцев в горы. Когда я получу вертолеты? — Думаю, вопрос может быть решен лишь в Уп- равлении, когда мы вернемся. — В случае положительного решения когда верто- леты будут доставлены? — Говорить о сроках преждевременно. — И все же когда? — твердо повторил генерал. — Возможно, недели через две. В случае положи- тельного решения вертолеты будут присланы вместе с военными советниками.

Лопес взял в руки пустую серебряную чернильни- цу, постучал по ней пальцем и поставил на место.

— А нельзя обойтись без советников? — Советники —это часть комплексного соглашения. К сожалению, правила устанавливаю не я. — Хорошо, я принимаю ваши условия.

Геолог, поглощенный до этого момента разглядыва- нием деталей картины «Похищение Елены», написанной блеклыми красками по стеклу, сделав глубокий вдох, вступил в бой.

— У вас, генерал, есть в Ультрамуэрте оловянный рудник, который сейчас никому не приносит пользы. Мы считаем, что при соответствующих вложениях до- быча руды могла бы стать весьма значительной. — Что вы предлагаете? — Одна из наших добывающих корпораций хотела бы приобрести пятьдесят один процент пакета акций.

«Олово,— подумал генерал,— вот что привело их сюда. Новые волнения в Боливии, падение правитель- ства, захват рабочими рудников, рост цен на олово, за- пасов которого хватит лишь до 1992 года. Оловянная руда — вот единственное серьезное достоинство депар- тамента».

— Там весьма устаревшее оборудование,— сказал генерал.— Рудник был законсервирован десять лет назад. — Предполагается его модернизировать. Думаю, дешевая рабочая сила здесь найдется. — Индейцы будут работать за пятьдесят центов в день,— сказал генерал.

Блестящая идея осенила Лопеса: одним выстрелом убить двух зайцев. Выражение его лица не изменилось.

Осложнений с профсоюзами не возникнет?

— У нас нет профсоюзов. Вы получите сорок де- вять процентов. — Цена акций должна быть приемлемой. — Я постараюсь,— обещал генерал. — Когда мы сможем получить окончательный ответ? — Вы получите ответ в тот же день, когда я узнаю о вашем решении насчет вертолетов.

Глава 2

Прошло полтора месяца, и тем же самолетом в Лос- Ремедиос прилетел Роберт Хоуэл.

В аэропорту его встретил Седрик Харгрейв, руково- дитель латиноамериканского сектора «Благотворения».

Харгрейв подвел Хоуэла к застекленной конторке с окошечком, за которым находился чиновник иммиграци- онного бюро, посадкой головы напоминающий грифа. Хоуэл уже был предупрежден Харгрейвом, что здесь éгo сфотографируют скрытой камерой. Все в Хоуэле — моложавость, энергия, чересчур быстрые для местного климата движения, деловитость горожанина — выдава- ло в нем приезжего; стоявший рядом небрежно одетый Харгрейв, мужчина средних лет, с пропеченной солн- цем кожей, производил впечатление человека давно адаптировавшегося.

Птичья головка чиновника повернулась к ним.

— Прочтите предупреждение,— попросил чиновник.

Над окошечком висела картонка с предупреждением

о суровых наказаниях за сообщение ложных сведений при заполнении иммиграционных форм, а также за сокрытие истинных.

— Засмейтесь — увидите, что из этого выйдет,— шепнул Харгрейв.

Хоуэл устало улыбнулся.

— Пожалуйста, отнеситесь серьезнее,— снова по- просил чиновник,— прочтите предупреждение. — Я уже прочитал. — В таком случае прочтите, пожалуйста, еще раз.

Склонив голову набок, он с птичьей насторожен- ностью следил за Хоуэлом, и когда тот сделал вид, что читает, чиновник сунул руку под столик.

— Вы испортили ему первый кадр,— сказал Хар- грейв, повернувшись к чиновнику спиной, чтобы тот не мог его услышать.— Органы безопасности у них вполне на уровне. — Я уже в столице устал от проверок. — Вы же в Латинской Америке. Здесь к иностран- цам относятся с недоверием. Шеф местной полиции черпает идеи из книг о Джеймсе Бонде. Никогда не угадаешь наперед, что еще он выкинет. Вы раньше бы- вали в этих краях? — Нет, в Латинской Америке я впервые. — Надеюсь, вы быстро привыкнете к здешней жиз- ни. Пройдет несколько дней, и все эти штучки пере- станут вас раздражать. Хотите выпить кружку пива? — Хочу, и не одну. — Тогда мы поедем в город и поищем местечко, где можно отдохнуть. Между прочим, нам предстоит про- ехать три пикета.

Через полчаса они сидели в пивной, расположенной на одной из тихих улочек. Харгрейв пытался скрыть нервозность притворным кашлем, от которого у него слезились глаза. Зачем приехал сюда Хоуэл? Почему он так внезапно свалился ему на голову? За окном, точно картина, написанная в ярких топах художником- кубистом, нагромождением бетонных коробок, отбрасы- вающих резкие тени, вставал Лос-Ремедиос, главный город департамента.

На тротуаре сидел человек с лицом эскимоса и тыкал палкой в большую гремучую змею: этим он надеялся привлечь внимание к своему товару — разным сна- добьям.

— Средняя температура — тридцать два градуса по Цельсию, и днем, и ночыо,—заметил Харгрейв.— Тут нет ни лета, ни зимы, ни сезона ливней. Дождь идет когда ему вздумается. Слава богу, хоть кондиционеры есть.

Он засмеялся сухим, едва отличимым от покашлива- ния, отрывистым смехом, который следовало понимать как извинение за недостатки местного климата и стран- ности здешних людей. Харгрейв примерно соответство- вал тому представлению, которое заранее сложилось о нем у Хоуэла на основании обрывочных сведений: чело- век неопределенного возраста, прикрывающий свои упу- щения показным энтузиазмом. Борода смягчала кон- траст доброго и злого в его лице.

Харгрейв жестом попросил принести еще два пива,

— Ну и времечко же выбрали вы для приезда! Гу- бернатор нашего департамента в любой момент может попытаться захватить власть в стране. Готов держать пари, он сделает это первого мая. Здесь первое мая— излюбленный день для всяких переворотов, не то пас- ха, не то рождество, не то оба праздника вместе. Обыч- но в этот день народ устраивает шествия, гулянья. Возможно, и танки на улицу выкатят, и бомбежка не- большая будет, если произойдет переворот.

Он улыбнулся загадочной улыбкой, прищурил гла- за, предвкушая надвигающиеся события.

— Это в том случае, если либералы не ухлопают его раньше. Губернатор принадлежит к партии консервато- ров, поэтому по конституции его помощник — либерал. Оба терпеть друг друга не могут, но на людях —луч- шие друзья. Лично я голосовал бы за губернатора. Он человек жесткий. Образование получил в каком-то се- вероамериканском университете, как и большинство местных политиков. Этих деятелей не так-то просто раскусить. Кажется, партизаны собираются активизи- ровать свои действия. Так что скучать вам не при- дется.

Проехал автомобиль, поднимая клубы пыли, а когда пыль рассеялась, за окном вновь возник, словно злове- щий джинн, вырвашийся из бутылки, человек с гре- мучей змеей.

— Страна чудес,— с горькой иронией проговорил

 

он, едва шевеля губами.— Эта пивная называет-

ся «ie Esperaré a tu Vuelta» 4, потому что заключен- ные сразу после освобождения из тюрьмы, что нахо- дится неподалеку, приходят сюда выпить. Я не имею в виду политических — они, попав в тюрьму, уже из нее не выходят. Для нас уличные перестрелки — дело привычнее.

Он не без гордости указал на следы пуль на по- толке:      

— Новые. На прошлой неделе их пе было.

Эти перестрелки, как бы говорил Харгрейв,— часть моей жизни. Они были предметом его сдержанной гордо- сти, как лютые морозы для исследователя Антарктики или бессмысленная жестокость казармы для солдата. Уличная пальба как средство развеять скуку, грему- чая змея на тротуаре, насилие в самых разнообразных проявлениях, раздирающая горло пыль, жара, не выпу- скающая из своих объятий ни днем, ни ночью, как не- насытная любовница,— многое мог бы он рассказать о жизни в Колумбии.

Хоуэл, оторвав взгляд от пылинок, танцевавших в столбе солнечного света, заметил вдали, на противопо- ложной стороне улицы, несколько темных рваных меш- ков, лежавших на земле у стены.

— Это индейцы,— пояснил Харгрейв.— Наверное, больные. Они часто лежат на тротуарах. Двоих недав- но загрызли ночью собаки. Пресса подняла было шум, по местную газету оштрафовали: нечего портить репу- тацию города. — А что делает в связи с этим ваш сектор? — спро- сил Хоуэл.

Харгрейв удивленно посмотрел па него:

— Мой сектор состоит из двух человек. А по тер- ритории страна равна половине Западной Европы. Шансов на успех не больше, чем при попытке заткнуть пальцем дыру в плотине. — Вы писали об этом случае в своем отчете? — Этот случай — лишь один из ста. Обо всех пе на- пишешь,— терпеливо объяснил Харгрейв. У него сно- ва вырвался короткий виноватый смешок. — Я слышал, вы проработали год в «Красном Кре- сте»,— добавил он. — «Красный Крест» — моя временная работа,— по- яснил Хоуэл.— Я и сейчас там работаю. Им нужен был человек, способный провести расследование. По воз- вращении из этой поездки я собираюсь вернуться в «Благотворение». Во всяком случае, на какое-то время.

Харгрейв решил воспользоваться удобным случаем.

— Ваш приезд связан с деятельностью «Красного Креста»? — Точнее, с моей работой в Колумбии. Я только что из Плапаса, был у индейцев гуахибо — правда, ничего полезного сделать не удалось,— и Чарльз попросил ме- ня заехать к вам, раз уж я оказался в этой стране. Ка- жется, он имеет слабое представление о расстоянии между Планасом и Лос-Ремедиосом.

«Я уверен, «Красный Крест» не станет возражать, если вы возьмете отпуск на несколько дней,— сказал Чарльз.— Все расходы мы вам оплатим. Раз уж вы едете в Колумбию, напишите, пожалуйста, докладную о нашей деятельности в Лос-Ремедиосе. Если у вас останется свободное время. Главная же ваша задача — заставить Лиз Сейер вернуться домой».

«Но что я могу сделать, если она не хочет возвра- щаться?»

«Роберт, вы должны уговорить ее. Делайте что хо- тите, только увезите ее».

Он посмотрел на Хоуэла добрыми живыми глазами, и Хоуэл в который раз поразился его почти гипнотиче- ской способности привлекать людей на свою сторону, заражать своей убежденностью. Может быть, это объ- яснялось тем, что Чарльз сам все принимал близко к сердцу.

«А из-за чего столько волнений?» — удивился Хоуэл.

«Она попала в ужасную ловушку. Я не сомневаюсь в этом. Я долго беседовал со Смолдоном после его воз- вращения оттуда. Он говорил весьма сдержанно, даже слишком сдержанно, но, судя по тому, что мне удалось узнать, дела действительно обстоят неважно. Мне ка- жется, у нее неприятности с властями».

«Пошлите ей билет на самолет и прикажите вер- нуться»,— сказал Хоуэл.

«Так мы ничего ие добьемся. Кто-то должен по- ехать и увезти ее».

«Мне не хочется делать этого, Чарльз. У меня нет над ней власти, а главное, я просто пе люблю вмеши- ваться в чужие дела. Не могли бы вы поручить это ко- му-нибудь другому?»

«Нет, не могу. Только вы обладаете необходимым тактом и опытом. Да и не можем мы тратить средства на то, чтобы только за этим посылать человека из Лон- дона. По счастливому совпадению вы едете в Колум- бию. Я не теряю надежды убедить вас».

В конце концов Роберт Хоуэл дал согласие.

«Вы очень нужны «Благотворению», — сказал Чарльз.— Вы и представить себе не можете, как я буду рад, когда вы к нам вернетесь».

Послышалось приглушенное дорожной пылью цоканье копыт о мостовую, и в лучах солнечного света появился небольшой отряд верховых на мулах. Хоуэлу бросились в глаза стройность животных, горделивая осанка всадников в расшитых костюмах, а больше все- го — выражение дьявольского безразличия на их че- канных лицах. За спинами у людей болтались ружья, а с седел свисали арканы.

— Личная гвардия губернатора,— пояснил Хар- грейв.— Преступники, приговоренные к длительным срокам заключения и выпущенные из тюрем,— в ны- нешних чрезвычайных обстоятельствах они могут ока- заться весьма полезны. Специалисты по грабежам, на- силию и убийствам.

И снова в его голосе звучала гордость.

— Похоже, губернатор — зловещая личность. — Да. Тем более что в личном общении он кажет- ся весьма здравомыслящим человеком. Говорят, он сам изобретает орудия пыток, но этому я не верю. Раньше, когда он еще был доступен, я нередко встречался с ним

на коктейлях. Он ничуть не хуже любого другого политика. Наверно, даже лучше. Он способен признать- ся вам, что в этой стране политический деятель может купить голос избирателя за один доллар.

— Но иностранцев-то хоть не трогают? — Не трогают. И потом, дорогой мой, девять изби- рателей из десяти сами предпочитают иметь сильную личность во главе государства. География края такова, что многие районы практически недоступны, и, поверь- те мне, до появления на политической арене Лопеса в департаменте царил хаос. Я всегда считал себя либера- лом, но если бы вы прожили, как я, десять лет в атмо- сфере полной анархии, вы тоже нашли бы аргументы в пользу сильной личности. А генерал не просто силь- ная личность. Однажды он сказал, что Колумбия, ко- гда придет время, шагнет из феодализма сразу в совре- менный капитализм, и ничто не сможет этому поме- шать. Я верю, что так и будет,— сказал Харгрейв. — Есть ли у него какие-нибудь человеческие слабо- сти? — спросил Хоуэл.

Харгрейв задумался.

— Полагаю, есть,— ответил он.— Лопес суеверен. Очень суеверен.

Они снова сели в большой американский автомобиль и по узким улочкам стали выбираться из города. Хар- грейв, опустив стекло на несколько дюймов, осыпал пешеходов невразумительными проклятиями на мест- ном диалекте.

От раздражения на его обожженном солнцем лице выступили веснушки.

— Должно быть, я здесь слишком давно живу. Со- баки, бросающиеся на людей, другие ужасы—многое я уже не воспринимаю. Просто не замечаю.

Хоуэл готов был поверить, что Харгрейв не преуве- личивает. Потеря восприимчивости — так называлась болезнь, симптомы которой он быстро распознал.

Они ехали по грязной улочке мимо проворных ка- лек и полоумных нищих, а расположившиеся на обочи- не торговцы укладывали в жаровни куски отвратитель- ного на вид сырого мяса. Кающиеся грешники ползли на коленях по каменным плитам к дверям церкви, на- поминавшей византийскую крепость.

«Он ничего не видит,— думал Хоуэл.— Ничего не чувствует. Точно в скорлупу забрался».

Хоуэл только что побывал в безликой индейской пустыне, где нет ни красок, ни звуков, ни движения жизни, наедине с ветром да звездами, мерцающими в ночном небе, а теперь поток впечатлений захлестывал его почти до дурноты. Ему казалось, что у Харгрейва развилась профессиональная болезнь, проявлявшаяся в постепенной, но неуклонной потере чувства сострада- ния, в угасании всякого интереса, болезнь, приводив- шая к тому, что люди, которым сотрудники «Благотво- рения» должны были помогать, начинали их раздра- жать.

— Когда-то и у меня сердце кровью обливалось,— подтвердил Харгрейв его мысль.— Но со временем острота восприятия притупляется. В местной тюрьме человеку могут перевязать член и ждать, пока у него не лопнет мочевой пузырь. От всего этого можно с ума сойти, но никто не сходит. Это не воспринимается как реальность. Воображение не справляется.

Церковный купол врезался в бронзовое небо вместе с кружившими стаями голубей, перезвон колоколов за- глушал шум кондиционера. На рысях проехали всадни- ки с патронташами на груди. Женщины выхватывали детей из-под копыт мулов.

Харгрейв, погруженный в будничные заботы рабо- чего дня, с невозмутимым видом вел машину.

— Обычно мы добираемся до Дос-Сантоса за час, но сегодня мы потеряем время на пикетах. Часа за два доедем. — Чарльз не понял, что вынудило вас туда пере- браться. — Нам приходится иметь дело с местными миссио- нерами. У них там асьенда и они предоставили нам помещение. Плата за него меньше, чем в городе. Меж- ду прочим, этот автомобиль принадлежит миссионеру Граалю Уильямсу, он очень полезный человек. — Должно быть. А своего автомобиля у вас нет? — Есть, но без кондиционера. Для поездки в город все просят автомобиль у миссионера. — Вы считаете, что для работы вам полезнее нахо- диться в Дос-Сантосе? — Несомненно. В относительной прохладе, в при- личных условиях и работается лучше. В доме тоже 5 установлен кондиционер. Есть все современные удоб- ства. Я думаю, вам у нас понравится.

Разговор прервался на минуту, затем Харгрейв до- бавил:

— Зачем лишать себя удобств, если это не продик- товано необходимостью?

«Оправдывается»,— подумал Хоуэл.

 

Внезапно городской пейзаж перешел в череду жи- вописных сельских домиков. Кусты на обочинах смени- лись вскоре деревьями — сначала со спиленными на дрова нижними ветвями, затем уже не тронутыми чело- веком. Вместо городских ласточек появились маленькие птички с ярким оперением, носившиеся над дорогой, а когда начался тропический лес, из зарослей выпорхну- ла голубая бабочка и, ударившись о ветровое стекло, распласталась на нем, будто кто-то приколол ее булав- ками.

— Я совсем не потею,— сказал Харгрейв.— Поэто- му жару переношу хуже других. Вообще-то мы при- держиваемся вполне спартанского образа жизни. На- пример, сами выращиваем почти все, чем питаемся. — Как дела у Лиз? — спросил Хоуэл.

Он заметил настороженность Харгрейва, хотя в лице того не дрогнул ни один мускул.

— Нормально,— ответил Харгрейв. — Работой довольна? — Работой? Да, довольна.

У Харгрейва едва заметно перекатился кадык.

— Да, думаю, довольна. — У Смолдона другое мнение. — Он вам сам это сказал? — Он говорил с Чарльзом. — Они с Лиз не очень-то ладили. У них были раз- ногласия. — Я так и думал. — Чарльз вечно делает из мухи слона. — Мне кажется, это не тот случай,— сказал Хоуэл. — Насколько мне известно, у Лиз все в порядке, сказал Харгрейв.— Но вы сами сможете проверить.

Харгрейв умолк, и Хоуэлу показалось, что сейчас он скажет что-то еще.

— Она занимается очень полезным делом,— сказал Харгрейв.

Хоуэл ждал совсем других слов.

— Красивая девушка,— сказал Хоуэл.— Я видел ее однажды на вечеринке, которую устраивали на площа- ди Слоан. Она меня, наверно, и не помнит.

Густую растительность, обступавшую с обеих сторон извилистую дорогу, сменили высокие, стройные дере- вья, сквозь которые проглядывали очертания плоских, сглаженных гор. Люди негроидпой расы неподвижно стояли возле хижин, вдыхая красноватую пыль, подни- мавшуюся из-под колес.

Наконец Хоуэл увидел местных индейцев. Они шли вдоль дороги, сгибаясь под тяжестью не то воображае- мого, не то реального груза; на головах у них были широкополые шляпы. Дети на слабых, тонких ножках едва поспевали за взрослыми.

— Дальше первого пикета им не пройти,— сказал Харгрейв. — Почему? — Новая тактика генерала. Он хочет очистить от ицдейцев горные районы. Индейцы, пришедшие в Лос- Ремедиос, уже не могут вернуться назад. — Для чего он это делает? — Он хочет, чтобы они ассимилировались. Так он это называет. На самом деле их отправляют работать на плантации или рудники. — Индейцы, должно быть, сопротивляются? — А вы как думаете? Отец отправляется в город что-то купить или продать, а вернуться домой не мо- жет. Что прикажете делать его семье? — Но ведь он может подняться в горы, сойдя с до- роги? — На протяжении первых двадцати километров от Лос-Ремедиоса он не может сойти с дороги, не рис- куя при этом жизнью. Такова одна из многих мер, введенных Лопесом в интересах государственной без- опасности. Сходить с дороги запрещено. Иначе пикеты теряют всякий смысл.

— Я надеюсь, вы расскажете мне обо всем по- дробнее.

— Если хотите. — Мне надо написать докладную. — Для «Красного Креста»? — И для Чарльза тоже. Он заинтересовался жизнью индейцев. Я потом объясню, с чем связан его ин- терес.

Хоуэл заметил, что при упоминании об интересе Чарльза к жизни индейцев Харгрейв снисходительно улыбнулся.

— Учтите, если смотреть вперед, такая политика совсем неплоха. В горах индейцам туго приходится. Хозяева кофейных плантаций давным-давно расхватали все приличные земли. Но мне кажется, что Лопес ру- ководствуется и другими соображениями. Я подозре- ваю, что он хочет вытурить индейцев из горных райо- нов, пока партизаны не взяли их в оборот.

На перевале они увидели пикет, по обе стороны от него вытянулись колонны замерших машин.

— Что за невезение,— пробормотал Харгрейв.— Раньше такого не бывало. Слава богу, что нам не надо в город. Той колонне и конца не видно.

Они пристроились в хвост. Солдаты тщательно обы- скивали первую машину.

— Надо же, какие дотошные стали,— сказал Хар- грейв.— Наверно, оружие ищут.

Они вышли из машины.

На высоте три тысячи футов над городом жара была терпимой. Впереди, уходя вершинами в небо, высились горы вулканического происхождения с аб- солютно гладкими склонами. Вытянувшиеся свечи как- тусов живой изгородью обступали дорогу. Песчаная почва, на которой они росли, быстро впитывала в себя ручейки, оставшиеся после прошедшего недавно ливня.

Двое тощих темнокожих солдат, не умолкавших ни на минуту, по приказу несколько более упитанного смуглолицего сержанта вытащили из машины запаску и начали демонтировать покрышку; полный белый офи- цер наблюдал за их действиями, стоя поодаль. Индей- цы, выражая своим безучастным видом готовность поко- риться судьбе, расположились в сторонке, сидя на кор- точках двумя группами —мужчины и женщины от- дельно. Солдаты, обыскивавшие автомобиль, возбуж- денно закричали. «Надо завести дневник и фиксировать впечатления»,— подумал Хоуэл. Индейцы оставались спокойными, флегматичными, молчаливыми. Метисы — те, наоборот, были подвижны, держались оживленно и непосредственно. Различное питание, наследственные факторы — в чем крылась причина?

Вдруг что-то произошло.

— Они обнаружили двух индейцев, которые хотели пробраться тайком,— пояснил Харгрейв.

Один из солдат распахнул дверцы старого, видавше- го виды фургончика и забрался внутрь. Он ухватил чьи-то длинные черные волосы, намотал их на руку, дернул изо всех сил; из фургончика кубарем вылетела индеанка и растянулась на траве вместе с ребенком, привязанным к спине. Не отпуская волос, солдат по- ставил ее на ноги. Платок ослаб, и ребенок вот-вот должен был упасть.

«Он же сейчас разобьется»,— подумал Хоуэл и, под- бежав к солдату, схватил того за плечо; солдат тотчас отпустил женщину, перебросил винтовку в правую руку и резко ударил Хоуэла стволом под дых. Хоуэл по- чувствовал сильный толчок, ощутил, как ствол с мас- сивной мушкой вонзился в солнечное сплетение, но боли не испытал. Он перегнулся пополам и упал на зем- лю; подтянув ноги к животу, он хватал ртом ускольза- ющий воздух. В ушах медленными глухими ударами дедовских курантов пульсировала кровь. Сквозь мут- ную пелену, которая застилала глаза, он смотрел на уходившую из-под него землю, усеянную муравьями. Мрак обступил его со всех сторон, и он провалил- ся в кромешную тьму; из раскрытого рта потекла слюна.

Затем он услышал неразборчивый отрывок фразы, которую произносил склонившийся над ним Харгрейв, и понял, что сидит на скамейке.

— Я, кажется, отключился. — Да,— сказал Харгрейв,— и еще как. Крепко вам досталось. Голова кружится? — Немного. И тошнит. Ничего, пройдет.

Он вытер навернувшиеся слезы, и окружающие предметы вновь обрели резкие очертания.

— Вам крупно повезло,— сказал Харгрейв.— Уиль- ямс совершенно случайно проезжал мимо. Теперь он все уладит. — Уильямс? — Грааль Уильямс. Миссионер. Я вам рассказывал о нем. — Да, вспоминаю. Что он уладит? — Договорится, чтобы вас отпустили. Офицер хотел

арестовать вас за сопротивление властям. Он был про- сто в бешенстве.

Горизопт чуть накренился, затем вернулся в преж- нее положение. Тиканье в ушах внезапно прекра- тилось.

— Что же такое, по их мнению, я натворил? — Вы помешали представителю вооруженных сил исполнять его обязанности, а это — тягчайшее преступ- ление. Так и за решетку можно угодить. А вот и Уильямс.

Человек, приближавшийся к ним, рядом с низко- рослыми колумбийцами казался гигантом. У него было крупное, значительное лицо нордического типа и свет- лые коротко подстриженные волосы.

Уильямс шел, положив руку на плечо колумбий- ского офицера, возвышаясь над ним на целую голо- ву, и офицер, казалось, сгибался под тяжестью этой руки.

Уильямс взял Хоуэла за руку, осторожно, заботли- во пожал ее и отпустил.

— Добро пожаловать в Лос-Ремедиос, мистер Хоуэл. Седрик говорил о вас, и мы благодарим за честь, которую вы оказали нам своим приездом. Я объяс- нил Хуану, что вы являетесь наблюдателем ООН, он весьма сожалеет о случившемся. Примите его изви- нения.

Хоуэл подумал, что ему следует внести ясность, не то в дальнейшем не избежать обвинения в преднаме- ренном обмане властей, но не было сил. В глазах еще рябило, но он попытался выдавить улыбку. Уильямс своим видом напоминал величественный мраморный бюст какого-то римского императора, он не помнил, ка- кого именно; Хоуэл подумал, что такое лицо могло принадлежать слепому.

Офицер одарил Хоуэла приветливой улыбкой и тут же направил ее на Уильямса, который снова положил руку на плечо колумбийцу, отчего тот, казалось, ушел в землю.

— Я договорился с Хуаном,— сказал Уильямс,— что вы поедете вслед за мной До Дос-Сантоса, и у вас больше не будет неприятностей на пикетах. Мне нако- нец-то выдали номера армейской контрразведки, и те- перь я могу ездить беспрепятственно.

У пего был глубокий, хорошо поставленный бас.

— Ну что, едем?

Небрежным жестом он отпустил офицера и напра- вился к своему джипу, который стоял на дороге между двумя колоннами машин.

Они мчались со скоростью семьдесят миль в час вслед за шлейфом красноватой пыли, тянувшимся из- под колес джипа, лишь притормаживая на пикетах, а солдаты отдавали им честь и приветственно махали рукой.

— Грааль обещал офицеру запчасти для машины. Он получает их из-за границы по особому контракту. Надо отдать ему должное, он всегда готов прийти на помощь друзьям,— сказал Харгрейв и вновь виповато усмехнулся.

Хоуэл пробормотал что-то в ответ. Им овладела сильнейшая усталость. Кроме легкой боли в солнечном сплетении, он уже не чувствовал никаких последствий того, что произошло с ним на первом пикете. Но два- дцатичасовое путешествие, которое он проделал верхом, на автобусе и на самолете, выехав вечером предыду- щего дня из горной деревушки неподалеку от Планаса, давало о себе знать. Он задремал и проснулся лишь от толчка, когда Харгрейв резко затормозил машину.

— Дос-Сантос,— сказал Харгрейв.

Хоуэл увидел выкрашенные в яркие цвета хижины, сгрудившиеся на небольшом желтовато-красном плато. Они миновали хижины по разбитой дороге, и огромный загородный дом в классическом стиле, достойный па- рижских предместий, величественно симметричный, с двойными наружными лестницами, предстал перед ними во всем великолепии. У фонтана возле лестницы стоял джип Уильямса.

— А вот и асьенда,—сказал Харгрейв.— Мы жи- вем в домике справа.

Глава 3

Проснувшись, Хоуэл тотчас зажмурился, ослеплен- ный яркими полосами света, которые падали на белую стену сквозь жалюзи. Откуда-то издалека доносились слабые звуки, напоминавшие крики и уханье живот- ных, знакомые каждому, кто проезжал в империа- ле мимо зоосада Ридженс-парк. Маленькая розовая

ящерица появилась на стене и тут же метпулась прочь. Он попытался припомнить, каким образом оказался здесь, на этой кровати. «Мы, как и местные жители, не пренебрегаем сиестой,— сказал Харгрейв.— В тропиках сиеста просто необходима. Не подкрепиться ли вам сэндвичем в ожидании обеда?» Хоуэл отказался. «Я пе- рекусил в самолете». Когда он ложился, было пять ве- чера, а сейчас часы, которые он взял с тумбочки, по- казывали четверть восьмого. Он отложил часы; раздал- ся стук в дверь, и в комнату вошел Харгрейв.

— Доброе утро. Выспались за ночь? — Да, спасибо. Так сейчас уже утро? О боже! — Видно, крепко спали, я уже стучался, но вы только похрапывали в ответ. Как себя чувствуете по- сле вчерашнего? — Все в порядке.

Хоуэл незаметно нащупал рукой солнечное сплете- ние. Болезненность почти исчезла.

Они спустились по лестнице. Запах свежеструган- ных досок, ощущение временности этого жилья были хорошо знакомы Хоуэлу. Он задумался, а не сознатель- но ли люди, работавшие в заграничных секторах «Бла- готворения», создавали подобную обстановку: картины в рамках, так и не развешанные по стенам, нераспако- ванные вещи в шкафах — все, казалось, специально должно было напоминать о том, что рано или поздно они уедут отсюда.

— Вы говорили, что недавно вернулись из Индии. Довольны поездкой? — спросил Харгрейв. — Вам бы в Индии не понравилось. А мне она при- шлась по душе. Там не случается ничего непредсказуе- мого. Какая бы ни складывалась ситуация, ее всегда можно спрогнозировать. Вы всегда знаете, какой обо- рот примут события. — Здесь на это не надейтесь. Никогда не угадаешь, что принесет завтрашний день. — Но вы привыкли к такой жизни? — В конце концов да. — Я, кажется, никогда к этому не смогу привык- нуть. Мне следовало стать фермером. Не ту работу я выбрал.

Он задумался над своими словами и понял, что шутка обернулась весьма серьезным выводом.

— Больше всего па свете мне хочется заняться чем-то одним и посвятить этому всю жизнь. Я хотел бы прожить всю жизнь в каком-то одном месте и там же умереть. — Сколько вам лет, тридцать пять? — спросил Хар- грейв. — Тридцать четыре. — Хороший возраст. У вас есть время. Мне уже пятьдесят пять. Если вы не смените работу еще лет десять, будет поздно. Сделаю вам необычное призна- ние — я стал испытывать потребность в некоторой дозе напряженности и постоянной опасности, на которые так щедра эта часть света. — Тогда, должно быть, вы дождаться не можете первого мая, когда на улицу выйдут танки и полетят бомбы. — Может быть. Завтракать будете? — Спасибо, не откажусь.

Завтракали в огромной побеленной комнате, всю об- становку которой составляли деревянные стол и стулья весьма топорной работы. Стулья были неудобные, с узкими и жесткими сиденьями. Харгрейв с превеликой

аккуратностью вынимал чайной ложечкой желток из яйца и размазывал его по лепешке, пока та целиком не покрывалась ровным желтым слоем. Тогда он осто- рожно брал лепешку и начинал есть. В уголках его рта образовалась тонкая желтая корочка. Не было ни ножей, ни вилок, и Хоуэл обходился одной ложкой.

— Вкусно, не правда ли? — спросил сиявший от удовольствия Харгрейв. — Да, действительно вкусно. — Гордость местной кухни. Каждое утро Уильямс присылает нам свежие лепешки. Их печет его повар- индеец.

Харгрейв занялся намазыванием желтка на очеред- ную лепешку, и Хоуэл, у которого это зрелище вызы- вало отвращение, отвел глаза.

— Я уже говорил вам, что мы вегетарианцы,— ска- зал Харгрейв.—Лиз, правда, позволяет себе кратковре- менные отступничества. Кстати, она просит ее изви- нить. Вчера она очень устала, а сегодня уже снова ушла по делам. В конце концов яйца и молоко мы тоже исключим из рациона, то есть всю пищу живот- ного происхождения. Не бойтесь, я не собираюсь об- ращать вас в свою веру. Отказывать себе в мясе, живя у нас, вам не придется. Уильямс разводит сви- ней, и если вы любите сало, то у пего всегда есть большой запас в морозильнике. Найдется у него и вет- чина, и бекон, и многое другое.

Хоуэл решил, что улыбка, которую Харгрейв уже не пытался скрыть, относилась к великодушно прояв- ленной им терпимости.

— Хотите познакомиться с работой? — внезапно спросил Харгрейв. Улыбка на его лице сменилась вы- ражением деловитой озабоченности. — Если вы располагаете временем. Только не счи- тайте, что я вас проверяю.

Они направились в напоминавший монастырскую келью кабинет; на стене висела карта мира из какого- то воскресного приложения с нанесенными па нее зонами максимального заражения в случае ядерной вой- ны, а также районами выпадения радиоактивных осад- ков. Зоны были обведены четким, не допускавшим ни- каких сомнений контуром. В случае ядерной войны гибло практически все северное полушарие. Хоуэл за- метил, что граница малинового облака осадков прохо- дила на несколько сот миль севернее Лос-Ремедиоса. Подбор книг, как показалось Хоуэлу, намекал на повы- шенный интерес хозяина к вопросам существования потустороннего мира — на полках стояли «Божествен- ное прозрение», «Феномен астральной проекции», «Путь в неведомый мир».

«Какое мне дело до его библиотеки»,— одернул себя Хоуэл.

Перед ним лежал ворох бумаг, содержавших стати- стические данные.

В среднем       В среднем по

по стране       департаменту

 

Доход на душу населения 288 долларов 111 долларов

Средняя продолжительность жизни       44      года       37,5 года

Грамотность       44      %       8 %

Детская’смертность       12,1 %       24 %

Среднее число детей в      

семье       6,3 8,2

Безработица       22%       45 %

Поголовье скота в расчете на одну семью 1,1       0,3

 

Количество домашней птицы в расчете на 3 2

одну семью

 

В течение часа Хоуэл внимательно изучал бу- маги — страницу за страницей, диаграмму за диа- граммой.

— Что скажете? — спросил Харгрейв.

Эти материалы производят сильное впечатление.

— Я рад, что вы так считаете. — Вы, видно, все знаете о жизни колумбийской деревни. — Мы узнали многое, хотя и не все. — Вы принимаете хоть какие-нибудь меры? — спросил Хоуэл.

Харгрейв обиделся.

— Все сразу не сделаешь. Сначала надо провести подготовительную работу. — Что вы делаете практически? — спросил Хоуэл.

Задав вопрос, ответ на который был ему известен,

он почувствовал себя неловко.

— Ну, например, в прошлом году мы доставляли самолетом сухое молоко в одну горную деревуш- ку, жители которой голодали из-за неурожая ку- курузы. — Чарльз говорил мпе об этом,— сказал Хоуэл.— Там, кажется, вышло какое-то недоразумение? — Они к нашему молоку и не притронулись. Для нас это было огромным разочарованием. — Почему не притронулись? — Кажется, какое-то табу.

Хоуэл старался избегать назидательного тона.

— А кукурузу мы не могли послать? — На вывоз кукурузы было наложено эмбарго. Ее везде не хватало. Весь урожай свозили в город. Мы так дешево купили молоко, а самолет Уильямс дал нам вообще бесплатно,— рассказывал Харгрейв с обидой в голосе. — У него собственный самолет? — Да, у него единственный на весь департамент личный самолет. — Я начинаю понимать, что с этим человеком дей- ствительно стоит дружить.

Харгрейв помолчал.

— Лиз занимается очень интересным делом,— про- должил он.— Оно связано с развитием индейского прикладного искусства. Она все устроила,— он остано- вился, чтобы найти подходящее сравнение,— с косми- ческой скоростью. — Рад это слышать,— сказал Хоуэл,— а то я уже начал сомневаться, есть ли вообще какой-нибудь смысл в нашем присутствии в Лос-Ремедиосе.

Харгрейв постарел буквально на глазах, в уголках рта под негустой растительностью явственнее просту- пили морщины, взгляд потускнел.

— Мы делаем все возможное. Местные жители склонны отвергать то, что они считают вмешательством в их жизнь. Мы наталкиваемся на коррупцию, безраз- личие и высокомерие властей. Мы имеем право лишь предлагать нашу помощь, причем в самой ненавязчи- вой форме. Многие и так уже считают нас сумасшед- шими. — Чарльз просил меня написать докладную, и для «Красного Креста» эта информация представляет ин- терес, хотя в несколько другом аспекте. Нельзя боль- ше расходовать здесь средства, если мы не в состоя- нии оказать реальную помощь. Сектор был основан лишь потому, что в фонд «Благотворения» поступило пожертвование размером в двадцать тысяч фунтов с условием, что эта сумма будет потрачена на работу в Латинской Америке. Деньги подходят к концу, и надо решать, сворачиваем мы здесь работу совсем или же переносим акцент па оказание помощи индейцам. — Я не совсем вас понимаю,— сказал Харгрейв. — У людей во всем мире внезапно проснулась со- весть по отношению к вымирающим индейцам. Для работы с ними мы могли бы заручиться финансовой поддержкой нескольких европейских организаций. — Об этом и думать нечего,— отрезал Харгрейв.— Я имею в виду ваш индейский проект. — Почему же? — Колумбийские власти не позволят. Они, как и все, не любят стирать на людях свое грязное белье. Они скажут так: или не вмешивайтесь в наши дела, или убирайтесь вон. — Вы считаете, у них есть право поступить подоб- ным образом?       — Я так не говорил,— ответил Харгрейв,— просто я знаю, что это за люди. Я не первый год живу в Ко- лумбии. — Никто не вынуждает нас оставаться именно здесь,— сказал Хоуэл.— Мы можем переехать в дру- гое место. Если потребуется, мы можем перевести ваш опорный пункт. — Правда? — спросил Харгрейв с живостью в го- лосе, поразившей Хоуэла.— Это было бы неплохо. — Вы бы охотно уехали? — Да. — А Лиз?

Посветлевшее на мгновение лицо Харгрейва снова нахмурилось.

— Насчет Лиз не знаю. Она вся в работе. — Очевидно, мы действительно переедем на новое место. Как вы думаете, Лиз согласится на переезд, скажем, в Бразилию? — Не имею ни малейшего представления. Никогда не думал об этом. Вы лучше сами у нее спросите. Мне кажется, она не придет в восторг от вашего предло- жения.

Они ели овощное рагу вместе с вернувшейся отку- да-то Лиз. Хоуэл счел, что ее резкая манера обраще- ния с ним граничит с грубостью. «Она все так же при- влекательна, несмотря на то, что явно не в духе»,— подумал Хоуэл и все же решил, что укрепившаяся за ней репутация самой красивой девушки в «Благотво- рении» несколько преувеличена. Чарльз рассказывал ему о ее прежней деятельности — она работала в Ита- лии у Дольчи 6, в ЗДК7 в Калабрии, затем по зада- нию «Благотворения» провела год в Конго — и намек- нул, что она готова переспать едва ли не с каждым привлекательным сотрудником организации, который окажется под рукой.

Украдкой разглядывая Лиз, Хоуэл усомнился в справедливости услышанного им от Чарльза. В ее лице не было и тени кокетства; по меркам прошлого такая внешность могла показаться необычной. У Лиз был длинный, слегка заостренный нос, как бы прове- денный с безжалостным реализмом рукой итальянско- го мастера эпохи раннего Возрождения, умные, но не- большие глаза. Нефотогеничное лицо Лиз произвело на Хоуэла сильное впечатление. Лиз резко изменилась со времени их первой встречи, когда она, вероятно, под влиянием выпитого, держалась несколько развяз- но. Теперь она лишь отвечала на вопросы Хоуэла, из- бегая его взгляда. «Неврастеничка»,— решил Хоуэл.

Проглотив наскоро ленч, она вдруг сказала!

— Хотите познакомиться с моим проектом? — С удовольствием познакомлюсь со всей вашей работой, если у вас есть сейчас время. Но спешки в этом нет.

Смущенный Харгрейв молча остался за столом, ко- выряя тонким длинным пальцем зазубринку на его поверхности. Хоуэл встал вслед за Лиз.

Они пересекли сад. Солнце сверкало в непросох- ших лужах. Из-за буйных зарослей бугенвиллей8 вы- глянула верхушка главного дома асьенды. Хоуэл услышал голоса детей, распевавших гимн «Даниила подвиг повторить».

Лиз привела Хоуэла в деревянный домик с остро- конечной крышей, в котором когда-то, должно быть, жил конюх.

— Главная цель нашего проекта,— начала Лиз,— научить индейцев помогать себе своими силами. Неко- торые индеанки, особенно чоло, прекрасно вышивают, и мы решили поставить это дело на коммерческую ос- нову.

Она открыла перед Хоуэлом шкаф, в котором ви- села накидка с вышитыми на ней орлами, ягуарами и оленем.

— Какая прелесть! — вырвалось у Хоуэла. — Идея заключается в том, чтобы вышивать эти изображения на скатертях, салфетках и других подоб- ных вещах. Мы собирались продавать вышивки, а вы- рученные деньги отдавать индейцам или покупать им еду — как они захотят. Мы решили обеспечить их всем необходимым для работы бесплатно — материалы стоят недорого.

По ее тону Хоуэл догадался, что затея с треском провалилась.

— И что же из этого вышло? — А ничего не вышло. Две индеанки из племени чоло проработали здесь с месяц. Мы хотели продавать изделия через один магазин в Лос-Ремедиосе, но хо- зяин магазина решил сменить расцветку на более яр- кую, чтобы, как он объяснил нам, угодить вкусам ту- ристов, а под конец предложил вышивать диснеевских кошечек и собачек. Получилась ужасная безвкусица. Мы продали настоящей индейской вышивки долларов на тридцать пять, а потом женщины вернулись в горы, и все кончилось. — Сколько времени вы потратили на это дело? — Почти восемнадцать месяцев. — И какова общая выручка на сегодняшний день? — Затрудняюсь назвать точную цифру. — Ну, примерно,— долларов сто? Двести? — Скорее, сто,— ответила Лиз. — А над чем вы работаете сейчас? Седрик говорил мне, что вы очень заняты. — Я стараюсь привлечь двух индейцев к гончарно- му делу,— сказала Лиз.— Они умеют лепить глиняные вазочки в форме животных — собак, обезьян. Получа- ются изящные вещицы. — Эта деятельность тоже носит коммерческий ха- рактер? — спросил он. — А какой же еще? Разумеется, коммерческий.

«Нервничает»,— подумал Хоуэл.

— Между прочим,— добавила она,— вполне воз- можно, что «Сирс и Робак» 9 еще заинтересуется рас- шитыми скатертями. Цены на них растут. К нам еще обратятся. — Но пока ничего определенного? — Я же говорю вам, к нам еще обратятся. — Если даже вам удастся получить заказ, то кто будет его выполнять, если женщины ушли? — Ну, мы можем набрать новых… Я вижу, вы счи- таете это занятие напрасной тратой времени. — Вовсе нет,— ответил Хоуэл.— Приобретенный опыт чего-нибудь да стоит. Вы с Седриком делаете все, что в ваших силах,— продолжал он.— Чарльз от- дает себе отчет, что Лондон практически ничем вам не помогает, а последние месяцы вы даже не получали денежных переводов. Я знаю, что Чарльз вами дово- лен,— соврал Хоуэл и подумал: «Почему она так не- приветлива?» — Можно вас прямо спросить? — сказала она.— Зачем вы приехали сюда? — Я сам не совсем понимаю, зачем я приехал,— ответил Хоуэл.— Мы должны решить, расширять нашу деятельность в этом районе или, наоборот, сворачи- вать, и поэтому Чарльз попросил меня ознакомиться с состоянием дел. — Вы ведь еще и наблюдатель ООН, не так ли? — На самом деле не ООН, а «Красного Крестам — И все? — Всё. С меня и этого хватает,— сказал он мягким шутливым тоном, который не нашел у нее отклика. — Вы уверены? — А в чем дело? Кто же я такой, по-вашему? — Не обращайте на меня внимания,— сказала она.— На днях я получила от Чарльза странное пись- мо и все думала, чем оно вызвано. Вы сами знаете, какие интриги плетутся порой на площади Слоан. В такой глуши самые разные мысли в голову лезут.

Она успокоилась. Напряженный, сердитый рот сде- лался мягче, добрее. Хоуэл решил прозондировать почву.

— Возможно, очень скоро вам придется уехать от- сюда. — Когда? — Возможно, через месяц. — Ах! — невольно вырвалось у нее. — Как бы вы отнеслись к переводу, скажем, в Бразилию? Или в Перу? — Скорее всего, отрицательно.

В ее голосе звучала подавленность.

— Мы договаривались, что я еду сюда на три года,— добавила она. — Вам не давали никаких гарантий. Чарльз про- смотрел переписку. Там сказано, что срок вашего на- значения — три года, но, поскольку это отчасти экспе- римент, вы можете быть отозваны и раньше. — Обычно о переводе предупреждают за год,— за- метила она.— По крайней мере за шесть месяцев. — Мы помним это, и я уверен, Чарльз все сде- лает, чтобы компенсировать вам неудобства. Вы сами сможете выбрать место следующего назначения. Ин- дия, Северная Африка, Юго-Восточная Азия — поеде- те куда захотите. Можете остаться в лондонской штаб- квартире. Все зависит от вас. — Я не желаю уезжать,— сказала она.— У меня здесь много дел, и я хочу остаться. — Пятьдесят шансов из ста, что остаться будет не- возможно. — В таком случае я найду себе другую работу. — Здесь, в Колумбии? — Да, в Колумбии,— сказала она.— Я могу препо- давать английский. — Значит, можно передать Чарльзу, что вы ни на каких условиях не хотите уехать отсюда? — Да, именно так,— ответила она.— Если вам обязательно надо что-то сказать Чарльзу. Я сама ему сообщила о моем решении. Не понимаю, отчего он так беспокоится обо мне. — Он хочет, чтобы вы остались в организации,— сказал Хоуэл.— Кроме того, он к вам просто хорошо относится.

«Да, Чарльз был прав. Сейчас ее и на аркане с ме- ста не сдвинешь»,— подумал Хоуэл. В чем тут причи- на — над этим ему еще придется поломать голову.

Напряженность, возникшая поначалу между ними, внезапно исчезла. Он был поражен, с какой быстротой менялось ее настроение — сперва мрачность оберну- лась нескрываемой враждебностью, а теперь Лиз дер- жалась вполне дружелюбно, шутила. Объектом своих шуток она выбрала Уильямсов.

— Отдохните, наберитесь сил, — посоветовала Лиз.— Они вам сегодня пригодятся — вы приглашены на вечер к Уильямсам.

Хоуэл последовал ее совету и устроил себе сиесту. Он прилег, но спать не хотелось. Он полистал испан- ский разговорник, который привез с собой. Выползла розовая ящерица и вытаращила на него глаза, похо- жие на круглые линзы очков. Негромкое уханье и вой, доносившиеся из чащи, убаюкивали его. Где-то побли- зости старинный граммофон заливался гимном «Как сладостны для нас». Час пролетел мгновенно; раздал- ся стук в дверь, и в комнату вошел Харгрейв.

— Уже пять часов,— сказал он.— Я решил напо- мнить вам, что к семи нас ждут Уильямсы. — Я спущусь через пять минут. — Сначала мы искупаемся,— сказал Харгрейв.— Мы с Лиз ходим на речку каждый вечер. Если хотите, присоединяйтесь. Освежиться очень приятно. — Я не захватил с собой плавки. — Мы обходимся без них,— сказал Харгрейв.— В такой глуши плавки ни к чему. Наденьте трусы, если стесняетесь. Это уж на ваше усмотрение.

Речка, журча, вырывалась из тисков ущелья, пет- лей огибала плато, на котором стояла асьенда, и, ми- нуя выступ скалы, убегала в сторону Лос-Ремедиоса.

В одном месте, пе просматривавшемся с асьенды, об- разовалась заводь, на гладком известняковом дне ко- торой играли солнечные блики.

— Уильямсы постоянно приглашают нас пользо- ваться их великолепным искусственным бассейном,— сказал Харгрейв.— Это единственный в стране бассейн с охлаждаемой водой. К сожалению, они разделяют обычное для миссионеров отношение к наготе. Их можно понять. — Я и не представлял, какая тут красота,— ска- зал Хоуэл.

Пейзаж был сказочный, будто написанный япон- ским художником, сгустившим краски в соответствии с традицией национальной школы. Завершенность всей картине придавало огромное дерево — разновид- ность пихты с серебристыми шишечками величиной но больше ногтя, уходившее обнаженными узловатыми корнями в каолиновую глыбу, из которой искрящими- ся фонтанчиками било несколько источников.

Хоуэла охватило возбужденно-приподнятое чув- ство.

— Надеюсь, вы не примете нас за хиппи,— дове- рительно сообщил ему днем Харгрейв,— но, кажется, нам удалось освободиться от наиболее нудных услов- ностей. При Смолдоне мы тут настоящей общиной жили.

Харгрейв пробормотал что-то еще себе под нос, громко, отрывисто рассмеялся и начал раздеваться. Лиз, перед лицом сакраментального момента обратив- шаяся в саму торжественность, сняла бюстгальтер. Мгновением позже она стояла рядом с Хоуэлом со- всем обнаженная, и Хоуэл, бросив на нее беглый взгляд, успел заметить несколько маленьких белесых серповидных рубцов на ее загорелом теле. «Из девчон- ки — сорви-головы выросла эффектная девушка»,— по- думал Хоуэл. Без одежды она казалась еще красивей — по личному опыту Хоуэл знал, что это бывает нечасто.

— Ну же,— сказала она.— Что стоите? Снимайте брюки.

Снимая ботинки, он вспомнил ритуал, совершае- мый при входе в буддистский храм. Хоуэл расстегнул брюки, они соскользнули вниз, и он попытался осво- бодиться от них, неуклюже переступая ногами; при этом он вывернул одну штанину наизнанку. Он шаг- нул вперед и услышал, как Лиз засмеялась у него за спиной, а затем бросилась в воду. Харгрейв с выму- ченной легкостью плыл по-лягушачьи, держа красно- ватое лицо над водой; у него были худые руки и ноги, как у недоедающего ребенка. Он бросился вслед за Лиз, игриво задевшей его, но она легко ускользнула. Хоуэл окунулся. Вода была такая холодная, что у пего перехватило дыхание. Он почувствовал чье-то легкое прикосновение.

— Пираньи тут не водятся? — спросил он. — Нет, только ужи,— отозвалась Лиз.

Сделав круг по заводи, Хоуэл вылез и натянул брюки на мокрые ноги. Лиз тоже вышла из воды, тело ее искрилось каплями. Она направилась к выступу скалы. Хоуэл махнул ей рукой.

— Я видел ужа. — Они совершенно безвредные.

Острокрылая птица, черная, как смоль, стремитель- но бросилась к воде и на лету схватила с ее поверхно- сти какое-то насекомое. Лиз, стоя на выступе скалы, выполняла не слишком скромные гимнастические уп- ражнения, а Харгрейв, продемонстрировав спаленную на солнце кожу и ассиметричные гениталии, закутал- ся в полотенце.

— Восхитительная девушка, правда? — сказал Хар- грейв. — Да, она очень привлекательна. — Вы уже говорили с ней об отъезде? — Я предупредил ее о такой возможности. — И что она ответила? — Она хочет остаться здесь. — Такого ответа я и боялся. Жаль. — Почему вы так говорите? — спросил Хоуэл.

Харгрейв обеспокоенно посмотрел на Лиз и пони- зил голос.      

— Она не должна догадываться, что мы говорим о ней.

Он стал одеваться.

— Уильямсы вам понравятся,— громко сказал он.— Особенно Мэри. Она женщина добрая. — С удовольствием познакомлюсь с ними. — По нашим меркам, они живут просто шикарно. Едят только привозную пищу. Из местной потребляют лишь фрукты, да и те дезинфицируют.— Он усмехнул- ся,—Таким образом, даже их свиньи питаются им- портной пищей.

 

Мне уже приходилось встречать таких людей в Африке,— сказал Хоуэл,— Они-то и помогли мне впервые по-настоящему осознать, какая богатая стра- на Соединенные Штаты.

— Должен вас предупредить,— сказал Харгрейв.— Для друзей Уильямс готов сделать буквально все. Од- нажды я сказал ему, что паша новая лужайка сохнет под палящим солнцем. Мы посеяли там вместо травы невысокие растения с широкими листьями. Мне сле- довало предвидеть, как он отреагирует. Уильямс смон- тировал на лужайке разбрызгиватель и подключил его к своей оросительной системе. — Вы говорили, кондиционер в вашем доме тоже он поставил? — Да, установка кондиционера входила в условия аренды. Без кондиционера жить просто немыслимо. — И электричество тоже от его генератора? — Да. Мы не можем позволить себе купить соб- ственный. Мы платим двухсотпроцентную пошлину на большую часть ввозимого оборудования. — Допустим, этот Уильямс и правда такой замеча- тельный человек, но не кажется ли вам, что мы начи- наем слишком сильно от него зависеть? Я вовсе не осуждаю вас. Просто в голову пришло.

Прежде чем ответить, Харгрейв оглянулся — Лиз, закончив упражнения, оделась и принялась расчесы- вать волосы. Харгрейв заговорил негромко, с расста- новкой.

— Мы действительно зависим от него, и я объяс- ню почему. Вся эта земля принадлежит миссии. Мис- сионеры прочно вросли в местную жизнь. Если мне необходимо что-то предпринять, я иду к Уильямсу, по- тому что я не могу обратиться непосредственно к гене- ралу, а Уильямс может. Мы вынуждены с этим ми- риться. В вопросах внутренних дел миссионеры — полновластные хозяева Колумбии, да и многих других латиноамериканских стран. Предположим, кому-то — полицейскому, врачу или даже, лично вам — понадоби- лось попасть по делам службы в отдаленную горную деревушку, а дороги туда нет. Как вы станете доби- раться? Вы попросите у миссионера его самолет. Я бывал в некоторых странах, где миссионеры вла- деют территорией размером с Бельгию. Да что далеко ходить! Возьмем, к примеру, эту страну. Слыхали о происшедшем в Путамайо? Расследование еще не за- кончено. В прошлом году вышла книга. Испанские ка- пуцины отхватили половину провинции, а ведь это миллионы акров земли. Поэтому генерал Лопес про- тив католиков. Поэтому он поддерживает нонкон- формистов вроде Уильямса, а они, разумеется, поддер- живают его. Генерал считает, что католическая вера — пережиток феодализма, а нонконформизм — религия современного капиталистического государства. — Все это просто поразительно,— сказал Хоуэл. Он смотрел на Харгрейва и не мог понять, одобряет тот существующее положение или нет. — Да, поразительно. — Но как им удалось добиться такого могущества? — Миссионеры — наиболее умные и трудолюбивые люди в Колумбии. Да и в других странах тоже. — Вы полагаете, они искренни в своих побужде- ниях? — Некоторые — да… но, думаю, не все,— с не- приязнью в голосе добавил Харгрейв.— Судите сами: зачем миссионеру познания в геологии? Вы меня понимаете? — Не совсем. — Дело в том, что миссионеры часто оказываются в числе первых, кто проникает на новые территории. Горнодобывающим компаниям выгодно иметь в таком месте человека, разбирающегося в минералах. — Теперь начинаю понимать. — Миссионеры живут здесь давно. Они будут жить здесь всегда. Они стали неотъемлемой частью местной жизни независимо от того, сходимся мы с ними во взглядах или нет. Поэтому я не вижу ничего предосудительного в том, что мы пользуемся иногда их большими возможностями в наших собственных целях. Вы согласны со мной? — Не знаю,— ответил Хоуэл.— Мне надо поду- мать.

Глава 4

Тщедушные садовники-индейцы в широкополых шляпах работали среди жестких стеблей пушицы воз- ле цветника. Вращающиеся распылители орошали лу- жайки, серебристые капельки воды скатывались с листьев растений; микроскопические частицы влаги, взвешенные в теплом ароматном воздухе, играли всеми

цветами радуги. Хоуэл, Харгрейв и Лиз прошли паль- мовой аллеей; ветви на высоких стволах напоминали змей с воинственно приподнятыми головами.- Грааль Уильямс и его жена Мэри встретили их возле наруж- ной лестницы и стали показывать свое хозяйство.

— Мы с Мэри встаем в три часа утра,— сказал Уильямс.— Мы давно живем среди индейцев и счи- таем, что их привычка рано вставать вполне достойна подражания.

На лице Харгрейва, бросившего взгляд на Хоуэла, было написано: «А я что вам говорил?»

— Мэри следит за помолом кукурузы и выпечкой хлеба, а я в это время пытаюсь ответить моим коррес- пондентам, хотя мне и не удается написать всем. С пяти до семи Мэри ведет прием больных, затем мы завтракаем, после чего я сажусь за перевод, а Мэри занимается с детьми. В одиннадцать часов мы устраи- ваем короткий перерыв на ленч. Все оставшееся до ве- чера время — а спать мы ложимся примерно в полови- не девятого — уходит на разнообразные дела, свя- занные с управлением миссией и с индейцами.

Улыбки, которыми Уильямс обменивался с женой, свидетельствовали об их полном взаимопонимании и согласии. Она была миниатюрной женщиной с добро- детельным лицом, как бы вылепленным скульптором- прерафаэлитом10. Рядом с мужем, этим непоколеби- мым праведником, всезнающим провидцем, она каза- лась совсем маленькой.

Уильямс показывал им чертежи нового туалета улучшенного типа, держа лист ватмана в правой руке, словно римский сенатор, зачитывающий эдикт.

— Когда-то,— сказал он,— мы с нетерпением жда- ли ежегодного отпуска, который проводили в Штатах, но последние годы нам не представлялось такой воз- можности. Слишком много дел. — И с каждым годом,— добавила Мэри,— мы полу- чаем все большее удовлетворение от работы.

Уильямс показал свиней, раскормленных так, что они весили больше местных ослов; коров, которые ни- когда не паслись на лугах, но давали огромное коли- чество молока, питаясь лишь искусственными корма- ми; кур-несушек, которые откладывали каждый день по крупному яйцу. Летний домик в стиле барокко служил Уильямсу мастерской, где он собственноручно изготов- лял мебель, а в главном доме имелась комната для де- монстрации любительских фильмов, которые он сам сни- мал. В другой комнате с превосходной акустикой стояла новейшая стереосистема фирмы «Сони», а в радиорубке приборов было не меньше, чем в кабине современного авиалайнера. Кухня показалась Хоуэлу выставкой об- легчающих домашний труд машин, музеем современной цивилизации, а не местом для приготовления пищи.

— Мы стремимся жить с максимальным комфор- том,— сказал Уильямс, и его слова прозвучали скорее как символ веры, чем как признание своей слабости. — Я не вижу смысла в отказе от достижений со- временности. Я предпочитаю использовать их в работе.

Миссионер шел рядом с ними мягкой, пружинистой походкой спортсмена. Видя все, что было создано энергией и руками Уильямса, Хоуэл испытывал чув- ство собственной неполноценности, стыд. Может быть, этот Уильямс и есть истинный хозяин века ядерной энергии и космических полетов, человек, вернувшийся к многогранному идеалу Возрождения, Микеланджело наших дней, постигший все искусства и науки своего времени?

Пока Уильямс рассказывал о миссионерской дея- тельности, Мэри вышла приготовить кофе.

В первую очередь он считал себя переводчиком Священного писания, состоял в «Объединении пропо- ведников» и специализировался на переводе Нового Завета. Он занимался этим уже два года и успел пе- ревести Евангелие от Марка, а теперь заканчивал «По- слание к Тимофею».      ..      .

На церевод значительной части Нового Завета, со- державшей, по мнению его организации, наиболее важ- ные положения христианства, могло уйти до десяти лет. Поскольку местные племена не имеют письмен- ности, нам приходится создавать ее самим. Затем перед нами встает, вероятно, наиболее трудпая задача — на- учить людей читать.

Уильямс самодовольно причмокнул, по звук полу- чился невыразительным.

— Следует признаться, что они не проявляют боль- шого желания учиться. — Вы все еще занимаетесь с чоло, если не ошиба- юсь? — спросил Харгрейв. — Да, мне предстоит заниматься с ними еще долго. В этой части страны они составляют основную языко- вую группу. Возникает ряд специфических трудностей. Многих понятий просто нет в их языке. В отличие от нас у них отсутствует абстрактное мышление. Нам при- ходится восполнять поразительную бедность их словаря. Например, на языке чоло нельзя сказать: «Бог есть лю- бовь» ,— потому что у них нет таких слов, как «бог» или «любовь». Почитание бога им заменяет культ предков женского пола, так как у них царит матриар- хат. «Бог есть любовь» в переводе на чоло звучит так: «Праматерь наша никогда не сердится на нас». Возь- мем другую цитату: «Злые же люди и обманщики бу- дут преуспевать во зле» 1112. Точнее, чем: «Тот, кто на- рушит табу, получит больше оленины»,— перевести ее невозможно. Мы тратим месяцы, объясняя им, что та- кое царствие небесное и ад, внушаем им, что идолопо- клонство — грех, и никогда не можем быть уверены в том, что добились успеха.

Высокий лоб Уильямса наморщился, и на его лице отразилась растерянность. Уильямс никогда не выходил из себя, он лишь испытывал порой временную расте- рянность.

— Сегодня Лиз говорила мне о чоло. Она показы- вала их прекрасные вышивки,— сказал Хоуэл. — Они вам понравились? У нас с Мэри символизм вызывает отвращение.— Морщинки на лбу разглади- лись, и Уильямс, улыбаясь, самокритично заявил: — Возможно, мы относимся к их вышивкам с предубеж- дением. — И много здесь чоло? — спросил Хоуэл. — Человек восемьсот,— ответил Уильямс.— Они полукочевники, поэтому точно сказать трудно. К сожа- лению, они быстро вымирают. — И скольких вы надеетесь научить читать? — Процентов пять,— ответил Уильямс,— если по- везет. — То есть всего сорок человек? — спросил Хоуэл. — Если сорок индейцев научатся читать, мы с Мэри будем довольны. Даже очень довольны. Это было бы прекрасным вознаграждением за все наши труды. Мно- гие из наших братьев миссионеров, работающих в джунглях Амазонки, сталкиваются с еще более серьез- ными трудностями. Некоторые из них пытались донес- ти содержание Библии до племен, в которых насчиты- валась всего сотня индейцев; порой миссионеры испы- тывали страшное разочарование — племя вымирало раньше, чем им удавалось закончить перевод, и много- летний труд сводился на нет.

Повинуясь внутреннему импульсу, Хоуэл задал во- прос:

— Вы случайно не слышали об индейцах гуахибо? —  Конечно, слышал,— ответил Уильямс,— именно о таких племенах и идет речь. Брат миссионер работал там весьма успешно. Но, к несчастью, на их земле об- наружили нефть, и произошло неизбежное. — Что именно? — спросил Хоуэл в надежде, что Уильямс, живущий в глубокой провинции, может зпать какие-то факты, которые ускользнули от него в сто- лице. — Их снова загнали в лес,— ответил Уильямс. — Где они, вероятно, умерли с голоду? — Да, именно так,— подтвердил Уильямс.— Во вся- ком случае, большинство. Это племя так и не услыша- ло слова божьего. Уинтроп Шэпп, мой близкий друг, напрасно потратил пять лет на перевод Священного пи- сания. Он завершил работу над Евангелием от Марка за неделю до вторжения колонистов. Там произошла чудовищная трагедия.

Они перешли в гостиную. Коллекция горных пород, собранная Уильямсом, вызвала у них восхищение. Мэри принесла кофе и разнообразные сэндвичи, и Хар- грейв приподнял край одного из них, проверяя, нет ли там мяса.

— Что касается чоло,— негромко заговорил Уиль- ямс,— то на прошлой неделе до нас дошло неприятное известие. Один новообращенный индеец сообщил старо- сте, что незадолго до его ухода из деревни к ним при- ходил какой-то партизан. Я должен объяснить, что ста- роста назначается из числа обращенных, заслуживаю- щих поощрения, он обладает некоторой властью над прочими и пользуется привилегиями. — Старосты — это люди со смешанной кровью,— пояснила Мэри.— Чоло не знают, что такое соперниче- ство, у них нет стремления к власти. Они сущие дети. — Это известие нас обеспокоило, потому что оно подтвердило слухи о том, что партизаны начали уде- лять внимание работе с индейцами. В деревне, распо- ложенной в Кордильерах на высоте десяти тысяч фу- тов, появился человек, подарил старейшинам ножи и бусы, провел там неделю и скрылся. Полковник Арана, шеф местных органов безопасности, считает, что этот человек изучал характер местности. Событие наделало много шума. Люди Араны в течение двух дней допра- шивали индейцев, живущих в нашем поселении. — Хуже всего то, что полиция забрала юношу ин- дейца,— добавила Мэри.— С тех пор ничего о нем не слышно. Ты не забыл позвонить полковнику Аране, до- рогой?— спросила она мужа. — Я звонил, но не застал его. Ему передадут о моем звонке. — Приход полицейских встревожил наших индей- цев,— сказала Мэри.— Они не знают насилия. Мы вся- чески стараемся завоевать их любовь и доверие, пыта- емся уберечь их от… ну, от жестокости мира, в котором мы живем. Я боюсь, что вся наша работа окажет- ся напрасной, если с юношей обойдутся дурно. — Какие у нас основания опасаться этого? — ска- зал Уильямс. — Я не знаю, но ходит столько всяких слухов, что в конце концов начинаешь им верить. — Эти слухи не имеют под собой никакой почвы,— сказал Уильямс.— Можешь мне поверить.

Слегка наклонив голову набок, с отрешенным видом дегустатора он отпил несколько глотков воды из ста- кана.

— Эта вода прошла очистку в новой фильтрующей системе,— пояснил он. Затем Уильямс решительно по- ставил стакан, точно кулаком по столу ударил. — В тюрьме Лос-Ремедиоса по отношению к заклю- ченным не применяют никакого насилия. Не берусь су- дить о тюрьмах, находящихся вне сферы полномочий генерала Лопеса, по полковник Арана подчиняется не- посредственно генералу, и я знаком с указаниями, по- лученными им от Лопеса. Генерал — патриот и сторон- ник реформ, поэтому у него много врагов. Мы не дол- жны поддаваться их пропаганде. — Да, не должны,— отозвалась Мэри.— Ты прав. — Мы живем в бедной провинции бедной страны, сказал Уильямс,— а генерал Лопес пытается вытащить

60

ее из нищеты. Для этого необходимо привлечь ино- странный капитал, что возможно лишь при наличии такого политического климата, какой в состоянии обес- печить только сильная власть. Когда я говорю «силь- ная власть», я не имею в виду тиранию. Я достаточно хорошо знаю Лопеса и смело заявляю, что при нем ти- рании не будет.

Повернувшись всем корпусом с достоинством рим- ского сенатора, Уильямс обратился к Харгрейву:

— Седрик, помогите мне рассеять опасения Мэри. Скажите, что вы думаете о генерале Лопесе? — О генерале я думаю вот что: лучше бы на его месте оказался Рамон Браво, помощник губерна- тора. — Но Браво — коммунист,— сказал Уильямс. — Нет, он не коммунист, он либерал. Хотя теперь, когда Браво получил свой пост, его и так назвать нельзя. Он двуличный человек и не внушает доверия. Но он хотя бы не типичная сильная личность. Латин- ская Америка устала от сильных личностей. — Я вовсе не считаю генерала Лопеса сильной лич- ностью. Он скорее проповедник, мыслитель. В юности он собирался стать священнослужителем. Вы ведь, ка- жется, знали его в то время, Седрик? — Я познакомился с ним позже, когда он стал во- енным. — Он надел форму, повинуясь чувству долга перед родиной — он сам мне об этом говорил,— сказал Уиль- ямс.— Седрик, вы согласны, что он патриот? — Лопес это слово понимает весьма своеобразно. — Но ведь он идеалист, не правда ли? — Точнее, был им когда-то. — Вы не оправдали моих надежд,— сказал Уиль- ямс.— А я думал, вы меня поддержите.

Хоуэлу показалось, что Харгрейв старается уйти от разговора о Лопесе.

— Но вы, надеюсь, не верите в те истории, которые распространяют о нем? — Не во все. — Вот видите, не во все. Я был уверен, что вы не поверите всему, что говорят. Расскажите нам, пожа- луйста, как вы познакомились с генералом. Мэри не слышала об этом.

И снова Хоуэл почувствовал сопротивление Хар- грейва.

Это не слишком приятная история,— сказал Харгрейв.— Я сомневаюсь, что Мэри будет инте- ресно.

— Конечно, ей будет интересно. Вы единственный из наших знакомых, кто жил в стране в то жестокое время. В конце концов Мэри — врач. Кровью ее не ис- пугаешь. Я уверен, мистеру Хоуэлу тоже интересно послушать. — В то время страну захлестнула волна наси- лия,— начал Харгрейв.— Везде царило разорение. Как вы знаете, я работал тогда горным инженером, управ- лял маленьким золотым прииском в Сантандере. Кон- серваторы и либералы истребляли друг друга. — Страна была разделена на два враждовавших между собой лагеря,— пояснил Хоуэлу Уильямс.— Консерваторы и либералы. Консерваторы представляли крупных землевладельцев и духовенство. Либералы — практически всех остальных. — Армия и полиция встали на сторону консерва- торов,— продолжал Харгрейв.— Впрочем, это само со- бой разумеется. — А вот и нет,— возразил Уильямс.— Почему ар- мия и полиция должны быть на стороне одной из партий? — Так было всегда,— заверил Харгрейв. Впервые Хоуэл услышал в его голосе уверенность. Харгрейв производил впечатление человека, который знает, что говорит. — Вы хотите сказать, что армия и полиция посяг- нули на основы демократии? — спросил Уильямс. — Я не понимаю, о чем вы говорите. Я рассказы- ваю о реальной политической жизни Латинской Аме- рики. Так было всегда. Слово «демократия» во многих из этих стран не сходит с языка простых граждан, а тем более политических деятелей. Но оно здесь ровно ничего не значит. Незадолго до того, как насилие за- хлестнуло страну, дважды проводились выборы, к по- вторным выборам допускались только консерваторы. Эта мера вызвала некоторое недовольство, но никто даже не удивился.

Раздался размеренный властный голос Уильямса. •

— Я читал конституцию. Подобное неравноправие запрещено законом. — Не знаю, что написано в конституции, а в жиз- ни было именно так,— сказал Харгрейв.— При голосо- вании человеку ставили штамп в удостоверении лич- ности. Поэтому всегда легко было определить, кто на чьей стороне. — А вы сами испытывали симпатии к какой-ни- будь политической группировке? — спросила Мэри Харгрейва. — Совершенно не испытывал. Я не видел большой разницы между ними. И вообще я был иностранцем. Их вражда меня не затрагивала. Я управлял малень- ким золотым прииском в деревне Лагримас, и, кроме того, что работавшие на прииске либералы стали бес- следно исчезать, ничто меня не волновало. Это место было опасным для либералов. Местный священник, не- поколебимый консерватор, говорил в своих проповедях, что для консерватора не является грехом убить либе- рала и что девушке из семьи консерваторов лучше стать шлюхой, чем выйти замуж за либерала. — Я не слышал таких подробностей,— сказал Уильямс.— Они представляют католическую церковь в весьма невыгодном свете. — Но людей оскорбляло другое. К его проповедям они относились терпимо. Опи не могли простить свя- щеннику его хамства. — Колумбийцы вообще вежливый народ,— пояснил Уильямс Хоуэлу. — У него была привычка топтать огороды, разъез- жая верхом на лошади. Чтобы сократить путь, он ска- кал прямо по цветникам. За это его просто возненави- дели. Когда либералы вернулись в деревню, священ- ника убили первым. — Какой ужас! — воскликнула Мэри. — Эта история не из приятных,— повторил Хар- грейв.— Лопес в ней тоже фигурирует. Ведь Грааль хотел, чтобы я рассказал о том, какой он идеалист и герой. — Вы забыли уточнить, что священника убили ли- бералы,— заметил Уильямс. — Я столько всего насмотрелся, что уже стал за- бывать, кто кого убил. У либералов были дела поваж- нее, чем сведение счетов из-за вытоптанных цветни- ков. После таинственного исчезновения не то пяти, не то шести моих рабочих некоторые из оставшихся ушли в горы. Затем в один прекрасный день пришла поли- ция и убила их жен и детей. Вы хотите, чтобы я про- должал?

Пожалуйста, продолжайте,— попросил Уиль- ямс.— Я считаю, мы не должны закрывать глаза на то, что действительно имело место.

— Мы по-прежнему продолжали работать. Нас, иностранцев, никто не трогал. Мы слышали о том, что страна переживает тяжкое время, но в Лагримас было относительно спокойно. Священник в проповедях клял на чем свет стоит либералов, грозил им всеми муками ада и все так же топтал цветники. Однажды либералы вернулись в деревню; к тому времени они уже стали разбойниками. Целый год они скрывались в горах, их семьи были вырезаны за это время, но внешне они остались типичными колумбийцами — тихими, вежли- выми. Ничто в их манере поведения не предвещало кровопролития. Я не знал, что они пришли за священ- ником. Среди них был один мачетеро — двумя удара- ми своего мачете он разрубил священника на четыре части. С тех пор, появляясь в других деревнях, они прежде всего убивали священников. — Должно быть, страдания превратили их в зве- рей,— сказала Мэри.— Люди не способны на такое. — Позвольте с вами не согласиться,— возразил Харгрейв.— Вожак разбойников писал замечательные стихи. В деревнях Сантандера до сих пор поют сочи- ненные им песни. Он извинился передо мной за при- чиненное беспокойство и попросил разрешения прове- рить документы у моих рабочих. Он хотел знать, кто из них голосовал за консерваторов на тех памятных выборах. Таких оказалось двенадцать человек. Их раз- рубили на куски тут же. Убирать останки пришлось нам самим. — Пожалуйста, больше не надо,— попросила Мэри. — Моя история подходит к концу,— сказал Хар- грейв.— Грааль хотел, чтобы я рассказал вам о моем знакомстве с генералом Лопесом в те дни, когда он был молодым горячим капитаном, настроенным весьма идеалистически. Несколько недель Лагримас остава- лась в руках либералов, а затем Лопес во главе эскад- рона кавалеристов перешел через горы и прорвался к — Вы часто его видели в то время? — Да, я часто его видел. — Он произвел на вас сильное впечатление? — Да, он произвел сильное впечатление, потому что был не только храбрым, но еще и великодушным.

При Лопесе в деревне не появлялись карательные от- ряды. Они пришли позже.

Харгрейв бросил взгляд на Мэри.

— Как-нибудь в другой раз я расскажу вам, что сделали с вожаком разбойников, когда его поймали. — Вы считаете, он изменился? Я имею в виду Ло- песа. — Да, он изменился. Обстоятельства оказались сильнее его. — Я с вами но согласен,— сказал Уильямс.— Я только что имел дело непосредственно с генералом Лопесом. Не буду касаться сути нашего разговора, по- скольку он носил конфиденциальный характер, но об- щение с генералом убедило меня в его самоотвержен- ности, в преданности интересам страны, а также в его гуманности.

Где-то в глубине дома зазвонил телефон.

— Это, наверно, Арана,— сказал Уильямс жене.

Его долго не было, и в конце концов Мэри пошла

за ним. Он только что положил трубку. Взглянув ему в лицо, она все поняла.

— Арана звонил? — Да,— ответил Уильямс. Приблизившись к жене и понизив голос, он добавил: — Случилось несчастье. — Только не говори мне, что мальчик умер,— ска- зала она. — К сожалению, умер,— сказал Уильямс.— Просто не представляю, как это могло произойти. Не знаю, что и подумать.

Глава 5

— У нас есть для вас новости,—сказал инженер.— Вертолеты, которые вы просили, сегодня будут выгру- жены в Буэнавентуре. Парочка чудесных вертолетов.

Слегка выпятив живот, оп улыбнулся, точно бан- ковский служащий, желающий убедить клиента в том, что кредит предоставлен из личной симпатии, а выго- ды банка тут ни при чем.

— Мне кажется, экипажи тоже прибыли,— добавил инженер.

«Зачем он говорит «мне кажется», когда знает точ- но?» — подумал генерал.

— Завтра рейсовым самолетом из Боготы прибудут двое советников. Могу я попросить, чтобы в иммигра- ционном бюро к ним отнеслись, как к простым турис- там? Пожалуйста, не надо никаких спецпроверок. Мы надеялись, что сможем выделить большее число совет- ников. Но, похоже, они сейчас просто нарасхват,— улыбнулся инженер.

Все трое рассмеялись, показывая своим видом, что понимают друг друга и разделяют общее неприязнен- ное отношение к советникам.

Инженер с довольным видом сложил руки на жи- воте. Лицо его светилось радостью.

— Что касается организации курса обучения, то здесь нам удалось в конце концов не только добиться полного согласия вашего министерства обороны, но и заручиться его помощью. Наконец-то посольство сде- лало полезное дело. Даже очень полезное. Сначала, когда мы предлагали указать на карте районы, над которыми следует совершить поисковые полеты, никто нз ваших об этом и слышать не хотел.

Он отпил хереса, чуть поморщившись от лекарст- венного привкуса.

— В конце концов все вышло даже лучше, чем мы ожидали.

Отвернувшись, генерал нежно, словно арфист к струнам, прикоснулся пальцами к инкрустированному столику из черного дерева.

— Сколько времени займет подготовка машин к по- летам? — Несколько часов. К утру они уже могут быть здесь, на летном поле. Если только вы не сочтете, что их появление преждевременно раскроет наши карты. — Да,— сказал генерал.— Я считаю, в Лос-Ремс- диосе их видеть не должны.

В разговор вступил геолог. Он держался строже и проще, чем его несколько фамильярный коллега, и нравился генералу гораздо больше.

— Вторая новость менее приятна,— сказал гео- лог.— Банда партизан, о которой мы говорили ранее, уже в пути. Они намерены обосноваться в вашем де- партаменте. Где-то между Лос-Ремедиосом и границей. — В таком случае вертолеты подоспели вовремя. — Действия партизан в сельской местности могут совпасть со вспышкой активности городских тер- рористов. — Я приму все необходимые меры,— сказал гене- рал Лопес. На его тонком одухотворенном лице фило- софа не было и тени угрозы. В семинарии Лопеса всегда хвалили за превосходное исполнение грегориан- ских хоралов. — Мы узнали, что человек, высланный этой группой вперед, уже установил контакт с индей- цами. — Контакт был установлен в деревне Каямбо,— уточнил генерал, скрывая за маской равнодушия свое удовлетворение тем, что он тоже кое-что знает о про- исходящем у него под боком. — Он подарил пяти старейшинам племени по ножу,— продолжал Лопес,— а почти всем девушкам —• по ожерелью, которых у него большой запас. Завое- вав всяческими путями расположение индейцев, он изъявил желание стать членом племени, и они согла- сились принять его. Они взяли у него кровь из вены и породнились с ним, после чего нашему герою пред- ложили двух индеаиок в жены, хотя соответствующий случаю ритуал был отложен до более благоприятной лунной фазы. Интимные отношения, однако, уже име- ли место. Говорят, этот человек — высокий блондин и превосходно владеет языком чоло. Светлые волосы всегда производят на индейцев сильное впечатление. Прожив среди чоло неделю, он покинул деревню, предварительно пообещав, что скоро вернется с дру- зьями. — Просто потрясающе, генерал,— сказал инже- нер.— Как вы все это разнюхали? — У нас свои источники информации,— ответил Лопес.— Они неизбежно примитивны, как и все в этой стране. Мы слушаем звуки джунглей. — Ваши органы безопасности блестяще выполнили свою задачу. Здорово сработано, ничего не скажешь. Вам не удалось установить, проводилась ли идеологи- ческая обработка индейцев? — Да, и весьма прямолинейная. Наш герой не раз- менивался на мелочи. Он заявил индейцам, что белые отобрали у них землю — что, разумеется, сущая прав- да — и что теперь пришло время отвоевать ее. Он и его друзья обучат их, дадут современное оружие и по- могут отомстить белым. — Оказала ли эта пропаганда сколько-нибудь серь- езное воздействие на индейцев? — Отчасти,— ответил генерал.— Индейцы миролю- бивы, но последние несколько лет их преследуют не- урожаи. Они недоедают. Этот человек обращался к го- лодным людям. Мне кажется, они клюнули. Четверо или пятеро индейцев согласились пойти с ним и его друзьями. — Это уже проблема,— сказал геолог. — Моральная,—уточнил Лопес и, вздохнув, доба- вил: — Вернее, моральная дилемма. Военной проблемы тут нет.

Посетители почувствовали себя слегка сбитыми с толку. Они привыкли к тому, что политические деяте- ли употребляют слово «моральный» в публичных вы- ступлениях, но произносить его при неофициальных встречах было не принято.

— Вам что-нибудь известно об этой группе? — спросил геолог. — Нет, ничего,— признался генерал. — Можем кое-что сообщить. К сожалению, не са- мое главное. Перейти границу собираются двенадцать человек. Среди них будет наш осведомитель. Все они учились раньше в одном из ваших университетов, специализировались по индейской культуре. Все, кроме одного бразильца. Он, кажется, почти без- грамотный. — Бразилец,— повторил Лопес.— Но почему бра- зилец? — Он снайпер. Его завербовали после того, как он

выиграл какой-то приз. Нам не удалось выяснить, ка- кова его роль в группе. Наш осведомитель не смог узнать, для чего они взяли с собой снайпера. Он лишь сообщил, что бразилец проведет среди них несколько дней, а затем отделится и продолжит путь в одиночку. Только старший группы знает, для чего к ним при- слали бразильца и какие функции на него возложены. Этот парень выиграл приз на каких-то крупных сорев- нованиях, кажется, в Ресифи. Его долго искали, ему поручепо ответственное задание. Мы чувствовали бы себя значительно спокойнее, если бы знали, в чем оно заключается.      

— В чем бы пи заключалось его задание, это те- перь не имеет никакого значения,— сказал Лопес.— Мы встретим их подобающим образом. Через несколько дней молодые люди будут в тюрьме,— если останутся в живых. — Мы рады слышать уверенность в вашем голосе, генерал. — Я вполне уверен. Двенадцать человек — ничто против целой страны. — Не только против одной страны. Против свобод- ного мира. — Ах, да, я забыл про вертолеты. Конечно, и про- тив свободного мира.— Генерал вздохнул украдкой и добавил: — А жаль. Бесстрашных людей на свете очень мало.

Глава 6

— Лиз надо что-то срочно купить,— сказал Хар- грейв.— Вы не могли бы отвезти ее в город? — Прямо сейчас? — Объявлено чрезвычайное положение,— пояснил Харгрейв.— Если начнется стрельба, магазины закроют. Я не могу отлучаться, потому что ко мне должен зайти чиновник из министерства внутренних дел — первого числа каждого месяца он получает от меня бутылку виски. Надо забрать почту, и я хочу, чтобы Лиз зашла в банк. Не забудьте купить чай, если смо- жете.

Хоуэлу показалось, что Харгрейв был в состоянии радостного возбуждения.

— Может быть, вам удастся увидеть танки и улич- ную перестрелку. Если начнутся волнения, лучшего на- блюдательного пункта, чем церковная колокольня, не найти.

Харгрейв, казалось, хотел угостить Хоуэла зрелищем надвигающихся событий, словно местным деликате- сом: он относился к ним так же, как человек, путе- шествующий по сельской Англии, относится к моррис- даис13, — как к спектаклю, который невозможно про- пустить.

— Я мог бы одолжить у Уильямса автомобиль. Не тот, что с номерами армейской контрразведки,— его он никому не имеет права передавать. Я имею в виду се- дан. Вы бы меньше времени потеряли па пикетах. По сейчас мне не хочется это делать. Со вчерашнего ве- чера в наших отношениях наметилось некоторое 14 охлаждение. Должно быть, мой всегдашний такт мне изменил. Уильямс — близкий друг генерала.

Опасения Харгрейва в отношении пикетов оправда- лись — им приходилось подолгу ждать, пока солдаты тщательно обыскивали стоявшие впереди машины, Лиз была в отличном настроении. Она болтала без умолку.

— Когда закрываются магазины?— спросил Хоуэл. — В час дня. — Мы не успеем. — У нас целый день впереди,— сказала она.—

В четыре тридцать они снова откроются. На самом деле нам надо зайти в банк н на почту. Магазины лишь предлог, чтобы выбраться.

— Я вас не понимаю. — Не понимаете, почему я стремлюсь вырваться из Дос-Сантоса при малейшей возможности? Поживете у нас подольше, тогда поймете. Мы здесь сидим взапер- ти. Жители Дос-Сантоса во время беспорядков устра- ивали набеги на другие окрестные деревни, поэтому нас не жалуют. К иностранцам это тоже относится. В Милагросе есть танцплощадка. Там бывает весело, но из нашей деревни туда никто не ходит. — Я не понимаю, почему вы не хотите переехать в другое место,— сказал Хоуэл,— вас здесь, кажется, ничто не держит. — Сейчас мне переезжать не с руки. Я уеду, когда смогу. Жизнь в Дос-Сантосе не усыпана розами, но я не уверена, что в другом месте будет легче. Я стара- юсь как можно больше передвигаться. Придумываю покупки. Путешествую по стране на автобусах. Гомер Кинг возит меня на машине. — Кто такой Гомер Кинг? — Помощник Грааля Уильямса. Он коллекциони- рует бабочек. Я часто езжу с ним.

Они остановились у второго пикета. Солдат с обезьяньим лицом, вооруженный автоматом, махнул им рукой— проезжайте, мол. Впереди, в миле от пикета, вытянулась вдоль обочины вереница остановленных машин. Он разогнал «пару лошадей» — их старенький ситроен, а затем начал тормозить.

— Седрик тоже умирает со скуки. Он ходит к про- ституткам. Не подумайте, что я выдаю его секрет. Мы свободно разговариваем на эту тему. Седрик говорит, женщины помогают ему скоротать время. К желанию это не имеет никакого отношения. Он утверждает, что колумбийские проститутки — самые квалифицирован- ные в мире. Любой таксист сведет вас с ними. У них ус- тановлен тариф в зависимости от возраста и цвета кожи. Черную девушку лет под тридцать вы получите за один доллар плюс оплата такси, а белая четырна- дцатилетняя девочка стоит целое состояние. Некоторые из тех, что постарше,— замужние женщины, которые хотят немного подработать па стороне. Они все воспи- танны и даже чопорны. Седрик шокировал одну из них, показав ей иллюстрированную Кама Сутру15. Потребовала, чтобы ее немедленно отвезли домой… Ну вот, снова остановка.

Солдат — он вполне мог сойти за близнеца того, мимо которого они уже проехали,— жестом приказал им встать в хвост колонны; латеритиая пыль, сквозь щели проникая в салон машины, оседала золотистым налетом на их лицах.

— Мы абсолютно откровенно говорим о том, что делаем и чувствуем,— продолжала Лиз.— Ронни Смол- дон проявлял большой интерес к самопознанию и к мистической общности. Седрик, разумеется, тоже. Со Смолдоном мы, бывало, часами сидели и улавливали волны, исходящие от нас. Это, мне кажется, как-то на него подействовало.

Видневшийся впереди за равниной Лос-Ремедиос, окруженный предместьями, казался красноватым мира- жом. Несколько техников подводили электроэнергию к батарее прожекторов, установленных на грузовике, в отдалении выла пила — валили лес. Офицер с моложа- вым лицом, явно привыкший потакать своим желани- ям, подошел проверить паспорта и документы на ма- шину. Он был в белых хлопчатобумажных перчатках.

— Седрик вам говорил что-нибудь? — спросила она внезапно. — О чем? — О моей сегодняшней поездке в Лос-Ремедиос. — Нет, только дал некоторые поручения. А в чем дело?

-      — Я просто так спросила. Я подумала, не надоели

ли ему мои частые поездки за покупками, вот и все.

— Он мне ничего не говорил.

Офицер делал вид, будто сравнивает лицо Лиз с фотографией в паспорте. У него были глаза ящери- цы — блестящие, с тяжелыми веками, а в улыбке сквозил гнусный намек. Он неохотно протянул ей пас- порт и махнул рукой.

— Кстати, Чарльз не говорил, почему Ронни ото- звали обратно? — Ему пришлось вернуться, потому что у «Благо- творения» не стало средств держать его здесь. — Слава богу, я думала, из-за меня. Я ему, кажет- ся, доставляла много хлопот. Я случайно узнала, что Ронни писал в Лондон письма с просьбой отозвать меня отсюда. Он обращался даже к колумбийским властям. Ему казалось, что я завела интрижку с кем-то, кто ему не нравился. С колумбийцем. Если бы не Грааль Уильямс, меня выставили бы из страны. — Незаменимый Грааль Уильямс,— сказал Хоуэл. — Да, незаменимый Грааль Уильямс. Не представ- ляю, что бы мы без него делали. Поднялся ужасный шум. Заявления Ронни были чистым абсурдом. Мне ни- чего пе стоило доказать их беспочвенность, но вы же знаете, какие здесь подозрительные люди. — Не могу я понять этого Смолдона,— сказал Хо- уэл.— Какое он имел право вмешиваться в ваши дела?

Он плохо представлял себе Смолдона — в памяти осталась лишь быстрая походка, надменный вид, шепе- лявость, привычка прищелкивать языком и закатывать глаза в притворном раздражении. Хоуэл постепенно вспоминал его нагловатое театральное личико. Смол- дон и раньше не вызывал у него симпатии, а теперь Хоуэл и вовсе испытывал к нему отвращение.

— Он хотел распоряжаться моей жизнью,— сказа- ла Лпз.— Вечно шпионил за мной. Оп был с отклоне- ниями. Слава богу, уехал. Мне кажется, Чарльз при- нял всерьез его болтовню. — Я так не считаю,— сказал Хоуэл.— Чарльз ум-

ный человек. Он не позволил бы Смолдону ввести себя в заблуждение.      

Дорога уперлась в шлагбаум; они свернули по стрелке, указывавшей направление объезда, и оказа- лись на не знакомой Хоуэлу городской улице. Темные дома, изрезанные проемами арок, пестрели искажен- ными испанскими словами: «NOVEDADES, EXCUR- SIONES, ENTRADA, SALIDA, NO ESTACIO-

NAR»16 Люди с ружьями за спиной развешивали ог- ромные объявления; Хоуэлу удалось разобрать лишь одно слово: «BANDO»17.

Они въехали на рыночную площадь, когда стрелки городских часов показывали без пяти минут час и вла- дельцы лавок уже закрывали витрины.

— Седрик говорил о танках. Что-то не похоже,— сказал Хоуэл. — Мы можем поставить машину и перекусить. — Пойдемте куда-нибудь, где подают нормальную еду,— добавил он,— хватит с меня Седриковых са- латов. — Такого места тут нет,— сказала она.— Если вы не боитесь подцепить дизентерию, мы можем пойти в «Отель сентраль». Это заведение не менее известно, чем «Ливерпул стрит стейшн» 18.

«Отель сентраль» помещался в пышном вычурном дворце колониальной эпохи, внутри которого пахло несвежими продуктами и прогнившей мебелью. Они присели на веранде среди молчаливых, меланхоличных людей, расположившихся в глубоких плетеных креслах и сплевывавших время от времени в надраенные до блеска урпы.

Они видели часть рыночной площади с церквами, уходившими своими куполами и башенками в свинцо- вое небо. Тонконогие кошки с голодными мордочками и отвислыми, точно серые мешочки, животами начали осторожно пробираться между креслами в направлении обеденной залы. Женщина гнусавым голосом жалова- лась кому-то на английском языке, что ее с друзьями не пропустили на охоту в горы. «Я буду требовать ком- пенсации. Если ждут переворота, нечего брать с людей деньги».

Они вошли в зал.

— Я хочу бифштекс,— заявила Лиз.— С гарниром. У меня белковая недостаточность. — Что сказал бы Седрик? — Мне какое дело? — отозвалась Лиз.— Я хочу не- дожаренный, под бордоским соусом.

Он заказал два бифштекса. Мясо было жестким, с голубыми прожилками. Капли жира плавали в соусе

вперемешку с каплями крови. Лиз и Хоуэл перегляну- лись.

— В городе слишком много мулов,— сказал Хоуэл.

Они рассмеялись.

Кроме Лиз и недовольной путешественницы, в ре- сторане не было женщин. Мужчины перебрались с веранды, сохраняя гробовое молчание, и с мрачным видом принялись стоически поглощать поданную еду. Кошка — кожа да кости, с маленькой злобной мор- дочкой пантеры — пристроилась под одним из столов. Генерал Лопес смотрел с портрета, обрамленного пальмовыми ветвями. Его рука покоилась на головке ре- бенка, поднесшего ему букет маргариток, и отеческая любовь, которую излучал Лопес, заполняла весь зал.

На стене перед ними висело объявление, которое они уже видели па улице.

BANDO

DON ALBERTO CERVERA LOPEZ Y BALSEYAN, CONTRALMIRANTE DE LA ARMADA, GOBERNADOR JEFE DE LA SECCIÓN MILITAR DE LOS REMEDIOS… 19

— Вы знали, что он еще и адмирал? — спросила Лиз.— Там написано, что Лопес присваивает себе пра- во обыскивать дома без ордера, производить конфиска- цию имущества заключенных, арестовывать без предъ- явления обвинения, ограничивать свободу въезда в про- винцию и выезда из нее, что он отменяет закон о неприкосновенности личности, свободу слова, печати и собраний. Все как обычно.

Двое коротко остриженных молодых людей в ладно пригнанных костюмах темного цвета, в ботинках па каучуковой подошве прошли к выходу. У каждого па правом плече висела сумка с фотоаппаратурой. Они шли в ногу.

— Переодетые американские военнослужащие,— шепнула Лиз.— Их легко узнать — они изо всех сил стараются выглядеть незаметно. В рубашках с цветоч- ками и бейсбольных кепках они бы и то меньше в гла- за бросались.

Дважды ударил надтреснутый колокол, звон был низкого тона, в нем слышалась безысходность, и, слов- но по сигналу, городской шум начал стихать.

— У вас есть какие-нибудь дела до половины пя- того? — спросил Хоуэл. — Да,— ответила она.— Мне надо встретиться с одним знакомым.

Она механически посмотрела на часы.

— Мне пора идти — такси не всегда поймаешь.

Нарочитое, неестественное безразличие к предстоя- щей встрече выдало ее, Хоуэл сразу все понял и был уязвлен. Мечты, которые он лелеял подсознательно — не имея, впрочем, на то никаких оснований, рассея- лись, как дым. Тайные надежды оказались самообхма- ном. Он испытывал унижение, чуть ли не презирал себя. Так вот почему утром она была такой оживлен- ной. Причина ее веселости вовсе не в нем. Опа ехала на свидание с любовником. «Это, должно быть, и есть та интрижка, которая вызвала недовольство Смолдо- на»,— подумал Хоуэл.

Ему достались лишь крупицы ее жалости.

— Послушайте, мне очень неловко оставлять вас одного. Что вы будете делать?

«Почему она не могла сказать об этом раньше?» — спрашивал он себя.

— Не волнуйтесь,— сказал он,— я пойду прогуля- юсь. Осмотрю достопримечательности. — До половины пятого, пока лавки закрыты, в го- роде ужасно скучно. Сиеста не отменяется даже в слу- чае революции. —  Не беспокойтесь обо мне,— сказал он.— Я с удо- вольствием просто поброжу по улицам. Мне здесь все интересно. Могу посидеть в баре.

Он старался изо всех сил не выдать голосом подав- ленности.

Она быстро встала, и Хоуэл заметил на ее лице оттенок облегчения.

— Встречаемся в пять на этом месте.

Он увидел, как она, выйдя на улицу, побежала чуть ли не вприпрыжку.

Внезапно, когда струнный квартет доиграл послед- ний такт из «Сказок венского леса», когда затихло предсмертное рычание перегретого мотора последнего такси, проехавшего по рыночной площади, когда по- следний черный квадрат окна был завешен истрепан- ной шторой из персианы , город пребразился. Обез- людевший, притихший, он раскрывал свои тайные лики, свое коварство, надменность, но в первую оче- редь — безграничное равнодушие.

Хоуэл шел но солнцепеку от одной узкой полоски тени к другой мимо прокаженных, забившихся в щели под огромными зубчатыми стенами банков, мимо без- молвного кичливого Дворца Капитанов, мимо горелье- фа с фигурами мучеников, которым был украшен каменный фасад церкви — вероятно, моделями скульп- тора служили осужденные на казнь. Из маленькой боковой двери собора тянуло духотой. Он вошел внутрь и стал бесцельно бродить среди гробниц, поглядывая на убранный лентами алтарь, на подсвечники, потиры и лампады, висевшие перед мрачными иконами.

За массивной резной кафедрой Хоуэл неожиданно заметил трех человек. В желтоватом сумраке он раз- глядел двух американцев из «Отель сентраль»; треть- им был священник. Американцы просили у него раз- решения сделать несколько снимков с помощью вспышки, и священник па чистейшем английском заверил их, что не возражает. Когда Хоуэл поравнялся со священником, тот посмотрел на него, и их глаза встретились.

Хоуэл двинулся дальше. На его взгляд, в соборе было мало интересного — однообразные дорогие без- вкусные украшения, мертвенные лики святых, гнету- щие краски. Он уже собирался выйти, но услышал позади шаги, шелестевшие по камню, обернулся и уви- дел священника. В луче света, проникавшем через дверной проем, он показался Хоуэлу обрюзгшим и не- опрятным, подобородок и щеки у него заросли седой щетиной, сквозь которую проглядывала нездоровая кожа, пораженная, вероятно, экземой. Он улыбнулся, показав гнилые зубы, и Хоуэл заметил, что один рукав его рясы сильно истрепан.

— Мистер Хоуэл,— обратился священник.— Меня зовут отец Альберто. Я ждал вашего приезда.

Он подал руку.

— Я видел вас вчера в машине вместе с мистером Харгрейвом. Надеюсь, вы привезли добрые вести. Ваше 20 руководство смогло принять решение насчет моего письма? — Извините, по я не знаю ни о каком письме,— ответил Хоуэл. Он ничуть не удивился этой встрече. Везде, где организация проводила работу, местная цер- ковь обращалась к ее сотрудникам с благотворитель- ными проектами. — Я послал письмо сэру Чарльзу,— сказал отец Альберто.— Мистер Харгрейв был так добр, что согла- сился отправить мое письмо в Лондон.

Он снова улыбнулся, и Хоуэл подумал, что лицо священника преобразилось бы, если бы он вставил передние зубы.

— В теперешние времена на почту не очень-то приходится полагаться,— сказал священник и неуве- ренно добавил: — Мистер Харгрейв говорил мне о ва- шем скором приезде, и я подумал, что, может быть, вы лично привезли мне ответ.

Американцы приблизились к ним почти вплотную, разговаривая между собой почтительным шепотом. Они остановились возле одной особенно безобразной усыпальницы и стали ее разглядывать. Вспышка — и они двинулись дальше.

— Когда было отослано письмо? — спросил Хоуэл. — Вероятно, уже недели две прошло. — Вполне возможно, сэр Чарльз еще не успел ознакомиться с ним,— сказал Хоуэл.— Последнюю не- делю перед моим отъездом он пролежал в постели с гриппом. — Значит, мне следует набраться терпения и ждать ответа. Жаль. Дело, о котором я писал, крайне срочное, а я ничего не могу предпринять.

Хоуэл привык в своих оценках людей доверяться первому впечатлению. Этот человек ему определенно нравился. Он захотел помочь отцу Альберто.

— Вы можете рассказать содержание вашего письма, если оно не конфиденциальное? Я собираюсь завтра писать сэру Чарльзу. — Я думаю, иам лучше пройти в мой кабинет,— предложил отец Альберто.— Даже в соборах у стен есть уши.

Они прошли длинным тунпелеобразным коридором, который вел к жилым помещениям; неаккуратность священника распространялась, как заразная болезнь, на все, что его окружало,— по пустой комнате были беспорядочно разбросаны книги, пол замусорен бума- гами. Отец Альберто смахнул с двух стульев кипы одежды, и они присели.

— Я писал сэру Чарльзу, что люди этой страны являются жертвами ужасающей несправедливости и мировая общественность должна услышать, что у нас творится. Я просил сэра Чарльза помочь мне пове- дать миру о тех бесчинствах, что творятся в Колумбии.

Хоуэл терпеливо слушал его, готовый выразить со- чувствие; он знал, что ничем не сможет помочь. Ситуа- ция была ему хорошо знакома. Организация проводи- ла работу в беднейших странах, где у власти стояли слабые или развращенные коррупцией правительства, и объяснить людям, что деятельность «Благотворения» ограничена узкими рамками, было не всегда просто.

Отец Альберто стал описывать ужасы латиноаме- риканского фашизма. Хоуэл перебил его:

— Весьма сожалею, но мы ничем не можем по- мочь. Наша организация занимается только благотво- рительной деятельностью, мы не вмешиваемся в поли- тику. Несправедливости творятся во многих странах, где работают наши сотрудники, но устав категорически запрещает какое бы то ни было вмешательство, кроме оказания материальной помощи. — И даже публикация материалов о подробностях преступлений против человечества, совершаемых еже- дневно, считается вмешательством? — Несомненно. «Благотворение» в первую очередь занимается оказанием помощи при стихийных бедст- виях. Например, при землетрясениях. — То есть деяниями бога, а не человека,— заметил отец Альберто, и на лице его отразилось замешатель- ство.

«Ну как еще заставить их понять это? — подумал Хоуэл.— Как объяснить отцу Альберто, что со своими мольбами, какими бы страстными они ни были, он об- ращался не по адресу и что такая организация, как «Благотворение», руководствуется не непосредственны- ми человеческими чувствами, а решениями своего центра?»      

— Организация не расследует причины бедствий,— сказал он,— а занимается лишь устранением их по- следствий.

Ему хотелось объяснить, почему сотрудник органи- зации, уступив чувству жалости и нарушив установ- ленные правила, тем самым проявил бы себя не как гуманист, а как человек, непригодный для дела.

Отец Альберто, упрямо отказываясь признать свое поражение, описывал положение индейских племен.

— Сначала партия, пришедшая к власти, стала продавать капиталистам наиболее плодородные земли, па которых жили индейцы, а их самих загонять в горы. Затем в местах их новых поселений обнаружили по- лезные ископаемые. Наверно, и нефть тоже. Индейцев начали изгонять с помощью наемных убийц, а когда они пытались защитить себя, против них бросали армию.

«Подобное происходит сейчас с индейцами повсю- ду,— подумал Хоуэл,— это стало обычным явлением». Он читал многочисленные отчеты, различавшиеся лишь деталями.

— Прежде чем вы продолжите,— перебил он,— я должен пояснить, что в настоящий момент я пред-

ставляю «Благотворение» лишь косвенно. И тем не ме- нее я хочу дослушать ваш рассказ до конца. Есть люди, которые пытаются что-то предпринять.

— Некоторые племена погибли,— продолжал отец Альберто,— им уже нельзя помочь, о них можно за- быть. В этом районе остались только чоло. Кофейные короли захватили лучшие земли, а теперь концессио- неры тянут руки к лесу. Они обводят участок на карте и в его пределах стреляют по индейцам без предуп- реждения. Животных бьют из пулеметов. Неужели «Благотворение» ничем не может помочь? — «Благотворение» не может вмешиваться,— ска- зал Хоуэл. — Ну что ж, давайте закроем глаза на беззаконие. Сделаем вид, будто его нет. Люди умирают с голоду… это же настоящее бедствие. Разве мы не можем отне- стись к ним, как к жертвам землетрясения? Не можем немедленно обеспечить их едой, поношенной одеждой, одеялами? Разве «Благотворение» не может оказать помощь, не обличая тех, кто несет ответственность за страдания индейцев? Пять центнеров кукурузы спасут одну деревню. Например, Каямбо. Они помогут голо- дающим продержаться до нового урожая. Мы только должны назвать голод стихийным бедствием.

Хоуэл отложил записную книжку и задумался.

— Каким образом мы могли бы доставить им куку- рузу? Если это вообще возможно. — На самолете,— сказал отец Альберто.— Весь по- лет займет час времени. Сотни жизней будут спасены. — «Благотворение» постарается что-нибудь пред- принять,— сказал Хоуэл,— но я ничего не обещаю. Не стану вас пока обнадеживать, по я переговорю с мис- тером Харгрейвом и попрошу его подумать, нельзя ли чем-нибудь помочь.

В стороне от скопища дворцов и банков начиналось царство ярмарочной пестроты и тропической экзотики. Хоуэл вышел из собора и, прошагав минут пять под палящим солнцем, забрел в бар, где спали трое муж- чин, а на стойке, заставленной немытыми стаканами, расположилась курица. Появился хозяин в пижаме, обслужил его и снова исчез во мраке комнаты за сте- ной. Хоуэл взял пиво и присел у столика возле окна.

Где-то он слышал, что этот район города был вы- строен в девяностые годы прошлого столетия одним эксцентричным мультимиллионером, одержимым идеей, что море — колыбель человечества и потому вдали от него люди не могут быть счастливы. Приглашенный архитектор был завален открытками с видами Венеции, и с помощью деревянных зданий, выкрашенных в яр- ко-бирюзовый цвет, стрельчатых окон и арок, домов, стоящих на сваях, и нескольких разбросанных тут и там колоколен ему удалось приближенно воссоздать колорит Адриатики, который резко контрастировал с мавританским архитектурным наследием прилегавших районов.

По безлюдной улице бродили только солдаты в мя- той, плохо пригнанной форме, и вид у них был пират- ский, словно они сошли со страниц детской приключен- ческой книжки,— худые лица с впалыми щеками, крючковатые носы, а у одного на глазу красовалась даже черная повязка. Глядя на них, можно было поду- мать, что они и правда прониклись атмосферой мор- ских будней и смертельной тоски.

Улица, напоминавшая набережную, шла двумя яру- сами, соединенными между собой лестницей. На ступе- нях, один под другим, сидело два десятка солдат, они будто всматривались в пустынное море, и па их лицах застыла та унаследованная от предков безучастность, которая у людей смешанной крови заменяет выраже- ние скуки.

Это был отряд личной гвардии губернатора, сфор- мированной из освобожденных преступников. Внизу стояли мулы, привязанные к стене, возле которой ле- жало оружие. Хоуэл ощутил жестокость этих людей, нанятых, чтобы увековечить несправедливость. «Что за зловещий город! — подумал он.— Оставьте мне Евро- пу— Англию, Францию, Италию, и больше мне ничего не надо». Лениво наблюдая за солдатами, он потягивал пиво, пока оно не стало теплым. Позади Хоуэла, поло- жив головы на стол, похрапывали посетители бара, на улице тоже все замерло. В половине пятого Хоуэл ре- шил вернуться в гостиницу. Город пробуждался, потя- гиваясь. В баре кто-то проснулся и завел музыкальный автомат. Курица соскочила со стойки, солдаты, позвя- кивая уздечками, садились верхом на мулов и отъез- жали.

Лиз обещала вернуться к пяти, но он надеялся, что она придет раньше. Внезапно он почувствовал себя одиноким. Время от времени он страдал от бессмыслен- ных, непредсказуемых приступов этой болезни, при- таившейся, как малярия, в крови, — болезни нераз- гаданной, вызванной какими-то забытыми детскими страхами, переживаниями, неудовлетворенностью; со- стояние было сродни тошноте, не приводившей к об- легчению.

Когда он вернулся в гостиницу, Лиз еще не было. Не пришла она и к пяти часам. К половине шестого чувство одиночества, которое ему не удалось развеять никакими рассудочными доводами, усилилось. Сначала в вестибюле не было никого, кроме Хоуэла, но за- тем плетеные кресла стали заполняться людьми, раз- моренными сиестой, они почесывались, зевали и спле- вывали, а над ними медленно кружились лопасти вен- тиляторов.

С улицы доносились звуки проснувшегося города.

Он заставил себя досидеть до шести часов, а затем подошел к окошечку.

— Когда закрываются банки? — Обычно в семь, но сегодня они уже за- крыты. — А почта? — Все закрыто. — А в чем дело? — Чрезвычайное положение. — А что это значит? — Это серьезнее, чем осадное положение. Вводится комендантский час. Запрещается появляться на улицах после наступления темноты. — Я жду человека, который должен был прийти час назад.

Портье сочувственно кивнул головой:

— Сейчас опоздать не мудрено. Такси больше не ходят. — Могу я позвонить в Дос-Сантос?

Портье поднял трубку, поднес ее к уху и положил обратно, покачав головой. Выражение его лица говори- ло о том, что ситуация была ему хорошо знакома.

— Телефон отключен. Скоро все остальное отклю- чат — свет, газ.

Возвращаясь к своему креслу, Хоуэл услышал звук, который он сначала принял за хлопок в автомобиль- ном глушителе. За первым хлопком последовал второй, третий, затем послышался характерный треск авто- матов.

Тотчас, не говоря ни слова, не проявляя ни удив- ления, ни иных чувств, все сидевшие возле окон вста- ли, перетащили кресла в глубь вестибюля и снова уселись. Выстрелы облагородили вид присутствующих. Лица стали более значительными, жесты — более сдер- жанными. Сутулившиеся распрямили плечи. Швейцар не спеша подошел к наружной двери и запер ее на засов. Люди уселись поудобнее и снова стали читать газеты и пить кофе. Никто не разговаривал.

Портье приблизился к Хоуэлу с видом человека, идущего во главе шествия.

— Сэр, это ваша машина стоит на улице? — Моя. — Не могли бы вы поставить ее в гостиничный гараж? — Зачем? — Таков приказ полиции. Во время комендантско- го часа все машины должны быть убраны с улицы. — В любой момент машина может мне понадобить- ся, чтобы поехать в Дос-Сантос. — Очень сожалею, но это невозможно, сэр. Во вре- мя комендантского часа автомобильное движение пре- кращается. Швейцар покажет вам, где гараж.

Швейцар ждал Хоуэла возле дверей. Хоуэл загнал ситроен в подземный гараж и вместе со швейцаром вернулся в гостиницу. Нежно-золотистый вечерний свет заливал улицы, солнечные лучи струились вдоль стен зданий, отбрасывавших резкие тени. Коты устраивали потасовки в контейнерах с отходами, стоявших возле закрытых лавок. Вскачь пронеслась собака — огромная, вся в лишаях. Где-то хлопнула ра- кетница.

В гостинице включили освещение, минут пять лам- пы горели вполнакала, затем вспыхнули напоследок и совсем погасли. Швейцар подошел к лифту и повесил табличку: «Лифт не работает». Мальчики принесли на подносе подсвечники со вставленными свечами и, не- громко посмеиваясь, стали проворно расставлять их по вестибюлю. Хоуэл пил виски без удовольствия, как лекарство от тошноты.

В семь часов, когда на улице еще не стемнело, все свечи были уже зажжены; раздался громкий стук в дверь, и швейцар впустил Лиз — запыхавшуюся, рас- трепанную, на грани истерики.

Он отвел ее в бар, и она плюхнулась на стул.

— Вы в состоянии накормить эту страну. Закажите же мне что-нибудь выпить.

Она подставила щеку для поцелуя.

— У меня был ужасный день. Попросите повто- рить. — Вы, видно, попали в самое пекло,— сказал он.— Я до смерти перепугался. — Да,— ответила она.— Всю сиесту я прождала моего знакомого, а он так и не появился. Женщина не может пойти здесь в бар или еще куда-нибудь одна, поэтому мне пришлось сидеть в грязном парке, и все местные нищие собрались вокруг меня. Наконец я ре- шила, что с меня хватит, и собралась вернуться в гос- тиницу, но тут услышала стрельбу.

Она опустошила бокал, и Хоуэл поманил бармена пальцем.

— Стрельба поднялась нешуточная,— сказала она. — Да, здесь было слышно. — Я не могла вернуться в центр из района уни- верситета,— продолжала она,— я знала, что все попыт- ки прорваться бесполезны, поэтому решила выбираться окраинами, по умудрилась заблудиться и в конце кон- цов попала в уличный бой. — Уличный бой? — Ну, настоящим боем это не назовешь, огонь вела только одна сторона. Личная гвардия Лопеса осаждала дом. Сначала они стреляли залпами, потом стали бро- сать в окна гранаты, начался пожар. — А вы что делали в это время? — Вместе с другими прохожими лежала па мосто- вой. Все попавшие в уличную перестрелку так посту- пают. Ложатся на мостовую. Первый раз вы испыты- ваете некоторое унижение, но оно быстро проходит. Одного несчастного все же шлепнули. Они, должно быть, подстрелили его для забавы.

В бар молча забрели мужчины в темных костюмах; они напоминали людей, идущих в хвосте похоронной процессии,— опечаленных, но не убитых горем.

— Похоже, ближайшие несколько часов вам при- дется провести в моем обществе,— сказала Лиз. — Во всяком случае, я на это надеюсь. Я уже пы- тался придумать, чем бы мы могли заняться. — В каком смысле? — Ну, скажем, пойти в ресторан с оркестром на- циональной музыки или еще куда-нибудь. — Это было бы прекрасно,— сказала она.— Какая жалость, что вместо этого нам придется сидеть в тем- ной маленькой гостинице, набитой коммивояжерами. Вы очень расстроены такой перспективой? — Вовсе нет. — И я нет. В Дос-Сантосе мы приобрели богатый опыт по части того, как скоротать вечер. Мы можем сыграть в одну из Седриковых игр, например в ту, когда вы должны говорить только правду, забыв про вежливость и отбросив пустые прелюдии. Это была любимая игра Ронни Смолдона. У нее есть два недо- статка. Во-первых, люди узнают о вас вещи, которые им не следует знать, а затем поступают нечестно, так, как поступил со мной Ронни. Во-вторых, в нее нельзя играть больше одного-двух раз с одним и тем же чело- веком, потому что вы быстро все о нем узнаёте, и весь интерес пропадает. — Понятно. — Так вы хотите сыграть, а? — Хорошо. Начинайте. — Ну что ж,— сказала она.— Вот вам для затрав- ки. При первой встрече вы мне сильно не понрави- лись. — И вы не сочли нужным это скрывать. — Я всегда такая,— подтвердила она.— Если мне кто-то нравится, так уж нравится, если нет — так уж нет. Никаких полутонов. Дипломата из меня! не вый- дет. Вы другой, да? — Я осторожный. — Беда в том, что первое впечатление меня часто подводит. Взять, к примеру, вас. — Вы подозревали, что Чарльз послал меня шпио- нить за вами, так ведь? — Я и сейчас это подозреваю. Но я имела в виду другое. Мне показалось, что вам обо мне известно го- раздо больше, чем мне о вас. Что я в невыгодном поло- жении. Вы знаете, что ваша улыбка может обескура- жить человека? — Если бы я об этом догадывался, то перестал бы улыбаться,— заверил Хоуэл. — Такая пренебрежительная, многозначительная улыбка. «Я про вас все знаю» — вот что она говорит. Меня это бесило. — Спасибо, что предупредили. Теперь буду начеку. — Однако я нашла, что вы привлекательны. Физи- чески. В моем вкусе. Странно, не правда ли? — Что именно? — Казалось бы, какое мне дело до того, что вы больше других знаете о моей личной жизни? — Неправда,— возразил он. — И тем не менее я готова сыграть с вами в эту игру и могу ответить на любой ваш вопрос. Почти па любой, скажем так. Во всяком случае, я преодолела первоначальную неприязнь. Сейчас вы мне уже нра- витесь.

Он рассмеялся.

— Ну, вы у меня камень с души сняли,— ска- зал он.

По улице с грохотом проехал броневик. Хоуэл на минуту отвлекся и прислушался к удалявшемуся зы- ку; внезапно луч прожектора, скользнув по стене, выхватил из темноты напряженные алебастровые лица с маленькими глазками. Он моргнул, а через мгновение вновь увидел лишь бледные огоньки свечей, плаваю- щие в полумраке.

— Теперь ваш черед,— напомнила Лиз. — Ну, спрашивайте. — Сначала скажите, что вы обо мне подумали, когда увидели меня в первый раз. Можете не деликатничать. — Первый раз я вас увидел на вечеринке па пло- щади Слоан,— сказал Хоуэл. — Разве? Ах, да, конечно. Теперь вспоминаю. Мы с вами разговаривали. Мне самой казалось, что мы уже где-то встречались, только я не могла припомнить, где именно. — Та встреча была короткой,— сказал он.— Вы всё внимание уделяли тогда какому-то мужчине важ- ного вида. — Как он выглядел? — Такой шумный, самоуверенный. Красивый, с громким голосом. Все время грудь выпячивал, как голубь. Вас похлопывал ниже талии. Вы от него глаз не отрывали. Я, помню, еще подумал: эти двое до- ждаться не могут, когда доберутся до постели. — Я была там, вероятно, с Томом Левленом,— вспомнила она. — Потом он ушел, мне показалось, облегчиться, и вы на пару минут остались одна. Вы уезжали в Кон- го, а он собирался отправиться вслед за вами. —  Он и поехал,— сказала она,— но провел там всего две недели. Мы смертельно надоели друг другу. — На вечеринке нельзя было сказать, что вы ску- чали, — Все мы меняемся. Кстати, вы не ответили па мой вопрос. Что вы обо мне подумали? — Я подумал, что вы неврастеничка. Я понял, что ваш роман с Левленом долго не протянется, и решал, как вас у него отбить. — Но так ничего и не предприняли. — У меня не было времени. На следующей неделе вы уехали. — Можно еще виски? — попросила она.— Почему вы решили, что я неврастеничка? — Интуиция,— ответил он.— Я всегда узнаю нев- растеника, каким бы спокойным он ни казался. — Потому что вы тоже неврастеник. — Ну конечно,— согласился он. — Вы слышали, что меня считают легкой добы- чей? — спросила она. — Возможно,— ответил он. — И в этом тоже заключалась моя привлекатель- ность для вас? — Вероятно. — Вы нарушаете правила игры. — Извините,— сказал он. — Вы не любите бороться? — А кто любит? — Вас это, наверно, удивит,— сказала она,— но многие любят. — Я бы хотел обойтись без борьбы, но не получа- ется. — У вас какой-то потерянный вид,— сказала она.— Чего вы боитесь? —  Уединения,— ответил он,— одиночества, забро- шенности. Не могу дать точного определения, чего именно, но я трачу полжизни на попытки спастись от этого. — Что вы сейчас и делаете. — Что я сейчас и делаю. И попадаю в нелепые ситуации. Как, например, с вами. — Здесь не было никакой ситуации. — Я бы ее создал при малейшей возможности. Я знал, что вы уехали, и поэтому меня тянуло к вам. Я беспощаден к себе, а особую слабость питаю к само- обману. Например, когда Чарльз попросил меня отпра- виться сюда, я согласился, считая, что тем самым де- лаю одолжение ему. А в действительности его просьба совпала с моим собственным желанием, потому что здесь были вы. Но тогда я себе в этом еще не призна- вался. — Вы любите все усложнять, не так ли? — Все усложняется помимо моего желания. Долж- но быть, подсознательно меня тянет к сложностям. Раз уж мы заговорили о сложностях, не можете ли вы объяснить, почему не хотите уезжать отсюда? — Почему я должна уезжать? — сказала она.— У мепя роман с молодым колумбийцем. Вы разве не поняли?

Хоуэл схватил бокал и опустошил его; приблизил- ся бармен и с видом заговорщика снова осторожно на- лил виски.

— Я должен был догадаться,— сказал он.— Кажет- ся, я догадывался.

Он сделал попытку скрыть разочарование, отразив- шееся на лице, с помощью вымученной улыбки — его опасения подтвердились окончательно.

— Именно из-за него я ссорилась с Ронни Смолдо- ном. Простите за обман. Сегодня я ходила на свида- ние с этим колумбийцем, а он, как я вам уже говорила, так и не пришел. Причин может быть две. Либо он переменился ко мне, либо с ним что-то случилось. И то и другое скверно. — Расскажите мне о нем,— попросил Хоуэл, с из- вращенным воодушевлением подстегивая себя на борь- бу с предстоящими трудностями. — Вы, кажется, говорили, что вечно попадаете в нелепые ситуации? Тогда послушайте мою историю. Начну с того, что он едва ли не на десять лет моложе меня и родился в весьма консервативно настроенной семье, принадлежащей к верхушке латиноамерикан- ской знати. Мы совершенно не подходим друг другу. Его родные терпеть меня не могут. В Колумбии приня- то делить женщин па шлюх и порядочных, и я отно- шусь к шлюхам. Он никогда не смел пригласить меня в гостиницу, поэтому обычно мы сидели па скамейке в парке, держась за руки. — Обычно,— повторил он. — Чаще всего,— сказала она,— другими словами, побыть совсем наедине нам удавалось редко. — Что вы в нем нашли? — Он молод и красив,— сказала она.— По-настоя- щему красив. — И это всё? — Он поэт. Я никогда раньше не была знакома с поэтом. Вы случайно не пишете стихи, а? — Нет,— ответил он, испытав горечь поражения еще до схватки.— Я не поэт. — Но долго так продолжаться не может,— сказала она.— Это должно кончиться. Мне кажется, я увлечена сильнее, чем он. Вероятно, момент настал.

Хоуэл чувствовал, что от него ждут слов утешения и, преодолевая себя, сказал:

— Может быть, он не пришел из-за чрезвычайного положения. Вероятно, он уехал куда-нибудь на маши- не и не смог вернуться. — Я в это не верю,— сказала она.— Сначала я пы- талась убедить себя, что он не пришел из-за чрезвы- чайного положения, но потом перестала. Я знаю, все заставляли его бросить меня, и он просто сдался. Я бы только хотела, чтобы он набрался смелости прийти и сказать мне, что все кончено.

Заметив слезы на глазах Лиз, он обнял ее, и неве- селые мужчины, сидевшие за чашечками кофе, взгля- нули на них и снова отвернулись

— Единственная другая возможность,— сказала она,— заключается в том, что его схватили. Он учится в университете, а Лопес преследует студентов.

«Сделай усилие,— заставлял он себя.— Сделай усилие».

— Даже если его задержали, с ним ничего не слу- чится, он ведь из знатной семьи. — Когда дело доходит до камеры пыток, социаль- ное положение теряет всякое значение. В тюрьме ца- рит полная демократия.

Вдали что-то приглушенно загрохотало, будто дере- вянный ящик, кувыркаясь по ступенькам лестницы, свалился в погреб.

Лиз вздрогнула.

— Вы слышали? — спросила она. — Какой-то грохот. — Думаете, это стрельба? — Мне кажется, кто-то футболит пустую жестянку по мостовой. — Центральная тюрьма в соседнем квартале. Сед- рик рассказывал, что в прошлом году, когда Лопес по- давил попытку переворота, в гостинице слышали, как расстреливают заключенных. — Сейчас была не стрельба. — Что бы ни произошло,— сказала она,— все рав- но у нас с ним ничего бы не вышло. Я для него слиш- ком стара. У нас слишком разное происхождение. Он предан своей семье. В плену условностей. Если бы я знала точно, мне было бы легче. Не переношу неопре- деленности. — Почему вам не позвонить ему домой, когда те- лефон включат? — Я, наверно, так и сделаю. Они со мной не разго- варивают, но я все равно позвоню. — Наш друг Уильямс знает обо всем на свете. — К нему я ни за что не обращусь. Уильямс счи- тает, что после того шума, что поднял Ронни Смолдои, я с этим молодым человеком рассталась. Ронни всем говорил, что он замешан в антиправительственной дея- тельности. — Это правда? — Не знаю. Может быть. Не хочу больше говорить на эту тему. — Игра еще продолжается? — спросил Хоуэл. — Нет. Давайте кончим. С меня хватит. От мыслей о тюрьме мне стало дурно. Я достаточно долго прожи- ла в Колумбии. Слышите звук? — Какой звук? — Снова этот грохот.

Хоуэл прислушался. Булькала вода в баке, скули- ла собака, кто-то за его спиной поставил чашечку на блюдце и причмокнул.

— Ничего не слышу,— признался он. — Все дело в моих нервах.

Она встала со стула.

— Пойду истрачу монетку. Закажите мне еще выпить. Я сообщу вам нечто важное, когда вер- нусь.

Лиз отошла осторожными короткими шагами и, описав рукой плавную дугу, ухватилась за ручку двери и открыла ее. Он взял виски, принюхался к нему и по- думал: «Да, это, конечно, не шотландское». После того как отключили электричество, а вместе с ним и конди- ционер, стало душно, а из погреба, сквозь щели в бело- голубом кафельном полу, потянуло запахом гнилья. Снова появились ухмыляющиеся мальчишки и стали травить аэрозолями москитов.

Через двадцать минут он отправился на розыски Лиз и нашел ее в вестибюле. Она сидела в кресле. Лиз взглянула на пего, не узнавая,— так показалось Хоуэ- лу, затем удивленно улыбнулась ему и слегка помаха- ла рукой. В свете ближайшей свечи ее лицо выглядело по-новому, оно обрело печальную духовную красоту. Грусть ее красила. Хоуэл подумал, сколько бы она еще здесь просидела, не приди он за ней.

— Я вас совсем потерял. — Я пыталась дозвониться, но линия отключена.

Он присел рядом, и она взяла его за руку.

— Вы что-то хотели сказать. Помните? — спросил Хоуэл. — Помню,— ответила Лиз.— Я вышла подумать минуту-другую. У меня с этим человеком все копчено. Раньше или позже, но разрыв неизбежен, так лучше уж принять решение сейчас.

Радость мгновенно охватила Хоуэла, но выработан- ная привычка быть осторожным в чувствах заставила его сдержать себя. Пессимизм — лучшее профилакти- ческое средство от разочарования, считал он. При ее ветренности Лиз еще запросто может передумать. К тому же она была слегка пьяна.

— Ну? — сказала она.— Скажите же что-нибудь! Правильно я поступаю? — Вам не следует спрашивать у меня. — Почему вы никогда не говорите прямо? — Извините. Наверно, это самозащита. — Люди могут неправильно вас понять,— сказала она,— как, например, понимала я. — Хорошо,— согласился он.— Я так рад, что про- сто слов не нахожу. — Ну вот,— сказала она,— это я и хотела услы- шать. Может быть, теперь у вас появился шанс. Вы должны радоваться и не скрывать своих чувств. Вы, наверно, боитесь, что я передумаю? Так ведь, да? Но учтите — вы должны говорить только правду. — Нет, мне кажется, вы не передумаете. — Давайте, пожалуйста, без церемоний. Запомни- те, я всегда люблю точно знать, как ко мне относятся. — Один вопрос, — сказал Хоуэл. — Вы больше не думаете, что вашего друга могла схватить по- лиция? — Нет, не думаю. На самом деле я в такую воз- можность никогда не верила. Просто пыталась щадить свое самолюбие. Никто его не схватил. Он просто ре- шил пе приходить и даже не потрудился предупредить меня. Так что теперь все кончено. Если вы думаете, что мое решение принято под влиянием выпитого, то учтите — от спиртного у меня в голове только прояс- няется. Теперь вы всё знаете… так скажите же что- нибудь или сделайте. Где ваша радость? — Здесь столько народу,— пробормотал Хоуэл. — Да, правда. Публика отвратительная. А вы не можете преодолеть свою застенчивость даже сейчас. Вы такой застенчивый, что и разглядеть-то толком меня не посмели, когда я была раздета. Что ж, это мило. В этом ваше очарование. Сегодня вы словно сделали мне спасительную инъекцию, в которой я так нуждалась. Боже мой, вы не представляете, как я благодарна за то, что вы оказались рядом. — Я хочу вернуться в Лондон вместе с вами,— сказал Хоуэл.

Ему показалось, что она мгновенно протрезвела.

— Постойте. Это нечестно. Вы пользуетесь мо- ментом. — У вас все кончено с этим человеком, не так ли? — Я ведь вам сказала. — Тогда что вас может удерживать? — С вашей точки зрения, ничто,— сказала она.— Я вросла в эту жизнь. Для меня существовал толь- ко сегодняшний день. Я перестала задумываться о будущем. Вероятно, хорошо было бы снова его об- рести. — Так вы поедете со мной? — Наверно. Должно быть, поеду.

Он лелеял надежду, боясь, что она ускользнет из его рук и разобьется, как хрупкий бокал. Все выходило слишком легко и слишком замечательно, чтобы в это можно было поверить. Не решается проблема жизни вот так, в один миг, думал он.

— Мне надо знать одно,— сказала она.— Вы это делаете ради Чарльза или ради себя? — Чарльз тут ни при чем. Я хочу не только увезти вас, но и не расставаться с вами. — То есть жить со мной? — Да. — Мне кажется, я тоже этого хочу,— произнесла она.— Но я боюсь снова совершить ошибку. Милый, знаешь, я так привыкла к шаткости своего положения, что просто не представляю, как я без нее обойдусь. Допустим, мы попробуем, а потом выяснится, что мне не удалось обрести душевного равновесия. Тебе будет больно. — Я готов рискнуть. — Должно быть, это чудесно — снова обзавестись постоянными привычками. Постоянные привычки и душевное спокойствие. Размеренная жизнь с прошлым и будущим. Наверно, мы неплохо уживемся. Только боюсь, что я растеряла былую уверенность в себе. Я буду подводить нас обоих. Как ты думаешь, что же нам делать? — Мы должны попробовать,— сказал он,— а там посмотрим, что выйдет. Ты можешь сделать меня сча- стливым. И я тебя, думаю, тоже. — У нас есть шанс,— сказала она.— Вот здорово будет, если все получится. Этот вестибюль не место для такого серьезного разговора. Давай уйдем от этих людей куда-нибудь, где мы будем одни. — Я возьму номер? — Хорошо.

Глава 7

Этот жалкий обман — смена времен года на эквато- ре — длился несколько дней; жара всё сдавила в своих объятиях, взяла в кольцо осады асьенду. Горы над Дос-Сантосом окутывал густой туман, рыхлой мши- стой порослью перекидываясь от вершины к вершине, а иногда он опускался совсем низко, до крыш домов, и грозил поглотить яркие краски деревни.

В такие дни людей охватывает глубокая апатия, а животных — беспокойство. Ночь оглашалась разно- голосицей пронзительных криков птиц, не посмевших, как обычно, подняться вечером в высокогорные доли- ны и с потерянным видом метавшихся в тумане по де- ревне.

Внизу, в Лос-Ремедиосе, замышлялись заговоры и контрзаговоры. Полковник Браво, помощник губерна- тора Лопеса, вернулся из-за границы, где он потратил немало времени, занимаясь делом наивысшей секрет- ности. Безразличные ко всему, равнодушные торговцы смертью, с которыми он встречался, были поражены, обнаружив, что этот кроткий философ — настоящий мужчина. Отдав распоряжения и уплатив деньги, Бра- во объяснил: «У моих родителей, бедных либералов, не хватило средств, чтобы защитить себя. Я был ребен- ком, когда произошла трагедия. Священный долг мести не принято обсуждать с посторонними».

Генерал продолжал действовать решительно, одна- ко к явному террору прибегал лишь для того, чтобы лишить партизан, которые могли появиться в горах, поддержки из города. Двое студентов из довольно из- вестных семей были застрелены при попытке уйти от ареста; это событие произошло днем, на рыночной пло- щади, что гарантировало ему широкую гласность. Дру- гих, предварительно избитых на совесть, поглотили подвалы городской тюрьмы. Лопес ввел новые меры безопасности — он обнес Лос-Ремедиос оградой из ко- лючей проволоки и установил на расстоянии пятисот метров друг от друга вышки с пулеметами и прожекто- рами. Он устраивал длительные бдения наедине с лич- ным астрологом и принес в дар церкви лос-ремедиос- ской Девы массивные серебряные подсвечники.

Тем временем группа партизан, прошедших курс обучения в относительном спокойствии и безопасности Эквадора, прибыла почтовым поездом в Алькаларес —

город, ближайший к границе. Здесь они устроили од- нодневный отдых, закупили продукты, отыскали мест- ный автобус, который провез их пять километров по горной дороге, и начали длинный переход.

Грааль Уильямс, которого многие в департамепте считали вторым по значению человеком после губер- натора, находился в эти дни в состоянии душевного разлада, спасение от которого он безуспешно пытался найти в многократном обращении к Священному писа- нию. Руководство организации, к которой он принад- лежал, признало его деятельность успешной, и по чис- лу спасенных душ он был назван лучшим латиноаме- риканским проповедником. Но недавно до него дошел слух, будто некоторые из новообращенных тайно про- должают отправлять языческий культ предков.

В эти дни Мэри увидела в муже то, чего не замеча- ла раньше. Опа спрашивала себя, может ли бдитель- ность христианина выродиться в подозрительность и позволительно ли ему становиться жестоким, даже если непреклонность в деле распространения веры считается достоинством проповедника?

Наспех сколоченная англо-колумбийская горнодо- бывающая компания послала трех специалистов приве- сти в рабочее состояние оловянный рудник в Ультра- муэрте. Увиденное — в том числе и заваленная штоль- ня, в которой после произведенных раскопок были обнаружены скелеты тридцати семи шахтеров, умер- ших лет десять назад от голода или удушья,— произ- вело на специалистов гнетущее впечатление.

Лиз и Хоуэл сблизились, но в их отношениях при- сутствовала едва уловимая натянутость и неустойчи- вость. Доверчивый от природы, Хоуэл старался нахо- дить всевозможные объяснения ее приступам молчали- вости, внезапным переменам в настроении и отлучкам, о которых опа не предупреждала заранее, но все равно что-то оставалось недосказанным. Их совместное буду- щее казалось Хоуэлу таким же призрачным, как прежде.

Было ясно, что Лиз следует как можно быстрей увезти отсюда. Он заставлял ее назначить дату отъез- да и пытался поймать на слове, но у Лиз всегда нахо- дились отговорки. («Я не могу подвести Седрика».— «Она меня этим совсем не подведет»,— говорил Харг- рейв. «Все еще думаешь о своем колумбийце?» — «С чего ты взял?» — сердилась она. «Тогда давай по- летим в следующую пятницу». У нее кончалось терпе- ние. «Поезжай сначала ты. Я приеду при первой воз- можности».)

Знакомясь с проделанной работой и оценивая перс- пективы дальнейшей деятельности «Благотворения» в Лос-Ремедиосе, Хоуэл чувствовал, что надежд у него остается все меньше, а затем и последние исчезли.

— Чем кончилась затея Смолдона выращивать по- мидоры в питательном растворе? — спросил он Харг- рейва. — Боюсь, практически ничем. Мы собрали непло- хой урожай, но не смогли доставить его по назначе- нию. Больше всего нуждаются в пище жители гор, а как им доставить помидоры? Удобнее всего в таких случаях зерно. — Конечно. Не представляю, с чего это Смолдону взбрело в голову заниматься помидорами. — Он раньше был в Керале. Там сажают помидо- ры, поэтому он и здесь собрался их выращивать.

Они заговорили о письме отца Альберто.

— Разумеется, я не стал его посылать,— сказал Харгрейв. — Но почему? — удивился Хоуэл. — Половина корреспонденции вскрывается, а если бы это письмо прочли, мы оказались бы в крайне сложном положении. — Вы хотя бы упомянули о письме в вашем отчете? — Нет, я решил, что этого делать не стоит. Отец Альберто возомнил себя вторым Савонаролой 21, у гене- рала он уже в печенках сидит. Если Лопес подумает, что мы как-то связаны с ним, нам несдобровать. — Отец Альберто показался мне совершенно иск- ренним человеком.

Харгрейв в раздражении скорчил гримасу. Погода действовала ему на нервы. Из-за жары у него появи- лась сыпь на руках и шее, и он смазывал каламиновым лосьоном прыщики на щеках, отчего становился по- хожим на клоуна. Харгрейва поражало легкомыслие Чарльза, пославшего на борьбу с безграничным циниз- мом и коррупцией, испокои веков царившими в этой стране, человека, владевшего испанским в объеме разговорника, вооруженного лишь инструкцией колум- бийского посольства в Лондоне, биографией Симона Боливара 22 и книгой Джопа Гунтера «Латинская Америка — взгляд изнутри».

— Искренность тут ни при чем. Контактов с отцом Альберто нам следует избегать, потому что он пред- ставляет новое и весьма опасное течение внутри церк- ви. Для нас оно опасно тем, что противостоит государ- ству, а нам приходится иметь дело с государством, а не с церковью.

«Сколько времени надо прожить в этой стране,— думал Харгрейв,— чтобы усвоить, что здесь практиче- ски каждого можно заставить плясать под твою дудку, что каждый человек здесь имеет свою цену, каждый устанавливает свою плату за услуги, которая не всег- да имеет денежное выражение! Сколько времени надо новичку, чтобы освоиться и выработать интуицию, под- сказывающую, когда надо нажать, когда отпустить, а когда не ввязываться вообще — последнее важнее всего!»

— Как считают многие из тех, кто живет в этой части света, церковь решила, что будущее Южной Америки не за капитализмом и что раньше или позже служителям культа придется перейти в лагерь сторон- ников марксизма. Церковь полна решимости выжить, говорят они, что бы ни случилось. В Колумбии теоре- тиков и интеллектуалов хоть отбавляй. По их мнению, церковь делает выводы из уроков истории, а капита- лизм — нет. Отца Альберто называют христианским марксистом. На страстной неделе он каждый день чи- тал новую проповедь, опиравшуюся на цитату из Евангелия: «А богатящихся отпустил ни с чем»23. — Губернатор предпринимает против него какие- нибудь действия? — Пока нет, потому что Лопесу нужна поддержка епископа, а епископу нравится считать себя представи- телем нового поколения либералов. Как только Лопесу удастся уговорить епископа лишить отца Альберто своего покровительства, от священника рожки да нож- ки останутся.

«Я, может быть, и не сумел многого сделать,— по- думал Харгрейв,— но хоть понимаю, что к чему».

— Отец Альберто утверждает, что Лопес преднаме- ренно морит индейцев голодом. Вы этому верите? — Мне кажется, в его словах есть доля правды. — Разве мы не в состоянии оказать помощь в по- добной ситуации? В конце концов мы не обязаны знать о тех или иных политических мотивах, которые, воз- можно, существуют, а может, и пет. Для пас голод не что иное, как обычное стихийное бедствие. — Мы можем попытаться,— согласился Харгрейв и подумал: «Со временем он сам поймет». — А что, кто-то будет против? — Если вы пойдете наперекор властям,— предупре- дил Харгрейв,— церемониться с вами не станут. — Отец Альберто утверждает, что наиболее тяжелая обстановка в Каямбо. Что лучше всего туда послать? — Я же говорил вам: кукурузу. Конечно, куку- рузу. — Отец Альберто тоже говорил о кукурузе. Ее не слишком сложно доставить? — Думаю, ее можно купить без особых хлопот. — Где она продается? — Лучше всего попросить Уильямса. У него всегда припасена тонна-другая. — А как мы доставим ее в Каямбо? — Самолетом. — Самолетом Уильямса? — Другого нет. — Похоже, мы и шагу ступить без него не в со- стоянии. — Вы можете купить кукурузу в другом месте, но тогда вам придется заплатить в два или три раза доро- же. Уильямс не станет на вас наживаться. Вы можете отвезти зерно в Каямбо на мулах. Если вам их дадут. Дорога займет десять дней. — Я вижу, мне стоит сходить к Уильямсу и пого- ворить с ним,— сказал Хоуэл. — Что ж, попытка не пытка.

Глава 8

— Вы не возражаете, если я буду называть вас Робертом? — спросил Уильямс.— Я рад был бы дать вам столько кукурузы, сколько надо, и «Чессну» мог

бы вам предоставить, по на этот раз я вынужден ска- зать со всей прямотой: нет. Разрешите объяснить, по- чему.

Хоуэл нашел Уильямса па веранде, когда тот ковы- рялся инструментом, похожим на хирургический, в ка- ком-то механизме, лежавшем у него на коленях. Па лице миссионера было нежное и заботливое выра- жение.

—  Каямбо сейчас,— сказал он,— главное селение чоло, а чоло оказывают сопротивление.

Он произнес это как окончательный приговор, но подлежащий обжалованию.

— Чему же они сопротивляются?

Уильямс нахмурил брови:

— Они сопротивляются цивилизации. Они отверга- ют все попытки подготовить их к жизни в современ- ном обществе. — Правда, что жителям Каямбо угрожает голод? — Голод всегда им угрожает,— самым спокойным топом сказал Уильямс.— Чоло — кочевники, находя- щиеся па раннем этапе человеческой эволюции. Они немного занимаются земледелием, но основной источ- ник пищи для них — охота на диких зверей, которых с каждым годом становится все меньше и меньше. Это- му племени в горах приходится нелегко. Накопленный опыт подсказывает, что единственным средством убеж- дения сопротивляющихся является голод. Хорошенько наголодавшись, они спустятся к нам, а мы встретим их и накормим. Это они знают. Доставлять в Каямбо зер- но — верный способ продлить агонию.

С шумом появились жизнерадостные дети Уильям- са — один вез другого в тачке, и отец, еще раз с неж- ностью прикоснувшись к механизму, отложил его в сторону и посмотрел на них, светясь любовью. Гус- той экваториальный туман, державшийся последние несколько дней, неожиданно рассеялся, день стал сов- сем весенним; чернильные контуры гор, словно с ки- тайской миниатюры, вставали на горизонте, послед- ние клочья тумана плавали среди сосен, стайка ибисов дымчатым облачком пролетела па ледниковое озеро в Кордильеры.

— Так значит, ничего нельзя сделать? — Я не вижу иного выхода, Роберт. По отношению к чоло. Я никогда раньше не отказывал «Благотворе- нию», и мне неприятно поступать так сейчас. Я хочу, чтобы вы знали — я отказываю из гуманных соображе- ний. Надеюсь, вы поймете меня. — Я слышал, что негласно правительство морит индейцев голодом,— сказал Хоуэл.— Вы тоже так считаете? — Нет. Хотя правительство, конечно, хотело бы, чтобы они стали цивилизованными. Наличие в стране диких индейцев порождает проблемы. Некоторые ин- дейцы угоняют скот. Они считают, что у них отняли землю, так почему же им не поступать подобным об- разом? Сейчас появилась новая опасность: индейцы укрывают партизан, и хотя бы поэтому индейцам луч- ше находиться там, где правительство сможет при- сматривать за ними.

Хоуэл все еще не мог избавиться от ощущения соб- ственной неполноценности, преследовавшего его при кратких встречах с Уильямсом. Миссионер не только чувствовал себя превосходно в любой среде — он сам преображал все вокруг. Он потеснил джунгли и вос- создал в асьенде подлинный комфорт Цинциннати. Ему были подвластны все неведомые Хоуэлу устройства, установленные в сверкавшей чистотой комнате, кото- рая будто сошла со страниц научно-фантастического романа; светясь циферблатами и сигнальными лампоч- ками, аппаратура издавала звуки, казавшиеся музыкой грядущего века. С одинаковой легкостью он манипули- ровал генами животных, которых разводил, и предрас- судками латиноамериканских политиков, заставляя их поддерживать любое его начинание. Он держался так, будто был всеведущим, почти что мудрецом.

— Роберт, вы можете уделить мне минут пять? Я хочу поговорить с вами о нашей работе.

Дети Уильямса, стопроцентные уроженцы Цинцин- нати— мальчик подстриженный, девочка с золотисты- ми локонами, оба курносые и в веснушках, — бегали вокруг. Над ними, весь в осколках радуги, медленно плыл веер брызг от оросительного устройства; в клет- ке, вытянув шею, пронзительно закричал попугай ара. — Мэри устраивает детям получасовую перемену

между уроками,— сказал Уильямс.— В это время они могут выпить стакан молока и повозиться. Климат здесь для них неблагоприятный. Мы считаем, что весь день, кроме утренней и вечерней перемен, им полез- нее находиться в доме, где поддерживается постоянная температура.

— Вы собирались рассказать мне о вашей работе,- сказал Хоуэл. — Не знаю, Роберт, интересно ли это вам, но, на- сколько я знаю, мы с вами ведем работу в одном на- правлении, и поговорить было бы полезно нам обоим.

«Неужели и правда этот необыкновенный человек встает в три часа утра?» — подумал Хоуэл.

— Мы живем здесь ради того, чтобы донести до ин- дейцев слова Иисуса: «И всякий живущий и верующий в меня не умрет вовек» . Воистину прекрасные слова. Жестокое колониальное порабощепие оставило свой след в психике индейцев, несмотря на притупленность их восприятия. Позвольте мне рассказать вам о том, что произошло тут чуть ли не в этот самый день три- ста семьдесят лет назад. Вождей племени тайрона об- винили в ереси и казнили на главной площади Лос- Ремедиоса. Знаете, что сделали с этими несчастными? Их сперва четвертовали — дикие жеребцы оторвали им руки и ноги, а затем останки были брошены в костер. В присутствии католического епископа и с его благо- словения!

В голосе Уильямса, который обычно живостью и бодростью речи напоминал скорее коммерсанта, чем степенного пастора, появился оттенок торжествен- ности.

— Мы помогаем индейцам обрести Иисуса доброго, кроткого и милосердного, но это требует большой ор- ганизационной работы. В наше время обращение в христианство осуществляется так же, как любая про- грамма оказания экономической помощи. Мы разрабо- тали всеобъемлющую стратегию, которая кратчайшим путем может привести к желаемым результатам. Я хо- чу рассказать вам о ней, потому что она имеет самое прямое отношение к данному случаю. Вам не скучно, Роберт? — Нет, что вы! — Прежде всего мы стремимся к тому, что мы на- зываем зависимостью. Извините за профессиональный жаргон. Я говорю сейчас о племенах, которые все еще- находятся в состоянии изоляции и дикости. Процесс этот может быть длительным или коротким, уж как повезет. Иными словами, мы стараемся вступить в кон- такт с племенем и завоевать его дружбу и доверие. 24

Мы добиваемся этого подарками — тут годятся ножи, глиняные горшки, ненужная нам одежда, что-нибудь съестное, сахар, например. Когда индейцы привыкают к подаркам, мы посылаем к ним кого-нибудь из наших местных помощников сообщить, что отныне они сами должны приходить за подарками в миссию. Если они соглашаются приходить за подарками — а они согла- шаются в трех случаях из четырех,— полдела уже сделано. Если потом они и возвращаются обратно в племя, то очень редко. Они пе могут прокормить себя в районе, прилегающем к нашему поселению. Практи- чески они уже начинают зависеть от нас. Наконец, мы ставим условия: за то, что они получают от пас, они должны жить на территории нашего поселения, подчи- няться определенной дисциплине, выполнять неслож- ную работу, а главное — слушать религиозные про- поведи.

— И сколько времени на это уходит? — Иногда полгода, иногда год. В Колумбии нас постигла неудача только один раз, с индейцами чоло из Каямбо. Лишь горстка их пришла к нам и приняла христианство. Основная масса продолжает поклоняться идолам. — И они до сих пор отвергают ваши подарки? — Мы больше не оставляем подарков. Это была напрасная трата времени и средств.

Уильямс замолчал и посмотрел на Хоуэла с неко- торым беспокойством. Хоуэл был уверен, что ничем не выдал своего неодобрения или недоверия.

— Некоторые безответственные представители прес- сы позволили себе нападать на нас, но что нам эти нападки, если правительства всех стран, на тер- ритории которых проживают дикие индейцы, поддер- живают нашу цивилизаторскую миссию? Спросите бразильцев, которым удалось приобщить своих индей- цев к цивилизации. Они скажут вам, что это дело рук миссионеров; они скажут вам, каким образом это было осуществлено. — Вы считаете, дни индейцев, проживающих вне поселений или резерваций, сочтены? — Я предпочел бы сказать,— индейцев, которые не слились с нашим обществом и не стали его составной частью. Лет через двадцать — и я благодарю за эго нашего господа —таких не останется вовсе. Не следует думать, Роберт, что перемены будут связаны для них с какими-то лишениями. Совсем наоборот. Варварские обычаи быстро забываются. Послушайте, есть у вас час времени? Если есть, я свожу вас в поселение и по- кажу счастливых индейцев — пусть еще не все они стали полноценными членами нашего общества, но они уже на пути к тому, чтобы стать ими.

Поселение находилось в миле от дома, и к нему вела живописная дорога, проложенная через джунгли.

— Мы назвали наше поселение Эсперанса, то есть надежда,— пояснил Уильямс.— Мы надеемся, что оно послужит для Латинской Америки воодушевляющим примером гармоничного поселения городского типа, но требующего больших вложений.

Участок круглой формы диаметром в четверть мили рассекали улицы, проложенные перпендикулярно друг другу; вдоль улиц стояли маленькие желтые домики, вокруг которых были разбиты жиденькие цветники. Поселение продолжало расти, подтягиваясь за бульдо- зерами, которые вpeзáлиcь клином в неприступную стену джунглей. Несколько обращенных индейцев медленно, бесцельно бродили по улицам с отрешенным видом. Желтым цветом своих хлопчатобумажных кос- тюмов они напоминали цыплят.

— У индейцев многих племен сохранился суевер- ный страх перед желтым цветом, и таким способом мы надеемся их излечить. Изнутри домики выкрашены желтой краской. Едят и пьют они из желтой пласт- массовой посуды. Мы используем этот цвет где только можно. То же с цифрами. Цифра девять для них свя- щенная, и мы стараемся вытравить подобное отноше- ние к ней. Все, что может показаться им неприятным или, скажем, грязным, у нас имеется в количестве де- вяти штук. Например, у нас девять туалетов, которые они должны вычищать.

Индейцы с безучастным видом бродили по улицам. Они не приближались друг к другу ближе, чем па дю- жину шагов.

— Стремясь привить им уважение к распорядку дня,— сказал Уильямс,— мы , разбиваем сутки па пе- риоды. Сейчас время физических упражнений. Обра- щенным запрещается разговаривать друг с другом, по- тому что мы обнаружили, что стоит разрешить им раз- говаривать, как они сразу разбиваются на группы, и не успеете вы опомниться, а они уже сидят и болтают или даже распевают песни. Весь смысл начинания

сводится на нет. После физических упражнений они развивают общественное сознание в зале для собраний, разумеется, под нашим присмотром; там они могут го- ворить сколько угодно.

— Вам не кажется, что это травмирует их? Люди, привыкшие к полной свободе, внезапно оказываются во власти стольких регламентаций! — Да,— согласился Уильямс,— так и должно быть. Мы устраиваем им нечто вроде шоковой терапии. Чем сильнее потрясение, тем быстрее завершается процесс. Я был бы рад сказать, что все методы, которые мы применяем, изобретены нами, но, к сожалению, это было бы нечестно. Мы многое позаимствовали у иезуи- тов прошлых времен. Например, строго перпендику- лярное расположение улиц. Сотни лет назад иезуиты первыми заметили, что улицы индейских деревень рас- положены по радиусам, поэтому они переселили ин- дейцев в деревни с перпендикулярным расположением улиц. В этом была заложена идея наиболее эффектив- ным способом отучить индейцев от прежних обычаев, оторвать их от прошлого; у нас та же цель. Нам уда- лось добиться того, что некоторые индейцы чоло из Каямбо перешли жить сюда. Каямбо имеет радиаль- ную планировку, любая хижина в ней круглая. Все домики в Эсперансе строго квадратные. Там у них имеется но две двери в хижине —одна для мужчин, одна для женщин. Здесь они пользуются общей дверью Следует добавить, что мужчины и женщины живут раздельно, за исключением наших самых ранних обра- щенных, которые заслужили максимум привилегий.

Впервые за время их непродолжительного знаком- ства лицо Уильямса озарилось горделивой улыбкой.

— Мы многому научились у иезуитов, но, думаю, кое-чему мы сами могли бы научить их. Мы обнару- жили, что при родовом строе место расположения хи- жины индейца определяется его общественным стату- сом; такое правило существует даже у полукочевых племен, например у чоло. Мы боремся с подобным обы- чаем, не позволяя им занимать один и тот же домик больше месяца. Может быть, наше наблюдение и не столь существенно, но мы гордимся тем, что оно явля- ется нашим собственным вкладом. Наиболее важным мы считаем искоренение ритуалов, связанных с погре- бением умерших. На это может уйти до пяти лет. Мы устроили в лесу небольшой Сад Поминовения и хороним

там умерших, отправляя христианский обряд в со- кращенной форме. После погребения мы не разрешаем посещать могилу. Запрет посещать могилу оказывает потрясающее психологическое воздействие. По сути, мы отрезаем человека от духов умерших предков. Если вообще можно заставить индейца перестать ощу- щать себя индейцем, то только таким способом.

Хоуэлу казалось, что Уильямс нарочно делился с ним неприглядными секретами своей деятельности. Хоуэл хотел отделить себя от всего этого мошенниче- ства, лишить его молчаливой поддержки. Он вспомнил предупреждение Харгрейва: «Рано или поздно он обя- зательно начнет провоцировать вас. Вы не сможете вы- терпеть его отвратительного самодовольства. Но поста- райтесь избегать открытого столкновения —хотя бы до тех пор, пока мы не упрочим наше положение. Если мы хотим оставаться в Дос-Сантосе и вести серь- езную плодотворную работу, мы не можем позволить себе пойти на открытый разрыв. Он тут хозяин. Мы должны научиться работать рядом с этим чело- веком».

И снова Уильямс, казалось, разгадал внутренний протест Хоуэла.

— Вы, Роберт, говорите о свободе, но па самом деле только здесь индейцы становятся истинно свобод- ными — во всяком случае, после того, как оправятся от первого шока, вызванного нарушением традиций. Наверно, вы не знаете, что живущий в племени инде- ец половину времени, свободного от сна, тратит на идолопоклонство и исполнение социальных обязанно- стей, которые налагает на пего общество, пребывающее в дикости. У нас он обретает истинный досуг, он может заниматься чем хочет, кроме пения, танцев и отправле- ния языческих обрядов. Это и есть свобода.

Послышался свисток, и все индейцы тотчас переме- нили направление своей унылой ходьбы. Появился рос- лый человек в синем форменном костюме. Он шел че- канным строевым шагом, делая отмашку.

— Это староста,— пояснил Уильямс.— Старосты следят за поддержанием той’ дисциплины, которую мы считаем необходимой; позвольте заметить, что она весьма мягкая. Старостам разрешено ходить в синем, потому что они метисы и для них цвет не имеет значе- ния. Мы боремся с проявлениями символизма в любом виде и форме. — Слово «символизм» Уильямс произнес так, будто оно обозначало какой-то постыдный порок. — Уж коль мы сравниваем Каямбо и Эсперансу,— сказал Уильямс,— уместно привести некоторые цифры. Возьмем, к примеру, детскую смертность. В Каямбо она составляет пятьдесят процентов; что вы на это скажете? В Эснерансе — меньше пяти процентов.

«Интересно, сколько Еообще детей родилось в Эсие- рансе?» — подумал Хоуэл.

— Возьмем среднюю продолжительность жизни, В Каямбо, по моей оценке, она составляет тридцать пять лет. В Эсперансе она может достичь шестидесяти.

— Но откуда вы знаете? Давно ли живут индейцы в Эсперансе? — Эсперанса существует только два года, но мы считаем, что, если индеец попадет к нам в достаточно раннем возрасте, он получит у нас такую закалку, ко- торой хватит па шестьдесят лет жизни.

Староста в синем форменном костюме, казалось, лишь сейчас заметил Уильямса. У старосты была ар- мейская выправка.

— У так называемых свободных индейцев — а мы с вами знаем, что они вовсе не свободны,— весьма слабое здоровье. Они страдают не только от предрас- судков, но и от болезней. В Каямбо вы не найдете ни одного человека со здоровыми легкими. Я не говорю уже об авитаминозе. Кишечные паразиты, малярия, ту- беркулез… Что бы вы ни назвали, всё у них есть. Наши обращенные в Эсперансе страдают только теми болезнями, которые они принесли с собой. Индеец муж- ского пола, поступая к нам, весит в среднем 126 фун- тов, а когда покидает нас, его вес составляет уже 142 фунта. Вам нужны другие аргументы?

Староста подошел ближе. Щелкнув дважды каблу- ками резиновых сапог, он вытянулся по стойке смирно и на мгновение вскинул руку к виску, по-военному от- давая честь. Этот горделивого вида человек с лицом, словно выточенным из мореного дуба, откинул голову назад и вытянул шею, будто всматривался в Уильямса поверх невидимого забора. Дело было явно срочным и конфиденциальным. Уильямс отошел с ним в сторону, а когда через десять минут вернулся, Хоуэл почувство- вал, что произошло нечто такое, что станет поворот- ным пунктом в жизни миссионера. За десять шагов в нем можно было разглядеть человека, пережившего беду, крушение надежд, человека, у которого в огне пожара заживо сгорели дети. Когда он подошел к Хо- уэлу ближе, ему уже удалось натянуть па лицо мас- ку спокойствия, и лишь тень страдания осталась в улыбке.

— Извините, Роберт. А теперь пойдемте осмотрим спальные помещения. — Какое впечатление произвела на вас Эсперанса? — Просто какая-то птицеферма для людей,— ска- зал Хоуэл. — Вы ему этого не сказали? — Нет, не сказал. Хотя следовало сказать. — Думаю, вам пе удалось скрыть своего впечат- ления. — Наверно, нет. К сожалению, он бездушный чело- век. Это же настоящее рабство, только называется иначе.

Раздражение Хоуэла росло. Он всегда презирал тех, кто держит свое мнение при себе, кто боится дать от- пор злу, пусть даже оно замаскировано внешней благо- пристойностью. Когда Уильямс говорил, Хоуэл лишь помалкивал с неодобрительным видом. «Неужели я ис- пугался миссионера?» — спрашивал себя Хоуэл.

— Почти в каждом селении в верховьях Амазонки есть свой Уильямс,— сказал Харгрейв.— Их дюжины, сотни. Вот куда идут медяки, которые мы оставляем в церквах. Наши медяки. — Он называет это «подготовкой»,— сказал Хоу- эл.— Он «готовит» индейцев. Что с ними делают, когда подготовка закончена? — Они работают на плантациях. Или в рудниках. Как вы сказали, это настоящее рабство. Почему бы вам не написать обо всем в своем отчете?

Мэри заметила, что муж находится в том подавлен- ном состоянии, какое бывает у раковых больных, и по- пыталась выяснить причину.

— Ты все еще думаешь об истории с Лиз Сейер?

Уильямс оторвал взгляд от бумаг; мысли его блуж- дали где-то далеко.

— Конечно, радоваться тут нечему. Особенно если учесть теперешнее положение. Несмотря на все завере- ния молодой женщины, меня преследует мысль, что за этим делом кроется нечто более серьезное, чем может показаться на первый взгляд. Надо сказать Гомеру Кингу, чтобы он пореже возил ее на нашей машине. Даже на ловлю бабочек. Я считаю, он должен уделять больше внимания работе. — Смолдон — очень неумный человек, правда? — Да, он поступил легкомысленно. Но меня трево- жит, не совершил ли я ошибку, заверив генерала Лопе- са в беспочвенности обвинений, предъявленных Смол- доном. Будем надеяться, что полковнику Аране не взбредет в голову копаться в грязном белье иностран- цев. не то один господь ведает, что он там обнаружит.

Многолетний опыт совместной жизни подсказывал ей, что причина его угнетенного состояния в чем-то другом.

— Что нового насчет партизан? — Днем заходил Уэсли Скотт. Он летал в миссию Пинеда и заметил с воздуха группу вооруженных лю- дей, продвигающихся к северу от границы. — Ты полагаешь, это те самые, о которых ты го- ворил? — Другим взяться неоткуда. Они движутся по на- правлению к Каямбо. Через несколько дней они будут в деревне. — Что ты собираешься делать? — Я уже позвонил Аране. — У меня было бы спокойнее на душе, если бы мы больше не имели дел с Араной,— призналась Мэри. — Разве его объяснения не удовлетворили тебя? — Мне трудно поверить в то, что совершенно здо- ровый двадцатилетний юноша, попав в полицейский участок и проведя там двенадцать часов, умер естест- венной смертью. — Как бы там ни было, мое сообщение о партиза- нах не вызвало у Араны ни малейшего беспокойства. — Может быть, беспокоиться следует нам? — Нет,— ответил Уильямс.— Генерал Лопес пода- вил студенческое движение за пару дней. Когда придет время, он и партизан раздавит. Они не смогут поме- шать нашему делу.

Значит, вовсе не угроза партизанской войны заста- вила Грааля встать из-за стола едва притронувшись к завтраку.

— Мистеру Хоуэлу понравилось в Эсперансе? —  Кажется, нет,— ответил Уильямс.—Он мало го- ворил, по у меня сложилось впечатление, что сама идея не вызвала у него сочувствия. Очень жаль. Мис- тер Хоуэл является представителем «Красного Крес- та» — официальным или неофициальным, не знаю; будет весьма неприятно, если он увезет отсюда дурное впечатление о нашей работе. — Ты думаешь, ему вообще не понравилось у нас? — спросила Мэри. — Я часто замечал, что приезжие из Штатов или из Европы мало смыслят в проблемах, с которыми мы сталкиваемся. Они не понимают, что мы имеем дело не с разумными взрослыми людьми, а с детьми. С дикими детьми. — Ты показал ему новую лечебницу?

— Нет. Мне помешало весьма неприятное известие. У Луиса Диего есть доказательства того, что индейцы совершали языческий ритуал. Ты знаешь, я и раньше подозревал нечто подобное. Теперь его сообщение не выходит у меня из головы.

— Что он сказал?

В комнате было всего двадцать градусов по Цель- сию, но от едва сдерживаемой досады на переносице у Уильямса выступили капельки пота. Шевеля губами, он мысленно повторял, как заклинание, придуманную им формулу: «Я никогда не сержусь, а лишь испыты- ваю растерянность».

— Вчера вечером умер один индеец. Чоло. Старик страдал авитаминозом и нефритом. — Индейцы не сообщили тебе о его смерти? — Не сообщили. Ни мне, ни Гомеру. Только сегод-

ня утром они сказали Луису Диего. Когда Диего уви- дел тело, он сразу понял, что с момента смерти про- шло уже несколько часов. Он допустил грубую оплош- ность, не сообщив нам немедленно о прошедшем и о тех подозрениях, которые должны были у него поя- виться. Потом Гомер Кинг осмотрел тело, подписал свидетельство о смерти и назначил похороны на се- годня.      

— Я помню этого человека,— сказала Мэри.— Не- счастный старик. Инъекции ему уже не помо- гали. Я знала, что он протянет день-другой, не больше.

Уильямс вынул свернутый платок и промокнул им крылья носа.

— Сегодня утром Диего руководил группой индей- цев, валивших лес, и заметил, что один из них, Педро Моралес, вел себя странно. Моралес тоже из племени чоло. — Он не родственник того юноши, который умер в полицейском участке? — Кажется, он ему доводится кем-то вроде двою- родного дяди. Они связаны сложным родством по ма- теринской линии. Луису Диего показалось, что Моралес пьян, а к внутренней стороне запястья индеец привя- зал подушечку из цыплячьего пуха. У Диего возникло подозрение, что Моралес принимал участие в жертво- приношении. — Какой ужас,— воскликнула Мэри,— я считала Моралеса одним из наиболее стойких новообращенных. — Диего стал их расспрашивать, и в конце концов одна из женщин призналась, что они действительно со- вершили жертвоприношение. Как только старик умер, они послали за шаманом и стали по всей форме совер- шать языческий ритуал. — Это так ужасно, что просто не верится,— сказа- ла Мэри.— Шаман в Эсперансе! Но каким образом ему удалось туда пробраться? — Не знаю,— ответил Уильямс,— придется удво- ить охрану и построить изгородь. Диего решил обследо- вать труп и обнаружил на нем амулет. Он сказал, что они принесли в жертву домашнее животное. — Домашнее животное? Но где они могли его взять? — Я почти уверен в том, что они украли одну из наших свиней. Они пили спиртное. Диего выяснил, что индейцы гонят его из корней какого-то дерева. Корни приносят те, кто занимается очисткой леса, а хранят корни в женской уборной. Там же индеанки, пережевывая корни, готовят сусло. Для подобного слу- чая у них было запасено столько выпивки, что хватило бы на пьяную оргию. По ходу ритуала шаман брал у всех присутствующих кровь из вены.

Мэри передернуло.

— Какой кошмар! — сказала она.

Губы Уильямса скривились в подобие улыбки, буд- то вкусив горечь поражения, он нашел в нем нечто приятное.

— Подобный ритуал называется у них, кажется, спасением души. Участники ритуала считают, что, совершая его, они перекладывают заботу о своих душах на шамана. Они верят, что участвовавшие в нем не станут христианами, а их обращение, если оно уже произошло, утратит силу.

Уильямс умолк на мгновение и нерешительно про- должил:

— Диего высказал предположение, что точно такой же ритуал совершался раньше, когда молодой индеец умер в полицейском участке, и что начало было поло- жено тогда. Из нашего свинарника уже исчезла одна свинья. — Знает ли Диего хотя бы приблизительно, сколь- ко индейцев участвовало в ритуале? — Нет,— ответил Уильямс,— для этого потребова- лось бы провести расследование, на которое ушел бы не один день. Предательство Моралеса жестокий удар. Он весьма неглуп. Как ты знаешь, он помогал мне с переводом, и я питал надежду, что со временем он станет индейским учителем. Теперь я спрашиваю себя: на кого мы можем положиться? — Когда все узнают о происшедшем, ты увидишь, что большинство индейцев верны нам,— сказала Мэри.— Многое выглядит порой более мрачно, чем это есть на самом деле. Господь не раз благословлял нас в нашей работе, надеюсь, что и теперь он не поску- пится на благословение.

Подойдя ближе, она обняла его.

— Через пять лет нам придется переехать на новое место,— сказал Уильямс.— Когда нас призовут туда, мы, уезжая, должны быть уверены в том, что здесь нашу миссию продолжат преданнейшие христиане. Успеху дела угрожают тайные идолопоклонники. Мы должны действовать, пока не поздно.

Лютая злоба, звучавшая в его голосе, напугала Мэри. Она задумалась, не была ли его ненависть к злу сильнее любви к добру?

— Мне кажется, не следует прибегать к наказани- ям, мой дорогой,— сказала она.— Они поймут нас не- правильно. — Бывают случаи, когда наказание — единствен- ное средство,— сказал Уильямс.— Я считаю, что нака- зание не должно становиться самоцелью, но иногда необходимо покарать виновных, дабы защитить слабых и невинных.

Она покачала головой:

— Может быть, мы и так обращались с ними черес- чур строго. Мы слишком спешили. Индейцы никогда не наказывают друг друга. Наши наказания могут пой- ти им во вред. Будет просто ужасно, если мы из-за этого потеряем главное. Ведь мы потратили на них столько сил! — Верно,— согласился Уильямс,— по еще опаснее для нашего дела оставить их в уверенности, что они могут безнаказанпо дурачить нас, прикидываясь обра- щенными, а в душе сохранять верность язычеству.

Глава 9

В середине второй недели апреля на эквадорскую погранзаставу у города Тулькан поступило сообщение, что неподалеку от деревни Сан-Габриель-о-Сукумбиос собирается перейти границу небольшой отряд — оче- видно, контрабандисты, ввозившие в Эквадор изумру- ды. Пограничники немедленно отправились в указан- ный район, подняли на ноги всю приграничную сеть своих шпионов, и через несколько часов им удалось обнаружить отряд в деревушке Сан-Мигель-де-Баррен- да, где появление незнакомых людей пробудило жгучее любопытство и стало предметом обсуждения местных жителей. У пограничников были свои планы. Эти семе- ро немолодых вечно голодных мужчин, получавших мизерное жалованье, вызывали страх и презрение вез- де, где бы ни появлялись. Такая удача выпадала им крайне редко — видно, контрабандисты не потрудились дать взятку, которую ждали от них в столице. Несом- ненно, контрабандисты несли с собой целое состояние в американских долларах, на которые они собирались купить колумбийские изумруды. Пограничники завер- бовали в деревнях дюжину бедняков и отправились устраивать засаду в ущелье, лежавшем на пути отряда.

В партизанской группе насчитывалось двенадцать сильных молодых людей. Готовясь к походу, они про- штудировали все доступные материалы о прошлых вы- ступлениях партизан в Боливии, Колумбии, Гватема- ле и Бразилии; они могли до бесконечности обсуж- дать дневники Гевары, Роландо, Помбо, Браулио25

и других революционеров. Все выступления заканчива- лись поражением — блестящим или бесславным, в за- висимости от того, как посмотреть. Участники Движе- ния Восьмого Октября проанализировали причины не- удач и выделили из пих следующие:

Возраст партизан не соответствовал поставленным задачам. Люди, которым было за тридцать пять, не вы- держивали немыслимых тягот партизанской войны в джунглях.

В действиях партизан отсутствовала четкая страте- гия. Порой, поднявшись в горы, они не представляли себе, что делать дальше.

Поверхностно изучив природные ресурсы тех мест- ностей, где они действовали, партизаны часто голода- ли, что подрывало их здоровье.

Они, как и Гевара, совершенно напрасно выбирали местности с весьма сложными природными условиями; скорость движения по непроходимой чаще равнялась порой нескольким сотням ярдов в день.

Они не учитывали сезона дождей.

Самой серьезной ошибкой было то, что, действуя в странах, где индейцы составляют значительную часть населения, партизаны не предпринимали никаких по- пыток привлечь их на свою сторону. Поэтому прави- тельство легко выслеживало отряды с помощью ин- дейцев.

Участники движения были полны решимости избе- жать выявленных ошибок и не совершить новых. Воз- раст участников похода не превышал тридцати лет, и все они, кроме одного, происходили из зажиточных или аристократических колумбийских семей. Исключение составлял только Орландо Борда, инструктор по плава- нию, родившийся в трущобах бразильского города Ре- сифи. Борда отвечал за общую физическую подготовку. Истинную цель, ради которой Борду, необыкновенно меткого стрелка, включили , в состав группы, знали только ее руководитель, двадцатипятилетний землевла- делец из Боготы Алехандро Диас, и его заместитель, блестящий молодой юрист Энрике Манэра. Энрике уже отсидел год по обвинению в партизанской деятельно- сти; в тюрьме он подвергался жестоким пыткам. Мно- гие участники похода, в том числе и сам Диас, считали, что руководителем следовало назначить Манэру.

Диасу не давала покоя полученная им за день до отъезда из Кито анонимная шифровка: «Среди вас на- ходится предатель».

Тринадцатого апреля на рассвете партизаны вышли из Саи-Мигель-де-Барренда. Ликование переполняло их души, они смеялись, шутили и пели, а Борда брен- чал на гитаре. Диас никак не мог заставить их угомо- ниться. Со сдержанным удивлением восприняли они его приказ выйти из деревни но южной дороге и, отой- дя на приличное расстояние, пройти милю-другую па- раллельно экватору и лишь затем повернуть на север. Их ближайшей целью была деревня Каямбо, которой они надеялись достичь через пятнадцать суток. Вскоре после девяти часов утра с радостным настроением они вошли в ущелье, где их поджидали пограничники.

Пограничники применили нехитрую тактику, позво- лявшую не подвергать себя даже малейшему риску. Они не раз осуществляли подобные онерации и научи- лись действовать без ошибок. На склонах ущелья сре- ди сосен лежало несколько огромных валунов; укрыв- шись за ними, пограничники открыли огонь с расстоя- ния в триста — четыреста ярдов. Партизаны поняли, что попали под обстрел, лишь когда их товарищи стали валиться на землю. У пограничников было устаревшее оружие, но стреляли они превосходно, целясь в ма- ленькие бегущие фигурки с хладнокровием и нетороп- ливостью, выработанными за годы службы. Поняв, что единственное спасение в бегстве, Диас дал приказ от- ступить и для убедительности пригрозил пистолетом Борде — тот присел на корточки и поддерживал голову товарища, которому снесло нижнюю челюсть. Минут через пять часть партизан укрылась в безопасном мес- те к северу от ущелья. Трое убитых и столько же тя- желораиенных остались лежать на земле, и вскоре к ним приблизились пограничники — они спустились по склону ущелья, перебегая от валупа к валуну. Погра- ничники обыскали тела своих жертв и, разочарован- ные, озлобленные, пожалели трех пуль для умираю- щих.

Через час оставшиеся в живых измученные, до смерти перепуганные партизаны — их было теперь шесть человек — перевели дух, укрывшись в лесу, и Диас спросил, хотят ли они продолжать переход. Про- голосовали единогласно: да, хотят. Правда, их осталось немного, но разве товарищ, называвший себя Атосом, не утверждал, что стоит только добраться до селений чоло, как тут же их ряды пополнятся индейцами? Бе- локурый Атос остался лежать в овраге с раздроблен- ным бедром. Потеря Атоса была наиболее ощутима, по- тому что именно он заключал договор с индейцами. Никто не был уверен, что теперь, когда Атоса не стало, договор сохранит для индейцев силу. Успех дела зави- сел от Рафаэля Вильи, читавшего лекции по индейской культуре в университете Боготы. После смерти Атоса Вилья остался единственным из партизан, владевшим языком чоло.

Через день они оправились от первого шока, прео- долев апатию и тайные сожаления. Настроение у них поднялось. Проснувшись, они увидели сверкающую утреннюю росу. Было прохладно. Они встали и трону- лись в путь. Двигались без остановок, немного задыха- ясь в разреженном горном воздухе, а над ними синело ясное, пронизанное солнечными лучами небо. Природа ничем не напоминала страшные джунгли, с которыми они познакомились по книгам и по рассказам тех не- многих, кто побывал там и вернулся назад. Казалось, здесь нет ни москитов, ни насекомых, прокусывающих кожу, пи скорпионов, ни многоножек, ни змей. Парти- заны могли в любой момент утолить жажду водой из полноводных ручьев, а днем, едва настало время пере- кусить, не успели они раскрыть свои припасы, как па тропинку выбежал небольшой олень, и Борда тотчас уложил его снайперским выстрелом. Оленя освежева- ли, мясо разрезали на куски и зажарили. Но тут вме- шался Диас. Он прочитал на память известный отры- вок из дневника товарища Гевары, в котором расска- зывалось, что при появлении угрожающих симптомов истощения Гевара с друзьями пристрелил вьючную ло- шадь и досыта наелся конины. «Весь день нас мучила отрыжка и икота, нас выворачивало наизнанку, не пре- кращался понос; начался настоящий органный кон- церт… мы лежали неподвижно, пытаясь переварить пищу… мне было очень плохо, пока не вырвало. Я пе- репачкался, как грудной ребенок… вонь стояла страш- ная». Диас не допустит подобного. Он выделил каждо- му по куску.

Днем они прошли сквозь негустой светлый лес, в котором росли дубы и соспы, затем поднялись выше

лесного пояса и увидели бедный сероватый пейзаж; из земли торчали скалы, уходившие в лиловое альпий- ское небо.

Под крылом самолета, на котором летел миссионер Уэсли Скотт, покачивался скалистый ландшафт, напо- миная с высоты двух тысяч футов скопище мертвых морских губок. На фоне сероватого плато люди каза- лись Скотту полярниками с дрейфующей льдины. Пар- тизаны услышали шум мотора «Чессны», а затем уви- дели самолет, который летел так низко между грядами, будто шел на посадку. Укрыться было негде. Диас приказал бросить оружие и не останавливаться. Само- лет, сделав вираж, изменил курс, снизился до пятисот футов, прошел у них над головами, развернулся и уле- тел, и, пока он не растаял в небе, люди слушали рокот мотора, многократно повторенный горным эхом.

Глава 10

Они осматривали участок сада, где демонстрировал- ся эффект применения удобрений. Две гряды, засеян- ные кукурузой, располагались бок о бок, на одной поч- ва была обработана нитратами, на другой нет. Несом- ненно, сказал Харгрейв, едва сдерживая радость, пока- зательный участок получился что надо. Мощные побе- ги на удобренной почве были почти вдвое выше, чем стебельки, выросшие на неудобренной, истощенной земле. Он горестно усмехнулся. Ни один из местных крестьян не потрудился зайти и посмотреть показатель- ный посев. Удобрения были по карману лишь зажиточ- ным фермерам.

— Вы читали сегодняшний номер «Noticias»? — спросил он Хоуэла. — Да. Невероятная история, правда?

Местная газета на первой странице взахлеб распи- сывала подробности кровопролитного и эффектного провала попытки похищения. В Лос-Ремедиос приехал вице-президент «Чейз нэшнл бэнк оф Нью-Йорк» в со- провождении сотрудника торгпредства США; широко разрекламированный визит был связан с предполагае- мым финансированием проекта по добыче олова. Нака- нуне вечером они вышли вдвоем из гостиницы, соби- раясь прогуляться, пока не начался комендантский час. Внезапно их окружили какие-то люди и, угрожая оружием, приказали садиться в автомобиль. В этот мо- мент сотрудники органов безопасности открыли огонь из окон дома напротив, и все пятеро похитителей упа- ли, сраженные пулями.

— Закулисная сторона истории состоит в том, что там не было никого из «Чейз нэшнл бэнк оф Нью- Йорк» и торгпредства,— сказал Харгрейв.— Эти двое — из ФБР, работают в военном представительстве США, их привезли из Боготы. Лопес решил, что если в Лос-Ремедиосе имеются потенциальные похитители, то после такого зрелища у них пропадет всякая охота заниматься подобпым делом. Мне это рассказал сегод- ня утром Уильямс.

Харгрейв провел рукой по веснушчатому лбу. Они отошли в жидкую тень куста акации, из которого раз- давался пронзительный щебет маленьких пташек, сно- вавших с ветки на ветку.

— Мне хотелось бы поговорить с вами о Лиз, пока есть время до ленча,— сказал Харгрейв. — И я собирался поговорить с вами о ней. — Вы не находите, что она держится странно? — Да, очень странно,— согласился Хоуэл. — Что ж, это уже что-то значит. Я думал, она та- кая только со мной. — Последние дни она стала молчаливой. Я убеж- ден, что к вам лично это не имеет пи малейшего отно- шения. Я из нее слова не могу вытянуть. — У вас нет никаких предположений? — Никаких. — Казалось бы, она должна радоваться,— сказал Харгрейв.— Она, наверно, сообщала вам, что магазин в Лос-Экантосе продал па прошлой неделе три комп- лекта скатертей и Грааль Уильямс обещал подыскать двух девушек чоло для выполнения следующего зака- за. Появились надежды, что произведения индейского прикладного искусства будут иметь успех у покупате- лей. К сожалению, именно в тот момент, когда нам, возможно, предстоит сворачиваться.

Жаркий ветерок шевелил фасолевые стручки. Хоуэл заметил, что Харгрейв, прищурившись, меланхолично смотрит на него.

— Извините, но мне кажется, все началось с того вечера, который вы провели вместе в Лос-Ремедиосе. Я могу говорить прямо? Я ведь не слепой и сразу по- нял, что у вас с Лиз, и обрадовался этому. Должен признаться, я надеялся, что все пойдет по-другому. Что тучи рассеются. Я не хотел бы показаться бес- тактным, но мне кажется, раз нас обоих беспокоит ее подавленность, мы должны объединить ту информа- цию, которой располагает каждый из нас. — Да, вы правы,— согласился Хоуэл.— В тот па- мятный день она ходила на свидание с молодым чело- веком, а он так и не появился.

Харгрейв с сочувствием посмотрел на Хоуэла:

— Я предполагал нечто подобное. Жаль. — Можете не жалеть меня. Я отлично понимал, па что иду. — Она вечно совершала какие-то таинственные по- ездки. Кто бы мог подумать, что она ходила на сви- дапие с… — … с возлюбленным, вы хотите сказать? — под- хватил Хоуэл.— Не стесняйтесь. Я всё знаю. Не надо меня щадить. — Он, кажется, студент, и с любой точки зрения весьма опасный. Ронни Смолдон изо всех сил пытался положить этому конец. Я советовал ему не тратить времени попусту и пе вмешиваться, но он и слушать меня пе хотел. Ума не приложу, что им руководило. Этого он и сам, видно, не знал. Женщины его пе ин- тересуют, так что вряд ли его действия были обуслов- лены чувством сексуального соперничества. Он часто говорил, что Лиз вызывает в нем желание взять ее под защиту, но, должен признать, проявлялось оно в стран- ных поступках. — Например, в том, что он пошел в полицию. — Да еще в финансовую. Там у него был знако- мый. Тот сообщил о подозрениях Смолдона в органы безопасности, и через день все докатилось до Арапы. Если бы не Уильямс, не знаю, чем бы это кончи- лось. — Но из-за чего столько шума? — спросил Хоуэл. — Из-за того, что студенты ведут подрывную дея- тельность, и если вы встречаетесь с одним из них, то подозрение падает и на вас. Даже если вы иностранец. Что ж, выходит, все осталось по-прежнему? — Она поклялась мне, что с этим покончено,— ответил Хоуэл. — К сожалению, такие клятвы мы уже слышали.— Вы думаете, она с ним больше не встречается? — Уверен. Наверно, поэтому она и переживает. Не знаю. Мне не хочется говорить об этом. — Ей лучше всего было бы уехать отсюда как можно скорей,— сказал Харгрейв. — Совершенно верно. Вы ведь знаете, мы собира- лись улететь завтра. Теперь Лиз отложила отъезд па неделю. Или на две. Просто не знаю что делать. — Может быть, мне с пей поговорить? — Нет, не стоит, Седрик. Но все равно спасибо. Если Лиз не передумает, сегодня днем мы отправимся на прогулку. Я еще раз попытаюсь взять с нее слово.

Прогулку нельзя было назвать удачной. Стояли те душные дни, когда все подернуто дымкой, небо пузы- рится облаками, краски теряют свою яркость, а звуки становятся глуше. Лиз и Хоуэл вяло собирали растения для гербария, они нашли несколько хилых экземпляров орхидей с блеклыми цветками, тронутыми ржавчиной.

Лиз почти все время молчала.

— Ты здесь ловила бабочек с Гомером Кингом? — спросил Хоуэл. — Бабочки, которые встречаются в этом лесу, не представляют интереса для коллекционера. Мы обычно ездили в Кебрадас. — Кебрадас,— повторил Хоуэл.— Это высоко в Кордильерах. Но как вы туда добирались? — На джипе,— ответила она.— Дорога плохая, но доехать можно, если нет дождя. — Говорят, это партизанский край? — Был когда-то партизанским,— ответила Лиз.— Партизаны прятались в пещерах. Мы искали бабочку, которая называется Papillo crassus. В Колумбии она считается очень редкой. И, конечно, ни одной не пой- мали.

Хоуэл рассмеялся:

— Не представляю себе взрослых людей, гоняю- щихся за бабочками. — Тебе надо познакомиться с Гомером Кингом. Ему только скажи, что видел где-то редкую бабочку, как он уже мчится туда стрелой. Для меня бабочки — только повод посмотреть страну. — Ну и жара! — сказал он.— Давай спустимся к реке и искупаемся. — В другой раз. Сегодня я не хочу,— сказала Лиз. — Почему? — Нет настроения. — Тебя что-то тревожит,— заметил Хоуэл.— Ты сама на себя не похожа. — Не обращай внимания,— попросила она.— Это пройдет. Извини, что я сегодня такая скучная. — Чем дольше ты здесь остаешься, тем хуже себя чувствуешь. Я могу достать билеты па следующую пятницу. Четырех дней вполне достаточно на сборы. — Это невозможно,— ответила Лиз. — Но почему? — Есть причина. — Ты можешь мне сказать? — Наверно, в конце концов мне придется это сде- лать. — Это связано с твоей поездкой в город в конце прошлой недели? Ты встречалась со своим колум- бийцем? — Нет,— ответила она.— Мы не встречались, но я узнала, что с ним произошло. Его схватила полиция. — В тот день, когда вы должны были встретиться? — На следующий. — Мне кажется, мы возвращаемся к тому, с чего начали. — Нет,— сказала она,— мы не возвращаемся к то- му, с чего начали. Я не изменила своего решения рас- статься с ним. Один шанс из ста, что мне когда-либо еще доведется его увидеть. Но я чувствую себя ответ- ственной за его судьбу. — Но почему? — Я узнала об аресте от двух его товарищей, они остановили меня на улице. Им известно только, что он в руках полиции. Они не знают, где его содержат. Ду- мают, что в Центральной тюрьме, но не уверены, и просят меня выяснить. — Но как ты можешь это сделать? Ты же ино- странка. — Иностранцу это сделать легче. Если запрос сде- лает кто-то из его друзей, то этого человека тут же арестуют как сообщника. — А говоришь, что мы не возвращаемся к тому, с чего начали. — Всю жизнь я чувствовала себя ответственной за других,— сказала Лиз.— Наверно, поэтому и взялась за эту работу. Я ощущаю сопричастность. Я не могу отвернуться в минуту опасности от человека, с кото- рым была так близка, как с Капдидо. Говорю тебе, мой роман с ним окончен, но это не снимает с меня обя- занность помочь ему всем, что в моих силах. Ты меня понимаешь? — Да. — Ты должен был понять. Ты тоже не бросишь друга в беде. Если бы я не верила в это, то и не по- мышляла бы о нашей совместной жизни. — И ты уже что-то сделала?— спросил Хоуэл. — Да, сделала. Я пошла в тюрьму. — Боже мой, ты ходила в тюрьму! — Мой поход оказался безрезультатным. В очереди стояло много плачущих женщин. Только через час я попала в канцелярию,— или как там она называется,— где мне ответили, что для свидания с заключенным требуется специальное разрешение и что у них вообще не зарегистрирован человек по имени Кандидо. Мне сказали, что политзаключенные содержатся в отдель- ном блоке, их имена никому не известны. — И никто даже не спросил, по какой причине ты интересуешься политзаключенным? — Им до этого и дела не было. Там сидели простые клерки. Мелкая сошка, которая выполняет свою ра- боту. — Тебе крупно повезло,— сказал он,— боже мой, подумать только! Пожалуйста, больше так не посту- пай. — Я обязательно должна узнать, где его содержат. Не пойти ли мне прямо к генералу Лопесу? — Ты не догадываешься, к чему это приведет? В лучшем случае тебя вышвырнут из страны. — Я должна попытаться. — Так ты ничего не узнаешь. — Что же мне делать? — спросила она. — Сказала бы мне раньше и не подвергала себя опасности,— сказал Хоуэл. — Мне не хотелось тебя обременять. — Можно ведь как-то проверить, попал ли человек в тюрьму. Седрик, вероятно, знает, как быть. — Он придет в бешенство. — Нет, пе придет. Но ты обещаешь не ввязывать- ся, пока я не узнаю, что можно сделать? — Хорошо,— сказала она.—Если ты пе будешь медлить. — Мы сейчас поедем домой,— сказал Хоуэл,— и я поговорю с Седриком. Это страна взяточников. Должен же найтись в тюрьме человек, который не прочь заработать несколько долларов.

Он застал Седрика сидящим с полузакрытыми гла- зами перед пучком аронника, который наполнял ком- нату запахом гнили.

— Все дело в том, что ее приятеля, кажется, схва- тили и бросили в тюрьму,— сказал Хоуэл.

Раздражение исказило спокойное, умиротворенное лицо Харгрейва.

— Что и следовало ожидать,— сказал он. — Она хочет узнать, где его держат. — А вы говорили, они расстались. — Его друзья считают, что ей легче узнать, где он находится. Она видит в этом свой долг.

— Других мотивов у нее нет?

— Не думаю, у Лиз сильный характер. — Вы видите какой-нибудь выход? — Два дня назад она сама ходила в Центральную тюрьму.

Харгрейв покачал головой, сжатые губы подчерки- вали его возмущение.

— Ничего глупее не могла придумать. — К счастью для Лиз, они не обратили на пес вни- мания. Теперь она собирается пойти к генералу Ло- песу. — У Лиз прекрасная, отзывчивая душа, она жен- щина с головы до ног,— сказал Харгрейв.— Порой она может стать рабой чувства долга. Я не перестаю удив- ляться, как она до сих пор не навлекла на всех нас беды. — Мы должны сами что-то предпринять,— сказал Хоуэл. — Но что именно? — Вы знаете кого-нибудь в правительстве? — Да, в министерствах финансов, путей сообщения и здравоохранения. Все они безбожные взяточники, по к тюрьмам отношения не имеют. Говорить с ними о политзаключенном бессмысленно. — Больше никто в голову не приходит? — спросил Хоуэл. — Мне очень неприятно говорить об этом, по по- мочь нам, кажется, может только один человек. — Вы хотите сказать, Грааль Уильямс. — Как вы догадались? — Он мне не нравится,— признался Хоуэл. — Знаю, но я ведь советовал вам не ссориться с ним, потому что рано или поздно он вам понадо- бится. — Больше обратиться не к кому?— спросил Хоуэл. — Никто на ум не приходит. Я мог бы и сам к нему сходить, но мне кажется, он хочет произвести на вас хорошее впечатление. Поверьте, Уильямс — наш единственный шанс.

Глава 11

Харгрейв оказался прав — Уильямс помог им. На- чальник Центральной тюрьмы был жепат па амери- канке, и эта чета посещала любительский драмкружок при лос-ремедиосском «Обществе любителей англий- ского языка», одним из наиболее видных членов кото- рого являлся Уильямс. Если во время экскурсии по Эсперансе Уильямс держался прохладно, то теперь от этой прохлады и следа не осталось. Он встретил Хоуэ- ла весьма радушно и, далее не полюбопытствовав, за- чем тому понадобилось встретиться с начальником тюрьмы, сразу же дал рекомендательную записку.

Тюрьма скрывалась за обманчивым фасадом одного из огромных дворцов колониальной эпохи. Кабинет начальника находился на первом этаже и смотрел ок- нами на патио в андалузском стиле с гранатовыми де- ревьями, среди темной глянцевитой листвы которых елочными украшениями висели плоды.

Начальник оказался полным приземистым челове- ком в темном костюме. У него был нежный, но удиви- тельно сильный голос. В его викторианском кабинете витал слабый запах гнили, будто в углу за шкафом валялось гнилое яблоко. Он сообщил Хоуэлу, что учил- ся в Даунсайде; Уильямс сказал, что у него вышел томик стихов.

— Рад познакомиться с другом мистера Уильям- са,— сказал начальник.— Вклад мистера Уильямса в культурную жизнь нашего города просто нельзя пе- реоценить. — Мне неловко беспокоить вас но такому вопро- су,— начал Хоуэл.— Трудно не сочувствовать горю этой девушки. Обстоятельства, при которых они позна- комились, не давали никаких поводов для подозре- ний — если говорить точно, это произошло на одном из тех приемов, что устраивал Лопес. Если молодой человек занимался какой-то политической деятельно- стью, то она, несомненно, об этом и не догадывалась. Политика ее вовсе не интересует.

В личности начальника было нечто такое, что за- ставило Хоуэла рассказать все как есть, ничего не утаивая.

— Интересоваться политикой — подобную роскошь мало кто из нас может себе позволить, мистер Хоуэл. Политика стала занятием профессионалов. У нас, по- сторонних, мало шансов разобраться в том, что не ле- жит на поверхности. Тем более что бедность страны не позволяет нам установить демократическое правление, как бы нам того ни хотелось. Пока что демократия ос- тается заграничной роскошью. Но даже при ней мы не смогли бы обойтись без тюрем.

Он вздохнул.

Этот человек был из числа тех, кто легко завоевы- вает симпатию собеседника, он напомнил Хоуэлу одно- го блестящего старого гипнотизера-португальца, кото- рого он видел в парижском театре. Да знал ли вообще начальник тюрьмы об истреблении людей, пытках и зверствах, которые, если верить хотя бы половине хо- дивших слухов, совершались в его владениях, в страш- ных подвалах, расположенных под этим кабинетом, в тридцати футах от того места, где они сейчас сидели?

Его нежный, вкрадчивый, но сильный голос не умолкал.

— Возможно, мистер Уильямс говорил вам, что в этом деле я дилетант. Чувствую себя квадратной втулкой в круглом отверстии. Мне пришлось взяться за ату работу, потому что больше было некому. Здеш- ние порядки — темное наследие прошлого. К сожале- нию, я ограничен в своих действиях крайне узкими рамками. Я стремлюсь к тому, чтобы сюда проникало хоть немного света, хоть немного человечности.

Он открыл ящик стола и вытащил папку с листка- ми бумаги.

— Вы, наверно, читаете по-испански? — Немного. — Тогда взгляните. Это тюремный журнал, кото- рый я редактирую. Мы назвали его «Regeneración» 26» — Подходящее название, правда? Заключенные предлага- ют нам интересные материалы. Я считаю, что художе- ственный уровень некоторых стихотворений весьма высок. Видите, мы не лишаем их нрава на самовыра- жение. Маленький огонек, горящий в душе у каждого, не угасает здесь. Как сказано у Байрона: «Святая Вольность! В камерах зловонных Твой свет не может погасить тюрьма» .

Начальник сказал Хоуэлу, что после звонка Уиль- ямса ему удалось узнать, где находится Кандидо Ро- сас. Он был в госпитальном блоке, вероятно, в связи с легким недомоганием. «Мы теперь заботимся о здо- ровье заключенных»,— сказал начальник. А лучше госпитального блока вообще трудно найти место. Пи- тание там разнообразнее, да и кровати удобнее, чем в остальных блоках. Мистер Хоуэл хочет увидеть Ро- саса — пожалуйста. Он и сам бы его проводил, да не- когда — надо вычитать гранки очередного номера «Regeneración». Грапки должны быть готовы к полудню.

Хоуэл вышел из огромного парадного. Пышный фа- сад здания был отделен темно-коричневым камнем. Если город казался театральными подмостками, то, свернув в боковой переулок, Хоуэл тотчас же попал в шумный закулисный мир неряшливых рабочих сцены и исполнителей второстепенных ролей. У входа в тюрьму был установлен турникет, а перед ним сидели люди; они образовали очередь и напоминали своим ви- дом бездомных бродяг, пытавшихся прикорнуть в крес- лах дешевой киношки. Тут же в переулке находились две безвкусно оформленные пивные, в одну из кото- рых — «Те Esperaré a tu Vuelta» — Харгрейв водил Хоуэла в день его приезда в Лос-Ремедиос. Хоуэл уже успел услышать об этой пивной легенду — если верить ей, те преступники, которым свободный мир казался более враждебным и опасным, чем Центральная тюрь- ма, отсидев срок, переходили дорогу, пропускали здесь несколько рюмок и, попросив взаймы оружие, застре- ливали или закалывали первого, кто попадется под руку, а затем сдавались полиции.

За турникетом также всо напоминало третьеразряд- ный кинотеатр: словно реалистическая реклама филь- ма о гангстерах, висели фотографии разыскиваемых преступников, а человек за крошечным окошком, ка-

залось, продавал билеты, которые проверит при входе билетерша с фонариком в руке.

Пока этот человек изучал листок бумаги, выдан- ный Хоуэлу начальником, стоявший рядом стражник показывал фокус с носовым платком: он скрутил его, придав форму, отдаленно напоминавшую какое-то жи- вотное, а затем резко дернул за угол, и животное ис- чезло. Стражник зашелся отрывистым ржанием, утонувшим в собственном эхе, отраженном от сводов портика. Тотчас человек за окошечком издал гогот, подхваченный двумя стражниками, которые стояли за спиной Хоуэла возле внутренней двери тюрьмы. Вол- на смеха покатилась по тюремным коридорам, сопро- вождая Хоуэла. Надзиратели в форме тоскливого цве- та, неотличимые один от другого, проходили мимо Хоуэла, хихикая или ухмыляясь. Выражением своих лиц все они напоминали шутника, подложившего под стул соседа вонючку или собачье дерьмо, сделанное из пластмассы, и Хоуэлу пришла в голову мысль, что этот смех был для надзирателей тем же, чем поэзия Байрона для начальника тюрьмы,— стеной, отгоражи- вавшей их от заключенных, которых никогда не поки- дало отчаяние. Смех служил знаком кастовой принад- лежности, по нему можно было различить представи- телей двух половин местного общества — тюремщиков и заключенных, в одинаковой степени потерявших че- ловеческий облик.

В госпитале Росаса не оказалось. Служащий канце- лярии, куда вернулся Хоуэл, заржал, обнаружив свою ошибку. «Fué llevado al manicomio» — сказал он и, покрутив пальцем у виска, закатил глаза. Главный надзиратель, сопровождавший Хоуэла, откинул голову назад и зашелся смехом, а старухи с покрасневшими глазами, застыв в подобострастных позах у окошечка канцелярии, почтительно смотрели на него.

Лет десять назад, когда ужасы насилия сменились периодом либерализации и угрызений совести, прави- тельство отпустило немалые средства на улучшение тюрем в Лос-Ремедиосе. Значительная часть денег была потрачена на то, чтобы превратить тюремный госпиталь в образцово-показательный: декоративные окна, нарисованные на стенах, убрали ситцевыми што- рами, а каждую камеру украсили картиной с видом 27 гавани Рио-де-Жанейро. Журналистам, наслышанным о мрачном подземелье, об этом стальном чреве тюрьмы, откуда после семи лет беспросветной тьмы и абсолют- ного безмолвия человек выходил потерявшим дар речи, охотно показывали госпиталь с рентгеновским аппаратом и диетической столовой. Хоуэл был одним из немногих посторонних, побывавших в «психушке», и, допустив его туда, главный надзиратель совершил грубую ошибку.

Хоуэл очутился в большом темном помещении с грязными бетонными стенами, где стояли клетки и гро- мадное корыто для умывания. Ему показалось, что он попал в обезьянник худшего из зоопарков, но только Зловоние здесь было гораздо более резким.

Люди в клетках, почти все голые, сидели на кор- точках, а один из заключенных ползал па четвереньках среди экскрементов и луж мочи. Главный надзира- тель ушел, оставив Хоуэла со своим подчиненным; при их появлении поднялся вой, люди в клетках начали возбужденно прыгать, их тела сотрясались, но не от бешенства, а в приступе отвратительного веселья — привилегия веселиться принадлежала тюремщикам, но была отнята у них заключенными с наглостью сумас- шедших.

Внезапно сопровождавший Хоуэла надзиратель увернулся, мотнув головой. Что-то мягкое шлепнуло Хоуэла по груди и упало на пол. Он понял, что в них швыряют нечистоты, и шагнул к выходу.

— ¿Donde está Rosas? — спросил он надзирателя. — Está alli2829.

В темноте клетки, стоявшей в дальнем углу, Хоуэл разглядел человеческую фигуру. Росас, как и другие, был голым.

Снова полетели нечистоты, и надзиратель тронул Хоуэла за рукав.

— Vámonos30.

— Не пытайся ничего скрыть,— попросила Лиз.— Это ни к чему. Узнав о его аресте, я приготовилась к худшему.

Напряжение заострило черты ее лица. Она сдвину- ла перстень на сустав пальца, а затем вернула его на место, отчего костяшка побелела.

— Он в тюремной психиатрической лечебнице,— сказал Хоуэл.— Там вовсе не так плохо, как можно думать. — Правда? — сказала она.— Ты его видел? — Я видел его один момент. Поговорить с ним мне не разрешили. Он показался мне совершенно нор- мальным. — Показался нормальным,— повторила она.— Ну да, он же не в отделении для буйных. Тебе не сказали, что с ним? — Нет, по у меня есть соображения на этот счет. Я долго беседовал с начальником тюрьмы. Он произво- дит впечатление культурпого, даже гуманного челове- ка. Конечно, об этом можно только догадываться, но я не исключаю возможности, что тюремные власти поме- щают человека в госпиталь или психиатрическую ле- чебницу, когда хотят оградить его от полиции. Челове- ка не могут допрашивать, если он признан сумасшед- шим. — Это меня успокаивает,— сказала она.— А тебе он показался нормальным? — Совершенно. — Ты видел его лицо? — Да, видел. — На нем не было следов избиений? — Никаких. — Что он делал? — спросила она.— Он в кровати? — Нет, он ходил. — По камере? —  По комнате,— сказал Хоуэл.— По обыкновенной маленькой комнате. С зарешеченными окнами. Я ду- маю, все обойдется. — Эта лечебница находится в блоке для политза- ключенных? — Нет, в том-то и дело. Совсем в другом месте. Это отдельная пристройка за госпиталем. Войти в нее мож- но только через госпиталь. Условия там гораздо луч- ше, чем в тюрьме. Там внимательно следят за здо- ровьем заключенных.

— Это меня радует,— сказала Лиз.

— У меня сложилось впечатление, что начальник тюрьмы не сторонник полицейского государства,— сказал Хоуэл.— Он, конечно, многого не мог мне ска- зать, но, кажется, он делает все, что в его силах. Ах, да, чуть не забыл — он полагает, что, как только Лопес придет к власти, все политзаключенные будут амнисти- рованы.

Она вытерла глаза и улыбнулась.

— Спасибо тебе, что сходил. Я никогда, никогда этого не забуду.

Глава 12

Вечером, когда жара спала, утробное кваканье ля- гушек приблизилось к дому, а туканы, которых больше не удерживал туман, полетели в горы, открывшиеся па фоне желтоватого неба, Уильямс и его жена сидели возле окна и потягивали охлажденную воду. Миссио- нер только что вернулся из Лос-Ремедиоса, где пробыл весь день.

— Дети вели себя хорошо,— рассказывала Мэри.— Они выполнили все мои задания и легли спать без пререканий. Наши больные с бронхитами и ангинами, которых мы лечим антибиотиками, поправляются. Вот, пожалуй, и все. Теперь я с нетерпением жду твоего рассказа — как ты съездил? — Я встретился с генералом,— сказал Уильямс,— он был, как всегда, весьма любезен. Лопес уделил мне целый час, по теперешней обстановке это большая щед- рость. Все вышло даже лучше, чем я предполагал. В общем, поездка была успешпой. — Так ведь часто бывает, правда? — сказала Мэри.— Человек испытывает разочарование, у него опускаются руки. Ему кажется, что дела идут не так, как хотелось бы; вдруг ситуация разом меняется, и все оборачивается к лучшему. — Я понял, что генерал признателен нам за ту по- мощь, которую мы смогли оказать ему в сложное для него время. Он лично поблагодарил в письме Уэсли Скотта, а другое письмо направил в адрес нашей орга- низации. Лопес сказал, что если бы мы не передали ему информацию так оперативно, то правительство могло бы оказаться втянутым в широкомасштабные военные действия. — Я рада, что все хорошо кончилось,— сказала Мэри.— Но тем не менее я хочу, чтобы впредь мы не вмешивались в подобные дела. Они меня тревожат.

Ответить жене Уильямсу помешало появление пер- вого вечернего мотылька. Отмахнувшись от него, Уиль- ямс нажатием кнопки на стене включил светящуюся неоновую трубку, прикрепленную с наружной стороны окна. Свет приманивал летающих насекомых к месту их гибели — каждые десять минут автоматически сра- батывал расположенный над лампой распылитель ин- сектицида. Это было изобретение Уильямса.

— Куй железо, пока горячо; я всегда так считал,— сказал Уильямс.— Момент показался мне подходящим, чтобы заговорить о возможности расширения сферы нашей деятельности, и генерал не только одобрил мое предложение, но и воспринял его с явным энтузиаз- мом. — Снова наши молитвы были услышаны,— сказала Мэри. — Радоваться пока рано — генерал еще не пришел к власти. Но когда Лопес одержит победу, мы получим официальное разрешение. Он хочет, чтобы мы основа- ли полдюжины центров в разных частях страны. Хотя сейчас обсуждать детали преждевременно, я понял, что власти охотно подготовят посадочные площадки. Гене- рал сказал, что ему небезразлична судьба индейцев. Я верю в его искренность, когда он говорит, что решил взять на себя заботу об их здоровье и образовании и постепенно переселить индейцев в города. Мне кажет- ся, наши цели совпадают. — И что замечательно, он совсем не фанатик, правда? — сказала Мэри.— Многие католики отрица- тельно относятся к нашей деятельности. — Надо отдать ему должное — он глубоко верую- щий человек. Он проявил большой интерес к моей ра- боте по переводу Священного писания. Я рассказывал ему, как трудно дать представление о Риме индейцам, никогда не видевшим деревни, в которой насчитывает- ся больше двадцати хижин. Он долго смеялся, когда я вспомнил о том новообращенном, который спросил меня: «Цезарь — это генерал Лопес?» — Если мы будем открывать новые центры, нам потребуется большой штат квалифицированных работ- ников,— заметила Мэри. — Я так не думаю,— сказал Уильямс.— Новые центры представляются мне сборными пунктами, ин- дейцев будут приманивать туда обычными способами, а затем передавать в Эсперансу, где собственно, я начнется их обращение в христианство. Генерал полага- ет, что при поддержке правительства вся работа может быть выполнена за десять лет.

Мэри закрыла глаза, предаваясь мечтам о будущем.

Внимание Уильямса отвлекли перебои в работе дви- гателя генераторной установки. «Должно быть, засо- рился шланг подачи топлива,— подумал он.— Надо бу- дет его прочистить в свободные полчаса перед ужи- ном». Он вернулся к событиям дня.

— Встреча с генералом оказалась своевременной и по другой причине. Я не говорил тебе об этом, но меня беспокоил один вопрос — что делать с новообращен- ными, которые предали Господа участием в жертво- приношении. Диего провел расследование. Сорок два индейца сознались сами, но всего их там могло присут- ствовать до сотни. — Сто человек! — воскликнула она.— Невероятно. Я и не представляла себе всей серьезности положения. — Мы должны действовать решительно. Проявив слабость, мы подвергли бы опасному испытанию веру остальных новообращенных. Я принял решение изба- виться от этих сорока двух, но куда их деть? Генерал Лопес помог мне решить эту проблему. Он предложил забрать у нас всех индейцев-вероотступников и немед- ленно обеспечить их работой в промышленности. — Я не знала, что в Лос-Ремедиосе есть промыш- ленные предприятия. — Рудник,— объяснил он,— Раньше там ежегодно добывали олова на миллионы долларов. — С рудником, кажется, связан какой-то скан- дал? — спросила Мэри.— Разве правительство его не закрыло?

Мэри заметила на лице мужа выражение, которое за всю их совместную жизнь она видела всего два или три раза. Грааль на секунду прикрыл глаза, а потом заговорил так, будто только что вспомнил какой-то пустяк.

— Да, кажется, там действительно произошло не- сколько несчастных случаев. Вероятно, оборудование было старым или не соблюдалась техника безопасно- сти. Новые владельцы все модернизируют. Они наде- ются, что частично рудник начнет функционировать уже через несколько дней. — Работать на руднике очень тяжело? — спросила Мэри. — При современном уровне техники — нет. — Почти у всех наших новообращенных больные легкие. Я не уверена, что эти люди выдержат работу, требующую больших физических усилий. — Работать на руднике будет не труднее, чем ва- лить лес или рубить тростник. Там не будет изнури- тельной жары.

Мэри обратила внимание на то, что Уильямс упот- ребил не сослагательное, а изъявительное наклонение.

— Так ты, значит, твердо решил? — Что касается этих сорока двух — да, твердо, но, вероятно, их будет больше. Если планы генерала по расширению нашей деятельности осуществятся, то нам придется иметь дело с большим числом новообра- щенных, поэтому следует заглянуть вперед. Может быть, стоит избавиться от ненадежных элементов имен- но сейчас. Мы всегда считали, что постоянная заня- тость очень важна, но скоро мы не сможем своими силами обеспечить фронт работ. Тростника хватит все- го на шесть недель, после чего останется только лесо- повал. По моим подсчетам, весь лес, которым мы рас- полагаем по нынешней концессии, будет вырублен че- рез шесть месяцев. — А насчет каменоломни ты передумал? — Мне бы хотелось обойтись без каменоломни, Я считаю бессмысленным говорить «шесть дней рабо- тай» , если от работы нет пользы. Ну, будет у нас гора камней, и что с ней делать? Мое решение един- ственно правильное.

Он отвернулся и, казалось, полностью переключил- ся на узкосемейную беседу со своей матерью, которая смотрела па него с портрета, висевшего на стене.

— Генерал Лопес попросил разрешения внести в фонд нашей организации пожертвование, размер кото- рого будет определяться числом индейцев, подписав- ших контракт, и я не отказал ему в этом. Я прокон- сультировался вчера с Диего и узнал, что из имеющих- ся у нас двухсот тридцати семи индейцев сто семьде- сят пять уже крещены и смогут пройти наш ассими- ляционный тест. Вероятно, я отправлю их всех.

Его конфиденциальная беседа с матерью окончи- лась, и, повернувшись к Мэри, он удивился, заметив беспокойство на ее лице. 31

— Что с тобой, дорогая?

Она покачала головой, но не смогла скрыть трево- гу, о причине которой он догадался. В Мэри было слишком много женской мягкости, и он подумал, что в той великой битве, которая предстояла им и в кото- рой ему понадобится ее поддержка, эта мягкость чрева- та слабостью и в конце концов Мэри может подвести его.

Уже стемнело, на фоне тлеющего зеленоватого неба виднелись контуры гор, а на их склонах светился ого- нек костра, выдавая расположение лагеря кочевников, в поисках оленя подошедших совсем близко к деревне. Уильямс искренне сочувствовал бедственному положе- нию этих индейцев и утешал себя тем, что, по мнению специалистов, через двадцать лет во всей Латинской Америке не останется ни одного кочевника.

Всю свою совместную жизнь Уильямс и его жена трудились в полном согласии, их цели были едины, и теперь, растревоженный опасениями Мэри, Уильямс снова и снова обдумывал свое решение, отступать от которого он не собирался.

На следующий день он спозаранку вышел из дому, решив нагрянуть на лесопилку, где ровно в шесть ча- сов утра должна была появиться бригада, работавшая по двенадцать часов в сутки. Осведомитель сообщил ему, что эта бригада постоянно опаздывает к началу рабочего дня. В Эсперансе было принято в награду за хорошее поведение допускать человека к разнообраз- ной, творческой работе, такой, как вышивание, ткаче- ство, изготовление посуды, горшков; этими занятиями премировались те, кто последовательно и неуклонно шел по пути ассимиляции. Упрямившихся и тех, кто нарушал законы, установленные Уильямсом, отсылали на лесопилку, где труд был тяжелым и монотонным. На лесопилке разрешалось пользоваться лишь ручны- ми пилами, поэтому превращение огромных деревьев в сотни маленьких вязанок происходило медленпо и мучительно; старосты, руководившие бригадами, ос- матривали вязанки и при необходимости проверяли, одинакового ли они размера. В этой части леса не ос- тавалось годной на продажу твердой древесины, поэто- му деревья, которые валили индейцы, шли на дрова для печей миссии. Уильямс как-то подсчитал, что имеющегося у него к настоящему моменту запаса дров, сложенного в поленницы, издалека напоминающие не- боскребы и монументы необычного города, хватит лет на пятнадцать.

Выруливая из гаража, миссионер почувствовал смутное раздражение, вскоре оно усилилось. С утра он два часа занимался переводом, сражаясь с отрывками из «Послания к Тимофею» — той части писания, кото- рая нравилась ему меньше всего. Уильямс уже обра- щался к своему руководству с просьбой разрешить за- мену «Послания к Тимофею» другим текстом, напри- мер «Посланием к Галатам», но получил отказ. Теперь вследствие этого отказа его новообращенным, у кото- рых и так совершенно отсутствовало чувство собственно- сти, будет внушаться, что им следует довольствоваться одним лишь пропитанием и одеждой и что предавшие- ся сребролюбию сами себя подвергли многим скорбям. Уильямс знал много отрывков из писания, убеждавших читателя в том, что наслаждение роскошью вполне совместимо с богоугодной жизнью; однажды он дал себе зарок составить сборник таких отрывков — они пригодились бы в работе. Слова апостола Павла: «Ко- рень всех зол есть сребролюбие» 32 — казались Уильям- су цитатой из Карла Маркса. Но врожденный опти- мизм не позволял Уильямсу долго хандрить, и вскоре его увлек уже другой проект, о котором зашла речь в беседе с генералом Лопесом; пока Уильямс не счел нужным сообщать об этом проекте Мэри.

Лес на участке в десять тысяч акров, принадлежав- шем миссионерской организации по концессии, был почти весь вырублен, но генерал как-то сказал Уиль- ямсу, что трудностей с приобретением нового участка не будет, и подтвердил свое обещание при их послед- ней встрече. Цена на землю, если в данном случае вообще уместно говорить о цене, назначалась крайне низкая — один-два доллара за акр. Большая часть этой земли была закреплена за племенами, и конституция гарантировала индейцам бессрочное право пользования ею, но, поскольку казалось очевидным, что в ближай- шем будущем индейцы исчезнут вовсе, никто не стал бы возражать, если бы миссия взялась расчистить эту землю и использовать ее разумным образом. Лопес уверял Уильямса, что никто не вырубит лес быстрее и лучите самих индейцев, которые пользовались тради- ционными методами рубки, и, хотя нехватка рабочих рук на оловянном руднике весьма значительна, Уиль- ямс рассчитал, что сможет в ближайшее время и руд- ник обеспечить необходимым числом индейцев, и себе оставить немалый запас рабочей силы.

Уильямс несколько месяцев присматривался, куда дует ветер, и неделю назад, предчувствуя благожела- тельное отношение к себе генерала, пригласил своего знакомого, члена правления небольшой бумажной фаб- рики, посетить миссию. Увидев дюжину гигантских идеально уложенных поленниц, этот человек от востор- га лишился дара речи.

— Скажите, Джордж, видели вы когда-нибудь в жизни столько древесины? — Видел, но нечасто. — Сколько бы вы за нее заплатили? — Нисколько. Я не стал бы покупать ее так далеко. — Хорошо, вы не стали бы, но какова ее стои- мость? — В Боготе? Вероятно, двести тысяч долларов. А здесь… что толку говорить о цене, если здесь древе- сину никто не купит. — Миссия предлагает открыть совместное дело,— сказал Уильямс.— Вы могли бы стать совладельцем местного филиала вашей компании. Мы оплатили бы половину затрат на постройку фабрики и обеспечили бы ее необходимым лесом по цене в два раза ниже ус- тановленной в Боготе. Что вы на это скажете? — Надолго ли хватит древесины? — Ей конца не будет. — Вы можете это гарантировать? — Могу. — Мне надо поговорить с членами правления,— сказал знакомый Уильямса.— Я сообщу наше решение в течение сорока восьми часов.

На другой день была получена телеграмма, содер- жавшая только одно слово: «Согласны».

Приехав на лесопилку ровно в шесть и не обнару- жив даже следов присутствия бригады, Уильямс не мог не признаться себе, что испытывает удовольствие. Взяв наугад несколько поленьев из сложенного нака- нуне штабеля и обмерив их рулеткой, которую он всег- да носил с собой, Уильямс обнаружил, что длина че- тырех поленьев из шести выходила за пределы уста- новленного им допуска. Он понимал, что укрепить дисциплину работавших здесь сорока двух человек, уже и так подвергнутых суровому наказанию, не- просто.

Прождав двадцать минут, Уильямс решил не те- рять больше времени и поехать на соседний участок, где он проводил эксперимент по дефолиации,— оттуда, со склона холма, можно было наблюдать за лесопил- кой. Уильямс уже обработал этот участок леса с «Чессны» дефолиантом нового образца. Несколько крупных деревьев, которые могли заслонить собой по- росль, были заранее срублены, поэтому жидкость по- пала на подлесок и молодые побеги, и через несколько дней они начали сохнуть. С тех пор прошло три неде- ли. Уильямс, стоя по колено в черной, пожухлой лист- ве, которую спалил дефолиант, поднес к ней спичку Она загорелась с шипением и треском, как горючая смола, разбрасывая огненные брызги, и над лесом под- нялся высокий столб голубого дыма. Эксперимент был удачным. Уильямс решил, что в этой части леса можно; обойтись без дефолианта, но ниже, там, где рос дожде- вой лес, его применение ускорит процесс выжигания и расчистки.

До семи часов оставалось минут пятнадцать, когда Уильямс, джип которого был спрятан среди деревьев, увидел приближавшуюся быстрым шагом бригаду. Он выждал пять минут и подъехал к лесопилке. Бригадой командовал младший староста Диогенес Калисто, чело- век с точеными чертами сурового угольно-черного лица, в котором угадывалась примесь кастильской крови.

— Когда вы приступили к работе, Диогенес? — Примерно в шесть, мистер Уильямс. Как обычно.

Уильямс поразился способности этого человека при- давать своему лицу конкистадора выражение собачьей преданности.

— Ты в этом уверен? — Да, мистер Уильямс. Может быть, чуть-чуть позже.

Уильямс несколько секунд молча смотрел на него.

— Неправда, Диогенес. Я был здесь в шесть, и с тох пор никуда не отлучался. В чем дело? — Сэр, у меня пет часов. Когда младший староста Родригес привел людей в столовую, завтрак еще не был готов. — Что ты хочешь сказать, Диогенес? В чем же все- таки дело — в том, что ты не знал, который час, или в том, что тебя задержал Родригес?

На аристократическом лице Калисто застыла гри- маса испуга и подобострастия.

— Честное слово, мистер Уильямс, меня задержал Родригес. — Ты в этом уверен? Родригес может потерять свою должность. — Так оно и было, мистер Уильямс. — Тебе следовало пойти и выяснить, в чем причи- на задержки, так ведь? — Да, сэр. — Ты обязан был это сделать.

Внезапно Уильямс протянул руку, схватил Калисто за клапан рубашки и потянул к себе.

— Ты совершил два преступления,— сказал он.— Ты проявил нерасторопность и беспомощность, а за- тем без колебаний попытался прикрыть их ложью. — Виноват, мистер Уильямс. Простите меня. — Ты разочаровал меня, Диогенес. Ты подвел мис- сию, а раз так, кого еще ты подвел? — Господа нашего, мистер Уильямс. — Я рад, что ты сознаешь это. Да, правильно, Гос- пода нашего. Что же с тобой делать, как ты думаешь?

Калисто знал ответ, которого от него ждали.

— Сэр, меня надо наказать. — Правильно. Весь вопрос в том, какое нака- зание нам следует избрать. Что ты думаешь на этот счет? — Может быть, удержать у меня недельный зара- боток? — предложил Калисто.— Или месячный, как пожелаете.

Легкость, с какой он был готов отдать заработок, выдала его.

Уильямс покачал головой.

— Боюсь, это не подойдет. Так тебя не накажешь. Деньги для тебя немного значат. Наказание должно быть таким, чтобы ты его почувствовал. Таким, чтобы оно причинило тебе страданий. — Может быть, мистер Уильямс, на несколько дней оставить меня без еды? — И это не подойдет, Диогенес. Ты привык недо- едать. У тебя было голодное детство. И запомни: бога тебе не обмануть. Наказание должно быть серьезным,

по-настоящему неприятным. Таким, чтобы при одной мысли о нем ты содрогнулся.

— Я могу заняться чисткой нужников. Ничто дру- гое мне в голову не приходит. Честное слово. — Что ж, Диогенес, придется придумывать мне. Сейчас, пока мы разговаривали, я попросил Господа направить меня, и он указал способ, которым ты мо- жешь искупить вину. Этот способ не такой уж труд- ный — во всяком случае, он гораздо легче, чем я предполагал. Миссис Уильямс едет осенью в отпуск. В Цинциннати холодно, поэтому я хочу, чтобы у нее была хорошая теплая шуба. — Я могу купить медвежью шкуру, мистер Уиль- ямс. Шкуру молодого очкового медведя. Или даже две.

Калисто хватался за соломинку, не веря, что такое легкое наказание удовлетворит миссионера, и с ужа- сом начиная догадываться, к чему тот клонит.

Уильямс покачал головой.

— Ей нужна шуба из меха опоссума. В окрестных лесах полно опоссумов. Ты принесешь дюжину хоро- ших шкурок.

Наказание было серьезным. Опоссум — табу для индейцев, Уильямс знал, что суеверному страху, кото- рый они испытывают перед этим животным, подверже- ны также и люди, прожившие, как Калисто, среди ин- дейцев всю жизнь, и что одни лишь вид опоссума вы- зывает у них чувство отвращения, даже тошноту.

— Господу угодно, чтобы мы делали то, что нам не хочется делать,— только так мы можем искупить наши грехи. Греховность вызывает гнев Господа. Двенад- цать шкурок опоссума, Диогенес. К концу недели. Ты не боишься?

— Нет, мистер Уильямс. Не боюсь.

И ты принимаешь наказание, которое Господь счел нужным наложить на тебя, со смирением и рас- каянием в сердце?

— Да, мистер Уильямс. Я готов понести наказание, избранное Господом.

Это был голос совершенно уничтоженного человека.

Хорошо, а теперь я скажу тебе, как поступить с остальными. Они обокрали миссию и Господа. Не ду- май, будто я не знаю, что здесь творилось. Сегодня они останутся после шести часов и отработают дополни- тельно два часа — один час, чтобы наверстать упущен- ное время, а второй в наказание.

— Мистер Уильямс, в семь часов темнеет. — Знаю, с этой трудностью мы справимся. Мы про- тянем кабель от Эсперансы и дадим свет. — Вы хотите, чтобы освещением занялся я, мистер Уильямс? — Нет, ты оставайся на лесопилке и занимайся своим делом. Я пришлю электрика,— сказал Уильямс и добавил, уходя: — Вот еще что, Диогенес. Уменьши- ка сегодня порции вдвое.

Расставшись с Калисто, Уильямс поехал в находив- шуюся неподалеку Эсперансу повидаться со своим по- мощником Гомером Кингом. Кинг, энергичный рыже- волосый молодой человек, с лица которого не сходило выражение раздраженного удивления, работал здесь всего шесть месяцев. Уильямс надеялся, что время и тропики его успокоят.

Миссионер залюбовался развешанными по стенам кабинета Гомера Кинга коллекциями бабочек и насе- комых. Его внимание привлекла одна особенно круп- ная голубая бабочка, которая, если смотреть на нее под определенным углом, казалось, сама излучала свет.

— У вас появилась изумительная бабочка, Гомер. Как она называется? — Morplio cypris, мистер Уильямс. Голубая сам- ка. Более редкий экземпляр и представить себе невоз- можно, ведь голубой окраской обладает лишь одна из тысячи самок этого вида. Обычно они коричневые. Го- лубая окраска объясняется рассеиванием света на мик- рополостях, имеющихся в чешуйках. — Как интересно,— сказал Уильямс.— Подумать только — микрополости в чешуйках!

В обычно резкой, напористой речи Кинга появилась мягкость.

— Понимаете, мистер Уильямс, наличие микрополо- стей у самцов позволяет им подниматься к верхушкам деревьев, где они отыскивают себе пищу. Самки нахо- дят все компоненты своего рациона в подлеске. Им не приходится много летать. Как тут еще раз не восхи- титься творением рук божьих! — Их творениями восхищаешься постоянно, Го- мер,— ответил Уильямс.— У вас увлекательное хобби. Вчера, обрабатывая сад инсектицидом, я видел много

валявшихся там красивых бабочек. Приходите когда я буду повторять обработку.

— Обязательно приду,— сказал Кинг. — Я слышал, последние недели вы брали в поезд- ки мисс Сейер. — Несколько раз мы ездили с сетками, мистер Уильямс. Я думал, вы не будете против. — И все же я прошу вас больше не ездить на джипе. Те номера предназначались для моей личной машины. За них я отвечаю персонально. А еще, Гомер, дело в том, что мисс Сейер по ряду причин вызывает у меня некоторое беспокойство. Вы полагаете, она дей- ствительно интересуется бабочками? — Думаю, да, мистер Уильямс. Мне кажется, она получает удовольствие от поездок. — Куда вы ездите? — В Кебрадас, Ла-Лагуну, Пикос-Альтос, иногда в Сосиего. — В Сосиего? В этой деревне полно подрывных эле- ментов. Полковник Арана рассказывал мне о Сосиего. Постарайтесь не угодить в лапы красным, когда будете ловить там бабочек. — Иногда мы ездим к тамошнему лавочнику. У не- го я купил Morpho cypris. Индейцы ловят Morpho воз- ле старого месторождения изумрудов в Мусо. У них есть легенда, согласно которой эти бабочки превраща- ются в изумруды, или наоборот.— Он скорчил презри- тельную мину.—У них столько идиотских легенд. — Знаете, Гомер, у меня нет четких доводов, поче- му нам не следует брать с собой мисс Сейер, по все же и попрошу вас об этом. У меня есть некоторые подо- зрении на ее счет. Кое-что в ней настораживает. Пока, Гомер, только настораживает.

Уильямс неохотно оторвал взгляд от застекленных коробок и подумал, не включить ли ему коллекциони- рование бабочек в длинный список своих увлечений, если удастся выкроить время.

— Как, по-вашему, работа продвигается? — По так успешно, как хотелось бы, мистер Уиль-

ямс

Мне тоже не нравится поведение индейцев,— признался Уильямс.

— За последние дни мне пришлось занести некото- рых в наш список,— сказал Кинг.— У индейцев появи- лись новые настроения. Какое-то упрямство. Когда я приехал сюда, прошло несколько недель, прежде чем я столкнулся с явным непослушанием. А сейчас это про- исходит ежедневно. Например женщипы, несмотря па наш запрет, постоянно ходят позади своих мужей. — По дороге сюда я заметил такую пару,— сказал Уильямс. — Один индеец забирался в домик через окно, по- тому что женщины пользуются дверью. Мы решили от- править его па лесопилку. — Мне кажется, их неповиновение становится преднамеренным,— заметил Уильямс.— Они отлично знают установленные правила. — Одна женщина сделала надрезы на щеках ржа- вым гвоздем, может быть, специально, чтобы внести ин- фекцию,— сообщил Кинг.— Я, во всяком случае, уве- рен, что специально. В медпункте ей дали акрифлави- новую мазь. С тех пор я уже видел двух или трех жен- щин со щеками, раскрашенными в желтый цвет. После нескольких бесед с индейцами у меня появилось силь- ное подозрение, что эта раскраска связана с тайным идолопоклонством. — Я думаю, вы правы. Именно идолопоклонством они и занимаются. Вы проницательный человек, Гомер. Весьма проницательный. Как вы поступили с этими женщинами? — Что я мог сделать? Вы собирались разработать специальные меры воздействия па женщин. У нас до сих пор нет таких мер. — Да, помню, об этом-то я и собираюсь с вами по- говорить. Если у женщины есть дети, вы можете от- нять их у нее и поместить на день-другой в ясли. Это должно пойти им на пользу. Во всяком случае, этот способ стоит испробовать — вреда от него не будет. — Мне кажется, мистер Уильямс, мы стали жерт- вами многочисленных обманов, о которых и не подозре- вали,— сказал Кинг. Он слегка обнажил хищные зубы, и сейчас в его лице раздражения было чуть больше, чем удивления.— Я провел небольшое расследование и пришел к выводу, что зараза начала распространяться после того случая, когда один из индейцев умер в по- лицейском участке. — Вполне вероятно,— согласился Уильямс.— Как вы думаете, сколько индейцев принимало участие в жертвоприношении?

 

— Все до единого,— ответил Кинг резко, словно

кровь внезапно бросилась ему в голову.

Уильямс, с любопытством наблюдавший за ним, решил в этот момент, что Кинг не сможет возглавить

миссию в Дос-Сантосе, когда они с Мэри переедут на

новое место. Кинг слишком горяч.

— Ну, Гомер, вряд ли все. Максимум пятьдесят — шестьдесят процентов. Но и это немало. Я думаю, не пора ли нам дать строгую, беспристрастную оценку нашей линии поведения и ответить на вопрос: в том ли направлении мы движемся? — Я надеюсь, нам удастся поднять дисциплину,— сказал Кинг.— Это следует сделать в первую очередь. — У меня есть соображения более радикального характера,— заявил Уильямс.— Я вижу необходимость коренных перемен, но пока еще не могу сказать опре-

 

деленно, в чем они будут заключаться. Взять, к при-

меру, развитие ремесел. Мы позволили индейцам зани

маться ткачеством и гончарным делом. Вероятно, это

способствовало сохранению племенных обычаев. Навер- но, мы вовсе не так умны, как казалось. Нам следовало запретить все, что может напомнить им о прежней, идолопоклоннической жизни.

— Я с вами совершенно согласен,— сказал Кинг. — Вы случайно не знаете, много у нас осталось сырья для занятий ремеслами? — Совсем мало. Я как раз собирался доложить вам об этом. — Вот и прекрасно. Даже лучше, что так все скла- дывается,— сказал Уильямс.

Глава 13

Доревня Каямбо, возле которой партизаны собира- лись разбить базовый лагерь, находилась на высоте одиннадцати тысяч футов в горной долине между хреб- тами Кордильер. Партизаны надеялись, что по пути им удастся установить контакт с индейцами чоло из дере- вень Гуаяберо и Манаян. Атос побывал там, и обе де- ревни обещали ему выставить своих людей. Партизаны Надеялись, что хотя бы у части индейцев будут старые охотничьи ружья.

Несмотря на тщательную подготовку похода, люди вскоре столкнулись с теми же неприятностями, что до- саждали Че Геваре и его товарищам, которые действо-

 

вали в иных местах, в иное время и которые оставили описания своих страданий. Гевару критиковали за то, что он преднамеренно избрал местом действий тропиче- ский лес, но длительные переходы и крутые подъемы в высокогорье оказались такими же изнурительными, как и марши в тропиках. Тем, кто совершал бессмыс- ленные, бесцельные переходы по джунглям, приходи- лось до изнеможения рубить лианы, и от одного этого в конце концов люди превращались в ходячие ске- леты. Оставшиеся в живых члены отряда имени Вось- мого Октября, насилуя мышцы и легкие, которым не- доставало кислорода, заставляли себя подниматься из долипы на перевал, с перевала спускаться вновь в до- лину. Их предшественники сбивались с пути — с пар- тизанами случилось то же самое. Те голодали и ели пищу, вызывавшую отвращение,— и они голодали и ели пищу, вызывавшую отвращение. Несколько фунтов муки грубого помола, небольшие запасы консервирован- ной тушенки и сгущенного молока быстро кончились, и они узнали вкус острого горьковатого мяса ящериц и ястребов, порой им попадался муравьед, броненосец или даже оцелот. Так же, как их предшественники, они падали в обмороки, у них кружилась голова, их дони- мали поносы и колики.

Физические перегрузки, которым они подвергали себя, порождали разногласия и конфликты в отряде (так бывало и с их предшественниками). От демокра- тического духа, царившего поначалу, не осталось и следа, вожак Диас стал властным и надменным. Врач по имени Фуэнтес и бывший студент-юрист Рамос иро- нически заметили по этому поводу, что представленная в лице Диаса аристократия,— четыре или пять семей, правивших Колумбией со времени Завоевания ,— го- товилась продолжить это занятие и после свершения народной революции. Веселость Борды, у которого рас- пухли ноги и обгорело лицо, раздражала Диаса как не соответствующая важности их замыслов. По вечерам под настроение Борда развлекал людей бразильскими песнями, и познаний Диаса в португальском хватило на то, чтобы разобрать слова, показавшиеся ему вуль- гарными. Борда держался несколько в стороне от ос- тальных членов отряда из-за незнания политической 33 теории, а также из-за того, что он все-таки был глав- ным. Он не скрывал, что родился в трущобах Ресифи, и делился смутными воспоминаниями о том, как в са- мом начале своего жизненного пути зарабатывал на хлеб мелкими преступлениями.

Неумение Диаса грамотно прочесть карту привело к тому, что к исходу восемнадцатого дня участники похода совсем пали духом. Они добрались до верховьев Магдалены, двигаясь по высокогорной долине, лежав- шей на территории департамента Уила между Восточ- ными и Центральными Кордильерами. За спиной были остроконечные скалы, на фоне неба сверкала ледника- ми вершина Сьерра-Невада-де-Уила, высота которой приближалась к восемнадцати тысячам футов. Где-то здесь, между этими двумя неприступными преградами, партизанам следовало повернуть на запад и пересечь Центральные Кордильеры. На семнадцатый день они совершили попытку перевалить через горы по глубоко- му ущелью, найденному Диасом на карте; ущелье дол- жно было вывести их к одной из низших точек водо- раздела. Почти двенадцать часов они пробирались по нему, пока ущелье не свернуло внезапно к югу и не вышло к непреодолимой пропасти, образовавшейся ме- жду отрогами гор. Они провели ночь в леденящем ту- мане на высоте тринадцати тысяч футов, а затем вер- нулись обратно обессиленные, изголодавшиеся, раздра- женные. Был ранний сумрачный вечер, но партизаны, чувствуя, что они не в силах двигаться дальше, сдела- ли привал и развели костер. Долина была пустынной, безлесной. Пейзаж, в котором преобладали блекло-голу- бые тона, казался кадром из фильма, отснятого па ста- рой пленке. На одинаковом расстоянии друг от друга, словно посаженные садовником, из розовато-лиловой каменистой почвы пробивались кактусы. Неподалеку в ущелье шумела река, скрытая от глаз, а за ущельем, вдоль всего горизонта, словно пенистый бурун, схвачен- ный фотокамерой за мгновение до того, как он опроки- нется, накатившись на берег, лежала голубоватая цепь Кордильер. Жуткий ветер завывал среди ва- лунов.

Отношения определились. Рамос и Фуэнтес сидели на корточках возле отдельного костра, Манэра уединил- ся о Рафаэлем Вильей, который знал язык чоло. Борда, взяв ружье, бродил неподалеку в надежде подстрелить какую-нибудь птицу, его фигура чернела огородным пу- галом на фоне вечернего неба.

Мрачный дрожащий от холода Диас укрылся от вет- ра под большим валуном, поодаль от остальных. Он чувствовал критическое, неприязненное отношение к себе и видел, что терпению людей приходит конец. Он только что отдал приказ отменить ужин и оставить дурно пахнущие останки ящерицы и муравьеда на тот случай, если завтра отряд постигнет неудача. Его реше- ние было встречено враждебным молчанием. «Несчастья отнюдь не смягчают людей, скорее наоборот»,—поду- мал Диас.

В такие минуты, доведенный до отчаяния тяготами дневного перехода, он погружался в параноидальные размышления о той анонимной записке, автор которой предупреждал, что в отряде есть предатель. Он верил этой записке и мысленно подвергал участников похода тщательным многократным проверкам, пытаясь вспом- нить, не выдал ли кто-нибудь себя незначительным по- ступком или вырвавшимся словом. По утрам Диас, об- ретавший после ночного отдыха способность мыслить логически, убеждал себя в том, что даже если в отряде действительно был предатель, то с вероятностью в пять- десят процентов он погиб от пуль пограничников; но в такие минуты, как сейчас, Диас не сомневался в том, что предатель остался жив.

Сразу после наступления темноты к нему подошел Рафаэль Вилья; то, что он рассказал, поразило Диаса. Бесконечные приступы астмы, обострившейся в горах, превратили Вилью из решительного жизнерадостного человека в жалкого нытика. Во время переходов астма отпускала, и Диас, который считал приступы кашля просто уловкой, позволявшей перекладывать часть сво- его груза на плечи других, публично оскорбил Вилью, назвав его сачком. Именно после этого Манэра подру- жился с Вильей. Он постоянно сочувствовал Вилье, нес часть его поклажи, когда у того был очередной приступ, делился с ним едой. Манэра и Вилья, постоянно крити- ковавшие Диаса как человека и как командира, все больше сближались и даже начали обсуждать возмож- ность бунта. Затем Манэра предложил нечто вовсе не- вообразимое. Он предложил Вилье вместе с ним, Манэ- рой, покинуть отряд. По его плану, они должны были ускользнуть с первыми лучами солнца и двинуться на северо-восток, в деревню Теруэль, до которой было со- рок миль пути. Оттуда шла дорога в Нейру, городок, расположенный на краю восточной равнины. Но об этом и думать было нечего, пока карта оставалась у Диаса, и Манэра вызвался ее похитить.

Именно задуманное похищение заставило Вилыо осознать всю серьезность ситуации и послужило причи- ной перелома в его душе, а тут еще Манэра обронил слова, после которых у Вильи зародилось подозрение, а не пахнет ли тут предательством. Вилья сказал, что опасается мести со стороны остальных членов отряда, но Манэра его высмеял. Через несколько дней, макси- мум недель, от отряда и следа не останется. «Нас про- стят»,— сказал Манэра. «Кто простит?» — не понял Вилья».— «Правительство, конечно».

— Значит, ты больше не марксист? — Марксизм и авантюризм — разные понятия. Авантюристическая тактика Движения Восьмого Октяб- ря только уводит марксизм с правильного пути, веду- щего к победе. Мы должны следовать чилийской моде- ли, а авантюристов следует уничтожать любой ценой. — Даже ценой сотрудничества с буржуазным пра- вительством? — Да.

Вилья был слабым, но преданным движению че- ловеком, и он решил, что Манэра продался бур- жуазии.

Казалось, Манэра лишь слегка удивился, когда его схватили при попытке покинуть лагерь вместе с Виль- ей. Его тут же подвергли допросу, и он не стал оспа- ривать показания Вильи, а лишь попросил разрешения сказать несколько слов в свою защиту. Он произнес длинную и убедительную речь, в которой объяснил свой поступок. Диасу показалось, что Манэра, анализи- руя ошибки, совершенные при разработке, подготовке и осуществлении операции, повторял его, Диаса, кри- тические рассуждения о боливийской кампании Че Ге- вары. Манэра говорил, что своим походом они с пора- зительной точностью копировали губительные примеры из прошлого и порой сами подсознательно планировали свое поражение. Манэра заметил, что Диас, который, не слишком задумываясь, хранил верность отжившим образцам революционной борьбы, то ли сознательно, то ли нет пожелал отправиться в поход с отрядом из две- надцати человек — именно такой была численность группы, начавшей в Сьерра-Маэстре34 подготовку кубинской революции. («Почему бы ему заодно не вспомнить о двенадцати апостолах» — подумал Диас.) Манэра отверг обвинение в шпионаже, перечислил свои заслуги перед колумбийским партизанским движением и, сняв рубашку, продемонстрировал следы пыток, ко- торым его подвергали в тюрьме. Он объяснил, что со- бирался уйти вместе с Вильей, так как решил остаться в живых и продолжить борьбу, а не жертвовать собой ради бессмысленной затеи, обреченной на провал.

В своем заключительном слове Диас заявил, что ни- какие былые заслуги не могут служить оправданием, поскольку речь идет о тяжких преступлениях, карае- мых смертной казнью,— о дезертирстве и саботаже. Он добавил, что Манэра, украв единственную подробную карту, которой они располагали, обрек отряд на неиз- бежную гибель и выдал свое намерение навести на их след полицию. Даже если бы они спаслись, их поход потерял бы всякий смысл, потому что, уговорив Вилью бежать, Манэра собирался лишить отряд человека, вла- деющего языком чоло. Диас был не только подавлен, но и смущен — на миг он показался себе подлым орга- низатором грубой пародии на буржуазное правосудие, из всех участников которой лишь Манэра, стоявший со связанными за спиной руками, сохранял достоинство и самообладание.

Манэру признали виновным единогласно, исключе- ние составил Борда, который попросил освободить его от участия в голосовании. Казалось, Манэру лишь слег- ка удивило то, что его не поняли. Сквозь серую дымку просвечивали призрачные очертания скал и красный диск утреннего солнца; Манэра производил впечатле- ние единственного свободного человека среди осужден- ных на казнь.

Вынося смертный приговор, Диас стиснул обожжен- ные руки. Выслушав его, Манэра на мгновение недо- уменно нахмурил брови. Когда у него спросили, нет ли у него последнего желания, он снял с шеи цепочку и сухим тоном попросил передать ее девушке, которая была когда-то его невестой, и Фуэнтес записал имя. В этот момент Диас вспомнил дошедшую до него исто- рию о том, как жестоко обошелся Манэра с этой де- вушкой. Он задумался…

Когда приговор был утвержден, перед ними встала неожиданная проблема— как привести его в исполне- ние. Манэру с церковной торжественностью отвели за скалу, чтобы он не слышал их обсуждений. В гнету- щей тишине, стараясь не глядеть друг другу в глаза, они ждали, что кто-нибудь объяснит им, каким образом следует отнять жизнь у человека, еще совсем недавно считавшегося героем, а теперь объявленного предате- лем. Из всех участников похода великодушный терпе- ливый Манэра пользовался наибольшей любовью, и царственное пренебрежение к своей судьбе, которое он проявил на суде, не могло не вызвать уважения. Гнев, примешивавшийся к уважению, был вызван не столь- ко самим предательством Манэры, сколько тем, что оно поставило их в такое положение.

Диас заставил себя начать обсуждение предстояв- шей тягостной процедуры, но в его голосе уже не чув- ствовалось властности вожака. Вместо того чтобы от- дать приказ, он спрашивал, какие будут предложения. Расстрел, в котором приняли бы участие все, тут же отвергли. Врач Фуэнтес недвусмысленно заявил, что его профессия — лечить, а не убивать и что убивать он мо- жет только при самозащите. Борда, скрестивший паль- цы в виде распятия, отказался по религиозным моти- вам. Негромко споря, люди стремились уйти от своей доли ответственности за то, что им предстояло совер- шить. Рамос спросил Фуэнтеса, может ли тот усыпить Манэру инъекцией снотворного, а затем предложил тянуть жребий, кому стрелять в спящего. Фуэнтес согласился, но при условии, что Манэра не будет против.

Диасу пришлось идти спрашивать Манэру, но тот, по-прежнему бесстрастный, не только отказался обсуж- дать способы своей казни, но вообще отмахнулся от всей затеи, не принимая ее всерьез. Диас оказался в положении оправдывающегося, а Манэра, опираясь на свои юридические познания, разумно, не теряя досто- инства, обвинял его в том, что он устроил пародию на буржуазное правосудие.

Никогда еще моральное и физическое состояние Диаса не было таким плохим. Он испытывал слабость, его тошнило, у него поднялась температура, он корил себя за допущенные ошибки и, несмотря на то, что

считал Манэру предателем, в споре с ним находил свою позицию уязвимой. Ему пришло в голову, что перед смертью следует предоставить Манэре больше удобств. Веревки на руках Манэры резали кожу. «Зачем мы во- обще связали его?» — подумал Диас. Многое было по- заимствовано из арсенала средств подавления, которым располагало полицейское государство. Кое-что они де- лали бессознательно, только потому, что так обращались и с ними.

«Этот человек страдает, он голоден и замерз,— ду- мал Диас,— но он не из тех, кто просит пощады». Ма- нэра был в одной рубашке и брюках. Ветер рыскал среди скал и хлестал в лицо, а солнце, закрытое под- нимавшейся пеленой тумана, совсем не грело. Осталь- ные члены отряда закутались в одеяла, словно индей- цы, и стояли поодаль, в двадцати ярдах, отвернувшись от того, что им не хотелось видеть. Диасу хотелось сде- лать что-то для Манэры. Он предложил ему поесть, вы- пить кофе, спросил, не развязать ли ему руки, не хочет ли он согреться у костра. Манэра от всего отказался. Диас спорил с ним, упрашивал его, уговаривал раска- яться в своем предательстве и попросить прощения, но Манэра лишь покачал головой.

Внезапно Диас почувствовал, что пенавидит этого человека, который предал его, а теперь еще и отказы- вается облегчить ему душу, отвергая в своем высоко- мерном безразличии любые проявления гуманности. Он выхватил пистолет и, размахивая им, закричал на Ма- нэру. Этот нелепый, бессмысленный жест, порожденный слабостью, вызвал у Манэры лишь презрительную улыбку. Диас знал, что теперь все смотрят па них, он испугался, что презрение Манэры передастся людям. «Он же видит меня насквозь,— подумал Диас,— ои-то знает, чего я стою». Взбешенный унижением, Диас больше не владел собой. Он прицелился в голову Ма- нэры — тот лишь рассмеялся.

Диас нажал на спусковой крючок.

Через час они похоронили Манэру, подкрепились остатками еды и молча продолжили путь. Следующее ущелье оказалось именно тем, которое было указано на карте, и после нетрудного семичасового подъема они достигли водораздела. Они напились из источника, и им удалось подстрелить несколько голубей. Вечером на привале Диас обратился к ним с речью. Завтра, заявил оы, они достигнут первой индейской деревни. Он ска- зал, что наполовину сражение уже выиграно.

Глава 14

Они искупались в открытом ими озерке и легли ря- дом на подернутый рябью песок. Хоуэл поглаживал Лиз по плечу. Теперь, когда отъезд стал делом решен- ным, они словно заново открывали для себя красоту Колумбии. Это был дикий, нетронутый, сказочный мир.

— Милая, знаешь, мне жалко уезжать отсюда,— признался Хоуэл. — А мне —нет,— сказала Лиз.

Он усмехнулся:

— Пожалуй, мне тоже не жалко. — Я вырвала себя с корнем,— добавила она.— Те- перь не могу дождаться отъезда. Как ты думаешь, рейс не отменят? — Не должны, ведь па нем полетят футбольная команда и ее хозяева. — Да, ты прав. А что мы будем делать, когда вер- немся домой? — Возьмем отпуск и поедем в тихое место,— сказал он.— Туда, где люди ходят без оружия. — В прохладное место,— сказала она.— Где идут дожди. Например, в Шотландию. Ты только представь себе; шотландский туман, пейзажи в пастельных то- мах… А после отпуска что мы будем делать?

«      — Ну, так далеко я еще не загадывал.

— Это не столь важно, правда? — сказала она.— Пока мы вместе. Ты останешься в «Благотворении»? — Пока да,- сказал он.— Я обещал помочь Чарль- эу, Ты ведь не против? Мы можем пожить месяц-дру- гой в Лондоне. —  Как хочешь, дорогой,— сказала опа.— Если на- до, мы остапемся в Лондоне.

Птица с ярким оперением, выпорхнув из чащи к воде, едва не задела их и снова с пронзительным кри- ком исчезла среди деревьев.

— Скучное место, где не к чему приложить руки,— «от что мне сейчас нужно,— сказала она.— Во всяком случае, на неделю-две. А потом — какая разпица?

— За последние шесть лет это моя двенадцатая за- граничиая поездка.

— А у меня, кажется, пятая. — Понравится ли тебе другая жизнь? Не знаю, какая именно, но, во всяком случае, более осед- лая. — Посмотрим,— сказала она. — Я думал о твоем чувстве причастпости ко всему происходящему,— сказал он.— Я сам всегда страдал из-за него. После моего отъезда из Биафры я долго не мог освободиться от того, чем жил там. То же после Индии. Я все еще ношу в себе Индию и Биафру. Я по- нимаю, что это непрофессионально — бесконечно изво- дить себя проблемами, которые должны отойти в про- шлое, проблемами, с которыми ты уже ничего не мо- жешь поделать. — Я хорошо тебя понимаю, милый. Мне все еще не дает покоя дамба, которую строили при мне на Сици- лии. Мы чувствовали, что это и наше дело. А трудно- стей там хватало. Знаешь, компенсация за землю, ма- фия, другие вещи. Эта дамба была самым важным де- лом в моей жизни, и вдруг мне пришлось все оставить и мчаться в новое место. Я до сих пор думаю о тех людях, об их проблемах. Ведь это были и мои пробле- мы, и когда мне пришлось уйти от них, мне стало еще труднее, чем тогда, когда я пыталась их разрешить. Говорят, что после ампутации ноги человек продолжа- ет ощущать в ней боль. Это примерно то же самое. Ты меня понимаешь? — Когда мы уедем, будет то же самое? — спросил Хоуэл. — Да, наверно, милый,— сказала она,—и на этот раз. Но я все равно не захочу снова оказаться в Лос- Ремедиосе. Устала от перестрелок, от комендантского часа, от собак, которые бросаются на нищих. — Ты уже собрала вещи? — спросил он. — Мне практически и собирать-то нечего. Двух дней хватит. Как ты думаешь, Седрик тоже уедет? — Это зависит от Чарльза. Мне кажется, в конце концов Седрик уедет. — Дай-ка мне подумать,- сказала она.— Что еще я должна сделать? Не забыть бы съездить завтра в Со- сиего. Ты меня не свозишь? — Охотно. Когда тебе удобнее? — Утром. Местный лавочник кое-что для меня при- пас. Обычно я езжу с Гомером Кингом, но на этот раз он не может. — Это не тот лавочник, у которого питомник? — спросил Хоуэл. — Тот самый. Он продает змей и детенышей ягуа- ра. Гомер покупает у него бабочек, а я — индейские монеты для коллекции. — Покажи мне как-нибудь твою коллекцию,— попросил Хоуэл.— Сколько времени займет до- рога. — Два часа на пашем ситроене,— сказала она.— Это прохладное живописное место. Мы устроим там пикник. — Великолепно! — сказал он.— Так и сделаем. А я до конца дня разберусь с работой. Чтобы завтра быть свободным. — У тебя много работы? — Я обещал Чарльзу написать отчет,— сказал он.— Больше я не могу тянуть.— Он нахмурился.— Я даже не знаю, с чего начать.

— Не будь к нам слишком суров,— сказала она.— Пожалуйста, дай мне потом прочитать.

Составление отчета заняло весь остаток дня, он был полон отчаяния. «Все бесполезно,— думал Хоуэл,— буквально все. Слава богу, что все средства уже израс- ходованы». Он вспомнил унитазы со сливными бачками, сваленные в груду возле безводной деревни в районе Кералы.

Доставка порошкового мо- 45 ф. ст.

лока в горные селения (молоко пропало)

Обучение индейских деву- 125 ф. ст.

шек вязанию и выши- (обучение прекращено)

ванию в коммерческих

целях

Оросительная система       570 ф. ст.

(не используется

вследствие

отсутствия воды)

Курсы почвоведения и аг- 55 ф. ст.

ротехники       (закрыты вследствие от

сутствия учащихся)

Выращивапие помидоров 220 ф. ст.

(прекращено по причине

отсутствия рынка сбыта)

Курсы парикмахеров и ве- 285 ф. ст.

дения домашнего хо- (частичный успех — одна

зяйства для индейских девушка стала парик-

девушек       махером)

Библиотека       100 ф. ст.

(взято три книги за два с

половиной года)

 

Он написал:

«Дорогой Чарльз!

Мне мало что удалось сделать для достижения глав- ной цели моего приезда. К сожалению, ваши опасения подтвердились. Ничего необычного в этом нет. К моему появлению все уже затихло и было предано забвению.

Вы иптересовались моими впечатлениями от нашей работы в Колумбии. Положа руку на сердце, я не могу признать ее успешной. Обреченность замысла обуслов- лена в первую очередь его несостоятельностью, а так- же — хотя и в меньшей степени — недостатком взаимо- понимания. Надеюсь, мой отчет поможет понять при- чины этого. Сталкиваясь с проблемами, разрешить ко- торые не в наших силах, сотрудники находят единст- венный выход в организации учебных курсов и сборе статистических данных. В результате мы многое знаем о стране, но мало что можем изменить. Лиз и Седрик упорно работают в неблагоприятных условиях, но я считаю, что им обоим перемена обстановки пойдет на пользу.

Что касается индейцев, что тут сказать? Мы при- ехали сюда за пять минут до их гибели, мы слишком слабы и немногочисленны, чтобы хоть как-то повлиять на их судьбу, да и одного нашего энтузиазма недоста- точно. Но мы можем хотя бы поднять наши голоса — если только они не потонут в алчном хоре — против того истребления, которое совершается здесь во имя прогресса и которое само но себе наносит прогрессу непоправимый урон. Индейцы вымирают, потому что «прогресс» решил, что ему Необходимо сырье (запасы которого будут исчерпаны через двадцать лет), и вме- сте с индейцами гибнут последние на земле девствен- ные леса. С удивлением читаю я, что в это самое вре- мя представители пятидесяти семи стран — членов

МБП 35 собрались в пятистах милях отсюда и сообща изучают то, что в заметке названо «поразительной спо- собностью индейцев адаптироваться к окружающей сре- де», и на основании сделанных выводов решают, ка- ким путем можно научить людей западного мира сохра- нять свою среду обитания, а не разрушать ее, как сей- час».

Он вытаскивал лист бумаги из пишущей машинки, когда вошла Лиз. Она прикрыла за собой дверь и села. Что-то в ней показалось Хоуэлу необычным, но мысли, связанные с письмом, все еще слишком занимали его, и он лишь отметил про себя сдержанность и насторо- женность в ее поведении.

— Ну что, написал отчет? — спросила Лиз. — В основном да. — Длинный получился?

— Сначала я думал, выйдет длинней.

Они помолчали. Хоуэл заправил в пишущую ма- шинку новый лист.

— Что ты теперь собираешься делать?

— Мне надо написать пару срочных писем.

В смущении она стиспула руки, — А потом?

— Ну, не знаю. Пойду на прогулку слушать пение птиц. Пойдешь со мной?

— Сегодня у Марии выходной. Мне надо пригото- вить обед.

— Что у нас будет?

— Овощное рагу.

— Это, несомненно, внесет в наш рациоп приятное разнообразие.

— Ты можешь сходить за беконом к Уильямсам.— сказала она.

— Нет, спасибо.— Ои стал искать адрес в записной книжке.— Обойдемся без бекона.

— В Эсперансе перестали заниматься ремеслами,— сказала она.

— Седрик мне говорил.

— Ну ладно, не буду тебе мешать.

Он нашел адрес в записной книжке и закрыл ее, и тут ему показалось, будто кто-то третий находится в комнате. Он поднял голову и встретился взглядом с Лиз.

— Я не смогу завтра поехать в Сосиего,— сказала она. — А,— сказал он. — Возникли неожиданные обстоятельства. — Неожиданные обстоятельства? — повторил Хо- уэл.— Не понимаю.

Неясное предчувствие охватило его, он начал дога- дываться, что последует дальше.

— Мне надо съездить в Лос-Ремедиос. По неотлож- ному делу. — Ну да,— сказал он.— Опять Кандидо. — Он бежал из тюрьмы. Мне только что позвонили. Им удалось организовать побег. — Кто звонил? — Друг. — Но почему они звонят тебе? Какое это к тебе имеет отношение? Если ему удалось бежать, то слава богу, но ты-то тут при чем? — Он скрывается, ему угрожает опасность,— сказа- ла Лиз.—Должно быть, они считают, что я могу по- мочь. — Но ты не можешь им помочь,— сказал Хоуэл, подавив вспышку раздражения.— Ты же ничего не мо- жешь сделать. Ничего, ну абсолютно ничего. — Пусть не могу, но все равно я обязана по- пытаться. — Где ты должна встретиться с этими людьми? — Не знаю. Я не знаю их имен. Не надо так вол- новаться. — Это же чистое безумие! Совершенная бессмысли- ца! Как ты свяжешься с ними? Какие распоряжения тебе дали? — Это не распоряжения,— возразила она.— Они ни- чего не требовали. Они просто попросили меня зайти на переговорный пункт и дождаться там звонка. Весь разговор занял не более десяти секунд, я согласилась, и даже если бы теперь я пожалела об этом, то все рав- но должна была бы сдержать слово. Они просили о по- мощи. Как я могла отказать? — Скажи мне,— попросил Хоуэлг— это и есть пар- тизаны?

— Не знаю.

— Ты не знаешь, по вполне возможно, что так оно и есть. — Они просто мальчишки! Встревоженные и напу- ганные. Каждого, у кого неприятности с полицией, считают партизаном. Они хотят спасти друга. Я тоже хочу его спасти.

— Я пойду с тобой,— сказал Хоуэл.

— Нет,— сказала она.— Я пойду одна. А пока меня не будет, ты можешь сделать для меня важное дело. Если ты все еще хочешь мне помочь, съезди в Сосиего, забери то, что мне там приготовили, а потом встре- тимся в Лос-Ремедиосе.

«Должно же это когда-нибудь кончиться, — подумал он.— Это не может тянуться до бесконечности». Ему хотелось отказаться, поставить ей условие. Или… или… но в конце концов он лишь в отчаянии махнул рукой.

Глава 15

Сосиего — это ястребы, кружащие в небе, собаки, бегающие между хижинами из рифленого железа и пальмовых ветвей, голые дети на улице, высокие глад- кие наносы латеритного песка. Хоуэл знал кое-что из трагической истории деревни, поддерживавшей либера- лов и пережившей в 1948 году нападение нанятых кон- серваторами бандитов, которые отрезали немало грудей, носов и губ и заживо сожгли старосту. С тех пор мест- ных жителей не покидало чувство страха. За незнако- мыми людьми следили тайком, точно боялись, что они окажутся авангардом вернувшегося врага. Индейцы, у которых Хоуэл пытался спросить дорогу, тотчас прята- лись, и он едва отыскал местную лавку — шалаш из пальмовых ветвей, едва отличимый от остальных хи- жин, открытый с боков; шалаш стоял под сенью лист- венных деревьев.

В клубах дыма, валившего из шалаша, появилась фигура хозяина, колумбийца ливанского происхождения по фамилии Садик, который приблизился к Хоуэлу, с отрешенным видом святого перешагивая через детский кал и сновавших туда-сюда цыплят. Здесь же находи- лась своеобразная выставка продаваемой живности а обезьянка-альбинос, застывшая в позе роденовского «Мыслителя», клетка с живыми бабочками размером с

летучую мышь и змеей, свернувшейся в углу, точно кусок кабеля.

Приезд Хоуэла взбудоражил деревню, местные жи- тели с хмурыми лицами стояли поодаль, наблюдая за ним и вполголоса обсуждая его появление.

— Расскажите, как произошла та чудовищная рез- ня,— попросил Хоуэл.

Садик погрузился в воспоминания. Он устроился поудобнее, присев, как индеец, на корточки и свесив руки между колен. Он казался воплощением тропиче- ской неторопливости.

— Все в округе принадлежало человеку по имени Лупо. В том числе, разумеется, и крестьянские жены. Что толку от этих аграрных реформ, если все остает- ся по-прежнему… Да вы сами знаете. Та реформа ни- чем не отличалась от остальных. Правительство обеща- ло предоставить землевладельцам беспроцентный кре- дит, если они раздадут крестьянам землю, которую не обрабатывают сами. Полкабальерии 36 на семью.

Садик поднял руку, костяшками которой опирался о землю, и рассеянно, не спеша почесал в паху.

— Лупо получил кредит, но отданную крестьянам землю разделил на полоски шириной в метр, а дли- ной в три мили. Крестьяне должны были сами их огораживать.

Он вздохнул, сочувствуя крестьянским невзгодам.

Садик бросил окурок пробегавшему мимо олененку размером чуть больше терьера, и олененок тотчас раз- жевал его и проглотил.

— Лупо предложил крестьянам выкупить у них землю по цене десять песо за полоску, и большинство согласилось. Двоих несговорчивых собственноручно за- стрелил священник, который исполнял по совмести- тельству обязанности начальника полиции. Потом кто- то убил священника, и Лупо нанял бандитов. Что они устроили!

Повернувшись в сторону занавески, склеенной из кусков местной полицейской газеты, Садик прокудах- тал какое-то нечленораздельное распоряжение; молодая неряшливая индеанка с ребенком у груди присела на корточки спиной к ним и стала раздувать угли, тлев- шие среди кирпичей па земляном полу.

— А теперь мы будем пить кофе, приготовленный так, как это принято делать у меня на родине,— объ- явил Садик.— Я и остался здесь,— продолжал он,— от- части из-за тех событий. Те, кого бандиты не убили, спрятались в пещерах Кебрадаса. Большинство так там и осталось. В деревню они приходят только торговать. В Кебрадасе нет съедобной растительности, поэтому они занимаются охотой. Поначалу я покупал у них шкуры, затем появился спрос на редких животных и бабочек, которых я переправляю в Боготу. Я свыкся с этой жизнью и радуюсь ей. Видите, я женился на местной девушке. Я и сам почти что превратился в индейца, но люблю, когда ко мне приезжают друзья из города. Это удивительная страна. В моем доме элек- трическое освещение и холодильник, а ближайший лес полон привидений. Да, да, не смейтесь, там живут женщины с куриными ногами. Там сотни пещер, а что в них, никто не ведает.

Над шалашом чирикнула птица, словно кто-то за- жег спичку возле уха.

— Старик — я имею в виду Лупо,— продолжал Са- дик,— преспокойно умер в своей постели, но остался его сын. Либералов и консерваторов больше нет, есть только Национальный Фронт. Сын Лупо стал предсе- дателем местного отделения Национального Фронта. В прошлом году люди, работавшие на его ферме, со- брались все вместе и пошли просить, чтобы он хоть что- нибудь прибавил к тем двенадцати центам, которые он платил им в день. Он пригласил их остаться к обеду и подсыпал им в кашу яд. Девять человек умерли пря- мо за столом, и он приказал выбросить их тела в реку. — Вы хотите сказать, что такое может сходить в наше время безнаказанно? — На этот раз кое-какие меры приняли,— сказал Садик.— Кто-то обратился в полицию, и было прове- дено расследование. Заключение гласило, что люди умерли от сердечного припадка. Двоих свидетелей на- шли на другой день с перерезанным горлом. Самоубий- ства. Так что все здесь осталось по-прежнему.— Он потянулся, чтобы наполнить чашку Хоуэла.— Сколько сейчас пикетов на дороге?

      — Только два.

— Долго стояли? — Долго,— ответил Хоуэл.— Солдаты не торо- пились. — Мисс Сейер всегда приезжала с мистером Кин- гом. Их пропускают беспрепятственно. — Сегодня мистер Кинг не смог приехать. — Передайте ему, когда увидите, что у меня при- пасено для него несколько великолепных бабочек. Ска- жите ему — есть Metamorpho dido. Бледная форма. Я напишу на бумажке. Лучшего экземпляра я в жиз- ни не видел. — Я передам ему,— пообещал Хоуэл.

Садик развернул записку Лиз и прочитал ее, сколь- зя по строчкам близоруким взглядом.

— Мисс Сейер пишет, что вы — настоящий друг. Друг, которому можно доверять. — Мы работаем с Лиз в одной организации,— ска- зал Хоуэл.— Она называется «Благотворение». Навер- но, Лиз рассказывала вам. — Я все знаю о ее работе, мистер Хоуэл. У Лиз доброе сердце. Она отдала его беднякам этой несчаст- ной страны. Вы скоро ее увидите? — Сегодня днем. Мы встречаемся в Лос-Ремедиосе. — Мистер Хоуэл, можно попросить вас об одолже- нии? Не передадите ли вы ей сообщение? — Конечно, передам.

Поднявшись, Садик отправился за бумагой и ка- рандашом. Он написал что-то на листке и протянул его Хоуэлу.

— Здесь я написал только название бабочки. Пере- дайте это мистеру Кингу. Сообщение для мисс Сейер будет следующим: готов к приему груза в любое время. — Больше ничего? — Больше ничего. Готов к приему груза. Всё. — Я не забуду,— пообещал Хоуэл.— Каким бы ни был этот груз, Лиз сможет переправить его вам, если он прибудет не позже первого мая — в этот день мы улетаем в Англию. — Я уверен, груз прибудет раньше.

На обратном пути из Сосиего Хоуэл слишком бы- стро гнал машину по ухабам каменистой дороги, и у него лопнула шина. Запаска также оказалась дырявой. Со скоростью пешехода он доехал до ближайшей де- ревни, где ему пришлось задержаться на несколько ча- сов, пока не прибыл вызванный из гаража механик.

Дожидаясь его, Хоуэл не находил себе места. Он дого- ворился встретиться с Лиз в толчее зала ожидания на автовокзале, где легко остаться незамеченным. Как долго, спрашивал он себя, будет она ждать его? И в какое время отправляется в Дос-Сантос вечерний ав- тобус, на который она сядет, отчаявшись встретиться с ним? Хоуэлу, поглощенному мыслями о Лиз, случив- шееся начинало казаться непоправимой бедой. «Она решит, что я предал ее. Что еще ей остается думать?» Хоуэл всегда был пунктуален. В нем с детства воспи- тывали обязательность, которую он так и не смог пре- одолеть; кельтское пуританство возводило точность в ранг религиозного догмата.

Уже стемнело, когда он добрался до окраин Лос- Ремедиоса. Город, падменно броский в лучах солнца, с наступлением темноты обретал сдержанность, кото- рая скрадывала его кичливость, заменяя ее самоуглуб- ленным достоинством равнодушной пустыни. Это был тот час, когда слуги, мурлыча что-то себе под нос, вы- плескивают воду на плитняк скрытых от глаз патио, когда еле заметный ветерок начинает холодить кожу, а горожане, загнанные дневной жарой в свои дома, вываливаются на улицу, расфранченные для вечерней прогулки. При других обстоятельствах Хоуэл не остал- ся бы равнодушным к очарованию вечернего города, но сейчас волнение притупляло остроту его вос- приятия.

Комендантский час отменили двумя днями раньше, и ехать по улице быстро было невозможно. Хоуэл про- бирался на первой скорости сквозь дружелюбную тол- пу, заполнившую беднейшие окраины города; пахло дымом из труб, мясом, подгоравшим в жаровнях, сухим навозом и прелым сеном; из многочисленных кафе до- носился рев музыкальных автоматов. Когда он приехал на автовокзал, вся стоянка была уже забита автобуса- ми, их обливали водой из шлангов, смывая осевшую за день пыль. Ему пришлось поставить ситроеп по- одаль, на одной из боковых улочек, и пробежаться до вокзала.

Лиз сидела на скамейке в зале ожидания под жуж- жащей неоновой лампой, с лицом белым, как просты- ня; ее сдавили со всех сторон смуглолицые пассажиры, обложившиеся грудами багажа.

— Слава богу, ничего серьезного не случилось,—

сказала она.— Я уже бог знает что вообразила. Гово-

рят, на дороге в Сосиего с прошлой недели появились бандиты. Пойдем куда-нибудь, где можно выпить и по- говорить.

Они прошли пару кварталов до „Те Esperaré a tu Vuelta» и расположились в глубине тускло освещен- ной залы.

— Они подложили взрывчатку под стену психиат- рической лечебницы,— сказала она.— Троим удалось бежать. Двоих поймали и застрелили на месте.

«Вот плоды моего посещения тюрьмы,— подумал Хоуэл.— Партизаны использовали меня в качестве шпиона, косвенно я причастен к насилию и кровопро- литию». Ему стало не по себе, ладони у него вспоте- ли, и он вытер их платком.

— Садик готов принять груз,— сказал он.

Она кивнула:

— Я знала, что он будет готов. Пока, слава богу, все идет по плану. — Значит, Кандидо вовсе не сошел с ума? — спро- сил Хоуэл. — Он только прикидывался. Из психиатрической лечебницы бежать легче всего. Его пытали какой-то электрической машиной, но это не отразилось на пси- хике. — Я рад, что ему удалось спастись,— сказал Хо- уэл. — Теперь задача заключается в том, чтобы вывез- ти его из Лос-Ремедиоса и переправить в горы, там он будет в безопасности.

Хоуэл отметил про себя деловитость, будничность ее топа.

— Сейчас полиция обыскивает город. Дом за до- мом. — Так он все-таки партизан? — выговорил Хоуэл с трудом: губы ему не подчинялись, словно он был слег- ка пьян. — Ну, конечно. — И, видно, не простой. — Один из руководителей. — Ты не доверяла мне,,— упрекнул он Лиз. — С меня взяли клятву. — Ты основательно ввязалась в их дела, да? — спросил он.— Мне самому следовало догадаться.

Еще утром, когда Лиз уехала на автобусе, Хар- грейв назвал вещи своими именами.

— Я просто предпочитаю ни о чем ее не спраши- вать,— признался Харгрейв.— Я, как страус, спрятал голову под крыло и не вытаскиваю ее оттуда. Смолдон не сомневался, что Лиз на самом деле участвует в движении. Вы понимаете, что я имею в виду. Телефон- ные звонки по ночам, таинственные поездки — все од- но к одному. Я подозреваю, что ее используют в ка- честве связной. Так это, кажется, у них называется. — Что за чепуха! — возмутился Хоуэл. — Смолдон не раз говорил, что волнуется за Лиз, как за слепого, который вот-вот шагнет с тротуара на проезжую часть. Ему казалось, что у Лиз совершенно отсутствует инстинкт самосохранения. Я удивляюсь, как она до сих пор не попала в настоящую беду. Я ни на секунду не допускал мысли, что колумбиец и прав- да увлечен ею. Он просто использовал ее. У иностран- ца меньше шансов вызвать подозрение полиции, поэто- му партизаны стараются использовать их когда воз- можно.

«Что я могу ей сказать? — подумал Хоуэл.— Да и разумно ли говорить о таких вещах в пивной?» Он обвел взглядом почти пустую комнату. Двое мужчин — у них были мрачные лица инквизиторов — обсуждали что-то с видом заговорщиков, сидя в углу, а под их столиком невозмутимо бегали тараканы-прусаки. Рабо- тал автоматический проигрыватель — кто-то исполнял «Аве Мария» под негромкий аккомпанемент парагвай- ских арф. Болезненная, жалостливая музыка создавала в пивной такую неописуемо зловещую атмосферу, ка- кую не могли создать ни тараканы, ни скорбные лица двух посетителей, ни свежие следы пуль на потолке.

— О чем они говорили с тобой сегодня? — спросил Хоуэл. — Они хотели, чтобы я помогла им. — И ты согласилась? — Я сделаю все возможпое.

Хоуэл задумался, а потом сказал:

— Да, наверно, ты должна помочь. — Не из-за Кандидо, а потому, что верю в его де- ло. В нынешней Колумбии все прогнило, везде распад и коррупция.

Хоуэл хотел возразить, но нс знал, что сказать.

— Ты же иностранка. — И, следовательно, какое мое дело? Это ты хо- чешь сказать? Твой аргумент лишает нашу работу

всякого смысла. Сорок процентов населения департа- мента больны туберкулезом. Тебе и до них нет дела?

— До них есть. — В такой же степени, как если бы они были твоими соотечественниками? — Вероятно, да. Я должен относиться к ним так же,— согласился Хоуэл. — Ты надеешься, что правительство окажет им по- мощь? — Я смотрю на вещи трезво. — А партизаны помогут больным. Если победят. — Но тогда они сами станут правительством,— за- метил Хоуэл. — Если принять твою точку зрения, то мы с мес- та не сдвинемся. К чему тогда всё? — Ты права. Мне не следовало так говорить. Я просто боюсь. — Чего? — Потерять тебя. — Но почему? — Мне кажется чудом, что тебя до сих пор не схватили. Что тебя никто не выдал. — У них предательство невозможно,— заверила она Хоуэла.— Они не выдают друзей ни при каких обсто- ятельствах. — Мне кажется, выдержать пытки полковника Араны не в силах ни один человек,— сказал Хоуэл. — Они никогда не рискуют мной,— успокаивала его Лиз.— В любом случае первого мая я улетаю. Они попросили о помощи, и я сделаю все, что в моих си- лах. Даже если бы я осталась, мне пришлось бы пре- кратить всякую деятельность. Использовать меня те- перь небезопасно для организации. Так они сказали. — О чем тебя просят?

Она начала говорить, но тут же умолкла: в пивную вошел калека с канарейкой в клетке и приблизился к их столику. Канарейка соскочила с жердочки и схва- тила одну «судьбу» из кучки лежавших в клетке, а затем подала бумажку, просунув плешивую линялую головку между прутьев. Хоуэл взял бумажку и дал человеку полпесо. Калека заковылял прочь.

— Им нужны номера с машины Уильямса,— ска- зала Лиз,— чтобы провезти Кандидо через пикеты. — Зачем вывозить его по дороге? — удивился Хо- уэл.— Почему не попытаться обойти пикеты? — Город обнесен заграждением с пулеметами и прожекторами. Подумай, как достать номера. — Не знаю. Я уверен, что эта затея совершенно нереальна. — Ты не мог бы снять их с джипа? — Не мог бы по многим причинам,— сказал Хо- уэл.— Прежде всего, потому, что они, несомненно, прикреплены очень надежно, а я не механик. Во-вто- рых, насколько мне известно, за джипом всегда при- сматривают. Есть и другие причины. — Тебя шокирует моя просьба? —  Вовсе нет,— ответил он.— Не в просьбе дело, Скажем так, мне тревожно. Я не рожден быть конс- пиратором. Я привык уважать законность и по- рядок. — Даже прогнивший порядок? — Ничего не могу с собой поделать. — Сама идея помочь Каидидо не вызывает у тебя внутреннего протеста? — Нет. Я втайне сочувствую любому беглецу. На- верно, вижу в нем родственную душу.

— Уильямс ездит на джипе в Лос-Ремедиос пе ре- же двух раз в неделю,— сказала Лиз.

— Да,— подтвердил Хоуэл.— Он запирает машину в отдельном боксе гаража Мирадор.

— Нельзя ли подкупить кого-нибудь из служащих гаража? — Конечно, можно,— ответил Хоуэл.— Но ты зна- ешь, как это делается? Лично я не знаю. Дать взят- ку — это своего рода искусство. У нас с тобой ничего не выйдет. Мы добьемся лишь того, что угодим в Центральную тюрьму к людям Араны, и они поинте- ресуются, зачем нам понадобились номера армейской контрразведки.

«Должно быть, партизаны предвидели подобную си- туацию,— подумал Хоуэл.— Они заранее подготовились к пей. Волшебный автомобиль, для которого не суще- ствует преград,— вот что им нужно. Кто-то предвидел положение, выйти из которого поможет только автомо- биль с номерами армейской контрразведки. Должно быть, ради этого автомобиля они и завербовали Лиз, а также ради тех поручений, которые она выполняла для организации, разъезжая на джипе».

— Где стоит автомобиль, когда Уильямс находится в Дос-Сантосе? — Он держит джип в гараже. Я случайно обратил внимание — там очень надежный замок. — Значит, джип либо в гараже миссии, либо в от- дельном боксе в Лос-Ремедиосе. — Если Уильямс не отправился куда-нибудь еще. — А он ездит в другие места? — Должно быть ездит. Завтра, например, он от- правится на рудник в Ультрамуэрте. — Там есть гараж? — Не знаю, вряд ли,— сказал Хоуэл.— Там есть, наверно, навес из пальмовых ветвей, под которым можно спрятать машину от солнца. И обычная ограда вокруг. Возможно, часовой. Какие-то меры предосто- рожности, конечно, приняты. — Каким образом простые люди добираются в Ультрамуэрте? — спросила Лиз. — На автобусе. Недавно открыли линию для тех- нического персонала. Два рейса в день. В «Эль Диа- рио» было объявление. — При въезде, разумеется, проверяют пропуска? — спросила Лиз. — В этой стране без пропуска шагу не ступишь,— сказал Хоуэл. Он понял, что задумала Лиз, и приго- товился стоять насмерть. — Мы могли бы получить пропуск? — Если мы попросим, нам почти наверняка его да- дут,— сказал он,— но передавать пропуск другому лицу — если ты имеешь в виду это — было бы крайне опасно. — Ты правильно угадал,— призналась она.— Пре- восходная идея, правда?

- Пропуск выдается на определенный срок, по ис- течении которого ты должна вернуть его, кажется, в канцелярию губернатора — в общем, туда, где его по- лучала. Все пропуска учтены. Не думай, что там си- дят болваны.

— Но ведь пропуск можно потерять, так ведь? — Да, но это чревато весьма серьезными послед- ствиями, особенно если кого-то с ним поймают. — Да, последствия будут серьезными,— согласилась она.— Очень серьезными. Ты готов мне помочь?

Она предлагала ему кровь, пот и слезы. «Должно быть, я кажусь ей осторожным и расчетливым,— поду- мал Хоуэл.— Совсем не героем». Сказать ей сейчас «нет» значило бы потерять все, что зарождалось меж- ду ними, а уклончивый ответ, попытка выиграть вре- мя вызвали бы презрение Лиз, и он никогда не смог бы оправдать себя в ее глазах.

— Ты ведь знаешь, я сделаю всё,— ответил Хоуэл.

Глава 16

День двадцатый: изнурительный спуск, на ужин — маленькие ящерицы. День двадцать первый: медленное продвижение вдоль ущелья, заваленного массивными валунами, опять несколько ящериц и пара пригорш- ней острых на вкус муравьиных яиц. Борда подстре- лил лисицу. Мясо изжарили, но оно пахло так дурно, что никто не захотел к нему прикоснуться, только Фуэнтес и Рамос съели печенку. Больше всего парти- заны страдали от солнечных ожогов. Они отрывали от рубах полоски материи, чтобы хоть как-то прикрыть обожженные лица. Диас утешал себя тем, что Че Ге- вара тоже совершал ошибки. «Мы,— думал он,— по крайней мере хорошо подготовлены физически. Мы хотя бы умеем плавать». Казалось невероятным, что половина участников экспедиции Гевары не умела да- же держаться на воде и двое утонули при переправах.

На двадцать второй день Рамос поскользнулся на булыжнике и упал в бурный поток. Все засмеялись, в том числе и Рамос. Вода доходила бы Рамосу до поя- са, если бы течение позволяло встать на ноги. Не- сколькими ярдами ниже камни выступали над водой.

пока остальные подбадривали его, упражняясь в остро- умии, Рамос попытался вскарабкаться на один из таких подводных камней, поранил ногу и, отчаявшись, стал двигаться по течению, держась на плаву в глу- боких местах; испуганный все убыстрявшимся течени- ем, которое то и дело норовило ударить его о подвод- ную скалу, он высматривал место, где можно было вы- браться на берег. Вскоре голова Рамоса затерялась среди выступавших из воды камней. Больше партиза- ны его не видели. В сотне ярдов ниже по течению они обнаружили двадцатифутовый водопад.

Вечером они подкрепились несколькими костлявы- ми рыбешками в дюйм длиной, пойманными в заводи, и Диас еще раз прочитал лекцию о целях экспедиции. Люди делали вид, будто слушают, а Диас в пятидеся- тый раз повторял, что движущей силой революции яв- ляются не погрязшие в коррупции белые, не развра- щенные метисы, а индейцы, которые с давних времен испытывают естественную, инстинктивную враждеб- ность к своему извечному угнетателю — правительству, что их дремлющий талант к ведению партизанской войны может быть разбужен и так далее…

Кто-то всхрапнул, но Диас не обратил па это вни- мания. Вытащив «Карманное руководство по ведению партизанской войны в городе» Карлоса Марихельи, он стал зачитывать из него отрывки, как священник из требника. «Мы должны быть готовы с предельным хладнокровием, спокойствием и решительностью унич- тожать всех наших врагов — североамериканского шпиона, диктаторского прихвостня, палача, фашиста, осведомителя, агента полиции и провокатора». Диас сделал страшное лицо, обожженные солпцем полоски кожи в уголках рта придавали его облику неизменное выражение беспросветного отчаяния.

Вилья шепнул Фуэнтесу, что, насколько ему изве- стно, никто из присутствовавших никого в жизни не убил, если не считать казнь Манэры.

На следующее утро четверо партизан достигли пер- вой деревни чоло, в которой насчитывалось около два- дцати пустых хижин. Обыскав хижины, они обнаружи- ли только скелет собаки и высохшие останки попугая. Земля вокруг хижины, которая служила храмом, была загажена койотами, питавшимися останками жертвен- ных животных.

Когда партизаны пришли во вторую деревню, уди- вительно похожую на первую и столь же безмолвную и пустынную, Вилья пожаловался Фуэнтесу на галлю- цинации. Он видел индеанку, которая сидела в углу хижины и ощипывала цыпленка. Вилья стоял как за- вороженный, его рот наполнился слюной, он различал такие детали, как струйка крови, вытекавшая из клю- ва цыпленка, перья, разносимые по полу легким дуно- вением свежего ветерка. Затем видение исчезло. «Крайнее переутомление»,— поставил диагноз Фуэнтес. Он сам слышал последние дни какие-то звуки и от- рывки из классической музыки. Он дал Вилье пару таблеток аспирина и посоветовал расслабиться. Все происходило под аккомпанемент разглагольствований Диаса, которого никто не слушал. Борда, напевая себе под нос, играл в камешки.

В тот же день потерявшие чувство времени парти- заны, спотыкаясь на каждом шагу, спустились по гор- ному склону в Каямбо. Множество деревянных хижин, напоминавших иглу, стояли кругом, и вскоре выполз- шие из них старики, женщины и дети обступили пар- тизан. Неторопливо подошел касик 37 в рваной олень- ей шкуре, с торчащим из-за пояса старым кольтом. Он опух от недоедания, у него были пухлые, как у ребен- ка, руки, одутловатые щеки и заплывшие глаза. Вилья справился с галлюцинациями и произнес заранее под- готовленную короткую речь, после чего касик предлог жил сесть рядом с ним на корточки и накормил пар- тизан маисовой кашей, миску которой принесла де- вушка, содрогавшаяся в чахоточном кашле.

Касик сообщил дурные вести. Он разрешил парти- занам провести в деревне только две ночи. Затем они должны будут уйти. Он привел длинный перечень не- счастий, постигших индейцев после того, как они за- ключили договор с Атосом,— на них нападали авто- матчики, нанятые компаниями, ведущими поиск неф- ти; молодые индейцы, спускавшиеся в Лос-Ремедиос в поисках еды, не возвращались обратно. «Племя не в состоянии защитить себя»,— сказал касик. В Каямбо остались лишь старики и дети, которых и так тяготи- ло присутствие многочисленных беженцев из других деревень, где положение было еще более бедственным.

Только Вилья и Борда нашли потом в себе муже- ство высказать вслух чувства, вызванные беседой с касиком; оба они с удивлением отметили, сколько внутреннего смятения способны выразить обычно бес- страстные лица индейцев. Партизаны подозревали, что касик не сказал им всей правды.

Чем бы ни было вызвано нежелание чоло дать им пристанище, партизаны поняли, что это конец похода, и тотчас остатки сплоченности и боевого духа развея- лись, как дым. Теперь всех, кроме Борды, занимали Лишь мысли о собственной безопасности. Высокомер- ный Диас сбросил маску самоуверенности, словно из- ношенную одежду, и внезапно превратился в застенчи- вого, не уверенного в себе юношу. Фуэнтес подавлен- но молчал. Вилья помрачнел и насторожился. Обста-

новка казалась ему подозрительной, и он поделился своими опасениями с Бордой. Индейцы никогда раньше не указывали голодным людям, даже незнакомым, на дверь, как бы туго ни приходилось им самим. Те- перь Борда почувствовал себя вправо раскрыть кое- что из своих планов. Покинув их, он направится в Ке- брадас. Судя по карте, до Кебрадаса оставалось два дня ходу. Борда не сомневался, что там можно будет найти еду и пристанище, и предложил остальным идти вместе с пим.

Они провели беспокойную ночь, а утром их вновь стали мучить дурные предчувствия. Один из старей- шин чоло сообщил Вилье, что власти предупредили индейцев о пагубных последствиях укрывательства Партизан и о суровых наказаниях за недонесение об их присутствии в районе. Он также рассказал о подо- зрительном пезнакомце, на которого наткнулись маль- чишки, искавшие мед. Незнакомец рассматривал де- ревню в бинокль. Услышав это, Диас пришел в со- стояние крайнего возбуждепия и захотел немедленно покинуть Каямбо, по остальные отговорили его. Чоло сказал Вилье, что в окрестностях деревни появляются олени, мигрирующие на новые пастбища, и Диас со- гласился с общим мнением, что разумнее задержаться еще на сутки и поесть мяса, чем пускаться в путь с пустым желудком.

Старый индеец повел Борду на охоту. Он знал ущелье, по которому часто проходили, олени, поднимав- шиеся на высокогорные пастбища. Мужчины построи- ли в ущелье укрытие среди деревьев и прождали в нем до полудня, пока Борда не подстрелил олененка. Они срезали бамбуковый шест, подвесили тушку и на- правились обратно в Каямбо. Борда и индеец были еще в лесу, до деревни оставался сущий пустяк, ко- гда они услышали рокот вертолетов.

Экипажи вертолетов избрали тактику, уже опробо- ванную в Гватемале и признанную весьма эффектив- ной. Осторожность, безопасность и стремительность — такова была суть наставлений старшего советпика. После Сакапы командир поздравил его и пожал руку. Та операция была проведена классически, и старший советник горел решимостью провести эту столь же успешно.

Во избежание неожиданностей первый «чинук» со- вершил проверочный полет на высоте пятьсот футов со скоростью восемьдесят миль в час; увидев, что ни- кто не стреляет, пилот сбавил скорость вдвое, сбросил ворох разноцветной фольги и улетел в сторону от де- ревни, чтобы подождать, когда индейцы прибегут под- бирать этот ценный дар, упавший с неба.

Через пять минут, когда вертолетчики решили, что им уже удалось выманить большинство индейцев на площадь, первый «чинук» снова появился в воздухе. Некоторые из индейцев — в основном дети — побежа- ли обратно к хижинам, но большинство осталось ждать, не сбросят ли им еще какие-нибудь драгоцен- ности. Стрелки генерала Лопеса, задействовав пять пу- леметов, за несколько секунд израсходовали две тыся- чи патронов и мгновенно превратили толпу людей, только что вырывавших друг у друга цветную фольгу, в груду корчащихся тел. Для завершения операции «чинук» набрал высоту в триста футов и сбросил экспериментальную бомбу нового типа, начиненную сухой нефтью и воспламеняющим зарядом. Сверху ка- залось, будто появившаяся в центре деревни яркая ак- тиния выпустила тысячи белых щупалец. Экипажи вертолетов любовались картиной, которая сверху вы- глядела вполне мирно. Там, где мохнатые кончики щу- палец дотягивались до хижин, тотчас вспыхивало желтое пламя, а когда люди стали выбегать из хижин, в действие вступил второй «чинук».

В числе последних жертв был и Диас — охватившее по пламя мгновенно спалило на нем одежду, а затем и кожу. Он раскрыл безгубый рот, пытаясь закричать, но из горла не вырвалось ни звука. Он упал на спину. Его глаза покрылись пузырями, кипящие внутренности вывалились из лопнувшего живота. Вильям и Фуэптес умерли несколькими мгновениями позже от пулевых ранений, их тела стали обугливаться после того, как на них упали горящие индейцы.

Первый «чинук» облетел окрестности деревни, под- чищая остатки, он методично, не спеша зависал в воз- духе над отдельными уцелевшими индейцами, которые пытались спастись бегством. Через десять минут операция была завершена, и оба вертолета сели на поле, а их экипажи вышли паружу размять затек- шие ноги и удовлетворить свое нездоровое любопыт- ство.

Размяв ноги, оба советника направились обратно к вертолетам. Ли Гросс служил раньше лейтенантом

ВВС, а Джозеф Ринальди — сержантом морской пе- хоты.

— Да, неплохо сработано,— уже в третий раз по- вторил Гросс, обращаясь к Ринальди.— И дело сдела- ли, и никого из своих не угробили. — Да, неплохо,— согласился Ринальди. — Теперь и у тебя, верно, на душе полегчало,— сказал Гросс.— Никого из своих не угробили. Так всег- да бывает, когда операцией командую я. Мы свое дело выполнили, и теперь я спокоен.

Ринальди сделал несколько глубоких вдохов, пыта- ясь совладать с приступом тошноты, а Гросс возбуж- денно продолжал:

— Тебе есть чему у меня поучиться. Скажу не хвастаясь, удар был что надо. Похоже, я все еще кайф ловлю. Почему ты не фотографировал, Джо? Я локти готов был кусать, что не захватил камеру. Ты ведь, кажется, всерьез увлекаешься фотографией? — У меня полно таких снимков,— ответил Ри- нальди.— Целая коллекция. Ну и запашок же тут!

До ухода в армию Ринальди помогал родителям, у которых был ресторан в Бруклине, и знакомый кухон- ный запах жареного мяса, источаемый выжженной деревней, вызывал у него тошноту.

— Одно удовольствие было смотреть, когда полых- нули «зажигалки», — сказал Гросс. — Какие снимки ты мог сделать! В цвете! Продал бы их какому-нибудь журналу. Может быть, даже «Лайфу». — Теперь на такие фотографии никто и смотреть не хочет. Я пытался их продавать,— сказал Риналь- ди.— Сколько их уже печатали. От них уже всех мутит. — Все равно было бы недурно показать их коре- шам в Панаме, Джо. Мы славно поработали. Провели чистку и смылись, все живы-здоровы. А это главное. Вспоминаю Гватемалу — теперь мы стали опытнее. Всё сделали быстро и чисто. Ну просто в один миг. — Да, опыта у нас прибавляется,— отозвался Ри- нальди,— Даже лучше, что теперь мы не проводим пристрелочного бомбометания. Фактор неожиданности. Жаль, что их там было только трое. — Ты должен привыкнуть к этому. Во время на- шей первой операции в Сакапе было ликвидировано триста семьдесят два человека, а охотились мы лишь за двумя. Их теперешний президент пожал мне тогда руку. Он лично меня благодарил. Он был просто счаст- лив, что мы прикончили тех двоих. А тогда у нас не было таких замечательных «зажигалок». Селение ин- дейцев хучину пришлось поджигать своими собствен- ными руками. — Слава богу, меня там не было,— сказал Ри- нальди.

— Что за стрелки на твоем вертолете? — спросил Гросс.— Те, что достались мне, ну просто ни на что не годны. Палят, как безумные, куда попало. Я сам выпустил несколько очередей, чтобы поучить их. Это было слишком легко. Пилот управляет вертолетом мастерски, стрелять одно удовольствие. Промазать было просто невозможно. Особенно в тех, кто пытался убежать. Мы подлетали к ним так близко, что можно было похлопать их по спине. Одного старикана я бук- вально на части разобрал. По всем правилам. Просто чтобы поучить своих новичков. Я отделал его, как ку- колку. У пего аж черепушка раскололась. Я всадил в него очередь свинца калибра 7,62 — старик в клочья и разлетелся. Я убивал их с легким сердцем, как дичь. Для меня они и есть дичь. Послушай, Джо, что с то- бой? Ты совсем спал с лица.

— Ничего,— ответил Джо.— Похоже, у меня по- хмелье после кайфа.

Гросс засмеялся:

— Ерунда, Джо. Просто дело в том, что ты из мор- ской пехоты. Пехотинец всегда останется пехотинцем. — Мне нужно время, — сказал Ринальди. — При- выкну — буду не хуже других.

Они приблизились к вертолетам, возле которых пи- лоты-американцы и стрелки-колумбийцы пили кофе, разделенные на две группы незримым барьером.

— Пойдем хлебнем кофе,— добродушно сказал Гросс.— Тебе станет легче.

Штурман палил им кофе, и Гросс поблагодарил его с преувеличенной вежливостью, которой он всегда от- личался; штурман бросил на него короткий удивлен- ный взгляд.

— Что ж, завтра обратпо в Панаму,— сказал Гросс.— «Задание выполнено», а? Джо, что ты сдела- ешь первым делом, когда вернешься?

— Пару дней проваляюсь в кровати,— ответил Ри- нальди.—Выпью бутылку вина и завалюсь в по- стель.

— А я пцйду в кино,— сказал Гросс.— На хоро- ший, захватывающий боевик. Может быть, на вестерн. Но только на такой, где поменьше секса. На кой черт он нужен, секс?

Глава 17

Высоко в горах уже неделю стояла осень и шли дожди, которые по вечерам, когда тревожное синевато- серое небо загоралось дальними зарницами, приносили в Дос-Сантос прохладу и свежесть.

Мэри молча поглядывала на мужа, заставляя себя сказать ему то, что ей казалось важным. Найти время для серьезного разговора стало делом непростым. Уильямс приходил вечером после трудного, перепол- ненного делами дня, готовый в любой миг выбежать в сад с магнитофоном, чтобы записать голос пересмеш- ника редкой разновидности, выпивал кофе, кратко, на- спех записывал важнейшие дела дня в дневник и ухо- дил в радиорубку, где оставался до тех пор, пока не приходило время ложиться спать. Мэри с беспокойст- вом замечала, что Грааль меняется. Раньше он был прямодушным, его прямота нередко задевала других, но в последнее время осторожность брала в нем верх. Из борца он превратился в дипломата, научился взве- шивать слова, уводить беседу в сторону от щекотли- вых тем. Ей не удавалось поговорить с ним начистоту. Жизнь Мэри протекала в раз и навсегда заданных рам- ках. Она не ведала сомнений. В ее жизни, как и в ее доме, все было разложено по полочкам и содержалось в идеальном порядке. То, что у Грааля последнее вре- мя появилась манера отмалчиваться, идти на компро- миссы и уходить от серьезного разговора, мучило Мэри.

Уильямс поставил чашку и бросил взгляд на часы.

— Помнишь того священника, отца Альберто? — Прекрасно помню,— ответила Мэри.— Неряш- ливый человек с добрым лицом. Мы познакомились с ним в «Обществе любителей английского языка». — Я очень обрадовался, когда узнал, что наконец- то за него возьмутся — он оказался скрытым комму- нистом. Оп прочитал в соборе несколько подрывных и даже провокационных проповедей. — Седрик говорил мне,— сказала Мэри.— Богатым людям нравится слушать выпады священника. Отец Альберто развлекает их своими тирадами. — Вероятно, поначалу его речи воспринимались как шутка,— заметил Уильямс,— но шутка приелась. Кажется, органы безопасности забеспокоились, как бы у отца Альберто не появились последователи. В прош- лое воскресенье он окончательно потерял чувство меры.

Он помолчал.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — спросил он жену.

Лицо Мэри приобрело желтоватый оттенок, Уиль- ямс поставил диагноз: ее организм наконец взбунто- вался против тропического климата. Губы Мэри побе- лели, а под глазами появились четкие синие полуме- сяцы.

— Просто я устала,— ответила она.— Вот и все. — Отец Альберто заявил, что студенты и священ- ники, которые борются сейчас за свои идеалы, через двадцать лет будут названы героями. Я цитирую его дословно. — Что ж, вполне возможно,— сказала она.— С го- дами точка зрения меняется.

Он с беспокойством посмотрел на нее, выжидая, но Мэри замолчала. «Должно быть, она совсем на преде- ле»,— подумал Уильямс.

— Полковник Арана расценивает проповеди отца Альберто как умышленное подстрекательство,— сказал Уильямс.— Мы долго беседовали с ним на эту тему. — Нам следует держаться подальше от полковника Араны,— сказала Мэри. — Мне кажется, дорогая, тут ты ошибаешься,— рассудительно сказал он.— Власти начинают пони- мать, что католическая церковь перестает служить им опорой. Подобные явления происходят и в других стра- нах. Отказать властям, когда они ищут нашей под- держки, значило бы упустить огромные возможности, но так ли? Разве мы не должны ставить превыше всего Интересы евангелического движения? — Вероятно, должны,— согласилась она.— Но сей- час, мне трудно преодолеть себя. — Если думать о будущем,— сказал он,— мне ка- жется, мы только выиграем, оказав помощь правитель- ству. Выиграет наше дело. Есть тут одно подозритель- ное обстоятельство. Ты знала, что Элизабет Сейер встречалась с отцом Альбертом? — Нет, не знала. — Она была у него несколько раз.

Он выдержал паузу, знакомую Мэри так же хоро- шо, как и его манера говорить, не глядя на собеседни- ка. Последовавший за паузой вопрос был адресован незримому третьему лицу; подобным пебрежным тоном спрашивают, не видел ли кто затерявшейся дома книги.

— Она тебе никогда не рассказывала о нем?

Была бы в том необходимость, Мэри солгала бы

сейчас впервые в жизни.

— Мы всегда беседовали только о работе. Кроме этого, у нас с ней мало общего. — Когда она уедет, я вздохну с облегчением,— признался Уильямс.— Простить себе не могу, что вы- городил ее перед генералом Лопесом. Думаю, полиция будет следить за ней, пока она не уедет. Нам не стоит часто встречаться с Элизабет Сейер. К сожалению, придется присутствовать на официальном открытии рудника вместе с сотрудниками «Благотворения», но после этого нам не следует бывать на людях рядом с ними.

Момент казался подходящим. Мэри так сильно сжала кулаки, что ногти врезались в кожу. Только она собралась открыть рот, как Грааль снова уткнулся в дневник.

— Я позвонил знакомому Шультца в Лос-Андже- лес и рассказал ему о том состоянии, которое валяется тут под открытым небом,— я имею в виду древесину. Он согласился дать ссуду в сто тысяч долларов для закупки лесопильного оборудования. Техника прибудет через месяц. Если до сих пор лес был для нас беспо- лезным побочным продуктом, то теперь он станет на- шим главным делом. — После распространения христианской веры,— уточнила Мэри. — Лопес хочет, чтобы со следующего месяца мы взялись за индейцев накала. Он собирается выращи- вать кофе на их землях. Генерал предложил нам па- чать работу с сотней индейских семей. Мы должны познакомить их с основами христианства и нормами общежития. Я полагаю, если действовать напрямик, нам по силам решить поставленную задачу в три ме- сяца. — Но как мы успеем изучить их язык, если индей- цы пробудут у нас так мало?

Невозможно,— ответил он.— Безусловно, невоз- можно.

 

— За три месяца мы не изучим его даже в объеме, необходимом для перевода «Отче наш». — Да,— согласился он,— мы не успеем,

Грааль своим тоном напомнил Мэри владельца ма- газина в Лос-Экантосе, который пытался продать про- стенькую стиральную машину местного производства, не очень-то рассчитывая на успех.

— Мы должны исходить из наших возможностей. В лучшем случае нам удастся познакомить индейцев с основами христианства и важнейшими заповедями, дать им представление о долге перед богом и перед ближними. Лопес подчеркнул, что для него важно вре- мя, а мы зависим от генерала. Я глубоко убежден, что, если мы достаточно тщательно продумаем методику работы, нам удастся спрямить путь к спасению индей- цев. — Сегодня я была в Ультрамуэрте,— сказала Мэри.

В первый момент ей показалось, что Грааль не рас- слышал ее слов.

— На руднике,— добавила она.      

Уильямс отреагировал не сразу.

— Очень жаль, дорогая, что ты поехала туда одна Лучше бы мы отправились на рудник вдвоем. — Почему? — перебила она. — Через день-другой,— продолжил он,— когда им дейцы обживутся в лагере. Сейчас там беспорядок, не- избежный поначалу. — Я не могла откладывать,— сказала Мэри.— Свя- заться с тобой не было возможности. Сегодня утром, когда я пришла в лечебницу, мне сообщили, что трех моих пациентов по ошибке отправили на рудник. — Значит, они не так уж серьезно больны, доро- гии. Мы с Гомером весьма тщательно просмотрели ис- тории болезней.

— Они еще не успели оправиться от воспаления легких. Я поехала, чтобы вернуть их обратно. Ты скрыл от меня, что Ультрамуэрте — настоящий лагерь для заключенных.

— Ну что ты, дорогая. Какой же это лагерь для заключенных? Конечно, рудник обнесен забором из колючей проволоки, но ведь там ценное оборудова- ние. — У ворот меня остановил вооруженный охранник, он вел себя крайне грубо. В конце концов мне удалось поговорить с управляющим, неким мистером Фрезе- ром. Тебе приходилось с ним встречаться? — Всего несколько раз. Он показался мне способ- ным человеком, у него хорошая репутация. Седрик Харгрейв знает его с давних пор. — Этот Фрезер — страшный      человек,— сказала Мэри.— Он не пытался скрыть своей неприязни. Когда я объяснила ему, что приехала за тремя пациентами, он рассмеялся мне в лицо. Кажется, он решил, что мое беспокойство за них — чистое лицемерие. Не тратя лишних слов, он дал мне понять, что считает нас вер- бовщиками рабочей силы для рудника. Он пазвал мис- сию ловушкой для индейцев. Тут уж, боюсь, мпе изме- нила выдержка. — Да, его поведение возмутительно,— согласился Уильямс.— Правда, насколько я знаю, ему сейчас при- ходится нелегко. Но это не дает ему права распростра- нять гнусную клевету. Я обязательно поговорю с ним. — Он считает, что ты превосходно осведомлен о чу- довищных условиях, в которых живут наши индейцы, и что тебе нет до них дела. — Чудовищные условия? — повторил Уильямс.— Дом в самом деле сколочен на скорую руку, но ведь это только временное жилье. Меня заверили, что со временем лагерь станет образцовым.

В Мэри проснулся бунтарский дух.

— Сам-то ты его видел? — спросила она.

Впервые она подвергала сомнению его слова.

— Мне показывали помещения, но, должен при- знаться, тогда они еще не были заселены. Условия, ко- нечно, не идеальные, но вполне сносные. Сначала бу- дет немного тесновато, но скоро положение улучшится. — Наши индейцы называют этот дом бараком.

Она умолкла, в памяти возникла картина, от кото- рой на глаза навернулись слезы.

— Дом трехэтажный, на каждом этаже — по четыр- надцать комнат, в каждой комнате — по три семьи. Удобств никаких, нет даже воды. Нищета и грязь не- вероятные. — Ты расстроила меня своим рассказом,— сказал Уильямс,— но я уверен, что это временпые трудности. — Я заметила мистеру Фрезеру, что нравствен- ность неизбежно пострадает при таком скоплении лю- дей обоих полов, а он ответил, что о нравственности в шахтерском лагере лучше забыть. Он даже предло- жил в будущем, когда число работающих возрастет, привозить туда женщин легкого поведения. — Похоже, мистер Фрезер циник. Я не стал бы принимать его слова всерьез. — Он сказал, что число жертв несчастных случаев составит за год, вероятно, процентов пятнадцать всех шахтеров. — Сомневаюсь. Нс забывай, что у диких индейцев, живущих в горах, смертность еще выше. — Но ведь это наши индейцы,— возразила Мэри.— Мы же отвечаем за них, разве ты не понимаешь? — За их души,— сказал он,— отвечаем. — А для меня их тела тоже кое-что значат,— призналась Мэри.— Должно быть, потому, что я врач.

Он удивленно посмотрел на нее. Много лет каждый из них формировал взгляды другого, притирал их к своим, и в итоге выработалось непоколебимое семей- ное кредо, теперешние отступления от которого не мог- ли остаться незамеченными.

— Что бы ни случилось в дальнейшем,— сказал Уильямс,— мы спасли индейцев.

В его устах это звучало самым веским аргументом.

Мэри ошеломила мужа другим сокрушительным до- водом:

— Ты знаешь, что индейцы предаются пьянству?

Уильямс оторопел.

— На руднике? — спросил он. — Да, на руднике. Пьянство вошло у них в норму. Одну пинту спиртного им выдают утром перед рабо- той, а вторую — в конце рабочего дня. Мерзкое пойло из кукурузного пива, смешанного с ромом. Мистер Фрезер сказал, что условия работы так тяжелы, что без спиртного индейцам не выдержать. На обратном пути я зашла к мистеру Харгрейву, и он подтвердил, что то же самое творится на всех рудниках. Он сказал, что спаивание индейцев является составной частью по- литики, цель которой — довести их до полной деграда- ции. Эта политика послужила одной из причин, по ко- торой он, в прошлом горный инженер, бросил когда-то свою работу. На некоторых рудниках шахтерам еже- дневно выдают порцию листьев коки. Индейцев одур- манивают, доводят до скотского состояния всеми доступными средствами. Лишь бы они не поднимали головы.

Мэри взволнованно смотрела на мужа, губы ее дро- жали, она ждала, что он скажет в ответ.

— Если индейцам и правда дают спиртное, я пойду к генералу Лопесу и попрошу его положить этому конец. — А если он откажет?

Лицо Уильямса вспыхнуло раздражением и гневом, интуиция подсказала Мэри, что эти чувства обращены против нее. Через мгновение раздражение и гнев ис- чезли, на лице миссионера появилось почти вкрадчивое выражение.

— Это будет действительно прискорбно. Мне при- дется признать, что мы отброшены далеко назад. — Почему бы не назвать это нашим поражением? — Нет, это не поражение,— возразил Уильямс.— Какой бы тяжелой ни была сегодня жизнь индейцев, они спасены. Они обрели бесценное сокровище, которое никому у них не отнять.

Терпение Мэри иссякло, и она окончательно впала в ересь.

— Неужели спившийся, развращенный христианин лучше язычника, ведущего добропорядочную жизнь?

Потрясенный ее словами, миссионер снова почувст- вовал себя уверенно, к нему вернулась его неумолимая логика.

— Язычник в принципе не может вести добропоря- дочную жизнь. Если мы хоть на минуту допустим та- кую возможность, то всякий смысл нашей деятельно- сти пропадет.

Обычно, говоря между собой, они не прибегали к затертым проповедническим штампам, но сейчас Уиль- ямс почувствовал, что на него снизошло вдохновение.

— С индейцев не будет спрошено, — сказал он, — за те злоупотребления, жертвами которых они стали. Если генерал Лопес не оправдает нашего доверия, он возьмет на душу большой грех.

Уильямс прочел на память отрывок из Евангелия! «А кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его во глубине морской». 38

— За судьбу индейцев отвечаем мы, а не генерал Лопес,— возразила Мэри.— Надо немедленно пойти к нему и заявить, что, если подобные злоупотребления не прекратятся, мы заберем индейцев. — Ты требуешь невозможного,— сказал Уильямс. — Если ты не в состоянии сделать это, я сама пой- ду к генералу. — Даже Лопес не в силах остановить прогресс,— сказал миссионер.— Машина запущена, обратного хода нет. Затронуты интересы слишком многих людей.

Внезапно совсем рядом с открытым окпом дурным насмешливым голосом прокричал козодой. Мэри вздрогнула.

Глава 18

Приближавшийся отъезд, связанные с ним хлопоты, а также сознание того, что так или иначе пребывание в Дос-Сантосе подходит к концу,— все это внезапно сделало мужчин нетерпеливыми и деятельными. Моло- ток и отвертка, валявшиеся на столе во время утрен- него завтрака, были приметами близких перемен; за- пах сосновых щепок и стружки заглушал аромат кофе. Харгрейв в присутствии Лиз и Хоуэла совершил сим- волический акт — он подготовил к упаковке «Британ- скую энциклопедию», сложив стопками тома, ни разу, вероятно, не раскрытые с тех пор, как кто-то приобрел их много лет назад.

— Я получил энциклопедию в наследство от пред- последнего вице-консула, а ему она досталась от его предшественника. Никто, кажется, даже не потрудился расставить тома по полкам. Надеюсь, мне удастся сбагрить их моему старому другу Макларену Фре- зеру.

Вырвавшийся у Харгрейва смешок свидетельство- вал о том, что он не переоценивал свои шансы на успех.

— Когда-то мы оба проявляли большой интерес к экстрасенсорному восприятию,— нехотя добавил он, как бы прощаясь с чудачествами прошлого. — Значит, вы все-таки надумали,— сказала Лиз Харгрейву. — У меня нет выбора, раз мы сворачиваемся. — Вы могли бы остаться до тех пор, пока Чарльз не выберет новое место. — Честно говоря, мне, как и тебе, Лиз, надоело жить за границей. Пару дней назад я получил длинное послание от Сары. Дела у нее обстоят далеко не бле- стяще. Майлз уехал в Катманду, а Кристофера пред- ложили забрать из школы. Похоже, требуется отцов- ская рука. Думаю провести год-другой в Хартлпуле,— хвастливо заявил Харгрейв.— Надеюсь, мне удастся отчалить через неделю после вас. Вы летите вечерним рейсом? — Пятичасовым. — Превосходно. Успеете посмотреть процессию. — А стоит ее смотреть? — спросил Хоуэл. — Еще бы,— заверил Харгрейв.— Вы за один раз увидите и севильскую страстную неделю, и индейское сборище, и религиозное празднество древних инков, и Лурд . Потрясающая картина массового психоза. Немые обретают дар речи, калеки отшвыривают свои костыли… Такое зрелище пропустить невозможно. — А мы не опоздаем на самолет? — спросил Хоуэл. — У нас будет уйма времени. Все закончится к по- лудню. Процессия выходит из собора в десять часов и движется до двенадцати. В полдень Лопес объявит себя президентом. — Вы на самом деле считаете, что он сделает это? — Я уверен. Все признаки налицо. Вообще говоря, мы вовремя собрались. Я смотрю в будущее без опти- мизма. — Неужели вам не тяжело уезжать, так и не дове- дя до конца ваши эксперименты, Седрик? — спросила Лиз. — Должен признаться, мне жаль оставлять их не- завершенными,— сказал Харгрейв.— Не сомневаюсь, что налучшую всхожесть продемонстрирует «Соно- ра» 3940. Был у меня еще одип план, о котором я вам не говорил,— орошать росой саженцы деревьев. Об этом способе знали еще древние римляне. Я решил не рекламировать его, пока не получу первые результаты. А вообще-то, по правде говоря, здесь нам делать боль- ше нечего. Взять, к примеру, эти кукурузные лепешки. Мне они о многом говорят.

Он выковырял желток из второго яйца, аккуратно, любовно размазал его но поверхности сыроватой ле- пешки и сгладил неровности ложечкой.

— Судя по этим лепешкам, империя Уильямса ру- шится, а Дос-Сантос приходит в упадок. С тех пор как от Грааля сбежал повар, лепешки стали совсем не те. Мария старается для нас изо всех сил, но она не знает какого-то секрета. Вы были здесь вчера вечером, когда дважды гас свет? — Кто-то говорил мне, что Мэри собирается уйти от него,— сказал Хоуэл. — Это я говорила. Я и представить себе не могла, что наступит день, когда Мэри откроет мне свою душу. Ей все опротивело. — И не удивительно, при таком-то муже,— подхва- тил Харгрейв.— Всем известно, что он заодно с Лопе- сом. Любопытно, что с ним станется, если Лопеса скинут, как это ни маловероятно. — Мне кажется, последнюю каплю добавили их дети,— сказала Лиз.—Они приводили к себе домой ин- дейских ребятишек из этого концлагеря, из Эсперансы, и играли с ними по часу в день. Когда Уильямс узнал об этом, он отправил индейских ребятишек вместе с родителями на рудник, а своих запер в комнате с кон- диционером. — Вот бедняжки,— сказал Хоуэл. — Да, кстати о руднике,— вспомнил Харгрейв.— Меня немного беспокоит сегодняшняя церемония. Рамон Браво будет представлять губернатора, а Мак- ларен Фрезер сыграет роль хозяина. Я хочу погово- рить с вами о нем. Он мой давнишний друг. Мне ка- жется, нам надо помочь ему. — Он, кажется, здорово поддает? — спросила Лиз. — Иногда он выпивает больше, чем ему можно. Вы с ним знакомы, Боб? — Вероятно, я его видел,— ответил Хоуэл.— В баре. Если я не путаю его с кем-то другим, он тогда чуть не сцепился с барменом. — Он высокий худощавый бородач, довольно не- опрятный,— сказал Харгрейв. — Да-да, он самый.

Фрезер поразительно походил па Харгрейва, оба они казались персонажами старинной пьесы из жизни в тропиках.

Типичный моэмовский герой,— сказал Хоуэл.— Если он ни с кем не спорит, то кажется, будто оп при- слушивается к шуму дождя.

— Оп необыкновенно добрый человек,— сказал Харгрейв.

Мягкие черты его лица в порыве воодушевления приобрели более энергичное выражение. Он словно расхваливал новую сельскохозяйственную культуру, готовый встретить скептически замечания собеседни- ков.

— Добрый, но с тяжелым характером. Из-за этого ему порой приходится нелегко. Вечно готов в драку ввязаться. Мне кажется, он и этот рудник подходят друг другу. У рудника недобрая слава. Вероятно, ни- кто другой пе согласился там работать. — Мэри Уильямс говорила мне о Фрезере,— сказа- ла Лиз.— Более грубого человека она в жизни не встречала. — Фрезер терпеть не может миссионеров. Он управ- лял рудником в Росарио, когда те земли перешли к капуцинам. Раньше там были баптисты. Капуцины публично высекли всех шахтеров, обращенных ранее в баптизм. Если капуцинам требовалась бесплатная ра- бочая сила, они просто приходили на рудник и забира- ли часть шахтеров. — Я с трудом верю в подобные истории. — Спросите Фрезера. Оп их знает великое множе- ство. — Я дождаться не могу, когда он познакомится с Уильямсом,— сказала Лиз. — К сожалению, их встреча может плохо кончить- ся для Фрезера,— заметил Харгрейв.— Оп вовсе пе хо- чет никого оскорбить, просто говорит, что думает. Мпе кажется, это весьма похвальное качество. И редкое. К сожалению, из-за него у Фрезера часто случаются неприятности. Его выслали из Панамы за то, что он публично оскорбил человека. Он повздорил с троюрод- ным братом президента. Учтите, сейчас Фрезеру при- ходится нелегко. Макларей говорит, что его здорово подвели с этим рудником. Там все обстоит гораздо хуже, чем он предполагал.

Вздохнув, Харгрейв заключил:

— Он нигде не пускает корни. Сегодня он здесь, завтра там. Человеку нужен дом, якорь, оп должеп ощущать неразрывную связь со своим окружением. — Прием по случаю открытия рудника готовится пышный,— сказал Хоуэл. — Похоже, он закончится резней,— сказал Хар- грейв.— Если уж так обязательно устраивать торже- ство, то зачем делать это на руднике? Кто-нибудь из

вас бывал в Ультрамуэрте?

Хоуэл и Лиз покачали головами.

— Название соответствует действительности — это место и правда страшнее смерти . Фрезер утвержда- ет, что такой ужасной дыры он за всю свою шахтер- скую жизнь не видывал, а он не склонен к преувели- чениям. Его электрик через два дня после приезда в приступе депрессии вскрыл вены на руках. Там осо- бая атмосфера. Воздух насыщен серой. Когда-то в Ультрамуэрте работали только заключенные. Пару раз случались обвалы. Добыча возобновлена только не- делю назад, а уже произошло полдюжины серьезных несчастных случаев.

— Вы о таких вещах нигде не услышите,— сказала Лиз.— Газеты скрывают правду.

— Им не разрешают,— пояснил Харгрейв.— Есть специальное распоряжение не публиковать материалы, которые могут подорвать доверие народа к правитель- ству. Запрещено печатать сообщения о преступлениях и несчастных случаях. Однако вы не можете пожало- ваться на недостаток сенсаций. Читали в сегодняшнем выпуске «Эль Диарио» большое интервью с группой лиц, видевших, как у изображения Святой Девы дви- гались зрачки?

Он вздохнул.

— Да, чуть не забыл. Недавно я столкнулся с Ча- весом, редактором «Эль Диарио». Он готовит страшную липу. На рудник привезут подставных шахтеров со счастливыми, улыбающимися лицами и сфотографиру- ют их во время беседы с высокими гостями. Настоя- щих шахтеров на время запрут, чтобы они не попа- лись на глаза. Фрезер хоть и алкоголик, но все же ис- тинный шотландец и пресвитерианин, я достаточно хорошо знаю его, чтобы сказать: он этого не потерпит. Чавес похвастался передо мной своей затеей, она ка- жется ему очень остроумной.

— А чем мы можем помочь? — спросил Хоуэл. 41

— К сожалению, не знаю. Придется ориентиро- ваться по обстановке. Если бы нам удалось увести Фрезера в сторонку, отвлечь его, не дать ему увидеть то, что происходит…

Глава 19

Комплекс рудничных построек в Ультрамуэрте спроектировал тот же чудаковатый архитектор, кото- рый придал одной из окраин Лос-Ремедиоса, удаленной от побережья па несколько сот миль, вид примор- ского района. Архитектор питал слабость к железнодо- рожным вокзалам, и те немногие индустриальные зда- ния. проектировать которые ему поручали, он прибли- жал по внешнему виду к вокзалам.

Главное здание было выстроено из желтого кирпи- ча, закупленного по высокой цене в Панаме и достав- ленного морским путем. Готические окна пропускали в комнату поток солнечных лучей, и в те времена, ког- да еще не существовало кондиционеров, персонал рабо- тал при температуре, редко опускавшейся ниже сорока градусов по Цельсию. Излишпе просторный вестибюль в центре здания переходил в стилизованную железно- дорожную платформу, и в 1905 году миниатюрный поезд несколько недель возил управляющего от одного объекта рудника к другому, пока не взорвался паровой котел, который так и не заменили. «Эль Диарио», освещавшая открытие рудника, писала, что в первой поездке высокопоставленные городские чиновники со- провождали управляющего — он был одет в зеленую форму старшего машиниста колумбийской государст- венной железной дороги; дополнением к мундиру слу- жил цилиндр. В заметке сообщалось, что рейс, совер- шавшийся ранним вечером, был прерван из-за по- явления множества летучих мышей. Газета, льстя национальному пристрастию к оригинальным выдум- кам, вовсю расхваливала проект.

Хоуэл, Харгрейв и Лиз, приехавшие на прием вме- сте с Уильямсами, тут Же отделились от них. Хоуэл и Лиз расположились возле высокого узкого окна. С трех сторон их окружили колумбийцы, потягивав- шие немецкое шампанское или виски, которое налива- ли из бутылок с нелепыми этикетками; все женщины выглядели прелестно, лица мужчин отличались благо- родством и невозмутимостью — таков был результат безжалостного отбора, обрекавшего некрасивых на бес- плодие. В лесу росло множество орхидей, но зал укра- сили бутонами роз, доставленных из США; за розы было уплачено пятьсот долларов. Легкий щекочущий ноздри запах двуокиси серы, стоявший в Ультрамуэр- те, заглушили дезодорантом — его расходовали не скупясь. За окном открывался безжизненный пейзаж — виднелись металлические конструкции, трава, напоми- навшая морские водоросли, чахлые деревья, которые росли на скудных клочках земли среди пластов руды. С веток, словно плоды, свисали многочисленные лету- чие мыши, дожидавшиеся вечерней охоты на на- секомых, которыми славилась Ультрамуэрте. Было душно.

— Уильямс какой-то притихший,— заметил Хоуэл. — Они расходятся,— сказала Лиз.— Это дело ре- шенное. Мэри призналась мне, что больше так жить она не в силах. Ей кажется, что Грааль меняется пря- мо на глазах. Ты слыхал о попугаях? Кто-то свернул им шеи. Мэри говорит, он плакал, как дитя. Она впер- вые видела Уильямса в слезах. — Чем-то эти попугаи всегда напоминали мне его самого,— сказал Хоуэл. — Когда появится автобус? — спросила Лиз. — Он должен был приехать вскоре после нас. — Значит, опаздывает. — Автобусы здесь вечно опаздывают. — Мэри сказала, что она не хочет долго оставаться на руднике,— сообщила Лиз.— Она вообще не хотела ехать. Сколько сейчас времени?

Хоуэл посмотрел па часы.

— Почти четверть седьмого. — Как ты думаешь, не могли мы проглядеть авто- бус? — спросила Лиз. — Нет,— ответил он.— Мне видна отсюда большая часть стоянки, его там нет.

Хоуэл повернул голову, чтобы лучше видеть; лучи предзакатного солнца скользили по запыленному стек- лу. Среди прочих машин Хоуэл заметил джип Уиль- ямса.

— Да, к сожалению, нашего автобуса еще нет. — Скорее всего, в семь часов Уильямсы уедут. Что же нам делать? — А что мы можем сделать? — Пожалуйста, выйди и посмотри,— попросила Лиз,— Вдруг автобус стоит где-нибудь, а мы его не видим. Мне это ожидание действует на нервы. — Ладно,— согласился Хоуэл,— но ты оставайся тут. Если подойдет Уильямс, постарайся, чтобы он дер- жался подальше от окна, не то он увидит свою ма- шину. — Не задерживайся,— попросила Лиз.— Я места себе не нахожу. — Принести тебе еще шампанского? — Нет, возвращайся скорей.

Хоуэл вышел на площадку перед зданием, где стоя- ло десятка два машин, в том числе и джип; за машина- ми присматривал худощавый негр с допотопной вин- товкой системы «маузер» на плече. Солнце, нависшее над деревьями, золотило ландшафт. Вдали пронзи- тельно вскрикнула птица, замычала лягушка-бык. Из громкоговорителя вырвалась на мгновение неразборчи- вая речь.

Хоуэл быстро прошел на задний двор, где ржавел миниатюрный паровоз, свидетель рождения шахты; его трубу плотно обвил вьюнок. Хоуэл вернулся обратно и уже собирался войти в здание, но тут он заметил на фоне свинцовых гор движущуюся точку. Это был авто- бус, ему оставалось сделать тридцать-сорок крутых по- воротов на протяжении последних трех миль, отделяв- ших его от Ультрамуэрте.

Хоуэл вернулся к Лиз.

— Можешь успокоиться. Автобус едет. Примерно через четверть часа будет здесь. — Пока все идет чудесно,— сказала Лиз. — Нам остается надеяться на лучшее. — Интересно, как они поступят с охранником,— сказала Лиз. — Наверно, заморочат ему голову. У него вид при- дурка.

— Я дрожу, как осиновый лист.

— Со стороны это совсем не заметно. — Какая жара,— сказала она,— или мне кажется? — Действительно жарко,— согласился Хоуэл.— В помещении даже жарче, чем на улице. Вероятно, кондиционер сломался.

На висках и подбородке у Хоуэла выступили капли пота.

— Нельзя ли попросить их включить вентиляторы?

Хоуэл остановил официанта, проходившего мимо, и указал на вентилятор.

— No funciona 42,— ответил тот. — Еще десять минут, и я окончательно расплав- люсь,— пожаловалась Лиз.— Ты не видишь авто- буса? — Нет, обожди немного. К нам идет Седрик. Пере- стань выглядывать в окно.

Харгрейв пробрался к ним через толпу. В окруже- нии безукоризненно одетых людей он казался едва ли не пугалом. Пот блестящими ручейками стекал по его

лицу, но настроение у него было отличное.

— Все складывается прекрасно,— сообщил он.— Фрезер не может покинуть шахту, поэтому гостей при- нимает Билл Хакет, его помощник. Отличный парень. Он сейчас разговаривает с Рамоном Браво. Пойдемте, я вас познакомлю.

Лиз повернулась к окну, но Хоуэл подтолкнул ее вперед. В этот момент он заметил автобус, двигавший- ся в облаке пыли. Он подпрыгивал па последних уха- бах дороги, на его боках красовался выведенный круп- ными буквами рекламный призыв покупать больше аспирина, обращенный ко всему свету; подъехав, авто- бус остановился перед воротами.

— Автобус пришел,— шепнул Хоуэл.

Рамон Браво и в зрелые годы сохранил подтяну- тость и стройность, его смуглая кожа эффектно конт- растировала с совершенно седыми волосами; он раз- говаривал о рудничных делах с Биллом Хакетом, помощником управляющего, подвижным кокни, жести- кулировавшим, как грек. Рядом с Браво стояла не- обыкновенно красивая девушка, индеанка-кечуа; она постоянно улыбалась, но не раскрывала рта. Браво, не меняя выражения лица, поднес руку Лиз к губам. Хоуэл знал от Харгрейва, что помощник губернатора в юно- сти был бедным пастухом и, вступив в армию, сделал карьеру отчасти благодаря поэтическому таланту — такое порой случалось.

Хакет объяснял Браво рудничные проблемы.

— Честно говоря, шахта находится в аварийном со- стоянии. Здесь все надо перестраивать. А индейцы и так истощены. Фрезеру их прислал миссионер. Это

смахивает на торговлю рабами. Бедный Фрезер ничего не может поделать.

Хакет почувствовал перемену в атмосфере, обер- нулся и увидел Уильямсов, обсуждавших между собой нечто важное; их голосов не было слышно.

— Это, кажется, он и есть,— сказал Хакет. — Какие бы разногласия ни возникали между нами,— говорил Уильямс жене,— ради миссии мы не должны показывать их на людях. — Для меня наша миссия больше не существует,— сказала Мэри. — В таком случае ради успеха евангелиза- ции. — Я потеряла уверенность в правоте этого дела,— призналась Мэри.— Мне начинает казаться, что у нас разная вера. Не забывай, я согласилась поехать в Ультрамуэрте лишь при условии, что мы пробудем здесь не более получаса. — Сейчас нам надо подойти к Браво и поговорить с ним,— сказал Уильямс.— Очень жаль, что генерал назначил своим помощником именно его. Если Браво когда-нибудь займет пост губернатора, он тотчас от нас избавится. Я чувствую, полковник терпеть нас пе может. — Многие нас не любят,— сказала Мэри.— Исполь- зуют, но не любят. В лучшем случае считают нас не- избежным злом. Если что-нибудь случится, во всем обвинят нас. — Сейчас мы должны поговорить с полковником,— настаивал Уильямс.— Если мы не подойдем к нему, это будет выглядеть странно. Постарайся быть привет- ливой.

Харгрейв отвел Хоуэла в сторону.

— Мне, наверно, следует сходить к Фрезеру и по- смотреть, нельзя ли ему чем-нибудь помочь. Он, кажет- ся, угодил в затруднительное положение.

Он провел пальцем по лбу и горестно вздохнул.

— Напрасно не отменили этот прием. Должно быть, снова генератор вышел из строя.

Харгрейв ушел, еле приметно кивнув оставшимся. К группе присоединились Уильямсы.

Хакет лишал помощника губернатора последних надежд, связанных с будущим рудника.

— Значительно увеличить со временем добычу руды? Но каким образом? Не понимаю, как можно было поверить в такие сказки. Для этого надо совсем не разбираться в горном деле.

Нахмурив брови, он выбрасывал фразы безразлич- ным тоном простодушного стража порядка, дающего показания в полицейском суде по какому-то пустяч- ному делу.

— Вы меня сильно огорчили, — сказал Браво.

У полковника были проницательные глаза, он обла- дал даром улавливать малейшую неискренность, ее лю- бой, даже самый незначительный, признак; изучая из- под длинных светлых ресниц лицо Хакета, Браво не находил в нем следов фальши.

— Нам сообщили иные сведения,— добавил помощ- ник губернатора. — Это и рудником-то пазвать нельзя,— жаловался Хакет.— Просто дыры в земле. Направление шахтного ствола выбрано ошибочно. Не совпадает с направлени- ем рудоносного пласта. Все сделано наобум.

Скомканные слова вылетали рубленой лондонской скороговоркой, напоминавшей арабскую речь, а жесты Хакета выражали крайнее презрение. Отведя Мэри не- надолго в сторону, Лиз сочувственно коснулась ее руки. Молодая индеанка молча улыбнулась всем сразу своей широкой пустой улыбкой. Говорили, будто Браво вызволил ее из борделя.

Официант поднес шампанского. Хоуэл сказал:

— Я, кажется, оставил свой бокал.

Он отошел к окну. Автобус проехал через ворота и остановился, из него вышли шесть пассажиров. Люди, одетые в рабочие костюмы разного покроя, несли рюкзаки и ящики с инструментами. Любой из них мог быть механиком. Хоуэл начал волноваться. «Я-то ничем пе рискую»,— успокаивал он себя, но нервное напря- жение не спадало. Из громкоговорителя снова стали разноситься далекие булькающие звуки, приглушенные оконным стеклом.

Хоуэл вернулся к Лиз.

— Что-нибудь уже произошло? — спросила она шепотом. — Пока нет.

Уильямс бросился спасать свой авторитет. На лице его появилась приветливая улыбка коммерсанта.

— Это все верпо, но есть же очевидный выход — разработка лавами. Я только что звонил генералу Ло- песу, он сообщил мне, что оборудование стоимостью в миллион долларов уже выслано. Полное оснащение для лавы с конвейерами. — Вы собираетесь заливать новое вино в старые мехи,— сказал Хакет.— Как ни обновляй технику, а от присутствия сульфита в грунте не избавишься. Темпе- ратура в шахте всегда выше тридцати пяти градусов.

Он говорил безразличным тоном, будто речь шла о марке сигарет, не вызывавшей у него восторга.

— Мне кажется, это очень жарко,— сказал Браво. — И влажность высока. Правильная вентиляция может улучшить микроклимат. Но нам не справиться с поверхностными водами, а они проникают в шахту и превращают сульфит в сернистую кислоту. Все метал- лические части разрушаются из-за коррозии. Напри- мер, забравшись на лестницу, вы не можете быть уве- рены в том, что она не развалится и вы не сломаете ноги. Это район недавней вулканической активности. Через подошву выработки просачивается вода, темпе- ратура которой пятьдесят градусов. — Вы могли бы повторить генералу Лопесу все, что рассказали мне? — Я бы ему и не то рассказал, если бы он захотел меня выслушать,— сказал Хакет.— В шахте скаплива- ется двуокись углерода и сероводород, а мы не успева- ем их откачивать. На прошлой неделе основной гене- ратор, питающий насос, вышел из строя, и несколько человек задохнулись. Сейчас мы задействовали вспомо- гательный генератор. Пришлось прекратить подачу электроэнергии в это здание. Поэтому нет света и не работают кондиционеры.

Запасы его равнодушия истощились, он скорчил гримасу отчаяния, продемонстрировав неправильный прикус.

Возможно, все объяснялось игрой воображения, но Хоуэлу показалось, что духота подземных галерей и туннелей проникла через толщу породы и заполнила собой комнату. Рука Лиз была горячей и влажной, а по рубашке Хоуэла, вокруг подмышек, расплывались мокрые пятна. Даже терпеливые колумбийцы, стояв- шие неподалеку, начали негромко жаловаться друг другу. Едкий серный запах пробился сквозь завесу ландышевого дезодоранта, и Хоуэл заметил темную кайму на лепестках розовых бутонов, стоявших в бли- жайшей вазе. Он взялся рукой за ворот рубашки, неза- метно потянул его, и кнопка расстегнулась. Пожилой колумбиец сдержанно закашлял в платок. Внезапно Лиз стала шептать Хоуэлу на ухо, заглушая сухие вопросы Браво и бурные возражения Уильямса.

— Мэри хочет уехать. Подумай, как ее задержать.— Ногти Лиз впились Хоуэлу в руку.— Мне дурно. Что же делать? — Постарайся увести ее отсюда,— ответил Хоу- эл.— Найди предлог. Спроси ее, где пункт первой помощи. Она с радостью воспользуется поводом уйти. Если дело вообще получится, оно займет не более деся- ти минут.

Появились официанты с зажженными свечами, и Хоуэл, незаметно отойдя в сторону, окольным путем направился к окну. Ему удалось разглядеть только темные очертания машин. В пебе над сараем напротив окна Хоуэл заметил розоватый отсвет, искры носились в воздухе, словно жуки-светляки. Позже он не мог вспомнить, что началось раньше — паника в зале или вой сирены. Послышались негромкие жалобные крики перепуганных женщин. Кто-то произнес звучным голо- сом: «Señoras у Señores43» пытаясь успокоить лю- дей, но волнение лишь усилилось, упали свечи, крики перешли в визг, все бросились к выходу.

Хоуэл нашел Лиз на улице, в широком проходе между сараями, среди людей, которые метались в дым- ной тьме, рассекаемой лучами прожекторов, точно солдаты после захлебнувшейся атаки. Сюда же высы- пали и покинутые газетчиком растерянные подставные «шахтеры» в блестящих касках и новехоньких брюках из дангери44, и молоденькие девицы, приехавшие декламировать стихи о процветании, которое принесет тране рудник, девицы бегали с жалобными криками в поисках наставницы.

Из дыма появился Харгрейв в мокрой почерневшей одежде.

— Насосы снова отказали, а шахтеры обезумели

с перепугу,— сказал он.— Нескольких мы вытащили, сейчас они находятся за внутренней оградой, которой обнесена сама шахта. Они вооружены мачете. Индей- цы, должно быть, добрались до запасов спиртного. Ра- нили охранника. Я пытался ему помочь.— Харгрейв громко икнул.— Никто не видел Браво? Он, вероятно, сможет что-нибудь сделать. Если бы только мы могли поговорить с индейцами! Один бог ведает, сколько еще людей осталось в шахте. Индейцы подожгли по- стройки.

— Где Фрезер? — спросил Хоуэл. — Когда я видел его последний раз, он пытался провести спасательный отряд в шахту. Для этого надо пройти за ограду, но там индейцы. Мы вытащили из шахты нескольких пострадавших, но женщины выхва- тили их у нас и унесли в свой барак, вон в тот. Когда мы попытались войти в него, они нас исцарапали.— Он снова громко икнул. — Меня они впустят,— сказала Лиз.— Пойду по- смотрю, не могу ли я чем-нибудь помочь. — Тебе понадобится перевязочный материал и ши- ны. Медикаменты для оказания первой помощи. Из чего бы сделать шины? Там есть люди с переломами рук и ног. Все они в тяжелом состоянии.

Неподалеку в горящем сарае глухо взорвалась боч- ка с маслом, и лицо Харгрейва озарилось красным све- том, точно от стыда. Он содрал с себя рубашку и стал рвать ее на узкие полосы, Хоуэл последовал его при- меру.

Глава 20

Часовой снял с ворот цепь, приподнял створки, толкнул их, и они распахнулись. Автобус, сдав назад, резко остановился, водитель включил первую скорость и въехал в образовавшийся просвет. На территории лагеря он развернулся, сделав полукруг, и встал возле ворот, готовый выехать. Водитель выключил зажига- ние, снял солнечные очки, вытер пот с лица и выбрал- ся из кабины.      

Последним из шести пассажиров вышел Хуан Саймон, двадцатидвухлетпий недоучившийся студент юридического факультета, который напялся в гараж и работал там весьма усердно. На Саймоне были тем- но-синие штаны из дангери с вышитой на кармане эмблемой «Тексако», черные футбольные бутсы с бе- лыми вставками, на шее у него развевался платок с цветами футбольной команды Лос-Ремедиоса. За восемнадцать месяцев Саймон превратился в настоя- щего механика, он усвоил не только профессиональные навыки, но и образ мыслей, манеру поведения, привыч- ки и остроумную лаконичную речь простого колум- бийского труженика. Нахальства ему было не зани- мать, и он не без удовольствия использовал этот дар. Столь серьезное задание ему доверили впервые.

Саймон обратился к водителю:

— Долго ты стоять будешь?

Водитель вынул часы:

— Еще минут пять. — У меня тут дело есть. Задержись на полчаса.

Водитель покачал головой, как бы говоря: как бы

там пи было, а через пять минут я все равно уеду.

Саймон решил, что сумма в двадцать песо заставит его изменить свое решение. Двое пассажиров, возбуж- денно разговаривая, поднялись в автобус, а водитель пошел переброситься парой слов с часовым у ворот. Саймон закинул на плечо ремень сумки с инструмен- тами, дошел до автостоянки, отыскал там джип и об- наружил, что спецномера, чего он и опасался, крепи- лись к массивной скобе, отвернуть которую, не под- домкрачивая автомобиль, было непросто. Саймон и тут не изменил своему стилю. Он заметил в пятидесяти ярдах негра-охранника, скрывавшегося за рядом бочек с маслом. Охранник знал, что на руднике начались волнения, и ему не хотелось рисковать жизнью.

Саймон окликнул негра:

— Не подсобишь мне? — Извините. Это запрещено. Я на посту.

Саймону пришла в голову новая идея. Может быть, ему удастся одолжить на время домкрат у водителя ав- тобуса и уговорить его подождать. Можно поступить и так: открыть дверцу машины одним из трех ключей, которые он носил с собой,— какой-то из них всегда подходил к любой дверце,— а затем завести машину, замкнуть определенные провода, если ему не удастся подобрать ключа к замку зажигания, и уехать. Этот план был более рискованным, но и более простым, и ого единственным недостатком было то, что угон ма- шины немедленно обнаружат и сообщат о нем по теле- фону в полицию. Саймон ободрил себя тем, что если в Лос-Ремедиосе не работает добрая половина автоматов,

то за городом вообще трудно найти исправный теле- фон. Он подошел к часовому:

— Где тут телефон?

Часовой засмеялся:

— У нас такой роскоши отроду не видали.

Саймон угостил его сигаретой и направился назад

к джипу. Водитель автобуса, уже сидевший за рулем, окликнул его:

— Ну что, едешь ты или нет?

Саймон отмахнулся. Он уже нащупал в своей сумке связку ключей.

Фрезер стоял спиной к воротам внутренней ограды и не пропускал помощника губернатора. Браво дер- жался спокойно, с достоинством.

— Я представляю здесь правительство,— сказал он.— Приказываю пропустить меня.

Взбешенный Фрезер закусил губу. Он только что опустошил полфляги виски, по если это как-то подей- ствовало на него, то лишь отрезвляюще. Он разозлил- ся не на шутку.

— Убирайтесь отсюда,— сказал он,— куда хотите. Здесь я хозяин. Мне вас не жалко, но если вы войдете и вас там убьют, на меня всех собак навешают.

Они находились неподалеку от входа в мрачную пе- щеру, на черных стенах которой играли неяркие блики света. Над головами на фоне сумеречного небосвода проносились летучие мыши величиной с ворону. Мети- сы из спасательной команды, вооруженные фонарями, дрожали от страха. На стенах пещеры виднелись нари- соваппые фигурки людей эпохи палеолита. Их обна- женные тела были закрашены золой.

Уильямс прорвался сквозь взволнованную толпу. Мэри бежала чуть поодаль. Некоторые спасатели зна- ли его, так как раньше служили в Эсперапсе, они рас- ступились перед миссионером, точно овцы. Широко- плечий, слегка ссутулившийся, со стиснутыми кулака- ми, словно могучий спортсмен, готовый броситься в игру, он подошел к Браво и Фрезеру.

— Я думаю, что смогу справиться с ними,— за- явил он. — Вы пришли вовремя,— сказал помощник губер- натора.— Пожалуйста, поговорите с индейцами. Объяс- ните им, что их соплеменники заблудились в темноте

и все еще находятся под землей. Никто их не обидит. Мы хотим только спуститься в забой и вывести шахтеров.

— Я обязательно скажу это, мистер Браво,— по- обещал Уильямс.

Он выпрямился, поднял руки, точно дирижер перед оркестром, и начал говорить своим мощным звучным голосом. Такой голос вырабатывали миссионеры-ста- жеры в ходе многочасовых выступлений перед крити- чески настроенной аудиторией — они должпы были научиться завоевывать ее, прежде чем их выпустят в мир; голос Уильямса бросал вызов возмутителям спокойствия и требовал подчинения. Фразы накатыва- лись, как волны, чуть ли не в ритме песнопений. Фрезер перебил его:

— Вы объяснили им? Что вы говорите? — Прежде всего я проповедую им слово Господа нашего,— ответил Уильямс.— Я призываю грешников к покаянию и смирению. Я говорю им, что кровь Иису- са очищает от всех грехов. — У нас нет времени на это,— сказал Фрезер.— Люди задохнутся. Хватит городить чушь — скажите им, что произошел несчастный случай, что это вовсе не было никаким наказанием, что это вовсе не пред- дверье ада. Он с ненавистью смотрел на Уильямса. «Миссионер хуже самого развращенного политикана,— подумал Фрезер,— он безжалостен, как наемный убий- ца».— Кончайте проповедовать, скажите, что произо- шел несчастный случай.— Он закричал: — Скажите же, что это просто несчастный случай!

— В этом мире не бывает просто несчастных слу-

чаев,— сказал Уильямс.— Все предопределено волей божьей. Все, кроме греха.

— Уберите его с глаз моих, не то я ему врежу,— сказал Фрезер.

Он поднял сжатый кулак и опустил его: безучаст- ный вид Уильямса погасил вспышку ненависти. Уиль- ямс не замечал его, как может не замечать человек маленькую тявкающую собачонку.

— Мистер Браво,— сказал миссионер,— может быть, вы позволите мне навести порядок моими сред- ствами? Я призывал их к раскаянию, но, поскольку они не откликнулись, предлагаю применить другую такти- ку. На руднике работают полдюжины моих бывших старост. Если вы позволите мне сказать им слово, я уверен, они без труда наведут порядок. — Пожалуйста, сделайте то, о чем я вас просил,— сказал Браво,— объясните им, что случилось. Будет лучше, если вы поговорите с их шаманом. — У них нет шамана. Шаманы не допускаются в миссию. — У них всегда есть шаман,— возразил Браво. — Даже если бы он и был, я как христианский проповедник не могу иметь с ним никаких дел.

Внезапно Мэри отошла от них и направилась к ог- раде. Она спросила что-то на языке чоло, и тут же ин- дейцы ответили ей гортанным звуком. Из толпы об- наженных индейцев вышел маленький высохший старик, его вытолкнули на центр. Он выглядел нелепо в старомодной изношенной сорочке с большим количе- ством складок и пуговиц — такие сорочки надевали в торжественных случаях белые колумбийцы.

— Вот этот человек,— сказал Браво,— и есть ша- ман. А теперь объясните ему, что случилось, и попро- сите разрешения пройти.

Мэри заговорила снова, и старик ответил едва раз- личимым бормотанием. Он опустил голову и затрясся, точно в лихорадке.

— Он разрешает,— сказала Мэри,— но первой должна пройти я. — Это невозможно,— сказал Уильямс,— об этом не может быть и речи. — Я пойду одна,— сказала Мэри,— все будет в по- рядке… Мистер Фрезер, откройте, пожалуйста, ворота.

Фрезер вынул ключи из кармана и стал открывать ворота. Другой рукой он взялся за флягу, висевшую на бедре.

— Я пойду с вами,— сказал он. — Не беспокойтесь,— сказала Мэри.— Мне нечего бояться этого старика, он мой пациент.

Она прошла внутрь.

— Модесто,— позвала она, протягивая руку, и ста- рик вышел ей навстречу. Они недолго поговорили, и Мэри обернулась назад. — Теперь и вы можете пройти,— сказала она

Фрезеру.      

Уильямс расстался с Мэри незадолго до полуночи. Они постояли минуту, ничего не говоря друг другу. Их заливал лунный свет, который пробивался сквозь

клочья облаков. Рудник обессилел, притих, и теперь над ним раздавались лишь навевавшие тоску крики козодоя.

— Мне надо идти обратно,— сказала Мэри. — Я пойду с тобой. Я тоже могу чем-то помочь. — Сейчас мне лучше побыть с ними одной. — После такого долгого и плодотворного сотрудни- чества ты не можешь пойти мне навстречу? — Если ты о миссии — да, не могу. После всего, что я видела сегодня вечером, я не останусь, даже не упрашивай. Единственное, на что я согласна, не увозить детей к себе. Как мы договаривались, они могут ехать к твоей матери, у нее им будет хорошо. Пока индейцы нуждаются в медицинской помощи, я не покину их.

Ветер, приносивший с собой запах серы, взвыл в рифленом железе крыш.

— Это же гиблое место,— сказал он. — Нам обоим было безразлично, где жить и рабо- тать,— возразила она,— пока мы верили, что нужны людям. — Неужели ты не считаешь больше своим долгом донести до индейцев слово Господа? — Он отказывался ей верить. — У меня на это не останется времени,— сказала Мэри,— я буду слишком занята заботами об их не- счастных израненных телах.

Он стиснул ее руку, молча отвернулся и направил- ся к стоянке. В любую минуту его отчаяние могло прорваться гневом. Он решил, что стал жертвой ком- мунистического заговора, организованного Браво,— полковник, вне всякого сомнения, был замаскировав- шимся коммунистом. Теперь коммунистами казались ему все — и так называемые либералы, и сторонники земельных реформ, и сотрудники организаций вроде «Благотворения» — такие организации служили, по его мнению, ширмой для международных коммунисти- ческих агентств,— и добрая часть служителей римско- католической церкви, в которую проникли красные, захватившие власть в Ватикане. Он недооценивал их коварство, целеустремленность, их дьявольскую вы- держку. Они развратили своими теориями даже его собственную жену. Им удалось настроить против него даже Мэри.

Уильямс остановился па мгновение, кулаки его сжались, губы задрожали; он осознал положение,

в которое попал. «Кто-то должен предупредить Лопе- са,— подумал он.— Кто-то должен сказать генералу, что его окружают коммунисты, что даже помощник губерна- тора — красный». Он пойдет к Лопесу немедленно. Этой же ночью. Приняв решение, он обрел твердость, почув- ствовал, что к нему возвращается прежний, бойцовский настрой. Что ж, раз войны не миновать, говорил оп себе, еще посмотрим, кто победит. Он быстро дошел до стоянки и замер, не веря своим глазам. Затем он бро- сился к часовому, который спал возле ворот, закутав- шись в шерстяное одеяло.

Двумя часами ранее Саймон пригпал джип Уиль- ямса к одинокой лачуге в пригороде Лос-Ремедиоса, где он забрал Кандидо Росаса, также одетого в комби- незон механика. Затем они выехали на дорогу, веду- щую в Сосиего.

При встрече на лице Росаса появилось некое подо- бие слабой безумной улыбки, но он не произнес ни слова. Через десять минут на выезде из пригорода по- казался дорожный пикет.

— Буэнависта,— сказал Саймон.— Опустите голову ниже.

Росас, казалось, ничего не слышал. Он сидел скрю- чившись, прикрывая рукой нижнюю часть лица. Сай- мон подумал, не испугался ли он. Раньше Саймону не доводилось видеть Росаса, но он слышал о его мужест- ве и находчивости. Он был разочарован, видя перед собой сломленного человека.

Возле шлагбаума он затормозил и выключил фары.

— Сделайте вид, что спите,— сказал он Росасу.

К вечеру движение затихало, и у пикета не было машин. Двое солдат развлекались с неряшливой дев- чонкой в мини-юбке, а третий лежал на кровати возле домика. Его руку лизала кошка.

— Что бы ни произошло, оставайтесь в машине. В крайнем случае я постараюсь прорваться. От вас все равно проку мало.

Росас ничего не ответил, но его пальцы сомкнулись на рукоятке тупорылого пистолета в кармане. Если дела обернутся совсем худо и пе останется никакой на- дежды на спасение, он вытащит его и выстрелит себе в рот, в нёбо. Только не в висок, не раз учили его. Из шести человек, стрелявших в висок, один оставался

в живых. Росаса знобило, мочевой пузырь пронзала резкая боль.

Саймон поставил машину на обочину, и через не- сколько минут один из солдат, возившихся с девчон- кой, освободился и подошел к ним с планшетом,

— Откуда?—спросил он. — Из гаража Ла Фаворита. — Куда? — В мастерскую Толлера Висенте. — Цель поездки? — Нам надо заменить глушитель. — Так поздно? — Мастерская открыта до двенадцати часов. — Документы,— потребовал солдат. У него было короткое туловище, крупная голова карлика с печаль- ными глазами и невероятно кривые ноги. В его отсут- ствие возня с девчонкой приняла более серьезный ха- рактер, и он все время оглядывался.

Саймон протянул водительские права и удостовере- ние личности с фотографией. «Это для меня конец,— подумал он.— Теперь только горы».

— Что с твоим приятелем? — спросил солдат. — Он заснул. У пего был тяжелый день.

— У тебя нет документов на эту машину,— сказал солдат.

— Чего?

— На ней спецномера. Это не твоя машина. — Мы ее обслуживаем,— сказал Саймон.— Как любая машина, она иногда ломается. Как нам быть, если надо исправить тормоза или рулевое управление? Владелец должен оставаться при ней, вот как. — Я исполняю приказ начальника. — Кто твой начальник? — Оскар Мартинес. Из гаража Ла Перла. — Он сейчас там? — Должен быть. — Номер телефона? — 48332. Ты еще пожалеешь, что связался со мной. — Жди здесь,— сказал солдат.

Он заковылял к невысокому столику возле дороги, на котором стоял полевой телефон устаревшего образ- ца. Когда он обернулся, девчонка уже высвободилась и оправляла на себе одежду, но то, что он успел

увидеть, вызвало у него обиду. Проходя мимо спящей суки, он пнул ее так, что та отлетела на середину до- роги. Скуля, сука убежала, солдат плюнул с отвраще- нием ей вслед и поднял трубку. Саймон вынул из кар- мана револьвер девятимиллиметрового калибра, взвел курок, сиял с предохранителя и положил обратно. Он находился в приподнятом настроении. Солдат стоял, прижав трубку к уху,— линия, как обычно, была от- ключена. Он пе знал, как поступить. Ему следовало зайти в домик и доложить об этом подозрительном случае сержанту, но все внимание сержанта было со- средоточено на шлюхе и бутылке рома. Солдат знал, что излишнее служебное рвение не вознаграждается.

Он положил трубку и вернулся к машине.

— Сколько времени займет ремонт? — Примерно час. — Ладно, проезжай.

Он пошел открывать шлагбаум. Саймон бросил ему сигарету и быстро проехал под поднятым брусом. Ра- достно и уверенно он нажал на педаль газа и погнал машину, удерживая ее в заносе на поворотах, иногда он замечал, как сжимается Росас во время наиболее рис- кованных виражей, из которых Саймон легко выходил.

«Слава богу, со мной все в порядке,— подумал Саймон.— Мои нервы это выдерживают». Ему было интересно, что делали с Росасом в тюрьме, и он хотел спросить его; но в движении существовали свои стро- гие правила. Никаких вопросов, никаких ответов. Саймон знал — иногда допрос начинался с того, что человека, прежде чем задать ему первый вопрос, каст- рировали наполовину. Бывший товарищ по кличке Тарзан показал однажды Саймону, что осталось у него от половых органов, и движение было вынуждено каз- нить его как предателя. Аргументация звучала так: ему отрезали лишь одну железу, следовательно, он по- шел с ними на сговор, чтобы сохранить вторую.

На поворотах Росаса бросало из стороны в сторону.

— Устали? — спросил его Саймон. — Все в порядке.

Правда ли, что после кастрации голос становит- ся тонким, или это очередная шутка? Голос Росаса был хоть и слабым, но довольно низким. По последним слухам, американские советники, работавшие в поли- ции, привезли с собой новое электронное устройство, которое при воздействии на мозг давало тот же эффект, что и лоботомия — у человека пропадало желание со- противляться. Саймону показалось, что именно это и случилось с Росасом. Его вытащили через дыру в тю- ремной стене, перебив стражу из автоматов, но когда- то неистовый Росас уже был превращен в безвольную тряпку. Партизан потряс его сломленный вид, непо- движный взгляд, восковая бледность кожи. Что с ним сделали?

— Куда мы едем? — выдавил из себя Росас. — В большую деревню вниз по этой дороге. — А потом? — Не знаю. Мне знать не положено. — Я хочу пить. — Потерпите несколько минут.

Приехав в Сосиего, Саймон поначалу хотел спря- тать машину и пойти к Садику пешком. Но он поду- мал: какой в этом смысл? Все равно в таком месте все обо всем знают. Он постучался к Садику в дверь; вну- три залаяла собака, расшумелись, закудахтали куры.

Садик вышел в пижаме, с ружьем в руках.

— Я Икарус,— сказал Саймон.— Я привез груз.

Он подтолкнул Росаса вперед.

— Это Мазепа. — Почему никто не предупредил меня о вашем при- езде? — проворчал Садик. Он опустил ружье. — Не было времени,— ответил Саймон.— Дайте ему воды. Он хочет пить.

Садик принес воду в кружке, Росас взял ее и стал пить. Руки у пего тряслись, вода стекала с уголков рта. Садик и Саймон переглянулись.

— Как вы добрались сюда? — На машине миссионера. Она на улице.

С тревогой в голосе Садик сказал:

— Никто не приказывал вам угонять машину. — Другого выхода не было. Мне пришлось действо- вать на свой страх и риск. — Знает ли миссионер, что машина угнана? — Теперь уже знает. — Кто-нибудь вас здесь видел? — Все видели. — Вы понимаете, что натворили? —спросил Са- дик.— Это место для нас загублено. — Вы и так тут засиделись,—сказал Саймон.

Садик скрылся за занавеской, разбудил жену, при- казал ей встать и одеть детей, собрать самые необхо- димые вещи, какие они смогут унести с собой, вклю- чая трехдыевный запас пищи, и приготовиться к уходу.

Он вышел к Росасу:

— Дайте мне вашу одежду. Вы можете надеть это.— Он протянул ему рубашку и брюки. — Как вы себя чувствуете? — Нормально. — Длительный переход выдержите? — Если это необходимо.

Садик повернулся к Саймону:

— Вы вернётесь в Лос-Ремедиос. — Мне теперь туда путь заказан,— ответил Сай- мон.— Мне надо скрыться. На пикете записали все мои данпые. — Если вы поторопитесь, то, возможно, еще успе- ете проскочить,— сказал Садик.— Вы возьмете пасса- жира. Его надо доставить в город любой ценой. — Если им сообщили об угоне машины, я ничего не смогу сделать. — Вы не должны были ее угонять,— сказал Са- дик,— раз вам приказали только снять номера. Я ду- маю, вас за это накажут. И поделом… Дайте мне ком- бинезоп,— сказал оп Росасу.— Слава богу, хоть раз- мер подходит.

Взяв комбинезон и фопарь, он вышел на задворки черным ходом. На задворках стояла большая клетка со спящим детенышем ягуара. Под клеткой находились люк и лестница, ведущая в подземелье. Садик отодви- нул клетку, ягуар проснулся и зарычал. Загремев бол- том, которым запиралась крышка люка, он поднял ее, посветил фонарем впиз и свистнул.

— Просыпайтесь,— сказал он.— Пора уходить.

Борда отозвался: «Иду»,— и вскоре Садик услышал

его шаги, увидел отсвет масляной лампы на степах подземелья. «У меня есть еще час,— подумал он.— Не забыть бы выпустить живность».

Глава 21

В воскресенье собор был переполнен прихожанами, которые пришли послушать проповедь па тему «Бла- женны кроткие, ибо они унаследуют землю» , под- сказанную строкой из Евангелия. Проповеди отца 45

Альберто, дразнившие правительство, приобрели попу-» лярность — они котировались в среде пресыщенных богачей на уровне корриды с хорошим мексиканским матадором. Дополнительный наряд полиции боролся с пробками возле собора, помогал парковать громадные американские лимузины. Городская знать приходила рано и не оставляла ни одного свободного места, а пос- ле службы верхушка общества устраивала коктейли, где с веселым изумлением обсуждала нападки отца Альберто. Когда священник был особенно резок, все говорили, что сегодня он в ударе, что спектакль удал- ся на славу. Люди, близкие к епископу, просили его не лишать их развлечения и не утихомиривать отца Аль- берто, по епископ уже колебался.

Начало проповеди не предвещало ничего интерес- ного. Оно было слишком сухим и никого не трогало. Отец Альберто приводил цифры, которые ничего не го- ворили аудитории и не производили на нее впечатле- ния. Никто не оспаривал того факта, что три процента населения владеют шестьюдесятью процентами земли. Никто не отрицал, что большая часть народа необразо- ванна, страдает от болезней и эксплуатации, терпит нужду и обречена на раннюю смерть. Эти общие мес- та нагоняли скуку на людей, ждавших чего-нибудь сногсшибательного. Отец Альберто говорил, что тех денег, которые в среднем богатая семья расходует на традиционную майскую праздничную нугу46, хватило бы в среднем на месячное питание бедной семьи. Большая часть аудитории стояла па позиции консер- ваторов, которые признавали, что все обстоит именно так, как говорит священник, но считали существующее положение частью непостижимого божьего промысла. Согласно расхожему доводу, бедняки и нищета необхо- димы хотя бы для того, чтобы богатые могли упраж- няться в щедрости. «Собаки бросаются на нищих, бе- лые истребляют индейцев или превращают их в ра- бов»,— говорил священник своим прихожанам, а они подавляли зевоту в ожидании фейерверка остроумия. Отец Альберто, сделав паузу, обвел взглядом безуко- ризненно одетых мужчин и женщин, увешанных драго- ценностями,— все они сидели со скучающими лицами. Они рассчитывали на большее. Они ждали, когда священник назовет их, как он это делал раньше, ханжами— порождениями ехидны. Отец Альберто про- должил проповедь. Его голос, спокойный и негромкий, едва долетал до задних рядов. «Кроткие,— сказал он,— унаследуют землю».

— Они унаследуют землю,— повторил он,— но лю- дям, которые ведут их за собой, которые отвоевывают для них то, что должно принадлежать кротким, самим не следует быть такими. Кротких поведут за собой студенты и священники, они будут сражаться бок о бок везде, где им придется сражаться,— на улицах или при необходимости в горах — против капитализма, этого Молоха, ставшего в наше время врагом христи- анства.

Епископ, сообщил отец Альберто собравшимся, по- просил его прочитать проповедь, которая должна была стать заключительной, на тему «Революция без наси- лия», но священник почувствовал, что не в состоянии сделать этого.

— Христос велел нам подставлять собственную щеку,— сказал отец Альберто,— но он не велел угова- ривать наших ближних подставлять свои щеки. Рели- гия не должна обезоруживать тех, кого угнетают и ис- требляют. — Протест, не приносящий плодов, изживает сам себя,— продолжал священник.— Протест питается на- деждой, пусть даже далекой. Протестующему должна быть оставлена хоть маленькая толика веры в гряду- щие перемены к лучшему, в возможность убедить злых людей отвратиться от творимого ими зла. Если же на- дежды на это нет, если наш протест уходит в пустоту, то слова «революция без насилия» из бессмысленного лозунга превращаются в нечто более опасное. Они ста- новятся умышленным обманом, изобретенным специа- листами по психологической войне для того, чтобы угнетенные сложили оружие.

Его голос набрал силу.

— ’Отныне религия перестает быть опиумом для народа. Сам папа Павел благословил бы вооруженное восстание, если бы его убедили в том, что другого спо- соба избавить бедняков от угнетения пет.

Когда отец Альберто сошел с кафедры, его охвати- ло отчаяние. Прихожане с невозмутимым видом чинно рассаживались по автомобилям, должно быть пред- вкушая веселое застолье, благодатные объятия перин в полумраке спален, зашторенных на время сиесты…

И зачем только он пытался достучаться до них? Он ведь сам сказал им, что протест, не приносящий пло- дов, изживает себя. Его проповеди были, несомненно, столь же бесполезны, как и лозунг: «Революция без насилия».

Полковник Арана, отсидев всю проповедь в первом ряду, сам записал ее от начала до конца на магнито- фон, и вскоре пленку прокрутили епископу, а копию отослали архиепископу в Боготу. Судьба отца Альбер- то должна была решиться в ближайшие дни. В поне- дельник он получил ответ от последней, пятой по сче- ту, организации, к которой он обращался за помощью. «Латиноамериканский комитет лиги борьбы за права человека сожалеет…» Днем ректор «Высшей школы», где священник читал аспирантам курс английской ли- тературы, вызвал его к себе в кабинет. Тепло поздра- вив отца Альберто с проповедью, он сказал, что многое в ней тронуло его, но затем ректор признался, что семьи некоторых аспирантов, слушающих лекции по английской литературе, оказывают на него давление. «Может быть, пока все не уляжется…» — сказал рек- тор, и отец Альберто понял его. На следующий день епископ сообщил отцу Альберто о решении архиеписко- па освободить его от обязанностей священника и ото- звать в Боготу, где ему будет предоставлена работа в аппарате управления епархией.

— Надеюсь,— сказал епископ,— когда-нибудь вы еще вернетесь.

Выйдя из резиденции епископа и направившись в свой кабинет при соборе, отец Альберто принял ре- шение никуда пе уезжать, забаррикадироваться дома и спровоцировать применение силы. У него зародился смутный безрассудный план обороны, которую он зай- мет, превратив с помощью засовов и оконных решеток принадлежащие ему комнаты на последнем этаже ста- рого дома в неприступную цитадель; оттуда он будет совершать неожиданные набеги на собор и пропове- довать хотя бы немногим случайно оказавшимся там прихожанам и своим почитателям правду, которую с таким пренебрежением отвергли их духовные отцы.

Вечером, когда стемнело, он спустился на улицу и вошел в собор через боковую дверь. Вскоре ему уда- лось собрать небольшую группу людей — здесь было несколько человек: старуха, что присматривала за лич- ными часовнями, сторож, церковный служка, женщина,

продававшая возле главного входа почтовые от- крытки, какие-то несчастные, которые забрели в собор якобы для молитвы и расположились тут на ночлег, не обошлось и без шпика — он следовал за отцом Альберто по пятам с того момента, как священник вышел из своего кабинета,—шпик стоял в глубине и старался запомнить все слово в слово. Отец Аль- берто заявил, что пришло время сказать НЕТ. «На све- те живут миллионы таких же людей, как вы,— говорил священник своим слушателям,— и все, что требуется сделать, если вы хотите побороть бессердечие вла- стей,— это встать плечом к плечу и дружно сказать НЕТ». Немногочисленная паства слушала с огромным вниманием и принимала призыв священника всей ду- шой. Отец Альберто велел всем, кто присутствовал, собрать своих друзей и привести их сюда завтра вече- ром в это же время. Ему уже мерещился собор, запол- ненный кроткими и смиренными.

Утром, на рассвете, священника разбудил вчераш- ний полицейский, который предельно вежливо попро- сил его собрать вещи и через час быть готовым к отъ- езду. Полицейский получил указание посадить отца Альберто на самолет, следующий в Боготу восьмичасо- вым рейсом.

— А если я стану сопротивляться? — Будьте благоразумны, отец. Вам нет смысла со- противляться. Это не арест. Мне приказано только про- следить, чтобы вы сели на самолет.

Отец Альберто подошел к окну и увидел внизу ра- бочих, возводивших па краю площади трибуны для предстоящей церемонии. Окно находилось на высоте не менее двадцати футов. Полицейский придвинул стул к двери и сел. «Он прав — сопротивляться бес- смысленно»,— подумал священник. Он понял, что его деятельность в Лос-Ремедиосе подошла к концу.

— Вы тоже рабочий человек,— сказал отец Аль- берто полицейскому.— Вас тоже эксплуатируют. Мо- жет быть, вам живется лучше, чем большей части ра- бочего класса, но и вы едва сводите концы с концами. — Что же вы предлагаете Мне делать? — Бросьте свою службу. Найдите достойную, при- личную работу. — Может быть, вы подскажете мне, где ее оты- скать, отец? Я только выполняю приказы. Ответствен- ность несут те, кто их отдает. Я согласен, что было бы неплохо иметь возможность сказать НЕТ, но стоит мно сказать НЕТ, и мои дети — а у меня их пять — оста- нутся без куска хлеба.

По дороге в аэропорт они продолжили разговор.

— Отец, вы сами должны были понять, что рано или поздно вам придется уехать. Ваше присутствие терпели, пока положение оставалось относительно ста- бильным, но как только партизаны появились снова, сразу стало ясно, что вам придется покинуть город. — Какие партизаны? Разве газеты не сообщали, что партизаны ликвидированы? — спросил отец Аль- берто. — Ликвидированы те, что пришли из Эквадора. Я говорю о новой группе — городские юнцы, которые подались в Кебрадас. Час от часу не легче. Конца это- му не видно. — Вас ждут тяжелые времена. Не хотел бы я ока- заться на вашем месте, когда начнется настоящая ре- волюция.

В аэропорту многие здоровались с отцом Альберто, а некоторые узнавали и его спутника. К полицейскому люди были настроены явно враждебно — сознание того, что скоро они улетят отсюда, давало им смелость отпускать в его адрес оскорбительные замечания. Реги- стратор у стойки, обратив внимание на то, что билет отца Альберто был только в одну сторону, поделился этим известием с коллегами, обсудил его, и оно поле- тело от одного служащего к другому; вскоре к священ- нику подошел носильщик, который взвешивал его багаж.

— Отец, нам всем жаль с вами расставаться. Когда вы вернетесь? — К сожалению, нескоро,— ответил отец Альбер- то.— Меня посылают в далекое путешествие. Попра- вить здоровье.

Он улыбнулся, и носильщик покачал головой.

Полицейский, смущенный неприкрытой враждебно- стью людей, их недружелюбными взглядами и словами, изо всех сил старался показать, что свобода отца Аль- берто ничем не стеспеиа. Он пересел на дальний от священника конец скамейки и уткнулся в газету. Отец Альберто встал и направился в туалет, полицей- ский опустил газету и лишь посмотрел ему вслед.

Отец Альберто раскрыл окно туалета. Внизу, в за- пущенном садике, росли чахлые розы, а несколькими ярдами дальше вытянулась вдоль тротуара вереница такси, водители которых рассчитывали растрясти ко- шельки пассажиров прибывающего самолета. Забрав- шись на подоконник, священник сумел протиснуться наружу. Он быстро подошел к ближайшему такси.

— Как называется деревня возле Кебрадаса? — Сосиего. — Ах, да, конечно, Сосиего. Отвезите меня туда.

Минутой позже он похлопал водителя по плечу.

— Вы знаете какую-нибудь оружейную лавку? — Знаю дюжину. Что вам нужно? — спросил во- дитель. — Обыкновенное охотничье ружье. Без всяких пре- мудростей. Что-нибудь подходящее для охоты па ягуара. — Я отвезу вас к одному моему знакомому,— ска- зал водитель.— Если вы хотите купить доброе охот- ничье ружье, лучше вам нигде не сыскать.

Глава 22

Старик чоло за три дня довел Борду до Кебрадаса, дававшего приют беглецам со времен инков; в горах Борда отыскал охотника, который должен был отвести его к некоему «арабу». Садик неделю скрывал Борду у себя, а затем снабдил его подложными документами на имя квалифицированного строительного рабочего, родившегося в Летисии в 1950 году.

— По прибытии в Лос-Ремедиос вам приказано отправиться к подрядчику Миронесу. Вы будете его новым верхолазом — он давно подыскивает себе рабо- чего этой специальности.

При проезде через пикет на обратном пути все про- шло гладко, и самоуверенный, охваченный эйфорией Саймон не смог удержаться от соблазна не торопясь побалагурить с солдатом, напоминавшим карлика. Отъехав от пикета па такое расстояние, что солдаты уже не могли их видеть, Саймон свернул с дороги, спрятал джип среди деревьев, а оставшуюся часть пути они проделали пешком.

Эту ночь Борда провел в доме Миронеса, а на дру- гой день бразильца привели в какую-то комнату для разговора с человеком, которого он так и не увидел,— голос доносился из-за ширмы.

— Поскольку дело не терпит отлагательства,—ска- зал незнакомец,— у вас есть основания работать в праздничный день. Несколько черепиц уже свалилось с крыши, это опасно для прохожих. Ваш пропуск обес- печивает проход в любую часть собора в любое время, а еще вам дадут ключ от двери, за которой находится лестница, ведущая на колокольню. Чтобы дать время служащим собора привыкнуть к вашему присутствию, начните работу как можно раньше. С собой возьмите только новую черепицу, раствор и инструменты. Ору- жие будет лежать в колокольне на основной перекла- дине, к которой подвешен колокол. Вы не должны по- являться там до половины двенадцатого.

Дедам ныне живущих людей японская ширма ка- залась роскошным приобретением, но с годами ее ма- териал выцвел и обветшал, как и прочие детали убран- ства этой убогой комнатушки — стершаяся хромировка предметов в стиле модерн, пластмассовые поверхности «под кожу», лампада, горевшая перед изображением полной мадонны в одежде блеклых голубых и зеленых тонов. У двоих мужчин, которые привели Борду и сели по обеим сторонам от него, засунув руки в карманы курток, были лица типичных гангстеров. «Серьезные ребята»,— подумал бразилец.

Человек за ширмой сменил позу, шелк натянулся. Что-то в его голосе не нравилось Борде. Он ожидал, что они по-товарищески, как мужчина с мужчиной об- судят предстоящую операцию, но этот человек своим

елейным голосом напоминал Борде актера, реклами- рующего шоколад с телеэкрана,— он вкрадчиво, нена- вязчиво приглашал к опасности, преподносил ее как привилегию.

— Сознание того, что вы действуете не в одиночку,

что тысячи невидимых друзей стоят за вашей спиной,

поможет вам спокойно и уверенно выполнить это ре-

вoлюциoннoe задание.

Борда понимал: это реклама одиночества. Одиноче- ства в шоколадной облатке.

— Мы не пожалели ни времени, ни сил на разра- ботку надежного плана вашего отхода.

«Я им нужен только на один раз,— подумал Бор- да.— Меня отдадут па съедение волкам».

— А теперь, наверно,— сказал человек за шир- мой,— стоит пробежаться еще раз по деталям —мы должны быть уверены, что ничего не упустили.

Глава 23

Величественный крестный ход, совершаемый в Лос- Ремедиосе ежегодно в первый день мая, служил пово- дом для определения общественного положения граж- дан, их места в иерархии; каждый заявлял о своем статусе на год. Человеку четко указывали его положе- ние, отводя ему определенное место в процессии, а все остальные, кто смотрел на крестный ход со стороны, не имели вовсе никакого статуса. В течение двенадцати месяцев люди строили козни, пускали в ход все свои связи, метались от одного блока к другому в попытках приблизиться к голове процессии, но, поскольку инт- риговать приходилось осторожно и скрытпо, заметные продвижения вперед случались редко. Четких критери- ев отбора не существовало. Во главе процессии обычно шествовали ультраконсерваторы с безупречной генеало- гией, но были там и просто богачи. Дамы из сестрин- ской общины Священного Терновника, которые шата- лись под тяжестью массивных подсвечников с незаж- женными свечами, занимали свое место за иконой лишь в том случае, если их положение было подкреплено хотя бы несколькими сотнями песо, лежавшими в бан- ке. Если семья одной из этих женщин разорялась, то женщину рано или поздно перемещали назад и при- соединяли к сестрам из общины Пяти Священных Ран, но при этом все же ставили впереди жены агента «Дженерал моторс», самого состоятельного человека Лос-Ремедиоса. Члены могущественных древних родов жили в целом скромно и непритязательно; люди, чьи предки приплыли из Испании вместе с Писарро чтобы разграбить страну, раз в год в течение этих двух часов упивались славой, шествуя с поднятыми голова- ми, в то время когда прочие преклоняли колена.

В этот день всех охватывала напускная удаль, по традиции люди чуть ли не с религиозным фанатизмом отдавали себя во власть случая. Раз в году, первого мая, каждый становился игроком. Важные спорные вопросы решались раз и навсегда при помощи монет- ки, женщины раскладывали пасьянс, чтобы узнать, стоит ли уйти от мужа или завести любовника, мужчи- ны вовсю играли на фондовой бирже. В барах, когда 47 приходила пора расплачиваться, случаи решал, как платить — вдвое больше, чем положено, или ничего. Только в этот день на рыночной площади разрешалось ставить лотки со сладостями — дети могли выиграть сладости, играя в кости.

Это был день Святой Девы Лос-Ремедиоса — румя- ной рябоватой куклы в пелеринке, украшенной драго- ценными камнями; Святая Дева совершала короткое путешествие по улицам, а истеричная толпа видела в ней западное подобие Шивы, бога сотворения и смер- ти. А еще это был день губернатора — чернь судила о губернаторе по тому, как он совершал обряд; в этот день все могли увидеть его, когда он шел в одиноче- стве, непосредственно за паланкином с Девой, чуть впереди своего помощника и старшего члена кабинета. Философ Мигель де Гонгора, предшественник Лопеса по губернаторскому креслу, заметил как-то, что по сво- ей организации, по чувствам, которые она пробужда- ла, церемония напоминала корриду; в роли матадора выступал губернатор, а мнение толпы о нем определя- лось его стилем и техникой исполнения обряда. Де Гон- гора писал в своих мемуарах, что жители Лос-Реме- диоса готовы терпеть тиранию губернатора, если в этот день он оправдал их надежды.

Тридцатого апреля, вскоре после полудня, генералу Лопесу неожиданно нанес визит шеф полиции, пол- ковник Арана. Арана, которого провели к губернатору, как всегда, без формальностей и проволочек, застал Лопеса в тот момент, когда он во второй раз читал сообщение о несчастье на руднике. Для генерала день начался с неприятностей. На рассвете его разбудили, чтобы известить о беде в Ультрамуэрте, а затем, через час, как только он вошел в свой кабинет, его любимая вещь, картина «Похищение Елены», написанная по стеклу, свалилась со степы и разбилась вдребезги. Ге- нерал увидел в этом дурное предзнаменование. Он сно- ва читал: общее число жертв неизвестно… работы оста- новлены… пострадавшим срочно оказывается помощь. Адъютант, сопровождавший Арану, передал генералу второй выпуск «Эль Диарио». Свободное пространство, оставшееся в первом оттиске после того, как цензор выбросил осторожное сообщение о несчастье, было за- полнено подробностями баскетбольного матча. Генерал с раздражением заметил, что по чьей-то оплошности на странице осталась фотография, на которой с глупым видом улыбались шахтеры и которая теперь не имела никакого отношения к публикуемым материалам.

Арана принес тревожные вести. Утром в связи с по- хищением автомобиля американского миссионера Гра- аля Уильямса был арестован молодой человек по имени Хуан Саймон. Саймон признался, что машиной с но- мерами армейской контрразведки воспользовались для того, чтобы вывезти из города партизанского лидера Кандидо Росаса, недавно бежавшего из тюрьмы. Росас был доставлен в Сосиего, в дом Мустафы Садика, тор- говца ливанского происхождения; имелись все основа- ния думать, что Садик — агент партизан и что ускольз- нувший из-под надзора отец Альберто тоже отправился к ним, Когда полиция, посланная в Сосиего, прибыла на место, Садика и след простыл. Саймон также пока- зал, что в Лос-Ремедиос он вернулся вместе с челове- ком, который не назвал себя, но описание его внешно- сти и заметный бразильский акцент указывают па то, что это был Орландо Борда, сопровождавший банду, которую недавно уничтожили в Каямбо.

Глядя в записную книжку, Арана перечислил неко- торые факты из биографии Борды. В 1968 году Борда ездил в Уругвай в качестве капитана бразильской сбор- ной по стрельбе. В 1969 году ему предложили заняться подготовкой национальной олимпийской команды, но он был арестован и обвинен в похищении человека. В том же году бежал из тюрьмы Сан-Паулу. Счита- лось, что после этого он был замешан в нескольких по- хищениях и ограблениях банков, которые совершали подпольные организации. На данном этапе Арана счел необходимым довести до сведения генерала общее мне- ние своих сотрудников, что в ближайшее время не следует исключать возможность хорошо организован- ной покушения на жизнь губернатора.

Слушая шефа полиции, генерал решил, что он, на- верно, поступил все же правильно, оставив Арану при себе, хотя и собирался избавиться от него. «Нет,— подумал он,— больше нельзя допускать, чтобы меня даже мысленно связывали с ним. Нас начинают пу- тать, в народе говорят, что губернатор сам изобретает орудия пыток, сам дает команду «пли!» при расстре- лах. Жаль, что искусством подавления владеют только психопаты». Лопес с отвращением наблюдал за подо- бострастно улыбавшимся Араной. Один из тайных аген- тов Лопеса сообщил ему, что Арана причастен к пор- нобизнесу. Генерал, действуя совершенно бессозна- тельно, разорвал под столом записку с донесением агента на клочки. Это был поступок, знаменательный для его теперешнего настроения.

И все же хорошо, что он оставил Арану. Опыт подсказывал Лопесу, что гуманный полицейский плохо справляется со своими обязанностями. Генерал искрен- не ждал того дня, когда аппарат подавления, необхо- димый полицейскому государству, накопец-то будет ликвидирован. Он считал, что люди тина Арапы, полез- ные в период, когда объединение страны требует жест- кой дисциплины, сами приближают этот день.

Если, как полагал Арана, Борда прибыл в Лос-Ре- медиос с заданием убить генерала, единственный впол- не удобный случай для этого представится во время завтрашней церемонии. Арана предлагал на выбор одну из следующих предосторожностей.

Первая альтернатива — именно ее Арана считал наиболее предпочтительной — состояла в отмене крест- ного хода, так как церемония, признался полковник, не позволяла полиции принять необходимые меры без- опасности. Лопес покачал головой. Это будет восприня- то как бедствие. Темные крестьяне, рабы атавистиче- ских дедовских традиций, потеряют надежду на уро- жай. Они даже не станут сеять. Генерал напомнил Аране, что за всю историю города крестный ход был отменен лишь один раз, когда церемония совпала с сильным землетрясением.

В таком случае, спросил Арапа, не согласится ли генерал окружить себя телохранителями?

Лопес отверг и это предложение. Так пе поступали даже в худшие дни насилия, когда губернатор — а им неизбежно становился член консервативной партии — служил объектом ненависти либералов, составлявших сорок процентов населения. Лопес не возражал против того, чтобы Арана расставил вооруженных полицей- ских в штатском, если ему удастся набрать нужное ко- личество, по обеим сторонам дороги через каждые пять метров, и отдал приказ очистить от людей крыши. Но идти за Святой Девой он будет один. Генерал сказал, что, помимо других соображений, он руководствуется и тем, что появление телохранителей в голове процес- сии нарушит тонко отрегулированный социальный ме- ханизм церемонии и будет воспринято знатными горо- жанами как оскорбление, поскольку они будут выну ж- дены идти позади полицейских, которых пе считают за людей.

Наконец, Арана предложил изменить в последний момент, без предупреждения, путь следования процес- сии. Обычно процессия шествовала по лабиринту узких улочек в центре города, а ее ход замедлялся черепашь- им шагом самой старой аристократки с самым тяже- лым подсвечником; Арана предложил направить крест- ный ход по современным магистралям, где можно бу- дет сдерживать толпу на приличном расстоянии и вся церемония ускорится.

Генерал снова возразил. Это, сказал он, лишит це- ремонию смысла, который состоит в том, чтобы дать возможность покровительнице города посмотреть па своих подопечных, а им — увидеть ее. Он напомнил Аране о тысячах граждан, которые уплатили немалые деньги за лучшие места у окоп или на балконах, рек- ламируемые последние три месяца,— каково же будет их разочарование, когда они на рассвете займут места и ничего не увидят. Если в городе есть человек, готовя- щий политическое убийство, то у Арапы остается двад- цать четыре часа, чтобы найти его, сказал Лопес. На- рушать традицию нельзя.

Генерал, как обычно, в одиночестве выпил за лен- чем кофе с диетическими сухариками, после чего при- лег на час в затемненной комнате и попытался — на этот раз, правда, не совсем успешно — отрешиться от всех тревог и забот с помощью специальной методики. В три тридцать он встал и быстро направился в каби- нет, где прочел несколько отчетов и подписал ряд бу- маг, а в четыре часа Лопес вызвал к себе начальника городского гарнизона.

Полковник Фигероа знал все о запланированном пе- ревороте, который должен был произойти сразу после окончания церемонии, через десять минут после того, как Деву внесут в собор и она займет свое постоянное место.

Полковник пе был стойким приверженцем пи одпой из двух партий, когда-то он считал себя либералом, но уже давно находился в услужении у консерваторов, которым принадлежала власть в департаменте. Фиге- роа пытался преодолеть комплекс неполноценности и в то же время растравлял его, все свободное время го-

няя на быстроходном катере по небольшому озеру в окрестностях Лос-Ремедиоса, и, хотя сам он не мог решиться на что-то значительное, исполняя приказы, он действовал четко и безукоризненно.

Фигероа подтвердил, что трое неблагонадежных офицеров отосланы в отпуск, что гарнизон приведен в боевую готовность и содержится в казармах на воен- ном положении. Пять старых танков «Шерман» будут переброшены в стратегически важные точки города; Лопес знал, что стоит ему попросить дополнительную информацию, как полковник обрушит на него поток све- дений об их экипажах и вооружении. Поручив руковод- ство операцией Фигероа, генерал мог не опасаться, что танкам не хватит горючего или боеприпасов. Полковник сообщил, что все «Молнии» ударной тройки — они казались музейными экспонатами — тщательно прове- рены, подготовлены к полетам и стоят наготове в аэро- порту. В определенный час оии поднимутся в воздух, будут летать над крышами, и, как выразился Фигероа, уже одно их присутствие сделает людей покладистыми. Фигероа заверил генерала, что кровопролития удастся избежать. В двенадцать часов пятнадцать минут по ра- дио передадут национальный гимн и сообщение об успе- хе восстания. Это послужит сигналом к действию для друзей Лопеса в столице, где произойдет такой же безбо- лезненный переворот. Единственным человеком, вызы- вавшим смутное недоверие, был помощник губернатора; все, кто пытался выяснить его позицию, отметили, что Рамон Браво держится с загадочпым безразличием. «Но он — единственный либерал среди сотни консерваторов, у него пет ни власти, ни поддержки»,— сказал Фигероа,

Полковник провел у губернатора два часа. Лопес обсудил с ним и одобрил все детали завтрашней опе- рации. После его ухода генералу оставалось только ждать, и он впервые в жизни занервничал. Всю свою жизнь он уверенно продвигался вперед, потому что за- ряд несокрушимого трезвого оптимизма давал ему пре- имущество перед соперниками, склонными, как многие колумбийцы, к самокопанию и неверию в свои силы, Генерал привык отмахиваться от мелких неудач и именно поэтому не научился противостоять таким серь- езным ударам, как несчастье на руднике, на который возлагались большие надежды. Сейчас Лопес почувст- вовал, как ои одинок. У человека такого положения нет друзей, от которых можно не таить свои слабости.

Люди из ближайшего окружения сами отталкивали его своим подобострастием и стремлением извлечь из от- ношений с ним личную выгоду. Лишенный дружеской поддержки и одобрения, Лопес в который раз ощутил потребность в подсказке свыше.

Генерал надел поношенный хлопчатобумажный костюм, нашел измятую панаму, нацепил очки с затем- ненными стеклами, и через несколько минут уже ехал в «опеле» старой модели по дороге в Буэнависту — так он поступал уже не раз. Лопеса можно было принять за разорившегося лавочника, а в кармане у него ле- жали документы на имя некоего хирурга-стоматолога. На пикете при въезде в Буэнависту солдат обошелся с ним весьма бесцеремонно, он сорвал с Лопеса очки и пристально посмотрел ему в лицо, отчасти вернув генералу утраченное спокойствие.

Конечным пунктом поездки была хижина, располо- женная в самом убогом, пользующемся дурной славой районе этого городка; в хижипе жил индейский бру- хо— знахарь и предсказатель, к услугам которого прибегали многие белые. Подъехав, генерал заметил несколько стоявших неподалеку роскошных автомоби- лей, и ему пришлось дожидаться своей очереди, пока шаман не отпустил клиентов, которые прибыли рань- ше, наконец появилась женщина с зобом и провела его внутрь. Шаман, а им был старик с лисьей мордочкой, одетый в засаленную куртку из акульей кожи — курт- ки такого фасона обычно носят саксофонисты,— ждал его, сидя среди отвратительного хлама, служившего колдуну для его ремесла. Подумав, что вошедшему нужно средство от импотенции, он стал прикидывать, сколько он сможет взять с него за банку адского варе- ва, которое он давал в таких случаях, но, посмотрев на Лопеса во второй раз и увидев его вблизи, шаман развол- новался не на шутку. Лопес объяснил шаману, что при- шел не за снадобьем и не ради заклинания, он хочет узнать, что его ждет, и шаман, неистово дрожа, подтол- кнул к нему коробку и предложил выбрать «судьбу».

Лопес понял, что ему дали выбрать одну из тех бумажек, какие печатались в округе тысячами— их вкладывали в пачки сигарет и жевательной резинки, что продаются в автоматах, их вытаскивали канарей- ки, которых носили в клетках слепые — монополисты дешевого гадания. ; Эти предсказания составлялись в расчете на реалистов, израсходовавших все запасы

надежды, они были сформулированы в негативной форме, в них гораздо чаще говорилось о предательстве или беде, чем о любви или невероятном счастье.

Генерал распечатал свою «судьбу», он знал, что найдет в ней мало утешительного. Он ожидал, что ему посоветуют остерегаться романтических приключений, не отправляться в путешествия, не давать денег в долг и не вкладывать их в дело, ничего не покупать и не продавать — одним словом, избегать всяких действий. Но, обнаружив, что ему достался совершенно чистый клочок бумаги, Лопес невольно содрогнулся. Так вот, значит, каков был приговор фортуны — пустота. Ша- ман, корча, точно в судороге, гримасы, с пеной па гу- бах, пытался выхватить бумажку из его рук, объясняя, что за сегодняшний день такое уже случалось два или три раза, что все дело в неисправности печатной маши- ны. Он упрашивал Лопеса выбрать «судьбу» во второй раз, но генерал покачал головой, аккуратно свернул бумажку и положил ее в карман. Он вышел, шаман следовал за ним по пятам, умоляя попытаться еще раз. «Узнал ли он меня, а если нет, то что прочел он в моем лице?» — спрашивал себя генерал.

Оставалось только одно средство, и Лопес от шама- на сразу отправился в собор, который был переполнен членами разных братств и большими семейными груп- пами, голоса людей сливались в негромкий гул, а не- сколько тысяч свечей, горевших в полумраке, создава- ли эффектную контрастную мозаику.

Эта гудящая толпа собралась па церемонии, кото- рыми отмечался канун крестного хода. Вначале было «Благословение огня» — вполне благопристойное хри- стианское шаманство, которое нередко совершалось в испанских церквах, а здесь индейцы охотно переняли его и сделали частью своего религиозного культа. За- тем происходило массовое крещение тридцати трех де- тей, причем всех девочек нарекали именем Мария Гло- рия, а мальчиков — Сальвадор. После крещения начи- налось «Шествие свеч» — сокращенный вариант завт- рашней процессии, — которое происходило в стенах со- бора. Толпа радовалась, ликовала, потому что Дева находилась в благодушном настроении — это опреде- лили авторитетные знатоки.

Затем началась раздача святой воды, длинная оче- редь медленно двигалась мимо купели, а ризничий на- ливал из кувшина но несколько капель в бутылочки, которые ему протягивали. В очереди стояли люди из низов. Те, кому это было по карману, получали воду с «черного хода», они предпочитали посылать за ней слуг.

Генерал отдал мелкую монетку лоточнице, которая стояла возле дверей собора, взял у нее пустой пузырек из-под лекарства и встал в очередь. Нод ногами у него играли дети, а индейцы, накачавшиеся в ожидании «Благословения огня» «огненной водой», пришли в со- стояние религиозного экстаза и водили хороводы где попало. Люди, уже получившие святую воду, спешили с ней в темные закоулки, чтобы там бросить в склянку талисман — кусочек восковой свечи или зернышко яч- меня, а самые фанатичные почитатели традиций плева- ли в свои пузырьки. Через полчаса генерал оказался у купели, но к тому времени в ней почти не осталось воды. Ризничий схватил бутылочку генерала, нацедил в нее последние капли и отдал Лопесу. Лопес поднял бутылочку на свет и увидел, что жидкость даже не стекла на дно. Ризничий отмахнулся от него нетерпе- ливым жестом. Тут нее к Лопесу подскочил спекулянт, который предложил за десять песо наполнить пузырек святой водой, но Лопес оттолкнул его в сторону.

Медленно, с тяжелым сердцем направился генерал в свой дворец, а приехав, сразу прошел в спальню. Он вытащил пустую «судьбу», окропил ее святой водой — для этого ему пришлось приложить бумажку к гор- лышку пузырька и встряхнуть его. Лопес чиркнул спичкой и поджег «судьбу». Она сгорела почти цели- ком, а остатки поглотило пламя второй спички. Лопес знал, что это был самый действенный акт изгнания злых духов, который он мог совершить. Он лег в по- стель и мирно проспал до утра.

Глава 24

Армия рабочих, нанятых муниципалитетом, труди- лась всю ночь, очищая улицы от мусора, нищих, пья- ных индейцев, истребляла бездомных собак. На рас- свете город был приведен в порядок, и первые зрители начали занимать места. Про такое солнце, какое под- нималось в этот день над Лос-Ремедиосом, горожане обычно говорили, что оно «затаило злобу». Пятнистое, словно лицо больного, небо заволокло дымкой. Мутная пелена облаков то сгущалась, то рассеивалась, побрыз-

гал дождик, капли которого быстро испарялись на го- рячем камне мостовых, в небе время от времени раз- давались недолгие раскаты грома.

К половине восьмого толпа плотно обступила весь путь следования процессии, а центральная площадь все еще наполнялась опоздавшими, которым мало что предстояло увидеть. Многие несли крохотные букетики заиндевевших анютиных глазок и желтофиолей — их продавали мороженщицы. Такие цветы, если на них не попадали прямые солнечные лучи, сохраняли све- жесть красок в течение часа или даже дольше. Каждые полминуты били в большой соборный колокол — каза- лось, будто в небе лоб в лоб сталкиваются два автобу- са. В половине девятого толпа бросилась к боковой двери собора, из которой вышел священник и стал раз- брасывать традиционные пригоршни анисового семени и старых монет достоинством в один сентаво. В десять часов, минута в минуту, распахнулись главные двери собора, из него вышла процессия, и замершая в ожида- нии толпа упала на колени.

Шествие возглавлял гарнизонный оркестр, музы- канты были в новенькой, с иголочки, американской форме, они держали на изготовку начищенные до блеска трубы и тромбоны. Сразу за оркестром шел епископ с двумя архидьяконами, за ними — трое босо- ногих «грешников» в капюшонах, далее— знатные дамы, разбрасывавшие лепестки роз перед Девой, платформу с которой поддерживали восемь мужчин. Дева восседала среди лилий, облитых золотой и сереб- ряной краской, и над цветами виднелось только ее ро- зовое кукольное личико. За Девой шел генерал Лопес, одетый в превосходно сидевший на нем новый темный костюм от лондонского портного генерал шествовал тем неторопливым скользящим шагом, которым ходили на церемониальных маршах курсанты колумбийских воен- ных училищ. Некоторые зрители заметили необычную бледность генерала, и она произвела на них хорошее впечатление, так как подчеркивала, по их мнению, еличественность процессии.

Хоуэл, Лиз и Харгрейв занимали места для почет- ных гостей на большой трибуне, сооруженной на пло- щади. Лиз и Харгрейв сидели там уже некоторое время, а Хоуэл появился совсем недавно.

Харгрейв отвернулся, всматриваясь куда-то в сторо- ну, и Хоуэл склонился к Лиз,

— Думаю, все будет в порядке. В канцелярии гу- бернатора дежурил только один служащий. Я сказал ему, что нашу машину обчистили и стащили пропуск, он сделал отметку в журнале, я расписался, и все. Шума он пе стал поднимать. — Прекрасно,— сказала Лиз,— но я все равно не могу поверить, что мы уедем.

Внимание Харгрейва привлекло появление несколь- ких конных упряжек, с шумом подъехавших к площа- ди. Автомобили не пропускались в центр города, но члены некоторых знатных семейств не пожелали идти пешком и прикатили на клячах, временно вызволенных со скотобойни. Внезапно Харгрейв обернулся к Лиз:

— Почему не уедете? Конечно, уедете. — Самолет не прилетит,— сказала Лиз.— Я абсо- лютно уверена в этом. А если он прилетит, то будет грандиозная облава. В воскресенье властям взбрело в голову обыскать всех уезжавших и их багаж. В кон- це концов самолет улетел полупустой. Да и погода не очень-то летная. — Низкой облачности нет,— сказал Харгрейв.— Остальное не имеет значения. Вы же летите днем. Те- перь не важно, какая погода. — Я так стараюсь расслабиться, отдохнуть,— сказала Лиз,— но у меня ничего не выходит. Вы заме- тили тех забавных людей, что подъехали в карете? Там, кажется, подруга Браво, да? Все так и лезут к ней полюбезничать. — Что ж, она как-никак вторая дама департамен- та,— сказал Харгрейв,— Даже если ей не нашлось ме- ста в процессии.

Две обедневшие аристократки, которые сопровож- дали любовницу полковника Браво — она была потом- ком древних инков,— усадили молодую женщину иа отведенное ей место, и она улыбнулась соседям справа и слева; под облачным небом ее золотистое лицо каза- лось еще более смуглым.

— Любопытное место, если здесь пе оставаться,— заметил Харгрейв.— В самый раз для длинного уик- энда. Охотно улетел бы с вами. — Правда, Седрик, зачем вам оставаться? — сказа- ла Лиз.— Боб, уговори его поехать с нами. — Кто-то должен запереть дом,— сказал Харг- рейв.— Выключить рубильник. Сиять показания счет- чика. — Но на следующей неделе вы полетите, да? спросила Лиз. — Да, возможно. — Что значит «возможно»? — Вероятно, по дороге я заеду в Панаму,— сооб- щил Харгрейв. — Это для меня повость,— признался Хоуэл.— Почему в Панаму? — Я говорил с Маклареном Фрезером. Местные индейцы куна находятся в бедственном положении. Макларен считает, что я смогу им помочь, мы поедем вместе.

Лиз и Хоуэл тотчас узнали знакомое им выражение лица — внезапно серьезность стянула обмякшие черты, в глазах Харгрейва появилось оживление, бородка воинственно вздернулась.

— Мне известны сорта бобовых и тыквы, которые могут расти на песчаной почве даже при избыточном содержании соли. Нужно только добавлять соответст- вующие удобрения. В данном случае морские водоросли.

Хоуэл и Лиз переглянулись, стараясь сдержать улыбку.

— Вы это серьезно, Седрик? — спросил Хоуэл. — Ну конечно.

Его лицо отражало преданность новому начинанию.

Вдали послышался «Триумфальный марш» из «Аиды», гарнизонный оркестр исполнял его в замед- ленном темпе, чтобы старые аристократки, обременен- ные тяжелой ношей, не отставали от процессии. Нео- жиданно музыка потонула в рокоте мотора, и низко над площадью пронесся самолет. Все задрали головы.

— Это «Чессна» Уильямса,— узнал Хоуэл. — Как низко, правда? — удивилась Лиз. — А ведь он не лихач. — Похоже, наш друг Уильямс погорел,— заметил Харгрейв.— Наконец-то. Не хотел бы я быть сейчас па его месте. Вы слышали, что сказал Браво? — Меня тогда не было,— сказал Хоуэл. — Да, верно, вас тогда не было,— вспомнил Харг- рейв.— Он сказал, что вызовет комиссию из Боготы ля расследования причин трагедии на руднике. Он

считает, что действия некоторых иностранцев наносят ущерб интересам страны.

— Но как он посмел, ведь Уильямс пользуется под- держкой Лопеса! — Не знаю, но в любом случае я не хотел бы ока- заться на его месте. После того как он проворонил свой джип, ему больше не получить таких номеров. — Кажется, процессия      приближается,— сказал Хоуэл.

В дальнем конце площади над толпой затрепетали хоругви, оркестр визгливо надрывался ритмичной му- зыкой из «Аиды».

— Что-то я не вижу ни калек, отбрасывающих ко- стыли, ни юродивых… — Лопес все это пресек,— объяснил Харгрейв.— Он просто помешался на собственной безопасности. Похоже, сегодня будет скучновато.

Определив по экспонометру освещенность, он стал устанавливать выдержку и диафрагму фотоаппарата.

— Не хочешь пощелкать? — спросил он Лиз. — Нет,— ответила она.— Я не буду снимать. Не- охота возиться. — Может быть, ты никогда больше не увидишь та- кого средневекового зрелища. — Я знаю,— согласилась она,— но, сказать по правде, меня это не волнует. Сейчас я хочу только одного —улететь отсюда. — Мы можем уйти, — предложил Хоуэл, — только вот такси не ходят. Пешком через толпу не пробиться. — Никакой спешки нет,— сказала Лиз.— Я соглас- на посидеть тут, пока Седрик фотографирует. Просто почему-то этот спектакль меня не трогает, вот и все. — Хорошо, — отозвался Харгрейв. — Я сделаю один- два снимка, а затем мы поедем в аэропорт. Торопиться тоже смысла нет. — А нам не удастся хоть краешком глаза посмот- реть, как Лопес будет захватывать власть? — спросил Хоуэл. — Мы все уже видели,— сказал Харгрейв.— Это произошло на наших глазах, вы просто не заметили. Лопес уже президент, только непровозглашенный. В наше время латиноамериканские перевороты совер- шаются легко и стремительно. Мне кажется, Уильямс на самом деле рискует, правда?

Над домами у дальней от трибун стороне площади появилась «Чессна», она пикировала прямо на крыши. Опустившись ниже подъемного крапа, который стоял возле недостроенного небоскреба, самолет круто забрал вверх, сделал странный, замедленный вираж — из-под фюзеляжа выбивался желтый свет — и тут мотор «Чессны» заглох, снова взревел, потом закашлял.

— Это ведь опасно, да? — сказала Лиз.— Вы ду- маете, у него неполадки? — Вполне возможно. Очень похоже, что неполадки.

Самолет развернулся и ушел за недостроенный не- боскреб, затем появился спова, мотор издавал отдель- ные хлопки. Затем послышался его предсмертный рев, и самолет упал, будто натолкнувшись на стену. В тот момент, когда «Чессна» грохнулась о землю, Хоуэл по- чувствовал, как под ним вздрогнуло кресло. Лиз вскрикнула. Над домами поднялись два клуба дыма.

Уильямс умер сразу после того, как самолет рухнул на узкую улочку, параллельную Калье Анимас — так называлась главная улица. Шеф полиции Арана — он также находился в «Чессне» — умер через полчаса, не приходя в сознание. Полет был последним проявле- нием той педантичности, благодаря которой Арана за десять лет превратился из рядового инспектора поли- ции нравов в самого могущественного, после губерна- тора, человека. Приказ о возвращении вертолетов, предоставленных Лопесу, был получен, как назло, за день до процессии, поэтому Арана обратился к Уиль- ямсу с просьбой обследовать крыши домов в последний момент перед церемонией — в этот день людям запре- тили там появляться.

Капитан Наварро, заместитель Арапы, видел, что происходит с самолетом, и сразу понял, что это дивер- сия. В это самое время одип из подчиненных доложил капитану о появлении в соборе подозрительного субъ- екта, но Наварра решил ничего не предпринимать —« он был человеком осторожным, повышение получил совсем недавно и не собирался рисковать своей карье- рой. Наварро и в голову бы не пришло войти в собор с группой вооруженных людей без четкого приказа Арапы. Теперь Арана был мертв — капитан почти не сомневался в его гибели. Оп решил послать туда чело- века в штатском, дав ему указание ни при каких об- стоятельствах не открывать огонь внутри собора. За- тем Наварро стал беспокоиться, не навредил ли оп сво- ей карьере. Тайная полиция служила объектом ненави- сти для полиции обычной, а Наварро, хоть и относился формально к последней, имел врагов в обоих лагерях Фигероа наблюдал за развитием событий с крыши банка на Калье Анимас, и гибель «Чессны» произошла прямо на его глазах. Полковник видел, как в послед- ний момент самолет попытался сесть на узкую улочку, словно был гигантской стрекозой, ко ему начисто сне- сло крылья, а фюзеляж оставался поразительно целым, пока его не разорвало на куски при взрыве бака с го- рючим. Через пять минут появился посыльный и до- ложил, что в самолете находился полковник Арана, а Фигероа спокойным тоном сделал ему замечание за то, что тот нечетко отдал честь.

Фигероа понял, что вся ситуация необратимо изме- нилась. Он чуть ли не физически ощутил начало сдвигов в расстановке сил. С гибелью Араны период политического равновесия кончился, и Фигероа знал: кто бы ни занял теперь пост шефа полиции, этот че- ловек унаследует слабую власть, но сильную ненависть. Фигероа находился примерно на одинаковом расстоянии от места трагического происшествия, где люди пытались что-то вытащить из-под горящих обломков — по-види- мому, тела,— и от суматохи на площади, которую вот- вот собиралась покинуть процессия, возвращавшаяся в собор. Полный сознания собственного могущества, пол- ковник почувствовал себя олимпийцем. Сейчас, когда пушки Фигероа были нацелены на центр города, в его руках находилась судьба не только Лос-Ремедиоса, но и всей нации. Снова появился посыльный, он сообщил полковнику, что личная гвардия Лопеса, Третья рота, как ее называли, уходит с отведенных ей позиций и занимает оборону на площади Виктории. Для Фигероа перемещение гвардии могло означать только одно. Этот отряд, игравший в Лос-Ремедиосе роль СС, подчинялся непосредственно Аране, и теперь, когда их командир погиб, гвардейцы превратились в стадо заблудших овец, а горожане и войска гарнизона, терпевшие до сих пор их бесчинства, спешили свести с ними счеты.

Уже час шествовал генерал Лопес в составе про- цессии, и успел устать от необычно медленного шага. Ряд незначительных казусов нарушил размеренное те- чение событий. Через пять минут после выхода из со- бора одна из престарелых дам с подсвечником упала в обморок, и головная часть процессии с оркестром впереди оторвалась от хвоста, который отстал из-за сумятицы, вызванной этим происшествием. Затем по- явление низко летящего самолета Уильямса за минуту до его падения напугало двух лошадей, и они сбросили с себя аллегорические фигуры Правосудия и Свободы,

Лопес услышал душераздирающие крики, но продол- жал идти, будто ничего не случилось, глаза его смотре- ли вперед. Затем вся процессия остановилась, чтобы поправить Деву, которая стала заваливаться набок.

Все эти происшествия казались генералу пустяка- ми, еле заметными точками на фоне сгущающегося мрака. В той среде, что окружала Лопеса с детства, человек впитывал подозрительность и недоверчивость с молоком матери, и легкая форма паранойи поражала то одного, то другого, словно это было эпидемическое заболевание. За всю историю города вряд ли произо- шла хотя бы одна истинная случайность, и, если хоро- шенько покопаться, за каждым бедствием можно было углядеть какую-нибудь тайную личность. Лопес счи- тал, что, если самолет Уильямса разбился на его гла- зах и на глазах толпы, значит, кому-то это понадоби- лось. Интуиция, помогавшая генералу в тех случаях, когда не справлялось логическое мышление, подсказы-

вала ему, что авария самолета была связана с отказом Браво шествовать вслед за генералом — полковник со- слался на сердечный приступ, подтвержденный вра- чом. Болезнь Браво, падение самолета, отсутствие «Молний», которым уже давно следовало разбрасывать воззвания… несчастье в Ультрамуэрте. Лопес в совер- шенстве владел искусством обмана и притворства, но он знал немало других мастеров этого дела. Кто, спра- шивал он себя, мог быть заинтересован в поломке на- сосов? Не разумнее ли было продать иностранцам пятьдесят один процент акций, как они просили? По- чему они так внезапно забрали вертолеты?

Лопес маршировал, держа руки по швам и не от- рывая глаз от вершины треугольника, который образо- вывала риза Девы; каждое его движение было четким и точно отмеренным. Оркестр в девятый раз заиграл «Триумфальный марш». Генерал боролся с ощущением нереальности всего происходящего, с гипнотическим Воздействием медленного, бьющего по голове марша. Восемь человек, которые несли Деву, шли не в ногу,

шаркая от усталости, их руки и шеи блестели капель-

ками пота. Внезапно, когда шествие проходило мимо переулка, толпа расступилась, и генерал увидел не- обычное зрелище — люди бросились на солдата, избили его и забросали камнями.

Лопес почувствовал себя связанным по рукам и но- гам, участие в жестко регламентированной процессии

не позволяло ему принять соответствующие меры. Сейчас генерал был глух и нем, он не имел возможно- сти ни выслушивать донесения, ни отдавать приказы. Губернатор оставил на два часа бразды правления, чтобы шествовать во главе процессии — он считал себя не вправе отказаться от участия в этой церемо- нии,— и сейчас он чувствовал, как власть ускользает из его рук. Отрешенно взгляпув на себя со стороны, оп понял, что стал жертвой блестяще организованного за- говора, на который намекал Арана во время своего ви- зита, когда он пришел предупредить генерала. Сейчас Лопес поверил в то, что жизнь его может вскоре обор- ваться. Было в атмосфере нечто такое, что всегда со- путствует драме политического убийства, где бы она ни происходила. У тех, кто занимался ликвидацией общественных деятелей, словно появлялась какая-то древнеримская склонность к театральности. Если ему суждено погибнуть, думал генерал, то он примет смерть от руки обманутого наемника, который затем сам будет немедленно убит вместе с другими тайными жертвами — это сделают для того, чтобы замести сле- ды, заткнуть рты, вычеркнуть событие из памяти на- рода. Некоторое время люди, ничего толком не зная, будут спрашивать друг друга, что же на самом деле скрывалось за убийством Лопеса. Пойдут разные слухи, затем шепот догадок и предположений стихнет, все уляжется. Переименуют стадион, больницу, улицу, площадь, скинут пару памятников, и через десять лет от губернатора Лопеса не останется и воспоминаний. Имя Альберто Серверы Лопеса будет встречаться лишь в самых узкоспециальных, подробных трудах по исто- рии новейшего времени. Представляя себе эту печаль- ную картину, Лопес жалел не себя, а народ, остаю- щийся без защитника. Его гибель окажется невосрол- нимой утратой для всего департамента, для всей страны, ведь он отец этих людей. На нем лежало столько обязанностей, столько оставалось незавершенных дел.

Внезапно настроение у Лопеса поднялось. Впереди, в небе, появился крест главного купола, и вскоре купол открылся целиком. Собор казался надежным при- станищем, он ждал Лопеса. По возвращении процес- сии, после снятия Девы перед главным престолом, ге- нерал вернется из добровольного двухчасового изгна- ния. Подчиненные явятся за приказами. Он отдаст их без колебаний, и власть начнет возвращаться к нему,

Главный купол и окружавшие его меньшие купола постепенно выросли до таких размеров, что закрыли полнеба. Лучи солнца, пробивавшиеся сквозь дымку, оживляли краски старой крыши, которая своим цветом напоминала генералу серовато-голубое линялое опере- ние зимородка. Лопес прикинул, что до собора оста- лось полторы сотни шагов, и начал вести отсчет. Тяж- кое испытание подходило к концу, и это подбодрило участников процессии. На последнем отрезке пути обессиленные дамы передали тяжелые подсвечники своим слугам, что разрешалось. Оркестранты, зная об этом, ускорили темп. Босоногие «грешники» заковыля- ли немного быстрей. Епископ — он был коротконог и страдал плоскостопием — еле сдерживался, чтобы не пойти вразвалку, а лошади с аллегорическими фигура- ми Правосудия и Свободы, почувствовав близость ко- нюшни, норовили перейти на рысь.

Теперь, когда купол скрылся за главпым фасадом и до собора осталось примерно сто ярдов, Лопес перестал считать шаги и начал обдумывать свои действия. Фи- героа и Наварро, оба в парадной форме, в треуголках с поднятыми полями, при шпагах, с лентами, пере- брошенными через плечо, ждут его приближения, стоя по обеим сторонам дверей собора, а он в ответ на их приветствие только поднимет правую руку. Это был условный сигнал к началу действия, к расклейке воз- званий, сигнал, по которому церковный хор запоет «Те Deum» 48 и загремит салют из двадцати одного орудия. В открытом «кадиллаке», взятом напрокат по такому случаю, генерал направится во дворец, выйдет на балкон, затем обратится к нации по телевидению с призывом к спокойствию, пониманию, доверию. «Не- обходимо что-то сделать с Браво»,— подумал генерал,

Он пошлет к нему другого врача, и если сердечный приступ окажется симуляцией, Лопес отдаст приказ о его заключении под стражу. И еще следовало разо- браться в исчезновении «Молний». Куда же они поде- вались?

Толпа поредела и приблизилась к процессии. Она выглядела по-новому. Лица людей, одетых в лохмотья, были хмурыми, бесстрастными. Краем глаза генерал заметил индейцев в национальных костюмах, и это его обеспокоило. Индейцев никогда не пропускали на пло- щадь, и то, что они присутствовали здесь в шкурах жи- вотных, с раскрашенными лицами, означало, что поли- ция уже не справляется со своими обязанностями. Не- подалеку от процессии, не обращая на нее никакого внимания, индейцы присели на корточки вокруг трех шаманов в медвежьих шкурах с отверстиями на ягоди- цах. Сзади у шаманов свисали хвосты, через открытые медвежьи пасти виднелись лица, искаженные грима- сами, а в глазницах сверкали кусочки кварца. Танец их мог показаться непристойным белому человеку, но Лопес слышал об этом танце, хотя и не видел его свои- ми глазами, он знал, что это один из самых священных индейских ритуалов, что его исполняют в наиболее критические моменты, когда хотят призвать на помощь всех предков племени.

Еще более убедительным свидетельством беспоряд- ков служил фейерверк, который устроили, несмотря на запрет Лопеса. В небе что-то хлопнуло, испуганная ло- шадь за спиной генерала заржала, забила копытами. Человек, который поддерживал правый задний угол платформы, отпустил его, шагнул в сторону и пере- гнулся пополам, словно у него свело живот. Платфор- ма накренилась, и Дева стала соскальзывать. Генерал сделал еще пару шагов, платформа пошатнулась, за- колебалась, и Лопес подумал, не следует ли ему вме- шаться, затем упал второй человек, угол опустился еще ниже, и тонкая проволока, скреплявшая всю кон- струкцию, не выдержала. Посеребренные и позолочен- ные лилии хоругви, блестящие звезды, кресты и сим- волы страстей господних слетели со своих мест и об- рушились сверкающей лавиной под ноги генералу.

Оркестр умолк, генерал остановился и посмотрел па груду мишуры, которая завалила разбитую куклу.

Процессия разбежалась, рассеялась, словно ее ата- ковал невидимый враг. В дюйме от генерала, выбивая подковами искры, пронеслась лошадь без всадника, и что-то — должно быть, болтавшееся стремя — ударило Лопеса между лопаток. Генерал медленно повернул голову, ища поддержку и чьем-нибудь дружеском взгляде, но со всех сторон его окружало неумолимое, остраненное безразличие индейцев. Закончив танец и убрав змей, шаманы отвернулись от генерала, сложили руки рупором и стали звать предков волчьим воем и отрывистым ревом ягуара,

Прямо перед Лопесом появился какой-то индеец; генерал и индеец изучающе посмотрели друг на друга, и Лопесу показалось, что выражением лица индеец на- поминает ребенка, сбитого с толку арифметической за- дачкой. В голове у индейца рождался распывчатый, неясный вопрос, который ему, несмотря на все стара- ния, никак не удавалось сформулировать. Что случи- лось? Индеец сунул под нос генералу кадило, и тот захлебнулся тошнотворным дымом. Земля стала ухо- дить у генерала из-под ног, а в глазах все закружи- лось. Лопес осторожно опустился на колени. Вверху снова загремел колокол. Он поднял глаза и заметил, что индеец по-прежнему пристально смотрит на него. Теперь Лопесу показалось, что во взгляде индейца была жалость. Генерала охватил страх.

Внезапно весь город как бы ослеп — люди захлоп- нули ставни. Два танка выехали из-под брезентового навеса. Один из них выплюнул в небо двухфунтовый снаряд, затем танки застыли в ожидании дальнейших приказаний. Ветер разносил по площади мусор и буке- тики цветов, которые в панике побросала толпа. Из-за туч вышло солнце, у домов обозначились тени, казав- шиеся траурной каймой. Генерал лежал возле двух мужчин, которые несли платформу — они упали вместе с Лопесом. Один из них стонал и шевелился, второй но подавал признаков жизни.

Какой-то человек подошел к генералу, перевернул его на спину, проверил, бьется ли сердце, и покачал го- ловой. Другой подобрал обломки Девы, заплакал и ото- шел в сторону.

Смятение, очистившее улицы от народа, передалось и тем, кто ждал процессию в соборе, их тоже охватила паника. Борда спустился с колокольни и угодил в во- доворот толпы. Люди молча метались из стороны в сто- рону, словно во время сильного землетрясения, утратив способность ориентироваться. В такой момент толпа может с легкостью затоптать человека или раздавить его. Вдали танк изрыгнул двухфунтовый снаряд, и гро- хот пушки перекрыл вой органа, который аккомпани- ровал певчим, затерявшимся на хорах, а возле главно- го престола народ оплакивал покалеченную Деву.

Борда на мгновение прижался к колонне, чтобы устоять на ногах, затем пересек собор и через боковую дверь вышел на Калье Анимас. Он посмотрел по сто- ронам — улица, залитая солнечным светом, совсем опу- стела. Машины, как он и предполагал, не было. Оп устал, но это была приятная усталость, она несла в себе удовлетворение, сознание того, что он прожил жизнь и подошел к ее концу умиротворенным, ибо он сделал то, для чего появился на свет, и теперь его су- ществование обрело завершенность.

Он медленно, бесцельно побрел по улице. Из-за угла появился человек и встал на его пути. Борда ждал его, бразильцу была знакома его застенчивая фамильяр- ность, протянутая рука, нервная улыбка. Он видел это лицо когда-то раньше, оно являлось ему не то во снe, не то в видении; в этом лице было скрытое сочувствие. Бор- да ответил на рукопожатие, чувствуя, как хрустнули пальцы. Улыбка сменилась виноватым выражением, и Борда бросил взгляд вдоль чистой раскаленной улицы.

За спиной он услышал шорох шагов. Борда знал, что его ждет, и не пытался бежать. Он больше не со- мневался в загробной жизни и в собственном праве на бессмертие.

Глава 25

Днем аэропорт опустел, а затем, часов в пять, стали появляться пассажиры и многочисленные провожаю- щие. Уезжающие, в аккуратных дорожных костюмах, казалось, прибывали из иного, более спокойного мира, это были люди, поглощенные приятными мелкими хлопотами, связанными со сдачей багажа, оформлени- ем транзита, наведением справок об очередной задерж- ке вылета. За регистрационной стойкой с невозмути- мым видом появилась девушка. Двое носильщиков, обмениваясь шутками, вешали бирки на багаж и гру- зили его на тележки. Сувенирный киоск начал торго- вать поддельными индейскими бусами, игрушечными фигурками гуанако и разряженными куклами. Не чув- ствовалось ни той атмосферы истерического облегче- ния, которую ожидал Хоуэл, ни подавленности, ни тем более горя.

— Как могут люди, пережившие переворот, дер- жаться так, как некоторые из этих жинщин? — удиви- лась Лиз. — Они к этому привыкли,— сказал Хоуэл. — Неужели они совсем ничего не чувствуют?

Почти ничего, я думаю. Они научились отно- ситься ко всему спокойно. Им пришлось научиться.

Взрывы смеха, отголоски болтовни долетали до них презрительным напоминанием об их собственной впе- чатлительности.

— Я чувствую себя такой старой,— сказала Лиз.— Мне кажется, будто за последние дни я постарела на много лет. — Ты устала,— сказал Хоуэл.— Мне кажется, мы все устали. Через деиь-два ты придешь в себя.

Харгрейв отошел от регистрационной стойки, сей- час он был похож на человека, вернувшегося с утоми- тельного сафари в суровой стране. На коленях сквозь ткань брюк проступила кровь — во время паники на площади он поскользнулся и упал. Среди невозмутим мых людей в отглаженных костюмах Харгрейв казал* ся живым напоминанием о тех событиях, которые уже превращались в достояние истории, и снова Хоуэла пронзила мысль: «Мы здесь чужие. Мы словно живот- ные, вырванные из привычного окружения. Коровы среди песков. Верблюды на заливных лугах. Мы ни- когда не смогла бы адаптироваться».

— Прибытие самолета ожидается через час,— ска- зал Харгрейв.— Он ждет разрешения на взлет в Меди-

ро-дель-Кампо. Я только что видел, как подъехал ста- рый «мерседес» Лопеса с шофером и охранником. Интересно, кого они встречают? Девушка говорит, что вылет состоится в любом случае, независимо от време- ни прибытия самолета. Погода на трассе летная. Прав- да, дует небольшой встречный ветер.

Они увидели, как на другом конце поля, точно лод- ка, скользившая по мелководью, последняя из трех «Молний» совершила посадку и стала подруливать о вращающимися пропеллерами к месту стоянки. Два маленьких желтых пылевых облачка тянулись за само- летом. В поразительно прозрачном вечернем воздухе ставали вдоль горизонта острые угольно-черные греб- ни Западных Кордильер.

— Я слышал разговор у стойки,— сказал Хар- грейв.— Помните бомбежку и пулеметную стрельбу, оторую мы слышали? Это добивали личную гвардию Лопеса. Была ужасная резня. Больше всего от бомб пострадали трущобы возле площади.

— Интересно, кто зто решил, что с Лопесом пора Кончать? — сказал Хоуэл.

— Кто? — повторил Харгрейв.

Он вспомнил старый «мерседес», припарковаппый возле аэродрома. Как только прилетит самолет, будет поднят шлагбаум, «мерседес» подъедет к самому трапу и заберет высокого гостя или гостей. Харгрейв наблю- дал эту картину уже не раз, он знал, что обычно гости Приезжали из Северной Америки.

— Кому-то Лопес надоел,— сказал он,— Больше мы все равно ничего бы не узнали. Ну вот вы и увиде- ли переворот. Точнее говоря, контрпереворот. — Во всяком случае, мы его слышали. — Не цепляйтесь к словам. Ну хорошо, слышали. Все равно это лучше, чем ничего.

Разговор иссяк. Все соответствующие случаю сан- тименты были высказаны, и теперь, как всегда бывает при прощаниях, они пытались заполнить неловкое молчание. Харгрейв во второй или третий раз справ- лялся о времени их прилета в Лондон.

— Англия в майские дни просто изумительна,— сказал он, и все согласились. — Любопытно, как воспримет новость Чарльз? — сказал Харгрейв. — Какую новость? — спросил Хоуэл. — О вашем уходе. — Возможно, я и не уйду. Мы обсудили этот во- прос с Лиз и решили, что мы можем съездить еще куда-нибудь вместе. В менее бурное место, например в Северную Африку. Это только идея. Окончательно мы еще ничего не решили. — А потом мы, наверно, купим ферму и заживем спокойно, по-семейному,— сказала Лиз.

Оба заметили на лице Харгрейва насмешливое удивление.

— Замечательно,— сказал он. — До конца месяца мы погостим у моих родных в

Бристоле,— сказал Хоуэл.— Постарайтесь навестить нас. Привозите вашу жену. Если вам удастся при- ехать, мы будем рады.

— Может быть, и удастся. Если не задержусь, в Панаме. Я тоже буду рад рнова встретиться с вами. — Дайте нам телеграмму. Чтобы мы знали день. — Мы будем просто счастливы вас видеть,— ска- зала Лиз.

В глубине бара человек снял раму с портретом ге- нерала Лопеса, оторвал фотографию и заменил ее

другой, с изображением полковника Браво, державше- го лошадь под уздцы. Забравшись на стул, он повесил рамку на стену. С фотографии смотрел доброжелатель- ный человек, полный сознания своей ответственности.

— Панама покажется после этого курортом,— ска- зал Хоуэл. — Да, наверно,— согласился Харгрейв.—Теперь на некоторое время в Лос-Ремедиосе воцарятся тишина и спокойствие. Во всяком случае, на несколько недель. Не знаю, заметили ли вы, но похоже, что таможня и иммиграционное бюро ликвидированы, и тот смешной маленький человечек, который фотографировал вас скрытой камерой, тоже исчез. Но нечего надеяться, что положение существенно изменится. Не последнюю роль играют и особенности национального характера. В этих краях вообще мало что меняется. Мы учимся на ошибках и пытаемся создать что-то новое. А здесь все остается по-старому. Меняются только декорации.

Внезапно военные марши, доносившиеся из громко- говорителя, потонули в свисте и трелях, а затем объ- явили, что сейчас будет передано важпое сообщение. В зале немедленно воцарилась благоговейная тиши- на, и зазвучал голос, искаженный чрезмерным усиле- нием.

— Это Рамон Браво,— сказал Седрик.— Традицион- ная речь нового губернатора.

Харгрейв поднял палец, прося тишины, и прислу- шался. Напыщенные слова Браво долетали до них, ис- кажаясь и накладываясь одно на другое.

— Он говорит, что его первый долг — покарать убийц генерала Лопеса. Попытка преступных элемен- тов извлечь выгоду из происшедших событий уже пре- сечена. Он говорит то, что принято говорить в таких случаях: освобождение угнетенных, справедливость, мир для всех, мирное урегулирование конфликтов, ис- целение ран па теле нации, братские поцелуи и т. д. и т. п. Все та же старая ложь с новым ярлыком. Браво поэт, его ложь обернута в поэзию, и народ

клюнет на нее. Люди уже слышали все это десять раз, но снова готовы поверить всему, что им говорят. Вы только посмотрите.

Люди, стоявшие поблизости, обменивались радост- ными взглядами, одобрительно кивали головами, а один мужчина средних лет даже приложил платок к глазам.

— Браво обещает им журавля в небе,— сказал Харгрейв.— На самом деле он думает: «Завтра наши жены будут осыпаны изумрудами».

Затем в голосе Браво зазвучала сталь.

— Он говорит, что сумеет решительно покончить с беспорядками, кем бы они пи были спровоцированы,— перевел Харгрейв.— Сторонники террора как средства достижения политических целей являются преступни- ками и заслуживают соответствующего отношения. Уничтожены будут все, кто скрывается в горах и от- вергает мирные решения. Да, он говорит все больше и больше как Лопес. Боюсь, новый губернатор многих разочарует. Очень неискренний человек.

Внезапно речь оборвалась на полуслове. Раздались приглушенные щелчки, будто кто-то проверял микро- фон, послышалась высокая трель. Затем негромкий, но очень чистый голос произнес: «Да здравствует сопро- тивление! Да здравствует революция!» Послышался треск — будто под ногами затрещал лед, будто опро- кинулась и разбилась вдребезги фаянсовая ваза. Голос из громкоговорителя потонул в треске и исчез, и сра- зу же в зале ожидания поднялся гвалт.

— Они захватили радиостанцию,— сказал Хар- грейв,— Просто невероятно! Не представляю, каким об- разом, но им удалось прорваться к микрофону. Похо- же, что говорившего сначала избили, и лишь потом отключили звук. Он успел сказать, что борьба продол- жается.

Лиз заплакала.

— Я убегаю,— сказала она.— Я трусиха. Я убегаю.

Хоуэл крепко взял ее за руку, и тут с огромным

облегчением он увидел, как оживились служащие аэропорта — садился ДС-6В, прилетевший из Боготы. Хоуэл надеялся, что через неделю им с Лиз удастся забыть весь этот страшный сон.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Голоса

старого

моря

–––––––––––––-

*________________________Voices

from the Old

Sea

Перевод с английского А. Попова

Предисловие

За те три года, что я пробыл на фронте, в Англии все изменилось неузнаваемо. Должно быть, в поисках минувшего я и попал в Испанию — страну, которую я в некотором роде знал лучше, чем свою собственную. Испания стала мне второй родиной, и я не раз приез- жал туда при малейшей возможности. Здесь-то, дума- лось мне, прошлое будут беречь, и никакое заморское поветрие пе коснется страны, переживавшей внутрен- нюю трагедию. Мое предположение во многом подтвер- дилось. Я вернулся в Испанию, в которой еще можно было узнать страну Лорки, Альбениса и Де Фальи; все с той же вековечной тоской взирала она на свое прошлое, все так же была величественна, все те же древние пороки и добродетели видны были в ней.

После предварительной разведки я поселился — по причинам, ясно изложенным в этой книге,— в глухой рыбацкой деревушке Фароль. Врачи рекомендовали мне активный образ жизни, и я, выправив необходи- мые документы, подался в рыбаки — это занятие не только требовало затраты сил, по и давало возмож- ность поближе познакомиться с людьми, чтившими и сохранявшими кое-какие обычаи своего кельто-нберий- ского прошлого.

К концу третьего лета стало ясно, что духовной и культурной изоляции страны приходит конец: деньги и плоды цивилизации как лютые враги наседают на нее с севера. В Испанию нахлынули туристы со всего света, и постепенно, с проникновением иностранцев страна потеряла свою самобытность; за десять лет об- раз жизни изменился больше, чем за предыдущие сто. Теперь, когда минуло четверть века с того первого, па- мятного для меня лета среди честного рыбацкого люда, Испания столь же далека от Лорки, как «Цыганский ромаисеро» от «Песни о моем Сиде» и Реконкисты.

Первое лето

Глава 1

Когда я прибыл в Фароль и снял комнату, хозяйка дала мне кошку. «Кормить ее не придется,— сказала она.— Словно и нет ее у вас. Будет себе в сарае спать и мышей вам ловить». В Фароле была тьма ко- шек, его так частенько и называли: Pueblo de los gatos — Кошачья деревня. Водилось их там несколько сотен, жили они где только можно — и в деревне, и в норах на ближайшем холме. Это была какая-то жут- кая порода — костлявые, длинноногие, остромордые, с маленькими головами. Днем их было не видно, но с наступлением темноты они попадались на каждом шагу.

Дон Альберто, местный помещик, историк-диле- тант, утверждал, что кошки жили здесь испокон веков, и, ссылаясь на свидетельства какого-то древнего путе- шественника, хитроумно доказал, что они состоят в дальнем родстве со священными кошками Древнего Египта. Когда об этом заходила речь, фарольские ры- баки крутили пальцем у виска и делали большие гла- за, как бы говоря: чего он там еще такое выдумает? По их версии, кошек завезли сюда в стародавние вре- мена, чтобы грязи было поменьше: рыбу, прежде чем уложить в ящики и отправить, потрошат прямо на берегу, где всегда остается гора требухи, потрохов и прочих отбросов. Здешние истреблять кошек не реша- лись, и вскоре их расплодилось бесчисленное множе- ство. Они околачивались у лодок, охотились на яще- риц, лягушек, подбирали все, что казалось им съедоб- ным, ловили жирных мотыльков, порхавших летними вечерами вокруг олеандров; мотыльков этих они цапа- ли прямо на лету. Когда кошка старела, дряхлела или заболевала какою-нибудь дрянью, ее сажали в мешок, относили в лес и там оставляли. Крестьяне, которым принадлежал этот участок леса, жили километрах в пяти отсюда, в деревне, которая называлась Сорт. Ко- шек у них не водилось, зато собак было хоть отбав- ляй, а так как и они были весьма щепетильны в во- просах смерти божьей твари, то животных, ставших обузой, грузили на специально нанятую лодку, отво- зили на остров ярдах в ста от берега и оставляли там на голодную смерть.

Вскоре выяснилось, что у Бабки в деревне есть сила и власть. Все домашнее хозяйство — а в значи- тельной степени и денежные дела — велись здесь жен- щинами, и Бабка была у них главной. У мужчин главными считались пять старших, как их здесь назы- вали,— рыбаков, имевших в артельном хозяйстве боль- ший пай. Они не распоряжались прямо и открыто, их слушались из уважения к опыту и мудрости.

Уважали Бабку, конечно, не за деньги, дело было в ее душевных качествах. Это была высокая, дород- ная, неторопливая женщина, похожая лицом на папу Александра Борджиа: могучий нос, упрямый, реши- тельно выпяченный подбородок. С годами один глаз наполовину закрылся, и казалось, что она собирается подмигнуть. Ходила она всегда в черном, говорила хрипловато, негромко, задушевно, хотя порой, выйдя из себя, могла и властно прикрикнуть. Неопределен- ностей и недомолвок она не терпела, и деревенские говорили, что Бабка любит решать за господа бога: если кто-то, берясь за дело и не зная наверняка, что из этого выйдет, по привычке благочестиво добавлял: «Если богу будет угодно», она спешила разрешить его сомнения и восклицала: „Sí que quiere — «Ему бу- дет угодно, а как же иначе».

Без всякого зазрения совести она совала свой нос в чужие семейные дела, учила молодых уму-разуму, считала денежки у них в кармане,— решала стоит ли заводить ребенка или пока повременить, а когда он рождался, придумывала новорожденному имя позвуч- ней. Мужские имена она выискивала в книге о великих полководцах прошлого, и по деревне бегала целая ор- да Юлиев Цезарей, Александров, Мальбруков, Наполе- онов — народ незлобивый и дружелюбный.

Кроме того, она разбиралась в свойствах целебных трав, и деревенские не тратились на врача, попивая бабкины отвары, которыми та их пользовала, предва- рителью изучив мочу и кал своих пациентов: «Моча прозрачна, стул в порядке — проживешь сто лет в до- статке»,— любила повторять она изречение, приписы- ваемое Лопе де Вега. У нее же можно было достать и мочу роженицы — в здешних местах она почиталась за первейшее средство от глазных и кожных недугов. Где она брала доноров — сказать трудно, рождаемость в деревне была, наверное, самая низкая в мире.

Моя комната в бабкипом доме была странной фор- мы, состояла из сплошных острых углов, потолок схо- дился в одной точке четырьмя треугольниками, сквозь слуховые окна на пол и стены падал неверный свет. Ничего цветного в Фароле не признавали, и комната была ослепительно белой, жил я как в кристалле, а черная бабкина фигура приобретала в ней правильные геометрические очертания.

Были и кубические формы — печурка, топившаяся древесным углем, и пол, выложенный кафельной плит- кой. Бабка оказалась поэтической натурой — плитка, специально по ее заказу, была расписана переплетен- ными цветами, растущими из одной ямки; рядом был помещен сосуд в виде амфоры с каким-то благовони- ем. В других домах я такого не видел.

Мне показали сад, где я мог полюбоваться еще од- ной оригинальной вещицей — вдоль забора шел трой- ной ряд колючей проволоки. Бабка из прихоти купила ее целый моток. За забором тянулся частокол подсол- нухов, склонивших головы под тяжестью облепивших их щеглов, а сквозь их заросли виднелся берег, где среди бесформенных известпяковых глыб блистали миллионы полупрозрачных камушков. Я увидел ряд пурпурных и желтых рыбацких лодок, вытащеппых на сушу. Стали договариваться о цене. Бабка задумалась, взгляд ее устремился куда-то внутрь, и она долго во- рочала языком, прежде чем сказать: «Пять песет в день». «Здесь,— прибавила опа,— вам никто не будет мешать».

Так оно и вышло. Мне, можно сказать, страшно по- везло, что удалось отыскать такое местечко. Фароль пользовался репутацией самой захолустной рыбацкой деревни на северо-востоке Испании, что и было при- влекательно. Первую неделю я провел на постоялом дворе, но уж больно донимал меня кошачий дух. Хо- зяйничали здесь два тихих, застенчивых брата, кото- рые подавали еду, и, кроме как за обедом, я их никогда пе видел. Один из них приносил тарелку, не гля- дя на меня, ставил ее на стол и исчезал. К обеду все- гда были яйца вкрутую и консервированные сардины— роскошь в здешних краях, а ведь сардину там ловили буквально тоннами. У братцев в подвале жило шестна- дцать кошек, а еще четырех они за неделю до моего приезда отнесли в лес и там оставили.

До меня комнату занимала Бабкина старшая дочь с мужем и двумя маленькими детьми; они, как мне потом сказали, с радостью съехали с квартиры, где не- сколько лет Бабка не давала им вздохнуть, и смогли наконец зажить своей жизнью.

Застроен Фароль был совершенно хаотично: штук пятьдесят домов, похожих на Бабкин, образовывали несколько кривых улочек, еще несколько лепилось по скалам, окружавшим деревню почти сплошным кругом. Особняком стояло несколько вилл, некогда принадле- жавших торговцам пробкой; в конце прошлого века они выезжали сюда на лето. Теперь все они — одни в большей, другие в меньшей степени — лежали в раз- валинах, но на каждой по-прежнему красовался герб, который их владельцы сами себе придумали. Для нужд жителей в Фароле имелись ветхая церквушка, хозяйственный магазинчик и мясная лавка, а также бакалея, где торговали всем на свете — от фиксатуара до черного шоколада, который отпускали на вес, отби- вая молотком от огромной глыбы потребную порцию. Имелась в продаже и книга — Алонсо Баррос, «Восемь тысяч изречений и назидательных историй», вышедшая в свет в 1598 году. Почти в каждом доме было по эк- земпляру, и люди сверяли с ней свою жизнь. В кабач- ке подавали бочковое вино, жидковатое и кислое, пол- несеты за стакан, но имелось и бутылочпое, под на- званием «Иносенте», в нем, если судить по надписи на этикетке, содержались все необходимые человеку витамины. В кабачке была диковинка — сушеный дю- гонь, который здесь именовали «русалкой». К этой хитроумно заштопанной и залатанной зверюге были пришиты кожаные груди и приделаны стеклянные глаза; срам был прикрыт фартучком. Считалось, что выражение глаз меняется в зависимости от погоды, становясь то грустным, то ехидным, то злобным, и я заметил, что чужаки, коротавшие в кабачке время, спасаясь от ужасов постоялого двора, хуже которого, как поговаривали, в Испании не бывает, усаживались так, чтобы не видеть морское чудище.

За этим-то длинным столом под русалкой каждый вечер собирались рыбацкие старейшины и обсуждали события дня. Изъяснялись они белым стихом: хотя жители Фароля и были чужды музыке, живописи да и любому искусству, слово завораживало их своей си- лой.

Их родной каталанский язык на таких собраниях уступал место кастильскому: его напевность, как счи- тали рыбаки, лучше подходила для выражения поэти- ческого замысла. Фарольцы подбирали слово к слову так, как их дети собирали коллекцию морских камуш- ков. Стихи рождались прямо на глазах. Стоило замолк- нуть одному, как сейчас же заполнял паузу другой, подхватывая незаконченную строку и, дождавшись знаков одобрения, продолжал ее. Получалось нечто вроде:

Вчера я в шторм попал, но нынче Мне счастье улыбнулось.

На рассвете я на берег пошел.

Заметил: день во всем сулит удачу,

И в лодке в море вышел.

Там, в открытом море, где ходят грозные валы, В воде прозрачной я увидел духов,

Один, я был совсем один!

А духи — нет, не те без языков,

Что губят души! —

Запели нежно в предрассветный час.

Подслушивать на таких собраниях не разрешалось, записывать что-либо было вообще немыслимо. Когда приближался какой-нибудь профан, не принадлежащий к: кружку бардов,— например, я — поток божественной кастильской речи прекращался, уступая место диссо- нансным ритмам каталанского. Но так сильна была привычка изъясняться белым стихом, что звучал он в разговорах о самых низменных материях: не мог ры- бак отказаться от излюбленного размера, даже спра- шивая всякую мелочь в хозяйственном магазинчике или заказывая выпивку.

 

Глава 2

В деревне царила своеобразная демократия: все были одинаково бедны, покорны и обездолены, никто не стремился выбиться в люди, и, кроме Бабки, лич- ностей примечательных было немного.

Официальный глава общины, алькальд,— нездеш- ний, назначенный правительством,— убедил дере- венских, что националистом он стал не по своей воле, а в силу географических обстоятельств: его родной край был занят националистами; и рыбаки, можно счи- тать, его простили. Лавочники в Фароле вели банков- ские операции — зимой товары отпускались в кредит, в расчете на летние уловы тунца и сардины, так что, хочешь не хочешь, а считаться с ними приходилось. Конечно же, и мяспик был человеком уважаемым, хоть и не много мяса перепадало рыбакам,— у него можно было разжиться парной кровью: ею выпаивали сла- беньких детей. Примечательным человеком в общине был и мой ближайший сосед: он никак не мог взять в толк, что делать с богатством, доставшимся ему вме- сте с женой, дочерью богатого крестьянина,— в при- даное за ней дали поля и рощицу, которые оп так и не удосужился осмотреть. Когда дело касалось интере- сов всей деревни, то прислушивались к мнению пяте- рых рыбацких старшйх. Дон Игнасио, деревенский священпик, пользовался неплохой репутацией, глав- ным образом за счет того, что открыто жил со сво- ей хозяйкой и приучился не вмешиваться в чужие дела.

Далее идет особа, которую человек нездешний счел бы за проститутку, однако местные жители отнеслись бы к такому предположению с изумлением — кто с де- ланным, а кто и с искренним. Са Кордовеса, женщина редкой красоты и обаяния, попала сюда еще в детст- ве — ее привезли из Андалузии во время войны,— те- перь она шила дешевенькие платьица, а под этой вы- веской заводила шашни с мужиками, нисколько не стыдясь и не теряя достоинства. Община, будто сгово- рившись, старалась этого не замечать — шоры на гла- зах были средством самозащиты: что оставалось делать, если далеко не каждый тридцатилетний мужчина мог позволить себе жениться? Ложь во спасение: Фароль наделил Са Кордовесу своеобразной добродетелью. У нее были десятки друзей, среди них и Бабка,

везде она была желанной гостьей. Недавно я узнал, что в прошлом у Са Кордовесы были предшественни- цы. Вот так незатейливо Фароль решал социальные проблемы.

Таким я увидел Фароль, отрезанный от мира не столько капризами природы, сколько загадками чело- веческой души, и в силу продолжающейся изоляции в нем сохранились древние обычаи и старинный склад ума. Жизнь всегда была тяжелой — беспросветное про- зябание; как здесь считали, становилось хуже и хуже, и все потому, что с морем творилось что-то нелад- ное — вся рыба разбежалась. Улов год от года стано- вился скудней, хотя и находились оптимисты, которые считали, что дела пойдут на лад, и с надеждой ожи- дали, когда же кончится череда голодных лет.

Рыбаков занимало лишь море, дела тех, кто кор- мился землей, их мало трогали, и они ничего не знали о том, что всего лишь в нескольких милях от них на- зревает катастрофа. В трех милях от берега начина- лись заросли пробкового дуба — сотни тысяч могучих деревьев. Пышным пологом сомкнутых крон тянулись они к подножию гор, взбегали по склонам и перева- ливали через невысокие вершины сьерры. Раньше, ко- гда еще не были изобретены металлические крышки для бутылок, пробка приносила богатство, но даже и теперь, несмотря на то что торговля сокращалась, а це- ны падали, дубы кормили сотни крестьян — владель- цев деревьев и сборщиков коры, которые жили в Сор- те — Собачьей деревне — и множестве других лесных деревушек.

В 1947 году, за год до моего приезда, жители Сорта стали замечать, что с деревьями творится не- ладное: молодая весенняя листва буреет и вянет. Тре- вожная весть достигла Фароля, но рыбаки лишь по- жали плечами и продолжали распутывать переметы и чинить свои сети. Им и в голову не приходило, что их судьба могла как-то переплестись с судьбой кре- стьян, с которыми они не имели дела, а обычаи и ха- рактер которых столь отличались от их собственных Для рыбаков Фароля крестьяне Сорта были вроде ино- планетян, и судьба соседей не могла их заинтересо- вать, какая бы беда на тех ни свалилась.

 

Глава 3

Я постепенно втягивался в деревенскую жизнь, и этому способствовала дружба с Себастьяном, вторым Бабкиным зятем, мужем ее младшей дочери Эльви- ры — они жили в ее доме. Себастьян казался дерзким, выглядел очень романтично — горящие глаза, лицо корсара, но внешность его никак не вязалась с харак- тером — мягким и нерешительным, и Бабка быстро прибрала его к рукам, а он лишь без устали строил планы освобождения от оков.

Родом он был из Фигераса, в Фароль приехал рабо- тать по строительной части, и Эльвира, плененная его огненными взглядами, потребовала от матери выдать ее замуж. Та согласилась дать им необходимую сум- му денег, без которой брак был бы невозможен: Се- бастьян получал от государства жалованья 21 песету в день, и не дай им Бабка денег и готовую комнату в доме, у Себастьяна ушло бы лет шесть-семь, чтобы скопить пресловутые 10 тысяч песет, необходимые, по обычаю, для подписания брачного контракта.

Эльвира была очень красива: она унаследовала от Бабки мужские черты, а вот ума ей перепало немного. Впрочем, они с Себастьяном вполпе подходили друг другу. Бабка долго думала, как ее назвать — сначала хотела дать ей имя Либертад (Свобода), а потом Хуана де Арко (Жанна д’Арк), но тут даже Дон Игнасио при крещении был вынужден отклонить их. Зятя Бабка не жаловала и непреклонно требовала, что- бы молодые жили так, как считает нужным она. Мпо- гие рыбаки не могли позволить себе иметь детей и, на всякий случай, чтоб поостеречься, спали с женами лишь в час сиесты — с 2 до 4, и Себастьяну было велено не отступать от обычая, а не то пусть себе идет спать в заднюю пристройку, где ему поставят кровать. Еще ему было велено на досуге поучиться рыбачить — все при- работок, а там, глядишь, и поднакопит денежек и за- живет хозяином, если уж ему непременно этого хочется Он послушался, хотя не обладал ни опытом, ни спо- ровкой, так что ничего путного у пего не выходило.

Мы с Себастьяном были «forasteros» — чужаки, нездешние, а из Барселоны ты приехал или из Анг- лии — деревенским все едипо, и это сблизило нас. Ему все же удалось, так сказать, просунуть ногу в дверь, и он держал ее приоткрытой для меня, но, хотя Се-

бастьян и прожил в бабкином доме уже четыре года, деревенские его за своего не считали. Каждый вечер после работы он выходил в море ловить кальмаров и весь улов продавал Бабке за одну-две песеты. Лишь когда ему удавалось поймать больше одного кальмара, а это случалось примерно раз в три дня, остаток шел в его карман. Беда была в том, что он не мог одно- временно править лодкой и ловить, а ни один рыбак — должно быть, из суеверия — плавать с ним не хотел.

Мы сидели в кабачке под тоскливым взглядом ру- салки, пили терпкое вино, от которого после первого же стакана горело во рту и чернели зубы, и обсуждали план, пришедший ему в голову.

— Сколько ты у нас проживешь? — спросил он. — Пока деньги не кончатся.— И я объяснил ему действующие валютные ограничения.— Может, месяц, может, два. Как дела пойдут. — Шел бы со мной рыбачить. Вдвоем мы за вечер поймаем штук пять-шесть кальмаров. Бабка будет по- купать твою долю или возьмет ее в уплату за комнату.

Я сказал, что мне неловко отбивать у рыбаков их хлеб.

— Им до этого и дела не будет,— сказал он.— Здесь кальмаров никто не ловит. Уже больно хлопот много. — Очень хотелось бы ужиться со здешним наро- дом,— сказал я ему. — Проще простого,— ответил он.— Запомни только две вещи. Не ходи в кожаных ботинках и уж подавно не вздумай лезть в них в лодку. И не маячь на бере- гу, когда лодки возвращаются. Если улова нет, станут говорить, что ты приносишь несчастье. А попросят тебя помочь перевернуть лодку, значит, ты им пригля- нулся. Когда это случится — считай, что ты свой.

В первый поход за кальмарами мы вышли в самом начале шестого; спустили па воду утлую лодчонку Се- бастьяна 12 футов длиной и битый час гребли вдоль берега, подальше от местных рыбаков — не хотелось, чтобы нас сочли конкурентами. В этих местах дно ка- менистое, и вода на глубине всегда прозрачна; морская гладь переливается мрачными, но глубокими цветами, среди которых синему места не нашлось. За каждым новым мысом открывалась новая череда древних уте- сов и скал, гротов, прильнувших к воде; складки гор- ных пород изгибались и переплетались самым причуд- ливым образом. Повсюду виднелись гигантские валуны, сорвавшиеся с утесов, и мы, упирая весла в упругую, полную живой силы воду, плыли в образованном ими лабиринте, направляясь в бухту, где собирались рыба- чить; здесь на отмелях вода была так прозрачна, что отчетливо просматривались водоросли, похожие на пальмовые ветви, веерообразные лепестки и перья с рисунков Уильяма Морриса.

Для этого нехитрого промысла особой снасти по требовалось, ловили на блесну — блестящий металличе- ский кружок с несколькими крючками дюймов двадца- ти длиной. Блесну на лесе опускали на дно и через несколько секунд подсекали. Наживка была не нужна Если поблизости оказывался кальмар, он шел на блеск металла и щупальцем попадался на крючок. Таким вот образом — одной рукой подгребаешь, другой орудуешь блесной — мы бороздили узкий треугольник воды и конце бухты, пока тень от утеса не накрыла воду: ры- балка кончилась. В деревню мы вернулись с шестью мелкими кальмарами — я поймал двух, а Себастьян четырех. Бабка молча приняла наш улов, но, кажется, это ей понравилось — за ужином, кроме риса с луком (две песеты порция), мне достался кусочек какой-то костлявой рыбешки. Более того, она поднесла мне ди- ковинную морскую звезду и какой-то твердокаменный сучок, указав, куда их надо повесить, чтоб в комнате стало поприглядней. А еще я получил стеклянную бан- ку, набитую полупрозрачными зелеными и желтыми камушками — они тысячами валялись на берегу. «Это чтоб у вас поуютней было»,— пояснила она.

Окрыленные первым скромным успехом, мы в тече- ние нескольких недель каждый вечер, если позволяла погода, выходили в море. Постепенно наш улов стал расти: не то чтобы мы наловчились подсекать блес- ну — особого искуства здесь не требовалось,— но изу- чили повадки кальмаров: куда и когда они заходят. За первую неделю добыча наша увеличилась вдвое, так что Бабка сочла нужным соответственно снизить плату за постой. Дела пока шли великолепно, и мы с Себастьяном стали подумывать, как бы нам расширить промысел.

Проведав об этом, Бабка сыскала способ порастряс- ти мои будущие доходы. В Кошачьей деревне ежеднев- но мыли кафельные полы. Я этого не делал, и опа за- явила, что делать этого за меня она не обязана: мы так не договаривались. А вот пусть приходит по утрам женщина — ее зовут Кармела,— за час она все помоет, приберет, а платить ей надо две песеты в день. Кар- мела тоже была не без странностей. В войну она бежа- ла сюда с самого юга, имела неприятности с поли- цией, всем говорила, что у нее больной ребенок, за ко- торым требуется уход (никто никогда его не видел), и вечно выпрашивала для него еду.

Кармела оказалась женщиной лет пятидесяти, с глазами навыкате, с седыми космами, носила одно и то же полинявшее и обвисшее вечернее платье с оборка- ми. Она пришла, яростно отскребла пол, протерла бан- ку с самоцветами, схватила за шиворот кошку, вы- швырнула ее вон, выпросила корочку, оставшуюся от ужина, завернула ее в засаленный платок, спрятала на груди и ушла. Перед уходом она предложила достать мне кролика — целого или часть; репутация ее была известна, и я знал, что она пойдет браконьерствовать в чужой лес. Я посовещался с Себастьяном, и мы со- гласились, что одного на двоих позволить себе можем. На том и порешили.

Через два дня Кармела принесла нам кролика, ра- зодрала пополам, и мы с Себастьяном уплатили ей по восемь песет.

Мы договорились, что за те же деньги она мне его и приготовит, и пока она разделывала кролика, я был послан в лавку купить глиняный горшок, пригоршню углей и ложку-другую оливкового масла по ценам чер- ного рынка. Хоть и была Кармела не из здешних краев, но, как и жители Кошачьей деревни, терпеть не могла ничего цветного, так что пришлось опять бежать в лавку и менять горшок, который оказался чересчур желтым. Потом-то я понял, зачем нужна была эта бе- готня по лавкам — для отвода глаз почтеннейшей пуб- лики, как в известном фокусе с тремя картами, и, ко- нечно же, кроличьи потроха, всякие там обрезки и лапки улетучились. Горшок стоял па печурке, выне- сенной на веранду, кролик тушился па медленном огнe, и когда он был готов, мало что от него осталось.

Кармела была дама самоуверенная, властная и не- разговорчивая, по пустякам рта не раскрывала. На этот раз она обмолвилась, что ей с каждой неделей все дальше приходится забираться в лес, чтобы поймать в силки кролика. А все оттого, считала она, что травы не стало. В прошлом году попадались делянки, где на дубах листья так и не распустились, а теперь таких все больше, голо там все, и тени нет. Иными словами, хочешь есть кролика — поторопись. Если и дальше так пойдет, то на будущий год кролики повыведутся.

Единственным человеком в Фароле, которого хоть как-то могла волновать судьба дубов, был Хуан, мой ближайший сосед: за его женой Франсеской дали в приданое — неслыханное в Фароле дело! — 50 дубов, а после смерти отца ей досталось еще семьдесят. Эта сметливая, жизнерадостная женщина ходила пританцо- вывая, наряжалась по любому поводу в шелковое платье и разгуливала по деревне в туфлях на высоких каблуках, пока Бабка деликатно не намекнула, что в их деревне кожу не носят, это дурная примета. Ее сухопарый, симпатичный муж, молодой человек с ли- цом пророка,— всегда казалось, что с его уст вот-вот слетит какое-нибудь предсказание,— говорил, что чу- жого добра ему не надо, теперь он все равно что ме- ченый. Он так и не соблаговолил взглянуть на деревья и несколько акров тощей земли, хотя и не отказывал- ся ходить с женой по грибы в окрестные места; воз- вращались они с полными корзинами мухоморов, зна- менитых amanita caesaria, посредством которых рим- ские императрицы спроваживали на тот свет своих мужей.

Франсеска подтвердила, что деревья сохнут, из ее собственных уцелела лишь половина. Ее беспокоила воз- можная потеря дохода с пробки, а еще больше то, что грибов этой осенью уродилось вдвое меньше обыч- ного. Грибы, как и кролики, любили траву и тень. В Сорте немало было людей, всю жизнь провозившихся с деревьями и знавших толк во всем, что касается пробковых дубов, но ничего подобного им видывать не приходилось. Хуан и другие рыбаки жалеть их не стали. Все знали наверняка, что у каждого крестьяни- на в подполе зарыта кубышка, битком набитая тысяч- ными бумажками. «У них-то всегда во всем будет до- статок. Пусть запасы подъедают» — таков был при- говор.      

Первым признаком трудных времен в Сорте было то, что собак там стали держать и вовсе впроголодь, а они сделались нахальнее: все чаще устраивали опу- стошительные набеги на Фароль. Сожри они какую- нибудь зазевавшуюся кошку, им только спасибо сказа- ли бы, но собаки повадились таскать цыплят, что было расценено как кровное оскорбление.

Фарольским кошкам от человека требовалось не- много — лишь бы он был рядом да слово доброе мол- вил; сортовские же собаки прокормиться самостоятель- но не могли. Они должны были охотиться в лесу на кроликов, за что им отдавали шкуру, голову и лапки. Собакам перепадали кое-какие отбросы, в поисках ко- торых они рыскали по деревне; изредка устраивали каннибальские пиршества — пожирали своего сородича, околевшего от болезни или несчастного случая.

В отличие от жителей Сорта, где каждый был сам по себе, фарольцы, привыкшие к артельному рыбацко- му труду, действовали сообща. В обеих деревнях, что- бы как-то сводить концы с концами, хозяйки разводи- ли цыплят. В Сорте их на ночь загоняли в клетки, а клетки подвешивали на деревья, чтобы собаки или ли- са, наведывавшаяся в деревню, не могли их достать. В Фароле, где особой нужды в таких предосторожно- стях не было, устроили общий загон — им пользова- лись главным образом старые и немощные,— и через неделю после моего приезда свора голодных псов из Сорта умудрилась туда залезть и перетаскать много кур.

Это был крупный убыток, а возмещать его не со- бирались. В кабачке у алькальда перехватили крестья- нина, который привез в Фароль тележку овощей для обмена на рыбу. Его спросили, что они там у себя со- бираются делать? «Почем вы знаете, что это были на- ши собаки? — ответил тот. — Поди отличи одну собаку от другой».

Рыбаки, которым разрешались неофициальные со- брания, тут же устроили сход, после которого крестья- нину было предложено убираться со своими овощами. На втором сходе обсуждались ответные меры. Сошлись на том, что, раз сортовские не желают сократить свою свору, то рыбаки сами позаботятся, чтобы песьего от- родья стало поменьше. Но как? Немыслимое дело, что- бы кто-то взял топор или дубину и уложил собаку на месте; крысиный яд тоже как-то был не в обычае. На- конец решили набрать морских губок и прожарить их в оливковом масле — против такого аромата ни один пес не устоит. Через несколько дней, когда обожрав- шиеся цыплятами звери пришли в себя, для них по околице разбросали губок. Средство, испытанное временем, сработало и на этот раз. Собаки слопали при- манку, и сушеные губки стали впитывать желудочные соки и разбухать, пока не разорвали все внутренности. Одну собаку, не поспевшую на роковой пир, поймали и, по обычаю, кастрировали в знак того, что рыбаки презирают своих врагов и бросают им вызов. Затем ее пустили восвояси, повязав на шею черную ленту. Черная лепта означала трусость.

После этого сортовские взяли собак под присмотр, стали привязывать к тяжелым чурбакам, которые тем приходилось волочить за собой. С тех пор отноше- ния между Сортом и Фаролем — и раньше-то они под- держивались на уровне вооруженного нейтралитета — совсем ухудшились, и обе общины страдали от потерн местного рынка сбыта своей продукции.

Мы с Себастьяном продолжали ловить кальмаров и всякий раз, когда было поспокойней, выходили в море на его лодчонке. Со временем наш обычный улов удвоился, и Бабка перестала спрашивать с меня день- ги. Иногда я мог преподнести Кармеле рыбешку — до- бавку к ужину, которую та с достоинством принимала и, уходя, прятала где-то в складках своего замызган- ного вечернего платья. Вскоре представилась возмож- ность расширить наше предприятие: Себастьян пред- ложил попробовать нырять в маске с подводным ружь- ем, которое смастерил местный механик, руководству- ясь виденной где-то картинкой. Таинственным образом она попала в религиозный журнал; рисунок, изобра- жающий японского рыбака, охотящегося на рыбу с гарпуном, иллюстрировал статью о житии и чудесных деяниях блаженного Эгия Неапольского. Вскоре я уз- нал, кто это был такой: прожив в Неаполе год, наш святой специализировался на доведении «несвежей» рыбы до рыночной кондиции, каковых случаев ватикан- ская экспертная комиссия зафиксировала двадцать семь.

Как и большинство жителей Средиземноморья, жизнь которых всегда тесно связана с морем, Себастьян не умел плавать и боялся заходить в море глубже, чем по грудь. Для наших опытов с ружьем и маской мы выбрали укромное местечко, где каменистое дно мед- ленно понижалось широкими уступами; глубина цо- степенно увеличивалась с 3 до 50 футов. Себастьян переборол страх, надел маску, взял ружье и стал бро- дить по мелководью. Он погрузил лицо в воду, облю- бовал губана, сверкающего полосками и крапинками, несколько раз выстрелил из ружья трезубцем и в кон- це концов загарпунил рыбину.

Через несколько минут я оставил его, решив раз- ведать места поглубже. Рыбакам здесь трудно было ставить сети, и, отплыв подальше, я попал в неведо- мое удивительное подводпое царство, настоящий запо- ведник на дне моря, где все оставалось таким же, как и тысячи лет назад.

Все в этом солнечном и блистающем мире — фор- мы, краски — сохранило первозданную свежесть. Подо мной простирался гладкий, отшлифованный морем ка- менный шельф; повсюду киноварью и охрой пылали водоросли; здесь были свои сьерры и свои джунгли, где обитало бесчисленное множество рыб. За исключе- нием разве что птиц, вся видимая нами жизнь была сосредоточена в одной плоскости. Здесь же на бесчис- ленном множестве ярусов кишели морские жители всех размеров — от проворной пестрой рыбешки до огром- ных бычьеголовых мурен; они собирались на всех глу- бинах, искали корм, неторопливо кружились в тихой воде, то всплывали, то погружались, грациозно пока- чивая пестрыми плавниками или помахивая хвостом.

Многие рыбы были мне известны, я знал, как их здесь называют, но попадались и незнакомые. Мое присутствие их нисколько не беспокоило, лишь неко- торые из любопытства, чтобы лучше рассмотреть, под- плывали поближе, а какой-то луфарь — крупная океа- ническая рыба, ни секунды не стоявшая на месте,— стал описывать вокруг меня круги, а потом поплыл прочь. В воде цвет рыбы казался глубоким, сочным; у пойманной рыбы он тотчас тускнел. Лобаны весом фунта по четыре торжественно выстроились у своих гротов в неподвижных позах, как на фотографиях для семейного альбома; они сверкали в пурпурном пламе- ни воды, казалось, от них струится свет, который ис- чезнет без следа, когда они, померкшие и блеклые, по- падут на прилавок.

Я повернул назад и поплыл к берегу, пробираясь сквозь бисерную занавесь и кольчужную броню разно- цветных рыб; были рыбы черные и рыбы серебристые, были рыбешки, сверкающие кинжальным блеском;

попадались стайки, светящиеся в унисон — они, подоб- но световой рекламе, то зажигались, то гасли, как но команде поворачиваясь к свету под одним углом. Дпо приближалось и приобретало все более четкие очерта- ния, и я увидел суетливо бегающих крабов, раков-от- шельников и моллюсков, сидящих в своих раковинах. Из щели высунулась смарида и бессмысленно уста- вилась на меня, а стайка барабулек, готовых, пока не надоест, сопровождать кого угодно, пусть даже чело- века, поплыла со мной на мелководье.

В мое отсутствие Себастьян, все так же опасливо бродя по горло в воде, настрелял с дюжину губанов, которых он и извлек из проволочного садка, привязан- ного к запястью. В лодку он бросил две пригоршни слипшихся рыбин, но для него это был залог будущих успехов.

Я сказал, что видел крупную рыбу.

— Каких размеров?

Я уже перенял от рыбаков привычку преувеличи- вать.

— С мула. Скажи приятелю, чтобы сделал тебе ружье получше, и мы сможем кое-что поймать. — Надо будет с ним потолковать,— сказал Себа- стьян.— Похоже, придется учиться плавать.

Глава 4

Когда дело доходило до споров, обычно верх брали жители Собачьей деревни, имевшие богатый опыт су- тяжничества. Они вечно отсуживали друг у друга ка- кое-нибудь имущество; главная причина распрей за- ключалась в слепой приверженности обычаю наследо- вания — вся недвижимость поровну делилась между детьми покойного, и этот принцип доводился до абсур- да: все получали в родительском доме по комнате.

Но имущественное равенство существовало лишь в теории, на практике же в деревне сложилась социаль- ная система, в которой одни крестьяне обрабатывали клочок земли, дающий им кочнов десять капусты в год, а другие, владельцы пары сотен пробковых дубов, могли с гордостью заявить, что за всю свою жизнь пальцем о палец не ударили. Наследство было прокля- тием крестьян, причиной бесконечных свар и неприми- римой вражды; сплошь и рядом можно было видеть, как братья и сестры, поделившие между собой роди- тельский дом, живут под одной крышей и годами не разговаривают друг с другом.

Семьи побогаче обращались в суд, и значительная часть доходов со спорного имущества уходила на су- дебные издержки; те же, кто победней, часто прибега- ли к услугам знахаря, который, как считалось, наде- лен сверхъестественной силой. Его приход почти всегда был неожиданным; он появлялся окутанный таин- ственной дымкой, являясь словно из небытия, и, сде- лав свое дело, исчезал так же загадочно, как и появ- лялся. Часто тот же самый знахарь, восстановив види- мость мира в Сорте, отправлялся погостить несколько дней в Фароле, где его не донимали просьбами решить денежный спор и где царила атмосфера всеобщего ра- венства, что ему было по душе. В Фароле жители не стремились обзавестись кучей ребятишек, и он разда- вал женщинам противозачаточные средства, которые делались из губок, а если шла путина, то вместе со всеми выходил в море, «вынюхивал» косяки тунца и указывал рыбакам, куда забрасывать снасть.

В Кошачьей деревне все больше склонялись к то- му, что вряд ли получат они лук, огурцы и кабачки, если не заключат мирный договор с Сортом; им при- шло в голову пригласить в посредники знахаря — раз- бирая бесконечные семейные свары, он стяжал себе славу великого миротворца.

Вся трудность заключалась в том, что, хотя этого чародея и звали Знахарем из Риполля, никому не до- зволялось знать его настоящее имя, и тем более — где он живет; впрочем, вряд ли у него был дом. Подходи- ло время путины, и решили, что он, наверное, уже остановился в одной из рыбацких деревушек, так что фарольские сбросились и отрядили одного из своих на поиски Знахаря. Через несколько дней посланник вер- нулся, сообщил, что Знахарь уже вышел.

Об этом рассказал мне Себастьян; такое доверие очень обнадежило меня; оно говорило о том, что по- ложение мое в деревне улучшилось. Я был иностран- цем, что являлось существенным недостатком, но со временем лицо мое примелькалось и мое происхожде- ние стало не так важно. Мне пришлось сделать вид, что я разделяю местные предрассудки. «Снимай шля- пу, когда проходишь мимо церкви, но туда никогда не заходи,— сказал Себастьян.— Не входи в кабачок, ко- гда там сидят полицейские. Не пытайся угощать ры- баков, жди, когда они сами предложат тебе выпить». На этом пути меня поджидало так много ловушек, су- ществовало так много запретов! Я был прилежен, упо- рен и надеялся, что когда-нибудь войду в общину пол- ноправным членом; я шагу ступить боялся без совета Бабки или Себастьяна. Великий перелом настал, когда мой сосед Хуан попросил меня выйти с ним ночью в море и помочь расставить переметы. Это был как раз тот случай, которого я ждал.

 

Глава 5

Знахарь прибыл па августовскую богородицу — так здесь называется праздник, известный во всем мире как успение; в этот день крестьяне лесных хуторов и деревень прекращают все работы, облачаются в выход- ные костюмы, устраивают гуляния и проводят песколь- ко часов на берегу. В это время пустынный берег оживает — дети строят замки из песка, которые тут же рассыпаются, а взрослые с некоторой опаской бро- дят по щиколотку в воде (считается, что в морской воде содержатся соли, благоприятно влияющие на ор- ганизм) ; всем хорошо, и радость гуляющих не могут омрачить даже кошки-попрошайки.

При таком стечении парода приезды и передвиже- ния, на которые в другое время обратили бы внима- ние, оставались незамеченными. Когда Знахарь прибыл в гребной лодке, его встретила кучка рыбаков. Все они были при шляпах, хотя кое-кому пришлось по такому случаю одолжить их у соседей. Когда Знахарь сошел с лодки, все обнажили головы; Знахарь улыбнулся и кивнул. У него было круглое, мальчишеское лицо, ро- зовые щеки и голубые глаза. На нем была куртка из искусственной замши, какие носят горожане, вырвав- шиеся на лоно природы, на голове — сеточка для во- лос, скрывающая шрамы на черепе, а па ушах ватные подушечки, похожие па телефонные наушники. Года два назад священник из Льобрегата донес, что Знахарь занимается контрабандой презервативов из Франции. По слухам, он лично принял участие в чудовищном избиении Знахаря в полиции, когда у того лопнули обе барабанные перепонки и были отбиты почки.

От лодки к сооруженному на скорую руку — где-то за час — навесу из бамбуковых жердей и пальмовых листьев по песку проложили дорожку из циновок. Здесь

Знахаря поджидали представители нескольких семейств, добивающихся чести пригласить его остановиться у них. Ему поднесли стакан местного вина, кислого, как уксус; на дне стакана лежал золотой полусоверен. Мо- нетку Знахарь некоторое время подержал во рту и лишь после этого положил в карман. Поставили стол и стул, и его пригласили отведать риса с шафраном; пока он ел, старейшины стояли, держа шляпы в ру- ках и скромно улыбаясь. Привели детей, он погладил их по головке; женщины держались в стороне.

На этом церемония встречи окончилась, и Знахарь, прихрамывая, направился в дом, хозяева которого удо- стоились чести первыми принимать его. С этого мо- мента он почти не показывался — лучше было не по- падаться на глаза полиции: наверняка снова бы изби- ли, а то и устроили бы что-нибудь похуже.

Рыбаки рассказали Знахарю, как плохо складыва- ются у них отношения с Сортом, и он обещал уладить все полюбовно. Он пробыл в Фароле три дня, разда- вая снадобья, составляя гороскопы — рыбакам они все- гда нужны,— но больше всего с ним советовались от- носительно супружеских отношений и деторождения. В этих вопросах он почитался выше Бабки, и та на время его посещения отошла на задний план.

Во многих известных мне нищих районах Средизем- номорья, как, например, в Неаполе, большая семья — предмет гордости, хотя для женщины, родившей к 35 годам десятерых, жизнь представляет собой каждо- дневную каторгу. В большом городе всегда найдется неквалифицированная, низкооплачиваемая работа, а это важное подспорье, гарантия от полного разорения, и многие дети начиная с восьмилетнего возраста работа- ют, вносят свою лепту в семейный бюджет.

В нищей рыбацкой деревне единственный корми- лец — море, а запасы его весьма ограниченны. В Неа- поле можно хвастать, что у тебя пятнадцать детей. В Фароле, где многие семьи детей сознательно не за- водят, единственный ребенок — обычное явление. На тех, у кого их больше двух, смотрят с осуждением.

Чтобы не обременять себя детьми, жители Коша- чьей деревни откладывали женитьбу чуть ли не до тридцати лет; многие супруги спали порознь, приме- няли средство, поставляемое Знахарем. Каждый раз, когда тот приезжал, начинался лов губок. Губки здесь были упругие, небольшого размера, встречались они и чистой воде на мелководье. К ним прилагалось опре- деленное количество профилактической мази, состоя- щей из нутряного сала, смешанного с болиголовом,— и лучшего противозачаточного средства было не найти.

За пару дней с губками управились — наловили, приготовили и раздали желающим; однако прежде, чем приступить к урегулированию спора с Сортом, Знаха- рю предстояло разрешить еще одно дипломатическое дельце.

Фароль только что лишился присутствия и бесцен- ных услуг Са Кордовесы. Я часто видел, как она си- дит на пороге, склонившись над шитьем, скромная и спокойная, как мадонна. Ее умыкнул какой-то адми- рал, старый волокита, прибывший в этот район, как он заявил, для инспекционной проверки побережья. Адмирал переночевал на постоялом дворе, утром за- метил Са Кордовесу, в полдень сделал ей предложе- ние и увез ее вечерним автобусом.

По счастливейшей случайности, незадолго до утра- ты Са Кордовесы в деревне появилась другая краси- вая девушка, и рыбаки спросили Знахаря, можно ли разрешить ей остаться. Эту молодую особу звали Ма- рией-Козочкой, потому что в Сорте, где она родилась и выросла, она пасла коз. Она была красива, как кинозвезда: белокурые волосы, трогательными колеч- ками окаймлявшие овал лица, огромные невинные глаза. Мария раздобыла французский журнал мод, шила по нему себе платья и бегала в них по кустам и зарослям ежевики за своими козами. В Сорте ее обвинили в безнравственности — деянии, уголовно на- казуемом, однако алькальд, сжалившись над ней, ре- шил не сдавать ее в полицию, а вместе с матерью выслать за пределы общины. Они переехали в Фароль, где им разрешили временно поселиться в одном из развалившихся домов, некогда принадлежавших семей- ствам торговцев пробкой; последние несколько лет Се- бастьян работал над их восстановлением.

Рыбаки просили у Знахаря совета: стоит ли разре- шить Марии-Козочке с матерью остаться здесь на по- стоянное жительство. В глубине души они надеялись, что Марию можно будет уломать, и она займет место Са Кордовесы, но Себастьян рассказал, что у рыбаков имеются некоторые сомнения насчет цвета волос и не- обычайной белизны ее кожи (явление в этих краях действительно редкое), и многие поэтому боятся, что у нее дурной глаз. Знахарь навестил девушку, соста- вил ее гороскоп и вернулся с обнадеживающим заклю- чением. Дело было сделано, и когда Мария, одетая но последней парижской моде, гнала па пастбище по горным тропинкам своих коз, за ней, как правило, на почтительном расстоянии следовал поклонник, а то и несколько, но она оставалась неприступной и даже не вступала в разговоры с ухажерами.

Покончив с насущными внутренними проблемами Кошачьей деревни, Знахарь направился в Сорт, где ему, как всегда, предстояло разобрать несколько тяжб. Чем богаче была семья, тем острее и продолжительнее бывали в пей ссоры, особенно когда дело касалось на- следства. Эти распри могли тянуться до бесконечности, и Знахарь рассказал в Фароле, что был случай, когда большой крестьянский дом поделили так, что весь пер- вый этаж достался одному сыну, и остальным наслед- никам — его братьям и сестрам — пришлось лазить в спальню по -стремянке.

В этом году умерло несколько человек, а вопрос о наследстве не был решеп. В таких случаях все недви- жимое имущество делилось — с бесконечными пере- бранками и взаимными обвинениями — на приблизи- тельно равные части. Знахарь садился под деревом (на него бросались собаки, волоча за собой чурбаки, к ко- торым были привязаны) и сжимал в кулаке соломин- ки; наследники их вытягивали — в зависимости от длины соломинки устанавливалась очередность, в кото- рой выбирался надел. Трудно представить более де- мократический и справедливый способ дележа, но то, что происходило потом, превращало процедуру в пошлый фарс. В этот приезд Знахаря поджидало несколько жалобщиков, сетовавших па то, что их все-таки оду- рачили и лишили причитающихся им наделов. Как-то в разговоре с рыбаками Знахарь сказал: ваше счастье, что ничего у вас нет, а вот в Сорте в любой семье братья урывают себе львиную долю наследства, а сест- рам в конечном счете достается земля либо тощая, либо

далеко от воды, пусть даже этой земли и много.

Жителям Собачьей деревни покоя не давали проб- ковые дубы. Недавно, пытаясь во что бы то ни стало удержать заразу, как бы она там ни называлась, при- бирающую лес подчистую, они устроили крестный ход, молясь о заступничестве и об изгнании злого духа;

мессу служил тамошний священник, ему помогали священники из трех других приходов; все было сде- лано, как полагается,— подняли все имеющиеся в рас- поряжении хоругви. Во главе крестного хода шел свя- щенник, помахивая кадилом, за ним тянулись поющие богомольцы. Здесь, как и во многих других местах Испании, нести хоругвь во время крестного хода счи- талось дурной приметой — это могло привести к рас- стройству помолвки, а женатые рисковали оказаться рогоносцами. В таких случаях привлекались люди по- жилые, которым эти напасти были не страшны, и два старика — у одного было больное сердце — тащили хо- ругви в гору, согнувшись под их тяжестью.

Это событие вызвало град насмешек фарольских безбожников, а Знахарь, казалось, был потрясен, когда узнал об этом. Сначала он сделал вид, что потерял к делу всякий интерес, заявил деревенским, что вмеши- ваться не желает, и посоветовал подождать и поди- виться на чудо, сотворенное церковью. В конце кон- цов его уломали, и он согласился сделать все, что в его силах. Передвигался он с трудом — давали себя знать старые увечья, и поэтому на опушку пробкового леса, к месту, называемому «гробницей святой Агаты», его несли на стуле. Он намекнул, чтобы на спасение деревьев особенно не рассчитывали, но твердо обещал сказать, какая судьба уготована деревенским.

У гробницы святой Агаты жители Собачьей дерев- ни каждый год третьего мая справляли свой унылый праздник. Небольшая гробница находилась на поляне; это были каменные развалины, огороженные от коз проволокой. Праздник проходил так: сюда поднимались деревенские, двенадцать раз обходили вокруг поля- ны — мужчины в одну сторону, женщины в другую, затем все съедали принесенные с собой бутерброды и возвращались домой.

Процессия еще не дошла до гробницы, когда стали попадаться первые деревья, и Знахарь велел опустить его. Прихрамывая, он обошел дерево, понюхал ствол, отломил ветку, осмотрел ее, растер в пальцах прежде- временно увядший лист. Знахарь был молчалив и со- средоточен, и все решили, что он обдумывает, как вес- ти себя дальше. Всю дорогу до гробницы деревенские надеялись, что он устроит им какое-нибудь представ- ление: всем хотелось посмотреть, как он войдет в раж и с пеной у рта начнет пророчествовать, предвещая благоприятный исход,— это прибавило бы им уверен- ности. С собой у них была бутылка хереса — Знахарь, па худой конец, мог бы окропить вином землю — вро- де как совершить возлияние,— все лучше, чем ничего. Деревенские стояли толпой, ломая в волнении паль- цы, а Знахарь всего лишь просунул голову в дупло, после чего сказал «Дух ушел. Пойдемте домой». На этом все кончилось.

Деревенские были слишком подавлены и не стали возражать, когда Знахарь сказал им, что грядет лихо- летье, и без помощи им не обойтись, а ждать ее мож- но лишь от фарольских, так что, пока не поздно, луч- ше с ними помириться. Для этого жители Собачьей деревни должны опять разрешить рыбакам ходить на- прямик через свои земли, а жители Кошачьей деревпи в ответ пригласят их на свой праздник, который в Фароле справляется каждый год в сентябре. Этот праздник тоже был не из веселых. Он включал откро- венно бессмысленный обряд: хозяева и гости, взявшись за руки, три-четыре раза медленно проходили по дере- венской улице; за этой прогулкой неизменно наступал черед черствых бутербродов.

С мелочами было покончено, и Знахарю ничто не мешало направить все свое дарование на дело более важное: шел тунец, нужно было готовиться к большой путине, от которой так зависело сомнительное благо- получие и скудный достаток Фароля.

Судя по всему, лов должен был начаться на пе- сколько дней позже, чем рассчитывали. Знахарь сле- дил за ветром, измерял температуру течений, для чего его на лодке возили в море; он составил астрологиче- скую таблицу, раскинул карты и наконец объявил, что до прихода косяков остается еще неделя.

Задержка вызвала некоторую тревогу. Кончался ав- густ, а тунцу полагалось появиться в самом начале месяца. Вот уже пять лет подряд Фароль испытывал страшные лишения: пропала сардина, косяки которой заходили сюда весной; добра уж никто не ждал — все решили, что ее здесь больше не увидят. Недавно в де- ревню забегала лисица, а это считается самой злове- щей приметой; похоже было, что судьба отвернулась от рыбаков; все вспомнили, что в прошлый раз, когда зашла сардина, этим не удалось воспользоваться. Слу- чилось так, что сардина появилась на страстную пят- ницу — день, когда правительственным декретом за- прещалась любая работа. В тот день, как рассказывал Себастьян, можно было идти на берег и прямо ведра- ми черпать рыбу. К субботе же косяки поредели и стали уходить; скудный улов свезли морем в Паламос, и рыбу, чтоб не протухла, продали за четверть цены.

Затем настали голодные годы, и жизнь в Фароле, несмотря на веселье и праздники, превратилась в хо- рошо продуманную борьбу за существование. Даже когда в море появлялась рыба, никого это не радова- ло: снасть пришла в негодность — одни узлы. За вре- мя войны, когда пропали все материалы, лодки обвет- шали и прохудились донельзя, сети прорвались, и почти каждую лодку в самый разгар сезона по несколь- ку недель приходилось заново смолить и конопатить. Рыбаки ловили рыбу, как в средние века: движки на больших баркасах сожрали сами себя — за восемь лет сносились все клапаны, поршни, коленвалы, задыхаю- щийся и судорожно сотрясающийся мотор оставался лишь на одной лодке.

Все думали об одном, хотя вслух об этом не говори- ли: что же будет со всеми нами, если тунец не придет? Денег не оставалось, последние шесть месяцев рыбаки жили в долг. Лавочники, алькальд, в чьем ведении на- ходилось вино, торговцы крючками, лесой, наклей, ва- ром, карбидом для ацетиленовых ламп, бензином и ма- шинным маслом сами были по уши в долгах у своих поставщиков. Если рыбаки окажутся несостоятельны- ми, всех их ждет банкротство. Деревне грозит смерть.

Фароль ждал, а Знахарь строил графики движения светил, разрисовывал свои таблицы сечениями кубов, параболами, загадочными лучами; рыбаки сновали, взад-вперед, заканчивая последние приготовления. Я же запасся терпением и ожидал, когда стану полноправ- ным членом рыбацкой общины. Я всегда был готов оказать мелкие, незначительные услуги: помочь выта- щить на берег лодку или вычерпать воду. Помощь моя расценивалась как нечто само собой разумеющееся — благодарить в Фароле было не принято, но зато те- перь в кабачке меня изредка приглашали присоеди- ниться к выпивающей компании. По-испански я гово- рил довольно сносно, а мой сосед Хуан помог мне с каталанским, составив словарик рыбацких терминов и перечислив около шестидесяти названий рыб. Дело это было нелегкое; по-испански почти все рыбы называ-

лись не так, как на местном диалекте каталанского, а он, в свою очередь, отличался от каталанского, на ко- тором говорили к городе.

Хуан ловил на переметы, и я, когда б меня ши по-

просили помогал, ему, хотя во всех случаях это сто- ило мне бессонной. ночи» «Восемь тысяч изречений и назидательных историй»» — евангелие этих глухих де- ревень, в котором можно было отыскать совет, как разрешить любое житейское затруднение — от нимфо- мании до копытницы у овец,— трижды но разным по- водам весьма неблагожелательно отзывались о ловле на крючок в отличие от ловли сетями.. «Кто ловит на крючок, съедает больше, чем поймает»,— и до сих нор почти все рыбаки Средиземноморья разделяют это мнение. Но ловля сетями, как правило, требует со- вместных усилий, тогда как ловля на крючок более под- ходит натурам замкнутым и задумчивым, вроде Хуана, На лодке у него было шестнадцать переметов — все тщательнейшим образом смотаны и уложены в корзиночки; на каждом перемете от тридцати девяти до сорока семи крючков, всего около тысячи. Приго- товлениям к лову, казалось, не будет конца. Лучшей

наживкой считалась живая сардина, но в те дни о ней нечего было и мечтать, и потому вместо нее использо- вался рак-отшельник, но чтобы наловить достаточно раков — а встречались они лишь в миле от берега,— необходимо было предпринять специальную экспеди- цию. Раков-отшельников ловили за день до рыбалки специальными рачевнями (нечто вроде горшочков), с двух до четырех ночи наживляли крючки, затем вы-| ходили в море и расставляли шестнадцать переметов,

через три-четыре часа их выбирали. На нашей первой совместной рыбалке Хуан поймал сорок две рыбины,, которых продал за шестьдесят песет. Я не взял с пего денег и знал, что он за это мне благодарен — впрочем, я неточно выразился. Он был рад, что взял меня с собой — я больше помалкивал, а он сказал, что рыба- ки— народ трепливый, да все норовят стихами, а его- это раздражает. Он вкратце рассказал мне о проб- ковых деревьях и сказал, что они с Франсеской поте- ряли всякую надежду на доход с Сорта и скоро станут не богаче остальных.

После этого Хуан представил мепя одному из стар- ших, по имени Симон; его выбрали капитаном баркаса

 

на время лова тунца. Мальчиком Симон пережил ужасную катастрофу. 11 января 1922 года внезапно разразилась буря, и, хотя небо продолжало оставаться чистым и ясным, по всему побережью утонули сотни рыбаков. Из двенадцати фарольцев, застигнутых штор- мом, в живых осталось лишь трое, и одним из них был Симон. Его унесло далеко, чуть ли не в Италию, и там его в полубессознательном состоянии подобрал итальянский пароход, следующий в Южную Америку, откуда через два месяца он вернулся домой, словно выходец с того света. С тех пор считалось, что Симон наделен даром, который арабы называют «барака»,— способностью приносить удачу тем, с кем имеет дело. Он редко бывал в одиночестве — рядом всегда кто-ни- будь крутился, надеясь на благоприятное воздействие исходящих от него флюидов.

На вид Симон был неказист, однако характер у него был властный; он порасспросил меня о наших обы- чаях и верованиях и предупредил, что рыбак, иду- щий на путину, обязан за сутки до выхода в море не прикасаться к женщине и, как охотник в засаде, дол- жен хранить молчание, пока не закинет снасть. За ме- ня поручился Хуан, и я выдержал испытание; Симон сказал, что переговорит с другими артельными, а там уж видно будет, можно ли взять меня с собой.

Зимой штормы не стихали неделями. Г1о силе мно- гие из них можно было сравнить со штормами, обру- шивающимися в это время года на атлантическое по- бережье Северной Европы. Летом они нечасты, нале- тают внезапно и быстро проходят, но тогда, в августе, когда рыбаки с тревогой гадали, придет ли рыба, шторм застал Фароль врасплох.

Пострадало от него и много рыбы, не успевшей уйти на глубину. Крупная рыба цепных пород, как, например, средиземноморский окунь, ищет корм в верхних слоях воды, затаившись вблизи скал: эти ры- бины, пользуясь плохой видимостью, неожиданно на- падают на мелкую рыбешку — однако, с ними, словно с неосторожными водителями в тумане, бывают не- счастные случаи: разогнавшись, они на полной скоро- сти врезаются в скалы и разбиваются, иногда даже на- смерть. Зимой, кроме того, рыбу иногда выбрасывает в маленькие лагуны среди скал, откуда ей уже не вы- браться. Рыбаки подбирают эти гостинцы — в непого- ду, когда настоящей ловли нет, это большое подспорье. Летом рыба бьется редко, хотя такие случаи все же бывают.

Как только шторм утих, мы с Себастьяном, как всегда, отправились поохотиться с гарпуном и, зайдя в бухту, скрытую среди скал, увидели, что на дне, у самого берега, лежит величественнейший морской карп — создание редчайшей красоты. Это крупная, до 25 фунтов весом, рыба, ходит она в одиночку; на спи- не у нее, сразу же за головой — большое светящееся пурпурное пятно; свет этот меркнет, стоит только вы- тащить рыбу из воды; когда же она попадает на при- лавок, света не остается вовсе. Когда видишь, как мед- ленно плывет эта рыбина (а она всегда двигается медленно) в легкой туманной дымке, то пе верится, что она не излучает свет, а всего лишь отражает его, В сети она не заходит, а в Фароле лишь один моло- дой рыбак умел ловить ее на крючок — этот чуть ли не волшебный дар перешел к нему по наследству. Нам попался сравнительно небольшой экземпляр — весом 7—8 фунтов, но для нас и это был клад. Я вспуг- нул рыбину — и гарпун вонзился ей в хребет, оставив рану в 2—3 дюйма.

Себастьян отдал свою долю Бабке — кредитные операции велись уже с размахом, а моя доля досталась Кармеле (до этого я успел настрелять множество колючей рыбешки и ею расплатиться с Бабкой за по- стой). Кармела приняла мой дар все с той же камен- ной непроницаемостью (хотя, кажется, что-то измени- лось в ее лице) и, как всегда, перед уходом с изуми- тельной ловкостью спрятала его где-то в складках платья. Однако, под спудом недоверчивости и насторо- женности затаилась благодарность; на следующий день она принесла небольшую черепаху, которую вознаме- рилась приготовить мне на обед. Хотя она и уверя- ла, что черепаха сухопутная (морские несъедобны), я в этом сильно сомневался. Она выдвинула условие:) пока готовится обед, я должен из дому уйти. Я дошел до кабачка, с полчасика посидел под чучелом русалки за стаканом вина и вернулся домой. «Если б вы зна- ли, как она выглядит в сыром виде, есть бы не ста- ли,— сказала Кармела.— Плохого мяса не бывает, просто не надо думать, чье оно. В Аликанте в голод мы ели собак, пока они еще были. Об этом и

подумать-то противно, а ведь они вкусней кроликов. Да-да, куда вкусней. Кушайте черепаху. Вам понра- вится». Что ж, я покушал, и мне понравилось.

Постепенно вырисовывалась передо мной правда о Кармеле. Прежде всего я узнал, что она находится под надзором полиции, и ее часто беспокоят, поднимают среди ночи, чтобы сделать обыск в лачуге, где она живет, или доставить ее на допрос. Мы прикончили остатки кушанья — кружочки белого, нежного, похо- жего на свиное «филе мяса, приправленного чесноком и майораном, и Кармела рассказала свою историю.

Дело было так. В начале гражданской войны она гостила на острове Ибиса, который тогда еще был в руках правительства. Однажды в воскресенье, когда весь народ прогуливался, как там принято, по набе- режной, налетели самолеты итальянцев, поддерживав- ших мятежников. Все подумали, рассказывала Карме- ла, что это наши самолеты, и она с подружками да и многие другие стали кричать и приветственно махать руками. Дойдя до конца набережной, самолеты сдела- ли вираж и на бреющем полете пошли на бомбежку. Было много разрушений, а Кармелу взрывной волной внесло в окно кафе. Подружке оторвало голову, она же отделалась сравнительно легко.

На следующий день несколько сторонников фашиз- ма, находившихся в тюрьме, были поставлены к стен- ке. Полюбоваться зрелищем приглашались все желаю- щие. Пошла и Кармела. Об этом эпизоде она поведа- ла, как всегда, в немногих словах, отметив только, что глаза осужденным не завязывали. Когда националисты пришли к власти, ей это припомнили, и с тех пор она была под постоянным подозрением.

Глава 6

Первого сентября Знахарь объявил, что пора гото- вить наживку — по всем приметам выходило, что лов начнется на следующий день. Тунец шел на живца — на пескороя. В Фароле считалось, что водится он толь- ко в крупном песке, где попадается много ракушек — такого песка в окрестных водах было много, и суще- ствовала легенда, что именно поэтому в стародавние времена деревню заложили на этом самом месте. Так уж повелось, что добычей этого ценнейшего продукта занималась одна-единственная семья, и Фароль цели-

ком от нее зависел. Говорили, что по всей провинции только еще двое умеют ловить пескороя, и, когда в их местах ощущалась его нехватка, они отправлялись в Фароль, путь же туда был неблизкий.

Ловля живца — это обряд, но смысл его был мне совершенно неясен, непонятен он и рыбакам, прини- мающим в нем участие. Несколько лодок иод коман- дой знатоков ходят по мелководью, прочесывая дно; при этом, по обычаю, полагается страшно кричать: рыбаки по очереди похваляются своими успехами в рыбной ловле, а также любовными победами, а в от- вет им слышен град насмешек и ругательств.

В лодку меня не взяли, но разрешили постоять у кромки воды и посмотреть все до конца. Утро было тихое, на море полный штиль; водная гладь была по- дернута легкой дымкой, будто подышали на стекло; лодки бесшумно рассекали килями воду, оставляя за собой дрожащие солнечные блики. Притворная ругань и нарочито яростные крики рыбаков звенели над ту- гой, как барабан, морской гладью, и грязные ритуаль- ные ругательства, растворяясь в поразительной чисто- те, царящей вокруг, теряли свой непристойный смысл.

По несчастной случайности, какая-то городская се- мейка, проводящая отпуск в Фароле,— они жили и столовались на жутком постоялом дворе — решила в этот день покататься на лодке и чуть было не запута- лась в сетях. Со страшной руганью горожан оттащили подальше; впрочем, на следующее утро рыбаки перед ними извинились и прислали на постоялый двор рыбки.

Вечером все мужчины помылись, тщательно отдра- ив всю грязь. Большинство тут же отправилось спать, дабы уберечься от действия алых сил.

Утром мы были на берегу. Все делалось молча, объяснялись лишь жестами. Симон уже сидел на носу своего баркаса; мы с Хуаном, не проронив ни слова, заняли свои места. Нас было пятеро. Я взялся за вес- ло. На море была, как здесь говорили, «старая зыбь» — легкое волнение, отголосок утихнувшего да- лекого шторма; на горизонте кудрявилось легкое об- лачко. Ничто не предвещало грозы. Люди кривили губы в вымученных улыбках, словно подсудимые, ожи- дающие приговора; я заметил, что один рыбак дрожит. Со всей мыслимой осторожностью, без всплеска мы опустили весла на воду — считается, что у тунца очень топкий слух. Как говорят рыбаки, к тунцу надо подкрадываться. Если мы нападем на косяк, то един- ственное, что сможет спугнуть удачу,—негодная снасть. Не выдержит леса — и бесценный, незамени- мый тунцовый крючок пропадет вместе с рыбой. У Хуана оставалось всего лишь три таких крючка.

Небольшую флотилию из семи баркасов возглавлял Знахарь. На голове у него была сеточка для волос, ватные наушники; на ногах — высокие сапоги; однако, зная, как настороженно рыбаки смотрят на все, что похоже на кожу, куртку свою из искусственной зам- ши он оставил на берегу. Как мне потом рассказали, Знахарь вел лодку с закрытыми глазами, отыскивая тунца по запаху. Запаха же пойманной рыбы он, но éгo словам, не чувствовал.

Непонятно почему, но дурные приметы сбываются. Так было и на этот раз. Барабульки, живущие вблизи берега в сточных водах и питающиеся дохлятиной, увязались за баркасами и скользили прямо по поверх- ности воды; большие чайки (в этих краях они редкие гости) с пронзительным криком свалились прямо с неба и закружились над нашими головами; на берегу, по обычаю, не должно было быть ни одной живой ду- ши, а тут появился всадник, судя по всему, граждан- ский гвардеец. Эта едва различимая фигура вызвала беспокойство. Конь в полиции полагался лишь офице- ру, а что офицеру, в его чинах и с его властью, было

делать в таком захолустье, как Фароль?

Знахарь поднял руку, и мы бросили весла. В воде нигчего не было видно, кроме снующей барабульки, но Знахарь протрубил в раковину; звук ее был уныл и печален. Это был сигнал к началу лова. На дне каж- дого баркаса трехдюймовым слоем лежал песок; по- верх него — три дюйма воды. Живцов — до этого их держали в холщовых мешках — пустили в воду; те,

что были еще живы (их-то и насадят на крючок), тут же зарылись в песок, настороженно выставив крохот- ные головки.

А те, у которых не было сил зарыться в песок, оставались плавать в воде, пребывая в состоянии, близком к летаргическому сну, и мои друзья, побро- сав весла, принялись вычерпывать их пригоршнями и изо всех сил швырять в море. В полнейшей тишине мы услышали, как приманка шлепнулась в воду. Ры- баки стали насаживать па крючки живых пескороев, протыкая их с хвоста, а затем забросили лесу.

Рыба клюнула мгновенно, и на баркасе поднялся страшный крик. Тунец рвался на свободу, к жизни, яростно пытаясь уйти с крючка, и пока од не выбил- ся из сил, удержать лесу было невозможно. Семьдесят пять толстых нейлоновых лес, намотанных на пробко- вые катушки, лежавшие у планшира, разматывались резкими рывками — по тридцать футов за доли секун- ды; поплавки прыгали и крутились в воздухе. Тунец — самая быстрая морская рыба; считается, что когда он, попавшись на крючок, пытается освободиться, то раз- вивает скорость в сотни километров в час. Рыбаки даже не пытаются удержать его, а просто ждут, ко- гда тот, ныряя на огромные глубины, не стукнется о дно. Мы закинули три лесы, и клюнуло три тунца. Рыба ударилась о дно, и люди, с исказившимися ли- цами, стали выбирать снасть. Леса врезалась в ладо- ни, сдирала старые ссадины; лилась кровь.

Тут же стали вытягивать рыбу и па других барка- сах, и началась великая неразбериха: лодки поменьше мотались в разные стороны, кружась, как в водоворо- те; правильный полумесяц строя был нарушен. Тунец крутился, извивался, нырял под лодки, а, порастратив пыл, всплывал на поверхность и начинал ходить кру- гами. Поэтому лесы пересекались, путались, цеплялись за подводные камни. Теперь тунцов было видно — большие, скользкие, они казались на редкость нежи- выми, хотя сил у них еще хватало.

Наша лодка зашлась в каком-то сумасшедшем тан- це, и Симону, капитану баркаса, предстояло восстано- вить порядок, нарушенный в схватке с чудовищными рыбинами. Через определенные промежутки времени нужно было открывать затычку и напускать в баркас свежую воду, чтобы пескорои не подохли; затем за- тычку ставили на место, а воду отчерпывали. Дело это ответственное и требует сноровки. Но Пабло, на котором лежала эта обязанность, поймал рыбину и ни- как не мог ее вытянуть. Пабло и так-то был малоду- шен, а теперь чуть не плакал. Я вместе с ним выби- рал лесу, и ладони мои кровоточили. «Слишком многим я рискую,— сказал Пабло.— Если наловлю рыбы — женюсь, если нет, то — сам понимаешь». Я забрал у него лесу, и он занялся наживкой. Мы втроем вытягива- ли рыбину, и лодка накренилась. Было видно, как тунец совершенно неподвижно стоит ярдах в тридцати: в сине- ве гасло его серебро. Мы были как воздушный змей, парящий в высоком небе. Ладони сильно кровоточили.

Рыба сдалась неожиданно — так останавливаются детские игрушки, когда у них кончается завод. Я вта- щил рыбину Пабло па борт, и Симон ударил ее в спину острогой, пробив толстую кожу, рывком поднял ее и оттащил к планширу, забрызгав нас с ног до го- ловы черно-красной сукровицей, немного подержал па весу, а затем бросил на дно лодки. Там и валялась она — неживая, похожая на дешевую жестяную подел- ку, у которой сквозь олово проступает желтая медь; от края рта веером расходилось несколько глубоких ран — в этом месте рыбина зацепилась за крючок. Слабея, она напоследок три-четыре раза конвульсивно схватила ртом воздух и затихла.

Тунцы попадались одни за другим; напускать све- жую воду и вычерпывать старую уже не успевали, и из-за крови почти не было видно, но лов подходил к концу, и ничего нельзя было поделать — рыбаки ут- верждали, что кровь отпугнет рыбу. Наживку искали на ощупь, хватали, что под, руку попадется.

Беспорядок и ругань усиливались: сломалось весло, безнадежно запутавшуюся драгоценную лесу пришлось обрезать, Симон до. кости поранил палец, а еще один человек сломал себе ребро.

Внезапно косяк стал редеть, крики смолкли, стал слышен гвалт на других лодках, но и он стих. Зна- харь опять протрубил в раковину — сигнал к концу путины. Нельзя заманивать на крючок последнюю ры- бу — дурная примета. У рыбы должна «оставаться на- дежда». Целый мешок неиспользованной наживки, вы- пустили в море, принеся таким образом искупитель- ную жертву. Лодки повернули к берегу, в воде, на месте лова, осталось белое кружево чаек. Путина про- шла удачно; люди измотались, но на душе у них не- много полегчало, а два человека плакали, прижимая к лицу окровавленные тряпки, которыми протирали крючки перед тем, как заново наживить их.

Берег был безлюден — одинокий всадник ускакал, и тревога, вызванная его появлением, улеглась. Зна- харь еще раз протрубил в раковину — в знак того, что рыбаки возвращаются с уловом; по этому сигналу де- ревенские собирались у кромки воды — таков был обы- чай. Наша лодка была настолько перегружена, что

будь на море волнение, Симону ни за что не удалось бы провести ее. Мы поймали тридцать две рыбины; из них девять — весом от тридцати до пятидесяти фунтов каждая — пришлось на долю Хуана столько он еще не вылавливал. Теперь рыбу надо было срочно про- дать. Бабке такая сделка была не по карману, но уже наготове был скупщик из Франции, человек в темных очках и клетчатой рубашке. Он сообщил обескуражи- вающую весть: вот уже два дня по всему побережью идет путина, все рынки завалены тунцом. В начале недели за рыбину весом в пятьдесят фунтов (таких-то рыб и наловил Хуан) на консервном заводе давали по пятьсот песет. Теперь цена упала до сто пятидесяти и будет падать дальше.

Грузовик скупщика стоял на пересечении шоссе и проселка, рыбаки свозили рыбу на тачках и тележках Здесь их ожидали скупщик с помощником, они взве- шивали рыбу. Затем француз достал толстенную пачку, крупных банкнот и рассчитался — каждому досталась сумма, достаточная для того, чтобы расплатиться с на- копившимися долгами. Семейные, как водится, купят на оставшиеся деньги жене и детишкам лучшую одежду. И опять пойдут расписки, и опять лавочники и торговцы снастью откроют им кредит.

Рыбаки были неисправимыми оптимистами — вдруг, все жители Кошачьей деревни поверили, что будущей весной обязательно придет сардина.

Глава 7

Чему быть — того не миновать: в здешние места нагрянуло начальство. Капитану полиции положено быть бдительным, и раз в год он седлал коня и объ- езжал свой участок. Конь под ним был — просто за- гляденье: лебединая шея, пышная грива, точеные но- ги. Сам капитан был в форменной кожаной шляпе, ка- кие носили в начале прошлого века. Что-то в лице его было от древнего грека, от классической статуи, а верхом и в этой нечеловеческой шляпе он походил на кентавра. А как он гарцевал! Солнце играло на уди- лах, отражалось от начищенных сапог, от звезд на по- гонах!

После путины я отсыпался. Рано утром кто-то властно постучал в дверь. На пороге стоял капитан.

Он вошел, стянул с пальцев лайковые перчатки и уселся па стул местного производства и топорной ра- боты, потребовал у меня паспорт, достал книжечку в черном кожаном переплете и стал переписывать мои анкетные данные. Почерк у него был размашистый, но аккуратный. Говорил он на кастильском, слова выго- варивал твердо и, судя по всему, человеком был обра- зованным: речь его лилась плавно, ударения он ста- вил, где полагается. В голосе его гремела медь. Так могла бы говорить ожившая античная статуя. Он спро- сил, какова цель моего здесь пребывания.

— Отдых,— ответил я. — В таком месте? — Он посмотрел в окно. Берег был пуст. Рыбаки отсыпались после путины. Бросив все, они разошлись по домам и убирать за собою не стали. За них старались кошки, этакие облезлые се- рые тигрята,— они жадно пожирали остатки улова. — Здесь тихо,— сказал я,— а больше мне ничего не надо. — Да, здесь тихо. Но что в этом хорошего? — Меня, видите ли, в последнее время окружало слишком много народу. Здесь мне никто не мешает. — Верно,—сказал капитан,—мешать здесь некому. В такие места по своей охоте не ездят. Я бы, во вся- ком случае, не поехал. Море меня что-то не манит. Вы только не подумайте, что вся Испания такая. — А я и не думаю. — Есть в Испании места, где жизнь бьет ключом. Там вам больше понравится. А здесь, в общем-то, и не испанцы. Ну да ладно. Вы здесь надолго? — Как получится.

И полицейский капитан стал аккуратно натягивать перчатки.

— Вчера я вас видел на баркасе. Рыбакам не раз- решается брать на борт лиц, не являющихся зареги- стрированными членами артели.

— Извините, не знал. — Если вы через месяц не продлите срок действия вашей визы, вам придется покинуть нашу страну. Если у вас появится желание вернуться — я пореко- мендую вам какое-нибудь другое место.

В Сорте капитану отвели комнату в пустующем доме, и тамошний алькальд прислал ему служанку. Вечером она появилась в Фароле, чтобы купить капи- тану рыбу. Но в море никто не выходил, и купить ей,

конечно, ничего не удалось. Но она, вернувшись, рас- сказала своим, что фарольские дел с ней иметь не по- желали. Капитан, как стало известно в Фароле, при- шел в ярость.

Мало того, выяснилось, что он очень набожен. Тай- ну сохранить здесь невозможно: стоит обронить неосто- рожное слово, как тут же поползут слухи, и сам бу- дешь не рад. Капитан навестил нашего священника. Конечно же, старуха-служанка вертелась рядом, а па- мять у нее была отличная, и все, о чем они говорили, стало известно нам до мельчайших подробностей: ста- руха проболталась Кармеле, а та — мпе.

Капитана интересовало, часто ли деревенские посе- щают церковь.

—  Народ здесь,— сказал священник,— не очень на- божный. Во всяком случае, в церковь они не ходят. — Да быть такого не может! Что же вы здесь де- лаете? — Нет, прихожане, конечно, есть. Алькальд, лавоч- ник с женой — эти бывают в церкви чуть ли не каж- дое воскресенье. Секретарь захаживает. — И все?! — Да как вам сказать. Здесь почему-то не приня- то ходить на исповедь. Соседи плохо подумают. Раз пришел за отпущением грехов, значит натворил что- нибудь. — Да мы родились в грехе! Неужели они этого не понимают? — Попробуй, втолкуй им! Я уже и проповедь им читал «Все мы заблудшие овцы», а они все встали и пошли вон из церкви. Народ-то они неплохой и в бога вроде бы веруют, да вот не принято у них поминать имя господне. Разве что ругнутся при случае. — Докатились,— сказал капитан.

Он изъявил желание послушать мессу и все поры- вался поговорить о божественном, а такие разговоры нагоняют на нашего священника смертельную тоску (старуха-служанка прекрасно знала своего хозяина). А что действительно его интересует, так это археоло- гия, да разве полицейские в ней что-нибудь смыслят?

А вот Сорт капитану пришелся по праву. Дело в том, что в свое время в газетах появился рассказик о том, как сортовские боролись с ФАИ49. Анархисты

рыскали по округе, выбрасывали из церквей деревян- ные статуи святых и жгли их на кострах. Но жители Собачьей деревни своих святых зарыли в землю, и по- сле победы националистов им оставалось лишь отко- пать их. Ничего, кроме презрения, их подвиг у жите- лей Кошачьей деревни не вызвал.

Так что капитан уже заранее составил хорошее мнение о своих хозяевах и решил сделать им приятное: при исполнении служебных обязанностей кое на что посмотрел сквозь пальцы. Предстояло рассмотреть два дела об убийстве. Одно было совершено одиннадцать, другое — шестнадцать лет назад; в обоих случаях подо- зреваемыми были жены, будто бы столкнувшие своих мужей в высохшие колодцы. Эти убийства остались не- раскрытыми, и поскольку за истекший период одна по- дозреваемая умерла, а другая эмигрировала, то капи- тан предложил следствие прекратить и дела закрыть.

К Фаролю же он не проявил никакого снисхожде- ния; здесь его также занимало нераскрытое дело — па этот раз таинственное исчезновение местного жителя; он внезапно сгинул в конце войны, как раз тогда, ко- гда наступающие войска националистов вот-вот долж- ны были вступить в деревню. Это был молодой чело- век; жил он, ни в чем себе не отказывая, в причудли- вом доме за околицей, один-одинешенек. Дом этот несколько лет находился в запустепии и превратился в развалины. Молодой человек объявил себя незаконным отпрыском герцогского рода и намекнул, что ему от- валили крупный куш и спровадили с глаз долой, при- грозив лишить всякой поддержки, если его поведение будет причинять родственникам беспокойство. Из рассказов рыбаков можно было заключить, что был он не совсем нормальным и умудрился настроить всех против себя — и это в смутное время, когда ссора с соседом считалась непозволительной роскошью. Он привлек к себе всеобщее внимание, а в то время сле- довало бы держаться в тени и оставить вельможные замашки — это раздражало людей, которые не любят богатых просто так, безо всяких причин.

Капитан явился к фарольскому алькальду и дал ему шесть месяцев на то, чтобы выяснить, что случи- лось с тем человеком — в противном случае алькальд будет отстранен от должности. Он не скрывал, что Фа- роль пришелся ему не по душе. Напоследок он сходил на берег и проверил названия рыбацких лодок; боль-

шинство названии показалось ему омерзительным, и он остался недоволен. Особенно не понравилась ему Афродита» (языческое имя), озадачили «La Dudo- sa» — «Сомневающаяся девушка» (в чем сомневающая- ся?) «La grande Liebre» — «Великий заяц» (это что, утка?) и «Inteligencia» — «Ум» (вера — вот что нам надо от испанцев, а не ум). Он вызвал владельцев этих лодок и приказал замазать старые названия и дать новые, в честь святых. Рыбака, назвавшего свою лодку «Великим зайцем», капитан допрашивал с пол- часа, выпытывая, не было ли у того каких-нибудь тайных умыслов, но ничего не добился и пришел к выводу, что тот ненормальный. Под конец капитан проверил регистрационные номера лодок. Нечетные номера считались счастливыми, а четные — несчастли- выми; регистрационные номера, в которых троек и се- мерок оказалось больше, чем полагается, были перепи- саны в книжечку для доклада в управлении морской полиции — там их поменяют, чтобы отучить рыбаков от суеверий.

Полицейский капитан наконец ускакал на своем красавце коне; и Фароль зажил относительно спокой- ной жизнью до следующего визита. Как только капи- тан скрылся из виду, Знахарь вылез из пещеры, куда фарольцы спрятали своего жреца; его поджидала лод- ка, готовая доставить его в следующий порт назначения.

Мне рассказали, что рыбак, рискнувший назвать свою лодку «Великим зайцем», лишь чудом избежал крупных неприятностей, исключительно потому, что капитан не знал опасной шутки, о которой напоминало это название. Лозунгом националистов было «Еsра- ña—una, grande, libre» («Испания — единая, ве- ликая, свободная») , и пленных республиканцев, согнан- ных в конце войны в лагеря, заставляли без копца это скандировать, иногда они занимались этим ча- сами без перерыва, и, чтобы как-то скрасить однооб- разие процедуры, они заменяли «libre» на «liebre», так что выходило: «Испания — великий заяц», что звучало лукавой насмешкой50 в здешних краях заяц считался самым мерзким животным.

Помня о предупреждении капитана, я выправил се- бе разрешение на рыбную ловлю с использованием

гребных судов, за исключением крупномерных, подле- жащих регистрации, но продолжал, как и раньше, ры- бачить с Себастьяном или Хуаном — их лодки не по- падали в запретную категорию. Я тоже начал учиться очень трудному и кропотливому делу — искусству лов- ли на удочку, но особых успехов не достиг.

Тогда же я отправился на разведку за пределы Фароля. В одну из таких вылазок мы посетили посе- лок углежогов, которые вели в дубовом лесу жизнь таинственную и замкнутую. Тут-то до меня стали до- ходить подлинные масштабы бедствия, постигшего ду- бы,— это была драма, трагедия. Мы подошли к подно- жию гор, и нам открылся безрадостный вид — все, что когда-то было крепким, стало хрупким и болезненным. Многие тысячи деревьев, некогда почти сплошной мас- сой покрывавшие склоны гор, теперь, казалось, увяда- ли; зелень, когда-то густая, уступила место дымчато- коричневым и серо-лиловым тонам смерти.

Мы встретили группу углежогов; они сидели на корточках у огромного штабеля дёрна — им накрыва- ют поленья, которые кладутся па тлеющие угли; под рукой у каждого была бутыль вина. Зависимость об- щества от поставляемого ими топлива была так вели- ка, что они сами могли устанавливать порядок оплаты своего труда. Любой хозяин, нанявший углежогов, обязан был ежедневно выдавать им по два литра вина и по полтора килограмма хлеба на брата. Углежоги разводили огонь, после чего поленья часов двенадцать тлели, превращаясь в угли; работникам в это время делать было особенно нечего, и они главным образом попивали винцо. На нас они посмотрели несколько на- стороженно, затем отвернулись; это был загадочней- ший народ — монголоидные черты, растительность на теле почти отсутствует; между собой они разговариваю на языке, для постороннего совершенно пенонятном. На том, что владельцы деревьев теряли, они выигры- вали, их ждала райская жизнь: было ясно, что чего- чего, а уж дров-то отныне всегда будет вдоволь.

В районе Сорта мы с Себастьяном навестили не- скольких крестьян побогаче, и от них я узнал кое-что новое об отношении крестьян к жизни. Рыбаки были несравненно беднее их, но жили надеждой на крупный улов — не сейчас, так через неделю; в отличие от них крестьяне были пессихмистами, их пессимизм глубоко укоренился, его, можпо сказать, холили и лелеяли — на ярмарке они покупали фарфоровые тарелочки, ис- писанные мрачными пословицами, и развешивали их но всему дому, чтобы не забывать, что жизнь — не сахар. В основе подобных убеждений лежит, наверное, то, что в труде земледельца никакой удачи быть не может. Плохая погода разорит хлебороба, но хорошая вряд ли принесет ему намного больше, чем он ожида- ет. Поэтому в отличие от рыбаков крестьяне играли в карты и другие азартные игры. Бывало, что на них находила тоска, которая очень часто развивалась в настоящую меланхолию. Мы с Себастьяном зашли к человеку, который вдруг ни с того ни с сего заявил друзьям, что жизнь ему приелась. Жил он, по кре- стьянским меркам, в достатке, его уважали, все у него было, но он твердил «Жизнь мпе наскучила», и больше ничего. Он поднялся нам навстречу, пожал руки, пред- ложил выпить и сел, улыбаясь какой-то отсутствующей улыбкой. Из вежливости мы задали ему несколько во- просов, он нам ответил, но сказать ему было нечего. «Та- ких здесь хватает,— сказал Себастьян, когда мы вы- шли.— Скоро он перестанет есть, и ему придет конец».

Большая часть земель в округе принадлежала ста- рорежимному аристократу дону Альберто. Дон Аль- берто обожал всякие старинные обычаи, и, чтобы по- пасть в его обитель, нужно было разыграть пеобыч- ную комедию. Ни звонка, ни молотка на дверях не было, и гостям приходилось стоять у порога и вопить: «Пресвятая дева Мария»,— таков был в здешних краях древний обычай, но никто, кроме дона Альберто, ого не соблюдал. На этот зов являлась старая карга, вся в черном, снимала засовы и открывала дверь. Ко- гда-то эта женщина была возлюбленной дона Альбер- то; они были молоды, жили в Мадриде, она состояла при дворе, и ее портрет писал придворный живописец.

Мы сидели в огромной, похожей на склеп комнате; громе трех стульев, мебели в ней не было. Мы при- хлебывали кислейшее вино дона Альберто, а тот осед- лал своего любимого конька: стал говорить о славе длине минувших дней. Это был высокий, неимоверно худой человек с удивленно-восторженными глазами; при ходьбе в нем что-то поскрипывало; был он совер- шенно лыс, лишь за ушами кустились седые волосы. Он вел праздную жизнь, о чем свидетельствовала пи- жама в необычайно широкую полоску — как на одеж- де каторжников с Чертова острова, в ней он разгули- вал по дому. На голове он носил большой, потерявший форму берет. Дон Альберто вспоминал, что когда он был ребенком, то весной и осенью шли мягкие, осве- жающие дожди — редкий год они не выпадали, и до сих пор он не может забыть запах сырости. А теперь ему кажется, что солнце — куда более жестокий дес- пот, чем политические деятели. «Нет осадков — вот в чем причина половины наших бед. Никогда наша страна не станет такой, как была когда-то».

Дон Альберто был вылитый Дон Кихот — суровый и романтичный, фантазер, витающий в облаках. Кре- стьяне, судя о характере человека, никогда не говори- ли «хороший» — уж слишком неопределенно это слово. Здоровый, упорный, удачливый крестьянин,- по кото- рому все равнялись, назывался здесь «крепким». Дон Альберто мог бы попасть в категорию «благородных», но над ним потешались. Там, где дело касалось денег, любой мог обвести его вокруг пальца, и это принижа- ло его в их глазах. В здешних краях при дележе урожая было принято треть оставлять издольщику, а две трети — хозяину, но когда доходило до дона Аль- берто, то получалось наоборот, и не потому, что он был щедр, просто считал ниже своего достоинства вступать в препирательства.

Впервые я встретился с доном Альберто в доме фарольского священника дона Игнасио; дон Альберто слыл знатоком местных народных обычаев, и священ- ник, зная, что я ими интересуюсь, пригласил меня к себе, когда у него был дон Альберто. Дон Игнасио был образованным человеком, великолепно говорил по- английски; он решительно порвал с настоящим, и при первой же возможности старался улизнуть на архео- логические раскопки римского поселения вблизи Ампу- риаса. В таких случаях на дверях церкви появлялось объявление, что у него обострился тонзиллит и он слег.

Дон Игнасио, подобно дону Альберто, страдал кла- устрофобией —дома у него было так же голо и неуют- но; к нему приходила старуха, внешне ничем не отли- чавшаяся от той, что прислуживала старому помещику; она варила ему ушицу из омерзительного вида ры- бы — в рыбацкой семье к ней никто бы не прикоснул- ся. Все считали, что эта седая, неряшливая старуха его любовница, ведь жил же дон Альберто со своей экономкой, и все уважение к священнику—а он им пользовался — зиждилось на этой легенде (или исто- рическом факте).

Кошки заполонили дом дона Игнасио; горящими в темноте глазами они смотрели на меня. Некоторые, пошатываясь, бродили по дому — они были вдрызг пьяны: хотя священник, как здесь повелось, еды им

не давал, но регулярно подливал в блюдечко вина, чтобы, как он говорил, их прозябание было не так безотрадно, ибо жизнь тех, кто не наделен бессмерт- ной душой, поистине ужасна.

Конечно же, разговор этих двух особ перешел па излюбленную тему — упадок, царящий в наши дни по- всюду. Дон Альберто поносил кино — бедняки видят безбожие и роскошь богачей; досталось и помидорам, недавно внедренным в сельское хозяйство края,— их потребляют все больше, а от этого снижается потен- ции и сокращается рождаемость. Уж не задумало ли правительство уменьшить состав семьи и тем самым окончательно подорвать влияние феодальных землевла- дельцев, лишив их рабочих рук?

B этом споре дон Игнасио стоял на либеральных позициях — он заметил, что знает в Фароле двадцать пар, которые уж много лет собираются пожениться, да все не могут, потому что жениху никак не удается скопить десять тысяч песет — это считается минималь- ной суммой, которой молодые должны располагать для заключения брака.

Дон Альберто считал, что деньги здесь ни при чем. Раньше— oн это хорошо помнит — людям жилось ку- да хуже, чем сейчас, и помещики, чтобы поубавить аппетит поденщиков, выпекали для пих хлеб пополам глиной. Он и сейчас подмешивает в тесто сосновую хвою — уж больно они привыкли к ее запаху. В ста- ые вромена в деревнях вроде Фароля все жили в ни- щите и тем не менее вступали в брак — и что в этом было неправильного? Неужели не ясно, что бедняк чище душой, чем богач? Разве Христос и его апостолы не были бедняками?

Священника, казалось, смутило направление, кото- рое принял спор, но он согласился, что в наше время бо-

гачи — народ довольно безнравственный. Да-да, сказал дон Альберто, все они — спекулянты, наживающиеся народных бедствиях, и священник согласился: Да, мы стали нацией спекулянтов»,

Дон Игнасио решил посоветоваться с доном Аль- берто, что следует предпринять для оживления еже- годного фарольского праздника, который будут справ- лять недели через две. Они согласились, что проходит он очень вяло, и раз уж решили пригласить сортов- ских, то нужно все сделать так, чтобы они были уве- рены, что их здесь ждут развлечения.

В Сорте дон Альберто попытался подправить праздник кануна Иванова дня, но без полного успеха. Проведя изыскания, он узнал, что не так давно, лет пятьдесят назад, в деревнях существовал обычай: мальчишки гонялись за девчонками, хлеща их по но- гам пучками горящих прутьев. Невозможно сказать, почему, но никто при этом не страдал, как и тогда, когда на Иванов день парни и девушки разгуливали босиком по тлеющим углям — обычай, распространен- ный повсюду. Однако возродить в Сорте этот ритуал не удалось — волшебство не сработало, и несколько девчонок получили легкие ожоги. «Что-то тут не так,— высказал предположение дон Альберто.— Мы потеряли веру. Мы уже не верим в себя, как верили раньше».

Они сошлись на том, что фарольский праздник в его нынешнем виде донельзя скучен, но ничто не ме- шает сделать его повеселее — в этом они были увере- ны. Они были полны замыслов.

— Фейерверк,— сказал дон Альберто,— вот что привлечет народ. — Вы правы, как всегда. Только бы достать все необходимое и вовремя получить разрешение,— согла- сился дон Игнасио. — Праздничное шествие, карнавал — за лучшие костюмы будем давать призы, демонстрация картин, бесплатное вино, танцы на улице. — Хорошо бы пригласить цирк. Клоун, бородатая женщина. Гонки по вертикальной стене. Детям вход бесплатный. Недавно вблизи Ампуриаса — я там изу- чаю виллу третьего века — открылся маленький цирк. Я бы смог с ними переговорить. — Было бы очень хорошо, если б вы это сдела- ли,— сказал дон Альберто,— Мы им устроим такой праздник, какого в этой деревне не видывали.

Вечером я рассказал об этих планах Себастьяну, и он расхохотался:

— Да они оба рехнулись. Вот подожди и увидишь, что дальше будет.

Глава 8

 

При изучении истории Кошачьей и Собачьей дере- вень всплыли удивительные факты. Во всем они рази- тельно отличались друг от друга — и по духу, и по характеру жителей, но при всем при том их обычаи не имели ничего общего с обычаями всей остальной Испании, окружающей их, и они, похоже, мало что о ней знали. Жители обеих деревень ощущали свою изо- лированность, но могли объяснить ее лишь естествен- ной оторванностью от мира, с которым их связывала длинная, извилистая и крутая, немощеная дорога; зи- мой она часто становилась непроезжей.

От них скрывали — и дон Альберто хладнокровно с этим согласился,— что изоляция никоим образом не была случайной: создать ее задумали предки дона Аль- берто, вступив в сговор с тремя другими знатными родами, владельцами пробковых лесов; два семейства сгинули, оставив на память о себе лишь три развалив- шихся особняка на окраине Фароля.

Все эти династии разбогатели в начале прошлого века; тогда сырье для семи фабрик по производству пробки поставляли из Португалии. Пробка местных сор- тов — товар высшего класса — выпускалась миллиона- ми штук и шла во Францию, в район производства шам- панского. Изобретение металлических крышек для бу- тылок в один день положило конец эпохе процветания.

Дои Альберто — а по другому поводу и дон Игна- сио — привели описание небольшого феодального ан- клава: он был отрезан от внешнего мира, и здесь вос- производился покорный рабочий скот, защищенный от влияния подрывных элементов. Лишь упорных и от- важных путников не пугала кошмарная дорога, где нельзя было построить мостов через горные потоки. Когда местные власти решили взяться за дело и уж навезли груду стройматериалов, пробковые магнаты велели их раскидать, а затем — всего лишь за несколько Лот до начала войны,— когда крестьяне Сорта собрались было расширить дорогу на опасном повороте, в дело по- шел динамит, и оползень свел на нет все их старания.

Дону Альберто де Сото, а до него его предкам принадлежало девять десятых всей пахотной земли, горы же принадлежали пробковым баронам, по дон Альберто сказал, что в свое время его отец и дед со- вершили ошибку: в качестве награды за особо важные

услуги они продавали своим работникам клочки земли, и так образовалось нечто вроде среднего класса — на- род пробивной и ненадежный; такую же ошибку со- вершили пробковые семейства: они продавали деревья, казавшиеся им невыгодными. Не будь этого, древний феодальный союз, сплотившийся, по его утверждению, как на идеологической, так и на экономической осно- ве, отлично продержался бы. Людям надоели мировые проблемы, они стосковались по твердой руке, особен- но в стране, хронически страдающей от политических неурядиц. В маленькой империи, где правили четыре семейства, деспотизм, если и был, то носил семейный характер. Прапрапрадед дона Альберто, заложивший основу семейного богатства, мог подмешивать глину в хлеб своим пеонам, зато хлеба было много, и в его по- местье никто никогда не помирал от голода, а в те време- на по всей Испании таких случаев было немало. Он вы- давал пособия многодетным семьям и вывез из Сьерра- де-Гредос одного бывшего разбойника, чтобы тот следил за порядком, а когда какой-то пеон убил его, убийцу пуб- лично удушили гарротой, и батраков освободили на день от работ, чтобы они могли присутствовать на церемонии.

К началу войны мало что изменилось. Во времена республики возник ряд партий и группировок, и все они не устраивали правителей Сорта и Фароля; аген- там и пропагандистам пригрозили, что, если они сунут- ся сюда, им пустят кровь. Обычно пеону платили; шесть песет в день, но дон Альберто все еще мог по- зволить себе роскошь платить четыре, однако он от- личался от ему подобных потому, что оказывал не- большое вспомоществование старикам и больным. Bce, что ни делал доп Альберто, шло па благо его работ- никам — он искренне верил в это.

Будущее, естественно, рисовалось ему в безрадост- ном свете. Сортовские крестьяне, которых его прапра- прадед некогда принял под свое крыло, скупердяй- ничали, выскребали сусеки, все тащили в дом и потихоньку, дуро за дуро51, составили капиталец, доста- точный для организации собственной классовой систе- мы. Наверху покоилось несколько сытых толстомор- дых богатеев — эти люди отращивали длинные ногти на пальцах в знак того, что работать им не приходит- ся; им принадлежало до сотни пробковых дубов, а на

нескольких кабальериях земли росли сладкий перец, капуста и кукуруза. В самом низу этой пирамиды на- ходился деревенский погонщик мулов; промышлял он кустарным способом, и потому заработок его был в два раза ниже установленного государством минимума; погонщик, выучив своего мула справлять нужду толь- ко у ворот постоялого двора, получал за это дважды в день по стакану вина.

Крах пробковой промышленности был не за гора- ми, молодежь Сорта отправлялась на заработки в чу- жие края, и были все основания думать, как считал дон Альберто, что положение дел весьма плачевно.

Но не все было потеряно: за год до моего приезда наследник последнего уцелевшего в этих краях проб- кового дела, исключительно энергичный молодой чело- век, нашел заморский рынок для пробки высшего ка- чества, скупил за бесценок несколько агонизирующих пробковых предприятий и вовсю создавал новую проб- ковую империю. Из сентиментальности он распорядил- ся привести в порядок старый дом в Сорте, чтобы было где остановиться, если он окажется в этих кра- ях. На этом-то объекте уже несколько месяцев и были заняты Себастьян и другие строители; восстановитель- ные работы близились к концу. Пуиг де Монт, новый пробковый магнат, предполагал прибыть на церемонию и вступить в права владения в конце месяца, и надея- лись, что его приезд совпадет с праздником, который состоится двадцать третьего числа. Дон Альберто ле- леял надежду, что это событие возвестит о возрожде- нии пробковой промышленности, об открытии совре- менных фабрик, и что жизнь стольких подающих на- дежду парней — неустроенная и бесцельная — изме- нится, и будет восстановлена хоть какая-то видимость прежней благопристойности.

| Дон Альберто намекнул — хотя и не хотел, чтобы все об этом знали,— что собирается пригласить ор- кестр для достойной встречи спасителя округи, и, ко- гда тот выйдет из автомобиля, оркестр грянет «Встреч- ный марш» — во всех странах он звучит одинаково.

 

Глава 9

В году было две больших путины. Первая (и са- мая важная) — весной, когда шла сардина; обычно это случалось в марте; если улов был богатым, сразу же игрались свадьбы — этого события жених с невестой ждали по нескольку лет. Венчание происходило в церкви: новобрачный из суеверия боялся даже близко подходить к ней, и случались недоразумения. Накачав- шись бренди, рыбак шатался, ноги у него заплетались; с одной стороны его поддерживала будущая теща, с другой — невеста; кортеж следовал до церковных две- рей, раздавались напутственные выкрики, после чего мужская половина поворачивала назад, а в церковь проходили лишь несколько бесстрашных старух.

Рыбак представал перед алтарем в смятенных чув- ствах, и дон Игнасио это очень хорошо понимал — це- ремония проходила быстро, слова он выбирал ласковые и был достаточно деликатен, чтобы не настаивать на мессе перед тем, как перейти непосредственно к вен- чанию — в Сорте же это было обязательно. Про та- мошнего священника говорили, что он прогонял пары, если их ответы приходились ему не по нраву, а од- нажды обвинил жениха в том, что тот тихонько бор- мочет заклятья против колдовских чар. Дон Игнасио, об- венчав молодых, тут же спешил спровадить их, даже не пожимая жениху руку: ему нужно было побыстрее от- вернуться, чтобы не видеть, как жених, выходя из церк- ви, по обычаю, плюет по ветру. Как правило, молодые возвращались в дом тещи, где в большинстве случаев и продолжали жить. В Фароле почти все дети рождались под знаком Стрельца, в декабре — причиной тому был мартовский золотой дождь, который приносила сар- дина.

Вот уже несколько лет подряд первой путипы не было, что уменьшило годовой доход деревни приблизи- тельно на треть. Вторая путина, когда зашел тунец, особого дохода также не принесла, и было лишь две свадьбы, однако оставалась еще надежда хоть как-то свести концы с концами: в будущем году предстояла так называемая «малая путина» — осенний лов сарди- ны, косяки которой прибывают как по расписанию. Первые косяки зашли 16 сентября, когда луна была в первой четверти: в это время — почему, никто не знал — рыба ловилась плохо. Всего деревенские про- дали 51 ящик по 69 песет— цена невероятно низкая; в это время сардина обычно шла по 250 песет за ящик. Рыбаки подозревали, что их обвели вокруг пальца мелкие розничные перекупщики— их в этих благоприятных условиях развелось что мух,— они-то и

сбили цену. К слову сказать, в деревне не нашлось ни одного человека, достаточно знакомого с арифметикой, чтобы быстро подсчитать причитающуюся со сделки сумму— пришлось звать меня.

После этого сардина ловилась лишь в небольшом количестве. Мы с Хуаном вышли в море, проловили всю ночь и поймали меньше ящика. Сбыть такой не- значительный и нерегулярный улов было некуда, и рыбу ели сами или обменивали на овощи. В Фароле свежую сардину готовили несколько необычным спо- собом. Ее солили, выдерживали четыре дня в прохлад- ном месте, после чего жарили на рашпере.

В Сорте в это время делали вино. Гроздья всегда срезались 20 сентября, на следующий день давили сок, и дон Альберто пригласил меня принять участие в ри- туале. Для этой цели была отведена комната в кре- стьянском доме, где стоял огромный чан. На дно чана слоем почти в два фута бросали гроздья, женщин вы- гоняли на улицу; строем входили мужчины, скидывали свои альпаргаты на веревочной подошве, засучивали штаны и принимались топтать виноград. Ни о какой гигиене не было и речи. Пышные красновато-фио- летовые гроздья римского, как утверждал доп Альбер- то, происхождения, брошенные в чаи, были покрыты толстым слоем пыли, на многих черенках остались листья, а зловонный дух от разбросанных по полу сандалий перешибал все ароматы.

Тем временем на улице два человека, наряженные в черно-белые лоскутные рубахи, вооруженные корот- кими палками, растолкав женщин, начали тузить друг друга, издавая при этом нечленораздельные вопли; третий, в похожем одеянии, играл на дудочке. Это был народный обычай, возрожденный доном Альберто; деревенские нашли этот обычай дурацким. Дон Аль- берто сказал, что артрит мешает ему принять участие В общей работе, и, восседая на своем древнем двух- тактном мотоцикле «Левис», похожем на затаившегося кузнечика-богомола, ограничился лишь присутствием. Здесь же был и неграмотный алькальд, бывший пас- тух; во рту у него блестели два ряда зубов из чистого золота. В задних рядах зловещей тенью мелькал сор- товский священник — мрачный небритый фанатик. Из Фароля никого не было. С полчаса мы ходили по ча- ну кругами, затем утоптанную массу перемешали и разложили по большим бочкам; здесь она простоит три дня, чтобы забродить. После этого виноградный сок вычерпают и разольют по бочонкам, которые пред- варительно моют горячим вином. Как только бочонок наполняется до краев, в него погружают мышь и дер- жат там, пока она не захлебнется. Напоследок в бочо- нок клалась виноградная веточка, что сообщало вину укусную кислость,— подобно тому, как горькая ветка добавлялась в тесто. Когда-то это было задумано, что- бы поуменьшить аппетиты пьющих вино пеонов, но сейчас такое средство для этой цели более не годи- лось: все местные винпийцы, включая дона Альбер- то, привыкли к этому привкусу.

Вино бродило до 11 ноября, и в день святого Мартина бочку закупоривали. Теперь его можно было пить. В этом году дон Альберто намеревался устроить риту- альную дегустацию вина: дудки и барабаны, крестьяне в старинных, похожих на чулки колпаках, штанах до ко- лен и гетрах. Портнихи уже принялись за работу и крои- ли наряды — моделями им служили картинки со старого календаря — рекламы фирмы по производству мыла.

Когда мы кончили давить виноград, нас с доном Альберто пригласил к себе алькальд. Он нажился па войне и от коз больше не зависел, по держал дома небольшое стадо — так, для удовольствия. Козы жили в комнате, смежной с той, в которой нас принимали, и алькальд самозабвенно нас развлекал: открыв дверь, он называл их по кличкам, и козы по очереди пред- ставали перед ним. Коза входила, приближалась к нам, протягивала ногу для пожатия и вприпрыжку неслась назад. Одна коза секупдочку помедлила, пре- жде чем убежать, расставила задние ноги и пустила струю мочи. Это позабавило моих приятелей, а все представление привело дона Альберто в восторг. Тут я заметил, что запах, который раньше бы показался мне жутким зловонием, не вызвал у меня пикакого отвращения — за два месяца я добился значительных успехов.

За три дня до праздника в Кошачьей деревне по- явились пришельцы, приглашенные доном Альберто. Прямо на берегу они стали разбивать огромный ша- тер. Это и был обещанный цирк, а по сути дела, бро- дячий театрик — они все еще сохранились в тех мес- тах, куда не дошло кино. Зрелище это жалкое и убо-

гое: бездарные и старые артисты, жизнь которых кло- нится к закату, грошовые сборы.

У входа висела кричащая афиша, па которой были изображены чудовища и черти, тигры-людоеды, чело- век на воздушном шаре. Под афишей шла подпись: «Дворец иллюзий. Захватывающий парад потрясающе- го великолепия». Весь долгий летний день из шатра доносилась нежная, грустная, ненавязчивая музыка дальнего юга, а перед входом уныло слонялись пожи- лые, почерневшие от старости и жаркого солнца цир- качки в войлочных шлепанцах и ужасающе безвкус- ных кимоно и купальниках. На кассе, окрашенной в кроваво-красный цвет и оклеенной со всех сторон афи- шами представлений, данных в незапамятные времена и больших городах, висело объявление, взывавшее: «Спешите! Не откладывайте ни на минуту. Представ- ление начинается. В продаже осталось мало-билетов!» По в театрик никто не пошел.

Не было в Фароле такого, кто мог бы позволить себе выбросить четыре песеты на подобное представ- ление. К тому же они прознали, что циркачи были цыганами, а рыбаки не любили мошенников-цыган и лее с ними связанное. Эта нелюбовь была необъясни- ма и отражала лишь национальный предрассудок — вряд ли кто из общины даже разговаривал с цыганом, но при всем при том эта неприязнь глубоко засела в их сознании. Когда Кармела хватала кошку за хвост, крутила ее над головой и швыряла в окно или, шипя, бросала в огонь мышь, то всегда с омерзением воскли- цала: «Цыганское отродье!»

Я попросил ее и Бабку перечислить, что им не нравится в цыганах, и они назвали следующее:

1) они мошенники, и не знаешь, чего от них ждать; 2) они крикливо одеваются и любят хвастать; 3) они любят жить в пещерах (это правда); 4) цыган не работает, а ищет девицу, которая спит с другими за деньги. Такая девица кормит его, а он всю жизнь дрыхнет или играет на гитаре.

Получив ответы на эти вопросы, я выяснил, что жители Кошачьей деревни с презрением относятся ко многому из того, что иностранцами рассматривается |как типично испанское, например к танцам фламенко.

Мы с Хуаном и Себастьяном сидели в кабачке, ко- гда туда вошел юноша из театрика, достал гитару и затянул мелодию фламенко. Это раздражало моих дру- зей, и минуты через две Хуан вполголоса выругался: «Черт бы его побрал, сукина сына!»

Цыган его услышал, встал и направился к выходу. Хуану стало совестно, что обидел человека, он бросил- ся за ним и остановил у самых дверей. Потом он мне сказал, что его раздирали противоречивые чувства: хотя и было стыдно, никак не мог он заставить себя извиниться. Наконец он спросил:

— Ты что так поешь? — Чтобы страх отпугнуть,— сказал ему цыган.

В Испании любят, когда так изъясняются, и Хуа- ну он начинал нравиться.

— Кто написал слова этой песни? Ты? — Нет, человек по имени Лорка,— сказал цыган. — Неважно, все равно мне правится. Он из каких мест? — Не из дальних. Он умер. — А жаль,— сказал Хуан.— Хотелось бы мне с ним познакомиться. Ну, ладпо, пошли. Познакомишь- ся с моими друзьями и выпьешь.

На следующий день Кармен Кабритас рассказала Бабке о досадном происшествии. В Фароле почиталось за честь помогать старым и немощным; делалось это с большим тактом, без унижений. Начался лов злато- бровки — рыбешки раза в два меньше сардины; лови- лась она лишь в утренние часы, когда уходили дель- фины, гонявшиеся за ней по пятам. Лодки с уловом возвращались обычно в восемь, и каждый раз, глядя на берег из окна, я наблюдал одну и ту же сцену: две-три старухи — все вдовы — стоят у кромки воды. У рыбаков была выработана четкая система, и мило- стыня не походила на милостыню, отсутствовала сама возможность оскорбить чувства берущего. Всякий раз в лодке, как бы по недосмотру, оставалось несколько рыбешек, и когда рыбак отходил в сторону, будто бы для того, чтобы разобрать снасть, женщины залезали в лодку и набирали столько рыбы, сколько могли унести в руках.

Мария-Козочка рассказала Бабке, как она утром, гоня коз по берегу напрямик, увидела, что среди ста- рух, ждущих лодки, стоит женщина из театра, и, ко- гда настало время набирать рыбу, она полезла в лодку вместе с ними. Рыбу она завязала в платок, верну- лась на берег и села на ограду, чтобы посмотреть, что

за рыба ей досталась; в этот момент на нее налетело несколько кошек. Мария сказала, что женщина виз- жала и отбивалась от кошек, но те все лезли. Они вы- рвали рыбу у нее из рук, а женщина опять села на ограду, закрыла лицо руками и зарыдала.

Услышав это, рыбаки расстроились. Кто-то сказал, что актеры, должно быть, голодают, а мы не знаем. Ночью на берег отнесли ящик сардин и поставили у самого входа в шатер, а на следующий день чуть ли Не все деревенские вдовы и детишки сходили на пред- ставление и получили огромное удовольствие. Опять по- шли разговоры, что неплохо бы избавиться от излиш- ка кошек, и деревенский придурок, отловив штук пять- десят, отнес их в лес, за что ему дали немного денег. Однако оказалось, что отпустил он их слишком близ- ко от дома, и вскоре большинство из них обрело преж- них владельцев, которые признали их по различным приметам.

Наступило 29 сентября, день праздника. Доку Аль- берто стало ясно, что веселья и на этот раз не полу- чится: праздник мало чем будет отличаться от празд- ников прошлых лет.

Вывесить флаги никто в Кошачьей деревне не со- гласился; под различными смехотворными предлогами запретили конфетти, и лишь с большой неохотой ры- баки согласились запустить поздно вечером несколько шутих. Прямо дону Альберто никто ничего не сказал, по почувствовать дали: какое твое дело? Ты нам чужой.

Предложение устроить маскарадное шествие вызва- ло скептический смех и было отклонено. Когда рыбаки рассказывали мне об этой идее, то крутили пальцем у миска и закатывали глаза: по их мнению, доп Альбер- то был сумасшедшим. «Зачем? Да и откуда взять кар- навальные костюмы? Вся моя одежда на мне, и я но- шу ее вот уже три года».

Втроем мы отправились к алькальду обсудить во- прос о бесплатной выпивке. «Вино мы покупаем у ва- ших приятелей в Сорте,— сказал алькальд дону Аль- берто.— И то, что осталось с прошлого года, прокисло. Нить его нельзя». Идея устроить танцы на улице его просто ошарашила. «Почему бы не оставить все, как есть? — сказал алькальд.— По всей деревне вы не сы- щете человека, который умел бы танцевать вальс». Он посоветовал дону Альберто забыть о волшебном фонаре: недавпо подремонтировали старую бойню, оставшу- юся с тех времен, когда люди могли себе позволить мясо, сделали там сиденья и раз в две педели пока- зывают кино. Так что волшебным фонарем нынче ни- кого не удивишь.

Дои Альберто сел на мотоцикл и покатил к морю, где увидел, что шатер снят, а цыгане пакуют рекви- зит, готовясь к отъезду. Их управляющий сказал, что за три дпя они заработали чуть ли не 200 песет, и с горькой иронией, присущей цыганам в моменты жизни, когда дела идут не так, как хотелось бы, объяснил дону Альберто, что надежды, которые тот питал, ока- зались необоснованными.

Дон Игнасио пригласил нас обсудить возникшую у пего идею. Он продемонстрировал нам коллекцию без- делушек, собранную в ходе многочисленных археоло- гических раскопок. Там- было множество глиняных че- репков, осколков стекла, часть трубы римского водо- провода длиною в фут, треть черепа ребенка и масса других предметов, происхождение и назначение кото- рых определить было невозможно. Единственным экс- понатом, не имеющим повреждений, оказалась черниль- ница III века, говоря о ней, дон Игнасио переходил на шепот и берег ее, как алмаз размером с голубиное яйцо из коллекции российских императоров. Дон Иг- насио предложил, взяв за основу эти тоскливые экспо- наты, открыть выставку, которая, безусловно, привле- чет толпы посетителей; за вход можно брать по две песеты, выручка пойдет в фонд церкви. Когда дол Альберто отклонил эту идею, священник вспомнил о местном парне, который умел подражать кузнечикам, лягушкам, сопению и рычанию голодных сортовских собак, ночным концертам местных кошек,— это могло бы развлечь публику. Но дои Альберто покачал голо- вой; он рассказал, что несколько лет назад в Бар- селоне в мюзик-холле показывали помер — человек, пуская ветры, мог воспроизводить незамысловатые мелодии. Теперь его, должно быть, и на свете не было.

От первоначальной развлекательной программы ос- тался лишь оркестр; в назначенное время утром два- дцать шестого числа на автобусе прибыли музыканты; на них были сероватые, некогда красные форменные рубашки, фуражки с кантом; в руках они несли свои корнеты, тромбоны, трубу и огромный барабан.

Первым делом — к празднику это ие имело ника- кого отношения — они должны были приветствовать молодого Пуига де Монта; ожидалось, что он прибу- дет в этот самый день и официально вступит во вла- дение семейной собственностью. По настоянию дона Альберто был проделан титанический труд: ужасаю- щую сортовскую дорогу более или менее расчистили, самые зверские колдобины засыпали, так что опытный шофер мог, пожалуй, довести автомобиль до деревни. Ремонт старого дома закончился лишь несколько часов назад: Себастьян со своей бригадой работал всю ночь при свете фонарей. Прямо на улице устроили пир — перед воротами особняка установили на козлах стол; алькальд, а за ним толстозадые старики, по- строившись по ранжиру, ожидали появления авто- мобиля; оркестр приготовился грянуть по первому сигналу.

Через минуту по толпе пробежала волна оживле- ния — из-за угла вывернул сверкающий «мерседес» с опущенным верхом и двумя торчащими выхлопными трубами. Он остановился, и из него вышел дои Фе- дерико Пуиг де Монт. Он стряхнул пыль с серого фланелевого костюма, пожал всем руки и прошел к столу. Оркестр грянул «Вот грядет герой g победой». Фотограф, приглашенный из ближайшего города, при- лидил к аппарату какую-то новинку — нечто вроде птичьей кормушки, насыпал туда магния — произошла «вспышка», женщины в задних рядах восхищенно за- щебетали, и на них зашикали.

Оркестр отбарабанил «Встречный марш» и грянул «Триумфальный марш» из «Аиды»: великий человек сол за стол, и деревенские вельможи в черных шля- пах— своих собственных или одолженных — заняли ип.юженпые места. Нескольким женщинам, пользую- щимся в деревне влиянием, разрешили присутствовать цри церемонии, и они незаметно стали у стола; в кон- |це улицы замерли два гражданских гвардейца с ружьями через плечо, в белых платках, ниспадающих со шляп на шею — выглядели они странно, платки Придавали им сходство со сфинксам.

На стол подали огромное блюдо с козлятиной, за- сыпанной горкой мокрого риса, и между соседями Дона Федерико началась борьба за право положить ему кушанье на тарелку — рис так и летел во все сторо- ны. Я сидел напротив почетного гостя — по сторонам от него находилась деревенская знать — и вдруг я внезапно увидел, что, за исключением дона Федерико, все эти люди — на одно лицо. Дон Альберто мог за- просто сойти за брата-близнеца неграмотного алькаль- да, и даже толстозадые люди с невероятно длинными ногтями и несколькими подбородками казались члена- ми одной и той же преуспевающей семьи. Далее, раз- мышляя об этом, я подумал, что дои Альберто и свя- щенник дон Игнасио практически неразличимы по физическим признакам — продукт одних и тех же су- ровых условий, их подавляющих, и так был силен этот расовый признак, что проходил он через все классы, и если бы кто, не зная их всех, увидел, что бедный сортовский погонщик мулов разъезжает по окрестно- сти на мотоцикле дона Альберто, а дон Альберто на- хлестывает мула, гоня его к таверне, где тот аккурат- но опорожнится, заработав хозяину стакан вина,— то нисколько бы не удивился.

Лицо дона Федерико было словно из портретной галереи иного мира; ни обликом, ни жестами этот че- ловек нисколько не походил на окружающих, он, не- сомненно, направил свои стопы по иной стезе. Он был ровен и холодно корректен: не меняя выражения лица, он пробовал жирный рис или отхлебывал мутное вино. Он терпеливо сносил рев оркестровой трубы, дудевшей ему почти в самое ухо; никак не дал по- нять, что тронут радушием крестьян (под маской сер- дечности они как-то пытались скрыть свой страх); во- круг него рыгали, пускали ветры, грубыми грязными руками ему накладывали на тарелку лакомые кусочки мяса — он лишь благодарственно кивал. На край сто- ла, кудахча, села курица и стала клевать просыпап- ный рис — дон Федерико глазом пе повел в ее сторо- ну. Он приучил себя быть сдержанным в любой си- туации.

Следующим в повестке дня стоял осмотр деревьев, но незадолго до окончания пиршества, когда по ста- канам разлили жгучую анисовую настойку, агент дона Федерико положил перед ним бумагу. Агент прибыл в Сорт за три дня до него, проинспектировал несколько квадратных миль леса и представил свой отчет. Дон Федерико стал изучать факты, изложенные в бумаге, и брови его нахмурились: кончив читать, он достал карандаш, набросал несколько цифр и сделал неслож- ные подсчеты.

Смотреть деревья мы пошли все вместе, в общем придерживаясь маршрута, по которому за несколько дней до этого ходил Знахарь. В первой же долине, где начинались дубы, мы увидели голую землю цвета мо- лочного шоколада, который выгорел на солнце от дол- гого лежания на витрине магазина; над нашими голо- вами нависло тонкое черное кружево веток, с которых опали последние листья. В тот день небо было скорее розовое, чем голубое — каприз местной атмосферы — это как-то связано с направлением ветра и влаж- ностью; хотя ушли мы за милю от деревни, все зву- ки — рев ослов, и даже детские крики,— которые обычно поглощались листвой, были отчетливо слышны. Дон Федерико вместе с агентом шел впереди, де- ревенские держались сзади, испытывая некоторую тре- вогу. Агент вынул ножик и срезал с дерева кусочек коры. Все остановились, молча поковыряли ее, и дон Федерико покачал головой.

Затем мы спустились в деревню: никто не решался заговорить. Мы пошли на маленькую площадь, где дон Федерико оставил машину. Они с агентом пожали всем руки. Дон Федерико похлопал алькальда по плечу и сказал: «Что ж, известим вас». Затем он сел в авто- мобиль, помахал из окна рукой и укатил.

Дон Альберто сказал алькальду:

— Надеюсь ты понял, в чем дело? — Кое-что понял,— сказал алькальд. — Он передумал и уезжает,— сказал дон Аль- берто.— До сих пор я надеялся, что нас что-то еще может спасти. Теперь вижу, что нам пичто уже не поможет. Денег здесь больше не заработаешь. — Если это так,— сказал алькальд,— то нам конец. —  

Как иностранца, меня не допустили — как, впро- чем, и большинство мужчин Фароля — к главной ча- сти фиесты, которая состоялась рано утром. Более того, не будучи жителем деревни, я вообще не должен был знать о происходящем. Всю фиесту принято было называть по ее главному мероприятию — «Пещера». Это был таинственный обряд, который местные держа- ли в строжайшем секрете: дурной приметой считалось даже упоминать о нем в разговорах. Обряд этот про- исходил в пещере, само существование которой упор- но опровергалось местными жителями, если к ним

приставали с расспросами. Кармела намекала, что об- ряд Пещеры таит в себе нечто большее, чем кажется на первый взгляд, но, поскольку она родилась не в Фароле, никаких подробностей сообщить не могла. В том же положении был и Себастьян, но его жена, хотя и неохотно, кое-что все же рассказала ему об этой церемонии.

Эльвира объяснила, что каждый год в конце фиес- ты из девочек Фароля выбирается претендентка, ко- торой предстоит на следующий год стать главным дей- ствующим лицом праздника. Отбор производится опро- сом жителей деревни, и если мнения расходятся, то бросают жребий. Счастливая избранница, а также чле- ны ее семьи пользуются в деревне большим почетом. Себастьян говорил, что его жена недолюбливает фие- сту оттого, что в свое время ни разу не выдвигалась ее кандидатура. Обыкновенно выбор падал на хоро- шенькую, смышленую девочку в возрасте от пяти до десяти лет, причем предпочтение отдавалось блон- динкам. Поручитель — обязательно женщина — назна- чалась из других семей, ей вменялось в обязанность участвовать в расходах, сопряженных с подготовкой ребенка к фиесте. Весь год избраннице оказывались всякого рода почести и знаки внимания. Согласно обычаю, все женщины и дети Фароля 26 сентября должны были одеться во все новое. Избранницу, слов- но на первое причастие, одевали в белое платье, кроме того, ей дарили или давали поносить недорогие укра- шения. Утром в день фиесты ей преподносили неболь- шой, специально для нее испеченный шоколадный торт.

Затем начиналась «romería» — короткое морское паломничество. Девочка вместе с матерью садилась в лодку, которой управлял какой-нибудь мужчина, толь- ко не ее отец, и в сопровождении нарядно одетых женщин, сидящих в других лодках, отправлялась в путь. Процессия проплывала пару миль вдоль берега, направляясь к пещере у подножия скалы, где избран- ницу в окружении свиты из нескольких женщин вы- саживали на берег. Потом женщины шли в пещеру, а мужчины ждали их в лодках. Когда девочка входила в пещеру, мать легонько шлепала ее, та делала вид, что плачет,— на чем все и кончалось. Когда палом- ницы возвращались в деревню, все, в том числе и мужчины, принимались обнимать и целовать девочку. Хотя, как говорил Себастьян, этот обряд не имел ров-

ным счетом никакого смысла, для жителей Фароля это ыло, несомненно, главное событие года.

В принципе, мужскому населению деревни заходить в пещеру запрещалось, однако Себастьян, не будучи жителем Фароля, считал, что на него этот запрет не распространяется, и однажды, убедившись, что берег пуст, он отправился туда. Потом он говорил, что вода в ней, как и во многих морских пещерах, необычайно прозрачна и чиста и что вход в нее отливает стран- ным синим светом. Поверхность скалы, поднимавшей- ся из воды, была совершенно гладкой, словно отполи- рованной в результате многовекового паломничества, В пещере не было ничего, если не считать нескольких полуразрушенных сталагмитов. По стенам он увидел темные пятна, вероятно, оставшиеся от коптившей лам- пы, которые образовали причудливые узоры. Он расска- зывал, что его вдруг охватило безотчетное смятение, как будто вокруг витали злые духи, по добавил: «Впрочем, я очень впечатлителен и легко поддаюсь настроению Приготовление пищи было основным занятием тех! жителей деревни, которые не отправлялись в морское паломничество. Многие блюда, из тех, какие готовиви- лись по традиции на фиесту, могли, особенно с непри- вычки, показаться совершенно несъедобными. Жители Фароля, вынужденные но необходимости скудно пи- таться простой и грубой пищей, по праздникам не только злоупотребляли пряностями, но все почему-то начиняли шоколадом —привычка, как уверял дон Альберто, позаимствованная еще их предками у мек- сиканцев. Лавочники хранили шоколад в парусиновых мешках, подвешенных под потолком — подальше от Крыс. «Он должен дышать» — говорили опи. Если по- купатель спрашивал шоколаду, они вынимали из меш- ка увесистый кусок и раскалывали его молотком, «Продышав» так много дет, шоколад становился белым снаружи и почти черным внутри. На вкус он был терпким и горьким. Украшением праздничного стола были кальмары, приготовленные в собственном соку, с шоколадом и шафраном,— именно поэтому, как я Теперь понял, Бабка и настаивала, чтобы мы с Себа- стьяном принесли ей всю рыбу, какую поймаем.

Тем, кто не мог поймать кальмаров, приходилось довольствоваться мясом, которое в Фароле продавалось редко, а если и было, то самое скверное и вонючее. Бы- вало, что в качестве деликатеса в местных лавках про-

давались внутренности: сердце, легкие, печень, желу- док и половые органы (последние в присутствии жены мясника покупались без слов, их заменяло движение рукой сверху вниз, как будто дергаешь за веревку звонка). Некоторые семьи ели на праздник рагу из потрохов, называвшееся «assadura». Тошнотворный запах этого блюда несколько скрадывался огромным количеством перца, которым оно приправлялось.

Немногие избранные, у которых оставалась выруч- ка от продажи тунца, либо те, кто пользовался креди- том у мясников, могли позволить себе кур и кроликов. Куры были старые. Их мясо давали больным детям, а сморщенные внутренности, оставшиеся от весьма не- молодой курицы, голова (с отрубленным клювом) и ноги раскладывались на прилавке в блюдцах, как буд- то это были не куриные потроха, а внутренности жерт- венного животного на алтаре. Кролики были большой редкостью, стоили дорого, и жене мясника приходи- лось прикладывать все свое природное искусство, что- бы повыгодней продать этот экзотический товар. Кро- лики были искусно, как на старинном гербе, разложены по всей длине прилавка, над широко раздвинуты- ми ногами у входа в чисто выпотрошенный желудок красовался язычок печени, выпученные от страха ро- зовые глазки лезли из орбит, к кончику каждого уха была приколота крошечная белая ленточка. Дело в том, что в стране существует закон, по которому кролики продаются с неотрубленными головами, чтобы нельзя было подсунуть покупателю вместо кролика кошку.

Утром в день фиесты я вместе с Кармелой пошел к мяснику сразу после открытия магазина. Жена мяс- ника была уже готова к фиесте: под забрызганным кровью фартуком было новое шелковое платье, волосы свежезавиты, а на шее красовалось жемчужное оже- релье. Она была оживлена, ее лицо с вишнево-крас- ными губами раскраснелось, а крупные, полные руки были усыпаны крошечными алыми пятнышками,— ка- залось, будто кожа окрасилась в цвет ее профессии. Кармела предупредила меня, чтоб я не смотрел, как она, махнув топором, споро отрубает куски от какой- то потерявшей обличье туши, которая лежала на при- лавке. Когда Кармела взяла покупку, завернутую в газетный лист с церковной хроникой, мясо хлюпнуло, и продавщица крикнула свое любимое:

— Todo es bueno! — «все мясо свежее».

В День пещеры все старались себя не утруждать. Праздничный обед начинался в два часа дня и про- должался до половины четвертого, после чего большин- ство жителей отправлялось спать. Во время сиесты псе стихало, и снедаемые похотью мужья не теряли времени даром. Если выйти в это время ненадолго пройтись, чтобы справиться с изжогой, нельзя не ус- лышать, как в наступившей тишине за опущенными ставнями супруги предаются любовным утехам.

Часам к пяти все вновь оживало. Жители деревни вставали, умывались, выплескивали воду в окно, за- тем тщательно одевались на праздничную процессию, которая начиналась не раньше, чем тень опустится хотя бы на одну сторону улицы. На этот раз ожидал- ся настоящий «парад мод», какого не было с довоен- ных времен: многие женщины наряжались в платья, шитые по моделям из французского журнала, кото- рый принадлежал Кармен Кабритас.

В процессии, венчавшей обряд Пещеры, женщины, вообще игравшие более важную роль в празднике, от- делялись от мужчин. Процессию возглавляли предста- вительницы семьи Д’Эскоррэу, к которой и принадле- жала избранница этого года. В первом ряду посереди- не в окружении матери, нескольких теток и пестро разодетых двоюродных сестер шла девятилетняя Мар- та, по-прежнему в белом платье. Следом за ней, воз- вышаясь над толпой, словно она передвигалась на ходулях, шла в сопровождении двух сестер жена аль- кальда. В следующем ряду шла Бабка с двумя урод- ливыми дочерьми по бокам. Старшую из них тянула за собой избалованная девочка лет трех, которая не переставая плакала и капризничала. Далее следовали торговки во главе с женой мясника, которая шла со своими двумя розовокожими, хохочущими девочками. Красивая жена Хуана, Франсеска, шла рядом с Кар- мен Кабритас, преисполненной собственной значитель- ности и одетой по прошлогодней парижской моде. У дороги, выделяясь по контрасту с ярко разодетым шествием, стояли женщины в трауре. Им разрешалось смотреть на процессию со стороны, но не участвовать в пей, поскольку бремя траура в Фароле несовместимо с малейшим выражением радости. Некоторым из них, которые носят траур по своим отцам, матерям, брать- ям и сестрам, предстоит ходить в черном еще не один десяток лет. Сама Бабка, снявшая траур всего месяц

назад, вышла, на процессию, завернувшись в нечто, напоминающее серую занавеску, и заявила, что после окончания праздника с удовольствием вновь облачится в привычный черный цвет. Но обычаю, гости, приехав- шие в Фаролъ па фиесту, идут сразу за женщинами, а за ними — рыбаки, на каждом черная шляпа и но- вые голубые альпаргаты.. Причина для такой очеред- ности заключалась в том, чтобы, когда голова колон- ны будет подходить к церкви, рыбаки, замыкающие шествие, могли выйти из него, не нарушив порядка, и ждать, пока женщины и гости, перед тем как пово- рачивать назад, зайдут в церковь помолиться. После этого рыбаки вновь вливались в шествие. Все эти ма- невры совершались необычайно медленно, напоминая похоронную процессию. Избранница Марта была обя- зана непрерывно улыбаться на протяжении получаса, за которые процессия проходила деревню из конца в конец и обратно. С того момента, как процессия вы- ступала, и до ее возвращения никто не мог произне- сти ни слова, хотя мужчины испускали тяжкие хрип- лые вздохи, чуть не стопали от изнеможения.

В такие минуты разум добровольно уступал место безрассудству, и многие приезжали в Фароль издале- ка, чтобы воочию испытать это чувство. Три женщины и двое мужчин, которые родились в Фароле, но про- жили большую часть жизни в других местах, специ- ально приехали на этот день в родную деревню. Одна женщина прожила 20 лет в Аргентине, сильно нужда- лась и последние три года откладывала деньги на по- ездку домой. Она говорила мне, что всю свою жизнь мечтала о том, чтобы в День пещеры принять участие в праздничном шествии по улице Фароля. Как уверял Себастьян, все это не имело никакого смысла. В самом деле, никто из них толком не знал, да и не пытался узнать, в чем смысл всей этой церемонии. И тем не менее нелепый обычай упрямо, чуть ли не со страстью соблю- дался, как будто участники фиесты пользовались предо- ставившейся возможностью, чтобы в этот день снять с себя всякую ответственность за свои поступки.

Правда, возникли затруднения , с приезжими из Сорта, которые не пришли бы вовсе, не проси их об этом дон Альберто. Только из уважения к нему они — довольно, впрочем, неохотно — приняли приглашение, возобновив тем самым дипломатические отношения ме- жду двумя деревнями. Семеро из них явились в ко- жаных башмаках. Вся их делегация была крайне ра- зочарована, когда дон Альберто в последний момент со- общил им, что фейерверк отсырел, что не будет обещан- ного цирка, карнавала, призов, бесплатного вина; что не будет даже оркестра, так как оркестрантов со всем их реквизитом не пустили дальше деревенской окраины: «Простите, но у нас — без музыки. В любой другой депь, но не сегодня». Дон Альберто так и не сумел объяснить им, что в Фароле не носят обуви — только веревочные альпаргаты; и то, что простительно случайному гостю или прохожему, совершенно недопустимо для офици- ально приглашенных на праздничное шествие.

Крестьяне из Сорта были оскорблены тем, что их исключили из процессии. Фарольские рыбаки, стремясь во что бы то ни стало проявить гостеприимство, пред- ложили семерым в кожаной обуви надеть местные альпаргаты, чтобы они могли принять участие в шествии, однако гости разобиделись не на шутку и после бурных дебатов решили уехать.

Все попытки дона Альберто, который что-то громко кричал и размахивал кулаками, примирить враждую- щие стороны кончились ничем. Наблюдая за выясне- нием отношений между флегматичными, упрямыми и расчетливыми крестьянами — выходцами из засушли- вого Сорта — и эмоциональными, живыми, хотя и суе- верными, рыбаками Фароля, что-то не верилось, чтобы они когда-нибудь помирились. В результате одни отпра- вились домой, а другие продолжали веселиться. Рядом со мной шли взволнованные, еле сдерживающие слезы женщины: хотя и никто не принимал их за своих, они после долгого отсутствия наконец вернулись в родную деревню. С наступлением темноты вся процедура по- вторилась — ускоренный вариант дневного шествия, которое на этот раз сопровождалось шумом, криками, норой непристойными шутками.

На этом праздник закончился. Мои друзья — рыба- ки говорили, что в этом году фиеста удалась. Впро- чем, они уже строили планы на будущее. Как пока- зали события последующих нескольких дней, планам их но суждено было сбыться.

 

Глава 10

Климат в бассейне Средиземного моря очень разно- образный. В Италии в октябре стоят теплые погожие деньки, а в Испании в это время на смену затянувше- муся лету приходит осеннее ненастье. Год для рыба- ков закончен. Потом, правда, ветры стихнут, дожди прекратятся, и солнце вновь заблестит на небе, но все это жалкая пародия на ушедшее лето — природа умер- ла. Меняется направление морских течений, вода ста- новится холодной, и большие косяки рыб, словно стаи перелетных птиц, устремляются на юг. Баркасы уже не выходят в море, и кончается артельная работа, ко- гда и радость, и горе на всех одно. В мертвый сезон рыбак живет сам по себе: он один выходит в море на своей лодчонке и один сидит на камнях, забрасывая в воду удочку. Для рыбаков в году лишь шесть меся- цев: в октябре все замирает и лишь в марте вновь пробуждается к жизни. В конце первой недели октября баркасы ставят на катки и выкатывают далеко на бе- рег; время от времени возле них кто-нибудь копошит- ся — баркасы готовят к новому сезону, и надо почи- нить то одно, то другое. Остальное время рыбаки спят до одурения или коротают время в кабачке, разгляды- вая донышко пустого стакана. Лето прошло, и это ощущается здесь еще острее, чем на севере. Как сказал мой сосед Хуан, любящий выражаться красиво: «Зи- ма — это кладбище жизни».

В тот год осень застала Фароль врасплох. Еще в День пещеры в открытом море попадались неболь- шие косяки сардины и кое-что попадало в сети. Уловы, правда, были невелики. Наступило какое-то безвре- менье — рыба то появлялась, то уходила, и все поду- мали, что сардина задержится в этих местах и возмож- но появление крупных косяков. А так как и погода была отличная, то решили оставить баркасы наготове, а не вытаскивать их на зимовку, как обычно делали в начале октября.

Ничто не предвещало беды. Утром 8 октября было тихо, лишь небо окрасилось в какой-то тревожный багровый цвет, да над горизонтом клубились желтые облака. Вдруг в девять часов поднялся ветер, он резко переменил направление с северного на восточное и за- дул с ураганной силой. Я Стоял у окна бабкиного дома и увидел, как море побелело, закипело, и на берег об- рушилась огромная пенистая волна высотой футов двадцать; на ее гребне, подобпо шарику в фонтанчике на ярмарочном аттракционе, прыгала лодка. Два бар- каса рыбаки все же успели оттащить в безопасное место; три оставшихся море подхватило своими ручи- щами и швырнуло их друг на друга, круша борта я днища. Починить покореженные баркасы было нельзя, и рыбаки поняли, что если даже и появится в марте сардина, на крупный улов рассчитывать нечего.

10 октября по деревне разнеслась весть, что Марта Д’Эскоррэу, избранница этого года, заболела. Рыбаки скинулись на такси, отвезли ее в Херону, и там в боль- нице им сказали, что у девочки туберкулез и раньше, чем через три месяца, ее не выпишут. Самые суеверные связали это несчастье со своими собственными неуда- чами, и будущее предстало им в крайне мрачном свете.

Дон Альберто пригласил меня в свою суровую оби- тель, чтобы обсудить будущее Сорта. «Назревает катаст- рофа,— сказал он.— Ручаюсь, мы с вами станем сви- детелями грандиозного бедствия». И ои протянул мне только что полученное письмо, из которого было ясно, что Пуиг де Монт сюда больше не вернется, как, впро- чем, и следовало ожидать. По это еще полбеды, сказал дон Альберто, куда хуже то, что он продал семейную виллу известному в провинции спекулянту, и тот скоро переедет сюда.

Старая карга, некогда пленявшая своей красотой весь Мадрид, явилась из мрака, неся два грязных ста- кана вина.

— Положение местных крестьян трагическое,— Сказал дон Альберто.— Они остались ни с чем. — Значит, уже ясно, что все деревья погибли? — Абсолютно все. — Но ведь не одною же пробкой опи живут? Долж- но же быть какое-то подспорье?

Дон Альберто объяснил, что, кроме продажи проб- ки — не бог весть какие, но все же деньги,— крестьяне ловили в силки кроликов, травили их собаками, осенью Собирали грибы, ягоды, орехи, и круглый год охоти- лись на птиц, больших и малых. Все это давал им лес, и с его гибелью все исчезло.

— Но ведь хлеб-то они выращивают? Разве это им поможет?

Оказывается, земля очень скудна. Всю плодород- ную землю прибрали к рукам пять-шесть семейств.

А виноват в этом порядок наследования,— ска- зал дон Альберто.— Люди делят жалкие клочки зем- ли, на которой но растет ничего, кроме ежевики, им

приходится забираться в свои комнаты по веревочным лестницам. Эти толстозадые, которых вы встретили в де- ревне, владеют всем, что имеет хоть какую-то ценность. То, что вы здесь видите,— феодализм в действии.

— Простите, дон Альберто, но мне показалось, что вы сами сторонник феодализма. — Это одна видимость. В глубине души я привер- женец благородной философии анархизма. Я такая же жертва системы, как к все. Позвольте, я вам объясню, что такое анархизм. Мы, анархисты, против вмеша- тельства государства. Мы сами можем навести у себя порядок, сами можем выстроить себе жилища, проло- жить дороги, научить своих детей тому, что им следует знать. Зачем нам государство? Уберите этих двух по- лицейских, приставленных следить за нами. Дайте им на табачок, и опи отвернутся. — А не лучше ли будет выделить крестьянам часть земли? — Ничего не изменится,— сказал он.— А если и изменится, то к худшему. Хорошо, я продам им землю. Кому она достанется? Догадываетесь? Неравенство еще больше усилится. — Да, пожалуй,— согласился я. — Позвольте, позвольте. Кто я такой? Я всего-на- всего доверенное лицо, землю я должен сохранить для потомства. Посмотрите на меня. Что я ем? Что я пью? В чем я хожу? Каждому по потребности, а мне требу- ется немного.

Я знал, что дои Альберто тайком раздает деньги, дает отсрочку своим арендаторам, когда тем приходит- ся туго, но с землей, доставшейся ему от предков, он ни за что не расстанется.

Морщась, я допил вино. Оно было нестерпимо кислым, отдавало плесенью. Я осмотрелся. Такие ком- наты изображал Сурбаран на своих картинах нз дере- венской жизни: потемневшие от времени, прокопчен- ные степы, громоздкая мебель, похожая на осадные орудия, в углу — вмазанный в пол таз для омовения ног, на стропилах — ласточкины гпезда, прямо под ними на каменных плитах —белые кучки помета. Из кухни доносился допотопный запах тлеющего древес- ного угля и раздавалась грустная и нежная старинная музыка. На огне клокотал котел, в каких в былые вре- мена ведьмы варили колдовское зелье, а рядом, нагнув- шись над граммофоном, стояла старуха дона Альберто,

Она покрутила ручку и снова поставила пластинку; мы услышали трепетное сопрано, исполняющее арию про- давщицы фиалок из старой испанской оперы:

Весна пришла, сады цветут, и я, как прежде, Фиалки людям продаю — цветы надежды.

Дон Альберто проводил меня до дверей.

— Когда уезжаете? — Скоро. Но если все будет нормально, на буду- щий год вернусь. — Si dios quiere — Si dios quiere52.

Тропинка в Сорт шла через его земли. Жухлая осенняя листва занесла поля, все было усеяно огром- ными головами колючего чертополоха. Кое-где попада- лись полоски неубранной кукурузы, ветер гулял и шу- мел в ее сухих стеблях. Дорогу мне перебежала собака,

волоча за собою бревно. Она передвигалась рывка- ми, то и дело присаживалась отдохнуть. У самой де- ревни крестьянин пахал землю сохой, точно сошедшей с древнеримской мозаики.

Вдвоем с Себастьяном мы пошли к морю. Мы рас- ставались, и, возможно, навсегда — кто знает, вернусь ли я весной,— а он уезжал в Херону на новую строй- ку: работы в усадьбе Пуига де Монта закончились, а других объектов поблизости не было.

Мы шли по тропинке, ведущей к невысокому уте- су — оттуда хорошо было видно все, с чем мы рас- ставались. Утро было тихое, стоял полнейший штиль, пахло водорослями, щебетали пташки. Прибой вынес на берег множество обломков, и они неподвижно лежа- ли па песке, отмечая новую, зимнюю границу террито- рии, отвоеванной морем у суши; в крупном песке копались ребятишки, выискивая цветные стекляшки, выброшенные морем. Мы стали смотреть, как Педро осторожно ведет лодку в нескольких футах от берега, преследуя косяк рыбешки, кормящейся у подводных камней. Он несколько раз забрасывал сети — именно туда, где стоял косяк, но ничего не вытащил. Бабка, ко- торая по окончании праздника опять надела траур, сиде- ли на корточках у только что причалившей лодки, пере- бирая скудный улов. Издалека она была похожа на чер- ную пирамиду. Наступали трудные времена — вдовы, что поджидали рыбаков на берегу, ограничивались одной-двумя рыбешками с лодки, а ведь летом они на- бирали полные пригоршни.

Мимо нас, загадочно улыбаясь, элегантная, как всегда, прошла со своим стадом Мария-Козочка. Среди домов мелькнула фигура дона Игнасио; под мышкой он держал продолговатый сверток, в котором угадыва- лась лопата,— священник отправлялся на раскопки и спешил на автобус, который ходил раз в две недели.

Мы свернули на тропинку, ведущую к морю, и за- мерли в изумлении: на камнях с удочками в руках стояли три коренастых сортовских парня. Их заметили и фарольские рыбаки; любопытство взяло верх, и то один, то другой, сделав вид, что идет куда-то по делам, проходили мимо них, чтобы получше рассмотреть. Мы с Себастьяном подошли к ним и без обиняков спроси- ли, как клюет, но они мрачно посмотрели и ничего не ответили. Они наживляли на крючки моллюсков-бере- говичков, которых собирали тут же в камнях, и Себа- стьян посоветовал им ловить на пескороя или осьми- нога. Совет был дан от чистого сердца, но они ему не вняли. А что им было делать? Я уже знал толк в ры- балке, и был уверен, что сегодня ничего они не пой- мают.

А что их ждет в будущем? Ведь даже крестьянин может стать рыболовом, если подойдет к этому серьез- но и основательно. Разве могут три, тридцать, пусть даже триста таких вот любителей отбить хлеб у фа- рольских мастеров? Мы поговорили на эту тему, но, глядя на них, подумали, что для нас самих открывают- ся такие возможности, о которых мы раньше и мечтать не смели.

 

 

 

Второе лето

Глава 11

Зимой мы с Себастьяном не теряли связи друг с другом, и однажды он прислал мне письмо, в кото- ром сообщал, что его неожиданно отозвали из Хероны в Фароль, где начался капитальный ремонт двух дру- гих вилл пробковых магнатов. В следующем письме он известил меня, что собирается в отпуск; я писал ему, что хочу перебраться на юг, и он предложил встретиться на границе в Порт-Боу, где можно занять- ся ловлей омаров.

Его доводы в пользу этого предприятия казались весьма убедительными. У испанских берегов в холод- ной воде зимой кишмя кишат омары, но там они и даром никому не нужны. А французы, наоборот, лю- бят полакомиться омарами (я это заметил), но эта пагубная страсть привела к тому, что омаров у фран- цузских берегов почти не осталось. Себастьян предла- гал ловить их руками, ныряя в масках. Они так и кишат в воде, писал он. Его приятель разглядывал мор- ское дно через ящик со стеклянным днищем и повсю- ду ему попадались омары. Терять, собственно говоря, было нечего, и я решил, чего бы это мне ни стоило, проникнуть в Испанию через Порт-Боу. Мы обменя- лись еще парой писем и окончательно договорились о времени и месте встречи, а в конце марта я отправил- ся по своему прошлогоднему маршруту: поездом до Сербера, затем на такси до пограничного знака, пеш- ком через границу, «закрытую на замок», а затем уже на испанском такси до Порт-Боу.

Себастьян ждал меня в кафе «Моряк», здесь сиде- ли несколько французских туристов, первые послевоен- ими ласточки, смельчаки, которые отважились на пу- тешествие в страну, вновь открытую после долгих лет

изоляции. («Parole d’honneur! lis sont comme les arabes. Ils ne laissent pas les femmes sortir!» 53)

Себастьян похудел еще больше. Взгляд его был мрачен; казалось, он подавлен вечными заботами, ка- торжным трудом — в Хероне ему приходилось рабо- тать по 9 часов, получая 21 песету в депь; па руках у него были мозоли. Ремонт вилл продвигался быстро, оставалось лишь установить ванну, водопровод и все такое прочее; оборудование задерживалось, и ему дали месяц за свой счет.

Он лихорадочно соображал, где бы подзаработать за это время,— дома назревал скандал. Бабка поставила ему ультиматум: Себастьяну было велепо до копца мая произвести на свет ребенка, Бабка уже и имя ему по- добрала — Тимбурлан (Тамерлан), если родится маль- чик, и Милагрос, если — девочка. За все годы своей супружеской жизни Себастьян ни разу не восставал против старухи, но в конце концов терпение его иссяк- ло. Однако вести дискуссии с Бабкой можно только с позиции силы, и единственным веским аргументом была бы угроза съехать с квартиры. Но половина мебе- ли в их комнатах принадлежала Бабке, а сбережений Себастьяна, которые составляли на данный момент 700 песет, не хватило бы даже на покупку старой кро- вати. Он надеялся заработать на ловле омаров 1000 песет, но мне показалось, что надежда эта из того же материала, что и все прочие его мечты.

Чтобы не допустить его окончательного разорения, я сам заплатил за прокат машины. Мы нашли старень- кую «симку»; она была скреплена проволокой, одна дверца отсутствовала, а колеса были разной величины. На ней мы потихоньку двинулись на юг, ведя разведку побережья. Первую остановку сделали в Грилепе, здесь взяли лодку и для начала решили половить у Пунта-Кап-Раса. К моему великому удивлению — и к не менее великому облегчению Себастьяна,— здесь действительно водились морские раки; похоже, прия- тель Себастьяна сказал ему правду. Но это были не омары, а местная разновидность лангустов, мне такие не встречались. Они походили на омаров, только без клешней, и головка у них была совсем крошечной. Зимой только такие и должны ловиться. Они во мпо-

жестве сновали на глубине десяти футов среди узор- чатых листьев, лент и розеток водорослей, и это изоби- лие привело нас в восторг. Себастьян уже научился плавать и привез с собою наше старое ружье, которое я, уезжая, подарил ему, надеясь, что во Франции най- ду себе что-нибудь поприличней. Можно было настре- лять сотню лангустов, но для того, чтобы они имели товарный вид, их надо было ловить живыми. Дело это сложное и опасное — ведь для защиты рук ничего на- дежней перчаток придумать нельзя. Нужно нырнуть, под водой подплыть к лангусту и быстро схватить его, пока тот не успел шмыгнуть в водоросли или забиться под камень, а, когда его схватишь, он начинает ярост- но щелкать хвостом, пытаясь вырваться. По краям внутренней стороны панциря имеются острые, как бритва, зубчики, и мы сразу же изрезали все пальцы.

Донимал холод. Уже на поверхности вода была хо- лодная, и с каждым футом становилась все холодней. Но что еще хуже, видимость была скверная. Лангусты никуда не уходили, но найти их в густых водорослях было нелегко, и на поиски уходило много времени. Мы проныряли 15 минут, после чего находиться в воде пило невозможно. Мы влезли в лодку, натянули свите- ра, глотнули из термоса кофе с брэнди и стали посте- пенно согреваться.

Над морскою гладью сияло солнце, в легкой дымке над подою парили гигантские столбы и причудливые башенки. В воде сновали лангусты, ожидая, когда мы снова окунемся во мрак и хлад пучины. Себастьян под- считывал доходы,— получалось, что за минуту под во- дой он зарабатывал больше, чем за целый день на стройке. Собравшись с духом, мы опять плюхнулись в иоду и кровоточащими, закоченевшими пальцами принялись ловить лангустов и бросать их в лодку. На-

конец стало совсем невмоготу. Мы закоченели, и даже |мозг начал леденеть; мы решили, что наступил конец и никакая медицина нас уже не спасет. Я ущипнул

себя за ногу и ничего не почувствовал, зато нестерпимо пальцы и ломило в висках. Себастьян, пошаты- ваясь, стоял среди копошащихся лангустов, которые

покрывали дно лодки в три-четыре слоя. Казалось, что кожа у него стала прозрачной и сквозь нее проступают очертания костей.

Мы подгребли к берегу, набрали плавника, разож- гли костёр и уселись поближе к огню. Наконец способ-

ность соображать вернулась к нам. Себастьян не мог ни слова сказать по-кастильски и бормотал на местном наречии, более похожем на итальянский, чем на ис- панский: «Puta! Son mort de fred» 54. Он сказал, что давно бы отдал концы, если бы не согревала его мысль о мебели. Десять лангустов — половина старой крова- ти. Еще десять — тумбочка, да еще остается на старый стул. Пятнадцать — комод, но ломаный, так что при- дется накинуть еще двух лангустов столяру за работу.

В первый депь мы поймали 64 лангуста. В Льяансе рыбаки обещали присмотреть за нашим садком, и мы в благодарность подарили им несколько лангустов. Они показали нам постоялый двор, где мы, заплатив по дво песеты, получили комнату; хозяином здесь был угрю- мый, замкнутый человек — веселых и приветливых владельцев гостиниц я в Испании не встречал; он по- дал нам фасоль в масле и колбасу местного производ- ства, такую жесткую, что только молотком ее и разо- бьешь. Себастьян, съев две-три ложки, тут же успул. Он опрокинул стакан с рансио, уронил голову на стол и захрапел. Хозяин забрал его тарелку, присел за со- седний столик и доел остатки.

Весь следующий день и всю следующую ночь мы провели на постоялом дворе, понемногу приходя в себя. А через день все мужское население близлежа- щих домов толкнуло не желавшую заводиться «симку», и мы покатили в Пуэрта-де-ла-Сельва. Здесь мы опять взяли лодку и, немного поколебавшись, решили пройти вдоль дикого и опасного северпого берега до мыса Креста. Ни о какой метеослужбе здесь и слыхом не слыхивали, но рыбаки сказали, что, судя по приметам, хорошая погода продержится по крайней мере еще один день. Однако они сочли своим долгом предупре- дить, что и на старуху бывает проруха, а, случись шторм, укрыться будет негде. Их слова засели у нас в голове, и нельзя сказать, что чувствовали мы себя очень уютно. Мы плыли вдоль отвесных скал; при всей своей грандиозности особого восторга они у меня не вызвали; рыбаки не соврали; не было в них ни бух- точки, ни заливчика. Вода была холодная и мутная, водоросли, где могли водиться лангусты, встречались на слишком большой глубине. Мы пробыли в море не- сколько часов, то и дело поглядывая на небо, и в ко-

ночцом итоге поймали 28 лангустов. И лишь когда мы шли назад, на небе появились клочки разогнанной вет- ром тучи. Вернулись мы смертельно усталые и про- мерзшие до костей.

Мы решили больше не рисковать, и на следующий Шнь отправились в более безопасное место, где и про- были три дня. Мы остановились на постоялом дворе, ничем не отличавшемся от постоялого двора в Льяан- се— та же фасоль, та же колбаса. Теперь у нас было 244 лангуста, считая и тех, что мы оставили на попе- чение льяансовских рыбаков. В Льяансе наши знако- мые рыбаки со знанием дела помогли нам упаковать лангустов в ящик, переложили их водорослями, и мы полезли свой товар в Порт-Боу.

В Испании они никому были не нужны, но францу- зы, как и следовало ожидать, набросились на них с ра- достью — какой-то шкипер, едва взглянув на товар, тут же предложил цену и расплатился наличными.

Мы решили попытать счастья еще разок, но особого успеха не добились. Вода была все такая же холодная и Мутная, но лангусты ушли на глубину, и искать их стало трудно. С грехом пополам мы наловили тридцать штук, тут же продали их по дешевке и на этом успокоились.

Мы похудели фунтов на десять, а у Себастьяна на- чался кашель. На каждого вышло по 1380 песет — за- работок Себастьяна за два с половиной месяца. Он встретится с Бабкой во всеоружии.

Глава 12

Совершенно неожиданно Себастьян спросил, не смогу ли я по дороге в Фароль сделать крюк и забро- сить его в Бесалу — это такой городишко в предгорье Пиренеев. Там живет его старый друг, дела у него плохи — он крайне нуждается, и рыбаки, которые тоже знают и любят, собрали для него три тысячи песет: эти деньги помогут ему встать на ноги. Впрочем, если эта поездка мне не по душе, он меня не осудит и уж как-нибудь сам доберется туда, хотя бы на автобусе.

Меня поразила не просьба, а сам Себастьян — до этой минуты он ни слова не сказал о том, что у него есть какие -то дела. Складывалось впечатление, что он тянул до последнего. Я стал расспрашивать его об их дружбе. Оказалось, что они однополчане, вместе слу-

жили в республиканской армии. Затем выяснилось, что друг Себастьяна был его командиром. Себастьян про- воевал недолго, чина не выслужил, так и остался ря- довым, а его друг, несмотря на молодость, был офице- ром и своей храбростью завоевал солдатскую любовь и уважение.

Что-то тут было неладно. Я сам служил в армии и знаю, что, какие бы ни складывались отношения между солдатом и офицером, друзьями на всю жизнь они становятся крайне редко. Однако было видно, как много значило для Себастьяна поручение рыбаков, и отказать ему было бы просто не по-приятельски. Я со- гласился, тем более что Бесалу находился совсем рядом.

До Фигераса по дороге, отмеченной на карте то- ненькой змейкой, которой принято обозначать самые кошмарные проселки, было миль пятнадцать, а от Фигераса до Бесалу еще столько же, но уже по прямо- му шоссе. С бензином в то время было плохо, все ко- лонки позакрывались, но нам удалось разжиться горю- чим у знакомых рыбаков в Порт-Боу. Мы заправили нашу «симку», привели ее в порядок и тронулись в путь.

Чтобы проехать эти тридцать миль, нам потребо- валось больше трех часов. Пока мы тряслись по доро- ге, хуже которой в Европе не сыскать, я расспрашивал Себастьяна о его друге, и мне удалось выяснить кое- какие подробности его жизни. Он командовал батальо- ном; в конце войны, когда они расстались с Себастья- ном, ему было лет двадцать пять; после поражения Республики оп скрывался, был арестован и несколько лет просидел в тюрьме — обычная судьба тысяч и ты- сяч испанцев, живших в то смутное время. Но чего-то Себастьян недоговаривал, о чем-то вообще умалчи- вал — картина складывалась неполная, получилось нечто вроде древнеримской мозаики: одни фрагменты. Чуть ли не все фарольские отсидели свой срок в ла- герях: деревня находилась на территории, контроли- руемой правительством, и рыбаки воевали в республи- канской армии. Судьба же человека, ждущего нас в Бесалу, была окутана тайной. Был ли он из числа тех десятков тысяч, кого в конце концов выпустили, или он бежал? В последнем случае я рисковал — закон запрещал предоставлять убежище, а равно оказывать иное содействие лицам, бежавшим из мест заключения,

С одной стороны, было лестно, что Себастьян оказал мне такое доверие, с другой — как-то не по себе.

Бесалу оказался невзрачным городишком, располо- женным по обе стороны дороги третьего класса; дли- ной он был ярдов в сто. Все здесь свидетельствовало о вопиющей нищете: расписанные известкой красные кирпичные фасады домишек, похожие на забрызган- ный кровью прилавок мясника, широкие ворота, за- крытые двери лавок, кучки священников в черных ве- люровых шляпах и черных альпаргатах. По улицам Гулял холодный ветер, но немощеной дороге на полной скорости, обдавая нас бензиновым смрадом, проноси- лись автобусы, и пыль в городе стояла столбом.

Все в этом городе было непонятно и чуждо. Рядом проходила граница, по улицам, опасливо озираясь, про- бегали какие-то типы: кто собирался за кордон, кто только что прибыл оттуда — одни легально, другие не- легально. Даже само название «Бесалу» звучало стран- но — в нем мало что было испанского, оно больше по- родило на татарское или турецкое. Себастьян довери- тельно сообщил мне, что это столица контрабандистов. Милях в двух-трех от города с шоссе сворачивал про- толок, идущий па север по берегу реки Льиерка через деровни Монтагут и Сарденас; здесь он кончался И начинались тропки, ведущие к пастушеским хижи- нам— их в горах было с полдюжины. Это была грани- ца — в двух милях отсюда, уже по французской тер- риторий, проходила дорога на Арльи, Амели и Сере.

В кабачке «Пнет», у церкви на окраине города, мы заказали себе обед — тушеные свиные ножки, кото- рыми славятся пиренейские городки; за всю неделю |мы впервые отведали мяса. Трактир походил на пеще- ру; при каждом порыве ветра сюда проникал запах, которым провонял весь город,—запах кожи, веревок и пота. За отдельными столиками сидело три-четыре человека в шляпах; они обсасывали ножки, время от времени озираясь, как собака, которая боится, что у нее отнимут кость.

Себастьян волновался, отвечал невпопад и весь ушел в себя. Я спросил, как он собирается искать свое- го друга, и он ответил: «Не знаю. Об этом-то как раз и думаю». Сквозь грязное оконное стекло была видна маленькая площадь, на ветру кружились клочки бума- ги, стоили небольшие кучки людей; подняв воротники

пиджаков, они о чем-то разговаривали; два бравых солдатика с автоматами патрулировали улицу.

Мы доели мясо. Все ушли, трактир опустел, гово- рить было не о чем. Некоторое время мы сидели мол- ча, затем Себастьян встал. Он сказал, что скоро вер- нется, и попросил меня подождать. Он вышел, и я ви- дел из окна, как он пересек площадь, подошел к стоян- ке такси, переговорил с водителем, а затем сел в ма- шину. Приблизительно через час, когда я уже начал волноваться, я увидел, что он идет по улице. С ним был какой-то человек, лицо его было замотано шарфом, похожим на полотенце, а одежда прохудилась до такой степени, что сквозь ткань просвечивали локти и коле- ни. Они вошли и сели. «Это Энрик»,— представил его Себастьян. Мы пожали друг другу руки, и Энрик что- то сказал тихим, еле слышным голосом. Он говорил, не разжимая тонких губ, как чревовещатель. Из рассказов Себастьяна я сделал вывод, что ему должно быть лет тридцать, на два-три года поменьше, чем самому Себа- стьяну, по определить его истинный возраст было труд- но — на вид ему можно было дать сорок. Кожа на его лице была стянута в бесчисленные морщинки, так что ясно обозначились все кости черепа, лоб был покрыт какой-то сыпью, и он время от времени тер его тыль- ной стороной ладони. Себастьян заказал для него нож- ки и хлеба, и я заметил, что жует он задними зуба- ми — от передних остались одни черные корешки. Ни на нас, пи на еду он не смотрел, а методически отправ- лял в рот порции и размеренно жевал. Он что-то про- шепелявил Себастьяну, по я не разобрал ни слова.

Себастьян с Энриком сидели спиной к дверям, а когда подошел хозяин и спросил, не желаем ли мы еще чего, Себастьян опустил голову и жестом велел ему уйти. Энрик дожевал хлеб, допил вино, и мы поднялись из-за стола; Себастьян подтолкнул меня к дверям, и мы вышли на улицу. Люди оставались на своих мес- тах; подняв воротники пиджаков, они подставляли лица солнцу, солдат не было. Мы пошли по улице — я впереди, Себастьян сзади, Энрик посередине. Распис- ные домишки кончились, по берегу реки тянулись жалкие халупы. За рекой начинались необозримые зеленые склоны предгорья Пиренеев. Здесь мы немного постояли.

Я чувствовал, что Себастьяну общение с Энриком в тягость, что оп очень хочет уйти, больше ни о

чем не думает, но мы оказались в плену у вежли- вости.

— Ну то ж… что ж…— шепелявил Энрик беззу- бым ртом.

Мне казалось, что он тоже хочет уйти.

— Так, значит, договорились — напишете, как там у вас,— сказал Себастьян.— Хорошо? Обязательно дайте о себе весточку.

Наконец мы решились распрощаться — и гора с плеч! Энрик улыбнулся, обнажив черные корешки вубов, повернулся и, шаркая ногами, побрел к своей лачуге.

Мы с Себастьяном почти бегом вернулись к маши- не, и через пять минут она уже мчала нас на восток.

— Неважные у него дела, а? — сказал я.

— Два года он ел одни апельсины.

— Он что, сбежал? — А я разве тебе не сказал? — Да особо не распространялся.

Встреча с Энриком произвела на меня тягостное впечатление и несколько разочаровала. По рассказам Себастьяна я представил себе героя — хотя картина и выходила безликой,— человека побежденного, гонимо- го, но не сломленного, трагического в своем гордом величии. Но огонь в Энрике давно угас, и сначала мне было стыдно, что в его присутствии я испытываю сму- щение, даже робость, а потом мне стало стыдно, что никаких других чувств он во мне не вызывает.

— Деньги ему придутся кстати. Рад небось? — А то как же. — Но виду не подал, что обрадовался. — Он всегда так. Никогда не подает виду.

Последние домишки Бесалу исчезли за горизонтом,

Себастьян устроился поудобней.

— Слава богу,— сказал он.— Надо было это сде- лать. Теперь все кончено, даже дышать легче стало.

Все дела позади, на душе было легко, и мы любо- вались окружающим пейзажем: местность во всех от- ношениях была куда более привлекательной, чем пока- лось нам каких-то два часа назад. Это была Испания, которой я раньше не видел и даже не подозревал о ее существовании. Под ласковым весенним солнцем лежа- ла необъятная зеленая степь. Во все стороны прыгали зайцы, самих их не было видно, и лишь головки мель- кали в траве; за собой они оставляли колышущийся след, похожий на хвост кометы; неподвижпо замерла стоящая по колено в траве белая лошадь; казалось, что она высечена из камня. Вдали у самого горизонта на краю зеленых пастбищ виднелись игрушечные дере- веньки с ветряными мельницами и высокими церквами.

— Что он делает в Бесалу, если не секрет? — спро- сил я. — Ждет, когда можно будет перейти границу. Как только сойдет снег, начнутся переходы через границу Повалят десятками. Здешний народ этим живет. За пять тысяч любого переправят за кордон. Проще про- стого. Плевать они хотели на полицию. — Его не задержат? — Большинство переходит. Но бывает, что и за- держивают. Иногда полиция делает вид, что не дрем- лет. Как кому повезет. —  

Глава 13

Как и в прошлом году, я поселился у Бабки. Здесь почти ничего не изменилось. В деревне было порази- тельно мало зелени, но у Хуана, жившего по соседству, в саду росла смоковница, и ее молодые побеги тянули ко мне через забор свои пушистые пахучие руки. Морские камешки, выброшенные на берег зимними штормами, переливались на солнце всеми цветами ра- дуги. Весенняя путина кончилась, в море вышли на двух уцелевших баркасах, и улов был небогат. Хуан ставил переметы. В свое гнездо на старом дереве у околицы вернулся дятел; деревенские подкармливали птицу и вылупившихся птенцов личинками; чтобы в гнездо не лазили кошки, дерево обнесли изгородью, на которую пошли остатки бабкиной колючей проволо- ки, а от коршуна птенцов защищала сеть, накинутая на ветки. Моей кошке каким-то образом удалось пере- жить зиму, и она по-прежнему обитала в сарае; на меня она посмотрела как на чужого, даже с некоторой враждебностью. Пытаясь восстановить с ней друже- ские отношения, я по совету Бабки налил ей стакан молока, но не больше: чтоб не избаловалась. Она тут же побежала за мною в дом, но Кармела перехватила ее и вышвырнула на улицу. Кармела яростно скребла пол, поливая его для дезинфекции какой-то гадостью.

Бабку угнетали семейные неурядицы: она поведала мне, что Себастьян отказался заводить в этом году ре- бенка, что ее старшая Мария со своим муженьком сов- сем ее забыли и слушать не хотят — вот благодарность за все добро, что она им сделала.

Сардины в этом году не ждали, она явилась как дар судьбы. У рыбаков завелись деньжата, но их хва- тит ненадолго. Обнищавшие сортовские огородники за полцены продавали молодую фасоль, и, пока были деньги, рыбаки брали ее. По дешевке шло и сортов- ское вино, все такое же кислое; кабачок опять открыл- ся, и в редкий вечер собиралось под русалкой меньше полудюжины рыбаков, ведущих беседу на гомеровский лад. Симон в сотый раз живописал свои злоключения до время шторма 1922 года. Дурачок, прислуживаю- щий в кабачке, хихикал, рассматривая картинки и журнале, а алькальд, бывший когда-то первым уче- ником но математике, решал в уме проблему вечного движения. Мария-Козочка все так же потихоньку за- нималась любовью, у нее завелось не меньше дюжины поклонников, и чуть ли не каждый подарил ей зонтик; отравляясь пасти коз, Мария выбирала зонтик по- красивей, и стоило какой-нибудь козе отстать от ста- дии как она тут же получала укол в филейные части. Док Игнасио выполнил-таки свою угрозу, открыл му- зей в большой комнате своего мрачного дома; для смотра были выставлены археологические трофеи: ржавые гвозди эпохи Римской империи, черепки, осколки и знаменитая чернильница. Народ повалил валом; дон Игнасио изумился и поначалу обрадовался, но вскоре заметил, что посетители разглядывают не древности, а каменные плиты, которыми был вымощен пол. Оказалось, что в деревне существует легенда: буд- то бы в конце прошлого века здесь жил священник; он был страшный прелюбодей, мужей своих любовниц он отравлял, а трупы опускал в подпол через люк. |Этот-то люк все и искали.

Внешне Фароль не изменился, и лишь в центре де- ревни приводили в божеский вид постоялый двор. Отскребли стены, очистили от паутины окна, убрали бревно положенное у ворот для того, чтобы повозки съезжали на двор. Братцы куда-то исчезли, остав- шихся после них в подвале кошек отловили, набили

ими два мешка и, как положено, отнесли туда, где был когда то лес.      

Больше всего деревенские боялись, что постоялый двор перекрасят в какой-нибудь яркий цвет, а вывеска, появившаяся в день моего приезда, повергла их в от- чаяние. Выписанный из Фигераса художник начертал буквы, которые складывались в слова, зазывающие посетителей: «Здесь можно остановиться. Комнаты в отличном состоянии. Еда подается в любое время суток».

Я зашел к дону Альберто; он сидел над кипой га- зет, недавно полученных из Мадрида и Барселоны, и вырезал запоздавшие некрологи; в углу огромной тем- ной комнаты, повернувшись к нам спиной, сидела его черная старуха и наклеивала некрологи в тетрадку.

— Почти всю зиму мы провалялись в постели,— сказал он.— Вставать было просто не за чем.

Он подошел к старухе и ткнул ее пальцем повыше локтя.

— Посмотрите, как раздалась бедняжка,— сказал он.— Я и сам прибавил в весе, но ничего, солнышко вытопит лишний жир.

Я не заметил, чтобы дон Альберто как-то изменил- ся — скелетом был, скелетом и остался.

Ничего веселого он рассказать не мог. В Сорте зи- мой семьи победнее ели желуди. Об этом он сказал как бы между прочим. Убивало его другое — вилла Пуига де Монта была продана некоему Хайме Муге, одному из самых известных и наглых спекулянтов в стране.

О его хватке и умении обделывать дела ходили ле- генды; рыбаки с восхищением рассказывали, как он подкупил всю паламосскую портовую полицию от на- чальника до последнего конюха, а затем среди бела дня в самом оживленном участке порта разгрузил судно с контрабандой. Лишь музыкантской команде ничего не перепало.

Даже дон Альберто с восхищением отзывался об этом подвиге, но он приходил в ужас от того, что Муга творил с виллой Пуига де Монта,— ведь это же ката- лонское барокко, жемчужина национальной сокровищ- ницы! Себастьян рассказал мне, что всю зиму целый отряд рабочих не покладая рук перестраивал виллу по вкусу ее нового хозяина. Родом Муга был из здешних мест, но женился на самой богатой женщине Кубы. У него было человек тридцать родственников, и он хо- тел, чтобы они жили с ним; слугам нужно тоже где-то жить, так что требовалось по меньшей мере утроить число комнат. Муга решил сделать пристройки. Их возвели в калифорнийско-мексиканском стиле; Муге не понравился мягкий медовый цвет песчаника, из кото- рого были сложены стены, и он распорядился оштука- турить и побелить их, а для разнообразия расписать Кое-где красненькими кирпичиками, чтобы глаз радо- вался. Он был поклонником церковной архитектуры, так что пришлось соорудить крытую аркаду и возвести колоколенку. Чтобы придать дому местный колорит, он сам лично спроектировал дымовые трубы: они име- ли вид сучковатых пеньков, долженствовавших изобра- жать стволы деревьев; а цементная лепнина имитиро- вала пробковую кору. Ведь когда-то здесь был лес. Себастьян рассказывал, что где-то в Пиренеях Муга ограбил церковь, и дома у него в нишах, подсвеченных неоном, стоят статуи девы Марии и святых; в саду он водрузил на постамент римский бюст какого-то ухмы- ляющегося идиота.

Об обжорстве Муги ходили легенды. Крестьяне и рыбаки Каталонии излишеств не терпят, чем и гордят- ся; чем меньше требуется человеку, тем больше его ценят. Богачи едят пять раз в день, но Муга изобрел еще и шестую трапезу — поздний ужин: то, что не съедалось за день, складывалось в горшок и разогре- валось; получалась легкая закуска на сон грядущий. В свои тридцать пять лет Муга был жирным, груда- стым человеком с колышущимся животом, узкими бед- рами и кривыми ногами. Шеи, можно сказать, вообще не было; он лысел, и лишь на макушке остался негу- стой клок, да над ушами вились жалкие остатки волос. Впервые я увидел его у постоялого двора; он стоял, уперев руки в бока, и весело, но вместе с тем и хищно улыбался, наблюдая за работой маляров; он напомнил Мне японского самурая, который ищет, с кем бы всту- пить в бой. Оказалось, что постоялый двор принадле- жит теперь ему.

 

Глава 14

 

И конце марта в залив Роз, на берегу которого на- ходился Фароль, впервые за пять лет зашла сардина, у рыбаков оставалось лишь два неповрежденных баркаса, и улов был невелик — всего 65 ящиков, а цена На сардину в то время упала до 73 песет за ящик.

Свадьбы, намеченные на весну, пришлось отложить до осени.

И в Фароле и в Сорте жить с каждым днем стано- вилось все труднее, и в этом их судьбы были схожи. Лето выдалось засушливым, все пробковые деревья погибли, и, как рассказывал дон Альберто, жители Собачьей деревни дошли до того, что ели желуди. Но гибель леса, как ни странно, сказалась и на Фа- роле.

Жители Кошачьей деревни всецело зависели от моря, а уловы с каждым годом становились все скуд- ней, и, чтобы сводить концы с концами, рыбакам при- ходилось изыскивать дополнительные средства суще- ствования — например, разводить цыплят. Эта работа была возложена на женщин, они же распоряжались и всеми доходами от птицеводства, в том числе и выруч- кой за проданные яйца. Зерно курам не полагалось — они жили на подножном корму, и каждый день на де- ревенской улице разыгрывалась одна и та же сцена: кудахча, куры перебегают с одного места кормежки па другое, подгоняемые криками пастушки. Прошлым летом и осенью под наседок положили побольше яиц, а зимой деревенские, выйдя из обычного оцепенения, принялись сооружать курятники, чтобы защитить цып- лят от ночных визитов местных кошек и изголодав- шихся сортовских псов, время от времени наведывав- шихся в деревню.

На первых порах в Фароле с полным равнодушием отнеслись к гибели леса, но затем рыбаки поняли, что и им она грозит бедой. На скалах гнездились сотни коршунов; затаившись в расщелинах, они караулили неосторожно залетавших сюда голубей; охотились они и на кроликов. Лес умер: голубей, кормившихся ягода- ми, стало меньше, а кролики перевелись вовсе. В поис- ках добычи коршуны кружили над Фаролем, чего раньше никогда не было, и от голода настолько обнаг- лели, что прямо на глазах у всех нападали на куриный выводок, хватали цыпленка, а то и курицу, и вместо со своей жертвой исчезали в поднебесье. С коршунами рыбаки поступали так же, как и с дельфинами, своими заклятыми врагами. Когда дельфин попадался к ним. в руки, его пе убивали, а, изрезав ножом, отпускали назад в море на страх всему дельфиньему племени, безбожно рвущему рыбацкие сети. Между тем за дель- фина можно было выручить немалые деньги. Способ этот был проверен веками. Зоркого, хитрого и осторож- ного коршуна поймать не так-то легко, но бывало, что он, не рассчитав падения, увязал когтями в сетке курятника, и тогда его хватали, закручивали проволо- кой клюв и отпускали на волю. Считалось, что этот жестокий урок пойдет на пользу другим хищникам, и коршуны, подобно дельфипам, прекратят разбой. Но ничего не помогало. Лес умер, и в деревне не стало житья от диких зверей, которые лишились возможно- сти охотиться в привычных местах. На задворках спо- вали обнаглевшие горностаи и ласки, с наступлением сумерек над деревней начинали кружиться совы, а од- нажды средь бела дня видели лисицу — она бежала по улице с кошкой в зубах. Это событие повергло всех В трепет — лисица считалась зверем коварным, прино- сящим несчастье, и увидеть ее даже во сне было дур- ным предзнаменованием.

Все больше и больше сортовских занималось рыб- ной ловлей. Осенью они ловили на удочку, но наживка была не та, время суток они выбирали неудачно, пого- да никуда не годилась, море не сулило ничего хороше- го, а места они выбирали такие, где, сколько ни лови, Все равно ничего не поймаешь. Весной они изменили Тактику и стали ходить на берег целыми семьями. Сортовские рыболовы сплели огромные сети — никуда эти сети не годились и больше всего напоминали носо- вой платок. С полдюжины мужчин и женщин, ухва- тившись зa края сети, заносили ее в море, погружали В воду, а через некоторое время вытаскивали. Разда- вался смех, шутки, хотя повода для такого уж бурного Веселья не было, поймать ничего не удавалось, лишь изредка заходила в сети мелкая рыбешка величиной с мизинец.

 

Глава 15

Лодку Себастьян оставил в бухте, где он приметил крупную рыбу, зашел за мной, и мы отправились туда пешком. Мы шли по тропинке, бегущей среди скал, и с каждым поворотом нас поджидали все новые и но- вые красоты. Британские острова лежат посреди уны- лой безжизненной морской пустыни, по которой пе- чально бродят хмурые волны. После серой Атлантики

не налюбуешься живыми красками Средиземного моря. То там, то здесь из воды выступают изумрудные ска-

лы, окруженные бордовыми кольцами водорослей, В закрытых бухтах бьются о камни волны, осыпая бе- рег клочьями невесомой пены, и прибой нежно ласка- ет сверкающие на солнце валуны, похожие на огром- ных купающихся быков. Сохнущие сети оплели весь берег черной паутиной, в которой, казалось, запутались разноцветные бабочки — это женщины чинили сети, порванные дельфинами.

По острым кончикам усов Себастьяна всегда можно было определить его настроение: если он был весел, они задорно торчали вверх, если грустил — уныло об- висали. Сегодня он был явно не в духе. Утром Бабка начала войну не на жизнь, а на смерть: она заявила, что раз он отказывает ее дочери в ребенке, то терпеть такого никудышного зятя в своем доме она больше не намерена. И так по деревне ходят слухи, что он как мужчина ничего не стоит. Бытовало поверье, что бес- плодие заразно, и рыбаки сторонились всех, кого подо- зревали в этом пороке,— бездетных, а также тех, кому изменяли жены. Таких не принимали в артель и от- страняли от участия в праздничных обрядах. Бабка считала, что слух распускают ее недоброжелатели, и если ничего не будет сделано для его опровержения, то ее торговля может пострадать. На это Себастьян заявил Бабке, что ноги его больше не будет в этом доме, и отправился по деревне искать комнату, по ни- кто ничего не смог ему предложить.

Так что ему было от чего мрачнеть. Себастьян с ос- тервенением швырнул в лодку свои вещи, чертыхаясь, распутал чалку и сел за весла. Мы выгребли на середи- ну бухты, где и собирались охотиться. У Себастьяна было все то же старое ружье; в прошлом сезоне оно сослужило нам добрую службу, но в нынешнем мелкая рыбешка нас уже не устраивала, а на крупную староо ружье не годилось. Я сел на весла, а Себастьян пыр- нул в воду; не прошло и нескольких минут, как он на- стрелял с дюжину губанов; затем мы поменялись ме- стами; мое ружье было помощнее Себастьянова, и в поисках достойной добычи я ушел на глубипу. Нако- нец-то я понял, что имеют в виду рыбаки, когда гово- рят о «разных морях». Это нечто вроде морской пого- ды — состояние моря в данный момент. На этом раз- личии зиждутся все законы рыбной ловли — у каждо- го «моря» свои особенности, каждое сулит искусному рыболову свою награду. Есть море «низовое» и если море «верховое», есть море «полное», море «пухлое» и есть море «старое»; бывает море «смешанное», когда взаимодействуют два или более факторов. На море вли- яют такие переменные, как направление течений, тем- пература воды, но самое главное — время суток, в за- висимости от него и ловится та или иная рыба. Погружаясь в прозрачную воду, я был уверен в одном: какое бы море меня здесь ни ждало, оно таит в себе нечто новое, отличное от того, что я видел в прошлый раз.

Черные губаны встречались целыми сотнями; в стайке они держатся на одинаковом расстоянии друг от друга, образуя правильные геометрические фигуры; казалось, они парят. Я подплыл к ним поближе, но они лишь слегка вздрогнули, дружно махнув хвостами, по- хожими на ласточкины. Подо мной на глубине 30-40 футов расстилался подводный лес; в его густых зарос лях сновали скорпены, оставляя свой след в ко- лышущейся траве; эта рыба приплыла сюда полако- миться молодыми побегами водорослей. Но меня она не интересовала — вкус у скорпены неприятный, и даже Бабка ее не купит. Попробовать новое ружье было не на ком. Барабулька исчезла: на зиму она уходит в устья рек, где в пресной воде очищается от блох и прочих паразитов. Для лангустов и крабов вода здесь была слишком теплой, для зубанов — слишком холод- ной, лишь через месяц вместе с теплыми течениями вернется на свои летние пастбища эта красивая рыба. повсюду мне попадались атераны — мелкие рыбешки в серебристую полоску; осенью они целыми стаями рыскали в густых водорослях, покрывавших подвод- ные камни; здесь они перезимовали и не спешили уйти в новые места, дожидаясь времени, когда солнце начнет припекать и появится новая поросль морской травы.

Морского окуня вода была слишком чистой и че- ресчур прозрачной — он бродил где-то на просторе, аппетит и ждал шторма, когда в кромешной мгле можно будет наброситься на жертву. Крупной рыбы не было, и напрасно я бороздил подводные глу- бины оставалось лишь надеяться, что из открытого моря приплывёт семейка луфарей и из любопытства подойдёт ко мне поближе. Но и эти расчеты не оправ- дались. На охоте всегда так — ни на что нельзя рас- читывать, здесь все неожиданно. Никогда не знаешь, что ожидает тебя и таинственных дебрях этой неизве- данной страны. В том-то и прелесть подводной охоты.

В прошлый раз я видел у входов в подводные гроты огромных лавраков. Они удивленно смотрели на меня, выпучив глаза и широко разинув рты. Большую часть жизни они проводят в гротах, покидая свое убежище в поисках пищи. В прошлый раз мы были здесь на рассвете, по я тогда не знал, что это самое подходящее время для охоты па лавраков — они покидают свои гроты либо рано утром, либо под вечер, когда кругом тень и можно устроить засаду на неосторожную ры- бешку.

Хорошему подводному охотнику необходимы те же качества, что и любому другому охотнику: терпение, наблюдательность, осторожность; он должеп быстро реагировать на малейшее изменение в окружающем ландшафте, замечать любое движение — словом, видеть все, что выдает присутствие добычи. Ту рыбу я заме- тил совершенно случайно. Я уж готов был все бросить и плыть назад, как вдруг мне показалось, что в устье грота на глубине футов десяти происходит что-то не- понятное. Косой луч солнца лег па воду, и в просвет- левшей мути я увидел профиль, неясный, по все же не до такой степени, чтобы быть простой игрой света и тепи. Я мысленно дорисовал то, чего не мог увидеть.

Я нырнул и оказался в нескольких футах от лоба- па — такого большого мне никогда не доводилось ви- деть. Он наполовину высунулся из грота и неподвиж- но, как солдат па часах, замер у входа; в глубине пе- щеры затаилось еще с десяток рыб помельче, но все же достаточно крупных. Они стояли тесным строем и все вместе походили на наборный панцирь средневеко- вого воина. Большой лобан расправил спинной плав- ник, похожий на парус джонки, повел хвостом и не- много продвинулся вперед, слабо блеснув желто-белым металлом чешуи, а тусклое пятно на шее заиграло всеми цветами от розового до фиолетового. Я прице- лился и выстрелил; гарпун вонзился ему в бок: каза- лось, что из рыбы посыпались желто-зеленые искры. Она ринулась в глубь грота и заметалась там, остав- ляя за собой огненпый след; строй рыб дрогнул, пан- цирь рассыпался, и рыбы, сверкнув металлом, вихрем бросились во тьму и пропали из виду. Я подтянул гар- пун, и на свет явилась пронзенная рыба, хоть я ника!? не мог понять, почему ей из удалось освободиться.

Я вынырнул на поверхность н, не снимая рыбы с гарпуна, поплыл к лодке. Себастьян ловил на удочку губана и выругался, увидев мою добычу.

— Красавица, а? — сказал я, но рыба была уже но та, что каких-то пять минут назад: и меньше и туск- лей. Казалось, что цвет, вытекает из нее вместе

с кровью, тоненькой струйкой сочившейся из раны. Се- бастьян прикрыл рыбину мешком, и вылил на нее с полведра морской воды.

— Там еще что-нибудь есть? — спросил он.

— Штук десять засело в пещере, — Опять пойдешь?

— Нет, замерз. На сегодня хватит.

Себастьян приподнял мешок и показал на рану от

гарпуна.

— Интересно, что они на это скажут?

Мы гордо вытащили рыбу на берег. Тут же подо- шли рыбаки и принялись наперебой хвалить нас — на что они никогда не скупились. Впрочем, добыча действительно была редкостной — лобаны, так же как и лавраки, почти не выходят из своих гро- тов, и мало кому удавалось поймать их в сети или на крючок.

Мы пошли искать Бабку. Она торговалась с учите- лем, которого в этом году прислали сюда вместо мона- шек, вдалбливавших детям азы премудрости; он давал уроки на старой бойне, которую деревенские приспосо- били для нужд цивилизации — например, по выходным там показывали кино. Учитель получал еще меньше, чем Себастьян: за пятичасовой рабочий день ему пла- тили 18 песет. Прожить на эти деньги было невозмож- но, и, чтобы свести концы с концами, он занялся рыб- ной ловлей и даже изобрел свой собственный метод. Учитель обратил внимание на то, чего рыбаки из врожденной брезгливости предпочитали не замечать: барабулька — рыба, питающаяся отбросами, облюбова- ла себе место в устье ручейка, куда деревенские слива- ли нечистоты. В самом устье он установил незатейли- вую ловушку — воду она пропускала, а барабульку — нет. Свежую рыбку он приносил Бабке: та, хоть и взи- рала на его улов с отвращением, все же давала за него кое-какую мелочишку; вот и на этот раз учителю пере- пало девять песет. Рассчитавшись, Бабка швырнула барабульку в чан с пресной водой; на следующий день мальчишка-разносчик сядет на свой велосипед и поедет

по окрестным деревням, предлагая крестьянам свежую рыбу; продать эту гадость на месте нечего было и ду- мать.

С нашей добычей Бабка собиралась поступить точ- но так же. Когда рыбу продавали своим, цена на нее колебалась в зависимости от способа, каким ее пойма- ли, причем за рыбу, пойманную на крючок, давали меньше, чем за такую же рыбу, добытую сетями. Счи- талось, что мясо бедной рыбки, часами бьющейся на крючке и испытывающей страшные мучения, начинает горчить. Так же плохо шла и рыба, добытая остро- гой,— цену за нее давали ниже рыночной. Наш лобан, несомненно, попадал в эту категорию. Будь рыба цела и невредима, Бабка дала бы за нее 70 песет, а так нам пришлось довольствоваться лишь 30. Себастьяну за его губанов отвалили 15 песет. Если не считать лангустов, это был наш самый богатый улов.

 

Глава 16

Вскоре выяснилось, что жить по соседству с коро- лем черного рынка весьма и весьма выгодно. Нехватка и дороговизна продуктов Муги не касались, на него, как из рога изобилия, сыпались все земные блага, а кое-какие крохи перепадали и простым смертным, оказавшимся поблизости.

В Фароле забыли вкус мяса — и вот оно опять ста- ло появляться в лавке. На дальнем хуторе забивали бычка, глухою ночью в ворота Муги раздавался осто- рожный стук, и хозяин, опасливо озираясь, ввозил тушу во двор. Холодильников тогда не было, и даже многочисленные домочадцы и челядь Муги не успевали съесть мясо за несколько дней, так что себе они остав- ляли лишь филей и грудинку, а вполне приличные об- резки и вся требуха шли в мясную лавку.

Как только по деревне пронесся слух, что лавка буквально завалена рубцом, печенкой, легкими, мозга- ми, почками, хвостами, ножками, сычугом, селезенкой, брюшиной, все устремились туда: побежала и Карме- ла, а когда вернулась, на лице ее торжествующая сия- ла улыбка — в руках она сжимала сочившийся кровыо сверток. «Нечего вам, сударь, на это смотреть, мало ли на что бывает похоже мясо. Уж положитесь на меня, я вам такое приготовлю — пальчики оближете!»

То блюдо я вовек не забуду. Это был шедевр кули- нарного искусства, чудо изобретательности, триумф че- ловеческого гения, а что, казалось бы, можно пригото- вить из жалких обрезков и вонючей требухи? («Изви- ните, сударь, по напрасно вы нос воротите. Мясо све- жее. А если вас вид его не устраивает, то давайте сюда!») Как обычно, Кармела сгребла остатки в пакет, как обычно, спрятала его в складках старого вечернего платья и ушла.

И еще одно благодеяние оказал Муга деревен- ским — в кабачке появился настоящий кофе, правда не свежий, а, так сказать, бывший в употреблении. Не- большой личный запас кофе Муга держал в кабачке, куда заходил чуть ли не каждый вечер. Он садился на- против русалки, мрачно глядевшей на него, и выпивал на сон грядущий чашечку кофе. Оставшуюся гущу не Выбрасывали, ее подсушивали, добавляли молотых же- лудей, и из этого суррогата алькальд варил для своих ближайших друзей восхитительный напиток.

Я пошел в кабачок и занял свое место за столиком улице; через минуту примчался на мотоцикле дон Альберто. Почти целую неделю его «левис» простоял без дела — запасы бензина в Фароле иссякли, и тот факт, что мотоцикл вновь заработал, послужил осно- ваним для слуха, будто Муга, у которого было пять автомобилей, перехватил партию бензина, предназна- чавшегося для маяка, и отказал деревенским столит- ровую бочку.

Алькальд был явно не в духе, и ему хотелось по- делиться с кем-нибудь своими бедами, а посему он по собственной инициативе сварил нам кофе, подал его, а потом как подрубленный упал на стул, закрыл лицо руками и застонал. Мы отхлебнули настоя из Мугиной гущи, в восхищении поцокали языками, и алькальд на- чал свой горестный рассказ. Ночью кто-то написал мелом на стене кабачка: «Козлодер». Намек был явно не по адресу. «Козлодерами» звали в Испании фашист- ских чиновников, дерущих с народа три шкуры, но

альальд был не из таких. В чиновники он пошел большой неохотой, и все знали, что он делает все, от

него зависящее, чтобы облегчить жизнь односельчан.

Носишься, хлопочешь, обиваешь пороги, все шишки на тебя валятся, и вот она — благодарность,— пожаловался он.

Показался рассыльный из Хероны, раз в неделю доставляющий сюда почту. Он заметил нас и подошел

к дону Альберто, предложив тому купить месячную подборку некрологов из «Вангуардии».

— Сколько? — 40 песет. — Но ведь это цена целых газет, а не вырезок. — Какая разница? Газет теперь никто не читает. Покупают их лишь ради некрологов.

Дон Альберто купил подборку и зачитал нам пер- вый некролог.

— Помолимся господу всемилостивейшему за упо- кой души д-ра Консесьона Барбера Могуэса, преста- вившегося 14 апреля, получив святое причастие и апо- стольское благословение. Безутешная семья оплакивает тебя.— Дон Альберто покачал головой.— «Безутеш- ная», да еще «оплакивает» — нет, это уж слишком. Лучше просто: «скорбим». Куда девался хороший вкус?

К пашей маленькой компании скоро присоединился доп Игнасио; какая-то неведомая сила вытащила его из дома и повлекла в кабачок, и, как видно, не зря: и для него нашелся настоящий кофе. Он всегда садил- ся за столик на улице, и рыбаки против этого не воз- ражали — считалось, что на открытом воздухе он не сможет принести особой беды; внутрь же он никогда не заходил, из уважения, к местным суевериям. Дон Игнасио оседлал любимого конька и принялся расска- зывать нам о нужнике, раскопанном на задворках рим- ской виллы в Ампуриасе, но увлечь слушателей ему не удалось. Дон Альберто, воспользовавшись случаем, завел речь о сортовской крестьянке, недавно покончив- шей жизнь самоубийством. Несмотря на его личное вмешательство, тамошний священник отказался хоро- нить ее па церковной земле.

— Так давайте ее сюда,— сказал дон Игнасио.— Найдется ей местечко на нашем кладбище. — А местные не поднимут шума? — Они об этом даже и не узнают,— сказал дон Иг- насио.— Поставим их перед свершившимся фактом. — Слава богу, пе перевелись еще на этом свете христиане,— сказал дон Альберто.

А случилось вот что. Женщину бросил муж. Она надела белое подвенечное платье, поднялась в горы в заброшенную часовню, завязала глаза деве Марии, которая все еще оставалась там, приняла лошадиную дозу болиголова и умерла.

— Муж смотрел на нее, как на вещь,— сказал дон Альберто.— Для крестьян женитьба — дипломатиче- ская комбинация. А в придачу к земле они получают жену. Женщина им кажется обузой.

— А чего бы вы хотели от крестьян? — воскликнул дон Игнасио. — Им надо хорошее правительство,— вставил аль- кальд. Он только и ждал случая покритиковать недо- статки режима, которому служил.— Сколько их у нас сменилось за последнее время, и все без толку: ни нынешнее, ни прежние никуда не годятся. — Им надо поменьше думать о деньгах. Собствен- ность их губит,— сказал дон Альберто.— Почти всю пюю жизпь я прожил в этих местах, и могу сказать наверняка — в Сорте нет любви. Если там что и любят, Тик это собственность. О чем все их помыслы? О жене и детках? Нет. Они все думают, как бы им прихватить лишний клочок земли. Не исключено, что кое-кто из них и разбогатеет. Кем становится такой крестьянин? Да Всего лишь навсего крестьянином, у которого десять наделов земли. Кто такой помещик? Крестьянин, у ко- торого тысяча наделов. А кто такой этот пресловутый герцог, который будто бы может объехать всю Испа- нию, не покидая своих имений? Да тот же самый крестьянин, только наделов у него миллион.

— Уж больно много воли дают этим вашим герцо-

гам,— заметил алькальд.— Я дрался с красными, и опять пойду воевать, если будет нужно, но послуша- ешь, что рассказывают — поневоле задумаешься.

— При чем здесь герцог? Он такая же жертва тради- ции, что и все,— сказал дои Альберто.— Зачем ему вся Ши власть и слава? Он думает лишь о том, как бы при- умножить свои земли. Я вам расскажу о своих арендато- ре. Обычная история: парень женится на девушке, за которой дают клочок земли, и тут же первым пароходом плывет в Америку. Жена его ждет десять-пятнадцать лет. Он возвращается богатым, денег у него столько, что можно купить всю землю в деревне. Но разве это жизнь?

Есть такая пословица,— сказал дон Игнасио,— жир тело душит, а богатство душу сушит.

Мимо нас, неся на плечах сети, прошагали рыбаки. При виде дона Игнасио каждый из них схватился за какой-нибудь железный предмет — так полагалось по- ступать. при встрече со священником. Дон Альберто стал развивать свою мысль.

— У моря нет хозяина,— сказал он,— и вот вам результат: никаких тяжб, никаких браков по расчету, никаких свар из-за наследства, во всем царит любовь. Они даже не подозревают, какое это счастье. — Вернемся к несчастной женщине,— напомнил дон Игнасио.— А не сказать ли нам, что она была не- вменяема? Нет ли каких свидетельств в пользу этого предположения? Как бы то ни было, я похороню ее на кладбище, но не исключено, что мне придется от- вечать. — Она написала на стене часовни нечто совершен- но бессмысленное,— сказал дон Альберто.— «Сюда я больше не вернусь». И все. — Ну и как вы это понимаете? — С таким вопросом я мог бы обратиться и к вам. — Одно слово, сумасшедшая,— сказал алькальд.— Спроси меня и я отвечу: нормальный человек такого писать не станет. — Значит, договорились,— сказал дон Игнасио.— Бедняжка лишилась рассудка. Надеюсь, отца у нее нет? А братьев? — Есть один, но он в Аргентине, копит деньги на землю. Есть еще две сестры. — По обычаю, траурную процессию должен воз- главить мужчина,— сказал дон Игнасио,— давайте уж сделаем все, как полагается. Кого мы выберем на эту должность? Я думаю, двух мнений быть не может. — Ну конечно же, я все возьму на себя,— сказал дон Альберто.— Я плохо знал покойную, но скорблю, как и подобает христианину. —  

Глава 17

Пабло Фонса, богатый арендатор дона Альберто, пригласил нас с ним на обед. Дон Альберто рекомендо- вал его как хранителя древних традиций, отъявленного врага всего нового, и в разговоре с ним я надеялся понять душу крестьянина. В Фароле всеми делами за- правляли женщины, в Сорте же, по словам дона Аль- берто, царил патриархат, хотя и там он уже начал сдавать свои позиции, и Фонсы были одной из по- следних семей, где всем безраздельно распоряжался отец: все делалось лишь с его ведома и согласия, не- смотря на то что у него были взрослые сыновья, живу- щие своими семьями.

Дон Альберто посадил меня на заднее сиденье своего «левиса», и мы поехали к Фонсам. Их усадьба походила на неприступную крепость. Все вокруг про- воняло навозом, над лужами коровьей мочи кружились тучи синих мух, у колодца под круглым навесом тол- стые женщины стирали белье; они были одеты во все черное— точь-в-точь ведьмы. А дом этот, похожий на среднего размера цитадель, настороженно смотрел на мир зарешеченными окошками, обведенными по краям белой краской. За воротами, пробить которые мог не всякий таран, нас поджидал Фоне. На нем была голу- бая рубашка, застегнутая на все пуговицы, и серые брюки, подпоясанные черным ремнем. Я жил среди рыбаков, людей открытых, простодушных, и мне сразу же бросилось в глаза, что взгляд у Фонса хитрый и не- доверчивый. Чуть поодаль от Фонса стоял его сын, державший в руках таз с водой, мыло и полотенце; нам предложили омыть ноги, но мы отказались. В пе- редней комнате, или веранде, как ее здесь называли, был накрыт длинный стол; нас пригласили откушать,

— Покорнейше прошу уважаемых сеньоров надеть шляпы,— сказал Фоне.

Предвидя эту церемонию, дон Альберто одолжил мне из своего гардероба соломенную шляпу, которая нещадно кололась. Мы надели свои головные уборы и уселись за стол.

— Прошу сеньоров взять ложки,— продолжал рас- поряжаться Фоне.

Эту команду надлежало выполнить в следующей очередности: сначала берут ложки почетные гости — в данном случае мы с доном Альберто, затем — сам Хозяин и лишь потом — все остальные, то есть два сы- на Фонса и два его старых работника. Прислуживали две одетые в черное женщины, похожие на коров,— по-видимому, жена Фонса и его невестка. Они подали на стол козлятину с рисом, приправленным шафраном, и исчезли.

Дон Альберто без обиняков объяснил Фонсу, зачем

мы здесь: я иностранец, интересуюсь местными обы- чаями, живу в Фароле и никак не могу понять, что не поделили рыбаки с крестьянами.

Фонс спросил, какого я мнения о рыбаках, и я отве- тил, что, по-моему, это очень хорошие люди.

-  Неужто вам и вправду интересно, что я о них думаю? — спросил Фонс. — Мы затем и приехали,— сказал дон Альберто.— Ты, как известно, человек прямой. Хотелось бы послу- шать твое мнение. — Ладно. Они мне не нравятся, и вот почему. Пер- вое: у нас в Сорте крепкие и дружные семьи. — Например, у тебя,— заметил дон Альберто.— Всем известно, что два твоих сына вот уж два года с тобой не разговаривают. — Вы говорите о ссорах. Это с каждым бывает. А случись что, мы сразу же придем друг другу па по- мощь,— сказал Фонс.— Повторяю, нас связывают крепкие семейные узы, мы чтим память предков. Мой прадед, а может, прапрадед дрался с Наполеоном — у нас есть история. А что в Фароле? Да ничего похо- жего! Господа всемогущего они не чтут, с женами не спят, предаются мерзостному греху — ведь половина из них не имеет детей. Мало того, они присвоили себе море. — Море присвоить нельзя,— сказал дон Альбер- то.— Пользуйтесь им, никто вам и слова не скажет. — В Писании сказано: в поте лица добывай свой хлеб насущный. А что делают ваши друзья в Фароле? Заведут сеть в море, бросят в воду и ждут, когда туда понабьется рыбы. Да они полдня спят! — Вот уж не скажи,— возразил дон Альберто.— Мало я знавал людей, которые работали бы больше них. Будь добр, не мели чушь, а то у нашего друга сложится о нас дурное мнение.

Фонс подцепил ложкой кусок козлятины; сыновья и работники, которые не осмеливались есть, пока он говорил, дружно набросились на еду. В комнату вошла собака, с трудом волоча на цепи бревно. Фонс бросил ей обсосанный хрящ и опять пошел разглагольство- вать, укоризненно помахивая ложкой.

— Я вас очень уважаю, дон Альберто. Вы ведь наш человек, хотя и помещик. И никак не могу взять в толк: почему вы за них заступаетесь? Извините за прямоту, но это попахивает предательством. Как они издеваются над кошками! Разве вас это не возмущает? Кровь в жилах стынет, как подумаешь. — Ну, положим, и вы с собаками обращаетесь не лучшим образом. Я вижу и вас, и фарольских. Хоть я и родился в Сорте, но скажу со всей прямотой— много у вас плохого. Взять, к примеру, эту несчастную жен- щину, что отравилась. Если происходят подобные вещи, значит, в общине что-то неладно.

От возмущения Фонс поперхнулся, и золотистые ернышки риса усеяли его голубую рубашку.

— Во всем мире мужья бросают жен. При чем тут ы — ума не приложу. Мы христиане и чтим заповеди господни. А что вы скажете о людях, которые терпят в своей среде проститутку? Я имею в виду ту девку, что когда-то пасла у нас в деревне коз. Говорят, что она разгуливает по Фаролю под ручку с женой аль- кальда. — Я бы не сказал, что она проститутка,— сказал доп Альберто.

— А кто же она такая, Ваша честь?

— Хорошенькая молодая женщина, которая поль- зуется успехом у мужчин и имеет много поклонников. Фонс повернулся к своим сыновьям.

— Как вам это, ребята, понравится? Речь идет о Марии-Козочке.

Сыновья положили ложки и презрительно захохо- тали.

— Я вас очень уважаю, дон Альберто,— сказал Фонс.— Но вот что я вам скажу: обычай есть обычай. Конечно же, у девушки может быть сколько угодно кавалеров, и, если у них серьезные намерения, никто ей и слова не скажет.

— Совершенно верно,— сказал доп Альберто.— И и сам в молодости ухаживал за девушкой, у которой, кроме меня, было еще пятнадцать поклонников. Есте- ственно, мне отказали.

— А ухаживать можно лишь по вторникам, четвер- гам и субботам. Так было, и так есть. Парень может прийти к девушке только после восьми вечера и прове- сти с ней не больше пятнадцати минут. За ними при- сматривает мать или тетка. — Все это мне хорошо известно,— сказал дои Аль- берто.— Обычно за молодыми людьми присматривает Тетка, а ее всегда можно подкупить. Люди здесь про- дажные.

- Но все делается втихомолку,— сказал Фоне.— это вам не Африка, а христианская страна. Пусть мо- лодежь пошалит, кто возражает? Но рано или поздно Один из этих ухажеров поведет девицу под венец, если этого не случится, она станет посмешищем всей деревни, и в конце концов ее побьют каменьями.

Не понимайте это буквально,—пояснил мне дон

Альберто.

— Так мы поступили с вашей девкой. Две почтен- ные женщины подошли к ее дому и бросили в дверь несколько камешков. У них с матерью хватило ума убраться из деревни. Не сделай они этого, больше бы ей фигурять не пришлось. Девке намекнули, что ей не место среди порядочных людей, и она ушла. — А почему вы натравили па нее старух?— спро- сил дон Альберто.— Ведь только в таких случаях вы о них и вспоминаете. В общем, от этой девицы вы из- бавились. — Как бы не так,— сказал Фоне.— В том-то и беда, что ни от кого мы не избавились. Из деревни она убра- лась, но все равно живет на нашей земле. — Что за чушь ты несешь? — Посмотрите на карту и убедитесь сами. За ее домом еще метров на двадцать идут паши земли. —  Да стоит ей перебраться в лачугу, что стоит в глубине двора, как она тут же окажется в Фароле. — Пусть перебирается, нам же лучше,— сказал Фоне.— По крайней мере отвечать за нее мы уже не будем. — Не валяй дурака, Пабло,— сказал дон Альберто.

Мы поехали в Фароль выпить в кабачке кофе.

Астматически хрипя, «левис», тащился через поля. На этот раз нам подали стопроцентный суррогат, сварен- ный из желудей и зерен акации; напиток сильно отда- вал смолой.

— Этот человек опасен,— сказал дон Альберто.— Он не такой дурак, каким прикидывается. Заметьте, какую родословную он себе выдумал. Его предки, ви- дите ли, дрались с Наполеоном. Его предков драл мой прадед, они были пеонами, рабами, если хотите. На ночь их привязывали, как лошадей. — Чем же он опасен? — спросил я. — Должна начаться война между деревнями, нечто вроде кровной мести. По-моему, они что-то затевают, но, что именно, сказать трудно. Поживем — увидим.

Глава 18

В тот вечер, как и обычно, деревенские вышли на прогулку, и я с удивлением заметил, что среди посто- янных участников ритуала появилось новое лицо. Ми- ловидная, хотя и слишком толстая девушка шла под руку с Бабкой; было видно, что ее здесь знают и ува-

жают: все мужчины при встрече с пей снимали шляпу и почтительно кланялись. Что-то в этой девушке пока- залось мне знакомым, по не сразу я догадался, что это была Са Кордовеса,— так она изменилась.

Я немного посмотрел на гуляющих и пошел в каба- чок, где застал Себастьяна. Эльвира уже успела рас- сказать ему, что стряслось с Са Кордовесой, и он при- шел в восторг. История действительно была захваты- пающая. Морячок, влюбившийся в нее, сделавший предложение, получивший согласие и увезший ее, как все полагали, в Мадрид, оказался на деле не адмира- лом, а помощником эконома на каком-то пароходике, курсирующем между Барселоной и Виго. Свадьбу пришлось отложить — как сказал Адмирал, необходи- мо ждать специального разрешения министерства мор- ского флота, а пока все формальности не были улаже-

ны, он отвез Са Кордовесу в Прат-дель-Льобрегат,

унылый промышленный городишко, где и предложил Пожить некоторое время в отдельной трехкомнатной квартире. За ней приглядывала старуха, которая ото- брала у нее туфли, никуда из дома не выпускала и кор- мила как на убой, объясняя все эти строгости заботой Адмирала о ее здоровье: он пригласил к Са Кордовесе врача, и тот нашел у нее туберкулез. Врач прописал ей лекарства и назначил диету, долженствовавшую по- высить сопротивляемость организма зловредным ба- циллам. В день она съедала по несколько фунтов кар- тошки, неимоверное количество тушеного жирного мяса, бесчисленное множество пирожных с кремом, уйму булочек и прочей сдобной мелочи. Врач также прописал ей особый режим: сон — двенадцать часов в сутки; ей рекомендовалось ходить не спеша и избегать лишних движений.

Возлюбленный Са Кордовесы щеголял в адмираль- ском мундире, увешенном орденами. Раз в две недели, когда его судно заходило сюда по пути из Виго, он навещал ее и объявлял, что свадьба опять откладыва- ется. Однажды после обеда он вздремнул, и она реши- ла пошарить у него в карманах. Тут-то и вскрылась вся правда: она нашла не только документы, но и от другой туберкулезницы, проходящей анало- гичный курс лечения, в котором та с гордостью сооб- щала, что весит уже 196 фунтов. Са Кордовесе стало ясно, что Адмирал — никакой не адмирал, а просто любитель толстеньких девочек, которых у него много.

Она не стала беспокоить ни его, ни старуху, и поти- хоньку вышла из дома, предварительно очистив бумаж- ник коварного мореплавателя— денег едва хватило на пару туфель и билет до Фароля.

Возник вопрос: что делать с Са Кордовесой? Рань- ше в Фароле ей жилось прекрасно — все ее обожали, а многие и любили. Теперь же ее место в общине заня- ла Мария-Козочка, которая с успехом справлялась с возложенными на нее почетными обязанностями. Впро- чем, сказал Себастьян, женщины уж как-нибудь разо- брались бы друг с другом, но все дело в том, что мало кто из рыбаков разделял страсть Адмирала к толстым женщинам. Правильнее было бы сказать, что в Фаро- ле таких любителей вообще не было.

Бабка пригласила меня к себе обсудить медицин- ский аспект этой проблемы. На две деревни был одни врач — живой и веселый человечек ростом четыре фута десять дюймов. Его прозвали доктором Обольститом — ходил беспочвенный слух, будто бы он, вынимая зано- зу из ноги у жены одного рыбака — женщины рослой и статной,— вспрыснул ей эфира и, воспользовавшись беспомощным состоянием пациентки, овладел ею. Об- разования он не имел; во врачи его произвели прямо из санитаров, что было обычным явлением в стране, испытывающей нехватку медиков. По всяким причинам ему не доверяли и по мелким медицинским вопросам частенько обращались ко всем приезжим, вроде меня.

Консультацию я давал на бабкиной кухне в при- сутствии Са Кордовесы. Бабка попросила ее принести две банки покупного маринованного лука и только что закончила дегустацию — продукт ей явно не поправил- ся. Пациентку не без труда усадили на стул — в Фа- роле обожали маленькие стульчики высотой не более девяти дюймов; они больше подходили карликам, чем людям нормального телосложения.

Са Кордовеса производила приятное впечатление — она ни па что не жаловалась, весело шутила, была, как всегда, очаровательна. Полнота ее была неравномер- ной — что-то заплыло жиром, а кое-что осталось без изменения. Грудь вздымалась горой, алые губки едва виднелись среди пышных щек, ставших похожими па взбитые подушки, огромный живот покоился на широ- ко расставленных коленях, а вот ушки, словно вылеп- ленные из гипса, были по-прежнему изящны, стройные лодыжки — все так же тонки, а маленькие ножки, вти-

снутые в новенькие нарядные туфельки, сохранили свою трогательную прелесть. Тонкая андалузская кость угадывалась под оплывшим лицом, на котором зияли добродушные черные глаза. Ей не терпелось по- ведать о своих злоключениях; она подсмеивалась над своей доверчивостью, представляла в лицах Адмирала, врача, старуху, и голос ее то убегал вверх, то пони- жался; ему аккомпанировал тихий рокочущий бас Бабки, дававшей советы и утешения.

Нам предстояло решить следующий вопрос: что де- лать с той горой жира, которой она внезапно обросла? Можно ли его сбросить? Нет ли такого заговора? Прав- да ли, что есть такие пилюли? А если ничего не помо- жет, то сколько времени ей придется просидеть на хле- бе и воде, пока она не сбросит груз ненужного мяса

и опять не станет нежной хрупкой девушкой?

Ни на один из этих вопросов Бабка не знала ответа. проблема, мучившая Са Кордовесу, в Фароле никогда раньше не возникала, здесь все были склонны к худо- бе, за исключением разве что самой Бабки и Мясничи- хи. Само собой, разговор зашел о Знахаре, он лечит все болезни, но ждали его только к концу лета, когда он явится возвестить приход тунца. На меня тоже рассчи- тывать не приходилось — хотя я и слышал что-то о пилюлях от ожирения, но достать их в Испании, по моему разумению, не представлялось возможным. Как ни жаль, но пришлось их разочаровать. Единственное, что я мог сделать,— это пообещать привезти пилюли на будущий год из Англии, если все прочие средства окажутся бессильными.

Бабка решила проводить Са Кордовесу, и я видел, как они пошли по улице. Был вечер, все краски уже померкли, и лишь подсолнухи, реющие над серыми стенами как флаги, горели желтым огнем в лучах за- ходящего солнца. В воздухе, скрывая ущербную луну, чернойтучей кружились неугомонные стрижи. На бе- регу, поджидая рыбаков с уловом, резвились кошки и свинка по кличке Мерседес; по улице, раскланиваясь направо и налево, брел сортовский погонщик, они с мулом славно потрудились в Фароле и теперь направ-

лялись домой, где их ждала последняя на сегодня ра-

бота - мул удобрит землю перед входом в кабачок, за что погонщику нальют стакан вина. На том конце де- ревни послышалось тарахтенье мотоцикла — это дон Альберто торопился в кабачок выпить свой вечерний

стаканчик рансио, и я поспешил присоединиться к не- му, обдумывая по пути план завтрашней рыбалки.

Рыбаки не бросили Са Кордовесу в беде, все приня- ли участие в ее судьбе. Два дня она жила в одной семье, три дня — в другой, но место, которое она могла бы назвать своим домом, так и не находилось. О ее мытарствах я рассказал Кармеле, и она ответила: «Пусть приходит ко мне. Я ее устрою».

Кармела оставалась для меня загадкой. Она дер- жалась в стороне от деревенской жизни; рано утром я видел ее у себя — она мыла пол, готовила завтрак, а все остальное время где-то пропадала. Затем в восемь часов она опять появлялась и суровым голосом радио- диктора, зачитывающего военную сводку, сообщала, чем нынче торгуют в мясной лавке. Около часа, когда заканчивалось таинство превращения малоаппетитных кусочков в лакомое блюдо, она незаметно исчезала. Я видел ее только утром; впрочем, и в поздний час ее иногда можно было встретить на деревенской улице — держась в тени заборов, опасливо озираясь, она спе- шила куда-то по своим делам.

Кармела жила тайной жизнью, в которой было и воровство, и хитрые махинации, и мелкое жульничест- во,— она шла на все, чтобы не умереть с голоду. На каждом шагу она загадывала мне загадки. То вдруг у нее под платьем обозначатся пышные формы, то вдруг она опять похудеет —куда делась таинственная ноша, скрываемая на груди? Однажды в сумерки я шел лесом и увидел, как она бесшумно перебегает от одного дерева к другому. От кого она прячется? Уж не собра- лась ли она наведаться в сортовские курятники? Утром она иногда оставляла у меня в буфете большую сумку, и однажды, открыв ее, я увидел, что она набита зер- ном, каким крестьяне Собачьей деревни откармливают кур. Следовательно, Кармела доводит своих кроликов до рыночной кондиции за счет Сорта. Мне вспомнился Муга, король черного рынка. Оба они были профессио- налами высокого класса— доведенные до совершенст- ва приемы защиты и нападения у них были одни и то же, разнились лишь масштабы операций. Ни Кармела, ни Муга никогда не попадались, их жертвы таковыми себя не считали, а в этом и заключается высокое ис- кусство мошенничества.

Зимой у Кармелы умер старик отец. Я узнал об этом от Себастьяна. Он же поведал мне и кое-какие подробности ее жизни. Когда я попытался выяснить у самой Кармелы, правда ли то, что мне понарассказы- вали, она что-то пробурчала себе под нос и посмотрела на меня туманным взглядом василиска, дав понять, что беседовать на эту тему не желает.

Оказалось, что у нее живет девочка, умственно от- сталый ребенок; какая-то проститутка оставила на ее попечение свое дитя, обещая регулярно выплачивать определенную сумму; около года она высылала деньги, а потом вдруг уехала в Южную Америку, и с тех пор

о ней ничего не слыхали. Немногие фарольские видели эту девочку, Розу, которой было сейчас лет двенадцать, И про нее ходили противоречивые слухи: одни говори- ли, что она прекрасна как ангел, другие — что она вся поросла шерстью, как обезьяна.

Я встретился с Розой совершенно случайно. Са Кордовеса только что перебралась к Кармеле, в лачу- гу, которую та самолично построила на краю деревни. И тот день к Бабке заявились гражданские гвардейцы и сурово выговорили ей за нарушение паспортного ре- жима: она была обязана заявить, что у нее останови- лись Са Кордовеса. Все мужчины были в море, и Баб- ка попросила меня сбегать к Кармеле и предупредить, что следует ждать полицию.

Рыбаки ценили покой, и в их жилищах преобладали ровные, не раздражающие глаз цвета — серый камень, белые стены. Кармела жила на отшибе, вдали от ры- бацких домов, и здесь господствовало буйство красок. Из обломков, подобранных на берегу, Кармела вместе со стариком отцом сколотили лачугу, а чтобы ее не снесло ветром, степы укрепили дверями и переборками, похищенными, по всей видимости, с заброшенных вилл пробковых магнатов. Получился славненький домик.

Забеленные морем доски Кармела выкрасила в жел- тый цвет, чтобы дерево не гнило под дождем; яркие

цвета в Фароле не любили, и огромная банка желтой краски, годами пылившаяся на полке хозяйственного магазинчика, досталась Кармеле чуть ли не даром. Земля вокруг лачуги была ярко красного цвета, и на канареечно-желтых стенах рдели кровавые потеки гря- зи — след только что отшумевшей грозы, декорация, сделавшая бы честь лучшим театральным художпикам. Неистовый вьюнок торжествовал на запущенном огоро- де; деревенские считали его вреднейшим сорняком и невщадно истребляли, но здесь ему никто не мешал, и вьюнок опутал стены лачуги густой зеленой паутиной, в которой синели огромные раструбы цветков.

Окон в лачуге не было. Дверь косо висела на одной петле, но вход был завешен мешковиной. Тощие куры сновали взад-вперед, суматошно носились по улице, го- няясь за муравьями. Я постучался и позвал хозяев, но ни Кармела, ни Са Кордовеса не отозвались. Я уже со- брался уходить, как вдруг услышал плач ребенка. Я приподнял полог и вошел в темную клетушку с земля- ным полом; здесь стояли кровать, стул и сундук, в каких бедняки, вроде Кармелы, хранят весь свой скарб.

В комнате оказалась еще одна дверь, завешенная мешковиной; за ней открывался дворик, откуда и доно- сился детский плач. Но сейчас ничего не было слышно. Собравшись с духом, я пошел туда, зная, что окажусь один на один с ненормальным ребенком, но, увидев его, никакого потрясения не испытал — я был готов к худшему: ходили слухи о наследственном сифилисе и врожденной слепоте.

У Розы одна нога была согнута в колене почти под прямым углом и не разгибалась. Она ходила по двору, несмотря на то что ноги у нее были по сути дела раз- ной длины, и казалось, что она вот-вот опрокинется. Она передвигалась, нелепо подпрыгивая, и, чтобы не потерять равновесия, размахивала руками, как мель- ница. Я вышел на дворик; она опять заплакала, изда- вая пронзительные нечленораздельные звуки; ковыляя и подпрыгивая, погналась за козой, которая пыталась от нее убежать. Коза бегала вокруг колышка, стараясь уйти от Розы, и веревка, наматываясь на колышек, ста- новилась все короче, коза сердилась, стучала копыта- ми, Роза кричала, гикала и, размахивая руками, пре- следовала ее неотступно. Я подумал, что отчаявшийся, отверженный ребенок придумал эту игру сам, и не исключено, что другие забавы ему неизвестны.

В игре, если это можно назвать игрой, наступил кульминационный момент: веревка замоталась до пре- дела, отступать козе было некуда, и Роза, как малень- кая серая ведьма, набросилась на нее, а коза, нагнув голову, боднула свою мучительницу.

Я тут же поднял девочку, утешил, как мог, и утер чу- мазое личико. У нее были умные и красивые глаза. Верх- няя часть лица у нее была от ангела, а нижняя — от обе- зьяны. Роза скривила рот в ужасной гримасе — позже я узнал, что так она выражает любовь и признательность.

Тут подоспела Кармела, поставила девочку на ноги, и та пошла ковылять дальше. «Не стоит беспокоиться, сударь. Совершенно не о чем беспокоиться. Только я из дома — она тут же озорничать. Она любит подраз- нить козу, а так-то они лучшие друзья».

Глава 19

Слухи, что Муга покупает постоялый двор, под- твердились. Из Фигераса приехали строители, и дере- венские даже опомниться не успели, как здесь все из- менилось: за какие-то недели рабочие успели разломать лабиринт несуразных комнат и на их месте постро- ить четырнадцать гостиничных номеров. Номера соору- жались по дешевому типовому проекту, и постоялый двор приобрел черты отеля. Для завершения сходства Построили три ванные комнаты, что по деревенским понятиям было ненужной роскошью — рыбаки свято чтили завет Алонсо де Барроса: «Кому минуло сорок лет, тому купаться не пристало: продуло в ванной ста- рика — и тут же хворь к нему пристала».

Постоялый двор был официально возведен в ранг отеля. Сзади Муга пристроил большую веранду, объяс- нив, что позже, когда нахлынут туристы, здесь будут устраиваться танцы. С веранды открывался чудесный

вид на море, но романтический пейзаж омрачали суро- вые реалии жизни: станок коновала, имеющий форму Г-образной стены, в углу которой и кастрировали же- ребцов; дом, что вот уже двадцать девять лет строил некий выходец из Сорта, работавший в одиночку, кир- пичик за кирпичиком выкладывая стены, но никак не Мог подвести их под крышу.

Зa пределами Сорта и Фароля вряд ли кто когда слышал о старом постоялом дворе, а те немногие, кому Приходилось здесь останавливаться, старались поскорее забыть о его существовании, но напористый Муга вознамерился нанести гостиницу «Морские ветры», как теперь величали постоялый двор, на схему турист- ских маршрутов. Он вступил в ассоциацию владельцев отелей, и новое заведение включили в официальный ка- талог по категории «С», обязав его владельца устано- вить, все необходимые удобства. У прежних хозяев Полный пансион, то есть темная зловонная келья и яйца с сардиной на обед и ужин, стоил восемь песет. Муга же повысил плату до пятнадцати, чем вы- звал скептические насмешки местных жителей,

Муга нанес визит дону Игнасио; ему предложили сесть, и он, кое-как разместившись на стульчике, что с его брюхом было не так-то легко, поделился со свя- щенником своими планами развития деревни, сулив- шими в случае их реализации всеобщее процветание. Он много говорил о неукоснительном исполнении всех предписаний церковных властей; кое-какие его замеча- ния дон Игнасио нашел забавными и все, что запомнил, пересказал мне.

Перед тем как Муга побывал в лавке и представил хозяину список товаров, которые необходимо закупить, если местные торговцы что-то хотят заработать на ту- ристах, побывал он у алькальда, переговорив с ним о низком качестве подаваемого в кабачке вина. А к дону Игнасио он пришел, чтобы обратить внимание на бес- порядок, царивший в местной церкви.

— Кто ходит к. мессе? — спросил он.— Лавочники, секретарь, гражданские гвардейцы? — В общем-то, больше никто,— сказал дон Игпа- сио.— Воспитание религиозных чувств — дело не- легкое. — Я заметил, что в прошлое воскресение мессу во- обще не служили. Мне на это, конечно, плевать, но у меня отель, и по закону я должен для удобства клиен- тов вывесить расписание церковных служб. — Назначьте удобное для вас время,— сказал дон Игнасио.— Восемь часов утра по воскресеньям вас уст- роит? — Что же делать, раз так положено? — Можете вывешивать расписание,— сказал дон Игнасио.— Я буду служить мессу в назначенное время. — Так что придется забыть об археологических изысканиях в Ампуриасе,— сказал он,— в будпие дни до раскопок не добраться.

Глава 20

В конце мая в отель «Морские ветры» пожаловали первые гости: лихо подкатила «изотта-фраскини», лив- рейный шофер открыл дверцу, и деревенские оконча- тельно и бесповоротно убедились в том, что все не- здешние — люди, мягко говоря, ненормальные. Кроме шофера, в Фароль прибыли чистокровная маркиза соро- ка шести лет от роду, имевшая огромные поместья на благодатном юге, и двадцатитрехлетний тореадор, вы- ступающий в захолустных городках, вроде Медины- дель-Кампо, где самые дорогие билеты на корриду стоят восемнадцать песет. Тореадор был значитель- но мельче маркизы, любил ходить пешком и, кроме этого, знать ничего не хотел; на прогулки он, к изу- млению деревенских, выходил с железной тростью, ко- торую держал в вытянутой руке, развивая таким об- разом мускулатуру и набираясь сил, необходимых ему для успешных выступлений. Когда он уставал, мар- киза сажала его себе на плечи, и они шли дальше; когда же и маркиза уставала, его нес шофер. Марки- за, как и многие другие сильные мира сего, мало бес- покоилась о том, что думают о ней окружающие,— она, например, могла часами болтать с горничной, по- свящая ее в самые сокровенные подробности своей ин- тимной жизни, и та терпеливо слушала. Недавно она предстала перед мадридским судом по обвинению в «публичном скандале». Дело в том, объяснила мар- киза горничной, что она без ума от футболистов и как- то зазвала к себе трех форвардов и двух полукрайних мадридского «Реала»; они уж совсем было разделись, как вдруг нагрянула полиция. На суд она явилась в трауре и нацепила медали покойного мужа, павшего боях за дело националистов. Ей присудили штраф пять песет. Она высказала горничной все, что думает о двух своих косметологах, сделавших операцию так, что у нее теперь не закрывается рот. В путешествия она всегда брала черные простыни, которые самолично обшила тончайшим кружевом.

Разложившиеся аристократы уехали, и на их место прибыли трезвые буржуа — член городского совета Барселоны Хулио Летрель с супругой. Дня через три после их приезда мы познакомились: я сидел в кабач- ке, потягивая вино, выписанное алькальдом из Али- канте, когда Летрель подошел ко мне и представился. Мы разговорились. Оказалось, он неспроста выбрал для отдыха Фароль — местечко это стоит в стороне от на- езженных дорог, и до опостылевшей ему конторы от- сюда сотни миль. Он устал от шума трамваев и го- родской суеты, а здесь лавочник идет от одного конца прилавка до другого несколько минут, а на обслужи- вание покупателя тратит добрых полчаса. Смотреть па Ото приятно: наступает чувство глубокого умиротво- рения.

Летрель сказал мне, что очень любит ловить рыбу, но никак не решается подойти к местным рыбакам — они кажутся ему людьми несговорчивыми. Он слышал, что я занимаюсь рыбной ловлей, и решил попросить меня свести его с каким-нибудь рыбаком, который не отказался бы взять его в море.

Он производил приятное впечатление, и я потолко- вал с моим соседом Хуаном; тот согласился выкроить завтра днем пару часиков, чтобы свозить Летреля на рыбалку. Мы оба понимали, что это пустая трата вре- мени, ничего путного из этой затеи не выйдет, и чест- но предупредили Летреля, что клева не будет, разве что набредем на шальной косяк скумбрии. Но на шальной косяк мы не набрели, что, впрочем, нисколь- ко не обескуражило Летреля: забросив удочку в без- жизненные воды, он пытался втянуть Хуана в разговор о деревенских делах, но тот упорно отмалчивался. Че- рез два часа, так ничего и не поймав, мы смотали снасть и направились к берегу. У меня создалось впе- чатление, что Летрель ничего не смыслит в рыбной ловле и вряд ли сумеет отличить угря от скумбрии. Хуану было жалко, что приезжий потерял столько времени, и в утешение он предложил ему два беспроиг- рышных варианта: ночью можно поставить переметы, а на рассвете — половить сетями златобровку, но тот отклонил оба этих заманчивых предложения.

Летрель досаждал рыбакам своими расспросами; очевидно, ему хотелось побеседовать с народом, но его попытки потерпели крах: фарольцы смотрели на всех пришельцев с врожденным недоверием. На следующий день после неудачной рыбалки я пошел в кабачок, где снова встретил Летреля. Я спросил, не хочет ли он еше разок попытать счастья, но он ответил, что нет. Он поинтересовался, долго ли я живу в Фароле, и я сказал, что второй сезон. Не кажется ли мне, что лю- ди здесь замкнуты и необщительны? Да, весьма. Кро- ме того они бескорыстны, благородны, поэтичны и очень суеверны. Удалось ли мне их понять? Нет, не до конца, хотя кое-что мне уже ясно.

Затем Летрель сказал, что у него ко мне есть од- но крайне конфиденциальное дело. По просьбе своих друзей он пытается выяснить, что случилось с не- ким Мариано Оливером, жившим некоторое время в Фароле и пропавшим без вести в 1939 году, в самом конце гражданской войны.

Я сказал, что в прошлом году здесь была полиция, и следствие по этому делу ведется — в Летреле я за- подозрил шпика, которых в те годы в Испании было едва ли не больше, чем честных людей.

Летрель пояснил, что действует исключительно из добрых побуждений. Семья Мариано Оливера хочет знать, жив ли он. Ничто другое его не интересует.

Он сказал мне, что настоящая фамилия пропавше- го без вести — не Оливер, а другая, и он отпрыск благородного семейства. Это был беспечный и испор- ченный юнец; в начале тридцатых годов его осудили за убийство, но суд не мог установить мотивы пре- ступления — Мариано убил человека из жажды ост- рых ощущений, находясь под впечатлением широко разрекламированного убийства, совершенного в США из тех же побуждений. Его родители были очень вли- ятельные люди, и шумихи удалось избежать. Его при- знали невменяемым, для порядка продержали два го- да в тюремной психиатрической лечебнице, где за ним ходил его же лакей, а затем выслали в Фароль с глаз долой. Его дальнейшая жизнь покрыта мраком неиз- вестности, никто из деревенских не хотел о нем гово- рить, в чем я успел убедиться; я знал лишь, что он построил какой-то необычный дом и собственноручно разбил сад, тоже странный и запутанный. От дома ос- тался один фундамент; сад сохранился, но клумбы и оросительные канавки заросли сорной травой. Каза- лось, деревенские сделали все возможное, чтобы за- быть человека, которого прозвали здесь Мариано-Са- довник.

Это классическая детективная история, сказал Ле- трель, и чем больше он вникает в пее, тем больше она его интригует. Всю войну родпые Мариано Оли- вера регулярно получали от него письма, и несмотря из то, что до конца войны он находился на террито- рии, занятой республиканцами, умудрялись нересы- лать ему деньги даже через линию фронта. После разгрома республиканцев в начале февраля 1939 года переписка оборвалась, но затем через несколько меся- цев опять стали приходить письма, но уже из Фран- ции. Никаких подозрений его письма не вызывали: как всегда, он подписывался «Пен» — так звали его домашние. Пен писал, что вместе с потоком беженцев он ушел через границу во Францию, где, но-види- мому, ему придется задержаться на некоторое время.

Напрашивался вывод, что он скомпрометировал себя сотрудничеством с республиканским режимом.

Письма шли два года, и постепенно стали закрады- ваться сомнения. Семья Мариано была достаточно вли- ятельной и смогла бы без труда выхлопотать ему ам- нистию, что бы он там пи натворил; его уговаривали вернуться, но он не соглашался. Во Франции он пере- езжал с места на место, постоянно меняя адреса, по которым высылались письма и деньги. Отец хотел съездить во Францию повидаться с ним, но Мариано отклонил это предложение под каким-то маловразуми- тельным предлогом.

Семья обратилась к частному сыщику; тот изучил все письма Мариано, как старые, написанные еще в Фароле, так и недавние, полученные из Франции. Он пришел к выводу, что, по всей видимости, француз- ские письма подложные. Он исходил не из сличения почерков и подписей — эксперты-графологи признали их идентичными, а из особенностей эпистолярного сти- ля. Если судить по фарольским письмам, Пеп был пе прочь пошутить, любил каламбуры и игру слов. Пись- ма же из Франции были сухи и безлики. Их автор, сказал сыщик, лишен чувства юмора.

Во Франции установился режим Виши, отношения между двумя странами нормализовались, и стало воз- можным связаться с Сюрте 55. На отправителя писем устроили засаду, но в ловушку никто не попал; пись- ма же перестали приходить вовсе. Частный сыщик предполагал, что Мариано похитили, и он писал под диктовку преступников. Стало ясно, что семья оказа- лась жертвой мошенничества; кое-какие подробности этого дела просочились в печать. Только мать продол- жала принимать письма за подлинные: в годы вели- кой трагедии испанские матери отказывались верить, что их пропавшие сыновья никогда больше не вернутся.

Прошли годы, мошенники замолчали, рана заруб- цевалась, и родители успокоились. Но в прошлом году отцу позвонил какой-то человек, и родители поняли, что не испили еще всю чашу страданий. Незнакомец, мучимый, как он заявил, угрызениями совести, сказал, что Мариано убили за день до прихода националистов в Фароль. Он привел доказательства весьма убедитель- ные, и отец с Летрелем пришли к выводу, что он го- ворит правду. Обратились в полицию, но расследова- ние ни к чему не привело. Эта-то история, сказал Ле- трель, и привела его в Фароль. Однако хотя он и про- был здесь неделю и переговорил со всеми, кто мог бы поведать ему о судьбе Мариано Оливера, но вынуж- ден признать, что известно ему столько же, сколько и в день приезда.

Есть ли какой-нибудь смысл продолжать розыски, спросил он, и я ответил, что сказать наверняка труд- но, но лично я в этом очень сомневаюсь. Народ в та- ких деревушках не верит, что есть правосудие; от своих предков эти люди унаследовали непоколебимую веру в несправедливость любой власти; молчание и ко- роткая память — традиционные средства самозащиты. Любой поступок, последствия которого, по их мнению, могут нанести вред всей общине, постепенно забыва- ется; пройдут годы, и о нем никто уже не вспом- нит — время точит память, как вода — камень.

Немного подумав, я сказал Летрелю, что выразил- ся не совсем удачно: память шлифуется, в ней оста- ется одно хорошее, а все злое и недостойное перено- сится в поэзию, в миф. Кто знает, может быть, внуки этих рыбаков соберутся как-нибудь в кабачке и нач- нут на свой манер, стихами, рассказывать о трагиче- ских событиях этих лет, а затем сложатся легенды, где многие люди обезличатся, воплотятся в едином эпическом герое, а воспоминания о войне сольются с воспомипаниями о других трагедиях, пережитых древ- ней страной.

И все же через несколько дней после отъезда Ле- треля в Барселону я услышал от рыбаков имя Мари- ино Оливера. Речь шла о том, что некоторые люди имеют таинственную власть над животными.

— Жил здесь один человек,— сказал мой сосед Хуан.— Умел он как-то по-особенному свистеть. Свист- нет - и птицы летят к нему со всех сторон. Они так и порхали у него по дому. Была у него говорящая галка - не то чтобы она говорила совсем уж как че- ловек, но разобрать можно. И с собаками он ладил. В саду у него было такое колесо — вроде мельнично- го, он посадит туда пару собак, они кувыркаются, а колесо крутится. - Ты о ком говоришь, не о Мариано-Садовнике? — О нем самом, о Садовнике. — И что ты о нем думаешь? — По правде сказать, мне он нравился. Да и как может не нравиться человек, который лаской приручал животных? Но был он немного не в своем уме. —  

Фарольцев мало интересовало то, что происходит в мире, но все деревенские новости обсуждались с боль- шим интересом — день-деньской женщины занимались починкой сетей, и разговоры оживляли монотонную работу. Починка сетей — дело нехитрое: руки ходят сами, голова не занята, и можно поупражняться в со- чинительстве: за основу бралось подлинное событие, которое обрастало вымышленными подробностями,— так и рождались сплетни. У мужчин работа была не в пример сложнее, требовала изобретательности и со- средоточенности, и попусту болтать рыбаки не любили. Все важнейшие новости они узнавали от своих жен и считали, что мужчина должен говорить только о деле. Впрочем, случалась и утечка информации — затесав- шиеся в рыбацкие семьи чужаки, вроде Себастьяна, были более разговорчивыми. Не прошло и года после отъезда барселонского чиновника, как судьба Оливера перестала быть тайной, и Себастьян рассказал мне все, что ему удалось узнать от своей жены.

Наш разговор состоялся вскоре после гибели неко- его Висенте Феррера. Он забрался на камень, едва вы- ступающий над водой, забросил удочку, поскользнул- ся и утонул. Ему было сорок пять лет — в этом воз- расте фарольские мужчины так или иначе расстаются с жизнью (в точности как английский пролетарий на- чала XIX века). Феррер был старшим на одном из баркасов, и рыбаки его очень уважали; в молодости примыкал к анархистам, состоял в ФАИ, за что после войны и отсидел свои два года. У него была жена и сын; следовало ожидать, что вдова переживет его на во- семнадцать лет. Дон Игнасио и на этот раз оказался на высоте: несмотря на то что семья покойного отказа- лась от отпевания, он похоронил его на кладбище.

Поделившись этими новостями, Себастьян сказал, что Феррер был последним из троицы, замешанной в деле Оливера. Один сгинул во Франции, другого по- стигла участь Феррера — несколько лет назад точно так нее упал с камня и утонул.

Себастьян видел Оливера лишь раз, да и то мель- ком, и помнил его плохо: во время разгрома Респуб- лики, когда фалангисты заняли Барселону и начали по- бедный марш к французской границе, Себастьяна здесь По было. Оливера призвали в республиканскую армию, По вскоре демобилизовали по состоянию здоровья. Его очень донимала ФАИ, и он испытал все тяготы, кото- рые могли выпасть на долю человека его происхожде- нии. В Фароле считали, что он затаил на анархистов зло и в случае прихода Франко тем не сдобровать.

Война мало затронула Фароль. Где-то по большим дорогам шагали солдаты, где-то били фашистов, совсем Лидом лупили друг друга противоборствующие левые

фракции, а в деревне царили мир и покой. В ноябре 1938 года Народный фронт, как и следовало ожидать, завалился, и несколько фарольских рыбаков, мобили- зованных в армию, последовали примеру своих това- рищей и дезертировали. Вернувшись домой, они сбро- сили мундиры и занялись привычным делом — рыбной ловлей. Фароль молча признал, что война проиграна, сделал вид, что ничего не произошло. О будущем старались не думать.

Кабачок был открыт, и рыбаки, поймав по несколь- ку златобровок — на большее в это время года нельзя было и рассчитывать,— собирались за столом, попивали

остатки вина и ждали, когда наконец что-нибудь про- изойдет. И дождались.

Вечером двадцать седьмого января 1939 года в ка- бачок заглянул Мариано Оливер. События тех тревож- дней обросли фантастическими подробностями, Легенда гласит, что, где бы ни появился Оливер, на плече у него всегда сидела галка. Когда он вошел в кабачок, галка издала крик, который рыбаки, облепив- шие столики, приняли за ругательство. Все замолча- ли и в гробовой тишине прозвучал высокий голос Оливера: «Барселона пала!» Затем он подошел к Ви- сенте Ферреру, улыбнулся ему и сказал: «Списочек я подготовил». Так гласит легенда.

Оливвер ничего не стал пить и тут же ушел. По- трясающая новость ошеломила рыбаков, и сначала ему никто не поверил, а потом решили, что в его словах нет ничего неправдоподобного. Но если Барселона дей- ствительно пала, то почему об этом знает один Оли- вер? Включили приемник, но Барселона молчала, и лишь через час в эфире загремели гимны националистов. Судя но темпам продвижения фашистов, их следо- вало ждать в Фароле не позже чем через неделю. Встал вопрос: как быть с Оливером? Ведь он ясно дал понять, что собирается мстить всем своим врагам, истинным и мнимым.

Рыбаки — народ миролюбивый, но тут на карту была поставлена судьба всей деревни, и они решили, что спасти их может только смерть доносчика. Обра- тились за советом к Знахарю — он прятался в здеш- них местах, пережидая смутное время. Знахарь по- умерил их прыть, сказав, что без крайней нужды Оливера убивать не следует, прежде всего необходимы доказательства его связей с фашистами, а для этого не мешало бы наведаться к нему ночью и пошарить в бумагах. Это он берет на себя.

Ночью Знахарь побывал у Оливера, и его миролю- бие как рукой сняло. Он сказал, что Оливера необхо- димо убрать. Справившись в книге святого Киприана, этой библии всех колдунов, он назначил дату казни. Оливеру оставалось жить три дня.

Разъезды националистов были уже в тридцати ми- лях от Фароля; все дороги были забиты беженцами, устремившимися во Францию. Знахарь был самым на- стоящим чародеем, и ему удалось околдовать Оливера; тот утратил всякую власть над собой и, впав в какое- то оцепенение, безропотно ждал своего конца. Одпа женщина рассказала жене Себастьяна, что видела сво- ими, мол, глазами, как они вдвоем куда-то шли, и галка стала ругаться на Знахаря; он снял птицу с плеча Оливера и скрутил ей шею. Была ли у Оливе- ра галка, которую он выучил говорить «Бог — дерь- мо»? Был ли Знахарь замешан в деле первого февраля или рыбаки это выдумали, пытаясь снять с себя часть вины? Но если предположить, что Оливер был убит в Фароле и никуда оттуда не выезжал, то как же тогда объяснить письма из Франции? А Знахарь был мошен- ником высшего класса, и отлично знал почерк Оливера.

В тот день, как только стемнело, Знахарь зашел за двумя рыбаками по имени Хулиан и Палас, велел им умыться, надеть чистые рубахи и следовать за ним. Втроем они пошли к Ферреру; Знахарь сказал ему, что все готово, и тоже велел умыться. Об этой встре- че Эльвира узнала от жены Хулиана — рыбака, кото- рый утонул первым. Дрожа всем телом, Феррер за- явил, что раздумал, но Знахарь лишь рассмеялся, по- хлопал его по плечу и сказал: «Ладно, пошли». Оли-

Пор ждал их, и входная дверь была открыта; они во- шли и пожали ему руку; Знахарь закурил и сунул сигарету Оливеру, и тот сделал несколько затяжек, Знахарь сказал: «Мы за тобой. Пошли погуляем». Оливер нисколько не удивился и возражать не стал. По безлюдной деревенской улице они вышли к морю И зашагали вдоль обрыва.

Знахарь велел Оливеру идти с краю, а Ферреру— рядом с Оливером. Феррер покачал головой и сказал «нет», но ослушаться Знахаря не решился; остальные следовали за ними. Некоторое время шли молча, за- чем Знахарь сказал: «Столкни его». Феррер ответил: «Не могу», повернулся и зашагал к деревне, а за ним и все остальные. Об этом рассказала Эльвире Кармен, Жена Хулиана. Больше всего он был поражен, что Оливер явно не сознает нависшей над ним беды — угрозу сбросить его в море он принял за шутку. По- рядком струхнувший Хулиан все-таки тешил себя на- деждой, что Знахарь передумал и дело обойдется без убийства.

В деревню они вернулись лучшими друзьями, и Хулиан облегченно вздохнул. Кто-то предложил вы- пить, и они направились в кабачок; он оказался за- крытым, но Знахарю ничего не стоило снять замок.

Они спустились в погреб, отыскали бочку, где еще оставалось вино, сели за стол и стали пить. Вдруг Знахарь сказал, что ему надо выйти. Хулиан заметил, Что с собой он прихватил стакан, а вернувшись, пo- вил его перед Оливером. Феррер, который совсем уже было успокоился, затрясся и покрылся холодным потом. Он встал, сказал, что уходит, и побежал вверх по лестнице; однако дверь была заперта, и ему при- шлось вернуться. Знахарь велел ему сесть и спросил, чего это он так трусит. Феррер ответил: «Боюсь того зелья, что ты подмешал в вино». Знахарь рассмеялся, достал коробок, чиркнул спичкой и сунул палец в огонь. Боли он не чувствовал, и Хулиан пришел в ужас подержав палец в огне, Знахарь сказал, что тa- кой фокус у каждого получится, и передал коробок Ферреpy; тот попробовал повторить трюк и обжегся. Знахарь отобрал у него спички, взял стакан Оливера, отпил из него, а свой стакан поставил перед Оливе- ром Они стали провозглашать тосты, выпили и за по- гибель всех предателей, доносчиков и шпионов.

Все смеялись и дурачились, хотя напряжение до-

сгигло высшей точки. Включили приемник и стали слушать Барселону — какой-то генерал призывал по- карать всех изменников нации,— и стало ясно, что ры- бакам уготована злая участь. Знахарь велел Оливеру встать и отдать фашистское приветствие; тот лихо взмахнул рукой, и все засмеялись. Вдруг Оливеру за- хотелось домой, и он пригласил всех к себе. Феррер с Хулианом поддержали его предложение, но Знахарь сказал, что все останутся здесь — время идет, а дело так и не сделано.

Оливера стало рвать, и Хулиан понял, что весь этот фокус со спичками Знахарь затеял для того, что- бы отвлечь их внимание: ему удалось подменить ста- каны и подсунуть Оливеру отравленное вино. Все признаки отравления были налицо: Оливера беспре- станно рвало, он стонал и держался за живот. Хулиан и Феррер, не в силах смотреть на этот ужас, броси- лись бежать, по Знахарь нагнал их па лестнице и схватил за ноги, пытаясь задержать. Хотя и был он человеком сильным, им удалось вырваться, и они ри- нулись к двери, ведущей на улицу. Засов не поддавал- ся, и пока они с ним возились, в погребе происходило что-то совсем страшное: Оливер уже не стонал, а виз- жал, как недорезанный. Дверь так и не удалось от- крыть, и пришлось вернуться. Они заглянули в по- греб. Знахарь и Палас нагнулись над корчившимся на полу Оливером. Хулиану показалось, что Знахарь на- бросил ему ремень и душит его. Тут подбежал Палас и задул лампу; в погребе стало темпо, и крики пре- кратились. Через минуту Знахарь с Паласом вылезли из погреба и сказали, что Оливер мертв. Кто-то схо- дил за лопатой, они разворотили плиты, которыми был вымощен пол, и тут же в погребе закопали труп.

Позже я узнал от моего соседа Хуана маленькую подробность, которая может служить постскриптумом ко всей этой истории: алькальд, предшественник ны- нешнего, не пожалел денег и за свой счет зацементи- ровал пол в погребе на три дюйма, чем немало уди- вил деревенских.

 

Глава 21

Муга явно шел в гору, тогда как дон Альберто те- рял свое былое влияние, что в значительной степени объяснялось ростом могущества его новоявленного со-

перника. Однако рыбакам казалось, что Муга ведет себя как ребенок, и им было непонятно, как ему уда- ется прибрать к рукам всю округу. Муга решает, что старую дорогу, которая мало чем отличается от наез- женной колеи, следует расширить и замостить, что взамен старого моста, который вот-вот рухнет, надо построить новый,— и все это делается, причем за го- сударственный счет. Он проложил водопровод — вода ни отдаленного источника по трубам шла прямо к не- му домой; но не возражал, чтобы деревенские, у ко- торых летом часто кончалась дождевая вода в бочках, брали воду из-под крана. В любое время и в любом количестве. Стоило Муге переговорить с кем надо — и ему тут же провели телефон; кабель тянули миль та двадцать. Во всем Фароле едва ли сыскалось бы три человека, когда-либо пользовавшихся телефоном, по у Муги была широкая натура, и он оповестил де- ревенских, что, если кому нужно будет срочно позво- нить, пусть без стеснения приходит к нему в любое время дня и ночи.

Но это были еще цветочки. Рыбаки смотрели на жизнь трезво, и страсть Муги к игрушкам и безде- лушкам поражала их. Себастьян вместе с другими ра- бочими сооружали в одной из комнат особняка фон- тан в андалузском стиле и видели, какой у Муги те- лефон и как он по нему разговаривает; Себастьяна это зрелище привело в восторг. Муга сидел за столом; вдруг раздался гудок — так гудят локомотивы, прохо- дя пиренейские тоннели; тут же распахнулись воротца и появился маленький паровозик; он проехал по игру- шечному виадуку длиной фута в три и остановился, не доехав до края стола нескольких дюймов; в един- ственном вагончике ехал телефонный аппарат. Закончив разговор, Муга положил трубку; паровозик просвистел отправление, выпустил облачко дыма и скрылся в стене.

Дон Альберто, которому не нравилось решительно все, за что бы ни принимался Муга, признавал, что это сила, с которой приходится считаться. Однако он по наивности своей думал, что этого прожженного дельца можно цивилизовать, направить па путь истин- ный, отучить от темных махинаций. Он начинал пони- мать, что идеальное мироустройство, которое он еще

застал- отцы-помещики и преданные им арендато- ры рушится на глазах, содрогаясь под натиском стихийных бедствий и подрывных идей.

И крестьяне, и рыбаки дошли до крайности. В Сорте зимой ели желуди; весна выдалась засушли- вой, и пришлось поливать каждый дюйм, для чего спешно копали оросительные канавки. Над Фаролем судьба смеялась. Весной и тунец, и сардина пришли в положенные сроки; рыбы было много, но баркасов — только два; поймали меньше обычного, и свадеб вес- ной не играли. Дон Альберто, смирив гордыню, отпра- вился к Муге, и тот принял его в кабинете, обстав- ленном, по словам дона Альберто, с поразительным безвкусием. Дон Альберто собирался спросить, не даст ли Муга денег для возрождения местного хозяйства, как паровозик примчал телефон, и дон Альберто был вынужден до конца выслушать разговор с каким-то мадридским спекулянтом — тот боялся, что цены на свиней упадут, и спешил сплавить сто тысяч голов.

Муга купил пятьдесят тысяч, позвонил кому-то и тут же перепродал; затем изъявил готовность выслу- шать дона Альберто. Тот начал излагать ему свои планы; Муга слушал сочувственно, но под конец пока- чал головой. Прошлого не вернуть, сказал он, надо ду- мать о будущем. Какой смысл вкладывать деньги в современную ирригационную систему, если на ороша- емой земле будут выращивать нетоварные культуры? Товарная культура — та, которую можно продать, а фасолью много не наторгуешь. Да и с рыбной ловлей в прибрежных водах пора кончать, и никаких заблуж- дений на этот счет быть не должно. Это дело прошло- го, и кредитовать постройку новых баркасов — бросать деньги на ветер.

— Я хочу помочь людям, такая уж у меня нату- ра,— сказал Муга дону Альберто.— Но дать им денег на то, чтобы они продолжали жить по-старому,— зна- чит обречь их на вечную нищету. Конечно, если смогу, помогу, но хотелось бы быть уверенным, что деньги, которыми я их ссужу, вернутся ко мне. Если у вас появятся какие-нибудь соображения на этот счет, я к вашим услугам.

Дон Альберто встал. Разговор был окончен.

— Мне кажется, что мы говорим о разных ве- щах,— сказал он.

Муга начал кампанию по благоустройству Фароля и столкнулся здесь с некоторыми трудностями. Он ку-

Пил еще две старинные виллы. Одну перестроил внут- ри, а строгий фасад облицевал веселенькой португаль- ской плиткой. К другой вилле он пока не присту- пил —в этих развалинах занимали две комнаты Ма- рия-Козочка с матерью. Они вносили мизерную кварт- плату, так что все было по закону, и избавиться от них было нелегко. Надо было что-то придумать, найти какую-то лазейку; отступать от задуманного ему было нельзя— его образ сразу бы померк.

В поле его зрения попала и яркая лачуга Карме- лы. На этот раз закон был на его стороне. Лачуга была построена без разрешения, и снести ее ничего не стоило. Но Муга предпочел более гибкую тактику. Так или иначе, объяснил он Кармеле, лачугу придется убрать, но он хотел бы договориться по-хорошему; он может подыскать вполне сносное жилье в деревне, и платить ей за него не придется. Кармела ответила, что предпочитает жить подальше от деревни — Роза, как детей увидит, сразу начинает плакать и беситься. Муга попросил разрешения взглянуть на Розу и сказал, что ее можно поместить в приют, он за все заплатит. Это предложение Кармела с негодованием отвергла. Муга не сдавался и предложил более приемлемый вариант: пока- вать Розу специалистам в Барселоне; он оплатит счет за Визит к врачу и лечение. Над этим, сказала мне Кар- мела, она всерьез подумывает и, наверно, согласится.

Перед Мугой встала серьезнейшая проблема — что делать с домом, который портил вид на море из ново- го отеля. Кабесас — так звали чудака, построившего себе хоромы без чьей-либо помощи,— с гордостью по- казал Муге свое жилище. Это был одноэтажный дом с анфиладой из шести комнат, потолков не было, и стены непосредственно переходили в высоченную кры- шу, крытую черепицей. Кабесасу хотелось, чтобы все било, как у людей, и он прорубил второй ряд око- шек — будто бы это спальни на втором этаже — и для пущей убедительности пристроил снаружи к верхним окошкам лесенки. В одной из комнат зимой можно было устроить хлев; здесь пол был забетонирован и имелся специальный желобок для стока мочи. Для от- правления естественных потребностей имелся похожий на стойло чуланчик, обнесенный трехфутовой загород- кой; нужда справлялась в ведро. Входная дверь была Такой толщины и массивности, что за ней можно бы- ло укрыться от корсаров, бесчинствовавших в этих краях лет полтораста назад, и открыть ее стоило не- малых трудов.

Муга спросил Кабесаса: зачем было тратить луч- шие годы жизни на постройку такого дома — ведь все это время ему приходилось ютиться в пещере, как первобытному человеку. Кабесас ответил, что делал это ради семьи. Вопрос: где семья? Ответ: жена и двое детей умерли, остался один сын. Вопрос: рад ли сын, гордится ли своим отцом, которому удалось отгрохать такую махину? Ответ: похоже, ему на это наплевать.

Один из постулатов Мугиной философии гласил, что каждый человек имеет свою цену. Он спросил Ка- бесаса, сколько, по его расчетам, вложено в строитель- ство за двадцать девять лет. Кабесас ответил, что де- нег он потратил совсем немного, но вложил в дом всю душу. Он сам ломал камень, сам возил его на тачке, сам клал камешек на камешек — и так день за днем, неделя за неделей, год за годом; жили они, что и го- ворить, плохо и, не будь отцовского наследства, совсем бы померли с голоду, а так тратили по пятьдесят пе- сет в неделю. Господь явил чудо и дал ему силы до- вести работу до конца.

А что он собирается делать с домом теперь, когда все построено, спросил Муга, и Кабесас ответил: «Как что? Жить буду». Они с двадцатилетним сыном зажи- вут, как люди, и забудут все горести. Муга предложил ему за дом миллион, два, три миллиона песет — боль- ше, чем он отдал за все три виллы,— но Кабесас за- смеялся и покачал головой.

Один неурожайный год — и Фонс из богача превра- тился в нищего; спеси у него поубавилось, и он со- всем пал духом. Ранние овощи не уродились, коровы подцепили какую-то хворь, и пришлось за бесценок отдать их подпольному перекупщику. Он много лет судился— это стоило недешево — да ничего не высу- дил. Его сына забрали в полицию за нарушение «об- щественной нравственности» и там сильно избили. Чтобы спасти его от тюрьму, Фонсу пришлось дать крупную взятку. Об этом поведал мне дон Альберто; особенно его удручало, что Муга, прознав про бедствия Фонса, предложил ему продать часть земли. Для кре- стьянина продажа земли — дело неслыханное, но в данном случае выбора у Фонса не было. По условиям купчей Фонс, вознамерившись продать всю землю или часть ее, был обязан предложить ее прежнему вла- дельцу, то есть дону Альберто, по тот решил отказать- ся от каких-либо претензий, ибо не знал, что делать со своей и без того обширной полупустыней. Я спро- сил, какой Муге прок в земле, которая ни у кого ни- чего не родит? Голос у дона Альберто задрожал от возмущения, как будто он рассказывал о каких-то ужасных злодеяниях. Муга, изволите ли видеть, соби- рается внести удобрения. Никому из местных такое и в кошмарном сне не приснится. II не только потому, Что удобрения дороги; просто нужно довольствоваться тем, что даровал нам всемогущий господь.

Через несколько дней подписали купчую. Муга стал помещиком и намекнул, что не обидится, если деревенская шушера будет величать его допом Хайме,

частенько видели, как он важно обходит новые вла- дения; рядом с ним шагал человек с каким-то огром- ным коловоротом; время от времени он останавливал-

и бурил твердую как железо землю, брал пробы и

складывал их в пронумерованные мешочки.

Фонс и Муга хорошо спелись. Фойе не мог обой- тись без денег Муги, а Муга — без советов Фонса, который, исходя из своего опыта, помогал ему обделы- вать дела в округе, где обычай был сильнее закона. Не исключено, что Муга советовался с Фонсом по по- воду жильцов, занявших третью виллу, и тот пред- ложил использовать вспыльчивый прав сортовских охотников на ведьм в своих корыстных целях.

В ночь па седьмое июля кто-то вломился в загон, который Мария-Козочка устроила в саду у дома, вы- пустил коз и выгнал их на поля, где они стали пас-

тись, На следующее утро Мария в шелковых чулках | и модном платье отправилась собирать по полям своих

коз; видя, как она разгуливает но их земле, крестья- не пришли в ярость, что и следовало ожидать; потра- ва была налицо, и сортовский алькальд под давлением дерееских был вынужден сделать ей, как это здесь называлось, торжествепное предупреждение, хотя он

сам любил коз и посему благоволил Марии.

Следующая ночь выдалась безлунной — самая под- ходящая погода для ловли рыбы на свет, и с наступ- лением темпоты почти все лодки вышли в море. Фа- роль на время лишился своих самых сильпых муж- чин.

Дон Альберто обратил внимание еще на одно об-

стоятельство, которое он увязал с последующими

событиями: в тот вечер оба фарольских гражданских гвардейца получили приказание явиться в штаб в Фигерас. Такие ночные отлучки — редкость, а, по мне- нию дона Альберто, отсутствие полицейских послужи- ло решающей причиной трагического исхода. Дон Аль- берто полагал, что если Myгa сумел подкупить всю портовую полицию Паламоса, то ничто не мешало ему сделать так, чтобы майор в Фигерасе отдал нужное распоряжение.

Около одиннадцати вечера толпа из Сорта окружи- ла дом, где жили Мария с матерью, и, колотя в свои подносы, чайники, котелки, барабаны, стала выкрики- вать грязные ругательства по адресу двух женщин, которых собирались выжить из деревнп. Это была эн- серрада — древний, ныне запрещенный обычай; так, по традиции, община очищалась от скверны; жертвами энсеррады становились мужчины и женщины, нару- шившие неписаные законы и вступившие в повторный брак после смерти супруга; реже — те, кого подозре- вали в супружеской неверности. Считалось, что участ- ники обряда — люди кристально чистые, и, если они позволяли себе самые мерзкие выходки, это только приветствовалось. Два часа я пытался заснуть под этот грохот, затем встал и пошел посмотреть, что про- исходит. Я увидел беснующуюся толпу мужчин и женщин с налитыми кровью глазами; они неистовство- вали, пытаясь задавить в зародыше малейшее прояв- ление полноценной жизни. Колотя в жестяные подно- сы, трубя в трубы, изрыгая самые богохульные руга- тельства, па которые только способпа была их фанта- зия, они выли, и бесновались, и брызгали слюной, словно дервиши. От них требовалось безобразие и по- хабство, и они старались от души. Все провоняло по- том и экскрементами. Мужчины, выстроившись в ряд, мочились на стену дома, а женщины, визжа и гримас- ничая, собрались на обочине и оправлялись прямо под себя, не задирая подола. В окна летели нечи- стоты.      

Подъехала повозка; в ней сидели два человека — вершители этого неправедного суда. Вломившись в за- гон, они принялись ловить коз, вязать их и кидать в повозку. Затем одип из них вышиб дверь и вошел в дом. Через несколько минут в дверях, держа в ру- ках узлы с пожитками, показались две женщины; мужчина подталкивал их в спину. Девушка была

одета с обычной элегантностью. Мать прикладыва- ла к глазам платок, но Мария пе прятала глаз и хладнокровно смотрела на толпу; взгляд ее, как и обычно, выражал полное безразличие к происходя- щему.

Повозка тронулась. Люди орали вслед, делали не- пристойные жесты. Затем ярость стала стихать, вопли перешли в несвязное бормотание; наступило пресыще- ние. Толпа успокоилась и стала расходиться.

Это событие, сказал дон Альберто, служит вехой, знаменующей конец эпохи; и вместе с тем оно показа- ло, с какой легкостью любой проходимец, вроде Муги, может толкнуть крестьян на самоубийственный посту- пок — ведь, нарушая тонко сбалансированное равнове- сие, сложившееся в общине, они уничтожают обычаи, на которых основана вся их жизнь, и тем самым об- лекают себя на верную гибель. Доп Игнасио был ре- шительным противником любых форм вмешательства властей в местные дела, но Муга сковал его по рукам и ногам, обязав ежедневно служить мессы, которые никто не посещал, и священник согласился, что за- рвавшегося нахала пора приструнить, благо представ- ляется удобный случай — можно написать донос, что он подстрекал толпу к преступным действиям. Любые несанкционированные сборища воспринимались режи- мом всерьез; их обычно разгоняли, и зачинщиков ка- рали с примерной быстротой и суровостью.

Дон Альберто допросил своих арендаторов; они признались, что Фоне не только подстрекал их к эн- серраде, но и пообещал заплатить всем участникам. По словам дона Альберто, эти люди так боялись не угодить своему помещику, что разве только с женами спали без его разрешения; естественно, они сказали Фонсу, что сами ничего против энсеррады не имеют, но надо бы заручиться согласием дона Альберто. На это им Фоне ответил, что нечего больше бояться дона Альберто и если возникнут какие-либо неприятности,

то Муга, самый богатый человек в провинции, все уладит.

Кое-что ценное сообщил Себастьян; доп Альберто тут же записал его слова — они придадут доносу боль- шую убедительность. Незадолго до энсеррады Муга остановил Себастьяна на улице и сказал, что дело с третьей виллой улажено и через неделю можно будет приступить к работе.

Самым убедительным доказательством причастности Муги к недавним событиям были показания одной старой ханжи, руководительницы местного отделения Общества господа Христа. Я видел их процессию; дер- жа в руках хоругвь, эта женщина торжественно за- явила: «Перед святым сердцем Иисуса даю я обет ни- когда вплоть до самой смерти не читать мирских книг, газет и журналов, и никогда не стану я мазать лицо румяпами и белилами». Она сообщила, что Муга не- давно подарил ей распятие. «За услуги»,— добавила она, язвительно улыбаясь.

Сведений о Муге было собрано достаточно, и дон Альберто попросил дона Игнасио помочь составить до- несение, которое пойдет в Фигерас начальнику граж- данской гвардии. Получилось довольно длинное посла- ние. Вскоре пришел подробный ответ. Ознакомившись с ним, доп Альберто понял, что затея его провали- лась.

Начальник сообщал, что распорядился произвести тщательное расследование инцидента, о котором ему доложил местный сотрудник полиции, и на основании опроса свидетелей пришел к следующему заключению.

Первое. Заявители искажают характер вышеупомя- нутого инцидента и преувеличивают его значимость. Общественное порицание, вынесенное женщине, извест- ной своим аморальным поведением, представляется не- правомерным расценивать как акт насилия или ущер- ба собственности.

Второе. Вопреки утверждениям заявителей никто пе принуждал вышеупомянутую женщину, а равно и ее мать покидать деревню, что они письменно и за- свидетельствовали.

Третье. Неправомерно рассматривать акт общест- венного порицания, о котором сообщают заявители, как незаконное сборище, преступный сговор или как подстрекательство к преступным действиям; это, по сути, принятый в данной местности традиционный спо- соб выражения неодобрения, и его следует рассматри- вать как таковой. Начальник знает, что одип из за- явителей известен как исследователь фольклора, так что он должен быть знаком с этим обычаем.

Четвертое. Алькальд Сорта обратился к вышеупо- мянутым женщинам с официальным предложением

вернуться на прежнее место жительства, каковое предложение ими было отклонено.

В заключение начальник сообщил, что не считает себя вправе дать ход этому делу.

 

Глава 22

После изгнания Марии-Козочки в Фароле возник- ло подпольное движение, в центре которого оказалась Кордовеса; заговорщики стремились восстановить в ее прежнем звании таким образом вернуть общи- не еe незаменимого члена.

Естественно, первым делом ей порекомендовали из- бавиться от лишнего веса, ио, как быстро похудеть, Са Кордовеса не знала и ко всем обращалась за co- ветом.

Доктор Обольстит прописал ей диету, в которой

преобладало тошнотворное месиво из лимонного сока и молотых зерен акации. Старушка дона Альберто порылась в памяти и вспомнила несколько рецептов, популярных в годы ее далекой молодости. Она посе- товала Са Кордовесе воздержаться от всякого питья, а пищу употреблять одну лишь болгарскую амбро- ао — до цервой мировой войны она продавалась по Европе. Деревенские женщины велели ей поболь- ше гулятъ при свете молодого месяца, а когда очередь ошла до дона Игнасио, тот посоветовал ей молиться; рочем, было заметно, что он не особенно рассчиты- ет на успех рекомендованного средства.

Цвет дамского общества под предводительством Бабки и Мясничихи ломал голову над тем, как бы по- скромней, а в то же время и поэффектпей оформить возвращение Са Кордовесы к своим обязанностям, что должно произойти через месяц после того, как она ройдет курс лечения и вернется в прежнее свое со- стояние.

Лучшего повода, чем воскресное гуляние, приду- матъ не могли. Фарольские женщины любили теат- ральные эффекты, и, когда желанный день настал, Са Кордовесу стали готовить к прогулке так, как не го- товят к выходу на сцену актрису театра «Кабуки». Ры- бачки стали присматриваться к зачастившим в по- следнее время в Фароль французским туристкам: во что они одеваются, как держатся — и старательно ко- пировали все, что им в них нравилось. Тем летом в

моду входила белоснежная пудра, и Бабка с Мясни- чихой развернулись вовсю: пудры положили столько, что лицо Са Кордовесы стало как у покойницы, и лишь огромные черные глаза живо блестели среди мертвой гипсовой белизны. Впервые после войны фа- рольские женщины отважились пустить в дело губную помаду; цветом она напоминала капли крови, разбрыз- ганной по мясной лавке. В послевоенные годы искус- ство косметики переживало упадок, подводить губы разучились, - и рог у Са Кордовесы вышел несколько кривоватым.

Француженки носили бижутерию, и руки Са Кор- довесы были унизаны браслетами со стекляшками; на шею она надела ожерелье из ракушек, а в ушах ви- сели похожие на небольшие люстры сережки, мело- дично позванивающие при каждом порыве ветра. Ее покровительницы были несколько разочарованы: месяч- ное голодание, лунные ванны и молитвы не принесли ожидаемых результатов. Сколько-нибудь заметно поху- деть Са Кордовесе не удалось, но ее все же умудрились втиснуть в бабкин корсет и, иа зависть францу- женкам, нарядили в роскошное синее платье с обор- ками. Оставалось нанести последние штрихи — и Баб- ка с Мясничихой всплеснули руками от восторга. В знак того, что она свободна, все втроем уселись в повозку, обогнули деревню с тыла и высадились у церкви, в начале улицы.

В Фароле было подмечено, что шикарные пари- жанки, когда не резвятся на пляже, а ходят, как все нормальные лгодп, держатся прямо, ходят маленькими шажками, руки у них неподвижно висят вдоль боков, а ладони они держат несколько в сторону, слегка помахивая ими при ходьбе, как бы поглаживая огром- ную собаку. Такой вот иностранкой Са Кордовеса и предстала перед глазами всей деревни, по бокам ше- ствовали Бабка с Мясничихой. Неторопливым шагом гейши, в чужих сандалиях-альпаргатах, которые были ей малы на полтора размера, она дошла до конца улицы.

Женщины пришли в полнейший восторг, однако мужчины смотрели на Са Кордовесу с сомнением. В гулянии принимало участие не меньше полусотни местных, они неторопливо прохаживались по три-четы- ре человека, то и дело останавливаясь, чтобы посуда- чить с пожилыми людьми, которые по традиции от-

странялись от церемонии приблизительно в том воз- расте, когда опи переставали мыться. Воскресное гуля- ние играло роль ярмарки невест. Родители выставля- ли напоказ подросших дочерей, а парии присматрива- лись к девицам, подыскивая себе невесту, за которой будут ухаживать годами.

Для успеха смотрин мужчин и женщин должно быть поровну, но я заметил, что здесь девушки были в явном большинстве. Гуляние — дело хитрое, полное тонких намеков и осторожных знаков, большая часть которых остается незаметной для постороннего. Парень ничем не выказывал своих намерений, а всего лишь демонстрировал свое отношение к девушке, а оно про- являлось и в том, как парень присоединялся к гуляю- щим, и в том, как нагонял девушку, и в том, как об- ходил, и в том, как оборачивался, чтобы, соблюдая этикет, обменяться взглядами. Это были смотрины, и никаких действий пока не предпринималось, это было первое па сложного любовного танца, за которым по- следуют заманивание в паутину, предложение руки и сердца и, наконец, помолвка.

Фарольская молодежь боялась всего нового, любые изменения сбивали их с толку; новый облик Са Кор- довесы пугал их, но опасались они не полноты, а того, что она сама наверняка стала не той, какой была раньше.

Са Кордовеса и ее старшие подруги медленно до- шли до конца улицы и повернули назад, но ни один парень, не нагнал их, а ближайшая группа гуляющих мужчин держалась в двадцати ярдах и даже не ду- мала сокращать это расстояние. На лицах встречных настыли улыбки, они говорили обычные любезности, но пт о делалось лишь из вежливости. Са Кордовеса вее- ром отгоняла мух, тучами слетевшихся на ее косме- тику. Большинство парней свернуло с улицы и напра- вилось к кабачку.

Когда они подошли к церкви, Бабка положила руку На плечо Са Кордовесы и что-то шепнула ей на ушко, должно быть, выражала свое сочувствие. Са Кордовеса рассмеялась. Голос у нее был громкий, все вздрогнули и замерли в недоумении.

Котом я узнал, что она грязно выругалась, а фа- рил ваше женщины избегали бранных слов. Громыхая, из-за угла показалась повозка; Са Кордовеса отброси- ла веер, подобрала юбки и по-мужски взгромоздилась

на нее. Затем она сплюнула через задок повозки так, в пространство, ни к кому конкретно не адре- суясь.

Через два дня Кармела повезла Розу в Барселону на прием к врачу, и Са Кордовеса поехала с ними.

 

Глава 23

Дон Альберто понимал, что его миру грозит быст- рая и неминуемая гибель. Он считал себя человеком, начисто лишенным всяких суеверий, но объяснил мне, что если бы верил в приметы п дурные предзнамено- вания, то, несомненно, связал бы отмену праздников в Фароле и Сорте с терзавшим его предчувствием гу- бительных перемен. Ритуальное хождение вокруг гроб- ницы преследовало цель оберечь деревья от напастей, и унылый сортовский праздник умер вместе с лесом. В Фароле мистерию Дня пещеры — центральную в ме- тафизическом бытии деревни — отложили на неопре- деленное время: пришла весть, что Марта Д’Эскоррэу, избранница этого года, умерла в больнице. Ни одна семья не рискнула выставить кандидатуру своего ре- бенка.

Муга ходил по деревне хозяином, пугая детей сво- ей самурайской улыбкой. Хватка его становилась все жестче. Через несколько дней после того, как Карме- ла покинула свое жилище, он снес ее лачугу, а об- ломки сжег, что очень огорчило дона Альберто, кото- рый ко всему прочему пописывал маслом и часами просиживал здесь, пытаясь передать на холсте игру света и тени и цветовые контрасты: например, синие цветы, змейками увивавшие желтые стены.

Затем Муга вознамерился благоустроить пляж, по, поняв, что любые попытки приукрасить местность бу- дут встречены рыбаками в штыки, начал издалека.

Он встретился с алькальдом и рыбацкими старши- ми и для начала завел речь о штормах, бушевавших здесь -прошлой осенью и зимой; затем поделился сво- ими опасениями — метеорологи предупреждают, что климат Средиземноморья меняется и грядет череда су- ровых зим. С ним все согласились. Три такие зимы рыбаки уже пережили, и, по пх подсчетам, оставалось еще четыре.

Муга сказал, что Фароль стал для него второй ро- диной и он готов сделать для деревни все, что в его

силах. В прошлом году в октябре разыгрался такой шторм, что волны доходили до самых домов; мало того, что буря покорежила лодки, в некоторых дворах были разрушены курятники, крольчатники и другие хозяйственные постройки. Гарантии, что такое не по- вторится, Муга дать не может, и все с ним согласи- лись.

Так вот, к чему он клонит: он готов за свой счет построить стену, которая надежно оградит деревню от произвола стихии. Камень для строительства стены, продолжал он, будут возить на грузовиках, и чтобы им удобнее было подъезжать, пужно расчистить и раз- ровнять полоску земли между домами и пляжем. В об- щем, получится такая узенькая дорога.

Но тут Муга заметил, что рыбаки как-то смешались и начали роптать: «Клумб не будет, а? А деревьев?» Муга не дал бупту разгореться. Он успокоил недо- вольных, заверив, что деревьев сажать не будет, клумб разбивать не станет и вообще местность украшать не собирается, по во всем остальном требует свободы дей- ствий и просит, чтобы ему никто не мешал.

С тяжелым сердцем слушали Мугу рыбаки. Осо- бенно удручали их пешеходы, которые, гуляя по вновь

проложенной дороге, наверняка будут смотреть на море и, таким образом, волей-неволей накличут на ры- баков беду.

Но в конце’ концов договоренность была достиг- нута — пусть себе Муга строит и стену, и дорогу. Проблем, обычно связанных со строительством подоб- ного рода, в Фароле практически не существовало — редко кто претендовал на бросовую землю, кроме того, вся земля в зоне прилива считалась общинной.

Встревоженный дон Альберто решил попытать счастья в Управлении строительства — учреждении чиновники которого были известны медлительностью, нерешительностью и ленью. Раз в три месяца на засе дании рассматривались представленные проекты, и, как было известно дону Альберто, участники его, люди крайне осторожные, не желая рисковать, на вся- кий случай отклоняли пять из шести поданных про- шений.

Дон Альберто раздобыл у алькальда черновой на- бросок плана намеченных переустройств, и мы отпра- вились на место. Перед нами во всей своей дикой красе и живописной неухоженности лежал пустынный

берег, здесь господствовали бледные, нежные тона, и казалось, что все на берегу вымыто морем — и голу- боватая листва олеандров, и усыпавшие пляж цветки этого неприхотливого кустарника, качающего воду из глубин земли своими длинными корнями и растущего повсюду, даже на морском песке. На берегу выстрои- лись в ряд выкрашенные в лимонно-желтый цвет лод- ки с зеленой полосой но ватерлинии и розовым дни- щем. Здесь кошки охотились на береговых крабов, и те, наученные горьким опытом, не отползали от своих нор дальше, чем на два фута; у кошек были сопер- ники — небольшая колония крыс необычного, бледно- серого цвета, рыбаки с неизменным удовольствием наблюдали за их брачными играми и относились к кры- сам если не с любовью, то, во всяком случае, с ува- жением. Язык ие поворачивался назвать мусором то, что валялось на берегу. Не считая ржавых якорей, все это было дерево, отесанное, обточенное и отшлифован- ное морем и солнцем — древний брашпиль, вешала, на которых вялилась рыба, старая коряга, покрытая тон- ким налетом серой соли. «И ничего этого больше не будет,— сказал дон Альберто.— Все исчезнет у нас па глазах».

Первоначально предполагалось украсить четырех- футовую стену зубцами, но рыбаки стали возражать. «Зачем нам здесь крепость? — спросили они,— Какой смысл?»

Муга уступил; еще ему хотелось по обочинам раз- бить газоны и посадить там маргаритки; растение это замечательно тем, что не требует никакого ухода, рас- тет само по себе, очень быстро пускает побеги, покры- вая всю землю, и обильно цветет жесткими, будто вы- резанными из жести цветками.

Маргаритки не прошли. Рыбаки стояли иа своем — никаких деревьев, никаких клумб, никаких скамеек.

Особенно упорно Муга отстаивал необходимость освещения дороги — дюжину самых обыкновенных лампочек, и рыбаки после долгих препирательств ус- тупили ему. «Ладно,— сказал дои Альберто,— посмот- рим. И у меня в суде есть знакомые. И я могу пере- говорить с кем надо, когда будет нужно».

На следующий день, не дожидаясь санкции влас- тей, принялись за благоустройство берега. Откуда-то приехала строительная бригада; они быстренько вы- корчевали олеандры и стали расчищать пляж. Сруби - ли старые вешала, на которых вялилась рыба. Под- нялся шум; извините, сказали рабочие, ошибочка вы- шла. Трактор пару раз прошелся бороной по тому |месту, где обитали береговые крабы; на следующий день добрались и до крыс — на рассвете на берегу по- явился охотник с ружьем двадцать второго калибра. Он успел подстрелить пару крыс, на большее его не хватило: из ближайшего дома вышел рыбак и велел ему убираться. Охотник пришел в бешенство.

— Всем известно,— сказал он,— что крысы — вред- ные животные. Они разносят чуму.

— Вот когда кто-нибудь подхватит чуму, тогда мы с ними и разберемся,— сказали ему,—А пока не сметь без нужды убивать животных.

Алькальд рассказал мне, что к нему заходил Муга

спрашивал, нельзя ли что-нибудь сделать с кабач- ком. «В каком смысле?» — поинтересовался Алькальд. Дело в том, объяснил ему Муга, что кабачок в его нынешнем виде — зрелище малопривлекательное и со- всем не романтическое. Будет наплыв туристов из Франции, и, насколько ему известно, они ожидают от Испании большего, чем смогут здесь увидеть. В их представлении тут все пляшут и поют. Муга опасал- ся, что Фароль их явно разочарует.

У алькальда оказался один знакомый старичок в Сорте, который умел играть на дудке, извлекая из нее пять нот. Лично его, сказал алькальд, игра ста- ричка нисколько не впечатляет, тем паче что смотреть на музыканта радости мало — глаза у него вечно гноятся.

Однако Муга имел в виду пе столько примитивную дудку, сколько гитару, но алькальд отсоветовал ему распространять в Фароле гитарную музыку, зная по своему опыту, что деревенские ее терпеть не могут, — Туристы приезжают в Испанию послушать му- зыку— сказал Муга.— А любим мы ее или нет — их это не волнует. Деревушка расположена — лучше не придумаешь. Нельзя ли в крайнем случае поставить здесь радиолу?

Алькальд пытался сдерживать его прыть.

Я стараюсь шагать в ногу со временем,— сказал он Муге.— Но клиентов терять не хочу.

Тут Муге попался на глаза прислуживавший в ка- бачке мальчик, который в это время глупо хихикал, рассматривая картинки в журнале. Он доводился

алькальду племянником, и тот считал своим долгом при- строить его. «Этот парнишка, ваш подручный, мне не очень-то нравится»,— сказал ему Муга.

— Вреда от него никакого,— возразил алькальд.— Зачем его выгонять? — Вы ему скажите, чтобы попусту не скалил зубы, пе дышал на стаканы, когда их вытирает, не при- саживался за столик к посетителям и не наливал себе вина, да поменьше бы портил воздух. — Обязательно скажу,— пообещал алькальд. — А что это у вас за русалка? — спросил Муга, махнув сигаркой в сторону дюгоня. — Прежний хозяин кабачка купил ее в Барсе- лоне на распродаже после закрытия выставки,— объ- яснил алькальд.— Редчайшая вещица. У нее все, как у настоящей женщины. Полиция приказала при- крыть ее фартучком, но, если желаете, можете взгля- нуть. — Большего уродства в жизни своей не видал,— сказал Муга.— Смотреть противно. Лично меня дрожь пробирает; думаю, что и всем прочим она придется не по вкусу. — Дело привычки,— сказал алькальд.— Говорят, что по се глазам можно предсказывать погоду. — Она напугает до смерти любого иностранца, ко- торый зайдет сюда. Не хотите убрать — так прикрой- те чем-нибудь, занавеской задерните, что ли. — У нас в деревне не любят перемен. Кабачка без русалки здесь не представляют. Для моих посетителей Она почти что человек. — И последний вопрос,— сказал Муга.— Вы не продаете заведение? — Нет. — Даже если я дам вам в два-три раза больше, чем оно стоит? — Смысла нет,— сказал ему алькальд.— Подумай- те сами. Что мне делать с этими деньгами? Придется куда-то ехать и покупать другой кабачок. Разве не Так? Меня здесь все вполне устраивает, зачем же ку- да-то ехать?

Изоляция — враг прогресса, в этом Муга был уве- рен. Отсюда и косность, и страх, и настороженность в отношениях с чужаками. Шесть дней в педелю Фа- роль был отрезан от внешнего мира; по воскресеньям сюда ходил автобус, но единственным его пассажиром

был доп Игнасио, который утром выезжал на раскоп- в Ампурнас, а вечером, весьма довольный, возвра- щался пазад, готовый приступить к своим обязапно- стям деревенского священника. Муга переговорил с кем следует, и в Фаролъ из Фигераса пустили еже- дневный автобус, но через неделю водителю эта за-

тея разонравилась. Он пошел к Муге. Какого чер- та зря гонять машину — ведь пассажиров-то не нахо- дится?

Только сейчас до Муги дошло, что деревенским ав- тобус был ни к чему. Не потому они никуда не ездят, что не на чем, а потому, что незачем. Оказалось, что половина населения Фароля и Сорта никогда не пo- кидала пределов родной деревни, разве что выбиралась погулять на морском берегу. Лишь один из десяти остальных добирался до Фигераса, и то исключитель- но для того, чтобы обратиться к врачу по поводу ка- кой-нибудь болезни, лечение которой было вне крайне ограниченных возможностей доктора Обольстита. В Фа- роле считалось, что стоит только выехать за околицу, как тут же попадешь во власть темных сил, и, чем ближе к Фигерасу, тем тяжелее их гнет. Фигерас ка- зался рыбакам огромным суматошным городом, гнез- дом разврата. Те, кому приходилось бывать там по де- лам, вернувшись домой, совершали очистительное омо- вение, а те, кому перевалило за сорок и потому запрещалось мыться, махнув рукой на свои недуги, на- отрез отказывались покидать родную деревню.

В Фигсрасе круглый год работали аттракционы пневматический тир, качели, карусели. Муга пустил по деревне печатные афишки, живописующие все эти удовольствия. Он предлагал за свой счет свозить в го- род детей. Муга нанял автобус, роздал детишкам по- дарки: пакетик жевательной резинки, мячик, бумаж- ный колпак, воздушный шарик; заплатил за качели, карусели, за тир, где никто не попал в цель; каждому был куплен пряник и паяц. Дети не устояли перед соблазном, и Муга остался доволен. За детьми — бу- дущее, а будущее, повторял Муга, мы творим сами. Родители, поехавшие с детьми, искушению не подда- лись; плотной кучкой сгрудились они в углу ярмароч- ной площади, держась за карманы, готовые дать до- стойный отпор любым жуликам. Дети же вовсю пре- давались радостям большого мира, и было ясно, что они уже никогда не станут прежними.

Глава 24

Жизнь Сорта и Фароля менялась прямо на глазах, но, как заявил доп Альберто, ничего необычного в этом не было — вся Испания становилась неузнавае- мой. Сеть коммуникаций сглаживает различия, мест- ные обычаи умирают; а за годы войны было построено столько дорог, что даже самые захолустные угол- ки, до которых не доходили никакие поветрия, оказа- лись связанными со всей страной. Дороги, радио и телефон означали конец старой Испании; в послед- нее время в страну зачастили туристы, а испанцы всегда ревностно следили за европейской модой и стремились перещеголять иноземцев. Тому, кто хочет видеть Испанию такой, какой опа была когда-то, ска- зал дон Альберто, нельзя терять ни минуты.

Только что в журнале Испанского этнографическо- го общества, членом которого состоял, он прочел от- чет, весьма безрадостный; в нем сообщалось, что за последние сорок лет в Испании исчезла почти полови- на народных праздников — кое-какие были запрещены правительством как пережитки язычества, несовмести- мые с идеалами христианства, но большинство празд- ников тихо угасло само по себе — народ потерял к ним всякий интерес.

Вот эти-то сведения и навели дона Альберто па мысль предложить мне отправиться с ним в Сан-Пед- ро-Манрике, провинция Сориа; он списался с тамош- ним алькальдом и выяснил, что в этом городке до сих пор сохранился один из интереснейших народных обычаев — огненные танцы, а точнее, хождение по го- рячим угольям; представление устраивается 23 июня, в канун Иванова дня. Дои Альберто считал, что этот праздник доживает последние годы, а восходит он, по мнению этнографов, к кельтско-иберийской эпохе.

Не следовало упускать такую редкую возможность. Доп Альберто предупредил меня, что добраться туда будет зверски трудно. Так оно и оказалось. Встретив- шись на пересечении шоссе и проселка, мы стали под- жидать такси па Фигерас. По дону Альберто было за- метно, что путь нам предстоит нелегкий — поверх кубинской рубашки со множеством кармашков он напя- лил па себя потертую замшевую куртку; бриджи, что- бы в них не залезала всякая ползучая тварь, были ниже колен перехвачены тесемочкой; на ноги он па- тянул мягкие сапожки; голову защищала шляпа из экипировки первопроходца — по краю полей шли эта- кие перильца, к которым при случае можно было прикрепить накомарник.

| От Фигераса мы добирались третьим классом; наш почтово-пассажирский, ужасно громыхая, тащился до Барселоны целый день; в вагоне было жарко и душ- но. В Барселоне мы пять часов прождали поезда на Бургос, и опять пришлось ехать третьим классом, сидя на жестких узких скамейках. Испанцы предполага- ли, что железные дороги в стране принадлежат церк- ви, и этим объясняли все их недостатки: поезда шли медленно, часто выбивались из графика, локомотивы то и дело ломались, а об удобствах пассажиров и речи не было. Наш поезд пустили по временному пути — Магистраль ремонтировалась, и несколько часов мы простояли на запасных путях маленьких станций, пропуская встречный. На каждой станции в вагон влезали крестьяне, загромождая своими тюками и корзинами с живностью и без того не слишком об- ширное жизненное пространство. Со всех сторон мы были стиснуты, и я напоминал сам себе туго смотан- ный клубок; так мы просидели всю ночь, почти со- прикасаясь коленями с соседями; отовсюду раздава- лись стоны, плач младенцев, храп спящих людей и кудахтанье бодрствующих кур.

Проход был забит людьми и вещами; добраться до туалета не было никакой возможности, впрочем по- пасть туда никто и не стремился—он был закрыт. Трясясь, стуча и подпрыгивая на стыках, поезд та- щился сквозь темные ущелья, объезжая невидимые горы; пассажиров укачивало, и у окон, за которыми открывалась черная бездна арагонской ночи, образова- лись очереди страждущих, желающих облегчиться. Но дон Альберто воспринимал все эти неудобства с пол- нейшпм хладнокровием, как и полагается истинному дворянину; при тусклом свете слабо мерцающей лам- почки ои раскрыл томик Сенеки п погрузился в чте- ние. Крестьяне достали свертки с едой и стали на- стойчиво предлагать нам толстые ломти хлеба, густо

пропитанные соусом из лука, масла и помидоров, про-

тягивали кувшины с простоквашей из козьего молока, дон Альберто продемонстрировал мне, как можно учтиво, никого пе обижая, отказаться от подобных угощений. О цели нашей поездки он говорил востор-

женно, не скрывая самых радужных надежд. «Нас ждет нечто великое,— сказал он.— Помяните мое сло- во, мы вернемся духовно обновленными».

В Сарагосу мы прибыли в два часа ночи и тут же выскочили на перрон; нас окружили чистильщики обуви, продавцы лотерейных билетов, торговцы пирож- ками с требухой, нищие калеки; какой-то настырный человек усердно предлагал нам зубные протезы — но- вейшей марки, сидящие как влитые.

Следующая остановка была в Калатаюде — в рас- писании она не значилась, по пас опять пустили в объезд: ремонтировалась колея. Лица изменились, но запахи и неудобства остались те же. Среди наших по- путчиков оказались новобрачные — рыдающая невеста и пьяный жених; он лег ей па колени и заснул. Две матери кормили грудью младенцев; те фыркали, срыгивали, и брызги молока пролетали в нескольких дюймах от лица дона Альберто, склонившегося над книгой поближе к свету мерцающей лампочки. Небри- тый священник, покуривая сигару, объяснял нам, как можно, оформив через его посредство большое пожерт- вование на нужды церкви, обеспечить себе вечное блаженство. Стало светать, заключенные в плетеные клетушки петухи, просунув головы в какие-то невиди- мые человеческому глазу дыры, возвестили восход солнца. Через два часа мы прибыли в Сориа.

Мы сели на автобус и поехали в Сан-Педро. Доро- га шла по выжженной солнцем равнине, усыпанной обломками древних скал. Попадались деревни; каза- лось, что серые дома разрушены землетрясением, а но берегам пересохшей реки и в долине живут пещерные люди — то там, то здесь прямо из земли торчали тру- бы. Местные жители, словно арабы, ездили на малень- ких осликах, головы заматывали на манер тюрбанов, спасаясь от солнца. Мы вспугнули стаю лохматых во- рон, терзавших падаль; хлопая крыльями, птицы под- нялись в воздух, но стоило нам отъехать, как они тут же опустились на землю.

К нашему удивлению, чуть ли не половина пасса- жиров автобуса оказалась, что называется, приличны- ми людьми; они с любопытством разглядывали окру- жающий пейзаж и оживленно разговаривали. Да и на унылых улочках Сан-Педро-Манрике мы встречали

женщин с аккуратными прическами, в цветастых платьях и белых туфлях; мужчин с фотоаппаратами, в ладно скроепных фланелевых костюмах и галстуках

с зажимами. Оказалось, что это была туристская группа управляющих с женами; они приехали посмо- треть, как ходят по горячим углям. К ним присоеди- нили делегацию врачей — медики надеялись понять, Как это можно пройти по раскаленным углям и не по- лучить ожогов.

Стоило мпе взглянуть па Сан-Педро-Манрике, как я понял: бедность Фароля — это вовсе не бедность. Рыбаки с голода никогда не помрут, а чем жил здеш- ний народ — оставалось неясным. Столицей голодного края была Тудела. В тяжелые годы до гражданской войны люди здесь умирали от голода прямо на улице, и прежде, чем полиция успевала подобрать труп, его обгладывали озверевшие собаки.

До поры, до времени никто не знал о существова- нии нищего городка Сан-Педро. Приезжему человеку делать здесь было нечего. Горожане выращивали горь- ише оливки и разводили коз, которых выучили лазить но деревьям. Взять с местных крестьян было нечего, их оставили в покое, если это можно назвать поко- ем. Жили они, как и три тысячи лет назад, и храни- ли обычаи далеких предков; так, например, в день летнего солнцестояния они подвергали себя очищению огнем.

Жизнь в этих отдаленных местах была особая, и

наряду с хождением по раскаленным углям здесь со- хранился другой народный обычай, весьма характер- ный для горных районов Испании — разбой. Тудель- ские разбойники считали своим долгом очиститься ог- нем. В конце 90-х годов здесь промышлял последний благородный разбойник; звали его Солико. Он появил- ся в Сан-Педро в самый разгар праздника; подскакав к костру, спешился, передал ружье товарищу, скинул сапоги, пробормотал молитву и прошел по горящим угольям положенные восемь шагов; собравшимся он объяснил, что его нынешнее ремесло научило его ни- чего не бояться. И после него разбойники бегали по угольям, но того шика уже не было. Очевидцем этих событий был местный врач, человек уже в годах; вме- сте со всеми он кинулся целовать руку прославленно- му грабителю. Доктор Вилья Лобас рассказал нам, что Солико был низенького роста и, казалось, стремился

походить на гнома — носил красный колпак в горошек, отпустил длинную седую бороду. Солико поблагодарил приветствующих его людей, посоветовал им не сквер- нословить, ибо это обижает господа нашего; ему по- могли сесть в седло, и он ускакал.

Зпаменит Сан-Педро-Маирике стал в 1939 году, по- сле того как здесь побывал столичный журналист. Оп угодил на праздник, и тут же в еженедельнике «Доминго» появилась статья, в которой автор, позаим- ствовав кое-какую терминологию из исследования об огненных танцах у народов Дальнего Востока, описы- вал местный ритуал хождения по горячим угольям. Статья привлекла внимание двух академиков; на сле- дующий год они приехали в Сан-Педро и тоже реши- ли пробежаться по раскаленному пеплу; с ожогами второй степени их доставили в больницу. За первыми мучениками последовала толпа прочих исследователей. Слава Сан-Педро прогремела по всей Испании, но в конце концов властям это надоело: всем приезжим было запрещено подражать местным жителям, ибо ре- зультаты были неизменно самые плачевные.

Сан-Педро мало заботился об удобствах гостей, од- пако во всем остальном стремился шагать в ногу со временем. Это мы поняли, явившись к алькальду. От вторжения посетителей его охраняла хорошенькая се- кретарша; когда мы вошли, она печатала ответ на од- но из многочисленных писем, полученных па этой не- деле,— оно пришло из Копенгагена. Алькальд, в тем- пом костюме, невозмутимый и несколько отрешенный, как и подобало чиновнику его ранга, взял визитную карточку дона Альберто, в которой значилось: «земле- владелец», и спросил, много ли у него земли, и даже привстал, когда дон Альберто объяснил, что в имении его столько-то и столько-то кабальерий — кабальерия это старинная мера земли, означающая площадь, кото- рую лошадь шагом обходит за час. Он вручил нам бро- шюрку собственного сочинениц, которая называлась «Ритуал очищения огнем в Сан-Педро-Манрике»; в ней приводились взгляды нескольких ученых, свидете- лей ритуала. Начиналась брошюра пространными рас- суждениями некоего Худы Букса — индийского мисти- ка, прозванного «князем огня»; у себя дома он тоже расхаживал по горячим угольям, о чем с восторгом писал «Вестник Лондонского университета». Все спе- циалисты — п было ясно, что алькальд с ними согла-

сен,— склонялись к тому, что феномен невосприимчи- вости человеческого организма к повышенным темпе- ратурам объясняется особенностями психологии мест- ных жителей. Кое-кто из ученых пытался отстаивать сугубо физическую точку зрения, но места в брошюр-

 

ке им не досталось.

Алькальд предложил нам не церемониться и пер- вым надел шляпу, нахлобучив ее па самые глаза. Он лопнул в ладоши, и тут же принесли наливку. За на- ливкой последовала краткая лекция. Чувствовалось, что текст он знает назубок. Температура кострища достигает 700 градусов. Чтобы пройти по углям и ос- таться невредимым, нужно одно непременное усло- вие — быть уверенным, что не обожжешься. А уверен- ностью такой обладали только уроженцы Сан-Педро. Чужаки же сознательно или неосознанно боятся, по- тому у них ничего не получается. Кроме того, они бе- гают по огню из молодечества, может быть, из любо- пытства, то есть из низменных побуждений, а для местного жителя огонь — это очищение. Алькальд в патриотическом порыве показал нам список всех по- страдавших от ожогов за последние годы, добавив, что в 1922 году один иностранец скончался.

Мы пошли посмотреть, как перед церковью готовят место для костра. С площади вымели весь мусор; взрослым помогали дети, подбиравшие камешки, спич- ки, бумажки, ускользнувшие от метлы. Было около восьми вечера. Стал собираться народ, и вскоре подъ- ехали четыре повозки с вязанками дров. Подметаль- щики оставили метлы и принялись за разгрузку. За- тем они аккуратно сложили дрова крест-накрест. По- явился человек, и дои Альберто сказал, что это рас- порядитель церемонии. Муниципальные служащие стали по углам и замерли, как рекруты на строевом смотру. Распорядитель был в старомодной шляпе с широкими полями, рубашке с оборками и бантом, как у художника. В руках у него была длинная железная линейка; измерив высоту поленницы, он громогласно объявил собравшимся, что она составляет ровно пол- тора, метра, и одобрительно кивнул рабочим. Народу становилось все больше, собралось человек пятьсот- шестьсот. По сигналу распорядителя вперед вышли главные участники ритуала, которым предстояло пройти по огню,—человек десять, все молодые ребята лет двадцати. Заботясь о престиже города, алькальд велел одеть их в белые рубашки с черными галстука- ми и короткие брюки до колен. Участникам бурно за- аплодировали, но распорядитель тут же восстановил тишину.

Ровно в десять—в подобных делах испанцы любят точность—распорядителю вручили факел, и он пооче- редно поднес его к углам поленницы; дрова, потрески- вая, занялись. Мы с алькальдом стояли в первом ря- ду, по через несколько секунд от костра полыхнуло таким жаром, что нам пришлось отойти на несколько шагов. Дон Альберто воспринимал все происходящее с детской непосредственностью; воодушевленный учени- ем Худы Букса — огонь очищает от скверны и не стра- шен очищающимся,—он завел разговор с теми, кому предстояло пройти по горячим угольям.

Правда ли, что они преисполнены священного тре- пета?

Ответ был безнадежно прозаическим:

— Я-то ничем таким не преисполнен. Друзья со- брались посмотреть, вот я и пойду по огню… Вера? Вера, надо думать, крепнет.

Второй парень также отрицал присутствие каких- либо особенных духовных сил. Такой праздник бывает раз в году, пояснил он. Быть избранным для участия в ритуале — все равно что попасть в сборную по фут- болу. Ему нравится почет. А кому он не нравится?

Дон Альберто не сдавался. Но ведь нужна трени- ровка? Как же без этого?

— Ерунда, чем мои ноги отличаются от ваших? Все врут. Говорят о каком-то экстазе — вот уж но знаю, с чем это едят. Когда я хожу по огню, ничего особенного не испытываю. — Но ведь у меня ничего не получится,— настаи- вал доп Альберто. — У вас? Конечно же нет. Вы обожжетесь. — Так в чем же дело? — Честно говоря, не знаю. Лучше почитайте об этом в газетах. Там много чего пишут.

«Доминго» когда-то писала о древних таинствах са- моочищения. Дон Альберто начинал понимать, что ни- какого чуда в этом нет, чудо, в которое он верил, та- ет на глазах, но ухватился за соломинку. Положим, ничего сверхъестественного здесь нет, но ведь и на- учиться этому невозможно.

— Разве дело в умении? Как вы ставите ноги?

— Не обращал внимания, все само собой выходит. Увидите. Но кое-какие правила есть: наступаешь на пятку, шажки делаешь небольшие, а ноги поднимаешь как можно выше.

— Так может каждый, — Мочь-то может, да что толку?

Дон Альберто совсем пал духом и прервал беседу.

Часам к одиннадцати костер прогорел; груду углей И горячего пепла разворошили и сделали ровную пло- щадку размером два метра па один. Распорядитель ли- нейкой измерил глубину слоя углей—оказалось, ровно десять сантиметров. Алькальд, уже успевший надеть на грудь цепь—знак своего достоинства, начал цере- монию. Кострище стали обмахивать одеялами; затре- щали искры, огонь, осветив на миг церковную пло- щадь, вспыхпул и тут же погас; по белевшим в золе уголькам красными гребешками бегали язычки пламе- ни. Первый участник ритуала разулся, подошел к ко- стру и подобно купальщику, пробующему воду, пово- рошил ногою жар. Толпа тихо ахнула; женщины осе- нили себя крестным знамением, а алькальд выплюнул сигару.

Парень шел по огню, как по глубокому снегу; вы- соко взбрасывая ноги, поднимая клубы золы и дыма, и в шесть шажков он пересек все кострище. На другом Конце его поджидал доктор с фонариком и простыней, Он обследовал ноги парня и торжественно объявил,

что никаких ожогов не обнаружено; толпа радостно зааплодировала. Доктору приходилось торопиться: вто- рой парень уже бежал по костру, а шесть других вы- строились в очередь; они широко улыбались и весело махали своим друзьям.

Пострадавших не было; все ребята благополучно прошли очищение огнем; началось комедийное дей- во—гостя, будто поросенка, брали на плечи и проно- сили над огнем. Желающих покататься было хоть от- бавляй. Предложили и дону Альберто, по тот отказал- ся, сказав, что стар для подобных забав.

Праздник кончился без четверти двенадцать—кос- тер залили, мы вернулись в гостиницу. В ночь на Иванов день здесь гостям подавалось особое кушание; те знали, что их ждет, и, как правило, целый день по- ртились. Нас, как почетных гостей, пригласили па кухню посмотреть па приготовление ритуального блюда, и мы увидели, как в особом котле клокочет какое-то варево. Люди мы были воспитанные, и, уважая обы- чай, съели по полной миске похлебки, изготовленной бог знает из чего.

Последовавшая за этим бутыль вина прибавила нам сил и бодрости. Дон Альберто воспрянул духом и сказал, что самого главного участники ритуала ему так и не открыли. Ведь это знамение времени, что мо- лодые люди боятся признаться в том, что верят хоть во что-нибудь. Нет, они не безбожники, но они стесня- ются, опасаясь насмешек. А я что думаю по этому по- воду?

А я вот что думал по этому поводу. В своей бро- шюрке алькальд ссылается на Мариано Инигуэраса. Сей ученый-этнограф утверждает, что один лишь вид человека, идущего по огню, должеп вызывать священ- ный трепет, благочестивые чувства, пробуждать в глу- бинах подсознания память предков. Я ничего подобного не испытал. С другой стороны, мало знать, как пра- вильно переставлять ноги, здесь еще присутствует фе- номен самовнушения, и если бы мы с доном Альберто последовали за участниками ритуала и сделали хотя бы одни шаг по огню, то мы встретили бы ивапов день в тудельской лечебнице.

С этим дон Альберто согласился.

— Лично я доволен,— сказал он.— Поездка в Сан- Педро пошла мне на пользу. Дух мой окреп.

Он откинулся на спинку жесткой скамьи. В похо- жей на пещеру комнате, освещенной единственной лампочкой, дрожали тени, со всех сторон раздавались приглушенные голоса людей, с удовольствием вспоми- навших удачно прошедший праздник. Глаза у дона Альберто слипались.

— Впечатляющее зрелище,— сказал он.— Я чувст- вую, что вновь обрел надежду.

Через секунду он уже спал.

Глава 25

— Нет, сударь, отвернитесь, нечего вам сюда смо- треть. И не принюхивайтесь, дышите-ка лучше через рот. Мало ли из чего готовят обед, вам это знать не обязательно. Петух тоже спрашивал, с чем суп варят, вот в горшок и попал.

Было начало августа. Лишь вчера Кармела верну- лась из Барселоны, а сегодня уже успела сбегать в лавку и принялась стряпать мне обед. Как и всегда, появилась она неожиданно, словно джинн из бутыл- ки,—раздалось знакомое шарканье альпаргат, и ком- ната наполнилась запахом дешевого мыла. Как и всегда, она окинула мое жилище критическим взглядом и, обиа- ружив везде беспорядок, пришла в негодование и долго еще ворчала. В комнату через узкую щелочку в дверях попыталась прошмыгнуть кошка, но Кармела, не глядя, метким пинком вышвырнула ее на улицу. Затем она схватилась за метлу. Как мне сказали, для поездки в Барселону Муга подарил ей темно-зеленую блузку, юб- ку, сумочку п пару кожаных туфель, но сегодня она бы- ла в своем затрапезном платье, топорщившемся на гру- ди — очевидно, по пути ей удалось чем-то поживиться, Она, как рассказала мне Бабка, не поддалась на уговоры Муги переехать в старую хижину лесорубов, которую тот собирался отремонтировать за свой счет, и самовольно поселилась в заброшенном лодочном са- рае, прилепившемся у основания невысокой скалы; са- рай находился в нескольких ярдах от нового пляжа, и Муга имел на него свои виды. Упрямство Кармелы привело его в ярость, но она дала понять, что выгнать ее отсюда никому не удастся, а когда гражданская гвардия, прослышав про недовольство Муги, предло- жила вышвырнуть Кармелу вон, тот сказал, что пред- почитает сам уладить это дело.

Кармела отставила в сторону метлу, недовольно по- цокала языком, побрызгала пол водой и, встав па ко- лени, взялась за щетку.

— Как поживает Роза? —спросил я.

Как правило, Кармела пропускала мимо ушей два вопроса из трех, считая их недостойными ответа. Она разогнулась и посмотрела на меня; на лице ее мельк- пула знакомая недоверчивая ухмылка — вам-то какое дело?—но затем ответила:

— Они сотворили чудо. Опа по-прежнему хромает, чего и следовало ожидать, но вам ее будет не узнать, — А повидать ее можно?

— Пожалуйста! На следующей неделе будут ее именины. Если желаете, приходите.

Кармела переехала в сарай лишь вчера. Его хоро- шо было видно из моей комнаты, и, глядя из окна на Ко новое жилище, я наблюдал, как она приводит в порядок свой двор. Она сновала взад-вперед по берегу, как трудяга-муравей, собирая колышки и обломки до- сок, из которых она строила изгородь; к вечеру изго- родь была почти готова. Стены сарая были сложены из медово-желтого песчаника; камень для постройки брали в той же каменоломне, что и для вилл пробко- вых магнатов. Чтобы сарай больше походил на дом, Кармела решила выкрасить его все той же желтой крас- кой. Черепичную крышу, уходящую прямо в скалу, она уставила жестянками с геранью; на третий день я уви- дел, что по клочку земли, ставшему двором, разгуливает коза Астра, привязанная веревкой к колышку. Мало того, что коза страдала какой-то жуткой паршой, все эти дни ей приходилось голодать. Розы пока не было видно, и по деревне прошел слух, что ее прячут от дурного глаза, чтобы потом, в день именин, торжественно про- демонстрировать собравшимся ее чудесное исцеление.

Деревенские недолюбливали Кармелу, но жалели ее, и готовы были сделать все, что могли, чтобы хоть как-то скрасить убогую жизнь Розы. Бабка сшила де- вочке юбку; Франсеска, жена Хуана, купила для нее в Фигерасе ожерелье из ракушек; по домам собрали детскую одежду (имевшую вполне приличный вид) и старые игрушки. У Себастьяна в леднике было припа- сено несколько кальмаров для праздничного обеда; я со своей стороны рассчитывал поднести имениннице солидный улов.

В то время я рыбачил с неким Пухольсом—его брат, с которым они работали на пару, съел что-то не то и слег. У братьев Пухольс была огромная сеть длиной четыре тысячи, а шириной — полтора метра. Эту сеть забрасывали на стометровой глубине; два часа ее ставили, два часа вытягивали. Настоящая работа на- чиналась, когда рыбу выбирали из ячеек; в сеть захо- дила все больше мелочь, и некоторые рыбешки так запутывались, что становились похожими на коконы. На это у нас уходило часа четыре. Все руки у меня до Крови были изрезаны острыми плавниками и хвос- тами. Пухольс, поднаторевший в этом деле, работал по крайней мере вдвое быстрее, чем я. Этот тощий парень вечно жаловался на боль в груди и, по слухам, обла- дал невероятной мужской силой; его мощь рыбаки объясняли тем, что он ест живьем крабов. Крабы по- падались нам сотнями, и, выпутывая рыбу из сетей, он то и дело отправлял в рот крабью лапку и сосал

ее, кашляя и тяжело отдуваясь. Когда мы разобрались с сетями, то оказалось, что по крайней мере четверть улова можно сразу же выбросить — рыба была так по- корежена, что продать ее было невозможно, и мне предложили забрать хоть всю. Я не стал отказывать- ся, и вся моя доля пошла вместе с кальмарами Себа- стьяна в бабкин ледник.

Те две недели, что я прорыбачил с Пухольсом, я подвергал себя изрядному риску. Гражданская гвар- дия опять взялась за рыбаков. Еще разок осмотрели все лодки— хорошо ли закрашено старое безбожное название, не намалеваны ли на носу лодки глаза или, не приведи господь, звезды; еретиков вызывали в уча- сток для сурового внушения. Разрешение на занятие рыбной ловлей у меня было, но закон, запрещающий Владельцам маломерных судов иметь на борту лиц, не зарегистрированных как члены экипажа, оставался в действии. Лодка Пухольса нисколько не походила на маломерное судно, но он на всякий случай дал гвар- дейцам по кило рыбы на брага, и мы выпали из поля зрения представителей власти.

На именины Розы пришло с полдюжины рыбаков с Семьями. Их кандидатуры предложила Бабка. Пригла- шались лишь те, кто мог привести с собой детей, и я по- дозревал, что многие очутились здесь лишь потому, что

не решились отклонить просьбу, которая была, по сути дела, приказом. Бабка ради такого случая сияла траур и облачилась в балахон, напоминающий одеяние осуж- денных еретиков, а сверху повязала передник. Во главе с нашей предводительницей мы вошли во дворик Кар- мелы. Напряженно переглянулись. Мы подозревали, что дела у Розы не так уж прекрасны, не знали, что нас ждет, но готовы были сделать все, чтобы праздник удался. У дверей пас встретила хозяйка; на Кармеле была темно-зеленая блузка и юбка, в руках она дер- жала сумочку, тут же, впрочем, отложенную в сторо- ну. Лицо ее преобразилось от дружелюбной улыбки.

И переносной стол, и низенькие стульчики были общественным достоянием. Мы уселись за стол, при- няв крайне неудобные позы, и Кармела поднесла нам пало. Из сарая струились аппетитные запахи; вкусный сладкий напиток ударил в голову. Мужчины, не имев- шие иных тем для беседы, заговорили о рыбной лов- ле. Их жены пили пало маленькими глоточками, де- ликатно причмокивая; они оживились и принялись

громко болтать, обсуждая последние деревенские ново- сти. Дети перестали стесняться, отошли от родителей и отправились осматривать всякий старый хлам, хра- нившийся на дворе: пустые бутылки, старые шлепан- цы, пустые жестянки из-под краски, кукурузные коче- рыжки, панцири черепах, павлиньи перья. Они благо- разумно держались подальше от Астры; коза была привязана в углу двора и за неимением другого кор- ма жевала лезущую из нее шерсть.

Все было готово для выхода Розы. Кармела неза- метно исчезла в дыму и чаду сарая. И вот торжествен- ный момент настал. Они появились в дверях и, посто- яв немного, начали спускаться. Кармела, сцепив руки замком, обняла Розу за талию. На Розе был какой-то бесформенный балахон. Она сильно хромала, корчась и вихляя всем телом. Она размахивала рукой, чтобы не упасть, но впечатлительному человеку могло бы по- казаться, что она в ярости гвоздит кулаком воздух. В прошлый раз, когда я видел ее на заднем дворике, она не была так ужасна; заметив детей, она пришла в возбуждение и завизжала. Напуганные появлением урода, дети побросали игрушки и со всех ног побежа- ли под защиту своих родителей.

Роза вырвалась из рук Кармелы, извиваясь всем телом и хромая, устремилась вперед, но тут же упала. Кармела поставила ее на ноги, и к ней на помощь по- спешили два рыбака. Роза смотрела на нас и что-то лепетала, преодолевая боль, яростно шевеля безгубым ртом; из больших умных глаз лились слезы. «Ей хо- чется поиграть с детьми,— убеждала Кармела.—Ска- жите, чтоб они шли к ней. Не нужно бояться».

Дети держались подальше от Розы, готовые в лю- бой момент пуститься наутек. Розу утешили, успоко- или и то ли отвели, то ли отнесли к столу, где для нее было приготовлено особое сиденье, нечто вроде ин- валидного кресла; ее усадили, привязав хлипкой ве- ревкой. Кармела в волнении забегала вокруг гостей: «Она просто никогда не видела столько людей. Когда она одна, вы ее не узнаете. Она говорит не хуже нас с вами. Это просто чудо».

Она подала на стол, и хотя невозможно было понять, чем нас потчуют, вкусно все было до чрезвы- чайности. Роза издала резкий утробный крик и на это успокоилась. Гости ели, пили, разговаривали; дети, осмелев, вышли из-за стола и затеяли’ общую игру.

Это для Розы оказалось последней каплей. Не- сколько минут она смотрела на них в мрачном молча- нии, затем вдруг закричала, распуталась, соскочила на землю, оттолкнулась руками от кресла и заковыляла к месту игры. Она шла прямо на козу. Кармела была далеко, на другом конце стола, и не успела вовремя перехватить девочку. Коза боднула Розу, и та упала. Женщины отнесли ее в дом, и плач вскоре прекра- тился. Они вернулись и сказали, что Роза заснула. Гости допили вино и заторопились домой; Кармела отвязала козу и выгнала ее пастись на склоны.

На следующий день она долго благодарила меня за подарок — это была первая благодарность, которую я от нее услышал. Она уверяла меня, что Роза только говорит что об именинах — они понравились ей больше всего в жизни.

Глава 26

Восемнадцатого августа ко мне заявились граждан- ские гвардейцы. Демонстрируя неусыпную бдитель- ность, они с мрачным видом осведомились, не покупал ли я в последние два дня мяса. Я заверил их, что вот уж неделя, как я о мясе и думать забыл; они для порядка обнюхали кухню и удалились. Подобная сцепа Повторилась и в других домах, а в лавке гвардейцы устроили форменный обыск: обшарили все полки и даже заглянули под прилавок. По деревне поползли слухи.

У дона Альберто было что порассказать мне. К нему заходил посоветоваться некий Майанс, мест- ный мясник — человек пронырливый, умный, хотя и неграмотный. Он оказался замешанным в одно темное дельце: какой-то крестьянин с дальнего хутора пред- ложил ему быка. Скот положено было регистрировать, И, чтобы забить быка, требовалось специальное разре- шение, однако страна давно уже жила но законам чер- ного рынка, и Майанс поступил так, как и любой дру- мясник на его месте: пошел посмотреть товар (и дон Альберто не стал его осуждать). С виду бык казался здоровым, и Майанс предложил свою цену.

К его удивлению, крестьянин согласился не торгуясь, однако выдвинул довольно странное условие: быка он зарежет сам, а мясник пусть приезжает за тушей шестнадцатого августа днем, в любое удобное для пего время.

Майанс сразу понял, что дело нечисто, а тут еще ломай себе голову, как незаметно вывезти мясо. Он сбавил цепу до шестисот песет, но крестьянин и этому был рад. Майанс совсем уж не знал, что и думать. Он дал двести песет задатка и поставил условие, что све- жевать и разделывать тушу он будет сам.

Шестнадцатого августа в четыре пополудни Майанс приехал за тушей; убитый бык лежал по дворе, привя- занный к столбу. Туша была еще теплой, однако, ос- мотрев се, он заметил, что по всей голове идут силь- ные ожоги, а глаза выжжены. Тут его рабочие стали с отвращением плеваться, в ужасе замахали руками, и он велел им идти к повозке; сам же решил пойти раз- бираться с хозяином.

Выяснилось, что на хутор заходил какой-то незна- комец. Ему взбрело в голову забить хозяйского быка, и за это он предлагал бешеные деньги. Причем вся туша целиком остается хозяину — пусть он делает с ней, что захочет. Договорились, что если удастся найти покупателя, который тут же заберет мясо, то быка прикончат на следующий депь, а чтобы быть точ- ней— шестнадцатого ровно в полдень. Хозяин догово- рился с Макапсом, и незнакомец пришел еще раз, да не один, а с товарищем. У того в руках была какая-то большая плоская штуковина, завернутая в бумагу. Хо- зяин сказал им, что все в порядке. Он привязал быка к столбу, получил причитающиеся деньги, а незнако- мец велел ему пойти прогуляться и раньше, чем через час, не приходить.

Он уж было пошел со двора, но, как только незна- комцы отвернулись, тут же спрятался в канаву — по- смотреть, что будет. Ему мешали заросли бамбука, но все же он увидел, что к небу поднимается дым — будто костер жгут,—а бык носится вокруг столба и ре- вет благим матом. Битый час он просидел в канаве, а вернувшись на двор, увидел, что бык лежит на земле, а один из незнакомцев стягивает у него с морды что-то вроде железной маски. Воняло паленой шерстью. Oн спросил, что тут было, и первый незнакомец ответил: «Вот так в моих краях убивают быков». Хозяину дали выпить водки. Глядя па тех двоих, можно было поду- мать, что все это время они только и делали, что пили.

Майаису это дело совсем разонравилось, и он уж было решил плюнуть па все н уйти от греха подальше, «Однако,— рассказывал оп дону Альберто,— подумав как следует, я понял, что деваться некуда». Накануне он поругался со своим работником и знал, что тот при случае устроит ему какую-нибудь пакость. Так что пришлось позвать обоих работников. Он велел им осве- жевать тушу, разделать ее и погрузить на повозку. Мясо свезли перекупщику — тот брал все, была бы цена подходящая, а голову Майанс выбросил в овраг. Своим людям, чтоб не болтали лишнего, он дал по кус- ку мяса, да, видать, напрасно потратился: ясно, кто донес на него в полицию.

— А полиции-то какое до этого дело? — спросил дон Альберто.— Все только и делают, что забивают

скот без всякого официального разрешения, а уж кто на этом греет руки, так это полиция.

— Верно,— согласился Майанс. Как только у него в лавке появляется мясо, местные гвардейцы тут как тут — вынеси им с заднего хода кусочек посочнее. Так что в этом отношении неприятностей у него быть не может. - — Так в чем же тогда дело? — Слухи,— сказал Майанс. Чего доброго, пойдут но деревне слухи, что он связался с колдунами. Боль- шинство его покупателей суеверны; это подорвет тор- говлю. А то еще вся история попадет в газеты — тогда

пиши пропало: с херонской полицией шутки плохи.

— Я сказал ему, что, по-моему, беспокоиться нече- го,— рассказывал дои Альберто.— Пока он нес весь этот вздор, у меня было время подумать, и я кое-что

понял. Я попросил его вспомнить, не рассказывал ли крестьянин еще чего-нибудь об этих незнакомцах.

Выяснилось, что они говорили с забавным акцентом, как арагонцы. Все сходилось — я вспомнил, что шестна- дцатого августа в Арагоне справляют праздник святого Роха; в Вильянуэва-де-Гилока существует весьма любо- пытный обычай — в этот день приносят в жертву быка. И полдень. Оттуда-то и были родом наши незнакомцы.

— Так что же, быка сжигают заживо? — спросил я. — Это древний обычай. Нашему приятелю удалось вспомнпть, что, пока бык горел, один из незнакомцев

играл на волынке. Это тоже традиция. Из смолы ката- ют шарики, прилепляют их между рогов и поджигают. А железная маска — это чтобы горело не так быстро.

Чем дольше будет гореть бык, тем лучше. Я сказал Майансу, что если его не арестуют за незаконную тор- говлю мясом, то он может забыть об этой истории.

— А разве жестокое обращение с животными не имеет никакого значения?

— Помилуйте, какое же здесь жестокое обраще- ние? Это древний обычай. Его признают и церковь, п государство. Перед тем как вести быка на смерть, его благословляет священник. Не думаю, что из-за такой ерунды станут поднимать шум. Подумаешь, два жите- ля Вильянуэвы, не поспев домой к празднику, решили отметить его в своей компании. Обвинить их могут лишь в нарушении постановления «О порядке забоя скота».

Глава 27

День летел за днем; дела становились все хуже. Получался порочный круг: лодки пришли в полнейшую негодность, на них стало опасно выходить в море, снасть износилась донельзя; починить же лодки и ку- пить новую снасть было не на что — на худых лодках далеко не уйдешь, а рваными сетями много не пойма- ешь. Да и крупные косяки стали стороной обходить этот уголок Средиземноморья. Подошел августовский праздник успения, а Знахарь так и не появился — по- говаривали, что он все-таки помер, не прошло ему да- ром то избиение в полиции. Вот и остались сортовские со своими семейными распрями, с неподеленным на- следством — никто не пришел рассудить их. А у фа- рольских женщин вышли все противозачаточные сред- ства, взять же их было негде — никому, кроме Знаха- ря, они не доверяли. Вот и перестали они спать с мужьями— даже в сиесту их было не уломать. И ры- баков ждал удар. На путину их всегда водил Знахарь, а не стало его — оказалось, что никто толком не знает, где ходит тунец. Стали забрасывать снасть куда попа- ло, наткнулись в конце концов на мелкий косяк, но не выловили и половины того, что в прошлом году.

Было время, дон Альберто сетовал на однообразно здешних праздников. А в этом году сортовские свой праздник уже не справляли. В Фароле на День пеще- ры рыбаки, как и в прошлые годы, устроили вечернее гуляние, но, по словам Себастьяновой Эльвиры, палом- ничества к пещере не было; не нашлось претендентов на главную роль, так что церемонию отменили, и, по- хоже, навсегда. Поделившись деревенскими новостями, Себастьян поведал еще одну печальную историю, повергшую его в полнейшее расстройство. Как-то от нечего делать он просматривал кипу старых номеров «Вангуардиас» — то, что осталось от газет, после того как из них были вырезаны некрологи, идущие на про- дажу. Ему попалась статейка, где сообщалось о траги- ческой гибели Энрика. Его убили в апреле, в пере- стрелке, при попытке перехода Пиренеев. Статейка на- зывалась «Бандиты не ушли», напечатана она была Под рубрикой «Граница на замке». Энрик и еще трое шли ночью и попали в засаду. Как когда-то сказал Се- бастьян, полиции время от времени приходится делать вид, что она не дремлет.

Фароль хирел и чах, как от болезни, а Муга с каж- дым днем набирал силу. Хотя дон Альберто и пытался действовать через своих знакомых в управлении пла- нирования, Муга продрался сквозь все бюрократиче- ские препоны и продолжал благоустраивать побережье. Слово свое он держал твердо: деревьев не сажали, клумб не разбивали, а стену построили без всяких средневековых выкрутасов. Установили шесть фона- рей — мощные бетонные столбы, самые заурядные бронзовые светильники. По ночам на их мерцающий голубоватый свет слетались бабочки, мотыльки и вся- кая мошкара. Они бились о фонари и тысячами падали На землю, к вящей радости затаившихся внизу кошек. возвращались с уловом, здесь их встречали жены и дети. На берегу то там, то здесь стояли древние брашпили с колесами и барабанами причудливых форм; виднелись остовы лодок — давно уже забылись имена их вла- дельцев; высились вешала, на которых когда-то вяли- лась рыба,— они так пропитались морской солью, что блестели на солнце; валялись длинные сходни — никто уже не сбегал по ним на берег; лежал, блестя на солн- це, полузанесенный песком, отполированный морем плавник. Каждая вещь имела свой смысл, по-своему оживляла берег; рыбаков чаровал этот сюрреалистиче- ский пейзаж, и, боясь что-либо испортить, они никогда ничего здесь не трогали.

Муга вывез весь этот живописный хлам. Мало того, исчезли крысы и крабы; поговаривали, что крыс отра- вили. Муга нанял специального человека, который хо- дил по берегу и убирал мусор, а также остатки всякой несъедобной рыбы, которую рыбаки, вернувшись с уловом, бросали прямо на песок. На берегу кошек за- метно поубавилось, но зато в деревне они стали на- хальней и забирались в поисках пищи в такие места, где пх раньше не видывали. Строительство стены все- лило в души рыбаков радость, а вот дорога была им явно ни к чему. Они стали обивать пороги, хлопоча о ее закрытии. Мало того, что на нее смотреть тошно, убеждали они начальство, от нее и проку никакого нет: по обычаю — а его никто не отменял,—нельзя смотреть в море, когда лодки возвращаются. Кто ж тогда по ней ходить будет? Жить спокойно Муга им не давал. Не успели закончить дорогу, как началась новая стройка — на том конце деревни, в пятидесяти ярдах от хибарки Кармелы. Вскоре обозначился домик — квадратный, с арками, выгнутыми подковой; начали возводить купол. Строители были нездешние и, для чего все это затеяно, сказать не могли. Рыбацкие стар- шие отправились к алькальду.

Алькальд пошел к Муге. Тот стал извиняться: за делами он как-то забыл сказать алькальду, что вопрос с дорогой он утряс, а заодно уж взял и разрешение на строительство этого домика. Рыбаки обречены прозя- бать в бедности и косности, и, чтобы их спасти, надо действовать решительно. Он хочет подарить деревпе кафе в мавританском стиле. Туристы считают, что в Испании полно мавританских кафе, вот они его и получат, А что, спросил алькальд, уж не купил ли Муга землю, на которой строится кафе? Нет, упаси бог, и дорога, и кафе находятся на общинной земле. Но ведь кафе — это доходное заведение? Муга улыбнулся своей свирепой улыбкой. Ответ у него был готов. Все доходы, сказал он, пойдут общине. Лучше всего, пояс- нил он, создать акционерное общество. Сам он, конеч- го, войдет туда пайщиком, и вот не согласится ли аль- кальд вступить в долю?

Муге было ясно, что настал момепт для решитель- ного наступления, и он попросил алькальда устроить ему встречу с пятью старшими рыбаками: надо прини- мать срочные меры для спасения деревни от неминуе- мой гибели. Договорились встретиться в кабачке, соб- рались почти все мужчины. Пошел и я — никто пе возражал против моего присутствия.

Зима не за горами, сказал Муга. Хотелось бы знать, как рыбаки собираются ее пережить? Об этом кто-ни- будь подумал? Симон, которому рыбаки поручили вести переговоры и дали наказ сбить с Муги спесь, сказал, что думать об этом еще рано. Весь год не покладая рук они чинили баркас, разбитый штормом. Работы оста- лось — сущие пустяки, и осенью, когда придет сарди- на, он уже будет па ходу.

— Это если сардина придет,— сказал Муга. В его голосе не слышно было обычпого бахвальства и высо- комерия. Он был настроен крайне миролюбиво. Пред- ложил всем по сигарке; рыбаки закурили.

— Придет,— сказал Симон,— куда она денется. Но печно же ей по другим местам гулять. По всем расче- там, срок ее подошел, да и Знахарь па картах раски- дывал — у него то же самое выходило.

Но Мугу пронять было нелегко.

— Тунца вы упустили, — сказал он. — А что,

если сардина все же не придет? Сколько вы протя- нете?      ,

— Много ли нам надо,— сказал Симон.— Мы на- род привычный, по пять раз на день пе едим. Если что — завалимся спать месяца па два, и на что нам

тогда еда.

Рыбаки одобрительно загудели.

В ценах па рыбу Муга разбирался не хуже рыба- ков. Он спросил, сколько те выручают на круг с одного баркаса, когда везут улов на рынок,

Никто точно не знал, стали спорить и сошлись па 300 песетах.

— И на скольких делите? — На пятерых. — Стало быть, по шестьдесят песет на брата? — сказал Муга. — Да пе совсем, еще кое с кем приходится делить- ся. С каждого улова что-то отчисляем вдовам, у вла- дельцев сетей пай побольше. На двух баркасах — мо- торы, так что и механику кое-что перепадает. — Давайте-ка прикинем,— сказал Муга.— Это сколько же у нас остается? Тридцать пять песет, го- ворите?

Еще немного поспорили, по согласились, что 35 пе- сет — цифра, пожалуй, верная.

— И за эти гроши,— сказал Муга,— вы вкалывае- те по восемь часов: два часа забрасываете сети, два часа вытаскиваете, четыре часа выбираете рыбу. А ну как дельфин зайдет в сети? Что от них тогда останется? Да и так они рвутся. Сколько времени ухо- дит на починку — я и говорить пе хочу. А в Паламосо на таких же лодках катают туристов. Поработал вес- лом часа два-три — и тысяча песет у тебя в кармане. Есть разница?

Рыбаки озадаченно посмотрели друг на друга. Воз- разить было нечего.

— Разве можно упускать такой шанс? — опять спросил их Муга. — Во-первых, мы рыбаки,— сказал Симон.— А во- вторых, туристов у нас здесь пег. Так что говорить не о чем.

Тут-то Муга и объявил, что 25 августа прибудут группы из Франции и Германии и все комнаты в его гостинице уже забронированы. «Так что не теряй- тесь,— сказал он,— Смело просите тысячу песет за прогулку, они вам заплатят. На кой вам сдалась эта сардина? На кой вам сдался этот тунец?»

По лицам рыбаков было видно, что предложение Муги повергло их в ужас. Оно казалось им безнрав- ственным, неприличным. В вопросах личного достоин- ства и профессиональной этики рыбаки были народом весьма щепетильным; они считали себя несравиенно выше скаредных и раболепных крестьян, с презрени- ем смотрели па лишенных вкуса, роскошествующих скоробогатеев вроде Муги. То, что Муга им предлагал, оскорбляло не только их, но и само море! Огги честные труженики, а не балаганные зазывалы, не шуты какие- нибудь.

— Я вас не тороплю с ответом,— сказал Муга.— Тут, конечно, надо подумать.

— Нечего тут думать, — сказал ему Симон. — И речи об этом быть не может. — Не хотите — как хотите,— сказал Муга.— Что мне с вами спорить. Поговорим еще разок денька через три. Передумаете — очень хорошо. Нет — что ж, при- дется нанимать лодки в Паламосе. Мне волноваться нечего — желающие заработать всегда найдутся. О вас ведь забочусь.

 

По части развлечения туристов дела обстояли не- важно, и здесь Муга столкнулся с теми же трудностя- ми, что и дон Альберто при попытке как-то оживить местный праздник; однако Муга был человек упорный да настырный, тогда как у дона Альберто при первых же неудачах опускались руки. Нашлись цыгане с уче- ным медведем. Как учат медведя — всем известно; бeднягу гоняют по раскаленным камням, а цыган в это время наигрывает одну и ту же мелодию; боль на- столько врезается в память зверя, что стоит только по- том заиграть эту музыку, как он начинает ковылять а переминаться с лапы на лапу, на потеху публике. Впрочем, Муга не был увереп, что медведь так уж пo- равится избалованным европейцам, но в таборе ока- пался цыганенок, неплохо игравший на гитаре, и Муга Пошел договариваться с алькальдом, чтобы тот пустил его к себе в кабачок. Алькальд поначалу и слышать об Этом не хотел, но Муга пообещал устроить ему пар- тию хорошего вина из Аликанте, и он не устоял. Но чтобы до десяти вечера — никакой музыки (к этому времени рыбаки — либо в море, либо уже спят). Муга был человек упорный — что задумал, от того пе отсту- пится. Он раздобыл сборник правительственных поста- новлений и зачитал алькальду закон о запрещении безнравственных зрелищ — и тому пришлось спрятать русалку за занавеску. После этих мероприятий Муга решил, что кабачок готов принять посетителей: две- надцать человек предполагалось разместить в отеле «Морские ветры»; ожидалось еще девять туристов — дли них в усадьбе Муги возводились коттеджи и

калифорнийском стиле; строители работали там днем и ночью.

Тут в Бабкином семействе разразился скандал: Се- бастьянова Эльвира заявила, что поступает на службу к Муге, горничной в гостиницу. Бабка смешала Себа- стьяна с грязью: какой же он мужчина, если позволя- ет своей жене работать на чужих людей. Открыто тот возражать не осмелился, но в душе был целиком на стороне Эльвиры: правительственный синдикат платил ему 28 песет в день, Муга же платил всем своим работ- никам не меньше пятидесяти.

Страсти бушевали и в других семьях: нашлись еще две отчаянные головушки, отважившиеся пойти в гор- ничные,— дрожа от волнения, разодевшись как на кре- стины, они отправились наниматься на работу. А ког- да жена сказала Симону, что Муга зовет ее в повари- хи, предлагая бешеные деньги — 75 песет в день, и что она согласилась, тот сказал — все! с него довольно: завтра они уезжают за границу,—и действительно, ушел из дому и пропадал где-то целые сутки. Из фа- рольскнх мужчин никто не захотел связываться с Мугой, зато в Сорте он без труда нанял мусорщиков, чернорабочих и садовника.

25 числа из Перпиньяна автобусом прибыли две- надцать туристов из Франции; на следующий день из Фигераса привезли немцев. В Фароле на них смотрели с нескрываемым любопытством. Иностранцы громко разговаривали, яростно размахивали руками, одеты были крайне легкомысленно. Деревенским это не нра- вилось. Туристы платили за каждую услугу и денег не жалели. Они зашли в кабачок выпить по стаканчи- ку и, уходя, оставили чаевые. Алькальд и бывший у него в услужении дурачок буквально остолбенели. Чу- жого им было пе нужно — деньги так и остались ле- жать на столиках, дожидаясь своих хозяев. Повстречав на улице иностранных дам, в большинстве своем не представлявших ничего особенного, молодые рыбаки — из чистой вежливости — пошли за ними следом. Дамы смущенно хихикали, по были явно польщены таким вниманием.

Готовя гостиницу к открытию, Муга проявил неза- урядную фантазию. Вдоль веранды расставили кадки с цветами; в полутьме беседок, увитых плющом, таин- ственно светились китайские фонарики. После обеда включили радиолу. Музыка была так себе — зауряд- ный послевоенный хлам, лишенный и мысли, и наци- онального колорита: среди испанцев уже не остава- лось настоящих музыкантов. Публика, однако, пришла в восторг. Тяжелые пасодобли и пьяный гитарист — истязатель медведей — это была та Испания, которую искали иностранцы.

Туристы были народ недалекий и невзыскательный. Муга их сразу же раскусил. Но испанец, даже стара- ясь идти в ногу со временем, все равно остается ис- панцем. Было еще чему поучиться. Кудрявый вино- град и мерцающие фонарики не могли скрыть от взора туристов жуткого строения — это был тот самый дом, который старый Кабесас строил в одиночку всю свою жизнь. Вид, открывавшийся с другого конца веранды, также не радовал глаз: прямо напротив гостиницы на- ходилось заведение коновала — древняя стена со стан- ком для холощения жеребцов. В Фароле лошадей не держали, но коновалу почему-то приглянулась рыбац- кая деревня, и он жил в хибаре с видом на море. Сор- товские частенько обращались к его услугам. Кастра- ция жеребца — дело тонкое и спешки не терпит: после основной операции требуется все аккуратпо подрезать острой бритвой. Однажды, вскоре после того, как турис- ты разместились в гостинице, Муга сидел на веранде и наблюдал за работой коновала. Со стороны казалось, что созерцание работы непревзойденного мастера до- ставляет ему несказанное удовольствие. Вдруг его окружила толпа испуганных и возмущенных клиентов. Пришлось Муге идти к алькальду и объяснить: нельзя, мол, выставлять напоказ иностранцам все теневые сто- роны нашей жизни. В тот же день стену сломали, ко- новалу отсчитали 5000 песет и посоветовали подыскать для своего промысла более подходящее место.

Чего только не делал Муга, чтобы позабавить своих клиентов. Не прошло и нескольких дней, как он уст- роил им «гала-ужин под открытым небом». На улице у гостиницы были накрыты столы. Деревенским по традиции и по складу характера не пришелся по нра- ву этот ужин, обернувшийся вскоре вульгарной попой- кой. Столы ломились от яств, шампанское, оказавшее- ся, впрочем, сладенькой шипучкой, текло рекой. За псевдошампанским последовало самое настоящее брен- ди; шум и гам стоял до глубокой ночи. Хотя настоя- щего голода в Фароле тогда и нс было, кое-кто из де- ревенских все же ел не досыта, и им обидно было видеть, как туристы скармливают кошкам кушанья и во сне не снившиеся рыбакам. А сколько хорошей еды по окончании пиршества было просто выброшено на по- мойку!

Алькальд намекнул Муге, что рыбаки не позволят обращаться с собой, как с африканскими дикарями: ие надо беспрестанно их фотографировать, пе надо лезть в их личную жизнь, не надо мешать им заниматься своим делом. Он уже передал туристам, чтобы те не вздумали совать рыбакам деньги за то, что они позво- лили себя сфотографировать,— это форменное оскорб- ление. И вообще, вести себя туристы не умеют — на берегу вытворяют такое, что ие приведи бог увидеть. Муга пообещал написать объявление: дескать, уважае- мые гости, просим вас соблюдать местные обычаи и не лезть в лодку в обуви па кожаной подошве. Не лиш- ним было бы попросить, чтобы они не справляли ма- лую нужду ни на пляже, ни в море, по написать такое объявление Муга не отважился.

Внес свою лепту в дело развлечения туристов и дон Альберто — требовалось что-нибудь этакое фольк- лорное, и он, скрепя сердцем, поехал в Фигерас искать артистов, которые умели бы плясать сардаиу. Сардана считалась национальным танцем Каталонии, по дону Альберто она была не по душе: изобрели ее лишь где- то в 1890-м, в деревне вплоть до недавнего времени она была неизвестна, а в городах ее танцевали лишь ма- шинистки да приказчики универсальных магазинов. Нельзя сказать, чтобы представление прошло с боль- шим успехом. Танцы всем понравились, туристы мно- го фотографировали, даже разучивали самые простые па. Однако далеко ие все чувствовали себя уютно: кое-кого пугали облезлые, полуживые от голода сор- товские собаки. А тут еще, по недосмотру организато- ров, появился погонщик со своим мулом, и тот, как обычно, опорожнился перед кабачком, в нескольких ярдах от веселящихся туристов. Какой-то француз, нагнувшись к дону Альберто, показал сначала на тан- цоров, потом на мула и собак и, посмеиваясь, сказал: «Ну что, миф и реальность?»

Муга слов на ветер не бросал: в Паламосе он нанял рыбацкий баркас, и нанятая им команда пригнала его в Фароль. На следующий день туристы поехали па пикник, на дальний пляж. Четверо отдыхающих пошли гулять в лес, заблудились, проплутали несколько часов, а когда вышли па берег, то увидели, что баркас уже ушел. Об этом стало известно в деревне. Рыбаки стали совещаться: туристов было жаль, и, хотя между де- ревенскими была договоренность никого в лодки не брать, все поняли, что негоже бросать людей в беде. Рядом оказался молодой рыбак по имени Хордано. Делать ему было решительно нечего — все дела на се- годня переделаны,— и он согласился — раз уж так вышло — съездить за бедолагами. Путь был неблизкий. Две французские парочки не знали, как его и благода- рить. Они угощали его бутербродами из своих кулеч- ков, и Хордано из вежливости не стал отказываться, Затем возник вопрос о вознаграждении. Хордано наот- рез отказался принять деньги, однако и французам настойчивости было но занимать — в конце концов Хордано надоело препираться, и он взял предложен- ные ему сто песет. Когда он рассказал об этом рыба- кам, те выслушали его с тяжелым сердцем, мрачнея на глазах: дурной пример мог оказаться заразительным. А вечером алькальд застукал своего мальчишку, когда тот прятал в карман чаевые— десять песет. «Я-то пла- чу ему двадцать песет в день,— сказал алькальд.— Куда ж мы идем?»

Покатав туристов, трое лодочников из Паламоса заглянули- в кабачок. Извинившись, что встревают в чужую беседу, они подсели к фарольским и заказали всем по стаканчику. Совесть у них была нечиста, и они спешили оправдаться. «Рыбу-то мы как ловили, так и ловим,— сказали они.— Каждую ночь ставим сети. Ра- боты, конечно, поприбавилось, но денежки идут. Так что подумайте как следует».

Присмотревшись получше к туристам, фарольские поняли, что народ они, в сущности, неплохой. Конечно, разговаривают слишком громко — скорее всего, сами того нс замечая,— вести себя не умеют, валяют дурака, напиваются, милуются на людях, бранятся при всех. Но, с другой стороны, люди они простые, неспесивые, дружелюбные, не в пример горожанам, приезжающим сюда иа выходные,— о других своих соотечественниках жители Фароля по имели ни малейшего понятия, так что сравнение выходило ие в пользу испанцев. Отно- ситься к туристам стали лучше, дело шло к пол- ному взаимопониманию, но настало время расставать- ся. Провожали туристов чуть ли не со слезами на глазах.

К удивлению рыбаков, оказалось, что двое иност- ранцев решили задержаться. Это были немцы, молодая парочка. До этого их было не видно: они избегали лодоч- ных прогулок, праздничных ужинов и танцевальных представлений в Сорте. Было им лет по двадцать. Оба были на редкость хороши собой. Девушку звали Мит- ци. У нее было бледное лицо и белокурые волосы — казалось, она сошла с картины прерафаэлитов. Красо- та ее сводила рыбаков с ума. Однажды вечером я сидел с ними в кабачке за одним столиком, и мы немного по- говорили по-испански. Девушка молчала, изредка улы- балась. Лицо ее было поразительно бесстрастно — испанцам это нравится, но меня куда больше влекла яркая, живая красота Са Кордовесы или Марии-Козоч- ки. Митци запустила пальцы в струящийся шелк своих волос и, как индийская танцовщица, поводила глазами из стороны в сторону, поглядывая на окружающих. Клаус — то ли муж, то ли друг, я в этом так и не ра- зобрался — смотрел па нее неотрывно. В кабачке уже сидел цыганенок и бренчал на гитаре; в конце каждого номера Клаус лениво хлопал в ладоши. Незадолго до полуночи немцы встали и ушли.

Было ясно, что возвращаться на родину они не то- ропятся — с собой у них была маленькая палатка. Они поставили ее милях в двух от деревни, на клочке пля- жа, с трех сторон окруженном скалами. Их образ жиз- ни вызывал у фарольских неуемное любопытство — до этого палаток им видеть не приходилось. Почти все молодые рыбаки по уши влюбились в Митци и, сгорая от ревности, люто ненавидели Клауса. Кое-кто пова- дился слоняться по берегу вблизи палатки, другие пря- тались в лесу и подглядывали за парочкой. Алькальд к этому отнесся с большим неодобрением, о чем и за- явил рыбацким старшим. Впрочем, что тут можно по- делать, никто не знал. «Не о том наши парни дума- ют»,— сказал алькальд.

Все решили, что немцы сильно поиздержались. Вре- мя от времени они заходили в деревню или в кабачок, где молча сидели за стаканчиком пало. Рыбаки пыта- лись их угощать, но они качали головой, хотя рыбу с благодарностью принимали. Неподалеку от берега находилось несколько хуторов, и стало известно, что они заходят туда купить чего-нибудь съестного. Кре- стьяне, случалось, неделями ничего не видели и изны- вали от тоски и одиночества. Новые люди были им в радость, и они за бесценок, а то и вовсе даром, снаб- жали их всякой нехитрой сиедыо.

Ежедневно два наших гражданских гвардейца, за- кинув винтовку за спину, держась плечо к плечу, об- ходили свой участок — деревню и ближайший берег. У палатки они устраивали привал и вступали в разго- вор с немцами. Однажды они предупредили девицу, чтоб она поостереглась разгуливать в бикини и чем- нибудь прикрылась.

Примерно через неделю после того, как немцы раз- били палатку, гвардейцы решили проверить у них до- кументы. На месте оказалась лишь девица: убедив- шись, что паспорт у нее в порядке, гвардейцы сказали, чтобы их ждали на следующий день — придут, мол, разобраться с ее мужем. Но и на следующий день Клауса пе было. Девица, не выказывая никаких при- знаков беспокойства, сказала, что Клаус где-то пропа- дает с позавчерашнего дня, а паспорт у него, наверпо, с собой. Она пригласила их в палатку, и они пошарили в его вещах. В рюкзаке оказалось всякое барахло, И бумажнике — семейные фотографии и несколько пе- сет. Девица заявила, что деньги принадлежат ему. Оказалось, что за день до того Клаус ночыо вдруг встал и вышел— по нужде, надо полагать. Митци поверну- лась на другой бок и опять заснула, а когда утром про- снулась, увидела, что его нет. Неужели ее это не уди- вило? — спросили гвардейцы. Еще как, ответила она. небось волноваться стала? Да что тут волноваться? с Клаусом такое бывает, человек он неуравновешен- ный. Но как она полагает — он вернется? Не исключе- но. Испанцы народ бесстрашный, но эмоциональный.

Гвардейцы сказали алькальду, что такой спокойной женщины в жизни пе видывали. Может, они посканда- лили? Нет, они никогда не скандалят. Ну разве по- вздорят иногда. А так — нет. Ах, да,— в ту ночь, когда исчез Клаус, она, кажется, слышала чьи-то голоса: впрочем, сказала она, может быть, это ей приснилось.

Гражданские гвардейцы велели Митци собирать ве- щички и препроводили ее в деревню. Муга, не сводив- ший с нее глаз, предоставил ей бесплатную комнату в своей гостинице. Гвардейцы, алькальд и несколько доброхотов прочесали всю местность вокруг бывшего лагеря. Никто не знал, что нужно искать. На песке виднелись какие-то следы — похоже, на берег вытас- кивали лодку; в густых зарослях можжевельника

нашли какие-то непонятные тряпки. Больше ничего обнаружить не удалось.

Через несколько дней из Фигераса прислали унтер- офицера, и он новел дознание по всем правилам: до- просил Митци, вместе с пей отправился на место про- исшествия и набросал план, который приложил к про- токолу. Местные полицейские беспокоились, не навра- ла ли им Митци, но унтер отвел это подозрение как необоснованное. Митци вернули паспорт, а на следую- щий день Муга отвез ее в Фигерас и посадил на поезд, идущий в Германию.

А еще через несколько дней Муга справлял имени- ны. По такому случаю он выставил деревенским бочо- нок «аликанте». Его привезли в кабачок, чтобы аль- кальд распределил все по справедливости. Вино было мягкое, ароматное, с легким привкусом миндаля; рыба- ки, привыкшие к густому, приторному пало и к той кислятине, что им поставлял Сорт, никогда в жизни не пили ничего подобного. На каждую семью вышло по литру, а всем заглянувшим в этот великий день в ка- бачок вино отпускалось бесплатно. Рыбацкие стар- шие и несколько других твердокаменных фарольцев с презрением отвергли подачку, мелкая же шушера не заставила долго себя упрашивать: вечер еще не кон- чился, а кое-кто из молодых парней был уже пьян в дым.

На той же неделе по деревне распространился слух, будто бы в ту ночь, когда пропал Клаус, Митци изна- силовали. Алькальд переполошился: если прознает по- лиция, хлопот не оберешься. Он стал выяснять, кто распускает эти слухи. Выяснилось, что некий Тиберио Лара, ничем не примечательный молодой парень; впро- чем, следует отметить, что он первым из деревенских ребят получил столь громкое имя — в те дни Бабка преклонялась перед доблестью императора Тиберия.

Алькальд послал за Тиберио, стал разбираться, что к чему, пригрозил позвать гвардейцев, и парень со- знался. На именинах Муги он в кабачке нарезался вместе с сыном Кабесаса Педро, которого все в дерев- не звали Папенькиным Сынком: он сидел на шее ста- рика-отца. Педро, девятнадцатилетний лоботряс,при- вык к дармовщинке и работать не хотел ни в какую. Денег у него отродясь не было, нить он не привык, и два стакана дармового вина доконали его. Вместе с Ти- берио они выползли из кабачка, и он понес какую-то

ахинею: будто бы он три ночи прятался в лесу, все следил за палаткой и наконец дождался — девица с фонариком вылезла из палатки и пошла в лес: он за- мотал лицо платком, побежал за ней, догнал, подмял под себя и изнасиловал. Сделав свое дело, он отпустил ее, думая, что она тут же и убежит, но она никуда не побежала, и он пошел по второму разу — она не сопро- тивлялась. Так вот они и развлекались в зарослях можжевельника, но вдруг кто-то осветил их фонари- ком. Он вскочил и оказался лицом к лицу с Клаусом, выхватил нож, но тот сказал ему: «Не трожь меня. Она твоя, делай с ней, что хочешь».

Алькальд не поверил — в жизни такого но бывает, просто у парня бродит кровь, вот он и выдумывает. И их возрасте это дело обычное. Но на всякий случай он вызвал к себе старика Лару — в их семье царили ветхозаветные порядки: все домашние боялись его и уважали. По такому случаю старик одолжил у соседа шляпу и вместе с сыном, следовавшим в двух шагах, явился к алькальду. «Вы можете верить всему, что на- болтал вам этот мерзавец,— сказал Лара,— но тогда вам придется верить всему, что вам ни скажут. Он не- годяй и лжец». Принесли Библию, алькальд велел Гиберио взять ее в правую руку и произнести слова присяги. Парень испугался и тут же пошел на попят- ную: все это он, дескать, выдумал от скуки, решил немного поразвлечься. Отец влепил ему оплеуху и no- вел домой.

К этому времени мы с алькальдом стали закадыч- ными друзьями. В средиземноморских странах подру-

житься с человеком легко: то он тебе чем-нибудь помо- жет, то ты ему, и глядишь — тебе уже выкладывают самое сокровепное. Алькальд частенько делился со мною своими заботами. С этим делом вроде бы покон- чили. Как и все государственные чиновники его ранга, алькальд хотел лишь одного: чтобы его поменьше трогали. Лишние хлопоты ему были ни к чему. Ну, допросит он Папенькиного Сынка, а что толку? Дойдет втот вредный слух до полиции — тогда всем несдобро- вать. И он сделал все, чтобы пресечь слух на месте. Слава богу, дело удалось замять.

Ему удалось узнать, что Папепькип Сынок путался И с Са Кордовесой, и с Марией-Козочкой — да мало ли кто с ними путался? А так он парнишка спокойный, скромный, нелюдимый. Мы переглянулись — явилась

тень Барроса: алькальд процитировал: «Остерегайся собак, которые не лают, и людей, которые сторонятся других». Он наполнил стаканы остатками «аликанте». «А ну их, давайте лучше о чем-нибудь другом,— ска- зал он.— Тошнит меня от всех этих дел».

 

Глава 28

До конца года оставалось еще несколько месяцев, а самые мрачные предсказания уже сбылись. Баркас, разбитый штормом в прошлом октябре, в конце концов привели в божеский вид, по было поздно: сардина про- шла, и улов в ту путину был еще скуднее обычного. Поредели косяки златобровки, подевалась куда-то и другая рыба. Обычными стали набеги сортовских ры- боловов. Им мало что удавалось поймать, но рыбу они всю распугали. Ушла барабулька — эта рыбешка, жи- вущая на мелководье и питающаяся планктоном, шума не терпит. Начались случаи браконьерства — сортов- ские выбирали рыбу из чужих сетей, проверяли чу- жие переметы, опустошали садки, оставленные на ночь в море. Время от времени вспыхивали драки, а однаж- ды пришлось вмешаться гражданской гвардии.

Свадеб в тот год не было, а число здоровых мужчин пошло на убыль. Один уехал в Аргентину, другой на- нялся матросом на траулер, еще двое перебрались в Паламос, где, по слухам, занялись контрабандой сигарет.

Приехали еще две группы иностранных туристов; вторая была такой большой, что заняла всю гостиницу, пристройки, коттеджи, но места все равно не хватило: пришлось на скорую руку переделывать две усадьбы пробковых магнатов. Особой фантазией Муга не отли- чался— развлечения были все те же: праздничный ужин, народные танцы в Сорте, морские прогулки. Баркас все еще нанимали в Паламосе, но оба раза ло- дочникам помогал кое-кто из фарольских, правда, по- том им житья не было от решительных сторонников бойкота.

Между туристами и деревенскими возникло неболь- шое недоразумение: две иностранки, прибывшие без мужей, воспылали желанием поближе познакомиться с молодыми рыбаками. Как-то вечером Тиберио Лара заявился в кабачок в компании какой-то францужен- ки — раза в два старше его. У женщины заказ аль- кальд принял, а у Тиберио — нет.

Мой сосед Хуан, к величайшему своему изумлению,

обнаружил, что деревня потихоньку, полегоньку под- страивается под иностранцев. Хуану нравилось ловить на глубине, и в этом деле он стал непревзойденным мастером, таскал каких-то рыб кошмарного вида — уж и не знаю, как они называются, но вкус у них был от-

менный. Желающих отведать этой рыбки было хоть отбавляй, и нам с Хуаном — я рыбачил с ним уже год — никак не удавалось насытить местный рынок. Но тут Бабка посоветовала ему оставить свои затеи, дале- ко не забираться, ловить как все, на мелководье — здесь водится дорадо, камбала, лещ — вид у них будет попристойней, чем у его чудищ. Теперь ведь всю хуа- нову рыбу Бабка относит к Муге, а туристы — народ еще тот: им подавай рыбку поприглядней. А третьей группе туристов отведать местной рыбы так и ее уда- лось: Муга выписал для них с Атлантики мороженого хека — рыбу пресную и безвкусную.

Перемены, пусть и к худшему, пока не затронули самого уклада жизни рыбаков: в Сорте же устои со- трясались.

Мир Пабло Фонса рушился у него па глазах. Его среднего сына— изнеженного и женоподобного — аре- стовали в Фигерасе: он расхаживал в женском платье и даже устроился буфетчицей в какой-то ресторан. Старик слег с сердечным приступом. Оправившись, он продал Муге остаток земли.

Муга пронюхал, что большинство мелких собстве- нников не имеет никаких документов на право пользо- вания землей. Наделы были маленькие, земля родила плохо — прокормиться со своего участка было невоз- можно, и стоило только поднажать, как крестьяне, не желая таскаться по судам, продавали землю Муге. Грозить он не любил, действовал все больше уговора- ми. Цену давал хорошую и все дела с властями утря- сал сам. Поля были — сам черт не разберет — клинья, полоски, но Муга, ничтоже сумняшеся, перепахивал чужие межи, прихватывая заодно и гектар-другой ле- жащих втуне залежных земель: у хозяев не было ни сил, ни средств распахать их. Муга вывез на поля удоб- рения, провел с гор воду для орошения — с марта по ноябрь не выпало пи капли дождя — о посадил одну картошку: она хорошо шла на мировом рынке. Убрали картошку — засеяли поля озимой пшеницей: нашлись покупатели и Италии, где из нее мололи муку для ма- карон. Бывшие хозяева теперь работали на Мугу. Всю свою жизнь они ели только рис, фасоль да кукуруз- ную кашу. А что дальше будет? — спросили они. Ведь с картошки-то и ноги протянуть можно. А это уж их дело, сказал Муга. Он откроет в Фароле лавку, а там выбирай, что твоей душе угодно: мясные, рыбные кон- сервы, супы — всего в избытке. Прошли времена, когда еда росла на нолях. Теперь ее покупают в лавках. Крестьян ожидало светлое будущее.

Дон Альберто не хотел сдаваться без боя. Себе в союзники он выбрал дона Игнасио и твердокаменных рыбацких старших.

Доп Игнасио не мог простить Муге его настыр- ность — теперь приходилось служить мессу в строго определенные часы, и про воскресные поездки на рас- копки нечего было и думать. К тому же оп разделял мнение дона Альберто о том, что в целом иностранцы оказывают на деревню пагубное влияние. Неделя-дру- гая, сказал он мне, и деньги вовсе обесценятся: у Мути распоследняя прачка, самая убогая поломойка получа- ют куда больше, чем искусный рыбак, убивший на ов- ладение своим ремеслом лучшие годы жизни. А правы? Инострапцы держатся просто, наш народ к такому по привык и непринужденное поведение гостей попимает превратно — дескать, раз они такие, то нечего с ними церемониться. Вы только послушайте, как разговари- вают с ними наши лоботрясы, вроде Тиберио Лара. Кстати, п бездельников у пас раньше не было. Конеч- но, французы и немцы тоже хороши — ни чести, ни до- стоинства. Впрочем, может быть, у себя па родине они держатся поприличней.

Рыбацкие старшие с ним согласились. Оип пообе- щали в лепешку разбиться, но пресечь злокозненные умыслы. Муги, выстроившего педавио кафе в псевдо- мавританском стиле,— перепившиеся гости, иностран- цы и Мугина родня, горланили чуть не до утра. А с юнцами, которые под различными предлогами наруша- ют договоренность и катают туристов на лодках, они разберутся. И паламосским скажут, чтобы держались со своим баркасом подальше от Фароля.

Поездка в Сап-Педро-Маприке порядком измотала допа Альберто, и па несколько дней он слег. Но болеть было некогда: он оседлал свой «левые» и носился по

округе, вербуя повых сторонников, готовясь к реши- тельной схватке. Дон Альберто переговорил с Бабкой, но та уже знала, что почем, и дальше вздохов — «Что, подлец, вытворяет!» — дело не пошло. Алькальд был полностью на стороне помещика, но предпринимать ничего не собирался. Тут дон Альберто — обычно он выпивал свой утренний стаканчик не в кабачке, а на улице, за отдельным столиком — увидел, что русалку упрятали за занавеску. Он пришел в ярость. «А что делать? Пустить меня по миру ему ничего не стоит,— сказал алькальд.— Вот и приходится ему потакать».

Последний раз в этом году я пошел к дону Аль- берто — хотелось попрощаться со стариком, и так уж получилось, что в тот же самый день к нему пожало- вали семеро пеонов — его старых работников. Они хо- тели с ним переговорить.

Стоял погожий день — уже не летний, но еще не осенний, и мы поднялись на крышу вкусить от его кристально ясной, хрустально звонкой красоты. Жел- тели на солнце последние несжатые полоски, тончайшей паутиной покрывавшие обнаженную черную землю, и с поразительной ясностью вырисовывались все мель- чайшие детали изгороди, колодца, водопоя. Так про- зрачен бывает воздух лишь высоко в горах. При жела- нии можно было пересчитать листья на дереве, что росло в полумиле от нас. Ходил по кругу ослик, качая воду, и мы отчетливо слышали ритмичное постукива- ние водяного колеса — словно негромко тикают старые дедовские часы. По середине поля пролегала глубокая борозда, отмечавшая границу владения Муги — там все было пусто, голо: урожай сняли и землю перепа- хали.

По тропке к усадьбе шагали семеро пеонов — гусь- ком, держась па некотором расстоянии друг от друга. Воздух был настолько прозрачным, что я видел каждый сучок на бревне, которое волочила за собой собака, увязавшаяся за ними. Мы спустились в гостиную. Ста- рушка экономка завела граммофон и слушала «Про- давщицу фиалок». Дон Альберто велел ей выйти. «Боюсь, что бедняжка выжила из ума»,— с грустью сказал он. Ласточки уже вывели птенцов, по продол- жали лепить гнезда на стропилах дома, хотя они были им уже пи к чему; шустрые птахи сповали туда-сюда: окно для них всегда было открыто. Закроют его лишь тогда, когда последние птицы улетят за море. У дверей

закричали: «Пресвятая дева Мария», и пеонов тут же впустили.

Пеоны стояли рядком среди кучек птичьего помета, сжимая в руках шляпы. У них были грубые, словно вытесанные топором лица — как и у всех местных уроженцев. Они избегали смотреть в глаза, заиски- вающе улыбались, но все их раболепие было обманчи- вым — я вдруг прочитал на их лицах выражение плохо скрытой враждебности и вспомнил сицилийских кре- стьян с картин Джованни Верджа — затаившихся бунтарей с косами в руках.

— С чем пожаловали? — спросил дон Альберто. — Да вот, хотим переговорить с вами насчет допа Хайме — сказал один. — Это насчет Муги, что ли? Ну, что ж с ним стряс- лось? — Он попросил нас помочь ему. — Короче говоря, зовет вас к себе работать. А вы — мои работники. — Так ведь все убрали. Какая сейчас работа? — Вот и сидите спокойно. Плата-то вам все равно идет. Что от вас Муге надо? — Деревья рубить — мешают пахать. — Вот что, друзья мои,— сказал дон Альберто.— Давайте-ка говорить начистоту.— Улыбка его походила на оскал.— Надевайте шляпы и присаживайтесь. В этом мире каждый думает о себе, и вы, наверно, не исключение. А теперь ответьте мне па такой вопрос. Вот подошло время обеда, вы садитесь за стол. Что вам подадут?

Пеоны замерли в неестественных позах па краеш- ках высоких, похожих на трон стульев. Ответ по за- ставил себя ждать:

— Фасоль с хлебом, а по воскресеньям —рис. — А кто вас кормит, как не я? — Ваша правда, спорить тут нечего. — А-вот пойдешь к Муге, и станет он тебя потче- вать мясом из банки. А корову ту зарезали десять лет назад. И хорошо еще, если зарезали, а ну как она сама околела от какой-нибудь заразы? Как, придется вам это по вкусу? — Если это так, то радости, конечно, мало. — Зачем же мне вам врать? А теперь вот что мне скажите. Зимой вы что делаете? — Все больше сплю, ваша милость, — А что еще вам делать? Все мы такие, у нас и поговорка про декабрь есть: «В печи пылает огонек— работник спит без задних ног». Встанешь, поешь, по

нужде сходишь и опять на боковую. Что, не так, что ли? А денежки все равно капают. Идите, идите к Муге, он вам покажет, как надо работать—по двенадцать часов в день, будь то весна, лето, осень, зима— ему все едино. Не знаю, слышали ли вы, что он и сиесту для своих работников отменил… Ну, а теперь пред- ставьте, что ваши дочери и сестры разгуливают в брю- ках.

— Тьфу, и подумать противно. — А вот пойдут они работать к Муге в гостини- цу — и напялят штаны. Юбки, видите ли, носить не- прилично: когда женщины моют пол, то заголяются, а мужчины на них смотрят. Думается мне, вы сами поймете, в чем тут истинная причина. Идите, идите к Муге в работники, он и до женщин ваших доберется, не стал бы я на вашем месте отпускать их из дому. — Ни за что не отпустим. — Я тут затеваю большое дело. Надо бы, конечно, с вами посоветоваться, да уж доверьтесь мне. Вместе пойдем на штурм новых высот. Батрак получает у меня 19 песет в день — платить больше я по закону не имею права. Но этот закон мы как-нибудь обойдем, и я округлю сумму до 25 песет. Теперь все ясно?

Батраки переглянулись, пробормотали, что да, все сомнения отпали, но особой радости на их лицах я не прочел. Они встали. Дон Альберто не захотел выслу- шивать благодарности и поспешил от пеонов отделать- ся. Эту схватку он выиграл, но впереди ждали новые битвы.

Мы с Себастьяном поехали на такси в Фигерас — он решил проводить меня. Посмотришь на нас со сто- роны — едут два записных весельчака: шуточки, при- бауточки, беспечный смех. Но на сердце у нас кошки скребли, жаль было расставаться. Тогда мы наперебой принялись вспоминать всякую всячину из нашей ры- бачьей жизни — тут было, о чем поговорить. Сколько рыбы мы переловили! Как красивы морские глубины! А ведь никто здесь их не видел и вряд ли когда увидит. Там все осталось, как во времена Одиссея, и ни- кто не потревожит покой их обитателей. А как нам повезло весной с кальмарами! И мы сговорились в бу- дущем году заняться ими всерьез.

Но если не считать того памятного случая, сказал Себастьян, жизнь в этом году была, в общем-то, невесе- лая. Уж больно это приятно — ловить кальмаров. А своя работа ему постыла, потому что требовала од- ного только старания. Они строят коттеджи для тури- стов. Понавезли им дверей, окон, труб, унитазов — все готовое, все одинаковое. Только и остается, что поста- вить все на место. И так коттедж за коттеджем. Тоска смертная. Конечно, кальмаров ловить — работа тоже однообразная. Но там все же соображать падо и сно- ровку иметь. Нет, никогда не забудет он той ловли.

Мы въехали в лес. Кора змеиной кожей сползла с деревьев, и они стояли совсем голые, белея мертвой древесиной. А вот и опасный поворот. Здесь дорога обрывается в пропасть, и когда-то помещики в этом месте рванули динамитную шашку, дабы оградить сво- их крестьян от наездов чужаков. Теперь дорогу рас- ширили — второй раз за последние два года,— повеси- ли предупреждающий знак и установили ограждение — бетонные блоки, выкрашенные, как и полагается, в черно-белый цвет.

Разговор зашел о переменах и о будущем. Как ни бился Себастьян, дела у него шли неважно. Эльвира бросила работу в гостинице после того, как один не- мец, которому она стелила постель, подошел к ней и стал совать сто песет, весьма недвусмысленно давая понять, что от нее требуется. Эльвира в слезах прибе- жала домой, а Бабка закатила Себастьяну скандал, снова обвиняя его в бессилии и бесплодии, кричала, что он готов закрыть глаза на то, каким способом за- рабатывает его жена деньги.

Деваться, однако, было некуда: без Бабки им пока было не прожить. Работу строители могли получить только через подрядчика, и им шла установленная плата. Себастьяну надоело, что как ни старайся, боль- ше не заработаешь: придется, наверно, искать другое место. Дело предстояло серьезное, он предпочитал об этом не распространяться, пообещав написать, когда с работой станет ясно.

Но все, как он сказал, пе так уж плохо. Пережили тяжелый год, а дальше должно быть полегче — все так считают. Конечно, в гостиницу Эльвира больше по вернется, но ей предлагают работу в прачечной, ноче- му бы туда не пойти? Все рыбаки уверены, что голод- ные годы кончились, весной надо ждать сардину, и все |уже готово для мартовской путины — починили второй из трех разбитых баркасов. Он считает, что Бабка пото- му-то и злится, что рыбы стало меньше и торговля ее чахнет, а станут уловы погуще — она оттает, и жить ему станет полегче. Опять зашла речь о перемене ра- боты, и вновь он ничего определенного не сказал. Если что-нибудь подвернется, то в апреле возьмет расчет и выкроит себе недельку-другую. Вот тогда и половим омаров.

На этой радостной ноте и закончилось наше про- щание. С часовым опоздапием, громыхая на стрелках, на вокзал Фигераса прибыл почтово-пассажирский, битком набитый кормящими матерями, плачущими детьми и крестьянами, везущими в клетушках кур. Тут же налетели продавцы лотерейных билетов, торговцы черствыми бутербродами и лимонадом, имеющим цвет разбавленной крови. Из каждого окна высовывалось по двадцать-тридцать человек, они простирали руки, как бы моля о спасении. Половина тех, кто заполнял пер- рон, никуда не ехала: эти люди пришли сюда посмот- реть, как приходят и уходят поезда, поговорить с пас- сажирами — свисток кондуктора положит конец этому мимолетному знакомству.

Это была моя Испания. Я узнал и полюбил ее, так же как узнал и полюбил Себастьяна, этого худого чело- века с грустными глазами, поэта, не писавшего стихов, безоружного бойца, побежденного, но не сдавшегося; жившего впроголодь и многого от жизни не ждавше- го — было бы только чуть побольше хлеба. Он во мно- гом был для меня живым воплощением своей страны.

Появился дежурный с огромными часами в руке. — Отправляемся, господа, отправляемся. Просим пассажиров занять свои места.

Я поднялся в вагон, прошел в купе и, протиснув- шись к окошку, помахал Себастьяну рукой.

— До следующего года.

— Если господу будет угодно. — Конечно же, будет.

Мы переняли Бабкину привычку все решать за господа бога.

Стоило мне сесть, как крестьяне тут же принялись совать мне всякую снедь.

Третье лето

 

Глава 29

Зимой я получил письмо от Себастьяна. Он писал, что нашел новую работу, но какую именно — понять было невозможно. Ничего не написал он и о ловле омаров: должно быть, работы невпроворот, и ему не до того.

Летом я познакомился с одним испанцем — он где- то служил, а в Фароль приехал отдохнуть. Его заинте- ресовала подводная охота, но еще больше увлекла идея подводных раскопок, и в начале сезона мы провели с ним несколько недель в окрестностях Ампуриаса — рядом с развалинами, где, бывало, промышлял дон Иг- насио. Насобирали кучу черепков, оставшихся от рим- лян, но ничего стоящего не нашли. Побывали на ост- ровах Эспердель и Эспальмадор, лежащих рядом с Ибисой. Рыбаки туда в это время не заходят, и огром- ные непуганые рыбины неподвижно стояли на мелко- водье, в нескольких ярдах от берега.

В Фароль я вернулся в начале июня, и сразу же заметил там разительные перемены. Бабка встретила меня все с тем же радушием, но сама она была уже не та. Куда подевалась ее степенность? Где былая не- торопливость? Движения ее стали резкими, порыви- стыми. Она скинула вдовье одеяние, приличное почтен- ной вдове, и облачилась в простую блузку и юбку; безжалостные ножницы прошлись по ее седым воло- сам, обнажив худую старческую шею. Я глазам своим не поверил, увидев на ногах у Бабки черные кожаные туфли с аляповатыми металлическими пряжками: зна- чит, строжайший запрет на кожу был отменен.

Перемен было много, о них-то и были ее первые слова. Она сказала — с видимым сожалением,— что сможет пустить меня только на месяц, а там начнется сезон, и комнату уже ни за какие деньги не снимешь.

В Фароле поселился агент какой-то туристской фир-

мы — с портфельчиком, в темных очках (до этого темных очков рыбакам видеть не доводилось). Он обо- шел всю деревню и договорился, что ему сдадут на се- зон все свободные комнаты. Он платит по 15 песет в день, а будет там кто-нибудь жить или нет — это уж

пусть их не волнует. Отказаться было трудно: как ни ждали в марте сардину, она так и не пришла, и опять остались ни с чем.

На море надежды сейчас мало, а ведь Бабка рыбкой

приторговывает, так что пришлось искать другие ис-

точники дохода. Она надеялась получить разрешение

пристроить к дому к дому флигель и показала мне план.

Голос ее звучал неуверенно. Я взглянул. Пристройка, шлако-

блочный куб, была здесь явно ни к чему: пропадало чарующее ощущение первозданного хаоса, царящего во дворе, и рушилась гармония окружающего пейзажа, в который так естественно вписывался дом. Агенту не понравились голые стены фарольских домов, и, чтобы было поуютней, он велел всем взять в конторе и раз- весить картинки, изображающие Вестминстерский дворец в Лондоне, Эйфелеву башню, площадь Св. Мар- ка в Венеции или Шильонский замок.

| Были и другие новости. Улыбаясь ехидно и в то же время радостно, Бабка поведала мне, что Себастьян с Эльвирой ушли от нее, и, похлопав себя по животу ог- ромной ладонью, дала понять, что Эльвира наконец-то забеременела.

Бабка объяснила, где я смогу найти Себастьяна. Я уже был готов ко всему, так что не особо удивился, застав его за конторкой гостиничного ресторана: он снимал со спицы наколотые чеки и переписывал ука- занную на них сумму в толстую тетрадь. Десяти еще не было, ресторан не открылся, и Себастьян не сразу заметил меня, а когда же наконец оторвал взгляд от бумаг, то вздрогнул — так по крайней мере мне пока- залось. Он вскочил, и мы обнялись. На нем были чер- ные брюки и черный галстук-бабочка, и он умудрялся в этом своем новом обличье выглядеть одновременно И развязньш, и робким. Он посвежел, поправился на несколько фунтов, хотя, как был худым, так и остался. Мы сели рядом, и Себастьян как на духу рассказал мне о своей жизни.

[ ‘ — Еще до твоего отъезда все было ясно, да уж больно не хотелось об этом говорить. До меня здесь

старшим был мой старый приятель, я знал его еще по Фигерасу. Он много болел, и я частенько подменял его. Ты знаешь, сколько я получал на стройке? Двадцать восемь песет за смену. А здесь — обслужил компанию, и двадцать песет в кармане. И речи быть не может, чтобы не взять деньги — все чаевые идут в общий ко- тел. Тебе не надо, так другим пригодятся. Ничего не попишешь. В этом году у приятеля моего открылась чахотка. Вот меня и взяли на его место.

— Ну и как, доволен? Это самое главное. — Да как тебе сказать? Человеком себя почувство- вал, вот что приятно. По крайней мере от Бабки мы избавились. Нам дали коттедж, две комнаты мы уже обставили. Но всегда что-то теряешь: на рыбалку я больше не хожу, времени нет. Работа — не сахар, все чеки, чеки, и трубишь с восьми утра до самой полу- ночи. Осточертело всем улыбаться. А улыбаться ты обязан: за это тебе деньги платят, в том-то вся и шту- ка! Улыбнулся — тебе песета, сказал: «Всего хороше- го, господа, всегда рады вас видеть у себя» — пять пе- сет. Если компания десять песет. Что и говорить, продаемся мы здесь. — Давай о чем-нибудь повеселее,— сказал я.— На той неделе был я на Эспальмадоре. Ты не поверишь. Вода там такая прозрачная — голова кругом идет! Паришь, как в воздухе. А ты в этом году нырял? — В сентябре мы выходили в море, там я нырнул на восемнадцать метров. С тех пор — не доводилось. — У Эспальмадора глубина пятнадцать метров. Дно ровное, скалистое, с глубокими расщелинами, а рыбы там — тысячи! Ни песка, ни водорослей. Одни лишь огромные рыбины ходят цепочкой. Я глазам сво- им не поверил. Вода прозрачная-прозрачная, и такое ощущение, будто идешь по стене. Голова закружи- лась, и. лишь какая-то огромная рыбина привела меня в чувство. Должно быть, поднялась посмотреть, кто это тут бродит. — Надо бы нам туда съездить,— сказал Себасть- ян.— Не в этом году, так в следующем. Открою тебе мой секрет. Ни минуты лишней я в этом месте не за- держусь. У нас будут большие расходы. Эльвира ждет ребенка. — Знаю, Бабка мне уже сказала. — Расквитаюсь со всеми долгами, выплатами и опять заживу свободным человеком. Вот осенью и съездим на Эспальмадор. — А что нам мешает? — сказал я, потому что су- мел убедить себя в том, что он говорит искренне.

В кабачке сидело несколько иностранцев; они гром- ко разговаривали и яростно жестикулировали. В Ев- ропе считается, что таким образом общаются именно испанцы, но мне такие что-то не попадались. Какой-то иностранец пил из большого кувшина — раньше такой посуды в Фароле не было. На полке за новенькой стойкой стояли разноцветные бутылки самых разнооб- разных форм; исчезли старые, чиненые-перечиненые стулья — какие удивительные тени отбрасывали они на солнце! — и на их место поставили новые, обитые невзрачным коричневым дерматином. Русалку убрализ не видно было и рыбаков; пропал вечно хихикавший дурачок, прислуживавший в кабачке, зато появился незнакомый мне буфетчик мрачного вида, с беспокойно бегающими глазами. Цены с прошлого года поднялись втрое.

Алькальд наполнил стаканы «аликанте».

— Есть на свете Муга, и с этим приходится счи- таться,— сказал он.— Хочешь не хочешь — а нам с ним жить. По-хорошему с ним еще можно договорить- ся, а полезешь на рожон — считай, что тебе конец. Был он тут у меня недавно: «Вот вам мои деньги, либо берите меня в компаньоны, либо я открываю свое заведение». Что тут делать? С таким конкурентом я и пяти минут не протяну. Пришлось уступить ему сорок девять процентов. Зато я остался главным, и мое слово что-нибудь да значит. Я, например, могу потребовать, чтобы в нашем заведении продавалось только настоя- щее вино. Вы виделись с Себастьяном?

—Я только что из гостиницы.

— Они там такое вытворяют! Знаете, из всякого гнилья тоже можно сделать вино— не вино, а помои. Так они покупают его бочками, по полторы песеты литр, разливают в бутылки, наклеивают красивые эти- кетки и продают уже по двадцать. И с бренди та же картина. На бутылке написано «Хайме Первый», а понять, что ты пьешь, нет возможности. — А Себастьян об этом знает? — А то нет. Ему что скажут, то он и делает. В меню стоит «мерлуза», а подадут тебе акулий хвост под соусом. — Он сказал, что доработает этот год и уйдет. — Дом-то не Себастьяна, а Муги. Когда он все вы- платит? Вот увидите: приедете сюда на будущий год, а он где был, там и остался. Что потом? Ну, это дело другое. Насчет будущего у меня имеются свои сообра- жения. Но на сегодняшний день дела его плохи — влип наш Себастьян. Чем больше денег он заработает, тем скорей расквитается с Мугой. А честному челове- ку у Муги делать нечего: с каждой бутылки этого пой- ла он отчисляет им долю, так что хочешь не хочешь, а возьмешь. Ничего у Себастьяна не выйдет.

Тут раздался шум: пьяные немцы, сидевшие в глу- бипе кабачка, затеяли ссору. Один из них вскочил, другие, схватив его за руки, пытались усадить на мес- то. Утихомирив дебошира, компания весело засмеялась и потребовала еще вина.

— Ну и как вы управляетесь с ними? — спросил я, зная, что алькальд человек необщительный. — Решаю в уме математические задачки, так что думать мне о них некогда. Есть среди них такие, что трезвыми не бывают. Женщины еще хуже мужчин — суки, одно слово. А так вроде не скажешь. — Хлопот небось с ними?.. — Напьются — еще полбеды, об этом я и не гово- рю. Как они на парней наших кидаются! И проблем никаких нет — ночной портье им все устроит. Помните Лару? Все иностранок обхаживает. Жеребец он здо- ровый, не нам с вами чета. Мне донесли, что ночной портье с каждой получки отдает Ларе 25 песет. А в прошлом году было всего четыре. Все вздорожало. Ума не приложу, стоит ли связываться с полицией? Дело, конечно, противозаконное, да разве в этом суть? Уберут Лару — другой найдется.

Немец щелкнул пальцами, желая расплатиться, и к нему побежал остролицый буфетчик. Он получил по счету, отсчитал сдачу и замер в ожидании. Затем сгреб в ладонь мелочь, оставленную посетителем. Ни один мускул не дрогнул на его лице — оно оставалось все таким же бесстрастным. Алькальд покачал головой.

— Прошу заметить: мало того, что он, и глазом по моргнув, берет деньги, ему и в голову не приходит сказать спасибо. -Вот до чего мы докатились. Хоть и

кормят нас туристы, а мы их не любим. Почему? Да потому, что больно смотреть, во что они нас превраща- ют. Одно лишь меня утешает.

— Что же?

— Долго это пе протянется. Это как болезпь, повет рие. В старые времена нас косила чума. Теперь мы

страдаем от туристов, но это такая же болезнь, когда нибудь она должна пройти! Вот уже год, как они здесь — и всех нас совратили. В будущем году дела пойдут лучше — мне уже сказали, что отдыхающих ожидается вдвое меньше, чем сейчас. А еще год — и все кончится. Нашла на Мугу такая прихоть— не все же ему свиней откармливать. Год-другой — и все это ему надоест, он придумает что-нибудь новенькое.

Ни одного туриста здесь не останется, и заживем мы, как прежде. Знаете, что я тогда сделаю?

— Приведете кабачок в божеский вид, чтоб все было, как когда-то.

— Угадали,— сказал алькальд.— И стану жить-по- живать, горя не зная.

— А где русалка? — спросил я.

— Убрал от греха подальше,— ответил он. —Но каждый день чищу, так что можете не беспокоиться. Как только Муга от нас уберется, русалочка займет прежнее свое место.

 

Глава 30

К этому времени иностранцев в Фароле стало столько же, сколько и коренных жителей. В основном это были французы, хотя попадались немцы и сканди- навы, а вскоре прибыли и первые англичане. Они раз- говаривали громче всех, вели себя самым бесцеремон- ным образом, и, хотя прислуга буквально с ног сбилась, выполняя их прихоти, они остались при твердом убеж- дении, что все испанцы — лентяи и бездельники.

Все комнаты были заняты туристами, и рабочие воз- водили фундаменты двух новых гостиниц. После семи не оставалось ни одного свободного места ни в кабач- ке алькальда, ни в мавританском кафе в конце при- брежной дороги. Вот-вот должно было открыться третье питейное заведение — бар-ресторан. Его построили на месте старого лодочного сарая. Кармелу оттуда все- таки выселили. Хотя с веранды гостиницы и откры- вался неприглядный вид на дом Кабесаса и груды

строительного мусора, гостей это нисколько не смуща- ло: по вечерам здесь было не протолкнуться — танце- вали до утра.

Муга заботился о туристах, как курица — о своих цыплятах: они делали, что хотели, и любая их прихоть тут же выполнялась. В Испании все еще действовали ханжеские «Правила поведения в общественных мес- тах», но Муга своей волей их отменил. Обниматься и целоваться в общественных местах запрещалось зако- ном — однако на Фароль он больше не распространял- ся: когда наступил второй по счету туристский сезон, в лунную ночь нельзя было и шагу ступить, чтобы не натолкнуться на милующиеся парочки — они заполо- нили все улицы и переулки, сидели в лодках, прята- лись под баркасами, вытащенными на берег. Полиция объявила кампанию по борьбе с декольте, и из города прибыл изувер в штатском со своим личным портнов- ским метром, но Муге удалось его сплавить. В 1950 го- ду еще действовал закон, запрещающий иностранным гражданам появляться в общественных местах в шор- тах, если только у них колени не прикрыты носовым платком, но у Муги был свой человек в гражданской гвардии, и он постарался сделать так, чтобы этот закон на Фароль не распространялся. В том же году местную девушку отправили в исправительную колонию, под надзор монахинь: она появилась на пляже в бикини. Иностранки же могли купаться в чем хотели, даже в костюме Евы, хотя подобное зрелище собирало огром- ные толпы любопытных.

Сломив сопротивление рыбаков, дон Хайме устано- вил полный контроль над захваченной территорией. Осенью ему удалось вклиниться в неглубокую оборону; он двинул в прорыв свежие силы, неприятель не вы- держал, его части одна за другой стали сдаваться, и фронт развалился — Муга безраздельно завладел бере- гом. Теперь нанять лодку для прогулки не составляло труда. Некоторым туристам не нравилось, что берег слишком крут и в лодку сесть не так-то легко, другие боялись, что их при посадке захлестнет волной, и Муга срочно запросил правительственных субсидий на строительство пирса. Управление по развитию туриз- ма тут же выделило искомую сумму, и теперь лодки швартовались к причалу. Многое изменилось в жизни рыбаков, но больше всего их огорчил причал, и они с радостью предвкушали тот день и час, когда на море

разыграется буря и причал разобьет в щепки. Очеред- ной бури по опыту прошлых лет ждали через два года.

Муга за свой счет перестроил старую бойню, и здесь открыли кафе для рыбаков. Там я встретился с Симоном, пережившим страшный шторм 1922 года; считалось, что общение с ним приносит счастье — он сохранил этот дар, несмотря на все неудачи последних лет. Мы заговорили о беде, постигшей рыбаков. Тяго- мотная пошла жизнь, сказал он. Туристов катают по морю, возят на берег, показывают виды, которые их могут заинтересовать, а на рыбаков эти красоты наго- няют смертную тоску. Впрочем, не обходится без за- бавных происшествий. Туристам захотелось погулять по острову, где доживали свои дни сортовские собаки, оставленные здесь на голодную смерть. Озверевшие псы, пожирающие друг друга, накинулись на гуляю- щих и здорово их покусали. Какая-то девица полезла купаться в одних порточках, и ее в задницу ужалила медуза.

— Вы возите их в свою пещеру? — спросил я.

Симон подумал немного, затем кивнул.

— Теперь она называется Голубой грот. Вода там удивительного цвета — туристам нравится. Я-то не вожу и ни за что не повезу, а другие возят. Волосы

дыбом, как об этом подумаешь.

— А рыбу-то еще ловят?

— Да какая это ловля? Одно название,— сказал Симон.— Утешить себя хотят: мы, дескать, все равно останемся рыбаками, что с нами ни делай. У паломос- ских еще как-то получается совмещать оба занятия, но в Фароле такой номер не проходит: рыба не станет ждать, пока ты обслужишь туристов.

Но в будущем все будет иначе: то, что происходит сейчас,— явление временное, и не следует придавать ему особого значения. Они родились рыбаками — кровь от крови, плоть от плоти древних рыбаков и морехо- дов,— рыбаками они и останутся. Неведомая стихия бросила их на мель, и надо ждать прилива. А пока пе зевай: иностранцы сорят деньгами — так подбери их, по не забывай, что это лишь для того, чтобы с честью выйти из беды. Все решили, что дармовые денежки надо отложить на черный день: купить новую снасть, отладить старые моторы, починить последний из трех разбитых бурей баркасов. И в море выйдут не утлые лодчонки, а несокрушимая армада; рыбаки так и

говорили об этом: они вызовут море на поединок и побе- дят его, в сетях их забьется рыба, а уловы будут такие, что даже легкая волна станет захлестывать лодки, пе- регруженные добычей, к берегам придут огромные ко- сяки сардины. Вот на что пойдут шальные деньги. Рыбаки не сомневались в том, что все будет именно так, а не иначе.

В очереди за мясом я встретил Кармелу — она стояла передо мной в темно-зеленом костюме, с сумоч- кой в руке, и не одна, а с какой-то девчонкой, видимо, подручной,— та складывала в сетку кулечки и пакети- ки. Это меня удивило, мясную лавку было не узнать. Все сияло чистотой, в стеклянных банках росли цветы, на прилавке затейливо были разложены потроха, рубец аккуратно перевязан тесемочкой, а свиные головы укреплены на специальных подставках. Лавка стала безликой, как налоговое управление. Покупатели уже не совали Мясничихе пакеты с рыбой, надеясь таким образом смягчить ее сердце и получить кусочек получ- ше. Они чинно дожидались своей очереди. Продавец — молодой человек в белоснежном халате — с каменным лицом выносил из холодильника мясо и холеными ру- ками заворачивал выбранный кусок. Исчез запах мяса, который так хорошо мне запомнился. Теперь здесь пахло дезодорантом «Флоралия».

Из лавки мы вышли вместе, и Кармела рассказала мне, что у нее нового. Она работает поварихой в «Мор- ских ветрах», а что стало с лодочным сараем, я и сам видел. Пожалуй, это к лучшему, что ее выселили от- туда,— зимой из-за штормов жить на берегу просто опасно. Теперь у нее своя комната с водопроводом, на кухне ей помогает девчонка, но радости от такой рабо- ты мало. Во-первых, иностранцы любят безвкусную пищу, а сготовить такую нелегко. Во-вторых, на кух- ню присылают всякую дрянь, и надо умудриться об- ставить все так, чтобы никто не догадался, что зало- жено в котел. Впрочем, это нетрудно сделать.

Девчонка сгибалась под тяжестью набитой до отказа сетки, а Кармела все рассказывала, до чего ж против- ны ей люди, для которых она готовит.

— Я вам вот что скажу. Голодный все слопает. Не нравится — закрой глаза. Мне поначалу показалось, что иностранцам нравится острое. А мне и говорят: «В следующий раз в рагу чеснока не клади». Хотелось бы мне знать, что это за рагу такое без чеснока.

— Она сейчас не хромает?

Иностранцы из гостиницы — это не люди, они хуже скотов, им человека оскорбить — проще простого. Они ее бесят. То еда у них остынет, изволь подогревать, то найдут что-нибудь в тарелке — и сразу в крик: «Чем вы нас кормите, немедленно замените!» Особо настыр- ным она потихоньку плюет в тарелку, а если они не успокаиваются и требуют, чтобы им опять заменили, то она зовет кого-нибудь из девчонок, и они плюют вместе.

А в остальном все хорошо. Особенно я порадовал- ся за Розу — ей становилось все лучше, и успехи ле- чения всех изумляли.

— Она в гостинице? — спросил я.

Нет, туда ей нельзя, но, к счастью, и этот вопрос утрясли. Сейчас Роза в приюте — это даже не приют, а санаторий; там ее лечат хорошие врачи. Лучшего вы- хода из положения и не придумаешь. Сеньор Муга — сама щедрость, он за все платит и договорился, что раз в две недели ее будут возить в Фигерас проведать де- вочку.

— Слегка прихрамывает. А в остальном все нор- мально, вот только с зубами что-то неладно, но это почти незаметно. Врач сказал, что она умна не по го-

Дам.

— Ее скоро выпишут? — Через год. В крайнем случае — через полтора. Время пролетит незаметно. Вот увидите, сударь, когда приедете в следующий раз, Роза уже будет гулять с

кавалерами. Чудо, просто чудо. Услышал господь мои молитвы.

Я вспомнил козу:

— А как поживает Астра? — Астра? Нет больше нашей Астры. Сеньор Муга очень добр, но где ее здесь держать? Об этом и речи не было. Так что пригласили мы друзей и съели Астру на день святого Фирмина. Жаль бедняжку, да ничего

не поделаешь. Ели и вас вспоминали.

 

Я спрашивал всех о доне Альберто, но никто ничего пе знал, и я поплелся через поля, надеясь застать его дома. Ставни были закрыты, в углу оконницы воробьи успели свить гнезда, и напрасно я, надсаживая глотку, кричал в дверную щель «Пресвятая дева Мария» — никто не отзывался. Батраков не было видно, и все вокруг поросло огромными лопухами.

Единственным, кто наверняка что-то знал о стари- ке, был дон Игнасио, я заходил к нему утром, но не застал. Я отыскал его в церкви и проводил до дому. Теперь можно было спокойно ходить по деревне рядом со священником — никто не придавал этому никакого значения. Служанка принесла нам вина, и кошка за- ковыляла следом за ней, надеясь получить свою пор- цию. На скамье, которую дон Игнасио приспособил для расчистки и реставрации своих археологических нахо- док, лежала парочка еще незнакомых мне предметов: лоскут почерневшей кожи — фрагмент пояса — и ка- кая-то изъеденная ржавчиной железка в форме лож- ки — ей, по словам дона Игнасио, не было цены. Муга, похоже, стал более снисходительным в вопросах рег- ламента церковной службы, по крайней мере дон Иг- насио теперь мог оставить кого-нибудь за себя и съез- дить в Ампуриас, где в соленом прибрежном песке скрыто прошлое.

Оказалось, что дон Альберто повез в Мадрид свою престарелую подругу: она заявила, что скоро умрет и хочет окончить свои дни в этом городе. Ее отъезд был обставлен несколько театрально, дон Альберто был тог- да в Фигерасе, где намеревался выступить с речью на собрании твердолобых помещиков, решивших положить конец всякому прогрессу, задержать любое развитие, а в первую очередь отразить нашествие туристов. В его отсутствие Глория, которая вот уже лет двадцать не выходила из дома, решила прогуляться. Она прошага- ла две мили до Сорта, там зашла в кабачок и спросила какого-то вина — о таком здесь не слыхали,— но потом удовлетворилась неизбежным пало. Ее вид поверг всех в трепет, а маленькие дети заплакали: на ней было пурпурное шелковое платье, драгоценности, на голо- ве— диадема (хотя камней в ней почти не осталось), а лицо и руки были густо обсыпаны белоснежной пудрой.

Я вздрогнул. Неужели эту несчастную старуху, веч- но сидевшую в своем углу, склонившись над граммо- фоном, звали Глория? Дон Альберто всегда называл ее la vieja56 , даже когда говорил по-английски.

— Сколько ей было лет? — спросил я.

— Лет 80—85,— ответил дон Игнасио.

Допив пало, она решила расплатиться. Денег у нее не было, и она предложила трактирщику кольцо с ру- бином. Кто-то сбегал за алькальдом. Тот явился в ка- бачок и представился даме. Говорят, он встал на одно колено, но дон Игнасио этому не верил. Алькальд при- гласил ее к себе, и она с достоинством раскланялась с козами. После этого она пошла по деревне, собирая в садах цветы. За ней на почтительном расстоянии бе- жала ватага ребятишек.

Когда дон Альберто вернулся, она ждала его с охапкой роз. «Альберто,— сказала она,— мне надоело здесь. Я решила переехать в Мадрид. Отвезите меня».

—  Конечно же, дорогая,— сказал он ей.— Но что мы там будем делать? —  Я — умру,— ответила она.— Что вам там де- лать — решайте сами. — Я поехал с ними на вокзал,— сказал дон Игна- сио.— На ней была шляпка с пером — у вас такие но- сили при королеве Виктории. Перед самым отправле- нием она всучила мне какой-то сверток. «Это вам,— сказала она,— на ремонт храма». Там были ассигнации Российской империи. В 1916 на эти тысячи рублей можно было построить два таких храма, как наш. В молодости она была красива и умна: так по крайней мере говорят. Я сам видел ее портрет в Мадридской галерее. Говорят даже, что у нее был короткий роман с покойным королем. Sic transit gloria mundi 57,— сказал дон Игнасио.

Не думаю, чтобы он решил скаламбурить.

 

Глава 31

От скуки я занялся рыбной ловлей, но рыбалка была уже не та, что раньше; уловы стали меньше, многие рыбы ушли, цены упали. Изредка в море выхо- дили баркасы, но это была лишь видимость дела — поймать ничего не удавалось; впрочем, теперь для ры- баков это было не главное — артельный труд не давал им забыть свое призвание и потерять смысл жизни, ведь фанатиков, живущих рыбной ловлей, остались считанные единицы. Такие работали в одиночку или на пару. Среди тех, кто не забросил свое ремесло, были

мой сосед Хуан и Пухольс, пожиратель крабов. Это были искусные рыбаки. Они жить не могли без моря, и море не только кормило, по и манило их. Однообра- зие им приедалось, и они, оставив дома постылые сети и переметы, ловили на донку или на свет — браконьер- ский способ, когда рыбу, идущую па свет фонаря, бьют острогой. Иногда я отправлялся с ними, кое-чему научился, ничего не поймал, но разделял их восторг.

Им было интересно жить. Ничто не мешало им, как и всем прочим, ловить в прибрежных водах, но их влекло дальше — туда, где в неизведанных морских глубинах таилось столько диковинного! Диковинного- то было много, а денег за него платили мало. В море были свои горы, свои ущелья, свои перевалы; Хуан и Пухольс исследовали эту подводную страну, подобно своим предкам, исследовавшим новые континенты. Сетями и лесами они промеряли дно, и когда удавалось выловить какое-нибудь глубоководное чудовище, ра- дость их не знала границ.

Доходы и всегда-то были невелики, а теперь стали еще меньше. В Фароле ели не всякую рыбу: скаты и угри, например, почему-то считались несъедобными, не говоря уж о неизвестных породах — такую рыбу и да- ром никто не возьмет. А Хуан и Пухольс ловили рыбу по большей части неизвестную. В кромешной тьме морского дна в глубоких расселинах прятались от эво- люции жуткие пучеглазые чудовища с мордами, похо- жими на бамперы первых автомобилей; они должны были исчезнуть миллионы лет назад. Давление на этих глубинах огромное: деревянные части сетей коробились и раскалывались пополам. Мясо у этих рыб очень же- сткое, но из них получается отменная уха, в чем я мог сам убедиться — Кармела, для которой внешний вид пищи не имел никакого значения, не раз покупала для меня рыбу у Пухольса.

Я напросился к Пухольсу в напарники, и он с ра- достью взял меня: брат его перебрался в Паламос, где стал контрабандистом, а одному ему с такой огромной сетью было не управиться. Перемены, затронувшие весь уклад деревенской жизни, Пухольсу пошли на пользу. Когда-то Знахарь нашел у него туберкулез и прописал есть живых крабов; лекарство оказало по- бочное действие (по крайней мере он так считал) — возросла его мужская сила. Тратить же ее стало не на кого — Са Кордовеса и Мария-Козочка покинули

деревню. Теперь, впрочем, появилось несколько веселых и одиноких дам-северянок, и проблема была разреше- на. Несмотря па болезненный вид и впалую грудь, Пу- хольс был красавцем, и вскоре после моего приезда подцепил хорошенькую шведку, которую часто увозил па какой-нибудь уединенный пляж.

Рассказывая мне об этом, Пухольс рылся в кармане и наконец выудил оттуда маленького краба, оторвал ему лапку и стал сосать, через секунду он поперхнул- ся, зайдясь в приступе кашля, и ошметки краба поле- тели во все стороны, попав и на меня.

— Ты и при ней этим занимаешься? — спросил я. Откашлявшись, Пухольс сунул в рот другую лапку.— Живых крабов, спрашиваю, ешь? — А что в этом такого? — Да женщины народ непонятный,— сказал я.— Мало ли что подумает. — Она ничего не имеет против,— сказал Пу- хольс.— Крабы полезны для здоровья, так я ей и объ- яснил. Она сразу же смекнула, в чем тут соль. Эти иностранные дамочки — народ сообразительный.

Потихоньку Фароль стал привыкать к иностранцам, уважать чужие обычаи и не обращать внимания на то, что чужеземцы сплошь и рядом преступают неписаные законы деревни. Полиция отозвала соглядатаев с порт- новскими метрами в кармане, а всему личному составу гражданской гвардии было приказано отворачиваться при виде женщины с глубоким декольте или в корот- кой юбке. Вскоре сложилась ситуация, при которой для иностранцев существовали одни законы, а для ис- панцев — другие, подобно тому как в других странах есть разные законы для богатых и бедных. Объясня- лись, главным образом, жестами: улыбались, хмури- лись — и оставались друг для друга загадкой. Ни одна из сторон не стремилась к сближению, и всех это уст- раивало.

Муга неуклонно расширял границы своих владений. Он далеко шагнул: за бесценок купил поистине бесцен- ный участок — двенадцать тысяч квадратных метров земли между гостиницей и морем. Когда-то здесь стоял пробковый заводик, но звезда его владельцев давно за- катилась, он развалился, а на его руинах нашли себе пристанище бесчисленные кошки, деревенские же

приспособили этот пустырь под свалку. Кому принад- лежит эта земля, в Фароле не имели ни малейшего по- нятия, но Муга разыскал законных владельцев: оказа- лось, что в Фигерасе живут брат с сестрой — старики, уехавшие из Фароля лет пятьдесят назад. Они и поня- тия не имели, что являются землевладельцами. Люди они были простые, считать умели только до ста, и сум- ма в 50 000 песет, предложенная Мугой, им ничего не говорила. Пришлось Муге ломать голову, как матери- ализовать абстрактную цифру, и в конце концов он додумался: снял со счета 50 000 — все новенькими банкнотами по 25 песет — и в несколько слоев выло- жил ими пол небольшой комнатки, в которой жили старики. Предложение тут же было принято, пригнали бульдозеры, расчистили захламленный пустырь, пред- ставили на рассмотрение планы строительства отеля с бассейном и торговым центром. Вопрос должен был решиться в течение месяца.

Теперь под пятой Муги оказалось две трети Фаро- ля, от него зависела жизнь девяти десятых его жите- лей, и лишь одна досадная неудача постигла его: так и не удалось купить и снести уродливый сарай Кабеса- са, который тот называл своим домом. Это нелепое строение, похожее на армейскую казарму, бельмом па глазу выделялось среди чистеньких гостиничных доми- ков. Хуже того, Кабесас совсем выжил из ума и пус- тил к себе цыган с медведем; они пытались давать представления у него во дворе, но туристов не привлек- ло искусство дрессировки животных, и они за милю обходили дом Кабесаса; цыгане не сдавались и до позд- ней ночи горланили песни, мешая гостям спать.

К величайшему удивлению Муги, его прошение от- клонили. Оказывается, в прибрежных районах возво- дить здания повышенной этажности разрешено лишь в том случае, если они не закрывают вид на море из близлежащих жилых построек; в противном же случае для получения разрешения на постройку необходимо согласие всех заинтересованных лиц, какового согла- сия ими дано не было. Еще больше удивился Муга, когда узнал, что заинтересованным лицом, не давшим согласия, был выживший из ума Кабесас, а жилой по- стройкой— его дом.

В конце августа по деревне разнеслась ошеломляю- щая весть: вернулась Митци! Она была одна и остано- вилась в гостинице. Дня через два я встретил ее у мо-

ря: в золотых сандалиях и белом платье она задумчиво бродила по берегу. На нее были устремлены десятки глаз, а кучка молодых рыбаков, у которых теперь вре- мени было хоть отбавляй, тащилась следом, держась на расстоянии. О Митци уже слагались легенды — по- говаривали, например, что Муга собирается съездить в Рено, оформить развод со своей женой и жениться на Митци. Но алькальд сказал, что это чушь. Он подошел к ней на улице, поздоровался и спросил, где Клаус. Она так посмотрела на него, что ему стало не по себе.

Митци из тех людей, сказал алькальд, у которых что на уме, то и на языке. Регистратор в гостинице за- дал ей тот же вопрос и получил исчерпывающий ответ: «Не думаю, что мы его когда-нибудь увидим». Разго- вор с нею произвел на алькальда странное впечатле- ние. В глазах у нее было что-то, не поддающееся опи- санию. Она околдовала его, порчу навела. Ей велели зайти в полицию, и она рассказала, что в Германии Клаус нашелся, они побыли вместе несколько дней, а потом пути их разошлись.

Митци держалась особняком, избегала шумных сбо- рищ, увеселительных поездок, парадных ужинов, кон- цертов в Сорте, пикников и морских прогулок. Она набрала целую ораву беспризорных котят. Рано утром, когда туристы еще не успевали занять места на пляже, или ближе к вечеру, когда они уходили, Митци нето- ропливо прохаживалась вдоль кромки воды — через плечо у нее висела сумка, в которой пищали котята.

Домогательства ухажеров отвергались самым реши- тельным образом. Когда Пухольс предложил ей пока- таться по морю, она посмотрела на него так, что у того тут же отпала охота к морским прогулкам. Если кто- нибудь из тех, кто неотступно следовал за ней, подхо- дил слишком близко, она резко поворачивалась и кры- ла его по-немецки: «Du bist ein Arschloch» 58, причем в ее устах это звучало не как ругательство, а как про- стая констатация факта. Стоило ей только появиться со своей сумкой, набитой пищащими котятами, как все окна открывались, прохожие оборачивались и десятки глаз жадно смотрели на нее. Казалось, она околдовала всю деревшо. На мой взгляд, она была весьма глупа, 59

и если и было в ней что-то необычное, так это крайняя самоуверенность. Этим-то она и брала деревенских.

Приближалось воскресенье — первое воскресенье после приезда Митци,— и вот тогда интерес к ней вспыхнул с новой силой. Что-то произошло или должно было вот-вот произойти. Ползли слухи, распускались сплетни, строились догадки, но в чем дело— понять было невозможно, толком никто ничего не знал. В вос- кресенье вечером я пошел в кабачок к алькальду, за- нял обычное место за столиком на улице, заказал пало и стал наблюдать за началом традиционного гуляния. Иностранцев в деревне почти не осталось: все были на экскурсии, и для Фароля настал сладостный момент встречи с прошлым. Как и повелось, гуляние начала молодежь, которая разрозненными группами лениво прохаживалась по улице. Через полчаса появилась Бабка с Мясничихой — так на арену выходит матадор: все приготовления закончены и начинается главное.

И тут же перед моими глазами мелькнула бело- снежная туника Митци; она шла рядом с Педро, сы- ном Кабесаса. Идущие за ними умышленно отстали, и Митци с Педро предстали перед глазами деревни в полном одиночестве.

Педро, Папенькин Сынок, раньше был мне неинте- ресен, и я не обращал на него особого внимания. Те- перь же я хорошенько рассмотрел его. Парень, не- смотря на некоторую придурковатость, был красив — пухлогубый, курчавый, с задумчивым выражением лица, таким же, как у Митци. Они шли по улице, ни на кого не глядя; они не произнесли ни слова и даже ни разу не посмотрели друг на друга. У церкви повер- нули назад: кругом царила мертвая тишина — каза- лось, на всех напал столбняк. Дойдя до конца улицы, они исчезли. Побежали за Кабесасом, но он пришел слишком поздно — их уже не было.

На следующее утро Митци и Педро уехали из Фа- роля в неизвестном направлении. Кабесас, одетый в траур, явился к алькальду, чтобы, как положено, изложить все обстоятельства, сопутствовавшие неожи- данному отъезду сына. С ним был Тиберио Лара, единственный приятель Педро. Кабесас рассказал аль- кальду, что накануне вечером они с сыном сильно повздорили. Он обругал его за то, что тот путается с иностранной шлюхой. К тому же в деле с Клаусом далеко не все ясно. Что он собирается делать? И Педро

сказал, что уезжает, а куда— не знает сам. Кабесас стал его отговаривать: «Куда ты поедешь без денег? Я тебе денег дать не могу. Кроме дома, у меня ничего нет, и завтра же этот дом будет твоим. Мы пойдем в контору, и я перепишу его на твое имя». Педро ска- зал, что они с Митци уезжают, это дело решенное. Дом с собой не возьмешь, так что он ему не нужен. А возьмет он одну лишь гитару. Он выучился у цыган играть на гитаре, и это искусство его и сгубило, утверждал Кабесас. Лара со слов Педро сообщил толь- ко, что немка вернулась за ним, и они отсюда уедут, и ничто не сможет разлучить их.

Кабесас был спокоен и, казалось, смирился с поте- рей. Это насторожило алькальда. Изложив суть дела, Кабесас спросил его, нет ли огоньку. Алькальд прово- дил его на кухню, где в камельке теплился огонь.

Кабесас попросил у алькальда разрешения сжечь кое-какие личные бумаги. Тот не возражал и убрал с огня котелок. Кабесас достал из кармана пачку доку- ментов: свидетельство о рождении, свидетельство о браке и завещание. Он сжег их один за другим. Аль- кальд налил ему стакан бренди, и тот выпил.

— Ну, все,— сказал он, когда от бумаг остался один пепел.— Теперь я официальный покойник. — Это еще как сказать,— возразил алькальд.— Да, задал ты нам задачу. Помрешь — что нам делать с тво- им домом? — Что хотите,— сказал Кабесас.— Мне он больше не нужен. Тридцать лет я прожил в пещере и к дому так и не привык. Летом слишком жарко, зимой слиш- ком холодно. В пещере мне было лучше.

Глава 32

Кабачок открывался рано: в половине седьмого алькальд расставлял на улице столики и ждал первых посетителей. Я приходил без четверти семь, садился на свое место, зная, что сейчас алькальд достанет из-под прилавка контрабандный кофе, перемелет зерна в тон- чайший порошок и приготовит мне великолепный на- питок, имеющий, как мне всегда казалось, вкус утрен- ней свежести.

Наступила осень, и природа вновь обрела утрачен- ные за лето краски — на серый лак песка легли жел-

тые матовые пятна, вспыхнули пурпуром рыбацкие лодки. Нещадно палимая солнцем, вылинявшая за дол- гие месяцы жары водная гладь снова расцветилась зе- леным, отмечавшим места, где росла морская трава и бурлили подводные течения.

Принесли кофе, и тонкий его аромат заглушил кон- довый запах, которым несло с задворков фарольских домов. Утром для завсегдатаев вроде меня выносили старые стулья, отбрасывающие на солнце причудливые ажурные тени. Появилось несколько деревенских, они лениво плелись по улице, вяло переговариваясь, как будто еще не совсем проснулись. Стали выносить клет- ки с канарейками, накрытые сплетенными из травы циновками. На берегу было тише, чем когда-то в рас- светные часы. А ведь еще год назад в этот час Мария- Козочка с зонтиком в руке— каждый день новым! — гнала своих коз в скалы, где па крошечных террасках росла худосочная трава. Еще год назад в этот час с моря возвращались лодки, и рыбаки развешивали сети на просушку. Теперь ритм жизни рыбаков изменился: ночью они спали, днем работали. Работа была неслож- ная, и прошли те времена, когда рыбак в изнеможении валился на кровать, чтобы, проснувшись, вновь испы- тать прилив сил и эпергии. Привыкнуть к новому рас- порядку было нелегко. В то утро я вдруг обратил вни- мание, что кошек в деревне поубавилось, и вспомнил, что ходят слухи, будто по ночам здесь орудует коман- да живодеров.

В четверть восьмого — может, чуть позже — звяк- нул церковный колокол, а через несколько минут из храма вышел дон Игнасио и направился домой, вы- полнив на сегодня свой пастырский долг. Все смолкло, и лишь шум прибоя врывался в наступившую тишину. Затем я услышал тарахтенье мотоцикла — это был «ле- вис» дона Альберто, его нельзя было спутать ни с ка- кой другой машиной. Вот он показался из-за поворота. Дон Альберто сидел на нем, как петух на насесте,— издалека его машина походила на игрушку из детско- го «Конструктора».

Он затормозил в нескольких ярдах от дверей, слез и подсел за мой столик. «Так и знал, что найду вас здесь,— сказал он.— Я вчера только приехал». Руки у него тряслись, но это с ним всегда бывало после тряски на старой развалюхе с двухтактным двигате- лем, а в остальном он выглядел великолепно.

— Как здоровье Глории, дон Альберто?

Алькальд принес ему кофе. Дон Альберто сделал

маленький глоток, и от его прикосновения на чашке осталось черное пятнышко. Он посмаковал кофе и по- ставил чашку так, что солнечные зайчики весело за- играли па ее блестящей поверхности.

— Мы ездили в Мадрид,—сказал он. — Я знаю. — Это была ее идея, но все сложилось крайне удачно. Встряхнулись. Я закис в Сорте, да и она тоже. Вы знаете Мадрид? — К сожалению, не приходилось бывать. — Вам обязательно надо туда съездить. Вы много потеряли. Совсем другая атмосфера. Совсем другой климат. Совсем другой народ. Там цивилизация. Там можно посидеть, выпить, послушать хорошую музыку, Мадрид освежает душу. Поездка пошла нам на пользу,

Дон Игнасио вскользь упомянул, что здоровье Гло- рии оставляло желать лучшего. Я решил, что старуш- ка вернулась вместе с доном Альберто.

— Нет, в том месяце она умерла. Мы были в теат- ре, а на обратном пути в такси у нее случился сер- дечный приступ. — Извините,— сказал я.— Примите мои соболез- нования. — Когда мы уезжали, она чувствовала себя неваж- но, но в Мадриде ей стало значительно лучше. Дело в том, что мы зажились на этом свете. Говорим, суе- тимся, а сил у нас больше нет. Ее час пробил.

Я кивнул. Как должны были быть страшны те мрачные годы, которые несчастная старуха провела в ожидании смерти! Жалость захлестнула мое сердце.

— Никогда не мог себе представить, что la vieja покинет этот мир,— сказал дои Альберто.— Мне труд- но свыкнуться с мыслью, что ее больше нет. Я стал вспоминать свою жизнь и понял, что в этом мире важ- но, а без чего можно обойтись. Взять хотя бы мою землю. Я не владелец, я всего лишь управляющий. Ведь на самом-то деле она мне не принадлежит. Разве горы, реки, деревья могут кому-нибудь принадлежать? Скорей всего, наоборот: я принадлежу земле. Почти всю мою жизнь па меня работали, я всего лишь над- смотрщик. Так пусть же люди, гнувшие на меня спину, встанут на ноги. Пусть они почувствуют себя людьми, подумал я. И тут же созрело решение. Помните тех

семерых пеонов, с которыми я разговаривал, когда вы были у меня в гостях?

— Прекрасно помню. — Они всегда стояли за меня, подумал я. Почему бы не отдать им землю? Наверняка они будут рады получить ее, а я буду рад от нее избавиться. В Мадри- де я пошел к лучшему юристу посоветоваться, как это лучше оформить, и кое-что мы уже сделали. Вы не поверите, как трудно передать кому-нибудь свою зем- лю. Такая волокита! Вы в последнее время не были у моего дома? — Недели две назад я был у вас в имении, хотел узнать, нет ли каких новостей. Мне показалось, что дома никого не было. — Вам не показалось,— сказал дон Альберто,— там действительно никого не было. Я оставил дом на управляющего, а он не удосужился даже зайти туда. Мои батраки требуют, чтобы им отдельно платили за расчистку земли и рытье канав, за пахоту, за сев, за подрезку лозы, за опрыскивание винограда,— и управ- ляющий платит. Он платит за семена, которые не были посеяны, за установку насоса у источника, который давно пересох, за лечение скота, которого у меня нет. Да за те деньги, что я заплатил ветеринару, можно сде- лать прививки всем коровам в провинции! — Да это же издевательство! — Не знаю почему, но мои батраки решили, что я больше не вернусь. Возможно, кто-то пустил такой слух. И надо же мне было приехать именно в тот момент, когда два моих батрака ломали пристройку и вывозили камень. Когда я спросил, что они делают, они ответили: «Все равно здесь все разваливается». — И что вы собираетесь предпринять, дон Альбер- то?— спросил я. —  Ровным счетом ничего,— сказал он.— И они это знают. Бедняки по своей природе — люди честные. Это вам не богачи. Здешний народ всегда был жестоким, жадным, склочным, но — честным. Его совратили. Оглянитесь — кругом одно жулье. Дух мошенничества витает, в воздухе. Это раньше мошенники прятались по темным углам. Теперь мошенничество — обычное явле- ние. Теперь мошенник — уважаемый человек. Как можно обвинять батраков в мошенничестве, когда все кругом — мошенники? Сейчас они копают картошку на полях Муги, а я остался с 200 кабальериями земли,

которая мне не нужна и которую мне некому от- дать.

— Еще не все потеряно. Наймите людей в Фиге- расе, займитесь механизацией. — И речи об этом быть не может,— сказал дон Альберто.— Пусть уж все идет прахом. Когда мои предки завладели этой землей— неважно, как это им удалось,— здесь был райский уголок. Трудно восстано- вить здесь все, как было, на это уйдут десятилетия, а может, и больше — уж слишком много деревьев по- рубили. Пусть здесь будет заповедник, что угодно, но картошку на этой земле сажать не будут! Когда был жив мой отец, в горах водились косули. Вдруг они вернутся?

На стол вспорхнули нахальные воробьи, дон Аль- берто насыпал им крошек и с любовью смотрел, как они клюют. День разгорался. В соседней лавке хозяин, гремя засовами, открывал дверь: вот он вынес на ули- цу столик и стал устанавливать на нем чучела пире- нейской ласки — память об Испании; туристы брали их нарасхват. Похоже, в меху завелась моль — хозяин долго выколачивал каждое чучело о край стола, дул против шерсти; закончив дезинфекцию, стал тщательно прикручивать чучела зверьков к суку, который был прибит к столу — у ласок получался очень хищный вид. Налево от нас была мясная лавка. Мясничиха открыла ставни; на витрине были выставлены гипсо- вые тушки поросят с аккуратно перерезанным и ярко раскрашенным горлом. Проехала на новеньком, изу- крашенном флажками, фонариками и прочей дребе- денью велосипеде озабоченная Франсеска, жена Хуана. В Фигерасе она ходила в школу, где выучилась читать и считать, а работала счетоводом в гостинице, ведь, кроме нее, никто в деревне арифметики не знал. За Франсеской вприпрыжку бежал Себастьян. Заметив нас, он остановился, торопливо пожал нам руки, шлеп- нулся па стул, хлопнул в ладоши, подзывая буфетчи- ка, и беспокойно заерзал на месте. Тот куда-то запро- пастился. Время поджимало, в запасе у Себастьяна были считанные секунды. Видно, сегодня ему кофе не попить. Он вскочил. «Извиняюсь,— сказал он.— Бегу открываться». Затем повернулся ко мне: «Слушай, в воскресенье у меня выходной. Порыбачим?»

Он умчался, чуть не сбив с ног дона Игнасио. Свя- щенник подсел за наш столик. Старики расстались

только вчера; до поздней ночи вспоминали они старые добрые времена, но утро было такое прекрасное, что думать о прошлом не хотелось. Что может быть лучше настоящего? Теперь в этом никто не сомневался. Ко- нечно же, вспомнили Барроса.

— День нынешний всегда минувшего дня лучше, кто думает не так — тот еретик заблудший,— сказал дон Альберто, и дон Игнасио согласно кивнул. — Вам не приходит в голову, что мы с вами дино- завры? — спросил его дон Альберто.— Живые ископае- мые? Мы настолько погрязли в прошлом, что все новое кажется нам химерой. Хорошего мы не заме- чаем.

Дон Игнасио улыбнулся:

— Пройдут годы, нас с вами уже не будет, и кто- нибудь скажет: «Они жили в золотом веке». Как это у Барроса? «Что в мире истина, что — ложь, ты никог- да не разберешь...» Опять я цитирую этого богохуль- ника, да простит мне господь.

Мы передвинули стулья так, чтобы не видать дерев- ни со всеми ее варварскими новшествами. А берег, как всегда осенним утром, играл бесчисленными красками: пылали багрянцем скалы, в легкой дымке серебрились мохнатые сосны, ленивые свинцовые волны накатыва- лись на серый песок.

— А вот и Хуан возвращается,— сказал дон Аль- берто.— Пойдемте посмотрим, что он там поймал.

Дон Игнасио собрался было с нами, однако переду- мал. «Совсем забыл, что мне туда нельзя,— сказал он.— Расскажете потом, как у него дела».

Мы с доном Альберто пошли на берег. Пока перехо- дили дорогу, пока перелезали стену — все дело рук Муги,— Хуан уже вытащил лодку и выгрузил улов. Он заметил нас и помахал рукой.

— Что-то утром тебя не видно было,— сказал он. — Извини, проспал. Завтра приду.

Рыба была разложена в корзинках, как отшлифо- ванные, чистейшей воды драгоценности на витрине ювелирного магазина. Удача любит смелых. Хуан опять выходил в открытое море, и рыба была из «дыр- ки», глубоководной расселины. Цвета были глубокие, насыщенные, темных оттенков — синий, желтый и крас- ный. У рыбин были собачьи и бычьи головы. Они были ужасны, в кошмарном сне такого не увидишь, таращи- ли огромные глаза, вылезавшие из орбит под давлени-

ем многометровой толщи воды. Из открытых ртов тоненькой струйкой текла черная кровь.

— Теперь их никто не покупает,— сказал Хуан.— Иностранцы разбегаются при одном их виде. — Что ж ты с ними будешь делать? — спросил дон Альберто. — Раздам друзьям. Берите. — Спасибо, мне ни к чему, я ем совсем мало. Зачем же ты рыбачишь, если тебе никто не платит? — Чтоб не отвыкать. В будущем мне это еще при- годится,— объяснил ему Хуан.

Через несколько минут мы вернулись к дону Игна- сио, и дон Альберто передал ему слова рыбака.

— Когда он начал говорить о грядущих хороших временах, я с трудом сдержался, чтобы не сказать: не жди ничего, хорошие времена уже настали. — И правильно сделали, что сдержались,— сказал священник.— Иногда необходимо верить в абсурдное. Смерть иллюзий рождает надежду. А у Хуана такое же право на надежду, как у нас на смирение.

Содержание

Художник-публицист и его книги. В. Скороденко Бегство от мрачного экватора. Пер. А. Герасимова

Голоса старого моря. Пер. А. Попова      

Первое лето       

Второе лето      

Третье лето       

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Норман Льюис

«БЕГСТВО ОТ МРАЧНОГО ЭКВАТОРА» «ГОЛОСА СТАРОГО МОРЯ»

ИБ № 14152

Редактор Е. 3. Мирская

Художник Л. В. Королькова

Художественный редактор В. Л. Пузанков

Технические редакторы Л. В. Житникова, Л. Ф. Шкилъвич

Корректор И. В. Леонтьева

Сдано в набор 07.01.86. Подписано в печать 14.07.86. Формат 84X108‘/». Бумага типографская. Гарнитура обыкновенная. Печать высокая.

У слоте. печ. л. 22,68. Уел. кр.-отт. 22,68. Уч.-ивд. л. 24,87.

Тираж 50 000 экв. Заказ № 10. Цена 2 р. 90 к. Ивд. № 41366.

Ордена Трудового Красного Знамени издательство „Прогресс1* Государственного комитета по делам издательств, полиграфии и книишой торговли.

119847, ГСП. Москва, Г-21, Зубовский бульвар, 17.

Ленинградская типография № 2 головное предприятие ордена Трудового Красного Знамени Ленинградского объединения «Техническая книга» им. Евгении Соколовой Союзполиграфпрома при Государственном комитете СССР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли.

19835“?, г. Ленинград, Л-52, Измайловский проспект 29.

 

 

 

 

 

Издательство «Прогресс»

 

ВЫШЛА В СВЕТ

 

ВИДАЛ Г. 1876: Роман. Пер. с англ.

«1876» — вторая книга тетралогии амери- канского писателя Гора Видала (р. 1925); пер- вый роман, «Вице-президент Бэрр», вышел в издательстве «Прогресс» в 1977 году.

В новом историко-документальном романе о 100-летии США автор с присущей ему досто- верностью и сарказмом запечатлел размах кор- рупции, рассказав о самых грязных в истории страны президентских выборах 1876 г.

Рекомендуется широкому кругу читателей.

Издательство «Прогресс»

 

ВЫШЛА В СВЕТ

 

ГРИН Г. Тихий американец. Политический роман.

Роман известного английского писателя Грэма Грина (р. 1904) посвящен борьбе вьет- намского народа за национальную независи- мость. В центре внимания писателя — психоло- гическая драма английского журналиста Фау- лера, стремящегося занимать позицию сторон- него наблюдателя, и «тихого американца» Пайла, одураченного официальной демагогией правительства США, маскирующей захватни- ческую суть «нового» по методам, но старого по своим целям американского империализма. Написанный тридцать лет назад, роман не ут- ратил своей злободневности и сегодня.

Издательство «Прогресс»

 

ВЫШЛА В СВЕТ

 

«Свобода угнетать…» (Писатели Англии о США): Сборник. Пер. с англ.

В книгу включены путевые заметки, лите- ратурные портреты, очерки английских писате- лей XIX—XX вв. Ч. Диккенса, Э. Троллопа* Р. Стивенсона, О. Уайльда, Р. Киплинга* Г. Уэллса, Дж. Голсуорси, Д. Б. Пристли, П. X. Джонсон, Г. Грина и др. Люди разных политических взглядов и симпатий размышля- ют о политическом и социальном устройстве, культуре, быте и нравах США, о «философии жизни» страны, принявшей на себя миссию возжечь «факел свободы» и вошедшей в 80-е годы XX века в качестве мирового жандарма*

Рекомендуется широкому кругу читателей*

Заметки

[←1]

Н. Льюис. Зримая тьма.— М.: Воепиздат МО СССР, 1963; Вулканы над нами.— М.: Государственное издательство худо- жественной литературы, 1964; От руки брата его.— «Ино- странная литература», 1969, № 9—10; День лисицы. — М.з Художественная литература, 1971; Охота в Лагардере (ориги- нальное название — «Малая война по заказу»).— М.: альманах «Подвиг», Молодая гвардия, 1972, вып. 5; Сицилийский специалист. — М.: Прогресс, 1981; Компания «Гезельшафт», — М.: Молодая гвардия, 1983.

 

[←2]

Эрнест Хемингуэй. Мадридские шоферы. (Пер. В. Топер).

[←3]

Гевара де ла Серна (Че) (1928—1967) — латиноамерикан- ский революционер, один из руководителей Кубинской рево- люции. (Здесь и далее прим, перев.)

 

[←4]

«Я буду ждать твоего возвращения» (исп.).

[←5]

Крупное хозяйство латифундистского типа в Латинской Америке.

 

[←6]

Дольчи, Данило (род. в 1923) — итальянский писатель и общественный деятель.

[←7]

ЗДК (Зарубежный Добровольческий Корпус) —англий- ская благотворительная организация.

[←8]

Древовидное вьющееся растение.

[←9]

Американский торговый концерн.

[←10]

Прерафаэлиты — группа английских художников, скуль- пторов и писателей XIX в., избравшая своим идеалом «наив- ное» искусство средних веков и Раннего Возрождения (до Ра- фаэля).

[←11]

      Первое послание Иоанна, 4 :16.

[←12]

      Второе послание к Тимофею, 3:13,

[←13]

Шуточный народный танец, исполняемый в костюмах героев легенды о Робин Гуде.

[←14]

 

 

[←15]

Древнеиндийский эротический трактат

[←16]

Новости, экскурсии, вход, выход, стоянка запрещена ( исп.).

[←17]

Указ (исп.).

[←18]

Крупный лондонский вокзал.

[←19]

Указ. Доп Альберто Сервера Лопес-и-Балсеян, контр-ад- мирал флота, глава военного совета Лос-Ремидиоса… (исп.)

[←20]

Шелковая ткань.

[←21]

Савонарола (1452—1498)—флорентийский религиозно-по- литический деятель, выступал против тирании Медичи.

[←22]

Симон Боливар (1783—1830) — руководитель борьбы за независимость испанских колоний в Южной Америке.

 

[←23]

От Луки, 1: 53.

[←24]

От Иоанна, И : 26.

[←25]

Ближайшие соратники Чо Гевары, члены партизанского отряда, созданного им в Боливии в 1966 г. и разгромленного правительственными войсками при содействии ЦРУ в октябре 1967 г.

 

[←26]

«Возрождепие» (исп.).

[←27]

Его перевели в психушку (исп.).

[←28]

      Где находится Росас? (исп.),

[←29]

      Вон там (исп.).

[←30]

      Пойдемте (исп.).

[←31]

Исход, 20 ; 8—10,

[←32]

Первое послание к Тимофею, G: 10.

[←33]

Имеется в виду завоевание Колумбии Испанией в 30-х гг, XVI в.

[←34]

В горах Сьерра-Маэстры группа революционеров во главе с Ф. Кастро создала в 1956 г. партизанский отряд, постепенно превратившийся в Повстанческую армию.

[←35]

Между народная биологическая программа — организация, учрежденная в Вене в 1963 г. для координации исследований И области биологии, в частности адаптации.

[←36]

Стариппая мера земли, равная площади, которую лошадь шагом обходит за час (3,863 ара),

[←37]

Индейский вождь в Мексике и в Центральной Америке.

[←38]

От Марка, 18 ; 6.

[←39]

      Город у подножия Пиренеев, излюблеипое место палом- ничества католиков.

[←40]

      Сорт пшеницы.

[←41]

Игра слов: «ultramuerte» (исп.) — страшнее смерти.

[←42]

Не работает (исп.).

[←43]

Дамы и господа (исп.).

[←44]

Хлопчатобумажная саржа.

[←45]

От Матфея, 5 : 5.

[←46]

Сходный с халвой вид кондитерских изделий

[←47]

Писарро, Франсиско (1470—1541) — исиапский кошшета- дор, завоеватель Колумбии,

[←48]

Тебя, Бога, хвалим» (лат.) — начальные слова католи- ческой молитвы.

 

[←49]

ФАИ — Федерация анархистов Испании.

 

[←50]

Игра слов: в испанском языке «libre» (свободная) и «liebre» (заяц) на слух воспринимаются одинаково.

[←51]

Мелкая испанская монета.

[←52]

Если бог пожелает(исп.)

[←53]

Честное слово! Они, как арабы. Она не позволяют жен-

щинам выходить на улицу! (фр.)

[←54]

Вот черт! Подохпешь от холода (исп.).

[←55]

Парижская уголовная полиция.

[←56]

Старуха (ucn.).

[←57]

Так проходит земная слава (лат.).

 

[←58]

Грубое немецкое ругательство

[←59]

 

 

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg