«Терпкость вишни»

Терпкость вишни (fb2) - Терпкость вишни (пер. Леонид Михайлович Цывьян) (Фруктовая серия - 2) 1258K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Изабелла Сова

Изабеля Сова Терпкость вишни

   I ain’t happy, I’m feeling glad I got sunshine in a bag I’m useless but Not for long The future is coming on    Is coming on    Is coming on… Gorillaz[1]

ОСЕНЬ

НАЧАЛО ОКТЯБРЯ

— Итак, вы отказываетесь. — Юла-Юрзкий почесал за ухом. — Ну что ж, не буду вас принуждать, потому что это уже будет насилие, а я как-никак джентльмен. Погодите, погодите, Бомбская, я еще не закончил. О чем это я говорил…

— О насилии, пан доктор, — напомнил Бартек.

— Благодарю вас, Яновский. Хорошенько выслушайте меня, Бомбская, потому что повторять я не буду. Не хотите отвечать, что ж, воля ваша. Но теперь уж вы ждите, когда у меня возникнет желание пообщаться с вами. Увы, — вздохнул он, — в моем возрасте это не так-то просто.

Бомбская, совершенно пришибленная, шлепнулась на стул. Когда же наконец кончится этот чертов коллоквиум?

— Ну что ж, продолжим охоту, — сообщил Юла-Юрзкий. — Кого бы подстрелить…

Все замерли, даже дышать перестали. Большое испуганное стадо первокурсников.

— Репка, — наконец выстрелил он.

— Ее нет, больна, — в тот же миг доложила Матуля. Что, подождать минутку не могла? Ну хотя бы секунд десять…

— Благодарю за быструю реакцию, — похвалил ее Юла-Юрзкий. — Ну, раз Бомбская не хочет, а Репка не может, я приглашаю к себе… панну Вишню. Попросим ее рассказать нам что-нибудь о структуре сказок для масс.

Поднималась я медленно, стараясь напоследок заглянуть в учебник.

— Поторопитесь, поторопитесь, коллега. И не косите глазом в учебник, здесь вам не лицей.

К сожалению.

Я шла к Юле-Юрзкому, скрывая панику под толстым слоем тонального крема. Откашлялась для храбрости и выдавила:

— Ну… если говорить о структуре сказок… то я предпочла бы рассказать про конструирование абсолютных врак.

— А я предпочел бы «мерседес» той развалюхе, на которой езжу, — возразил Юла-Юрзкий.

— Так мы сбросимся на машину пану доктору, — предложила Матуля.

— Доценту, — поправил Юла-Юрзкий, потупившись. Этакий скромняшечка.

— Да, да, — закивала Матуля. — Мы можем сброситься.

— Большое спасибо за заботу, студентка Матуля, но вернемся к нашим баранам. Сиречь к структуре сказок для масс. Итак, я вас слушаю…

И в этот миг мы услышали хейнал[2].

— Вам повезло. Трубач вас спас. Но, — тон его охладил, а точней сказать, заморозил немногих смельчаков, посмевших начать складывать свои вещи, — берегитесь этих глаз. Видите? — Он указал пальцем на два пинг-понговых шарика за толстыми стеклами очков. — Глаза эти будут следить за вами до конца семестра. Плюс еще один день.

* * *

Мне восемнадцать лет, у меня кудрявые волосы и коэффициент интеллекта 157. Папа утверждает, что если бы я напряглась, то смогла бы набрать минимум 165. Он считает, что я могу выдавить гораздо больше из немалого тюбика своих возможностей. Ладно. Поработаю над этим. Когда-нибудь после, потому что сейчас я учусь на факультете «Современное и эффективное распространение белибердятины» (СЭРБ) и ни на что другое времени у меня нет.

ДЕСЯТЬ ДНЕЙ ДО ЗАДУШЕК[3]

— Запишите шесть тактик активного слушания, — протявкал Чверчак, свежеиспеченный доктор управления вздорной информацией. — Во-первых, «подтверждение», или подача вербальных либо невербальных сигналов, что мы слушаем реципиента. Например…

— Поддержание зрительного контакта, — быстро влезла Матуля.

Откуда она знает, чего ожидает преподаватель? Телепатка она, что ли?

— Отлично, пани…

— Матуля.

Еще поклонилась бы. Под аплодисменты.

— Отлично, пани Матуля. Стратегия номер два, — продолжал Чверчак, — «согласие», или сигнал, что мы думаем точно так же, как говорящий. Стратегия номер три — «эхо». Время от времени мы повторяем почти абсолютно точно слова говорящего. Это понятно?

— Да, — объявила от имени группы Матуля.

— Я спрашиваю не вас, а остальное стадо, — осадил ее Чверчак. — Понятно? Я охотно выслушаю критические замечания. Парадоксальные мнения, провокационные вопросы. Ну, есть смельчаки?

Я робко подняла два пальца на высоту бровей. И в тот же миг опустила. Однако зоркое око доктора Чверчака зафиксировало это мое движение.

— Хочешь что-то добавить или просто упражняешь трицепс?

Все, выхода нет. Придется задавать вопрос.

— Я не совсем понимаю… — пискнула я, залившись краской до корней волос.

— Н-ну?

— Я не могу понять… да, не могу понять… э-э-э… для чего служат эти стратегии…

— Спрашиваешь, для чего они служат? — Чверчак применил тактику «эхо».

— Э-э-э… да. Вы сказали, что это стратегии активного слушания. И я не понимаю, чему помогают они, то есть эти стратегии, — слушать собеседника или же делать вид, что мы его слушаем.

— Как тебя зовут? — сменил тему Чверчак, испытующе вглядываясь в меня.

— Вишня, то есть Вислава.

— Так все-таки Вишня или Вислава?

* * *

Увы, Вислава. В честь Шимборской[4]. Так хотел папа. Мама хотела Мерседес, но папа сказал, что тогда уж лучше Трабант или Волга.

— Кроме того, — сказал он, — последние психологические исследования свидетельствуют, что люди стараются соответствовать своим именам. Например, многие Альберты занимаются физикой, а значительный процент Эрнестов посвящают себя литературе.

Против таких весомых аргументов не поспоришь. К счастью для меня, мамина капитуляция была притворной. И потому сейчас почти все (за исключением папы) зовут меня Вишней.

НЕДЕЛЯ ДО ЗАДУШЕК

— Говоря о творцах современного стиля передачи вздорной информации, — зашептала профессор Халда, директор по работе со студентами, — прежде всего надлежит назвать следующих пятнадцать ученых: Джулиано Ла Гранде Баллиста, Жан…

— Ничего не слышу, — занервничала девушка, сидящая рядом со мной. — Как я буду записывать?

— Да вроде бы Халда всегда так шепчет, — отозвался парень, сидящий перед нами. — Это ее метод отделять зерна от плевел. При этом она заранее убеждена, что зерна сидят только в первом ряду.

— Но так же нельзя! — возмутилась я и подняла руку.

Халда мгновенно среагировала:

— Вы хотите что-нибудь добавить или всего лишь помешать мне читать лекцию?

Я, что ли, хочу ей помешать?

— Да, да, это я к вам обращаюсь. Пятый ряд, вишневый свитер, легкомысленно распущенные волосы.

— Нет, я только хотела попросить вас написать фамилии творцов на доске. Здесь, наверху, почти ничего не слышно.

— Деточка моя, — отнюдь не материнским тоном прошипела Халда, — ты должна была всосать эти имена с молоком матери или в крайнем случае заучить их в детском саду.

— Но меня не кормили грудью, и в детский сад я не ходила, — сообщила я в порядке самооправдания.

— Браво! Невежественная, но остроумная. — Аудитория отреагировала смехом, у меня же на миг остановилось сердце. — Так вот, слушай внимательно, потому что повторять я не стану. Мне совершенно безразлично, что вы, плевелы с пятого ряда, ничего не слышите. Читайте по губам. Или пропускайте мои лекции. Никто вас здесь насильно не держит. А ты, — это она адресовала непосредственно мне, — наглая девица с легкомысленной прической, скажи мне свою фамилию, и можешь быть уверена, я ее запомню.

Чуть живая от стыда, я пролепетала свою фамилию.

— Как? Повтори, я ничего не слышу.

* * *

— Надо было посоветовать ей читать по губам, — сказала Милена, платиновая блондинка, с которой еще пять минут назад мы не были знакомы, просто она села на ту же скамейку на Плянтах. Единственную не меченную вездесущими голубями.

— Не уверена, что после этого у меня были бы шансы дотянуть до середины семестра.

— Сейчас у тебя их тоже нет, — обрадовала меня Милена. — Так же как у меня. В течение двух последних недель мне сообщили, что меня никто сюда не приглашал, а то, что я поступила, вовсе не означает, что я закончу, а если у меня есть претензии, то я всегда могу отправиться сажать деревья на Любельщине. Короче, плохо дело. И к тому же я вовсе не собиралась идти на эту чертову специальность. Но мой папахен велел мне думать перспективно. Ну, я и подала на «Первоклассное и активное вешание лапши на уши».

— А я, наоборот, еще в школе мечтала поступить на ПАВЛ. Но папа мне сказал, что на СЭРБ у меня гораздо больше шансов сделать научную карьеру.

— И ошибся. Ну да не он первый. — Милена засмотрелась на голубя, который осторожно подкрадывался к ее сапожкам. С минуту она молчала и вдруг предложила: — Послушай, Вишня, а как ты смотришь на то, чтобы нам поменяться?

— Как это? Я буду притворяться тобой, а ты мной? — спросила я. — Все пять лет? Нет, я умру от страха. И потом, что после окончания с работой? В дипломе СЭРБ, а подготовка — ПАВЛ, и наоборот.

— Да погоди ты. Я думала о простом и совершенно легальном обмене. Ты переходишь на ПАВЛ, а я — вместо тебя на СЭРБ. Слушай, мы могли бы устроить все это прямо сегодня. Декан обычно сидит до часу, так что у нас… — она взглянула на свои сиреневые часики, — в запасе почти час. Пошли. Или ты хочешь все обдумать?

— Да, мне надо бы подумать… — Я нервно сглотнула слюну. — Взвесить все плюсы и минусы. Во-первых, мы сможем скрыться с глаз преподавателей, относящихся к нам с предубеждением. Начать все сначала. С другой стороны, реакция наших отцов…

— Это проблема, которую не стоит брать в голову раньше времени. Есть какой-то шанс, что они отреагируют положительно. Особенно мой.

— А вот насчет своего я не уверена.

Я представила выражение папиного лица.

— А тебе вовсе не обязательно говорить ему прямо сейчас, — предложила решение Милена. — Можешь подождать, когда он дозреет до такого состояния, чтобы спокойно воспринять информацию о смене специализации.

— Папа всегда говорил, что он уже давным-давно зрелый человек.

— Вишня, но это же такой шанс. Соглашайся. Ну пожалуйста.

Ну что я могла на это сказать? Я, знающая про ассертивность только из учебника психологии?

— Хорошо. — Я поднялась со скамейки. — Идем, а то я раздумаю.

И мы пошли.

ЧЕТЫРЕ ДНЯ ДО ЗАДУШЕК

Почти улажено. Первым делом три коротких разговора с деканом и кураторами соответствующих специализаций.

— Нет проблем, — это декан, весь в своих мыслях, отсутствующий, но гуманный. — Где подписать?

— Вам, девочки, я все что угодно готов подписать, — это куратор ПАВЛ, симпатичный, немножко потрепанный шатен с липкими пальчиками плейбоя.

— Раз высшая сила, сиречь декан, выражает согласие, я противиться не буду, — это куратор СЭРЕ, формалист.

Значит, все? Еще нет. Нас ждет сражение с секретаршами.

— Вы что, думаете, у меня есть на это время? — раскричалась одна из церберов деканата. — Думаете, у меня накануне Дня всех святых нет других дел, кроме как рыться в шкафах и перекладывать папки с личными делами? Где я их найду в этой кипе? И вообще, кто устроил здесь такой кавардак?

— Ну и что из того, что куратор согласен? — вопросила секретарша СЭРБ и пригрозила: — Ох, придется с ним серьезно поговорить. А такой переход соответствует правилам? Ох, чую я, здесь какие-то подозрительные шахер-махеры.

— А я против. Не согласна и все! — разоралась третья, с ПАВЛ. — Ишь ты, перейти соплячкам захотелось! А тут уродуешься, даже чашечку кофе выпить некогда! Что вы мне тут кладете? Немедленно заберите эту папку со стола и приходите завтра с утра, потому что у меня жуткая мигрень! Всего хорошего!

НА ДРУГОЙ ДЕНЬ

Сидим на Плянтах, зализываем раны после выигранной битвы с секретаршами.

— Теперь по-быстрому сообщить родителям, и порядок, — сказала Милена, расчесывая пальцами платиново-розовые пряди волос.

— Не знаю, получится ли с моими так же легко, как с секретаршами, не говоря уже о кураторах.

— Спокуха. Тебе нужно только придумать несколько убедительных аргументов.

— А ты уже придумала?

— Скажу, что ко мне приставали два ассистента и один доцент, и я решила, что лучше перейти, чем рисковать потерей целого года. Как ты думаешь, поверит?

Наверно, поверит. Ведь Миленка выглядит как одно большое приглашение пристать к ней, чтобы вкусить. Короткая курточка цвета свежайшей ветчины. Под ней облачко цвета клубничного мороженого, к нему прилагаются брючки в облипочку, над поясом которых чуть виднеются стринги оттенка топленых сливок. Губы леденцового цвета и аметист в шоколадном пупке. И еще залах как у конфеты пралине, с которой только-только сняли фольгу.

— Со мной все сложнее, — с огорчением промолвила я.

— Ну да. — Миленка осмотрела меня критическим взглядом завсегдатая конкурсов красоты. — Бедра отсутствуют, бюст в зачатке, лицо школьницы, вымазанное тональным кремом, явно украденным у матери. А может, тебе сказать, что к тебе приставал факультетский педофил?

* * *

Нет, не получится. Не умею я врать, особенно родителям. Я ни разу их не обманула. Ни разу злотого без спроса не взяла из папиного бумажника. Даже когда я беру у мамы тот самый тональный крем, то сперва прошу у нее разрешения. И чтобы я теперь воспользовалась методикой «домашний манипулятор», приплетя туда еще и педофилов, шастающих по коридорам нашего факультета? Ни за что.

ДЕНЬ ВСЕХ СВЯТЫХ

Скажу сегодня во время прогулки среди могил, уставленных горшками с грязно-желтыми хризантемами и пластиковыми чашечками для поминальных свечей цвета клоунских румян. Начну так: «Папа, понимаешь, люди часто думают, будто то, что сделало их счастливыми, сделает счастливыми и их близких. Возьми, к примеру, этот памятник. — И я укажу на небоскреб из мрамора с прожилками. — А может, останки, которые под ним лежат, предпочли бы камень или скромную урну?»

Нет, слишком длинное вступление. Лучше так: «Как в универе? Все нормально. — И как бы невзначай брошу: — Три дня назад я перевелась на ПАВЛ».

Перед моим мысленным взором мелькнула огромная лимонно-желтая молния, поражающая папу точно в левый желудочек. Отпадает. Кстати, не будем обманываться. У такой информации, поданной настолько в лоб, просто нет ни малейшего шанса отделиться от моих голосовых связок. Скорей меня поразит огромная лимонно-желтая молния. Как же мне это ему сказать? Деликатно. Прежде всего нужно приучить его к мысли, что на других факультетах тоже может существовать научная атмосфера. Вот именно!

— Знаешь, папа, — начала я, когда мы прогуливались по дорожке между рядами одинаковых надгробий, ярко освещенных свечками в пластиковых чашечках цвета уже упоминавшейся молнии, а также клоунского красного, зеленого и оранжевого, — я должна тебе сказать, что этот СЭРЕ вовсе не такой уж высокий класс, как кажется со стороны.

— В этом-то и заключается его сила, — объяснил мне папа, доставая из пластикового мешка огромного диаметра свечку в сосуде, украшенном пластмассовыми барельефами, представляющими массовые сцены из жизни святых. — Тебе кажется, что пять лет ты ничем не занимаешься, а потом вдруг все научные центры Европы горят желанием заполучить тебя.

— Но я занимаюсь, — поправила я его, вытаскивая из льняного мешка устрашающего диаметра свечу в сосуде цвета бешеной лососины. — Я читаю старые, рассыпающиеся томины, зазубриваю определения полувековой давности. Кому это надо?

— Например, профессору Ягодинской, урожденной Мозговитой, — погасил мое недоумение папа, зажигая свечу. — Она тоже должна была зубрить якобы устаревшие определения, а потом защитилась в Тюбингене на тему сравнительного анализа научных терминов. Если бы не СЭРБ, ей нечего было бы исследовать.

— Но я-то их уже исследовать не буду, потому что до меня это сделала профессор Мозговитая, так что…

— А ты забыла высказывание прославленного критика Леопольда Неврона? Он сказал, что по-настоящему его научила жизни учеба на СЭРБ. Именно там он понял, что значит аналитический подход к проблеме, и это открыло ему двери многих университетов.

— Неврон заплатил за открытие этих дверей тремя инфарктами, — бросила я невинным тоном.

— Потому что у него не было поддержки в семье. А у тебя есть.

НАЧАЛО НОЯБРЯ

— После такого заявления я бы тоже не решилась сказать правду, — призналась Милена, поправляя розовый шарфик из ангоры. Как обычно, мы сидели на Плянтах, нахохлившись в своих курточках, как голуби. Один голубь сизый, второй — цвета свежайшей ветчины.

— Спокойно, — утешила я сама себя. — Я скажу ему, только нужно поймать подходящий момент.

— Надеюсь, ты поймаешь его до защиты. — Милена явно читала мои мысли. — Потому что иначе…

* * *

Собственно говоря, а что может случиться? Телесное наказание отпадает — меня никто ни разу даже не шлепнул. И в темной ванной меня не закроют (в нашей есть большущее окно), и телевизор не запретят смотреть (я сама перестала его смотреть, когда поступила в лицей). Чего, спрашивается, я опасаюсь?

ВТОРАЯ НЕДЕЛЯ НОЯБРЯ

Сегодня Миленка пригласила меня к себе. И я наконец согласилась: стало слишком холодно, чтобы сидеть на покрытых инеем скамейках на Плянтах. Даже голуби спрятались в какие-то места потеплей. И одинокие старички и старушки тоже.

— Увидишь мою хату, поросшую грибами, — пообещала Милена, обрадованная, что сможет наконец-то показать мне пресловутый гриб в ванной и своего соседа, любителя грибов совсем другого свойства. А верней сказать, не столько соседа, сколько дым, просачивающийся из его комнаты сквозь щели между дверью и дверным косяком.

— А он там будет?

— Гриб точно будет, а вот Травка… В принципе девяносто процентов времени он проводит в своей норе, где он хранит грелку, кастрюлю, ночной горшок и много, много марихушки. Так что он вроде бы в квартире, а с другой стороны, его как бы и нет, потому что я куда чаще разговариваю со старушкой с первого этажа, чем с ним. Но все нормально, я не жалуюсь. Воду он спускает, счета оплачивает, стакан после себя моет.

— А испарения? Ты столько о них рассказывала.

— Надеюсь, они не особенно ядовитые, — ответила Милена. — Уж наверно, не более, чем краковский воздух. Вообще говоря, Травка не самый худший сосед. Иногда у него слишком громко звонит будильник, но это, по правде сказать, такая ерунда… Стоит мне вспомнить мою предыдущую соседку…

ПРЕДЫДУЩАЯ СОСЕДКА МИЛЕНЫ

Было это годом раньше. Милена получила место в общежитии в студгородке — большую комнату на двоих. Пребывая первые два дня на вершине блаженства, она думала, как ей повезло. А затем к ней подселилась немногословная студентка с юридического с лицом, намазанным толстым слоем крема от прыщей. Представилась она весьма кратко: Паулина Такая-то, по зодиаку Рыба, и тут же категорическим тоном заявила, что запрещается прикасаться к ее вещам, особенно к дорогим учебникам и тайваньскому будильнику (чудо техники, 47 вариантов сигнала). После чего замолчала на два месяца.

Вопреки видимости тихой мышкой Паулина, к сожалению, не была. Активная ее жизнь начиналась в половине шестого утра, когда приличные студенты только-только по-настоящему засыпают. Ровно в пять тридцать в комнате раздавалась автоматная очередь (вариант звонка номер 44) или пронзительный крик японского воина (вариант 13), от которых вскакивала половина обитателей четвертого этажа. После пяти минут стрельбы (либо воплей самурая) рука Паулины выныривала из-под подушек, стараясь нащупать будильник. Когда ей удавалось попасть на соответствующий рычажок, наступала минута хрустальной тишины, но потом Паулина внезапно впрыгивала из-под шуршащего стилонового одеяла прямиком в тапки на деревяшках и, ожесточенно стуча ими, направлялась в ванную. Следующие четверть часа Милену донимали звуки намыливания, надраивания и споласкивания различных частей организма, начиная с зубов и кончая толстопятыми лапами (размер 41 с половиной). После гигиенических процедур наступала очередь завтрака. Сперва Паулина в течение нескольких минут добывала запас продуктов, которые хранились в льняной сумке, вывешенной на веревочке за окно. Когда же после изнурительной борьбы со ржавым оконным шпингалетом сумка со съестными припасами попадала на стол, Паулина принималась развязывать десятки полиэтиленовых мешков и мешочков, извлекая поочередно хорошо прокопченную деревенскую чесночную колбасу, сухарики и смалец с луком. Потом она нарезала толстые, восхитительно пахнущие куски колбасы и начинала жрать, чавкая, как старый сенбернар моей тетушки. После завтрака — утренняя зубрежка: почти час бормотания формулировок, положений и параграфов. Затем второй завтрак, поглощаемый под трындящее радио. Затем, разумеется, обед, который она притаранивала в термосе из соседней столовки. А вечером — большая жарка. Около восьми Паулина исчезала из комнаты, чтобы в угловой кухне произвести густое желтоватое облако, которое до самой полуночи клубилось в коридорах. Спустя час она возвращалась с тарелкой дымящегося картофеля фри и большим котлом перекаленного масла; его она засовывала под кровать. После шестидесяти дней жизни с Паулиной, заполненной подобными впечатлениями, Милена попросила переселить ее в общежитский подвал. Увы, она получила отказ.

* * *

— Это и есть мое королевство. — Милена распахнула дверь в огромную комнату, украшенную стенкой «Бещады». — А рядом — королевство Травки.

— Наверно, он у себя, — прошептала я, заметив зеленоватый дым, лениво выползающий из замочной скважины.

— Или то, что от него осталось, то есть свитер, грязные джинсы и несколько костей крест-накрест. А теперь хит сезона — клозет! — И она распахнула следующую дверь, за которой оказалась узкая, выкрашенная коричневым нора полтора на два метра.

— Унылое место, — признала я.

— Обрати внимание на гриб. — Она указала на здоровенный трутовик, выросший на потрескавшемся потолке в трех метрах над нашими головами. — Счастье, что он так высоко, а то я боялась бы сюда входить.

— Меня гораздо больше интригует это зеркало. — Там на стене примерно на высоте человеческого роста висело зеркало! — Зачем в клозете зеркало?

— Как зачем? Встаешь с горшка и проверяешь: не лопнул ли, пока ты тужилась, сосудик у тебя в глазу.

* * *

Какое счастье, что мне не нужно снимать хату. Что у меня есть уютная комната рядом с папиной библиотекой (где в изобилии представлены словари и биографии ученых). Что у меня собственный балкон, откуда открывается вид на ближние холмы. Собственный, заваленный всяким хламом письменный стол и трехстворчатый шкаф, забитый умными книгами. Правда, каждое утро мне нужно втискиваться в автобус на Краков и каждый вечер возвращаться домой, вместо того чтобы отправляться вместе с группой в кафешку, но лучше это, чем обшарпанная квартира, где воняет сыростью и которую мне приходится делить с разными там любителями подымить травкой. Я предпочитаю свой дом и своих родителей. Вот только нужно все-таки им сказать, что я перевелась.

СЕРЕДИНА НОЯБРЯ

Сегодня я сидела у Миленки на кухне, и вдруг неожиданно появилась хозяйка квартиры, пани Квятковская, пенсионерка и любительница морских курортов. Она выросла перед нами прямо как зловещий гриб после взрыва атомной бомбы.

— Здравствуйте, — высокомерно бросила она, снимая кожаные перчатки (как ей удалось натянуть их на такие большущие перстни?). — А это что за девушка? Она что, живет тут без регистрации?

— Это моя подруга, мы вместе учимся. Она из Кракова, — объяснила Мила. — А ко мне пришла просто в гости.

— В какие еще гости? — Пани Квятковская приподняла тоненькую бровь, старательно нарисованную коричневым карандашом. — Меня никто не спрашивал, можно ли приводить подруг. У меня здесь антикварный паркет, и я не желаю, чтобы его топтали грязными ботинками.

Я представила себе, как язвительно бросаю ей, что мои ботинки в гораздо лучшем состоянии, чем ее паркет, и в зале раздается смех развеселившихся зрителей, что приводит владелицу паркета в замешательство. Между тем пани Квятковская, никакого замешательства не испытывающая, продолжала атаку:

— Я вижу, вы пользовались моей фарфоровой чашкой. Небось, пили из нее чай, воображая себя графиней, да?

— Вот еще! — вскинулась Милена. — Да я лучше буду пить из одноразовых стаканов на вокзале.

— Мало того что вы наглая девица, так вы еще врете, — процедила владелица паркета, чашки, гриба-трутовика в сортире и всего унылого прочего. — Надо вам сказать, я поставила точечку у самой ручки. А теперь вижу, что этой точечки нет. Вот я и спрашиваю, кто стер ее?

— Может, она сама сбежала, потому что ей надоело столь аристократическое окружение.

— Не такого ответа я ждала, — загремела пани Квятковская.

— А какого? Мы что, должны играть в детективов и выслеживать путь таинственной точечки?

— Осторожней, деточка, а не то, смотри, лишишься теплого угла.

— Теплого угла? — возмутилась Миленка. — Да если я тут все оболью бензином и подожгу, все равно тепло не будет. В этой квартире холодрыга, как в могиле за полярным кругом. Половина печей — бутафория, окна плотно закрыть невозможно, а обогревателями пользоваться нельзя, потому что они портят паркет. Поэтому я на вашем месте как следует подумала бы, прежде чем употреблять слово «теплый».

— А тебя никто не заставляет здесь жить. У меня множество желающих на твое место. Можешь убираться хоть сейчас.

— С удовольствием, если вы мне вернете деньги.

— Какие такие деньги? — возмутилась хозяйка.

— За квартиру за четыре месяца, которые я заплатила авансом, — напомнила Милена.

— А нанесенный мне ущерб? А мои нервы? После каждого разговора с жильцами мне приходится покупать дорогие лекарства от печени. Кто мне их возвратит?

— Может, больничная касса? — вырвалось у меня.

— А я вашего мнения не спрашиваю. И вообще не желаю, чтобы здесь присутствовали посторонние. Прошу немедленно удалиться. — Пальцем с гигантским перстнем она указала на дверь.

— Стоп! Стоп! Куда? — рявкнула Милена так, что я подскочила на полметра. — Ни шагу! Ты — моя гостья и уйдешь, когда я тебе позволю.

— Раз так, — прошипела хозяйка, — вам придется до конца недели освободить жилплощадь.

— А договор?

— Это вы нарушили договор. У меня есть свидетели того, что в квартире устраиваются оргии, что вы экспериментируете с наркотиками и мочитесь в подвале.

— А меня, случайно, не спутали с большим белым котом из пятой квартиры?

— Соседи подтвердят, что у вас полностью отсутствуют моральные принципы. А я не могу позволить себе держать таких квартирантов. Я происхожу из приличной буржуазной семьи, где меня в детстве учили играть на пианино. Поэтому до воскресенья извольте освободить квартиру, — объявила пани Квятковская и направилась к двери, но остановилась и с порога припугнула нас еще сестрой-юристом, внуком-полицейским и семью казнями египетскими.

— Вот такой вот гриб, — промолвила Милена, нервно постукивая каблуком.

— И что ты теперь будешь делать?

— Перееду к знакомой. Она еще в сентябре предлагала, но мне хотелось жить поближе к универу. Ну и вот пожалуйста. Тысяча злотых псу под хвост, на пятнадцать часов солярия хватило бы.

СПУСТЯ ДВА ДНЯ

К сожалению, Виктория, знакомая Милены, тоже была вынуждена съезжать. Хозяин квартиры переругался с женой и решил залечивать раны вдали от семейного гнездышка.

— Вы уж поймите, девушка, если я не удеру от своей старухи, она меня как-нибудь прибьет сковородой. Поэтому, уж простите, мне приходится спасаться и убегать, пока руки-ноги целы. До конца месяца я еще вытерплю, но потом, — он сделал соответствующий жест, — хана.

Сердце Виктории иногда оказывается мягким, как плавленый сырок. Она сочла, что не имеет права обрекать человека на смерть от сковороды, и поклялась, что до воскресенья освободит квартиру. И вот теперь мы втроем (я чувствовала себя частично виновной в том, что Миленка потеряла крышу над головой и сорок шесть квадратных метров антикварного паркета) искали новое жилье.

— Может, купить какую-нибудь газету с объявлениями? — предложила я.

— Сперва объявления у Анны, — решила Виктория. — Там самые дешевые квартиры.

— Я предпочла бы найти что-нибудь постоянное, чтобы через два месяца опять не пришлось искать, — заметила Милена, — но ладно, пошли. С чего-то надо начинать.

Мы взошли на крытую паперть костела Святой Анны и принялись читать объявления.

— Это интересно, — показала Милена. — «Темная комната для добродетельных юношей с первого курса медицинского. Визиты девушек категорически запрещаются». Класс.

— А это? «Комнатка в квартире для девушки за небольшую помощь в мытье окон, покупках, уборке и уходе за беспомощным стариком. Квартирная плата всего сто злотых», — прочла я. — Служанка, которая еще должна приплачивать.

— У меня еще лучше. — Виктория подсунула нам вторую тетрадку с объявлениями. — «Сдается комната при условии минимального пользования водой (приготовление еды и душ категорически исключаются) для чистоплотной студентки обязательно с трудного факультета. На выходные отъезд к родителям».

— Естественно, поедешь, надо же помыть спинку и все остальное, — заметила Милена. — Ничего нет. Я начинаю жалеть, что лишилась гриба.

— А я начинаю чувствовать себя виноватой в том, что пришла тогда к тебе.

— Да перестань ты, Вишня. Шуток, что ли, не понимаешь? Я уж скорей предпочла бы спать в парке Иордана.

— Наверно, потому что никогда там не спала, — сказала Вика. — А мне вот случилось однажды в июле. Мне негде было переночевать во время вступительных экзаменов, и я устроилась в парке. Удовольствие сомнительное. Во-первых, спала я чутко, как заяц.

— Один глаз открыт, а ухо как антенна?

— Оба уха. А глаза попеременно — то левый, то правый. Каждую минуту меняла. Так что сами понимаете, нормально выспаться мне не удалось.

— А что во-вторых? — поинтересовалась я.

— Я жутко замерзла. Проснулась около пяти, вся закоченевшая от холода. Чувствовала я себя как сильно накрахмаленная простыня, только не такая свежая. Минут десять мне пришлось топать ногами, чтобы вернуть главным суставам подвижность. Прыгаю я, значит, растираю синие ноги и вдруг меньше чем в метре от себя слышу голос: «Не топай ты так, а то у меня уши отвалятся». Там какой-то ханыга лежал, а в метре от него другой. Что у них там, собрание было?

— Ночные разговоры под рюмочку денатурата, — объяснила Миленка. — Ничего не поделаешь, ты отбила у меня охоту к ночевкам в парке. Остается только монастырь.

— И в монастыре я спала. На Варшавской. Мне некуда было деться во время переэкзаменовки, а в парк после июльской попытки уже как-то не тянуло. Хотя, с другой стороны, там могло быть и неплохо, потому что листьев много нападало. Если хорошенько в них зарыться, то не замерзнешь и можно не бояться, что кто-то тебя обнаружит. Разве что наступит.

— А что с монастырем? — напомнила я.

— Ах да. Пришла я, рассказала, что и как. Монахини велели мне подождать, а сами пошли подумать. Спросить эту… как ее…

— Мать настоятельницу? — подсказала Милена.

— Вот-вот. Та согласилась, и меня отвели в келью два на три метра, но зато высотой метра четыре.

— Как сортир у Квятковской? А зеркало там было?

— Зачем монахиням зеркало? — удивилась Виктория. — Было только маленькое круглое оконце. Утром я вскочила выспавшаяся, как никогда. Сестры подали мне завтрак в постель — ломоть хлеба с сыром и какао. Говорю вам, полный комфорт. Потом провели меня в часовню и сказали, чтобы я помолилась, как мне хочется.

— И что? — спросила я.

— Через пять минут мне показалось, что мое призвание — стать монахиней. Я сразу разлетелась к одной из них, а она объяснила, что это обычный страх перед действительностью. А от жизни убежать невозможно. Она даже в монастыре тебя настигнет…

ЗА ДВА ДНЯ ДО ВЫСЕЛЕНИЯ

Мы пересмотрели все газеты. Миленка истратила четыре телефонные карты — и все без толку. Кроме обшарпанной комнатенки в квартире вместе с ненормальными хозяевами, которые в ванной хранят два кубометра картошки, ничего.

— Не знаю, можно ли это назвать приемлемым предложением, — усомнилась Виктория.

— В конце концов, вы могли бы поселиться у меня, но сперва мне нужно будет поговорить с папой и убедить его, что необходимо протянуть вам руку помощи потому, что у вас есть потенциал или что вы являетесь будущей интеллектуальной элитой воеводства…

— Нет, знаешь, я скорей предпочту парк Иордана, — объявила Миленка.

— Надеюсь, мы найдем что-нибудь поуютнее, — вздохнула Вика. — Листья там уже убраны, да и заморозки начались.

— Можем нелегально перекантоваться в общежитии, — вспомнила вдруг Милена. — У меня там есть знакомый — Анджей с социологии. Правда, у него в комнате уже живут двое, но, может, он пристроит нас под столом или умывальником.

— Остаются еще лестничные клетки в многоэтажках. И летний дачный домик недалеко от Прондницкой.

— Огромный выбор! — обрадовалась Милена. — Девочки, все не так плохо!

ЗА ДЕНЬ ДО ВЫСЕЛЕНИЯ

Дело дрянь. Мы потратили еще четыре карты. Всюду либо уже сдано месяц назад (что они печатают, эти газеты?), либо квартира еще свободна, но:

— только до Нового года;

— сдается только парням;

— сдается девушкам, но либо со старших курсов, либо знающим китайский или другой экзотический массаж;

— студентам не сдается;

— студентам сдается, но только с медицинского.

Вдобавок ко всему дачный домик уже занят, так же как и последние свободные места за шкафом в общаге у знакомого Миленки.

— Я сегодня поговорю с папой. Расскажу о таящемся в вас интеллектуальном потенциале…

Мы стояли на Плянтах, обсуждая, что делать дальше. Где еще могут висеть объявления о нормальной комнате для двух нормальных студенток Ягеллонского университета?

— Пока не торопись, — попросила Милена. — Может, еще чего-нибудь найдем. Может, случится чудо.

В эту минуту на дорожке показались джинсы и свитер, окутанные клубами зеленоватого дыма.

— Травка! — обрадовалась Миленка. — Что ты тут делаешь?

— Гуляю. Ну и еще поставщика жду. Он уже час назад должен был прийти.

— Как мы рады тебя видеть. Ты так неожиданно исчез, что мы даже не успели попрощаться.

— Это в знак протеста и из солидарности с тобой, — объяснил Травка. — Пусть теперь она ищет желающих на обе комнаты.

— А где ты теперь живешь?

— На Казимира у друга, большого любителя компьютерных игр. Рядом есть еще одна квартира, сейчас она как раз свободна. А вы где теперь живете?

— Нигде, мы ничего не нашли, — пожаловалась Вика с обреченностью андерсеновской девочки, у которой осталась всего одна спичка.

— Уже нашли, — торжественно объявил Травка. — Добро пожаловать на улицу Казимира!

ДЕНЬ, НА КОТОРЫЙ НАЗНАЧЕНО ВЫСЕЛЕНИЕ

Все вещи девочки перетащили еще вчера, чтобы не травмировать пани Квятковскую своим видом. Без нескольких минут одиннадцать, усталые, но счастливые, они выключили антикварную люстру, заперли старинную дверь, ключ же от антикварной квартиры положили под старый, выцветший дверной коврик. Как воспитанные дети. А сегодня я помогала им устраиваться на новом месте. Мама дала мне кое-какие вещи для них — занавески, одеяло, разную посуду.

— Если что-то не понадобится, выбросьте на помойку, — сказала она, укладывая все в большую полиэтиленовую сумку. — Вишня, а ты не хотела бы пожить с ними?

— Наверно, нет, — ответила я. — У меня же есть дом, своя комната…

— А я бы с таким удовольствием переехала на недельку или хотя бы денька на три… — Мама перестала укладывать вещи и застыла, глядя на голые деревья за окном.

Я посмотрела на ее грустное, тщательно подкрашенное лицо и подумала, что наступил тот единственный, неповторимый момент, когда можно сказать, что я перевелась.

— Мама, — начала я, — мое поступление на СЭРБ было не самой удачной идеей, хотя папа считает…

Мама не дала мне закончить:

— Не все решения твоего отца так уж бесспорны. Боже! Уже почти два, а я еще не сварила вермишель для бульона!

Ну да, завтра же воскресенье. А по воскресеньям у нас всегда бульон. Я вздохнула. Волшебное мгновение улетучилось. Я закончила паковать сумку и поехала к девчонкам.

— Кухня большая, — осматриваясь, сделала вывод Виктория. — Точней, кухня, совмещенная с ванной.

— Слава богу, что не с клозетом. Представляете, одна оладушки печет, а другая на горшке тужится?

— А я так когда-то и жила, — сообщила Вика. — В Познани, до переезда в Краков. Все находилось в одном помещении. Унитаз, газовая плитка, спальня, душ. И мы жили там вчетвером. А потом, когда Гоську вышибли из общаги, даже впятером.

— И как вы там устраивались?

— Нормально. Если кому-то приспичило на горшок, все выходили на балкон или садились спиной и затыкали уши. Все культурно. Ну ладно. — Вика осмотрела комнату. — Где лежанку устроим?

— Наверное, на том большом столе в углу, — предложила Милена, — потому что каменный пол — не самое лучшее место для чувствительных почек. А мне именно такие достались в лотерею.

— Можно и на столе. Проверим только, устойчивый ли он.

— На таких-то ножищах? — Я показала на толстенные древесные стволы, подпирающие столешницу. — Да скорей пол провалится, чем рухнет этот стол.

— Тогда забрасываем матрац, — скомандовала Милена. — Беритесь за углы. На счет «три» вверх его. Раз, два, у-ух, три, рывок! — Матрац упал на стол, взбив клубы вековой пыли.

— Надо было сперва протереть, — заметила Вика секунд через пятнадцать после броска. — Стучат?

— Пойду открою. — Милена подбежала к двери. — Привет, Травка. Какой ты общительный стал. На старой квартире ты носа не высовывал из своего логова.

— У меня была осенняя депрессия, — объяснил Травка, окутанный, как обычно, огромным облаком дыма, но на этот раз цвета баклажанов. — У, как вы здорово устроились.

— Да будет тебе, — ответила Вика. — Мы всего-то матрац забросили на стол, и Милена повесила занавески.

— Ну и достаточно, — оценил он. — А вот это занавески? Выглядят как рыболовные сети из России.

— В десятку попал, потому что это и есть сети. Мы купили их, соблазнившись ценой, фактурой и интересным цветовым решением, — объяснила Миленка.

— Ну да, офигенный розовый и фиолетовый, — признал Травка. — Да, русским не откажешь в фантазии. Надо же, выкрасить в розовый рыболовную сеть. Прямо что-то космическое, да?

— Да какое космическое. — Виктория бросила взгляд на сеть. — Я скорей вижу влияние игрушек из гуманитарной помощи от немецких домохозяек. Ну, знаете, слегка потрепанных кукол Барби, разноцветных машинок без колес, псевдовосточных пластиковых висюлек.

— К слову о псевдовосточных украшениях, — подхватил Травка. — Может, посмотрите мою комнату? Заодно взяли бы себе розовую ширму. Будет в тон занавескам. Ну что, пошли?

Ну пошли. Травка извлек из кармана большущую связку ключей.

— Охота было тебе запирать двери, — удивилась Милена. — Ты даже ниже этажом не спустился.

— После нового товара из Амстердама я сделался какой-то подозрительный. Черт, который из них? Кажется, этот, большой. — Он выбрал ключ величиной с рожок для обуви. — Подходит. Прошу ко мне. Только не прикасайтесь к выключателю. Может ударить током. Ну как?

— Вот это да! Откуда у тебя столько бордовожелтых подушек?

— Распродажа. Покупаешь сорок штук и получаешь бесплатно золотой шнур.

— А покрывало и балдахин? — осведомилась я, пораженная богатством орнаментов.

— Получил в подарок от сестры соседа по квартире. Их бабушка купила почти задаром. Классная старуха. А как гадает!

— А где кухня? — поинтересовалась Вика, беспредельно изумив Травку. Дело в том, что Вика выглядит так, будто она питается исключительно росой небесных цветов. Она вся такая прозрачная, эфирная, хрупкая и совершенно не рифмуется с кухней.

— У нас кухня-ванная. Сейчас покажу.

— Вы тут моетесь? — спросила Милена, указав на лохань, водруженную на постамент из кирпичей.

— Пытаемся, но для этого надо быть эквилибристом. Во-первых, забираешься в эту, с позволения сказать, ванну. Потом приседаешь и открываешь кран.

— А это душ, да? — Вика дотронулась до коричневой резиновой трубки, торчащей из стены. — Такой же был у нас во Вроцлаве, прежде чем я перебралась в Познань. И резервуар на пять литров. Надо было здорово торопиться, так как под конец уже летели куски льда.

— Здесь то же самое. Пять литров — и следующую порцию теплой воды надо ждать час.

— А почему вы поставили лохань на кирпичи? — спросила Миленка. — Любите шаткие конструкции?

— Да, но главным образом из-за стока. Лохань выше раковины, так что вода может спокойно стекать. И не надо мучиться, выливая ее.

— Здорово придумали, — оценила Вика.

— А то! — обрадовался Травка. — А вон там слева комната моего соседа. Сейчас я вам его представлю.

— Так он что, дома? — удивилась Миленка. — И ты запирал дверь на ключ?

— Я ведь сказал уже, что в последнее время у меня бывают приступы страха. Надо будет сменить поставщика. Ладно, пошли. Тук-тук!

— Открыто. Всем привет, — ответил низкий голос из-под стола. — Простите, что не вылезаю, но я только-только занялся сменой процессора, и мне неохота терять винты.

— Привет, — хором ответили мы.

— Я слышал, одна из вас лишилась квартиры из-за таинственной точки?

— Это я, — сказала Милена.

— Интересный повод, — признал сосед. — Но если хочешь вышибить квартиранта, любой повод хорош. Я на предыдущей квартире тоже здорово натерпелся.

ПРЕДЫДУЩАЯ КВАРТИРА СОСЕДА ТРАВКИ

Жили они уже вторую неделю, и вдруг в погожий октябрьский вечер в квартиру заявилась хозяйка, пани Стадницкая. После короткого обмена любезностями и вежливыми улыбками она изложила предложение: либо квартиранты соглашаются на шестидесятипроцентное повышение платы, либо выметаются в течение недели. Договор заранее не был заключен, и в соответствии с наставлениями хозяйки ребята изображали перед соседями ремонтную бригаду, чтобы избежать возможных налогов. Козырей в такой ситуации у них практически не было Поэтому они без колебаний выбрали второй вариант, а именно выметаться. Через день после изложения этого ультиматума хозяйка опять посетила их и с улыбкой на бежевых губах объявила, что у них ровно двадцать четыре часа на то, чтобы вынести вещи. По истечении этого срока она заявит в полицию о самовольном вселении в ее квартиру и обеспечит им бесплатный ночлег в камере. Приятель Травки, самый храбрый из всей компании, попытался дискутировать с ней:

— А вы не могли бы объяснить, почему вы отказались от услуг нашей ремонтной бригады?

— Потому что не вижу прогресса в ремонтных работах, — ничуть не смутившись, ответила хозяйка.

* * *

— Между прочим, — припомнил Травка, — мы тут болтаем, а я вас еще не познакомил. Это Ирек, специалист по винтам и виртуальным битвам с монстрами.

— Милена.

— Виктория.

— Вишня.

— Красивое имя, моя сестра тоже зовется как ягода. Это такая мода теперь?

— По-настоящему мое имя — Вислава. Мой папа — большой поклонник Шимборской и всех великих ученых. Например, профессора Ягодинской.

— Урожденной Мозговитой, по имени Кристина? — спросил из-под стола Ирек.

— А ты что, знаешь ее?

— Я — нет. Для этого я слишком молод. А вот моя бабушка училась с ней в лицее в одном классе. Эта Мозговитая была жутко затюканная девица, прямо мешок несчастий, еще больший, чем моя сестра. Она уже собиралась бросить школу и пасти коров в Бещадах. И тогда бабушка придумала такой фортель: предложила погадать ей на картах. И стала сочинять: посулила этой Кристине, что ее ждет блистательная научная карьера. Профессорство, кафедры в заграничных университетах, только нужно закончить СЭРБ. Тогда это еще называлось БОА.

— Да, верно, — вспомнила я, — папа мне говорил. «Болтология и остроумные анекдоты».

— Точно, — подтвердил Ирек. — Так вот, эта Кристина Мозговитая поверила гаданию, а остальное вы знаете. Звание профессора, публикации, заграничные кафедры. Потому я никогда не прошу бабушку погадать мне.

* * *

А я бы охотно узнала свое будущее, например, что ждет меня через пять лет. Буду ли я счастлива и реализуюсь ли профессионально? Выйду ли замуж, построю дом, посажу дерево? И спокойно ли папа воспримет известие о том, что я перевелась?

НЕДЕЛЯ ДО АНДЖЕЕК[5]

Мы закончили затыкать окна. Сейчас сидим в кухне. Греем замерзшие ноги в тазу с горячей водой. Смотрим на первый снег и говорим на серьезные темы.

— Так что со стипендией? — спросила Милена.

— Как обычно в подобных столкновениях с организацией: личность всегда проигрывает.

— Может, все-таки не стоит смиряться?

— А у тебя есть соображения, что мне делать дальше? — заинтересовалась Виктория. — Облиться бензином перед секретариатом? Похитить декана?

— И сколько тебе не хватило для получения стипендии? — осведомилась я.

— Две сотых. Я была вторая под чертой.

ДВЕ СОТЫХ

Средний балл — 4,75. Двенадцать экзаменов, три из них на шестерку. Если бы учли эти шестерки, у нее было бы ровно 5 и самая высокая стипендия. А так она оказалась вторая под чертой. А давали стипендии с 4,77 балла, потому что это была граница для тридцати процентов самых лучших. За последний месяц Виктория побывала в деканате, ректорате и секретариате. И везде ее отсылали либо выше, либо ниже.

— Мне крайне жаль, но решение об учете шестерок принимает декан, — объявила ей директор по работе со студентами.

— Я принимаю? — удивился декан. — Это в компетенции вашей дирекции.

— Да, действительно, я, вероятно, ошиблась. Шестерки утверждает университетская комиссия, — вспомнила директор.

— Мы только устанавливаем балл, с которого начинают платить стипендию, — чуть ли не хором ответили Вике в комиссии. — Тебе надо написать заявление ректору.

Вика сочинила жалостливое заявление об учете трех шестерок. Написала, что находится на содержании одинокой, финансово несостоятельной матери, что изучала на пять предметов больше, чем положено, что выбирала самые трудные, а не какую-нибудь ерундистику, где пятерки ставят за случайный проблеск интеллекта в левом глазу, длинные ноги или многообещающую улыбку. А в конце написала: «Я понимаю, что существуют определенные правила. Но бывают также ситуации, в которых нужно видеть нечто большее, чем жестко установленные границы, средний балл, раз и навсегда определенный уровень. И судорожно придерживаться в таких случаях правил не слишком почтенно, на это способна каждая машина. Куда важнее увидеть человека. И принять гуманное решение. Я надеюсь, что пан ректор не окажется машиной…»

Два дня она ждала гуманного решения. С утра примчалась в деканат. Секретарша вручила ей заявление. Вика взглянула на резолюцию. Сначала шли какие-то зачеркивания, а потом — «Отказать». Знакомая из комиссии шепнула ей по секрету, что ректор колебался (потому-то и появились зачеркивания), но директор заявила, что и речи быть не может о том, чтобы учитывать шестерки.

— Тогда пришлось бы все пересчитывать заново, так как и у других тоже есть шестерки. Так что вовсе не факт, что эта студентка окажется среди тех, кто получит стипендию. И вообще не стоит городить такой огород из-за нескольких сотен злотых.

* * *

— А когда я пришла к ней на прием, — завершила рассказ Виктория, — то услышала, что люди учатся для себя, а не для денег. И что мне должно быть достаточно внутреннего удовлетворения, потому как шестерки так красиво смотрятся в зачетной книжке.

— Как звездочки в тетрадке первоклассника, — сказала Миленка, — и значат они ровно столько же.

ТРИ ДНЯ ДО АНДЖЕЕК

Сегодня я писала зачетный тест. И для меня это был жуткий стресс из-за студентки из нашей группы Зофьи Бедняжек. Милена меня предупредила:

— Держись от нее подальше, — но никаких компрометирующих эту самую Зофью подробностей не привела.

— Что-нибудь конкретное?

— Скажу только, что Зоська — это совершенный гибрид пираньи с ракетой. Кровожадная, бездушная и рвется вперед.

И вот сегодня мне подвернулась оказия убедиться, что в этой характеристике нет ни вот столечко преувеличения. А началось все достаточно невинно. Зоська спросила, может ли она сесть рядом со мной.

— Понимаешь, — затрепетала она темно-синими ресницами, — я почти ничего не умею, а ты всегда прекрасно подготовлена.

— Садись. — Я была рада, что наконец хоть кто-то заметил меня. Потому что до сих пор все мои попытки установить контакт с группой выглядели следующим образом:

Попытка 1

— Привет. Он еще не пришел? — спрашиваю я про доктора Сверчка.

— Нет. Минут пятнадцать еще подождем, и надо смываться, — лениво отвечает мне группа.

— Куда-нибудь пойдете потом?

— Возможно, возможно…

Ну да, большой секрет кому попало не выдают.

Попытка 2

Перерыв между лекциями.

— О, у тебя такая же ручка, как у меня, — делаю я сенсационное открытие. И все лишь для того, чтобы изобразить хоть видимость контакта.

— Не совсем, — цедит владелица ручки. — Моя — фирменная, из лимитированной серии «Паркера», а твоя…

Из соображений гуманности она не сообщает, где была произведена жалкая подделка ее сверхдорогого «Паркера». А напрасно, я бы с удовольствием узнала.

Попытка 3

— Слушай, у тебя есть предыдущая лекция? — спрашиваю я симпатичную девушку с забавной короткой челкой.

— Есть.

— Ой как здорово!

— Но конкуренткам я лекции не даю.

— Конкуренткам? — удивляюсь я.

— Ну ты же знаешь, что экзамен сдадут только тридцать процентов лучших.

Теперь знаю. Я хочу поблагодарить за информацию, но симпатичная девушка ворчит, что я мешаю ей писать отчет, и отворачивается.

Так что ничего удивительного, что просьба Зофьи страшно обрадовала меня. От счастья я совершенно забыла, что передо мной гибрид пираньи и ракеты. Возможно, потому что гибрид этот мило улыбался и на нем была красивая безрукавка в голубых ромбах. Я подвинулась, чтобы освободить Зосе как можно больше места. А потом сразу пришел Сверчок и с помощью нервных ассистентов раздал тесты.

— Напоминаю, что всякий, кто будет пойман на списывании, автоматически получает неудовлетворительную отметку.

Ну, меня это не касается, я не собираюсь списывать.

— Тот, кто дает списывать, тоже, — добавил Сверчок, и мне показалось, что он посмотрел в мою сторону.

А это меня уже касается. Но придется рискнуть, чтобы не чувствовать себя новенькой в доме Большого Брата.

Тестирование началось. В аудитории слышны были только тихие шаги ассистентов, которые лениво прохаживались между рядами. Один из них остановился рядом с нами и великодушно притворялся, будто не видит, как я помогаю Зосе. Когда же он повернулся, закрывая нас от Сверчка, Зоська шепнула, чтобы я поскорей сообщила ей следующий ответ.

— Я еще не знаю. Надо подумать.

— Так поторопись, — прошипела она. — Осталось пять минут.

И вдруг мы услышали:

— Студентки с пятого ряда пойманы на том, что они помогают друг другу.

— Но пан доктор, — вскочила Зоська, одергивая свою голубую безрукавку, — я только говорила своей соседке, что она должна писать сама и что нечего постоянно заглядывать в мою работу. Она это делает с самого начала.

— И вы никак не реагировали?

— Я не хотела доносить. Хотя знала, чем рискую.

— Понятно. — Сверчок откашлялся. — В таком случае попрошу студентку в вишневой безрукавке сдать свой тест.

Я молча подошла к столу и положила свою работу.

— Однако вы много успели, — заметил Сверчок.

А я, вместо того чтобы оправдываться, неподвижно стояла, словно фигурка клоуна на мебельной стенке у моего дяди.

— Вы позволите мне сказать несколько слов? — внезапно произнес ассистент, тот самый, который загораживал нас от пронзительного взгляда Сверчка. — Мне кажется, произошла ошибка. Так получилось, что я несколько минут стоял неподалеку от этих студенток…

— Ясное дело, молодые налитые тела в обтягивающих безрукавках всегда вызывают вполне понятный интерес, — вздохнул Сверчок. — И что же вы там, коллега, узрели? Разумеется, кроме притягательных достоинств этих юных тел?

Ассистент прошептал что-то в мохнатую ушную раковину доктора Сверчка.

— Неужели?

— Думаю, это будет легко проверить, пан доктор. Достаточно проэкзаменовать обеих студенток.

— Да, пожалуй. — Сверчок кивнул большой, забитой устарелой терминологией головой. — Только мне что-то не хочется, а вас, уж извините, можно заподозрить в пристрастности.

— Ну тогда пусть этим займется для разнообразия коллега Русинек, а то он уже минут двадцать пялится на лепнину на потолке и ковыряет в носу.

— В таком случае прошу пригласить ко мне и студентку в голубом, — милостиво согласился Сверчок.

Через час мы вышли из кабинета Сверчка. Я с четверкой с плюсом, а Зоська… ну, что уж поделать, с парой.

* * *

— Казалось бы, я должна испытывать удовлетворение, — исповедовалась я Травке. Я его встретила около дома и успела рассказать, что произошло.

— Испытывать удовлетворение? — удивился он. — Звучит ужасно, как в учебнике по сексологии. Прежде всего ты должна испытывать огромную усталость. Я слышал, что Русинек — кандидат на звание чемпиона по занудству. Он вел занятия у Миленки.

— Да, пожалуй, — согласилась я. — Но знаешь, после большинства устных экзаменов я чувствую странную неудовлетворенность.

— Комплекс отличницы? — усмехнулся Травка. — Если тебя как следует не выжмут, чувствуешь неудовлетворенность… Какое счастье, что, с тех пор как я вошел в некончающийся период созревания, эти проблемы мне чужды.

— А я, к сожалению, обычно испытываю неудовлетворенность. Но сегодня — нет. Русинек был на высоте. Хотя, разумеется, я предпочла бы писать, как все, тест.

— Ничего не поделаешь, конкуренция теперь коснулась и девушек. Знак нашего времени. К тому же чем дальше, тем она острей.

— Да брось ты, не все такие.

— Не все, — согласился он. — Например, Виктория не такая, но на это работали целые поколения из-за восточной границы.

— Из-за восточной?

— Деды у Вики не то русские, не то белорусы, а какая-то из ее прапрабабушек, кажется, из Эстонии. Так что было кому передать ей бесценные гены спокойствия и согласия с миром.

— Я вот думаю, а что мне передали родители?

— Мне мой старик передал жидкие волосы, страх перед стабильностью и аллергию на молоко.

— Наверно, ты получил от него и какие-нибудь полезные качества, — попробовала я утешить его.

— Наверно, — согласился он. — Только вот пока еще не знаю какие. Но у меня впереди целая жизнь, чтобы узнать, — улыбнулся он. — Ты к девчонкам? — Мы уже несколько минут стояли у дверей их квартиры.

— Угу. Хочу сказать Милене, что она была права насчет Зоськи.

— Милена редко бывает не права, — признал Травка. — Разве что насчет собственной внешности…

И он побежал вниз.

— Тук-тук. Вы дома?

— Заходи, мы тут болтаем.

Как будто они могли заниматься чем-то другим.

— И вы давно уже не встречаетесь? — услышала я.

— Уйму времени. — Милена ставила чайник. — Уже больше двух месяцев, пожалуй. Я даже почти забыла, как он выглядит.

— Ну да? А в августе ты света белого за ним не видела, — посмеивалась Виктория, открывая банку с консервированным алоэ. Вика любит выискивать в магазинах всякие экзотические продукты.

— Да, не видела, но, когда он исчез из моей жизни, пришлось меняться, иначе с сентября я ходила бы с белой тростью.

— А что он тебе сказал? Хочешь попробовать алоэ? На вкус как сироп.

— Нет. — Милена даже содрогнулась. — Ничего не сказал. Влетел в квартиру Маркуса, презрительно взглянул на меня и вылетел. Решил, что я ему изменяю. Когда-то, еще в самом начале, он сказал мне, что не прощает измен.

— Но сам-то он позволял себе, — заметила Вика, выуживая из банки белые студенистые комочки.

— Это были не измены, просто ему в жизни нужно было разнообразие. Он встречался просто так, несерьезно.

— Ну да, несерьезно, потому что в яйцах у него свербит. Они ему мозг заменили, если можно вообще говорить в этом случае о мозге.

— А мне можно узнать, о ком вы? — спросила я, жутко заинтригованная романом Милены с парнем, у которого вместо мозга яйца.

— Отчего ж нельзя, но нужно начать с того, что было полтора года назад.

ПОЛТОРА ГОДА НАЗАД

Милена была одной из множества неприметных выпускниц где-то в Восточной Польше. Невзирая на изрядные успехи в учебе (средний бал на выпускных экзаменах 5,5, участие в различных олимпиадах и конкурсах), она чувствовала, что в ее упорядоченной жизни отсутствует капелька чего-то очень важного. Может, самой жизни? Именно тогда она взяла очередную книжку Милана К. и наткнулась на фрагмент о взглядах. На странице 202 она прочитала, что людям необходимо, чтобы кто-то на них смотрел. Одни не могут жить без взглядов анонимной толпы и становятся звездами MTV или героями экспериментов наподобие «Продемонстрируй миру свое нутро и грязное белье». Другим достаточно взглядов гораздо меньшего количества людей. Они охотятся на них в клубах и на дискотеках, устраивают шумные праздники по самым незначительным поводам либо переезжают в маленький городок. Благодаря этому они оказываются в окружении десятков и сотен взглядов. Затуманенных спиртным, большой дозой кокаина или подстрекаемых соседским любопытством. Но неизменно знакомых взглядов. Есть и такие, кому достаточно взгляда любимого существа. И когда это любимое существо уходит, они бросаются на поиски другого, лишь бы спрятаться от пугающей пустоты. И наконец, последняя, уже вымирающая, группа — романтики, живущие под воображаемыми взглядами отсутствующих. Средневековые рыцари, которые ради дамы сердца хватались за меч и метелили противника до тех пор, пока тот не становился похож на паприкаш в исковерканной банке. Воины, которые ради любимого короля, возлежащего на медвежьей шкуре в замке за несколько сотен миль, лишали жизни тысячи язычников, хлопающих от удивления глазами. Милена сообразила, что она тоже не может жить без взглядов. Каких, она еще не поняла, но сознавала, что жить без них не может, и баста. Потому она решила все изменить и высунуть нос из-под стеклянного колпака, где ее держали сверхзаботливые родители. В первый раз после стодневки[6] она пошла на дискотеку в «Пассию». И там встретила Маркуса, который в совершенстве владел искусством пирсинга, татуировки и соблазнения наивных молодых девчонок. Маркус и объяснил, какого рода взгляды ей необходимы:

— Тебе нужно, чтобы тебя пожирали взглядами мужики. Молодые и старые. Знакомые и незнакомые… Ну, крошка, так когда ты придешь ко мне делать татуировочку?

Маркус создал пятый элемент, а также новый облик Милены. За несколько недель он превратил серую мышку в интригующее сочетание Кайли Миноуг, Барбареллы и завлекательных трансвеститов с дискотек Южной Швеции.

Полгода он обожал Миленку, как всякий Пигмалион, довольный плодом своих трудов. Потом позволил ей совершить пробную вылазку на Плянты. И там оставил. Милена месяц проплакала, но потом вспомнила про свою жизненную миссию — коллекционировать восхищенные взгляды мужчин (а временами и женщин, почему бы и нет?). И она коллекционирует.

* * *

— А что с другими мужчинами? — полюбопытствовала я.

— Случаются, но каждый лишь на два-три месяца, — проинформировала меня Вика. — И каждый, к сожалению, напоминает Маркуса: преобладание формы над содержанием и яиц над мозгом.

— А тот, последний?

— Да такой же, как остальные, — отвечала Милена, выуживая огурец из огромной банки. — И вдобавок ревнивый. Потому-то мы и расстались.

— Что у вас произошло?

— Я договорилась с Маркусом, что сделаю у него татуировку. Роберту я об этом не сказала, она должна была стать сюрпризом на Мужской день: его бывшая рассказала, что он тащится от татуировок на лодыжке. И я решила сделать там пылающее сердце, пронзенное молниями. Представляете, как гениально это выглядело бы? — Она откусила кусок огурца, забрызгав рассолом стол и окрестности.

— Ты не можешь не брызгаться? — вытирая лицо, сделала ей выговор Вика.

— Я же не виновата, что попался такой дряблый. Папа опять экспериментировал при засолке.

— Ну и что? — спросила я.

— Как обычно, получились вот такие взрывчатые. Каждый как бочка с рассолом.

— Да нет, что с Маркусом?

— А, с Маркусом… Пришла я к нему, села, стали вспоминать прошлое. Как нам было хорошо и вообще. Он так растрогался, даже пожалел, что бросил меня тогда на Плянтах, поскольку следующая Галатея ободрала его как липку. И вдруг он мне говорит, что не хочет брать с меня денег за татуировку. Он хочет всего лишь побрить мне ножки.

— Он так и сказал — «ножки»?

— Ну да. Меня это до того растрогало, что я согласилась. Марко достал пенку, мою любимую, лимонную, и принялся за дело. А Робби думал, что я сижу на занятиях, и поехал в Новую Гуту к родителям, которые, оказывается, живут в доме напротив Маркуса. Уселся он в кресло перед теликом, откупорил пиво. Полный релакс. Глянул в окно, а там какая-то дева с ногами в пенке и татуированный мен без рубашки, но зато с бритвой в руке.

— Извращение чистой воды, — заметила Вика.

— Вот-вот. Поэтому он подошел к окну, чтобы посмотреть, что будет дальше. Глядит, а это я. Ну, он выскочил из дома, прикинул по окну, какая квартира, и ворвался к Маркусу. Тот, когда влетел Роберт, как раз закончил брить одну голень. Робби бросил на меня убийственный взгляд и выбежал. Я кричала, звала его, но не побегу же я за ним с одной намыленной ногой. А у Маркуса так руки тряслись, что я решила не делать татуировку. И все из-за дурацкой ревности.

— Лет через десять ты будешь благодарить судьбу за то, что он вовремя ворвался. Хватит тебе и нетопыря на пол-ягодицы.

— Я это называю районом бедренной кости, однако на анатомические дискуссии у меня нет сил.

— А потом ты не звонила Роберту? — спросила я.

— Два раза, но он уперся и не брал трубку. Для него измена — это конец всему. Все правила игры он мне выложил уже на первом свидании.

— Да, тогда худо. Тебе надо найти нового.

— Что при твоей внешности и… не слишком завышенных требованиях, — заметила Вика, — будет несложно.

— Надеюсь, что на этот раз попадется что-нибудь приличное, — вздохнула Миленка. — Вишня, а как твои приключения с парнями?

* * *

Я и парни. Этому можно бы посвятить тетрадку в шестнадцать страниц. В линейку.

Приключение первое: вечер, который я весь протанцевала с Мацеком. Всего семнадцать танцев, из них четыре медленных. Следующие две недели Мацек клал мне на половичок у двери цветы, которые воровал с окрестных клумб. Я умирала от страха, что его поймают, и от стыда, что будет доказано мое соучастие в преступлении. Потом Мацек уехал на каникулы, а вернувшись, стал носить цветы моей соседке.

Приключение второе: службы в костеле, где мы встречались с Михалом из параллельного класса. Приходили мы по отдельности, но в одно и то же время (предопределение?). Садились рядом в боковом нефе и вместе читали молитвы Пресвятой Деве. В ноябре Михал исчез. Появился он только в марте. На Страстной неделе. Я хотела было подсесть к нему, но вдруг обнаружила, что он не один. Рядом с ним преклонила колени моя соседка.

Приключение третье: языковой лагерь на каникулах перед выпускным классом. Три недели флирта с красивым американцем с бездумными голубыми глазами. Я с самого начала знала, что у этого знакомства нет шансов пережить заморозки. Но когда лагерь кончился и беззаботные штатники уехали из Польши, я в течение недели обгрызла все заусенцы на левой руке. До живого мяса.

Приключение четвертое: все еще жду.

Хотя, с другой стороны, совсем даже нет. Я выше этого. Меня смешат псевдоромантические рассуждения о половинках души. О том, что я — та самая, единственная, идеальная. Какие-то они жалкие и, как бы это сказать, книжные. А я хочу настоящего. И когда-нибудь найду, это точно.

ДВА ДНЯ ДО АНДЖЕЕК

Травка утверждает, что нашел женщину, которая придаст глубокий смысл его беззаботной жизни. Она еще не знает об этом, но он уже над этим работает.

— Для начала у меня к вам, девочки, большущая просьба.

— Выкладывай, — подбодрила его Милена.

— Не могла бы Мария пожить с вами какое-то время? У нее произошел конфликт с теткой, и они решили отдохнуть друг от друга.

— А почему ты не пригласишь ее к себе? — спросила Миленка. — У тебя же такая большая комната, не говоря уже о кровати.

— Да в кровати-то как раз все дело. Боюсь, что, когда Мария увидит ее, у нее могут возникнуть ложные ассоциации. Может, ей даже будет казаться, будто я на нее давлю. А я хочу, чтобы все развивалось постепенно, без чрезмерной поспешности. И потом, я боюсь, что в одной комнате со мной дольше трех недель никто не выдержит.

— Почему?

— Из-за утренних вставаний.

УТРЕННИЕ ВСТАВАНИЯ ТРАВКИ

Начинается процесс в полночь. Именно в это время Травка заводит свой любимый советский будильник из желтой латуни. Будильник этот величиной с кастрюлю, тиканье его напоминает топот конских копыт по мокрому асфальту, а звонок может пробудить прошлогоднего покойника. Но не Травку — поэтому для усиления звукового эффекта он ставит будильник на глубокую тарелку. Около восьми раздается пронзительный звонок. Раздается и длится примерно с минуту, пока Травка не приоткроет один глаз. Он выключает звонок и переставляет будильник на восемь десять, а потом поочередно — на восемь двадцать, половину девятого, без десяти девять, и так до одиннадцати. Тут Травка вскакивает в ужасе, оттого что снова проспал утренние занятия.

* * *

— Ну так как с Марией?

— Ладно, — согласились девочки, — но расскажи нам немножко о ней. Какая она, и вообще.

— Феноменальная, — возбудился Травка. — И при этом никакой приземленности. Я говорил вам, что она играла в кино?

— А кого? — заинтересовалась Милена.

— Воровку из провинции, крадущую вилки в супермаркете.

— В каких кинотеатрах шла эта картина?

— Нет, это был учебный фильм, инструктаж для персонала крупных магазинов и гипермаркетов, но Мария рассчитывает, что теперь предложения на нее посыплются, как конфетти. Поэтому она не всякие принимает. Как раз недавно она отказалась от выступления на теледискотеке.

— Привередливая, — отметила Виктория.

— И очень впечатлительная, — добавил Травка.

— Надеюсь, мой ночник ей не будет мешать, — высказала предположение Милена, проверяя на запястье цвет нового тонального крема.

— Ты по-прежнему спишь при свете? — изумился Травка. — Я думал, это была временная реакция на мрачные стены у Квятковской. Но здесь-то? Стены светлые, и Виктория спит рядом.

— Я включила бы лампочку, даже если бы жила на Солнце и спала в постели с пятью телохранителями.

— Мечты, мечты… — усмехнулся Травка. — Но счета за электричество у вас небось зашкаливают.

— Милена даже не позволяет мне взглянуть на них. Все сама оплачивает, — пожаловалась Вика. — Уперлась, и никак ее не пробить.

— Никто не должен за меня платить. Хватит того, что ей всю ночь лампочка в глаза светит.

— А ты хоть раз пробовала ее погасить?

— Да я так боюсь темноты, что, когда умываюсь, сперва закрываю один глаз и намыливаю половину лица, а потом ополосну и закрываю другой.

— Добавь, что перед сном ты заглядываешь за шкаф и под стол, чтобы проверить, не прячутся ли там вампиры.

— Да. И еще: уже лет десять я сплю, прикрыв шею, запястья и щиколотки.

— Почему?

— Чтобы кровь не высосали.

— Как будто нельзя высосать кровь из пальца или из щеки, — бросила Виктория.

— А ты у специалиста с этим была? — поинтересовался Травка.

— У психолога? Да, была. По его мнению, страх перед вампирами — это результат слишком ранних контактов с фильмами категории С или D.

— А как он объяснил потребность спать при свете?

— Страхом перед исчезновением. В темноте, когда я не вижу себя, я начинаю бояться, что исчезну.

— А он сказал, откуда это все пошло? — спросила я.

— У него на этот счет несколько теорий. Мне-то больше всего нравится та, по которой страх — это реакция на перемены. Прежде я жила в провинции, окруженная любовью и вниманием всей семьи. В городке у нас все и всё друг о друге знали. Переходишь главную улицу и встречаешь самое малое полтора десятка знакомых и выслушиваешь три десятка сплетен. И вдруг переезд в чужой, большой город.

— Интересно, что бы с тобой было, если бы ты переехала в Мехико-сити? — поинтересовался Травка.

— Предпочитаю этого не знать. В любом случае смена окружения была огромным стрессом: я вдруг почувствовала себя анонимной. Как зернышко в бездушном океане других зерен. А я привыкла к заинтересованным взглядам. Они мне необходимы, иначе я тут же ощущаю пустоту и впадаю в панику.

— Почему?

— Я начинаю думать, что раз никто на меня не смотрит, то, наверное, меня нет. И возникает страх. Потому я и сменила свой облик на такой, который привлекает взгляды. Так, по крайней мере, считает психолог.

— Интересная теория, — заметила Вика.

— Да, но только я до сих пор не знаю, что делать, чтобы не включать эту чертову лампочку.

ЗА ДЕНЬ ДО АНДЖЕЕК

Сегодня мы познакомились с Марией. Я как раз подметала пол, и тут вошла она в сопровождении Травки, увешанного ее вещами прямо как викторианская елка.

— Мария, Скорпион в слиянии с Весами, — сообщила она, подавая тонкую аристократическую руку, отягченную огромными перстнями из меди. Мне сразу вспомнилась Квятковская.

Мы тоже представились и, как всегда в подобных ситуациях, попросили извинения за страшный беспорядок. Есть шанс, что гость поверит, будто обычно бывает чище.

— Мы не успели сделать уборку, — оправдывалась Милена. — Как-то в последнее время нам трудно собраться.

— Это легко объяснимо, просто у вас натура не уборщиц, — объяснила Мария. — Я всегда так говорила тете, когда она цеплялась ко мне из-за беспорядка в комнате. Но до нее такие аргументы не доходят. Что ж, так всегда бывает при разных уровнях, — вздохнула она, но тут же вернулась к огорчительной прозе жизни: — А куда я могу положить свои вещи?

— В тот угол, возле печки, — сказала Милена. — А тут вешалка. А что касается спального места, можешь спать с нами на столе или…

— Вечером доставим кровать, — прервал ее Травка. — Мои приятели сейчас торгуются с хозяином. Он уже сбавил цену с двух бутылок водки до трех плодово-выгодного вина.

— Кровать с латунной рамой? — удостоверилась Мария.

— Все в соответствии с пожеланиями.

У меня было впечатление, что сейчас он отвесит поклон, как какой-нибудь там английский лакей. Даже смотреть было противно.

— Куда я могу сесть? — Мария огляделась вокруг.

Травка стремглав бросился за стулом, протер его рукавом и подставил ей под самый нос, чтобы не сказать более точно.

— Спасибо, Томек.

С ума сойти! У Травки, оказывается, есть нормальное имя!

— Я тебе еще нужен?

— Нет, можешь вернуться к себе, — милостиво позволила Мария.

Он вышел, покорный и взволнованный. А мы почувствовали, как бремя служения Марии ложится на наши плечи.

— Славно тут у вас. — В ее устах это прозвучало на удивление пренебрежительно. — Только не хватает чего-то… чего-то, что придаст стенам художественный лоск. Надо будет в свободную минуту заняться этим.

— А что бы ты хотела сделать? — заинтересовалась Виктория.

— Нарисую какую-нибудь абстракцию. Вот здесь, на этом куске. Что-нибудь в оранжевой гамме с большой такой каплей индиго.

— Ты умеешь рисовать? — оживилась Миленка. — Вот здорово! А я не могу даже слепить ровный шарик из пластилина.

— Умею, когда-то я хотела стать великой художницей, — сообщила Мария. — И может, еще буду. Я пока колеблюсь, что выбрать.

— А какой у тебя есть выбор?

— Ну, стать актрисой, писать пьесы или хокку… Я пока не знаю. Я в поиске.

— А что ты сейчас пишешь? — не отставала Виктория.

— Еще ничего, — с некоторым раздражением отвечала Мария, — потому что я еще не приняла решение, что мне хочется писать.

— А как примешь, так сразу сядешь и напишешь? — зудела Виктория.

— Ну да.

— А что ты нам нарисуешь на стене?

— Что-нибудь такое, что будет идти изнутри. Что-нибудь очень энергетическое, ломающее привычные схемы. Это решится в один миг.

— Ждем не дождемся, — заверила ее Миленка. — Верно ведь, девочки?

— Да, — подтвердили мы. Правда, энтузиазма в нашем «да» было маловато, но что поделать — такая уж пора года.

На несколько минут мы все умолкли. Тягостное молчание наконец прервала Мария:

— Виктория, а ты откуда? У тебя такой необычный выговор.

— Сейчас-то уже ничего. Слышала бы ты меня два года назад, — без тени смущения сказала Вика и продемонстрировала, как она говорила раньше: — Я вьеедь жьииву недльееко от восточьной граньиицы.

— Восхитительно! — воскликнула Мария. — Это же классно — жить на границе двух миров.

— Не знаю, классно или нет. Просто судьба нас зашвырнула туда, и мы там жили. А мама и сейчас живет.

— А как по ту сторону?

— Не знаю, я там никогда не была.

— Ты жила в нескольких километрах от границы и никогда не была на другой стороне? — удивилась Мария, и не только она.

— А зачем? Что там другого, непохожего? Такое же небо, воздух и трава такие же…

— Но люди-то другие.

— Да не очень. Неторопливые, немножко пришибленные, пьют здорово. Как наши.

— Но в магазинах другие товары, — не сдавалась Мария.

— Может, в маленьких лавочках они и отличаются, — вклинилась Милена, — но в больших магазинах всюду один и тот же хлам. Летом я возвращалась из Венгрии и по пути раза два заглянула в гипермаркеты — надо было купить чего-то попить. Можете мне, девочки, поверить, даже расположение продуктов на полках там такое же, как у нас. А внутри такая же дрянь. Дешевые дезодоранты, одноразовые китайские трусики, жевательная резинка, яркие пакеты едких стиральных порошков. Даже не чувствуется, что ты за границей.

— Потому что Венгрия никакая не заграница, — фыркнула Мария. — Жаль тратить лето на такие поездки.

— Да уж конечно, лучше поехать на Канары, — не без язвительности согласилась Милена.

— Что ты! — только что не замахала руками Мария. — На Канары сейчас ездит жуткое быдло. Потому они и стали такими вульгарными. Если бы мне предложили выбор, я бы, пожалуй, поехала в Лаос или на Филиппины.

— А я в Сибирь, — вздохнула Виктория. — Посидеть бы летом на берегу Байкала. Посмотреть на воду, поговорить с местными жителями, а утром попить хлебного кваса…

Настала тишина, потому что каждая из нас на миг погрузилась в собственные мечты. Но мы быстро вынырнули на поверхность. Первой вернулась к реальности Миленка:

— Пока поездка мне не светит, так что ограничусь солярием.

— Ты часто туда ходишь? — полюбопытствовала Мария.

— Раза три в неделю, иногда четыре.

— А вот эти накладные ногти?

— Минутный каприз. Не советую — очень мешают, за все цепляются.

— У тебя довольно… интересный стиль.

— С легким привкусом китча, не будем пугаться этого слова, — с улыбкой произнесла Миленка.

— А почему именно такой?

— Потому что мне так нравится, — отрезала Милена. — Когда-то, еще в лицее, я была примерной девочкой. Элегантность и скромность, равномерно распределенные по ста шестидесяти пяти сантиметрам моей личности. После третьего класса я поехала в языковой лагерь. А там сплошь одержимые снобки. На всех смотрят свысока. Все, кроме них, приземленные и ограниченные. Однажды мы вместе пошли на прогулку. Все девчонки а-ля Одри Хепберн. Одинаковые свитерки, юбочки до колен, шейные косыночки, волосы, собранные в узел на затылке, и очки. И все это стоит будьте-нате. А под мышкой модная высоколобая книга. И среди них я: свитерок, юбочка до колен, ну и все прочее.

— А под мышкой толстая книга, — подсказала Виктория.

— Нет, дезодорант «Шанель» номер девятнадцать. Идем мы. Прошли мимо кошмарной скульптуры в стиле соцреализма: пестрая бабочка из пластика. Все девицы с негодованием отвернулись: «Какой ужас. Безвкусица. Кто это поставил?» Мы дружно возмущались дурным вкусом творца. Идем дальше. Книжный магазин. В витрине альбом Блейка. Две самые большие снобки наперебой стали восклицать: «Ой, смотри, Блейк! Блейк — это чудесно! Нужно купить его! Я просто без ума от Блейка!» В этом кругу не полагается восхищаться Моне. Это слишком примитивно. Надо, чтобы ты приходила в восторг от какого-нибудь художника эпохи романтизма или современного, но только не Уорхола, потому что Уорхола каждый дурак знает. Была с нами отличная девчонка. По-настоящему оригинальная. Анеля. Посмотрела она на нас и говорит: «Все-таки вы какие-то убогие». И пошла от нас. Но перед тем как уйти, сказала еще: «Одним нравится Блейк, а другим — бабочки». И тогда я вдруг осознала, что я принадлежу к тем, другим. Кому нравятся бабочки. Но я еще долго мучилась в униформе снобки. А потом получила аттестат, поступила в университет и на каникулах познакомилась с Маркусом. Но это уже другая история.

НАЧАЛО ДЕКАБРЯ

Сегодня в первый раз я пришла домой очень поздно, а именно после полуночи (как Золушка). Мама еще хлопотала в гостиной, собирая газеты и еженедельники, развешанные на подлокотниках кресел. А папа в очередной раз перечитывал автобиографию прославленного нейрохирурга, профессора, доктора наук Мануэли Дендритовой. Прокрадываться на цыпочках или ползти, прикрывшись придверным ковриком, не имело смысла.

— Все знаю, все знаю и прошу прощения, но сегодня ведь были Анджейки, а кроме того… — я подыскивала нужные слова, — кроме того… не могу же я все время держаться обособленно. Должна же я наконец начать интегрироваться. Мама, ну скажи хоть что-нибудь!

— Я здесь только убираю, — ответила мама, демонстрируя кипу собранной прессы.

— Вислава, мы понимаем твои потребности, — сказал папа, оторвав взгляд от биографии Мануэли. — Контакт с группой исключительно ценен.

— Вот видишь, — обрадовалась я.

— Но не до полуночи, — подчеркнул он. — Какие серьезные темы можно обсуждать в полночь?

— А разве всегда необходимо обсуждать серьезные темы? — вмешалась мама.

— Кристина, мне крайне неприятно, — обратился к ней папа, — что ты саботируешь мои высказывания. Неужели ты не знаешь, как это рискованно — давать ребенку взаимоисключающую информацию?

— Знаю, знаю. Ты написал на эту тему магистерскую работу, четыре статьи и одно пособие, — перечислила мама.

— Потому я был бы тебе крайне благодарен, если бы ты, вместо того чтобы подвергать сомнению мои аргументы, поддержала меня в дискуссии.

— Хорошо, — спокойно отреагировала мама на папин выговор. — Послушай, Вишня. Ты поздно пришла, мы беспокоились. В следующий раз просто позвони нам и предупреди. Так хорошо?

И мама вышла, прежде чем папа успел ответить. Какое-то время он неподвижно сидел, подбирая слова. Он всегда так делает. Наконец он произнес:

— Поскольку все мы слишком возбуждены, я хотел бы перенести наш разговор на выходные. Что ты скажешь про утро субботы?

* * *

Что я могла сказать? Воспитательные разговоры в нашем доме — это исключительно важное мероприятие. От этого не отвертишься под банальным предлогом встречи с подругой или головной боли. В целом это выглядит примерно так:

Первые два часа — фильм с ярко выраженной воспитательной направленностью.

Полчаса — дискуссия о просмотренном фильме.

Следующие полчаса — перечисление проблем воспитания, которые отметил там папа.

Еще полчаса — совместная работа по поиску решения, удовлетворяющего обе стороны (вернее, взрослую и более опытную).

Последние десять минут — подведение итогов дискуссии, а также заверения, что мы друг друга любим.

Может, на этот раз будет по-другому?

СУББОТНЕЕ ДЕКАБРЬСКОЕ УТРО

Увы. Все было как всегда в соответствии с принципом: если что-то действует исправно, зачем менять?

Ровно в одиннадцать ноль-ноль я села в кресло перед экраном телевизора. Папа принес кассету, включил и устроился на диване. На этот раз он предложил для просмотра фильм о судьбе мальчика из бедной английской семьи. Билли, худенький двенадцатилетний паренек, живет в одном из тысяч унылых маленьких домиков. Вместе с дряхлой бабушкой, грубым старшим братом, неразговорчивым, непрерывно бастующим отцом-шахтером и поблекшим воспоминанием об умершей несколько лет назад матери. В один из вечеров мальчик совершенно случайно открывает, что его призвание — танец. Причем танец классический — к сожалению, хобби малопопулярное в среде любителей футбола, бифштексов и темного пива. Так что орешек, доставшийся Билли, не так-то легко разгрызть. Если он от танца не откажется, то станет посмешищем шахтеров, в том числе отца и брата. Как нетрудно догадаться, отважный мальчик выбирает долгий и тернистый путь к сцене. И одерживает победу. В финале мы видим мускулистого мужчину в балетном костюме лебедя, который сейчас исполнит на сцене большой прыжок. Конец. Я украдкой утерла жаркую слезу, только что покинувшую мою одноименную железу.

— Как ты думаешь, Вислава, что хотел сказать создатель этого фильма?

Что лучше избрать полную труда и унижений жизнь в чужом большом городе, чем полную труда и унижений жизнь в своем родном поселке, поскольку первый вариант дает тебе шанс станцевать партию лебедя, а второй обрекает тебя на дешевое пиво в компании безработных приятелей?

— Что человек должен реализовать свои мечты?

— Хорошо, но еще…

По его тону я сделала вывод, что это не самая удачная интерпретация и надо пробовать дальше.

— Что на успех могут рассчитывать только настойчивые и упорные люди? — ляпнула я следующую гипотезу.

— Лучше, значительно лучше. Действительно, как ты верно заметила, благодаря упорству и тяжелому непрестанном труду Уильям чего-то достиг… но в этом мудром фильме есть еще кое-что… — Папа поправил очки. — А именно отношения мальчика с друзьями.

— Но у Билли был только один друг…

— Которого он оставил, чтобы пойти своей дорогой, дорогой сценических успехов. Ибо Уильям знает, чего он хочет, и знает, что на определенном этапе нужно отказаться от друзей.

Он отказывается заодно и от семьи, но этого я говорить не стану, потому что тут же начнется перечисление различий между неблагополучной семьей Билла и той семьей, в которой мне посчастливилось родиться, расти и приобретать бесценный жизненный опыт.

— Вислава, — продолжал папа, — если бы перед героем фильма встал выбор: увеличение объема профессиональных знаний или, как ты это называешь, интегрирование с группой, он выбрал бы…

— Первое… — закончила я в соответствии с ожиданием.

— Именно! — обрадовался папа. — Уильям умеет принимать верные решения. А ему всего лишь двенадцать лет. А ты, будучи почти совершеннолетней… что вовсе не означает взрослой, — подчеркнул он, — не всегда знаешь, какой сделать выбор.

Я вздохнула.

— Но не огорчайся. К счастью, у тебя есть мы. И мы укажем тебе правильный путь.

* * *

А это означает, что в ближайшие недели мне придется приходить домой не позже десяти вечера. Но наверно, стоит заплатить такую цену. Ведь если бы я тогда не задержалась, то не познакомилась бы с Даниэлем, ассистентом с ПАВЛ.

ДАНИЭЛЬ

Он появился на вечере — и второй раз в моей жизни — без семи минут десять. Я сидела в углу зала общежития и думала, а не слинять ли мне домой. После нескольких плачевных попыток интегрироваться с группой и четырех бокалов травянисто-зеленого напитка, имеющего вкус настоянных на спирту водорослей, я решила, что с меня хватит. «Что я тут делаю?» — этот вопрос уже часа два не выходил у меня из головы. Похоже на то, что все успели интегрироваться в первую неделю октября. А теперь уже поздно. Они прекрасно веселятся и без меня. Так чего я буду мучаться? Допью только этот бокал и как раз успею на пригородный в пол-одиннадцатого. Я взглянула на старые часы и увидела Даниэля, человека, который защитил меня от доктора Сверчка. Он как раз осматривался, видимо решая, к кому подсесть. Он показался мне таким же потерянным, как я. Вокруг, куда ни глянь, веселые компашки добрых знакомых. И мы двое, словно бы совершенно прозрачные для остальных в этом зале.

— Ну что, веселье не очень? — Он подошел ко мне со своей порцией зеленоватого пойла. — И на это пошли наши полсотни с носа?

— С меня взяли семьдесят.

— Может, для ассистентов особая льгота, — попытался он оправдать проворных умыслом организаторов вечера, а потом спросил: — А каков результат экзамена у Сверчка?

— Получила четверку. Я даже не успела вас поблагодарить за вмешательство, — прошептала я.

— Не стоит. Ты была тогда такая потерянная, что я просто не мог поступить иначе. Да и сейчас ты тоже выглядишь потерянной.

— Потому что так оно и есть.

— В молодости мы все чувствуем себя потерянными, но это проходит, — утешил он меня, а потом протянул руку и представился: — Меня зовут Даниэль.

ПОЧТИ СЕРЕДИНА ДЕКАБРЯ

Я бегала по городу, присматривая подарки под елку. Лучше купить их заранее. А то потом время так несется, что не успеешь оглянуться, и ты просыпаешься, а это оказывается утро Сочельника. Начинаешь паковать мешок, а туда, кроме всякой дешевой мелочевки, и положить нечего. Поэтому в этом году я решила купить подарки заблаговременно. И вот я кружила по площади Рынок и вдруг вдали увидела Даниэля. Он стоял в задумчивости около фонтана и крошил бледноватый бублик голубям. Подойти к нему? А если получится, что я навязываюсь? Может быть, он кого-нибудь ждет. Ладно, я только поздороваюсь и сразу пойду.

— Привет? Помнишь меня?

— Разумеется. Потерянная студентка на вечере. — И он, улыбнувшись, бросил голубям очередной кусок бублика.

— Действительно запомнил, — обрадовалась я. Ведь он же ежедневно встречает десятки интересных женщин — студенток, учениц.

— Иногда получается так, что запоминаешь что-то на всю жизнь. Даже не знаю, почему так происходит…

— Нужно спросить какого-нибудь психолога, — посоветовала я. — Они должны многое знать о процессах запоминания.

— Нет, я-то совсем о другом. — Он отряхнул руки от крошек. — Видишь ли, ежедневно каждый из нас переживает несколько минут, которые важней остальных. Какой-нибудь обрывок разговора, зрительный образ. К примеру, маленький ребенок что-то скажет или взрослый спросит, который час. И мы до конца жизни помним это. Почему именно это, а не то, что произошло секунду спустя… Почему так бывает?

Я молчала, пораженная глубиной его вопроса. Мы стояли без слов, глядя, как топчутся голуби в поисках последних крошек.

— Я люблю смотреть на птиц, — сказал Даниэль. — Благодаря им я сознаю, что существует лучшая, стократ более простая жизнь.

Теперь я тоже должна оказаться на высоте и сказать что-нибудь умное. Что-то, что добавит этой минуте глубинности.

— А я люблю зиму. Зимой так бело и тихо, особенно по ночам. — Господи, ну и банальность я ляпнула!

— А я предпочитаю дождь, — признался он. — Он дает мне ощущение защищенности. Для меня он является чем-то успокаивающим.

И опять неловкая тишина. Почему я ничего не говорю?! Внезапно Даниэль начал быстро-быстро моргать.

— Что с тобой? — встревожилась я.

— Когда-то я научился: если хочешь запомнить какой-нибудь образ, лучше всего на несколько секунд зажмурить глаза, а потом начать быстро моргать. А я очень хочу запомнить тебя в этой серой курточке и с большим мешком. Хочу запомнить тебя надолго-надолго…

* * *

— Ну, и мне нужно кому-то рассказать, так что уж извини.

— Вишня, можешь мне не объяснять, — сказал Ирек, пребывающий, как обычно, на четвереньках и, как обычно, под столом. — Я знаю, человек должен выговориться, а иначе он лопнет от переизбытка тайн.

— Но может, тебе скучно слушать.

— Нет, слушать я люблю, — уверил меня он, — иначе я не знаю, что со мной было бы. Ты даже не представляешь, сколько историй я выслушал от своей истерички-мамочки, вечно влюбляющейся не в тех мужиков. Хорошо, что теперь рядом с ней профессионал, так что он заменил меня. А сестра до сих пор любит вывернуться передо мной наизнанку. Даже бабушка иногда жалуется, но главным образом на то, что вещи играют с нею в прятки. Так что рассказом больше, рассказом меньше, для меня это не имеет значения.

— Вот и хорошо, потому что мне вправду полегчало.

— Это единственное, что ты чувствуешь? — каким-то деловым тоном осведомился он.

— Да нет. Я по-прежнему несколько ошеломлена Даниэлем.

— Можно сказать, он эффективно тебя оглушил. Что тут говорить, специалист.

— Да никто меня не оглушал, — возмутилась я. — Просто я не встречала еще такого мужчины.

— Какого? — не отставал Ирек.

— Такого, который нравился бы мне больше, чем папа. К сожалению.

— Почему «к сожалению»?

— Потому что мне как-то непривычно, что чужой человек кажется мне большим авторитетом, чем папа.

— Мне бы твои проблемы, — хмыкнул Ирек. — Мой старик перестал быть для меня авторитетом больше двадцати лет назад, когда он смылся из дому. А когда снова появился, то еще больше потерял в моих глазах.

— Но мой-то не смывался. Он активно участвовал в процессе моего воспитания. Он дал мне много ценных знаний. Например, научил стенографии и основам греческого… А я его так отблагодарила. Мало того что обманываю его насчет того, где я учусь, так еще восхищаюсь каким-то ассистентом.

— Ты что, влюбилась? — спросил Ирек. Напрямую, как это он умеет.

* * *

Влюбилась… А что это, собственно, означает? Думать о ком-то? Я не думаю, потому что мои мысли полностью заняты тем, как сказать папе и маме, что я перевелась. Восхищаться красотой? Правда, Даниэль выглядит так, как, по мнению моего папы, должен выглядеть жених его дочери, но мой ли это тип? Является ли высокий худощавый шатен с интеллигентным — благодаря очкам в тонкой металлической оправе — взглядом эстетической вершиной моих ожиданий? Мечтать о встрече? Честно сказать, я таких встреч скорей уж боюсь, чем мечтаю о них. Потому что Даниэль, естественно, выскажет глубокую мысль, а я сразу начну заикаться или ляпну какую-нибудь глупость на уровне начальной школы. Так что даже и не знаю.

ВТОРАЯ ПОЛОВИНА ДЕКАБРЯ

Травка по-прежнему ведет подготовку к завоеванию Марии. А Мария призналась нам, что судьба привела на ее дорогу настоящего мужчину. Мужчину, который придаст ее существованию смысл и поможет обрести забытый вкус жизни.

— Я так чувствую, — уверяла нас она, намазывая на ноги депилирующую смесь «Адская смола».

— А мы чувствуем только едкий запах аммиака, — прошептала Вика, закрываясь с головой одеялом.

— И когда же случилось это чудное событие? — поинтересовалась Милена.

— Вчера в двадцать ноль пять в клубе-кафе «Пивовар».

В ДВАДЦАТЬ НОЛЬ ПЯТЬ В КЛУБЕ-КАФЕ «ПИВОВАР»

Марии надоела атмосфера «Богемы», и она решила сменить окружение. Она полюбовалась несколькими витринами с художественной бижутерией, а потом совершенно неожиданно для себя спустилась в подвальчик клуба-кафе «Пивовар», влекомая удивительным предчувствием и волной аромата новейших духов от Хьюго Босса. Она села в сторонке, слегка оторопевшая от количества народа, а паче от совершенных копий Бритни Спирс. Сидела она там в одиночестве, посасывая теплое пиво с соком (гадость жуткая, но очень помогает от робости), и тут вдруг к ней подошел Он. Единственный. Неповторимый. Половинка. Гуру.

— У тебя, детка, так горят глаза, что я должен подсесть к тебе, — сообщил он, придвигая стул. — Как твое имя и что ты так напряженно ищешь?

— Мария, — пролепетала она, надеясь, что он не слышит, как колотится ее сердце. Оно стучало на весь клуб-кафе «Пивовар». — А ищу я…

— …глубину, истину и что-то, от чего жизнь обретет смысл, — докончил он за нее. — Все это можно прочесть по твоему лицу. — Он провел пальцем по ее шее. — И я могу это дать тебе, Мария. Только тебе нужно будет делать то, что я говорю.

— Хорошо, — прошептала Мария. Она принадлежала ему телом, душой и художественной бижутерией из меди. Как она могла прожить без него столько лет? Ходить по земле? Дышать?

— Прежде всего… — гуру почесал лоб, отыскивая в закоулках нейронов соответствующие подсказки, — ты должна вернуться к естественной наивности. Я терпеть не могу сверхрафинированных, переинтеллектуализированных идиоток. Ты должна стать наивной и пустой. Пустой, как оловянный сосуд, который я наполню истинным знанием.

«Наполни, прошу тебя, наполни», — мысленно умоляла Мария.

— Бездумность. Логика на нуле. Ты должна руководствоваться животным инстинктом. Полностью довериться мне. Только тогда я высвобожу твой потенциал. Покорись скрытым эмоциям, пробуди таящегося в тебе ребенка. Ребенку нравится китч, цирк, луна-парк. Ты должна быть при мне по первому сигналу. Чуть только я щелкну пальцами. Вот так, — продемонстрировал он.

— Хорошо, — повторила Мария, закрыв глаза. Она увидела кружащиеся цветные спирали, дождь золотых искр, услышала цирковую музыку. Она была счастлива. — Как мне тебя называть?

— Гуру. Просто гуру.

* * *

— Говорю вам, это необыкновенный человек. Он мог бы жить во дворце, а выбрал скромную комнату в «ИКЕА».

— Где? — одновременно воскликнули мы. Я из коридора, где ставила обогреватель на максимум, а Виктория и Милена из-под одеяла и двух спальных мешков, которые они одолжили у Травки.

— В «ИКЕА». Это подарок от директора фирмы.

— За что? — удивилась Вика.

— За то, что гуру помог найти ему смысл жизни. Директор был на самом краю, уже хотел повеситься в отделе игрушек. К счастью, встретил его, гуру. Они пару раз поговорили за пивом. А потом директор вдруг почувствовал, что хочет жить. И, безумно счастливый, спросил, чем он мог бы отблагодарить. Гуру попросил всего лишь комнату.

— В собственность? — заинтересовалась Виктория.

— Что ты! Да он такой человек… он презирает собственность. Просто он там ночует. Приходит ночью, выбирает какую-нибудь кровать и засыпает. А утром, еще до появления первых покупателей, исчезает.

— Восхитительная жизнь, — ироническим тоном заметила Миленка.

— Гуру не выносит стабильности и не хочет привязываться к вещам.

— Увы, боюсь, что к людям тоже.

— А почему «увы»? У меня нет синдрома женщины-магнита. Мне вовсе не нравится, когда мужчина липнет ко мне.

— Тогда чего ты хочешь от гуру?

— Ничего. Я хочу дать ему подлинное счастье.

— Звучит интригующе, — усмехнулась Миленка. — Подлинное счастье на диване «Фресвик» всего за тысячу триста злотых.

ПРАЗДНИКИ

Отмечали мы их, как всегда, вместе с бабушкой, тщеславным папиным братом, его привлекательной и покорной женой, а также с их гениальным восьмилетним сыном. Началось все совершенно обычно. Дядя по привычке отметил, что я не прибавила в росте. Тетя осведомилась, появился ли уже у меня жених. Юный гений буркнул «привет», после чего неподвижно сидел, вперив взгляд в собственные колени. Зато бабушка, как всегда, ахала и охала, что я опять похудела на десять кило.

— Вы должны сходить с Виславочкой к врачу, — порекомендовала она папе. — Сейчас девушки все время болеют. Я по телевизору видела. Сперва ничего не едят, а потом умирают. Это очень страшная болезнь, аморокс называется. На одном канале ее постоянно показывают, чтобы людей предостеречь. По красному ковру ходят скелеты в лохмотьях, ноги у них дергаются, будто плохо прикреплены, а зрители глядят и ужасаются.

— Да, мама, обязательно сходим, — пообещал папа, кроша пальцами облатку. — Ну, всем всего самого лучшего. Здоровья.

— Вот-вот, здоровья, — удрученным голосом повторила бабушка. — Аморокс этот, невидимый, кружит в воздухе. Он каждого может атаковать, даже молодых мужчин, как ты и Павелек. По телевизору предупреждают.

Дядя заглушил бабушку, сделав громче музыку с уцененного диска, прилагавшегося к какому-то женскому журналу. Мы вернулись к пожеланиям. Тем же самым, что и год назад: здоровья, счастья, успехов (с упором на «научных»). Стол, как обычно, ломился от традиционных яств, трудолюбиво сотворенных тетей, а в углу торчала жуткая елка, увешанная тайваньскими игрушками.

— Внушительная елочка, — заметила мама, оглядывая комнату в перерыве между грибным супом и следующим блюдом из традиционных двенадцати.

— Сам украшал, — сообщил дядя. — А гирлянду привезли из самого Берлина. А у вас есть гирлянда?

— Да, из России, — как и каждый год, ответила мама, кладя себе на тарелку кусок карпа. — Загорается, когда захочет. Славянская душа.

— А елка, наверно, старая?

— Да, ей уже больше десяти лет, — как всегда, ответила мама. — А может, и все двадцать.

— А в нашей больше трех метров, — похвастался дядя.

— Вкусная рыба, — после почти минутного молчания произнесла мама. — Ее Мариан приготовил?

— Нет, я, — ответила Клаудиа, дядина жена. — Мариан действительно прекрасно готовит, как все мужчины. Но мы оба придерживаемся мнения, что ему не нужно слишком часто заниматься кухонными делами, потому что он может выгореть.

— Может, пригореть? — проявила себя бабушка, до этого укрывавшаяся за большущей супницей с рождественским борщом.

— Выгореть, мама, выгореть, — поправил ее дядя. — Иными словами, растратить талант, занимаясь обыденной стряпней.

— Вот именно, — подтвердила Клаудиа. — И поэтому мы бережем талант Мариана для лучших оказий.

— А каких? — заинтересовалась мама, накладывая себе на тарелку крокеты.

— Для лучших, — с упором повторил дядя и сменил тему: — Вислава, а как у тебя с учебой? Вот наш Кристиан уже читает Достоевского.

— Бедный ребенок, — отреагировала бабушка и вмиг умолкла под красноречивым взглядом дяди.

— Вислава читала Достоевского в семь лет, — папа дал втянуть себя в состязание талантов. — Верно?

Верно. Читала я, читала, потому что только это они и оставили мне в комнате. А потом мне снились кошмарные сны с окровавленной старушкой.

— А по-английски когда она начала говорить? — задал дядюшка вопрос из стандартного набора. — Вот наш Кристиан уже бегло говорит на английском.

— Невероятно, — восхитилась мама. — Мариан, ты должен поблагодарить Клаудию.

— Но ведь это я записал его на занятия английским, — удивился дядя.

— Но это благодаря генам Клаудии он смог извлечь пользу из этих занятий, — сообщила мама. — Ты разве не знал, что интеллект наследуется от матери?

— Правда? — обрадовалась тетя и тут же устремилась на кухню за очередной порцией крокетов.

— Включи по пути телевизор, — попросил ее дядя, — пусть Кристиан нам что-нибудь переведет.

Тетя принялась искать какую-нибудь программу на английском.

— Оставьте мне «Капли любви», — потребовала вдруг бабушка. Сидя с отсутствующим видом, она при стремительной смене каналов успела заметить свой любимый сериал.

— Мама, ты что? Телевизор в Сочельник? — укорил ее дядя.

— Но ты же сам попросил включить, — встала на сторону бабушки мама, руша установленный сценарий.

— Ну ладно, но только на несколько минут, — с неудовольствием согласился дядя.

Все умолкли, вперившись в экран.

— Этот Марек, — проинформировала нас бабушка, — нехороший человек, он не разрешает жене работать.

— Ерунда какая, — бросила мама. — Да покажите мне поляка, который сейчас запретил бы жене работать. Он еще радоваться будет, что она снимет с него часть финансовых проблем.

— А я вот считаю, что женщина должна сидеть дома. — Дядя в тысячный раз открыл нам свой принципиальный взгляд на проблему разделения дамско-мужских обязанностей. — А мужчина должен содержать семью.

— Совершенно верно, — поддержала его тетя Клаудиа. — Только не всегда это бывает легко.

— Разумеется, нелегко, — согласилась мама. — Для большинства польских мужчин это огромная проблема. Содержать.

— Кристина! — попытался призвать ее к порядку папа.

— Вот ты издеваешься над польскими мужчинами, а между тем последние исследования доказывают, что в Швеции, например, мужчина-подкаблучник, который помогает по хозяйству, вовсе не пользуется успехом у женщин, — поддержал дядя Мариан папу.

— Где ты это прочитал? В газетках, которые раздают в церкви? — срезала его мама.

— Нет, в серьезном журнале.

— В одном из тех серьезных журналов, где описывают десять легких способов обслужить женщину?

— Крыся! — возмутилась тетя. — Как ты можешь?

— А ты что, думаешь, твой Мариан читает исключительно Пруста да газеты с телепрограммами?

— Вы дадите мне закончить? — раздраженно поинтересовался дядя.

— Да, да, мы охотно послушаем про шведских мужчин.

— Благодарю. Как свидетельствуют последние исследования, шведки предпочитают решительных, грубых самцов из мусульманских стран своим скучным блондинистым соотечественникам-размазням с ласковыми голубыми глазами.

— Правда? Как здорово складывается. Ведь множество полек с огромным удовольствием пожили бы с таким белокурым занудой, который подавал бы им в постель роскошный завтрак, приправив его искусной вступительной игрой, — парировала мама и невинным голосом спросила: — А когда будет десерт? Я просто не могу дождаться.

Ушли мы от них часа за два до рождественской мессы. Папа не вынес унижения и объявил, что у него ужасно болит голова. Мы быстренько попрощались с родственниками, я успела чмокнуть бабушку в лоб (не знаю, заметила ли она, одурманенная «Каплями любви»), и мы тронулись домой.

ЗА ДВА ДНЯ ДО НОВОГО ГОДА

Изнуренная поглощением праздничных крокетов с грибами и очередного тома биографии Джонатана Аксона, я выбралась к девочкам.

— Миленка еще не вернулась, — сказала Виктория, — а Травка сейчас придет. Будем вместе восхищаться великим творением Марии.

— Какой Марии? — по причине рождественских праздников в голову мне пришел только Младенец в яслях.

— А то ты не знаешь. Мария сотворила абстракцию. Пошли, посмотришь.

Я вошла в комнату. На южной стене располагалась гигантская клякса, как будто кто-то нечаянно капнул тушью с огромного пера. Причем тушью неонового интенсивно-оранжевого цвета.

— Энергетически, да?

— Жутко, — подтвердила я.

— По мнению Травки, эта абстракция многое говорит о внутреннем богатстве Марии.

Внутреннее богатство. Прямо тебе Швейцария какая-то.

— А что именно говорит? — заинтересовалась я.

— Ну, что у Марии исключительно сложная психика, — продекламировал из коридора Травка. — И что ее терзает какая-то дилемма. Когда она дорисует пятно индиго, буду знать больше.

— Она собирается еще что-то дорисовывать? — испугалась я.

— Сразу же после Нового года, — подтвердила Виктория.

— А где она сейчас?

— На лыжах катается. Травка, ты мог бы поехать с ней.

— Мог бы. Но мы с лыжами плохо сочетаемся.

— А ты пробовал?

— Однажды. В выпускном классе. Отец решил компенсировать все, что он не додал мне по части воспитания, и снял для нас квартиру в Стасикувке. Заказывал он ее по телефону и не видел, что снимает. На месте же оказалось, что в комнате холодно и полно тараканов, зато горячей воды нет, потому что, как на грех, сломался бойлер.

— Как обычно на квартирах в сезон, — заметила Виктория. — Я еще ни разу не попала на квартиру с горячей водой, а езжу в горы больше трех лет. И что твой отец?

— Мы промучились два дня, кутаясь в овчины. Отец немножко поплакался на свою тяжелую жизнь. Мол, он совершенно лишен свободы и должен платить алименты на трех детей. А еще четвертый намечается.

— То есть дела у него фактически вышли из-под контроля, — сделала вывод Виктория.

— Вышли уже девятнадцать лет назад, когда он сбежал от нас со студенткой с философского. Мама возвращается из родильного дома со мной на руках, а тут вместо букета гербер, обязательного в подобных случаях, ее ждет письмо, в котором отец сообщает, что уходит, так как он встретил свое счастье. А счастье, как известно, упускать нельзя. Полгода спустя он хотел вернуться. Но мама у меня, к своему счастью, как Джи Ай Джейн: черной икры у нее больше, чем у сибирского осетра. Она даже на порог его не пустила.

— Моя пустила, — сказала Виктория. — Через год папочка собрал чемодан и объявил, что нашел свое место. И это не Польша, а поезд на трассе Москва — Петушки. И уехал.

— Я вас слушаю, — встряла я, — и испытываю чувство вины, оттого что у меня нормальная семья. И мне вас ужасно жаль.

— Нет причин, — пожал плечами Травка. — Такие нынче времена. Даже Лаки Скайуокер воспитывался без отца.

— К этому привыкаешь, — заверила меня Виктория.

— У тебя со своим есть контакты? — спросил Травка.

— Раз в полгода он мне снится: в день рождения и на Рождество, но только на православное, в январе.

— Что-нибудь говорит?

— Поздравляет и коротко рассказывает, как у него дела. Он стал кондуктором, отпустил полуметровую бороду, и наконец-то он у себя.

— А мой все ищет свое место, как правило, рядышком со все более молодыми девушками. Интересно, что они в нем находят?

— Спроси у Марии, — выпалила я и тут же пожалела.

— Почему у Марии? — удивился Травка.

— Наверно, потому, что ей нравятся мужчины старше ее, — попыталась спасти ситуацию Виктория. — Как-то она говорила такое…

— Мгм, — промычал Травка, рассматривая носки своих стоптанных мокасин.

— Короче, Травка, — Вика сглотнула слюну, — не будем мы тебя обманывать. Мария влюбилась… но это еще не стопроцентно. А у этого мужика жена, дети и буйное воображение.

— В точности как у моего папаши. — Травка потер бледный лоб. — А я-то мечтал, что… Неважно. Ладно, дорасскажу про лыжи. На третий день мы вылезли из-под овчин и решили покататься с холма за домом.

— А лыжи где взяли? — полюбопытствовала я.

— Папаша одолжил у знакомых какой-то хлам. Комбинезонов никаких у нас не было, и я съезжал по склону в кожаном пальто до колен, а отец в замшевой куртке и ковбойской шляпе.

— Да, выглядели вы не слабо.

— Выглядели мы не слишком долго, потому что отец сразу свалился, а я за десять секунд скатился вниз, потеряв по дороге шапку с помпоном и пестрый шарф. Во мне неожиданно проявилась боязнь высоты, и я так вопил, что, наверно, распугал всех серн в радиусе ста километров. Внизу я отстегнул лыжи и вернулся в холодную комнату. А на следующий день отцу позвонила его новая девушка, что-то у нее там жуткое стряслось, и он уехал.

— Такая уж судьба. — Виктория погладила Травку по плечу.

— Да я ничуть не жалею, — буркнул Травка. — Тоже мне удовольствие — выслушивать от сноубордистов, что ты катаешься на антикварных деревяшках и вообще выглядишь как спортсмен из бывшей ГДР.

— Ну да, извечный конфликт из-за трасс. И при этом на каждом углу талдычат о толерантности.

— Давно она влюбилась? — осведомился Травка почти шепотом, словно стыдясь того, что Мария все еще ему небезразлична.

— Да уже несколько дней, а может, недель, а может, все уже прошло…

— Кто он?

— Да есть такой, его зовут гуру.

— Гуру? — удивился Травка. — Тот самый, который открывает девушкам энергетические каналы? И выставляет их на пиво?

— Не знаю, что он там открывает, но выставляет он не только на пиво. Мария платит за водку и сигареты.

— Что она нашла в этом старом хмыре?

— Она утверждает, что гуру дает ей спокойствие и что рядом с ним она чувствует себя по-настоящему защищенной.

— Я все больше утверждаюсь во мнении, что самое сильное чувство защищенности дают типы, которые меньше всего этого заслуживают.

— У меня такое же впечатление, — призналась Вика. — Особенно когда вспомню последнего дружка Милены. Рядом с ним она чувствовала себя так же безопасно, как в президентском подземном убежище.

— Интересно, почему так бывает?

— Наверное, потому, что на самом деле такое ощущение исходит от нас самих, — изрекла Вика. — Если другой человек не может нам его дать, мы включаем свои внутренние резервы. Только и всего.

— А потом кажется, что это заслуга типа, с которым мы случайно познакомились в дешевой пивнухе. И подумать только, что Мария позволила себя охмурить такому фармазону. — Травка прикусил верхнюю губу. — А все говорила, что ищет что-то настоящее.

— Она и искала. И, как утверждает, нашла.

— Я-то думал, что она переживает что-то более глубокое, чем восхищение старым треплом.

— Травка, ты даже не представляешь себе, как Мария переживает. Особенно когда гуру грозит ей, что уедет в Амазонию.

— Я полагал, что она не настолько наивна. Что она пожестче… А она… у нее такое мягкое сердце, — чуть не прослезился Травка. — Поэтому я не могу оставить ее в когтях этого мифомана.

— Вот она, сила любви, — прошептала Виктория, тронутая декларацией Травки. — И что же ты намерен сделать?

Этого Травка, к сожалению, не знал.

— Может, для начала посмотреть, как будут развиваться события? — предложила я.

— Пожалуй, выбора у меня нет. Господи, в этом и состоит вся жизнь. Мы все время ждем развития событий.

* * *

То же самое сказал Даниэль. Он позвонил мне и произнес всякие новогодние пожелания, я ответила тем же (ну почти, потому что в голову лезли самые затертые слова). Несколько минут мы говорили на нейтральные темы: погода, цены на жареные орешки, кошмарное состояние тротуарных плит на Рынке, но наконец Даниэль спросил, сказала ли я уже родителям про переход.

— Все еще жду подходящего случая, — прошептала я в трубку, нервно оглядываясь, нет ли кого из родителей поблизости.

— Именно так и поступают молодые. Они постоянно чего-то ждут. Им кажется, что жизнь еще не началась. Что она начнется через неделю, через месяц, но еще не сейчас. А потом человек вдруг обнаруживает, что стаз старым, и вот тогда он задает себе вопрос, чем было это долгое ожидание. Но уже оказывается поздно…

* * *

Ну что ж, обещаю себе, что после Нового года я перестаю ждать. Начну жить, что бы это ни значило.

ЗИМА

НОВОГОДНИЙ ВЕЧЕР

— Быстренько проведем ревизию бара, — сказала Виктория, указав на большущую коробку из-под компьютера Ирека, стоящую под столом-кроватью. — Посмотрим, что у нас есть.

Травка заглянул в коробку:

— Из веселящих напитков упаковка пива и четыре бутылки шампанского. Надеюсь, до полуночи они сохранятся.

— Ты обещал пять бутылок вина, а Олек, само собой, так называемую заправку для пива.

Виктория открыла крышку комода, куда складывали провиант.

— Кроме того, у нас семь литров кефира, пять минералки, бочка огурцов вместе с рассолом и центнер разных печенюшек и чипсов.

— Добавлю-ка я еще салат с майонезом, — предложила Милена. — Экспериментальное папино изделие. Будет завтра прекрасным заполнителем.

— Заполнителем чего?

— Того, что выблевано, — объяснила она.

— Ты, наверно, еще не знаешь, — встрял Травка, — что с похмела человек по-настоящему страдает, когда ему хочется блевануть, а нечем. Потому-то заполнитель — очень полезная штука, особенно жирный, густой и отвратный на вкус.

— Потому что такой легче выходит наружу, — объяснила Милена, нюхая содержимое банки. — Этот будет в самый раз. В желудке он не удержится и пятнадцати секунд.

Я сморщилась: до меня долетел аромат экспериментального салата.

— Надеюсь, мне не придется оценивать его достоинства.

— Когда-то надо начинать, — сказала Миленка. — Так уж лучше сейчас среди товарищей по несчастью, чем через полвека, окруженной бездушными медсестрами в доме заходящего солнца.

— Полвека в нашем возрасте — это чистейшая абстракция, — заметил Травка. — С равным успехом можно сказать, что дом этот ожидает Вишню через два миллиарда лет.

— Ладно, философ, скажи лучше, приготовил ли ты пластинки, — вмешалась в дискуссию Виктория.

— Ждут со вчерашнего дня. Сплошь антидепрессивные хиты: Рики Мартин, Наталия Орейро и, разумеется, бойсбэнды.

— Отлично, — обрадовалась Милена. — Ну так что? Пора надевать драгоценности и — гол!

СПУСТЯ НЕСКОЛЬКО ЧАСОВ, ПЯТНАДЦАТЬ БУТЫЛОК ПИВА И ЧЕТЫРЕ БУТЫЛКИ ШАМПАНСКОГО

— Кто хочет пива? Кто вина? — перекрикивала музыку Милена, вся в блестках и перьях.

— А может, кто-нибудь уже желает алкаприм или похмелин? — предложила Виктория.

Таковых не оказалось. Зато объявились жаждущие напитков большей крепости.

— Знаете эту шуточку? — спросил Олек. — «Водку? Теплую? В пять утра? Из пластмассового бритвенного стаканчика? Не откажусь». Наливай.

— А какие-нибудь другие деликатесы есть? — спросил Травка, чувствующий себя не в своей тарелке из-за отсутствия двух Марий своей жизни — одной во плоти, а второй растительной.

— После Анджеек, когда ребята принесли кислоту, отведали, а потом сели в лифт и съехали двумя этажами ниже, нет и не будет, — объявила Милена.

— Но тут же нет лифта, — заметила я.

— Нету, — согласилась Вика, — но это ведь не конец. Съехали они в подвал, тут у них разыгрался аппетит, и они решили купить чего-нибудь поесть. Пошли на поиски и обнаружили за углом магазин «24 часа». Ну, вошли.

— Откуда ты все знаешь? Ты что, была с ними?

— Продавщица там — наша знакомая, и она рассказала нам о своих переживаниях в ту ночную смену.

— Само собой, она не знала, что мы знакомы с этими ребятами, и это наше счастье, потому что тогда она уж точно никогда не продала бы нам ни крошки, — добавила Миленка. — Пришла она в тот вечер на работу как обычно. Сидит, скучает, ковыряет в зубах, и тут входят двое. Волосы взлохмачены, глаза как у вампиров — частично от кислоты, частично от вида копченостей в витрине. Наконец один из них, судя по описанию, Ендрек, выбрал твердокопченую телячью и просит отрезать ему триста граммов. Но говорил он так невнятно, что продавщица не поняла. Ендрек снова начинает ей толковать, показывает дрожащим пальцем. Наконец не выдерживает, перепрыгивает через прилавок, хватает здоровенный ножище и сам отрезает колбасу. Представляете себе? Мужик метр девяносто пять с ножом в руке? Продавщица едва в обморок не грохнулась.

— Но смешней всего, что отрезал он ровно триста граммов, — сообщила Вика.

— Нам подобные истории совершенно ни к чему, — завершила Миленка.

— А слышали историю про смысл жизни? — спросил Олек.

— Давай, — дружно попросили мы. В конце концов, смысл жизни — именно то, что ищет каждый студент-первокурсник. Потом на это уже нет времени. По крайней мере, так говорил мне Даниэль.

— Значит, дело было так, — начал Олек, подлив себе в пиво для эффективности заправки. — Один чувак в экспериментальных целях потребил грибочков. Подождал немножко, и вдруг — озарение. В узоре занавесок он увидел основополагающую формулу Вселенной. Выраженную одной-единственной фразой. Короче, он открыл смысл жизни. Но, проснувшись на другой день, он ничегошеньки не помнил. Осталось только туманное воспоминание, что на какой-то миг он получил доступ к величайшей тайне мироздания.

— Ну и что?

— Через неделю он снова потребил грибочков. На этот раз формулу он увидел на ковре и обивке дивана. А наутро опять пустота. И так повторялось несколько раз. В конце концов он решил подготовиться. Положил листок бумаги, ручку. Потребил грибочки и ждет. А когда пришло озарение, все точно записал. То самое единственное предложение, бесконечно важное для всего человечества. Утром проснулся, хватает листок и читает: «Когда я встаю на стул, то кончиками пальцев касаюсь потолка».

Потрясенные, мы молчали.

— Слушайте, а где же Мария? — неожиданно спросил Адам.

— Веселится вместе с гуру, — ответила Милена.

— Можно сказать, экспериментирует со старым грибом, — сказал Ирек. — Сколько, интересно, ему лет?

— Судя по виду, двести семьдесят, — оценил Травка.

— И такой старпер имеет влияние на Марию? — недоверчиво покачал головой Олек.

— Да еще вешает ей на уши такое, — заметила Миленка, — что я начинаю сомневаться, все ли у него дома. Тут недавно он исчез на несколько дней, видно, опять спрятался у какой-нибудь бабенки. А Марии сообщил, что у него произошел несчастный случай в Альпах.

— Он, дескать, проводил там тренинг для швейцарских менеджеров, — объяснила Виктория.

— Мария с ума сходила от горя: «Видно, он не хочет меня тревожить. Может, он умирает там, вдали от меня». Прошла неделя. Заходим мы с Иреком в «Алхимию», а там сидит гуру, живой и здоровый, ну, в соответствии со своими двумястами годами. Курит, пьет и дурит мозги очередной телке. Марии с нами не было…

— И жаль, потому что потом она не хотела нам верить. А когда наконец сказала ему, что мы его видели, так этот козел все отрицал. И еще заявил, что мы это специально, потому что завидуем ее счастью. Короче, мы перестали вмешиваться.

— Надо было сказать, чтобы она попросила его показать паспорт. Тогда стало бы ясно, что ни в каких Альпах он не был.

— Мы сказали. И она даже попросила его, но он ее высмеял: «Деточка, это был секретный тренинг. И паспорт у меня, какой выдают людям, выполняющим особые задания. Его нельзя никому показывать». Вот так вот.

— Да, весь в тайнах.

— А сколько денег он с нее слупил… На пиво, на курево, на водку.

— Ее родители не удивляются, что она столько тратит? — спросила я.

— Да ты что, — сказала Виктория. — Они положили ей карманных денег в два раза больше, чем получает моя мама, и их не интересует, на что эти деньги идут. Когда-то она скупала медную бижутерию, сейчас тратит на Стефана.

— Ну, влипла девочка. Гуру нашел курицу, несущую золотые яйца, и не выпустит ее, если мы только чего-нибудь не придумаем.

— Подождем до третьего февраля, до открытия каналов. Тогда должно будет произойти высвобождение потенциала. Может, она сама прозреет. А если нет, то мы приступим к массированным действиям и освободим ее.

— Я бы не ждал, — вступил Травка, — потому что может оказаться, что освобождать будет нечего. Неизвестно, сколько у нее осталось, ну, этих… как их… нейронов.

— Мы тебя понимаем, старик, — хлопнул его по плечу Ирек. — Не каждому захочется ходить с резиновой куклой без мозгов. Но сейчас до нее ничего не доходит, так что придется ждать.

Мы все замолчали, размышляя о трудной судьбе Травки. Но, в конце концов, Новый год есть Новый год. Надо выполнить норму.

2.01. Став старше на год, мы расчищали комнату после новогоднего ликования и собирали в одну кучку обрывки воспоминаний.

— Для этого-то и нужны друзья, — произнесла Миленка. — Чтобы было с кем поговорить о том, что вместе пережито в прошлом, и приблизительно установить, что же, собственно говоря, было.

— А как было? — поинтересовалась Мария, облачаясь в сапфирового цвета пижаму с надписью «Не бойся достичь звезд».

— Шумно, — ответила Миленка, укладывая в полиэтиленовый пакет пластиковые бутылки. — Кроме того, Травка упился до состояния мировой скорби и все время твердил о каких-то когтях мифомана.

— А Ирек вылез наконец из-под стола?

— Да и, нечаянно потянув за провод, уронил на себя клавиатуру и два словаря. Все утро он провел в травматологическом пункте, а вечером занимался тем, что проверял, не сползла ли со лба повязка.

— И очень кстати оказался салат Миленкиного отца, — сообщила Виктория. — Некоторые воспользовались им уже в пять утра. — При этом она бросила на меня не лишенный сочувствия взгляд.

— Я никогда не пила горячего вина… — смущенно попыталась я объяснить.

— Да успокойся, Вишня, салатом пользовались все, а Травка так даже два раза.

— Надо сказать, что назначение свое он исполнил, — призналась я.

— Спасибо, я передам папе, — обрадовалась Милена.

— А ты как отметила? — спросила Виктория.

— Пока не знаю, жду, что скажет гуру.

— Видно, ты здорово нарезалась.

— Вовсе нет. Просто я не знаю, как оценивать ту ночь. Потому что, с одной стороны, я была с гуру, но, быть может, моя радость слишком хищная, слишком эгоистичная. Кроме того, мы хотели посмотреть праздник на Рыночной…

— И что же?

— Ничего не получилось. Без четверти двенадцать гуру вызвал такси. Оно приехало, мы сели. Гуру назвал адрес, а так как он уже много выпил, то сказал: «Эстери, двадцать». Ну, мы отъехали на пятьдесят метров от «Алхимии». Я заплатила, мы вышли, а когда такси уехало, я поняла, что мы стоим возле «Зингера».

— И?

— Вовремя добраться до Рынка шансов уже не было, ну, мы и пошли в «Зингер». Не торчать же на морозе! Гуру сразу же встретил знакомых по экспедиции на Гималаи, мы подсели к ним, и я даже не знаю, когда пробило двенадцать. Очнулась я в третьем часу.

— А гуру, наверно, до сих пор лежит под столом, — мечтательно произнесла Миленка.

— Нет, так много он не выпил, — возразила Мария. — Иногда ему действительно необходимо понизить уровень энергии, чтобы его не разнесло на атомы, но он никогда не пьет столько, чтобы лежать два дня.

— Может быть, он не все тебе говорит, — сказала Милена.

— А не сменить ли нам тему? — предложила Вика, чувствуя нарастание конфликта. — Травка хотел показать нам новое псевдовосточное покрывало с пальмами, которое он получил от бабушки Ирека.

Когда мы вошли, Травка боролся с постпраздничной головной болью, ведя затяжной спор по поводу телевизора.

— Как ты можешь потреблять эту виртуальную бурду? Ты, прочитавший всего Голсуорси?

— Это было давно, — объяснил Ирек, возясь под столом с проводами. — Меня тогда мучило, что есть люди, реагирующие на проблемы иначе, чем моя мама или сестра.

— То есть как?

— Они их подавляют, душат в себе, делая вид, что все о’кей. Представь себе, что ты умираешь от ревности и в то же время куришь сигару и играешь на рояле веселую мелодию.

— В моем случае это невозможно, — объявила Милена, — учитывая длину моих накладных ногтей.

— Но вернемся к телевизору, — донесся из-под стола голос Ирека. — Из него можно узнать много интересного. Вчера, например, Селин Дион сказала дословно следующее: «Cancer is never part of your vocabulary»[7]. Жутко необразованные эти канадцы. Не знаю, как вы, а я узнал значение слова «рак», когда пошел в старшую группу в детском саду.

— Общество благосостояния и беззаботности, — подвела итог Виктория. — Там, наверное, печатают специальные словари для впечатлительных. Без слов «рак», «нужда», «старость», «смерть».

— А сегодня утром, то есть в два часа, — продолжал Ирек, — я смотрел программу о нас, о молодежи. И узнал много интересного. Например, какие мы. Мы, поколение, родившееся перед и во время военного положения.

— И какие же? — спросила Мария, тысяча девятьсот восемьдесят второго года рождения.

— Журналистка, которая вела эту программу, сказала, что растет поколение эгоистов. Ориентированных на потребление, которые избегают подлинных уз.

— Господи, это мы, что ли, такие? — испугалась Милена.

— К сожалению, да, — подтвердил Ирек. — А некий профессор прикладной психологии добавил, что мы являемся индивидуалистами, бестрепетно идущими к цели. И если о чем-то и думаем, то исключительно о благосостоянии. Кроме того, мы живем сегодняшним днем и не способны планировать.

— А что можно планировать в стране, где ни образование, ни способности, ни упорный труд не гарантируют социального минимума? — возмутился Травка, массируя себе виски.

— Вот этой проблемы они как раз не касались. Зато другой профессор, кажется социолог, печальным голосом объявил, что в старости нас ждет общество андроидов, потому что ни один живой человек с нами не выдержит.

— Одним словом, поколение монстров, — суммировала Миленка. — Ну, и как вы себя чувствуете, монстры?

ПРАЗДНИК ЦАРЕЙ-ВОЛХВОВ

Сидим в «Колорах» и отмечаем мой день рождения. Час назад мне стукнуло девятнадцать лет. Я — взрослая. Что это, собственно, означает?

— Полная свобода в поисках счастья и смысла жизни, — таково было определение Марии.

— Возможность ходить на фильмы для взрослых и собственный паспорт с дурацкой фотографией, — это Ирек. — Моя сестра добавила бы, что это также вторичное появление мысли о лифтинге. Потому что в первый раз она якобы возникает после сдачи экзаменов в лицей.

— Сейчас тебе придется самой оплачивать свои счета, — припугнула меня Виктория. — Разумеется, теоретически, потому что на практике существуют люди, которые никогда за себя не платят.

— И помни, что отныне время будет бежать все быстрей и быстрей, — предупредил Даниэль. Он в первый раз встречается с моими друзьями. Я употребила слово «друзья»? Ой-ой, я начинаю приручаться, но ведь поколение пепси никаких уз не признает.

— А у меня оно идет все так же медленно, хотя скоро мне будет двадцать один, — заметила Милена.

— Видимо, в твоей жизни мало событий, — объяснил ей Даниэль. — Один день похож на другой. Поэтому у тебя впечатление, что время движется медленно. Но это обманчивое впечатление. Ты и оглянуться не успеешь, как вступишь в четвертый десяток и…

— И что тогда? — испугалась Милена.

— Конец.

— Моей сестре ты этого лучше не говори, — сказал Ирек, поправляя повязку на голове. — Она уже год как в панике, что скоро ей исполнится тридцать один. Скоро — это значит через два года с гаком.

— И она права, — сказал Даниэль. — Увы, после тридцати жизнь утрачивает вкус. А знаете почему? Потому что все самые важные воспоминания появляются раньше.

— А потом? — продолжала допрашивать Виктория с таким упорством, как будто этот проклятый четвертый десяток должен был у нее вот-вот начаться.

— Потом… Потом память представляет собой как бы уже полную чашу. В которую продолжает литься вода. Новые переживания уже не запечатлеваются в ней с прежней резкостью. Уже ничто не имеет особенного значения. Даже если ты полетел на Марс, это все равно мелочь в сравнении с воспоминанием о том, как ты воровал яблоки в соседском саду.

— Господи… — дружно вздохнули мы. Все семеро. — Да, — кивнул Даниэль. — Поэтому копите воспоминания, пока чаша еще не полна.

СПУСТЯ ДВОЕ СУТОК

— …А несколько следующих дней ей надлежит питаться только тестом счастья…

— Кто тут говорит о счастье?

В кухню заглянула Мария, но тут же скрылась. Однако мы успели заметить, что выглядит она так, будто ее пожирает внутреннее пламя. И у пламени этого — мы это знали — было имя Стефан, хотя в кругах посвященных его называли «гуру».

— Наверно, он ее и вправду гипнотизирует, — прошептала Милена.

— А может, это феромоны? — высказала предположение Вика. — Я в сети видела такую рекламу. Платишь сорок баксов, и тебе присылают бутылочку. Ты душишься из нее, и мужиков притягивает к тебе, словно у тебя на попке два огромных магнита. Может, гуру тоже купил чего-нибудь такое…

— Так или иначе, но девку надо спасать, а то он ей окончательно выжжет мозги, — объявила Милена. — Когда я сказала ей, что гуру женат и у него есть дети, она только взглянула на меня, и все.

— А может, дым из камина, — продолжила строить предположения Вика. — Сидит она ежедневно в «Зингере» и вдыхает этот дым. Кстати, насчет жены… Милена говорила, что гуру ей сказал, будто уже несколько лет они живут с женой раздельно.

— Видно, не совсем раздельно, потому что она недавно родила ребенка. Третьего. Как-то на днях она ворвалась в «Пташиль» и набросилась на Марию с кулаками. «Если не отстанешь от моего Стефана, то я засуну руку в твое хайло, схвачу за язык и выверну наизнанку!» — орала она. Жуткий был скандал.

— А что Мария?

— Заперлась в туалете на несколько часов. Наконец бармен не выдержал, вышиб дверь и на руках вынес Марию в зал. Там она ждала до утра, пока не пришел гуру и все ей не объяснил.

— И что он на этот раз придумал?

— Стандартный набор, — сказала Милена, играя колокольчиками на ширме. — Что он дожидается развода, — тут она звякнула в колокольчик, — что его бывшая жаждет мести, — снова звон, — и хочет сломать ему жизнь, потому распространяет всякие враки. И еще он вытянул у нее кучу денег на точное исследование группы крови. Предыдущее якобы было фальсифицировано.

— Мария уже знает результаты?

— Пока нет. Они будут известны через месяц. Примерно тогда, когда он откроет ей очередные каналы и высвободит потенциал.

— Как бы при открытии он не загнал ее в настоящий канализационный канал. Недавно он заставил ее ходить босиком по снегу. А следующие несколько дней питаться она должна только тестом счастья.

— Кто тут говорит о счастье? — Мария опять заглянула в кухню с тем же самым вопросом. Прямо какой-то ремейк.

— Не столько о счастье, сколько о духах, — пошутила Милена. Марыся действительно смахивала на привидение.

— О том единственном духе, который живет тут уже два месяца, — уточнила Вика.

Мария оглядела потолок. Сделала глубокий вдох и медленно выпустила воздух через нос.

— Я ничего не чувствую. Здесь чисто. Может, он в коридоре сидит?

— Мы о тебе говорим, — не выдержала Милена.

— Обо мне? Но вы же говорили о духе, который живет на кухне.

— Это просто шутка. Понимаешь? Посмотрись в зеркало. Настоящий дух.

— Не понимаю, в каком значении дух.

— В самом примитивном. Ты выглядишь как призрак.

— Ах, вы имеете в виду мою одежду? Я должна ее носить. Она стимулирует позитивное обращение энергии. После открытия каналов я постепенно вернусь к нарядам художественного кроя, но не сейчас. Я буду так ходить до третьего февраля. А в этот день произойдет освобождение, которое произведет сам гуру.

— Хочу надеяться, что это коснется и мозга, — буркнул Травка, до сих пор молчавший.

— С мозгом у меня все в порядке.

— Деточка, неужто ты не видишь, что с тобой происходит? — не выдержала Виктория. — Ходишь в простыне, ешь всякую дрянь, жуешь какую-то траву. Да посмотри ты на себя. В Средние века тебя сожгли бы на костре только за выражение лица.

— В Средние века царили дикость и невежество, — отрезала Мария.

— Не большие, чем те, которыми наполняет тебя этот старый фармазонщик в кожаной шляпе.

— Он дает мне счастье! — крикнула Мария и ринулась в ванную, шелестя полами своего развевающегося балахона.

— И это ты называешь счастьем? Да ведь ты ничего уже не чувствуешь, тебя уже нет! — крикнул Травка.

— Я совершила акт самоуничтожения, — любезно сообщила нам через дверь Мария. — Теперь я — элемент более совершенного существа.

— А когда тебе надоест, ты будешь знать, каким путем выбраться из Стефана наружу? — заржал Травка.

— Мне не надоест.

— Травка, я скажу тебе, как будет, — обратилась к нему Милена. — Это ему надоест. Он ее окончательно сожрет, а остатки выйдут оттуда, откуда им и положено выходить.

— Мария, ты предпочитаешь выйти из Стефана в твердой или в жидкой фазе?

Мария выскочила из ванной. Она метнула в нас трагический взгляд, липкий от черной туши.

— Вы ничего не понимаете. Ничего! Я ухожу. Не ждите меня.

Она хлопнула дверью, оставив после себя тошнотворный запах сандалового масла и недоеденную булку.

СЕРЕДИНА ЯНВАРЯ

Сегодня Даниэль в первый раз появился в квартире девочек. Я нервно металась по комнате, думая, чем бы его заинтересовать. Наконец показала ему произведение Марии.

— Энергетическая штука, — оценил он. — Кто это написал? Та брюнетка, завернутая в километры ткани?

— Она, — подтвердила Виктория. — Она уже месяц ходит в таком виде. Гуру велел ей изменить стиль. Она тут же побежала в магазин и купила полштуки перкаля.

— Да, знавал я таких женщин, — тоном эксперта заметил Даниэль. — Они клеются к мужчинам, которые относятся к ним как к запасным элементам своей эротической жизни и заливают их негативными сигналами вроде «какая же ты все-таки дура» или «сегодня, детка, мы не встретимся, потому что мне неохота».

— А почему они это позволяют? — спросила Миленка.

— Низкая самооценка, — поставил диагноз Даниэль. — Я, кстати, замечаю это и у тебя, Милена. Ты вызывающе одеваешься, словно хочешь отвлечь внимание от своего внутреннего мира.

— Может быть, — согласилась она. — А может быть, и потому, что, если бы я была серенькой мышкой, всем было бы наплевать на то, что я прочитала сотни книг. А так все удивляются, что я вообще умею читать. И еще внимательней смотрят на меня.

— Именно это тебе и нужно.

— Да, внимание и взгляды, — подтвердила Миленка. — Когда на меня никто не смотрит, я себя плохо чувствую.

— Заведи собаку, — посоветовал Даниэль. — Никто не способен смотреть так пристально, как смотрит на хозяина собака. А кроме того, она уж точно тебе не изменит. Я просто мечтаю о такой любви.

— С собакой? — удивилась Виктория. — Это называется содомия.

— Не с собакой, — сказал Даниэль, — а просто я мечтаю о любви, какая соединяет человека и собаку. Потому что она совершенно бескорыстна, в ней нет ни ревности, ни страха, что она кончится, нет притворства и желания переделать собаку в соответствии со своим идеалом. Не так ли выглядит истинная любовь, описанная апостолом Павлом? В ней нет также ни скуки, ни развития. Собаке не надоедает неизменная глупая игра со старым мячиком, она не скажет: «А может, для разнообразия сходим прогуляться в горы?» Ее не мучит повторяемость.

— Кажется, где-то я это уже читала, — протянула Милена.

— Вполне возможно. Многие люди пришли к подобным выводам.

— А что ты думаешь о кошках? — спросила я.

— О кошках? — Даниэль на миг задумался. — Они знают, чего хотят. Но я глубоко убежден, что, если бы они были в два раза больше, их нельзя было бы держать в доме. А собаки, даже в три раза больше, все равно были бы друзьями человека. Подумайте над этим.

СПУСТЯ ДВА ДНЯ

— И что ты думаешь? — спросила я Миленку.

— О кошках? Не все они знают, чего хотят. Вот у моих стариков Гризек никогда не может решить, хочет он рыбные или говяжьи колечки.

— Я спрашиваю, что ты думаешь о Даниэле.

— О нем? — Милена наморщила лоб. — Он выглядит как парень, которого совершенно спокойно можно привести на чай к бабушке. Великолепный кандидат в мужья. Только что-то в нем, на мой взгляд, не то.

— Не хватает солярия и тачки, — подсказала Виктория.

— Нет, не это.

— А что? — несколько нервозно допытывалась я.

— Даже не знаю. — Миленка глянула на меня. — Может, он просто чересчур идеальный?

— Вот именно. У меня точно такое же ощущение. Даниэль такой идеальный, что я должна влюбиться в него с первого взгляда. Однако при одной мысли, что я должна, во мне возникает непонятное сопротивление. И сразу появляется желание сбежать высоко в горы.

КОНЕЦ ЯНВАРЯ, СЕССИЯ

После экзамена Даниэль проводил меня до самой квартиры девчонок.

— Не зайдешь?

— Нет. Не хочу вам мешать. — Он улыбнулся. — А кроме того, Милена как-то подавляет собой всех. Ну и, честно говоря, я предпочитаю быть с тобой один на один.

Я почувствовала, как под бордовым свитером у меня заколотилось сердце. Может быть, это начало влюбленности?

* * *

— Может, я начинаю влюбляться? — спросила я Ирека. Последнее время я многое ему рассказываю. Он стоит на коленках или лежит у себя под столом, устанавливая все, что только можно, а я говорю, говорю, сидя на диване у окна и глядя на его носки или тапки с гуральским узором. — Может, это первые признаки? Но тогда почему я не испытываю всеохватной радости?

— Ты все анализируешь, прямо как моя сестра, — заметил Ирек, устанавливая «Старкрафт». — Этакая духовная правнучка Мазоха[8]. Недавно она начала беспокоиться, что недостойна своего парня. И все из-за мамы.

— Да? — Я подсела поближе, обрадованная тем, что наконец-то смогу отблагодарить за внимание, выслушав его рассказ.

— В праздники маме было скучно, и от скуки, отягощенной перееданием, она стала жучить нас. Сначала прицепилась ко мне, дескать, пора мне уже думать о магистерской работе, а еще у меня слишком длинные волосы за ушами.

— А ты?

— Я не дал себя спровоцировать, — похвастался Ирек, — и тогда она бросила какое-то замечание о новых приобретениях бабушки. Потом переключилась на своего жениха, засыпая его упреками в том, что он совершенно не слушает ее. По правде сказать, тут она была права. Богусь последнее время после пяти минут ее излияний отключается. Возможно, у него синдром перенасыщенности…

— А с Малиной что?

— Малину мама оставила на десерт. Потерпев фиаско с нашей разумной троицей, она тут же набросилась на Малину. И начала зудеть, что та ничего не умеет. «Как ты будешь обихаживать семью, которая когда-нибудь появится у тебя? — задала она риторический вопрос. — Шить ты не умеешь. Вязать ни на спицах, ни крючком тоже не способна. Ты ни разу не сварила элементарный суп, а уж о более сложных блюдах вроде сырников я и не говорю».

— Она правда не умеет печь? — удивилась я. На все семейные торжества пеку я.

— Что касается кулинарных способностей, то можно сказать, что Малина похожа на одного из троих в лодке. Яичницу она готовит точь-в-точь как небезызвестный Гаррис. Из шести яиц получается пол-ложечки пригорелых поскребышей. А что до остальных талантов, то она напоминает героиню какого-то романа Воннегута. Единственное, что она может, это слепить шарик из остатков мыла.

— Прямо скажем, немного, — признала я. Я сумела бы вылепить из мыла миниатюрный Мариацкий костел с фигуркой трубача на колокольне. Только что из того?

— Раньше ей это нисколько не мешало в жизни. А сейчас она приняла замечания мамы близко к сердцу.

— Интересно почему?

— Да почему-то запало ей это в голову, и теперь она пытается выискать причины, по каким они с ее парнем могут разойтись. Этап отчаяния от возможной измены и потенциального алкоголизма — своего либо партнера — она прошла. Теперь огорчается, что из нее никудышная хозяйка.

— Может, ей стоит записаться на какие-нибудь курсы по домоводству? Наверно, есть такие.

— Но не для людей, у которых обе руки левые. По части работы руками у Малины способности примерно такие же, как у Милены.

— Да, Миленка в этом смысле настоящий уникум. Недавно пошла она купить себе фиолетовые контактные линзы. Продавец, наверно, час учил ее, как вставлять их.

— И что? — с интересом спросил Ирек.

— Вернул ей деньги и сказал, что такие деревянные руки только у людей на алтаре Вита Ствоша[9].

— Смотри-ка, а красится вполне ровно.

— На губах у нее перманентный макияж, — выдала я секрет. — На нижних веках тоже. А пудру она действительно накладывает ровно.

— Малина тоже почти не красится, особенно после того, как дважды угодила карандашом себе в глаз. В последний раз даже в травмпункт пришлось идти — поранила роговицу.

— Я тоже не крашусь.

— Ну да? — удивился Ирек. — А в Новый год и день рождения тебя не видно было под всеми этими тенями, румянами и блестками. Я уж не говорю про кудряшки.

— А вот это у меня как раз от природы.

— Но они очень результативно закрывают твое лицо. Даже не уверен, что узнал бы тебя, если бы встретил в городе.

— Я могу сказать тебе то же самое. В Новый год ты был весь в бинтах, а в обычные дни я вижу только твои пятки да иногда лодыжки.

— Вообще-то мы можем познакомиться, — предложил после некоторого раздумья Ирек, но продолжал сидеть под столом.

— Нет, наверно, будет лучше, если все останется по-старому. Мне так проще исповедоваться.

— Мне тоже, — признался он.

— Так, может, тогда доскажешь про Малину?

— Да, конечно. Две недели назад звонит мне бабушка. Я перепугался, потому что было глубоко за полночь. Я спрашиваю, что случилось. А бабушка говорит, чтобы я приехал к ней и помог найти на чердаке старую швейную машинку. Дело в том, что Малина уже неделю рыдает и твердит, что должна научиться шить, а иначе потеряет свою половинку. Как будто половинки уходят по таким пустяковым причинам.

— А по каким они уходят?

— Если это половинка, то ни по каким. Они пребывают в нескончаемом экстазе, и даже мысли о том, чтобы уйти, у них не возникает.

— Как здорово, — вздохнула я.

— Возможно. Проблема в том, что я не верю в половинки.

1.02. Я, наверное, тоже. Зато Мария и Травка верят, и еще как. Травка все время сидит у нас, дожидаясь ее возвращения, и строит дикие планы, как скомпрометировать гуру. Мария же сидит в «Пташиле» и строит дикие планы, как поселиться в «ИКЕА».

— Она действительно верит, что гуру там ночует?

— Да. На прошлой неделе она там побывала с экскурсией и утверждает, что заметила следы его присутствия.

— Интересно какие? Упаковки от психотропных таблеток или пустые винные бутылки?

— Нет. Вроде бы на одной из кроватей лежал раскрытый роман на шведском. А гуру якобы с увлечением читает скандинавскую литературу. Разумеется, в оригинале.

— Доверчивость некоторых людей не имеет границ, — изрек Ирек. — Телефон звонит. Наверно, опять Малина. Дай мне, пожалуйста, трубку. И включи громкую связь — послушаешь вместе со мной.

Я исполнила просьбу, нажав на соответствующую кнопку.

— Привет, сестричка. Что опять приключилось? — поздоровался Ирек.

— Ирек, я тебе говорю, все это плохо кончится! — услыхала я истерический вопль. — Мама нашла еще три доказательства того, что у меня обе руки левые.

— Зачем еще? Никто в этом и так не сомневается.

— Большое спасибо!

— А что ты хотела бы услышать? Что у тебя только одна левая рука? Извини, я не умею врать близким. Не путай меня с нашим папашей.

— Ну, мог бы как-нибудь поделикатнее это сказать!

— Ладно, постараюсь поработать над формой, — пообещал Ирек. — Как только закончу переустановку компьютера. А теперь расскажи, какие еще доказательства она нашла.

— Я не способна вбить гвоздь, не умею пропалывать огурцы и варить повидло, — на одном дыхании произнесла Малина. — И что бы ты сделал на моем месте?

— Я уже говорил тебе, маме тоже. Тебе нужно найти себе принца. Таким образом ты получишь в распоряжение штат вышколенной прислуги, и проблеме конец.

— Огромное спасибо! — чуть ли не взвизгнула Малина. — Я страдаю, мучаюсь, а ты все шутишь, предлагаешь нереальные решения.

— Послушай, — спокойным тоном произнес Ирек, — если бы ты обладала уравновешенной психикой, я мог бы посоветовать тебе плевать на дурацкие замечания нашей мамы. Но при твоей эмоциональной конструкции я могу только порекомендовать тебе поискать принца. Причем принца со стальными нервами.

— Ирек, но я правда переживаю, — всхлипнула Малина. — И вдобавок еще мне скоро исполнится тридцать. Я себя чувствую так, словно сижу на огромной бомбе с часовым механизмом. Даже сквозь сон я слышу, как он неумолимо тикает.

— Я когда-то говорил тебе, что так будет, — напомнил Ирек. — А чего именно ты боишься?

— Что стану невидимой. Ты посмотри музыкальные программы. Там нету людей после тридцати. Все молодые и упругие, как хорошо надутые мячи.

— Ты слишком много смотришь MTV, — ответил Ирек. — Переключайся на канал с классической музыкой. Или поставь себе диск «Buena Vista Social Club». Всякий раз, когда слушаю его, жалею, что я не дряхлый кубинский пенсионер.

— Так говорят молодые, которые еще не знают, что значит бренность бытия, — вздохнула Малина. — Поговорим, когда тебе стукнет тридцать.

— С удовольствием поговорю. А пока, дорогая моя сестричка-истеричка, постарайся расслабиться, лучше всего с помощью рецептов Богуся. А если не подействуют, приезжай ко мне, и мы вместе подумаем, что делать дальше. Хорошо?

— Хорошо. Спасибо.

Прозвучало это не слишком убедительно. Малина попрощалась и положила трубку.

— Она страшно переживает стремительный бег времени, — заметила я.

— Потому что у нее стало слишком много свободного времени, и она заполняет часы, как умеет. А то, что она лучше всего умеет отчаиваться, ты сама видишь.

— Вижу. Все тридцать три несчастья.

— А иногда даже шестьдесят шесть, а то и девяносто девять.

— Удается как-то бороться с этим?

— Пробуем. Я напоминаю ей о бездомных детях в Бразилии, бабушка нагадывает ей все только самое оптимистическое, Богусь выписывает очередные чудодейственные таблетки, друг уверяет, что будет любить до гроба, а Эва, ее подруга, просто слушает и гладит по головке.

— Но сама-то Малина борется?

— Малина? — переспросил Ирек. — А зачем, когда вокруг нее столько специалистов?

2.02. Такие дни выпадают не часто. Даже реже, чем раз в тысячу лет. И слава богу. Потому что сегодня я лишилась защитного зонтика, который был соткан умелыми руками моих заботливых родителей.

А было все так. Как раз сегодня я решила, что скажу папе о своем поступке трехмесячной давности. Объясню ситуацию, одновременно наполнив свою чашу яркими воспоминаниями. Возможно, это будут не самые приятные воспоминания, но я хочу наконец покончить с этой проблемой и перестать поджидать подходящей минуты. Я пришла после устного занятия по основам пустословия. По пути взяла напрокат воспитательный фильм, который должен был помочь привести папу в соответствующее настроение. Этот фильм посоветовал мне Ирек. Вчера после беседы с Малиной и установки новой игры.

— Попробуй «Институт Бенджамена». Для таких разговоров он вроде бы в самый раз.

— А о чем он?

— О том, как один человек попадает в таинственную школу, в которой учат бессмысленным действиям. Он без конца повторяет бесполезные движения и фразы. Жуткий фильм. — Ирек вздрогнул, скинув со стола несколько шариковых ручек.

Характеристика фильма, данная Иреком, произвела на меня впечатление, так что сразу же после экзамена я побежала в прокат видеофильмов, взяла кассету и отправилась домой. Когда я пришла, дома еще никого не было. Я неторопливо готовилась к наполнению чаши. Выпила две ложки неоспазмина (как было рекомендовано в аннотации), вставила кассету в видеомагнитофон и уселась перед компьютером в папином кабинете. Со скуки я принялась читать очередную главу в новой книге о проблемах воспитания. Глава начиналась так:

Трудное искусство слушать

«Я тебе говорю, говорю, и как об стенку горохом», «Ты никогда меня не слушаешь!», «Все равно что к стене обращаться!» — признайся откровенно, как часто ты слышишь подобные слова? Если редко, можешь себя поздравить. Ты обладаешь уникальным даром слушателя. К сожалению, этот нечасто встречающийся дар люди недооценивают. Большинство из нас предпочитают красиво говорить, нежели внимательно слушать. А ведь мы забываем, что удачная речь — в значительной степени заслуга слушателей. Что проку в таланте оратора, если никто его не пожелает слушать? Но не только ради этого стоит научиться слушать. Зачастую достаточно терпеливо выслушать другую сторону, чтобы избежать многих ненужных споров и конфликтов. Психотерапевты иногда шутят, что лишились бы поля деятельности, если бы люди внимательно слушали то, что им хотят сказать другие. Но пока что безработица им не грозит. Вместо беседы мы предпочитаем параллельные, одновременные монологи. А такое поведение не способствует взаимопониманию. К счастью, это можно изменить, работая над развитием качеств внимательного слушателя.

Одной из важнейших составляющих умения слушать является мотивация, то есть выявление значимости того, что хочет нам сказать другой человек. Если мы считаем, что собеседник говорит занудно и скучно, нам будет очень трудно слушать его. Пробудить мотивацию нелегко, особенно для людей с низким гуманистическим коэффициентом, то есть таких, кто видит в другом человеке прежде всего его социальное положение. Потому от них можно часто услышать такие вот заявления: «Уборщица должна убирать, а не разглагольствовать» или «Что может знать о жизни какой-то лицеист?» Совершенно иначе ведет себя человек с высоким гуманистическим коэффициентом. Для него интересным собеседником может быть каждый, вне зависимости от возраста, образования или банковского счета. Он умеет найти общий язык и выйти за пределы скупых: «Здравствуйте», «Сколько с меня?», «Чем могу служить?». Человек с высоким ГК руководствуется убеждением, что каждое человеческое существо может нас чему-то научить и к каждому нужно относиться с уважением. Если мы хотим научиться искусству слушать, нам стоит усвоить подобные взгляды.

Следующая черта хорошего слушателя — это терпение, иными словами, способность выслушивать собеседника до конца вне зависимости от продолжительности и содержания того, что он говорит. У большинства из нас есть склонность читать в мыслях других. «Можешь не продолжать, я знаю, что ты хочешь сказать», — заявляем мы, прерывая кого-нибудь зачастую на полуслове. Другая ошибка — сосредоточенность на форме, а не на содержании. Наше внимание отвлекают эканье, долготы, отступления. «Ты не можешь покороче?» — раздраженно интересуемся мы, и наш собеседник обиженно замолкает. И что в этом случае? Если для нас важен контакт с этим человеком, остается одно: стиснуть зубы, сосредоточиться на содержании и дать ему выговориться до конца.

Терпение и мотивация всего лишь половина успеха. Не менее важна активность, а именно стремление понять то, о чем говорится, выявить смысл и главное в сказанном. Если мы будем пассивно слушать, то не вынесем ничего, кроме удовлетворения оттого, что дали кому-то высказаться. Иногда и это неплохо. Но попробуем представить себе, что чувствует человек, который вдруг обнаруживает, что изливается перед… стеной. Ему дали говорить, но не слушали. Будь мы на его месте, возникло бы у нас желание еще когда-нибудь исповедоваться перед этим человеком? Именно такие ситуации предотвращает активность. Если нам что-то неясно, мы, вместо того чтобы бездумно кивать и делать вид, будто нам все понятно, должны задать вопрос. Иногда имеет смысл прервать и подвести итог уже сказанному такой фразой: «Мне кажется, что ты имеешь в виду то-то и то-то. Я прав?»

Становимся ли мы сразу идеальными слушателями, обладая ангельским терпением, железной мотивацией и суперактивностью? Нет, если оказываемся эмоционально безразличными. Представьте себе, что вы рассказываете подруге о постигших вас неприятностях. Потерянные документы, ссора в семье, у ребенка проблемы с учебой. Подруга слушает активно, не торопит, не прерывает. Вы закончили, и что же? Из ее уст вы слышите разве что: «Да, не повезло тебе». Причем произносит она это с таким же равнодушием, как если бы вы пересказали ей прогноз погоды. Здесь мы имеем дело с полным отсутствием эмпатии и поддержки. Так что, если мы хотим выглядеть хорошими слушателями, мы должны дать понять, что нас затронул услышанный рассказ. Тут недостаточно сдерживать зевоту и не демонстрировать усталости или раздражения. Мы должны показать, что полностью одобряем собеседника и поддерживаем его. Поддержка — это не только демонстрация одобрения, но также и поддержание постоянного контакта. Если собеседник забыл слово, мы можем его подсказать, но это вовсе не означает, что мы должны заканчивать за рассказчика каждое предложение. В слушании, как и во многих других делах, лучше держаться золотой середины.

Возникает вопрос, что мы приобретаем, умея слушать. Наверное, возможность более конструктивного разрешения конфликтов. Как я уже упоминал, мы избегаем множества споров и скандалов. Добиваемся также большего взаимопонимания с людьми. Но не только. Сознание, что кто-то именно нам поверяет свои проблемы, мечты, секреты, что именно нас он выбрал, чтобы исповедаться, приносит огромное удовлетворение. Чрезвычайно приятно услышать: «Тебе я могу все рассказать». Может быть, как раз поэтому так много желающих получить специальность психотерапевта…

* * *

Какое счастливое стечение обстоятельств, что папа занялся именно этой темой. И что он так много знает о трудном искусстве слушать. Когда я скажу ему, что хочу с ним поговорить, он активизирует мотивацию и терпение. И благодаря этому спокойно выслушает меня, когда я буду излагать доводы, которыми я руководствовалась. После чего он включит свою эмпатию и почувствует, как плохо мне было на СЭРБ. Он поймет, что я должна была попробовать что-то другое, и предложит мне свою поддержку. А я наконец-то сброшу бремя страшной тайны. Я была преисполнена нетерпения. Почему папа так долго не возвращается? Он должен был прийти уже час назад. Надо чем-то заняться, а то я с ума сойду. А, знаю. Приготовлю-ка я его любимый профессорский салат, он приведет его в соответствующее настроение и поможет проявить все качества идеального слушателя. Я чистила вторую картофелину, когда любитель этого кулинарного изыска энергично позвонил в дверь.

— Я должен с тобой поговорить, — начал он почти как герой мексиканского телесериала. А я почувствовала, как вдоль хребта у меня маршируют в четыре ряда красные мурашки.

— Да?

Дрожащей рукой я положила недочищенную картофелину.

— Я был сегодня в университете, — трагическим голосом произнес папа, а я услыхала зловещую мелодию, которую играет старый контрабас. — Хотел узнать, как у тебя идет учеба. Поскольку ни в одном списке студентов тебя не было, я спросил в секретариате и…

Все ясно. Но почему я не испытываю облегчения?

— Ты совершила ужасный поступок, — объяснил мне папа.

— Прости, — проблеяла я, — но…

— Вне зависимости от мотивов, ты пошла на обман. И не кого-нибудь, а родителей. Вислава, почему ты нам ничего не сказала? Ведь мы же ежедневно виделись, и у тебя было столько возможностей…

Может быть, именно потому, что у меня было столько возможностей. И я могла откладывать разговор на так называемое «завтра».

— Во-вторых, — продолжал папа, — это отказ от научной карьеры. Уже в самом начале пути.

А если бы я отказалась на пятом курсе? Это было бы лучше? И потом, о каком отказе речь? Ведь я же учусь, сдаю экзамены!

— Папа, но я же учусь, — попыталась я защищаться.

— Я знаю. От секретарш, потому что у тебя не хватило смелости сказать нам. А почему?

Я уже открыла рот, но папа ответил за меня:

— Потому что ты прекрасно знаешь, что ПАВЛ — это никакая не специальность, а камера хранения пресыщенных неудачников. И ты, Вислава, среди них! — Папа схватился за голову.

— Я считала, что там изучают более актуальные дисциплины и лекторы более…

— Считала, считала, — раздраженно передразнил меня папа. — Какие суждения может иметь наивная восемнадцатилетняя девчонка, только что закончившая лицей? Какие у нее могут быть понятия о высших учебных заведениях?

Несколько секунд он глубоко дышал, и наконец ему удалось восстановить нарушенное эмоциональное равновесие.

— Я иду за мамой, — объявил он стеклянным голосом, — а когда мы придем, то поговорим уже более серьезно. Нам необходимо подумать, как разрешить эту проблему.

Он поправил свой любимый шарфик с эмблемой университета и вышел. А я, не дожидаясь, когда создатели зонтика с треском закроют его, собрала самые необходимые вещи, взяла содержимое свинки-копилки (целую тысячу на каникулы) и…

* * *

— Я просто-напросто ушла.

— Записку какую-нибудь оставила? — спросила Вика, принимая у меня рюкзак, что стоило тысячи «добро пожаловать», произнесенных на всех языках мира.

— Да, написала на куске салфетки, что переселяюсь к вам, но адрес не сообщила.

— Могла бы откровенно с ними поговорить, — сказала Мария, — иногда это очень помогает.

— Ох уж этот миф Большого Разговора, который рассеивают по свету американские сценаристы, — рассердился вдруг Травка. — Сперва показывают полный семейный раздрай. Муж изменяет жене, она отвечает тем же. Дети экспериментируют с химией. И вдруг, за пять минут до конца фильма, происходит Большой Очищающий Разговор, в результате которого все приходит в норму. Муж бросает любовницу, жена разрывает связь с пляжным плейбоем, дети без всякого сожаления прекращают свои химические забавы. Великое примирение! Да ни фига не могла она поговорить! Вишня три месяца боялась им сказать, что сменила одну дурацкую специальность на другую такую же дурацкую, а ты говоришь о магической силе Разговора в лоне семьи.

— Как это одну дурацкую на другую? — спросила я, несколько опешив.

— А так! — ответил Травка. — Чем они отличаются? Может кто-нибудь раскрыть мне эту великую тайну?

* * *

В сущности, Травка прав. На обоих факультетах полно дурацких предметов и злющих преподавателей. И здесь и там нас заставляют зазубривать устаревшие определения и уже давно потерявшие всякий смысл правила. И здесь и там множество никому не нужных дисциплин. И ни на одном нет людей, с которыми можно было бы подружиться. Сборище надутых снобов, разумеется за исключением Даниэля. Но достаточно ли его одного, чтобы не жалеть?

И подумать только, что за это знание я должна была заплатить болезненной утратой защитного зонтика.

ПЕРВАЯ НОЧЬ БЕЗ ЗОНТИКА

Обычно я засыпаю через сорок секунд после того, как закрою глаза. Иногда, когда стресс особенно дает себя знать, мне требуется от трех до четырех минут. А сейчас уже минула полночь, а я по-прежнему вертелась на своем колючем влажноватом матраце, который ребята притащили с чердака соседнего дома. Внезапно все начало раздражать меня. И апельсиновая клякса с двумя брызгами индиго. И лампочка Миленки, свисающая над ее загорелым лицом. И горестные вздохи Марии. Тени деревьев на стене и унылый шум ветра за окном. И вдобавок этот чертов пол. Чего он так скрипит?

— Какого черта этот пол так скрипит? — раздалось из-под одеяла. Миленка.

— И еще этот хальный[10], напоминающий обо всех нерешенных проблемах, — вступила Виктория. — Теперь я понимаю, почему, когда он дует, гурали пьют водку бочками. Я и сама сейчас напилась бы, хотя нахожусь в ста километрах от центра метели.

— Я как подумаю, что мой гуру лежит одиноко на одной из двухъярусных кроватей «ИКЕА»… — вздохнула Мария.

— Одиночество гуру почему-то не производит на меня впечатления, — сообщила Милена, садясь на столе-кровати. — Особенно когда рядом находится человек куда более одинокий.

— Кто? — спросили мы все трое одновременно.

— Вишня.

— Я? — Ну чего я прикидываюсь? Я ведь прекрасно понимаю, что Милена права. Так одиноко я себя никогда еще не чувствовала. А ведь я не раз ночевала вне дома. — Не преувеличивай, я же ездила в лагерь, к бабушке.

— Это не одно и то же. Там ты знала, что вернешься. А тут предощущаешь, что завершился какой-то этап в твоей жизни. Что-то кончилось и никогда уже не будет так, как прежде.

— Ты так думаешь?

Мне вдруг стало ужасно зябко.

— Да, — решительно произнесла Милена. — Потому-то, когда я в первый раз уезжала учиться, папа расплакался, как ребенок. Он понимал, что уже никогда не будет так, как было. И осознал он это только на вокзале. И как заревет на весь перрон. Мама со стыда спряталась за расписание поездов. Хуже всего, что папа не взял с собой никаких платков, наверно, думал, что сумеет держаться спокойно.

— И что же?

— Он вытирал слезы листьями клена. Никогда не забуду эту картину. Стоит на перроне и стирает слезы со щек большущим желтым листом. Мне теперь достаточно увидеть кленовые листья, и сразу ком подкатывает к горлу.

— А я вот помню, — начала Виктория, взбивая огромную подушку, — как мама в день моего отъезда сказала: «Сейчас ты говоришь: „У нас под Люблином“, а через год будешь спрашивать: „Как там у вас под Люблином?“» Хуже всего, что она оказалась права. Та квартира стала для меня чужой, какой-то маленькой и неуютной. Я там уже не чувствую себя дома. Вот только где теперь мой дом?

Мы не знали, что ответить. И наверно, долго молчали бы, если бы к нам в дверь не постучали, причем громко. Пораженные, мы замерли. Стук повторился. Я спрятала голову под одеяло. Миленка пискнула и в испуге прикрыла шею и запястья, а Виктория, как самая храбрая, подбежала к двери.

— Это Травка, он тоже не может заснуть.

— Я слышал через стену, как вы разговариваете, и решил присоединиться. Можно? — И он бросил на пол надувной матрац.

— Мы говорим о первых днях учебы в универе, — сообщила Миленка.

— Знаю, у нас ведь все слышно, не надо даже прикладывать к стене банку.

— Ты что, прикладываешь? — занервничала Мария.

— Я же сказал, что и так слышно. Да вы не беспокойтесь, я понимаю: у вас есть секреты, и потому я обычно затыкаю уши. Хотя вы представляете себе, как спать с берушами.

— Знаю, — вздохнула Милена. — Удовольствие сомнительное, но позволяет спокойно проспать несколько часов.

— Да. Но сегодня я решил не затыкать. Уши болели. Э, да что тут скрывать, у меня просто кончился запас берушей. Потому, сам того не желая, я все слышал. За что огромное сорри.

— Спокуха, — бросила Миленка. — К счастью, под словом «все» кроются невинные воспоминания, а не код доступа.

— Доступа к чему? — не сразу врубившись, удивился Травка. — A-а, жаль.

— Не огорчайся, старик. Ты думаешь, что существует единый код? — засмеялась Миленка.

— Порой мне кажется, что существует. Причем один для тысяч женщин. Иначе они не позволили бы себя обманывать жуликоватым пройдохам.

— Намек поняла, — отозвалась Мария, — но не доставлю тебе удовольствия и не стану с тобой объясняться, потому что неохота.

— А как ты чувствовал себя в первые дни учебы? — попыталась я сменить тему.

— Кошмарно, — признался Травка. — Проплакал в общежитии целую неделю. Было это не просто, потому что в комнате я жил с двумя крутыми воображалами из политеха. Если бы они увидели, что я такой нюня, вот тогда у меня были бы причины для слез. Через неделю я обратился к кузену, и он выписал мне прозак.

— Кажется, он неплохо поднимает настроение, — сказала Миленка. — Я сама думала, не начать ли принимать его. Но встретила Маркуса, и все переменилось.

— Прозак неплох, но не при состоянии навязчивого страха, — объяснил Травка. — Потому у меня он не пошел. А вот сестре Ирека помог… немножко.

— И я тоже когда-то собиралась принимать его, — призналась Мария, — но раздумала.

— Почему?

— Потому что, к сожалению, это прозак, а не поэзиак.

Ну да, когда витаешь в облаках абсурда, поддержка нужна посерьезней.

— У меня есть кое-что, что могло бы заинтересовать тебя, — невинным тоном предложил Травка.

— Кончай играть в наркодилера, — бросила ему Милена.

— Ты что! Я вовсе не имел в виду химию.

Миленка недоверчиво взглянула на него из-под лампочки.

— Ну хорошо, тогда я вернусь к первым неделям кошмара.

— Вот так-то лучше.

— После месяца приема нервы у меня были так раздерганы, что я даже не мог записывать лекции. Тогда я выбросил лекарства в помойное ведро и нашел другое средство против стресса.

— Какое? — заинтересовалась я.

— Я вернулся к годам беззаботности с помощью питания для младенцев. Знаете, всякое там абрикосовое пюре, укропный и ромашковый чай, протертые овощи в баночках, «Бебико».

— И помогло?

— Уже после двух приемов я почувствовал себя защищенней. А когда стал употреблять мыло и присыпку для грудных младенцев, все как рукой сняло. И теперь в трудные минуты я всегда прибегаю к жратве для малышни. Мне она мгновенно возвращает равновесие. Вот, например, сейчас. Я уже два месяца живу в страшном стрессе. Но я перешел на рисовую кашку с бананами, мою голову шампунем для младенцев, и вот результат — меня еще не увезли в Хьюстон.

— В какой Хьюстон? — удивилась Виктория.

— Кузен Болек так называет психиатрическую лечебницу неподалеку от города. Впрочем, и другие врачи из его отделения скорой помощи тоже. — Травка на миг перенесся мыслями на место работы Болека. — Наверно, сейчас они многих отвозят в Хьюстон: мало того, что дует хальный, так еще и полнолуние.

— Надо будет попробовать эту твою диету, — с энтузиазмом произнесла Милена, — потому что у меня проблем с учебой выше головы. Если так пойдет дальше, боюсь, следующие экзамены я завалю.

— Так плохо? — огорчился Травка.

— Я предпочитаю об этом не думать, не то мне придется бежать за рисовой кашкой в магазин «24 часа», а мне неохота вылезать из пижамы. Лучше поговорим о чем-нибудь повеселей. Мария, может, ты расскажешь, как началась учеба у тебя.

— Ой, это было так давно. Почти пять месяцев прошло. Насколько мне помнятся те давние времена до эпохи гуру, то я, пожалуй, даже радовалась, что наконец-то начинается настоящая жизнь. К сожалению, тетя оказалась ужасной мещанкой. Все время настаивала, чтобы я мыла грязные чашки.

— Ну, иногда ты могла бы одну-другую и помыть, — заметила Виктория.

— Я прямо как будто слышу тетю. Дома меня никто никогда не заставлял мыть какую-то дурацкую посуду. Автор иногда говорил, что я мало сплю.

— Автор?

— Мой отец.

— Отличное прозвище, — заметил Травка. — И точное, потому что он создал настоящее произведение искусства.

— Спасибо, — царственным тоном произнесла Мария. — Но вернемся к автору… Он никогда не говорил мне, чтобы я занималась чем-нибудь низменным вроде грязной посуды или пыли на полках. А вот тетя, к сожалению, другая. Счастье, что Томек устроил мне местечко у вас. А то бы я уже поседела.

— Под краской никто этого не заметил бы, — обронила Милена.

— Я заметила бы. Сейчас я крашусь, потому что мне так хочется. А если бы поседела, я была бы вынуждена это делать.

— А ты не любишь, когда тебя вынуждают, — подсказала Миленка.

— Вот именно. Ненавижу принуждение. Ненавижу дурацкую сессию, когда заставляют сдавать какие-то там зачеты. Нет, не так я представляла себе учебу в университете.

— А как?

— Я надеялась, что это будет время нескончаемых празднеств с вином, под гитару. Думала, что мы с первых дней станем дружной группой и будем завсегдатаями модных клубов и пабов. А оказалось, что в пабах сидят избалованные тинейджеры из частных школ, а наш курс — это толпа зубрил, которые не желают тебе сказать, что было задано.

— И никто не даст переписать лекцию, — в один голос добавили Милена и я. Вот еще одно сходство между СЭРБ и ПАВЛ.

— И каждый думает, где бы подработать в дополнение к стипендии. Если ему посчастливилось ее получить, — вздохнула Виктория.

— А ты как справляешься без стипендии? — спросил ее Травка.

— У меня есть три урока немецкого в неделю и надежда, что что-то изменится.

— Маловато, — заметила я.

— Маловато? А ты попробуй представить, что у тебя всего один частный урок.

* * *

Надежда. Как говорит Даниэль, благодаря ей люди терпеливо толкают свои тачки, вместо того чтобы бросить все к чертовой матери и сбежать. Только вот куда?

3.02. Заснули мы в пятом часу. А когда наконец открыли опухшие глаза, уже пробило час дня.

— Боже! — воскликнула Милена таким голосом, словно услышала о трагической гибели вокалиста группы «Брейнсторм».

— Что случилось? — спросили мы, испуганно пяля глаза из-под одеял, пледов и перин.

— Марии сегодня открывают каналы. Она уже ушла, ни слова нам не сказав.

— Слава богу, а то я уже подумала, что-то случилось с ребятами из «Брейнсторма» или «Анастасии», — с облегчением произнесла Виктория.

— Что вы так шалеете от этого «Брейнсторма»? — отозвался Травка, приглаживая торчащие космы. — Я совершенно не могу этого понять. Ирек тоже.

— Не от всей группы. Только от вокалиста, — уточнила Виктория.

— От него? — удивился Травка. — Да Ирек и тот лучше выглядит.

— А нам неизвестно, как выглядит Ирек, потому что он вечно лежит под компьютером, — бросила Милена, бездумно слоняясь по комнате. — Мне чем-то надо заняться. Не могу стоять на месте. Наверно, нервничаю из-за Марии.

— А когда точно произойдет открытие?

— Вроде бы сразу после захода солнца. Надо еще прибавить полчаса на пребывание в экстазе, так что через четыре часа она должна быть здесь.

— Ну, еще куча времени.

Мы выпили горячего шоколада. Травка пошел к себе, объявив, что он не в силах вынести сгустившейся атмосферы нервного ожидания. А мы вернулись к повседневным занятиям. Вика делала вид, что читает. Я делала вид, что учу. Милена делала вид, что красит ногти на ногах. И каждая без конца посматривала на часы. Мария вышла три часа назад. Она взяла больше полутора тысяч злотых (полная стоимость открытия каналов), коробочку благовоний и свою одежду. Интересно, изменит ли ее это открытие каналов? И заметим ли мы в ней какую-нибудь перемену? Потому что глупо что-то придумывать, если результат не виден.

— Вишня, сколько уже? — Виктория захлопнула книжку и открыла маленькую баночку сока из рамбютана.

— Скоро семь, — ответила я. — Вкусный сок?

— Попробуй. — Она подала мне банку. Я отпила небольшой глоток. — Ну что? Так себе, верно? Как большинство подобных вещей.

— А зачем же ты их покупаешь?

— Да потому что меня искушают всякие продуктовые новинки, а лучший способ избавиться от искушения — поддаться ему. Так, по крайней мере, утверждает Уайльд.

— Слушайте, уже семь, — занервничала Миленка. — Может, с Марией что-то случилось? Она уже как минимум два часа назад должна была вернуться.

— А может, она уже здесь, но только мы ее не видим, так как она перешла в другое измерение?

— Знаешь, а ты меня не очень развеселила этой шуткой.

И вот мы услышали скрежет ключа. Девочки бросились к двери.

— Ну наконец-то! А мы уже собирались звонить по больницам.

— Без преувеличении, женщины. Я возвращалась и куда позже. И даже, бывало, выходила из дому позже, — удивилась Мария.

В первый раз с ноября она была в нормальной одежде, то есть в черном трикотажном платье, и обременена килограммом медной бижутерии. Вроде бы все как прежде, и в то же время что-то переменилось. Возможно, эти перемены вызваны открытием каналов.

— Ну, рассказывай, Мария, что было? — нетерпеливо спросила Милена.

— Не о чем рассказывать.

— Как это не о чем? Наша подруга, живущая с нами, открывает каналы, после чего обретает способность левитировать и превращать картошку в шарлотку с обсыпкой, и ей нечего рассказывать? — не отставала Миленка.

— Не было открытия. Так что с шарлоткой ничего не получится. Придется вам и дальше ходить в кондитерскую на углу. — Мария пыталась говорить в шутливом тоне, но получалось у нее довольно-таки вяло.

— На какой день перенесли? — поинтересовалась Виктория.

— На четверг после дождичка. Знаешь такую дату?

— Но что произошло? Ты еще не готова? Это тебе втюхивает твой гуру?

— Гуру ушел! Теперь довольны? — Мария тяжело опустилась на табурет и расплакалась. Слезы текли у нее по лицу и капали на платье.

— При чем тут довольны? Вовсе нет, — сказала ей Виктория. — А почему он ушел? К жене, что ли, вернулся?

— Шоколад есть? Или какой-нибудь джем? Ну хоть что-то?

— Получишь, когда расскажешь, что, собственно, произошло.

— Это конец, — горестно и мрачно произнесла Мария. — Я больше никогда не смогу влюбиться. Ну, где джем?

— Я уже ищу. А ты выкладывай, — велела Виктория. — Рассказывай с самого начала. Ты пошла туда, и что? Он пришел?

— Да, но опоздал. Вошел какой-то немножко не в себе. Вздохнул, закурил, молчит. И наконец произносит, что его жизнь утратила смысл. Я спрашиваю, в чем дело, а он отвечает, что сегодня ранним утром он потерял всех друзей. Последних, какие у него еще оставались. Другие погибли еще раньше. Помните, Кукучка, Руткевич…

— Эту историю мы уже знаем, — прервала ее Миленка. — А этих-то как он потерял?

— Я тоже спросила. А гуру мне говорит, что месяц назад знакомые просили его поехать вместе с ними в Анды. Но он отказался из-за меня. «Сорри, ребята. У меня тут женщина, она будет страшно переживать разлуку» — так он им сказал. А они все равно не отставали, упрашивали: «Только ты в совершенстве знаешь Южную Америку и имеешь диплом спасателя. Если тебя не будет, может произойти трагедия». Но гуру наотрез отказался: «Не могу. Я открываю Марии каналы. Но мы будем в контакте. В случае чего звоните мне по сотовому». И они поехали без него.

— Какое безумие! — воскликнула Миленка, однако Мария не уловила иронии в ее голосе.

— Именно так я ему и сказала. Но ребята уперлись.

— И разумеется, произошла трагедия?

— Сегодня утром, когда мы беззаботно болтали о всяких пустяках, — тяжело вздохнула Мария, — гуру медитировал, и тут вдруг зазвонил телефон. В три утра по нашему времени. Оказалось, друзья заблудились. Их настигла буря. Гуру пытался им помочь. Кричал им по телефону, чтобы они не шли на восточную стену, но было поздно. Он слышал, как они погибали один за другим, но ничего не мог сделать. До него доносились только их отчаянные крики, когда они срывались в пропасть.

— Так что же, у каждого из них в руке был сотовый и каждый кричал в него? — изумилась Миленка.

— Я не знаю, как это выглядит технически, — нервно бросила Мария, — и меня это мало интересует.

— И что же было дальше? — спросила я.

— Ничего. Они упали. И сейчас их тела лежат где-то на дне пропасти среди камней.

— Ну а кроме этого? — поинтересовалась Миленка.

— А тебе еще мало? Погибли пятеро незаурядных людей, а ты спрашиваешь, что дальше?

— Я хотела знать, что с гуру.

— А как ты думаешь? Он сломался! Считает, что это он их убил. Если бы он поехал с ними, трагедии бы не произошло. Он знал этот перевал, знал, как там опасно.

— А где точно это находится? — допытывалась Виктория.

— В Андах! Зачем тебе точное место? Хочешь найти их тела?

— Марыся, ну не нервничай ты так. Мне просто хочется знать подробности. Может быть, когда-нибудь я выберусь в Анды. И хорошо было бы знать, что это за перевал.

— Не знаю я, какой это перевал. Гуру был слишком потрясен, чтобы объяснять мне. Он в отчаянии. Винит себя и свою слабость ко мне. Если бы он им не отказал, они остались бы в живых.

— Да, действительно трагедия, — вздохнула Милена. — Этот мир, перенасыщенный тестостероном, лишился пяти здоровых, темпераментных мужчин.

— Ты всегда была цинична! Там погибали люди, и гуру был свидетелем этого. И ничего не мог сделать! Он сказал мне, что отныне мы не можем быть вместе, потому что всякий раз, когда он будет смотреть на меня, ему будет вспоминаться та страшная минута собственной беспомощности и бессилия.

— Что-то тут пованивает Фрейдом. Ты ассоциируешься у него со страшной минутой бессилия.

— Вечно ты все сводишь к сексу, Милена! Он говорил о той страшной минуте в Андах, и я его понимаю. Потому что косвенно я виновата в их смерти. Неужели вы не чувствуете, какое бремя на меня свалилось? Поэтому сейчас я должна что-нибудь съесть! Иначе со мною не знаю что произойдет!

— Мария, тебе, наверно, нужно сходить к врачу, — осторожно начала Виктория. — Это какой-то ненормальный аппетит. Ты ведь никогда не любила джем…

— Это вам надо лечиться! От бесчувственности! — истерично вскрикнула Мария и принялась открывать дверцы всех шкафчиков.

— Что будем делать? — спросила Миленка.

— Если не прекратит жрать до утра, вызовем «скорую», — сказала Виктория. — При условии, что до этого у нее не лопнет желудок.

— Вы знали, что у нее бывают такие приступы? — шепотом осведомилась я.

— До этого у нее не было таких переживаний. Но временами у нас пропадали разные продукты.

— А ведь выглядит так аристократично, — вздохнула Виктория.

— Принцесса Диана тоже выглядела аристократично, но могла запихать в себя содержимое целого холодильника, — сообщила Миленка, щегольнув сведениями, почерпнутыми из глянцевых журналов своей мамы.

— Счастье, что у нас нет холодильника.

— И никаких запасов. Я собиралась произвести большие закупки. Но чувствую, надо воздержаться несколько дней.

— Что вы там шепчетесь? — Мария вошла в комнату, вытирая распухшее от слез лицо. — Радуетесь, что гуру ушел от меня?

— А что, мы выглядим такими радостными? — ответила вопросом на вопрос Миленка.

— Не знаю, может быть. Я уже ничего не знаю, — всхлипнула Мария, — то есть знаю, что сейчас жизнь моя потеряла смысл. Она пуста. И я должна чем-то ее заполнить. Хотя бы джемом.

— Только бы она не лопнула, как тот тип из «Монти Пайтона», — шепнула Виктория.

— Может, сходить за Травкой? — предложила я.

— Давай. Вдруг он чем-нибудь поможет.

Я пошла. Ребята разговаривали о любимой игре Ирека «Дьябло».

— Как там Мария и ее каналы? — поинтересовался Травка.

— Вернулась в полном отчаянии, — сообщила я. — Она рассталась с гуру и сейчас пожирает все, что имеется в шкафах, вместе с бумажными упаковками.

— Не приведи господь, — отозвался из-под стола Ирек. — У моей сестры бывали приступы обжорства, но в сравнении с Марией это детские шалости.

— Она действительно ведет себя, как саранча. Сжирает все, что попадается под руку.

— Теперь понимаю, почему я предпочитаю «Дьябло», — обратился к Травке Ирек. — В игре все просто. Мочишь чудовищ и идешь дальше. А что делать с монстрами в реальной жизни?

5.02. Жутко голодные, дежурим при Марии, потому что она забаррикадировалась в кухне-ванной и жует не переставая. Травка попытался установить с ней контакт, но она швыряла в него пустыми бутылками от пива и рапсового масла. Так что по-прежнему ждем.

— Так подсасывает, — Виктория схватилась за живот, — что не выходят из головы мысли о ленинградской блокаде. Я вот все думаю: могло бы меня что-нибудь вынудить есть трупы?

— Меня, наверное, ничего, — сказала Милена. — Хотя должна признать, желудок все настойчивей требует порции топлива. Интересно, когда Мария наконец придет в себя? Потому что долго я так не выдержу.

— Пожалуй, Ирек прав, — произнес Травка. — С чудовищами в игре легче справиться. Вот только убийство полудесятка драконов не помогает решать реальные проблемы.

— Зато помогает о них забыть, — заметила Виктория. — Я знаю, потому что в свое время подолгу сиживала за компьютером в «Анреале». Пока в один прекрасный весенний день не проснулась без гроша в кармане, зато с кучей хвостов и тремя «парами».

— Я тоже много играл, — признался Травка. — Слышали про игру «Шарики»?

— Нет.

— В поделенном на клеточки поле есть несколько шариков разного цвета. Задача заключается в том, чтобы расположить их в ряд — горизонтально, вертикально, по диагонали. По пять шариков одного цвета в ряду Если это удается, ряд исчезает, и на поле становится больше места. Проблема в том, что при каждом ходе появляются три новых шарика. Поэтому приходится думать о том, чтобы выстраивать одновременно несколько рядов, поскольку чем больше шариков, тем меньше свободы для маневра. Секунда невнимания — и ты заблокирован на поле, где уже нет свободного места. Все, ты проиграл…

— Сценарий не слишком сложный, — заметила Милена.

— Да. У игры нет конца, нет никаких драматических поворотов, — продолжал Травка, — однако затягивает она, как пылесос. Единственное, что ты делаешь, это выстраиваешь один ряд за другим и гадаешь, где выскочат новые шарики. Если повезет, несмотря на глупый ход или секундную невнимательность, удается выстроить ряд. А если не везет, шарик другого цвета заблокирует почти законченный ряд. Оттого что приходится все время пялиться на экран, глаза чуть не лопаются, но все равно не можешь оторваться, продолжаешь выставлять шарик за шариком.

— Бессмысленная игра, — вынесла приговор Виктория, — хотя, если задуматься, напоминает реальную жизнь. Постоянное выстраивание рядов и предположения, где возникнут новые шарики-проблемы.

— Вот-вот, — обрадовался Травка. — Потому я и решил поставить на реальность.

В кухне что-то зашумело, дверь распахнулась, и вышла Мария. Если бы не круги под заплывшими глазами, могло бы показаться, что выглядит она нормально, хотя, конечно, назвать ее эталоном здоровья и счастья было бы трудно. В дрожащей руке она держала кисть.

— Я решила многое изменить в своей жизни, — объявила она. Потом подошла к стене и несколькими движениями закрасила обе кляксы индиго. — Раз и навсегда я вычеркнула гуру из своей жизни, — твердо произнесла она, и у всех нас с плеч свалились огромные свинцовые глыбы.

7.02. Мария постепенно приходит в норму. Она почти уже не плачет, а главное, прошла эта болезненная прожорливость. Она даже застелила кровать и выбросила все мелочи из «ИКЕА». А когда она надела свой фиолетовый свитер художественной вязки и огромный кулон с символом солнца, мы решили, что можем на минутку выскочить из дома. Ничего плохого она с собой уже не сделает. Милена побежала на экзамен (первый в эту сессию), Виктория — в продовольственный и кондитерскую, а я двинулась на поиски телефонной будки.

— Должна же я наконец позвонить родителям и сообщить им свой адрес, — сказала я Марии.

А может, сообщать адрес и не понадобится, потому что я вернусь домой. И буду с радостью принята, совсем как блудный сын, то есть блудная дочь.

— Папа? — произнесла я и умолкла.

— Слушаю, — ответил он голосом, сухим, как пески Сахары.

Я хотела сказать, что сожалею о своем бегстве и что с радостью вернусь домой, в свою комнату, к родным привычным вещам. Хотела, но нельзя же начинать прямо с этого. Поэтому я сказала:

— Я живу у подруг в Кракове, сейчас скажу тебе адрес и телефон.

— Не нужно, — отрезал папа. — Раз ты выбрала такую жизнь, порвала с нами, мы порываем с тобой.

— Ага, — только и сказала я.

— Ты разочаровала нас, Вислава, сменив специализацию, — продолжал папа, — а своим уходом разочаровала вдвойне. Но ты уже взрослая и должна расплачиваться за свои решения. Раз ты предпочла притон и сомнительную компанию, мы ничего уже сделать не в силах.

И он положил трубку, прежде чем я успела сказать, что вовсе я ничего такого не предпочитаю.

* * *

— У тебя вид, как будто кто-то засунул тебе в сапоги десятикилограммовые гири, — заметила Виктория. — Звонила домой?

— Да, — буркнула я. Развивать эту тему у меня не было сил.

— Вот потому-то я так редко звоню маме, — объяснила Виктория. — Вечное разочарование. А с прошлого года мы с мамой разговариваем только о погоде и ценах на овощи.

— А что произошло? — спросила я скорей из вежливости, чем из любопытства.

— Ты правда хочешь знать?

— Я хочу, — проявила интерес Милена.

— Ты уже слышала.

— Хочу послушать еще раз, потому что вижу, что Вишня сидит как пришибленная и сама не знает, чего ей на самом деле хочется.

— Это длинная история. Время у вас есть?

Мы обе кивнули.

— Ну тогда включаю запись.

ПОЧЕМУ ВИКА НЕ ЛЮБИТ ОТКРОВЕННИЧАТЬ С МАМОЙ

Виктория поступила на ресоциализацию в Познани. После двух месяцев беззаботной студенческой жизни ее вызвали в администрацию студенческого общежития номер пять.

— Придется тебе немедленно освободить комнату, — услышала она. — Наш компьютер составил список диких проживающих.

— Ну и? — поинтересовалась Вика.

— Ну и ты в этом списке. Придется выселяться, — сказала заведующая, крашенная в рыжий цвет студентка со спецпедагогики, обучающаяся оной спецпедагогике уже восьмой год. — Надеюсь, все ясно?

— Ясно, но несправедливо.

— А тебе кто-нибудь обещал справедливость? — непонятно почему радостно засмеялась заведующая.

— И что же мне теперь делать?

— Можешь подать заявление о предоставлении тебе места в общежитии. Но поскольку тебе уже однажды предоставили, как ты утверждаешь…

— Конечно предоставили, в вашем общежитии, — разнервничалась Виктория.

— Тогда второй раз ты не получишь, — припечатала ее сидящая за компьютером девица, играя бордовым локоном.

— Можешь написать обжалование, — посоветовал студент социологии с десятилетним студенческим стажем, подрабатывающий в общежитии бухгалтером, — но шансы у тебя невелики. Получают общежитие обычно те, кто уже раньше жил в нем.

— Так ведь я и жила, — объяснила впавшая в отчаяние Виктория. — До сегодняшнего дня.

— На это ты лучше не упирай, — посоветовала заведующая. — Ты жила нелегально. Тебя могут за это привлечь.

— Пусть сперва привлекут ваш идиотский компьютер! — рявкнула Вика, и ее немедленно попросили покинуть кабинет.

Начались тяжелые поиски угла. Но в середине семестра трудно найти что-нибудь подходящее. К началу января Виктория исчерпала все варианты ночлега хотя бы на одну ночь и вернулась домой. Дверь она открыла своим ключом. Поздоровалась с мамой, вперившейся в экран телевизора, и сообщила, что временно прекратила учебу, потому что у нее нет средств снимать жилье.

— Ты дашь мне хоть раз посмотреть «Каплю любви»? — закричала мама.

— Извини, — пробормотала Виктория, вешая в коридоре пальто.

— Ну вот, теперь я не знаю, сказал ли Петр Альдоне, что у их сына серьезные проблемы. Такая важная сцена! — огорчилась мама Виктории.

— Будет повтор завтра утром, так что ты сможешь узнать.

— Повтор! Повтор! — разозлилась мама. — А может, я не хочу ждать до завтра!

— Ну спроси у Френдзловой, пусть расскажет, — предложила еще одно решение проблемы Виктория.

— С Френдзловой я не разговариваю, — буркнула мама. — И с Банасиковой тоже.

— Ну тогда я не знаю. — Виктория беспомощно развела руками.

— Тихо, тихо, — попросила ее мама. — Вот, кажется, сейчас он скажет. Только не отвлекай меня.

Виктория на цыпочках вышла на кухню и терпеливо дождалась там окончания серии.

— Все-таки сказал, — сообщила мама, довольная тем, что присутствовала при разговоре Альдоны и Петра. — Теперь-то они вместе справятся с проблемами сына.

— Это хорошо, — порадовалась Виктория. — Ну а кроме этого?

— Петр очень изменился, причем в лучшую сторону. Вот уже три серии он думает только о том, как помочь сыну.

— Прекрасный отец, — признала Вика.

— Да уж не такой, как у тебя. Пьяница и трутень. Все теперь на моих плечах. Заботы, неприятности. Тоже, небось, приехала с дурными вестями.

— Да, не с самыми лучшими, — вздохнула Виктория. — Я вернулась, потому что не могу снимать комнату.

— Как это не можешь? У тебя что, нет денег?

— Нет, — призналась Виктория. — Социалки хватает только на обед, а на завтрак, ужин и на трамвай я зарабатываю уроками.

— А ты не можешь найти больше уроков?

— Я заклеила объявлениями весь город. Откликнулись только трое.

— А какая-нибудь другая работа? В магазине, уборщицей где-нибудь…

— Мама, я на первом курсе дневного. Мне надо иногда готовить задания. Я уж не говорю про коллоквиумы и тесты.

— Ну почему мне так не везет? — Мама Виктории утерла лазоревые веки кухонной тряпкой. — Почему у меня так получается? У других дети быстро вырастают и дают жить родителям. Твой отец не пришлет даже открытки на праздники, устроился в этом своем поезде, и на все ему начхать. А я должна мучиться и вдобавок выслушивать твои жалобы. Как будто у меня нет своих проблем. А у меня их выше головы. Цены на уголь полезли вверх. Френдзлова снова залила нам балкон. И еще этот дождь льет без перерыва.

ЧЕРЕЗ ЧЕТЫРЕ ДНЯ

Я вернулась с очередного экзамена и едва доковыляла до постели.

— Тут страшно холодно, — прошептала я охрипшим голосом, трясясь, точно желе в несущемся дилижансе.

— Но мы печки поставили на максимум, — удивилась Виктория. — Посмотри, почти шестнадцать градусов. Только возле окна десять.

— Возможно, это запоздалая реакция на конфликт с папой, — предположила я, надевая теплую куртку и шапку-ушанку.

— Или ты подхватила где-то грипп. Возьми градусник.

— Меня тоже как-то странно ломает, — сообщила Миленка, — и к тому же мне совсем не жарко, а ведь я только что из-под турболамп.

— Измеришь температуру после Вишни, — распорядилась Вика, ставя на огонь наш довоенный алюминиевый чайник. — Ну, показывай термометр, — протянула она руку. — Все ясно, сорок и две десятых. Где у нас лекарства? А ты ложись на кровать Марии, не будешь же ты валяться на холодном матраце у окна. Тебе нужно пропотеть, а кровать Марии как раз у печки. Я сделаю чай.

— Сделай и мне, — попросила Милена. — На полке у окна стоит банка малинового конфитюра. Я вчера совершила эту актуальную покупку. Думаю, несколько слов признательности были бы в самый раз.

— Миленка, ты божественна, но сейчас сосредоточься на термометре. И не размахивай так руками, а то он вылетит у тебя из-под мышки.

— А Мария где ляжет? — спросила я, когда Виктория укрыла меня одеялом до самых бровей.

— Перекинем ее к Травке. Может, наконец между ними что-то заискрится. Покажи градусник, русалка. Неплохо. Выше тридцати девяти, и тебя не знобило?

— Сейчас чуточку чувствую, но я же говорю: я была в солярии.

— Ладно, влезай в тренировочный костюм и сразу же под одеяло. Я сейчас подам вам чай и пойду купить еды.

Виктория ушла, и мы, трясясь от холода, остались одни, каждая под своим одеялом. Примерно через час пришла Мария.

— Едва добрела, — простонала она. — Температура у меня, наверно, зашкаливает за сто градусов. Если я не лягу, то сейчас же свалюсь. Господи, кто это на моей кровати?

— Ухожу… — Я так резко села, что голова у меня пошла кругом.

— Иди ко мне, — сказала Милена, приглашающе приподняв одеяло. — Поместимся втроем.

Я вылезла из-под шерстяного пледа и поплелась к столу. Никогда еще восемь шагов не требовали от меня стольких усилий. Я словно шла по Юпитеру.

— Ну и слабость, — прошептала я. — Видно, какой-то жуткий мутант гриппа.

— А меня бьет страшный озноб, — пожаловалась Мария.

— Так залезай к нам. Будет теплей.

— Нет, не люблю коммуны. Уж лучше озноб. А где Виктория?

— Здесь! — заглянула Вика в комнату. — Я накупила соков, потому что вам нужно будет побольше пить. И скажу вам, что меня тоже, похоже, забирает.

— Боже, а кто же будет заботиться о нас? — простонала Мария.

— Я постучала к ребятам. Они сказали, что готовы покупать продукты, готовить еду и растирать спинки. А еще они могут переодевать нам пижамы и натирать грудь разогревающей мазью.

— Если так, то я возвращаюсь к тетке, — пригрозила Мария. — Я не позволю себя щупать парню, который тратит жизнь на борьбу с виртуальными кобылами.

— Ирек отнюдь не претендует, — сообщил Травка, который в этот момент зашел к нам, чтобы в полной мере оценить ситуацию. — Он предпочитает Лару Крофт, а кроме того, он уехал на каникулы к отцу. Это я предложил натирать, но только желающим, причем пылко желающим.

— Ну, если говорить о пылкости, то это относится ко всем, — обнадежила его Миленка. — Температура почти сорок.

— У меня пока тридцать восемь и пять. — Виктория присела рядом и принялась натягивать стеганые штаны.

— Тогда, может, и я измерю, — прошелестела Мария.

Травка вскочил и подал ей термометр.

— Травка, не хватает только, чтобы ты тоже разболелся, — сказала Милена.

— Это невозможно. Я так окурен травой, что бактерии делают большущий крюк, обходя меня.

ЗА ДВА ДНЯ ДО ВАЛЕНТИНОК

Бактерии, может, и делают, но не вирусы, особенно вирус гриппа. Он навалился на Травку сегодня утром, и юноша пал у наших ног. Теперь мы болеем впятером, поочередно кашляя и стеная от боли в горле.

— Нет ничего хуже такого насморка, когда невозможно прочистить нос, — прохрипела Мария после сотой попытки выжать хоть что-то в бумажный носовой платок.

— Есть, — возразила Миленка. — Насморк, который выходит даже через уши.

— Счастье еще, что, прежде чем свалиться, я успел звякнуть кузену, который работает врачом в «скорой помощи», — сообщил нам Травка. — Он пообещал заглянуть вечером и проверить, не симулируем ли мы.

— Надеюсь, он принесет что-нибудь жаропонижающее, — просипела Виктория. — У меня такая высокая температура, что скоро на градуснике не останется делений.

— И что-нибудь от кашля, — добавила Мария. — Чувствую, он скоро выдерет у меня левое легкое вместе с сердцем.

— Кто тут произнес слово «легкое»? — прозвучал хмурый голос в коридоре, и в комнату энергичным шагом вступил худощавый блондин в армейской куртке, стриженный под авианосец.

— А вот и обещанная помощь в лице моего кузена Болека вместе с аптечкой, пачкой рецептов и печатью, — представил Травка.

— Приветствую всех жертв гриппа, а также возможных симулянтов. Кто первый на осмотр? Предупреждаю: стетоскоп у меня холодный.

Я вызвалась первой, решив, что чем быстрей с этим покончу, тем лучше.

— Сядь здесь и глубоко дыши, — велел Болек, приставив ледяной стетоскоп к моей левой лопатке. — Остальных прошу сохранять абсолютную тишину.

— Не знаю, смогу ли я. Меня так душит кашель, — пожаловалась Мария, однако несколько последующих минут мужественно боролась с ним.

— Отлично. Грипп с воспалением бронхов, — объявил Болек. — Кто следующий?

Вызвалась Миленка, потом Мария, потом Виктория и самым последним Травка.

— Ваше счастье, — улыбнулся Болек левым уголком губ. — Симулянтов среди вас я не обнаружил. Ну, теперь прошу обнажить жаркие попки. Надо вам слегка сбить температуру с помощью безотказного и исключительно дешевого пиралгина.

— Безотказного, но болезненного, — испугался Травка. — Ты же сам говорил, что некоторые пациенты при уколе одеяло прокусывают.

— Да, поэтому чувствительным особам я предлагаю внутривенно.

— Я, наверно, сразу лишусь чувств, — объявила Мария.

— Без паники. Это совсем не больно. В вену вставляется тоненькая игла, и постепенно вводится лекарство. Синяк минимальный.

— Сейчас я точно лишусь чувств, — шепнула Мария и в подтверждение своих слов стала белая как крахмал.

— Для сверхчувствительных я приготовил свечки, — утешил ее Болек. — Надо глубоко вставить две свечки. Потом минут пятнадцать борьбы с желанием помчаться в уборную — и дело сделано.

— Нет, я предпочитаю укол, — решил Травка. — Я гетеросексуальный, и свечки такого размера вызывают у меня скверные ассоциации.

— А от насморка у тебя что-нибудь есть? — спросила Мария. — У меня такое ощущение, будто нос вот-вот лопнет.

— Есть. — Болек принялся копаться в сумке. — Но капать можешь не больше трех дней, иначе возможно кровотечение.

— Нет, наверно, лучше терпеть насморк, хотя чувствую я себя кошмарно, — простонала Мария. — Как будто сейчас умру.

— Ну, если и умрешь, то хотя бы рядом будут люди, — заметил Болек, извлекая из аптечки противовоспалительные средства, — а не так, как одна старушка из Новой Гуты. Вызвали меня вчера. Из жилищного кооператива, потому что бабушка уже год не платила за квартиру. К ней пошли, но никто не открыл, почтовый ящик набит рекламой, а сквозь замочную скважину пробивается какой-то странный запах. Ну, они и позвонили в «скорую».

— А почему не в полицию? — спросила я.

— Да так, — пожал плечами Болек. — Элементарный рефлекс. Болит палец на ноге? Звонишь в «скорую». Часы остановились? Звонишь в «скорую». Захлопнул дверь в квартиру? То же самое. Ну, значит, вызвали меня в Новую Гуту около восьми вечера. Мы с Яреком, санитаром, звоним. Тишина. Ну, вышиб я дверь, а там тьма египетская.

— Наверно, старушке отключили электричество и все прочес, — догадался Травка.

— Да. Ярек посветил зажигалкой, и мы заглянули внутрь. А там, представляете, на полу метровый слой старых тряпок. Спрессованных, как бетон.

— И что ты сделал? — поинтересовалась Миленка.

— Подтянулся и забрался внутрь. У самого окна стояло кресло, а в кресле сидела хозяйка этого логова. А в животе у нее — мышиное гнездо.

— На этот раз перебор, — простонала в очередной раз Мария и опрометью бросилась в уборную.

— Что это ваша подруга такая впечатлительная? — удивился Болек и вернулся к рассказу: — Я выписал свидетельство о смерти, Ярек прочел несколько молитв, и мы вернулись на станцию.

— А я думал, только нас ждет одинокая смерть, — пробормотал Травка.

— Почему именно вас? — удивился Болек. — Вы что, избранные?

— Не знаю, избранные ли мы, но такое множество специалистов называет нас поколением проигравших эгоистов и одиночек, что просто нет иного выхода, как поверить в это, — объяснила Милена.

— Каждое поколение является проигравшим, — мрачным голосом констатировал Болек. — И ваше, и мое, и той старушки, что целый год ждала в кресле. И в каждом есть одинокие люди.

— Но когда-то это так не ощущалось, — заметила Виктория. — Прабабушка говорила мне, что она жила в маленьком домике вместе с родителями, дедом и бабушкой, а также пятью братьями и сестрами. А потом еще с мужем и тремя собственными детьми.

— У нее не было времени думать об одиночестве, — сказал Болек. — Ей нужно было готовить еду, подметать пол, кормить скотину. Если она о чем и думала, то только о том, как бы хорошенько выспаться. Кроме того, для подобных размышлений необходимы тишина и покой. Но это вовсе не значит, что твоя прабабушка не была одинока.

— Но если она этого не знала…

— Ну да, незнание — это самый дешевый из психотропных препаратов, — улыбнулся Болек. — Поэтому в следующей жизни я хочу быть беззаботным, улыбающимся зайчиком. Лучше всего пасхальным.

ВАЛЕНТИНКИ

Продолжаем болеть дальше всем дружным коллективом. По вечерам нас навещает Болек и вкалывает пиралгин. Мария, как особо чувствительная, получает свечи.

— Что ты сегодня такой хмурый? — спросил Травка. Как будто обычно Болек являет собой вулкан оптимизма и надежды.

— Проблемы на работе, — буркнул Болек, делая мне укол. — Я начинаю серьезно думать о смене профессии. Только кем я могу стать при такой узкой специализации? Уборщиком? Стриптизером? Портным-надомником?

— С твоим голосом ты можешь читать тексты за кадром в фильмах о природе, — предложила Виктория. — Лучше всего об исчезающих видах.

— А что, собственно, с тобой произошло? — спохватился Травка.

— Это длинная история. Боюсь наскучить вам, привыкшим, как вся молодежь, к короткой информации в форме рекламы или клипов.

— Еще один эксперт по нашему поколению, — саркастически заметила Мария.

— Прошу прощения, ляпнул не подумав. Я ведь и сам не люблю обобщений.

— Знаю, знаю, — улыбнулся Травка. — Ты же всегда повторял мне, что любое обобщение обидно для выдающихся личностей.

— Поскольку таких здесь нет, — скромно сказала Милена, — мы себя особенно обиженными не чувствуем.

— Может, расскажешь? — предложила Виктория. — И тебе станет легче, и мы узнаем, как выглядит настоящая жизнь.

— Ладно. — Болек поудобнее устроился в единственном кресле. — Постараюсь рассказать как можно короче, но не обещаю, что это будет похоже на рекламу чипсов.

— Болек! — единодушно возмутились мы.

— Вызывают меня вчера ночью к пациенту. Его сын вопил по телефону, что случай безотлагательный и чтоб мы немедленно оторвали свои задницы от стульев, а иначе он разберется с нами. Мы сразу же выехали. Через семь минут были на месте. Но наверно, больше минуты стояли разинув рты и удивлялись буйному воображению автора проекта дома, в который нас вызвали. Там поистине было все — ренессансные крытые галереи, колонны, витражи, греческие скульптуры и гипсовые серны. А также стрельчатые башни с крышами из меди. Короче, поглядеть было на что. Наконец Ярек пришел в себя и позвонил. Нам открыла женщина, одетая, как служанка из телесериала, и велела подождать, пока она загонит ротвейлеров в будки. Она загнала их, и мы по дорожке, посыпанной розовым гравием, подошли к двери и вступили в мраморный холл. Ждем минуту, три, пять. Наконец сын пациента соблаговолил выйти из кабинета. Но только для того, чтобы известить нас, что нам придется дожидаться, когда он закончит деловой разговор.

— И ты ничего? — удивился Травка.

— Нет, я сразу выложил ему все, что думаю. Сначала он кричит, чтобы мы мчались сломя голову, а теперь затевает какие-то игры. В ответ же я услышал, что правила диктует он. Потому что, во-первых, он у себя, а во-вторых, является президентом заграничного концерна.

— А также законченным хамом и кретином, — добавила возмущенная до глубины души Милена.

— В результате мы в холле продолжали ждать, слушая успокоительное журчание фонтана. Признаюсь, меня это несколько расслабило. Надо будет устроить что-нибудь похожее у нас на станции… хотя ребята пугают, что если постоянно слушать это журчание, то все время будешь бегать в сортир. И к тому же размера это должно быть очень маленького, чтобы поместилось на столе в дежурке. — Болек извлек из кармана синего докторского халата небольшой листок и принялся что-то рисовать шариковой ручкой — подарком одной из фармацевтических фирм. — Может, сделать из баночек из-под сливок…

— Болек… — укоризненно произнес Травка.

— Ах да… Значит, сидим мы, слушаем журчание. Наконец президент закончил разговор и проводил нас в комнаты. К сожалению, было уже поздно. Старичок умер на унитазе с газетой в руке.

— Кошмар, — сдавленным голосом шепнула Мария.

— Но довольно частый. Многие так заканчивают.

— И что ты сделал? — спросила Виктория.

— Как обычно в такой ситуации. Выписал свидетельство о смерти. Ярек достал из сумки свечку, отчего президент совершенно взъярился. Он попер на меня: мол, мы убили его папашу, ну и все такое. А сегодня он позвонил на станцию и заявил, что я украл у него из ванной пенку для бритья. Дежурная высмеяла его, но сами понимаете, — Болек вздохнул, — остался страшно неприятный осадок.

— Дурак какой-то, — изрекла Виктория. — Живет в замке с башенками, а заводится из-за пенки.

— Которой я не брал, потому что пользуюсь гелем, — добавил Болек, играя стетоскопом. — Я пытаюсь себе объяснить, что его толкнуло на это. Он чувствовал себя виновным в смерти отца, так как заставил нас долго ждать. И, обвинив меня в краже, он хотел показать, что я тоже не безгрешен. И что человек, укравший пенку, уж точно оказался бы несостоятельным в роли врача и реаниматора. Но настроение от этого почему-то не улучшается. Тем более что сегодня отошел в мир иной мой любимый пациент Трускава.

— Тот самый Трускава, которого ты называл бедствием Подгужа? — недоверчиво осведомился Травка.

— Возможно, и называл, — сказал Болек, — но он был небезынтересный человек. И вызывал симпатию.

— Год назад ты характеризовал его совсем иначе.

— Обычная посмертная идеализация, или процесс создания золотого памятника, — объяснила Виктория. — Когда умер мой дед-алкоголик, бабушка убивалась, как Кохановский после смерти Уршули[11]. Мы вдруг узнали, что дед был впечатлительный, непредсказуемый и музыкально одаренный.

— А может, и вправду был, — сказала я, переворачиваясь на спину, так как у меня занемела рука, на которую я опиралась.

— Ну да, по пьянке он пел задорные народные припевки. Но для бабушки он вдруг стал человеком с пьедестала.

— Пожалуй, ни один человек не бывает до конца плохим, — заметил Болек. — Даже если он доводит «скорую помощь». А Трускава это умел… Три раза в неделю он звонил из своей любимой распивочной и пьяным голосом орал, что у него инфаркт.

— И вы ехали?

— Само собой. Небольшое удовольствие услышать в «Фактах», что бездушный коновал прикончил очередного пенсионера. Короче, мы подвозили Трускаву домой. Бесплатное такси.

— Неплохо устроился дедушка, — съязвила Миленка.

— Мы терпели это, потому что он неизменно веселил нас какой-нибудь забавной историей из своей жизни. К тому же он был достаточно чистый, разумеется, если учитывать условия, в каких ему пришлось существовать, и отсутствие мотиваций, типичное для застарелых алкоголиков.

— Интересно, а какие это условия? — полюбопытствовала Виктория.

— Да ничего интересного, — сказал Болек. — Комнатенка без газа и электричества. Сортир в коридоре.

— Как же он жил, этот Трускава? — удивилась Мария. — Что он ел?

— Да уж явно не икру и трюфели, — бросила Миленка.

— Ел он очень мало. А если ему хотелось выпить чаю, он кипятил воду на спиртовке, которую сам смастерил.

— Умелец, — с завистью произнесла Милена, взглянув на свои деревянные пальчики.

— Да ничего особенного. Он взял чурку, набил гвоздей вокруг крышки от консервной банки. В эту крышку он наливал денатурат, а на гвозди ставил алюминиевую кружку.

— Только подумать, что кто-то способен жить в таких условиях… — вздохнула Мария.

— Бывает, просто вынужден, — сказал Болек. — Потому я и удивлялся, что Трускава не опустился, как некоторые пьяницы. Иногда мы возим таких, что даже страшно рассказывать.

— Расскажи! — попросили мы все, кроме Марии.

— Расскажу, когда Марыся заткнет уши.

— Уже заткнула, — сообщила Мария, накрыв голову подушкой и углом пледа.

— Они до того бывают завшивленные, что их приходится укладывать в мешки для перевозки трупов. Иначе в машине придется проводить дезинсекцию. А это стоит дорого.

— И они спокойно едут в мешках?

— Они-то спокойно, потому что обычно бывают пьяные вдрабадан. Зато вши так и колотятся внутри мешков, даже в ушах звенит. Трускава же был не такой. Каждую неделю мылся.

— И что же с ним случилось?

— Завтра расскажу, — Болек взглянул на часы, — потому что мне пора на станцию. Через десять минут у меня начинается ночное дежурство.

СЛЕДУЮЩИМ ВЕЧЕРОМ

Лежим в ожидании ежевечерней порции пиралгина и мрачных повествований. Убиваем время, обсуждая поставщика вышеназванных деликатесов.

— Кузен твой здорово подавлен, — отметила Мария. — Ему бы надо поехать отдохнуть, да подальше, лучше всего на Филиппины. Автор был там в прошлом году. Целый месяц. Вернулся — мы его прямо не узнали.

— Так загорел? — оживилась Милена.

— Не только. Он весь переменился. Даже лицо как-то разгладилось. А в глазах ни следа былого напряжения.

— Абсолютная пустота, — с улыбкой отметила Виктория. — Знаю, знаю, у моего отца тоже было такое в глазах, пока он не нашел свое место в поезде «Москва — Петушки».

— Болек обязательно должен поехать на Филиппины, — настаивала Мария.

— Пока что он сможет наскрести денег разве что на поездку в Закопане, и то не в сезон, — просветил ее Травка.

— А столько говорят о сумасшедших заработках врачей… — недоверчиво протянула она. — Поэтому он такой подавленный?

— Не только. Он вообще разочарован. Ты тоже разочаровалась бы, если бы тебе пришлось идти к своему призванию такой же крутой и тернистой тропой.

КРУТАЯ И ТЕРНИСТАЯ ТРОПА КАРЬЕРЫ БОЛЕКА ДЕСПЕРАДО

Начиналась она многообещающе во второй половине восьмидесятых. Болек, только что получивший аттестат, еще был весь полон веры, надежды и любви; он сдал экзамены на обучение за границей в одной из братских стран. Выбор у него был такой: ГДР, Чехословакия, Болгария, Советский Союз, а также Китай. Выбрал он Китай по причине экзотической кухни, восточной медицины и космической удаленности от своей занудной семьи. Поскольку в их городке он был единственным сдавшим эти экзамены, ему дали направление на медицинский факультет, о котором он мечтал. Спустя три месяца Болек приземлился в Пекине со всем своим нехитрым скарбом и небольшим набором радужных иллюзий в голове. Поселили его в одной комнате с маленьким Ли из Северной Кореи. Ли сразу же по прибытии распахнул окна и повесил на обеих стенах портреты Ким Ир Сена, своего божества и владыки. На невинный вопрос Болека, как они там живут, целый час уверял его, что прекрасно, великолепно и общественно полезно. Повторял он это всю следующую неделю, а когда наконец уразумел, что Болек не является наседкой-стукачом, попросил его никогда не заводить разговора об идеальных условиях жизни в его расчудесной стране. Болек все понял и больше вопросов на эту тему не задавал. Но оказалось, что первый год — это только вступление к настоящей учебе. Он отведен на ознакомление с языком, порядками и правилами, обязательными для живущих в Срединной Империи.

Минул год, и Болек, обогащенный знанием нескольких тысяч китайских иероглифов, приступил к изучению собственно медицины. А еще через полтора года, после расстрела студентов на площади Небесного Спокойствия, он был вынужден покинуть Страну риса и перебраться в Страну русских пельменей.

Весь следующий семестр он лез из кожи вон, добиваясь, чтобы какой-нибудь институт зачел хотя бы год учебы на медицинском факультете в Китае. К сожалению, единственное, чего он смог добиться, это согласие на прием его на синологию без вступительных экзаменов. Взвесив все за и против, он решил, что наилучшим выходом будет учеба на специальности «реабилитация». В Академии физвоспитания учатся четыре года, так что потеряет он всего два года, а если напряжется, то вообще год. А уж после окончания… Болек предвкушал возможности, какие ему рисовало его пока еще не скукожившееся от горестного опыта воображение. После учебы он откроет клинику чудес, где, применяя проверенные веками китайские штучки, будет возвращать не только надежду, но и здоровье.

Через три с половиной года Болек приступил к стажировке в больнице: за сумму, равную половине среднемесячной зарплаты по стране, массировал пролежни умирающим старикам, отданным под опеку специалистов впечатлительными родственниками, которые не могли смотреть на их страдания. Через месяц он понял, что хочет вернуться на медицинский. Хочет лечить, а не делать массаж. В следующем месяце он бросил работу, подал документы и в июле сдал вступительные экзамены. Благодаря сверхчеловеческим усилиям ему удалось закончить учебу за пять лет. Потом он прошел стажировку и вот уже полгода как пытается найти работу не в «Скорой помощи».

* * *

— Безрезультатно, — добавил герой повествования, входя с новой порцией вышепоминавшихся деликатесов.

— А как со специализацией?

— Никак, и это последняя капля, которая привела к тому, что я выбросил на помойку розовые очки.

— Но почему? — удивилась Мария. — Ты сдал уже столько экзаменов, неужели не можешь сдать еще один?

— Я с радостью бы сдал, но прежде нужно получить такую возможность. А ситуация складывается так, что сперва не было мест на избранной мною специализации, а в этом году нет экзаменов. Потому что нет фондов. Вот я и жду, сам уже не знаю чего.

Болек уставился в окно, словно оттуда должен был прийти ответ, чего ему следует ждать.

— Слушай, а ты не доскажешь нам про Трускаву? — попросил Травка.

— Хорошо. На прошлой неделе Анджей, мой сменщик, пообещал Трускаве, что если тот еще раз вызовет «скорую», то очутится в вытрезвителе. С него сдерут двести злотых, и целый месяц ему не на что будет пить. Трускава испугался и перестал звонить. А вчера под утро он скончался возле пивной.

— Сколько ему было лет? — спросила Мария. Она высунула голову из-под пледа, так как Травка сказал ей, что уже можно.

— Шестьдесят с небольшим, но выглядел он на все сто.

— А еще говорят, что алкоголь консервирует.

— Денатурат и тому подобные продукты не очень. — Болек потер коротко стриженный затылок. — Поэтому надо искать другие способы продления молодости.

— Как это грустно, — вздохнула Виктория.

— Грустно, что денатурат не консервирует? — усмехнулся Болек.

— Да нет, что ты. Грустно, что этот Трускава прожил жизнь… кое-как.

— Вот именно, — согласилась с ней Мария. — Как-то пусто… не размышляя…

— Как восемьдесят процентов представителей так называемого рода человеческого. Знаете принцип восемьдесят на двадцать?

— Я знаю, — сказала Милена. — Двадцать процентов общества расходует восемьдесят процентов всех ресурсов и потребляет восемьдесят процентов того, что можно потребить.

— Верно, — подтвердил Болек. — А также производит восемьдесят процентов идей и изобретений. А всем прочим оказывается достаточно оставшихся двадцати процентов. Так что случай Трускавы совсем не уникален.

— И этим ты меня нисколько не утешил, — заметила Вика.

— Меня тоже, — присоединилась к ней Мария. — Это настолько бессмысленно…

— Что именно?

— Ну… жизнь этих восьмидесяти процентов.

— А откуда ты знаешь, что твоя жизнь имеет смысл? — спросил Болек, не скрывая саркастической улыбки.

— Потому что я ищу смысл. Возможно, уже частично нашла… То есть я знаю, чего не хочу. Не хочу в миг смерти жалеть о том, что мало совершила, — объяснила Мария, страшно довольная собой.

— В миг смерти? — фыркнул Болек. — Девочка, восемьдесят процентов шансов на то, что в миг смерти ты не успеешь ни о чем подумать. Ну разве что о своей сумочке.

СПУСТЯ ТРИ ДНЯ

Сегодня я почувствовала себя до такой степени сносно, что вышла в магазин, чтобы пополнить запасы чая и минералки. На обратном пути в почтовом ящике я нашла валентинку. Прочла я ее на лестнице. Всего три предложения: «Очень нелегко встретить того Одного-Единственного Человека. Надеюсь, что мне наконец это удалось. И тебе тоже. — Д.». Несколько минут я стояла у двери, охлаждая щеки о холодные, крашенные масляной краской стены. Никто никогда еще не говорил мне ничего подобного. И не писал. Я должна бы чувствовать себя на вершине счастья, а чувствую только сковывающую тяжесть. Может, это из-за гриппа?

* * *

— Да когда же, наконец, будет чай? — нетерпеливо осведомилась Мария. — У меня во рту пересохло.

— Уже завариваю.

— А что ты какая-то не такая? — спросила Милена. — Выглядишь так, словно тебя одарили почестью, которой ты вовсе не жаждала. Верно, Травка?

— Ну да. Помню, как-то учитель велел мне следить за дисциплиной в классе. Целых двадцать минут. Вот тогда я ощутил тяжкое бремя ответственности. И наверно, выглядел как Вишня.

— Опять звонила домой? — спросила Виктория.

— Нет, получила открытку-валентинку.

— От Даниэля? — догадалась Миленка.

— Ага.

— И что? — поинтересовался Травка.

— Сами видите: на седьмом небе от счастья.

* * *

А может, несмотря ни на что, я все-таки влюблена? Потому что я так до конца и не знаю, в чем это заключается. Вся эта любовь. Я прочла столько умных (и глупых) книжек с советами, в которых полным-полно сравнений из области садоводства и огородничества. В них предлагается ухаживать за слабым побегом. Собирать плоды. Защищать от заморозков. Ну и тому подобное. Может, поэтому я так ответственно подхожу к своим отношениям с Даниэлем? Хочу быть на высоте положения. Построить оранжерею, чтобы защищать хрупкий цветок нашей любви. Я так сосредоточена на обязанностях и опасностях, что ни о чем другом не думаю. И ничего не ощущаю, кроме тяжести.

20.02. Сегодня Милене двадцать лет. День ее рождения мы, ослабевшие после гриппа, отмечали лежа в постелях.

— А тебе случайно не больше на год? — недоверчиво спросила Мария. — Ведь школу ты кончила два года назад.

— Правильно, но в школу я пошла в шесть лет. Возможно, в это трудно поверить, но я была довольно способным ребенком.

— А как будем отмечать? — осведомилась Мария, вопросительно глядя в нашу сторону.

— За креативное мышление у нас отвечаешь ты, — напомнила ей Виктория. — Пошевели мозгами.

— Когда я начинаю шевелить, у меня хлюпает в гайморовых пазухах. А потом, у меня нет настроения придумывать развлечения.

— Что бы такого интересного учинить? — задумался Травка. — Выход в питейное заведение отпадает, потому что мы заросли, как дикие кабаны.

— Говори за себя, я-то провожу депиляцию воском, — заявила Миленка.

— Может, в кости сыграем? — предложил Травка. — Или в карты. Только кто принесет их из моей комнаты?

— А может быть, сперва выскажем Миленке свои пожелания? — сказала Виктория. — Можно я первая? Так вот, я желаю, чтобы тебе больше не надо было привлекать взгляды и жечь лампочку. А остальное может остаться таким, как есть.

Милена шмыгнула носом:

— Кое-что неплохо было бы изменить. Например, ногти.

Травка с ужасом взглянул на ее розовые когтищи.

— Хочешь еще длинней?

— Нет. Хочу от них избавиться. Из-за них у меня вечно затяжки на колготках, а потом, я чувствую себя как инвалид. Даже голову как следует вымыть не могу, потому что царапаю ее. Такие когти не для наших условий. С ними нужно иметь целый штат служанок, горничных, парикмахеров. Ладно, кто следующий?

— Давайте я, — вызвалась Мария. — Я желаю тебе… — она замолчала, ища подсказку на потолке, — чтобы ты нашла что-то такое, от чего твоя жизнь обретет глубину.

— Ты высказываешь пожелание ей или себе? — поинтересовалась Виктория.

— Себе я тоже этого желаю, — честно призналась Мария, — а также и всем вам.

— Спасибо, — ответила Миленка, опять же хлюпая носом, но не столько от чувств, сколько от насморка, — но я уже нашла. На следующие десять лет, потому что, как считает Болек, каждое десятилетие у человека все меняется.

— А ты скажешь, что для тебя является этим самым смыслом? — спросила Мария.

— Скажу, хотя ничего сложного в этом нет. Жить здесь и сейчас без ожидания чуда великих перемен.

— Действительно просто, — признала слегка разочарованная Мария. — А я думала: а вдруг я найду что-то, что меня вдохновит? Потому что меня не вполне удовлетворяет самореализация.

Миленка усмехнулась:

— Сорри, придется тебе поискать вдохновения у кого-нибудь другого.

— Ну так что? Мы играем в кости или приготовим чего-нибудь поесть? — вернул нас на землю Травка. — Впервые за неделю я почувствовал, что в желудке у меня пусто.

— Я тоже, — призналась Виктория. — Так, может быть, переберемся на кухню и сварим макароны, что ли? А потом их с творожком, а? Согласны?

ДВА ЧАСА СПУСТЯ

Снова сидим в комнате. У каждого тарелка на коленях. Едим макароны-ракушки с творогом, луком и петрушкой. Травка полил их еще свекольным концентратом, потому что, как он утверждает, у него дефицит железа в организме.

— И подумать только, что я ем такое… — горестно произнесла Мария, подхватывая вилкой большой комок творога.

— И не такое еще ели! — жизнерадостно заметила Виктория. — Во Вроцлаве у нас кончились деньги, и мы целую неделю питались гречневой кашей с луговым сердечником[12]. А запивали кипятком с сахаром.

— Ужас!

— А я, когда меня обокрали в поезде, две недели жрал клецки с паприкашем, украденный в столовке хлеб и молодую крапиву, — сообщил Ендрек, тот самый, который колбасу отрубал. Пришел он к нам на десять минут, объявил, что выглядим мы кошмарно (ну, может, кроме Миленки, добавил он), и развалился в кресле. — Да, кстати, — припомнил он. — Я принес вам булочек и пончиков. И еще пиво!

— Мы же лекарства принимаем, — огорчилась Миленка.

— В таком случае выпью его сам, но могу поделиться со смельчаком, который не боится взаимодействия спиртного с химией.

— А чего ты на меня смотришь? — возмутился Травка. — Я не смельчак.

— Жаль, — в голосе Ендрека отнюдь не слышалось особой печали. — Придется выпить самому. Ничего не попишешь.

— А пожелания? — напомнила Миленка.

— Ну конечно. — Ендрек хлопнул себя по высокому, усеянному веснушками лбу. — Как обычно, фо па[13]. Значит, желаю тебе… э-э-э… здоровья, счастья и… чтобы мы наконец увидели твое лицо, так сказать, соте. То есть…

— Мы знаем, что значит sauté[14], — остановила его Миленка, — но это будет возможно только через три — пять лет. У меня перманентный макияж.

— А я-то удивляюсь: больная, а силы накраситься есть.

— Нету сил, но, к счастью, их и не требуется.

— А почему ты решилась на весь этот… татуаж?

— Сама до конца не знаю, — честно призналась Миленка. — Может, потому что люблю возбуждать противоречивые чувства. Люди смотрят на меня и кого видят? Размалеванную куклу и…

— Жертву солярия, — не смущаясь, подсказал Ендрек.

— Вот именно. А потом по ходу разговора узнают, что я побеждала на олимпиадах и знаю на память почти все книжки Кундеры. И у них проблема: в какую ячейку меня положить? Ну как, Ендрек, тебе достаточно такого объяснения или придумать еще какое-нибудь?

— Нет, нет, достаточно. А мне нужно еще что-нибудь добавлять к пожеланиям?

— Нет, спасибо. Они были не переусложнены и в меру содержательны. Ну так как? Играем или нет?

СПУСТЯ ТРИ, А МОЖЕТ, ДАЖЕ ПЯТЬ ДНЕЙ

Мы все играем, вместе с Ендреком, который все никак не может вернуться к себе. Спит он у нас в кресле, положив длинные ноги на деревянный табурет, на котором для мягкости лежит подушка Ирека (отсутствующие лишены возможности протестовать). И, к отчаянию Травки, пачкает последние вещи из его гардероба.

— Зато в благодарность за гостеприимство я выстираю вам все шмотки. У нас в общаге машина-автомат, — похвастался Ендрусь, натягивая на волосатый живот хлопчатобумажную блузу Травки, который весил меньше килограммов на тридцать.

— Отлично, — обрадовалась Виктория, — только нам придется вызывать такси. Грязного белья столько скопилось! Чей ход?

— Мой. — Миленка взяла кости. Подтянула одеяло, чтобы освободить место, и бросила. — Чего там у меня нет?

— Наверху только единичка, — сообщила я, проверив по записи ее результаты, — зато внизу слабовато.

— Черт, так мало выпало, — с сожалением сказала Милена. — Жалко записывать сумму, может, я выброшу потом больше.

— Так что мне, вычеркнуть?

— Вычеркивай последний результат.

— Верное решение, — усмехнулся Ендрек. — Зачем нам маленький?

— Правильно. Предпочитаю большой, — парировала Милена.

— Но большой трудней выпадает, — заметила я.

— Много трудней, да, Травка? — заржал Ендрек.

— Ты за себя говори. У меня с первого броска выпадет.

— Хотелось бы посмотреть на это чудо природы.

— А ты бы. Ендрусь, так не выпендривался. Как посмотрю на запись, так у тебя там одна мелочевка. Наверху щербатый, а внизу нет ни малого, ни большого.

— Ничего, наберем, — Ендрек, как обычно, не терял веры в светлое будущее.

— Теперь мой ход, — объявила Мария, послав Травке красноречивый взгляд.

Травка же воспринял этот невербальный сигнал точь-в-точь как полковник Брандон из «Рассудительной и романтичной»: схватил кости и, опустившись на колени перед кроватью Марии, подал их ей. После чего спросил, не поправить ли ей подушку.

— Ты уже поправлял десять минут назад, — напомнила она, но, увидев мину Травки, дала ему другое задание: — Томек, я бы выпила соку.

Томек ринулся на кухню, а мы вернулись к игре.

— Дурацкие кости, — пробормотала Мария. — Придется что-то вычеркивать.

— Маленький? — предложила я, зная отношение Марии ко всему, что ассоциируется с мужчинами.

Она кивнула:

— Вычеркивай, освобожу место под большой.

— Ну-ну, — заметил Травка, принесший поднос со стаканом апельсинового сока.

— Чтобы избежать недоговоренности: я, разумеется, имею в виду большой стрит, — добавила Мария.

— Кстати, как там гуру? — спросил Ендрек, большой мастер ляпнуть что-нибудь на запретную тему.

Мария спряталась под одеяло и заплакала.

— Страшно переживает, — догадался Ендрек, глядя на вздрагивающее одеяло. — Я-то думал, уже все прошло. В последние дни она даже раза два пошутила.

— Прошло? — накинулась на него Виктория. — За три недели? Ты попробуй представить, что у тебя весь мир рухнул…

— Не стоит преувеличивать. Это просто старая шляпа. Пардончик, если кого-нибудь задел.

Ответом ему были истерические завывания из-под одеяла.

— Видишь, что ты наделал?

— Пожалуй, мне надо уходить.

— Вот ты всегда так! — закричал Травка. — Сперва заваришь кашу, а потом заявляешь, что тебе пора уходить!

— А что мне делать? — нервно поинтересовался Ендрек. — Я не могу смотреть на женские слезы, особенно такие обильные и особенно если я являюсь их причиной.

— Не ты! — взвыла Мария. — Я плачу из-за гуру, а не из-за такого бесчувственного чурбана, как ты!

— Ну, мне сразу полегчало, — ответил Ендрек, складывая вещи в сумку.

— А плачу я… потому что… вчера я видела в окно, как он шел в обнимку с другой девушкой. А я ему так верила!

— Вот этого я и не могу понять, — заметила Виктория. — Почему именно ему?

— Потому что в нем было что-то подлинное, настоящее.

— Ну да, шляпа, — буркнул Ендрек.

— Думаете, до меня не доходило, какой гуру на самом деле? — канючила Мария. — Думаете, я не видела, как он путается и не помнит, что говорил днем раньше?

— Так нам и казалось, — вставила Виктория.

— Доходило, только я не хотела признаваться. Я предпочитала притворяться, будто все идеально.

— Зачем?

— Не знаю. Может, не хотела вас беспокоить.

— А вот в это поверить как раз трудно, — объявила Миленка от имени всех нас.

— Знаю, — смущенно призналась Мария. — А может, я чувствовала себя по-дурацки оттого, что, несмотря на все разочарования, я продолжаю с ним встречаться.

— Так почему же ты с ним встречалась?

— Да я уже говорила, — вздохнула Мария. — Ради той крупицы искренности, которая таилась в море изощренной лжи.

— Знаешь что, Марыська? — заглянул из коридора Ендрек. — Тебе надо бы заниматься ядерной физикой. Там тебе было бы где развернуться! Поиски элементарных частиц в море материи.

КОНЕЦ ФЕВРАЛЯ

Сегодня я решила подсчитать, на сколько мне хватит денег из копилки (почти половину я уже истратила). Если перейду на хлеб со смальцем и кипяток с сахаром, то должно хватить… до середины апреля. А потом? Может, все-таки позвонить домой и…

— Вишня, для тебя есть халтура, — объявила Виктория, кладя передо мной мятую салфетку с номером телефона. — Нужна учительница испанского и английского для десятилетнего гения.

— Для гения? — перепугалась я.

— Спокуха, это всего лишь мнение его родителей.

— Это еще хуже. Если малыш ничему не научится, виноватой буду я.

— Платят сорок злотых за час. Хотят два раза в неделю.

Я быстро мысленно прикинула, на сколько это продлит мое пребывание на улице Казимира.

— Ладно, звоню.

Мать мальчика изящным голосом дикторши описала мне ситуацию.

— Понимаете, пани Вишня, — щебетала она, — Милош необыкновенно способный, просто невероятно. Я даже подозреваю, что он гений…

Милош? Чувствую измученную братскую душу[15].

— Понятно.

— У него такой высокий коэффициент интеллекта, и к тому же он замечательно играет на блокфлейте.

— Так в чем же проблема?

— Ему необходима дисциплина. А у меня нет времени, у мужа тем более. Потому мы и ищем кого-нибудь, кто внушил бы некую мотивацию Милошу. Но только без нажима, он такой впечатлительный. Ну как? Попробуете?

ПЕРВАЯ СУББОТА МАРТА

Через минуту переломный момент — моя первая работа. Мы условились на двенадцать, и я уже с четверть часа брожу вокруг небольшого дома, а за мной бдительно следят четыре тщательно выбритых охранника. Уже без трех, так что можно, наверное, заходить.

— К кому? — именно так приветствуют гостей в роскошных жилых комплексах с бассейном и кортами.

— У меня урок у Янечко.

Интересно, он меня сейчас обыщет?

— Проверим. — Охранник позвонил по домофону. — Все верно. Пожалуйста!

В завершение крохотная щепотка вежливости. Я прошла на лестничную клетку и уже через минуту была в квартире родителей Милоша. Мне открыла элегантная женщина с внешностью телеведущей.

— Здравствуйте, — прошептала она, улыбаясь как дикторша. — Сейчас я представлю вам Милека. Подождите, пожалуйста, в гостиной.

Я присела на краешек кожаного кресла, терпеливо дожидаясь, когда Милош соблаговолит вылезти из своей норы. Вылез. Маленький мальчонка с пепельными волосами и синими кругами под глазами.

— Это пани Вишня, твой новый репетитор.

— А можно я буду называть тебя Косточкой? — Мальчик протянул липкую лапку с пятнами синей туши от маркеров.

— Милош! — воскликнула мама Милека с миной дикторши, сообщающей телезрителям ужасную новость. У меня самой на миг замерло сердце.

— Ладно, когда начинаем? — спросил Милош тоном крепостного крестьянина, которому велено вспахать до захода солнца целое поле.

— Прямо сейчас. Достань тетрадки и покажи пани Вишне, на чем вы закончили. А я подожду в гостиной. Приятных занятий.

Мы подошли к комнате Милоша. Его мать одарила нас телегеничной улыбкой и исчезла, закрыв за собой дверь.

— В гостиной сидит, боится, как бы ты чего не унесла, — тут же наябедничал Милош, садясь за свой стол.

— Я? Но что? — спросила я, не скрывая удивления. Да что я могу унести отсюда? Огромный цветочный горшок с куском газона? Футуристическую бетонную скульптуру? А может, гигантский стол, украшенный керамической мозаикой?

— Ну да, — подтвердил Милош. — Например, ты могла бы унести мой компьютер.

— Мне его не поднять, — заверила я ученика.

— Да я-то это знаю, а она нет. И подумать только, что она — начальник отдела, в котором производят какие-то важные расчеты.

— А я думала, что она диктор на телевидении. Ну что, покажешь мне тетрадки и все остальное?

— Сейчас. Но только можно я буду называть тебя Косточкой? — Милош упрямо стоял на своем.

— Да пожалуйста. Я не против. А вот твоя мама, похоже, будет недовольна.

— Она не услышит. А после двух уроков перестанет за тобой следить. И потом, у нас звуконепроницаемые двери. Если бы меня тут душил грабитель и я визжал как свинья, она бы ничего не услышала.

— А папа? — спросила я.

— Папа работает в Варшаве в каком-то важном международном проекте, так что он вообще не будет вмешиваться.

— Он что, не приезжает?

— Раз или два в месяц приезжает и тогда вовсю старается отработать долги по воспитанию. Так он подавляет угрызения совести, — вздохнул Милош.

— Как-то не похоже, что ты в восторге.

— А ты была бы? — буркнул он. — Почти чужой человек врывается в дом и играет в отца. Заполняет все свободное время так называемыми развлечениями, а когда наконец с ним как-то свыкнешься, уезжает. Бессмысленно это… Ну так как? Я могу называть тебя Косточкой?

Мы хлопнули ладошкой об ладошку. Милош продемонстрировал тетрадки.

— Мы закончили на «Las comidas»[16], а по английскому на Present Perfect, — широко зевнув, проинформировал он меня.

— А почему ты такой усталый?

— Ты бы тоже была усталая. В школе у меня двадцать пять уроков в неделю. Плюс раз в неделю немецкий, в воскресенье бассейн и урок тенниса. В четверг художественная студия. А теперь еще испанский и английский. Мама говорит, что в моем возрасте человек быстро усваивает знания и нужно это использовать.

Я как будто услышала собственного отца.

— Ой, я тоже ходила в художественную студию, — сказала я. — А кроме того, в химический кружок, на уроки испанского, на курсы английского для продолжающих и в бассейн.

— Хуже всего, — вздохнул Милош, — что теперь уже все время мы будем так вкалывать. Отдохнем только на пенсии. Ох как я мечтаю быть таким же старым, как дедушка. Дожить до семидесяти лет, поселиться в лесу и чихать на все с присвистом.

— Скоро дождешься, — попыталась я утешить его.

— Знаю, и, кажется, быстрей, чем мне думается. Так говорит папа. Потому они вместе с мамой заполняют мое время всякими разными занятиями. Чтобы я успел научиться всему, что важно.

* * *

— Для кого важно? — спросил Ирек, снимая корпус компьютера.

— Хороший вопрос.

— Должен сказать, — добавил Ирек, — мальчонка кажется очень смышленым. Видимо, он отдает себе отчет, в каком он положении. Только не знаю, повод ли это для радости.

— Немножко отдает, — подтвердила я, — а немножко играет старшего по возрасту. Как все дети честолюбивых родителей. Ему всего десять, а выражения он использует вполне взрослые.

— А потом такому исполняется полвека, он делает татуировку, натягивает джинсы в облипочку и изображает избалованного тинейджера. Только у него плохо получается, поскольку опыта нет.

— Что ты, Ирек, — возразил Травка. — Так ведут себя те, кто очень долго тренировался. К примеру, мой старик.

* * *

Интересно, каким станет когда-нибудь Даниэль. Пока что он вовсе не выглядит избалованным тинейджером. Сразу видно, что занимается каким-то серьезным делом. Никаких обтрепанных джинсов, а, напротив, галстук, темно-серый пиджак, очки в тонкой металлической оправе и портфель. Я спросила, всегда ли он так одевался.

— Когда учился, я носил то же, что все, — признался он, — но, когда стал ассистентом, самым молодым по возрасту на факультете, изменил стиль. Начал одеваться как ассистент. И играл роль ассистента. Впрочем, в этом нет ничего удивительного. Множество молодых людей играют.

— Играют? — удивилась я. Мне-то всегда казалось, что молодые ничего не изображают. Они искренние, спонтанные, временами бесцеремонные. Только потом они научаются что-то изображать и притворяться.

— В том, что вы играете, вовсе не ваша вина. Молодой человек еще не сформировался, а жизнь бросает его в уже сформированный мир, где он вынужден вести себя как вполне сложившаяся личность. И что же он делает? Пользуется готовыми образцами и схемами и попросту играет. Солдата, учителя, ассистента.

* * *

— Курт Воннегут выразил это куда остроумней, — заметила Миленка, когда я рассказала им о размышлениях Даниэля. — Когда его спросили, откуда он знал, как вести себя на войне, он ответил: «Я подражал героям фильмов о войне». А кстати, твой Даниэль, похоже, любит Кундеру.

ЖЕНСКИЙ ДЕНЬ

— А знаете, что вы, мужчины, нам уже не требуетесь? — Мария опять вернулась к старой теме. К излюбленной с тех самых пор, как она увидела гуру в объятиях другой.

— Знаем, ты уже неделю это твердишь, — ответил Ендрек, развалившийся на матраце в комнате Травки, где мы уже добрый час отмечали наш день.

— Но теперь это уже действительно так. Очень скоро мы сможем сами размножаться, и вы… исчезнете. Вы, никому не нужные особи мужского пола.

— Ужасающая перспектива, — содрогнулся Травка. — Исчезнут оргазм, свободное времяпрепровождение, индивидуализм.

— Зато будут радость, наслаждение и экстаз, — заметила Виктория.

— А также зависть и гангрена, — бросил Ендрек.

— Но хотя бы не будет угнетения, расизма и такого беспорядка, — сказала я, разламывая на столе палочку с маком.

— Порядка тоже не будет! — крикнул из другой комнаты Ирек.

— Зато будут свобода, непринужденность и большое веселье, — парировала Миленка.

— Какое веселье без спиртного? — пригасил ее энтузиазм Ендрек.

— Зато с травкой, — скромно заметил Травка.

— И хорошая музыка, — добавила Вика. — А еще будут любовь, взаимность…

— А также измена, — вздохнула Миленка.

— Но без боли, — утешил ее Травка. — Иными словами, лафа в широком понимании.

— И прежде всего без мужчин, — напомнила Мария. — Чувствуете дыхание урагана, который сметет вас?

— Я чувствую только сквозняк, — отозвался Ендрек. — А может, это действительно то самое дуновение? Вот черт.

— Эй, мужики, только без паники! — крикнул Ирек. — Мы уже существуем на свете. А что, передача своего набора генов — это на самом деле такое уж приятное развлечение?

— Похоже, для некоторых в этом смысл жизни, — сказала Милена.

— Так пытаются нам внушить некоторые деятели-демографы, но, кажется, безуспешно, если судить по падению поголовья в Польше.

— Ну и пусть падает, — высказался Ирек. — С квартирами будет легче.

— Вот только кто позаботится о нас в староста? — встревожился Ендрек.

— Как кто? — ответила Милена. — Симпатичные андроиды.

СЕРЕДИНА МАРТА

Я писала очередной идиотский реферат по основам оглупления масс, и тут в кухню-ванную ворвалась взволнованная Мария. А за ней притопала Виктория, волоча сетку с замороженной пиццей и банками кукурузы.

— Ты знаешь, что произошло? — спросила Мария, нервно поигрывая медной подвеской.

— Ой, Марыся, ты поднимаешь большой шум из-за того, что не стоит и пяти минут внимания, — попыталась успокоить ее Вика.

— Мы сидели на Плянтах, я и Виктория, ждали Милену, и вдруг к нам подходит элегантный мужчина с белым шарфом. Он представился, подал нам визитную карточку и сказал, что ищет девушку для представления о Золушке.

— Мария сразу втянула живот и выпятила воздушные подушки, — сообщила Вика.

— Да, конечно. Надо уметь подать себя, — бросила Мария. — Только, к сожалению, этот тип положил глаз на Викторию. Он сказал, что именно такой и представлял себе несчастную Золушку, а как бывший визажист, знает, что с таким лицом можно сотворить чудо.

— То есть Золушку на балу после того, как к ней прикоснулась волшебной палочкой добрая фея. Тоже мне счастье, — язвительно заметила Виктория. — Только об этом и мечтаю.

— Ты могла бы сыграть главную роль в спектакле! — возмутилась Мария. — Причем в спектакле, который будут записывать для телевидения!

— Ну и что? — Виктория спокойно выкладывала покупки.

— Ты могла бы стать знаменитой. Познакомилась бы с выдающимися людьми.

— Я уже знакома с выдающимися.

— Завести полезные связи, обрести опыт. Продолжать перечисление? — закричала Мария. — Но эта идиотка сказала, что ее это не интересует. Ты можешь поверить?

— Меня и вправду не интересует.

— Как можно было отказаться от такого шанса?

— Элементарно. Тебе, наверно, трудно в это поверить, но не все хотят стать знаменитой артисткой или моделью.

— Люди бьются и за меньшие роли. Готовы ради них на все. А ты? Ты такая же пассивная, как герои книг Маркеса! Они тоже покорно принимают все, что им преподносит судьба. Измена так измена. Умерли пятеро детей, что ж тут поделать.

— Послушай, Марыся. Я считаю, что проявила бы пассивность, если бы приняла предложение того типа. А я вела себя активно. Отказавшись от того, что упало мне в подол.

— А почему ты все-таки отказалась? — спросила я, изумленная, наверно, не меньше, чем Мария.

— Ну, я могла бы сказать, что мне не понравился его белый шарф и перстень с рубином. Но я просто не хочу быть актрисой. Не хочу быть знаменитой, и мне жаль времени на такие забавы. У меня другие планы.

— В какой-то степени я тебя понимаю, — вступила в разговор Милена, которая уже некоторое время прислушивалась к спору. — Я тоже отказалась бы от такого предложения. Из страха перед полным провалом. Два раза я участвовала в школьном спектакле и скажу вам, что у меня гораздо лучше получаются шарики из пластилина.

— А я мечтаю стать актрисой! — категорически заявила Мария.

— Значит, ты наконец решила, чем хочешь заниматься в жизни, — утешила ее Виктория. — А то ведь я было думала, что ты ставишь на живопись. Но, судя по кляксам, у тебя могли быть проблемы с поиском благожелательных зрителей.

— Но тебе-то радоваться нечему, — огрызнулась Мария. — Ты могла заработать такую кучу денег, а теперь будешь думать, как прожить следующий месяц.

— Да, буду, но это вовсе не значит, что нужно хвататься за каждое предложение. Некоторые вещи я не стану делать ни за какие деньги.

— А какие некоторые? — заинтересовались мы.

— Кроме шоу-бизнеса? Ни за что не стану работать на бойне, в брачном агентстве, на птицеферме и в детских яслях.

— А ты уверена, что ни за какие деньги не станешь? — усмехнулась Мария.

— Не уверена, — призналась Вика, — но как можно дольше хочу верить, что мне это удастся.

ВТОРАЯ ПОЛОВИНА МАРТА

Сижу в библиотеке и ищу материалы для работы о методах управления маленькими группами. Но на самом деле думаю о Даниэле и Зоське. Да-да, о ней. Примерно полчаса назад, когда я выписывала очередную библиографию, она подошла ко мне и поздоровалась.

— Здравствуй, — буркнула я, хотя по идее должна была бы с презрением отвернуться и уйти.

— Послушай, Вишня, — начала она сладеньким голоском, отчего у меня сразу сработала кнопка с красной надписью «Внимание — опасность!», — ты, кажется, пишешь о методах управления группами.

— Да, а в чем дело?

— У меня точно такая же тема, — сообщила она, одергивая синюю клетчатую юбку, — причем я заявила ее еще месяц назад. И…

— Я у тебя тему не сдирала, — заметила я. — Да это сразу бы обнаружилось.

— Вот и обнаружилось, — произнесла Зофья с каким-то странным нажимом.

— Но я ее придумала самостоятельно! — несколько громче сказала я.

— Ты можешь это доказать?

— В таком случае я сегодня же заявлю другую тему, — предложила я.

— Не надо. — Зофья схватила меня за руку. — Ведь мы можем писать эту работу вместе. Ты делаешь теоретическую часть, а у меня есть идеи насчет исследований. Что скажешь?

Я слишком разволновалась, чтобы с должной серьезностью оценить предложение.

— Согласна. Когда мне нужно написать свою часть?

— Попробуй до Пасхи, а я к апрелю приготовлю исследования, и мы все объединим.

* * *

— Ну что ж, у тебя будет меньше работы, — сказал Ирек, возясь с материнской платой, — половину за тебя сделает Зоська.

— Меньше работы не будет, — объяснила я. — Я напишу столько, сколько собиралась. А Зоська добавит свою часть.

— Какую именно?

— Исследовательскую.

— Звучит заманчиво, но верится с трудом. Вспомни историю с доктором Кузнечиком.

— Сверчком.

— Ну да, да. Мне кажется, с совестью у Зоськи неладно.

— Но сейчас она могла бы донести на меня, а между тем предложила сотрудничество.

— Вот это-то меня и беспокоит, — ответил Ирек, надевая корпус. — В словаре таких людей, как Зоська, слово «сотрудничество» отсутствует.

СПУСТЯ ДВА ДНЯ

Ирек был прав. Сегодня я пошла в секретариат и спросила, когда Зофья заявила тему работы.

— Не могу сказать, — чистя ногти, ответила секретарша.

Ну да, старый университетский принцип: никакой информации на вынос, то есть да, но только доверительно и только своим. Я попросила о помощи Даниэля.

— Проверил. Она подала через неделю после тебя, — сообщил он. — Все ясно. Зоська хочет обманом использовать тебя.

Это-то я как раз знаю. Вот только как? И зачем?

* * *

— Косточка, да тут же все ясно, — сказал Милош в перерыве между уроками. — Она или хочет отомстить тебе за тест и того Жука…

— Сверчка. Но за что отомстить? Ведь это же она поступила как последняя свинья.

— Но проиграла. И хочет отыграться. Разве не ясно? Принесешь ты свою часть, отдашь ей, она первая сдаст, и кто тебе потом поверит, что это ты написала?

— А вторая возможность? — поинтересовалась я, потрясенная догадкой Милоша.

— Хочет сделать работу чужими руками. Эксперимент провести легче, чем сидеть над занудной теорией.

— Ну да.

— Может, Зоська договорилась об этом не только с тобой.

— Но зачем?

— Ой, — возвел он глаза к потолку в знак презрения к моей наивности. — Например, чтобы получить более высокую оценку. Вам не говорил профессор, что, если кто-то напишет больше работ, ему повысят балл?

— В общем-то говорил, — припомнила я. — Тот, кто напишет три реферата, будет освобожден от экзамена. Ну, голова у тебя, Милош, работает.

— Несколько лет тренировки в частной школе для гениев, — скромно пояснил он.

— Да, разумом ты проворен и вдобавок умеешь изъясняться.

— Да брось ты, — зарумянился Милош. — Мне еще далеко до детей из американских фильмов. Вот они умеют изъясняться.

* * *

— Да, — согласился Ирек. — Текстами, придуманными сорокалетними сценаристами. Но мальчонка прав. Самые умные дети всегда выступают в самых глупых американских фильмах. Они в мгновение ока находят рецепты на любой случай. Предотвратят развод, спасут джунгли. И уж они-то знали бы, как поступить с Зоськой.

ВЕСНА

ПЕРВЫЙ ДЕНЬ

— Самое лучшее — проигнорировать ее, — посоветовал мне Даниэль. — Напиши работу, сдай и не вдавайся ни в какие объяснения.

Мы сидели в самом снобистском заведении Малой Польши, куда Даниэль пригласил меня, чтобы серьезно поговорить. Интересно, он взял напрокат видеомагнитофон? А если да, то какой фильм прокрутит в качестве вступления?

— Господа уже решили, что закажут? — атаковал нас кельнер с бдительным лицом, украшенным неискренней улыбкой.

— Решила? — спросил Даниэль.

— Может быть, закажешь сам? — пробормотала я, теребя льняную салфетку, лежащую у меня на коленях. — Я не знаю французской кухни.

Даниэль улыбнулся кельнеру:

— Поколение, выросшее на фаст-фудах.

— Терпеть не могу гамбургеров, — сообщила я. Но кельнер явно мне не поверил. — Просто я не люблю, не люблю все это…

— Понимаю, — прервал меня Даниэль, не уточняя, что он понимает.

— Я просто скверно чувствую себя, когда меня обслуживают другие. Я понимаю, им за это платят, но… — я немножко сбилась, — мне не нравится, когда мне ставят под нос полную тарелку, наливают воду в бокал, как будто я сама не способна это сделать. Мне тогда кажется, что совсем скоро появятся рестораны, где кельнеры будут кормить посетителей с ложечки.

— Привыкнешь, — приободрил меня Даниэль со снисходительной улыбкой завсегдатая и знатока шикарных мест.

— Это элемент игры в сотрудника высшего учебного заведения?

— Что? — не понял он.

— Я спрашиваю, ведя себя как завсегдатай и знаток, ты хочешь показать, что являешься солидным и уважаемым сотрудником высшего учебного заведения?

Сама не знаю, почему я задала этот вопрос. Никогда раньше я не отважилась бы на такое.

— Вижу, ты учишься.

— Надеюсь, я не задела тебя…

— Нет. Но быть раненым — это не так уж плохо. — Он задумался. — К сожалению, большинство людей делает все, чтобы уберечься от боли. Время проходит, мы старимся, и внезапно оказывается, что мы прозевали шанс, чтобы кто-то нас ранил.

— Это плохо, что мы избегаем боли?

— Когда-то я думал, что это хорошо. А теперь считаю, что очень, очень плохо.

СПУСТЯ НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ

Сегодня Травка впервые пошел с Марией в кино. На стереофильм о динозаврах.

— Меня едва не вырвало, — вернувшись, пожаловалась Мария. — Там к очкам должны давать специальные пакеты. Как в самолетах.

— Действительно такой эффект? — заинтересовалась Милена.

— Эффект был бы, если бы сняли порнографический стереофильм, — сказал Травка. — Представляете? Здоровенный болт, стреляющий прямо в зрительный зал.

— Вот они, мужчины, — скривилась Мария. — Ни капли романтичности. Даже на первом свидании.

СТРАСТНАЯ СРЕДА

— Вы же слышали! — ликовал Травка. — Она сказала «свидание»!

— Ну да, — кивнула Милена. — Но на всякий случай не строй далеко идущих планов. У нее это могло просто случайно вырваться.

— А я думаю, что Мария уже переболела шляпоносцем. Кризис произошел во время гриппа.

— Думаешь, она забыла гуру, как Марианна забыла недостойного Уиллоби? — поинтересовалась Виктория.

— Когда я смотрю на нее, то ни о чем не думаю, — признался Травка, изображая полковника Брандона.

— Ну да, — усмехнулась Миленка. — Синдром недостаточного снабжения мозга кислородом.

СТРАСТНОЙ ЧЕТВЕРГ

Я раздумывала — ехать ли домой. И уже достала клетчатую сумку, как вдруг зазвонил телефон. Папа.

— Здравствуй, Вислава, — произнес он, и во мне сразу’ застыли все органические соки. — Я хочу узнать, намерена ли ты изменить свое мнение и признать…

— Что признать? — спросила я севшим от страха голосом. — Ведь о переходе ты уже знаешь…

— Свою ошибку, Вислава. Свою трагическую жизненную ошибку.

— Но я… я еще пока не знаю, ошибка ли это, — выдавила я. — К тому же сессию я сдала очень даже неплохо.

— Я был бы удивлен, окажись иначе. При твоем IQ, равном ста шестидесяти пяти…

— Ста пятидесяти семи, папа, — поправила я его, как мысленно делала два миллиона двести три раза, но сейчас впервые произнесла это вслух.

— При твоем IQ, равном как минимум ста шестидесяти пяти, — произнес с нажимом папа, — можно было надеяться, что сессию ты сдашь хорошо. Кроме того, я убежден, что ты особенно старалась назло мне и маме.

Я не успела спросить зачем. Он объяснил сам:

— Ты хотела показать нам, что мы неправы. Что ты правильно сделала, сменив специализацию.

— Но…

— Не перебивай, Вислава, — гневно произнес папа, после чего сделал три глубоких вдоха и уже спокойно, прямо как инструктор йоги, продолжил: — Итак, я в последний раз спрашиваю: намерена ли ты признать свою ошибку? И обещаешь ли исправиться?

Что я должна ответить? Что сожалею? А если я еще сама не знаю? Что чувствую себя виноватой? Но он и без этого знает, что чувствую. И что я должна сделать? Пообещать исправиться? Но это невозможно. Я не могу вернуться на прежнюю специальность. И не хочу.

— Это невозможно, — наконец проблеяла я, и, прежде чем открыла рот, чтобы начать перечислять причины, по каким это невозможно, папа положил трубку.

* * *

Когда пришла Миленка, я разрисовывала яйцо. Сорок третье.

— Я остаюсь здесь на праздники, — сообщила я, не прекращая рисовать увечного верблюда, который должен был изображать пасхального агнца.

— Я уже догадалась, — сообщила Миленка из глубин шкафа, где искала свой рюкзачок. — Но только я не позволю тебе остаться.

— Не позволишь?

— Нет, и не пытайся сопротивляться, — предупредила она. — Ты не будешь сидеть здесь одна. В гробовой тишине.

В какой тишине? Я ведь могу включить радио.

— Собирай вещи, у нас всего час. — Она подала мне клетчатую сумку. — Нас ждет ночной поезд.

НОЧНОЙ ПОЕЗД

Мы еще не успели уложить самые необходимые вещи, как пробило полночь.

— Опоздаете, — утешила нас Мария.

— Возьмем такси. Раз в жизни можно совершить безумство. — Миленка принялась обыскивать миниатюрные карманы своей обтягивающей курточки. — О, двадцать злотых уже набралось. Вишня, у тебя есть какие-нибудь деньги?

— Семь пятьдесят. Все, что осталось после покупки двух картонок яиц.

— Могу подкинуть вам десятку, — предложила Виктория.

— Должно хватить и на билет для тебя, и на такси. Ну, пора.

Мы вызвали такси и спустя четверть часа стояли на перроне в толпе замерзших студентов.

— Значит, слушай: как только поезд остановится, вскакивай в вагон и занимай места.

— А почему я?

— Потому что ты маленькая и легко проскользнешь между людьми. А вещи я подам тебе в окно.

— Ладно, попробую, — пообещала я без особого энтузиазма. Я никогда не умела ни проскальзывать, ни распихивать других локтями.

Поезд медленно подъезжал к перрону.

— Вишня, гол! Вперед! Не сдавайся! — подогревала меня для борьбы Миленка.

Я ринулась в толпу и стала протискиваться ко входу в вагон. Вместе со мной продвигались десятки юных тел, жаждущих возвращения в родной дом. Мне удалось вскочить в купе, где уже сидели шесть человек. Я заняла два последних места и подошла к окну, чтобы взять рюкзак у Милены. Счастье, что мне помог невысокий парень, сидящий у окна. Он втащил мою сумку, потом Миленкин багаж, а в довершение и ее саму.

— Ой, спасибо, — простонала она, растирая бока. — Если бы не ты, не знаю, втиснулась бы я в коридор.

— А как же мой билет? — напомнила я.

— Ничего, подождем кондуктора. Как только в коридоре станет чуть свободней, поищем его и скажем, что хотим приобрести билет.

В купе заглянула приземистая женщина с большущей сумкой.

— У нас полный набор, — сообщил пожилой мужчина в бордовом бадлоне. Джентльмен.

— Полный набор — это карт на руках, — объявил ему другой наш попутчик, лицо которого украшали пышные сарматские усы, — а тут у нас еще вдоволь места. Надо только потесниться. Эй, молодежь, ужмитесь чуток, и будет порядок.

Мы послушно исполнили его приказание. Сидели мы, стиснутые как шпроты в банке, но никто не сказал ни слова против. Зачем провоцировать попутчиков на раздраженные замечания по поводу поколения молодых монстров?

— А теперь, — продолжал командовать усач, — молодой человек, который у окна, забросит эту сумку наверх.

— Хорошо, только сумка очень большая. Надо будет подвинуть этот рюкзак к корзине.

— Только не к корзине! — возопила шатенка, сидящая напротив Миленки. — У меня там яйца.

— И мою сумку тоже не трогать, — рявкнул тип в бадлоне.

— Ну, тогда я не знаю, — сказал сидящий у окна паренек. — Пусть тогда остается здесь, стоит на полу.

— Вот влезет такая с сумищей, — пробурчал джентльмен в бадлоне.

— Что значит влезет? Что значит влезет? — возмутилась женщина. — Были бы вы джентльменом, то поднялись бы и помогли молодому человеку передвинуть вещи.

— Здесь не Англия, чтобы быть джентльменом.

— Но чуточку культуры не помешало бы, — бросила шатенка с яйцами.

— Мне не до культуры. У меня гипертония и больное сердце, — объяснил владелец бордового баллона таким тоном, как будто болезнь сердца была предметом особой гордости.

Однако на пассажиров это признание, видимо, произвело впечатление, потому что все умолкли. Поезд тронулся. Кто-то задремал. Другие лениво просматривали бульварные газеты. Я попыталась читать, но из-за духоты и из-за того, что меня стискивали с двух сторон, все никак не могла преодолеть в книге первые четыре предложения. Через час атмосфера в купе сгустилась до такой степени, что в воздухе можно было бы развесить елочные игрушки, а может быть, даже повесить сумищу вторгшейся к нам пассажирки. Милена попробовала открыть окошко, но тип в бадлоне решительно запротестовал:

— Не смейте открывать окно, температура сейчас страшно опасная. Продует — и пожалуйста, человек сваливается с болезнью.

— Но здесь воняет носками, которые не стираны уже сто лет, — настаивала Миленка.

— И что из того? От вони еще никто не умер, а от мороза погибла вся наполеоновская армия.

— Какого мороза? — удивилась я. — Конец марта.

— Вот-вот, самый коварный месяц. Потому я категорически против открывания окна, и точка.

Миленка вернулась на свое место, демонстративно обмахиваясь журналом о новых тенденциях в косметологии. Прошел еще час. В коридоре по-прежнему клубилась угрюмая толпа, а у нас в купе воняло уже двухсотлетними носками, но нам это уже не мешало. Должно быть, потому, что наши мысли сосредоточились на чем-то более конкретном: мы ощутили голод. Сперва забурчало у меня в животе. И тут же следом в шоколадном животике Милены.

— Черт, я вдруг вспомнила, что в последний раз поела утром, да и то самую малость. Потом как-то все не было возможности, — шепнула Миленка.

— И я тоже. Стакан молока и половинка черствой булочки. Чувствую, как у меня падает содержание сахара.

И в этот момент парень, сидевший у окна, извлек из рюкзака большущий багет с толстенными ломтями сыра. Мы сглотнули слюну. Одновременно. Парень откусил здоровенный кусок и стал сосредоточенно жевать.

— Помнишь, — опять шепнула Миленка, держась за живот, — мы говорили о том, можно ли съесть труп?

— Ну?

— Так вот сейчас я признаюсь тебе, что кусочек я, наверно, могла бы съесть. А посижу еще час — и смогу съесть большой кусок.

— Угощайся! — Парень у окна услышал страдальческий шепот Милены.

— Нет, спасибо, — ответила смущенная Миленка. — То есть да, кусочек, потому что чувствую, что сейчас вцеплюсь кому-нибудь зубами в икру.

— Ешь весь. — Парень протянул ей багет. — У меня еще один в рюкзаке.

— А можно я поделюсь с подругой?

— Конечно. Извини, что я сам не предложил. Все-таки я жуткий эгоист, никак не могу исправиться.

— Но нам, однако, ты спас жизнь, а мне так даже дважды, — улыбнулась Миленка.

Следующие несколько минут мы заглатывали булку, забыв обо всем на свете. И даже не заметили, что в коридоре стало свободней, а вскоре в купе заглянул кондуктор.

— Мы хотим вам сообщить, что у нас нет билета, — объявила Миленка, стряхивая с колен последние крошки.

— Поздно, — буркнул кондуктор, ища книжку со штрафными квитанциями.

— Как это поздно? — занервничала Милена. — Ведь еще пять минут назад тут была такая толкучка, что двери невозможно было открыть.

— Но уже пять минут как свободно, и вы могли обратиться ко мне.

— Я просто не успела.

— Это я вижу, — радостно объявил кондуктор. — Выписывать квитанцию для последующей оплаты или заплатите на месте?

— У меня даже на минералку не останется, — расстроенным голосом произнесла Миленка.

— Можно вас на минутку? — Паренек, угостивший нас булкой, потянул кондуктора за рукав, и они оба вышли в коридор. Какое-то время он что-то объяснял кондуктору, размахивая руками, а потом полез в карман. Через минуту, улыбаясь, вернулся в купе.

— Ты не обязан был это делать, — сказала Милена.

— Не обязан, но сделал.

— Сколько мы тебе должны?

— Имя, фамилию, рост, вес и несколько минут беседы за кофе в вагоне-ресторане, — отрапортовал он.

— Пошли.

Милена встала, натягивая на пупок коротковатую розовую блузочку.

Я осталась одна. И почувствовала себя страшно одинокой, несмотря на попутчиков, прилипших ко мне с обеих сторон. А ведь сейчас я могла бы находиться у себя в комнате. Могла бы сидеть за своим столом или обсуждать с мамой, что мы положим в пасхальную корзинку. И что испечем на праздники. Если бы только я признала, что совершила ошибку. Но теперь уже поздно. Через несколько минут мы приедем, и я буду притворяться, будто мне безумно весело с незнакомыми людьми, которые абсолютно равнодушны ко мне. В жутком настроении я вышла в коридор глотнуть свежего воздуха. Но, увы, в метре от меня остановился молодой мужчина и, не обращая внимания на табличку, запрещающую курить, достал сигареты. В ногах у него путался усталый пятилетний мальчонка с плотно сжатыми губами. Я улыбнулась ему, но он отвернулся и принялся пинать дверь купе. Папаша спокойно затянулся сигаретой, после чего влепил малышу затрещину.

— У-у! — взвыл мальчонка, пиная дверь с удвоенной яростью.

— Перестань, а то сейчас увидишь! — Родитель с такой силой дернул отпрыска за шиворот, что едва не порвал на нем курточку.

— У-у-у! Что увижу?! — Малыш опять пнул дверь и приложил еще кулачком.

— Откуда в тебе столько агрессии?

— Должно быть, от папы, — бросила Милена (она как раз вернулась из буфета) и, прежде чем папа сообразил, что ответить, указала ему на табличку: — Здесь не курят.

— Не понял! — рявкнул тот и выпустил клуб дыма.

— Ну, если это все, что вы можете нам сказать, то вряд ли стоит терять время на продолжение дискуссии, — отреагировал наш спаситель.

— Не понял! — с поразительным однообразием вновь рявкнул курильщик, гася сигарету о стекло.

— Успокойся, Филипп, — сказала Милена. — Не для того ты семь лет занимался кунг-фу, чтобы позволить себя спровоцировать любителю.

Тип недоверчиво приглядывался к нам.

— Ой, уже подъезжаем! — воскликнула я. — Пора доставать сумки!

И мы исчезли в купе, прежде чем этот хмырь решил, есть ли смысл связываться. Филипп, наш ангел-хранитель и специалист по переговорам с кондукторами, достал с багажной полки вещи.

— Интересно, ждут ли уже нас? — бросила в воздух Миленка. — Надеюсь, что да. Они всегда встречали меня.

— В случае чего я провожу вас до самых дверей и даже на шаг дальше, — пообещал Филипп.

— Наверно, нас встретят. — Миленка выглянула в окно в коридоре. — Уже почти подъехали. Ой, вижу Бари! — закричала она. — И Кайтека, и Азу! А вон и папа!

Нам удалось открыть двери как раз в тот самый момент, когда поезд остановился. Миленка выскочила, я подала ей рюкзак. Потом вылезла сама, волоча свою сумку. Вдруг Миленка бросила мне рюкзак прямо на ногу и помчалась, лавируя между группами здоровающихся людей. Метрах в двадцати я увидела высокого обросшего мужчину, а рядом с ним трех собак — овчарку и двух дворняжек из тех, что, испугавшись, истерически лают, а когда отвернешься, хватают зубами за щиколотку. Вся четверка заметила бегущую Миленку и устремилась навстречу. Они столкнулись на полпути и стали здороваться, как в итальянских фильмах о родственных узах в мафии. Наконец Милена оторвалась от отца и показала пальцем на меня. Я улыбнулась, пряча испуг в задний карман джинсов. Ты должна быть отважной, Вишня. Не переставай улыбаться. Держись, держись. Все будет хорошо.

— Приветствую жертву интеллектуальной тирании. — Отец Милены встряхнул мою руку, широко улыбаясь, как настоящий мафиози. — Рысек, отец Млечки.

— Папа, перестань называть меня Млечкой, а то я чувствую себя коровой, — сделала ему выговор Миленка.

— Все, Млечка, больше не буду. А это наши мальчики — Бари, Кайтек и Аза.

— Мама настояла на таком имени, — объяснила Миленка. — Сказала, что если у Кундеры сучка может зваться Каренин, то нашего кобелька можно назвать Аза.

— А уж если наша мама упрется, то ее не сдвинешь. Верно, Млечка? — Рысек еще шире расплылся в улыбке. — Идемте, а то Ядя уже, наверно, от нетерпения обгрызает ногти на ногах.

Мы направились в сторону паркинга, где стоял крайне пожилой «вартбург». Я уселась на заднее сиденье, придерживая головой угол оторвавшейся обивки потолка. Миленка шлепнулась рядом. Бари вскочил на переднее сиденье, а дворняжки устроились у нас на коленях. Один дышал в лицо Миленке, второй — мне.

— А что дома? — спросила Миленка.

— Ничего. День проходит за днем. Так называемая стабильность, которую некоторые считают скукой, — ответил Миленкин папа, сражаясь с блокировкой руля. — Нет, было одно происшествие.

— С тетей Ганкой? — догадалась Милена.

— Как обычно.

— И что же на этот раз?

— Все то же. Очередное разочарование в любви. Ганка отправилась в Ченстохову, чтобы подзарядить батареи и найти ответ на вопрос, что она должна сделать со своей жизнью.

— Поездка в Лурд не помогла?

— Всего на полгода. А потом Ганка утратила мотивацию. И опять начала томиться и жаловаться, что не знает, чего хочет. Ну, Ядя посоветовала ей съездить в Ченстохову.

— И что?

— Она поехала. Обычным рейсовым автобусом, не с паломниками. На середине пути в автобус сел мужчина. Весь в белом, волосы зачесаны назад. Мужественный тип в позднерепродуктивном возрасте, то есть просто создан для нее. К тому же без обручального кольца на пальце.

— А может, он носит его где-нибудь в другом месте, — высказала предположение Милена.

— То есть где? — заинтересовался ее отец.

— К примеру, в кармане пиджака. А ты думал, я назову что-то еще? Ой, Рысек, Рысек! Ладно, заканчивай про тетю Ганну.

— Сейчас, сейчас… только двигатель включу. Это требует сосредоточенности, и я не могу раздваиваться. Ну, давай же, скотина… Есть! Едем! Итак, в автобус вошел мужчина без обручального кольца, купил билет до какого-то городка под Ченстоховой и громко говорит водителю: «Не могли бы вы остановиться у большой белой виллы возле самой дороги?» Все женщины сразу оживились. Мало того что мужик симпатичный и свободный, так у него еще есть белая вилла.

— И к тому же живет рядом с Ченстоховой, — добавила Миленка с миной, именуемой «большой жирный плюс мужику».

— А Ганка сразу подумала, что это перст судьбы. И ответ на один из вопросов, а именно «что дальше?». И вдобавок, можете себе представить, он садится рядом с ней. Заговорил о погоде, а потом о кризисе и тяжелых временах.

— И тетя влюбилась?

— Любовь поразила ее, как сицилийская молния, — подтвердил Миленкин папа. — Они проговорили всю дорогу. Даже выпили вина из термоса. И уже должны были перейти ко взаимным признаниям, но тут вмешался водитель, крикнув, что автобус подъезжает к белой вилле. Ганка схватилась за сумку и уже готовится к выходу. Уж коли любовь, так любовь. Автобус остановился, и она увидела на ограде огромную вывеску «Корчма „У Витуся“». Но до нее еще не дошло. И только когда попутчик спросил, не выйдет ли она с ним выпить по рюмочке, она сшурупила, что это питейное заведение. И чье оно. Попутчик-то ей представился: «Витек». Такая вот невезуха.

— Есть от чего впасть в отчаяние, — согласилась Милена, не скрывая иронии.

— Что Ганка и сделала. Ничего нет хуже несбывшейся надежды на счастье. Ну, вот и приехали. Вы идите наверх, а я возьму вещи.

Я медленно поднималась по лестнице. Сейчас отворится дверь, и мама Миленки сделает удивленное лицо. Миленка будет неловко оправдываться, что я всего на один день, ну, может, на два, а ее мама будет притворяться, будто несказанно рада нежданной гостье. Милена нажала на звонок, такой же ветхости, как «вартбург».

— Разумеется, не работает, как половина того, что находится в этой обители, славящейся покоем и комфортом. Ты взгляни на дверь.

Только сейчас я заметила, что на месте глазка находится неровное отверстие величиной с блюдце.

— Не боитесь?

— Чего? — засмеялась Миленка. — Что кто-нибудь пролезет сквозь него?

— Что увидит…

— Что? Темный коридор со старым линолеумом? И календари на стенах? Ладно, заходим. — Она крикнула в отверстие: — Мама! Это мы!

Что-то зашуршало, а потом заскрежетал замок.

— Наконец-то! Старик, видно, вез вас вокруг города?

— Нет, поезд опоздал. — Миленка обнялась с взлохмаченным привидением во фланелевой ночной рубашке и сказала, указав на дверь: — Я вижу, все по-старому.

— А я жду, когда она наконец сама рухнет, — радостно проорало привидение. — Она уже едва держится в раме. Заходите! А ты — Вишня?

— Да, — подтвердила за меня Милена. — Вишня во всем великолепии своих сорока трех килограммов.

— Надеюсь, аллергии на кошачью шерсть у тебя нет?

— Не знаю, по-моему, нет.

— Я спрашиваю потому, что в прошлом году Миленка привезла к нам на каникулы знакомого! У него тоже были недоразумения дома!

— Это Олек, который живет с Ендреком, — объяснила Милена.

— Правильно! Олек! Он вошел в комнату, сел в кресло, посидел минут пять и вдруг начал задыхаться! Я в полной панике! Рысек тоже! Счастье еще, что Миленка позвонила в «Скорую помощь»!

— Если бы я чуть промедлила, не знаю, что было бы. Но хуже всего, что пришлось перевезти кошек к тете Ганке.

— Ничего страшного! Небольшие трудности никому вреда еще не причинили! О господи! — вдруг вскрикнула она так пронзительно, что мы с Миленкой даже подскочили.

— Что случилось? — спросила Миленка, хватаясь за левую грудь.

— Я тут болтаю, а вы, наверно, голодные! Миленка! Доставай тарелки!

— В такую пору? Хотя, по правде сказать, мы с утра ничего не ели. — Но тут Миленка вспомнила: — Если не считать куска булки.

— Вот видишь! А у меня борщ уже греется! Только не бойся, что растолстеешь! Я даже и ложечки масла не положила!

— Ты всегда так говоришь. — Миленка плюхнулась на узкую лавку. — А потом оказывается, что бухнула целых полпачки.

— Ты что! — возмутилась мама, наливая тарелку до самых краев. — Это постный борщ, приготовленный специально на Страстную пятницу.

— Ну, тогда и мне налей. — Миленка подставила тарелку, разрисованную турецкими огурцами. — Только до этих вот листиков, не больше.

— Ты думаешь, мне только и дело, что высматривать какие-то листики? В четвертом часу ночи? В крайнем случае, если оставишь, отец доест! Ну как? Хороший?

— Вкусный, — уверили мы обе, работая ложками словно на соревнованиях обжор.

— Ай! Вы же не посолили! — Мама взяла щепотку соли и сыпанула в тарелку Милене. — Помешай!

— Мама! Я же сказала, что вкусно! — возмутилась Милена. — Если бы надо было, я сама бы посолила!

— Правда? — Мама поискала ложку. — Дай попробовать! — И она зачерпнула борща из Миленкиной тарелки.

— Видишь, Вишня? — возмущенно спросила Милена. — Ей всегда нужно попробовать из чужой тарелки. Даже если у нее все то же самое.

— А потому что в чужой как-то по-другому выглядит! — улыбнулась мама, облизывая ложку. — Вот теперь я чувствую вкус! А у тебя, Вишня, как борщ?

СТРАСТНАЯ ПЯТНИЦА, ВЕЧЕР

— А откуда твои родители знали, что я приеду? — наконец-то отважилась я задать вопрос, не дававший мне покоя с четырех утра.

— Но ты ведь живешь с нами на квартире уже почти два месяца, — ответила Миленка, не переставая гладить попеременно Гризека и Кайтека. Я же старательно гладила Азу, который сидел у моей ноги и смотрел на меня, как некоторые четырнадцатилетние девчонки смотрят на фото Энрике Иглесиаса.

— Ну да, живу, — согласилась я. — И что из того?

— Они знают про твою ситуацию, я им рассказала по телефону еще в феврале. Они сами велели привезти тебя. И не беспокойся ты так, Вишня, ты не первая, кто проводит у нас праздники. И не последняя.

— Но они правда не сердятся из-за моего приезда?

— Да ты шутишь! Если бы они могли, то пригласили бы к себе всех моих обиженных судьбою знакомых. Что вовсе не значит, будто они идеальные. Кстати, возьми. — Она протянула мне несколько упаковок берушей. — Мама у меня очень громко говорит, папа жутко храпит, а собаки страшно лают, особенно в шесть утра. Так что беруши пригодятся.

СТРАСТНАЯ СУББОТА

Еще как пригодились — благодаря им я спокойно проспала почти всю ночь. Правда, утром меня разбудил яростный лай за дверью, но я лишь глубже всунула беруши, особенно в правое ухо, и опять погрузилась в сон. А сейчас мы идем в костел. Мама Миленки заканчивает корзинку для меня. Изумрудные банты из бумаги, ручка, увитая искусственным плющом, а на кружевной салфетке пластиковые маргаритки, маки и другие муляжи полевых цветов.

— Ну, все!

— Выглядит как вилла из рассказа Болека, верно? — Миленка заговорщицки подмигнула мне и вдруг стала прислушиваться. — Кто это так стучит? Ремонт, что ли, делают? В Страстную субботу?

— Какой ремонт! — возмутилась мама. — Это Зоська Кабатова, новая соседка, дразнит баб с нашей лестницы! По субботам в это время она всегда колотит молотком, чтобы думали, будто на обед она готовит отбивные! Пусть жаба душит!

— А откуда ты знаешь?

— Мы как-то разговорились у ветеринара, потому что у Зоськи тоже два кота! Я возьми и ляпни, что терпеть не могу торчать на кухне! И не выношу возиться с компотами, маринадами! Да и вообще!

— Знаю, я тоже не люблю, — созналась Миленка.

— Зоська обрадовалась, потому что она умеет только лепить русские пельмени, да и то лучше, если ей помогает мужик!

— И правильно! — согласилась Милена. — Пускай не ленится, а напрягается и, главное, работает над начинкой. Так что с отбивными-то?

— Она призналась, что ее из себя выводят домохозяйки, которые из кухни не вылезают! И у нее есть метод против них! Она уже с утра лупит по доске для разделки мяса! А соседки из себя выходят от зависти, что она хозяйственной их!

— Развлечения маленького городка, — с улыбкой прокомментировала Милена.

— Господи!!! — взревела мама. — Уже полдень! Бегите, девочки, потому что потом надо будет перекусить! Рысек сейчас вернется и начнет ворчать!

— А где он?

— Вышел погулять с собаками! Наконец хоть немного тишины! — улыбнулась мама. — А вот он, легок на помине! Хоть разок бы без шума, без грохота!

— Я уж думал, что лопну. — Миленкин папа бросил куртку на пол в коридоре и ринулся в ванную.

— Ну, Рысек! Ты смело мог бы выступать в «Большом брате»!

— Папа! Закрой дверь как следует! — крикнула Миленка чуть ли не громче своей мамы. — Тебе не стыдно?

— Что? У-у-у! — простонал папа. — Прикройте сами и не подслушивайте, а то я сосредоточиться не могу.

— Пошли скорей, — объявила Миленка, — а не то я сейчас умру от стыда.

— Да ничего особенного, — уверила я ее. — Все нормально, как у всех.

Мы сбежали по лестнице и галопом понеслись к костелу. По дороге я потеряла два василька и пушистого цыпленка, но, к счастью, Миленка заметила, как они свалились с салфетки. Мы успели в последний момент и побежали в сторону центрального прохода. Миленка открыла содержимое корзинки. Я последовала ее примеру.

— Наконец-то корзинки как положено, — похвалил ксендз, косясь на Миленкину розовую блузочку. Он взмахнул кропилом, щедро оросив нас святой водой.

— Наконец-то свячение как положено, — не осталась в долгу Миленка. — Бывало, до меня и капельки святой воды не долетало. Ну ладно, минутка сосредоточенности у Гроба Господня, а потом идем целовать крест.

Мы опустились на колени у полистироловой пещеры, окруженной скалами из папье-маше. На возвышении, изображающем скальный уступ, покоилось худое тело, плотно укутанное в хлопчатобумажные пеленки. Одна рука безвольно свисала, страша кровавыми ранами.

— Выглядит как настоящая, — шепнула я Милене.

— Восковая. Сделана по заказу, — объяснила мне она. — Наш ксендз любит сильные эффекты. Завтра на этой скале будет висеть копия савана. Тоже производит большое впечатление, особенно на детишек. Ну что, идем к кресту?

Мы терпеливо выстояли в длиннющей очереди. Перед нами оказалась маленькая худенькая старушка. Мы помогли ей опуститься на колени. Старушка старательно обцеловывала ноги Христа. А когда дошла до бока, с ней приключился приступ влажного кашля. Под конец она чихнула, изрядно обрызгав божественное лицо.

— Вот потому я никогда не касаюсь его губами, — сообщила мне таинственным шепотом Миленка. — Хотя иногда меня подмывает поцеловать Христа в самые губы.

— Видно, ты и впрямь любишь привлекать взгляды.

— Пока я еще не отважилась. Но мысль эта вертится у меня в голове. Психолог предостерегал, что это может стать началом невроза навязчивых состояний. Ладно, моя очередь.

Миленка приблизилась к кресту.

Минуты через две мы сидели на одной из задних скамеек.

— Хочешь еще побыть? Помолиться? — спрашивала Милена. — Может, попытаемся пробиться на исповедь?

— Нет, я исповедалась еще во вторник.

— А я, как всегда, опоздала. Ладно, — махнула она рукой, — схожу после праздников, по крайней мере не придется ждать семь часов.

— Я ждала пять.

— Повезло. Ну, возвращаемся. — Вдруг она схватила меня за руку: — Ты гляди, Филипп. Ну, тот парень из поезда, что договаривался с кондуктором. Вишня, как я выгляжу?

— Как обычно, — пожала я плечами, — только что волосы у тебя сколоты в узел.

— А лицо?

— Ну как ты можешь выглядеть? Я ведь не скажу, что у тебя стерлась помада.

— А вообще? — нервно спросила Милена.

— Вообще — о’кей. Ты же видела, какое лицо было у ксендза.

— Он эстет никакой. Другое дело — ксендз Адам. — Миленка взволнованно огляделась. — Надо подойти к нему?

— Конечно, если он тебе нравится… Он как раз стоит в очереди на исповедь. Если поторопишься, займешь за ним.

— Домой одна пойдешь?

Я кивнула.

— Тогда возьми и мою корзинку.

Я взяла по корзинке в руку и покорно потопала обратно. Довольно долго я бродила вокруг дома Миленки, отдаляя, насколько возможно, встречу с ее родителями Отдаляя никчемушные разговоры. Тягостные паузы.

— Вишенка? А чего ты сидишь одна на скамейке? Поднимайся наверх! — крикнула Миленкина мама, по пояс высунувшись из окна.

Я поднялась.

— А Миленка где? — спросила мама, открывая ветхую дверь.

— Захотела исповедаться, — сообщила я, ставя корзинки на консольку у зеркала.

— Только не сюда! — крикнула мама прямо мне в ухо. — Эту рухлядь сделал Рысек! Я жду не дождусь, когда она развалится!

— Уже недолго. Задняя ножка едва держится, — утешил ее создатель рухляди, облепленный от ступней по буйную шевелюру четвероногими. — Поди ж ты, Млечка на исповеди. Похоже, в первый раз она успеет исповедаться до Светлого понедельника.

— Но это будет не скоро. Она шестидесятая в очереди.

— Которая?! Все, я ей отнесу чего-нибудь перекусить в костел! Она ж помрет с голоду!

— Не надо. Она взяла из корзинки булку и кусок хрена.

— Хрена?!! — крикнула мама так громко, что у меня чуть барабанные перепонки не лопнули. — Она совсем не следит за собой! Вот наживет язву, если только уже не нажила!

— Миленка просила ничего ей не приносить, — сказала я. — В крайнем случае, если проголодается, выйдет из очереди. Так она говорила.

— Слышала, Ядвига? Никуда она не денется. Давай лучше займемся Вишней, а то она начнет жалеть, что приехала.

— Точно! Так, может… — Мама на секунду задумалась. — Давай я покажу тебе комнату Милены!

— А та, вчерашняя…

— Я положила вас в спальне! — объяснила она. — А мы спали в большой комнате! Когда приезжает Милена, мы всегда переходим туда, потому что у нее нет кровати! Не помещается она на четырех квадратных метрах!

— А… — только и успела сказать я, потому что мама начала экскурсию по Миленкиной комнате.

— Это вот и есть ее комната, а заодно доказательство, что у Рысека руки не тем концом вставлены!

— Да, — согласился Миленкин папа, ничуть не оскорбленный столь критическим высказыванием о нем, — в кружок «Умелые руки» меня не возьмут.

— Это еще слабо сказано! — заметила мама. — Взгляни, Вишня, на эту деревянную панель!

Я взглянула. Полуметровый участок стены был покрыт неровно отлакированными досками.

— Интересно, кому и зачем нужны сорок семь сантиметров деревянной панели?! — задала мама (надо думать, не первый раз) риторический вопрос.

— Как зачем? Для красоты, разумеется.

— Ах да, я же забыла! — улыбнулась мама и вернулась к роли экскурсовода: — А теперь взгляни на этот письменный стол!

Стол как стол. Таких полно в старых школах, библиотеках и конторах. На столе — высокий коричневый кувшин, а на нем прямоугольный кусок стекла, исполняющий функцию подставки для аквариума.

— Как ты думаешь, что чувствовала бы она, — мама указала на бойцовую рыбку, которая, не ведая об угрожающе зыбком своем положении, расправлялась с кусочком пасхальной ветчины, — узнав, на чем стоит аквариум?

— Я бы от страха, наверно, выпрыгнула на ковер, — чистосердечно призналась я.

— А вы думаете, наш мир устойчивей, чем этот аквариум? — рассмеялся Рысек.

— Не пугай молодежь, им достаточно того, что они слышат о себе по телевизору! — обрезала его мама.

— Вот-вот, — согласилась я. — Все относятся к нам как к саранче.

— Или как к грибку, — добавил папа. — А ведь вы же не виноваты, что двадцать лет назад часто выключали электричество. Люди настрогали детишек, а теперь кричат, что идет демографическая волна и несет угрозу для рынка труда.

— Да что говорить! — вздохнула мама Милены. — Сменим лучше тему, от этой меня начинает трясти!

— Так, может быть, покажем Вишне полки в кухне? — предложил Рысек. — Тоже моя работа.

— Действительно! Смотри и удивляйся!

Я вошла в кухню, где, кроме раковины, газовой плиты и столика для дошколят, имелись только две полки. Если можно так назвать неструганые доски, висящие на пластиковых бельевых веревках, привязанных к кривым гвоздям.

— Они хотя бы на гвоздях висят, а вот полочка в спальне — та на спичках, обернутых ватой! Я все жду, когда она рухнет!

* * *

Рухнула. Сегодня ночью, когда все девять насельников (ну, может, кроме бойцовой рыбки) спали крепким каменным сном. Около двух часов спички, удерживающие полку, признали, что не в силах нести дополнительную нагрузку в виде Миленкиного будильника, сломались и упали на пол. А вместе с ними упала полка и все, что на ней находилось, то есть килограммов пять книг в твердом переплете, а также вышеупомянутый будильник, у которого от удара об пол включился звонок.

— В чем дело? Что случилось? — вскрикнула Миленка, инстинктивно прикрывая запястья.

Я не успела сообразить, так как в спальню ворвались Миленкины родители вместе с домашними животными (за исключением бойцовой рыбки).

— Ну наконец-то! — Мама Миленки воздела руки в благодарственном жесте. — Свершилось!

Произошедшее безумно обрадовало и собак, потому что они принялись носиться по комнате, поминутно вскакивали на постель и лизали мне нос. Каждую ноздрю в отдельности.

— Аза очень полюбил тебя, — сообщил мне Миленкин папа. — Не всякому он так тщательно вылизывает нос. Обычно лизнет самый кончик и все. А тебе, ну прямо… Прошу тебя, подставь ему ухо. Он будет счастлив.

— А я вот не знаю, что сделаю, если вы мигом не заберете всю команду из комнаты! — рявкнула Миленка. — Я спать хочу!

— Ну, хорошо, хорошо, — ответил папа, ничуть не смущенный ее рявканьем, — уходим. Аза, оставь ушко. Папочка за это даст тебе вылизать оба своих и вдобавок пальцы на ногах.

Мы остались вдвоем.

— Ну ты и рыкнула на них, — шепнула я.

— У них иммунитет. Двадцать лет тренировок рождают мастера. И эффективно притупляют слух.

— Ты могла бы сказать нормальным голосом.

— Тогда они торчали бы тут до утра. А так можем еще поспать.

Я села на край кровати.

— Знаешь, мне расхотелось.

— Мне тоже, — призналась Миленка. — Может, почитаем?

— А что? Сумку с книгами я оставила в коридоре. Пройти туда через большую комнату у меня не хватает отваги.

— Здесь в шкафчике должны быть кое-какие книжки. Я перетащила их из своей комнаты, потому что не могла заснуть на Щепана[17]. Не думаю, чтобы у мамы возникло желание перенести их отсюда.

— Есть, — обрадовалась я, заглянув в шкафчик.

— Выбирай любую.

Несколько романов Кундеры, немножко тяжеловатых для бессонной ночи. О, попробую вот эту. Рассказы. Супер. Можно остановиться и не думать, что дальше. Прочитаю рассказик-другой, и баиньки. А может, даже и три — шрифт крупный и рисунков много.

* * *

Я прочла все. Не могла оторваться. Особенно после того, как на одной из первых страниц наткнулась на фрагмент о собаках и кошках. Странно знакомый. А потом и на следующие. О женщинах, которые липнут к мужчинам, излучающим негативные сигналы. О чаше, которая наполняется в тот момент, когда кончаются тридцать лет. О любви, которую так трудно найти. О шансе быть раненым, которого не следует избегать. О птицах, которые напоминают, что жизнь такая простая. И много, много других.

ПАСХА

— Я нашла половину золотых мыслей Даниэля, — призналась я Миленке, обгрызая ноготь на очередном пальце. Указательном левой руки.

— Вторую половину ты почти целиком найдешь в двух других книжках Кундеры, — сказала она. — Остальное, не больше процента, — собственная продукция.

— А я так беспокоилась, что мои мысли не слишком глубокие, а достаточно было почитать романы Кундеры. И ты все знала.

— К сожалению, — кивнула Миленка.

— А чего ж не сказала?

— Я пыталась. Помнишь? Я говорила, что, по мне, что-то в нем не так. Но увидела выражение твоего лица и…

— Сказала, что Даниэль чересчур идеальный, — вспомнила я.

— Ну да. Я подумала: если он тебе так нравится, не буду я мешать. К тому же какое имеет значение, что парень говорит цитатами из книжек. Все мы повторяем чьи-то мысли, словечки. Тем паче что он хотел тебе понравиться.

— Создавая впечатление? — возмутилась я. — Шпаря заученные куски из трех книг? Обманщик!

— Если говорить об обманщиках, — вступила Миленкина мама, — так Рысек перед свадьбой хвастался, что построит гранитный дворец, купит «Наутилус» и возьмет меня в путешествие к центру Земли!

— Я тогда прочитал романы Жюля Верна, — объяснил папа с обезоруживающей улыбкой и сменил тему: — Когда за стол садимся, а то у меня желудок уже присох к позвоночнику?

— Сразу, как только придет твоя вечно опаздывающая сестра! — Мама Миленки взглянула на часы. — Почти одиннадцать, а ее нет! Как всегда!

— Может быть, начнем, а яйцами будем одаривать друг друга, когда она придет? — предложил папа, нервно поглядывая на ломти копченостей, уложенные красивыми пирамидками.

— Это ее убьет! — возразила мама. — После развода она стала очень чувствительна к любым намекам на осуждение ее действий!

— После развода прошло двенадцать лет, а тетя по-прежнему обращается к Мареку «муж», — сообщила мне Миленка. — К примеру, она звонит к нему на службу и говорит: «Мужа, пожалуйста». Или: «Муж, когда ты меня пригласишь на танцы?»

— Ну да, для Ганки время остановилось во второй половине восьмидесятых, — объяснил папа. — Ну вот, легка на помине. Ядя, откроешь? А то я не хочу будить Гризека. — Он указал на кота, который дремал, обвившись вокруг его шеи прямо как круг колбасы.

— Всегда он найдет повод не вставать с кресла! — проворчала мама, направляясь к входной двери. — Ну, коль скоро все собрались, можем начинать!

СВЕТЛЫЙ ПОНЕДЕЛЬНИК

Разбудил нас крик мамы Миленки, еще более громкий (возможно ли это?), чем обычно:

— Да ты уже совсем в детство впал!!! Вся постель мокрая!!!

— Можно подумать, будто папа вернулся в младенчество и ему необходимы подгузники, — рассмеялась Миленка. — Но мама зря сердится, сегодня сам Бог велел обливать водой…[18] Ты что, отец, с ума сошел — такой холодной обливать! Я опять из-за тебя заболею!

— Бегу за теплой! — Миленкин папа ретировался в коридор, а вместе с ним оба кота и все собаки.

— Я ему дам «теплой»! — Миленка бросилась за ним, обогнала, первой ворвалась в ванную и закрылась там на задвижку. — Мам! Дай мне какую-нибудь емкость!

— Если хотите обливаться, марш на улицу! — крикнула мама, убирая со лба мокрые пряди. — Вишня, ты только посмотри, всю прическу испортил! Я так мучилась, целую ночь на бигудях спала, и вот результат! Сосульки!!!

— А ты мне больше нравишься с прямыми, — сказал Миленкин папа, наполняя ведерко в кухне. — Теперь отлично, градусов сорок, может, сорок три. Миленка, ты выходишь или мне открывать дверь отверткой?

— Попробуй! — рассмеялась она. — Может быть, тебе удастся не сломать задвижку.

— Не пугай маму, — ответил папа. — Ты выходишь или мне идти искать отвертку?

— Я тебе дам отвертку! — загремела мама. — Бери тряпку и вытирай лужу в коридоре! В комнате уже не надо: все впиталось в ковер!

Миленкин папа послушно принялся вытирать воду, но все время поглядывал, когда дочка выйдет из своего убежища.

— Все вытерто! — крикнул он. — Иду гулять с собаками!

Собаки, услышав слово «гулять», с лаем бросились к двери и стали драть ее когтями. Едва державшаяся дверь не вынесла натиска шести сильных лап, ее сорвало с петель, и она рухнула, прищемив хвост Кайтеку, самому медлительному из собачьей компании. Кайтек взвыл, два других пса поддержали его солидарным воем. Испуганная Миленка выглянула из ванной. Рысек с ведерком только и ждал этого. Миленка взвыла чуть ли не громче Кайтека.

— Ты видишь, Вишня, видишь? Это какой-то сумасшедший дом!

СПУСТЯ ДВА ДНЯ

Мы возвращаемся утренним поездом, нагруженные точно верблюдицы.

— Ну как? — Миленка запихивала сумку с банками на верхнюю полку. — Интенсивно было?

В ответ я лишь несколько раз кивнула больной головой.

— Теперь ты понимаешь, почему после возвращения в Краков я ощущаю пугающую пустоту.

Да, понимаю. Последние дни у меня не было ни времени, ни сил думать о фокусах Даниэля, но теперь начинаю.

— Перестань обкусывать заусенцы, — шлепнула меня по руке Миленка. — Не стоит калечить себя из-за иллюзиониста.

— Я думала, что ему сказать.

— А ничего не говори. Просто подари ему книжку и подожди, какая будет реакция.

* * *

Так я и сделала. Купила эту книжку и отнесла в комнату, где он сидит. Положила в большом конверте с надписью «От Вишни» ему на стол рядом с компьютером. Заодно отнесла и работу о небольших группах. Интересно, что теперь сделает Зоська? А Даниэль? Будет объясняться? Просить прощения? Умолять дать ему еще шанс?

— А может быть, сменит источник вдохновения, — предположила Виктория. — Перейдет на других авторов.

— Или увеличит процент так называемой собственной продукции, — хихикнул Травка.

— Что, уже все знают о моем конфузе?

— Я узнала сегодня, — сказала Мария. — От Томека. Анджей и Олек тоже.

— А Ирек?

— Знает, — ответил Томек. — Он вчера позвонил от бабушки, ну, я ему рассказал.

— Ты, Травка, мог бы работать оптиковолоконным кабелем, — заметила Миленка. — Жаль только, что ты не подумал о Вишне. Не каждый мечтает стать героем программы «Поговорим о соседе напротив».

ЧЕРЕЗ НЕДЕЛЮ ПОСЛЕ СВЕТЛОГО ПОНЕДЕЛЬНИКА

— Ну, чего ты сидишь неподвижно, как статуя? Случилось что-нибудь? — не отставала от меня Виктория.

Я лишь кивнула, не отрывая глаз от клеенки в красно-белую клетку на нашем кухонном столе.

— Даниэль?

Я подала ей квитанцию — перевод на целых четыреста злотых.

— Не знаю. Наверно, от папы. Ничего не написано. Никакого сообщения. Только перевод. Видно, он хотел дать мне до конца почувствовать, какая я дрянь, — вздохнула я.

— И как?

— Он вполне в этом преуспел.

СПУСТЯ ДЕНЬ, А МОЖЕТ, ДВА

Миленка отправилась на свидание с Филиппом. Он позвонил позавчера, и они договорились встретиться у «Копилки». Жутко банально, считает Мария.

— Они должны были бы встретиться в том синем кафе возле галереи на Плянтах. Или в каком-нибудь дорогом заведении. Ему надо было показать, на что он способен, — со злостью заявила она.

— Что это ты так зла сегодня на мужчин? — поинтересовалась Виктория. — Ну, давай рассказывай, тебе сразу полегчает.

Несколько минут Мария пыталась нам доказывать, что ничего подобного, но в конце концов сдалась и раскрыла нам причину своей ожесточенности. Гуру.

— Пошла я вчера погулять с Томеком, — начала она, добавляя себе в чай пятую ложку сахара. — Было около семи, и Томек сказал, что сейчас мне кое-что покажет. А потом мы пришли в «ИКЕА», и он повел меня прямо к директору. Тот принял нас у себя в кабинете. Представился и сразу же: «Так это вы та наивная девушка, поверившая, будто ее возлюбленный устроил себе в нашем магазине бесплатный пансионат?»

— Да, деликатностью он не отличается, — согласились мы с Викторией.

— К сожалению, — всхлипнула Мария. — А потом он сообщил мне, что не знает никакого гуру, но охотно бы познакомился, потому что уже два года испытывает желание повеситься в отделе игрушек. «А вдруг этот гуру поможет мне найти утраченный смысл жизни, раз ему удалось затуманить мозги студентке с социологического, которая моложе его на сорок лет?»

— Он еще и злой, — заметила Вика. — Ты поэтому плачешь? Или из-за гуру?

— Да из-за всего! — Мария сыпанула очередную ложку сахара. — А больше всего из-за Томека! Выставить меня в таком дурацком свете! Вот поэтому я объявляю войну всем мужчинам!

ПОЧТИ СЕРЕДИНА АПРЕЛЯ

Мария пребывает в состоянии войны, а я все думаю о переводе от папы. Уже чуть ли не пальцы обгрызла. Что делать?

— А ты подумай о плюсах, — предложил из-под стола Ирек. — Ведь сейчас тебе некогда страдать по поводу Даниэля.

Даниэль. Не написал. Не позвонил. Не пришел. Никакой реакции. Со стороны Зоськи тоже.

— Надо полагать, она поняла, что на этот раз надо просто покинуть поле боя. А что касается Даниэля, то думаю, ему неохота переходить на чтение других авторов, — утешил меня Ирек. — Он пришел к выводу, что проще сменить кандидатку на охмурение. Надеюсь, я не обидел тебя.

— Чем? — Я подала ему винтик. Ирек уже минуты две ощупывал корпус, пытаясь найти его.

— Тем, что режу напрямую, неделикатно.

— А как тут можно деликатно? — вздохнула я.

— Например, я мог бы сказать, что Даниэль не получил книжку. И тебе надо ждать, когда он позвонит. А если бы он не позвонил и дальше…

— Ты сказал бы, что у него, наверно, воспаление легких. Не бери в голову, Ирек, я ведь не Мария. Если бы он не получил книжку, то, наверное уж, связался бы со мной. Не выдержал бы столько. В последнее время мы встречались не реже раза в неделю.

— Влюбленный, — констатировал Ирек. — Ну все, готово.

— Как готово? Ты же не все винты завернул на корпусе.

— Ну да, — сказал он, — специально.

— Как это? — удивилась я.

— Приятель-информатик выдал мне секрет: если завернешь все винты, обязательно что-нибудь полетит, что-нибудь перестанет работать, и придется опять отворачивать. Это же подумать только, сколько я за последние два года зря мучился!

* * *

— И Ирек этого не знал? — с презрением произнес Милош. — Я у себя никогда не закручиваю все. Один раз попробовал — и сразу пришлось менять модем. А еще говорят, что ваше поколение знает компьютеры как никакое другое.

— Интересно, что говорят о твоем? — сказала я, проверяя его домашнее задание.

— И цитировать-то неохота, — махнул он рукой. — Разве что одно утверждение. Мне оно здорово понравилось.

— Какое же именно?

— Что, когда нам исполнится пятнадцать лет, нас нужно будет кормить с вил через решетку. И лучше всего сырым мясом.

СЕРЕДИНА АПРЕЛЯ

Сегодня я избавилась от иллюзий, что Даниэль попытается объясниться со мной. Мы встретились в коридоре и прошли мимо друг друга, как ассистент и студентка. Может, мне нужно было с ним поздороваться?

На квартиру я возвращалась пешком, ведя кончиками пальцев по стенам домов. И даже не заметила, как стерла кожу на подушечках до крови. А в остальном я спокойна.

ВТОРАЯ ПОЛОВИНА АПРЕЛЯ

До Травки наконец дошло, что Мария объявила войну мужчинам. Таким образом он утратил последнюю надежду на их общее светлое будущее.

— Ты говорил, что отец у тебя бродяга и философ! — бросила она ему, нервно жуя козинак из кунжута.

— Я говорил? — удивился Травка. — Я сказал всего лишь, что мой папан не может найти свое место.

— То-то и оно! А я думала, что он странствует по свету и ищет смысл жизни! — Для разнообразия Мария схватила кренделек с маком.

— С кем ты хочешь встречаться — со мной или с моим папаном? — нервно осведомился Травка.

— Ни с кем из вас, — выпалила Мария, — потому что я наконец поняла, для чего нужен мужчина!

— И для чего же? — полюбопытствовала я.

— Чтобы исправлять выключатели, таскать тяжелые сумки, ходить в подвал за банками, а потом их открывать! — перечислила она. — И разумеется, много зарабатывать.

— Классно! — похвалила Миленка, возлежащая на золотистых подушках Травки. — Гибрид электрика с носильщиком и печатным станком.

— Я отмечаю влияние твоей тетушки, — признала Виктория, забирая из-под носа Марии тарелку с крендельками. — А когда-то ты называла ее страшной мещанкой.

— Вот именно, когда-то, — презрительно фыркнула Мария. — Это было когда-то.

СПУСТЯ ДВА ДНЯ

— Что ты ей сказал, кроме того, что выставил ее в дурацком положении перед боссом «ИКЕА»? — допытывалась Милена.

— Ничего! — заверил Травка. — Только что завязал с «сеном». И вообще с химией.

— Ну точно, — протянула Виктория. — То-то уже с неделю тебе не сопутствует этот запашок.

— А мне уже неделю чего-то не хватает, — заметила Миленка, — и я все не могла понять чего.

— Ну вот теперь поняла, — вздохнул Травка, нервно почесывая левую бровь. — А я наконец знаю, что Мария вовсе не намерена повторить историю Марианны. Наверно, мне нужно разлюбить ее. Вот только как это делается?

СПУСТЯ ЕЩЕ ДВА ДНЯ

— Что он тебе такого сказал, — уже в который раз спросила Миленка, — если не считать, что поставил тебя в смешное положение в «ИКЕА»?

— Ничего, — в очередной раз ответила Мария. — Кроме того, что объявил, что кончает с химией. И что отныне будет жить только любовью.

— Это плохо?

— А кто меня будет содержать? Кто будет оплачивать мои художественные поиски? И многочисленные, пока еще не сформировавшиеся увлечения?

На эти вопросы никто из нас не мог дать ответа.

— Я-то думала, — наконец произнесла Миленка, — что раз уж ты витаешь в верхних слоях стратосферы, то…

— Да, витаю, но это вовсе не значит, что мой мужчина должен витать рядом со мной, — объяснила Мария. — Пусть остается на земле, лишь бы оплачивал счета.

* * *

— Ну вот и вылезло шило из мешка, — сказал Ирек, — то есть так называемая артистическая душа Марии.

— А может, Мария и права. Кто-то должен прочно стоять на земле, чтобы другой мог витать в облаках.

— Если только Травке это подходит.

— А тебе?

— Если бы я влюбился, то… Но для себя мне такого не хочется. Может, на взгляд успешных людей, я и неудачник, но у меня как-то нет охоты разбивать спортивные машины и загромождать свою квартиру дорогой модной чушью.

— И никогда не возникало искушения?

— Когда искушение возникает, я ставлю на видик фильм восьмидесятых годов, а то и более ранний. Погляжу на мебель предыдущих эпох, на неуклюжие машины и топорную проигрывающую аппаратуру, кажущуюся сегодня такой смешной и жалкой, а тогда бывшую пределом мечтаний, и сразу искушение проходит. Не стоит драть задницу из-за вещей, над которыми будут смеяться наши дети.

— Завидую тебе, Ирек, — вздохнула я. — У тебя все разложено по полочкам, и ты знаешь, что в жизни важно.

— Если бы я знал, то не прятался бы в мире виртуальных монстров.

ЗНОЙНЫЙ ПРАЗДНИК ТРУДА

Папа позвонил, когда мы сидели в комнате Ирека, яростно споря, где проводить долгий уикенд.

— На сегодняшний день я не могу ничего планировать, — сообщила я, пытаясь спрятать за спиной руки с заклеенными подушечками пальцев. — Папа просит приехать. Хочет серьезно поговорить.

— Нам съездить с тобой? — спросил Ирек, колдуя под столом с проводами. Явно хитрость с не до конца закрученными винтами не подействовала.

— Нет, разговор будет о маме. Папа беспокоится. Говорит, она очень изменилась.

— Быстрей возвращайся, а то мы помрем от тоски по тебе! — крикнул мне вслед Ирек.

* * *

Часом позже я сидела в родительской кухне. А папа напротив меня. Побледневший и ставший как-то меньше, чем три месяца назад.

— Даже не знаю, с чего начать… — Он нервно раскладывал столовые приборы по размеру. Сперва разливательная ложка, потом нож для хлеба, нож для мяса, несколько вилок и ложек, а под конец ножичек для сыра.

— Может, с того, когда ты заметил тревожные перемены?

— Слишком поздно, — глухо произнес он. Обведя заплаканными глазами приборы, он поправил центральную вилку.

— Но когда точно? Полгода тому? Когда? — выспрашивала я. Мне вспомнилось нетипичное поведение мамы в Сочельник.

— Да, впервые, наверное, в праздники. Помнишь Сочельник у Мариана? — Я кивнула. — Такой стыд. Но то было только вступление к настоящему концерту, — вздохнул папа. — Потом, на Валентинки, она подарила мне «Сто лет одиночества» Маркеса. Я по названию должен был бы догадаться, что что-то не так.

Он должен был бы догадаться пять лет назад, когда получил на Валентинки «Здравствуй, грусть». А потом поочередно «Приветствуем в обезьяннике», «Дом духов» и «Смерть прекрасных ланей».

— А потом, — продолжил папа, играя ножичком для сыра, — перед Пасхой она стала мыть окна.

«Обычное дело перед праздниками», — подумала я, но прерывать папу не стала.

— Видела бы ты, как она мыла эти окна. С каким остервенением! Едва стекла не выдавила.

— Может, она торопилась?

— Может быть, — согласился папа. — Я даже сделал ей замечание, что она без всякого старания протирает их. Чуть мазнет тряпкой посередине стекла и дальше. Знаешь, что она мне сказала?

— Ну?

— Подожди, сейчас прочитаю тебе… — Он достал из ящика синюю папку. — Цитирую: «Радуйся, что я еще это делаю. Через год протру только маленькую дырочку, да и то в окне на кухне, где я живу, тружусь и прозябаю».

— Не слабо, — признала я.

— А на Пасху она приготовила только свою любимую ватрушку. «Ты всегда говорил, что еды слишком много, — объяснила она, — так вот наконец будет по-твоему». В Страстную субботу она поставила на стол только колу и палочки.

— Когда-то, — вспомнила я, — она угрожала, что, раз мы пренебрегаем традициями, она устроит современный праздник.

— Помню. Но я думал, что все кончится угрозами. Как обычно.

— Так что, она тебя даже ватрушкой не угостила?

— Ты послушай, что было дальше. Я глянул на палочки и не сказал ни слова. А Крыся отрезала себе огромный кусок ватрушки и стала ее есть. Я потерпел минуты две и спрашиваю: «А для меня что-нибудь сладкое будет?»

— И что мама?

— Спокойно проглотила и говорит: «Сперва насытится царица пчел, а если что-то останется для трутня, я позову».

— Ну и ну, — протянула я, не скрывая удивления.

— А потом я нашел ее дневник.

По тому, как он покраснел, я поняла, что он не только нашел, но и прочитал. Я бросила на него неодобрительный взгляд.

— И?

— Знаю, я не должен был. Я посвятил этому целую главу «Воспитания без стрессов», две статьи на конференции об опасностях для современных педагогов…

В этом весь папа. Гений рекомендаций и теоретических решений.

— И что она там написала? — прервала я перечисление публикаций.

— Сама прочти, — подал он мне отксеренный фрагмент маминого дневника. О ее работе.

Работа

Уже пятнадцать лет я просиживаю то же самое грязно-желтое кресло в отделе кадров Государственной паприкашной фабрики, считая недели до пенсии. Каждый день с семи до пятнадцати. А еще раньше, в шесть, я просыпаюсь с ужасом, что уже пора. Что нужно покинуть пуховый кокон и начинать очередной день борьбы за огонь. Но сперва короткий разогрев под душем. После смывания остатков сна и мыла наступает время кратких, но энергичных поисков целых колготок и чистых туфель. Затем игра «Новые черты за семь минут». Нарисовав губы, я наконец могу разжать их и съесть суррогат завтрака (настоящий завтрак я съедаю в окружении так называемых сотрудниц). Быстро заедаю вчерашнюю булку бордовой помадой. Глоток кофе, и в шесть тридцать пять я вылетаю из дома. В последний момент вскакиваю в пригородный автобус, и мы мчимся. За остановку до фабрики я подрисовываю объеденные фрагменты губ. Пора выходить. В семь ноль-ноль я расписываюсь в графе «приход» и наконец могу опустить ягодицы на свое грязно-желтое кресло. Ровно в девять — перерыв на второй завтрак. Булочка и ячменный отвар, с большой фантазией именуемый кофе. В двенадцать — экскурсия в клозет. А через два часа ланч, то есть вчерашняя булка с сыром и увядшим листиком салата, запиваемая остывшим отваром. Потом напряженное слежение за часовой стрелкой. Наконец-то! Три часа! Мы все бросаемся к двери. Можно вычеркнуть еще один день.

* * *

Я отдала текст папе.

— Уныло.

— Тогда попробуй это. — Папа порылся в папке и вручил мне несколько пожелтевших листков, отпечатанных на машинке.

Цифры

Он познакомился с ней в клубе. Она сидела рядом, играя розовой соломинкой.

— Красивое платье, — сказал он.

— Спасибо.

Она не опустила глаза и не отреагировала нервным хихиканьем, как обычно поступают девушки ее возраста.

— Особенно точки. Выглядят как нарисованные, — сказал он.

— Потому что они нарисованные, — сказала она. И добавила, потянув коктейль: — Шариком.

— А что с ними произойдет после стирки?

— Не знаю. Буду об этом думать послезавтра.

Через неделю она переехала к нему, а еще через два месяца они поженились. Она была не такая, как большинство девушек. И восхищала его своими фантазиями. Ему нравились стены, разрисованные зелеными лианами, и тяжелая рыбацкая сеть вместо оконной занавески. С некоторым сомнением он отнесся к наклеенным на стекла листьям, но она пообещала, что к зиме смоет их. А однажды он вернулся с работы и застал ее на корточках с кистью в руке: она красила его любимый светло-серый ковер. Зеленой краской — под цвет лиан. Тогда они в первый раз поссорились. Следующая ссора произошла спустя неделю. Утром он торопился на совещание. Нервно метался по дому в поисках очков. Нашел он их в ванной. И только на службе обнаружил на стеклах широко разинутые глаза, нарисованные водостойкой тушью. Дрожащим пальцем он набрал номер их квартиры.

— Хорошо, что я тебя застал, — процедил он.

— Что-то произошло?

— Ничего. У меня к тебе только одна просьба. В следующий раз, если захочешь что-нибудь испортить, ограничься своими вещами! А мои, будь добра, не трогай! — И он бросил трубку.

Домой он вернулся гораздо позже, чем обычно. Думал, застанет ее заплаканной или обиженной, а она легла спать. Так, словно ничего не произошло. Однако с тех пор его вещей она не трогала. Но это вовсе не значит, что не портила своих. И вечно все забывала — насыпать сахара, выключить свет, погасить газ. После года совместной жизни он начал терять терпение. Все чаще он делал ей замечания и на каждом шагу критиковал:

— Зачем ты испортила несколько тюбиков помады? Ты знаешь, сколько они стоят?

— Я хотела получить свой любимый цвет.

— По-моему, у тебя уже был подобный опыт с духами. — Он спрятал лицо в ладони и вздохнул. — Почему ты не можешь быть такой, как все?

— Что значит «такой, как все»?

— Нормальной, обычной.

— То есть заурядной?

— То есть такой, которая не рисует на стенах и не экспериментирует с косметикой, потому что этим должны заниматься химики! — закричал он.

— И что еще? — тихо спросила она.

— Неужели ты не видишь, что ведешь себя как ребенок? Пишешь на зеркале, разрезаешь дорогие платья!

— А что мне делать? У тебя есть работа, а я? Я сижу в этом большом пустом доме одна-одинешенька! День за днем, с рассвета до сумерек! Сколько можно смотреть в окно или читать книжки?

— В этом, как ты говоришь, большом пустом доме масса работы! Пока я зарабатываю деньги, ты могла бы вымыть окна или приготовить нормальный обед. Сколько раз тебе удалось что-нибудь испечь и не забыть всыпать муки? Сколько раз тебе удалось приготовить съедобное жаркое?

— А когда я могла научиться? Мы поженились, едва я закончила школу!

— Некоторые уже в начальных классах знают, как испечь торт, — зло бросил он. — Неужели мама тебя не научила?

Неделю они не разговаривали. Наконец она первая протянула руку для примирения и пообещала, что постарается быть нормальной. Слово «нормальной» она произнесла с легкой иронией. А может, ему только показалось?

Проходили месяцы, и он с удовлетворением отмечал изменения «лучшему. Было покончено с разными узорами на ломтях хлеба и с рисованием цветочков на одежде. Без всяких понуканий она повесила у себя в комнате обычные белые занавески и выбросила все корни, дотоле загромождавшие стеллаж. Трудней было с дырками. Во сне она прикусывала зубами край пододеяльника и выгрызала в нем крохотные дырки, прямо как моль. Но, проспав год под грубошерстным пледом без пододеяльника, она отучилась брать его уголок в рот.

Они перестали ссориться. Иногда еще он делал ей замечания, и она выслушивала их без единого слова. Все реже она спрашивала, что ей надеть и что приготовить на обед. Она знала, что он ей ответит. После пяти лет супружеской жизни она достигла совершенства. Он входил в дом, и в этот миг она ставила тарелку на стол, предварительно подстелив салфетку, чтобы на столешнице не остался след. Потом наливала две поварешки супа. В понедельник томатного, во вторник крупяного, в воскресенье бульона. Каждый день она пылесосила весь дом. Раз в неделю меняла постельное белье и раз в месяц мыла окна. Так ему нравилось. В ванной комнате халаты, полотенца и флаконы всевозможной косметики гармонировали по цвету с голубым кафелем. Даже мыло было голубоватое. Ее спальня выглядела так, словно в ней никто не спит. Она была безликой, точь-в-точь как гостиничные номера: простая светлая мебель и безукоризненно застланная постель. Никаких фотографий, никаких безделушек. Гардероб ее состоял из предметов одежды трех цветов — белоснежного, черного и малинового. Губная помада и лак для ногтей были того же малинового опенка. От нее всегда одинаково пахло. В течение трех лет она носила одну и ту же прическу: гладкие, черные как смоль волосы до плеч, идеально подвитые. За четыре года вес ее не изменился даже на несколько сот граммов. Когда они появлялись на приемах, его коллеги восхищенно присвистывали. Он же самодовольно улыбался, вспоминая прежнюю сумасбродную девицу.

Немножко беспокоили его кое-какие мелочи. Он никогда не знал, что она думает. У нее было непроницаемое лицо женщин из театра кабуки, с черными дугами бровей и фарфоровой кожей, невероятно гладкой, словно обтянутой целлофаном. Даже когда она смотрела ему в глаза, чудилось, будто мыслями она блуждает по далеким галактикам. Все чаще он ловил ее на том, что она уплывает. Сидит спокойно в кресле, вроде бы смотрит передачу и в то же время глядит куда-то за телевизор и шевелит губами, словно молится. В такие минуты она не слышала его, не отвечала на вопросы. Она выглядела как манекен, если бы не губы, шевелящиеся в неостановимом механическом шепоте. И они почти не разговаривали друг с другом. Только «спасибо», «пожалуйста», «как прошел день?», «замечательно», «это любопытно» и еще несколько кратких вежливых формулок. А в остальном у них царила идиллия.

Шли годы. Он вернулся со службы. И когда мыл руки в ванной, она расстелила салфетку на дубовом столе. Потом налила две поварешки супа (крупяного, потому что был вторник). Положила приборы, сосредоточенно сжав малиновые губы. Он вошел в столовую, подал ей розу — был день ее рождения. Она поблагодарила, чмокнув воздух у самой его щеки. Он сел и принялся за еду.

— Замечательный суп, — похвалил он.

— Я испекла миндальный торт.

— Прекрасно. — В его голосе не было удивления: в день рождения она всегда пекла миндальный торт.

— Как было на работе? — спросила она.

— Спасибо, хорошо, — ответил он. — А как ты провела день?

— Спасибо, приятно.

Воцарилась тишина. Он кончил есть суп, и она поставила перед ним тарелку с жарким. Затем на минутку вышла из комнаты. Вернулась, неся чемодан и малиновый жакет. В безмолвном вопросе он вскинул брови.

— Сегодня мой двадцать восьмой день рождения.

— Разумеется, я помню. Прием мы устроим, как обычно, в субботу, я уже пригласил наших друзей.

— Хорошо. — Несколько секунд она молчала. — Как видишь, я прожила с тобой восемь лет.

— Да? — Его слегка встревожил ее тон.

— Восемь лет тишины и однообразия. Я спрашиваю себя: задумывался ли ты, как я это выдерживала и что чувствовала. Хоть раз ты задумался над этим?

Он не ответил.

— Разумеется, нет. Тогда я тебе расскажу. — Она присела на краешек стула. — Ты уходил на работу. А я оставалась совсем одна. Мои подруги учились. Ходили в кино, назначали свидания. А я сидела в твоем прекрасном огромном доме и не знала, что делать с собой.

Она замолчала, подыскивая нужные слова.

— Мне не на что жаловаться. Я знаю. Мне не нужно было заботиться о жилье, о деньгах. До тех пор, пока мы вместе. И я решила сделать все, чтобы ты был доволен. Это было нетрудно. — Она улыбнулась своим мыслям. — Требования у тебя отнюдь не чрезмерные. Чистые рубашки, хорошая еда, в воскресенье домашняя выпечка. Вот только уборка большого чужого дома ужасно скучна. Почему чужого? Потому что в своем доме я могла бы наклеивать листья на стекла, вырезать дырки в занавесках и писать на зеркалах. В чужом — нет.

Он хотел что-то сказать, но не мог подобрать подходящих слов.

— Я как раз пылесосила твой любимый ковер с серыми цветами. Огромный, как пустыня. Чтобы отвлечься от этого пылесоса, я вдруг задумалась: а сколько на ковре цветков и сколько листиков? С этого все и началось. Замешивая тесто, я считала изюминки, которые бросаю в него. А когда мыла окна, я пересчитывала все известные мне моющие средства. Постепенно я втянулась в эту игру. Ты знаешь, сколько кафельных плиток у нас в обеих ванных комнатах?

Он не успел ничего ответить.

— Само собой, не знаешь. Четыреста пятьдесят восемь, из них двести двенадцать без узоров. А знаешь, сколько ребер на всех радиаторах? Сто тридцать шесть. Я пересчитала во время весенней уборки. Я знаю, сколько досок и гвоздей в панелях обшивки стен. Сколько у нас пар всевозможной обуви, полотенец и головных уборов. Убираясь в этом доме, я, наверное, почти все пересчитала в нем. Пришла пора сделать второй шаг. И я начала пересчитывать все, что возможно. Я сосчитала польских и заграничных актеров (пятьсот двадцать человек), названия духов (семьсот пятнадцать), цветов (всего девяносто два) и птиц (ровно сто, включая домашних). Я считала знакомых и прочитанные книжки, краски, имена на букву А, виды материалов. Мне не нужно было думать о глажении рубашек — в это время я вела счет видам млекопитающих. Во время варки бульона пересчитывала другие супы или блюда из яиц. А когда красилась, перечисляла известные картины. За шитьем я считала различные виды одежды или же (а почему бы и нет?) города мира. Я создавала сложные перечни и каталоги. Но сегодня утром я пробудилась. И подумала, что кончились мои двадцать семь лет. Триста тридцать шесть месяцев, десять тысяч двести двадцать семь дней, четырнадцать миллионов семьсот двадцать шесть тысяч восемьсот восемьдесят минут и восемьсот восемьдесят три миллиона шестьсот двенадцать тысяч восемьсот секунд. Я осознала, что в течение последних лет я ничего не чувствовала. Ни о чем не беспокоилась, ничего не ждала. И вдруг до меня дошло, что я уже все пересчитала. Потому я решила, что выскажу все это тебе. В первый и последний раз.

Она встала и одернула юбку.

— Я ухожу.

* * *

Я дочитала и отдала странички папе. Что ему сказать? Что-нибудь умное и утешительное? Может, привести какую-нибудь цитату из Кундеры?

— Я не знала, что у мамы были кудрявые волосы.

— А от кого у тебя эти кудряшки?

Действительно. От папы я могла бы унаследовать самое большее обширную лысину.

— Интересно, почему она тогда не ушла.

— Она ушла, но сразу же вернулась, потому что оказалось, что у нас будет ребенок. То есть ты.

* * *

А если бы мама решила уйти годом или тремя месяцами раньше? Страшно подумать, что было бы тогда.

2.05. Я решила навестить маму и узнать из первоисточника, что происходит.

— Заходи, — сказала она и пошлепала на кухню.

Я пошла за ней. Она достала из холодильника банку пива.

— Хочешь?

Я кивнула. Мы перешли в комнату, где посередине на деревянном полу лежал огромный матрац. Перед матрацем низкая скамья на неошкуренных сосновых чурбаках, а на ней миски с жаренными в меду фисташками.

— Садись. — Мама освободила мне место среди десятков разноцветных подушек. — Что тебя привело?

— У меня поручение.

— Я вся обратилась в слух.

— Папа сказал, что происходит что-то нехорошее, и попросил меня осторожно выспросить тебя.

— Нехорошее? — Мама расхохоталась, а потом сделала большой глоток пива прямо из банки. — Наконец-то я чувствую себя по-настоящему хорошо. Я перестала беспокоиться и планировать на пять лет вперед. Я наконец-то живу.

— А он? Ну этот, новый? — робко спросила я. — Какой он?

— Теплый, спокойный и… — она на миг задумалась, — простой. Возможно, ты с ним сегодня познакомишься. Он уже должен вернуться из леса. О, звонит домофон! — Мама выбежала в коридор. Я никогда еще не видела, чтобы она двигалась с такой легкостью. Как будто у нее в жилах вместо крови несколько литров гелия. Она открыла дверь, и я увидела папин субститут.

3.05. — Я совершенно не понимаю, — рассказывала я возмущенно, — как она могла выбрать нечто подобное!

— А что в этом удивительного? — ответил вопросом Ирек. Как обычно, он сидел под столом среди проводов и коробочек. — Если женщины все бросают ради Тарзана, сходят с ума по Супермену и Фантомасу, то почему нельзя для разнообразия влюбиться в обыкновенного медведя?

— Можно, но почему это должна быть моя мама?

— Думаешь, у моей мужчины были лучше? Было дело, жила она с одним, так он ставил будильник на пять утра и вламывал без передыху до полуночи. Прямо тебе кролик из рекламы батареек.

— Но он был нормальный мужчина, а не медведь из леса!

— Если твоя мать счастлива с ним…

— Но что люди скажут?

— Люди? — Ирек саркастически усмехнулся. — Вроде бы мы принадлежим к поколению, которому наплевать на мнение других. Ну как тут верить экспертам?

4.05. Обсуждаем, где лучше провести очередной жаркий день.

— Давайте поедем в Криспинов, — попросила Миленка. — Посидим на песочке, поплаваем.

— Ну да, ты будешь демонстрировать миру свой загар, а мы будем стыдливо прятаться в кустах. Большое спасибо, — фыркнула Мария.

— Там почти нет кустов, — утешил ее Травка. — Самое большее, ты смогла бы укрыть ноги одним из своих свитеров.

— А давайте поедем куда-нибудь в лес, — предложила Виктория. — Например, в Неполомицах отличная пуща, с зубрами.

— Не знаю, как там насчет зубров, а вот миллионы комаров там точно имеются, — содрогнулся Травка. — Прошлым летом мы поехали туда с Болеком. Прошли всего каких-нибудь метров двести, как Болек спасовал и дал сигнал к отступлению. В последнюю минуту, потому что эти аэропиявки успели выкачать из меня литра три крови. Так что пуща отпадает. Разве что кто-нибудь из вас снабдит меня специальным комбинезоном и противогазом.

— Так они тебя кусают?

— Ну да, потому что я ем много меду. В неделю банку. А джема так даже две. И вдобавок всякие сладкие кашки.

— Вы тут о кашках, а время уходит, — объявила Миленка. — Едем куда-нибудь, а то я изжарюсь заживо.

— А что если в Багры? Или в Скалки? — подсказал Ирек.

— В Скалках хорошо летом, когда вода согреется, — сказала Виктория, — берешь матрац и уплываешь на нем к отвесной стене подальше от качков, оккупировавших оба пляжа.

— Тоже мне пляжи! — хмыкнула Миленка. — Один — кусок каменистого берега с редкой травой, а второй — асфальтовая дорога, подходящая прямо к воде. Но какое-то специфическое очарование там есть, особенно если сумеешь перебраться через вал пластиковых бутылок.

— Но не в эту пору, — поддержал Викторию Травка. — Там мы запросто получим тепловой удар.

— Так куда едем? — спросила я.

— А может, в Кобыляны? — вспомнила Вика. — В общем, это недалеко, и, кажется, там есть какая-то речка. Можно будет ополоснуться.

— А я слышал, что речка там совершенно безнадежная, — сообщил Ирек. — Но это мнение моей сестры, так что явно изрядно преувеличенное. Малина любит рисовать действительность в мрачных тонах.

— Будем надеяться, что она ошибается, — сказал Травка. — Ты едешь с нами?

— Нет. Я должен сделать запасную копию данных. Недавно я потерял все фото Амелии.

— Да и фото Рейнарда из «Брейнсторма» тоже, — напомнила Виктория, — а мне бы хотелось в субботу посидеть и посмотреть ему в глаза.

— Что вы такого нашли в этом Рейнарде? — удивился Ирек, громыхая корпусом компьютера. — Ничего особенного, таких на Рыночной площади сколько угодно. Травка и то лучше выглядит.

— То же самое я недавно говорил о тебе, — не остался в долгу Травка. — Ты куда лучше его выглядишь. Особенно когда голову вымоешь.

— А ты и с сальными волосами выглядишь лучше, — отбил мячик Ирек.

— Может, вы учредите клуб взаимного обожания? — бросила Миленка.

— Ладно, — завершил игру Травка. — Так что насчет Кобылян?

— А есть там кусты? — спросила Мария, глядя на свои белые ноги.

— Вроде бы полно, — ответила Виктория. — А заодно и горы, и множество велосипедных троп.

— У нас нет велосипедов, — заметил Травка.

— Вечно ты отыщешь какую-нибудь проблему, — буркнула Миленка.

— Я всего лишь констатирую факт, и это вовсе не значит, что я не хочу ехать в Кобыляны.

— Ну так поехали, — сказала Виктория.

И мы поехали.

* * *

Сидим в кустах, прячась от жгучих лучей солнца. Озираем окрестности и полощем ноги в речушке шириной с лист формата А4.

— Я и не знала, что в эти Кобыляны так трудно добираться.

— Да, быстрей было бы доехать до Закопане, а уж про Криспинов я и не говорю, — отметила Миленка, вытирая лицо листом лопуха.

— А чего Ирек не поехал? — поинтересовался Ендрек.

— Да делает какой-то backup, — объяснил Травка.

— А если по правде, хочет немножко покопаться в «Дьябло», — выдала секрет Миленка. — Он создал нового монстра и хочет его слегка развить.

— А помню, он издевался надо мной: дескать, я подсел на машины, — сообщил Ендрек, — потому что у меня был в жизни период, когда я часто ходил в залы игровых автоматов.

— Я тоже ходила, — призналась Виктория. — Еще до лицея. Спускала там все карманные деньги.

— А я в выпускном, год назад. Рассказал об этом Иреку, а он мне сразу заявил, что я попал в зависимость. И что мне нужно обратиться к его знакомому, какому-то Пупке.

— К Губке, это психиатр, — пояснил Травка. — Иреку самому нужно к нему обратиться. Знаете, что он делает, когда встает?

— Ну?

— Чистит зубы, пьет кефир с амарантом и включает «Дьябло».

— Он способен пить эту гадость? — удивилась Вика. — Я дважды пробовала, но так и не смогла. Хотя утверждают, что это пища двадцать первого века.

— Нет, я предпочитаю старинные изобретения вроде вареников или колбасы, — мечтательно произнес Ендрек.

— А я люблю поэкспериментировать, — призналась Вика.

— Знаем, знаем.

— Ну жара! — вздохнул Травка.

— Может, поплаваешь? — насмешливо предложила Мария, указав на жалкий ручеек.

— Девочки, вам не кажется, что у рыбок покрупней тут могут быть проблемы, если им захочется развернуться? — заметил Травка.

— Да и с плаванием, наверно, тоже: они могут оцарапать брюхо о дно, — поддержала я Травку.

— Да какие рыбы, о чем вы? — изумился Ендрек. — Если тут кто и живет, то максимум пиявки. У них такой богатый выбор кровеносных сосудов.

Все, как по команде, вытащили из ручейка ступни.

— Шучу, шучу, — хитро улыбаясь, успокоил нас Ендрек.

— Ты просто завидуешь, потому что твои лапищи не помещаются в воде и ты можешь смочить только пальцы, — бросила Миленка.

— А я-то рассчитывал, что смогу смочить все тело. Виктория так завлекательно описывала достоинства Кобылян.

— Я повторила только то, что мне рассказывал Олек, — объяснила Вика. — Я не виновата, что он так приукрашивал.

— А мы думали, что ты тут бывала, — удивился Травка.

— Я что, должна всюду бывать? — возмутилась Виктория.

— Но у нас возникло такое впечатление, — сообщила Мария.

— И вот тут ты крупно ошиблась. В Кобылянах, дорогие мои, я сегодня в первый раз.

ЧЕРЕЗ ЧАС, ИЛИ ЧЕРЕЗ ДВА

Лежим попками кверху. Полощем в ручейке ладони. Скука.

— Рассказали бы что-нибудь, — попросила Мария. — А, Ендрек?

— Я вам что, Шахерезада?

— Нет, ты просто знаешь столько отличных историй, — польстила ему Мария.

— Ладно, Марыська, не подлизывайся, — Ендрек не слишком успешно пытался скрыть, какую радость ему доставил комплимент Марии.

— Посмотрите, какой красивый жучок, — сменил тему Травка. — Выглядит прямо как «гольф» со стопятидесятисильным двигателем.

— Да, в версии «металлик». — Ендрек пригляделся к членистоногому. — То есть на две тысячи злотых дороже.

— Интересно, есть у него четыре воздушные подушки и ABS? — задумчиво спросил Травка.

— Естественно. А фары какие, видишь? — Ендрек дотронулся травинкой до жучка. — А тонированные стекла?

— Еще бы. И номера с подсветкой. Настоящая крутая тачка! — присвистнул Травка. — А когда ночью он едет по деревне, то сверкает, как дискотека. Интересно, сколько он сжирает? В городе, наверно, больше десяти литров. Естественно, когда он бывает в городе.

— А какое у него ускорение… На глаз восемь с половиной от ста. Небось на проселочной дороге за ним так пыль и клубится. — Видимо, Ендрек заметил наши мины, потому что объяснил: — Мы тут о машинах заговорили, а вам, видно, скучно.

— Ладно, девочки, просыпаемся, просыпаемся. — Травка, как заправский гипнотизер, защелкал пальцами у нас перед глазами. — Теперь поговорим о дружбе, о любви и о смысле жизни.

— Когда я слышу «смысл жизни», меня начинает тошнить, — бросил Ендрек.

— Почему? — удивилась Мария, наша искательница смысла жизни.

— Потому что мне вспоминаются мои старики и их советы. Они мне вечно вбивали в голову, что я должен жить осознанно. Старательно отбирать минуты, чтобы потом у меня были только самые лучшие воспоминания.

— И что?

— Я коллекционировал их, а как же! Целых десять лет.

Мы все, не скрывая зависти, вздохнули. Каждый из нас охотно выбросил бы кое-что из памяти. Очистил бы многие ящики и вымел мусор из иных углов. А вот Ендреку это не нужно. У него только драгоценные воспоминания, аккуратненько уложенные в коробочки, выстеленные пунцовым бархатом.

— И знаете, что у меня осталось от тех лет, когда я играл в коллекционера? Ничего! Во всяком случае, ничего, что мне хотелось бы вспомнить.

БЛИЖЕ К ВЕЧЕРУ

— Может, попытаемся голосовать? — нетерпеливо предложила Мария. — Мы тут уже полчаса ждем, и хоть бы что.

— Ох вы, жители большого города, — усмехнулся Ендрек, приехавший, как я, Виктория и Милена, из маленького городка.

— Подождем еще чуточку, а потом уже будем беспокоиться, — сказала Миленка, небрежно прислонившаяся к столбу с указанием остановки. — Вон он, уже едет.

— Наконец-то, — с облегчением бросила Мария, — а то я уже собиралась отбиться от стада.

Автобус подъехал и резко затормозил около нас, подняв клубы бурой пыли.

— Могли бы приехать по расписанию, — сделала замечание водителю Мария.

— Ну да, мог бы, — согласился он с ней, — но как-то не получилось. Попытаюсь завтра, — пообещал он, улыбаясь нам радушной блистающей (двумя золотыми зубами) улыбкой. — Ну так что? Выкурю я, пожалуй, сигаретку, и возвращаемся в город.

Мы сели. Кроме нас в автобус влезли три толстые тетки в костюмах цвета зеленого горошка, абрикоса и небесной лазури, щедро спрыснутые ландышевой туалетной водой. И еще одна с усиками, как у Володыевского, распространяющая природный аромат.

— Эта троица едет на маевку в город, — высказал предположение Травка. — А эта усатая… Может быть, на депиляцию?

— Ну где этот чертов водитель? — заворчала Мария.

— Вот и я! — сообщил чертов водитель, усаживаясь на свое место. — Удобно устроились? Ремни застегнуты? Готовы? Тогда старт!

5.05. Я опять посетила папу. Выглядел он так, словно всю неделю не покидал кухни. Он сидел точно на том же месте, на котором я оставила его. И так же всматривался в ровно разложенные столовые приборы.

— Ты видела, — произнес он. Вероятно, определил по моему лицу. — Такой стыд.

— Может быть, тебе переехать в другой город? — посоветовала я.

— Надеюсь, мама одумается. Поэтому я хотел бы тебя кое о чем попросить…

Ну да, я должна выступить в роли живого укора. Вот только не знаю, подействует ли это на маму. Она стала какая-то непредсказуемая.

— Хотя бы попробуй, — попросил папа и полез в карман пиджака. — Кстати. Из-за сумасбродств Кристины я совершенно забыл о тебе. Я даже не знаю, как ты финансово справлялась эти несколько месяцев.

— Неплохо благодаря твоим переводам.

— Моим переводам? — Он сделал большие глаза; такие же, наверное, у него были, когда он узнал о мамином романе. — Я не посылал тебе никаких денег.

7.05. Если не папа, то кто же? Мама — нет. Она сама сказала мне это, когда я в первый раз посетила ее в новой квартире (название «берлога» подошло бы куда больше). А в дверях сунула мне в руку несколько сотен злотых от нее и ее нового, Мишки, порекомендовав обязательно купить фисташки в меду. Бабушка? Для нее я еще один персонаж «Капли любви». Причем эпизодический, так как в поле ее зрения появляюсь исключительно во время редких семейных торжеств. Дядя с тетей? Исключено. Наверное, они даже не знают, что я ушла из дома. Папа всегда старался сохранять видимость. Может быть, Даниэль? Пожалуй, нет. После нашего расставания он вряд ли прислал бы мне деньги. А они пришли ровно через неделю после того, как я оставила ему книжку. Разве что он чувствует себя виноватым.

— Нет, он не похож на человека, у которого могут быть угрызения совести только потому, что он разочаровал робкую девчонку, — вернул меня на землю Ирек, мастеря что-то глубоко под столом. Кажется, он подключал новый принтер.

— Тогда кто? Кто-нибудь из нас навряд ли. Ты едва сводишь концы с концами. То же самое Виктория. Милена платит за электричество, газ и телефон. А Мария…

— Такая проза, как выслать деньги голодающей подруге с соседнего матраца, ей даже в голову не пришла бы. Другое дело — расчувствоваться, глядя фильм об экзистенциальных проблемах молодежи из Беверли-Хиллз.

— Тогда я не знаю.

— А я тем более. Какое-то время я подозревал мою бабушку, потому что она любит помогать другим. Но это не она. Она сказала, что уже спонсирует кого-то. Кажется, молодого мужчину.

— Мне приходит в голову только одно, — сказала я. — Филипп. Человек, который способен справиться с любой проблемой.

ВТОРАЯ НЕДЕЛЯ МАЯ

Устав от загадки денежного перевода, я наконец выбралась к маме. Ее возлюбленный, к счастью, был в лесу.

— Я пришла с миссией, — начала я прямо с порога. — Может быть, ты еще раз обдумаешь свое решение…

— Ты говоришь прямо как отец, — прервала меня мама. — Тут нечего обдумывать.

— Папа пообещал, что изменится, — не сдавалась я. — Он может посвящать тебе каждый день на два часа больше. И вы чаще будете ходить в театр.

— Небогатая у него фантазия, — хмыкнула мама. — Ни на что больше его не хватило?

— Он сказал, что это должно доказать тебе силу его чувств.

— Безумная сила, — рассмеялась мама. — Два часа занудных разговоров в день и театр по субботам. Колоссально.

— А чего бы ты еще хотела? — спросила я.

— Не знаю, — пожала она плечами. — Пусть он еще почитает биографии знаменитостей. И увидит, как мужчины боролись за любовь женщины. Например, поклонники Айседоры Дункан впрягались в ее экипаж.

— Если тебе это так нравится, — повысила я голос, — то, может, тебе поменять своего медведя на пару гнедых скакунов?

— Ты спросила меня, чего бы я хотела, и я привела тебе пример, — сказала мама, наливая себе кружку подогретого меда. — Хочешь еще?

Я кивнула. С удовольствием узнаю, что по вкусу моей шальной мамочке.

— Ну скажем… А, вот пожалуйста: муж Фриды Кало на похоронах ел ее пепел. Вот это любовь.

— Но ты ведь живая, — заметила я.

— Да, и только теперь по-настоящему это чувствую.

— Да, знаю, ты уже говорила. Только вот не понимаю, как ты смогла так несправедливо обойтись с папой. После двадцати семи лет! — выложила я на стол последний аргумент.

— Теоретически я могла бы подождать с этим еще год или два, — сказала мама. — Только зачем? Чтобы отметить жемчужную свадьбу?

— Но ведь ты же любила папу! — крикнула я.

— Любила? — удивилась мама. — Просто мы встретились в кафе. Потом он пригласил меня в дансинг, а там уже все само пошло.

— Но должна же была быть хоть какая-то причина, по которой ты выбрала именно его!

— Конечно, — согласилась мама, сделав глоток. — Прическа.

— Что прическа?

— У твоего отца была прическа, как у Друпи.

* * *

А если бы у него была прическа, как у Джеймса Бонда, то что? Меня не было бы на свете? Так кто же я? Дурацкая случайность? Жертва моды? И вообще, кто этот Друпи?

* * *

— Один из представителей итальянского диско наряду с Альбано, Пупо и Макарони, — объяснил Ирек. — Я знаю это, потому что бабушка была когда-то поклонницей этого жанра.

— Похоже, что моя мама тоже. И только поэтому она вышла за папу. Я уже сама не знаю, кто я такая, — пожаловалась я.

— Вижу, у тебя та же проблема, что у Данни из фильма «Пирл-Харбор», — вздохнул Ирек. — Он это так сформулировал: «Сам уже не знаю, кто я. Выгляжу героем, но героем себя не чувствую».

— Потрясающая скромность. — Я тут же представила себя говорящей, что выгляжу героиней.

— Ну да. Взгляни на себя. Он, кстати, мог бы получить «Оскара» за абсурдное нагромождение патетических текстов. Но нас, в сущности, это не должно удивлять. Как сказал Воннегут устами одного из своих героев, почти в каждом фильме и в других произведениях содержится предпосылка, что война — это ад, но она необходима, чтобы превратить мальчика в настоящего мужчину.

— Интересно, — пробормотала я, листая журнальчик для любителей компьютерных игр.

— Ну, у Курта есть тексты и получше. Моя сестра могла бы много чего процитировать, потому что она любит Воннегута.

— Да нет, я не о том, — сказала я.

— А о чем?

— Когда ты цитируешь чужие высказывания, меня это нисколько не раздражает. Ты называешь автора… и, кроме того, не чувствуется, что ты этим хвастаешь.

— Хвастаю? Чем?

— Тем, что ты много читал и способен воспроизвести фрагмент текста. С Даниэлем, сам понимаешь, другой случай.

— Вишня, а может, дело вовсе не в цитатах? Может, ты просто искала какой-нибудь повод?

ПОЧТИ СЕРЕДИНА МАЯ

У меня важное поручение. Нет, речь идет вовсе не о том, чтобы склеивать черепки, оставшиеся от брака моих родителей, а об элементарном родительском собрании в школе Милоша. Он целую субботу умолял меня сходить на него.

— Понимаешь, Косточка, — он потер покрасневшие от пыльцы глаза, — в последнее время у меня выскочило несколько четверок. Сама понимаешь, что это значит для ребенка, которого считают гениальным.

Знаю. В лицее по этой причине я хотела совершить самоубийство, съев целую упаковку витамина С. Все кончилось болями в желудке и лимонно-желтой мочой.

— Я эти четверки исправлю, — уверял он меня, — но сейчас просто не хочу нервировать маму. Тем более что ее вроде бы собираются в очередной раз повысить, и она страшно волнуется.

— Надо думать, ты мне это говоришь не без причины, — высказала я догадку.

— У нас будет родительское собрание. Сходи, а? Один-единственный раз.

— И как я там должна представиться?

— Да никак. Наша классная не требует подробных объяснений. Как только она произнесет мою фамилию, ты просто скажешь «здесь» — этого будет достаточно. Потом выслушаешь несколько дурацких замечаний, возьмешь табель с оценками, и на этом конец.

* * *

Ну как я могла не пойти? Я отправилась к нему в школу сразу после упражнений по основам высказывания абсурдных взглядов. В класс я вбежала с небольшим опозданием и уселась на первую парту, потому что все остальные были заняты взволнованными папочками и мамочками. Но немало было и представителей более молодого поколения, а может быть, просто репетиторов, интересующихся успехами своих воспитанников.

— Ты за кого пришла? — ткнул меня шариковой ручкой парень с соседней парты.

— Милош Янечко, — шепнула я как можно тише, чтобы не привлекать внимания учительницы.

— А я за Асю Витовскую. Подтягиваю ее по физике. Ее родители в заграничной командировке уже больше полугода, а бабушка прийти не смогла, потому что ей надо быть на собрании общества игуановодов, ну, это которые игуан разводят.

— А я за семью Петрека Мацейки, — сообщила девушка с парты позади нас. — Он схватил несколько четверок и боится реакции своего амбициозного папаши.

— Пожалуйста, потише, — попросила классная, обведя нас утомленным взором заслуженного педагога. — Итак, приветствую всех собравшихся и… — она глянула на часы, — перейдем прямо к конкретике. Может быть, сделаем так: я пойду по списку и раздам табели с оценками. Адамский Войцех.

Со второй парты у окна поднялась невысокая брюнетка:

— Здесь.

— Хорошо, — пробормотала классная, что-то черкнув в своем кондуите. — Итак, что мы имеем… Подделка записок от родителей по поводу отсутствия в школе, разбил аквариум с вуалехвостами. Деньга вернул. И все. Следующий — Бернаж Марек!

— Я, — выдавил из себя бородатый мужичина. Наконец-то родитель, хотя полной уверенности нет. Быть может, Бернаж Марек послал на родительское собрание соседа.

— Отлично. Замечаний нет, — объявила училка, а представитель Марека вздохнул так, что шевельнулись листки на учительском столе. — Цебуляк Анна. Отсутствует? В таком случае следующая Дубель Доминика.

— Интересно, что натворил мой ученичок, — шепнула соседка по парте. — Только бы не пришлось мне платить за какой-нибудь аквариум.

— А моя зимой сделала на школьной террасе снеговика, — сообщил репетитор Аси Витовской, — а на нос-морковку нацепила листок с надписью «Директор».

— А мой Петрек дал в газете объявление о кастинге для «Большого брата», и в восемь утра перед школой собралась такая толпа, что пришлось отменить три первых урока, — вздохнула жертва Мацейки.

— Дорогие родители, еще раз прошу вас: соблюдайте тишину!!! — рявкнула классная так, что мы все сжались, как первоклашки. — Благодарю вас. Янечко Милош.

— Это я, — вскочив, отрапортовала я, — то есть… здесь.

— Хорошо. Что у нас тут…

Я почувствовала себя, как ученик, дожидающийся оглашения так называемого дополнительного вопроса. Такой вопрос, как известно, должен позволить учителю с чистой совестью влепить ученику единицу.

— Милош ироничен. Задает язвительные вопросы. А на просьбу дать дневник для записи замечания отвечает: «Смысла нет, потому что моя мама замечаний не читает, а я давно уже нечувствителен к критике».

Багровая от стыда, я схватила табель и вернулась на свою парту. А когда немножко пришла в себя, взглянула на оценки. Три четверки среди моря двоек и троек. Я увидела даже две единицы. Ничего себе!

* * *

— Перестань кричать! От твоего крика оценки у меня лучше не станут, — резонно заметил Милош, причем достаточно спокойно для одиннадцатилетнего ребенка, уличенного в обмане.

— Ты же говорил, что у тебя только три четверки! — орала я по телефону.

— Так у меня правда всего три четверки.

— А остальные? Двойки и единицы?

— Ты из-за них так кипятишься? — удивился Милош. — Оттого что реальность не соответствует твоим высоким ожиданиям?

— Мальчик! Циничные замечания оставь для своих друзей по детской площадке! — прорычала я. — Лучше подумай, как мы сообщим это твоей маме.

— А я и не собираюсь сообщать, — сказал Милош. — Я не вынесу разочарованного выражения ее лица, когда она узнает, что ее сын вовсе не гений.

— Меня удивляет, как она могла так долго заблуждаться. Она что, не заглядывала в твои табели?

— Раньше у меня были более покладистые репетиторы, — признался Милек. — Они писали за меня домашние работы. А потом пришла ты, и это кончилось.

— Я тебе уже объясняла почему.

— Да, я помню: «Если тебя всюду возят, то ты перестаешь ходить, так как тебе не нужно пользоваться ногами. А потом ты уже не сможешь, даже если захочешь».

— Вот видишь, — обрадовалась я. — Запомнил! Я хотела, чтобы ты пользовался ногами, пока еще не поздно.

— Все это прекрасно, — вздохнул Милош, — только вся беда в том, что уже два года как у меня нет нижних конечностей. Поняла?

СЕРЕДИНА МАЯ

— И что мне теперь делать? — вслух размышляла я. — Хуже всего, что двойки у Милоша по испанскому и английскому. Как я это объясню его матери?

— Ты что, не знала, как у него с этими языками? — удивилась Мария.

— Он утверждал, что все в порядке. Со всем, что я ему задавала, он разделывался в два счета. Откуда я могла знать, что в школе у него так плохо?

— Бедный мальчонка, — бросил Травка. — Хорошо, что в этом возрасте человек не заглядывает далеко вперед. Он еще не знает, что его ждет в июне.

— Перестаньте! — Я схватилась за голову. — Что мне делать?

— Давай я ей скажу, — предложил Филипп.

— Как это ты?

— Нормально. Пойду и скажу. Мне это нетрудно.

— Так, может, пойдем все? — предложила Миленка, тронутая отвагой Филиппа. — Или хотя бы проводим тебя до забора.

НА ДРУГОЙ ДЕНЬ

Пошли все. То есть все, кроме Ирека, потому что он, напуганный своими достижениями в науке, превозмог неприязнь к гаданиям и решил навестить бабушку. Вернется завтра, разве что ворожба окажется неблагоприятной.

В соответствии с предложением Миленки мы проводили Филиппа до самой ограды под недоверчивыми взглядами потных охранников.

— Так идти мне с тобой? — в сотый раз спросила я Филиппа.

Он покачал головой:

— Сам разделаюсь.

Охранники, услышав слово «разделаюсь», сжали пудовые кулаки. Филипп без колебаний подошел к ним. Сказал им несколько слов, которые явно подействовали, так как они разрешили ему войти в пещеру льва. Спустя минут десять он вышел, провожаемый дружескими улыбками расслабившихся стражей.

— Ну все, — сказал он. — Пошли по пиву? Тут недалеко есть отличная забегаловка. Когда-нибудь у меня будет такая же.

— Как прошло у Милоша? — допытывалась самая заинтересованная, то есть Милена. Я слова не могла выдавить.

— Нормально. Но, используя лексику реклам прокладок, молодого человека ждут так называемые критические дни.

— Что ты сказал его матери?

— Правду. Что за мнимой гениальностью Милоша кроются работы, написанные бедными или алчными репетиторами.

— О боже! — простонала я.

— Пока что сотрудничество с тобой будет приостановлено, — сообщил мне Филипп. — Мама Милоша ищет виноватых где только можно. Она даже вспомнила о безнадежных генах своего отсутствующего мужа.

— Может, мы все-таки пойдем выпить пива, — бросил Травка, видя выражение моего лица. — Я ставлю.

* * *

— И что ты теперь будешь делать? — поинтересовалась Мария.

— Пока ничего, справляюсь. Благодаря переводам от святого Миколая.

Позавчера я получила очередной и часа два боролась с мощной волной угрызений совести.

— Помирилась с папой? — обрадовался Травка. — Я со своим тоже.

— Видим, видим. — Ендрек указал на пиво. Уже третье за вечер.

— А я не знала, что у тебя были плохие отношения со своим автором, — заметила Мария. — Ты только говорил, что он в постоянном поиске.

— Да не было никаких отношений. Как говорят в «Династии»: «Мы иногда встречались на приемах у Рокфеллеров», — уточнил Травка. — Но неделю назад отец открыл, что во мне смысл его жизни. И позвонил. Остальное вы знаете.

— Знаем, знаем. — Филипп поднял кружку. — Самое интересное, что родители всегда так говорят, когда у них худо на службе. Когда моего вышибли из проектного бюро, он двое суток ходил по комнате, твердя, что это еще не конец света. «У меня есть дети, это главное», — говорил он. Жаль, что вспомнил он про это только тогда. Потому что раньше он до полуночи не вылезал из конторы. Вахтер однажды принял его за привидение и чуть не лишился чувств.

— Кто сейчас еще верит в привидения? — удивилась Мария, до третьего февраля почитательница всего сверхъестественного и сериала «Секретные материалы».

— Я не верю, но боюсь, — призналась Миленка. — Особенно вампиров.

— Я верю, — сказал Травка. — Болек рассказывал мне, что когда умирает его любимый пациент, то обязательно снится ему. Приходит в темно-синем костюме и благодарит за заботу. Потом прощается, и утром Болек уже знает, что тот отошел.

— А вот мне, — сообщил Ендрек, — сны почти никогда не снятся, но, если мне приснится зеленая вода, я точно знаю, что меня ждут неприятности. Вот как раз сегодня она мне снилась. Зеленая, как тот дым, который ты, Травка, производил. Так что я немножко беспокоюсь.

— Ну, может, в этот раз ничего не будет, — утешила его Миленка.

— Слушайте, а где моя сумка? — Филипп стал ощупывать свой стул.

— Привидения украли или невидимая рука, — засмеялся Травка и вдруг умолк. — Ой! И моего рюкзака тоже нет.

— Моего тоже, — произнес совершенно убитый Ендрек. — А у меня там были деньги за хату и все документы.

— Вот и сбылся твой сон о зеленой воде, — заметила Виктория. — Моей сумки тоже нет.

* * *

Покуда мы рассуждали, существуют или не существуют духи, таинственные силы изъяли у нас три сумки, два рюкзака, один мобильник и шесть комплектов документов. А также две тысячи пятьсот тридцать злотых. Зачем духу столько денег?

ЮВЕНАЛИИ[19], ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

— Этот дерьмовый мир становится все более материалистическим, — объявил Травка. — Даже духи воруют.

— Я так и знал, что что-то произойдет — сообщил Ирек, выслушав наш рассказ. — То есть бабушка мне сказала. По картам у нее вышло, что кто-то из моего дома потеряет кучу денег.

— Не один кто-то. Все потеряли, кроме Марии. У Марии с собой был только медный кулон да несколько весьма туманных, но дерзновенных видений будущего.

— Мария она и есть Мария, — заметил Ирек. — Ее щедрость началась и кончилась на гуру. Иногда меня мучает вопрос, почему она позволила ему обдирать себя.

— Может, по принципу нашла коса на камень, — высказала предположение Милена.

— А я думаю, что чокнутый шляпоносец на несколько минут приоткрыл ее подлинное «я», — сказал Травка. — А потом ушел, захлопнув дверь и забрав ключи от внутреннего мира Марии. И теперь уже никто не сможет туда проникнуть.

Мы сочувственно посмотрели на Травку.

— Ну чего так уставились? — залившись краской, буркнул Травка. — Думаете, разлюбить — это так просто? Достаточно щелкнуть пальцами, и все?

— Да видим, что нет, — ответила Миленка. — Жаль только, что лучшее в нас достается тому, кто этого совсем не заслуживает.

— Что, снова не то? — огорчилась Виктория. — А Филипп казался мне таким хорошим.

— Да он и есть хороший. Только обычная девушка вроде меня у него не имеет никаких шансов.

— Откуда ты знаешь? Это он тебе сказал?

— Да я сама это вижу. Он вообще не обращает внимания на то, как я выгляжу. Не интересуется, почему у меня розовые пряди в прическе, и не удивляется, что моя татуировка вовсе не мешает мне читать книжки.

— Нас это тоже не удивляет, — заверили ее мы.

— Вначале-то по-всякому бывало. — Милена бросила многозначительный взгляд на Марию, отчего та смущенно покраснела. — А Филипп ни разу ничего не сказал о том, как я выгляжу. Ни разу.

— И тебя это беспокоит, — догадался Травка.

— Сама не знаю. Беспокоит или притягивает. Дело в том, что у него потрясающе рафинированный вкус. Фарфоровая Николь Кидман, феноменальная Джулия Робертс. Я рядом с ними выгляжу как ярмарочная прянично-шоколадная кукла.

— Вкус! Подумаешь! — фыркнул Ирек, распечатывая курсовую работу для Виктории. — Мне вот тоже очень нравится Амелия, ну и что? А ходил я с девушкой, которая спокойно могла бы сыграть Шрека. К тому же она меня бросила. Поэтому временно я предпочитаю виртуальных монстров. По крайней мере тут я решаю, когда закончить свидание.

— Наверно, это единственный плюс таких свиданий, — промолвила Виктория. — Если не считать конъюнктивита, благодаря которому ты получил освобождение от физкультуры.

— Ну, из-за Кидман я бы переживать не стал, — заметил Травка. — Мне вот раньше нравились эфирные русалки в пастельных нарядах, а влюбился я… сами знаете.

Знаем. Как когда-то очень точно выразился Ирек, Мария выглядит словно полярная ночь без намека на приход весны.

ЮВЕНАЛИИ, ДЕНЬ ВТОРОЙ

Готовимся идти на концерт. Ребята тоже, особенно Травка. Уже с неделю он ходит в «Алхимию». Ему, как он говорит, необходимо сделать прививку. Чтобы потом не страдать из-за синдрома следующего дня.

— Потому я уже неделю делаю вливания, — объяснил он, вливая в себя вторую кружку пива. — Так в котором часу отправляемся?

— Мы подгребем позже, — сказала Виктория. — Хотим заглянуть в студгородок. Ендрек говорит, что будет отличная дискотека.

— А мне нужно заскочить к маме, — сказала я. — Так что мы встретимся на месте, то есть у сцены.

— У сцены? — иронично переспросил Травка. — Как-то раз я уговорился так вот встретиться на концерте «Племяшей». У сцены то есть. Ну и как дурак бродил там все время, вместо того чтобы беззаботно оттягиваться. Давайте лучше уговоримся у сетки. Ну так как? Может, в девять?

2130. Я предъявила билет, прошла через воротца мимо охранников в черной форме. Они как раз перетряхивали рюкзак длинноволосого парня в джинсовых клешах. А на меня даже не взглянули. Трудно восхищаться высоким IQ, если он прячется в невзрачном теле гномика. К счастью, у меня нет таких проблем, как у Миленки.

Я побрела дальше, обходя лужи, над которыми поднимался пар. Вот и сетка длиной в несколько десятков метров. А около нее множество людей. Потных, по пояс голых, вымазанных гуашью и грязью. И как мне тут найти Травку и всех остальных наших? Если они вообще меня дожидаются. Вдруг ко мне подбежал татуированный блондин с колечком в левом соске и, прежде чем я успела заслониться, проехался мне по лицу измазанной грязью ладонью.

— Это чтобы взбодриться! — крикнул он мне прямо в ухо. — Веселись, малышка! Ювеналии!

Я инстинктивно отступила в сторону сцены, к танцующим группам. Я люблю толпу. В толпе не надо выпендриваться, стараться выделиться, блистать остроумием и интеллектом. Всем безразлично, что джинсы у тебя по колено в грязи, в блузке дырка (результат столкновения с чужой сигаретой) и вместо «Кензо» от тебя несет пивом (результат столкновения с чужим пластиковым стаканом с пивом). Толпа окружает тебя, защищая и позволяя на минуту забыть о себе. О том, что было и будет. Потому что важно только то, что здесь и сейчас. То, что ты можешь кричать вместе со всеми: «Хей, вам неясно, что в мире нет у вас власти?» И хотя бы миг в это верить.

Минута перерыва и глоток пива, от всего сердца предложенного худощавым блондином в клетчатой рубашке, и вот уже настала пора «Водки». «Построили заводы, придумали машины и гонят, гонят водку, все больше, больше водки. Ведь им же это важно, чтоб ты себе вредил, чтоб ты забыл, как думать, сам шагу не ступил», — поем мы вместе с Казиком и на несколько минут становимся толпой ярых врагов алкоголя. Что не мешает нам прихлебывать из пластиковых стаканов. А этот блондин очень, очень даже ничего. Мало того что внешне он копия Рейнарда из «Брейнсторма», так еще позволил мне выпить почти все его пиво. А сейчас спрашивает, хочу ли я к нему на плечи. Еще бы! Тем паче что сейчас исполняется моя любимая «Арахья». Я забираюсь на блондина, запачкав ему рубашку, и смотрю сверху на толпу, показывающую свой разделенный стеною дом, где «здесь слева ванная, здесь справа кухонька». Я тоже показываю, а вместе со мной Казик и блондинка в зеленом топе. Она сидит на плечах у своего парня, поводит руками, а в волосах у нее экзотические цветы прямо как у Селины из песни.

Я даю знак блондину, чтобы спустил меня на землю. Двух песен вполне хватит.

— Спокуха, я практически ничего не почувствовал. — Блондин улыбнулся, отбрасывая со лба белокурую прядь. — Но если хочешь попрыгать, то давай.

И мы прыгаем под «Когда нет детей» и во все горло поем: «Когда детей нет в доме, ведем себя мы плохо!» Интересно, а мои родители хоть когда-нибудь вели себя плохо? Стоп, стоп, какие родители? Существует только то, что здесь и сейчас. Я, толпа, от которой идет пар, Казик в оранжевой футболке. И блондин с острыми ушами эльфа и улыбкой Рейнарда тоже. «Голубые джинсы, соломенные шляпы. Водопад и солнце, облака, поля. В рюкзаках все больше новых впечатлений. Королева жизни подле короля». А когда он запел «Ане», я почувствовала, что больше не хочу дожидаться идеальной любви. Я хочу ждать конкретного мужчину. Хочу ему наконец сказать: «Твой взгляд огнем мне душу жжет. Когда в глаза твои гляжу, горит восход».

Отзывчивый блондин еще раз поднял меня на плечи и мужественно выдержал до конца, приплясывая под «Пане Владек, вам не страшно». А потом пошел за пивом. Исчез он как раз тогда, когда Казик закончил концерт.

— Нет, так нельзя, — сказал парень рядом со мной. — Он должен спеть «Польшу». Без этого ювеналии не ювеналии.

И Казик спел. А когда мы пели припев: «Польша! Живу я в Польше, живу я в Польше, я здесь живу, я здесь живу!» — то свято верили, что наше место и впрямь здесь. В этой бедной, запущенной маленькой стране, где жизнь порой бывает такой уродливой, что глазным яблокам впору полопаться.

Казик закончил — и ливень хлынул с небес. Все двинули — кто в уютный свой дом, кто на холодную квартиру, кто на жесткую общежитскую койку. В этом хаосе, когда меня то и дело толкали бегущие люди, я даже не подумала поискать блондина. Должно быть, он сейчас тоже убегает от дождя, выпив наскоро свое пиво. И возможно, даже радуется, что ему никого не нужно ни угощать, ни держать на плечах, ни спрашивать: «Мы еще встретимся?»

ЮВЕНАЛИИ, ЗАВЕРШЕНИЕ

— Мы так и не дошли туда, — ответила на мой вопрос Милена. — Потому ты и не смогла нас найти.

— Нас задержали выборы самой симпатичной девушки филфака, — пояснила Мария, — но об этом лучше всего тебе расскажет сама виновница торжества.

— Да перестань, Марыся, — покраснев, смущенно бросила Виктория. — Не о чем рассказывать.

— Есть, есть о чем, — не отступала Мария. — Ты же стала первой вице-мисс.

— Ну да? — обрадовалась я. — А какие-нибудь профиты от этого есть?

— Несколько фотографий, букет цветов и резиновая надувная кукла мужчины вместо традиционного медвежонка, — перечислила Виктория. — А также комплекс смешанных чувств.

— А как получилось, что ты приняла участие?

— Меня вытолкнули, — извиняющимся тоном объясняла Вика. — Им не хватало девушек, и они пригласили желающих из зала. И тут Ендрек поднял мою руку и крикнул, что есть желающая. Шутник.

— И что?

Вика пожала плечами:

— Да ничего. Не буду же я драться с амбалом. Я сняла очки, отдала их Ендреку и поднялась на сцену. А вы ведь знаете, что без очков я совершенно другой человек. Во мне взыгрывает отвага. Я никого не вижу и потому не смущаюсь.

— Точно, — подтвердила Миленка. — По тебе не видно было, что ты трусишь. Ты профессионально сработала в этом шоу.

— Она была на шаг от победы, — добавила Мария. — Если бы не этот дурацкий кабель, мы сейчас жили бы в одной комнате с мисс факультета.

— А что за кабель?

— Да лежал там на полу, я его не заметила. Во время самбы зацепилась ногой, и победа уплыла.

— И так все было классно, — заявил Травка. — И потом, второе место — это ведь гораздо лучше.

По мне, так совершенно точно. Потому что второе место дает примерно то же самое, что толпа или шапка-невидимка. Позволяет стать незаметной для остального мира. И спокойно заниматься своим делом.

— Когда же наконец придет твой кузен? — вдруг нетерпеливо бросила Мария. — После дискотеки у меня страшно болит сердце.

— Где именно? — услышали мы знакомый хмурый голос, а через несколько секунд увидели и хмурого обладателя этого голоса. — Где ты чувствуешь боль?

— Здесь, слева, в районе ребер. Просто жутко колет, — жалобным голоском промолвила Мария. — А вдруг это инфаркт?

— Да ну, — махнул рукой Болек. — Грудь у тебя болит, а не сердце.

— Точно? — допытывалась Мария, не до конца поверившая в правильность поставленного Болеком диагноза.

— Ты ноешь, как некоторые старушки. Скучно им становится после «Новостей», и вот они начинают выискивать у себя болезни. А потом звонят с готовым диагнозом. Что у них слизистая оболочка желудка оторвалась и движется в направлении двенадцатиперстной кишки или что ребро давит на левый желудочек сердца.

— И что же ты?

— Еду и, если есть время, выслушиваю. Только это я и могу сделать, чтобы повысить их так называемое качество жизни, — вздохнул Болек. — Ну, кто следующий?

— Может быть, я? — Я показала пальцы на ногах. — Я была на ювеналиях в босоножках. Ну и немножко попрыгала в жуткой толпе.

— М-да… — Болек с удовлетворением смотрел на мои посиневшие ногти. — Босоножки для такого концерта не самая лучшая обувь. Выглядят они, конечно, кошмарно, но, может быть, мы обойдемся без ампутации ступней.

Я инстинктивно поджала распухшие пальцы.

— Шутка. — Он улыбнулся, как обычно, левым уголком губ. — Сейчас я тебе выдам мазь, и дай ногам пару дней отдохнуть.

— Это значит, я не смогу выйти из дома? — огорчилась я.

— Почему нет? Сможешь. Если умеешь ходить на руках.

И ПОСЛЕ ЮВЕНАЛИЙ

Я выдержала уже целых два дня. Сижу в кухне-ванной, с завистью наблюдаю за котярами, греющимися на майском солнышке. Я бы тоже полежала на травке в старом садике за нашим домом. В последний раз я там лежала почти год назад. Вроде бы и недавно, а ощущение, будто за это время я наполнила воспоминаниями как минимум две большие поллитровые кружки.

— Обуяли печальные мысли? — поинтересовался Филипп.

Он только что заглянул к нам узнать, как Миленка. Уселся в кухне и терпеливо ждет, когда я перестану пялиться в окно.

— Значит, нас двое таких, — сказал он, услышав мой утвердительный ответ.

— А ты-то чего? — удивилась я. — Милена говорила…

— Милена… — Он уставился на каменные плитки пола. — Такой девушке занудный мямля не нужен. Рядом с ней должен быть человек, заряженный положительной энергией. Победитель. Визионер. Человек, Который Способен Устроить Все. Вот я и стараюсь быть таким.

Ну, это-то у него неплохо получается. А вот как с остальным?

— На нее ничего не производит впечатления, — признался он, нервно общипывая уголок клетчатой кухонной клеенки.

— Нет, кое-что точно произвело. Рассказы о Николь Кидман и Джулии Робертс.

— Правда? — обрадовался он.

— Вот только не знаю, есть ли тут повод для радости. Миленка страшно переживает, что она не в твоем вкусе.

— Господи! — Он нервно оторвал большой лоскут клеенки. — А я ведь только хотел показать ей, что она вровень со звездами. Хотел, чтобы она подумала: «У Филиппа такой прекрасный вкус, и он выбрал меня. Это замечательно».

— К сожалению, мысли Милены пошли совсем в другом направлении. Она считает, что у тебя слишком хороший вкус, чтобы ты мог долго встречаться с ней. И все время думает о том, чтобы с тобой расстаться.

— Господи! — Он оторвал очередной кусок клеенки, сунул в рот и стал жевать, точно резинку. — Что же мне теперь делать?

И это говорит человек, который, похоже, способен уладить любую проблему.

ЗА НЕДЕЛЮ ДО ПРАЗДНИКА БОЖЬЕГО ТЕЛА

Я смотрела результаты теста и вдруг на доске объявлений обнаружила пугающий листок: «Студентка Вислава… срочно зайди в секретариат». В течение минут пяти я лихорадочно соображала, что может быть причиной этого срочного вызова. Наконец решила, что самым разумным будет попросту зайти и спросить.

— Слушаю, — тявкнула секретарша, всецело поглощенная предвечерним макияжем. — Сегодня я все закончила, никаких формуляров не даю. Май месяц на дворе, я тоже имею право что-то взять от жизни!

Я представилась и сказала, что пришла, так как увидела на доске объявлений записку.

— Так сразу и надо было сказать, — буркнула она, нанося на щеки толстый слой румян цвета «sexi pink», — а не стоять столбом и расходовать мое драгоценное время. У тебя там какие-то осложнения с курсовой. Кажется, ты украла тему у студентки Бедняжек. На прошлой неделе она подала жалобу.

— Это какая-то ошибка, — проблеяла я, не скрывая испуга.

— У студентки Бедняжек другое мнение! — рявкнула секретарша, выдергивая пинцетом волосок из родинки на подбородке.

— Но ведь в списке я стою перед ней!

Секретарша изобразила на лице удивление, и я пояснила:

— Ну, тут же в папке лежал лист, и мы записывали на него темы курсовых, которые мы предлагаем. Потом его засекретили.

— Вот именно, засекретили. Поэтому откуда ты можешь знать, что ты раньше? — осведомилась секретарша, подводя верхнюю губу красным контурным карандашом. — К тому же тот список неактуален, потому что он пропал. И теперь есть новый.

— Как это пропал?

— Обыкновенно. Студенты приходят, когда им хочется, роются, как курицы. Как я могу уследить за этим хаосом? Ну как?

Этого я не знала.

— И значит, в новом списке я после Зофьи Бедняжек? — на всякий случай удостоверилась я.

Она кивнула.

— Поэтому тебе нужно объясниться с куратором. Да, кстати. Еще одно, — вспомнила секретарша. — Приходил сюда однажды какой-то неуравновешенный человек. Назвался твоим отцом. И так кричал, что я уронила чашку. Мало того что пятно поставила на новую блузку, так еще и грудь обожгла. Бешеный какой-то!

Я схватилась за сердце. Кому-то сейчас здесь станет плохо и еще хуже.

— И что же теперь?

Секретарша беспомощно развела руками, а потом с улыбкой сказала:

— Придется тебе обратиться к куратору.

СПУСТЯ ДВАДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ ЧАСА И ДЕСЯТЬ СЕДЫХ ВОЛОСКОВ

После бессонной ночи я поехала к папе, чтобы узнать, чем он так результативно напугал грозную секретаршу.

— Не знаю, — ответил он, всматриваясь в ножик для сыра. — Не помню.

— Ты не помнишь, что говорил? — наверное, в первый раз в жизни я подняла на него голос. — Ты, который способен страницами цитировать биографии Мануэли Дендритовой и Фридерика Лимбового, не помнишь, что кричал у нас в секретариате?

— Я был тогда не в себе. На меня все это обрушилось так неожиданно. Ты не приехала на Пасху, а тут еще мама ушла…

— Но мама ушла в конце апреля, — вспомнила я, — а я обнаружила, что меня вызывают, только вчера.

— Может, оно провисело какое-то время. — Папа перевел взгляд на щипчики для льда. — Потому что я был у вас в конце апреля.

— То есть как это «у нас»? У кого?

* * *

— То есть у меня на факультете, — сказала Милена. — Две недели назад он ворвался в секретариат и объявил, что твой перевод на другую специальность был противозаконным, потому что тогда тебе не исполнилось еще восемнадцати лет. Ты должна была представить согласие родителей.

— Здорово, — убитым голосом протянула я и опустилась на расшатанный стул.

— Не знаю, здорово ли это для нас, — Миленка прикусила нижнюю губу, — но для секретарши СЭРБ точно здорово. Она жутко обрадовалась, что ее октябрьские подозрения оказались справедливыми. И она понеслась сообщить об этом куратору. А ты же знаешь, какой он службист.

— И что теперь будет? — испуганно спросила Виктория.

— Вероятней всего, я вылечу с большим или меньшим треском, — ответила Миленка, оглядывая свои икры. — Мне кажется или на самом деле левая загорела сильней?

— А что ты будешь делать, если вылетишь?

— Еще раз сдам куда-нибудь. Вика, ну посмотри. Правая, она какая-то желтая?

— И ты можешь сейчас думать, какого цвета у тебя икры? — удивилась Мария.

— Предпочитаю думать об этом, а не о своем безнадежном положении.

ДЕНЬ МАТЕРИ[20]

Я купила огромный букет ландышей, баночку меда и, подавляя в себе неприязнь к Медведю, отправилась к маме. Вручила ей цветы и мед.

— Это для… ну, сама знаешь, для кого, своего рода эквивалент трубки мира, — смущенно пробормотала я и с места в карьер перешла к пожеланиям: — Значит, желаю всего самого лучшего, настоящего счастья и…

— Не напрягайся, — остановила меня мама. — Просто обними меня и покрепче прижмись. Этого достаточно.

С минуту мы стояли, покачиваясь в медвежьем объятии. Только сейчас я поняла, как сильно мне этого не хватало все последние месяцы. Ее прикосновения. Заинтересованных карих глаз, которые сейчас были гораздо веселей, чем год назад. Рук, утративших красоту от многолетних хозяйственных занятий. Даже ее молчания.

— У тебя опять старая прическа, — сказала я.

— Читала рассказ?

— Папа дал. Он очень страдает.

А вот надо ли было это говорить?

— Знаю. Но ничем помочь не могу. Предлагать в подобной ситуации дружбу было бы в некотором смысле издевательством. Тем паче что за четверть века нам так и не удалось наладить даже товарищеские отношения.

— Ты могла бы попробовать вернуться, снова его полюбить…

— Дорогая моя, жизнь не складывается так, как хотелось бы сценаристам мыльных опер. Я не вернусь, и это окончательно.

— Ему будет нелегко.

— А кто сказал, что всегда должно быть легко и удобно?

— Он говорит, что ему не хватает тебя.

— Ну так пусть наймет уборщицу, кухарку и садовника. И раз в неделю включает себе телевизор, — отрезала мама, глотнув карамельного пива. — Вишня, неужели ты не можешь примириться с тем, что я больше не хочу той жизни?

— Я работаю над этим, но… для всех нас это было так неожиданно.

— И подумать только, что, если бы не твой бравурный уход из дому, я до сих пор гнила бы в нашей унылой гостиной.

БУРНЫЙ ПОНЕДЕЛЬНИК

— Что ж, я была права. — Миленка плюхнулась на кухонный стул. — Сегодня мне предложили забрать документы.

— Может, я попробую уладить, — Филипп отважно играл свою роль Специалиста по Трудным Делам.

— Поздно. Я уже забрала их. По крайней мере не будет волнений с летней сессией.

— Чем я могу тебе помочь?

— Прежде всего прекрати кружить по кухне, потому что мне это действует на нервы, — прикрикнула на него Мария.

Филипп тут же сел и принялся общипывать клеенку.

— Милена, что я могу сделать?

— Оставьте вы меня все в покое! — крикнула она. — Особенно ты, Филипп.

— Ты уверена?

— Да, я хочу, чтобы ты наконец ушел! Тоже мне, жалеть он меня будет и оплакивать мою судьбу!

Без единого слова Филипп вышел, шаркая прямо как Чарли Чаплин.

— Терпеть не могу, когда меня жалеют, — попыталась объяснить этот свой взрыв злобы Миленка.

— Знаем. — Травка потрепал ее по плечу. — Ну и что теперь? Может, пойдем вместе прогуляемся или в кино?

— Да нет, — помотала она головой. — Я и кино — две вещи мало совместимые.

МИЛЕНА И КИНО

Во-первых, приобретение билета и после входа в зал первое разочарование: расстояние до экрана. Или слишком маленькое (как правило, там, где экран оказывается огромным, как Планета Смерти), или слишком большое (особенно в кинотеатрах, где экран напоминает размером носовой платок). «Ладно, — думает Миленка, разыскивая свое место, — за опыт нужно платить. Отныне буду записывать, где какой экран».

Когда же она добирается до своего места, оказывается, что:

а) прямо перед ней сидит здоровенный простуженный неандерталец с только что сделанной перманентной завивкой (жаркой африканской, распространенной в американских полицейских фильмах середины семидесятых годов);

б) слева сидят два эксперта, которые смотрели фильм семнадцать раз и теперь пришли в восемнадцатый, чтобы с опережением пересказывать всем вокруг самые интересные фрагменты, а также сообщить, чем он кончится;

в) справа устроилась компания оголодавших подростков, которые весь сеанс будут с хлюпаньем сосать колу, хрустеть попкорном и палочками, а также шуршать пакетами в поисках китайских драже;

г) сзади уселся невротический ударник, который будет сообщать о своем напряжении, ритмично барабаня по спинке кресла Милены и опосредствованно по ее чувствительным почкам;

д) на ее месте сидит человек с гладко выбритым черепом и толстой золотой цепью вместо галстука. Человек, который не любит признаваться, что совершил ошибку. Даже такую ничтожную, как неправильное прочтение номера ряда.

Наконец Миленке удается сесть на свое место и даже отвоевать для себя один подлокотник. Она с тревогой ждет фильма. После получасового блока громогласных реклам наконец-то можно погрузиться в иную реальность. И тут начинается…

Второй ряд: раздражающее хихиканье двух возбужденных гимназисток, которые в первый раз пришли в кино с мальчиком.

Девятнадцатый ряд: кто-то забыл выключить мобильник и терзает весь зал мотивчиком из «Звездных войн».

Восьмой ряд: какая-то женщина жалуется соседям на свою агрессивную мамашу, бездушного шефа и завистливых белых мышек.

Милена перестает следить за действием фильма, сосредоточившись на безнадежной борьбе с безжалостной толпой дикарей. Она пробует шикать и покашливать, за что получает замечание от соседа с мохнатым перманентом. Тогда она переключается на невербальные средства, леденя взглядом ближайших соседей. Но через несколько минут ее соседи снова шуршат пакетами и чавкают, пожирая маслянистый попкорн. Миленке остается лишь смириться с ними либо демонстративно уйти, не дожидаясь конца фильма (каковой конец она все равно уже знает, благодаря предупредительным соседям слева).

* * *

— Ну, а кроме того, есть еще одна причина: в половине демонстрирующихся сейчас фильмов играет Николь Кидман. А в другой — Джулия Робертс, — добавила Миленка.

БУРНЫЙ ВТОРНИК

Миленка не выходит из дома. Сидит целыми часами на кухне, апатично глядя на телефон.

— Да позвони ему сама, — дала я совет.

— Я не стану навязываться знатоку женщин.

— Если бы он был знатоком, он не встречался бы с тобой, — утешила ее Мария, как всегда результативно.

— Вы обе преувеличиваете, — сказала Вика. — Филипп — обычный парень. Быть может, он упомянул эту Кидман, потому что хотел произвести на тебя впечатление.

— Я тоже так думаю, — присоединилась я к Виктории. К сожалению, ничего больше я сказать не могла, потому что Филипп попросил меня не рассказывать о нашем разговоре. Сказал, что сам все урегулирует.

— Может быть, — буркнула Миленка. — Но мне без разницы. Мне все без разницы. И ничто уже не огорчает. Даже то, что со вчерашнего дня я уже не студентка. Наконец-то я от всего избавилась.

Прозвучало это крайне уныло. Так уныло, что с минуту мы не могли ничего возразить.

— Так ты что, намерена вот так вот сидеть за этой обгрызенной клеенкой, — в конце концов нашлась Мария, — когда на улице такая погода?

— Я не люблю солнца, предпочитаю лампы в солярии.

— Да дело же не только в солнце. Посмотри на деревья, на бузину, на цветущие каштаны!

— А ты-то чего такая радостная? — поинтересовалась Виктория.

— Потому что весна! — ответила Мария. — А кроме того, вчера я встретила того режиссера. Ну, того самого, что предлагал тебе роль Золушки.

— Это который с белым кашне и перстнем?

— На этот раз он был без кашне, но с перстнем и массивным браслетом.

— Ну и ну. — Виктория покачала головой. — Богатенький.

— Ты будешь слушать или будешь упражняться в остроумии? — прошипела Мария, стерев улыбку с бледного лица. — Ну так вот. Сидела я вчера в парке, делала выписки к экзамену, и тут он сел рядом со мной и спросил, выступала ли я когда-нибудь на сцене. А потом сказал, что я как раз то, что надо для роли Золушки.

— Похоже, что из всех сказок Шарля Перро он знает только эту, — заметила Миленка, улыбаясь левым уголком губ в точности как Болек.

— Может быть. Но главное, что он взял мои координаты и пообещал позвонить в первых числах июня. Так что, если все пойдет хорошо, вы еще до конца каникул увидите меня на сцене. Ну что? Рады за меня?

БУРНАЯ СРЕДА

Сказочные перспективы Марии не произвели на Миленку никакого впечатления. Она по-прежнему сидела на кухне, перестала даже смотреть на телефон. Я решила действовать и с утра отправилась в универ. Отстояла очередь в секретариат и наконец предстала пред ясные очи самого главного человека на факультете. Секретарши. Она как раз кончила обрабатывать ногти. Сосредоточившись на этой ювелирной работе, она едва удостоила меня взглядом.

— Я пришла забрать документы, — пролепетала я.

— Как так? — вознегодовала она. — Без ничего?

— А что я должна принести?

Шампанское? Шоколадку? Большой баллон лака для волос?

— У куратора была? Чтобы выяснить?

— Я больше ничего не желаю выяснять, — выпалила я. — Я хочу получить свои документы! И немедленно!

Секретарша прервала маникюр и молча прошла к шкафу. С четверть часа она рылась в кипах папок. А я ждала, и меня всю трясло. Еще секунда, и я сбегу. Не выдержу.

— Пожалуйста! — швырнула она папку на стол. — Распишись здесь. И прощай.

* * *　

— Ну и для чего ты это сделала? — буркнула Миленка.

Мы сидели втроем на скамейке под каштаном. Виктории наконец удалось уговорить Милену вылезти из кухни.

— В знак солидарности. Теперь мы будем ехать с тобой в одной телеге.

Ну, а кроме того, мне уже хватит встреч в коридоре с небезызвестным ассистентом. Я думала, что　привыкну, но, видимо, теперь я не такая пластичная, как была раньше.

— Вниз по наклонной плоскости. На самое дно, — буркнула Миленка.

— И еще я хочу проучить папу, — продолжала я, не обращая внимания на мрачную реплику Милены. — Может, до него дойдет, что он натворил.

— Обычно редко доходит. — Рядом с нами плюхнулся Болек, предварительно пожав нам руки. — Что-то ты, Миленка, слегка выцвела по сравнению с прошлым разом.

— Да ты тоже бледноват, — заметила Виктория.

— Ничего, скоро все изменится. Летом нам в амбулаторию собираются купить кварцевые лампы.

— Серьезно? — оживилась Милена.

— Ну да. Были жалобы, что мы вызываем страх, особенно у детей. Ну и заведующий решил улучшить наш облик в глазах пациентов. Отсюда идея о кварцевых лампах. Что, поверили? Милые девочки, — с осуждением посмотрел он на нас, — у нашей больницы нет средств ни на что.

— А-а, — отреагировала Миленка. И это было все.

Болек внимательно взглянул на нее.

— Ну-ну.

— Она уже дня три в таком состоянии, — объяснила Виктория. — Ты мог бы ей как-нибудь помочь?

— Мог бы, — ответил он, сворачивая фунтиком обертку от чупа-чупс. — Достаточно было бы взять ее к моему пациенту Матушке. Этот человек уже десять лет после инсульта способен произнести один-единственный глагол «идет». На вопрос, что у него болит, он в течение пяти минут повторяет «идет, идет, идет», причем так интонирует, словно произносит нормальную осмысленную фразу. Очевидно, он не отдает себе отчета в том, что с ним что-то не так.

— Для него это, наверное, благо, — заметила я.

— Для него, наверное, но не для семьи… — Болек вздохнул, складывая из обертки крохотного голубя. — После часа пребывания у Матушки начинаешь радоваться тому, что можешь от него выйти. И начинаешь по-настоящему радоваться собственной заурядной жизни.

— Так отвези туда Миленку, — попросила Виктория. — Пусть поймет, как прекрасна ее жизнь.

— В общем-то я могу. — Болек посмотрел на чупа-чупсного голубя. — Вот только зачем? Кто сказал, что мы должны улыбаться двадцать четыре часа в сутки? И кто сказал, что состояние радостного удовлетворения лучше состояния грустной задумчивости?

ПРАЗДНИК БОЖЬЕГО ТЕЛА

Милена все так же пребывала в состоянии грустной задумчивости. Виктория вспомнила о надвигающейся сессии и помчалась в библиотеку. Мария наконец навестила свою тетю, втайне надеясь на небольшое вспомоществование. А я поехала к папе, чтобы рассказать ему о том, что я бросила учебу. На этот раз он сидел у себя в кабинете, внося правку в статью о недоразумениях в партнерском браке. Я постучалась, вошла и сразу перешла к делу. Если бы я была так же тверда и решительна полгода назад… Но вероятно, без опыта последних месяцев я по-прежнему была бы пугливой мышкой, которая способна только робко улыбаться.

— Скажи, Вислава, шансов на восстановление нет? — поспешил он убедиться.

— Нет, и главным образом потому, что я не хочу этого.

— Вот и прекрасно. Я с самого начала знал, что ПАВЛ — это гигантское недоразумение. Сейчас ты спокойно сможешь сдавать на СЭРБ.

ДЕНЬ ДЕТЕЙ

Я ждала Ирека, чтобы сообщить ему последние сведения насчет того, как обстоят дела у меня в семье и в доме, и вдруг в кухню вступила высокая стройная блондинка с глазами серны. Малина.

— Ну и жара, — простонала она и опустилась на табуретку. — Я едва дошла. Четыре остановки!

— А ты что, не могла доехать трамваем или автобусом?

— Пробовала, — вздохнула она, убирая со лба пряди влажных волос, — но давка была такая, что меня чуть не расплющили. В довершение всего у почты сели трое подростков. А ты же знаешь, как себя ведут подростки.

Я кивнула, дескать, да, знаю, но Малина все равно объяснила:

— Их все смешит. Смешно, что дождь идет. Смешно, что успели вскочить в последнюю секунду и никак не могут найти проездной. Хохот на весь автобус.

— Угу, — успела я сказать.

— Я все думаю, неужели и я была такая, как они?

— Могу тебя уверить: нет, — сообщил Ирек из глубины коридора. — Ну, что на этот раз произошло?

— Научный руководитель ворчит на бабушкины гадания. Считает, что они недостаточно конкретные.

— Так приукрась их, — посоветовал Ирек. — А как с любовью? Тоже кризис?

— Нет, и это начинает меня беспокоить.

— Начинает? — рассмеялся Ирек. — Да я уже два года как слышу, что ты ожидаешь кризиса.

— И все сильней нервничаю, Ирек. Даже думаю, что мне нужно уйти первой.

— Ну так уходи. Попробуй немножко побыть одна.

— А если потом он не захочет, чтобы я вернулась, — жалобным голосом произнесла Малина, — и я останусь одна-одинешенька? Больше никого не найду и буду коротать век одинокой старушкой?

— Не будешь. Заведешь себе электронную собачку из Японии, которая ластится, лает и прибегает, как только ее позовешь. Говорят, она производит фурор в американских домах погожей осенью. Старики в восторге от нее. Я видел по ящику.

— Замечательная перспектива, — оценила Малина. — Лучше скажи, что мне делать, и зайди сюда. Чего ты там прячешься в коридоре?

— Вот он я. Мне там нужно было обувь сложить. Привет, Вишня.

Я обернулась и наконец увидела Ирека во всей его протяженности. Передо мной стояла живая копия Рейнарда, только что волосы у этой копии были пепельные, а из-под них торчали остроконечные уши эльфа. «Господи», — подумала я, но произнесла лишь:

— Привет.

НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ

— Почему ты не сказал?

— Вначале я не был уверен, что это ты. Знаешь, волосы у тебя были заколоты, и ты вся была вымазана грязью. Кроме того, — добавил он, — после Нового года и твоего восемнадцатилетия у меня сохранились довольно туманные воспоминания.

— А потом?

— А потом, когда я узнал тебя по голосу, было как-то неловко. Непохоже было, что ты в восторге от моей внешности.

— Ты от моей тоже, — парировала я.

— А я никогда не выражаю восторга. Боюсь, что меня отвергнут. Но если бы я только знал, что уже несколько месяцев разговариваю с копией Амелии…

Если бы я только знала, что уже несколько месяцев разговариваю с копией Рейнарда…

— У меня нет короткой челки.

— Дело вовсе не в прическе. А в целом. Взгляд. Лицо. Фигура. И та же самая магия.

— Перестань, а то я начну краснеть. Терпеть не могу комплиментов. Просто-напросто ненавижу! Если только это не комплименты моему интеллекту.

— Хорошо, отныне я буду говорить только о твоем IQ, — пообещал Ирек. — Черт, телефон. Наверно, Малина.

Он кивнул в знак подтверждения, что говорит сестра, и нажал на кнопку «громко».

— Привет. Что опять случилось?

— Ничего. А что-то должно было случиться?

— Ты никогда не звонила мне с хорошей новостью, так что вполне могло.

— Когда-то должен быть первый раз.

— Вы обручились?

— Ты думаешь, что только об этом и мечтает интеллектуальная невротичка на пороге тридцатилетия? — фыркнула Малина.

— Ну, тогда не знаю, — сдался Ирек.

— Ладно, не буду тебя мучить. В прошлый раз ты спрашивал, существует ли что-то, что могло бы доставить мне радость. Так вот отвечаю: существует!

— Ну и?

— Выпуклые пупки вышли из моды!

— Ну и?

— А я в течение пяти лет переживала, что у меня не такой пупок, как у звезд MTV.

— Ты шутишь? Ты хотела иметь пупок размером с абрикосину? Нет, ты действительно слишком много смотришь телевизор.

— Но теперь я больше не переживаю. Потому что наконец-то мой пупок на острие моды!

* * *

— Она действительно такая пустая или просто страшно закомплексованная?

— Закомплексованная. Она все время страдает, что она слишком толстая, что некрасивая, что у нее тонкие волосы. Впрочем, они у нее и вправду тонкие, как, к сожалению, и у меня.

— А ее друг с этим не борется? Я имею в виду не с тонкими волосами.

— Я догадался, — улыбнулся Ирек. — Он пытался. Недавно мы взяли Малину на площадь Рынок и велели ей считать всех красивых девушек. За час она увидела всего четырех.

— Неделю назад мы с Миленкой так же развлекались в парке на Гродзкой. Только мы считали мужчин.

— И что? — не скрывая тревоги, спросил Ирек.

— Я и не знала, что люди такие уродливые.

— Это все влияние телевидения. Особенно музыкальных программ. Люди смотрят и думают, что на свете живут сплошь сексбомбы обоего пола, а потом выходят на улицу и не верят собственным глазам.

ПЕРВЫЙ ПОНЕДЕЛЬНИК ИЮНЯ

Снова нам удалось вытащить Миленку из дома. На этот раз в ближайший садик. Там нас должен был ждать Филипп. И он ждал, как и пообещал Иреку. Ирек просто молодец. Он способен поразить женщину не только на ювеналиях. Целых три дня он не играл в «Дьябло», а вместо этого выбрался со мной на длительную прогулку. А услыхав историю Филиппа, взял дело в свои руки и просто-напросто позвонил ему.

— Он будет сегодня в садике «Алхимии», — сообщил мне Ирек, положив трубку. — Остается только вытащить туда Милену, и все будет отлично.

* * *

Как всегда, он оказался прав. Увидев Филиппа, Милена сперва неуверенно остановилась на тротуаре. Мы уж думали, что сейчас она развернется и уйдет. Но в тот же миг в глазах у нее загорелись малюсенькие лампочки надежды.

— Николь Кидман не мой тип, — начал Филипп, вскочив из-за столика. — А уж тем более Джулия Робертс. Только ты одна.

— Точно? — Милена шмыгнула носом, недоверчиво взглянув на него.

— Точно. Я говорю то, что думаю. Такой я человек, — бросил он уверенным тоном, и лишь опытный глаз смог бы заметить, что он нервничает. Такой уж он есть, Филипп. Перед Миленой он вынужден изображать Сильного Парня из Вестерна.

— Если так, тогда прошу прощения, — протянула ему Миленка руку в знак примирения.

— Нет, это я прошу прощения, что так наглупил и что ты из-за этого огорчалась, — растрогался Филипп, но тут же справился с охватившими его чувствами и выпалил: — Ну, раз мы выяснили недоразумение, поговорим о важном деле. У вас только два, максимум три дня на подачу документов. Я навел справки.

ПЕРВЫЙ ВТОРНИК ИЮНЯ

У нас остался всего один день. Двадцать четыре часа на то, чтобы принять решение. Решение, которое может определить всю нашу жизнь.

— Я начинаю думать, а не попробовать ли еще раз на СЭРБ, — промолвила я, изгрызая мнимые заусенцы на левом большом пальце. — Нет, нет. Это всего лишь краткое мгновение слабости и остатки влияния папы. Господи, ну что же выбрать?

— Я попыталась бы сдать на историю искусства, — предложила Мария. — А потом вы откроете галерею и будете продвигать мою живопись.

— А мы думали, ты станешь актрисой, — удивился Травка. — Ты с таким воодушевлением рассказывала о роли Золушки.

— Уже не хочу, — ответила Мария, не прекращая расчесывать щеткой волосы. — То был минутный каприз. Теперь я думаю, что все-таки стану художницей. Перелью на полотна свою боль и любовные разочарования.

— А что на самом деле произошло? — не отставал Травка. — Ну не верю я, что ты сама отказалась от призвания артистки.

— Да ничего не произошло, — соврала Мария.

— Марыся, ну ты же знаешь, что рано или поздно правда выходит наружу.

— Ну ладно, расскажу, — нервно произнесла Мария. — Режиссер этот — обычный врун. Как гуру и половина мужчин в этом мерзостном мире.

— Так я и думала, — произнесла Виктория. — Ну какой режиссер носит на себе столько золота? Разве что он режиссирует клипы музыки диско.

— Да ничего не режиссирует! Разве что свою запутанную жизнь! — крикнула Мария.

— А как ты это узнала? — не отступал Травка.

— Случайно. Вчера Ирек показывал мне в компьютере фотографии. И вдруг среди фото Тома Круза я увидела этого типа в белом кашне на фоне какого-то памятника. Спрашиваю, кто это такой, а Ирек отвечает, что это его отец. «А я не знала, что он у тебя режиссер», — заметила я. В ответ Ирек рассмеялся и говорит: «Да никакой он не режиссер. Зато фантазия у него космическая».

Мария расплакалась, поэтому мы временно прекратили размышлять, какой факультет выбрать. Через час нам все-таки удалось утешить ее. Самыми действенными оказались аргументы Травки, который с жаром долго доказывал, что живопись ей подходит куда больше, чем банальная роль Золушки.

— Я тоже так думаю, — согласилась она и вытерла глаза. — Так на какой вы все-таки будете сдавать?

ПЕРВАЯ СРЕДА ИЮНЯ, РАННЕЕ УТРО

Осталось несколько часов. А мы до сих пор не решили. Пока что пробуем свести воедино советы благожелательного окружения.

— Что бы ты ни выбрала, ты всегда сможешь изменить, — это мама, — так что не нервничай, не стоит того. Кстати, Медведь подсказывает, что, может быть, стоит сдавать на лесоводство или защиту окружающей среды.

— Выберите философию, — посоветовал Травка. — Унаследуете от меня все учебники и лекции. Большая экономия времени и денег.

— Только мой факультет не выбирайте. Специалистов по управлению напроизводили на двадцать лет вперед, — это Малина. — Вот только жаль, что в этой стране уже нечем управлять.

— На медицинский и не думайте, если только не хотите присоединиться к ста тысячам отчаявшихся врачей, — это Болек.

— Не идите на дошкольное воспитание, — это Виктория, — я на каникулах работала в детском саду, и можете мне поверить: подрастает поколение настоящих чудовищ.

— Юридический ни в коем случае, — это Ендрек, — разве что у кого-нибудь из вас фамилия Цолль.

— А может, все-таки на СЭРБ? — понятно кто.

* * *

— Ну что? — прервала напряженное молчание Миленка.

— Полный сумбур, — призналась я, обкусывая указательный палец. — Остается одно: отбор методом исключения.

* * *

Итак, это не может быть факультет, на котором необходимы способность к ручному труду и склонность к точным наукам. А также специальность, требующая проживания неподалеку от Ягеллонки. А равно факультеты, где заниматься надо больше сорока часов в неделю. И те, которые славятся вредными лекторами и вредными секретаршами.

— Все факультеты этим славятся, — заметила Виктория.

— Ну да, но на некоторых секретарши особенно вредные, — заметила Милена. — Но кажется, я уже знаю, что выбрать.

— Я, кажется, тоже, — сказала я.

— О том же самом думаешь, что и я?

Я кивнула.

— Конечно. Это единственно возможный выбор.

ПОЧТИ ЧТО СЕРЕДИНА ИЮНЯ

Точно такой же выбор сделали более тысячи человек. Это получается по двадцать человек на место. Ничего удивительного, что мы находимся в состоянии жуткого стресса. И зубрим с рассвета до заката. Пытаемся заполнить лакуны в обществоведении (тьфу!), политике (кошмар!) и состоянии современной польской культуры (к счастью, тут учить не так уж много). Ирек и Филипп заваливают нас сотнями изданий лекций, книжек и тестов на интеллект. Только достаточно ли окажется этого, чтобы вдвоем победить сорок соперников?

ВТОРАЯ ПОЛОВИНА ИЮНЯ

Продолжаем зубреж; мы с Миленкой готовимся к вступительному, Мария и Виктория — к последним экзаменам сессии. Травка перенес два экзамена на сентябрь, так как по причине несчастной любви он никак не может сосредоточиться на текстах святого Фомы Аквинского.

— Посижу летом, как только немножко отойду, — пообещал он. — Кстати, а что Мария? По-прежнему в состоянии войны с мужской половиной человечества?

* * *

Похоже, да. Вчера вечером мы отдыхали в садике на Старовисляной. За соседний столик села влюбленная и изрядно потрепанная пара. Наверное, оба они немногим старше сестры Ирека, но могли бы смело сыграть сорокалетних, переживших тяжелые времена. Без всякого грима. Мы с девочками стали обсуждать, что так разрушительно действует на бренную человеческую плоть. Было высказано несколько предположений: дешевое вино (так считает Миленка), сырое, пораженное грибком жилье, отсутствие работы и перспектив развития (мнение Виктории). Мария упрямо стояла на том, что это неудачная любовь, и в доказательство продемонстрировала за ухом первый седой волос.

— Девочки, не стоит так изводить себя, — убеждала она нас, не скрывая горечи. — Особенно из-за самцов.

Мы уже намеревались запротестовать, но нас заглушила эта парочка, заговорившая о комарах.

— Такой сукин сын прокусывает до самой кости, — возмущенно произнесла она, истощенная шатенка в бархатной блузе изумрудного цвета.

— Котик, только это не сукин сын, — возразил ей он, истощенный шатен в бархатной блузе в серо-синюю полоску. — Это сукина дочка. Кусаются самки комаров.

— Что ты несешь, Зенек! Ведь говорится же спрей от комаров, а не от комарих.

— Извините, я позволю себе вмешаться. — Мария повернулась к ним. — Ваш молодой человек прав. Действительно, кровь пьют самки комаров.

— Вот видишь, котик, я же говорил тебе, — только и успел произнести обрадованный Зенек, так как Мария грубо оборвала его:

— Но в мире людей кусают обыкновенно самцы. И потому следовало бы наконец придумать какой-нибудь действенный спрей против них.

ЗА НЕДЕЛЮ ДО СВЕТОЯНСКОЙ НОЧИ[21]

Кажется, я начинаю выходить на прямую. В этом большая заслуга Ирека. Он вытаскивает меня на длительные прогулки и даже предложил помочь научиться относиться с симпатией к новому маминому возлюбленному. Пока что благодаря аргументам Ирека я примирилась с фактом, что мама живет с тем, с кем живет.

Кроме того, мы все лучше расправляемся с самыми разными тестами. Так что, может быть, нам удастся прорваться через эти экзамены. Вдобавок вчера позвонила мама Милоша.

— Пани Вишня, — начала она своим голосом теледикторши, — я решила позвонить вам, потому что… потому что… Речь идет о Милоше.

Это я уже догадалась. Хотя в первый момент испугалась: а вдруг в квартире у них пропала какая-нибудь ценная безделушка?

— Понимаете, — голос у нее немножко потускнел, — Милош — мой единственный ребенок. В нем весь смысл моей жизни.

Уж не лишилась ли она работы или, может, всего лишь шансов на очередное повышение?

— Я хочу, чтобы он был счастлив. И неважно, получит он Нобелевскую премию или выберет этнографию и будет вести простую жизнь в Бещадах.

Действительно, если живешь в роскошном жилом комплексе с бассейном и кортами вдали от ветхих домов, пораженных грибком, трудно представить себе худший сценарий.

— Милек несомненно вырастет счастливым человеком, — попыталась я ободрить ее. — У него есть все задатки для этого.

— Но у него также огромные недоработки за прошлые годы. И сам он не справится. Поэтому вы нам нужны.

— Я? — искренне изумилась я. Ведь я не справилась со своей задачей репетитора.

— Только вы новели себя честно. И только вы не поддались на уговоры Милоша.

— Ну, не вполне, — растерянно пробормотала я. — Ему удалось отправить меня на родительское собрание.

— Это такая мелочь в сравнении с тем, что делали другие репетиторы, — сообщила она. — Но я не об этом хотела… Дело в том, что нам нужен человек, который научит Милека снова пользоваться ногами. Кто заставит его вспомнить о собственных ногах. Короче говоря, вы нужны нам.

Ого, похоже, я и вправду выхожу на прямую.

СПУСТЯ ДВА ДНЯ　

Пожалуй, однако, нет. Только что произошел исключительно важный разговор с хозяином обеих квартир.

— Я-то собирался выбраться к вам еще в декабре, — сказал он, протягивая нам жесткую мозолистую руку. — Мне позвонила тогда какая-то пани Ольшанская или Ольшевская. Она была здорово возмущена, что я держу пансион для студентов мужского и женского пола. И позволяю им заниматься бог знает чем.

Ну конечно, тетушка Марии. Вся она здесь со своими принципами пани Дульской[22]. Пока пансион для лиц обоего пола держит она, все в порядке.

— Но вы ведь ничего такого не держите! — возмутилась Миленка. — В одной квартире живут ребята, в другой, как вы видите, одни девушки.

— Вот потому я обдумал все и не стал вмешиваться. Но сейчас мне придется.

Хозяин уселся и горестно вздохнул.

— Так что все-таки произошло? — спросила Виктория. — Соседи пожаловались?

— Боже упаси. Этого только не хватало. — Он принялся обмахиваться большим куском вафли для торта. — Но есть, есть одна проблема. Месяца два назад навестил меня отец кого-то из вас, барышни, и стал грозить налоговой инспекцией.

Только этого не хватало! Папа не прекратил разрушительной деятельности. Раз он страдает, пусть страдают и другие.

— И что? — спросила я, с трудом хватая ртом воздух. Еще годик-другой такой жизни — и инфаркт обеспечен. Невроз и зачатки язвы двенадцатиперстной кишки уже налицо. Так считает Болек.

— Вот я и думаю. Плату вы не задерживаете, на отсутствие удобств не жалуетесь, но иметь дело с налоговой инспекцией, вы уж меня извините, я не хочу.

— И когда нам съезжать? — нервно осведомилась Миленка.

— Ну, не будем сразу о худшем. — Хозяин смущенно почесал в затылке. — Я вовсе не хочу вас обижать… Ну, скажем, в конце месяца. Вы не против?

ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ ВЕСНЫ

Не против. А что нам еще остается? То есть остается до переезда чуть больше десяти дней, и мы отчаянно ищем квартиру. Это значит — ищут Травка, Ирек и Филипп (который безумно рад, что сможет жить рядом с Миленкой). Мария сдала экзамены и в награду отбыла на Мадейру (подарок от гордого ее успехами автора). На прощание сказала, что обязательно вернется, так как привыкла к нам.

При этом одарила всех нас многообещающей улыбкой, каковую Травка использовал как повод, чтобы дать ей очередной, предпоследний шанс. Виктория помогает нам готовиться к экзаменам. Нет, она не проверяет наши знания, не ксерит нам материалы. Она делает то, что делали женщины героев. Готовит, убирает, стирает и уверяет, что все будет хорошо. Мы благодарны ей. Но кто отблагодарит тысячи тех, с помощью которых выигрывали войны и обретали независимость?

ЛЕТО

СВЕТОЯНСКИЙ ВЕЧЕР

Через несколько дней мы переселяемся в пустой дом в окрестностях Матечного. Ребята уже вставили выбитые стекла, отдраили дочиста пол и прошлись по стенам белой краской. Травка хотел покрасить зеленым (цвет надежды), но мы накинулись на него: нет времени на цветовые эксперименты.

— Приедет Мария, чего-нибудь намалюет, — утешил его Ирек.

— Ох, чувствую, что она будет жаловаться на рамы. — Травка показал на покоробившиеся от старости и краковских дождей деревянные рамы. — Вы посмотрите, какая щель. Туда влезет целая ладонь.

— Спокуха, — утешил его Филипп. — Осенью заткнем туда старое одеяло, а потом зальем все монтажной пеной, и будет тепло, как в и́глу.

А сейчас мы кончаем паковать вещи. На этот раз помогаем Виктории. Миленка признала, что нельзя все время эксплуатировать молчаливое меньшинство. Даже если оно не протестует, поскольку получило в наследство от предков гены спокойствия и смирения.

— Ну дела! — Миленка оглядела кучи всевозможных коробок, заполняющих нашу комнату. — Больше всего времени, если не считать пребывания в солярии, я провожу за зубрежкой, распаковыванием коробок, упаковкой коробок, перевозкой коробок, жизни среди коробок, а также поисков нового места для старых коробок. Неужели так выглядит подлинная жизнь?

По мнению Болека, выглядит она гораздо хуже.

— Больше половины моих пациентов живут на каком-то временном постое. Они снимают углы, живут нелегально, без регистрации, самовольно вселившись, спят в приютах, больницах и тому подобных заведениях, — говорил он, макая палочки в холодный чай (это его любимое лакомство). — Вообще, если подумать, мало у кого есть свое жилье. А если и есть, то очень ненадолго. Потому что вскоре человека доканывает инфаркт, алчные внуки, которые отправляют его в дом призрения, или налоговое ведомство. И мы возвращаемся к исходному пункту. Меня лишь удивляет: зачем некоторые люди тратят столько энергии, чтобы получить в собственность бетонную коробку?

НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ

А меня это нисколько не удивляет. Вместе жить замечательно. Вот только переезды… Если бы у меня была своя бетонная коробка, я могла бы забыть о прозе жизни и заняться чем-нибудь высоким.

— Ты говоришь прямо как Марыся, — заметила Виктория.

— Ну хорошо, я могла бы заняться чем-то важным и серьезным. Например, наукой.

— А сейчас ты изъясняешься как твой папахен, — поморщилась Миленка.

* * *

Кстати, о нем. Он перестал звонить, после того как я категорически объявила ему, что не вернусь на СЭРБ. Да я и сама тоже не горю желанием беседовать с ним. Хотела написать ему письмо, но как-то не было ни времени, ни мотивации. И лишь визит хозяина квартиры активизировал во мне такие запасы злости, что я схватилась за перо. А точнее, за клавиатуру.

Поначалу это должны были быть несколько сухих коротких предложений, однако я разошлась и в результате настучала без малого пять страниц предложений хоть и не всегда коротких, но, вне всякого сомнения, язвительных. В них я выразила всю свою горечь и сожаление по поводу разрушительной деятельности папы. В запале я сравнивала его со зловещим Лордом Вейдером, который губил все возвышенное и благородное, а также с мстительной Поппеей (в версии, которая нам известна по роману Сенкевича «Камо грядеши»), с коварным Саруманом Белым, преступным профессором Мориарти и еще кое-какими другими отрицательными героями. Дописав письмо, я бросила его в почтовый ящик.

Уже через несколько минут я пожалела об этом. Но было поздно.

ЗА ЧЕТЫРЕ ДНЯ ДО ЭКЗАМЕНОВ

Только-только завершили перевозку барахла На «микрофиате» Ендрека; как известно, в Польше это самое популярное грузовое такси. Устав от перетаскивания коробок и зубрежки идиотских формулировок, я вернулась к проблеме, которая не дает мне покоя уже много недель. Кто тот неведомый благодетель, который посылает мне деньга?

— Могу попросить бабушку, чтобы она раскинула карты. Может, ей удастся найти какие-нибудь указания, — предложил Ирек, когда мы гуляли по Краковскому парку.

— Ой, было бы здорово! Мне так хочется узнать, кто это.

— А кого ты подозреваешь? — Он подпрыгнул и сорвал цветущую ветку сирени. Хулиган.

— Да нескольких человек. В первую очередь родителей Миленки. Затем, пожалуй, Филиппа. У него-то самого с деньгами не очень, но при его умении убеждать он мог уговорить каких-нибудь спонсоров.

— А ведь я, пожалуй, ревнивый, — признался Ирек, постаравшись, чтобы это его высказывание прозвучало как можно беззаботней.

— Не стоит ревновать, рядом с тобой у него нет никаких шансов, — сказала я и дернула его за чуть длинноватый рукав куртки.

— По правде сказать, я предпочел бы услышать что-нибудь о моих глазах, которые сжигают как пламя, но сойдет и так.

И это говорит любитель «Саги о Форсайтах», герои которой выражают терзающие их страсти легким движением бровей или бравурной песенкой, как бы небрежно сыгранной на старом пианино.

— Но тебе вовсе не надо говорить этого. — Ирек посмотрел мне в глаза. Мысли он мои читает, что ли? Или прочел по движению бровей? — Я знаю, что ты чувствуешь. И то же самое чувствую я.

* * *

Откуда Иреку известно, что это именно я? И откуда мне известно, что это именно он? Откуда Травка знает, что это именно Мария? Откуда уверенность Миленки? Филиппа? Моей мамы?

Я могу говорить только за себя. И отвечу, как женщина на вопрос, почему перед месячными она готовит шесть кастрюлек супа. Потому! И все.

ПЕРВОЕ ИЮЛЯ, РАННЕЕ УТРО

— Сколько у нас осталось времени?

Я посмотрела на часы:

— Около получаса, если я сумела правильно определить положение стрелок. Руки у меня дрожат, как листья осины на ветру.

— А я так нервничаю, что у меня зудят десны, — пожаловалась Миленка. — В последний раз такое со мной было на выпускных экзаменах.

— Может, поговорим о чем-нибудь приятном? — предложила я, растирая занемевшие пальцы.

— Давай. Ты уже знаешь, кто выступал в роли святого Миколая?

— Кое-какие подозрения у меня имеются, но ничего определенного. Бабушка Ирека сказала, что это мужчина и что все выяснится в августе.

— Придется подождать, ничего не поделаешь, — вздохнула слегка разочарованная Миленка. — Господи, кто это звонит в такую пору?

Я подбежала к двери и получила странную посылочку от папы. Воспитательный фильм.

— Ну, вскрой хотя бы, — сказала Милена, одергивая синюю юбку до колен. — Посмотрим, что он выбрал.

— Сейчас открою, хотя не уверена, что это самая удачная мысль. Дополнительный стресс перед решающим экзаменом.

Дрожащими пальцами я развернула красивую бумагу и увидела название фильма «Возвращение Джедая». А ниже — приклеенный к кассете скотчем маленький голубой конверт.

— Несколько ободряющих слов от папы, — бросила я, не скрывая того, что нервничаю.

— Да прочитай же, — настаивала Миленка, тоже не скрывая, но только любопытства: что на этот раз придумал мой папа?

Я вскрыла конверт и прочла:

«Вишенка! Что бы ты ни выбрала, я держу за тебя кулаки. Да пребудет с тобою сила.

Лорд Вейдер».

СЕРЕДИНА ИЮЛЯ

— Ну что? Что? — спрашивала Миленка, проталкиваясь к листу с результатами.

— Не вижу… — Я нервно искала наши фамилии. Ирек стоял рядом, сжимая до боли мою ладонь. — Кажется, еще один год к черту.

— Есть! Вишня! Есть! На тринадцатом месте! Видишь? — заорала прямо мне в ухо Миленка и показала стоявшим неподалеку родителям знак победы.

— Сдали! Слышишь, Рысек? Сдали! — услышала я голос ее мамы, заглушаемый лаем Азы, Бари и Кайтека.

Я отыскала тринадцатый номер. Все правильно. Мы с Миленой рядышком. В одной телеге.

Я повернулась, ища в толпе за нашими спинами знакомые лица. А, вон они. Метрах в пяти от нас родители Милены. Ее мама — как обычно, взлохмаченная, но зато в потрясных джинсах с бахромой. Папа Милены, гладко выбритый, оглядывается в поисках кленового листа. Рядом три собаки, заливающиеся лаем. Чуть подальше Филипп, украдкой утирающий скупую слезу. А вон Ендрек подбрасывает Викторию высоко, под самые облака. Травка, обрадованный то ли тем, что мы сдали, то ли тем, что Мария приехала на несколько дней и стоит рядом с ним и машет нам своей аристократической рукой. А рядом со мной Ирек, от волнения прикусивший нижнюю губу. Похоже, до него еще не дошло, что мы сдали. А вот и Болек. Он приехал на несколько минут — убедиться, не нужно ли кого реанимировать. Никого не нужно. Очевидно, в этом причина разочарованного выражения его лица. А прямо перед ним мама; одной рукой она отводит с лица каштановые кудряшки, а другую подняла, чтобы продемонстрировать, что она держит за меня скрещенные пальцы. Ее Медведь тактично стоит чуть поодаль и несмело машет мне своей мохнатой лапищей. Похоже, все. Нет! Кого-то еще не хватает. Ну да, он не пришел. Быть может, что-то помешало — лекция или какая-нибудь конференция, на которой он обязательно должен присутствовать. Достаточно того, что он прислал кассету. И вдруг возле одного из каштанов я вижу щуплого человека в очочках в тонкой металлической оправе. Пришел! И теперь показывает мне поднятый вверх большой палец, означающий, что все о’кей.

Я зажмурила глаза, а потом стала быстро-быстро моргать.

Вислава, которую все зовут просто Вишня, изо всех сил старается оправдать надежды своего отца. Она учится в университете на перспективном факультете, отмечает все праздники с родителями и никогда их не обманывает.

Но в восемнадцать лет так трудно найти собственную дорогу в жизни, особенно когда все вокруг считают современную молодежь поколением монстров.

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Примечания

1

   Я не счастлив, Но чувствую радость — Есть у меня в кармане сладость. Болтаюсь без толку, Но не беда — Скоро решится моя судьба,    Решится судьба,    Решится судьба…

«Гориллаз»

Пер. А. Шульгат

(обратно)

2

Хейнал — полуденный сигнал, исполняемый трубачом с колокольни костела Святой Девы Марии (Мариацкого). (Здесь и далее — примеч. пер.)

(обратно)

3

Задушки — день поминовения усопших (1 ноября).

(обратно)

4

Вислава Шимборская (р. 1923) — польская поэтесса, лауреат Нобелевской премии за 1996 г.

(обратно)

5

Анджейки — народный обряд с гаданием накануне Дня св. Анджея (Андрея), 10 декабря.

(обратно)

6

Стодневка — школьный праздник, устраиваемый за сто дней до вручения аттестатов зрелости.

(обратно)

7

Слова «рак» не должно быть в вашем словаре (англ.).

(обратно)

8

Имеется в виду австрийский писатель Леопольд Захер-Мазох (1836–1895), первым давший в своих романах описание мазохизма.

(обратно)

9

Вит Ствош (наст. имя Фейт Стош, ок. 1455–1533) — немецко-польский скульптор, автор резного деревянного алтаря в Мариацком костеле в Кракове.

(обратно)

10

Хальный — южный ветер, дующий в Польских Татрах со стороны Словакии, с полонины Хальни.

(обратно)

11

Кохановский Ян (1530–1584) — великий польский поэт, в 1580 г. после смерти дочери Уршули создал цикл «Трены», в котором оплакал ее утрату.

(обратно)

12

Сердечник луговой — растение семейства крестоцветных, его листья в измельченном виде используются для замены перца в салатах и соусах.

(обратно)

13

Неловкость, ошибка, букв. неверный (ложный) шаг; от франц. faux pas.

(обратно)

14

Здесь: лишенное чего-нибудь (франц., разг.).

(обратно)

15

Мальчик, очевидно, назван в честь польского поэта, лауреата Нобелевской премии (1980) Чеслава Милоша (1911–2004).

(обратно)

16

Еда и продукты (исп.).

(обратно)

17

День св. Щепана (Стефана) — 26 декабря, второй день рождественских праздников.

(обратно)

18

Польский народный обычай: в Светлый понедельник обливать друг друга водой.

(обратно)

19

Ювеналии — традиционный студенческий праздник, берущий начало в средневековье.

(обратно)

20

26 мая.

(обратно)

21

Светоянская ночь — ночь накануне Ивана Купалы.

(обратно)

22

Пани Дульская — героиня сатирической комедии (1906) польской писательницы Габриели Запольской (1857–1921), олицетворение фарисейской буржуазной морали.

(обратно)

Оглавление

ОСЕНЬ

  НАЧАЛО ОКТЯБРЯ

  ДЕСЯТЬ ДНЕЙ ДО ЗАДУШЕК[3]

  НЕДЕЛЯ ДО ЗАДУШЕК

  ЧЕТЫРЕ ДНЯ ДО ЗАДУШЕК

  НА ДРУГОЙ ДЕНЬ

  ДЕНЬ ВСЕХ СВЯТЫХ

  НАЧАЛО НОЯБРЯ

  ВТОРАЯ НЕДЕЛЯ НОЯБРЯ

  ПРЕДЫДУЩАЯ СОСЕДКА МИЛЕНЫ

  СЕРЕДИНА НОЯБРЯ

  СПУСТЯ ДВА ДНЯ

  ЗА ДВА ДНЯ ДО ВЫСЕЛЕНИЯ

  ЗА ДЕНЬ ДО ВЫСЕЛЕНИЯ

  ДЕНЬ, НА КОТОРЫЙ НАЗНАЧЕНО ВЫСЕЛЕНИЕ

  ПРЕДЫДУЩАЯ КВАРТИРА СОСЕДА ТРАВКИ

  НЕДЕЛЯ ДО АНДЖЕЕК[5]

  ДВЕ СОТЫХ

  ТРИ ДНЯ ДО АНДЖЕЕК

  ПОЛТОРА ГОДА НАЗАД

  ДВА ДНЯ ДО АНДЖЕЕК

  УТРЕННИЕ ВСТАВАНИЯ ТРАВКИ

  ЗА ДЕНЬ ДО АНДЖЕЕК

  НАЧАЛО ДЕКАБРЯ

  СУББОТНЕЕ ДЕКАБРЬСКОЕ УТРО

  ДАНИЭЛЬ

  ПОЧТИ СЕРЕДИНА ДЕКАБРЯ

  ВТОРАЯ ПОЛОВИНА ДЕКАБРЯ

  В ДВАДЦАТЬ НОЛЬ ПЯТЬ В КЛУБЕ-КАФЕ «ПИВОВАР»

  ПРАЗДНИКИ

  ЗА ДВА ДНЯ ДО НОВОГО ГОДА

ЗИМА

  НОВОГОДНИЙ ВЕЧЕР

  СПУСТЯ НЕСКОЛЬКО ЧАСОВ, ПЯТНАДЦАТЬ БУТЫЛОК ПИВА И ЧЕТЫРЕ БУТЫЛКИ ШАМПАНСКОГО

  ПРАЗДНИК ЦАРЕЙ-ВОЛХВОВ

  СПУСТЯ ДВОЕ СУТОК

  СЕРЕДИНА ЯНВАРЯ

  СПУСТЯ ДВА ДНЯ

  КОНЕЦ ЯНВАРЯ, СЕССИЯ

  ПЕРВАЯ НОЧЬ БЕЗ ЗОНТИКА

  ПОЧЕМУ ВИКА НЕ ЛЮБИТ ОТКРОВЕННИЧАТЬ С МАМОЙ

  ЧЕРЕЗ ЧЕТЫРЕ ДНЯ

  ЗА ДВА ДНЯ ДО ВАЛЕНТИНОК

  ВАЛЕНТИНКИ

  СЛЕДУЮЩИМ ВЕЧЕРОМ

  КРУТАЯ И ТЕРНИСТАЯ ТРОПА КАРЬЕРЫ БОЛЕКА ДЕСПЕРАДО

  СПУСТЯ ТРИ ДНЯ

  ДВА ЧАСА СПУСТЯ

  СПУСТЯ ТРИ, А МОЖЕТ, ДАЖЕ ПЯТЬ ДНЕЙ

  КОНЕЦ ФЕВРАЛЯ

  ПЕРВАЯ СУББОТА МАРТА

  ЖЕНСКИЙ ДЕНЬ

  СЕРЕДИНА МАРТА

  ВТОРАЯ ПОЛОВИНА МАРТА

  СПУСТЯ ДВА ДНЯ

ВЕСНА

  ПЕРВЫЙ ДЕНЬ

  СПУСТЯ НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ

  СТРАСТНАЯ СРЕДА

  СТРАСТНОЙ ЧЕТВЕРГ

  НОЧНОЙ ПОЕЗД

  СТРАСТНАЯ ПЯТНИЦА, ВЕЧЕР

  СТРАСТНАЯ СУББОТА

  ПАСХА

  СВЕТЛЫЙ ПОНЕДЕЛЬНИК

  СПУСТЯ ДВА ДНЯ

  ЧЕРЕЗ НЕДЕЛЮ ПОСЛЕ СВЕТЛОГО ПОНЕДЕЛЬНИКА

  СПУСТЯ ДЕНЬ, А МОЖЕТ, ДВА

  ПОЧТИ СЕРЕДИНА АПРЕЛЯ

  СЕРЕДИНА АПРЕЛЯ

  ВТОРАЯ ПОЛОВИНА АПРЕЛЯ

  СПУСТЯ ДВА ДНЯ

  СПУСТЯ ЕЩЕ ДВА ДНЯ

  ЗНОЙНЫЙ ПРАЗДНИК ТРУДА

  ЧЕРЕЗ ЧАС, ИЛИ ЧЕРЕЗ ДВА

  БЛИЖЕ К ВЕЧЕРУ

  ВТОРАЯ НЕДЕЛЯ МАЯ

  ПОЧТИ СЕРЕДИНА МАЯ

  СЕРЕДИНА МАЯ

  НА ДРУГОЙ ДЕНЬ

  ЮВЕНАЛИИ[19], ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

  ЮВЕНАЛИИ, ДЕНЬ ВТОРОЙ

  ЮВЕНАЛИИ, ЗАВЕРШЕНИЕ

  И ПОСЛЕ ЮВЕНАЛИЙ

  ЗА НЕДЕЛЮ ДО ПРАЗДНИКА БОЖЬЕГО ТЕЛА

  СПУСТЯ ДВАДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ ЧАСА И ДЕСЯТЬ СЕДЫХ ВОЛОСКОВ

  ДЕНЬ МАТЕРИ[20]

  БУРНЫЙ ПОНЕДЕЛЬНИК

  МИЛЕНА И КИНО

  БУРНЫЙ ВТОРНИК

  БУРНАЯ СРЕДА

  ПРАЗДНИК БОЖЬЕГО ТЕЛА

  ДЕНЬ ДЕТЕЙ

  НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ

  ПЕРВЫЙ ПОНЕДЕЛЬНИК ИЮНЯ

  ПЕРВЫЙ ВТОРНИК ИЮНЯ

  ПЕРВАЯ СРЕДА ИЮНЯ, РАННЕЕ УТРО

  ПОЧТИ ЧТО СЕРЕДИНА ИЮНЯ

  ВТОРАЯ ПОЛОВИНА ИЮНЯ

  ЗА НЕДЕЛЮ ДО СВЕТОЯНСКОЙ НОЧИ[21]

  СПУСТЯ ДВА ДНЯ　

  ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ ВЕСНЫ

ЛЕТО

  СВЕТОЯНСКИЙ ВЕЧЕР

  НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ

  ЗА ЧЕТЫРЕ ДНЯ ДО ЭКЗАМЕНОВ

  ПЕРВОЕ ИЮЛЯ, РАННЕЕ УТРО

  СЕРЕДИНА ИЮЛЯ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg