«Ганг, твои воды замутились. Три брата»

старик прошептал древние слова гимна в честь великой реки и, сняв разбитые башмаки, пошел к воде.

Сердце его стучало, как в дни далекой молодости. Он думал, что оно уже не сможет биться так сильно и радостно, как бывало в самые счастливые минуты — во время свадьбы, когда молодая жена подняла на него впервые свои чудесные глаза; после рождения первенца; в день, когда они вошли в собственный крошечный домишко у подножия горы… И вот теперь его старое сердце снова радостно колотится в груди, предчувствуя исполнение своего заветного желания.

Он пришел сюда с Юга, преодолев тысячи километров раскаленных солнцем дорог, ночуя под деревьями, прося милостыню, работая, когда кому-нибудь приходило в голову доверить работу такому ветхому старцу… Он грыз сухие лепешки, когда они были, или голодал, не замечая этого и упорно двигаясь — шаг за шагом — к своей цели — увидеть великую реку, поклониться ей и умереть на ее берегу, если будет на то воля Божья.

У самой кромки старик остановился, прислушиваясь к тому, о чем толковал двум упитанным иностранцам индус в белом тюрбане.

— Ганг — святыня нашего народа. Он — одна из главных составляющих нашей культуры, издревле пропитанной его животворной водой. Не зря мы называем его «Ганга мая» — «Матерь Ганга», именно Матерь! Ганга для нас женского рода, — говорил, все более воодушевляясь, индус важно кивающим гостям. — Прикоснуться к нашему Гангу, испить его воды, совершить в нем омовение при жизни и быть омытым им после смерти — значит, быть очищенным и внутри, и снаружи, причем навечно.

«Все правильно, — подумал старик, — но разве только это? Наш Ганг для нас не только культура, не только вера, не только надежда на спасение. Ганг течет через душу каждого из нас. Ганг — пространство нашей жизни, соединяющее три мира: землю, небо, с которого он спускается к нам, и преисподнюю, во мрак которой он уходит в конце своего пути».