«Родной ребенок. Такие разные братья»

Родной ребенок. Такие разные братья (fb2) - Родной ребенок. Такие разные братья 2617K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Владимир Константинович Яцкевич - Владимир Андреев

Индийская коллекция

РОДНОЙ РЕБЕНОК[1]

Между ними такое же родство, как между месяцем и лотосом. Свет одной и той же любви заставил одного сиять в кромешной тьме, а другого — расцветать…

Часть I

Глава первая

Он полюбил Кению, эту маленькую страну, изумрудный лоскуток плато на обширном континенте Африки. Полюбил любовью, отпущенной ему временем, обстоятельствами, людьми, природой; но это была не любовь к Родине…

Сын Бхарата-Индии, страны тысячелетней культуры, он затуманенным взором посмотрел на полки с деловыми папками, на полированный стол с бумагами и ненавистным ему перекидным календарем — и его потянуло домой, в библиотеку, где он мог погладить корешки восемнадцати томов «Махабхараты», «Рамаяны» и самых любимых книг писателей мира…

Крупная муха жужжала над его головой. Джавар был в плохом настроении, что не соответствовало ни его воспитанию, ни его национальным устоям. Где там! Бизнес, производство, рынок! Сей трехглавый дракон, несмотря на то, что человечество якобы отошло от язычества, заставляет поклоняться себе так, что не жаль лба, а жаль жизни и суеты в ней…

Почему так? И почему этот человек, по имени Джавар, пребывает в плохом настроении? Отвечать на эти вопросы — дело социологов, психологов и философов. Но люди означенных профессий, которых он содержит на свои налоги, никогда в его краткой жизни толком не смогут сделать этого.

Он знал, что как капиталист он — ничтожный человек, и ничтожный человек как капиталист… Ибо здесь, в Найроби, и там, в Бомбее, тысячи людей ночуют на тротуарах.

Муха перестала жужжать. Наконец в нем победил рационализм. Джавар просмотрел принесенный ему отчет о прибылях и, выудив из сигарного ящика сигару, начал мерить шагами квадратный, немного неудачный по своему расположению кабинет… Он с трудом сдерживал гнев, который накатывался на него всесокрушающий волной.

Кондиционер мерно шумел. В приемной было тихо. И это его беспокоило. Он четко знал: кашмирская козья шерсть «пашми» гораздо качественнее и дешевле местной, но, памятуя о том, что «за морем телушка — полушка, да рубль перевоз», был в растерянности.

«Бомбейская коррупция меня по миру пустит!» — мысленно подосадовал он и вызвал по селектору секретаря.

«Хотя зачем раздражаться? Еще несколько лет, а мне уже за пятьдесят, — и прости-прощай тысячелетний национальный индийский характер — форпост спокойствия и терпения! Я стану плоским, как поднос: бей, ломай, дроби!..» — думал он, теряя самообладание.

Открылась дверь, и в кабинет вошла секретарша, приглашенная им из Кашмира. Немолодая женщина была одета в сари, а сей факт для шефа означал даже больше, чем простите, девственность… Кто из людей коренных наций был на чужбине, тот простит и поймет Джавара…

— Вы меня вызывали? — задала секретарша глупый вопрос.

— Кажется, да, — ответил он.

В общем-то Джавахарлал был человеком необычайно доброжелательным. За это его любили в деловом мире. Жесткость, глубокомысленный лиризм и нежность сочетались в нем столь же гармонично, как вспыльчивость и благоразумие…

В Бомбее он владел двумя текстильными фабриками. Это не так уж много. Он знал, что «лапа» Таты лежит на них. Но пусть лучше она, чем чья-либо другая. Он, как говорят, — парс. Они понимают друг друга, а это очень много значит. Тата никогда не отказывал ему в кредите, не откажет и в будущем. В этом Джавар был уверен.

— Я слушаю вас! — произнесла секретарша привычную фразу.

— Попросите шофера… хотя нет… Джавар, раскурив сигару, посмотрел на секретаршу большими серыми глазами кашмирца и вдруг спросил на кашмири:

— Я очень постарел, Сита?

— Что вы, господин Джавахарлал! Вы молоды и бесконечны, как боги Индии! — ответила Сита на хинди, улыбнувшись ему, как легкая волна озера Дал.

Джавар оценил ее ответ по достоинству, тем более что он был произнесен на хинди, так как она знала, что родился он в Кашмире, а годы его учебы, работы и семейной жизни прошли в Бомбее.

«Да, умеют индийские женщины заплести венок настроения», — подумал он, и гнев его поутих.

Резко дернув за шнур, он поднял латунные жалюзи, и предзакатные лучи солнца хлынули в помещение. Ровные квадратные застройки Найроби — столицы Республики Кения — белизной и зеленью наполнили глаза. Стало веселее. Но Джавар не поверил внешней реальности. Что-то внутри ломало, бушевало и тревожно натягивало невидимую струну сознания, выводя его из равновесия.

Вдали, справа, в легком мареве заката виднелся район «Матора вэлли» — поселок лачуг с глиняными полами, без электричества и воды, тысячи обитателей которых не имели постоянной работы.

Слева виднелось здание аэропорта Эмбакаси. Это вдохновляло.

«Разве можно восторгаться кольцом, рассматривая лишь вынутый из него драгоценный камень?» — говорят кушиты.

— Статс-секретаря и экономиста — ко мне, живо! — распорядился он и резко сел в кресло.

Секретарша исчезла.

Включенный кондиционер создавал нормальную атмосферу, хотя со стороны саванны несло жаром, как от раскаленного мангала.

«Кению европейцы называют самой прекрасной страной в мире», — почему-то пришло ему в голову, хотя в данный момент это было ни к чему.

Джавар тряхнул головой и пробежал пальцами по бороде, как по струнам ситары.

«В чем причина моего гнева, раздражения? А как можно быть спокойным, сам же себе отвечал, он, когда, может быть, две трети твоих братьев трудятся от зари до зари за кусок хлеба? Когда мои земляки, кашмирцы, горцы, переносят неимоверно тяжелые грузы на спине, упираясь горячим, потным лбом в ремень, и умирают, не дожив до сорока лет?! Мы не имеем права быть счастливыми! Мы не достигли еще этого, да и не получится из нас счастливых, пока рядом нищета, голод и преждевременная смерть. Счастлив только тот, кто забылся в работе, в любви или отрешении… пока…».

Сквозняк пробежал по столу, перелистав бумаги, лежавшие на нем.

Джавар вспомнил о своем племяннике Ананде, в котором не чаял души. Ананд — его опора и надежда в Бомбее. Именно ему он полностью доверил дела производства и управления кредитами, частью прибылей и внедрение их в расширение производства. Но почему его любимец молчит и не звонит?..

Итак, две причины гнева, кажется, выяснились…

Джавар вдовец. У него нет детей. Может пресечься род. А его любимый Ананд не женится! «Развратится, подлец, как последний наваб!» — подумал он, и на его лбу выступил холодный пот.

Но вот его взгляд остановился на двух вошедших фигурах, и он пришел в себя. Это были статс-секретарь и инженер-экономист.

— Я недоволен делами, — сказал, как в пустоту, Джавар и встал с кресла, предложив вошедшим сесть на диван.

— Зря беспокоитесь! — внушительно и тихо сказал тощий экономист и поправил ненужный галстук, давящий на шею.

— Сорвите эту змею! — рявкнул Джавар и подошел к нему.

Тот мигом сдернул с себя галстук.

— Выбросьте его! И больше не входите ко мне с петлей на шее! — строго бросил он.

— Все идет по плану, господин, и ваши волнения напрасны, — мягко продолжал, заполняя паузу, инженер-экономист.

— По какому «плану»? Я потерял миллион долларов за неделю! А вы говорите «план»!

— Это произошло из-за недопоставки шерсти. Но это временно. Все окупится и наверстается. Ведь вы сами спланировали запасной вариант, — настойчиво твердил экономист. По его виду можно было понять, что он даже очень «в курсе».

Блеснув белками глаз, экономист добавил:

— Шерсть из Сринагара — в порту. За простой мы не платим. За разгрузку отвечает поставщик.

— Я недоволен делами! — еще раз раздраженно повторил Джавар, хотя резон в словах экономиста его «достал» и успокоил.

— Вы все уволены с сегодняшнего дня. Все! — и Джавар резким движением раздавил в пепельнице сигару, как ящерицу.

— Скажите секретарше, что вы все уволены! И она тоже! — в гневе взвизгнул он и слегка покачнулся.

— Что с вами, хозяин? — спохватился статс-секретарь, искренне озабоченный.

— Ерунда. Где технолог? Ко мне его! — более спокойно, однако с нотой раздражения проговорил Джавар.

Инженер-экономист позвонил по внутреннему телефону.

— Он на производстве, господин Джавахарлал. Может быть, я смогу ответить? — спросил экономист.

— Меня интересует качество продукции… вернее, что выше на сегодняшний день ценится: кашмирское или кенийское сырье?

— Когда как. Но доминирует всегда кашмирское. И, я думаю, манипулировать излишне нет смысла. Надо сохранять постоянство, иногда обходя острые углы.

Раздался продолжительный отрывистый зуммер.

— Господин Джавахарлал! Вас спрашивает Бомбей! — раздался в приемнике мягкий голос секретарши.

Джавар встрепенулся и схватил телефонную трубку, словно седой беркут бедного зайца.

— Да, да! Ананд, мой дорогой! Я у телефона. Да, да… мальчик! Хороший процент прибыли?.. Так… неплохо. Завтра я тебе позвоню. У меня люди. Поклон. Целуй за меня землю Бхарата! Да будет она под твоими стопами благословенна!.. — С этими словами он положил трубку.

Несколько минут он легко, как олень, ходил по кабинету, сияя серыми с голубизной глазами.

— Так!.. А! Вы еще здесь? — удивленно уставился он на служащих. — Идите, идите, работайте, не забирайте мое драгоценное время! Кстати, в конце недели — всем премия. Процент вы определите в пределах разумного сами. Я благодарю вас за информацию. Господи! Что бы я делал без вас!? Господа! В следующий раз вам придется увольнять меня с работы.

Служащие улыбнулись. Джавар погладил бороду. Этот жест означал, что хозяин понял их и остался доволен.

Сотрудники направились к выходу.

— Постойте! — воскликнул промышленник. — Вы не возражаете, если я уеду по делам в Бомбей дней… на десять?

— О чем речь, хозяин?! — ответил статс-секретарь.

— Это только на пользу дела, — добавил инженер-экономист, сняв галстук и промокнув платком испарину ни лице. — Правда, без вас будет грустно, — добавил он с улыбкой.

Разговор происходил на английском языке. Джавар улыбнулся, посмотрел на своих подчиненных, из карманов пиджаков которых свисали пестрые концы галстуков, как сброшенные шкуры кобр.

— Вяжите узлы, вяжите! Это я так. Галстук есть галстук. Мои сотрудники должны быть элегантны и собранны. Но только никаких «гордиевых узлов»! — пошутил он.

Подойдя к столу он сел и закурил сигару.

— Во время моего отсутствия моя яхта на озере Виктория в вашем распоряжении, друзья!

Затем Джавар встал, поклонился служащим, сложив ладони у лица.

— Итак, может быть, через неделю, если ничто не помешает, я отбуду в Индию. Скажите шоферу, что я спускаюсь!

Служащие откланялись, как истые индийцы.

— Сита! — позвал Джавар секретаршу.

Вошла Сита и, прикрыв за собой дверь, внимательно взглянула на шефа. В ее глазах застыла готовность исполнить приказание.

— Передайте куратору магазинов, чтобы утром был здесь, в конторе.

Сита утвердительно кивнула и вышла из кабинета.

Сюда, в Найроби, Джавар пригласил из Кашмира, этой «крыши Индии», ремесленников-ткачей, вышивальщиков, гранильщиков камней, резчиков по слоновой кости, кожевников, горшечников. Они неплохо здесь зарабатывали по сравнению с Индией. Некоторые изделия он закупал в Сринагаре и Пенджабе. Для закупок у него были агенты и друзья в Кашмире. Здесь же он держал два магазина для сбыта этих товаров.

По своей натуре Джавар был жестким и в то же время лирически настроенным человеком, решительным и быстрым. Он воспламенялся так же быстро, как и остывал. Гнева и зла не держал. Рационализм и высокая духовная работа мысли сочетались в нем на редкость гармонично. В духовном смысле как социум он не был рабом, потребителем, был человеком талантливым, на уровне интуиции. Он вдовец. Свято хранит память о своей прекрасной Индире. Ее портрет, украшенный цветочными гирляндами, висит в холле его дома.

Тоска по Родине порою так наваливалась на него, что он был готов вплавь переплыть океан. В Африку он «сбежал» вскоре после смерти жены. Детей у них не было. Он воспитывал племянника, Ананда, сына своего старшего брата.

Кроме работы, его непреходящей страстью была охота. Благо для этого Кения была как нельзя лучшим местом. Это, пожалуй, единственная страна в Африке, где сказочное разнообразие и богатство животного мира еще сохранились в ее лесах, саваннах и буше, представляющем собой огромную территорию, поросшую дикорастущим кустарником с небольшим количеством деревьев, возвышающихся над ним.

Одних только диких животных — от карликовых антилоп размером с кролика до огромных канн весом до тонны — здесь свыше тридцати видов. Более тысячи видов птиц. Львы, леопарды, гепарды, шакалы, гиены и другие хищники. Можно увидеть своими глазами даже без бинокля пасущиеся стада антилоп, газелей, зебр, сотни буйволов, десятки слонов, носорогов, жирафов, страусов, резвящихся в воде бегемотов, греющихся на солнце крокодилов, парящих в небе грифов. Глядя на желтое травянистое море саванны, можно заметить и определить по рогам вытянувшееся в линейку и стремительно удаляющееся стадо антилоп или газелей.

Запыленный «фиат», бесшумно сорвавшись с места, выехал на широкую и прямую дорогу.

Водитель, сверкнув «слоновой костью» зубов, краем глаза уловил настроение шефа и, как бы невзначай, кинул:

— Хозяин, домой или…

— Разумеется, домой и побыстрее, — сказал Джавар и прикрыл глаза.

Машина пересекла центр, обогнула университет и здание парламента и повернула на восток. Миновав отели «Нью-Стенли» и «Найроби-Хилтон», шофер притормозил у светофора.

Джавар открыл глаза и, повернув голову, посмотрел на пешеходный переход. Его внимание привлекла женщина, с ног до головы закутанная в черную паранджу, и девушка в набедренной повязке из племени рендилле — вся в ожерельях, ниспадающих на груди, до блеска натертые верблюжьим жиром.

— Кого здесь только не увидишь! Смешение племен и лиц! — воскликнул он. Воистину, этнический Вавилон!

— Да, хозяин. Я вот, как вы знаете, кикуйю, потомок исконных земледельцев, сказал водитель на языке суахили и вздохнул.

— Мвеня-Ньяга из ничего сотворил мир. Это — ваш Бог, создавший вначале гору Кения, а затем все видимое и вас.

— Спасибо, хозяин, что вы знаете нашего Бога! Только теперь я шофер, а не земледелец, — с сожалением проговорил водитель.

— Важно, что ты хороший человек! — подбодрил его Джавар.

Машина остановилась у ворот небольшого двухэтажного кирпичного коттеджа с широкими террасами. Все окна выходили только на террасы. Уютный сад, обсаженный стройными изящными пальмами, представлял значительную часть флоры Индии. По саду расхаживали несколько великолепных павлинов, считающихся в Индии священными птицами.

Дверь машины открыл «черный Аполлон» — масай, рослый красавец с удлиненным лицом, тонким носом и мягко очерченным ртом.

Джавар окинул привычным взглядом плотного и черного, как эбеновая древесина, слугу и друга по охоте, который неподвижно застыл перед ним, слегка склонив голову. Его прическа представляла собой множество тонких, туго заплетенных косичек. В руках он держал копье.

— Мумба! Ты что, палку проглотил? Веди себя проще! — весело сказал ему хозяин, выходя из машины. — И зачем ты постоянно ходишь с этим копьем?

Масай одернул ярко-красную тунику, закрепленную на одном плече, и на его лице вспыхнула улыбка. Две золотые серьги в форме полумесяца дрогнули, а ожерелье из когтей льва — символ храбрости — слегка качнулось на плотной, как постамент, груди.

— Надо, бвана, мой господин! — серьезно ответил на суахили Мумба. — А щит из кожи буйвола я оставил в прихожей.

— Зачем? — смеясь, спросил хозяин, поднимаясь по ступенькам к парадной двери, у которой его встречал слуга, садовник, повар и домоправитель — его земляк и друг, сикх из Пенджаба Дараян. Его густая черная борода лежала на широкой груди, обтянутой белой хлопчатобумажной рубахой.

— Я не взял щит, потому что вы не любите его, бвана.

— Я люблю щит больше, чем копье.

— Нет, вы любите эти два оружия в совокупности!

Джавар улыбнулся. Ему стало весело.

— Мумба! — сказал водитель, обнажая ровные зубы. — Моя бабка пугала нас в детстве масаями. И мы читали молитву: «Господи, сделай так, чтобы ни один из нас не встретился с масаями, львами и слонами».

— Видит твой Бог, что ты встретился со мной на счастье! — захохотал Мумба.

— Наконец-то! — облегченно вздохнул Джавар, входя в прохладный холл. Он быстро разделся. Оставшись в одних плавках, вышел во двор, где с разбегу, как торпеда, нырнул в изумрудную воду бассейна. Немного поплавав, он, не дыша, полежал на поверхности воды с полминуты, и сразу же вышел из бассейна. Насухо вытеревшись мохнатым полотенцем, он облачился в шелковый халат, принесенный ему Дараяном, и прошел в свою спальню, которая служила ему помимо этого и библиотекой, и столовой. Он сел на шкуру черной пантеры — аджину — символ брахманизма, его предков ариев.

Мумба, словно Хануман — обезьяний бог, телохранитель бога Рамы, последовал за ним.

Джавар, скрестив ноги, посидел минут пятнадцать в позе «лотос», предавшись медитации… Напротив него, на стене, был закреплена огромная голова винторогой антилопы куду. Справа, над бархатной оттоманкой, висел ковер прекрасной работы, подаренный ему в Сринагаре его другом и однокашником, ныне владельцем ковровой и меховой фабрик. На ковре был изображен павлин, сидящий на дереве, склонившемся над голубым озером, берега которого заросли камышом и крупными лиловыми цветами. С двух сторон ковер обрамлял бордюр из зеленых блестящих листьев и прекрасных цветов. На оттоманке лежали большие овальные подушки, вышитые его женой.

Настроение Джавара пришло в норму. Он успокоился, стал уравновешенным и остро ощущал жизнь во времени.

«Старость не страшна, страшна немощность», — думал он, прохаживаясь по кабинету и разглядывая корешки книг: И. Тургенев — «Записки охотника», Э. Хемингуэй — «Зеленые холмы Африки», С. Аксаков — «Записки ружейного охотника» и восемнадцать томов «Махабхараты», «Воспоминания» Д. Неру…

Вот уже более десятка лет он в Кении, владеет двумя фабриками по изготовлению кашмирских шалей, трикотажа, шелка… Наиболее ценны шали ручной работы — амли. В такую шаль, которая легко пропускается сквозь кольцо, человек может закутаться с головы до ног. Они очень хорошо расходятся, и проблем их сбыта не существует.

В такие минуты он мысленным взором видел Малабарское побережье, Матхуру, Пуну, Бомбей с изящными и необыкновенно высокими арековыми пальмами на желтом песке… Затем — Кашмир, его Сринагар, Симлу, стада горных коз пашли шоколадного цвета, спускающихся в Кашмирскую долину, самую прекрасную в мире, со склонами Пир-Панджала — горного хребта, части Гималаев. Сринагар! Город красоты…

— Господин! — вежливо окликнул его Дараян, приложив руку к голубой чалме. — Пожалуйста, чай или каву?

— Дараян, дорогой, лучше каву! Эту таинственную смесь чая с орехами я люблю с детства. Ты же знаешь, это — любимый напиток кашмирцев, ответил он слуге и другу на пенджаби.

Дараян широко улыбнулся, и улыбка блеснула, словно молодой месяц среди темных туч, в его курчавой бороде. Он принес Джавару каву, а затем Мумба разжег хукку и подал своему господину.

Джавару представлялся Сринагар — город его детства и отрочества, озеро Дал, на берегу которого стоят, раскинув ветви, четыре грациозные чинары; белоснежная мечеть с тонким минаретом вдали; древний форт на холме, окруженный домами, гигантские террасы садов, разбитые могольскими правителями — навабами. Затем Нишат-Багх — сад удовольствий, поднимающийся от озера в гору десятью огромными партерами-ступенями, каскад водопадов, уложенных в каменные русла, сбегающие по террасам в озеро Дал. Поляны алых цветов… Там «на заре туманной юности» он познакомился с Индирой, своей будущей женой… Он вздрогнул и, спустившись с небес на землю, увидел Мумбу и Дараяна, сидящих в стороне от него. Они пили чай и тихо беседовали о чем-то на ломаном английском языке.

Мумбу он нанял еще в Момбасе, где когда-то останавливался жестокий Васко да Гама, — Мумба работал там портовым грузчиком. Их объединяли любовь к природе, страсть к охоте, храбрость и острое чувство справедливости.

— Мои соплеменники работают поденщиками на кофейных и чайных плантациях за гроши! — донесся до уха Джавара угрюмый гортанный голос Мумбы — Что осталось от воинственного народа!

— А ты отточи свое копье получше! — крикнул Джавар в сторону своих слуг.

— Буйвола нельзя ранить, говорят у нас охотники, господин, его необходимо убить, иначе он убьет тебя.

— Верно говорят охотники! — бросил ему в ответ хозяин. Идите сюда, садитесь, пейте чай, а я покурю. Ты прав, Мумба, многие знатоки охоты считают, что из «великолепной африканской пятерки» — слон, носорог, буйвол, лев и леопард, — буйвол — самый яростный и опасный. Это животное природа наделила, — Джавар сделал затяжку и выпустил дым в потолок, — огромными, раскинутыми на метр рогами, которые, утолщаясь и расплющиваясь на лбу, образуют сплошную «броню». Действуя ею, как тараном, буйвол в случае опасности, сметает не только охотника, а если тот сидит в «лендровере», то и машину.

— Да, господин, это очень коварное и сильное животное, — согласился Мумба. — Однажды мы первой пулей не уложили одного из этих гигантов весом около полутора тонн, и он устремился в заросли. Затаившись неподалеку от того места, где был подстрелен, он ждал нас. Мы шли по его следу. И вдруг, ломая кусты, на нас, словно снаряд, вылетел буйвол и поддел на рога моего друга. Я отскочил в сторону и упал. Друга нельзя было спасти. Буйвол стал топтать его. Я кое-как добрался до ружья и выстрелил три раза подряд.

— Сочетание неукротимой мощи с тупостью — суть этого животного. У него на редкость тупой взгляд, вы заметили? — добавил Джавар, оживившись.

— Еще бы! — подтвердил Мумба.

— Мумба! Возьми этот чертов кальян и почисти его. И вообще, убери его с глаз долой! — Джавар поднялся, подошел к оттоманке и прилег.

Слуга взял мудреную снасть для курения: щипцы, угли, кочергу, — и направился к двери.

— Подожди минутку, великий охотник и потомок египтян! — крикнул Джавар вслед Мумбе. — Завтра я хотел бы поохотиться, порыбачить.

— Если завтра, то сегодня надо готовиться, — ответил уроженец Африки, и его массивное гибко тело, выросшее на молоке с кровью, заслонило закатное солнце.

— Знаю. Через час все обсудим, потолкуем.

— А на кого будем охотиться?

— На дьявола! — пошутил хозяин.

— Хорошо! — в тон ему ответил слуга с улыбкой и, мягко ступая босыми ногами, удалился, освещаемый последними лучами уходящего дня. В комнате стало свободно и пусто.

Мумба наполнил вином бурдюк из шкуры жирафа, натерся верблюжьим жиром.

— Итак, завтра — сафари! — восторженно сказал он на суахили.

— Касадьян, Мумба! — поприветствовал его Дараян, что означало: как поживает ваш скот?

— Мой скот пасется мирно в саванне, — с достоинством ответил масай из нилотских племен.

Раннее тихое утро. Лучи солнца, словно красные стрелы, позолотили небо.

Джавар поднялся и сообщил Мумбе, что на охоту лучше выехать на ночь.

— Постарайся, дорогой Мумба, все подготовить к вечеру. «Джип-лендровер» я заказал. Просмотри три ружья и рыболовные снасти.

— Обижаете, господин! — проворчал слуга и оруженосец, друг и телохранитель Джавара и, сев в «фиат», тут же умчался.

Дня три назад Джавар послал Ананду в Бомбей письмо и приложил к нему фотографию юной девушки, дочери его коллеги, деды которого, приехав из Индии, работали на прокладке железной дороги из Момбасы в Кисуму, в результате чего и был основан город Найроби.

Джавар панически боялся, что его род может пресечься, поэтому жаждал скорей женить Ананда. С другой стороны, он обеспокоился, что племянник, не дай бог, предастся разврату и цинизму, как иные нувориши или могольский наваб. Или же, наоборот, закоснеет в делах, станет закоренелым бизнесменом, «компьютером».

Он заехал в «Маунт-Кения сафари клаб», который находился недалеко от города. Джавар не любил обстановку снобизма, царящего в сафари-клубе, где богатые туристы и местные нувориши коротают время, купаясь в бассейне с подогретой водой, играя в гольф и теннис и гуляя среди прудов с экзотическими рыбками. Здесь у него были назначены две деловые встречи, а третья — дружеская, с «будущим тестем» Ананда. После этого он завтракал в ресторане отеля «Нью-Стенли», куда еще с 1950 года был запрещен вход «собакам, неграм и азиатам». Но сейчас не 50-е годы! Кения — независимая республика, но «душок» сохранился. Джавар ходил туда, когда было время, «специально», чтобы показать, что он «азиат».

Встретившись в офисе с куратором магазинов, он сразу же отправился домой.

Больше всего Джавар любил Кению за то, что здесь можно остаться наедине с природой, сохранившейся в ее первозданном виде.

«Джип-лендровер» медленно ехал по грунтовой дороге, слегка поднимая коричневую пыль. Дорогу перешли два огромных слона, покрытые красной пылью. Саванна утопала в желто-зеленой траве. Редкие баобабы создавали причудливо-экзотический пейзаж этой местности. Слоновая трава, высотой в два метра, полностью скрывала «джип» зеленого цвета.

Джавар испытывал необычайный подъем. Глаза его жили в этой природе помимо его сознания, словно сами по себе.

Мумба сидел на заднем сидении и внимательно следил за аккуратно уложенной охотничьей амуницией и оружием. Копье и щит, два острых ножа были, как всегда, при нем. Большие глаза блестели в предчувствии охоты.

— Сколько травы здесь можно накосить! — протяжно и мечтательно произнес Джавар.

— Кочевники не привыкли, господин, запасать корм для скота, — в тон ему сказал Мумба на суахили.

На желтом травянистом поле показался вытянутый клин ветвистых рогов удаляющегося стада антилоп.

Джавар, Мумба и водитель обменялись понимающими взглядами. В данный момент они были не на природе, а в природе, которая пребывала в них.

— Это и есть одна из форм человеческого счастья! — безадресно, словно самому себе, промолвил Джавар и погладил свою небольшую пепельную бороду.

Он, как и многие — сыны гор Индии, был от природы рослым. Волосы — русые с проседью, серые большие глаза с длинными ресницами. Его можно было принять за европейца, но мягкие черты лица, тяжеловатые веки, да само осознание себя в мире, вековые религиозно-философские воззрения индийца отражались в его манере держаться, разговаривать и совершать поступки.

— Счастье — это когда хорошо? Да, господин? — спросил Мумба, пригнув голову под набегавшую на него ветку медоносной акации.

Водитель усмехнулся, не отрывая спокойного и довольного взгляда от узкой дороги.

— Верно, дорогой Мумба. Но счастье никогда не бывает всеобъемлющим. Как бы тебе это сказать… — Джавар вздрогнул от неожиданности: машина вильнула, пропуская стадо буйволов, которое галопом пронеслось мимо них с оглушительным топотом, расталкивая и сминая попадающихся им на пути газелей.

— Недалеко находится илистое озерцо. Видимо, там они и отлеживаются, — заметил водитель.

— Да, шерсти у буйволов маловато, и, чтобы уберечься хоть немного от слепней и оводов, они старательно вымазываются грязью, — дополнил замечание водителя Джавар. Вообще-то он сочувствовал любой живой твари на земле. Трудно всем жить и выживать, давать потомство и растить его. И снова ему вспомнился Ананд.

«Завтра же позвоню! Письмо и фотографию он уже, видимо, получил», — думал Джавар.

— Хозяин, так почему оно не бывает полным, это счастье? — возобновил прерванный буйволами разговор африканский Аполлон по имени Мумба.

— Видишь ли, счастье не может быть всеобъемлющим… пока. В будущем — не знаю. Оно предусматривает обязательное самоограничение. Например, как ты можешь быть счастлив, если кто-то из твоего племени страдает, болеет, умирает в нищете? Поэтому всеобщее счастье — это пока мечта человечества.

— А когда наши племена: скотоводы, кочевники и охотники, — жили своими законами, у нас было «всеобщее», как вы выразились, полное счастье. Пока не было европейцев.

— Да, никто не заставлял Адама есть яблоко добра и зла. Съел он это яблоко — и потерял рай. Счастье — это когда твое сознание, твои дела и обстоятельства согласованны, но обязательно в определенном круге, замкнутом, не выходящим за мир локальный. Стоит выйти в мир, «лежащий во зле», — и прощай твое счастье, Мумба! Вот пока мы здесь втроем в природе, среди нее, и она, ожившая в нас, соединилась с окружающим, мы счастливы все трое и любим друг друга, отсюда счастье — любовь, брат мой Мумба!

— Я — твой «брат»? — мягко улыбнулся Мумба.

— Конечно. Все люди братья перед Богом. И тогда, когда они счастливы, они чувствуют Бога в себе и любят друг друга, ибо Бог един, Мумба.

Вдали, пылая в закатных лучах солнца, высилась гора Кения, или Белая гора. Ее снежная вершина ослепительно сияла на фоне голубого неба.

— Останови, пожалуйста, на минуту, Джойс, — попросил шофера Джавар, — полюбуемся!

— Километров сто будет до горы? — спросил Мумба, задрав голову.

— Конечно, — ответил Джойс и почесал затылок, — красота-то какая!

Несколько минут охотники молчали.

— Когда человек человеку — враг, он никогда не бывает счастлив. Я это знаю, — сказал Мумба.

По нему было видно, что слова его хозяина, его брата и друга, глубоко затронули то потаенное, чего не может осознать и выразить человек.

Машина снова тронулась в путь. Солнце уже закатилось, и лишь Белая гора сияла в его уходящих на другую сторону планеты лучах, только она видела сейчас солнце.

«Джип» с ревом въехал в густую прохладу леса, наполненного криками зверей и птиц. Широкая река Тана неподвижно застыла среди могучих зарослей. На красноватом зеркале воды расходились круги от всплесков бегемотов и крупных рыб.

Охотники разбили брезентовое бунгало и вынесли из машины необходимые для ночлега вещи, ружья и продукты.

Протяжно ухали и фырчали бегемоты, разевая свои огромные пасти. На эти звуки откликались обезьяны, и лес, медленно тонущий в надвигающейся ночи, оглашался их недовольными криками.

Бесшумными тенями вышли из зарослей слоны. Они попили, облили друг друга водой из хоботов, полюбовались собственными отражениями в реке и снова бесшумно скрылись в лесу.

Джавар бросил огромную шкуру зебры на траву и сел на нее, довольно покрякивая.

Мумба приволок огромный бурдюк из шкуры жирафа.

— Да здравствует сафари! Даст Бог удачу!

— У нас три лицензии на отстрел крупных животных: газелей или антилоп, — напомнил Джавар, — смотрите у меня! Не нарушайте правил охоты, — и растянулся на полосатой, мягкой словно ковер, шкуре.

Сумерки мгновенно сменились кромешной тьмой, и над рекой воцарилась тишина. На темном бархате неба появились звезды. Ясно обозначилось созвездие Южного Креста. Сквозь ажурные ветви пальм и баобабов звезды казались яркими елочными украшениями.

Джавар раскурил трубку.

Джойс и Мумба расстелили дастархан и выложили съестные припасы, затем наполнили кружки вином, и все дружно принялись ужинать.

— Джойс и Мумба! — обратился к своим коллегам слегка повеселевший, но все еще задумчивый Джавар. — Что бы вы хотели увидеть здесь, скажем условно, через сотню лет? Лабиринты бетонных строений, ничем не отличающихся от американских «городских джунглей», или…

— Я бы хотел, господин, чтобы в Африке не было нищеты и чтобы наша страна сохранила свое богатство, свою природу, — начал Мумба.

— И чтобы природа вечно была вот такой хотя бы, как сейчас, для наших детей и внуков. Чтобы были слоны, бегемоты, обезьяны, буйволы, тигры, все, все, кому Бог дал жизнь! — вдохновенно подхватил разгоряченный Джойс.

— Все верно! — поддержал их Джавар. А теперь выпьем за это, и давайте ставить сеть. Я хочу ухи, прекрасной африканской похлебки!

С правого берега доносилась песня рыбаков. Горячий ветер из пустыни уносил ее вдаль. Мумба подхватил слова песни, и они вместе с Джойсом спели ее протяжно и с таким проникновением и любовью, словно каждый из них был и певцом, и композитором, и поэтом.

«О Тана! Великая наша река Тана!» — приглушенно доносилось с противоположного берега.

А здесь, рядом, Джойс из племени кикуйю и Мумба из племени масаев — подлинные сыны Африки — пели эту песню так самозабвенно, что у Джавара выступили на глаза слезы от этой песни, похожей на молитву:

Ты течешь долгие века по нашей земле. Изменчивы твои воды, Тана! И все меняется вокруг: земля, и время, и нравы. Изменяемся и мы, о Тана! И все же мы остаемся самими собой в этом мире. Мы остаемся африканцами, Тана! Верными тебе, Тана, и земле нашей — земле отцов. О Тана! Великая Тана!

Джойс и Мумба дотянули медленно песню и смолкли.

— Пойду, посмотрю сеть, — как ни в чем не бывало сказал Мумба.

Глава вторая

Жизнь — это распространение света, который для блага людей сошел в них с неба.

Конфуций

Голубое небо Бомбея прорезали высокие белые небоскребы, роскошные беломраморные храмы с яркими стягами наверху.

Недалеко от Красного форта, «Ворот Индии», рядом с прямоугольной высокой гостиницей «Тадж-Махал» с фигурными окнами в мусульманском стиле шла веселая, почти что праздничная торговля товарами на передвижных лотках. Эти пестро украшенные лотки с матерчатыми тентами-навесами были установлены на велосипедных колесах. Высокие худые парни катали их в ритме звучания дюжины барабанов, которое разносилось далеко вокруг. Головы этих парней и барабанщиков были повязаны вместо тюрбанов разноцветными хлопчатобумажными ангочхами — своеобразными шарфами размером с полотенце.

Лотки с подвешенными к ним бумажными фонариками, гирляндами цветов и разноцветными лентами из фольги, двигались пестрым прямоугольником. Флейты и ситары разносили чарующие звуки мелодий, барабанная дробь и синкопированный бой основных барабанов «держателей ритма» — все это вместе взятое вовлекало исполнителей и покупателей в радостные движения танца.

В центре этого оживленного, пестрого и движущегося прямоугольника — молодая девушка в цветастой, широкой и длинной, по щиколотку, юбке, босая, в переливающейся на солнце зеркальными блестками курти — кофточке-лифчике, с огромными янтарными серьгами в ушах, с серебряными браслетами на руках. Ее длинная черная и тугая коса с вплетенными в нее белыми розами, извивалась по спине, как змея. Юное овальное лицо озаряли большие искристые глаза. На мраморном лбу красавицы, между бровей, сияла знаменитая красно-коричневая тика — кастовый знак и украшение каждой индийской женщины, фокусируя собой все прекрасные черты ее лица. Девушка пела и танцевала, определяя ритм и смысл всего происходящего. Она была как бы мотором этой миниярмарки, похожей на праздник, ее сердце, ее цвет…

На лотках в изобилии были развешаны блузки, сари, платья, юбки, свитеры… Стопками лежали шали, платки, полотенца, белье. Здесь были недорогие украшения в коробках, деревянные и бронзовые фигурки Кришны, Шивы, резиновые куклы и хвосты бурундучков, которыми бомбейские водители любят украшать свои автомобили, а также всевозможные пряности, которыми так богата Индия.

Торговля шла довольно бойко. Собравшаяся толпа зрителей любовалась танцовщицей, не отрывая от нее глаз. Некоторые из них время от времени, подхваченные водоворотом мелодии, уснащенной барабанным сердцебиением, пускались в пляс.

Жители Бомбея, да и вообще индийцы — народ доверчивый, с душой ребенка и философа — легко увлекаются любым истинным проявлением жизни, если в нем проглядывает главное: добро, любовь и красота.

Барабаны в форме узких бочонков, висящие на шеях бойких и подвижных музыкантов, гремели под хлесткими ударами узких смуглых кистей.

У лотков, подняв руки, пританцовывал полный седовласый мужчина в гандистской шапочке и длинном белом муслиновом ширвани доверху застегнутом сюртуке. Он то и дело улыбается и от наслаждения прикрывает тяжелые, похожие на верблюжьи веки.

Танцовщица, изгибаясь в танце и обходя зрителей, пела:

…Покупайте мой товар! Хоть кругом дороговизна, Я недорогу возьму!

К ней подходят покупатели и с улыбкой вручают ей деньги. Она же грациозным движением взамен выдает им товар. Молодой сикх с длинными волосами с улыбкой юного месяца среди курчавой черной бороды, получив великолепную шаль из Кашмира, кланяется ей и мягкими движениями, танцуя в ритме музыки, отходит в ряды зрителей. Тибетская девушка, небольшого росточка, в красочном монисто, купила шелковую блузку и вместе с танцовщицей несколько минут танцевала катхак, и браслеты ее звенели в такт движениям.

Танцовщица, вновь обходя зрителей, припевала:

Если грустно в вашем доме, Если вы с женою в ссоре, Выберите ей подарок! Покупайте — деньги ваши. Нет товаров наших краше! Выбирайте — ваша воля. Будет счастье в вашем доме!

Эти припевки танцовщица вплетала в свои изящные и необыкновенно гибкие и ритмичные движения.

Эти пряности с секретом! Я смешала грусть и нежность, Растворила лунным светом. Пряности мои купите! Лишних денег не копите. Грусть пройдет, пройдут напасти, Будет в доме вашем счастье!

Между двумя высокими башнями из стекла и бетона в туманной дымке синело Аравийское море. Три арековые пальмы, стройные и высокие, создавали своеобразный урбанистический пейзаж тропиков.

На двадцать третьем этаже одной из этих башен располагался офис управления «Текстильэкспорт». Кондиционер слегка журчал, как горный ручей. Сквозь жалюзи мягко процеживались солнечные лучи.

Ананд, в светлом серо-голубом костюме, с шелковым пестрым галстуком, сидел за столом, углубившись в бумаги.

Рядом, спиной к нему, за большим длинным столом, на котором стоял компьютер, трудился его генеральный директор и друг Раджа. Раджа нервно снял с себя пиджак и бросил его в кресло.

Стены кабинета были оклеены фотообоями, на которых были изображены Гималаи, деодаровые, кедровые, леса Кашмира и озеро Дал. Так хотел сам Ананд и так посоветовал ему дядюшка Джавахарлал. Бывая в Кашмире, Ананд каждый раз поражался красотой этого прекрасного озера. И если дома эти обои были вроде бы ни к чему, то в конторе они были очень даже кстати.

Раджа встал, выключил компьютер и размял плечи, а затем пальцы. Он был невысокого роста, худощав и кудряв, как барашек, подвижен, быстр и сообразителен, но временами не в меру болтлив, что раздражало Ананда. Но точность, четкость в работе, умение сходиться с людьми, выуживать необходимую информацию и прогнозировать с лихвой искупали этот безобразный, с точки зрения Ананда, недостаток.

Раджа дернул за шнур, подняв жалюзи. Взор его упал на площадь, где проходила красочная ярмарка-распродажа. Ему была отчетливо видна яркая танцовщица и более десятка музыкантов. Все двигалось, плясало и веселилось.

— Ананд, подойди сюда! — позвал он. Посмотри, какое чудесное зрелище!

— Что там еще? Тебе бы только хлеба и зрелищ! Больше ничего тебя в этой жизни, «ходячий компьютер», не интересует! — проворчал Ананд, однако поднялся со стула. Развернувшись широким торсом, он пригладил волосы и подошел к окну.

Несколько минут друзья стояли, как завороженные, не в силах оторвать глаз от увиденного.

Наконец Ананд отошел от окна, окинул взором помещение своеобразную клетку для работы и на какой-то момент почувствовал себя галерником, прикованным к веслам.

— Вот так, наверное, всю жизнь, Раджа, мы с тобой будем прикованы к этому какофоническому буйству стекла и бетона… Он нервно повел бровями, оттянул галстук, поглядывая в окно за площадь, где шла жизнь… простая, какой и должна она быть.

— Раджа! Ты знаешь, я завидую дяде. Он в Кении, в Найроби. А Найроби называют городом вечной весны. Прекрасное горное плато. Воздух, экзотический животный мир. Еще немецкий путешественник Ганс Шомбур сказал: «Кения — самая прекрасная страна в мире. Природа щедро наградила Кению яркими и разнообразными ландшафтами…»

— Да будет тебе, Ананд! Лучше нашего Бхарата нет страны в мире, — вдохновенно произнес Раджа, подняв палец кверху.

— Это правда. Вот, скажем, Сринагар, Кашмирская долина, Дели, да и Малабарское побережье! Мне не нравится, Раджа, что так плотно, тесно и высоко застроен Бомбей, а ведь здесь раньше был прекрасный пальмовый лес… Да… без Индии я бы не смог жить. Дядя часто звонит и жалуется на тоску по Родине.

— Понятно! Каково ему там, среди черных, львов и бегемотов! — смеясь, заметил Раджа.

— Кстати, он прислал мне письмо и фотографию.

— Какую фотографию, чью?

— Фотографию девушки, которую я не знаю и ни разу в своей жизни не видел.

— Странно! Зачем ему присылать фотографии девушек? Их что, мало здесь, у нас? Хотя бы вон, погляди, как танцует! Какова! Таваиф! Апсара!

— Да перестань ты, я серьезно! — оборвал его Ананд.

— И я серьезно.

— В письме дядя Джавар пишет, что эту девушку он прочит мне в невесты.

— Какой кошмар! Ананд! Это же катастрофа! Она кто? Нилотка из Сомали или людоедка из Танзании?

— Хватит паясничать! Вот, взгляни.

Ананд подал ему фотографию, которую Раджа долго рассматривал и наконец сказал дипломатично:

— Видишь ли, дружище, фотография — это мертвый плоский слепок, — который не выявляет объемно ни плоть, ни душу, ни духовность.

— Ведь я не знаю этой девушки! А когда я не знаю человека, как я могу жениться. Это абсурд!

Ананд взглянул в окно, подошел к столу и сложил бумаги в папку.

— На сегодня все! Я поехал домой, — сказал он решительно.

— А я еще поработаю, — ответил ему озадаченный Раджа.

Ананд вызвал лифт. Спустившись в холл, он покинул здание. Глубоко вдохнув морской воздух, он зашагал по направлению к площади, где был припаркован его автомобиль «премьер», по внешнему виду напоминающий «фиат».

Торговля ша успешно. Девушка танцевала и пела, выдавала товар и получала деньги. Вот она поднялась на высокий гранитный парапет, окаймляющий площадь, и стала легко передвигаться по нему, извиваясь в танце. И вдруг, потеряв равновесие, упала с парапета, но, к своему счастью, на стоявшую внизу с противоположной стороны машину. Причиной ее падения, вероятно, послужила усталость, ведь представление длилось около двух часов. А может быть, она настолько вошла в свою роль, что забыла, где находится…

От неожиданности девушка вскрикнула, но поняв, что «приземление» могло бы быть более драматичным, не впала в отчаяние.

К ней подбежали музыканты и зрители. Со всех сторон слышались сочувственные возгласы.

Старый флейтист обратился к полулежавшей на крыше машины танцовщице:

— Стекло выбила! Вот беда! Эй, дочка! Ты не порезалась?

— Ах! — испуганно воскликнула девушка. — Со мной-то ничего, все в порядке. Но вот… — она оглядела машину голубого цвета с некоторым испугом, — но вот с машиной не все в порядке!

— Убегай побыстрее, Деваки! Появится хозяин автомобиля, станет кричать. А там, глядишь, чего доброго, полицию вызовет! — советовал ей длинноволосый барабанщик в клетчатой повязке.

Подошел хозяин товара и вручил девушке ее заработок. Деваки поблагодарила его и спрятала деньги за корсаж.

— Беги быстрее! — раздавались крики из толпы.

Девушка повернулась, чтобы уйти, но вдруг столкнулась с высоким молодым господином.

— Простите, — сказала она, — я спешу! И прошу прощения! Я разбила стекло совершенно случайно. Мне надо уходить, а то, сами понимаете, еще вызовут полицию, — и она собралась уйти, но молодой господин окликнул ее:

— Извините, но я — владелец этой машины!

— Вы?! — она испуганно посмотрела на него. — Вы владелец этой машины? — повторила она в замешательстве. — Ну ладно… я пойду.

— Девушка, постойте! — серьезно сказал Ананд и схватил ее за руку. Рука ее была теплая и нежная. Это прикосновение взволновало его. Он растерялся и не знал, как поступить, но продолжал сохранять строгий вид. Ему не хотелось отпускать девушку, но и как удержать ее, он не знал. Единственное, что пришло ему в голову, это воспользоваться ситуацией, изображая высокомерного пострадавшего. Ананд с сожалением посмотрел на разбитое стекло и слегка помятый верх кузова.

— Да-а! Вы, как видно, перышко из вашего прекрасного веера! — и он посмотрел на сильную, гибкую танцовщицу.

«Опасна сия прекраснобедрая», — сказал он сам себе. От нее веяло каким-то необъяснимым очарованием, хотя она и была в замешательстве.

Деваки действительно было стыдно перед этим красивым молодым господином.

— Что мне теперь прикажете делать, красавица? А? Вы хотите убежать, оставив меня с разбитой машиной «у разбитого корыта».

— Какого «корыта»? Разве ваша машина корыто? — наивно спросила Деваки.

Ананд, едва сдерживая улыбку, в нескольких словах объяснил ей смысл высказанного им образа.

— А вы зря сердитесь, господин! — оправдывалась она своим певучим голосом. — Просто я шла, ну… как все идут, — лукавила она, не зная того, что Ананд из окна своей конторы наблюдал за ее выступлением.

Он продолжал держать ее теплую и гибкую ладонь и смотрел на нее. А она, опустив свои прекрасные черные глаза с бархатными ресницами, продолжала оправдываться:

— Мне очень жаль, конечно, что это стекло… она не посмела выговорить до конца «я разбила» и замолчала. — Но в жизни всякое случается, — добавила она, спустя минуту. Пустите меня, мне домой пора! — умоляюще произнесла она.

Ананд отпустил ее руку, но преградил дорогу.

— Постойте, постойте, юная Апсара! А кто мне будет платить за стекло? Придется вам отвечать! Вздумали бежать? Я все видел. Придется вызвать полицию! — сказал он и тут же пожалел о своих словах, но слово не воробей…

— Полицию?! — всполошилась Деваки. — Что вы! Нет! Прошу вас! — она взяла Ананда, который стоял неподвижно, за руку. Ему нравилась его роль, но «кажется, я переигрываю», — подумалось ему.

«Вы, Александр Македонский, неправы!» — мелькнуло у него в голове.

— Я случайно упала, я не хотела! Просто у меня нога подвернулась! — Девушка говорила с таким искренним сожалением, что казалось, вот-вот заплачет.

Ей никак нельзя было встречаться с полицией, поскольку за эти выступления придется платить налог, это во-первых; во-вторых, дома лежит тяжело больной отец. Злая мачеха не работает. А ей, бедной, приходится наниматься на любую работу, где требуется пение и танец. Она одна содержит семью.

И все же Деваки решилась отдать этому господину весь сегодняшний заработок.

Она поспешно извлекла из-за корсажа деньги и протянула их Ананду.

— Вот, возьмите!

Ананд спокойно взял деньги и медленно пересчитал их.

— Двадцать пять рупий за день? — спросил он с грустью и изумлением.

— Да! — тихо ответила она.

Ананд, видя, что девушка порывается уйти, вздохнул.

— Ладно, иди! Но улица — не место для плясок, запомни! — нравоучительно заметил он.

«Что делать? Бизнес и производство съедают во мне человека», — устыдился он про себя. Ему стало больно и грустно. Он протянул девушке ее дневной заработок, посмотрел в ее опечаленные глаза и произнес:

— Возьми!

— Благодарю, — ответила она и спрятала деньги на прежнее место.

Она повернулась к нему спиной и, прихрамывая, медленно побрела по площади, но вдруг остановилась, вскрикнув от резкой боли. Посмотрев вниз, она увидела, что по левой ноге струйкой стекает кровь.

Ананд, намеревавшийся сесть в машину, встревоженно оглянулся на внезапное восклицание девушки и увидел, что она прихрамывает.

— Девушка! — позвал он. — Девушка! Вернитесь!

Деваки испуганно оглянулась.

«Неужто он передумал и решил взять деньги Обратно?»— подумала она.

— Иди сюда! — миролюбиво позвал он ее, но увидев, что она не трогается с места, быстро подошел к ней.

— Ты почему хромаешь?

— Я не хромаю!

— А ну-ка, подними юбку! — строго скомандовал он.

— Что вы! Нет, нет! — панически запротестовала она.

— Покажи, что у тебя с ногой! — настаивал Ананд.

Резко наклонившись, он взял ее за ступню и приподнял подол юбки.

— Нет! Нет! — повторяла девушка, зардевшись.

На икре ее левой ноги Ананд увидел порез, из которого сочилась кровь. Было видно, что вена не задета, а повреждены лишь мелкие сосуды.

— Здорово порезалась? — почему-то спросил он. — Подожди минутку!

Ананд пошел к машине, вынул из аптечки аэрозольную упаковку с медицинским клеем и вернулся к «пострадавшей».

— Нет! Нет! Не надо! — отказывалась она.

— Почему? — возмущенно спросил молодой господин.

— Я не хочу! Я лучше дома перевяжу.

Но Ананд, присев на корточки, снова взял одной рукой ее ступню, а другой нацеливался аэрозолью на рану.

— Нет! Не надо! Будет щипать! — тоном капризного ребенка произнесла она.

— Что вы, девушка! Это лучшее средство! Оно и дезинфицирует и одновременно заклеивает рану, прекращая кровотечение. Уверяю вас!

Ананд переходил с «ты» на «вы», сочувствуя ей, и вместе с тем ему показалось, что он давно знаком с этой прекрасной незнакомкой.

— Не надо! Я боюсь! — панически закричала она.

Ананд, не обращая на это внимания, стал брызгать на рану из баллончика, слегка приподняв краешек юбки.

Деваки завизжала, как малолетний ребенок.

— Ну-ка, замолчи! — строго потребовал Ананд, прикрикнув на нее, как на непослушную малышку.

— Ой! Ай! — продолжала повизгивать она потихоньку.

— Подумаешь, как страшно! — подшучивал Ананд.

А Деваки продолжала хныкать.

— Ладно, все в порядке. Можешь идти, — наконец сказал Ананд и направился к своей пострадавшей машине.

— Безжалостный! — донеслось до его слуха слова бедной девушки. — Все вы такие, богачи! — И она побрела домой.

Ананд завел мотор и неспеша поехал домой.

«Все вы такие, богачи», — проносилось в его голове.

Кровь, действительно, сразу перестала течь, а боль вскоре утихла. Деваки ускорила шаг. Через несколько минут, уже после того, как зашла по дороге в аптеку, она была у дверей своего дома. Дом был небольшой, одноэтажный, оштукатуренный.

Она тихонько отомкнула дверь и вошла. В комнате было прохладно и чисто. Лишних вещей, на которых собирается пыль, не было.

Деваки прошла в боковую комнатку, где лежал ее больной отец. У него была астма и больное сердце, и оттуда поминутно слышался глухой кашель.

— Папа! — позвала она.

— Ну, наконец-то! — проговорил отец задыхающимся голосом и попытался улыбнуться.

Он лежал на деревянной кровати — чарпаи, на которой вместо матраца лежали толстые и широкие доски, накрытые клетчатым пледом. Лицо его было бледным, а на впалых щеках — желтоватые пятна. Под заострившимся носом — седые усы.

В нише над его кроватью стояла масляная лампа, в стекле которой билась бабочка, безуспешно стараясь выбраться оттуда. Дочь легко шагнула к нему на кровать и села, скрестив ноги.

— Я принесла тебе новые лекарства! Вот таблетки и микстура, — и она положила лекарства на тумбочку, стоявшую у изголовья кровати.

— Дочка! У тебя столько хлопот из-за меня и из-за моей болезни, — хриплым голосом печально сказал отец и посмотрел на ее ступни в порезах и мозолях.

— Какие хлопоты? Я танцую и пою. Разве это хлопоты! — беззаботно ответила ему Деваки.

Она извлекла из пестрого узелка яблоко, и вырезав плодоножку, вытерла его и положила на тумбочку.

— Это тебе для пищеварения и аппетита.

— Я все вижу, дочка. Спасибо. Ты опять до крови разбила ноги, бедная моя девочка! — дрогнувшим голосом тихо проговорил больной отец, и его глаза затуманились слезами.

Он понимал, что, если бы была жива ее родная мать, все было бы иначе.

Деваки прикрыла ступни подолом юбки.

— Подумаешь, какая ерунда, папа! Я сделаю примочки на ночь, и до утра все заживет.

— Да, к утру-то заживет, а к вечеру опять трещины, — не унимался отец, полный жалости, любви и сочувствия к своей любимой дочери. — Если бы мне подняться, я бы не позволил тебе до изнурения работать. Ведь ты молодая! Тебе бы погулять, развлечься…

— А я и так гуляю целыми днями по городу.

— Бедная моя, теперь ты должна зарабатывать на всю семью.

Отец еще раз оглядел свою взрослую дочь.

«Красивая она у меня, вылитая мать», — подумал он.

— Мне страшно подумать, какими глазами смотрят на тебя зеваки!

Деваки улыбнулась, отбросила тяжелую косу на спину и серьезно ответила:

— Если у человека чистые помыслы, то его не могут испачкать дурные взгляды, отец!

Прищурив глаза в улыбке, он благодарно и с нежностью дотронулся до загорелой руки дочери.

— Это правда! — вздохнул отец.

Его больное сердце радовала мысль, что они с его покойной женой дали достойное воспитание дочери: в лучших традициях индийского народа, мировоззрение которого формировалось тысячелетиями и запечатлено в множестве мудрых книг, начиная с «Вед».

«Не совершай ничего, что будет мучать тебя на смертном одре. Ибо жизнь мгновенна!» — вспомнил он.

Его же мучало одно: не давал покоя душе поступок, совершенный им, казалось бы, во благо, но обернувшийся злом. Этот поступок — вторая женитьба. Думалось ему, что новая супруга заменит Деваки мать, однако вышло так, как происходит во многих сказках всех народов: злая мачеха и падчерица, немощный и безвольный отец. Эти мысли добивали старика. Он взглянул сквозь слезный туман на дочь. Боль и радость, столкнувшись, чуть было не лишили его чувств.

— Ты, дочка, у меня достойная! Скажу тебе откровенно, что супруга моя теперешняя — недостойная… — он помолчал и добавил:

— Разница между достойным и недостойным та же, что между коровой и змеей: первая превращает траву в молоко, а вторая превращает молоко в яд!

— Что вы, отец! Вот скоро вы поправитесь — и все наладится. А на твои слова я могу ответить так. Я читала в «Махабхарате», что не было и нет человека, достойного лишь осуждения или одной лишь хвалы. И ты напрасно мучишь себя пустым раскаянием! Ведь ты не бог, ты человек, которому свойственно ошибаться. Если бы человек не ошибался, он был бы богом…

Глаза Деваки, затененные густыми ресницами, сияли чистым светом. Конечно же в эти мгновения она вспомнила свою родную мать и сердце ее было полно любви и сострадания.

— Доченька, — сказал отец, — наклонись ко мне, дай я тебя поцелую, золотко ты мое, жемчужина драгоценная в моей серой закатывающейся жизни.

«Во всех делах будь чист помыслами. Возлюбленную целуют по-одному, дочь — по-другому», — пронеслось у него в голове.

— Папа! Ты же сам знаешь, всюду требуют рекомендации, без них работы не получишь. А ведь кормиться чем-то надо. Вот и приходится петь и танцевать! — просто сказала она, поднимаясь с кровати.

Деваки поправила плед и подушку под головой отца.

— Ну, ничего, папа! Как только выздоровеешь, все пойдет иначе! — мечтательно и с оптимизмом сказала она.

— Я все время переживаю, — снова начал отец негромко, — постоянно волнуюсь за тебя. Ты совсем измучилась, похудела! Дочка! Прости меня, я виноват! Из-за моей болезни у тебя столько бед! Доченька… Деваки моя родная… — простонал он.

В это время в дом внезапно не вошла, а мощно ворвалась, как порыв муссона, мачеха.

— Хватит! Расхныкался! Мне тоже все надоело! — прокричала она, прервав беседу дочери с отцом, внеся в атмосферу любви, чистоты и исповедальности смуту, беспокойство, страх и тревогу, словно нечистый дух.

Широкоплечая, высокая с округлым полным лицом и круглыми глазами, мачеха, уперев руки в бока, подошла к больному и исхудавшему супругу. Ее коричневое ситцевое сари обдало беднягу волной кухонных запахов и разгоряченного женского тела.

Родом она была из Бенгалии. В народе считалось, что бенгальцы отличаются экспансивным, неуравновешенным характером. Есть даже пословица: «Горячилась, подобно бенгалке…» И это был тот самый случай.

— Даже рису купить не на что! — принялась она укорять супруга и Деваки. — Живем из-за тебя впроголодь! Ты принесла деньги? — резко, со злобой спросила она, повернувшись к падчерице.

— Вот двадцать пять рупий! — тихо и покорно ответила Деваки и протянула ей деньги.

Мачеха схватила их широкой мясистой ладонью и стала пересчитывать.

«В который раз их сегодня пересчитывают!» — с горечью в сердце подумала Деваки.

— Двадцать пять рупий! Нечего сказать! Много! — с иронией заметила хозяйка дома и, покосившись на тумбочку, бросила с завистью и упреком:

— Своему отцу она лекарств накупит, фруктов! На, угощайся, мой дорогой папочка!.. А мне?..

Она, округлив и без того круглые, как блюдца, глаза, придвинулась к Деваки и, размахивая руками, продолжала свою никчемную тираду:

— А мне что? Что придется? Выкручивайся, мол, как хочешь? Ходи на рынок, готовь, убирай в комнате! Все я, везде я?! Нет покоя ни днем, ни ночью. А тут суют какие-то двадцать пять рупий!..

Красное и без того, хитрое и недоброжелательное лицо мачехи от злости покраснело еще сильнее.

«Нет преграды, равной преграде невежества», — подумала Деваки.

— Хватит сидеть! — рявкнула мачеха на падчерицу. — Я за тебя пол мыть не буду, не думай, я лучше твоего отца наведу порядок в доме!

— Мама! Не волнуйтесь! Вам вредно волноваться. Я вымою пол, — с достоинством и спокойно ответила Деваки.

— Давай, давай! — повелительно и самодовольно повторила мачеха и добавила вслед уходящей падчерице:

— И постирай все белье!

Она стремительно подошла к тумбочке, схватила яблоко и стала с жадностью есть его.

По бледности лица старика и выступившим на нем красным пятнам, частому миганию век было видно, что он страшно переживает несправедливость, ханжество и алчность своей супруги. Но что делать? Он прикован к постели. Избавить его от этого кошмара может только смерть.

«Не радует луна мучимого холодом, не радует солнце мучимого зноем, не радует жену муж, иссушенный старостью или болезнью».

— Это не жизнь, а каторга! — ворчала супруга, пережевывая яблоко и брызгая соком во все стороны. — Сколько работы! С ума сойти! — заключила она голосом Мегеры.

Слова жены язвили и без того больное сердце старика. Она не могла простить ему болезнь, словно это была его прихоть. Упрекала его за дочь, которую он любит. Животная ревность мучила ее. Причиной всех своих трудностей она считала своего мужа — больного и ненужного теперь ей человека.

«Нет в ней главного: сострадания и понимания… А где нет понимания и справедливости, там нет и счастья!»— с горечью подумал супруг и попытался приподняться. Но, едва оторвав голову от подушки, потерял сознание.

На следующий день утром, как обычно, Ананд и Раджа трудились в офисе. Они отвечали на непрерывные звонки. Давали сводки.

— Наконец-то шерсть отправлена. Она в Момбасе, в порту, — сказал Ананд, — иначе бы дядя, не моргнув глазом, снял с меня шкуру, как с антилопы.

— Ананд, — расслабившись, обратился к нему Раджа, — что это? — Он вынул из кармана светлого пиджака серебряный браслет и, лукаво улыбаясь, представил его пред ясные очи своего друга.

Ананд рассеянно посмотрел на браслет. Встал из-за стола и сел на диван.

— Это не что иное, как любовная улика, мой дорогой дружище. Я отогнал в мастерскую твою машину и вдруг вижу, что рядом с сиденьем, в уголке, лежит эта прелестная вещица, кем-то потерянная! — Раджа сделал акцент на слове «кем-то». — Ты меня знаешь, я соображаю мгновенно!

— Нет, нет, Раджа, ты ошибаешься! — озабоченно возразил Ананд.

Но было видно, что думает он о другом. Эта фотография и намерение дядюшки женить его, как говорится, «с места в карьер», не давали ему покоя. Случайная встреча с девушкой, которая невзначай повредила лобовое стекло его машины, подсказала ему, что выбрать себе в жены девушку он должен сам. Чувства, заросшие сорняком будней, забытые в каждодневной суете, дали о себе знать благодаря именно этой встрече. И если день назад он еще колебался, разумеется, из боязни перед дядей, то сейчас он искал предлог, как «обойти» дядю на этом крутом повороте его судьбы, его жизни. И он решил посоветоваться с Раджем, который продолжал начатую тему:

— Мы же с тобой друзья с детства. Вместе пошли в школу, потом вместе учились в колледже. Я знаю тебя не хуже, чем самого себя, понятно?

— Да, я тебе доверяю полностью! — машинально ответил ему Ананд и поднялся с дивана.

С минуту походив по кабинету, застланному толстым зеленым ковром, он внимательно посмотрел на Раджу и неуверенно произнес:

— Мне нужен твой совет.

— Нет ничего легче, чем давать советы. Валяй!

— Я показывал тебе фотографию?

— Да.

— Взгляни еще раз.

— Что смотреть, Ананд! Слава Богу, она ведь не масайка с бритой головой и в юбке из шкуры столь любимой тобой антилопы.

— Опять ты за свое! Твоя болтливость когда-нибудь сведет меня с ума!

— Ну, ладно, ладно. Уж и пошутить нельзя! Сухарь ты, Ананд. Хотя нет! Этот браслет проливает свет на таинственные резервы чувств, которыми ты обладаешь! — снова не удержался Раджа.

Он взял фотографию, протянутую ему другом, и вновь посмотрел на нее.

— Боже! Ананд! Прелестная пташка! Браслет ее?

— Да отвяжись ты со своим браслетом! Речь идет о моей судьбе. Жизнь моя, можно сказать, решается, а ты…

Друзья уселись на диван.

— Она в Найроби. Дядя выбрал ее мне в жены. Я ведь тебе уже говорил.

— А!.. Так это та фотография! — воскликнул Раджа. — А я-то думал, что это обладательница потерянного браслета!

Ананд терял терпение. Он взглянул угрожающе на друга и, отвернувшись от него, уставился на озеро Дал, изображенное на фотообоях. Спустя минуту он успокоился и продолжил тему:

— Представляешь, он уже и к свадьбе готовится!

— Вот это ход! Поздравляю!

— Но с чем? Мне это не по душе! Повторяю: я первый раз вижу ее — и сразу свадьба! — Ананд заметался по кабинету, как лев в клетке. — Разве так делают?! — искренне возмущался он и, словно разговаривая сам с собой, анализировал обстоятельства, которые незаметно загнали его в тупик:

— Верно! Дяде я обязан многим: он меня вырастил, обеспечил мне карьеру, заботился обо мне… Но тут он неправ! — твердо заявил Ананд и посмотрел на Раджу так, словно впервые увидел его. — Представь себе на минуту: тебя неизвестно на ком женят, а потом ты будешь мучиться всю жизнь. Разве так можно?!

Раджа сочувственно посмотрел на друга, и ему стало искренне жаль его. Он тоже встал и прошелся.

— Да, я с тобой полностью согласен… Но положись на мою дружбу. Я знаю, что надо сказать дяде! Позвоню ему и все объясню! — твердо заявил он, решительно направляясь к телефону цвета слоновой кости, стоявшему на невысокой тумбе красного сандала.

— Постой! — всполошился Ананд. — Что ты хочешь делать? Безумец!

— Звонить! — спокойно ответил друг и сослуживец.

— С ума сошел!

— А что? — в недоумении спросил тот.

— Ты не знаешь нрава моего дяди! Да он тебя, как муху, раздавит! — сообщил Ананд, и ему на мгновение показалось, что дверь вот-вот откроется и войдет дядя Джавахарлал собственной персоной.

— Зачем же меня давить? — не унимался Раджа.

— Снесет голову! — тоном, не допускающим возражений, известил друга Ананд.

— Уж так и снесет?! Он в самом деле такой? — Раджа наконец-то внял убеждениям Ананда.

— Да! — отрезал племянник грозного дяди из Найроби.

— Ну, я что-нибудь да придумаю! У твоего друга не мозг, а компьютер! Все проблемы решу. Вот увидишь! — уверенно заявил Раджа и глаза его блеснули.

Ананд посмотрел на него с надеждой. Резкие звонки телефона разорвали тишину, на минуту воцарившуюся в кабинете. Друзья вздрогнули от неожиданности, как ужаленные.

— Междугородная! — со страхом произнес. Ананд, оттягивая узел галстука. — Одну минуту, — кивнул он Раджу, подошел к телефону и нерешительно снял трубку, которая показалась ему налитой свинцом.

— Здравствуй, Ананд! — ясно услышал он в трубке до боли родной и знакомый голос дяди.

Ананд, как простреленный в грудь, опустился в кресло, издавая междометия типа женского «Ах!», и положил трубку на стол.

— Что случилось?! — вскочил с дивана встревоженно Раджа.

— Это звонит дядя! — в панике сообщил ему Ананд, и в его глазах отразились фотообои с прямыми стволами деодаров.

— Дядя? — переспросил его друг.

— Я лучше пойду! — сказал Ананд, медленно поднимаясь с кресла и намереваясь уйти.

Раджа легко, как котенка, взял трубку и веселым голосом произнес традиционное французское «Алло!».

Немного придя в себя, Ананд сообразил, что в разговоре с дядей Раджа, как пить дать, наломает дров. Он стремительно бросился к телефону и вырвал трубку из его рук.

— Алло? Дядя? Мы как раз о вас говорили, — медленно начал Ананд, — будете, значит жить сто лет! — сказал он банальность, так как на что-то оригинальное его сейчас не хватило.

Если пересечь Аравийское море и часть Индийского океана, причалить в Момбасе, затем вечером сесть в поезд, то к утру вы будете в Найроби. На окраине этого прекрасного города, столицы Кении, в кирпичном особняке после удачной охоты отдохнувший и веселый Джавар, терзаемый врачом — крупным черным малым с мясистыми, как у бегемота, ноздрями, разговаривал с Бомбеем. Доктор долго и нудно прослушивал сердце своего постоянного пациента со старанием истинного Эскулапа, верного клятве Гиппократа. Он сопел от напряжения, слушая большое сердце предпринимателя из Страны чудес, а Джавар сжимал в руке трубку телефона, словно противотанковую гранату, сидя на диване между ним и Мумбой.

Наконец-то он явственно расслышал голос племянника, прилетевший с противоположного берега моря, и ответил:

— Сто лет или больше того, еще посмотрим, дорогой Ананд! А вот до твоей свадьбы я уже дожил! — радостно закончил он.

Ананда словно накрыло волной, набежавшей от берегов экзотического Африканского материка.

— Почти все готово! — раздалось в трубке. — Даже свадебные приглашения! — весело сообщил дядя, и его раскатистый смех заполнил офис, в котором, казалось, вот-вот появятся крокодилы.

— Почти все готово? — отупев от неожиданности, переспросил Ананд. — Даже приглашения?.. — и он посмотрел на Раджу взглядом утопающего. — Быстро как-то! Я даже… — тянул он, подыскивая спасительную мысль, но та не приходила. — Я даже боюсь… вас огорчить. Все так сложно. Мне даже неловко, но… — опять поискал он спасительный «брод», но «дна» не нащупал.

— Но…? — недоумевал дядя на другом берегу. — Чего ты боишься?

— Как чего я боюсь?

— Да что с тобой, Ананд? Я тебя не пойму! — и он подал знак Мумбе, чтобы тот принес трубку.

— Я боюсь, что… Как вам сказать… ну… — продолжал тянуть Ананд.

Раджа напряженно слушал их разговор.

— Постой! — воскликнул «живой компьютер». — Скажи ему, что ты уже женат! Потом что-нибудь придумаем.

Ананд с минуту колебался, но другого выхода не было, и он подхватил этот «спасательный круг», брошенный ему другом, не подозревая, что тот заминирован.

— Дядюшка, мне очень жаль огорчать вас, но я…

— Что «но я»?! — гневно воскликнул Джавар на другом конце провода. — Ты, видимо, хочешь сказать, что не знаком с невестой лично? Но фотографию ты видел. Девушка прекрасна, так сказать, лотосоока и луннолика. И ты должен знать, мой дорогой племянник, что у нас вначале женятся, а потом любят. И ты брось эти свои западные штуки!

Ананду показалось, что его поддели мощные рога буйвола.

— Простите, дядя, но… я уже женился! — наконец-то выпалил он и прикрыл микрофон трубки рукой.

— Говори, утверждай, а там что-нибудь придумаем! — воодушевлял его преданный друг Раджа.

На Африканском континенте «закатилось солнце». Джавар заерзал на диване, махнул рукой доктору и Мумбе. Те поспешно покинули помещение.

— Как женился? Да я пристрелю тебя!..

На двадцать четвертом этаже небоскреба в Бомбее двое молодых людей, пытавшихся употребить ложь во благо, представили вороненый «кольт» Джавахарлала. Раджа нервно расхохотался. Ему стало весело. Спектакль шел по его режиссуре, но он не ожидал такого поворота.

Ананд снова прикрыл микрофон ладонью.

— Ну что?! Все ты, компьютерное отродье! — с упреком набросился он на однокашника. — Спасибо за совет! Я погиб! Что теперь делать?!

Ананд был вне себя. Если он «женился», то почему не предупредил дядю? Почему не позвал на «свадьбу»? Боже, какая нелепая ложь! — стучало в его разгоряченном мозгу.

— Скажи, что разведешься, скажи! — суфлировал друг.

— Дядюшка, алло, я виноват, конечно! Но ваше слово для меня закон. Если вы хотите, я разведусь! Хоть сейчас разведусь! — изображая смирение, твердил племянник, чувствуя, что попал в западню.

— Что? — раздалось в трубке. — Нашу семью опозорить захотел? Опорочить мое имя? Где твоя жена? — выходя из себя, закричал Джавахарлал.

— Где моя жена? — переспросил Ананд тоном дегенерата, но в ответ раздались короткие и увесистые, как пули для слонов, гудки. Он бросил трубку и вытер платком пот, выступивший на лбу.

— Ну все… — многозначительно произнес он и посмотрел на смущенного Раджу.

Джавар, совершенно расстроенный сообщением племянника, пребывал в дурном расположении духа. Он вызвал секретаршу и сухо сказал:

— Сита, я улетаю в Бомбей. Завтра же. Прошу вас, закажите билет на утренний рейс. Позвоните в аэропорт Эмбакаси от моего имени, разумеется.

— Хорошо, хозяин, — вежливо ответила та.

— И вечером сообщите мне домой, на какой рейс примут заказ. Время-то суетное. — Он встал и с трудом улыбнулся ей.

— Скажите шоферу — я спускаюсь. Сегодня уйма дел. Заеду к концу рабочего дня. Все. Сита, благодарю!

— Это я должна вас благодарить.

— За что?

— С вами приятно работать.

— А мне — с вами. Некоторые этого не понимают. Но мне необходимо установить истину, и потому я срочно улетаю в Бомбей! — С этими словами Джавар надел пиджак и вышел из кабинета, пропустив вперед секретаршу.

Глава третья

По широкой улице с одноэтажными домами, утопающими в прохладной зелени садов с деревьями манго, бананов, гуаявы, ашоки и окаймленными рядами финиковых и арековых пальм, легкой пружинистой походкой шла Деваки, напевая незатейливую песенку.

Безоблачное синее небо и солнце как бы благословляли жизнь на земле и все сущее на ней.

Эта улица была знакома Деваки с детства. Здесь она играла со своими сверстниками. Здесь гуляла с матерью. А теперь каждое утро шла по родной улице, чтобы заработать на жизнь танцами и пением.

Сегодняшний день выдался удачным: сборы были хорошие. В ее пестром узелке завязаны аккуратно сложенные тридцать пять рупий. На плече Деваки несла длинный шест-штангу, обернутый цветной бумагой, который обычно применяется для сохранения равновесия танцорами на канатах. Оба конца шеста завершали ярко-желтые набалдашники.

Она шла, поглядывая на проезжающих мимо велосипедистов, на ребятишек, играющих в камешки. Мальчишки здоровались с ней, выкрикивая:

— Большая госпожа, облачная дева Апсара, рам, рам!

Деваки извлекла из-за корсажа небольшой кошелек и дала нескольким чумазым мальчишкам, которые подбежали к ней, по пайсе — мелкой монете. Те радостно улыбались, благодарили ее и низко кланялись, сложив грязные ладошки у подбородка:

— Спасибо, старшая сестра!

Деваки погладила одного из них по вихрастой головке и снова продолжила свой путь домой. Но вдруг случайно уронила кошелек, который раскрылся, и мелочь высыпалась из него на дорогу. Три или четыре анны со звоном раскатились по сторонам. Она присела на корточки, правой рукой придерживая штангу.

Пока она собирала рассыпанную мелочь, на дорогу из-за поворота выехал светло-голубой «премьер».

— Куда она закатилась? — вслух приговаривала Деваки, на корточках передвигаясь по дороге.

Водитель попытался спокойно объехать ее. Но она, услышав шум автомобиля, выпрямилась, и шест, пестрый, как жираф, словно шлагбаум, преградил машине путь. Автомобиль, затормозив, вильнул в сторону, врезался в жесткий ствол зонтичной акации и заглох. Расколовшись на несколько частей, ветровое стекло ударилось о капот, и осколки мелкими брызгами посыпались на дорогу и руки водителя, сжимающие баранку.

Деваки испуганно бросилась в сторону.

За рулем был Ананд. Он, конечно, понимал: в том, что произошло, есть и его вина. Сегодня он чувствовал себя утомленным, так как ночью плохо спал после разговора с дядей. Ему снились крокодилы, выползающие из ванной комнаты, а в ушах всю ночь звенела жуткая какофония голосов африканских джунглей.

Он вышел из машины, и сердце его радостно ёкнуло. Перед ним стояла та же прекрасная Апсара, которая третьего дня разбила лобовое стекло его машины. А сегодня произошло то же самое, правда, не совсем по ее вине.

— Еще раз! — буркнул он.

— Нет, нет, что вы! — промолвила совершенно смущенная Деваки, не зная, как ей поступить.

Вновь встретившись с этим господином, она уже не впала в испуг, как это было в прошлый раз, так как почувствовала, что теперь их что-то связывает. Ведь они уже знакомы и почти друзья.

— Что тебе надо от меня, а? — задал Ананд глупый вопрос, сам не понимая, почему сделал это.

Может быть, он подсознательно обращался к своей судьбе или же к Его Величеству Господину Случаю. Кто знает?

— Ты посмотри! — он указал жестом на разбитое стекло машины. — Не успел я вставить стекло — ты опять его разбила! — возмущался он, зная, что неправ. Но ему почему-то хотелось сказать ей именно это.

«К тому же она, — думал он, — совершенно не разбирается в правилах уличного движения».

— Авария произошла по вине пешехода, должен вам сказать, прекраснобедрая и лотосоокая танцовщица, учтите это! — сказал Ананд, очарованный чистотой, молодостью и красотой девушки.

— Я сама не понимаю, как это получилось! Извините! — опустив глаза, тихо сказала Деваки. — Я по этой улице вообще больше никогда не пойду! Просто монета закатилась! — улыбнулась она — и добавила, сама не зная почему: — Это моя родная улица. Здесь недалеко дом, где я родилась.

«Какое ему дело до того, где я родилась? Ну и дура же я!» — подумала она.

Она взглянула на Ананда. Он был выше ее на голову, широкоплеч и немного сутуловат. На кисти его правой руки она увидела кровь. Подойдя к нему, она взяла его за руку и, улыбаясь, спросила:

— А это что? Кровь? Ну конечно!

— Ничего, заживет! — небрежно бросил Ананд, словно отмахнувшись от мухи.

— Нет, нет! Воспаление может начаться! — запротестовала она. — Одну минутку! — и она направилась к машине. Через открытое окошко она извлекла из аптечки аэрозоль с медицинским клеем и подошла к молодому человеку.

Деваки нежно взяла его руку и брызнула на нее из баллончика. Вскрикнув, Ананд резко отдернул руку и сказал:

— Отойди, пожалуйста!

Деваки залилась веселым смехом.

— Разве больно? — лукаво спросила она.

— Что? — не понял он, но, вспомнив, что то же самое произошло и с ней три дня назад, улыбнулся и сказал:

— Ну ладно, я пойду к машине.

Ананд сел в машину, включил зажигание, дал задний ход, выехал на дорогу и на большой скорости исчез из поля зрения девушки, которая, стоя на дороге, смотрела вслед удалявшейся машине.

Раздался сигнал клаксона. Деваки вздрогнула. Ойкнув, она отбежала в сторону, на тротуар. Водитель «джипа» одарил ее ослепительной улыбкой и помахал рукой. Она улыбнулась ему в ответ. Деваки подняла свою штангу и узелок, намереваясь продолжить свой путь, как вдруг увидела на дороге большой кожаный бумажник, туго набитый ассигнациями. Она подошла поближе и подняла его.

Она хотела крикнуть:

— Остановитесь, вы уронили кошелек!

Но было уже поздно, «пострадавшая» машина с Анандом за рулем уехала неизвестно куда.

«Как его разыскать, чтобы вернуть бумажник?» — думала она, подходя к своему дому.

Деваки вошла в комнату отца, справилась о его здоровье и достала из узелка три плода манго и таблетки.

— Спасибо, дочка! Ты что-то рано сегодня!

— Да, папа, сегодняшний день принес мне удачу, я заработала тридцать пять рупий.

— Ах, какая ты у меня молодец. Оставь часть себе, а остальные отдай матери. Все не отдавай. Тебе ведь тоже нужны деньги.

— Хорошо, папа! Я еще заработаю! Я везучая!

Напевая, она выпорхнула из комнаты отца. Оказавшись в своей маленькой комнатке, она присела к небольшому туалетному столику и стала приводить себя в порядок. Ее лицо, шея и руки были покрыты ровным, золотистым загаром, но под одеждой кожа сохраняла свою природную белизну. Она, как и многие дочери Раджпутаны, была светлокожей.

Деваки нарядилась в новую широкую, с многочисленными складками юбку — канджли и короткий жилет — чоли. На плечи накинула большой ярко-желтый шарф — орхни, обулась в сандалии — чапли и вышла из дома. По пути в полицию она решила разузнать у музыкантов или у торговцев номер автомобиля, в котором она дважды разбила лобовое стекло. Она помнила несколько цифр, но и только. Сейчас она также вспомнила, что кто-то из ее «коллег» записал или запомнил номер машины, когда все это произошло на площади.

Узнав номер автомобиля от одного из торговцев, Деваки направилась в полицейский участок. Там она подошла к столу, за которым сидел высокий сержант в яркой форменной фуражке, с черными и густыми, как щетка, усами. Она положила перед ним записку с номером автомобиля и робко попросила дать ей адрес владельца.

— Зачем вам адрес? — спросил, как отрезал, блюститель порядка.

— Я… я, вернее, он забыл у меня вещи, и я хочу вернуть их ему, — запинаясь, ответила Она.

— А кем вы доводитесь владельцу? — грубо спросил сержант, окинув девушку бесцеремонным взглядом.

— Я его двоюродная племянница! — неудачно солгала она.

— Племянница?! И не знаете, где живет ваш дядя? — с иронией спросил инспектор.

— Я не могу найти его дом. Помню, что в центре, вернее, на западном побережье, но где именно… запамятовала! — уже смелее сочиняла она.

— Хорошо! Посидите здесь. Минут через пять вам скажут адрес, но вы обязаны зарегистрироваться у нас в книге! — С этими словами он вытащил из обшарпанного стола большую тетрадь и приготовился записывать:

— Ваше имя и адрес, пожалуйста, госпожа.

Деваки назвала свое имя и адрес.

Минут через десять ей вручили маленькую картонную карточку, на которой было отпечатано имя владельца автомобиля и его домашний адрес. Она прочитала имя хозяина голубого «премьера». Его звали Ананд. Сердце девушки застучало сильнее. Она приложила руку к груди и поспешно отняла — сердце глухо ударяло в ребра, — поспешив удалиться из полицейского участка. Быстрой походкой, лавируя в толпе прохожих, Деваки дошла до автобусной остановки и уехала домой.

На другой день Деваки проснулась очень рано, с первым лучом солнца. Но вставать с постели ей не хотелось. Она повернулась на левый бок, лицом к стене, собираясь понежиться еще минут пять. Она решила, что на работу сегодня не пойдет, а разыщет Ананда, чтобы вручить ему пропажу. Бумажник она положила под свою подушку, никому в доме не сказав о своей находке.

Вдруг дверь приоткрылась, и в комнату заглянула мачеха, проверяя, не встала ли Деваки. Неожиданно ее внимание привлек большой туго набитый кожаный бумажник, видневшийся из-под подушки падчерицы, поскольку Деваки, склонив голову к стене, придавила подушку таким образом, что тот угол подушки, под которым она хранила свою находку, приподнялся. Мачеха с вожделением и алчностью с минуту наслаждалась увиденным. Затем изящной походкой слона она подошла к кровати и выхватила кошелек. Круто повернувшись, она направилась к выходу, унося добычу.

Деваки, почувствовав неладное, быстро вскочила с постели и сунула руку под подушку: бумажника на месте не оказалось.

— Мама! Стойте! Верните кошелек! — повелительно произнесла она.

Мачеха дернула плечами и остановилась, удивленная такой дерзостью.

— Боже мой! — простонала она. — Глазам не верю! Полно денег!

Она уже прикинула, куда их «пристроить».

— Ты молодец! — похвалила она Деваки.

— А они не мои! Их нужно вернуть! — сухо и четко ответила та. — Просто один господин случайно обронил свой кошелек, а я подобрала! Это было на улице! — искренне и чистосердечно призналась она мачехе. — Я найду этого господина и верну ему бумажник с деньгами. Я должна это сделать!

— Ишь, богачка нашлась! Подумайте только! Она вернет деньги?! — с сарказмом и издевкой проговорила мачеха. — Забудь о них! И нечего хныкать!

— Отдайте кошелек! Умоляю вас! — со слезами просила ее Деваки.

— Дурочка, пойми, эти деньги сами пришли в наш дом! — пыталась вразумить падчерицу мачеха.

— Отдайте! — вдруг резко сказала Деваки и бросилась к толстухе, схватив ее за жирную руку, которой та сжимала бумажник.

После короткой борьбы, в которой Деваки применила всю свою ловкость, ей все-таки удалось вырвать кошелек, после чего она стремглав выбежала из комнаты.

— Ах! — воскликнула мачеха и в бешенстве закричала:

— Ты такая же глупая, как твой отец! Остановись! Вернись!

Но Деваки и след простыл.

— Ну, подлая тварь, ладно! Я тебе покажу, когда вернешься домой. Только вернись! Пожалеешь, что родилась на свет! — металась мачеха, как раненая львица.

А Деваки, спрятавшись в зарослях кустарника в саду, ждала, когда мачеха уйдет на рынок. Тогда она сможет прилично одеться и привести себя в порядок.

Ждать долго ей не пришлось. Минут через сорок мачеха в широкой пестрой юбке и белой блузке, с корзиной на изогнутой жирной руке шумно вышла из дома и, хлопнув дверью, отправилась на рынок.

Покинув свое убежище, Деваки вернулась в комнату. Она облачилась в сари из тонкого ситца, подкрасила тику и сделала все, что нужно для того, чтобы выглядеть скромно и вместе с тем строго и красиво. Положив заветный кошелек в небольшую сумочку, она легко выпорхнула из дома.

Из аэропорта Джавар направился в гостиницу и снял номер на сутки.

«Сегодня выходной, и Ананд с женой наверняка дома», — думал он.

Ему хотелось «накрыть» племянника внезапно. Что-то здесь было не так! Не верилось, чтобы Ананд без его разрешения женился. Хотя он понимал, что в современной жизни всякое бывает, и племяннику, видимо, было неудобно ему сообщать, чтобы не расстраивать «старика».

Он вышел из парикмахерской аккуратно подстриженным, с расчесанной и надушенной бородкой, в голубом костюме и рубашке цвета свежевыпавшего гималайского снега. В руках он держал короткий стек. Он свободно шагал по улицам, наслаждаясь Бомбеем — городом его юности, его студенческой жизни.

За десять лет, которые он прожил в Кении, Бомбей расстроился, и в основном вверх. Он подошел и полюбовался памятником, где на мраморном пьедестале красовался на бронзовом коне легендарный Шиваджи, всю жизнь возглавлявший борьбу маратхов против мусульманских завоевателей.

«Кстати, Шиваджи родился недалеко отсюда, в городе Пуна», — вспомнил Джавар лекции по истории Индии.

Он посмотрел на высокое здание, где на двадцать четвертом этаже находилась контора Ананда. Вдалеке, на фоне лазурного неба, упрямо и прочно стоял Форт, видны «Ворота Индии». На противоположном здании висел огромный плакат с крупно написанным и перечеркнутым словом «Бомбей», рядом с которым красовалось другое: «Мумбай». Идея переименовать мегаполис давно будоражила умы жителей города и, как всякая идея, вызывала ожесточенные споры. С одной стороны — логично: в независимой Индии вернуть городу его настоящее имя, переиначенное англичанами. С другой… Можно ли отождествлять с ним названную по имени маратхской богини Мумба-Деви деревеньку «Мумбай», захваченную в XVI веке португальцами?

«Да… — подумал Джавахарлал, — если бы имя оставалось постоянно таким, каким оно было, то и город был бы Другим, да и мы тоже…»

Он подозвал такси и велел водителю, молодому красивому сикху, ехать на западное побережье, в свой старый дом, к племяннику.

Дом Ананда… В прохладном холле, развалясь в кресле, сидит Раджа, его друг, и разговаривает по телефону.

— Его нет! Звоните позднее! Ничего не знаю, пока! — отрывисто сообщил он кому-то в трубку.

Джавар отворил калитку рядом с широкими воротами и вошел во двор. Справа, в гараже, дверь которого была распахнута, он увидел светло-голубой «премьер».

«Значит, Ананд дома», — подумал Джавар.

У входа его встретил старый слуга в белом ширвани и дхоти. Увидев прежнего хозяина, слуга Раму лишился дара речи. Сложив ладони у подбородка, он подбежал к Джавахарлалу и совершил глубокий пронам — низкий поклон, выражающий почтение, и прикоснулся правой рукой к блестящей кожаной туфле хозяина.

— Бог вам навстречу, господин Джавахарлал! Вот неожиданность-то какая! То-то рад будет Ананд! Он вас уже заждался. По нескольку раз на дню спрашивает, звонили ли вы! — и у слуги увлажнились глаза.

Джавар был тронут таким приемом и подарил ему сто одну рупию, так как четное число считается в Индии несчастливым. Раму поклонился и приложил деньги к сердцу, а затем — ко лбу.

Старый хозяин свободной походкой вошел в холл с видом завоевателя-колонизатора, небрежно помахивая стеком. Его широкие плечи, рост выше среднего и весь его вид внушали почтение.

Раджа, роясь в папке с бумагами, раздраженно бросил:

— А вы? Вам что? То звонят, то приходят!..

— Ты с кем так разговариваешь, сукин сын! Прикуси свой язык или я велю вырвать его и бросить собакам! — надменно проговорил Джавар, не глядя на молодого «барашка».

Раджа только и смог произнести известное всему миру междометие:

— А?..

— А где Ананд? — грозно прозвучал вопрос.

— Разве я могу, то есть разве я должен знать, где этот Ананд? — попытался увильнуть Раджа.

— Я подожду.

— Извините, господин, а с кем имею честь? — уже соблюдая этикет, спросил друг и компаньон Ананда.

— Я дядя Ананда.

— Его дядя в Африке, в Кении!

— Я приехал.

Ананд, услышав шум, появился у балюстрады второго этажа.

— Дядя?! — вскрикнул он и мгновенно спустился с лестницы. Он остановился перед ним и совершил пронам. Затем дядя и племянник пожали друг другу руки.

— Если бы я знал, что вы приехали, я бы прислал машину!

— Оставь, Ананд! Полно тебе! — лукаво улыбнулся Джавар. — Я на тебя немного сердит. Я пришел к выводу, что ты очень плохой муж, — сходу, «взяв быка за рога», начал дядя.

— Почему я плохой муж, дядя? — усмехнулся племянник, умело скрывая свою растерянность.

— Конечно, плохой, — настаивал Джавар, — во-первых, где твоя жена?

— О чем вы, дядя? — спросил озадаченный Ананд, и страх понемногу начал овладевать им.

— Боже мой! Разговор идет о жене, о твоей жене! — членораздельно и терпеливо повторил дядя.

— Ах, да! О моей! А-а! Она, понимаете, тут недавно уехала к маме, — спохватился Ананд, слегка заикаясь; глаза его забегали.

Джавар посмотрел на него серо-голубыми глазами твердо и настойчиво, и сердце Ананда затрепетало в груди, запрыгало, как щенок на веревке.

«Господи! Что сейчас будет-то? — подумал он — Готов броситься в священные воды Ганга, чтобы смыть с себя грех! Еще немного — и мне, наверное, надо будет признаться, а потом на коленях просить прощения!»

Ананд подошел к Раджу, который стоял, как изваяние, ни жив, ни мертв. У него подкашивались ноги. По этикету младшему по возрасту не положено садиться, пока старший стоит. Нечто подобное творилось и с Анандом. Ему казалось, что еще немного — и начнется всеобщая паника.

— Что теперь делать? Давай, придумывай! — тихо сказал он Радже. — Ты не представляешь его в гневе! Он меня пристрелит или зароет в землю живьем! — прерывисто дыша, обрисовал он другу дядюшкин характер.

— Да, одно из двух, вместе не получится, — с юмором висельника пробормотал Раджа.

— А все из-за тебя! — упрекнул Ананд друга в который раз. — Я снова соврал ему!

Дядя подошел к ним, раскуривая трубку.

— Ананд! Позвони жене и скажи, что твой дядя хочет с ней встретиться! — сказал он твердым и спокойным тоном, не предвещавшим ничего хорошего.

— Скажи, что она будет к вечеру, — просуфлировал наконец-то Раджа, — а к тому времени «компьютер» что-нибудь да выдаст стоящее.

«Итак, пан или пропал!» — мысленно сказал себе Ананд, выпрямился и тихо сказал:

— Дядя, она будет в шесть часов.

— Хорошо! Будем ждать! — ответил Джавар и только после этого сел в кресло. Левая пола его пиджака слегка оттопыривалась, и на спине, чуть заметно, проступал ремешок кобуры.

— Ананд!

— Да, дядя?

— Вели, чтобы мои вещи из гостиницы «Тадж-Махал» доставили сюда.

— А разве, дядя, вещи не здесь? — удивился племянник.

— Нет.

Ананд побоялся задавать лишние вопросы и взялся за телефон.

— Простите меня, дядя. — Обратился к Джавару Раджа, — что в суете дел я позволил себе говорить с вами таким тоном! — и он совершил перед ним пронам.

— Ничего, сынок, ты еще молод, — смягчаясь, ответил Джавар.

— Слуга сказал, что ваша комната уже прибрана и готова, — сообщил ему Раджа.

— Благодарю! — сказал дядя и удалился на второй этаж, в свою просторную, светлую комнату, где они с женой прожили двадцать счастливых лет.

В половине шестого вечера Джавар в синем халате из китайского шелка спустился в холл, где сидели Ананд и Раджа, перебирая деловые бумаги на большом круглом столе из красного сандала.

— Ее еще нет? — спокойно спросил дядя.

— Еще нет, но скоро… будет, — промямлил Ананд.

Тучи над его головой сгущались.

Джавар полистал «Таймс оф Индиа» и, отложив ее в сторону, взял еженедельник «Блиц». Его внимание привлек отрывок из воспоминаний признанного мастера кино Ходжи Ахмад Аббаса. Взглянув на фотографии Раджа Капура и молодой, еще тогда Наргис, он вспомнил свое отрочество и фильм Аббаса «Авара» — «Бродяга». Более всего его поразили слова знаменитого режиссера и сценариста, которые полностью совпадали с его мыслями.

«Когда на пороге независимости я задумал фильм „Город и мечта“, — писал Аббас, — меня волновала судьба бездомных бомбейцев. Через два десятилетия я сделал этот фильм, а люди продолжали спать на панелях. Они продолжают делать это и сейчас, спустя еще два десятилетия, несмотря на то, что выросли новые дома и улицы, и общий рисунок города резко изменился. Я по-прежнему в вечном долгу перед обездоленными…»

Джавар встал.

— Хороший еженедельник этот «Блиц», толковый, — сказал он.

— Да, дядя, там бывают интересные материалы, а в этом есть выдержки из воспоминаний Аббаса.

— Да, я посмотрел. А книга полностью вышла?

— Должна быть месяца через два.

— Хорошо. Как только она появится на прилавках, вышли мне в Найроби.

— Естественно, дядя.

Часы пробили шесть часов.

— Ну? Так где же твоя жена, дорогой племянничек? — спокойно, с иронией спросил дядя, подозревая, что Ананд что-то темнит. — Так где же моя невестка? — уже угрожающим тоном повторил он вопрос.

Приближался кульминационный момент. Стояла гробовая тишина. Ананд, бледный, как и его сорочка, поглядывал на Раджа, который не поднимал глаз.

Джавахарлал медленно встал с кресла и вплотную подошел к Ананду. Он схватил его за лацканы пиджака и резко притянул к себе, ударив его грудь о свою. Племянник был потрясен. Раджа вскочил, словно ужаленный коброй. Джавар молниеносным движением извлек небольшой «кольт» и наставил его на племянника. Тот взвыл.

— Так где моя невестка, сукин ты сын, а?

— Я, дядя, я… — хотел повиниться Ананд и приготовился рухнуть на колени, но не смог этого сделать, ибо тот держал его «за грудки» мертвой хваткой охотника, в пять минут разделывающего барана или антилопу.

И тут Ананд увидел, как во сне, что в холл вошла девушка с длинной черной косой, в голубом ситцевом сари и мягкой походкой, как идущая по волнам, приблизилась к драматической мизансцене. Он узнал ее — эта девушка один раз нечаянно разбила лобовое стекло в его машине, а в другой раз он разбил его сам, но опять по ее вине. Ананд захлопал глазами и громко произнес:

— Дядя! Вот она, ваша невестка! — он выбросил указующую руку вперед, как внезапно раненый военачальник на поле боя.

Джавар отпустил измятые лацканы пиджака своего племянника и оглянулся.

— А-а! Появилась! — недовольно бросил он в ее сторону. — Вот теперь я увидел свою невестку! — несколько повеселевшим тоном сказал он и, сменив гнев на милость, одобрительно посмотрел на Ананда.

Раджа пришел в себя и вновь был готов на подвиги.

— Невестку? — переспросила удивленная Деваки.

— Конечно же, невестку! — довольно пробасил Джавар.

Необыкновенная стройность и гибкость фигуры, молодость, красота и чистота больших черных глаз, тяжелая черная коса Деваки… напомнили Джавару дни его далекой молодости и его жену. Эта девушка сразу понравилась ему. В манере держаться, в ее осанке и посадке головы — во всем чувствовалась порода.

— Ваши предки, простите, из Раджпутов?

— Да, а что?

— Хорошо! Да… я одобряю, Ананд, твой выбор! — обратился он к племяннику и посмотрел на него теплым взглядом, наполненным любовью и добротой.

Таким Ананд очень любил дядю и преклонялся перед ним.

— А это мой дядюшка! — скромно проговорил Ананд, посмотрев на Деваки, которая держала в руках его бумажник.

— Это его дядя, он приехал из Африки, из Найроби… — заполнил Раджа образовавшуюся было неловкую паузу.

Ананд и Раджа изо всех сил старались создать приветливую и непринужденную обстановку, но вместе с тем им надо было как-то сделать так, чтобы девушка догадалась подыграть им. Ананд знал опыт и чутье дяди и потому очень волновался, думая, как бы выйти из этого со стороны казавшегося комичным, но для него приобретающего самый драматический оборот положения.

Джавар, засунув руки в карманы халата, расхаживал по холлу довольный, словно павлин в период свадебных игр.

— Честно говоря, я волновался, конечно. Но твоя жена — просто прелесть! — искренне и с гордостью за племянника и за себя, естественно, признался дядя.

Ананд, с трудом подавляя скованность, излишне суетился, поглядывая на дядю.

— Какая невестка? — снова удивленно спросила Деваки. — Простите меня, но я ничего не понимаю! — обратилась она к Ананду, уставившись на него серьезным взглядом.

— Слышите, рассердилась! — фальшиво хохотал племянник. — Чуть что не так, она мне сразу: «Я тебе больше не жена!» — сказал он и сам удивился, как это он смог придумать такую психологически точно соответствующую обстановке фразу. Видимо, сказалась его начитанность. После этой фразы Деваки уловила сложность обстановки и рассмеялась в ответ на слова Ананда. Раджа, как мог, подкреплял правдоподобие происходившего действа своим смехом, похожим на блеяние барашка, и всевозможными междометиями, увиваясь вокруг Деваки. Он, как и дядя, был потрясен красотой девушки, которая так внезапно и так кстати появилась в этом доме.

Джавар, вволю находившись и накурившись, подошел к молодым и проникновенным голосом заявил:

— Мне хочется порадовать невестку. Я кое-что привез для нее: мой свадебный подарок! — его серые большие глаза искрились, как роса на лепестке лотоса.

— Но… но, — пыталась возразить Деваки.

Ананд и Раджа из-за спины дяди подавали ей знаки, чтобы она соглашалась.

— А где мой бумажник? — спохватился дядя, забыв, что на нем халат.

— Этот? — спросила Деваки, протянув ему бумажник Ананда, который она принесла с собой, отвоевав его в физической и нравственной борьбе с мачехой.

— Нет, нет, невестушка, у меня был свой, — озабоченно ответил дядя, шаря по карманам халата. — Наверное, вынул его и забыл. Я сейчас вернусь! Ананд, мы вместе с невестушкой пойдем наверх, я хочу вручить ей подарок! Пойдем, милая! — пригласил Джавар и пошел вверх по лестнице.

Деваки растерянно посмотрела на Ананда. Ни она, ни два лживых заговорщика не знали, что делать и говорить.

— Постойте! — наконец сказал Ананд.

— А что здесь происходит? — спросила Деваки, чтобы уяснить окончательно смысл происходящего. — Путаница какая-то. Я принесла вам кошелек. Вы его потеряли на дороге, когда врезались в акацию… и…

Раджа слушал, раскрыв рот от удивления.

— Сейчас все это неважно, — перебил ее Ананд, машинально положив бумажник в карман пиджака. Понизив голос до шепота, он принялся, как мог, излагать суть:

— Я прошу тебя, помоги мне. Тебя как будто сам Бог послал! Иначе я пропал бы!

— Это он говорит серьезно! — добавил Раджа.

— В чем дело? — все еще не понимая, о чем идет речь, снова спросила девушка.

— Сейчас! — ответил Ананд и, глубоко вздохнув, продолжал:

— Мой дядя решил меня женить. И невесту уже выбрал. И чтобы отвертеться, мне пришлось сказать, что я уже успел жениться, — он сделал небольшую паузу. — Разве я знал, что он сразу приедет сюда, познакомиться… — он оглянулся: дядя стоял на лестнице и ждал.

— Сейчас, сейчас, дядя! Она поднимется, прошу прощения, мне надо…

— Хорошо, я принесу сюда! — и дядя удалился к себе.

— Я ведь не думал, что дядя из Кении так быстро прилетит, чтобы познакомиться с моей «женой», мнимой, конечно.

— И он принял меня за невестку? — сообразила Деваки.

Друзья облегченно вздохнули.

— А почему вы не объяснили ему, что это не так? — спросила она.

Голосом этой девушки говорил голос совести и разума. Ананд и Раджа, переглянувшись, несколько сникли.

— Нельзя было! Уже поздно все объяснять! Я слишком далеко зашел в своей лжи! — и он с укором посмотрел на своего друга. — Если я признаюсь, это разобьет сердце дяди. Я не могу. Помоги мне. Прошу тебя! — хриплым шепотом умолял он ее.

— Проще говоря, я должна вместе с вами обманывать его? Я так понимаю? Да? — строго спросила девушка.

— Да, пусть так! — Ананд сжал губы. На его бледных щеках горели красные пятна. — Сыграйте роль… Я сразу понял, что ты ему очень понравилась. А потому тебе будет легко…

— Благодарю вас, но обманывать его я не стану! — решительно отвергла она странную для нее просьбу молодого человека. — Мне даже противно! Как вы можете разыгрывать такого прекрасного и великодушного человека, как ваш дядя! — Деваки посмотрела на Ананда огромными черными глазами, в которых светилась укоризна и снисходительное удивление.

Она повернулась и легкой походкой направилась к дверям. Ананд бросился вслед за ней и схватил ее за руку.

— Постой! Не уходи! Я прошу! — умолял он, с трудом подбирая слова. — Выслушай меня сначала. Дядя просто-напросто не переживет, если узнает, что я лгал. А у меня, кроме него, нет ни одного близкого человека… на всем белом свете. Я одинок, как и он… прошу вас…

Ананду стало тяжело дышать, к горлу подступил комок. Он держался за руку Деваки, как неумеющий плавать держится за спасательный круг. В голову ему больше ничего не приходило. Он знал лить то, что должен смягчить удар любым способом.

— Но… — снова попыталась возразить Деваки.

Однако Ананд перебил ее и упорно продолжал:

— Я не могу его терять. Он не переживет этого. Ведь он меня с детства воспитывал, прививал мне доброту, честность, а я вот… солгал, казалось, во благо себе, а вот как все обернулось. Я понимаю, что виноват, но выручи меня! — Ананд смотрел в глаза девушки так искренне и с такой мольбой о помощи, которые не выразить никакими словами. — Я буду так благодарен тебе…

— Мы не помешаем вашей беседе? — игриво спросил Джавар, подходя к ним и, улыбаясь, оглядел молодую пару. Его сердце окунулось в счастливый поток нежности.

Ананд, уловив настроение и счастливое состояние дяди, еще тверже решил играть роль до конца.

«Не дай бог, он узнает правду!» — пронеслось в его голове.

Теперь племянник боялся уже не за себя, а за дядю.

— Ну что вы, дядюшка! Я просто рассказывал жене о вас, — удачно слукавил Ананд.

— Очень хорошо! Я рад. Спасибо, Ананд, — ответил польщенный дядя.

Он взял лежавшие на кресле две коробки: в небольшой были драгоценности и украшения, а в той, что побольше, — сари.

— Это тебе, невестушка, от меня! — торжественно произнес Джавар, и его серые глаза поголубели.

Раджа и Ананд стояли рядом с ним, как лакеи, не произнося ни единого слова.

Деваки в знак благодарности и признательности накрыла голову краем сари и совершила глубокий пронам: сложив ладони у лица, она низко поклонилась и коснулась рукой ступни Джавара.

Дядя ликовал. Его сердце, его душа пели… Он полностью созрел для того, чтобы самому благословить детей. Все произошло, как нельзя лучше — в духе и в русле лучших традиций его народа.

Ананд, несмотря на нелепейшее положение и отвратительную ситуацию, причиной которых стал он сам, был очень тронут древним ритуалом, совершенным Деваки. И ему на мгновение представилось, что эта молодая и красивая девушка, такая умная, рассудительная и воспитанная, — его супруга. Он вздрогнул и махнул рукой, словно хотел отогнать прекрасное видение.

Раджа торжествовал. Джавар уселся в кресло и, откинувшись на спинку, ясными глазами озирал молодое поколение.

— Хорошая жена, дорогие мои, — обратился Джавар к молодежи, как истинный мудрец и брахман, — трудится на мужа, как слуга; дает советы, как советник; прекрасна, как богиня красоты; спокойна и вынослива, как земля; кормит тебя, как мать, и услаждает тебя, как гетера. — Джавар поднялся с кресла и торжественно подытожил: — Хорошая жена — шесть лиц в одном.

Затем он подошел к Деваки, с отцовской нежностью посмотрел на нее и сказал:

— Долгих лет жизни тебе! Если лицо — зеркало души, как издревле говорят люди, то и душа у тебя прекрасна!

Джавар дважды пересек холл, поглаживая бороду. Все трое следили за ним, особенно Ананд. Он ждал, что еще «выкинет» дядя.

— А теперь, — наконец сказал дядя, — я хочу узнать, умеет ли готовить моя невестка? — Он лукаво прищурил глаза и окинул взглядом присутствующих. — Кюфты сделаешь? — спросил он Деваки.

— Хорошо, дядя, — неожиданно ответила она.

Ананд почесал затылок. Раджа недоверчиво хмыкнул.

— А вдруг она плохо готовит?! — встревоженно прошептал другу Ананд. — Боже! Опять проблемы!

Джавар поднялся к себе наверх, а Деваки отправилась на кухню. За ней поплелись Ананд и Раджа.

— Ты и правда будешь готовить? — удивился Ананд, обращаясь к Деваки.

— Да, конечно! Ведь вы сами просили меня помочь вам, выручить вас. Чему же вы удивляетесь?

— Но тебе совсем не обязательно готовить. Лучше возьмем обед из ресторана, а дяде скажем, что ты готовила, — предложил Ананд, не надеясь, что она может приготовить такое сложное блюдо, как кюфты.

«Да и зачем мучить девушку, ведь она и так, можно сказать, спасла и меня, и дядю», — подумал Ананд.

— Конечно, надо взять обед из ресторана, — поддержал предложение Ананда его неразлучный друг и однокашник. — Кюфты очень трудно готовить. Жуткий экзамен устроил дядя, надо же!

— Вы лучше скажите, есть ли мясо и какое? — спокойно спросила Деваки.

— Мясо? Ах, мясо! Наверное, в холодильнике, — и Ананд открыл холодильник.

— Одну минуту! — вмешался Раджа. — Ты в этом не разбираешься. Вот говядина. Так! А вот свинина и баранина. Прошу вас! — он выложил все на стол и, довольный, отошел в сторону. — Все специи перед вами, в буфете. На коробочках есть надписи, — добавил он.

— Не люблю обманывать, — грустно сказала Деваки. — Вы мне не мешайте, ладно? И я быстро приготовлю то, что он хочет.

— Ты сможешь сделать кюфты? — снова удивился Раджа.

— Думаю, что смогу, — уверенно ответила она.

Деваки взяла два камня — плоский и цилиндрический, чтобы растереть кардамон и кориандр.

— А для чего ты взяла эти камни? — спросил Ананд.

— Чтобы растирать специи.

— А миксер на что?

— Да, миксер! Можно размолоть, — посоветовал Раджа. Они суетились около Деваки, словно мальчишки.

— Я не знаю, как этим миксером пользоваться.

— О Боже! Послушай, я дам тебе совет… — начал было Ананд, но Деваки прервала его:

— Вы мне мешаете, а время идет. Я обойдусь без ваших советов. Стряпня:—не мужское дело.

— Да, конечно, — согласился Ананд. — Идем! — обратился он Радже.

Когда они вышли из кухни, Раджа заныл:

— Она ничего не умеет, Ананд. Это же ясно, как божий день! А кюфты готовить — это тебе не яичницу с ветчиной по-английски. Тут и соус надо уметь сделать… А твой дядя ведь избалованный гурман старой закалки.

— Ладно тебе! Уже ничего не изменишь, голова-компьютер! — с отчаянием в голосе ответил ему Ананд. — Я только надеюсь, что дядя будет снисходителен! А если нет, то пусть он запустит тарелкой в твою сторону, ладно? — раздраженно закончил он.

— Ага! — беспечно засмеялся Раджа.

Он вернулся назад, приоткрыл дверь кухни и шепотом попросил Деваки:

— Ты уж постарайся! — и закрыл дверь.

Деваки, охваченная творческим вдохновением, священнодействовала на кухне. Она быстро растерла в порошок зерна кориандра, кардамона, фенугрека; затем гвоздику, корицу, черный и жгучий красный перцы, мускатный орех, тмин и горчичные зерна. Все эти пряности она смешала в пропорции, которой ее научила еще в юности покойная мать. Потом пропустила через мясорубку три сорта мяса и приготовила фарш, смешав его с луком, чесноком и небольшим количеством растертых пряностей и добавив сырое яйцо. Из этого фарша она скатала небольшие шарики, которые обжарила в кипящем жире.

Деваки настолько увлеклась приготовлением блюда, что позабыла обо всем на свете.

Когда кюфты прожарились, она опустила их в соус карри, который приготовила из пряностей, растертых ею, и поставила кастрюлю на медленный огонь. Через некоторое время, по запаху, она поняла, что блюдо готово. Она выключила газ, сняла кастрюлю с плиты и плотно прикрыла ее крышкой и полотенцем сложенным вчетверо.

«Через полчаса можно будет подавать», — подумала она.

Через полчаса Деваки вышла к мужчинам, ожидавшим ее в холле, и объявила, что блюдо готово и можно накрывать на стол.

— Ананд, вели прислуге помочь молодой хозяйке, — предусмотрительно напомнил дядя племяннику.

Старый слуга Раму, получивший распоряжение от молодого хозяина, с удовольствием принялся помогать Деваки. Он сразу почувствовал какое-то особенное расположение к этой милой девушке. На большом, сверкающем полировкой подносе он принес всю необходимую посуду. Затем показал Деваки, где лежит столовое серебро и скатерти с салфетками.

Вдвоем они быстро справились с делом, и через пятнадцать минут стол, сервированный по всем правилам, празднично сиял белизной накрахмаленной скатерти, фарфоровой и хрустальной посудой и серебром.

Когда все расселись по местам, Деваки, взяв глубокие тарелки, принялась раскладывать в них кюфты. Первую она подала, разумеется, дяде.

— Дядя, я впервые угощаю вас, — сказала она, — и немного волнуюсь. А вдруг невкусно?

— Ну, я человек прямой. Если вкусно, то скажу вкусно, — развел он руками, — а невкусно, так невкусно! — ответил он и весело рассмеялся.

Ананд и Раджа настороженно следили, как Деваки передает дяде глубокую тарелку с кюфтами, расписанную голубыми розами.

— Я лукавить не умею, невестушка! Верно, Ананд?

— А? Да, да…. — прошептал тот еле слышно, — совершенно верно, дядя! Стол вроде неплохо накрыт, а? — заполнил он, как мог, мучительную паузу.

— И кюфты на вид такие аппетитные! — подставил Раджа свое дружеское плечо и засмеялся.

— Да! Вот сейчас мы их и попробуем! — сказал Джавар, потирая руки. — Принимайтесь! Чего вы ждете? — прикрикнул он на молодых людей.

— Что-то не хочется! Мы перекусили уже. Я и вам советую: не ешьте много! — пошутил Ананд.

— Молчать, глупцы! — скомандовал дядя.

Деваки стояла у небольшого стола, где она раскладывала кюфты, и с замиранием сердца наблюдала за поведением Джавара.

Дядя, наклонившись к тарелке, осторожно попробовал блюдо, и на его лице отразилось блаженство.

— Ты сама приготовила? — спросил он для порядка, на всякий случай, серьезно посмотрев на «невестку».

— Да, — робко, как первоклашка, ответила Деваки.

Ананд и Раджа не дотрагивались до произведения поварского искусства Деваки, ожидая оценки дяди. Они наблюдали за ним, глядя ему буквально в рот.

Дядя медленно жевал.

— Не очень, наверное, — прошептал Раджа, наклонившись к Ананду.

— Да, пожалуй… — также шепотом ответил ему горе-«муж».

Дядя с довольным выражением лица отложил вилку и нож, откинулся на спинку стула и произнес:

— Ничего вкуснее не ел! — и весело рассмеялся.

— Что, вкусно? — опешил от радости Ананд.

— Да! — с восторгом подтвердил дядя.

— Я очень рад, дядя, я очень рад, спасибо! — зачастил племянник. — Что же ты стоишь!? — вспомнил он о Деваки. — Пожалуйста, садись вот сюда! — и он отодвинул стул рядом с собой. — Я тебе положу, — облегченно сказал он девушке.

Все стали угощать друг друга.

— Я уже положил себе, спасибо! — отбивался разгоряченный Раджа, и тут же набросился на кюфты, стремительно поглощая их одну за другой.

В столовой стоял аппетитный аромат всех пряностей Индии.

— Да, готовишь ты замечательно! — похвалил Деваки Ананд, съев солидную порцию.

Деваки смутилась, но была явно польщена.

— Спасибо, — зардевшись, ответила она.

— Ах! Как вкусно! Век бы ел! — снова восклицал Джавар, орудуя вилкой и ножом. — Молодец! Такая жена! Тебе очень повезло! — Он посмотрел на племянника. — Так! Спасибо, невестушка! Накормила досыта! Попотчевала старика на славу! Ты владеешь истинным искусством приготовления пищи. Не зря говорили мудрецы: «Лишь три вещи дороги в этом мире: еда, питье и доброе слово». Итак, я говорю вам доброе слово еще раз: будьте счастливы и живите долго! — Джавар, сложив руки у лица, поклонился Деваки и Ананду.

— А сейчас — подарки! — с душевным подъемом объявил дядя. — Возьми их и переоденься, пожалуйста. Я хочу видеть тебя в них.

Деваки взяла подарки дяди и поднялась наверх. Ананд последовал за ней с тем, чтобы показать ей комнаты.

Раджа был человеком с корнем, в духовном смысле, конечно. Однако эти корни не шли глубоко, они расходились по поверхности.

Ананд, напротив, в отличие от своего друга был натурой глубокой и цельной. Тысячелетняя нравственная, религиозно-духовная культура Индии впиталась в него с молоком матери и с той атмосферой, которая царила в их семье. Кастовые уложения, обычаи, уклады, отношения между людьми, природой, обществом, Богом и космосом определялись и контролировались ее основным законом — дхармой. Дхарма определяет нормы поведения членов каждой касты, регулирует их поступки и даже чувства. Ее законам учили его мать, отец, а потом дядя. Говорили об этом и в школе. Эти законы повторял брахман наставник и духовный руководитель. Ананд вобрал всю духовную и формальную сущность философии поведения человека необыкновенно глубоко, они выросли в нем естественно, так же, как скелет тела и его плоть.

Но работа в сфере производства и бизнеса заставляла нарушать многие законы. Вот и в этом случае, с женитьбой.

По легкомыслию, неожиданно обрушившемуся на него, Ананд пошел дорогой лжи, чтобы уйти от традиции, когда родители выбирают тебе невесту. Конечно, если бы не «совет» Раджа, он бы поговорил с дядей напрямую. Но о чем говорить и махать кулаками после драки? В тот момент он был просто в растерянности, поэтому и поступил так.

На душе у Ананда было неспокойно. Проводив Деваки, он спустился вниз, к дяде и Радже, которые оживленно разговаривали о производственных делах.

Ананд сел рядом с ними на оттоманку и расслабился, кажется, первый раз за последние часы.

Услышав имя Таты, крупнейшего индийского капиталиста после Гханьяма Датта Бирлы, Ананд с интересом принял участие в разговоре.

— Да, семейство Тата контролирует многие производства. Особенно здесь, в Бомбее, — вставил Ананд, уловив паузу в разговоре. — Кстати, дядя, вы знаете, что Тата — парс.

— Я слышал об этой этнически-религиозной группе, но как-то не вникал в суть и не придавал этому значения.

— Их в Индии всего тысяч восемьдесят, дядя, причем, семьдесят тысяч живет в Бомбее. У них разрешены браки между двоюродными братьями и сестрами…

— Да, это плохо. Отсутствие притока свежей крови пагубно сказывается на потомстве, — вздохнул Джавар.

— Совершенно верно, дядя.

— Ананд, а какую религию они исповедуют? — спросил Раджа.

— Около тысячи трехсот лет назад парсы бежали из Ирана в Индию, к нам, не пожелав принять ислам. Их древняя религия — зороастризм. От имени пророка Заратуштра, по-древнегречески — Зороастр. Суть этой религии сводится к пословице: «На бога надейся, а сам не плошай», — улыбнувшись, закончил Ананд.

— Спасибо, просветил! — поблагодарил друга Раджа.

— Может, потому среди них нет нищих и обездоленных? — предположил дядя.

— На грани бедности живут многие из них, — вставил Раджа.

— Да… так вот, не имея прямых потомков, Тата передал свое дело племяннику Ратану Тата, — сказал Ананд, вновь возвращаясь к главному.

— Когда-нибудь и я тоже передам тебе все дело, но пока, как мне кажется, ты поглощен своими заботами, — заметил Джавар. — Я бы хотел, чтобы ты, Ананд, более четко и тщательно контактировал с владельцами ковровых и меховых фабрик Кашмира, с моим другом и главой одноименной ассоциации «Али Шах и Ко». Ты знаешь, что мы все, включая Раджа, — акционеры этого концерна?

Деловой мужской разговор был внезапно прерван: на ступенях лестницы, спускающейся в холл со второго этажа, появилась Деваки. Пораженные ее видом, мужчины смотрели на нее, как завороженные, не в силах отвести глаз.

Ее сильную стройную и гибкую фигуру облегало сари нежных лазурных тонов, переходящих в лунное сияние, затканное нежнейшими золотистыми и серебряными цветами. В тон этому одеянию блистали, подрагивая, серьги и украшения, приспособленные к ее фигуре самой природой Индии. Ее иссиня-черные волосы были расчесаны на пробор, подкрашенный красной краской, синдуром — символом замужней женщины.

Деваки медленно подошла к ним. Все встали. Казалось, неземное создание спустилось с небес. Джавар был полностью сражен. Все в ней было в его духе, в его вкусе, все в его миропонимании и характере. Деваки держалась сдержанно и вместе с тем естественно и непринужденно. Этому искусству девушек учат с детства.

— Вот теперь другое дело! — вырвалось у дяди. — Давно я не видел такой красавицы! Невестушка! — растроганно восклицал он. — Будь счастлива в браке! А ты что скажешь?! — обратился он к племяннику. — Я думаю, твоей жене к лицу этот наряд! Моды меняются, но для женщин лучше красивого сари ничего нет! — торжественно заключил он.

Ананд потупил взор. «В какую бурю ощущений теперь он сердцем погружен!». Он вновь поднял глаза на Деваки, и ему показалось, что она его невеста. Он находился между сном и явью, словно присутствуя на сеансе гипноза.

Раджа тоже, почти лишившись своего компьютерного ума, не отрываясь, смотрел на Деваки — олицетворение женственности, красоты и жизни, вечной, как солнце и луна.

Остаток этого дня прошел оживленно и весело.

Рано утром следующего дня Деваки возилась на кухне, занятая приготовлением завтрака и чая.

Джавар, облаченный в свой великолепный шелковый халат, был в холле.

— Раму, я хочу, чтобы чай подала мне невестка! Я прошу тебя, скажи ей об этом! — попросил он слугу.

Когда Деваки принесла Джавару чай, Ананд уже спускался вниз с папкой в руках. После обычного приветствия он выпил чашку чая и поднялся со словами:

— Ну, мне пора на службу. Раджа уже, видимо, заждался! Масса работы, дядя. Мне надо идти.

— А… а… — Немного замялась Деваки, но, вспомнив о своей роли, сказала: — Но сначала позавтракай!

— Я… я позавтракаю в конторе, — смутившись, ответил Ананд.

— Твоя жена так готовит! — возмутился дядя, выпустив в потолок струю дыма. — Поешь и пойдешь! — приказным тоном сказал он. — С холостяцкими привычками пора уже кончать, дорогой племянничек! — и он обратился к Деваки:

— Накрывай на стол, невестушка!

Дядя встал и подошел к Ананду.

— Это же чудо, что такой осел, как ты, отыскал себе такую прекрасную жену! — со своей обычной прямотой констатировал Джавар.

От этих «справедливых» слов в душе племянника столкнулись разноречивые чувства. И он покорился доводам дяди и логике событий, виновником которых являлся сам.

Третий день находилась Деваки в «чужом» для нее доме. Она настолько «вжилась в роль», которую играла по просьбе Ананда, что порой забывала обо всем на свете.

Доброта, надежность и глубокое понимание жизни, исходившие от Джавара, цельность его натуры, жизнерадостность, жизнестойкость и искренность очаровали Деваки. И то, что она понравилась ему как «супруга» его, племянника, очень льстило ей.

Каждое утро она выходила в сад, чтобы поухаживать за цветником. Она поливала розы, рыхлила почву вокруг кустов. Затем срезала цветы и нанизывала их на нити, делая гирлянды, которыми украшала светло-синюю статую бога Кришны, стоявшую под навесом из четырех резных столбов в левом углу террасы.

Со стороны пологих вершин Западных Гат поднималось круглое, как огненный раджпутовский щит, солнце. Легкий морской туман и мягкая вуаль облачности смягчали знойный и вечный путь светила. Ветер оттеснял туман, и море начинало искриться.

Веерные листья арековых пальм шурша, царственно колебались. Над беломраморным храмом реял трехцветный стяг. В саду было уютно и свежо.

Деваки в светлом сари, с гирляндой белых цветов на затылке, сидя на корточках, поливала из лейки цветы и напевала:

Будь навеки счастлив, мирный дом! Солнце, озари его лучом! Будет надежен и счастлив твой дом, Дни твои ясными, если любовь И чистоту в сердце своем хранишь…

Услышав ее чистый и мелодичный голос, Джавар, который только что проснулся, вышел на балкон. Как зачарованный, он слушал и любовался Деваки. Довольный, он улыбнулся. Перед ним была жизнь природы и человека среди нее, полная гармонии.

Ему нравилась эта девушка, жена его племянника. Он чувствовал, что Деваки очень подходит Ананду. Она подкупила Джавара не только своей красотой, но и своим глубоким, до мельчайших нюансов пониманием и исполнением дхармы. И она удивительно гармонично соединила их разорванный и увядший венок домашнего очага…

«Дом без хозяйки подобен лесу… Женщина сияет — весь дом сияет, женщина мрачна — весь дом погружен во мрак», — вспомнились ему слова из «Махабхараты».

Ананд проснулся и посмотрел на часы. Стрелки показывали четыре часа тридцать минут. Он открыл дверь и вышел на балкон, потянулся. Затем, опершись на балюстраду, стал прислушиваться к пению Деваки, беззаботно и легко работающей в саду, словно истинная хозяйка. Он уже начинал привыкать к ее присутствию.

«Неужели я влюблен? — подумал он. — А, впрочем, что здесь такого страшного? Не я первый, не я последний! Его Величество Господин Случай! Дядя — человек умный, опытный и знающий. И то, что эта девушка понравилась ему, не поверхностное умозаключение, а его основательное убеждение, в этом нет сомнения!»

Ананд любовался Деваки, восходом солнца, наслаждаясь пением птиц и девичьим голосом. Слова ее песни затронули давно уснувшие в его душе струны. Он вспомнил мать, ее колыбельные и обрядовые песни… Справа Ананд увидел поблескивающие серебром волосы дяди.

— Сурья, намаскар! «Здравствуй, солнце!» — сказал Ананд.

— Сурья, намаскар! — повторил Джавар.

Спустя полчаса Джавар, Ананд и Раджа собрались на террасе первого этажа.

В калитку постучался нищий — авара, и Деваки насыпала ему рису. Нищий, кланяясь и шепча благодарные слова, довольный, удалился.

Джавар опустился на аджину — шкуру черной антилопы и, приняв позу «лотос», предался медитации.

Ананд и Радж поспешили удалиться.

Деваки совершала утреннюю пунджу — богослужение, посвященное Вишну перед шестым воплощением его Богом Кришной. Она осыпала статую Бога, играющего на флейте, лепестками роз, напевая санскритские молитвы — мантры. Затем зажгла благовонные палочки — агарбатти и поставила на пьедестал сосуды с рисом и цветными порошками.

Мужчины смиренно стояли поодаль, молча участвуя в пундже, сложив ладони рук у лица. На небольшом подносе, где были насыпаны зерна пшеницы, Деваки зажгла жертвенный огонь и три раза обошла вокруг алтаря, а затем поочередно подошла с огнем к Джавару, Ананду и Радже. Те, как и положено по правилам богослужения, обнимали ладонями пламя жертвенного огня — символа вечного Разума, света Бога Истины, и прикладывали ко лбу ладони, напитавшиеся этим вечным Светом Разума, как бы перенося его в свое сознание.

Когда пунджа закончилась, Джавар, глядя на Деваки сквозь облако благовонного дыма затуманенными глазами, сказал, слегка откашлявшись:

— Ты подарила этому дому радость и свет. Он озарился солнцем, как в твоей песне, дочка! — Джавар посмотрел на Ананда и Раджа, которые застыли, как изваяния, и продолжал, с трудом подбирая слова — подступившие слезы сжимали ему горло: Ты вошла сюда и превратила наш дом в храм, и сама ты похожа на богиню… — Джавар достал из кармана батистовый носовой платок и промокнул глаза.

Ананд был потрясен до глубины души. Раджа молчал, что случалось с ним крайне редко.

Деваки, смущенная так искренне сказанными высокими словами и растроганная глубоким пониманием и такой оценкой ее этой особенной и большой личностью — Джаваром, опустила голову; на широких крыльях ее бархатных ресниц, как утренняя роса на лепестке лотоса, заискрились крупные слезы и, сорвавшись, обожгли ей руку.

— Спасибо вам за доброту, дядя! — тихо сказала она. — Но я… не заслужила ее, — виновато добавила она с расстановкой, вспомнив о своей «роли». Ей было стыдно. Но вместе с тем, среди этой лжи существовала правда, правда мгновения, правда быстротекущей жизни, сущность настоящего…

— Ты себе цены не знаешь! — возразил ей Джавар. — И это счастье, что ты вошла в нашу семью! Я бы не смог найти Ананду лучшей жены, чем ты!

Воцарилось неловкое молчание. Ананд, сраженный словами дяди, поглядывал на сникшего и уничтоженного Раджа.

Джавар пошагал туда-сюда по террасе и, сверкнув глазами, воскликнул:

— Да благословит Бог вас обоих, дети! Будьте счастливы! — он отвернулся и смахнул слезу.

После завтрака, который обслуживал слуга Раму, Джавар поднялся со стула, раскурил сигару и сказал, обращаясь к Ананду и Деваки:

— Я прожил у вас три дня, и мне было очень хорошо! Я убедился в том, — он стряхнул пепел с сигары и, немного поколебавшись, резко раздавил ее в хрустальной пепельнице, — я убедился в том, что вы очень счастливы! — Деваки и Ананд переглянулись и опустили глаза. — И я надеюсь, что в будущую нашу встречу, — Джавар прищурился, — вы порадуете меня потомством, — подчеркнул он, сделав ударение на последнем слове.

Блеск больших, стыдливо опущенных глаз Деваки прятался в тени длинных ресниц, но эта тень не могла скрыть печали во взгляде.

— Раджа пусть проводит меня до аэропорта.

— Конечно, с радостью! — отозвался тот.

— Дядюшка! И я вас провожу! — растерянно предложил Ананд.

— Не нужно, Ананд! — строго и деловито запротестовал дядя. — Я не люблю этих прощальных минут и всего такого! — грустно промолвил он и направился к выходу.

Слуга вынес чемодан и кейс к машине. Мотор «премьера» заурчал, и машина, управляемая Раджой, помчалась, унося Джавахарлала в аэропорт.

Деваки поднялась в отведенную ей комнату. Переоделась в свое сари, сложила в коробки украшения, сари, подаренные Джаваром ей, как жене Ананда, а в действительности, совершенно постороннему и чужому человеку, и, грустная, спустилась в холл. Ее душу заполнили уныние и пустота. Она упала с небес на землю. Только сейчас она поняла, насколько безнравственно поступила, с одной стороны, по отношению к Джавару, а с другой — к своему отцу, больному и беспомощному.

«Как я позволила себе так забыться!» — подумала она. Досада и раскаяние начинали угнетать ее.

Ананд, опустошенный, неподвижно стоял у окна. Ему было тяжело, словно с похмелья. Деваки подошла к нему, бледная и тихая, как зимняя луна, держа в руках две коробки.

— Я вам возвращаю, — тихо произнесла она, — вот эти украшения и все, что дядя привез вашей жене в подарок. Пожалуйста! — и отдала ему коробки. — Я ухожу! — растерянно бросила она и направилась к двери.

Ананд, сбитый с толку внезапным отъездом дяди, сраженный резким прекращением «спектакля», который перерос в действительность, в реальную жизнь, был на грани нервного срыва.

— Постой! — остановил он Деваки.

— Что? — спросила она, глядя на него грустными глазами.

— Э… э, — заикаясь, начал он, — ты не вернешься?..

— Нет! — резко ответила Деваки. — Я свою «роль» сыграла, — больно уколола она Ананда его же словом. — Ваш дядя был доволен.

— Конечно! Ты меня просто спасла! — затараторил Ананд, хотя на самом деле ему хотелось сказать ей совсем другие слова. — Я бесконечно благодарен тебе! — произнес он банальность, но в ней звучала искренняя нежность, боль и отчаяние…

— Благодарить не за что, — отрешенно ответила девушка и взялась за ручку двери.

От растерянности Ананд полностью отупел. Он не знал, как поступить. Но знал только одно — он не может и не хочет потерять ее. Его чувства не находили слов. И чтобы удержать Деваки, он сказал:

— Стой! Вернее, — опомнился он, — я хочу сказать, выпьем чаю? — и улыбнулся, обрадовавшись своей находке.

Деваки грустно усмехнулась:

— Мы пили уже.

— Верно! Я забыл, — смутился Ананд.

— До свидания! — ласково сказала она и посмотрела ему в глаза. Ананд, не выдержав ее взгляда, отвел свои в сторону.

— А… постой! Машина вернется из аэропорта, и я тебя отвезу, — уговаривал ее Ананд, изыскивая возможность удержать ее хотя бы ненадолго, чтобы высказать ей хотя бы частицу того, что он чувствовал к ней и что с такой силой овладело всем его существом, повергая в ужас при одной мысли о том, что пути их разойдутся.

— Спасибо, мне здесь недалеко. Быстрее пешком дойти! — отказалась она.

— Возьми, в таком случае, хотя бы… деньги! — предложил Ананд, в душе ругая себя за то, что не сумел по-хорошему поговорить с ней.

— Деньги? — удивленно переспросила Деваки. — За что?

Ананд смутился, поняв, что совершил ошибку, предложив деньги, и поспешил оправдаться, искренне заверив ее, что очень хотел бы каким-то образом отблагодарить за такой благородный по отношению к нему поступок…

— Мне хочется сделать для тебя что-нибудь хорошее за твою доброту, — упавшим голосом проговорил он.

— Мне ничего не надо, я получила сполна, — решительно отказалась Деваки от его намерений, — даже сверх меры! Ведь для меня отношение вашего дяди, его участие — лучший подарок! — сквозь набегающие слезы промолвила она и, немного помедлив, вышла за дверь…

Ананд стоял, как пораженный громом. Когда затихли ее шаги, он встрепенулся, намереваясь догнать ее, но ноги не повиновались ему. Обессиленный, он опустился в кресло и, сжав голову руками, долго сидел неподвижно.

«Какое благородство духа, ум и высокое чувство достоинства, глубочайшее понимание сути жизни», — думал он о ней.

Вспомнив слова Конфуция «жизнь это распространение света, который для блага людей сошел в них с неба», он впервые в жизни почувствовал свою ущербность как человека.

Глава четвертая

Солнце высоко стояло над островом Бомбей, разливая свой жар по всему Малабарскому побережью. Оно уже начало клониться к острову Солсетт, когда Деваки пришла домой после трехдневного отсутствия.

Отец полулежал на высокой подушке на своем неизменном в последнее время ложе-чарпаи и очень обрадовался ее возвращению.

— Дочка, ты ездила на гастроли в Пуну, да? — спросил он.

Нет, папа, я потом тебе все расскажу.

— Ладно, — сказал отец, — иди, поешь, небось, проголодалась.

Деваки вошла в свою прохладную комнату. Не успела она прийти в себя, как ворвалась мачеха и набросилась на нее.

— Явилась, подлая! Ты где была? — грубо и развязно выкрикнула она. Нашла себе какого-нибудь мерзавца, да? Отвечай!

Мачеха не могла простить падчерице того, что она не отдала ей найденный кошелек с деньгами. А деньги эти, по ее убеждению, она использовала по своему усмотрению, на развлечения.

— Ты где, негодяйка, таскалась?! — брызгая слюной, завопила мачеха и вцепилась Деваки в волосы, как дикая кошка.

— Не надо, мама! Я ни в чем не виновата! — защищалась та.

— Девка продажная! Опозорить нас хочешь! Я тебе покажу! — И она стала наносить Деваки удары по голове. — Вот тебе! Получай! Будешь знать, как позорить меня! — не унималась разгневанная фурия.

Деваки закричала, вырвалась из ее рук и попыталась выскочить из комнаты, но мачеха своей огромной тушей загородила выход. Озверев, она схватила падчерицу левой рукой за косу, а правой нанесла сильный удар ей в грудь. Деваки отлетела, стукнулась о платяной шкаф и зарыдала.

Услышав такой страшный шум, отец, с трудом оторвавшись от ложа, хромая, вошел в комнату. Его седая голова тряслась от волнения.

— Что ты! Она ведь вернулась! Не бей ее! — умолял он взбесившуюся супругу. — Не смей ее трогать! — строго добавил он, помутневшими глазами глядя на пылающее лицо воительницы.

— Она не работала целых три дня, ленивая тварь! — закричала мачеха. — Она, наверное, развлекалась с дружками, а ты ее защищаешь! — упрекнула она мужа, сверкая круглыми глазами.

Деваки неподвижно стояла у шкафа. Слезы обиды ручьями бежали по ее щекам.

— Ты позоришь меня! Вот тебе! — вновь принялась избивать ее мачеха.

— Я ничего плохого не сделала, выслушайте меня! — вся в слезах просила девушка, заслоняя лицо руками.

— Не бей мою дочь! — попытался приказать мачехе отец, но та не слушала его. — Я умоляю тебя, пожалей ее, не бей! — хрипло взывал он к взбесившейся бенгалке, которая продолжала бить его беззащитную дочь.

Дрожащими руками отец хотел было удержать супругу, но она резко оттолкнула его, и больной упал, ударившись головой о шкаф.

Моментально сообразив, что хватила через край, мачеха вихрем выбежала из комнаты со словами: «Разбирайтесь сами!».

Деваки склонилась над отцом, который лишился чувств. Приподняв ему голову, она отчаянно причитала:

— Папа! Папа! Папа! Что с тобой?..

Но отец не подавал никаких признаков жизни. Глаза его закрылись. Сердце не билось.

— Он умирает! — закричала Деваки, тщетно призывая на помощь мачеху, и слезы ручьями хлынули из ее глаз.

Оставив отца на полу, Деваки опрометью выскочила из дома: она бежала за врачом, еще не зная о том, что ему уже ничто не поможет.

Врач констатировал смерть.

Убитая горем, Деваки стояла около тела умершего отца. Мачеха хранила злобное молчание, зная, что не без ее помощи отец Деваки отправился на тот свет.

Умершего, обернутого пеленой и привязанного к носилкам, на плечах внесли в ворота шмашана — места сожжения мертвых. Деваки с ужасом поняла, что это последний этап и что через несколько минут уже ничего не останется от этого дорогого ей тела, тела ее отца, несчастного и любимого ею, хранящего в ее воображении свой неповторимый облик, особенный и единственный, свои черты лица, тело — все то, в чем билась его жизнь, что знала и любила она, ее мать, его родные и знакомые.

Тело отнесли к реке и окунули вместе с носилками в воду — последнее омовение. Затем отвязали от носилок, сбросили пелену и переложили на длинные поленья на одну из платформ. Отбросив с его лица саван, положили к губам кусочек дерева, смоченный водой, снова закрыли лицо, присыпали тело землей и поспешно возвели над телом двухскатное сооружение из толстых сухих дров и обложили дрова щепками и соломой.

Двоюродный брат отца Деваки, самый близкий родственник по мужской линии, как главный плакальщик, держа в руке длинную палку с пучком горящей соломы на конце, со всех сторон поджег дрова, обойдя пирамиду вокруг. Дрова вспыхнули, как спичка, и сгорели очень быстро. Все кончилось.

Читрагупта — писец в царстве мертвых, ведущий запись всех греховных и добрых поступков людей, дописал последнюю страницу его «книги жизни».

Каких дел было больше у бедного, старого и больного отца Деваки — ведает один Бог.

Прошло три дня после погребения.

Деваки не ходила на работу. Потрясения, выпавшие на ее долю в последние дни, подточили ее жизнелюбивую натуру. Она стала часто посещать храм, где подолгу молилась. Однажды, вернувшись из храма домой, она увидела у порога узлы. Развязав один из них, она поняла, что это ее пожитки. С тревогой и ужасом Деваки толкнула дверь, но та оказалась запертой. Девушка попыталась вставить ключ в замочную скважину, но не тут-то было: замок был заменен. И она поняла, что мачеха выгнала ее из родного дома.

Пригорюнившись, Деваки села на пороге, обдумывая, что ей предпринять.

На улице, у колонок, прохожие обмывали потные бронзовые тела. Под своей двухколесной тележкой спал извозчик — тонга-вала. Мальчишки галдели, играя во дворе. Было душно и жарко.

Деваки пересчитала деньги, которые лежали у нее в кошельке. Всего несколько рупий и три анны. Она не стала дожидаться мачехи. Ей было неприятно встречаться с ней, а тем более разговаривать.

«Когда-нибудь, если будут деньги и надобность, — подумала она, — я отсужу у нее свою часть наследства».

Она взяла свои узлы и подошла к тонга-вала. Тот встрепенулся, вскочил и, хлопая глазами, быстро помог ей погрузить нехитрую поклажу в тележку.

— Куда едем, дочка? — спросил он, шлепая разбитыми босыми ногами по раскаленным камням мостовой.

— Недалеко, — ответила ему девушка.

— Хорошо, я мигом доставлю твои вещи. — И тонга-вала, кашлянув, наклонился вперед, чтобы увеличить скорость, его ребра выпирали, как у заезженной клячи.

Деваки постучала в дверь дома двоюродного брата отца. Объяснив ему ситуацию, она попросила у него позволения временно оставить вещи, пока не подыщет себе жилье.

— Что ты, дочка! Поживи у нас некоторое время! — приветливо сказал дядя.

— Сестра! Сестра! — подбежали две его дочурки. — Оставайся у нас! Живи у нас! Никуда не ходи!

Деваки вошла в дом, положила на пол свои узлы и в полном изнеможении опустилась на табурет.

* * *

Ананд не спал две ночи подряд. Дела по службе он поручил Радже. Он сидел в своей комнате, погруженный в раздумья, и держал в руке браслет Деваки. Эти три дня, которые она провела в его доме, ясно представились ему.

«Она красива, молода, воспитанна, с глубоким нравственным корнем, истинная дочь Индии», — думал он. Лучшей жены для себя он не представлял.

Положение, в которое он поставил себя по отношению к дяде своей ложью, вносило в его душу смятение.

Через некоторое время Ананд спустился вниз. В саду работал слуга. Но сад казался ему пустым и сиротливым. Он прошел на кухню и впервые за многие годы сам приготовил себе завтрак и заварил крепкого чаю.

После этого он поднялся на верхнюю террасу и оглядел окрестности. Слева маячили белые небоскребы шумного города и развевалось трехцветное полотнище флага над храмом Вишну.

«Я бы не смог найти Ананду лучшей жены, чем ты», — звучали в его ушах слова дяди, обращенные к Деваки. Он вновь и вновь прокручивал в памяти события тех трех дней, словно кассету видеомагнитофона: останавливал «пленку», возвращал ее обратно, вновь и вновь до мельчайших подробностей просматривая ее в своем воспаленном воображении.

«Такая незаурядная личность, как мой дядя, был полностью покорен моей „супругой“, и это не случайно», — думал он.

«Ты вошла сюда и превратила наш дом в храм, и сама ты похожа на богиню…» — эти слова дяди, вновь пришедшие Ананду на ум, повергли его в религиозный восторг и вызвали невыразимую досаду оттого, что все это было игрой, представлением, ложью во спасение. Он остро осознал свое ничтожество и глубочайшую вину перед дядей, Богом, своим родом, совестью и всей своей жизнью. Ему было стыдно перед Деваки, которой, как сказал дядя, он не достоин. Она выше его по всем человеческим качествам…

Все обстоятельства складывались в пользу Деваки. Дядя уже ждет потомства, наследника… Да и сам Ананд всем своим существом чувствовал, что эта прекрасная богиня — его судьба, что жить без нее он не сможет, что любит ее всем сердцем.

«Остается только одно: разыскать ее, на коленях просить у нее прощения и умолять стать моей женой. Другого не дано!» к такому заключению пришел молодой человек после мучительных раздумий, борьбы со своей совестью и своими чувствами.

Приняв решение, Ананд повеселел. Он быстро поднялся к себе в комнату, побрился, принял душ, облачился в светло-голубой костюм, повязал пестрый шелковый галстук, вложил в нагрудный карман белый платочек и вышел из дома.

«Она говорила, что живет недалеко отсюда», — вспомнил Ананд и быстрой походкой направился на ту улицу, где он врезался в акацию.

Он подошел к ватаге мальчишек, шумно играющих на дороге, и справился о Деваки. Все оказалось гораздо проще, чем он предполагал. Мальчишки прекрасно знали ее.

— Она всегда дает нам деньги! — ломающимся фальцетом сообщил один из них.

— Она живет вон в том доме, справа, под черепичной крышей и с голубыми воротами, господин, — сказал другой мальчик с черными, как агат, волосами.

Ананд поблагодарил их и дал каждому по монете. Те, шумные и радостные, прикладывая деньги ко лбу, кланялись вслед доброму господину.

Ананд вошел в незапертые ворота и постучал в крепкую дощатую дверь. Но ему никто не ответил. Он повторил стук, но безрезультатно.

Подойдя к соседнему дому, Ананд намеревался постучать в дверь, но она вдруг открылась и на пороге появился старик. Его голова была выбрита, и только на макушке торчал пучок седых волос — чоти, что свидетельствовало о его принадлежности к ортодоксальному индуизму. На нем был свободный сюртук из грубой домотканой хлопчатобумажной ткани — кхаддар и такие же штаны. Такую одежду обычно носят патриотически настроенные индийцы.

— Рам, рам! — поприветствовал его Ананд.

Старик улыбнулся, и на его щеках собрались глубокие морщины.

— Рам, рам! — ответил он и поклонился Ананду.

— Простите, отец, я ищу девушку вон из того, соседнего дома. Не знаете ли вы, где она?

— Сын мой! Бедную Деваки после смерти ее отца мачеха выгнала из дома! — откашлявшись, ответил старик, рассматривая пришельца проницательным взглядом.

От такого неожиданного сообщения Ананд вздрогнул. Им вновь овладели беспокойство и растерянность.

— Она здесь больше не живет? — переспросил он.

— Да. Бедняжка, она зарабатывала деньги на всю семью. Отец ее был прикован к постели, почитай на смертном орде. А она ходила танцевать и петь, чтобы хоть как-то прокормиться и заработать отцу на лекарства. И красивая такая! — старик грустно улыбнулся. — Добрым и красивым не везет в этой жизни, юноша! — тоном мудреца закончил он.

— Спасибо вам, отец, на добром слове! — сказал Ананд и повернулся, чтобы уйти.

— Постой, сынок! — окликнул его правоверный индуист. — Она часто ходит в храм Вишну. Может быть, там вы сможете ее найти.

Ананд еще раз поблагодарил доброго старца и снова отправился на поиски Деваки.

Солнце уже клонилось к закату. Синее море ослепительно искрилось в его последних лучах. Отовсюду слышались крики продавцов прохладительных напитков, фруктов, сладостей…

Ананд подъехал на такси к Крофордскому рынку и вышел, расплатившись с водителем — бородатым сикхом в синей чалме. Путь ему преградил бесконечный поток велосипедистов и велорикш. Улыбающийся молодой отец с легкостью нажимал на педали, и его мощные икры отливали на солнце, как полированные кувшины. Спереди к рулю была приделана полукруглая корзина, в которой, поджав ножки, сидел один из младших детей. На багажнике, как на стуле, ехала жена, держа на руках самого маленького. У них был веселый и беспечный вид. Ананд даже позавидовал велосипедисту, который, встретившись с ним взглядом, ответил ему вспышкой белозубой улыбки.

«Простота и непосредственность индийского народа отличает его от всех остальных. Сидящий за обеденным столом смахнет муравья со стола, постаравшись не повредить его. В этом — Индия. Здесь нельзя увидеть, как дети мучают животных, как не однажды видел я в европейских странах. Животно-насекомо-птичий мир живет своей полнокровной жизнью рядом с людьми и вокруг людей, не испытывая перед ними страха. И это очень украшает жизнь…» — так думал Ананд, глядя на улицы оживленного города, на площади и рынки. Давно он не бродил по Бомбею пешком.

«Деваки, простая и непосредственная дочь Индии, так легко согласилась исполнять „тяжелую роль“ ради него и дяди. И это тогда, когда ее отец был болен… — размышлял Ананд. — Деваки! Где она? И все-таки, я, наверное, ей понравился, если она согласилась на такую жертву!» — и он быстро зашагал к автобусной остановке.

Он сошел недалеко от своей конторы и пошел пешком по направлению к дому, стараясь пройти по той улице, по которой ходила Деваки. А вот и храм Вишну. Ананд решил зайти, надеясь увидеть ее там.

В храме шла Вишну-пуджа, богослужение, посвященное главному Богу Индии Вишну. Верующие прихожане сидели кто на полу, вокруг алтаря, кто на стульях. Алтарем служила низкая скамеечка, к ножкам которой были привязаны зеленые побеги банана, здесь же стояла медная чаша со светильником, рисом и чем-то еще, лежали кокосовый орех и цветы. Рядом, на полу, стояли крохотные сосудики с цветными порошками, с жидкостями, сладким прошадом — жертвенной пищей. Перед алтарем на еще более низкой скамеечке сидел брахман, главный пуджари. Священный шнур был переброшен через его левое плечо. За его спиной, на полу, сидел молодой брахман — его ученик, младший жрец, перебирая листки санскритских молитв. Он читал их нараспев, растягивая слоги в конце абзацев.

Ананд огляделся по сторонам. Прямо перед ним, сквозь облако благовонного дыма от агарбатти, проступали очертания скульптур Рамы, воплощения Вишну, его жены Ситы и обезьяньего бога, верного слуги Рамы — Ханумана.

И вдруг Ананд увидел девушку, которая стояла к нему спиной. Это была она, он почувствовал это совершенно определенно. Вся ее фигура в белом ситцевом сари выдавала страдание. Он подошел поближе. Сердце громко стучало, и Ананд прикрыл его рукой, словно хотел приглушить его стук.

Деваки опустилась на колени перед богиней и тихим голосом исповедовалась перед ней, просила ее, умоляла…

Ананд сжал в кармане ее браслет, словно некий талисман, который приносит счастье. По лицу текли крупные слезы. До Ананда донеслись исповедальные слова Деваки:

— С самого рождения мне достались лишь мучения и слезы. И я не знаю, сколько я еще смогу выдержать, — вытирая слезы платком, со скорбью в голосе говорила бедная девушка. — Ты видишь, о Богиня, мать матерей, что мои силы… — она подавила рыдания и продолжала, — что мои силы уже на исходе. Я прошу твоей защиты. Я хочу жить чистой, честной жизнью! Помоги мне или убей меня! — она поднялась с колен и принялась вытирать слезы.

Ананд, который больше не мог сохранять молчание, тихо позвал ее:

— Деваки!

Девушка, вздрогнув, оглянулась и сразу узнала Ананда.

— А! Это вы? — устало и измученно проговорила она. Ее глаза были полны горя и отчаяния. Она винила и корила себя за то, что оставила больного отца, чтобы помочь другому человеку. Из-за этого отец умер прежде времени. Если бы не это, он, может быть, выздоровел бы и их жизнь снова наладилась.

— Деваки! Я пришел за тобой! — более решительно сказал Ананд.

— Нет! Я не могу и не хочу больше притворяться вашей женой! Так что поищите другую! Если бы вы знали, как это унизительно и больно! — сквозь слезы проговорила она. — С меня хватит!

Ананд смотрел на нее широко открытыми глазами, на эту богиню, на свою Деваки, смотрел на нее всею своею душой и всем сердцем. Но в нем взял верх истинный Ананд — сын индийского народа, и он решительно и смело заявил:

— Я пришел, Деваки, чтобы сказать о другом: прошу тебя, будь моей женой! Хорошо? — и он заглянул в ее огромные черные и очень грустные глаза.

— Что? — удивилась она, еще не веря его словам.

— И пусть великая Богиня будет свидетельницей обета! — торжественно подтвердил Ананд свое предложение.

В ответ Деваки попыталась совершить глубокий пронам — поклон, но Ананд удержал ее и осторожно обнял.

Пуджа к этому времени уже закончилась, и Ананд, взяв свою невесту за руку, подошел к брахману.

Они вышли из храма, и Ананд сказал, обнимая Деваки:

— Завтра к нам домой придет брахман и совершит обряд бракосочетания. Но это уже формальности. Мы с тобой уже дали обет перед ликом великой Богини.

Растроганная Деваки плакала счастливыми слезами. Ананд подозвал такси.

— Ананд, извини, но сегодня я не могу с тобой поехать. Мои вещи у дяди, — тихо сказала она.

— Господи! Какие мелочи! Где живет твой дядя?

— Здесь недалеко.

— Так скажи, куда ехать.

Минут через сорок молодые подъехали к дому, в котором они были так счастливы три дня.

На следующее утро, после завтрака, Ананд поехал за брахманом. К обеду он вернулся со священнослужителем, захватив по пути и Раджа.

Друг полностью одобрил решение Ананда.

Войдя в дом, они сразу приступили к совершению обряда бракосочетания.

Деваки уже ждала их.

По указанию брахмана, Раджа, произнося мантры у статуи Кришны, омыл ноги жениху и невесте, окрасил их красной краской. Он надел Деваки на пальцы ног серебряные обручальные кольца и дал жениху и невесте испить топленого, очищенного масла — гхи, как символ плодородия и преуспеяния.

После этого Раджа связал их шнуром, надел на них пышные гирлянды из цветов, приготовленные Деваки, и красной краской поставил каждому из них на лоб точки — символ счастья.

Ананд семь раз обвел свою невесту вокруг священного огня, у которого сидел, скрестив ноги, брахман и высоким тенором пел мантры.

На этом краткий обряд был закончен.

Деваки навсегда вошла в семью мужа. Теперь она должна хранить мир и счастье в доме.

— Речь жены, обращенная к мужу, должна быть сладостна и благоприятна! — сказал ей, улыбаясь одними глазами, Ананд.

Деваки, сложив руки у лица, поклонилась ему в знак покорности.

Раджа был «на подъеме».

Когда за брахманом закрылась дверь, он с нетерпением сказал:

— Ананд, давай-ка выпьем за ваше счастье!

— Деваки, давай отпразднуем, хорошо? Раму уже все приготовил, тебе остается только накрыть на стол.

Деваки с радостью принялась за дело.

В это время Ананд снял телефонную трубку и позвонил в Найроби по автомату.

В трубке послышался голос дяди.

— Дядя? Это Ананд!

— А, племянник! Дорогой мой! — отозвался густой родной баритон Джавара. — Ананд! Как поживаешь? Как Деваки?

— О дядя! Все прекрасно! Мы собираемся в свадебное путешествие.

— Замечательно! Я вам завидую, Ананд. Могу дать массу советов. Первое: обязательно посетите мою родину — Кашмир, побывайте там в Сринагаре и Симле. Ты же знаешь, у нас там родственники, коллеги, друзья. А потом вас ждет Африка, Кения!

— Спасибо, дядя! Мы обязательно побываем в Кашмире. Я влюблен в этот край, в Гималаи, в озеро Дал.

Ананд был воодушевлен. Теперь он — муж Деваки, а она его жена. Он чист перед дядей, как перед Господом Богом.

— Дядя! Я тебя очень люблю!

— Спасибо, Ананд, но не вводи меня в слезу.

— Привет тебе и поклон от Деваки и Раджа.

— Счастья вам, дорогие мои! До встречи, и приятного свадебного путешествия! — Джавар положил трубку, послышались отрывистые гудки.

Ананд, довольный, ходил по холлу, похожий на молодого античного бога. Посмотрев на сияющий праздничный стол, он пришел в восторг.

— Прошу всех к столу! — пригласила Деваки.

Часть II

Глава первая

Вертолет летел из Тибета в Сринагар. Эту насекомообразную машину Викас именовал сарангой, то есть стрекозой. Вести вертолет было хлопотно: машину то и дело раскачивало порывами ветра.

Викас, молодой и крепкий пенджабец, поглядывал через иллюминатор вниз на проплывающие внизу клубящиеся пеной потоки, глыбы камней, валуны и леса деодаров — гималайских кедров. В глубоких ущельях вертолет раскачивало, его обступали грозные стены и осыпи утесов, угрожая разбить хрупкое человеческое изобретение о скалы.

Через некоторое время Викас, подмигнув помощнику, посадил вертолет в аэропорту у хребта Пир-Панджал в шести милях от Сринагара.

Кашмирская долина расположена между Большими Гималаями и хребром Пир-Панджал. На языке урду «пир» — старшина, в переносном смысле — пустынник, святой, отшельник; «панджал» — горы. Исполинские серебристые ели, высотой до семидесяти метров, стройные, как свечи, стояли здесь в прозрачном воздухе наедине с небосводом.

Викас вылез из кабины и вразвалку направился в диспетчерскую. Заполнив журнал вылета и прилета и сдав соответствующие документы, накладные и счета на груз, он сел в машину и укатил в город.

Прошел всего лишь месяц с тех пор, как Викас женился, и потому торопился домой, к молодой жене.

Машина легко шла по прямой неширокой улице. На тротуарах, присев на корточки, располагались парикмахеры, которые тут же брили и стригли своих клиентов.

Мимо проходили красивые молодые женщины в длинных блузах и сборчатых юбках до щиколоток. Их головы были покрыты прямыми платками. Шею и грудь украшали вороха ярких бус, куски бирюзы величиной с грецкий орех, оправленной в старое темное серебро, сердолики дивного рисунка, агаты и неровно блестевшие аметисты. А в ушах — серьги, серебряные и золотые, в несколько ярусов. И в носу круглая большая серьга — булак.

От вида этих украшений на душе у Викаса стало весело.

Наконец он выехал на тихую и зеленую улицу, застроенную двухэтажными кирпичными коттеджами. А вот и его дом, где ждет его не дождется молодая жена. Еще бы: он не был дома целую вечность — неделю. Отворив ворота, он въехал во двор. На пороге стояла улыбающаяся Ешода. Теплая волна нежности и счастья разлилась в груди Викаса. Он быстро загнал машину в гараж. Ешода спешила ему навстречу. Викас обнял ее гибкое и упругое тело, прильнувшее к нему, как лиана к стволу расамала.

— Да, верно говорят кашмирцы, — весело воскликнул он, входя в дом вслед за женой, — пусть мы и бедны, но у нас есть чистая вода, чистый, воздух и красивые женщины!

— Это уже богатство! — в тон ему, мило улыбаясь, сказала Ешода на кашмири.

Ешода была уроженкой этих мест. Кашмирская долина — ее родина.

— Наконец-то я дома! — со вздохом произнес Викас.

— Ванна уже готова, дорогой! — ласково сообщила жена.

— Благодарю, милая, я пошел принимать водные процедуры! — и он, высокий и широкоплечий, тряхнув прекрасными русыми кудрявыми волосами, прошел в ванную комнату.

В большой гостиной было уютно. На стенах чудесные кашмирские ковры. Посередине круглый стол, над которым висела ажурная люстра. На полу — круглый узорчатый ковер с длинным ворсом, похожий на подстриженный гульмарг — цветочный луг. В углу на стене была распята тигровая шкура. Здесь любил отдыхать Викас. Рядом со шкурой висел пенджабский щит, лук и колчан со стрелами, двуствольное ружье, и крест-накрест, два кинжала изящной работы кашмирских мастеров. Все выдавало вкус и пристрастия хозяина дома.

— У меня, Ешода, как ты знаешь, потрясающая интуиция.

— Знаю, — ответила она. А что она тебе подсказывает на сей раз?

— Во-первых, то, что ты меня любишь.

Ешода зарделась и склонила голову на плечо мужа.

— А во-вторых, то, что к обеду ты приготовила мои любимые кюфты.

— У тебя удивительная интуиция, любимый! Можно подавать? Ты готов после принятия водных процедур принимать пищу?

— Не только. Готов даже выпить и… еще кое-что… — и он, потирая руки, сел в кресло в своем любимом углу, осеняемый древним и современным оружием. Он взял из вазы яблоко, и сочный плод захрустел под крепкими зубами Викаса.

Ешода накрыла на стол, и они сели обедать. Муж налил себе виски и залпом выпил.

— Ешода, — спросил он, немного помолчав, — как ты думаешь, кто у нас с тобой будет?

— У нас с тобой? — переспросила она, непонимающе глядя на супруга.

— Да, у нас с тобой!

— Гости, что ли?

— Ну, дорогая, слаба у тебя интуиция! У нас с тобой будет сын, мальчик! — радостно пояснил Викас.

— Ах вот ты о чем! Все в руках божьих, милый, — резонно заметила Ешода.

— Но у меня…

— Интуиция? — перебила она.

Молодожены дружно расхохотались.

Кюфты были необыкновенно вкусны, ароматны, сочны и питательны.

* * *

Первая неделя после бракосочетания пролетела незаметно и счастливо для Ананда и его ненаглядной Деваки. Они никак не могли наглядеться и нарадоваться друг на друга. В этом большом и светлом доме они жили одни. Слуга не докучал им. Он работал в саду, ходил на рынок и следил за домом. Еду готовила Деваки. Ей нравилось заниматься этим, нравилось угождать мужу, радовать его. Для него она красиво одевалась, ухаживала за кожей, окрашивала красной краской — синдуром пробор в волосах, надевала украшения. Для него она пела и танцевала.

Сдержанность в чувствах, манерах, разговоре очень характерны для индийцев. Так же, как характерна их удивительная естественность. Индия это страна, где женщины естественны, как цветы. Никаких кривляний и никакого кокетства.

С первых дней знакомства с Анандом Деваки, даже «играя роль» жены, настолько прочно замкнула кольцо своего внутреннего мира вокруг него, его жизни, его интересов, что для нее просто не существовало других мужчин.

Традиция говорит, что муж — это все, это — вся жизнь, это — бог на земле, это — та половина женщины, без которой она не человек, не личность, ничто.

Пусть нет у женщины украшений, муж — лучшее ее украшение.

Если прекрасная лишена мужа — нет у нее красоты.

В спальне, отделанной в мягких пастельных тонах, Деваки пела и аккомпанировала себе на сладкозвучной ситаре. Стояла осень, был месяц куар — самое чудесное в Индии время. Лазурное небо и море, казалось, составляют одно и то же естество, одну и ту же майю. И светло-зеленые леса туна и тика ясно видны на склонах Западных Гат. И мягкий ветер с берегов Годавари, смешиваясь с дыханием океана, томительно овевал все живое на Земле.

Ананд, обнаженный до пояса, в тонком хлопчатобумажном дхоти — набедренной повязке полулежал в плетеном бамбуковом кресле.

Деваки, в прозрачной юбке до щиколоток и такой же куфти — свободном лифе, с расплетенной косой, спадающей на округлые точеные плечи, словно водопад Герсоппа на реке Шаравати, держала в руках ситару, струны которой дрожали под ее пальцами, как золотистые, разбивающиеся в неосязаемую пыль солнечные лучи.

Она пела проникновенно, светлым, чистым голосом, полным откровения, чувства, неиссякаемой силы и благодарности жизни, любви, красоты и совершенства:

Я не знала, что можно вдруг Потерять свое сердце. Подойдешь ты, и сразу в груди Замирает оно, мое сердце.

Ананд был опьянен любовью, прекрасной погодой. Он испытывал истинное счастье и, боясь, что оно вот-вот может кончиться, даже иногда вздрагивал. Пение очаровательной супруги и мягкие переборы струн действовали на него, как хмельной напиток чарас, и ему казалось, что он парит в небе, словно облако. Из его груди вышла и полилась ответная песня, растворяясь в густом баритоне его голоса:

Я не думал, что девичий взгляд Околдует душу. Клятву верности в любви Вовек не нарушу.

И тончайшие нити любви обволакивали молодую пару, свивая вокруг них невидимый человеческому глазу таинственный кокон, ведомый одному Творцу.

Старый слуга Раму принес в холл два кожаных чемодана и с поклоном сообщил молодой хозяйке, что звонил Раджа и что он заедет за ними, чтобы отвезти их в аэропорт через два часа.

— Благодарю, добрый Раму, ответила Деваки, отбросив тяжелую косу за спину.

Спустился сияющий Ананд, приветствуя слугу:

— Рам, рам!

Раму улыбнулся и с живостью ответил тем же приветствием молодому хозяину.

— Я рад, хозяин, что вы отправляетесь в путешествие. Мне будет недоставать вас и вашей жены. Но я привык к одиночеству, — сказал он и принялся укладывать принесенные Деваки вещи: три легких мужских костюма и один спортивный, несколько брюк и рубашек.

Свою одежду и украшения Деваки укладывала сама.

Через полчаса все было готово. Два больших чемодана на маленьких колесиках стояли у входной двери.

— Так! Все прекрасно! — воскликнул Ананд.

На его слегка похудевшем лице светились живые, полные счастья глаза.

— Теперь легкий завтрак и чай! — Он с нежностью взглянул на супругу.

— Раму сказал мне, что скоро должен подъехать Раджа, — сообщила ему Деваки, подкатывая небольшой столик с завтраком.

— А вот и он! — сказал Ананд, увидев Раджа, который стремительно влетел в холл.

На нем была голубая спортивная куртка, синие холщовые брюки и новые сандалии из оленьей кожи. Он весь искрился радостью.

— Ананд! Ты себе представить не можешь, какую мы получили прибыль от продажи муслина и шалей из кашмирской шерсти! — воскликнул он.

— Меня, Раджа, не интересуют прибыли. Я в отпуске. Уезжаю в свадебное путешествие — вот моя прибыль, — с напускной серьезностью ответил он на сообщение друга.

— Как я тебе завидую, Ананд! — сказал тот, продемонстрировав свою способность быстро переключаться на другие темы и проблемы. — Везет тебе! С такой прекрасной женой, в путешествие! Свадебное! — подчеркнул он и сел за стол, приглашенный Деваки.

— А кто же, мой дорогой однокашник, друг и коллега, мешает вам испытать нечто подобное? — лукаво спросил Ананд и посмотрел на Раджа.

От этого вопроса тот сразу сник. Несколько минут все молчали. В душе Ананд упрекнул себя за эти слова. Погруженный в блаженное состояние, он совсем забыл, что у Раджа есть зазноба, неразделенная любовь. По своей натуре он был однолюбом, оттого все свое свободное время и переживания старался утопить в работе, которой отдавался со страстью.

После чая все вышли из-за стола.

Деваки и Ананд пошли переодеваться в дорожное платье.

Минут через сорок все тот же «премьер», на баранке которого лежали смугловатые тонкие руки Раджа, уносил их в аэропорт.

— Ананд! А сколько вы пробудете в Дели, прежде чем отправиться на север, в благословенный Кашмир? — спросил Раджа.

— Думаю, не более недели, брат, — спокойно и мечтательно ответил Ананд.

— Да… Кашмирская долина, говорят, лучшая в мире. Я был там всего один раз, — сказал Раджа, объезжая поток велосипедистов.

У Деваки сжалось сердце, когда они проезжали по ее родной улице. Она вспомнила об отце… Ананд уловил изменение в ее настроении и все понял.

— Раджа! Что ты так медленно и неумело ведешь машину?! — накинулся он на Раджа, чтобы отвлечь жену и себя от грустных мыслей.

— Он ведет машину уверенно и легко, — мягко возразила Деваки.

— Вот, слышишь, что говорит жена? Прислушивайся, мой дорогой, к жене и станешь человеком. А машина под моими руками плывет легко, как золотая рыбка! — понесло Раджа. И Ананд, довольный, замолчал, позволив другу открыть шлюзы словоохотливости.

Гул реактивных двигателей, наполненный свистом, визжащая детонация воздуха в соплах самолета создавали торжественно-тревожное ощущение предстоящего полета. Деваки никогда в жизни не летала на самолете. Сердце ее учащенно билось, а глаза изумленно и с некоторым испугом рассматривали вытянутые, похожие на акул, фюзеляжи воздушных кораблей.

Через полчаса они с Анандом поднялись на борт. Ей очень понравились предупредительность и вежливость бортпроводниц.

Корпус самолета и сиденье, на котором, пристегнувшись ремнем не без помощи Ананда и стюардессы, сидела Деваки, задрожали. Небесный корабль покатил с такой скоростью, что ей стало не по себе. Она прижалась к плечу мужа и сжала его руку. В иллюминаторе мелькала бетонная полоса, вытянувшись в жгут.

Деваки не успела заметить, как самолет, оторвавшись от земли, словно воздушный шар, повис в воздухе, и стало мягко и легко. Через минуту она почувствовала, что плохо слышит.

— Ананд! Я плохо слышу! Мне почему-то заложило уши.

— Ничего, милая, — успокоил ее супруг, — это всегда бывает при взлете и наборе высоты. Скоро пройдет.

В это время к ним подошла стюардесса с подносом и предложила мятные леденцы и минеральную воду. Ананд взял две конфеты. Одну он протянул Деваки.

— Пожуй конфету, и тебе станет лучше, — посоветовал он.

Потом принесли легкий завтрак.

Спустя полчаса самолет стал снижаться.

Авиапассажиры вновь пристегнули ремни. Деваки очень понравилось табло, на котором загорались слова: «Не курить» и «Пристегните ремни».

По радио молодой женский голос сообщил:

— Наш воздушный корабль прибыл в аэропорт столицы нашей страны, город Дели. Температура за бортом — тридцать градусов по Цельсию.

— Вот мы и прилетели! — облегченно вздохнул Ананд.

Они с Деваки направились к выходу, влившись в медленный поток пассажиров.

Индрапрастха, древнее название Дели — столицы семи империй, а ныне Республики Индия, расположенной по берегам священной реки Джамны. По свидетельству великого исторического и литературно-религиозного эпоса «Махабхарата», столицу первой империи, Пандавы, основали пять братьев-героев, сыновей царя Панду. Об этом Деваки и Ананд знали с детства, но увидеть предметно многое из «Махабхараты» и «Рамаяны», что в каждой семье поют и рассказывают бабки и матери по любому поводу, — дело иное. Океаном мудрости, красоты и сильных человеческих чувств называют в Индии эти книги. «Харе Кришна, Харе Рам!» — произносят в храме магическое заклинание двум воплощениям бога Вишну на земле — Раме и Кришне.

— Ты носишь великое имя, — сказал Ананд супруге.

— Да, я знаю, дорогой. Это имя матери Кришны, сестры Канса — правителя Матхуры, который находится недалеко от Дели, по пути в Агру.

— Мы обязательно туда съездим. Туристические автобусы ходят часто.

— Я с удовольствием, милый!

Молодые супруги остановились в дорогом отеле «Ашока» — красивом и современном здании в центре города.

Месяц куар лучшая пора для туристов. Жара в Дели спадает до тридцати градусов по Цельсию. Толпы путешественников заполняют улицы и парки, особенно Будда-парк, храмы и исторические памятники.

На следующее утро молодожены, легко позавтракав в кафе, вышли на шумные и зеленые улицы Дели.

— По сравнению с Бомбеем здесь курорт, — заметил Ананд.

— Да, мне не очень нравится скученность небоскребов в центре Бомбея, — согласилась Деваки.

— Пойдем пешком, Деваки? — предложил Ананд.

— Конечно, так мы сумеем подробнее рассмотреть эту столицу семи империй.

Тарахтели гонги, запряженные маленькими лошадками, мусульманские двухколесные экипажи — икки, стрекотали скутеры — небольшие мотоциклы с кабинками.

Деваки с восторгом любовалась разноцветной гаммой красок движущихся потоков, когда они вышли из отеля на широкую улицу.

Оглушительно сигналя, автомобили всех марок проталкивались в густом потоке, заполнившем улицу. В тени дерева мирно стояла корова, спокойно пережевывая кожуру от банана. Деваки дала ей яблоко. Ананд обратил внимание на многоцветные росписи колясок велорикш и кабин грузовиков.

— Ананд! — сказала Деваки. — Я никогда не видела ничего подобного! Посмотри вон на тот фургон, который стоит у светофора!

На фургоне была изображена в ярких и выразительных красках битва богов с демонами — подлинный шедевр изобразительного искусства.

Все было пестро, и все притягивало глаз. Каких только языков здесь не было слышно: основной язык — хинди, с присыпкой персидского — урду, смесь арабского, хинди и персидского — пенджаби, кашмири, тамили — южный язык, но все они были понятны.

— Кашмири — несколько гортанный в произношении, — сказал Ананд, уловив в толпе родной язык его дяди Джавахарлала. — Надо будет позвонить ему из отеля! — вспомнил он.

— Да, это было бы очень хорошо! — поддержала его жена. — Он такой добрый, но великий человек! Ты им гордишься? — спросила она.

— Еще бы! Я бесконечно благодарен ему. Если бы не он, — Ананд лукаво посмотрел на жену, — я бы не женился на тебе.

— Как?

— Но ведь все же он — причина того, что я узнал тебя поближе.

Деваки успокоилась и с улыбкой на счастливом лице крепко сжала руку мужа.

Мимо них проехала тонга, лошадь которой была украшена ярким орнаментом, и арба с флегматичными волами, у которых блестели позолоченные рога и вышитые шапочки, яркие бусы на шеях и красные пятнышки на лбу.

— Такое можно увидеть только в Индии! — весело засмеялся Ананд.

Они перешли улицу и направились к Будда-парку.

— Я покажу тебе замечательный зоопарк. Деваки.

Она с детским восхищением поблагодарила его, и они, ускорив шаг, пошли по тротуару, мощеному разноцветными мраморными плитами. Воздух был сухим. Дышать было легко. Вокруг было празднично, красиво, а главное, все дышало добротой, приветливостью и гостеприимством. Как говорится, воздух был «любовью растворен».

— Деваки, а ты знаешь, почему мы в Дели именно в это время? — хитро улыбаясь спросил Ананд.

— Потому что не жарко, — простодушно ответила она.

— Не только.

— А почему еще?

— Завтра начинается девятидневный праздник Дурга-пуджа. Он, как тебе известно, славит победу Бога-героя Рамы над коварным предводителем демонов-ракшасов Раваной.

— А почему же тогда Дурга-пуджа, а не Рама-пуджа? — спросила Деваки, поправляя мужу ворот рубашки. — Ведь богиня Дурга только помогла Раме победить Равану.

Когда они уселись за круглым столиком небольшого кафе под большим раскидистым манговым деревом, Ананд сказал:

— Деваки! Я буду твоим экскурсоводом и гидом в стратегическом плане, а потом мы примкнем к серьезным экскурсиям.

— Хорошо, милый, — ответила она.

Ей очень хотелось назвать его по имени и обнять, но традиция запрещает без нужды называть мужа по имени и тем более обнимать на улице. Но она набралась смелости и, когда официант в красном фраке, приняв заказ, ушел, сказала:

— Ананд, я люблю тебя!

С минуту он был несколько растерян, но, поглядев в большие и чистые глаза жены, ответил просто, сам себе удивившись:

— И я очень люблю тебя, Деваки. И буду любить всю жизнь и даже после жизни.

Официант принес шампанское в серебряном ведерке со льдом, соки и сладости.

Ананд наполнил бокалы. Молодая счастливая пара среди многих таких же, как они, людей с разными судьбами пила за свое счастье, за жизнь на земле, за своих родителей, которые дали им жизнь, родив их на свет божий…

* * *

Дели состоит из трех городов: Старый Дели — зеленый и тихий, где раньше жили англичане; Сити — шумный и грязный, где сосредоточено индийское население, и Новый Дели — специально построенный колониальной администрацией для себя, для «белых сагибов», управляющих страной, с круглыми площадями и радиально расходящимися от них улицами.

Ананд и Деваки долго ходили по улицам Нью-Дели, переполненные разноречивыми чувствами: восхищением и ощущением текучести времени, жизни и ее переменчивости. Некоторые особняки-коттеджи были построены из красного песчаника, который шел на Красный форт и мечеть Джама Масджид. Здесь не было ни магазинов, ни кинотеатров, ни ночных клубов, ни ресторанов, ни кафе — ОНИ любили тишину. Все было сосредоточено на площади Конноут-плейс, куда и добрели молодожены.

— Улицы здесь — скорее аллеи парка, чем улицы, — отметила Деваки, поглядывая по сторонам.

— Да. И дома роскошные. Но сады слишком строгие, — добавил Ананд в раздумье.

— Ананд, поехали в Старый город.

— Хорошо. Я и сам хотел предложить. Я думаю, — добавил он деловито, — нам следует взять такси, а то мы можем устать и тогда не хватит сил побродить по Старому городу. В автобусе жуткая теснота.

— Конечно, — покорно ответила она.

Они сели в такси. Водитель, живой, разговорчивый парень, быстро доставил их в Старый город по запруженным транспортом улицам, лихо обогнув круглую площадь Конноут-плейс, застроенную домами с белыми оштукатуренными колоннами.

— Здесь все очень дорого. Это мощная торговая держава, — как бы между прочим сказал водитель, окинув площадь блестящими глазами. — Публика, как видите, степенная, холеная… А вот вам — наша родная, индийская улица — Чадни-чоук.

Ананд поблагодарил водителя и щедро ему заплатил. Тот был настолько благодарен, что предложил подождать их, чтобы затем бесплатно доставить, куда они захотят.

— Спасибо, спасибо, — повторял он, выходя из машины и кланяясь.

Ананд с благодарностью отклонил его предложение, и они с Деваки окунулись в шумный и пестрый людской поток Чадни-чоук. Улица кричала, размахивала какими-то тряпками, гудела, тренькала, звонила в колокола, пестрела ярко разрисованными велоколясками, которых никогда не встретишь в Нью-Дели. Она дымила, шипела жареными пирожками, пахла свежей рыбой и сложной гаммой специй и была заполнена всевозможной босоногой, яростной и жизнерадостной толпой.

Ананду почему-то вспомнилось детство. Это соединение времен создало дивную майю объемности и глубины мировосприятия. Деваки сразу превратилась в наивную девчонку. Она, как ребенок, обращала внимание на любую мелочь и восторгалась ею.

По соседству с Гурудварой — сикхским храмом, на который Ананд смотрел с особенным чувством, любуясь сверкающей на солнце позолотой куполов, теснились сотни харчевен и лавок. Пряный аромат, исходивший от изысканных овощных блюд, возбуждал аппетит. Ананд увлек Деваки в одну из харчевен. Там он заказал две порции залитых кипящим сыром шампиньонов с жареной лапшой и набросился на блюдо так, словно не ел три дня. Деваки не отстала от мужа…

— Молодец, Деваки! Ты не посрамила меня! — пошутил он и добавил: — На здоровье!

— На здоровье! — ответила ему супруга.

Покончив с едой, они вышли из харчевни и отправились дальше.

Рядом с джайнским храмом расположен единственный в мире госпиталь для птиц. Он настолько растрогал Деваки, что у нее на глазах выступили слезы. Как объяснил молодой джайн, его создала группа меценатов, и они охотно принимают любые пожертвования. Деваки многозначительно посмотрела на Ананда, но тот уже успел пожертвовать сто одну рупию.

— Птиц здесь лечат бесплатно, — продолжал объяснять молодой человек, тряхнув голубой повязкой на голове, ангочхой, — но с условием, что после выздоровления им предоставляется возможность обрести полную свободу. И лишь те их них, которые предпочитают голодной свободе сытое существование в клетке, возвращаются к хозяину.

При его словах «голодная свобода» и «сытое существование в клетке» Ананд многозначительно улыбнулся и посмотрел на Деваки. Та сразу поняла его.

— А каким образом вы определяете «желание» птицы? — спросила Деваки.

— Для выяснения желания птицы, госпожа, — отвечал джайн, — выздоровевших пациентов по субботам приглашают на крышу, где они в присутствии хозяина должны сделать выбор.

— Изумительно и справедливо! — с восторгом согласилась она.

Они поблагодарили молодого человека и отправились дальше. Всего, конечно, было не охватить. Каждая мелочь несла в себе настолько глубокий смысл, что приходилось только диву даваться.

Восхищенные, полные энергии, которой их заряжала атмосфера улицы, молодые вышли к Красному форту, построенному могольским императором Шах-Джаханом. За его стенами и башнями возвышались сооружения из белого мрамора, когда-то инкрустированного драгоценными камнями. Деваки осторожно погладила оспины в мраморе, оставшиеся после того, как драгоценные камни были выщерблены и увезены английскими грабителями.

Делийская мечеть Джама Масджид по своей красоте и размерам не уступает другим, не менее величественным мусульманским храмам. Стройные минареты прекрасно гармонируют с серыми куполами, похожими на временно приземлившиеся воздушные шары.

Здесь официально заканчивается улица Чадни-чоук.

Вокруг великолепного Джама Масджид витали неприятные запахи от помоев. Многочисленные нищие в рубищах, расположившись вокруг мечети, просили подаяние. Чад от примусов и мангалов, которые топятся навозными лепешками, заполнял окрестности, щекоча ноздри. Здесь были лавки, торгующие сушеной рыбой, слоновой костью, сандаловым деревом, бронзой, каленым орехом и вязким, приторным сиропом.

Ананда удивил пожилой сикх с длинной густой бородой в синем тюрбане, который весело торговал на вес фигурками индусских богов. Бронзовые — по шестьдесят пять рупий за килограмм, а латунные — по сорок пять. Здессь были: Ганеша — слоноголовый сын Бога Шивы, задравший хобот; восхитительная Сарасвати Богиня красноречия, покровительница наук и искусств, играющая на лютне; темпераментная Апсара — небесная дева, танцовщица, нимфа.

Тонкие же отливки, обработанные напильником и резцом, а затем покрытые патиной, и старая работа продавались поштучно.

— Деваки, — обратился Ананд к жене, — ты извини, но давай совместим приятное с полезным. Для нашей фирмы меня интересует резьба по слоновой кости. Мне надо бы прицениться. Может быть, мы откроем заказ.

— Мне это интересно и нужно так же, как и тебе, — ответила она.

Они вошли в дом, примыкающий к мечети.

Ананд дружелюбно вступил с мастером в деловой разговор, предварительно познакомив его с Деваки. Художника звали Хар Даял.

— Вот этот бивень, господин Ананд, я режу более года, получая при этом ежемесячно около двух тысяч рупий, а хозяин продает бивень тысяч за сорок-пятьдесят.

А где у них основное производство? — поинтересовался Ананд.

— В большом эмпориуме, недалеко от минарета Кутб Минар в Нью-Дели.

Ананд поблагодарил мастера, и они с Деваки покинули мастерскую, взяли такси и спустя несколько минут подъезжали к эмпориуму.

У Деваки разбежались глаза. В больших залах было выставлено множество образцов резьбы и по слоновой кости, и по сандаловому дереву. Здесь были сандаловые скульптуры, уникальные фигурки из бронзы, серебра, драгоценных камней; женские украшения; мебель, инкрустированная слоновой костью, рогом, металлом. Вход в эмпориум, торговый центр, охранял огромный белокаменный слон. Во дворе разместились уменьшенная копия мавзолея в Агре, — Тадж Махал, и изваяние Будды «озаренного».

В мастерских сидели, поджав босые ноги, кудесники чеканки, горячей эмали, резьбы по камню…

Ананда познакомили с хозяином — Омом Пракашем.

— У меня работают и индусы, и мусульмане. Сейчас грань между мусульманским и индусским искусством постепенно стирается, — пояснил он.

Ананда заинтересовали некоторые работы, и они с хозяином обменялись визитными карточками и реквизитами фирм.

Когда они вышли из мастерских, Ананд сказал притихшей жене:

— На сегодня, я думаю, нам хватит? Как ты думаешь? А?

— По-моему, да. Столько впечатлений. Их надо осмыслить, — с улыбкой ответила Деваки.

Они отправились в отель. По дороге их такси обогнала пожилая женщина в золотистом сари, ехавшая на мотоцикле. Деваки от удивления вскрикнула. Мотоцикл резко повернул и помчал по прямой, как взлетно-посадочная полоса, улице Нью-Дели. У мусорного ящика старушка со священной коровой крюком разгребала отбросы. И тут же рядом — леди в модном сафари, садилась в шикарную белую японскую «тойоту».

— Завтра праздник, — улыбаясь, сказал водитель.

— Дурга-пуджа! Рам, Рам! — ответил ему Ананд.

Водитель, вспыхнув белозубой улыбкой, ответил ему тем же приветствием.

Ананд и Деваки ужинали в ресторане отеля. Они сидели в мраморных креслах за небольшим овальным столиком у бассейна с голубой водой. Официанты в малиновых фраках передвигались совершенно бесшумно.

Любопытные взгляды мужчин то и дело останавливались на Деваки. Она поражала их своей молодостью, красотой и всей сущностью индийской женщины.

Иногда до них доносились негромкие восклицания на английском языке:

— Блестящая молодая индийская пара! Это супруги!

Им подали ледяное шотландское виски, шампанское и воду. Затем фрукты и соки. Столики располагались друг от друга на почтительном расстоянии. Сосед слева, крупный мужчина с квадратным лицом и оттопыренными ушами, жевал бетель и смотрел на посетителей осоловевшим взглядом. Но чаще всего он поглядывал на Деваки. Это несколько раздражало Ананда. Толстый улыбался, обнажая крупные зубы, красные от бетеля. Перед ним на низкой мраморной подставке стояла латунная, с инкрустацией, плевательница.

Раздавалась легкая мелодичная музыка. Солнце, касаясь вершины огромного храма, клонилось к закату. Было удивительно спокойно, мирно, и тихая радость разливалась в душе Ананда.

Виски, охотно разделяя настроение молодого супруга, обретя вторую жизнь, мягкой хмельной волной будоражило чакры.

— Деваки, милая, — произнес Ананд, упиваясь музыкой ее имени, — я заказал кюфты, — и в его глазах блеснул загадочный огонек.

— Мне приятно, что ты в свое время оценил мой кулинарный подвиг. Но я не думаю, чтобы кюфты были здесь настоящими. Скорее всего, это европейские фрикадельки, — ответила она.

— Может быть. Вероятно, они стараются угодить европейским и американским вкусам, — согласился Ананд. — Но попробуем.

Ананд наполнил ее бокал шампанским. Себе он налил виски.

Принесли овощное блюдо из кабачков, помидоров, перца и моркови, зажаренных на подсолнечном масле, изрядно сдобренное пряностями и густо посыпанное порубленной зеленью.

После кюфт, которые оказались вполне сносными, специально для Деваки подали панди — изысканные индийские сладости и свежий сок манго.

Деваки, румяная, с сияющими глазами, все время говорила Ананду нежные и ласковые слова. Подозвав официанта, он расплатился и, нежно взяв супругу под руку, повел ее из роскошного ресторана к лифту. Они поднялись на восьмой этаж, в свой номер.

Ананд нажал кнопку, и через минуту, постучав, вошел слуга.

— Чего изволите, господин? — спросил он, почтительно поклонившись.

— Пожалуйста, шампанского и фруктов.

Через пять минут его заказ был выполнен. Получив на чай, слуга, не переставая кланяться и бормоча слова благодарности, удалился.

Ананд был весел: шутил, смеялся.

Деваки включила музыку и исполнила небольшой фрагмент катхака — религиозного танца, модернизированного во время правления наваба Ваджида Алишаха, жившего в роскоши и имевшего триста пятьдесят жен.

— Мой дядя Джавахарлал, — сказал Ананд, разоблачаясь и бросая одежды на тахту, — очень боялся, что моя холостяцкая жизнь развратит меня. И часто повторял это мне, ссылаясь на навабов.

Деваки, сняв сари, обернулась тонким дхоти и погрузилась в кресло.

— И что же? — спросила она.

— А то, что разврат меня не коснулся. Я не так воспитан. Да и натура не та. «Ничто нам так не сокращает жизнь, как сожительство с чужой женой». Человек, Деваки, тогда человек, когда соединяется с женщиной в основном в целях деторождения, а не культивируя этот богом данный инстинкт, не эксплуатируя его, не делая из него цель и примат наслаждения. Ведь все живое живет, как правило, за счет другого. И если человек предается этому, прямо скажем, половому разврату, организм, отдавая энергию сверх меры, очень и очень скоро изнашивается.

— Ты умный, Ананд. Но только не говори такие слова, как «половой разврат», ладно? — наивно и вместе с тем серьезно попросила она.

Ананда подмывало немножко подразнить ее. Он наполнил бокалы шампанским. Но она отказалась.

— Наваб рос во дворцах, среди очаровательных куртизанок в Лакхнау, недалеко от Пенджаба. Они его воспитывали и, как он пишет в своих воспоминаниях, лишили его девственности в десять лет.

— Перестань, Ананд! Тебе не стыдно? — улыбаясь, сказала Деваки.

— Ну, хорошо, не буду. Но дело в том, что наваб придавал большое значение искусствам вообще, а искусству танца — особенно. Он построил дворец Перихана — Дворец фей, где лучшие учителя обучали девушек танцу, музыке, пению. И вот именно на основе народного индийского фольклора они создали особый вид танца «катхак».

— Вот это интересно! А вначале — не очень! — сказала Деваки и добавила: — Я хочу быть с тобой гетерой, но только говорить об этом, мне кажется, нехорошо.

Ананд рассмеялся. Деваки опустила свои маленькие ножки в атласные комнатные туфельки и отправилась в ванную.

Когда она сушила волосы, Ананд спросил ее:

— Скажи, а почему самого популярного из всех богов, Кришну, так любят женщины?

— Кришну называют иногда богом женщин, — ответила Деваки, — потому что все рассказы и песни о его детстве, а также фигурки Кришны в виде маленького голого ребенка-ползунка вызывают в сердцах индийских женщин прилив нежности и материнской любви. Поэтому и любят женщины Кришну.

— Да… он любил свою пастушку Радху. Отсюда возникла особая ветвь литературы, известная под названием религиозно-эротической.

— Ананд!

— Да, Деваки?!

— А виски вкусное? Дай мне попробовать!

— С удовольствием! — и он налил ей немного иностранного напитка.

— Ты читала книгу «Кама-сутра» древнего индийского мудреца?

— Нет. А там про любовь?

— Да. Это эротический трактат.

— Хорошо, Ананд. Мы с тобой где находимся?

— В отеле.

— Нет. Мы находимся в свадебном путешествии. И читать книги мне сейчас что-то не хочется, а особенно трактаты. Я хочу читать реальную книгу жизни, и тебя, и твою любовь. Ты лучше расскажи мне об этом трактате.

Ананд нежно сжал в своих объятьях упругое и гибкое тело Деваки. Ее кожа была гладкой, словно бамбук. Она закрыла его уста долгим и страстным поцелуем, от которого он едва не лишился чувств.

«При любовном наслаждении уста женщины всегда чисты» — вспомнились ему слова из «Махабхараты». Бессмыслен круговорот бытия, и единственная отрада в нем — газелеокие женщины. Ради них стремятся люди к богатству. Ведь если нет женщины, то и богатство ни к чему.

— О, моя лотосоокая, иди ко мне! — позвал Ананд, расположившись на широкой постели, покрытой голубоватым покрывалом. — Погиб я, Деваки!

— Почему?

— Потому, что я люблю тебя! — И он счастливо рассмеялся. — Кого не погубит женщина с тонкой талией, пышными бедрами, алыми губами, черными глазами, глубоким пупом и высокой грудью?

— Ну так ведь это всякие женщины, а я — твоя супруга, — серьезно сказала Деваки.

На следующий день Деваки встала с восходом солнца. Ананд еще отлеживался, нежась в постели.

— Где мы находимся, штурман? — смеясь, спросил он жену по-английски.

— В свадебном путешествии, шеф! — весело ответила она и, как пантера, бросилась ему на грудь…

День прошел также весело и увлекательно. Они побывали на площади Тин Мурти, где стоит старый дом, к которому по вечерам тянутся горожане. Много лет прожил в нем первый премьер-министр независимой Индии Джавахарлал Неру. Люди усаживаются на скамейках во дворе, и невидимый динамик рассказывает им о жизни патриота. Звучит голос Неру…

По дороге Ананд просвещал Деваки:

— Неру высказывался за сохранение каст.

Она очень внимательно слушала супруга, и он, вдохновленный этим, продолжал:

— Касту в течение многих веков определяла профессия, которая переходила от отца к сыну и не менялась зачастую на протяжении жизни десятков поколений. Профессиональное мастерство входило в плоть и кровь, всасывалось с молоком матери, становилось неотъемлемой частью каждой личности в среде подавляющего большинства членов кастового общества. Если деревня маленькая, то и горшечник там был один. И один кузнец, и ювелир, и ткач. А в больших селах и городах горшечники селятся целой улицей. И плотники, и красильщики тканей, и мусорщики, и брадобреи… Все те, без чьего ремесла не проживут ни брахманы, ни торговцы, ни учителя, ни воины, ни вайшьи — земледельцы, ни шудры, ни кшатрии — каста воинов, — остановил наконец Ананд свою лекцию. — Тебе не скучно?

— Что ты, дорогой, это так интересно! Я знаю об этом мало.

— Так вот, капитализм помаленьку разрушает эту основу жизни индийского общества. Капиталистический рынок не может считаться с кастовой принадлежностью поставщиков товаров. И ремесленники сел и городов получили возможность сбывать свою продукцию в обход древних, традиционных связей.

Ананд и Деваки сели на скамью под широким раскидистым банановым деревом.

— А вот мое мнение о кастах такое: когда-то философ Сенека сказал, что «беден не тот, кто мало имеет, а тот, кто хочет большего».

Деваки прижалась к Ананду.

— Любимый! Каждый новый день все больше открывает мне богатство твоей души и твои знания! Ты настоящий мужчина, сын Индии, ты — мой супруг. Ну когда бы мы еще смогли так поговорить, как в этом путешествии? — и ее глаза увлажнились.

После этой паузы Ананд продолжал:

— Психологически дхарма касты, ее уложение, успокаивает ум, не делает его разрушительным и революционным. Нет мятежности духа. Все предопределено отцами. Каждый знает свое, именно свое, место в обществе. Трудись честно и качественно — и ты уважаем и обеспечен. Член касты имеет ряд прав. Если кто-нибудь ущемляет его права, он может обратиться к кастовому панчаяту — и члены панчаята вступятся за него. Это своего рода древнейшие тред-юнионы — английские профсоюзы. Даже ислам — религия суровая и негибкая, даже он не одолел каст. Сикхи боролись против каст, но вновь вернулись к ним.

Ананд на минуту умолк.

— Кроме того, возьмем нашего Кришну. Чем он знаменит и за что почитаем?.. А тем, что, как тебе известно… — и он дотронулся до золотой серьги в мочке уха своей жены и улыбнулся. — Что, моя Радха, призадумалась?

— Я слушаю тебя. Говори, говори…

— Во время великой битвы братьев Пандавов с кауравами Кришна добровольно стал колесничим у Арджуны. И тут-то автор-народ вкладывает в его уста одну из главных мыслей великого эпоса. Наставляя Арджуну, который растерян, ибо в числе его противников оказываются его родственники, учителя, Кришна открывает ему «тайну тайн». Он призывает воина освободиться от колебаний, отрешиться от жизненных привязанностей и действовать, ибо только таким путем он сможет выполнить свой моральный долг. Зрение человека, как и все его ощущения, неполно. Человек не способен предвидеть все последствия своих деяний и потому должен быть предан идее, которая выведет его на верный путь. Полемизируя с педантами и начетчиками тех времен, которые в любой ситуации обращались к ведам, Кришна восклицает:

Нам веды нужны, лишь как воды колодца. Через их глубину вечный дух познается!

— Это ли не смелость? Это не то, что играть на дуде и смущать бедных пастушек. И прятать их сари, когда они купаются! — засмеялся Ананд. — Иисус Христос тоже сказал: «Я пришел не нарушить закон, а я пришел возродить дух закона».

— Ты знаешь, не скрыта ли в рассказах о любовных похождениях Кришны вечная жажда женщины говорить о любви? — спросила Деваки. — В условиях индийской семьи о любви не поговоришь ни до брака, ни тем более после него. Вот и возник образ юного бога, возлюбленного каждой женщины, властно призывающего ее страстной мелодией флейты и безотказно стремящегося на зов любви.

— Да, в этом есть сермяжная правда, моя дорогая, но мы-то с тобой говорим о любви.

— Это сейчас. Ведь у нас с тобой медовый месяц. А вернемся домой опять работа, суета…

— Ничего, милая, мы молоды… все будет хорошо. Впереди вечность…

— А не пора ли нам пообедать, дорогой? — спросила Деваки.

— Конечно! Пойдем в ресторан?

— Нет. Мне бы хотелось в харчевню.

— Хорошо. В харчевню, так в харчевню! — согласился Ананд.

— И на автобусе.

— Я и на это согласен.

Они направились к остановке автобуса.

— А почему Кришну изображают синим? Ведь «кришна» — означает черный? — спросила Деваки.

— Кришна действительно был черным богом. Он появился в эпоху нашествия ариев, светлокожих кочевников — скифов, но они уже ему поклонялись. Они встретились с культом этого бога здесь. В пантеоне ариев он есть под именем Кришна… А посинел он после того, как его укусила кобра, от которой он спас людей.

— Интересно! — вздохнула Деваки.

Подъехал автобус, и они вошли в салон. Там было шумно и весело. Многие ехали на представление «Рамлилы».

После обеда они отправились на празднество. Во дворах и около домов на земле были нанесены цветными порошками особенные, традиционные узоры. Эти узоры широко известны под названием «ранголи» или «альпона».

— Меня тоже учили этому искусству. Я умею! — похвасталась Деваки.

— Как-нибудь раскрась у входа в наш дом, ладно? — попросил ее Ананд.

— Непременно, если тебе так хочется! Это магические рисунки.

На временных подмостках, возникших чуть ли не на каждом углу, разыгрывались «Рамлилы» — представления, повествующие о событиях, описанных «Рамаяной». Огромные толпы людей, собравшиеся у подмостков, наслаждались победой добра над силами зла.

Молодые, отдыхая в своем уютном номере отеля, слышали, что празднество продолжалось до самого утра. Заканчивалось оно торжественным сожжением чучел демона Раваны, его сына Мегхнада и брата Кумбхакарны.

В последующие дни Деваки и Ананд посетили исторические места, побывали в храмах Вишну и Шивы, были у Раджгхата — места кремации Махатмы Ганди и осмотрели новый памятник Ганди, где он в полный рост, в дхоти и с посохом в правой руке как бы шествует по постаменту.

Потом они съездили на экскурсионном автобусе в город-легенду Матхуру, который до такой степени насыщен легендами, что кажется, что их слова материализовались и образовали стены его домов и храмов. Матхура — город Кришны. Здесь он родился в темнице, куда была заточена его мать — Деваки. Но ее муж, Васудева, выкрал его, когда стража спала. Затем они поехали в Бриндабан, то есть «густой лес», где бродят павлины — птицы Кришны. Здесь и еще в деревне Варсаве, которая находится недалеко, проходят великолепные празднества в честь веселого бога. Там родилась его возлюбленная — Радха.

Неделя заканчивалась, и молодые супруги готовились продолжать путешествие дальше, на север, в Кашмир — родину Джавахарлала — дяди Ананда.

— Итак, Деваки, великий бог Вишну успел поселиться в умном, добром и смелом человеке — Кришне. То же самое Вишну проделал и с героем «Рамаяны» Рамой. И стали Кришна с Рамой его воплощением, сохранив при этом и удаль, и остроту восприятия жизни, и трезвый ум, и маленькие слабости, — закончил Ананд и сам удивился своим речам, произнесенным за последние дни.

«А все она, Деваки! Это она раскрыла во мне дремлющие знания и жажду знаний, отворила духовные кладовые моей души, и мне хочется отдать их ей, себе, Богу…»

Впереди их ждала «крыша» Индии — Кашмир.

Экспресс Дели — Калка мчался сквозь травянистое море саванны. Мелькали зонтичные акации, развалины храмов, озера, реки, блестевшие под солнцем, как сабли. И вот уже позади Матхура, где родился Кришна.

— Хорошо, что мы побывали в Матхуре! — глядя в окно, сказал Ананд.

— Да, можно прожить всю жизнь и не побывать там. Я очень довольна. Я просто счастлива, что судьба свела меня с тобой, — ответила Деваки, сжимая теплую руку мужа.

Ананду передалось ее полное нервной энергии пожатие, и он ответил ей тем же, нежно улыбаясь; затем наклонился и поцеловал выше запястья ее руку, на которой в такт колесному стуку позванивал серебряный браслет.

Их медовый месяц еще только начался. Деваки была счастлива, как никогда в жизни. Оставшись после смерти отца совсем одинокой, она внезапно обрела прекрасного заботливого спутника жизни — мужа, полюбила его и привязывалась к нему все сильнее и глубже.

То, что они видели, чем жили, они делили на двоих. Мир был общим, единым для них обоих. Эта неделя пронеслась незаметно, но ощущение себя в мире и мира в себе намного обогатило их души.

В минуты близости с Анандом страх и стыд покидали Деваки, не сковывая ее. От нежных ласк мужа она распускалась, словно бутон под солнцем, и, охваченная страстью, была готова к любовной игре. Все ее существо трепетало в высшем блаженстве, соски напрягались и жадно искали прикосновения.

Для Ананда она была подобна то виноградному соку, то — сахару, а чаще всего упоительно-утоляющей, словно сок манго. Она услаждала его, как гетера. Ананд в интимной обстановке с супругой отбрасывал прочь «суховатый стыд» и погружался в море наслаждений, пока не достигал желанного берега…

Небольшая станция Калка расположена у подножия гор.

— Деваки! Вот мы и приехали к подножию Гималаев! — радостно сообщил Ананд. — Отсюда нужно ехать по узкоколейке, которая пересекает горные реки и пропасти и преодолевает сто три туннеля. Представляешь?!

— Ах! Это страшно! Но, несомненно, красиво и интересно!

— Да. Но нам лучше взять напрокат автомобиль или же такси. Доедем до Симлы, побудем там денька два, а затем махнем в Сринагар — город красоты, прекрасную столицу Кашмира.

Шофер такси, сикх из Пенджаба, оказался очень общительным. Он вел машину легко и уверенно. Говорил на пенджаби. На его правой руке поблескивал стальной браслет.

— Здесь, говорят, есть тигры-людоеды? — с нотками тревоги в голосе спросила у него Деваки.

— Попадаются, но очень редко, — серьезно ответил тот. — Мой друг из нашей деревни в Пенджабе недавно случайно встретил тигра в тростниках и убил его кирпаном, ударив в живот. Когда тигр прыгает, живот его не защищен.

— А что такое кирпан?

— Это наше оружие. Мы, пенджабцы, всегда ходим с кирпаном, — и он вытащил из-за пояса небольшой меч, похожий на кинжал. — Сикхи всегда вооружены, таков у нас закон.

— Отличная вещь! — оживленно заметил Ананд.

— Да, неплохая, а главное — очень надежная. У нас было десять гуру. Одним из первых был Кабир.

— Да, я знаю, — сказала Деваки. — Он посадил баньян, самый древний в Индии. Но Кабир — все же в какой-то мере предтеча, а основоположником был Нанак — гуру и поэт. Он родился в Пенджабе в 1469 году.

— Вы хорошо осведомлены. Спасибо, — ответил водитель.

— Баньян размножается, как земляника, — заметил Ананд, — все его стволы принадлежат одному, главному.

— Этот баньян называется Кабирбар. Он растет на берегу Нарбады около деревни Сукал. Я там был, — с улыбкой знатока, сверкнув глазами, поведал сикх.

Машина шла на подъем. Крутые зигзаги серпантина вынуждали пассажиров крепко держаться за ручки, вделанные в спинки сидений. Им открылось потрясающее зрелище: огромные гималайские ели возвышались рядом с пальмами — смешение севера и тропиков.

— Удивительно! — изумлялась Деваки. — Кактусы растут рядом с соснами! Какое чудо, — не унималась она, раскрасневшись от восторга.

— Так вот, — продолжал водитель, очередной раз круто повернув руль. — Последний наш учитель, десятый гуру — Говинд Сингх предписал сикхам не стричь волосы, не брить бороды, чтобы отличаться от других, и носить на себе пять предметов, название которых начинается на «к» на пенджаби, то есть так называемые, «пять к» — тюрбан-чаита, закрывающая связанные в пучок волосы; круглый металлический гребень под чалмой; штаны особого покроя, заменяющие дхоти, которые были очень удобны в походах, но сейчас почему-то превратились, извините, в какие-то подштанники; меч — кирпан и стальной браслет на правой руке.

— А почему на правой? — поинтересовалась Деваки.

— Чтобы сикх, протянув руку к чужому, увидев его браслет, мог вовремя спохватиться, — закончил водитель свою небольшую справку о религии сикхов.

— А кому вы поклоняетесь? — робко спросила Деваки.

— Анонимному, так сказать, Богу, единому творцу, Создателю…

— Да, сикхизм — религия простая, четкая и общедоступная, — вставил Ананд.

— Благодарю вас, господин, — ответил шофер, — она, действительно, очень земная, реальная. Человек угоден Богу тогда, когда он, находясь среди людей, живет для людей, для их процветания и счастья.

Внезапно их беседу прервала редкая и не менее странная картина: по шоссе неспеша шел совершенно нагой мужчина. На его плечи падали седые, не совсем чистые космы. Он шел, что-то бормоча, возможно, молитвы…

— Это садху — отшельник, идущий на богомолье, — спокойно, как бы между прочим, объяснил сикх своим пассажирам.

— Да… это можно увидеть только в Индии, — вздохнул Ананд. — Человек неустанно ищет смысл жизни. Вот этот садху — одет в пространство. Это — его принцип, его миропонимание. Естество — и все тут.

Чем выше поднималась дорога в горы, тем холоднее становился воздух. Облака, которые еще недавно плыли над головой, теперь уже бежали внизу. Еще один поворот — и водитель произнес:

— Вот, перед нами Симла.

Внимательным и очарованным взорам путешественников представились взбегающие вверх зеленые улицы, обсаженные платанами, или, как их здесь называют, чинарами, завезенными в Кашмир могольскими правителями — навабами. Каждый дом располагался выше и ниже предыдущего.

— Вам в гостиницу, или… — начал водитель.

— В гостиницу, — прервал его Ананд.

— Дальше ехать нельзя. Проезд по улицам Симлы на автомобилях запрещен, — сказал таксист.

Ананд расплатился с ним и поблагодарил за услугу и интересную беседу.

Водитель, приложив ассигнацию ко лбу, ослепительно улыбнулся. Затем вышел из машины и выгрузил багаж пассажиров — два чемодана.

Ананд подозвал велорикшу и, погрузив в его тележку чемоданы, пошел пешком вместе с супругой, чем немало удивил его.

В отеле Ананд без всяких проблем заказал двухместный номер. Из окон большой угловой комнаты, обитой великолепными коврами, был виден весь город, отроги и вершины гор. Отдыхающие катались верхом на лошадях, играли в гольф и теннис. Из ресторана доносилась звучная ритмичная музыка…

Вдоль гималайской гряды, на высоте двух тысяч метров, расположены индийские курорты, или «горные станции», как их здесь называют. Они были созданы англичанами во времена их владычества. Это были прохладные убежища, куда удалялись на лето, прячась от сорокаградусной жары, чиновники, бизнесмены, офицеры… «Прохладно» в Индии считается тридцать-тридцать пять градусов по Цельсию. И до сих пор самым популярным местом отдыха является город Симла — бывшая летняя столица Индии.

Ананд и Деваки, прекрасно поужинав в ресторане, поднялись в свой номер. Над Симлой стояла полная луна. Деваки вышла на лоджию, чтобы полюбоваться полнолунием — лунный свет завораживал ее.

— Ананд, — негромко позвала она, — выйди на балкон! Посмотри на чудо! Здесь такой лунный свет, что можно, как в сказке, ткать из него сари.

— Да, я читал в сказках, — выходя на лоджию, произнес он, — что мать Луны из одной нитки лунного света делает сразу несколько сари. Сари из тонкого шелка самой природой прилажено к женскому телу. И ткать люди научились у природы, у Луны…

Они стояли, обнявшись. Весь город и его окрестности были залиты лунным светом. Ночь — огромная тень от земного шара. Лунный свет — это жидкий огонь, потерявший золото жара и возвращаемый Луной на землю в виде своеобразной «сдачи» — серебром. Оказывая таинственное влияние, остывший свет взвешен во мраке, в тени. И только здесь, в Индии, в сердце Востока, можно созерцать такой лунный свет, который бывает настолько густым, что кажется, будто его можно резать ножницами и кроить из него шали и сари. Все вокруг было насыщено им, этим белым светом, материальным в полном смысле этого слова. Даже тени от деревьев, людей, домов были видны сквозь слой лунного света, как сквозь мягкую белую пыль. Косяк журавлей показался под лунным диском. Деваки теснее прижалась к Ананду, а он обнял ее и глубоко вздохнул:

— Как жаль, что я не художник! А то нарисовал бы потрясающую картину «Лунная ночь в Симле».

— А ее можно спеть, — тихо сказала Деваки. — Или сыграть на ситаре, — добавила она.

Треугольник крупных птиц медленно перерезал ослепительный диск Луны и уплыл в океан лунного света, перемешанного со звездами. Картина была настолько впечатляющей, что Ананд и Деваки потом часто вспоминали эту ночь в Симле.

Утром молодые супруги отправились в ресторан, чтобы позавтракать и выпить кофе. Они уже привыкли к тому, что их появление в общественном месте или на улице вызывало любопытство и восхищение окружающих.

Ананд был одет в легкое шелковое ширвани, Деваки — в белое сари из тончайшей хлопчатобумажной ткани из деревни Чандери.

Прежде чем отправиться в Сринагар — восточную Венецию, — молодая пара решила совершить прогулку по Симле.

Излюбленное место прогулок в Симле — Джаку-хилл, гора, возвышающаяся над городом. По тропинкам, проложенным по лесистому склону, они вместе с многочисленными туристами наконец-то добрались до вершины. Прошло не больше часа. На вершине горы расположен храм, в котором стоит изображение бога Ханумана-священной обезьяны.

— По преданию, — начал экскурсовод, когда его окружили путешественники, — бог Рама, как написано в «Рамаяне», сражаясь на Цейлоне против короля демонов Раваны, послал верного Ханумана в Гималаи за целебными травами, которые были нужны для лечения брата Рамы — Лакшмана. Хануман не знал, какие именно травы нужны лекарю, и, схватив всю гору, водрузил ее на плечи и пустился в обратный путь. Вскоре он утомился, поставил гору на землю и сел отдохнуть. Место его отдыха и есть Джаку-хилл, где построен храм Ханумана.

Воздух был хрустально чист и напоен свежестью, исходящей от окружающего леса — слегка разогретая хвоя придавала ему целебный запах хвойной смолы. Лазурное небо сияло над заснеженными вершинами Гималаев.

По совету администратора отеля, узнавшего о намерении молодой четы отправиться на Джаку-хилл, Деваки предусмотрительно запаслась орешками. Внезапно ее окружили обезьяны, спрыгнувшие с развесистых ветвей платанов и кустарников. Деваки, отступая, бросала им пригоршни орехов. Обезьяны хватали их, кричали, дрались и вновь мчались к ней. Один крупный самец повис на корзинке, отгоняя остальное стадо мохнатой лапой и гортанно вскрикивая. С испугу Деваки бросила корзинку в кусты, и там началась настоящая свалка и драка. Молодой парень с пучком длинных волос на макушке обритой головы — чоти бросил на дорогу пригоршню орехов, в надежде отвлечь часть обезьян от пожертвованной корзинки. Но с деревьев, как чудовищные плоды, посыпались в большом количестве другие потомки Ханумана.

— Ты не ранена? — спросил Ананд, прижимая испуганную жену.

— Да нет! Они только на вид нахальные и дерзкие, а на самом деле они очень острожные и…

— Хитрые, — смеясь, добавил Ананд.

— Хитрость у них на грани простоты.

— Да, насколько может быть хитра природа, — задумчиво подчеркнул Ананд. — Хитрость как таковая в природе не существует. Существует лишь защита. Самая простая защита уйти, сбежать, скрыться от опасности…

Они стали медленно спускаться вниз, где был виден раскинувшийся ярусами город. По склонам гор сбегали плоскими ступенями террасные поля.

— Каким же трудолюбием нужно обладать, — заметила Деваки, — чтобы вручную превратить склон горы в систему взаимосвязанных террас и террасок и укрепить их стенки камнями, чтобы дождевые потоки не размыли и не унесли урожай.

Она умолкла. Ананд не ответил. Он смотрел на проходивших по дороге носильщиков — данди и местных кули. Незанятые носильщики сидели на земле, играли в карты и курили, смеялись. Их нехитрое снаряжение — клеенчатые кресла да глубокие полуцилиндрические корзины для переноски грузов — лежало около них на земле. Но вот два невысоких парня, коренастых и смуглых, взвалили на спины по корзине, полной каменного угля, а третий — огромный тюк весом килограммов в сто двадцать.

Привязав к грузу широкую ременную петлю, они надели ее на лоб и, согнувшись под углом почти девяносто градусов, начали мерно, ровным шагом подниматься в гору.

— Это главный заработок горцев, — негромко заметил Ананд.

— Они веселые и выносливые, — сказала Деваки.

— Да, им надо зарабатывать на жизнь, на богов, на жрецов, на налоги, на свадьбы подросших детей… — Обрати внимание на икры их ног, — кивнув головой в сторону носильщиков, сказал Ананд, — они так сильно развиты, что диву даешься…

— А мы с тобой пока наслаждаемся жизнью, — тихо, с виноватыми нотками в голосе произнесла Деваки.

— Что ж, всему свое время! — спокойно ответил на ее слова Ананд. — Счастье, милая, не бывает продолжительным, но об этом не стоит говорить. Зачем добавлять в бочку меда ложку дегтя? — с этими словами он взял жену за руку и они направились к утопающему в зелени белому зданию отеля.

— Во всей Индии так, Деваки, — сказал Ананд, чтобы закрыть «социальную тему», — труд, так труд, радость, так радость. Века смирения, тысячелетняя покорность судьбе, вера в бога создали в народе спокойное отношение к происходящему с ним в частной жизни. Европейцы этому удивляются. А спокойствие и жизнерадостность есть как бы новое детство, вернувшееся к народу, пройдя витки мудрости, страданий и бесконечной борьбы.

— В этом случае человек всегда ближе к Богу! — сказала Деваки.

— Разумеется, ведь во всех религиях мира порицается уныние, отчаяние, зависть, гордыня. Все это отдаляет от Бога, неугодно ни природе, ни жизни… Хотя рассуждать легко, а практически порой трудно справляться с собой, — добавил он.

Швейцар отеля в ливрее открыл перед прекрасной парой широкие стеклянные двери. Ананд дал ему на чай. Тот поклонился, поглаживая себя по густой бороде.

Рано утром следующего дня Ананд и Деваки покинули Симлу. Легкая «тойота» с открытым верхом несла их в город красоты — Сринагар…

Император Акбар был маленьким толстяком, но имя свое, в переводе с арабского означающее «великий», стремился оправдать каждым поступком. Он построил пятиэтажный дворец Пандж-Махал для своих многочисленных жен, которые рожали ему одних девочек. Печалило Великого Могола, что не было у него сыновей. Но однажды у двух деревень Фатехпур и Сикри, недалеко от Дели, поведал он об этой печали мулле Салиму. Он сотворил великую многочасовую молитву. Аллах услышал его; красавица Джодх Бан, индусская жена Акбара, понесла, и у императора родился сын. Назвал он его в честь шейха-провидца Салимом. Он согнал тысячи рабов, дабы построили они ему новую столицу в том месте, откуда дошла до Господа страстная молитва. Через несколько лет возникло чудо: дворцы из розово-красного песчаника, кружевная резьба, стройные колонны, арки, купола. В новой столице Фатехпур-Сикри император прожил около десяти лет.

Завоевав Кашмир, Великие Моголы высоко оценили Кашмирскую долину, раскинувшуюся между хребтом Пир-Панджал и Главным Гималайским хребтом. Река Джелам, когда-то вытекавшая из огромного озера, настолько углубила свое русло, что вода из озера вышла, в результате чего в русле этой реки образовалась Кашмирская долина. Остались только три прекрасных озера: Вулар, Анчар и Дал. На берегах этих озер навабы разбили сады, которые и ныне, спустя более чем три века, поражают своим великолепием.

Первый из них заложил император Акбар на западном берегу. Он называется Насим-Багх — Сад утренней свежести.

На восточном берегу, у подножия горы, по указу императора Джахангира в семнадцатом веке был разбит красивейший сад, поднимающийся рт воды в гору террасами, с фонтанами, мраморными павильонами, с поэтическим названием Шалимар-Багх — Сад любви.

Одни только эти названия говорят о красоте, роскоши и необыкновенном чувстве гармонии их создателей.

Столь же прекрасен и расположенный ближе к Сринагару сад Нишат-Багх — Сад удовольствия.

У каскада фонтанов, на лужайке рядом с белокаменной воздушной колоннадой, Викас и Ешода сели на широкую мраморную скамью.

— Я получил величайшее отдохновение и удовольствие в этом Саду удовольствий, — сказал Викас.

— Да, Великие Моголы обладали тончайшим вкусом, — заметила Ешода.

— Возможно, — сказал Викас, закуривая сигарету, — но, мне кажется, от них исходили только стратегические планы, — он закинул ногу за ногу и продолжил — а строили великие умельцы: архитекторы, строители, каменотесы, садовники… словом, народ.

— Так было, есть и будет, — резюмировала Ешода.

— Вот какая у меня умная жена, просто кладезь знаний! — пошутил Викас и рассмеялся так громко, что прохожие оглянулись на них.

Заметив, что жена была уже готова одернуть его, как школьника, он успокоил ее:

— Ничего, я у себя дома! Ешода, едем домой, я хочу есть.

— А что тебе приготовить? Твой любимые кюфты?

— Нет. На этот раз мне хотелось бы куриного плова «Между двух огней».

— Хорошо, милый, но предупреждаю: это блюдо готовится не за пять минут.

— Ну что ж, я пока отдохну и почитаю немного.

Они встали и пешком направились к своему дому. По дороге Викас напевал полюбившуюся ему песню времен войны.

Завтра в аэропорту у меня немного работы. Полет пока отменяется, — сообщил он жене, — поэтому можно будет и выпить.

Викас ускорил шаг. Ешода едва поспевала за ним, но не перечила мужу, зная его характер.

«Покорность — неплохая черта у женщины», — думал он, шагая уверенной походкой.

— А к нам никто не придет сегодня? — спросил он, прервав свой излюбленный напев.

— Возможно, приедут отец и мать, — тихо ответила Ешода.

— Тем более! Обед нужен основательный!

Немолодой слуга с козьей бородкой, сильно смахивающий на Хо Ши Мина, церемонно поливал на руки Викаса воду.

— Я, хозяин, приготовил божественный пан, бетель! — сказал слуга, сощурив глаза так, что они исчезли с его лица, а на их месте остались только две дополнительные морщины. — Я знаю, вы небольшой любитель этого освежающего, в какой-то мере, наркотика, но вдруг гости… И я подумал, что…

— Очень хорошо, что ты такой предусмотрительный. Спасибо, — ответил Викас. — И если у тебя больше нет дел, можешь идти домой. Или оставайся у нас, выпей…

— Что вы, господин, мне выпить? Да я отродясь кроме соков и воды ничего не пил.

— А молоко? — усмехнувшись, спросил Викас.

— Да, молоко пил, козье, в детстве.

— Козье молоко надо пить и сейчас, в твоем возрасте. Махатма Ганди питался в основном козьим молоком.

— Куда мне до Великого и божественного гуру! Я пожевал бы бетеля.

— Так в чем вопрос? Где он? Пойдем!

Они вошли в столовую. На столе, покрытом белоснежной скатертью, в фарфоровом кувшине благоухали розы. На низкой табуреточке блестел начищенный пандан — серебряная коробочка для листьев бетеля и компонентов для приготовления пана: мелких колотых орешков арековой пальмы, табака, кардамона с гвоздикой и белой липкой извести. Для сплевывания бетелевой жвачки были приготовлены чеканные тхукданы — серебряные и медные плевательницы в форме больших чаш.

Викас зажег сандаловую ароматную палочку. На пышном кашмирском ковре с мягкими подушками — посеребренная хукка.

— Это все осталось мне от отца, — кивнул Викас в сторону восточных вещей. — Возьми себе несколько штук бетеля.

Слуга взял две скрутки и, поклонившись, хотел удалиться, но остановился: в столовую вошла Ешода и сообщила, что обед скоро будет готов.

— У тебя здесь, как у наваба, — сказала она, лукаво глядя на мужа.

— Да, как у наваба, это уж точно! Вот, — указал он на слугу, — ответственный за приготовление бетеля. Для полноты нужен еще и ответственный за хукку, за расстилание ковров, за… Викас захохотал, — и старший евнух в гареме.

Ешода, смущенная, но с улыбкой, вышла на кухню. За ней направился слуга, вновь поклонившись хозяину и поблагодарив его за доброту и внимание к нему.

Викас вошел в кухню. Раскрасневшаяся Ешода была увлечена приготовлением плова. В глиняном горшке варилось мясо барана с луком, имбирем, корицей и душистым перцем. В кастрюле варился цыпленок. В медной кастрюле, в растопленном масле жарился лук. В нее Ешода положила цыпленка, когда он сварился.

— Какой божественный запах, мой великий мастер поварского искусства! — воскликнул Викас, вдыхая ароматы, исходящие от приготовляемой пищи.

— Ты уже видел, как я готовлю. Можешь теперь приготовить и сам.

— С удовольствием, — сказал Викас, подходя поближе к плите.

— Ну уж нет, я тебе не доверяю. В следующий раз приготовишь все сам, от начала до конца. Кстати, мужчины стряпают лучше женщин.

— Мясо и огонь — дело мужчины, — пошутил в ответ супруг. — Рис у тебя уже, по-моему, готов.

— А сколько зубков чеснока положить? — спросила Ешода.

— Как всегда — двенадцать.

Спустя полчаса обед был готов. Пока Ешода накрывала на стол, Викас «опрокинул» рюмку виски и в прекрасном настроении стал ожидать, когда будет подан изысканный обед.

Граница Гималаев в Индии обозначена на севере ущельем реки Инд, а на юге — ущельем Брахмапутры. В Кашмире Гималаи к юго-востоку образуют форму кривой сабли.

«Тойота», развернувшись у скалистой горы, въехала в Сринагар. Сердце Ананда учащенно забилось и заныло в сладкой истоме.

«Надо будет позвонить дяде, обязательно, сегодня же, как только устроимся в гостиницу», — подумал он.

Могучие гималайские кедры величественно возвышались по обеим сторонам дороги вперемежку с платанами, создавая удивительную прохладу, возвышая душу и очищая мысли от дурных помыслов.

Гималайский кедр — деодар, искаженные индийские слова «дева дару» — божье дерево.

Склоны гор были покрыты вечнозелеными дубами и македонскими голубыми соснами, тополем, осиной, кленом, ясенем, каштаном, березой, жимолостью, шиповником, боярышником, барбарисом и облепихой. В подлесках — олеандры. Во влажных местах — бамбук.

— Лесное царство! — восхищенно сказал Ананд. Деваки молчала, завороженная великолепием и разнообразием лесного мира.

— Велики твои дела, Господи! — наконец промолвила она и посмотрела на мужа.

Они остановились в гостинице «Королева Кашмира», представляющей собой большую нарядную барку на озере Дал. Таких гостиниц на причале было множество. К гостинице была причалена шикхара — лодка с плотным пологом над головой. Сидения и пол лодки покрыты ковром.

Ананд и Деваки вошли в уютный номер.

В гостинице оказалась хорошая кухня.

— Здесь такое изобилие и разнообразие фруктов! — удивилась Деваки.

— Кашмир — основной поставщик фруктов, здесь море садов, — объяснил Ананд.

— Да! В этом благословенном краю только бы жить да жить и умирать не надо! — изрекла она. — Я впервые в Кашмире и много слышала о нем. Но то, что здесь так красиво, так великолепно, словно в раю, я и представить себе не могла…

— Ты еще не видела всю долину, сады, водопады, — сказал Ананд. — Все озера соединены каналами, и можно плыть и плыть целыми днями, любуясь красотой Кашмира.

— Ананд, надеюсь, мы останемся здесь до конца нашего месяца?

— Да, милая. Но мы сможем и отлучаться, путешествовать. Здесь недалеко есть прекрасный курорт Найни-Тал. Словом, будет видно. Но в принципе лучшего места для отдыха нам не найти. Здесь много всяких развлечений и воздух необычайно целебен.

— Ты замечательно выглядишь, Ананд. Плечи у тебя, кажется стали еще шире. А волосы такие шелковистые и густые!

— О тебе я помолчу, ладно? — улыбаясь, сказал в ответ супруг. И добавил, как бы между прочим: — Если Бог даст, дядя дождется крепкого потомства.

Деваки прижалась к нему и взор ее затуманился.

— А я заказал телефонный разговор с Найроби.

— Мы услышим голос дяди Джавара! Какое счастье! — обрадовалась она.

Зазвонил телефон. Ананд снял трубку и услышал женский голос, который сообщил на английском языке, что Найроби дадут через два часа.

— Спасибо, — ответил Ананд на кашмири, — да, запишите еще номер офиса!

Телефонистка записала номер и, видимо поняв, с кем имеет дело, поблагодарила его на кашмири.

После обеда вновь раздался телефонный звонок.

— Алло! — произнес Ананд в трубку. — Дядя, это ты?

— Рад тебя слышать, мой дорогой! — послышался в ответ бархатный баритон Джавара из далекого Найроби. — А где моя невестка Деваки?

— Она рядом! Я потом дам ей трубку, и ты с ней поговоришь.

— Хорошо! Как отдыхается и путешествуется? Я понял, что вы в Сринагаре. Молодцы! Лучшего места не придумаешь! Я завидую вам. Там, наверное, прохладно, а здесь, в Найроби, почему-то слишком жарко. Из саванны дует раскаленный ветер. Алло!

— Да, дядя! — ответил Ананд. — Как твое здоровье?

— Здоровье у меня хорошее. Вчера были с Мумбой на охоте. Подстрелил тебе в подарок великолепную антилопу.

— Спасибо, дядя!

— Что «спасибо»? Вы ко мне приедете или нет?

— Наверное нет, дядя. Это будет очень хлопотно. Путешествие все же свадебное. Я думаю, для Деваки будет трудновато в Африке.

— Ну ладно, вам виднее. А я жду от вас подарка!

— Это как Господь Бог даст!

— Это верно, — пробасил Джавар и добавил: — Но на Бога надейся, а сам не плошай!

— Постараюсь! — в тон ему ответил Ананд, не придумав ничего другого. Он знал, что дядя с нетерпением ждет внука, и ему было не совсем ловко говорить об этом в присутствии супруги.

— Ананд! Дай, пожалуйста, трубку Деваки.

Она взяла трубку и плотно прижала ее к уху.

— Я слушаю вас, дядя! — радостно сказала она.

— Какой у тебя певучий голос, Деваки! — донеслось с другого конца провода. — Ну как тебе твой муж? Еще не разонравился? А? Алло!

На мгновение Деваки опешила от такого прямого вопроса, хотя и сказанного шутливым тоном.

— Наоборот! Нравится еще больше! — наконец выпалила она и осталась довольна своим ответом.

Джавару он, видимо, тоже понравился. В трубке раздался гомерический хохот.

— Деваки! Я желаю вам счастья! Будьте с Анандом всегда здоровы и красивы! Все! До свидания! Звоните еще! Обещаешь?

— Да, конечно, обязательно! — почти что прокричала Деваки. — До свидания. Спасибо вам за все!

— Алло, Деваки, не клади трубку! — беспокойно воскликнул Джавар.

— Да, да, дядя, я слушаю!

— Передай, пожалуйста трубку своему горячо любимому супругу.

Деваки еще раз попрощалась с Джаваром и с раскрасневшимся, довольным лицом передала трубку Ананду.

— Слушаю вас внимательно, дядя!

— Мне звонил Раджа. Все в порядке. Ты не думай о работе! Да! Зайди обязательно к Али Шаху, ладно? Твой Раджа сказал: пусть Ананд путешествует, сколько хочет, хоть еще один медовый месяц! — в трубке раздался оглушительный смех дяди.

— Это было бы очень неплохо, дядя! Но, я думаю, не хватит меда! — образно ответил племянник.

— Да! Молодец, правильно! Все хорошо в меру! Когда слишком сладко, может стать горько. Ну, все! Поклон тебе и нижайший Деваки! До свидания!

Ананд положил трубку, в которой раздались отрывистые гудки, на рычаг аппарата.

— Отлично! Наконец-то поговорили с дядей. Если бы я не позвонил, он бы обиделся, я его знаю…

Едва солнце вышло из-за гор и залило Кашмирскую долину своим благодатным светом, Деваки и Ананд поднялись с постели.

Некоторые туристы и отдыхающие целыми семьями уже отчаливали на шикхарах. Было шумно, весело и празднично. Шутки, смех, плеск воды, покрикивание владельцев шикхар. Новоиндийские языки, английский, французский, немецкий, китайский, японский — каких только языков не услышит здесь ухо, понимающее толк в них.

«Прекрасное настроение приходило само по себе, по одной и очень важной и основательной причине: праздник плоти и духа человека, как частицы природы, с необычайной жизненной силой соединяется со всей природой, созданной Богом и по Его внушению — человеком», — думал Ананд, надевая легкую светло-голубую тенниску. Деваки надела легкое платье и минимум украшений. Косу она уложила на затылке в три ниспадающие гирлянды, украсив их серебряными филигранной работы подвесками.

На веранду подали чай, заказанный Анандом еще с вечера.

Быстро позавтракав, путешественники шагнули с помоста своего номера в стоявшую на приколе лодку-шикхару. Поздоровавшись с водителем, Ананд попросил:

— Будьте любезны, к Чашма Шахи!

— С удовольствием, господин! Приятного вам и вашей супруге путешествия! Отчаливаем!

Лодка плавно пошла вдоль живописного берега к небольшому саду Чашма Шахи, что означает Королевская струя.

Молодая чета, осмотрев чудесный сад, долго гуляла по ботаническому саду имени Джавахарлала Неру, который разбит здесь же, у подножия Чашма-Шахи.

Деваки зачерпнула серебряной кружечкой из родника и отпила немного вкусной ледяной воды.

— Эта вода чудодейственна, лучше не найдете! — сказал ей мужчина лет сорока с приятным лицом и густыми усами.

Деваки зачерпнула еще и подала кружку мужу. Выпив воды из источника, они долго гуляли, пили соки, ели мороженое.

— Мы побывали во всех садах, да, Ананд? — весело спросила Деваки.

— Еще бы! Быть в лучшем месте земного шара и не осмотреть все, не насладиться, не впитать в себя — это великий грех, Деваки, — поддерживая жену под руку, ответил Ананд.

Сады террасами спускаются со склонов гор к озеру. С террасы на террасу по белому мрамору каскадами падает вода; ее потоки пробегают через ажурные павильоны, где когда-то отдыхали обитательницы императорских гаремов. В садах — вековые платаны, каштаны, ореховые деревья. Пышные цветы обрамляют дорожки и фонтаны…

Ананд и Деваки целыми днями, проплывая на лодке по тихим протокам, соединяющим озера в единую систему, любовались незабываемыми пейзажами.

Поднимались они и в горы: дорога вела их лесом, могучим и густым, все вверх и вверх. Оглянешься — внизу виден Сринагар, кусочек дороги, а на ней — караван носильщиков, как цепочка муравьев, склоны, отроги, скалы, облака, в которых увязли деревья.

Однажды они отправились в Гульмарг, за пятьдесят километров от Сринагара. Города связывает прекрасное шоссе, вдоль которого стеной стоят пирамидальные тополя. В красном сосновом лесу лежал снег.

— Боже мой! Как удивительно! Я даже не верю, что мы находимся в Индии! Ананд, смотри, снег! — по-детски удивлялась Деваки. В эти минуты она была очень хороша. Ананд с трудом отрывал от нее взгляд. Но вот в ложбинке открылся Гульмарг, окруженный со всех сторон холмами, поросшими сосновым лесом. Картина была великолепная.

— Ни в сказке сказать, ни пером описать! Это надо видеть, это надо созерцать и молчать… — тихо сказал Ананд жене.

Она кивнула ему, не отводя глаза от раскинувшейся перед ними картины. Пологие склоны, покрытые белоснежным одеялом, искрились и сияли на солнце. В долине были разбросаны редкие гостиницы красивой архитектуры, ярко окрашенные коттеджи. С гор неслись санки и лыжники, которые время от времени падали. Раздавался их смех. Рядом, на катке, под веселую музыку на коньках скользили пары. У Деваки в буквальном смысле этого слова захватило дух. Ананд тоже был поражен. Здесь он был впервые.

— А в Бомбее сейчас около сорока градусов по Цельсию!

— Да, а по Фаренгейту — сто градусов! — с восторгом подхватила она.

— Слава Богу, — громко и заливисто смеясь, воскликнула девушка в красном купальнике, — со стариком Фаренгейтом разделались в 1957 году!

— Удивительно, что она в купальнике! — закутываясь в шаль, сказала Деваки.

— А воздух не только чистый, но и теплый, градусов двадцать пять будет, — ответил Ананд. — Давай покатаемся на санях! — предложил он.

— Конечно, обязательно, — обрадовалась она.

Вот уже десять дней Ананд и Деваки жили в Кашмире. Жили жизнью природы, цивилизации, культуры, вечности и любви.

Как и обещал дяде, Ананд побывал на ковровой фабрике «Али Шах и Ко». Хозяин, Али Шах, толстенький и лысый человек с ниткой усов над верхней губой, очень обрадовался этому посещению. Ведь Джавар был его давним другом и школьным товарищем. Когда они ходили по цехам, Али Шах все время суетился вокруг статного и широкоплечего Ананда, как пчела вокруг большого цветка. На складе готовой продукции ему показали ковры. Это были подлинные произведения искусства. Ни один узор на каждом из них не повторялся дважды, хотя часто в их основе лежали традиционные мотивы.

— У меня сейчас свадебное путешествие, поэтому не хотелось бы заниматься делами. Но я прилечу к вам еще раз, специально, чтобы заключить контракт, или пришлю коллегу. А сейчас, если можно, я приобрету у вас вот этот ковер с великолепным павлином — в подарок моей жене, — и он вынул из кармана чековую книжку.

— Что вы, господин Ананд! Я вам его дарю! — возразил Али Шах.

— Нет, нет! Этот я хочу подарить жене! — настоял Ананд и выписал чек на сумму, указанную в прейскуранте.

— Ну, хорошо. Тогда я вам пришлю этот ковер и еще один, который выберу сам, — серьезно согласился Али Шах.

«Не обиделся ли он?» — подумал Ананд.

— Я приглашаю вас с супругой посетить мой скромный дом, — вежливо пригласил хозяин, когда они расставались, и Ананду ничего не оставалось, как принять предложение, имея в виду, что отказ будет сразу же известен дяде Джавару.

Он откланялся и пешком отправился в гостиницу. Деваки только что вернулась из кино.

— Разве можно здесь ходить в кино и читать книги, Деваки? — спросил Ананд. — Вокруг — живое кино и живые книги, музыка в архитектуре и логос, реализованный в природе, — философски заметил он ей.

— Не обижайся, Ананд. Это для контраста, как пауза, — спокойно ответила она.

— Логично, милая!

Они обнялись, а потом поделились впечатлениями, полученными в прошедшие дни и часы.

Когда человек счастлив, такое понятие, категория, как Время, перестает существовать. Счастливый человек, или же человек, находящийся в состоянии счастья, сам в себе содержит Время, а человек, «изгнанный из рая счастья», то есть локальный, находится в потоке Времени. Разница немалая. А потому Ананд и Деваки частично были опутаны сетью могучего божества Природы, изолированы от Добра и Зла. А где-то там, за семнадцатью вершинами Гималаев, может быть рядом, есть сказочная страна Шамбала, где нет ни зла, ни насилия, ни лишений, ни нищеты, ни богатых, ни бедных, ни болезней, ни смерти, где царят благоденствие и любовь, мудрость и истина…

После плотного обеда у Али Шаха, в гостях у которого они побывали, Ананд и Деваки шли пешком. Под широкими платанами было уютно и прохладно. Глубокая и плотная тень от высокой, густой и широкой кроны была не просто тенью, а объемным оазисом.

— Да, мусульманская кухня положительно повлияла на чисто индийскую, — заметил Ананд, гладя на гибкую фигуру Деваки.

«Наливное яблоко, — подумал он. — Да и я вроде бы ничего», — и, довольный, улыбнулся.

— Для пищеварения вредно так питаться и для сердца тоже, — ответила ему жена.

— Но это же не так часто: когда гости или праздники.

Они шли по тихой широкой улице. По одной ее стороне росли яблони, празднично унизанные плодами — золотистыми, румяными, краснобокими, темно-красными и белыми.

— Какие крупные яблоки! — восхищалась Деваки.

— А вон на той стороне — груши, крупные, как колокола.

Упавшие спелые плоды источали сладкий аромат, привлекая к себе множество пчел.

Подул легкий ветерок, и стал накрапывать косой дождь. Но потом еще одно темное облако заслонило солнце и пошел уже сильный дождь. Ананд и Деваки ускорил шаг. Дождь еще более усилился. Блеснула молния, и загремел гром. До гостиницы оставалось ходьбы минут десять, а назад, до Али Шаха, тоже.

— Мы намокнем, Деваки, а это нежелательно, мне кажется, — сказал он, прижимая ее к себе. — Давай где-нибудь спрячемся?

— Но где? Под деревом? — засмеялась она и побежала под высокую грушу.

— Нет, давай зайдем в любой дом и переждем дождь, — предложил Ананд, следуя за женой. — Что творится!

Не долго думая, он толкнул первую попавшуюся калитку, и они вошли во двор небольшого двухэтажного коттеджа. Ананд постучал.

Викас, услышав стук, крикнул жене:

— Ешода! Там кто-то пришел! Открой!

Та открыла дверь. Перед ней стояла прекрасная молодая пара. Они были без зонтов и плащей.

— Входите, входите, прошу вас! — пригласила молодая хозяйка. — Не дай Бог, промокнете! Скорее, проходите.

Ананд и Деваки пошли в просторную гостиную, стены которой были увешаны коврами.

Навстречу молодой чете, слегка сутулясь, как боксер на ринге, вышел Викас.

— Очень рад вас видеть! — воскликнул он, обращаясь к Деваки.

— Но я вас не знаю! — смутилась та.

— А я, по-моему, знаю! — торжественно произнес хозяин и улыбнулся своей добродушной и ослепительной улыбкой. Он откинул со лба кудрявые волосы, поглядел на гостей серыми приветливыми глазами и предложил присесть в глубокие мягкие кресла.

— Но разве мы знакомы? — озадаченно спросил Ананд.

— А я все знаю: вы попали под дождь, увидели наш дом, он вам понравился, и вы решили переждать здесь. И правильно сделали. Так? Я не ошибся? У меня удивительная интуиция! Викас сел в кресло напротив, широко расставив ноги.

— Да, вы угадали! — ответила Деваки.

— Так прошу вас, чувствуйте себя, как дома.

— Да, да! — подтвердила его жена.

— Я люблю принимать неожиданных гостей, — уже серьезно объявил хозяин. — Незваный гость — лучший гость! — произнес он с восторгом, подняв вверх указательный палец.

— Благодарим вас, — поклонившись, сказал Ананд.

— Прошу вас! Это моя жена — Ешода, — Викас взял за руку свою супругу и засмеялся. — А меня зовут Викас. Жена, правда, предпочитает называть меня Вики, но я уже смирился с этим.

— Да, — мило улыбнулась Ешода.

Она была одного возраста с Деваки. Так же стройна и изящна, однако линии ее фигуры были не совсем плавными. В ее больших, открытых глазах светился ум, но не было в них «изюминки». Словом, во всем ее облике не было того обаяния, которое сразу захватывает, накрывает, как легкая волна, не было того, чем обладала Деваки — внутренним энергетическим и духовным соучастием с миром, магнетизма. Но ее манеры в некоторой степени восполняли этот пробел, хотя это всего лишь иллюзия, как одежда и украшения.

Зато Викас был само обаяние — весь на виду, от него исходила добрая энергия. Его глаза светились мужеством, прямотой и смелостью. По всему было видно, что его любят в обществе.

Ананд сразу обратил внимание на висевшие на ковре пенджабский лук и щит, двустволку и кинжалы прекрасной работы. Ему сразу же вспомнились привычки дяди — заядлого охотника, мужественного, прямого и необыкновенно доброго человека. Викас чем-то напоминал его.

— Меня зовут Ананд, а это — моя жена, Деваки, — вежливо сказал Ананд и тут же спросил: — Вы охотник?

— Нет, любитель. Охочусь иногда, время от времени.

— Я это и имел в виду.

— Родился я в Пенджабе, когда мой отец там работал. Он-то и приучил меня с детства к этому занятию, — пояснил Викас.

— Простите, а где сейчас ваши родители, Викас? — спросил Ананд.

— В Бомбее. У них там дом. А здесь я живу всего лет десять. Я сразу понял, что вы недавно поженились и совершаете свадебное путешествие, верно? И живете в Бомбее! Я все угадал? У меня блестящая интуиция! — сыпал словами Викас.

— Вики, можно мне вставить слово? — мягко, но настойчиво вмешалась супруга.

— Пожалуйста! — ответил тот.

— Я согрею обед? — обратилась Ешода к гостям.

— Нет! Что вы! Мы только что обедали, — отказалась Деваки.

— О, Боже! Причем тут обед? — вскакивая с места, воскликнул Викас. — Люди попали под дождь, им согреться нужно! — и он открыл резной бар из красного сандала.

Батареи бутылок с пестрыми наклейками и латинскими буквами как бы приглашали: «Возьми меня и выпей!».

«Хорошим винам не нужны этикетки!» — вспомнилось Ананду слова Шекспира.

— Что вам угодно? — обратился хозяин к Ананду. — Ром, виски, водка, ликер?

— Нет, нет! — отказался Ананд, приложив ладонь к груди в знак благодарности. — Мы переждем дождь и все.

— А по-моему, вам спешить некуда! Посидим, выпьем чуть-чуть, — медленно, с расстановкой говорил Викас, словно изображал голосом процесс выпивки.

— Ну хорошо, — не устояв, согласился Ананд, — бренди.

— Бренди? — запротестовала Деваки. — Нет, нет! Нам еще возвращаться!

— Здесь переночуете! — просто ответил Вики, вызывая море симпатии своей улыбкой.

Все засмеялись. Непосредственность и простота хозяина дома явно импонировали гостям. Ананд и Деваки почувствовали себя посвободнее.

— А вам? Чай? Кофе? — спросила хозяйка Деваки, слегка склонившись над ней.

— Кофе, пожалуйста, — ответила та.

— Хорошо! — кивнула Ешода.

— Спасибо! — поблагодарила Деваки.

Ешода отправилась на кухню.

— Господин Ананд! — сказал Викас, и его мягкий голос заполнил гостиную, угасая в коврах Кашмира. — Все-таки женщины очень упрямы. Врачи говорят, что чай и кофе очень вредны. Но нет же, они все чай да кофе пьют. Как их убедить?! — и он, подняв бокал, чокнулся с Анандом со словами: — За здоровье!

— За здоровье! — повторил Ананд и залпом выпил содержимое бокала. — А бренди — лучшее из спиртного, особенно в плохую погоду, не правда ли? — обратился он к Викасу.

— Безусловно! — ответил тот, посасывая дольку лимона.

Вошла Ешода с голубым подносом, на котором были кофе и панди — восточные сладости в круглых коробочках.

— Не слушайте их, Деваки, мужья всегда критикуют жен! — пошутила она.

— Моя главная слабость в том, что я люблю свою жену больше жизни, — сказал Викас, ликующе глядя на Ешоду влюбленными глазами.

Та в это время угощала Деваки и мило улыбнулась ему.

— Мне понятно, о чем вы говорите, — ответил ему Ананд, — и какое это счастье!

Деваки потупила взор, и сердце ее сладко заныло.

«Я люблю и любима! Чего еще может желать женщина?» — подумала она.

— Она мне ближе всех в мире! — продолжал Викас свою тему.

На его щеках выступил румянец.

— Благодарю! — тихо произнесла супруга, опустив глаза.

— И с нею я буду строить дом, дом нашего счастья! У нас впереди такая большая жизнь! — утопая в мечтах, проговорил Викас.

Ешода влюбленно посмотрела на мужа, и губы ее дрогнули. Потом она засмеялась.

— А теперь я спрошу, ладно? Вы из Бомбея, да? — обратилась она к Деваки.

— Да, — улыбнулась ей в ответ гостья.

— Родители Викаса тоже живут в Бомбее! — оживилась Ешода.

— Неужели? — удивилась Деваки. — А вы там часто бываете?

— Не очень. Мой муж летчик, и свободного времени у нас почти нет, — ответила та.

Викас взял из вазы огромное румяное яблоко и, подбросив его, ловко поймал.

— Яблоко упало на голову ученого из туманного Альбиона, и он познал закон земного тяготения, — смеясь, изрек Викас и, надрезав яблоко, протянул его Деваки.

— Надеюсь, это яблоко согласия, а не раздора, — сказала она, приняв от Викаса прекрасный плод садов Кашмира.

— Разумеется, согласия! — спохватился Викас. — Вы меня просто поражаете своей эрудицией.

— Но если бы такое яблоко упало на голову Ньютона, то вряд ли он смог бы «открыть» вообще какой-либо закон.

Ананд засмеялся. Женщины улыбнулись.

— А почему упало яблоко? Он этого не знал и не мог знать. И до сих пор никто не знает. — Викас налил немного себе и предложил Ананду, который бросив на жену вопросительный взгляд и получив одобрение, позволил себе еще немного бренди. — Почему упал с дерева плод? Я спрашиваю. Значит, была причина! — не унимался летчик.

— Мой Викас любит философствовать, — вставила Ешода.

— А это интересно! — улыбнулся Ананд.

Викас, вдохновленный «аудиторией», развивал свою мысль:

— Яблоко упало потому, что на ветку села птица. Все в мире имеет причину, и мир возник, поскольку была причина. Одни говорят, что яблоко упало потому, что созрело и настало время ему упасть. Другие утверждают, что плодоножка подсохла, и плод упал, встретив на пути голову ученого. Но никто и никогда так и не нашел истины: почему упало яблоко, — и Викас, глубоко вздохнув, откинулся на спинку кресла, допивая виски.

Ананд пил сок манго. Деваки с трудом осилила лишь четверть яблока, несмотря на то, что вкус его показался ей восхитительным.

— Сегодня мы были в гостях у моего друга, — сказал Ананд, — и я должен отметить, что здесь, в Кашмире, едят довольно много мясных блюд.

— Да! Это точно! И пьют кофе! Много кофе! — поддержал его Викас.

— Здесь несколько иной климат, чем в центральной Индии, — объяснила Ешода, — вероятно, этим и объясняется то, что в рацион местных жителей входит довольно много мяса.

— Да, да! Все это занесли сюда арабы, персы, испанцы. И очень хорошо сделали. Я люблю кюфты, правда, Ешода?

— Да, дорогой, да!

— Дорогой господин Ананд! Когда Юрий Гагарин впервые летел на космическом корабле, он видел Индию. По его словам, Индия, если смотреть оттуда, из космоса, имеет форму человеческого сердца, опоясанного белой кромкой океанского прибоя и переплетенного венами рек… Как сказано! Ради этого стоит жить, и за это стоит выпить! — Викас еще раз поднял бокал и опять чокнулся с Анандом.

— Да, пожалуй, за это стоит! За Индию, за жизнь и за любовь! — произнес Ананд тост.

Новые друзья выпили с большим воодушевлением. Их жены одобрительно переглянулись, разделяя тост.

— А вы не слышали об одном из моих почетных и печальных полетов? — серьезно спросил Викас.

— Нет, — ответил Ананд и вопросительно посмотрел на него.

— Это было после смерти Джавахарлала Неру. Я взлетел очень высоко над Индией и, согласно его завещанию, высыпал часть праха на всю ширь лесов, рисовых полей, рек и озер его прекрасной Родины — Индии, которой он беззаветно служил.

Викас умолк. И только настенные часы нарушали тишину своим глуховато-тупым тиканием.

Небо прояснилось, и солнце внезапно озарило окрестности ослепительным светом и теплом. На листьях деревьев радужно светились дождевые капли.

Ешода открыла окно. Птичий гомон и свежесть ворвались в комнату.

— Мы очень рады, что познакомились с вами, Викас и Ешода! — сказал Ананд, вставая с кресла. — Что ж, нам пора!

— Может быть, еще по одной? — предложил Викас.

— Я не знаю, но… — заикнулся Ананд и посмотрел на жену.

— Нет, нет! — решительно возразила она, не дав мужу договорить. — У него может закружиться голова, и мне придется вести его.

Все дружно рассмеялись.

— Нам пора! — тоже сказала Деваки. — Дождь кончился. Все было очень хорошо. Спасибо вам, Ешода, за прием, за крышу над головой и за ваш чудесный кофе! — поблагодарила она хозяйку.

— Приходите завтра! Ждем вас к обеду! — от души пригласила Ешода молодую чету.

— К сожалению, мы не сможем. Нам надо возвращаться домой. Но я не забуду нашей встречи! — при этих словах в душе Ананда что-то дрогнуло.

— Все понятно! Но моя интуиция говорит, что мы еще встретимся, — погрустневшим голосом на прощание сказал Викас.

— До свидания! — сказала Ешода, одарив Ананда ласковым взглядом.

— До свидания! — ответила Деваки хозяйке, посмотрев ей в глаза.

Ананд и Викас крепко пожали друг другу руки.

По широкой и зеленой улице, сверкающей от дождя, Ананд и Деваки зашагали к «Королеве Кашмира».

Когда за молодыми захлопнулась калитка, Викас со вздохом произнес:

— Замечательная пара!.. Мы с ними обязательно должны встретиться…

Глава вторая

Великолепный месяц куар — самое чудесное время в Индии, быстро прошел.

Для Ананда и Деваки он был вдвойне чудесным: он был еще и медовым. Но увы, все в мире имеет свое начало и свой конец. Закончилось их свадебное путешествие, заполнившее память животворными и глубокими впечатлениями. И если, по Сократу, знание — это воспоминание души, то впечатления эти, знание это реализуются либо при этой жизни, либо в последующих воплощениях.

Ананд, после возвращения из Сринагара в Бомбей, как говорится, с головой ушел в работу.

Раджа представил ему подробнейший отчет о состоянии дел и выдал компьютерный прогноз на будущее.

С дядей Джавахарлалом Ананд часто перезванивался, в основном по производственным делам, решая проблемы сбыта и закупки сырья.

— Ты знаешь, Раджа, — сказал Ананд другу, оторвавшись от бумаг, — дядя прислал мне чудесный слоновый бивень, и я отослал его в Дели. Там есть отличный художник, мастер резьбы по слоновой кости. Его хозяин пообещал, что через месяц заказ будет готов.

— Надеюсь, вещица будет стоить немало! — пробурчал Раджа, бегая пальцами по клавишам компьютера.

Ананд с тоской посмотрел на фотообои с изображением высоких деодаров и озера Дал, вздохнул и снова углубился в работу.

Все дни после приезда Деваки была занята тем, что меняла убранство спальни.

Али Шах из Сринагара прислал им два ковра.

Один ковер, с изображением великолепного красочного павлина, Раму помог ей повесить на стену.

— Это, Раму, подарок мужа. Лично мне, — сказала Деваки, любуясь ковром.

— Это настоящее искусство, госпожа! — ответил слуга. — Дай Бог вам счастья в этом доме, который вы превратили, как сказал господин Джавахарлал, в храм. А я бы добавил, что вы придали этому дому уют и очарование.

Растроганная такими речами, Деваки поблагодарила старика.

— Господин Ананд, видимо, не будет к обеду? — спросил Раму.

— Нет, не будет. Он звонил. Будет к ужину, — ответила Деваки. — Я просто диву даюсь, как можно сразу после отпуска так глубоко погружаться в работу, как в реку, с головой?! — возмутилась она.

Господин Ананд привык работать и любит работать. Так его приучил дядя, спокойно ответил Раму.

— Теперь все хорошо. Правда? — обратилась Деваки к слуге, любуясь убранством спальни. — А вот этот дивный ковер мы постелим на пол в гостиной. На террасе не следует. Там много пыли.

— Будет исполнено, госпожа. Но только вы потом спуститесь и посмотрите, так ли я сделал.

— Хорошо. А сейчас — бегу на кухню. Буду сочинять для супруга ужин! — И она отправилась на кухню.

Становилось душно. Предзакатное солнце смотрело прямо в широкое окно конторы.

Ананд наконец оторвался от работы и опустил жалюзи. За окном шумел деловой Бомбей. Кусок Аравийского моря переливался голубым и синим. Ананд подошел к Радже и взял его за плечо.

— Ну что, брат, как твоя жизнь?

— Спасибо, брат, как видишь!

— Я имею в виду, — засмеялся Ананд, — твои личные дела. Как тебе в твоей новой квартире? Уже обставился?

Всю необходимую мебель я привез, но еще не расставлял. Поможешь?

— С удовольствием.

— На той неделе.

На той, так на той. А как она?

— Да вроде бы наметилось потепление.

— Ты будь понастойчивее. На дворе месяц картик, не хуже куара, — наставлял Ананд друга, меряя помещение по диагонали широкими шагами. — Возьми отпуск и съезди куда-нибудь. Я бы на твоем месте вместе с твоей зазнобой поехал в это время в край кокосовых пальм — в штат Кералу.

— Может быть, я и последую твоему совету. И в отпуск надо бы.

— Конечно! Расставим мебель, отметим это, и давай вперед, Раджа! Ведь ты властелин. Не зря же ты носишь такое имя.

Раджа засмеялся.

— Спасибо, Ананд, ты настоящий друг, брат и товарищ.

— А сейчас пора ехать по домам, — сказал Ананд.

— Конечно, тебя ждет молодая жена!

— Я тебе, Раджа, только что о чем-то сказал. Ты что, не понял меня?

— Ладно, ладно, пошли! — и Раджа выдернул вилку компьютера из розетки, выключил кондиционер.

Деловые люди спустились на лифте в холл.

Ананд сел за руль своего любимого и «счастливого» «премьера», подвез Раджу к его дому на Марин-драйв и тронулся по направлению к своему дому. Он ехал в левом ряду, пристроившись за джипом «махинда энд махиндра», по бокам которого, образовав каре, ехали трехколесные мотороллеры. На тротуаре под густой зеленой ашокой мальчишка накачивал шины велосипеда, принадлежавшего пожилому мужчине. Наконец впереди загорелся зеленый свет, и можно было увеличить скорость… Минут через пятнадцать Ананд уже загонял машину в гараж.

У входа в дом его встречала Деваки в розовом, затканном золотом сари, в великолепных украшениях с и очаровательной улыбкой.

— Наконец-то вы вернулись домой! Господин Ананд, я ждала вас и приготовила сюрприз, — играя глазами, сказала она.

— Сюрприз? Это интересно! Показывай!

Деваки взяла мужа за руку и повела его в спальню. Новое убранство комнаты приятно поразило Ананда.

— У тебя отличный вкус, любимая! — сказал он и нежно обнял жену.

— У тебя тоже! Этот ковер — просто чудо! Какие мастера в Кашмире! Золотые руки!

— Да, Деваки. Но не всегда мы ценим эти руки. Я выбрал для тебя ковер с таким рисунком, чтобы ты всегда видела перед собой Кашмирскую долину. Ковер, подобный этому, есть у дяди, в его доме в Найроби. Мне он еще тогда очень понравился…

— Да? И у дяди такой же?

— Не точно такой. Но очень похожий.

— А теперь пойдем ужинать. Сегодня я приготовила все овощное. Хватит, мяса, тем более на ночь.

— Разумно.

Однажды поздно вечером Ананд сидел в спальне за небольшим столиком, перебирая деловые бумаги.

Деваки лежала в постели и никак не могла уснуть.

В спальне было прохладно, уютно. Мерно тикали настенные часы.

— Ананд! — тихо позвала она мужа. — Послушай!

— Не мешай мне, я работаю! — серьезно ответил Ананд.

— Ну ладно! — и она перевернулась на бок, притворившись, что собирается уснуть…

Через несколько минут, изогнувшись, она, села на колени и внимательно посмотрела на мужа, склонившегося под розовым абажуром торшера. Затем легла на живот, прислушиваясь. Минут пять она меняла позы. Ананд изредка поглядывал на Деваки. Ее гибкое и нежное тело, которое просвечивало сквозь тонкий и прозрачный сиреневый пеньюар, притягивало его, как магнит.

— Что ты делаешь, прекраснобедрая? — спросил он, понемногу теряя самообладание.

— Жду тебя! — лукаво ответила она, поводя большими глазами, обрамленными бархатом ресниц.

— Нет, Деваки, я лягу позднее. У меня много работы. Раджа уехал в отпуск. Сама понимаешь! — Он попытался снова углубиться в работу, не отрываясь глядя на цифры. — Спи, спи, Деваки! Пусть тебе приснится озеро Дал и прекрасные сады Кашмира.

— Ананд! — снова позвала она, взяла с ночного столика стакан с соком и отпила из него несколько глотков.

Ананду показалось, что в ее голосе звучат радостные нотки, но тем не менее он снова сказал:

— Спи! Я же все понимаю! Но свадебное путешествие закончилось. Разве не так?

— Ну и пусть! — капризно ответила она.

— Глупышка! — Ананд встал с кресла, совершенно выбитый из колеи ее вопросами и тонкими намеками.

Он снова посмотрел на жену. Она сидела на постели, подогнув ноги в коленях и изящно изогнувшись в талии. Ему был виден ее округлый живот, изумительная высокая грудь, мягкие отроги бедер и ложбинка на спине, пропадающая у соединения полушарий ягодиц. В его глазах потемнело от страсти, которая горячей волной постепенно заполняла все его существо. Он быстро подошел к постели и нежно обняв Деваки, сильно прижал к себе.

— Что ты делаешь? Отпусти! — пытаясь изобразить возмущение, сказала она и попыталась высвободиться из его объятий.

— Нет уж, глупышка, теперь не отпущу! — произнес он, теряя терпение и принимаясь ласкать жену.

— Я тебя не поняла! — смеялась Деваки, пытаясь бороться с мужем, охваченным страстью.

— Да неужели? А кто же тогда отвлекал меня? — и он дал волю своим чувствам. — Кто не давал мне работать? — спросил он, приподнявшись на руках и сжав ее бедра своими коленями.

— О! Ты меня не понял! — многозначительно засмеялась она, забавляясь простотой мужа.

— Ты решила меня прогнать? Ничего не получится! — уверенно сказал Ананд, решив сломить артистическое сопротивление супруги.

— А кто тебя звал? — лукаво спросила она и вдруг вскрикнула, когда рука мужа нежно погладила ее шелковый, словно бархат, живот. — Нет! — тихим и тонким голосом сопротивлялась она.

Ананд, прерывисто дыша, не выпускал ее из своих объятий. Еще немного и самообладание покинет его, уступив место древнему и хаотичному, как джунгли, инстинкту. Деваки почувствовала, что игра закончилась, и реальность, ломая все искусственное, скоро возьмет свое. Она ловко выскользнула из рук мужа и села рядом, бережно обняв ладонями свой живот. Перехватив взгляд Ананда, она заставила его снова взглянуть на свои руки, сложенные на животе. Потом наклонилась к нему и сказала на ухо:

— К нам пришел вестник, Ананд!

Ананд мгновенно отрезвел, словно облитый холодной водой.

— Ребенок?! — воскликнул он с нотками неуверенности.

Деваки кивнула и опустила глаза.

— Вот как?

Несколько мгновений он молчал, потом встал с постели и принялся ходить по комнате. Споткнувшись о низкую тумбочку, на которой лежали панди, он чуть было не упал.

«Надо же! Вот так Деваки! Превратила меня в подлинного дурака!» — подумал он и, чтобы скрыть свое смущение и стыд перед супругой, стал возмущаться, не переставая ходить в полумраке спальни: — И ты молчишь? Не спешишь порадовать мужа? Как тебе не стыдно! Я тебя за это накажу! — с улыбкой добавил он и уже радостно воскликнул: — Я буду отцом! Деваки! Ты у меня молодчина! Ты настоящая жена! Ты родишь мне меня! Господи, помоги нам!

Ананд сел на край постели и посмотрел на жену увлажнившимися глазами. Ему хотелось смеяться и плакать. Хотелось всем сообщить о своей радости, о том, что скоро он станет отцом. Его грудь теснили неведомые ему доселе чувства. Он обнял Деваки, и они еще долго лежали молча, уснув перед самым рассветом.

Два дня спустя, лишь только первый луч солнца вспыхнул из-за синих и пологих ступеней Западных Гат, Деваки осторожно, чтобы не разбудить мужа, встала с постели и вышла в сад. Шум города едва проникал сквозь густую листву деревьев. Щебетание птиц, успокаивающий голос кукушки и мягкая теплынь заполнили все ее существо. Деваки взяла небольшую садовую лопатку и, разрыхлив землю на газоне, выкопала небольшую ямку, в которую посадила небольшой кустик розы. Затем полила его, подсыпала вокруг рыхлой почвы и вновь полила из лейки, чтобы корешки свободно расправились в земле.

— Что ты сажаешь? — неожиданно услышала она голос Ананда, доносившийся с террасы второго этажа.

Она выпрямилась, поглядела на мужа и, подняв руки вверх, а затем сложив ладони у подбородка, с поклоном произнесла:

— Сурья, намаскар!

— Сурья, намаскар! — ответил Ананд и добавил: — Рам, рам, Деваки!

Затем он быстро спустился к ней.

— Загадочное у тебя выражение лица! Что ты все-таки посадила?..

— Это розовый куст, — с улыбкой ответила она, — разве ты не видишь? Пусть он растет вместе с нашим ребенком!

— Прекрасная мысль! — оценил ее начинание супруг и будущий отец, расправил плечи и глубоко вздохнул.

Деваки поставила лейку на дорожку, посыпанную песком и гравием, а затем долгим взглядом посмотрела сначала на супруга, а затем на розовый кустик, на темно-зеленых листочках которого, отороченных изящной мелкой резьбой-зубчиками, подрагивали капли воды, искрясь на солнце, словно перламутр. На ресницах Деваки вспыхнула такая же капля — чистая жемчужина слезы, слезы радости и будущего страдания, неведомого никому на свете, кроме Творца.

Деваки очнулась от задумчивости и сказала Ананду, который стоял рядом с ней.

— Ведь я мать и забочусь о ребенке заранее! — и, лукаво сверкнув глазами, добавила: — В отличие от отца.

Ананд взял ее за руку, провел пальцами по ее теплой щеке и с нескрываемым торжеством произнес:

— Но я позаботился, мне кажется, не хуже! — и он за руку притянул жену к себе. — Пойдем, увидишь!

— Куда? — удивилась она.

Ананд осторожно, но настойчиво тянул ее за руку. Деваки нерешительно сделала несколько шагов и остановилась. Ей хотелось удовлетворить свое любопытство тут же. Но Ананд, настаивал, приговаривая:

— Пойдем! Пойдем!

Он привел ее в комнату, расположенную между холлом и террасой.

— Что такое? Ананд? — спросила Деваки, глядя на него светящимися от любопытства глазами.

— Ну как? — воскликнул он и жестом руки указал на обстановку комнаты.

Деваки, пораженная, ахнула, всплеснув руками.

— Боже, Ананд! И ты все это устраивал в тайне от меня?!

— Да! Это мое наказание за то, что ты скрывала от меня.

— Какой же ты мстительный! — весело играя глазами, проговорила она и стала рассматривать детскую, в которой был расставлен комплект детской мебели, на днях купленный Анандом в магазине «Все для детей». Чудесная мебель в пастельных тонах была выполнена с высочайшим дизайном в расчете на изменяющийся возраст ребенка. Многочисленные полки с картинками и детскими книжками с прекрасными иллюстрациями, колыбель, коляска, миниатюрный столик с таким же стульчиком и табуретками. На стене, разрисованной волшебными героями индийских сказок: чудо-богатырями индийских сказаний, небесными нимфами, всевозможными животными и птицами, висели полки, на которых стояли игрушки. Словом, это был волшебный, сказочный мир детской души, явившейся на свет божий.

Ананд, расхаживая по комнате, ликующе произнес:

— Видишь? Разве я не прав? Кто больше заботится о нем? — Помолчав некоторое время, он посмотрел жене в глаза и добавил с искренней гордостью: — Именно я!

Он важно, словно павлин в брачный период, расхаживал по комнате и приговаривал:

— Все продумано!

Затем, взяв с полки миниатюрного белого слона, на котором восседал изящно выточенный махараджа, Ананд повертел его в руках и осторожно поставил на место.

— Конечно! — согласилась Деваки, с трудом скрывая восторг. — Продумано все, кроме одного!

— Не понял? Как? Тебе что-то здесь не нравится? — насторожился будущий отец.

— Замечательные игрушки. Но они же все для мальчика! А вдруг у нас будет дочь? — неожиданно для Ананда сказала Деваки, глядя на пестрые автомобили, велорикши, экскаваторы.

— Э… э! Нет, дорогая! Я абсолютно точно знаю, что у нас будет мальчик! — категорично заявил Ананд.

— А я уверена, дорогой, что это девочка!

— Нет, мальчик! Я знаю! — Ананд встал на колени перед женой, обнял ее пониже талии и приложил ухо к ее животу. — Я же слышу, что мальчик.

Деваки засмеялась. Ананд встал с колен и, довольный, улыбнулся.

— Пойдем пить чай! — сказала она.

— А ты помнишь слова Вики, который сетовал на женщин, что они пьют чай и кофе. Ведь врачи говорят, что это вредно.

— Чай будешь пить ты, а я выпью немного соку.

— Хорошо.

Деваки пила сок манго и наслаждалась панди.

— Меня почему-то тянет на сладкое, — тихо сказала она.

— Значит, он требует. Кстати, в манго есть все элементы для роста и жизни, задумчиво ответил ей муж.

Допив сок, Деваки раскрыла книгу.

— Вот в санскарах сказано: «О прекрасная! Беременная женщина не должна принимать пищу в сумерках. Должна избегать тени дерева».

— Мудро! Нашему сыну необходимо солнце и первичная пища, а не вторичная.

— Ты прав, Ананд! Вот «Вараха-смрита» как раз запрещает мясную пищу.

— Надо возвращаться к истинной индийской кухне, — продолжал Ананд, — овощи, плоды, рис, саго, молоко и пшеничные лепешки. Словом, милая, делай все в соответствии с дхармой и советами врача, — сказал он, допивая чай, и встал из-за стола.

— Итак, я должен часа на три отлучиться по делам. Спасибо за чай. Деваки, береги себя. Слуге я скажу, чтобы он следил за тобой. Не поднимай ничего тяжелого. Ясно? Ну, все! Я ушел, — он осторожно обнял жену и вышел из столовой, прикрыв за собой дверь.

На этот раз полет был мягким. Ветра не было. Облачности тоже. Викас вернулся домой радостный. Его, как обычно, встречала Ешода. В столовой они разговорились. Викас налегал на мясные блюда и, заметив, что жена в последние дни не разделяет с ним высококалорийную пищу, спросил ее, отчего она не ест мяса.

— Женщине вообще вредно есть мясо, — улыбаясь, ответила она и, как бы в подтверждение своих слов, принялась разрезать «купол» огромной груши, желтый, как только что созревшие медовые соты.

В комнату влетела оса. Пронзительно жужжа, она покружилась вокруг благословенного плода и села на лезвие ножа, с которого, словно амрита, стекал сок.

— Да, конечно все плоды: груши, яблоки, персики, бананы и так далее, — самой природой заряжены необычайной энергетикой, — сказал Викас, тщательно пережевывая баранину.

— Вот слон, например, огромное животное, — смеясь, продолжила его мысль Ешода, — а питается травой и листьями.

— Он так создан. Попробуй, покорми леопарда соломой! — Викас тоже засмеялся. — На протяжении веков на всей земле идет спор между вегетарианцами и мясоедами. И те и другие правы по-своему.

— Викас! — торжественно произнесла вдруг Ешода.

— Да? Что случилось? — и он с интересом посмотрел на жену, оторвавшись от тарелки. — Что с тобой, дорогая? Отчего ты так загадочно на меня смотришь?

— Ничего! Просто я счастлива, что ты у меня есть. Что ты мой муж. Мне так хорошо с тобой!

Викас улыбнулся. Вытер салфеткой губы и отпил немного виски из хрустальной рюмки.

— Мне тоже хорошо с тобой. И у нас впереди вечность.

— Чай будешь?

— Да. Для расщепления жира нужен чай. Только, пожалуйста, зеленого, Ешода.

— Хорошо.

Через несколько минут она принесла чай и чашку молока с пшеничной лепешкой.

— Я смотрю, мои слова обрели плоть, реализовались! — воскликнул Викас. — Ты не пьешь чай. Правильно. Врачи…

— Викас! — вновь тем же тоном, что и несколько минут назад, произнесла Ешода, прервав его.

Супруг вновь удивился.

— Ты уже несколько раз называешь меня Викасом, а не Вики! — удивился супруг. — Произошли какие-то изменения… — он внимательно посмотрел на жену. — Ты что-то от меня скрываешь. У меня интуиция.

— Викас… — кротко сказала Ешода, — у нас будет… ребенок.

— Что?! — из уст супруга вырвался оглушительный вопрос. — Ребенок?

Он встал, подошел к ней и нежно обнял. Они присели на оттоманку и с минуту молчали. Первым заговорил Викас.

— У нас будет сын, мальчик, я знаю. — Он встал, взял чашку и допил остывший чай.

— А если девочка? — робко спросила Ешода.

— Девочка это хорошо, но дело в том, что будет-то мальчик! — убежденно ответил ей Викас и стал шарить по карманам. — Слушай, Ешода, где-то у нас были сигареты!

— Ты уже два года как не куришь, но я сейчас посмотрю на твоем столе.

Она вернулась с пачкой сигарет.

— Этим сигаретам уже два года. Я закурю одну, хорошо?

— Кури, — спокойно ответила ему жена.

— Ты молодец, Ешода, что родишь мне мальчика, я всегда считал тебя образцовой женой.

— А если будет девочка? — настаивала она.

— Не надо спорить, я все сейчас же выясню! — глупея от радости, остановил ее Викас и вскочил.

— Как ты выяснишь? — удивилась она.

— Подожди минуточку! — Викас вышел в гостиную и сиял телефонную трубку. Минуты две он стоял и слушал длинные гудки. Затем три раза произнес традиционное французское «Алло!». — Я его слышу! — сказал он жене.

Ей стало весело.

— Мальчик! — нежно кричал в трубку Викас. — Я жду тебя и очень люблю! Все будет хорошо. Будет мальчик, — заключил он и посмотрел на прекрасные ковры, словно увидев их впервые. — А у нас хорошие, добротные, истинно кашмирские ковры, Ешода! Нужен еще один. Для детской, чтобы он расстилался, как гульмарг, цветочный луг. Мальчик будет гулять по нему сначала, конечно, на четвереньках! — и он счастливо рассмеялся.

Ешода тоже была счастлива. Никто не мог так разделять ее чувства, как Викас.

— Викас, ты талантливый человек! Настоящий мужчина и экстрасенс! Но все же будет девочка! — дразнила она мужа, в то же время морально подготавливая его на тот случай, если родится дочь.

— Поверь! — убеждал он, впадая в детство. — Это мальчик, точно! У меня интуиция.

Ешода отвернулась, скрывая улыбку, и продолжала настаивать на своем:

— А я знаю, что девочка! Не спорь! Кому лучше знать! — она ликующе посмотрела на мужа.

Викас подошел к ней, снова обнял ее за плечи и тихо сообщил:

— Я же разговаривал с ним. «Папочка! — прошептал он мне. — Я вырасту и стану летчиком, как ты. Я буду, папочка, во всем подражать тебе», — так он сказал.

Вики отошел от супруги и сел в кресло.

— Да, и еще он добавил: «Но кроме одного: я обещаю не быть таким болтуном, как ты, папочка!»

Счастливые, Викас и Ешода смеялись до слез, глядя друг другу в глаза.

…Шли дни за днями, текло время. Все, как у Экклезиаста: все реки текут в море, но море не переполняется; к тому месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобы опять течь…

…На квадратах рисовых полей словно сошлись все сезоны: одни поля только еще распахивались, другие сверкали изумрудом влажных молодых побегов, третьи же отливали золотом созревшего риса. Среди полей были видны островки кокосовых пальм, которые размашисто размахивали под ветром своими веерными кронами, словно ветряные мельницы…

…Вайшьи — каста земледельцев с утра до ночи в полях. Земля кормилица, но вместе с тем и космос. И общение человека с Землей, с ее вечностью — основа его нравственности…

…Вертолет легко месит винтом горный воздух, преодолевая расстояние, управляемый летчиком по имени Викас, который взлетел бы на седьмое небо, но маршрут есть маршрут, и он, сжимая рычаг твердой рукой в кожаной перчатке, улыбался при воспоминании о том, что там внизу, на земле, его жена Ешода ждет ребенка. Она скоро родит ему, наверное, сына…

Время летело незаметно. Ананд целыми днями пропадал на работе. Забот прибавилось: началось строительство нового корпуса фабрики, а на днях пойдут первые поставки технологического оборудования. И он, так же, как и Викас — его случайный знакомый и прекрасный человек, ждал того времени, когда станет отцом.

Каждый день Деваки навещал врач — полная, средних лет женщина, очень добрая, внимательная, спокойная и вежливая. Она наблюдала за развитием ребенка в организме матери.

Раджа должен был скоро возвратиться из отпуска.

«Все же он послушался моего совета. Поехал, и не один, в штат Керала — край кокосовых пальм», — подумал Ананд и улыбнулся.

Солнце зашло за параллелепипед небоскреба, от которого упала тень, тяжелая, как чугунная плита. В изломах острых и прямых углов небоскребов, в их вертикалях и горизонталях, казалось, блуждало разочарованное лицо Ле Корбюзье. Троица высоких и стройных арековых пальм, словно гордые аборигены, ловили своими кронами искристую зыбь океана и ветер странствий.

Ананд задвинул ящики стола и стал поспешно собираться домой. В его сердце закрадывалось легкое волнение. Приближалось время родов. Надо побольше находиться рядом с женой.

Ананд, нажав на кнопку, вызвал лифт, двери которого легко распахнулись перед ним. Ананд спустился на первый этаж, вышел на улицу, сел в машину и поехал домой. Его мысли были сосредоточены на одном: лишь бы все прошло благополучно, а мальчик или девочка не столь уж и важно!..

На террасе Ананда встретил слуга и сообщил, что в доме все в порядке, а к госпоже пришел врач. Поблагодарив его, он быстро поднялся наверх. На его стук ответил приятный женский голос: — Можно войти!

Деваки сидела на оттоманке, откинувшись на ворох подушек. На ее лице при виде мужа расцвела улыбка, в которой угадывалась легкая тревога.

Он поздоровался и справился у доктора о здоровье матери и ребенка.

— Все очень хорошо, господин Ананд. Никаких отклонений. Развитие подходит к завершению, и на днях, видимо, ребенок войдет в наш суетный и прекрасный мир.

Ананд облегченно вздохнул и нежно посмотрел на округлившуюся Деваки, на ее большие глаза, в которых смешались радость и настороженность. Она смотрела на него, как бы прося защиты.

— Деваки, я рад, что вы чувствуете себя хорошо. Не бойся, я с тобой. Скоро нас будет трое! — Он подошел к ней и дотронулся до ее руки.

Она сильно сжала его руку своей горячей ладонью и немного задержала ее. Затем взяла веер из павлиньих перьев и принялась обмахивать им свое лицо…

Врач, облаченная в белый халат, с фонендоскопом на высокой груди, встала со стула.

— Я думаю, господин Ананд, что, для подстраховки и чтобы все было под рукой, как говорится, и надежно, вашу жену следует на эти предродовые дни поместить в больницу, — спокойно и рассудительно произнесла она.

— Я с вами согласен, — ответил он. — Конечно, ей не хочется туда, но лучше поехать. Это разумно и вполне надежно.

— Хорошо, — ответила Деваки, — только вот соберусь и…

— Возьмите необходимое из привычного туалета и два халата, — сказала врач, — лишнего не берите ничего. Когда родится малыш, я сообщу, что нужно привезти.

— Для новорожденного у нас все готово, доктор, — сказала Деваки.

— Даже с избытком, — вставил супруг.

Ананд и доктор вышли из комнаты, предоставив возможность Деваки собраться в больницу.

— Раму, будь любезен, принеси доктору чаю.

— Сию минуту, господин.

Когда Ананд и врач устроились на террасе за небольшим мраморным чайным столиком, Ананд еще раз спросил:

— Простите, доктор, но действительно все хорошо?

— Да, да, господин Ананд, вы можете быть абсолютно спокойны. Вам повезло. Все идет хорошо, и венец будет легким и прекрасным.

— Спасибо, доктор! — облегченно вздохнул Ананд и отпил глоток чаю из изящной фарфоровой чашки, расписанной голубыми розами.

Минут через двадцать спустилась Деваки, поддерживаемая Раму. Ананд подошел к жене.

Он уложил ее вещи в машину, и они вместе с доктором медленно поехали в сторону больницы, которая находилась в пятнадцати минутах езды от их дома. Это было трехэтажное белое здание, утопавшее в огромном саду с ухоженными цветниками и аллеями.

Деваки поместили в предродовое отделение, куда Ананду вход был воспрещен. Некоторое время он сидел в приемной на жестком кресле, поджидая врача Деваки.

Минут через десять появилась врач и сообщила Ананду номер палаты, имя дежурного врача и номер телефона. Затем, посмотрев на Ананда взглядом, выражавшим полное внутреннее спокойствие и доброжелательность, сказала:

— Мне нравится, господин Ананд, ваше отношение к жене, как к будущей матери. Вы создали для нее благотворную обстановку. Будьте также внимательны, предупредительны и после родов относитесь к ней с лаской и пониманием. Уравновешенный ум и хорошее расположение духа, вера в благополучный исход создают для пациента прекрасную атмосферу и основу для успешного лечения вообще… Вы, конечно, знаете, что женщине Богом предназначено в муках рожать детей…

— Да, а нам, мужчинам, в поте лица своего добывать хлеб, — с улыбкой ответил Ананд.

— Так вот, — повеселев, продолжала врач, — при благополучном исходе, а я в этом уверена, родится ли мальчик или девочка, вы должны воспринять это, как дар Божий. Я говорю вам это и заостряю на этом ваше внимание потому, что многие мужчины хотят иметь только мальчика, сына, как свое второе я. Этот эгоизм понятен, на протяжении веков он поддерживался обществом в социальном смысле, поскольку наследником становился сын. Но времена меняются. Кроме того, вы молоды, и у вас еще будут дети. — Она перевела дыхание и подытожила:

— Вы ни в коем случае не должны ни одним движением, ни выражением лица, ни тем более словом показать своего, может быть, подсознательного недовольства, если ваши сугубо мужские «надежды» не исполнятся. Роженица, то есть ваша супруга, после принятых мук должна встретить благорасположение, радость и соучастие, граничащее с благодарностью, чтобы ее внутренний мир не был травмирован. Я надеюсь, вы меня понимаете, господин Ананд. — С этими словами она встала.

За ней поднялся и он.

— До завтра, господин Ананд, — сказала она и направилась к лестнице, ведущей на второй этаж, — я вам позвоню. Спите спокойно!

— До свидания, доктор, — ответил успокоенный и проинструктированный врачом будущий отец.

Немного постояв, он подошел к двери, осторожно открыл ее и по неширокой дорожке, выложенной мраморными плитами, направился к стоянке машин.

В машине он несколько минут посидел, опершись на баранку, затем включил зажигание и медленно выехал на шоссе…

Ананд разделся и лег на их широкую кровать. Впервые со времени своей женитьбы он был в одиночестве. Он думал о Деваки. Ему стало очень тоскливо и тревожно. Целый час он безуспешно пытался уснуть, ворочаясь с боку на бок. В голову лезли всякие мысли: и хорошие, и такие, от которых его бросало в холодный пот. Порой он утопал в розовых мечтах: ему казалось, что он держит на руках младенца, который, поводя глазками, улыбался ему, пытаясь сказать какие-то таинственные слова.

«А вдруг? Нет, нет! Все будет хорошо. Ведь я же родился нормально. Деваки сильная и здоровая женщина. Беременность проходила естественно и хорошо. Расположение плода, по словам доктора, правильное…», — думал он, мысленно успокаивая себя.

Однако уснуть не мог. Молодой в голубом ореоле месяц сиял в темном небе. Крупные звезды ярко горели. Ананд встал и подошел к бару. Откупорил бутылку бренди, налил рюмку, выпил и снова лег.

Проснулся он перед рассветом. Ему снились кошмары. Поплавав в бассейне и немного полежав на воде, он вышел и вытерся насухо полотенцем. Выпив кофе, он спустился в сад, где уже работал Раму.

— Рам, рам, господин Ананд! — поздоровался слуга и поклонился, сложив ладони у подбородка.

Ананд, ответив на приветствие слуги, быстро отомкнул гараж и вывел свой «премьер».

Слуга не задавал никаких вопросов. Он все прекрасно понимал.

Вспыхнул луч солнца и пробежал по лобовому стеклу.

— Лобовое стекло, счастливое стекло, помоги мне! Господи, сделай так, чтобы все было благополучно! — проговорил он про себя и, затем прошептав несколько мантр, завел мотор и выехал на зеленую, широкую и пока еще свободную улицу…

Припарковав автомобиль на стоянке у больницы, он почти бегом направился в приемную. Назвав себя и имя своей жены, он стал ждать ответа у дежурной — молодой девушки в белом халате с быстрыми глазами, которая набирала номер внутреннего телефона.

— Ее зовут Деваки, да, да, — коротко подтвердила она в трубку.

Сердце Ананда колотилось, как никогда в жизни. У него ослабли ноги, и он вынужден был присесть в кресло.

— Господин Ананд! — обратилась к нему дежурная.

Ананд вздрогнул от неожиданности и, поднявшись, словно в полусне, подошел к стеклянной перегородке с овальным окошечком.

— У вас все в порядке. Сейчас спустится врач.

— Благодарю, — пробормотал Ананд, но волнение его не уменьшалось. Минуты тянулись бесконечно. Он то и дело поглядывал на большие круглые часы, висевшие высоко на стене. Казалось, их стрелки застыли на месте.

— У вас часы идут? — спросил он у дежурной и посмотрел на ее такое же круглое, как циферблат часов, лицо.

— Да, господин Ананд, у нас все четко.

— Спасибо, — ответил он и встал.

Заложив руки за спину, словно арестант, он ходил по приемной. Дежурная, заметив волнение молодого отца, успокоила его:

— Не волнуйтесь, господин Ананд! Я же сказала, что у вас все в порядке.

— Все в порядке?! Хорошо, хорошо… Да я и не волнуюсь, просто плохо спал эту ночь. Я чувствовал, что он должен родиться.

— А он и родился, ваш сын! — услышал он вдруг густой женский голос.

Он оглянулся и увидел высокую женщину в белом халате и такой же шапочке — дежурного врача. Это была женщина средних лет. Она спускалась по лестнице в сопровождении медсестры или санитарки — этого он не понял.

— Поздравляю! У вас мальчик! — громко произнесла она.

На некоторое время Ананд лишился дара речи.

— Мальчик?! — наконец выговорил он и не узнал своего голоса. Ему показалось, что кто-то другой произнес за него это желанное для него слово.

— Спасибо, доктор, наконец-то! Боже, мне даже не верится!

Женщины в белых халатах заулыбались.

— Будьте любезны, сестра, — сказала доктор, — мужчины не поверят, пока не увидят собственными глазами, подкатите колыбель к двери, и мы позволим счастливому отцу посмотреть на своего сына. А с вашей женой все хорошо. Роды прошли легко, разумеется, с медицинской точки зрения.

— А что с Деваки? — все же спросил Ананд.

— Ваша жена сейчас отдыхает, она только что уснула.

— Она спит?

— Да. И это очень хорошо, — заверила его врач.

Через минуту в дверях второго этажа появилась медсестра и подошла к балюстраде.

Ананд поднялся на площадку второго этажа, подошел к двери и увидел в колыбели тугой сверток, из которого торчала покрытая редкими черными волосиками маленькая головка с розовым личиком. Он во все глаза смотрел на это живое существо, которое было его ребенком, его произведением, его сыном.

— Это мой сын? — глупо спросил Ананд.

— Да, конечно, ваш сын! — смеясь, подтвердила врач. — Все, свидание окончено. До свидания, господин Ананд, через несколько дней вашу жену выпишут вместе с новорожденным. Ее врач позвонит вам и скажет, когда можно будет их забрать. Я желаю вам всего доброго и счастья в семейной жизни. Еще раз поздравляю вас, господин Ананд, с рождением сына. Ваша радость — наша радость! — и она, мягко ступая, пошла по длинному белому коридору.

— Спасибо, — пролепетал Ананд и спустился вниз. — Скажите, — обратился он к дежурной, — а что делают в таких случаях?

— В случае рождения ребенка? Я так вас поняла?

— Да.

— Отец, разумеется, должен выразить свою благодарность и поздравления жене через образ.

— Какой образ? — уставился на нее Ананд.

Девушка искренне засмеялась.

— Ну, символ, что ли. Ну, скажем, цветы или что и как у вас принято.

— А-а! Я понял. Спасибо, спасибо! — и Ананд выбежал из больницы так быстро, что чуть не сбил с ног входившую женщину, видимо, врача… Извинившись, он в мгновение ока очутился за баранкой «премьера» и на большой скорости помчался, сам не зная куда.

«Куда я еду? — вдруг опомнился он. — Сначала надо заехать в офис и рассказать обо всем Радже». — Он развернулся и поехал в контору.

Спустя четыре дня Ананд и Раджа стояли в приемном покое больницы с букетами цветов, ожидая выписки Деваки с новорожденным.

Через несколько минут тишину нарушил резкий писк младенца, а потом прерывистый плач.

По лестнице к ним спускалась Деваки в белом сари, край которого был наброшен на голову. Она прижимала к груди младенца, завернутого в пеленки. Ее сопровождали две медицинские сестры. За ними спускалась врач, наблюдавшая Деваки во время беременности.

Ананд бросился навстречу жене и осторожно взял у нее ребенка. Медсестры неусыпно следили за ним и объяснили, как правильно держать младенца. Раджа быстро вручил Деваки цветы, восклицая:

— Поздравляю с рождением сына! Да будь же ты благословенна, о мать! — и он отвесил низкий поклон.

Деваки, необыкновенно спокойная и торжественная, со слегка осунувшимся лицом, поклонилась мужу.

Ананд передал младенца медсестре, стоявшей рядом, и совершил глубокий пронам, коснувшись правой рукой ноги супруги.

— Благодарю тебя, жена моя! Спасибо тебе за твои материнские муки. Спасибо за сына! Будь благословенна!

— Ананд! Поздравляю с сыном! — Раджа, попирая все условности, бросился на шею другу. — Дружище! Это так здорово! — восклицал он.

Медицинский персонал, окруживший счастливую семью, тоже поздравлял их.

Все улыбались. Раджа раздавал цветы и подарки.

Затем Ананду снова передали ребенка, и он, в сопровождении медсестер, подошел к машине. Раму предупредительно открыл все дверцы машины. Ананд и Деваки сели на заднее сидение. Раджа положил свои мускулистые руки на баранку, включил мотор и медленно выехал за ворота больницы.

— Человек родился! Он едет к себе домой! — с восторгом приговаривал Раджа.

Ананд и Деваки молчали. Бывают такие минуты, когда слова излишни.

Было сухо и солнечно. Вдали белела сахарная голова горы Найроби. Джавар, набегавшись за день по делам, мирно отдыхал дома под величественной головой винторогой антилопы. Рядом с ним стоял Дараян. Джавар посмотрел на него и ничего не сказал.

— Хозяин, вам что-нибудь нужно? — спросил предупредительно слуга.

— Нет, Дараян, спасибо. Надо бы позвонить в Бомбей племяннику, узнать, как у него дела.

— Я могу заказать разговор.

— Пока не надо, — отклонил Джавар рвение слуги.

— Сейчас должен прийти доктор, господин.

— Хорошо. Слетать, что ли в Бомбей, да дел по горло, — промолвил он задумчиво. — Выключи кондиционер, Дараян.

Дараян подошел к кондиционеру и выключил его.

— Спасибо.

— Идет доктор, хозяин!

Массивный, широкоплечий доктор с приплюснутым носом, в белом халате имел внушительный вид. Он поздоровался с Джаваром и, сверкнув красноватыми белками глаз, кивнул Дараяну.

— Как себя чувствуете, господин Джавар? — поинтересовался он, и не дожидаясь ответа, извлек из кейса фонендоскоп и профессионально произнес:

— Прошу, господин, снять халат.

Он медленно переставлял фонендоскоп по волосатой и широкой, как саванна, груди Джавара, прослушивая сердце.

— Дышите! Не дышите! — подавал команды врач, сопя, как бегемот.

Затем, не снимая фонендоскопа, извлек из кейса еще одну медицинскую снасть — тонометр. Туго обернув манжетой левую руку Джавара выше локтя, он принялся накачивать ее воздухом, безжалостно нажимая на пневматический нагнетатель.

— Господин Джавар, — сказал доктор, спуская воздух из манжеты и засекая на манометре показания давления, — мне сдается, что сегодня вы излишне взволнованны, у вас подскочило давление. Никаких треволнений, покой и воля, — пробасил черный великан в белом халате и плюхнулся в кресло.

Если бы человек обладал микроскопическим зрением, то наверняка увидел бы в воздухе вокруг кресла, как на поверхности воды, расходящиеся круги.

— Немного посидим и снова измерим давление. А вы успокойтесь и не думайте о работе.

— Да я спокоен, доктор. И здоров, — весело ответил добродушному великану Джавар. — Мне вот надо позвонить в Бомбей.

В этот момент резкий телефонный звонок прервал разговор пациента с доктором.

Дараян взял трубку радиотелефона и поднес хозяину. Джавар ловко взял трубку и приложил к уху.

В это время доктор вновь принялся прослушивать Джавара, в надежде определить причину повышения давления, но пациент воспротивился.

— Алло! Ананд? Я слушаю! — Джавар встал, но услышав радостный голос племянника, тут же сел и кивнул доктору — мол, меряй давление. — Да!

— Дядя! — услышал он голос Ананда. — У нас с Деваки родился сын!

— Господи! Молитвы мои услышаны тобой! — воскликнул Джавар и резко встал, но натолкнулся на глыбу доктора и вновь сел, покоряясь черному эскулапу.

— Я тебя поздравляю, Ананд, от всей души! Здоровья тебе, Деваки и сыну! — Джавар озирал свой кабинет, порываясь встать, но тяжелая черная рука лежала на его плече.

— Господин Джавар, не следует слишком волноваться! Правда, он положительный, но тем не менее… — шептал доктор, но это бесполезно.

Джавар весь искрился, он был безумно рад. Доктору ничего не оставалось, как сложить свои «снасти» и убрать их в импортный дипломат.

— Пригласи Деваки к телефону, — попросил племянника дядя.

— Я слушаю вас, дядя! — послышался звонкий и немного грудной голос Деваки.

— Дорогая моя невестка! Ваш сын — это надежда всего нашего рода! Береги его пуще глаза! — Он кашлянул и продолжал: — Скоро я его увижу! А сейчас хотел бы услышать!

— Да, я вас понимаю. Но может быть, потом? — неуверенно ответила невестка.

— Мне нужно сейчас! — настаивал Джавар.

Его баритон раскатывался по кабинету, словно горные обвалы. Дараян с беспокойной веселостью поглядывал на чайный прибор. Доктор посапывал в стороне, потел и посматривал огромными глазами на лицо Джавара.

— Хорошо, дядя, даю, — прозвучало в трубке.

Джавар переложил трубку от одного уха к другому и стал прислушиваться. Глаза его бегали, словно маятник часов, из стороны в сторону. Но вот взгляд его остановился, сосредоточившись. Он услышал продолжительный крик младенца. Его сердце окатила ласковая волна умиления, надежды, ощущения жизни, вечности. Его сердце, сердце старого мужественного человека, неутомимого борца в этой жестокой жизни, сердце седого воина, все в рубцах от ударов судьбы, билось ровно и легко, да он его и не слушал, он слушал свое начало, он видел себя завершенным. Это длилось мгновение, но это мгновение было наполнено сущностью жизни, и он молодцевато воскликнул:

— Да он просто умница! — и, смеясь, добавил: — Понял, что с ним говорит дедушка! Здравствуй! — закричал Джавар в трубку. — Твой дедушка скоро приедет и привезет подарки, а пока… поцелуй! А где папа?

— Да, дядя? — раздался в трубке голос Ананда.

— Поздравляю еще раз, мой дорогой племянник! Как говорил классик французской литературы Анри Бейль, если ваш дом до сорока лет не огласится криком ребенка, то в нем заводятся привидения. Это истина, Ананд, поверь мне. И слава Богу, тебе это не угрожает! А сколько он весит?

— Три с половиной килограмма, рост пятьдесят два сантиметра, — донеслось до уха Джавара.

— Норма! — отчеканил дед. — Прости, Ананд, хотел прилететь, да врач запрещает.

Доктор заерзал в кресле, которое жалобно заскулило.

— А пока до встречи! — голосом, полным радости, громко прокричал Джавар в трубку, словно в джунглях на охоте, и, немного помедлив, положил чудо техники на стол.

— У меня внук! — торжественно сказал он, повернувшись к врачу в белом халате, который показался ему черным гималайским медведем в сибирском сугробе.

— Хорошо! Это замечательно! — прорычал, возвышаясь над ним, доктор, оскалив в улыбке прекрасные ровные зубы. — Но у вас повысилось давление!

— У меня повысился тонус и точка воззрения на этот мир и отсчета… — уже более спокойно проговорил Джавар, и его рука хищно выхватила сигару из ящичка.

Прошла неделя. В доме Ананда царило оживление. Малыш уже довольно осмысленно останавливал глазки на различных предметах. Особенно его привлекал пестрый набор шариков, натянутый над кроваткой на тонком шелковом шнуре на уровне его взгляда.

Деваки и Ананд купали его в небольшой ванночке. Отец суетился, как неумелый слуга. Деваки ловко пеленала младенца и, придерживая головку, бережно укладывала его в кроватку. Ребенок хорошо сосал грудь, благо у матери молока было в изобилии. Соску-пустышку он упорно выплевывал, не желая ее признавать, и родители с радостью от нее отказались.

— Сразу видно, настоящий мужчина! — с гордостью отметил Ананд. — Не терпит фальши.

— Прошло семь дней, Ананд. Мальчика нужно постричь, — озабоченно сказала Деваки.

— Да, я совсем забыл. Сейчас же пригласим брахмана, — виновато ответил тот.

В это время раздался стук в дверь. Вошел слуга и доложил, что прибыл брахман. Ананд велел просить священнослужителя.

Родители, взяв сына на руки, спустились в холл.

Брахман и хозяева дома поприветствовали друг друга, после чего начался ритуальный обряд мундан — первой стрижки мальчиков через семь дней после рождения.

Деваки положила младенца у ног священнослужителя, который сидел, скрестив ноги на шкуре черной антилопы, распевая мантры. Затем он остриг мальчика маленькими ножницами настолько умело и быстро, что младенец даже не пикнул. Был возжен священный огонь в плошках.

— Мир и счастье вашему дому! — произнес брахман, встав и молитвенно сложив руки. Он поклонился и сказал, обращаясь к Ананду:

— Твой сын, господин, — это ты сам, рожденный тобой, так говорили испокон веков великие мудрецы Индии. Так почитай же, ты, господин, свою жену, родившую тебе сына, как свою мать.

Брахман, обойдя вокруг младенца и прошептав молитвы, удалился со словами:

— Да пошлет вам господь благодатное чадородие! — и ароматный легкий дым от агарбатти потянулся за ним.

Потом Деваки стала кормить сына, который жадно припав к груди, через пять минут уже спал у нее на руках, отпав от соска, как лепесток розы от развернувшегося бутона.

Между тем розовый куст, посаженный Деваки в его честь, расцвел и по утрам источал тончайшее благоухание.

Мать уложила младенца в кроватку и, взглянув на тихого Ананда, улыбнулась:

— Пойдем обедать, дорогой муж и отец! — Ананд живо поднялся, и они направились в столовую.

Все последующие дни Ананд наслаждался семейной идиллией. С работы он сразу спешил домой. Часто заходил в магазины игрушек и обязательно что-нибудь покупал для сына, сознавая, что это излишне, но, видимо, отчасти он это делал и для себя.

Любовь имеет эгоистическую сторону. Словом, если исключить беспокойства, связанные со службой, то жизнь Ананда и Деваки проходила счастливо, спокойно, словно этот мир был для них, детей Божьих, своеобразной колыбелью…

Полдень был мягким и золотистым. Тепло лилось с небес тихим дремлющим потоком. Ворковали горлицы, сухо трещали цикады. Павлины мирно грезили о чем-то под густой тенью манго.

Деваки с малышом сидела на террасе первого этажа и дремала, то и дело вздрагивая от малейшего движения или звука ребенка. Подходило время кормления. Она взяла младенца на руки. Тот, на мгновение флегматично приоткрыв один глаз, довольно уверенно присосался к пышной и мягкой материнской груди, видимо, утопая в неописуемом блаженстве от столь, казалось бы, органичной и нужной потребности, имеющей в данный момент глобальное значение для его жизни.

Через несколько минут пришла врач, чтобы осмотреть малыша и мать. Когда она уже собиралась уходить, послышался шум автомобиля. Это приехал к обеду Ананд. Он вошел легкой походкой, красивый, стройный, но несколько взволнованный. Это было видно по его глазам.

— Добрый день, — поприветствовал он супругу и поклонился доктору.

Затем подошел к малышу, который, открыв глазки, посмотрел на отца, затем то ли прищурился, то ли улыбнулся. Но Ананду показалось, что он его приветствует, улыбаясь.

— Деваки, мне необходимо уехать по делам фирмы, именно мне, — сообщил он. — Как нам быть? По дороге домой я все время думал об этом, но ничего не смог придумать! Не могу же я оставить тебя одну с малышом! — и Ананд сел на низкий табурет.

— Не волнуйтесь, — поправив очки, сказала врач, — ваш ребенок здоров, вы можете ехать.

— Да, но мне надо ехать на месяц в горный Кашмир, — пояснил Ананд.

В глубине души он чувствовал, что провести месяц без сына и жены ему будет, мягко выражаясь, нелегко.

— А что, если взять сына? — нерешительно спросил он.

— А знаете, это совсем неплохая идея, господин Ананд, — одобрила намерение отца врач. — Я думаю, вы правы. Там климат для него лучше. Ему будет полезен чистый горный воздух. Рекомендую: поезжайте всей семьей! — улыбаясь, подытожила она.

— Видимо, так будет лучше для всех нас, — сказал Ананд. — Кашмирская долина, озера, чудесные горы, хвойные деревья… Это верх блаженства. Прожить там месяц — это большое счастье.

На этом и порешили. Доктор попрощалась, дав матери дополнительно несколько советов по уходу за ребенком в пути.

Горный воздух, чистый, как хрусталь, заполнил легкие Викаса, когда он, слегка покачиваясь, шел по бетону аэродрома.

Войдя в просторное помещение, где находилась раздевалка, душевые и буфет, он услышал приветствия коллег:

— Викас! С благополучным возвращением!

Дружная компания летчиков, «приземлившаяся» за столом, услаждала свою плоть и кровь едой и питьем.

— Викас, дружище! — воскликнул «крутой» парень в куртке с черными густыми усами. — Выпей с нами!

— Нет, нет, господа! Не могу! В другой раз, — смеясь, ответил он. — У меня жена в положении. Я должен отвезти ее к своим родителям в Бомбей. Ведь через неделю мне предстоит продолжительный рейс.

Викас, поклонившись друзьям, зашагал к своей машине. Он завел мотор и, резко сорвавшись с места, покатил в Сринагар, оставляя за собой легкий кудрявый дымок из выхлопной трубы, отравлявший чистый горный воздух Кашмирской долины.

Когда он вошел в дом, Ешода встала с плетеного кресла и подошла к нему. Викас нежно обнял ее.

— Доктор приходил? — спросил он.

— Да, Вики. Он сказал, что все идет хорошо.

— Слава Богу! Ты собралась?

— Да.

— Отлично.

После плотного обеда Викас прилег отдохнуть.

Минут через сорок подъехало заказанное такси, и молодые супруги, погрузив два чемодана в багажник, сели в машину, которая повезла их в Калку, где они должны были сесть на поезд, идущий через Дели в Бомбей.

Ешода находилась на девятом месяце беременности.

— Это произойдет недели через три! — сказала она Викасу на ухо.

— К этому времени я прилечу в Бомбей, а может быть, и раньше, — тихо ответил он и пожал руку жены, лежавшую у него на колене…

Через несколько часов Ешода и Викас, мерно покачиваясь в двухместном купе мягкого вагона, ехали в Бомбей. За окном проплывали рисовые поля, чайные плантации на склонах холмов. Между кустами хлопчатника проглядывали архар и грэм. Чайные плантации пестрели красочными накидками сборщиков чая.

— А почему мы не полетели самолетом? — поправив за спиной подушку, спросила Ешода.

— Летчики, передвигаясь в пространстве по своим личным делам, предпочитают наземный транспорт воздушному, — улыбнувшись, ответил ей муж.

— Конечно, поездом спокойнее. И ощущение времени более полное, — ответила она.

— Это точно, — коротко подытожил Викас.

Ешода встала и попыталась снять с верхней боковой полки одеяло.

— Что ты делаешь, Ешода? — весело спросил Викас.

— Снимаю одеяло, — спокойно ответила беременная супруга.

— Я сам его сниму, — он встал и без труда снял два одеяла. — Я всегда к твоим услугам, Ешода! Твой поклонник и верный раб, ты только приказывай, и я исполню все, что надо.

— Что ж! Очень хорошо! — игриво ответила жена. — А какой платы требует раб?

— Ты сама понимаешь: рабу нужен здоровый, крепкий малыш. Я забочусь о своем будущем сыне. Вот поэтому я везу тебя из Кашмира в Бомбей, там мои отец и мать, они будут присматривать и ухаживать за тобой. Там я поставлю тебя на учет и наблюдение в новую клинику, где очень хорошие врачи.

Ешода благодарно посмотрела на мужа и, постелив постель, легла.

Викас накрыл ее одеялом и стал рассказывать ей о своем будущем рейсе в Таиланд и Китай…

Бомбейский железнодорожный вокзал «Виктория» гудел, как улей. На перроне кипела толпа народа. Все языки мира были слышны вокруг. Было пестро, разноцветно и разнообразно. Мужчины в белом, цветастом, клетчатом, полосатом; их головы увенчаны чалмами или обнажены и блестят на солнце. Женщины одеты в сари таких оттенков, которым трудно подобрать название. Повсюду снуют носильщики в больших красных тюрбанах. Один из них, крепкий коренастый парень, и подвез тележку с чемоданами Деваки и Ананда к вагону.

— Внимание! Поезд «Бомбей — Калка» через Дели отправляется через десять минут! — донеслось из репродуктора сквозь крики торговцев прохладительными напитками, фруктами и сладостями.

Носильщик внес вещи в вагон и поставил около купе, номер которого ему сообщил Ананд. Затем он погрузил их в багажный отсек и удалился, поблагодарив за щедрую плату.

Перрон медленно поплыл. Замелькали цветастые одежды и прощальные взмахи целого леса рук.

В двухместном купе было уютно. Кондиционер работал хорошо. Деваки уложила ребенка на застеленную постель, предварительно постелив антисептические пеленки. Ананд принялся выставлять на квадратный столик напитки и фрукты.

Поезд пересек высокий мост, соединяющий остров Бомбей с материком и, словно почувствовав под собой надежную почву, набрал скорость. Он мчался легко и быстро. Младенец, мирно посапывая, спал. Деваки развернула его, заметив, что на лобике появилась испарина.

— Ананд! Ведь самолетом куда быстрее, чем поездом. Я волнуюсь, что малыш может утомиться.

— Ну что ты, Деваки! Здесь прекрасные условия, довольно прохладно. Ребенку хорошо. Видишь, как сладко он спит?

После этих слов Деваки успокоилась. Предпосадочное волнение улеглось.

Ананд наполнил ее стакан соком манго.

— Спасибо, милый! — поблагодарила она и с удовольствием отпила из стакана.

— Кроме того, Деваки, в самолете часто укачивает, особенно перед Гималаями. Его бросает, как щепку… Зачем нашему сыну испытывать в дороге неудобства? — рассудительно и спокойно дополнил свой ответ Ананд и выложил из сумки все пакеты, необходимые для ребенка.

Деваки допила сок и с улыбкой сказала:

— Ты очень любишь сына! Больше, чем меня, да? — и она с притворной обидчивостью посмотрела на него.

— Я люблю тебя, Деваки, как и раньше! — успокоил ее Ананд и нежно взял жену за руку. — Но в сыне — наши с тобой радость и счастье. И для меня он сейчас в жизни — самое дорогое.

Утром поезд пересек реку Бетву, мчась по направлению к знаменитому городу Агра, где они уже бывали, находясь в Дели.

— Ананд, — предложила Деваки, — неплохо было бы остановиться в той же плавучей гостинице в Сринагаре, где мы с тобой провели столько прекрасных дней.

— Да, это было бы очень хорошо. Если там будет свободный номер, то так и сделаем. В этом есть смысл, хотя там все гостиницы одна лучше другой.

Деваки покормила малыша, и он снова уснул.

Ананд взял сына на руки и поднялся с сидения.

Колеса вагона громко застучали — поезд въехал на мост через реку Чамбал. И вдруг раздались жуткий скрежет и грохот, сильнейший удар потряс вагон. Все исчезло и провалилось. Ананд, ничего не соображая, инстинктивно прижал малыша к своему животу, загородив его, насколько мог руками. Очнувшись через несколько мгновений, Ананд увидел, что лежит на полу изуродованного вагона, в разбитое окно которого хлещет вода… Он, как раненый зверь, выскочил из окна и поплыл, прижимая ребенка к груди. Берег был близко, река в этом месте была неглубокой. С минуту он стоял с ребенком на руках, ничего не соображая.

— Деваки! — вдруг закричал он. — Деваки!!!

Он еще крепче прижал младенца к себе и коснулся губами его лица. Малыш был теплым. Было слышно его ровное дыхание.

«Слава Богу!» мелькнула мысль.

— Деваки! — кричал Ананд, казалось, на весь мир, на всю вселенную.

Он бегал у берега по колено в воде. Волосы его растрепались. Вода текла по рубашке. Мокрые брюки прилипли к ногам и мешали ходить и плыть.

— Деваки! — взывал он снова и снова, пугаясь стука своего сердца и звука своего изменившегося голоса.

Поперек реки, как огромная кобра, вместо провалившегося моста висел изуродованный состав поезда. Ананду он показался необыкновенно длинным. Как он узнал позднее, поперек реки лежали два трагически столкнувшихся лоб в лоб состава «Калка — Бомбей» и «Бомбей — Калка».

Оглушительный вой сирен пожарных и санитарных машин разрывал воздух. Множество людей в белых халатах с носилками мелькали перед его глазами. Все существо Ананда кричало. Мозг ему отказывал, но все инстинкты и рефлексы заговорили в каждой клетке тела, словно сознание, покинув центр головного мозга, раздробилось и перешло в каждую часть тела по отдельности. Ему казалось, что его рука кричала, дымились ногти, а сердце, расплавившись, утонуло в крови.

— Деваки! — снова закричал он что есть мочи.

К нему подошел кто-то из санитаров.

— Господин! Успокойтесь, давайте мне ребенка, его необходимо госпитализировать.

Ананд пошел за санитаром, сжимая руками голову. Их встретил врач — высокий, изящный мужчина в очках с массивной роговой оправой.

Ананд с трудом назвал свое имя и место, куда он ехал.

— Доктор, спасенных больше нет? Моя жена! Моя Деваки!.. — и он побежал к реке.

Он плыл среди плотов, лодок и носилок. Над рекой слышались стоны, плач и истерические вопли. Искры от огня газорезок сыпались ему на голову. Он выплыл на берег, упал на четвереньки и ползал вдоль берега, ощупывая все прибрежные камни. Опомнившись, он выпрямился и посмотрел безумными глазами на ужасную, трагическую картину аварии.

— Деваки! — снова закричал он, и ему показалось, что его тело сейчас разорвется на куски, разбежится в поисках любимого человека.

Бедный Ананд, обезумев от горя, помчался, сам не зная куда, шепча молитвы и слова, непонятные ему самому. Потом настал момент, когда его страдание, страх и отчаяние уже не могли больше выражаться словами, и он, словно зверь, застонал. Его рубашка изодралась в клочья. Было тяжело дышать. Соленый пот, перемешанный с илом и водой, застилал глаза, а он снова плыл, еще не совсем потеряв надежду отыскать любимую Деваки. Добравшись до поросшей зеленым мхом бетонной опоры моста, он вдруг увидел зацепившуюся ангочху Деваки, которую он недавно подарил ей вместе с чем-то еще, с чем, он не помнил…

— Деваки, Деваки! Где ты?! — уже прошептал Ананд и погрузился в воду. Он плыл с открытыми глазами, но вокруг был полный мрак. Лодки и водолазы, газорезчики и спасатели кричали ему, чтобы он не мешал им работать и выходил на берег. Ананд сжал в руках ангочху и засунул ее за брючный ремень.

— Деваки! — воскликнул он. — Нет, я не смогу без тебя, я иду к тебе!

Ананд погрузился в воду, но его ноги уперлись в дно. Воды было по грудь. И вдруг он вспомнил о сыне.

«Сын! Мой сын! Где он?» — И, выскочив из воды, несчастный муж и отец стремглав бросился бежать. Вдруг у самой воды он увидел женщину, которая лежала на спине. Он приблизился к ней. Женщина была беременна. Она держалась за живот и глухо стонала. Ананд посмотрел на ее лицо.

— Ешода! — вскрикнул он от неожиданности. И ему показалось, что кричит не он, а его тень.

В этот момент подбежали два санитара и положили Ешоду на носилки. Обезумевший от горя Ананд поплелся за ними.

— Сын мой, сын! Деваки! — повторял он без конца.

Глаза его увлажнились, но слезы не текли. Грудь давило так, словно ее залили свинцом. Через несколько мгновений нервная дрожь сотрясла все существо человека по имени Ананд, еще недавно сладко дрейфовавшего на легкой зыби счастья в прекрасной семейной гавани.

Ананд вошел в больницу, держась за белые стены.

— Доктор, больше спасенных нет? — снова спросил он.

— Нет, — спокойно ответил ему тот.

— Деваки! Деваки! — закричал Ананд, все еще дрожа.

Кто-то подставил ему стул, и он опустился на него, глядя в одну точку. Губы его шевелились, видимо, произнося любимое имя — имя жены, которую он больше не увидит.

Словно в тумане он расслышал плач младенца.

— Сын! Это мой сын!

— Да! Это ваш сын, господин Ананд, — спокойно сказал доктор, — ребенок не травмирован, но немного простужен. Я выпишу лекарства. Подождите немного, — и он удалился.

— Спасибо, доктор! — сказал Ананд ему вслед, поднялся со стула и стал ходить по коридору. Рядом с операционной на жестком клеенчатом диване без спинки сидела Ешода. Она плакала.

— Ешода?! — удивился Ананд. — Это ты?

— Да. Ананд, это вы? — подняла она на него отрешенные глаза. — Его больше нет!

— Кого больше нет? — переспросил он.

— Викаса больше нет! — повторила она и разрыдалась. — Зачем мне жить, зачем я живу?! Я все потеряла, я все потеряла! — причитала бедная женщина.

— И моей Деваки, — со слезами в голосе проговорил Ананд, и тяжелый комок сдавил его горло.

Он вышел из больницы. Внизу, на месте аварии, бензорезами разрезали вагоны, вытаскивали трупы и раненых. Ананд долго ходил по берегу, вглядываясь в лица умерших и раненых. Несколько раз он побывал и в морге. Но Деваки нигде не было.

Вернувшись в больницу, он сел на стул и потерял сознание или уснул.

Утренний луч солнца скользнул по щеке Ананда. Он вздрогнул, проснулся и увидел, что сидит на стуле в узком белом коридоре.

— Это больница! — вспомнил он. — Я все вспомнил! О ужас! О горе! Деваки! Любовь моя! Жена моя! Зачем я проснулся?! — и горячий кошмар охватил его мозг. Перед ним мелькали люди, слышался топот ног, крики, стоны, рыдания. И вновь в его разгоряченном сознании раздался крик младенца.

«Сын! Мой сын!» — снова вспомнил он.

Ананд попытался подняться. Это ему удалось. Ноги передвигались неизвестно по чьей команде. Защитные силы организма делали свое дело, и острое осознание горя, подлинное и глубокое, которое не выдерживает ни один человеческий мозг притупилось. Это пришли на помощь защитные силы — майя, покрывая его сознание иллюзией, притупляя память, консервируя на время душу и чувства. И Ананд, словно в полусне, побрел к кабинету врача.

— Ваш сын спит, — сказал тот, — как только он проснется, сестра его покормит, искусственное питание я выписал.

— Хорошо, доктор, хорошо, издержки…

— Нет, нет, — прервал его врач, — это авария, и все идет за счет железнодорожной компании. Ваши билеты действительны. Вам дадут справку, вы получите все необходимое: пищу, кров и так далее… Не волнуйтесь, господин Ананд. В жизни все бывает. Все мы под Богом ходим.

Впервые за все это время Ананд, посмотрев на доктора, ненадолго почувствовал реальность существующего мира. Он посмотрел на спящего сынишку, и из его глаз хлынули горькие слезы. Ананд выбежал из больницы и побрел к реке, сел на прибрежный камень и стал смотреть на мутную, поблескивающую на солнце воду.

В такие минуты человек очень верит в чудо, вспоминает слова отца и матери, которые он когда-то пропускал мимо ушей, понимает горе ближнего, такого же человека, как и он, а главное бренность всего земного.

«Вот и моя жизнь кончилась!» — подумал Ананд, и слезы вновь потекли по его щекам, радужно сверкая на солнце. Он вспоминал себя мальчишкой. В его ушах звучал голос матери, рассказывающей ему сказки и сюжеты из «Махабхараты».

«Я был счастлив, но не бывает бесконечного счастья! Горе мне, горе! Дядя, прости меня!» — думал он.

Ананд медленно побрел назад, к зданию больницы. Там он снова увидел Ешоду. Она сидела на диване, осунувшаяся, с темными кругами вокруг глаз.

— Ешода! — окликнул ее Ананд.

— Да? Это вы, Ананд? — спросила она, повернув голову на его голос.

Рядом с ней стоял мрачный седовласый мужчина высокого роста, в ширвани, слегка сутуловатый.

— Вы ее знаете? — негромко спросил мужчина.

— Знаком немного. Мы встречались в Кашмире, в Сринагаре, с ней и Вики, — тихо ответил Ананд и закашлялся. — Мы были там с женой. Ее уже нет… — и он отвернулся.

— Эта катастрофа сделала несчастными многих, — печально проговорил мужчина в ширвани. — Погиб мой сын, мой Викас!.. Ешода теперь овдовела… Они были счастливы! Вот… — отец Викаса не договорил, рыдания сдавили ему горло, и он присел на краешек дивана.

— Я не хочу жить! Зачем мне жить?! — вскрикнула Ешода отчаянным голосом. — Я хочу умереть!..

— Ешода! — кинулся к ней Ананд. — Успокойся! Тебе же нельзя волноваться! Подумай о своем ребенке!

Ешода стала медленно сползать с дивана, хватая воздух открытым ртом. Из ее груди вырывались нечленораздельные звуки.

— Доктор! — закричал Ананд. — Доктор! Скорее!..

На его призывы подбежал врач, который, бегло осмотрев Ешоду, скомандовал:

— Немедленно подготовьте операционную, медсестра! Быстрее! Преждевременные роды. Ребенок может погибнуть.

— О доктор! Спасите мне его! — запричитала Ешода. — Заклинаю! Мне без ребенка и жить незачем! А-а! — пронзительно закричала она. — Он — единственное, что у меня осталось! Я не переживу, если потеряю его! — повторяла она, надрывая сердце Ананду и свекру.

Еще несколько минут она вскрикивала от болей, вновь и вновь произнося одни и те же слова.

— Госпожа, все будет хорошо, вот увидите, — успокаивал ее доктор.

Появились двое санитаров с каталкой и уложили на нее Ешоду.

— Быстро! — негромко сказал доктор. — Везите ее в третью операционную.

Санитары, не мешкая ни секунды, быстро повезли каталку со стонущей пациенткой.

— Не волнуйтесь! — приговаривал доктор, идя рядом с каталкой.

Прошло сорок томительных минут, прежде чем доктор снова появился в коридоре. Он движением руки подозвал Ананда.

Ананд смотрел на него, не смея произнести ни слова.

Наконец, Ананд подошел к доктору и спросил:

— Доктор, ну как там дела?

Увидев, что доктор отвел глаза, он опустил голову, посмотрел на свекра Ешоды и вновь тихо спросил:

— Что произошло? Почему вы молчите, доктор?

Врач, прервав молчание, ответил негромко:

— Ребенка… спасти не удалось… и добавил: — А она жива.

— Бедная Ешода! — с горечью промолвил Ананд.

Отец Викаса сидел на диване неподвижно, как изваяние.

В голове Ананда закружился вихрь мыслей.

Через несколько минут отец Викаса, очнувшись от оцепенения, предложил Ананду зайти к Ешоде.

Спросив разрешения у доктора, мужчины вошли в палату, где в горячке бредила Ешода.

— Мой ребенок! Где мой ребенок?! — металась она в постели.

У ее кровати сидела медсестра. Рядом с изголовьем стояла небольшая передвижная колыбель на роликах. Минут через пятнадцать Ешода пришла в себя. Она сразу же посмотрела на колыбель, которая, увы, была пуста.

— Где мой ребенок, сестра?! — прошептала она. — Что с ним произошло?

— Лежите спокойно, вам нельзя волноваться и вставать, — ответила ей та.

— Нет, ну прошу вас! Скажите, где мой ребенок?! — и бедная женщина, потерявшая мужа и ребенка, попыталась встать.

— Я сейчас позову доктора, и он вам поможет, — спокойно ответила ей сестра и направилась к двери.

Мужчины расступились.

Медсестра подошла к доктору и сообщила, что больная возбуждена и отказывается принимать лекарства.

— Я не знаю, что с ней делать, — заключила она.

— Я иду. Приготовьте шприц! — отрывисто произнес врач.

— Хорошо.

Ананд, чье потрясенное сердце и ум полностью отключились из-за свалившегося на него горя, смотрел на Ешоду, на пустую колыбель и в его разгоряченном мозгу родилась совершенно бредовая мысль:

«Отдать своего ребенка Ешоде! Пусть она думает, что это ее сын!»

От этой мысли, заряженной энергией необычайной силы, Ананд слегка покачнулся. Его больной ум не мог мыслить реально. Только чистое спокойное озеро может отражать небеса. Только спокойная, уравновешенная душа человека может видеть вещи в их истинной сущности. Ананд уже не мог выкинуть эту идею из своей головы. Она, словно вековой дуб, упав, придавила его сознание и отключила здравомыслие.

Ананд быстро вошел в палату, где спал его сын, его радость, его надежда, сын, мать которого умерла.

«У него будет мать», — сказал сам себе Ананд, как сумасшедший, а может быть, действительно, потеряв ясность ума в эту минуту, схватил младенца и, дико вращая глазами, подошел к палате, где лежала Ешода.

— Доктор, можно вас? — спросил он, открыв дверь.

Доктор вышел к нему в коридор, и они прошли в кабинет.

— Доктор, прошу вас, отдайте моего ребенка ей! — и он протянул доктору своего сына, завернутого в пеленку.

— То есть как? — опешил доктор и поправил очки.

— Да, доктор! — Ананд опустил голову.

Доктор стоял в нерешительности, держа на руках младенца.

— Хватит уже смертей! Его мать умерла… А Ешода… — он вытер рукой слезы, — она потеряла и мужа, и ребенка… Пусть он спасет ей жизнь. Нельзя медлить, доктор! — Ананд откашлялся, повел глазами и, ссутулившись, направился было к двери, но остановился и с горечью в голосе добавил:

— Я смогу перенести эту потерю… Думаю, что смогу… Главное, Ешода не умрет! У нее появился сын! Сын! И пусть это будет тайной! — сверкнув глазами, твердо сказал Ананд. — Впрочем, вам понятно.

Доктор еще немного помедлил и решительным шагом с ребенком на руках вышел из кабинета.

Ананд на мгновение застыл, затем, встрепенувшись, быстро побежал вслед за доктором, но тот уже прикрыл за собой дверь в палату Ешоды. Ананд заглянул туда и увидел, что Ешода нежно гладит «своего» сына.

— Все! — безнадежным тоном произнес он и выбежал из узкого и тесного коридора больницы.

Он брел по кривым и пыльным улицам Агры, и в его голове звучали слова старой песни:

Смотрите, безумец бредет! Но кто пожалеет его? Он сам свой дом разорил, И отдал он счастье свое…

Ананд шел и шел, не разбирая дороги. Потная рубашка прилипла к спине. Солнце жгло беспощадно. Пыльный ветер забивал его легкие. Время от времени он вытирал пот, а потемневшее лицо вновь и вновь покрывалось ручьями пота и слез.

Он отдал счастье другим, А что получил взамен: Отчаянье без надежды, Холод пустующих стен! Нет отдыха на пути, И цели нет впереди.

Прохожие оборачивались на странного авару, мальчишки испуганно смотрели ему вслед.

Несколько дней Ананд бродил по окрестностям Агры, ночуя под деревьями на траве, питаясь, чем Бог пошлет. В кармане брюк он отыскал несколько засохших бумажек, посмотрел на них и вздрогнул:

«Двадцать пять рупий — это мой заработок за день!» — послышался ему голос Деваки.

Тихие, беззвучные слезы потекли по небритым щекам Ананда. Он побрел по пыльной улице. У играющих мальчишек он узнал, где находится телеграф. Это было небольшое здание. Войдя внутрь, он сел за низкий столик и заполнил бланк телеграммы с адресом офиса: «Раджа, дорогой, срочно вышли тысячу рупий „до востребования“. Ананд». Расплатившись за телеграмму, он пошел дальше и решил зайти в харчевню. Там он выпил две чашки чаю и съел два пирожка. Когда закатилось солнце, он вновь вернулся под развесистое манговое дерево, где провел предыдущую ночь. Сев под ним, он скрестил ноги, словно Гаутама Будда, вспоминая свою жизнь. Перед ним сияло лицо Деваки, словно неугасимая свеча. «Не желай смерти, не желай жизни. Жди своего срока, как слуга ждет приказания» — возникли в его памяти слова из «Махабхараты». Эти слова он повторял, твердил словно молитву. «Всякое страдание коренится в сознании. Уничтожь сознание, и ты уничтожишь источник страдания». «Око, ученики, — это море. И кто переплывет море видимых вещей, тот воистину станет Брахманом, достигнув берега», — много веков назад говорил Будда. Все эти изречения держали разум Ананда на плаву. Его исковерканная психика крепла день ото дня и мало-помалу он обретал здравый ум, несмотря на то, что прошел круги ада.

Через два дня он зашел на телеграф узнать, не пришли ли деньги. Связываться с местными властями ему не хотелось. Он открыл дверь, подошел к окошечку и спросил, есть ли на его имя денежный перевод.

— Да, есть! — ответил служащий.

Ананд показал ему справку пострадавшего в катастрофе.

— Распишитесь!

Ананд расписался в получении тысячи рупий. Взял деньги, положил их в карман и направился было к выходу, но его догнал молодой человек в темных очках, сидевший в кресле, который окликнул его по имени. Ананд, услышав очень знакомый голос, резко оглянулся. Молодой человек снял очки.

— Раджа! Бог мой! Это ты?!

— Да, я! — тихо сказал Раджа, с трудом узнавая Ананда. Перед ним стоял его друг, постаревший лет на десять, заросший, оборванный и грязный. Но это было полбеды. На Раджу был устремлен тяжелый взгляд глаз, видевших смерть, пугающий своей пустотой и странным блеском.

— Ананд! — хрипло произнес Раджа и упал перед ним на колени. — Я уже слышал о твоем горе! Читал в газетах. Деваки и твоего сына нет… Я искал тебя, оборвал все телефоны. Дядя Джавахарлал прилетел, привез подарки внуку…

— Что ты! Что ты, Раджа! Не говори так! — в смятении запротестовал Ананд и закашлялся.

— Дружище! Как я рад, что нашел тебя! — обрадованно приговаривал Раджа.

Они вышли на улицу. На тротуаре сидел цирюльник. По просьбе и настоянию Раджи, он побрил и постриг Ананда.

— Ананд, давай зайдем куда-нибудь, поедим и выпьем по старой дружбе! — сказал Раджа как можно веселее, что давалось ему нелегко, хотя он, безусловно, был рад, найдя друга живым.

Ананд беспрекословно согласился с Раджой, и они зашли в небольшой кабачок.

Раджа заказал бренди, два мясных блюда и два кофе. Друзья выпили и закусили. Ананд совершенно не пьянел, но несколько пришел в себя. Они провели за столом почти два часа, обмениваясь фразами, не касающимися катастрофы и личной жизни друг друга. Расплатившись, друзья вышли из кабачка. Раджа остановил такси. Они сели в машину, которая обогнув мавзолей Тадж-Махал, вырулила на шоссе, ведущее в аэропорт…

Самолет приземлился в бомбейском аэропорту перед восходом солнца. Такси, повизгивая на виражах, мчалось по еще не загруженному транспортом шоссе Марин-драйв.

Ананд испытывал страх и непонятное ощущение стыда, когда входил в свой дом. Ему не хотелось переступать его порог. Знакомый запах ударил ему в ноздри. Его обостренное обоняние ловило малейшие нюансы запахов: запах роз, грудного молока, легкого и сладкого пота младенца. Ему стало страшно, и он, опустив глаза, сел, уставившись в одну точку.

Раджа с беспокойством смотрел на своего друга и однокашника и готов был заплакать. Он так понимал Ананда! Раджа подсел к нему.

Подошел Раму и, не сказав ни слова, красноречиво посмотрел на Раджу.

— Чаю, пожалуйста, Раму, и… выпить.

Слуга поклонился и тут же исчез.

Над головой Ананда, глядя в пространство стеклянными глазами, висело чучело винторогой антилопы — подарок дяди.

Через несколько минут Раму подкатил к ним столик с чаем, легкой закуской, бутылкой бренди и минеральной водой.

— Ананд, надо бы выпить с дороги, — осторожно сказал Раджа.

— Пожалуй.

Друзья молча пили чай.

Ананд обвел глазами холл, и в поле его зрения попала застывшая фигура старого Раму.

— Рам, Рам, Раму! — тихо сказал Ананд.

Слуга подошел к Ананду и совершил глубокий пронам.

— Рад видеть вас, господин, живым и здоровым! — с почтением сказал слуга.

— Ананд! — раздался густой баритон. — Ты приехал, дорогой мой племянник!

Джавар торопливо спустился с лестницы. Ананд рухнул перед ним на колени и уткнулся лицом в его живот. Плечи Ананда содрогались.

— Ананд, поднимись. Я все знаю. Не будем пока об этом.

Убитый горем племянник поднялся.

Джавар готовил себя к встрече с Анандом с вечера.

Раджа дал ему телеграмму из аэропорта Агры, сообщив, что Ананд нашелся и что они вылетают ночным рейсом.

Раму принес третью рюмку.

— Принеси и четвертую, — сказал ему Джавар.

Тот повиновался.

— Садись, выпей с нами, Раму, — сказал дядя.

— За встречу. Какая бы они ни была, но встреча есть встреча. Что может быть лучше встречи между людьми! — И Джавар, тряхнув головой, залпом выпил обжигающий напиток. — Хороша огненная водичка! — сказал он и взял кусочек сыру, сбрызнув его лимонным соком.

— Итак, о делах, — взял на себя инициативу Джавар. — Раджа, Ананд поедет со мной в Найроби. Я так решил. И никаких возражений быть не должно, — сказал он строго.

Слуга поднялся, поблагодарив кивком головы, и отошел к столу, на котором стояло приготовленное для них горячее блюдо.

— А ты, Раджа, пока будешь возглавлять фирму. Помощника найди себе сам. Или, может быть, тебе подобрать?

— У меня есть прекрасный человек и специалист. Он хоть завтра готов работать со мной.

— Вот и отлично! — отметил Джавар. — Ананд поработает со мной. Связь будем держать регулярно. Это все. Мне нечего добавить. Сейчас, после завтрака, немного отдохнем, а потом съездим в офис. Оттуда и закажем два билета в Кению на завтрашнее утро. Итак, еще по одной. Раму, подавай, пожалуйста, горячее!

«Да, хорошие, прекрасные были кюфты», — с грустью вспомнилось ему. Джавар быстро поднялся, но молодые люди успели уловить глухое рыдание, вырвавшееся из глубины души Джавара, которого очень любила и ценила Деваки, его незабвенная невестка.

Дядя подошел к столу.

— Раму, сигару, пожалуйста!

Он закурил и выпустил струю дыма в потолок.

До горячего никто не дотронулся.

— Через сорок минут встречаемся в холле, — сказал дядя и медленно поднялся наверх.

Ананд задремал, не вставая с кресла, он боялся подниматься в спальню, а тем более заходить в детскую.

Раджа дремал рядом с ним.

Большие часы в футляре из красного дерева стучали, отмеряя ход времени. В саду сухо трещали цикады. Ущербная луна тихо освещала спящий город.

Уверенно ступая по лестнице, Джавар спустился в холл в легком синем костюме и белой рубашке без галстука. Его седые волосы были гладко причесаны. Борода, отливая серебром, обрамляла широкий подбородок. Он кашлянул. Молодые люди при виде старшего, поспешно встали.

— Раджа, будь любезен, закажи такси, — сказал дядя спокойным деловым тоном.

— Хорошо, — ответил тот.

— «Премьер» пусть отдохнет, — добавил Джавар.

Пока Раджа набирал номер телефона, он подошел к Ананду и положил ему на плечо руку.

— Дорогой мой племянник! Я вижу тебя живым и здоровым. Судьба есть судьба. Ты почитал счастье, выпавшее на твою долю. Вращение колеса подобно смене радостей и горестей, — дядя закурил сигару и сел в кресло напротив Ананда. — Мне нужен заместитель, и, я думаю, ты смог бы взвалить на себя часть моей ноши. Дел невпроворот. Ты согласен?

— Да, дядя, — глухо ответил Ананд.

Через полчаса подъехало такси, и все трое отправились в офис.

Джавар внимательно рассматривал помещение.

— О, Ананд! Какие прекрасные фотообои! Деодары! Озеро Дал! Когда же я там побываю?! Вот жизнь, ничего не успеваю, — он сел в кресло. — Ну, рассказывай, Раджа, о своих прогнозах. Да, и на какой же стадии строительство цеха?

— Уже монтируется технологическое оборудование. Помощник, которого я хочу взять, сейчас подъедет, и я вас познакомлю.

После ознакомления с делами и финансами фирмы, Джавар остался доволен валютными накоплениями.

— Да, хорош процент! Раджа, ты молодец! — сказал он, впервые улыбнувшись за последнее время, и погладил свою бороду.

«Доволен», — отметил про себя Ананд.

Раджа торжествовал.

Спустя полчаса появился молодой человек невысокого роста крепкого телосложения. Сквозь редкие черные прядки на его голове просвечивала лысина.

Раджа представил его Джавахарлалу и Ананду.

— С сегодняшнего дня, молодой человек, вы впрягаетесь в одну упряжку с Раджой и тянете наш общий воз, только в одном направлении с нами, я имею в виду себя и Ананда. С оплатой решит Раджа. Он ваш начальник. Это все, — он оглядел молодых людей спокойными серыми глазами, в которых притаилась безмерная печаль, и с неохотой поднялся с кресла.

— Да! Я совсем забыл! Надо заказать билеты на самолет.

— Одну минуту! — отозвался новый служащий и подошел к телефону. — Господин Джавар, куда, сколько и на какой день и час?

— Завтра утром, два, в Найроби, в Кению.

— Хорошо.

«Крепыш» мгновенно дозвонился и сделал заказ.

— Завтра в десять утра.

— О, это мой любимый рейс! — обрадовался Джавар. — Благодарю за службу, молодой человек.

— Не за что! — ответил тот и поклонился Джавару, сложив руки у подбородка.

Тот подавил улыбку.

— Итак, проводите меня до такси.

— Дядя! — обратился к нему Ананд глухим голосом. — Позволь мне не ехать сейчас домой.

— В чем дело, Ананд? Ты хочешь поработать?

— Нет, я хочу попрощаться с Бомбеем. Может быть, я никогда уже не вернусь сюда.

— Хорошо! — согласился дядя.

Все спустились вниз.

В холле Джавар, поравнявшись с Раджой, тихо сказал ему:

— Вероятно, Ананд возьмет такси. Сядь ему на хвост. Ты меня понял? — сверкнул глазами дядя.

— Еще бы, мало ли чего! — так же тихо ответил Раджа.

— То-то и оно! — многозначительно согласился Джавар.

Через несколько минут дядя сел в такси и уехал домой.

Ананд пошел пешком. Зашел в храм Вишну. Он постоял у изваяния богини Ситы и положил на жертвенник ассигнацию. Через несколько минут он покинул храм и медленно пошел по той улице, где жила Деваки. Он приблизился к ее дому. Сосед-старик в дхоти поклонился ему. Ананд ответил на его приветствие:

— Рам, рам!

Он дошел до перекрестка и остановил такси. Когда машина тронулась, ему показалось, что она не едет, а плывет, как и его сознание, плывшее в каком-то одном туманном русле, зажатом стенами молчаливых беспросветных берегов.

Таксист, живой парень с отличной реакцией, легко вел машину. Его смуглые руки с белеющими костяшками пальцев крепко сжимали баранку.

— Куда прикажете, господин? — спросил он, обернувшись к пассажиру.

— Куда-нибудь, пока… — безразлично ответил Ананд.

Он тупо смотрел на мохнатые блестящие хвостики бурундучков, подвешенные наподобие редкой бахромы у верхней линии ветрового стекла, которые медленно покачивались у него перед глазами.

«Ветровое стекло!» — при этой предметной мысли сердце Ананда так застучало, что ему стало страшно. Боль, возникшая между ребер, затрудняла дыхание.

«Если что случится со мной, не так страшно, я в машине. Этот веселый парень сообразит отвезти меня в больницу. И если я умру, то хотя бы не на улице. Но ведь и великие иногда умирают на улице. Вот, например, Анри Бейль (Стендаль) упал на тротуар и умер… умер на улице. Все люди умирают. И какая разница, в каком месте? — думал он. — Лучше, конечно, умереть в своей собственной постели, в окружении детей, жены и родственников. Это классическая смерть». Он хотел выйти из машины, но не знал, где и зачем. И вдруг ему захотелось к морю. Он попросил водителя отвезти его к набережной.

— А куда конкретно желает господин? — оживленно и с улыбкой попытался уточнить парень.

— Лучше, наверное, к острову Солсетт, — глупо проговорил Ананд.

— Хорошо! — и водитель сразу же под зеленую стрелку повернул вправо и, дав газу, помчался на юго-запад. Таксист заметил, что голубой «фиат» почему-то постоянно следует за ними.

Машина подъехала к набережной, где не было плотной застройки. Метрах в двухстах от шоссе шла, изгибаясь на юг, песчаная коса с бурыми валунами у самой кромки воды.

— Я выйду здесь. Спасибо, — и Ананд щедро расплатился с водителем.

Тот, поглядев на купюру, отсчитал сдачу, но пассажир уже вышел. Водитель крикнул ему, но Ананд отрицательно махнул рукой. Тогда водитель вышел из машины и поклонился вслед своему теперь уже бывшему клиенту. Он поцеловал купюру и приложил ее ко лбу. Затем сел в машину и уехал…

Сняв сандалии, Ананд бродил по берегу… Легкий бриз обдувал его лицо. Он присел на камень и погрузился в раздумья. Легкая волна омывала его ноги. Со стороны порта были слышны гудки теплоходов. Вдали, в голубоватой дымке, таял белый теплоход. Йодистый запах водорослей успокаивал дыхание.

«Прощай, свободная стихия! В последний раз передо мной Ты катишь волны голубые И блещешь гордою красой», —

вспомнились ему стихи, знакомые со студенческих лет по спецкурсу русского языка.

Но хлынет дождь, как громкий шепот мантр, Что оросит тебя, как дерево, как стену. И ты вернешься медленно домой в уставший и промокший тихий вечер. … и слез букварь смиренно постигать, пока мерцают масляные лампы,—

вслух продекламировал он Ситаканте — бенгальского поэта.

Щека его сильно нагрелась от закатного солнца, и он повернулся лицом к востоку. Вдали гудело шоссе. Автомобили неслись нескончаемым потоком.

«Обречены все, как и эти, в визжащих машинах…» — подумал он.

Ананд встал с камня и побрел кромкой моря вслед заходящему солнцу. Вся его прежняя жизнь казалась ему прекрасным сном.

«Сын мой жив; я отдал его чужой женщине. Зачем? Спасти ее? Не слишком ли велика жертва?» — мысленно спрашивал он себя и, не останавливаясь, долго брел вдоль берега. Потом наступил момент, когда его мозг отказался мыслить. Он надел сандалии и быстро направился в сторону шоссе.

У бордюра стоял «фиат» — такси. Он подошел к машине и увидел на заднем сидении Раджу.

— Раджа, ты? Почему ты здесь? — спросил Ананд, словно проснувшись.

— Я ехал от Бирлы, смотрю ты идешь сюда, к шоссе. Я решил тебя подождать, — невинным голосом ответил Раджа.

— У тебя зрение, как у орла. Мне надо бы домой. Дядя, наверное, волнуется.

— Поехали, — сказал Раджа.

Ананд сел рядом с ним.

Спустя десять минут Ананд уже сидел в гостиной и пил кофе вместе с дядей.

— Итак, завтра — в дорогу, мой любимый племянник. Так что ты соберись. Возьми все необходимое и дорогое для тебя, — Джавар загасил сигару и посмотрел на Ананда. — Дорогой! Возьми себя в руки! Ты молод. У тебя все еще впереди. Деваки в своем следующем воплощении будет иметь еще более счастливую судьбу, ибо она была добра, чиста и полна любви к миру и к людям…

Дядя встал.

— Пойдем, посмотрим детскую, — сказал он.

Ананд повиновался.

— Да… — протяжно произнес дядя, глядя на великолепную мебель и игрушки. — Здесь воистину детский рай и мир…

На столике стояли подарки внуку от деда. Слезы выступили на глазах Джавара.

Затем они поднялись в спальню Ананда и Деваки и несколько минут посидели там и поговорили по душам. Джавар умышленно привел сюда племянника, ибо знал по себе, как в таком положении трудно и страшно заходить в святая святых, где нет того, кто был твоей судьбой, жизнью, любовью…

— Ананд, повторяй про себя всю жизнь, что бы ни случилось, и это не эгоизм, а щедрость природы: «На черный день береги деньги, пуще денег береги жену, пуще жены и пуще денег береги самого себя».

— А вот я не сберег жену, — сказал Ананд и отвел глаза.

— Это не твоя вина. Погибли сотни людей в этой катастрофе. А сколько мрут от болезней и голода?! Ты знаешь?! — перешел Джавар на крик.

Ананд встрепенулся.

— Да, да, конечно, дядя. Я веду себя не совсем нормально. Но это, я надеюсь, пройдет.

— Пройдет, конечно, пройдет! Нужно время. И первое лекарство от несчастья — это не думать о нем. Ясно? Все! Я пошел к себе в комнату. Как все упакуешь, выходи в сад — погуляем, хорошо?

— Да, дядя, — ответил Ананд.

Джавар вышел. Ананд остался один. Посидев минут пять на постели, вдыхая ароматный запах подушки Деваки, он заплакал, как ребенок, слезы просто душили его. Через полчаса, немного успокоившись, он позвал слугу, чтобы тот помог ему начать сборы в дорогу.

«Самое трудное и важное — это начать, взять чемодан и открыть его», — сказал он себе и принялся искать чемодан. Наконец обнаружив и раскрыв, он бросил его на пол. Вошел слуга, и они неспеша стали укладывать вещи. Ананд взял два костюма, несколько хлопчатобумажных и трикотажных рубашек, свитер и обувь, несессер и всевозможные принадлежности туалета и, конечно же, фотографию Деваки и ее серебряный браслет, тот, который она уронила, когда в первый раз «упала» на его машину.

Вошел Джавар.

— Ты готов, Ананд?

— Почти что, дядя!

— Возьми шкуру антилопы, — напомнил тот, — хотя не надо! Лишний груз. Ты же будешь приезжать в отпуск. Там мы добудем еще одну.

— В Агре стоит прекрасный мавзолей Тадж-Махал. Какие памятники строили императоры, Великие Моголы, и их навабы своим женам! — сказал Ананд.

— Да, они строили памятники женам, а на поверку выходит, что это памятники искусства нашего народа, памятники нашим предкам. Ты и твоя душа — лучший памятник твоей жене, дорогой Ананд, — со вздохом закончил Джавар.

Когда вещи были собраны и уложены, Джавар с племянником долго гуляли по саду. Гудели пчелы и всевозможные насекомые. Джавар бросал зерна павлинам — птицам бога Кришны.

— Попьем чаю, Ананд, — и спать. Завтра рано утром за нами заедет Раджа, чтобы отвезти в аэропорт.

После чая они отправились спать. Впервые после жуткой трагедии Ананд уснул в своей постели, вторая половина которой была пуста…

Вещи быстро погрузили в машину. Ананд обнял слугу. Старик прослезился.

— Я буду звонить, Раму. Следи за домом. Пригласи автомеханика, пусть смажет автомобиль и поставит на колодки.

— А почему ты ее не продашь? — спросил дядя.

— Нет, нет, я мог бы подарить ее Радже, но с этой машиной у меня связано слишком много воспоминаний.

— Все понятно! — воскликнул Джавар.

— Раджа, купи себе новую машину, — обратился к другу Ананд. — «Премьер» пусть ждет хозяина, а не дождется…

— Некогда разговоры разговаривать! — прервал дядя племянника. — Садимся и едем!

Джавар тоже попрощался со слугой. Раджа сел за руль нового «джипа», взятого им напрокат, разумеется, за счет фирмы. Мотор заработал, и машина быстро скрылась за поворотом.

Добрый Раму еще долго стоял один у раскрытых ворот и смотрел перед собой невидящими от слез глазами…

Зарегистрировав билеты и сдав багаж, Ананд с дядей оставили при себе лишь ручную кладь. До отлета оставалось всего несколько минут, и они стали прощаться с Раджой.

— Я надеюсь на тебя, молодой человек! — серьезно сказал Джавар.

— Раджа! Можно тебя на одну минуточку? — спросил Ананд. — Извини, дядя.

Молодые люди отошли в сторону.

— Раджа!.. — начал Ананд и помолчал.

— Да, Ананд, я тебя слушаю!

— Ты мне друг?!

— О чем ты, Ананд?! Ты просто обижаешь меня.

— Так вот, друг мой Раджа, я открою тебе одну тайну. Но ты, надеюсь, понимаешь, что не должен говорить об этом никому ни слова.

— Клянусь!

— Мой сын жив! — резко сказал Ананд, оглянувшись. — Я не буду сейчас рассказывать все подробности, на это у меня не хватит душевных сил и времени.

— Как жив!? — явно оторопев, воскликнул Раджа.

— Да тихо, ты! — прикрикнул на него Ананд. — Я отдал его женщине, у которой ребенок умер от этой же катастрофы. Она родила мертвого ребенка преждевременно. Мужа она потеряла, как и я Деваки. Для нее ребенок был последним шансом, чтобы выжить. И я отдал ей своего. Она ничего не заподозрила. Из газет ты знаешь, что это случилось под Агрой, в большом поселке строителей. — Ананд перевел дыхание. — Это все, что я могу тебе сказать. Ты меня не осуждай, все это очень сложно. Пройдет время, и мы с тобой поговорим обо всем. Но у меня к тебе просьба. Родители погибшего мужа Ешоды живут здесь, в Бомбее. Я не знаю, где именно. Ее мужа звали Викас, он был пилотом вертолета, служил в аэропорту в Сринагаре, что в восьми милях от города. Ты, пожалуйста, позвони Али Шаху. Пусть он найдет адрес родителей погибшего летчика Викаса. Запомнил?

— Да, Ананд!

— Когда ты узнаешь адрес, выбери время и понаблюдай. Это, я думаю, несложно. Ее родители имеют собственный дом, значит, есть и сад, веранды, террасы… Посмотри, как воспитывается мой сын. Короче говоря, мне нужно будет знать все обстоятельства, связанные с ним. Мало ли что может случиться!

— Мне более, чем понятно, Ананд. Я сделаю все, о чем ты просишь и даже больше.

— Спасибо, дружище. Только — никому! Ясно?

— Могила.

На лице Ананда появилась гримаса, напоминающая улыбку.

Подошел дядя.

— Ананд, нам уже пора. Объявили Посадку.

— Ананд! — воскликнул Раджа. — А ты вернешься?

— Не знаю, друг, — сухо ответил Ананд.

Раджа бросился ему на шею.

— Прощай, Ананд. Пиши, звони. Мне будет очень плохо без тебя. Я… я… я люблю тебя, Ананд. Крепись и будь здоров! Все еще образуется! Ты не переживай! — отрывисто говорил Раджа, его руки дрожали от волнения. Затем он попрощался с Джаваром.

Миновав таможню, Ананд и его дядя прошли на посадку.

Раджа впервые на собственном опыте ощутил, что означает фраза, так часто встречающаяся в художественной литературе: «он ощутил слабость в коленях».

«Тоже мне, писатели! Слишком мягко сказано!» — подумал Раджа, так как ему показалось, что он вообще без ног, что он отделился от тела и что душа его, как невинное облако, стоит посреди огромного зала аэропорта.

Прошло несколько минут, прежде чем душа Раджа вернулась в свое временное, бренное тело. Он оглянулся вокруг себя и увидел пеструю, шумящую, движущуюся толпу людей, услышал крики носильщиков, продавцов прохладительных напитков и фруктов, словно кто-то внезапно включил телевизор и на полную мощность врубил звук. Вдруг он ощутил себя совершенно одиноким в этом мире, где жил уже тридцать три года, и медленно побрел к стоянке автомашин, где припарковал «джип-лендровер». Включив зажигание, он увидел, как в небо взмывает белый реактивный лайнер. Из его черных, продолговатых, как ракеты, сопел винтообразно вырывались дорожки дыма. Рев турбин со свистом наконец медленно угас, и небо за аэропортом «облегченно вздохнуло».

Раджа тоже вздохнул и осмотрелся. Затем отпустил сцепление и нажал на газ.

Через сорок минут он был уже в офисе. Его помощник — «крепыш» сидел за рабочим столом.

Глава третья

Как только наступает новолуние, слоны идут к реке, чистятся там и торжественно купаются.

Плиний

Самолет из Бомбея мягко приземлился в аэропорту Эмбакаси.

Туристы шумно направились к выходу. Было утро, а для туристов это время «сафари» — этим суахилийским словом в Восточной Африке называют любую поездку. Если турист поедет на запад, в глубь горной Кении, он увидит наиболее экономически развитые районы. Изумрудные чайные плантации чередуются здесь с бархатистой зеленью кофейных ферм, огромные животноводческие ранчо — с пестрыми коврами огородов. Мимо них тянутся прекрасные дороги, вдоль которых расположены уютные чистые городки, где африканцы к воскресной заутрене надевают галстук и шляпу.

Джавар и Ананд взяли свои чемоданы и вышли из здания аэропорта, миновав таможенный досмотр. Воздух был прозрачным и синим. Видно было далеко вокруг. Перед зданием аэропорта под огромнейшим баобабом пестрели шумные закусочные.

Дядя и племянник сели в такси, и через полчаса их уже встречал Дараян. За его спиной возвышался с неизменным острым копьем в руке сын Африки — Мумба.

Встреча была шумной. Мумба был чрезвычайно обрадован тем обстоятельством, что сюда, в Найроби, приехал племянник его хозяина.

— Он будет моим заместителем, — громко сообщил Джавар, представляя слугам племянника, — по всем вопросам. Вам ясно?

— Как этот день, господин, — ответил Дараян на пенджаби и, погладив бороду, поклонился Ананду.

— Добрый день! Здравствуйте! — сказал Ананд, сразу определив, что Дараян — сикх.

Мумба, восторженно сверкая глазами, пожал руку, протянутую ему племянником Джавара.

— Будем ходить на охоту, сафари, — сказал он, блеснув белозубой улыбкой и ударяя копьем по щиту.

Потом племянник и дядя поплавали в бассейне, отдохнули немного и расположились на террасе пить кофе.

— Завтра, я думаю, съездим в контору, и я познакомлю тебя со служащими, а потом покажу Найроби, заедем в несколько знаменитых клубов и так далее, — отпивая кофе, сказал Джавар.

— От тебя, дядя, я давно уже слышал о клубе «Маунт-Кения сафари клаб» — клубе для богатых туристов и местных бизнесменов.

— Посетим и это заведение! А потом мы с тобой будем охотиться. Это главное. Через охоту ты мгновенно постигнешь африканскую природу, — вдохновенно заговорил дядя, зажигая сигару. — Это постижение почему-то происходит в состоянии полной мобилизации нервов, психики, душевных и физических сил. — Он выпустил дым в потолок и закончил, подчеркнув свои слова жестом левой руки: А это бывает только на охоте.

Когда, гуляя по саду, они остались вдвоем, Ананд спросил:

— Дядя, откуда у тебя великан Мумба? Кто он?

— Это масай! Нилоты и масаи — самые свободолюбивые племена. Они скотоводы. А при наличии такого животного мира поневоле станешь охотником и воином. Защищаться от хищного зверя всегда было необходимостью и обязанностью мужчин масаев. — Джавар взглянул на притихшего и внимательно слушающего племянника и продолжал: — Их основная пища — молоко, смешанное с кровью. Натренированной рукой они вонзают в вену коровы или быка стрелу или нож и нацеживают в сосуд из тыквы строго определенное, как у донора, количество крови, чтобы животное не ослабло. Ранку замазывают глиной. Масаи подолгу кочуют в безводных районах, и такая своеобразная смесь служит им напитком, утоляющим жажду и восстанавливающим физические силы.

— А откуда они? — с интересом спросил Ананд.

— Этнографы говорят, что их предки пришли то ли из Саудовской Аравии, то ли из Египта. Это самые высокие люди на Земле. Постепенно, дорогой Ананд, ты все узнаешь и увидишь сам.

Джавар выделил для племянника самую большую комнату на втором этаже с видом на город и саванну с белеющей вдали горой Найроби.

И Ананд удобно расположился в ней. Портрет Деваки он повесил у изголовья своей кровати, на стене.

Красный луч солнца упал на портрет, задрожав на красивом лице Деваки.

«В нашем сыне ее красота, натура, характер и моя память», — подумалось ему, и он снова ощутил тяжесть на душе. О жене у него остались только светлые мысли и воспоминания. И как только хотя бы на мгновение его мятущееся сознание представляло, что ее нет и никогда не будет рядом с ним, что ее нет на Земле, в этом мире, Ананд вновь погружался в ту же самую «реку» — поток, обреченный на движение в одном направлении, в направлении отрешения от жизни, ухода от нее, отказа от сознания, ибо в нем — вся беда. Да и если бы только в нем, сознании. Беда в создании человеческом, в его развитии, как особи, в его общении с окружающим миром и себе подобными.

Ананду пришли на ум строки поэта, имя которого он не запомнил. Когда-то давно он читал его в переводе на хинди:

Нет ничего во мне светлее, чем мысли, И ничего страшнее, чем они…

Отказаться от сознания — обычного, такого, какое вложили в него мать, дядя, люди, книги… Это трудно. Это подобно полному отказу от себя нынешнего во имя другого человека.

Стукнули в дверь. Ананд вздрогнул и резко обернулся. Никого не было. Он вышел из комнаты. Никого. Спустился вниз, вышел в сад. Джавар, смеясь, играл с Мумбой в гольф.

— Ну и ловок же ты, сукин сын! Но я тебе сейчас задам! — приговаривал вспотевший Джавар.

Мумба, слегка ссутулившись, ухмыльнулся.

— Дядя! — позвал Ананд.

— А! Племянник! Дорогой, иди к нам!

— Дядя, в мою дверь кто-то постучал, — сообщил бледный Ананд, — а когда я вышел посмотреть, никого не было.

— Значит, скоро кто-то к тебе придет! — весело отозвался дядя. — Ладно, Мумба, сегодня победа твоя! Пойдем, получишь деньги. А пока я схожу за ними, скажи Дараяну — пусть накрывает на стол.

— Сегодня прекрасная дичь, бвана, то есть господин, — вкрадчиво сообщил Мумба.

— Это прекрасно! Я хочу, чтобы так было всегда! Мой племянник любит все свежее, и с кровью, — смеясь сказал Джавар. — Дараян! Слушай, дорогой друг, мой племянник любит все свежее. Когда мы не ходим на охоту, покупай у охотников свежее мясо птицы и животных, кроме слонов и буйволов. Верно, Ананд? — обратился он к племяннику и похлопал его по плечу. — Не откажется он и от яиц фламинго, черепах и страусов! — добавил он, улыбаясь и поглаживая бороду.

Ананд попробовал улыбнуться.

Время, остававшееся до обеда, Ананд провел среди этих смелых, простодушных в обращении, живых и оптимистичных мужчин. Это отвлекло его от горестных размышлений. Его душа понемногу начинала находить потерянную опору.

После очень необычного для Ананда обеда, который состоял из просто приготовленного мяса на вертеле, печеной рыбы, фруктов и зелени, прекрасного белого вина, кислого молока буйволиц, которым особенно любил запивать мясо Джавар, он поднялся к себе и впервые после жуткой трагедии, которая произошла с ним, крепко уснул, свалившись на постель, как подкошенный.

Проснулся он от стука в дверь. Ананд поспешно встал и вышел из комнаты. Никого не было.

«Значит, кто-то придет», — повторил он про себя слова дяди и вернулся в комнату. Вершина горы Найроби прекрасно фокусировала дальнее зрение, позволяя мыслям таять и парить безмятежно у самой ее вершины. Ананду захотелось поехать к этой горе, захотелось посмотреть город, поближе познакомиться с этой замечательной страной, о которой он много читал и слышал. Ведь когда-то он завидовал тому, что дядя живет здесь.

Он спустился вниз. В холле, на аджине сидел Джавар и пробовал курить хукку.

— Добрый вечер, Ананд! — воскликнул он, завидев племянника.

— Добрый вечер, дядя! Вы, как истый наваб! А где же ваш человек, отвечающий за хукку? — несколько оживившись, спросил Ананд.

Джавар заметил это и ласково посмотрел на племянника.

— Дядя, — сказал Ананд, не дождавшись ответа на свой вопрос, — я хочу познакомиться с городом и хочу посмотреть Кению.

— О, это прекрасно, Ананд! Тебе хочется! У тебя появились желания! Значит, ты хочешь жить! — обрадовался он, вскочил и, схватив Ананда за плечи, почти закричал:

— Завтра же, мой друг, завтра же! — Он легкими шагами пересек холл и крикнул: — Дараян! Мумба!

Тотчас же две фигуры: одна с бородой, а другая — с копьем выросли в дверях.

— Черный Аполлон! — обратился он к Мумбе. — Послезавтра едем на охоту!

От радости Мумба высоко подпрыгнул на месте. Ожерелье из когтей льва глухо звякнуло, ударившись о его крепкую грудь. Туника отливала багрецом в ярком закатном солнце.

— Я сегодня же начинаю готовиться, бвана! Все будет как обычно? А на кого будем охотиться?

— Завтра я тебе скажу точнее. Нас пятеро. Несколько лицензий на крупных животных у меня будет. Дараян! Скажи Джойсу, чтобы готовил «джип». Это все! Вы свободны до ужина! — и Джавар буквально рухнул в кресло. — Да, Дараян! Забери эту снасть! — он указал на хукку. — И принеси из моего стола сигары…

Поблескивающий под утренними лучами солнца «форд» легко нес Ананда и Джавара по чистому и словно умытому Найроби.

— Климат в Кении необычайно разнообразен, как и ее ландшафт, но микроклимат в Найроби очень благоприятный, редкий для экваториальных широт, — заговорил Джавар после недолгого молчания, — температура обычно не поднимается выше плюс двадцати семи и не опускается ниже плюс семи градусов по Цельсию в любое время года. Правда, иногда бывает жарко. Но стоит отъехать десять-пятнадцать километров, и ты попадаешь в такой зной, что сразу вспоминаешь Мадрас.

В офисе Ананд был представлен секретарше Сите, статс-секретарю и двум инженерам.

— Твой кабинет, дорогой Ананд, будет здесь, — сказал Джавар и открыл небольшую комнату, которая находилась рядом с его кабинетом. — Если тебе не нравится эта мебель, ты можешь поменять ее!

— Нет! Зачем же? Здесь вполне удобно.

— Итак, господа! Ананд, мой племянник, будет моим заместителем по всем вопросам. Бомбейское производство находится под его контролем. Вопросы — к нему! — и Джавар зашагал по приемной, раздумывая. — Все! — вдруг сказал он коротко. — Через неделю или дней через десять он приступит к своим обязанностям. А эти дни уйдут на знакомство с деловым миром Кении, посольствами, ее народом и, конечно, природой!

Сита заулыбалась.

— Сита! Я надеюсь, что Ананд, как человек дела, тебе понравится.

— Он мне уже понравился! — зардевшись, ответила она.

— Ну и ну! Ананд! Я и не думал, что ты можешь производить такое положительное впечатление на людей! — Он погладил бороду.

Служащие, дотронувшись до тугих узлов галстуков, улыбнулись.

— Вот и отлично! Мы ушли! Если что, вечером я дома. Можете звонить! — и Джавар с легким поклоном направился к двери.

Ананд пожал руки двум европейского вида африканским интеллигентам, поклонился Сите и вышел вслед за своим шефом — дядей Джавахарлалом.

Потом они посетили «Маунт-Кения сафари клаб», располагавшийся недалеко от Найроби. Там они пообедали, погуляли среди прудов. Джавар представил своего племянника «белым» и «черным» влиятельным людям и торговцам.

— Вон тот толстяк в костюме в крупную клетку, — указал глазами Джавар, — в прошлом году сбыл в Америку и Европу двести тысяч зебровых шкур.

— Еще несколько лет, и в Африке не останется зебр, — заметил Ананд.

— Вполне возможно. Хищничество здесь процветает.

— Это и понятно. Чужое не жалко. Лишь бы обогатиться. Вообще, как я понял, здесь не так уж трудно сколотить первоначальный капитал.

— Ты правильно понял Ананд! Сможет любой тупица. А если еще и совесть отсутствует, а присутствует умение лавировать, «играть» в жизнь по неписаным законам, то тогда вообще — раз плюнуть. Это богатейшая страна!

В это время к ним «подплыл», пыхтя сигарой, толстяк, которому Джавар представил своего племянника.

— У тебя прекрасный помощник и, как я знаю, наследник! Что ж, это отлично! Надолго к нам?

— Пока не надоест, — дежурным тоном ответил Ананд.

— Здесь не может надоесть! Простор для бизнеса широк. Твой дядя, надеюсь, ввел тебя в курс. Берите пример с меня! — и он уплыл под синим облаком сигарного дыма по направлению к трем джентльменам, стоявшим у мраморной арки, по-видимому, это были англичане — туристы.

Они были бледны, худы и туго затянуты в смокинги. Каждый держал в руке стек.

Сидя за чаем на веранде кафе, Джавар сказал:

— Ананд, я хочу совместить охоту с небольшим путешествием. Страна невелика, но необыкновенно контрастна и создает впечатление бесконечности и величия. Здесь есть места, где природа существует в первозданном виде. Такие места остались, конечно, и в нашем отечестве, но мало. Африка — континент еще дикий. Словом, что говорить! Надо увидеть самому! — и Джавар поднялся, заметив, что Ананд допил чай.

Он расплатился с официантом и, взяв племянника под руку, богатый, уверенный в себе, вышел из кафе. Никто никогда не знал, что творится у него на душе. А на душе у индийского промышленника была бесконечная тоска от сознания неудачно сложившейся личной жизни, к которой прибавилась трагедия Ананда. Он прекрасно понимал, что у племянника, как и у него самого, личная жизнь разрушена. Но Джавар был из тех натур, которые не сгибаются под ударами судьбы. И происходило это не оттого, что он был упрям, а оттого, что умел верить, надеяться и ждать.

— Пока я жив, — сказал он Ананду, когда они сели в машину, направляясь домой, — я надеюсь, а значит, работаю во внешнем мире и в себе, над собой. Ананд! Ты же из брахманов. Мне ли тебя учить? — он взял племянника за руку. — У тебя трагедия, но ты жив, молод и здоров. Я надеюсь, что здесь, в Кении, ты получишь «мертвую воду», залечишь тело, а потом силы природы принесут тебе «живой воды» — и ты вновь обретешь живую душу.

Когда племянник и дядя расходились по своим комнатам, Джавар сказал:

— Ананд! Завтра собираемся, и после полудня выезжаем. Желаю крепко выспаться!

— Спасибо, дядя! Что бы я делал без тебя? — начал было Ананд, но Джавар прервал его:

— Никаких сантиментов, ты же знаешь, я этого не люблю. Мы мужчины. И должны делать мужское дело. У тебя все впереди, Ананд. Так значит, вперед!

— Спокойной ночи, дядя! — повеселев сказал племянник.

— План у меня не гигантский, но широкоохватный, — обратился Джавар к окружившим его друзьям. — Едем на север, через земли племени кикуйю к озеру Баринго, где, — он посмотрел на Мумбу, — обитают племена иджемпс — земледельцы, отделившиеся от скотоводов масаев. Затем посетим теперь уже малочисленных пещерных людей — охотников ндробо, — он улыбнулся. — А там — к озеру Рудольф. Все остальное будет прилагаться. Таков стратегический план.

Мумба, блеснув синеватыми, похожими на вареный яичный белок, белками глаз, сказал:

— Мзури сана! Бвана, вы великий человек!

Джавар захохотал.

— Кстати, Ананд! На суахили «мзури сана» означает: очень хорошо.

— Да, господин, бвана Ананд! Хозяин знает мой язык.

— И нашу религию! — вставил Джойс, водитель из племени кикуйю. — Бвана! Мой брат женат на девушке из племени ндробо, он сможет стать нашим проводником туда.

— А мой племянник женат на девушке из племени рендилле, — с горячностью проинформировал Мумба, и серьги его вспыхнули огнем саванны.

— Это там, где озеро Рудольф?! — спросил Джавар.

— Да, бвана, да, — подтвердил черный Аполлон.

— Но добираться туда придется через сущий ад, должен сразу предупредить всех. Сейчас там, по крайней мере, градусов пятьдесят по Цельсию. Это раскаленное плато.

— Ну и пусть! Это хорошо! — воскликнул Ананд.

— Барагон, дорогой Мумба, — предпоследний населенный пункт перед пустыней, прилегающей к озеру Рудольф, — Джавар прошелся босиком по мягкому ковру и продолжал: — Всем должна быть понятна трудность и радость поездки.

— Да, да, бвана! — в один голос воскликнули два сына Африки.

Ананд весело посмотрел на них и улыбнулся Дараяну, который подошел к нему.

— Господин, — сказал Дараян, — мне бы тоже хотелось поехать с вами, а то мой кирпан совсем заржавел, да и я сам что-то стал полнеть.

Джавар метнул на него проницательный взгляд и сказал:

— Хорошо, только найди сторожа, чтобы следил за домом.

— Бвана! Я могу привести троих прекрасных воинов, — предложил Мумба, — за небольшую плату.

— А я их знаю? — спросил хозяин.

— Да, бвана. Они поочередно охраняют военный аэродром Истли.

— Хорошо. Я знаю начальника аэродрома, могу позвонить.

— Не надо, бвана. Я сейчас схожу к ним, они живут здесь недалеко.

— Ладно! — согласился Джавар.

Мумба направился к выходу и, уже стоя в дверях, бросил:

— Через полчаса я приведу одного из них или двоих. Третий, конечно, дежурит.

— Итак, Дараян, можешь собираться и чистить свой благословенный кирпан. А я должен заехать в управление за лицензиями.

Джавар вместе с Джоем вышли на улицу. Послышался удаляющийся гул мотора.

Ананд спустился в сад. Павлин смотрел на него мерцающими бусинками глаз, распустив широчайший веер хвоста. Маленькая его голова, увенчанная короной, придавала всему величественному виду птицы нечто таинственное, сказочное и неземное…

«Павлин — птица бога Кришны, священная птица для любого индийца», — подумалось Ананду в который раз. Легкая, щемящая тоска по родине исподволь проникала в душу. Он резко повернулся, вошел в холл и взял со стола только что принесенный пакет с индийской корреспонденцией, извлек журнал «Блиц» и стал с интересом листать пахнущие типографской краской страницы. Затем он набрал номер телефона офиса в Бомбее. Послышался бодрый голос Раджа:

— О! Ананд! Ты? Очень рад! Рам, рам!

— Как дела Раджа?

— Все в порядке, шеф! Дела идут, контора пишет! Адрес узнал. Это недалеко от Форта. ОН развивается хорошо. За ним прекрасно ухаживают.

— Спасибо, Раджа! — закричал в трубку Ананд. — Я позвоню еще! До свидания!

К сафари все было готово так же, как и все его участники.

— Итак, сколько же нас в наличии? — смеясь, спросил Джавар.

— Нас пятеро, бвана, — отрапортовал Мумба.

Двое его друзей — высоких красавцев в красивых туниках, с копьями и щитами, расположились по углам террасы — сторожили на совесть. Страусиные султаны на остриях копий мерцали в сиянии дня. Дараян все объяснил им: где находится еда, вода, телефон и все домашнее хозяйство. Но это было, кажется, излишне. Ребята были вполне знакомы с элементами цивилизации и хорошо изъяснялись на английском.

Мумба подготовил небольшой лук, несколько десятков стрел, и яд к ним. Все это он тщательно уложил в небольшой ящик, который хранил, как зеницу ока.

— Бвана, — обратился он к Джавару, — пива надо много.

— Да, да, пивом я запасся. Я знаю, что африканцы очень любят пиво «Пилзер» и «Слоновый бивень».

— Это лучшее угощение! «Слоновый бивень» — это «Таскер»! Да, да! — Мумба, пританцовывая, подмигнул землякам, которые получили в подарок от хозяина по три бутылки «Таскера» и, сидя на террасе, потягивали из горлышка древний напиток «общения».

Джойс укрепил груз на автомобильном четырехколесном прицепе дополнительным шпагатом, проверил скаты, запасы горючего и произнес:

— Мзури сана! Можно ехать, бвана!

Все расселись по местам. «Джип-лендровер» взревел, вырулил на дорогу и, обогнув город, взял «курс» на север Кении — этой «самой прекрасной страны в мире».

Рыхлые канделябровые молочаи рассыпались в труху под колесами. Вековой слой сухих листьев, колючек и трав покрывал камни. Лишь красные соцветия алоэ оживляли серо-черное однообразие рифтовой долины. Ананд никогда не видел столь пустынной и унылой местности.

— Из-за длительного зноя ничто не разлагается. Все живет лишь от дождя до дождя, — спокойным голосом пояснил Джавар.

Над озером Ханнингтон — птичьим озером — появилась крылатая туча фламинго. Чуть ли не из-за каждого куста выглядывали антилопы дик-дик. Маленькие зверьки, величиной с зайца, провожали машину любопытными глазами.

Ночевали на западном берегу озера Баринго, недалеко от палаточного кемпинга «Фиш Игл».

— Забавная история с этим кемпингом! — сказал Джавар. — В 1952 году здесь поселились супруги Робертс. Дэвид зарабатывал тем, что истреблял крокодилов. В кемпинг он завлекал туристов — любителей дикой природы. Это приносило ему неплохие доходы. Но вот что примечательно… — страшный и громкий крик какого-то животного нарушил тишину, не дав Джавару договорить.

Мумба вскочил, как пантера, затем лег на землю и прислушался.

— По-моему, слон придушил льва, бвана… — медленно изрек он.

— Может быть, — безразлично ответил Джавар.

— Так что примечательно, дядя? — спросил Ананд.

— Примечательно то… — продолжил было Джавар, раскуривая сигару, но оглушительнее хлопки и треск крыльев раскололи темный и густой, как смола, воздух.

— Кто-то спугнул колонию цапель-голиафов, бвана, — спокойно сообщил Мумба.

— …что один из недобитых крокодилов отправил в мир иной хозяина кемпинга, — наконец-то закончил дядя свою мысль.

— Это он отомстил за своих собратьев, — с пристрастием заметил Джойс.

— Верно, Джойс! — поддержал догадку кикуйя масай.

— Так вот, вдова, Бетти — не знаю, жива она или нет, а их потомки сейчас здесь, — она, эта Бетти, на деньги мужа основала компанию по отлову диких зверей для зоопарков. И каких только здесь кино- и телережиссеров не перебывало. Все они снимали фильмы об Африке. Здесь я как-то побывал и с нашим Аббасом. У меня где-то даже есть фотография, на которой он, я, а по бокам — Джина Лолобриджида и Софи Лорен.

Джавар умолк. Несколько минут все хранили молчание. Ананд допил пиво, завернулся в кашмирскую шаль и попытался уснуть.

«Он развивается хорошо, — вспомнились ему слова Раджа. — Уход хороший».

Уже не однажды Ананда терзала мысль: зачем он отдал своего ребенка в чужие руки, чужой женщине? Никто не поймет этого. Да он и сам вряд ли понимал это. Кто-то другой в нем все это совершил. Тот, «кто-то другой», хотел спасти Ешоду, не дать ей умереть. Она потеряла мужа — прекрасного Викаса, а он потерял жену… Да, он обманул дядю во второй раз. Первый его обман увенчался счастьем. Чем же обернется этот? Ананд не находил четких, справедливых и определенных ответов на свои вопросы… Не находил он и четких мотивов своего поступка. Они были настолько сложны, настолько опутаны сонмом чувств и ощущений в период случившейся трагедии, что разобраться во всем этом можно будет только спустя годы. Может быть, он поступил неправильно, неверно… Бог знает…

* * *

Рано утром следующего дня путешественники сворачивали свой небольшой лагерь, готовясь продолжить путь. Послышался шум шагов. Мумба, словно пружина, с копьем и щитом, выскочил из палатки. Четверка иджепмс в роскошных львиных шапках подошли к нему. Они воткнули свои копья в землю и уселись рядом. Мумба сел напротив них. Разговор шел на суахили. Джавар все понял и велел Дараяну, пока Мумба соображал, принести четыре бутылки пива.

Джавар поставил у ног пришельцев свое угощение.

— О, богатый бвана! Чем будем платить вам за столь благословенный подарок? — спросил один из старейшин.

— Хорошим, дружественным отношением, — ответил им сын Бхарата.

— Нет, нет! — отвечали хозяева края. — Ты у нас в гостях. Проси, что тебе нужно, бвана!

Мумба уловил огонек в глазах Джавара и сразу же сообразил, что шапки из грив львов тронули душу старого охотника.

На размышления Мумбе потребовалось полсекунды.

— Бвана желают две львиные шапки в подарок! — сказал он и метнул взгляд на Джавара.

Убедившись, что попал в цель, Мумба успокоился.

Один из старейшин, отхлебнув пива из горлышка бутылки, воскликнул:

— Хана мзури сана! — что означало «здесь очень хорошо!».

Через минуту к нему подбежал мальчик, который словно вынырнул из кустов. Старейшина произнес ему на ухо какие-то слова. Тот мгновенно исчез в зарослях. И пока все оживленно беседовали, потягивая пиво, мальчик вернулся с двумя львиными шапками. Старейшина встал, взял в руки одну из шапок, подошел к Джавару и надел ее на седую голову «бваны». Зрелище было бесподобным, достойным кинокамеры великого оператора или кисти великого художника. Сероглазый Джавар выглядел настоящим львом. Его борода и нос очень сочетались с ниспадающими хищными прядями гривы.

Мумба выразил свое восхищение:

— Вы, бвана, истинный лев! Я всегда видел в вас могучего человека! Вы — царь человеков, как лев — царь зверей!

Все весело рассмеялись.

Вторая шапка, по подсказке Мумбы, была преподнесена Ананду, так как Мумба объяснил старейшинам, что это родной племянник бваны — хозяина сафари.

Джойс разговорился с земледельцами. Они рассказали ему о том, что осушили болото и возделывают на этой ниве лук — этот жутко горький плод, который они сами не едят, но его у них хорошо скупают прямо на корню белые люди. Также они сеют кукурузу и просо.

Старейшины пригласили путешественников, своих гостей, порыбачить. Джавар, перекинувшись взглядами со своим «племенем», получал одобрение.

Сначала они плыли по озеру на лодках, напоминающих папирусные лодки жителей эфиопского озера Тана, ставшие известными благодаря Туру Хейердалу. Потом пересели в широкую и плоскую лодку, сработанную из стволов дерева амбач, которое растет вдоль южного берега озера. Древесина этого дерева легче пробки. Двое высоких аборигенов гребли ладонями. Через час на лодке уже лежала горка жирных барбелей, рыб-котов и телапии. Они причалили к берегу, развели костер и стали печь рыбу, завертывая ее в плотные листья деревьев. Ананду показалось, что вкуснее рыбы, чем эта, он в своей жизни не пробовал. Об этом ощущении он поведал дяде.

— Ты прав, племянник, рыба здесь удивительно вкусна. Вода в реке экологически чистая, да и приготовление, сам видишь, естественное. Воздух, окружение, природа — все в совокупности и дает такое ощущение. В философском смысле плохой еды не бывает в природе, — закончил свою речь Джавар, широко улыбнувшись.

— Поздравляю вас, молодой лев, — сказал Мумба, — что вы на нашей земле. Теперь вы — наш. Вы — африканец! — подняв палец вверх, изрек он и пожал Ананду руку.

— Однако нам пора ехать, господа! — объявил Джавар, и все стали прощаться.

Через час «джип», пыхтя, медленно пылил по саванне…

Жара становилась нестерпимой. Запасы содовой, фруктов и пива заметно оскудели. После часа езды накатанная дорога закончилась. Пыль и пот покрывали красные лица охотников. А солнце жгло беспощадно. Казалось, что Земля застыла на месте, прекратив вращение, как и это раскаленное одинокое Солнце.

— Может быть, вернемся? — робко предложил Дараян, искоса поглядев на хозяина. — А утром возьмем проводника.

— Нет, Дараян, еще немного, где-то поблизости должна быть деревня.

И действительно, минут через десять Мумба почувствовал запах дыма.

— Джойс! Бери левее! Там жилье! — воскликнул масай, выкинув длинную и тонкую, как плеть, руку.

Джойс послушно повел машину в направлении, указанном Мумбой. Ананду, несмотря на зной, пыль, укусы насекомых, все нравилось. Сейчас он жил жизнью этой природы.

— Дядя! Это похлеще Раджпутаны!

— Да, Ананд! Я уже вспоминал и Мадрас, и Малабар в засушливый сезон. Скоро у нас на Родине начинается барсат — сезон дождей. Живительная, но унылая пора! А сейчас — раби. Убирают рис, хлопок, бобовые. Страда, одним словом… — произнес Джавар на кашмири и, взглянув на Ананда, подмигнул ему. «Выше голову, племянничек! Живы будем — не помрем» — говорил его взгляд.

Вскоре показалась бома — огороженный сухими кустами участок, по краям которого расположились две хижины — енканчи, обмазанные глиной с навозом. Рядом — небольшой сарай для скота. В центре — двор, видимо, загон, усеянный козьей дробью и верблюжьими лепешками, похожими на гнезда фламинго.

— Это, бвана, африканские, как их… — запнулся Мумба, показывая пальцем на лепешки, — …вспомнил! Африканские торты.

Джавар развеселился.

— Мумба! Да ты, оказывается, не только хороший человек и охотник, ты еще и прекрасный юморист! — шутливо оценил он остроумие масая.

Мумба принял гордый вид. Звякнув копьем, он вышел из машины. Вслед за ним все остальные буквально «выпали» из нее.

Из хижины вышла женщина с ребенком на руках и плотный мужчина. Джойс поговорил с ней и выяснил, что это семья из племени сук. У мужчины — две жены и семеро детей. Старшая жена и двое сыновей отправились на верблюдах за водой, а третий сын пасет коз. У семьи пять верблюдов и сорок коз. Они выращивают маниоку. А если бывают дожди — то кукурузу и сорго.

Малыш был курчавым. Он водил из стороны в сторону крупными вишневыми глазками, вокруг которых вились мухи, и улыбался. Ананд смотрел на малыша с умилением. Сердце его больно сжалось. Он подошел поближе и увидел, что в уголках его глаз копошатся белые червячки. Бросившись к машине, Ананд вытащил свою дорожную сумку с походной «африканской» аптечкой.

— Что у него в глазах?! — с испугом спросил Джойс.

— Это личинки, отложенные мухами, — ответил Джавар.

— Какой ужас! — произнес Мумба.

Ананд извлек из аптечки пакет с борной кислотой и подал его матери. Через Джойса ему удалось растолковать ей, что надо чаще промывать ребенку глаза, и он тут же продемонстрировал ей, как надо производить эту процедуру.

— Ананд у нас настоящий фельдшер, вайдья! — гордо и важно заметил Джавар, явно довольный поведением племянника.

Хозяин объяснил им, как проехать к озеру Рудольф. Джойс все понял и сел за баранку. Ананд с состраданием поглядел на умытого малыша, улыбнулся и сел в машину.

Джавар подарил хозяину бутылку «Пилзер» и пластмассового слоненка малышу.

Когда машина миновала несколько поворотов, все увидели перед собой бирюзовую полосу озера. Дорога пошла под уклон. Навстречу «джипу», вытянувшись примерно на километр, не спеша, под глухой звук деревянных колокольчиков, двигался караван верблюдов, нагруженный огромными колебасами и бурдюками с водой.

Караван возглавлял поджарый и мускулистый абориген средних лет, в сандалиях из автомобильной покрышки и набедренной повязке из вылинявшего красного лоскута. На его голове держалась непонятно какой силой глиняная шапочка, увенчанная роскошным страусовым пером.

Преградив Джойсу путь копьем, он объяснил, что тот должен подождать, пока верблюдов не выведут на обочину. Вместе с подростком, который, прыгая с камня на камень, подбежал к вожаку, они осторожно «вытягивали» верблюдов с дороги. Эта «операция» заняла более часа.

— Объехать караван мы не сможем из-за камней! — горячился Джойс, отбиваясь, как от оводов, от нападок Мумбы, который упрекал его в недальновидности и плохом зрении, назвав его «кротом». Между ними чуть было не вспыхнула ссора. Но Джавар, со свойственной ему жесткостью, резко «прихлопнул», словно муху, разгоревшийся спор.

Освободив дорогу, африканцы, большой и малый, поздоровались с каждым из путешественников за руку и поинтересовались, откуда они и кто такие.

Джавар кратко объяснил.

— А! Индия! Да, да! Страна чудес! Слышал, слышал! — восклицал на суахили вожатый. — А мы из племени рендилле. В сухой сезон раз в неделю мы приводим караван к озеру. И так круглый год.

— Да! Вам приходится очень ценить воду!

— Еще бы, бвана! Наша жизнь без воды — ничто…

Распрощавшись с рендилле, Джавар дал знак, и все быстро сели в машину.

Поросшие пальмами дум окрестности Лакваканголе, как и все западное побережье озера Рудольф до угандийского горного массива Рувензори, — исконные земли племен туркана.

Мужчины-туркана почти не носят одежды. Это очень удивило Ананда.

— Почему вы носите глиняные шапочки? — спросил он у молодого человека с бусами на шее и копьем в правой руке.

— Если не носить такие шапочки, солнце выгонит из головы все, что в нее вложил Нк-хайй, — перевел Мумба ответ африканца.

На улице деревни, между длинных дворов для скота, сидел дряхлый старец, превративший свою голову в нечто, напоминающее дикобраза: из его глиняной шапки во все стороны торчали длинные рыбьи кости, к концам которых были прикреплены разноцветные бисеринки. У старика, сидевшего рядом с ним, на голове красовалось сооружение из перьев страуса и кусочков скорлупы от яиц. Мимо них прошагал величественный старик, спину которого прикрывала целая львиная шкура. Голова его была выбрита на макушке и залита глиной. В глину были воткнуты разноцветные перья. Шарик из белого страусового пуха покачивался на копье, которое старик нес на плече.

— Что означает этот шарик? — спросил Ананд у Мумбы.

— Это символ мира. Когда туркана идет по чужой земле, этот шарик, алокет, как бы говорит, что воины не хотят применять оружия.

— Туркана — один из нилотских народов, Ананд, — вставил Джавар.

Когда жара спала, путешественники принялись разбивать лагерь на живописном берегу озера. Мумба заметил подошедшую на водопой стайку антилоп. Опустившись на колено, он беззвучно выпустил из маленького лука стрелу, которая тенькнув, вонзилась в прекрасный глаз антилопы, и та резко опустилась на передние ноги. Поняв, в чем дело, ее сородичи быстро исчезли. Мумба молниеносно перерезал антилопе горло и разделал ее так быстро, что все не успели и глазом моргнуть. Уже через полчаса На вертеле жарились лучшие куски мяса.

Джавар многозначительно улыбнулся Мумбе. Тот понял смысл улыбки хозяина и тихо бросил:

— Сердце охотника не выдержало, бвана!

— А я ничего, Мумба, что ты, все нормально! — успокоил его Джавар.

Дараян расстелил дастархан, выставил напитки — все предусмотрел, ничего не забыв.

— Что будем пить, господин? — спросил он.

— Я бы выпил рюмку виски, — спокойно ответил Джавар.

— Я тоже, — поддержал желание дяди племянник.

— Хорошо. Итак, прошу, господа! — пригласил Дараян.

Перед каждым на широкие листья Мумба положил куски мяса.

Джавар, как старший, произнес тост:

— За жизнь, дружбу и счастье на этой земле! — промолвил он и осушил свой походный пластмассовый стаканчик.

Виски показалось Ананду настолько душистым и приятным, что он налил себе и Джавару еще.

Дараян посмотрел на хозяина.

— Я понял тебя, Дараян! — сказал ему тот. — Пей, здесь ты можешь пить.

Дараян налил себе и Мумбе. Мумба не любил спиртного, но, чтобы не обижать всех остальных, он с отвращением проглотил «огненную смесь» и принялся жадно жевать мясо, запивая его пивом.

— Ананд! — обратился Джавар к племяннику. — Вот поживешь в Африке и сможешь написать прекрасную книгу об этой стране. Может быть, даже получше, чем Хемингуэй свою «Зеленые холмы Африки». Прежде чем писать, все надо пропустить через себя, почувствовать изнутри. Если бы у меня был хоть какой-нибудь к этому талант, я бы обязательно написал. Но на старости лет я, наверное, все-таки напишу «Записки охотника», — и, смеясь, он машинально взял наполненный стаканчик.

Свежее и сочное мясо, умело приготовленное, было съедено очень быстро.

— Мумба большой специалист! — воскликнул Джойс, вытирая жирные руки травой.

Еда и питье всем понравились. Насытившись, все улеглись спать. Ананд еще долго лежал с открытыми глазами, глядя на Южный Крест и слушая африканскую ночь, полную жизни.

Длинноногие и статные женщины туркана привлекли внимание Ананда, но не только его. Джавар тоже не мог оторвать взгляда своих серых, слегка помутневших глаз от этих темнокожих Ев. Девушки носили короткий передник — единственную одежду, которая прикрывала стыд.

— Это усовершенствованный рукотворный фиговый листок, — пошутил Джавар.

Мумба хохотал и причмокивал своими мясистыми губами. Головы женщин были обриты или острижены с обеих сторон. Оставленные посередине пряди заплетены в десятки тонких косичек, на конце каждой из которых красовалась бусинка или оловянный шарик; у многих их заменяли пластинки, выточенные из скорлупы страусиных яиц.

Их длинные шеи утопали в ожерельях и бусах, образующих огромные жабо, верхняя часть которых упиралась в подбородки, а нижняя — слегка прикрывала обнаженные груди.

— В условиях африканской жары и скитальческого образа жизни, — сказал Ананд дяде, — это настоящий подвиг во имя красоты.

— Ты прекрасно сказал, мой мальчик! Запиши это. И вообще, записывай свои мысли, я имею в виду хорошие, — смеясь, посоветовал дядя.

Ананд слегка смутился.

— Дядя, я читал, что браки и разводы у них свободны. Допускается многоженство. А настоящие жены, не наложницы, это те, которые в приданое отдают мужу около сорока коров. Они вставляют в нижнюю губу акванга — небольшой цилиндрик из металла или слоновой кости.

— Удивительно! — сказал Джавар. — Впервые слышу. Да, действительно, посмотрите, вот идет красавица с ребенком на руках и со связкой вяленой рыбы. У нее в нижней губе — акванга.

— Это же, наверное, очень мучительно, дядя! Дикий языческий обычай! — возмутился Ананд. — Чтобы укрепить его, дядя, знаешь, что делают знахари?

— Нет, а что?

— Они протыкают губу насквозь и изнутри расщепляют цилиндрик, нечто вроде заклепки.

— А как же целоваться? — пошутил Джавар.

— Это надо будет узнать у Мумбы, он все знает.

— А в случае развода как они поступают с этой штукой?

— В случае развода женщина обязана снять акванга. Операция весьма болезненная, если прошло несколько лет.

Мимо прошла «настоящая жена». Приглядевшись, сыны Страны чудес поняли, что «целоваться» можно: акванга свисала у нее из-под нижней губы и изогнута по подбородку, словно тонкая бородка.

— Можно, но только с мужем, — заметил Дараян, — поскольку он наловчился.

— А мы поохотились на славу! — сообщил Джойс, который подошел к ним.

И действительно, они с Мумбой притащили зебру, дикую козу и двух живых страусов.

— Молодцы! — одобрил Джавар. — Вы лучше, чем охотники ндробо!

Он посмотрел на великолепную зебру Гранта с широкими черными полосами.

— Сколько таких погибает ежедневно и ежечасно в Кении! Мода на шкуры и изделия из них! Раньше их убивали для пищи, теперь — из-за денег. Шкуры зебр прекрасно вписываются в современный интерьер. Ты помнишь, Ананд, того человека, с которым я познакомил тебя в «Сафари клаб»?

— Да.

— Так он мне сказал: «Хоть ты и азиат, Джавар, и вашу страну грабили тоже, но так, как грабят Африку, еще не грабили ни одну страну!» И это сказал бизнесмен! Европеец! Еще он сказал: «Хорошо то, что теперь у них независимость, самостоятельность, республика. Но экономическая несвобода все еще существует. Если раньше их грабили, то теперь они все отдают сами. Сами себя грабят и награбленное отдают». Вот так! А традиционная охота, охота для поддержания жизни, а не для прихотей цивилизации, не для бизнеса, она учтена природой в экологической цепи. И то, что Мумба застрелил вчера антилопу, это его право, как сына Африки. Он ее убил, чтобы прокормить себя и своих ближних. Ведь он же не торгует зебрами, как тот толстяк! — Джавар умолк.

— Вам нельзя раздражаться, бвана! Доктор мне сказал, чтобы я за вами следил, — вежливо сказал на ломаном английском языке Мумба.

— Спасибо, Мумба, асантене сана! — ответил ему Джавар, улыбаясь.

— Вообще-то, дядя, решить цивилизованно, с учетом всех нюансов человеческой жизни проблемы примирения рынка потребления, купли-продажи, спроса и предложения с нравственными постулатами, с культурой и духовностью, увязав все это со смыслом и целью человеческого существования, сейчас невозможно! Человечество еще не созрело!

— Сколько же веков и тысячелетий ему еще зреть? — раздраженно спросил Джавар.

— Да, прошли тысячелетия, а человечество так и не может никак вознести свой духовный камень оттого, что развитие его постоянно прерывается, и оно, словно Сизиф, едва донесет свой камень к вершине духовности и понимания Бога, как он вновь вырывается из его рук и падает вниз, до сей поры так и оставшись камнем преткновения. И когда это кончится? Бог ведает… — тихо закончил Ананд свою речь.

— Но стремиться к этому надо все время, всю жизнь, — добавил Джавар.

— Да, бвана, надо жить и работать так, как нам велели боги, — включился в их разговор Мумба.

Дараян, поглаживая бороду, понимающе усмехался. Джойс хлопал глазами.

— Зачем же мы живем, бвана, ответь? — спросил он.

— Чтобы нести огонь жизни. Поддерживать его. Передавать. И кто-нибудь донесет его к цели… Смысл жизни, Джойс, в ней самой. Великие махатмы Индии учат этому. Чтобы это постичь, слушай свое сердце и люби людей. И ты поймешь сам, зачем живешь. Это понятие дается через сердце, а не через ум.

— Но как, бвана, я могу любить злодея? — спросил Мумба.

— Злодея не надо любить. Не надо создавать для него обстоятельств, засевать для него нив, чтобы он там произрастал и развивался. Он, злодей, идет от нас. Пока в нас есть что-то от злодея, эти семена падают в благодатную почву, и в итоге рождаются подлинные злодеи. «Злодея не сделаешь добрым», — говорили древние мудрецы Индии. «Как не мой, не чисть задний проход, он не станет глазом».

Все одобрительно захохотали. Эхо их смеха подхватили горы и несколько раз повторили на все лады…

На рассвете охотники, вооружившись и захватив запас продовольствия и воды, спустились в оазис Эль-Геран.

Из зарослей пальм вышли около двух десятков слонов и медленно направились к реке. Завидев их, стадо буйволов сгрудилось в кучу.

— Как только наступает новолуние, — шепотом произнес Ананд на ухо Джавару, — слоны идут к реке, чистятся там и торжественно купаются.

— Кто сказал, что в новолуние? — с удивлением спросил его дядя.

— Плиний. Две тысячи лет тому назад.

— А-а! Плиний! Младший… Старший… проходили в университете… Молодец этот Плиний, действительно, в новолуние.

Один из слонов решил пройти к глубокой воде именно там, где расположились буйволы, и те послушно расступились.

Берег был скользким, и один буйвол, поскользнувшись, упал на бок и съехал к воде, увлекая за собой попавшегося на пути слоненка.

К воде они катились вместе. Две слонихи тут же ринулись вниз и почти у самой воды бивнями подхватили свое чадо. Поставив его на ноги, они слегка поддали его своими хоботами под зад. Тот, словно Ганеша — сын бога Шивы, сел и, подняв маленький хоботок, проскрипел, словно несмазанная телега.

Ночью Мумба подстрелил из двустволки льва и быстро снял с него шкуру. К утру стая шакалов растерзала останки царя зверей. Стаи грифов уже кружили над этим местом.

Джавар долго выслеживал антилоп канн и наконец одним выстрелом уложил крупного самца.

— Завтра, — сказал Джавар, — надо отстрелить двух зебр. Сделает это Мумба. Яд есть?

— Да, — коротко ответил масай.

— Шкуру ни в коем случае не портить!

— Понятно, бвана.

«Джип» несся по широкой выжженной дороге. Красная пыль шлейфом тянулась за машиной. За три с небольшим часа путешественники пересекли владения племен покот и иджемпс.

— Сейчас, бвана, мы находимся между ндробо и кикуйю, — сказал Джойс — истинный сын земледельческих племен кикуйю.

— Да? Хорошо! Где-то надо присмотреть подходящее место в долине реки, недалеко от саванны. Там зебры, — сказал Джавар.

Через час «джип» припарковался к могучему баобабу, который рос около реки.

Стая антилоп с топотом пролетела мимо, скрывшись в высокой траве.

Как только стало светать, Джавар разбудил Ананда. Все пятеро позавтракали медовой кашей. Дикий мед Мумба выменял за бутылку пива у молодого ндробо.

— Мзури сана! — воскликнул Джойс. — Давно не ел такой вкусной каши.

— А кто готовил? — поинтересовался Джавар.

Джойс указал на улыбающегося Мумбу. Джавар сделал ему знак. Масай в мгновение ока был рядом.

— Мумба, сын Африки, ты же знаешь, что дикая лошадь с узкими полосами и самая крупная это зебра Грэви?

— Да, бвана!

— А зебра Гранта — это та, которую ты подстрелил вчера. У нее широкие полосы. И на крупе нет полос. — Джавар вытер пот батистовым платком и продолжал:

— Когда ветер подует нам в лицо…

— Бвана! — прервал его плачущим голосом Мумба.

— Ладно, ладно! Извини, великий охотник. Короче, выбирай зебру с хорошей шкурой, понятно?

— Понятно.

Пятеро охотников вышли из-за скалы и направились к небольшому табуну полосатых лошадей.

— Табун нас заметил, — сказал Ананд.

— Это ничего, — успокоил его дядя.

Мумба спокойно шел впереди, пригнувшись и всем своим видом выказывая безразличие. Он как бы «пасся» в саванне, как и зебры. Животные всегда чувствуют охотника. Крикливая цесарка, выпорхнув из-под ног Дараяна, чуть было не врезалась в голову Джойса, и тот от неожиданности рухнул в густую траву.

Мумба осторожным движением передвинул колчан со спины на грудь и достал из него стрелу. Наконечник стрелы был смазан ядом. Он обернулся и встретился взглядом с Джаваром, который глазами показал ему на роскошного жеребца. Мумба, чуть заметным движением головы кивнул в ответ. В стороне возвышались около дюжины жирафьих голов на длинных шеях. И вдруг жирафы, ни с того, ни с сего, пустились в галоп, неся свои маленькие головы с торчащими ушами. Лошади, подняв головы, вскинулись и пустились в противоположную сторону. Оглушительный топот копыт животных отдавался в ушах. Мимо, визжа, стрелой пронесся шакал. Со скалы снялись два могучих грифа, и, словно обломки кораблекрушения, поплыли в знойном океане небосвода. Мумба исчез. Через полчаса он появился.

— В двух километрах отсюда пасется великолепный табун, бвана! — сообщил он, отдышавшись.

По его удлиненному лицу ручейками стекал пот, надоедливая муха пыталась вонзиться ему в уголок глаза. Разозленный Мумба так хлопнул себя ладонью по лицу, что бедное насекомое тут же превратилось в прах, из которого оно вышло.

Все пятеро быстро двинулись в направлении, указанном охотником, и скоро увидели стадо зебр, которые мирно паслись, фыркая в знойном воздухе.

Мумба подошел к стаду довольно близко. Метров двадцать разделяли охотника и его жертву. Он молниеносно выпрямился и одновременно натянул тетиву лука. Почти не целясь, он выпустил ядовитую стрелу. Она, тонко просвистев над спинами кобылиц, впилась в глаз стройного и красивого жеребца. Раненое животное бежало последним, как положено по «уставу» табуна.

— Наквиша! — громко сказал Мумба, что на суахили означает «дело кончено».

Находясь в прекрасном расположении духа, Мумба говорил только на родном языке.

— Нгоджа кидого — малость подождем, — добавил он.

Через несколько минут в небе появились марабу и грифы. Несколько мужчин из племени ндробо мелькнули вдали. Опытные охотники поняли по появлению этих птиц, что где-то упало крупное животное.

Спустя некоторое время все пятеро путешественников были около туши. Мумба осторожно снял с зебры шкуру и вырезал лучшие куски мяса. Остаток туши он, с разрешения Джавара, отдал ндробо. Те с благодарностью приняли подарок, отдарив охотников туесами с диким медом.

— Мумба, — сказал Джавар, — эта шкура — твоя. Ты ее заработал.

— Хорошо, бвана, а первая — ваша, — весело ответил масай.

— Завтра я подстрелю из ружья зебру для племянника! А вы, Джойс и Дараян, сами себе добывайте. На зебру у меня осталась всего одна лицензия. Поэтому думайте сами.

— Не беспокойся, хозяин! — ответил Дараян. — Сегодня же у нас будут две шкуры.

После этих слов Дараян и Джойс исчезли. Уже в лагере до ушей Джавара донеслись два глухих выстрела. Мумба сразу же вскочил и побежал на звук.

— Я сейчас, бвана! — донеслось из зарослей сомкнувшейся за ним травы.

В полдень следующего дня запыленный «джип» подкатил к дому Джавара. Пятеро охотников, красные от солнца и пыли, разгрузив машину, направились в дом. Их приветствовали двое молодых масаев-сторожей, протеже Мумбы.

— Все в порядке, бвана. Павлины чувствуют себя прекрасно. Вода у них в изобилии, еда тоже.

— Молодцы, спасибо вам. Вы свободны. Вот, это вам! — Джавар вынул из кармана бумажник и щедро расплатился со сторожами. Масаи шумно поблагодарили его и пожали руку. Потом они кинулись обнимать Мумбу.

— Господин Джавахарлал, если еще понадобится, мы к вашим услугам, — сказал один из них, блеснув глазами.

— Еще раз спасибо, асантене сана! — ответил им Джавар. — Скоро мне, может быть, понадобится вертолет, слетать в Момбасу. Я позвоню вашему начальству. Это все! До свидания!

— До свидания, бвана! Мир и счастье вашему дому, здоровья вам!

Африканские воины удалились. Мумба сиял.

— Так! Распаковывайтесь! Мумба, завтра же отдай выделывать шкуры.

— Зачем, бвана? Я сделаю сам.

— Хорошо. Дараян! Часть меда залей ключевой водой, будет прекрасная русская медовуха. Она очень хорошо утоляет жажду и укрепляет сердце.

Джавар был счастлив, что все прошло так удачно.

— Ананд! Пойдем мыться — и в бассейн.

— Хорошо, дядя! Через пять минут.

Только сейчас Ананд почувствовал, что немного пришел в себя, во всяком случае, обрел под ногами почву.

«Завтра же позвоню Радже. И надо не забыть сказать дяде, что звонил в Бомбей, а то, не дай Бог, что-нибудь заподозрит, когда придет счет с телефонной станции», — подумал он.

Когда они плавали в бассейне, Ананд сказал дяде, что звонил в Бомбей накануне их поездки на охоту.

— Ну и как там дела? — добродушно спросил Джавар.

— Раджа сказал, что все идет хорошо.

— Отлично. Ты почаще звони туда, — посоветовал дядя.

— Хорошо.

— И вообще, я передаю инициативу в твои руки. Я тебя, Ананд, контролировать не собираюсь. Единственное, что надо решать сообща — это проценты, прибыли, вложения, акции и т. д. Но тактика — на твое усмотрение. Стратегические отклонения мне обязательно докладывай, хорошо?

— Да, дядя, — улыбнулся племянник.

— Мы отлично поохотились и попутешествовали, не правда ли?

— Да, это запомнится мне на всю жизнь! — ответил Ананд.

— Но это еще что! Вот после дождей поедем на охоту — это будет охота. Она более суетная, но поэзии — хоть отбавляй.

Джавар лег на траву, вытянулся, полежал минут пятнадцать. Ананд тем временем отправился к себе.

— В Найроби, я бы сказал, свежо, — улыбнулся Ананд, отпивая из чашки каву.

— Да, здесь очень здоровый климат. Город вечной весны. Так европейцы называют Найроби. Обрати внимание, сколько здесь иностранных туристов, миллионеров, толстосумов — и молодых, и старых, сколько богатых бездельников. Здесь есть все для тех, у кого деньги, да и для тех, у кого их нет, а есть здоровье и здравый ум.

Наша многострадальная Родина, Ананд, имеет тысячелетнюю культуру. Здесь же народ еще дикий, простой и доверчивый, как ребенок. Возьми хотя бы такой факт. Чтобы попасть в края к ндробо, надо показать им, что ты идешь с мирными целями, а для этого ты должен положить на тропе специально связанные веники. Через день, если увидишь мед в скорлупе страусового яйца, — иди смело. Они тебя встретят, накормят, напоят и будут защищать от всяких опасностей. Но они не могут заниматься делами, бизнесом, как европейцы. Ибо веками им это было не нужно. А вот англичанам всегда было нужно, потому что им всегда было тесно, холодно, голодно и бедно. Они строили сильный флот и завоевывали колонии. Сам знаешь. В следующий раз мы заедем на ферму, где разводят змей. Это на западном берегу озера Баринго. Мы были рядом. В 1865 году старший сын знаменитого антрополога Лики Джонстон создал эту ферму. Агенты со всего материка поставляют туда самых ядовитых змей. Там есть кобры, гадюки, мамбы… Кроме того, ферма Лики — крупнейший в Африке, а может быть, и в мире, экспортер скорпионов, тарантулов, черепах, ящериц и другого «экзотического» товара в зоопарки и террариумы всего мира. У него работают больше ста аборигенов. Это я говорю к тому, Ананд… — Джавар раскурил сигару и посмотрел, нет ли кого поблизости.

Мумба и Дараян играли в гольф в саду, на площадке. Дядя и племянник были одни.

— Так вот, африканцы ведь не занялись этим. Почему? Потому что мир бизнеса чужд им. Эти люди просты. На таких простых, иными словами, «дураках», мир стоит. Послушай, Ананд, принеси мне и себе по рюмочке, выпьем слегка!

— С удовольствием, — ответил Ананд и принес бутылку бренди и две рюмки.

Они молча выпили.

— Ты помнишь рендилле, которых мы встретили? Мужичонка в глиняной шапочке! Боже ты мой! Везет воду в селение караваном верблюдов! Воду! Обычную воду H2O, так необходимую для существования всего живого. А некий европеец везет такой же караван со шкурами зебр или же с бивнями слонов. Есть разница? Разница великая!

— И социальная, и моральная, и мировоззренческая! — подхватил Ананд дядину речь.

Молодец, племянничек! В каждой европейской семье, да и у нас, в Индии, море необходимых вещей: мясорубки, скороварки, кофейники, холодильники, пылесосы, стиральные машины, видео- и аудиоаппаратура, миксеры и еще масса нужных и ненужных вещей, которыми обрастает человек, которыми он связан по рукам и ногам, ибо без них — он не человек. У кочевых племен, да и у оседлых африканцев ничего этого нет. Они живут «налегке», не обремененные вещами.

— Да, дядя, помнишь, что сказал Сократ, проходя по рядам рынка: «Как я счастлив, что в мире так много вещей, в которых я не нуждаюсь».

— Вот, вот! — обрадовался Джавар. — Только Сократ пришел к этому через сознание. А эти люди таковы от природы, от земли, от Бога, Творца.

— Выходит, дядя, что в представлении многих народов Африки — даже тех, которых я видел за эту прекрасную неделю, — о жизни, о бедности и богатстве, о счастье и несчастье вещи играют ничтожно малую роль? Получается, их психология, моральные и нравственные критерии свободны от культа вещей, бытовых удобств, от всех богов и дьяволов?

— Конечно! Тебе бы рассказать, как здесь скупали земли, леса, озера, горы и долины за бесценок. За одну корову можно было купить все озеро Баринго. Люди здесь, словно дети. Их обманывают и обманывают. Поэтому они очень злы на белых, особенно европейцев. Да что и говорить, Ананд! Приезжает какой-нибудь ничтожный щелкопер с парой долларов в кармане, смотришь, через год у него — виллы, «мерседес». Здесь обогащались и будут обогащаться! А возьми наш народ. Ты видел в Сринагаре и в Симле горных носильщиков? Работают с утра до вечера за бесценок, упираясь лбом в жесткий ремень корзины. А какие умельцы на ковровых фабриках! Да что там! И все — за бесценок. Здесь я хотя бы плачу своим раза в три больше, чем вы там, в Бомбее.

— А там нам больше не позволяют, — сказал Ананд.

— Само собой!

Джавар встал, пошел на кухню и вернулся с двумя чашками кофе.

— Так вот, Ананд, мой тебе совет: здесь ты можешь разбогатеть. Попробуй, хотя бы для интереса. Вкладывай деньги или в какое-нибудь производство, или покупай участок земли под кофе. Сдай ее в аренду. Или же, на первых порах, найми рабочих. Пусть засевают и снимают урожай. Твое дело — договориться с купцами, и все. Дальше пойдет чистая валюта. Вот поработаешь немного — сам сообразишь, что к чему. Кстати, я не люблю эти снобовские «клабы», но ты ходи туда иногда, это нужно для дела. Итак, Ананд, завтра утром ты приступаешь к своим обязанностям. Познакомишься с документацией, затем — с производством. Проверишь приход — расход, стоимость сырья, выход продукции, накладные расходы и соответствуют ли фабрики своей проектной мощности. Еще сравни фактическую себестоимость с проектной за последние три года. После этого мы решим, как и что дальше делать. Может быть, как и в Бомбее, построим еще один цех, а старый закроем на модернизацию.

Джавар встал, потянулся, запахнул поплотнее халат.

— Я пошел отдыхать. До завтра.

— До завтра, дядя.

Ананд еще посидел несколько минут в холле, допил кофе. Затем спустился в сад, к Дараяну и Мумбе. Было свежо, дышалось легко. Ананд вернулся в дом и накинул куртку.

Бренди было отличным. Он вспомнил Викаса, который так хотел еще выпить с ним бренди. Ананд тряхнул головой, словно отгоняя эти мысли.

«Ведь и мысли материальны, как мухи», — подумал он и пошел к азартным игрокам…

В последующие дни Ананд с головой ушел в работу и производство.

В один из ясных и теплых дней все собрались в кабинете Джавахарлала. Ананд сделал доклад, из которого явствовало, что себестоимость высока, а прибыли невелики — занижены на три-пять процентов.

— В чем же дело, по-твоему? Где корень зла, Ананд? — серьезным, довольным тоном спросил Джавар.

— Я полагаю, что накладные расходы и большое количество отходов сырья тормозят ход экономического развития. Следует проверить все в Момбасе — основном пункте доставки сырья из Кашмира. Это во-первых. Во-вторых, отходы используются неэффективно, да и сама масса отходов имеет сомнительный источник. Думаю, господин Джавахарлал, что надо поручить специалистам проверить это. Затем, надо строить новый цех, а цех номер два закрыть — там износилось и устарело оборудование. Условия труда оставляют желать лучшего: плохая вентиляция, низкие потолки. Вообще я — сторонник легких конструкций. Для здешнего климата можно купить готовый цех.

— Так! Спасибо, Ананд! — произнес Джавар.

Совещание длилось еще полтора часа. Каждому было поручено определенное дело и время исполнения. Сита отпечатала протокол, размножила его на ксероксе и раздала сотрудникам.

— Итак, господа, пока мы все уточним, кто будет договариваться о закупке новых конструкций для постройки цеха и заниматься оформлением документов на участок земли?

Вызвался Ананд, поскольку у него был опыт в этом деле.

— Хорошо, а технологическое оборудование придется заказать в Момбасе.

— Господин, — обратился к Джавару инженер, — технологическое оборудование можно действительно недорого купить в Момбасе, и я знаю, в каком порту. Старое же оборудование после демонтажа я берусь, с вашего разрешения, продать.

— Согласен. Тогда доложите, какой у него процент износа.

— Дело не только в этом, дядя. Дело в том, что оборудование морально устарело. И если найдется покупатель, надо, не раздумывая, продавать, иначе его удел один — в металлолом, утиль…

— Спасибо, господа! До завтра. Все свободны! — объявил Джавар и выхватил из ящика стола сигару.

Ананд поднес ему огонь, щелкнув зажигалкой.

— Молодец, Ананд! — сказал Джавахарлал, когда все ушли. — Ты настоящий специалист. Я горжусь тобой.

— Кстати, дядя, твои магазины требуют рекламы, вернее, твои изделия.

— Да, да! Сита!

Вошла секретарша.

— Свяжитесь с рекламной фирмой, телевидением и газетами. Заплатите за пять-шесть реклам о наших изделиях из Индии. Текст будет завтра. Строк немного. Скажите — пятнадцать-шестнадцать, хорошо?

— Да, господин! — и она, обдав мужчин легким ветерком от великолепного бенаресского сари, удалилась, закрыв за собой дверь.

— Дядя!

— Да?

— Я договорился с одним деловым человеком, и он подыскал для меня недалеко от Найроби участок под кофе.

— Отлично.

— Через сезон он себя окупит.

— Построй себе здесь хороший дом и купи автомобиль.

— Так и сделаю, дядя.

— А потом, я думаю, и в личном плане у тебя все наладится, — подмигнул ему Джавар и отвернулся.

На следующей неделе Ананд снова говорил с Раджой по телефону. Тот сообщил ему, что мальчик чувствует себя хорошо, растет, набирает вес. Ешода в нем души не чает, дед с бабкой, естественно, тоже. Сердце Ананда сладко заныло. Он посмотрел на портрет Деваки, и его глаза затуманили слезы. В этот раз в его комнату никто не постучал, и он спустился в сад.

Прошло четыре года с тех пор, как судьба Ананда была исковеркана в тот страшный день, когда он, счастливый, со своей женой и сыном ехал в поезде. Все эти годы он проработал у дяди, в Кении. Он стал солидным и уважаемым, прослыв прекрасным предпринимателем. Последовав советам дяди, он действительно разбогател, построил для себя прекрасный коттедж, в гараже которого стоял новый «мерседес». Но жил он по-прежнему у дяди.

Плантация кофе оказалась неплохим подспорьем, приносившим хороший доход. На днях он сдал ее в аренду, в душе лелея надежду вернуться в Индию. Ведь там рос его сын, там была его душа, там были те святые места, где он встретил свою Деваки.

Кения действительно стала для него «мертвой водой», она поставила его на ноги, закалила, отвлекла от горя, как бы отремонтировала его организм. Но «живую воду» для лечения своей души он мог получить только на Родине, так ему казалось. Скоро его сыну, которого Ешода назвала Кишеном, будет четыре года, и Ананд боялся, что, повзрослев, он может не признать его. Эти мысли все больше и больше одолевали его.

И вот, как говорится, в один прекрасный день, играя с дядей в гольф, он начал разговор:

— Дядя, дорогой мой!

Это прозвучало так искренно и нежно, что Джавар выронил молоток.

— Что, Ананд? — удивленно мигая своими серыми выразительными глазами, сказал Джавахарлал.

— Я думал, дядя, что останусь здесь навсегда. Однако теперь чувствую, что мое место на Родине, в Индии.

Последовало продолжительное молчание.

— Пошли в дом, — пробормотал Джавар.

Они вошли в холл и сели на оттоманку.

— Дараян!

— Да, хозяин! — отозвался выросший словно из-под земли сикх.

— Коньяк, содовую и… фрукты.

— Сию минуту.

Действительно, буквально через минуту Дараян выставил на стол изящную бутылку французского коньяка «Наполеон», наполнил рюмки и, спросив, не надо ли еще чего, тихо удалился, почувствовав, что дяде и племяннику предстоит очень интимный разговор.

После выпитой рюмки Джавар спросил:

— Ты все обдумал?

— Да, дядя.

— Значит, покидаешь меня.

— А ты тоже можешь поехать. Купим там, ну, скажем, в Сринагаре, или построим такие же фабрики. Или вложим капитал в любое другое производство. Ты, дядя, богат. Я тоже. Чего еще желать?

— Вот именно, Ананд, чего еще желать? — задумчиво повторил Джавар.

— Значит, поедем вместе?

— Не так-то это просто. Но то, что ты обязан быть счастливым, я знаю совершенно точно…

Наступила глубокая и тяжелая тишина. Джавар не находил нужных слов. Он безуспешно пытался раскурить сигару и, наконец, оставил ее в пепельнице.

— Ананд, и когда ты собираешься?

— Месяца через два. Ведь здесь надо все довести до ума.

— А что доводить? Фабрики работают прекрасно. Ты мне очень здорово помог, очень. Сейчас за такие технологии дадут баснословные деньги.

— Еще бы! — согласился Ананд. — Дом продавать я не думаю. Может быть, еще придется приехать и поохотиться. Будет где останавливаться друзьям.

— Да, иметь здесь дом — это очень хорошо. Земля дорожает с каждым днем. Недвижимость — штука надежная.

В глубине души Джавар не мог согласиться на расставание с племянником.

— Один поэт сказал, что разлука — это смерть в миниатюре, — произнес дядя, с трудом сдерживая слезы. — Роза, которую посадила Деваки, небось уже разрослась там, — впервые за эти годы произнес он имя своей невестки, так как почувствовал, что и сам и племянник уже смогут выдержать это воспоминание.

— Да… — протянул Ананд и нараспев процитировал:

Как хороши, как свежи были розы В моем саду! Как взор пленяли мой! Как я молил весенние морозы Не трогать их холодною рукой! ……………………………………………… Но в мире мне явилась дева рая, Прелестная, как ангел красоты. Венка из роз искала молодая, И я сорвал заветные цветы…

— Боже мой! — воскликнул Джавар. — Кто же написал такие изысканные стихи? Северные арии?

— Да, ты угадал, это стихи какого-то русского поэта, но не помню, какого.

— Может быть, Пушкина?

— Может быть, дядя…

— Как изящно! Каков язык! Какая органичная образность! Нет нарочитой орнаментальности, как это обычно бывает у персов. Да, Ананд, здесь, кроме личного счастья, мне очень не хватает истинной, изысканной духовной красоты в людях. Простоты здесь — хоть отбавляй. Простоты и хищности здесь в изобилии. А вот этой тонкости чувств, как в этих стихах, мне и не хватает в жизни.

— А в жизни это растворено. И лишь поэт может извлечь этот нектар. Хотя ты, конечно, прав, дядя…

— Выпьем, дорогой племянник, за нашу с тобой жизнь, — произнес Джавахарлал, и крупные мужские слезы выкатились из его глаз.

Он смахнул их рукой и выпил коньяк.

— Выпей, Ананд, за нас, таких одиноких на этом свете!

— Да, дядя, за нас, но не одиноких.

— Что ты имеешь в виду? — уставился на него Джавар.

— А то, что нас двое! — отшутился Ананд, хотя на самом деле в его фразе таилась надежда, что когда-нибудь он вновь обретет самое дорогое, что у него осталось на этом свете, — своего сына.

— А-а, понимаю! — ответил дядя. — Тогда порешим вот как. Ты поезжай в Бомбей. И если в твоей личной жизни будут перемены, тогда и поговорим о моем возвращении. Сам понимаешь, на старости лет одному мне оставаться здесь совсем ни к чему. Ну а пока еще силенки есть, буду барахтаться.

— Ну, уж вы скажете, дядя!

— Ладно, ладно, прости, дорогой мой, мой единственный, за мою стариковскую слабость и любовь к тебе, — и Джавар обнял Ананда. Плечи его вздрагивали.

Глава четвертая

В Бомбее было свежо, ясно и прохладно. Недавно закончился барсат — сезон дождей. Голубое небо нежилось в теплыни. Несмотря на бесконечные потоки машин, запрудившие улицы, дышать было легко.

Ешода вышла в сад и позвала:

— Кишен!

Малыш, лет четырех в коротких голубых штанишках и белой рубашечке с короткими рукавами, аккуратно подстриженный и причесанный, весело играл с обезьянкой. Пестрый попугай выкрикивал какие-то непонятные слова, сидя на стебле широкого и длинного бананового листа.

— Кишен! — повторила Ешода.

Наконец малыш подбежал к парадной двери, разгоряченный, с сияющими глазами.

— Пойдем, Кишен! Время пить молоко.

— Я не хочу молоко! — смеясь воскликнул мальчик и вырвался из рук Ешоды.

Она пошла вслед за ним. Спустя несколько минут ей удалось урезонить озорника и усадить за стол, на котором стоял тонкий стакан с молоком.

— Выпей молоко! — ласково попросила она.

— Я не хочу.

— Не надо капризничать, сынок! Мамочку надо слушаться, — уговаривала Ешода.

— Хорошо! — наконец согласился малыш. — Ты только зажмурься.

— Для чего? — озадаченно спросила мать.

— Зажмурься, мама! — настаивал сын. — И я сразу выпью все молоко!

Ешода закрыла глаза, но открыв их через несколько секунд, обнаружила, что Кишена за столом нет. Молоко осталось нетронутым.

— Вот озорник! Обвел-таки меня вокруг пальца! — и она отправилась на поиски обманщика.

А Кишен тем временем подбежал к деду, который на диване читал газету. На его крупном носу красовались огромные очки.

— Дедушка! — прошептал мальчик. — Спрячь меня, — и он уселся к деду на колени, который, развернув газету, загородил его.

— Где ты, Кишен? — звала его Ешода, входя в комнату. — Убежал! Вот негодный мальчишка! — сообщила она свекру и снова позвала:

— Кишен! Вы не видели Кишена? — спросила она у деда, старательно уткнувшегося в газету. — Где он спрятался?

— Нет, не видел, — спокойно ответил свекор Ешоды, седовласый, стареющий мужчина с благородным лицом.

— Куда он делся? — недоумевающе спрашивала Ешода и направилась в другую комнату.

— Дедушка, я убежал, чтобы не пить молоко, — признался малыш.

— Слушайся маму, а то нам попадет! — с напускной строгостью ответил тот.

Но Кишен засмеялся, довольный своей игрой.

В это время вернулась Ешода и увидела Кишена, который уже сидел рядом с дедушкой на диване.

— Ах, вот он где! И опять от меня убегает! — и кинулась догонять Кишена, который, звонко смеясь, бегал по комнате.

Изловчившись, она поймала сына за руку и повела его пить молоко. Она опять усадила Кишена за стол и сказала:

— Выпей молоко!

Но тот, продолжая смеяться, вскочил, подбежал к деду и сел к нему на колени. Ешода последовала за ним.

— Ну что с ним делать?! — спросила она и добавила: — Вы его балуете!

Тот усмехнулся в седые усы и снял очки.

— Кишен, маму надо слушаться. А то из-за тебя и мне попадает.

Но мальчишки и след простыл.

— Кишен! Кишен! — слышались тщетные призывы матери, а малыш уже был на ветке дерева и поглощал недозрелый банан.

Раджа еще несколько минут сидел в открытом «джине», наблюдая за Кишеном. Потом, включив мотор, двинулся в офис.

«А мальчик уже большой! — подумал он. — Ананд приезжает завтра. Уж скорее бы. Все же туговато приходится без него».

Найроби сиял под лучами яркого солнца. Джойс вывел «мерседес» из гаража, вышел из машины и поклонился Ананду.

— Не беспокойтесь, бвана! Джойс все сделает, как вы велели. Документы у меня, — он сел за руль, включил мотор и мягко выехал со двора. Машина, со слегка приподнятым радиатором, похожая на мопса с расставленными лапами, который жадно обнюхивает встречный ветер, помчалась на восток в порт Момбаса.

Ананд еще раз обошел молодой сад, посаженный вокруг коттеджа. За два года он успел разрастись и даже плодоносил. В это время подъехал на «джипе» Джавар. За рулем был новый водитель.

— Готовишься к отъезду? — пробасил он.

— Да, уже пора.

— Садись, поедем собираться. А я нашел тебе хорошего домоправителя, сторожа и садовника в одном лице. Прекрасный старик. Его предки из Калькутты. Знает толк в домашнем хозяйстве, а главное — чувствует природу. А вот и он! — Джавар повернулся и показал на худого человека, который приближался к ним на велорикше, в багажнике которого стоял небольшой фибровый чемодан.

— Знакомьтесь, — сказал Джавар, взяв бенгальца за руку. — Это хозяин дома, мой племянник Ананд.

Ананд пожал узкую, сухую и сильную ладонь старика.

— Его зовут Салман.

— Очень приятно, — ответил Ананд и, сложив ладони у подбородка, поклонился Салману — своему новому слуге и стражу дома.

Старик совершил глубокий пронам и поблагодарил Джавара и Ананда за оказанное ему доверие и приглашение на столь высокую и ответственную службу.

Спустя четверть часа дядя и племянник, оставив дом на попечении Салмана, отправились в «крепость» Джавара, где Мумба подстригал газон. Завидев подъехавший «джин», Мумба моментально очутился около машины и легким движением рук открыл сразу две дверцы. Джавар, улыбнувшись ему, мягко ступил на землю и пружинистой походкой охотника и человека, уверенного в себя, направился к входной двери.

Вещей собралось множество. Одних сувениров полный чемодан: две шкуры антилоп, одна — зебры, слоновый бивень и еще много всякого добра, которым так богата Кения. Мумба подарил Ананду бурдюк из шкуры жирафа и великолепное опахало из хвоста этого же животного.

— Дядя, Джойс уже погнал машину в Момбасу.

— Отлично. Через неделю ты уже будешь кататься на ней по индийской земле. Уезжаешь! Как жаль расставаться, Ананд, если бы ты только знал! Ну да ладно. Обойдемся без сентиментальностей. Раз уж ты твердо решил, уговаривать не стану. Лети навстречу своему счастью. И повторяю, когда твоя судьба изменится к лучшему, я начну думать о возвращении на Родину. Грядет старость…

— Спасибо тебе, дядя, за все. Здесь, с тобой и твоими друзьями, я действительно обрел «мертвую воду», обрел заново свое тело. А душу — «живую воду», может быть, найду на Родине, а если нет…

— Ладно, ладно… — замахал руками Джавар. — Спасибо, мой дорогой, за сердечные слова.

Джавар подошел к секретеру и вынул из него коробку, открыл ее и извлек ожерелье. Солнечный свет рассыпался в гранях бусин.

— Вот это ожерелье я когда-то получил в подарок от одного мудреца. Оно приносит удачу и счастье. Я думал передать его внуку. Но внук мой погиб, — Джавар перевел дыхание, тряхнул головой, словно отмахнувшись от назойливой мухи, и продолжал:

— Пусть это ожерелье будет у тебя. Повесь его в детской. Ведь ты хранишь его игрушки? — грустно спросил он и резко расстегнул ворот рубашки…

Ананд взял ожерелье, положил его в коробку и, помедлив, с трудом выговорил простое и святое для всякого человека на земле слово:

— Спасибо…

Через два часа они были в аэропорту Эмбакаси.

«Прощай, Кения! Прощай, Африка! Прощайте, горы и скалы, прощайте, прекрасные и простые люди», — мелькало в сознании Ананда. Теплая, почти что счастливая грусть заполнила все его существо. Он не мог оторвать глаз от высокого «черного Аполлона» Мумбы, не мог разжать пальцы прощального рукопожатия дяди Джавара. Его душили слезы. Он ничего не мог сказать толком, а только бормотал слова, наподобие: «приеду, позвоню».

Самолет рейсом «Нейроби — Бомбей» взмыл в воздух… Мумба, запрокинув голову, долго следил за «железной птицей», тающей в далекой синеве…

Трое носильщиков молниеносно подхватили чемоданы и тюки с тележки и, скрывшись в пестрой и шумной толпе, направились к стоянке такси.

Сердце Ананда стучало так сильно, что он приложил руку к груди, словно боясь, что оно вырвется, как птица из клетки, и улетит в голубое и чистое небо над его родной землей, над его Бомбеем, над его Махараштрой, над Раджастаном, Уттар-Прадешем, Кашмиром…

Индия настолько мощно и сильно владеет сознанием любого человека, который хотя бы раз посетил эту землю, а тем более, сознанием своего сына, что забыть ее невозможно.

Бедные человеческие глаза! Бедная человеческая плоть! Великая и прекрасная бессмертная душа человека! Вы, только вы — пятерица чувств — сможете отразить то, что чувствуете и ощущаете! Ананд, потрясенный, брел среди веселой, красивой, живой и улыбающейся толпы. Нет! Не толпы! Среди людей — прекрасных и добрых, таких родных и до боли знакомых. И он снова и снова спрашивал себя: как мог он несколько лет жить без всего этого? Как? Понять он не мог. Бедное человеческое сознание!

Все здесь было ему знакомо. В такси, у лобового стекла плясала гирлянда из хвостиков бурундучков. Голубая чалма водителя сияла. Браслет на его правой руке сверкал. Улыбка шофера была ослепительна. Беломраморные храмы горели на солнце, точно свечи.

— Сегодня Сомавар — понедельник, господин, — весело сообщил ему водитель.

Ананду, как мед, на сердце тепло и сладко полилась родная речь, великолепный хинди наследник санскрита и всех наречий народов Индии.

— Это день Бога Шивы. Все истинные шиваиты в этот день посещают храмы, чтобы поклониться священному фаллосу — символу созидательной энергии Бога, — вспомнил Ананд.

На площади стояла огромная фигура бычка Нанди, высотой с одноэтажный дом, украшенная цветами и расписанная во все цвета радуги. Толпы народа с песнями и плясками возносили молитвы и приносили жертвы богу Шиве.

Ананд весь превратился в зрение и ощущение. Но ни зрение, ни слух так объемно не составляют полного осознания себя в мире, как обоняние и осязание. Запах! Вот чего ему не хватало. Не хватало запаха Индии. Только он, единственный и неповторимый, может разбудить потайные уголки памяти, и, когда эти уголки разбужены, они, соединяясь с настоящим и слегка заглядывая в будущее, создают полное, объемное осознание себя в мире, реально и в настоящий момент. И это происходит так, словно человек жил вечно. Это есть радость, это счастье, это — высшая мудрость жизни.

Ананд чуть не проехал свой дом. Он машинально расплатился с водителем, кажется, дав ему доллары, поскольку водитель сказал ему:

— Господин, я не знаю, наверное, это очень много? Вы не ошиблись?

— Нет, нет, дорогой, я не ошибся!

Водитель вышел из машины и стал помогать ему вносить вещи во двор.

Раму, словно древняя птица, вылетел из подъезда. Он упал в ноги Ананду и целовал его башмаки, пахнущие Африкой.

— Раму! Встань, прошу тебя! — сказал ему Ананд, едва сдерживая слезы.

— Господин Ананд! Мой молодой господин! Радость моя! Вернулся! Сынок!.. — и слезы ручьями текли по старому, морщинистому лицу слуги.

Втроем они внесли багаж на террасу. Водитель поклонился, поблагодарил и быстро уехал. По его лицу было видно, что эта сцена, сцена встречи, — лучшее из того, что есть на земле, растрогала его.

В тихой гостиной мерно тикали большие напольные часы. Раздался телефонный звонок. Кишен подбежал к аппарату и снял трубку.

— Алло! Что? — громко проговорил он. — А его дома нет! — и положил трубку.

Снова раздался звонок, но теперь уже в дверь.

— Как?! Еще звонок?! — удивился мальчик и побежал открывать дверь.

— Что такое, сынок? — послышался голос Ешоды, которая тоже подошла к двери.

Она открыла ее. На пороге стоял Ананд в голубом костюме и шелковом галстуке, заслонив своей фигурой весь дверной проем.

Мальчик с интересом смотрел на «дядю» своими большими черными глазами, в которых Ананд сразу же узнал глаза Деваки. Слегка пошатнувшись, он схватился за косяк.

— Ах! Это вы! — воскликнула Ешода, и глаза ее расширились. Она почувствовала слабость в ногах. Легкая дрожь пробежала по ее телу.

— Входите, пожалуйста! — с радостью и волнением произнесла она.

Ананд вошел в гостиную. Мальчик, прижавшись к матери, не отрываясь, смотрел на гостя.

— Я вернулся в Индию на днях, — сказал он, когда Ешода предложила ему кресло.

Ананд смотрел на мальчика, не в силах отвести глаз, в которых поплыл туман.

«Ведь это мой сын! О Боже! Где я был все это время?!» — пронеслось у него в голове.

— А где же вы были? — спросила Ешода и улыбнулась.

На ней было розовое сари; великолепные украшения подчеркивали неброскую красоту еще молодой женщины. Тика на ее лбу оттеняла правильные пропорции лица.

Ананд поправил галстук и сказал, что он прожил четыре года в Африке, в Кении, после того, как потерял жену и ребенка. Произнести это последнее слово ему было очень трудно, но делать нечего — так распорядилась судьба…

— Я думал уехать навсегда… — добавил Ананд с грустью в голосе.

— Мне понятны ваши слова, — тихо сказала Ешода, — боюсь, я не пережила бы своего горя, если бы не Кишен.

— Да, конечно. Но стоит посмотреть на этого малыша — и сразу забудешь все несчастья! — подтвердил Ананд, все еще глядя на мальчика, который прислонился к матери и внимательно слушал разговор взрослых.

— Вы правы! И очень хорошо, что вы зашли. Удивительно, как вы нашли наш дом? — оживилась Ешода.

— Ничего удивительного нет! — вмешался Кишен в разговор. — Ведь наш дом не прятался!

Хозяйка засмеялась.

— Это только ты прячешься от мамы, когда не хочешь пить молоко. Прошу вас, подождите полминуты, я принесу вам чай, — обратилась она к Ананду.

— Спасибо! Я не пью чай, — ответил тот.

— И я его не люблю и молоко — тоже! — обрадовался мальчуган, затем подошел к гостю и тронул его за колено.

— Кишен у нас любит только сок, — донеслось до Ананда. — Я принесу вам соку, — и хозяйка удалилась.

Ананд взял маленькую руку сына в свои ладони и поцеловал ее. Кишен прижался к нему, а он обнял его со всей нежностью, которая накопилась в нем, и нежно поцеловал в обе щеки.

Мальчик, видимо, удивленный таким приливом нежности, несколько отстранился от отца.

— Дядя! Я, наверное, вам очень нравлюсь? — спросил малыш, сев на валик кресла.

— По-моему, ты славный и умный мальчик! — воскликнул Ананд, почувствовав себя более раскованно.

— А дедушка, когда я слушаюсь, меня верхом катает! — решил воспользоваться добротой «дяди» четырехлетний отпрыск раджпутов и брахманов.

Ананд от души рассмеялся.

— Верхом, говоришь?

— Да! — победоносно подтвердил Кишен, внутренне уже готовый оседлать гостя.

— Ну, тогда садись мне на спину, — и, сняв пиджак, Ананд встал на четвереньки, изобразив коня.

— Полезай! Так! Хорошо сел? — приговаривал счастливый отец, пытаясь периферийным зрением увидеть седока.

— Я хочу скакать на лошадке! Я хочу скакать на лошадке! — восклицал радостно Кишен. — Вперед, лошадка! — скомандовал он, мягко ударив пятками в ребра «лошадки».

Ананд, повинуясь требованию седока, легко понес его рысцой по холлу: благо ковер был мягок, но колени все-таки ощущали твердость мрамора и через него. Но он был доволен, весел и счастливо глуп.

Ешода, увидев сцену «выезда» Кишена, чуть не выронила поднос.

— Слушай, проказник, а ну-ка, слезай! — строго приказала она.

Кишена как ветром сдуло со спины отца. Он опустил голову и замер на месте.

— Ну что вы! — шумно дыша, успокоил ее Ананд. — Мы так хорошо играли!

— Больше не надо! — внушительно сказала Ешода и строго посмотрела на «сына». — Он у меня такой озорник. Удивляюсь, как вы могли подружиться с ним так скоро!

— Этот дядя был моей лошадкой, — сообщал ей мальчик.

— Я был твоей лошадкой, — с улыбкой подтвердил Ананд, — а кем будешь ты, когда вырастешь?

— Наверное, летчиком! — ответила за него Ешода.

— А я думал бизнесменом! — погасив досаду, сказал Ананд.

Он прекрасно понимал Ешоду. Ведь она считала отцом Кишена Викаса, а Викас был летчиком. Вот ей и хотелось видеть в сыне своего мужа.

— Нет! Он будет летчиком, как его отец! Вики об этом мечтал, — возразила мать, больно ранив сердце Ананда этими словами.

«Успокойся, сам виноват», — мысленно приказал он себе.

— Мама! Я лучше бизнесменом буду! — решил мальчик, и у Ананда отлегло от сердца.

— Ты вырасти, а потом посмотрим! — мудро подвела резюме Ешода.

— А я все равно… не буду летчиком, — настаивал малыш.

Ешода и гость рассмеялись.

В прихожей послышались шаги.

— Это мои свекор и свекровь, — тихо сообщила Ешода и пошла встречать родителей Викаса.

— Ананд?! — воскликнул широкоплечий старик.

— Да, это я, — отозвался тот и встал.

— Добрый день, — с улыбкой произнес хозяин в белом ширвани. Только теперь Ананд увидел, как они похожи с Викасом.

— Добрый день! — оживленно ответил Ананд, но тень тревоги, словно ящерица, мелькнула в его мозгу.

Рядом с величественным стариком стояла полная дама в белом сари, ее волосы были белыми, а лицо — бледным и круглым; казалось, что оно слегка припухло. Серые глаза светились холодом.

— Я очень рада познакомиться с вами, — изрекла она дежурным тоном.

— Добрый день! — с поклоном сказал ей Ананд.

— Странно, что мы не виделись с тех пор! — удивился свекор Ешоды.

— Я тогда покинул Индию и четыре года был в Африке, в Кении.

Мужчины уселись в кресла. Кишен вертелся рядом. Он то взбирался на колени к деду, то слезал с них, подходил к Ананду и трогал его за руку.

— Это понятно! — произнес отец Викаса. — Вы потеряли семью, а мы Викаса, нашего единственного сына… — он опустил голову и некоторое время молчал, глядя в пустоту.

— После смерти сына для нас единственное утешение — этот малыш, господин Ананд! — улыбнулся он.

— Вам можно позавидовать! — сказал Ананд, глядя на сына. — У вас есть радость в жизни.

Немного помолчав, Ананд поднялся с кресла со словами:

— Мне пора! Я был очень рад нашей встрече!

— Вы приходите к нам почаще, — поощрительно сказал свекор Ешоды.

— Обязательно, — с улыбкой пообещал гость. — До свиданья, малыш Кишен! — не отрывая от него пристальных глаз и с нотками грусти в голосе обратился Ананд к своему сыну, сыну его и Деваки, прекрасной и нежно любимой им жены, о которой он не забывал ни минуты. И если ум его был занят работой, игрой, охотой, то она все равно жила, дышала в его подсознании, в душе, во сне.

Глаза Кишена — это глаза Деваки. И Ананду было радостно сознавать это, радостно, что он увидел сына, но радость эта была тяжелой… Тяжелая радость…

— А вы придете еще раз, да? — весело спросил мальчик, подняв аккуратно причесанную головку.

Короткие штанишки, белая рубашечка очень шли ему.

«Какой статный мальчик» — подумал Ананд и вслух сказал:

— Конечно, конечно!

— До свиданья, дядя!

— До свиданья, Кишен…

Ананд быстро вышел из дома, сел в свой новый «мерседес» и поехал в офис.

Три дня Ананд потратил на то, чтобы изучить состояние дел на фабриках, хотя в общем он знал и контролировал ситуацию. Но одно дело информация, и совершенно другое — реальное производство.

Раджа не находил себе места от радости, что вернулся его друг детства, вернулась его юность и молодость.

— Ананд, вот ты подарил мне шкуру антилопы… как ее…

— Антилопа Гранта! — просветил тот друга.

— Да… А их там очень много?

— Много. Но их безжалостно истребляют. Бизнес везде губит все живое.

— А эти, длинноногие, в одном фартуке?..

Ананд рассмеялся от души.

— Поезжай к дяде, он тебя живо женит на женщине из племени туркана. Они очень статные.

— И бреют головы?

— Не совсем, а только по бокам. А посередине — тонкие косички. На шее — целая бухта бус. А фигуры, надо признать честно, просто великолепны, изящны; походка — грациозна. Они очень сильны и выносливы.

— Как земля?.. — сострил Раджа.

— Да, мой друг, да… Но не мешай мне работать.

Раджа уткнулся в компьютер.

— Звонил дядя, тебе привет! — буркнул Ананд.

— Спасибо.

— Спасибо тебе, Раджа, что ты помог мне найти Кишена.

— Да брось ты! Все — о’кей! Мне самому было интересно. Кстати, я поменял квартиру. Теперь у меня четыре комнаты. Пришлось, правда доплатить, но это чепуха. Я уже разбогател.

— Машину купил?

— Не хочется. Потом как-нибудь. Нашего «джипа» мне хватает. Вот женюсь, тогда…

— Ты — женишься?

— Может быть.

— Давай, давай, сын мой, давно пора… — и Ананд снова уткнулся в бумаги.

На следующий день Ананд взял выходной и утром сразу же поехал к сыну. Но ни его, ни Ешоды дома не оказалось. Свекровь сообщила, что они уехали в парк на детскую площадку, и он тоже поехал в район Малабар-Хилл к парку «Висячий сад».

На детской площадке было красочно, шумно и весело. Кружились карусели. Огромные синусоиды русских горок гремели, играла музыка. Ананд вышел из машины с большим пакетом игрушек. Увидев среди детей, которые были одинаково одеты, воспитательницу, он подошел к ней и попросил разрешения раздать детям подарки. Та с радостью согласилась. Дети окружили его шумной стайкой. Ананд роздал игрушки и пошел дальше, ища глазами Кишена и Ешоду.

Вдруг он услышал голос Ешоды.

— Ну и Кишен! Молодец! — хвалила она сына, удачно попавшего из лука в мишень и выигравшего небольшого пластмассового попугая.

— Здравствуй, Кишен! — радостно воскликнул Ананд, быстро подойдя к сияющему мальчугану.

— Здравствуйте! — восторженно ответил тот.

— Как вы здесь оказались? — удивилась Ешода.

— Да просто так, гуляю.

— Один? — удивился мальчик, вертя в руках попугая, в лапах которого болталось белое кольцо.

— Как видишь, один, — невесело улыбнулся Ананд.

— А мама без меня никогда не гуляет! Только вместе со мной!

— Мне не с кем гулять, Кишен, — и Ананд посмотрел на Ешоду. — У меня есть к вам просьба.

— Да, — с готовностью отозвалась она.

— Вот ожерелье. Я получил его в подарок. Его благословил один мудрец.

Дорогое ожерелье тонкой работы очаровало ее.

— Мне захотелось подарить его Кишену. Оно приносит счастье его владельцу. Пусть он его наденет! — искренне попросил он ее.

Ешода посмотрела в глаза Ананда и увидела в них глубокое страдание. Она смутилась и не знала, как поступить.

— Зачем же? — спросила она.

— Но у меня никого нет! — горько сказал Ананд. — И я подумал о Кишене. Я очень привязался к нему.

— Такой дорогой подарок! Просто не знаю, — она совсем растерялась и казалась смущенной.

— Кишен, возьми это, — отец протянул сыну ожерелье, которое переливалось всеми цветами радуги.

Мальчик с готовностью принял подарок и сразу же надел его на шейку.

— Спасибо, дядя! — тихо сказал он, его глазки заблестели, и он, опустив головку, стал разглядывать подарок.

— Пожалуйста! — просто ответил Ананд.

Ешода была удивлена переменой в Кишене.

— Удивительно! Он у меня непослушный, а с вами ведет себя идеально.

— Да? Ведь мы же с ним друзья! — изображая веселость, сказал Ананд, с грустью сознавая, что мальчику не хватает отца, не хватает мужского начала для гармоничного формирования личности.

— Дядя, я хочу немножко покататься!

— Замечательно! — обрадовался Ананд.

Он снял пиджак, и Кишен молниеносно вскочил ему на спину и ударил в бока. Ананд галопом понесся по траве, делая крутые повороты так, что мальчишка едва не свалился у него со спины. От радости он и сам смеялся до слез. Восторгу Кишена не было предела.

Напрасно Ешода призывала сына:

— Кишен, Кишен! Остановись! — все было бесполезно.

Минут через пять и «лошадка» и «всадник», порядком утомленные, свалились на траву, весело смеясь. Звонкий смех сына колокольчиком отзывался в сердце Ананда.

Приведя себя в порядок, Ананд предложил Ешоде и Кишену подвезти их домой.

Они с удовольствием согласились.

— Дядя, у вас мягкая и тихая машина! — с восторгом заметил Кишен.

— Да, малыш, пока новая, — ответил Ананд.

Он подрулил прямо к подъезду.

— Зайдите к нам, — предложила Ешода, — выпейте чашку кофе.

— Спасибо. Сегодня не могу, — вежливо отказался Ананд, хотя ему очень хотелось побыть в обществе этого обворожительного мальчугана, его драгоценного сына и наследника.

«Боже мой, Боже мой! Что я наделал?! Хотя так, видимо, было угодно судьбе. Ешода жива, здорова, и родители Викаса тоже», — думал он, глядя в глаза Кишену и на ожерелье с золотым медальоном, блестевшее у него на груди.

— До свидания, дядя! — весело произнес Кишен.

— До свидания, малыш!

Он нажал на газ и отпустил сцепление.

Шли дни за днями. Ананд вновь привык к Бомбею. Африка понемногу уходила в глубь памяти, в прошлое. Но ее могучее дыхание, сила часто вспоминались ему. Это она дала ему опору в тяжкий час, это она подставила ему свое плечо. Она и дядя… Милый, добрый, жесткий и умный Джавахарлал, которым Ананд очень гордился и которого любил без памяти.

Ананд настолько привязался к Кишену, что не мог жить, не видя его. Ему казалось, что и мальчик тоже привязан к нему. И как только выпадала свободная минутка днем или утром, Ананд всегда заезжал к сыну.

Однажды по пути с работы домой Ананд зашел в книжный магазин и купил «Воспоминания» режиссера Ахмада Аббаса, два экземпляра, один из которых сразу же отослал дяде в Найроби, как и обещал когда-то. Поужинав, он развернул газету «Таймс оф Индиа» и нашел статью о Кении. Внизу была помещена фотография Джавахарлал а и еще какого-то мужчины с усами. Под фотографией стояла подпись: «Наши соотечественники принимают активное участие во внедрении передовых технологий в текстильной промышленности на континенте Африки. На снимке: известный промышленник Индии Джавахарлал Натх — слева и Шанта Сваруп — справа. Найроби, Республика Кения».

«Боже! Как же я сразу не поглядел! Срочно надо добыть второй экземпляр и выслать дяде», — подумал Ананд.

Затем он снял трубку и попытался дозвониться до Найроби по автоматической связи, но не тут-то было. Пришлось заказать.

Через час он услышал в трубке бархатный голос дяди.

— Ананд! Рам, рам!

— Дядя?

— Да!

— Я купил тебе книгу Аббаса и выслал.

— Спасибо, племянник. Держишь слово. Люблю тебя за это.

— Еще я купил газету «Таймс оф Индиа», в которой о тебе статья и фото.

— Неужели?

— Конечно! Это великолепная реклама.

— Прекрасно! — послышался веселый голос Джавара.

— Я вышлю тебе несколько экземпляров.

— Да, да, Ананд, пожалуйста. Здесь можно достать только в посольстве. Так что ты пришли с десяток экземпляров, я раздам своим друзьям.

— Хорошо, дядя.

— Как дела?

— Неплохо. Даже, можно сказать, хорошо. Привет тебе от Раджа. А ты передавай поклоны всем: Мумбе, Дараяну, Джойсу и всем, кто меня знает и помнит.

— Хорошо, Ананд, до свидания! Спасибо за звонок! — и дядя положил трубку.

Вошел Раму.

— Чай будете, господин?

— Обязательно, — ответил Ананд, — и даже выпью бренди.

— Хорошо, — ответил слуга.

Ананд перечитал статью и остался доволен.

Утром он купил газеты и выслал в Найроби, как и обещал.

Развернувшись у почты, он поехал к форту — повидаться с Кишеном.

Луч солнца лежал на кухонном столе. Ешода стряпала.

— Ешода! — раздался голос свекрови.

— Я вас слушаю, — ответила та, подойдя к суровой старухе.

— Нам с тобой надо поговорить о серьезном деле. Я не вмешиваюсь в твою жизнь, но это нехорошо! — возмущенно сказала она.

— А что произошло? — не поняла сноха.

— Ты тайно от нас встречаешься с Анандом, — ледяным голосом проговорила свекровь, остановив на Ешоде круглые и тусклые глаза, — и соседи уже заметили, как ты и Кишен стояли около его машины. Не позорь нашу семью. Не омрачай нашей старости, — строго закончила она свою краткую, но весьма обидную для снохи речь.

Ешода, ничего не ответив, ушла на кухню и там тихо заплакала.

«Мерседес» медленно подъехал к воротам особняка, где жил маленький Кишен. Ананд, выйдя из машины, легко взбежал по лестнице, преодолев несколько ступенек, и позвонил.

Дверь открыла свекровь, холодно окатив его взглядом серых глаз.

— Добрый день! — вежливо сказал Ананд.

— Добрый день! — ответила старая хозяйка недовольным тоном.

— А где Кишен?

— Его сейчас нет! — солгала та.

— А Ешода?

— Их обоих нет, — раздраженно ответила свекровь.

— Вот как! Жаль! — Ананд потупил взор. — А я случайно здесь проезжал. Вот… и зашел, — словно оправдываясь, проговорил он, не зная, что сказать дальше.

— Вы слишком часто у нас бываете, — решительно констатировала старуха, — поправ все правила приличия.

— Что? — опешил Ананд.

И пока он оценивал ситуацию, она задала бестактный вопрос:

— А можно узнать, зачем вы пришли?!

— Я хотел увидеться с Кишеном, — не переставая удивляться, просто ответил Ананд.

— Нет, не затем вы приходите сюда! — оборвала его блюстительница нравственности своей снохи. — Мне известно о ваших встречах с Ешодой! Я не желаю такого позора! Оставьте ее в покое! И забудьте наш дом! — почти что прокричала она.

— Но… но вы ошибаетесь! — сухо сказал Ананд.

— Я ни в чем не ошибаюсь! — парировала хозяйка дома. — Для меня важна репутация моей невестки! — И она с силой хлопнула дверью перед самым носом Ананда, который, пораженный, неподвижно стоял на пороге еще несколько минут.

Вернувшись в машину, он стал обдумывать свое положение.

«Вот откуда берутся злые мачехи и свекрови», — решил он.

В жизни никогда невозможно все учесть наперед. Везде подстерегают ошибки, просчеты и неудачи. Не ошибаются и абсолютно все учитывают только мудрецы-отшельники, отказавшиеся от мира сего.

Ананд ехал домой, лихорадочно соображая, что ему предпринять.

«Какие все-таки бывают люди! Никогда не скажешь, что эта фурия — мать Викаса, такого прекрасного парня. Жаль его. И мачеха Деваки — тоже сущая ведьма. Именно о таких злых женщинах существует много пословиц и крылатых выражений. Ну почему нельзя поговорить спокойно, по-человечески? Ведь я… поступил так, чтобы спасти их невестку», — размышлял Ананд, медленно двигаясь по крайнему ряду. Дорога была забита. Он поднял стекло, включил кондиционер. Стало легче дышать. Проехав еще немного, он увидел, что пробка образовалась на дороге из-за аварии: грузовик налетел на легковой «ауди», у которого был смят радиатор. Его водитель, зная, что виноват, растерянный, стоял около исковерканной машины.

«Да, дорого ему придется заплатить за ремонт», — подумал Ананд.

Наконец, он попал в объездной ручеек, и ему удалось выбраться на свободную полосу. Через десять минут он уже загонял машину в свой гараж. Сегодня ему не хотелось больше ни о чем думать, хотелось только сразу же лечь спать.

Утро следующего дня было солнечным, но в полдень небо нахмурилось. Ананд вышел из ворот фабрики, оставив Раджа одного разбираться в сетевом графике. Как только он сел в машину, по крыше забарабанил дождь.

«Что делать? Съездить к Кишену и объясниться с отцом Викаса? Но ведь меня, собственно, выставили за дверь. Нужно искать выход. Может быть, поговорить с Ешодой? Но она может не понять», — размышлял он по дороге домой.

У светофора он затормозил. Вода уже катилась по дороге, и брызги от проезжающих мимо машин крыльями расходились по сторонам. Ананд старался держаться ближе к тротуару. Блеснула молния, осветив величественный храм Вишну и прилегающие к нему дома, построенные в Викторианском стиле.

«Да, Бомбей все-таки не такой уж плохой город в архитектурном плане», — подумал Ананд.

Дорога стала свободной, но он не увеличивал скорости, боясь, что машину может занести: было очень скользко.

Когда он сбавлял скорость перед светофором, который через секунду-другую должен был дать зеленый свет, то случайно поглядел на тротуар, и его глаза встретились с глазами сына.

— Дядя! — радостно закричал Кишен.

Ананд нажал на тормоз. Посмотрев, нет ли сзади машин, он дал задний ход и поравнялся с Ешодой и Кишеном. Дождь лил, не переставая. Новый разряд потряс улицу. Ананд вышел из машины.

— Откуда вы?

— Мы покупали игрушки, — смущенно ответила Ешода.

— А теперь не можем поймать такси! — сообщил мальчик.

— Вам придется очень долго ждать! Улицы залиты водой. А мой дом недалеко отсюда. Вызовем такси от меня, — предложил Ананд разумный вариант.

— Нет, нам лучше постоять здесь! — отказалась Ешода.

Ананд догадался, почему она поступает так.

«Наверное, свекровь отчитала и ее тоже», — решил он.

— Но ведь вы совсем промокли! И мальчик тоже, — искренне забеспокоился Ананд.

— Мамочка! Поедем, — просил Кишен. Его сандалии промокли, а майка прилипла к телу. Правда, было не холодно.

— Нет, милый! — отрезала Ешода.

— Он может простудиться, — взволнованно сказал Ананд, решительно взял Кишена за руку и усадил его на переднее сидение. Затем открыл заднюю дверь и помог сесть Ешоде.

— Быстрей, быстрей, мама! А то совсем промокнешь! — весело кричал Кишен, явно довольный, что «дядя» настоял на своем, а маме ничего не оставалось, как согласиться.

Минут через пять Ананд подрулил к подъезду своего дома.

На пороге сразу же появился Раму с зонтом в руках. Увидев гостей, он раскрыл зонт и подошел к даме.

— Раму, проводи даму и мальчика в холл, а я пока загоню машину в гараж.

Ананд вернулся быстро. По его лицу скатывались бусинки дождя.

— Они насквозь промокли! — сказал он. — Раму, отнеси мальчика в ванную и вытри голову досуха.

— Хорошо, — ответил Раму, схватив в охапку Кишена, который был чрезвычайно доволен всем происходящим, и скрылся за дверью.

Послышался страшный удар грома, сопровождаемый треском. За окнами, окруженными деревьями, висела густая зеленоватая кисея дождя. Было уютно и тепло. Ананд принес горячий чай и кофе. Он суетился вокруг гостей. В его глазах светилась радость: его сын, его Кишен — у него в доме, в своем родном доме!

Вошел Раму с Кишеном на руках, который покорно прижался к старому слуге.

— Вот хорошо. А теперь заверни его в одеяло. Пусть согреется, — приговаривал Ананд.

— Все понятно, господин, не беспокойтесь.

От нового удара грома слегка задребезжали стекла и еще больше потемнело.

— О! — воскликнул Ананд, посмотрев на Ешоду.

Тонкое сари прилипло к ее округлой, но все еще изящной фигуре. Ее грудь была невелика. Соски, темнея, выделялись сквозь тонкую ткань.

— И вы промокли насквозь?

— Нет, не очень, — смущенно улыбнулась ему в ответ Ешода и отвела глаза в сторону.

— Минутку! — сказал хозяин дома. — Я что-нибудь придумаю.

— Не нужно, ничего не нужно! — запротестовала она.

— Ну как же? Подождите! — настоял на своем Ананд и вышел.

Дождь усиливался. Кишен сидел на диване, укрытый одеялом и вертел в руках игрушки. Вошел Ананд со свертком в руках и протянул его гостье.

— Вот, вы можете переодеться, — вежливо предложил он.

— Зачем? — окончательно смутилась Ешода.

— Пока ваше сари высушится. А то вы можете заболеть, — он посмотрел Ешоде в глаза и затем взглянул на сына, весь вид которого говорил, что он доволен. Ему было тепло и уютно. Над его головкой нависала огромная голова винторогой антилопы, и Кишен с любопытством и восхищением разглядывал ее.

— Это сари любила Деваки, — задумчиво и грустно сказал Ананд и отпил немного кофе, сев в кресло. — Его подарил ей я…

Ешода, посмотрев на роскошное, золотистое сари тонкой работы, ахнула, и ее женское сердце не выдержало. Она встала с кресла и вопросительно посмотрела на хозяина дома.

— Туда, прошу вас! — и он открыл дверь в комнату, прилегающую к холлу, где гостья могла переодеться.

— Ну как, согрелся? — весело спросил он мальчика.

— Да.

Блеснула молния, за ней последовал громовой удар. Ананд подошел к сыну, взял за руку и повел его в детскую комнату.

— Ты можешь здесь играть, а я скоро вернусь, ладно?

— Хорошо, дядя! Сколько здесь игрушек! Все так красиво, и все для маленького?

— Да, да, Кишен, для тебя… — Ананд поспешно вышел, прикрыв за собой дверь, и вернулся в холл.

Раму принес соки, фрукты и сладости.

— А вот и я! — услышал он голос Ешоды.

— Это сари вам очень идет! — сказал Ананд, и в его глазах возник образ Деваки. Он взглянул на ее портрет.

«Деваки — это море обаяния и необыкновенной красоты, присущей именно ей…» — подумал он.

— Садитесь, выпейте чаю! — и Ананд сделал попытку налить ей в чашку, но она кротко остановила его:

— Я налью… сама, — и с благодарностью посмотрела на Ананда.

Обстановка была уютной, словно на волшебном острове или ковчеге среди ливней и гроз. За окнами проливной дождь, а здесь — тепло и уютно, свободно и экзотично. Ешода посмотрела на шкуру зебры и на несколько секунд забыла, кто она и где находится. Ей было хорошо. Ананд — сама деликатность, человечность, воспитанность и галантность. «Такой необыкновенный человек», — подумала она и посмотрела ему в глаза.

— А вы сейчас вспомнили о Деваки? — тихо спросила Ешода.

— Да! — со вздохом ответил Ананд. — Вы угадали.

Ешода налила себе чаю.

— Берите сладости, фрукты и все, что есть на столе, прошу вас…

Гостья неспеша разрезала яблоко.

— А можно мне… — она сделала паузу, взглянув на хозяина, — можно мне задать вам один вопрос?

— Конечно! — с готовностью ответил тот.

— А почему вы не женитесь во второй раз?

— Что?! — недоумевающе переспросил он и вздрогнул.

— Я имею в виду, почему вы совсем одиноки? У вас нет детей… — попыталась Ешода «зайти» с другой стороны.

Ананд минуту помолчал, допил кофе, резко отодвинул чашку и посмотрел на женщину, которой он, может быть, спас жизнь.

— Хорошо. Я вам отвечу. Да, я действительно одинок по воле судьбы… И в том, что я потерял все, что у меня было, винить могу только себя… — он откинулся на спинку кресла и посмотрел в окно на струи дождя, застилавшие свет.

Гроза не унималась.

— Теперь моя жизнь пуста!

Ешода допила чай и сложила руки на коленях.

— Я вас понимаю, — тихо сказала она, — вы глубоко страдаете! — и добавила: — Но разве невозможно утешение?..

— Нет! — твердо и решительно отрезал Ананд. — Свой удел я избрал сознательно, — с горечью сказал он. — Единственное, что меня радовало — встречи с Кишеном! Но теперь я потерял и это! Мне запрещено бывать у вас.

Ешода посмотрела на него недоумевающе, и Ананд объяснил:

— Мне запретила ваша свекровь! Но это несправедливо! — почти закричал он и встал с кресла. Сделав несколько шагов, Ананд подошел к Ешоде и, наклонившись к ней, негромко сказал умоляющим тоном:

— Позвольте мне хоть иногда видеться с ним, Ешода! Неужели это так трудно? Я знаю ваше доброе сердце и умоляю… — он отвернулся и произнес, словно в пустоту: — У меня ведь действительно больше совсем никого нет.

Ешода настолько разволновалась, что у нее на глазах появились слезы.

— Я сама не понимаю, почему, но я боюсь, боюсь за Кишена! — и она заплакала; слезы ручьями покатились по ее лицу.

Ананд хорошо понимал ее. Он знал, какие устои царят в индийских семьях и каково положение снохи в доме мужа, тем более покойного.

Из детской выбежал Кишен.

— Мама! — кричал он в восторге, захлебываясь словами, — у дяди много игрушек, целая большая комната! Можно я еще поиграю?

— Кишен, — всхлипывая, сказала Ешода, — нам пора ехать! Нам пора домой! — твердила она, глядя в одну точку.

— Мама! — стал успокаивать ее мальчик. — Ты не бойся грозы, не плачь! Дождемся такси и сразу поедем домой!

— Ах, Кишен! — воскликнула она, не переставая плакать.

Раздался удар грома. Молния осветила лица Ананда и Ешоды.

Вошел Раму, держа в руках высушенное сари гостьи и положил его на свободное кресло.

Ешода поблагодарила его, встала и пошла переодеваться. А Кишен в это время играл в детской. Ананд сидел в оцепенении.

— Господин! — раздался негромкий голос слуги.

— Да?

— Такси у подъезда.

— Спасибо, добрый Раму.

* * *

Такси, рассекая бегущие потоки дождя, медленно «причалило» к подъезду дома.

Ешода и Кишен вошли в гостиную, где, словно белое изваяние, стояла свекровь.

— Почему вы так поздно? — строго спросила она.

— Мы попали под дождь, и нам пришлось его переждать, — попыталась Ешода отделаться от нее, дав минимум информации.

Однако святая простота младенца, устами которого глаголет, как известно, истина, информацию расширила.

— Но нам повезло! — весело прозвенел он своим детским голоском. — Дядя посадил нас в свою машину и привез к себе.

— Вы были у дяди, Кишен? — кашляя, уточнила свекровь.

Ешода, поняв, куда может зайти разговор, и чтобы ее молчание не было истолковано превратно, сказала:

— Господин Ананд увидел нас на улице, и мы переждали у него дождь.

Но Кишен, не долго думая, присовокупил к ее объяснению довольно ассоциативное дополнение, которое потрясло самолюбие его «бабушки»:

— А то я замерз! А мама… — он посмотрел на грустное лицо матери, — мама совсем промокла! А дядя дал ей такое красивое сари! И мама переоделась!

Чистый и ясный голос Кишена еще долго дрожал в большом холле.

Свекровь, круто развернувшись и хлопнув дверью, вышла из комнаты. Ешода упала на оттоманку и зарыдала. Ее плечи вздрагивали. Кишен бросился к ней.

Утро было солнечное, жаркое и влажное после прошедшего дождя. Деревья благоухали. От мостовых шел пар.

По дороге на службу Ананд решил заехать к Ешоде и Кишену, чтобы вернуть забытые ими игрушки. У него была уважительная причина.

Миновав дорожку, выложенную смесью песка и гравия, он поднялся по белым мраморным ступеням и вошел в гостиную, где убиралась Ешода. В этот момент она протирала большое овальное зеркало в резной оправе из красного сандала.

— Добрый день! — негромко сказал он, слегка заикаясь. Когда Ешода обернулась и ответила на приветствие, он сказал:

— Здесь… игрушки Кишена. Вы их забыли… — В его руках был большой целлофановый пакет.

— Вам не следует ходить сюда! — негромко ответила Ешода и тревожно посмотрела на дверь.

«Видимо, вечером состоялось невеселое объяснение со свекровью», — догадался Ананд.

— Я же вас просила.

— Понятно! — с обидой в голосе произнес он и поставил пакет на низкий, обтянутый бархатом табурет. — А я и не знал, что и вы меня гоните!

— Я не могу объяснить! — отвечала она, чуть не плача. — Но сейчас я…

Ананд, не дав ей договорить, выпалил:

— Объяснять не надо. Вы меня ненавидите, как… и все в этом доме. Разве я давал повод подозревать меня в подлых намерениях? — в отчаянии спросил он.

Ананд был обижен до глубины души.

«Неужели добро бывает наказуемо? — пронеслось у него в голове. — Дядя, милый, дорогой, умный мой и жесткий дядя? Почему я не такой, как ты?!»

Ешода тихо плакала.

— Разве я хоть однажды вел себя недостойно?

— Вы правы, все так! — сквозь слезы проговорила она. — Но пожалейте меня и Кишена! — В ее голосе звучала тревога и мольба.

Сдержанность в чувствах, присущая распространенному в Индии воспитанию, не давала возможность Ешоде сказать Ананду все откровенно. Но он понимал: она может оказаться на улице и без сына.

— В нашем доме был покой! — продолжала она, всхлипывая. — А сейчас все меня осуждают! Я боюсь позора! Пощадите меня! — и она подняла на него большие глаза, полные страха и страдания. — Не приходите сюда больше никогда!

Грозы не было. Синева неба сияла в проеме окна, но Ананду показалось, что ударил гром. В глазах у него потемнело.

«Получил! Спасибо!» — подумал он и, медленно повернувшись, вышел из дома, где жил его родной сын.

«Деваки! Где ты?» — закричал в нем какой-то внутренний голос, и он испугался.

— Умоляю вас! — слышался голос Ешоды.

Но Ананду было уже все равно.

«Я всем мешаю. Я отвержен. За что, Господи?!» — мысленно спрашивал он.

Он сел в машину. В его душе звучала песня:

Где же сын твой? Любимый сын… Снится ему не твое лицо, А той, что качала его колыбель. Не назовет он тебя отцом. И отдыха нет в пути, И цели нет впереди.

Подъехав к набережной, он спустился к морю. Долго бродил по берегу, слушая говор волн, который вторил его разбитому сердцу…

«Деваки, где ты?» — звучало из глубины его души, словно из морской пучины.

Часть III

Глава первая

Пуна. Золотой город. Его невозможно забыть. В далеком прошлом здесь побывал русский негоциант Афанасий Никитин и восторженно отозвался о нем. Это столица маратхов. Стоит он на горах и в окружении гор. От Бомбея, от побережья, дорога идет в глубь штата Махараштра пересекая рощи и поля, к городу Пуна, чистому, зеленому, городу чудесной погоды.

Цыганский табор расположился в небольшой живописной долине. Седовласый цыган, старый мудрец, сидел у остывших углей костра. Он поправил сбившуюся набок хлопчатобумажную ангочху, которой была повязана его седая голова, и в это время услышал знакомый и певучий голос.

— Добрый день, дядя Чопра! — поприветствовала его молодая и красивая цыганка.

— О, моя милая плясунья и певунья! Садись рядком, поговорим ладком. Поешь рису. Небось, изголодалась за длинную дорогу!

— Спасибо, дядя Чопра! — весело ответила та, мигнув бархатными ресницами. — Я только что поела.

— Поела, вот и хорошо, дитятко мое. Сейчас, наверное, тебя позовут. Город Пуна богат. Здесь любят танцы и песни. Заработаете хорошо. Удачи тебе, дочка! — Девушка легкой походкой пошла на зов своих подруг.

На небольшой площади собрались толпы местных жителей, туристов, прохожих, дервишей, богомольцев, бездомных, безработных, детей, стариков, молодежи и подростков.

Исполнялся танец катхакали. Барабанная дробь, стуча, сыпалась на мостовую. «Цыганка плясала, и монисто бренчало…» Но к этому следует добавить ритмично позванивающие браслеты. Картина была завораживающей на фоне светлой зелени бананов, темных листьев кокосовых и стройных арековых пальм. Вокруг дома, выстроенные в итальянском стиле, горный воздух благоухал, напоенный тропической растительностью, солнцем и музыкой.

Песни цыганки были так плачевны и дики, грустны и игривы, движения ее были так сладострастны, плавны и живы, что передать словами это вряд ли возможно. Публика, внутренне сопереживая, хранила глубокое молчание.

Танец окончился. Посыпались деньги. Молодые сикхи бросали внушительные банкноты в плавающую в толпе корзину. Шум, смех, шутки… Вокруг группы цыган образовались толчея…

Вечером, за ужином у костра, Чопра сказал своей любимице:

— Завтра утром, чуть свет, пойдем в Бомбей, — он улыбнулся. Молодая цыганка опустила большие черные глаза. По ее щекам покатились слезы. В небе мерцали крупные звезды. Темная теплая ночь держала в своих объятиях великолепные горы и уютный город.

Луч солнца, словно стрела, влетел в плохо опущенные жалюзи и задрожал на щеке Ананда. Он проснулся. Послышался стук в дверь. «Неужели снова началось? — в испуге подумал он. — Почти пять лет, как оставило меня наваждение! Господи!» Ананд встал. Спустился вниз. Раму нес на небольшом подносе два стакана сока.

— Раму! Ты разве не слышишь, что стучат в дверь?

— Что вы, господин, все тихо и спокойно.

Резко зазвонил звонок. Ананд вздрогнул, словно его задел диск бензопилы. Он открыл дверь.

Перед ним стояла Деваки… Большие черные глаза, не мигая, смотрели на него.

Если бы Ананд был христианином, то наверняка осенил бы себя честным и животворящим крестом.

— Деваки! — услышал он свой изменившийся голос.

И если бы слуга не поддержал его, то он лишился бы чувств.

— Госпожа?! — хрипло воскликнул Раму. — С того света?!. — Он упал на колени.

Ананд на мгновение оцепенел.

— Деваки! — повторил он и задохнулся.

Она упала ему на грудь и зашлась в рыданиях. Слезы ручьями текли на его белую рубашку.

— Ананд! Ананд! — повторяла Деваки. — Ты жив и здоров! Где ты был все это время? Почему не искал меня?..

— Я искал тебя все эти долгие годы, моя любимая! Я искал… Ты была со мной! Ты стучала мне! И вот… достучалась… — Ананд почувствовал, что слезы, желанные слезы облегчения, потекли по его лицу, потекла «живая вода»… Он смотрел на свою жену и не верил глазам, но сердце его чувствовало ее, дух его видел ее и осязал. Птицы кружились в небе. Кружилась голова Ананда.

— Боже мой, Боже мой! — причитал он. — Входи же, Деваки! Входи, моя госпожа! Твой дом ждет тебя! Здесь все ждет тебя!..

Вдруг он заметил седого старца с клетчатой ангочхой на голове, с густой серебряной бородой. Ананд поклонился ему, сложив руки у лица. Старец совершил пронам.

Раму без приказа хозяина ставил на стол еду и напитки…

— Садитесь, госпожа! Какая радость, госпожа… — приговаривал он. — То-то будет рад господин Джавахарлал!..

Ананд разлил по рюмкам виски.

— Давайте выпьем! Раму, садись с нами! — пригласил он.

Все выпили и немного помолчали. Потом заговорил старец.

— Никто не может избежать того, что ему предназначено судьбой.

Старый цыган очистил банан и тщательно разжевал его. Это была единственная закуска, которую он употребил. Обведя присутствующих проницательным взглядом, он продолжал:

— Наш табор, в тот день катастрофы под Агрой, прошел довольно много, и мы устали. Мы разбили палатку у самого берега реки. Вдруг кто-то увидел в воде женщину без всяких признаков жизни. Но кому суждено жить, тот не умрет! — многозначительно изрек мудрец и поднял вверх палец. — И нам удалось спасти ее… Но Всевышний лишил ее, несчастную, памяти. Она забыла, кто она и откуда… Ничего не помогало: никакие молитвы, никакие заклинания, ни врачи, ни вайдьи. Бедная женщина блуждала между нами, словно тень, безмолвная, бесчувственная…

Ананд так глубоко понимал и чувствовал эти слова! Он с горечью смотрел на свою драгоценную жену, которая пережила еще более жуткую трагедию, чем он сам. Ее мозг блокировал память, что произошло от сильного потрясения, и ключ был потерян.

Деваки пила сок. Ее глаза были сухими. Вообще она не выглядела подавленной, а наоборот, в ней было много жизни, она светилась огнем. Ананд снова наполнил рюмки и, не дожидаясь остальных, выпил свою.

Цыган пригубил виски и улыбнулся Ананду. Раму тут же вновь наполнил его рюмку.

— И вдруг однажды она увидела проходящий поезд, и закричала: «Нет, нет! Сынок!» — и все вспомнила. Бедняжка долго приходила в себя от потрясения, нанесенного вернувшейся памятью. Потом она понемногу, видимо, из благодарности к нам, стала принимать участие в нашей общей работе — зарабатывать деньги песнями и танцами. Это у нее хорошо получалось.

Ананд внутренне, хоть и с грустью, улыбнулся при этих словах старика.

— Мне очень жаль расставаться с ней, — добавил цыган. Он встал и поклонился. — Я исполнил свой долг и удаляюсь, господин, — сказал он Ананду. — Спасибо за угощение. Любите свою супругу! И дай вам Бог счастья, которого вы заслуживаете на этом жизненном пути… Да, чуть не забыл! — спохватился цыган. — Возьмите газету. Она нам очень помогла.

Ананд взял протянутую ему «Таймс оф Индиа» и узнал тот номер, в котором была статья о его дяде.

Цыган направился к двери.

Ананд окликнул Раму.

— Слушаю, господин!

— Сумей как-нибудь вручить ему деньги, — он вытащил бумажник и протянул его Раму. — И заверни ему бутылку виски.

— Хорошо, хозяин!

Раму быстро догнал старца и исполнил поручение своего молодого господина.

После ухода цыгана Деваки овладел страх. Ей казалось, что все случившееся произошло совсем недавно. И она почему-то была уверена, что ее ребенок жив. Это до крайности осложнило ситуацию, и Ананд снова впал в то беспокойное состояние, которое лишь недавно покинуло его.

— Ананд! А где наш сыночек? Извини, — сказала она, и, не дождавшись ответа, поднялась с кресла.

Ананд понял, что она направляется в детскую.

— Деваки! — остановил он ее и взял за руку. В этот момент он особенно сильно ощутил жестокую реальность.

Она вскрикнула:

— Где он?.. Мой сын? Он большой уже? — и она повела слегка обезумевшим взглядом. — Да? — с глубокой надеждой и болезненным нетерпением продолжала она. — Позови же его! Ну ответь, где… где мой сын? Ананд! Почему ты медлишь?

Собрав все свои духовные силы, все свое умение сосредотачиваться, Ананд ответил:

— Его… судьбе не было угодно… чтобы я сохранил его! Я потерял его. У нас с тобой, Деваки, нет больше сына, — сказал он, словно опустил топор на шею приговоренного.

Деваки снова залилась слезами. Потом подошла к дивану и села на валик.

— Нет, нет! Это неправда! — истерично восклицала она.

Ее травмированная психика, видимо, обладала вторым зрением. Она чувствовала, что ее сын жив. Но вместе с тем, следуя логике и реальным доводам, ее сознание должно было подчиниться той правде, которую ей сообщил муж.

В этой борьбе Деваки изнемогала. Ананду эти обстоятельства тоже причиняли тяжелейшие страдания.

— Верни мне моего мальчика! — закричала она, глядя на Ананда и не узнавая его. — Верни мне моего сына! — словно обезумев, требовала она. — Он же с тобой оставался! Ты держал его на руках!

Ананду стало плохо от напора материнского прозорливого инстинкта. Он был почти что сокрушен.

«Если я признаюсь, может возникнуть трагедия, победителей в ней не будет, а пострадают все, и в первую очередь Кишен. Что же делать?» — лихорадочно думал он, задавая себе этот древний, как мир, вопрос.

— Деваки! Успокойся! У нас еще будут дети. Мы молоды!

— Верни, верни мне сына! — молила она, ломая руки.

Ананд обнял ее, повторяя ее имя и не зная, что делать и как быть.

Раму стоял за дверью и по его старческой щеке бежала слеза.

— Деваки! Приляг на диван! Вот так… — Ананд уложил ее и накрыл пледом. Потом подошел к столу и отхлебнул бренди прямо из горлышка — по-европейски…

На следующий день Деваки пошла в храм Вишну. Она вновь, как несколько лет назад после смерти отца, молилась, стоя на коленях перед Богиней, на том самом месте, где Ананд нашел ее, чтобы назвать своей невестой. Тот же брахман, который совершал их свадебный обряд — вивадху, тенором распевал мантры.

— О Великая Мать! Где мой сын? — громко молилась Деваки. — О Сита и Рама, аватара Вишну! Скажите, где мой сын? — она положила горсть риса и розовых лепестков. Зажгла агарбатти и молилась искренно, истово, самозабвенно. — Он умер! Ты подарила мне его, а потом отняла… — слезы, тихие, святые и чистые, струились из ее глаз, словно со дна души. Как мне жить? Я не могу забыть его!.. Верни мне моего сына или отними память о нем… — с глухим рыданием вырвалось из груди матери, этого вечного корня жизни, дающего жизнь…

Она поднялась с колен и вышла на паперть, где, как обычно, оставляют обувь перед входом в храм. Мальчик лет пяти примерял ее сандалии. Она остановилась и с изумлением стала следить за ним. Мальчик надел их и попытался пройтись. На шейке у него блистало дорогое ожерелье тонкой работы с медальоном.

— Мальчик! — нежно и ласково обратилась она к нему. — Ты ошибся! Это мои сандалии.

— Они правда ваши? — звонко спросил он и поглядел на Деваки внимательными черными глазами.

— Конечно! — ответила она. — Они ведь велики тебе, сам видишь.

— Они на каблуках, я в них сразу вырасту! — ответил он.

— Ну, хорошо, — усмехнулась Деваки. — А что же мне теперь делать?

— Как это что? — удивился мальчик. — Взять мои сандалеты.

— Я возьму свои, ладно? — мягко попросила она его.

— Ладно! — согласился малыш, снимая ее сандалии. — Поменяемся!

— Ты добрый мальчик! Как тебя зовут? — поинтересовалась Деваки и, присев перед ним на корточки, взяла его за подбородок.

Мальчик не успел ей ответить. Подошла его мать — молодая женщина и позвала его:

— Кишен!

Деваки удивленно взглянула на молодую даму и тотчас же узнала ее.

— Ешода! Ты?

— Деваки? — в свою очередь поразилась Ешода. — Неужели?! Деваки!

— Да. Я. Деваки.

— Ты жива? — спросила она, и круглое металлическое блюдце дрогнуло в ее руке.

— Да!.. Меня спасло чудо.

— Послушай! Ты очень изменилась! — сказала Ешода. — А мой Вики погиб, так что… сейчас у меня в жизни остался только мой Кишен, — горестно сообщила она и опустила голову, с нежностью заглянув в глаза сыну.

— Очень милый мальчик! — заметила Деваки. — Тебе можно только позавидовать! Ты мать… — с грустью в голосе произнесла Деваки это светлое слово.

— Ах, Деваки! Я думаю, у вас с Анандом еще будут дети… — сказала Ешода. — Кишен! Пора в школу.

— До встречи, хорошо? Ты зайдешь?

— Да, непременно, — ответила ей Деваки, — и в ближайшее время.

— Попрощайся с тетей, Кишен!

— До свидания! — сказал тот.

— До свидания! — ответила ему «тетя» и посмотрела им вслед. Она завязала в узелок круглую тарелочку для жертвоприношений и медленно направилась домой.

В саду было прохладно и свежо. Пели птицы. На ветвях манго прыгала обезьянка, трещал пестрый попугай. Павлин важно прохаживался по аллее, слегка распустив хвост.

Ананд и Деваки сидели на террасе.

— Как разросся мой розовый куст! — тихо сказала Деваки. — Я видела Ешоду! У нее такой милый сын! — И заплакала. — Наш сыночек был бы сейчас в таком же возрасте.

Ананду стало не по себе…

«Теперь у меня, вроде бы, все хорошо. Жива Деваки — моя любовь. Столько перенесла, бедняжка! Мученица! Сын наш жив, но он чужой. Чужой ребенок! Но ведь он наш… Что ж, пусть растет. Изменить ничего нельзя. Когда-нибудь…» — громкие рыдания жены прервали его мысли. Ананд вздрогнул.

— Теперь слезами ничему не поможешь и ничего не вернешь! Не мучай себя, милая, успокойся! — умолял он супругу.

— Я не могу, Ананд! И днем и ночью он передо мной! — причитала Деваки. — Я не могу забыть!

— Не плачь! — пытался успокоить ее Ананд. — Я тебя очень люблю, и ты еще будешь самой счастливой матерью! Вот увидишь!

Но Деваки была безутешна.

«Да, мать чувствует, что ее ребенок где-то рядом, оттого и не может, видимо, смириться… Господи, что я наделал?!» — корил себя Ананд.

Жизнь в доме, где воспитывался Кишен, вернулась в свое привычное русло. Свекор и свекровь Ешоды узнав, что супруга Ананда нашлась живой и невредимой, успокоились и теперь позволяли снохе приглашать их к себе, как старых друзей погибшего сына.

Однажды Ешода читала сказку Кишену перед сном. Мальчик очень любил сказки и готов был слушать их часами. У Ешоды уже пересохло в горле, она закашлялась, но сын просил еще и еще:

— Мама, читай!

Вскоре послышалось его ровное дыхание. Кишен спал. На его лице блуждала улыбка. Счастливое детство! Счастливый сон! Мать запела ему колыбельную:

На часах пробило десять, Ночь в окне… Все заботы позабудешь Ты во сне… Откуда волшебные сны? И звезды в росе? Из дальней страны, из чудесной страны, Где счастливы все. Где добрые звери гуляют в полях, А люди не знают про горе и страх…

Кишену снились высокие Гималаи, снег на вершинах и чудесные зверьки на лыжах, солнце, цветы, снег, зеленые лужайки и волки — добрые и улыбающиеся. Медвежата в коротких штанишках пили чай за столиками, которые он видел у дяди Ананда… сказочная волшебная страна Шамбала, о которой рассказывают в Индии детям из поколения в поколение через песни, сказки и притчи…

Прошло два месяца с тех пор, как Деваки вернулась наконец-то с Божьей помощью домой, к мужу. Ананд уже несколько раз звонил дяде. Джавар был вне себя от радости. Он порывался приехать, но врач запретил ему частые перелеты.

— Я обязательно приеду, Деваки! — говорил он ей по телефону. — Невестушка моя! Счастья тебе!

И каждый раз после разговора с дядей Деваки заливалась слезами. А в общем, она уже пришла в себя. Они с Анандом, как прежде, любили друг друга без памяти. Надежда окрыляла их.

Однажды утром, когда все анализы были готовы, доктор осмотрел Деваки и спустился в гостиную, чтобы поговорить с ее мужем.

— Господин Ананд! — начал доктор официально. — Мне придется вас огорчить! Ваша жена, судя по всему, не сможет иметь детей.

— Как?! — опешил Ананд.

— Да. Мне очень жаль, то травма во время катастрофы, потом болезнь — амнезия подорвали ее здоровье.

— Но, может быть, есть… хоть капля надежды?! — Ананд посмотрел на доктора, как на Бога.

— Видите ли, как врач, я не имею права вас обнадеживать, но в жизни бывает множество чудес… Хотя бы спасение вашей жены!

— Верно, доктор! — подтвердил Ананд.

— Но здесь нам трудно рассчитывать на чудо.

Деваки в это время сидела в детской и до нее долетали слова доктора. Она плакала от безнадежности.

— Вам все понятно? — спросил доктор, поднимаясь с кресла.

— Все понятно! Счастливым отцом мне быть не суждено! — с отчаянием сказал Ананд. — Но, доктор, очень вас прошу, ничего не говорите об этом Деваки! Я очень боюсь за нее! Она не вынесет нового удара.

Они распрощались. Ананд проводил доктора до машины. Вернувшись, он застал плачущую жену.

— Деваки, что случилось? — встревоженно спросил он.

— У меня… у меня не может быть детей!

— Что ты выдумываешь! — возмутился супруг.

— Можешь не скрывать, — сквозь слезы ответила она. — Я все знаю! Мне незачем жить! — И она снова зарыдала.

— Я больше уже не буду матерью, Ананд! Мне не суждено заботиться о своем ребенке! У меня все отнято. Почему я не умерла вместе с ним…

Кишен и Ешода сидели за широким столом. Они были заняты серьезным делом: мальчик вырезал из цветной бумаги фигурки и при помощи Ешоды склеивал их. Попутно она писала приглашения на день рождения Кишена.

— А дядю Ананда мы пригласим? — спросил мальчик.

— Конечно, пригласим, — сказала свекровь, подходя к ним. — Мы с дедушкой сейчас заедем к нему и пригласим, — и она удалилась.

Мать и отец Викаса поднялись на лифте в его офис.

— Добрый день, господин Ананд!

— Добрый день, входите, пожалуйста.

Свекровь Ешоды сразу же объяснила причину их визита следующими словами:

— Мы просим вас прийти к нам сегодня! Забудем прошлое! — улыбнулась она. — У Кишена день рождения.

— Конечно! — согласился Ананд. — Я буду очень рад увидеть Кишена и поздравить его.

— Мы приглашаем вас с супругой! — дополнил дед.

— Да! — подтвердила его супруга.

— Хорошо! — опустив глаза, сказал он. — Мы с Деваки придем вместе.

— Отлично, — обрадовался свекор Ешоды. — До свиданья!

— Всего хорошего!

Они откланялись.

Спустя минуту после их ухода Ананд позвонил домой.

— Алло! Коммутатор? Соедините меня с домом!

«Лучше, если Деваки будет реже видеться с Кишеном», — подумал он.

— Алло! — прозвучал в трубке голос жены.

— Деваки, как ты себя чувствуешь?

— Хорошо, — несколько настороженно ответила супруга.

— Слушай, сегодня я вернусь позже, ладно? Я попробую не очень задерживаться, но у меня… у меня небольшое дело, — солгал он.

— Хорошо, — грустно согласилась Деваки.

Ананд положил трубку.

«Его день рождения был значительно раньше», — горестно подумал он.

После работы он поехал к Кишену, предварительно купив подарок.

Спустя три дня после дня рождения, Ешода с Кишеном нанесли Деваки визит.

Они вошли в просторный и красивый холл.

— Я уже был здесь с мамой! — сказал мальчик Деваки.

— Как твое здоровье? — спросила Ешода.

— Хорошо, — ответила хозяйка. — А твой Кишен, по-моему, еще немного подрос! Прошу! — пригласила она гостей сесть.

— Тетя!

— Да?

— Жаль, что вы не пришли на мой день рождения, на мой праздник!

— На твой праздник? — переспросила Деваки.

— Просто тетя болела, — поспешила объяснить Ешода. — Ананд нам сказал, что тебе нездоровилось.

— Вот как! — удивленно воскликнула та, но спохватившись, тут же поправилась. — Ах, да! Верно! Я как раз, кажется, болела.

— Тетя, а вот здесь фотографии! Дедушка сделал! — и Кишен показал пакет фотографий, подготовленный им и Ешодой для Ананда и Деваки. На снимках везде присутствовали Ананд и Кишен.

— Очень красивые фотографии! Твой дедушка обладает истинно художественным вкусом. Пойдемте, я покажу вам наш сад.

Все трое вышли. Деваки остановилась у большого розового куста.

— Мама! Ты любишь розы? Посмотри, какой здесь цветок! — с восхищением воскликнул мальчик. — Тетя, скажите, а почему здесь только один цветок?

— Не знаю, — грустно ответила она. — На этом розовом кусте почему-то расцветает всегда один… — она посмотрела на милое мальчишеское лицо и сказала: — Он тебе нравится? — и потянулась к цветку, намереваясь сорвать его.

— Не надо! — звонко закричал Кишен. — Не срывайте его! Он у меня быстро завянет, тетя. Пусть он будет на ветке, ладно?

— Верно, малыш, — согласилась хозяйка. — Пусть он растет вместе с тобой! — и посмотрела на него глазами, полными материнской нежности, а затем добавила: — Ты тоже похож на цветок.

— Слышишь, мама! — сказал Кишен, подбегая к Ешоде. — Я похож на цветок!

— А теперь пойдемте, съедим чего-нибудь вкусненького! — пригласила хозяйка гостей после небольшой прогулки по саду.

Все сели за стол, накрытый белоснежной скатертью. В вазах благоухали зрелые плоды благословенной Индии. Их аромат заполнял прохладное помещение гостиной.

— Ты сегодня был в школе? — поинтересовалась Деваки.

— Конечно, был.

— В нашей стране, по сравнению с другими, детей слишком рано отдают в школу, не кажется ли вам? — спросила Ешода.

— Но ведь этот класс считается подготовительным. Нет, нет, не рано. Вспомните историю, дорогая Ешода. Мальчику десять лет, а он уже раджа и управляет уделом, решает сложные вопросы. В Индии так было всегда.

— Пожалуйста, чай! — сказал Раму и поставил на стол приборы.

— Дядюшка Раму, вы нам разольете? — ласково спросила Деваки.

— Да, госпожа. И в первую очередь этому молодому человеку!

— Не надо! — запротестовал Кишен. — Терпеть не могу молока и чая! Я пью только сок!

— Он любит только сок, — подтвердила Ешода.

— Вот как?! — улыбнулась Деваки. — Ну что тогда тебе дать? Вот, возьми печенье.

— Возьми, Кишен! — разрешила мать, когда он вопросительно посмотрел на нее.

— Спасибо, — поблагодарил мальчик и взял печенье.

Раму разлил чай по чашкам и с поклоном удалился.

Деваки не могла оторвать глаз от чудесного ожерелья с медальоном, которое украшало шею мальчугана.

— Какой у тебя красивый медальон! — сказала она и посмотрела на Ешоду.

— Это дядя дал! Тетя, а можно я пойду в комнату, где игрушки?

— Нет, милый, — возразила Ешода, — останься здесь. Нам уже пора.

— Куда вы спешите? Пусть поиграет, — стала уговаривать ее хозяйка и спросила мальчика: — А разве ты был уже в той комнате, где всякие игрушки?

— Да, когда заходил в гости к дяде вместе с мамой! — Кишен смотрел на нее чистыми огромными глазами. И они показались ей почему-то очень знакомыми и родными. Ничего от Викаса в них не было.

«Да и срок дня рождения странен», — подумала она.

— Дядюшка Раму, — негромко позвала Деваки. — Пусть Кишен поиграет в детской. И приготовьте ему, пожалуйста, сок.

— Слушаюсь, госпожа, — со смиренным поклоном ответил старый слуга.

— Пожалуйста чай, Ешода.

Гостья взяла чашку.

— Вот сладости, панди. Это мои любимые. Я помню, мы лакомились ими у вас в Сринагаре.

Ешода опустила глаза.

— А теперь поворот! — слышался из детской голос Раму. — Крути руль! Так! Поехали!..

— Что мне с ним делать, — сокрушенно сказала Ешода, усмехнувшись, — не минуты не посидит на месте.

После чая Ешода поблагодарила хозяйку за прием и угощение.

— Ну что же, Деваки, мы уходим. Ты, может быть, зайдешь к нам? Я была бы очень рада. Приходи в любое время.

— Хорошо, — коротко ответила Деваки.

— Кишен! — позвала мальчика Ешода. — Нам пора уже.

— Мама, мама! Посмотри, что я нашел! — восторженно и звонко восклицал тот. — Машина на батарейках!

— Хорошо, милый. Положи ее на место, и пойдем.

— Тетя, а можно я возьму ее? — обратился он к Деваки.

— Да, малыш, — ответила хозяйка.

— Нет! Что с тобой? — строго сказала Ешода. — Ты не умеешь вести себя в гостях.

— Это всего лишь игрушка! — грустно успокоила ее Деваки. — Пусть возьмет. Ведь у нас с ней некому играть!

— Хорошо, — согласилась гостья. — Ты ничего не забыл сказать? — напомнила она мальчику, который крепко вцепился в машинку обеими руками.

— Спасибо! — сказал он, благодарно поглядев на Деваки.

— До свидания! — попрощалась Ешода и вышла с Кишеном из дома.

— До встречи! — вслед им грустно промолвила Деваки и вернулась к столу.

К ней тихо подошел Раму, посмотрел на задумчивую госпожу и, собравшись с духом, сказал:

— Я, наверное, схожу с ума, но этот малыш мне все время напоминает господина Ананда. Ведь я знаю его с самого детства.

— Как это?! — вздрогнула Деваки.

— А медальон его даже вы сегодня заметили! — мудро сказал старый слуга.

— Да! Это необыкновенный медальон.

— Старый хозяин давно приготовил его для своего будущего внука! — торжественно сообщил Раму. — А потом передал господину Ананду. А когда я увидел этот медальон у Кишена, то сразу подумал: «Господин очень любит этого мальчика».

— Спасибо, Раму. Может быть. Возможно, вы и не сходите с ума, — с намеком, но неуверенно произнесла она и грустно посмотрела на старика.

Взвизгнули тормоза. Ананд, чуть не задел крылом машины за угол дома, когда поворачивал к гаражу. Он чувствовал недомогание. Когда он вошел в гостиную, его встретила супруга, которая сразу же огорошила его вопросом:

— Ананд, ты можешь мне ответить на вопрос?

— Что-нибудь случилось? — спросил он. — Я что-то плохо себя чувствую! Голова болит, и, кажется, температура поднялась. Надеюсь, что это не грипп.

— Температура? — встревожилась Деваки и губами прикоснулась ко лбу мужа. — Да, у тебя температура, и высокая! — убежденно сказала она. — Я вызову врача. — И она стала набирать номер.

— Тебе принести что-нибудь поесть, Ананд?

— Нет, спасибо, милая Деваки, пока не надо!

— Ты иди, ложись, а я побуду здесь, подожду доктора.

— Хорошо, — сказал Ананд и пошел вверх по лестнице.

Через несколько минут к дому подъехала машина, хлопнула дверца. Доктор, в очках, с кейсом в правой руке, вошел в дом.

— Добрый день, доктор!

— Добрый день, госпожа! Где больной?

— Наверху. Идемте, я вас провожу, — вежливо пригласила Деваки.

Доктор поставил свой кейс на стул, открыл его и извлек тонометр и фонендоскоп.

— Что с вами? Какая у вас температура? — обратился он к Ананду.

— Да так доктор, ничего, пустяки! — ответил тот.

— Пустяки! — воскликнула Деваки. — Да он горит!

— А мы сейчас проверим! — сказал доктор. — Прокипятите пока шприц! — попросил он.

— Хорошо! — и Деваки отправилась на кухню.

Доктор внимательно прослушал больного.

— Все понятно! — бодро проговорил он, вынимая из ушей трубки фонендоскопа. — Я выпишу вам лекарства. Но главное — постельный режим. По меньшей мере пять дней. С гриппом не шутят. Я только что был в доме господина Саксены, — сказал он, одновременно выписывая рецепт, — у его внука Кишена грипп в тяжелой форме, — сообщил он и подал Ананду рецепт.

— Кишен болен, вы говорите? — встревоженно переспросил Ананд.

— Да, — подтвердил тот, укладывая приборы обратно в кейс, — очень высокая температура. У него тоже грипп. Мальчика пришлось отправить в больницу.

— Кишен в больнице?! — Ананд вскочил с постели.

— Что с вами, господин Ананд? — удивился доктор. — Куда вы идете? Вам нужно лежать в постели, — взывал потомок Гиппократа, но увы!.. Ананд тут же спустился вниз, вывел машину и укатил в окружную больницу.

Деваки, встретив Ананда, который, как стрела, летел к выходу, ничего не поняла.

— Что с ним, доктор? Куда он пошел?

— Не понимаю! — развел тот руками. — Я сказал, что заболел Кишен, внук господина Саксены. Это почему-то взволновало господина Ананда! Вероятно, он поспешил в больницу, — предположил доктор.

Длинный больничный коридор. Ананд быстро отыскал приемную и встретил там господина Саксену с супругой и Ешодой.

— Как он? — позабыв поздороваться, спросил Ананд. — И как все началось?

— Вдруг поднялась температура, — начала объяснять Ешода. — Я думала, что все обойдется, но, как видите, пришлось отправить его в больницу.

— Надо было сразу ехать сюда, — встревоженно и резко сказал Ананд. — А где доктор?

— Он только что был здесь, — растерянно ответила Ешода, — двадцать минут назад.

В это время появился доктор.

— Опасность миновала, но если температура поднимется, вызывайте меня сразу же, — предупредил он.

Кишен, бледный и вялый, Ешода и ее свекор со свекровью сели в машину Ананда, и он отвез их домой.

Мальчика сразу же уложили в постель, и он вскоре уснул.

Ананд попрощался со всеми и поехал домой.

* * *

Оставшись одна, Деваки глубоко задумалась, анализируя поступки мужа. Она вспоминала фотографии, сделанные на дне рождения Кишена, пресловутое ожерелье с медальоном. И чем больше она думала обо всем этом, тем больше ее одолевали сомнения.

«Тетя, а почему на этом кусте только один цветок? — слышался ей голос мальчика. — Мама!» — словно звал ее Кишен.

Деваки ходила по спальне, не в силах успокоиться.

«Господин Ананд очень любит этого мальчика», — вспомнила она слова Раму.

«Мама, ты любишь цветы? Я похож на цветок!» — звенели в ее ушах слова Кишена, и что-то очень родное слышалось в его голосе.

«Он похож не на Викаса, а на Ананда!» — пришла она к убеждению.

Хлопнула дверца автомашины. Вошел Ананд.

— Деваки! Я думал, ты спишь! — виновато сказал он. — Ты ждала всю ночь?

— Мне надо знать! — твердо заявила она.

— Что? — мягко спросил супруг.

Она повела его на улицу, к гаражу.

— Деваки! Куда ты меня ведешь?

— Садись в машину. Поедем!

— Куда? — недоумевал Ананд.

— В храм.

— Какой?

— Ты знаешь, в какой.

Ананд завел мотор и медленно повел машину к храму Вишну.

Они вошли в храм. Народу было много. Богослужение только началось. Ананд с содроганием сердца подошел к внушительному изваянию Великой Богини.

— Эта Богиня благословила наш с тобой брак! — глухим голосом проговорила Деваки, но Ананду показалось, что все вокруг слышат ее. — Это у нее мы просили даровать нам потомство. Это она ведет нас путем жизни! Великая Мать! — благоговейно обратилась к ней Деваки. — Я умоляю мужа сказать здесь, сказать лишь одно слово, — было заметно, что ее душат слезы. Она повернулась к Ананду и внимательно посмотрела на него огромными, полными отчаяния глазами. — Кишен ведь твой сын? Да?

— О чем ты? — попробовал притворяться он, выигрывая время, чтобы обдумать ответ.

— Мне очень тяжело, Ананд! — с мольбой в голосе сказала Деваки. — Если ты сейчас же не ответишь, я не знаю, как жить дальше.

«Не знаю, как жить дальше», — эти слова, словно молния, пронзили все существо Ананда, и он решился.

По лицу жены потекли слезы.

— Коснись ее рукой, — попросила она, — и скажи, Кишен ведь твой сын, да?

Ананд протянул руку и коснулся изваяния Великой Богини.

— Кишен действительно мой сын! — с трудом выговорил он.

— Ешода… Ешода — не мать?

— Нет, — ответил Ананд.

— Ах! — со слезами вскрикнула Деваки. — Мой мальчик жив! Богиня! Я снова мать! — Она упала на колени, сложила ладони и усердно поклонилась. — Ты слышишь? Ты вернула мне свет! Благодарю! Мой мальчик жив! — Слезы радости текли из ее светящихся радостью глаз.

— Но подумай! — печально сказал Ананд. — Мы не можем взять Кишена!

— Почему? — резко спросила Деваки. — Разве он не мой сын? Это все ты! Зачем ты обманул меня? — Она снова заплакала. — Разве ты имел право? Отвечай. Посмотри мне в глаза! Почему? Почему? Почему? — твердила она, прижав руки к груди.

— Хорошо, слушай: в день крушения я и Ешода оказались в больнице. Я отдал ей Кишена. Иначе она тоже умерла бы. А сейчас уже поздно! — с отчаянием сказал он. — Она родила мертвого ребенка и не перенесла бы сразу две потери.

— Верни мне сына! — закричала Деваки со слезами, и ее голос, слившись с распевом мантр, гулко рассыпался под куполом храма.

— Это мой ребенок! — не успокаивалась она. — Я его мать!

— Да, верно! Это ты его родила, — как можно спокойнее произнес Ананд. — Но матерью он считает Ешоду.

— Нет! Нет и нет! — плакала Деваки.

— Как ты не понимаешь? Ешода была с ним с первых его дней. Она так его любит! И у мальчика судьба тоже будет сломана… Он так привязан к Ешоде! — объяснял ей Ананд, прекрасно понимая, что назревает расплата за тот безумный поступок, который он совершил пять лет назад.

— А мне без него нет жизни! — возразила Деваки. Ее била нервная дрожь.

— Сначала надо все обдумать! — попробовал увильнуть Ананд. — Не надо спешить.

— Не могу, Ананд! Умоляю, пожалей меня, а не Ешоду! — Она повернулась и пошла к выходу.

Ананд догнал ее.

— Деваки, ты можешь совершить непоправимую ошибку!

— Это твоя ошибка! А я ее исправлю! — решительно заявила она, и ее шаги гулко отозвались под сводами храма.

— Деваки! — кричал он. — Остановись! Заклинаю тебя Богиней!

Но она даже не оглянулась. Ананд посмотрел вокруг. На улице было много народу. Все шумело и двигалось. Сияло солнце. Под колонками плескались обнаженные до пояса парни. Слышались их смех и шутки. Но он не обращал внимания ни на что.

«Да… Мать — это природа. Против нее идти опасно, — подумал он. — Что ж, пойдем навстречу судьбе».

На следующий день Ананд лишь ненадолго заехал на службу: дела валились из рук. Он спустился вниз, сел в машину и отправился к морю, где долго бродил по берегу. К вечеру он вернулся домой.

— Госпожа у себя, — сообщил слуга.

— Спасибо, — ответил Ананд, и у него отлегло от сердца.

После ужина он просмотрел газеты и стал готовиться ко сну.

Они молча лежали в постели. Сон не шел к ним. Деваки казалось, что ее зовет сын.

«Мама! Мама!» — звенело в ее ушах.

Смешивая реальное с воображаемым, она вскрикивала:

— Нет! Нет! У меня нет никого! Никакого сына! У меня не было сына! Нет и никогда не было сына! — словно внушала она себе, но лишь все более и более впадала в неистовство.

— Успокойся, Деваки! Усни! Утро вечера мудренее!

Она встала с постели и вышла из спальни. Открыв дверь детской, она вошла в нее и включила свет.

— Моего ребенка похитили, вы слышите? — И она принялась сбрасывать игрушки с полок, приговаривая: — Зачем, для чего вы здесь? Зачем вы нужны? Вон отсюда!

В изнеможении она опустилась на детский стульчик. Во рту у нее пересохло от крика.

— Убирайтесь! Я хочу все забыть! Я не хочу! Вон! — кричала она.

— Деваки! Что ты делаешь? Что с тобой, Деваки? — мягко и сочувственно приговаривал Ананд, и ему показалось, что он и сам вот-вот не выдержит этих мучений.

— Ананд! Как мне жить?! Что мне делать? Скажи! — плакала она.

— Успокойся! — нежно повторял он, вытирая ее слезы и гладя черные рассыпавшиеся волосы. Истерика постепенно прекратилась. Тихие слезы текли по ее лицу.

Шасси воздушного лайнера, оторвавшись от бетонной полосы в Эмбакаси через несколько часов коснулось посадочной площадки Бомбейского аэропорта.

Джавахарлал, веселый и собранный, сидел в такси, попыхивая сигарой в открытое окно.

Через полчаса, одетый в элегантный костюм голубого цвета, он расхаживал по гостиной своего дома, размахивая стеком.

Раму внес два огромных чемодана.

— Невестушка! — позвал Джавар, сотрясая стены старого дома.

Он подошел к слуге.

— А где моя невестка?

— Дома, конечно, — смущенно ответил Раму.

— Де-ва-ки! — позвал он еще громче.

— Я здесь, дядя! — грустно отозвалась она, спускаясь вниз.

— Невестушка! — воскликнул Джавар, радостно раскрыв объятья. — Дочка! Я узнал, что ты жива, и подумал, что теперь смерть будет обходить нас стороной! А ты, по-моему, еще больше похорошела! Верно! — И он засмеялся так искренне, как смеются добрые, честные и открытые люди.

Он взглянул на невестку еще раз. Она стояла, понурив голову. По ее лицу катились слезы.

— Слезы? — удивился Джавар. — Что такое? Время слез уже прошло! — Он подошел к ней поближе и взял за руку.

— Извините! — произнесла она. — Это я просто… от радости!

— Эй, невестушка, что с тобой?! Мне не нравятся эти слезы. Я часто вспоминал твою веселую улыбку и смех! — мечтательно сказал он.

— Все уходит, дядя! — все так же грустно ответила она.

— Ну, хватит! Стыдно плакать! Возьми пример с меня! — хорохорился Джавар. — Я постоянно бодр и вечно весел, поэтому я не постарел. Да! А к тебе у меня большая просьба, невестушка… — ласково сказал он. — Ты еще не разучилась делать кюфты?

— Нет! — улыбнулась Деваки. — А пока что… я приготовлю чай! — Хлопнула дверца автомобиля. И сияющий Ананд вбежал в холл.

— Дядя! Наконец-то! — обрадовался Ананд. — Как ваше здоровье?

Они оба совершили глубокий пронам.

Джавар обнял племянника, пожимая его руку выше локтя.

— Пока неплохо мое здоровье! — ответил дядя.

— Я очень рад.

— Спасибо, дорогой! Но что происходит с моей невесткой?! Ее невозможно узнать. Почему она такая печальная? В чем дело, Ананд? — настойчиво спрашивал Джавар, и глаза его блестели.

— Я боюсь за нее. Она никак не может забыть о сыне. Особенно теперь. До последнего времени мы думали, мечтали, что у нас будет ребенок. Но это невозможно!

— Что невозможно, Ананд? Говори прямо и честно! — проговорил Джавахарлал, теряя терпение.

Ананд почувствовал, что дядю обмануть будет трудно, да и делать это было теперь уже совсем ни к чему.

— Она не сможет иметь ребенка, так сказал доктор.

— Бедняжка! Ужасно, конечно, но теперь я ее понимаю! Смотреть больно! Ах, как она переживает! — воскликнул мудрый Джавар.

— Ума не приложу, что делать! Поговорите с ней, дядя. — И Ананд уехал в офис.

— Пожалуйста, чай! — сказала, входя, Деваки.

— Спасибо, невестушка.

За чаем Джавар спросил Деваки:

— Чего тебе не хватает в жизни, дочка?

— Вроде бы все есть. Но ничто меня не радует. Я живу, словно во сне. И зачем, сама не знаю.

— Дочка! Потерпи, — с участием говорил дядя. — Время залечит любое горе. И ты снова станешь улыбаться. Я скучаю без твоей улыбки.

Отворилась дверь, и вбежал Кишен.

— Тетя! — прозвенел он.

— Кишен! — обрадовалась Деваки. — Ты совсем забыл нас! А я так ждала тебя!

— Он собирает деньги, — сказала Ешода. — В школе решили построить стадион.

— Да? Молодцы! — похвалила Деваки мальчика. — Проходите.

— Дядя, это — Ешода, — представила она ему молодую женщину.

— Добрый день! — поклонилась та.

— Добрый день! — ответил Джавар, привставая.

— А это Кишен! — нежно сказал Деваки, взяв мальчика за маленькие плечики.

— Кишен! Поздоровайся с дядей! — подсказала ему Ешода.

— Он для всех дядя, а для меня просто дедушка, — сказал мальчуган.

— Какой умный ребенок! — громко смеясь, восхитился Джавар.

— Дедушка, спасибо! А деньги ты мне дашь? — обратился Кишен к Деваки.

— Конечно. Идем наверх. Ешода, посиди минуточку, хорошо? Идем, Кишен, — и они пошли вверх по лестнице.

— Садитесь, прошу вас, — пригласил Джавар Ешоду. — Принесите-ка нам чаю и сладкого печенья! — попросил он слугу.

Деваки привела Кишена в свою комнату и дала ему денег.

— Ой! — удивился он. — Так много? Тетя, у меня копилка уже наполовину наполнена. Я очень много собрал! — поделился он с ней своим успехом.

— Ты всегда заходи сюда, — сказала Деваки. — Я буду рада. Мне одной бывает очень скучно. Не с кем даже поговорить. Приходи почаще! — Теперь Деваки смотрела на Кишена материнскими глазами. Перед ней был ее сын. Человек, которого она родила, но… не воспитывала…

— Со мной тебе весело? — спросил мальчик, хитро прищурившись. — Получается, ты меня любишь, тетя?

— Да, малыш! Люблю! Люблю очень! — отводила Деваки душу в этих словах, и ей хотелось сказать ему: «Ведь я носила тебя во чреве своем».

— Тетя, а почему ты меня так любишь?

— А… я же твоя… — она осеклась, опомнившись, и сказала: — Возьми, это тебе! — она протянула ему машинку на батарейках, совсем не похожую на ту, которую он взял в прошлый раз.

— Тетя, а кто отломал ей колеса? — спросил Кишен, осмотрев подарок.

— Одна… глупая женщина, — в замешательстве объяснила она.

Ешода встала со своего места и, извинившись, сказала, что ей пора уходить.

— Деваки! — громко позвал Джавар. — Вы куда исчезли? — Но на его зов никто не появился.

— Я сейчас позову их, — сказал он гостье, вставая.

— Хорошо, — ответила та.

Джавар постучал в комнату Деваки и вошел.

— Давно я не помню тебя такой веселой, невестушка! Но Ешоде пора уходить.

Кишен засмеялся.

— Кишен, идем, не заставляй маму ждать! — сказал ему Джавар.

— Кишен! — послышался снизу голос Ешоды.

Все спустились вниз.

— Мама! А тетя такая добрая и веселая! Мы с ней играли.

Ешода заулыбалась.

— И мне она нравится! Ну, поехали, а то опоздаем!

— Куда вы спешите? — пыталась остановить их Деваки. — Только пришли. Кишену хотелось еще поиграть. Посидите еще, Ешода.

— Нет, нет, спасибо! Нам уже пора.

— В другой раз, хорошо, Кишен? — улыбнулась Деваки.

— А копилка полная, мама!

— Тем более пора ехать! — пошутила она.

— Большое спасибо, что зашли, — сказал Джавар. — Деваки будет очень приятно снова увидеть вас. Приходите к нам почаще.

— О да! Конечно! — пообещала Ешода. — Идем, сынок!

— До свиданья, дедушка!

* * *

Весь следующий день Джавар не находил себе места. Мерцание ожерелья на шее Кишена возмутило его. Причитания, доносившиеся из комнаты Деваки, переворачивали его душу.

«Что происходит в этом доме? — спросил себя и небо Джавар. — Я должен положить этому конец». Характер борца и охотника в этих обстоятельствах заговорил в нем с необычайной силой. Он потрогал свой пистолет.

«Перестреляю всех и застрелю себя, если не разберусь», — промелькнула в его голове бредовая мысль.

Деваки стояла на коленях у небольшого столика перед изваянием Великой Богини.

— Как жестоко! Как страшно! Невозможно терпеть эту боль! Мое сердце разорвется от боли! Я же его мать, а не Ешода! Почему я должна отдать ей своего ребенка? Почему? — причитала она.

До слуха Джавара доносились эти странные слова. Раму, проходя мимо старого хозяина, беспокойно поглядывал на его нахмуренное лицо.

«Будет буря!» — подумал старый слуга.

— Почему я должна отдать своего ребенка ей? Разве это справедливо? — снова и снова спрашивала Деваки, обращаясь к Богине и подняв к ней свое лицо, залитое слезами. — Чем я провинилась перед тобой? За что страдаю? Как это жестоко! Верни мне сына! Сжалься надо мной!

Слезы струились из глаз молодой несчастной матери. Но всему есть предел. И страданиям и слезам тоже. Венец им — смерть. Она и подумала о ней, о смерти. И успокоилась. Она поднялась с колен. Легла на тахту и забылась сном.

Джавар сидел в кресле, облаченный в свой любимый китайский халат. Выпуская клубы дыма из разгоревшейся сигары, он ждал племянника. Предстоял крупный разговор. С утра он ничего не ел и не пил, что вызвало недоумение и беспокойство со стороны Раму. Деваки не выходила из своей комнаты.

Солнце, коснувшись легкой волны Индийского океана, медленно погрузилось в лиловую дымку горизонта.

Лицо Джавара было неподвижным. «Мерседес» медленно прополз к гаражу.

Вошел Ананд.

— О, дядя! Здравствуй! Рад видеть тебя в форме.

— Нам с тобой надо поговорить, — сухо сказал дядя.

— Хорошо, — покорно ответил племянник.

Они поднялись в комнату Джавахарлала. Он предложил Ананду сесть. Тот сел в кресло. Джавар устроился напротив. Несколько минут стояла тяжелая тишина.

— Я куда приехал? — тихо спросил Джавар.

— Как куда? — недоуменно спросил Ананд хриплым голосом, подняв на него испуганные глаза.

— Я спрашиваю, — повторил дядя, — куда я приехал?

— Дядя!

— Что «дядя»?! Я уже скоро шесть десятков лет, как дядя! — громко воскликнул Джавар и резко поднялся.

Ананд сник и втянул голову в плечи, глядя на узкий носок своего ботинка.

— Ты ответь мне, дорогой племянничек, где я нахожусь?! — повторил дядя, расхаживая по мягкому ковру.

Ананд молчал.

— Молчишь?! Так я тебе скажу, где я нахожусь! — В глазах Джавара блеснула кашмирская сталь. — Я нахожусь в доме, где страдает женщина. Я нахожусь в доме лжеца! — перешел он на тенор. Ладонь, воздетая кверху, описав полукруг, с силой опустилась на стол, сжавшись в кулак. Ножки стола поколебались, но выдержали. Могучее дерево красного сандала обладало не только сопротивлением на сжатие, но и на растяжение.

— Почему на Кишене ожерелье, которое я передал тебе как драгоценную реликвию моего рода? Отвечать не надо. Я вижу, что он похож на тебя, как две капли воды. Это мой внук? Так ведь?!

— Да! — глухо буркнул Ананд и отвел глаза.

— Мой внук и твой сын должен быть здесь.

— Что вы говорите, дядя?! Нет! Это невозможно! Мы… мы же лишим Ешоду последней радости! — с надеждой на понимание воскликнул он.

— Значит, в минуту помешательства, ты отдал своего сына чужой женщине во имя ее спасения?!

— Да!

— А что, разве мало детей, брошенных в родильных домах, разве мало младенцев, которые становятся сиротами, едва появившись на свет? И уж если так случилось, то почему нельзя было сразу сказать мне об этом? Мы что, не смогли бы что-нибудь придумать. И Ешоде можно было бы все объяснить, когда у нее прошел бы кризис.

— У меня не было сил!

— Чушь! Абсурд! Жидкое состояние, идущее во вред всей вселенной! Тем более большой грех было повторять, что твой сын погиб! Эта отрицательная энергия слова может вернуться к тебе с сокрушающей силой. Ты что, совсем поглупел? — возмущался потрясенный Джавар. — Я думал, что наряду с твоим великодушием ты умен, разумен! Ан, нет! Что же ты устроил пытку для своей жены?! Что это за психологический фашизм?

Джавар извлек из внутреннего кармана пистолет и сухо произнес, наставляя его на Ананда:

— Или ты сейчас же пойдешь к этим господам и выложишь им все, как есть, и приведешь сюда моего внука, или я пристрелю тебя, как шакала! Почему ты не думаешь о Деваки?

— Нет, дядя! — покачал головой Ананд, взяв себя за уши, как символ признания своей вины.

— Я понимаю муки ее материнского сердца! Деваки погибнет, как пить дать! Она просто умрет с горя или повесится! Неужели мы допустим это?! — Джавар кипел, но кульминационный момент уже миновал. Он водворил огнестрельное оружие на место и плюхнулся в кресло.

— Ты любишь супругу! И в том, что случилось в основном виноват ты! — продолжал Джавар уже более спокойно.

— Как вы не понимаете? Мы не имеем прав на Кишена! — наконец, сказал Ананд главное.

— Кишен мой внук! Он наш! — закричал дядя.

— А что будет с Ешодой? Однажды я ее спас, и вот теперь мы нанесем ей этот удар, — трагическим голосом произнес Ананд, сверкнув глазами, — подумайте о ней!

— А Деваки? — словно удар грома, взорвалось в комнате, и Ананду даже показалось, что повалил дым. У него потемнело в глазах.

— Ты все время говоришь о Ешоде… Конечно, и ее жаль, но горе моей невестки я видеть не могу. Знать, что твой ребенок жив, но он уже не твой?.. — Джавар схватил сигару и принялся раскуривать ее.

Выпустив струю дыма, он сказал:

— Порою мне кажется, Ананд, что ей было бы даже легче примириться с мыслью о его смерти, чем видеть его и страдать!

— Но дядя! Ничего уже не изменишь! — чуть не плача, снова стал убеждать его Ананд.

Чуткий Джавар видел страдания племянника, честного и доброго человека. Он понимал, что та катастрофа, конечно же, повлияла на его психику. Один раз сделав ошибку из гуманных побуждений, далее он продолжал совершать уже цепь ошибок.

— Совершая тот поступок, ты не подумал и обо мне. Я говорю тебе это как дядя. Не обижайся. Порой дети, сами того не подозревая, бывают неблагодарными. Я все изменю и исправлю! Кишен — мой внук! В нем течет наша кровь, в нем — будущее нашего рода! — решительно сказал Джавар и вышел.

Через час Джавар, надев свой лучший костюм, белую рубашку и коричневый цветастый, как саванны Кении, галстук, вышел из дома со своими неизменным стеком с золотым набалдашником.

Он остановил такси и быстро доехал до дома господина Саксены.

Джавара встретила Ешода.

Они поприветствовали друг друга.

— Ешода! — обратился он к молодой женщине. — У меня к вам очень серьезный разговор.

— Разговор?

— Да.

— Слушаю вас, господин Джавар, — сказала Ешода, когда они сели.

— Дело в следующем. Когда случилась катастрофа, вы были на девятом месяце беременности. Извините, но я буду говорить только факты.

— Да, господин.

— Вашего ребенка, мягко говоря, спасти не удалось. Увидев ваши страдания, которые могли привести вас к летальному исходу, мой племянник Ананд, думая, что навсегда потерял жену, отдал вам своего ребенка, находясь в не совсем нормальном состоянии. Он отдал моего внука, а сам уехал со мной в Кению, не сказав мне правды.

Ешоде показалось, что это сон.

— Что вы такое говорите?

— А то, что Кишен — не ваш сын, а сын Ананда и Деваки, то есть мой внук. Ожерелье на нем — мое. Я велел Ананду вручить его внуку, когда тот родится. Это семейная реликвия. К тому же, разве вы не видите, как он похож на Ананда? А его глаза? Это глаза его матери — Деваки! Вы что, никогда не обращали на это внимания?

В такие минуты логика покидает любую женщину. Не была исключением и Ешода, которая закричала:

— Нет! Нет! Все это ложь! Кишен, он мой, понимаете?!

На ее крик прибежал Кишен.

— Кишен! Иди сюда! — испуганно призывала она. — У меня его никто не отнимет! — И, словно тигрица, сверкнув безумными глазами, она прижала мальчика к себе и стала гладить его по голове.

Вошли свекор и свекровь.

Джавар встал и спокойным железным тоном сказал старой чете:

— Мне жаль, что я принес горе в ваш дом, но для меня важна истина! Я знаю, что Кишен — мой внук!

Свекровь, удивленно раскрыв глаза и поправив край сари пухлой рукой, грубо сказала:

— Вы с ума сошли, любезный!

— Что же получается! Кишен ваш внук, да? — недоумевал господин Саксена. — А мы кто такие? Если я не дедушка, то кто я? — он акцентировал свое возмущение на последней фразе.

— Я только что объяснил Ешоде: Ананд отдал Кишена Ешоде ради спасения ее жизни, а ваш внук умер при родах, — жестко констатировал Джавахарлал.

— Своего ребенка никто не отдаст! — резонно заметила свекровь. — Это любой скажет.

— Но в жизни бывает всякое! — мудро возразил Джавар, окинув взглядом ее седину. — Но теперь нам надо вернуть ребенка матери.

— Я не желаю больше слушать вас! — грубо оборвала его Ешода, что нанесло удар самолюбию Джавара. Кровь ариев вскипела в нем, но жизненный опыт держал его в надежных берегах.

— Я уйду отсюда, — сказал он, глядя на Ешоду тяжелым взглядом, похожим на непробиваемую броню.

Ешода опустила глаза.

— Но прежде вы вернете мне ребенка!

Наступила короткая пауза.

Наконец, господин Саксена нашелся:

— Никакой вы не дедушка! Кишен — мой внук!

— Видно, вы и вправду сумасшедший! — вновь повторила свое свекровь. — А больше вы ничего не собираетесь от нас требовать?

— Что-о? — грозно придвинулся к ней Джавар.

Она дрогнула и перешла на более мягкие выражения:

— Ведь это же бесчеловечно! Как же так? Мы не сможем без Кишена жить!

— Я все понимаю, — строго сказал Джавар, — но его мать тоже не может без него жить!

Господин Саксена почувствовал, что разговор пошел в пользу истца и, собравшись с духом, закричал:

— Вон отсюда! Я вызову полицию, если вы не уберетесь из моего дома! — Его лицо побелело, изо рта брызнула слюна.

— Ах, так! — воскликнул старый охотник Африканского континента. — Ну, вы еще раскаетесь в своей грубости! Я передам дело в суд, и, поверьте мне, выиграю я, а не вы! — С этими словами он круто повернулся и покинул дом господина Саксены.

Глава вторая

Здание окружного суда из красного кирпича выглядело неприветливо. У его подъезда в два ряда стояли несколько десятков автомобилей разных марок.

«Мерседес» остановился, шумно шурша толстыми протекторами, и из него вышли Джавар и Деваки. Ананд припарковал машину в крайнем ряду и вышел из нее.

Небольшой зал заседаний, стены которого были облицованы гималайским дубом, был полон. Шум вентиляторов смешивался с возбужденными голосами людей.

— Встать, суд идет! — послышался голос секретаря.

Судья в темной длинной тоге и двое присяжных заняли свои места. Судья стукнул деревянным молотком, объявляя, что заседание суда открыто. Прокурор зачитал заявление Джавахарлала Натха о родительских правах его племянника с супругой на Кишена Саксена. Адвокаты, представляющие интересы обеих сторон, произнесли короткие речи.

Еще накануне суда по инициативе и под жестким контролем Джавара Ананд пригласил на суд доктора из Агры, который принимал у Ешоды роды. До этого дядя сам побывал в Агре и на месте катастрофы и лично разговаривал с этим доктором.

После адвокатов слово предоставили Джавару, как главному истцу по делу. Он тоже кратно изложил содержание своего заявления и главные, существенные претензии к семье Саксена.

— То есть вы утверждаете, господин Натх, что Кишен не родной сын Ешоды? — подчеркнул судья главную мысль истца, чтобы было ясно и прокурору, и присяжным заседателям, и вообще суду…

— Да, — коротко ответил Джавахарлал.

— И то, что он сын господина Ананда? — уточнил судья.

— Да, — так же кратко ответил истец.

— Ваша честь! — обратился к судье адвокат противной стороны. — Позвольте спросить уважаемого господина Натха, почему же он столько лет молчал о том, что Кишен является сыном господина Ананда? Это, ваша честь, не совсем понятно.

— Спасибо, садитесь! — сухо поблагодарил судья и повернул голову к Джавару.

— Ваша честь, поверьте, раньше я не знал этого. Здесь уже говорилось, что Деваки, попав в ту катастрофу, исчезла. Но спустя несколько лет она вдруг вернулась домой, к своему мужу, ваша честь! И первый ее вопрос был: «Где наш сын?». А что мог сказать ей мой племянник? Он давно отдал ребенка Ешоде.

— Это все, ваша честь! У меня пока нет вопросов к истцу, — сказал защитник семьи Саксены.

— А чем вы можете, господин Натх, это подтвердить? Может быть, у вас есть свидетели? — спросил судья.

— Есть у меня свидетель, ваша честь! — громко сказал Джавар и погладил бороду смуглой рукой. — Это доктор Рамеш Чандер. Он подтвердит мои слова. Он мне все и рассказал. Я ездил в больницу и на место событий.

— Свидетель Рамеш Чандер! — пригласил секретарь.

В зал вошел высокий мужчина средних лет в очках. Он дал клятву говорить только правду и был готов к вопросам.

— Итак, доктор Рамеш Чандер, что вы скажете по существу дела? — спросил судья, аккуратно промокнув росинки пота на лбу белоснежным платком.

— Я знаю и помню эту трагическую историю! — решительно заявил доктор. — Роды принимал я.

— И вы можете свидетельствовать, что мальчик — не сын Ешоды? — иллюстрируя повтором мысль доктора, спросил судья. — Что вы скажете?

— Нет!.. В общем, он сын господина Ананда! — уверенно ответил доктор, но с расстановкой. По-человечески его можно было понять, ибо от его слов зависели судьбы людей.

— А что произошло с ребенком госпожи Ешоды? — подключился защитник Джавара.

Доктор поправил очки указательным пальцем, посмотрел на адвоката и произнес грустно:

— Ребенок родился мертвым!

— Это все, ваша честь, — сказал адвокат Джавара, выудив из свидетеля то, что ему было нужно в данной мизансцене, как говорят режиссеры.

— Отдать чужого ребенка Ешоде, не сказав ей об этом, — преступно! — густым басом, негромко, но внушительно произнес судья.

На несколько мгновений в зале воцарилась тишина, и только шум лопастей вентиляторов нарушал ее.

— Я не совершил преступления, — с твердой уверенностью ответил доктор. — Я просто выполнил свой долг долг врача, который заключается в том, чтобы спасти пациента любой ценой. Ваша честь, мне, как медицинскому работнику, сразу стало ясно, что госпожу Ешоду может спасти лишь чувство материнской привязанности.

— Есть свидетели, готовые подтвердить ваши показания? — бесстрастно спросил судья.

— Да! Вы можете, ваша честь, спросить об этом господина Ананда!

— Господин Ананд! — обратился к нему судья. — Прошу! — и указал пальцем на освободившееся свидетельское место.

Ананд положил руку на толстый том Гражданского кодекса и произнес:

— Я клянусь говорить правду и ничего, кроме правды.

— Господин Ананд! — начал судья. — Прежде всего ответьте суду на один вопрос: вы являетесь отцом Кишена или… госпожа Ешода действительно является его матерью?

— Да! — ответил Ананд, попав в нехитрую юридическую ловушку.

— То есть доктор дал суду ложные показания? — ловко уточнил судья.

— Нет! — очень тихо ответил Ананд.

— Ваши слова непонятны! — артистично воскликнул судья. — Хорошо, я повторю свой вопрос: ответьте, кто является матерью Кишена?

— Матерью?.. А кого ребенок называет своей матерью? Да, безусловно, ту женщину, которая выносила его во чреве своем и родила в муках… Но разве не мать та, которая посвятила ему свою жизнь, согрев силой своей любви? Женщина, которую ребенок любит? — пустился в нравственные философствования Ананд. — Ваша честь, вы должны понять… Да, Кишен — мой сын. Он мне дорог, поэтому я не могу ломать его судьбу!

Адвокат Джавара, учуяв помутнение юридической волны, вскочил с места, подняв правую руку.

Судья кивнул.

— Ваша честь! Господин Ананд совершенно прав. То, что госпожа Ешода воспитывала Кишена, бесспорно. Но так же бесспорно и то, что она не является матерью Кишена. Не только господин доктор Чандер, но и господин Ананд подтвердили этот факт! Кишен является сыном господина Ананда, ваша честь! — вбил надежный процессуальный «гвоздь» адвокат.

— Нет! — раздался из зала истошный крик. — Это ложь! Это неправда!

— Госпожа Ешода, пожалуйста! — обратился к ней судья.

Ешода, обливаясь слезами, подошла к кафедре свидетелей.

— Как мне убедить вас, ваша честь?! — начала она, вытирая платком слезы. — У меня нет свидетелей. Но Кишен мой сын. Да, ваша честь, материнское сердце говорит мне это! А в нем, в Кишене, вся моя жизнь. Не отнимайте его у меня! Я без него умру!.. — она прервала свою речь — речь страдающего и любящего материнского сердца, и рыдания сдавили ей горло. Она едва не лишилась чувств. Секретарь поставил перед ней тонкий стакан с водой. Ешода отпила глоток.

Зал был тронут. Стояла мертвая тишина.

— Пожалейте бедную мать! — протянув обе руки к судьям, умоляла она снова. — Не отнимайте Кишена! Пощадите меня, Ваша честь. Не отнимайте сына у матери! Это слишком жестоко! — закончила она трагическим голосом и зарыдала.

— Суд удаляется на совещание, — произнес судья традиционную фразу, вставая со стула.

Через несколько минут голос секретаря возвестил:

— Встать! Суд идет!

Грохот откидных кресел заполнил зал заседания.

Судьи стукнули молотком. Шум улегся.

— Рассмотрев все факты данного дела, — начал судья, — суд постановил: «Передать ребенка отцу — господину Ананду!» А госпоже Ешоде суд выражает глубокое соболезнование.

С северо-востока дул сухой и горячий ветер плоскогорий. Джавар был доволен исходом дела, но его мрачный вид пугал Ананда. Выкурив сигару, дядя поднялся с дивана и сказал:

— Поедем!

Вместе с Анандом они сели в машину и через десять минут подъехали к дому господина Саксены. Их встретила хозяйка, свекровь Ешоды.

— Иди, и будь твердым! — строго приказал Джавар племяннику.

Ананд подошел к седой и грозной на вид женщине и, поприветствовав ее, сообщил, что он приехал забрать своего сына.

— Надеюсь, никаких эксцессов не будет? Мы ждем Кишена.

Свекровь молча вошла в дом и сообщила Ешоде, что за Кишеном приехали.

Ешода стала складывать в чемодан вещи и любимые игрушки Кишена.

Мальчик стоял, опустив голову, и хныкал.

— Будь счастлив! — тихо говорила ему Ешода. — И меня не забывай! — Она взяла его за руку.

Но мальчик, схватившись за спинку кресла, упирался.

— Ну все, все, пора идти!

— А куда, мама? — жалобно спросил он, и его глаза заполнились слезами.

— К твоему отцу, малыш! — со скорбью едва выговорила она.

— Ты ведь говорила, что он уехал далеко, мама!

— Но теперь он вернулся. Я потом тебе все объясню, милый! Твой отец ждет тебя! И твоя мама ждет тебя! — нежно и тихо уговаривала она ребенка.

— А разве мама не ты? — сквозь слезы спросил он.

— Пойдем, Кишен, ну! — Она взяла чемодан в руку. — Пойдем вниз, малыш!

Но мальчик сопротивлялся. По его лицу катились слезы.

— Кишен! Сынок! Не нужно плакать! — стала успокаивать его Ешода. Она поцеловала его и погладила по головке.

— Я тебя очень люблю! Вырастешь, сынок, и все сам поймешь, радость моя! — Она поглядела в его глаза с такой нежностью и любовью, что Кишен бросился ей на шею.

— Ты у меня хороший мальчик. Не надо так! Хватит плакать! Пойдем. Я навещу тебя, Кишен! — и она сама разрыдалась. Однако, взяв себя в руки, она тихо продолжала — Я часто буду… я буду часто к тебе приходить! Мне позволят, Кишен! — И они оба заплакали навзрыд.

— Мамочка! Я никуда не пойду, не пойду! — кричал Кишен, весь в слезах.

— Успокойся, мы ведь будем встречаться!

— Я не уйду от тебя! — решительно крикнул мальчик.

— Кишен, как мне жить без тебя? — потеряв последние силы, она опустилась на стул, не переставая плакать.

Ананд терял терпение. Процедура была не из приятных, и он, естественно, нервничал. Тем более, что в машине их ждал дядя. Не медля ни минуты, он вошел в холл. В кресле сидела свекровь, подперев рукой подбородок.

— А где мальчик? — тихо спросил он.

— Я посмотрела: он уже одет, — холодно ответила та. — Пусть попрощаются. Он плачет, а Ешода пытается его успокоить, — у нее на глазах появились слезы.

— Идем, Кишен! — наконец, едва справившись со своими чувствами, сказала Ешода и решительно взяла мальчика за руку.

Они стали медленно спускаться по лестнице.

Свекровь поднялась с кресла.

— Ешода, видишь, вас уже ждут! — она взглядом указала на Ананда, стоявшего у дверей.

— Простите, мы заставили вас ждать. Но ведь это в последний раз! Иди, Кишен, тебя уже ждет твой отец! Будь умницей! Хорошо? — говорила она, с трудом сдерживая слезы. — Я навещу тебя. До свиданья, милый!

— Вы можете ехать! До свидания! — резко сказала Ананду свекровь и быстро скрылась в глубине дома.

Ананд подошел к Кишену, взял чемодан из рук Ешоды и нежно сказал:

— Идем, сынок!

— Нет, нет! — мальчик отпрянул от него, как затравленный зверек. — Не поеду!

— Идем, Кишен! — повторил отец и взял его за руку.

— Не поеду! — снова угрюмо ответил тот.

— Кишен, пойми, — пыталась урезонить его Ешода, вытирая бегущие слезы, — ведь тебя ждут! Ждут!

— Нет! Не хочу! — настаивал он и потом закричал: — Мама!

— Кишен! Кишен! — причитала Ешода. — Пожалуйста, уезжайте быстрее, иначе я не смогу этого выдержать! — просила она Ананда сквозь слезы.

— Я не хочу! — продолжал упираться малыш.

Ананду пришлось применить небольшое усилие, чтобы заставить его передвигаться по направлению к машине.

Джавар открыл дверцу. Кишен с обреченным видом сел рядом с Анандом, который захлопнул дверцу и закрыл замок.

«Мерседес» мягко покатил по гравию. Выехав на дорогу, Ананд развернулся и медленно поехал к дому.

Ешода долго смотрела вслед машине и махала рукой. К ней подошла свекровь и увела ее в дом. Ешода заперлась у себя в комнате, вдоволь наплакалась и тихо запела:

Я мать, и сердце мое — Не глиняная игрушка. Где радость моих очей? Где счастье души моей? Всевышний! Отныне я — Несчастнее всех людей! Зачем ты заставил меня Дожить до этого дня…

Она смотрела в сад, на залитые солнцем дорожки, где остались следы Кишена…

Джавар, Ананд и Кишен поднялись по мраморным теплым ступеням и вошли в прохладу просторного холла. Сияющая Деваки смотрела на них глазами, полными слез.

— Кишен! — воскликнула она. — Мой мальчик! Сынок! — и присев на корточки, она крепко прижала его к груди. Потом встала, взяв его на руки.

Кишен заплакал.

— Тетя, я хочу вернуться к маме!

Ананд и Джавар вышли в сад.

— Я твоя мама! Ты вернулся домой. Я люблю тебя больше всех на свете! Тебе здесь будет хорошо. Дома тебе будет хорошо, — уговаривала она Кишена, но он плакал навзрыд.

— Ну что ты, не плачь, сыночек мой, — нежно целуя сына, приговаривала Деваки.

На следующий день Джавар, собрав свои вещи, позвонил в аэропорт.

— Один билет до Найроби! Хорошо, — и положил трубку.

«Самолет через четыре часа. Успеваю нормально», — сказал он сам себе, взял чемодан и спустился вниз.

Ананд сидел в кресле, просматривая газету. Увидев чемодан в руке дяди, он поспешно встал.

— Дядя! Вы уезжаете? — удивился он.

— Да! — сухо ответил Джавар.

— Но вы хотели побыть еще неделю!

— Мой долг уже выполнен. Я вернул матери ребенка, без которого она не может жить, — он сел в кресло. — Очень странно… но вдруг мне показалось, что я совершил ошибку! — Он встал, взял чемодан, но затем вновь поставил его на ковер. — Впрочем, это теперь неважно! — и он направился к двери.

Ананд взял чемодан и пошел вслед за ним.

— Я подвезу вас?

— Не надо, Ананд. Я заказал такси. Извинись за меня перед Деваки, что я не попрощался с ней. Ей сейчас не до меня.

Подъехало такси. Племянник распрощался с дядей. Джавар сел рядом с шофером и махнул Ананду рукой. Взревел мотор, и машина унеслась в аэропорт, оставив после себя клубы пыли и синего дыма.

Из детской комнаты, где Деваки играла с Кишеном, читала ему сказки, она повела его в столовую.

— Сейчас надо поесть, Кишен, — и она поставила перед ним тарелку с едой. — Кушай, сынок. Это очень вкусное блюдо. Мама сама готовила.

— Нет! Я не буду! — заупрямился Кишен и рукой отстранил ложку, которую подала ему мать.

— Но ведь мама просит тебя! Надо поесть! — уговаривала она мальчика. Поешь, пожалуйста.

— Я есть не буду! И ты мне не мама! — настойчиво заявлял он, глядя на Деваки исподлобья.

— Но я… твоя мама! — в замешательстве только и могла сказать она, чуть не плача!

— Я тебе не верю! Не верю! — воскликнул он.

— И все-таки поешь хоть немного, а потом пойдем гулять, ладно? — грустно сказала ему мать.

— Нет! Лучше отвези меня к маме! — настаивал Кишен.

* * *

Уже больше недели жил Кишен в родном доме. Но все попытки Деваки и Ананда «привить» его к себе были тщетными. Он постоянно твердил о «своей» маме Ешоде и о доме, где воспитывался пять лет. Он тосковал по дедушке и бабушке, плохо ел и отказывался ходить в школу.

Деваки была полна отчаяния. Она все больше убеждалась в том, что жизнь — реальная, а не жизнь чувств — штука жестокая. И как бы она ни желала, но завоевать любовь сына она не сможет, именно любовь ребенка этого возраста. Когда-нибудь, может быть, став взрослее, он осознает все и полюбит ее, но сейчас — нет. В этом Ананд был совершенно прав. Перекроить душу ребенка при не совсем нормальных обстоятельствах — дело трудное.

Однажды, подойдя к Деваки, Кишен сказал:

— Тетя!

— Да?

— А мы с тобой поедем к маме? Ведь ты обещала.

— Ну конечно, сынок!

— Сегодня, ладно?

Ананд подошел к ним, услышав их разговор.

— Я тебя отвезу, Кишен! — с улыбкой сказал он и поцеловал сына. — Нам ведь надо заехать в магазин игрушек!

— Нет. Мне не нужно игрушек, — грустно сказал мальчик, — мне нужно к маме.

Ананд и Деваки переглянулись. Отец, пожав плечами, взял мальчика за руку и повел к машине. Деваки проводила их.

Когда машина тронулась, она помахала Кишену рукой.

Несмотря ни на что, Деваки стала намного спокойнее. Муки, которые она испытывала сейчас, были уже из разряда житейских, вытекавших из логического сцепления обстоятельств. Об этом они подолгу говорили с Анандом.

«Что ж, — думала Деваки, — может быть, со временем он привыкнет! Важно одно: мы все живы!» — успокоила она себя.

В доме Саксена было тихо, уныло и пусто. Дед захирел и слег. Ешода плакала по ночам и плохо спала. Во сне она видела Кишена и звала его. И даже наяву он постоянно стоял перед ее глазами. Его ручонки тянулись к ней.

Она сидела со свекровью в столовой.

— Поешь! Нельзя же так! На тебя тяжело смотреть! Ты себя измучила… — говорила ей мать Викаса.

— Что мне делать? Все время кажется, что Кишен зовет меня! — с трудом произнесла та. Глаза ее лихорадочно блестели.

Свекровь стала бояться за ее душевное состояние.

— Мне теперь незачем жить! — заплакала она. — А он? Бедный мальчик! Ему без меня плохо, я чувствую! Матушка! — и она в изнеможении, склонила голову на плечо свекрови. Ее плечи вздрагивали, но глаза уже были сухими.

— Успокойся! — грустно сказала свекровь. — И поешь, ну хоть немного.

Послышался шум подъехавшей машины.

«Мерседес», сверкая на солнце, подкатил к подъезду. Открылась дверца, Кишен выпорхнул из него, словно птица из клетки. С криком «Мама!» он влетел в гостиную. Ешода выбежала ему навстречу. Она принялась целовать и обнимать его, потеряв над собой контроль.

— Кишен, мой сынок! Как я рада, что ты приехал в гости ко мне!

— Мама! — повторял Кишен, обнимая Ешоду.

Ананд спокойно наблюдал эту сцену, в которой не видел ничего противоестественного. Вообще теперь, после суда, Ананд, как и Деваки, несмотря на очень сложную ситуацию, в которой оказались участники этой драмы, был спокоен и уверен в себе.

«Теперь все решит сама жизнь», — думал он.

Прошло полчаса, как Ананд привез сына в дом Саксена. Появился дедушка, и Кишен сразу подбежал к нему. Тот поцеловал ребенка, и глаза его радостно заблестели.

А через полчаса в гостиную вошла Деваки.

— Тетя! — обратился к ней Кишен. — Можно я останусь у мамы?

— Она будет приходить к нам. Хочешь, она придет к нам завтра? — ласково спросила у него Деваки.

— Мама, ты завтра придешь?

— Обязательно, Кишен.

— Я приду из школы — и ты уже будешь там?

— Да, Кишен, милый, я буду тебя ждать.

— Ладно, мы поехали, — сказал он и взял Ананда за руку.

Попрощавшись, гости уехали.

Ешода горестно вздохнула. За последнее время она очень исхудала. На ее осунувшемся лице выделялись одни глаза, полные скорби. Она быстро ушла к себе и заперлась.

Саксена переглянулся с супругой и, покачав головой и кашляя, пошел к себе.

В доме снова стало пусто.

Распахнулись двери школы, и шумная ватага ребятишек со смехом и криками высыпала во двор.

Деваки стояла в стороне и ждала появления Кишена. А вот и он. Мальчик медленно вышел из двери и побрел, опустив голову.

— Как дела, Кишен? — спросила его Деваки и поцеловала в щеку.

— Хорошо, — буркнул он.

Она взяла его за руку, и они неспеша пошли домой.

— А моя мама уже пришла? — спросил он.

— Наверное, пришла. Она звонила мне, что собирается.

— Тогда пойдем быстрее, а то она может уйти.

Они ускорили шаг.

Когда они вошли в дом, Ешода действительно уже поджидала их в холле. На столике перед ней стояли чай и сок, принесенные Раму.

— Мама! — обрадовался Кишен и бросился к ней.

Ешода, вне себя от радости, обняла и поцеловала его.

— А ты держишь свое слово, мама!

— Я же обещала тебе!

— Кишен, мой руки! Сейчас будем обедать, — весело сказала Деваки и повела его в ванную.

Когда они вернулись, Раму спросил, что подавать.

— Спасибо, дядюшка, я сама, — ответила Деваки.

— Ешода, ты пообедаешь с нами?

— Нет, нет! У меня плохой аппетит. А вот соку я выпью, если можно.

— Мне тоже соку! — радостно воскликнул Кишен.

— А после сока, Кишен, нужно обязательно съесть горячей пищи, — сказала Деваки.

— Да, да, Кишен, обязательно поешь! — поддержала ее Ешода.

Вняв ее словам, Кишен съел несколько ложек плова. Потом еще выпил соку и взобрался к Ешоде на колени. Та нежно прижала его к себе.

— Мама, расскажи нам с тетей сказку! — попросил он.

— Да нет, милый. В следующий раз, когда вы придете к нам, я обещаю тебе рассказать.

Появился Ананд. Он, улыбаясь, подошел к ним и поздоровался со всеми. Затем поцеловал Кишена.

— Как дела в школе, сынок?

— Хорошо! — насупившись, ответил мальчик.

— Мне, наверное, пора, — невесело сказала Ешода.

— Ну что ты, Ешода, посиди еще, поиграй с Кишеном, — сказал Ананд.

— Мама, поиграй со мной!

— Ну, хорошо, — согласилась она.

— Пойдем в сад, — сказал мальчик, и они вдвоем вышли в сад.

Ананд был в хорошем настроении, и это проявилось в его прекрасном аппетите. Он съел солидную порцию плова и плод манго.

— Деваки, как настроение?

— Хорошо, милый, только вот Кишен никак не желает признавать меня.

— Ничего, потерпи немного, он ведь тоже должен привыкнуть. Все решит сама жизнь. Спасибо за прекрасный обед, — и он поцеловал жену.

— Ананд, мне кажется, что ты был прав в отношении Кишена, — сказала Деваки.

— Да, может быть. Но дело в том, что сейчас нам стало лучше. Все знают, что он наш сын. Он теперь носит мою фамилию. Он наш наследник. Ты — его мать, а я — отец. Он повзрослеет и все поймет. А сейчас, так сказать, отпусти вожжи. Пусть все идет своим чередом. Главное то, что мы все вместе, живы и здоровы! Деваки, я снова счастлив!

— Я тоже, Ананд, — и она положила голову на плечо мужа. Глаза ее обрели прежний блеск, блеск той, еще юной Деваки…

— Так! Мне надо ехать! Кишен! До свиданья! Я уезжаю на службу. Ешода, до свиданья!

Кишен с Ешодой подошли к машине.

— Если хотите, я могу вас подвезти.

— Нет, нет! — отказалась она.

— Мама будет со мной! — запротестовал Кишен.

— Как хотите, — и Ананд сел в машину, завел мотор и выехал со двора.

— Красивая машина, — сказал Кишен.

— Вырастешь, и у тебя будет такая! — сказала Деваки, подходя к ним.

Потом все пошли в детскую. Две женщины, две любящих матери и один сын играли и читали сказки.

— Ну, мне, наверное, пора, — сказала Ешода.

— Мама, мамочка, не уходи, я с тобой!

— Ну что ты, Кишен, не надо так волноваться! Ведь ты же завтра придешь ко мне? — и она стала прощаться. Ее уставшее сердце сжималось от боли.

Одинокая Ешода. Ее можно было понять. Как трудно ей оставлять здесь этого маленького человека, который любит ее и не может без нее жить!

Глаза Ешоды вновь затуманились слезами.

— До свиданья, Деваки! Кишен, милый, до завтра!

— Нет! Я с тобой! — не унимался мальчуган.

Ешода медленно пошла к двери.

— Хорошо! — сказала Деваки и взяла Кишена за руку. — Пойдем, проводим маму до такси.

Они втроем вышли на улицу.

На противоположной стороне улицы была остановка автобуса. Поток автомобилей разных марок, велосипедисты и мотоциклы заполняли проезжую часть. Они подошли к переходу.

— Ешода, ты возьмешь такси или поедешь автобусом? — спросила ее Деваки.

— Я даже не знаю. Может быть, пойти пешком? Ну, ладно. До свиданья, Кишен! — с трудом выговорила она.

— Нет, мама, я с тобой! И тетя пойдет с нами!

— Кишен, будь умницей! Завтра мы снова увидимся с тобой, — сказала Ешода, гладя мальчика по голове. И вдруг, зарыдав, она резко отвернулась и пошла к остановке автобуса, даже не обратив внимания на красный сигнал светофора.

— Ешода! Остановись! Красный свет! — закричала Деваки. А Кишен с криком «Мама!» бросился вслед за ней. Ешода оглянулась, и увидев бегущего за ней Кишена, остановилась. Грузовик, визжа тормозами, повернул влево, задев светлую «тойоту». Образовалась пробка. Водитель грузовика выскочил из кабины подбежал к Ешоде, лежавшей на дороге.

— Мама! Где моя мама! Тетя, что с ней? — кричал Кишен, которого Деваки успела выхватить буквально из-под машины.

Они стояли на тротуаре.

— Скорее, Кишен, бежим домой, надо звонить в больницу! Скорее! — и они побежали. Дома Деваки набрала номер больницы и сообщила о дорожном происшествии. Затем, взяв Кишена за руку, снова быстро пошла назад.

Ешода лежала на тротуаре. Полицейский, склонившись над ней, делал искусственное дыхание. Ему помогали двое водителей. Скоро подъехала машина медицинской помощи. Ешоду уложили на носилки и увезли в больницу. Деваки успела спросить у водителя, в какую больницу ее повезут.

— В какую примут, госпожа! — улыбнулся водитель.

Деваки запомнила номер машины. Они вновь пошли с Кишеном домой.

— Мама! — плакал Кишен. — Она не умрет?

— Нет, нет, детка! Травма не очень сильная. Не умрет. Она просто испугалась.

— Правда?

— Правда.

— Алло! Ананд? Это Деваки. Срочно приезжай!

— Что случилось? — раздался в трубке тревожный вопрос.

— Ешода попала под машину, ее увезли в больницу. Я сейчас попытаюсь узнать, в какую.

— Хорошо. Сейчас приеду. А ты сообщи свекрови, хорошо, Деваки? А как там Кишен?

— Он рядом со мной. Плачет и весь дрожит. Приедешь, я все объясню подробнее. До встречи! — и она положила трубку на рычаг.

Ананд нервно расхаживал по больничному коридору. Свекор Ешоды стоял, прислонившись к стене. Деваки и Кишен сидели на жестком диване рядом с госпожой Саксена.

Вышел доктор, и все окружили его.

— Господа, кто родственник пациентки?

— Мы, — ответила свекровь, — то есть я и мой муж, она наша сноха.

— Надежды мало… но наша задача и долг бороться до конца, — сказал доктор. — Кто здесь Кишен? Она все время твердит это имя: «Кишен, Кишен, сынок!».

— Это я Кишен, — прошептал мальчик.

— Да? — произнес доктор и добавил: — Подождем еще немного. Крови она потеряла немного, но очень слаба. Я боюсь за ее сердце. Не теряйте надежды, господа, успокойтесь! — И он вернулся в операционную.

Прошло два часа.

— Может быть, Кишена отправить спать? — предложил Ананд.

— Нет, я буду ждать маму! — твердо ответил малыш. — Вы же слышали, что она меня зовет, значит, я ей нужен.

Снова вышел доктор и сказал:

— Господа и родственники! Ей стало лучше. Она пришла в себя. Опасность, кажется, миновала. Приходите завтра утром, когда все окончательно прояснится. До свидания.

Немного успокоившись, все вышли из больницы и сели в машину. Ананд сначала отвез домой родственников Ешоды, а потом они втроем поехали к себе.

Ананд и Деваки долго не могли уснуть.

— Кишен уснул сразу? — спросил Ананд.

— Да, но немного поплакал. Пришлось его успокаивать.

— Могла бы случиться трагедия! — сказал Ананд.

— Да! И как я сумела выхватить Кишена из-под колес, ума не приложу.

— Молодец. У тебя хорошая реакция.

— Это произошло инстинктивно. Ведь Ешода, чтобы не расстраивать Кишена, хотела резко уйти, но не посмотрела на светофор. Но если бы Кишен не позвал ее, она бы благополучно перешла дорогу. В тот момент, когда она остановилась на его крик, ее и сбила машина.

— Она не сама бросилась? — тихо спросил Ананд.

— Нет, что ты! Может быть, она и собиралась сделать это, но, я думаю, не тогда.

— Ну, хорошо, надо спать, а завтра утром сразу поедем к ней.

— С Кишеном?

— Я думаю, да…

С первыми лучами солнца все уже были в больнице.

— Все врачи на обходе. Подождите! — объяснила дежурная, отметая все вопросы посетителей.

— Тетя? А где мама? — спросил Кишен.

— Она еще спит, Кишен. Скоро придет доктор, и все нам объяснит.

— Мне кажется, Кишена надо отвезти в школу, — сказал Ананд. — Сынок, ведь занятия пропускать нельзя!

— Ну, я жду маму. Она звала меня. Увижусь с ней и пойду в школу.

— Ну хорошо, — согласился отец.

В коридоре появился доктор.

— Кто господин Саксена? — спросил он.

— Это я, господин доктор, — сказал тот, отделившись от стены, где стоял, как и накануне вечером.

— Господин, ваша сноха все время твердит, что она хочет умереть. И зовет Кишена, своего сына. Этот мальчик ее сын?

Никто не ответил. Все были в замешательстве.

— Я ее сын! — выкрикнул Кишен звонко.

— Если можно, господин доктор, пусть Кишен увидится с ней, — тихо попросила Деваки.

Ананд удивленно взглянул на супругу, и на душе у него потеплело.

— Что ж, — сказал доктор, — попробуем. Идем, малыш! — Он взял мальчика за руку, и они скрылись за дверью, ведущей в палату.

Минут через пятнадцать Кишен вернулся в сопровождении доктора.

— Вы знаете, господин Саксена, она даже заулыбалась, когда увидела этого мальчика. А сейчас, господа, до завтра. Кризис у нее пока не миновал, поэтому опасность еще существует. В течение дня справляйтесь у дежурной.

— Спасибо, доктор! — сказал Ананд.

— До свидания! — ответил тот.

Ананд завез Кишена в школу, а жену — домой и умчался на службу.

— Пока, Деваки! До вечера! — весело сказал он ей.

— До вечера, милый! — улыбнулась она.

Стрелки напольных часов стояли на римской цифре двенадцать. Деваки наконец управилась с обедом и позвонила Ананду, попросив его, чтобы он забрал Кишена из школы и приезжал обедать.

Потом она облачилась в сари тусклых тонов и направилась в храм Вишну, захватив немного рису, пшеницы и сандаловых палочек.

Она тихо вошла в храм. Снимая сандалии, она вспомнила тот день, когда впервые встретилась здесь со своим сыном.

Деваки положила купюру в ящик, на котором было написано: «На ремонт храма», и подошла к изваянию Великой Богини.

Каково же было ее изумление, когда она увидела Кишена, стоящего на коленях перед этим изваянием. Он громко произносил слова, сложив ладони у подбородка:

— О Богиня, Великая Богиня! Помоги моей маме! Пусть она выздоровеет. Даруй ей жизнь и верни меня к ней. Исцели мою мамочку! — по его округлым розовым щекам текли слезы.

У Деваки сжалось сердце. Она не могла назвать словами те чувства, которые поднялись в ней. Она с болью осознала, что на коленях перед изваянием Богини стоял человек и просил того, чего от всего сердца желал. В душе у нее все перевернулось. И она многое поняла в эти минуты. Деваки дождалась, пока мальчик поднимается с колен, и спросила:

— Кишен, что ты здесь делаешь?

— Я молился за маму, чтобы она не умерла.

Из глаз Деваки потекли непрошеные слезы.

— Умница, дорогой мой Кишен! Ты хороший человек! Спасибо тебе! Хорошая у тебя душа. Ты весь в папу.

— В папу Ананда?

— Да, сынок.

— А это хорошо?

— Это замечательно.

Деваки постояла, про себя помолилась богине и оставила жертвоприношение.

— Ну что? Пойдем? Папа, наверное, уже ждет нас дома.

— А когда мы пойдем к маме?

— Завтра утром, перед школой.

— Наконец-то! — воскликнул Ананд. — А я всюду искал вас: и в школе, и на рынке, и в парке. Где вы ходите, мои дорогие?

— Мы с тетей были в храме. Я молился за маму.

Ананд посмотрел на Деваки.

— Да, Ананд, Кишен — настоящий человек, очень душевный, честный и преданный. Такой никогда не оставит друга в беде, да, Кишен?

— Конечно, тетя!

— Дядя Ананд, вы действительно мой папа?

— Да, Кишен.

— Сегодня в школе учительница назвала меня по вашей фамилии. А тетя сказала, что я весь в папу, такой же честный. Ты честный, да?

— Да!

— Тогда скажи, когда мы пойдем к маме?

— Завтра перед школой! А теперь, пойдем обедать. Деваки, накрывай на стол! Мы с Кишеном очень проголодались.

— Как волки! — добавил мальчуган.

— Слышишь, Деваки, что сказал сын?

— Нет.

— Что мы проголодались, как волки.

— Тогда вас надо кормить мясом. А пока выпейте сока.

Обед прошел весело. Впервые за последнее время Кишен не капризничал и даже шутил. После обеда Ананд немного поиграл с ним в детской и уехал по делам службы.

Провожая его до машины, Деваки спросила, отчего Раджа не приходит к ним в гости.

— Оттого, что у него звериное чутье. Он знает, когда кстати, а когда нет.

В саду пели птицы. Деваки поливала цветы. И вдруг она увидела, что на ее розовом кусте расцвел второй цветок.

— Боже! Какой красивый! — не удержалась она от восклицания и стала любоваться им. «Страницы любви, которые читает соловей», — вспомнилось ей.

На цветке тускло поблескивала роса. Вдруг луч солнца, вспыхнувший из-за высокого холма, упал на нее, и бусинки росы заиграли всеми цветами радуги.

На террасу, потягиваясь, вышел Ананд.

— Сурья, намаскар, Деваки!

— О, рам, рам, Ананд! Сурья, намаскар! Да здравствует Рама, аватара Вишну!

— Да здравствует Рама — воплощение Вишну! — повторил Ананд.

— Кишен еще спит? — спросила Деваки.

— Да.

К ней подошел Раму и поклонился.

— Госпожа, как вы и просили с господином Анандом, я приготовил каву.

— Спасибо, дядя Раму. Меня приучил к нему Ананд. Это любимый напиток дяди Джавара. Спасибо. Воистину, как в «Махабхарате»: «Хороша новая одежда, новый зонт, новобрачная и новый дом. Но хороши также старый слуга и старый рис».

— Спасибо, госпожа! — и Раму поклонился, сложив ладони у подбородка.

Ананд любовался своей женой. Подведенная тика сияла на ее белом, словно выточенном из мрамора лбу.

— Ананд! Готовься завтракать! А потом поедем к Ешоде, — громко сказала она. — А у меня новость, — добавила Деваки, счастливо улыбаясь, — на моем розовом кусте появился еще один цветок!

— Неужели?!

— Да!

— Хорошо, перед выездом я посмотрю на него. А сейчас пойдем пить каву.

Новости были грустные. Состояние Ешоды не улучшалось. Но доктор повторил, что надежды он не теряет.

Кишен плакал, стоя в больничном коридоре рядом с Деваки, а она беспокойно поглядывала на сына.

— Доктор, — обратилась она к лечащему врачу, — что нужно сделать, чтобы вернуть ее к жизни, чтобы она встала на путь выздоровления?

— Ей нужен только покой. У нее неуравновешенная психика. Пациенты со спокойной натурой выздоравливают намного быстрее.

— А она поправится? — Деваки подняла на доктора огромные глаза. В ее ушах блеснули серьги тонкой работы.

Доктор опустил глаза.

— Надежда покидает человека последней, — сказал он.

— Разрешите мне зайти к ней вместе с сыном!

— Минуточку! — и доктор скрылся за дверью.

— О чем ты говорила с ним, — спросил ее супруг.

— Ешода, как я поняла, может умереть!

— Что ты говоришь, Деваки?! Боже! Что же делать?!

Свекор и свекровь Ешоды поднялись со своих мест и подошли к Деваки.

— Тетя, тетя! Пойдемте к маме! — умолял Кишен, заливаясь слезами. Затем, сложив руки у подбородка, он стал тихо шептать молитвы, которым его научили Ешода и бабушка.

— Госпожа! Вы с ребенком можете пройти к ней. Вот вам халат.

Деваки и Кишен подошли к постели Ешоды. Она лежала, закрыв глаза. Лицо было бледным. Щеки ввалились, а губы совсем побелели.

— Мама! — закричал Кишен и бросился к ней.

Ешода открыла глаза.

— Кишен! Сынок! Ты?! Как я рада. Ты вернулся?

— Да, мама! Я вернулся к тебе насовсем!

Ешода прикрыла глаза, но потом вновь открыла их и попыталась приподняться.

— Вам нельзя, доктор запретил! — воскликнула сестра.

— Конечно, Ешода, лежи! Так тебе будет лучше, — спокойно сказала ей Деваки и, видя, как обнимаются Кишен и Ешода и как ожила больная, увидев Кишена, потихоньку вышла из палаты, оставив их одних.

— Ананд, — обратилась Деваки, — нам пора ехать, а Кишена мы оставим пока здесь, с Ешодой, пусть побудет с ней. И не беда, если он пропустит школу. А дальше — жизнь сама подскажет нам, что делать, — и она опустила глаза.

К ним подошли свекор и свекровь Ешоды.

— Она обнимает и целует Кишена. Видимо, ей без него не выжить, — спокойно продолжала Деваки. — Я думаю, кто-нибудь должен остаться, последить за Кишеном, а я пойду домой.

— То есть, как я понял вас, госпожа Деваки, ей стало лучше? — спросил господин Саксена.

— По-моему, да! Когда Кишен обнял ее, она просто расцвела! — Свекровь облегченно вздохнула.

Ананд и Деваки попрощались со стариками и вышли из больницы.

В машине Ананд молчал.

Когда они подъехали к дому, Деваки сказала:

— Главное то, что Кишен — наш сын. Он умный и добрый мальчик. С годами он все поймет!

— Конечно, милая. Он ведь еще маленький. Пройдет два-три года, и он оторвется от материнского подола… Ведь он же признает, что я его отец. А то, что тебя он пока не считает своей матерью, не его вина. Но это дело возрастное. Не грусти, дорогая. — И он проводил Деваки до дверей дома.

— Ананд, ты слишком много работаешь и совсем не обращаешь внимания на свою жену! — улыбаясь, сказала она ему.

— Сегодня к обеду к нам придет Раджа. Приготовь, Деваки, кюфты!

— Хорошо. Но завтра мне бы хотелось поехать в Пуну.

— Договорились. Встанем чуть свет — и в путь! — весело согласился Ананд и нажал на газ.

Глава третья

На чайных плантациях уже девятый раз за сезон собирали чай. Пестрели ангочхи и разноцветные сари. Глиняные кувшины звонко погружались в прохладную ключевую воду…

«Мерседес» медленно спускался по извилистой горной дороге. Позади, в зеленых садах остался прекрасный город Пуна. Под деревьями стояли каменные изваяния кобр-наг. Вот прошла молодая женщина с блюдцем в руке. Она поставила молоко у норы кобры и пошла прочь. Слева был виден беломраморный храм. У его входа на постаменте под огромной коброй возвышался могучий Баларама, брат Бога Кришны. Рядом — изображение бога Шивы, шею, руки и голову которого обвивали каменные кобры.

— Кобра священна, — сказал Ананд, бросив взгляд на Деваки, — под сенью многоголовой кобры сидел Будда во время проповедей, обратив ее перед этим на путь добра силой своего учения. На кобре, воплотившей в себе идею вечности, покоится в волнах мирового океана бог Вишну — покровитель добра и закона.

— Спасибо, дорогой супруг, за лекцию.

Ананд засмеялся.

— Деваки, ты у меня самая добрая, умная и красивая, и я очень тебя люблю.

— А ты очень деловой. Не можешь хотя бы недельку побыть с женой.

— Дней через пять, Деваки. Надо закончить одно важное дело. И тогда… отдохнем.

— Смотри! Я запомнила! — улыбнулась ему жена.

У поворота на шоссе сидели два заклинателя кобр. Их окружала многочисленная толпа. В большой корзине, словно пламя костра, трепетали головы змей…

Когда Ананд и Деваки вошли в холл, они услышали телефонный звонок. Ананд успел взять трубку.

— Алло! Господин Ананд? — послышался с другого конца провода хриплый мужской голос. — Это Саксена.

— Я вас слушаю, господин Саксена.

— Разрешите заехать к вам прямо сейчас?

— Сейчас? — переспросил Ананд и посмотрел на часы. — Пожалуй, да! — ответил он. — Только у меня мало времени! — но в трубке уже пульсировали гудки.

— Кто звонил? — спросила Деваки, подходя к Ананду. Вид ее был весьма экзотичным: кроме шелкового дхоти на ней не было ничего.

— Господин Саксена. Они заедут к нам сейчас.

— Да? Придется надеть сари.

— Да, уж… И я тоже переоденусь.

Через десять минут в просторный холл легкой походкой вошел Саксена в белом ширвани. За ним следовали его супруга, Кишен и Ешода.

— Кишен! — воскликнула Деваки.

— Здравствуйте! — сказал он и посмотрел на нее огромными и чистыми глазами.

— А что надо добавить, Кишен? — напомнила ему Ешода. — Мы же с тобой договорились.

— Проходите! Прошу садиться! — пригласил Ананд, поправляя галстук.

Раму принес чай и поставил на высокий столик.

— Спасибо, дядя Раму! Я разолью сама.

Слуга поклонился и отошел в сторону.

Кишен сел в кресло. К нему подошел Ананд, обнял за плечи и поцеловал.

— Добрый день, сынок!

— Добрый день, папа!

Воцарилась тишина. Деваки уронила чашку, но она не разбилась.

Ананд взял Кишена на колени.

— Мне бабушка и дедушка сказали, чтобы я и тетю называл мамой. Но я ее буду называть так, когда подрасту и пойму. А сейчас — я не знаю, — и его глазки затуманились.

— Кишен! Милый! Ты умница! Все будет хорошо! Что тебе дать? — смахнув слезу, сказала Деваки.

— Соку.

— Соку и печенья?

— Да.

Деваки принесла ему и то, и другое.

— Ешода, а вы прекрасно выглядите, — улыбаясь, сказал Ананд.

— Спасибо! — ответила та и зарделась. — Вот мой доктор! — и она указала глазами на Кишена.

— Что правда, то правда! — подтвердил свекор, отпивая чай.

— Кстати, хотите кавы? — спросила хозяйка.

— Да, да, это прекрасный напиток! — подхватил Ананд. — Его очень любит мой дядя. Это смесь разных сортов чая с молотыми орехами. Хотите попробовать, госпожа? — обратился он к свекрови Ешоды.

— С удовольствием! — ответила та, вытирая глаза платком.

— Дядя Раму! — позвала Деваки.

— Я все понял, госпожа! — донеслось из глубины холла.

— Госпожа Деваки! — начал Саксена. — Позвольте преподнести вам подарок! — и он посмотрел на Ананда.

Тот кивнул.

Саксена встал, подошел к хозяйке и протянул ей небольшой футляр, обтянутый тонкой тисненой кожей.

— За вашу добрую душу и ваши страдания, угодные Всевышнему, — произнес старик.

Деваки открыла футляр. На темном бархате вспыхнули камни. Золотое тонкое колье прекрасной старинной работы очаровало ее взор.

Господин Саксена, сложив руки у подбородка, поклонился Деваки.

— Какой чудесный подарок! Спасибо, господин Саксена! — поблагодарила его растроганная молодая женщина.

— Да, действительно, подарок очень дорогой, он просто бесценный. Работа изумительная! Старинные мастера умели! — с восхищением сказал Ананд, осмотрев колье.

— Да, да, — усмехаясь, произнес старик.

Свекровь несколько порозовела, выпив чашку кавы.

— А этот напиток веселит! — сказала она, обращаясь к Деваки.

— Веселит и бодрит! Вам еще? — спросил Ананд.

— Нет, нет, спасибо! Я и так выпила полную чашку. Это очень вкусно. Ваш дядя — гурман.

— Еще бы! Это — великий Джавахарлал, арий и охотник Африканского континента! — шутливо заметил Ананд.

— Я бы хотел попросить вас, господин Ананд, если вы будете звонить ему, от моего имени принести мои искренние извинения.

— Хорошо, господин Саксена, я обязательно все передам. Дядя у меня — мудрейший и добрейший человек на свете.

— Дедушка Джавар — охотник? Я хочу к нему в Африку!

— Подрастешь, сынок, и поедешь, — нежно сказала Ешода.

— На каникулах! — воскликнул мальчик.

— А ты позвони дедушке и договорись с ним, — посоветовал отец.

— А можно?

— Конечно, — ответил Ананд. — Вот как-нибудь приедешь ко мне в контору, и мы оттуда позвоним. Там связь лучше, чем дома.

— Так поехали звонить! — настаивал Кишен.

— Ну, хорошо, поедем, — сдался отец. — Кстати, господа, меня ждут дела. Я должен вас оставить.

— Поехали, Кишен. Через час я привезу его.

— Хорошо, — согласилась Ешода.

— Пойдемте в сад, — предложила Деваки.

Гости в сопровождении хозяйки вышли в сад, а Ананд с сыном умчались в офис.

На восьмом этаже двери лифта с легким шумом раздвинулись.

— Приехали, Кишен, выходим, — громко сказал мальчику отец.

Они вошли в контору. Раджа и его помощник рассматривали телетайпную ленту.

— О! Какие люди! — воскликнул Раджа, бросив ленту на стол. Та повисла в руках его помощника, плотного лысоватого парня.

— Добрый день! — вежливо поздоровался Кишен.

— Добрый день! Тебя как зовут? — живо спросил Раджа, пополневший за эти годы.

— Кишен.

— Хорошо! Пришел с папой учиться управлять производством?

— Нет, мне еще рано. Я хочу позвонить дедушке в Найроби.

— Вот как!? Минуту, — и Раджа снял трубку. — Наберите, пожалуйста, номер конторы Джавахарлала в Найроби и сразу же соедините. Если там не отвечают, свяжитесь с его домом! — сказал Раджа и положил трубку.

— Через несколько минут, господин Кишен, вы будете иметь удовольствие слышать голос своего дедушки. Но я должен тебя предупредить: с ним шутки плохи — он с одного выстрела убивает слона или буйвола.

У малыша расширились глаза.

— Слона? Буйвола? Из ружья? — удивленно переспрашивал он.

— Да, из ружья.

— А зачем убивать слона?

— Для того… чтобы… как тебе… — мямлил Раджа, обескураженный вопросом молодого отпрыска Джавара.

— Дядя Раджа хотел сказать, сынок, что когда мужчины отправляются на охоту, чтобы добыть себе пищу, то они, с разрешения властей, отстреливают определенный вид животных, — пришел ему на помощь Ананд.

— Как это? — удивился Кишен.

— Видишь ли, в Африке очень много диких, не прирученных животных. И местные племена иногда их едят. Для этого они порой ходят на охоту. Слонов же иногда убивают, чтобы взять у них бивни. Ценная слоновая кость идет на украшения.

— Понятно. И ты, папа, убивал слонов?

— Нет, сынок. И дедушка Джавар не убивал слонов, просто дядя Раджа немного напутал. Но однажды он убил буйвола, который напал на него.

— Он чуть не забодал его? — спросил Кишен.

— Да. Это свирепое животное. Он не только бодает, но и топчет жертву копытами.

Было видно, что Кишену очень нравится этот разговор. Чувствовалось, что мальчику не хватает мужского общества. Этот «маменькин» сынок начинал взрослеть. Ананд внутренне улыбнулся.

Раздался звонок телефона.

Раджа взял трубку.

— Господин Джавар на проводе, — прозвучал голос телефонистки.

— Алло! Дядя? Это Раджа приветствует вас из Великого Бхарата!

— О… о! — послышался в трубке баритон. — Я кланяюсь земле Бхарата! Слушаю тебя, дорогой, внимательно. Как там Ананд, Деваки и мой внук?

— Они чувствуют себя прекрасно! А ваш внук пришел к нам в офис, чтобы поговорить с дедушкой.

— Дай ему трубку!

Раджа передал трубку Кишену, который крепко держался своими ручонками за его колено.

— Алло! Дедушка! Это я, Кишен!

— Кто? — спросил Джавар, притворившись, что не расслышал.

— Это я, Кишен, твой внук! Дедушка, ты что, оглох?!

— Нет, я не оглох, просто связь не совсем хорошая. Но теперь я тебя очень хорошо слышу! Как ты там, внучок?

— Дедушка, я очень хочу приехать к тебе в Африку на каникулы. Можно?

— Это как мама и папа решат.

— Они согласятся.

— Тогда другое дело. Я буду рад видеть тебя здесь. Научу тебя охотиться, стрелять из лука, пистолета, ружья и даже метать копье. Но я скоро приеду, и мы еще поговорим с тобой, малыш, об этом деле. А сейчас дай папе трубку. До свиданья, Кишен, дорогой мой внук! — радостно звенело в трубке.

— Алло, дядя! Как ты себя чувствуешь?

— Отлично, Ананд. А как там у вас? Как моя невестка?

— Хорошо, дядя! Все налаживается. Она обрела спокойствие, и душа у нее в цвету, как и у меня. Пока Кишен живет и у нас, и у Ешоды. Пусть жизнь нас рассудит. Важно то, что мы его родители. Он носит нашу фамилию, он — мой наследник. Я сделаю из него прекрасного инженера…

— Это было бы хорошо. Ананд, месяца через два мне нужно будет лететь в Кашмир. Ты бы не смог сделать это вместо меня? Я вышлю тебе все материалы, и ты слетаешь, хорошо?

— С удовольствием, дядя.

— Ну все! Счастья тебе, Ананд! Привет Деваки. Береги ее и сына.

— Здоровья вам, дядя, и успехов! — ответил Ананд и положил трубку.

— Ну, вот и поговорили с дедушкой! — обратился он к Кишену.

— Да, папа, я обязательно поеду к нему!

— А сейчас нам пора домой, там тебя уже заждались твои мамы.

— Папа, а почему у меня две мамы?

— Так уж получилось Кишен. Но разве это плохо? Ты очень богат: у тебя две мамы, два дедушки, одна бабушка и один отец!

Все весело смеялись.

Ночь была темной и звездной. Ясный молодой месяц сиял на небосводе. Он стоял в широком окне спальни.

Деваки читала, лежа на тахте.

— Что за книга, Деваки? — спросил Ананд, отложив в сторону журнал, подошел к супруге и присел рядом с ней.

— «Атхарваведа», — ответила она и показала ему книгу. — Веды заклинаний. Я читаю главу о гимнах, содержащих молитвы для легких и безопасных родов.

Ананд взял книгу и прочел вслух:

«Вашат!» — Да провозгласят тебе, о Пушан, при этих родах. Арьяман, искусный призыватель. Да испустит воды женщина, правильно зачавшая! Да разойдутся суставы для родов! Четыре стороны у неба, Четыре также у Земли: Боги вместе вызвали к жизни зародыш. Да раскроют они (ее) для родов!.. ……… Как ветер, как мысль. Как птицы летят, Так лети ты, о дитя девяти месяцев, Вместе с последом! Да выпадет послед…

— Потрясающе! — воскликнул Ананд. — Какая магия слова и мысли!

— А вот дальше идет «Нашакарана» — наречение имен. Тебя назвали «Ананд» то есть бесконечный. И еще любопытно, Ананд, что пишется об имени девочки: «Ей не следует давать имя неуклюжее. Оно должно быть легко произносимым, оканчивающимся на долгий гласный звук, содержащий благословение. Имя девочки должно состоять из нечетного количества слогов».

— Ты знаешь, Деваки, меня порой потрясает бездна культуры, накопленная нашим народом. Я надеюсь, что когда-нибудь наш народ станет достойно жить на этой земле, он заслужил это… — и Ананд посмотрел в глаза Деваки.

— Пора спать, дорогой… Не забудь только, что ты обещал мне недельный отпуск.

— Да?

— Конечно. Вспомни, когда мы ехали из Пуны.

— Деваки, милая, завтра же к обеду я освобожусь. Придется запрячь Раджу.

— А почему ты экономишь? Возьми себе администратора.

— Да, надо бы…

— А что ты будешь делать с домом в Кении? — вдруг спросила Деваки.

— Это пусть дядя решает. А вообще-то мы ведь поедем с тобой гуда и поживем с месяц, хорошо? Это удивительная страна, Деваки!

— Я видела твои фотографии. Там красиво и дико! Ананд, ты бы написал о Кении, ведь ты пробыл там целых четыре года! Можно написать о ее природе, о животном мире, об экономике, о людях, племенах…

— Да, хорошо бы. Но, скорее всего, время у меня появится только на старости лет.

— Надо писать дневник. Каждый день по странице, пока все помнится, а когда поедем туда, все систематизируешь.

— Ты у меня просто профессор, Деваки. Хорошо, я попробую.

— Ведь это будет прекрасным подарком твоему потомству.

— Что?

— Потомству.

— А! Да, да…

Вернувшись к обеду домой, Ананд столкнулся в холле с доктором, который шел к выходу, держа в правой руке кейс. Его провожал Раму.

— О, доктор! Добрый день! Рам, рам!

— Рам, рам, господин Ананд! Рад вас видеть. Вы прекрасно выглядите.

— Вы тоже, доктор.

— Только что я осматривал вашу супругу, и должен вас обрадовать…

— Что?!

— Обрадовать, — повторил доктор. — Хотя нет, пусть она скажет вам сама… До свидания, господин Ананд! — откланялся доктор.

Ананд даже не успел ответить ему, как тот скрылся за дверью. Он быстро поднялся наверх и осторожно постучал в комнату Деваки. Никто не отозвался, и Ананд открыл дверь. Но ее там не было. Оказалось, что Деваки была в спальне. Она, напевая, стелила постель.

— Деваки, как самочувствие?

— Хорошо, дорогой супруг. Итак, неделя отпуска, да?

— Да, да! Сейчас, милая, позвоню Радже и сделаю кое-какие распоряжения. Внизу я встретился с доктором. Ты себя хорошо чувствуешь? Ничего не случилось?

— Я же тебе сказала, что хорошо.

Ананд пошел вниз, звонить в контору.

После обеда, отдыхая на тахте, Ананд поглядывал на супругу, которая развешивала новые шторы.

— Ананд, надо приобрести новый пылесос. Раму говорит, что этот перегревается и уже плохо чистит.

— Хорошо. Вот отдохну немного и поеду в магазин.

— Зачем? Ты позвони и закажи. Пусть привезут. Я не хочу из-за пустяков расставаться с тобой.

— Деваки! Принеси мне вина! — попросил он.

— Ладно, принесу, только один бокал.

— Конечно! Мне вполне хватит! И еще грушу, кашмирскую, медовую…

— Будет исполнено, мой господин! — и она, качнувшись в талии, закрыла за собой дверь.

Ананд с удовольствием выпил белого терпкого вина и съел грушу и яблоко.

— Ты очень правильно питаешься! — смеясь, сказала ему жена. — Совсем не ешь мяса. Цвет лица у тебя стал светлым и чистым. А главное — взгляд! — И она засмеялась.

Ананд взял жену за голову обеими руками и поцеловал ее.

— Пойдем в сад, Ананд?

— Пойдем.

— Видишь, на моем розовом кусте — два цветка. И какие они красивые!

— Они просто прекрасные! — согласился с ней супруг. Он наклонился и поочередно понюхал каждый из них.

— Второй цветок расцвел и во мне! — и она положила на живот ладони.

— Неужели, Деваки?! Господи, какое счастье! Ты снова будешь матерью! — Ананд совершил глубокий пронам — наклонился и коснулся ступни жены, а она поцеловала его в голову.

— Ананд, я счастлива. У меня снова выросли крылья. Одно крыло — это Кишен, а второе… будет девочка.

— Наверное! — радостно согласился с ней Ананд и побежал в холл.

— Раму! Неси что-нибудь выпить! У нас радость! У нас снова будет ребенок!

— Я сама принесу! Не надо гонять старого человека, — весело сказала Деваки.

— Что вы, госпожа, подавать вино — это лучшая работа на свете, — и старик тоже улыбнулся. Около глаз у него вспыхнули морщины, собравшись в лучистый пучок…

* * *

Со стороны равнины к воде галопом выбежало стадо буйволов, состоявшее примерно из тридцати голов. Они, расталкивая антилоп и зебр, принялись утолять жажду. Затем плюхнулись в жижу и стали валяться в черной илистой грязи.

Джавар и Мумба сидели в машине. Джойс на всякий случай не выключил зажигание.

— Все! — сказал Джавар, и передал кинокамеру Мумбе. — Я заснял потрясающий фильм для своего внука и… внучки.

— Что, бвана, у вас уже и внучка есть? — спросил Мумба, коверкая английский.

— Да, Мумба! Вчера мне сообщил об этом племянник. Он звонил из Бомбея и сказал, что Деваки родила девочку. Теперь, мои дорогие, мне пора подумывать о возвращении на Родину. Мумба, если хочешь, поедем со мной!

— Нет, нет, бвана, спасибо! Африка — моя жизнь. Здесь — мой народ, мои горы, реки, буйволы. Нет, нет! Здесь я умру!.. — затараторил Мумба на суахили.

— Тогда строй потихоньку себе дом. Денег я дам тебе взаймы под проценты.

— Спасибо, бвана.

— Но это будет не так скоро, Мумба. Я пока еще в силе. Мне и самому жаль покидать эту прекрасную страну. Пока я поживу здесь.

— Да, бвана, именно прекрасную! — восторженно поддержал его Мумба.

«Но Индия все равно прекрасней!» — подумал Джавар и сказал:

— Поехали, Джойс! Мумба! Хорошо закрыл футляр?

— Да, да, бвана! Не беспокойся.

— Завтра улетаю на неделю, Мумба. Как следует упакуй дикий мед, ладно?

— Хорошо, господин.

В аэропорту Джавахарлала встречали все, кроме Деваки. Она была дома с грудным ребенком.

Кишен первым подбежал к Джавару и бросился ему на шею. Тот, просто обомлел от счастья и неожиданности. Он был очень доволен, что его встречает столько людей. Здесь были Ешода, господин Саксена с супругой, Ананд и два новых его сотрудника.

— Вы встречаете меня, будто какую-то знаменитость! Хотя, вы знаете, я оказался неплохим режиссером. Завтра приглашаю всех на просмотр фильма о Кении, об Африке, ее людях, природе и животном мире.

— Невестушка! — раздался густой баритон.

— Я здесь, дядя! — улыбающаяся, светящаяся, как весеннее солнце, Деваки встретила Джавара и низко поклонилась ему.

— Вот теперь я вижу прежнюю Деваки, вечно юную, молодую, счастливую, как и я! — дядя поднял руки кверху и весело расхохотался.

— Дядя! Можете не просить меня приготовить вам кюфты. Пока вы переоденетесь, они уже будут дымиться на столе! — торжественно объявила Деваки.

— Дорогая невестушка! Ты меня просто поражаешь своей предупредительностью, хорошей памятью и добротой… — он отвернулся, вынул платок и промокнул глаза.

— Ананд! — позвал он. — Раджа! Идите все ко мне…

— Слушаюсь, господин полковник! — сказал, подбегая к нему, Раджа.

— Быстрее, все — на стол! — распорядился дядя. — Дикий мед — Кишену! Остальное всем вам!

В столовой собрались: Ананд, Раджа, Деваки и Кишен, которого Ешода оставила до утра, так как ему очень хотелось посмотреть фильм об Африке и пообщаться с сестричкой.

— Деваки! Ты просто очаровала меня. Мне кажется, что я помолодел лет на тридцать! Спасибо тебе! — дядя встал с полным бокалом в руке. — Я пью за мою невестку! — провозгласил он тост, и все дружно поддержали его.

Кюфты были необыкновенно сочны и ароматны. Природа Индии, которая щедро дарит разнообразнейшие пряности и зелень, рассыпалась в воздухе гаммой запахов, входила в кровь и плоть вместе с этим прекрасным кушаньем.

Джавар буквально засыпал всех подарками.

— А у меня бочка дикого меда! — хвастался Кишен. — Дедушка, ну давай смотреть кино об Африке! И о животных!

— Как только стемнеет, внучек, а затемнять комнату слишком хлопотно. Я пока все приготовлю.

— Дядя! — сказала Деваки. — Хотите посмотреть на свою внучку? Она только что проснулась.

— Только на нее нельзя дышать спиртным! — пошутил Ананд.

— Ты очень заботливый отец, Ананд! В этом тебе не откажешь, — ответил дядя и пошел за невесткой.

— Наша порода! — коротко констатировал Джавахарлал, когда Деваки отстранила шелковый полог над кроваткой малышки. — Сто осеней вам, сто осеней ей! — произнес Джавар в лучших традициях своего народа, поклонился снохе и пошел вниз.

— Кишен! — сказал он внуку. — Кем ты хочешь быть, когда вырастешь?

— Я хочу быть таким, как ты, дедушка, и как папа!

— Но ведь я спросил кем? — не унимался Джавар.

— Мужчиной, охотником и деятелем! — ответил мальчуган.

Все рассмеялись.

— Молодец! — гордо сказал дед и хлопнул но его хрупкому плечику.

Рано утром Деваки пошла в сад, чтобы полить цветы. На террасе второго этажа стояли Ананд и Джавар.

— Сурья, намаскар, Деваки! — почти одновременно произнесли муж и дядя.

— Сурья, намаскар, дядя! Сурья намаскар, Ананд! — сияя, как солнце в капле росы, ответила им Деваки. — Здравствуй, Солнце!..

ТАКИЕ РАЗНЫЕ БРАТЬЯ[2]

Глава первая

Посередине пыльной деревенской улицы сидел чумазый мальчик и плакал. Его испугала пестрая гогочущая стая гусей, которых перегоняли на другую сторону села, к прудам. Малыш только что вышел из своего бедного дома, крытого пальмовыми листьями, чтобы усесться возле проходящей через деревню дороги, и вдруг на него налетело целое войско враждебных, грозно шипящих птиц.

— Это ваш ребенок? — спросил старик, погоняющий гусей длинной палкой, у пожилой женщины, вышедшей из дома.

— Наш, наш, — ответила она.

— Такой шустрый. Все время убегает к дороге и смотрит на машины. Он уже может назвать любую марку! — со скрытой гордостью добавила женщина.

— Молодец, шофером будет, — равнодушно отозвался старик. — Отнеси его к матери, пусть покормит.

Он пошел дальше по улице, оставляя в красноватой пыли отпечатки босых ног. Женщина тяжело нагнулась, подняла малыша и двинулась к рисовым полям, где работала мать ребенка.

Видимо, боги были милостивы к ним — не успела она сделать и нескольких шагов, как крышу дома разнесла машина, перелетевшая через гребень и рухнувшая на то место, где сидел мальчик.

Жители деревни в ужасе разбегались от сумасшедшего автомобиля. Здесь и раньше такое бывало, когда неопытные водители, не справившиеся с поворотом дороги, вылетали с нее, но этот потрепанный «амбассадор» явно пренебрегал всеми правилами движения, словно за ним гнался многоголовый царь демонов Равана.

Следом крылатой птицей через дом перемахнул и мотоцикл и устремился за автомобилем. Опешившие крестьяне увидели инспектора полиции, вихрем пронесшегося через фруктовый сад. Ему удалось срезать угол, и он почти догнал «амбассадор», который не смог проехать между цветущими манговыми деревьями.

Минуту спустя и деревня, и удивленные жители оказались далеко позади. Остались только инспектор полиции и преступник, который пытался оторваться от него на шоссе, ведущем в Калькутту. Поединок между ними велся не на жизнь, а на смерть. Бандит пытался оторваться, он шел на риск, лишь бы избавиться от преследователя, но полицейский с легкостью повторял его маневры, хладнокровно прижимая машину к обочине. Преступник пытался спастись любой ценой. Чужие жизни не имели для него никакого значения — он чуть не убил идущих по обочине крестьян, которые везли в город тележку с фруктами.

Кровавыми брызгами разлетелись арбузы, ярко-оранжевые апельсины застучали по крыше «амбассадора», ветровое стекло залепила вязкая мякоть, но водитель лишь увеличил скорость. На открытом шоссе машина проигрывала мотоциклу. Бандит понимал это и хотел как можно скорее добраться до Калькутты, чтобы скрыться в лабиринте улиц. Однако инспектор приблизился к нему вплотную, давая понять, что гонка проиграна. Полицейского спасла лишь мгновенная реакция машина резко вильнула, сбила мотоцикл и помчалась дальше. Инспектор успел повернуть руль, тем самым смягчив удар. Мотоцикл закувыркался, а инспектор пролетев по воздуху, рухнул на землю, но тут же вскочил, в горячке не ощущая боли.

Вдогонку машине прогремело несколько выстрелов. Полицейский имел право убить преступника, но поразил лишь колеса автомобиля. «Амбассадор» перевернулся, съехал вниз по склону, уткнулся в старый платан и замер, бешено молотя воздух продырявленными шинами.

Усталый инспектор неспеша подошел ближе и заглянул в треснувшее окно. Вниз головой висел упитанный мужчина, ошалело мигающий выпученными глазами. Полицейский ударом рукоятки револьвера обрушил ветровое стекло, брызнувшее водопадом осколков, и вытащил преступника за шиворот из машины.

— Меня зовут Сету Пати, — представился страж закона. — Назови имя!

— Дэвид.

— Не твое имя, а имя человека, чей товар ты везешь.

— Дэвид, Дэвид! — ожесточенно выкрикнул бандит.

Сету Пати хладнокровно ударил его так, что тот стукнулся головой о и без того помятый «амбассадор». Неудачливый гонщик с испугом взглянул на своего противника. Преступник понял, что на этот раз ему не отвертеться, не откупиться, хотя груз, лежащий в багажнике его машины, мог ослепить на время, достаточное для бегства, многих коллег инспектора. Это было золото.

— Отвечай! — приказал Сету Пати.

И бандит заговорил…

Торжественная церемония открытия новой маслобойни подходила к концу. На высоком помосте, украшенном цветочными гирляндами, за длинным столом сидели лучшие люди города, самые уважаемые в Ховре, те, кого местная газета называла «цветом нации», «ведущим наш народ по дороге прогресса и процветания». Оратор, заключающий митинг, как раз перечислял их имена с благоговейным трепетом.

— Землевладелец Тхарма Лингам, — рука говорящего описала плавный полукруг в направлении сидящего первым сухощавого пожилого мужчины в сером ширвани с длинным рядом серебряных пуговиц. У этого человека было очень странное лицо, напоминавшее морду какого-то хищного животного, хитрое и беспощадное. Длинные пряди седых волос, падающие, словно грива, завершали сходство.

— Адвокат Сатья Мурти.

Полнокровный господин важно глядел прямо перед собой. Он тоже напоминал животное, но вполне определенное: круглое лицо, тройной подбородок, крошечные глазки, вздернутый короткий нос, похожий на пятачок.

— Глава земельного совета Налла Нингам.

Топорща жесткие усики, мужчина, которого назвали Нингамом, стал беспокойно принюхиваться, будто почуял добычу. Крупные, грубые черты его лица не выражали ничего, кроме алчности и жестокости.

— Владелец мельницы Френсис Амбарасан, — оратор поклонился в сторону бесцветного господина, любующегося огромным золотым перстнем с бриллиантом, украшавшим его пухлый мизинец. Насмотревшись на игру разноцветных лучей, он самодовольно огладил короткую бородку. Толстые красные губы лоснились от сытного обеда — видимо, господин Амбарасан любил хорошо поесть и от всей души предавался этому занятию, отнимавшему у него последние умственные способности.

Возле автомобильной стоянки в тени огромного платана стоял инспектор Сету Пати и с явным отвращением наблюдал за восседавшими на праздничном помосте. Вместе с отрядом полицейских он дожидался конца представления, чтобы его заключил достойный финал.

— Хватит распинаться! — раздраженно оборвал оратора Тхарма Лингам. — У меня мало времени.

По всему было видно, что в этой компании он играл главную роль. Все тут же поднялись и спустились вниз. Пройдя сквозь почтительно расступившуюся толпу, они наткнулись на шедшего навстречу им инспектора.

— Опять этот полицейский! — процедил сквозь зубы землевладелец. — Здесь-то что ему нужно?

Они не раз уже встречались и с каждой встречей все больше ненавидели друг друга. Это была взаимная антипатия вора и полицейского.

— Рад видеть вас! — просиял Тхарма Лингам, будто встретил лучшего друга. Он протянул руку, но Сету Пати сделал вид, что не заметил этого.

— Не хочу говорить при всех, — официальным тоном сказал полицейский, — отойдемте в сторону.

— Так в чем дело? — задал вопрос землевладелец, когда они встали в тени огромного платана.

— Садитесь в машину. Я вас арестую.

— Арестуете? За что?

Тхарма Лингам сразу понял, зачем сюда приехал инспектор, он лишь выигрывал время, надеясь, что его сообщники успеют что-нибудь предпринять. Однако стоявшие чуть в стороне адвокат, Налла Нингам и мельник были уже окружены полицейскими.

— Ваш человек арестован. Он сознался во всем.

— О чем вы говорите? — возмутился землевладелец. — Вместо того, чтобы ловить бандитов, вы бросаете тень подозрения на уважаемых в городе граждан.

— Оставьте, — усмехнулся инспектор. — Конфискованное у Дэвида золото лежит у меня в машине.

При этих словах Лингам заметно вздрогнул. Его лицо, и без того выражающее злобу и ненависть, превратилось в оскаленную маску. На помощь ему пришел Сатья Мурти — все-таки профессия адвоката обязывала. Именно для таких случаев он и был принят в тесно сплоченную компанию проходимцев.

— Что случилось? — Его сонная поросячья физиономия оживилась, в голосе звякнул металл.

Инспектор с удовольствием наблюдал, как забегала, засуетилась эта банда, держащая в своих руках весь город.

— Он хочет арестовать меня! — прошипел землевладелец. — Я уверен, он специально выбрал такой момент, чтобы устроить скандал.

— Для ареста нужен ордер!

— Ордер у меня есть на всех вас! — инспектор показал адвокату несколько бумажек с большими фиолетовыми печатями.

— Да вы знаете, с кем имеете дело? — подскочил самый молодой из четверки — Налла Нингам.

— Да, знаю. Вы — взяточник, этот — контрабандист, этот — подпольно торгует алкоголем, этот — политикой…

Видя, что хозяевам угрожает опасность, верные слуги, выполняющие также роль охранников, попытались было оттеснить инспектора в сторону. Тот только этого и ждал. Короткая деревянная дубинка в его руке заработала, обрушиваясь на слишком ретивых прислужников.

— Нападение на представителя закона? — спокойным голосом спросил Сету Пати.

Землевладелец был настолько взбешен, что не внял его словам. Он схватил инспектора за форменную рубашку и прорычал:

— Ты за это поплатишься. Ты, полицейский пес!

— Убери руки, — хладнокровно приказал Сету Пати. — Убери руки, быстро!

— Тхарма, отпустите его, — вмешался адвокат.

Он знал, что за это можно поплатиться. И возмездие наступило мгновенно. Инспектор коротко размахнулся и нанес почтенному землевладельцу оглушительную пощечину.

— Ты ударил меня? — удивленно пробормотал Тхарма Лингам. — Так я сниму с тебя эту форму! Ты будешь голым бегать по городу!

— Голым? — повторил Сету Пати. — Это идея!

С этими словами он рванул ширвани землевладельца, так что пуговицы брызнули во все стороны, и содрал с него одежду.

Никогда еще жители Ховры не видели ничего подобного. По улице шли четверо мужчин в одном нижнем белье. В уродливых обвисших фигурах с трудом можно было узнать недавний «цвет нации, ведущий народ к процветанию». Рядом с ними, небрежно помахивая дубинкой, окованной железом, шагал инспектор Сету Пати. Фотокорреспондент местной газеты не мог пропустить такой сенсационный материал. Он выбежал на дорогу и попытался сфотографировать клоунское шествие, но землевладелец предостерегающе рявкнул:

— Не вздумай снимать! Голову сниму!

— Голову снимешь? — с иронией повторил инспектор. — Эй, сделай побольше кадров!

— Да я тебя… — грозно начал землевладелец и жалобно вскрикнул, получив удар дубинкой пониже спины.

Глава вторая

Городок замер, пораженный случившимся. Слухи распространялись с быстротой, с которой не могли конкурировать даже специальные выпуски газет — а их расхватывали, как горячие пирожки. Редактор «Дейли Ховра» потирал руки и уже репетировал свою речь перед хозяином издания о необходимости прибавки жалованья всем сотрудникам — и в первую очередь, конечно же, ему самому.

Не было дома, в котором вся семья, включая глухую прабабушку и грудных детей, не собиралась бы вечером у свежего номера газеты, чтобы вдоволь полюбоваться отлично получившимися снимками господа Тхарма Лингам, Сатья Мурти, Налла Нингам и Френсис Амбарасан вышагивают строем в нижнем белье и под конвоем полицейских. На их лицах — схваченное фотографом и теперь очевидное каждому выражение страха и унижения, то самое, которое принимали лица всех, кто с ними сталкивался и кто любуется теперь позором людей, попиравших их ногами.

Неужели, неужели есть справедливость на земле? Неужели будут наказаны всемогущие хозяева Ховры, пройдут через следствие, суд, тюрьму, конфискацию награбленного имущества и прочие этапы чистилища, в которые угодил бы любой бедняк, натворивший и вдесятеро меньше?

Сколько отцов семейств забывали в эти вечера, полные сенсационных сообщений и ожидания справедливого возмездия, о том, что на рассвете придется вставать и идти в пышущие жаром цеха или на знойное поле, и подолгу ворочались в постели, размышляя о жизни, полной обид, лишений и лжи! Где-то там, вдалеке, чуть забрезжила надежда на какие-то перемены, на то, что их дети получат в наследство мир, в котором будет чуть-чуть больше правды, чем выпало увидеть им, безропотным муравьям, тащившим свою соломинку в костер чужого благополучия.

Будет суд, Тхарма Лингам угодил-таки под следствие, а с ним стая его верных подручных — об этом шептались повсюду, не смея выразиться открыто. Радоваться никто не торопился разве что несколько отчаянных юнцов-недоучек, у которых не было еще печального знания жизни, устроили нечто вроде карнавального шествия на главной площади, размахивая свежими газетами.

Будет суд, и двенадцать тщательно отобранных присяжных скажут, виновен ли господин Тхарма перед народом и государством или совесть его чиста, как воды Ганга.

Из газет жители Ховры знали, что присяжные приедут из Калькутты, потому что местным присяжным адвокаты обвиняемых давали решительный отвод, утверждая, что полиция успела настроить всю округу против несчастных подсудимых — как будто кого-нибудь в этих местах нужно было специально настраивать против них, сумевших сделать весь городок своей вотчиной.

Также стало известно, что в тюрьме они не пробыли и суток — уже утром следующего дня на столе у окружного прокурора лежало разрешение его калькуттского начальства отпустить их под залог, ну а за деньгами в этих семьях дело не стало. Завтракали господа уже дома, в окружении любящей родни и преданных советников.

Время шло, день суда приближался. Каждому в Ховре казалось, что случится что-то, касающееся и его лично, способное изменить мир и для него. В то утро, когда на площадь городского Дворца правосудия стали съезжаться автомобили с калькуттскими номерами, напряжение достигло наивысшей точки. Сколько в эти томительные часы было разбито посуды и выметено глиняных черепков в жалких лачугах окраин, сколько неожиданных затрещин за вполне обычное баловство получила недоумевающая детвора, сколько лишних бири было выкурено на рабочих местах, у станков, стоило лишь отвернуться особенно рассеянному сегодня начальству!

Люди не толпились на улицах, не стояли в оцепенении под окнами суда, и на первый взгляд все было тихо и совершенно обычно. Но все чувствовали, а многие и понимали, что в эти минуты решается судьба города.

Госпожа Делия Нирмал, калькуттская учительница, мать двоих детей и жена преуспевающего бизнесмена, особенно тщательно одевалась в это утро. Она встала рано и могла позволить себе повозиться чуть подольше со своими до сих пор чудесными волосами, укладывая их на затылке глянцево поблескивающим венчиком. Черный строгий костюм, белоснежная блузка, белые перчатки и большой кожаный портфель деловой женщины — что ж, она выглядит, как английская леди, занятая непростой, но благородной общественной деятельностью.

«Муж будет доволен», — подумала она, разглядывая себя в зеркале.

Легкий на помине, он вошел в комнату с чашкой кофе в руках.

— Уже встала, дорогая? Выглядишь превосходно, — сказал муж, ставя кофе на столик и обнимая ее. — Не слишком ли ты себя обременяешь? Я думал, что у тебя уроки только по вторникам и четвергам.

Делия знала, что Ананд, считающий себя человеком европейских взглядов, доволен ее преподавательской деятельностью, хотя прекрасно понимает, что это скорее символическая работа, чем реальный способ зарабатывания денег. На ее зарплату они не прожили бы и полдня при их расходах. Но ее образованность и занятия льстили ему не меньше, чем красота и благородное происхождение, — именно такой должна быть супруга современного бизнесмена, поддерживающего тесные отношения с западными компаниями.

— Я сегодня иду не в колледж, а в суд, дорогой, — улыбнулась Делия мужу. — Буду решать чью-то судьбу и вершить правосудие над головами падших собратьев.

— Ах вот как! Помню, помню! — рассмеялся Ананд. — Что там у тебя, карманные воришки или муж, которому никак не дадут развод?

— Скажешь тоже! — Делия дернула плечиком. — Сегодня я займусь шайкой таких молодцов, что ты охнешь. Чего там только нет! — Делия кивнула на портфель, в котором лежали материалы предварительного следствия. Казнокрадство, растраты, контрабанда, взяточничество…

— Хватит, хватит! — замахал на нее руками муж. — Звучит, как страшный сон адвоката. Упеки-ка их всех лет на двадцать, а то от таких и нам работать нормально нет никакой возможности. Развратили всех государственных служащих, те только и смотрят, что им лично перепадет от каждого подряда, который они обязаны отдать лучшей из конкурирующих фирм-претендентов. Сколько лично у меня было неприятностей из-за таких мерзавцев…

В последний раз пригладив волосы и отхлебнув мимоходом кофе из его чашки, Делия схватила портфель и, послав мужу воздушный поцелуй, направилась к дверям.

— Я им покажу, как портить жизнь моему дорогому Ананду, — сказала она, надевая в прихожей туфли. — Слышишь, милый, можешь считать, что твоя жена вышла на тропу войны со взяточниками всей Индии. Я возьму твою машину?

— Победишь коррупцию куплю тебе собственную! — пообещал он, разворачивая газету.

Спустя пять часов, уставшая, раскрасневшаяся и, главное, совершенно обескураженная, Делия сидела в зале суда, уставившись в одну точку. На ее глазах дело, казавшееся таким стройным, проверенным, тщательно подготовленным к судебному разбирательству, рассыпалось, как карточный домик. Она уже ничего не понимала: за что, собственно, судят этих людей, сидящих за деревянной перегородкой, — вполне приличных, образованных, хорошо одетых.

Делия оглядывалась на своих соседей за столом присяжных и видела на их лицах такую же растерянность, какая царила в ее собственной душе. Что они думали об этом процессе, когда один за другим все до единого представленные свидетели обвинения отказывались от данных ранее показаний и заявляли, что те были буквально выбиты из них во время предварительного следствия.

Особенно убивался Дэвид, хозяин машины, который ранее заявлял, что перевозил контрабандное золото по приказу господина Тхарма Лингама. Теперь он бил себя в грудь, проклинал свою слабость, заставившую его оклеветать уважаемого человека, имя которого ему было буквально навязано полицией, и коленопреклоненно просил у него прощения за все неудобства, причиненные этой позорной ложью. Что же касается найденного в машине груза, то все это золото было его собственным, взятым на свой страх и риск у неизвестного ему капитана каботажного судна из Малайзии или еще откуда-то, он не вникал, для последующей перепродажи в центральных штатах. Он виноват, пусть его и накажут, кричал Дэвид, размазывая по лицу слезы, но зачем же предавать суду ни в чем не повинных людей, виноватых лишь в том, что их ненавидит полиция!

Другие свидетели вели себя примерно так же: ничего не видели, впервые слышим, показания подписывали под страхом избиения.

И все в один голос обвиняли полицию, особенно инспектора Сету Пати, который, судя по всему, был главным организатором этого развалившегося процесса.

Инспектор присутствовал в зале с самого начала слушания. Делия вспомнила, что, когда она впервые увидела в зале его мужественное загорелое лицо, полное какого-то оживления, ей подумалось: это умный, решительный и правдивый человек, который хорошо сделал свое опасное дело и многого ожидает от этого дня.

Теперь ей так уже не казалось. То ли в самом лице его что-то изменилось оно посерело, осунулось, потухли глаза, так сиявшие несколько часов назад, то ли взгляд ее стал другим, но инспектор теперь представлялся ей какой-то даже страшной фигурой. Она слышала и до этого, что в полиции много людей, добывающих деньги на жизнь совсем не служебными окладами, а всеми средствами, которые дает им их положение: тем же взяточничеством, вымогательством, шантажом, прямым пособничеством преступному миру. Но чтобы фабриковать целые процессы! Чтобы из песка слепить стройное здание обвинения, которое, если вдруг пробьется к нему луч солнца, высохнет и рассыплется от малейшего удара или даже от дуновения ветра?!!

«Что же это такое, — думала Делия, переводя испуганные глаза с обвиняемых на инспектора, — против этих людей ничего нет, ни одного факта, который устоял бы сегодня под доводами защиты, ни одного свидетеля, но стоило инспектору и его сослуживцам пожелать, и вот пожалуйста — четверо граждан на скамье подсудимых! О них пишут бульварные газеты, обливая потоками грязи, хотя вина пока не доказана; их держат в тюрьме, подвергают унизительным для всякого честного человека процедурам, допросам, тащат в суд — и все это по воле одного безумца или корыстолюбца, который, может быть, требовал взятку, не получил ее и решил отомстить!

А если бы хоть один из этих жалких свидетелей не отрекся сегодня от предыдущих заявлений, что тогда? Завтра обвиняемые были бы за решеткой. А послезавтра? Почему бы другому инспектору, такому же, как этот Сету Пати, не организовать дело на ее мужа или его компаньонов, на одного из их знакомых, на родителей ее учениц?»

Делия провела рукой по высокому лбу, стирая холодные капельки пота, выступившие на коже от глубокого волнения, охватившего ее. «Мы все в их власти», — подумала она, с тоской и ненавистью глядя на инспектора, замершего на своем месте.

Присяжные удалились на совещание. В комнате, отведенной для них, Делия обнаружила, что не одна она, а все эти люди растеряны и подавлены происшедшим на их глазах. Кто-то говорил, что подсудимые, очевидно, скупили всех свидетелей на корню, запугали их или посулили столько, что те не сочли возможным отказаться от денег. Делия усомнилась на минутку в своих выводах, но все-таки не поверила в такое безумие: неужели за деньги можно было бы купить всех? Ведь здесь сегодня было не один, не два, а почти десять свидетелей. Разве могут все быть такими продажными или так бояться этих господ? Чем их так уж страшно можно было бы напугать?

— Эх, госпожа! — усмехнулся в ответ на высказанные ею сомнения старичок-присяжный, машинист из пригорода. — Не жили вы в таком городишке, да и такой жизни не знаете, когда все зависит от воли хозяина: работа, деньги, домик при фабрике, благополучие, а часто и само существование твоей семьи. Я, конечно, не знаю, кто здесь прав, от нашей полиции особо хорошего ожидать тоже не приходится, но не сомневаюсь, что таким людям, как эти, ничего не стоит купить и продать всех вместе и каждого в отдельности в этом Ховре. Да и зачем покупать, деньги тратить? Достаточно их людям — а вокруг них всегда полно прихлебателей — прижать любого беднягу в темпом месте, да пообещать расправиться с ним или детьми, и каждый дрогнет, смирится, потому что хорошо знает — они все могут и, что обещали, то и сделают, никого не пожалеют.

У старичка были сторонники среди присутствующих, но что бы ни думал каждый, факты говорили сами за себя — против Тхармы Лингама, Сатья Мурти и прочих у следствия не нашлось ничего подтверждающего их причастность к преступлению. Вердикт был вынесен присяжными единодушно, и Делия присоединилась к нему, не испытывая ни малейших сомнений. Но почему-то на душе у нее было неспокойно, и когда, спустя несколько минут, она прошла к своему месту мимо инспектора Сету Пати, в ее взгляде, устремленном на полицейского, он не нашел бы недавней горячей вражды и презрения если бы, конечно, решился поднять свои глаза навстречу занимающим места присяжным. Он сидел, уронив голову на подставленную руку, и ждал, когда под высокими сводами дворца прозвучит торжественный голос судьи и будут произнесены слова, в которых никто уже не сомневался.

«Никогда больше не соглашусь участвовать в судебном процессе», — сказала себе Делия.

Глава третья

— Дело Тхарма Лингама, Френсиса Амбарасана, Сатья Мурти и Налла Нингама оказалось полностью сфабрикованным полицией. За клевету на этих уважаемых членов общества, которых многие называют «опорой нации» и «столпами прогресса», суд вынес порицание в адрес полиции и особенно инспектора Сету Пати. Суд поставил под сомнение его соответствие занимаемой должности, учитывая обнаружившиеся в процессе судебного разбирательства профессиональные и моральные качества, несовместимые со званием офицера полиции.

Судья еще не закончил своей речи, а сидящие на скамье подсудимых уже принимали поздравления от своей свиты, разместившейся за их спинами, как стая шакалов позади волков. Что ж, эта стая немало постаралась, чтобы итог суда был таким, а не иным. Не говоря уже о проделанной ею серьезной и успешной предварительной работе со свидетелями, сдавшимися на их «доводы», свита и в самом зале не переставала с рычанием огрызаться на обвинительную речь прокурора и выкрикивала с мест о добродетелях своих почти что святых покровителей. В иные минуты визг прихлебателей стоял такой, что Сету Пати казалось, что он на псарне. Теперь вся орава подобострастно заглядывала в лица кормильцев с льстивыми улыбками и поздравляла их.

В ответ на это хозяева высокомерно кивали, даже в такой счастливый для себя миг не удостаивая верных псов дружеского обращения. Ну конечно, не станут же они, как ровне, жать им руки или благодарить за потоки славословия, стекавшего с губ презренных, питающихся объедками с их стола.

Сету Пати так увлекла эта сцена между рабами и патронами, что он готов был улыбнуться, хотя в его положении это было бы очень странно. Что ни говори, а он проиграл по всем статьям. Враг торжествует победу, и где — в его крепости, во Дворце правосудия! Судья, представитель закона, только что полностью оправдал преступников, а его, ни разу в жизни не переступившего черты, на глазах у десятков людей смешали с грязью.

«В чем я ошибся?» — думал инспектор, наблюдая, как поднимаются и уходят из зала его противники, которых он, казалось, уже уничтожил. Вот они, воскресшие из пепла, на мгновение застыли на пороге — специально, чтоб бросить на него презрительные взгляды. Он выпрямился и усмехнулся, не желая усугублять их радость своим скорбным видом. Но это было единственное, на что он был способен.

Зал быстро пустел, и наконец Сету Пати остался один. Он обхватил руками голову и ненадолго замер, обдумывая свое положение. Так в чем же все-таки был его промах? Он взял пару пешек — причем, с поличным, раскрутил еще несколько человек. Все сделано в присутствии свидетелей, все задокументировано и законно. Он гордился скрупулезно проделанной работой. Первое крупное дело в его жизни, надежда на успех, на новые горизонты, на повышение по службе — а почему бы нет, он заслужил его. Но это только одна, и не самая важная, причина того неистовства, с которым он относился к этому делу. Главное было в том, что он чувствовал себя частью Ховры, полностью прибранной к рукам кучкой негодяев. Он родился здесь, в маленьком пыльном городке в окрестностях Большой Калькутты, здесь прошла вся его жизнь. И сколько он себя помнил, все всегда обстояло таким же образом: несколько богатеев держали в страхе и унижении всех вокруг. Им мало той прямой зависимости, в которую попадали люди, работавшие на их заводах, покупавшие в их магазинах, орошавшие поля их водой, арендовавшие их землю. Деньги текли к ним мутной обильной рекой, сильно разбавленной слезами несчастных, но разве им было достаточно этого?

Обуреваемые ненасытной жадностью — этой болезнью богатых, они с дьявольской изобретательностью придумывали все новые и новые способы опутывания всех и каждого прочной сетью, занимаясь ростовщичеством, контрабандой, сводничеством, аферами с государственными подрядами и заказами и много чем еще. Весь город был у них в долгах, и почти каждый оказался хоть немного замазан той липкой грязью, которая неизменно сопровождала каждое их дело.

Иногда Сету Пати казалось, что именно из-за этого он и пошел служить в полицию, он, выученный на медные деньги отца — заводского техника, выпускник юридического факультета университета. Перед ним открывались неплохие перспективы, особенно если учесть полное отсутствие связей и средств. Конечно, он не смог бы сразу заняться, как мечтал не доживший до счастливого дня выпуска отец, адвокатской практикой, открыв свое дело. Но у него были предложения сотрудничать с известными адвокатскими конторами, где его ждали стабильные и высокие доходы и прочная перспектива роста. Кто откажется от такой успешной карьеры, от блеска калькуттских витрин, от привычного круга общения и вернется в пустой дом на окраине маленького городка?!

Сету Пати вернулся, да не один, а с молоденькой женой — внучкой его квартирной хозяйки, хорошенькой, как картинка, веселой и беззаботной. Он надел полицейский мундир, уже к вечеру первого дня службы посеревший от дорожной пыли, и принялся разгребать огромную кучу дел, дожидавшихся годами хоть чьего-нибудь внимания. Ловил мелкую сошку, сажал, выслеживал — а воздух в Ховре нисколько не становился чище. Ничего не менялось. На месте вытряхнутых им из хорошо налаженного механизма городской преступности винтиков тут же появлялись новые, а подхода к более значительным частям машины все не находилось. Два года он потратил на то, чтоб отыскать конец, за который можно было бы дернуть всерьез, так, чтоб закачалась паутина, наброшенная на Ховру. И наконец ему показалось, что удача готова улыбнуться ему и подарить то заветное звездное мгновение, которого ждут годами и десятилетиями — когда получается все, о чем мечтал.

Золото, дешевое золото, ввозимое контрабандой в страну для спекуляций, — как было бы здорово этим драгоценным ключиком отпереть дверь, за которой прячутся в душной темноте главари-пауки! На золоте он их и возьмет, разом отсекая голову налаженного дела, обрубая все связи, все каналы, разматывая, распутывая удавку-сеть. И только от него будет зависеть, отрастет ли новая голова.

Но вот итог: он, со старательностью школяра-отличника выполнивший свои обязанности, предусмотревший все, не учел главного: паутиной оказались опутаны не только руки людей, но, что гораздо опасней и безысходней, их души. Страх, вековая приниженность и преклонение перед богатством, желание урвать хоть маленький кусочек от ворованной булки, неверие в победу над хозяевами жизни предопределили вердикт сегодняшнего суда.

Сету Пати знал, что город ждет от него победы и желает ему успеха. Но никто не захотел бороться рядом с ним в этом сражении. Он воевал один и проиграл войну.

— Господин инспектор, вам звонят, — сторож теребил за рукав и старался сочувственно заглянуть ему в глаза.

— Кто? — зачем-то спросил Сету Пати, хотя не сомневался, что его вызывают в Управление.

— Полковник Мадан просит вас зайти. Вы возьмете трубку?

— Нет, — махнул рукой инспектор и досадливо поморщился. — Скажите ему, что я выезжаю.

Он бы дорого дал сейчас, чтобы отложить эту встречу, но Мадан не из тех, кто вникает в настроение своих подчиненных и беспокоится об их самочувствии. Хуже всего было то, что Сету Пати отлично представлял себе предстоящий разговор. У него давно уже не осталось иллюзий относительно начальника. Полковник Мадан не привык делить с офицерами их неудачи, хотя никому не позволял без своего участия пожинать плоды удавшихся дел. Он всегда оставался на плаву, какие бы неприятности ни случались в его округе. Никто не смог бы обвинить полковника в плохой организации дела или неправильной позиции — потому что никакой позиции у него никогда не было, а вернее, было целых две прямо противоположные друг другу, так же, как и два мнения по каждому вопросу, два отношения к каждому человеку.

С непостижимой быстротой и ловкостью фокусника он вытаскивал из своей неизменной кожаной папочки именно то, что всегда документально подтверждало: он ни в чем не виноват, он был против, он выступал, он предупреждал, он действовал, заручившись указаниями своего непосредственного начальства. Но в довершение всего еще каким-то образом оказывалось, что и его начальство тоже ни при чем, а во всем виноват младший инспектор имя рек, который на свой страх и риск и даже пренебрегая распоряжениями вышестоящих затеял то или иное разбирательство, приведшее к каким-либо неприятностям. Инспектора тут же наказывали, а полковник оставался на своем месте, процветал, получая награды и личную благодарность «ни в чем не повинного» начальства — а что может быть выгоднее и прочнее, чем личная благодарность влиятельных людей?

Случайно услышав обрывки телефонного разговора Мадана накануне процесса, Сету Пати знал, что тот успел подготовить себе алиби на случай его провала. Он объяснялся с кем-то, о могуществе которого говорило выражение физиономии полковника во время беседы, по поводу возмутительного поведения своих офицеров, осмелившихся побеспокоить господ Тхарма Лингама, Сатья Мурти и прочих.

— Не стоит принимать это всерьез, — закатывал глаза полковник. Никто не ставит своей целью доставить неприятные минуты почетным гражданам нашего города. Но этот процесс должен положить конец зловредным слухам и окончательно обелить их честные имена. Думаю, они сами немало в этом заинтересованы, не правда ли?

Тогда Сету Пати только усмехнулся, предвкушая, как завтра «засияют чистотой» имена почтенной четверки, и Мадан будет бойко рапортовать новому начальнику — генералу из Калькутты, который, по слухам, затеял большую кампанию по борьбе с преступностью, о раскрытой лично им мощной организации криминальных элементов и о своей мужественной борьбе «не щадя сил, не жалея жизни…»

Однако вышло так, что хитрая лиса Мадан опять оказался умнее, дальновиднее и расчетливее всех: теперь он своим неформальным хозяевам доложит, что все вышло так, как он и планировал, а непосредственному начальству — что выявил среди сотрудников полиции негодяев, способных замарать честь мундира фальсификацией и шантажом добропорядочных граждан города.

Побежден и растоптан — вот все, что вышло из его попытки добиться правосудия, сказал себе Сету Пати, надевая фуражку и выходя из Дворца правосудия, чтобы ехать в Управление. Его карьера загублена, имя опозорено, семья останется без средств. Не слишком ли много он ставил на карту, затевая это дело, не слишком ли много брал на себя? Может быть.

И все-таки он знал, что, если бы ему только позволили, он завтра же начал бы все сначала: следил бы, собирал материалы, искал доказательства, — а главное вербовал бы себе сочувствующих, соратников, помощников среди затравленных жителей этого опутанного неправдой городка, помогал бы им сбросить страх, стать сильней и бороться. Один человек не может победить заговор многих, но он может научить других и повести их за собой.

К сожалению, Сету Пати понял это только теперь, когда не было и тени надежды на то, что ему дадут возможность работать и дальше. Тхарма Лингам не потерпит в своем городе — теперь уж окончательно побежденном и покорившемся — такого открытого и неглупого противника. Да ему и не придется утруждать себя, требуя принятия мер к «зарвавшемуся полицейскому». Инспектор прекрасно знал, что полковник Мадан с радостью поднесет жаждущему крови победителю голову непокорного врага.

Что последует за изгнанием из полиции, Сету Пати тоже мог легко себе представить. В лучшем случае, если удастся «уйти по собственному желанию», придется уехать из Ховры и пробиваться в жизни новой дорогой. Денег для этого у него нет, все имущество — дом и небольшой участок, которые вряд ли всемогущие хозяева города позволят ему более или менее выгодно продать. Старые связи потеряны, и, кроме университетских профессоров, протекцию ему составить тоже будет некому. А на руках беременная жена, которая вот-вот должна родить, выпустить в этот грязный мир их ребенка! Бедный малыш, хорошая же его ждет встреча!

Пожимая руки попадавшимся по дороге к кабинету Мадана инспекторам, провожавшим его сочувственными взглядами, Сету Пати вошел в приемную начальства и через несколько минут покинул ее уже нигде не работающим человеком.

Глава четвертая

Услышав, как в замке поворачивается ключ, Кавери быстро вытерла платком слезы и постаралась придать лицу безмятежное выражение. Она уже знала обо всем случившемся — час назад к ней забегала знакомая, брат которой работал секретарем в суде.

Бедный Арджун! И надо же было случиться такому именно с ним, самым честным и порядочным человеком из всех, кого она встречала в жизни. Наверное, права было ее бабушка, говорившая частенько, что солнце восходит только для того, чтобы осветить всю грязь этого мира. И все-таки ничего не потеряно для него, такого образованного и умного. Да к тому же, сказала себе Кавери, у него есть любящая жена и скоро будет малыш — разве этого мало, чтобы человек не чувствовал себя несчастным, несмотря на все огорчения?

Она улыбнулась и пошла навстречу мужу тяжелым шагом женщины на девятом месяце беременности.

— Уже знаешь! — догадался он, заглянув ей в глаза.

Она кивнула в знак согласия.

— Ну что ж, — усмехнулся Сету Пати, — зато сбылась твоя давнишняя мечта — я больше не служу в полиции.

— Я думаю, мы еще когда-нибудь поблагодарим Кришну за это, — сказала Кавери, обнимая мужа. — Теперь мне можно будет не дрожать каждую минуту, гадая, жив ты или нет.

Она принесла ему обед, но, войдя с подносом в комнату, обнаружила, что муж даже не переоделся. Он сидел на полу на циновке, опершись спиной о шкаф, и, кусая губы, думал о чем-то. Кавери, не задавая вопросов, сходила за кувшином с водой и тазом для умывания. Арджун взял у нее полотенце, поблагодарив взглядом. Есть он не стал, хотя запах кушаний, приготовленных на ужин его женой, соблазнил бы любого. Вместе этого он занялся своим любимым делом — бесконечным спором о том, как они назовут своего первенца. Этот спор велся еще до того, как Кавери почувствовала себя беременной и носил чисто символический характер, потому что в итоге каждый оставался при своем мнении, ничуть не поколебленном аргументами противной стороны. Но, как многие молодые пары, они находили особое удовольствие в самом процессе выбора имени для своего первого и очень желанного ребенка. Им просто приятно было говорить об этом, предчувствуя появление в жизни любимого и самого важного для обоих существа.

На сей раз Сету Пати решил доверить выбор имени воле Провидения и, что-то написав на нескольких бумажках, аккуратно свернул их треугольничками. Потом потряс их в ладонях, как кости, и выбросил на стол, предлагая жене развернуть одну из них. Она не соглашалась, опасаясь подвоха.

— Бери, бери, дорогая, посмотрим, что там.

— Возьми ты, — фыркнула Кавери, всем своим видом показывая, что ей совершенно все равно, что решит случай.

— Лучше ты, — тянул муж.

— Все равно я выиграю, — заявила она, решительно вырывая у него свою руку, которую Арджун настойчиво тянул прямо к кучке бумажек. — Все будет по-моему.

Тяжело вздохнув, Сету Пати выбрал одну и развернул этот приговор судьбы перед носом жены.

— Ну, что я говорил! — возликовал он. — Здесь написано имя моего отца — Апу.

— Ха-ха-ха! Как бумажка решит, так и будет, ты это хочешь сказать? — поддержала его игру Кавери, радуясь тому, что он так увлечен и немного отвлекся от тяжелых мыслей. — Нет уж! Второму ребенку можно дать имя твоего отца, но первого мы назовем, как моего.

— Ничего не выйдет! Имя твоего отца не подходит для сына полицейского!

— Ты больше не служишь в полиции, милый! — резонно заметила жена. — Это имя прекрасно подойдет сыну… — она задумалась, стараясь представить своего мужа кем-нибудь еще, — ну, скажем, сыну фермера или…

— Что «или»? Или премьер-министра Индии? — улыбнулся Арджун.

— Или адвоката, — закончила Кавери, бросив на мужа взгляд, полный лукавства.

— Ха-ха, адвоката! Из полиции выгнали — самое время идти в адвокаты.

— Ты, кажется, сам ушел, дорогой, — тихо сказала женщина, рассеянно подбирая разбросанные треугольнички.

— Эй, Кавери, зачем ты подбираешь эти бумажки? — забеспокоился вдруг муж.

Его внезапное волнение навело ее на кое-какие догадки, и она быстро принялась разворачивать бумажки одну за другой. Арждун попытался вырвать их из ее цепких пальчиков, но Кавери уже поняла, в чем был его трюк.

— Ты написал имя своего отца на всех листочках! — возмущенно закричала она, подскакивая с неожиданной легкостью, чтобы наградить его целым градом тумаков. — Ах ты, мошенник! Теперь мне ясно, что тебе действительно не место в полиции.

Арджун расхохотался и, перехватив ее руки, прижал жену к себе. Он чувствовал, что с души его сваливается давивший на нее камень. Что ему за дело, в конце концов, до всей этой крысиной возни. Он счастлив здесь, в своей семье, и скоро будет еще счастливее.

В дверь постучали.

— Пойду открою, — сказал Арджун, нехотя отстраняя Кавери от себя.

«Кому бы это быть», подумала она с внезапной тревогой.

Арджун шел к двери, и что-то показалось ей изменившимся в его облике. Ах да, на поясе нет кобуры с пистолетом — видно, успел уже сдать. Безработный и безоружный что ждет ее бедного мужа, осмелившегося потревожить осиное гнездо?

Глава пятая

Все еще улыбаясь, Арджун открыл дверь. Он увидел незнакомого человека, ответившего ему злорадной ухмылкой. Без лишних слов гость коротко и страшно ударил инспектора дубинкой по голове. Полицейский не сразу потерял сознание. Лежа на полу, он видел, как один за другим мимо него прошли четверо его смертельных врагов. Последний из них, землевладелец Тхарма Лингам, с любопытством вгляделся в закатившего глаза инспектора и отдал приказание слугам.

Арджун очнулся, крепко привязанный веревками к деревянному креслу. Он бессильно вцепился пальцами в подлокотники — это все, что можно было сделать. Бандиты обладали немалым опытом, они намертво прикрутили его, усадив напротив так же крепко связанной Кавери.

— Так как же вернуть тебе должок? — Тхарма Лингам размышлял вслух, прогуливаясь по комнате. Для начала он сорвал со стены портрет родителей ненавистного инспектора и с удовольствием растоптал его. — Око за око? Кровь за кровь? Это банально. Надо расквитаться как следует. Прибавить проценты на капитал! — расхохотался землевладелец.

Внезапно ему в голову пришла мысль заняться для начала женщиной.

— Кавери! Что за мерзкое имя! Мы будем звать тебя потаскушкой.

Его приятели, расположившиеся, как в театре, одобрительно засмеялись. Землевладелец, постукивая кованым стеком по ноге, подошел к женщине и протянул к ней растопыренные пальцы:

— Люблю разматывать сари!

Арджун рванулся, но тщетно. Тхарма Лингам будто только того и ждал — с силой ударил его стеком по лицу. Красный рубец вспух на щеке инспектора.

— Не делайте этого! — жалобно вскрикнула Кавери. Что вам нужно?

— Нам нужно вернуть наши проценты!

Слуга подал землевладельцу флакон из темного стекла. Тот с улыбкой показал его полицейскому и шагнул к женщине. Арджун понял, что сейчас начнется самое страшное.

— Хороший яд. Он приготовлен из растительных экстрактов, — пояснил садист. — Беременные женщины принимают это лекарство мелкими глотками, чтобы их дети выросли здоровыми и красивыми. Ты тоже выпьешь это, но все сразу! А твой муженек пусть полюбуется.

— Не верь ему! — глухо проговорил Арджун. — Они трусы, у них на это не хватит духа, — муж пытался ободрить жену, однако и сам уже видел — смерть стоит совсем рядом.

— Какой вспыльчивый! — с издевкой сказал землевладелец. — Не надо его сердить, а то он разозлится и всех нас изобьет! Ну что, — обратился он к Кавери, — ты пьешь это или нет?

— Нет! — воскликнула женщина.

Она знала этот яд, который сверкал темно-фиолетовыми искрами в руках мучителя. Если бы она выпила весь флакон, то с ее ребенком было бы покончено навсегда или он родился бы уродом.

Адвокату наскучил затянувшийся спектакль, и он решил сам принять в нем участие. Вытащив длинный нож, больше похожий на меч, Сатья Мурти вонзил сталь в грудь полицейского, но так, чтобы не убить, а лишь доставить как можно больше страданий. Арджун не проронил ни звука, когда кровь брызнула, ярким пятном выделяясь на белой рубашке.

— Видишь, как ему больно! — всплеснул руками землевладелец. — Как он мучается! А ведь это только начало — сейчас мы будем раскалять нож, и тогда он будет кричать так, что ты оглохнешь! Ну, будешь пить?

— Да! — еле слышно простонала несчастная женщина. — Не мучайте моего мужа, прошу вас!

— Хорошо, хорошо, — фальшивым голосом сказал Тхарма Лингам. — Конечно, мы не сделаем ему ничего плохого. — И землевладелец подмигнул своим дружкам.

Тягучие струи яда полились в рот Кавери. Бедная женщина захлебывалась отравой, а садист придерживал ее за горло, чтобы не пропала, ни одна капля.

Арджун видел, как на его глазах убивают еще не родившегося ребенка. Инспектор был на грани безумия. Отчаяние придало ему нечеловеческие силы. Вены на его лбу вздулись, глаза налились кровью, он заревел, как раненый зверь, и страшным усилием разломал кресло.

Слуги набросились на него, словно стая псов. Их хозяева разбежались в разные стороны, наблюдая за битвой с безопасного расстояния.

Огромный слуга обхватил инспектора сзади, придерживая его за остатки кресла. Воспользовавшись этим, Арджун обеими ногами пнул набежавшего врага и, оттолкнувшись от него, врезался спиной в стену. Весь удар пришелся на громилу. Выхватив у него нож, инспектор успел разрезать мешающие веревки и тут же сильный толчок опрокинул его на стол. Полицейский еле успел сползти со стола в полированную крышку впился топор.

— Убейте эту собаку! — выкрикивал землевладелец. — Проткните его насквозь!

Сам он, однако, не изъявлял никакого желания приблизиться к раненому полицейскому. Тот пытался пробиться к Тхарма Лингаму, чтобы уничтожить злодея, но свора слуг наседала на него со всех сторон, не давая шагнуть к врагу. Адвокат тем временем потащил Кавери на улицу, справедливо рассудив, что женщина — наиболее уязвимое звено. И он угадал. Муж рванулся к ней на помощь, разорвав круг и не обращая внимания на сыплющиеся отовсюду жестокие удары.

— Кавери! — кричал он срывающимся голосом. — Кавери! Я иду к тебе!

Несчастная женщина уже еле двигалась. Яд начал действовать, и адвокату приходилось тащить ее волоком.

Схватив вцепившегося в него слугу, Арджун приподнял врага и выбросил в окно, разбив деревянную решетку. Адвокат отпустил свою добычу и выпрыгнул вслед за слугой.

— Что с тобой?

Арджун подхватил жену и вдруг глухо застонал от непереносимой боли — воспользовавшись удобной ситуацией, землевладелец нанес подлый удар в спину. Выдернув обагренное кровью лезвие ножа, Тхарма Лингам ожидал, что теперь-то полицейский упадет, но Арджун шагнул к нему и вцепился в горло. Убийца закричал от ужаса. Никогда еще он не видел, чтобы сталь оказалась бессильной перед человеком. Наверное, этот инспектор бессмертен, словно Шива. Землевладелец вырвался из ослабевавших рук бывшего полицейского и позорно бежал. Выскочив во двор, Тхарма Лингам наткнулся на своих сбившихся в кучу приятелей и избитых слуг. Стараясь не подавать виду, что он тоже напуган ожесточенным сопротивлением дважды раненого человека, главарь хрипло прокричал:

— Трусы! Сбились здесь в кучу, словно овцы! Этот полицейский еле держится на ногах, а его жена отравлена!

— Так, может быть, оставить их, — робко произнес Налла Нингам, — они умрут сами?

— Нет! — рявкнул землевладелец. — Мы должны добить полицейского и его жену. Это опасные свидетели! Я должен видеть, как этот пес испустит дух. Вперед, пока они еще в доме!

Арджун и Кавери успели выбраться через заднюю веранду и побежали по лесу к реке. Они надеялись скрыться среди густых зарослей и уплыть на лодке — вода не оставит следов. Быстрое течение унесет их далеко от города.

На свежем воздухе женщина немного пришла в себя и смогла передвигаться самостоятельно. Арджун истекал кровью, обильно струящейся из ран, однако продолжал идти, чтобы спасти жену и своего еще не родившегося ребенка. Колючие ветки хлестали их лица, ноги путались в густой траве, но они уходили все дальше, и казалось, что спасение уже близко. За огромными платанами блеснула вода, повеяло речной прохладой.

Стая убийц ворвалась в дом, круша все на своем пути. Кровавые пятна, испещрившие пол, придали им смелости — жертва ранена и станет теперь легкой добычей.

— Они не могли далеко уйти! — воскликнул землевладелец. — Мы устроим на них настоящую охоту.

— Да, да! — расхохотался адвокат. — Это будет славная охота на полицейского.

Остальные поддержали их громкими криками, больше похожими на рычание диких зверей.

Землевладелец выскочил на веранду и побежал к лесу, низко пригибаясь к земле.

— Смотрите! — закричал он, указывая на примятую траву, на которой алой росой сверкала кровь. — Мы пойдем по этим следам, они не уйдут от нас!

Тем временем беглецы спустились к воде. Там, привязанная веревкой к иве, колыхалась лодка. Прежде Арджун разорвал бы веревку одним рывком, сейчас с трудом распутывал сложный узел. Непослушные пальцы скользили, инспектор вцепился в веревку зубами, разгрызая ее жесткие волокна.

— Арджун! — вскрикнула жена таким голосом, что он сразу все понял.

На краю леса появились преследователи. Один из них не спеша размахнулся и метнул копье. Бросок был точен. Острие воткнулось в спину и застряло между ребер. Казалось, человек не способен жить с такими ранами, но у Арджуна хватило сил вытащить копье и разрубить узел. Войти в лодку он уже не смог. Оттолкнув ее подальше, раненый стал отступать, держа перед собой копье.

— Эй, куда ты собрался? — издевательски крикнул Тхарма Лингам, отвлекая его внимание. — Твое кладбище здесь!

За спиной инспектора вынырнул один из слуг и с криком вонзил нож в истекающего кровью человека. Подбежавшие убийцы подхватили добычу, потащили на берег. Полицейский еще пытался сопротивляться, но землевладелец легко выбил копье, поднял его и нанес первый удар в уже бесчувственное тело.

— Арджун! — закричала несчастная женщина. Крик пронесся над водой, плачущими голосами ей ответили чайки. Река подхватила лодку и понесла прочь от убийц, терзающих свою жертву.

Глава шестая

Белоснежная роскошь весеннего сада, Бесконечная нежность прощального взгляда, Прикосновенье любимой руки, Как вы теперь от меня далеки…

Женщина пела негромко, будто и не думая о песне — так, машинально, чтобы легче скользила в суровом полотне игла, чтобы проворней шевелились пальцы и быстрее текло время. Рубашка уже почти готова, а пуговицы можно пришить и завтра — заказчику некуда торопиться.

Нирмала поднялась и с наслаждением потянулась, распрямляя усталую спину. На сегодня ее труды закончены, осталось только совершить невеселый ритуал ужина и отхода ко сну. Ни есть, ни спать не хотелось, но она давно уже привыкла к однообразной повторяемости дней и беспрекословно подчинилась ей. Что тут станешь делать, когда столько лет живешь одна в крошечном домике у реки — без семьи, без родни и почти что без знакомых.

Конечно, не всегда ее жизнь была такой неторопливой и размеренной. Она выросла в большой семье и надеялась когда-нибудь тоже стать хозяйкой дома, в котором звучит множество голосов, особенно детских. Казалось, все к этому и идет: красивая и здоровая, привыкшая к любой работе девушка не осталась без внимания женихов. Родители рано сговорили ее за сына соседа, через несколько лет они поженились и зажили тихой и обычной крестьянской жизнью, вполне счастливые и довольные друг другом. Через год у Нирмалы уже был сын, а через два она осталась одна — и без сына, и без мужа. Полдеревни унесла с собой не знающая жалости волна чумы, оставив живых терпеть вечную муку — оплакивать детей, матерей, мужей, без которых не было счастья.

Не в силах ужиться под одной крышей с воспоминаниями, Нирмала ушла из деревни, отдав дом брату мужа. Помыкавшись, перевидав немало на вдовьей дороге, она, наконец, нашла себе угол при фабричном складе у самого Калькуттского шоссе. Когда случалась нужда на фабрике, выдавала кирки, топоры, лопаты, отматывала метры блестящей проволоки, ведь кроме этого, да еще нескольких бочек с бензином на ее складе ничего и не было. Беспокоили ее не часто, и почти все время Нирмала проводила у себя в домике, где только в двух окнах были настоящие стекла, а остальные она тщательно заделала плетеными циновками.

Она брала заказы на шитье простеньких рубах — больше для времяпрепровождения, чем для заработка, — шила не торопясь, под заунывные песни и ни о чем уже не мечтала. Время от времени у нее находились поклонники среди фабричных рабочих, но, крепкая и еще совсем не старая женщина, она оставила всякие мысли о новом замужестве, свято веря в то, что только одному человеку было предначертано свыше стать ее мужем.

Этот вечер ничем не отличался от других. Нирмала положила в миску овощи и спустилась к реке, чтобы помыть их.

Пока на землю не опустилась темнота, переменчивые краски неба отражались в зеркале воды, точно кто-то щедрой кистью неторопливо выводил на нем поражающий богатством красок диковинный узор. В воздухе, замирая, еще носились вечерние звуки, а на западе уже догорал легкий, дышащий свежестью и прохладой закат. Лениво плыл звон колокольцев в храме за холмом, да издали доносился басовитый фабричный гудок.

Еще немного — и наступит полная тишина, лишь изредка прерываемая ленивым тявканьем собак да протяжными возгласами чаукидаров-сторожей: «Слуша-а-ай!»

Нирмала присела у воды, подобрав рукой край сари, но к приготовлению нехитрого ужина приступить ей так и не удалось. Река принесла ей сегодня какой-то подарок — в нескольких метрах уткнулась в песок плоскодонная лодка, в которой что-то белело. Нирмала подошла поближе и не поверила своим глазам: в лодке ничком лежала женщина с разметавшимися волосами, — не шевелясь и, казалось, даже не дыша.

«Уж не мертва ли она?» — испуганно охнула Нирмала и, с трудом преодолевая страх, положила руку на запястье незнакомки. Пульс прослушивался, и Нирмала с облегчением перевела дыхание. Женщина вдруг слабо застонала, очевидно, приходя в себя. Она попыталась поднять голову, но сразу же уронила ее, стукнувшись при этом о край лодки.

— Сейчас, сейчас, дорогая, я тебе помогу, — заторопилась Нирмала, подхватывая женщину и переворачивая ее на спину.

Ей удалось это не сразу, потому что неизвестная гостья оказалась на удивление тяжелой… Впрочем, как только Нирмала вытащила ее из лодки и положила на песок, она поняла, в чем дело, и покачала головой: женщине с таким животом не стоило пускаться в путешествие по реке, да еще одной. Детей лучше ожидать дома, в тишине и уюте.

Не придумав ничего лучшего, она намочила край сари и приложила мокрую ткань к горячему лбу беременной. Веки у той дрогнули, и через несколько мгновений она открыла глаза. Выражение их показалась Нирмале странным они смотрели так, будто незнакомка совсем не представляет себе, как она могла оказаться здесь. Потом вдруг что-то в них переменилось, и они наполнились слезами.

— Кто вы? — спросила женщина, с трудом разлепив губы.

— Не бойся, я друг, — почему-то ответила Нирмала, каким-то странным образом почувствовав, что ее гостья сильно напугана и не ожидает ничего хорошего. — Я сейчас перетащу тебя в дом.

Она поднялась и обошла вокруг незнакомки, гадая, как бы ей это сделать, не слишком беспокоя измученную женщину, но та вдруг со стоном сделала отчаянную попытку сесть. Не сразу, но ей это удалось, и, вдохновленная первым успехом, она понемногу встала на ноги. Нирмала подхватила ее и осторожно повела к дому.

Каждый шаг давался женщине с трудом, она медленно передвигала ноги, издавая жалобные стоны.

— Тебе больно ступать? — спросила Нирмала.

— Мне кажется, начинаются роды, — болезненно морщась, ответила та.

Нирмала испуганно вздрогнула, но сразу же произнесла самым спокойным тоном, на какой только была способна в этот момент:

— Вот и отлично, милая. Сейчас уложу тебя на чарпаи, и ты сразу же можешь начинать.

— А доктор? — пролепетала женщина, еще крепче сжимая ее руку.

— Доктор? Да ты что, городская? Какой тут доктор — до него на машине час ехать. И зачем тебе он — я знаешь какая мастерица роды принимать! У-у, повезло тебе, что ко мне попала.

Нирмала не то чтобы совсем уж врала. Когда-то, лет десять назад ей действительно пришлось принимать роды у соседки, муж которой в панике метался по деревне, стараясь найти замену уехавшей к родне бабке-повитухе. Тогда она поневоле оказалась в роли акушерки, потому что роженица никак не хотела ждать, когда рядом с ней появится более понимающий в таких делах и опытный человек. Похоже, Нирмале придется повторить этот урок, чтоб уж и вправду считать себя настоящей повивальной бабкой.

Она уложила все громче стонавшую женщину на легкую деревянную кровать с веревочной сеткой и бросилась к шкафу за чистыми кусками полотна. Через минуту в единственной комнатке домика уже пел примус, ожидая ведро с водой, за которой бросилась хозяйка.

— Как тебя зовут, подружка, а? — спросила она, засучивая рукава в ожидании приближающейся работы. — В первый раз рожаешь?

— Кавери, — протянула женщина в перерыве между учащающимися схватками. — В первый и в последний.

— Ну-у! — рассмеялась Нирмала. — Знакомая песня! Все так говорят, когда боли начинаются. А потом возьмешь на руки малыша и забудешь про страдания. Ничего не будет, кроме радости и желания никогда с ним больше не расставаться. Второго захочется, третьего… А что ж, если муж хороший…

— Муж! Знала бы ты… — начала Кавери, но резкая боль помешала ей продолжать.

Она закричала и изо всех сил вцепилась в край кровати, так что побелели напряженные пальцы.

— Терпи, терпи, — Нирмала с трудом оторвала ее руку от кровати и принялась поглаживать ее теплой ладонью, успокаивая и объясняя, что делать.

Все шло, как надо, и через два часа на руках у Нирмалы закричал крепенький малыш, укутанный в чистое полотенце.

— Мальчик у тебя! Слышишь, счастливица? — Нирмала с удовольствием прижимала к груди крошечное тельце. — Смотри, какая шевелюра у него. Волосы, видно сразу, будут чудесные, как у тебя.

Она положила малыша на стол, намереваясь закончить необходимые процедуры с матерью, но тут Кавери закричала снова. От неожиданности Нирмала даже отпрянула.

— Что на этот раз? Эй, женщина, отчего ты теперь-то кричишь? Да она опять за старое принялась! Ты что, еще одного рожаешь?

Кавери не отвечала, но, собственно, все и так было понятно.

— Эй, малыш, полежи-ка спокойно, а я займусь твоим братиком, — обернулась Нирмала к первенцу, который сразу же замолчал, будто создавая следующему подходящие условия.

— Слава богине плодородия! Надеюсь, это все, — вздохнула свежеиспеченная акушерка, когда на руках у нее лежали уже два младенца. — Какой сюрприз будет для вашего отца! Ну-ка, хоть вы скажите мне, кто он!

Она положила малышей на лежанку и принялась обтирать второго, как две капли воды похожего на своего братца, которому это не слишком понравилось, и он оглушительно заревел. Второй счел своим долгом поддержать его, и они вместе подняли такой плач, что хоть уши затыкай.

— Что это вы! — прикрикнула на них Нирмала. — Дали бы маме отдохнуть немножко. Хотя теперь тебе, бедняжка, придется навсегда забыть про отдых и покой и с одним-то малышом не найдешь для себя минутки, а уж двое…

Кавери ответила ей счастливой улыбкой, не в силах произнести ни слова, но глаза ее так красноречиво благодарили эту совсем чужую женщину, которая так много для нее сделала сегодня, что Нирмала легко прочитала в них все и смутилась.

— Ну что ты, деточка, — сказала она, отводя взгляд. — Мы женщины, и кто нам еще поможет… Завидую, завидую твоему счастью.

Счастью? Удивительно, но Кавери в эту минуту действительно была счастлива. Только что потерявшая мужа, пережившая такое страшное потрясение, страх, боль, побег, лишившаяся всего, она все-таки испытывала огромную, поглощающую ее с каждой минутой все больше радость. Это была не просто радость облегчения, избавления от мук. В этом чувстве странным образом соединились горечь и надежда, утраченная и вновь обретенная любовь. Свет материнства лился на нее с небес прямо в этот нищий домик, на эту старую кровать, даря веру и неожиданную силу жить.

Боги отняли у меня Арджуна, подумала она и тут же поправилась нет, не боги, а люди, их злоба, подлость, ненависть, вся эта грязная ничтожная суета, в которую они превращают свою жизнь и в которой барахтаются, совершают преступления и умирают, так и не поняв ничего. Мир велик и прекрасен, и милость Божия щедро разлита в нем — это знает каждая женщина, пережившая минуту рождения своего ребенка. Что значат все ваши расчеты, все выгоды, которые вы надеетесь извлечь, в сравнении с этой не имеющей никакой цены связью между человеком и небом, такой очевидной в переломные минуты бытия, с этой сияющей дорогой к счастью, открытой для каждого!

Кавери закрыла глаза и запекшимися губами неслышно зашептала слова молитвы, благодаря и славя Кришну за милосердие и счастье материнства, дарованное ей в этот день.

Глава седьмая

Было уже совсем темно, когда Нирмала спустилась к воде, чтобы прополоскать белье, которое уже успела выстирать. На душе у нее будто птицы пели в этот малоподходящий час. Ей казалось, что все вокруг волшебным образом изменилось, приобретя новый смысл: ее тихий домик наполнился посапыванием малышей, их запахом, беспокойным движением маленьких ручек и ножек. Само присутствие детей сделало ее мир счастливым, таким, каким он был много лет назад, когда такое же существо совсем в другом доме тянуло к ней свои ручонки.

Нирмала застыла, отдавая себя во власть воспоминаний, когда с громким шуршанием колес по песку к реке подъехала машина. Свет горящих фар ударил женщину по глазам. Она инстинктивно прикрылась рукой и крикнула:

— Не надо светить в лицо!

Задняя дверца автомобиля открылась, и из нее выскочил молодой человек в полосатой рубашке. Он подошел к самой кромке воды, разделявшей их с Нирмалой, и, не утруждая себя приветствиями, спросил: — Эй, кто здесь хозяин?

Нирмала поднялась и, стараясь укрыться от слепящего луча света, который никто и не думал погасить, отошла в сторону.

— А в чем дело? — ответила она вопросом на вопрос, с подозрением вглядываясь в торопливого невежу.

— Кавери у вас? — напрямик поинтересовался он.

Значит, ее гостью все-таки кто-то разыскивает. Неужели этот тип и есть муж такой приятной женщины.

— А вы кто? — на всякий случай спросила она.

— Эй, Балу! — окликнули в этот момент парня его друзья из машины, и он немедля отправился к ним, не удостаивая ответом свою собеседницу.

— Я думаю, она здесь, больше ей быть негде, — сказал ему кто-то, сидевший рядом с водителем. — Пойди-ка посмотри, а мы за тобой.

Получив это указание, Балу вернулся к реке и заговорил теперь уже совершенно иным тоном:

— Госпожа, я брат Кавери. Она рассердилась на мужа и убежала из дому, — произнес он, кланяясь и прижимая руки к груди. — Мы пришли ее успокоить и забрать домой.

Вполне удовлетворенная такими объяснениями, Нирмала сделала несколько шагов ему навстречу и, приглашая в дом, указала на бревно, соединявшее два берега вместо давно уже сгнившего мостика, который никто и не собирался чинить.

Балу легко пробежал по бревну и, предвкушая окончание долгих поисков беглянки, радуясь, пошел рядом с женщиной к дому.

— Разве можно так волновать беременную? — выговаривала ему тем временем Нирмала. — Значит, вы ее братья? Как же вы допустили такое? А если бы роды начались, когда Кавери была еще в лодке в полном одиночестве? Неужели вам совсем не дорога ее жизнь?

Балу скорчил скорбную мину, демонстрируя сожаление. Если бы эта болтливая тетка знала, как им в действительности дорога Кавери, видевшая куда больше, чем им всем хотелось бы, и как нужна она сейчас их хозяевам — ровно до той минуты, когда можно будет аккуратно отправить ее на тот свет, обставив это как несчастный случай. Почему бы ей не погибнуть вместе с дорогим муженьком, этим грязным полицейским?

Они приближались к домику, где вжавшись в стену и обняв детей, глядела на дверь затравленными глазами несчастная женщина. Еще несколько минут назад она чувствовала себя здесь в безопасности, кормила малышей, качала их — то одного, то сразу обоих, шепча в маленькие ушки разные нежности, какие обычно шепчет мать своему малышу. Они с Нирмалой уже успели обсудить их имена — первый должен быть Апу, как хотел его отец, ну а второй — Радж, как ее папа, дедушка мальчика. Казалось, самое страшное позади, она испила свою чашу яда, но нет, демоны зла пришли и за нею, им мало пролитой крови, им хочется еще.

Дверь скрипнула и раздался веселый голос Нирмалы:

— Смотри, дорогая, твой брат пришел.

— Брат?! Нет, это они убили моего мужа! — закричала Кавери, будто надеясь криком заглушить ужас, который вселило в нее появление этих людей.

— Ах вот оно что! — Нирмала на удивление быстро оценила ситуацию и хлопнула дверью по самому носу чуть зазевавшегося на пороге гостя.

Но, пропустив первый удар, он сразу показал, что не собирается продолжать так и дальше. Сколько ни налегала на дверь своим крепким телом хозяйка, силы были неравны. Резкое движение — и Нирмала полетела в угол, туда, где были сложены сухие поленья. Пока она собиралась с силами, чтобы встать, Балу в два прыжка подскочил к Кавери и потянул ее к двери. Руки женщины были заняты детьми, и она не могла даже царапаться и вырываться, лишь упиралась и кричала проклятья в лицо своему врагу — но разве это оружие против того, кто готов убивать! Еще мгновенье — и он вытащит ее из дверей туда, где их ждет смерть.

Но в двух шагах от выхода Балу вдруг ослабил хватку, попятился и с грохотом повалился на пол — это тяжелое полено опустилось на его голову.

— Надо же, получилось, — удовлетворенно сказала Нирмала, и, положив полено на кровать, принялась выламывать циновку из окна, выходящего на задний двор.

— Скорее, скорее. Бери одного ребенка и беги на склад. Я с другим малышом сейчас буду, только дверь запру, чтоб подольше ждали те, в машине.

Кавери покорно пролезла в оконный проем и, прижав к груди сына, побежала прочь. Нирмала на мгновение выглянула посмотреть, как обстоят дела у реки. Они оказались еще хуже, чем она предполагала: слишком долгая заминка показалась подозрительной пассажирам автомобиля, и трое из них уже бежали к перекинутому через речку бревну. Шаг, другой, третий… Нирмала с ужасом глядела, как они идут по мостику, не в силах пошевелиться от страха, представляя то, что сейчас произойдет. Но скользкое бревно, которое она часто ругала и которое просила заменить чем-нибудь понадежней, сослужило ей в эту решающую минуту свою последнюю службу: одно неловкое движение по его влажной поверхности — и вся компания оказалась по пояс в воде.

— Так вам и следует, мерзавцы! — фыркнула Нирмала и, подхватив ребенка, полезла в окошко.

Но чья-то крепкая рука схватила ее за плечо и далеко отбросила от спасительного лаза. Это Балу удалось подняться и продолжить то, что он так неудачно начал. Глаза его до сих пор косили в разные стороны, и Нирмала попробовала бы справиться с ним еще раз, если бы в эту минуту в дом не ворвался еще один — высоченный тип с огромными, как у кузнеца, ручищами. Он замер посреди комнаты, ища Кавери.

— Где она? — взвыл он трубным голосом, вполне подходящим ко всей его исполинской фигуре.

Собравшись с силами, Балу произнес:

— Кажется, побежала на какой-то склад.

Верзила ответил ему презрительным взглядом и полез в окно, на которое ему указал неудачливый компаньон.

Как только реальная сила удалилась, Нирмала снова занялась своим врагом. Еще один меткий удар поленом, и Балу надолго затих, скорчившись на циновке.

— Подлец, чтоб ты сдох! — обругала женщина поверженного противника и, не теряя времени, отправилась с ребенком все в то же окно.

Выбравшись наружу, она побежала хорошо знакомым путем, гадая о том, удастся ли Кавери найти склад в такой кромешной тьме. Может быть, даже лучше было бы, если б не удалось, потому что ее огромный преследователь, несомненно, отыщет это место у него хватит сил хоть всю округу обегать, а если Кавери окажется там, то ей несдобровать.

Сомнения Нирмалы были совсем не напрасны. Кавери действительно заблудилась. Добежав с малышом в полной темноте до какого-то забора, она в панике заметалась у глухой стены, не зная, куда дальше двинуться. Наконец, чувствуя, что теряет драгоценные мгновения, женщина решилась идти направо и, обдирая босые ноги о жесткую траву и острые камни, поспешила вперед, на ходу успокаивая затихшего малютку:

— Ничего, мой милый, мы просто вышли погулять, вот увидишь, скоро придет твой братик, и я вас спать уложу.

Малыш недоверчиво сопел, не надеясь на спокойный сон и ужин, но вел себя замечательно — не кричал, не плакал, в отличие от своей мамы, то и дело стиравшей со щеки слезы.

Впереди замерцал огонек, и Кавери бросилась к нему, надеясь на чудо: а вдруг там будут люди, много людей, рабочие с фабрики, охрана или даже полиция, хоть кто-нибудь, способный защитить ее и детей от приближающихся убийц. Только бы окончился наконец кошмар этого дня, только бы очутиться сейчас с малышами в чистой и светлой комнате вдали отсюда!

Она почти налетела на грузовик с потушенными фарами. Рядом стояло еще несколько таких же, но ни одного водителя поблизости не было видно. Огонь горел совсем близко, и через минуту Кавери, задыхаясь, добежала до него. Но то, что она увидела, не сулило ей ничего хорошего. У костра расположились на циновках два ветхих старца, занятые неторопливой беседой. Теряя последнюю надежду, Кавери подошла к ним и поклонилась. Старики ответили ей синхронным кивком украшенных белыми чалмами голов.

— Это ворота фабрики? — спросила Кавери, не зная, с чего начать. — Тут есть охрана или телефон?

— Мы — охрана, — с достоинством ответил один из старичков. — Другой здесь и не нужно. А телефон есть у господина директора в конторе, но туда сейчас не попадешь.

Старичок вгляделся повнимательней в странную гостью и вежливо осведомился:

— Может быть, мы можем вам чем-нибудь помочь?

— Нет, — поколебавшись, ответила Кавери, представившая себе этих старичков сражающимися с ее преследователями. — Скажите только, где тут склад.

— Вы прошли мимо, госпожа. Возвращайтесь назад и поверните налево.

Кавери кивком поблагодарила их и опять нырнула в пугающую темень.

Старички проводили ее недоуменными взглядами и опять обернулись друг к другу, с трудом припоминая, о чем именно шел прерванный разговор.

Глава восьмая

Проклиная Кавери, которая устроила им такие неприятности вместо того, чтоб не морочить людям головы и дать спокойно с собой разделаться, длинноногий Джапи несся вдоль забора, делая огромные шаги. Все равно ей не уйти от них, если уж его хозяева решили ее убрать. Ну ничего, сейчас он схватит ее и ее отродье. Пусть господин Сатья Мурти посмотрит, кто лучше ему служит — он или этот бездельник Балу, который только и умеет, что вертеться на глазах и петь льстивые речи прямо в ухо хозяину.

Забор неожиданно закончился, и впереди показалось небольшое приземистое здание, освещенное тусклым светом газового фонаря. К нему вела короткая заасфальтированная дорожка, вдоль которой стояли высокие стога сена, неизвестно кем и для чего запасенные, а у самого склада выстроилось несколько железных бочек, в каких обычно держат бензин.

Джапи быстро подбежал к двери, которая оказалась незапертой, и вошел в темную комнату. Неслышно двигаясь по земляному полу, он нашарил рукой выключатель и зажег свет.

— Давай, Кавери, выходи, нечего тянуть, — крикнул он, хотя комната оказалась пустой.

От этой женщины всего можно ожидать, решил Джапи, и тщательно осмотрел каждый уголок, заглядывая даже в ящики с гвоздями. Неужели Балу опять что-нибудь напутал и зря его сюда отправил? Или хитрый пройдоха сделал это специально, чтобы выслужиться самому, никому не уступая своей добычи? Свирепея, Джапи повернулся было к двери, чтобы идти выяснять у конкурента, где же беглянка, как вдруг услышал торопливые шаги по дорожке — по звуку — женские. Он схватил из кучи топоров один побольше, чтоб получше лежал в его гигантской ладони, и замер у открытой двери, поджидая торопящуюся в капкан птичку.

Однако шаги внезапно замерли. Женщина все не появлялась. Наверное, уронила что-нибудь и ищет теперь или ребенка заворачивает, решил Джапи. Ничего, сейчас войдет, улыбнулся он, готовясь к многообещающей встрече.

Тут же послышался шум приближающегося автомобиля. Кому бы это быть, если не хозяину. Не иначе как очнувшийся Балу сообщил ему, где беглянка, и тот решил сам заняться этим делом. Что ж, пусть увидит, как он, Джапи, возьмет в плен хитрую девчонку, оказавшуюся не по зубам многим.

Пока Джапи улыбался про себя в ожидании решительного момента, в пяти метрах от него дрожала от страха укрывавшаяся за стогом сена Нирмала с ребенком на руках. Она готова была уже войти в распахнутую дверь склада, когда за спиной у нее пробежала дорожка света от фар. Сомнений в том, кто это мог быть, не возникало. Машина затормозила, и из нее вышли все три пассажира, в том числе хорошо знакомый женщине Балу. Он как раз суетился больше всех, открывая хозяину дверцу и помогая ему подняться с сидения. «Вину свою заглаживает, — злорадно подумала Нирмала, — пошли ему Кришна побольше неприятностей».

Пока мужчины совещались о чем-то у машины, Нирмала обошла вокруг стога, так, чтобы рассмотреть получше, что делается на складе. То, что она увидела, заставило ее вздрогнуть. На хорошо освещенной распахнутой двери застыла тень человека, что-то держащего в руках.

— Кавери, Кавери с ребенком! Господи, она уже там! — испуганно прошептала женщина.

Несчастная мать все-таки нашла склад, и сейчас он станет для нее ловушкой! Преследователи уже здесь и что-то готовят. Нирмала слышала их голоса.

— Видите, адвокат, она там с ребенком, вон ее тень, — радовался Балу.

— Заткнись, придурок, ни на что не способный, — презрительно оборвал его средних лет господин, весьма солидный с виду.

— А ты, — прикрикнул он на водителя, — неси бензин! С нею надо кончать, и это вполне подходящее место. Вспыхнет, как факел, — кивнул он на выстроившиеся у входа на склад бочки с бензином.

— Гениальная мысль, — подобострастно заверещал Балу, отталкивая водителя, чтобы самому вылить горючее из принесенной канистры.

Тонкой струйкой бензин из горлышка побежал к открытой двери склада, к самым ногам замершего с топором в руках Джапи.

«Это еще что, — подумал верзила, с трудом ворочая мозгами. — И где, наконец, проклятая баба со своим сыном? Долго ему ждать, когда она соизволит сюда добраться? А тут еще какая-то гадость течет прямо на его новые туфли»!

Та, которую он ждал с таким нетерпением, как раз в эту минуту брела, спотыкаясь, вдоль забора, не веря, что когда-нибудь ей удастся найти этот склад. Хорошо еще ребенок заснул, укачанный ее бесконечными передвижениями. Внезапно она увидела машину и замерла на месте. Салон был пуст, и это придало ей смелость сделать несколько шагов в обход автомобиля, чтобы посмотреть на происходящее за углом. Стараясь не дышать, Кавери обежала стену забора и укрылась под ней же с внутренней стороны складского двора, так что с дорожки заметить ее было невозможно. Но теперь ей хорошо было видно происходящее.

У автомобиля копошились мужчины с канистрой в руках. Кавери увидела бегущий к домику тонкий ручеек и с ужасом догадалась, что они задумали. Они взорвут склад и все вокруг, но ведь там… Там должна быть Нирмала с Раджем! Конечно, вот же ее тень на двери. Бедняжка прячется у стены, не подозревая, что предательский свет выдал ее тем, от кого она решила здесь укрыться. И Радж, Радж у нее на руках!

Кавери подалась вперед, намереваясь бежать туда, где был ее бедный малыш. У нее не было времени подумать, что она делает и чем она сможет помочь ему. Только бы добежать, схватить его, прижать к груди вместе с братом, пусть даже за этим последует смерть они умрут вместе!

Но убийцы не позволили ей и этого. Один из них чиркнул спичкой. Мгновение — и страшный взрыв потряс воздух. Пламя рванулось к небу, исторгнув звериный крик из груди матери. Кавери кричала, как раненая тигрица, глядя на пламя, в котором горел ее сын, ее Радж, успевший прожить на этом свете только несколько часов и ушедший вслед за отцом от нее и от своего брата. Она выла и стонала, не заботясь о том, что ее услышат и убьют тоже, ничего уже не боясь и ничего не желая. Но вокруг стоял грохот от взрывающихся одна за другой бочек, и в торжествующих звуках разрушения совершенно утонул голос матери, оплакивающий своего ребенка.

А с другой стороны дорожки рыдала, уткнувшись головой в душистое сено, другая женщина, у которой на руках тоже лежал ребенок.

— Негодяи, убийцы, будьте вы прокляты! — шептала она, прижимая к груди свою драгоценную ношу. — Отца убили, мать сожгли, братика тоже… Как ему жить теперь, моему малышу?

Ребенок проснулся и жалобно забормотал что-то, намереваясь заплакать.

— Тише, тише, мой родной, — испугалась Нирмала.

Но убийцам было уже не до них. Сделав свое дело, они заспешили к машине, не сомневаясь, что взрыв привлечет внимание всей округи. Совсем не стоило им попадаться кому-нибудь на глаза.

Через минуту машина, быстро развернувшись, мчалась прочь от места происшествия.

— Где этот дубина Джапи? — раздраженно спросил адвокат.

— Да бегает где-нибудь, Кавери ищет, — фыркнул Балу, не упуская возможности выставить в смешном свете своего соперника в борьбе за хозяйскую милость. — Вы же знаете, он на голову слаб.

Сатья Мурти рассмеялся — не столько словам верного пса, сколько радуясь тому, что все уже позади: и эти бесконечные поиски беглянки, и эта возня с ее устранением. Он терпеть не мог таких историй и всегда старался их избегать, оставляя мелкой сошке пачкать руки в крови. Но тут на карту было поставлено слишком много, чтобы доверять этим болванам, — ведь речь шла об убийстве полицейского офицера и его жены, а не какого-нибудь рабочего или конторщика, о котором никто, кроме семьи, и не вспомнит.

Неплохо было и то, что эту женщину нашел именно он, а не Налла Нингам или Амбарасан. Воображают о себе невесть что, неграмотные мужланы, набитые деньгами! Пусть Тхарма Лангам поймет, наконец, кто его правая рука — они или он, адвокат Сатья Мурти, человек с дипломом Аллахабадского университета и многолетней практикой юриста. «Надеюсь, — подумал адвокат, — это дело свяжет нас еще теснее и откроет для меня еще большие перспективы. Как бы то ни было, все неприятное уже позади. Остается только пожинать плоды победы».

Машина быстро неслась по пустынному ночному шоссе, унося убийц прочь от горящего склада, от бредущей к фабрике заплаканной Нирмалы с драгоценным наследством, оставленным ей Кавери, от несчастной матери, без памяти лежащей во дворе, у забора, и тихо плачущего рядом с ней маленького Апу, широко раскрытыми глазами смотрящего на яркие языки пламени.

Глава девятая

Остаток ночи Нирмала провела без сна. Один из стариков-сторожей приютил ее у себя в каморке — домой идти она боялась. Сам он, оживленный и помолодевший, с удовольствием принимал участие в переполохе, царящем в округе. Со всех окрестных городов съехались сюда пожарные машины. Их густые протяжные гудки разрывали темноту ночи. Однако огонь угас еще до того, как они появились. Жадное пламя быстро справилось со своей добычей и, проглотив последнюю рукоятку от молотка, смирилось с неизбежным. Благодарить за это надо было совершенно безветренную погоду. Малейшее дуновение — и запылали бы стога, а от них, возможно, занялись бы и фабричные постройки. На пожарище немного покопались полицейские, но вскоре бросили, благоразумно решив подождать до утра.

Радж спал на постели приютившего их сторожа, а Нирмала, склонившись над ним, размышляла, как ей быть. У старика нашлась бутылка свежего козьего молока — значит, будет чем накормить малыша на рассвете. А вот что дальше?

Она сразу же решила, что ни о каком приюте не может быть и речи. Сама судьба этой ночью вручила ей ребенка — как знать, не взамен ли собственного, умершего несколько лет назад? Как бы ни сложилась их жизнь, Раджу все равно будет лучше с ней, чем в приюте. Он получит главное — любовь, внимание, материнскую нежность, то, о чем и не слышали бедные дети в казенных сиротских домах. Сердце Нирмалы болело за Кавери, за маленького Апу, но оно и радовалось, не могло не радоваться чудесному созданию, навсегда теперь связанному с нею.

Она так и не узнала, что именно произошло между отцом Раджа и убийцами. Ей было непонятно, устраняли ли Кавери как свидетельницу преступления или речь шла о чудовищной мести и опасность угрожала не только ей, но и несчастным детям, членам этой навлекшей на себя чью-то немилость семьи. Будут ли они искать Раджа? Эта мысль не давала ей покоя. Даже если они не знают о том, что ребенок остался в живых, то о ней самой, без сомнения, знают. Не вернутся ли они, чтобы заняться ею? Это казалось вполне вероятным. Значит, надо бежать, и как можно скорее, куда-нибудь, где ее будет не так-то легко найти.

Уехать, повернуть течение жизни, с таким трудом налаженной, устроенной, — это ее нисколько не беспокоило. Теперь у нее новая цель, новый смысл бытия — вырастить посланного небом ребенка.

Как только вернулся старик-сторож, она усадила его рядом с Раджем, а сама побежала к своему домику. С опаской войдя в него, Нирмала убедилась, что незваные гости убрались, не дожидаясь возвращения хозяйки. Сборы были недолгими. Она собрала в узел все, что хотела взять с собой, присела на минутку, прощаясь с прежней жизнью, и сразу же заторопилась туда, где ждал ребенок.

Утро застало ее на шоссе, ведущем в Калькутту. Она торопилась уехать, решив даже не дожидаться расчета на фабрике. Ее тревожила необходимость объясняться с полицией — ведь именно она отвечала за склад, да еще жила по соседству. Начнут разбираться, выяснять, что да как, еще в газете что-нибудь напишут, а там жди убийц в гости. Уж лучше забиться куда-нибудь, где не отыскать им ни ее, ни драгоценного малыша.

Для начала нужно было попасть в Калькутту, к тетке. Та жила одна в маленьком домике на тихой улице и давно звала племянницу к себе. Однажды, несколько лет назад, Нирмала пробовала пожить с ней, но характер у тетушки оказался такой, что даже веселой и необидчивой Нирмале хотелось поскорее уехать оттуда. Теперь, однако, выбирать не приходилось. Раджа нельзя было таскать по чужим домам, а значит, Нирмале придется потерпеть нрав своей тетушки и надолго прикусить язычок.

Автобус что-то долго не появлялся, и те, кто торопился попасть в город до жары, охотно залезли в кузов ярко раскрашенного небольшого грузовичка, на капоте которого висело столько разнообразных талисманов, обещавших счастье в дороге, что водители встречных машин рисковали жизнью, заглядываясь на них. Хозяина грузовичка, молодого белозубого парня, это, похоже, нисколько не смущало. Он придумал этот небольшой бизнес случайно, возвращаясь домой порожняком, и теперь, глядя, сколько народу набивается в его машину, все больше и больше веселел.

Он помог Нирмале забросить в кузов узел и, подсадив женщину, подал малыша. Другие пассажиры уступили ей место на пыльном тюфяке в самой серединке, чтоб не так дуло во время движения. Нирмала устроилась поудобнее и, крепко обняв свое сокровище, закрыла глаза.

Грузовик притормозил на следующей остановке, чтобы отобрать у сони-водителя автобуса тех пассажиров, что поджидали его здесь. Веселый шофер высунулся из кабины и крикнул единственной женщине, которая не стала карабкаться в кузов его машины:

— Эй, красавица, а ты что, не поедешь с нами? Давай, дорогая, мигом домчу!

Женщина не шелохнулась, но, разбуженный криком, на руках у нее заплакал ребенок.

— А, так ты с малышом? Ну тогда лучше оставайся, а то у меня один уже есть, — улыбнулся шофер и нажал на газ.

Машина тронулась, быстро набирая скорость, а Нирмала, еле разлепив смыкающиеся веки, все пыталась понять, не Радж ли плакал.

— Мне, наверное, во сне привиделось, что он кричит, — сказала она старушке, сидевшей рядом с ней.

— Да нет, это другой ребенок плакал у какой-то женщины на остановке, которую мы только что проехали, — словоохотливо объяснила соседка.

— А-а, — облегченно вздохнула Нирмала. — Слава богам, мой спит.

Машина уже далеко отъехала, и даже если бы Нирмала захотела полюбопытствовать, что это был за малыш, она все равно не увидела бы теперь застывшей под деревом Кавери с Апу на руках.

Сама же Кавери не узнала бы сейчас и родной матери. Она словно ослепла и оглохла одновременно, безучастная ко всему, кроме своего горя. Перед глазами у нее все еще взметалось до небес пламя, уши слышали взрывы бочек с бензином и чей-то крик — может быть, ее собственный. Она не поверила бы, если бы ей сказали, что огонь уже давно погас, потому что она все еще чувствовала его обжигающее дыхание. Нет, он горел, пылал в ее душе, и в этом огне сгорало прошлое.

По щекам катились слезы, которых она не ощущала. Сколько их еще будет пролито над воспоминаниями об этой ночи! Если бы они излились разом, наверняка потушили бы в одно мгновение тот пожар, что бушевал на складе. Но им суждено проливаться постепенно, год за годом, как сочится кровь из никогда не заживающей раны.

Апу плакал все сильнее, и его голос разорвал, наконец, пелену, павшую на глаза его матери. Она прижала его к себе и огляделась вокруг. Кавери ни за что бы не вспомнила, как она сюда попала. Очевидно, кто-то привел ее на эту остановку. Чья-то добрая рука нарисовала между бровками ребенка тику — знак счастья и завернула его в чистую пеленку. Малыш сердито хмурился и криком давал понять матери, что он голоден и недоволен задержкой завтрака, что хотел бы немедленно получить все ему причитающееся.

Кавери стерла ладонью слезы и, глядя в родное лицо, сказала:

— Боги, вы не позволили мне умереть сегодня ночью. Я понимаю, почему. Я буду жить, чтобы услышать, как сын Арджуна и брат Раджа назовет меня мамой.

Глава десятая

— Мама! Мама! Смотри-ка, вот он я! — кричал высокий белозубый парень, скорее стоящий, чем сидящий в седле своего мотороллера. — Ну, как тебе конструкция?

Конструкция и впрямь была необычной: руки юноши лежали на руле особой формы, напоминающем стрелки топорщащихся усов, переднее колесо было вдвое больше задних, а вместо сидения для пассажира сзади помещался довольно широкий кузов.

— Неплохо, — с сомнением ответила Нирмала. — А зачем ты его сделал?

— Как это зачем? Ну, чтобы возить тебя на рынок, а в кузове будут лежать овощи и мука.

— А я? Я-то где буду? У тебя ведь даже второго сидения нет. Прикажешь мне за тобой бегом бежать?

— На автобусе поедешь, — махнул рукой Радж.

— Ах, на автобусе! Понятно, — покачала головой Нирмала. — В таком случае обед я тебе в автобусе и оставлю. Кстати, тебя тут дожидаются.

Радж сделал вид, что не слышал последних слов, развернулся и поехал в глубь переулка. Увидев его фантастическую конструкцию, ко всему привычные жители квартала открывали рты и замирали. Лениво лежащая поперек дороги корова, забыв о своем достоинстве бродячего аскета-саньяси, испуганно вскочила и кинулась прочь, открывая путь целой веренице машин, давно уже возмущенно гудящих на весь район. Из одной из них — такси — выскочил взъерошенный водитель и бросился к Раджу с распахнутыми объятиями:

— Эй, парень, дорогой, ты меня от греха спас! Я набожный человек, мне бы потом целый год пришлось замаливать грех — я уже чувствовал, что сейчас вылезу, возьму палку и наподдам ей. Лежит себе и что-то жует в полусне! Свадебная гостья, да и только! Я с утра и рупии не заработал, к тому же попался пассажир, а эта…

— Гляди, как бы твой пассажир не сбежал или еще одна корова не улеглась! — рассмеялся Радж.

— Ты прав, парень, спасибо тебе! — закричал водитель, возвращаясь к своей машине. — Тебе бы с этой штукой на колесах в дорожной полиции работать, коров гонять! Хорошие бы деньги сделал, поверь! Каждый таксист тебе бы отстегивал!

— Учту! — помахал рукой Радж и поехал дальше, в порт.

Их район, Кхидирпур, собственно и состоял из портовой зоны и прилегающих к ней кварталов, где жили портовики. Разбегающиеся стальные ниточки рельсов, задравшие головы мощные краны, а рядом — лепящиеся друг к другу небольшие домики с черепичными крышами, с крохотными внутренними двориками, откуда днем и ночью слышны голоса, сливающиеся с глухими, будто спросонья, гудками пароходов. Здесь прошла вся жизнь Раджа, все его двадцать пять лет.

Он неплохо учился в школе, считался способным, но несколько ленивым студентом в автомеханическом колледже — хотя на практических занятиях равных ему в группе не было, и преподаватели специальных дисциплин прочили ему будущее изобретателя. Однако в университет Радж не собирался, несмотря на то, что прекрасно знал: Нирмала была бы счастлива. Ее тетка, обожавшая Раджа, оставила ему в наследство все, что имела, не так уж много, но на образование хватило бы. Однако он предпочел другой путь: купил автомастерскую по соседству с домом и открыл свое дело. Мать первое время не спала ночей, беспокоясь о том, как пойдут дела у такого молодого хозяина, но со временем стало ясно, что мастерская процветает и приносит стабильный и приличный по их меркам доход.

Золотые руки и знания, полученные в колледже, снискали Раджу прочную известность среди автовладельцев не только их, но и соседних районов. Вполне состоятельные люди доверяли ему свои дорогие машины и всегда оставались довольны работой. Платили они исправно, так что через некоторое время Радж смог нанять двоих помощников из числа бывших соучеников и немного расширить дело. Впрочем, у него были такие грандиозные планы, то, что для другого было бы исполнением желаний, для него являлось только началом будущих успехов, в которые он свято верил.

Кроме того, он продолжал изобретать — и не только детали и узлы, но и целые конструкции, вроде той, от которой сегодня шарахались прохожие. Вполне насладившись произведенным на них впечатлением, Радж решил все-таки вернуться в мастерскую, где его кто-то ждал — и судя по всему, уже давно.

Еще издали он увидел, что у ворот, беспокойно озираясь, дежурит в ожидании сына Нирмала. Наконец, она заметила его машину и сердито закричала:

— Эй, ты, негодный мальчишка! Долго ты будешь гонять на своем уроде, когда тебя ждет здесь уважаемый господин?!

— Ну-ка потише, моя красавица! — смеясь, наклонился к ней Радж. — Станешь на меня кричать, выдам тебя замуж за первого встречного!

Нирмала потянулась, чтобы ущипнуть за щеку своего рослого сына, но выглядела при этом чуть смущенной. Все еще статная, стройная, без единой морщинки на лице, с туго стянутыми на затылке седыми волосами, она выглядела совсем неплохо в своем синем сари с цветной каймой. Те из клиентов сына, что постарше, частенько на нее заглядывались. Радж только смеялся над этим, нисколько не опасаясь, что вдруг придется делить с кем-нибудь ее привязанность. Он твердо знал, что уж кому-кому, а его матери нужен только он, ее ненаглядный мальчик.

Из ворот вышел господин очень маленького роста, одетый франтом и сияющий набриолиненными волосами. Вид у него был надменный и недовольный, так что Нирмала торопливо забормотала:

— Радж, господин Рамдас пришел за своей белой машиной. Ты ведь уже отремонтировал ее, да, сынок?

Только что светившееся радостью лицо Раджа приняло кислое выражение.

— Она готова, — сказал он, склонив голову, как бы в знак покорности своей судьбе, но вдруг весело добавил: — Да не совсем!

— Как это «не совсем»! — моментально закипел утомленный долгим ожиданием хозяин. — Она здесь целый месяц! Я, пожалуй, поищу другую мастерскую! — закончил он с угрозой в голосе.

Радж бросил на него насмешливый взгляд, от которого господин Рамдас рассвирепел еще больше.

Нирмала ничего не понимала в разговоре, кроме того, что ее сын вот-вот потеряет клиента. Но почему — ведь машина готова!

— Радж, мальчик, — сказала она, вытаращив на него глаза. — Ты ведь катался на ней!

— О-о! — застонал Радж, закатив глаза к небу.

Ох уж эта мама! Всю жизнь у нее на языке то, что на уме! Такая простота в таком почтенном возрасте!

Радж скривился, будто у него внезапно разболелись зубы, и упрямо повторил:

— Нет, она еще не готова.

— Смотри, парень, ты катаешься на моей машине, и я еще плачу тебе за это! — кричал взбешенный хозяин.

Нирмала бросилась между ними, будто собираясь принять на себя изрядную часть его недовольства:

— Но, господин…

— Завтра! — объявил вдруг Радж таким тоном, будто решился сделать Рамдасу щедрый подарок. — Завтра я пригоню ее к вашему дому!

Собственно, ничто не мешало ему отдать машину хоть сейчас, но для него было делом чести настоять на своем и не пойти на поводу у клиента. Однако, к его удивлению, перспектива увидеть автомобиль у ворот своего дома совсем не показалась тому заманчивой. Он вдруг забегал глазками и схватил механика за рукав, приглашая отойти в сторонку.

Боясь упустить ситуацию из-под контроля, Нирмала сделал несколько шагов вместе с ними.

— Вы только не беспокойтесь, — бормотала она.

— Дайте нам посекретничать! — раздраженно прервал ее хозяин машины и зашептал Раджу, стыдливо опустив взор:

— Дело в том, что машина принадлежит другому дому…

Больше он мог бы ничего не говорить — Радж сразу понял, в чем тут дело, и теперь оценивал ситуацию, стараясь сообразить, что именно можно из нее извлечь.

— Ах вот как! — усмехнулся он. — Что ж, вы подарили любовнице автомобиль пошикарнее, чем жене. Прекрасный «форд», и такой вместительный…

— Дело в том, что хозяйка немного полновата… — ответил довольный клиент, которому, несомненно, льстили размеры его возлюбленной. — Только не рассказывайте матушке, — попросил он. — Мы соседи, и это может дойти до жены…

— У меня нет секретов от мамочки! — во всеуслышание объявил Радж и решительно направился к Нирмале, будто не в силах долго скрывать от нее такое известие.

— Радж! Радж! — в панике закричал господин Рамдас. — Прошу, умоляю вас! — он забежал вперед с схватил парня за цветастую муслиновую рубашку. — Можете держать мой автомобиль хоть десять, хоть двадцать дней сколько захотите. Я потом сам заеду за ним, хорошо?

Радж пожал плечами и отвернулся, всем своим видом показывая клиенту, насколько ему безразлично его решение.

Тот постоял минутку, размышляя, как быть, и, кивнув Нирмале, удалился, рассудив, что продолжение разговора может оказаться для него опасным.

— Что случилось, сынок? Почему он хочет оставить у тебя машину? — недоуменно спросила мать.

— У Раджа нет проблем ни с машиной, ни с клиентом! — ответил он, приняв горделивый вид.

Он просто сиял, довольный собой и своим замечательным умением обходиться с людьми вроде этого Рамдаса. Именно самодовольство сына не давало покоя Нирмале. Если бы оно не сглаживалось в нем чувством юмора, то она всерьез огорчалась бы из-за него. Но Радж был таким веселым, таким обаятельным юношей, любимцем друзей, соседей и всех вокруг, кто хоть когда-нибудь с ним сталкивался, что она только вздыхала, моля Бога о том, чтоб мальчик ее научился правильно оценивать себя и свои поступки. Сама Нирмала была очарована им еще больше, чем другие, — и уже двадцать пять лет, с того дня, когда впервые взяла его на руки. Из прелестного ребенка вырос красивый мужчина, высокий, сильный, с приятным лицом и хорошими манерами — конечно, тогда, когда он бросал свою привычку подшучивать над всем миром. Нирмала считала, что она спускает ему слишком многое, и время от времени вдруг с запоздалой решительностью бралась снова за его воспитание. Вот и теперь она боялась оставить случившееся без внимания. Уперев руки в бока, женщина встала у сына на пути и грозно спросила:

— Так почему ты не отдал ему готовую машину?

Радж вдруг подхватил ее и поставил на табуретку, так что она даже не успела ничего понять. Такого объяснения ему показалось вполне достаточно, но Нирмала думала иначе. Она настаивала, грозно сведя брови, и наконец сын, решив, что от нее не избавиться, снисходительно, как ребенку, сказал:

— Кто-то сдает одежду прачкам, а они отдают ее напрокат, верно? Надеюсь, об этом ты знаешь. Так вот, я просто должен покататься на машине, которую ремонтирую. Это вроде как дополнительный сбор с клиента, понимаешь? Почему бы мне, отдавшему столько труда их шикарному автомобилю, не воспользоваться им — вре-мен-но. Вот и все.

— Ах это все! — покачала головой мать, устоявшая перед логикой сына. — Если будешь недостойно вести себя, тебе несдобровать! Это я тебе говорю.

Радж подмигнул своим приятелям, копавшимся в развалюхе-«амбассадоре». Они ответили ему сочувственными взглядами: терпи уж, с кем не бывает, материнских нотаций еще никому не удавалось избежать.

Нирмала готова была закатить оплеуху улыбающемуся сыну, а тем вдруг овладело веселье. Он подпрыгнул на месте и, аккомпанируя себе костяшками пальцев по жестяному кузову машины, принялся пританцовывать — точь-в-точь веселящийся неразумный щенок. Ну что станешь делать с человеком двадцати пяти лет, который все бы отдал за возможность немножко пошалить.

— Смотри, лопнешь от самодовольства! — погрозила пальцем мать.

— Не лопну, уши держат! — расхохотался сын, корча смешные рожицы, как мальчишка.

— Будешь огрызаться, я их оторву, — толкнула его кулачком в бок Нирмала, чувствуя, что сама поддается его настроению.

— Проживу и без них! — Радж схватил коробку с надписью «Осторожно, стекло!» и бросил ее матери.

Нирмала, охнув, едва успела поймать ее, боясь услышать звон бьющихся бутылок, и тут же поняла, что он пуст. Ее сын проделал с ней одну из своих штучек, на которые был большой мастер. И, как всегда, она попалась!

— Ты над кем смеешься?! — закричала она в отчаянии, понимая, что с воспитанием Раджа опять ничего не вышло и придется принимать его таким, какой он есть.

— Над женщиной, которая дала мне царское имя! — крикнул он, влезая на крышу машины, чтобы танцевать свой твист там. — Обо мне можешь не беспокоиться: за что Радж ни возьмется все удачей обернется!

— Ах, хвастун! — махнула рукой Нирмала и пошла к дому.

Вслед ей неслась песня, которую сын сочинил еще в школе и с тех пор распевал каждый день, а вместе с ним и вся округа:

За что Радж ни возьмется — Все удачей обернется. Он захочет утром спать — Солнце повернется вспять. Он захочет лимонада — Звать разносчика не надо. А захочется сластей Жди с тянучками гостей! За что Радж ни возьмется — Все удачей обернется!

Глава одиннадцатая

Машины, машины, машины… Главное — избегать столкновения, не врезаться как можно дольше, — о том, чтоб совсем не врезаться, она и не мечтает. Риск и гибель разделяет один только фут. Единственное спасение — не отстать от других, не дать смять себя. Все должно двигаться предельно быстро: ноги (и зачем только она надела туфли на гаком каблуке!), педали, колеса. Опасность подстерегает на каждом шагу, принимая различные обличья: то она постукивает по мостовой копытами ослика, то уставится крутыми рогами буйвола, то закружится колесами бесчисленных повозок и велорикш. Опасность сигналит из каждой машины, дребезжит звонком велосипеда, крутится где-то совсем рядом: спереди, сзади, справа, слева — со всех сторон.

А светофоры! Вот уж враги так враги, непредсказуемые и вероломные, подмигивающие злобными красными и желтыми глазами, когда только и мечтаешь, что о зеленом!

Автобусы и трамваи тоже не лучше. Только пристроишься в ряд — у них опять остановка. Они резко тормозят, втягивая людей с одного конца и выплевывая из другого. Стой и жди, когда им снова вздумается поехать, издевательски подмигнув тебе задней фарой.

Ох, есть же счастливые женщины, которым не надо водить эту проклятую машину, вздохнула Джанеки. Вот они, красавицы, идут себе по мостовой в сари, с чудесными сумочками, высоко держат голову — беззаботные и высокомерные пешеходы, жизнь которых — сплошное наслаждение. А она? Разве девушка из хорошей семьи может позволить себе не водить автомобиль? Это же позор! Что подумают о достатке их дома и о нраве ее отца! Она просто обязана говорить по-английски лучше, чем на хинди, носить короткую юбку в подходящих случаях, водить машину и время от времени пропускать стаканчик чего-нибудь покрепче! Так поступают все ее подруги, и она, конечно, не будет белой вороной.

Ко дню окончания колледжа папа подарил ей эту машину — серый «рено» — так, не Бог весть что, на первое время, чтоб не жалко было бить в процессе обучения. Этот «рено» и стал ее ночным кошмаром. Может, она устроена иначе, чем большинство людей, — ведь вот едут же все куда-то, и многие из них совершенно добровольно обрекли себя на эту вечную муку — крутить баранку.

Сейчас ей предстоит сделать самое сложное — подъехать к дому. И как это она раньше не замечала, насколько неудобен и опасен подъезд к их особняку. Какое все-таки легкомыслие со стороны отца поселиться здесь, рядом с этим безумным портовым Кхидирпуром, где шныряет столько тяжело нагруженных машин! Чего стоит один автоматический мост: восемь полос, да еще сложный режим работы. Впрочем, до него надо еще добраться, а до этого проехать по Лейбл-кроссинг — улице, которая каждый день преподносит ей какой-нибудь сюрприз.

Через несколько минут уже было ясно, что и этот день не стал исключением. Из какого-то пыльного переулка выскочил шикарный серый «бентли», — конечно, для того, чтобы она тут же в него врезалась. Понятно, ей следовало притормозить, выясняя, нет ли у нее конкурентов на этом пути, но ведь не может же она держать в голове сразу все правила из этого отвратительного «Свода правил дорожного движения». Нет, ну до чего же она несчастна!

Джанеки сжалась, будто пытаясь спрятаться от того, что сейчас произойдет, но предательница-машина не собиралась предоставлять ей убежище — девушка, собравшись в комочек, нажала локтем на гудок, и «рено» ответил кошмарным и оскорбительным воем.

Из покалеченного «бентли» вышли пассажиры — два молодых парня и водитель — здоровенный франт в белых брюках и пестрой рубашке. «Как с таким разговаривать», — с ужасом подумала Джанеки. Он подошел к радиатору своей машины и стал его осматривать. Девушка высунулась из окошка и забормотала скороговоркой:

— Не надо меня ругать, пожалуйста, лучше скажите, сколько стоит ремонт — я заплачу. Договоримся по-хорошему, а?

Парень повернулся к ней, но ничего не сказал.

Джанеки показалось, что в его взгляде она прочла что-то угрожающее, и, с опаской уставившись в громадные ручищи парня, она пошла в атаку:

— Почему вы так смотрите? Учтите, мой отец — адвокат, и я вас не боюсь.

— Ах, она его не боится — парень посмотрел на нее на этот раз с явным интересом. Он вдруг перемахнул через капот, опершись о него руками, и оказался рядом с нею.

— Полиция! Хулиганы! — закричала Джанеки изо всех сил, предварительно зажав ладонями уши, чтоб не оглохнуть от собственного крика.

Это взбесило парня окончательно. Изо всех сил сдерживаясь, он тихо произнес:

— Постой! Разве я сказал или сделал что-нибудь плохое?

Он со злостью ударил рукой о дверцу ее машины.

Джанеки подняла на него испуганные глаза:

— Нет, но вы… похожи на хулигана…

Это прозвучало так жалобно, что неожиданно все три парня расхохотались.

— Эй, Радж, — крикнул один из них, — если уж эта крошка нас так быстро раскусила, придется и впрямь похулиганить!

Тот, кого называли Раджем, открыл дверцу «рено» и жестом пригласил Джанеки выйти. Она не посмела ослушаться и покорно вылезла.

— Сэр! Сэр! — запричитала она. — Не стоит хулиганить. У меня нечаянно вырвалось.

Она просительно сложила руки и без конца повторяла свое «сэр!». Девушка при ближайшем рассмотрении оказалась такой хорошенькой, что всю злость Раджа как рукой сняло. Тоненькая, в белом свободном платье, стянутом в талии цветным платочком, с аккуратно приглаженными волосами, она глядела на него такими чистыми глазками, затененными густыми ресницами, и бормотала свои глупости таким прелестным ротиком, что растаяло бы любое сердце, а не только его, сделанное из воска.

— С «сэра» и надо было начинать, — сказал он, снисходительно меняя гнев на милость.

— Не сразу выговорила, — кротко объяснила девушка.

Ей показалось, что грозный противник смягчился наконец, но он вдруг вытащил ключи зажигания и позвякал ими перед самым носом Джанеки.

— Ой, ключи, ключи, ключи! — заголосила она.

Ответом ей был новый взрыв хохота.

— Как она защебетала! — веселились парни. — Ну, забавная девчонка, и в кино ходить не надо!

— Права есть? — спросил Радж.

— Есть… В полиции, — Джанеки решила быть честной.

— Навсегда? — поднял брови парень.

— Временно, — неуверенно ответила она, и на всякий случай прибавила: — сэр!

— Вы же не умеете водить, — вздохнул Радж.

Лучше бы ему было этого не говорить. То же мне, открыл Америку, вскипела Джанеки. Бьет в самое больное место. Конечно, не умею — умела бы, не стояла бы здесь перед ним!

— Ваше ехидство неуместно, — с достоинством возразила она и сурово поджала губы. — Скажите, сколько я должна, я заплачу, и мы, наконец, расстанемся.

— Ах вот как! — фыркнул Радж. — У вас деньги на грядках растут?

Она сразу же стала ему неприятна. Только поглядите, сколько высокомерия! Только что пищала «сэр! сэр!», а тут вдруг вспомнила, что принадлежит к хорошему обществу — ну да, у нее же отец адвокат. Что ж, пусть платит!

— Эй, Крипал! — подмигнул он приятелю. — Подготовь-ка даме счет.

— По какой шкале считать? — с готовностью откликнулся механик.

— По самой-самой.

— Что-что? — охнула Джанеки, почувствовав, что сейчас у нее будут неприятности.

— Подсчитай-ка наши убытки, — безжалостно повторил Радж, глядя на девушку.

— Так, разбита фара, сломан радиатор… Нужен жестянщик, — старался Крипал. — Капот надо красить… Тысяча рупий, — брякнул он отчаянно, так что даже Радж от неожиданности подпрыгнул.

— Тысяча! — взвизгнула Джанеки, теряя чувство собственного достоинства. — Это уж слишком. Вчера я тоже врезалась, так с меня взяли двести. А вы — тысячу! Это грабеж!

— Вы выражаетесь, как хулиганка, — грозно сказал Радж, внутренне потешаясь. — За оскорбление вы ответите. Полиция!

Девушка растерянно смотрела по сторонам, ожидая в любое мгновение появления полицейского и всего из этого вытекающего.

— Сэр, у вас иностранная машина, вы богатый человек, — предприняла она последнюю решительную попытку исправить положение. — Будьте же великодушны! Для меня тысяча рупий — это слишком много!

«Еще бы, — подумал Радж, удовлетворенно слушая ее простительный тон. На тысячу рупий можно отремонтировать десять машин, которые находятся в куда худшем состоянии. Они с парнями столько и в месяц не зарабатывают».

— Двести — вполне подходящая сумма, правда? — тянула девушка, стараясь заглянуть ему в глаза, для чего ей пришлось встать на цыпочки.

На Раджа опять напал приступ хохота, но он из последних сил сдерживался, чтобы не испортить представления. Ну и девчонка! И что только у нее в голове? Совсем не представляет себе реальности, что ли? Даже цен не знает.

— Это ваша последняя цена? — спросил он сурово.

— Нет, — честно призналась Джанеки. — Но именно столько мне дает отец на дорожно-транспортные происшествия. Мне разрешается одно ДТП в день. Она тяжело вздохнула и добавила: — Мы очень нуждаемся…

Это было уж слишком. Вот это нищета! Вот это суровая борьба за выживание!

Радж несколько мгновений хватал ртом воздух, а потом замахал на нее руками — исчезни, исчезни, пока совсем не уморила, — и повалился со смеху!

Поняв, что ее отпускают, Джанеки быстренько села в машину и, кое-как развернувшись, рванула прочь, размышляя о том, какие странные люди иной раз попадаются на дороге.

Глава двенадцатая

Кавери проснулась от стука захлопнувшейся за Апу двери. За окном только занимается рассвет, а ее сына уже куда-то понесло. Что-то с ним происходит, она еще несколько дней назад заметила это. Он нервничал, раздражался на униформистов — пусть не без причины, но ведь обычно его совсем нелегко было вывести из себя. У ее мальчика прекрасный характер — ровный, выдержанный, благожелательный. Тем заметней то состояние, в котором он теперь находится.

Тревожные мысли окончательно прогнали сон. Кавери поднялась и вышла из вагончика, чтобы умыться. Она спустилась по ступенькам приставленной к двери лесенки и вдруг поймала себя на том, что по-старушечьи кряхтит при этом. Может быть, все казалось сегодня особенно драматичным, но это неожиданно сильно расстроило ее, и она шла к висевшему над умывальником зеркалу со страхом.

То, что она увидела в нем, никак не могло ее утешить. Что поделаешь, старуха, старуха в сорок семь лет! Совершенно седые волосы, глубокие морщины, поблекшие, выплаканные глаза. Кавери прикрыла веки и медленно провела рукой по лицу. Ничего, сказала она себе, скажи спасибо, что жива. Что бы делал без тебя твой мальчик?

Да и как было уберечь красоту и молодость, когда удары сыпались на нее один за другим — и все страшнее и страшнее.

Родителей она не помнила, разве что немного — маму. Остался в памяти только слабый запах жасмина да позвякивание браслетов на ласкающей руке. Жила с бабушкой, училась в школе, о колледже и мечтать было нечего — их доходов едва хватало на самое скромное существование. А жаль, она хорошо училась, много читала. Книжки, конечно, брала в библиотеках — бабушка не позволила бы тратить деньги на такую роскошь. Могла бы стать преподавательницей или медсестрой.

Один раз улыбнулось счастье — встретила человека, о каком и не мечтала. Ей даже не верилось, что ее может полюбить такой человек. Однако она все-таки оказалась нужна и желанна прекрасному принцу из сказки. Вот только без царства и ларца с жемчугами. Два года прожили в счастье — может, и хватит этого? У других и двух лет не наберется, даже если пятьдесят вместе проживут. А у них каждый день был радостным, даже последний — они шутили и любовно спорили друг с другом, когда в дверь уже стучалась смерть.

Потом все закружилось с сумасшедшей скоростью: днем потеряла мужа, вечером родила двоих сыновей, а ночью одного из них лишилась навсегда — и как! Потом какое-то время беспамятства, автобус, куда-то их с Апу везущий, бедняцкий поселок на берегу Хугли — священного притока Ганга. Когда Кавери вспоминала об этом времени, ей казалось, что все время шел дождь — день и ночь. С потолка крохотной мазанки каплет, внутри мокро и сыро.

Они с Апу там не одни — в маленькой комнатенке множество людей — мужчин, женщин, стариков. Они копошатся, словно черви, стараясь выбрать местечко посуше. Она сама спит распластавшись на земляном, чавкающем, точно болото, полу, рядом в сколоченной какой-то доброй душой люльке — ребенок. Он перепачкан грязью, кашляет, пеленки мокрые.

А наутро, прижимая к груди крохотное тельце, она отправляется на работу — месить глину на строительстве. Люлька висит тут же, привязанная к ветке дерева у обочины. Стараясь не попадаться на глаза подрядчику-тхекедару, мать много раз за день бегает к ребенку, чтобы покормить его грудью.

Как она выдержала такую жизнь? Она и сама не знает. Наверное, молодость спасла ее, молодость да еще неистовая любовь к сыну, ради которого ничто не казалось ей слишком тяжелой ношей. Ничто, кроме воспоминаний. Они мучили ее все эти годы, по капле высасывая красоту, здоровье, силы.

Однажды им все-таки повезло. Рядом со стройкой остановился бродячий цирк-шапито, разбил свой шатер, выстроил в ряд клетки со зверями, высокие шесты с праздничными яркими флагами. Женщины, работавшие рядом с Кавери, в праздник сходили туда и вернулись довольные невиданным зрелищем. Рассказывали всякие чудеса про ученого слона, умеющего читать, про невесомую гимнастку в блестящей юбочке с совершенно голыми ногами, про фокусника, который доставал из ящика то курицу, то павлина, а то и вообще женщину с голубыми волосами. Сама Кавери в цирк не собралась — тратить рупию на билет ей бы и в голову не пришло: малыш растет, ему нужно так много всего. Но слушала о цирке с интересом.

Однажды старичок, работавший в конторе и всегда выделявший ее неизвестно почему среди других, подошел к ней после работы и сказал, что хозяин цирка ищет кормилицу для своей дочери. Его жена умерла несколько дней назад, и маленькая девочка осталась на руках у отца.

— Сходи-ка к нему, дочка, — сказал он, грустно глядя ей в глаза. — Здесь тебе не место.

— Кому здесь место, — ответила Кавери, но все-таки решилась и отправилась к серому шатру, в котором случались всякие удивительные вещи.

Как знать, может, и с ней тут произойдет чудо и не надо будет возвращаться к невыносимой жизни на стройке.

Чудо действительно случилось: Кавери получила работу, которую и трудом-то не назовешь. Просто вместо одного ребенка у нее стало двое: чудесный мальчик и очаровательная девочка Мано.

Цирк скоро снялся с места, и начались годы скитаний по стране, жизнь на колесах в вечном поиске готового удивляться зрителя. Хозяин цирка и помыслить не мог о том, что может расстаться с дочерью хоть на день, и дети кочевали вместе со львами, обезьянами и пестрой братией цирковых артистов: акробатов, эквилибристов, силачей, дрессировщиков. Все их детство прошло на посыпанной опилками арене среди тяжелых гирь, канатов и клеток с хищниками. Надо ли удивляться, что и сами они многое умели уже в пять-шесть лет и вполне могли бы выступать со своими номерами, если бы, конечно, получили на это разрешение. Что касается Апу, то он так и делал — мать не могла запретить ему ничего, хотя каждый раз замирала, глядя, на какие рискованные трюки отваживается ее мальчик. Ну, а Мано могла только завистливо глядеть на то, что делает ее приятель, — отец раз и навсегда запретил ей и думать о цирке.

— Я не для того тяну на себе этот воз, чтоб моя дочь вынуждена была прыгать и кувыркаться, — вскипал и горячился он каждый раз, когда она просила его разрешить ей поработать с другими цирковыми детьми. — Ты будешь учиться и станешь настоящей леди.

— А что это такое? — спрашивала девочка.

— Леди — это дама, которая выходит замуж за джентльмена, — важно объяснял отец и решительно качал головой в знак того, что разговор окончен.

Мано звала Кавери мамой, любила ее впрочем, как и все в цирке. Кавери была на особом положении. На нее никто никогда не кричал — даже несдержанный и крикливый хозяин, ей первой показывали новые номера, у нее просили совета по всевозможным житейским делам. В общем, Кавери даже нравилась такая жизнь. Пусть вагончик — все равно настоящего дома у нее никогда уже не будет. Она ни за что не отважилась бы даже на минуту вернуться назад в Ховру. Что может ожидать ее там, кроме печальных воспоминаний! Да и страшно было — даже теперь, столько лет спустя, она боялась, что убийцы найдут их, выследят и сына, как две капли воды похожего на отца.

Она не знала, что стало с их домом и теми небольшими деньгами, что лежали на счету мужа: незадолго до трагедии они продали маленький бабушкин домик в Калькутте, оставшийся после ее смерти. Ах, если бы они тогда не поторопились, у нее был бы свой угол в страшное время! Скорее всего, все отошло в казну из-за отсутствия наследников, а может быть, и досталось кому-нибудь из убийц такие люди отлично умели присваивать имущество своих жертв.

Кавери не жалела о доме, о помнящих мужа старых вещах, даже о фотографиях — ей не нужно ничего из того, что напоминало бы о былом счастье. Но она ни на минуту не забывала прошлого. Со временем Кавери научилась жить с этими воспоминаниями, сосуществовать с ними, вставать и засыпать рядом с тенями прошлого. Ее сын рос, она учила его тому, что знала сама, подбирала ему книги и радовалась его успехам. Он удивлял своими способностями, тем, как быстро схватывал то, что другим детям, Мано например, давалось с трудом или не давалось вовсе. Объяснять ему что-нибудь новое было просто удовольствием. Она гордилась им, его умом, силой, ловкостью, не подозревая о том, что рок не выпустил ее из своего поля зрения и готовит новый удар — да такой, что стоил, пожалуй, прежних.

Ему было десять лет, когда стало окончательно ясно, что Апу никогда не будет таким, как другие люди. Поняв это, она опять на какое-то время впала в состояние полной прострации, когда никого и ничего вокруг не узнавала и даже не помнила, кто она. Когда же это прошло, началось бесконечное хождение от одного врача к другому, от профессора к профессору, от светила к светилу. В каждом городе, куда их заносила судьба, она искала специалиста — и каждый раз ответ был один: ничего нельзя сделать, тут медицина бессильна. Прошло много лет и она смирилась. Такова судьба, уготованная ее сыну и начертанная в тот миг, когда она приняла чашу с ядом из рук убийцы и выпила ее — ради спасения мужа. Вот оно, продолжение того страшного дня, вот когда прогремел гром от той молнии!

Она поседела и постарела именно в эти страшные месяцы, пока не верила в окончательность приговора и старалась бороться, спасти счастье сына. Что уж теперь жалеть о молодости и красоте!

Кавери умылась и неторопливо пошла к шатру цирка. Она знала, что найдет Апу там. Войдя внутрь, надолго замерла в проходе. На арене происходило что-то удивительное. По неизвестно откуда взявшимся рельсам несся маленький паровоз, из трубы которого валил настоящий дым. В вагончиках сидели нарядные, все в разноцветных бантиках болонки, а на открытой платформе, замыкавшей состав, кувыркался и крутил сальто маленький человечек в белом трико в горошек и высоком колпаке. На лице его застыла клоунская маска: набеленные щеки и лоб, огромные красные губы, вздернутые вверх брови. Но Кавери не надо было особенно вглядываться в него, чтобы понять, кто это. Этот карлик, лилипут с торсом и головой взрослого сильного мужчины и коротенькими ножками ребенка был ее сын Апу.

Глава тринадцатая

Если человек вырос в цирке, он умеет очень многое. Дети любознательны и ничего не боятся, а потому быстро учатся всему, что им нравится. А как может не нравиться цирк, все его блистательные составляющие, все сверкающее великолепие точности, ловкости, мастерства и бесстрашия!

Апу успел за эти годы стать профессионалом во многих цирковых жанрах: он был замечательным акробатом, прекрасным жонглером, дрессировщиком и фокусником и даже неплохим атлетом, справлявшимся с тяжелыми гирями. Но главное — у него был редкий и драгоценный клоунский дар. Когда он выходил на манеж в костюме клоуна, сразу становилось ясно, кто главный в этом цирке, от кого зависит, будут ли довольны зрители. Он умел творить смех, создавать веселье и делал это с удивительным вкусом и даже что вообще странно для клоуна сохраняя достоинство. В его номерах не было грубости, никто не давал «апачей» — громких пощечин и пинков, не говорил пошлостей и глупостей. Он создал образ обаятельного и жизнерадостного весельчака, остроумного, находчивого и всегда симпатичного. Стать клоуном невозможно, им надо родиться. Апу получил этот дар от судьбы — может быть, как небольшую компенсацию за отнятое. Он выбрал себе амплуа Белого клоуна, традиционного героя буффонады, резонёра, умницы, короля розыгрышей, проказника, который озорничает с детской непосредственностью и обаянием.

Его дарование было слишком значительно для маленького бродячего цирка, но ведь в конце концов и посетители шапито так же заслуживают талантливого артиста, как и избалованные завсегдатаи из больших мировых столиц. Кроме того, в этом цирке умели ценить сокровище в лице Апу. Сам хозяин господин Шарма — считал Апу своим будущим преемником на посту руководителя цирка, а не хозяина, конечно, эта роль уготована дочери, только ей и никому другому. Почему бы Апу, когда сам Шарма отойдет от дел, не взять на себя это непосильное для женщины бремя — управлять таким сложным и капризным организмом, как шапито, кочевать вместе с ним и делать всю грязную ежедневную работу. А Мано, конечно, выйдет замуж за джентльмена и будет получать стабильный и неплохой доход, который дает цирк. У Апу хватит ума и привязанности к своему ремеслу, чтобы стать отличным директором. Но это в будущем, а пока господин Шарма специально, чтобы Апу лучше работалось, нанял в программу еще двоих лилипутов — раньше у них не было подобного номера, — не жалел денег на сложное оборудование, требовавшееся парню для его великолепных идей, и всегда ставил на афише его имя вторым — сразу же после своего. Это был тот максимум, на который оказалась способна его душа, лучше, чем к Апу, он не относился в жизни ни к кому, исключая себя и свою Мано.

Что касается артистов цирка, то и среди них Апу был на особом положении. Его каким-то непостижимым образом обходило обычное завистливое и недоброжелательное отношение циркачей друг к другу, особо обострявшееся в случае успеха чьих-либо номеров — а все, что делал Апу, имело шумный успех. Против него не плелось интриг, ему не старались испортить номер или, на худой конец, настроение перед выходом на манеж. Кавери считала, что все дело в его очевидном и бесспорном превосходстве над остальными, в его бросающемся в глаза таланте. Но когда она говорила сыну об этом, он смеялся. Они не удостаивают меня даже завистью, потому что каждый понимает, что я в любом случае калека и им не ровня, отвечал он ей.

— Впрочем, — всегда добавлял Апу, — я имею в виду отношение ко мне как к профессионалу, как человека они меня даже любят.

И это было верно — его любили все или почти все. А особенно дети, маленькие пленники кочевой жизни, не знающие, что такое дом, постоянная школа, налаженный быт. Зато им отлично знаком труд — с самых ранних лет они начинали работать в номерах у родителей или помогали им в их создании, кормили животных, устанавливали оборудование, подавали снаряды. Апу был для них волшебником — настоящим, а не мишурным, как многое в мире цирка, всё умеющим, веселым и всегда находящим для них время. Они бежали к нему, когда им было плохо, когда доставалось от родителей, когда ничего не получалось на канате или в прыжках, и Апу объяснял, учил, успокаивал, вытирал слезы и давал конфетку, которую, казалось, доставал из воздуха.

Сейчас, когда, застыв у входа, Кавери смотрела на своего карлика сына, она видела вовсе не его уродство. Нет, он был даже красив, увлеченный своей работой, — ловкий, точный, отчаянно смелый артист, переживающий минуты вдохновения.

Кавери хотела окликнуть его, спросить, почему ему понадобилось начинать репетицию в пять часов утра. Но, нахмурив брови, она повернулась и вышла из цирка, поняв внезапно, что сын не станет отвечать на ее вопрос, отделается шуткой или переведет речь на другое. С ним что-то происходит, и он не хочет обсуждать это с кем бы то ни было, даже с ней.

Апу все еще репетировал, когда она вернулась на манеж через несколько часов. Теперь он занимался жонглированием, и в воздухе с ошеломляющей быстротой мелькали белые шарики и клоунский колпак. Казалось, Апу сам был ужасно увлечен своей игрой с предметами, ожившими в его руках. Шарики взлетали, падали ему на лоб и, несколько раз подпрыгнув, замирали на месте. Легкое движение головы — и шар начинал кататься вокруг шеи артиста, со лба перемещался на одно ухо, потом на другое, затем на кончик носа, оттуда на темя, скатывался по спине и, наконец, ударившись о согнутую и отведенную назад ногу, подскакивал вверх. Вот он сорвался и готов упасть — но это только ловкий трюк, падения не будет, потому что сейчас и здесь побежден закон природы — сила притяжения. Где уж ей тягаться с искусством жонглера, у которого все козыри на руках.

— Непонятно только одно, — сказала Кавери, подходя к сыну поближе, — где взять зрителя, который сможет вполне оценить то, что ты делаешь?

— Чем ты не зритель? — ответил Апу. — Двадцать пять лет в бродячем цирке! Чего только ты не перевидала за эти годы.

— И сегодня увижу кое-что еще. Ты не забыл — ведь Мано приезжает. Пойдешь встречать?

— Нет, вряд ли. Видишь, у меня репетиция, я не брал выходной, — заупрямился Апу.

— Ты же знаешь, выходной объявлен для всех, — Кавери посмотрела сыну в глаза. — Что это за странная игра?

— Это не игра, это номер, с которым я объеду весь мир, — ответил Апу, делая вид, что не понял, о чем она говорит.

С удивительной даже для длинноногого артиста легкостью он сделал несколько кульбитов назад и завершил последний на огромном надувном шаре в виде глобуса.

— Твой сын на вершине мира! — объявил он и раскланялся. — Наконец-то я занял достойное место.

Кавери покачала головой.

— Ты не успеешь переодеться.

— Это еще зачем? Если Мано отвернется от меня, то вовсе не из-за костюма, — улыбнулся Апу. — Чем плох этот? Ты пойдешь ее встречать?

— Конечно, ведь я ее растила, — пожала плечами Кавери, не понимая, почему такое естественное дело удивляет сына.

— Меня ты тоже растила, почему же я не вырос? — усмехнулся Апу.

Кавери в который раз поразилась тому, как ее сын говорит о своем несчастье. В его тоне ей слышалось что-то от клоунской репризы, рассчитанной на то, чтобы вызвать смех у зрителя. Апу сделал собственную боль объектом шуток и веселья, и Кавери не могла понять, чего в этом больше: желания защитить себя или заботы об окружающих, которые, как считал сын, вовсе не обязаны испытывать постоянное чувство жалости, общаясь с ним каждый день. Он очень сильный, ее мальчик, сильнее многих из тех, у кого длинные ноги и нормальный рост. Но что будет дальше?

Кавери отдавала себе отчет в том, что такой молодой, щедро наделенный умом и воображением человек не может не испытывать страданий из-за своего внешнего облика, так расходящегося с внутренним. Даже она, мать, не могла в полной мере осознать того, что происходит с ним каждую минуту его жизни, исковерканной еще до рождения. Сколько нужно мужества, чтобы выдерживать эту муку и не просто жить, а смеяться и веселить других! Таким сыном можно гордиться.

— Когда я научу вас здороваться! Сколько можно говорить, что цирк это искусство, а у артиста должны быть хорошие манеры! — голос хозяина всегда задолго предварял его появление.

Наконец, сверкая безумными глазами, на манеж вылетел он сам, разгоряченный еще больше, чем обычно. Еще бы, сегодня был счастливейший день его жизни: Мано возвращалась домой после пяти лет, проведенных в Делийском университете. Его дочь — дипломированный врач! О чем еще можно было мечтать отцу, всю свою жизнь посвятившему ей! Она будет через час, а еще ничего не готово, все кувырком, и в цирке царит обычная суета и беспорядок.

— Доброе утро, сэр! — с подчеркнутой вежливостью поклонился ему Апу.

— Привет, Апу! Ты единственный, кто желает мне добра без подсказки! — заулыбался Шарма, успокаиваясь. — Переоденься и будь на высоте.

— На высоте? Вот этого-то как раз я и не могу вам обещать, — ответил Апу в прежнем своем шутливом тоне.

Посторонний человек ни за что не заметил бы в нем горечи, но хозяин был не посторонним.

Он покраснел, проклиная себя за промах, который, конечно, никогда бы не допустил, если бы не сумасшедшее утро, и, пробормотав извинения, поспешно ушел.

Кавери посмотрела ему вслед.

— Он счастлив сегодня.

— Он — да, — покачал головой Апу. — Иди, мама, я сейчас приду, переоденусь, умоюсь и сделаю все, что ты скажешь.

Кавери нежно прикоснулась к его щеке и вышла.

Апу простоял несколько минут неподвижно, потом, словно встряхнувшись, широко улыбнулся и прекрасным прыжком вскочил на помост рядом с усевшимся на подвешенное кольцо попугаем, своим любимцем.

Белоснежный красавец был еще молод и работал в цирке недавно. Его словарный запас ограничивался пока что несколькими фразами, но он произносил их с таким апломбом, что сразу становилось ясно — у этой птички большое будущее в искусстве.

— Как меня зовут? — спросил клоун.

— Апу, — прокричал попугай, довольный тем, что на него обратили внимание.

— Ты, как моя мама, ничего не хочешь знать, кроме моего имени, — улыбнулся Апу. — Скажи-ка лучше, кто сегодня приезжает?

— Апу, — предположил попугай, не знающий, что отвечать на такие непривычные вопросы.

— А-пу, — передразнил его хозяин. — Сегодня приезжает Мано — самая лучшая девушка на свете.

— Пустяки! — заявил попугай.

— Конечно, — невесело согласился клоун. — Нас с тобой это совершенно не касается. Я ее давно не видел, а раньше… мы дружили. А когда нам было лет по шесть, она даже собиралась за меня замуж, представляешь? Теперь смешно вспоминать…

Попугай неопределенно хмыкнул, не понимая, что же здесь смешного.

— Такой, как я, недомерок и калека, должен выбросить из головы все мысли о любви — даже к самой некрасивой девушке, не только такой, как Мано, — объяснил Апу. — Это мы и сделаем, правда?

— Неправда! — возмущенно закричал попугай.

— Эй! — отпрянул Апу. — Ты же не знаешь этого слова. И вообще, не стоило тебе всего рассказывать, глупая ты птица.

Попугай нахохлился и обиженно отвернулся.

Глава четырнадцатая

Мано опаздывала, и взволнованный отец не находил себе места. Он в пятый раз обежал всю территорию цирка и устраивал разнос каждому, кто неосторожно попадался ему на пути. За этим занятием он надеялся скоротать время, иначе ожидание казалось ему просто невыносимым. На сей раз его голос доносился из зверинца.

— Как ты запер клетку, тупица! Нет, это просто чудовищно: я неделю учу тебя запирать клетку. Ведь это же тигр, а не заяц, можешь ты это понять.

Рао, молодой парень, всем видам времяпрепровождения предпочитавший потребление бханга — наркотического напитка из конопли, мучительно старался понять, о чем идет речь. Он вполне прилично держался на ногах, правда, на это уходили его последние силы. Глаза Рао никак не хотели сфокусироваться на лице хозяина.

— Ненормальный! — кричал тот, до сих пор не догадавшись, в чем причина напавшего на нового сторожа столбняка. — Я тебя убью за твою феноменальную тупость. Показываю в последний раз. Закрываешь дверь, обматываешь ее цепью и запираешь замок. Понял? Давай сюда цепь.

Рао стал осторожно оглядываться в поисках цепи, но Шарма нашел ее первым. Он собирался исполнить обряд запирания клетки лично, когда с пристани донесся крик:

— Едут! Едут!

— Моя девочка приехала! — подпрыгнул хозяин и рванулся к берегу, унося в руках злополучную цепь.

— Сэр, а как же… — начал удивленный Рад, но, подумав о том, сколько усилий надо приложить, чтобы вернуть ее, бросил это гиблое дело сразу же и, сползая спиной по прутьям клетки, замер с блаженной улыбкой на устах.

— Оркестр, музыку! — кричал господин Шарма, размахивая руками не хуже дирижера.

К берегу причаливал катер, на котором возвращалась к отцу Мано. Высокая крупная девушка в красном брючном костюме и темных очках спустилась по трапу. Длинные волосы, собранные в хвост, развевались на ветру. Мано улыбалась, сияя ровным рядом белоснежных зубов, и каждый из встречающих отвечал ей улыбкой. Цирковой народ с восхищением глядел на принцессу своего королевства, так эффектно появившуюся прямо из морской дали.

Мано сразу же увидела в толпе отца и бросилась ему на шею.

— Ну, вот и вернулась! С приездом, дочка! — говорил счастливый Шарма, отстраняясь от нее, чтобы получше рассмотреть. — Как ты хороша, настоящая леди.

— И выйду замуж за джентльмена! — с радостью подхватила Мано. — Опять ты за свое! Ну, точно, я домой вернулась, раз папа завел свою старую песню!

— Здравствуй, дорогая! — шагнула навстречу ей Кавери.

— Боже мой! Няня, милая, — Мано совсем по-детски прижалась к плечу Кавери и закрыла глаза. — Как я соскучилась!

К ним подошел молодой человек в джинсовой куртке, который сошел с катера вслед за девушкой, держа в руках ее чемоданы.

— Это Винсент, мой однокашник, — представила его Мано.

— Учились вместе? Очень рад, — кивнул господин Шарма и закричал встречающим:

— Ура в честь Мано, и да будет счастливым ее возвращение!

Артисты не заставили себя упрашивать, и от их радостного «ура» взметнулась в небо перепуганная стая чаек.

Разбуженный криками, тигр Джабу походил по клетке, недовольно сопя, и привычным жестом ткнулся головой в дверь. Он делал это каждый день в течение всей своей жизни, продолжая верить, что придет мгновение, когда дверь окажется незапертой.

Эта минута наступила, и не успела она еще истечь, как Джабу был за пределами своей тюрьмы. Не доверяя глазам, он несколько раз прошелся перед клеткой, ожидая оклика. Но его не последовало. Тигр скосил глаза на Рао и брезгливо отвернулся: до чего же омерзительны все сторожа, и этот особенно. Как всегда, от него пахнет какой-то травой, а значит, можно не беспокоиться, что он отличит тигра от кошки.

Неужели свободен? Джабу сделал несколько прыжков из стороны в сторону, наслаждаясь ощущением пространства, не ограниченного железными прутьями. Наконец, вполне оценив открывшиеся перед ним возможности, тигр отправился туда, куда глядели его желтые глаза.

Он пару раз прошелся мимо скучающего в клетке льва Берта, который, увидев такое возмутительное зрелище, вскочил и уперся носом в решетку. Вполне удовлетворенный реакцией своего старого соперника и наслаждаясь триумфом, Джабу проследовал дальше. Это была зона обезьян — существ низменных и презренных, а потому тигр прошел мимо них царственной поступью, не поворачивая головы. Краем глаза он отметил начавшийся в обезьяньем царстве переполох и остался доволен. Впрочем, у одной клетки он задержался подольше. В ней жила старая горилла Кора, о которой среди обитателей зверинца ходили слухи, что уж она-то поумнее многих людей. Джабу остановился перед ней и постучал лапой по замку ее клетки, сообщая о том, что вот ему наконец повезло. Кора беспокойно огляделась вокруг и, схватившись за голову, стала раскачиваться всем телом, давая тигру понять, что его ждут большие неприятности.

Джабу махнул хвостом в знак своего полного равнодушия к предсказаниям гориллы и отправился прямо на лужайку перед входом в цирк. Но место было уже занято — здесь, облепив свой велосипед со всех сторон, упражнялись маленькие девочки из номера «Велофигуристки сестры Джелам». Старшая сидела на раме, спиной к рулю, умудряясь вести велосипед точно по кругу, вторая стояла на седле, чуть касаясь его пальчиками крошечных ступней, а третья, лет четырех, делала стойку, опираясь одной ладонью о голову стоящей сестры, а другой — на ее руку.

Тигр номером не заинтересовался — видел его не раз, да и не любил он все эти дурацкие трюки с велосипедом или, еще хуже, с отвратительно пахнущими мотоциклами. Но на девочек его появление произвело куда большее впечатление. Чуть не врезавшись в его мохнатую морду, они повалились на траву и подняли такой визг, что столпившиеся на берегу люди обернулись и бросились выяснять, в чем дело. К тому моменту, когда они подбежали поближе, перед самым носом Джабу сидела, обливаясь слезами, но не смея встать, только самая маленькая из сестер. Остальным хватило ума убежать немедля.

Джабу ничего не предпринимал, удивляясь, зачем понадобилось этой малышке проливать слезы, и тут в толпе появился Апу. Он не принимал участия в церемонии встречи, хотя сменил клоунское трико на синюю куртку и брюки. Бросив лишь один взгляд на испуганных людей, он понял, что охотников вступать в конфликт с тигром немного, а дрессировщик вообще куда-то подевался.

— Дайте что-нибудь, — попросил Апу.

Хозяин положил в его протянутую ладонь ту самую цепь от клетки, с которой все это время не расставался, даже когда обнимал дочь.

Апу подошел к девочке, неторопливо поднял ее и, не сводя глаз с Джабу, сделал несколько шагов назад, туда, где кольцом стояли люди. Он передал малышку в чьи-то подставленные руки и вернулся к тигру.

— Не стоит делать глупостей, Джабу, — сказал он миролюбиво. — Ты знаешь меня, а я тебя.

Тигр медленно повернул голову и ответил коротким рычанием, которое должно было означать, что он не видит причины, почему бы ему все-таки парочку глупостей не сделать.

— У меня цепь, — объяснил Апу. — Но речь даже не о ней. Я сильней тебя, а потому я — твой господин.

Это сильно не понравилось Джабу. Он ощерил пасть, показывая огромные желтые клыки, чтоб ни у кого из присутствующих не осталось сомнений насчет того, кто здесь сильнее, и легонько постучал по земле когтистой лапой, тактично напоминая и об этом своем оружии.

— Все так, ты очень силен, — согласился Апу. — Но есть еще кое-что. Посмотри-ка мне в глаза, и ты поймешь, о чем я говорю. Ну-ка, докажи, что ты не трус.

Тигр опять зарычал, но с каким-то сомнением, как будто боялся совершить ошибку. Но все-таки сделал ее — заглянул в манящие глаза человека. И уже не мог сопротивляться: в них была воля, была сила, превосходящая его собственную, был приказ, ослушаться которого он не мог.

«Ступай домой, Джабу», — говорил взгляд.

Тигр издал короткий рык, полный горечи, затем повернулся и побрел к своей клетке. Он был унижен и обескуражен случившимся. Как могло произойти, что, едва обретя свободу, он опять возвращается в неволю? Он не понимал этого, но покорно шел под крики праздновавших его поражение обезьян.

Но человек, победивший зверя, приказал обезьянам замолчать и, запирая клетку, примирительно улыбнулся:

— Не огорчайся. У каждого из нас есть кто-нибудь, кого приходится слушаться. У меня тоже.

Он закрыл на замок клетку и пошел прочь, а Джабу смотрел, как уходит, семеня короткими ножками, маленькое нелепое существо, и все еще пытался постичь, почему оно все-таки сильнее, чем острые зубы и крепкие когти.

Когда Апу вернулся на лужайку, люди, еще недавно перепуганно топтавшиеся на месте, совсем оправились от страха. Теперь многим из них стало казаться, что опасность была не столь уж велика и они вполне справились бы с Джабу сами, если бы не помешавшие им обстоятельства. Придумать, что именно помешало броситься к решительно настроенному тигру, было не так уж сложно, и каждый, кто хотел, с легкостью это сделал. Тем не менее Апу стал героем дня, потеснив даже новоприбывшую Мано.

Бледная Кавери обняла сына, благодаря Кришну за его спасение. Тут же дожидались своей очереди господин Шарма и его дочь.

— Извини, Мано, — сказал Апу, — я вышел встречать тебя позже, чем тигр.

— Ты всегда был смелее всех, — улыбнулась Мано.

Ему показалось, что ее улыбка вышла немного грустной — может быть, потому, что рядом с ним стояли сейчас поздравляющие и хлопающие по плечам друзья-лилипуты Рама и Джай, всегда считавшие его кумиром.

«Мы кажемся ей жалким племенем пигмеев, — с болью подумал Апу, — да мы и есть такие. Игрушечные человечки, карманные мальчики, которым не суждено стать мужчинами».

Будто услышав его мысли, хозяин торжественным голосом объявил:

— Апу, я горжусь тобой. Хоть ты и мал ростом, но показал, кто тут настоящий мужчина. Проси чего хочешь, все исполню.

— Так уж и все? — засомневалась Кавери.

— Увидишь, — подмигнул ей Шарма. — Ну же, Апу!

Апу сделал над собой усилие, чтобы вернуться к тону общего веселья. Ему это вполне удалось, как удавалось всё — он был артист, и не просто артист, а клоун.

— Босс, повысьте зарплату! — сказал он, отлично зная, что ничего на свете господин Шарма не боится так, как этих слов. Но, похоже, сегодня был действительно удивительный день, потому что хозяин без всякого замешательства отчаянно произнес:

— С этого дня прибавлю тебе…

— Не мне, а всему цирку, — коварно уточнил Апу.

— Нет, лучше оставить тигра на свободе, — сразу пошел на попятный Шарма.

— Папа! — протянула капризным голосом Мано точно так же, как делала это в детстве. — Ради меня…

Хозяин тяжело вздохнул.

— Будь по-вашему. Слушайте меня! — он поднял руку, все более и более вдохновляясь тем, что сейчас говорит: — С этого счастливого дня всем прибавлю зарплату на пятьдесят…

Тут господин Шарма с удивлением услышал, что произносит его болтливый язык, и сразу из щедрого раджи, дарующего алмазы и поместья, превратился в расчетливого капиталиста:

— Я хотел сказать, на пять процентов.

— Ура! — закричали артисты, отлично знавшие хозяина и не ожидавшие от него даже такой скромной прибавки.

— Благодарите Апу, — заключил Шарма.

— Благодарите тигра, — великодушно уточнил сам герой недавнего происшествия.

— Это правда, — сказала Мано, глядя прямо ему в глаза. — Это тигр еще раз показал нам человека, которого мы и так хорошо знаем.

Смущенный и раскрасневшийся, Апу не знал, куда спрятать счастливое лицо.

Глава пятнадцатая

На этот раз виной всему стал велосипед. Джанеки ни за что не врезалась бы в синий «лендровер», если бы не был изобретен этот отвратительный предмет, не достойный того, чтоб называться средством передвижения. А ведь все шло так хорошо, у нее было просто великолепное настроение, когда прямо на нее понесся толстый дядька на двух колесах!

Она всего только на секундочку закрыла глаза, испугавшись, что сейчас задавит негодяя, который вполне того заслуживал, как ее «рено» уже въехал в бампер ни в чем не повинного «лендровера». «Нельзя же совсем не прощать девушке маленьких ошибок», думала Джанеки ругая свой автомобиль. «Рено» нашел способ огрызнуться, выплюнув на лобовое стекло воду и демонстративно стерев ее дворниками. Даже попав в неприятную ситуацию, будто говорил он, я исполняю свой долг, а ты позволяешь себе черт знаешь что во время движения.

Джанеки выползла из машины на полусогнутых дрожащих ногах и огляделась в поисках владельцев красавца «лендровера». Должно быть, кто-нибудь из компании парней, которые закусывают прямо на тротуаре истекающими маслом лепешками чапати, запивая их кока-колой. И точно, они уже бегут сюда, чтобы снять с нее скальп.

Хуже всего было то, что Джанеки сразу же узнала в этих юношах своих недавних знакомцев по примерно аналогичному происшествию.

— Не пострадали? — добродушно спросил один из них, небольшого роста парень, которого, как ей помнилось, звали Крипал.

— Что значит «не пострадали»? — возмутился хозяин предыдущей ее жертвы — верзила по имени Радж. — Наша машина помята, а ты спрашиваешь, не пострадала ли она?

— Да ты посмотри, девушка-то та же самая, что на прошлой неделе! — радостно сказал другой парень, с интересом разглядывая Джанеки.

— Привет! — жалобно прошептала она, без особого успеха пытаясь улыбнуться.

Будто защищаясь от ее улыбки, Радж поднял руку и решительно проговорил:

— Нет, мисс! Если вам нравится бить чужие машины, так у меня в гараже полно старых. Но не самые же лучшие!

— В прошлый раз нос расквасила, теперь зад помяла, — даже с каким-то восхищением подытожил Крипал и сочувственно покачал лохматой головой: — Бедная.

— Кто это «бедная»? — с сомнением переспросил Радж.

Крипал сразу же развернулся на сто восемьдесят градусов:

— Мы бедные. Девушка, вы нас стукнули!

Парни чуть откатили злополучный «рено», чтобы ознакомиться с последствиями нового свидания с его владелицей.

— Ну и ну! — присвистнул Радж. — Бампер помят, фары полетели. Ущерб очень большой.

— Сэр, — осторожно сказала Джанеки, отлично усвоившая еще в прошлый раз, как именно надо обращаться к Раджу, — а почему вы в этой машине? У вас же была другая.

— Я каждый день меняю машины, а вот вы, похоже, совсем не меняетесь, — огрызнулся парень. — Не пойму, вы что, нарочно бьете мои машины? В прошлый раз я поступил с вами великодушно, теперь не уступлю.

Он раскипятился, не замечая новой опасности, угрожающей ему со стороны все того же врага. Наверное, «рено» все же был на стороне хозяйки, потому что при этих словах он неслышно двинулся с места, воспользовавшись небольшим уклоном, и слегка придавил несговорчивого молодого человека, прижав его к покореженному бамперу его же машины.

Радж вскрикнул от боли и неожиданности, но друзья не дали «рено» расправиться с ним, как тот считал нужным, и, отведя «рассерженную» машину на приличное расстояние, поставили ее наконец на ручной тормоз. Джанеки, конечно, о нем и не вспомнила.

Переживший вероломное нападение сзади, Радж с трудом вспомнил, о чем, собственно, шла речь.

— Зачем вы бросили руль?! — патетично воскликнул он, наконец-то набредя на потерянную мысль.

— Сэр, — с волшебного слова начала Джанеки, предпринимая попытку перевести разговор на более приятную собеседнику и ей лично тему. — По вашему совету, я повесила знак «неопытный водитель».

Но Раджа уже понесло.

— Да? А зачем? У вас на лбу написано, что вы неопытны! — раскричался он. — Вы думаете, с этим знаком можно ни в чем себе не отказывать и направо и налево крушить все, что получше вашей дамской косметички на колесах!

Он с возмущением обернулся к злопамятному «рено», деля свой гнев на них обоих на нелепую девчонку и ее кукольный автомобильчик.

— Целых семь дней у меня не было аварии, — неосторожно похвасталась Джанеки, не зная, какие доводы в ее пользу этот парень счел бы убедительными. — Увидела вас — и вот…

При этих словах Радж навострил уши:

— Сколько вы говорите дней? Семь на двести… Тысяча четыреста рупий, — быстро сосчитал он, навсегда запомнивший принципы экономии, установленные в семье этой любительницы дорожных происшествий. — Полторы тысячи. Давайте их сюда.

— Но я вчера купила на эти деньги сари — правда, красивое, — Джанеки подняла руки и слегка повертелась, показывая всем свою обновку.

Свита Раджа согласно закивала головами и заулыбалась. Сари и вправду было чудесное — бледно-зеленое с мелкими серыми цветочками и золотистой каймой полотнище шелковистыми складками облегало стройную фигуру девушки. Короткая кофточка чоли, надетая под сари, была подобрана с большим вкусом, и все вместе это составляло прелестный наряд — очень женственный и поэтичный.

Даже Радж тоже не мог этого не признать. В национальной одежде эта девчонка выглядела еще лучше, чем в европейском платье, в котором она разбила ему предыдущую машину.

— Гоните деньги! — непреклонно сказал он, не позволяя ей окончательно себя очаровать.

— У меня их нет, — Джанеки чуть не плакала, поняв, что и сари не помогло.

— Раз нет, зачем садиться за руль? — заметил Радж тоном зануды-автоинспектора. — Прежде чем врезаться в кого-нибудь, загляните в кошелек — какую аварию вы можете себе позволить!

В этом, конечно, был резон, но Джанеки никогда не убеждали резоны.

— Сэр! Вы каждый день меняете машины, а такой скряга, — скривилась она.

Скрягой Раджа не называли не разу в жизни, а вот поэтом как раз частенько. «Хм, подумал он, — неужели? Если быть скрягой, то можно с кого угодно требовать по полторы тысячи? Не попробовать ли всерьез на этой малышке, которая покупает себе сари за такие деньги?»

— Любой заплачет кровавыми слезами, когда калечат его машину, — ответил Радж, приняв сокрушенный вид.

— Что-то я не вижу слез, — ехидно заметила Джанеки. — Одной машиной больше, одной меньше — для вас ведь это пустяки.

— Какая наглость! — искренне возмутился парень.

Она бьет его машину, отказывается платить, да еще выступает с подобными заявлениями!

Крипал, корчась от хохота, наблюдал за их беседой. Последняя сцена переполнила чашу его терпения, и, стирая слезы, он отозвал друга в сторону.

— Ты что, не понимаешь, что она считает все эти машины твоей собственностью? Давай подыграем, свое возьмешь потом.

— Зачем это нам? — удивился Радж. — Только денег лишимся.

— Уж очень смешная девчонка, сроду такой не встречал. Давай-давай, не прогадаешь, — стоял на своем Крипал.

Радж несколько растерялся, не понимая, что может выйти из такого розыгрыша и нужно ли ему, чтоб она считала его миллионером.

Увидев признаки нерешительности на его лице, Джанеки подумала, что он готов смягчиться и решила воспользоваться моментом.

— Будьте же великодушны, сэр! — застонала она, закатывая глаза. — Я так рассчитываю на то, что вы настоящий джентльмен и не станете доводить меня до отчаяния.

— Все устроится к лучшему, — второй парень приобнял Раджа за плечи, подталкивая его к девушке. — Скажите лучше, дорогая автолюбительница, как вас зовут?

— Джанеки, — ответила она, не понимая еще, что может означать такое резкое потепление в их отношениях.

— А какой у вас рост?

— Пять футов шесть дюймов, — испуганно сказала Джанеки, подозревая подвох в этих расспросах.

— А у Раджа — восемь! — торжественно объявил низкорослый Крипал, гордясь незаурядностью своего друга.

— А какое у вас образование? — не унимался парень.

— Университетское, — прошептала девушка совсем упавшим голосом.

Приятели Раджа переглянулись, не зная, что противопоставить такому козырю.

— А у Раджа размер ноги — сорок пять! — догадался один из них.

На это Джанеки сказать было нечего. Размер ее ноги ни в коей мере не смог бы соперничать с Раджевым размером.

— Давайте-ка рассчитаемся, мисс! — вдруг закричал Радж, вырываясь из цепких объятий друга.

Это прозвучало полным диссонансом всеобщему согласию, будто пьяный гость на вечеринке, внезапно очнувшись, объявил танцы, когда все гости уселись играть в нарды.

— Да отстань ты от нее! — возмутился Крипал, бросаясь на расходившегося друга. — Девушка, мы вас отпускаем, можете идти.

Джанеки сделала несколько быстрых шагов к машине, не веря своему счастью, — неужели удастся отделаться от них просто так во второй раз? Но не тут-то было. Тяжелый ботинок пострадавшего стоял на крае полотнища ее сари. Она подергала его, но Радж не собирался расставаться с ней так быстро. Джанеки с мольбой посмотрела на его друзей.

Поймав ее просительный взгляд, они, объединив свои усилия, с трудом сдвинули приятеля-тяжеловеса с завоеванных им позиций. Впрочем, им ни за что бы не удалось это проделать, если бы он решил всерьез сопротивляться. Но Радж и сам не был уверен, чего именно он хочет больше — денег или продолжения знакомства с симпатичной сумасбродкой.

— Чего ты к ней прицепился? — кипятился Крипал. — Что для тебя парочка машин — ну разбила, ну помяла, у тебя же еще есть!

— Эй, ты думай, что несешь? — закатил глаза Радж. — Как я выпутываться-то буду? И вообще, ты на чьей стороне?

— Джанеки, в машину! — скомандовал Крипал, не слушая причитания друга. — Села? Дверь закрыла?

— Сейчас, сэр! — заторопилась Джанеки, не забыв, впрочем, назвать сэром парня, оказывающего ей такое неожиданное покровительство.

— Теперь опусти стекло и протяни руку! — Крипал полностью овладел ситуацией и теперь создавал мизансцену по своему сценарию. — А ты, Радж, пожми ей руку. Давай, давай, не тяни, а то девушка уедет, и ты не получишь и этого удовольствия.

Согласившись с этим доводом, Радж пожал протянутую руку. Ему это очень понравилось, и Крипал вынужден был вмешаться, чтобы прекратить затянувшееся рукопожатие, — он теперь окончательно вошел в роль распорядителя на свадьбе.

— Можете ломать его машину как хотите, — сообщил он Джанеки на прощание и мило помахал рукой отъезжающему «рено».

— Ах так! — угрожающе покачал головой Радж и наградил друга ударом, в котором с удивительной полнотой выразились все чувства, испытанные им за последние полчаса.

— Все ясно! — заявил Крипал после того, как ему удалось подняться. — Бьешь друзей. Не успел влюбиться — и мы уже не нужны.

Глава шестнадцатая

Когда Джанеки проснулась на следующее утро, на душе у нее был какой-то разброд. Она долго лежала в постели, раздумывая, ехать ли в библиотеку или лучше остаться дома, но так ни на чем и не остановилась.

— Эй, ты еще спишь? — заглянул в ее спальню уже выбритый и одетый отец. — Никуда не торопишься?

— Сама не знаю. Может быть, и тороплюсь, но не придумала куда, — вздохнула дочь.

— Позавтракаешь со мной?

— Аппетита нет.

— Сейчас будет, — пообещал отец, доставая из кармана солидную пачку денег и выбирая из нее несколько бумажек покрупнее. — Знаешь, что это? Корм для канарейки, чтоб пела веселее. Можешь немного покуролесить на Чауринги, только выбирай самый фешенебельный из магазинов — моя дочь должна быть лучше всех.

— Сколько раз говорила тебе, что наличными расплачиваются только в деревнях, — заметила дочь. — Заведи чековую книжку.

— Нет уж, сама заводи, — махнул рукою отец. — Я люблю видеть деньги и трогать их руками. Ну что, встаешь?

Он помахал в воздухе купюрами и сделал вид, что собирается сунуть их обратно.

— У вас, адвокат, удивительная сила убеждения, — рассмеялась Джанеки, вскакивая с постели и подбегая к отцу.

— То-то. Заказывай завтрак, — он обнял дочь и легонько подтолкнул ее в сторону ванной комнаты.

— Кофе, тосты, масло и парочку рисовых пирожков с апельсиновым соусом.

— Парочку идли? — отец с сомнением наморщил лоб. — Не много ли? Еще растолстеешь? У вас ведь это, кажется, не модно? Новые стандарты красоты? Тощая — значит красивая. И где — в Индии! Мир сошел с ума!

— Мир сошел с ума вовсе не сегодня утром, так что тебе нет никакой необходимости разоблачать его немедленно. Это подождет, — ответила Джанеки из ванной.

Она не утерпела и посмотрела, какую сумму отец сунул в карман ее пижамы, и сразу от ее плохого настроения не осталось и следа.

Однако когда она после завтрака уселась за руль своего автомобиля, ехать в центр уже не хотелось — и это напугало ее. «Если у меня пропало желание покупать — значит, что-то не так, — сказала себе Джанеки и пощупала лоб: может, температура? — Странно, ничего не болит. Уж не влюблена ли я? В последний раз именно это было причиной моего тяжелого душевного состояния. В кого же на этот раз? Конечно, в этого миллионера, меняющего машины, как перчатки, Раджа, или как там его зовут».

Она даже рассердилась на себя за этот нескромный выбор — еще подумает, что ее привлекли деньги. Но вспомнив, как он хорош собой и совсем не кичится своими деньгами, она нашла, что ее поведение вполне объяснимо и извинительно. Вопрос был только в том, что обе их встречи были случайны. Не исключено, что больше они никогда не встретятся — Калькутта велика, а Радж при своих внушительных габаритах все-таки не памятник генералу Октерлони, который не объедешь. Значит, у нее есть вполне веские причины, чтобы расстраиваться.

Но Джанеки не умела страдать долго, ничего не предпринимая. В конце концов, они оба раза встретились в Кхидирпуре, недалеко от ее дома. Значит, можно рискнуть — поездить пару часиков по улицам. Вдруг он со своими приятелями прохлаждается где-нибудь поблизости. Кое-какие шансы у нее все же есть, решила она.

Джанеки довольно долго не везло, но под занавес поисков веселой компании судьба все же смилостивилась. Она увидела на тротуаре Крипала. Он сидел на складном стульчике, а над его головой склонился уличный парикмахер. «Странная прихоть для людей их круга, — подумала Джанеки, — неужели нельзя было найти парикмахерскую поприличней? Впрочем, все богачи с причудами, взять хотя бы отца — так и ходит с деньгами в карманах».

Сбросив скорость, она медленно проехала мимо Крипала с его наполовину побритой головой, отсвечивающей желтизной, точно очищенный кокосовый орех. И зачем это он, может, ему с шевелюрой жарко? Но этот вопрос волновал девушку куда меньше, чем то, куда Крипал подевал своего неразлучного друга. Ах, вот и он сам выходит из чайной со стаканом чего-то белого — наверное, ласси — сладкого квашеного молока со льдом.

Джанеки даже замурлыкала песенку, радуясь своей удаче. Теперь оставалось только придумать предлог для того, чтобы объявиться. Она увидела рядом здание почты и подъехала к нему. «Рено» подождет у входа, она купит пару открыток и зайдет в чайную их надписать. Ее тетушка Лаки, живущая в Лакхнау, будет очень удивлена, получив от племянницы такую весточку — впервые в жизни.

Джанеки вышла из машины и поднялась по ступенькам, не подозревая, что девушке, которая обращается с машиной так, как она, не надо искать специальных поводов, чтобы вступить в контакт с людьми на тротуаре.

— Ваш автомобиль, мисс! — лениво сказал ей служитель почты, пристроившийся у входа с банкой консервов и бутылкой пива.

— Разве здесь нельзя ставить? — дернула плечиком Джанеки, входя в роль неотразимой красавицы.

— Можно, мисс, но машина назад поехала! — неторопливо жуя, ответил он.

— А-а! — завизжала Джанеки, обернувшись и увидев, как ползет под уклон ее многострадальный автомобиль. — Держите его!

— Вы что, не видите, что я обедаю? — удивился служитель.

Поняв, что ничто не заставит его прервать знакомство с содержимым банки, девушка сама помчалась догонять «рено». Она попробовала удержать его, схватившись за ручку двери, но это не помогло. Не вышло у нее и подпереть его сзади собственным телом — для этого она ела недостаточно много идли с апельсиновым соусом. В отчаянии Джанеки попыталась подсунуть под колесо крошечный обломок гальки — единственный камень, который нашла на тротуаре, но «рено» без труда преодолел эту смехотворную преграду.

— Помогите! — закричала Джанеки и, ломая каблучки, понеслась туда, где видела Крипала и прочих.

Вся компания, уже облепившая машину, в которую собиралась усесться, радостными криками приветствовала ее появление.

— Здравствуйте, как ваши дела? Как все-таки приятно видеть вас пешую! — улыбались ей парни.

— А где ваша машина? — осторожно поинтересовался Радж.

— Едет следом, — задыхаясь от бега, ответила девушка.

— Что, с шофером? — удивился он. — Неужели вы махнули рукой на вождение?

Джанеки не успела дать ему боле подробные объяснения — ее машина пожаловала лично и наконец остановилась, уперевшись в жалобно заскрипевший бампер автомобиля парней.

— Что за безмозглый шофер! — выругался Радж и, торопясь объясниться с ним лично, резко распахнул дверцу «рено».

Некоторое время он молчал, переводя взгляд с пустого сидения на Джанеки и обратно.

— Не успела сказать вам, что шофера нет! — вздохнула девушка и потупилась.

В это время раздался душераздирающий крик Крипала:

— Опять ущерб! Машина изуродована! Нет, на этот раз она не уйдет!

И это ее бывший защитник! Если уж его она вывела из терпения, то что говорить о несчастном владельце машины! Джанеки поняла, что на этот раз ее любовь будет неразделенной. Собственно, Бог с ней, с любовью, лишь бы, наконец, покончить со всей этой жуткой историей, расплатиться, отдать все и забыть, забыть навсегда о преследующем ее роке!

Не придумав ничего лучшего, Джанеки принялась срывать с рук кольца и браслеты, вытаскивать из ушей серьги.

— Это еще что? — вытаращил глаза Радж, когда она сунула ему в руку кучу драгоценных безделушек.

— Жестянщику, сварщику, маляру, — скороговоркой проговорила девушка, торопясь поскорее закончить с неприятной процедурой. — У вас большие расходы.

— Правильно, здесь как раз хватит, — объявил Крипал, заглядывая в ладонь приятеля.

— Здесь хватит, чтобы купить пару новых «амбассадоров», — охладил его пыл Радж и повернулся к Джанеки. — Ну-ка, идите в машину, там разберемся.

Джанеки не посмела ослушаться. Радж сел в автомобиль и сразу заметил причину непослушания «рено».

— На ручной тормоз машина, конечно, не поставлена, — вздохнул он. — Где ключи?

Джанеки долго пыталась сообразить, куда могли подеваться ключи. Под испытующим взглядом Раджа это было не так просто сделать. Наконец ключи отыскались в сумочке между пудреницей и кучей старых счетов из магазинов. Девушка обрадовалась им, как будто и не надеялась увидеть их снова. Хоть они не подвели, а то этот парень и так думает, что она ненормальная.

Увидев, что Радж намерен уехать с девушкой, Крипал беспокойно заглянул в окно:

— Не понимаю, ты берешь у нее деньги или нет?

— Отстань, Крипал, — тянул его другой парень. — А ты, благородный Радж, будь осторожен с этой девчонкой! — улыбнулся он.

Радж подмигнул друзьям, поднял стекло и обернулся к Джанеки:

— Держите-ка ваше богатство.

Девушка смотрела на него с удивлением и не пошевельнулась, чтобы принять свои драгоценности обратно. Тогда он открыл ее сумочку и бросил все туда.

— Вы не берете?

— Не хочу, — ответил Радж тоном эксцентричного миллионера.

— Но я же помяла вашу машину! — настаивала Джанеки.

— Эту? — обернулся Радж и с неудовольствием посмотрел на маленький серый «амбассадор». — Это не моя машина.

— А чья же?

— Крипала, — ответил Радж и, не удержавшись покатился со смеху. — А вы не поняли?

Джанеки несколько секунд смотрела на него, не понимая, что произошло, а потом расхохоталась:

— А я думаю, что это его так разбирает… С вашими машинами он был куда щедрее!

— Ну что, бежим отсюда, пока Крипал не содрал с вас стоимость ремонта? — спросил Радж, заводя автомобиль.

— А он может? — забеспокоилась девушка.

— Насколько я его знаю, вполне, — вздохнул Радж.

Глава семнадцатая

До самого вечера Радж и Джанеки колесили по городу. Он пытался научить ее хотя бы азам вождения, но это оказалось не так просто. Джанеки было трудно сосредоточиться, когда Радж сидел так близко, и она почти не понимала, чего он от нее добивается. Наконец Радж решил, что она устала и предложил на сегодня закончить. Девушка с радостью провела бы в его обществе еще несколько часов, но не посмела это предложить — еще подумает, что она ему навязывается!

Он подвез ее до дома и стал прощаться. Джанеки в отчаянии закусила губу, понимая, что он уйдет, даже не спросив номера телефона, и все. Не искать же его опять, часами колеся по улицам! Она хотела задержать его хоть на минуту, но, как назло, не могла ничего придумать. Но, к счастью, он сам вдруг обернулся и нерешительно произнес:

— Если хотите, мы могли бы встретиться завтра. Я считаю, вам нужно взять еще несколько уроков вождения, и я вполне мог бы стать вашим учителем.

Еще бы! Еще бы она не хотела! Джанеки готова была прыгать от счастья, как маленькая глупая девчонка, но она сдержалась и ответила довольно небрежно:

— Да, это было бы неплохо. А когда?

— Утром я занят, — задумался парень. — Днем заедет клиент. Часов в пять вас устроит?

— Вполне, — согласилась Джанеки. — Завтра в пять.

— Я буду ждать, — улыбнулся на прощание Радж.

Девушка разглядела в его улыбке некоторое смущение, и это показалось ей самым лучшим признаком.

На следующее утро она едва дождалась часа, когда начинают работу магазины. Одной из первых влетев в едва открывшуюся дверь бутика, торгующего спортивной одеждой, она принялась обновлять свой гардероб, в котором ощущалась серьезная нехватка вещей, предназначенных для управления автомобилем. Я ведь теперь серьезно учусь водить машину, сказала она себе, а если учесть, какой у меня преподаватель, то водить я ее буду просто прекрасно, восхитительно, неподражаемо! А у такого потрясающего шофера, каким я стану буквально через пару дней, и вид должен быть соответствующий.

Подаренные отцом деньги пригодились как нельзя более. Джанеки начала с обуви и через каких-нибудь полчаса, перемерив пар двадцать, купила себе высокие кожаные ботинки на шнуровке, в которых, по ее мнению, будет очень удобно жать на сцепление. К ботинкам были куплены бежевые брюки в обтяжку с замшевыми вставками.

— Вообще-то это брюки для верховой езды, — сказала удивленная хозяйка бутика, лично обслуживавшая посетительницу, которая, судя по всему, собиралась потратить немало. — Мисс увлекается конным спортом?

— Не совсем конным… и не совсем спортом, — замялась мисс. — Я вожу автомобиль.

— И что, вам предстоит ралли? — хозяйка с восхищением смотрела на Джанеки. — Вы такая хрупкая, женственная — и такое опасное увлечение!

Девушка не стала разочаровывать старую даму — пусть думает, что в ее магазине известная автомобилистка, может быть, даже чемпионка. Кстати говоря, это не такая уж и ложь — каждая поездка Джанеки из дома в университет и обратно полна таких опасностей, какие многим участникам ралли «Париж — Дакар» и не снились!

— Еще что-нибудь желаете? — осведомилась владелица бутика.

Джанеки желала, и довольно многого. Например, белый свитер-поло, кожаную куртку до талии, большую сумку через плечо — наверняка, опытному водителю найдется, что держать в такой сумке, — и замшевую кепку с длинным козырьком.

Когда она в примерочной переоделась во все это и вышла в зал, хозяйка заохала и всплеснула руками:

— Конечно, конечно, мисс, теперь я вас узнала! Это ведь ваше фото я видела в журнале или «Дейли ньюс».

«Очень может быть, — подумала Джанеки. — Где-нибудь в „Колонке автоинспектора“».

Распрощавшись со счастливой владелицей магазина, так удачно начавшей сегодняшнюю торговлю, Джанеки заглянула в «Оптику от Диора», чтобы выбрать темные очки самой современной конструкции и дизайна. Потом позволила себе зайти в «Аксессуары от Картье», где вела себя очень сдержанно, разорившись только на пятнистый платок с приготовившимся к прыжку леопардом — улегшись на ее плечи, поверх новой куртки, зверь выглядел просто великолепно.

Это было все — деньги закончились. Пришлось ехать домой, а ведь до вечера было еще так далеко. Когда делаешь покупки, время бежит быстро, да и вообще забываешь обо всем, даже о муках любви.

Джанеки легла на кровать и, поставив перед собой большие часы из отцовского кабинета, принялась усилием воли убыстрять их ход. То ли воли оказалось маловато, то ли виной всему было то, что часы принадлежали адвокату и знали свои права, но стрелки ползли, как машины по Элиот-роуд в час пик — у Джанеки теперь даже сравнения были с автомобильным уклоном. Она так измучилась за время ожидания, что к тому моменту, когда у ворот засигналил автомобиль Раджа, была уже уверена, что встреча не состоится: или Радж забудет, или перепутает адрес, или случится землетрясение. Джанеки не исключала даже возможность всемирного потопа, но ровно в пять дорогой гость вышел из машины, чтобы открыть ей дверцу, а в две минуты шестого уже отдавал ей приказания раздраженным тоном привередливого учителя:

— Возьмитесь за рычаг! Смотрите прямо вперед! Жмите на акселератор!

Как на грех, сегодня Джанеки не смогла даже завести мотор. Машина издала стонущий звук, будто жалуясь Раджу на свою кошмарную жизнь видишь, парень, кого приходится терпеть! А хозяйка жала на все педали, не понимая, что же все-таки происходит.

— Почему не двигаемся? — возмущенно спросила она свой «рено».

— Даже этого не знаешь? — покачал головой Радж. — Как же ты ездила?

Огорошенный ее невежеством, он даже перешел на «ты».

Джанеки пожала плечами:

— Сами видели, как. Вы ведь, кажется, учить меня собирались, так говорите, что мне делать, чтобы эта кошмарная машина завелась.

— Убери ногу со сцепления, — посоветовал парень. — Старайся не так резко. Теперь включай скорость, так, первую, переводи на вторую. И не надо так скрипеть зубами, когда переключаешь скорости, не такая уж это тяжелая работа.

Джанеки сделала обиженное лицо. И что он себе позволяет: кричит на нее, всем недоволен, выставляет ее дурочкой. В конце концов, так ли уж она плоха, как ему кажется?

Но ей пришлось привыкать к его окликам, а ему — к ее полному неумению ориентироваться на трассе. Правда, сама она была вполне довольна быстрыми, как ей казалось, успехами.

— Радж, а вы заметили мой наряд? — кокетливо спросила Джанеки, когда они выехали на довольно спокойную Парк-лейн.

— Еще бы! Вы выглядите здорово, просто потрясающе! — в голосе парня звучало такое искреннее восхищение, что девушка даже покраснела от радости. — Особенно кепка хороша.

— Правда, я похожа во всем этом на настоящую автогонщицу? — радостно продолжала Джанеки, широко распахнув загоревшиеся глаза. — Мне сегодня даже в магазине сказали, что я настоящая королева трассы!

— Конечно, — смущенно согласился Радж, не зная, что сказать. — Думаю, редко кто выглядит так же классно, как вы, особенно из автогонщиц.

Джанеки осталась вполне довольна такой оценкой. Но через какое-то время ей захотелось большего.

— А вам не кажется, что я вожу значительно лучше с тех пор, как вы стали моим учителем? — не унималась она. — Нет, вы скажите, как я вожу?

— Отлично водишь! — Радж едва успел схватиться за руль и вывернуть его, сколько было возможно, уводя автомобиль со встречной полосы, на которую они угодили в процессе демонстрации ее успехов.

Еще мгновение — и они столкнулись бы со встречным «фордом», водитель которого ругался сейчас самым отчаянным образом, высунувшись в открытое окно своей машины.

— Что он сказал? — удивилась Джанеки, не понявшая ни слова.

— Ты что, не говоришь на хинди? Никогда не слыхала ругательств? — Радж от изумления снова сбился на «ты». — Или выросла в башне из слоновой кости, на сто пятом этаже?

— Да уж, не на Шам-базаре, — надулась Джанеки.

— Кстати, если вы не заметили, то извещаю вас — автомобиль заглох, — ехидно заметил Радж. — Заводите снова.

— Ой, что-то я даже забыла, как это делать! Это оттого, что вы меня только ругаете.

Сзади стали раздаваться возмущенные гудки скапливающихся автомобилей, которым они загородили дорогу. Радж заметался на сидении, представляя себе, какая образуется пробка, пока Джанеки справится с машиной.

— Ну-ка, перелезайте на мое место, — скомандовал он. — Иначе нас на куски разорвут.

Джанеки с радостью оставила руль и принялась активно двигать локтями и бедрами, перебираясь на соседнее сиденье. Радж подумал, что в другое время ему бы это очень понравилось, но только не сейчас, когда в ушах звенит от воя клаксонов.

Наконец ему удалось занять место за рулем и сдвинуть автомобиль с мертвой точки.

— Совсем стыд потерял! Нашел место! — водитель обогнавшего их «фольксвагена» даже плюнул от возмущения.

— Что он имеет в виду? — встрепенулась девушка.

— Решил, что мы с вами обнимаемся, — пояснил Радж, наблюдая краем глаза, какое впечатление произведет на нее это замечание.

— Вот негодяй! — покраснела Джанеки. — Как можно говорить такие вещи!

Впрочем, подумала она, я не возражала бы, если бы Радж попробовал меня обнять. Но разве ему до этого: только и знает, что командовать: переключи скорость, следи за поворотником!

— Будьте сейчас повнимательнее — показываю, как надо парковаться! — продолжал свой урок Радж. — Это одна из самых необходимых и сложных вещей, особенно если учесть, как трудно найти для этого место на калькуттских улицах…

Он несколько раз въехал на стоянку и выехал оттуда, потом продемонстрировал свое искусство вставать в ряд других машин на тротуаре, выискав местечко между тесно прижавшимися друг к другу автомобилями. При виде этого умения Джанеки становилось все грустней и грустней.

— Никогда я так не сумею, — жалобно простонала она. — Ну почему вас машина слушается, а меня нет?

— За что Радж ни возьмется, все успехом обернется! — неожиданно пропел парень. — Слышали такую песню?

— Нет, — сказала Джанеки, против воли начиная улыбаться.

— Еще услышите, — пообещал Радж. — В нашем с вами Кхидирпуре каждый школьник обязан знать эту песню, а уж выпускница университета — и подавно.

— Вы все-таки удивительный человек, — Джанеки посмотрела на него такими влюбленными глазами, что Радж даже смутился.

— Самый обыкновенный, — забормотал он. — Ничего особенного.

— Нет, не обыкновенный, — настаивала Джанеки. — Я обыкновенных терпеть не могу.

Переполненная чувствами, она должна была что-нибудь предпринять. Лучше всего было бы обнять Раджа, но она ограничилась лишь тем, что стащила со своей головы кепку и нахлобучила ее козырьком назад.

— Здорово! — восхитился Радж. — Бейсболистка из высшей лиги!

— Ой, забыла, у меня еще очки есть! — девушка кинулась разыскивать их в новой сумке, уже полной всевозможных совершенно необходимых вещей. — Так, нашла! Глядите!

Она принялась надевать и снимать очки, кидая на Раджа при этом вызывающие взгляды манекенщицы на подиуме.

— Не смотрите на меня так! — предупредил Радж, чувствуя, что мысли у него в голове начинают путаться. — Вы не должны так поступать.

— Почему это? — поинтересовалась Джанеки.

— Потому что… Так нельзя поступать, когда ведешь машину.

— Но ведь за рулем вы! — протянула девушка, не собираясь прекращать свое очаровательное кокетство.

— Тем более, — мрачно отозвался Радж.

— А что, собьете кого-нибудь?

— Я? Никогда! — уверенно заявил парень.

Он и вправду никого не сбил — но только потому, что регулировщик, с ужасом глядя, как несется прямо на него сошедшая с ума машина, совершил такой прыжок в сторону, как не прыгал никогда в жизни, даже на учениях в присутствии самого начальника полиции. «Рено» всего лишь въехал в высоченную гору коробок для продуктов, которые вез к супермаркету на своей тележке грузчик, раздавил штук пять и помчался дальше.

— Вы мне нравитесь, Радж, — продолжала Джанеки свой дорожный эксперимент.

Ценой этого признанья стали: бок «данатцу», радиатор «бентли» и так по мелочи — парочка велосипедистов, куры, ослик, прилавок зеленщика. Человеческих жертв не последовало, но что случилось бы, если бы она сказала «люблю»?

Глава восемнадцатая

— Первый раз в жизни попал в такое шикарное место, — шепнул Крипал Начче, с восхищением рассматривая интерьер французского кафе «Паризьен». — Всегда обходился чайной или пирожками с лотков. Как ты думаешь, хватит Раджу денег, чтобы заплатить за ланч?

Начча принялся озабоченно шарить по карманам.

— Только десять рупий. Надо ему сунуть на случай, если не хватит.

— А у меня вообще только три, — покачал головой Крипал.

— Вообще-то стоимость этого ланча надо бы вычесть из твоей зарплаты. Я подам Раджу такую мысль, не сомневайся, — мстительно пообещал Начча.

— Чего это вдруг! — вскинулся тот. — Я вас, что ли, сюда тащил? Я как раз предлагал купить лепешек или, на крайний случай, заглянуть в английскую кондитерскую, раз уж с нами такая красивая леди.

— Затащила нас сюда, конечно, Джанеки, но кто тому виной? — не согласился Начча. — Кто ей внушил, что Радж миллионер? Девчонка и думает, что перехватить завтрак на сотню рупий в «Паризьен» — это для Раджа скромное начало дня: не все ему питаться в «Хилтоне» или «Эксцельсиоре». Удружил ты парню, ничего не скажешь! И как он выпутается?!

— А ты думаешь, если бы не это, видал бы он свою Джанеки? — возмутился Крипал. — Я ему, можно сказать, судьбу устроил. Глядишь, привыкнет она к нему, а там уж никуда не денется — и за автомеханика выйдет. А узнала бы сразу, что мать Раджа имя свое подписать не умеет, что сам он в машинном масле по уши весь день, кроме тех часов, что с ней милуется, — только бы он ее и видел. И в голову бы ей, избалованной адвокатской дочке, не пришло, что в такого можно влюбиться!

— Ох, не знаю, — покачал головой Начча. — Может, лучше бы им вообще не встречаться. Что из этого выйдет, даже если она простит ему обман? Как дело к свадьбе подойдет, сразу начнут родственники выяснять, кто, что, какой касты… Все равно ее родня никогда не допустит такого брака.

— Погоди, эта сумасшедшая девчонка у своего папаши и не спросит — убежит с Раджем, и все!

— И что хорошего? Только позор и загубленная жизнь. Будто не знаешь, каково живется таким парам! — раздраженно оборвал приятеля Начча.

— О, Кришна, заступись за меня перед этими занудами! Крипал воздел руки к небу. Сидит в роскошном кафе, любуется, как его друг воркует на террасе с чудесной девушкой, — и недоволен! Накажи их, Кришна, ибо не умеют радоваться сегодняшнему дню, не верят в провидение и сокрушаются о том, что решать только тебе, о Всемогущий, и никому другому!

Официант, по виду иностранец, принес им поднос с блюдами, заказанными самой Джанеки и, поклонившись, сказал что-то на непонятном языке. Крипал переглянулся с Наччей, не зная, что отвечать.

— Он спрашивает, не угодно ли вам вина, — подоспела на выручку Джанеки. — Вы что, не говорите по-французски?

— Мы нет, а Радж говорит немного, — гнул свою линию Крипал.

— Ну так что ему сказать о вине? — переспросила Джанеки.

— Нет-нет! — в один голос выпалили друзья, ощупывая свою тощую наличность. — Мы за рулем.

— Жаль, — вздохнула девушка. — Вино здесь отличное, из Бордо.

— А тебе, злостная нарушительница движения, вообще стыдно и спрашивать про такие вещи! — пристыдил ее Начча.

— А, — махнула она рукой. — Одной аварией больше, одной меньше!

Подошел Радж, тоже слегка подавленный новизной окружающей обстановки, и, усаживаясь за стол, с ужасом спросил:

— А как мы будем есть все эти штуки? Их что, в лепешку засовывают — так тут одни тосты, ни одной лепешки нам не принесли.

— Ха-ха-ха! — рассмеялась Джанеки его остроумной шутке. — Точно мой дядюшка Рама, который всю жизнь в горах прожил! Ты, Радж, отличный актер!

Она принялась с аппетитом уплетать все подряд, а парни внимательно следили за каждым ее движением, чтобы повторить все как можно ближе к оригиналу. И так как они изрядно проголодались, то это им удавалось довольно сносно — Джанеки, во всяком случае, и не заметила их проблем.

— А ничего здесь кормят, — констатировал Радж, когда с ланчем было покончено.

— Мы с девчонками всегда сюда приходили, когда убегали с лекций, — призналась Джанеки. — Пирожных набирали — по пять штук!

— А по мне, так ничего нет лучше, чем париба таркари, которую готовит мать Раджа, — закатил глаза Крипал. — Она так вкусно это делает: сварит рис, потом смешает с гороховой похлебкой, потом туда соус из специй, потом овощи… Ух, сейчас бы побежал бегом, если бы только запах услышал!

— Эй, — осадил его Начча. — Ты же только что поел!

— Радж, — удивленно спросила Джанеки. — Твоя мама сама готовит? Это хобби или она не доверяет своей кухарке?

Радж забегал глазами, лихорадочно придумывая, что бы ей ответить, но Крипал пришел на выручку другу.

— Ты не знаешь тетю Нирмалу, Джанеки, — улыбнулся он, — его мама никому не доверит приготовление еды для своего ненаглядного Раджика, а заодно и для его лучших друзей.

Официант принес счет.

— Платить буду я, — решительно заявила Джанеки.

— Ну нет, этому не бывать, — возмутился Радж.

— Послушай, ты не можешь мне запретить — у меня день рождения послезавтра, и можно считать, что я давала маленький завтрак для друзей по этому поводу. Жаль только, что они так решительно отказались от вина.

— Кто это празднует день рождения заранее? Давай доживем до него, тогда и отпразднуем! — растерянно предложил Радж.

— Отлично! — обрадовалась Джанеки. — Давайте все вместе пойдем в отель «Палас». Мы там были с папой в прошлом году — там так здорово! Ну, не дуйся, в «Паласе» будешь платить сам! — утешила она Раджа, полагая, что лицо у него так вытянулось из-за ее упрямого желания выложить собственные деньги.

Джанеки весело вспорхнула и, что-то напевая, отправилась в женскую комнату, а за столом воцарилось мрачное молчание.

— Доигрались, — сказал наконец Радж, не отводя взгляда от висящего на стене пейзажа «Париж ночью». — Вечеринка в пятизвездочном отеле… Мастерскую, что ли, продавать?

— Ты что, с ума сошел? Придумаем что-нибудь, — обнадежил его неунывающий Крипал.

— Ты-то придумаешь, в этом я не сомневаюсь, — накинулся на него Радж. — Не видишь, что ли, она тянется ко мне, потому что думает, что я богат. Честно с ней так поступать? Какая я ей пара?

— Машина только начинает набирать ход, зачем же так резко тормозить! — гнул свое приятель.

— Дело пахнет судом, ребята, — вмешался Начча. — Забыли о папочке-адвокате?

— Слушай, Радж, я что-то не пойму, — не унимался Крипал. — Она тебе не нравится?

— В том то и дело, что нравится. Потому-то я ей сейчас и скажу всю правду.

— Твердо решил? Ну, тогда делай как знаешь, — махнул рукой любитель мистификаций.

Он встал и, громыхнув стулом, пошел к выходу.

— Что-то он подозрительно быстро сдался, — с сомнением произнес Начча.

— А ну его! — устало отвернулся Радж. — Надоели мне его вечные шуточки…

Выйдя из зала, Крипал не стал торопиться на улицу, а остановился у телефона, делая вид, что собирается куда-то позвонить. Через пару минут мимо него прошла Джанеки, разглядывая свое отражение во всех попадавшихся по дороге зеркалах. Крипал поманил ее и приложил палец к губам.

— Мисс, важное дело.

Мисс сделала большие глаза, радуясь, как ребенок, что ей доверят какой-то секрет.

— Радж любит вас, — выпалил Крипал без всякой подготовки.

— Да-а? — Джанеки от радости проглотила жевательную резинку и тяжело закашлялась.

«Ну и ну, — с досадой подумала она, — даже в такой важный момент моей жизни я не сумела выглядеть достойно».

— Вам что, неприятно? — спросил Крипал, никогда в жизни не наблюдавший такой реакции на сообщение о любви.

— Нет, просто неожиданно, — ответила девушка, стараясь подавить приступ кашля.

— Так вот: он хочет проверить, что вам больше нравится — он сам или его деньги.

— Деньги?! Вот нахал! — возмутилась Джанеки и решительно повернулась в сторону зала.

— Не оглядывайтесь и слушайте меня! — приказал ей парень. — Сейчас он скажет вам: я не богат, я просто беден, я мойщик машин или, скажем, шофер — он как раз придумывает, кто именно. Надеюсь, вы не так глупы, чтобы ему поверить? — Крипал насмешливо сощурил глаза.

— Да уж будьте уверены, я не такая дурочка, — выпалила Джанеки, изрядно раздосадованная, что над ней собираются проделывать такие штуки. — Он увидит, кто из нас притворяется лучше!

— Не сомневаюсь в вас, — Крипал пожал ее руку и быстро исчез в дверях.

И вовремя, потому что в холл вышел Начча, решивший оставить влюбленных наедине для тяжелого объяснения.

Джанеки вернулась за столик и, усевшись на свое место, как ни в чем не бывало улыбнулась Раджу.

— Вымыла руки? — спросил он.

— Можешь проверить, — Джанеки протянула ему ладони. — Ты, как моя няня, — та тоже все контролировала.

— Это я потому, что не люблю пощечин грязными руками.

— Пощечин? Что ты тут без меня натворил?

Радж водил взглядом по потолку, не решаясь взглянуть ей в глаза.

— Хочу сказать тебе важную вещь, — наконец решился он.

Джанеки сделала таинственное лицо.

— Нет, постой, давай я угадаю, о чем ты хочешь мне сказать. Мне кажется, я сумею понять твои мысли. Итак… — она прикрыла веки, делая вид, что погружается в область таинственного. — Слышу… Слышу… Ты не богат, даже беден, так? А, ты мойщик машин! Нет, шофер!

— Автомеханик, — прошептал пораженный Радж.

— Да, точно — автомеханик, — подтвердила Джанеки. — Хотя какая разница?

— Есть кое-какая, — не согласился парень. — Но как ты догадалась?

— А ты еще не понял? У нас родство душ, — не открывая глаз, сказала Джанеки таким таинственным, низким голосом, что Радж вздрогнул.

— Пожалуй, — охнул он. — Ну и что ты скажешь?

— О чем? — не поняла девушка, слишком глубоко погрузившаяся в пучину потустороннего.

— Ты так высоко, — с горечью сказал Радж. — Мне ни одна лестница не поможет.

Это прозвучало так искренне, что Джанеки не удержалась и посмотрела на него, забыв о спектакле. Отличный актер, признала она. Но и сама она не хуже.

— Я девушка без предрассудков, — сказала недавняя Кассандра, вложив в его ладонь свою руку. — Для меня не имеет никакого значения богат ты или беден. Главное — твои душа и сердце. Какое у тебя сердце? — спросила она, улыбаясь.

— Золотое, — правдиво ответил Радж.

Глава девятнадцатая

Утренняя репетиция в цирке не состоялась. С тех пор, как Мано вернулась в отцовские объятья, господин Шарма лишился покоя. Ссорились они с дочерью каждый день по десять раз, но чтобы артисты не могли упражняться — это случилось впервые.

Ко всему привычный цирковой народ не стал бы так просто покидать манеж и толпиться у входа в брезентовую палатку бухгалтера, если бы из нее неслись только крики хозяина и плач Мано. Однако выстрел, пробивший брезентовую крышу, — это серьезный повод для любопытства. Голуби предпочли убраться подальше от опасного места, а люди, напротив, открыли рты в ожидании продолжения.

— Следующая пуля будет прямо в твое глупое сердце, — кипятился в палатке господин Шарма.

— Мое сердце умеет любить и не хочет страдать всю жизнь, — отвечал плачущий голос Мано.

Апу пробился сквозь толпу и спросил у фокусника Дари, в чем дело. Информатор был выбран безошибочно — Дари всегда знал больше других о том, что происходило в цирке и в каждом жилом вагончике. Возможно, помогала профессия, но и личного энтузиазма тут было тоже немало.

— Хозяин собирается убить свою дочь! — шепотом сообщил Дари. — То есть он хочет выдать ее замуж, но так как она отказывается, то ему остается только это.

— Вот как! — улыбнулся Апу и пошел к палатке.

— Хочешь умереть вместе с ней? — на плечах у него повисли Джай и Рама, лилипуты из номера «Человечки на Луне», в котором они выступали вместе с Апу. — Лучше тебе туда не соваться!

Он легко сбросил их и, прижав палец к губам в знак того, что уговоры бесполезны, решительно откинул полог, закрывавший вход в палатку.

Картина, которая предстала его взору, могла бы с успехом войти в киномелодраму о жестоком отце и преступной дочери. Хозяин, держа в одной руке двустволку, другой сжимал шею Мано и при этом кричал:

— Лучше я задушу тебя, непокорная дочь!

Почему он решил, что задушить лучше, Апу не знал.

— Так что, душить будете или все-таки застрелите? — с интересом осведомился он.

— Что?! — отпрянул хозяин.

— Да нет, я просто о том, что если уж решили душить, так давайте я ружье подержу, чтобы не мешало.

Очевидно, хозяин все еще не сделал окончательного выбора ни на одном из способов лишения жизни своей дочери, потому что он прижал к груди ружье, не желая с ним расставаться.

— Ты здесь зачем? — закричал он на Апу, а затем, увидев за откинутым пологом остальную братию, напустился на них: — Чего вы собрались здесь? Все пошли прочь!

— Слышали, что хозяин сказал? — поддержал его Апу тоном подобострастного надсмотрщика, выслуживающегося перед господином.

Однако сердце господина Шармы не смягчилось.

— Тебя это тоже касается, жестко заявил он преданному слуге, по-клоунски сыгранному сейчас Апу.

— Хорошо, я уйду, — кивнул тот. — Только на прощание задам один вопрос. Разве может любящий отец сказать дочери, что он ее застрелит?

— Я имею право! — взвился Шарма. — Ее мать умерла, когда ей было несколько дней. Разве я женился снова? Ради нее прожил всю жизнь вдовцом, все только для нее, родной доченьки. И чем все кончилось? Я нахожу ей жениха, сговариваюсь с его родителями, все готово к свадьбе — так нет, ей, видите ли, не нравится парень, которого я ей выбрал!

Шарма схватил со стола фотографию и помахал ею перед носом Апу.

— Только и всего! — насмешливо протянул клоун. — Я-то думал, она проиграла в карты наш цирк или отравила декана в университете! И за это вы собираетесь отправить девушку на тот свет?

— Этого мало? Она ослушалась воли отца, она желает сама выбрать себе мужа! Где это видано, я тебя спрашиваю? Что я скажу почтенным родителям парня? Они думают, что имеют дело с маништа — людьми, умеющими беречь свою честь и держать слово. А кто я буду теперь? Меня звери больше уважают, чем родная дочь!

— Кто же виноват? — развел руками Апу. — Держали бы ее с самого детства в клетке, кормили сырым мясом — глядишь, она не только за вашего жениха, а за прокаженного вышла бы по первому отцовскому слову. А если уж любили, считали человеком, учили, в университет послали — будьте последовательны. Пусть и ведет себя, как человек: сама решает, с кем ей жизнь прожить. Это ваш жених? — Апу взял у хозяина изрядно помятую фотографию и, поглядев на нее, скорчил кислую мину.

— Что, разве не хорош? — возмутился Шарма.

Апу не мог бы ответить точно, потому что жениху на снимке было лет десять-двенадцать, позже сходить в фотографию, наверное, времени не было.

— Даже я бы за него не вышел! — убежденно ответил он. — И знаете почему?

Апу осторожно протянул руку к двустволке, рассчитывая, что задумавшийся о причинах его недовольства женихом Шарма пропустит решающий момент, но не тут-то было. Хозяин вдруг подскочил и изо всех сил дернул ружье к себе, не желая с ним расставаться.

— Что ты несешь! Не хочу больше слушать эту галиматью! — закричал он. — Или она выходит за него замуж, или через минуту здесь будет труп!

Апу, изловчившись, вырвал у него двустволку и прижал холодную сталь к своему горлу, а палец положил на курок.

— И этот труп будет мой. Давайте, жмите поскорее на курок. Я хочу умереть раньше, чем увижу, что вы, такой близкий мне человек, причините боль собственной дочери.

— Апу, не смей! Апу, мой мальчик, не надо, — застонал хозяин. — Ты же наследник моего цирка.

— Конечно, — усмехнулся клоун, — когда от меня что-нибудь надо, вы говорите, что я наследник, а когда речь идет о каких-то глупых предрассудках, вы готовы меня пристрелить.

Шарма смотрел на него глазами полными слез.

— Апу, мальчик, как ты можешь так говорить, — зарыдал он, падая на колени рядом с ним. — Разве я не отношусь к тебе, как к сыну? Разве не я научил тебя всему, даже принимать роды у слоних? Как ты мог сказать такое, как у тебя язык-то повернулся?

Не проронившая до сих пор ни слова, Мано вдруг вышла при этих словах из оцепенения и, схватившись за сердце, заплакала тоже.

— Не надо плакать, ну не надо, — забормотал Апу, обнимая Шарму. — Все уладится, если мы спокойно поговорим, правда?

Он сделал Мано знак уйти, и она, утирая рукавом слезы, выскользнула из палатки.

Господин Шарма поднялся, отводя глаза и шмыгая носом.

— Никто и не плакал, — буркнул он и внезапно обнаружил пропажу главного действующего лица. — Где она?! — взвизгнул он, опять впадая в ярость.

— Я отпустил ее, — вздохнул Апу. — Пусть немного отдохнет.

— Ты! Ты! Ты обвел меня вокруг пальца! — взревел обманутый в лучших чувствах Шарма, снова хватая ружье.

— Стрелять собрались? — поинтересовался Апу. — Зря стараетесь.

— Думаешь, промахнусь?

— Да я патроны вынул, — небрежно сказал Апу, доставая их из кармана.

— Дай сюда! — протянул Шарма руку.

— Чтобы вы меня застрелили? — усмехнулся клоун. — Вот это здорово. Вы что, босс, считаете меня сумасшедшим?

Шарма со злостью отшвырнул ружье в угол и бросился из палатки, посылая проклятья всем, кто попадался на пути.

Апу оглядел оставшееся за ним поле битвы и, подобрав брошенную фотографию, надолго уставился на лицо изображенного на ней мальчика.

— В его возрасте я был не хуже, — пробормотал он. — Но все изменилось. Хотя и этому парню ничего не светит — у Мано всегда был твердый характер, и она никому не позволит распоряжаться своей судьбой. Так что ищи себе другую невесту, парень, полагаю, у тебя не будет с этим проблем.

Глава двадцатая

Цирк сиял огнями, похорошев к вечеру, как принарядившаяся к приходу гостей хозяйка дома. Оркестр старался вовсю, занимая зрителей до начала первого номера. Звуки бравурных маршей, которые цирковой дирижер предпочитал всем остальным музыкальным произведениям, наполнили всю округу, и тем, кто оставался сегодня дома, не позаботившись о билете, поневоле становилось грустно при мысли, что совсем рядом царит совсем иная атмосфера — атмосфера веселья, риска и восхищения.

Апу сегодня выходил вторым, сразу за «шаривари» — веселым калейдоскопом групповых акробатических прыжков, которым цирк господина Шармы но праву гордился. Он надел свой белый в горошек костюм и длинноносые ботинки, натянул парик, загримировал лицо. Теперь в зеркало смотрел уже не Апу — несчастный карлик, человек без будущего, а смеющаяся маска радости. Все, что происходило с ним вне манежа, он оставлял здесь, в своей гримерной. Там, на арене, нет места для страданий, боли, неудач. Там только то, что может принести смех и счастье, удивить и развеселить людей, — ведь они пришли сюда за этим.

«Как мне все-таки повезло, — подумал Апу, дорисовывая тонкой кистью уголок огромного смеющегося рта. Для такого меланхолика, как я, просто счастье, что есть место, куда нельзя прийти не в настроении, что я должен быть веселым хотя бы двадцать минут каждый день. Что стало бы со мной, если бы не это? Кто еще может двадцать минут каждый день улыбаться и развлекать всех вокруг?»

Он подмигнул своему отражению и решил посмотреть, как работают акробаты. Но в репетиционном зале его остановила Мано. Похоже, она давно уже его дожидалась — с таким нетерпением бросилась ему навстречу. Сейчас она была еще лучше, чем утром, потому что сменила футболку и юбку на золотистое сари и распустила по плечам волосы. Они блестели так, что рядом с ними померк бы наряд канатоходки Ратхи, сплошь расшитый стразами.

— От тебя не отвести глаз, Мано, — улыбнулся Апу.

Но она, казалось, не была расположена выслушивать комплименты и нетерпеливо поманила его рукой, на которой тихонько звенели серебряные браслеты.

— Спасибо тебе, Апу, — нежно сказала она. — Ты сделал для меня очень много.

— О чем ты? — удивился он.

— Ты помог мне принять важное решение, очень важное, — вдруг заговорила она так быстро и горячо, с таким волнением, что Апу растерялся. — Только не говори «нет», не отказывай мне, Апу. От тебя сейчас зависит моя жизнь.

— Ты можешь не сомневаться во мне, но в чем дело, Мано? Объясни же, что от меня требуется.

— Завтра утром будь готов к девяти, — зашептала девушка, низко склонившись к нему. — Поедем с тобой в мэрию.

От нее так волшебно пахло, что у Апу закружилась голова. Он не слышал, что шептали ее губы, а только наслаждался чудесным ощущением ее близости, необыкновенным ароматом духов, шелестом шелковой материи. «Вот так и сходят люди с ума, — вдруг подумал клоун, — вдохнут тонкий запах любимой девушки, почувствуют ее дыхание — и нет человека, только еще одним облаком прибавилось в небе, и это облако — он, его смятенная душа».

— Апу, Апу, ты не слушаешь меня! — Мано тянула его за рукав. — Ты понял, ровно в девять едем в мэрию.

— Зачем? — опомнился клоун.

— Чтобы зарегистрироваться! Мы поженимся!

— Поженимся? — охнул Апу, не веря своим ушам.

— Не кричи! — Мано замахала на него руками.

Они и впрямь привлекали к себе внимание толпившихся в зале в ожидании своего выхода артистов. Всем было любопытно, о чем это так горячо толкует с Апу дочка директора. Уж не придумала ли она что-нибудь, чтоб избежать свадьбы с отцовским избранником. Мано бросила на них неприязненный взгляд и отвернулась от Апу, делая вид, что поглощена чтением иллюстрированного журнала, который держала в руках.

Но Апу не мог притворяться, что их беседа не содержала ничего важного и особенного. Он стоял перед Мано, глядя на нее снизу вверх, как смотрит щенок на хозяина: ожидая всего, от ласки до пинка, и все принимая с восторгом. Земля уходила у него из-под ног. Он вспоминал ее слова и не мог поверить им. Смысл знакомых с детства фраз терялся, таял, потому что то, что они означали, было совершенно невозможно.

Нет, здесь какая-то ошибка, чувствовал Апу, но слова, выстраиваясь одно за другим, настаивали на безусловности своего значения, манили его, обещали так много, что сама жизнь казалась ничем в сравнении с их обещаниями.

— На чем мы остановились? — повернулась к нему Мано, так и не дождавшись, когда иссякнет любопытство окружающих. — Времени очень мало. Так на чем?

— На свадьбе, — произнес Апу, ожидая, что она сейчас удивленно распахнет глаза и скажет: какая свадьба, о чем ты?

Но Мано и не думала отказываться от своих слов.

— Мы поженимся тайно, так что держи все в секрете, — зашептала она, оглядываясь вокруг.

— Это правда? — задыхаясь, спросил Апу.

— Теперь все зависит от тебя, — ответила девушка.

— Апу, ты почему здесь? — раздался откуда-то зычный голос хозяина, а через мгновение и сам господин Шарма появился из темноты. — Сейчас твой выход.

— Все, иди! — махнула рукой Мано, отпуская клоуна.

И он пошел на подкашивающихся ногах туда, где гремела музыка и сиял свет, не представляя себе, что он здесь делает и зачем ему выходить на манеж.

— Апу! — раздался голос Мано откуда-то сбоку, и она опять поманила его. — Вот возьми, пусть будет у тебя.

— Что это? — пробормотал он, ощутив в руке маленькую коробочку.

— Кольца, — шепнула девушка. — Спрячь их. Не подведи меня.

Что она имеет в виду? Как может он подвести ее? Да вели она ему умереть сейчас, не сходя с этого места, и он был бы мертв через мгновение, лишь благодаря ее за это счастье — выполнить ее желание, благословляя ее имя и прося богов о счастье для нее. Неужели она не понимает, что он чувствует теперь? Она, так легко сделавшая из него великана — посмотрите, ведь он великан, карлик умер, умер в то мгновение, когда поверил, что она хочет стать его женой! Человек, живший внутри этого жалкого тела, не помещавшийся, мучившийся, томившийся в нем, наконец-то разорвал свои оковы, и душа, жаждавшая истинного воплощения, обрела новую оболочку.

Где они, ноги лилипута, приставленные к телу мужчины, куда они подевались? Он больше не замечал их, не чувствовал, как тянут они его вниз, сгибая спину, клоня гордую голову, принижая разум. Кто думает о ногах, когда за спиною развернулись огромные, белые, сильные крылья, способные поднять так высоко: выше города, гор и неба?!

— Теперь и я могу сказать: я люблю, — Апу произнес это, не поднимая взгляда, а когда решился все же поднять, то не нашел Мано рядом.

Она не слышала? Неважно! Он скажет ей это завтра! Послезавтра! Он будет говорить ей эти слова каждый день из всех, отпущенных ему судьбой. Рядом с ним она будет королевой мира — он сумеет своей любовью вознести ее на эту высоту. Смогла же она в одно мгновение сделать из него такое счастливое и готовое к полету создание!

— Апу! Апу! Вот ты где! — бросились к нему, опережая друг друга, Рама и Джай. — Тебе вот-вот выходить, а мы никак не можем найти тебя. Что с тобой, ты заболел? Может быть, позвать Кавери?

Апу обнял их и прижал к себе. Если бы они знали, что с ним творится! Сердце его внезапно сжалось от жалости к ним, не испытавшим чудесного превращения и оставшимся игрушечными человечками в мире больших людей. Вот бы и им, обиженным, обделенным, пережить это пугающее блаженство любви, исправляющее все жестокости мира, все ошибки природы! Вот бы им понять, что прочитанный над ними еще в колыбели приговор не окончателен и можно надеяться на милость!

— Ты можешь работать? — участливо спросил Рама. — Ты весь горишь.

Апу улыбнулся ему и, оттолкнувшись, как мячик, в невероятном кульбите вылетел на арену, встреченный радостными криками узнавших своего любимца зрителей.

— Я люблю, я люблю! — кричал он каждый раз, когда руки его на мгновение касались манежа, чтобы отправить тело в новый прыжок.

Но голос тонул в аплодисментах, и никто в зале не слышал слов, которые срывались с губ клоуна, никто, кроме Рамы и Джая, замерших в проходе. Должно быть, люди слышат лучше, когда они ближе к земле.

Глава двадцать первая

Апу не смог уснуть в эту ночь. Чтобы не тревожить мать, да и вообще поменьше попадаться ей сегодня на глаза — так тяжело было держать все от нее в секрете! — он отправился на берег и лег на до сих пор еще горячие камни, хранящие солнечное тепло. Словно потягиваясь после сладкой дремы, лениво поднялась из-за густых черных облаков луна.

Светило для влюбленных, Светильник для сирот, Никто тебя, родимая, На рынок не снесет, —

напевал Апу, любуясь волшебным сиянием, проливающимся с неба на него одного.

Весь мир спал. Спали усталые от непосильных трудов; спали спокойные, достигшие согласия с собой; спали отчаявшиеся, утратившие надежду; спали дети, не ведающие о смерти, и старики, измученные борьбой с ее призраком. Все вокруг: море, луна, облака, шепот прибоя, крики чаек — существовало сейчас только для влюбленных, таких, как Апу, забывших о сне и покое в ожидании надвигающегося счастья.

Он достал из кармана кольцо, чтобы полюбоваться сиянием камня в лунном свете. Какой отменный вкус у Мано — она выбрала прекрасный сапфир. Он отражает лучи так же щедро, как море, умножая их своими гранями. Это кольцо завтра будет на пальце Мано, а то, побольше и потяжелее, — на его руке. Жаль, что не он купил эти прекрасные вещицы, так было бы гораздо лучше, но ведь Мано держала свой замысел в секрете. Удивительная девушка! Полюбить такого, как он, — это уже труднообъяснимый поступок. Но выйти замуж за лилипута?! Этот шаг требует большого мужества.

Завтра они скажут друг другу самые важные слова в своей жизни, поклянутся в вечной верности и наденут кольца. Потом, когда обо всем узнают мать и господин Шарма, когда они смирятся со случившимся и простят за ослушание и тайный брак, будет свадьба, гости, музыка. Он с цветочной гирляндой на шее обведет свою красавицу жену в свадебном наряде вокруг священного огня. А потом они останутся одни, и он подойдет к своей жене, чтобы обнять ее, вдохнуть аромат ее волос и тела и навсегда опьянеть от него!

Неужели это сбудется?

Апу вскочил, чувствуя, что он не может больше быть один, ему просто необходимо доверить кому-нибудь испепеляющее его счастье. Маме? Но она не допустит тайного брака ни за что на свете. Она умный человек широких взглядов, но она же и женщина, свято соблюдающая традиции и свою безукоризненную порядочность. Ей нельзя сказать, что он намерен обмануть Шарму, вступив в брак с его дочерью.

Тогда кому? Разве что Раме и Джаю, они любят его и сумеют сохранить тайну. Вот и свет в их вагончике горит, значит, не спят и будут рады ему.

Апу просидел с ними до утра. Говорил без умолку, хохотал, вспоминал истории из их общего с Мано детства. Рассуждал о ее красоте, уме, образованности — и отчаянной храбрости ее решения. Друзья слушали, кивали головами, удивлялись, всплескивали руками, радовались вместе с ним. Желали счастья. На рассвете они проводили Апу к домику на колесах, где спала его мать, а сами ушли к себе, чтобы провести остаток ночи без сна, думая и вздыхая о чем-то, чего не знал никто на белом свете.

Ровно в девять Апу ждал Мано у шоссе с букетом, который успел нарвать в соседнем парке. Он надел свой единственный пиджак, сшитый ко дню выпуска в школе, и галстук-бабочку, купленный неизвестно зачем несколько лет назад, — Апу и не думал, что в его жизни будет случай надеть такой галстук. Теперь он уже и не верил, что события вчерашнего вечера не приснились ему. Слишком все походило даже не на мечту — Апу никогда не позволил бы себе и мечтать о таком, — а просто на сон.

Но Мано пришла, не опоздав ни на минуту. Правда, вместо сари или нарядного платья на ней были джинсы и футболка, но, может быть, теперь принято жениться именно так, Апу не знал этого наверняка. Кроме того, это ведь тайная свадьба, все должно выглядеть, как обычно, так что и он зря так вырядился.

— Ты заказал такси? — спросила Мано вместо приветствия.

— Сейчас будет, — успокоил ее Апу и отдал букет. — Прости, он не слишком хорош. Все так неожиданно. Я вообще не уверен, на земле я или в раю.

Мано рассеянно улыбнулась и взяла цветы. Начался дождь, и Апу проклинал себя, что не догадался прихватить зонт. Но наконец пожаловал таксист, и они отправились в город.

— Мне надо было все-таки сказать матери, — сокрушенно произнес Апу, глядя, как струи ливня разбиваются о стекло машины. — Она отдала мне всю жизнь.

— Все родители похожи. Боюсь, она не согласилась бы молчать, и все дошло бы до моего отца, а тут уж свадьбы никакой бы и не было. Не грусти, это мой грех, я просила тебя не говорить ей, — успокаивала его девушка.

Но его мучило не только сознание своей вины перед матерью.

— Мано, ведь в мэрии заключаются только гражданские браки, — с сомнением спросил он. — А настоящая свадьба будет?

— Конечно, конечно, глупый, — рассмеялась она. — Я не выйду замуж без свадьбы.

— Но когда, когда? — не успокаивался Апу, которому каждый день промедления казался теперь вечностью.

— В любое время, когда захотим, — Мано убирала тонкой рукой без конца падавшие на лицо пряди распущенных волос, и этот ее жест сводил Апу с ума, так он был прекрасен.

Он закрыл глаза и положил голову ей на плечо, но Мано и не заметила этого.

— Ну, наконец-то, приехали! — закричала она и, спешно выпрыгнув из автомобиля, помчалась к подъезду мэрии, перепрыгивая через лужи.

— Двадцать рупий, сэр! — обернулся к Апу таксист. — И еще кое-что сверх счетчика.

— Еще чего! Я сам ниже счетчика! — привычно пошутил клоун.

— Поздравляю вас с законным браком, сэр! — таксист действовал наверняка.

Апу даже покраснел от удовольствия. Вот еще один человек, который знает теперь про самую большую радость его жизни и отчасти даже разделяет ее в эту минуту! Разве можно оплатить деньгами пожелание счастья?

— Ты подслушал? — покачал головой Апу, но глаза его говорили совсем другое. — Вот пятьдесят рупий, сдачи не надо.

Он махнул рукой таксисту и пошел к мэрии. Мано уже стояла на крыльце и оглядывалась, будто ждала кого-то. Апу хотел было крикнуть ей, что уже идет, но тут из вестибюля выбежал какой-то молодой человек и заключил Мано в свои объятья. Она запрыгала от радости и повисла у него на шее.

Апу так и остался стоять под дождем, не в силах оторвать взгляд от этой сцены. Казалось, они не могут наглядеться друг на друга. Мано нежно проводила рукой по лицу парня, он гладил ее волосы и прижимал девушку к своей груди. Что это, что за наваждение?!

— Винсент! Я так счастлива! Наконец-то мы будем вместе, — услышал Апу голос Мано, долетевший до него с другой планеты.

— Подожди, любимая, сначала давай зарегистрируемся, — отвечал ей другой голос.

Потом они оба спустились с крыльца, чтобы взять Апу за руки и увлечь за собой в здание.

— Винсент, ты первым делом должен поблагодарить Апу, — сказала Мано, стряхивая с волос клоуна дождевые капли. — Апу, это Винсент, мой жених. А это Апу, мой друг и свидетель.

Небеса содрогнулись и обрушились на землю. И вместе с ними низверглись с высоты облака, звезды, величие и красота мира, открывшиеся Апу этой счастливой ночью. Он стоял среди дымящихся руин, среди обломков, бесформенных и уродливых остатков разрушенного сновидения.

Винсент, тот самый юноша, который сопровождал Мано при ее возвращении домой, вежливо поклонился и, пожав Апу ватные пальцы, произнес:

— Мы оба благодарим вас за ваше согласие помочь нам и просим стать свидетелем нашего бракосочетания. А это, — он обернулся к румяному юноше в полосатом свитере, — мой свидетель, Канна. Знакомься, Канна!

— Эй, Мано, что это за шутки? — фыркнул парень. — Это твой свидетель? Где ты его откопала?

Мано набросилась на него чуть ли не с кулаками.

— Попридержи язык! — закричала она, покрываясь красными пятнами от гнева. — Я с интересом услышала бы, где Винсент откопал такого хама, как ты. Перед тобой джентльмен, а ты отпускаешь идиотские замечания в адрес человека, мизинца которого не стоишь весь, со всем твоим ростом.

Апу усмехнулся, слушая ее горячую речь. Она ставит его высоко, гораздо выше, чем заслуживают его размеры… Однако не так, как он надеялся взлететь. В этом небе нет для него места.

— Да что я такого сказал, — испугался Канна. — Брось, Мано! Я никого не хотел обидеть. Пошли, нас зовут!

— На свадьбе Апу будет посаженным отцом! — не могла остановиться Мано.

Винсент прошел вперед, увлекая ее за собой. Апу побрел следом. Они вошли в зал, где за столом восседал грузный старик. На самом кончике его носа еле держались очки. Он долго ковырялся в каких-то бумажках, не поднимая головы, потом оторвался от них, решив, наверное, что создал уже достойное впечатление о занятости делами чиновников мэрии, и скрипучим голосом объявил:

— Итак. Винсент и Мано. Как фамилия невесты, здесь не указано?

— Мано Шарма, — поклонилась девушка, сделав шаг вперед.

— Почему же это вам, Мано Шарма, понадобился тайный брак? — укоризненно произнес регистратор, качая головой. — Неужели совсем не уважаете отца с матерью, что так женитесь.

— Ее отец против нашего брака, — объяснил Винсент, сдерживая раздражение.

— Ясное дело… Ну так и не женились бы, если родители против, — посоветовал старик. — Без пары бы не остались, нашли бы вам обоим кого-нибудь.

— Нам не нужно «кого-нибудь», — повысив голос, заявил Винсент. — Мы хотели бы пожениться, а не слушать ваши советы.

— Вижу, вам ничьи советы не нужны, — обиделся старик. — Ну времена пошли! Что хотят, то и делают. Какое падение нравов!

— Мы не совершили никакого преступления, мы сюда жениться пришли, — почти закричал юноша, но Мано решительно взяла его за руку и сказала спокойно и тихо:

— Мы просим вас зарегистрировать наш брак немедленно.

Старик внимательно посмотрел на нее поверх очков и уткнулся в свой журнал.

— Где свидетели?

— Вот, господин регистратор, перед вами, — ответила Мано.

— А это чей мальчик? — удивился старик, разглядев Апу, который едва был виден из-за высокого стола.

— Сэр, не мальчик, а свидетель, — сказала Мано.

Апу услышал в ее тоне боль и страдание за него, за непрерывные унижения, которым его подвергали. Ему вдруг стало ее жаль, и он подумал: хорошо, что она выходит замуж за Винсента, а не за лилипута — постоянный объект насмешек всех, кому только не лень. Что бы была у нее за жизнь, ведь, смеясь над ним, они унижали бы его жену. Все в жизни справедливо, хотя и мучительно, эта мысль придала ему силы, и он улыбнулся регистратору, специально выползшему из-за стола, чтобы получше разглядеть пожаловавшее к нему диво.

— Сэр, мне двадцать семь лет, — сказал Апу, зачем-то прибавляя себе два года.

— Никогда бы не дал больше двадцати шести, — сострил старик, хлопая его по плечу. — Хорош мальчик. Как зовут?

— Апу, — подсказала Мано.

— И имя какое-то миниатюрное, под стать владельцу. Значит, никто, кроме него, не захотел стать вашим свидетелем. Вы думаете, это случайно? — опять принялся за свое регистратор.

— Я никого и не просила, — неприязненно ответила девушка.

— Гирлянды принесли? — буркнул старик, нехотя возвращаясь к своим обязанностям.

— У нас кольца. Апу, давай, — заторопилась Мано, надеясь покончить поскорее с доставляющей слишком мало радости церемонией.

Он достал из кармана коробочку и подал девушке, глядя в сторону.

— Но здесь только мое, — удивилась Мано, — а второе?

Он попытался поднять руку, на безымянном пальце которой нежным светом сиял сапфир. Но с каким трудом далось ему это движение. Тонкий золотой ободок сделал руку невероятно тяжелой — ни одна гиря не тянула ее к земле с такой силой, как эти несколько граммов золота и прозрачный камень.

Мано, не понимая причины промедления, сама взяла его ладонь с предназначенным другому даром.

— Ты надел, чтобы не потерять? — пробормотала она, пытаясь снять кольцо с пальца. Оно не слезало, будто не желая расставаться со своим недолгим владельцем, сумевшим оценить его.

Заметно нервничая, Мано буквально вцепилась в руку Апу, так что даже Винсент не выдержал и шепнул ей:

— Ты делаешь ему больно.

— Что? — рассеянно отозвалась девушка. — Он не боится никакой боли.

Но это было не так. Он не боялся только той боли, которую хорошо знал, к которой привык и сделал частью своей жизни, той, которая повторялась и не могла удивить. Но то, что испытывал Апу сейчас, стало для него совсем новым и незнакомым страданием, оставлявшим такие раны, что он не решился бы даже взглянуть на них со стороны. Мано, ставящая его очень высоко, преданная дружбе с ним, любящая по-своему, конечно, — топтала его в эту минуту и не подозревала об этом. Она просто, как умела, устраивала свою жизнь, и Апу должен был сыграть в этом спектакле свою роль — не слишком большую, но совершенно необходимую ей сегодня.

Она сняла, наконец, кольцо и торопливо надела его на палец своего избранника. Их руки встретились прямо перед глазами Апу, и оттого все происходящее стало для него таким невероятно огромным, что невозможно было разглядеть ни пальцев, ни колец. Вспыхнул только отраженный камнем луч, и в этом свете что-то теперь казалось Апу враждебным и насмешливым.

— Поставьте ваши подписи вот здесь, — почти дружелюбно сказал регистратор, уже смирившийся с тем, что здесь произошло.

— Апу, ты мешаешь, — шепнула Мано, и он испуганно шарахнулся прочь от стола, чтобы они с Винсентом могли подойти и расписаться под свидетельством о своем браке.

Апу надеялся, что церемония окончена, и он сможет остаться наконец один, но нет — теперь им понадобилась его подпись. Потом старик вдруг неожиданно разразился приветственной речью с цветистыми пожеланиями, хотя ни у кого не было сомнений в том, что его вряд ли переполняют радостные чувства по поводу этого события.

Апу выдержал все и даже не вздрогнул, когда, уже у машины, ему на плечо легла рука Мано с обручальным кольцом.

Глава двадцать вторая

Радж ждал Джанеки у кинотеатра уже полчаса, и ее отсутствие стало изрядно его беспокоить. Зная лихую манеру девушки водить машину, и впрямь можно было занервничать — с ней могло случиться все что угодно. Наконец она появилась — на этот раз так аккуратно припарковав свой автомобиль рядом с машиной Раджа, что он даже не сразу понял, что это она.

— Только не ругайся! — просительно проговорила Джанеки, пересаживаясь в «бентли». — Виновата, виновата! — добавила она в ответ на его красноречивый жест — Радж слегка постучал пальцем по циферблату часов.

— В кино мы уже опоздали, — пожал он плечами. — Что у тебя случилось, ведь ты так хотела посмотреть этот фильм?

— А, голливудская чушь! — отмахнулась Джанеки, еще вчера с жаром уговаривавшая его посмотреть «уморительную комедию». — Я купила себе такое платье, такое! — она закатила глаза и сжала у груди руки. — Хочешь, покажу?

— В другой раз! — быстро ответил Радж, видя, что она готова броситься к своей машине, чтобы тут же продемонстрировать ему покупки, которыми было завалено все заднее сиденье.

Он завел машину и влился в поток автомобилей, устремившихся к центру города.

— Куда мы едем? — спросила Джанеки.

— Куда прикажешь, — беспечно ответил Радж, но, заметив, как оживилось ее лицо, счел необходимым добавить: — Только не в магазины!

— И не думала тебя туда звать, — оскорбилась Джанеки. — Что за удовольствие ходить по магазинам с мужчиной! И потом, не думаешь ли ты, что я нигде, кроме как в них, не бываю?

— Отчего же, — усмехнулся Рад. — Еще в рестораны захаживаешь, к косметичке, в парикмахерскую…

— А сам-то? Ты что, все вечера проводишь в театре или на симфоническом концерте? Давай, вези меня немедленно на что-нибудь посерьезнее — душа моя жаждет Шекспира и Бетховена! — решительно заявила Джанеки и, устремив на парня испепеляющий взгляд, фыркнула сквозь зубы: — Сноб!

— Какой тебе Шекспир в такое время? — рассмеялся Радж. — А вот в ботанический сад я бы тебя свозил. Ты хоть знаешь, что в нашем саду самый крупный в мире баньян растет? Я его видел — настоящий лес!

— В ботанический сад? Чтобы я там изжарилась на солнце?

— Тогда в музей, там точно есть кондиционеры, — предложил парень. — Например, в «Виктория мемориал» Мурильо, Рубенс, Тициан… Устраивает?

— Я там была, — сердито ответила Джанеки, понимая, что культурного времяпрепровождения не избежать, и честно добавила: — В шестом классе.

— Храм богини Кали? Джайнистский храм? Мечеть Накхода? Мраморный дворец? — Радж наблюдал, потешаясь, как с каждой его фразой Джанеки становится все и мрачнее и мрачнее. — Неужели ни одна достопримечательность нашей бедной Бенгалии не удостоится твоего внимания?

— Подумаешь, какой бенгальский патриот! — откликнулась девушка, не поворачивая к нему головы.

— Конечно, — согласился парень. — Особенно мне нравятся бенгалки, среди которых ты — лучшая.

— Да? — сразу же оживилась Джанеки. — А мне уж казалось, что ты решил меня уморить архитектурными памятниками.

— Ладно уж, — примирительно заявил Радж. — Везу тебя туда, где точно есть кондиционеры.

— В ресторан? — с надеждой спросила девушка.

— В планетарий! — ответил ей Радж и свернул на проспект, ведущий к южной части города.

Джанеки тяжело вздохнула.

— В конце концов, смотреть на звезды ужасно романтично, — сказала она скорее себе, чем ему.

Через несколько минут они ехали по прекрасным улицам Южной Калькутты — самого респектабельного района города, где обитали не просто состоятельные, а очень богатые люди. Радж почти бессознательно сбросил скорость, чтобы насладиться ощущением близости к этой чудесной и недоступной жизни, которое всегда охватывало его здесь.

Роскошные виллы утопали в пышной зелени тропических садов. За изящными изгородями можно было разглядеть холеных дам, беседующих друг с другом, сидя в плетеных креслах у самого края огромного бассейна. Прекрасно выбритые мужчины играют в теннис или гольф на бархатных лужайках; или тянут что-то из запотевших бокалов, уставившись в газету. Вялые юноши с разочарованными глазами лениво обсуждают достоинства своих и чужих автомобилей, каждый из которых стоит целое состояние. Тут же бегают толстенькие крикливые дети, среди которых немало белокурых отпрысков владельцев английских фирм.

Даже запах здесь какой-то не такой, как в других районах Калькутты. Здесь не пахнет нищетой, грязью, болезнями. Жители южных кварталов вдыхают ароматы цветов, садовой свежести, хороших духов и напитков. И удивительно, Радж никогда не видел над этими местами сизой дымки калькуттского смога — настоящего бича города. Выхлопные газы машин, едкий дым кизяка, которым топятся очаги бедных лачуг, выбросы промышленных предприятий, смешиваясь во влажном воздухе, заставляют слезиться глаза и вызывают першение в горле. Может быть, миллионеры избавлены от этой напасти, или все-таки порывы ветра с океана не дают смогу опуститься поближе к гордым головам баловней фортуны?

Раджу нравилось здесь бывать. В его желании прикоснуться к недоступному миру не было зависти или самоуничижения. Преисполненный молодости и здоровья — физического и нравственного, — он не терзался сознанием собственной ущербности в сравнении с идеально вымытыми, одетыми по последней моде и прекрасно образованными юношами. Он совсем не хотел бы попасть сюда, если бы для этого ему пришлось совершить что-нибудь недостойное, ограбить, предать, завладеть чужими тайнами. Но образ человека, у ног которого лежат все сокровища мира, поневоле притягивал его, заставляя вновь поворачивать сюда машину, которая, собственно, ему не принадлежала.

— А кстати, твой дом где-то здесь? — прервала Джанеки непонятное молчание, воцарившееся, как только они въехали в квартал миллионеров. — Ты не хочешь мне его показать?

— Что? — оторопел Радж. — Опять ты за свое?

— Ладно-ладно! — прервала его девушка. — Я в курсе, что ты мойщик машин или водопроводчик…

— Автомеханик! — взревел Радж, не зная, как вбить в ее голову простую мысль, что он отнюдь не богач.

— И прекрасно! Так где же ты все-таки живешь?

— В Кхидирпуре, конечно, там же, где и ты! — недовольно ответил парень. — Иначе с чего бы я там целыми днями болтался, как думаешь?

— Стану я об этом думать! У меня есть вещи и посерьезнее, о которых можно поразмыслить, — надменно отозвалась Джанеки.

— О платьях, например, — вставил Радж и рассмеялся, заметив как ее охватывает бешенство. — Ладно, не сердись, мы уже приехали.

Он припарковал машину у высокого здания с белым сияющим на солнце куполом — городского планетария, подаренного Калькутте мультимиллионером Бирлой. Они вошли в дохнувший прохладой полумрак зала, и Джанеки вдруг почувствовала себя счастливой оттого, что попала сюда, пусть даже против своей воли. Увидеть звезды днем — есть в этом что-то таинственное и привлекательное, так созвучное с теперешним состоянием ее души, с переживаниями, которые открыла ей внезапная и сразу покорившая всю ее душу любовь.

Затаив дыхание, Джанеки поднималась по мраморной лестнице. Она испытывала почти детское волнение, как в лучшие минуты ожидания праздника. Радж, похоже, заметил это и, не говоря ничего, взял ее руку. Они шли смотреть ночное небо Калькутты, как идут в храм, чтобы там дать друг другу клятву любви на вечные времена.

Они уселись в темноте рядом, и небесный свод засиял над ними кротко мерцающими звездами. По залу проносился прохладный ветерок, тонкий луч света, как указка, скользил по небу, и голос диктора из динамика монотонно пояснял, какое созвездие луч сейчас выхватил.

Раджу казалось, что черный зонтик с золотыми блестками укрыл их с Джанеки от всего мира, спрятал от реальности и дал им наконец шанс, вырвавшись из хитросплетения опутывающих людей условностей — каст, состояния, положения в обществе, — стать самими собой — прекрасными и счастливыми принцем и принцессой, для которых не существует ничего, кроме прекрасной сказки со счастливым концом.

Как чудесно очутиться здесь, под причудливым узором созвездий, сулящих удачу и благополучие, — разве может быть по-другому в эти прекрасные мгновения, когда ее узкая ладонь лежит в его руке? Он так счастлив, что способен дотянуться до самого яркого украшения этого неба, чтобы подарить его Джанеки вместо алмазов и изумрудов, жалких даров тех, кто никогда не испытывал того, что творилось сейчас с ними обоими. И эта музыка, льющаяся непонятно откуда, может быть, от самих звезд!!!

Все так же держась за руки, они вышли из зала, когда сеанс окончился и зрителей попросили освободить планетарий. Сколько времени продолжалось чудо, они не знали, им казалось, что оно длилось часы или… несколько мгновений. Джанеки села на скамейку под обещавшим тень деревом и подняла глаза к небу. Солнце сияло ей с высоты, но не могло уже обмануть. Теперь девушка знала, что у этого бледного, выжженного неба есть скрытая, недоступная пустому взгляду суть, великая глубина, таящая множество миров.

Кто же может их взвесить, сосчитать, измерить? И как велик должен быть этот счет, —

зашептала Джанеки слова утренней молитвы.

Как воспеть красоту создателя и силу? Какой мере равна его щедрость? Он изрек слово — и возникло все сущее, И возникла природа и тысячи ее рек. И как описать это диво природу? продолжил за нее Радж.

Сердца обоих были полны благодарностью Богу за разлитую во всем, что их окружало, красоту, за дарованную радость жизни, но главное, за что они славили его сегодня, — за то, что он послал каждому из них другого — именно затем, чтобы одним удивительным днем они вдруг ощутили высокий смысл его творенья.

Глава двадцать третья

Адвокату с утра нездоровилось. «Все, думал он, — завтра обязательно заеду к врачу, пусть проделывает надо мной все свои штучки, за которые я плачу ему бешеные деньги. Желудок — слишком опасный орган, чтобы пренебрегать болями в нем. А все нервы, постоянное ожидание неприятностей, непрерывные волнения из-за рассматривающихся в суде дел, вся эта возня со скрягами-клиентами, которые надеются, что за рупию я сделаю из них перед лицом закона святых мучеников».

Приступы случались с адвокатом нередко, и каждый раз он давал себе слово обратиться к врачу. Но при одной мысли о докторе и его советах: не есть жирного, не курить, не пить и поддерживать щадящий режим — ему делалось так тоскливо, что даже боль не казалась худшим выходом.

Что останется приятного в его жизни, если он вычеркнет из нее все удовольствия? Ради чего тогда было зарабатывать деньги, унижаться, выслуживаться, совершать такое, о чем даже вспоминать страшно? Он мог бы вести такое «диетическое», «постное» существование в своем доме в Ховре и быть бедным, но честным юристом, ни в чем противозаконном не замешанным, другом нищих, защитником сирот, покровителем беспомощных. Зарплаты государственного служащего как раз хватило бы на ежедневную порцию вареных овощей, а гонораров при таком контингенте подзащитных у него просто не было бы.

Нет уж, он будет наслаждаться всеми преимуществами, которые даются деньгами: хорошим вином, женщинами, машинами, путешествиями, — и пусть это длится столько, сколько боги еще согласны ожидать его грешную душу. Все равно, даже если он сейчас уйдет бродить по дорогам страны нищим монахом, аскетом, отшельником, ему никогда не загладить того, что уже совершено. За плечами такое, что прощения не будет. А значит, надо получить все возможное здесь и сейчас, чтоб не так обидно было умирать.

В суде он пробыл недолго и, отменив несколько встреч, поехал домой. Дочери не было, и слуги не могли сказать ему, где она. Однако, по словам дворецкого, такое случалось ежедневно — Джанеки прибегала из библиотеки, наскоро обедала и куда-то исчезала до темноты. Так как его не бывало дома раньше одиннадцати, это ей вполне сходило с рук. Но теперь уж он займется дочерью. Ему вообще давно уже следовало что-то с ней решать. Университет она закончила, диплом есть. Теперь делает вид, что готовится к какому-то экзамену, ездит в библиотеку — хотя, может статься, все это лишь отговорки. Он рассчитывал, что ее диплом будет частью богатого приданого, не более того. Но если она не торопится замуж, пусть тогда идет работать. Придется подобрать для нее место, лучше в какой-нибудь западной компании, а то в индийских еще не скоро научатся относиться к женщине как к равноправному партнеру и сотруднику.

Хотя, если ее часто не бывает дома, значит, кто-то все же привлек ее внимание. Не с подружками же она время проводит — они, сколько адвокат знал, давно замужем, и у них совсем другие проблемы. Вот только кого она себе нашла? От нее можно ожидать всего.

Адвокат услышал шум подъезжающего к воротам автомобиля и выглянул в окно. Так и есть, это Джанеки со своим кавалером. Машина у него неплохая, сразу видно, человек состоятельный. Ну что ж, хоть в этом повезло, а то Джанеки вполне способна серьезно мечтать о рае в шалаше — вот что значит выросла в довольстве, никогда не знала нужды. Бедность не кажется ей отталкивающей, она не боится ее так, как всю жизнь боялся он, видевший в детстве ее суровые черты.

Из машины вышла его дочь, а вслед за ней — высокий молодой человек, одетый по-спортивному. Похоже, на этот раз у них будут гости — Джанеки решила пригласить своего друга домой.

— Папа, ты дома? — закричала девушка, входя в гостиную. — Раджив сказал, ты отдыхаешь.

— Сейчас приду, — отозвался адвокат, но торопиться не стал.

Отсюда, из его спальни, было прекрасно слышно каждое слово, произнесенное в гостиной, а ему показалось совсем не лишним узнать, о чем толкуют влюбленные голубки.

— Ну, как тебе у нас? — спрашивала Джанеки своего приятеля. — Наверное, не так роскошно, как у тебя, но мило, правда? Я сама обставляла гостиную год назад. Тебе нравится?

— По-моему, неплохо, но я мало что понимаю в таких вещах, — равнодушно отозвался парень.

— Сейчас выйдет твой будущий тесть, — резко переменила девушка тему. — Скажи ему сам о нашей свадьбе — проверим твою храбрость.

«О свадьбе? Неужели дело зашло так далеко, а он совсем не знает этого человека, возмутился отец. Ну спасибо, дорогая доченька! Вот что значит давать девчонкам волю! Надо было сговорить ее в десять лет за этого урода, сына господина Тхарма Лингама, в семнадцать сыграли бы свадьбу, и сейчас у нее было бы уже пятеро детей, никак не меньше. А он, старый дурак, позволял ей все: хочешь учиться — пожалуйста, хочешь путешествовать — выбирай маршрут… Все для нее, как же: девочка растет без матери, ей нужна особая забота!»

Но, похоже, и сам будущий жених тоже не слишком ожидал такого развития событий.

— Эй, Джанеки, о какой свадьбе ты говоришь? — спросил он растерянно. — Ты же меня совсем не знаешь! За кого ты замуж выходишь, ты хоть выяснила?

— Ты о чем, Радж? Я знаю вполне достаточно, чтобы считать тебя порядочным человеком. Ты джентльмен, и я тебя люблю — что еще требуется? — легкомысленно рассмеялась Джанеки.

— Вот пустая голова! — Адвокат схватил со столика сигареты и нервно закурил. Все-таки, сколько не учи девчонку разным там наукам, в голове у них только ветер! Однако парень, кажется, не так глуп, как она.

— Слушай, Джанеки, сбавь-ка обороты, — мягко начал он. — Ты знаешь, я в тебя влюблен, но давай пока не будем думать о свадьбе. Узнаешь получше меня и мою семью тогда и решишь, подходящие мы тебе люди или нет. С отцом посоветуешься…

Да, вполне разумный приятель у этой сумасшедшей девчонки. И как он с ней связался?! У отца уже есть язва, скоро и жених наживет что-нибудь похожее, если Джанеки всерьез за него возьмется.

— Нельзя сразу включать большую скорость — мотор разнесет, — пытался уговорить девушку молодой человек.

— Не трусь, папа будет только рад, — отмахнулась Джанеки, — он просто мечтает вытолкать меня из родного дома, особенно если мой избранник миллионер, как ты.

— Джанеки! — подскочил парень. — Запомни, я не миллионер! Я тебе сто раз говорил об этом!

— Сядь и успокойся, Радж! — приказала девушка. — Миллионер — не миллионер, какая разница!

Адвокат почувствовал острое желание хорошенько ее отшлепать, как бывало в детстве, когда ее безобразия переходили всякие границы. Чтобы взрослая девушка так себя вела! Хорошо, что ее мать не дожила до этого дня!

В гостиной воцарилось молчание. Влюбленные явно были недовольны друг другом. Отец, не дождавшись продолжения столь много открывшего ему разговора, решил, что пришло время и ему появиться на сцене. Он пригладил волосы, разглядывая в зеркале свои отечные щеки и мешки под глазами, и открыл дверь в гостиную.

Увидев его, молодой человек, сидевший в кресле, встал и поклонился.

— Папа, я хочу тебя кое с кем познакомить, — защебетала Джанеки. — Это Радж.

Адвокат подошел поближе и протянул руку. Парень чуть подался вперед, и хозяин наконец разглядел своими подслеповатыми глазами его лицо. Ему показалось, что чьи-то холодные пальцы легли на горло. Адвокат коротко вскрикнул и отступил назад.

— Папа, что с тобой! Тебе плохо? — испугалась Джанеки.

— Принеси мои очки! — коротко приказал отец.

— Папа, но я же тебе говорила! — с отчаянием в голосе пробормотала растерянная дочь. — Радж очень порядочный человек… Я помяла его машину, то есть две машины…

— Принеси очки! — повторил отец сквозь зубы.

Девушка бросилась в его спальню.

— Не знаю, чем я рассердил вас, господин, — пожал плечами гость.

«Больной он, этот адвокат, или, может, ненавидит всех парней, которые увиваются вокруг его дочери, но ведет он себя очень странно, — подумал Радж. — Чем я мог так ему не понравиться, что он забыл о приличиях. А вдруг он просто знает, что я автомеханик и взбесился из-за того, что Джанеки привела меня в дом как своего жениха? Вот это похоже на правду, — рассудил он, — хотя я-то его вижу в первый раз, а у меня хорошая память».

Адвокат просто вырвал из рук дочери очки и дрожащими руками нацепил их на нос.

— Что ты так смотришь на него, папа? — со страхом спросила Джанеки. — Может, позвонить врачу?

— Я где-то вас видел, — хозяин уставился в глаза своему гостю тяжелым взглядом, как будто надеялся прочитать там ответ на мучившие его вопросы.

— На улице, наверное, — Радж попытался сказать это беспечным тоном.

— На улице? Да ты же из машины не вылезаешь! — тоном фальшивого оживления вставила Джанеки. — Папа, он ездит только на иномарках.

Отец, казалось, не слышал ее вовсе.

— Нет, этого не может быть, — пробормотал он. — Вы… Вы…

— В чем все-таки дело, сэр? — не выдержал Радж.

— Двадцать пять лет назад вы… — начал адвокат и осекся.

— Двадцать пять лет назад я как раз родился, — продолжил начатую им фразу Радж.

Ему показалось, что хозяин вздохнул с облегчением, услышав об этом, но вдруг опять уставился на него, будто набредя на новую мысль, напугавшую его не меньше, чем предыдущая.

— А кто твой отец? Ты похож на отца?

— Боюсь, что этого я не смогу вам сказать, сэр. Я никогда его не видел. — Радж молитвенно сложил руки у груди в знак сожаления о своей потере, но в глубине души ему казалось в этот момент, что лучше не иметь никакого отца, чем такого, как этот странный тип.

— А где ты родился? — продолжал допрос адвокат.

— Здесь, надо полагать. Я тут все двадцать пять лет и прожил, — пожал плечами Радж. — С матерью и бабушкой…

— А как… Как зовут мать? — встрепенулся хозяин.

— Нирмала.

Раджу показалось, что имя его матери подействовало на адвоката несколько успокаивающе — он отвел, наконец, от парня свой испепеляющий взгляд, стер со лба выступившие капельки пота и даже уселся в кресло.

— Может, выпьем кофе? — предложила воспрянувшая духом Джанеки. — Я позову слугу?

— Нет, мне пора, — скороговоркой пробормотал Радж. — Я лучше приду в другой раз. Всего доброго, господин адвокат!

Хозяин буркнул в ответ что-то нечленораздельное.

— Я провожу тебя, — Джанеки поднялась и пошла следом за парнем.

Оставшись один, адвокат со стоном обхватил руками свою разламывающуюся от боли голову, как будто хотел удержать стремящиеся прочь друг от друга половинки. Этого не может быть, говорил он себе. Мертвые не встают из гроба через двадцать пять лет, чтобы прийти к вам в дом и жениться на вашей дочери. Но что же это тогда было? Наваждение? А как же Джанеки, она что, тоже привиделась мне? Неужели остался сын у проклятого полицейского? Но я же сам сжег их с матерью на том складе? Он должен был сгореть!

Правда, в этой истории со складом была какая-то неясность, о которой он тогда, четверть века назад, предпочитал не думать. Так и не выяснилось, куда все-таки пропал один из его парней. Шума по поводу его исчезновения не поднимали, стараясь не привлекать к этому внимания, но вопрос остался. И вот теперь возник еще один — мог ли уцелеть ребенок, когда все вокруг взорвалось и сгорело? Конечно, нет. Но кто тогда стоял сегодня перед ним в его собственной гостиной? Чья это наглая физиономия улыбалась губами Сету Пати, смотрела глазами Сету Пати, поднимала такие же брови?

Наверное, я схожу с ума, в отчаянии решил адвокат. Сету Пати достал меня с того света, мстя за жену и ребенка. Я болен, и моя болезнь зовется Сету Пати.

— Прости, Радж, мне очень жаль, что так вышло, — грустно сказала Джанеки, стоя с парнем у ворот дома. — Не могу понять, что с ним творится…

— Думаю, он переутомился, — успокаивал ее Радж. — Отдохнет немного, и все как рукой снимет!

— Если бы… — вздохнула девушка. — Ладно, поезжай, увидимся завтра.

Она вяло махнула ему рукой и ушла в дом.

Радж почесал в затылке, глядя ей вслед. Надеюсь, это не шизофрения, думал он, не хотелось бы, чтобы Джанеки ее унаследовала. Ну и допрос учинил мне господин адвокат! Кстати, как его фамилия? Давно бы надо выяснить фамилию девушки, которая так решительно собирается за тебя замуж.

Он оглядел ворота в поисках таблички с фамилией владельца дома. И точно, она здесь была.

— Сатья Мурти, — прочитал Радж выгравированные на меди слова. — Итак, моя невеста — Джанеки Сатья Мурти. А что, звучит неплохо!

Он улыбнулся и пошел к машине.

Глава двадцать четвертая

— Господин Тхарма Лингам, уверяю вас, дело срочное и не терпит отлагательств, — настаивал адвокат.

— Ну хорошо, хорошо, — нетерпеливо ответил голос в трубке. — Я не возражаю. Мы с сыном сегодня гуляем в «Шаратоне». Будут хорошенькие девочки. Приезжай, там и поболтаем.

— Вы не поняли меня, нам нужно поговорить в спокойной обстановке и там, где нас не смогут подслушать даже слуги, — принялся еще раз объяснять ситуацию Сатья Мурти. — Прошу вас приехать ко мне как можно скорее. Я отошлю дочь и челядь. Будем только мы, Налла Нингам и Амбарасан.

— Ха-ха-ха, — заскрипел его собеседник. — Что это за общество для стареющего мужчины! Такой компанией мы сидели, помнится, еще в Ховре. Хорошие были времена, молодость, столько сил и желаний…

— Так вы будете? — прервал его адвокат.

Он никогда не позволял себе разговаривать с Тхарма Лингамом таким раздраженным тоном, отлично помня о том, от кого зависит его успех и благополучие. Но сейчас был такой момент в его жизни, когда Сатья Мурти просто не мог соблюдать условности и терять время на пустые словопрения. Ему казалось, что только немедленное принятие какого-то важного решения — он сам и не представлял, какого, — может спасти их всех от надвигающегося краха.

Господин Тхарма Лингам, слегка удивленный необычной настойчивостью своего давнего знакомого, вынужден был уступить.

— Хорошо, дорогой адвокат, — согласился он наконец. — Ради вашего спокойствия я готов на многое, даже на то, чтоб лишить себя заслуженных развлечений. Я прибуду к вам ровно в восемь. Вы надеетесь к этому времени разыскать остальных? Желаю успеха и до встречи.

Адвокат с чувством облегчения положил трубку и пошел за записной книжкой, чтобы посмотреть номера телефонов Налла Нингама и Амбарасана. В отличие от Тхарма Лингама, с этими двумя он общался редко, и их номера давно выветрились из его памяти. Хотя несколько раз в год они встречались — слишком многое связывало их, не позволяя окончательно потерять друг друга из вида. Налла Нингам по-прежнему являлся главой Земельного совета Ховры, но теперь это была только малая часть его деятельности, охватывавшей почти все грани жизни городка. За это время он успел прибрать к рукам почти всю экономику Ховры, контролируя как промышленность, так и сельское хозяйство. Влияние его в районе можно было сравнить только с властью английского губернатора в старые времена.

Френсис Амбарасан прошел большой путь от владельца мельницы до мукомольного короля Калькутты. Почти все зерно, потребляемое в городе и окрестностях, размалывалось на его предприятиях. Кроме того, он занимался и смежными видами бизнеса: перевозкой зерна и муки, производством мельничного оборудования, экспортом пшеницы и риса.

Сатья Мурти повезло: он легко дозвонился обоим и условился с ними о встрече — никаких отговорок не последовало, да и не могло быть — как только эти двое услыхали, что Тхарма Лингам будет к восьми, ни сразу же пообещали приехать к этому часу. Господин Лингам по-прежнему был для них, седовласых, стареющих, весьма состоятельных людей с прочным и весьма заметным положением в обществе, чем-то вроде наставника. Так повелось еще со старых времен, да и теперь по богатству и влиянию он намного превосходил всех их, вместе взятых. Если Нингам был раджой в Ховре, а Амбарасан — королем калькуттских мельниц, то Лингам правил половиной огромного мирового порта с его доками, складами, транспортными компаниями и внушительной флотилией современных океанских судов. Он смело мог бы претендовать на место в первой двадцатке индийских промышленников. Но Сатья Мурти прекрасно знал, что его высокий покровитель, несмотря на свои непомерные доходы от легальной деятельности, по-прежнему не брезгует и не совсем законными видами бизнеса, опасными, но приносящими куда большую прибыль. Ему как адвокату иногда приходилось сталкиваться с вопросами, касающимися таможенного контроля, и он быстро понял, что калькуттская таможня весьма надежно окутана частой сетью господина Тхарма Лингама, умеющего покупать тех, кого можно купить, и устранять разнообразными способами тех, кого не купишь.

Думая сейчас о том, что представляют собой его старые друзья, Сатья Мурти решил, что он, очевидно, напрасно так переполошился: при их влиянии и связях легко найти выход из любого положения, они просто не допустят, чтобы какая-то тень с того света являлась к ним с намерением погубить их отлично устроенные судьбы. Они заставят мертвых вернуться в могилы, а значит, он может немного расслабиться и разделить на всех терзающие его сомнения.

Адвокат отослал слуг провести вечер на стороне, вручил дочери изрядную сумму на мелкие расходы, предложил ей часов до двенадцати посидеть у какой-нибудь подруги, а потом он пришлет за ней свою машину.

Джанеки согласилась, но ее охватило сомнение, усиленное тем, что случилось днем, во время посещения их дома Раджем. С отцом что-то происходило, но что? Может быть, его болезнь приняла трагический оборот, и он узнал что-то ужасное о своем здоровье? От этого кто угодно свихнется, подумала девушка. Но что это за встреча, ради которой отец выгоняет всех из дому, не консилиум же медицинских светил? Хотя, возможно, дело здесь совсем не в здоровье… А если он нашел себе женщину, влюбился и собирается жениться? Эта версия показалась Джанеки, все мысли которой в последнее время сводились к одному, более вероятной. Возможно, отец сходит с ума от любви, потому и ведет себя так странно. Это объясняет, почему он хочет избавиться на вечер от нее — очевидно, беспокоится, как бы Джанеки не устроила сцену и не спугнула его избранницу. Зря боится, фыркнула девушка, она не из таких — он вдовеет столько лет, что самая жестокая и требовательная дочь не решилась бы его упрекнуть в намерении найти ей мачеху, а уж она тем более. Кроме того, недолго теперь им жить под одной крышей: она уже решила осчастливить Раджа своим согласием, хотя предложения, надо признать, получено еще не было.

Джанеки решила сделать так, как он просит, и отправилась к подруге. Она бы охотнее встретилась с Раджем, но здраво рассудила, что на сегодня с него достаточно их семейки — пусть немного оправится и переварит полученную информацию.

Ее одноклассница Радха искренне обрадовалась гостье и весь вечер занимала ее, как могла: в основном рассказами о своем первенце, маленьком вундеркинде, который показался Джанеки весьма посредственным и даже унылым ребенком. Впрочем, возможно, на его месте и сама Джанеки стала бы вскоре такой, так как ему постоянно приходилось отбиваться от матери, отца и пары бабушек, норовящих потискать единственное чадо, взять его на руки или с чувством ущипнуть за толстую щеку. Досидеть в этой семье до полуночи было просто невозможно, даже при условии, что маленький семейный кумир отправился в постель довольно рано. Уже в десять Джанеки поняла, что ее терпение вот-вот лопнет, встала и, решив не дожидаться обещанной машины, отправилась домой на такси.

Она вышла из автомобиля, не доезжая до ворот, чтоб не спугнуть гостью, которая, как она предполагала, все еще была в их доме, и, стараясь не шуметь, проскользнула в дом. Из гостиной послышались мужские голоса, что весьма озадачило настроившуюся на романтическую ногу девушку. Неужели все-таки консилиум, подумала она, чувствуя, как у нее от страха начинают дрожать колени. Бедный папа, что все-таки с ним происходит?!

Решив, что в таком деле не может быть ничего неприличного, она отправилась на веранду с твердым намерением подслушать все, о чем говорится в комнате. Она дочь и имеет право знать, чем болен ее отец, а потому может подслушивать, вскрывать письма, подглядывать и делать все, что считает нужным.

Не подозревая о том, что не далее как сегодня в полдень отец примерно таким же способом осуществлял свои родительские права в выяснении ее секретов, Джанеки спряталась за шкаф с посудой и бутылками, стоявший в самом углу обширной веранды, увитой зеленью, и стала прислушиваться к тому, о чем шел разговор.

Вскоре мужчины облегчили ей эту задачу, выйдя с сигаретами на воздух. Двоих из них Джанеки сразу узнала — она встречала их в доме, третьего видела впервые.

— Вы не перебрали с утра, дорогой адвокат? — спросил он развязно. — Может быть, мир виделся вам в слишком уж трагичном освещении?

— Уверяю вас, я был совершенно трезв, — с раздражением ответил отец. — Это действительно совершенно то же лицо, можете мне поверить.

Нет, это не консилиум, решила Джанеки. Врачи спрашивают о спиртном, но не совсем так. Тогда о чем же они говорят? Уж не встреча ли с Раджем обсуждается?

— Не каждый, у кого борода, Рабиндранат Тагор, — заметил хорошо знакомый ей господин Тхарма Лингам и первым засмеялся, довольный своим остроумием.

Смех подобострастно поддержали все присутствующие, в том числе и ее отец. Джанеки всегда видела, как менялся отец в присутствии этого человека, что не нравилось ей. Такой спокойный, с чувством собственного достоинства, он сразу же становился каким-то суетливым, угодливым, даже заискивающим перед всемогущим гостем, напоминая ей их дворецкого.

— Говорят, у каждого в мире есть семь двойников, — вступил в разговор знакомый Джанеки, толстяк-мукомол Амбарасан.

— Где-то ходят и ваши двойники, дорогой адвокат, и мои, мне говорили даже, что я немного смахиваю на покойного сэра Уинстона Черчилля. А? Как вам кажется?

«Скорее на мешок с рисом», — неприязненно подумала Джанеки.

— Вчера я видел нищего инвалида. Он страшно похож на вас. Неужели ваш сын? — не унимался со своими шуточками Тхарма Лингам.

Пережидая новый взрыв полуискреннего хохота, Джанеки мучительно пыталась сообразить, о чем идет речь? Неужели ее Радж на кого-то похож, и это имеет для папы такое важное значение, что он собрал всех этих важных господ для того, чтобы обсудить с ними это сходство. Может быть, Радж принадлежит к какому-нибудь клану, конкурирующему с кланом Тхарма Лингама. Может, его отец, о котором адвокат сегодня выспрашивал у Раджа, в чем-то был замешан, и теперь ее папа пытается спасти свое доброе имя и честь своей дочери, собравшейся замуж за сына недостойного человека?

— Да о чем здесь беспокоиться? — пожал плечами Амбарасан. — Парень хочет жениться на вашей дочери? Пусть женится! Будет у вас под присмотром.

— Не под присмотром, а на глазах, все время рядом со мной, чтобы напоминать мне о том, что я хочу забыть! — почти прокричал адвокат и стремительно выбежал в гостиную.

«Да, — вздохнула Джанеки, — похоже, дела мои не так уж хороши. Папа не хочет видеть Раджа. Вот так номер! А ведь Радж такой обаятельный. Что же он может напоминать такого, о чем так тяжело и неприятно думать отцу? Вообще-то он не переносит, когда кто-нибудь заговаривает о процессах, проигранных им в суде или прошедших не так, как бы ему хотелось. Может, он защищал отца Раджа, и тот получил большой срок»? В любом случае вся эта история Джанеки очень не нравилась.

И, как видно, не только ей.

— Адвокат что-то сильно сдал, — вполголоса заметил Амбарасан, склонившись к уху Тхарма Лингама.

— Да, нервишки шалят, — задумчиво ответил тот. — Может наделать глупостей.

— Вот и я о том же. Вся эта история с призраками яйца выеденного не стоит, но ему мерещатся тени прошлого, а это часто заводит в тупик, — продолжал толстяк Френсис.

— Причем неприятности будут у всех нас, а не только у него, — вмешался в разговор третий. — Мы должны принимать меры предосторожности. Думаю, адвокату следует всерьез подлечиться.

Джанеки затаила дыхание, напряженно вслушиваясь, что именно друзья отца намерены предпринять, но тут неожиданно рассмеялся Тхарма Лингам, хорошего настроения которого в этот вечер ничто не могло поколебать:

— Оставьте эти мысли, господа, а не то я решу, что и вы всерьез напуганы привидениями. Что, боитесь мертвых, уважаемый Налла Нингам? А что касается адвоката, то ему действительно нужно подлечиться. Я знаю лучшее лекарство, избавляющее от неврастении: немного бренди смешать с хорошенькой веселой крошкой в короткой юбке и принимать это три раза в день!

— Не слишком ли часто? — захихикал толстяк. — От такого лечения и помереть недолго! В нашем-то возрасте…

— Это тебе, жирный боров, надо быть осторожным, — вмешался третий. — А господин Тхарма Лингам в такой форме, что ему это только на пользу!

— Прошу о моем возрасте не напоминать, — весело откликнулся тот. — Свою старость я держу в сейфе за тремя стальными дверями — пусть только попробует вырваться!

Все трое довольно рассмеялись, а Джанеки с такой злобой сжала кулаки, что поранила себе ладонь длинными ногтями. Она просто ненавидела эту троицу, так легко решающую, как поступить с ней, ее женихом, ее отцом. Кто они такие, в конце концов, что решают нашу судьбу в нашем же доме!

Ей очень хотелось спрыгнуть в сад, чтобы не видеть и не слышать их больше, но она не решилась — вдруг они что-нибудь придумают, от чего будет зависеть их с отцом дальнейшая жизнь. Но разговор о делах был уже закончен, и гости засобирались уходить. К воротам один за другим подъезжали шикарные автомобили с шоферами и увозили своих хозяев прочь из дома адвоката Сатья Мурти, где, как казалось Джанеки, с этого дня поселилась смутная тревога и ожидание беды.

Глава двадцать пятая

— Я вас всех убью. Кто скажет, что у меня нет для этого оснований?!

При этих словах артисты цирка, плотным кольцом окружившие героев разыгрывавшейся на их глазах драмы, с глухим ропотом отступили назад. От хозяина сегодня можно ожидать чего угодно, даже убийства. Он вполне способен выполнить свое обещание и всадить в кого-нибудь заряд дроби. Сейчас он похож на мечущегося в тесной клетке льва, готового с радостью растерзать первого, кто попадется ему в лапы.

— Меня предали сразу двое: моя родная дочь и тот, кого я считал своим сыном! — кричал Шарма, воздевая к небу руки. — Неужели это сделал ты, Апу? Я отдал тебе свое сердце, а ты обманул меня!

Апу стоял среди преступников, рядом с Мано, ее мужем и добровольно присоединившейся к сыну Кавери, а хозяин цирка бегал перед ними, то хватая ружье, ставшее в последнее время в связи с бурными объяснениями в семье совершенно необходимым Шарме предметом, то бросая его на землю, чтобы призвать богов в свидетели на этом судебном процессе.

Возможно, во всей этой сцене было нечто комическое, но только не для Апу. Сейчас он впервые понял, как глубоко уязвлен случившимся его патрон: непокорностью дочери, ее своеволием, участием самого Апу, обманувшим его доверие, в этой истории. Ему больно, думал Апу, он отец Мано, он любит ее, даже если и был несправедлив и деспотичен в своем намерении выдать ее замуж за избранного им жениха. Он страдает не меньше, чем я, вообразивший, что Мано может полюбить меня, и в одну минуту упавший с небес на землю. Так и он: он думал, что его дочь прислушается к его мнению, что она почитает его, он надеялся, что, вложив в нее жизнь, он получит нечто взамен. И вот теперь Шарма чувствует себя униженным, так же, как он, Апу. И я невольно приложил к этому руку.

— Апу, как ты мог меня обмануть?

Клоун почувствовал внезапно, что на глаза его наворачиваются слезы. Он не плакал в мэрии, когда разбились его мечты, но сейчас ему хотелось плакать — от сочувствия и жалости к этому немолодому и страдающему человеку.

— Ты же знал, что я не хочу ее брака с этим господином, как же ты мог помочь ей выйти за него?

— Я обманул не только вас, но и самого себя, — покачал головой клоун, чувствуя, что не в силах больше удерживать рыдания.

— Увез ее и выдал замуж…

— Клянусь, я не знал, — бормотал Апу, глотая слезы.

— Чего ты не знал: нарядился, как жених, вызвал такси… Разве я могу поверить, что ты не знал, куда везешь ее?

— Всего не знал… или не понимал, — Апу чувствовал на себе удивленный взгляд Мано, но сейчас ему было не до нее.

Пусть думает что хочет, пусть осуждает его, считая неискренним, он сделал для нее все, что мог. Даже если он виноват перед ней за свои нескромные мечты, то перед ее отцом он виноват куда больше.

— Я все понял не так, — повторил клоун.

— Что ты «понял не так?» Ты не знал, зачем везешь ее в мэрию? Если ты не понял, что они хотят пожениться, значит, ты просто идиот! — прокричал Шарма ему в лицо.

— Идиот, конечно, идиот, — с готовностью согласился Апу.

Его горячность показалась патрону издевательством.

— Еще и огрызаешься? — вскинулся он моментально. Кавери шагнула вперед, стараясь защитить Апу от хозяйского гнева.

— Все, хватит! — сказала она решительно. — Что случилось, то случилось. Пора подумать о том, как жить дальше, чтобы не причинять боли друг другу.

— А что у меня «дальше»? — Шарма моментально набросился на нее, почуяв свежую добычу. — Как я теперь буду ходить по улицам — мне же головы поднять от стыда нельзя. Уеду в деревню, а цирк отдам сиротскому приюту!

— Прекрасная мысль! — всплеснула руками Кавери. — Давайте отдадим одних несчастных другим! Чем мы не сиротский приют? Поглядите, у нас что ни семья — то горе! Так зачем придумывать беду там, где ее нет?

— Как это нет беды? — Шарма даже остановился на мгновение перед женщиной, пораженный смыслом ее слов. — Я растил ее не для того, чтобы она отдала свою руку первому встречному, даже не спросив у меня! Кто он? Из какой касты? Кто его родители? Люди будут плевать нам в лицо!

— При чем тут каста? — возмутилась Кавери. — Теперь вы про касту заговорили. А что вы говорите в цирке, что говорили на свадьбе Джеймса и Хеммы? «Мы все одна каста — каста артистов». Значит, для себя у вас одна справедливость, а для остальных — другая? Я знала в жизни людей, они были брахманы, как и мы, но они были убийцы. Вы хотели бы такую родню? Почему бы нет, они же вашей касты!

Кавери раскраснелась, взволнованная событиями этого дня, своей собственной речью и вызванными ею воспоминаниями. Глаза ее горели, и люди, собравшиеся на лужайке перед цирком, слушали и смотрели на нее с удивлением. Никто и никогда не предполагал, что Кавери может так повысить голос на хозяина цирка. Ее сдержанность и спокойствие в любых ситуациях вошли среди них в поговорку; к ее неторопливой мудрости каждому из артистов случалось прибегать, ее взвешенные советы никогда не навязывались, но часто выручали. И вот теперь Кавери, помолодевшая и похорошевшая от гнева, выведена из терпения и бросает в лицо хозяину слова, на которые не решился бы никто из присутствующих, даже его дочь.

— Мне жаль вас, как друга. Мано, конечно, нехорошо поступила, что сделала все втайне от вас, а Апу — что помог ей в этом. Но в чем ваше несчастье? Только в обиде! Что вы кричите на весь свет: ах, я бедный страдающий отец! Кто-нибудь болен? Кто-нибудь умер? Или ваша дочь совершила преступление? Нет! Она вышла замуж за достойного юношу. Посмотрите на них: я никогда не видела более красивой пары. Чем он вам не по нраву? Если бы он был недомерком и калекой, вроде моего Апу, я поняла бы ваш ужас, но он красив, высок, у него такое же образование, как и у вашей дочери. И они любят друг друга! Что вам еще нужно? Зачем вы гневите богов, призывая на головы детей кару? Ваши слова обернутся против вас!

Кавери смотрела сейчас только на того, против кого обратила свое негодование. Она и не заметила, какое сильное впечатление произвели ее слова на сына. «Недомерок и калека» — он знал это сам, но как могла его мама произнести такие слова? Она, такая тактичная и внимательная, никогда не позволившая себе грубого или непродуманного слова по отношению к кому бы то ни было, как могла она сказать это про него? Она воспитывала его точно так же, как растила бы здорового ребенка, не делая никаких скидок ни в учебе, ни в работе. Он всегда считал, что мать — единственный человек на свете, для которого он нормальный, который видит его не так, как другие. И вот «недомерок», «калека»… И для нее он просто инвалид, неудавшееся дитя, а может быть, и тяжелое бремя, которое она вынуждена нести всю жизнь, — он теперь не смог бы поручиться, что это не так!

Что происходит вокруг него? Еще час назад, еще минуту назад, когда весь мир казался ему сплошным невыносимым страданием, он все-таки знал, что есть во Вселенной приют для него — сердце его матери, всегда распахнутое навстречу сыну. Оно примет его, обласкает и успокоит, что бы ни случилось за стенами их домика на колесах, в чужом и враждебном мире. Но вот это сердце рядом с ним — и что же? Оно любит, но и в нем тоже есть зеркала, в которых он видит свое несчастье, и в нем тоже он всего лишь маленький урод и калека!

Апу отступил назад, чтобы посмотреть на мать со стороны. Она продолжала свой спор с господином Шармой, что-то эмоционально ему доказывая. Сейчас ей было не до сына — она устраивала судьбу Мано, ее мужа и ее отца. Никому из них она не была в этот момент нужна так, как Апу, но она не поняла этого.

«Я считал, — говорил себе он, — что важней меня для нее ничего не существует, но где же она теперь, когда мне так плохо? С ними? Они уладят свою жизнь, свои проблемы, которые кажутся им такими важными и которые тут же исчезли бы, если бы они на минуту представили себя с такими ногами, как у меня».

Апу резко повернулся и пошел прочь от столпившихся перед цирком людей. Все видевшие и понявшие Рама и Джай бросились к нему со слезами. Только они знали, сколько ему пришлось пережить в этот день, с какой высоты довелось упасть. И только они могли представить, какую боль испытывал он после этого падения. Они обнимали его, шепча невнятные утешения, но Апу хотел только одного — остаться в одиночестве. Он ласково и бережно оторвал их руки от своей груди, вытер катящиеся по щекам друзей слезы и, ободряюще улыбнувшись, ушел в свой домик, который теперь уже не казался ему крепостью.

А на лужайке разыгрывался последний акт полюбившейся зрителям драмы. Шарма, потрясенный речью Кавери, немного смягчился. Мано и Винсент пали перед ним на колени, прося простить их за ослушание. Публика горячо присоединилась к их мольбе, и после приличного раздумья господин Шарма простил обоих и объявил о готовящейся свадьбе. Счастливые и взволнованные, молодожены принимали поздравления, а артисты на руках пронесли хозяина вокруг цирка.

Апу слышал крики радости. Он пытался спрятаться от них, накрыв голову подушкой, но не тут-то было. Волна всеобщего оживления докатилась и сюда, и Апу казалось, что сейчас его окончательно раздавит этот апофеоз. Он выбежал из домика, закрыв уши руками, и помчался к морю. Только там он нашел покой и тишину, наполненную звуками тишину моря. Вечерний ветер остудил его щеки, на теплом песке отдохнуло тело, а наступившие сумерки спрятали его от людей. Но как привести в порядок мысли? Как вернуться к матери и посмотреть ей в глаза? Как продолжать вести это существование, которое из жизни превратилось в кошмар?

На эти вопросы у него не было ответа. Но вот из темноты белой тенью скользнула Мано и села рядом.

— Милый мой, как я люблю тебя, — произнесла она, улыбаясь. — Если бы не ты, я никогда не была бы счастлива. Ты очень помог мне, Апу.

Она, наверное, ждала, что он скажет что-нибудь в ответ, но Апу не мог. Он смотрел на лунный мостик, перекинутый прямо ему под ноги от ночного светила, и думал: как бы уйти по этому мосту от всех, чтобы никогда не слышать, не видеть, не страдать так…

Обняв его на прощанье, Мано встала и пошла к цирку.

— Через два дня приедут гости, — сказала она, обернувшись. — Теперь у меня только одно желание — чтобы ты спел на моей свадьбе. Ты ведь споешь, правда?

— Конечно, — кивнул он. — Конечно, я спою.

Мано махнула рукой и растаяла в сумерках.

Тебя никто не отнимал — Ты не принадлежала мне. Один мечтал, один страдал, Один горел в своем огне. Тебя никто не уводил — Ты собиралась в путь сама. Ты и не знала, что любил, Что плакал и сходил с ума. Я был твой друг, я был твой брат, А если и не мог им стать, То сам я в этом виноват, И некого здесь обвинять…

Что, если спеть эту песню на твоей свадьбе, Мано?..

Глава двадцать шестая

Апу и вправду пришлось петь для гостей на свадьбе — так оказалось проще и легче ему самому. Если бы он отказался, то не знал бы, куда спрятаться от вопросов: почему? не болен ли? не обидели ли чем-нибудь? Лучше уж с веселым лицом спеть несколько куплетов под аккомпанемент свирели. Апу выбрал народную песню о девушке, спрашивающей у Солнца, в чем состоит ее счастье, и получившей ответ: узнаешь, когда в твой дом войдет любовь. Гости подпевали и хлопали в ладоши, а исполнитель улыбался и думал: нельзя ли ему уйти отсюда прямо сейчас…

Мано в гирлянде из оранжевых и желтых бархатцев обнимала его, Винсент жал ему руки, мать, отдыхающая теперь от предсвадебных трудов, улыбалась сыну со своего места, Шарма представлял его всем подряд как своего преемника, а ему хотелось только одного: убежать, спрятаться от всех и навсегда забыть об этой свадьбе.

Наконец молодые уехали в новом автомобиле в порт, где их ждал корабль, отправляющийся в кругосветное плавание, — это примирившийся с их браком господин Шарма расщедрился на свадебный подарок. Гости разошлись, артисты разбрелись по своим вагончикам, и наступила долгожданная тишина, показавшаяся Апу спасением. Но, наверное, его было поздно спасать.

Он бродил по полутемному цирку, удивляясь пустоте, которая поселилась в его душе. У него не было никакого интереса к работе, к людям, считавшим себя его друзьями, не было желаний, не было даже чувства долга — он освободился от него. Зрители? Пусть ищут себе нового шута, желающие найдутся — на улицах Индии так много умирающих с голоду лилипутов… Хозяин? Обойдется и без него… Мать? Может быть, так ей будет даже легче.

Он чувствовал, что сил больше нет нести эту ношу — свое безрадостное существование. Хватит с него, помаялся двадцать пять лет, натерпелся издевательств и жалости. Что у него впереди? Новые издевательства и новая жалость. И ради этого жить?

Апу поискал среди циркового снаряжения, выбирая необходимое с тщательностью, с которой готовился к новому номеру.

Найдя веревку, которая показалась ему вполне подходящей, он отправился с ней на манеж, к оставленному воздушными акробатами для утренней репетиции турнику.

— Апу, Апу, — приветствовал его попугай, разбуженный манипуляциями своего друга.

К его удивлению, клоун не проявил никакой радости от встречи.

— Тебя мне только сейчас недоставало! — недовольно сказал он. — Сделай милость, поищи себе другой ночлег. Мне совсем не хочется, чтобы ты все это видел.

— Апу! Апу! — испугался попугай, увидев, как клоун перекидывает веревку через перекладину турника.

— Немедленно проваливай отсюда! — разозлился Апу и замахал руками на надоедливую птицу.

Попугай в панике заметался под куполом и вылетел в проход.

— Апу! Апу! — прокричал он, влетев в форточку окна, у которого под лампой сидела Кавери с шитьем в руках.

— Его нет, он, наверное, у Рамы и Джая, — ответила она. — Если хочешь повидаться с ним, отправляйся туда. Открыть тебе дверь или вылетишь обратно в форточку?

Но попугай не собирался улетать. Он с пронзительным криком облетел комнату и, наткнувшись на фотографию, на которой улыбались друг другу Кавери и Апу, изо всех сил ударил клювом по стеклу. Рамка сорвалась с гвоздя и упала на пол. В звоне разбившегося стекла Кавери услышала какую-то страшную весть и стремительно поднялась, уронив шитье.

— Что с ним? Где он?

Она бросилась из вагончика, еще не зная, куда бежать, но попугай, вылетевший следом, продолжал кричать и хлопать крыльями, показывая дорогу.

Первое, что увидела Кавери, оказавшись на манеже, это болтающиеся ноги сына, коротенькие ножки лилипута, так высоко оторвавшиеся от земли.

Она не помнила, как подбежала, как схватила тело Апу, поднимая повыше, чтобы не давила на горло петля, как развязывала ее одной рукой. «Опоздала, поздно!» — билась в ее мозгу страшная мысль, но нет — он закашлялся, задышал, сжал ее руку.

— Мама! Зачем? Зачем ты это сделала?

— Как это «зачем?» — растерялась Кавери. — Мальчик мой! Ты хотел умереть? Как ты мог?

Она схватила его на руки, как ребенка, и понесла прочь от этого места, которое теперь навсегда будет для нее страшным. Здесь, на манеже, где он веселил людей, заставляя их смеяться, поселилась тень смерти, вытеснив радость и смех.

Она плакала и прижимала сына к себе так же, как много лет назад, когда смотрела на багровое зарево, в котором сгорел другой ее ребенок. Не спасла Раджа и вот сейчас чуть не потеряла Апу! Бедный мальчик, почему он решился на это?

Она уложила сына на кровать и, встав рядом с ним на колени, принялась гладить горячей рукой по лбу и волосам. Мысли путались у нее в голове, бессвязные слова смешивались со слезами.

— Только те, у кого ничего нет, могут так поступать. Чего тебе не хватало, Апу?

— Мне не хватало роста, мама, — усмехнулся сын, все еще не осознавший до конца, что вернулся назад, в мир, который несколько минут назад оставил с облегчением и надеждой на нечто иное.

— Для меня ты выше всех, мой мальчик! Ты выше и прекраснее всех!

— Ты всегда так говорила, мама, — Апу взял ее руку и прижал к щеке. — И я верил тебе. Но теперь я понял, что это только слова, которые говорятся для того, чтобы утешить. В них нет ни капли правды.

— «Ни капли правды?» Что ты говоришь! — Кавери даже вскочила на ноги. — Милый, я не понимаю тебя!

— Мама, мама… — покачал головой сын. — Вспомни, как ты сама призналась, что твой сын и для тебя урод.

— Апу, что ты говоришь? Разве я могла бы произнести такую ложь?

— Ты даже не помнишь? — Апу закрыл глаза и замолчал.

Конечно, жестоко повторять ее слова, но с озлоблением страдания он вдруг отважился на эту жестокость:

— Мама, ты сказала Шарме в присутствии многих людей, что поняла бы его недовольство, если бы Мано вышла замуж за такого недомерка и калеку, как твой сын.

Наконец Кавери поняла, о чем идет речь.

— Да, я что-то такое говорила, но… Разве это означает, что ты урод?.. Какая глупость… Ты пойми…

Она совершенно растерялась, осознав в эту минуту, какой страшный смысл имели для сына ее неосторожные слова.

— Мальчик мой! Пойми меня! — почти закричала она, молитвенно сложив руки и опять опускаясь перед ним на колени. — Я не могу считать тебя уродом, ты часть меня! Вот у меня седые волосы — мне жаль, что они седые, но это мои волосы. Так и ты: я хотела бы, чтобы у тебя были длинные ноги, как у других, но я люблю и эти — они тоже мои, родные, как весь ты. Когда ты падал и сбивал коленки, мне было больней, чем тебе, потому что для тебя это была только пустяковая царапина, а для меня — боль моего сына, единственного, драгоценного, ненаглядного! Я сказала какую-то глупость — прости меня! Я ведь старалась говорить так, чтобы они поняли меня, я говорила на их языке, их словами, их понятиями. Не для меня ты недомерок, не для меня калека, но я потому так легко и сказала это, что вижу тебя совсем другим. Мне не больно было говорить эти слова, потому что они не имеют отношения к моему сыну, к тому, каким я его вижу. Прости меня, я заставила тебя страдать, но ты еще не знаешь, как страшно я виновата перед тобой. Я причина того, что ты такой, я совершила поступок, который не должна была совершать…

Кавери уронила голову на подушку и зарыдала.

— Мама, мама, что ты говоришь?

Ее отчаяние потрясло Апу, заставило пожалеть обо всем, что случилось в этот день. Не верить ей он не мог, и теперь ему вдруг стало стыдно и за свои упреки, и за то, что он, жестокий в своей озлобленности, хотел оставить ее одну на этом свете, наказав за случайные и ничего не значащие слова, что думал только о себе, о своей боли, забыв ее любовь, ее преданность, которую не зачеркнуть никакой глупой фразой. Может ли мать, отдавшая сыну всю жизнь, быть перед ним виновата?

— Моя вина, моя вина! — повторяла Кавери, кусая губы.

— Это не от тебя зависело, мама, это ошибка природы, — Апу обнял ее содрогающиеся от рыданий плечи и попытался приподнять голову, чтобы заглянуть в глаза.

Кавери внезапно поднялась и, прижав сына к груди, горячо зашептала:

— Они заставили меня принять яд, мой мальчик. Я сделала это, хотя знала, что вы у меня во чреве. Я сделала это ради мужа, но я не должна была… Он кричал мне: не пей, не делай этого! Но я выпила, чтобы спасти его!

— Мама! О чем ты говоришь?! — закричал Апу, вырываясь.

Он ничего не понимал. До сегодняшнего дня он знал только, что его отец умер до его рождения и никогда не видел сына. Мать говорила, что они жили в маленьком городке, отец служил в полиции и его убили во время какого-то происшествия. Денег он им не оставил, и они с матерью некоторое время скитались, прежде чем нашли пристанище в этом цирке, который стал их домом и судьбой. Апу всегда казалось, что матери тяжело отвечать на его вопросы об отце, и постепенно он перестал их задавать. Их прошлое в воспоминаниях начиналось цирком. До него почти ничего не было.

И вот теперь оказывается, что самое страшное произошло гораздо раньше.

— Мама, сядь и успокойся, — он помог Кавери вытереть слезы, принес ей воды и усадил в кресло.

— Я должна сейчас рассказать тебе все, — перевела дыхание Кавери. — Наверное, стоило сделать это раньше, тогда бы ты понял, что не судьба выбрала тебя быть карликом, а злоба людей.

Она помолчала, собираясь с силами, чтобы начать рассказ.

— Послушай меня, Апу! На моих глазах четверо людей истязали твоего отца за то, что он пытался засадить их за решетку — только там и было им место. Они сказали мне: пей яд, и пусть он смотрит, как его беременная жена травит его детей, — им было мало просто убить его, такие это были люди. Они хотели, чтобы он пережил все муки ада, прежде чем умереть. Мне они предложили выбор: или я выпью яд, или муж умрет. Я думала, что могу спасти его, и пила. Но он-то знал, что им этого недостаточно, что они все равно убьют его, только прежде поиздеваются надо мной. И он кричал мне, просил: не пей, подумай о ребенке! Но я не понимала, чем это грозит, думала умереть вместе с мужем! Вот почему ты не вырос, вот откуда это несчастье — оно только звено этой цепи! Я видела, как закололи твоего отца, как сгорел заживо твой братик-близнец вместе со случайной женщиной, которая подобрала меня и захотела помочь!

Голос Кавери срывался, она снова принималась плакать и заламывать руки, вспоминая страшный день, когда решилась судьба ее семьи. Апу слушал мать, затаив дыхание. Прошлое оживало для него: отец веселый, молодой, умный и образованный человек с большим будущим, мать — красивая юная женщина, счастливая в браке, ожидающая первого ребенка… Процесс, купленные свидетели, заткнутые рты, опозоренный инспектор полиции. И, наконец, они — убийцы, хозяева Ховры, любящие не только весело проводить время и считать деньги, но еще мучить, ломать жизни, заставлять страдать… Мать говорит, что они получали удовольствие, издеваясь над его отцом, особенно их предводитель — господин Тхарма Лингам. Она навсегда запомнила это имя… А лица их, искаженные злобой и жаждой крови, до сих пор стоят у нее перед глазами!

— Мама, но почему ты никому не рассказала, не пошла в суд, к прокурору? В Дели не поехала? В газеты, в конце концов…

— Чтобы ты был жив, мой мальчик, — покачала головой Кавери. — Чтобы не подвергать опасности то последнее, что осталось у меня в жизни. Какой суд?! Я только что рассказала тебе о суде! А ведь тот процесс твой отец подготовил, и совсем неплохо. Даже если бы дело дошло до судебного разбирательства, я ничего не смогла бы доказать. Они убили бы нас с тобой раньше или объявили меня душевнобольной. Но до суда бы и не дошло: им нельзя было рисковать, ведь на карту они поставили слишком много. Если бы я где-нибудь заявила о себе, нас давно бы не было в живых. Спасло нас только одно — они убили несчастную Нирмалу с твоим братом и решили, что там была я… Вот и все…

Кавери замолчала, совершенно измученная воспоминаниями. Попытка самоубийства сына, его обида на нее, необходимость передать ему часть того груза, который она носила в себе столько лет, — все эти события, пришедшиеся на последние несколько часов, истощили ее силы, но она ни за что не решилась бы уснуть теперь, смертельно испуганная поступком Апу.

— Мальчик мой, обещай мне, — проговорила она слабым голосом, поднимая голову, чтобы заглянуть ему в лицо, — ты больше никогда, никогда…

— Никогда я не сделаю ничего подобного! — поклялся Апу. — Прости меня за все, мама. Я чувствую себя таким жестоким, ничтожным, злобным эгоистом, особенно теперь, когда я знаю все…

— Нет, не все, — перебила его Кавери и неожиданно улыбнулась. — Ты не знаешь, как ты похож на отца. Когда я вижу перед собой твое лицо, мне кажется, что рядом он, Арджун. Как я благодарна ему — он не оставил меня одну в мире, он дал мне тебя — мое единственное счастье.

Глава двадцать седьмая

Кавери казалось, что, если она уговорит сына выбросить из головы мысль о самоубийстве, их жизнь станет такой, как прежде. Апу будет репетировать и давать представления, а вернувшись в их вагончик — читать, болтать с ней или принимать гостей. Но нет, к старому не было возврата. Ее мальчика словно подменили.

На другой же день после того, как он узнал о судьбе своего отца, Апу отказался выйти на арену.

— С этим покончено. Думаю, навсегда, — твердо заявил он пораженному хозяину.

Шарма схватился за голову, просил, умолял, требовал разъяснений, но Апу отвечал только, что клоун умер, и как-то нехорошо улыбался. Хозяин, испуганный его словами, пытался выяснить у Кавери, что творится с сыном, но и она могла лишь догадываться об этом, не решаясь задавать ему вопросы.

Но однажды чуть-чуть приподнялась завеса над тем, что происходило в его душе. Он закричал во сне, и склонившаяся над ним мать стала утешать его, как бывало в детстве, прогоняя ночной кошмар.

— Ты думаешь, я их боюсь? — вдруг широко раскрыл глаза Апу, хватая ее за руку. — Чего мне теперь бояться? Я отомщу каждому! Пусть ждут смерти!

— Апу, мальчик, о чем ты? — отпрянула Кавери.

Она догадалась, о чем он говорит, но боялась поверить в это. Месть! Ее сыном овладела та же идея, которая мучила ее первые годы после трагедии. Сколько бессонных ночей провела она, обдумывая шаг за шагом свои хитроумные планы, фантастические замыслы, которые всегда заканчивались одинаково — смертью тех, кто сделал ее несчастной. Она представляла их себе поверженными, ползающими в пыли у ее ног, вымаливающими прощение так, как ни за что не стал бы ее муж и она сама. Нет, она не стала бы поить их жен ядом или продлевать муки мужчин, подвергая их пыткам. Но они бы умерли — все четверо, заплатив этой малой ценой за ее разрушенное счастье.

Ее спасла вера — та заложенная в ней идея высшей справедливости, которая не позволяет человеку переступить черту, взяв на себе роль судьи и палача. Но что спасет ее сына? Так ли глубоко его религиозное чувство, чтобы удержать от падения в пропасть?

Что ж, она сама впустила в их дом призраки смерти, пытаясь защитить жизнь сына. Новая ошибка? Или провидение? Может, пришел час, и ее карлик-сын — то самое страшное и неотвратимое орудие, которое избрали боги, чтобы обрушить свою кару на убийц?

Кавери изо всех сил пыталась отговорить сына от того, что, она чувствовала, зреет в нем. Но вести с ним разговоры на эту тему было почти невозможно.

— Месть разрушает душу, — говорила она. — Ты будешь новой жертвой этих людей, если убьешь хоть одного из них!

— Нет, — улыбался он своей обычной теперь холодной и почти страшной улыбкой. — Моя душа уже разрушена. Моя душа — дремлющий карлик. Она готова была умереть, и вот теперь ей совсем не до смерти, ты ведь этого хотела, мама? Теперь она жива и строит планы. Погоди, она еще встанет во весь рост перед теми, кто сделал меня таким уродом.

Кавери не знала, что отвечать на это, где брать доводы, способные поколебать его железную уверенность в том, что именно он прочтет над убийцами приговор судьбы.

— Смирись, все решено, — говорил он матери.

Глаза его горели, движения стали резкими и точными. Он с самого утра уходил к морю и возвращался только когда темнело, чтобы просидеть остаток вечера в углу вагончика, уставившись в одну точку и роняя время от времени обрывки неясных фраз:

— Теперь, когда я знаю свою фамилию… Они почувствуют, что их настиг рок… Загоню в угол.

— Не бойся, дорогая моя, — иногда вдруг кидался он к матери и начинал обнимать ее, утешать, утирать слезы. — Они ничего мне не сделают, я все продумаю, я все организую так, что они и не поймут. Ты просто не веришь в мои силы, но если бы ты знала, на что я способен…

Она дрожала, как в лихорадке, слушая его. Ее единственный сын вступал на самую страшную в мире дорогу, и не в ее власти остановить его!

Апу выспросил у матери мельчайшие детали, все подробности, сохранившиеся в ее памяти. Она помнила не так уж мало, но не знала некоторые фамилии, всех обстоятельств дела, раскрученного ее мужем. Он решил заняться этим сам, чтобы восстановить каждую мелочь, и внести все до последней запятой в свое досье, которое держал в голове, не нуждаясь в записях.

Однажды утром он отправился в публичную библиотеку периодики, надеясь отыскать там кое-что необходимое. Важнее всего ему было выяснить фамилии двоих из четверки — мать знала только Тхарма Лингама и Амбарасана. Может быть, удастся по газетам проследить и дальнейшую судьбу «видных ховринцев», вся жизнь которых протекала под благосклонным взором прессы.

— «Дейли Ховра» двадцатипятилетней давности? — охнул библиотекарь, услышав просьбу странного посетителя.

Зачем этому маленькому человечку такие древности? Надеется, что из этого торфа уже получился каменный уголь?

Но тот безжалостно подтвердил свою заявку, и служитель, тяжко вздыхая, полез на верхний ярус, под самый потолок, разыскивать старинную подшивку.

Апу прошел по залу, подыскивая себе что-нибудь уединенное, и остановился у покрытого зеленым сукном стола в самом углу. Недалеко от него щебетали две хорошенькие девушки, даже не собираясь заглядывать в толстые пачки журналов, лежащие перед ними. Одна из них, увидев Апу, фыркнула и показала на него пальцем. Другая, шепотом приказав ей немедленно перестать, проводила удивленным и сочувственным взглядом.

Для Апу в этой сценке не было ничего нового. Раньше он, правда, заметно ощутил бы мелкий укол своему самолюбию, но теперь его не трогали такие пустяки. Он забыл бы о девушках через минуту, если бы та из них, что повоспитанней, не подошла к его столу.

— Вы историк? — спросила она, дружелюбно улыбаясь. — Извините, что надоедаю, но я слышала ваш заказ. Вам нужна «Дейли Ховра». И именно это меня и заинтересовало. Видите ли, я выросла в Ховре, жила там лет до десяти. Мой папа — коренной ховринец. По-моему, это прекрасный городок с древней историей и замечательными традициями. Вы готовите о нем работу?

— В некотором роде, — пожал плечами Апу. — Меня интересуют главным образом люди.

— Правда? — обрадовалась девушка. — Как здорово! Надо бы вас познакомить с моим отцом — он знает немало. И еще с моим другом — вы на него чем-то похожи.

— Эй, Джанеки! — капризным голосом окликнула ее подружка. — Я ухожу.

— Сейчас иду! — махнула рукой Джанеки. — Вот папина визитная карточка, наша фамилия Сатья Мурти. А зовут меня Джанеки — вы уже слышали, — она улыбнулась Апу чудесной радостной улыбкой и погрозила на прощанье тоненьким пальчиком. — Только обязательно позвоните, мы будем очень рады.

— Спасибо, — поклонился Апу. — Возможно, мне это будет просто необходимо.

«Какая красивая и приятная девушка, — подумал Апу. — И есть же на свете счастливые люди, которые могут позволить себе влюбляться, ходить на свидания, мечтать о свадьбе! Все это не для меня, и, слава богам, я теперь уже не страдаю так от каждого женского взгляда. У меня есть нечто, что занимает все мысли, заполняет всю душу, не оставляя места для того, чтобы там могла поселиться тоска».

Библиотекарь уже тащил ему тяжелую пачку газет, беспрерывно кашляя при каждом шаге. Он бросил подшивку на зеленое сукно, тут же ставшее серым, и, едва видимый сквозь густое облако поднявшейся пыли, пробормотал в ответ приносящему свои извинения за беспокойство юноше:

— Не обращайте внимания, этот кашель у меня уже двадцать лет. Профессиональная болезнь, знаете ли. Я думаю, это даже не от пыли, а от той грязи, крови и преступлений, которые хранятся здесь, на этих страницах, среди которых я провел свою жизнь.

Он повернулся и ушел, шаркая туфлями, в свою крошечную каморку ждать, когда новому читателю понадобится что-нибудь из беспредельного разнообразия устаревших новостей, стражем которых он был.

Грязь, кровь и преступления… Именно то, что нужно сегодня отыскать Апу. Его руки дрожали, когда он раскрывал подшивку на тех страницах, что вышли в месяц его рождения. Поиски были не особенно трудными: первое, что он увидел, — это фотография похоронной процессии своего отца.

«На городском шмашане вчера состоялось предание огню тела доблестного полицейского инспектор Сету Пати, убитого известным преступником Гхошем, бежавшим из калькуттской тюрьмы. Погребальный костер был зажжен в присутствии виднейших граждан Ховры, пришедших отдать последний долг так много сделавшему для нашей общественности инспектору. Правда, в последнее время действия Сету Пати не отличались продуманностью, и он, к сожалению, совершил несколько непростительных промахов, доверившись клеветническим измышлениям, состряпанным на некоторых уважаемых горожан. Но весь его благородный труд в целом не оставляет сомнений в высоком чувстве ответственности, стремлении служить на благо Индии и приносить пользу Ховре, которые были так присущи покойному. Местонахождение его жены, ожидавшей ребенка, и преступника установить не удалось. Полицейское управление не исключает, что эти двое находились в сговоре с целью убийства инспектора Сету Пати»,

— прочел Апу текст статьи, помещенной на первой — какая честь для отца! — полосе газеты.

Неплохо придумано: его мать и какой-то мифический беглый заключенный сами убили отца и скрылись. Преступников не нашли, и все концы в воду!

А вот и фотография: арка массивных ворот, площадка наподобие веранды, на ней горит погребальный костер. Вокруг стоят люди и смотрят на языки пламени. Многие из них — в полицейских мундирах. Какой-то толстяк идет к огню с длинным бамбуковым шестом…

Апу прикрыл рукой глаза, заставляя ожить картинку из газеты двадцатипятилетней давности. Вот в этом огне пылает тело его отца, который так и не увидел своего несчастного сына! Нет, сейчас нельзя предаваться скорби, допускать в душу жалость и слезы! У него есть дело гораздо более важное, чем оплакивать мертвых!

Апу перевернул несколько газет, стараясь найти начало этой истории. Взгляд его наткнулся еще на одну фотографию: под конвоем молодого высокого парня в полицейской фуражке идут куда-то несколько мужчин в нижнем белье. Так и есть, это то, что ему нужно. Вот и подпись:

«Инспектор Сету Пати позволил себе пренебречь правилами приличия по отношению к самым влиятельным горожанам, выставив их на посмешище средь бела дня…»

Значит, это его отец! Какой красивый! Какой молодой!

Апу издал сдавленный стон, ощутив резкую боль от своего бессилия вызвать к жизни этого так необходимого ему человека, изменить что-либо в проклятой судьбе, уготовившей им всем только страдания и муки.

— Папа, папа! — первый раз в жизни произнес он дорогое для него слово шепотом, чтоб никто не слышал.

Его отец, почти ровесник своему сыну, смотрел на него гордо и независимо с пожелтевшей страницы. Я сделал свое дело, прочитал Апу в его взгляде, посмотрим, как справишься с этими людьми ты.

А вот и они, все четверо в ряд!

Апу быстро пробежал текст, отыскивая их имена.

«…обливая грязью безупречные репутации уважаемого землевладельца и президента Промышленного банка Ховры господина Тхарма Лингама; молодого, но уже снискавшего доверие клиентов адвоката Сатья Мурти; главы Земельного совета господина Налла Нингама; владельца ховринской мельницы и складов муки Френсиса Амбарасана…»

Вот и все, круг замкнулся, теперь он знает их имена, а значит, найдет и уничтожит. Апу довольно откинулся на стуле и улыбнулся. Но внезапно улыбка сползла с его лица. Сатья Мурти! Он ведь слышал сегодня это имя. Рука уже доставала из кармана визитную карточку, оставленную той симпатичной девушкой. Точно, он не ошибся, то же имя, та же профессия — адвокат.

А жаль, подумал он, что у такой славной девчонки такой отец. Ну что ж, раньше он серьезно расстроился бы из-за этого, а теперь… Теперь все равно, что она будет чувствовать, когда он исполнит свой приговор.

И все-таки как странно, что адрес и телефон одного из убийц лежал у него в кармане прежде, чем он выяснил его имя!

Апу слегка поежился: ему вдруг показалось, что он физически ощущает присутствие в этом зале самой судьбы, коснувшейся его своим холодным дыханием.

Глава двадцать восьмая

Мукомольный король Френсис Амбарасан устраивал по случаю своего дня рождения небольшую вечеринку для близких друзей. Ничего серьезного, так — скромный фуршет в японском стиле, жаровни с кипящим маслом, в которые каждый окунал все, что ему понравилось на тысяче тарелок со всякой снедью, которыми были уставлены несколько столов. Сияющие медью жаровни оказались в Калькутте в новинку, а потому от желающих что-нибудь в них окунуть не было отбоя.

Между столами на блестящем полированном паркете в бешеном ритме дергались руки, ноги, пышные бюсты и широкие спины любителей танцев, а те, кто всему предпочитал разговоры, слонялись из комнаты в комнату в поисках подходящего оратора или, наоборот, подходящей аудитории.

Хозяин сердечно приветствовал украшение сегодняшней вечеринки своего нового знакомого, модного писателя из Дели, который уже обзавелся десятком восторженных слушательниц, ловящих каждое его слово.

— Эта моя поездка по стране далеко не случайна, — вещал писатель, не забывая прикладываться к снеди, высокой горкой уложенной на его тарелке. — Дело в том, что я рассчитываю среди вас, мои юные друзья, отыскать новые сюжеты. Думаю написать что-нибудь о свободе личности…

— Вот так номер! — удивился пробегающий мимо с двумя бокалами режиссер — местная знаменитость. — Вы — и вдруг свобода личности…

— Вы в недоумении, я понимаю, — тонко улыбнулся писатель. — Новое время — новые люди, и я хочу быть одним из них. Свобода личности наиболее полно раскрывается в свободной любви. Герой моего рассказа — а им будет непременно литератор — тоже должен верить в свободную любовь. Я заставлю его бросить двух жен во имя свободы личности…

— Да что вы говорите? — охнул Налла Нингам, и, пробившись к нему сквозь стайку девушек с открытыми ртами, взял писателя под руку. — Вы знаете, я тоже разведен, мне есть что вам порассказать обо всем этом.

— Но… — пробовал сопротивляться тот, увлекаемый прочь от доверчивой аудитории ради сомнительной перспективы получения информации о жизни из уст такого ее знатока, как Налла Нингам.

Но из цепких пальцев ховринского властителя вырваться еще никому не удавалось, и жаждущему свободной любви литератору пришлось подчиниться.

— Бедняга! — рассмеялся Тхарма Лингам, глядя им вслед. — Сейчас Чандар вывалит на него все, что у него накопилось за эти годы. И то сказать: вдовство и два развода, как все это выдержать слабому человеку! То ли дело я — всю жизнь женат на одной женщине, и никогда она не мешала мне получать удовольствие от существования других.

Он опять расхохотался, кивая на своих спутниц, смазливых раскрашенных куколок, повисших на каждой руке старого ловеласа.

— И что лучше всего, — не унимался он, — ни одна из них не мечтает прибрать к рукам мое состояние, став госпожой Тхарма Лингам, потому что все знают, что таковая уже имеется. Правда, малышки?

— Да бросьте вы, — скривила губы одна. — Нам самим куда проще с женатыми — меньше проблем.

Вторая ограничилась тем, что пожала пышными плечами, вылезающими из ничего не скрывающего парчового платья, с блеском которого не могла бы соперничать даже огромная хрустальная люстра, свисающая с потолка.

— Ну-ка, мои милые, поздравьте хозяина с днем рождения! — приказал своей свите Тхарма Лингам. — Он отмечает это событие раза четыре в год.

— С днем рождения, Френсис! — заворковали они, одаривая мучного туза ослепительными улыбками. — Будь счастлив!

— Спасибо, красавицы! — расшаркался тот. — Принести еще чего-нибудь?

— Нет, спасибо, все отлично, — ответил за них Тхарма Лингам. — Прости за нескромный вопрос, сколько тебе стукнуло? Пятьдесят четыре?

— Прибавь единицу! — подмигнул именинник.

— Пятьсот сорок один? — сострил судовладелец, ни на минуту не сомневаясь в реакции своих подружек.

И точно, подружки не подвели их дружный хохот почти что заглушил музыку.

— Пятьдесят пять, — вставил Амбарасан, дождавшись, когда стихнет смех!

— Значит, ты на десять лет старше меня! — продолжал веселить друзей Тхарма Лингам, давно уже разменявший седьмой десяток.

Он широко развел руки и снова обхватил своих спутниц, взвизгнувших от неожиданной и бурной ласки.

— Все мы молодеем рядом с девчонками! — объявил Тхарма Лингам, чрезвычайно довольный собой и подружками.

— Ах ты проказник, — жеманно тянула одна из них, голую шею которой веселый старичок как раз щекотал седыми усами.

Френсис только собрался таким же образом пристроиться к другой, когда будто из-под земли выросшая секретарша сообщила ему, что его просят к телефону. Она старательно отводила взгляд от слишком вольных развлечений хозяйского гостя, но бессознательная брезгливая гримаса то и дело мелькала на ее лице. Это не укрылось от глаз Амбарасана, и, идя к аппарату, он думал о том, что придется уволить не умеющую себя вес ги как надо девушку, несмотря на все ее дипломы и хвалебные деловые качества.

— Алло, Френсис Амбарасан слушает, — сказал он властным тоном человека, привыкшего отдавать приказы. — Говорите.

— Я убью вас, — без всяких предисловий объявил некто на другом конце провода.

Толстяк тряхнул головой, полагая, что ему послышалась эта странная фраза.

— Алло, что вам нужно? — переспросил он.

— Я убью вас, — вежливо повторил некто, причем Френсис услышал в незнакомом голосе нотки истинного удовольствия.

— Что-о? — выкатил глаза Амбарасан.

— Не стоит волноваться, — успокоил его собеседник. — Мне еще надо подумать, как это сделать.

— Ах так! — именинник стремительно перешел на крик. — Да через мои руки прошли тысячи таких, как ты!

— Не сомневаюсь в этом ни одной минуты, — любезно согласился звонивший. — Ба-ай!

В трубке послышались короткие гудки, но Амбарасан никак не решался опустить ее на рычаг, ожидая продолжения. Наконец, сообразив, что его не последует, он в ярости закричал на секретаршу:

— Кто звонил? Откуда? Вы хоть знаете, с кем соединяете своего шефа?

— Но, мистер Амбарасан, — затараторила та, инстинктивно отступая назад, — он сказал, что дело срочное и вы в курсе… Вы всегда велели мне соединять вас по таким звонкам!

— Вы уволены! Завтра же расчет! — Хозяин испытывал сильное облегчение, изливая свой гнев криком. — Ничего не умеете!

Девушка всхлипнула и бросилась доставать из сумочки платок, а Амбарасан, переведя в коридоре дух, вернулся к гостям.

— Ты ничего не пьешь! — заметил он не слишком оживленному Сатья Мурти, весь вечер просидевшему в одиночестве у окна. — Чего тебе налить?

— Мне хватит на сегодня, — махнул тот рукой, указывая на свой стакан, на донышке которого плескалось немого джина.

— Господин Тхарма Лингам, можно попросить вас подойти к нам для конфиденциальной беседы? — крикнул хозяин вконец разошедшемуся гостю, решившему теперь потанцевать что-то вроде твиста.

— Ну что там еще, — с неохотой отозвался тот, оставляя свою пышную партнершу.

Слуга, повинуясь движению руки хозяина, принес Тхарма Лингаму кресло и поставил его рядом с тем, в котором сидел адвокат. Сам Амбарасан предпочел изложить суть дела стоя.

— Сейчас был очень странный звонок, — сказал он, сам до конца не уверенный, стоит ли придавать этому большое значение. — Мне угрожали.

— Что, в первый раз в жизни? — усмехнулся Тхарма Лингам.

— Нет, но это было совсем не так, как всегда, — с сомнением покачал головой хозяин. — Ничего не требовали, не просили, никаких условий не выдвигали, дел не упоминали… Спокойно предупредили, что убьют.

— Это Радж! — горячо воскликнул Сатья Мурти. — Это он, я же говорил…

— Ах, оставьте, адвокат, какой еще Радж! — с раздражением перебил его Тхарма Лингам и обернулся к хозяину. — Ты просто кому-то наступил на хвост, мой дорогой! Подумай, что там у тебя было в последнее время? Ну, а если это не разборки с конкурентами и не рэкет, то, значит, нашелся какой-то сумасшедший, которому не дает покоя твое благополучие! Если бы я обращал внимание на каждый такой звонок, то давно умер бы от инфаркта.

— Вы не слышали его голоса… — попробовал возразить Амбарасан. — Он не шутит…

— Ну вот и отлично, что парень такой серьезный. Придет к тебе, швырнешь ему десять рупий, и все будет в полном порядке! — отмахнулся от терзающих приятелей страхов Тхарма Лингам. — Эй, ты забыл, что мы у тебя в гостях? Лично я пришел сюда веселиться! Слушай, а кто эта девочка в розовых брюках? Познакомь, а?

Считая, что все выяснено и нет больше причин лишать себя маленьких радостей, он устремился опять в круг танцующей молодежи. Амбарасан сел на его место и завистливо поглядел ему вслед. Теперь он испытывал чувство неловкости за свое малодушие при появлении такой туманной опасности.

— Взбредет же в голову такая чушь! — с досадой произнес он. — А все вы, ваши штучки, адвокат, все эти разговоры про Раджа, про призраков…

— Не веришь мне? — Сатья Мурти встал и, наклонившись к самому лицу хозяина дома, близоруко уставился ему в глаза. — Погоди, ты еще узнаешь… Я чувствую, что это был сын Сету Пати, я чувствую!

Амбарасан заерзал в своем кресле, не зная, как отделаться от адвоката. На его счастье, посреди зала вдруг очутился успевший довести до кондиции делийского писателя Налла Нингам. Теперь у него было такое чувство, будто он отстал от поезда и, желая догнать далеко ушедшее вперед веселье, потребовал стакан виски, чтобы немедленно поднять его за здоровье именинника.

Френсис торопливо поднялся и пошел к нему, радуясь, что избавился от надоедливого безумца.

Глава двадцать девятая

Через всю свою беспорядочную и беспутную жизнь Френсис Амбарасан пронес только две постоянные привязанности: к вкусной и обильной еде и рыбной ловле. Обсуждение с поваром ежедневного меню отнимало у занятого, солидного бизнесмена столько времени, что, узнав об этом, его деловые партнеры только развели бы руками. Что же касается ловли рыбы, то она происходила всегда на одном и том же месте, в одно и то же время — с раннего утра до полудня в субботу — и была так же неизменна, как восход солнца. Ни клев, ни погода, ни срочные переговоры или не терпящие отлагательств решения не могли помешать тому, что рано утром в субботу Амбарасан лично складывал в багажник удочки, резиновые сапоги и чудовищный запас провизии, которой хватило бы на сытный обед для всех служащих его офиса. Путь его лежал в «Ситу» — купленное еще в молодости поместье на берегу Хугли, там, где река делает небольшую, но очень живописную излучину, и названное так в честь дочери.

Несмотря на все уговоры жены, мечтающей построить дом в этом восхитительном месте, Френсис предпочитал сохранить его исключительно как личный заповедник рыбной ловли. Огромный парк, луг, песчаный берег со специально поставленными сходнями, старый двухэтажный садовый павильон, оставшийся от прежних владельцев, и домик сторожа — вот и все, что составляло «Ситу» — его гордость и любовь.

Рыбы в Хугли никогда не было много, и на этот раз Амбарасану удалось поймать лишь двух крошечных ершей. Он злился и обвинял в не слишком удачной ловле этих несносных парней, которые решили именно сегодня вывозить сено из усадьбы. А все жадность его благоверной — вздумала продавать пропадающее сено, скошенное на лугу и в парке, какой-то фирме. И вот теперь посреди его парка стоит обшарпанный грузовик, и два каких-то типа с интересом наблюдают за хозяином, сидящим с удочкой в руках вот уже который час подряд.

Парни действительно больше валялись на солнышке и скалили зубы, глядя на маленького толстячка, вырядившегося в ковбойскую шляпу и замшевую рубаку с бахромой, которого и видно-то не было из-за расставленных тут же, на сходнях, термосов, коробок и пакетов с едой. Конечно, где уж ему за удочкой уследить, когда только и делает, что разворачивает упаковку и наливает кофе в маленькую чашечку! Грузить сено они не торопились, потому что сегодня им шла двойная почасовая оплата за работу в выходной, а их босс вряд ли заявится сюда проверить доблестный труд.

Зато хозяин усадьбы с радостью выгнал бы их, да вот только разморило его немного и неохота стало кричать и чего-то добиваться от этих негодяев. Тем более, что в перспективе это привело бы только к неприятностям с женой, уже наверняка с успехом вложившей вырученные за сено деньги во что-нибудь очень нужное — например, в новую шляпку.

Он не терпел здесь даже присутствия слуг, а эта мотовка ради лишних ста рупий готова впустить в усадьбу хоть всю Калькутту! Ярость Амбарасана дошла до точки кипения, когда он увидел вдобавок ко всему еще и двух хорошеньких беленьких болонок, которые, выскочив из парка, устремились прямо к нему. А это еще что? Может быть, она сдала его «Ситу» Обществу защиты собак или ветеринарной лечебнице?

От злости толстяк схватил крышку от термоса и запустил ее в одну из неотличимых друг от друга болонок. Но собачка и не подумала пугаться. Она легко подпрыгнула и моментально схватила зубами пролетающий мимо предмет, а затем отнесла его к раскладному стульчику Амбарасана и положила у его ног. Исполнив этот номер, она вернулась к своей подружке, и обе болонки грациозно поклонились не слишком гостеприимному хозяину.

— Вот это да! — удивился тот. — Ученые животные!

Уловив нотки восхищения в его голосе, собачки решили дать единственному зрителю представление. Они принялись прыгать друг через друга, вставать в стойку на передних лапах и даже танцевать. Амбарасан был в восторге. Он поманил болонок к себе и предложил им выбрать угощение по вкусу из разложенных повсюду пакетов.

— Рекомендую шоколадное печенье — очень свежее, — подмигнул он. — Или вы предпочитаете колбаски?

К его удивлению, собаки сделали в высшей степени странный выбор. Не прикоснувшись к еде, они остановили свое внимание на его часах «Роллекс», небрежно брошенных на траву. Одна из болонок ловко подцепила их лапой, а потом осторожно взяла зубами, держа за ремешок. Мгновение — и обе они побежали прочь со своей добычей.

— Эй, не слишком ли дорого вы берете за представление? — крикнул им вслед подвергшийся ограблению средь бела дня мукомол, все еще надеющийся, что это часть спектакля.

Но у собачек были серьезные намерения, они даже не обернулись. Тогда Амбарасан вскочил, и, проклиная неудачное утро, бросился за животными. Собачки, конечно, хороши, но не настолько же, чтобы одаривать их драгоценными часами! Кроме того, очень хотелось бы выяснить, как они сюда попали, и задать пару вопросов сторожу.

Маленькие бестии пробежали садом, совершенно не считаясь со стайерскими возможностями преследователя, и направились прямо в потемневший от дождей деревянный павильон. Амбарасан, последовав за ними, еще успел увидеть кончик белого хвоста, исчезнувший в конце лестницы, ведущей на второй этаж. Кряхтя, он предпринял восхождение по шатким ступеням.

То, что он увидел наверху, изрядно удивило толстяка. Он был здесь несколько лет назад и не припомнит, чтобы в этом небольшом овальном зале находилось что-нибудь, кроме кучи мусора. Но сейчас все было перегорожено сооружением, какого ему в жизни не приходилось видеть: железные столбики, соединяющие их канаты, желоба из расщепленного бамбука, веревки с гирями, свисающие тут и там, коробки из-под пива, укрепленные на обломках досок, и все это непостижимым образом связано между собой. Неужели его сторож развлекается вечерами, составляя эту головоломку из всего, что попадается под руку? Выяснить и уволить! План действий, тут же сложившийся в голове мукомола, был неизменным — он поступал так всегда и со всеми, кто хоть чуточку выходил за предписанные рамки.

Однако человек, появившийся невесть откуда перед Амбарасаном, слишком мало походил на его верзилу-сторожа. Сначала Френсис решил, что перед ним ребенок, но, приглядевшись, понял, что это карлик, причем не совсем обычный — его голова, плечи и грудь были вполне нормально развиты, и только ноги походили на ноги мальчика лет десяти.

Знакомые Амбарасану болонки с криминальными наклонностями улеглись у идеально вычищенных башмаков лилипута, а их добычу — часы — он вертел в руках на тоненькой тросточке. На его лице, удивившем толстяка мимолетным сходством с кем-то, кого он никак не мог вспомнить, играла странная улыбка. «Так не улыбаются, попавшись хозяину в чужих владениях», — подумал Амбарасан.

— Ты пришел за часами? — вместо приветствия спросил карлик. — Но ведь тебя уже не должно интересовать время — потому пес и взял твои часы. А впрочем, лови!

Часы серебряной молнией мелькнули в воздухе и попали точно в руку хозяину. Он посмотрел на них рассеянно, все еще пытаясь уловить точный смысл сказанных непрошеным гостем слов. Это ему не удалось, и он счел за благо улыбнуться в ответ удивительному незнакомцу, не заостряя вопрос о том, каким образом тот сюда попал. Неважно, в конце концов, как он здесь очутился, главное, чтоб поскорее убраться — Амбарасану почему-то было не по себе в обществе этого человека.

— Спасибо, — кивнул головой толстяк и любезно осведомился, указав на болонок: Твои собачки?

— Мои, — улыбнулся в ответ лилипут. Говорят, собаки предчувствуют приближение смерти, потому я и послал тебе этих вестников. Все, малышки, вы больше не нужны. Я уже здесь, Амбарасан, и мы встретились. Можете уходить, собачки!

Болонки сейчас же поднялись и бесшумно исчезли в лестничном проеме. Френсис предпочел бы, чтобы на их месте был он, тогда бы не пришлось стоять перед этим лилипутом и выслушивать его пугающие речи о смерти. Но, несмотря на свое острое желание бежать прочь отсюда, он продолжал оставаться неподвижным и покорным слушателем. Человек завораживал его, как, наверное, завораживает свою жертву взглядом кобра. Страшил и притягивал его взгляд, полный силы и какого-то колдовства.

— Любишь ловить рыбку? — спросил незнакомец. — Любишь, я знаю. Особенно в мутной воде…

Амбарасан молчал, ожидая продолжения. Он чувствовал, как начинают дрожать его колени, и думал сейчас лишь о том, чтобы скрыть от карлика страх, который тот ему внушал.

— Двадцать пять лет назад тебе попалась крупная рыба, очень крупная — такая, что чуть не отправила на дно вас всех, — человечек подошел совсем близко, так что стали отчетливо видны расширенные зрачки его глаз. — Но вы все-таки убили его и торжествовали победу. Но вот беда — мелкая рыбешка ускользнула, хотя вы поджаривали ее на большом огне.

— Сету Пати? — охнул толстяк, наконец сообразив, о чем идет речь.

Холодные капельки пота моментально выступили на его лице и жирной шее. Сбывался кошмарный сон, предсказание обезумевшего адвоката! Это сын Сету Пати, недобитый коротконогий выродок! Как же ему удалось выжить? Вот он стоит перед ним, так страшно похожий на отца, и скалит белоснежные зубы.

— У тебя память профессионального преступника. Не ознакомься я так подробно с тем, что ты из себя представляешь, я решил бы, пожалуй, что все эти годы мой отец снился тебе по ночам. Но я отлично знаю твои подвиги, и у меня нет сомнений, что такие, как ты, не видят страшных снов, вы отлично спите, с аппетитом едите и получаете удовольствие от жизни, не правда ли?

— Что ты хочешь? Это ты звонил мне? — шепотом спросил мукомол.

Его голос пропал вместе с самообладанием, и теперь Амбарасан изо всех сил пытался вернуть себе и то, и другое.

— Я, — признался карлик. — Я принадлежу к тем, кто предупреждает о своих намерениях. Раз ты знаешь, это честный поединок. И все-таки ты неосторожен — сам пришел ко мне…

— Ты угрожаешь? — Френсис предпринял отчаянную попытку взять ситуацию под контроль. — Нос не дорос, коротышка!

Действительно, чего ему бояться? Не этого же лилипута с амбициями! И как только он заставил его пережить такие неприятные минуты, гипнотизер, что ли?

Но увидев, как неожиданно расхрабрился его собеседник, незнакомец только расхохотался.

— Точно, ростом я не вышел. Я — та мелкая рыбешка, которая родилась от крупной рыбы. Видишь, получился недоразвитым, — он указал на свои коротенькие ножки. — Это ваших рук дело. Вы же отравили меня еще во чреве матери. Но теперь я отрыгну яд.

— Раздавлю, как клопа! — взвыл Амбарасан, идя на лилипута всем своим огромным телом. — Да, я убил твоего отца. Я дал яд твоей матери. Ну и что ты со мной сделаешь?

Он взмахнул похожими на оглобли руками, намереваясь поймать маленькое коротконогое создание. Но оно увернулось с неожиданной быстротой — и вот уже карлик хохочет из противоположного угла:

— Э-эй, толстяк, сегодня последнее слово за мной!

Амбарасан бросился в угол, но не нашел там ничего, кроме старого тряпья — карлик был уже совсем в другом месте.

— Я отомщу тебе, — весело пообещал он.

— Хватит угроз! Приступай, я посмотрю на это зрелище, — мукомол подбоченился и вскинул голову, не обращая внимания на то, что встал как раз в очерченный мелом круг на дощатом полу павильона.

Зато незнакомец отлично это заметил и удовлетворенно хмыкнул, решив, что мукомол прав и действительно пришло время заняться делом.

— Ну что ж, — сказал он, — если ты торопишься… Я покажу тебе сейчас, что я унаследовал светлую голову своего отца.

Он достал из кармана небольшой хрустальный шар, ослепительно блеснувший в солнечном луче, и показал его Амбарасану.

— Что это, по-твоему?

— Шарик! — презрительно фыркнул тот, демонстрируя нетерпение перейти к делу от этих детских игрушек.

— Нет, — счастливо улыбаясь, поправил его карлик. — Это — твоя смерть.

Он послал Френсису воздушный поцелуй, как с арены в зрительный зал, и помахал рукой. Потом тонкие пальцы подняли шар над бамбуковым желобом и, задержав его на мгновение, чтобы получше ощутить прохладную тяжесть хрусталя, вдруг стремительно разжались.

Амбарасан в непостижимом оцепенении, не в силах оторвать взгляд от временами вспыхивающего шара следил за его бегом по непонятной конструкции. Руки его беспомощно повисли, ноги стали ватными, и только глаза с сосредоточенностью маньяка следили за чередой взаимосвязанных движений, вызванных первым импульсом — роковым падением шара.

Вот он перемещается со все нарастающей скоростью по наклонному желобу, вот добежал до лунки и упал в нее. Тотчас с треском распахнулась крышка расписного сундучка, и из него вместе с фонтаном конфетти выскочил румяный клоун в остроконечном красном колпаке. Шар удивительным образом оказался у него в руках, но тут же выпал из кукольных ладоней и продолжил свой путь по новой плоскости. Опять лунка — и теперь уже поехало велосипедное колесо, подвешенное на обрывке цепи, а навстречу ему движется противовес — гиря на коротенькой веревке. Она толкает большую картонку с рекламой пива на боку, коробка опрокидывается, и из нее выкатывается небольшой черный мяч. Поскрипывая кожей, он несется дальше, туда, где на куске фанеры плотным рядом выстроились кегли, и сбивает их с мастерством завзятого игрока кегельбана. Далее перемены идут еще быстрее, все быстрее и быстрее, так что Амбарасан уже с трудом успевает отметить каждую из них. Вот кегли попадают на какую-то ржавую консервную банку, она стремительно валится вниз и обрушивается на обломок кирпича. Тот падает на какое-то устройство, напоминающее арбалет.

Мукомол, затаив дыхание, ждал, что же будет дальше, — и ответ пришел. Солнечным лучом сверкнув в воздухе, в его грудь впилась стальная стрела с коротким оперением.

Амбарасан вскрикнул и замер, откинувшись назад и выпучив налившиеся кровью глаза.

— Это за моего отца! — раздался в наступившей тишине торжествующий голос карлика.

В ответ на его слова прозвучало тихое пение второй стрелы, и через мгновение она уже вонзилась в напрягшееся тело мукомола, туда, где у обычных людей бывает сердце.

— Это за мою мать! — сообщил незнакомец. — А сейчас будет за меня.

Он толкнул пальцем еще один мяч и, ожидая последствий своего действия, поднял глаза. Амбарасану как раз хватило остатка жизненных сил, чтобы проследить его взгляд.

Огромный сияющий молот обрушился на него как раз оттуда, куда он направил свой последний взор, чтобы подвести окончательный итог его грязного пути в этом полном испытаний мире.

Утыканное стрелами тело с размозженной головой пробило своим огромным весом сгнившие стены павильона и вылетело наружу. Апу, подавив нахлынувшее отвращение, выглянул в образовавшееся отверстие, чтобы еще раз убедиться в том бесспорном факте, что это мерзкое животное, Френсис Амбарасан, мертво.

Мукомол лежал, раскинув руки и выпятив брюхо, на мягком ложе из сена. Апу усмехнулся, увидев, что труп угодил как раз в кузов небольшого грузовичка, наполовину уже заполненного душистыми охапками травы. Повезло мукомолу, подумал он, такое мягкое ложе, такой чудесный запах! Интересно, куда его увезут и когда обнаружат? Что ж, самому Апу только на руку, чтоб подальше от усадьбы, — меньше улик для полиции, больше времени на заметание следов. Только бы они не обнаружили его сейчас!

Но парням, копошащимся внизу, ни до чего не было дела. Один из них, в рваной тельняшке и по-моряцки повязанном на голове цветном платке, правда, оглянулся по сторонам, услышав какой-то шум.

— Эй, Санджей, ты ничего не слышал? — спросил он у своего приятеля — тощего парня с унылым лицом. — Вроде гремело что-то…

— Вечно ты с какой-то ерундой, — заворчал тот. — Это у меня в животе бурчит от голода.

— А ты сходи к реке, возьми чего-нибудь из пакетов этого обжоры — кстати, куда он подевался?

— Да, у такого возьмешь — живо в суд заявит, не знаешь, что ли, этих скупердяев, — отозвался Санджей. — Наверняка побежал звонить нашему боссу. Ты видел, как он на нас пялился?

— Да уж, таким взглядом только быкам клейма ставить, — рассмеялся грузчик в тельняшке.

Он поднатужился и, подхватив вилами тяжелую охапку сена, закинул ее в кузов грузовика. Зеленым саваном трава покрыла тело, которое еще несколько минут назад было Френсисом Амбарасаном. Парни сгибались и разгибались, в воздухе летали душистые стебли и луговые цветы. Рос и поднимался изумрудный холм, скрывающий тайну, о которой на всем белом свете знали только один человек и две маленькие белые болонки.

Глава тридцатая

— Радж, куда это мы заехали?! — воскликнула Джанеки, проснувшись от сильной тряски — проселочная дорога состояла из ухабов и рытвин.

— Сейчас выедем на шоссе, можешь спать дальше, — улыбнулся парень. — Что тебе снилось?

— Не помню, но, наверное, что-то хорошее, — сладко потянулась девушка.

— Думаю, это был я, — самоуверенно предположил Радж.

— Вряд ли, иначе это был бы не сон, а кошмар, — съязвила Джанеки, поправляя бант в волосах.

Они провели полдня в деревне, где жил старинный приятель Раджа. Бегали по полю, ловили хозяйских коз, купались в речке, завтракали необыкновенно вкусным деревенским сыром с кашей из рагги, приправленной перцем чили. Джанеки с радостью осталась бы там до самого вечера, но в последнее время отец стал удивительно придирчив и контролировал каждый ее шаг. Ей приходилось все время тщательно подготавливать каждую свою отлучку из дома, сочинять легенду, создавать прикрытие из подруг, готовых подтвердить ее присутствие у них в доме или долгое совместное сидение в библиотеке.

Сегодня ей следовало вернуться к трем, иначе день был бы ознаменован очередным скандалом. Хуже всего было то, что адвокат и слышать не хотел о Радже. Стоило ей упомянуть его имя, как он краснел, надувал щеки, принимался топать ногами. Другая девушка давно уже отчаялась бы, видя такое отношение к парню, которого считала своим женихом. Но только не Джанеки. Никуда папочка не денется, решила она, привыкнет и смирится, раз уж его единственное дитя хочет замуж именно за этого и никакого другого юношу… Она снисходительно позволяла отцу «перебеситься», не возражала, когда он запретил ей всякие отношения с Раджем, и соглашалась со всеми правилами поведения, которые он вдруг решил для нее ввести, дабы оградить дочь от неподходящих знакомств и дурного влияния. Но делала по-прежнему исключительно то, что считала нужным, хотя и тратила на это гораздо больше сил, чем раньше.

Официальная версия того, как она провела утро, была, в общем, малоуязвима: бассейн, портниха, косметический кабинет, ланч в кафе со случайно встреченной одноклассницей. Но затягивать с возвращением все-таки не стоило, а потому девушка несколько раз осведомлялась у Раджа, успеет ли она к назначенному часу.

— Хватит переживать, через десять минут мы будем в Калькутте, — уверенно ответил он на очередной ее вопрос, и тут же мотор сердито зафыркал, выражая свое резкое несогласие с прогнозом водителя.

Радж остановил машину и, не глядя на девушку, положил голову на колесо руля. Джанеки ждала объяснений, но он только вздыхал о чем-то.

— Эй, как это понимать? — не выдержала девушка. — Так мы будем через десять минут в Калькутте?

— Вряд ли, — виновато ответил парень и снова вздохнул.

— Так что ты улегся, делай что-нибудь! — взвилась Джанеки.

— Разве что начать прямо здесь искать нефть, — Радж тоскливым взглядом окинул окрестности.

Осененная страшной догадкой, Джанеки взглянула на щиток приборов — указатель уровня бензина был на нуле.

— Что ж ты не заправился вовремя? — простонала девушка. — Я пропала.

— Ты сидела слишком близко, чтобы я еще о чем-то мог думать, — признался Радж. — А когда спохватился, было уже поздно. Я надеялся — дотянем…

Глядя, как она мечется вокруг машины и в отчаянии заламывает руки, Радж решил ее немного успокоить.

— Да ты не отчаивайся, рано или поздно должна же проехать машина. Может, нас и подберут. Правда, боюсь, здесь ездят нечасто.

— Очень обнадеживает! — съязвила девушка. — Особенно это «рано или поздно»!

Она уселась на обочину, не заботясь о своем шелковом платье, и сердито замолчала, но Радж походил вокруг нее кругами со все более уменьшающимся радиусом и наконец, подкравшись сзади, схватил девушку на руки. Джанеки принялась орудовать руками и ногами, отбиваясь от хохочущего Раджа — сначала сердито, а потом уже смеясь вместе с ним. Под конец, когда ей даже понравилось сидеть так высоко, что можно видеть всю округу, он вдруг неожиданно сбросил ее на свое в последний момент подставленное колено. Затем аккуратно поставил на обочину и, поправив ей бант, торжественно объявил:

— Сейчас в честь присутствующей здесь королевы моего сердца будет дан сеанс черной магии. Исполнитель — факир и волшебник Радж из Калькутты.

Парень встал на самую середину проселочной дороги, и сложив у груди руки, закрыл глаза.

— Я медитирую, — известил он взволнованную публику. — Мой дух парти над окрестными трассами и заманивает сюда все машины, которые по ним движутся. Так, давайте, давайте! Парочка поддалась, жди.

Джанеки от нетерпения стала подпрыгивать, стараясь разглядеть хоть одну жертву магических способностей своего друга. Однако они что-то медлили.

— Если через одну минуту никто не появится, я иду в город пешком, — пригрозила она.

— Если они действительно не появятся, то я понесу тебя до Калькутты на руках, договорились? — пообещал Радж, уже расслышавший вдалеке шум приближающейся машины, а потому ничем не рискующий.

— Ух, ты, — подивилась Джанеки. — А силенок хватит?

Радж согнул руку, с удовольствием демонстрируя прекрасную мускулатуру. Он бы показал и несколько своих коронных стоек из арсенала бодибилдинга, но тут подъехал наконец обещанный автомобиль, и вместо этого парню пришлось махать руками, прося водителя притормозить. Однако, несмотря на всю выразительность его жестов, грузовичок с кузовом, полным сена, невозмутимо проследовал мимо.

Радж, возмущенный до глубины души, выскочил на дорогу и принялся ругать «бесчувственных ослов, которые недостойны зваться шоферами». Однако тут за дело взялась Джанеки, и с куда большим успехом. Она просто подняла руку и слегка поманила пальчиком уже проехавший автомобиль. И что же? «Бесчувственные ослы» тут же дали задний ход, чтобы уже через минуту расшаркиваться перед девушкой, предлагая ей свою машину, кошелек и жизнь.

Правда, два галантных шофера не слишком обрадовались тому, что их очаровательная пассажирка захотела прихватить с собой дюжего парня, да еще попросила взять на буксир его пижонский белый «форд».

— Наша машина и так перегружена, — почесал в затылке один из парней — улыбчивый малый в тельняшке и цветном платке на голове. — Но ради такой прелестной леди… Прошу в кабину, мисс!

Как только автомобиль Раджа был прикреплен стальным тросом к грузовичку, мисс преподнесла доверчивым водителям еще один сюрприз. Она отказалась садиться в кабину и заявила со смущенной улыбкой, что предпочла бы доехать, устроившись на охапках свежего сена в кузове, где уже растянулся ее довольный кавалер.

— Ну и провели же тебя, Рави! — фыркнул второй водитель, заводя машину.

— Точно так же, как и тебя, Санджей, — ответил ему приятель.

Но хозяин «форда» оказался не так уж и плох. Во всяком случае через несколько километров парни вовсю подпевали веселой песне, которая неслась из кузова:

Что это за стрела Мне угодила в грудь? Это в твои глаза Осмелился я взглянуть. А у тебя еще Стрел таких — полон колчан. Смелость моя не в счет. Что я могу? Мечтать, Чтобы снова ты лук взяла, И пропел он в ночной тишине, Чтобы снова твоя стрела Сердце пробила мне…

— Ох, и здорово поет! — восхищенно присвистнул Рави, слушая пение Раджа. — С таким голосом он, наверное, и на свадьбах петь может!

— На сва-адьбах! — передразнил своего товарища Санджей. — Ты погляди на его машину — небось какой-нибудь артист из Дели пожаловал.

— Из Дели? Сам посмотри лучше — номера-то калькуттские, — в свою очередь поймал Санджея Рави.

— Да ладно, что о нем толковать, — не сдавался ворчун. — Мы вот его машину тащим, да самого везем на сене, со всеми удобствами, можно сказать. А вот посмотришь, он и не подумает отвалить нам хоть несколько монет из тех, что проливаются на него за это пение золотым дождем!

Однако Санджей опять оказался неправ. Прощаясь с ними у первой же городской бензоколонки, Радж не только проявил редкую щедрость, но и настоял на своем, когда Рави попытался отказаться от денег.

— Вот видишь, парень-то совсем не такой, как ты думал, — укорил Рави недоверчивого друга. — Хотя мы могли бы и даром ему помочь.

— А машину его шикарную тоже даром тащить? — возмутился Санджей. — Нет уж, я не такой дурак, чтобы делать одолжения богатым плейбоям. С такими того и гляди нарвешься на неприятности.

Рави в очередной раз дал себе слово никогда не начинать спорить с Санджеем — все равно того не переубедить! — и завернул во двор, принадлежащий их фирме, разгружаться. Навстречу машине бросился взбешенный хозяин.

— Где вы болтались все это время? Что, я спрашиваю, можно делать столько часов с одним несчастным грузовиком сена?! — кричал он, так что очки подпрыгивали на красном носу. — Уволю вас и найму новых.

Рави и Санджей живо выпрыгнули из машины, изображая горячую готовность немедленно ударным трудом загладить свою вину. Это, как они знали по опыту, действовало на хозяина куда лучше оправданий на словах.

— Еще и поешь! Вот наглец! — не мог остановиться босс, следуя по пятам за быстро разгружавшим машину Рави, который продолжал мурлыкать привязавшийся мотив песенки Раджа.

— Момент, сэр, и все будет готово, — пообещал ему парень, хватаясь за конец веревки, стягивавшей копны, и таща ее на себя. Одно неловкое движение — и огромная масса травы обрушилась прямо на него сбивая с ног.

— Эй, Санджей, чего это ты улегся, — поинтересовался Рави, отряхиваясь и разглядывая чью-то спину, неподвижно лежащую на роскошной зеленой перине. — Понравилось?

— Что, твой напарник еще и пьян? — возмутился хозяин и угрожающе пошел вперед. — Эй, Санджей, вставай немедленно!

— Послушайте, босс, что вы имеете в виду? — спросил Санджей, выходя с вилами в руках с другой стороны машины.

Рави и хозяин замерли, переводя удивленные глаза с Санджея на того, другого, устроившегося на траве. Наконец, не дождавшись никаких объяснений от своих подчиненных, их босс решил действовать. Он сделал несколько шагов к телу и, схватив за плотное плечо, резким движением перевернул его.

Воздух содрогнулся от криков, которые испустили незадачливые водители грузовика.

— Толстяк! Рыболов! — визжали они, уставясь на побелевшее лицо и замшевую рубашку в пятнах запекшейся крови, особенно темных там, где вошли в грудь две стальные стрелы с коротким оперением.

У хозяина закружилась голова. И было от чего: на его дворе лежал человек, к которому, будь тот жив, он не осмелился бы подойти и на десять шагов, — известный своим свирепым буйным нравом мукомольный король Калькутты мистер Френсис Амбарасан.

Глава тридцать первая

В полицейском участке номер семнадцать ровно в три часа дня случилось удивительное происшествие. Весь личный состав, оказавшийся в тот момент на месте, с изумлением наблюдал, как старший инспектор Ананд идет к своей машине в сопровождении нового помощника — сержанта Нирали. Полицейские высыпали во двор, а те, кто был занят допросом свидетелей или не мог оставить пост, просто прилипли к окнам, чтобы полюбоваться подробностями необыкновенного события. Оставалась, правда, надежда, что все случится в момент, когда Нирали занесет ногу, чтобы сесть в автомобиль. Вот тут-то инспектор и покажет ему свой необыкновенный характер, создавший ему репутацию самого неуживчивого самодура во всей калькуттской полиции.

Конечно, не будь Ананд племянником жены мэра, ему не продержаться бы в участке и двух дней при штучках, которые он постоянно выкидывал. Но бездетная пара — городской глава и его дражайшая половина — так щедро отдавали свою любовь милому племяннику, что у начальника полиции не было иного способа остаться на своей должности, как только вместе с Анандом.

Из личного дела инспектора следовало, что он окончил Высшую школу полиции, но, очевидно, это учебное заведение находилось в поле досягаемости господина мэра, иначе оно просто не отважилось бы выдать ему диплом. Методы работы Ананда обескураживали каждого, кто хоть сколько-нибудь близко с ними знакомился. Казалось, в его трепетном сердце навсегда запечатлелись представления десятилетнего мальчика, начитавшегося историй о Пинкертоне, о романтичной и полной мужественной красоты профессии. Основными приемами, которыми пользовался он в работе, были неожиданное прозрение и интуиция. И то, и другое означало у мистера Ананда первую пришедшую в его голову мысль, которую он именовал версией и которой придерживался уже до конца, не считаясь ни с чем: ни с наличием или отсутствием улик, ни с показаниями свидетелей, тем более с мнением коллег. Более того, если кому-то вздумалось бы поддержать его идею, он немедленно с ней расстался бы. Разве эти погрязшие в рутине ремесленники умеют думать? Он единственный здесь способен на проникновение в суть вещей, скрытую от окружающих.

Не было ничего удивительного в том, что еще ни один сержант не продержался с ним в паре даже до вечера первого совместного рабочего дня. Все они, по его глубокому убеждению, страдали идиотизмом, не умели оказывать помощь в ведении следствия — так, как понимал ее он, и более того — позволяли себе смеяться над его стилем работы.

В последнем факте начальник полицейского участка, увы, сомневаться не мог — сержанты действительно смеялись. А потому покорно менял их, отдавая «на съедение» Ананду своих лучших людей. Несчастным парням обещали отгул, прибавку к жалованью, внеочередной отпуск, а главное, объясняли им, что это ведь только на один день.

— К вечеру будешь свободен, — хлопал их по плечу начальник участка, провожая на задание в паре с Анандом. — Вернешься к своему инспектору и опять заживешь, как обычно.

И точно, через несколько часов парень мог считать себя выполнившим поручение начальства.

С сержантом Нирали все было по-другому. Офицер, с которым он работал раньше, недавно ушел на пенсию, да и самому Нирали оставалось до нее не так уж много. Кому охота в таком возрасте менять место работы, особенно если живешь в двух шагах от своего участка и имеешь возможность ходить домой обедать? А ведь это могло стать реальностью в случае, если инспектор Ананд найдет, что он неподходящий напарник.

Узнав о своих перспективах, Нирали схватился за голову и в состоянии полного отчаяния метался по коридорам управления, сообщая всем подряд, что они увидят в скором времени его кончину. Но, оценив положение со всех сторон, он принял мужественное решение использовать свой последний шанс и бороться. Вопрос был только в том, на какое оружие можно рассчитывать, когда имеешь дело с таким типом, как Ананд.

Судя по тому, что наблюдали сейчас полицейские семнадцатого участка, старина Нирали нашел-таки ключик к этой музыкальной шкатулке. Инспектор и сержант мило уселись рядышком в джип и отправились по срочному вызову на какое-то хранилище сена, где был обнаружен труп. Жалоб на то, что его новый помощник — болван, инспектор Ананд, как следовало из удивленного заявления начальника участка, не высказывал. Ставки на Нирали, сделанные на образовавшемся еще накануне вечером тотализаторе, резко подскочили. Среди особо азартных игроков ходили слухи, что и сам господин майор не погнушался поставить сотню рупий на то, что сержант продержится еще денек, — через подставных лиц, конечно же. Каким образом ему удалось достигнуть столь оглушительного успеха, никто и представить себе не мог.

Через десять минут полицейский автомобиль въезжал в ворота склада. Из него вышел полноватый молодой человек в форме, обвешанный золотыми цепочками и со стеком в руке. Следом выпрыгнул небольшого роста седоусый сержант, куда больше походивший на не слишком преуспевшего конторского клерка, чем на служащего полиции. Впечатление усиливала толстая тетрадь в коленкоровой обложке, которую он держал под мышкой, и торчащие из кармана авторучки, числом не менее пяти.

— Кто мне звонил? — поинтересовался инспектор Ананд вместо приветствия.

— Это я, сэр! — Вперед вышел Рави, стягивая с головы свой платок в знак уважения к моменту.

Инспектор сделал несколько шагов в ту сторону, которую ему указал Рави, и, поскользнувшись на кожуре банана, неожиданно растянулся во весь рост. Сержант бросился к нему, однако Ананд не принял его помощи. Он явно не торопился вставать и пристально оглядывал двор с этой нетрадиционной точки обозрения.

— Я нарочно упал, — прошептал он сквозь зубы склонившемуся над ним Нирали. — Посмотри туда!

Сержант проследил за его взглядом и увидел видневшийся среди травы труп. Его можно было бы заметить и не валяясь в пыли, подумал сержант, стоило сделать только пару шагов туда, куда указал Рави. Но вслух он сказал совсем другое.

— О, сэр! Это же мертвец! — воскликнул он, будто пораженный в самое сердце, и уставил на шефа сияющие восторгом глаза: — Ваша мудрость бесподобна!

Его восхищение не показалось Ананду чрезмерным.

— Сыщик, мой друг, должен видеть на три метра в глубину, — назидательно заметил он.

Нирали радостно затряс головой в знак полного согласия. На сей раз его чувства не были столь уж фальшивыми — он сразу отметил нетипичное для инспектора обращение «мой друг», которое утвердило довольного сержанта в том, что избранный им метод общения с Анандом может принести положительные результаты.

Тот высказал желание быть поднятым, постучав стеком по траве. Нирали с усилием оторвал от земли его упитанное тело и отряхнул серые форменные брюки от пыли и налипших травинок. Инспектор, поблагодарив его чуть заметным кивком, продолжил свое триумфальное шествие по двору. Он обошел мертвеца раз десять, прежде чем вынес свое заключение:

— Тело в стрелах, значит труп убит из лука! Запиши это!

— Как вы проницательны! — живо отозвался Нирали, занося тонкое наблюдение босса не только в черную служебную тетрадь, но и в собственную записную книжку в замшевой обложке, специально купленную вчера утром, когда сержант обдумывал план борьбы за свое место под солнцем.

Инспектор сразу заметил старательное фиксирование его прозрений новым помощником. Этот Нирали нравился Ананду все больше и больше. Как знать, не посылает ли ему судьба в лице немолодого служаки своего доктора Ватсона, отсутствие которого он так болезненно ощущал в последнее время. Сколько дивных дел осталось неописанными, а значит неоцененными! Что скажут потомки? Вопрос о потомках вообще сильно мучил инспектора Ананда, испытывавшего сильные душевные страдания при мысли о том, что до них могут не дойти иные из крупиц его бесценного опыта. Возможно, именно Нирали предстоит сыграть в этом свою роль.

Ананд встал в горделивую позу человека, говорящего непосредственно с будущими поколениями, и грозным голосом задал следующий вопрос:

— Стрелы руками никто не трогал? Вам и невдомек, что на них остались отпечатки пальцев!

Собравшиеся на пятачке у грузовика водители опасливо попятились, но в данный момент Ананда интересовал только один из них. Он поманил к себе Рави, и тот, понурившись, подошел к сердитому полицейскому.

— Когда ты грузил сено? — спросил Ананд, постукивая стеком по собственной ладони.

— В восемь утра, — слукавил Рави, косясь на хозяина.

— Где?

— В усадьбе господина Амбарасана. «Сита».

Глаза инспектора загорелись охотничьим огнем, и он бросил взгляд на сержанта, выясняя, записывает тот или нет. Нирали записывал.

— До Калькутты оттуда полчаса езды, — сказал Ананд. — А сейчас уже три. Ты что, руками толкал грузовик?

— Да мы… — замялся Рави. — Там это… работы много было. А потом… покрышку меняли…

— И все? — сощурившись, спросил инспектор.

— Была еще остановка, — неохотно признался Рави.

— Вот! — возликовал Ананд, радуясь, что сегодня у его успеха есть свидетель, который, может статься, явится летописцем исторических деяний индийского Шерлока Холмса.

Поймав его победный взгляд, Нирали счел нужным зайтись в восторженном припадке.

— Блестяще, сэр! — завопил он, доставая вновь личную записную книжку, уже изрядно заполненную мудрыми мыслями босса.

— Продолжай! — приказал Ананд водителю, откинув назад голову и скрестив на груди руки.

— Да что тут продолжать, — Рави задумчиво разглядывал свои рваные сандалии. — Подобрали парня с девушкой и дотянули их машину до бензоколонки…

— Опиши парня! — скомандовал инспектор.

— Ну, такой высокий, крепкий, одет в белые брюки и кроссовки, футболка синяя. Я лучше девушку опишу, — неожиданно предложил Рави.

Глаза его сразу же приняли мечтательное выражение, но инспектору было не до девушки.

— Не надо, — отрезал он. — Давай еще про парня.

— Поет хорошо — певец, наверное, — пожал плечами водитель. — Всю дорогу нас развлекал.

— Да? И что исполнял? — заинтересовался Ананд.

— Ой, такая хорошая песня, — обрадовался Рави. — Сейчас вспомню слова:

Чтобы снова ты лук взяла, И пропел он в точной тишине, Чтобы снова твоя стрела Сердце пробила мне… —

Рави так увлекся, что стал даже пританцовывать на месте, забыв, по какому поводу они здесь собрались.

— Все ясно! — прервал его Ананд. — Номер машины, конечно, не запомнили?

— Как раз запомнили! — Рави ужасно обрадовался, что хоть в чем-то проявил себя с лучшей стороны, и старательно выпалил: — Белый «форд» ти-эм-джей двадцать пять-шестьдесят пять.

Инспектор Ананд даже поморщился от такого обилия информации. Настоящий следователь найдет преступника по одной-единственной примете — песня казалось ему вполне подходящей для этой цели. Большое количество фактов только мешает показать себя истинному таланту. Ну уж ладно, придется действовать по обстановке и искать убийцу по номеру его машины, так опрометчиво обнародованному этим водителем, ничего не смыслящим в искусстве сыска.

Однако искать белый «форд» не пришлось. Он сам вылетел из-за угла на Ривер-роуд, и полицейский «джип» просто вынужден был перегородить ему дорогу.

— В чем дело? — выскочил из автомобиля господин небольшого роста и с возмущением замахал руками. — Я не нарушил ни одного правила! Почему вы позволяете себе останавливать мою машину таким образом?

Ананд с сомнением поглядел на него, размышляя о том, можно ли этого человека назвать «парнем», как Рави звал своего пассажира. С одной стороны, этот тип явно изо всех сил молодился, красил редкие волосы и не жалел для пробора бриолина. Но при всем при этом он вряд ли тянул на юношу, тем более еще и высокого.

— Это ваша машина? — спросил Ананд.

— Чья же еще? — ответил вопросом на вопрос тот.

— Так значит, это вы с девушкой просили взять вас на буксир?

— С девушкой? — раздался изнутри автомобиля вопль, и на дорогу вылезла дама такого сложения, что даже инспектор Ананд на несколько секунд замолк от изумления.

— С какой еще девушкой, я тебя спрашиваю?! — взвизгнула она, прижимая к крылу машины своего спутника. — Тебе мало меня, что ли?

Такой женщины не могло быть мало, она зря беспокоилась. Дама легко могла бы носить хозяина «форда» на руках. Однако сейчас она с успехом использовала свои конечности совсем для другого.

— Успокойся, дорогая! — прохрипел полузадушенный мужчина, стараясь разжать ее крепкую хватку. — Я сам не знаю, о чем он говорит!

— Вы еще пели с ней дуэтом! — безжалостно уточнил инспектор.

Пальцы на горле подозреваемого опять сомкнулись.

— Пения дуэтом я тебе никогда не прощу! — пообещала его решительная спутница.

Ананду пришлось немедленно вмешаться, дабы не потерять едва найденного преступника.

— Отпустите его! — приказал он женщине. — Вы мне все дело испортите!

Она неохотно отошла от своей жертвы, бросая на нее взгляды, не сулящие ничего хорошего.

— Чему ты веришь? Бред какой-то! — завопил хозяин «форда». — Я только что забрал машину из ремонта. Можете это проверить!

Ананд решил ему поверить — люди, только что избежавшие такой страшной смерти, как удушение женщиной-слоном, не лгут.

— Где ремонтировали? — осведомился он, прыгая в джип.

— Мастерская Раджа, Лейбл-кроссинг, два, — ответил мужчина.

— А что с этим будем делать? — кивнув на него, осведомился сержант.

— За ним присмотрят, — подмигнул Ананд. — У нас есть дела поважнее, чем обеспечивать ему охрану.

— Я раскусил преступника, — сообщил инспектор, когда машина тронулась с места. — Выстраивается ряд: тело в стрелах — стрелы из лука — лук из песни. Ну как?

Сержант смахнул скупую слезу, едва выжатую им из сопротивлявшегося глаза.

— О чем ты плачешь? — проникновенным голосом поинтересовался инспектор Ананд, уже предвкушая ответ.

— Слезы восхищения, сэр! — всхлипнул сержант.

Инспектор выпрямился и устремил взор в вечность.

— На службе нет места эмоциям, Нирали, запомни это, — наконец сказал он. — Если хочешь, я сам запишу эту сентенцию в твою книжку.

Глава тридцать вторая

Меньше чем через час после встречи Ананда с хозяином белого «форда» Радж стоял в полицейском участке и слушал, как у дверей беснуется его мать. Предприняв несколько попыток прорваться в комнату сквозь охрану, Нирмала убедилась в полной их бесперспективности и теперь вместо выцарапывания инспектору глаз вынуждена была удовольствоваться выкрикиванием в его адрес проклятий.

— Проклинаю вас и всю вашу семью! Вас разжалуют в постовые! Жена убежит от вас! Дети сопьются! У машины полетит мотор! — неистовствовала она.

«Надо же, и про автомобиль не забыла, — с восхищением слушая ее выступление, подумал Радж. — Вот что значит мать автомеханика!»

Оставив машину, Нирмала опять взялась за жену.

— Жена не просто убежит от вас, — уточнила она. — Ваша супруга наставит вам рога — десять штук, двадцать, тысячу ветвистых рогов!

— Тысяча не поместится, — резонно заметил заслушавшийся инспектор. — К тому же я не женат.

— Вам и не жениться никогда — кто же за вас пойдет с такими-то рогами! — недостаток логики в этом замечании восполнялся таким горячим чувством, что не на шутку обиженный Ананд стал угрожающе подниматься со стула.

— Не сердитесь, инспектор, она сама не знает, что говорит, — извиняющимся голосом произнес Радж и, обернувшись к матери, прикрикнул на нее: — Успокойся, мама, не зли их, а то хуже будет.

— У-у, горе мне! Сыночка забрали! — провыла напоследок Нирмала и замолчала.

Но лицо ее при этом выражало полную готовность немедленно вернуться к своим вокальным упражнениям, как только сложится подходящая обстановка.

Ананд недоверчиво посмотрел на нее, догадываясь о временном характере установившейся в комнате тишины.

— Что же мне делать? — устало спросил Радж. — Чепуха какая-то происходит!

— Отвечай на мои вопросы! — посоветовал инспектор.

— Да что отвечать, если я даже не понимаю, о чем вы меня спрашиваете?

Ананду вдруг пришла в голову мысль о том, что из всей их беседы вряд ли можно было извлечь что-нибудь для истории. А между тем Нирали строчил в журнале, не переставая.

— Прочитай-ка, что ты записал, — забыв о Радже, спросил полицейский.

— Есть, сэр! — отозвался Нирали и с готовностью процитировал протокол: — «Вас разжалуют в рядовые! Жена убежит от вас».

— Эй, ты не то пишешь! — подскочил Ананд. — Выбрось это сейчас же!

Не доверив сержанту уничтожение если не компрометирующих, то уж никак не способствовавших его славе материалов, инспектор принялся лично вырывать из журнала страницы и, хорошенько искромсав, бросил их в корзину для мусора. Покончив с этим, он, дернув шеей, нервно поправил пуговицы мундира и уселся на место с недовольным видом.

— Где ты был утром? Что за девушка была с тобой? Ты катался на машине «ти-эм-джей» номер двадцать пять-шестьдесят пять? — закричал он внезапно во всю мощь своих легких.

Последний из вопросов показался растерянному Раджу самым безопасным.

— Катался, сэр! — признался он, гадая о том, какие последствия может иметь это признание.

— Прекрасно! — обрадовался Ананд. — Значит, ты был на месте происшествия!

— Позвольте узнать, какое происшествие? О чем идет речь? — пробормотал Радж.

— Убийство Френсиса Амбарасана! — Ни одному трагику из столичной труппы не удалось бы произнести эту фразу так, как полицейскому инспектору Ананду из семнадцатого участка. Даже охранявшим вход полицейским стало не по себе.

— Горе мне, горе! — опять взвыла Нирмала, схватившись за голову.

— А ну-ка, тихо! — прикрикнул на нее Ананд, чтобы не мешала выводить обвиняемого на чистую воду, пока он еще тепленький. — Ты или скажешь мне все, или я живого тебя отсюда не выпущу! — пригрозил он Раджу.

— Хоть бы знать, кто этот убитый, — махнул рукой озадаченный парень.

— Так что ты делал в машине? Учти, хозяин с женой мне все рассказали, — сурово насупившись, допытывался инспектор.

— С женой? Вот это номер! Да нет, наверное, это была содержанка — толстая такая, да?

— Содержанка? — поразился Ананд. — Ну и ну! Действительно, крупная дама.

— Только не вздумайте сообщить его жене об этом автомобиле — хозяин будет вам не слишком признателен, — по-дружески предупредил Радж.

— В ходе следствия всегда узнаешь что-нибудь интересное, — пробормотал инспектор, раздумывая о том, что может заставить человека избрать такую женщину в любовницы. — Кстати, а что за девушка была с тобой?

Радж закатил глаза, придумывая, что бы ему ответить. Но в этот момент вошел курьер с пакетом для Ананда.

— Результаты экспертизы, сэр! — доложил он инспектору, и тот жадно схватил конверт, надеясь найти в нем последнее доказательство вины Раджа.

Однако заключение эксперта разочаровало Ананда — смерть Амбарасана наступила никак не позже девяти часов утра. Радж, по свидетельству водителей грузовика, сел в их машину в два часа дня. Концы с концами не сходились. Неужели парень убил Амбарасана утром, потом подхватил где-то свою девчонку и ждал в машине с трупом, пока проедет грузовик, чтобы втащить тело в него и спрятать в сене? Или он проник в поместье утром, убил хозяина, погрузил его в кузов к Рави и покинул «Ситу», чтобы потом подкараулить их на дороге и доехать до Калькутты вместе. Зачем? Чтобы его видели в машине с трупом?

Ананд потребовал от Раджа алиби на утро и, похоже, оно у того было: не менее пяти человек — вся семья его друга — видели, как он развлекался в деревне с восьми утра. Конечно, инспектор еще проверит их показания, но сейчас ему все-таки пришлось отпустить Раджа. Он, Ананд, не будет переступать закон, даже если интуиция — его безупречное, необыкновенное чутье! — подсказывает ему, что именно этот парень и есть коварный и жестокий убийца. Ничего, Радж обязательно попадется, если, конечно, пристально следить за каждым его шагом. А уж это инспектор может ему обещать!

— Вы свободны, идите! — буркнул Ананд, не глядя на Раджа.

— Боже! О радость! — снова, но уже с другими интонациями выкрикнула Нирмала. — Пусть у вас будет четыре жены и сорок детей! И пусть все они будут здоровы!

Эти ее пожелания тоже не принесли Ананду особого удовлетворения. Ни одной? Или четыре?.. Тут не знаешь, что лучше, особенно если хоть у половины из них голос будет такой же противный, как у этой дамы. А сорок детей — это что же, пожелание счастья?

Внезапно Ананда осенила блестящая мысль. Он схватил со стола небольшое стеклянное пресс-папье и внезапно запустил его в собравшегося покинуть участок Раджа. Тот инстинктивно поймал его и с удивлением уставился на полицейского — убить его, что ли, решил этот странный инспектор?

— Неплохая реакция, — похвалил Ананд. — Положите вещь на место.

Радж недоуменно пожал плечами и вернулся к столу. Он положил пресс-папье на край и, потоптавшись минутку, осторожно направился к двери, все время ожидая новой выходки со стороны Ананда. Только очутившись на улице и пережив пятиминутные объятья счастливой Нирмалы, сопровождавшиеся неизменными причитаниями, Радж поверил, что он свободен и совершенное кем-то убийство не известного ему господина сошло ему с рук. Что ни говори, а в тюрьмах полно еще менее виновных людей, чем Радж с его страстью к катанию на чужих машинах.

Но для инспектора Ананда история с арестом Раджа вовсе не была закончена. Когда сержант хотел отодвинуть пресс-папье от края стола, опасаясь, что оно упадет и разобьется, инспектор с криком опередил его, схватив предмет чистой салфеткой.

— Вы что, сержант, службы не знаете? Тут отпечатки преступника! — недовольно пробурчал он.

— О! Как вы предусмотрительны! — воскликнул Нирали, спеша исправить свою оплошность. — Я восхищаюсь вашей ловкостью.

Он склонился, желая почтительно коснуться руками стоп гениального Ананда, но тот великодушно не позволил ему этого.

— Рано, рано, дорогой сержант! — смягчившись, сказал он. — Вот уличу его, тогда… точно конечно.

Глава тридцать третья

Апу проснулся от того, что Кавери слабо вскрикнула. Он осторожно открыл глаза, не зная, наяву это было или во сне, и увидел мать за столом с газетой в руках. Она быстро перебегала взглядом со строки на строку, и лицо ее становилось все более и более встревоженным.

Что такое могло произойти, забеспокоился Апу, но, спохватившись, сообразил: она читает об убийстве Амбарасана. Конечно, смерть такого важного господина газеты не могли обойти своим особым вниманием. Это ведь не те жалкие бездомные, которые умирают незаметно для всех от голода, болезней или — целыми семьями под колесами грузовиков.

Предчувствуя объяснение с матерью — ей наверняка придет в голову, не он ли все это устроил, — Апу попытался укрыться одеялом, но поздно — Кавери уже поняла, что он не спит.

— Мальчик мой, послушай-ка! — голос дрожал и плохо повиновался ей. — Амбарасан убит!

Сначала Апу хотел изобразить недоумение, сделав вид, что не понимает, о ком идет речь. Но это была бы слишком грубая ложь мать не поверит, что он мог забыть одно из двух названных ею имен убийц их отца. Поняв это, он быстро сел в кровати и, сделав удивленные глаза, спросил:

— Как? Когда? Кто убил?

Вышло так натурально — недаром Апу был артистом, — что Кавери вздохнула с видимым облегчением:

— Ты не знаешь? Какое счастье… Я уж подумала было, что…

— Ты решила, что это я его убил? Жаль, но не я. Когда это случилось? — продолжал свою игру сын.

— Вчера утром, около десяти — так пишут в газете, — ответила Кавери. — Ты не подумай плохого, я вовсе не считаю, что ты мог это сделать, — принялась она оправдываться, решив, что обидела сына своим страшным подозрением. — К тому же вчера ты весь день провел со мной, здесь, а его убили в двадцати километрах от Калькутты…

Вчера? Почему вчера? Прошло уже двое суток с момента убийства. Апу не мог понять, в чем дело, неужели его нашли только накануне и полиция ошиблась, датируя преступление. Странно, ведь у них такие современные средства установления момента смерти! Но, как бы там ни было, ему это только на пользу — пусть у матери останется убеждение, что ее сын тут ни при чем. Так лучше для всех.

Кавери ушла за ширму переодеваться и оттуда раздался ее голос — теперь уже радостный:

— Я знала, что они не избегнут наказания! Представляешь, его сразили из лука. Было ясно, что такой человек своей смертью не умрет.

— Тебе не кажется, что это слабовато для возмездия, — усмехнулся Апу. — Оно медлило двадцать пять лет, прежде чем опустить свой меч на грешную голову. Четверть века отсрочки — не много ли?

— Лучше поздно, чем никогда, — ответила Кавери, выходя из-за ширмы уже одетая для того, чтобы отправиться на улицу. — Я должна сходить в храм, Апу. Мне надо помолиться.

— Скажешь Богу спасибо или попросишь позаботиться таким же образом и об остальных? — фыркнул Апу. — Ты бы подсказала ему, как именно должны погибнуть эти трое, раз уж тебе необходимо вмешивать его во все свои дела.

— Не кощунствуй! — краснея от гнева, прикрикнула Кавери.

В последние недели его отношение к вере становилось все более нетерпимым. А ведь ей казалось когда-то, что ее сын довольно легко шел по дороге, ведущей к истинному религиозному чувству. В его душе она видела то главное, что требовалось для этого: любовь ко всему в мире — даже болезненному, уродливому — как проявлению Высшей воли. И вот теперь он нетерпим, жесток и холоден. Вот итог ее воспитания, всех ее усилий! Как помочь ему? И есть ли надежда, что это не навсегда, что он еще опомнится и станет прежним — светлым, чистым человеком с открытой для веры душой?

Чтобы не заплакать, она вышла из комнаты и отправилась в храм, чтобы поблагодарить Бога, но не за то, что покарал виновного, а за то, что это сделал не Апу. Просить заступничества и милость для ее заблудшего сына, погрузившегося во мрак неверия.

Апу смотрел в окно, как она проходит мимо. Конечно, ему было не по себе. Он совсем не хотел ее обидеть, это вышло как-то помимо его воли. Ужасно, что он так жесток с ней. Вот даже попугай его осуждает.

— А-пу, А-пу! — укоризненно прокричал тот. — Неважные дела.

— Да уж чего хорошего, — согласился Апу. — Хотя есть все-таки кое-что.

Он подошел к столу и просмотрел газету, оставленную Кавери. Так и есть, она датирована вчерашним днем — мать опять купила старую, сослепу не разглядев дату. Мальчишки-торговцы частенько проделывают с ней такое, но на этот раз Апу на них не в обиде.

Он нашел статью об Амбарасане на первой полосе. Тут же была и фотография. Апу старался не смотреть на нее, но, поймав себя на этом, устыдился своей слабости.

— Ну-ка, ну-ка, поглядим, что у нас получилось, — нарочито громко сказал он, приглашая попугая присоединиться к созерцанию изображения мертвого тела с двумя стрелами в груди.

Попугай брезгливо отвернулся.

— «Похороны по христианскому обряду состоятся в понедельник на кладбище при храме Святой Моники», — прочитал он. — Надо будет поприсутствовать — нельзя же не проститься с дорогим стариной Френсисом!

Попугай снова брезгливо отвернулся.

Ровно в три Апу был на кладбище. У него еще оставалось время, чтобы подготовить наблюдательный пункт недалеко от места, где двое дюжих парней заканчивали рыть могилу. Апу перебрал несколько вариантов и остановился на плотной изгороди из терновника — колется, зато все будет отлично видно и сам не попадешься никому на глаза.

Похоронная процессия не заставила себя долго ждать, а вскоре подошли и священники из храма. Френсис, сложив на груди руки, предстал перед Господом в черном шестиугольном гробу. Так, значит, он католик, и его ждет суд Христа, а не богиня смерти Кали, усмехнулся Апу. Что ж, такие грешники попадаются не часто, с ним будет много работы. Сам он закончил свои дела с Амбарасаном, и теперь его куда больше интересовали другие.

Он узнал их без труда — в просмотренных в библиотеке газетах за многие годы сохранилось немало изображений этих людей — холеных, избалованных, всю жизнь сладко спавших и вкусно евших. Вот в черном кителе — ширвани, застегнутом до самого верха, стоит их предводитель — господин Тхарма Лингам. Вид у него, надо признать, весьма благообразный: седина, очки поблескивают золотом, прямая спина. Рядом с ним утирает слезы адвокат Сатья Мурти — отец той самой хорошенькой девчонки. Друга жалко или за себя боится, предчувствуя беду? Выглядит он неважно: щеки отекли, под глазами мешки, руки дрожат… А вот и третий — господин Налла Нингам, хозяин Ховры. Какая величавая надменность! Кажется, ничто не сможет вывести этого человека из равновесия. Интересно, будет ли он так же спокоен, когда заглянет в глаза смерти?

Двое слуг положили на закрытую уже крышку гроба венок из белых лилий, символизирующий, очевидно, чистоту души покойного, и начали опускать гроб в могилу. Вдова, подняв черную вуаль, подняла платочек к совершенно сухим глазам. Дочь, поглядев на нее, сделала то же самое. Особой скорби семьи Амбарасана по поводу этой утраты Апу как-то не ощутил.

Церемония быстро завершилась. Священники удалились в сторону церкви, а вслед за ними потянулись и остальные. У могилы остались несколько мужчин, и среди них — вся интересующая Апу компания. Впрочем, остальные присутствующие были только приближенными Тхарма Лингама и его почтенного друга из Ховры.

— Что скажете? — обратился Тхарма Лингам к адвокату, положив свою холеную ладонь в крупных перстнях на его трясущуюся руку.

Адвокат со злостью ткнул кулаком в ограду соседней могилы.

— Я давно твержу вам об опасности — но вы же не слушаете! — проговорил он, едва сдерживаясь. — Это Радж, он начал свои действия против нас, как и обещал Френсису по телефону. Его смерть — только начало, и кто из нас будет следующим, не известно. Может быть, я.

«Да нет, вряд ли, — подумал Апу. — Ты еще поживи, раз тебя так терзает страх, помучайся дурными предчувствиями, потерпи эту му́ку — ты вполне ее заслужил».

— Возьмите же себя в руки, адвокат, — недовольно произнес, поджав узкие губы под ухоженными усами, Налла Нингам. — Нельзя так распускаться.

«Ах, ты, какой храбрый, — усмехнулся Апу. — С тебя-то и надо будет начать».

— Раз есть подозрение, будем его проверять. Если хоть что-нибудь подтвердится, мы просто прикончим этого Раджа, и вы навсегда забудете о нем, дорогой адвокат, — улыбнулся Тхарма Лингам. — Кто бы он ни был, мы уничтожим его и спляшем на его могиле!

Все более воодушевляясь этой приятной перспективой, Тхарма Лингам так затряс головой, что очки слетели у него с носа и упали под ноги. Сразу же все присутствующие, включая Сатья Мурти и Налла Нингама, кинулись их поднимать. Но очки были только одни, а желающих много, потому право подать их хозяину досталось самому ловкому приспешнику, а все остальные довольствовались лишь ушибленными лбами.

Тот, кто подал господину упавший предмет, получил вполне заслуженную награду — важное поручение Тхарма Лингама, сулящее в случае успеха немалые преимущества.

— Возьмите на себя этого Раджа, — благосклонно кивнул хозяин долговязому человеку с солидной лысиной и морщинами на не старом еще лице.

— Слушаюсь! — счастливо отозвался он, радуясь возможности отличиться.

Затем все проследовали к ожидающим у ворот кладбища автомобилям, а Апу, оставшись один, вышел из своего укрытия, чтобы постоять у свежей могилы.

«Итак, отец, один из твоих убийц уже наказан. Жаль, что я смог сделать для тебя так мало, ты заслуживал большего, — думал Апу. — Я перехожу ко второй части представления.

А кстати, — вдруг спохватился он, — о ком это они говорили — какой-то Радж или Раджив? Нет, все-таки Радж. Почему они подозревают его? А впрочем, наверняка кто-нибудь им подобный, просто из конкурирующей своры злобных псов. Пусть перекусают друг друга — людям легче будет дышать.

Но все-таки, кто же он такой, этот Радж?»

Глава тридцать четвертая

Господин Тхарма Лингам мог бы гордиться своими подручными — его верному Ашоку не понадобилось и дня, чтобы обнаружить Раджа. Немного порассуждав, он решил использовать для этого ни о чем не подозревающую Джанеки. Достаточно было понаблюдать за тем, как складывается ее день, чтоб выяснить, кто именно составляет ей компанию. А там — незаметная слежка за машиной парня, и вот уже в доме господина Тхарма Лингама раздается звонок.

Хозяин сам подошел к телефону, извинившись перед гостем — адвокатом Сатья Мурти, который как раз зашел к нему, чтобы вдвоем скоротать время до того, как опасная угроза будет устранена.

— Я нашел Раджа! — радостно объявил Ашок. — Сообщить вам его адрес, сэр?

— Давай, — позволил Тхарма Лингам и поспешил обрадовать своего гостя: — Радж попался!

— Готов?! — с надеждой воскликнул Сатья Мурти.

— Терпение, мой друг! Не все сразу, — улыбнулся хозяин.

— У него автомастерская в Кхидирпуре. Лейбл-кроссинг, два. Один он там не бывает. Рядом все время околачиваются какие-то парни, человек пять. Работают у него, что ли, или просто так сидят, непонятно. Но для нас это не проблема, господин, — уверенно заявил подручный. — Мы справимся с любым количеством врагов.

Его горячность не слишком понравилась хозяину. Еще устроит что-нибудь выдающееся, это попадет в газеты или, еще хуже, привлечет внимание полиции. Нам это совсем ни к чему.

— Не вздумай использовать наших людей, — озабоченно приказал он. — Никакой огласки. Найди кого-нибудь, кто знает только тебя, заплати и поставь им задачу, не называя причин. Сам держись в стороне, не засвечивайся через тебя они могут выйти на нас.

— Не беспокойтесь, сэр! — забормотал Ашок, поняв по тону господина, что своей торопливостью вызвал его раздражение. — У меня есть опыт в таких делах, я просто хотел сказать, что все будет исполнено. Завтра мы его укокошим, сэр!

Тхарма Лингам положил трубку.

— Что же это, адвокат, — улыбнулся он. — Вы говорили, что жених вашей дочери чрезвычайно богат, а он, оказывается, держит автомастерскую в районе порта и сам в ней работает. Как это понимать?

— У них разве разберешь, кто человек, а кто шушера? — озадаченно протянул Сатья Мурти. — Машина у него дорогая, а одеваются они теперь все одинаково. Это Джанеки, дуреха, говорила, что он миллионер. Наврал ей что-нибудь, наверное, а она и уши развесила. Такая легкомысленная девчонка, просто не знаю, как с ней быть!

— Сами, сами виноваты во всех своих несчастьях, адвокат! — поднял брови его собеседник. — Долиберальничались с ней. Вспомните, я уже говорил о том, что Джанеки пора замуж. Это только звучит красиво: «пусть сама решает свою судьбу, сейчас не те времена, чтобы приказывать детям». И вот истинное лицо этих прекрасных фраз: Джанеки двадцать три года, а в этом возрасте у моей матери уже были взрослые дети, и она связалась неизвестно с кем: то ли с грязным механиком, то ли с убийцей…

Сатья Мурти не мог не понимать, что за словами Тхарма Лингама стоит не только участие к его положению как отца, но и некоторая обида. Несколько лет назад тот благосклонно предложил ему заключить брак между Джанеки и своим сыном Тамму — наследником всей его империи. Тогда адвокат совершил самый отчаянный поступок в своей жизни — отказал человеку, которому никогда не мог перечить даже в мелочах. Ему пришлось придумать целую теорию о том, что он считает устарелым и аморальным сговаривать детей без их согласия, да еще в столь юном возрасте, что он по непоколебимому внутреннему убеждению не может принудить дочь к выполнению собственного решения, что боится сделать ее — свое единственное дитя — несчастной. Он не лгал, но все это было ничем в сравнении с главной причиной: сын господина Тхарма Лингама вызывал у него ужас своей схожестью с отцом, пугал своей властностью, необузданностью нрава, жестокостью, вызывал отвращение умением плести интриги и сеять раздор между другими детьми. И все эти качества проявились у него в совсем еще юном возрасте. Он был неглуп, но ум свой использовал только для наживы и зла, для приближения к тому, чего отец научил его желать и даже жаждать, — власти.

Сатья Мурти не упрекал себя за ошибки и преступления своей жизни. Он легко оправдывал их достижением своей заветной цели — вырваться из нищеты и жить так, как мечтал ребенком. Неужели Джанеки было бы лучше иметь отца-бедняка, чем отца-преступника, если к тому же о его преступлениях никто не знал? Но адвокат ни за что не хотел бы, чтобы она прожила такую же, жизнь, как он. Ее мать, чистая и кроткая женщина, умерла, возможно, потому, что была слишком хороша для этого мира. Она знала о грехах мужа и болезненно переживала их, мучилась, угасала постепенно, день за днем. Но Джанеки должна быть счастлива, жить весело, легко, в роскошных условиях, иметь все самое лучшее, наслаждаться тем, что он создал для нее. Отдать ее Тамму? Сделать покорной рабой этого бешеного зверя? Нет, только не это. Зачем тогда была вся его трудная жизнь, если Джанеки будет страдать?

Вот почему он осмелился в свое время отказать Тхарма Лингаму, который и представить не мог, что кто-то может не сойти с ума от радости, получив такое лестное предложение. Этот господин прекрасно владел собой и почти полностью скрыл тот шок, в который поверг его поступок человека, всегда с радостью исполнявшего все его желания. Никогда с тех пор он не возобновлял разговора на эту тему. У сына его давно была нареченная — дочь газетного магната из столицы, и Тамму ждал только, пока девочке исполнится семнадцать. Но в отношении старшего Лингама к Сатья Мурти с этого дня неизменно ощущалась некоторая настороженность, повышенная внимательность, как к человеку со странностями. Адвокат остро чувствовал ее, но не мог ничего изменить.

И вот теперь судьба, кажется, решила наказать его стремление спасти дочь от горестей и несчастий, оставить ей только радость и удовольствия. Что принес в ее жизнь этот Радж? Неужели она его любит, этого нищего, копающегося в моторах чужих машин, когда многие из прекрасно воспитанных, образованных, умеющих вести себя в обществе и при этом состоятельных молодых людей сочли бы за честь привлечь ее внимание?

— Я поговорю с Джанеки напрямик, — заявил Сатья Мурти, решительно поднимаясь из кресла. — Я скажу ей все, что знаю об этом парне, и не сомневаюсь, что она ужаснется того, что готова была сделать.

— Совсем в этом не уверен, — ехидно заметил Тхарма Лингам. — Вы вложили в ее хорошенькую головку слишком много глупых идей и пустых фантазий. Она может вообразить, что честное имя дороже богатства. А ведь именно этого-то вы в отличие от Раджа Сету Пати — если он, конечно, Сету Пати — и не можете ей предложить…

Его гость молча дошел до дверей и только у самого выхода обернулся к хозяину.

— Да, вы правы, — сказал он, глядя прямо в желтоватые волчьи глаза Тхарма Лингама. — Я наделал много ошибок.

Это было произнесено таким тоном, что, оставшись один, старик еще долго сидел неподвижно, размышляя, что же все-таки имел в виду адвокат: неправильное воспитание дочери или нечто другое из своей жизни, что теперь представало перед ним в своем новом и страшном значении.

Хозяину казалось, что в Сатья Мурти шла какая-то внутренняя борьба, непонятная и подозрительная. Все это не имело бы такого уж большого значения, происходи она на фоне нормальной внешней обстановки. Но когда по городу ходит призрак прошлого преступления, отыскивая свои жертвы, то такой человек, как адвокат, становится опасным. В цепи не должно быть слабых звеньев, чтобы она могла удержать корабль в бурю.

Для Тхарма Лингама теперь не оставалось сомнений, что принимать меры нужно не только по отношению к таинственному Раджу, но и к самому адвокату, утратившему выдержку.

Он знал слишком много для того, чтобы его можно было не принимать в расчет.

Тхарма Лингам снял трубку и, проследив, чтобы секретарша не вздумала подслушать его разговор, набрал номер Налла Нингама.

— Я сам думал об этом, — ответил тот, когда выслушал соображения своего старшего друга. — Сатья Мурти всегда был слюнтяем и чистюлей.

— Ну, не надо преувеличивать, — рассмеялся Тхарма Лингам. — Для чистюли он что-то слишком испачкался.

— Вы же знаете, сэр, его звездой была алчность, эта она вела его по жизни, в то время как нас с вами интересовало совсем другое, — заметил Налла Нингам. — Мы могли бы поговорить о конкретных вещах при встрече. Приезжайте послезавтра в мой гольф-клуб, там и потолкуем. Я давно хочу показать вам новое поле. Это вас устроит, сэр?

— Вполне, — согласился Тхарма Лингам. — Поговорим об адвокате поподробнее, да и о Радже тоже. Если, конечно, к тому моменту ни один из них не отправит другого на тот свет.

— Что было бы не так уж плохо, — не удержался Нингам.

Глава тридцать пятая

Во дворе мастерской Раджа с утра стоял дым коромыслом. Полицейский офицер Бхарат пригнал ему свой старенький «фольксваген» и обещал неплохие деньги, если машина через пару часов будет на ходу.

— Да вам дешевле обойдется новую купить, чем все время ремонтировать эту рухлядь, — засомневался Радж.

— На зарплату офицера машину поприличней все равно не купить, — махнул рукой веселый толстячок Бхарат, — а на этой еще мой отец ездил — тоже, между прочим, полицейский.

— Ну, ладно, — согласился механик. — Мне теперь надо заводить дружбу с вашим участком, а то, по пословице, кто раз туда попал, тот непременно вернется.

— Моли Бога, чтобы инспектор Ананд не пришил тебе убийства Кеннеди или Раджива Ганди, — ухмыльнулся Бхарат.

— А он может? — открыл рот Радж.

— Не сомневайся! Что ему его знаменитая дедукция в ухо шепнет, за то тебе и сидеть.

Пришлось оставить остальные заказы и всем налечь на «фольксваген»-ветеран. Пока ребята занимались капотом и стеклами, Радж полностью отдался изучению внутренностей автомобиля. Он залез под его низко отвисающее брюхо и с тех пор можно было лицезреть только его длинные ноги в кроссовках.

— Ты же еще не завтракал! Живо вылезай оттуда! — возмутилась наконец Нирмала. — Я вовсе не хочу, чтобы мой сын положил свою жизнь за проклятых ищеек из проклятого участка!

— Неси сюда, — скомандовал Радж, не вылезая из-под машины. — Что там у тебя?

— Покхало, — отозвалась мать из окна кухни. — В такую жару что еще прикажешь готовить?

— О-о, покхало! — облизнулся Крипал. — Обожаю! А пряностей положили, тетя Нирмала?

— Да уж не пожалела, — Нирмала принесла на улицу огромную миску вымоченного риса с простоквашей, зная, что у Раджа будет немало сотрапезников.

Она поставила ее на стул у самой машины и, еще раз воззвав к Раджу с требованием немедленно поесть, ушла на рынок.

— Иду, — пообещал сын и остался лежать как лежал.

Остальные же накинулись на холодное лакомство, не считаясь с тем, что инспектору Бхарату не на чем везти свою семью в деревню. Раджу так никогда и не довелось бы получить свою долю из этой миски, но тут на улице стало происходить что-то странное.

Сметая все на своем пути, переворачивая тележки зеленщика и бакалейщика, разгоняя играющих на мостовой мальчишек пинками и затрещинами, расталкивая неторопливых старцев, беседующих со стаканами чая в руках, по дороге двигалась компания парней. Очень похожие друг на друга крепким сложением и одинаково горящими глазами курильщиков конопли, они шли явно для того, чтобы устроить кому-то неприятности. На Лейбл-кроссинг стараниями Раджа и его друзей давно уже не было уличной банды, и тем более непонятно, с кем пришли сражаться эти ребята, за глоток бханга готовые переломать кости кому угодно.

— Кто тут приставал к девчонке из нашего квартала? — дурным голосом взвыл тот из них, кто шел посреди ощетинившейся группы, заложив руки в карманы, и, не принимая участия в грязной работе — раздавании подзатыльников, явно руководил операцией.

— Уж не ты ли? — он схватил за грудь старика-чистильщика обуви и почти оторвал его от земли.

— Не знаю, сэр! — испуганно прошептал несчастный, привыкший быть виноватым перед любой сильной рукой, кому бы она ни принадлежала.

— Я тебе исправлю память, — издеваясь над его старческой немощью, пообещал парень.

— Эй, оставь старика! — закричал Крипал, бросаясь к воротам.

Через несколько секунд он стоял лицом к лицу с предводителем банды и, сжав кулаки, с ненавистью смотрел в его наглые смеющиеся глаза.

— Это он? — спросил тот у одного из своих парней, который в ответ недоуменно пожал плечами.

— Ты, что ли, Радж? — презрительно фыркнул предводитель. — Что-то больно мелкий.

Крипал терпеть не мог подобных высказываний о своем телосложении и всегда стремился немедленно доказать, как обманчива бывает внешность. Парень сразу же получил короткий удар в челюсть и отлетел на заботливо подставленные руки своих друзей.

— Ах так! — взвизгнул он неожиданно тонким голосом. — Ну, держись!

Держаться пришлось не одному Крипалу, но и Начче, и Моханум. Им на помощь подоспело еще трое соседских парней, но все-таки силы были неравны — шестеро против дюжины крепких и умеющих драться профессионалов улицы.

Возможно, Радж, погруженный в проблемы с машиной, и не заметил бы ничего из-под своего автомобиля, но уж очень много шума издавали дерущиеся мужчины. Как только он вылез и увидел происходящее, Радж не замедлил присоединиться к избранному ими времяпрепровождению, не интересуясь поводом к драке и аргументами той или другой стороны.

В несколько прыжков он оказался в самой гуще дерущихся и принялся орудовать кулаками направо и налево, едва успевая взглянуть, кому именно — своему или чужому — достанется следующий удар. Таким образом ему удалось очистить небольшое пространство посреди улицы, необходимое ему для коронного маневра. Как только это было сделано, враги могли считать себя побежденными. Теперь Радж мог драться ногами, сбивая своих противников резкими ударами в прыжке. Мгновение — и один валяется в канаве и не в силах вздохнуть. А Радж уже прыгает с бочки на другого, который, не успев увернуться, тут же отправляется пересчитывать головой ступеньки крыльца почты.

Оценив способности этого невесть откуда взявшегося силача, парни из банды решили заняться им особо. Они с четырех сторон пошли на Раджа, внимательно оглядывающегося на каждого, чтобы не упустить момент, когда кто-нибудь из них начнет. Однако никто из четверых не торопился взять на себя эту миссию, и Раджу пришлось самому выбрать себе противника. Он налетел на того, как вихрь, и, прижав к стене, наградил двумя молниеносными ударами в нос, не пожалев для этого собственного лба, который и стал основным орудием. Однако парень обладал или на редкость крепким носом, или совершенной нечувствительностью к боли, потому что он продолжал смотреть на Раджа удивленными глазами — и только. Тогда Раджу пришлось ребром ладони проверить, так или крепка его шея, как другие части тела. К счастью, оказалось, что у него есть и уязвимые места — иначе Радж прямо и не знал бы, что с ним делать.

Двоих других он просто столкнул головами, подняв в воздух, а потом бережно сложил в канаву, где уже отдыхали некоторые их приятели. Следующему надел на шею дощатый стол. Очередного противника, вцепившегося в изрядно измотанного Крипала, оторвал от него и отправил через забор во двор, где уже носилась, поджидая добычу, цепная злющая собака.

Однако банда не собиралась убираться восвояси. Ее вождь достал из кармана нож и пошел на Раджа, выставив перед собой длинный острый клинок. Тому пришлось спасаться на покатой черепичной крыше соседнего домика. Радж едва уворачивался от резких выпадов, перекатываясь по острым ребрам черепицы. Наконец он улучил момент и с размаху нанес удар ногой по сгибу руки нападающего. Парень взвыл от боли и выронил оружие. Радж моментально спрыгнул на землю и, подхватив нож, забросил его подальше. Он потратил на это пару секунд и когда обернулся, бандита уже не была рядом. Он загородился тележкой с доброй сотней бутылок воды и, чтобы не стоять без дела, принялся запускать в Раджа одну бутылку за другой. Тот увернулся несколько раз, но, видя, что парень аккуратно вытаскивает новые и новые снаряды, решил, что лучше будет поискать укрытие. Самым подходящим ему показался кусок бетонной трубы большого диаметра, оставленный на улице строителями еще во время прошлогоднего стихийного бедствия — ремонта канализационной системы. Сейчас безалаберный поступок забывчивых ремонтников показался Раджу не таким уж обидным. Он живо махнул в трубу и принялся действовать как белка в колесе: согнувшись в три погибели, работая руками и ногами, крутил свое убежище, так что оно танком двинулось прямо на склад гранат-бутылок, за которым окопался предводитель банды любителей неприятностей.

Труба просто смела тележку, передавив все бутылки, какие еще оставались после мощного артиллерийского обстрела. Парень потерял бы ногу, раздавленную бетонным боком новой марки танка, если бы Начча, разделавшийся к тому времени с последним из уцелевших драчунов, не проявил милосердие и не выхватил его из-под надвигающегося монстра. Правда, затем он наградил спасенного таким ударом, что вместо сломанной ноги тот получил как минимум сломанную челюсть.

Казалось, что теперь можно было передохнуть, дожидаясь, пока пришельцы опомнятся и будут в состоянии кое-что рассказать о цели своего визита на Лейбл-кроссинг. Но тут раздался крик «Полиция!», и все до единого чужаки тут же оказались не такими уж обессилевшими. Они живо повскакивали с земли, на которой только что валялись трупами, и бросились в переулок, где их, оказывается, поджидал открытый «джип».

Радж с ребятами, не ожидавшие такого бурного развития событий, пустились догонять их, но добыча успела ускользнуть. Парни набились в открытый кузов машины, прямо с разбегу бросаясь в нее, как в отплывающий корабль. Они прекрасно понимали, что уходят от очень неприятной встречи, и потому старались, как могли. «Джип» резко рванул с места, увозя изрядную часть нападавшей банды. Остальные же, пока растерянный Радж с друзьями бежали по дороге вслед за машиной, пытаясь вытащить оттуда хотя бы парочку врагов, тихо скрылись в толпе, собравшейся понаблюдать за битвой.

— Эй, что тут у вас? — прокричал инспектор Бхарат, подбегая к Раджу и на ходу вытаскивая револьвер из кобуры.

— Сами не поймем, — пожал плечами Радж. — Странное что-то. Я думал с соседней улицы парни драться пришли, а тут другие дела — издалека пожаловали.

— А что им было нужно? — спросил полицейский. — Искали кого-то?

— Мне кажется, тебя, Радж, и искали, — задумчиво поскреб подбородок Крипал. — Во всяком случае у меня спрашивали, не Радж ли я.

— И что ты им сказал? — улыбнулся Радж.

— Что я — твоя бабушка! — огрызнулся приятель. — До разговоров ли мне было!

— Послушай, Радж, что ты за человек? Песни в машине с трупом распеваешь, парни на тебя но десять человек ходят охотиться… Странный ты какой-то, — покачал головой Бхарат. — Что скажет дедукция инспектора Ананда?

— А откуда она узнает про эту историю? Не станете же вы распускать слухи про человека, который отремонтировал вашу машину совершенно бесплатно? — подмигнул ему Радж.

— Бесплатно? Конечно, не стану! Можешь на меня положиться, слово полицейского! — обрадовался Бхарат.

— Мне это слово всегда будет обходиться недешево, я не сомневаюсь, — вздохнул Радж.

У парней, которых на полном ходу увозил подальше от Лейбл-кроссинг «джип», тоже не все было ладно. Их вождь тихо постанывал в машине, держась за сломанную челюсть, а с места водителя неслись в его адрес отборные ругательства.

— Тупоголовые свиньи! Кисейные барышни! И вы еще называетесь крутыми парнями! — неистовствовал Ашок, проклиная себя за то, что связался с уличной бандой. — Да вам бы у первоклассников мелочь отнимать! Верни мне немедленно деньги, которые выпросил авансом!

— У-у! — взвыл парень, закатывая глаза.

Это было все, что он мог сейчас ответить.

— Конечно, у тебя нет ни руппи! Все просажено на травку! — расшифровал его речь Ашок. — Ясное дело, накурились и пошли крушить все подряд, думая, что перед вами стадо овец. Один этот Радж вас всех стоит, я видел, как он орудует. Ты понимаешь, в какое положение меня поставила ваша беспомощность и трусость? Я пропал из-за вас, грязные ублюдки.

— Убью е-его! — пролаял парень, держа обеими руками свою челюсть.

— Только посмей мне хоть что-нибудь предпринять! — закричал Ашок и замахнулся на него, забыв о руле. — Ах, идиот, чуть не врезался из-за тебя в автобус! Чтоб ни шагу без моего разрешения не сделал.

Он замолчал, думая о том, чем обернется для него сегодняшний провал. Впервые хозяин дал ему такое ответственное поручение — и вот как он его выполнил! Теперь можно выбросить из головы все честолюбивые мечты. Подобных оплошностей господин Тхарма Лингам не прощает. А как было хорошо придумано — убийство в обыкновенной уличной драке, так здорово! Эти подонки часто режут друг друга, никто не обратил бы особого внимания на заурядное происшествие. Так нет же, этот Радж разбросал всех его парней!

Ашок испытывал сейчас такую ненависть к Раджу, что охотно прирезал бы его собственной рукой. Подумать только, годы медленного продвижения наверх, поближе к хозяину, годы унижений, мелких делишек, крошечных поручений — и вот, наконец, крупное! И что же? Все кончилось крахом из-за того, что ничтожный механик сумел постоять за себя.

Он остановился у какой-то помойки и, решив, что это вполне подходящее место для компании никчемных идиотов, приказал им освободить машину. Сам же отправился к дому господина Тхарма Лингама, чтобы рассказать о том, как не сумел выполнить его задание. Ему казалось, что в мозгу у него с шумом лопаются воздушные шары, глаза застилал серый туман. Ашок не заметил, как потерял сознание, не почувствовал удара, когда машина врезалась в каменный забор, не слышал криков людей и сирены полиции.

Он очнулся только в машине «Скорой помощи», и когда по разговорам понял, что тяжело ранен и что его везут в больницу, то даже обрадовался — на какое-то время свидание с Тхарма Лингамом откладывается и можно не думать о том, что скажет хозяин…

Глава тридцать шестая

Сегодня Налла Нингам казался себе особенно молодым и ловким. Все удавалось ему, мячи покорно ложились в лунки, повинуясь точным движениям уверенной руки. Конечно, жаль, что у такой игры не было ни одного зрителя, если не считать секретаря, которого он брал сюда для того, чтобы тот носил сумку с клюшками и бегал за мячами. Правда, Нингам не хотел, чтобы на его новом поле упражнялись другие до тех пор, пока сам он не наиграется, а потому дирекция и помыслить не могла допустить сюда даже именитых членов клуба. Пришлось наслаждаться своим успехом в одиночестве, и мастер гольфа уже предчувствовал, как он будет рассказывать обо всем господину Тхарма Лингаму, который вот-вот пожалует сюда — не играть, а просто поболтать за стаканчиком виски.

— Вас к телефону, сэр! — выпалил мальчик-служащий, присланный из дирекции.

Это было совсем некстати. Налла Нингаму предстояло загнать в лунку последний мяч, и отвлекаться от этого он не собирался.

— Сходи-ка узнай, в чем дело, — кивнул он секретарю. — Если это господин Тхарма Лингам, то скажи, что я жду его.

— Слушаюсь, сэр! — отозвался секретарь и бегом помчался исполнять поручение.

Нингам тщательно прицеливался, никак не решаясь стукнуть по мячу. Когда же, наконец, сделал это, то вышло просто ужасно. Последний удар все испортил, да еще мяч полетел куда-то в кусты. Искать его теперь пришлось самому, а Налла Нингам не был любителем обслуживать себя.

Он недовольно поморщился, но все-таки отправился на поиски мяча, разгребая траву носком белой туфли. Позади него раздался странный крик, он обернулся и увидел сидящего на ветке попугая. Что делает здесь эта холеная птица?

— Неважные дела! — посетовал попугай, кивая Нингаму хохолком.

— Да ты еще и разговариваешь? — остолбенел тот. — Откуда ты взялся?

— Мяч ищете? — раздался голос с другой стороны.

Налла Нингам вздрогнул — еще один попугай?! Но это сказал человек, правда очень маленький. Зато на голове у него была клетчатая кепка — почти такая же, как у самого Нингама, а в руках он держал улетевший мяч.

— Да, ищу, — протянул руку тот. — Вы член клуба? Я вас не встречал.

Он ждал, что незнакомец отдаст ему мяч, но тот что-то не торопился сделать это.

— Нет, я в вашем клубе не состою, — улыбнулся он. — Я сюда специально зашел. К вам. Не удивлены?

— Ко мне? А что у нас с вами может быть общего? — пожал плечами Нингам.

— О, многое! — воскликнул коротышка. — У нас с вами общее прошлое. Разве этого мало?

— Что вы несете! — презрительно сморщил нос хозяин Ховры. — Я прикажу вывести вас отсюда!

— Кому? — рассмеялся карлик. — Напрасно вы пренебрегаете коллективными играми. Здесь вы совершенно один.

Налла Нингам машинально обернулся, оглядывая окрестности, хотя знал, что этот отвратительный лилипут прав: секретаря он отправил в контору, а служащим клуба давно запретил без особой нужды показываться на глаза.

Его движение не укрылось от взгляда карлика. Он довольно ухмыльнулся и, высоко подбросив мяч, поймал его с радостным возгласом.

— Если ударить мяч на открытом поле, он летит, пока может, а потом падает. Но двадцать пять лет назад вы били об стенку, и вот он вернулся к вам — в моем образе, — туманно начал коротышка.

— Кто вы? — перебил его Нингам, сглотнув слюну.

Страшное подозрение пронзило его, как молния. Неужели ему предстоит последовать за Амбарасаном? Что же еще может означать появление этого человечка, вселяющего непонятный ужас при всей своей нелепости и уродстве?

— Да, вы совершенно правы, — сказал карлик, словно прочитав его мысли. — Это я отправил на тот свет вашего друга.

— Вы — Радж? — выкатил глаза Налла Нингам.

Неужели этот ненормальный Сатья Мурти и не заметил, что жених его дочери — лилипут?

— Не надо быть ни Раджем, ни раджой, ни императором, чтобы убить вас, — снова рассмеялся коротышка. — Я здесь, и этого достаточно — вы обречены. Хотя сегодня я пришел без оружия.

Отличное признание! Нингам с облегчением перевел дух. Теперь ему нечего бояться. Разве справиться этому уродцу с сильным здоровым мужчиной? Сейчас он его раздавит, как… как…

— Козявка! — закричал он, придумав, с кем можно сравнить жалкого коротышку, и замахнулся на него клюшкой. — Ты знаешь, что это такое? Один удар — и тебе конец!

— Ну вот! — возразил тот. — Так я и думал. Стоило мне сказать, что я безоружен, и вы сразу же начали угрожать… Но у меня есть защитник.

Он издал короткий крик-свист, каким подзывают собаку. В кустах раздалось легкое похрустывание сухих веток — кто-то приближался.

— Думаешь, я испугался твоего пса? — скривился Налла Нингам, к которому вернулась обычная уверенность в себе.

Он поднял клюшку, собираясь нанести сокрушительный удар по шее ненавистного создания, но не успел. Сзади послышалось угрожающее рычание — и рука сама собой остановилась. Нингам резко обернулся, но вокруг никого не было. Он тряхнул головой, отгоняя галлюцинацию, и опять замахнулся. Но сразу же рычание повторилось, как бы уверяя его, что он испугался не напрасно. На сей раз оно сопровождалось легким шорохом шагов, и через несколько секунд остолбеневший игрок в гольф увидел, кто издавал эти звуки.

— Что за шутки, старина? — взвизгнул Нингам, опуская клюшку и отступая назад от надвигающегося громадного тигра с горящими глазами.

Он тут же утратил свою самоуверенность, сжался и заговорил просительным тоном. Сейчас его крупная фигура казалась едва ли не меньше, чем тело лилипута, улыбавшегося презрительно и даже брезгливо.

— Погоди, Джабу, ляг! — приказал карлик тигру.

Тот сложил огромные лапы и улегся, не спуская с Нингама ненавидящих глаз.

— Я не виноват, я не виноват, — забормотал ховринский раджа, сам не зная, кого он пытается убедить в этом — тигра или лилипута.

— Звери не любят лгунов, а тигры особенно, — предупредил его коротышка.

Тигр подтвердил его слова, открыв пасть и показав Нингаму желтые клыки.

— Я не убивал Сету Пати, не убивал, не убивал, — взмолился тот, не вняв предупреждению.

Карлик махнул рукой, как бы говоря, что не надеется добиться от Налла Нингама правды, повернулся к Джабу. Тигр воспринял это как приказ.

— Прошу, убери его, пожа-а-луйста, — прошептал Нингам, пятясь от неумолимо наступающего Джабу.

Не услышав команды, отгоняющей зверя, он вздумал защищаться и замахал клюшкой, пытаясь ударить его по темени. Но тигр с легкостью уклонился от его суетливых движений и, рассердившись еще больше, бросился на обидчика.

Налла Нингам предпринял последнюю отчаянную попытку спастись, рванувшись в заросли, но разве можно спрятаться в кустах от нападающего тигра?! Джабу прыжком махнул за своей добычей, и сразу же оттуда донеслись истошные крики. На мгновение показалась среди ветвей голова Нингама с совершенно обезумевшими глазами, но сразу же скрылась, будто тело потащили за ноги.

Апу хотел зажать уши, чтобы не слышать душераздирающих воплей терзаемого зверем человека, но заставил себя не делать этого. Он должен выдержать, сказал себе он. Это его наказание, его плата за грех убийства. Конечно, только малая часть ее, но он согласен и на все. Раз уж взял на себя ношу — месть.

Внезапно он заметил, что все еще сжимает в пальцах мяч для гольфа, и с отвращением отбросил его. Прикасаться к чему-либо, что принадлежит Налла Нингаму, — значит осквернять себя.

Из кустов вышел Джабу и, подойдя к Апу, посмотрел вопросительно, не будет ли еще каких поручений.

— Спасибо тебе, что взял на себя этот труд, — сказал Апу, положив руку ему на шею. — И прости меня.

Простить? За что? Какие пустяки? Тигр с удивлением подумал о странностях, присущих всем людям, и даже такому разумному, как клоун. Вроде бы так хорошо все понимает, такой сильный, решительный — и вот нá тебе! Джабу охотно задрал бы еще парочку таких же, как этот грубиян, только бы это доставило Апу удовольствие. Пусть только прикажет, он готов устранить любого его противника, даже не спрашивая, что они там не поделили.

— Пора домой, пойдем-ка в машину, — предложил Апу, и тигр без возражений направился к забору, за которым их ждал цирковой грузовичок.

— Мистер Нингам! Сэр, где вы? — кричал секретарь, в панике мечась по полю для гольфа.

Он позволил себе немыслимую роскошь — пропустить кружку пива в баре со знакомым парнем — секретарем районного прокурора, который всегда посмеивался над его страхом хоть в мелочах ослушаться воли хозяина. И вот теперь, похоже, его ждет ужасная расплата. Хозяина нигде нет, он, наверное, незаметно прошел в дирекцию и узнает там, что разговор с мистером Тхарма Лингамом продолжался всего несколько секунд. Тот только велел передать господину, что задерживается. И зачем он это себе позволил, какая муха его укусила именно в это утро? Вот уволит его босс, не знающий ни к кому снисхождения, тогда попробуй найди работу.

Секретарь поднял глаза и увидел чрезвычайно странную картину: за зеленым скатом холма двигалось удивительное существо. Человеческая голова в клетчатой кепке, грудь и руки, а ниже… Ниже ничего видно не было — мешал холм, но там не могли быть человеческие ноги, иначе незнакомец был бы куда выше. Но самое невероятное было то, что позади него виднелась спина тигра и задранный полосатый хвост. О боги! Существо с торсом мужчины и телом тигра? Это что же, индийский вариант античного кентавра? Неужели такое бывает от стакана пива?

Секретарь махнул рукой, отгоняя призраков, и видение исчезло. Может, негодяй бармен, подученный Рави, смешал пиво с виски?

Лучше мне в таком виде на глаза боссу не попадаться, вздохнул секретарь, и тут ему бросились в глаза белые брюки и туфли Налла Нингама, который зачем-то улегся в кустах. Выслеживает кого-то, что ли? Парень немного подумал и потом, набравшись храбрости, отправился в заросли.

— Сэр, что с вами? Вам помочь? — спросил он у лежавшего ничком босса.

Тот молчал и не шевелился. Секретарь склонился над ним и, поколебавшись секунду, все-таки осмелился потянуть хозяина за плечо. То, что он увидел, заставило парня резко отпрянуть и издать душераздирающий крик.

У Налла Нингама почти не осталось лица. Вместо него секретарь увидел кровавую маску, окаймленную кусками разодранной кожи. Шея и грудь перечеркнуты тремя сочащимися кровью глубокими царапинами.

Это следы когтей, догадался секретарь! Человек-тигр! Но ведь так не бывает!

Он поднялся и, пошатываясь, побрел к директору клуба.

— Сэр! — вяло пробормотал парень, войдя в кабинет. — Там мистера Нилла Нингама задрал тигр. Насмерть. Он, конечно, зверь, но все-таки человек.

— Что вы себе позволяете! — подскочил с кресла взбешенный директор. — Джим, уведите его! Почему вы пропустили ко мне совершенно пьяного мальчишку? А вашему боссу, молодой человек, я немедленно доложу о вашей возмутительной выходке. Не сомневаюсь, что вы будете уволены!

— Нет уж, — обрадовался секретарь, набредя на спасительную мысль. — Работу я, конечно, потерял, но уволить меня он теперь точно не сможет.

Глава тридцать седьмая

— Господин мэр, примите это как мою личную просьбу. Так важно, чтобы убийством Налла Нингама занимались наши лучшие силы. Вы ведь понимаете всю значительность этой фигуры и ту широкую огласку, которую приобретет это дело, — говорил Тхарма Лингам, склонившись к телефонной трубке. — Мне кажется недостаточным расследование, начатое в Ховре. Было бы очень неплохо, если бы и следственные органы Калькутты подключились к нему.

Судя по всему, мэр разделял тревогу господина Лингама и не возражал против усиления следственной группы лучшими кадрами городской полиции. Тхарма Лингам выразил полное удовлетворение разговором и рассыпался в благодарностях.

— Он отправит в Ховру своего племянника. Говорит, что это самая светлая голова в Калькутте, — пересказал он итог беседы адвокату Сатья Мурти. — До сегодняшнего дня я считал, что самая светлая голова здесь принадлежит мне, но, похоже, у мэра на этот счет другое мнение.

Тхарма Лингам так радостно рассмеялся собственной остроте, что Сатья Мурти невольно позавидовал ему. И как только старик умудряется сохранять присутствие духа в сложившейся ситуации. Он совершенно спокоен, выдержан и даже весел, в то время как сам он не находит себе места с той самой минуты, когда узнал о страшной гибели Налла Нингама. Без снотворного он уже спать не ложится, а что ждет его сегодняшней ночью — и подумать страшно.

— Тело еще в клубе? — поинтересовался он.

— Желаете взглянуть, во что превратили нашего друга? — поднял брови Тхарма Лингам.

— Нет! — вздрогнул адвокат. — Только не это.

— В любом случае нам нужно быть там через час, чтобы увидеться и поговорить с инспектором, которого направит мэр, — поднялся из кресла хозяин. — Так что будем собираться. Не хотите еще стаканчик? Нет? А вот я выпью.

Он подошел к столику с бутылками и принялся что-то смешивать в стакане, отпуская при этом шуточки о тех, кто внезапно перестал пить. Но Сатья Мурти почти не слушал его, досадуя, что старческая болтливость хозяина мешает ему сосредоточиться. А подумать есть о чем. Раджа так и не убрали, несмотря на все бодрые заверения всемогущего Лингама. Когда будет предпринята новая попытка разделаться с ним — не известно. Перед этим хорошо бы уяснить, не следствие ли событий на Лейбл-кроссинг сегодняшнее убийство. Может быть, Радж нанес ответный удар? Хотя ему и без того есть за что их убивать. Но почему, почему он все-таки выжил в ту страшную ночь, ведь адвокат лично спалил этот склад и его вместе со складом!

Сегодня утром он рассказал Джанеки кое-что об этой истории. Конечно, так, чтобы она ни на минуту в нем не усомнилась, не подумала, что ее отец замешан в чем-то дурном. В его изложении все выглядело так: они вчетвером начинали большое и очень прибыльное дело, об этом узнал полицейский инспектор и захотел участвовать в нем или получить отступного. Возмущенные его наглостью, предприниматели ответили ему отказом. Тогда Сету Пати решил мстить. Он сфабриковал на них дело, запугав нескольких человек и заставив их дать нелепые и смехотворные показания. Но в суде дело рассыпалось, как карточный домик. Всем стало ясно, что инспектор выбивал свидетельства и занимался подлогом. Тогда он то ли покончил с собой, то ли был убит каким-то уголовником, которого, возможно, чем-то обидел ранее. А жена, спасаясь от позора, исчезла с грудным ребенком из города. И вот теперь этот подросший мальчик, то есть уже, конечно, мужчина, подученный своей матерью, вообразил невесть что и принялся убивать ни в чем не повинных людей, не совершавших никакого преступления.

Джанеки слушала его с широко раскрытыми глазами, с выражением полнейшего изумления на растерянном лице.

— Но это не может быть Радж, папа! Он веселый, легкий, счастливый человек! Я-то знаю, что у него на душе нет никакой тяжести, никакого горя, — уверяла она. — Я не сомневаюсь, что он не смог бы никого убить. Ты ошибаешься, это делает кто-то другой, а не он. С чего ты взял, что именно Радж — сын этого Сету Пати. Он очень богат, он почти миллионер… Откуда бы его мать взяла такие средства?

Но когда он открыл дочери обман с состоянием Раджа и рассказал о его настоящих занятиях, она была в шоке. Постепенно Джанеки начинала верить словам отца, адвокат это видел все ясней. Она думала, что понимает своего друга, но вот выяснилось, что не распознала даже такого грубого притворства. После этого можно было усомниться даже в том, что его зовут Раджем. Если человек лжет с таким искусством, то что мешает ему пойти дальше? Если у него два лица, то почему бы не быть и третьему?

Джанеки не плакала, не обвиняла Раджа, а просто застыла в оцепенении, стараясь сосредоточиться и осмыслить то, что с ней произошло. Радж, каким она его знала, и Радж из рассказов отца — как совместить этих разных людей в одной личности?

Адвокат хотел бы провести с ней весь этот день, не оставляя бедную девочку наедине со своими мыслями, но тут пришло известие о смерти Налла Нингама — еще одном преступлении ее недавнего возлюбленного, и Сатья Мурти поспешил к Тхарма Лингаму, доверив присмотр за Джанеки слугам.

— Вы слушаете меня, дорогой друг? По-моему, пора спускаться к машине, — перебил его мысли хозяин дома.

— Да, конечно, — опомнился адвокат. — Я в полном порядке, — добавил он зачем-то.

— Не сомневаюсь в этом, — кивнул Лингам. — Нам понадобится все наше мужество, чтобы пережить этот визит.

И действительно, совсем не просто оказалось даже мельком взглянуть на останки Налла Нингама. Когда рука инспектора Ананда рванула покрывало, скрывавшее страшную картину от окружающих, собравшаяся толпа издала единый крик ужаса, будто превратившись в одного испуганного человека.

И только Ананду все было нипочем. Глядя на его довольное лицо, можно было предположить, что он даже рад, что труп выглядит так впечатляюще. Тем больше внимания привлечет это дело, тем больший резонанс оно будет иметь среди современников и — главное! — потомков, о которых инспектор проявлял трогательную заботу.

— Как произошло убийство? — спросил Ананд у еле живого секретаря покойного.

— Я не видел, сэр, — замотал головой парень, которого держали под руки с обеих сторон дюжие полицейские, чтобы он не упал — так обессилел бедняга от недавнего потрясения. — Я пришел, вижу — он лежит в луже крови…

— Что еще? — Ананд поигрывал своим щегольским стеком, серебряный наконечник которого так сверкал на солнце, что на него было больно смотреть.

— Оттуда уходил хвостатый человек в клетчатой кепке, — шепотом сказал секретарь, наклонившись вперед, насколько ему позволили сердитые сопровождающие. — Спина тигра, а голова человека. И еще, он чихал, как тигр! — обрадовался секретарь, припомнив новую подробность.

— Хвостатый человек? Чихал, как тигр? А ну, дыхни-ка! — позволил себе вмешаться следователь из Ховры, до сей поры с почтительностью уступавший племяннику калькуттского мэра право вести допрос.

Секретарь не отказал ему в этом удовольствии и выдохнул воздух прямо ему в лицо.

— Не пью, сэр, не имею этой привычки, — улыбаясь, заявил он озадаченному полицейскому.

— Бред какой-то! — поморщился тот, отходя назад, в толпу.

— Итак, вы утверждаете, что человек с хвостом и в кепке чихал, как тигр, — уточнил инспектор Ананд с тонкой улыбкой, относящейся к незадачливому деревенскому простаку из Ховры. — Нирали, ты все записал? — обернулся он к своему сержанту, записывающему его слова в неизменный полицейский журнал.

— Так точно, сэр! Еще была спина тигра, если я правильно понял, — отозвался сержант.

— Была, — согласился секретарь. — Полосатая.

— Посадите-ка его куда-нибудь, — распорядился инспектор относительно секретаря и отозвал в сторону друзей покойного — Тхарма Лингама и Сатья Мурти. — У меня к вам конфиденциальный вопрос, господа. Были ли у него враги?

— Инспектор, мы подозреваем одного человека, — начал адвокат, не давая открыть рта Лингаму. — Однажды я видел его. Это настоящий бандит, он давно нам угрожал, и вот теперь…

— Не надо! — громким шепотом приказал ему Тхарма Лингам, опасаясь, как бы выведенный из равновесия Сатья Мурти не наговорил лишнего.

— Нет, надо! — грубо отрезал тот. — Надо наконец все рассказать. Инспектор, это Радж он сын Сету Пати!

Его друг схватился за голову и голосом, полным отчаяния, призвал адвоката к молчанию:

— Вам не следует забивать инспектору голову всякой ерундой, он сам разберется во всем!

Тхарма Лингам взял руку адвоката и потащил его за собой. Но от Ананда Не так-то легко было уйти, особенно если он услышал то единственное, что его в данный момент интересовало, — имя человека, которого он сразу раскусил. Какое счастье, что этому есть свидетель — сержант Нирали. Теперь Ананду обеспечен триумф, достойный его проницательности.

— Так его зовут Радж? — улыбаясь переспросил он. — Погодите. Не знакомо ли вам это лицо?

Инспектор с ловкостью фокусника вытащил из кожаной папки фотографию и помахал ею перед носом Сету Пати. Тот следил за ней жадным взглядом, пока наконец Ананд не угомонился и не дал адвокату спокойно разглядеть карточку.

— Радж! — пораженно выдохнул Сету Пати. — О, инспектор, я восхищен… Откуда вы знали, что…

— Я многое предвижу и умею в маленьком фрагменте разглядеть все полотно, — похвалился Ананд.

На самом деле у него много что накопилось сказать о собственном таланте, но нельзя же брать все на себя — пусть люди оценят и выразят свое восхищение. Ему же пора продолжить следствие, обещающее так много.

— Этого тигра ты видел? — спросил он у секретаря, едва сидящего на стуле в полном изнеможении.

Тот с опаской посмотрел на инспектора, предчувствуя, что эта фотография лишит его последних сил, но ослушаться не посмел. На карточке не оказалось ни полосатой спины, ни хвоста, но лицо имело слишком много общего с тем, которое украшала недавно клетчатая кепка. Новая встреча с этим существом не прошла для парня даром. Он коротко кивнул Ананду и тут же свалился со стула, потеряв сознание.

Глава тридцать восьмая

Слава Раджа в их квартале, и без того солидная, достигла зенита в дни после потасовки. Улица просто бредила Раджем. Все разговоры, с чего бы они ни начинались, хоть с международного положения, заканчивались непременно им; любители порассуждать о политике сходились на том, что, будь их герой премьер-министром, дела Индии пошли бы куда лучше.

Мальчишки постриглись и теперь щеголяли прическами «а-ля Радж», а те, кто мог себе позволить, — еще и кроссовками, «как у Раджа». Девицы на выданье стайками гуляли по два раза в день мимо ворот его мастерской, за что получали по вечерам трепку от мамаш, боявшихся, как бы слух об этом не дошел до ушей нареченных женихов, а особенно их родни. У продавцов газировки резко увеличился спрос на «пепси», которую предпочитал новый кумир, и они мечтали теперь только об одном, — чтобы вкус его изменился, и он выбрал что-нибудь подороже.

Самому Раджу было не до того, чтобы наслаждаться известностью, так как теперь он сполна ощутил и оборотную ее сторону: на него, как из ведра, посыпались заказы, от которых не хватало духу отказаться, а потому он целыми днями торчал в мастерской, не успевая даже пообедать. Однако Нирмала купалась в лучах его славы с величайшим наслаждением. Она всегда знала, что лучше, сильнее и храбрее ее мальчика нет никого на свете, а теперь с радостью наблюдала, что это признается буквально всеми, кроме, конечно, ее соседки Акки, с которой последние двадцать лет шла не прерываемая никакими, даже пятиминутными, перемириями борьба. Последним нанесенным Аккой ударом был диплом Института мореходства, который получил, наконец, ее тощий сын Джавара. Но теперь это жалкое событие было просто забыто перед лицом той чести, которой собирались удостоить Раджа жители квартала — праздника в ознаменование его победы над чужаками.

Когда Акка услышала об этом, глаза ее полезли из орбит. Нирмала чуть в окно не выпала от хохота, наблюдая, как исходит паром ее соседка у калитки, собрав вокруг себя идущих с рынка женщин и пару скучающих коров.

— Да где ж это видано, устраивать праздник в честь подзаборного мальчишки? Кто его отец? Кто его мать, брахманка она, что ли? На каких медных табличках это записано, покажите мне! Почему люди должны преклоняться перед этим недоучкой и его сумасшедшей мамашей! — кричала Акка, красная, как мак. — Давайте зажжем лампы и светильники, устроим фейерверк! Это будет наш праздник Дивали, только вместо Рамы — Радж, а вместо Ситы — драгоценная Нирмала! А мы все вместо тех обезьян, что помогали Раме против демона!

Соседки слушали и сочувственно кивали, однако на праздник явились все, оставив свою подружку Акку в одиночестве захлебываться злостью.

С утра по улице ходили мальчишки-глашатаи с барабанами, извещавшие всех, что в пять часов вечера будет музыка, танцы и угощение, на которое раскошелился квартальный совет. Автомобильное движение перекрыли, в связи с чем ни на минуту не прерывался скандал, который устраивали водители, не соглашающиеся на объезд. На площадке у почты парни ставили бамбуковые шесты для пандала — навеса из сплетенных пальмовых листьев, приносили столы, укрепляли жаровню для пап-пара — тоненьких лепешек из бобовой муки, которыми славилась их улица. Старики готовили угощение: резали ломтиками вяленую баранину, густо обмазанную пастой из чили, варили рис в огромном котле, начищенном до блеска специально мобилизованными для этого мальчишками. Хозяин бакалейной лавки, у которой происходила историческая драка, расщедрился на ящик пакетиков с орешками, а из овощных магазинчиков несли корзины с фруктами и зеленью. Женщины же, каждая на своей кухне, пекли к столу сладости по старинным и тщательно скрываемым друг от друга рецептам, мечтая о том, что именно у нее получатся самые вкусные, и все будут спрашивать, кто именно приготовил эти необычные чуры или печенье.

Раджа едва удалось вытащить из мастерской и заставить умыться к назначенному часу. Он с содроганием думал о том, что ему предстоит принять на себя шквал народного обожания, но не бежать же из собственного квартала. Нирмала специально к этому дню прикупила для него черный костюм, в который и облачила сына, невзирая на его вопли о том, что родная мать жаждет его смерти от теплового удара.

Сопровождаемый сияющей Нирмалой в праздничном сари, он вошел под пандал, растерянно кланяясь всем подряд. Сидящие за почетным столом старики повесили ему на шею несколько гирлянд, причем каждый из них сгибал перед Раджем спину и делал намаскар. От одного этого Радж покрылся красными пятнами и не знал, куда девать глаза, а когда вышел глава Квартального совета и произнес речь на пятнадцать минут, в которой не было только сравнения Раджа с Вишну, тот почувствовал себя просто придавленным тяжелой рукой всеобщей благодарности.

Единственным спасением показался ему в этой ситуации добрый стакан виски со льдом, который и был выпит до дна сразу же после окончания торжественной части. Тут уж Радж снял пиджак, поел впервые за день, и теперь ничто не казалось ему преувеличением. Тем более что и остальные скоро забыли о том, по какому поводу они сидят за этим столом и едят вкусные блюда, поданные на листьях банана, пьют и наслаждаются общением с друзьями. Молодежь устроила танцы под музыку свирели и долу, Радж с увлечением отплясывал с матерью, а после второго стакана виски даже не очень отнекивался, когда Нирмала предложила им с Крипалом показать всем соседям уморительную сценку «Охота на тигра», которой они оба прославились, еще учась в школе.

Радж с трудом влез в совсем уже тесный ему костюм тигра, прикрутил хвост из обтянутой тканью гибкой проволоки, вымазал лицо белилами и нарисовал черным полоски и усы.

Крипал тоже сделал себе усы, но не черные, а рыжие, какие и должны быть у офицера колониальных войск, который в свободное от завоевания новых индийских земель для Ее Величества время решил немного поразвлечься и отправился на охоту со слугой — его должен был играть Начча.

Когда перед пандалом появился Крипал в светлом кителе и солдатских шортах британской колониальной армии, в пробковом шлеме и принялся ходить с ружьем взад и вперед на согнутых ногах, изображая выслеживание добычи, толпа покатилась со смеху. Крипал старался из всех сил: ползал, выискивая следы на мостовой, доставал из кармана пенсне и разглядывал сквозь него оставшиеся после коровы лепешки, ронял свой шлем и ружье на ноги себе и Начче, пыхтел трубкой, прятался за всех подряд, испугавшись каких-то звуков. Потом появился Радж — на четвереньках в образе трусливого и истеричного тигра, который напуган не меньше охотника. Он метался по площадке, сбивая стулья и мальчишек, попутно стягивал со стола кусочки баранины и строил глазки девчонкам посимпатичней. Больше всего публике понравилось, как тигр залез та колени к главе Квартального совета и выпил виски из его стакана, удовлетворенно крякнув при этом. Старики стирали слезы, женщины толкали друг друга, призывая не пропустить вот этого — ну самого смешного! — момента, мальчишки визжали, а Радж разошелся не на шутку.

Теперь уже тигр, убедившись, что охотник еще трусливее него, не прятался, а усиленно делал вид, что ищет с ним встречи, выбирая для этого, однако, именно те места, где в этот момент точно не было ни самого офицера, ни его ружья. При этом он еще встал на задние лапы, кружился и пел хвастливую песню о своей легендарной храбрости:

Кто вам сказал, что царь зверей — лев? Когда я здесь, то место льву — хлев! Мой зуб — клинок, Мой коготь — сталь! И лев — щенок, Когда я встал! Зачем ружье, Коль сам силен? Один удар — И дух вон!

— Ну и песни у этого парня — все про свои дела поет! — поразился наглости Раджа инспектор Ананд, чей «джип» как раз остановился у самой площадки, позволив себе нарушить запрет на движение по Лейбл-кроссинг в этот вечер.

Увидев главный объект применения своей хваленой дедукции в образе тигра, Ананд ничуть не удивился, в отличие от Нирали. Ну и дела, подумал сержант, неужели этот полоумный инспектор попал в точку? Еще час назад он и мысли не допускал, что «индийский Шерлок Холмс» может хоть что-нибудь угадать. И вот такое удивительное совпадение! Теперь уж процесс утверждения в собственной гениальности у Ананда окончательно завершится — он и так был недалек до наивысшей точки.

— Ты настоящий тигр, Радж, — улыбнулся инспектор, касаясь кончиком стека плеча парня. — Более того, ты людоед.

Тот вздрогнул, расслышав посреди веселья голос, который навевал крайне неприятные ассоциации.

— Вам понравилось? — дружелюбно отозвался он, все еще надеясь, что Ананд просто пожаловал на праздник.

— Еще как! — кивнул инспектор.

Он обошел вокруг парня, растерянно наблюдавшего за изменениями выражения его лица, и, удовлетворившись осмотром, приказал Нирали записывать.

— В журнал запишешь позже, в участке, — поправил он сержанта, раскрывшего было черную тетрадь. — Я имею в виду другое…

Понятливый Нирали полез за записной книжкой, в которой оставалось не так уж много места.

— Ты хитер, но и я не промах, — почти продекламировал инспектор, убедившись, что сержант приготовился писать. — Переоделся тигром, совершил преступление и думаешь, что Ананд бросится обыскивать зоопарки и цирки в поисках зверя? Но нет, ты не учел одного — того, что имеешь дело с тигром сыска. А потому я займусь исключительно тобой, опасный полосатый зверь. Все остальные тигры в Калькутте могут спать спокойно.

Глава тридцать девятая

— Горе мне! Горе! — опять стонала Нирмала, заглядывая в дверной проем.

Радж, ввиду его несомненной виновности, давал показания из-за решетки. Ананд ему не позволил переодеться, чтобы не лишаться вещественного доказательства, а также дополнительной эффективности, и парень так и остался в костюме тигра с болтающимся сзади хвостом. Грим поплыл и размазался, и потому лицо Раджа вполне могло бы вызвать хохот у каждого, кто был бы к этому немного расположен.

Но присутствующим совсем не хотелось смеяться.

— Вас разжалуют в постовые! — осторожно попробовала Нирмала старые штучки, но инспектор на этот раз оказался более решительно настроенным.

— Замолчи! Будешь вопить — и тебя заберу, — грозно проговорил он, и Нирмала тут же прикусила язычок.

— Так зачем ты убил Налла Нингама? — в пятый раз повторил свой вопрос Ананд, уже теряя терпение.

— Я не знаю человека с таким именем, сэр, — устало отозвался Радж, который еле стоял, всем телом опираясь на решетку.

— Ты не признался, зачем убил Френсиса Амбарасана, но теперь тебе придется расколоться. Что заставило тебя загрызть Налла Нингама? — насупил брови инспектор.

— Загрызть? О, боги! — Радж поднял руки к потолку, как к самому близкому к богам месту в участке. — Я хоть не съел никого, нет?

— В прошлый раз тебя спасло только заключение экспертов. Не сомневаюсь, что это была их ошибка, — Ананд выразительно посмотрел в сторону Нирали.

— У вас нет экспертизы на этот раз, сэр? Может, мне повезет, и они опять ошибутся? — отозвался Радж, у которого появилась слабая надежда.

— Скоро получим! — пообещал инспектор. — Но я бы на твоем месте оставил пустые надежды.

— На моем месте оставьте их, сэр! — с радостью предложил парень. — А уж я, пожалуй, не буду.

Его шутки показались полицейскому совершенно неуместными в момент, когда речь шла о триумфе дедукции.

— Зачем ты переоделся тигром? — взвыл он, стараясь перекричать какой-то внезапно возникший у дверей шумный разговор.

Однако, даже если бы Радж принялся ему это объяснить, он все равно не смог бы расслышать, потому что в комнату рвалась какая-то девушка, а охрана старалась ее не пускать. Тем не менее через минуту шумная особа уже стояла посреди следственного помещения, а смущенные охранники пытались понять, как же ей это удалось.

Такие пробивные качества не на шутку удивили всех, включая Ананда, который был поражен ими даже больше, чем красотой решительной посетительницы, и теперь, остолбеневший, уставился на нее. Один только Радж не усмотрел в этом ничего для себя нового, потому что в участок пожаловала отлично знакомая ему Джанеки.

Девушка, не теряя времени, направилась к решетке, за которой стоял Радж, но инспектор, опомнившись наконец, остановил ее криком:

— Это еще кто?

— Это Джанеки Сатья Мурти, дочь знакомого вам адвоката, — обернулась она к Ананду, окидывая его неприязненным взглядом.

— С какой стати вы позволяете себе вторгаться… — начал инспектор возмущенную речь, но Джанеки не собиралась его выслушивать.

— Ну-ка помолчите пять минут. У меня есть дело, причем не к вам, — строго сказала она полицейскому, который тут же послушно уселся и замолчал.

Радж искренне веселился, наблюдая за этой сценой. «С девчонкой не пропадешь», — подумал он, с удовольствием глядя на успехи, которых она достигла в участке за столь короткое время.

— Как здорово, что ты пришла, Джанеки, — улыбнулся он, радостно произнося ее имя, такое волшебное и совершенно не похожее на все, что его здесь окружало. — Можешь вытащить меня отсюда под залог?

— И не подумаю, — неожиданно холодно ответила девушка, глядя на него широко открытыми глазами без тени улыбки.

— Почему? — ошарашенно спросил он.

— Потому что мне совершенно незачем это делать, — ответила Джанеки, и в голосе ее Радж услышал такую злость и обиду, что просто опешил.

Только вчера они разговаривали по телефону, и Джанеки мило щебетала в трубку, называя его ласковыми именами, строя планы на будущее. Все было, как обычно, ничто не предвещало сегодняшней отчужденности. Радж не чувствовал за собой никакого греха, и все это казалось ему довольно странным. Может, Джанеки приревновала его к кому-нибудь? С нее вполне станется! Но ведь он в последнее время даже словом ни с кем не перекинулся, ни с одной девчонкой рядом не стоял. Да, что ни день — то сюрприз. То нежданно-негаданно стал женихом, а теперь вот попал в немилость!

— Джанеки, что это с тобой! — начал он, но девушка резко перебила его.

— Не смей даже произносить моего имени! — завизжала она, теряя контроль за собой. — Ты предатель! Ты лжец! Все одно только вранье и притворство! Научи меня так притворяться — наверняка это очень удобно в жизни!

Она узнала о том, что я не миллионер, пронзила Раджа страшная догадка. Наконец-то в это поверила и теперь обвиняет во лжи. Но ведь ей тысячу раз было сказано!

— Послушай, я без конца твердил тебе, что небогат, — сказал он, стараясь сохранять спокойствие. — Разве ты слушала меня? Конечно, конечно, твердила ты, а сама думала, что я притворяюсь нищим. Зачем? Чтоб не водить тебя в шикарные рестораны? Экономить на подарках? Зачем, спрашиваю тебя, я стал бы притворяться бедняком? Это все твои собственные выдумки, и ты не имеешь права обвинять меня в них. Особенно теперь, когда у меня и без того дела не так уж хороши.

Пока он говорил это, на лице у девушки отражались самые противоречивые чувства. Сначала она готова была даже согласиться с ним — он действительно говорил ей неоднократно, что небогат. Она не верила ему, но виноват в этом был Крипал и его дурацкое предупреждение, а вовсе не Радж. Но потом она решила, что, возможно, сам Радж подучил друга, да и его машины играли на эту версию, так что ему не выйти из этой истории чистеньким! Он лгал — если не словами, то всем своим поведением! Да и какая теперь разница, богат он или беден, лгал или не лгал, если он убийца?

— Ясно, ты чист, честен, ты святой, — она презрительно сощурила глаза и замахала руками, как бы помогая себе высказать все. — Есть только один маленький грешок, крошечный — ты убиваешь ни в чем не повинных людей, одного за другим. Двое друзей отца уже на том свете. Кто следующий? Может быть, он сам? А отчего же нет, если и он в том списке врагов, который тебе оставил твой отец, продажный полицейский?

— Джанеки, ты сошла с ума? Какой отец? У меня нет отца вообще, понимаешь? — закричал Радж.

— Так не бывает, мой дорогой. Ты большой мальчик, и должен бы знать об этом! — Джанеки подошла совсем близко к решетке и приблизила усмехающееся лицо к лицу парня.

— Спроси у матери, убедись сама, — Радж поднял руку, чтобы стереть со лба капельки пота, смешанные с краской.

Почему-то его движение испугало девушку, и она резко отпрянула.

— Так Кавери жива? — спросила она через несколько секунд молчания.

Кавери? Но вот же оно, еще одно доказательство его невиновности, раз уж Джанеки нужны факты, а не его слово. Какая еще Кавери? Ведь совершенно явно, что речь идет о другом человеке, мать которого зовут этим именем. Он убивает, стреляет из лука, кого-то задирает, как тигр, и каким-то таинственным образом обставляет все так, что подозрение падает на Раджа. Когда же ей станет это ясно?

— Джанеки, мою мать зовут Нир-ма-ла. Я не знаю никакой Кавери, понимаешь. Я не убивал, не грабил и даже не врал тебе! И давай закончим всю эту историю, — Радж устало прикрыл глаза ладонью и покачал головой.

Ему казалось, что до нее дойдет наконец очевидная истина его слов, но девушку сейчас не убедил бы и Кришна.

— Вы и имена сменили! — горько усмехнулась она. — Боги, с кем я связалась!

— Эй, девушка, вы не в театре! — опомнился заслушавшийся было инспектор Ананд. — Уходите-ка отсюда, а то обвиняемый получит разрыв сердца раньше, чем я начну допрос.

Джанеки, будто только и ждала этого, сразу же пошла к дверям.

— Не беспокойтесь, инспектор, — сказала она, чуть обернувшись. — У него нет сердца.

Она и не заметила, как метнулась от нее, стараясь вжаться в стенку, немолодая женщина в синем сари. И уж конечно не видела, какое у той было лицо.

Нирмале казалось, что в участке совершенно нет воздуха, она начала задыхаться и, с трудом вытерпев несколько минут, чтобы не столкнуться с Джанеки, вышла на улицу. Должно быть, ее вид просто пугал людей, потому что ей навстречу сразу бросилось несколько мужчин в форме, чтобы поддержать и усадить. Они принесли воды и долго допытывались, не вызвать ли врача. Но ей нужен был сейчас не врач. Все, чего она хотела, — это обнять сына, прижаться к плечу своего мальчика, чтобы убедиться, что он по-прежнему принадлежит ей, что ему угрожает опасность, призрак которой опять встал на их пути.

Из слов Джанеки Нирмала поняла куда больше, чем Радж, и даже больше, чем сама девушка. Имя Кавери открыло ей все. Кто-то помнит о Кавери и ее несчастном сыне. Ненависть к ним так велика, что на них пытаются навесить новые злодеяния. И во все это каким-то образом впутали Раджа.

Нирмала подошла к окну комнаты, где, как ей казалось, держали сейчас ее сына. И точно, она увидела сидящего за столом Ананда и рядом с ним Нирали, продолжающего заполнять свою записную книжку новыми афоризмами шефа. Раджа ей, как она ни старалась, разглядеть не удалось.

Инспектор продолжал задавать арестованному вопросы, но, судя по тому, что услышала Нирмала, ушел он недалеко.

— Я тебя в порошок сотру, в камере сгною, — монотонно зудел Ананд. — Отвечай, Радж, зачем ты переоделся тигром?

Глава сороковая

— Нет уж, если со мной что-нибудь случится, пусть меня сожгут в крематории — это неподалеку отсюда, в Кеятолле. Пять минут — и готово, — твердил Сатья Мурти, опираясь на руку своего старшего друга. — Только не здесь…

Они с Тхарма Лингамом шли по дорожке к стоянке, где их ждали машины. Позади осталась церемония прощания с Налла Нингамом на калькуттском шмашане — Ним-талла-гхате, напротив храма Бхутанатха. Здесь, в двух минутах ходьбы от полыхающих костров, толпится народ, ухает барабан, протяжно стонет флейта, весело перезваниваются медные тарелочки. Посреди кружка молитвенно сложивших руки людей стоит старик в дхоти, которым обернуты его бедра, и длинной белой рубахе из домотканого полотна. Он воздевает ладони к небу и самозабвенно выводит: — Я пришел к тебе, о Учитель, за советом…

На душе у Сатья Мурти было еще тоскливее, чем обычно в последнее время, хотя хорошо он себя не чувствовал уже давно. Тоска, точно облако, обволокла его, сжала сердце. Пока горело тело Налла Нингама, адвокат старался смотреть на воду Хугли, а не на поднимающиеся все выше языки пламени. Из глубины костра доносилось приглушенное хрупанье, точно лопалось что-то. Мимо пробегали собаки — особенно жирные и ленивые здесь, как нигде в Калькутте.

Сатья Мурти отошел к реке, стараясь сделать это не слишком заметно, спустился к ней по каменным ступеням и, остановившись у самой кромки, молча смотрел на воду. Но здесь было не лучше. То и дело слышались тихие всплески это черепахи мягко шлепались в волны. Какая же здесь грязная и вонючая вода, а ведь кто-то умывается ею да еще радуется: «Слава тебе, владыка наш Бхутанатх!» И все горят и горят погребальные костры, и ни на минуту не угасает огонь…

Как хорошо, что можно, наконец, уехать отсюда, сесть в машину с кондиционером, вдохнуть прохладного воздуха.

— Вот осел! — крикнул водитель Тхарма Лингама перебежавшему дорогу человеку в одной набедренной повязке, с болтающимся через плечо священным шнуром — джанэу.

— В храм бежит, видите, в руках у него лота — широкогорлый бронзовый сосуд с цветами, — объяснил его хозяин адвокату, проводившему незнакомца взглядом. — В нашем городе до сих пор такие встречаются: пока не совершит омовения и не отнесет цветы к алтарю в храме Бхутанатха, ни зернышка риса, ни капли воды до самой ночи в рот не возьмет… Ладно, поехали ко мне, выпьем по стаканчику.

— Нет, домой, только домой! — запротестовал Сатья Мурти. — Я теперь чувствую себя в безопасности, только когда запираюсь у себя. А вас, дорогой друг, приглашаю на ужин у меня новый повар, старого я рассчитал.

— Что, показался ненадежен? На Раджа похож? — улыбнулся Тхарма Лингам. — Я гляжу, вы и впрямь собираетесь держать круговую оборону.

— Вы еще не все знаете, я вам покажу кое-что во дворе и в самом доме, — пообещал адвокат. — А что касается повара, то он всего лишь попался на воровстве я совсем не так болезненно мнителен, как вам кажется.

Когда они подъехали к дому Сатья Мурти, гость сразу же обратил внимание на два ряда проволоки, которые шли поверх мраморного забора.

— Это еще зачем? — недоуменно спросил Тхарма Лингам.

— Дотроньтесь-ка до забора, — предложил адвокат.

Тхарма Лингам положил ладонь на прохладный мрамор, но не успел получить удовольствия от этого прикосновения — немедленно все вокруг зазвенело переливчатым звоном, и из дома выбежали слуги, крича и размахивая руками.

Адвокат знаком приказал им удалиться и, довольный произведенным на гостя впечатлением, широко улыбнулся.

— Теперь все школьники в округе сбегут с уроков — ваш звонок прямо как тот, которого когда-то мы все ждали с надеждой и нетерпением, — покачал головой Тхарма Лингам.

— Пусть сбегáют, зато здесь муха не пролетит незамеченной, не то что тигр, — отозвался хозяин, любовно оглядывая свое изобретение.

— Звонок истреплет вам все нервы, — предупредил Тхарма Лингам. — То почтальон прикоснется, то молочник… А что касается Раджа, так ведь он в тюрьме и не придет.

Но тот, кого поджидали два ряда проволоки вокруг дома Сатья Мурти, уже покинул полицейский участок. Его спасительницей была, как и в прошлый раз, полицейская экспертиза. Правда, она не слишком торопилась выручать его, и Радж просидел в камере всю ночь, так и не сняв с себя обличье зверя, который принес ему такие неприятности.

Утром, едва инспектор Ананд уселся за свой рабочий стол, намереваясь взяться за дело с новыми силами и выяснить, наконец, зачем все-таки Радж нарядился тигром, приехал курьер из лаборатории. Ананд окинул толстый пакет, доставленный ему, подозрительным взглядом, ничего хорошего от него не ожидая. И не зря.

— Что за вздор! Как они там работают? — раздраженно фыркнул он, бросая на стол лист бумаги. — Экспертиза нашла раны только от зубов и когтей тигра.

— Так значит, его действительно загрыз тигр? — охнул Нирали. — Настоящий?

Ананд обиженно задышал, надув щеки. Сержант понял, что едва не совершил ошибки, акцентируя внимание на промахе дражайшего начальника, и принялся заглаживать свою вину.

— Надо же, вы ведь сразу же обо всем догадались, сразу сказали, что это был зверь, — сержант уже привычным движением нагнулся, как бы припадая к стопам Мудрейшего.

— Не время сейчас, — сказал Ананд, поднимая помощника и заглядывая ему в глаза, чтобы выяснить, насколько искренне тот верит в его поставленную под сомнение прозорливость.

Но сержант Нирали отлично знал, что его работа зависит от того, сумеет ли он обмануть племянника мэра, а потому в его взоре сияли только восхищение и преданность.

Налюбовавшись ими, инспектор прижал верного Нирали к своей груди и со слезами в голосе отдал приказ:

— Иди, Нирали, выпускай этого… Раджа!

— Не волнуйтесь так, сэр! Все еще уладится, — посочувствовал сержант и взял ключи от камеры.

Через минуту Ананд услышал какой-то шум и, не дождавшись ни сержанта, ни заключенного, пошел посмотреть, в чем дело. Придя на место, он вместо криков радости встретил упирающегося Раджа, не желающего покидать тюрьму, и силой выталкивающего его оттуда Нирали.

— Что такое? Ты не понял, Радж, мы тебя отпускаем, — удивился Ананд.

— Нет уж! — закричал обвиняемый. — Я домой не пойду! Кто-нибудь погибнет от несчастного случая, а я опять буду виноват? Сержант говорит, этого вашего Нингама тигр задрал. Ясно. Следующего машина переедет, вы опять скажете, что это я. Тут у меня хоть алиби есть.

— Не спорь с начальством, проваливай! — пинками выпроваживал его из камеры Нирали.

— Эй, охрана, уведите его! — крикнул инспектор, не надеясь, что щуплый сержант справится с таким молодцом, как Радж.

Двое парней подхватили освобожденного под руки и буквально выкинули его на улицу, да еще заперли дверь. Радж колотил в нее несколько минут, умоляя их дать хотя бы возможность позвонить матери или ребятам. Но, ничего не добившись, он вынужден был топать по всему Кхидирпуру в трико с полосками. Хвост он, правда, оторвал и бросил в урну сразу же, но избавиться от костюма было сложнее — не идти же домой через весь район голым! К тому же у него не было денег на автобус, а таксисты опасались останавливаться рядом с такой странной фигурой. Так что прохожие вдоволь налюбовались человеком-тигром, и им было, о чем рассказать оставшимся дома. На особо любопытных, застывающих с открытыми ртами при виде такого чуда, Радж даже слегка рычал, чтобы усилить впечатление.

И только когда добрался до Лейбл-кроссинг, он смог наконец вздохнуть свободнее. Здесь каждый считал своим долгом выскочить ему навстречу с приветствиями и банкой пива, хлопнуть по плечу и предложить убежище в своем доме. Однако Раджу нужно было только одно — собственная ванна, и он шел напрямик к мастерской, не обращая внимания на толпу, которая увязалась за ним и увеличивалась с каждой минутой.

— Эй, Радж! — крикнул кто-то, когда он уже поднимался на свое крыльцо. — А что все-таки с тем парнем случилось?

— Его загрыз тигр, настоящий, — устало бросил через плечо Радж и скрылся в доме.

— Ха, тигр! — недоверчиво крикнул один из стариков, славившийся на Лейбл-кроссинг своим умом. — Полиция его и загрызла, а теперь нам говорят, что тигр. Я вот знавал одного, так того тоже…

И он уселся тут же на мостовой, чтобы поведать собравшимся очередную из своих баек, а те пораженно слушали, забыв про оставленную работу и с благодарностью припадая к источнику его мудрости.

Глава сорок первая

— Мама, ты дома? — крикнул Апу, войдя в вагончик.

Он бы очень обрадовался, если бы Кавери как раз сейчас отсутствовала, потому что ему надо было срочно кое-что рассчитать. Однако она оказалась дома — сидела за столом с газетой. Апу вопросительно посмотрел на нее, опасаясь, не будет ли у него проблем в связи с тем, что она могла там вычитать. Но Кавери радостно улыбнулась ему навстречу:

— Вернулся, дорогой, где ты был?

— В кино ходил, — легко соврал Апу, привыкший делать это без всяких угрызений совести.

И правда, не говорить же ей, что два часа прогуливался рядом с домом Сатья Мурти, выясняя устройство сигнализации, уже кое-что придумал и теперь старается уточнить, что конкретно ему понадобится, чтобы попасть внутрь.

— Ты знаешь, я окончательно убедилась, что тот, которого загрыз тигр — ты помнишь, я тебе рассказывала, — тоже принимал участие в убийстве твоего отца.

— Да что ты говоришь? — широко раскрыл «удивленные» глаза. — Это точно?

— Правда, я не запомнила тогда его фамилии, но видишь, тут написано, что в те годы он был главой Земельного совета, вот здесь, в некрологе, — мать сунула Апу газету, и он пробежал глазами несколько строк.

— Убийца арестован с поличным, — повторил он вслух то, что его действительно взволновало. — Кто же это?

— Вот и я думаю, кто это может быть? — нервно сжимая руки, поднялась с места и зашагала по комнате Кавери. — Уже двоих убрал из этой четверки — того мукомола и этого Налла Нингама. Разве это может быть случайностью? Ты знаешь, я так рада, что это не ты, — неожиданно сказала мать и, подойдя к Апу, обняла его. — Когда я услышала про то, что там был тигр, я подумала про твою дружбу с Джабу и…

— Брось, мама, разве я гожусь на такие дела, — Апу вытер слезы, побежавшие по лицу Кавери. — Я думал сначала, ты знаешь… Но потом… Мне это не под силу, просто не под силу… Но этот парень, он молодец!

— Не говори так, мальчик, он убийца, на нем грех, — покачала головой мать. — Он будет отвечать за это, хотя, конечно, и не так, как те. Но пусть тебя минует чаша сия.

— Считай, что уже миновала, — весело произнес Апу. — Кстати, тебя Шарма ищет, что-то там у них со слонихой стряслось…

— Да? Я и забыла, давно надо быть в зверинце, — спохватилась Кавери и, наскоро накрыв ему на стол, побежала в цирк.

Апу еще раз перечитал статью и, обхватив руками голову, надолго задумался. Значит, они схватили и посадили вместо него какого-то парня. Вот не повезло бедняге. Его обвиняют не только в последнем, но в обоих убийствах. Не иначе, как эта преступная компания — Тхарма Лингам и Сатья Мурти — подставили в качестве обвиняемого какого-то своего недруга, просто чтобы свести счеты. А полиция и рада стараться, выслуживается перед такими важными господами. Ну ничего, пусть парень посидит, пока он разберется с адвокатом, а то еще и третье преступление навесят на несчастного. А потом нужно будет помочь ему выбраться оттуда, доказательство какое-нибудь полиции представить, что он ни при чем, или алиби.

Апу не сомневался, что сумеет защитить невиновного и не допустить, чтобы за его дела пришлось отвечать кому-то другому. Но сейчас у него была более срочная работа — организовать проникновение в дом адвоката, который всерьез готовился к встрече с ним. Приходилось торопиться, пока Сатья Мурти не придумал еще чего-нибудь — то, что он не остановится, было ясно.

Апу решил пробраться в дом ночью, так как днем особняк был полон слуг. В ночные часы, как ему удалось выяснить, кроме хозяев, там оставался только дворецкий.

Нечего было и думать попасть туда с улицы, так как все приготовления стали бы сразу заметны из проезжающих автомобилей. Но с тыльной стороны к дому примыкал соседский сад, заросший и глухой. И здесь адвокатский забор увенчивали ряды проволоки и сигнализация, но не было липших глаз, поэтому стоило попытаться.

Апу не рассматривал сейчас возможность нападения где-нибудь в другом месте. Для этого пришлось бы ждать слишком долго, пока Сатья Мурти не расслабится немного, не вернется к прежнему образу жизни. Теперь же он строго придерживался маршрута дом — суд — дом, и кроме этого никуда не ездил, почти ни с кем не общался за исключением редких и неожиданных случаев, которые слишком трудно было предвидеть. Конечно, всегда есть возможность выстрелить по машине или в окно дома, но Апу это не устраивало. Ему недостаточно просто убить адвоката, ему было необходимо, чтобы тот знал, кто и за что вершит над ним суд. Тем более заманчивым становилось проникновение в дом, который Сатья Мурти считал своей неприступной крепостью. Задача, конечно, не из легких, но Апу никогда не искал простых решений. А сейчас речь шла о самом важном в его жизни событии. Адвокат должен почувствовать, что возмездию нет дела до его мелких, трусливых ухищрений, призванных спасти шкуру мистера Сатья Мурти. Оно настигает везде, невзирая на количество сигнализационных систем, охрану или бронированную пижаму. Оно придет в его дом, как когда-то вошли преступление и смерть в тихую жизнь родителей Апу.

Что такое забор и проволока для циркового артиста? Он перелетит через них. Правда, вместо крыльев придется использовать куда более тяжелое устройство: подкидную доску — шесть скрепленных между собой реек на шарнирной оси, которая ставится на металлическую стойку. Действует эта штука, как система рычага. Апу встанет на один ее конец, и, когда на второй надавит какая-нибудь тяжесть, доска подбросит его вверх. Останется спикировать во двор адвоката и сказать ему ласково «Доброй ночи!». Нужно только решить, что именно должно надавить на другой конец доски. Но это не так уж и важно, главное придумано, а детали можно уточнить на месте.

Гораздо сложнее выбраться ночью из собственного дома, чем проникнуть в чужой. Кавери не из тех, кто проспит отлучку сына. Ее подозрения и без того не развеяны, хотя и не находят подтверждений. Придется поломать голову над тем, как не встревожить ее и не навести на нежелательные сопоставления после того, как станет известно о новом убийстве.

Апу погадал немного и отправился к господину Шарме в надежде воплотить в жизнь то, что только что придумал. Хозяин цирка сидел в своей палатке и что-то старательно подсчитывал, Подперев щеку языком, как первоклассник.

— Вот, — кивнул он на бумаги, приглашая Апу полюбоваться итогами своих расчетов вместе с ним, — одни убытки. С тех пор, как ты покинул манеж, мы едва сводим концы с концами.

— Ах оставьте, хозяин, — усмехнулся Апу. — Все совсем не так, как вы стараетесь меня уверить. Цирк полон каждый вечер, а вы, кроме того, ввели еще два дневных представления в неделю. Откуда взяться убыткам?

— Убытки для меня — это недополученная прибыль. Мы ввели бы не два, а пять представлений, если бы не твои капризы! — раздраженно возразил Шарма. — Ты мог бы хоть что-нибудь сделать для цирка, ведь это твой дом.

— Да, это мой дом на колесах, сегодня здесь — завтра там, — вздохнул Апу. — Я как раз хотел доказать вам, что не намерен сидеть сложа руки и тоже хочу помочь цирку правда, не выходя на арену. Давайте я съезжу в шапито господина Шриниваса и отвезу маленьких обезьянок, которых вы им обещали. А взамен привезу пони, как договаривались. Хотите?

— Давай, — обрадовался Шарма. — Мне не хочется отрывать ради этого людей от работы, им и так достается. Можешь сделать это сегодня?

Апу чуть не подпрыгнул от радости, так ему все здорово удалось. Однако он счел не лишним слегка поломаться.

— Ну, — протянул он, — только не сегодня. Я как раз, собирался с Рамой и Джаем в кино, и мне бы не хотелось… А впрочем, — быстро переменил он тон, заметив, что Шарма готов с ним согласиться, — ладно уж, чтобы вы не думали, что я совсем забыл о вас. Еду сегодня вечером.

— Зачем же вечером? — удивился хозяин. — Путь туда неблизкий, до темноты не вернешься. Поезжай сейчас!

— Вот вы говорите, что я не проявляю заботы о своих друзьях, а ведь я предпочитаю не спать, но не везти бедных новорожденных зверюшек по такому солнцу. Им же это вредно, куда вреднее, чем нам с вами, господин Шарма. Как же вы, дорогой хозяин, так легкомысленно относитесь к их здоровью? Ведь, кроме прочего, это еще и деньги, — Апу даже встал со стула, чтобы речь его звучала более выразительно.

На хозяина она произвела даже большее впечатление, чем он рассчитывал. Шарма тоже поднялся и пошел навстречу Апу, шмыгая носом.

— Мальчик мой, — сказал он, прижимая Апу к груди и одновременно вытирая слезы. — Как ты добр и заботлив. Я несправедлив к тебе, ты слишком хорош для нас, слишком великодушен…

Апу вышел из палатки в мрачном настроении, несмотря на то, что все так отлично складывалось. Он был отвратителен сам себе: обманывать старого доверчивого хозяина, любящего и так высоко ценящего его, обманывать мать, кривляться, манипулировать ими — это оказалось даже труднее, чем убивать. Боги, как он живет, что делает, какие грехи берет на свою душу! А ведь за это не упрекнешь несправедливую судьбу, как за свои ноги. Это — дело его собственной воли, его выбор!

Ну что ж, сказал себе Апу, невесело усмехнувшись. На полдороге с пути не сворачивают. Осталось не так уж много, чтобы выполнить свой долг, у него хватит решимости довести дело до конца. Если государство не в состоянии наказать убийц, то оно не должно препятствовать отдельным людям делать это. А впрочем, пусть препятствует. Апу еще поглядит, как ему это удастся. Богатые живут, как хотят, и творят, что хотят, защищенные своими деньгами и репутациями, главное в которых — те же деньги. Респектабельные убийцы пользуются благосклонностью подкупленных правительства и полиции. Но как они справятся с ним карликом, маленьким уродцем, которого невозможно купить? Какое у них есть оружие против него? Они могут только тайно убить его, потому что судить его нельзя — слишком многое было бы произнесено на суде присяжных, слишком велик был бы урон для их «добрых имен». Выходит, он, Апу, сильней, чем целая правоохранительная система Индии. А если так, он выполнит за нее эту грязную работу.

Глава сорок вторая

— Ра-адж! Ты куда? — взвилась Нирмала, стоило парню открыть входную дверь. — Куда собрался, я тебя спрашиваю?

— Я думал, ты спишь, — смущенно ответил Радж, лихорадочно придумывая ответ. — К Крипалу обещал зайти, они новый телевизор купили.

— Да? Я сегодня была у них, ничего не видела, — ехидно откликнулась Нирмала, выходя в коридор в халате. — Ты бы врал постарательней, а то весь квартал знает, что его мать после одиннадцати родному сыну не откроет.

— Ой, мама, я уже большой! Что мне, на свидание сходить нельзя? — возмутился Радж. — Не заставляй меня врать, тогда и ловить не надо будет.

— Я не против девчонок, Радж, но только не той, которая приходила в участок, — тихо сказала Нирмала, беря сына за руку. — Я не могу тебе всего объяснить, но послушай меня выбрось ее из головы или будет беда. Она дочь одного из тех, кто…

— Ну говори, что ты хотела сказать… — поторопил ее сын, не дождавшись продолжения.

— Тебе не надо с ней видеться, эти люди не для тебя, они принесут большие несчастья в наш дом, — настаивала Нирмала. — Кто хочешь, только не она…

— Да мне никто больше не нужен! Ты не знаешь ее, она славная, она отличная девушка, просто ей в голову вбили какую-то глупость, — горячился Радж, глядя матери в глаза с какой-то даже мольбой. — Ты не переживай, я никому не позволю испортить нам жизнь, а с Джанеки разберусь, объясню ей…

Нирмала поняла, что уговоры не помогут, он все равно пойдет к этой Джанеки. Где и когда мать могла остановить сына, идущего на свидание к девушке, которая ей не по нраву! Если бы она рассказала ему все, то и это не заставило бы его оставить ту, которую он любит. Но она не может сейчас выплеснуть на него правду. Да и в чем эта правда — ведь Нирмале известны только несколько фрагментов разбитого зеркала несчастной семьи Кавери.

— Делай, как знаешь, — вздохнула она, отступая в темноту своей комнаты. — Но будь осторожен с ее отцом — он очень опасен.

— Это адвокат-то?! — воскликнул Радж, обрадованный неожиданно легкой победой. — С этим сморчком я как-нибудь справлюсь, если он попробует что-нибудь затеять. Тебе незачем волноваться, мама!

Он улыбнулся ей на прощанье и сбежал с крыльца, уже забыв о ее предупреждении. Какой там адвокат, когда непонятно, как справиться с упрямством его дочери, как убедить эту взбалмошную девчонку больше верить своему сердцу и глазам, чем наговорам ее папочки! А ведь недавно она сама твердила, что отец ведет себя странно.

Он отправился к Джанеки пешком, решив некоторое время обойтись без чужих автомобилей — пока полиция не угомонится и не выпустит его из поля зрения. Поэтому был уже третий час ночи, когда он подошел к особняку Сатья Мурти. Но как попасть внутрь хорошо защищенного двора — к решению этой задачи он совсем не был готов. Проволока поверх забора явно относилась к системе сигнализации, значит, нечего было и думать просто перемахнуть через стену. Может, с задней стороны дом не так опутан ею, подумал Радж и отправился проверить это предположение.

Он легко проник в сад соседнего двора и понемногу продирался через заросли кустарника, когда увидел в одном из освещенных окон дома адвоката тень. Может, это Джанеки, решил он и трубочкой приложил ладони ко рту, чтобы попытаться ее вызвать. Но какой-то шум сбоку заставил его вглядеться повнимательней в то, что происходило рядом. А обычным увиденное назвать было трудно.

Через толстую ветку баньяна вдруг перелетела веревка с блоком. Затем подтянулась, поднимая привязанное бревно весом не меньше центнера, короткое, но очень толстое. Кто-то дергал веревку, очевидно, приноравливаясь к ее ходу. Но кто? Неужели во двор Сатья Мурти пытается попасть неизвестный таким странным способом? Ухажер Джанеки? Нет! Только не это!

Радж рванулся вперед, чтобы посмотреть на этого выдумщика, но когда наконец пробрался, ободрав щеку колючим кустом, у забора в том месте, где с ветки свисала веревка, никого не оказалось. Неизвестный, наверное, испугался наделанного Раджем шума, и предпочел смыться подобру-поздорову, пока не начались неприятности.

Радж с удивлением разглядывал странную систему, придуманную для проникновения во двор. У этого парня, кто бы он ни был, голова на плечах имеется! Это было устройство, похожее на детские качели — Радж видел что-то подобное в цирке. А бревно, укрепленное на веревке, — это, выходит, противовес. Так, улыбнулся он, что не удалось человеку, все это придумавшему, то выйдет у него — не зря ведь «за что Радж ни возьмется…», ну и так далее. Он встал на один конец доски и с трудом поднял на веревке бревно. Ну-ка, ну-ка, сейчас можно будет его отпустить! Радж приготовился к прыжку, но он не состоялся — бревно упало совсем не туда, куда должно было, — не зря тот, кто пытался до него, так тщательно подгонял веревку.

Радж решил попытаться еще раз, в конце концов при первой попытке бывают осечки даже у него. Но хуже всего было то, что вторую приходилось отложить на неопределенный срок. Из темноты раздалось отвратительное хихиканье, которое быстро перерастало в неудержимый хохот. И смеялись вовсе не по-дружески. Загорелся фонарик, ударив сильным лучом Раджа по глазам. «Хорошенькую же я представляю картинку, — с досадой подумал парень, — стою на доске, держась за веревку с поднятым бревном. Отличный повод для возвращения в камеру».

Мысли о камере были вовсе не случайны у другого конца доски, корчась от хохота, стоял инспектор Ананд с верным Нирали, который тоже пытался смеяться. В руках у полицейского-весельчака чуть поблескивал в лунном свете револьвер, что для Раджа было равносильно приказу стоять. Он и стоял, не шевелясь и не выпуская веревки, и думал о том, как теперь доказывать, что пришел сюда не убивать, а всего лишь вправить мозги своей любимой фантазерке.

Ананд отсмеялся, наконец, и, подойдя поближе, гаркнул во всю мочь своих легких:

— Руки вверх!

— Не могу, — с некоторым злорадством произнес Радж.

— Руки! — с угрозой повторил Ананд.

— Ну, как хотите, — пожал плечами парень и поднял руки.

Насладиться следующей сценой не смогли ни тот, ни другой. Инспектору это не удалось потому, что тяжелое бревно опустилось всем своим весом на его светлую голову, а Раджу потому что бездыханное тело Ананда повалилось прямо на конец доски, и парень моментально взмыл вверх и, перекувыркнувшись в воздухе, оказался во дворе, куда так жаждал попасть совсем недавно.

Единственным человеком, получившим от всего этого удовольствие, был сержант. Не каждый день доводится увидеть, как твоему начальству, успевшему вымотать всю твою душу, достается бревном по макушке. А потому Нирали веселился, как мог, приводя инспектора в чувство при помощи нескольких оплеух. Удовольствие, которое он при этом испытывал, было ни с чем не сравнимым и омрачалось только одним — он бы с радостью окатил Ананда ведром воды из какой-нибудь канавы погрязнее, но ничего похожего поблизости не оказалось.

Преследовать Раджа Нирали и не думал. Гоняться за ним за жалкую зарплату, да еще незадолго до пенсии? Нет уж, его долг состоит сейчас в том, чтобы быть рядом со своим командиром, а потому не худо бы вкатить ему еще одну затрещину — чтоб скорей очнулся. Он не может рисковать, оставив здесь его одного без всякой помощи — Индия не должна лишиться своего Шерлока Холмса.

Радж оценил благоразумие сержанта, убедившись в том, что никакой погони за ним не предпринято. Он стал тихонько пробираться к дому со всей осторожностью и внимательностью, на которую был способен. Вот и освещенное окно. Радж ухватился за подоконник и подтянулся, проверяя, можно ли влезть. Но окно было надежно заперто, так что войти в дом таким путем было бы слишком трудно.

Он спрыгнул и пошел к другому окну, не замечая, что из-за угла за ним пристально следит очень маленький человек в кепке и с цирковым хлыстом в руках. И что человек этот весьма удивлен и даже расстроен его появлением.

«Это еще кто пожаловал, — думал Апу, наблюдая за перемещениями Раджа по двору. — Воспользовался моей подкидной доской, влез сюда зачем-то. Неужели конкурент? Убить адвоката желают, наверняка, многие. Или дружок адвокатской дочки? Отчаянный, должно быть, парень. В любом случае, кто бы ни был этот неожиданный соперник, операция оказывалась под угрозой. А ведь все так отлично шло! Эх, стукнуть бы его чем-нибудь, чтоб полежал часик-другой, пока Апу, не торопясь, закончит свои дела с хозяином дома. Ну что ж, можно попробовать при удобном случае». А пока приходилось спешить, потому что парень обследовал все стены с такой тщательностью, что рано или поздно они обязательно столкнутся нос к носу.

Апу закинул веревку с крюком в открытое окно второго этажа так, что он сразу же попал на место и надежно закрепился. Он делал это не на авось, так как изучил еще накануне расположение комнат при помощи бинокля, и знал теперь, что выбранное им окно выходит в коридор, где ночью вряд ли будет так уж много свидетелей вторжения. Апу легко влез наверх и успел подтянуть канат как раз перед носом Раджа, который из всех окон выбрал именно то, что находилось прямо под окном, привлекшим внимание Апу.

Радж заметил какую-то тень, мелькнувшую на стене, но решил, что это взметнулась разбуженная ночная птица. Впрочем, если бы даже веревка стукнула его свободным концом по голове, то и тогда он бы мало обратил на нее внимания. Его мысли сейчас были полностью заняты Джанеки и тем, как втолковать ей некоторые вещи. Радж и не думал теперь, кто поставил у забора так выручившую его доску и как там чувствует себя дорогой инспектор. Ему надо было поскорей увидеться со своей девушкой, а все остальное он обдумает на досуге, в камере, которой теперь ему, конечно же, не избежать.

Он оказался в холле, неплохо освещенном лунным светом, так что можно было уяснить себе расположение комнат в доме. По своему первому визиту он помнил только гостиную, а вот где комната Джанеки ему было не известно. Однако, по его представлению, спальня ее должна была находиться наверху, на втором этаже. Туда Радж и отправился на цыпочках, мысленно славя богов за то, что полы здесь из мраморных плит и, следовательно, скрипеть не могли.

Из-за одной двери второго этажа чуть пробивался слабый свет. Именно гуда и направился Радж для начала, надеясь на то, что ему повезет. Но как решиться открыть эту дверь? А вдруг за ней спит Сатья Мурти, да сон у него к тому же окажется чутким? А еще телефон под рукой, если не сразу пистолет, конечно?

Радж прижал лицо к щелке в дверях и принюхался. Эта счастливая мысль пришла ему в голову сразу же, как только он вспомнил, как замечательно пахнет от Джанеки — чем-то нежным, тонким, нездешним… Точно такой же запах уловили его ноздри и сейчас — и Радж смело толкнул дверь, не сомневаясь, что найдет за ней отнюдь не пожилого адвоката.

Таких кроватей Радж не видел никогда, даже в кино. Джанеки, как драгоценная жемчужина, спала в нижней створке перламутровой раковины, а верхняя гофрированным сводом прижалась к стене над нею. Шелковое одеяло цвета морской волны делало эту картину поистине волшебной. По комнате разливалось слабое сияние — это приглушенный свет ночника преломлялся в тысяче граней крошечных флакончиков, баночек, пузыречков, стоявших рядом с ним на туалетном столике.

Радж охотно простоял бы здесь до утра, любуясь чудесным сном девушки в сказочной комнате, но надо было спешить, и он сделал несколько шагов по пушистому белому ковру гуда, где по подушке раскинула тонкие руки его любимая.

— Джанеки, — тихо позвал он, садясь на корточки возле изголовья.

Девушка с трудом подняла веки и, не просыпаясь, улыбнулась ему. Сон не отпускал ее, он был слишком прекрасен вот у ее постели сидит Радж…

— Радж! — закричала она, подскакивая на кровати.

Радж обхватил ее и ладонью прикрыл рот.

— Не кричи, умоляю тебя! Не надо кричать, — зашептал он ей в ухо, стараясь сладить с упорно сопротивляющейся Джанеки, брыкающейся руками и ногами, да еще норовящей укусить закрывающие рот пальцы. — Я должен все тебе объяснить.

Ему удалось туго запеленать ее в одеяло и усадить к себе на колени, так что пошевелиться ей было просто невозможно. Однако кое-чего добилась и девушка она-таки вонзила острые зубки ему в ладонь, которую пришлось с воплем отдернуть.

— Ты… Ты сбежал из тюрьмы! — взвизгнула Джанеки.

— Меня отпустили. Еще бы им не отпустить — я никого не убивал! Послушай, этого типа загрыз тигр — настоящий тигр с хвостом, ты в состоянии это понять? — Радж смотрел прямо в ее глаза, стараясь уяснить, насколько она способна сейчас оценить ситуацию.

— Убери руки и поднимись с моей кровати! — приказала Джанеки.

— Ты сидишь у меня на коленях, как же мне встать? — пожал плечами Радж и нехотя поставил девушку на ноги, позволив выпутаться из одеяла. — Надеюсь, ты успокоилась и хотя бы кричать не будешь, а то твой отец вообразит, что в доме убийца, — мрачно добавил он, глядя в сторону.

— Ты хуже, чем убийца, ты предатель! — выкрикнула Джанеки. — Притворялся богачом, а сам…

— Когда я тебе говорил, что я богат?! — начал Радж, но, спохватившись, что и сам кричит, перешел на шепот. — Говорят, у любви нет глаз, но у твоей нет и ума.

— Конечно, — с радостью согласилась девушка. — Если бы был, разве я полюбила бы тебя? Ты убиваешь с такой легкостью, будто воду пьешь!

— О, боги! Ты меня с ума сведешь, Джанеки! Хорошо, если ты не можешь поверить своему сердцу, то поверь своему здравому смыслу — правда, не уверен, что у тебя его хоть капля наберется, — покачал Радж головой. — Нингама загрыз тигр, ты понимаешь? Потому меня и отпустили из полиции.

— А Амбарасана тоже тигр съел? — фыркнула девушка.

— Да сообрази ты, что, когда его убивали, мы с тобой были в деревне, а потом ехали вместе и песни распевали. Как я мог убить его в это время?

— Так кто же его убил? — озадаченно спросила Джанеки, которой эти простые соображения так ни разу в голову и не пришли, отодвинутые в недосягаемую даль эмоциональной стороной дела. — Нет, погоди, но почему тогда полиция… И папа тоже…

— У них спроси! — коротко ответил парень. — Может, твой папа уж очень не хочет, чтобы мы встречались, — я ведь на кого-то там похож…

Джанеки вдруг почувствовала, что не в состоянии ничего понять и сделать какие-нибудь выводы. Кто убил? Кто виноват? Она тяжело вздохнула и прибегла к единственному проверенному и никогда не подводившему выходу из всех без исключения ситуаций — слезам.

— Все это о-очень странно, — захныкала она, чуть клоня в сторону Раджа свою прелестную головку.

— Точно, — подтвердил он, ловко подставляя ей широкое плечо.

Они застыли, и он, наконец, стал удобной мишенью для пистолета, давно уже смотревшего в открытую дверь.

Глава сорок третья

«Отлично, отлично все вышло, — думал адвокат, наблюдая за сценой, разыгрывавшейся между его дочерью и незваным гостем. — Пожаловал объясняться. Странно, что не убивать! Давай, внушай моей глупенькой дочери, что ты — невинный агнец, тебя оговорили, ее обманули! Сейчас прозвучит выстрел, и весь кошмар последних дней будет закончен — и как закончен! Самому адвокату при этом ничто не угрожает: в его дом ворвался ночью мужчина и — наверняка с оружием — проник в комнату его дочери, приставал к ней. Кто осудит отца, использовавшего свое право защищать себя и дочь и всадить в незнакомца пулю?»

Сатья Мурти ждал только момента, когда Джанеки и Радж успокоятся, перестанут мельтешить по комнате, чтобы не попасть случайно в нее. Только это и задерживало мгновение, когда он с наслаждением нажмет на курок и покончит с сыном проклятого Сету Пати, задумавшим из могилы протянуть к их горлу свои руки.

Вот, наконец, Радж замер, и на лице адвоката появилась счастливая улыбка. Он выбирал только, куда лучше выстрелить: в грудь или прямо в ненавистное лицо, так похожее на то, которое нет сил забыть. Искушение стереть немедленно это воспоминание было слишком велико, и адвокат поднял пистолет повыше. Палец его был уже готов совершить последнее движение, когда что-то мгновенно мелькнуло в воздухе, и сразу же дернулась, выпуская пистолет, обожженная болью ладонь. Оружие, охваченное тонким кожаным ремешком хлыста, стремительно устремилось прочь от адвоката и оказалось в руках у… Раджа, но только не того, который стоял за дверью спальни Джанеки, а другого, иначе одетого и в клетчатой кепке.

Адвокат смотрел на нового гостя и пытался собраться с мыслями, чтобы понять, что же все-таки с ним произошло. Понемногу ощущение реальности стало возвращаться к нему. Он, например, заметил, что двойник Раджа — лилипут, и если его голова находится на уровне адвокатской, то только потому, что он забрался на журнальный столик. Но в остальном он был так похож на друга его дочери, что никаких сомнений оставаться не могло — это братья, это сыновья Сету Пати. Не успел Сатья Мурти отправить на свидание с отцом одного — как их уже двое!

Коротышка повертел на пальце адвокатский пистолет, как герой ковбойского фильма, и небрежным жестом бросил его в угол. Взамен он вытащил из-за пояса свой, куда внушительней, и тот сразу же уставился на Сатья Мурти черным, наводящим ужас зрачком.

— Кто ты? — спросил непослушными губами адвокат, как будто ответ мог быть иным, кроме того, который последовал:

— Сын Сету Пати.

— Пощади, выслушай меня! — всхлипнул тот, кто минуту назад собирался убивать сам.

Карлик покачал головой:

— Я не судья, чтобы слушать вас. И пришел сюда не за справедливостью, а чтобы свершить возмездие, которое и так запоздало.

Он улыбнулся, и в этой улыбке Сатья Мурти прочел даже больше, чем сказали ему слова. Этого человека невозможно было обмануть, у него не было слабых мест, для него ничего не значили деньги, лесть, тщеславие — все то, на чем построил свою жизнь сам адвокат, те рычаги, которыми он так умело манипулировал в своих отношениях с людьми. Но может быть, в его сердце есть милосердие, и на этот крючок он клюнет скорее?..

— Я признаю свою вину, я виноват страшно, но ты не можешь лишить меня жизни — ведь это значит осиротить мою девочку, а она ни в чем не замешана. Пожалей хоть ее, она останется одна… — адвокат встал на колени и протянул к незнакомцу руки.

— Тише, тише, а то услышит приятель вашей дочери — а мне это очень не понравится, уверяю вас, — предупредил тот. — Вы прекрасно сыграли эту сцену, поздравляю, ну просто талант!

Этот парень куда опасней, чем его романтик-отец, вздумавший сразиться с ветряными мельницами, понял Сатья Мурти. Старший Сету Пати мог бы попасться на эту приманку, но его уродливый сын не так глуп, чтобы верить в раскаяние убийцы. Адвокат с отчаянием понял, что его ничто не спасет — разве что случайность. Он крикнул бы, призывая на помощь мерзавца-дворецкого, так и не появившегося, несмотря на строжайшее приказание не спать, или, на худой конец, подошли бы даже Радж и Джанеки, которые могли внести сумятицу и помешать сыну Сету Пати завершить свое дело. Но пистолет не позволял ему делать такие глупости, продолжая внимательно следить за каждым его движением.

Оставалось только одна возможность — потянуть время. А вдруг через минуту произойдет что-нибудь, что может спасти его? Нужно продержаться, пережить эту минуту! Не слишком хороший план, но других у него не осталось.

Сатья Мурти внимательно вгляделся в лицо Апу и сделал вид, что поражен только что пришедшей ему в голову мыслью.

— О, как вы с ним похожи!

Как он и ожидал, карлик проявил интерес к этим словам.

— С отцом? — уточнил он. — Да ведь я его сын, все, что от него осталось.

— Не только с отцом. Я имею в виду Раджа — того парня, который сейчас в комнате моей дочери, — адвокат думал, что лилипут сейчас скажет, что Радж — его брат, но этого почему-то не случилось.

— Неужели? — протянул он. — Это все твоя больная совесть, она делает всех похожими на моего отца.

Как странно, неужели он не догадывается, что Радж — его брат? Или зачем-то скрывает это? Сатья Мурти не успел обдумать своего следующего шага, как случилось то единственное, о чем он мечтал, когда начинал этот разговор. Судьба подарила ему жизнь, он понял это, увидев, как из рук лилипута вдруг падает пистолет и, ударившись о зеркальную поверхность мраморного пола, отлетает прямо к его ногам. Одно стремительное движение, и вот уже роли переменились, и смерть смотрит не на того, кому только что так многообещающе улыбалась.

Сатья Мурти с трудом перевел дыхание, все еще не веря в чудесное спасение.

— Ты еще не дорос до оружия, — почти дружески сказал он лилипуту. — Ты просчитался, мой мальчик. У тебя кишка тонка замахиваться на таких людей, как я. Жизнь устроена так, что это просто невозможно — мы всегда будем сильней и будем убивать вас столько, сколько захотим. Ты понял?

Он жадно вглядывался в лицо карлика, надеясь найти в нем страх, мольбу, готовность, пресмыкаясь, выпрашивать пощаду — все то, что только что пережил сам. Но, к его удивлению, ничего этого не было, просто не было, маленький человечек весело смотрел ему в глаза, не произнося ни слова.

— Я сейчас убью тебя, — объяснил Сатья Мурти, решив, что тот не понимает опасности и рассчитывает на полицию, суд и прочие глупости, к которым адвокат и не собирался прибегать. — Я убью тебя за моих друзей.

— Какие друзья? — рассмеялся наглец. — У тебя нет друзей, вы сообщники, подельники или как там еще называется компания убийц.

Его самообладание так бесило Сатья Мурти, что он решил проявить благоразумие и выстрелить немедля — он уже тянул с этим сегодня, целясь в Раджа, и вот чем кончилось. Лучше уж лишить себя удовольствия увидеть врага униженным, но не подвергаться новому риску.

Он поднял руку и нажал на курок. Раздался выстрел, и вслед за ним — короткий и страшный крик боли и изумления.

— Цирковой пистолет стреляет назад, — усмехнулся карлик, глядя, как корчится на полу его третья жертва. — Надо же, а у меня даже были сомнения, не отпустить ли вас ради вашей милой дочери…

Адвокат издал рев, похожий на вой раненого зверя, и плохо повинующимися пальцами повернул пистолет дулом к себе. У него еще хватило сил спустить курок, но пуля опять предпочла его грудь непривлекательному телу лилипута.

— Какое непонимание законов жанра! В цирке никогда не делают одного и того же два раза подряд. И пистолеты — не исключение, — карлик произнес свою речь как напутствие адвокату, отправившемуся в дальние края, где, может быть, эти сведения ему очень пригодятся.

— Папа? С тобой все в порядке? — раздался встревоженный женский голос.

Времени на то, чтобы скрыться, оставалось мало, но Апу аккуратно и без спешки придал холлу второго этажа невинный вид. Он усадил труп на широкий подоконник и, задернув тяжелую штору, расправил складки. В его планы отнюдь не входило, чтобы адвоката обнаружили немедленно и сразу же явилась полиция. Предстояло еще выбраться из опутанного проводами двора.

Апу спустился в комнату для прислуги, где шумно пыхтел на постели дворецкий с тщательно залепленными пластырем ртом и глазами. Руки, привязанные тонким шнуром к изголовью кровати, ему так и не удалось высвободить — Апу умел делать узлы. Он пошарил в кармане висящих на стуле брюк и нашел там связку ключей.

«Надеюсь, среди них есть и от калитки», — подумал Апу и направился к двери, помахав на прощанье дворецкому, которому так и не довелось увидеть человека, сыгравшего с ним такую злую шутку.

Глава сорок четвертая

— Ты слышал выстрелы? — Джанеки подскочила и рванулась к двери. — Что-то произошло!

— Эй, погоди, я пойду первым, — сказал Радж, отстраняя ее. — Как ты думаешь, где могли стрелять?

— По-моему, звук донесся снизу. Радж, я боюсь, папа стал такой нервный, не натворил бы чего! — жалобно прошептала девушка, хватая его руку.

Они спустились на первый этаж и, ничего подозрительного не обнаружив, собирались вернуться наверх, когда Джанеки обратила внимание на то, что парадная дверь не заперта. Сначала она решила, что ее открыл, входя в дом, Радж, но он заявил, что влез в окно. Парень собрался было выйти во двор поискать того, кто мог это сделать, но Джанеки вцепилась в него и ни за что не хотела отпускать.

— Пойдем лучше заглянем в папину спальню, как он там, — захныкала она. — Вдруг с ним что-нибудь случилось?

Радж заколебался, не зная, встреча с кем для него сейчас предпочтительнее — с инспектором ли, которого вполне можно было бы встретить во дворе, или с адвокатом, не расстающимся, как сообщила Джанеки, с парой пистолетов. Но в конце концов он сделал так, как хотела Джанеки, — ей не так просто было отказать.

Они поднялись по лестнице, но дальше холла второго этажа им добраться не удалось.

— Эй, Радж! Руки вверх! — прозвучал голос Ананда, в котором явно слышались победные фанфары. — Если шевельнешься, застрелю, как ворону.

— Полиция? — пораженно спросила девушка. — У нас в доме?

— По воронам бы и стреляли! — буркнул Радж, заслоняя Джанеки.

Кто его знает, этого недотепу — инспектора! Шепнет ему что-нибудь его подружка-дедукция, он и выстрелит!

— Что вы ко мне привязались? — набросился на Ананда Радж, решив применить новую тактику. — Я в гостях у своей невесты. Она, между прочим, мне поверила. Фактов у вас нет никаких, а остальное меня не интересует. Давайте, проваливайте, это частная собственность. Все равно у меня для вас нет пока подходящего трупа.

Радж, распалившись, с чувством ткнул кулаком в штору, не имея возможности проделать то же самое с другим объектом. Результат его горячности превзошел даже самые смелые ожидания инспектора — раздвигая полотнища ткани, с подоконника упало и улеглось у ног парня мертвое тело.

Радж зайцем отпрыгнул от неожиданно пожаловавшего адвоката, в страхе, что тот изловчится и схватит его ноги в белых кроссовках.

— Джанеки, неужели это твой отец? По-моему, похож, — простонал Радж.

Девушка тоже уже успела оценить сходство. Она охнула и, запрокинув голову, мягко упала рядом с отцом, оставив Раджа одного объясняться с повеселевшим инспектором.

— Это не я, сэр! Мы с Джанеки были в другой комнате, — замахал руками парень, хотя что-то подсказывало ему, что он старается зря.

— Нирали, я был прав! — счастливым голосом позвал сержанта Ананд.

— О! — воздел тот руки к всевидящему небу. — Ваша мудрость не имеет себе равных в… — сержант запнулся, гадая, какое пространство устроит сейчас его начальника.

— Во Вселенной! — помог ему Ананд.

— Именно так, сэр! — согласился Нирали, не склонный проявлять в таких вопросах свою обычную прижимистость.

Пока они занимались друг другом, Радж имел возможность оценить свое положение. Результатом стало то, что он внезапно рванулся к окну — тому самому, за которым скрывался до поры до времени труп, — и, головой разбив стекло, выпрыгнул наружу.

— Где же он? — открыл рот инспектор, с трудом возвращающийся к действительности из мира грез. — Сбежал? Это все из-за тебя!

Размахнувшись, он наградил Нирали такой увесистой пощечиной, что тот едва не присоединился к уже лежащим на мраморных плитках. «Вот ты как! — злобно подумал сержант, потирая щеку. — Тоже мне Шерлок Холмс! Да скорее ты — кот Том, который всегда в дураках! И если это от меня будет зависеть, то мышки Джерри у тебя не переведутся!»

Ананд выглянул в разбитое окно, но на усеянном осколками стекла газоне никого уже не было. Инспектор заскрипел зубами и влез на подоконник, намереваясь последовать за Раджем. Но с этой точки прыжок виделся уже не столь привлекательным, и, немного потоптавшись, Ананд слез с подоконника, смущенно оправляя китель.

— За мной! — приказал он сержанту, стараясь не смотреть ему в глаза, и побежал вниз по лестнице.

Сержант плюнул ему вслед, но, подумав о пенсии, все-таки присоединился к своему командиру.

— Радж, сдавайся по-хорошему, а то хуже будет! — кричал инспектор обегая двор.

Но тому, видимо, надоело уже по-хорошему, и он решил испытать другие возможности. Во всяком случае, во дворе его не оказалось.

Ананд бросился к настежь распахнутым воротам и выскочил на улицу. Прямо напротив стоял автомобиль с небольшим фургоном. За рулем кто-то был, но кроме клетчатой кепки, инспектор ничего не сумел разглядеть.

— Вы кто такой? — завизжал он, бросаясь к машине. — Что у вас в фургоне? Преступников прячете? Немедленно отоприте замок!

— Отпирайте сами, вот вам ключи, — дружелюбно ответил водитель.

Ананд распахнул дверцу и посветил внутрь фонариком.

— Безобразие! — недовольно сказал ему кто-то сонный.

— Говорящие обезьяны? — отпрянул инспектор и от удивления проглотил слюну.

— А ты как думал? — ответили ему из темноты, а затем оттуда вылетел и уселся на крыше машины большой белый попугай.

— Вы тут человека в черной рубашке не видели? — спросил Ананд, поспешно подходя к водителю, и с опаской покосился на возмущенную птицу.

— Вон туда побежал! — махнул рукой тот.

— Спасибо! — вежливо поклонился инспектор не столько человеку, сколько его говорящему другу, и помчался вдоль забора в том направлении, которое ему указали.

Водитель вышел из автомобиля и, семеня на коротких ножках, отправился запирать фургон.

— Эй, обезьянки! — сказал, он, наклонившись к спящим в корзине малышам. — Как вы? Придется уж вам немного потерпеть. А ты, друг, присмотри за ними, ладно?

Попугай нырнул в фургон и, обиженно насупившись, уселся на свое место. Водитель устроился в кабине, чтобы отправиться в ту сторону, куда на самом деле побежал парень в черной рубашке. Адвокат перед смертью натолкнул его на мысль, которую, без сомнения, стоило проверить.

Глава сорок пятая

Раджу удалось поспать в эту ночь не больше часа — все остальное время он кружил по городу, спасаясь от поднятой на ноги полиции. Ни один двор, ни один темный закоулок не казался ему достаточно безопасным местом для сна. Наконец он почувствовал, что сейчас свалится прямо посреди улицы — и это точно будет конец. Тогда он перелез через забор какого-то особняка и устроился прямо на траве за невысоким кирпичным зданием — очевидно, гаражом, благодаря богов, что хозяева не держат собак.

Он сразу провалился в беспамятство и не выходил бы из этого состояния долго, но на рассвете двор наполнился голосами слуг, принявшихся за утренние дела, и Раджу пришлось волей-неволей убираться восвояси.

Может, из-за яркого света, залившего мир, он показался сейчас парню не таким враждебным, как ночью. Тогда каждая тень, каждый шорох были против него. Теперь же вокруг воцарилось спокойствие, которое обещало приют, любовь и конец мытарствам.

Он отыскал в кармане мелочь и позвонил Джанеки из телефона-автомата. Она сняла трубку так быстро, как будто только и делала, что сидела у аппарата в ожидании звонка.

— Радж, они ищут тебя повсюду! Мне никто не верит, говорят, что ты опять провел меня! — закричала Джанеки.

Радж успокоил ее как мог и на всякий случай дал адрес и телефон мастерской, чтобы она могла найти Нирмалу.

Потом он позвонил домой проведшей бессонную ночь матери. К ней уже наведывалась полиция, и несчастная женщина металась по комнате, не зная, что стало с сыном. Радж попросил ее прийти к рыбному рынку с деньгами и документами, если, конечно, она не заметит за собой слежки.

— Что ты собираешься делать? — испугалась Нирмала. — Бегать от них? А если кто-нибудь тебя пристрелит во время новой погони?

— Чепуха! — ответил Радж, стараясь, чтобы голос звучал как можно более беззаботно. — Попробуй найди человека в Калькутте, это ведь тебе не Копенгаген какой-нибудь!

Они договорились встретиться через полчаса, а пока Радж решил умыться и выпить бутылку воды в одном из успевших уже открыться кафе рыбного рынка. За столиками рассаживались торговцы, приехавшие с товаром, и пока не появились первые покупатели, болтали или просматривали газеты. Радж спросил пепси-колы и, тупо уставившись в одну точку, медленно тянул ее из бутылки.

— Что там пишут? — лениво спросил у соседа старик в белой рубахе, кивая на газету.

— Возьми, почитай, — предложил он.

— Э-э, — смутился старик. — Когда я был мальчишкой, учились в школах только самые богатые, так что лучше читай-ка вслух.

— Что тебя больше интересует — политика или про преступления? — спросил второй. — Вот слушай: «Полиция объявила розыск и обещает вознаграждение за поимку автомеханика Раджа, который совершил три убийства». Вот фотография.

— Гляди-ка! — удивился старик. — Симпатичное лицо, совсем не похож на маньяка. И куда катится мир?!

Радж просто оцепенел, слушая эту беседу в двух шагах от себя. Когда этот проклятый Ананд успел дать информацию в газеты?! Должно быть, у этого парня не одна дедукция в подружках, но еще кто-то помогущественней ее. Все, теперь он пропал, его враг — вся Калькутта, все вокруг, даже те, кто не умеет читать, все, кроме слепых, не видевших фотографии. Кому же не нужны денежки, обещанные за поимку злобного убийцы? А если бы такие даже и нашлись, то они сдали бы его из благородных побуждений.

Он понимал, что ему надо срочно уходить отсюда, и сделал шаг к выходу. Но было уже поздно. Его заметили любители свежих новостей и стали медленно подниматься из-за стола. Он попятился, но двое из них наступали, как охотники на зверя. А после того, как продавец, на прилавке которого лежали пачки газет, закричал: «Это он!», — количество нападающих увеличилось в несколько раз.

Радж метнулся к спасительной двери и выскочил в нее, ударив кого-то бутылкой. Очутившись на улице, он замер на секунду, не зная, куда теперь, но выбежавшие следом ускорили его выбор и с улюлюканьем бросились за ним по узким дорожкам просыпающегося базара. С каждой минутой их становилось все больше и больше, они уже подступали со всех сторон.

— Вот смотри, это ты! — какой-то мужчина тыкал пальцем в газету, показывая Раджу его же собственную фотографию и как будто доказывая свое право схватить его немедленно, связать и сделать на этом свой маленький бизнес.

Его наивная уверенность в своей правоте рассмешила Раджа, и он не смог удержаться, чтобы не выкрикнуть ему в лицо:

— Ну и сколько тебе достанется? Ведь делить-то на всех придется!

Мужчина оглянулся вокруг, лицо его вытянулось, но все-таки он продолжал идти со всеми, наступая на мечущегося между рядами парня — очевидно, надеялся, что ему все-таки повезет, и именно он схватит эту добычу.

Радж наткнулся взглядом на лежавший на прилавке нож и бросился к нему. Теперь у него было хоть какое-то оружие против них, обложивших его, как зверя. Он выставил его перед собой, отходя к магазинчику, у которого, как он помнил, был другой выход на оживленную улицу.

Там ему наконец повезло. По магазину ходила с корзиной, полной рыбы, немолодая женщина в коричневом сари. Радж не успел ее разглядеть, но это и не имело значения.

— Вы мой шанс, — шепнул он ей, обхватывая сзади.

Одной рукой он зажал женщине рот, а в другой держал нож, приставленный к ее горлу.

— Не приближайтесь ко мне! — с отчаянием в голосе крикнул Радж наступающей толпе. — Если сунетесь, я убью ее!

— Эй, парень, успокойся, — вышел вперед старик, тот самый, что начал погоню в кафе. — Мы уходим, отпусти ее.

Он повернулся к Раджу спиной и пошел прочь, подавая пример остальным. Те нехотя последовали за ним с глухим ворчанием.

Радж кинулся в глубь магазина, увлекая женщину за собой.

— Простите меня, я не убийца, — быстро шепнул он ей, подав оброненную корзинку. — Надеюсь, что не причинил вам вреда.

Радж выскочил в открытую дверь и смешался с толпой, не обратив внимания на то, как странно смотрела на него пожилая дама. Даже если бы он успел заметить выражение ее лица, то оно и тогда не удивило бы его: что ж тут странного, если женщина поражена таким жутким происшествием, свалившимся на нее нежданно-негаданно?

Но не страх заставил Кавери побледнеть и замереть, не отрывая взгляда от того места, где только что стоял этот человек.

— Арджун, Арджун… — шептала она имя покойного мужа. — Что же это?

Разве бывает на свете такое сходство? Даже Апу так не похож на отца, как этот случайно встреченный человек. То же лицо, тот же голос, та же фигура, исковерканная в принявшем на себя удар судьбы сыне-карлике… Может быть, ей снится сон, в котором у всех людей черты Арджуна?

Когда она очнулась, то заметила в руках у себя нож, которым угрожал этот юноша. Очевидно, убегая, он отдал ей его. Кавери разжала пальцы, и нож со стуком упал на пол.

— Надеюсь, он вас не ранил? — спросил, склонившись к ней старик, согласившийся увести нападавших. — Вам повезло — на его счету три убийства.

— Что? — охнула женщина.

— Да, вот, глядите, — старик сунул ей в руки газету. — Этот самый Радж и есть.

Радж? Так его еще и зовут именем ее погибшего младенца-сына? Строчки поплыли у нее перед глазами, слова казались лишенными смысла и не говорили ни о чем. Кавери вышла из магазина, сжимая газету, и побрела, сама не зная куда, между прилавками.

— Ваши покупки, госпожа! — закричал продавец, догонял ее с полной рыбы корзиной.

Она машинально поблагодарила его кивком и приняла то, что он принес. Мысли Кавери были сейчас далеко от рыбного рынка Калькутты. Они облетали дорогие руины прошлого, даря горькую радость прикосновения к тем, кого она не переставала любить. Там Кавери оставалась навеки любимой женой и счастливой матерью двоих, а не одного, сыновей. И поэтому она нисколько не удивилась, увидев спешащее ей навстречу еще одно лицо из прошлого.

— Нирмала, как хорошо, что ты здесь, — тихо сказала она, беря за руку ничего не понимающую женщину в синем сари. — Я и не знала, что я уже в раю. Где же мой сын, мой Радж? Где он, Нирмала?

Глава сорок шестая

Инспектор Ананд мчался к рыбному рынку, откуда только что был звонок в участок. Итак, его быстроногий клиент объявился. Ананд прихватил с собой всех оказавшихся на месте полицейских, конечно их слишком мало для рынка, а в городском управлении что-то не спешат давать ему новых людей вместо тех, что гонялись за Раджем ночью. Надо бы обратить внимание дядюшки на такое бестактное поведение начальника Управления.

— Эй, вот же он! — закричал высунувшийся из второй машины инспектор Бхарат, указывая на перебегавшего дорогу парня. — Это Радж, я знаю его!

Полицейские машины стали тормозить и разворачиваться, перекрывая движение следующим сзади автомобилям. Возникла серьезная неразбериха, и, пока Ананд выпрыгивал из «джипа», чтобы бегом отправиться за Раджем, тот опять скрылся.

Парень видел, что попал на глаза целой своре преследователей и метнулся в переулок, надеясь уйти через какой-нибудь двор. Но он ошибся. Впереди его ждал высокий однообразный забор, через который нечего было и пытаться перемахнуть, и ни одного частного дома с калитками, гаражами, задними дворами и прочими возможностями скрыться. За забором поднимались корпуса городской больницы, а впереди стоял торцом административный корпус, глухая стена которого обернулась для Раджа тупиком.

К нему вернулось уже становящееся привычным ощущение загнанного зверя. Он прислонился к стене, тяжело дыша, и увидел перед собой старого друга — дорогого инспектора, без которого ему уже чего-то не хватало. Тот занимался своим обычным делом — целился в Раджа из револьвера. На лице его играла улыбка, которая ему самому, наверно, представлялась победной.

— Убежать хотел? — ласково спросил он. — И от кого — от меня!

— Хотел и убежал, — презрительно усмехнулся Радж, сознательно выводя инспектора из терпения. — И именно от тебя, растяпа.

— И чем кончилось? — не сдавался Ананд. — Ты попался!

— Нет, это ты попался! — раздался сверху какой-то голос, и сразу же на задравшего голову инспектора упал увесистый обломок трубы.

— О-о! — выдохнул Ананд, и повалился на мостовую с блаженным выражением лица.

Радж от души расхохотался и крикнул идущему по гребню забора маленькому человеку в клетчатой кепке:

— Эй, кто вы? Я вас где-то видел!

— Где-то? В зеркале! — так же весело ответил тот.

— Да, вы и вправду на меня похожи, — удивленно покачал головой Радж. — Ну и дела!

— Нет уж, это ты на меня похож, — поправил его незнакомец.

— Все равно непонятно!

— Я бы объяснил, да твой инспектор сейчас очнется, — лилипут указал ему на чуть пошевелившегося Ананда. — Голова у него на редкость крепкая.

Апу предполагал, что парень возьмет трубу да и приложит своего врага еще раз, отбив у него на время всякую охоту гоняться за ним, но у того и мысли такой не возникло.

— Что ж, значит, надо бежать, — пожал плечами Радж.

— Гляди-ка, какой пацифист выискался, — присвистнул Апу. — Я делаю за него всю грязную работу, а он чист, как стеклышко. Даже спасибо не скажешь? — насмешливо спросил он.

— Спасибо! — откликнулся Радж. — Однако бежать мне уже некуда!

Действительно, переулок был оцеплен полицейскими, отрезавшими все пути к отступлению.

Но, как выяснилось, один путь они все-таки не предусмотрели.

— Пошли-ка со мной! — Карлик бросил вниз веревку, предлагая Раджу ею воспользоваться.

Тот с сомнением поглядел на своего неожиданного спасителя, не веря, что такое маленькое существо сможет удержать его вес, пока он будет подниматься на стенку.

— Давай, давай, не сомневайся! — крикнул тот сверху, отлично поняв причину его замешательства.

Радж, не видя иного выхода, рискнул ухватиться за веревку и, упираясь ногами в камни забора, поднялся наверх. Они уже бежали прочь по гребню, когда очнулся инспектор.

— Где я? — жалобно спросил он, поднимаясь. — То есть, где Радж?

Пошатываясь на ватных ногах, Ананд огляделся и, не найдя нигде своего обидчика, выстрелил от злости в воздух. Тотчас же на него опять что-то сверху упало.

— Мама! — закричал несчастный и, обхватив голову руками, повалился на землю.

Но это была всего лишь сбитая выстрелом ветка оливы. Но Ананд не принял этого знака мира и согласия и, швырнув его подальше, отправился к своим соратникам, чтобы руководить продолжением поимки преступника.

Радж и Апу тем временем перескакивали с крыши на крышу, надеясь найти, наконец, возможность безопасно спуститься вниз и покинуть территорию больницы. «Уж лучше было мне сдаться полиции», — думал Радж, карабкаясь по скользкой черепице и стараясь ненароком не посмотреть вниз. Такого страха он никогда не испытывал. Его спутнику, казалось, совсем не было страшно. Он ловко пробирался по крутому скату, выбирал дорогу потрудней, оставляя Раджу более безопасную, свешивался с краев, оглядывая стены в поисках пожарных лестниц или чего-нибудь вроде них. При этом он еще давал Раджу руководящие указания, которые в конце концов вывели из себя и без того нервничающего парня.

— Что это ты раскомандовался? — возмутился он. — Иди туда, иди сюда! Кто ты такой, чтобы мне приказывать?

— Из-за меня ты в бегах поэтому я пришел, чтобы тебя спасти, — спокойно объяснил лилипут.

— Ты?! Спасти меня? — Радж поглядел на коротышку с высоты своего роста.

Наглость этого человека рассеяла последние остатки благодарности, которые Радж испытывал к нему за выведение из строя инспектора.

— Да я таких, как ты… — он презрительно усмехнулся, забыв о том, где находится, и сделал слишком большой шаг.

Расплата наступила мгновенно — Радж упал и покатился вниз по скользкой поверхности, сумев удержаться только на самом краю, у карниза. Повиснув на высоте не менее десяти метров, он сразу забыл высокомерие и просительно забормотал:

— Спаси меня, братишка, подай руку…

Коротышка осуждающе покачал головой и строго сказал:

— То-то, что братишка. Причем старший брат, а ты младший. Понял?

— Понял! — охотно согласился Радж, ничего не способный понимать в таком положении.

Какая разница, что он там бормочет, лишь бы руку подал!

— Давай, говори: ты старший, а я младший! Ну же! — упорствовал настырный карлик. — Тогда и руку получишь.

— Вот они! — закричал снизу полицейский, указывая на висящего, как мишень в тире, Раджа.

Сейчас же раздалось несколько выстрелов, и это подстегнуло Раджа удовлетворить требования его странного спутника лучше, чем любые моральные соображения.

— А! Старший, старший, руку поскорей! — взмолился парень.

Его согласие признать это, какими бы корыстными соображениями оно ни диктовалось, вполне устроило Апу. Он тут же бросил Раджу веревку и сильным рывком подтянул его к себе.

— Стреляйте, стреляйте! — кричал внизу Ананд, паля из револьвера по тому месту, где только что висел ненавистный ему Радж. — Что такое? — удивился он, не услышав очередного выстрела.

— Патроны кончились, — объяснил ему подоспевший Нирали. — Ваш револьвер надо перезарядить, сэр!

— Это ты виноват! — взвизгнул Ананд, и сержант получил вторую пощечину за последние несколько часов.

Может быть, лучше все-таки уйти на другой участок, подумал он. Какое блаженство — не видеть этого кретина, даже если обедать придется всухомятку!

— За мной! — закричал Ананд, устремляясь сам не зная куда, так как беглецы уже скрылись из виду.

— Бегу-бегу! — пообещал ему сержант, не трогаясь с места. — Поскачи-ка сам, небось к вечеру образумишься!

Радж и Апу продолжали свой путь по крышам, приближаясь к последнему из соединенных друг с другом зданий.

— Слушай, ты что, действительно мой брат? — спросил на бегу Радж, до которого только теперь стал доходить смысл сказанного карликом. — Двоюродный?

— Родной, причем — не забывай — старший! — откликнулся Апу. — Но сейчас нет времени толковать об этом.

— Поэтому мы и похожи? Вот чудеса! — не унимался озадаченный Радж, сроду не слыхавший ни о каких братьях.

Карлик подвел его к краю крыши и коротко приказал:

— Прыгай!

— Вот еще! — отпрянул Радж. — Убить меня хочешь?

— Спасти! Прыгай, тебе говорят! — крикнул Апу.

Радж опасливо заглянул за карниз, чтобы оценить свои шансы. До земли было метров десять. Кроме того, прямо под ними стоял грузовик с полным кузовом каких-то мешков. Вот если бы попасть на них, но разве так изловчишься!

— И не стыдно тебе, долговязый? — фыркнул Апу. — Смотри, я показываю!

Он мгновенно оттолкнулся и, как разжимающаяся пружина, взлетел в воздух. Изящное сальто — и вот уже коротышка машет Раджу, примостившись на мешках.

— Высоты боюсь, ужас как! — сказал Радж сам себе и, зажмурившись, прыгнул.

Сальто, конечно, не получилось, но, открыв глаза, он обнаружил, что жив и лежит на тех же мешках. К нему сразу вернулась его обычная самоуверенность, и, поморщившись, он сказал с видом завзятого прыгуна:

— И что они только в эти мешки положили — такое жесткое приземление…

— Догоняй! — крикнул ему Апу из полицейского «джипа», брошенного устремившимися в погоню хозяевами, с торчащими в замке ключами.

Он уже успел завести машину и, подхватив Раджа, на полном ходу промчался мимо обескураженных полицейских, недоумевающих, как такое могло случиться.

— Я убью тебя, дурак! — совсем по-детски пообещал обидчикам Ананд, забывший даже о револьвере в руках.

— Давайте в мой «джип»! — крикнул ему Бхарат, трогая с места свой автомобиль. — Прыгайте!

Ананд поморщился, не слишком довольный тем, что придется воспользоваться любезностью такой мелкой сошки, но все-таки уселся рядом. Нирали тоже пригласили, и он устроился с другим сержантом на заднем сидении.

Вслед за ними тронулись остальные машины.

Погоня не обещала скоро завершиться. Лучший «джип» в Управлении, выделенный, конечно, именно племяннику мэра, мчался, как ветер, унося от преследователей двух беглецов. Апу управлял им с тем же артистизмом, с которым делал все остальное. Они развили немалую скорость, попадали из одной рискованной ситуации в другую — и при этом не нарушили ни одного правила. Обгон за обгоном на кишащих машинами, недостаточно широких, извилистых улицах Калькутты, изящное лавирование между неуступчивыми автомобилями, крутые повороты… Радж, считавший себя виртуозом, вынужден был признать, что ему далековато до такого класса езды. А Апу еще успевал отвечать на его вопросы.

— Да, я действительно твой брат, у нас одна мать и один отец, — убеждал он своего растерянного спутника. — И фамилия наша — Сету Пати. Слышал когда-нибудь?

— Погоди-ка! — остановил его Радж. — Джанеки что-то говорила про какого-то продажного полицейского с таким именем!

— «Продажного»? — горько усмехнулся Апу. — Ну, конечно, птичка пела с голоса своего папаши и его друзей — убийц, воров и мошенников, по которым тюрьмы плачут уже столько лет!

— Так это ты их… — дошло, наконец, до Раджа. — Боги!

Не так просто взрослому человеку узнать, что мать, вырастившая его, отдавшая ему столько любви и нежности, оказывается, чужая по крови женщина, что есть где-то другая, много страдавшая, измученная, всю жизнь оплакивавшая свои несчастья — в том числе и гибель того, кто, высокий, с румянцем во всю щеку, сидит сейчас в удирающем от полиции «джипе». А рядом — несчастное существо, лилипут — его брат, похожий на него как две капли воды, и он — убийца. А среди его жертв отец любимой девушки, который, в свое очередь, убил когда-то их отца…

И самое непонятное, что Радж верил в это странное преображение, перевернувшее весь его мир. Как же не верить, если у Апу имеется на руках такой козырь — их невероятное, фантастическое сходство.

— Эй, Апу, помолчал бы ты немного, иначе на твоем счету сейчас будет еще один труп, — буркнул Радж, сжав свои горящие огнем виски. — Не могу больше.

— Быстрей, быстрей! — торопил тем временем своего не слыхавшего о дедукции коллегу Ананд, выплясывая от нетерпения на сидении. — Вы видите, два совершенно одинаковых лица? Может быть, это у меня от удара по голове?

— Вы правы, как всегда, сэр! — охотно откликнулся сзади Нирали, ибо согласиться с этой гипотезой дорогого шефа ему было куда менее противно, чем с остальными.

Ананд посмотрел на сержанта подозрительно, но списал его бестактность на излишнюю верноподданность.

А «джип»-беглец набирал новые очки в игре. Он уходил все дальше, несмотря на то, что Бхарат считал уже делом собственной, а не Анандовой чести догнать нахальных похитителей казенного имущества, которое никогда не было ему так дорого, как в моменты, когда доставалось кому-то другому.

Однако назад оглядывался только Радж, боявшийся не перенести нового свидания с крепкоголовым полицейским. Апу спокойно делал свое дело, и если заглядывал в зеркальце, то только чтобы получше подготовить новый обгон.

— Так значит, ты мстил за нашего отца? — вернулся Радж к прерванному разговору. — Не переживай, я не дам тебя в обиду. Главное — мы теперь вместе. Я скажу, что мы вдвоем совершили все эти убийства.

— По полтора трупа на нос? — рассмеялся Апу. — Глупости все это, а особенно твое желание за меня заступиться. Спасибо, не нуждаюсь! Я старше, и на мне обязанность защищать тебя, честь нашей семьи и тебя, не забывай об этом. А также и о том, что я сумел убить трех очень неплохо защищенных людей. Так что с каким-то жалким Анандом сумею справиться.

— Ах-ах-ах! — передразнил его Радж. — Видно, в нашей семье все такие гордые, что чванятся даже количеством трупов. Поздравляю тебя!

— А сейчас нам придется расстаться, — Апу пропустил мимо ушей ехидство своего неразумного братца. — Так им трудней будет нас преследовать. Встретимся в цирке Шарма, это на побережье у Нового моста. Давай прыгай!

— Что, опять? — вздрогнул Радж. — На ходу?

— Прикажешь остановиться, чтоб ты сразу же к Ананду пересел?

— То-олько встретились, и уже расставаться, — затянул Радж, делая вид, что это единственная причина, удерживающая его от немедленного полета под колеса соседних автомобилей.

Но Апу не был так жесток, чтобы выбросить его, не подготовив места для приземления. Он огляделся, высматривая вокруг открытую машину и, расщедрившись, подрулил к чудесному серому «бентли» с откидным верхом, за рулем которого сидела такая девушка, что Джанеки умерла бы от ревности, узнав о подобном выборе для своего жениха.

— Давай прыгай и не говори, что я о тебе не забочусь, — улыбнулся Апу на прощанье.

— Сейчас, — простонал брат, смирившийся со своей участью.

Он улучил момент, когда машины шли, почти касаясь друг друга бортами, и совершил второй геройский поступок за утро, испустив при этом такой отчаянной крик, что только глухая не обернулась бы.

Однако девушка не повернула головы, и Радж, ощутив себя в целости и безопасности на бархате сидения, даже исполнился к ней сочувствия. «И кто же тебе права-то выдал с таким слухом, — думал он разглядывая трепещущие на ветру блестящие прямые волосы и усеянную бриллиантами заколку. — Папаша, наверное, богатый, так что автоинспекция на твою глухоту ослепла», — покачал он головой, отдергивая руку от сияющего на ярком солнце драгоценного предмета. Жаль, что в их семье пока что встречаются только убийцы, воров еще не было.

Однако девушка оказалась не глухой. Это стало ясно, как только раздались первые сделанные по ее автомобилю выстрелы — инспектор Ананд потерял всякое терпение и здравый смысл, если предположить, что он им обладал в ту или иную пору своей жизни.

Раджа не удивило, что из двух расставшихся беглецов он выбрал для преследования именно его — отношения их имели слишком большую историю, чтобы допустить измену. Но стрелять, рискуя угодить в случайную девицу, да еще в таком автомобиле, — для этого надо иметь совсем уж сумасшедшего дядюшку, готового вытащить своего любимца из чего угодно.

Очевидно, калькуттский мэр был именно таков, потому что Ананд не жалел патронов. Девушка, обернувшись на первый выстрел, убедилась, что не ошиблась, — в ее «бентли» действительно стреляли. Вдобавок она обнаружила в непосредственной близости от себя дюжего молодого человека, подброшенного ей, наверное, демонами. После этого нечего было и удивляться, что она тут же бросила руль и сползла, обхватив голову, под сидение, предоставив машине самой выбирать себе путь и помогая ей только тоненьким криком «Ой, мамочка!»

«Бентли», наверное, давно ждал драгоценной возможности немного пошалить, потому что сразу же съехал на обочину и направился к придорожной бензоколонке, вокруг которой предприимчивые торговцы разбили свои палатки со всякой всячиной для ожидавших заправки водителей. Людей на площадке у бензоколонки было столько, что Радж забыл даже об опасности врезаться в цистерну с топливом, которая была куда менее вероятна, чем перспектива передавить десяток-другой снующих между рядами с товарами детишек. Он подскочил, и перегнувшись через спинку кресла шофера, схватил руль и попытался изменить направление движения. Сбросить скорость Радж не мог, не имея возможности дотянуться до переключателя, да и колеса управления чуть-чуть касался, так что ему оставалось только изрыгать проклятья в адрес инспектора — а уж этому искусству он был очень неплохо обучен Нирмалой.

Увести автомобиль от площади у бензоколонки ему не удавалось, потому что по обеим ее сторонам шла стройка, и «бентли» помчался на запаниковавшую толпу, едва избегая столкновения с мечущимися людьми, разыскивающими детей и друг друга. Радж лавировал среди них, шарахающихся из-под колес и перебегающих дорогу перед самым бампером, моля богов только об одном — никого не убить. Он был уже согласен погибнуть, сдаться Ананду и вообще на что угодно решился бы, только бы остановился этот почти неуправляемый автомобиль. Его желание сбылось неожиданно — «бентли» нашел себе пристанище у вполне скромного дощатого забора, на который Радж и надежд-то никаких не возлагал. За ним оказалась бетонная тумба, которая и приняла на себя удар. Не готовый к такому повороту событий парень вылетел из машины и упал на асфальт в нескольких метрах от нее.

Он не успел еще поднять голову, как она уже была осыпана отборной бранью, и Радж даже не понял сначала, кто именно так старается. Однако это была юная хозяйка автомобиля, познаниям которой позавидовали бы рыночные торговки преклонных лет. Вместо оправданий непонятный пассажир ответил ей обезоруживающей улыбкой и, сияя неподдельной искренностью, заявил:

— Как я рад, как я рад, что ты жива!

Девушка замолчала, опешив, а Радж, будто опомнившись, подскочил и бросился в толпу, на ходу ощупывая свои ребра. Сзади уже раздавались крики — это инспектор Бхарат решил повторить на своем «джипе» маневры сошедшего с ума «бентли». Но толпа, уже оправившаяся от первого потрясения, чуть не подвергла вынужденных сбросить скорость полицейских суду Линча. Люди вытащили из машины всех пассажиров и, надавав им тумаков, оборвав все пуговицы и погоны с кителей, намеревались приступить к более решительным наказаниям под истошные крики о вседозволенность полиции, когда подъехавший на второй машине молодой инспектор Рабан спас жертвы народного гнева, во всеуслышание объявив, что арестовывает их на месте и везет прямо в тюрьму, минуя все промежуточные инстанции.

Глава сорок седьмая

— Я не верю своим глазам, неужели это действительно вы? — причитала Нирмала, помогая Крипалу вытащить Кавери из машины.

Та была очень слаба после перенесенного потрясения и не слишком хорошо ориентировалась. Она даже не вполне еще уверилась, что действительно встретила живую Нирмалу, а не столкнулась с ее призраком в раю или где-нибудь на туманных тропах безумия.

Да и Нирмала тоже не могла разобраться в происходящем. Почему, собственно, она должна доверять зрению сегодня, если оно подвело ее двадцать пять лет назад, когда она видела своими глазами, как были взорваны и сожжены мать и ее крошечный сын. Может быть, все дело в тех воспоминаниях, которые разбудили слова девушки в полицейском участке? Но нет, вот она, Кавери, поднимается по ступеням крыльца ее дома, живая женщина из плоти и крови.

Нирмала узнала ее не сразу. Сначала она просто испугалась, когда незнакомая дама схватила ее за руку и забормотала что-то невнятное. Но упоминание имени Раджа и та неподдельная боль, которую она услышала в голосе незнакомки, заставили ее внимательнее вглядеться в лицо женщины.

Постепенно сквозь глубокие морщины проступили черты, памятные на всю жизнь той, которая часто думала о настоящей матери «своего» сына. Это действительно была Кавери — седая, состарившаяся не по возрасту, но все-таки Кавери! Поняв это, Нирмала протянула к ней руки и вовремя, потому что женщина готова была упасть.

— Крипал, помоги! — закричала Нирмала, забыв о всякой конспирации, о которой они так долго договаривались с другом Раджа, чтобы не навести на след сына полицейских. — Держи ее!

— Это еще кто? — спросил непонятно откуда выскочивший парень. — Мы что, всех подряд будем сегодня подбирать или у нас все-таки есть другие дела?

— Это мать Раджа, — прошептала Нирмала и тут же пожалела об этом.

«Хотя, — подумала она тут же, — теперь все равно все выйдет наружу. Ее мальчик больше не будет принадлежать ей одной. В лучшем случае его придется делить между нею, Кавери и адвокатской дочкой. В худшем прибавится еще и тюрьма».

— Мать? — переспросил пораженный Крипал. — А вы кто? Тетя?

— Молчи уж, — сердито рявкнула на него Нирмала. — Нашел время болтать.

Они перенесли женщину в машину, и, оставив с ней Крипала, Нирмала поспешила к месту, где должна была встретиться с Раджем. Но его там не оказалось. Она простояла довольно долго у торгующего фруктами ларька, беспокойно оглядываясь и вздрагивая каждый раз, когда неподалеку появлялся человек, хоть сколько-нибудь похожий на сына. Но все без толку, Радж не пришел, и с тяжелым сердцем Нирмала вернулась к машине.

— Боги, это действительно Нирмала! — прошептала, увидев ее, бледная Кавери, с трудом поднимаясь на сидении. — Я не ошиблась.

— Тише, тише, не надо волноваться, сейчас поедем домой и там поговорим, — успокаивала ее та, гладя в смятении беспокойно мечущиеся руки женщины.

— Но Радж? Где он? — робко спросила Кавери, страшась услышать в ответ самое страшное.

— Жив, жив, — быстро успокоила ее Нирмала, которая сама вовсе не была сейчас спокойна и так уж уверена в своих словах. — Но вот где он — это я и сама хотела бы знать. Крипал, трогай!

Теперь Кавери лежала на диване в их маленькой гостиной и, вздыхая и охая, задавала вопросы — один за другим. Она уже успела рассказать своей вновь обретенной спасительнице о том, что встретила в магазине человека, как две капли воды похожего на мужа. Нирмала не сомневалась, что это был Радж, и была счастлива услышать, что ему удалось скрыться от толпы на рынке.

— Но как вы спаслись? — спрашивала Кавери, с трудом переводя дыхание.

— А вы как спаслись? Я же сама видела… — бормочет Нирмала вместо ответа.

— И я сама видела… — перебивает ее другая.

Так они и разговаривали, будто два росших когда-то рядом листа, оторванных друг от друга безжалостным порывом ветра, но вдруг обнаружившие, когда стаял снег, что всю зиму пролежали почти рядом, не ведая об этом.

Кавери чувствовала себя странно. Она была счастлива, что ее сын чудесным образом выжил, что эта удивительная женщина не бросила его, не сдала в приют, а вырастила, как свое дитя. Ей казалось неожиданным подарком судьбы это мгновенное обретение нового смысла жизни. А ведь сердце ее разрывалось все годы, прожитые в разлуке с ним, мучилось прошлым, не давало наслаждаться радостью. Что-то все-таки было не так, что-то мешало. Но что?

Нирмала принесла чай с молоком. Она охотно предложила бы ей пообедать, но Кавери просто кусок не лез в горло. Где же Радж, почему он не идет, она ждала так долго того мгновения, когда они увидятся в другой жизни, и вот, оказывается, что это возможно и в этой. Так почему же его и теперь нет с нею?

Когда скрипнула калитка и раздались торопливые шаги на крыльце, она вскрикнула и порывисто подалась по направлению к двери, надеясь, что ожиданию ее пришел конец и она сможет наконец обнять своего бесценного потерянного мальчика.

Но на пороге стоял вовсе не Радж, а тоненькая большеглазая девушка, явно смущенная. Она сложила руки и поклонилась сначала Нирмале, в которой сразу же угадала хозяйку дома, а потом остальным.

— Здравствуйте, госпожа, я Джанеки, — представилась она. — Радж сказал…

— Заходи, заходи, дочка, — поднялась навстречу ей Нирмала. — Рада видеть тебя в этом доме.

Вот и пожаловала сюда сама госпожа судьба — в один день вошли в дом две женщины, которые имеют права на ее сына, ее Раджа. Что ж, добро пожаловать, и пусть они принесут ему счастье. А она никогда не была эгоисткой. Да это и невозможно для матери — ведь, что бы там ни было, а она — настоящая мать Раджа.

— Радж сказал… Он звонил мне утром и сказал, чтобы я пришла к вам, если что-нибудь узнаю важное, — волнуясь, начала Джанеки. — Я говорила с адвокатом час назад, и он считает, что Раджу нужно немедленно сдаться полиции. Ему ничего не угрожает, я могу подтвердить его алиби — он был со мной, когда убили отца.

— Полиции? О, боги! — воскликнула Кавери, только теперь восстановившая в памяти события утра. — Он бежит от полиции, потому что убил кого-то? У меня была газета, где она?

Она нашла газету и, с трудом оторвав взгляд от фотографии сына, стала быстро перебегать глазами по строчкам.

— Так это он?! — с ужасом проговорила она. — Это он убивает их?!.

— Как ты могла так подумать, Кавери! — горячо вступилась Нирмала. — Радж не убийца. Я думаю, все дело в том, что он просто похож на кого-то, кто делает это, потому что свидетели опознали его по фотографии. Но он и близко не подходил к этим людям!

— Кавери? Вы — Кавери? Послушайте, скажите мне, кто из вас — мать Раджа? — закричала Джанеки, для которой это имя опять оживило посеянные ее отцом подозрения.

— Его родила Кавери, а вырастила я, — после минутного замешательства ответила ей Нирмала.

— Так что же, он опять меня обманул? Он клялся, что знать не знает никакой Кавери! — Джанеки не понимала, что и думать обо всем этом.

— Успокойся, девочка, он не лгал тебе, он действительно не знает, кто его мать, и Кавери до сегодняшнего утра не видел, — попыталась объяснить ей все Нирмала.

— Но он Сету Пати? Да? Значит, папа был прав! — вскрикнула Джанеки и в отчаянии заломила руки, отступая назад.

— Да в чем же, когда Радж никого не убивал, и это тебе прекрасно известно?! — не выдержала и тоже перешла на крик Нирмала.

Ее слова вывели девушку из состояния мучительного изумления, в которое она впала, и заставили трезво взглянуть на вещи.

— Но папа думал, что их убивает сын Сету Пати, — почти спокойно сказала она. — Кто же тогда, если не Радж?

— Кажется я поняла, — раздался слабый голос из уголка дивана, и бледная как смерть Кавери постучала пальцем по фотографии в газете, которую все еще сжимала в руках. — Конечно, они очень похожи…

— О чем вы? — не поняла Нирмала.

— Едем в цирк, и побыстрее, — попросила та, стремительно поднимаясь со своего места.

— Я отвезу вас, мне тоже важно понять, — прошептала, выходя вслед за ними, Джанеки.

Как раз в эту минуту в кабинете господина Тхарма Лингама раздался звонок.

— Сэр, это я, Ашок, — сказал приглушенный голос. — Я видел жену Сету Пати и слышал их разговор. Они садятся в машину, чтобы ехать в цирк.

— Следуйте за ними, — ответил босс и положил трубку.

Глава сорок восьмая

Апу поколесил по территории цирка, разыскивая местечко поукромнее, чтобы спрятать там «джип». В цирке идет дневное представление, и нет никакой необходимости, чтобы зрителям попалась на глаза полицейская машина.

Он шел к своему домику, чтобы принести матери самую радостную весть в ее жизни. Ее сын жив, здоров и, если не считать маленьких неприятностей со стражами порядка, вполне благополучен. Апу просто сиял, думая о том, как будет готовить ее к этому счастливому, но слишком фантастически звучащему известию, как объявит Кавери, что с минуты на минуту Радж будет здесь, с ними, и она сможет обнять его — в первый раз за двадцать пять лет.

Здесь, рядом со своим домом и празднично украшенным шатром цирка, откуда гремела музыка и слышались аплодисменты, он чувствовал себя в полной безопасности и потому оказался совершенно не готов к встрече, устроенной ему совершенно незнакомыми людьми.

— Эй, Радж, на этот раз ты проиграл, кинулся к нему долговязый тип, вся голова которого была обмотана несвежими бинтами. Я пришел с оружием!

Он затряс своим массивным револьвером перед самым носом Апу. «Хорош, ничего сказать, — подумал тот, — неужели Радж его так отделал».

— В прошлый раз ты разбросал немало наших парней, посмотрим, что будет теперь, — усмехнулся раненый и прикрикнул, чувствуя себя полным хозяином положения. — А ну, вставай с колен! Встань, кому говорю!

Апу чуть не расхохотался — этот тип принимал его за Раджа! Ну что ж, отлично!

Из их домика вышел еще один человек — молодой парень с фигурой боксера. От одного взгляда на его тяжелую челюсть любому стало бы не по себе.

— Хватай его! — приказал тот, что постарше.

Парень бросился к Апу, но остолбенел, увидев его коротенькие ножки. Тут и до другого дошло, наконец, что Радж вовсе не стоит на коленях.

— Ашок, — шепотом сказал парень своему боссу. — Что это с ним? Эй, Радж, как это с тобой такое вышло… — сочувственно спросил он у своей вероятной жертвы, забыв о том, зачем сюда явился.

— Сам не пойму, — ответил Апу, стараясь придать своему голосу удивление и ужас, какие был способен изобразить. — Дотронулся вот до этого растения — и вот… Стал коротышкой.

Он сорвал первую попавшуюся ему на глаза зеленую метелку и задумчиво осмотрел ее со всех сторон.

— Видимо, она ядовитая, — сказал он, тяжело вздохнув. — Ну-ка, давай еще раз попробуем!

Он замахал в воздухе волшебным растением, делая вид, что хочет коснуться им парня, чтобы испытать магическую силу метелки.

Тот в одно мгновение оказался метров за десять от Апу и с неподдельным страхом прокричал оттуда:

— Ты что, Радж, я ж тебе ничего не сделал!

— Идиот! — обругал его Ашок. — Ты что, не понимаешь, что это блеф!

Он подбежал к Апу и, вырвав у него из рук растение, отбросил его прочь.

— Хватит этих фокусов! Меня ты не проведешь! — он тыкал Апу в бок револьвером и призывал на помощь своего пугливого соратника. — Хватай его, дурак!

Тот приблизился, явно смущенный своей легковерностью, и они вдвоем подхватили Апу под руки и понесли в вагончик. Он, к их немалому удивлению, не только не оказывал никакого сопротивления, но даже весело болтал в воздухе ногами и что-то мурлыкал.

Но картина, которая предстала его взору в домике, надолго отбила бы у всякого охоту веселиться. На диване сидели три женщины: его мать, молодая девушка, в которой Апу признал дочку Сатья Мурти, и какая-то неизвестная дама в годах. По углам устроились четверо молодых людей не слишком располагающей наружности, а в кресле Апу вытянулся господин Тхарма Лингам, который держал в руке пистолет.

— Сынок! — воскликнула Кавери, поднимаясь навстречу сыну, попавшему домой таким экстравагантным способом. — Ты видишь…

Тхарма Лингам резко обернулся и, разглядев добычу своих слуг, вздрогнул от неожиданности:

— Боги! Кто это?

— Это… Радж… — с сомнением ответил ему Ашок.

— Радж? — Тхарма Лингам даже рассмеялся. — Так это твой жених, красавица? — кивнул он Джанеки. — У тебя отменный вкус. А этот идиот, твой папаша, даже не упомянул о том, что его страшный Радж — лилипут.

— Не трогайте папу, — скрипнув зубами, с ненавистью проговорила девушка. — Вы подлец!

— Да что ты говоришь? — презрительно отозвался Тхарма Лингам. — А твой отец, думаешь, был ангел? Да такого мошенника я в жизни не встречал, ты уж мне поверь. И в этой истории с Сету Пати он погряз не меньше других — лично вот эту женщину на тот свет отправлял, да еще гордился этим, хвастался — вот он какой герой!

— Но она же жива! Значит, вы все лжете! — закричала, не помня себя, Джанеки.

Старик злобно усмехнулся и коротко бросил:

— Потому что адвокат был полным кретином, и взорвал кого-то вместо них!

— Кавери! Скажите ему, что это неправда! Ведь он лжет, да? — взмолилась Джанеки, оборачиваясь к пораженной женщине.

— Твой отец — Сатья Мурти? Бедная девочка! — Кавери прижала руку ко рту, как бы стараясь не выдать своего ужаса.

Ее испуг был для Джанеки лучшим ответом, и она мгновенно провалилась в бездонную пропасть отчаяния. Мир предстал перед ней вывернутой перчаткой, и вместо гладкой блестящей кожи она увидела грязную, рваную подкладку, на которой вдобавок ко всему еще алели несмываемые капли крови.

Джанеки откинулась на спинку дивана и закрыла глаза. Лучше было ей умереть, прежде чем она узнала правду о своем отце!

Кавери осторожно взяла ее руку, но Джанеки даже не заметила этого, погруженная в свое горе.

Насладившись этой сценой, Тхарма Лингам повернулся к Апу и оглядел его с нескрываемой брезгливостью.

— Ты привел полчеловека, — сказал он Ашоку. — Где вторая половина?

— Достал, что сумел, — пожав плечами, вздохнул его прислужник. — Вы же знаете, сэр, как я старался, даже из больницы убежал.

Апу непринужденно подошел к Тхарма Лингаму и, взяв в руки брелок, висящий у того на массивный золотой цепочке от карманных часов, стал с интересом его рассматривать. Старик, возмущенный такой развязностью со стороны коротышки, который должен был, по его представлению, трепетать в присутствии столь важной персоны, грубо оттолкнул его пальцы от своего жилета.

— Я искал тебя, но ты сам пожаловал ко мне, — нимало не смутившись, улыбнулся Апу.

Тхарма Лингам счел, что это уж слишком. Он вскочил и вцепился в подбородок карлика, позволяющего себе такие вольности.

— Апу, не связывайся с ним! — закричала Кавери, увидев своего сына в такой опасной близости от того, кто уже разрушил однажды ее счастье и теперь пришел за тем, что осталось.

— Апу… Ну, конечно! Апу! — пробормотал старик, оттолкнув от себя лилипута. — Что, Кавери, у тебя родились близнецы, да? А эти кретины так ничего и не поняли…

— Что ты задумал? — спросила Кавери, глядя в ненавистное лицо.

Она еще успеет выцарапать ему глаза прежде, чем он выстрелит из своего оружия! Пусть только притронется еще раз к ее сыну!

— Мама, сядь и успокойся! — сердито прикрикнул на нее Апу. Он никогда не позволял себе так с ней разговаривать, но сейчас его грозный тон подействовал на нее, как приказ.

— Подойди к мамочке, недоносок! — насмешливо фыркнул Тхарма Лингам. — Она приласкает тебя, на ручки возьмет… Вечный младенец…

Апу вздрогнул, как от удара, но заставил себя пропустить мимо ушей оскорбления. У этого мерзавца в руках пистолет, а, кроме Апу, в комнате три беззащитные женщины. И он обязан сохранять выдержку, чтобы помочь им. Он подошел к матери и вежливо поклонился незнакомой женщине, сидевшей рядом с ней.

— Это… это мать Раджа, — тихо сказала Кавери, запнувшись лишь самую малость. — Знакомьтесь, Нирмала, — мой старший сын.

— Вот так компания идиотов! — расхохотался за спиной у Апу Тхарма Лингам. — Устроили здесь прием, знакомятся! На том свете вас и без того познакомят! Вы что, не понимаете, что будет дальше, а, живучее семейство? Думаете, и на этот раз повезет? И эта папина дочка тоже теперь одна из вас: ведь Радж — ее жених, не правда ли? Так пусть и она умрет с вами!

Апу не слышал его слов. Он внимательно смотрел в небольшое узкое оконце под самым потолком, в котором отчаянно жестикулировал, подавая какие-то сигналы, его брат Радж.

Глава сорок девятая

— Ашок, подгони машину к самому вагончику. Нас не должны увидеть, — отдал Тхарма Лингам распоряжение.

— Да, сэр! — с готовностью отозвался тот, направляясь к двери.

В планы Апу это вовсе не входило. Только что Радж предупредил его знаками, что сейчас ворвется в домик, и Апу совсем не хотел, чтоб он наткнулся на крыльце на двоих людей, один из которых держит револьвер. Времени на размышления о том, как это предотвратить, у него почти не оставалось, но брату надо было помочь.

— Радж, сюда! — истошно закричал он, поворачиваясь к окошку, в котором давно уже никого не было.

Это сработало. Вслед за ним обернулись все, кто был в комнате. Ашок и Тхарма Лингам застыли, целясь из оружия туда, откуда карлик надеялся получить помощь.

В этот момент дверь распахнулась, и в нее ворвался тот, кого так пылко ожидали с другой стороны. Радж и не думал получить такой подарок со стороны встречающих — они все уставились в окно и не успели мгновенно отреагировать на его появление. У него было достаточно времени для того, чтобы сбить с ног высокого мужчину с забинтованной головой, подобрать его револьвер, а затем поднять и его самого.

— Не двигаться, или ему конец! — закричал он, приставляя дуло к горлу заложника видимо, приобретенный утром опыт был им хорошо усвоен.

Крепкие молодые люди, сразу напомнившие Раджу своими синяками и свежими шрамами о недавней уличной драке, покорно отступили: Ашок для них был в некотором роде боссом и рисковать его жизнью они не смели. Сомнений же в решительности намерений Раджа у них после памятной встречи не оставалось.

Однако Тхарма Лингам продолжал сжимать в руках свой пистолет, который был направлен прямо на Раджа.

— Бросьте оружие! — угрожающе проговорил парень.

— Пожалуйста, сэр, сделайте, как он сказал! — взмолился Ашок. — Вы не знаете его…

Однако Тхарма Лингам поступил совсем иначе.

— Дорогой Ашок, я обещаю тебе, что Радж тебя не убьет, — улыбнулся он и, переведя дуло пистолета, послал пулю прямо в сердце своего верного пса.

— Ну, кто скажет, что я не держу своего слова? — довольно рассмеялся старик, глядя, как сползает на пол окровавленное тело с застывшим на лице выражением безмерного удивления, от которого ему никогда уже не избавиться.

Такое холодное и безжалостное коварство поразило всех, даже не слишком хорошо знакомых с моралью парней из банды. Но больше других оно подействовало на Раджа — он опустил револьвер и уставился на Тхарма Лингама широко распахнутыми глазами.

А тот спокойно подошел к Нирмале и приставил пистолет к ее виску.

— Ну, как ты теперь заговоришь, мальчишка? — презрительно бросил он. — Давай-ка сюда свое оружие!

— Отдавай, брат, — поторопил Раджа Апу, видя, что тот колеблется, не зная, что предпринять.

Радж швырнул револьвер под диван, не желая даже подходить к омерзительному старикашке.

Сразу же последовал приказ парням, и через мгновение Радж был схвачен крепкими руками и вытащен на улицу, куда Тхарма Лингам погнал и остальных своих пленников. Он не хотел тратить время даже на то, чтобы подогнать машину к вагончику, а потому решил довести их до автомобиля, рассчитывая, что его команды хватит для конвоирования одного мужчины, трех растерянных женщин и жалкого лилипута.

Однако в мире нашлось еще два лилипута — как раз столько, сколько было нужно, чтобы, раскачиваясь на канате, укрепленном на высокой тренировочной трапеции, сбить с ног ведущих Раджа парней, заехав им в лицо крепкими сапогами с железными подковками. Те даже и понять не успели, откуда посреди двора взялись две ярко раскрашенные куклы, летящие по воздуху, как оказались лежащими в опилках. Тут же последовала добавка — Радж, почувствовав себя свободным, не поскупился на пару мощных ударов, выключивших его охрану из опасной игры в убийство.

Тхарма Лингам выстрелил, не задумываясь, но на этот раз мишень не была так удобна, как предыдущая, и он промахнулся. Второго выстрела он сделать не успел, потому что последовал новый мах каната, опрокинувший его навзничь и лишивший пистолета — Рама и Джай всегда отличались исключительной точностью в выполнении трюков.

Увидев это, Апу стремительно бросился на ближайшего к нему парня и, головой врезавшись ему в живот, опрокинул прямо на следующего конвоира. Тот удержался на ногах, однако упустил возможность нанести удар, на что последовала немедленная расплата — Апу вытащил из кармана хлыст, и тот змеей обвился вокруг шеи конвоира. Когда Радж, опасаясь за брата, рванулся ему на помощь, в ней уже не было никакой необходимости — Апу привык надеяться на себя и свои силы. А между тем последний, пятый бандит оказался без присмотра. И об этом пришлось пожалеть очень скоро.

Несмотря на то, что, убедившись в безопасности брата, Радж занялся этим тренированным бойцом-каратистом, который нисколько не уступал ему ни в физической силе, ни в умении вести бой, это случилось уже после того, как бандит передал своему хозяину выбитый у него револьвер. И хотя в результате короткой, но бурной схватки каратист угодил головой в клетку бегемота, каким-то образом умудрившись всунуть ее между прутьев без всякой надежды совершить обратный маневр, Тхарма Лингам мог считать, что не проиграл. Он опять стоял с пистолетом в руках и, направив его в голову Кавери, отлично контролировал ситуацию. Из его разбитой скулы сочилась кровь, ширвани был перепачкан, но он чувствовал себя победителем и улыбался, как человек, с которым не может случиться ничего неприятного.

— Ну что, мужчины из семьи Сету Пати, порезвились, размялись немного? — усмехнулся он. — А теперь прошу покорнейше в машину.

Жестом радушного хозяина, приглашающего гостей к столу, он указал своим пленникам на автомобиль, до которого было теперь совсем недалеко. Такое расстояние он один в состоянии конвоировать всю компанию, а там есть водитель, да и, глядишь, кто-нибудь из выбывших из строя парней окажется в силах продолжать действовать.

Апу сделал шаг по направлению к машине, не собираясь подвергать свою мать ни малейшему риску. Но у его брата была куда более горячая и безрассудная голова. Он не умел смиряться и готовить себя к будущей борьбе — ему надо было победить сейчас, сию минуту! И уж чего он совершенно не мог вынести, так этой торжествующей улыбки на лице своего врага. Радж дернулся, собираясь кинуться на него, пусть даже для того, чтобы заплатить жизнью за победу, но Тхарма Лингама теперь было не так просто застать врасплох. Он мгновенно перевел свое оружие с Кавери на Раджа и, не задумываясь, нажал на спуск.

— О-о! — простонала Нирмала, падая на руки к сыну.

Она успела защитить его, броситься к своему мальчику, закрыть его собственном телом. Пуля, которая должна была поразить грудь ее сына, попала ей в плечо. Женщина открыла глаза, проверяя, не случилось ли чего с Раджем, и потеряла сознание.

— Убийца! Ничтожество! — закричала Джанеки, метнувшись навстречу другу своего отца, чтобы вцепиться в него, бить, кусать, царапаться острыми ногтями.

Тхарма Лингам не стал тратить на нее пули и только отшвырнул ударом ноги так, что она полетела в пыль.

— Умереть хочешь? — тихо спросил у нее Апу, поднимая девушку и отряхивая ее одежду. — Не надо так, потерпи, Джанеки.

— Ну, это все? — поинтересовался Тхарма Лингам. — Представление окончено?

— Да, это конец, — ответил ему Апу.

Он знал, что говорил, потому что, услышав, как загудела под ногами земля, понял, куда в самый трудный момент подевались его друзья — Рама и Джай.

— Рембо! — закричал он во всю мочь своих легких, пытаясь ускорить развязку. — Рембо, сюда!

— Что? Рембо? Зови уж лучше Рокки или Терминатора! — совершенно развеселился Тхарма Лингам. — Ну-ка, к машине, живо!

Однако за спиной у него раздался такой странный шум, как будто Терминатор действительно шел на помощь Апу. Старик отважился обернуться, несмотря на то, что оставлять пленников без присмотра хоть на мгновение было слишком опасно. Но он мог бы и не делать этого, потому что изменить что-либо было уже не в его власти.

Огромный серый слон стоял слишком близко к человеку, на которого ему показывал Апу. Первым делом он забрал у него оружие — Тхарма Лингам почти добровольно отдал его, почувствовав, как мощный хобот животного подбирается к его руке. Затем, не обращая никакого внимания на крики ужаса, испускаемые его жертвой, слон ловко обхватил ее вокруг пояса и, раскачав, отправил в свободный полет.

Изначальный импульс был так силен, что Тхарма Лингам оказался у самого купола циркового шатра. Он ощутил толчок и тут же заскользил вниз по гладкой поверхности, чтобы закончить свою жизнь с разбитой головой на грязных опилках. Но в последний момент перед тем, как сорваться, он нащупал что-то и ухватился за один из удерживающих брезент шатра канатов, в нескольких местах обхватывающих купол. Старая ткань затрещала под ударом ног Лингама и разорвалась, так что он провалился внутрь шатра все еще цепляясь за спасительный канат. Тот, увлекаемый тяжелым весом своей ноши, вытянулся из привычного узла и свободным концом повис над ареной, не доставая десяти метров до нее.

Публика содрогнулась, увидев, как во внезапно образовавшуюся дыру в куполе ввалился седой старик, раскачиваясь взад и вперед над установленной внизу огромной клеткой-барьером, в которой шел аттракцион с пятью львами. Раздались крики, слившиеся через мгновение в один испуганный рев, люди вскочили со своих мест, но не бросились к выходам, а застыли, глядя на удивительное зрелище. Что это: катастрофа или невиданный трюк? Зрители не могли найти ответа на этот вопрос и стояли в нерешительности, гадая, что предпринять — то ли усесться спокойно на свои места в ожидании продолжения, то ли бежать скорее прочь из цирка, где сейчас произойдет что-то ужасное.

— Почтеннейшая публика! — раздался внезапно усиленный микрофоном голос. — Прошу внимания!

Все обернулись к маленькому человечку, произнесшему эти слова. Он стоял, широко улыбаясь, и, подняв руку, указывал на повисшего в воздухе старика.

— Мы приготовили всем вам сюрприз, и могу вас уверить, что ничего подобного вы не видели ни в цирке, ни за его пределами!

— Апу! Что ты делаешь? — зашипел, подбегая к нему Шарма. — Посмотри на Джеймса!

По манежу метался обескураженный дрессировщик, не понимая, что происходит и чем все это может закончиться для начавших нервничать зверей.

— Уходи из клетки! — кивнул ему Апу, и тот с радостью поспешил последовать совету новоявленного распорядителя и убраться подобру-поздорову от своих норовистых питомцев.

Львы проводили его подозрительными взглядами и, покинув свои тумбы, с сердитым рычанием расхаживали по манежу.

— Апу! Опомнись! — бросилась к сыну Кавери. — Это слишком опасно.

Они вместе с Джанеки только что вбежали сюда убедиться, что ему ничего не угрожает, а Радж повел Нирмалу в домик, отправив Раму и Джая звонить врачу.

— Публике ничего не угрожает! — громко ответил матери Апу, отцепив штейн-трапе — трапецию из аттракциона воздушных гимнастов, встал на нее и подал знак униформистам поднять его наверх.

Через несколько минут он был почти рядом с тихо скулящим Тхарма Лингамом и сделал вид, что собирается слегка почесать ему пятки. Публика отозвалась сдержанным смешком и, немного успокаиваясь, стала усаживаться на свои места.

— Ну-ка, бросьте мне сюда микрофон, — попросил Апу.

Кто-то сразу же исполнил его просьбу и подбросил в воздух микрофон, который будто прилип к руке Апу.

— А, и полиция прибыла! — помахал карлик сверху ворвавшимся в цирк инспекторам. — Очень кстати! Присоединяйтесь к нашей веселой компании, не пожалеете!

Апу размахнулся и точным движением отправил микрофон по направлению к Тхарма Лингаму, так что, несколько раз оплетя шнуром канат, тот повис над самой головой старика.

— А теперь приступим к делу, — вдруг серьезно сказал Апу и уже без микрофона, как можно более громко обратился к висящему рядом человеку: — Расскажи всем, что ты с тремя сообщниками совершил двадцать пять лет назад!

Тхарма Лингам молчал, оцепенело уставясь на снующих внизу хищников. Однако при всей своей отрешенности он сразу же разглядел появившийся в руках у Апу пистолет тот самый, что так понравился слону, — и мгновенно изменил тактику.

— Да, мы убили твоего отца, полицейского инспектора Сету Пати! — едва пробормотал он, но его голос, усиленный микрофоном, хорошо был слышен в цирке.

— Когда? Где? — закричал снизу инспектор Ананд, переводя свой револьвер с объекта на объект в совершенной растерянности. Он совсем потерял способность ориентироваться в ежесекундно меняющихся обстоятельствах и сейчас представлял собой довольно смешное зрелище.

— Да помолчи ты! Вот надоел! — махнул на него рукой сержант Нирали, шестым чувством понявший, что, если после этого дня кто-то и будет вынужден уйти из отделения, это будет не он.

— За что вы убили Сету Пати? — продолжал Апу допрос, прерванный таким неожиданным образом.

— Он разоблачил нас… Мы… В общем, там было много всего: контрабанда, взятки, убийства… — покорно промямлил Тхарма Лингам.

— Что еще сделали вы? — не отставал Апу, продолжая держать его под прицелом.

— Как я могу вспомнить все, что случилось в такие давние времена? — огрызнулся внезапно старик.

В том, как он это произнес, было столько ненависти, слышалась такая ярость вынужденного лизать руку хозяина волка, все мечты которого состоят в том, чтоб откусить ее и не делающего этого только потому, что в другой руке хозяин держит оружие.

Но Апу знал, как управляться с недовольным зверем, он, не опускаясь до угроз, просто щелкнул предохранителем — и этого оказалось достаточно, чтобы освежить любую, даже самую слабую память.

— Я вспомнил, я вспомнил! — быстро закричал старик. — Я дал твоей матери яд, я заставил ее выпить яд!

Затаившая дыхание публика при этих словах снова заволновалась. Люди вскакивали со своих мест и, потрясая кулаками, кричали что-то — слов невозможно было разобрать, потому что возмущенных было слишком много, но ясно становилось только одно — они требовали смерти совершившего такое ужасное преступление.

Апу поднял руку, прося тишины. И, к его собственному удивлению, зал немедленно повиновался ему.

— Ты признался в своих грехах! — сурово произнес карлик. — Следующий акт — расплата!

Он поднял пистолет и посмотрел Тхарма Лингаму в глаза. Этот взгляд показался старику страшным, как ничто в жизни, и он, болтая в воздухе ногами, взвыл:

— Не стреляй! Пощады! Пощады!

Публика ответила ему глухим ропотом, в котором не было снисхождения.

— Кавери, скажи ему, он твой сын и послушает тебя, — бросился к женщине бледный Шарма с трясущимися губами. — Ему нельзя брать на себя убийство, это слишком серьезно, это на всю жизнь…

— Умоляю тебя, Кавери, попроси своего сына пощадить меня! — взмолился Тхарма Лингам, поняв: от того, что решит сейчас эта женщина, зависит его судьба.

Когда-то он убил ее мужа, не слушая ее отчаянной мольбы. Он влил ей в рот яд, сделавший ее сына уродом. Он лишил ее дома, средств к существованию, стеной страха закрыв возвращение назад. Он приказал взорвать ее и новорожденного. Он был демоном, испоганившим ее жизнь, растоптавшим красоту, молодость, счастье. И вот теперь он считает, что может просить ее о пощаде, что заслуживает ее прощения — не раскаявшись, не пройдя покаяния, несколько минут назад пытавшийся уничтожить все, что осталось от ее семьи.

Животный ужас и низость, объединившись сейчас в этом человеке, сделали из него омерзительное чудовище со звериной жаждой жить, дышать и наслаждаться, а также пользоваться законным правом всякого зверя — убивать.

Все это ясно видела Кавери, глядя на мечущееся под куполом тело своего врага. И все-таки она не хотела, чтобы Апу выстрелил. Не потому, что нашла в своем сердце снисхождение, — его не было. Все мысли матери устремлены к сыну. Пусть его минует это страшное зло, способное изменить карму, вызвать гнев богов. Это их дело — давать и отнимать жизнь. Люди могут только исполнять их волю и стараться сохранить свою душу такой, чтобы боги улыбались, видя ее.

Кавери готова была открыть рот, чтобы запретить сыну стрелять. Он ждет ее решения и повинуется ему — она чувствовала это. Но внезапно она вспомнила, что на Апу уже есть три убийства, и их не смыть, не загладить никаким сегодняшним милосердием. Так что же делать: своим решением она отделит от себя сына, останется чиста, когда он уже обагрил свои руки кровью! Сказать ему: не стреляй! — значит бросить его одного среди муки и ужаса преступления, на которое он пошел, чтобы отомстить за мать, за отца, за брата, за них всех!

Отвечать ему одному — перед судом Бога, а не поверхностно глядящим судом смертных. Нет, не бывать этому! Она возьмет на себя часть его страшной вины, она разделит яд из чаши, которую испил ее сын, по своей воле, но ради правосудия, необходимого каждому из них.

Апу не отводил глаз от матери, ожидая знака. Он исполнил бы ее приказ, каков бы он ни был, потому что чувствовал сейчас, что, обуянный своей жаждой мести, он причинил Кавери огромную, ни с чем не сравнимую боль — боль души, страдающей за сына.

Но она вдруг подняла к нему сияющее, светлое лицо и улыбнулась. Он все прочел в этой улыбке и, испытывая невероятное облегчение, повернулся к Тхарма Лингаму.

Прогремевший выстрел разорвал канат, и старик полетел вниз, на манеж. Едва коснувшись его, он подскочил — очевидно, падение не причинило ему вреда. Однако куда страшней высоты была для него приготовленная ему встреча. Львы, взбешенные происходящим, шли на него с угрожающим рычанием. Тхарма Лингам заметался на четвереньках, все еще надеясь найти выход, но тут его настиг первый удар сильной лапы, за которым последовали остальные.

Через минуту он был мертв. Львы некоторое время таскали по манежу его обмякшее тело, казавшееся тряпичной куклой, брошенной сюда из зала увлекшейся девочкой. Потом они охладели к этой игре и угрюмо разбрелись по своим местам, ожидая, что будет дальше.

Публика, затаив дыхание, наблюдавшая за этой сценой, издала вздох облегчения. Все было кончено.

Апу спустился вниз и пошел к матери, стоявшей в проходе. Проходя мимо униформистов, он вдруг заметил, как один из них резко отшатнулся от него, стараясь не коснуться даже краем одежды совершившего убийство человека.

«Боится осквернить себя прикосновением ко мне, — с внезапно пронзившей все его естество болью подумал карлик. — Конечно, я весь в крови, я проклят, и даже прокаженным теперь лучше, чем мне, ибо не они сами навлекли на себя свою болезнь».

Он подошел к матери и, касаясь ладонями ее стоп, прошептал:

— Прости меня…

Она закрыла глаза, из которых бежали слезы, и прижала к себе содрогающиеся плечи сына.

Глава пятидесятая

Молодой инспектор Рабан, которому Апу предпочел сдаться, проявил себя с самой лучшей стороны, позволив всем, кто хотел, проститься с клоуном. Цирковые артисты пришли обнять его и пожелать, чтобы разлука не была долгой. Столько объятий, слез, ласковых слов досталось ему в этот день, что с трудом верилось, что для закона он убийца, преступник, заслуживающий суровой кары. Даже строгие индуисты, для которых любое соприкосновение с чем-либо, что несет на себе хотя бы отдаленный отблеск порока, грязи, мирского зла, — страшное несчастье, после которого приходится совершать длительный путь очищения, омовения плоти и духа, не побоялись выразить ему свое участие, пожать руку.

Растроганный Апу, в котором сейчас было больше умиления, чем естественного в его положении страха тюрьмы и неизвестности, в последний раз обошел цирк, прощаясь с людьми, животными и даже манежем, в котором ползал на коленях инспектор Ананд, пытаясь как-нибудь приспособить дедукцию к обобщению того, что здесь произошло.

— Эй, Апу, возвращайся поскорей в свой вагончик и кончай дела с Рабаном, пока он там протокол оформляет, а то неровен час Ананд спохватится, — предупредил брата Радж, ходивший за ним следом.

Он как в воду глядел — не успели они войти в дом, как туда ворвался разобравшийся с трупом Ананд.

— Это еще что! — закричал он, увидев рядом с уже намеченной новой жертвой Рабана. — Как вы смеете? Дело веду я!

— Он будет передан вам в участке, если господин полковник отдаст мне такое распоряжение, — спокойно ответил молодой инспектор. — Апу имеет право сдаться тому, кому сочтет нужным.

Ананд даже затрясся, услыхав такие слова. Что себе позволяет этот выскочка, мальчишка, который неделю как из Полицейской школы, а уже с такой наглостью дерзит заслуженным, всеми уважаемым профессионалам — инспектор казался себе именно таким в эту минуту. Однако возразить на сказанное было нечего, и Ананд привычно пошел с козырного туза:

— Я думаю, — язвительно проговорил он, — городским властям будет очень неприятно узнать о том, что делается на нашем участке, и все замешанные в этой истории понесут суровое наказание!

— Господину мэру не понравится ссориться с отцом инспектора Рабана, — громким шепотом сообщил своему шефу Нирали, не особенно делающий вид, что разделяет его чувства. — Тот большая шишка в министерстве внутренних дел, — закатив глаза, добавил он.

— Ах, так! Использование семейных связей в служебной карьере? Я немедленно напишу об этом рапорт! — закричал воспылавший праведным гневом борец с протекционизмом и выскочил во двор.

Нирали задержался на минуту и подмигнул Рабану.

— Ловко я пристроил на хорошее место твоего отца-сапожника? — весело сказал он, прежде чем последовать за своим командиром.

Все рассмеялись, включая Рабана, отец которого действительно всю жизнь чинил обувь, сидя прямо на улице.

— Обидно будет, если Апу достанется все-таки этому сумасброду, — покачал головой Радж. — Я с ним хорошо знаком. Он приправит бедняжку смесью из дедукции и тщеславия и охотно слопает на завтрак.

— Подавится, — пообещал инспектор. — Папаша из министерства — это не совсем фикция. Только он принадлежит не мне, а той девчонке, в чьей машине ты сегодня раскатывал.

— Что-о-о? — с интересом спросила Джанеки, мгновенно выйдя из оцепенения, в котором пребывала все это время. — Я не ослышалась?

— Если бы ты знала, дорогая, как она меня крыла за то, что я вскочил в ее автомобиль, ты не стала бы так беспокоиться, — уверил ее Радж.

Рабан подтвердил ее слова — девушка действительно отзывалась о непрошеном госте не слишком лестно. Но все это было ничто в сравнении с тем, что она собирается предпринять в отношении человека, открывшего стрельбу по ее машине. А возможности здесь немалые, потому что именно ее отец и есть та «очень большая шишка», о которой говорил Нирали.

— Так что завтра неприятности будут не только у здесь присутствующих, но и еще у кое-кого, — заключил Рабан. — Кстати, всем вам придется стать свидетелями на процессе Апу, так что готовьтесь.

Инспектор встал, подавая этим знак другим. Пришло время прощаться.

Они вышли во двор к полицейскому «джипу», который должен был увезти от них Апу. На улице к ним присоединились еще несколько любящих его созданий — попугай, укоризненно качающий хохолком, сидя на заборе, и две маленькие белые болонки, с дружным лаем бросившиеся к хозяину.

Рабан занял свое место и отвернулся, не желая мешать людям сказать друг другу самое важное в эти последние минуты.

Сначала Апу подошел к Нирмале, которая тоже была здесь, несмотря на свою слабость и прописанный доктором строгий постельный режим. Он низко поклонился ей, коснувшись пальцами стоп пожилой женщины.

— Благодарю вас за то, что вы сделали для моего брата, а значит, и для моей матери, и для меня. Вы самый родной нам человек, — нежно глядя на нее, произнес Апу.

Нирмала тут же принялась плакать в три ручья и уткнулась лицом в плечо Раджа.

— А ты, Джанеки, прости меня, если сможешь, — тихо сказал Апу не поднимающей головы девушке. — Ты должна знать, я не убивал твоего отца. Он сделал это сам, думая, что стреляет в меня. Правда, должен признать, что я предвидел это и подсунул ему пистолет, который карает задумавшего зло.

— Что мне сказать тебе? — отозвалась Джанеки, глядя в сторону. — У меня нет к тебе ненависти. Просто слишком много встало между мной и Раджем. Ведь… папа, — она с трудом выговорила это слово, — папа причинил вам всем так много горя… Я и не знаю, как нам теперь быть…

— Уверен, что вы справитесь, — улыбнулся Апу, ласково беря ее руку. — Правда, Радж? Ты не должна отвечать за поступки отца, так же, как и твой жених — за поступки своего неразумного брата.

Он подвел Джанеки к Раджу, чтобы тот мог обнять ее свободной рукой, не отстраняя от себя при этом плачущей Нирмалы. Тот прижал девушку к себе и, вздохнув, спросил у Апу:

— Продержишься в камере до утра один, не загрустишь слишком уж сильно? Завтра я туда наведаюсь — место знакомое, сам там сидел.

— Не беспокойся, теперь мне ничто не страшно — у меня есть вы, моя большая — наконец-то большая — семья, — ответил Апу, с любовью вглядываясь в каждое лицо из тех, что светились сейчас навстречу ему преданностью и заботой.

— У тебя будет самый лучший адвокат, даже если мне придется продать мастерскую! — пообещал Радж. — Я уверен, что ты проведешь в тюрьме не слишком много времени.

— Не говори глупостей, — замахал на него руками Апу. Я как твой старший брат запрещаю тебе и думать о продаже мастерской. Адвоката мне даст государство, а тебе придется одному заботиться о трех женщинах, которых я на тебя оставляю.

Он решился, наконец, и подошел к матери, все это время молчавшей, не сводя с сына полного отчаяния взгляда.

— Мама, мама! — пробормотал он, кусая губы, чтобы не плакать. — Как я виноват перед тобой! И как мне вымолить прощение? Что мне сделать, чтоб ты поверила, что я не такое уж низкое, жестокое, грубое существо! И это неправда, что у меня в душе совсем нет веры, — она вернется в нее, я знаю, я очищу душу так, что боги вновь примут меня в число своих детей. Я обещаю тебе, что сделаю это, чего бы мне ни стоило!

— Ты не можешь быть виноват передо мной — ты мой сын, Апу, — сказала Кавери, гладя его лицо дрожащими пальцами. — Иди и сделай то, о чем говорил сейчас. И если для этого моему сыну нужно пройти через тюрьму что ж, я согласна.

Кавери прижала его напоследок к себе и тут же оттолкнула едва заметным движением, опасаясь, что еще минута — и у нее не хватит сил расстаться с ним. Апу послушно отступил, поняв причину, и пошел к машине.

— Я оставляю тебя не одну, ведь правда? — проговорил он, обернувшись у самой двери и мучительно стараясь улыбнуться. — С тобой твой сын, твой Радж, да?

— Да, — твердо сказала мать. — Со мной мой сын Радж, и Нирмала, и Джанеки. И ты со мной, мой мальчик, и так будет всегда, пока я жива.

Апу посмотрел на нее прощальным взглядом и уже собирался сесть в машину, когда к нему жалобно скуля, бросились болонки и принялись тереться о его ноги. Он погладил их по шелковой шерстке и знаком приказал вернуться в дом, а попугаю, тут же слетевшему на его плечо, что-то неслышно зашептал.

— Радж, подойди-ка, — позвал он брата.

Тот осторожно отстранил от себя мать, поручая ее Джанеки, и поспешил к Апу.

— Он будет жить с тобой, он обещал мне, — сказал тот, передавая ему загрустившую птицу.

Радж подставил ладонь, и попугай, печально вздохнув, уселся на нее.

Апу поднял руку на прощанье и забрался в машину. Из нее высунулся инспектор Рабан, который тоже захотел попрощаться со своими новыми знакомыми. Наконец автомобиль тронулся и, поднимая тучи пыли, медленно поехал по двору.

— Апу! Апу! — жалобно захныкал попугай, окончательно понявший теперь, что его хозяин покидает его.

— Научи его говорить «Радж!» — прокричал Апу из уже отъехавшей машины.

— Нет, — ответил брат. — Он будет ждать тебя, Апу. Так же, как и мы…

Но Апу этого уже не слышал.

Примечания

1

Литературная версия Владимира Андреева.

(обратно)

2

Литературная версия Владимира Яцкевича.

(обратно)

Оглавление

РОДНОЙ РЕБЕНОК[1]

  Часть I

    Глава первая

    Глава вторая

    Глава третья

    Глава четвертая

  Часть II

    Глава первая

    Глава вторая

    Глава третья

    Глава четвертая

  Часть III

    Глава первая

    Глава вторая

    Глава третья

ТАКИЕ РАЗНЫЕ БРАТЬЯ[2]

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Глава десятая

  Глава одиннадцатая

  Глава двенадцатая

  Глава тринадцатая

  Глава четырнадцатая

  Глава пятнадцатая

  Глава шестнадцатая

  Глава семнадцатая

  Глава восемнадцатая

  Глава девятнадцатая

  Глава двадцатая

  Глава двадцать первая

  Глава двадцать вторая

  Глава двадцать третья

  Глава двадцать четвертая

  Глава двадцать пятая

  Глава двадцать шестая

  Глава двадцать седьмая

  Глава двадцать восьмая

  Глава двадцать девятая

  Глава тридцатая

  Глава тридцать первая

  Глава тридцать вторая

  Глава тридцать третья

  Глава тридцать четвертая

  Глава тридцать пятая

  Глава тридцать шестая

  Глава тридцать седьмая

  Глава тридцать восьмая

  Глава тридцать девятая

  Глава сороковая

  Глава сорок первая

  Глава сорок вторая

  Глава сорок третья

  Глава сорок четвертая

  Глава сорок пятая

  Глава сорок шестая

  Глава сорок седьмая

  Глава сорок восьмая

  Глава сорок девятая

  Глава пятидесятая Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg