«Анжелика в России»

Анжелика в России (fb2) - Анжелика в России (пер. О. М. Белан) 1915K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Анн-Мари Нуво

Анн-Мари Нуво Анжелика в России

«…САМАЯ ПОТРЯСАЮЩАЯ МИСТИФИКАЦИЯ СО ВРЕМЕНИ «СКАРЛЕТТ» А. РИПЛИ. РОМАН НАСТОЛЬКО ИЗЯЩНО СТИЛИЗОВАН И БЕЗУСЛОВНО ТАЛАНТЛИВ, ЧТО СОМНЕНИЯ В ЕГО ПРИНАДЛЕЖНОСТИ ПЕРУ ВЕЛИКИХ РОМАНИСТОВ КАЖУТСЯ БЕЗОСНОВАТЕЛЬНЫМИ ПОСЛЕ ПЕРВЫХ ЖЕ СТРАНИЦ…»

«МАРСЕЛЬ ТРИБЮН»

…à S. avec espoir

et amour…

Глава 1

— Скажите мне, мой верный де Помпон, скажите мне, вашему королю, так же откровенно, как если б вы были на исповеди…

— О, сир! Разумеется, — пробормотал министр иностранных дел, несколько озадаченный подобным приемом.

Около трех часов пополудни король Людовик XIV обычно совещался с министрами. На этот раз перед тем, как отправиться переодеваться для вечернего приема, он принял министра иностранных дел маркиза де Помпона. Но первый вопрос, заданный королем министру, касался отнюдь не внешней политики.

— Скажите же мне, маркиз, вы должны знать, вы человек светский… Этот… этот несносный господин де Монтеспан… Он все еще считает меня виновником всех своих бед? Все еще обвиняет?..

Маркиз де Помпон, будучи действительно человеком светским, героем салонов, пригорюнившись, покивал головой, хотя и давился от смеха.

— Но ведь я распорядился выпустить его из Бастилии!..

— Увы, ваше величество! Люди так мало ценят доброту…

Маркиз де Монтеспан, муж королевской фаворитки, был человеком знатным, но небогатым, последнее время он не вылезал из долгов, тем не менее он не пожелал уступать свою законную супругу его величеству королю ни за какие подачки, ни за какие титулы. Напрасно обласканная королем маркиза умоляла мужа покинуть Версаль и не мешать ее счастью. Де Монтеспан оскорбился, он устраивал королю Людовику сцены ревности, открыто жаловался на короля придворным, вламывался в комнаты жены в самые неподходящие минуты и даже грозился забрать детей, прижитых ветреной супругой от короля, но по закону принадлежавших законному мужу, маркизу де Монтеспан. Рогатого маркиза упрятали в Бастилию. Но история вышла слишком скандальной, и ревнивца выпустили из тюрьмы, принудив убраться в свое поместье, расположенное неподалеку от франко-испанской границы.

— Я потому это спрашиваю, любезный де Помпон, что люди из вашего ведомства перехватили письмо этого безумца к ее величеству, нашей супруге, отправленное с испанской границы…

— Буду откровенен, ваше величество, — решительно сказал де Помпон. — Далеко не все люди из окружения вашего величества так преданы вашему величеству, как привыкли об этом говорить…

— Я знаю это, господин министр, — вздохнул король. — Я прошел хорошую жизненную школу, поверьте… Итак, я вас слушаю. Этот господин де Монтеспан… Он…

— О, сир! Приехав к себе в поместье, он устроил похороны собственной жены…

— Черт возьми! Но ведь Франсуаза жива! — воскликнул король. — Она здесь!

— И тем не менее маркиз де Монтеспан устроил похороны собственной жены, — повторил министр иностранных дел. — Он собрал родных, друзей, слуг, всех, кто хотел и мог собраться, и объявил им, что мадам де Монтеспан скончалась. На следующий день во дворе замка устроили траурное шествие. Несколько человек несли гроб, обтянутый черной материей…

— Надеюсь, пустой?

— Пустой, ваше величество. За гробом шли маркиз и двое его детей. Церковные служки несли свечи, пели. Не знаю уж, как он их подкупил… Когда подошли к часовне, маркиз приказал раскрыть двери настежь и восклицал: «Мои рога слишком велики, чтобы пройти с ними через узкий проход»…

— Жалкий шут! — вырвалось у короля.

— Безусловно, сир! Гроб опустили в землю, закопали, а на надгробном камне высекли имя… э-э… маркизы де Монтеспан.

— Это сумасшедший, способный на экстравагантные выходки, — сухо сказал король. — Я не хотел бы видеть его в Париже, тем более здесь. Мною будут даны соответствующие распоряжения полиции, а вы проконтролируйте это по вашим каналам.

— Слушаюсь, сир!

— А теперь вернемся к нашей внешней политике.

Весна была ранней. Король, обожавший свежий воздух, велел распахнуть все окна во дворце. По залам гуляли сквозняки. Тяжелые бархатные портьеры шевелились, как будто за ними кто-то прятался. И это, действительно, было так: невысокий, бледнолицый человек, скромно одетый и весь какой-то блеклый и незаметный, внимательно прислушивался к разговору короля с министром иностранных дел, прячась за портьерой, отгораживающей светлый, продуваемый весенними ветерками зал от ниши, за которой высокие, резные, двустворчатые двери вели в один из боковых полутемных коридоров. Иногда портьера медленно, словно нехотя, подавалась под давлением свежего воздуха, и тогда в узкий просвет неприметному человечку были видны стоявшие у раскрытого окна король и министр. Коричневый костюм короля на фоне окна казался черным. Гордый профиль в последнее время, после того, как королю вырвали несколько верхних зубов, приобрел хищное выражение: верхняя губа казалась старчески мягкой, а нос загибался к острому подбородку.

— Швеция по-прежнему верна союзу с вашим величеством, — доносилось от окна. — Бранденбург, как и прежде, нуждается в постоянной подпитке деньгами… Все по-прежнему. Я ничего не сообщаю вашему величеству о проектах священной войны, ваше величество знает, что она перестала быть модной со времен Людовика Святого.

— Кто же на сей раз зовет нас в поход на неверных?

— Россия, ваше величество.

— Россия?

— Да, сир. Сама идея звучит бредово, но причины, ее породившие, заслуживают внимания вашего величества.

Министр замолчал, человечек за портьерой напряг слух.

— Я вас внимательно слушаю, любезный де. Помпон.

— Турки постоянно грозят Польше, ваше величество. Этой весной Магомет IV собрал огромное войско на Дунае. Судя по всему, войны не миновать. Русские, которые долгое время воевали с Польшей из-за польской провинции Украины, теперь встревожились — провинция эта может оказаться под властью турецкого султана, и с ней придется распрощаться навсегда. Отсюда русские мечты о крестовом походе всей Европы против турок. Меня в этой ситуации беспокоит совсем иное.

— Кажется, я начинаю понимать вас, де Помпон…

— Именно так, ваше величество. Швеция, Польша, Венгрия и Турция — естественные союзники вашего величества. Турки и венгры — враги императора Леопольда. Война между Турцией и Польшей развязывает руки австрийцам, император Леопольд получит возможность обратить свои взоры на запад, и это как раз в тот момент, когда войска вашего величества готовы вступить в Голландию…

— М-да… — король жестом остановил де Помпона и задумался, он хмурился, сердито поглядывая в окно, словно весенние краски версальского сада раздражали его.

— Вы знаете, де Помпон, Турция не должна воевать с Польшей, — сказал он наконец. — И было бы гораздо лучше, если б это огромное войско на Дунае двинулось… ну, скажем… на Вену… Вы должны сделать все, что только возможно. Немедленно предупредите нашего нового посла в Турции, Нуантеля, он молод, горяч, увлекается археологическими раскопками, это не самые лучшие качества, так что пошлите ему самые подробные инструкции. Сколько вам понадобится времени?

Де Помпон развел руками:

— Это может занять один месяц, сир, а может занять и все пять. Море не безопасно. Пираты, начиная с наших доморощенных изменников и кончая неким Рескатором, свирепствуют. Позволю себе напомнить вашему величеству историю нашей очаровательной маркизы дю Плесси…

— Да-да. И что же? — перебил его король.

— Придется посылать из Тулона несколько военных кораблей. Нуантеля, если ваше величество изволит помнить, везли в Турцию под охраной четырех кораблей, а сейчас еще опаснее.

— И тем не менее поторопитесь. Такова моя воля, — пристукнул тростью король.

— Слушаюсь, ваше величество, — согнулся в поклоне министр иностранных дел.

Король прошелся от окна к окну, лицо его было задумчиво. Казалось, что министр напомнил ему о чем-то очень важном, но мысль ускользнула от него. Министр провожал его взглядом.

— Вы что-то говорили о маркизе дю Плесси, — вспомнил король, и де Помпон внезапно, словно озаренный, воскликнул:

— Ах, ваше величество! Вы подсказали мне поистине счастливую идею!

— Да? И что же это за идея? — остановился удивленный криком министра король.

— Маркиза дю Плесси, вот человек, который нам сейчас нужен…

— Маркиза дю Плесси? — король был несколько озадачен. — Эта женщина нарушила мое распоряжение и, обуянная странной идеей, бросилась на поиски своего первого мужа, ныне… м-м… покойного. И сама судьба воздала ей по заслугам. Она еле жива и навлекла на себя наше недовольство. Я подумываю, стоит ли пускать ее в Париж.

— Воля вашего величества — закон, — вновь поклонился де Помпон. — Но я осмелюсь напомнить вашему величеству, она блестяще провела дело с посланником персидского шаха…

— Уж не рекомендуете ли вы мне сделать ее послом в Турции? — усмехнулся король.

— Вовсе нет, ваше величество. Речь идет всего лишь о доставке инструкций Нуантелю. Мы, разумеется, вышлем специального гонца, дадим ему корабли, соответствующий эскорт. Но… в море небезопасно, и мы подкрепим наше предприятие: пустим вслед за нашим посланцем маркизу дю Плесси с такими же инструкциями, но не через владения императора и не по морю, а… скажем… через Швецию, Польшу или Россию. Она нарушила распоряжения вашего величества, пусть искупит свой проступок. Эта бойкая и нахальная женщина проберется в ад, не то что в Турцию.

— Это опасно.

— Она преодолевала гораздо большее, сир. Поистине, это не женщина, а сам сатана.

Король вновь задумался. За окнами шуршали под ветерком молодые деревца версальского сада, и человечку за портьерой казалось, что король что-то шепчет своему министру. Но нет: король поднял голову и посмотрел де Помпону в глаза:

— Скажите, де Помпон, эта мысль действительно пришла вам в голову только что? Не раньше?

Де Помпон изобразил на лице изумление.

— Я потому это спрашиваю, любезный де Помпон, что некоторые из наших придворных увлечены вздорной идеей вершить свои личные делишки через женщин, отмеченных нашим вниманием, — продолжал король. — Если бы они только знали, как мало значат для меня женщины! Франция — вот о чем я не устаю думать и заботиться.

— Вне всякого сомнения, сир, — пробормотал де Помпон.

— И сейчас, я чувствую, опять что-то затевается. Что? — резко обернулся король к де Помпону, тот даже попятился и отрицательно замотал головой.

Несколько минут король молча прохаживался, постукивая тростью по зеркально сверкающим полам, министр следовал за ним.

— Маркиза дю Плесси, без сомнения, очень своеобразная женщина, — вздохнув, сказал король. — Она именно такая, как вы ее описали. И все же — прелесть, что за женщина! В вашем предложении я нахожу много интересного. Поговорите с ней, Я не хочу с ней встречаться, своим непослушанием она доставила мне несколько горьких минут, и я еще не простил ее. Итак, поговорите с ней. Пусть едет. Но!.. Но я хочу, чтобы она вернулась живой. Живой, де Помпон, и здоровой! Вы ей дадите провожатого, который будет ее негласно опекать и оберегать от случайностей. Негласно, де Помпон! Я не хочу, чтобы во время поездки она закрутила еще один роман на потеху всем европейским дворам. Почему бы вам не послать… Черт, забыл его имя…

В этот миг человечку за портьерой показалось, что по коридору к двери приближаются чьи-то шаги. Он отскочил в темный угол и вжался в стену. Четкий, слаженный шаг трех-четырех человек прогрохотал по коридору мимо двери и стих: очередной караул шел куда-то на смену. Выждав еще немного, человечек опять прокрался к портьере.

— Да, я представлял этого человека вашему величеству, — голос министра звучал гораздо менее радостно. — Служба вашему величеству — большая честь для него, но, сир, предприятие опасно… В случае чего…

— В любом случае этот юный повеса не потеря для Франции и не приобретение для Господа Бога, — холодно перебил де Помпона король.

«О ком же они говорят?» — пытался понять человек за портьерой.

— Но, сир, этот молодой человек…

— Да, мне что-то говорили о ваших с ним… э-э… увлечениях, — насмешливо сказал Людовик.

— Клевета, ваше величество! — горячо воскликнул министр иностранных дел.

— Я так и подумал. И здесь, любезный де Помпон, мы убьем сразу двух зайцев: посылая этого молодого человека в столь ответственную и дальнюю командировку, вы рассеете все слухи и сплетни относительно вашей с ним связи…

— Но, сир! Никакой связи нет! — умоляюще воскликнул де Помпон.

— …А если он и вправду склонен… так сказать… то это придаст нам больше уверенности относительно маркизы дю Плесси, не станет же он ее соблазнять… Это вторая гарантия. Дипломатическое поручение так дипломатическое поручение, а не очередная любовная интрига. Вы со мной согласны, господин министр?

Де Помпон молча поклонился.

— Какие инструкции вы пошлете Нуантелю в Турцию? — ровным, спокойным голосом произнес король, возвращаясь к вершению судеб Франции и всего мира.

— Я обдумываю это, сир. И даже когда обдумаю, не рискну произнести их вслух. Иногда даже камни подслушивают, — произнес де Помпон и подозрительно покосился на колеблющиеся портьеры.

Человечек отклонился, неслышно удалился к двери и выскользнул в темный коридор.

* * *

В тот же вечер у старого каменного дома в одном из парижских предместий остановился наемный экипаж. Пассажир, прикрываясь плащом, отсчитал равнодушному возчику несколько мелких монет и отошел в тень под каменную стену. Только когда экипаж, стуча колесами, скрылся в переулке, закутанный в плащ человек прошел вдоль стены, завернул в узкий и темный дворик, пересек его и несколько раз с перерывами стукнул в зарешеченное окошко. Приоткрылась занавеска, прибывшего внимательно рассмотрели и дали какой-то знак. Невдалеке тихо скрипнула, приоткрываясь, тяжелая дверь.

Каменные ступени вели вниз, в полуподвальное помещение, которое было неожиданно уютным. Полумрак, слабое пламя нескольких свечей, блеск начищенных подсвечников, колеблющиеся отсветы каминного огня на начищенном полу, тяжелые пушистые ковры на стенах — все это создавало ощущение мягкости, надежности и чистоты. Несколько человек, судя по одежде — торговцев, сидели в углу за невысоким столиком, уставленном кубками с вином и закусками.

— А вот и наш друг! — воскликнул один из них, когда гость, продолжая кутаться в плащ, спустился в комнату. — Мое почтение, сударь! Как здоровье его величества, короля Людовика?

Остальные, сидевшие за столом, лишь молча посмотрели на вошедшего. Тот, видимо, никому не доверявший, склонился к уху приветствовавшего его господина, плотного седоватого голландского купца, и что-то прошептал.

— О! — седые брови голландца поползли вверх. — Одну минуту, господа. Я оставлю вас не надолго…

Он поднялся и жестом пригласил гостя следовать за ним. Минут десять они о чем-то оживленно шептались в дальнем углу, потом голландец передал гостю увесистый кошелек и проводил, отстранив слугу, вверх по лестнице.

— Что-то новое? — спросили от стола, когда голландец, в задумчивости потиравший руки, спустился обратно. — Новые налоги? Новые тарифы?

— Может быть, таки новая война?

— Да, господа, — задумчиво сказал голландец. — Войска его величества короля Франции готовы вступить в Голландию. Министр де Помпон начал какую-то интригу с турками, чтобы отвлечь силы императора Леопольда и тем самым развязать себе руки против нас.

— Что за интрига?

— Если б мы знали! Этот де Помпон с его извращенным вкусом способен на многое. Известно лишь, что французскому послу в Турции посланы или будут посланы секретные инструкции. Одни обычным путем, другие для большей надежности — с частным лицом.

— И что же это за инструкции? — забеспокоился кто-то у стола.

— Обычное дело, — один из присутствующих, одеждой и манерами скорее воин, нежели купец, заговорил с заметным немецким акцентом. — Что могут придумать французы? Подтолкнуть султана на новый поход против императора, уговорить его поддержать венгерского разбойника Имре Тёкёли… Ничего нового.

— И все-таки нам лучше знать детали!..

— Да, конечно. А кто это частное лицо, которое везет копию инструкций?

— Какая-то маркиза дю Плесси… — ответил голландец.

— Как?! Маркиза дю Плесси?! Я имел с ней дела! — вскричал самый беспокойный из сидевших у стола. — Она умная женщина. Я не верю, неужели она бросит все и полезет во внешнюю политику! Это невозможно! Вас обманули! Вы за напрасно отдали ваши деньги!

— Я никогда не отдаю деньги напрасно, — поджимая губы, ответил голландец. — Сведения самые достоверные.

Человек, говорящий с немецким акцентом, расхохотался:

— Черт! С этими французами просто невозможно иметь дело. Из всего устраивают водевиль. Эта маркиза… или графиня… кто-то распустил недавно слух, что ее первый муж жив, и она его ищет… своими похождениями набила оскомину всему свету. Она не побывала разве что в Китае. И что теперь? Турция?…

— Она поедет через Швецию, Польшу или Россию, — уточнил голландский купец.

— Час от часу не легче! Я посоветовал бы господину де Помпону писать романы, а не политикой заниматься, у него, видимо, чересчур богатое воображение…

И все-таки мы должны принять меры, — сказал еще один присутствующий в комнате, до сего времени молчавший.

Глава 2

Первой, кому Анжелика нанесла визит, вернувшись в Париж, была Нинон де Ланкло. Неясное отношение короля, отсутствие ясного разрешения и не менее ясного запрета на въезд в Париж создавали трудности для света в отношении к маркизе дю Плесси. Нинон же, хотя и знала весь свет, жила как бы вне этикета.

— Морской воздух пошел тебе на пользу, дорогая, — были первые слова известной куртизанки, когда Анжелика заявилась к ней в квартал дю Маре. — Загар идет тебе. Ну, как там в Африке?

Они расплакались, обняв друг друга.

— Увы, я так и не нашла Жоффрея, — пожаловалась Анжелика подруге. — Одни его видели, другие утверждают, что он казнен где-то в Лаванте, но после чудесного избавления от костра я не верю, что его вообще можно казнить.

— И правильно делаешь, друг мой, — ответила Нинон. — Надолго ты в Париж?

— Мне нужно время, чтобы привести в порядок свои дела, они немного запутались во время моего отсутствия.

— Ну, садись же, рассказывай, — приглашала хозяйка. — Эти кремовые тона так идут к твоему загару! Что с тобой случилось? Где ты побывала?

— О, всего не перескажешь! Но главное, я опять в Париже. После того, что я пережила, это кажется сном. Лучше уж ты скажи мне, что нового. Король сердит на меня. Видимо, я долго еще не смогу появляться при дворе…

— Все это козни глупой интриганки де Монтеспан, — уверенно сказала Нинон.

— Да, я знаю…

— Но чем больше она будет нашептывать о тебе королю, тем сильнее он захочет тебя увидеть. Такова жизнь. Если у мужчины много любовниц, дольше всех он помнит ту, с которой ни разу не переспал. К тому же она скоро надоест королю из-за своего взбалмошного характера. А ее муж, по-моему, уже застращал его величество Людовика.

— Маркиз де Монтеспан очень видный мужчина, — припомнила Анжелика. — Помню, он дрался на дуэли с бароном де Лозен…

— Из-за вас? — оживилась Нинон.

— Нет, просто случайная ссора…

— Он очень несчастен. Его выслали, а до этого держали в Бастилии. По-моему, ему наплевать на эту дурочку Атенаис, свою беспутную супругу, но задета его честь…

— А что же Атенаис де Монтеспан?

— Она в фаворе. Она совсем оттерла хромоножку Лавальер и, более того, заставляет короля издеваться над бывшей возлюбленной. Вы, наверное, слышали эту историю: его величество, отправляясь вечером к мадам де Монтеспан, зашел к несчастной Лавальер и бросил ей своего спаниеля со словами: «Держите, мадам, вот ваша компания! Этого вам достаточно».

— Да, в этом весь король, — задумчиво сказала Анжелика. — Если б я ему наскучила, он вел бы себя так же. Ужасно… — она передернула плечами.

— Сейчас Лавальер ведет переговоры с настоятельницей монастыря кармелиток, хочет постричься в монахини. Но в святую обитель принимают только девушек, а отнюдь не женщин со скандальной репутацией, — продолжала Нинон. — И все же, я думаю, король замолвит свое слово и наша хромоножка переселится на бульвар Сен-Жак, в монашескую келью. Что касается мадам де Монтеспан, она в своем тщеславии давно вышла за рамки всех приличий. В Версале ей отвели двадцать комнат. У ее величества Марии Терезии, как вы помните, комнат десять, и это вместе с комнатами для придворных. Она запрещает дамам сидеть в своем присутствии на стульях, можно только на табуретах. Смешно, но это так. Она захотела иметь свои корабли, их немедленно построили и вооружили за государственный счет. Последовала новая блажь: она решила разводить в саду и даже в комнатах… Кого б вы думали? Медведей! И их развели. Да-да. И в саду, и в комнатах. Но невоспитанные звери ободрали все обои на стенах…

Перебивая подругу, Анжелика весело рассмеялась.

— Вы напрасно смеетесь, милочка, — похлопала ее «веером по руке Нинон, но и сама не могла удержаться от смеха. — На Новый год она проиграла более шестисот тысяч ливров, и король немедленно оплатил ее проигрыш из казны. Теперь она занята строительством. В Кланьи, недалеко от Версаля, ей построили дом, но она сказала, что такое помещение подходит скорее для девочки из оперы, и отказалась принять этот подарок его величества. Чего ж вы думаете? Дом сломали, и теперь по плану Мансара там строится настоящий дворец. На это дело уже ухлопали более двух миллионов ливров. Сам Кольбер обращается к ней, желая услышать, что и как перестроить в Версале. Такова воля короля.

— Кольбер? Выходит, она и впрямь могущественна, — проговорила Анжелика.

— О, да! Ее боятся. Она капризна, язвительна. Что бы развлечь и заинтересовать короля, она не щадит никого. В ней есть обаяние, этакая простота. Ей ничего не стоит запрячь шестерку мышей в игрушечную карету, или она начинает возиться с козами на своей ферме и перецеловывает всех козлят. Его величество в восторге от прелестной пастушки! Но она лишена подлинного остроумия. Ее стихия — дворцовые интриги, политика ей недоступна. Из государственных людей на нее всерьез ставит лишь наш военный министр Лувуа, этот краснорожий мужлан.

— На кого же ставят наши государственные мужи?

— Ты не поверишь!

— И все же…

— Ты, возможно, будешь смеяться, но это мадам Скаррон.

— О, матерь Божья! Мадам Скаррон?!

— Да, это она. Недаром говорится: «Если женщина хочет потерять мужа, она знакомит его с подругой». Мадам Монтеспан взяла нашу скромницу Скаррон воспитывать своих детей, прижитых от короля, и поселила ее на улице Вожирар. И король бывает там, часто видится с мадам Скаррон, беседует и уезжает неизменно в хорошем настроении. Скромность и набожность этой женщины — такой контраст с жизнью Версаля! Монтеспан дает состояния, звания, титулы, разоряет, изгоняет, отправляет на эшафот, но дни ее сочтены. Весь этот шум, капризы, раздражительность начинают надоедать королю. Сейчас она затеяла бракоразводный процесс Король пока поддерживает это начинание, развод в какой-то мере избавит его от ревности несчастного маркиза де Монтеспан, а этот человек способен на все, даже на публичные оскорбления. Но сама мадам де Монтеспан возлагает на процесс несколько иные надежды.

— Не хочет ли она стать королевой Франции? — рассмеялась Анжелика.

— У нее достанет глупости, — улыбнулась обворожительная Нинон. — Но при первом же намеке король освободится от этой вздорной и глупой гусыни.

— А пока государственные мужи стараются заручиться расположением новой возможной фаворитки, — закончила Анжелика мысль подруги. — И кто же делает ставку на скромницу Скаррон?

— Многие, Кольбер в том числе.

— Да, это серьезно.

— Это серьезнее, чем вам кажется, моя дорогая, — грустно покачала головой де Ланкло. — Игра началась. Вино налито, и его выпьют. Таким образом, ваше появление в Париже и внимание к вам со стороны короля одинаково нежелательно для обеих группировок. Они рассчитали многое, почти все, и тут появляетесь вы собственной персоной. Это меня беспокоит. Если мадам де Монтеспан вас определенно не любит, вам надо доказать свой нейтралитет хотя бы клану, поставившему на мадам Скаррон…

— Ты так считаешь?…

— К несчастью… Иначе можно попасть меж двух жерновов.

— Мадам Скаррон все еще бывает у тебя? — подумав, спросила Анжелика.

— Теперь очень редко, — грустно ответила известная куртизанка.

На следующий день Анжелика отправилась с визитом на улицу Вожирар. Обстановка в доме, где воспитывались дети короля, отличалась изысканностью и простотой. Вышколенные лакеи застыли изваяниями. Об Анжелике доложили. Госпожа Скаррон, одетая со вкусом, но не по возрасту скромно, немедленно приняла ее. Она стояла у изящного бюро, на котором лежало недоконченное письмо.

— Я так рада видеть вас, милая маркиза, — улыбнулась мадам Скаррон. — Вы одна из немногих женщин, чье общество доставляет мне истинное наслаждение.

— Не отвлекла ли я вас от каких-либо важных дел? — забеспокоилась Анжелика.

— Я пишу его величеству отчет о жизни детей. Для меня, действительно, нет ничего важнее, — скромно сказала воспитательница королевских отпрысков. — Но я уже заканчиваю. Надеюсь, у вас есть несколько минут?

— О, разумеется! Прошу вас не отвлекаться. Ах, как я вас понимаю, дорогая мадам Скаррон! Интересы короля — прежде всего. Это девиз лучших людей Франции, — горячо поддержала ее Анжелика.

— Да-да, — мадам Скаррон вновь обратилась к письму, но предварительно бросив на Анжелику недоверчивый взгляд, говоривший: «А не издеваетесь ли вы надо мной, милочка?» Глаза гостьи блестели от неподдельного восторга, и госпожа Скаррон успокоилась.

Пока хозяйка писала, Анжелика рассматривала ее, как будто видела в первый раз. Привлекательная шатенка с черными глазами, цвет лица матовый, после пышной блондинки Монтеспан короля должно было тянуть на эту «индианку» хотя бы ради разнообразия. Не первой молодости, старше Анжелики на два года, но выглядит прекрасно. Скромна. А скромность привлекает, если она не мрачна и если она — скромность, а не ханжество. В том, что мадам Скаррон отнюдь не ханжа, Анжелика была уверена. В замке известного Луи де Вилларсо есть портрет обнаженной мадам Скаррон, написанный лично владельцем замка. Роман длился несколько лет. Да и само знакомство Скаррон с Нинон де Ланкло о многом говорит.

— Ну, вот и все, — удовлетворенно сказала мадам Скаррон, от письма она отрывалась, как от пресытившегося любовника.

Звук колокольчика вызвал лакея, одетого так, как обычно одевались лакеи самого короля. Мадам Скаррон протянула запечатанный конверт, который был почтительно принят на специальный серебряный поднос. Лакей с поклоном удалился.

— Не сомневаюсь, что его величество с интересом и удовольствием читает письма, написанные вами, — сказала Анжелика. — Ваш язык, ваш стиль всегда привлекали меня простотой и ясностью изложения, чувствуется школа вашего покойного мужа, господина Скаррона. О, это был талантливый поэт!

— Мой бедный Поль прожил свой ад на земле, — госпожа Скаррон вытерла покатившуюся по щеке слезинку. — Боже, как он мучился! Болезнь буквально искарежила его. Руки двигались с трудом, писать он мог только с помощью специального приспособления. А какие боли он испытывал ночами! Даже опиум не помогал ему. Каких усилий стоило ему сдерживать крики. И так целых восемь лет… Нередко целыми ночами сидела я около мужа… Вы знаете, я предпочла замужество монастырю, и это, видимо, стало испытанием, ниспосланным свыше…

Женщины некоторое время молчали. Действительно, бедняжке Скаррон пришлось нелегко с ее талантливым мужем, которого паралич искривил, будто в насмешку, и сделал похожим на букву «зет».

— И все же Поль был счастлив со мной, — прошептала мадам Скаррон, вытирая вторую слезу. — Он восхищался мной, он искренне любил меня…

— Я думаю, сейчас он счастлив видеть оттуда, что его жена заняла достойное место в обществе, — попыталась утешить хозяйку Анжелика. — Ваше нынешнее положение в свете…

— Ах, не говорите мне о свете! — перебила ее Скаррон. — Этот свет! Я вижу там самые различные страсти, измены, низость, безмерные амбиции, с одной стороны, с другой — страшную зависть людей, у которых бешенство в сердце и которые думают только о том, чтобы уничтожить всех.

— Поверьте, я все это испытала на себе, — откликнулась Анжелика. — Я полностью согласна с вами. Но тем не менее другого общества у нас нет. Именно такие люди окружают его величество. Мы не можем не общаться с ними.

— Это меня и убивает, — вздохнула мадам Скаррон. — Женщины нашего времени для меня непереносимы. Их одежда — нескромна, их табак, их вино, их грубость, их леность — все это я не могу переносить. Мой бедный муж, вся моя прошлая жизнь — это совсем иной мир, где ценились совсем иные вещи. Доброта, милосердие — эти понятия были центром, на котором должна была строиться жизнь.

«Этим она его и возьмет», — подумала Анжелика, ясно осознавая, что с годами короля все больше потянет к женщинам скромным, не грубым и не ленивым. Кажется, уже потянуло.

— Но все эти грустные вещи с лихвой компенсируются возможностью быть полезной его величеству, — будто опомнившись, сказала мадам Скаррон. — Давайте вернемся к вам, к вашим делам. Вы устроили побег, чтобы найти своего покойного мужа… Ах, простите! Что я говорю? Стало известно, что ваш супруг жив, и вы устроили этот побег. Ужасно романтично! Вы нашли его?

— Нет. Я много испытала, но так и не нашла его.

— Да-да, я помню. Кто-то из людей де Помпона говорил мне, что его где-то видели…

— Видели?! — вскрикнула Анжелика, вся собираясь в комок, как для броска.

— Да, — нерешительно проговорила мадам Скаррон. — Но вовсе не на Средиземном море. Я как раз подумала: «Бедняжка дю Плесси ищет не там, где надо…»

— Кто же видел и где? — в нетерпении заметалась в кресле Анжелика.

Мадам Скаррон с испугом наблюдала за ее возбуждением:

— Право, не помню… Может быть, вам спросить у самого де Помпона? Он бывает у меня по четвергам, как раз завтра… Заходите по-свойски, милая маркиза, я буду рада вас видеть, — проговорила в некоторой растерянности мадам Скаррон.

Ждать до завтра? Нет, Анжелика не хотела ждать. Прямо сейчас отправиться к самому Помпону, министру иностранных дел? Она уже планировала свои действия, свои вопросы, как она вытянет из Помпона всю правду, но опомнилась: ее просто не примут, не пропустят, а будет упорствовать — арестуют или вышвырнут на улицу с позором. Она в опале. Король не хочет ее видеть. Впрочем, как знать!.. Допустили же ее встретиться с мадам Скаррон.

— Ваше сообщение так важно и так неожиданно для меня, — проговорила Анжелика, поднимая глаза на хозяйку дома, — что я вынуждена покинуть вас и обдумать все наедине.

— Вы уже покидаете меня? Так быстро? И не расскажете мне о ваших приключениях? — мадам Скаррон была сама любезность, но проводила возбужденную Анжелику с видимым облегчением.

Действительно, все надо было самым тщательным образом обдумать. И Анжелика, садясь в карету, бросила сопровождавшим ее слугам:

— Домой…

Карета поехала к отелю дю Ботрен.

Ничего не замечая, погруженная в свои мысли Анжелика поднялась по красивой лестнице, сделанной по приказу графа де Пейрака, прошла внутрь ограды из кованого железа. Подрезанный кустарник, обрамлявший отель, недавно распустился. Над зеленью возвышались античные статуи, скульптуры зверей и птиц. Анжелика обвела все это невидящим взором, вздохнула и прошла в отель. В комнатах было тихо и пусто. Она поднялась на второй этаж, в салон с камином. Камин не топили, и в комнате было довольно прохладно. Лучи заходящего солнца скользили по стенам, задрапированным золотой парчой, и стены вспыхивали нестерпимо ярко. За резной решеткой грустил зимний сад, никому не нужный в пору всеобщего цветения.

— Растопите камин, — сказала Анжелика, ни к кому не обращаясь, но уверенная, что ее услышат и приказание исполнят.

Лакеи принялись разводить огонь.

— Кресло, — указала перчаткой Анжелика. — Можете идти…

Она села в кресло у камина и завороженно уставилась на рыжий огонь, лизавший поленья. Вокруг все сразу сделалось темнее.

Итак, Пейрака где-то видели. Видели недавно, слух не успели забыть. Сведения должны быть достоверными, они исходят из очень ценного источника, от женщины, на которую ставит сам Кольбер. Кольбер всегда был ей другом… По крайней мере он никогда не вредил ей…

— Я не помешаю вам, сударыня?

Голос шел со стороны зимнего сада, из-за решетки.

— Нет, Дегре, вы как нельзя кстати, — устало сказала Анжелика. — Проходите, берите кресло и садитесь рядом. Вам доставляет удовольствие залезать в форточки? Почему бы вам не нанести мне визит через парадный вход?

— На это есть веские причины, — проговорил полицейский офицер, подвигая кресло и садясь неподалеку от Анжелики. — Некоторые обстоятельства, связанные с самой высокой политикой, не позволяют мне открыто нанести вам визит. Но я не смог отказать себе в удовольствии увидеть вас, хотя бы и тайно.

— Я тоже рада видеть вас, — просто сказала Анжелика протягивая Дегре руку, которую тот, поднявшись, поцеловал самым почтительным образом.

— Вы обвели меня вокруг пальца, — сказал полицейский, усаживаясь в свое кресло, протягивая ноги и сплетал пальцы у себя на животе, — но само провидение обвело вас. Вы все там же. Вернее — здесь. Вы начинаете все сначала…

— Люди де Помпона недавно видели его. Завтра я вытрясу из Помпона душу, но узнаю…

— Люди де Помпона видели? — быстро переспросил Дегре. — Где?

— Вы сомневаетесь? — вопросом на вопрос ответила Анжелика.

— Мы с ним пользуемся разными каналами. Информация такого свойства может быть лишь секретной. Возможно, до нас она еще не дошла… А кто вам сказал, что люди де Помпона видели вашего… м-м… супруга? Нинон де Ланкло или мадам Скаррон?

— Скаррон.

— Скаррон… Скаррон… Честно говоря, было бы лучше, если б об этом вам поведала де Ланкло.

— Почему? Скаррон — ненадежный источник?

— Вовсе нет. Просто люди, стоящие за Скаррон, не привыкли делиться информацией даром. Что стоит за этим сообщением?

— А что за ним может стоять?

— Вот и я об этом думаю, — Дегре закрыл глаза, откинулся в кресле и вытянул свои длинные ноги; казалось, что он засыпает, но полицейский сосредоточенно думал.

— Итак, вы предпочли бы известия, полученные от Нинон де Ланкло, известиям, полученным от мадам Скаррон, — пыталась расшевелить его Анжелика.

— Тысячу раз, — пробормотал Дегре. — Де Ланкло, насколько мне известно, относится к вам по-дружески. А что касается мадам Скаррон, то это женщина амбициозная, ненасытная и скрытная, и я сейчас ломаю голову, сделала ли она это сама или по чьему-то наущению.

— А вы не допускаете, что это был разговор, обычный разговор между двумя старыми подругами? — насмешливо спросила Анжелика.

— Ее самая близкая подруга — маркиза де Монтеспан, — так же насмешливо парировал Дегре. — По крайней мере мадам Скаррон до сих пор так говорит.

— Вы считаете, что мадам Скаррон со временем заменит маркизу де Монтеспан? — помолчав, спросила Анжелика.

Дегре сделал презрительный жест, как будто речь шла о деле, давно решенном:

— Эти люди сами еще не подозревают, на кого они сделали ставку, — тихо сказал он. — Это человек суровый и жесткий, в ней все подчиняется расчету. Ее щепетильность всегда выгодна для ее материальных интересов. Она не лжива, но очень осторожна. Она никогда не сделает вам пакости ради удовольствия, но берегитесь встать на ее пути. Она не вероломна, но всегда готова пожертвовать своими привязанностями. Она прекрасно вооружена против всяких соблазнов. У нее нет воображения, нет иллюзий, нет сердца, у нее есть рассудок. Расчет и расчет. Я вам не завидую, сударыня, так же, как когда-нибудь не позавидую людям, которые ее теперь выдвигают.

— Чего же она хочет? Стать королевой? Постойте! — вдруг воскликнула Анжелика. — Нам с ней и с маркизой Монтеспан как-то гадали… о, боже! Неужели она поверила всерьез?!..

— Лично я вижу одну женщину, достойную быть королевой. Это вы, сударыня, — разулыбался Дегре. — Но именно поэтому вы ей никогда не будете.

— Отчего же? — притворно удивилась Анжелика.

— Двор не допустит. Монтеспан терпят, потому что она глупа, как гусыня. Но стоило ей устроить несколько необдуманных опал, натравить короля на кое-кого из придворных, и ей мигом подготовили смену, женщину, в которой, к сожалению, видят лишь ограниченность и отсутствие воображения.

— Ах, Дегре, — сказала Анжелика. — Я совершила ошибку: надо было не бежать от вас, а соблазнить вас и бежать вместе с вами.

— Это невозможно по двум причинам, — важно ответил полицейский офицер. — Первое: я чувствую себя в силах устоять перед вашими чарами, и второе: полиция занята внутренними делами, а то, к чему толкаете меня вы, дело дипломатии или разведки.

— Вы перепроверите информацию де Помпона по своим каналам? — посерьезнев, проговорила Анжелика.

— Никакой информации пока нет. «Его где-то видели» — это не информация.

— Завтра она будет у меня.

— Ну-ну… — пожал плечами Дегре.

— Обещайте мне!

Полицейский молча кивнул.

— Всякий раз, когда я у вас появляюсь, вы перекладываете на меня часть своих проблем, — сказал он, когда прощался. — Я знаю об этом, и тем не менее удовольствие видеть вас заставляет…

— Кажется кто-то что-то говорил о чарах, — рассмеялась Анжелика.

Она с нетерпением ждала следующего вечера. Наконец, дождалась, оделась и поехала к мадам Скаррон.

«Дама в черном», как звали мадам Скаррон, хотя юна никогда не носила черного, встретила ее по-прежнему любезно и непринужденно. Гостью, похоже, ждали. В салоне мадам Скаррон в кресле сидел утонченный маркиз де Помпон, светский человек, герой салонов, хотя и не особо богатый, но довольно знатный и влиятельный господин.

— Маркиз специально задержался, чтобы встретиться с вами, — шепнула Анжелике мадам Скаррон. — Я упросила его.

— Мадам… — поклон де Помпона был полон изящества; встречая Анжелику, он вышел на середину зала.

— Вы так добры, маркиз, — защебетала Анжелика, подыгрывая мадам Скаррон. — Очень любезно с вашей стороны откликнуться на просьбы несчастной вдовы… Я имею в виду себя… Наша прелестная хозяйка вчера сказала мне о неких известиях… неких сведениях о графе де Пейраке…

— М-да… — протянул де Помпон, подхваченный Анжеликой под руку и увлекаемый к окну, как бы с намерением посплетничать. — Что-то припоминаю…

Он собрал всю свою волю, освобождаясь от обаяния гостьи, и, опуская глаза, пробормотал:

— Впрочем, я не уверен, что речь шла о вашем покойном… пардон… супруге.

— О, маркиз, вы не убьете бедную вдову, которая живет одной только надеждой!

«Играет, — подумал министр иностранных дел. — Живет надеждой и постоянно называет себя вдовой». Хладнокровие вернулось к нему.

— К сожалению, маркиза, я не могу дать никаких гарантий, — голос де Помпона был тих и вкрадчив. — Мне действительно докладывали о некоем господине, напоминающем внешностью графа Де Пейрака. Если я не ошибаюсь, его видели где-то на востоке: в Польше, Литве или России. Я наведу справка и, скажем, через… недельку…

— Через неделю? Так долго? — ухватила его за руку Анжелика. — Но что вам стоит узнать это немедленно?

— У каждой службы есть свои тайны, мадам, свои маленькие секреты. Да и что значит неделя?

Мадам Скаррон подошла и взяла де Помпона под другую руку. Она как бы присоединялась к просьбе Анжелики. Но министр был непреклонен.

— Ничего не могу поделать, сударыни. Увы, увы, увы!

Будучи весьма ловким кавалером и придворным, он незаметно перевел разговор на весенний маскарад, который его величество намерен устроить в распустившихся парках Версаля в самое ближайшее время.

— Праздник обещает затмить все предыдущие…

— У меня создается впечатление, что «сказать или не сказать» мне о моем муже решается на самом верху, — прошептала Анжелика хозяйке дома.

— Я думаю, что де Помпон все же вспомнит, — тихо ответила мадам Скаррон. — Я поговорю с ним. Наберитесь терпения, дорогая.

Однако в тот день де Помпон так ничего и не вспомнил. Огорченная Анжелика вернулась в свой отель. Ночь она провела дурно. Постоянное напряжение, расчеты, построенные на неясных, обрывочных данных, лишили ее аппетита и сна. С нетерпением ждала она утра, чтобы опять отправиться к мадам Скаррон.

Утро над Парижем поднялось свежее, ветреное. Синее небо, обласканное ветрами, сияло над прекрасным городом. Улицы оживились. Анжелика с балкона своего отеля наблюдала за муравьиной возней внизу и на соседних улицах. Ехать с визитами было рано. Она уже хотела вернуться в кабинет и разобраться с последними счетами и отчетами управляющих (после визитов к мадам Скаррон и неожиданных известий она совсем забросила все хозяйственные дела, всю коммерцию), но тут обратила внимание на посыльного, который спешил к кованым воротам ее резиденции. Посыльный передал ей плотный конверт, перевязанный шелковой бордовой лентой. Это было послание от мадам Скаррон. Вдова писала, чтоб Анжелика оставила все дела и немедленно ехала к ней, на улицу Вожирар.

Анжелика была там через полчаса. У мадам Скаррон опять был де Помпон, он выглядел недовольным, как будто его только что принудили к чему-то помимо воли. Но манеры министра оставались так же безукоризненны, как и вчера.

— Он что-то знает и все расскажет, — шепнула мадам Скаррон Анжелике, как только та вошла. — А вот и наша гостья, господин министр! — добавила она громче.

— Я навел справки, мадам, — суховато сказал маркиз де Помпон. — Не берусь судить… Мне всего лишь кажется… В общем, наши агенты доносили о каком-то прихрамывающем французе, который в России, а именно — на Урале, делает опыты по превращению свинца в золото…

— Я еду! Немедленно… — воскликнула Анжелика, не давая министру закончить фразу.

Де Помпон, казалось, был немного растерян, горячность Анжелики выбила его из колеи.

— Я просил бы вас, мадам, отложить свой отъезд до предстоящего праздника в Версале, — помешкав, сказал он. — У нас могут быть сведения, весьма интересные для вас, к этому времени мы ждем очередной почты из России.

— Как долго мне придется ждать?

— Совсем не долго.

— Вы уверены, что речь идет именно о вашем муже? — спросила у Анжелики мадам Скаррон.

— Да, уверена, — сжала Анжелика ее руку и вновь обратилась к де Помпону. — Прибытие этой почты так важно? Вы ждете известий именно о нем? О, я так и знала, что за ним следят…

— Буду, с вами откровенен, мадам, — де Помпон поигрывал тростью, тщательно подбирая слова. — Существуют различные юридические формальности, тонкости, детали… Решение того судебного процесса, насколько мне известно, остается в силе… Впрочем, я думаю, что все будет улажено. Но нужно время.

— Вы ничего не теряете, дорогая, — принялась успокаивать Анжелику мадам Скаррон. — Вам все равно понадобится время на сборы. Россия — ужасная страна. Мне кто-то рассказывал: холод, голод, медведи на улицах… Это очень опасно, и если уж вы решились ехать, надо все самым тщательным образом обдумать и приготовить. Поверьте мне, на это тоже уйдет время…

— Да, вы правы, милая мадам Скаррон, — опомнившись сказала Анжелика, все еще сжимавшая руку хозяйки дома. — Путешествие обещает быть долгим и не безопасным. К нему надо готовиться.

— Вот видите…

— Я согласна, господин министр, — быстро сказала Анжелика де Помпону. — Ждите вашу почту и дайте мне знать, если в ней будет что-либо интересное. Но пеняйте на себя, если она придет позже того, как я соберусь. Прощайте, господин министр. Прощайте, моя дорогая. Вы мне очень помогли. Благодарю вас.

Кивнув склонившемуся в поклоне министру и по-дружески обняв мадам Скаррон, Анжелика покинула гостеприимный дом воспитательницы королевских детей. Путь предстоял не близкий, и надо было хорошо подготовиться и все обдумать.

Огромная страна на востоке Европы, по количеству населения немногим уступавшая Франции, долгое время оставалась абсолютно неизвестной для французского двора. В Париже не было русского посла, в Москве никто официально не представлял Францию. В начале века Луи де Курменен подписал в Москве с русскими торговый договор. Во Франции был неурожай, и несколько лет хлеб покупали в России. Потом нужда в русском хлебе отпала. Сам же Курменен, человек молодой и горячий, ввязался в заговор Гастона Орлеанского против кардинала Ришелье и вместе с другим непримиримым врагом кардинала, маршалом Монмораси, сложил голову свою на плахе.

Русские миссии время от времени посещали Париж, но постоянной связи не существовало. Доходило до конфузов. Молодой французский король как-то написал письмо русскому царю Михаилу, а оказалось, что тот двенадцать лет как помер. В целом отношения складывались неприязненные, и все из-за того, что русские постоянно воевали с поляками, традиционными союзниками Франции. Одно посольство из Москвы прибыло в Париж как раз с целью объяснить причины очередной такой войны и прощупать отношение к этой войне в Европе. Послов, князя Константина Мачекина и дьяка Андрея Богданова, король принял, но без надлежащих почестей. Говорить с послами было затруднительно. У короля Людовика имелось два переводчика с русского языка, но один, к несчастью, умер, а другой, пообщавшись с русскими, запил и сошел с ума. Пока искали, кто бы мог перевести, посольство жило в Сен-Дени в скромненькой гостинице «Королевская шпага». Министр финансов, господин Сервьен, денег на содержание послов выделил мало, но московиты на многое и не претендовали, в праздниках и увеселениях не участвовали, заперлись у себя в гостинице, ели и пили. Как-то от скуки стали шуметь, задрались меж собой. Хозяин вызвал городскую стражу. Московиты встретили наемников-швейцарцев, как дорогих гостей, посадили за стол, поили, кормили, продержали до полуночи, и, наконец вполпьяна отпустили.

Меж тем нашелся переводчик, единственный в Париже учитель русского языка, поляк, пятнадцать лет проживший в России. Послов вызвали, вручили письмо Людовика царю, скромные подарки и, попеняв, что не надо бы воевать с поляками, отпустили в Московию.

Второе посольство прибыло через тринадцать лет, после победы русских над поляками, и послы, соответственно, держали себя победителями. Анжелика присутствовала на приеме и помнила случившийся тогда инцидент с семиградским князем. Посол, стольник Петр Потемкин, оказался человеком любезным, общительным и в какой-то мере светским. Блистая шитым жемчугом кафтаном и сафьяновыми рыжими сапогами, он появлялся всюду: в Версале, Лувре, Венсене, Тюильри, посетил мануфактуру гобеленов, несколько раз бывал в театрах. Но уезжал опять-таки со скандалом, обидевшись, что в письме к царю французский король перечислил не все царские титулы. Письмо подправили, но Потемкин заметил подчистку, расшумелся еще больше и отказался принять участие в обеде, который давала французская сторона. Документы переписали наново.

Разглядывая одетых в одни меха московитов, Анжелика решила, что в России царит вечная зима. И теперь готовилась сделать соответствующие распоряжения перед дорогой.

Как и всякий раз перед резкими изменениями в жизни, перед новым, для многих — безумным, предприятием, голова Анжелики уже была полна идей, а сердце — надежд. Она заказала себе несколько прелестных шубок, предчувствуя, что в далекой северной стране ей и летом придется ходить по колено в снегу, и изящный мужской костюм для езды верхом, серебристо-серый с бежевой отделкой. Помимо этого пришлось перебрать весь гардероб, и отобрать платья, в которых не стыдно было бы появиться при русском дворе.

К вечеру слегка утомленная, но удовлетворенная сделанными приготовлениями Анжелика велела собраться всем слугам.

— Я еду в Россию, — сказала она, оглядывая настороженных слуг. — Путь труден и опасен. Мне нужны люди, на которых я могла бы положиться. Поэтому я возьму с собой только добровольцев. Кто поедет со мной?

Слуги переглядывались. Они готовы были сопровождать хозяйку на край света, но побаивались холодной заснеженной России. Рослые, упитанные лакеи, пожившие в отсутствие Анжелики в Париже в свое удовольствие, потупились.

— Итак, кто хочет поехать в Россию? — повторила Анжелика.

— Я могла бы попробовать… Если мои услуги понадобятся вам, мадам — проговорила робко смуглая девушка, недавно нанятая убирать отель.

— Ваше имя, милочка? — прищурилась Анжелика, внимательно изучая «волонтера».

— Жанетта, мадам.

— Вы ведь недавно здесь служите?

— Да, мадам. Совсем недавно.

— Откуда же у вас такая решимость?

— Если это возможно, я хотела бы рассказать вам все наедине, — смутилась и покраснела девушка.

— Хорошо. Есть еще желающие?

Все молчали. «Надо будет уволить хотя бы половину. Какой толк от этих дармоедов?» — подумала Анжелика, но вслух сказала:

— Хорошо. Возвращайтесь к вашей работе.

Отдав еще несколько распоряжений, она вновь обратила внимание на Жанетту:

— Ну, теперь мы наедине. Что там у вас случилось?

— Ах сударыня! Я готова бежать, куда глаза глядят, — прошептала Жанетта, заливаясь румянцем. — Все равно — Россия, Индия, Китай… Лишь бы не Париж. Я сирота, мадам. Пришла сюда на заработки, но на беду познакомилась с одним немцем, королевским солдатом. Между нами ничего не было. Почти ничего… Но Аксель влюбился в меня и преследует. Он грозится, что убьет…

— Я сегодня же сдам его в полицию, — решительно сказала Анжелика.

— О, нет, мадам! Он грозится, что убьет себя. И я ему верю. Слышали бы вы, как он жалобно поет… А я так боюсь покойников! — расплакалась девушка.

Анжелика еще раз с любопытством оглядела ее. Наивна, молода… Видимо, ничего не умеет. «По крайней мере будет кто-то, кто поможет одеться и раздеться. Кроме того, она единственная выказала хоть какую-то смелость,» — решилась Анжелика.

— Успокойтесь, милочка. Мужчины не так уж часто выполняют свои обещания.

— Ах, мадам!.. — Жанетта затрясла головой и закрыла лицо руками.

— Я беру вас. Я отправляюсь в Россию в поисках мужчины, вы бежите туда, спасаясь от мужчины. В этом что-то есть. Как у вас с теплой одеждой?

Пока шились заказанные шубки и готовилось кое-что для Жанетты, Анжелика основательно прочистила штат прислуги, проверила целый ряд коммерческих операций, которые продолжались и в ее отсутствие, собрала достаточное количество наличности и несколько векселей для получения денег в Риге, Новгороде и Москве. Доверенные люди навели справки о выходе кораблей «компании Севера» из Ларошели.

Подошел день королевского маскарада.

— Все готово, — подвела итог Анжелика, заслушав доклад управляющего. — Если сегодня де Помпон не сообщит мне ничего нового, завтра утром я выезжаю. Прикажите слугам собирать мои вещи.

Она, невзирая ни на что, надеялась дождаться визита де Помпона, догадываясь, что время назначенной встречи отнюдь не случайно совпадает с королевским маскарадом, и вовсе не из-за депеш из России.

Маркиз де Помпон, кутаясь в плащ и стараясь не попасться никому на глаза, появился перед обедом. Внимательным взглядом окинул он затянувшиеся сборы, пристально посмотрел в глаза Анжелике. Лицо ее выражало полную решимость.

— Итак, господин министр, где обещанные вами новости?

— Я немедленно сообщу их нам после маскарада. Вам надо будет показаться там. Через три часа сюда за вами прибудет специальный экипаж. Я поеду вместе с вами…

— Маскарад?! Но я совсем не готова! — воскликнула Анжелика. — Я, знаете ли, готовилась к несколько иным мероприятиям.

— Я настоятельно советую вам, маркиза, принять это приглашение. Оно очень важно для вас, поверьте. Вам просто необходимо побывать сегодня в Версале…

— Но в чем?! — сверкнула глазами Анжелика, и министр невольно залюбовался ею.

— Это не имеет значения. Вас все равно не должны узнать, — пожал плечами министр. — Указ его величества еще не отменен. Вам можно будет появиться в Версале лишь инкогнито. Затем вас увезут. Впрочем, там все будут инкогнито, на то и маскарад.

— Я не хочу так! — топнула ногой Анжелика. — Опять эти… шутки… короля! Он издает указы, а затем принуждает нас их нарушать, так как ему неловко. Не надо было издавать!..

— Такова воля его величества, — поскучнел маркиз де Помпон.

Анжелика молчала, глядя в окно; ноздри ее гневно раздувались, грудь вздымалась.

— Впрочем, вы можете не ехать… — рассеянно и торопливо сказал маркиз. — Не знаю только, когда вы сможете увидеть короля после всего случившегося.

Он украдкой глянул на Анжелику, она все так же молчала у окна. У дверей, раскрыв рот, застыла Жанетта. При ней впервые так громко произносили имя короля, осуждали его указы…

— Поверьте моему опыту, маркиза, — подождав немного, заговорил министр тихо и устало. — Я не говорю о его величестве Людовике. Не вправе и не достоин. Поверьте моему личному опыту. Мужчины более скоропалительны в решениях, потом, естественно, раскаиваются. Но признать свою вину или ошибку перед женщиной — для этого надо иметь силы. И если даже наскрести эти силы, все равно потом большинство терзается и остается с ощущением страшного поражения до конца дней своих. Не слишком ли тяжелое наказание за обычную скоропалительность? Я сам попадал в такие ситуации несколько раз. Но теперь я старше, я многое понял. И знаете, кому я благодарен больше всего? Женщине, которая сделала вид, что подчиняется. Я буду помнить ее, пока жив, ибо она показала себя настоящей женщиной.

За маркизом водилось много грешков, но в списке его побед Анжелика никогда не встречала женских имен. Тем не менее в его словах что-то было.

— Но это унизительно! — Анжелика уже готова была сдаться.

— Побывать в Версале незамеченной и увидеть короля или скакать в Россию. — Господи, у меня мурашки по коже, — так и не повидав его, еще раз ослушавшись… Ваше дело, маркиза, но я вам все же советую… Король зря не приглашает… Он много страдал в молодости, и теперь слова: «Такова моя воля» компенсируют юношеские страдания. Получить отказ после того, как они произнесены! Вы слишком многого требуете от нашего короля, маркиза, — рассыпался де Помпон.

— Право не знаю, что вам ответить…

— Решайтесь, маркиза! Это все же ваш король, первый дворянин Франции. Да не обвинят меня в дерзости и кощунстве, но я советую вам: бросьте вызов (мне страшно сказать) благородству его величества!..

— Решено! В Версаль! — протянула маркизу руку Анжелика, и он галантно склонился над ней, целуя кончики пальцев.

Глава 3

К Версальскому дворцу Анжелика и маркиз де Помпон подъехали в сумерках. Кучер не остановил лошадей у главных ворот, а правил дальше, огибая серо-голубую громаду дворца, пока не поехал шагом вдоль решетки, огораживающей прекрасный версальский сад.

Несколько фигур возникло впереди из полумрака. Карета остановилась. Де Помпон предложил Анжелике руку и провел ее через едва заметную калитку. Огромные, тщательно ухоженные клумбы с ранними цветами, а кое-где всего лишь с молодой травой простирались, теряясь в сгущающихся сумерках. В воздухе, навевая прохладу и успокоение одновременно, висел неумолчный шелест высоких фонтанов.

— Прошу вас надеть маску, — прошептал де Помпон, останавливаясь и внимательно осматриваясь.

Они шли по длинной, наполненной людьми аллее, шли сквозь смех и обрывки разговоров, пока де Помпон не свернул в одно из ответвлений и заглянул в незаметную, укрывшуюся среди живой изгороди беседку.

— Прошу вас обождать здесь, мадам. Только — ради Бога! — ни при каких обстоятельствах не снимайте маску, — и он неслышно удалился.

У входа в беседку, скрестив на груди руки, застыла одна из фигур, встретивших карету у калитки. Анжелика не обращала внимания на своего стража, все оно было приковано к публике, проходившей по аллее мимо беседки. Многих она узнавала, несмотря на маски и маскарадные костюмы. Прошла незнакомая квадратная дама, приоткрывавшая в улыбке испорченные кривые зубы; даже из-под маски просматривались следы оспы на ее одутловатом лице. Следом за ней проковылял на высоких каблуках, колыхая большим животом, невысокий Филипп Орлеанский. И Анжелика поняла, что квадратная дама — жена принца Филиппа, Элизабетта-Шарлотта, дочь электора Пфальца. Несколько лет назад, когда Анжелика впервые посетила Версаль, карета принца обогнала ее у главного входа… Господи, как давно это было. Солнечный день, фонтаны под голубым небом… Король, не узнавший ее сперва…

— А вот и наша путешественница! — среднего роста, очень прямо державшийся кавалер появился в сопровождении де Помпона вовсе не оттуда, откуда ждала его Анжелика. — Маркиз де Помпон рассказал нам о вашем новом предприятии. Кстати, вы свободны, маркиз…

Анжелика присела в глубоком реверансе. Король молчал и, видимо, любовался ее приоткрывшейся грудью.

— Подойдите ко мне, любезная маркиза, — наконец сказал он.

Они долго смотрели друг на друга сквозь прорези масок. О чем-то думали. А может быть, его величество просто любовался первой красавицей королевства. Ведь короли не могут позволить себе более сильных чувств, они не принадлежат себе…

— Что ж, езжайте… Но как можно скорее возвращайтесь к вашему королю, — и его величество король Людовик отошел от присевшей Анжелики, чтобы скрыться в толпе.

Как из-под земли появившийся де Помпон подхватил Анжелику под руку и увлек сквозь толпы гулящих к одному ему известной калитке.

— Что вы наговорили королю? — спрашивала садясь в карету. Анжелика. — Что значит его фраза: «Возвращайтесь к вашему королю»? Он что, не знает, что я еду искать мужа?

— Думаю, что его величество просто не верит в успех вашего предприятия, — ответил де Помпон, усаживаясь напротив нее в карете. — Ему ведь доложили о смертельном исходе известного вам побега. И ваш вояж, таким образом, — очередная блажь красивой женщины.

Прощальным салютом лопнул и рассыпался по небу тысячей огней первый фейерверк королевского маскарада. В Версале будут веселиться до утра, до утра будут вспарывать небо разноцветные огни фейерверка. Анжелика решила выехать из Парижа немедленно, пока все будут спать или танцевать и развратничать, она поскачет к морю, далеко… в Россию…

— Тем не менее его величество распорядился обеспечить вашу поездку. Вас будет ждать корабль, который отвезет вас и высадит в Риге…

— Я уже договорилась с капитаном одного из кораблей «компании Севера», создаваемой вашим приятелем, господином Кольбером. Корабль на днях отправляется в Архангельск.

— Господин Кольбер мне не приятель. Мы отвлеклись, маркиза, — де Помпон говорил сухо и методично, словно давал ей задание. — Вы поплывете на особом корабле, который высадит вас в Риге, все это за счет его величества. В Риге вас будет ждать карета — она ваша. Сообщение, полученное нами из Москвы, страдает отсутствием каких-либо деталей, и вам придется обратиться за разъяснениями к нашему агенту в Москве, господину Марселису. Чтобы он был с вами откровенен, передадите ему этот молитвенник. Иначе он не скажет вам ни слова. Постарайтесь, чтобы эта книга не попала ни в чьи руки, иначе ваша экспедиция пойдет прахом с самого начала.

Анжелика повертела в руках переданный ей де Помпоном молитвенник, но ничего не сказала, хотя и была заинтригована.

— Вас будут негласно охранять. Такова воля его величества, — сказал де Помпон, когда они подъехали к отелю дю Ботрен. — И эта карета — тоже подарок его величества.

У ворот стояли оседланные лошади, а на ступенях ажурной лестницы расселись человек десять кирасир, довольно живописных в своих латах, синих камзолах и алых штанах.

— И это вы называете негласной охраной? — рассмеялась Анжелика.

— Это всего лишь эскорт до порта, — улыбнулся ей де Помпон. — Прощальный взмах руки его величества. Позвольте пожелать вам удачи, милая маркиза. Если б вы только знали, как я желаю вам удачи!

В прихожей на диване развалился молодой офицер в форменном светло-сером костюме с красными обшлагами, он казался сонным, но сквозь ресницы наблюдал за хорошенькой Жаннеттой, суетившейся по хозяйству. Увидев Анжелику, офицер вскочил и поклонился, поведя широкополой шляпой с серебристым пером:

— Сударыня, я послан сопровождать вас в Кале и далее.

«Что значит «далее»?» — подумала Анжелика, рассматривая молодое, но суровое лицо офицера.

— Лошади под седлами, все готово к дальней дороге. Как вы узнали, что я отдала распоряжение отправляться сегодня? — обернулась она к министру.

— Это само бросалось в глаза, — ответил министр.

— Как далеко будет сопровождать меня этот молодой человек?

— До Риги. А если понадобится, то и дальше.

— Что ж, я действительно выезжаю немедля…

Но что-то оставалось еще не решенным. Ощущая странное волнение, Анжелика окинула беглым взглядом оставляемый ею отель. «Сын?.. Нет, он устроен. Что?..» Она поднялась вверх, бесцельно постояла у решетки холодного камина и, вспомнив, решительно направилась в зимний сад.

— Дегре, вы здесь?

— Нет, маркиза, я здесь, — голос Дегре донесся из противоположного угла центрального зала, полицейский сидел в кресле, повернутом к стене, и высокая спинка совершенно скрывала его.

— Вы, как мальчишка, любите играть в прятки, — грустно улыбнулась Анжелика. — Вы пришли проститься со мной?

— Да, мадам, и сказать, что мои каналы не подтверждают информации господина государственного секретаря, маркиза де Помпона.

Во взгляде Дегре Анжелике почудилась жалость.

— Но ваши каналы и не могут подтвердить это, — сказала она. — Информация секретная, а удел вашего ведомства — внутренние дела.

— Вы правы, мадам, — поклонился. Дегре и отвел взгляд.

— Источники информации господина де Помпона сообщают, что в России, где-то на Урале, видели прихрамывающего француза, который добывал из свинца золото. Это, может быть, только мой муж! Ладно, прощайте… И спасибо вам, мэтр Дегре!..

— Жаль, что вы не моя жена. Легковерие — самое ценное качество у женщин, а у вас его — через край, — сказал ей вслед Дегре, прикрывая улыбкой горькую гримасу на лице, но Анжелика не слышала его последней фразы.

На рассвете карета, окруженная десятком королевских кирасир выехала из Парижа через ворота Сен-Дени. В стороне светился продолжающий веселье Версаль. Свет был колеблющимся, неверным. Треск фейерверка едва долетал до дороги на Кале.

— Побыстрее, — хозяйским тоном приказал кучеру приставленный к Анжелике офицер, тот щелкнул бичом.

К полудню добрались до Шантильи, где в карете мигом поменяли лошадей, и, не останавливаясь, понеслись дальше. Бове, Кревкер, Амьен остались позади. В Амьене вновь сменили лошадей. Измотанных кирасир здесь, сменили рейтары в телесного цвета мундирах с голубыми обшлагами и голубыми перьями на шляпах.

— Вперед, — так же бесстрастно сказал молодой офицер.

Через двое суток путники прибыли в Кале. Офицер, не обменявшийся с Анжеликой за всю дорогу и парой фраз, просил подождать и отправился к начальнику порта. Едва светало. Анжелика всматривалась в темноту, но ничего не могла различить. Вернулся офицер и велел кучеру и конвою следовать за ним. Карета, чуть покачиваясь, тихо ехала вдоль берега. Шелестела морская волна; казалось, что она должна докатываться до колес экипажа. Под клонящейся на запад луной светилось море. Мачты безмолвных кораблей проплывали за окнами кареты, как гигантские тонкие кресты.

— Здесь, — сказал офицер. — Прошу вас, мадам. Мы перебираемся на корабль.

Молчаливые люди подхватили багаж. Сонная Жаннетта зевала и ежилась на свежем ветру. Проваливаясь каблуками в песок, Анжелика пошла к ждавшей их шлюпке.

Сиреневый рассвет осветил французский берег, когда корабль, уносивший немедленно уснувшую в каюте Анжелику, заскользил по утихшим водам, удаляясь от порта в открытое море. Безмолвно, таясь, уходил он за горизонт.

Солнце было высоко, когда Анжелика проснулась. Она чувствовала себя свежей и бодрой. Корабль летел по волнам, то взмывая, то проваливаясь. Из угла раздавались стоны мертвенно бледной Жаннетты.

— Прекратите, милочка! — велела ей Анжелика. — Иначе хозяева подумают, что мы с вами занимаемся здесь любовью. Немедленно вставайте и помогите мне одеться.

— Бедная Жаннетта попыталась подняться, но тут же опустилась на четвереньки посреди каюты.

— Мне плохо, мадам, — пролепетала она.

— Только ради бога поднимитесь! — насмешливо воскликнула Анжелика. — Ваша поза с оттопыренным задом… О, в этом есть что-то животное…

Жаннетта приподнялась и со стоном рухнула к себе на койку. Морщась от ее стенаний, Анжелика оделась, из кувшина, стоявшего в углу, ополоснула лицо и несколько раз взглянула на себя в зеркало.

— Интересно, где наш страж? Как его имя? — обратилась она к Жаннетте.

— Господин де Бю… де Бюзоф… — еле выдавила служанка.

— Неужели и он мучается, как вы? Бедняжка!

Придерживая подол платья, Анжелика стала карабкаться вверх по очень крутой деревянной лесенке.

Корабль стремительно летел по волнам, и резкий морской ветер чуть не зашвырнул Анжелику обратно в каюту. Она встала, прикрываясь прозрачным шарфом и, щурясь, всматривалась в ослепительно сияющее под солнцем море.

Белобрысые здоровяки-матросы, поглядывая на нее, безмолвно сновали по палубе. Анжелика обернулась и посмотрела вверх, на капитанский мостик. Капитан, высокий, рыжеволосый красавец, что-то показывал бородатому краснолицему помощнику, оба они стали смотреть в подзорные трубы, изредка обмениваясь короткими фразами. Язык их был незнаком Анжелике, хотя и напоминал немецкий. «Что же это за корабль? Ах, да!» На мачте развевался синий флаг с золотым львом. Шведы!..

Господин де Бюзоф, офицер, сопровождавший Анжелику, не показывался из своей каюты. Видимо, он, как и Жаннетта, страдал от морокой болезни. Шведы с Анжеликой не разговаривали, капитан лишь раз неодобрительно покосился на нее. Вздохнув, Анжелика вернулась к себе в каюту, где достала специально составленный список русских слов и попыталась их учить.

— Полушайте, милочка, вы неутомимы. Поднимитесь наверх, на свежем воздухе вам станет легче, — велела она Жаннетте, которая, надрывая душу стонами, полезла вверх.

«Интересно, как долго плыть до России? — думала Анжелика. — Одиночество и качка могут довести меня до нервного расстройства».

На палубе из-за появления Жаннетты стало оживленнее; хотя сдержанные шведы не выказывали своих эмоций слишком уж сильно, но хорошенькая брюнетка, несомненно, привлекла их внимание. Кроме того, она страдала от морской болезни, что потомкам викингов было просто непонятно. Сдержанный говор и тихие смешки слышались за дверью каюты и мешали Анжелике сосредоточиться и учить русские слова. Наконец дверь приоткрылась, и два здоровяка внесли и бережно положили на койку бледную измученную качкой Жаннетту. На Анжелику они не обратили никакого внимания.

Пришлось прекратить занятия, выставить шведов и похлопотать, приводя служанку в чувство. Выпив полбутылки лечебного бальзама, та уснула, не выпуская руки Анжелики и изредка вздрагивая во сне.

Чуть позже зашел господин де Бюзоф. Он сам мучился от морокой болезни, но, как истинный француз, зашел справиться о здоровье Анжелики. Увидев ее бодрой и веселой, он с облегчением присел и перевел дыхание.

— Где мы сейчас находимся? — спросила его Анжелика.

— Понятия не имею, — покачал головой бледный де Бюзоф. Ему, похоже, и вправду было все равно.

Они перебросились еще несколькими незначащими фразами. Анжелика заметила, что офицер с трудом сдерживает стоны, на висках его выступили капельки пота. Вторую половину бутылки с лечебным бальзамом пришлось влить в де Бюзофа. Он с благодарностью удалился и впоследствии до самого конца морского вояжа Анжелика лишь изредка видела его, бледного и измученного.

Путешествие было недолгим. Попутный ветер нес корабль на восток. Шли открыто. Шведы считали себя хозяевами на Балтике. О пиратах и речи не было.

И вот однажды по палубе прокатилось необычное оживление. Поднявшаяся из каюты Анжелика поняла, что показался берег, но его было видно только с мачт. Незаметно с правого борта проглянула узкая полоска на горизонте. Она приближалась, приобретая краски и очертания. И наконец невооруженным глазом стало возможным различить обрывистый, скалистый, поросший соснами берег. Он тянулся бесконечно, приоткрывая взгляду укромные бухты и ужасающие высотой и крутизной обрывы, над ним безбрежной зеленой гривой шумел и волновался лес. К вечеру лес стал редеть, берег как бы, старел, сглаживался, буйство зеленой краски незаметно перешло в кремовые полутона, и на другой день с утра Анжелика была поражена бескрайней линией золотистого песка, отражавшего восходящее солнце. Яркость отражения не могла спорить с красками утреннего моря, но все равно впечатляла.

Из каюты поднялся бледный и даже зеленый господин де Бюзоф, переговорил о чем-то с капитаном, и корабль, приблизившись к гигантскому пляжу, стал на якорь. Капитан и де Бюзоф долго рассматривали берег в подзорную трубу, о чем-то тихо совещались. Потом корабль выбрал якорь, отошел в море, дал небольшой круг и вновь приблизился к берегу в виду какой-то рыбацкой деревушки. Удовлетворенный де Бюзоф сбежал с капитанского мостика и, притопывая в нетерпении ногой, ждал, когда матросы спустят шлюпку.

— Мы прибыли, господин де Бюзоф? — спросила его Анжелика, готовая высаживаться.

— Еще нет, мадам, — ответил офицер. — Вам придется остаться на корабле до темноты. Ночью мы высадимся в Риге. У меня на этот счет есть самые точные инструкции.

Анжелика хотела поспорить или хотя бы расспросить офицера поподробнее, обычно она не молчала, когда была возможность оказать хотя бы пару слов, но сейчас сдержалась. Де Бюзоф полез в покачивающуюся шлюпку, судорожно хватаясь за борт. Шведы налегли на ворот, шлюпка рывками пошла вниз на скрипящих канатах. А Анжелика, вспомнив что-то, спустилась в каюту.

— Жаннетта, подайте мне мою сумочку!..

Немного пришедшая в себя служанка, присев, подала Анжелике сумочку крокодиловой кожи. Порывшись в ней, Анжелика извлекла молитвенник, врученный ей государственным секретарем де Помпоном. В книжке не было ничего особенного. Анжелика бегло перелистала ее и даже потрясла страницами вниз. Но отчего же такая таинственность? Из Парижа выехали на рассвете, на корабль садились ночью… «Это неспроста», — думала Анжелика, уверенная, что рано или поздно докопается до истины.

Что влечет за собой такую таинственность? Борьба кланов, поставивших на разных фавориток? Какова связь этой борьбы с тем, что нашелся ее муж?

Она еще раз перелистала молитвенник, который должен был стать своеобразным паролем для французского агента в России. Почему ей не дали обычное рекомендательное письмо к нему? Весь вечер она думала над этими вопросами, но так ничего и не смогла понять.

В сумерках корабль снялся с якоря и пошел в открытое море. Готовая ко всему, Анжелика переоделась в мужской костюм и стояла у борта, всматриваясь в ночь. За спиной ее маялась собравшая на всякий случай в узлы все ценное Жаннетта.

Вдруг вдали блеснул огонек, другой… третий… Анжелика поняла, что корабль огибает какой-то мыс, и из-за него открывается город.

На фоне озаренного луной неба она смогла рассмотреть несколько шпилей усыпанной огнями черной громады, большого тихого города. Это была Рига…

Капитан, которого за все время путешествия она не видела вблизи, отдал команду…

В порту Анжелику ждала карета, запряженная четверкой прекрасных серых лошадей, которые в лунном свете казались голубыми, господин де Бюзоф и еще один встревоженный господин, все время озиравшийся по сторонам и утиравший лоб платком.

Анжелика решила проверить свои подозрения и громким, капризным голосом сказала:

— Господа, я смертельно устала. Господин де Бюзоф, прикажите доставить меня в гостиницу. Желательно, самую лучшую. Я просто с ног валюсь.

При первых же звуках ее голоса встревоженный господин замахал на нее платком и быстро огляделся, даже приседая от страха и усердия.

— А в чем дело? — не понижая голоса, поинтересовалась Анжелика.

— Тише, тише, мадам… — простонал встревоженный господин.

— Я не понимаю, в чем дело…

— Э-э, видите ли, мадам, — сказал де Бюзоф. — Мы с господином консулом выполняем поручение, данное нам именем его величества…

— И что же это за поручение?

— Этой же ночью вы должны выехать из Риги. Господин консул в отчаянии, что не может оказать вам гостеприимство, но приказ есть приказ. Впрочем, карета очень удобная, кучер — мастер своего дела, и, я надеюсь, вы прекрасно отдохнете в дороге, — смягчая тон, ответил Анжелике де Бюзоф.

— Франция воюет с этой страной? — поинтересовалась Анжелика.

— Боже избавь! Конечно, нет! — быстро сказал консул.

— Отчего же такая таинственность?

— Поверьте мне, мадам, — стараясь говорить как можно убедительнее, сказал де Бюзоф. — Я выполняю приказ. Суть всего, что происходит, мне неизвестна и не интересна. Но, думаю, что детальное выполнение всего, что мне предписано, в том числе и в ваших интересах. О вас заботятся, мадам, вовсе не во вред вам, и, я думаю, что это не случайно.

— Но куда я поеду из Риги?..

— Насколько мне известно, вы собирались в Россию, мадам, — пожал плечами офицер.

— Да. Но как туда доехать?

— О! Нет ничего проще, — обрадовался консул. — Есть две дороги: через Дерпт на Псков и Новгород и есть вдоль по реке на Полоцк, Витебск и Смоленск…

— Настоятельно рекомендую вам, маркиза, ехать через Дерпт, — оттеснил окончательно перепугавшегося консула де Бюзоф.

— Надеюсь, кучер знает обе дороги?

— Да…

— Я предпочитаю ехать по второй. Вдоль по реке, — сказала Анжелика.

— Первая дорога гораздо безопаснее…

— Не сомневаюсь. Но я поеду по второй.

Анжелика старалась досадить господину де Бюзофу, чтобы он вышел из себя. Может быть, удастся узнать, в чем все-таки причина всех странностей путешествия.

— Воля ваша, мадам, — подумав, сказал офицер. — Счастливого пути.

Он помог Анжелике сесть в карету, помог разместить вещи.

— Кучера зовут Крис, — вполголоса говорил он Анжелике. — Лакея — Майгонис. Можете положиться на этих людей…

— Повторите все эти имена Жаннетте. У меня плохая память на иностранные имена, — досадливо отозвалась Анжелика, ей пока ничего не удалось выяснить.

— Они понимают по-немецки… — успел сказать де Бюзоф.

Карета тронулась и, покачиваясь на рессорах, покатилась по узким улочкам ночного города.

«Я совсем забыла спросить, сколько ехать до России…» — спохватилась Анжелика. Она высунулась из окошка кареты. Господин де Бюзоф верхом ехал, чуть приотстав. Обогнув городскую цитадель, они выбрались на проселочную дорогу, и здесь офицер, прощально взмахнув шляпой, отстал. Анжелика видела, как он отъехал в сторону от дороги, остановил коня и оглядывался, как будто проверял, нет ли за каретой слежки или погони.

Глава 4

Карета медленно катилась меж песчаными дюнами, а потом поехала лесом. Справа изредка показывалась широкая красивая река и вновь исчезала за стволами и кустарником. Кучер и лакей, молчаливостью и основательность напоминавшие немцев, сидели с каменными лицами. «Они, видимо, и есть негласная охрана», — усмехнулась Анжелика. Ночью в карете она прекрасно выспалась, и теперь тихая езда действовала ей на нервы. Она перебирала в памяти все известные ей немецкие слова и, наконец, остановилась на двух:

— Шнель! Форвертс! — крикнула она, высовываясь из кареты.

Кучер лениво взмахнул кнутом, лошади пошли быстрее.

— Ах, так!

Анжелика на ходу выскочила из кареты и забралась на сидение к кучеру, потеснив обоих слуг.

— Дайте!.. — она выхватила вожжи и кнут. — Гей! Пошли!..

Кучер и лакей заворчали, но Анжелика строго глянула на них, и «мятеж» был подавлен. Лошади, испугавшись свистящего кнута, натянули постромки.

Солнце пронизало сосновый лес. Пели невидимые и неведомые птички. Карета быстро катилась по мягкой песчаной дороге. Анжелика не выпускала вожжей из рук. Кучер и лакей, не спавшие ночь, стали придремывать.

— Гей! Гей! — покрикивала Анжелика, и карета катилась все быстрее и быстрее.

Хотя Анжелика и сгорала от нетерпения, дорога не позволяла скакать, сломя голову. По восхитительным сосновым лесам, по радующим глаз березовым и осиновым рощам ехали более недели. Из городов, небольших, но опрятных, Анжелика запомнила Кукенойс и Герцике. Лошади утомились, и пришлось сделать дневку. Отдохнуть решили в городе Полоцке.

Анжелика все время живо интересовалась местной жизнью, через кучера и лакея пыталась расспрашивать местных жителей, далеко ли до России. Некоторые пожимали плечами, говорили, что далеко, другие считали, что они живут в русских землях. Один чиновник в меховой шапке с пером, проверив подорожные бумаги, которыми Анжелику снабдили во Франции и в Риге, ответил, что пока маркиза находится в Великом княжестве Литовском, но верстах в двухстах за Полоцком начнется Россия.

В Полоцке на постоялом дворе Анжелика обратила внимание на дорожную карету, красотой и прочностью отличающуюся от других экипажей. Вороные лошади, запряженные в нее, тоже бросались в глаза. Через кучера она пыталась расспросить хозяина, кому все это принадлежит, но не добилась ответа. Хозяин, похоже, просто не понял, о чем его спрашивали. Еще немного полюбовавшись на лошадей (один вороной конь был изумительно красив, Анжелике захотелось купить его), она пошла в отведенные ей комнаты, надеясь понаблюдать за каретой и увидеть, кто ж будет в нее садиться.

Весь день, проведенный в Полоцке, пока лошади отдыхали, и отъедались, а слуги отсыпались, Анжелика так и не увидела хозяина интересующего ее экипажа, хотя, судя по суете прислуги, он жил на втором этаже и был человеком довольно расточительным. По некоторым приметам Анжелика сначала решила, что это может быть женщина, потом пришла к выводу, что это путешествуют супруги.

На другой день, велев закладывать, Анжелика выглянула в окно и увидела, что карета, запряженная четверкой вороных, уже стоит, ожидая хозяев. Хозяева, видимо, задерживались. Кучер дремал, чуть не уткнувшись носом в колени. Человек шесть слуг, для которых была приготовлена коляска попроще, слонялись по двору, изнывая от безделия.

Крис, кучер Анжелики, запряг и подал карету к крыльцу. Внизу, усаживаясь в карету, маркиза увидела, наконец, владельцев заинтересовавшего ее экипажа.

Слуги как по команде сняли шапки и согнулись в поклоне. Анжелика взглянула на крыльцо. Белокурый юноша одетый в прекрасно пошитый дорожный костюм, коричневый с голубой отделкой (это были любимые цвета короля Людовика), вежливым, но несколько небрежным жестом, подавал руку спускавшейся по ступеням молодой даме, женщине вызывающе красивой, прикрытой ажурным, вздымающимся на ветерке бледно-голубым плащом. В глаза бросилось неестественно бледное под легким слоем пудры лицо женщины, тени под глазами, придававшие этому лицу вид порочный, изнемогающий от любви. Роскошная грудь вздыхала и волновалась над безжалостно стянутым корсетом. Взгляд ее был рассеян.

Оценив красавицу с первого взгляда, Анжелика впорхнула в свою карету и, поймав мельком ленивый взгляд темных глаз белокурого юноши, крикнула Крису:

— Погоняй!

Верстах в двадцати от Полоцка надо было переправляться через речку Оболь. Издали виднелись остатки сожженного моста и кучка рабочих. Более пяти лет тому назад здесь прокатилась война между русскими и поляками, но до сих пор многие деревушки лежали в развалинах, след боев остался повсюду.

— Есть ли переправа? — забеспокоилась Анжелика.

Крис утвердительно кивнул.

Путь до моста оказался гораздо более долгим, чем казался с первого взгляда. Дорога изрядно попетляла между канавами и разрушенными земельными укреплениями. Раньше здесь, судя по всему, располагалась лагерем какая-то армия. В нескольких местах дорога оказалась специально перерыта, но потом засыпана. Молодой кустарник вырос меж редутами и контрэскарпами, и казалось, что уродливому лабиринту не будет конца. Карета колыхалась и кренилась. Крис, поджав губы, следил за дорогой. Майгонис беспокойно озирался, в руках он сжимал невесть откуда взявшийся пистолет.

Карета пересекла поляну за укреплениями, оставалось перебраться через полузасыпанный ров. Но легкий мост затрещал, прогнулся и вдруг с треском осел, подняв тучу пыли. Карета медленно завалилась, одно колесо, сорвавшись, покатилось, подпрыгивая на кочках, и, покружившись, упало в стороне. Шарахнулись лошади, звучно лопнула одна постромка. Крис успел соскочить и ухватить передних под уздцы. Свалившийся Майгонис копошился в пыли, высоко поднимая руку с пистолетом, как будто оказался не в пыли, а в воде и боялся подмочить заряд.

«Это неспроста…» — подумала Анжелика.

— Жаннетта, милочка, достаньте шкатулку с пистолетами, — мягко и весело прощебетала она, готовая отбиваться.

Перепуганная Жаннетта, вытаращив глаза, заметалась, довершая разгром внутри кареты.

От леса донеслись крики. Приподнявшаяся Анжелика увидела, что через поляну к их упавшей карете бегут какие-то люди.

— Пистолеты! Ну!.. — оттолкнув бледную Жаннетту, она сама схватила шкатулку с дорожными пистолетами.

За каретой раздался выстрел. Это поднявшийся Майгонис встретил нападавших огнем. Подбегавшие люди замешкались. Это позволило Анжелике раскрыть шкатулку, проверить, заряжены ли пистолеты и взвести курки.

— Возьмите один, — протянула она пистолет Жаннетте.

— Я не умею, мадам… — прошептала готовая разрыдаться служанка.

— Вы несносны, милочка. На меня покушаются уже который раз, и если б я не умела постоять за себя…

Громкие крики прервали рассуждения Анжелики. Она откинулась к стенке, готовая стрелять в любого, кто заглянет в карету. Крис щелкал бичом, не подпуская нападавших близко. С другой стороны, судя по возгласам, стонам и звукам ударов, отбивался Майгонис.

Нападавшие кричали и ругались на незнакомом языке. Но вот чей-то начальнический голос воскликнул:

— Бардзо!.. Жолнежи!..

Нападавшие бросились врассыпную. Со стороны переправы донесся выстрел, другой… Анжелика выглянула в окошко, держа пистолет наготове. Нападавшие стремглав неслись к лесу по поляне, наперерез им во главе своих слуг бежал с обнаженной шпагой в руке белокурый юноша, которого Анжелика видела утром на постоялом дворе. Еще один выстрел, уже ближе, раздался со стороны переправы. Разбойники, попав меж двух огней, заметались и рассыпались, надеясь прорваться по одиночке.

На глазах Анжелики белокурый юноша настиг одного, судя по более богатой одежде — главаря. Тот обернулся, готовый защищаться, и что-то крикнул.

— Пане… — донеслось до Анжелики. — Чи пан…

В следующее мгновение шпага юноши пронзила горло разбойника, брызнула кровь, и все кончилось.

Со стороны переправы подбежали несколько солдат, они бестолково орали и метались вокруг кареты, не лучше разбойников, подняли с земли избитого Майгониса, влили ему в рот несколько глотков водки из фляги и убежали к лесу за разбойниками.

Анжелика выбралась из стоявшей под углом кареты, вслед за ней выползла на четвереньках Жаннетта. В стороне на поляне юноша и его слуги обыскивали убитого разбойника. Огромный, звероподобный, волосатый слуга поднял покойника за ноги и тряс. Из-за пояса что-то выпало. Второй слуга проворно нагнулся, поднял и протянул с поклоном хозяину. Анжелика разглядела, что это был увесистый кошелек. Юноша отрицательно покачал головой и показал пальцем куда-то назад. Слуга с кошельком убежал. «Там его карета», — догадалась Анжелика.

С видом полководца, оглядывающего поле битвы, юноша окинул взглядом окрестности и, спохватившись, направился к карете Анжелики.

— Встаньте, милочка, — Анжелика подтолкнула носком туфли все еще ползающую у нее в ногах Жаннетту. — Посмотрите на меня внимательно. Не в глаза, а на платье… Не помялось?..

Песочного цвета дорожное платье Анжелики пострадало гораздо меньше кареты. Волосы ее слегка растрепались от падения, но были в своем беспорядке еще живописнее. И вообще раскрасневшаяся, возбужденная, приключением маркиза выглядела превосходно. На юношу это сразу же произвело должное впечатление. Он остановился, не доходя кареты, снял шляпу, некоторое время помедлил, как бы в нерешительности.

— Надеюсь, вы не пострадали, сударыня, — произнес он по-французски.

— К счастью, я не пострадала, сударь, — улыбнулась ему Анжелика.

— Мои слуги помогут исправить вашу карету. А пока не угодно ли вам будет воспользоваться моей? Мы думали остановиться на отдых в деревне Шумилино. Там вы могли бы дождаться, пока вашу карету исправят.

Он говорил с милым пришепетыванием, которое показалось Анжелике провинциальным. Потом, присмотревшись внимательнее, она решила, что он и вовсе не француз.

— Вы из Германии? Из Лотарингии? — спросила Анжелика, всматриваясь в роскошный, но несколько старомодный костюм юноши.

— Я поляк. Позвольте представиться, мадам… Граф Станислав Раницкий.

— Поляк?!

Анжелика вспомнила детство, Пуату, грабеж, который устроили кондотьеры Жана де Верта. Рассказывали, что среди них был поляк, желтолицый, в высокой меховой шапке. Он обладал неистощимой мужской силой, и ни одна женщина из разграбленной деревни не избежала его.

— Я разочаровал вас, мадам?

— Вовсе нет… — быстро сказала Анжелика.

— В таком случае я прикажу, чтобы ваши вещи перенесли в мою карету. Вы не против?

Анжелика кивнула. Юноша громким и строгим голосом приказал что-то своим слугам. Те бросились к карете.

— Не стоит брать так много, — сказала Анжелика. — Моя служанка возьмет самое необходимое. Я была бы признательна вам, граф, если б ваши люди помогли моим исправить карету до сегодняшнего вечера. А я с удовольствием воспользуюсь вашей и подожду их в названной вами деревне.

— Превосходно, — воскликнул граф, отдал новые распоряжения и предложил Анжелике руку.

— Мы с сестрой едем в Смоленск, — рассказывал он Анжелике, пока они шли по поляне к карете графа. «С любовницей», — мысленно уточнила Анжелика.

— …Теперь, после заключения мира и передела территории, возникли различные трудности с собственностью. Несколько деревень, полученных сестрой в наследство, отошли к России…

Томная красавица, которую граф Раницкий упорно называл сестрой, вышла из кареты им навстречу.

— Моя сестра Эльжебета. Дорогая, позволь представить тебе маркизу дю Плесси де Бельер.

Эльжебета, вопросительно глядя на брата, молчала, но затем, словно опомнившись, сказала Анжелике несколько любезных слов. Обе женщины — Анжелика первая, а Эльжебета с некоторым опозданием — быстро, цепко и оценивающе осмотрели друг друга. Черные глаза Эльжебеты казались сонными, все в ней было подернуто каким-то налетом лености и сладострастия. Анжелика отметила ослепительной белизны кожу, густые, изогнутые дугой брови, длинные ресницы. Но высокий лоб был поразительно гладок, зато возле глаз просматривалась еле заметная паутинка морщин. Роскошные формы контрастировали с девичьи гибкой и тонкой талией, и при этом чудилось, что они настолько нежны и мягки, что находятся в полужидком состоянии. Когда, садясь в карету, Эльжебета подняла руку, чтобы опереться, плоть ее под роскошной гладкой кожей обвисла, как будто готовая отвалиться, и сверху проступили очертания кости. Движения ее были грациозны, но тяжеловаты, будто она с трудом несла свою полную грудь и свои дивные бедра.

— Располагайтесь, маркиза, садитесь вот сюда, здесь вам будет удобно, — усаживал Анжелику юный граф.

— Если вы не возражаете, я посажу с собой рядом свою девушку, — вспомнила Анжелика.

— О, да. Разумеется, — граф выскочил из кареты и легким движением, будто играясь, подсадил, почти забросил внутрь, крепко тиснув, раскрасневшуюся Жаннетту.

«Бабник…» — оценила его Анжелика. Вместе с Жаннеттой она села лицом против движения кареты, граф с сестрой разместились напротив. Карета тронулась. Эльжебета с бесцеремонностью барышника рассматривала маркизу и служанку, но вскоре утомилась, зевнула, прикрыв перчаткой проглянувшие за бордовыми губами мелкие ослепительно белые зубы и такие же бордовые десны. Граф рассеянно улыбался, нисколько не смущаясь затянувшимся молчанием. Взгляд его скользил по сидящим напротив женщинам, полу, потолку… Видно было, что он непоседлив и явно томится медленным движением кареты. Анжелика в несколько секунд внимательно рассмотрела его. Ей понравились светлые вьющиеся волосы, загорелая, с легким румянцем кожа лица, темно-карие, «бархатные» глаза, тонкий, с горбинкой нос. Движения юноши были одновременно небрежны и изящны. В данный момент Анжелику больше интересовали его взаимоотношения с Эльжебетой. В то, что они брат и сестра, Анжелика не верила ни минуты.

Эльжебета, несомненно, была старше графа, но все-таки моложе Анжелики, и маркиза честно призналась себе в этом. Отношения между Эльжебетой и графом носили отпечаток простоты и легкой небрежности, а иногда и насмешки, который бывает между действительно близкими людьми, и тем не менее это были совершенно разные люди, если в графе виделось несомненное благородство, и Анжелика легко могла представить его в свете, то томная Эльжебета могла блистать там лишь в качестве куртизанки. Впрочем, Анжелика поймала себя на том, что думает о красавице с предубеждением.

Наскучавшись в безмолвии, граф завел легкий разговор о погоде, природе. Карета переправилась через полузасыпанный овраг, медленно и осторожно, сопровождаемая и поддерживаемая солдатами, перекатилась по недостроенному мосту через реку. Слева и справа за окнами кареты проплывали светящиеся под лучами солнца сосновые стволы.

«Он назвал мое имя, хотя мы с ним не знакомы, — думала Анжелика. — Он так и не спросил, куда я еду…»

— Откуда вы знаете мое имя, граф? — спросила она в лоб.

— Я несколько раз видел вас в Версале. Правда, издали, — ответил юноша. — Вас невозможно не запомнить, маркиза.

Эльжебета, чуть не задремавшая, с любопытством глянула на графа и уставилась на Анжелику. В глазах ее проявились интерес и настороженность.

— Что тебя так удивляет, Эльжуня? — спросил граф.

Эльжебета фыркнула и отвернулась к окну.

— И когда же это было? — спросила Анжелика.

— Не помню. Там принимали какого-то поела. Кажется, перса, но может быть и московита.

Эльжебета вздохнула и подкатила глаза, показывая, что подобные разговоры нагоняют на нее тоску.

— Эльжуня… — граф положил свою ладонь ей на руку.

«Да, несомненно, она его любовница», — подумала Анжелика.

Опровергая эту догадку, граф стал рассказывать о своих детских годах, как он мечтал попасть во Францию. За уточнениями он обращался к Эльжебете, она пожимала плечами, но иногда соглашалась.

— Я был по-детски влюблен в нашу королеву Марию-Элеонору, а после этого я почему-то влюбился во Францию, во всю страну целиком…

— Франция стоит того, — поддержала его Анжелика. — А вы бывали во Франции, сударыня?

— Да… Когда-то… — ответила Эльжебета и отвернулась к окну.

Окно играло для нее роль спасительную, отворачиваясь и глядя в него, она выходила из разговора.

Понемногу Анжелика увлеклась разговором. Граф оказался остроумным собеседником, он так и сыпал анекдотами, перемежая их рассказами о местных достопримечательностях, легендах и поверьях. Арсенал его рассказов был неисчерпаем.

Незаметно пролетели часы. Карета въехала в деревню Шумилино.

— Здесь, по слухам, недурной постоялый двор. Дыра дырой, но, по крайней мере, есть крыша над головой. Вечером приглашаю вас, сударыня, посетить нас. Ваше драгоценное общество — истинное наслаждение. Одарите нас им.

Постоялый двор, обшарпанное двухэтажное здание, высился на краю деревни. Анжелике и Жаннетте хозяин отвел отдельную комнату. Очарование веселой, непринужденной беседы постепенно рассеялось. «Он знает меня… Он не спрашивает, куда я еду… Это и есть то самое — негласная охрана!» — догадалась Анжелика. Юноше поручили важное дело, но он, как истинный поляк, отправился выполнять его и подцепил где-то по дороге эту нимфоманку… Нет, что-то не вязалось, не совпадало…

— Жаннетта, милочка, что из платьев мы взяли с собой?

— Сейчас, мадам…

Зеркала в комнате не было, и Анжелика наряжалась у растворенного окна, рассматривая отражение в стекле.

Подъехала исправленная карета. Жаннетта спустилась вниз, переговорила с лакеем и кучером и, вернувшись, шепнула Анжелике таинственно:

— Крис хочет говорить с вами, мадам.

— Пусть войдет.

Крис был нахмурен. Он долго объяснял на ломаном немецком языке, что мостик оказался заранее подпилен, а разбойники рискнули напасть на карету на виду у солдат, строивших мост, и среди бела дня. Все это страшно удивило и насторожило кучера, и он настоятельно рекомендовал Анжелике обратиться к местному старосте или судье.

— Мне самой это не нравится, но я не привыкла обсуждать свои дела с кучерами и лакеями, — вздохнула Анжелика, не оборачиваясь от импровизированного зеркала. — Жаннетта, скажи им, пусть отдыхают.

В окно она видела подъехавших вместе с ее каретой слуг графа и, помня, что по слугам можно много узнать о хозяевах, стала наблюдать за ними. Внимание ее привлекли трое: волосатый великан, который поднимал и тряс за ноги убитого; седой, сутуловатый мужчина, самый старательный из слуг, вкладывавший в каждое дело душу, и бесшабашный юноша, всем своим видом показывавший, что ему скучно и он ищет, как бы поразвлечься. Великан, которого товарищи окликали: «Литвин!», отдыхал в тени, прислонившись к деревянной стене каретника, а скучающий юноша (товарищи звали его «Северин») развлекался тем, что метал ножи и вонзал их в стену в дюйме над головой Литвина, причем последний оставался совершенно равнодушным. Престарелый слуга неодобрительно поглядывал на них, но не отрывался от дел — в который уже раз перебирал господское имущество: упряжь, дорожные принадлежности. Среди графской прислуги Анжелика не обнаружила ни одной женщины.

Через некоторое время престарелый седой слуга, кланяясь так, что голова чуть не касалась пола, принес Анжелике украшенное голубым бантом послание от графа. В учтивейших и высокопарных выражениях граф Раницкий и его сестра полковница Ольшанская приглашали маркизу дю Плесси де Бельер пожаловать на скромный семейный вечер.

— Где они остановились?

— Совсем рядом. Через проход, — объяснила Жаннетта.

Через полчаса маркиза дю Плесси нанесла визит своим попутчикам. С помощью Жаннетты она сделала все, что смогла, но ее скромное дорожное платье светло-зеленого шелка стоило бального наряда. В простоте убора был особый шарм — Анжелика была достаточно красива, чтобы придать своему туалету второстепенную, вспомогательную роль. Открытое платье сосредоточивало взгляд любопытных на формах хозяйки, не уступавших прелестям сестры графа, но более упругих. Анжелика вошла, мило улыбаясь, демонстрируя улыбкой полные розовые губы, ровные, красивые зубы и ямочки на свежих щеках. Она прекрасно помнила, что делает в этой глуши, но поиски мужа не могли помешать действиям бессознательным, а желание нравиться и чувство соперничества были явлениями бессознательными. Она даже не взглянула на вскочившего, притворно остолбеневшего графа, поприветствовала его легким кивком головы и, улыбнувшись еще лучезарнее, направилась к его томной сестре. Защебетав с полковницей, Анжелика присела с ней рядом, смело соперничая с ее яркой и порочной красотой. Такое поведение графу легко было счесть равнодушием к своей персоне, но тщательно подобранный наряд гостьи явно говорил о желании понравиться. Напрягшийся и заинтригованный граф в некоторой нерешительности направился к женщинам. Мягко склонив голову набок, бросив бархатный взгляд и прикрыв зеленые глаза веками так, что ресницы отбросили длинную тень на щеки, Анжелика вернула юношу к жизни. Фраза была банальной, но мелодичной и полной очарования:

— Расскажите мне о России, граф. Правда ли, что там зима длится все двенадцать месяцев?

— Ну что вы! — с готовностью воскликнул граф, присаживаясь напротив. — Природа в России такая же, как и здесь. Зима немногим дольше, а лето более жаркое. Но главное — не зима. В России, как и в Польше, наряду с четырьмя главными стихиями — огнем, водой, воздухом и землей — существует пятая — грязь. Эта пятая стихия и полное отсутствие дорог придают России неповторимый колорит.

— Очень остроумно! — воскликнула Анжелика и рассмеялась. — Представьте, во Франции считают, что по улицам русских городов бродят медведи, зима длится круглый год, и нельзя пускаться в путешествие, не имея в запасе несколько меховых шуб.

— Зимы здесь, действительно, суровые, маркиза, — зябко поежилась красивая полковница. То ли она была непоколебимо уверена в своей красоте, то ли имела на графа какое-то тайное влияние, но соседство красавицы Анжелики ни в коей мере не отразилось на ее настроении. Она так же спокойно и лениво смотрела из-под полуприкрытых ресниц на окружающих. Мысли ее, казалось, витали далеко. Иногда она, забывшись, мечтательно и страстно вздыхала. Граф прерывался и внимательно смотрел на нее, но она лишь морщилась и отводила взгляд.

«Да ей просто не терпится, — догадалась Анжелика. — Она с нетерпением ждет конца всего этого представления, чтобы упасть в постель…» Внутренне усмехаясь, Анжелика засыпала польщенного графа расспросами. Граф, самонадеянный юноша, мнил себя неотразимым для женщин. Интерес Анжелики поощрил и вдохновил его. Остроты его засверкали, как острие шпаги. Эльжебета вздыхала и слегка подводила глаза, когда они становились чересчур колкими. Она сдерживала себя, плотоядно поглядывая на «братца». «Рассказывай, рассказывай, — говорил ее взгляд. — Вот останемся наедине, тогда и придется отличаться по-настоящему». Ее откровенная похоть заинтриговала и возбудила Анжелику. Если бы она сейчас назвала графа «братом», Анжелика не смогла бы сдержать смеха. Но полковница молчала, рассматривала графа и изредка, забывшись, вздыхала.

— Суровый климат, я думаю, делает местных жителей людьми суровыми и замкнутыми? — спрашивала Анжелика.

— На первый взгляд, так оно и есть, — отвечал граф. — Но есть люди более замкнутые, чем поляки и русские. Это шведы…

«Он, несомненно, все знает», — подумала Анжелика.

— А каковы здешние женщины? — спросила она.

— Женщины? — удивился граф, но сразу же нашелся. — Опираясь на свой скромный опыт, могу сказать вам совершенно определенно, маркиза. Они всюду одинаковы.

— Ну можно ли делать такие выводы, опираясь на скромный опыт? — рассмеялась Анжелика.

— Смотря что считать скромным опытом, — улыбнулся ей граф, трогая свои молодые усики.

Эльжебета в очередной раз подкатила глаза, вздох ее был неслышен, лишь беззвучно всколыхнулась ее грудь.

Вспомнив, граф хлопнул в ладоши. Дверь приоткрылась, и слуги внесли на подносах искрящееся вино и какие-то местные напитки.

— Отведайте этого венгерского, маркиза, — подала голос Эльжебета. — Ох! Я обожаю «токай»…

— Благодарю вас, мадам.

— Эльжебета права, «токай» прелестен, — подтвердил граф. — А какое вино любите вы, маркиза? Скажите, в следующий раз мы попытаемся угостить вас им.

— Вы всемогущи, граф?

Вино и вправду оказалось очень хорошим, Анжелика выпила два бокала, но не теряла головы и продолжала наблюдать за своими спутниками. Взгляды Эльжебеты стали еще более откровенными. Разгоряченный вином граф стал поглядывать на нее не менее красноречиво. Анжелика поднялась.

— Я рада, что у меня такие милые попутчики…

— О, да, маркиза! До Витебска и даже до Смоленска мы можем ехать вместе, — подтвердил граф. — И ваше общество будет единственным утешением нам в этом путешествии.

С бокалом в руке он по-свойски проводил Анжелику до двери. Ставя свой бокал на поднос к кланяющемуся до земли седому слуге, Анжелика обернулась и вполголоса сказала графу:

— Я не согласна, что женщины всюду одинаковы. Польки, судя по всему, очень страстные… натуры.

— Как-нибудь я расскажу вам все, что думаю о француженках, — с детской непосредственной дерзостью ответил юный граф. — Прощайте, маркиза. До свидания. С нетерпением будем ждать завтра вашего появления. Было бы прелестно, если б вы вновь поехали с нами в нашем экипаже.

«Он так и не спросил, куда я еду, но знает, что нам вместе можно ехать до Смоленска», — отметила Анжелика, одаривая графа прощальной улыбкой. Бесконечно приседающая и бормочущая слова благодарности Жаннетта выскользнула вслед за ней.

— Вы что-то позволили себе плести? — спросила Анжелика в коридоре. — Что значат эти благодарности? Кому?

— Ах, нет, сударыня! Я перекинулась парой слов со слугой господина графа.

— Он говорит по-французски?

— Нет, но он несколько раз подмигнул мне…

— Старый развратник! И тем не менее даже со слугами вы не должны говорить в присутствии господ. По вашему поведению будут судить обо мне.

— Простите, сударыня…

— Жаль, что ты не говоришь по-польски, а они по-французски. Было бы хорошо, если б ты выведала, что это за люди.

Странный поединок завязывался. Долгая и неудобная дорога была хорошим предлогом для небольшой, ни к чему не обязывающей интриги, красивая полька была так бесстыдно хороша и самоуверенна, что нуждалась в небольшом уроке, а чувство соперничества всегда оказывало влияние на поступки Анжелики. Юный граф показал себя настоящим придворным, он отличался во всем, за что брался, но все его дела и поступки носили отпечаток не только изящества, но и некоторой небрежности, а это заставляло предполагать, что ему все дается легко и провоцировало мысль: «А если б он взялся всерьез!» Кроме того, он был юн, хорош собой и сейчас находился в лапах этой, как казалось Анжелике, пустой и ненасытной «сестры»-полковницы. Но не это было главное. Появление спутников было явно связано с путешествием Анжелики, уж очень много было совпадений и недосказанности. Разумеется, француз не мог негласно охранять маркизу в России, он бы сразу бросился в глаза. Поляк больше подходил для этой миссии. Но быть посланным охранять первую красавицу Французского королевства и захватить с собой любовницу, это, конечно, не укладывалось ни в какие рамки и изобличало в графе человека слишком самонадеянного.

Размышляя о случившемся, Анжелика велела постелить себе и погасить светильник. Полный приключений день утомил ее, но мысли не давали уснуть. Иногда ей казалось, что взаимоотношения графа с «сестрой» в чем-то наигранны. «Уж не решил ли король развлечь меня в дороге демонстрацией любовных сцен?.. Он специально подослал их…» Но потом она вспоминала дышащую похотью Эльжебету и думала: «Нет, так нельзя сыграть!»

Весь следующий день был наполнен особыми любовными флюидами, так знакомыми Анжелике. Надо бы остеречься, но игра уже захватила их, и каждый совершенно невольно играл неписаную, но издревле оговоренную и обыгранную роль. Выезжая из деревни, граф предположил, что при благоприятных условиях они смогут ночевать в Витебске, но при каждом удобном и неудобном случае они устраивали привал, оставляли свои кареты (даже Эльжебета со следами бессонной ночи под глазами), сходились и, пока слуги суетились возле карет и лошадей, прогуливались, увлеченные беседой, по живописным полянам. Анжелика стала вспоминать свои приключения в Африке, описания гарема впервые вызвали осмысленность и любопытство во взгляде полковницы, но не надолго. «Еще бы! Ты сама хотела бы иметь гарем!» — подумала Анжелика.

Граф оказался не силен в географии, он предполагал, что Марокко находится где-то около Святой земли. Он с любопытством расспрашивал Анжелику и иногда в возбуждении от рассказанного ей даже перебивал и просил уточнить или повторить.

Привалы затянулись. Спустилась ночь, а Витебска еще не было видно.

— Вы такая рассказчица, маркиза, что нам трудно с вами расстаться, — сказал граф. — Правда, Эльжуня? Отчего бы вам не сесть к нам в карету и не продолжить ваш рассказ об этих ужасных львах?

«Ну, это будет слишком! Зачем торопить события?» — усмехнулась Анжелика, а вслух сказала:

— Увы, любезный граф. Эти воспоминания так живы, что слишком утомили и расстроили меня. Я уже сожалею, что вспомнила все это. Мне немножко не по себе, и я вернусь в свою карету.

— Не дать ли вам нюхательной соли? — спросила Эльжебета.

— Благодарю вас, мадам, но я привыкла обходиться без снадобий.

В Витебске они были глубокой ночью.

— Прекрасный день, — сказал граф, прощаясь с Анжеликой у дверей в ее комнату. — Я с нетерпением жду завтра, чтобы услышать продолжение вашей истории. Я не смогу спать…

— Да вам и не дадут, — усмехнулась из-за двери Анжелика, но граф уже не смог услышать этой колкости.

Витебск оказался небольшим городом, еще не отстроенным после недавнего пожара. Граф нашел его живописным и предлагал остаться здесь на целый день.

— Это невозможно. Я приехала сюда в поисках мужа и очень тороплюсь, — ответила Анжелика.

— Вы ищете мужа? — удивился граф. — Здесь?

— Да, граф. Я ищу здесь своего мужа. Это тоже очень интересная, но долгая история.

— Ах, да! Я что-то слышал…

— Вот видите, это невозможно. Город, действительно, великолепен, — сказала Анжелика, хотя городишко отнюдь не производил такого впечатления. — Оставайтесь, полюбуйтесь им, а мне надо ехать.

— Простите, маркиза, я сперва несколько превратно понял вас, — улыбнулся граф. — Если кому-то и надо искать мужа в этом смысле, то это нашей Эльжуне. Бедняжка вдовствует шестой год. А ваш муж, насколько я понял, жив, и вы торопитесь найти его. Простите меня еще раз. Я не хотел бы вас задерживать, но ваше общество настолько приятно, что каждый час вместе кажется мне драгоценным. Только это, поверьте…

— Скажите, граф, мадам Эльжебета ваша сестра? Это правда? — перебила его Анжелика неожиданным вопросом.

— От вас не скроешься, маркиза, — смутился граф. — Нет, она мне не сестра, она мне тетка. Но она такая молодая, она вдова, и ей очень не хотелось бы, чтоб такой взрослый племянник называл ее «тетушкой». Надеюсь, вы нас поймете и простите…

— О, я вас понимаю, граф, — не без едкости улыбнулась Анжелика. — Впрочем, мне пора. Я скажу, чтоб запрягали.

— Мы тоже немедленно трогаемся.

— А как же красоты города?

— Без вас здесь все померкнет.

Бессонные ночи сказались на Эльжебете. Когда на первом привале она не вышла из кареты, а на втором еле выбралась, подавляя зевки и протирая глаза платочком, смоченным в одеколоне, Анжелика поняла, что вдовствующая полковница уснула в пути и только что проснулась.

За рекой Двиной дорога стала хуже, край мрачнее, все живое, казалось, было истреблено недавней войной.

— Если все будет хорошо, через три дня мы достигнем цели, — сказал граф. — Деревушки, я думаю, разорены, но господский дом, мне сообщали, цел. Будем рады принять вас в нем, маркиза. Когда-то здесь замок высился над замком… Целый век с небольшими перерывами здесь идет война, еще одна столетняя война, о которой не знают ни в Париже, ни в Лондоне. От Штефана БАтори до Яна-Казимира… Вы принимаете наше приглашение, маркиза?

— Увы, мой юный друг, я вынуждена отказать, — и, чтобы отвлечь графа, Анжелика напомнила. — Как-то вы обещали рассказать мне о француженках…

— О том, что я думаю о них, — уточнил граф. — Извольте, маркиза.

Мельком глянув на «тетушку» (Анжелика немедленно оценила этот взгляд), граф взял Анжелику за локоть и увлек чуть в сторону от карет.

— Мой опыт здесь не особенно велик, но все говорят, что я хороший физиономист, — заговорил он вполголоса, улыбаясь и заглядывая Анжелике в глаза. — Вы — истинная француженка, и по нашему недолгому знакомству я рискну вынести приговор всем женщинам Франции. Если бы вы соблаговолили остаться в гареме у этого зверька, марокканского султана, то гарем вскоре распустили бы. Вы одна способны заменить дюжину женщин. Нет, не в этом смысле… Впрочем, не знаю… Мне кажется, что страстность вам вовсе не присуща. Любовь для вас — игра…

— Остановитесь! Я не давала вам повода говорить со мной о любви, — прошептала Анжелика. — Тем более таким образом…

— Я всего лишь описываю француженок, — возразил граф. — Итак… Любовь для вас — игра. Помимо нее у вас есть масса разных дел: заговоры, обольщения, грабеж на большой дороге. Ваши мысли вечно витают где-то в облаках или… в Африке… А поскольку вы не любите по-настоящему, вы непреодолимо привлекательны. Вы сентиментальны, романтичны, обаятельны и умны. Вы изобретательны в любви, вам здесь нет равных…

— Вы опять!.. Я сейчас же заткну уши и уйду…

— Короче, с вами не соскучишься…

— Довольно! И вы хотите, чтобы я остановилась под одной крышей с таким… опытным господином, как вы. Увольте, наслаждайтесь обществом вашей вдовствующей тетушки. Впрочем, я сомневаюсь, тетка ли она вам.

— Ну не бабка же, — расхохотался граф.

— Ах-ах! Какой юный и какой… — покачала головой Анжелика. — Молодой человек, экспериментируйте на других. Не забывайте, с какой целью я приехала сюда.

— Я этого никогда не забываю, маркиза, — посерьезнев и даже нахмурясь, сказал граф.

— Лошади отдохнули, пора ехать, — сказала Анжелика и, освободив локоть из рук графа, быстро пошла к своей карете.

«А что, если они ищут его, если они хотят через меня, выйти на него?» — возникла внезапно мысль.

Полковница меж тем стала проявлять первые признаки беспокойства, она о чем-то капризно заговорила с графом и бросила на Анжелику несколько косых взглядов. Граф отвечал рассеянно, пожал плечами и поклоном пригласил Эльжебету подняться в карету. Крис тронулся первым. Карета, переваливаясь по кочковатой дороге, потащилась все дальше и дальше на восток. Мысль, что король не смирился с побегом де Пейрака, приказал найти и схватить его, не давала покоя Анжелике. К ней приставили соглядатая, иначе зачем бы де Помпон предупредил ее о негласной охране? От кого и зачем ее охранять? Так или иначе, но надо было избавиться от графа. Сбежать от него и головорезов-слуг не представлялось возможным. Соблазнить и перетянуть на свою сторону? Наиболее приемлемый выход, но… она едет искать своего мужа… Что же остается? Эльжебета! Вызвать ревность Эльжебеты и… подставить графа. А там видно будет…

Два последующих дня Анжелика напропалую кокетничала со слегка растерявшимся графом. Эльжебета следила за ними тяжелым взглядом. Невнимание графа к своей персоне полковница, видимо, компенсировала по ночам. Граф заметно побледнел. К полудню, когда солнышко пригревало, его начинало клонить в сон. Но как старый боевой конь при звуках трубы, он преображался при появлении Анжелики.

Увлекшись этим своеобразным поединком, они почти не обратили внимания на то, что пересекли границу. Бородатые стражники монотонными голосами расспросили их, не везут ли они в Россию чего-либо запрещенного, и разрешили ехать дальше. И лишь подъезжая к показавшемуся за Днепром, опоясанному мощными крепостными башнями городу, Анжелика вспомнила: «Мы в России…»

Глава 5

В отличие от каменной Западной Европы, Россия оказалась страной, построенной из дерева. Города состояли из кучи деревянных изб, опоясанных деревянной же стеной. Одной искры достаточно было, чтобы обратить все в пепел. Второй особенностью, бросившейся в глаза Анжелике, было то, что Россия оказалась страной лесной по преимуществу. Вся страна казалась обширным лесом, кое-где расчищенным под жилье и пашню. Впечатлительная маркиза не могла удержать своего восторга от того вида, какой представила ей весенняя Россия, вида громадного ярко-зеленого сада, наполненного бесчисленным множеством певчих птиц. На протяжении многих миль все вокруг пело, свистело и стрекотало. Но как ни прекрасен был вид цветущей лесистой страны, преобладание леса имело и невыгодные стороны: сырость, обилие вод, болот — все это страшно затрудняло проезд; целые участки дороги были замощены деревом, часто — гнилым. На привалах приходилось раскладывать костры, опасаясь от комаров и мошек. Дикие звери не раз пересекали дорогу, пугая лошадей. Там же, в глубинах леса, таились страшные русские разбойники, о чем путешественников не раз предупреждала малочисленная стража населенных мест.

Деревеньки к югу от Смоленска, куда ехала вдова-полковница, изначально были приданым матери ее покойного мужа, полковника Ольшанского.

— Доход от них совершенно незначительный, — рассказывал граф. — Я подозреваю, что все это дело рук мошенника-управляющего. У нас обычно руки не доходят пересчитать и ободрать таких мерзавцев кнутом, но здесь дело идет о благосостоянии сестры…

— Тетки, — поправила его Анжелика, благо Эльжебета была далеко и не могла слышать их разговор.

— У нас обычно не принято обращать много внимания на хозяйство, — продолжал, не смутившись, граф. — Да и навыков нет. В Польше благородными и родовитыми мы именуем тех, чьи родители никогда не были в рабстве ни у ремесла, ни у торговли, но были над ними судьями и начальниками. Хотя и среди нас появляются люди, которым выгода слаще, чем добродетель, но мало, и мы их… не любим.

— Разве обязательно их противопоставлять?

— Что именно?

— Выгоду и добродетель. Торговля может быть честной, она обогащает государство, деньги оборачиваются, бедняки могут получить работу…

— Остановитесь, маркиза! — воскликнул граф. — Этак мы дойдем до оправдания ростовщичества.

— Но банковское дело так же необходимо…

— Да ростовщиков надо карать строже, чем воров, — в запальчивости перебил ее юный граф.

— Подозреваю, что вы сильно пострадали от заимодавцев, — рассмеялась Анжелика.

— О, если бы не это!.. — вырвалось у графа, но он опомнился и замолчал.

— У вас большие долги? — поинтересовалась Анжелика.

— Долгов у меня нет, — сухо ответил граф, но не выдержал и сорвался. — Зато какой ценой мне это досталось!..

— И какой же?

— Оставим этот разговор, маркиза, — сказал граф и, поклонившись, отошел к скучавшей у костра Эльжебете.

Пора было трогаться, но граф с полковницей все еще совещались. Карета, запряженная вороными, перекрывала выезд с поляны на дорогу. Анжелика, ожидая, стала у двери своего экипажа. Крис и Майгонис переминались, готовые к отправке.

Вместо того, чтобы садиться в карету, попутчики направились в сторону Анжелики. Впереди, колыхая бюстом, шла мадам Ольшанская.

— Ах, маркиза, — начала она по обыкновению томно и лениво. — Вы произвели на нас неизгладимое впечатление. На следующей развилке нам пора сворачивать, но я так привязалась к вам, что прошу вас хотя бы на день заглянуть ко мне в гости. В определенном смысле мы с вами одинаково несчастны. Но у вас, я знаю, есть надежды. Я же такой надежды лишена…

Стоявший за ее спиной граф сокрушенно опустил голову.

«Бедный юноша совсем запутался, — подумала Анжелика. — Он приставлен ко мне, но не может бросить «тетку». Хорошо, посмотрим…»

— Не скрою, я очень тороплюсь, — сказала она. — Но посетить ваше поместье, госпожа Ольшанская, я сочту и долгом, и счастьем. В путь?

— В путь! — воскликнул просиявший граф.

Если раньше Анжелика почти не обращала внимания на дорогу, то теперь она старалась запомнить ее как можно подробнее. Но лес был всюду одинаков. На полпути в маленькой, полуразрушенной деревушке они увидели русский гарнизон; человек двадцать бородатых русских солдат в желтых кафтанах до колена, опираясь на топоры с огромными лезвиями, похожие на укороченные алебарды, с детским, нескрываемым любопытством разглядывали богатые кареты и великолепных лошадей.

«Это кстати, — отметила Анжелика. — Будет у кого искать защиты…»

Дворня, заранее предупрежденная ускакавшими вперед слугами, встретила хозяев на околице, стоя на коленях и обнажив головы. Плутовского вида человек, смотревший на выбравшегося из кареты графа, как на бога, побежал вприпрыжку показывать комнаты в господском доме. «Управляющий», — догадалась Анжелика.

— Крис, оставайся все время с лошадьми, — вполголоса распорядилась Анжелика. — Майгонис, Жаннетта, за мной!

Господский дом возвышался посреди огороженного дубовым частоколом двора и представлял собой невысокую деревянную башню с бойницами и пристроенный к ней длинный сарай из огромных дубовых бревен с узкими окнами.

— Провинциальное дворянство всюду одинаково, — вздохнула Анжелика, вспомнив свое детство и родовой замок своего отца.

Первая же комната, темная и мрачная из-за узости окон, удивила Анжелику обилием шкур самых разных зверей. Шкуры были везде: на полу, на стенах, ими были покрыты широкие лавки. Присмотревшись, Анжелика рассмотрела, что шкуры очень ценные, много было бобровых, лисьих. Они тускло светились, и когда Анжелика провела по одной из них пальцем, ей показалось, что мягкая волна, рассыпая искры, пробежала по всей поверхности шкуры.

Вторая комната, куда прошли хозяева и гостья, находилась в самом центре башни. Несколько старух серыми мышками скользнули из нее, оставив после себя влажные следы. «Убирали, не успели, поздно сообщили,» — догадалась Анжелика. Комната была круглая, такая же полутемная, но очень богато обставленная. Шелк и парча прикрывали стены, нога утопала в роскошных восточных коврах, низкие мягкие диваны и многочисленные подушки самого разного размера также были восточного происхождения. Вишневый цвет господствовал здесь. Шкафы и комоды, отделанные бронзой, черным деревом и перламутром, темнели вдоль стен. Золотая и стеклянная посуда, чудом уцелевшая на разоренной войной территории, красовалась на широких резных полках.

Граф по-хозяйски развалился на диване, закинул ногу на ногу и подмигнул Анжелике:

— Сейчас начнем наводить порядок.

Эльжебета с любопытством оглядела убранство комнаты, уселась на другой диван и даже покачалась на нем, пружиня. Обстановка явно интересовала ее.

— Управляющего мне! — крикнул граф.

Слуги приволокли управляющего, всем своим видом демонстрировавшего покорность судьбе. Он упал к ногам графа и затих, будто умер.

— Так это ты здесь управляющий? — помолчав, спросил граф.

— Я, вельможный пан, — прогундел уткнувшийся носом в ковер плут.

— И книги расчетные у тебя есть? Расход, приход?

Управляющий молчал, затаившись.

— Ясно, — вздохнул граф. — Поговорил бы я с тобой, каналья… Литвин, дайте ему двадцать пять, а как придет в себя еще десять, но от души, с оттяжкой. Пусть покажет, куда спрятал наворованное. Если не покажет, повторите в тех же пропорциях. Пока не покажет.

— А что? Здесь мило, — промурлыкала Эльжебета.

— Да, у вашей покойной свекрови был вкус, — подтвердила Анжелика.

— У свекрови? — удивилась полковница.

— Конечно, Эльжуня. Ведь старая пани Ольшанская была тебе свекровью.

Полковница махнула рукой, как бы говоря: «Плетите, что хотите!».

— Гей, люди! Вина! И накрывайте! — хлопнул в ладоши граф. — Пойдемте, маркиза, я покажу вам ваши комнаты.

По боковой лестнице граф повел Анжелику наверх. Пока они поднимались, снаружи раздались дикие крики и свист бича: слуги, не откладывая, стали допытываться, куда управляющий спрятал украденное.

— Почему вы уверены, что он ворует? — спросила Анжелика.

— Да вы на рожу его посмотрите, — ответил граф.

Майгонис, кряхтя, втащил в комнату несколько узлов разом.

— Благодарю вас, граф, комната мне нравится, — обернулась Анжелика к юноше. — Как только оденусь, я сразу же спущусь.

Откланявшись, граф вышел.

— Не развязывай, — сквозь зубы приказала Анжелика Жаннетте. — Вспомни, где мое темно-коричневое платье.

Пока служанка вспоминала, крики за окном прекратились. Анжелика выглянула. Обессилевший управляющий сидел на земле, прислонившись к частоколу забора, а Северин размеренно взмахивал рукой и метал ножи, впивавшиеся в дерево на расстоянии нескольких дюймов от головы истязаемого.

— Иди к Крису, и будьте готовы по первому моему слову подавать карету к крыльцу, — вполголоса сказала Анжелика Майгонису.

За окном вновь засвистел бич и закричал управляющий.

— Ну, вспомнила? Одеваться! — велела Анжелика.

Она еще не знала точно, что будет делать, но чувствовала вдохновение и азарт.

Вино и некоторые деликатесы граф привез в деревню с собой, слугам достаточно было накрыть на стол. Замешкались лишь разводя огонь в печи. Граф поднялся пригласить Анжелику к столу. Эльжебета еще не успела переодеться и появилась чуть позже, бледная, с трепещущими ноздрями и затуманенным взглядом.

— Не позвать ли музыкантов? — потирал руки граф.

— Оставьте, Стась, — капризно протянула Эльжебета. — Терпеть не могу танцевать, — призналась она Анжелике.

— За нашу прелестную гостью! — поднял кубок граф.

За окном стемнело. Огонь в печи да факел у входа освещали вишневую гостиную. Вино в венецианских бокалах стало под цвет темных стен. Анжелика пила его медленными, редкими глотками, облизывала губы и призывно улыбалась бледневшему графу. Эльжебета потягивалась, диван скрипел под ней.

— Какая жалость, что я не султан, — граф обвел комнату помутневшим взглядом. — В самой идее гарема что-то есть. Как вы находите, маркиза?

— О, граф! Мужчин волнует количество любовниц, а женщин — качество избранника. Это общеизвестно, — ответила Анжелика, не опуская глаз под тяжелым взглядом графа. — В этом и заключается основная разница между мужчинами и женщинами. А у вас много было любовниц, граф?

Граф покривил рот и усмехнулся. Эльжебета, словно протрезвев, широко раскрыла обычно полуприкрытые ресницами глаза и, как чужого, оглядела графа с головы до ног.

— Я никогда не позволил бы себе говорить о женщинах, которых любил, или которые меня любили, — по-пьяному тщательно произнося слова, ответил граф и заносчиво вскинул голову.

— Браво! — воскликнула Анжелика. — Давайте в таком случае поговорим об абстрактной любви, не называя имен. Об этом мы еще не говорили ни разу за всю дорогу.

— Зачем же говорить?.. — пьяно рассмеялась Эльжебета, необычайно соблазнительная в полумраке.

— Да уж, — согласился граф, но, подумав, поддержал маркизу. — И все же это и впрямь благодатная тема. Начинайте, сударыня, а я вас поддержу. Гей, Яцек! Вина!

Седой слуга внес еще кувшин.

— Когда я проходила занятия в Отеле Веселых Наук… — начала Анжелика, но осеклась, вспомнив своего учителя.

— Любопытное название, — промурлыкала Эльжебета.

Надо было собрать все свое мужество и продолжать.

…Я твердо усвоила, что любовь — это искусство и требует постоянного упражнения, чтобы достигнуть совершенства, — и Анжелика, не называя имен, стала описывать многодневные бдения тулузских аристократов в упомянутом Отеле, пересказала первые необходимые к усвоению правила и принципы. Скептически улыбавшийся граф посерьезнел и несколько раз облизнул свои розовые губы.

— …Теория искусства любви нуждается в точных формулировках. Наиболее привлекательны в этом отношении термины иносказательные, к которым прибегают на Востоке. Мне никогда не забыть фразы из одной восточной легенды: «…И он пустил своего скакуна по ее ущелью!..»

Эльжебета мечтательно улыбалась и потягивалась, по-кошачьи прогибая спину.

— … Последнее наше занятие было посвящено любви людей с большой разницей в возрасте. И хотя наш учитель был молод и здоров, как бык, этот раздел искусства любви он знал в совершенстве. Впрочем, как и все остальные… В обществе, свободном от ханжества и предубеждений, жить счастливо и любить друг друга могут люди и с большой разницей в возрасте. Естественно, если они здоровы, искренне любят друг друга и в совершенстве владеют искусством любви.

Граф, ухмыляясь, кинул косой взгляд на полковницу, и Анжелика с удовлетворением отметила, что с такой ухмылкой граф смотрит на полковницу, а не на нее.

— …Женщина, избравшая себе пожилого возлюбленного, чувствует себя в безопасности, она осознает неизбежность увядания, и если она вступает в любовную связь с ровесником, то рискует, что когда-нибудь он оставит ее для женщины более молодой, связь же с пожилым мужчиной дает чувство стабильности и уверенность в будущем. Кроме того, такие мужчины имеют достаточно опыта в любовных утехах и по достоинству оценивают всю прелесть и юную свежесть своей избранницы.

Острие этой тирады было направлено против Эльжебеты. Теперь следовало подсластить пилюлю.

— … Не лишены прелести и отношения, где мужчина молод, а женщина старше его. Хотя таких женщин готовы обвинить в чем угодно, — в глупости, в развратности, в нимфомании, — ничего плохого в таких отношениях нет, — продолжала Анжелика. — Женщина в возрасте лучше поймет естественные затруднения молодого человека, чем молоденькая и неискушенная. А мужчины бывают так застенчивы и неопытны. Ущелье такой женщины, строго говоря, уже не совсем ущелье, а хорошо проторенная дорога, и если любовник не совсем управляется со своим скакуном или не может сдержать его галоп, это как раз та тропа, что ему нужна. Кроме того, молодого человека привлекает в ней не только любовница, но и своеобразная мать, привлекает ее осторожность и опыт. Ну а женщину должны возбуждать сила и необузданность скакуна молодого человека…

Незаметно воспоминания захватили Анжелику, она преобразилась, глаза ее сияли, голос звенел. Граф, подобно племенному жеребцу, раздувал ноздри и, пытаясь погасить возникший в груди пламень, пил бокал за бокалом, но эффект достигался совершенно иной. Эльжебета раскинулась на шелковых подушках и мечтательно запрокинула голову, губы ее увлажнились, на висках и шее блестели бисеринки пота.

— Здесь так душно, — прервала Анжелика свой рассказ. — На дворе весна, а здесь печь топится…

Она распахнула дверь в прихожую и через прихожую прошла на крыльцо. Граф, как влекомый магнитом, поднялся и, сопутствуемый тревожным взглядом Эльжебеты, пошел за Анжеликой.

В темноте стонал управляющий и лениво переговаривались слуги-истязатели. На крыльце сидел Майгонис. Он обернулся на скрип тяжелой двери, и Анжелика успела сказать ему вполголоса по-немецки:

— Шнеллер…

Майгонис беззвучно соскользнул с крыльца и растаял во мраке.

— Я хотел бы усовершенствоваться в вашем Отеле Веселых Наук, — не совсем твердым голосом сказал сзади граф. — Только вместе с вами, маркиза. Я был бы очень старательным учеником.

Анжелика оглянулась. Эльжебета, свесившись с дивана, заглядывала в темноту прихожей.

— Полноте. Вам пришлось бы начинать с азов, — лукаво усмехнулась Анжелика. — Да умеете ли вы целоваться, граф? — и она призывно приоткрыла свои полные губы. Граф склонился, не совсем уверенный в позволении, а она обхватила его шею руками и стала целовать его так, как если бы целовала апостола Петра, чтоб соблазнить его и попасть в рай.

Видимо, у графа закружилась голова, он застонал и привалился к стене.

— Я брошу все… Я брошу ее… — бормотал он. — Я пойду за тобой на край света… Жди… Сегодня ночью я поднимусь к тебе…

— Да… да… — шептала Анжелика, лианой обвивая графа, вжимаясь в него всем своим телом. Краем глаза она наблюдала за Эльжебетой, которая стала тяжело подниматься с дивана.

Целоваться на глазах соперницы (а Анжелика почему-то считала Эльжебету соперницей) было так здорово, но нельзя было переиграть.

— Мне надо переодеться…

Анжелика оторвалась от графа (он пытался задержать ее), и, проскользнув мимо вдовицы, взлетела вверх по лестнице. На пороге она оглянулась и увидела, как Эльжебета ухватила графа за отвороты растегнувшегося камзола и, увлекая за собой, повалилась на мягкий, колыхнувшийся под телами диван, подскочили и посыпались подушки.

Вихрем ворвалась Анжелика к себе в комнату:

— Быстрее…

Развязавшая узлы и перетряхивавшая платья Жаннетта подняла на нее удивленные глаза.

— Вы рехнулись, милочка! Связывайте все обратно! Ну!..

Перетрухнувшая Жаннетта стала вязать одежду и белье в узлы, а Анжелика заметалась от узлов к двери, периодически выглядывая и прислушиваясь.

Снизу доносились возня, сопенье, стоны и сдавленные крики.

— Ну? Скоро вы, милочка?

— Сейчас… Сейчас, мадам…

Анжелика не выдержала и выглянула в гостинную. Обнаженный граф лежал навзничь, на нем, подобно скачущей рысью всаднице, восседала и ритмично поднималась и опускалась такая же обнаженная Эльжебета. Руками она упиралась в прижатые к дивану кисти графа, как будто распинала своего любовника. Ее блестящая при колеблющемся свете пышная плоть желеобразно дрожала, раскачивалась и опадала, чтоб снова вскинуться. Анжелика подсознательно отметила, что у полковницы короткое рюмкообразное туловище и длинные ноги, присущие более еврейкам, чем полькам.

Наконец, все было готово.

— Молитвенник не забыли?

— Все взяли, мадам…

Анжелика метнулась из комнаты, за ней поволокла узлы Жаннетта. У дверей, ведущих на лестницу, Анжелика помедлила. «Пора!.. «Но в этот момент граф и Эльжебета внизу наперегонки задышали, застонали и вскрикнули… Эльжебета откинулась и мотнула головой, отбрасывая с лица и рассыпая по плечам свои черные волосы. «Ах, черт! Поздно…»

Анжелика замерла перед закрытой дверью, оглянулась на Жаннетту, сделала страшные глаза и поднесла палец к губам. Несколько мгновений она вслушивалась, потом опять осторожно выглянула.

Эльжебета все так же покачивалась на графе, но движения ее стали более размеренными, замедленными. «А! Будь что будет!..»

— Ах, вот как! — вскричала Анжелика, выскакивая на лестницу. — И это после всего того, что вы мне обещали, граф! Ноги моей здесь больше не будет!..

Граф вскинулся, но вновь бессильно откинулся на подушки, а полковница сверкнула на Анжелику глазами и навалилась на графа, спрашивая сквозь сладостный стон:

— Чего ж ты ей наобещал, коханый?…

Анжелика сбежала по лестнице:

— Жаннетта, не отставайте, черт бы вас побрал!..

Гулко хлопнула дверь. Поднимая факел, сорванный со стены в гостиной, она звонко и начальственно закричала:

— Карету! Живо!..

Из темноты высунулась обросшая физиономия литвина, и Анжелика отпугнула его заранее заготовленной фразой:

— Пся крев! Гець до дзябла, пес!

Несколько мгновений, и карета подкатила к разгневанной маркизе. Майгонис с поклоном распахнул дверцу и подхватил у Жаннетты узлы.

— Погоняй!..

Крис свистнул и взмахнул бичом, карета дернулась, кони с места поднялись в намет. Несколько толчков. Дверца на повороте распахнулась. Тускло светящиеся окна дома скрылись за черной стеною частокола…

Глава 6

Опасаясь погони, Анжелика велела остановиться в деревне, где стоял русский гарнизон; переночевала, не выходя из кареты, и рано утром велела гнать, как можно быстрее.

Всю дорогу до Смоленска она оставалась безмолвной. Старинную крепость, хранившую следы недавней осады, не удостоила и взглядом. Хмуро смотрела перед собой и сжимала в руках шкатулку с дорожными пистолетами.

Скакали весь день. Крис, переживая за целость кареты, стонал при каждом толчке. На отдых остановились на берегу Днепра в деревне Кардымово.

Постоялый двор стоял на высоком берегу на самом краю поселения. Крис заворотил дымящихся на холодном закатном ветру, вспотевших лошадей в ворота, и здесь Анжелика вдруг услышала топот и чавканье по грязи многих копыт, мутная вода из лужи плеснула и потекла по окошку кареты. Многочисленная кавалькада обогнала их и спешилась посреди двора. Терзаемая предчувствием Анжелика приоткрыла дверцу. Граф Раницкий собственной персоной стоял перед ней на коленях в грязи. Полукругом за ним, так что нельзя было шагу ступить, лицом вниз лежали на земле похожие на разбойников слуги. В костюме графа преобладали белые и коричневые тона, и если бы не высокие сапоги и перчатки с раструбами до локтя, можно было подумать, что юный герой собрался не в долгий путь, а на воскресную прогулку.

— Одно слово, маркиза! — вскричал граф, привлекая все взоры. — Одно слово!

«Нет, от него не избавиться, — подумала Анжелика. — Игра продолжается…»

— Я не желаю говорить с вами и не желаю слушать вас, — надменно сказала Анжелика. — Вы, любезный, наглядно показали, что стоят все ваши обещания. Вы — дерзкий, развратный, глупый и лопоухий мальчишка!

— Маркиза!.. — простонал сквозь зубы граф, в бессильной ярости хватаясь за эфес шпаги.

— Да-да, обнажите вашу шпагу, — покивала головой Анжелика. — Крис! — крикнула она кучеру. — Объезжай этих коленопреклоненных господ и остановись как можно ближе от крыльца.

Граф, взмахнув полами плаща, вскочил и пошел наперерез делавшей полукруг карете. Он оттолкнул слуг и содержателя двора и сам с поклоном распахнул перед Анжеликой двери.

— Вы должны выслушать меня, — громко говорил он, не обращая внимания на шарахавшихся людей. — Это не громкие слова, дело идет о жизни или смерти…

— Интересно было увидеть вас повесившимся, — бросила через плечо Анжелика.

— Не смейтесь, маркиза! Дело может дойти и до этого.

— Сомневаюсь…

Силой вырвав у опешившего содержателя двора ключ, Анжелика прошла в единственную приличную комнату и уже изнутри велела Майгонису:

— Возьмите пистолет, любезный, и если его сиятельство граф Раницкий попытается войти ко мне, стреляйте без предупреждения. Граф будет просто счастлив, получив пулю…

Вечер был увлекателен. Вокруг постоялого двора собрались все жители деревни, мальчишки висели на заборе. Из соседней деревни прискакал в сопровождении двух конвойных какой-то местный чиновник. Все, раскрыв рты и развесив уши, слушали и смотрели, как убивался, плакал и ломал руки несчастный граф. Все берущие за сердце фразы граф выкрикивал по-французски, и любопытные перешептывались и спорили о причине терзаний. Немногие осведомленные объясняли, что все дело в несчастной любви.

«Он играет, и зрители ему нипочем», — думала Анжелика. Она велела Жаннетте тщательно проверить багаж, чего не успели сделать в родовом поместье Ольшанских, и, чтобы хоть немного подремать под стоны и выкрики раскаивавшегося юноши, приказала подать себе бокал вина.

Избавиться от соглядатая-графа не удалось и, судя по всему, не удастся. Но есть возможность держать его на расстоянии, надо лишь немного подыграть. Этакая скандальная пара будет путешествовать по бескрайней России. Если Жоффрей здесь, он увидит графа первым и решит, что делать. Во всяком случае господин де Жермонтаз, позволивший себе нечто в присутствии графа де Пейрака, кончил очень плохо…

Выход был найден. Анжелика еще раз просчитала возможные варианты развития событий и кликнула Жаннетту:

— Стелите, милочка. А графу пойдите и скажите, что маркиза дю Плесси де Бельер очень просит его помолчать, так как она очень устала за день и у нее болит голова.

Жаннетта с важным видом удалилась, и вскоре крики графа смолкли.

— Ах, сударыня, — прошептала служанка, вернувшись. — Он так несчастен!..

— Ну так пойдите и утешьте его, — фыркнула Анжелика.

Утром ее ждал еще один сюрприз. Ночью моросил дождь, земля размокла, и граф уложил своих слуг рядком от крыльца до кареты и прикрыл ковром, чтоб Анжелика прошла, не замочив ног. Сам граф, бледный и всклоченный, стоял возле двери постоялого двора со шляпой в руках, взгляд его блуждал.

Анжелика остановилась на ступенях и критически осмотрела всю эту картину. Граф немедленно опустился на одно колено.

— Майгонис, — крикнула Анжелика лакею. — Возьмите меня на руки и перенесите в карету.

— Айн момент…

Майгонис подхватил маркизу на руки и, спотыкаясь о ноги и головы лежавших в грязи графских слуг, понес к экипажу.

— А я, мадам? Что делать мне? — закричала с крыльца вышедшая с узлами Жаннетта.

— Идите по ковру, милочка, и не забудьте потом поблагодарить графа, — ответила через плечо лакея Анжелика.

Щебеча слова благодарности, Жаннетта запереступала со спины на спину, балансируя узлами. Анжелика села в карету и захлопнула дверцу.

— Маркиза!.. — шагнул к карете граф.

— Майгонис!

Лакей с пистолетом в руке встал между хозяйкой и графом Раницким.

— Что вам угодно, граф? — выглянула из окошка Анжелика. — Я даю вам две минуты, но при условии, что вы не будете приближаться.

— Выслушайте меня!..

— Я как раз этим и занимаюсь. Итак, что вам угодно?

— Я виноват и знаю, что мне нет прощения, — заговорил граф, вновь опускаясь на колени. — Когда-нибудь я расскажу вам о причинах моих взаимоотношений с Эльжебетой, моей теткой…

— Ваши анекдоты из польской жизни меня не интересуют. Потрудитесь говорить по делу.

— Я полюбил вас, как только увидел. Позвольте мне сопровождать вас. Я докажу…

— Все ясно. Повторяю вам, молодой человек: я ищу здесь своего мужа, и всякое присутствие возле меня лиц, подобных вам, крайне неуместно. Кроме того, я вам не верю. Надеюсь, вы понимаете, почему… Крис! Мы отправляемся!..

— Еще минуту!

— Что еще?

— Дороги не безопасны. Позвольте мне с моими людьми следовать за вами… Хотя бы на расстоянии… Один раз я уже имел счастье помочь вам. Дальше дорога может быть еще хуже. Хотя бы до Москвы, маркиза….

— Крис! Мы отправляемся! — повторила Анжелика, не отвечая графу.

Крис взмахнул бичом.

— Вставайте! По коням! — крикнул сзади граф.

— Стой! — закричала, высовываясь из кареты, Анжелика.

Она выскочила из кареты. Граф и его слуги замерли, не решаясь садиться в седла.

— Предупреждаю вас, молодой человек, — закричала Анжелика. — Если вы в дороге приблизитесь к карете на пистолетный выстрел, я велю слугам стрелять, а русским властям подам бумагу, что вы покушаетесь на мою жизнь и честь. Вам ясно? Мальчишка…

Последнее слово она произнесла уже в карете. Копыта застучали по гулким доскам моста. Дорога по России только начиналась.

Весь долгий путь от Смоленска до Москвы граф со своими слугами следовал за Анжеликой на расстоянии, но перед постоялыми дворами обгонял, пускаясь вскачь по обходной дороге, и неизменно встречал прибытие суровой маркизы низкими поклонами и иными изъявлениями любви и покорности. Далее начинался ставший вскоре привычным для Анжелики концерт: не пускаемый далее порога граф клялся в любви, молил выслушать его, пел и кричал под окнами и несколько раз покушался на самоубийство, но слуги всегда оказывались неподалеку и отводили смерть от своего господина.

Слух о столь необычных путешественниках катился впереди кортежа. У каждого постоялого двора их уже поджидала толпа. Это развлекало Анжелику дня два-три, но потом стало невыносимо. Где-то под Гжатском она подозвала графа и, выглядывая в окошко кареты, спросила довольно сухо:

— Вы не устали паясничать, граф? Чего вы добиваетесь?

Граф явился сияющий и на слова Анжелики ответил с вдохновенной улыбкой:

— О, я хотел бы по-рыцарски сопровождать вас, мадам. Я не устал, и нынешнее мое положение доставляет мне удовольствие.

— Но вы ведь знаете цель моего визита. Ваши ухаживания по меньшей мере нежелательны.

— У меня есть прецедент, мадам, — не смущаясь гнул свое юноша. — Вспомним Тристана и Изольду. Он тоже сопровождал ее к мужу. Я, как и он, готов спать возле вас, положив меж нами обнаженный меч.

Он говорил с таким серьезным видом, что Анжелика на секунду засомневалась, уж не тронулся ли мальчик на почве рыцарских романов. Но граф и сам не сдержался:

— …Тем более, что меч плоский, и ничего не стоит через него перевалиться, — засмеялся он.

— Вы несносны, и ваше поведение вовсе не рыцарское, — сказала Анжелика, отворачиваясь от графа и давая знак, чтоб трогались.

— Я не могу забыть вашего поцелуя, мадам, — глухо сказал граф. — Я душу отдам, чтобы еще раз держать вас в объятиях…

— И не мечтайте, — ответила Анжелика из отъезжающей кареты.

Путь казался бесконечным. Обширная и пустынная страна наводила уныние. Деревни и города встречались так редко, что казалось — человек лишь недавно начал подчинять здешнюю природу своей воле. Истомившаяся однообразием Анжелика с нетерпением ждала, когда же покажется знаменитый город, который раньше давал имя целой стране — Московии. И вот, наконец, перед ней развернулась Москва…

Утром с высокой горы она вдруг увидела черную громаду деревянного, некрашеного города. Казалось, невиданный пожар испепелил и покрыл углем неизмеримое пространство. Но нет! Это был естественный цвет столичных окраин. Зато над черным пространством поднималось бесчисленное множество церковных глав и колоколен, и выше всех поднимался Кремль. Каменные стены его опоясывали теснящиеся белые каменные церкви с позолоченными главами, и посреди — огромный белый столп с золотою головой, гигантский Иван Великий. Эта белизна каменных церквей на фоне сплошной черноты пригородов, видимо, и повлекла за собой эпитет, сохранявшийся за Москвой — белокаменная.

К разнообразию церквей присоединилась весенняя зелень многочисленных цветов и огородов, и в целом город Анжелике издали понравился. Но впечатление переменилось, когда она въехала внутрь беспредельного города. Ее поразила бедность жилищ со слюдяными окошками, бедность и малые размеры тех самых церквей, которые издали ласкали глаз, обширные пустыри, нечистота, грязь улиц, хотя и мощеных в некоторых местах деревом. Несколько раз она проезжала мимо довольно высоких церквей, окруженных другими, поменьше, и огороженных стенами; то были монастыри. Раньше они опоясывали Москву и служили системой укреплений, теперь оказались в черте города. Да и Кремль с его обилием церквей казался огромным монастырем.

Чем дальше в город, тем многолюднее и уже становились улицы, крики, брань, зазывания торговцев и колокольный звон сотрясали воздух. Огромное количество нищих, еще более оборванных и грязных, чем парижские, сидели возле городских церквей и даже перегораживали улицы. Ближе к центру пошли высокие заборы с резными воротами, у которых бездельничала нарядная и ленивая челядь московской знати. Несколько раз бросились в глаза вооруженные патрули: бородатые люди в желтых и красных кафтанах с укороченными алебардами, которые назывались по-русски «бердышами».

Карета Анжелики медленно пробиралась сквозь многолюдье улиц, сзади почетным эскортом рысили граф и его слуги. Напротив какой-то лавки, торговавшей мучными изделиями — «пирогами» и «кренделями» — из переулка навстречу вывернула запряженная тройкой громоздкая колымага (сравнивая с экипажем Анжелики, ее трудно было назвать каретой) и, чуть не опрокинувшись на крутом повороте, стала протискиваться по улице. Разминуться оказалось невозможно, экипажи сцепились осями и дверцами и, дернувшись, встали. Крис пытался договориться с кучером, но тот, насмерть перепуганный, только взмахивал руками, крестился и в перерывах кричал что-то о собаках, матери Криса и прибавлял еще какие-то непонятные слова. Внутри добротно сделанной, крепкой колымаги Анжелика разглядела солидного, богато одетого мужчину с нервно подергивающейся бородой. Еще один, одетый победнее, выскочил оттуда на сидение к своему кучеру, стал тыкать того кулаком в затылок и тоже кричать о собаках и чьих-то матерях. Невозмутимый Крис советовал им протронуть чуть назад…

Ситуацию разрядил граф Раницкий. Он спрыгнул со своего великолепного вороного коня, взобрался на запятки кареты Анжелики, протопал сапогами по крыше, вырвал вожжи из рук Криса, дико свистнул и огрел лошадей бичом. Лошади рванули. В заднее окошко Анжелика видела, как у колымаги отскочило колесо, она резко накренилась, дверь ее распахнулась и оттуда на дорогу вывалился одетый, невзирая на теплый день, в меховую шубу бородатый человек. Улица взорвалась криками. Бородач вскочил на ноги и тоже стал злобно кричать вслед, потрясая кулаками. Граф, не обращая внимания, погнал лошадей и, лишь отскакав на довольно большое расстояние от места происшествия, передал вожжи Крису.

— Что вы себе позволяете? — спросила Анжелика, когда юноша, явно рассчитывая на награду, подошел к дверце кареты. — Кто это?

— Понятия не имею. Какой-нибудь местный князь или боярин…

— Вы оскорбили его, он вызовет вас на поединок.

— Должен вас разочаровать, мадам, в России нет дуэлей. Здешние благородные люди не так уж благородны. Все они рабы царя и государства. Какие ж дуэли между рабами! Он будет жаловаться на меня своему царю, и оскорбление будет рассматриваться как оскорбление всему его роду, но — держу пари! — до дуэли дело не дойдет, — беспечно ответил граф.

— Если вы такой знаток Московии, скажите, как мне проехать в место, которое называется «Немецкая слобода».

— Честно говоря, я здесь в первый раз, но вы не должны беспокоиться — сейчас я все устрою, — ответил юный граф и бросился в седло.

Через час блужданий карета въехала в квартал, который напомнил Анжелике если не Францию, то по крайней мере Германию. Это была знаменитая Немецкая слобода. Первый же встречный немец вежливо и обстоятельно объяснил Крису, как проехать к дому господина Марселиса, известного негоцианта. Выйдя из кареты возле высокого, выстроенного из красного кирпича здания, Анжелика огляделась. Граф и его слуги как сквозь землю провалились. «Исчезнуть не попрощавшись по меньшей мере не вежливо», — подумала маркиза.

— Майгонис, где отстали от нас граф и его подручные?

Майгонис не заметил. Скорее всего это произошло при въезде в слободу.

Анжелика прошла через чистый, засаженный ранними весенними цветами дворик и сказала выскочившим навстречу слугам:

— Маркиза дю Плесси де Бельер к господину Пьеру Марселису…

Сквозь услужливо распахнутые двери она прошла в дом и поднялась в светлую комнату на втором этаже. Высокий худощавый мужчина, одетый скромно, но с претензией на элегантность встретил ее:

— Рад приветствовать вас в Московии, маркиза. Чем могу служить столь знатной особе.

Вслушиваясь в его произношение, Анжелика решила, что он голландец.

— Я ищу в России своего мужа, графа де Пейрака. Господин де Помпон сказал мне, что его агенты видели моего мужа в России, и рекомендовал мне обратиться к вам, Могу ли я рассчитывать?…

Марселис молчал и выжидающе смотрел на нее.

— Ах, да… — Анжелика достала из сумочки молитвенник и передала его хозяину дома.

— Одну минуту… С вашего позволения, мадам… — Марселис расплылся в улыбке и, попятившись, скрылся в соседней комнате.

Вскоре оттуда вышел еще один голландец, судя по всему — управляющий господина Марселиса, и предложил Анжелике отдохнуть и подкрепиться с дороги.

— Я хотела бы дождаться господина Марселиса…

Управляющий поклонился.

Вскоре появился и сам хозяин.

— Приношу вам свои извинения, сударыня. Господин де Помпон в своем письме ввел меня в курс дела…

— В молитвеннике было письмо? Где же? — спросила Анжелика.

Марселис слегка смутился, но быстро справился со смущением.

— Письмо было в обложке. Это давняя традиция дипломатических служб, — сказал он. — Так вот, прочитав письмо господина министра, мы, естественно, окажем вам полное содействие, сударыня. Да, наши агенты разбросаны по всей России. Нам действительно сообщили об этом человеке… Вы понимаете, о ком я говорю… Мы проследили его путь по России и… — господин Марселис победно сверкнул глазами, — …Следим за ним в Турции…

— Он в Турции?! — воскликнула Анжелика.

— Сколько вы добирались из Парижа в Москву? — вопросом на вопрос ответил голландец.

— Да-да… — поняла Анжелика. — Давно он там?

— Последнее сообщение поступило четыре дня назад.

— И где же он там?

— Не могу сказать точно. Две недели назад его видели в самом Стамбуле. Но за ним следят, — утешил Марселис Анжелику. — Я дам вам рекомендательное письмо к нашему послу в Турции господину Нуантелю, Если вы его потеряете, Нуантель не скажет вам ни слова. Сведения эти составляют государственную тайну…

— Я выезжаю немедленно…

— Да, это разумно… — согласился Марселис. — Но позвольте мне сперва угостить вас обедом. Путь предстоит не близкий.

Время до обеда Анжелика провела в специально отведенной для нее комнате, обдумывая таинственное исчезновение графа и таинственное письмо, спрятанное в молитвеннике, которое она так и не смогла найти.

Хозяин сам пришел пригласить Анжелику к обеду.

— Русская кухня — одна из лучших в мире, — говорил господин Марселис. — Отведайте этих соленых грибов, маркиза.

— Чем вы торгуете, господин Марселис? — спросила его Анжелика. — Я вижу здесь совершенно не освоенный рынок…

— И вы хотели бы посылать сюда свои корабли, — добавил Марселис, улыбаясь. — Я знаю о ваших увлечениях коммерцией, мадам. Что ж, вопрос серьезный. Царь разрешил нам беспошлинный проезд в Персию, и это главное. А в Россию мы ввозим бархат, атлас, сукно, красные и белые вина. Русские пропускают все, кроме табака и алкоголя. А отсюда вывозим шкурки ценных животных, сало, пеньку. Единственное серьезное препятствие для настоящего освоения этого рынка — долгий и довольно опасный путь вокруг Скандинавии в единственный русский порт Архангельск. Торговля по Балтике при шведских и польских таможенных сборах съедает всю прибыль. Мы несколько раз намекали московским властям, какие выгоды обещает России выход к Балтийскому морю…

— Он действительно обещает им выгоды? — усомнилась Анжелика.

— Ну… кое-какие выгоды перепадут и России. Вы совершенно правы, сударыня; у русских нет флота, и с выходом царя на Балтику всю торговлю будем держать в своих руках мы, как и раньше. Просто путь для нас станет короче.

— А если они построят корабли?

— Насколько я знаю русских (а я живу здесь третий год), в первую очередь они начнут строить военный флот. Дай бог, чтоб они хотя бы военный построили… И вообще у них нет навыков внешней торговли.

— А почему они так противятся ввозу табака и алкоголя? — расспрашивала Анжелика.

— Табак — по темноте, пускание дыма изо рта вызывает у них ассоциации с нечистой силой. Насчет алкоголя — дело сложнее. Я навел справки и узнал примерно следующее: до того, как среди московитов появилась христианская вера, у них в большом ходу были своеобразные богослужения, наподобие римских вакханалий, но римляне и греки пили вино и славили одни Вакха, другие — Диониса, а русские всей деревней варили, а затем всей деревней пили пиво; отсюда у них привычка пить помногу и большими компаниями; человек, не допущенный к совместному распитию, считается отлученным от общества, потерявшим всякое уважение к себе. Очень интересный обычай! С появлением винокурения и настоящего алкоголя на Россию обрушилась настоящая беда: выпить ведро пива для русского человека — пара пустяков, а выпить ведро водки… Пьянство обещает стать страшным бичом для России. Поэтому правительство и запрещает ввоз алкоголя.

— Как интересно!..

— Надеюсь услышать много интересного и от вас, сударыня. Как прошло ваше путешествие до Москвы? — спросил негоциант.

— Ах, можете передать вашему покровителю, господину де Помпону, что его опека была чересчур назойливой. Я, конечно, люблю разгадывать всякие загадки, но в этом путешествии их было слишком много.

— В каком смысле? — поинтересовался господин Марселис. — О, сударыня, вы совсем не попробовали эту рыбу!..

— Благодарю вас, очень вкусно… Загадки сопровождали меня всю дорогу… — и Анжелика описала все путешествие, язвительно высмеивая предосторожности де Бюзофа и назойливость графа Раницкого.

— Вы считаете, что граф Раницкий приставлен к вам для охраны?

— А для чего же еще? Я не верю, что это совпадение. Он первый бросился защищать меня, когда напали разбойники…

— Ах, вот в чем дело… Может быть, может быть…

— Но потом его поведение стало… Вы понимаете?

— Нет, не понимаю.

— Он бросил свою любовницу и стал домогаться… Понимаете?

— Да, теперь понимаю. Я хотел бы взглянуть на этого вашего графа, — вздохнул господин Марселис.

— Он наверняка появится возле меня, стоит лишь выехать из Москвы. Сегодня же вечером вы его увидите.

— Боюсь, что я не успею написать вам рекомендательное письмо к сегодняшнему вечеру, — обдумывая что-то, проговорил Марселис.

— Это так сложно?

— Есть еще причина, сударыня. В России масса разбойников. Дополнительная охрана не помешает. Мы найдем вам хорошего провожатого. Можно было бы нанять его за деньги, но… Россия такая страна!.. Они хорошо служат, когда взываешь к их чувству долга. Так вы говорите, что граф назойлив? Очень хорошо, за два-три дня я вам такую охрану найду.

— Опять два-три дня! Господин Марселис, мы с вами деловые люди, мы знаем цену времени, — взмолилась Анжелика.

— Надеюсь, вы никогда не заключаете скоропалительных сделок, сударыня, — усмехнулся негоциант. — Всему свое время. Кстати! Быть в Москве и не побывать на Красной площади! Хотели бы вы увидеть русского царя? Сегодня он выезжает в одно из своих подмосковных сел. Большой выезд… Уйма зевак… Я думаю, вам стоит выехать и посмотреть из окошка вашей кареты на это великолепие.

— Вы думаете?

— Да. И еще прошу вас разрешить мне посадить с собой в мою карету вашу служанку и ехать тихо за вами.

— Вы хотите, чтоб она указала вам графа Раницкого?

— Вот именно.

— Воля ваша. Когда же этот выезд?

— У нас еще есть время, сударыня.

Ближе к вечеру во внутренний дворик подали карету Анжелики. Возле кареты ее ждал господин с лицом и манерами бретёра.

— Это барон Тузенбах, — представил бретёра господин Марселис. — В Москве уйма воров и разбойников. Если вы не возражаете, сударыня, барон поедет с вами.

Барон галантно подсадил Анжелику в карету, вскочил сам и откинулся за кружевную занавеску.

На Красной площади народ ждал царского выезда. Русский царь Алексей Михайлович часто выезжал в свои загородные села и живал там подолгу. Народ гадал, куда на этот раз собрался великий государь: в Коломенское, Голенищево, Измайлово, а может в Семеновское или Дьяково. Площадь была запружена зеваками. Несколько карет с иностранцами островками высились над толпой. Отряд стрельцов вышел из ворот и, разбив толпу на две части, образовал длинный и широкий коридор.

— Едут, едут! — загомонили в толпе, и народ стал опускаться на колени.

Из ворот выехал довольно скромный возок, за которым по три в ряд следовали очень пестро одетые всадники при оружии и на богато украшенных лошадях.

— Постельный возок, — зашептали по толпе. — Ночевать там батюшка наш будет…

— Постельничий там и стряпчий с ключом…

— А как же? Все, как положено…

За тремя сотнями жильцов — детей дворянских, дьячьих и подьяческих, до двух тысяч которых несли службу при царском дворе, — выехали три сотни стрельцов, эти ехали плотнее — по пяти в ряд. За стрельцами показались закованные в латы рейтары, ряды их тянулись бесконечно. Анжелика насчитала сотен пять, не меньше. Рейтарский строй замыкали двенадцать особых стрелков с неестественно длинными пищалями. Конница прошла, через небольшой промежуток времени показался какой-то важный господин на мощном гнедом жеребце.

— Дьяк Конюшенного приказа, — прокатился шепот.

В это время по ту сторону коридора, образованного пешими стрельцами, Анжелика увидела сидящего верхом графа Раницкого. Граф тоже увидел Анжелику, выглядывающую из кареты, помахал ей шляпой и поклонился, пригнувшись до самой конской гривы. Тузенбах, скрытый занавеской, несколько секунд рассматривал его, как будто хотел запомнить, и с равнодушным видом отвернулся.

«Ого! На бедного графа устроили настоящую облаву», — подумала Анжелика, и ей стало жалко юного ветреника.

По коридору меж ними катились, громыхая, возы, доверху нагруженные конской сбруей, конюхи вели на цепях великолепных царских лошадей, убранных кутазами и наузами, под седлами, прикрытыми горящими на закатном солнце, шитыми золотом коврами. Лошадей было не менее сорока.

— Царь! Царь! Великий государь!.. — народ стал кланяться, опускать головы до земли.

Шестерка украшенных перьями лошадей вывезла из башенных ворот большую и удобную английскую карету, возницы в бархатных кафтанах, в шапках, отороченных соболем и украшенных перьями, гордо восседали на высоких сидениях. Надутый, важный боярин в высокой шапке ехал чуть впереди кареты, а подле нее, у правой двери, гарцевал окольничий. Самого царя Анжелика не увидела. В карете сидели люди, но который из них царь, понять было невозможно.

За царской каретой в особом экипаже, именуемом избушкой, ехал царевич с дядькой и окольничим. За ним — бояре, окольничие, стольники и ближние люди и дальше опять конные стрельцы.

— Царица где же? — шептались в толпе. — Царица где?

— На сносях царица, — прошелестело.

— Не поедет.

На лицах читалось разочарование. Отсутствие в выезде царицы лишало возможности полюбоваться возками царевен, боярынь, карлиц, постельниц и других необходимых женщин.

Долго еще тянулись тяжело груженные возы, скакали всадники, осмелев поднимались с колен, громко переговаривались люди. Граф Раницкий исчез из виду. Барон Тузенбах хладнокровно рассматривал вырез на платье Анжелики. Взгляд его был немигающим, как у рыбы.

— Крис, поехали! — крикнула Анжелика; барона она почему-то опасалась больше, чем графа и его слуг.

Весь вечер Анжелика провела в отведенной ей комнате одна. Господин Марселис отсутствовал. Анжелика увидела его лишь на другое утро. Она спустилась в гостиную и застала там негоцианта и какого-то русского чиновника.

— Знаете ли вы меня, господин Марселис? — грозно вопрошал русский на ломаном немецком языке.

— Да, господин десятский.

— Хорошо, — сказал десятский и перешел на русский язык. — Имею наказ ведать и беречь крепко в своем десятке и приказать полковникам и полуполковникам и нижних чинов начальным и торговым и всяким жилецким людям и иноземцам, чтоб они русских беглых и новокрещенных и белорусцев и гулящих людей в дворах у себя для работы без крепостей не держали, и поединков и никакого смертного убийства и драк не чинили, и корчемным продажным питьем, вином и пивом и табаком не торговали… Ну да ладно… Скажи мне, Петр Марселис, знавал ли ты драгунского полка офицера Тузенбахуса?

— О, да!

— Бывал ли он у тебя в доме?

— Да, бывал.

— А не сказывал ли тебе оный Тузенбахус, что хочет драться на поединке?

— Нет, не говорил.

— А сам ты с оным Тузенбахусом на поединке не дрался?

— О, нет! Я торговый человек, я не воин.

— Да оно и по роже видно, что сам ты на такое не пойдешь… — пробормотал чиновник и поклонился. — Ладно, бывайте здоровы.

Марселис проводил русского чиновника и вернулся очень озабоченный.

— Что-то случилось? — спросила Анжелика.

— Барон Тузенбах сегодня ночью убит на дуэли, — ответил задумчиво негоциант.

— Но в России нет дуэлей!

— Здесь, в Немецкой слободе, они иногда бывают.

— И дрался барон с графом Раницким, — осенило Анжелику.

— Не обязательно, — поморщился Марселис. — Впрочем, этот юный вертопрах мог увидеть барона у вас в карете и вызвать его…

Анжелика сомневалась, что барона можно было рассмотреть с такого расстояния да еще прикрытого занавеской; скорее это была инициатива самого барона, инициатива, закончившаяся печально.

— Вы огорчены смертью этого человека? — спросила она, наблюдая, как хмурится, обдумывая что-то, Марселис.

— А? Да-да… — согласился негоциант, хотя видно было, что судьба барона интересует его не больше, чем пустая бутылка из-под вина. — Тем не менее у меня есть и хорошие новости. Вчера я договорился об аудиенции у здешнего министра иностранных дел, главы Посольского приказа, боярина Матвеева. Если этот вельможа возьмется за дело, ваше путешествие в Турцию будет напоминать увеселительную прогулку. Сегодня мы едем к нему.

Глава 7

Думный дворянин, окольничий Артамон Сергеевич Матвеев, царский любимец, еще не был пожалован боярством, но в силу вошел великую, заправлял всеми посольскими, иностранными делами. Отличался окольничий любезным обхождением, за многих перед великим государем заступался. По сравнению с предшественником своим, Ордын-Нащекиным, легковат был, но легкость эта служила как бы приманкой; липли к Матвееву послы: заносчивые ляхи, неутомимые в бунтах украинцы, лукавые донские станицы и незаметно для себя запутывались в клейкой паутине навязанных им с улыбкой соглашений и обязательств.

Посольский приказ до последнего времени веса большого не имел. Сидел в нем думный дьяк да отписывал, в вид божеский приводил, что царь с боярами да думными людьми наверху у себя решат, как с иностранными державами сноситься. Только со времен Андрусовского перемирия поручены все иностранные дела были одному боярину, Ордын-Нащекину, нелюбимому боярством за худородство, царь же Нащекина отличил и титул дал: «великих государственных посольских дел и государственной печати оберегатель», по иностранному — канцлер. С год назад Нащекина скинули, а дела его прибрал к рукам Артамон Матвеев. Ведал он делами иностранными, да Новгородской четвертью с городами Великим Новгородом, Псковом, Нижним Новгородом, Архангельском, Вологдой и другими поморскими и пограничными городами и доходы с них собирал, ведал также четвертью Владимирской и Галицкой и с недавнего времени — приказом Малороссийским.

Приказ работал споро, как машина. Ордын-Нащекин дьяков своих терзал всячески, чтоб не мешали кабацких дел с посольскими и в речах с иностранцами воздержаннее были, потому как Посольский приказ — око России, и иностранцы по нему о всей стране и всем народе судят.

Анжелика с господином Марселисом оставили карету у ворот и прошли через широкий двор к высокому резному крыльцу. Служилые люди дерзко поглядывали на ее полуобнаженные плечи, укрытые прозрачной косынкой, но встречных взглядов не выдерживали, смущались.

Внутри прихожая напоминала скорее не министерство иностранных дел, а разбойничий вертеп — человек двадцать необычно одетых людей, увешанных оружием и довольно свирепых на вид, оттеснили смирных служителей по углам, а сами расселись в живописных позах, громко, не стесняясь, переговаривались, пересмеивались и иногда позволяли себе выкрики.

Марселис зашептался в углу с каким-то дьяком, поблескивавшим масляными волосами, а в прихожей на несколько минут установилась тишина: вооруженные люди увидели Анжелику и, перемигиваясь, бесстыдно и жадно рассматривали ее.

— Не можно-с, заняты… — доносилось из угла.

— Но нам сам назначил…

— Не можно-с, легкую станицу принимают…

В углу звякнуло.

— Погодите…

Дьяк, согнувшись под взглядами, прошмыгнул через комнату.

— Вот тварь продажная, — пуганул его чей-то веселый голос.

Вооруженные люди опять зашумели, засмеялись.

Через какое-то время Марселиса и Анжелику пригласили к окольничему Матвееву.

В полутемном просторном зале за столом, уставленным блюдами и кубками, сидели двое: один, благообразный, одетый в распахнутый очень дорогой кафтан, другой — суровее на вид, горбоносый, седой, одетый в польский костюм. По углам, в тени, как бы на страже, темнели еще фигуры.

Анжелика остановилась у дверей и щурилась, чтобы привыкнуть к полумраку. Она не знала местных обычаев, не знала, как себя вести, но смело ждала, чем кончится этот визит.

Марселис с поклонами приблизился к столу. Благообразный человек сделал знак, чтоб тот подошел ближе. Марселис зашептал что-то ему на ухо, поглядывая на Анжелику (с улыбкой) и на седого сотрапезника (с подозрением).

Расслабленный окольничий улыбался, кивал словам Марселиса и несколько раз удостоил Анжелику клейким взглядом.

— Ничего, красивая баба, — сказал он, наконец, со вздохом. — Ж… узковата. Сквалыжна, небось, лаяться горазда. Она по нашему не понимает? — запоздало спохватился окольничий.

— Нет…

Вздыхая и отдуваясь, начальник Посольского приказа вылез из-за стола, сделал несколько шагов к Анжелике и, взмахнув перед собой рукой, поклонился:

— Челом тебе, маркиза! Как здоровье? Как доехала?

Подскочивший Марселис перевел. Анжелика, присев, поблагодарила господина министра в самых учтивых выражениях. Матвеев покивал, слушая ее, и, отходя к своему месту, бросил, Марселису через плечо:

— Скажи, чтоб присела к столу. Сам садись…

Анжелика ждала, что Матвеев и Марселис начнут обсуждать ее поездку в Турцию, но Матвеев обратился к седому, горбоносому человеку и сказал, указывая на негоцианта:

— Вот, статьи в приказ подавал, чтоб не меняли в порубежных городах иностранным гостям золотые и ефимки на рубли, а прямо с иностранной монетой пускали б их в русские города. Наши перепугались, сказку подали, чтоб не делали этого.

— О, да, — подхватил Марселис. — Если иностранцам позволят покупать в России на свои деньги, они привезут много этих денег. Золото — всюду золото. Эти деньги все равно останутся на русском денежном дворе, а сейчас, когда казна на границе меняет золотой на рубль, а еоахимсталлер на полтинник, нам не выгодно. Негоцианты привозят мало денег, но и казна соберет меньше пошлины. В результате страдает торговля.

— Ну? Что скажешь? — спросил Матвеев седого и горбоносого сотрапезника.

— Подумать надо, посчитать, — сказал тот.

— Подумай, Корнила Яковлевич, подумай…

Человек, называемый «Корнила Яковлевич», оглянулся, и тотчас же из угла подскочил слуга и наполнил ему из пузатой фляги кубок.

— Будь здоров, Артамон Сергеевич! — поднял гость кубок, молча кивнул Анжелике и Марселису и стал пить, сохраняя на лице выражение глубокой задумчивости. Когда он со стуком поставил пустой кубок на стол, ответ был готов.

— Если пустить иноземцев с их монетой в русские города, то золотые монеты те скупят у них персияне, татары, армяне и кумыки и из государства вывезут, а если русские за товары свои какое-то число золотых монет возьмут, то золото то в розни в государеву казну не собрать. Да и скупать они во внутренних городах будут против архангелогородских цен вполовину дешевле.

— Люблю донских казаков! — воскликнул Матвеев. — На все руки умельцы! Бояре полгода думали, и купцы наши слово в слово такую же сказку подали. Понял, Марселис?

— Может быть, здесь и есть доля правды… — заговорил Марселис и принялся приводить какие-то сложные расчеты, но Матвеев уже утратил интерес к этому разговору. Он несколько раз зевнул, не прикрывая рта ни рукой, ни платочком:

— Ладно, ладно… Ты с делом каким-то…

— О, да!.. — и Марселис опять зашептал Матвееву что-то на ухо.

— Хм, хм, — хмурился Матвеев. — Ты ж знаешь… На Украине уже воюют… На Волге балуют…

Марселис шептал еще яростнее, взмахивая руками.

— Добро, — сказал утомленный Матвеев. — Есть один человечек. Но туда тоже путь не близкий. Надо б еще, только не нашего, не на государевой службе человека…

Марселис опять зашептал, указывая глазами на Корнилу Яковлева. Матвеев, усмехаясь, словно долго водил всех за нос и теперь вот решил открыться, поднял ладонь, отстраняя Марселиса:

— Корнила Яковлевич, человек мне нужен. Верный, преданный. Чтоб в огонь и в воду.

— У меня все такие, — глазом не мигнув, ответил казак.

— Надо, чтоб языки знал и обхождение. Сам понимаешь, — Матвеев кивнул на Анжелику.

— Есть и такие, — подумав, сказал Корнила.

— Уверен в них?

— Как в себе.

— Зови.

Корнила Яковлевич встал из-за стола, прошел к двери и, приоткрыв, позвал:

— Мигулин! Зайди-ка…

Анжелика, не понявшая из разговора ничего (ясно было лишь, что Марселис уговаривает дать ей провожатых), оглянулась на вошедшего.

Лет тридцати широкоплечий темноволосый мужчина остановился у двери и стоял, вольно отставив ногу, в правой руке его была шапка, левая лежала на эфесе сабли.

— Поедешь в Чернигов, — сказал Матвеев, не глядя на вошедшего, как будто рекомендации Корнилы было достаточно, и на выбранного казака можно было не смотреть.

Вошедший кивнул.

— На восход, не доезжая Чернигова, имение Черная Круча…

Казак, помедлив, снова кивнул.

— Сдашь маркизу эту с рук на руки сотнику Черниговскому, прозвище его — Борковский. Бумагу тебе к оному сотнику нынче ж выправят. — Матвеев помолчал, что-то соображая. — А буде сотника на месте не окажется, ждите. Или вези ее, куда скажет. Понял? — поднял он впервые глаза на казака.

— Понял.

— Крест целуй. Эй, попа! — крикнул окольничий.

В зал торопливо вошел седенький, сгорбленный священник. Казак, пожав плечами, как бы говоря: «Стоит ли такими пустяками заниматься», подошел к священнику и поцеловал подставленный крест. Анжелика заметила, что при походке он слегка покачивается, как будто тонкому стану его не под силу было нести широкие плечи.

— Завтра поедете. Иди, готовься, — сказал Матвеев.

Казак, отвесив всем беглый и легкий поклон, вышел.

— Гордый, — укоризненно заметил Матвеев. — Не гнется…

Корнила, пряча улыбку, пожал плечами, подобно ушедшему казаку. Марселис мигом очутился возле него, обнял за плечи и стал что-то нашептывать.

В конце концов все уладилось. Матвеев тяжело поднялся, постоял, дожидаясь, пока поднимутся Анжелика и Марселис.

— Ну, с богом, — вздохнул он. — Поезжай, боярыня. Хорошее дело.

Аудиенция закончилась.

— О чем вы договорились с ними? — спросила Анжелика Марселиса в карете. — И кто этот молодой человек? Он будет меня сопровождать?

— Да. Ваше частное дело, ваша любовь к вашему супругу глубоко тронули сердце господина министра. Свою роль сыграли, конечно, и рекомендации господина де Помпона. Вы торопитесь, и правильно делаете. Завтра же вы будете в пути. Фаворит русского царя выделил вам в провожатые достойнейшего человека, известного рыцаря…

— Даже не верится…

— Ну… русские известны своим благородством…

Весь вечер и всю ночь лучшие кузнецы, каретники и шорники готовили экипаж Анжелики к дальней дороге. Марселис опять пропал, но на следующее утро, когда пора настала выезжать, он появился и дал Анжелике несколько ценных наставлений.

— Я навел справки, — сказал он доверительным полушепотом. — Вряд ли юный граф Раницкий имеет отношение к охране, назначенной вам его величеством королем Людовиком. Скорее, это обычный ветреник, привыкший менять любовниц, как перчатки. От него нечего ждать кроме компрометации. В трудную минуту я предпочел бы обратиться к его слуге… есть там один — Северин… чем к самому графу. Это первое, сударыня. Второе: я написал письмо французскому послу в Турции господину Нуантелю. Вы с ним не знакомы?.. Какая жалость! Вот, — и Марселис протянул Анжелике лоскуток шелка нежно золотистого цвета, напоминающего цвет ее волос. — Обычно в дипломатической переписке мы прибегаем к различным ухищрениям, но поскольку трюк с молитвенником вам уже известен, я буду с вами откровенен. Без этого кусочка шелка Нуантель не скажет вам и двух слов. Этот лоскуток должен стать для вас самой дорогой вещью, пока вы ищете вашего супруга. В дороге вас могут ограбить… Всякое случается… Но если вы сохраните этот кусочек шелка, Нуантель сделает для вас все. Я не случайно подобрал его под цвет ваших волос. Вы меня понимаете, сударыня? И не стоит доверять это дело служанке…

— Я понимаю вас, господин Марселис. Мне импонирует ваша предосторожность, — Анжелика приподняла спадающие ей на плечи золотые волосы и намотала невесомый лоскуток на прядку позади уха. Узелок, затянутый острыми, сияющими ногтями, и — письмо исчезло в струях роскошных волос маркизы дю Плесси де Бельер.

— Я спокоен за ваше предприятие, сударыня, — улыбнулся господин Марселис.

Карета ждала у крыльца. Чуть поодаль возле трех лошадей — двух навьюченных и одной подседланной — ждал вчерашний казак. Марселис и ему что-то пошептал, вернулся и сказал Анжелике:

— Образованнейший человек. Знает польский, татарский и латынь.

— Я не знаю здешней иерархии, — заколебалась Анжелика. — Он дворянин? Наемник? Должны ли вы его мне представить?

— Не то и не другое. Он — казак. В Европе этому нет аналогов. Достаточно будет, если вы ему кивнете.

Анжелика кивнула и улыбнулась. Казак снял лохматую шапку и, блеснув улыбкой, с неожиданной галантностью поклонился Анжелике. Затем, не спросясь, он привязал вьючных лошадей к запяткам кареты. Вблизи при свете дня он оказался загорел, обветрен, сероглаз, темные подстриженные усы чуть прикрывали тонкие, сомкнутые губы. Одет он был в костюм, напоминающий польский, но без откидных рукавов, и лохматая шапка, которую казак носил, невзирая на теплую погоду, была особой формы, держалась на одном ухе и должна была вот-вот упасть.

— Прощайте, сударыня, — раскланялся Марселис. — Передайте мои наилучшие пожелания вашему супругу. Скажите, что я всегда был большим поклонником всех его талантов. Господин де Нуантель, несомненно, поможет вам. Помните только об условии… Прощайте!..

Казак вскочил на золотисто-рыжего, светлогривого коня и занял место сбоку от кареты, напротив правой дверцы. Анжелика, улыбнувшись, вспомнила, что у правой дверцы царской кареты гарцевал во время выезда особо доверенный окольничий.

— Пора! Счастливого пути! — помахал вслед Марселис.

Путешествие продолжалось.

Казак взмахнул рукой, указывая Крису направление пути. Карета тронулась. Немецкая слобода, московские улицы закачались за окнами, бесконечный говорливый, шумный лабиринт.

Как только выехали из Немецкой слободы, Анжелика ждала появления графа и гадала, что еще он ей преподнесет. Уже Москва заканчивалась, тянулись крайние, редкие, перемежаемые пустырями дворы, но юного повесы все не было. Странное чувство беспокойства и нетерпения появилось в душе маркизы. Если это опасность, то скорее… Но кони размеренно шли легкой рысцой, так же размеренно покачивался за правым окном Мигулин, приставленный к ней казак. Изредка он отрывался вперед и знаком показывал Крису, куда сворачивать.

Вот и Москва позади. Мягкая проселочная дорога раскачивала карету, и налетевший из-за далекого леса ветер трепал занавески на окнах. И вдруг Анжелика увидела, что казак, не меняясь в лице, придержал коня и потащил из седельной кобуры пистолет. Крис натянул поводья. Карета встала. Анжелика выглянула в окно. Великолепный вороной жеребец с оленьей грацией прыжком вынес из придорожных кустов на самую середину дороги графа Раницкого. Граф покачнулся в седле, но поправился, сорвал с головы широкополую шляпу и, держа ее на отлете, отвесил Анжелике поклон. Вслед за ним не так грациозно, но довольно дружно высыпали его конные слуги. Крис, Майгонис и Мигулин обнажили стволы пистолетов. «Начинается…» — подумала Анжелика и сразу же успокоилась.

— Что вам угодно, любезнейший? — крикнула она. — Имейте в виду: наша договоренность остается в силе, и если вы приблизитесь, вам вышибут мозги.

Граф что-то крикнул слугам, они, задирая поводьями морды лошадям, попятились, отступая. Сам же граф, держа шляпу все так же на отлете, медленно поехал навстречу.

— Стрелять? — свешиваясь с сидения, спросил Крис.

— Пока нет, — ответила Анжелика.

— Добрый день, маркиза! — воскликнул граф, приближаясь. — Какая встреча! Приятная и — главное — неожиданная. Куда путь держите? Насколько я понял, вашего супруга в Москве не оказалось.

Он приблизился к карете так, что мог заглянуть внутрь, в окошко. Мигулин со своей стороны сдвинул занавеску над окошком и знаком показал Анжелике, чтоб она откинулась на сидении и дала ему возможность в случае чего стрелять из окна в окно.

— Черт побери! — заметил граф этот маневр. — Ради всего святого скажите вашему наемнику, чтоб он невзначай не выстрелил. Родня и так считает, что у меня ветер в голове, и новые отверстия создадут там такой сквозняк, что это явно не пойдет мне на пользу. Так что ваш муж? Нашли вы его?

— Он в Турции…

Граф усмехнулся, как будто ждал этого ответа:

— Какая жалость, что не в Китае!

— Почему?

— Это дало бы мне новые возможности доказать вам свою преданность и любовь.

— Вы несносны, — прошептала Анжелика.

— Просто я влюблен.

— Я вам ни на су не верю. И предупреждаю: я нахожусь под охраной русского боярина Матвеева, и если вы повторите ваши выходки, о которых я не могу вспомнить без содрогания, этот достойный господин, — кивнула она в сторону казака, — и вправду проветрит вам мозги.

— Месье, — поклонился граф Мигулину, тот проигнорировал этот знак внимания.

— Позвольте хотя бы издали следовать за вами, — продолжал граф. — Как только я увидел вас, ваш образ… Неужели же вы думаете, что физическая близость с моей несчастной теткой…

— Погоняй! — крикнула Анжелика Крису, и карета рванула.

— Так я еду за вами, маркиза! — кричал сзади граф, сдерживая загорячившегося коня. — Да, я был близок с теткой, но это не помешало мне оценить вашу душу, оценить ваше… В этом не было никакой измены! Ах, черт!

Конь его, испугавшись взмахов шляпой, шарахнулся, и граф едва усидел в седле.

Слуги графа поспешно очистили дорогу. Карета, вздымая клубы пыли, понеслась во весь дух. Приотстав и изредка оглядываясь, скакал Мигулин.

С замиранием сердца ждала Анжелика очередного концерта графа на постоялом дворе. Правда, она припугнула его Мигулиным, но коль скоро дело дойдет до драки, справится ли один казак с графом и всей его шайкой? И не подставляет ли она Мигулина? Ей внезапно вспомнилась загадочная история дуэли и смерти бретёра Тузенбаха. В том, что в это дело каким-то образом замешан граф Раницкий, она не сомневалась.

На постоялом дворе Анжелика сразу же заперлась в отведенной ей комнате и с тревогой наблюдала из окна, как распрягают лошадей, поглядывала на Мигулина. Доживет ли он до утра?

Граф и его слуги подъехали чуть позже. Держались они тихо. Граф не кричал и не плакал. Как стемнело, он расположился под окном Анжелики и стал тихонько наигрывать на лютне. Было душно, Анжелика приоткрыла ставни, и ей был хорошо слышен каждый звук. Голос у графа Раницкого оказался ломким, еще не устоявшимся, но довольно приятным, хотя и не шел ни в какое сравнение с голосом Жоффрея.

(Баллада, исполненная графом Станиславом Раницким)

Сын полководца и придворного Имел характер непокорный я. Но с детства был примерным мальчиком, И мной гордилася семья, Но мне, невинному тогда еще, Попались буйные товарищи, На вечеринках в их компании Пропала молодость моя. Увяли розы моей юности, Умчались грезы моей юности, И над Мазурскими озерами День угрюмый зачах. Проходят годы, дни и месяцы, Но нет исхода моим бедствиям, Лишь где-то в келье За меня молится монах. И я пустился во все тяжкие: Кутил с размахом, бил с оттяжкою, И в дни воскресные и в будние В костел ходить я перестал; И хоть имел я представление, Что это есть мое падение, Я в страшный грех кровосмесительства, Как сокол в тенета, попал. Увяли розы моей юности, Умчались грезы моей юности и т. д. Но вот пришла пора весенняя, Тебя я встретил, как спасение, Но ты любовь мою отринула, И нет надежды. Се ля ви! И отягчен грехами многими Стою у смерти на пороге я, И нет в вине мне утешения, И нет удачи мне в любви. Увяли розы моей юности, Умчались грезы моей юности и т. д.

Звуки лютни затихли. Робкая тишина установилась над постоялым двором. Анжелика замерла, боясь нарушить ее.

— Мне так много надо рассказать вам, маркиза, — донесся до нее тихий голос графа.

Она беззвучно затворила окно.

Наутро Мигулин был жив и выглядел хорошо выспавшимся. Он помог Крису управиться с лошадьми, опять привязал своих к запяткам кареты и сидел на пороге, ожидая отъезда.

Когда Анжелика, наскоро умывшись и перекусив, спустилась во двор, граф вновь встретил ее на коленях. Она поморщилась:

— Сударь, когда прекратятся ваши выходки?

— Одно слово, маркиза! Пусть мои головорезы едут сзади в миле от вас… В десяти милях!.. Пусть ваши лакей, кучер и наемник все время целят в меня из пистолетов, но позвольте мне ехать возле левой дверцы вашей кареты… — и предупреждая ее отказ, воскликнул умоляюще. — Я буду нем, как рыба!

Анжелика молча прошла к карете.

Граф воспринял ее молчание за согласие и, просияв, взлетел в седло. На немой вопрос Мигулина Анжелика лишь пожала плечами.

Бесконечно тянулась дорога — колдобина на колдобине. Справа сдерживал своего золотисто-рыжего коня Мигулин, слева грячил своего вороного граф. На привале они перебросились несколькими фразами по-польски. Потом граф, улыбнувшись, сказал Анжелике:

— Я могу пригодиться вам, как переводчик.

— В таком случае спросите его, какой дорогой мы едем.

— Через Малоярославец на Калугу, а оттуда, даст бог, до Брянска доберемся, — перевел граф ответ Мигулина.

На следующем постоялом дворе — в деревне Кресты — Анжелика, поддавшись на уговоры графа, согласилась ужинать в общей зале.

Мигулин, задержавшийся во дворе, вошел в залу и спокойно сел за один стол с Анжеликой и графом. Она и раньше отмечала, что казак одинаково ровно и с достоинством держался и с ней и с ее слугами, но подобного оборота не ожидала. С удивлением и любопытством посмотрела она на Мигулина, тот сидел, слегка откинувшись, и легонько барабанил пальцами по краю стола.

— Это не простой человек, — сказал граф, не глядя на Мигулина и по-французски. — Судя по выговору, он откуда-то из-под Полоцка или Смоленска. Теперь часть этих земель отошла к Московии, но раньше все они были в Литве. А по Литовскому Статуту все владения дворянина переходят к старшему сыну, а младший в лучшем случае получает коня и оружие. В Европе это называют правом майората. И вот каждый год толпы юных удальцов, рыцарей, лишенных наследства, отправляются в Московию, в Сечь, на Дон, иногда — во владения императора. Не исключено, что этот молодой человек — сын какого-нибудь литовского шляхтича, а то и князька. Он знает латынь, наш государственный язык, — со значением закончил граф.

Анжелика еще раз с любопытством оглядела приставленного к ней человека, но тот молчал, не обращая на них с графом никакого внимания, и ждал, когда подадут на стол.

— Литовский Статут очень удобен, — продолжил свою речь граф. — По крайней мере знаешь, что тебя ждет. У нас в Великой Польше этого нет, отсюда путаница и источник всех моих бед…

— Вы опять?!

— Помилуйте, маркиза! Я всего лишь знакомлю вас с польским законодательством… О! А вот и ужин! Жаль, что мои олухи отстали, они везут с собой неплохое венгерское. Вы ведь помните, маркиза?.. Ах, да! Молчу, молчу…

Блюда были самые простые, вина у хозяина не оказалось, он предлагал гостям «зеленое вино», но граф, усмехнувшись, отказался и Анжелике не советовал. Анжелика видела, что граф весел и неподдельно счастлив, как будто его уже простили. Она решила слегка охладить его пыл, стала суше, сдержаннее, много расспрашивала Мигулина (через того же графа), но тот отделывался самыми общими ответами, и Анжелика так ничего и не выяснила о его жизни, кроме того, что он живет в каком-то городе на острове.

С этого дня во взаимоотношениях между Анжеликой и графом Раницким установилось шаткое равновесие. Граф отныне не позволял себе ничего лишнего (в собственном понимании), в присутствии Мигулина он вел себя гораздо сдержаннее, и несколько раз Анжелика замечала, как оба рыцаря, заговорившись, уезжали вперед, оставив свои места у дверей ее кареты и далеко обогнав и экипаж и слуг. Со своими сомнительными достоинствами и спорными пороками он как-то незаметно стал родным и близким, что-то вроде непутевого младшего братца, разгильдяя и всезнайки. Всю дорогу он старался развлекать общество, и путешествие, действительно, нуждалось в каком-то разнообразии.

Редкие русские города с первого взгляда были похожи друг на друга. Обычно в центре находился сам город, то есть крепость, обычно деревянная, реже каменная, иногда опаясанная земляным валом. Над стенами возвышалась видимая издали соборная церковь. Путешественники въезжали в город, Мигулин заходил в съезжую или приказную избу с бумагами от окольничего Матвеева, говорил там о чем-то с воеводой, отрывая того от суда праведного и решения неотложных дел, Анжелика, граф и выводок слуг оставались на площади и под крики истязаемых на праве же неисправных плательщиков озирали одно и то же: губную избу, казенный погреб, тюрьму, святительский двор, воеводский… Прятались за высокими заборами осадные дворы соседних помещиков и вотчинников, напоминание о недавних татарских набегах. За крепостной стеною лежал посад и на нем повсюду одно и то же: большая площадь, где в торговые дни стояли с хлебом и всяким товаром торговые люди, на площади — земская изба, гостиный двор, если город был пограничный — таможня, кружечный двор, конская изба; далее — во все стороны — дворы тяглых людей, являвшие такое же утомительное для глаз однообразие: на дворе изба, баня с предбанником, клеть с подклетом да подпогребица. Черные, некрашеного дерева избы и бани были, как правило, запечатаны — воеводы, опасаясь пожара, запрещали их топить и, как только пригревало солнышко, под страхом суда и расправы выгоняли жителей из домов, ходили проверяли, чтоб поздно никто с огнем не ходил и не сидел, а печи, чтоб хлеб выпекать, разрешали ставить где-нибудь на огороде, подальше от хором. Жители ютились в клетях, тряслись по ночам от холода и голода, иногда и горячего не могли приготовить, поскольку за зиму печи на огородах разваливались, а каменщиков и кирпичников давно забрали в Москву на городовые и царские работы. Отсюда и побеги в деревни и волости.

Среди дворов с нехитрыми строениями виднелись такие же нехитрые церкви, иногда каменные, но больше деревянные, подле церквей дома священников и причта, богадельни или дома нищей братии, около каждой церкви кладбище.

Переночевав, путешественники выбирались из города, и последним строением, нагонявшим тоску, долго маячил сзади убогий дом, где хоронили тела казненных смертию преступников, людей, умерших в государевой опале, также опившихся, самоубийц, утопленников и прочих горемык. А дальше — опять бесконечная дорога, леса, болота, редкие деревни.

Вездесущий граф расспрашивал жителей, чья деревня: черная, дворцовая, монастырская? На кою записана: на вотчинника ли богатого или на мелкого помещика? А сам чей человек? Кто такой: крестьянин, бобыль, захребетник?… Поскольку Анжелика запретила говорить ему на темы любовные, он изводил ее, описывая бедствия российских мужиков. Вздыхая, слушала маркиза, что крестьяне вынуждены платить в казну, и воеводам, и дьякам, и подьячим, и даже своим разбойникам, которые в густых лесах чувствовали себя вольготно.

Разбойниками Анжелику пугали непрестанно, но до самой Калуги удалось доехать спокойно. Лишь раз по ним стрельнули из чащи, но целили почему-то в графа. Мигулин успел разглядеть что-то в кустах, крикнул предупреждая, граф ткнулся носом в вороную гриву, и тут пуля вырвалась под дым и грохот из кустов и с визгом сорвала, швырнула на дорогу широкополую шляпу со страусовым пером. Слуги графа бросились ловить покушавшегося, но нашли только следы, ведущие в болото. Граф, бледный, но веселый, красовался теперь в пробитой шляпе, часто снимал ее и смотрел в дырку на свет.

За Окой деревни и вовсе пошли полупустые. На дорогах стояли крепкие заставы, ловили беглых и разбойников. На одном из постоялых дворов встретили русского помещика, который возвращался домой из дальней поездки. Он рассказал, что крестьяне его и соседей многих убежали в малороссийские города, где живут за епископами и за казаками в городах, посадах, селах и деревнях. Сам он ездил за своими беглыми с царским указом, грамотами и отпуском от воеводы к черниговскому епископу Лазарю, но Лазарь, насобирав беглых тысяч пять, обратно их никому не отдает, хотя бы они из-под виселицы к нему пришли, на себя заставляет работать. Так ни с чем и пришлось вернуться, благо, что живой, а то были случаи, что помещиков таких, что своих беглых ищут, казаки малороссийские и сами беглые били и грабили, многих побили до смерти, а иных в воду посадили.

Мигулин, узнав, что помещик побывал на Черниговщине, дотошно распрашивал его о дороге. Места пошли глухие — брянские леса. Разбойники и впрямь пошаливали. Дважды путешественники видели в ночи зарево, и, обгоняя их, скакали отряды — набег разбойничий отражать. На постоялых дворах Мигулин, вызывая зависть и ревность графа, на ночлег устраивался у порога комнаты Анжелики, клал под голову седло и засыпал с пистолетом в руках. Граф как-то решил подшутить и подкрасться к нему спящему. Мигулин подпустил его поближе и сказал шепотом, чтоб людей не будить:

— Сейчас как бахну — мало не покажется…

Граф, хихикнув, уполз, к себе, после поглядывал на казака с еще большим уважением.

Ехали по-над рекой Жиздрой, Болвой, за Брянском — по-над Десной. Лесам, казалось, не будет конца. Но за речкой Неруссой пошли земли малороссийские, лес стал редеть, перемежаться полями. Природа стала красивее, люди вроде бы помягче.

— Вы рассчитали путь? — спросил как-то граф у Мигулина. — Куда вы везете маркизу?

— Везу туда, куда приказано, — холодно ответил Мигулин.

— Скажите ему. Все равно он не отстанет, — вмешалась Анжелика. Последнее время она уже могла общаться с Мигулиным при помощи латыни, немногих выученных польских и русских слов, которые легче запоминались, и нескольких турецких, которые она помнила со времен своего пребывания в Африке.

— Хорошо, — бесстрастно сказал Мигулин. — Я везу эту женщину под Чернигов к сотнику Борковскому.

— Борковскому! — воскликнул граф. — О, это любопытный человек!.. Как же! Наслышан, наслышан…

— Что-то интересное? — спросила графа Анжелика. — Расскажите уж лучше об этом, пока вы не стали мучить всех нас рассказами о невыносимой жизни русских мужиков.

— Но их жизнь и вправду невыносима…

— Граф! Ради бога…

— Хорошо, хорошо… Итак, сотник Дунин-Борковский… — граф откинулся на лавке (разговор случился вечером и все там же — на постоялом дворе) и задумался, вспоминая что-то. — Да! Это была целая история! Был в Речи Посполитой коронный полковник, а по-казацки — поручик рыцарского круга, пан Каспер Анджей Дунин-Борковский, рыцарь герба лебедя… Белый лебедь на алом фоне щита… — прищелкнул граф пальцами, он был признанный знаток геральдики. — Владел он деревней Борковкой в Березнянской сотне Черниговского полка. Где-то за два года до рокоша Хмельницкого, то есть лет двадцать пять тому назад, налетел он на старинного врага своего, пана Войцеха Коссаковского, и сжег Крупич. Крупич — это имение Коссаковского под Нежином… Коссаковский в свою очередь налетел на Борковку, самого пана Каспера убил и семью его вырезал. Такое даже на Украине редко встречается. Вы помните, надеюсь, из-за чего взбунтовался Хмель?…

Анжелика вообще не слышала ни о каком «Хмеле», Мигулин же спокойно кивнул, как бы подтверждая слова графа.

— Разумеется, Коссаковского ждал суд. Но тут началось то всеобщее побоище, которое длилось двадцать лет, и которое для Польши еще не кончилось, и о налете забыли. И вдруг через год после войны, как только эти земли отошли России, объявляется уцелевший наследник герба, некий Василий Борковский, которого якобы спас во время налета епископ Иннокентий Черниговский и Остерский. Епископ этот был униат, а по крови — Дунин-Борковский. Все совпадает! Новоявленный Василий сперва служит ктитором Елецкого Успенского монастыря, а потом восстанавливается в правах, получает все отцовские земли и, кроме прочего, наследственный чин черниговского сотника. Появляются слухи, что он невероятно богат… А? Какое счастье! Справедливость восторжествовала! Но вся загвоздка в том… — и тут граф расхохотался, — что епископ Иннокентий, как оказывается, помер… да-да!.. за несколько лет до налета пана Войцеха на пана Каспера. Каково!

— Вы хотите сказать, что черниговский сотник Василий Дунин-Борковский самозванец? — спросила Анжелика.

— И в этом нет ничего удивительного, — с победным видом сказал граф.

— Почему? — за ответом Анжелика повернулась к Мигулину.

— О, их тут столько было… — равнодушно пожал плечами тот.

— Мы отвлеклись от нашего сотника, — напомнил граф. — Юный счастливец помимо прочего обладает множеством талантов. Просто маг и волшебник! Он заговорит вам кровь из любой раны, снимет любую боль, предскажет вам судьбу почище любой цыганки, даст амулет, а если попасть к нему под пьяную руку, когда этот маг не знает удержу своим способностям, то он вас, пожалуй, летать заставит…

«Почему Матвеев решил поручить мое дело этому человеку? — задумалась Анжелика. — Амулеты… Предсказывает будущее… Неужели русский министр верит в это?»

— И это не все, — продолжал граф. — Его имение стало настоящим местом поломничества. К нему приходят из Индии, из Турции, из Ирана…

«Ах, вон оно в чем дело…» — догадалась Анжелика.

— Как долго еще ехать нам до этого Дунина-Борковского? — спросила она у Мигулина.

— Дня четыре…

— А если быстрее?

— С каретой быстрее невозможно.

— А если бросить все и поскакать? У вас же есть запасные лошади…

— Больше суток.

— Подседлайте мне завтра лошадь, распорядилась Анжелика. — Карета нас догонит. Подождем ее в имении этого мага и волшебника.

— На вашем месте я не стал бы так торопиться, — вмешался граф. — Что такое встречи со всеми магами и им подобными, я немного знаю.

— Откуда же?

— Моя тетушка, которую вы имели удовольствие видеть, в совершенстве владела этой наукой, — ответил граф, переходя на французский язык. — Благодаря своим познаниям, она и втянула меня в ту связь.

— И как настоящая ведьма скакала на вас верхом, — съязвила Анжелика. — Что ж, имела удовольствие видеть…

— Да, у нее это лихо получалось, — усмехнулся задетый выпадом Анжелики граф.

Анжелика вспыхнула. Казалось, что скандала не миновать, и граф поспешно добавил:

— Кроме того, если мы опередим карету, вы рискуете потерять ее навсегда. Вместе с лошадьми, слугами и прелестной Жаннеттой.

— Меня достаточно пугали разбойниками…

— Дело не в разбойниках, хотя люди, которые могут ее… позаимствовать, на мой взгляд — разбойники, каких мало.

— Еще одна таинственная история?

— О, нет! История совершенно явная! Если не верите мне, спросите у вашего провожатого. У нас на дороге, у Батурина и Конотопа, стоит целая орда казаков, которые съехались выбирать нового гетмана. Я был бы счастлив, если б и сами вы, маркиза, проехали до места назначения целой и невридимой.

— Это и вправду так опасно? — обратилась Анжелика к Мигулину.

— Что именно?

— Граф говорит, что перед нами стоит казачье войско…

Мигулин, как и обычно, пожал плечами:

— Нет, не очень. Но граф прав, карету лучше не оставлять.

— Послушайте умного человека, — улыбнулся граф.

— А почему они собрались? Вам там не надо быть? — спросила Анжелика Мигулина.

Тот отрицательно покачал головой, но граф, искавший случая говорить и говорить с Анжеликой, немедленно вмешался:

— Сейчас я вам все объясню, маркиза.

— Да уж, сделайте одолжение.

— Я уже говорил вам о рокоше Хмеля, — начал граф, усаживаясь поудобнее. — Склонные к изменам украинцы отложились от законного короля — тогда им еще был Владислав, — но, не имея навыков государственной жизни долго метались меж русским царем, крымским ханом и молдавским господарем. Все это вылилось в страшную войну всех против всех и принесло неисчислимые бедствия Польше. В конце концов Левобережная Украина отошла к царю. Казалось бы, добились… Но украинская верхушка до сих пор не успокоилась и перебирает, как разборчивая невеста, под кого, пардон, э-э… пойти. Под царя, под короля или под татар. Украинский гетман Дёмка Многогрешный, по слухам, составил заговор с целью передаться татарам, но не на тех нарвался. Я искренне рад за хохлов, они, наконец, попали в надежные руки. Московский царь — это им не добрые короли Владислав и Ян-Казимир. Те бы до сих пор уговаривали… Многогрешного схватили и увезли в Москву. Из всей преступной шайки скрылся один лишь Демкин брат — Шумейко. В Москве их пытали, и они во многом сознались. А украинцы, если хотите знать, предадут кого угодно, чтобы спасти свою шкуру. Мы еще были в Москве, а казацкая старшина прислала грамоту и многие изветы, то есть доносы; во всем обвиняют одного Многогрешного, просят царя защитить их от черни и хотят собрать раду, чтобы выбрать нового гетмана. Держу пари, что за кузницами на Болоте, где четвертовали Разина, уже готовят плаху для Многогрешного. Но царь украинцам не верит. Князь Ромодановский отправится на раду, а чтоб украинцы приняли правильное решение, я думаю, он явится туда с огромным войском. Еще немного южнее — и мы попадем в полосу следования армии, и там всякий мелкий начальник, кому понравится ваша карета или ваши лошади, сразу же заподозрит в нас шпионов.

Граф еще долго пугал Анжелику, и она, не вытерпев, поднялась к себе в комнату. Ночью она проснулась и, подойдя к окну, слышала обрывки разговора: Мигулин расспрашивал какого-то гонца, остановившегося, чтоб сменить лошадь.

— Скажи, добрый человек, доберемся мы до Чернигова батуринской дорогой?

— Смотри сам, — отвечал невидимый во мраке гонец. — Стоят хохлы, конница на десятки верст хлеб потравила. Как мне уезжать, казаки со старшиной лаялись. Как бы до сабель дело не дошло. Серко объявился, так повязали его…

Анжелика ничего не разобрала из этой тарабарщины.

Наутро Мигулин сказал Анжелике:

— Граф прав. Тут еще не ясно, чем кончится. Дорога опасна. Поедем через лес, прямо над рекой. А чтоб легче было, можно и верхом. Какого тебе заседлать?

Глава 8

Двое суток пробирались они через густой и темный лес. Анжелика пересела на одного из запасных коней Мигулина. Карета, оказавшаяся громоздкой и неуклюжем, еле тащилась по узкой, неровной дороге. За двое суток им попалось всего три деревеньки. Лес становился все глуше. Дикие звери отходили от дороги, но не убегали, смотрели с любопытством на путников.

Ночевали на полянах. Анжелика спала в карете, Мигулин и Майгонис с обеих сторон экипажа, на земле, прислонясь к колесам. Утром спускались умываться к Десне. Если оторваться от трудностей пути, пейзаж вокруг был восхитителен. Тихая река и освещенный утренним солнцем лес радовали глаз. Умывшись и перекусив на скорую руку, трогались в путь, и вновь сплетались вверху ветви огромных деревьев, закрывали свет, ветер, гудевший в вершинах деревьев, навевал уныние.

На третьи сутки около полудня заметили в полого сбегающей к реке лощине еще одну деревеньку. Несколько белых хаток белели в тени под обрывом (Анжелика заметила, что с некоторых пор деревни стали попадаться не черные, деревянные, а белые, обмазанные белой глиной). Деревня, куда спустились литвин и еще один слуга графа, оказалась пуста. Было впечатление, что жители лишь сегодня утром сбежали за реку. Литвин рассказал, что видел на прибрежном песке следы ног, мужских, женских, детских, и следы, оставленные носами лодок. Хаты же были пусты, кое-где в хлевах стояла скотина.

— Странно, — сказал граф. — Может нас издали заметили и испугались?

Поехали дальше. Мигулин, граф и графский слуга Северин, ехавшие вокруг Анжелики, незаметно оторвались от постоянно застревавшей на узкой тропе кареты. Потом и тропа как-то незаметно и резко изчезла, что даже опытный Мигулин остановил своего золотистого коня и в растерянности стал озираться.

— Давайте-ка немного назад вернемся, — сказал он озабоченно.

Поворотили лошадей. Тропа открылась внезапно, как будто всадники пересекли какую-то невидимую ширму.

— Ты смотри, — пробормотал Мигулин.

Он спрыгнул с седла на землю и медленно пошел по тропе, пристально ее разглядывая.

— Ага, вот она, — раздался из-за зарослей его голос и сразу осекся.

— Что там?

Казак не отвечал. Анжелика с графом тронули коней вслед за ним. Тропа не обрывалась, она ныряла в заросшую высокой травой канавку и, вильнув, показывалась уже по ту сторону, за кустом шиповника. Мигулин сидел на корточках и раздвигал пальцами высокую траву сбочь тропы. Конь его, испуганно косивший влажными глазами, беспокойно дергал повод, привязанный к поясу хозяина. Кони Анжелики и графа тоже стали проявлять беспокойство, захрапела и прижала уши лошадь под Северином.

— Кровь… — поднял голову навстречу подъехавшим Мигулин. — Тащили тут кого-то…

— А следы? — спросил граф.

— Нехорошие следы, — помолчав, сказал Мигулин. — Похоже, что волки балуют. Да нет, летом не должны… Может, позже подходили?

Путники окинули взглядом довольно мрачное место. Густой подлесок, затененный высокими кронами, казалось, скрывал неясную опасность. Тревожно шептались листья.

— Давайте подождем здесь карету и слуг, — сказал граф, внимательно оглядывая местность. — А то они здесь, как и мы, собьются с дороги.

— Правильно, — согласился Мигулин и поморщился. Место тут какое-то… Вы подождите здесь, а я немного по следам проеду.

Граф колебался. Он хотел бы поехать с казаком, поскольку впереди чувствовалась какая-то опасность и рыцарский долг требовал разделить ее, тем более на глазах у дамы, но, с другой стороны, появлялась возможность остаться наедине с Анжеликой…

— Вверяю эту женщину вам, граф, — сказал Мигулин по-польски. — И, ради бога, будьте настороже.

— Да, конечно, — согласился Раницкий.

Казак вскочил на коня, вытащил из ножен кривую саблю и оставил ее свисать с правой кисти на темляке, в ту же руку взял пистолет, предварительно осмотрев, заряжен ли он, левой рукой натянул повод и шагом послал насторожившегося коня по тропинке.

Северин, отъехав чуть в сторону, положил поперек седельной луки ружье, поглядывал то на графа, то на дальний конец тропы, откуда должна была появиться карета, и все время подбрасывал и ловил большой нож, который он обычно метал в цель.

— Довольно гнусное место. Вы не находите? — сказал граф, завязывая разговор.

Анжелика не отвечала.

— Хотите вы или нет, маркиза, но вам придется меня выслушать, — отводя взгляд, продолжал граф. — Я рискую быть невежливым, но вы должны знать, что вы для меня значите, будет гораздо лучше, если вы будете знать. Может быть тогда вы поймете меня…

— Как сказала одна моя знакомая — редкая дура — «Видно, я так и умру, непонятая никем», — усмехнулась Анжелика.

— Вы жестоки, вам это не идет, — горестно вздохнул граф. — Впрочем, в вас чувствуется что-то роковое… Итак, я хотел бы рассказать вам… Хотел бы объяснить тот поступок… То, что вы видели в замке…

— Я не хочу ничего слышать, — резко сказала Анжелика.

— А придется, — вздохнул граф. — Я был единственным и очень любимым ребенком в семье. Меня любили все. И даже старший в роде, мой покойный ныне дедушка, хотя он не любил никого. О, боже, что я говорю! Нет, дедушка как раз и любил! Он с какой-то странной, непонятной силой любил свою самую младшую дочь, мою тетку Эльжебету… Не сердитесь, маркиза! Если б вы только знали, что за несчастная судьба у бедной женщины, вы и сами бы ее пожалели… Говорили, что Эльжебета похожа на первую, несчастную любовь дедушки, одну простую девушку, которую он страстно любил и которая покончила с собой при обстоятельствах довольно таинственных и страшных. И когда она родилась (довольно поздно) и со временем стала похожа не на отца с матерью, то есть деда и бабушку, а на несчастную Ядзю, ту самую девушку, дед решил, что это какой-то знак свыше… Либо — переселение душ… Он в ней души не чаял, он с нее глаз не спускал. Доходило до смешного: бабушка начинала ревновать мужа к собственной дочери. Дед был человек суровый, даже жестокий, всю свою загоновую шляхту он держал в страхе и трепете, детей карал своей рукой, бабушка от одного его взгляда дрожала, а Эльжебета… Невзирая на всю его любовь, она тоже боялась деда, своего отца, и этот страх был постоянный и мучительный, потому что он хотел, чтобы она все время была рядом с ним. Меж тем она подросла, оформилась, стала прекрасна… Лучшие кавалеры Великой и Малой Польши, Литвы, Жмуди и Силезии обивали пороги нашего дворца в Варшаве. Но дед перестал появляться в городе, он заставил всех, кроме тех, кто был на службе, жить в нашем замке. Младший брат отца, мой дядя Збышек, был очень дружен с Эльжебетой. С ним одним она чувствовала себя спокойно. И вот как-то незадолго до конца войны… Шведов, я помню, уже прогнали… Да, незадолго до конца войны дядя Збышек был вызван в свой полк и стал прощаться, обошел всех: отца, мать, зашел даже ко мне в комнату и напоследок заглянул к Эльжебете. Он ее поцеловал, по-братски, знаете ли, хотя может быть и чересчур нежно… А дед, оказывается, следил. Дядя был очень хорош собой, манерами и внешностью напоминал самого деда в молодости. Один раз даже спутали их портреты… Чего уж там показалось бедному дедушке, бог его знает. Перед смертью он говорил, что принял дядю Збышека за себя молодого, а Эльжуню — за Ядзю, Ядвигу… Он приковылял в комнату Эльжебеты (он, знаете, ли, с детства прихрамывал), костылем очень сильно ударил дядю Збышека по голове, набросился на Эльжуню и хотел лишить ее невинности. Да, маркиза, такова жизнь. Но он был уже стар, дряхл… Страшно говорить, но бедную Эльжуню он лишил невинности при помощи того же костыля…

— Что вы такое говорите?! — воскликнула Анжелика и заткнула уши.

— Никуда не денешься, это так, — печально сказал граф. — В замке поднялась страшная паника. Дядя Збышек, когда пришел в себя, чуть не убил деда, и тот запирался в башне с заряженными мушкетами. Эльжебета свалилась в горячке… Дядя Збышек вскорости все равно уехал, через год он погиб где-то на Украине и отмучился. Эльжуня болела, дед бесновался в замке… Тогда приехал из армии мой отец, очень просил деда успокоиться, был очень ласков с Эльжуней, но твердо решил, что ее надо как можно быстрее выдать замуж. Его друг, молодой полковник Ольшанский, остановился у нас проездом, отец решил, что это самая подходящая кандидатура. Ольшанского напоили… Вы знаете, как это бывает… Эльжуня пошла с ним под венец. Дедушка удавился в башне на оконной занавеске… Но от молодых это скрыли… Деда успели снять, он пожил еще два дня, и его хватил удар, первый и последний. Впрочем, хоронили его, когда молодые уже уехали… Но бедствия бедной Эльжуни только начинались. Ольшанский, как оказалось, был ни на что не способен, поскольку побывал в плену у татар и они его, знаете ли, оскопили. И это было не единственным его пороком. В Крыму он научился курить какую-то отраву, приучил к этому всю свою челядь и бедную Эльжуню. Развлекался он тем, что, обкурившись, наблюдал, как такие же обкурившиеся гайдуки выполняли его супружеский долг. Да, мадам, в жизни бывает и такое. К счастью, Ольшанского вскоре убили. В первом же бою, куда он выехал, так сказать, «под парАми». Эльжуня вернулась к нам в замок. Но проклятый Ольшанский успел отравить ее. Она больше не могла без этого зелья и не могла без мужчин. Видели бы вы, как она мучилась!.. Отсутствие зелья компенсировалось вином. А вот отсутствие мужчин… Мой отец был очень обеспокоен, еще больше была обеспокоена моя мать. Хотели подыскать ей второго мужа. Все подозревали друг друга, подсматривали… Вывезли ее как-то в Варшаву, но там случился какой-то скандал, и ее пришлось немедленно вернуть. Тогда мать настояла, чтоб в Варшаву уехал мой отец. Увлекшись необоснованными подозрениями, она не заметила главного — подрос я. А вот Эльжуня это заметила.

— Господи, что за люди! — простонала Анжелика.

— Увы, это так! Как-то, выбрав момент, когда родителей не было в замке, Эльжебета заманила меня к себе в комнату, смеялась, веселилась, предложила вина, а когда я напился так, что не стоял на ногах, она вдруг набросилась на меня и стала срывать одежду. Я не мог стоять, не мог говорить, но все видел, чувствовал и понимал. Я испугался, сначала я решил, что она сошла с ума и хочет сделать со мной то, что сделали в плену с ее покойным мужем. «Но почему непременно зубами?» — недоумевал я. Заплетающимся языком я умолял Эльжебету пожалеть меня. А потом… О, вы помните первую сладкую боль, маркиза?…

— Болтун! Мальчишка! — вскрикнула Анжелика. — Я немедленно уезжаю отсюда…

Но ехать было некуда. Граф ухватил ее лошадь за повод и, глядя обезумевшими глазами, продолжал рассказывать:

— Со временем весь смысл жизни для меня свелся к ласкам, которые дарила мне Эльжуня. А она была искусна и неутомима… Год или больше я жил, как в бреду. Мы прятались, искали уединенные места, убегали из замка. Но все рано или поздно становится известно. Разразились скандалы. Я упорствовал. Боялся, что, потеряв Эльжебету, я потеряю все… Это был мой единственный опыт, мне не с чем было сравнить… Бедный мой отец умер. Мать готова была проклясть меня, но избрала другой путь. Я оставался единственным мужчиной в ветви рода, должен был представительствовать и так далее… И она передала меня в руки наших магнатов, хранителей традиций. Не в прямом смысле, конечно. Вся шляхта округи взялась за меня!.. Я держался, сколько мог, потом решил увезти Эльжебету в ее деревню, подальше от света. Мы выехали… И тут я встретил вас… Я понял, что жизнь моя доныне была пуста и бессмысленна, что она стоит большего, чем любовь несчастной нимфоманки Эльжебеты. Вы вдохнули свет в мою душу. Для меня нет ничего более желанного, чем служить вам, просто любоваться вами издали… Позвольте мне быть возле вас, сопровождать вас всюду…

— Но вы же знаете!.. — вырвалось у Анжелики. Она хотела еще раз объяснить бедному мальчику, который ей почти в дети годился, что она ищет своего мужа, что она тоже много страдала, что его страсть, его ухаживания просто неуместны… «Нет, это просто невозможно…»

— Я ничего не требую, маркиза, — шептал граф. — Только сопровождать вас, видеть вас каждый день… Вы настоящая, вы живая, вы — само солнце!

Анжелика рванула повод на себя, конь взвился на дыбы и отскочил в сторону.

— Довольно, граф, — так же шепотом сказала Анжелика. — Иначе я возненавижу вас…

Граф замолчал, кусая яркие губы и опустив глаза. Молчание затягивалось. Осязаемой казалась тишина угрюмого леса. Даже птиц не было слышно.

Вернулся молчаливый Мигулин. Он озирался, что-то прикидывая в уме, но казался спокойным.

— Давайте сделаем привал, а заодно карету подождем, — сказал, наконец, он. — Немного назад вернемся…

Они отъехали на ровное место, куда пробивались редкие солнечные лучи. Мигулин и граф спешились, о чем-то вполголоса переговаривались. Анжелика, находясь под впечатлением графского рассказа, не думая натянула повод. Конь тряхнул головой и шагом пошел по небольшой узкой прогалине. Повинуясь графскому взгляду, за ней поехал Северин. Чтобы как-то отвлечь задумавшуюся маркизу, он метнул нож в спускавшиюся по стволу белочку и отсек ей хвост. Рыжий пушистый хвост он поднес Анжелике, но она остановила взгляд на ноже, которым играл Северин и молча взяла его из рук слуги. Северин забеспокоился, он быстро вытащил из-за пояса другой нож, кланяясь, протянул его Анжелике, а со своего глаз не сводил. Усмехаясь, Анжелика обменялась с ним ножами.

За прогалиной открывалась ровная зеленая полянка с огромным кособоким пнем посредине. «Сяду, отдохну», — подумала Анжелика.

— Эй, где вы? — раздался из-за кустов голос графа.

— Пани… — позвал сзади Северин.

Поворачивая коня, Анжелика в досаде метнула нож в кособокий пень и вздрогнула: ей показалось, что пень ожил — большой серый зверь подскочил из-за него и, сверкнув на Анжелику глазами, бесшумно метнулся в заросли… «О, боже! Что это было?»

— Где вы? Северин, пся маць… О, пардон, маркиза! — подскакал граф. — Давайте вернемся. Наш казак говорит, что здесь опасно и лучше держаться вместе.

На полянке они дождались скрипящей и шатающейся кареты. Перебрались через коварное место, где казалось, что тропа исчезает, и пройдя еще с версту, сделали большой привал на берегу Десны. Серые лошади, запряженные в карету, очень устали и не могли идти дальше. Измученная Жаннетта уснула, не выбираясь из кареты.

Обедали молча. После обеда Мигулин и граф, все так же тихо переговариваясь, пошли к реке. Анжелика, заинтригованная некоторой таинственностью в их взаимоотношениях, наблюдала. Вдруг казак мягким движением тронул плечо графа и указал на что-то пальцем. Оба замерли. Анжелика поднялась и быстро пошла, почти побежала к ним.

Казак и граф стояли у обрыва. Десна в этом месте делала крутой поворот, сильно подмыла берег, но дальше русло выравнивалось, берег становился более пологим, изрезанным лощинами и оврагами. Граф был бледен, по лицу и шее казака шли красные пятна.

— Никогда б не поверил, — цедил сквозь сомкнутые зубы граф.

— Что там?

— Вон, — указал Мигулин.

Большой волк, спускавшийся, видимо, напиться, поднимался по склону тяжелыми скачками, почти касаясь мордой земли.

— Но это всего лишь волк…

— Он пил воду, и мы видели его отражение, — сказал граф, клацая зубами. — Это человек…

— Это оборотень, — угрюмо сказал Мигулин. — Теперь многое ясно…

Все молчали, ошеломленные случившимся. Волк поднялся к дальним зарослям, обернулся к наблюдавшим за ним людям, секунду помедлил, как бы запоминая, и скрылся.

— Нехорошее место, — вздохнул казак. — Чем быстрее отсюда смотаемся, тем лучше.

К карете возвращались в тяжелом молчании. Слугам ничего не сказали, чтоб не вызвать паники. Мигулин расчехлил ружье и зарядил его специальной, «нашептанной» пулей.

— Езжайте кучнее, — приказал он всем. — Оружие наготове держите. Женщины — в карету.

Еще несколько часов тряслась Анжелика в душной карете, от массы впечатлений у нее разболелась голова. Ветки деревьев цеплялись за окна кареты, дергались, с шумом и свистом отрывались, хлестали едущих сзади. В полумраке леса мерещилось страшное. Кто-то крался, наблюдал, шептался…

Но вот лес стал реже, вдали за деревьями замелькал просвет. Первые птицы свистнули, запели в вышине. Тропинка раздалась, превратилась в тропу и незаметно слилась с какой-то дорогой. «Господи, как хорошо», — перевела дух Анжелика.

Лес внезапно оборвался. Солнце клонилось к закату, вслед за ним пылил по мягкой дороге кортеж. Плавные очертания холмов с дальними рощами, клинышки засеянных полей — все было залито ласковым закатным светом. Впечатление было, будто из темницы вырвались на свободу.

Показались белые села, несколько раз вдалеке пролетали кучки всадников, но к карете никто не приближался.

— Кажется, миновали мы радное место, — сказал Мигулин. — Теперь к ночи и до Черной Кручи доберемся. Ну, погоняй, — прикрикнул он на Криса.

Лошади, измученные за день, понеслись из последних сил.

В деревнях, которые стали попадаться чаще. Мигулин расспрашивал, как добраться до имения сотника Барковского. Некоторые испуганно крестились, другие охотно показывали, но добавляли:

— Сотник на раде…

— Сотник в Чернигове…

— Сотника давно не видели…

— Ничего, — решил Мигулин. — Место нам указано. Остановимся в имении, а он узнает, сам к нам заявится…

Наконец, уже в сумерках, показалось имение сотника. Со взгорка путники увидели стоявший на берегу Десны и опоясанный рвом перестроенный под жилое помещение старый каменный замок.

— Как вы думаете, сотник будет дома? — забеспокоилась Анжелика.

— Ну, не он, так слуги будут, — отозвался граф. — Кто-то там мелькает…

Подъемный мост был опущен. Его, видимо, давно не поднимали. Тяжелые ворота распахнуты. Колеса кареты прогрохотали по доскам моста. Анжелика, подняв голову, силилась разглядеть в полумраке устройство замка. Это было высокое каменное строение, по форме напоминающее замкнутый, полый внутри квадрат. По углам возвышались четыре башни. В стенах на высоте более пяти аршин темнели узкие, переделанные из бойниц окна. Передняя стена разрезалась пополам сводчатыми воротами. Внутри каменного колодца оказался премиленький дворик с беседкой, с дорожками, присыпанными песком. Выходившие в сторону дворика окна были низкими и широкими. Одна из сторон каменного квадрата, первый этаж ее, оказалась конюшней, но ни лошадей, ни даже конского навоза в конюшне не было.

— Что ж здесь нет никого? — оглянулся граф. — Никто не встречает…

Путники помедлили, но никто так и не вышел навстречу им.

— Эй, осмотрите двор! — крикнул граф слугам, а сам, сопровождаемый старым седым слугой Яцеком, направился к главному входу и стукнул в дверь. Дверь поддалась, приоткрывая совершенно темный проход.

— Странно… Эй, огня! Факелы!..

Анжелика видела из кареты, как кроваво-красным светом окрашиваются изнутри окна первого этажа. Факелы замелькали, донеслись приглушенные удивленные голоса. Колеблющийся свет добрался до второго этажа, поплыл, поплелся от окна к окну. Из дверей вышел удивленный граф.

— Пусто… Почему же ворота открыты? — он растерянно оглядел двор, брошенные открытыми ворота, приоткрывавшие кусочек темнеющей долины и дальнюю рощу. — Может быть, вам стоит пройти внутрь, маркиза? Там недурно, хотя и запущено.

— Жаннетта, идите и приготовьте мне комнату, а я немного осмотрюсь здесь, — решила Анжелика.

Жаннетта нерешительно прошла в господский дом. Когда она шла мимо графа, тот, видя, что Анжелика увлеченно рассматривает двор и беседку, легонько похлопал служанку по заду. Жаннетта взвизгнула. Когда Анжелика обернулась, граф сердито выговаривал Жаннетте:

— Вы меня оглушили. Вовсе не обязательно так кричать, когда увидишь обыкновенную крысу…

— Крысу?..

— Да вон же… — указал граф, и Жаннетта, подскочив, взвизгнула повторно.

— Прекратите, граф! Что за удовольствие обижать слабых? — вмешалась Анжелика. — А вы идите, милочка, и делайте то, что вам сказали.

Присев и пробормотав извинения, Жаннетта убежала.

В одном из окон свет зажегся более мягкий, равномерный. — Жаннетта обнаружила там свечи. Граф предложил подняться в выбранную комнату.

Наличие ковров, хрусталя, золота, многочисленные комнаты, обставленные по последней моде (как ее понимали в России) — все это показывало, что хозяин имения богат, очень богат. Но повсюду было пусто и вещи покрывал налет пыли и какого-то особого пуха.

— Что делать? Нет никого… — бормотал граф, сопровождавший Анжелику.

— Но почему? Налет? Их поубивали? — спросила Анжелика.

— Не похоже. Все на месте, крови нет, разрушений тоже никаких… Впрочем, после всех этих дел я ничему не удивлюсь, — вздохнул граф.

Жаннетта с подсвечником в руках встретила хозяйку в коридоре:

— Я думаю, что эта комната подойдет вам, сударыня…

Первое, что бросалось в глаза, когда Анжелика и помешкавший у порога граф вошли в комнату, было обилие больших и маленьких портретов, собранных в довольно небольшом помещении, обставленном удобной мягкой мебелью с кушеткой и ночным столиком.

— Хозяин так любил свою коллекцию, что устроил здесь спальню, — усмехнулся граф.

На стенах висели огромные, во весь рост, портреты рыцарей и вельмож, меж ними примостились портреты небольшие и совсем маленькие. Все это располагалось в каком-то своеобразном порядке, логика которого сначала ускользала от Анжелики. Граф подошел к портретам вплотную и читал надписи на некоторых, сделанных на латыни.

— О, да здесь вся местная знать, — сказал он. — Полуботок… Как же! У них тут дворец неподалеку на реке Стрижень… A-а! Вон в чем дело! Посмотрите, маркиза, это же генеалогическое древо!

— Вот этот угол… — указала Анжелика. — Что-то в нем…

— А здесь, если я не ошибаюсь, должен быть сам хозяин, — воскликнул граф, подходя к месту, вызвавшему беспокойство у Анжелики. — Где же он? Это кто? А это?

— Посмотрите, — указала Анжелика. — У этого портрета вместо глаз — отверстия… Какой жуткий взгляд…

— Вы знаете? А это, пожалуй, и есть наш…

Крик и конский визг во дворе прервали их разговор. Граф подошел к окну и выглянул:

— Что там? — выкрикнул он, пытаясь распахнуть окно. — Нет, не поддается… Я сейчас, маркиза…

Граф шагнул к двери. Анжелика вдруг почувствовала смутный страх:

— Постойте, я иду с вами, — сказал она графу. — Жаннетта, милочка, я не смогу уснуть под взглядами такого количества мужчин, хотя это и портреты. Найдите что-нибудь еще…

Граф вырвал из рук ждавшего их в коридоре Яцека факел и быстро пошел вниз по лестнице. При поворотах тени бежали от него, и казалось, что кто-то прячется, отступает за углы. Анжелика сбежала вслед за графом.

— Ну? Что у вас за гвалт?

— Не знаем, пане, — оправдывались слуги. — Копи как взбесились.

Лошади, храпя и прижав уши, сбились в кучу. По напряженным телам их пробегала дрожь. Анжелика обратила внимание на Мигулина: казак, кусая губы, озирался, в руках его наготове было ружье.

— Что это может быть? — спросила у него Анжелика.

— Испугались чего-то… — отвел взгляд казак.

Анжелика отошла от него, поняв, что Мигулин сам в растерянности.

— Мы отвлеклись от главного, — заговорил граф. — Мы так и не знаем, где хозяин…

— Хозяин может быть на раде или в Чернигове, нас предупреждали, — хмуро ответил казак.

— Но почему тогда никого нет и все открыто? — вскричал граф. — Этот чертов сотник богат, как Крез. Кто-то ж должен за всем этим смотреть, или нет?

— Может быть, на них напали и они сбежали? — высказала предположение Анжелика.

— Ну, знаете ли… — фыркнул граф. — Если б местные напали!..

— Все стекла целы, — вздохнул Мигулин. — Какое уж тут нападение!

— А может быть, они просто прячутся, — догадалась Анжелика. — Вспомните, граф! Тот портрет с дырками вместо зрачков… Ведь за ним должно быть пустое пространство!

— Черт! Ведь верно! Гей, хлопцы, больше огня! Все за мной! — командовал граф.

— С вашего позволения я останусь с лошадьми, — крикнул им вслед Мигулин.

Шумной толпой поднялись они опять в комнату-галерею.

— Больше света, — приказал граф, подходя к портрету, вызвавшему такой интерес, и хватаясь за раму.

— О, боже! — вскрикнула Анжелика.

— Что такое? — вздрогнув, спросил граф.

— Он… моргнул…

— Моргнул?!

В следующее мгновение граф вырвал шпагу и с размаху вонзил ее в портрет. Лезвие со свистом ушло в холст по самую рукоясь.

— Значит там кто-то есть! За нами следят! — кричал граф, полосуя портрет крест-накрест.

Анжелике показалось, что сквозь свист шпаги и треск разрубаемого холста пробились какие-то еще звуки: не то стук, не то щелчок. Граф ухватился за свесившийся край холста и рванул на себя…

За холстом на некоторой высоте от пола открылась небольшая камера, темнела железная дверь.

— Литвин… — указал граф.

Огромный волосатый литвин впрыгнул в обнаруженное пространство и с размаху ударил, плечом в дверь. Дверь загудела, но не поддалась.

— За мной, — закричал граф, бросаясь к двери. — В следующую комнату…

Через минуту он вернулся багровый от гнева. Ход к камере за портретом шел из другого крыла строения.

— Я перерою здесь все, — пригрозил граф. — Здесь, судя по всему, целая система ходов, но я ухвачу их, поймаю за хвост.

— В моем отеле в Париже тоже был тайник, — вспомнила Анжелика. — В колодце.

— В колодце!.. Ну конечно же, в колодце! За мной!

И вновь вся толпа повалила во двор.

— Литвин, к вороту! — командовал граф. — Северин, лезь в колодец!

Северин, примявшись, вскочил на сруб и ухватился за цепь. В руку ему дали факел.

— Литвин, опускай…

Северин под мерный скрип ворота скрылся в колодце. Все столпились и заглядывали вниз. Лишь Мигулин стоял у лошадей, все еще не успокоившихся, и поигрывал ружьем.

— Есть… дыра… — донеслось снизу.

— Вытаскивай его, — сказал граф литвину. — Я сам спущусь.

Северина вытащили. Бросив азартный взгляд на Анжелику, граф Раницкий ухватился за цепь.

— Пан, возьмите меня, — попросил его седой Яцек. — Литвин и двоих выдержит…

— Хорошо. Следом за мной спустишься ты. Адью, маркиза, — помахал граф перчаткой Анжелике.

Яцек дождался какого-то знака от спустившегося в колодец хозяина и скользнул по колодезной цепи вниз. В это время вновь всхрапнули и волной сбились в кучу лошади. Они косились все в сторону замка, глаза их в свете факелов отсвечивали красным. Несколько раз всхрапывали они и сбивались, всякий раз меняя направление. Создавалось впечатление, что двор окружает какая-то невидимая сила, либо кто-то крадется под стеной замка по аллее меж двумя рядами подстриженных кустов.

Мигулин взял у одного из слуг факел, передал его выбравшемуся из колодца Северину и что-то тихо объяснил, затем, выждав, когда в очередной раз прянули кони, неслышными прыжками бросился в просвет меж кустами. Северин метнул факел так, чтоб тот упал на расстоянии от казака и осветил аллею. Анжелика видела, как Мигулин влетел в просвет меж рядами кустов и вскинул ружье; подождал и опустил…

— Да что ж такое?… — бормотал он, возвращаясь.

И вновь шарахнулись кони…

— Маркиза, хотите посмотреть жилище местного колдуна? — крикнул снизу граф. — Спускайтесь к нам!

Анжелика, не успевшая переодеть мужской костюм, взялась за колодезную цепь, повисла, стала ловить ногами качающуюся бадью. Литвин стал осторожно опускать ее в темноту.

— Стой… — твердая рука графа подхватила ее и подтянула к слабо светящемуся лазу в боковой стенке колодца.

Лаз был широк, Анжелика с ее невысоким ростом могла стоять в нем, слегка пригибаясь. Осторожно ступая по выложенному плашками полу, граф увлек ее к смутно видневшемуся впереди повороту. За поворотом лаз расширялся, за полузадернутой занавеской угадывалась обычная комната.

— Посмотрите, как живет местный колдун, — усмехаясь, отодвинул занавеску граф. Яцек отошел, давая дорогу, и еще выше поднял факел, освещая довольно просторное помещение.

Посреди тускло освещенной факелом комнаты было земельное возвышение вроде ложи, на нем, покрытом темным панбархатом, стояла небольшая конторка, сплошь уставленная книгами. Книги в черных, тисненных серебром обкладках стояли еще на нескольких полках. Граф прошелся вдоль полок и провел пальцем по корешкам.

— О, здесь бывают чаще, чем в доме. Пыли нет.

Внимание Анжелики привлекла верхняя из книг, лежавших на конторке. Серебряный замочек скреплял бронзовые застежки, рядом лежал серебряный ключ в форме теософского креста. Анжелика потрогала книгу и даже приподняла ее. Книга оказалась чересчур тяжелой.

— С удовольствием почитал бы, — вздохнул граф. — Времени нет. Впрочем, здесь довольно убого…

— Можем мы по книгам выяснить, чем здесь занимаются? — спросила Анжелика, опуская тяжелую книгу на место.

— Можем. Но долго возиться, — легкомысленно ответил граф. — Да и зачем?

— Это помогло бы нам открыть тайну этого замка…

— Вы собираетесь остаться здесь надолго, мадам?

Граф был прав. Вместо желанной цели она достигла какого-то вертепа. Тайники за картинами, кабинеты в колодцах… Кто-то прячется и следит.

— Я хотела бы подняться, граф, — сказала Анжелика.

Граф подержал цепь, пока Анжелика устраивалась на бадье, и приказал литвину крутить ворот.

Ночь нависла над замком. Тихо и пасмурно было. Закрыв луну, нависали тучи.

— Что делать будем? — спросил Мигулин. — Место какое-то… Не нравится мне тут.

— Сюда нас прислал боярин Матвеев, — сказала Анжелика. — Я думаю, нам надо подождать. Хотя бы до утра…

Она хотела все обдумать без спешки. Лабиринт поисков завел ее в тупик. В который уже раз. Царский любимец Матвеев направил их в этот замок, чтобы хозяин замка по своим каналам переправил ее, Анжелику, в Турцию. В замке, без сомнения, кто-то есть. Этот «кто-то» следит за ними и не показывается. Боится?.. Тогда надо дать ему время привыкнуть. И ни в коем случае нельзя его ловить, как это делает граф Раницкий.

Жаннетта нашла неплохую, удобную комнату на первом этаже. Мигулин, как и обычно, расположился в коридоре у дверей; он сел, прислонясь спиной к стене, и положил ружье на колени.

— Я тоже буду спать у вашего порога, — объявил граф.

Он велел всем слугам запереться о лошадьми в конюшне и спать по очереди, с собой взял лишь верного Яцека.

Тускло горела свеча на столе. Жаннетта приготовила постель для Анжелики, а сама уже ровно дышала в уголке — сон сморил бедную девушку. Было тепло, даже душно. Анжелика хотела раскрыть ставни и пустить в комнату немного свежего воздуха, но окна, предварительно проверенные Мигулиным, оказались закрытыми намертво.

Раздевшись, Анжелика хотела уже задуть свечу, но сон не шел. В голову невольно лезли тревожные мысли, расчеты возможных действий, если хозяин замка все же не появится. Как долго придется ждать его появления? Кто он? Кто следит за ними?

Несколько раз бились в конюшне лошади, но вскоре все опять стихало. Неестественно тихо было в замке и вокруг замка. Все это время, время путешествия по весеннему лесу, Анжелика слышала ночами пенье соловья. Сейчас же тишина замка напоминала ей тишину склепа. Черным провалом казалось висевшее на стене зеркало.

Усталость заставила веки сомкнуться, но Анжелика усилием воли открыла глаза. Зудящая тревога наполнила сознание. Что-то мешало, что-то давило на нее. Против желания, как под гипнозом, она повернулась к окну… Через поблескивающее стекло на нее в упор смотрели желтые глаза зверя, дьявольской усмешкой щерилась клыкастая пасть…

В следующее мгновение Анжелика оглохла от собственного крика. Еще миг — и треск распахнутой двери, пронзивший комнату грохот выстрела и звон бьющегося и сыплящегося стекла слились в один чудовищный звук…

Она пришла в себя стоящей у стены с кулачками, прижатыми к груди. Комнату заволокло пороховым дымом. Мигулин и граф что-то кричали у разбитого окна, потом окончательно выломали раму и выпрыгнули наружу. Бледная Жаннетта, зажав уши руками и широко раскрыв рот, смотрела из угла на Анжелику, глаза служанки готовы были вылезти из орбит.

— Факелы! Дайте факелы! Больше огня! — неслось со двора.

Повсюду хлопали двери, доносился топот ног и громкие крики. Мигулин и граф искали что-то под окном и звякали там битым стеклом.

— Вот… посмотрите… свежий след…

— Да какой же он свежий!..

Тихо, по-детски заплакала, заскулила Жаннетта.

— Я боюсь, мадам, — причитала она. — Я хочу домой… Зачем только я вызвалась ехать с вами!

— Помолчите, милочка! — прикрикнула на нее Анжелика. — Вас здесь еще не слышали. Держите себя в руках…

Она стыдилась собственной слабости, собственного крика, поэтому излишне сурово упрекала Жаннетту.

Граф и Мигулин, сопровождаемые толпой графских слуг, без стука, распахнув двери, вошли в комнату.

— Как это выглядело, сударыня? — спросил граф.

Как это выглядело? Анжелика вспомнила королевскую охоту, своего второго мужа, маркиза дю Плесси.

— Да, я уже видела… Это… Это было очень похоже на волка, — не очень уверенно ответила Анжелика, немного смущаясь и ожидая насмешек.

— Чертов сотник! Развел живность, прямо в замке волки бегают, — чертыхнулся граф. — Что же он, опыты на них ставит?

— Дождемся сотника и спросим, — вздохнула Анжелика.

— Не будет никакого сотника, — подумав, решительно сказал Мигулин. — Это он и есть. Оборотень…

— Что он говорит? — спросила Анжелика у графа. — Я не совсем ясно поняла.

— О-о! — развел руками и подкатил глаза граф. — Впрочем, все может быть…

— Чем быстрее мы отсюда уедем, тем лучше, — настаивал казак. — И гнездышко это надо бы спалить.

— А если это не сотник, а просто какой-нибудь ручной волк? — возразил граф. — Приедет хозяин… Да, хороши мы будем. Он нас потом всю жизнь будет по судам таскать за поджог. Россия — не Польша, здесь любят судиться.

— О чем вы говорите? — снова вмешалась Анжелика. — Я не могу понять…

— Этот господин… казак… ну, в общем, ваш наемник говорит, что это не простой волк, а хозяин замка, превратившийся в волка, — по-французски объяснил граф.

— О, господи! — воскликнула Анжелика. — У него есть основания так говорить?

— О, да! Он так уверен, что даже хочет спалить весь замок.

— А если это ошибка?

Граф безмолвно развел руками.

— Надо уезжать, — повторил Мигулин. — Чем быстрее, тем лучше.

Анжелика поняла, что он настаивает на отъезде.

— Я согласна, — сказала она. — Все равно мне не удастся уснуть. Но как же быть с хозяином?

— Делайте, что хотите! — всплеснул руками граф. — У меня голова кругом идет.

— Запрягать! — приказала Анжелика.

Слуги вывели храпящих, беспокойно переступающих лошадей.

— Больше света! — командовал граф. — Да, неплохо было бы, конечно, устроить здесь на прощание фейерверк, — признался он Анжелике. — Но если этот волк не оборотень, а так… случайно забежал…

— Но ведь за нами всю ночь кто-то следит. Вспомните портрет, — напомнила Анжелика.

— Да, принесите-ка его сюда, — приказал граф слугам. — Я так и не рассмотрел его.

Яцек и Северин сбегали наверх и принесли раму со свисавшими лоскутами холста. Ее поставили вертикально. Отблески огня факелов мелькнули в отверстиях на месте зрачков, и показалось, что косо разрезанный портрет подмигнул кроваво-красными глазами всем присутствующим. Граф приподнял свисающие куски холста, попытался восстановить изображение.

— Да, любопытный образ, — пробормотал он. — Запомните его, если встретим…

— Не встретим, — уверенно сказал Мигулин. — Подальше отсюда! С нечистой силой только в сказках хорошо встречаться.

Двое слуг с факелами в руках поскакали впереди кареты. Глухо загудели под колесами доски перекидного моста. Лошади рванули и летели, как будто гналась за ними нечистая сила.

Глава 9

Остаток ночи путники провели в Чернигове. Утром, когда все ночные страхи рассеиваются, Анжелика предложила еще раз съездить в замок. Поехали граф и Мигулин, но скоро вернулись. Замок, как и ночью, был пуст, безмолвен, ничего они там не нашли, никого не дождались.

Три дня, больше, чем где бы то ни было, прождала Анжелика в городе неподалеку от замка. Ответ всегда был один и тот же.

— Я не могу больше ждать, — сказала она Мигулину. — Мне надо в Турцию. Твой сеньор, боярин Матвеев, приказал тебе доставить меня туда, куда я скажу. Мы едем в Турцию.

Мигулин отнесся к ее словам, как к должному. Он спокойно выслушал и сказал:

— Дело хозяйское. Как поедем?

Граф, присутствовавший при разговоре в качестве переводчика, вмешался:

— Зачем ехать в Турцию? Турки уже на Украине. Их войска, насколько мне известно, перешли Днестр. И сам султан при войске.

— Не думаю, чтоб при турецком войске был наш посол, маркиз Нуантель. Мне надо передать ему рекомендательное письмо, чтоб он помог мне найти моего мужа, — отозвалась Анжелика.

— Так или иначе, путь в Турцию лежит через Украину. Этой благословенной страны вам не миновать.

— Это так? — обратилась Анжелика к Мигулину.

Тот безразлично пожал плечами, показывая, что ему все равно, как ехать.

— В Турцию лучше ехать через Украину и Бессарабию. Там, правда, тоже встречаются гайдуки, но их единицы, может быть — сотни. Но у остальных — татар, черкесов грабежи и разбои явление настолько естественное, что ими занимается весь народ без исключения, — уговаривал граф.

— Да, веселенький выбор, — улыбнулась Анжелика. — Все страны, окружающие Турцию, или воюют, или профессионально занимаются грабежом и разбоем. А как, по-вашему, нам лучше ехать? — снова обратилась она к казаку.

— Наше дело маленькое, — уклонился тот от ответа. — Как скажешь, так и поедем.

— Через Украину ближе, — продолжал граф. — Отсюда всего полтораста верст до Киева, а там — Белая Церковь, Винница или Умань, а там уже турки.

«Когда-то этот молодой человек мечтал, чтоб я поехала в Китай, чтоб была возможность подольше меня сопровождать. Странно», — подумала Анжелика. Она колебалась, с надеждой поглядывая на Мигулина, графу с его горячностью она не доверяла.

— А что за война сейчас идет на Украине?

— Да как обычно: поляки, татары, казаки… Там всю жизнь такая война идет… — отозвался Мигулин.

Наконец, решение было принято: Анжелика решила пробираться в Турцию через Украину и Бессарабию. Предприятие, мягко говоря, — рискованное. За Днепром настоящая война вспыхнула с новой силой. Год назад украинский гетман Дорошенко вместе с крымскими татарами напал на коронные войска в Умани, но неудачно. Поляки отбились и даже перешли в наступление. Но все с тревогой поглядывали за Днестр, где сосредоточилась огромная турецкая армия, гроза всей Европы. Оттуда ждали удара. Султан медлил, сначала он был занят войной с венецианцами и отвоевал у них Кандию, потом отдыхал после ратных трудов, проводил время в гареме и на охоте, но мудрый диван все это время следил за событиями в мире, выбирал, куда послать войска, какой совет дать великому султану. Армия, собранная на Дунае, съела все запасы и разорила местное население. Воинов надо было кормить, а издержки на их содержание покрыть за счет добычи и грабежа. Весной, пока наши путники пробирались беспредельными русскими лесами, огромное турецкое войско двинулось за Днестр. Неповоротливая трехсоттысячная громада передвигалась медленно, и первыми, далеко оторвавшись от главных сил, через Днестр в Подолию хлынули татары, легкая конница. На берегах Южного Буга татар встретили поляки Лужецкого и верные королю казаки полковника Ханенко. Шесть тысяч против сорока. Невзирая на свою малочисленность, поляки и казаки опрокинули и потоптали татар, загнали их в реку, и Лужецкий хотел гнать их еще дальше, за Буг и за Днестр. Более осторожный Ханенко не советовал переходить реку, но Лужецкий, окрыленный успехом, ничего не хотел слушать. Войско разделилось. Ханенко за Буг не пошел, а Лужецкому сказал очень хитро: «Я останусь здесь. Если ты победишь, будешь иметь свидетеля своего славного подвига, а если дело не пойдет на лад, я разделю с тобой твой жребий». Поляки погнали лошадей в воду, а казаки стали спешно окружать свой лагерь обозом. На другом берегу Буга солдаты Лужецкого встретили оправившуюся и жаждавшую мести орду и не смогли устоять — кони измучились на перепрыве и порох подмок. Торжествующие татары загнали отряд Лужецкого обратно в Буг и бросились за ним следом. Разгромленный и потерявший людей Лужецкий спасся в казачьем таборе. Едва остатки польского отряда заскочили в казачий лагерь, налетели татары. Отстреливаясь во все стороны, огромный «гуляй-город» двинулся назад. Татары провожали окутанный дымом обоз до Ладыжина и даже осадили этот городишко, но были отбиты и рассеялись по всей Украине, грабя и убивая. Меж тем основное турецкое войско только-только начало переправу через Днестр. Вот в эту кровавую кашу и лезли Анжелика и ее спутники, надеясь быстрее добраться до Турции.

От Чернигова до Днепра тянулась спокойная еще Малороссия, за Днепром бурлила, горела и обливалась кровью Украина. Решено было ехать на Киев, а там, разобравшись в обстановке, выбрать путь наиболее безопасный.

Путники торопились. Малороссийский пейзаж, прекрасный в начале лета, почти не привлекал их внимания. Живописные холмы и рощи, безмятежно спящие озера и тучные поля не могли рассеять чувства беспокойства, которое беспрестанно преследовало их после оставления Черной Кручи и Чернигова. Кони пугались и беспокоились ночами, как и в замке. Все время хмурился Мигулин. Теперь он уже не ехал возле правой дверцы кареты, а постоянно отставал, оглядывался, поперек седла у него лежало заряженное ружье.

Анжелика и граф начали посмеиваться над слишком уж осторожным казаком. Но однажды случай показал им правоту Мигулина. Как-то в дороге, проезжая мимо большой и богатой деревни, Крис попросил Анжелику разрешить заехать в кузницу и поправить расшатавшееся колесо. Потратив несколько часов, выбрались на прежнюю дорогу. Местность была ровной и пустынной, за несколько верст ни кустика, лишь начало длинного и глубоко оврага пересекало дорогу. Не доезжая мостков, лошади встали, как вкопанные, храпели и не шли дальше. Граф по-рыцарски беспечно выехал вперед и дал своему вороному шпоры. Конь упрямился, но все же пошел, шел обреченно, как на смерть. Подлетел к мосткам и вдруг дал свечку. Граф, не удержавшись, соскользнул с седла. Слуги бросились наперерез шарахнувшемуся коню.

— Вижу!.. Вон он!.. — закричал граф, вскакивая на ноги и указывая куда-то в овраг.

К мосткам подскакал Мигулин, тоже заглянул вниз.

— Что там у вас такое? — спросила Анжелика, выбираясь из кареты.

— Опять волк, сударыня, — раскланялся граф. — Настоящее волчье царство. Интересно, чем мы им так понравились?

— Это все тот же, — уверенно сказал Мигулин. — А чем мы ему понравились, чего ему от нас надо — это, действительно, интересно.

— От нас или от кого-то из нас? — задумчиво спросил граф.

— А это мы проверим.

До этого момента казак всемерно уклонялся от схватки, но враг наседал, и он смело пошел навстречу неизвестности и опасности. Весь следующий день он внимательно рассматривал дорогу и окружающую местность, как будто выбирал место для сражения. Ехали без привалов.

— Не надо останавливаться, — сказал Мигулин, когда Анжелика хотела отдохнуть.

Казалось, он хотел оторваться и убедиться, что противник сзади, а не впереди и не сбоку. Но вот, миновав долину, на холме казак приотстал от общего кортежа, спрятался за кустами и стал наблюдать за оставшейся позади дорогой. Потом он вскочил верхом, пустился во весь дух, догнал карету и, втискиваясь своим золотисто-рыжим конем между дверкой кареты и вороным графа, подтвердил:

— Он идет за нами.

— Занятно! — воскликнул граф. — И что же будем делать?

— Ветер с севера, это нам на руку, — сказал Мигулин. — Как только дорога будет раздваиваться, нам надо будет разделиться. Вы со слугами поедете по одной дороге, карета — по другой. Я останусь на развилке и постараюсь увидеть, за кем он пойдет. По выстрелу, граф, вам надлежит свернуть и без дороги скакать к карете. Ее нельзя оставлять без охраны и защиты…

— Что вы затеяли? — спросила из кареты Анжелика, которая ничего не поняла из торопливой речи казака.

— Месье считает, что нас преследует тот самый волк, что напугал вас в замке, — объяснил граф.

— Он уже говорил это. Что еще?

— Он предлагает разделиться и посмотреть, по чьему следу пойдет этот волк.

— Какая разница?

— Н-ну… если это перевоплощенный пан Борковский… — граф прыснул, представив что-то, — то нам нелишне было бы знать его намерения. Итак, мы разделимся, но не бойтесь: с вами остаются Крис и Майгонис, они вооружены. И я по первому же знаку прискачу к вам. Прилечу на крыльях любви.

— Вы нашли не совсем удачное время для шуток, — ответила Анжелика.

За холмом дорога раздвоилась. Одна исчезала в лесу, другая огибала его, и видно было, как она бесцветной полоской перетекала через зеленую макушку далекого взгорка.

— Граф, в лес придется ехать вам, — сказал Мигулин. — Я хочу, чтобы карета все время была на виду. Особо не торопитесь. Если увидите влево какую-нибудь просеку или прогалину, задержитесь возле нее, чтоб в случае нужды скакать к карете.

Граф подчинялся с неохотой, как бы говоря: «Воля ваша…» Призывно взмахнув рукой, он, сопровождаемый слугами, поскакал в лес.

Карета свернула влево. Мигулин какое-то время скакал возле нее, затем резко свернул в лощинку на опушке, оставил там коня, поднялся на край и из-за редкой поросли стал наблюдать за развилкой.

Время шло. Зверю пора было появиться. Мигулин, подавшись вперед, всматривался до боли в глазах. Волк, как из-под земли, выскочил прямо возле развилки. Он обошел стороной вершину холма, где должен был показаться по расчетам казака. И Мигулин, увидев его гораздо ближе, чем предполагал, почувствовал, как внутри что-то сжалось от неожиданности.

На развилке зверь помедлил. Он не нюхал землю, не метался туда и обратно по одному, а затем по другому следу, как это делают охотничьи собаки. Казалось, что он думал.

Мигулин, затаив дыхание, следил за ним, не поднимая ружья, чтоб случайный луч не отразился от чищенного металла. Обычно перед походом казаки опускали оружие в рассол, чтоб не блестело, но Мигулин, уезжая с посольством в Москву, и сам принарядился и оружие начистил. Но ничего, пусть только приблизится, Мигулин встанет и ударит навскидку… На чистой, ровной дороге зверь никуда не денется…

Казалось, волк выбрал. Он сделал несколько шагов по следам кареты, но замер все еще вне досягаемости выстрела. Мигулин напрягся. Ему чудилось, что волк смотрит прямо на него, что они встретились взглядами.

Оскалясь, как в усмешке, зверь отошел и сел на задние ноги. Мигулин, понял, что начинается игра «у кого нервы крепче», зверь знает о засаде. Мигулин, напрягшись, ждал и волк ждал. Волк потягивался, тряс головой, ероша загривок, зевал. «Издевается…» — подумал казак. Конечно, это был оборотень, а не обычный зверь. «А перекрещу-ка я его…». Зверь, будто играя, прилегая и подпрыгивая, пробежался по полю и вдруг метнулся в придорожные кусты.

Мигулин выстрелил наудачу, спрыгнул в лощину прямо в седло прянувшему коню и пустился, выбивая пыль, но дороге за каретой. Из леса показался скачущий наперерез граф, а за ним — кавалькада слуг.

— Ну? Что? — спросила Анжелика, когда они догнали ее.

— Хитер… нечистый дух… — покачал головой Мигулин. — Ему нужны вы или что-то в карете.

— И этому вы вскружили голову, — подмигнул граф Анжелике.

— Что вы себе позволяете, сударь?

— Извините, маркиза! Но по-моему, лучше считать, что в тебя влюблены, чем бояться, что тебя хотят убить…

— Но почему я?.. — спросила Анжелика, в тревоге оглядываясь на лес.

— Он мог идти и по моему следу, — успокоил ее Мигулин. — Ведь сначала я поехал по дороге вместе с вами. Завтра мы проверим: за мной или за каретой пойдет зверь. Хорошо ли вы стреляете, граф?

— Да уж не промажу!

На ночь путники остановились на отдаленном хуторе, притаившемся в низинке над озером. Багровая луна выползла из-за холма и низко нависала, давила на хуторок. Все невольно разговаривали вполголоса. Опять храпели и пугались кони. Местные жители, пустившие путников на ночлег, испуганно забились в пристройку, как будто те привезли с собой беду.

Новое испытание свалилось на всех ночью: всех разбудил странный вой, низкий и хриплый. Он больше напоминал рев племенного быка, чем вой волка. Бывает, что племенной бык ревет высоко и сипло, будто через силу, этот же звук при всем прочем тянулся бесконечно и с переливами. Иногда он срывался на хриплый кашель, иногда переходил на прерывистый визг, как будто девчата балуются где-то в хороводе.

— Ох, расходилась нечистая сила… — пробормотал Мигулин.

Стены беленой хатки глушили звуки, но Анжелика все равно хорошо различала их. Луна поднялась высоко в небо, свет ее был мертвенно бледен, отчего лицо перепуганной Жаннетты напоминало Анжелике маску покойницы. Сердце колотилось. Звуки доносились из-за гряды холмов южнее хутора — зверь обогнал путников и выл где-то впереди, словно хотел преградить им дорогу. Придавленно молчал хутор. А вой взлетал выше, выше, казалось, что сквозь него просачивается смех, плач, какие-то вздохи…

Утром хозяева отказались от денег за постой и с нетерпением ждали отъезда постояльцев. Перепуганные дети жались к матери, та беспрестанно осеняла себя крестом. Прощаясь, Мигулин развел руками, как бы говоря жителям: «Ничего не поделаешь. Вы уж извините…».

Он выехал со двора первым с ружьем наготове, будто зверь и при свете дня мог броситься на них из-за холмов.

Весь день Мигулин и граф высматривали зверя и искали возможность повторить вчерашний опыт — проверить, за кем пойдет зверь.

— Вон он, — наконец сказал Мигулин. — Теперь ждем первую развилку.

Никто, кроме него, не увидел волка, но все поверили и напряглись, готовые ко всему.

— Без нужды не стреляйте, — объяснял графу Мигулин, — нам надо лишь выяснить его намерения. Берегите патроны. Впрочем, он вас и не подпустит близко…

Граф слушал его плохо, все время смотрел на Анжелику. Мигулин настоял, чтобы она ехала в карете. Профиль ее появлялся и исчезал за легкой кружевной занавеской. Граф, как завороженный, смотрел на ее лицо, шею, приоткрывавшуюся линию плеча.

Она вскинула голову, словно проснулась, и повернулась к окошку:

— Что с вами?

— Я всего лишь задумался, мадам, — с грустной улыбкой ответил граф.

— О чем же?

— О чем? О том, что женщина, красивее которой нет на свете, мчится куда-то… сама не знает, куда…, а мужчины помогают ей, они рискуют своей жизнью, но помогают этой женщине как можно скорее упасть в объятия ее мужа, их счастливого соперника. Какая-то игра в поддавки.

— Я не участвую в такой игре, — ответила Анжелика. — И не просила вас в ней участвовать…

Как только они заговорили, Мигулин, приотстав, безнадежно покачал головой и больше с графом не заговаривал.

Но вот за покрытым редким кустарником холмом они увидели далекую развилку, и Мигулин, оживившись, догнал графа.

— Развилка, — указал он.

И граф, и Анжелика с досадой, как показалось казаку, прервали свой разговор.

— Что вы опять затеяли? — спросила Анжелика.

— Дорога раздваивается, — напомнил Мигулин.

— Мы еще раз попытаемся подловить пана сотника, — объяснил Анжелике граф. — Надо же наказать его за ночной концерт. Полное отсутствие слуха и — такая навязчивость!..

Поле за развилкой было ровным и голым, что лишало возможности устроить засаду возле одной из дорог.

— Так что же делать будем? — в голосе оторванного от беседы графа чувствовалось раздражение.

— Там, похоже, начинается овраг, — указал Мигулин в сторону на поросль и верхушки деревьев. — Ветер дует от дороги в ту сторону, и если вы укроетесь там, то зверь с дороги вас не учует. Понаблюдайте оттуда. Зверь пройдет стороной мимо вас. Посмотрите, за кем он пойдет. Как увидите, стреляйте хотя бы вверх и скачите прямо к карете. Возьмите с собой слугу, так надежнее. Может быть, на этой развилке нам удастся взять его между двух огней.

— А он точно идет за нами?

— Если б я знал… — вздохнул Мигулин.

— Хорошо. Яцек, за мной! — приказал граф и, круто свернув, поскакал к кустам, темневшим далеко в стороне от дороги. Яцек с ружьем в руках следовал за ним.

Подъезжая к отрожине оврага, граф оглянулся. Путники только что разделились: карета свернула влево, одинокий Мигулин рысцой, осторожно озираясь, ехал по правой дороге. Теперь надо было выбрать место для наблюдения. Граф стал подыскивать, где бы спешиться. Взгляд его скользил по гребню оврага, выбирая покатый склон, чтоб легче было подняться.

Серый ком (граф потом никак не мог вспомнить, откуда он появился) метнулся под копыта. Вороной конь дал свечку, визг и стон одновременно вырвались у него. Он рухнул с распоротым брюхом, и граф покатился по земле, путаясь в шпаге. Он вскочил, но не удержался на ногах и, сделав несколько шагов, падающим движением привалился к стене оврага. При падении ножны шпаги погнулись, шпага шла очень туго, и граф, торопясь, выхватил левой рукой висящий на поясе короткий дуэльный кинжал.

Лошадь Яцека рванулась и влетела в кусты, Яцек рвал поводья, но лошадь упрямилась, не шла, становилась на дыбы…

Зверь, подмятый рухнувшим конем, тоже потерял время, он выскочил из-под туши и присел в трех шагах от графа, готовый к прыжку. Шерсть на загривке у него дыбилась, глаза горели.

Побледневший граф переложил кинжал в правую руку и держал у бедра, готовясь ударить, а левую вытянул вперед, подставляя под сверкающие зубы и острые когти, чтоб перехватить бросок.

Зверь медленно, еле заметно пополз к нему, дюйм за дюймом, глядя прямо в глаза, будто гипнотизируя. Хвост его подрагивал, пасть ощерилась, приоткрывая клыки…

Тут из кустов с треском выломился спрыгнувший с коня Яцек и вскинул ружье. Уклоняясь от выстрела, зверь прыгнул, но прыгнул не на грудь, как ожидал граф, а в ноги. Тело его серой молнией метнулось низко над землей и сразу же отпрянуло. Граф вскрикнул и повалился. Несколько раз он ударил кинжалом в пустоту и, собрав все силы, рывком приподнялся. Он стоял на коленях с кинжалом в руке. Зверь лишь разорвал ему ботфорт от отворота до щиколотки и теперь вновь медленно полз, ближе и ближе…

Яцек подбежал ближе, сохраняя заряд и намереваясь стрелять наверняка. Зверь вскинул голову, подскочил и бросился от Яцека в кусты. Старый слуга с торжествующим криком выстрелил ему вслед, а граф, облегченно вздохнув, стал подниматься с колен.

— Собака…

И вдруг кусты раздвинулись и зверь вновь появился. Он выступал победителем, страшная морда его скалилась торжествующей ухмылкой.

Яцек вскрикнул от ужаса и, отшвырнув пустое ружье, выхватил из-за пояса широкий охотничий нож. Они с графом стали плечом к плечу.

Зверь остановился как бы в нерешительности, он давился хрипом, ярость пропитала его тело до кончика хвоста, но люди стояли стеной, сжимая кинжалы. И тогда зверь двинулся в сторону, он обошел кругом медленно поворачивающихся людей и приблизился к стонущему, бьющемуся, издыхающему коню. Вороной из последних сил рванулся от зверя, но тот одним прыжком оказался на нем и со страшным звуком, сочетающим лязг и чавканье, перегрыз коню горло. Кровь брызнула фонтаном, и волк стал жадно глотать ее. Он хлебал, поворачивая к графу и Яцеку окровавленную морду и сверкая глазами.

— А-а! — граф все же вытащил из ножен шпагу. — Яцек, за мной!

Он бросился к зверю, шпага дважды со свистом разрубила воздух, волк увернулся и отскочил к кустам. Он отяжелел от выпитой крови, глаза его стали более тусклыми, он зарычал и с сытым достоинством ушел в кусты.

Раздался топот. Мигулин и графские слуги подскакали. Они услышали выстрел, но не увидели ни волка, ни графа и, решив, что дело неладно, бросились на выручку.

— Проклятая тварь! Видели б вы его гнусную рожу! — кричал граф. — Мой конь! О, сволочь! Я отомщу тебе…

Губы графа дрожали, он был смертельно обижен.

— Давайте подумаем, как нам поймать этого выродка…

— Давайте. Но только подумаем. Вдруг он нас подслушивает, — ответил Мигулин.

— Прочешите этот овраг! — закричал граф слугам. Те бросились вперед, но, дойдя до кустов, они умерили свой пыл.

— Так мы его не найдем, — сказал Мигулин. — Скорее к карете.

Анжелика тоже слышала выстрел и велела остановить карету. Судьба вновь и в который уже раз вовлекала ее в какой-то дьявольский хоровод со стрельбой, скачкой и чудовищными завываниями по ночам. Когда-то (это казалось теперь далекой чужой жизнью) по ночам ее пугало рычание львов… «Господи, когда же это кончится?» — думала маркиза.

Подскакали разгоряченные, не остывшие после очередного приключения мужчины.

— Вы говорили, что он пошел за каретой, а как же вы объясните то, что он напал на меня? — кричал граф.

— Да откуда ж я знаю! — отвечал Мигулин.

— Итак, война! — объявил граф. — Он напал на нас, он объявил нам войну.

— Главное, чтоб он не напал на карету, — говорил Мигулин. — Надо выследить его. Мы начали войну по всем правилам военного искусства…

— Мы обороняемся, он нападает. Надо достойно встретить его очередную атаку.

— Надо выбрать позицию. Заставить его атаковать в чистом поле…

— Водный рубеж… Днепр… — вспомнил граф.

Спор и планы, которые строили мужчины, казались Анжелике бессмысленными. Они согласились на том, что будут оборонять карету, на нее же несколько раз глянули, как на пустое место. Это было обидно. Но она знала мужчин, знала, что пережитая смертельная опасность пробуждает в них инстинкт сохранения и продолжения рода, и потому боялась не столько зверя, сколько графа, на которого зверь сегодня напал. Нынешней ночью граф должен был вспыхнуть с новой силой, устроить новое представление.

На месте очередного ночлега Анжелика приняла ряд мер, предохраняющих ее от возможных посягательств ветренного юноши. Она велела разгрузить все вещи и сложить у порога самой дальней комнаты. Мигулин, о чем-то догадывавшийся по ее поведению, сразу же расположился у ее порога.

И все же нельзя было показать, что ты боишься, и Анжелика долго не ложилась спать, расчесывала волосы, просто рассматривала себя в зеркало.

— Граф Раницкий к вашему сиятельству, — доложила Жаннетта, выходившая в коридор по какому-то незначительному делу.

— Пусть войдет, — сказала Анжелика, давно готовая к такому повороту событий.

Граф вошел бледный, тихий, сдерживающий невольную дрожь:

— Добрый вечер, сударыня…

— Добрый вечер, граф, — ответила Анжелика, не поворачиваясь от зеркала.

Граф колебался, не мог подобрать слова. Для Анжелики, привыкшей видеть его отнюдь не таким скромным, это было ново. Она наблюдала за его отражением в зеркале и в то же время делала вид, что рассматривает себя, переплетает волосы.

— Присядьте, граф, — сказала она, когда молчание затянулось. — У вас сегодня выдался трудный день. Зверь напал на вас…

— Видели б вы его морду! — подхватил граф, и Анжелика с удивлением почувствовала, что он не играет, он искренен, он, действительно, напуган.

— Я знаю, что это такое. Мой муж устраивал королевские охоты…

— Клянусь, такого не видел никто! Видели б вы, как он полз ко мне, полз, глядя в глаза… Так палач смотрит на свою жертву…

— Это обыкновенный зверь, не более…

— О, нет! Это не обыкновенный зверь, маркиза. Это нечто… Этому нет названия…

Она поняла, что надо затеять спор и дать юноше возможность выплеснуть свою горячность.

— Вам могло и показаться…

— Мне не могло показаться! — с мукой в голосе воскликнул граф. — Погиб мой конь. Эта тварь пила его кровь и искоса смотрела на меня. Видели б вы, как она смотрела…

— Может быть, я покажусь вам жестокой, но подобные картины вызывают у меня довольно странные воспоминания, — стараясь сдержаться ответила Анжелика. — Коленом вы трогали колено вашей несчастной тетушки, а в это время поглядывали на меня. Как вы думаете? Почему именно эта сцена приходит мне на ум? Может быть, в них, в этих картинах, есть что-то общее?

— Вы не милосердны, маркиза! — воскликнул граф, становясь перед ней на одно колено. — Эльжебета — жертва. Она жертва своего, мужа, своего отца… Неужели вы будете и впредь попрекать меня родством с несчастной женщиной? Она не стоит вашей ревности, поверьте!

— Я вовсе не ревную. Я говорю о вас… — немного растерялась Анжелика, не ожидавшая такого маневра. — Вы только что говорили мне…

— Я говорил и не перестану повторять, что вы, ваша несравненная душа пробудили меня к жизни. К новой жизни! — воскликнул еще громче граф, пытаясь поймать ее руку. — Пожалейте, маркиза, я весь дрожу от страсти!..

— Может быть, от страха? — оскорбление невольно вырвалось у Анжелики, пытавшейся освободить свою руку.

Граф застонал сквозь зубы. Видимо, он хотел лишний раз упрекнуть Анжелику, посетовать на ее жестокость, бессердечие, несправедливость, но вместо слов он впился в ее руку; это было нечто среднее между поцелуем и укусом, от резкого движения светлые волосы графа рассыпались по ее руке, закрывая ее от кисти до локтя.

— Что вы делаете?..

Низкий, тоскливый, страшно знакомый вой раздался в ночи совсем близко и заставил Анжелику отдернуть руку.

— Черт! Он видит нас в окно!.. — заскрежетал зубами граф Раницкий. — От этого выродка никуда не скроешься…

Во дворе заржали, захрапели и завизжали кони. Вой приближался, он становился громче, яснее, казалось, что зверь воет прямо за забором. Захлопали двери. Яцек без шапки с блуждающим взором без стука заскочил в комнату Анжелики.

— Не можем, пан… Кони побесились… — пробормотал он.

Побледневший и даже позеленевший граф схватился за шпагу и бросился на улицу. Анжелика, помешкав, поднялась и пошла за ним, но в прихожей натолкнулась на Мигулина. Вместо того, чтобы посторониться, казак заступил ей дорогу и, оглядываясь через плечо, хмуро покачал головой.

— Огня! — крикнул во дворе граф.

Выстрелы осветили ночь. Графские слуги ударили из ружей по плетню. Полетели щепки, все заволокло пороховым дымом.

Вой оборвался. Несколько минут тянулась тягостная тишина, и вдруг злорадный вой зазвучал совсем близко, но с другой стороны поместья. Зверь издевался над стрелками.

Новые выстрелы загрохотали в ночи, и снова вой смолк, чтоб повториться с той стороны, откуда его не ждали…

Зажав уши, Анжелика пошла в свою комнату. «Это невыносимо…» — думала она.

Всю ночь трещали выстрелы и звучал перемещавшийся с места на место вой.

— Ты, скотина безрогая! Я тебе забью кол в глотку! — кричал доведенный до отчаяния граф. — Ты мне ответишь!..

Новый стонущий вой взмывал над смертельно перепуганным малороссийским хутором. Зверь не то жаловался, не то спорил с графом.

— И за коня ответишь!.. — кричал близкий к истерике граф…

Дикая какофония длилась всю ночь.

— Быстрее бы до Киева… — сказал утром осунувшийся Мигулин. Он тоже не спал ночь, был хмур и бледен.

Из хуторка выехали поздно: зверь убрался со светом, и людям решили дать отоспаться.

— Ночевать теперь будем в больших селах, — решил граф. — В маленьких хуторках он нас доканает…

Торопились в Киев, там хотели сделать дневку — люди выбились из сил, кони спали с тел, отдых был просто необходим. На волка уже не охотились, не устраивали засад. Ехали кучно, с оружием наготове, готовые в любую секунду стрелять. Лишь Мигулин не оставлял мысли подкараулить зверя.

— Вот будет Киев, — говорил он. — Там через Днепр две дороги: либо по мосту, либо вплавь…

К Днепру подъезжали в сумерках, и казак предложил заночевать, не доезжая до переправы, чтоб на следующий день перебраться среди бела дня и постеречь на берегу, пока все видно, не попытается ли зверь переплыть широкую реку…

Ночью, как и обычно, волк куролесил вокруг постоялого двора, распугав всех прочих постояльцев, которые с молитвами отсиживались в погребе, к утру стих. Всю дорогу до переправы Мигулин высматривал его в степи и никак не мог высмотреть.

На моту путешественников ждал неприятный сюрприз. Толпа богомольцев обступила стражников, которые в сотый раз рассказывали всем желающим, что город Киев ожидают великие беды, по всей видимости — мор и глад.

— А что ж такое? — спрашивали богомольцы. — За что?

— Нынче ночью вышел из степи огромный волк и по мосту прошел в город, мы и ахнуть не успели, — объясняла стража. — Дурная примета. Теперь жди беды.

Богомольцы крестились и спешили в город замаливать грехи.

Киев — мать городов русских — по мирному договору отходил к Польше, но московские войска из Киева так и не вышли. Отговоривались разными предлогами: то обнаружат в польских грамотах какое-нибудь бесчестие для государя и предков его, пропуски в многочисленных титулах, то потребуют, чтобы в Варшаве, в королевском дворце сняли бы со свода роспись, где с одной стороны изображен король с сыном и с панами-радою, а с другой — гетман польский гонит московские полки, царь и бояре взяты в плен и связаны. Теперь же, когда началась война, сказали московские бояре своим союзникам-полякам открыто: «Уступи вам Киев, а турок войдет в Украину, и Киев сделается гнездом для турецких войск».

Русские воинские люди, опираясь на укороченные алебарды-бердыши, встретили въехавших путников и подробно их обо всем распросили. Анжелика, не выходившая из кареты, заметила, как по какому-то непонятному знаку несколько людей сели на заранее оседланных лошадей, и, оглядываясь на карету и всю кавалькаду, скрылись в проулке.

— За нами следят, — сказала она Мигулину, когда воинские люди пропустили путников.

— Матвеев осторожничает, — отозвался казак.

Анжелика не поняла слово «осторожничает», но не стала просить графа перевести.

В Киеве, как и договаривались, устроили дневку. Город совсем не напоминал Москву. Был выше, чище, достойнее.

Слуги графа Раницкого тоже что-то заподозрили.

— Должен вас огорчить, маркиза, — со зловещей торжественностью сказал Анжелике граф. — За нами следят.

— Скорее всего — нас охраняют по инициативе боярина Матвеева, — утешила графа Анжелика. — Мы под его охраной. Кто посмеет?..

— Это могут быть обыкновенные грабители, — предостерег граф Раницкий.

— Вам ли их бояться… — отмахнулась маркиза.

Опасения графа оказались обоснованными. Когда на другой день путники выбрались из Киева, Яцек показал на группу всадников, выезжавших из соседнего предместья:

— Посмотрите, вельможный пан! Те люди за нами охотятся.

— С чего ты взял?

— Так вон тот, что первый, за нами вчера весь день подсматривал.

Мигулин, который по привычке начал высматривать волка, отвлекся, внимательно рассмотрел всадников, их было человек десять, и они являли собой причудливую сметь народностей и костюмов.

— Променяли кукушку на ястреба, — вздохнул Мигулин.

— Ну, эти хоть не оборотни, — легкомысленно сказал граф, но вовремя одумался и посерьезнел.

Весь день всадники ехали вслед за каретой и эскортом, но держались на почтительном расстоянии.

— Что это за люди? — спросила Анжелика Мигулина, с беспокойством оглядываясь на пылящих вдали конников.

— Меня больше беспокоит то, что мы не видим нашего старого знакомого — волка.

Между тем граф и его люди тоже стали нервничать. Все чаще оглядывались они на преследователей, непроизвольно хватались за оружие. Мигулин обратил на это внимание и указал на деревню, лежавшую чуть в стороне от дороги:

— Давайте свернем туда и посмотрим, что они будут делать. Проверим, что это за люди.

— Почему мы свернули? — спросила Анжелика.

— Нам пора отдохнуть, — успокоил ее граф.

Преследователи проехали мимо, но нагло поглядывали на путников, показывая свою заинтересованность и как бы обещая скорую встречу.

«Если преследующий нас зверь — дьявол, то это, несомненно, его слуги», — подумала Анжелика, разглядывая живописные наряды довольно пестрой кавалькады. Там были и европейцы, и азиаты, были оборванцы и богато одетые люди.

— В чистом поле встретят, — сказал Мигулин. — Подождите меня здесь.

Он поскакал вслед за проехавшими всадниками, скрывшимися за рощицей, и скоро вернулся.

— Остановились. Или за рощей ждать будут, или ночью попытаются нас прощупать. Ничего, постоялый двор здесь крепкий. Отсидимся, а там видно будет.

Ночью внезапно завыл исчезавший из поля зрения зверь. Граф и его слуги на этот раз не отвечали ни криками, ни стрельбой. Все замерли и ждали нападения. Нападения не произошло…

Утром Мигулин выехал на разведку и обнаружил за рощей следы поспешного бегства. Разбойники сбежали, испугавшись волчьего воя.

— Итак, путь свободен? — спросила Анжелика, когда Мигулин рассказал, что вчерашние преследователи исчезли.

— Они ведь не дети. Ночью их еще можно испугать воем, но днем… — возразил граф.

— У нас достаточно людей, — ответила Анжелика. — И, вдобавок ко всему, я еще не встречала разбойников, которые напали бы на вооруженных людей ради сомнительной добычи. Если б мы везли королевскую казну… У нас равные силы. Вперед!

Трезвый расчет подсказывал маркизе, что никакие грабители не нападут на нее при таком раскладе сил. Если же их, ее и спутников, преследуют, то это, возможно, продолжение каких-то личных дел графа. С этим молодчиком все могло случиться…

Мигулин, как и обычно, ехал первым. Граф со своими людьми тесной кучей замыкал небольшой отряд.

Глава 10

Нападение было подготовлено классически. Дорога шла через рощу. Толстое старое дерево нависало над проезжей частью. Мигулину оно показалось подпиленным. Не доезжая сотни шагов, он остановил всех, несколько мгновений вглядывался в кусты вокруг толстого искривленного ствола, а затем велел Крису заворачивать.

Как только Крис стал заворачивать лошадей, кустарник ожил. Какие-то люди выскочили из него на дорогу, затем метнулись обратно и через некоторое время появились уже верхом на лошадях. Крис, волнуясь, стегнул лошадей бичом раньше, чем надо было, и лошади, прянув, понесли карету по просеке, в сторону от дороги.

Местность оказалась довольно ровной. Лошади быстро скакали по просеке, карета раскачивалась и взлетала, как на волнах. Мигулин и граф со слугами скакали сзади. Преследователи догоняли их, но придерживали лошадей, опасаясь выстрелов в упор.

Роща внезапно оборвалась. Впереди открылось поле, речка с мостиком и деревушка с небольшим панским двором на краю.

— Туда! — крикнул Мигулин, указывая Крису на речку и мост.

Справа раздались крики и топот. Несколько разбойников проскакали по роще напрямую и теперь, немного обогнав карету, скакали наперерез.

Мигулин, свешиваясь с седла, подхватил под уздцы лошадь из передней пары и свистнул. Анжелика, достававшая шкатулку с пистолетами, повалилась на сидение, так как лошади рванулись с неожиданной быстротой и понеслись. В окно она видела, что разбойники, скачущие наперерез, не успеют преградить дорогу карете, а только отсекут графа и его людей. Граф, видимо, тоже понял это и поворотил коня, чтоб встретить преследователей лицом к лицу. Крик, треск и звон, раздавшиеся сзади, сообщили маркизе, что граф и его люди вступили в схватку.

Карета, подскочив два раза, прогудела по мосту и влетела в ворота чьей-то усадьбы.

— В дом! Быстро! — командовал Мигулин. — Отсидимся…

Хромой старик в богатом персидском халате бросился Мигулину навстречу. Казак что-то крикнул ему. Забегали люди, полетели перепуганные куры, надрывались лающие собаки.

Старик чуть ли не на четвереньках подскочил к выбирающейся из кареты Анжелике:

— Прошу вельможную пани в дом, — и не успела Анжелика пробежать до крыльца, он уже командовал. — Гей, хлопцы, завалить двери, мушкеты к окнам… Набег…

Крис и Майгонис стали распрягать и заводить мокрых от скачки лошадей под навес.

— Запереть ворота! — командовал хромой старик.

Жаннетта, наступив в спешке на край своего платья, повалилась в дверях, загораживая дорогу Мигулину.

— Вверх! Поднимись на верхний этаж! — кричал Мигулин Анжелике и показывал пальцем.

— Пан, еще скачут! — крикнул кто-то из хлопцев.

Поднявшись на второй этаж, Анжелика увидела в окно, что граф и его люди, все израненные и окровавленные, оторвавшись от бандитов, во весь опор неслись к воротам. За ними, чуть отстав, скакали напавшие разбойники.

Граф посреди двора спрыгнул с лошади и, поддерживаемый седым Яцеком, еле передвигая ноги, ввалился в дом. Слуги его рассыпались по двору, ища укрытия и готовясь защищаться.

Два местных хлопца успели закрыть ворота перед мордами лошадей нападающих. Но первый из скакавших заставил свою лошадь прыгнуть через низкий каменный забор. Мигулин выстрелил из дверей панского дома, и высокий гнедой конь рухнул, подняв тучи пыли. Хозяин его, высокий худой шляхтич, покатился по двору, но сразу же вскочил на ноги и выстрелом из пистолета сбил с казака шапку.

Налетели другие разбойники. Разом во всему подворью затрещала стрельба. Полыхнул флигель…

Спускаясь со второго этажа, Анжелика видела сквозь полураскрытую дверь одной из комнат, как Яцек перевязывал графа. Он снял с хозяина камзол, разорвал рубашку и теперь обматывал грудь немедленно пропитывающейся красным материей. Граф морщился, но сдерживал стоны. По тому, как намокала повязка и как двигался граф, Анжелика поняла, что колющий удар скользнул по ребрам и распорол юноше кожу на боку.

Яцек закончил перевязку, схватил свое ружье и, оставив графа сидеть у стены, выбежал на помощь обороняющимся.

Анжелика сбежала по ступенькам, распахнула дверь…

— Вы ранены?..

Она замерла, поперхнувшись своими словами, так как чуть не напоролась грудью на острие шпаги.

— Это я…

— Я вижу, — ответил граф, не отводя шпаги. — Очень хорошо, что вы спустились. Мне не придется подниматься…

— Что это значит?..

— Ко мне дважды подсылали убийц. Даже этот проклятый оборотень, который якобы следит за вами, на самом деле напал на меня. Теперь это открытое нападение… И вы еще спрашиваете, что это значит?

— Вы с ума сошли! Вы считаете, что это я подсылаю?..

— О, конечно, нет! Но не надо притворяться, ведь вы прекрасно понимаете, о чем идет речь.

— Клянусь, я не понимаю…

— Мне некогда играть с вами в прятки. Я все знаю. Или я получу бумаги, которые вы везете в Турцию, или я вас убью. Не думаю, чтобы простушка Жаннетта смогла закончить порученное вам дело…

— Да вы бредите!.. У вас жар!..

Граф молча взял ее руку и приложил к своему каменно-холодному лбу.

— Значит, вы просто сумасшедший! — воскликнула Анжелика. — Как и вся ваша дегенеративная семейка…

Граф усмехнулся:

— Не выкручивайтесь. Или отдайте мне бумаги, или я убью вас…

Анжелика развела руками:

— Со мной нет никаких бумаг…

— Убью, — угрожающе придвинулся граф.

Пламя пожара отражалось на острие его шлаги, и по стене над окном метался кровавый зайчик.

И по тому, как скакало по стене это багровое пятнышко, Анжелика поняла, что рука юноши дрожит, что сам он в сомнениях.

— Я не понимаю, о чем вы говорите, — прошептала она, — но если это очередной прием обольщения, то… Колите…

Она рванула корсаж. Ее роскошная грудь, ранее сдавленная тесным платьем, буквально вывалилась из-за треснувшей материи.

— Колите же…

Граф поджал губы, капли пота выступили у него на лбу.

Анжелика почувствовала, как острие шпаги коснулось ее левого соска. Прикосновение оказалось скользящим и приятным. Неуловимыми движениями граф ласкал смертоносным металлом ее плоть. Она с удивлением обнаружила, что соски ее напряглись и налились призывным бордовым цветом. Сладкая дрожь возбуждения пробежала по спине. Она застонала.

— Я хороший фехтовальщик, маркиза, — хрипло сказал граф.

— Да… — прошептала Анжелика.

— Так что же будем делать? — еле проговорил граф, перенося острие к ее правому соску.

Закрыв глаза, Анжелика прислонилась к стене, грудь ее вздымалась, ноги сжимались до боли в коленях и терлись друг о друга. Она боялась, что сейчас не выдержит и сама бросится на графа:

— Прекратите… Я сейчас закричу… — простонала Анжелика.

— Тише… тише…

Бессильно скользнул вниз и ткнулся в пол ласкавший ее, красный от отраженного огня металл. Губы графа коснулись ее полураскрытых губ. Эти губы, опушенные редкими мягкими усиками, и твердый, шершавый и настойчивый язык графа ласкали ее рот неизъяснимо сладко и возбуждающе. Они уже прижимались друг к дружке и терлись…

— Отдайте… бумаги…

— Да нет у меня никаких бумаг…

— Не ври…

Она запрокинула голову, подставляя шею под его поцелуи…

Топот по коридору привел их в себя.

— Ну, что там?.. Прикройся… — граф отстранил Анжелику и сам открыл дверь так, чтоб проходила только его голова.

— Чего тебе?

— Пан… Вельможный пан, надо бежать… Флигель горит, сейчас дом загорится… — задыхался от бега Яцек.

— Тушите!..

— Не дают, стреляют…

— Так отбейте! — подсказала графу из-за спины Анжелика.

— Да! Так! — воскликнул граф. — Сейчас мы их погоним…

Ударом ноги граф распахнул дверь, на глазах остолбеневшего Яцека чмокнул Анжелику в соблазнительный сосок, галантно поцеловал руку и убежал.

— Какого черта вы копаетесь? Вперед, смелее! За мной! — донесся его голос от самодельной баррикады.

Опомнившись, Анжелика бросилась к себе в комнату. Жаннетта, увидев хозяйку в таком виде, всплеснула руками:

— О, сударыня! Вас хотели изнасиловать?

— Да, под страхом смерти…

Жаннетта взвизгнула и готова была упасть в обморок.

— Да замолчите вы, дуреха! — взорвалась Анжелика. — Истинное несчастье, что вы навязались на мою голову… Платье! То, цвета морской волны… И не отходите от меня ни на шаг. Пускать ко мне только слуг и господина Мигулина. Для остальных — мне нездоровится…

— А нас не…?

— К несчастью — нет, — съязвила Анжелика.

Стрельба снаружи усилилась. Из общего шума выделялся командный голос графа Раницкого. Приободренный граф разил врагов налево и направо.

— Приготовьте мне что-нибудь на ужин, — распоряжалась Анжелика, слегка удивленная, что при такой яростной стрельбе все окна в ее комнате целы.

— Что прикажете, сударыня?

— Чего-нибудь и побольше. Судя по всему, сражение скоро закончится, а победители обычно бывают страшно голодны.

Жаннетта засуетилась:

— Но здесь ничего нет.

— Так спуститесь к хозяину.

— Я боюсь, сударыня, там так стреляют.

— Бегом! — топнула ногой Анжелика.

Побледневшая Жаннетта метнулась вниз.

Оставшись одна, Анжелика глубоко задумалась. Нападавшие, кажется, имели претензии к одному лишь графу. В ее окно ни разу не выстрелили. Граф дрался на дуэли (это несомненно) в Немецкой слободе, в дороге ему прострелили шляпу. За ним, несомненно, охотятся. А он? Ему нужны какие-то бумаги… Впрочем, она не удивилась бы, узнав, что граф — просто сумасшедший.

Вернулась Жаннетта, а за ней перемазанный в саже хромой хозяин. Они стали сервировать широкий стол, стоящий посреди комнаты. Хозяин поглядывал на Анжелику с испугом и восхищением. Он был поглощен этим делом, как будто не его флигель горел, и огонь грозил перекинуться на все постройки.

— Что бы вы могли нам предложить, месье?

Хозяин виновато улыбнулся и развел руками, он ничего не понял.

— Жаннетта, позовите графа, пусть он переведет…

— Но, сударыня…

— Ах, да…

И все же, когда нападавших оттеснили, наверху у Анжелики все было готово к ужину. Крестьяне, прибежавшие из деревни, тушили флигель. Путники помогали им, но постепенно, один за другим, они возвращались в дом. Забрызганный своей и чужой кровью, граф, прыгая через три ступеньки, взлетел на второй этаж. Жаннетта, бледная, но решительная, закрыла дверь собой и еле проговорила:

— Госпоже нездоровится…

— Ах, ей нездоровится! Да она играет мной, как кошка мышью! — вскричал взбешенный граф. Он оттолкнул служанку и рванул дверь на себя.

Мигулин и Анжелика ужинали. Казак поднял удивленный взгляд на ворвавшегося графа.

— Ах, это вы, граф, — сказала надменно Анжелика. — Вы несколько неожиданно. Тем не менее прошу к столу. Жаннетта, прибор господину графу.

Жаннетта, старательно обходя графа, бросилась расставлять тарелки. Граф Раницкий молча сел на указанное ему место и с вызовом и ожиданием глянул на Анжелику. Она продолжала расспрашивать о чем-то Мигулина, с трудом подбирая редкие знакомые ей польские и турецкие слова.

— Странное нападение, — говорил Мигулин. — Потерь почти нет. Трое ранены, но легко…

— У меня исчез слуга, — хмуро вставил граф. — Северин…

— Как это «исчез»?

— Да так. Исчез и все.

Больше о столкновении не говорили. Анжелика спокойно вела беседу о разных мелочах, демонстративно уделяя особое внимание казаку; на графа она почти не смотрела. Граф Раницкий ковырялся в своей тарелке, не поднимая глаз. Зубы его были стиснуты, щека подергивалась. Анжелика, казалось, не замечала его напряжения. Мигулин же, наоборот, внимательно наблюдал за обоими.

Ужин закончился. У выхода граф задержался:

— Мне нужно сказать вам, маркиза…

— А с вами, сударь, мы поговорим завтра. И после того, как вы принесете извинения за вашу неостроумную выходку с оружием, — высокомерно ответила Анжелика и замолчала, всем своим видом показывая, что разговор окончен.

— Чего ему надо? — спросил насторожившийся Мигулин, когда граф вышел.

Анжелика только вздохнула, отворачиваясь к окну.

— Может, я его… — Мигулин провел ребром ладони по горлу, — и делу конец?

— О, нет! Только не это!.. — поспешно сказала Анжелика, комкая в руках салфетку.

Мигулин ничего больше не сказал и стал устраиваться на ночь в коридоре, под дверью у Анжелики.

Ночь прошла спокойно, хотя вдали иногда слышались стрельба и волчий вой. Создавалось впечатление, что зверь гоняется за шайкой разбойников.

Анжелика все равно не могла уснуть. Тело ее непроизвольно прогибалось при каждом невольном воспоминании о событиях прошедшего дня, об объятиях и поцелуях графа, о его странных угрозах и опасных ласках острием шпаги. Анжелика ворочалась, вздыхала, и так же ворочалась и вздыхала в углу Жаннетта.

Утром Анжелика смогла взять себя в руки. В бледно-зеленом открытом платье выпорхнула она из своей комнаты, легко сбежала по лестнице к ожидавшей ее карете и как бы невзначай задержалась около ждавшего ее у главного входа графа. Граф тоже принарядился и выглядел очень торжественным и юным. Анжелика ждала извинений и дождалась их.

— Прошу прощения, маркиза, что осмелился острием шпаги щекотать вашу несравненную грудь, — выпалил граф и согнулся в поклоне.

— Выждав, когда он выпрямится, Анжелика влепила ему звонкую пощечину и сбежала к карете.

— Поехали!..

Слуги графа по привычке окружили тронувшийся экипаж, но Анжелика высунулась из окошка и закричала:

— Отгоните их!

— Сударыня? — склонился ничего не понявший Крис.

— Застрелите этого… и этого… — указывала Анжелика, готовая разрыдаться. — Застрелите кого-нибудь из этих негодяев, или я сама это сделаю…

Остолбеневшие слуги отстали.

С этого дня путники разделились. По пустынным, разоренным недавней войной дорогам Украины двигались порознь две кавалькады и карета, сопровождаемая одиноким всадником. И за всеми ими следил странный зверь, похожий на волка.

Две группы всадников охотились друг за другом, подстерегали, устраивали засады и нападали. И посреди этой странной дуэли или войны невредимая, словно заколдованная, катилась карета. Несколько раз Анжелике и Мигулину попадались следы недавних столкновений между разбойниками: труп убитой лошади, окровавленные тряпки, сломанные кусты и капли крови на месте потасовки. Мигулин наблюдал за обеими группами, несколько раз подкрадывался к обеим. Как-то он сказал Анжелике:

— А Северин-то к тем ребятам перебежал. С ними теперь ездит.

— Странно, — вздохнула Анжелика, — Марселис говорил мне, что он самый надежный.

Через несколько дней Анжелика уже не обращала внимания на драки между отрядом графа и шайкой разбойников. Неприятности доставляло ей лишь присутствие поблизости странного волка. Зверь явно преследовал карету, как сказал как-то Мигулин: «Над душой висел». Казак несколько раз пытался подстеречь зверя, но все время неудачно. Зверь обнаглел. Когда карета двигалась степными дорогами, где не было возможности устроить засаду, волк открыто бежал вслед за каретой на расстоянии ружейного выстрела. Но Мигулин и здесь нашел возможность досадить ему. Он зарядил ружье, забил в ствол двойной заряд пороху, на скаку прицелился, взяв чуть повыше, и выстрелил. Отдача чуть не вырвала ружье из рук, зато пуля зацепила волка по уху и загривку, и он подскочил на целый аршин, затряс головой и, поджав хвост, умчался в ближайший овраг.

— A-а, с-соб-бака… — удовлетворенно сказал казак.

Вскоре зверь отомстил людям — напал на одну из групп, порвал и разогнал лошадей.

— Поранил кого-то, — сообщил Мигулин, обнаруживший кровавые следы.

Вечером Анжелика увидела впереди зарево. Оно напоминало закат перед морозным и ветреным днем, но было гораздо южнее и выглядело довольно зловещим.

— Орда! — сказал, присмотревшись, Мигулин.

Вокруг не было видно ни огонька. Все живое затаилось. Ночевать остановились в безмолвной, притихшей деревушке, сумерничали, не зажигая огня. Мигулин сторожил во дворе. Он издалека расслышал конский топот и хотел уже стрелять, но вовремя разглядел недавних спутников — графа и его людей.

— Впереди татары. Еле ушли, — сообщил граф.

— Гнались за вами? — спросил Мигулин.

— Гнались. Еще днем.

— Пошли… — Мигулин повел графа к Анжелике.

Маркиза, кутаясь в плащ, сидела у окна. На скрип двери она оглянулась. В темноте не разобрать было лиц.

— Кто это?

— Да это ж его сиятельство граф Раницкий, — прошептала ей Жаннетта и заерзала на лавке напротив.

— А-а… — протянула Анжелика и с равнодушным видом отвернулась к окну.

— Это я, маркиза, — сказал от двери граф. — Я рискнул попасться вам на глаза, но впереди опасность — татары, и я счел своим долгом предупредить вас.

Анжелика молчала. Пауза затянулась.

— Прошу простить меня, маркиза, — сказал, помолчав, граф. — Любовь делает человека безумным. Я готов умолять вас о прощении, пока вам не надоест, но сейчас дело зашло слишком далеко. Ваша жизнь в опасности.

— Вы серьезно, любезный граф? — чужим, незнакомым голосом спросила от окна Анжелика.

— Да, это так, — горячась, подтвердил граф.

— Зажгите свет, — сказала Анжелика, отводя взгляд от окна. — Не бойтесь. Надеюсь, что люди графа нас сейчас охраняют…

Зажгли свечу. Анжелика пристально всматривалась во взволнованное лицо графа. За несколько дней разлуки он не изменился.

— И вы прискакали меня спасать. Как это мило с вашей стороны, граф.

Граф учтиво поклонился и напомнил:

— Надо что-то решать. Время не терпит.

— А что тут решать? — с наигранным удивлением спросила Анжелика. — Надо открыто ехать к татарам. Насколько мне известно, они подданные турецкого султана. Я попрошу, чтобы они проводили меня к туркам.

— Прекрасный план! — саркастически воскликнул граф.

— Подданные, данники… Тут сам черт ногу сломит, кто чей подданный. Один Дорошенко столько напутал… — с сомнением сказал Мигулин.

— Пока вы им расскажете, чего вы хотите, они вас… Это же татары… — стал убеждать Анжелику граф. — Надо брать западнее, через коронные земли на Днестр, где стоят турки.

— Там война. Как же ее пропустят? — возразил Мигулин. — Да и все аванпосты у турок все равно из татар. Давай уж к нам, на Дон. В Азове турецкий гарнизон стоит. Мы туда каждый раз посольства посылаем. Наши без послов воевать не начнут. С послами и ее в город…

Голова Анжелики шла кругом.

— Куда ближе? — спросила она.

— По прямой — на Днестр через земли Уманского полка, — сказал, прикинув что-то в уме, граф.

— Да… — подтвердил Мигулин.

«Господи, как я устала!» — подумала Анжелика. Граф Раницкий и Мигулин выжидающе смотрели на нее. Надо было что-то отвечать.

— Мы едем по самой короткой дороге к турецким войскам, — сказала она. — Будем прорываться. Эта страна размером с Францию. Я не думаю, что напугавшие вас татары перекроют все дороги.

Несколько дней, почти неделю пробирались они окольными дорогами на юго-запад. Вокруг полыхали пожары. Иногда ночью приходилось ехать меж двумя заревами. На ночлег становились в лесах, рощах, степных балках, огня не разводили.

— Да, далеко мы забрались, — сказал однажды Мигулин. — Пора бы им уже нас поймать.

Татар до сих пор не видели, даже издали.

— Где же напугавшие вас дикари? — спрашивала Анжелика. — Почему мы их не видим?

— Как увидим, считай — пропали, — усмехнулся казак. — Они нас вперед увидят, и никуда мы с этой колымагой не денемся…

Он вел всех, тщательно высматривая дорогу, избегая открытых мест. Иногда, оставив путников в каком-нибудь укромном месте, надолго исчезал впереди.

Однажды наткнулись на разбитое и разграбленное убежище местных поселян. В балке нашли следы боя, ошметки запекшейся крови, распухшие на жаре туши убитых животных, какое-то тряпье и два трупа.

Зверь как-то незаметно отстал. Дня три о нем не было ни слуху, ни духу, и Анжелика с молчаливого согласия своего охранника пересела в седло.

Утро выдалось жаркое. Лошади, резво побежавшие, как только тронулись в путь, вскоре перешли на шаг. Анжелика, переодевшаяся в мужской костюм, села на одного из заводных коней Мигулина. За холмом открылась им белевшая хатками, не тронутая еще татарами деревня. И сразу же Мигулин указал на далекие клубы дыма, встававшие где-то за лесом:

— Вон они. Уже близко.

— Татары?

— Да. Надо быстрее миновать эту деревню. Здесь их еще не было, так что сюда они точно заявятся, — стал торопить спутников казак.

Они рысью спустились в безлюдную деревню. Часть жителей сбежала и увела с собой домашних животных, но навстречу карете и блестящей кавалькаде люди вышли. На лицах читались восторг и изумление. Они ожидали появления татар, а увидели роскошный выезд и знатных господ.

— Бабка, как нам на Умань проехать, чтоб нас лихие люди не споймали? — спросил Мигулин у одной из женщин. Старуха стала долго и путано ему объяснять. Казак слушал и недоверчиво хмыкал.

— Жарко, — вздохнул граф, обмахиваясь шляпой. — Надо б нам здесь передохнуть.

— Нельзя, — воспротивился Мигулин, отрываясь от разговора со старухой. — Сейчас я ее расспрошу, и надо торопиться…

Через несколько минут он указал на запад:

— Там, за бугром в лесу, как мне сказала эта женщина, есть старая разрушенная крепость, а за нею в нескольких милях, проходит тропа, которая выведет нас прямо на край леса недалеко от Умани.

— Погоняй, — приказала Анжелика Крису.

Измученные жарой и бездорожьем лошади с трудом перетащили карету через бугор.

— Пани маркиза, надо дать лошадям отдохнуть, — сказал Крис Анжелике. — Хотя бы немного.

— Надо дотянуть хотя бы до края леса, — вмешался слышавший разговор Мигулин. Крис хлестнул по лошадям.

На опушке леса остановились. Великолепные серые лошади стали, опустив головы. Они очень устали.

— Оставайтесь с каретой здесь, — смилостивился Мигулин. — Только из лесу не высовывайтесь. А мы поищем эту крепость.

Мигулин, Анжелика, граф Раницкий и несколько его слуг, оставив карету, отправились через лес верхом. Крепость оказалась ближе, чем они думали. Поросшие мхом развалины возвышались на холме чуть в стороне от неширокой лесной дороги.

— Что-то близко… Напутала что-то бабка… — пробормотал Мигулин. — Подождите-ка меня здесь, я сбегаю тропу поищу. Если что-то случится, постарайтесь отсидеться в этой крепости.

Он припал к шее своего золотистого коня и через мгновение исчез за кустами.

— Ну, а мы что сидим? — спросил граф, потягиваясь в седле. — Давайте разомнемся.

Опираясь на его руку, Анжелика спрыгнула на землю. Лошадей они передали слугам. Ноги гудели от долгой верховой езды.

— Здесь довольно мило, — указал граф на развалины. — Давайте поднимемся, посмотрим…

Анжелика понимала, что граф просто хочет поговорить с ней без свидетелей, даже слуг стесняется.

— Ваши слуги понимают по-французски? — спросила она.

— Вовсе нет. А почему вас это интересует?

— Мне показалось, что вы хотите сообщить мне что-то по секрету.

— Ах, вот вы о чем! Нет, — ответил юноша. — Просто любовь предполагает некоторую тайну.

— Любовь? — удивилась Анжелика. — Глядя на вас, граф, я думаю лишь об одном вашем качестве, о безграничной дерзости. Как смеете вы вообще говорить со мной о любви?

— Но это единственное чувство, которое я испытываю к вам, — ответил граф, отмечая про себя, что, возмущаясь, маркиза не повысила голоса, а, наоборот, говорила тихо, даже устало.

— Мне надоело объяснять вам… Да поймите же вы, молодой человек, что назойливость может вызвать лишь усталость, раздражение и, в конце концов, ненависть.

— По крайней мере это — не равнодушие, — ответил граф. — Любовь или ненависть — оба эти чувства могут быть одинаково сильны. И я счастлив, что смог вызвать у вас, маркиза, хоть какое-то чувство.

— Даже ненависть?

— Это вам кажется, что это чувство — ненависть, — усмехнулся граф.

— О, да вы самонадеянны!

— А куда ж деваться? Другого пути у меня нет, — в словах графа сквозило равнодушие, с которым люди, утратившие надежду на спасение, говорят о своей неудавшейся жизни.

— Все вы выдумываете, — вздохнула Анжелика, как будто и сама жалела, что граф все придумал.

— Если бы так!.. — грустно говорил граф, незаметно увлекая Анжелику вверх по склону. Она не противилась, держала себя уверенно, словно сама хотела удостовериться, как далеко зайдет игра графа.

— Хотите, я расскажу вам свой сегодняшний сон? Надеюсь, что это — вещий сон, маркиза. И там были вы…

— Вас мучают кошмары?

— О, нет! Это был страшный, но счастливый сон. Сон со счастливым концом.

— Ну… — Анжелика пожала плечами, предоставляя юноше возможность и дальше фантазировать.

— Представьте, я видел себя в каком-то замке на дне моря, — начал граф, мечтательно устремляя взгляд вверх и чуточку убыстряя шаг. — Но это было странное море, в нем можно было свободно дышать. Маленькие серебристые рыбки проплывали на уровне моего лица, как плывет по воздуху осенняя паутина. Они резвились и играли, как играют под ногами гостей кошки или домашние маленькие собачки. Убранство замка отличалось богатством и великолепием, оно напоминало мне убранство некоторых залов Лувра или Венсенна, но это был не Лувр, а какой-то совершенно сказочный подводный замок. Придворные, очень похожие на обыкновенных людей, но со странно плоскими зеленоватыми лицами, провели меня в высокий и светлый зал, устланный живым ковром очень яркой и высокой подводной травы. Огромные окна, украшенные причудливыми решетками, пропускали потоки яркого сине-зеленого света. В простенках висели костяные панцири, незнакомые мне образцы оружия. Особенно запомнились мне огромные двуручные мечи, но не прямые, как у нас, а причудливо извивающиеся наподобие турецких ятаганов…

— У вас, я вижу, очень богатое воображение, — сказала Анжелика. Упоминание турецких ятаганов напомнило ей о цели своей поездки и несколько отрезвило. Она оглянулась. Слуги и лошади остались внизу, а они с графом поднимались по пологому склону к полурассыпавшейся крепостной стене.

— Все это только начало, — не отреагировал на ее слова граф. — Я слышал шепот придворных, тихий и ласковый, они обещали мне многие милости их повелителя или повелительницы, но сквозь звуки восторга, восхищения и зависти пробивались понятные лишь мне и им нотки злорадства и заставляли меня насторожиться. У одной из стен на возвышении стояло ложе, напоминающее трон, но убранное подушками и, судя по всему, предназначенное для сна или для любовных утех. Меня подвели к этому ложу и просили подождать. Я рассматривал покрывала и подушки, расшитые и украшенные изображениями любовных сцен, и фигурки оживали, начинали двигаться, сплетаться в порыве страсти, их возбуждение передавалось мне… И вот на ложе возникло… Я даже не знаю, как это объяснить вам… Возник… Или возникло… Это был морской царь, имевший две сути. Я чувствовал его силу, его мощь, величественное, воистину царское мужское начало. И в то же время иногда из-за всего этого проглядывала неповторимой, дьявольской красоты женщина. Женщина, прекрасная, как смерть… Постепенно женский облик заслонил мужской, царский, но отнюдь не полностью. Это тянулось нестерпимо долго и в то же время произошло удивительно быстро. Это существо… Нет, у меня язык не поворачивается назвать это существом…

— Гермафродит…?

— Да, сейчас, при свете дня, когда вокруг все обычно, обыденно, это кажется странным. Но тогда, в сине-зеленых бликах, в мире сказки, эта женщина показалась мне необыкновенно прекрасной. Я шел к ней и одновременно петлял по какому-то лабиринту, а она возлегла на ложе и одновременно убегала от меня, оглядываясь и призывно смеясь. Теперь я понимаю, что плутала по лабиринту моя смущаемая душа, но тогда… И вот когда я уже догонял ее и готов был схватить и отовсюду неслись подбадривающие меня и одновременно злые, торжествующие голоса, нечто непредвиденное вклинилось в общий шум. Замок как будто раскололся где-то сверху, и оттуда донесся сперва очень слабый, печальный и очень чистый звук, одновременно сквозь сине-зеленую пелену пробился лучик мягкого золотистого света. Преодолевая наваждение, я глянул вверх… О, маркиза…! Это было как спасение… Злые голоса усилились. Необыкновенной красоты женщина, соблазнявшая меня часть морского царя, уже не убегала от меня, наоборот, она двинулась ко мне, простирая руки, готовая заключить меня в объятия, одежды ее распахнулись, и я увидел неповторимое по красоте, роскошное тело. Я колебался и готов был уже сдаться, броситься к этой женщине, и тогда моя душа погибла бы… Но мягкий золотистый цвет и то звучание, те чистые, печальные звуки удерживали меня. Я поднял глаза… Это были вы, маркиза…

— В каком смысле?

— Я увидел вас, ваш образ… Может быть, это была ваша душа. Да, это была ваша душа…

— О-о…

— Да! В этой борьбе двух начал, в борьбе черного и светлого, вы, ваша душа были единственным моим спасением. Всем своим существом я потянулся к вам. Вы виделись мне неглиже, в легкой дымке. Изо всех душевных сил я рванулся вверх, к вам. В этой борьбе выбора для меня не было. Как только я увидел вас… И я взлетел… Это был неповторимый миг! Я летел, я возносился к вам!.. И наконец…

Анжелика закрыла глаза и провела пальцами по своим бровям и векам. «О, господи…».

— Вы действительно все это видели?

Граф припал губами к ее руке.

— Я не верю вам, — прошептала Анжелика.

— Я очень виноват перед вами, — так же шепотом ответил ей граф Раницкий. — Две силы борются за мою душу. Иногда я творю зло, причиняю вам боль, но все это против собственной волн, поверьте… Я мечтаю об одном: бросить все и посвятить всю жизнь служению вам, маркиза. Только лишь… Но все мы вовлечены в какой-то дьявольский хоровод, мы исполняем чью-то волю, мы не свободны в своем выборе… Нам с вами надо повернуть и мчаться к радостям мирной, чистой и светлой жизни. Нет, мы лезем в пасть опасности… Я не боюсь за себя, я не жалею ни себя, ни своих людей, но когда вы, вы, кого я люблю, как душу, вы рискуете вашей единственной, вашей неповторимой жизнью, меня бьет дрожь, я начинаю трепетать…

— Замолчите, замолчите, я прошу вас, — шептала Анжелика.

— Как же я замолчу, когда гибнет моя душа… — с мукой в голосе выкрикнул граф, оттесняя ее к поросшей мхом крепостной стене.

«Здесь все видно, — мелькнуло в мыслях у готовой сдаться Анжелики. — Слуги смотрят…».

— Что вы делаете? На нас смотрят…

— Да и пусть смотрят… Почему я должен скрывать свою любовь к вам?

— Но вы же сами говорили о тайне… — Анжелика с трудом оторвалась от графа, отвернулась и сразу же почувствовала его губы у себя на шее, на плечах… Вздыхая и изгибаясь, она повернулась к нему лицом.

Он целовал ее долго, нежно и страстно, и Анжелика не имея сил сдержаться, стала отвечать ему поцелуем на поцелуй. Шелковистые усики графа приятно щекотали. Прикосновение сильных рук были легки, воздушны. Невольная дрожь прошла по телу Анжелики. И вдруг граф больно, до крови укусил ее за нижнюю губу.

— Ах! — Анжелика резко откинула голову и потрогала языком место укуса.

Раницкий с любопытством смотрел на нее. Он тоже потрогал свои губы кончиком розового языка:

— Какая сладкая у вас кровь, милая маркиза! Это привкус шоколада?

Вспыхнув, Анжелика молча вырвалась из его объятий. «Мерзавец! Змея!» — стучало в висках. Торопливо, скользя и чуть не падая, она пошла вниз по склону к лошадям. Граф, усмехнувшись, поклонился ее спине и, рассеянно насвистывая модный парижский мотивчик, прислонился к поросшей мхом полуразрушенной стене старого укрепления.

Мигулин уже вернулся. Он был озабочен больше обычного, но ничего не сказал о результатах своей поездки. Казак внимательно посмотрел в глаза Анжелике, так же внимательно глянул на оставшегося у стены графа и, опережая расспросы, спросил:

— Что ему от тебя надо?

Он, несомненно, видел, как они целовались.

— Мои бумаги, — ответила Анжелика.

Мигулин спрыгнул с седла на землю, молча передал поводья одному из графских слуг и неторопливо, разминая ноги, стал подниматься к безмятежному графу. Тот стоял, скрестив руки на груди, и, казалось, любовался окрестностями.

Подойдя вплотную, Мигулин твердо, налегая всем телом, наступил графу на вольно отставленную ногу.

— Что?! — вскричал граф, толкая казака в грудь и хватаясь за шпагу. — Что это значит, сударь?

— Да так… — пожал плечами Мигулин.

Граф шагнул в сторону, чтоб за спиной было свободное пространство, и обнажил шпагу:

— Молодой чловек, я вас убью!

— Ха-га-га, — дерзко ответил казак, не меняясь в лице, он тоже отступил, выдерживая дистанцию для боя, и легким движением выхватил из ножен свою узкую черкесскую саблю.

— Что они делают?

Среди слуг графа прошло волнение. Вскинули головы и насторожили уши лошади.

Анжелика, обрывая пряжки и обламывая ногти, доставала из седельного вьюка заветную шкатулку.

Шпага графа блеснула на солнце, но Мигулин успел отбить выпад и ударил в свою очередь. Лязг и скрежет стали о сталь взлетели над старой крепостью, как и в прежние времена.

Слуги графа зашумели:

— На помощь!

— К оружию!

Но Анжелика все же успела достать шкатулку и, чуть не сломав крышку, вырвать из нее заряженный пистолет.

— Стоять! — крикнула она слугам. — Стоять! Кто тронется с места, того я застрелю как собаку!

Слуги не понимали по-французски, но решительный вид маркизы и пистолет в ее руке объяснили им многое. Они заворчали, но не посмели сделать и шага. Верный Яцек, сжимая кулаки, смотрел мимо Анжелики, как на склоне холма его господин дрался с проклятым казаком.

Граф Раницкий теснил Мигулина. Белокурые волосы графа при каждом выпаде взлетали и снова опадали на плечи. Удары были молниеносны, шпага так и свистела в воздухе. Казак, уклоняясь от ударов всем телом, отступал вверх по склону. Он казался слабее графа, но пока не получил ни одной царапины.

Анжелика кусала и без того болевшие губы. Она была меж дерущимися и слугами. При каждом вскрике и звонком ударе она бросала взгляд на холм, а при каждом движении кого-нибудь из слуг вздрагивала и угрожающе приподнимала пистолет.

На самой вершине холма Мигулин отскочил в сторону, разворачивая графа лицом к солнцу, и внезапным толчком сапога в живот опрокинул врага на землю.

Яцек не выдержал и, вскрикнув, бросился мимо Анжелики на помощь своему господину.

— Стой! Я не шучу!

Анжелика выстрелила вслед бегущему, тот упал и со стонами покатился по траве, из раненой ноги текла кровь.

Меж тем граф снова был на ногах и продолжал теснить казака. Оба они все дальше и дальше уходили и почти скрылись за холмом. При очередном выпаде прощально взметнулись и опали светлые кудри Раницкого.

Опомнившись, Анжелика оборотилась к слугам. Те поняли, что она израсходовала единственный заряд, и угрожающе придвинулись. Зверовидный Литвин подсучивал рукава, оголяя волосатые руки. Анжелика метнулась к лошади, намереваясь бежать… Глухой дробный топот на дороге, выворачивающийся из-за поросли молодой вербы, заставил ее оглянуться. Это могла быть ее карета… Но нет!..

Странного вида всадник огромной черной птицей налетел на Анжелику, страшный рывок поднял ее в воздух и бросил поперек чужого седла. Далекий вой, напоминающий вой ветра, достиг ее слуха, и, заглушая этот странный звук, резанул уши вскрик одного из слуг графа Раницкого:

— Спасайтесь, люди добрые! Татары!..

Глава 11

Лошадь неслась во весь мах, и окованная лука седла ритмично подбрасывала Анжелику, впиваясь ей в живот. Лицо тыкалось в потную шкуру рвущейся из-под седла расскакавшейся лошади, либо в чье-то костлявое колено под полосатой шелковой материей. Извиваясь всем телом, Анжелика попыталась сползти с отбивающей ей все внутренности луки седла, это не удалось, и тогда она вцепилась зубами в бедро всадника.

— Вэй!

Похититель на мгновение отпустил ее талию и больно и звонко шлепнул маркизу ниже спины. Анжелика вскрикнула и разжала зубы.

Татары появились совсем не оттуда, откуда их ждали. Лошадь влетела на окраину деревни, где Анжелика и ее спутники были полчаса назад. Похититель грубым рывком и толчком колена сбросил маркизу на землю, и она повалилась в придорожную пыль, в воющую от страха кучу оборванных и окровавленных людей. Другие люди (Анжелике снизу они показались чудовищными кентаврами) с невиданной жестокостью грабили и разоряли деревню, уничтожали все живое. Огонь с треском пожирал белые хатки. Если кто-то из жителей пытался сопротивляться, татары убивали его со сладострастной жестокостью. Им было мало лишить человека жизни. Убитых обезглавливали, разбрасывали их отрубленные члены и головы. На глазах у Анжелики свирепый воин вспорол живот охрипшему от крика юноше, засунул руку по локоть в зияющую рану, вырвал и бросил в огонь трепещущее сердце, затем легкие… Вывалились в пыль кишки… Чей-то властный крик, и толпа конных бросилась топтать копытами визжащих, обезумевших от страха маленьких детей… Казалось, что этому кошмару не будет конца.

Приволокли на аркане раненного в ногу Яцека. Он обеими руками вцепился в душившую его петлю, выпучил обезумевшие глаза и как рыба хватал ртом воздух.

С другой стороны подогнали карету, оставленную Анжеликой за деревней. Одна дверца была оторвана, другая, обрызганная кровью, полуоткрыта, и за ней виднелось чье-то подскакивающее на ухабах бездыханное тело. Великолепные серые лошади испуганно всхрапывали и шарахались от трупов, разбросанных тут и там по дороге. Один татарин хотел обрубить постромки, но главный, не различимый пока в толпе разномастных всадников, опять что-то крикнул, и татарин нырнул внутрь кареты, ногами вытолкал оттуда труп несчастной Жаннетты, а остальные стали стаскивать и заталкивать внутрь шатавшейся и кренящейся кареты награбленное.

Немного придя в себя, Анжелика отползла и прижалась спиной к плетеному забору. Недавние приключения в Лаванте и на Средиземном море научили ее ничему не удивляться. Она стала прислушиваться и присматриваться. Язык татар был похож на турецкий, и она смогла различить отдельные знакомые слова, бессмысленные и свирепые. Она разглядела, что главарей у татар двое: один был похож на огромного паука, он сутулился на низкорослой раскаряченной лошаденке, все время злобно кричал и тряс бесцветной редкой бородой; второй, тот, что был ее похитителем, молчал, равнодушным кивком отвечал на вопросы первого и все время успокаивающе поглаживал шею своего пугливого, горячащегося жеребца.

Оставшихся в живых жителей согнали в одну кучу и стали сортировать: по одному подтаскивали к главарям и, в зависимости от их решения, либо гнали к карете и там связывали, либо на месте убивали.

Одним из первых выволокли Яцека. Похожий на паука татарин вопросительно оглянулся на своего молчаливого товарища, тот глянул на раненую, поджатую ногу Яцека и с сомнением покачал головой, и ближайший татарин одним ударом срубил, будто смахнул с плеч, голову верного слуги графа Раницкого. Фонтаном брызнула кровь. Анжелика в ужасе зажмурилась.

Когда она решилась приоткрыть глаза, перед гловарями стояла старая крестьянка, которая недавно указывала Анжелике и ее спутникам дорогу.

— Я ще не стара, я ще можу робыть… — бормотала перепуганная женщина.

Молчаливый татарин равнодушно пожал плечами, и крестьянку толкнули в общую кучу.

Дошла очередь и до Анжелики. Обдав ее вонью конского пота и бараньего сала, один из татар ухватил ее за волосы, привычным движением намотал их на кулак, потащил кричащую от боли Анжелику по пыли и швырнул под копыта, прямо в лужу крови убитого Яцека.

На какое-то время установилась тишина. Похожий на паука татарин, склонившись, рассматривал распростершуюся перед копытами его лошади женщину.

— Послушай моего совета, храбрый Баммат-мирза. Отошли эту женщину хану Салим-Гирею. За такой подарок он возвысит тебя, а вместе с тобой и меня…

Оглушенная болью Анжелика не понимала ни слова.

— Хан поставит тебя над десятью тысячами воинов, над всей Перекопской Ордой, — продолжал уговаривать паукообразный, но товарищ его молчал.

Анжелика приподнялась, отряхнула ладони, движением головы отбросила волосы от глаз, увидела, что стоит на коленях в крови убитого, и быстро отползла на несколько шагов в сторону.

— Во главе Перекопской Орды ты дойдешь до самой Варшавы, до Риги, до последнего моря и добудешь себе сотню таких…

— Э-э… Там видно будет, — ответил наконец похититель Анжелики.

Паукообразный сделал знак и что-то крикнул вслед подхватившим Анжелику татарам. Ее не стали связывать и даже хотели посадить в карету, но внутри все было забито доверху награбленным, и татары, пыхтя и сопя, подняли и посадили Анжелику на крышу кареты.

Властный взмах руки, и карета, скрипя и колыхаясь, тронулась по неровной дороге. Свист бичей поднял на ноги и погнал вслед за каретой связанных меж собой невольников.

«Вот я и у татар, и они везут меня в Крым, куда я так рвалась», — с горечью подумала Анжелика.

Солнце еще не поднялось до зенита. С момента похищения Анжелики не прошло и полутора часов. Как стремительно менялись события!

Миновали старую, разрушенную крепость, то место, где граф дрался с Мигулиным и где Баммат-мирза поймал Анжелику. Волосатый, похожий на зверя Литвин лежал под стеной лицом вниз, из затылка у него торчала оперенная стрела. Еще один графский слуга корчился у дороги со вспоротым животом. Но трупов графа и казака нигде не было видно. Может быть, они остались по ту сторону холма.

* * *

По степи, в сторону полуденного солнца, шли несколько дней. По пути соединились еще с несколькими мелкими отрядами, которые тоже гнали пленных и отбитый скот. Туда и сюда сновали разъезды, проносились табуны свежих лошадей, уходили и возвращались с новыми пленными и новой добычей отряды, но в целом огромный табор двигался медленно, еле тащились угоняемые в рабство люди.

Анжелика присматривалась к пленившим ее степным разбойникам, старалась подметить их слабые места. Оказаться в рабстве или вновь попасть в гарем ей нисколько не хотелось.

Постоянно возле пленных и при Баммат-мирзе было человек сто, но поскольку у каждого было по две-три заводные лошади, отряд казался гораздо больше. Среди татар встречались явные азиаты, плосколицые, безбородые и узкоглазые, но в большинстве своем это были темно-русые или черноволосые, скуластые, с удлиненным разрезом глаз люди, попадались и совсем светлые, татарской у них была лишь одежда. Большинство, несмотря на жару, носило лисьи или куньи шапки. Одежда их состояла из коротких рубах, цветных шаровар, воины побогаче носили суконные, подбитые мехом жупаны, а некоторые бедные были в одних штанах или носили на голом теле бараньи куцые кожухи мехом наружу.

Главным в отряде считался Баммат-мирза, но распоряжался повседневной жизнью табора и всеми пленными похожий на паука Исмаил-ага. Он запрещал Анжелике ходить пешком, кричал и грозил плетью, когда она хотела спуститься на ходу с крыши кареты, но в остальное время откровенно любовался ею, как купец любуется своим дорогим товаром. Анжелика однажды не выдержала и показала ему язык. Исмаил-ага негодующе сверкнул глазами, сморщился и постукал себя полусогнутым пальцем по виску.

— Совсем больной! Ишак умнее, честное слово! — сказал он на странной смеси русских, польских и татарских слов.

Вечерами Исмаил-ага садился у костра напротив Баммата, расписывал тому красоты и богатства дальних стран, предсказывал грядущие подвиги:

— Ты затянешь свой аркан на шее всех неверных, развалины Ляхистана будут лежать у ног твоего коня. Только бы хан дал тебе Перекопскую Орду! Отдай ему эту гяурку. Пожертвуй одну, и Аллах вознаградит тебя сторицей…

Баммат-мирза усмехался, отрицательно качал головой.

При близком рассмотрении он оказался молод и недурен собой. Анжелика с удивлением подметила, что у него матовая кожа и тонкие, правильные черты лица. Удлиненный разрез светло-карих глаз и несколько выступающие скулы придавали облику молодого мирзы неуловимую дикость и жестокость, но губы в обрамлении темных усов и коротко подстриженной бородки были по-детски полными, даже припухлыми. Ростом и фигурой степняк напоминал Мигулина: широк в плечах, гибок, при ходьбе слегка покачивался.

Во время переходов Баммат-мирза держался в стороне. Чомбул его возвращался из набега, и все интересное и важное для молодого воина осталось в недавнем прошлом, где богатырь сходился в схватке с богатырем, где лилась кровь, шумел пожар и хрипела терзаемая жертва. Теперь с властным равнодушием наблюдал он страдания пленников и пленниц, иногда просто не замечал их, зато, морща нос и скаля красивые белые зубы, неотрывно смотрел он на парящего в небе степного орла и даже потянулся к нему, невольным жестом вскинул руку с растопыренными пальцами, так же, морща нос и скалясь, смотрел он на красивый бег какого-нибудь взыгравшего коня или просто так, бездумно и грустно улыбаясь, скользил взглядом поверх лисьих малахаев вослед полуденным бликам, бегущим над степью. Казалось, что скучающая душа Баммата рвалась куда-то, как рвался под ним грызущий удила песочного цвета черногривый жеребец. Вечерами, когда всходила над степью низкая и красная луна, завывал Баммат-мирза по-волчьи, и волки отвечали ему, хотя не время было для волчьего воя, а он слушал их, задумчиво улыбаясь, как слушают старую любимую песню.

Долгие переходы по изматывающей степной жаре лишали невольников последних сил. Татары их почти не кормили. Сами они питались одной кониной. Утром резали молодую кобылицу, кровь ее смешивали с мукой, варили и с наслаждением ели. Мясо резали на тонкие лепешки, клали на конские спины, сверху накидывали седло, вскакивали сами и трогались в путь. Во время привала лошадей расседлывали, снимали с лепешек и конских спин кровавую пену, намазывали ее на куски сушеной баранины.

Исмаил-ага на первом привале протянул один такой кусок Анжелике, та в ужасе отшатнулась, он удивился, протянул другой кусок, без пены.

На вечернем привале татары снимали с конских спин казавшиеся парными лепешки, ели и запивали кобыльим молоком.

Пленным от всего этого пиршества оставались лишь обглоданные кости да конские кишки.

Ленивой волной колыхался над степью горячий воздух, чаще и чаще свистели бичи над выбившимися из сил невольниками. Кто-то уже упал да так и не поднялся.

Одной Анжелике татары предлагали вдоволь мяса, варева из муки и крови или кобыльего молока. Она отказывалась, не могла преодолеть брезгливость, вместе с другими пленниками изнемогала от зноя и тряски. Исмаил-ага, так своеобразно заботившийся о ней, укоризненно качал головой, цокал языком, потом как-то дал небольшую флягу с украинской горилкой, настоянной на травах, но после первого же глотка отобрал.

Подкрепившись горилкой, Анжелика собралась с духом и съела немного сушеного мяса.

Солнце садилось, жара спала, но голова все еще болела и кружилась. Старая украинка на четвереньках подобралась к Анжелике, сидевшей отдельно от других невольниц:

— Донюшка моя, вельможная пани! Дай старой бабке хоть кусочек…

Замечавший все Исмаил-ага издали крикнул:

— Эй!

Он подошел, подозрительно всматриваясь в старуху.

— Я — ничего… Я тильки поисты… — бормотала та, отползая.

— Якши, — сказал Исмаил-ага, наступая ей на волочащийся подол.

Старуха замерла.

— Что вам нужно от бедной женщины? — вступилась Анжелика.

— Якши, — повторил Исмаил-ага и коленом в бок подтолкнул старуху к Анжелике. — Ходи сюда. Ханум бегать — твой башка резать буду.

Баммат-мирза, наблюдавший эту сцену, улыбнулся, и улыбка его неожиданно успокоила Анжелику и вселила надежду. Юноша, несомненно, храбр и, как все храбрецы, наивен. Именно наивность проглянула в улыбке воина, и Анжелика мгновенно это подметила и оценила. С ее опытом зрелой женщины легко будет приручить этого дикаря. Пусть он везет ее в Крым. А уж в Крыму… Анжелика улыбнулась ему самой обольстительной своей улыбкой, и непобедимый Баммат-мирза, чей аркан должен был захлестнуться на шее Ляхистана, от неожиданности вздрогнул и отвел взгляд.

Облегчение, несказанное облегчение снизошло на Анжелику. Она потянулась с кошачьей грацией и откинулась в высокую мягкую степную траву. Степная теплая ночь с фейерверком запахов, с ласковым, щекочущим ветерком показалась маркизе неописуемо прекрасной.

Весь следующий день Баммат-мирза маячил где-то у горизонта, вдали от еле ползущего табора, словно боялся показаться Анжелике на глаза, а она в мужском, плотно облегающем ее фигуру костюме вольготно разлеглась на крыше кареты, распустила волосы и лениво покачивала носком сапога.

— Назвалась, дура стара, та вже не рада… Краше здохнуть у ридний хати… Ой, лишенько, — бормотала бредущая за каретой старая крестьянка. Она весь день чавкала, не могла прожевать доставшийся ей от Анжелики кусок сушеной козлятины.

Голодными псами смотрели на пышущую соблазном Анжелику татары. Сопел Исмаил-ага, глаза у него, как у быка, налились кровью. Он несколько раз подъезжал к карете, но не находил слов, мотал головой и отъезжал. И лишь Баммата-мирзы не было видно.

На первом же привале одуревшие от жары и вожделения татары бросились насиловать невольниц, а одного из них всполошившийся Исмаил-ага застукал на скотоложстве.

— Закрой морда! — проревел паукообразный главарь, подскакивая к карете, и швырнул Анжелике накидку из плотной темной ткани.

Анжелика самым тщательным образом укутала лицо, но позы не поменяла. Старуха-крестьянка чудом избежала насилия, проворно вскарабкавшись на крышу кареты к Анжелике.

— Шо вы робыте, хлопци! — кричала она хватавшим ее за ноги татарам. — Там все засохло та послипалось!..

На помощь пришел Исмаил-ага и отогнал взбесившихся самцов плетью. Ругаясь, он выбросил из кареты все награбленное, велел перегрузить все на одну из скрипучих арб, а Анжелике показал, чтоб сидела внутри кареты:

— Лезь дыра, дочь шайтана!

Баммат-мирза прискакал к лагерю, когда стемнело. Он переговорил о чем-то с Исмаил-агой, отдал распоряжения и, наконец, нерешительно подошел к Анжелике. Она сидела, прислонясь к колесу кареты, утопая в высокой траве, встретила его спокойной улыбкой.

Баммат-мирза помялся возле нее, опустился на корточки и, пряча за усмешкой смущение, протянул к лицу Анжелики ладонь, пошевелил длинными пальцами:

— Ххх! Боишься меня?

Анжелика отрицательно покачала головой и запрокинула руки за голову, так, чтоб разрез у шеи приоткрылся еще больше. Она не отвечала, только улыбалась. Татарин глубоко вздохнул, потупился и, будто убегая от соблазна, поднялся и ушел.

Утро было росным. Вся степь светилась бледно-зеленым сиянием, и горизонт вдали казался огромным, сливающимся с небесами шаром. Взошло солнце, высушило траву и долго калило землю и все живое на ней. Потом оно устало и покатилось на запад, все быстрее и быстрее.

Табор становился на ночлег. Татары разбивали шатры: вчетверо сложенную конскую попону разворачивали и натягивали на два кола. Старуха ворчала и кряхтела, разводя костер. И Баммат-мирза подошел, когда стемнело, к ее костру.

Он дразнил Анжелику белозубой, ослепительной в отблесках костра улыбкой:

— Едем, красавица, я покажу тебе край земли у теплого моря. Море плещет, устали не знает, камни на берегу целует. Вода у берега желтая, как янтарь, камни красные… Древняя там земля — века спят на раскаленных скалах. Облака вверху плывут белые, края у них розовые, как крылья фламинго. Фламинго — птица такая… За скалами речка течет — Чуруксу. Прекрасная, как сказка Шехерезады, глубокая, как сон могильного кургана. Сердится речка, пеной брызжет, пена до луны взлетает. Миндаль цветет, пахнет горько… Поедем, красавица!..

«О, господи! Да он мне стихи читает…» — подумала Анжелика.

От Баммата, как и от других татар, пахло конским потом и дымом, и еще один неясный запах вплетался в этот грубый степной букет. Анжелика узнала его, это был запах горькой блекло-голубой травы.

Баммат замолчал. Он, видимо, не подозревал, что Анжелика понимает некоторые слова.

— Нет, не поедем, — вздохнул он и произнес, глядя в сторону, как задумавшиеся люди говорят сами с собой. — Речка — вечность, а нам Бог даровал лишь мгновение, вот эту степь…

«О! Он, оказывается, еще и философ…»

Протяжный низкий вой недалеко от лагеря заставил Анжелику содрогнуться. Опять! Эти звуки она не спутала бы с сотней других… Прянули кони. Она невольно придвинулась к мирзе. Он тоже обернулся на вой, посерьезнел, почесал суставом согнутого пальца крыло тонкого носа. Глаза его еще больше сузились.

— Это не наш… — произнес он вполголоса.

Некоторое время они вслушивались в степь, потом Баммат-мирза поднялся, пошел к краю лагеря, завыл по-волчьи, оглянулся на испуганную Анжелику и беззвучно засмеялся, снова блеснув из темноты зубами.

Ответа не последовало. Степь молчала. Поджав хвосты, забились под арбы полудикие собаки, испуганно косились прижавшие уши кони, в глазах их красными бликами отражалось пламя костров.

Баммат-мирза вернулся к дрожащей Анжелике, внимательно посмотрел на нее, что-то крикнул другим татарам и шагнул от костра, собираясь уходить. Анжелика поймала его за руку.

— Останься… Мне страшно…

Она произнесла эти слова по-турецки. Татарин быстро взглянул на нее, удивленный не столько словами, сколько тем, что прекрасная пленница говорит на его языке.

— Я скоро, — сказал он, жестом отстраняя Анжелику.

Они долго вполголоса говорили с Исмаил-агой, оглядываясь на черную затихшую степь. Анжелика не находила себе места. Ее раздражал храп заснувшей в карете старухи. Черные тени, казалось, подкрадывались со всех сторон к освещенному кострами лагерю.

Баммат и Исмаил-ага о чем-то договорились. Несколько караульных, зорко всматриваясь в темноту, поехали в сторону странного и страшного звука.

Прошло время. Час или два… В степи ночью трудно определить. Баммат-мирза вернулся к костру Анжелики, но уже ничего не говорил, молча смотрел на огонь. Он снял свою кунью шапку. Обритые волосы за время похода отросли, они были светлее бороды и усов и на затылке завивались.

На западе, в той стороне, куда ушло солнце, крикнул караульный. Кто-то крикнул в ответ. Баммат-мирза равнодушно поднял голову. Подбежавший татарин сказал, что святой человек с посланием от султана Магомета IV, проездом в Крым, хочет говорить с великим Баммат-мирзой.

Вскоре тяжело нагруженная лошадь показалась меж кострами, меж вьюков примостился всадник в чалме, казавшейся в отблесках костра красноватой. Что-то в облике его показалось Анжелике странно знакомым. Всаднику указали на нужный костер. Баммат-мирза, вздохнув, поднялся навстречу.

Анжелика попятилась, не веря своим глазам.

— Вижу ли я грозу неверных, славного Баммат-мирзу? — спросил всадник.

— Да, это я.

Широко улыбнувшись, будто собираясь сообщить что-то очень приятное, человек в чалме достал из-за пояса пистолет и выстрелил Баммату в лицо. Мелкие кости, кровь и мозг брызнули из затылка молодого татарина на колени Анжелике.

Баммат молча обхватил простреленную голову руками и стоял, покачиваясь.

Татары вскочили…

— Бий! Забий! — грянуло в степи, и глухой конский топот с трех сторон стремительно полетел на лагерь.

Татары бросились к лошадям, падали животами поперек конских спин, уносились в степь.

Всадник в чалме грудью своего коня налетел на державшегося на ногах Баммата и опрокинул его на замершую Анжелику. Какой-то татарин вынырнул из темноты, занося саблю, но выстрелом из второго пистолета был выбит из седла и упал прямо в костер, подняв кучу искр.

Анжелика откатилась в сторону и ужом скользнула под карету.

Лавина всадников ворвалась в лагерь, крича, размахивая саблями и стреляя из пистолетов и самопалов. Через минуту все было кончено. Всадник, застреливший Баммата, сорвал с головы чалму, содрал с лица приклеенную бородку.

— Сюда! Она должна быть здесь! — указал он на карету, еле различимую во тьме.

Всадники окружили карету. Это был отряд польской пограничной стражи, называемой «оборона поточна», которая обычно патрулировала степь, пресекая ордынские набеги, а теперь вела партизанскую борьбу с ханом и казаками Дорошенко.

Граф Раницкий (а это был именно он) спрыгнул с седла на землю, шагнул к карете и, склоняясь в поклоне, сделал широкий приглашающий жест и распахнул дверцу.

Прятавшаяся внутри старуха вывалилась к его ногам.

— Поздравляем, пан Раницкий, — расхохотались всадники. — Отхватил красавицу!

— И ради этой старой коросты вы подняли всю хоругвь?

— Здесь что-то не так! Она должна быть здесь, — растерялся граф.

Пользуясь тем, что всадники спешились и столпились у раскрытой дверцы кареты, Анжелика выбралась из-под экипажа с противоположной стороны, отряхнула свой мужской костюм и шагнула в толпу.

— Вы кого-то ищете, господа? — спросила она по-французски.

Поляки обернулись и расступились полукругом.

— Она и впрямь красавица, — произнес кто-то вполголоса.

Несколько мгновений Анжелика и воины рассматривали друг друга. Высокий, вислоусый поляк, видимо, главный, прокашлялся, шагнул вперед и опустился перед изумленной Анжеликой на одно колено.

— Я — Рушич, — сказал он по-латыни. — Полковник собственной хоругви. Счастлив припасть к ножкам несравненной пани маркизы.

Он протянул руку, намереваясь взять и поцеловать подол платья, но Анжелика была в мужском костюме, и полковник, секунду помедлив, склонился и поцеловал отворот ее сапожка.

— Виват! Виват! Виват! — прокричали поляки.

Мгновенно выстроилась очередь. Каждый хотел запечатлеть свой поцелуй на отвороте сапожка прекрасной незнакомки, вырванной из лап бусурман. Офицеры обходили тело содрогавшегося в последних конвульсиях Баммата, склонялись перед Анжеликой, и соревновались друг с другом в цветистых комплиментах. Все это казалось Анжелике сном.

— Коня! — скомандовал, наконец, полковник Рушич. — И карету пани маркизе!

Солдаты уже впрягали лошадей, и кто-то из них разбирал вожжи на козлах.

— Что будем делать с отбитым полоном? — спросили из темноты полковника.

— Надо бы вернуть их в посполитство прежним владельцам, да времени нет. Мы и так далеко зашли. Сам Дорош где-то поблизости. Пусть коней татарских ловят и бегут. Поймают коней — их счастье… Ну, готовы? В путь, паны-братья! Вельможная пани, прошу в карету!

Один офицер, став на одно колено, держал подножку, другой распахнул дверцу, еще двое подсаживали Анжелику под локти.

— Век бы так поддерживать локоточек вашей милости!..

Анжелика не разбирала слов, но ясно было, что ей делают комплименты.

— Трогай!

Лошади рванули. Карета, плавно колыхаясь, тронулась и покатилась все быстрее и быстрее. Анжелика в изнеможении откинулась на спинку сидения. Голова ее безвольно моталась при толчках. Блаженное забытье продолжалось несколько мгновений.

— Кто здесь? — вскрикнула маркиза, почувствовав в карете чье-то присутствие. — Старая, это ты?

— Увы, это всего лишь я, — отозвался из угла кареты голос графа Раницкого.

Глава 12

— Вот мы и вместе, снова вместе, милая маркиза.

Но Анжелика уже собралась и взяла себя в руки:

— Разве я приглашала вас к себе в карету? Ночью, наедине! Что вы себе позволяете, любезный граф? Немедленно оставьте меня!

Граф тихо рассмеялся:

— Разумеется, разумеется… Я сейчас же оставлю вашу карету, даже если мне придется прыгать из нее на ходу. После тех поистине королевских знаков почтения, которые выказали вам головорезы этого разбойника Рушича, с моей стороны просто неприлично вести себя с вами столь… э-э-э… по-свойски. Но я ничего не могу поделать с собой. Вы ведь знаете, я влюблен в вас!..

— Довольно! — прервала графа Анжелика, вспомнив, как они целовались возле крепостной стены и как граф сказал о ее крови с привкусом шоколада. — Вон отсюда, и немедленно! Судя по-всему, эти молодчики горят желанием отличиться в моих глазах. Еще одно ваше слово, и я крикну им, что вы меня оскорбляете.

— Хорошо, — помолчав, сказал граф. — И все-таки вы у нас в руках. Подумайте об этом наедине. Еще есть время.

Он распахнул дверцу кареты. Кто-то, невидимый в темноте, поравнялся с ними, ведя в поводу заводного коня, и граф на ходу прыгнул из кареты в седло.

— Подумайте, маркиза, — раздался из тьмы его голос. — И… спокойной вам ночи!

Скачка по степи доконала карету, при переправе через какой-то безымянный ручей у нее разом отвалились оба задних колеса.

— Скорее, бросьте ее! — командовал Рушич. — Коня пани маркизе…

Анжелику выхватили из кареты и как перышко посадили в седло.

Здесь недалеко, ясновельможная пани, — извиняющимся тоном говорил полковник. — Осталось версты две-три.

— Но там мои вещи, мои платья… — взмолилась Анжелика.

— Я останусь здесь и утром все вам привезу, — сказал граф Раницкий.

— Здесь опасно. За нами может быть погоня, — предупредил Рушич.

— Продолжайте выполнять приказ, пан полковник, — тихо сказал ему граф. — Разместите маркизу в безопасном месте, охраняйте ее, а я немного задержусь здесь.

Рушич засопел, но спорить не стал.

— В путь! — приказал он.

— Скажите мне хотя бы, куда мы едем. Где я нахожусь? — опросила Анжелика.

— Завтра к вечеру, если пан Бог будет к нам милостив, будем в Умани, — ответил полковник.

В первом же городке, где пограничники остановились передохнуть, Анжелика с несказанным наслаждением помылась, вымыла и расчесала волосы. Завернувшись в цельный кусок материи, сидела она у раскрытого окна и рассматривала неказистые строения, пока присланные Рушичем две пленные татарки чистили и чинили ее изрядно потершийся мужской костюм.

К полудню приехал граф Раницкий. Теперь, при свете дня, Анжелика рассмотрела, что он оделся в польский костюм, и нашла его несколько смешным в таком одеянии. Голубой форменный кунтуш Валахского полка сидел на графе превосходно, но подбритые на польский манер виски и затылок явно портили его молодое лицо, выставляли напоказ юношески худую длинную шею.

Анжелика сразу же набросилась на него:

— Зачем вы привезли меня сюда?

— Я не понимаю вас, маркиза, — ответил смущенный такой встречей граф?

— Скажу прямо: за каким чертом вы отбили меня у татар, граф?

— Как, сударыня? Но ведь это ТАТАРЫ. Вы были у них в ПЛЕНУ.

— Да вам-то какое дело? Они везли меня в Крым. Как раз то, что мне нужно.

— Езус Мария! Что вы говорите?! Впрочем… Вы не сказали ни слова благодарности полковнику Рушичу. Он отнес это на счет вашего испуга… А здесь, оказывается… Да не соблазнили ли вы какого-нибудь азиата? Уж не самого ли Баммата-мирзу? Поздравляю, маркиза…

— Это не ваше дело!

— Да, — вздохнул граф. — Все ваши плутни с татарами — ваше дело, и только ваше.

Он приоткрыл дверь и тихо позвал кого-то. Новый, незнакомый Анжелике слуга втащил узел одежды.

— Вот все из вашего гардероба, что я смог найти в карете, — сказал граф, делая знак слуге, и тот с поклоном передал сверток одной из прислуживающих татарок.

Здесь были платья самой Анжелики и кое-что из вещей погибшей Жаннетты.

— Позвольте мне присутствовать при туалете вашего сиятельства.

Анжелика молча задвинула ширму.

Перебирая привезенные графом наряды, она немного успокоилась и даже решила поощрить старания молодого человека.

— Каким чудом вы остались живы, граф? — спросила она из-за ширмы.

— При налете орды я заскочил в старую крепость и спрятался среди развалин.

— А Мигулин? Что с ним?

— Не знаю. Надеюсь, что его убили.

Анжелика остановила свой выбор на терракотовых тонах: светло-коричневом платье с горчичным узором. С грустью подумала она, что татарки не смогут заменить ей Жаннетты.

— Я на всякий случай перерыл и разобрал на составные части всю вашу карету, — вкрадчиво заговорил граф, — но никаких бумаг там не нашел. Значит, они у вас, и я надеюсь, что вы отдадите их мне.

— У меня нет никаких бумаг. Я не понимаю, о чем вы говорите, — сказала Анжелика, так и эдак поворачивая платье и рассматривая его.

— Мы располагаем самыми верными сведениями, что вы посланы с секретными инструкциями к французскому послу в Оттоманской империи. Ну а если король Франции посылает с таким поручением свою любовницу, то инструкции эти, несомненно, весьма важные. Турки естественные союзники французского короля. Мы с турками воюем. Следовательно, мы должны знать, что это за инструкции.

— Я не понимаю, о чем вы говорите, — повторила Анжелика, перехватывая платье ниже к подолу, чтобы его удобнее было одеть. — Я ищу своего мужа.

— Ваш первый муж сожжен, как колдун, — устало сказал граф. — Ваш второй муж погиб. Ему, если мне не изменяет память, оторвало голову.

— Мой муж жив.

— Который?

— Первый.

— О, да! Король помиловал его и сослал в Турцию, а вам позволил выйти за второго. Вы что, считаете меня круглым дураком? Я не так глуп, как это кажется, поверьте.

— Король действительно помиловал его. И я его разыскиваю. Поверьте, граф, у меня нет никаких секретных инструкций.

Анжелика сомневалась. Она не знала, что было на кусочке шелковой материи, переданном ей хитрым голландцем: рекомендательное письмо или секретные инструкции. Но пока была возможность, она решила запираться.

— Ваши россказни годятся лишь для маленьких детей, — вспылил граф. — Впрочем, я зря теряю время. Везете вы с собой бумаги или выучили их содержание наизусть, найдут способ развязать вам язык.

— Каким же образом?

— Вас будут пытать.

— Как?! Эти благородные рыцари, которые были так любезны со мной?…

— О, нет! Они действительно благородны и вряд ли поднимут руку на женщину вроде вас. Да в этом и нет необходимости. Они отправят вас с почетным эскортом в коронные земли, а уж там… Политика есть политика, мадам.

— Я ищу своего мужа, — твердила Анжелика, проводя руками по бедрам, оглаживая одетое, казавшееся теперь великоватым платье. — Король помиловал его и велел посадить в замок, но он бежал…

— Оставьте ваши басни! — вскричал взбешенный ее тоном и беспрестанным шуршанием за ширмой граф. — Люди гетмана Собесского развяжут вам язык, а нет — так они вам его отрежут, а вас натянут на кол, и вы, наконец… — граф запнулся, перевел дыхание, стараясь успокоиться, и тихо закончил. — И вы, наконец, успокоитесь…

— Меня, маркизу дю Плесси, на кол? — изумилась Анжелика. — В уме ли вы, граф?

— А об этом никто не будет знать. Все будут считать, что вы так и остались у татар.

— Но благородный полковник Рушич…

— Благородный Рушич рано или поздно свернет здесь в степи себе шею. Скорее всего — рано. А его солдаты… Кто их будет слушать или расспрашивать? Мой совет вам, маркиза, отдайте бумаги по-хорошему.

— За что? За что вы все меня так ненавидите? — вскричала Анжелика.

— Я ничего не имею против вас лично, — пожал плечами граф. — Более того, вы знаете мои чувства к вам. Но я на службе. Политика! Французская партия… Австрийская партия… А турки и татары тем временем терзают несчастную Польшу. Нет, я не отпущу вас, мадам. Вы отдадите мне эти инструкции.

При этих его словах Анжелика появилась из-за ширмы, и граф Раницкий не смог погасить невольного восторга, вспыхнувшего в его глазах.

— Итак, вы любите меня, но тем не менее отдадите на пытки, — грустно покачала головой Анжелика.

Граф отвел взгляд.

— Вечером мы выезжаем, — сказал он, как бы через силу. — А чтоб вы не скучали, приглашаю вас поразвлечься. Сегодня состоится экзекуция одного изменника. Здесь, прямо под вашими окнами.

Граф раскланялся. Раньше его светлые кудри рассыпались бы и свесились до пола, но теперь виски и затылок графа были подбриты, и лишь белесый хохолок смешно вздрогнул на его голове.

После обеда караул солдат в красных кафтанах перекрыл оба выхода на площадь. Под окнами Анжелики застучали топоры. Начались приготовления к казни.

Анжелика не терпела таких зрелищ, слишком живо зловещая суета напоминала ей тот роковой костер. Как оказалось, на эшафот был поднят бездыханный труп… И все же ожидание чьих-то мучений было нестерпимо.

Судя по усиливающемуся шуму, на площади стала собираться толпа, очень небольшая. Мирных жителей в этом затерявшемся среди полей и балок пограничном городишке почти не было, а солдаты и сохранившие верность польской короне казаки достаточно насмотрелись на смерть и муки.

Вернулся граф. Он встал у раскрытого окна, комментируя все, что творилось на площади.

— Не желаете взглянуть? А жаль! Во мне подобные зрелища пробуждают аппетит. Здесь такая жара! Есть совсем не хочется, а я боюсь похудеть…

Шум внезапно усилился.

— А вот и злоумышленник! — обрадованным голосом воскликнул граф. — Знаете, за что его сейчас наштрыкнут на деревяшку? Он осмелился взять деньги на какое-то предприятие у господина Марселиса…

«Неужели это Мигулин?» Анжелика бросилась к окну.

Осужденного не было видно в толпе окруживших его солдат. Какие-то оборванцы, подавал друг другу руки, вылезали из только что вырытой ими узкой и глубокой ямы, около нее, понурив головы, стояла четверка лошадей, разбитая попарно, и светился на солнце гладко обструганный, казавшийся полированным кол.

— Нет, это не ваш любимый казачок Мигулин. Это всего лишь один из моих слуг. А знаете, что он должен был сделать? Не знаете? Ну а Марселиса помните? Тоже нет? Ну как же! Известный знаток финансов, реформатор и вообще остроумнейший человек.

Не отвечая на ехидные расспросы графа, Анжелика, отошла от окна, села на бедную деревянную скамью (квартиру ей комендант выделил лучшую в городке, но и та поражала своей убогостью), и бессмысленно устремила свой взгляд на беленую стену комнаты. Ей казалось, что по стене расплываются прозрачные круги, они приобретали разные бледные оттенки, сливались друг с другом и опять расползались. «Это у меня в глазах рябит. Кровь ударила в голову,» — подумала Анжелика.

— Ну вот! Его привязывают за ноги к постромкам, — комментировал от окна граф, исподтишка поглядывая на Анжелику. — Здоровый, крепкий парень, посмотрите, какие толстые у него бедра! Ах, да! Я же забыл сказать, что с него сняли часть одежды, обнажили по пояс. Надеюсь, вы меня правильно понимаете.

За окнами опять всплеснул шум: осужденный что-то кричал, окружавшая его толпа смеялась и заглушала крики.

— Дикий народ, — вздохнул граф. — Муки ближнего вызывают у них приступы веселья. А вы представляете, с каким восторгом и ликованием наблюдали бы они за казнью вашего сиятельства? Молчу… Молчу… Зачем предвосхищать события!

Из-за окна у графа что-то спросили, и он кивнул:

— Да, начинайте.

Через несколько мгновений щелкнул бич, напомнивший Анжелике недавний вояж с татарами. Шум за окнами стих, будто затаился.

— Потащили… Ну… — подался вперед граф.

Дикий, нечеловеческий вопль раздался за окнами. От такого крика, казалось, должны были рухнуть стены, но ничего не случилось, и вопль вылился в душераздирающий, переполненный мукой вой.

— Натянули! — удовлетворенно сказал граф, но голоса его не было слышно.

Непрекращающийся вой, крики и хохот толпы слились в ушах Анжелики в одну дикую какофонию, кровь прихлынула к голове, застучала в висках. Она затрясла головой.

— Ах, бедный! Как он мучается! — говорил граф. — Ага! Кол поднимают, устанавливают в яму… Да-а-а…

Анжелика поняла свою ошибку. Богатое воображение само дорисовывало в мозгу корчи и судороги казнимого, и это может длиться бесконечно, пока она не взглянет сама, не сотрет воображаемые сцены реальностью. Вздохнув, она поднялась и, стараясь казаться спокойной, подошла к окну.

Действительность и вправду оказалась беднее воображаемых картин. Так же была залита солнцем серо-желтая площадь, зной колыхался над нею липкой волной. Светился кол, поставленный одним концом в яму. Одного цвета с ним были обнаженные ноги казнимого. Посаженный на кол человек был неподвижен, лишь голова его моталась из стороны в сторону и временами бессильно падала на грудь. Оборванцы деловито притаптывали вокруг кола землю. Гудела и перекликалась небогато одетая толпа.

— Ну вот, видите? Не отдадите инструкции, и вам то же сделают, — усмехаясь сказал граф Раницкий. — Не понимаю, из-за чего вы так рискуете.

Анжелика безмолвно стояла рядом с ним. Да, положение ее было незавидно. Появилась даже мысль отдать графу шелковый лоскуток, переданный ей Марселисом. Но не избавятся ли тогда от нее, как от нежелательного свидетеля? Они не уверены насчет инструкций (впрочем, как и она), в карете граф ничего не нашел. Пока она нужна им живой. «Им», «они»! Когда-то это был мощный тандем Фуке и принца Конде, теперь — непонятная и неизвестная «проавстрийская партия». Ну а если она действительно везет не рекомендательное письмо человеку, знающему место нахождения Жоффрея, а какие-то секретные инструкции!.. Попалась! Попалась на удочку! «Поздравляю вас, господин государственный секретарь! Поздравляю вас! Вы величайший знаток женской души. Вы знаете, что ради любви женщина способна на все…».

Надо было собраться с силами и продолжить борьбу.

— Этому орудию казни я предпочла бы… нечто… Хотя, поза меня безусловно устраивает, — сказала Анжелика и сама удивилась цинизму своих слов.

Граф удивленно посмотрел на нее:

— Вы чудовище, у вас нет сердца, — пробормотал он.

— У вас оно есть. Мучить одного невиновного, чтобы запугать другую, такую же невиновную… У вас поистине ангельское сердце, граф.

— Чего же вы решили?

— Подготовьте мою карету. Я еду к вашему ненормальному гетману. Я расскажу ему все, как есть. Надеюсь, он меня поймет.

— Ваша карета в плачевном состоянии, к тому же она далеко отсюда. А вечером мы должны выезжать. Придется ехать верхом.

— Ни за что! — отрезала Анжелика. — Мой мужской костюм пришел в негодность. Никаких поездок верхом. В платье я в седло не сяду. Или карета, или я пошью себе новый костюм для верховой езды. Вам придется съездить в Вену, граф, и заказать его там…

— В самом деле? Я вижу, что вы не совсем отчетливо представляете, где вы находитесь и что происходит, — сказал граф, но был явно смущен и озадачен. — Я возьму у Рушича или найму здесь какую-нибудь повозку.

— В нее я сяду только вместе с вами. Вы, конечно, хотите гарцевать на коне, а я как простолюдинка буду трястись в какой-то повозке. Ни на грош благородства! И это польские дворяне!

Раницкий вспыхнул, но сдержался, молча поклонился и вышел. «Мальчишка! Злой мальчишка!» — подумала, провожая его взглядом, Анжелика. Она бросила последний взгляд на площадь, чтобы потом решительно выбросить из сознания и из памяти все эти ужасы, и невольно задержалась.

Из толпы к окну, словно дождавшись ее взгляда, вышел человек, голова его была обвязана окровавленной тряпкой, костюмом же он ничем не отличался от казаков Ханенко, верного полякам атамана. Человек поднял голову, встретился с Анжеликой глазами, повернулся и ушел опять в толпу. Это был приставленный к ней в Москве казак Михаил Мигулин.

Анжелика немедленно распорядилась подготовить мужской костюм, а к окну придвинуть скамью, сама же она не спускала глаз с казака.

Мигулин прошел сквозь толпу и остановился на противоположном краю площади. К нему сразу же подошли несколько таких же казаков. Они тихо переговаривались, поглядывая куда-то в сторону квартиры коменданта, и вскоре один из них быстро пошел туда. Остальные еще поговорили и вдруг разом разошлись, медленно и даже лениво, как ходят скрывающие свои намерения люди. Мигулин какое-то время постоял и так же медленно и лениво пошел к корчме, вскоре Анжелика увидела сквозь распахнутое окно корчмы, что он усаживается, но так, чтобы его не было видно с площади. Несомненно, это был заговор. Ее старались спасти.

Анжелика осталась сидеть у окна, ожидая, не подаст ли Мигулин какого знака. Толпа расходилась. Посаженный на кол человек все время надрывно стонал и мотал головой. Анжелика заставила себя всмотреться в него и узнала Северина, того самого, что забавлялся метанием ножа, а потом куда-то исчез. Солнце палило несчастного. Тучи мух слетелись и обсели окровавленную часть кола, голые ноги и самого казнимого. Они взлетали при каждом его шевелении и снова садились. Со стороны казалось, что каждый взмах головы, каждое движение сопровождается черной вспышкой воздуха.

Прибежал запыхавшийся слуга и сказал, что пан региментарь Рушич сейчас придет засвидетельствовать свое почтение пани маркизе.

Появился высокий, худой, обожженный солнцем, но все равно очень достойный и величественный Рушич, за ним группа офицеров и просто шляхты, оказавшейся в городишке кто в поисках приключений, а кто — спасая родину. Повторилась церемония приветствий, все становились на одно колено и целовали край платья.

— У меня нет слов, чтобы выразить вам мою благодарность, господин полковник, — сказала Анжелика, вспомнив сетования графа. — Мой испуг и огромная, ненепередаваемая радость, что вы меня спасли, могут быть оправданием столь поздней благодарности. Увы, я всего лишь пленница, отбитая у татар… И тем не менее, чем я могу вознаградить вас за чудесное освобождение из неволи?

— Ваше внимание — лучшая награда старому солдату, — ответил Рушич мешая польский, немецкий и латынь. — Жаль, что вы сегодня уезжаете…

— Это все — мечты и надежды нашего милого графа, — улыбнулась Рушичу Анжелика. — А граф так молод, так мало знает жизнь. Ну могу ли я ехать без кареты?! Нет, дорогой полковник, я хочу задержаться здесь, пока не исправят мой экипаж, и прошу вашего гостеприимства.

— Здесь не безопасно… — нахмурился Рушич, но сразу же вскинул голову. — А что?! У пани маркизы канцлерская головка. А устроим-ка в честь ее спасения бал прямо под носом у собачьих сынов Дорошенки и хана. Вот это будет по-польски!

Шляхта одобрительно зашумела.

— Собрать музыкантов! Вина! Меду! А когда карета будет готова, проводим пани маркизу по-королевски с салютом и провожать поедем всей хоругвью. Да закройте же окно! Этот хлоп в своих стонах не знает меры.

Собравшихся охватило радостное возбуждение. Их комплименты были откровенно льстивы, и при парижском дворе их сочли бы двусмысленными, но шли они от сердца. Казалось, вернулись времена грубоватых, но благородных рыцарей. Полковник Рушич, кланяясь, широким жестом мел полы павлиньими перьями на своей шапке. Наконец, перецеловав все пальцы на руках у Анжелики, он удалился, громовым голосом отдавая распоряжения, как и что готовить к балу.

Проводы всей хоругвью Анжелику не устраивали, но она надеялась, что в сутолоке бала… «Нет! Я буду единственной женщиной. От такого количества глаз не скроешься… Вот после бала, когда все… Да, надо бы их напоить!» — проносилось у нее в мыслях.

Она вновь распахнула окно и стала всматриваться, сидит ли напротив в корчме Мигулин. Кажется, он был на месте.

Приготовления к балу начались незамедлительно. Толпа солдат и гайдуков объявилась на квартире у Анжелики и, распугав визжащих татарок, стала ведрами разливать на пол воду, мыть и натирать. По площади, едва не налетев на кол, прокатили бочку вина. Заблеяли в переулке овцы, вскоре оттуда долетел запах свежей крови и парного мяса — готовилось угощение.

На площадь выползла привезенная из степи карета Анжелики и снова, теперь уже под самыми окнами, у нее отвалились колеса, Граф Раницкий, ездивший за ней, метнулся к квартире коменданта. Оттуда вернулся с Рушичем. Они ходили вокруг кареты и ругались.

— Откуда здесь искусные каретники? Вы еще ювелира в этой дыре поищите! — кричал Рушич. Три дня, не меньше!

— Собесский… Приказ… — долетали до прятавшейся за окном Анжелика слова графа.

— Собесский — в Варшаве! — развернул плечи и выкатил глаза полковник. — А здесь — я, полковник Рушич, и король, и канцлер, и великий гетман!

— Вы ответите!..

— К услугам вашей милости! — тронул Рушич саблю.

— Вы забываетесь, пан полковник! Приказ гетмана!

— Это вы забываетесь, граф. И если вы еще раз повысите голос на меня, полковника…

— Но многострадальная Родина… — изменил тактику граф.

— Неужели вы думаете, что я люблю Родину меньше вас? До полно вам, граф! — распахнул объятия Рушич. — Карету раньше завтрашнего вечера починить невозможно. А чем вам бал мешает? Право, не пойму. Спляшем! А? Подержать руками такую… такую… эх!.. за ее дивную талию!

— Я боюсь, как бы она не сбежала, — понизил голос граф.

— Куда?! — воскликнул Рушич и расхохотался. — Куда отсюда бежать, граф?

— Да хоть бы и к татарам!

Тут Рушич захлебнулся от хохота, долго кашлял и наконец сказал:

— Вам, граф, наверное, солнце голову напекло.

Карету отогнали в дальний угол площади, лошадей выпрягли и куда-то увели. Через полчаса согнанные поселяне под руководством местного кузнеца стали разбирать карету. Застучали молотки.

Странное возбуждение овладело несчастной женщиной. Повторный за этот день стук молотков (только теперь своеобразный подвижный эшафот сколачивали для нее), близость мучений и возможность спасения вызвали необъяснимую дрожь. Анжелика не отреагировала на очередное появление графа. Он стал за ее спиной и наблюдал за хлопотами вокруг кареты. Какое-то время он пугал ее, но уже устало и лениво, потом взял ее за руку и стал перецеловывать все пальцы. Анжелика старалась не обращать на это внимания, и лишь когда граф попытался поцеловать ее в плечо, она цепко взяла его за нос и молча отвела от себя дернувшуюся, пытающуюся освободиться голову.

Внизу, на первом этаже квартиры приготовили зал для пира и танцев. Стол ломился от блюд. Однообразие закусок компенсировалось их количеством. Постепенно зал наполнился народом, загудел. Полковник Рушич сам поднялся пригласить Анжелику. Ее появление вызвало крики восторга. Под одобрительные возгласы Рушич провел маркизу на почетное место во главе стола. Присутствующие стоя приветствовали ее. Среди собравшихся не было ни одной женщины. Со всех сторон долетал восхищенный шепот, и куда бы ни оборачивалась Анжелика, всюду встречала горящие взгляды.

Рушич уселся рядом с гостьей, но сразу же встал и поднял наполненный вином кубок.

— Виват! — громыхнул весь зал. — Виват! Виват!

Пир начался.

Видно, полковник что-то задумал, так как вокруг графа Раницкого уселись знаменитые на всю округу пьяницы и объедалы: пан Гржегорж Пршенчучкевич из Женцы-Жибошицы и католический монах, человек абсолютно лысый, но с огромным брюхом и задом. Пап Пршенчучкевич, рыцарь герба «Бочка в волнах», сразу припомнил всю графскую родню до седьмого колена, восхищался и лез целоваться:

— Стась! Юный друг мой! Я еще твою бабку помню! А дед?! Как вспомню его!.. Выпьем за польский гонор!

Граф старался уклониться, отодвигал недопитый кубок, но с другой стороны монах, давясь непрожеванными кусками, гудел ему на ухо:

— Грех, сын мой. Пейте до дна. Помните о первом чуде Господнем…

— Стась, ты как хочешь, но я не могу не выпить за твоего троюродного дядю, славного воина, прогремевшего на всю Европу, а также за океаном… — наваливался пан Пршенчучкевич. — Ты должен быть достоин своего дяди. Пей!

— Враг не страшен —

В сердце нашем

Грозный бог войны… — грохотала в зале, глуша все другие звуки, песня.

— Виват! Виват! Виват!

— Еще раз за здоровье несравненной пани маркизы, краше которой нету под луной!..

— Виват! Виват! Виват!

— Гей, музыканты!..

В углу грянули в трубы, ударили в бубны и забренчали на балалайках одетые в разноцветные кунтуши, принаряженные музыканты. Незнакомый, по-варварски быстрый ритм подстегнул всех пирующих. Они вскочили на ноги и стали хлопать в ладоши, обращая на Анжелику сверкающие взоры.

— Позвольте пригласить пани маркизу танцевать, — склонился над ней Рушич.

— Но я не знаю этого танца, — прошептала Анжелика.

— Просим! Просим! — вскричал весь зал.

Анжелика в растерянности оглянулась на графа, но тот лишь руками развел, с трудом освобождаясь от душившего его поцелуями пана Пршенчучкевича.

— Просим! Просим!..

— Что ж. Попробую научиться… — поднялась Анжелика.

Танец был довольно своеобразный — пан полковник обхватил ее за талию и пустился скакать все быстрее и быстрее, изредка останавливаясь, притопывая каблуками и поворачивая не сопротивлявшуюся маркизу.

— Благодарю вас, господин полковник, я разучила новый, не знакомый мне танец, — улыбнулась Анжелика Рушичу, когда музыканты смолкли.

Полковник, плохо понимавший по-французски, все же уловил смысл ее слов, и, доведя маркизу до места, обратился к залу, подкручивая усы:

— А что, паны-братья! Умань еще научит Париж новым танцам!

Зал взорвался криками. Разгоряченные поляки падали к ногам Анжелики, умоляя ее станцевать с каждым. Те, кто уже не мог танцевать из-за возраста, гордо переглядывались и повторяли слова полковника:

— Умань еще научит Париж новым танцам!

Танцы, а вернее, сплошная неугомонная скачка затянулась далеко за полночь.

Чадили от жары и духоты смененные в очередной раз свечи. Окна были распахнуты, но в зале не становилось прохладнее. Вразнобой играли уставшие музыканты. Гул голосов, прежде дружный, мощный и слитный, разорвался, рассыпался, плескал волнами, разрывался пьяными вскриками шляхты. Лишь два человека с завидным постоянством продолжали начатое с вечера дело: неслась в нескончаемом танце, меняя усталых кавалеров, Анжелика, да жадно работал челюстями прожорливый лысый монах.

Закончился еще один тур бесконечного танца. Сопровождаемая обступившими ее кавалерами Анжелика подошла к окну, надеясь перевести дыхание. Жадно вдохнула прохладный воздух и… замерла. За окном белыми призраками стояли запряженные в карету кони. Неясная фигура темнела на козлах. «Что это значит?…»

— Пани маркиза! Умру, но не встану от ваших прекрасных ножек! Еще один танец! Со мной! — упал перед ней на колено молоденький офицер.

С натугой, фальшивя, заиграли музыканты, и вновь волна танца увлекла измученную Анжелику.

«Что это может быть? Знак? Сигнал? — думала она, рассеянно улыбаясь на комплименты танцующего с нею офицерика. У входа она вдруг заметила Мигулина. Он стоял, скрестив руки на груди, не выделяясь из толпы молодых поляков и казачьих сотников из войск Ханенко. На нем был новый синий костюм со шнурами на груди и откидными рукавами, подпоясанный широким красным кушаком.

Граф Раницкий, вырываясь из рук неотступно следовавшего за ним Пршенчучкевича, нетвердым шагом направился к дверям и чуть не налетел на казака.

— Ты?

Мигулин просиял, обнял и поцеловал графа, развернул его, взяв за плечи, и подтолкнул к пану Пршенчучкевичу.

— Стась! А бабка по линии твоей благословенной матушки?…

Граф, опомнившись, вырвался из рук своего сизо-рылого друга и выхватил из ножен саблю. Но Мигулина уже не было, и удар сабли пришелся по притолоке двери.

— Эге, брат! Допился! — воскликнул Пршенчучкевич. — Померещилось? А ну-ка, выпьем для просветления ума. Гей, хлопец! Кубок!..

Граф, все так же сжимая саблю, осушил кубок. Его повело.

— О! Тебя что-то влево заносит, — развел руками рыцарь герба «Бочка в волнах». — Выпьем для равновесия! Хлопец! Еще кубок!..

— Мне надо переодеться, — сказала Анжелика подошедшему к ней после танца Рушичу. — Здесь так душно…

— С нетерпением ждем вашу милость, — склонился полковник. — Умоляю вас, пани маркиза, — недолго. Каждая минута в вашем божественном обществе…

Не дав ему договорить, Анжелика упорхнула вверх по лестнице.

Четверка запряженных в карету лошадей все так же белела за окнами. «Это сигнал! Пора! «Но надо было сделать так, чтоб ее не хватились. Анжелика наскоро связала в узел свои платья и выкинула в окно. От кареты отделилась темная фигура и подобрала узел. «Да, это сигнал!».

Стиснув зубы, изо всех сил сдерживая нервную дрожь, Анжелика переоделась в отложенное заранее платье, черное с золотом и зеленой вышивкой по подолу, очень открытое. Это было лучшее из всего, что у нее осталось. Она задержалась на несколько секунд у двери, закрыв глаза, прошептала слова молитвы и, рывком распахнув обе створки, появилась в зале. Призывно улыбнувшись Рушичу, она величественно спустилась в толпу охваченных новым взрывом энтузиазма молодых офицеров. Глаза этих господ горели неподдельным восхищением.

Комплименты посыпались один цветистее другого. Отвечая на них и расточая улыбки, Анжелика краем глаза наблюдала, как встал и, раздвигая толпу, направился к ней побагровевший Рушич.

— Я боюсь, не задумал ли… — шепнула она, выждав момент, на ухо одному офицерику и указала глазами на подходившего полковника. — Защитите меня, господин офицер…

Офицер, гордо подбоченясь, заступил дорогу Рушичу. Тот сначала не понял, потом побагровел еще больше.

— Дорогу, пан поручик!

— Ни с места, пан полковник! — звонко ответил юный офицер.

— Дорогу!.. — проревел взбешенный Рушич и вдруг схватил офицерика за грудки, оторвал его от земли и со страшной силой швырнул в окно.

Проваливаясь в темноту, поручик успел послать Анжелике воздушный поцелуй. И сразу же другой, такой же юный и надменный, встал на его место, закрывая собой Анжелику:

— Вето!

— Что?! — Рушич потащил из ножен саблю.

Лезвие с визгом и скрежетом полоснуло по лезвию. Кто-то метнулся в ноги Рушичу, кто-то повис на плечах у поручика. Дважды бабахнули из пистолетов. Огромная люстра под потолком рывком накренилась — один из шнуров, поддерживающих ее, был перебит, посыпались свечи. Появившийся как из-под земли Мигулин крикнул по-польски:

— Не отдадим вельможную пани в лапы старого козла Рушича. На руках в карету отнесем!..

Несколько молодых офицеров, сверкнув глазами, подхватили Анжелику на руки и как перышко повлекли из зала.

— Прикажите, вельможная маркиза, и век будем носить вас на руках!

Мгновение — и она в карете. Молодые офицеры бросились к лошадям и смешались с несколькими казаками конвоя. Мигулин дал знак. Карету дернуло. Неплотно прикрытая дверца распахнулась, и в глаза Анжелике бросился умиравший на колу Северин, его запрокинутая, обращенная к небу голова.

Высовываясь, чуть не вываливаясь из кареты, Анжелика указала Мигулину невольным взмахом руки на Северина. Казак молча выхватил из-за кушака нож и метнул его через площадь. Голова казнимого дрогнула и бессильно упала на грудь.

Заторопившиеся казаки и смешавшиеся с ними молодые офицеры поскакали, обгоняя карету. Оглушенный падением из окна поручик приподнялся из площадной пыли и прощально взмахнул вслед рукой:

— Прощайте, милая маркиза! Адью!

Глава 13

За городскими воротами Мигулин прощался с поехавшими провожать их офицерами:

— Да! Да! А как же! Передайте, что пани правится до Варшавы. Блистать! Прощай, брат! Какого ты герба? «Стрела из тучи»? А я — МИхал Мигуля, рыцарь герба «Рак, свистящий на горе». Прощай!

Офицеры расхохотались, чуть не падая из седел.

— Трогай!

Карета, мягко пружиня, неслась по ночной дороге. Глухо топотали кони. Ночной воздух врывался в дверцы, холодил разгоряченное лицо Анжелики.

Анжелика, опомнившись, стала переодеваться в свой мужской костюм. Едва успела, как встретили высланных вперед двух казаков и табун заводных лошадей. Мигулин спрыгнул на землю и распахнул дверцу:

— Ну? Теперь куда?

— К туркам!.. — воскликнула Анжелика.

— Прошу пани, — склонился Мигулин, жестом приглашая ее выходить.

Карета стояла посреди степи. В стороне фыркал табун, вполголоса переговаривались незнакомые Анжелике казаки. Небо на востоке посветлело, и казалось прозрачным.

Анжелике подвели показавшуюся в темноте вороной невысокую лошадь. Мигулин поддержал стремя, широкой ладонью посадил замешкавшуюся маркизу в седло. Ночь спрятала его улыбку.

— Куда?

— До Днестра. Там, брехали, сам султан, — переговаривались казаки.

Мигулин давал последние наставления кучеру:

— Максим! До вечера гони на Умань и за Умань дальше. А там кони, сбруя и тачка — твои…

Рванула с места и, колыхаясь, скрылась за степным курганом карета. За ней ускакали двое казаков. Остальные помедлили, о чем-то договариваясь, но вот по команде Мигулина небольшая кавалькада тронулась на запад, убегая от восходящего солнца.

Они скакали по предутренней степи, перелетал через холмы и балки, разбрызгивая редкие ручьи, и скачка их была похожа на полет. Где-то недалеко лежал неведомый Анжелике Днестр, за ним, казалось ей, было спасение и достижение давно ожидаемого…

Овраг, поросший кустарником, пересекал их путь, Мигулин взял левее, обскакивая его под изволок. Но вдруг кони под передними казаками встали, вздыбились и попятились. Казаки крестились.

— Что такое?

И, поравнявшись с передними, Анжелика ясно услышала доносящееся из оврага глухое, низкое ворчание…

— Не пускает… — пробормотал Мигулин.

Он взялся за уже знакомое Анжелике ружье, заряженное заговоренной пулей, и послал заупрямившегося коня к оврагу. Конь не шел. Мигулин несколько раз поднимал ружье и в нерешительности опускал его. Невидимый в полумраке зверь не уступал. Он захлебывался яростью. Его ворчание переросло в клокочущий злобой рык. Лошади под казаками обезумели.

Наконец, Мигулин дал знак отходить.

В сырой и темной балке спешились. Исходили дрожью кони, клацали зубами крестящиеся казаки.

Мигулин, слегка помешкав, выхватил из кучи молодого, безусого казачка, ухватил за руку Анжелику:

— Меняйтесь одёжей. Быстро!

Казачок уперся:

— Ни… Нэ хОчу… — бормотал он, опуская в смущении глаза.

— Я кому сказал!

Анжелика и стеснительный казачок отъехали в дальний конец балки. Анжелика разделась и протянула спрятавшемуся за лошадьми юноше теплый комок своей одежды обнаженная рука воровато ухватила мужской костюм маркизы и сразу же передала костюм казачий. Торопясь Анжелика надела стремительно остывающий, мокрый местами от чужого пота казачий костюм, убрала волосы под высокую баранью шапку, перепоясалась кушаком. Казачок так и этак крутил на голове и никак не мог пристроить широкополую шляпу.

— Побыстрее! — прикрикнул из полумрака Мигулин.

Он что-то говорил столпившимся вокруг казакам, голос звучал необычайно гулко в предутреннем тумане.

— Ты и ты… На Днестр и через… Этого возьмите… — донеслось до Анжелики.

Два казака, сделав знак переодевшемуся, отделились от толпы и, помешкав, шагом поехали на запад, где совсем недавно встретило их столь ужасное препятствие. Переодевшийся, все еще поправлял непривычную для него шляпу, направился следом.

«Они хотят направить преследователей по ложному следу», — подумала Анжелика. Мигулин обернулся к ней, подождал, пока она подъехала, оглядел, поправил шапку на ее голове, заламывая немного на ухо.

— Езжай с ними, — указал он Анжелике на готовых скакать и ожидавших ее казаков.

— А вы?..

— Я вас догоню, — и Мигулин оглянулся вслед поехавшим на запад казакам.

— Гей! Гей! — вскричали, понукая коней, казаки, и один из них подхватил за уздечку лошадь Анжелики и увлек за собой.

— Куда мы? — успела спросить Анжелика.

Мигулин не ответил, казаки также скакали молча.

Скакали долго. Незаметно рассвело. Пригрело солнце. Анжелика, проплясавшая всю ночь и проскакавшая ее остаток, засыпала в седле, казалось, что она вот-вот упадет на землю. Усилием воли она заставила себя оглядеться. Солнце вставало слева. Выходило, что казаки скачут на юг, в сторону Крыма.

Укрывшись за высоким курганом, поменяли лошадей, вскочили на свежих. Когда приостановились, Анжелика готова была упасть и заснуть прямо на траве. Но ей подвели лохмоногую, гривастую лошадку, помогли сесть в седло.

— Швыдче… швыдче…

— Гей! Гей! — подтолкнули казаки коней.

Опять скакали, но теперь навстречу солнцу, на восток.

Скачка была мучительна. Стало припекать. Несколько раз Анжелике казалось, что она теряет сознание. Она приходила в себя, оглядывалась, несколько раз с тревогой встретила жадные мужские взгляды.

Казаки на скаку переговаривались. Общаясь с графом и Мигулиным, Анжелика смогла запомнить несколько польских и русских слов, язык казаков был непонятен ей. Ясно, что говорили о ней, говорили насмешливо, как говорят о добыче, такие интонации она уже слышала здесь в степи. И лишь один, старший из казаков, сердито отвечал одной и той же фразой, казавшейся Анжелике бессмысленной: «Винхрэстцалував».

— Така гарна жинка…

— Винхрэстцилував…

— Та хочь по разу…

— Винхрэстцилував…

Она готова была упасть и уже стала крениться в седле, когда старший, сивоусый, крепко пахнущий горилкой, табаком и луком дядька, приобнял ее за талию, но так и не замедлил бег своего коня.

Анжелика вздремнула, упав головой на твердое, ритмично взлетевшее плечо казака, и, как показалось ей, сразу же проснулась под хохот и выкрики казаков. Мимолетный сон немного освежил ее.

В полдень остановились отдохнуть в низинке, на берегу ручья. Анжелика поплескала себе на лицо холодной искрящейся водой и без сил опустилась в тени склонившихся к ручью ив. Щеки горели, кровь стучала в висках. Куда они скачут? Что это за люди, взявшиеся служить ей и готовые растерзать ее, единственную в стае самку, затопить ее в волнах своей необузданной похоти?

«Ах, я устала удивляться…» — с оттенком безнадежности подумала Анжелика и поплыла на волнах блаженного беспамятства, сладкой дремы.

Конский топот разбудил ее. Запыленный, бледный Мигулин спрыгнул с облитого потом коня.

— Пора!..

Казаки, кряхтя и сопя, стали подниматься. Старший из них, на чьем плече Анжелике удалось вздремнуть, пошел навстречу Мигулину:

— Куды тэпэр ихаты?

— В Сичь, — ответил Мигулин.

— В Сичь нам не можно, — покачал головой сивоусый. — Сичь пид Московского царя волит. Трэба до Чигирину…

— Можно и до Чигирина, — подумав, ответил Мигулин. — Подымайтесь.

— Зараз нэ можно, бо кони втомылыся.

Взглянув на усталых коней, Мигулин пошел к лежащей в тени Анжелике:

— Ты как? Надо бы ехать…

Ноги не двигались. Затекло и болело все тело, но Анжелика, морщась, через силу поднялась и встала. Невольный стон вырвался из груди.

— Ничего. Все будет хорошо, — прошептал Мигулин, поправляя на ней казацкую шапку. — Иди к лошадям.

Казаки, столпившись возле коней, ждали его решения.

— Мы зараз едем с ней в Чигирин, к Дорошенке. Как кони отдохнут, давайте за нами. Половину оставьте здесь до заката. Боюсь, как бы паны не догадались… Если что, задержите…

Казаки согласно кивали.

Мигулин выбрал наименее утомленного коня, перекинул на него свое седло, своего повел в поводу. Лошадь Анжелики почти не утомилась, вес всадницы был невелик.

Кривясь от боли, Анжелика попыталась поднять ногу и поставить в стремя, нога не хотела слушаться. Мигулин подошел сзади, обхватил Анжелику за талию и рывком забросил в седло. Она чуть не свалилась с противоположной стороны.

Тронулись шагом. За ними побрели, вытягивая шеи, два запасных коня. Перевалили бугор. Под горку Мигулин придавил коня, перевел на рысь. Гок-гок-гок… Тряская рысь болью отдалась во всем теле. Еще рывок, и кони перешли на плавный галоп.

— Держись, сейчас легче будет…

Придерживая лошадей, сохраняя их силы, ехали до вечера. На вершине огромного, плавно раздваивающегося холма Мигулин остановился, долго всматривался в степь, оставшуюся позади, потом решился, глубоко вздохнул и, увлекая за собой лошадь Анжелики, погнал коня во весь мах, забирая гораздо южнее, чем ехали до сего времени.

Анжелика не задавала никаких вопросов, полностью положившись на казака.

Они ехали и ехали. Казалось, все человеческие силы должны иссякнуть. Мигулин осматривался, то и дело оборачиваясь в седле. Анжелику так и подмывало спросить, не ищет ли он место для ночлега, но она молчала, и они продолжали ехать по темнеющей, тонущей в сумерках степи.

Наконец, Мигулин остановил коня:

— Здесь. Ты уж извини, придется без огня…

— Что это за люди? — спросила Анжелика, когда Мигулин расседлал коней и подошел к ней, устроившейся на попоне, волнами раскинувшейся по густой высокой траве.

— Наши… Дорошенковские ребята…

— А почему мы их обманули?

— Им нельзя в Сечь, мне нельзя в Чигирин, — пожал плечами Мигулин, усаживаясь напротив.

— Почему?

— В Чигирине ставка гетмана Дорошенко, который воюет с польским королем и нашим царем.

— Но его люди помогли нам…

— Да, — согласился Мигулин. — Не бери в голову. Тут на Украине сам черт ногу сломит. Ты мне другое скажи.

Голос казака стал напряженным и вместе с тем вкрадчивым. Анжелика насторожилась.

— Что ты хочешь услышать?

— Вспомни, что мы делали до того, как приехали в замок…

— В замок!..

Ужасные воспоминания о прошлой ночи, о неотвязно преследующем ее страшном и непонятном звере нахлынули на Анжелику. Она невольно вскрикнула, беспомощно оглянулась на обступившую их со всех сторон темноту.

— Не бойся, — успокоил Мигулин, кладя на колени ружье. — Сюда он побоится… И кони учуют…

Вздрагивая от каждого шороха, Анжелика отрицательно покачала головой:

— Я… Я ничего не помню…

— Вспомни, — настаивал Мигулин. — Мы выехали утром, ехали через лес… Помнишь? На берегу Десны увидели… Ну? А до этого?..

— До этого?.. — Анжелика уронила голову на руки. — До этого… Мы останавливались в лесу на отдых… Северин метал нож…

— Да! Что еще?

— Что еще? Я… Я тоже метнула, и выскочил волк… Да! Выскочил волк! — вскинула голову озаренная Анжелика.

— Волк? Откуда? — подался вперед Мигулин.

— Из-за пня. Я метнула нож в пень, а из-за пня выскочил волк…

— А нож? Где этот нож?

— Нож?.. Я не помню…

Они долго молчали.

— Нам надо вернуться туда, — сказал, наконец, Мигулин.

— Куда? В тот лес? Но мы и так потеряли столько времени! — в голосе Анжелики слышалась мольба. — Столько времени!.. Ну, пожалуйста…

— Он будет преследовать тебя все время. Надо вернуться…

— Но зачем?!

— Я не знаю… Надо найти этот нож… этот пень… Э-э! — взмахнул он рукой. — Тут особая наука.

— Мы потеряли столько времени, — твердила Анжелика. — Нам надо спешить. Мы и сейчас едем непонятно куда… Еще и вернуться! Но неужели он будет преследовать меня?.. Даже за море?..

— Ох! — вздохнул казак. — Не кудахтай! Разбрешутся бабы — спасу нет!

— Но ты уверен, что он будет преследовать меня все время? Это связано с тем событием?..

— Ладно. Ложись спать. Утро вечера мудренее.

Он отвернулся и замолк, не выпуская из рук ружья, заряженного особой пулей.

Но Анжелика никак не могла уснуть. Скачка под палящим солнцем, мысли о странных и страшных силах, вторгшихся в ее жизнь, подозрение, что все путешествие напрасно, что она снова стала игрушкой в чьих-то руках — все это было слишком. Она проворочалась до утра, и уже под пенье птиц забылась не надолго тревожным, полным сновидениями сном.

Утро было чудесным. Но Анжелика, мучимая сомнениями и головной болью, не замечала этого. Куда они едут? Что их ждет? Что написано на маленьком кусочке шелка, за которым устроили такую охоту поляки?

Бледный, с синими тенями вокруг глаз Мигулин, покусывая губы, снимал с головы окровавленную, заскорузлую повязку. Вчера ее не было видно из-под шапки. Повязка присохла, казак осторожно подергал ее, подавил стон и стал тщательно, дюйм за дюймом отщипывать, отдирать. Капля крови выкатилась из-под его пальцев и скользнула мимо уха по щеке.

— Ты ранен? — встревожилась Анжелика.

— Да так. Это еще татары достали… — досадливо отвернулся казак.

«О боже! Какая я несчастная, — подумала Анжелика. — Сколько людей умерло из-за меня!.. Ради чего? Но ведь я не хотела этого…» Первой жертвой стала старая колдунья, собиравшая в лесу травы. Ее повесили, заподозрив в краже детей, которых Анжелика, еще девчонка, увела с собой путешествовать». Может, это дух повешенной колдуньи преследует ее? Но если это так, то старая ведьма достаточно отомщена. Сколько людей, близких и дорогих Анжелике умерли в муках, умерли совсем молодыми… А она? Она обречена скитаться в поисках своего несчастного мужа… Мысли ее вернулись к слухам, что его видели в России, в Турции… Рекомендательное письмо!.. О, если это действительно дьявольская уловка маркиза де Помпона! Анжелика вскочила на ноги. Если это просто уловка, интрига министра, месть Анжелики будет ужасна… Она вернется в Париж и — черт с ним! — отдастся королю. Но в качестве платы она потребует голову этого мерзавца Помпона. Она устроит представление для всего Парижа. Горожане посмотрят, как с господина министра живьем сдерут его мерзкую, вонючую шкуру!..

— Да, довели они тебя… — покачал головой Мигулин.

Анжелика опомнилась. Она металась по вершине холма и разговаривала сама с собой. Но Мигулин?!

— Ты понимаешь по-французски?..

— Очень мало, — пожал плечами казак. — Так… «Мерси, пардон»…

— И… ты понимал все, о чем мы говорили с графом? — спросила Анжелика, чувствуя, как краска стыда заливает ее лицо и шею.

— Да как тебе сказать… — уклонился казак. — Не об этом сейчас забота. Надумала ты, что дальше делать будем?

— Да… — тихо сказала Анжелика, опускаясь на попону. — Я еду в Турцию. Пока есть хоть капля надежды, я буду искать своего мужа.

— Тогда вставай, пора седлать, — нахмурясь, сказал казак. Он скомкал снятую с головы, бурую от засохшей крови тряпицу, вытер ею кровавый след на щеке, и, видимо, чтобы развеселить и подбодрить Анжелику, усмехнулся. — Вот досталась кому-то жинка. Не дай бог, чтоб моя за мною так бегала да следила.

Еще двое суток ехали они степью, давая себе и лошадям самый короткий отдых. Преследования не было. Поляки не решались забираться в эти земли, а встречи с казаками Дорошенко и татарами путники счастливо избежали. На третий день Анжелика заметила впереди дымы. Веселее пошли, учуяв близкую воду, лошади.

— Что там?

— Чертомлыкская Сечь, — ответил Мигулин.

Не доезжая до поселения, в овражке он обмотал лицо Анжелики своей грязной, окровавленной повязкой, так что виден остался лишь один глаз, и дважды провел грязным пальцем у нее под носом:

— Нехай думают, что у хлопца усы отрастают…

— Отчего бы мне не въехать в эту деревню так, как есть? Этот маскарад обязателен? — брезгливо выпятила губы Анжелика.

— Обязателен, — твердо ответил казак. — Баб в Сечь не пускают. Да гляди шапку не снимай и глазами особо не стреляй. Придурись хворой или раненой. А то… Тут тебе балов устраивать не будут. Главное — молчи и с седла не слезай.

Чертомлыкская Сечь того времени представляла собой небольшую крепость на острове в устье реки Чертомлык при впадении протоки Прогной в реку Скарбную. Со стороны степи, с Сумской стороны и со стороны речки Базавлук Сечь укрывалась высоким, в шесть сажен земляным валом, из палей и бойниц которого глядели на степь несколько пушек. Центром укрепленной линии здесь была высокая башня, тоже изрешеченная бойницами для пушечной стрельбы. От устья Чертомлыка и от реки Скарбной, которая текла позади городка возле самого рва, укреплением служили еще и деревянные коши, насыпанные землей. Там же в валу были сделаны восемь «форток» — проходов, достаточных, чтобы один человек мог пройти и пронести сосуд с водой — мера на случай длительной осады. Всего же укрепления растянулись сажен на девятьсот.

Мигулин и Анжелика проехали узким перешейком меж Прогноем и Чертомлыком к воротам, совершенно незаметным под высокой башней. Здесь Мигулин обменялся несколькими фразами с караульными, видимо, знакомыми ему казаками, и путников беспрепятственно пустили внутрь.

Поселение было еще беднее и неряшливее того пограничного городка, из которого Анжелике удалось бежать. Вокруг широкой площади стояло несколько деревянных домов, крытых камышом, но с дырами вместо дверей и окон, чем дальше от площади, тем дома становились ниже, чернее, закопченнее, местами над землей торчала одна бесцветно-серая камышовая крыша, Удивительным было невероятное для такого маленького поселения количество шинков. Анжелика, наблюдавшая за всем сквозь полуприкрытые ресницы, насчитала их несколько десятков. Запах дыма, смолы, рыбы и устойчивый водочный перегар были столь густы, что казалось возможным потрогать их руками.

Меж шинков и на площади нескончаемо и буйно тянулось странное переплетение пьянки и торга. Яркие восточные ткани, золотые и серебрянные кубки, сбруя валялись прямо на земле, на конском навозе, передвигаемые, меняемые, пропиваемые. Сушеная рыба была обсыпана недозрелой вишней. Где-то вяло бренчали музыканты. Звуков не было слышно из-за сплошного пьяного гула. Закопченные, полуодетые, усатые люди пили, пели, орали, плясали, пьяно целовались, короче, вели себя совершенно непринужденно. Богатое шитье сочеталось с грязными лохмотьями. Обрывки немецких, турецких, польских фраз доносились из общего шума, подобного морскому прибою.

Мигулин признал кого-то среди сидящих под стеною шинка казаков и, свешиваясь с седла, расспрашивал. Собеседник его, подстриженный в кружок молодой усатый воин, одетый в изорванную рубаху и ярко-синие бархатные шаровары, отвечал усмешливо и равнодушно. Сосед его, могучего сложения детина с пеной на губах, смотрел остановившимся взором прямо перед собой и изредка поводил рукой, будто отгонял от лица комаров.

— А наши, донские зараз на Сечи есть?

— Та трохи е, — отвечал усатый. — Стенькины хлопцы.

— А на Крым или на Турцию не думаете?…

— Та думаем… — лениво кивал усатый. — Вот зараз выпьемо та подумаем…

— А где зараз Шашол?

— Та в себе…

Подхватив под уздцы коня Анжелики, Мигулин проехал к одной из изб, спешился, жестом дал знак спешиться и Анжелике, намотал ей на кисть поводья обеих лошадей и шепнул:

— Садись под стену, притворись, что дремлешь.

Анжелика прикорнула к дубовому бревну, уронив на грудь голову в папахе, а Мигулин шагнул в избу.

У избы кошевого атамана Евсевия Шашола, как и у всех остальных, не было окон, и Анжелика невольно слышала приглушенные голоса и Мигулина и кошевого. Смысла она не разбирала, но по тону было ясно, что Мигулин расспрашивает, а Шашол жалуется и ругается.

— Тут такое деется, — бурчал хозяин. — Сам не знаю, жив ли буду, либо мне паны-братья голову отсадят, а на мое место Вдовиченку посадят…

— Кто ж таков этот Вдовиченко?

— Пришел он на Запорожье в нищем образе, сказался харьковским жителем, свят муж и пророк, дана ему от бога власть будущее знать.

Мигулин хмыкнул.

— Да-а, — продолжал Шашол. — Брешет нищая собака, что тому уж седьмой год, как велел ему бог, дождавшись этого времени, с Войском Запорожским разорить Крым и в Царе-городе взять золотые ворота и поставить в Киеве на прежнем месте…

— Ну, это бы неплохо… — опять хмыкнул Мигулин, но Шашол его перебил.

— Погоди… Брешет, что князь Ромодановский, — тут Шашол перешел на шепот, — до этого доброго дела его не допускал и мучил… Понимаешь, чем здесь попахивает? Но его, здрайцу, эти муки не берут, мол писано где-то, что сын вдовицы все земли усмирит. Теперь, дескать, послал его бог к Войску Запорожскому и в городах всякому человеку до сосущего младенца велел сказывать, что он такой знающий человек, и чтоб шли с ним разорять Крым. Как придет в Крым, пять городов возьмет и будет в них зимовать…

— Почему пять?…

— А бог его знает. Бусурманы, брешет, стрелять не будут, потому что он невидимо будет под города приходить, стены будут распадаться, сами, ворота сами же отворятся, и оттого прославится он, Вдовиченко, по всей земле. А наперед ему надобно Перекоп взять и Войско Запорожское пожитками наполнить. Наши как про то узнали, покинули дома свои и хлеб в полях… Идет громадная толпа, сегодня, что ни видно, здесь будут… Чем кончится, не знаю…

Мигулин вскоре вышел, присел возле Анжелики, протянул ей несколько холодных лепешек:

— На, подкрепись.

Анжелика приподнялась, жестом сдвинула шапку назад, повела головой и шеей, и сразу же Мигулин жестко сказал сквозь зубы:

— Накройся… пригнись…

Согнувшись, тычась лицом в колени, Анжелика пережевывала вязкое тесто, а Мигулин, разглядывая площадь, тихо говорил:

— Шашол просил подождать. Какое-то дело у него. Может, так и лучше. Провожатых даст…

Прожевав последний кусок и облизнув свои полные губы, Анжелика его так же тихо спросила:

— А что будет, если узнают, что я женщина?

— Да ничего не будет: и тебе и мне головы поотрывают… — фыркнул казал.

Через некоторое время он, видимо, решил приободрить затаившуюся Анжелику и спросил:

— Как тебе тут?

— Дымно…

— Это от комаров. Тут над речками комарья — гибель…

Шумела площадь. Перед вечером закричали что-то на башне дозорные, и появившиеся вооруженные казаки стали расчищать на площади место. Высовывался из прохода своей хаты и сразу исчезал кошевой Шашол. Несколько богато одетых казаков прошли к нему, обменявшись с Мигулиным кивками. Один из них вышел и стал обходить казаков на площади, перешептываясь с некоторыми. Те, к кому он подходил, через какое-то время вставали, шли и рассаживались возле хаты Шашола. Вскоре Мигулин и Анжелика оказались в плотном кольце хохочущих, орущих, поющих и ругающихся запорожцев. Подошли уже знакомые казаки, с кем Мигулин разговаривал при въезде. Подстриженный в кружок оборванец в бархатных шароварах мечтательно рассматривал небеса, изредка прикладываясь к фляге, а сосед его, могучий детина, так же бессмысленно смотрел перед собой, но теперь изредка вскрикивал и взмахивал руками, будто отбивался.

— Горячка у парня, черти мерещатся, — тихо объяснил Мигулин. — Это бывает…

Уткнувшись головой меж дубовыми бревнами стены и широкой спиной Мигулина, Анжелика притворилась спящей.

Меж тем шум усилился. Из-за вала наплывала новая волна звуков.

— Иде! Иде! — закричали караульные на башне.

Где-то застучали в огромный барабан. Несколько казаков, налегая изо всех сил, выкатили на площадь такие же огромные бочки, стали черпать из них и пить. «Водка», — догадалась Анжелика. Со всех сторон поселения на площадь повалил народ. Ворота под башней распахнулись, и через них новая многочисленная толпа, распевая песни и молитвы, плеснула на площадь и разом переполнила ее.

— Иде! Иде!

— Гей! Гей!

— Слава!..

— Спаси, Господи, люди твоя…

— Иде! Иде! Вдовиченко!..

Новый пророк, подобно Христу, на осляти въезжал в Чертомлыкскую Сечь.

— Слава! Слава!

— Миром Господу помолимся…

Некоторое время на площади творилось невообразимое. Постепенно шум стал смолкать, будто и сам он, шум, утомился. Анжелике ничего не было видно из-за спин. Она слышала только перешептывания соседних казаков, настороженно всматривающихся в явившегося пророка и святой жизни человека.

— Шо вин? Шо вин?…

— Плаче… — растерянно сказал кто-то.

— От лахудра, — зло прошептал кто-то рядом.

— Вдовиченко, нэ журысь! — грянул в тишине молодой веселый голос, и площадь вновь взорвалась криками.

Ругань, хохот и молитвы смешались. Какой-то пьяный приплясывал, ударяя в бубен, и выкрикивал тут же сочиненный куплет:

Вдовиченко, нэ журысь,

В мЕне грОши завелысь!..

К нему, размахивая дубинкой, пробирался седой есаул.

Из избы Шашола вышли богато одетые казаки и пошли в толпу. Их встретили злобными криками. И сейчас толпа пьяных запорожцев, спотыкаясь о ноги, специально им подставляемые рассевшимися, полезла в избу Шашола.

Несколько раз изба Шашола и площадь обменялись подобными делегациями. Анжелика с трудом поняла, что Шашол и богато одетые казаки приглашают пророка на совещание в «радный дом», то есть в избу к Шашолу, а площадь и пророк требует Шашола и богато одетых выйти к народу и решать все сообща.

Наконец площадь победила. Из избы высунулась багровая от гнева усатая физиономия Шашола. В руке кошевой сжимал маленькую золоченую булаву. За ним вышли богато одетые, называемые «куренными», сидевшие вокруг избы казаки поднялись и клином врезались в толпу, очищая старшине дорогу.

Вскоре Анжелика и Мигулин остались под стеной одни да страдал, корчился в пыли и вскрикивал терзаемый горячкой казак.

— Братья, Войско запорожское, кошевое, днепровское и морское! — заговорил вдалеке Шашол. — Слышим мы и глазами видим…

— Гей! Гей! — закричала рада. — Нехай Вдовиченко говорит!

— …Премногие милости и жалование от великого осударя… — гнул упрямо Шашол. — Милостивым словом он нас увеселяет, про здоровье спрашивает…

— Да мы сроду не хворали!..

— Замовчь!..

— …Пушки, ядра, порох приказал прислать. Калмыкам, донским казакам и из городов охочим людям на помощь против бусурман к нам на кош позволил приходить, также чайками, хлебными запасами и жалованием обнадеживает, только б наша правда была…

— Нехай Вдовиченко говорит! — кричала рада.

— …Служили мы и с татарами после измены Брюховецкого, и во времена Суховеева гетманства; крымский хан со всего Крыма хлебные запасы собирал и к нам на кош прислал, только тот его хлеб обращался нам в плач, нас же за шею водили и как овцами торговали, все добро и клейноты отняли…

— Нехай Вдовиченко говорит!

— …Пока свет будет и Днепр идти не перестанет, с бусурманами мириться не будем…

— Слава! Слава!

На площади орали до темноты.

— Ты-то что мучаешься? — с удивлением обернулся Мигулин к заерзавшей Анжелике.

— Не могу, — сказала Анжелика. — Не могу. Я хочу в туалет…

— Вот горе-то еще… — вздохнул Мигулин.

Смеркалось. На площадь выкатили и зажгли смоляные бочки. Тьма вокруг площади стала еще гуще, а на самом майдане в неверных отблесках пламени продолжала волноваться рада.

— О, господи! — вздохнул опять Мигулин. — Иди уж в избу, а я посторожу…

Внутри помещения было темно, по стенам метались тени и блики. Посреди стоял один лишь стол, а вдоль стен тянулись лавки, покрытые шкурами. Стекол не было, и от постоянного сквозняка в избе чувствовалась зыбкая прохлада.

Оправившись, Анжелика присела на лавку в углу. С наслаждением сняла она теплую меховую шапку и рассыпала волосы по плечам, грязную тряпку сорвала с лица, расстегнула ворот рубахи, подставляя прохладе шею и грудь.

Тут на площади закричали:

— В поход! В поход! Разбить бочки с водкой! За пьянку — смерть! Куренные, по куреням!

В проем окна вскочил знакомый Анжелике оборванец в бархатных шароварах, в руке он сжимал факел:

— Михаил! Мигуля! Та дэ ж вин е?

Бежать, скрываться было невозможно, на маскировку не оставалось времени. Опережая взгляд казака, Анжелика поднялась, рывком разорвала рубаху, обнажая свою полную грудь, подняла и сплела над головой руки, как это делали восточные женщины, и на носках, извиваясь всем телом, двинулась навстречу опасности. Почему она сделала именно так, не знала и не задумывалась.

— Иди сюда, красавчик, я научу тебя любви, — ласково пропела она.

Казак обернулся на звук ее голоса, подскочил, как ошпаренный кипятком, и вытаращил глаза. Анжелика пританцовывала перед ним, покачивая бедрами и грудью, улыбаясь и подмигивая из-под локтя.

— Допывся… — сокрушенно сказал казак, вяло перекрестился и рухнул на пол, уронив факел.

В это время через пролом, служащий дверью, в избу шагнули Мигулин и с ним еще один запорожец. Анжелика, поднимавшая факел, замерла перед ними полуобнаженная. В глазах вошедших одновременно взметнулось изумление. Мигулин отвел взгляд и почесал согнутым пальцем кончик носа. Вошедший с ним запорожец, статный светлоусый казак с манерами начальника и владетельной особы, хищно оскалился, растеряв всю свою величественность.

— Ничего. Это бывает. Так надо, — нагло сказал ему, пришедший в себя Мигулин.

— Гляди, Мишка, дошутишься… — набросился на него запорожец. — Время такое, а то б…

— Понял. Давай о деле, — перебил его Мигулин и досадливо бросил Анжелике. — Прикройся, халда…

— Скачи до наших на Дон, — заговорил запорожец, беспрестанно оглядываясь на окна. — Там должны быть Московского царя люди. На Москве тебя знают… Расскажешь им все, что видел. Скажешь, что идут на Перекоп тысяч шесть конных да тысячи три пеших. Евсевий Шашол отказывал, хотел дождаться пушек от великого государя, но городовые люди хотели Шашола убить, кричали, кричали, что они шли не на нашу войсковую, но на Вдовиченкову славу, и кошевое войско на эти слова их все склонилось. Шашола отставили, а выбрали Вдовиченко атаманом кошевым и гетманом полевым. Я у него, святого человека, спрашивал: «Сколько на перекоп пушек брать?». А он, святой человек, мне отвечал: «Мне пушки не надобны, и без пушек будет добро; слышал я, что вы послали к царю бить челом о пушках, но та ваша посылка напрасная, от этих пушек мало вам будет проку; а если вам пушки понадобятся, который город бусурманский будет поближе и богат, в том и пушки возьмете». Понял? Но я потихоньку пару пушек возьму… Расскажи, все, как есть. Главное, что мы царю верны, и измены нет никакой. А Вдовиченко… Сам понимаешь: тут мы бессильны, как затмение на людей нашло…

— Хорошо, Лука Андреев. Это я все передам, — сказал Мигулин. — Дай мне охрану, ребят надежных. Ты ж видишь… Везу эту красотку по тайному повелению, да вот пришлось через Уманского полка земли круг дать…

— Добро, ребят я тебе дам, — подумав сказал запорожец. — И сматывайся с ней, а то как бы вас…

Заворочался и приподнялся лежавший на полу оборванец. Взгляд его был мутен. Анжелика из-за плеча Мигулина показала ему кончик языка и страшные глаза. Оборванец застонал и вновь отключился.

— Оденься, — подтолкнул Анжелику Мигулин и нахлобучил ей на голову папаху. — Давай к лошадям…

Пользуясь темнотой, выбрались с сопровождавшими их запорожцами за ворота.

— Куда вы, хлопцы? — спросил стражник.

— На ту сторону. За Днепр. Татар открывать, — отозвался один из сопровождающих.

— Куда мы? — шепотом спросила Анжелика, когда выехали за ворота.

— На Дон, — также тихо ответил Мигулин.

— Но это войско идет в поход на Крым. Почему бы нам не отправиться с ними?…

— Ну какой это поход! С таким вождем дай бог, чтоб половина обратно вернулась, — неожиданно зло сказал казак.

Они пересекли вброд речку и, поплутав в темноте среди ручьев и озерец, спустились к широкому, искрящемуся под встающей луной Днепру. Несколько лодок ждали их в прибрежных камышах. Переправа затянулась. Лошади упрямились, не хотели идти в черную ночную воду. Наконец достигли противоположного берега.

— Ну, веди…

Один из казаков поехал первым, забирая влево, вверх по течению реки.

Еще несколько дней длилась скачка по степи. Пересекли реки Гайчур и Волчью. Степи не было конца и края.

— Чья же это земля? — спросила как-то Анжелика, изумленная безбрежностью покрытой цветами равнины.

— А вот того казака, — указал Мигулин на одного из сопровождавших.

— О! Этот казак так богат? — удивилась Анжелика.

— Толку-то? Все равно от татар житья нет…

На следующий день, так и не увидев конца разноцветному пахучему морю, Анжелика снова спросила:

— Это все еще земли того богатого казака?

— Нет. Это, пожалуй, уже пошла земля вон того, черноусого, — указал Мигулин.

На третий день, когда сделали привал на берегу безымянной речки, Анжелика опять поинтересовалась:

— А это чья земля?

— Это — ничья. Вернее, войсковая, — ответил Мигулин. — Земля Войска Донского.

Глава 14

Земля Войска Донского, не считанная и не мерянная, растянулась с верховий Донца и до Волги. Вступив на нее, Мигулин хотел отпустить сопровождавших его запорожцев обратно в Сечь, но неспокойно было в степи, и договорились, что доедут вместе до первого донского поселения.

В первом же поселении путешественников ждал новый сюрприз. С высокой меловой горы, покрытой полынью и казавшейся голубой под лучами солнца, они съехали к нескольким беленым хаткам на берегу сияющей речки. В крайнем дворе за невысоким, сложенным из дикого камня забором стояли под седлами несколько лошадей, и в тени под хаткой, прямо на траве сидели и лежали в живописных позах люди, одетые так же причудливо и разнообразно, как и обитатели недавно оставленной путниками Чертомлыкской Сечи. Один из них, казавшийся квадратным, блеснул лысиной и проворно заскочил в хатку. Оттуда вскоре показался еще один человек, одетый в богатый польский костюм, и стал всматриваться в подъезжающих.

— Везет нам с тобой, — вполголоса сказал Мигулин Анжелике. — Опять вляпались. Это Ванька Миусский, Стеньки Разина дружок. Ну да ладно, поехали.

Мигулин, Анжелика и четверо сопровождавших их запорожцев въехали во двор через воротца, сбитые из тонких жердей.

— Здорово ночевали, атаманы-молодцы! — приветствовал хозяев Мигулин.

— Слава богу, — лениво ответили из тени казаки.

— Миша! Мишаня! — Миусский сбежал с крыльца и шел к Мигулину, раскрыв объятия.

Они обнялись, потискали друг друга, потерлись щеками, притворно радуясь встрече. Миусский из-за плеча Мигулина остановил оценивающий взгляд на Анжелике, и она внимательно рассматривала его желтые прищуренные глаза, короткий нос и тяжелый подбородок.

Видя радость предводителя, поднялись и подошли здороваться другие казаки.

— Здорово, Щербак! Здорово, Мерешка! — обнимался с ними Мигулин.

Лысый, квадратный Мерешка по знаку Миусского опять проворно заскочил в хату. Мигулин проводил его взглядом и дал знак запорожцам, чтоб спешились. Казаки искоса поглядывали на Анжелику, тихо переговаривались.

— Откуда путь держишь, Мишаня? — ласково спрашивал Миусский, обнимая Мигулина за плечи.

— Из Москвы.

— Грехи замаливал? — криво усмехнулся Миусский.

— Вы грешите, мы замаливаем, — тоже усмехнулся Мигулин. — С легкой станицей был. А теперь вот везу маркизу… чи графиню… Приказ боярина Матвеева.

— Какие ж вести из Москвы?

— С турками и татарами война. Опять разрешают нам в море выходить.

— Великая милость! — язвительно рассмеялся Миусский. — Милость за милостью. Знаешь, что в Астрахани Шелудяка повесили?

— Как? Милославский ведь слово давал…

— Милоставского сместили, а Шелудяка повесили.

— Как же так?…

— Пошли в хату, поговорим.

Вслед за Миусским Мигулин, Анжелика и запорожцы прошли в чистенькую, прохладную хату, расселись по лавкам. Запуганная, бледная хозяйка принесла им из погреба по кринке холодного молока.

— Ты ж помнишь, что Милославский Шелудяка в Астрахани осадил, — начал Миусский рассказ. — А Шелудяк после того, как Стеньку взяли и Васька Чертов Ус помер, был у нас главным атаманом. Пришел к нам на помощь князь Каспулат Муцалович Черкасский и татар своих привел. Вызывает Шелудяка на переговоры. Тот сдуру поехал. Князь его схватил, заковал и Милославскому выдал. Но мы город не сдавали, и договорились с Милославским по-хорошему: мы им Астрахань сдаем, они нам всем прощение объявляют. Вышли мы за стены, вынес нам Милославский образ Божьей Матери, мы на колени попадали и Милославскому город сдали. Молебствие было благодарственное. Никого из наших не трогали, а сам Шелудяк при дворе у воеводы жил. Но меня, брат, не обманешь! Я еще зимой из Астрахани бежал с верными людьми, и ждем здесь… одного важного известия. А позавчера прискакал Максим Щербак: насилу из Астрахани ноги унес. Приехал в Астрахань новый воевода, князь Яшка Одоевский, Милославского сместил, нашим стал головы рубить, а Щербака за малым жизни не лишили, Федьку же Шелудяка повесили. Такая вот милость!

— Ну, а теперь чего делать думаете? — помолчав, спросил Мигулин.

— Тут недалеко в верхних городках много наших людей, из Астрахани, из Черного Яра. Подождем немного. Мы здесь летовать будем, на Донце. Ходят тут торговые людишки с Белогорода, с Оскола, с Маяка, и из иных украинных городов…

— Опять воровать будете?

— Ну уж и воровать! Наше дело — казачье. Да и ненадолго все это, — тут Миусский наклонился к слушающим его и вполголоса сказал. — Есть надежда, что поднимем скоро, как при Степане. И дело верное. Еще похлеще будет. Может, и ты с нами? А?

— Там видно будет, а пока я на службе. Везу вот красавицу…. — уклонился Мигулин.

— Вижу. Побаиваешься. Не трусь, дело верное, — наседал Миусский. — Никому не говорил, тебе скажу. Валом люди к нам повалят, потому как объявился у нас… — тут Миусский выпучил глаза и зловещим шепотом закончил, — царский сын Симеон Алексеевич…

— Кто? — так же шепотом переспросил Мигулин.

— Царевич Симеон!

Все притихли, испытующе уставившись на Миусского. Тот с важным видом покивал головой.

— И где же он?

Миусский встал, снова сел, потом сделал вид, что решился, махнул отчаянно рукой и шагнул к занавеске, отгораживающей дальний угол комнаты:

— На колени, казаки! Вот он, царевич Симеон Алексеевич, его царское высочество! — и он широким взмахом оборвал занавеску.

Молодой, лет пятнадцати-шестнадцати, человек сидел в креслице и грустно глядел на присутствующих. Казаки не упали на колени, а лишь приподнялись, во все глаза разглядывая предъявленного им царевича.

Был он хорош собой и тонок, долголиц, не темен и не рус, немного смугловат. Одет, невзирая на жару в зеленый, подшитый лисицами кафтан, из-под которого выглядывал китайковый кафтанец.

— Да это ж Матюшка, Стенькин кашевар… — громким шепотом сказал Мигулин Миусскому. — Эй! Здорово, Матвей!

Царевич еще больше пригорюнился и опустил глаза.

— Т-с-с… — прижал палец к губам Миусский. — Так надо было. Его царское высочество от врагов в том образе скрывался. А теперь в истинном образе объявился.

Казаки дивились, недоверчиво переглядывались.

— Ладно! Пошли на двор, — поднялся Миусский и, кланяясь царевичу в пояс, стал подталкивать гостей по одному к двери.

Ждавшие выхода атамана Щербак и Мерешка, обменялись с ним взглядами, и Анжелике показалось, что Миусский досадливо поджал губы. Но это продолжалось мгновение. Щербак и Мерешка захлопотали, приглашая приехавших садиться, раскинули на траве богатый персидский ковер, появилась водка, хозяйка зашныряла по двору, собирая что-нибудь закусить.

— А откуда ж тебе известно, что он истинный царевич? — спросил Миусского Мигулин, устраиваясь поудобнее.

— Сейчас, сейчас… — Миусский указал Мерешке взглядом на Анжелику, и тот сбегал в хату за пуховыми подушками. — Садитесь, милостивая государыня! Окажите честь бедным казакам!

Поддерживая Анжелику под локоть, Миусский усадил ее на подушки, алчно ухмыльнулся:

— И как только тебе, Мишаня, такую красавицу доверили. Ты ж обхождения не понимаешь.

— Ты про царевича давай, про его царское высочество.

— Сейчас, сейчас… Все дело в том, Мишаня, — наставительно сказал Миусский, — что есть на его высочестве природные царские знаки: царский венец, двоеглавый орел и месяц со звездою.

— Дэ ж воно? — вытаращив глаза, спросил один из запорожцев.

— На теле, на правом плече… Особые знаки!

Запорожцы слушали во все уши и смотрели во все глаза. Лишь Мигулин задумчиво крутил темный ус и смотрел в землю.

— Як же ж вин объявывся?

— Э-э, ребята! — и Иван Миусский, нагнетая таинственность зловещим шепотом, начал рассказ. — Жил он на Москве, в палатах царских, как царевичи живут, и пошел раз в палаты к деду своему, Илье Даниловичу Милославскому, а у деда немецкий посол сидит, об делах брешут. Немец предлагает: «Давайте у вас, на Москве, иноземные порядки заведем. Православная вера ваша…» В общем страшные слова говорил. А Милославский уж склоняется, поддакивает, падлюга старая. А царевич возьми и скажи: «Дедушка, не отдавай веру православную немцам на поругание». Но дед ни в какую, вот так невежливо рукой его отвел. Тогда пошел царевич наш в палаты к матери своей, к Марии Ильиничне и говорит: «Вот если б мне хотя бы три дня на царстве посидеть, я б мигом некоторых бояр перевел». А она и спрашивает: «Это кого ж?» — «Да деда моего, Илью Даниловича. Он православную веру немцам отдает». Да-а… А он, Илья Данилович-то, ей, царице, родный отец! Царица хвать за нож! Он — бечь… Она ему вслед кинула и в ногу попала…

— Кому?

— Да царевичу! Царица в царевича ножом кинула, за отца за своего за родного заступилась, который веру немцам отдает. Дошло до вас? Вот. Царевич занемог. Царь ничего не знает. Тогда она наказывает стряпчему Михайле Савостьянову царевича обкормить, чтоб помер. Но тот стряпчий обкормил другого юношу, певчего, который на царевича был похож лицом и в возрасте таком же, положил его на стол, одел в царские одежды. А царевича хранил в тайне три дня, а потом нанял двух человек нищих старцев, один без руки, другой кривой, дал им сто золотых червонных, и те старцы вывезли царевича из города на маленькой тележке под рогожею и отдали посадскому мужику, а мужик тот увез его к Архангельской пристани. И он, царевич, скитался там многое время и сбрел на Дон, к Стеньке Разину, но не открылся, был он со Стенькою на море, потом кашеваром, имя себе сказывал — Матюшка. А перед тем, как Стеньку взяли, он Стеньке под присягой открылся. Но уж поздно было. А уж после Стеньки приезжал на Дон от царя человек с казною, и царевич ему тоже под присягой открылся. «Ты, — говорит, — меня угадываешь?» Тот говорит: «Угадываю». Дал царевичу денег, а от него взял письмо и повез царю. Вот ждем ответа. Да боимся, что бояре того человека к царю с письмом не пустят.

— Да-а, о це дило! — переглянулись запорожцы.

— Что? Не верите? Пошли, сами у него спросите, — снова вскочил Миусский. — А понравитесь его царскому высочеству, он вам еще и знаки царские покажет.

И опять всей толпою пошли в хату, только теперь Миусский, как галантный кавалер, предложил Анжелике руку.

Царевич сидел в том же креслице, зевал и смотрел в окно. На стук двери он лениво обернулся, поправился в кресле и опустил глаза.

— Ну, ну… — подталкивал остановившихся у двери запорожцев Миусский. — Сами спросите.

Один из запорожцев, сам по происхождению донец, шагнул вперед и снял шапку:

— Кхм… Слышали мы тут от Ивана от Миусскова, что ты называешься царя, значит… кхм… сыном. Скажи, бога боясь, потому что зело молод, истинную правду, нашего ль великого государя Алексея Михайловича ты сын или иного, которые под его царского величества великодержавную рукою пребывают? Многие, понимаешь, тут плуты бывали, и боимся мы… кхм… в обман впасть.

Царевич встал, горестно покачал головой и, сняв шапку, заговорил, давясь слезами:

— Не надеялся я, чтоб вы, казаки, меня страшились, а вижу, что чинится такое. Бог мне свидетель, правдивый сын я вашего великого государя и великого князя Алексея Михайловича, всея Великие и Малые, и Белые России самодержца, а не иного.

— У нас и знамя царское есть, — суетился Миусский. Он быстро сбегал в соседнюю комнату, вынес два знамени и поочередно развернул их.

Казаки разглядывали знамена, исписанные орлами и кривыми саблями, переглядывались, бросали косые взгляды на утирающего слезы царевича.

— Сомневаетесь? — спрашивал Миусский. — Ваше царское высочество, яви народу православному царские природные знаки…

Царевич плакал и отрицательно крутил головой.

— Ну, просите…

Запорожцы кланялись в пояс и в землю, смотрели жадно. Поплакав, царевич неохотно согласился, и, испуганно взглянув на Анжелику, пошел в соседнюю комнату показывать знаки. За ним толпой пошли казаки и, раскланявшись с Анжеликой, побежал Иван Миусский. Помедлив, пошел и Мигулин. Анжелика осталась, плохо представляя, что творится вокруг.

— Ну, видите? Теперь-то поверили? — слышалось из соседней комнаты.

Казаки вышли. Глубокая задумчивость читалась на их лицах. Они построились, держа в руках шапки, и разом поклонились вышедшему следом, застегивающему воротник царевичу.

— Великое дело! Правдивый царевич! — потирал руки довольный Миусский. — А теперь сядем казаки, выпьем и обсудим, как царевичу послужить. Царевич вас на трапезу приглашает.

Миусский подскочил к Анжелике, подхватил ее под руку и подвел к царевичу, тот робко протянул Анжелике свою руку и повел меж расступившимися казаками во двор, на ковер, чтобы продолжить пир.

— Вот хорошо-то, — радовался Миусский. — Царевич, сокол наш, и маркиза иноземная при нем, вроде как посол…

Расселись. Царевич пристроился на подушки, где раньше сидела Анжелика, сама она примостилась по правую руку от него, слева от царевича сел беспрестанно шепчущий ему что-то на ухо Иван Миусский, Мигулин полулежал рядом с Анжеликой, остальные сели по-татарски в кружок.

Царевич, хотя и был молод, пил вино и водку наравне со всеми, слушал жалобы казаков, обещал заступничество.

— Будет время, найду я верного человека, который отдаст письмо мое помимо бояр отцу моему в собственные руки; до того же времени содержите меня тайно и не объявляйте обо мне никому.

— Будет время и объявится его царское высочество у вас, в Войске Запорожском, — предупреждал запорожцев Миусский.

— Там уж есть один такой, — подал голос Мигулин.

— Кто таков? — насторожился Миусский.

— Да Вдовиченко, пророк и святой жизни человек, будущее угадывает. Самое вам компания.

Миусский сверкнул на Мигулина глазами, но промолчал.

Чаще поднимались кубки и чаши, бессвязнее становились речи.

— Как в родимый дом вернусь, и спрошу у государя для вас, Войска Запорожского, ежегодного жалования по десять аршин кармазинового сукна на три тысячи человек, а так же порох, свинец, струги, ядра и пушки, а также и мастеров, чтоб из тех пушек стрелять, — обещал царевич.

— Вот спасибо, государь, а то совсем уж… Оборвались мы, припасу нету, — жаловались подпившие запорожцы.

— Государь милостив к вам и к Войску Донскому — ласково сказал царевич. — Ежегодно приказывает большое жалование посылать, но бояре оное удерживают. Ну да погодите, я до них доберусь!..

— Этот юноша — сын русского царя? — спросила. Анжелика у Мигулина по-французски.

— Ага. Вроде меня, — по-русски ответил казак.

— Ты Мишка знаешь что-то? — склонился к нему с другой стороны запорожец, говоривший по-русски.

— Ничего я не знаю. Сами думайте, — буркнул Мигулин.

Громче звучали голоса, еще бессвязнее, жалобнее и хвастливее становились речи. Осоловевший царевич пытался приобнять Анжелику, но пугливо оглядывался на Миусского. А тот усердно обхаживал запорожцев, готов был с себя снять и отдать им последнее. Запорожцы опрокидывали в себя целые кубки, только крякали да усы поглаживали. Лишь один из них был задумчив, часто поглядывал на Мигулина, на царевича…

В сумерках он поднялся:

— Ехать бы нам пора обратно по вечерней прохладе.

— Оставайся, — вставая, тихо сказал ему Мигулин. — Завтра нас до следующего городка проводите.

Миусский, не уверенный что запорожцы все и до конца поверили ему и царевичу, тоже просил остаться.

Низкая красная луна выплыла из-за меловой горы. Стемнело. Миусский, обняв царевича за плечи, повел его почивать. Анжелике отвели комнату по соседству с его высочеством. Мигулин пристроился на полу у нее на пороге. Пьяные казаки уснули на ковре, там же, где и пили.

— Зачем вы ходили в ту комнату осматривать этого молодого человека? — спросила Анжелика Мигулина. — Это что, так важно?

— В этой стране очень важно, — медленно, с большим трудом подбирая слова, ответил из темноты Мигулин. — Считается, что на теле царя должны быть особые знаки.

— Какие?

— Не знаю.

— А что вы видели на теле этого человека?

— На груди его от плеча до плеча восемь белых пятен, будто кто ткнул пальцем. А на правом плече, — Мигулин запнулся, подбирал слова, — широко и бело, как после… лишая.

Последнее слово Мигулин произнес по-русски.

— Это значит, что он царь? Царский сын?

— Не знаю… Не думаю…

Храп спящих во дворе казаков доносился и не давал уснуть. Скоро захрапел и неловко запрокинувший голову Мигулин. Незаметно задремала измученная Анжелика и, как ей показалось, сразу же проснулась. Что-то разбудило ее, то ли звук, то ли видение. Но этого уже не было. Луна поднялась высоко и мертвенно сияла, залив полкомнаты синим светом. Мигулин не храпел, не ясно было, спит он или притаился и вслушивается. Из-за полуоткрытой двери в соседнюю комнату еле слышались приглушенные голоса Миусского и царевича.

— Страшно мне, Иван… Лето, а волки воют. Не по нашу ли душу? — жаловался царевич. — Страшно, Иван…

— За душу не бойся, она у тебя и так погубленная. Чего ж бояться? Кто от ангела своего отрекся, тот… сам знаешь, — шептал Миусский.

— Грех тебе, Иван! Ты же сам… А теперь… А чего волки воют? А?

— Не знаю. Может, дух какой…

— Вот порубят меня, разобьют на колья, как и Стеньку… — дрожащим от слез голосом говорил царевич, — и мой дух будет вот так же… Страшно мне, Иван. Боюсь… Как начнут огнем пытать да на площади руки-ноги рубить… Я молодой еще, страшно мне… Боюсь, не хочу… Что делать? Может, в Туретчину сбежим? Жить там с тобой будем…

— Наша душа погубленная, — гудел и сопел Иван Миусский. — Только и осталось нам попить-погулять на этом свете…

— Боюсь я, Иван, боюсь… — скулил царевич.

Они с Иваном стали возиться и сопеть. Анжелика не понимала ни слова, различала лишь, как скулит и стонет царевич. Она сама заворочалась и увидела, как Мигулин приподнял голову и посмотрел на нее.

Иван и царевич затихли, и на какое-то время установилась тишина.

— Грубый ты, Иван, неласковый, — сонным голосом сказал царевич. — Вот мне б такую царицу, как маркиза эта, меня б враз признали…

— Молчи, дурак! С бабой свяжешься, все дело завалишь.

— Ничего ты не понимаешь. Маркиза настоящая… А красавица, а верхом ездит, не то что наши боярыни толстозадые… Через нее к королю польскому обратиться, чтоб помог. Как Гришка Отрепьев на Москве сел? Через поляков.

— Не выйдет. С поляками сейчас союз.

— Гляди, Миус! Крикну ведь… — капризно сказал царевич.

— Я те крикну! Я тебе такое крикну!.. — зашипел Миусский. — На всю жизнь запомнишь, сколько ее осталось…

— Мое слово крепкое, Иван, — тоже зашипел царевич. — Нужна нам такая… Добудь, а я для тебя… А нет, так я тебе больше…

— Тихо…

Миусский зашлепал босыми ногами по полу и выглянул в комнату к Анжелике. Мигулин тихо похрапывал и даже постанывал во сне. Анжелика, почуяв недоброе, таилась, как мышь. Миусский тихо прикрыл дверь. Больше их голосов не было слышно.

Дремота наваливалась на Анжелику, но всякий раз ей мерещился то шорох под окном, то сдавленный стон, казалось, что враждебная ей сила прячется за стенами, поджидает, крадется… Единственной защитой был лежащий у порога Мигулин, но он спал. Или притворялся, что спит…

Раннее летнее утро осветило окрестности. Поднялось солнце и, оттеснив на край неба поблекшую засеребрившуюся луну, молча смотрело на следы ночи.

Мигулин поднялся первым, потряс за плечо разоспавшуюся Анжелику:

— Иди ополоснись и — к лошадям…

Все в том же казацком костюме, но без меховой шапки Анжелика вышла во двор. Ворочались и кряхтели под стеной на ковре и около ковра казаки. В сарае шуршала и разговаривала с коровами хозяйка. Вьющейся по склону тропинкой Анжелика спустилась к реке. Чистая холодная вода смыла ночные страхи. Оглянувшись вверх на хуторок, она разделась, предусмотрительно зажала ком одежды в руке и зашла в речку по грудь. Течение было медленным, пушинки одуванчиков скользили по глади и покачивались на еле заметных волнах, отражавшихся от тела купающейся женщины.

«Надо торопиться,» — вспомнила Анжелика. Ни царевич со своими соратниками, ни запорожские казаки не внушали ей доверия. Старый дед во все глаза смотрел из-за каменного обсыпавшегося забора, как молодая богиня, встряхивая золотистыми волосами, выходит из воды, отряхивается, отирается комком одежды и вдруг… начинает одеваться в потасканные рубаху и шаровары, притопывая, обувает сапоги. Дед плюнул и перекрестился.

Поднимаясь вверх по склону, Анжелика ощутила на себе чей-то взгляд и резко обернулась. Серая тень мелькнула шагах в тридцати от нее и укрылась за гребнем обрыва… «Опять!.. «Бегом бросилась она во двор. Влетела… Лениво потягивались на ковре запорожцы, один встряхивал оставшиеся после вчерашнего пиршества фляги, искал опохмелиться. Седлал и вьючил лошадей Мигулин. Щербак, Мерешка и другие соратники царевича Симеона держались особняком, переговаривались, поглядывали на запорожцев, на Мигулина.

— Там у реки…

— Мигулин! Поди! Царевич тебя зовет, — перебил Анжелику крик высунувшегося из двери Миусского.

— Сейчас, — отозвался Мигулин, затягивая подпругу.

Проходя, он сунул в руку Анжелике пистолет, мимоходом сказал что-то запорожцам и взбежал по ступенькам.

Помешкав, Анжелика сунула руку, сжимавшую пистолет, под рубаху и, ощущая меж грудей холод металла, пошла вслед за Мигулиным. Она задержалась в темных сенях. Дверь в комнату была прикрыта неплотно, косой лучик лежал на земляном, утрамбованном полу. Из темноты все было видно и слышно.

— Куда торопишься, Мишаня? — ласково спрашивал Миусский. — Погоди, завтракать сядем, похмелимся…

— Дело не терпит, — отвечал Мигулин. — Если сказать что хотел, говори, а нет — так я пошел…

— Хорошо… Вот его царское величество хочет, чтоб послужил ты ему честно, Мишаня. А он тебя наградит… в свое время… И для маркизы твоей дело у его высочества найдется. Берет он ее к своему двору. Н-да… С тайными поручениями посылать будет ко дворцам царствующим…

— Это не к Римскому ли кесарю? — усмехаясь, спросил Мигулин, он стоял спиной к Анжелике, подбоченясь, левая рука лежала спокойно на эфесе сабли. — А может, к Стеньке на Болото?..

— Что ж ты, Мишаня? Может, и в доподлинность его царского высочества не веришь? — клокочущим, готовым сорваться голосом спросил Миусский.

Мигулин презрительно цвыкнул сквозь зубы и отрицательно покачал головой.

— Завяжи себе рот! Даром злую смерть примешь! — взорвался Миусский.

Царевич ощетинился и волчонком смотрел на Мигулина. Тот спокойно наблюдал за обоими.

— Ладно. Твое дело, — сдерживая ярость, проговорил Миусский. — Мы потом, конечно, всем припомним, кто помогал в трудную минуту, а кто… Я тебя отпускаю. Оставь свою бабу и сматывайся отсюда, пока живой.

Мигулин повторил тот же презрительный звук:

— Не выйдет. Я крест целовал…

— Нам это без разницы. Мы люди конченые, — взвизгнул царевич.

— Не выйдет, — твердо сказал Мигулин и двинулся с места, собираясь уходить.

— Изменник! Смотрите! Наши же холопы да нам же досаждают! — вскрикнул царевич, хватаясь за саблю и бросаясь к Мигулину. — Я тебе устрою!

В следующее мгновение Мигулин ухватил его правой рукой за волосы, отшвырнул к стене, той же рукой вырвал из-за пояса второй пистолет и ткнул стволом царевича в зубы, прижимая его голову затылком к стене. Видно, он надавил, потому что царевич, охнув, раскрыл рот, пропуская дуло меж зубами.

— Гляди, Матюшка, твое высочество, этого ты не сглотнешь, враз мозги на стенку выплесну. Я крест целовал. Я уж лучше вас, собак, на клочья порву, а ее доставлю… куда надо… — тут Мигулин заметил, что Миусский тянется к своей сабле. — Хочешь со мной на саблях рубиться? Давай!

Чтобы взяться за саблю, ему надо было освободить руку, державшую пистолет. Царевич понял, что прямо сейчас пистолет могут разрядить ему в раскрытый рот, заизвивался, замахал руками.

— Стой! Погоди! — прохрипел Миусский. — Иди… Черт с тобой…

Он с ненавистью смотрел на Мигулина, но был бессилен что-то сделать. Неясно было, как поведут себя приехавшие с Мигулиным запорожцы.

Мигулин медлил, что-то обдумывая.

— А тут, Мишаня, мы с тобой поторгуемся! — расхохотался Миусский. Вошел ты смело. Каково выходить будет? А?

Анжелика решила, что пора войти и просто-напросто перестрелять самозваного царевича и его извращенца-покровителя. Она распахнула дверь… И тут дикий крик под окнами заставил всех вздрогнуть. Мигулин едва удержал руку на курке. Царевич, содрогнувшись, без чувств повалился на пол. Анжелика, Мигулин и Миусский бросились вон из хаты.

Хозяйка в истерике билась в руках казаков. Запорожцы, сняв шапки, толпились возле угла хаты. А тот, что чисто говорил по-русски, недвижно лежал там, лишь стоптанные подошвы немецких сапог видны были с крыльца.

— Я дывлюсь: вин спыть та спыть… — дрожащим голосом говорил запорожец, комкая в руках шапку.

Что же могло так испугать бесстрашных степных рыцарей? Анжелика протолкалась, заглянула через чьего-то плечо и в ужасе отпрянула. Голова и плечи мертвого запорожца лежали в луже крови, горло его было вырвано…

— Вовк…

— Я дывлюсь: вин спыть та спыть…

— Вовк…

— Бирюк…

— Оборотень, — произнес, наконец, кто-то.

Мигулин оборотил лицо свое к Анжелике, в глазах его тускло светилось отчаяние.

— Надо было вернуться, — тихо сказал он по-французски. — Какой казак был…

— Вон… следы… То-то я думаю: лето, а они воют…

— С чего бы это? Давно уж не слыхали тут про такое…

— Иди садись, сейчас отправляемся, — сухо сказал Мигулин Анжелике.

Опустив голову, пошла она к лошадям.

Мигулин, прощаясь, обнялся с запорожцами. Те будто и не замечали, что с ними прощаются, настолько были потрясены. Ни Миусский, ни его казаки не препятствовали. Мигулин распахнул воротца, прыгнул в седло. Отдохнувшие и напуганные случившимся кони дружно вылетели из двора и понеслись, взбивая клубы белесой меловой пыли.

Мигулин молчал, все время о чем-то думал, плечи его поникли, вид был бесконечно усталый. Анжелика несколько раз спрашивала его о каких-то пустяках, он вскидывал голову, будто просыпался, отвечал невпопад.

— Я так не могу! — крикнула, наконец, Анжелика и натянула поводья. — Я знаю: опять все из-за меня… Именно я метнула тот проклятый нож… Именно из-за меня опять кто-то умер… Может быть, он даже погубил свою душу… Именно… Но я ведь не хотела! За что?! В чем я провинилась? Почему вокруг меня умирают люди? Почему из-за меня умирают люди?… Что я могу сделать, чтобы это прекратилось? Умереть сама?… Но я не хочу! Наоборот!.. Я вижу — ты меня ненавидишь… Я тебя не держу! Я освобождаю тебя от всяких обещаний, уезжай… Я сама поеду… Господи, я даже не знаю, куда мне ехать… Но я не держу вас, месье! Вы свободны, и прошу вас не заботиться обо мне… Я как-нибудь сама…

Слезы брызнули из ее глаз…

Мигулин подъехал к ней, помолчал и, протянув руку, тихо похлопал по плечу. Анжелика не выдержала, заплакала в голос, ухватила Мигулина за эту руку, притянула к себе и, уронив голову ему на грудь, дала волю слезам. Лошади прядали ушами, но стояли тихо, лишь косили влажными глазами.

— Хорошо, давай вернемся, — выплакавшись, сказала Анжелика и вытерла слезы рукавом рубахи. — Вернемся в этот проклятый замок, найдем поляну, пень, нож…

— Не делай мне одолжения, — фыркнул Мигулин. Обилие впечатлений — нападение оборотня, избавление от шайки Миусского и плач прекрасной маркизы у него на груди — сделали его почему-то смешливым. — Все, что творится, это предупреждение тебе…

— Я согласна, нам надо вернуться…

— Вернемся. Но ты ж видишь… Надо успеть в Черкасск, предупредить о том, что в Сечи… Это долго говорить. Но из Черкасска мы сразу же отправимся под Чернигов в этот чертов замок.

— Значит, мы едем в Черкасск? Что это за город? И как долго мы там пробудем?

— Увидишь… Ну, утерлась? Поехали!

Глава 15

Черкасск стал главным городом донских казаков при атамане Иване Каторжном. Стоял он на Черкасском острове и был построен черкасскими казаками, но кто были те «черкасские казаки» — горские черкасы или запорожцы, которые на Дону постоянно по нескольку тысяч живали, — до сих пор не разберутся. После взятия и оставления казаками Азова турки и татары в отместку пожгли низовые казачьи городки — Маныч, Яр, Черкасск, людей побили и многих в плен увели. Казаки в своей старой столице, в раздорах, отсиделись, турецкий штурм отбили, а затем, замирившись с азовскими людьми, столицу свою назло почти под самый Азов на Черкасский остров перенесли, показывая, что путь свой старый на Азов и мимо Азова в море они отнюдь не забыли. Насыпали на острове земляные валы, поставили деревянные стены, возвели раскаты, внутри новой крепости разбили место под станицы и построили деревянный собор.

Анжелика и Мигулин пробирались к донской столице донецкими городками, вниз по Северскому Донцу. Но, перебравшись вброд через речку Большую Каменку, Мигулин решил, что татар и разбойников можно не опасаться, и они, свернув резко к югу, опять поскакали степью.

Город показался на рассвете. Нетерпеливо улыбавшийся Мигулин все время торопил коня. Они пронеслись сквозь молодые, но уже дающие первые плоды сады, перемахнули через ручей Гнилой Ерик и, сдерживая разгоряченных коней, поехали меж редких, беспорядочно разбросанных хижин, землянок с закопченными проемами вместо окон.

— Здесь у нас пришлые живут, — объяснял Мигулин Анжелике, любуясь хибарками, как будто это были дворцы. Анжелика из вежливости улыбалась, не понимая, чем здесь можно любоваться.

Мужчин не было видно, лишь по-восточному одетые женщины и чумазые дети равнодушно оглядывались вслед всадникам.

По мосту через протоку въехали они на остров и, поднырнув в узкие и низкие ворота под Мостовым раскатом, оказались в городе.

— Здесь Черкасские станицы, — указал Мигулин налево, и указал направо. — А это — Средняя.

Большинство беспорядочно стоявших домов были высокие, двухэтажные, с четырехскатной крышей, с каменным нижним и деревянным верхним этажом. Меж ними лепились обыкновенные азиатские мазанки, серые трухлявые трущобы. Мешанина домов крест-накрест пересекалась настилом вроде моста. Вдоль этой магистрали на высоких — в два-три метра — столбах тянулись мостки, от двора к двору, от дома к дому.

— Весной тут все заливает, — объяснил Мигулин и с гордостью добавил. — Похоже на Венецию.

Анжелика еле-еле сдержалась, чтоб не прыснуть.

По мосту они пересекли огромную, причудливо загибавшуюся лужу. Вправо, за лужей, далеко, больше половины всей площади города, до самой крепостной стены тянулась пустошь, заставленная торговыми палатками. Влево, за кварталами Павловской станицы, высился собор Воскресения Христова. Они свернули налево.

— Подожди меня здесь, — сказал Мигулин, спешиваясь у собора. — Будут спрашивать, говори: Михаила Мигулина.

Сняв шапку и перекрестясь, он пошел в собор.

Обитатели города внешне напоминали украинских казаков, были среди них и самые настоящие запорожцы, но чаще попадались бородатые и светловолосые люди, хотя много было и обычных азиатов. На улицах и на площади было гораздо тише и чище, чем в Сечи. Сказывалось, видимо, присутствие женщин и детей, а также влияние церкви. Впрочем, попадались и пьяные. На Анжелику, распустившую волосы, никто не обращал внимания. Только несколько молодых, безусых еще казаков, собравшись кучкой, поцокали языками, поразводили руками. Из множества непонятных слов Анжелика разобрала словосочетание «Распрекрасная краля».

— Эй, тетка! Чья будешь?..

Анжелика поколебалась. Дерзкие мальчишки, обращавшиеся «Эй!»… Они недостойны были ответа. Но чтоб избежать неприятностей для Мигулина (она думала, что таковые могут возникнуть), небрежно сказала:

— Михаил Мигулин…

— А-а… — разочарованно сказал один из молодых казаков. — Пошли, ребята. Нам тут не светит.

Мигулин вышел из церкви, дал Анжелике знак, чтоб спешилась, подал руку, когда она прыгала на землю с седла. Через узкие ворота в крепостной стене они вышли прямо к воде.

— Дон… — сказал Мигулин, сняв шапку и низко поклонился, коснувшись меховой оторочкой мокрого песка.

Анжелика с изумлением наблюдала, что, попав в город, стал он восторжен и беззаботен, как мальчишка.

— Дон, — повторил Мигулин. — Красота какая…

Оба берега были абсолютно пологими. При разливе вся местность, видимо, заливалась на несколько верст в ширину. Невысокие ивы никли к воде, спокойно серебрящейся под солнцем. Река казалась самой обыкновенной, но Мигулин со странной мечтательной улыбкой смотрел на нее и не мог оторваться. Удивленная Анжелика молча наблюдала за ним.

Наконец, казак глубоко вздохнул:

— Поехали…

— Куда?

— Ко мне домой.

— К тебе я не могу, — остановилась Анжелика.

— Почему? — изумился Мигулин.

— Ты же знаешь!.. Я не хочу подвергать твой дом, твоих близких опасности. Этот… Ну, вспомни того запорожца!..

— Да ты что?! — воскликнул Мигулин. — Ты в Черкасске. Какой… там… этот самый, сюда заберется? Смеешься? Пошли!..

— Ты должен сообщить немедленно своему начальству о том, что произошло в Сечи, и мы немедленно едем в тот замок. Сегодня же! — настаивала Анжелика.

Мигулин посерьезнел:

— Да. Но пока я сообщу, я должен тебя где-то оставить. Что ж ты, на крыльце будешь сидеть? Поехали.

Они пересекли Павловскую станицу, объехали с южной стороны огромную, похожую на озеро лужу, и оказались на торжище.

Полупустые ряды тянулись вдаль до самой крепостной стены, редкие люди маячили меж ними.

— Маловато что-то казаков, — пробормотал Мигулин, оглядываясь.

Анжелика, как и всякая женщина, присматривалась к разложенным товарам. Преобладали южные и восточные: шелковые и парчовые ткани ласкали глаз павлиньей расцветкой, персидские и индийские шали свисали кистями со столов до самой земли, среди них отличались черно-серебристые пакистанские шали; тонким узором привлекали цветные ворсистые ковры; сверкающими кучками высились металлические изделия, но блеск их перебивался поистине нестерпимым блеском видневшихся в открытых шкатулках драгоценных камней, перламутровых, жемчужных и коралловых ожерелий; торговцы вертели в руках и расхваливали начищенные, напоминавшие своим сиянием стекло клинки для шашек и кинжалов, натягивали тугие луки, потрясали конской сбруей и украшениями для широких военных поясов, которые одновременно могли служить защитой от колящего и рубящего удара; чуть в стороне бородатый и белозубый араб как величайшую драгоценность держал под уздцы невиданной красоты изящного, огнеглазого, снежно-белого коня. Несколько венецианцев, которых Анжелика узнала по смешным шапочкам, торговались с местными мастерами, покупавшими у них стволы для пищалей. Черноглазые кудрявые греки разложили горы ранних южных фруктов, выкатили бочки с вином и оливковым маслом, и сами они, загорелые и белозубые, казались маслянистыми под яркими лучами. Божились и ругались, хватая прохожих за руки и полы, московские торговцы, пытались всучить шнуры, нитки, канаты, дешевые ткани. Несколько казачек разложили перед собой звенья сушеной рыбы. Особняком, поджав ноги, сидели рядком скованные, грязные и оборванные люди, равнодушно смотрели перед собой.

— Ясырь, — объяснил Мигулин, но Анжелика не поняла этого слова.

За торжищем вдоль стен тянулась цепочка новых, как казалось — только что построенных домов. В кучах строительного мусора возилась замурзанная детвора. Несколько мальчиков постарше метали кости, увлекшись какой-то сложной игрой.

Возле одного из высоких двухэтажных домов Мигулин остановил коня и сказал:

— Приехали.

— Это твой дом? — спросила Анжелика, разглядывая, запрокинув голову, зарешеченные окна, кованые железные двери и ставни. — Целый форт!..

— Мой.

— И дети твои?

— Вон двое мои, — приглядевшись, сказал Мигулин.

Все дети, как по команде, обернулись, с любопытством разглядывали приехавших, но кроме любопытства на их лицах не читалось ничего.

— Слезай, пошли, — и Мигулин по высокой лестнице стал подниматься сразу на второй этаж, на опоясывающую весь дом галерею.

Выскочившая навстречу молодая, ярко одетая женщина, склонилась перед ним в поклоне. Он равнодушно кивнул ей, приподнял за плечи и движением головы указал на Анжелику:

— Она пока у нас поживет…

Встречавшая (Анжелика никак не могла понять — жена это Мигулина или служанка) выжидающе уставилась на Анжелику. Некоторое время они рассматривали друг друга и обе остались недовольны. Не вдаваясь в подробности этикета, если таковой был, Анжелика взбежала по лестнице вслед за Мигулиным, так же кивнула встречающей их женщине и вошла в дом.

Мигулин, повесив на стену саблю и шапку, морщась, стаскивал сапоги.

— Садись. Наморились…

Жена его (поскольку других женщин в доме не оказалось, Анжелика поняла, что это жена) заметалась по комнатам, стала собирать на стол, а Анжелика, откинувшись на лавке и прислонившись спиной к стене, исподтишка, сквозь полуприкрытые ресницы наблюдала за ней. Это была женщина одних с Мигулиным лет, высокая, стройная и гибкая, одетая по-азиатски, ярко, но, как показалось Анжелике, безвкусно. На ней было пестрое суконное платье, перехваченное серебряным поясом, на ногах — красные сапожки на высоком каблуке, голову венчал странный убор с рогами, вышитым кругом надо лбом, от которого до ушей свисали подвески. Волосы, видневшиеся из-под убора, пронизывались бисерными нитками. На груди бренчало ожерелье из монет. На смуглом лице ее сверкали такие же, как у Анжелики, зеленые глаза, но более мягкого, болотного тона, крыльями разлетались темные брови, хорошо очерченный нос все время трепетал ноздрями, а красивые тонкие губы постоянно поджимались, что придавало лицу настороженное, принюхивающееся выражение.

Отдохнув и перекусив с дороги, Мигулин критически оглядел Анжелику, встал и откинул крышку у одного из сундуков. Жена его напряглась у дверей, но не проронила ни слова. Мигулин вытащил и потряс в воздухе несколько женских платьев и нижних рубашек, очень цветастых, красные и зеленые сапожки, прикинул и остановился на зеленых, все это он скомкал и хотел, как в походе, бросить через комнату Анжелике, но опомнился и просто передал, положил ей на колени:

— Переоденься. Может, там кому представляться придется.

Жена его пренебрежительно фыркнула и исчезла.

Попросив обождать его, Мигулин ушел «в Войско», доложиться по начальству. Анжелика хотела переодеться, но, чувствуя, что за ней незаметно наблюдают, так и осталась на лавке с комком одежды на коленях, рассматривая внутреннее убранство дома. Весь второй этаж был заставлен лавками с наваленными на них мехами, на стенах пестрели ковры, на которых висели сабли, кинжалы, несколько ружей и пистолетов, там же, на одном из ковров непонятным образом примостилась картина фламандского мастера с фруктами, чашами и убитым зайцем, который казался настоящим.

Внимание Анжелики отвлекал постоянно усиливающийся шумок и шорох в соседней комнате. К хозяйке постоянно приходили все новые и новые соседки, все они, заявившись, заглядывали в комнату, где сидела Анжелика, несколько мгновений рассматривали ее, исчезали, и шумок усиливался. Хозяйка несколько раз заскакивала в комнату, будто бы по делу, металась по ней, не глядя на Анжелику, но как бы демонстрируя, что она здесь главная и ведет все хозяйство, а до Анжелики ей дела нет.

— Новая…

— Привез…

— Откель же?..

— А может, он магометан?..

Похоже, все решили, что Мигулин привез себе новую жену. Анжелика не стала их разочаровывать. Пусть волнуются.

Мигулин вернулся и пугнул соседок раскатистым:

— Пош-шли! Какого черта вам тут надо?

Те, злословя, рассеялись. Хозяйка, запуганная соседками, затаилась.

— Когда мы выезжаем? — спросила Анжелика, обстановка в доме Мигулина тяготила ее.

— Подождем до завтра, — ответил он. — Завтра Круг соберется. Будем решать: может, мимо Азова на стругах в море прорвемся, прямо к турецким берегам…

— А как же?..

Мигулин пожал плечами:

— Обождем. Ночь ничего не решает. А сюда через стены он не пройдет…

Здесь, в городе, он казался Анжелике легкомысленнее, самонадеяннее.

— Опоздали мы с тобой, — продолжал рассказывать Мигулин. — Два дня назад ехал через Черкасск царский посол Даудов и уехал в Азов, а оттуда — в Константинополь. Так бы ты с ним уехала… При посланце таком, конечно, надежнее. Но уже поздно. А наши, я так думаю, завтра или послезавтра пойдут Азов воевать. Ты ж видела — народу в городе нет. Все по камышам струги снаряжают…

Анжелике показалось, что Мигулину очень хочется подраться с турками, штурмовать Азов, и она спросила его об этом. Мигулин согласился: ему, действительно, не терпелось подраться с турками. Он рассказал, что лет тридцать назад казаки уже захватывали этот город, но русский царь побоялся воевать с турками и велел казакам город оставить. Теперь же появилась возможность вновь захватить этот город и вдоволь пограбить. Азарт будущей войны затмил в сознании казака опасность, что нависала над ним и Анжеликой со времени посещения замка Дунина-Борковского.

Ночевать Анжелику оставили в этой же комнате, на лавке, укрытой шкурами. Спать было жарко и жестко. В соседней комнате дышала, стонала и вскрикивала жена Мигулина. Анжелике казалось, что она делает это нарочно громко и открыто. Все это было очень неприятно. Смешанное чувство гадливости и зависти мучило бедную маркизу, дрожь пробегала по ее телу, иногда, наперекор жаре, ее бросало в озноб.

Утвердившись в своих супружеских правах, хозяйка дома не оставила Мигулина в покое. Остаток ночи она выпытывала у мужа подробности дела и поносила гостью.

— Нашел!.. Старая да лупастая. Не иначе, как ведьмачка. И где ты ее только нашел?!

— Я тебе сколько раз говорил?..

— Чего она тут делает?

— Мужа ищет…

— Смотрите, люди добрые! — вскрикивала жена Мигулина. — На всей Неметчине кавалера не нашла, на Дон мужа себе искать приехала! А ты, ясное дело, подрядился! Вот сват нашелся, это ж убиться можно!..

— Чего ты плетешь? — устало спрашивал Мигулин. — Ты сама понимаешь, чего ты говоришь?

— Я-то понимаю! Ты-то понимаешь? Почему именно тебя заставили ей мужа искать? А если не найдешь, что делать? Сам жениться должен? Кто это тебя подучил? Корнила Яковлев? Вот черт старый, развратный!

— Да есть у нее муж! Ищет она его.

— Где ж он?

— Куда-то делся.

— Куда?

— Куда-то…

И так всю ночь. Под утро Анжелика подумала, что Мигулин, как и большинство хороших людей, несчастен в любви и в семейной жизни. Ей стало жалко бедного казака, и она уснула.

С утра под крепостной стеной забегали специально присланные люди и стали кричать:

— Эй! Атаманы-молодцы! Честная станица Прибылянская! Выходи войсковую грамоту слушать!..

Мигулин вскочил, наскоро оделся, ополоснул лицо:

— Сиди здесь, никуда не ходи, — наказал он Анжелике.

Где-то на другом конце города шумели казаки. Сквозь приоткрытую дверь видно было, что хозяйка, затаившись, следит за Анжеликой, как кошка за мышью. Опять прибежали к ней соседки, опять заглядывали в комнату якобы по делам и демонстративно не замечали Анжелику. «Почему я должна здесь сидеть?» — подумала маркиза. На глазах изумленных женщин она разделась, накинула нижнюю рубашку, заправила ее в запорожские шаровары, натянула на ноги зеленые сапожки на высоких каблуках, подобрала привычно волосы под меховую шапку и, накинув на левое плечо брошенный на лавку кафтан Мигулина, пошла из дома. Женщины расступились, давая ей дорогу, и зашушукались, глядя вслед.

Она прошла опустевшую торговую площадь, обогнула огромную лужу. Похожий на морской прибой гул голосов стал ближе. За кварталами Павловской станицы Анжелике открылся казачий круг. Многотысячная толпа казаков собралась у стен собора. В центре на естественном возвышении тесно стояла кучка богато одетых, молодых и стариков, среди них Анжелика узнала седого, горбоносого казака, виденного ею в Москве. Порядка было мало. Вооруженные казаки громкими криками приветствовали, либо отклоняли речи выступавших, выкрикивали с места. Особые люди, потрясая плетьми и дубинками, пресекали такие выкрики, но страсти накалялись. Анжелике даже показалось, что решение принимается не по большинству голосов, а по громкости крика.

Она обошла вокруг всю многотысячную толпу, но казаки всюду стояли впритык, и Анжелике, поднимавшейся на носки, едва удавалось заглянуть через их широкие плечи, но там открывался лишь новый ряд плеч и затылков.

— А о случении с вами, атаманы и казаки, — долетали слова горбоносого седого казака, читавшего грамоту, — запорожскому атаману и всему при нем посполитству наш, великого государя, указ послан, велено ему, атаману и всему при нем посполитству, для отвращения той турецкой войны, случась с вами, атаманы и казаки, чайками на Черное море выходить и всякий воинский промысел вопче с вами турского салтана и крымского хана над жителями чинить велено…

Завершив круг, Анжелика не нашла ничего лучшего, как взобраться на мосток, тянувшийся на высоких столбах вдоль квартала. Мосток тоже прогибался от набившихся на нем детей, но через их головы все было видно. Анжелике показалось, что она узнала Мигулина, стоявшего в первых рядах перед старшиной, но скоро она потеряла его из виду.

— Решайте же, атаманы-молодцы, как нам великому государю послужить: забрать город Азов с каланчами и в нем в осаду сесть или помимо них в море идти и промысел чинить? — спрашивал седой гербоносый старик, и площадь отвечала ему разрозненным гулом.

— Забрать Азов с городками и сесть там на жалованьи. А то мы служим с воды и с травы, а не с поместий и не с вотчин. Пусть нам великий государь за Азов втройне жалование положит!.. — кричали одни.

— Нет! Не к делу такие речи! — оборванный, старый и беззубый казак взмахивал шапкой, привлекая внимание круга. — Я сам в Крыму в полоне был и выручили нас казаки, когда в Альму-речку входили и с татарами бились, которые не хотели воды давать. Татары ям нарыли, нас туда на ночь сажали, сверху досками закладывали, а сами на тех досках спали, чтоб мы не убежали. Но я все равно от них сбежал…

— О деле давай!

— В поход на Крым надо, — кричал беззубый старик. — Много наших еще в ямах сидит, надо выручать!

— Братья-казаки, атаманы-молодцы! Четыре года не пускали нас никуда для промысла, и многие без промыслов с Дону от нас разбредаться стали. А на Волгу пошли… Ну, Стеньку вы сами помните… Теперь у нас на Дону добычи никакой нет, реку Дон и Донец с нижнего устья турские люди и крымчаки закрепили, государева жалования на год не станет…

— Будем в Азове и на Каланчах сидеть, будем получать от государя жалование, — перебил говорившего высокий, нарядно одетый казак.

— Откуда ты, Калуженин, знаешь?

— Да вот знаю!

— А какое жалование?

— По десяти рублей.

— Нет! — закричал опять беззубый оборванный старик. — Хотя бы нам государь положил жалования и по сту рублей, мы в Азове и на Каланчах сидеть не хотим. Рады мы за великого государя помереть и без городков. В городки надобно людей тринадцать тысяч, а нас всех на Дону только тысяч с шесть. Надо идти на море для промыслу над неприятелями, а себе для добычи…

— Нет! Нельзя так! — затряс бородой старик, одетый, несмотря на жару, в теплый парчовый кафтан. — С прошлого года Войско Донское в подданстве царя московского. А вы, забыв страх божий и презрев царское жалование, опять, как Стенька-вор, за зипунами засобирались? А людей не хватает, так царь войска пришлет…

— Войска на Дон?! На что?! — взорвалась площадь. — И так тесно!

— Пустите! Пустите! — обнаженный по пояс, мускулистый казак выскочил на взгорок к старшине и потеснил плечом старика в бархатном кафтане. — Атаманы-молодцы! Шли мы на Дон сиротской дорогой и сидели первое время в Сиротском городке. Но кто донского сазана съел, тот и казаком стал. А у нас, новоприбывших, к Корниле Яковлеву вопрос. Кто это, Корнила, с тобой рядом стоит?

Все обратили взоры на московского дворянина, спокойно стоявшего среди донской страшины.

— Это провожатый. Из Валуек провожатого взяли, — ответил горбоносый седой казак, знакомый Анжелике по Москве.

— А сами дороги вы не знаете? — вскричал обнаженный казак. — Засланы эти провожатые для проведывания вестей. Гляди, Корнила, ты угождаешь боярам. Только тебе у нас не уцелеть. Как бы тебе донской воды не отведать…

— Посадить его в воду! — крикнул кто-то из толпы.

Но Корнила Яковлев и бровью не повел:

— Знаю я, Пашка Чекунов, все, что ты удумал, и знаю, кто тебя смущает, — зычно сказал он на всю площадь. — А смущает тебя один чернец, который в верхних городках объявился и воровские письма распространяет. Вы от веры Христовой и от соборной церкви отступили, пора бы вам покаяться, дурость отложить и великому государю служить по-прежнему. А нет — так я тебе напомню: вы прошлым летом великому государю перед Евангелием обещание учинили. А еще раз гавкнешь, велю тебя заковать, чтоб впредь иным неповадно было так воровать, с таким воровством на Дон переходить, на Войско и на всю реку напрасно оглашенство наводить.

Круг заволновался. У Пашки Чекунова оказалось немало сторонников. Некоторые казаки были уже готовы сцепиться друг с другом. Внимание надо было отвлечь. Старшина зашепталась с есаулами, следившими за порядком, и те стали кричать:

— Надобно за тем чернецом и его советниками послать да отправить их к великому государю. Воров жалеть нечего.

Но в ответ раздались крики, что чернеца искать не для чего, потому что он малоумен и письмо воровское сочинил не он, надобно послать за настоящими ворами, которые чернецу письмо дали и обманули; воры те — Куземка Косой да Костка стрелец, живут они на устье Медведицы, а чернец живет на Северском Донце.

— Вы нам голову не морочьте! — Анжелике показалось, что это голос Мигулина. — Давайте о походе думать…

— Никого в Москву отсылать не будем, — перебил его Чекунов. — На Москве и без них мяса много.

— Для чего вы за воров стоите? — уперлись атаман и старшина. — Почему, сыскавши, их не отослать? Или вам мало государевой милости и жалования?

— За ворами послать надобно и есть ли в ту посылку охотники? — закричали есаулы. — Кто выищется, тем дано будет войсковое жалование.

Три казака выступили в круг и говорили:

— Мы рады богу и великому государю служить и за ворами ехать без жалования.

— Без жалования ехать нельзя, — важно сказал Корнила Яковлев. — Будьте готовы, а жалования вам по четыре рубля человеку.

Но доброхотов, заламывая руки, уволокли в толпу, а Корниле стали кричать:

— Повадился ты нас к Москве возить, будто азовских ясырей. Будет с тебя и той удачи, что Разина отвез. Никого не выдавать! Нас так с Дона по одному достанут…

Опять выступил вперед высокий, нарядно одетый Калуженин:

— Вы из-за одного человека обещание великому государю хотите нарушить…

— Замолчи, не хотим тебя слушать!

Кто-то стал поддакивать Калуженину и окончательно разъярил площадь:

— Вы этим выслуживаетесь, берете ковши да соболи, а Дон разоряете. Тебя, Фрола, растакую мать, на руку посадим, а другой раздавим!

— Казаки! Казаки! Давайте о деле! — стучал большим позолоченным костылем Корнила Яковлев. — Занять нам Азов и городки и сидеть там?..

— Нам в осаде сидеть за малолюдством невмочь! — перебили его сразу же.

— Да чего их слушать? Расходись!

— Скажите в одно слово, в море идем или Каланчи и Азов воюем и в них сидим? — настаивал Корнила Яковлев. — Чтоб мне писать о том великому государю подлинно…

— Да пошел ты!..

— Пошли, ребята…

— Не смейте расходиться, не порешивши дела! — сорвался Яковлев и, перехватив костыль двумя руками, стал бить им ослушников по головам.

Вздымая пыль, сцепились, задрались…

— Калуженин! Калуженина бьют!..

Калуженин, отмахиваясь ножом, пробивался сквозь толпу, прыгнул на коня и, пригибаясь, поскакал, вслед ему летели камни.

— Тихо! Тихо! Вот батюшка идет!

— Сбивать их с Дона, царских богомольцев!..

— Получи…

Во всю работая плетьми и палками, есаулы усмирили разбушевавшихся казаков.

— Отстали б вы от непослушания и были б со старшиною в совете… — увещевал их священник.

Успокоились Калуженина простили:

— Пусть живет в Черкасске по-прежнему…

— О деле давай!

— Атаманы-молодцы, идем в море над турками и татарами промышлять, — заговорил Корнила Яковлев, поняв, куда склоняется большинство. — Но Каланчи нам не миновать. Ерек рыть долго, да и турки воспротивятся. Каланчи возьмем с налета, но садиться в них не будем, оставим малое число, а всем войском в море выйдем…

— Верно!

— Любо!

— Кого походным?

— Корнилу…

— Не хотим Корнилу! Пусть подавится…

Успокоившийся было круг опять заволновался.

— Кого?

— Михаилу Самаренина!..

Все подхватили и долго кричали:

— Михайлу! Михайлу!

Один из казаков, стоявших на взгорке, до этого все время молчавший и в споры не вступавший, стал раскланиваться во все стороны. Корнила Яковлев отступил, освобождая ему место.

Выбранный походный атаман говорил тихо, склоняясь к окружавшим его и подавшимся вперед казакам, и те сразу же начинали пробираться из толпы, куда-то бежать, скакать, кого-то отводить в сторонку…

Анжелика, увлекшаяся бурными и шумными событиями, вновь попыталась рассмотреть в толпе Мигулина, но пестрое, говорливое море рябило, перекатывалось, заставляло разбегаться глаза. «Надо подойти к тому горбоносому, седому, — подумала Анжелика. — Он посылал со мной Мигулина, он здесь главный…» Она поняла, что пробиться сейчас к Корниле Яковлеву будет невозможно, и он, озабоченный всем, что творится на площади, не станет ее слушать. Надо было подождать, выбрать время, и она, оставив мысль найти в толпе Мигулина, сосредоточила свое внимание на кучке старшин: Яковлеве, Самаренине, избитом Калуженине.

Наконец круг закончился. Старшина в окружении казаков пошла наискосок через площадь в войсковую избу. Анжелика, спустившись с мостков, попыталась пробраться туда же. Но караульный казак у дверей, пропускавший выборочно, увидев ее, воскликнул удивленно:

— Тю! Вот чуда!.. — сорвал с нее шапку и расхохотался.

Одним из первых, оглянувшихся на крик и хохот, оказался Мигулин.

— Ты чего здесь? Я тебе сказал где быть?.. — он оттеснил Анжелику в сторону и загородил собой.

— Я должна видеть вашего главного. Того, что был в Москве.

— Я ему о тебе уже говорил. Надо обождать.

— Я сама хочу говорить с ним.

Мигулин подумал, потом решительно сказал:

— Хорошо. Пошли.

Караульному он объяснил:

— Это маркиза заморская к Корниле Яковлеву по нужным делам.

Тот недоверчиво уставился на костюм Анжелики.

— Придуряется маленько… — успокоил его Мигулин. — Опять же от врагов…

В просторной и светлой войсковой избе шли приготовления к походу. Выбранный походным атаманом Самаренин флегматично, но весомо отдавал распоряжения:

— В верхние городки пошлите сказать, чтоб разбились на четыре части. Три б сюда шли, а четвертая осталась бы городки охранять. Но их долго ждать не будем. Турки проведать могут. Послезавтра на заре выступаем, а с верхних городков пусть догоняют.

Помощники его молча уходили выполнять распоряжения. На лицах их застыла сосредоточенная решимость. Участники необузданного круга на глазах превратились в дисциплинированных, беспрекословно повинующихся солдат.

В углу над тазиком умывался, сморкался и брызгал при этом кровью избитый Радион Калуженин. Корнила Яковлев потчевал московского дворянина и вполголоса ему рассказывал:

— Видишь, какие у нас люди и за кого стоят? Ты доложи на Москве, что все воровство идет у нас на Дону от воров-раскольников, которые у нас живут по Хопру и по Медведице, а именно от старцев разных, да от ссыльных, которые бегут на Дон из украинских городов. Кнутом битые, руки и ноги сечены, носы и уши резаны, ссылают их в новые городки по границе, а те люди объявились у нас на Дону, и воровские замыслы и смуты идут от них. При тебе вот только пришло сюда таких воров человек семь. И наши есть хороши. Вот Самойла Лаврентьев и старый казак, а держит у себя таких воров и дает им на ссуду лодки и ружья. Извести, чтоб вперед таких воров не ссылали в города, которые близ Дону, потому что они из этих городов уходят к нам на Дон, и всякое воровство и смуты начинаются от них. В кругах оспаривают царские указы и дела, ворам потакают и кричат. Мне и другим старшинам и добрым казакам говорить нельзя, потому что всех нас побьют…

Царский человек понимающе кивал и подставлял Корниле кубок.

— Корнила Яковлевич, мы к твоей милости по тому же делу, — громко сказал Мигулин. — Я тебе говорил, но вот она… Их сиятельство… сама до тебя пришла.

— Какое еще дело? Ты о чем? — досадливо обернулся Корнила Яковлев, недовольный, что его отрывают от нужного разговора.

— Да повез же я ее по воле боярина Матвеева до черниговского сотника, но сотника того не застали и на свой страх пошли за Днепр в земли польского короля, чтоб турок найти, но там… сам знаешь… то татары, то ляхи, еле отбились и вот на Дон прибежали…

— Помню… Сказано ж было ждать.

— Да ты ей сам скажи.

Корнила Яковлев задумчиво оглядел Анжелику, подумал и буркнул:

— Я по-французски не знаю.

— Валяй так, я переведу, — придурился Мигулин.

— Кхм, — прокашлялся Корнила Яковлев и громко, как глухому, стал кричать Мигулину:

— Скажи, что в поход идем. Подождать надо. Пусть у нас поживет. Здесь. В Черкасске…

Мигулин кивал и, коверкая слова, переводил на французский.

— Где ты ее разместил? — понижая голос, спросил Яковлев.

— У себя, — так же тихо ответил Мигулин.

— Вот. А после похода будем думать, — продолжал орать Яковлев и, опять понизив голос, добавил. — А если ей у тебя тесно, скажи, чтоб ко мне шла. У меня просторно. Пусть гостит, сколько влезет…

Усмехнувшись, Мигулин перевел.

— Я знаю, что вы идете в поход на турок. Возьмите меня с собой и высадите где-нибудь на турецкий берег, — сказала Анжелика.

— Чего она говорит?

— С нами просится. Говорит, чтоб на берег турецкий ее высадили.

Яковлев задумчиво покрутил ус.

— Михайла, возьмешь с собой маркизу в поход? — крикнул он через зал Самаренину.

— Вы что, сдурели? — лениво поинтересовался походный атаман.

— Вот видишь… — развел руками Яковлев. — Но ты ей так прямо не говори. Скажи, чтоб подождала. Вот с турками управимся. Туда… попозже. Как мириться начнем, турки сами приедут. Вот пусть она с ними и едет, а сейчас… Сам понимаешь.

Мигулин перевел дословно.

— Мне некогда ждать, — топнула ногой Анжелика, она успела понять, что вождь казаков боится Москвы и решила сыграть на этом. — Боярин Матвеев твердо обещал мне и велел вашему человеку доставить меня туда, куда я скажу. Я приказываю ему доставить меня в Турцию!

И опять Мигулин перевел дословно.

— Как же он тебя доставит? — пробормотал Корнила Яковлев и с жалостью глянул на Мигулина, как бы говоря: «Да, брат, пережил ты с ней…»

Имя Матвеева возымело ожидаемое действие. Корнила Яковлев растерялся, московский дворянин, плотный, багроволицый и редкобородый мужчина, засопел, исподлобья поглядывая на него, готовый отстаивать пожелания и распоряжения могучего вельможи, своего начальника. Корнила Яковлев обнял москвича за плечи и отвел в сторону, говоря вполголоса:

— Мы к боярину Артамону Сергеевичу всей душой и по гроб жизни. Служили и служить будем. Мы ее, конечно, отправим. Но сейчас нет возможности: бабу в поход брать — примета плохая, казаки не захотят… Ты ж видишь, сколько у нас буянов. Как бы поход не сорвался…

Московский дворянин, человек, судя по всему, не особо умный, стал отстаивать честь боярина Матвеева.

— Совсем вы, донцы, заворовались, служить не хотите, — стал выговаривать он Яковлеву. — Боярин Матвеев приказал, а вы — «примета», «не захотят»… Ты, Корнила Яковлевич, давай уж… как-нибудь…

— Ладно, ладно, — успокоил его Яковлев. — Боярская воля для нас — дело святое.

Он глубоко задумался, так и этак прикидывал, как выбраться из расставленной ему ловушки.

— Твердо обещай ей, что как в море пойдем, возьмем ее и на турецкий берег высадим, — сказал он, наконец, Мигулину. — Но мы сейчас на море не идем. Нас турки не пропускают. Мы сейчас идем Каланчи брать. А как возьмем — с нашим удовольствием и ее отправим.

Глава 16

«Каланчами» назывались две каменные башни, которыми турки перекрыли течение Дона выше отделявшейся от него речки Каланчи. Обычно, уходя в морской поход, казаки не рисковали пробираться под стенами хорошо укрепленного Азова и, не дойдя до него, сворачивали в один из рукавов устья — Каланчу. Но в год страшного конотопского поражения турки решили перекрыть и эту лазейку. В июне подошли из Царь-града более тридцати кораблей с десятитысячным войском, а из Крыма подоспел хан с татарами, черкасами темрюцкими, кабардинскими и горскими, всего тысяч сорок, да рабочих людей, венгров, волох и молдаван с собой тысяч с десять привели. Донцы как раз вышли в набег на тридцати стругах и, выйдя в море, увидели все эти корабли, а по берегу неисчислимые шатры орды крымского хана. Кинулись назад, но турки и татары, засев по обеим берегам Каланчи, подстерегали казаков, как некогда печенеги несчастного князя Святослава, били из пушек, били из ружей и из луков стрелы пускали. Деваться было некуда, казаки приняли бой. Отписывали они потом царю: «и дралися мы, холопи твои, с ними весь день с утра и до вечера, и прошли Каланчею на пролом с великою нуждою и за боем великим, и пришли домой».

Турки меж тем развернули работы: за Донцом на крымской стороне насекли камня, стали вбивать в землю сваи… За время строительства казаки трижды под азовские стены за языками ходили, но помешать работе не смогли — навалилась со всех сторон, отвлекая, крымская орда, стала стада отгонять, еле отбились.

За полтора месяца поставили турки по обеим сторонам Дона выше речки Каланчи по башне окружностью в 200 саженей и высотой саженей пятнадцать, от башни к башне через Дон перекинули цепи, внутри укреплений оставили гарнизон. Башню на левом берегу назвали Шахи, то есть башня Шаха, а башню на правом — Султанийе, то есть башня Султанши. Напротив Азова на Мертвом Донце поставили турки целый городок в четыре башни, назвали Сед-Ислам, то есть Щит Ислама и гарнизону в нем оставили человек пятьсот.

Отстроив крепости и перекрыв накрепко все выходы в море, хан ушел в Крым, а казаки, дождавшись помощи из России, опять к Азову подступали и посады пожгли, но с башнями, как ни подступались, ничего сделать не смогли. Однако же не отчаялись. На следующий год прокопали они из Дона в Каланчу в обход башен ерик (называли его люди — Казачий), и по нему в море спустились. С тех пор уже десять лет турки ерик тот землей и камнями засыпали, а казаки, турок отогнав, опять ерик откапывали.

На две эти башни, перекрывшие Дон, прозванные у казаков Каланчи, и повел походный атаман Михайло Самаренин казачье войско. За день до похода по обычаю вышли всем войском на кладбище к Ратницкой церкви, отслужили панихиду по умершим и погибшим на войне, попрощались «на гробках» с родителями, брали с могил горстями и щепотью землю, зашивали в ладанки и вешали на грудь. В поход собирались открыто. В Азов загодя послали сказать: «Вы бойтесь нас, а мы вас станем опасаться».

На пятый день после отбытия в Константинополь царских послов Войско Донское выступило, пошли и рекою и сухим путем.

Анжелика осталась ждать в доме у Мигулина. Распоряжением Корнилы Яковлева к ней был приставлен казачий выросток, который должен был ее охранять и для этой цели даже вооружился луком и стрелами, но все время спал в холодке под крыльцом мигулинского дома. Жена Мигулина все так же не сводила с Анжелики настороженного взгляда. Соседки перестали приходить, все они проводили своих казаков в поход, и теперь горести мигулинской бабы стали им безразличны. Однажды с другого крал города пришла старуха, на вид очень древняя, и из обрывков быстрой речи, перемежаемой оханьем и вскриками, Анжелика поняла, что это — мать мигулинской жены, мигулинская теща.

— Пошли, ради Христа… Поможешь… Все перетягает… — уловила Анжелика.

— Да как же?.. Да когда же? — металась мигулинская жена.

Старуха, обмотанная шалью по-азиатски, стала шептать что-то дочке на ухо и показывать на дремлющего выростка-караульщика. Обе они спустились к нему и стали уговаривать, но юный казак отрицательно мотал головой и указывал на Анжелику. Старуха опять стала шептать что-то дочери, косясь на Анжелику, дочь зло кусала губы, не соглашалась, потом сдалась на уговоры и, опустив глаза, подошла к Анжелике:

— Послушай, пани, твоя милость, ты не сходишь с нами в одно место, тут недалеко?

— Я пойду. Но куда?

— Да тут недалеко. В кабак.

— В кабак?!

Оказалось, что мигулинский тесть, старый и больной казак, невзирая на преклонный возраст и состояние здоровья, уже второй день сидит в кабаке и пьет, не может оторваться.

— Начали смирно, сложились по алтынцу, да вот второй день остановиться не могут, — жаловалась старая казачка. — Надо его силком домой вести. Мы вот Гришку просим, но он без тебя идти не хочет, бросить тебя без догляда боится. Пойдем, ради Христа…

К кабаку они пошли целой процессией. Впереди спешила согбенная старуха, за ней парочкой шли Анжелика и мигулинская жена, а в хвосте, позевывая, вроде его это не касается, плелся приставленный караулить Анжелику выросток.

В кабаке собрались старики, которых в походы уже не брали. Душой они были с теми, кто ушел под Азов, потому, видимо, и пили, глушили вином и водкою тревогу и горечь, сожаление о растраченной силе. Подвыпив, казаки говорили о прежних войнах, о недавнем важнейшем событии: присягнули в прошлом году казаки московскому царю, признали себя вассалами России; приехали из Москвы стольник Косагов и дьяк Богданов, привезли крестоцеловальные книги, чтоб был великий государь, в надежде, что не повторят казаки разинского воровства и измены. Делать нечего — целовали казаки крест царю на верность. Слал теперь царь казакам на Дон жалование, но не сразу, а дождавшись челобитной должны были казаки просить, «чтоб нам, холопам твоим, живучи на твоей, государевой, службе на Дону, голодной смертию не помереть, и вечно твоей, государевой, вотчины реки Дон вечным неприятелям, туркам и крымцам, не ходить и от вечных неприятелей в помехе не быть». Горевали теперь старые казаки:

— Там и жалования того: запасу по зерну, свинцу по пульке, а сукна по вершку.

Поздно было горевать: коготок увяз — всей птичке пропасть.

Мигулинский тесть, совершенно седой, но крепкий еще казак, пил и шумел со всеми. Вся процессия остановилась у входа в кабак, а старуха, сжимая в сухом кулаке два алтына отступного, чтоб компания выпустила ее мужа из кабака, пошла внутрь. Выросток, которому по молодости лет путь в кружало был заказан, с любопытством поглядывал на приоткрытую дверь.

Старик не ожидал, что его во дворе будут ждать, и вышел довольно быстро в надежде вдоволь покуражиться над женой на обратном пути, но по знаку старухи выросток и мигулинская жена мгновенно поднырнули пьяному под руки и, обхватив его с двух сторон, быстро поволокли прочь от кабака. Старик сперва опешил, но очень скоро опомнился и пытался затормозить, приседая и поджимая ноги, но следившая за всем сзади старуха сразу же пресекла его попытки, довольно больно тыча мужа в зад костылем. И все же старик побуянил и здорово помотал всем нервы, пока его довели до дома. Дом его был более старый и не такой прочный, как у Мигулина. Хозяина завели и положили на лавку, укрытую шкурами. Он хрипел и шарил взглядом по полкам, где вперемешку стояли золотые кубки и глиняные чашки.

— Плохо мне, плохо… — стонал старик. — Ох, помираю…

— Не помрешь, не возьмут тебя черти, — успокаивала его жена. — Ты еще помучишь меня…

— Воля моя последняя. Жертвую на церкву Христову кубок вон тот, золотой… да штуку амбурского сукна, что под стрехой спрятана…

— Допился, помирает, — всполошилась старуха. — Танька, беги за попом!

Мигулинская жена выскочила из дома. Старуха заметалась по комнатам и выскочила вслед за ней. Выросток растерянно озирался.

— Тетка, мне-то чего делать? — крикнул он вслед хозяйке и, помешкав, отправился вслед за ней.

Анжелика осталась одна возле умирающего. Она подошла к старику, вытянувшемуся на лавке во весь рост.

— Много было бито, граблено, надо душу спасать… — хрипло бормотал старый казак.

Анжелика, оставшись с ним одна, не знала, что ей делать. Внезапно она увидела, что старик затих и довольно осмысленно на нее смотрит. Бледность постепенно сходила с его лица.

— Откуда ж ты взялась? — с изумлением спросил недавний умирающий. — Откуда ж ты взялась, красота ненаглядная?

Он рывком приподнялся на лавке и сел, привалившись спиной к стене. Анжелика попятилась, увидев на его лице явное вожделение.

— Постой, красавица, — простонал старик, протягивая к ней руки. — Пойди ко мне, побалуемся напоследок… Я тебе отслужу… Все, что есть, тебе отдам…

— Что вы хотите? — прошептала Анжелика, не веря глазам и ушам.

— Жизнь кончается… Хоть перед смертью… — вскричал старик, падая перед ней на колени. — Пойди ко мне на грудь, любушка моя…

Анжелика отскочила и пыталась укрыться от не в меру ретивого старика за дубовым столом. Старик преследовал ее на четвереньках.

— Не убежишь, а догоню — вы…у, — мечтательно скрежетал он зубами, гоняясь за Анжеликой.

— Прекратите, немедленно прекратите! Вы… Старый развратник! — кричала маркиза, впрыгивая на стол. — Вам о боге думать надо…

— Хоть раз… Отдам, что хочешь… — умолял старик.

Он тянулся к Анжелике скрюченными пальцами, рот его плотоядно кривился, слюна блестела на губах.

— Подите прочь! Я закричу!

— Не кричи ради Христа. Я тебя озолочу…

Он пытался ухватить ее за ноги, и Анжелике пришлось переступать и пинать тянущиеся к ней руки сапожками.

— Скорее, батюшка! Леонтий наш совсем плохой… — донесся снаружи голос старухи, и умирающий, как черт, попавший под крестное знамение, заметался, стукая костлявыми коленями по полу, то протягивая руки к Анжелике, то отмахиваясь от двери.

Так их и застали: Анжелику — стоящей на столе, и старика, ползающего перед ней на коленях. Вошедший священник изумленно вскрикнул и осенил Анжелику крестом. Старуха же набросилась на своего ожившего супруга и стала бить его костылем, крича:

— Кобелина поблудный! Чтоб ты сдох, собака! И перед смертью никак не успокоишься…

От ударов у старика внутри гудело и ёкало. Он так же на четвереньках добрался до лавки и повалился на нее грудью, крича:

— Пропал… Пропал… Во грехе помираю… Батюшка, да скажи хоть ты ей, глупой бабе…

— Ваш умирающий не так плох, как кажется, — сказала Анжелика, спрыгивая со стола.

— Слаб человек, а бес не дремлет… — увещевал священник, несколько озадаченный виденным.

— Спаси меня, батюшка, — хватал его за руки старик. — Все имение на церкву божию откажу…

— Да ты сдурел на старости лет! — отстраняла от мужа священника старуха.

Мигулинская жена, ошеломленная не меньше других, стояла в дверях и будто принюхивалась, ноздри ее тревожно подергивались.

«Прочь из этого бедлама», — подумала Анжелика, выбегая из дому мигулинской родни. Хохочущий охранник пошел вслед за ней. Пока они шли через город к мигулинскому дому, выросток, не перестававший визгливо смеяться, раза три рассказал всем знакомым, как, оставшись без жены, мигулинский тесть встал со смертного ложа и просил у заморской маркизы…

— Чего просил-то? — не понимали сперва слушатели.

— «Чего-чего»! Колечко поносить, — ржал веселый охранник.

Дольше терпеть такое было невозможно. Под боком была крепость с турецким гарнизоном, а ей, Анжелике, приходилось сидеть и ждать, причем все вокруг, так или иначе, но стремились втянуть ее в свои дела, заставить жить их бедами, их жизнью. Из рассказов Мигулина она знала, что турецкая крепость стоит на берегу Дона и перегородила реку цепями. Достаточно было войти в теплую летнюю воду, и само течение за ночь принесло бы ее к этим цепям… Но как выйти из городка? Как сделать, чтоб в темноте ее не убили, приняв за изменника или лазутчика? И все же надо было подобраться к Азову поближе.

Судьба, казалось, шла ей навстречу. Ближе к вечеру в городок прискакал конный с какой-то вестью; оставшиеся для охраны казаки засуетились, и вскоре на площади стали собираться вооруженные выростки, а затем на опустевшем торжище, распугав остатки торговцев, выкатили и стали выстраивать в колонну большие медные и чугунные пушки, привели огромных рогатых быков и стали устраивать огромный артиллерийский транспорт.

Вооруженные выростки приходили звать охранника Анжелики, но он отказывался. По неприязни, появившейся в его глазах, когда он иногда смотрел на нее, Анжелика поняла, что юноше очень хочется отправиться со сверстниками, но он не может бросить ее.

— Эти пушки повезут к Азову? — спросила она охранника.

— Это наше дело, — неохотно ответил он.

— Мне тоже надо к Азову, — заговорила Анжелика, с трудом подбирая и коверкая слова. — Мне надо очень говорить с вашим маршалом, с Корнилой, и с атаманом.

— В походе они тебя и слушать не будут, — уверенно сказал Гришка, но, прикидывая в уме что-то, согласился. — Вообще-то могу тебя сводить. Вот как раз наши ребята пушки туда повезут… Но все равно тебя обратно наладят.

— Бьен… Подожди меня здесь.

Анжелика заскочила в дом и стала торопливо переодеваться в оставшиеся у нее мужские шаровары, рубаху, натянула мужские сапоги. Татьяна, жена Мигулина, спокойная жизнь которой закончилась с прибытием заморской маркизы, следила за каждым ее движением, подозревая недоброе.

Переодевшись, Анжелика вместе с Гришкой пошла к пушкам. Волосы она упрятала под папаху, в руках держала длинную хворостину. Старый одноглазый казак, поставленный начальником над транспортом, уставился на нее.

— Это чей парнишка?

— Это, дядя Егор, маркиза заморская, до атамана правится по своим делам.

— Что-о?! Ты кого ко мне привел? — налетел старый казак на Гришку. — Сдурел? Гони ее отсюда в шею!

— А я чего могу сделать? — так же закричал выросток. — Мне ее велено охранять и все прихоти ее исполнять, а ей загорелось к атаману…

— Делай, что хочешь, но чтоб у меня в обозе баб не было, — решительно заявил одноглазый и ударил быков в передней запряжке прутом по спинам. — Цоб, цобэ… Пошли, идолы!

— Не бойся, дядя Егор, — сказал примирительно Гришка. — Поезжайте себе с богом, а мы тихочко сзади пойдем. Не в обозе, а так…

Меж тем Татьяна заскочила к соседке:

— Матрена, пригляди за моим домом…

— Ты куда ж это?

— Да отведу детей к матери, и к Мишке под Азов надо бежать…

— Да ты что?!

— Да то! Краля эта опять мужское на себя напялила и с ребятами под Азов пушки повезла.

— О-о! Ну, это она точно к Мишке! Беги, милая, беги… — поддержала соседка.

Обоз вышел из города, дал крюк по садам и пополз на Аксайские горы. Анжелика и Гришка, увязавшиеся за транспортом, шли прогулочным шагом. Незаметно спустилась ночь, стало тихо и прохладно. Медленный, размеренный шаг быков не вязался с темпераментом молодежи. Выростки резвились между орудиями и повозками с зарядами, они отставали и дожидались Гришку и Анжелику, присутствие красивой женщины очень влияло на них, и на ее глазах они резвились и старались отличиться еще больше, чем обычно.

Старый одноглазый казак в окружении особо службистых и дисциплинированных выростков шел во главе всего обоза, разговор у них шел о причинах, по которым надо было доставить орудия под Каланчи.

— Там низина, подкоп вести нельзя, все заливает… Надо напротив траншею рыть и осадные пушки устанавливать…

— А чего ж сразу их не взяли?

— Должно быть, надеялись с налету башни взять. Должно быть, не получилось…

Иногда одноглазый прибегал в хвост обоза и гонял отставших и болтающих с Гришкой и Анжеликой выростков:

— А за быками кто будет глядеть? Быстро по местам! Гришка, сукин сын, вот я скажу Самаренину, он тебе всыплет…

Выростки разбегались, но одноглазый возвращался на свое место, и они опять отставали и дожидались Гришку и Анжелику. Стремясь привлечь ее внимание, они плели разные истории про призраки и привидения, ее пугали и сами пугались.

— …И поселилась в том доме нечистая сила. Пугала всех соседей. А он, казак тот, смелый был и захотел проверить, Говорит соседям: «Я в этой хате заночую». Они его отговаривали: «Ты знаешь, что там по ночам хозяин ходит?». Он не послушал и пошел ночевать. Сидит он, значит, в этой хате…

— Ты-то откуда знаешь?

— Ты слушай… Сидит он и вдруг слышит…

— Ты-то откуда знаешь? Он ведь помер…

Страшные истории напомнили Анжелике о страшном звере, преследующем ее. Но юношей было так много, они все были вооружены и, желая отличиться в ее глазах, метали стрелы во все, что шевелится, так что постепенно Анжелика успокоилась.

— Долго нам так идти? — спросила Анжелика у охранявшего ее юноши.

— Да дня два-три…

Надо было идти с ними до тех пор пока не покажется казачий лагерь, а затем отстать, благо ее не гнали.

Ночь сгущалась, шутки выростков становились все навязчивее, а сами они все развязнее. С трудом дождалась Анжелика, когда перед рассветом одноглазый Егор велел обозу становиться на отдых. Раздвинув жестом выростков, Анжелика подошла ближе к одноглазому любителю порядка. Тот все понял и, проклиная все на свете, очертил вокруг нее круг.

— Кто заступит — голову оторву.

Сон на рассвете особенно крепок и сладок. На высоком яру, овеваемом ветрами, обоз заснул, охраняемый особо надежными выростками. Анжелика, хотя и уставшая, долго не могла уснуть. Охрану казаки выставили только со стороны степи. Пока все спали, можно было тихо спуститься к Дону и плыть; впереди впадала в Дон речка Темерник, там переждать день, спрятавшись в камышах… Но тут Анжелика вспомнила про неисчислимую мошкару, про комаров-кровопийц, отгоняемых здесь, на обрыве, ветром. Днем в камышах у Темерника спасу от них не будет… Она решила не рисковать, идти с обозом и попытаться бежать, когда будет возможность выйти к Азову за одну ночь.

Отдых был недолог. Едва лишь показалось солнце, одноглазый поднял молодежь и, разрешив наскоро позавтракать, велел трогаться дальше. Анжелике он разрешил идти около себя и, не зная, как ее развлечь, долго и обстоятельно рассказывал ей всю историю борьбы казаков с турками за Азов.

К полудню подскакали несколько казаков поторопить еле ползущий обоз.

— Давайте быстрее, пока османы не всполошились…

Поскакали, помахали плетьми, подзадорили выростков, наобещали добычи и, покосившись на Анжелику, ускакали.

Обоз заторопился, но невозможно было заставить быков шагать быстрее. Опять шли весь день. Когда стало смеркаться, Анжелика заметила впереди несколько крохотных огоньков.

— Что это за огни? — спросила она охранника Гришку.

— Наши, наверное, табором стоят.

«Если отсюда поплыть по течению, к утру можно будет достигнуть крепости», — подумала Анжелика. Она устала не меньше других, но старалась собрать все силы, а кроме того надеялась, что прохладная вода подбодрит ее.

Юные казаки опять выставили караульных со стороны степи, на случай нападения какой-нибудь татарской шайки. Со стороны Дона они нападения не боялись и не ждали. Поужинав, некоторые из них решили сходить искупаться. Гришка мешкал. Ему тоже хотелось искупаться, но он не решался оставить Анжелику одну. Она поняла опасения своего телохранителя и предложила:

— Иди искупайся, а потом я искупаюсь, а ты посторожишь.

Выростки долго плескались в воде, а Анжелика, выбрав укромное местечко на берегу, молчала, чтоб приучить всех окружающих, что ее не видно и не слышно.

Выростки накупались и стали подниматься наверх. Гришка, вспомнив о своей подопечной, забегал по кустам, стал искать ее. Она тихо окликнула его из своего укромного места:

— Сиди здесь и сторожи. Никому не говори, куда я пошла, а то подсматривать будут…

Гришка, найдя ее, облегченно вздохнул и растянулся на земле.

— Не бойся, иди, я никому не скажу, — обнадежил он Анжелику.

По крутой тропке Анжелика неслышно спустилась к воде, оглянулась на обрыв. Он чернел на фоне темно-синего ночного неба, был мрачен и безмолвен. Не раздеваясь, только сняв сапоги и зажав их под мышкой, Анжелика тихо ступила во всхлипывающую воду, присела и, оттолкнувшись ногами, поплыла. Медленное течение понесло ее, она не гребла, только поддерживала себя на поверхности. Ночь выдалась темная, безлунная, с берега трудно было разглядеть что-либо, и Анжелика воспользовалась этим.

Прохладные струи поддерживали ее тело, движение трудно было различить, поскольку берег терялся во тьме. Иногда она попадала на ключи, и тело ее содрогалось, оказавшись в полосе ледяной воды, но вскоре холодная вода сменялась теплой, казавшейся после ключевой почти парной. Казалось, время застыло. Черная ночь, черная тихая вода и едва различимые вверху звезды царили вокруг, и не было им ни конца, ни края. Иногда ей мерещились какие-то звуки сзади, но она надеялась, что охранник ее хватится не скоро, а когда хватится, то, как и любой казак, паниковать не будет, сначала попытается найти ее сам, тихо, не привлекая внимания сверстников и одноглазого начальника. Это давало ей дополнительное время.

Из-за редких тучек показался узкий и изогнутый как сабля молодой месяц. Света его хватало лишь на прерывистую серебряную дорожку на воде. Увлекаемая течением Анжелика оказалась где-то на середине реки. Оба берега казались бесформенными черными полосами, равно удаленными. Вскоре она перестала ориентироваться во времени. Иногда ей казалось, что она заснула и только что проснулась в воде. Тучи закрывали месяц, и все исчезало, зато обострялся слух, потом тучи уносило ветром, и Анжелика оказывалась как бы на совсем другой реке; то один, то другой берег неожиданно приближался и вырастал, меж прибрежными зарослями мерещились огоньки.

Месяц поднялся выше, ветер снес тучи, и появилась возможность разглядеть окрестности. Анжелика с удивлением обнаружила, что оба берега очень удалены от нее, зато впереди чернеют несколько островов. Острова увеличивались по мере приближения к ним, и Анжелика, наконец, разглядела, что это вовсе не острова, а просто река делится на несколько рукавов. По какому плыть? Она растерялась. Один из рукавов мог вывести ее к Азову, другие — под пули и стрелы двух враждебных станов.

Она решила выбраться на сушу, подняться на какое-нибудь возвышенное место и с него определить свой дальнейший маршрут. Два берега показались ей подмытыми и обрывистыми. Она уже решилась пригребать к одному из них, как заметила чуть в стороне пологий спуск на выступающем мысу. Подплыла ближе и убедилась, что это не мыс, а расположившийся у самого обрыва остров. Это место показалось ей наиболее безопасным. Течение становилось быстрее, и Анжелике пришлось напрячься, чтоб добраться до отмели. Стараясь не подниматься над водой, она поползла на четвереньках к темным зарослям. Локти и колени несколько раз наткнулись на что-то острое, по форме напоминающее устриц. Наконец, Анжелика выбралась из воды на берег. Воздух показался ей очень свежим, даже холодным, а вода под ногами — наоборот, чрезвычайно теплой. Спасаясь от ветерка, она юркнула в кусты и в изнеможении опустилась на траву. Стащила через голову рубаху, выжала ее и мокрым жгутом обтерла тело, хотела снять шаровары и выжать их тоже, но тихий голос в трех шагах сказал по-французски:

— Добрый вечер, сударыня. Как вода? Не холодная?

Анжелика вскрикнула и прикрыла грудь руками.

— Кто здесь? — прошептала она.

— Это я. Ле лу гри.

По фыркающему смешку Анжелика угадала Мигулина и с огромным облегчением опустилась на землю. Она уже знала, что он укроет ее чем-нибудь сухим и теплым, и он, действительно, укрыл ее своим кафтаном.

— Как ты узнал…?

— Ребята передали, что видели тебя с обозом.

— А-а… — Анжелике теперь все было равно безразлично. Она укуталась в теплый, пахнущий потом и дымом кафтан и привалилась к тонкому стволу вербы. — Я хочу спать…

— Спи… — тихо сказал Мигулин и добавил по-русски. — С дурной головой ногам покоя нет.

— Что?

— Да это я так…

Она проспала около часа. Мигулин поднял ее сонную, на руках отнес на другой конец острова, где в кустах была спрятана долбленая лодка, и повез вниз по течению по протоке. Через несколько сотен шагов он пристал к берегу, взвалил ничего не понимающую Анжелику себе на шею, как пастухи носят ягнят, и, сопя на подъеме, понес в лагерь.

Голова ее свешивалась с плеча казака. Сначала это казалось ей забавным. По пути стали попадаться первые погасшие костры, редкие шатры, сонные казаки. Одинокие бодрствующие подходили к Мигулину и что-то спрашивали.

— Ясырь, — односложно отвечал Мигулин.

Он положил Анжелику на телегу с сеном, связал ей на глазах у немногих любопытных руки и ноги, но в ладонь вложил нож, сверху прикрыл куском какой-то материи и тихо сказал:

— Если очень давить будет, разрежешь веревку, а пока спи и никого не бойся.

Как рассвело, Мигулин отправился в шатер к старшинам.

— Корнила Яковлевич, маркиза наша приперлась, пешком пришла.

— Ах ты ж… — подскочил Корнила, но вспомнил, что в походе главный не он, и обратился к Самаренину. — Эй, походный атаман, что с бабой делать будем?

— Это ваши с Москвой дела. Сами думайте, — уклонился Михайло Самаренин. — Мне не до этого.

— Где ж она сейчас?

— Связанная у меня лежит, как ясырка, чтоб ребята не сомневались, — ответил Мигулин.

— Вот навязалась на нашу голову, — вздохнул Корнила Яковлев, — черт такая…

— Что делать-то?

— Ну… пусть полежит, — развел руками Яковлев и добавил с досадой. — Связанная…

Анжелика, выспавшись в телеге с сеном, почувствовала неудобство. Но казаки, ходившие мимо по своим делам, не обращали на нее внимания. Телега стояла на взгорке среди таких же телег и нескольких шатров. Впереди, в сторону моря, из-за тумана проглядывало бескрайнее пространство камыша. Туман медленно рассеивался и вскоре посреди камыша стали видны две широкие приземистые каменные постройки — башни, построенные по обеим сторонам невидимой из-за камыша речки Каланчи, чем больше расползался туман, тем яснее виднелись башни, а далеко за ними уже проглядывали далекие очертания города Азова. Справа и слева полуголые казаки рыли землю, готовили площадку для осадных орудий. Артиллерийский транспорт еще не подошел.

Днем, далеко обогнав медленно ползущий обоз, прибежал Гришка:

— Корнила Яковлевич! Сбежала маркиза заморская… Не углядел…

Корнила Яковлевич не спешил рассказать выростку, что Анжелика объявилась, наоборот, дотошно расспрашивал:

— Когда ж это было? А ты куда ж смотрел?

Узнав, что Гришка сначала сам пошел купаться, а потом Анжелику одну к Дону отпустил, дал ему затрещину:

— Благодари бога, что в года ты, щенок, не вошел. Убить бы тебя за такое ротозейство…

Гришка молчал, как в воду опущенный.

— Ладно, — смилостивился Корнила Яковлев. — Иди, стереги. Вон она на телеге лежит.

— Как же она тут очутилась? — изумился выросток.

— Нашлась, — коротко ответил грозный старшина.

Гришка подошел к телеге, сел напротив и стал смотреть на Анжелику, всем видом своим демонстрируя ненависть и презрение. Смотрел неотрывно, и это стало надоедать Анжелике; извиваясь, она отвернулась и даже перевернулась на другой бок. Теперь ее глазам открылись шатры атамана и старшины, она стала невольной свидетельницей, как они готовят и обсуждают планы осады. Походный атаман Михайло Самаренин обычно сидел, уставившись в землю, и молчал, а вокруг спорили помощники, потом какая-то мысль вдруг приходила походному атаману в голову, он хлопал ладонью по колену, все замолкали, и Самаренин начинал тихо и неторопливо распоряжаться, после чего весь лагерь приходил в движение.

И сейчас Самаренин сидел глубоко задумавшись, а старшины и есаулы оживленно обменивались мнениями.

— Ну, что делать? В осаду их брать?

— Так мы тут до Покрова провозимся…

— Русских надо ждать, пусть они в траншеях сидят…

— Ну, пока они придут…

— Заявится Хитрово, опять выдумывать начнет…

Русские войска несколько раз приходили на Дон и вместе с казаками воевали против турок и татар, и всякий раз во главе их ставили воевод Хитрово, один раз Якова, другой — Ивана Большого Севастьяновича. И всякий раз между казаками и воеводами начинались трения. Каждый привык воевать по-своему.

И сейчас при упоминании имени Хитрово казаки зашумели:

— На черта они тут нужны, русские. И так на Дону тесно.

— Без русских не справимся, — сомневался кто-то.

— Справимся…!

Самаренин все еще сидел в раздумьях, когда появился обоз с пушками. До вечера развозили их и расставляли, устраивали батарею. Анжелика несколько раз окликала Мигулина, просила есть, пить и сходить по нужде. Мигулин кормил и поил ее, а Гришка выводил за лагерь оправиться и становился с луком и стрелами наготове так, чтобы кусты, где укрывалась Анжелика, были между ним и лагерем.

Вечером прискакали полевые разъезды и донесли, что за Доном показалось какое-то конное войско. В лагере началась тревога. Но вскоре все успокоились.

— Калмыки… Калмыки… — разнеслось по лагерю.

Калмыки, вассалы московского царя, подошли к берегу Дона. Атаман и старшИна собрались встречать союзников. Вокруг Самаренина стояли воины славные и во многих странах известные: Фрол Меняев, Тихон Фролов, Иван Харитонов, Фома Волдырь, Логин Семенов, ждали, когда подъедут переправившиеся калмыки.

Анжелика из своей телеги видела, как выбрались на берег мокрые, переправлявшиеся вплавь вместе с лошадьми всадники. Все как один они были одеты в серые приталенные кафтаны и на головах у всех были маленькие бараньи шапочки с красными помпонами. Когда они приблизились, стало видно, что все они ярко выраженные азиаты, роскосые, желтокожие, плосколицые.

— Это кто же? — спрашивали собравшиеся казаки, указывая на переднего, отличавшегося богатым убранством коня и лисьей шапкой. — Не Аюка Тайша?

— Нет, тот побогаче будет. Какой-нибудь подручник, — объяснял кто-то знающий.

Толмач, Иван Кизилбашенин, стоял наготове, но посланец калмыцкий сам по-русски говорил неплохо.

— Пропустите нас через Доп, — сказал он после обычных приветствий. — Мы на крымцев идем.

— Ты, Мазак Батырь, скажи нам, чего вас так мало и почему Аюка не пришел? — спрашивали донцы. — Вы ж, наверное, царский указ получили.

— Аюка свое дело делает, нас послал четыре сотни. Про указ не знаю, — ответил Батырь.

— Оставайтесь с нами, Азов брать будем, — предлагали казаки.

— Нет, мы городов брать не умеем. Пустите нас на ваш берег, мы на крымцев пойдем.

Казаки посовещались:

— Пусть идут, от татар прикрытие будет.

— Переправляйтесь, — разрешил Самаренин.

Пока калмыки переправлялись, боя не начинали, чтоб суеты лишней не было и чтоб калмыков, пока они плывут, под удар не поставить.

Ночь прошла спокойно. Зато с утра ударили по башням из пушек. Анжелика чуть не вывалилась из телеги от страшного грохота и ударной волны. Ей заложило уши, она почти оглохла. Пушки били и били. «О, господи, когда ж это кончится?» — думала Анжелика и не знала, куда деваться.

Обе башни заволокло дымом. Но и у турок были пушки, и они стали отвечать. Страшный визг чуть не вдавил Анжелику в сено, на котором она лежала; резкий толчок, грохот и снова визг и свист — соседняя телега была разбита в щепки. Еще несколько взрывов сотрясли лагерь. Прибежал Мигулин, взвалил Анжелику на плечо и бегом понес за какой-то холм.

— Лежи здесь, здесь не достанет…

Анжелика уже подумывала сбежать, пользуясь неразберихой и стрельбой, но не знала, что потом делать. Прибежал Гришка, который зазевался и просмотрел, как Мигулин уносил Анжелику.

— Я уж думал, что опять сбежала. «Ну, думаю, убьет меня Корнила».

Бомбардировка и ответная стрельба из башен продолжалась не долго. По лагерю началось странное, непонятное для Анжелики движение. Казаки побежали куда-то за лагерь, оттуда донеслось конское ржание, топот и поднялись тучи пыли. Снова прибежал Мигулин, сказал Гришке:

— От Азова к башням подмога идет. Сейчас отражать будем.

Они подхватили связанную Анжелику под мышки и под колени и так же бегом понесли в сторону не успевшего еще уйти артиллерийского транспорта.

— Пусть тут полежит, — сказал Мигулин взваливая ее на телегу. — Тут безопаснее. Ты ж гляди, сторожи.

— Слышишь, Михаил? У нее нож, — заметил Гришка.

— Пусть будет. Это я ей дал…

Мигулин, придерживая саблю, помчался за лагерь и вскоре исчез в клубах пыли. Оттуда одна за другой показались конные сотни. Осеняемые знаменами и бунчуками, они прорысили мимо обоза и, рассыпаясь, поскакали куда-то в сторону Азова на звук далекой стрельбы.

Гришка, очень жалея, что сражение началось без него, какое-то время злобно смотрел на Анжелику, а потом не выдержал, взбежал на холм и оттуда, поминутно оглядываясь на пленницу, стал наблюдать за боем.

Оглушенная, растерянная Анжелика потеряла ощущение времени. Она не помнила, давно ли находится в обозе, давно ли лежит связанная на телеге с сеном. Все казаки, приставленные к обозу, убежали сражаться, лишь одноглазый старик да двое или трое самых молодых волновались неподалеку на холме, вместе с Гришкой наблюдая за сражением.

И вдруг Анжелика заметила, что от хвоста обоза крадется меж телегами какая-то фигура. Она замирала и перебежками перебиралась от воза к возу, от телеги к телеге, все ближе и ближе. «Что это? Кто это может быть? Турецкий шпион?» — думала Анжелика, с беспокойством наблюдая за приближающимся человеком. Из-за надвинутой шапки трудно было рассмотреть лицо, согнутая фигура, желание остаться незамеченным лишало возможности определить рост и возраст. Анжелика хотела позвать казаков, стоявших на холме, но не решилась — они могли не услышать, а она могла бы привлечь к себе внимание, и Анжелика решила подождать.

Странная фигура приближалась, двигаясь все медленнее и чего-то высматривая. Анжелике показалось, что этот «кто-то» ищет ее. Как бы ни было, но человек подкрадывался ближе и ближе. «Да уж не граф ли это?» Нет, это был не граф. Низко надвинутая меховая шапка приподнялась над бортом соседней телеги, странно знакомое лицо показалось, и Анжелика встретила полный ненависти взгляд. Несколько мгновений они смотрели друг на друга. Фигура с кошачьей грацией метнулась в сторону, обходя телегу. «О, боже! Это жена Мигулина, у нее нож…» Анжелика рванулась, но веревка, связывающая ее, была прочной, ни разорвать, ни разрезать ее рывком она не смогла. Жена Мигулина подбегала, занося нож. Сделав еще несколько судорожных движений, Анжелика рванулась изо всех сил, перевалилась через борт тележного ящика и повалилась на землю. В то же мгновение нож мигулинской жены твердо стукнул о доски телеги». Она хочет меня убить!» — Анжелика вскочила, еще раз попыталась разорвать или разрезать веревки, не неудачно, и она бросилась бежать.

От долгого лежания одна нога затекла, плохо слушалась, и Анжелика переполнилась ужасом, ожидая, что сейчас опять упадет. Но нет, усилием волн она заставила ноги двигаться как можно быстрее и вскоре уже мчалась, обгоняя ветер. За ней бесшумно и неотвратимо неслась с ножом в руке женщина, увидевшая в ней соперницу.

— Сбежала… Да их двое… — долетел крик с холма, и вскоре еще несколько выростков во главе с Гришкой пустились бегом вслед за женщинами.

На бегу Анжелика качалась и извивалась всем телом пытаясь перерезать веревку, отвлеклась, не заметила канаву и свалилась в нее; мигулинская жена немедленно прыгнула на нее сверху, но Анжелика успела откатиться, и второй удар ножа пришелся в землю. Вскочив на ноги, Анжелика, оскользаясь и стеная от ужаса, выбралась из канавы. Третий удар едва не задел ее ногу.

— Назад… назад… — еле долетел до нее Гришкин голос.

Охранник мог защитить ее. Анжелика оглянулась. Гришка бежал и призывно махал руками, но между ними была с ножом в руке мигулинская жена, разъяренная, как тигрица.

— Назад! — опять крикнул Гришка, и Анжелика поняла смысл этих выкриков: из-за пойменной поросли выскочили несколько всадников, не похожих на казаков, и скакали в ее сторону.

Под всадниками были прекрасные, но несколько худые и измотанные арабские лошади, сами же они были одеты по-восточному. «Турки, — догадалась Анжелика, — надо бежать к ним и просить помощи…»

Она не знала, что казаки рассеяли отряд, идущий от Азова на помощь башням, отсекли часть конницы, и эти всадники бегут, куда глаза глядят, в надежде оторваться от преследования, уйти в степь, а там — все в воле аллаха. Но и Гришка, приставленный к Анжелике охранником, не знал этого. Тенькнула тетива и стрела воткнулась в горло переднему турку. В ответ из толпы всадников пыхнул дымком турецкий пистолет, свистнули стрелы. Гришка зашатался, вырвал у себя из груди тонкую оперенную стрелу и повалился бездыханным лицом вниз.

Ошеломленная Анжелика остановилась. Турки, отвлеченные неожиданной перестрелкой и видом странно одетой женщины, связанной и с распущенными волосами, тоже замешкались. Но тут вслед за ними из кустов с криком, свистом и топотом вылетела погоня. Кто-то из турок, припав к конской шее, пустил коня во весь мах, кто-то, отчаявшись уйти, повернул рубиться.

На глазах Анжелики сшиблись всадники, замахали саблями. Увидев, что туркам не отбиться, маркиза попятилась и стала оглядываться, выбирая, куда бежать. Внезапно она увидела, что жена Мигулина во все лопатки бежит от места боя к обозу. Это немного успокоило Анжелику, она опустилась на землю и попыталась, наконец, разрезать веревку. Несколько всадников, отделившись от общей массы, кружились около Анжелики, обмениваясь ударами. Несколько раз лошади чуть не наступили на нее. Она откатывалась, либо отползала и продолжала орудовать ножом. Веревка все же поддалась и Анжелика рывком освободила руки как раз в тот момент, когда после удачного удара один из турок повалился с коня и рухнул возле нее, едва не задавив.

— Ты чего тут делаешь?

Над Анжеликой вздыбил коня Мигулин, он был разгорячен схваткой, и в голосе его слышалось мало вежливости.

— Вы оставили меня, а меня чуть не убили, — глотая злые слезы, пожаловалась Анжелика.

— Конечно убьют, если мотаться тут будешь, — сказал Мигулин. — Чего ты тут забыла?

Анжелика так и не сказала ему, кто на нее напал, она молча растирала запястья и раздумывала, как бы уцелеть и при этом не поставить Мигулина в неловкое положение.

— Здесь действительно опасно, — сказала она. — Мне, пожалуй, лучше подождать возле палатки вашего начальника и под надежной охраной.

— Какая уж теперь охрана, — отозвался Мигулин. — Завтра на стены полезем. Все заняты будут.

Глава 17

Штурм несколько раз откладывали: то пушек не было, то калмыки подходили, то из Азова турки вылазки делали. Но на тот день решено было твердо — атаковать. Ночь до рассвета ползали казаки в камышах, подбирались к самым стенам, но турки тоже не дремали, жгли под башенными стенами костры, наблюдали, то там, то здесь вспыхивали перестрелки.

Утром опять ударили осадные орудия, подвезенные казаками на быках, турки отвечали, но слабо. Весь огонь казаки сосредоточили на правобережной башне. Не всю заволокло дымом. Человек сто охотников ушли и засели в камышах на донском берегу, сторожили, чтоб из башни в башню помощь по воде не подали.

Атаман и старшина всю ночь решали откуда и куда подходить штурмовым отрядам. Утром Самаренин стоял на холме в окружении старшин и есаулов под бунчуками и дареным царским знаменем. В руке он держал белый платок, чтоб подать сигнал для общей атаки.

Еще до рассвета Мигулин привел Анжелику на старое место и заставил улечься в телегу с сеном. Он хотел опять связать ее, но она воспротивилась:

— Пожалуйста, не надо. Я и так буду смирно лежать.

Потом, в телеге, она обнаружила, что не может наблюдать за окружающим ее — высокие бортики и расположение на холме закрывали обзор, к ней опять могли подкрасться и напасть. После первого нападения жена Мигулина бесследно исчезла. А Анжелика так и не сказала Мигулину, что случилось с ней, пока она лежала в обозе.

— А нельзя ли мне связанной посидеть, прислонясь к колесу телеги? Это тоже будет достаточно живописно, — попросила она. — Тем более, если вы собираетесь штурмовать крепость, до меня никому не будет дела.

Сказав это, она, не дожидаясь согласия, спрыгнула с телеги и расположилась около, привалившись к колесу и спрятав руки за спиной, как будто связанная.

Теперь, когда началась стрельба, и казачьи атаманы собрались на холме, вид, действительно, был живописный. Суровые воины устремили свои взоры вперед, в сторону врага; величественными взмахами руки походный атаман посылал в огонь те или другие отряды, казаки беспрекословно бросались по первому знаку в самое пекло, и прекрасная пленница смотрела снизу вверх от тележного колеса на все это воинское великолепие, содрогаясь от ужасного грохота орудийной пальбы и близкой смерти. Время от времени Анжелика беспокойно оглядывалась, от мигулинской жены она ждала всего, чего угодно, та могла попытаться перерезать Анжелике горло на глазах всего донского войска. Но Татьяны пока нигде не было видно. На холм, постоянно отвлекая внимание, взлетали конные гонцы и докладывали, что правобережная башня окружена, конный отряд следит за Азовом, чтобы не выслали подмогу, первые охотники-добровольцы лежат в камышах у самых стен и по знаку готовы броситься вперед.

— Лестницы готовы?

— Со вчерашнего…

— Ну, атаманы… С богом! — взмахнул платком Самаренин.

С потрясшим воздух криком казаки несколькими отрядами бросились на штурм. Новые и новые толпы пробегали мимо холма и скрывались в дыму, затянувшем море камыша.

Обе турецкие башни окутались клубами дыма. Турки стреляли из ружей и из пушек через бойницы. Ни одного из защитников ближней башни Анжелика еще не видела, не говоря уже о дальней башне. Все они били по казакам, не высовываясь.

Особенно доставалось тем, кто пытался подобраться к башне со стороны Дона, они попадали под перекрестный огонь с обоих укреплений. С холма было видно, как турецкие ядра пронизывали поля камыша, укладывая целые полосы, и как разрывные гранаты лопались, и из клубов дыма в небо взлетали изорванные и искореженные стебли и хлопья пуха. Иногда после удара или разрыва падал кто-то из казаков, и стоявшие на холме как по команде морщились.

— Легли… — сказал кто-то.

Под стенами не видно было больше движения, казаки попадали на землю и лежали, укрывшись в зарослях. Ядра и гранаты с обеих башен все так же кромсали и разрывали камыш. Они все-таки доставали укрывшихся. После одного из разрывов вместе с изорванными стеблями взметнулось чье-то тело и взлетела шапка.

— Надо поднимать…

— Ну? Поднимать?

— Не так пошли, — глухо сказала Самаренин. — Пошлите сказать, чтоб отходили.

Глухой ропот послужил ответом, но несколько всадников все же погнали лошадей в дым. Первое шевеление прошло по зарослям. Казаки побежали обратно поодиночке, парами, мелкими группами. И вот вся масса хлынула назад.

— Что ж делать будем? Ты решай…

Отряды еще откатывались, а атаман уже набрасывал перед кучкой ближних своих план новой атаки:

— Манычская сотня попала меж двух огней, потому и легла. Идти надо так, — и он прочертил прутиком по земле. — Чтоб одна башня заслоняла от другой. С одной стороны, одной колонной…

В одной из толп Анжелика заметила Мигулина, мокрого, грязного и злого, как и все остальные. Он не подошел на этот раз. Издали видно было, как он присел вместе со всеми в кружок, что-то обсуждал, качал головой и оглядывался на башни. Протащили несколько раненых и убитых. Мигулин, как и все, молча проводил их взглядом.

«Если его убьют…» — мелькнула мысль у Анжелики. Ей почудилось, что от жизни этого человека зависит успех ее предприятия. Понимая опасность подобного заблуждения, она тряхнула головой. Сколько их было вокруг нее, молодых и красивых, отважных и честолюбивых, влюбленных и благородных. Ради нее они были готовы на все, и большая часть их исчезла из ее жизни. По разным причинам. По большей части — погибли. Она щедро платила им. Она платила любовью. Иногда просто расплачивалась своим телом. Деньги не в счет. Лишь любовь и жизнь — достойная плата на этом свете.

— Постройте сотни!

Сверху было хорошо видно, как сидевшие казаки сбились в плотные прямоугольники. Самаренину подвели рослого гнедого коня. Он вскочил в седло, подбирая поводья и усмиряя заволновавшегося гнедого. Полсотни верных и ближних казаков столпились за его спиной. Их кони горячились и приседали от визга редких, долетавших ядер. Белый бунчук — конский хвост на древке — был поднят над головой атамана.

— С богом!..

Гнедой конь осторожно, шагом спустился с холма. Белый бунчук поплыл вдоль неровного строя. Казаки стояли по сотням, по городкам, снизу до верху, как лежали те городки вдоль по реке с крымской или с ногайской стороны. Первыми встретили атамана казаки самого нижнего городка, судимые и за разные провинности под самый Азов выселенные. Носил городок имя не броское, но мало приличное. В грамотах и на ландкартах скромно именовали его «Самый нижний» или же «Стыдное имя». Казаки меж собой называли его «Ср…ый». Стояли в строю ребята лихие, оторвилы и великие грешники. Должен был атаман их приветствовать, но смутился. Это не Черкасск, не Раздоры. Там можно выехать и крикнуть: «Здорово, черкасские казаки!», то же и с раздорскими. А тут что кричать? Но не зря Самаренина в походные выбрали. Приободрился атаман и назвал судимых и штрафованных просто «низовыми».

— Привет вам, низовые казаки!

Те расхохотались.

— Мы свой городок «Атаманским» назвали. Зови нас, Михайло, «атаманцами».

За казаками «самого нижнего» городка стояли согни из Черкасска, отличавшиеся убранством и оружием богатым: Черкасская, Павловская, Средняя, на левом фланге вместе казаки с Прибылянской и Дурновской станиц. Эти себя уже столичными жителями считали, держались гордо, даже развязно. Поприветствовал и их атаман.

Дальше стояла сотня с Белой Манычи, передового городка, выдвинутого против ногаев и других кубанских и горских народов. Много среди них было раненых, только что влезли они меж двух башен, и окатили их турки свинцовым дождем. Но стояли бодро.

— Здоровы ли, маноцкие казаки? — крикнул им Самаренин.

— Здоровы… Руководи давай…

— Ну-ну…

За манычскими стояли казаки с городка Бесергенева, мордвины беглые, державшиеся кучно и злые, чем среди всех иных городков отличались. Как сбежали они от царя Ивана Грозного, так их всех, несколько сотен с женами и детьми, поближе к туркам и татарам поселили (Черкасска еще не было, несколько жилищ всего на острове размещалось и укрепление деревянное, слабое), чтоб стоял новый городок против турок передовым постом.

Стоявшие за бесергеневскими сотни сливались в один сплошной ряд. С холма не видно было интервалов, но и там казаки были известные, городки их с историей и с родословной: Нижние Раздоры, Семикаракоры, Бабский городок, Верхние Раздоры, недавняя столица, и казаки с этого городка с черкасцами все время соперничали, а дальше — кагальницкие, михалевские, каргальские, кумшацкие, терновские и другие низовые казаки, что вышли под Азов, не дождавшись своих братьев из городков верхних, не менее известных и славных.

Всех приветствовал походный атаман и вернулся к середине строя. Что он говорил, размахивая саблей, Анжелика понять не могла, хотя слов попалось много и знакомых, но по большей части слова оказались новые и очень похожие на татарские. Казаки сдержанно посмеивались:

— Во, Михайло расходился…

Ближние атаманские подручники с каменными лицами застыли под бунчуком. Ветер играл с длинным белым волосом конского хвоста на древке, с сотенными значками над строем. Он становился все сильнее, свежее. Этот ветер, прилетавший с близкого моря, казаки называли «низовкой».

Атаман закончил речь. Казаки ответили ему дружными криками. Несколько конников взлетели на холм с приказом к командиру пушкарей:

— Вытаскивай пушки на чистое, ближе к камышу, да побыстрей!

Тот засомневался:

— А не утопим? Не завязнем?

— Тебе что сказали? Оглох? Быстро…!

Пушкари и знакомый уже Анжелике одноглазый старик с подручными выростками поволокли пушки из траншеи на чистое место и стали скатывать их с холма ближе к камышам. Они чуть не раздавили Анжелику и опрокинули телегу, под которой она сидела.

— Подрывай! Устанавливай!

Под огнем с башен пушкари стали копать землю и ровнять площадку для установки орудий.

Самаренин, распаливший сам себя (таким казаки его очень редко видели), вертелся перед строем на разгорячившемся коне:

— Кто с лестницами — вперед! Главное добежать, а под самими стенами они вас не достанут. Только в камышах опять не заляжьте…

Наконец, несколько орудий были установлены и заряжены. Одноглазый с выростками по команде отскочили.

— Пали!..

Пушкарь, морщась, поднес фитиль…

— Крепкая, черт!..

Ядро, пущенное с недалекого расстояния, врезалось в каменную стену под углом, брызнуло каменной крошкой и срикошетило — плюхнулось в донскую воду далеко за башней.

— Правее наводи!

Ответные ядра запрыгали по холму и, обдав Анжелику горячим воздухом, врезались и повалили палатку походного атамана.

— Пали!..

Несколько казачьих пушек ударили разом. От удара, казалось, вся турецкая башня содрогнулась и должна была треснуть, как ореховая скорлупа…

— Вот теперь попали! Еще разок!..

— Накатывай!..

— Заряжай!..

— Пали!..

Самаренин, оглянувшись на работу пушкарей, вновь обратился к сотням:

— Ну? Готовы, сироты?

Сотенные командиры с визгом и лязгом потащили сабли из ножен.

— С богом, ребята! Пошли!..

Сотни, ломая строй, волной хлынули через высоты к камышам. Но бросились они не разом, не одной линией. Центр постепенно отрывался, мчался во весь дух, за ним, сжимаясь все больше и больше к середине, бежали казаки с флангов построения. Постепенно вся атакующая лавина перестроилась на бегу в подобие одной чудовищной по размерам колонны. Стоявшая за Доном башня прекратила огонь. Атакующие были укрыты от нее стенами ее соседки, осажденной башни.

Со свистящим шумом и треском полег под ногами наступающих камыш. Бег замедлился. Захлюпала, заплескалась вода под ногами, кто-то повалился, споткнувшись о кочку. Несколько удачных выстрелов с башни белыми дымами встали в самой гуще атакующих, повалили разом с десяток человек. Но колонна неудержимо рвалась через камыши к башне, задние подпрыгивали на бегу от нетерпения. И вот, подобно волне морского прибоя, первые ряды пересекли заросли и выскочили на возвышенность: прямо под каменные стены.

— Лестницы…

Первая лестница, колеблясь, поплыла над головами, задралась и, дрогнув, уперлась в стену меж бойницами. Из ближней бойницы немедленно высунулся шест, стал сталкивать ее. Лестница скользнула, царапая стену и повалилась, кто-то, успевший забраться на несколько ступеней, спрыгнул в толпу. В ответ пыхнули дымком несколько выстрелов снизу и турок, выронив шест, свесился из бойницы, железный шлем, сверкнув, сорвался с его головы.

Тем временем уже с десяток лестниц были приставлены к каменной стене, и первые отважные с пистолетами в руках и саблями в зубах с кошачьей ловкостью быстро полезли вверх. Вот самый быстрый и ловкий поравнялся с бойницей, выстрелил в нее из пистолета, взялся за саблю и прыгнул, цепляясь руками за каменный выступ, но тут же на лету получил из бойницы ответную пулю, сорвался и безжизненным комом мяса полетел вниз. То же случилось со вторым, с третьим… Но вслед за ними, скользя и обрываясь, беспрестанно стреляя и размахивая саблями, карабкались новые храбрецы. Огонь в упор из бойниц не останавливал их.

— Пушкари, чего замолчали? — крикнул Самаренин переминающимся и подпрыгивающим от нетерпения пушкарям и выросткам.

— Да как бы по своим не попасть…

— Пустое! Пали…

Бабахнули орудия…

Анжелика, лежащая под перевернутой телегой, завороженно следила за всеми перипетиями штурма, она забыла о грозившей ей опасности, смертельной опасности. Невиданное по красоте и жестокости зрелище разворачивалось перед ней.

Нескольким казакам удалось заскочить в отверстия бойниц, но вскоре турки выбросили оттуда их трупы. Сопротивление продолжалось. Новые и новые фигурки карабкались вверх по стене и срывались раненными или бездыханными.

Турки, разгоряченные боем, стали высовываться из бойниц, они тоже стреляли в упор из пистолетов и размахивали саблями. Пули и сабли казаков доставали их, кто-то бесследно исчезал в темном провале бойниц, кто-то вместе с казаками срывался вниз…

— Ну, озверели…

— Резерв надо, резерва не оставили, — переговаривались на холме атаманские подручные.

Людские ручейки, вопреки всем законам физики текущие вверх, постепенно иссякли. Чаще понесли и повели обратно, за холмы, раненых.

— Что там? Опять отбили? — заволновались в атаманском окружении.

В сражении наступил переломный момент. Еще несколько мгновений, и должен был начаться отход. Но тут один из атаманских помощников заметил и указал:

— Гляньте! На кровлю забрались…

Несколько фигурок, миновав бойницы, выбрались на зубцы и на крытую листовым железом крышу башни, теперь они находились вне огня, над головой осажденных.

— Нет, бегут… Бросили ребят… — горько сказал кто-то.

Ручейки, поменяв направление, потекли обратно от стен крепости.

— Ну, братья… — обернулся Самаренин к окружению, — пора и нам…

Последний резерв готовился броситься в битву.

— Ломы, связать двойные лестницы… — распоряжался Самаренин.

Засуетились в обозе. Несколько казаков принесли на плечах круглые, пузатые бочонки. Анжелика сначала подумала, что в них должно быть вино.

— Пошли! — скомандовал походный атаман. — Я сам поведу.

Анжелика еще успела расслышать, как Самаренин ругался у подножия холма с кем-то из сотенных.

— Не могут… — кричал сотенный. — Лестницы поломались…

— Бесергеневские на кровле… Бесергеневских выручать… — кричал Самаренин.

Вдруг на месте одного из казаков, несших на плече бочонок, так резко пыхнуло, грохнуло и рвануло воздух, что казак буквально испарился. Все вокруг покатились по земле от взрывной волны.

«В бочонках порох, — догадалась Анжелика. — Пуля попала…»

— За мной… За мной… — продолжал кричать Самаренин, вскакивая на ноги и бросаясь в заросли камышей, за ним дружно побежали.

Под стенами стали стрелять чаще. Новые лестницы, связанные друг с другом, прогибаясь от собственной тяжести на месте связки, прислонились к стене. Новые смельчаки полезли вверх, новые трупы повалились. Турки стреляли так часто, что выстрелы слились в сплошную канонаду. Если б ветер не сносил дым, башня давно утонула бы в его белых клубах.

Но вот кто-то пробрался на крышу на помощь засевшим там бесергеневским казакам. Едва различимые за дымом фигурки стали монотонно взмахивать руками. «Бьют ломами по крыше», — догадалась Анжелика.

Еще один страшный взрыв раздался под стенами башни. Еще один бочонок с порохом взорвался прямо в руках какого-то казака…

Двое с оставшимся пороховым запасом одновременно полезли по двум лестницам, прогибавшимся от тяжести. Один взорвался на уровне бойниц — турки в упор расстреляли его из ружей и пистолетов. Дым от взрыва заволок всю башню, и почти сразу же второй взрыв прогремел у подножья: второй казак был сброшен волной, и бочонок в его руках рванул уже на земле.

После этих двух страшных взрывов все на какое-то время замерло. Дым снесло ветром, и Анжелика увидела, что ни одной лестницы не уцелело, все они были сметены.

Тут внимание Анжелики привлек один казак, бегущий из камышей к обозу: он был оборван и окровавлен, глаза его горели, как у безумного. Наорав на обозных, казак схватил еще один бочонок и, пригибаясь под его тяжестью, побежал обратно. Еще двое, не менее страшные и оборванные, схватили по бочонку…

Меж тем лестницы снова поднимались, как оживающие мертвецы. На одной из них Анжелика разглядела атамана Самаренина, тот с саблей в зубах и с пистолетами в каждой руке, покачивая плечами, взбегал вверх по лестнице подобно фокуснику-канатоходцу. За ним с криком, заглушавшим стрельбу, карабкались подручные.

— Вперед… Бей… Ура… Алла… — долетели едва различимые крики.

Две лестницы приткнулись к стене с обеих сторон одной из бойниц. Самаренин и еще какой-то казак безостановочно палили с двух сторон в черное дупло бойницы и роняли вниз разряженные пистолеты, снизу им сразу же подавали заряженные. Турки, видимо, отвечали, так как второй стреляющий казак вскоре повалился с лестницы, но его сразу же сменил и продолжал беспрестанную стрельбу очередной.

По соседней лестнице на крышу выбрался оборванный и окровавленный казак, первым только что схвативший пороховой бочонок, он побежал, оскользаясь по железной крыше к тому месту, где бесергеневцы проламывали листовое железо кровли. Те оторвали край железного листа, потянули, наваливаясь всем телом. Подбегавший занес бочонок над головой, но снизу в пролом выстрелили турки… Страшный взрыв полностью очистил крышу… Но в этот миг Самаренин и за ним несколько казаков, мелькнув пятками, головой вперед бросились в бойницу, блеснули сабли, неясные силуэты заметались в темноте…

Анжелика отвлеклась, наблюдая за рукопашной в бойнице, и не видела, как другие казаки вскарабкались на крышу. Она обратила на них внимание, когда они уже подбегали к пролому. Один с размаху метнул туда бочонок, другие стали стрелять вслед ему из пистолетов… Из бойницы, что-то крича и размахивая руками, выпрыгнул и полетел вниз Самаренин, за ним еще несколько… Казаки посыпались с лестниц, бросились врассыпную от башни, повалились, покатились в камыши, закрывая головы руками. Внутри башни глухо бахнуло и немедленно второй взрыв, неимоверно мощный, потряс все окрестности. Башня в один миг превратилась в стремительно разрастающееся облако, взрывная волна опрокинула Анжелику, грохот оглушил, на какое-то время оглушенная маркиза потеряла, где верх, а где низ. Вокруг засвистели камни и какие-то обломки, но она не слышала свиста и лишь по мельканию и холодному или горячему дуновению догадалась, что мимо проносятся какие-то предметы.

Некоторое время после взрыва господствовала тишина. Пылевое и дымовое облако заволокло все вокруг. Постепенно пыль и дым, гонимые ветром, уползли на восток, и всем стало видно, что неприступная ранее башня разрушена до основания. Пороховой запас защитников сдетонировал и разорвал башню изнутри.

Постепенно из истоптанного и изломанного камыша стали подниматься головы, еле-еле, покачиваясь, вставали на ноги повалившиеся казаки. Некоторые, с трудом передвигая ноги, устало побрели обратно. Добрая треть конных не принимали участия в штурме, была с лошадьми, коноводила, теперь они, бросив доверенных им животных, побежали навстречу уцелевшим, подхватывали под руки, поднимали лежащих, которые, оглушенные, могли лишь поднять голову. Вторая турецкая башня сначала молчала, потом ошеломленные страшным зрелищем турки стали вяло стрелять через Дон. На них не обращали внимания.

Пришедшей в себя Анжелике казалось, что взрыв подорвал что-то внутри окружавших ее людей, они замедленно двигались, беззвучно говорили, шли, свесив головы, глаза их потухли или смотрели куда-то мимо. Беззвучно суетились обозные выростки, разводили костры, готовили пищу. Казаки рассаживались осторожно, как будто у них были растянуты и болели все сухожилия. Они оглядывались на развалины, внутри которых что-то продолжало дымить. Никто из турок не уцелел. Да и казаки многих потеряли. Зудели в ушах неясные разговоры:

— Сейчас бы водкой полечиться… Нельзя…

— Сбили до подошвы. Теперь не построят…

— Сколько ж наших осталось?…

На Анжелику не обращали внимания, про нее забыли. Она молила бога, чтобы жена Мигулина тоже забыла про нее. Она искали глазами Мигулина, которого не видела с самого начала штурма. Не погиб ли он? Ведь столько погибло…

Пронесли на плаще тихо стонущего Самаренина.

— Живой?

— Каменюкой по башке стукнуло.

— Ничего, у него голова крепкая…

Прошел озабоченный Корнила Яковлев, за ним — молодой Фрол Минаев. Они продолжали спорить о военных действиях:

— Сейчас надо все пушки на ту сторону переправить и, пока они не опомнились, вторую брать…

— Устали… Надо дать день на отдых…

— Гляди, время упустим…

Появился Мигулин, живой и здоровый, в штурме он не участвовал, с конным отрядом прикрывал казачий лагерь со стороны Азова.

— Ну, как ты тут? Не напугалась?

— О, это было ужасно! — ответила Анжелика.

— Еще бы! Сколько живу, а такого не видел…

Он был восхищен штурмом и разрушением башни, считал это большой победой. Анжелика видела, что ему хочется поговорить на эту тему. Она послушала его из вежливости, а затем спросила:

— Когда же мы сможем выйти в море?

— Да вот… Вторую башню возьмем…

— Вы думаете так же взорвать ее?

— Это уж как получится, — тут он спохватился. — Ты хоть ела сегодня?

— Нет… — призналась Анжелика.

— Подожди…

Он принес ей каких-то сухарей и котелок с горячей водой, в которой предстояло эти сухари размочить. Только теперь Анжелика почувствовала, как она голодна. Она размочила и съела все сухари и выпила всю воду.

— Лезь в повозку, — сказал Мигулин, ставя телегу на колеса, — и спи спокойно.

— А ты где будешь?

— В коноводах. Моя очередь.

Он ушел. Смеркалось. Насытившаяся Анжелика улеглась в повозке, укрылась тряпьем и обложилась пучками сена. Ветер усилился. В его порывах повозка иногда казалась Анжелике невесомой. Может быть, так ей мерещилось из-за заметного колебания телеги под порывами холодного воздуха. Анжелика несколько раз поднимала голову, и всякий раз мокрый свист заставлял ее пригнуться и глубже зарыться в тепло сена и тряпок.

Незаметно она уснула. Ей снилось детство, время, полное надежд и тревожного счастья, она видела холмы над речкой Клэн, дорогу, обсаженную тополями, розовые крыши города Пуатье… Это была ее милая родина, прекрасная Франция, и она, Анжелика, была еще совсем маленькой и ехала в маленький городок церквей… Временами сквозь сон ей чудился плеск воды и тревожный гул лагеря, но сознание, одурманенное сном и видениями, подсказывало ей, что это шумит теплое море, к которому она наконец вышла из пустыни, миновав засады и львиные выводки. И она видела это море, огромное, сливающееся на горизонте с небом. Белая пена наносилась волнами на берег, липким, лопающимся теплом окутывала ее ноги. За невидимой чертой, за дальней далью лежала все та же милая родина, чудесная страна, всю прелесть которой она понимала и знала в детстве, а потом как-то растеряла, забыла… Но она вышла на берег моря, она спаслась, и твердо знала, что теперь все будет по-иному, она вспомнит все самое светлое и радостное, которого не было, потому что она это «светлое и радостное» просто не видела, но она увидела, она вспомнила, и теперь свет и радость будут с ней всегда… Неясным видением скользнул в сознании версальский сад, показавшийся серым и мрачным… Он был неинтересен, твердо-зелен, но не имел ни вкуса, ни запаха, ни света… Она догадывалась, что это сон, что она сейчас проснется, но исстрадавшаяся душа и измученное тело противились пробуждению, и новая волна спасительного сна набегала на Анжелику, и видения были сладостны и прекрасны, хотя она просто бежала по родным холмам, осторожно пробиралась знакомым лесом, просто была дома…

Она проснулась как от толчка и не помнила, где она находится. Хотела позвать служанку… Сухие стебли сена щекотали лицо и шею. Она все вспомнила и поняла, почему проснулась. Начинался дождь. Ветер принес его с моря. Первые капли зашуршали по сену, брызнули в лицо. «Почему я здесь? Ведь там было так хорошо…! — накатилось сожаление. — Я здесь, потому что ищу Жоффрея… О, боже! Но ищу ли я его? Я как последняя девка лежу на телеге, укрытая сеном и лохмотьями, и жду, когда шайка разбойников и проходимцев возьмет и разграбит неизвестный мне город. Абсурд… Как я здесь очутилась? Что занесло меня сюда, на край земли? Я — маркиза, я — мать… Ах, да! Министр де Помпон, Марселис, граф Раницкий, который считает меня шпионкой… Бред какой-то…»

Странный звук привлек ее внимание. Капли дождя падали на поверхность воды. Как же так? Дождь только пошел, а уже целые лужи… Она продолжала лежать, жадно сохраняя остатки тепла и не смея поднять голову под мокрые порывы холодного воздуха. Плеск, бульканье… Анжелика встряхнула головой, отгоняя остатки сна и сонной слабости, решилась и рывком села.

Холм превратился в остров. Повсюду, куда хватало глаз, стояла вода. Низовой западный ветер, называемый казаками «низовка», замедлил течение Дона, погнал воду вспять и залил все низины на много верст вокруг.

Вдали с плеском брели и скрывались во тьме остатки обоза. Развалины башни островками чернели на поверхности воды. Редкими штрихами разрисовали колеблющееся водное покрывало стебли камыша. «Все ушли. Меня бросили…» — пронеслось в сознании. Анжелика подскочила и спрыгнула с телеги. Упругий поток воздуха гнул к земле. Что это за наводнение? Насколько оно опасно? Размышлять не было времени. Спасаться…! Но как?!

Где-то на севере брели по воде люди, быки, тащились телеги. Значит, еще есть время, еще не глубоко… Но как высоко поднимется вода? А если придется плыть? Анжелика заметалась по островку, который раньше был холмом. Выход она увидела один: подбежала к телеге, опрокинула ее, напряглась изо всех сил, и, ломая ногти и обдирая кожу на руках, стала сбивать тележный ящик. Наконец, тугое дерево поддалось, клинья вышли из пазов. Анжелика отволокла ящик к краю воды, постояла в нерешительности и столкнула его в мелкие черные волны. Вода оказалась довольно теплой. Анжелика побрела по ней, погружаясь все ниже и ниже, толкая перед собой покачивающийся тележный ящик. Вода дошла до уровня груди. Неровное, кочковатое дно затрудняло движение. Но ветер подгонял, и Анжелика передвигалась довольно быстро.

Теперь, когда голова ее едва возвышалась над поверхностью воды, она быстро потеряла все ориентиры. Казаки удалялись к северу, ветер и течение гнали вырывающийся из рук тележный ящик на восток. Анжелика пыталась сопротивляться и направлять движение ящика вслед обозу, но быстро выбилась из сил. Несколько раз она попадала ногами в какие-то колдобины, проваливалась, хлебала воду, кашляла и отплевывалась. В голове гудело.

Вскоре течение прибило ее к еще одному островку, одинокому степному кургану. Вытащив край ящика на сухое, Анжелика стала всматриваться в ночь. На севере все еще угадывалось какое-то движение, долетал плеск, другие звуки. Ветер пронизывал до костей. В воде теперь ей казалось теплее, чем на воздухе, и она снова побрела, цепляясь за край ящика, влекомая неизвестно куда.

Она надеялась, что скоро рассвет, и тогда видно будет какой-нибудь берег. Но до рассвета было еще далеко. Ветер стремительно гнал тучи. Может быть, где-то и брезжило, но все небо одинаково затянулось, и нельзя было определить, где юг, где север, спасало лишь направление ветра — Анжелика помнила, что он дул от моря.

Вскоре она замерзла и выбилась из сил. Из последних сил перевалилась через борт внутрь ящика. Сено промокло, мокрая одежда сразу же прилипла к телу. Но ветер здесь не так доставал. Временами измученная Анжелика впадала в забытье. Пришла она в себя от толчка. Ящик ткнулся в берег и стал поворачиваться, влекомый течением.

Анжелика подняла голову. Это был остров, поросший ивами, довольно обширный, саженей сто в диаметре. Анжелика ступила на берег.

— Есть здесь кто-нибудь? Помогите мне! Мне надо добраться до берега!

От волнения и усталости она говорила по-французски. Никто не ответил. Она нагнулась и вытащила край ящика на берег. Выгребла сено и повернулась, чтобы идти в глубь острова, найти место потише и посуше. Впереди в темноте что-то двигалось. Анжелика замерла. Несомненно, это был человек. Он крался меж стволами, бесшумно ступая, движения казались вкрадчивыми, нерешительными. Человек внезапно оказался совсем близко, до него можно было дотянуться рукой, он оказался невысоким, не выше Анжелики.

— Кто ты? — спросила Анжелика по-русски, обмирая от страха.

В следующий миг человек, размахнулся и крепко ударил Анжелику в лицо. Уловив резкое движение, Анжелика отпрянула, и удар пришелся вскользь по губам и носу. Ослепленная резкой болью, маркиза повалилась навзничь, голова ее оказалась в воде, и это привело ее в себя. Она пыталась подняться, но человек, ударивший ее, схватил ее за волосы, потащил куда-то, в темноте еще несколько раз ударил по лицу, но не точно, не рассчитав удара, и дважды дал коленом по ребрам.

— Мужа ищет… сучка…

Сквозь звон в ушах Анжелика расслышала эти слова, но не успела догадаться. Еще один удар коленом в голову на некоторое время выбил из нее сознание.

— Ты у меня… получишь… мужа…

«Это жена Мигулина…» — догадалась Анжелика.

Татьяна, жена Мигулина, видимо, пряталась в этой рощице, зная о запрете появляться в лагере женщинам. Только ее желания побить Анжелике лицо и оттаскать ее за волосы спасли бедную маркизу. Жаждущая мести Татьяна забыла, что у нее есть нож. Но она могла вспомнить…

Закрывая голову руками, Анжелика перевернулась вниз лицом. В ящике от телеги должен лежать нож, оставленный ей Мигулиным. Она поползла, стараясь оторваться от Татьяны. Та с мстительным смехом дважды пнула ее и опять повалила на землю. Анжелика несколько мгновений лежала неподвижно, собираясь с силами, потом медленно подтянула под себя руки и ноги, рванулась, вскочила и бросилась к ящику за ножом. Татьяна настигла ее, наступила на пятку, и Анжелика рухнула, больно ударившись грудью о борт ящика. У нее перехватило дыхание, она закашлялась.

— Мужа тебе…

Татьяна схватила ее за волосы и потащила на себя. Упираясь и стискивая зубы от боли, Анжелика торопливо шарила руками по дну ящика. Ножа не было. Она ведь переворачивала телегу… Вспомнив об этом, Анжелика поддалась, и Татьяна рывком опрокинула ее на спину, еще раз пнула, отгоняя от ящика. Может быть, она думала, что Анжелика хочет уплыть на нем.

— Погоди, подруга…

Анжелика опять перевернулась лицом вниз и закрыла голову руками.

— Мне не нужен твой муж… — крикнула она, но от волнения — по-французски. — Я ищу своего…

— Покричи… покричи…

Надо было выиграть время и прийти в себя. Анжелика покатилась в темноту, стараясь оторваться от Татьяны. Ножа не оказалось, приходилось отбиваться голыми руками. Она и вправду сумела оторваться и подняться на подгибающиеся ноги.

— Беги… беги быстрее… — рассмеялась Татьяна. — Куда только…?

Опомнившись, она схватилась за нож. Анжелика, наблюдавшая за ней с расстояния в несколько шагов, заметила, что напавшая на нее женщина подобралась, напружинилась. «Она с ножом…» Анжелика метнулась в сторону и бросилась бежать, петляя меж деревьями и продираясь сквозь кусты.

Они обогнули остров и выбежали опять к прежнему месту. Чувствуя, что не убежать, Анжелика обернулась и остановилась. Она угадала, а не увидела в темноте направление удара, успела подставить руку. Разогнавшаяся Татьяна налетела на нее, и обе они рухнули на землю, сцепились и покатились. Анжелика отбивалась, сама не зная, откуда у нее берутся силы. Ей снова удалось оторваться, вскочить на ноги и побежать. Она ни о чем не думала, она просто спасала свою жизнь.

Остров был явно тесен. Негде спрятаться, негде укрыться… Разогнавшись, Анжелика прыгнула далеко в воду и попыталась плыть. Татьяна последовала за ней. Она с плеском влетела в воду, но не могла плыть так быстро, так как держала над поверхностью зажатый в кулаке нож. Обеим им приходилось то плыть, то брести. Расстояние меж ними сокращалось. И вновь, когда казалось, что через мгновение нож вонзится в спину Анжелике, она обернулась и смогла перехватить руку соперницы. Татьяна подпрыгнула, обхватила Анжелику рукой за шею, а ногами за талию и навалилась сверху. Не выдержав ее тяжести, Анжелика с головой погрузилась в воду. Вода хлынула в рот и в нос, вспышки молний пронзили мозг. Из последних сил, страшась потерять сознание, Анжелика удерживала перехваченную руку с ножом и ворочалась в бурлящей воде, лихорадочно искала путь вверх. Татьяна, навалившаяся на нее, тоже погрузилась в воду, потеряла равновесие и немного хлебнула. Обе они высунули головы наружу одновременно, и Татьяна снова, подпрыгнув, навалилась на Анжелику сверху, топя ее и в то же время пытаясь вырвать руку с ножом. «Конец, — пронеслось в голове. — Господи, прими…» И тут казачка ослабила хватку, она оттолкнула Анжелику и вырвала руку с ножом из ее ослабевших пальцев. В ожидании удара Анжелика сжалась и оттолкнулась ногами от дна, стараясь отплыть. Удара не последовало. Вынырнувшая Анжелика жадно глотнула воздух и взмахнула руками, отражая предполагаемый удар ножа.

Казачка застыла, как завороженная. Из темноты кто-то плыл к ним. Слышался частый плеск. Казалось, что кто-то сильно и быстро-быстро перебирает руками.

— Плывет кто-то… по-собачьи… — пробормотала казачка.

Низкий ужасный рык, похожий на сдавленный стон, долетел с той стороны… И обе женщины, взвизгнув от ужаса, бросились к берегу.

Они бежали, падали, толкались от дна ногами, пытались плыть. Вода, доходившая кое-где до пояса, а кое-где и до груди, замедляла их стремление. Давясь от кашля, захлебываясь, ослабевшая Анжелика отстала от Татьяны. Зверь настигал…

Татьяна первой выбралась на островок и с проворством, присущим белкам или кошкам, вскарабкалась на ближайшее дерево. Когда Анжелика коснулась руками песка и травы, казачка была уже высоко вверху. У Анжелики не оставалось времени, зверь был близко, и она не надеялась взобраться на дерево так же быстро. Поэтому она пробежала на подламывающихся ногах по острову, оттолкнула тележный ящик и упала внутрь на доски.

Ящик, тихо покачиваясь и поворачиваясь вокруг своей оси под струями воды, поплыл по течению. Анжелика свесилась за борт и изо всех сил стала грести руками, но поскольку она гребла с одной стороны, это мало помогало. В тревоге Анжелика оглянулась на остров.

Зверь не преследовал ее. Сначала разгоряченная Анжелика даже не разглядела его. Потом лишь увидела горящие красноватым огнем глаза… Зверь стоял возле воды и провожал ее взглядом…

«Сейчас поплывет… Догонит…». Нет, он не трогался с места, только рычал.

Обессиленная Анжелика повалилась на дно ящика, все еще вздрагивая от ужаса и напряжения. Сознание покинуло ее.

Остаток ночи и рассвет она провела в полубреду. Ей мерещились всякие ужасы; непонятные расчеты и предвидения забивали воспаленный мозг. Казалось, что весь мир — бесконечная серая водная гладь, и плыть по ней придется бесконечно. Зверь, похожий на волка постоянно чудился где-то в стороне, вне поля зрения, и когда она поворачивала голову в поисках его, он, показавшись на мгновение, снова исчезал и маячил с другой стороны. «Он не тронул меня… Он до сих пор не тронул меня… И не тронет!» — пронзила мозг мысль. Какое-то время она почувствовала странное, но очень сильное чувственное влечение к этому существу. Она сделала его таким… Она воткнула тот нож… И пока нож не вынуть… Но кто вынет его…? Только она! Никто не знает и не узнает… ЭТОТ ЗВЕРЬ ЗАВИСИТ ОТ НЕЕ… Странное чувство любви и жалости, какое иногда возникает у погубителя к загубленному им существу, появилось в душе Анжелики. Ей захотелось приласкать зверя, пригладить его вздыбленную шерсть… Новая трезвая мысль заслонила все остальные: если зверь от нее зависит, с ним можно поторговаться, заставить служить себе…

Глава 18

Утром трясущуюся, свернувшуюся калачиком Анжелику подобрали казаки, отводившие в безопасное место казачий флот.

— Что это за чудо с разбитой рожей? — услышала Анжелика веселый голос.

— Мишки Мигулина полонянка.

— Повезло казаку — целую маркизу где-то отбил…

— Эй, красотка! Иди сюда…

Сильные руки подхватили не пришедшую в себя, растерянную Анжелику, перенесли и положили на дно большой лодки, набросили сверху что-то тяжелое, мягкое и сухое.

— На, погрейся.

Она мгновенно успокоилась и уснула под смех, говор и крики возбужденных, бодрых, разгоряченных мужчин.

К полудню флот, спрятанный ранее в камышах, подогнали к гряде холмов, где стояли, возвышаясь посреди сплошного моря, казачий обоз и конница. Один казак нашел и привел Мигулина, указал ему на Анжелику:

— Забирай…

Анжелика выглядела скверно. Разбитые губы и нос распухли, один глаз заплыл.

— Кто это тебя так отделал?

— Твоя жена, — ответила Анжелика.

Мигулин, видимо, принял ее ответ за неудачную шутку. Он хмыкнул и сказал:

— Ладно, пошли…

— Вы отступили? — спрашивала Анжелика, торопясь за широко шагающим казаком. — Как же вы теперь будете штурмовать вторую башню?

— А на черта она нам нужна? В такой разлив мы любой протокой в море выйдем.

— Значит, вы сейчас пойдете в море?

— Да вот сидят думают…

На холме в кружке по-татарски сидели атаманы и есаулы, среди них выделялся весь перевязанный окровавленными тряпками Михайло Самаренин. Говорили приглушенными голосами, склонялись над каким-то чертежом.

— Сиди здесь, — ткнул Мигулин пальцем под какую-то телегу, и Анжелика сразу же села и прислонилась к колесу.

Мигулин подошел к совещающимся и остановился, заглядывая через головы на чертеж.

— Азов нам с думбасов не взять, — говорил кто-то из сидящих. — А на вторую башню и силы тратить не стоит. Сколько вчера положили… А если б один день подождали, то без всей этой стрельбы в море б вышли.

— Да кто ж ее знал, что среди лета такая низовка, такой разлив.

— Ладно, что делать будем?

— Мы уйдем, а азовцы вверх по Дону на наши городки полезут, — сомневался Корнила Яковлев.

— Четверть мы оставили, они в осаду сядут, — заспорили остальные. — С Верху еще казаки не подошли. Аюка со своими узкоглазыми обещался…

— На Аюку надежда плохая. Как бы он сам от Москвы не отложился да к бусурманам не ушел…

— Так чего ж ты хочешь?

— Азов осадить, — упорствовал Яковлев.

— Опять за рыбу деньги! Да как же ты его в разлив осадишь?

— Нам от царя указ крымцев и турок воевать, — прохрипел Самаренин. — Турок сейчас воевать возможности нет, со струга на стену не полезешь. Будем воевать крымчаков.

— Правильно. А я чего вам толкую…? Это все Корнила против…

— Помолчи! Загрузим все струги, которые есть, — продолжал Самаренин, — и мимо башни, ериком выходим в море. Места много. Посадим на челны часть конных. Лошадей с коноводами отошлем обратно. И обоз, пока вода не спала, пусть этой стороной сухими местами на Черкасск уходит. Пушки все вытянули?

— Куда там! Самые тяжелые завязли. Еще быки нужны…

— А если лошадей?

— Надсадим. Быки нужны.

— Ты, Егор, и ты, Калуженин, думайте и делайте, что хотите, но чтоб к ночи завязшие пушки были на сухом, — приказал Самаренин. — А конями или быками вы их будете тянуть, это меня не касается. Идите.

— Когда грузимся?

— Как стемнеет. Все. Идите по местам и собирайтесь.

Все поднялись. Мигулин протиснулся к Самаренину. Когда они проходили мимо, до Анжелики долетели обрывки их разговора.

— На турецкий или крымский берег эту бабу высадить… Царский приказ… — убеждал атамана Мигулин.

— Не царский, а Матвеева, — хрипел Самаренин.

— Это — один черт… Привязалась, хоть убей ее… Ей… вон… уже и морду набили, а она уперлась, не отвяжется… Ну так как? Берем?

Самаренин молча махнул рукой.

— Я ее к себе в дубас посажу, — отстав, крикнул ему вслед Мигулин.

В лагере воцарилась предпоходная суета. Казаки еще раз проверяли многочисленные суда и суденышки. Конные метали жребий, кому идти в морской поход, а кому возвращаться с лошадьми. Часть из них Калуженин увел выручать увязшие пушки.

Мигулин сбегал в не успевший уйти обоз и принес оттуда Анжелике сухую одежду.

— Переодевайся…

— Здесь? Сейчас?!

— Да кто на тебя смотрит…

— Я подожду до вечера, — заупрямилась Анжелика.

— Твое дело.

Меж тем казачья флотилия готовилась выходить в море. Казаки подготовили 34 больших струга, называемых «думбасами». Эти судна напоминали неаполитанские фелюки или испанские барселонги. Длиной они были — 50–70 футов, шириной — 14–18. С кормы и носа островаты, без палубы. На каждом было по мачте с примитивным парусом. Но не движение под парусом составляло основу их хода, с каждого борта к судну прикреплялись большие и тяжелые весла-бабайки, штук 10–20. Кроме того, борта укрывались своеобразными шанцами из тростника, соломы или камыша, предназначенными защищать гребцов и пассажиров от стрельбы противника. Эти 34 думбаса стали основными ударными силами казачьей флотилии, кроме них на волнах покачивалось несчетное количество суденышек средних и мелких — «дубов» и «челнов».

Конные сотни спешились, до двух третей казаков стали распределяться по стругам — кому с кем плыть.

Ждали вечера. Уже в сумерках снялся и ушел обоз. Коноводы угнали табуны лошадей, оставшихся без всадников. Мокрый и грязный Калуженин прискакал и сообщил походному атаману, что тяжелые пушки вызволили и под прикрытием полусотни казаков отправили в Черкасск.

— Все?

— В обозе считали, сказали, что — все.

— Добре. Ну, казаки, готовьтесь. Выступаем…

По дорожке, проложенной в зарослях, Мигулин провел и посадил Анжелику в пустой еще струг. Судно оказалось очень шатким. Вблизи Анжелика увидела, что оно — цельное, выдолблено из ствола одного огромного дерева, липы. По бокам были «наставлены» специальные борта, называемые «ошивинами». Но ошивины по сравнению с цельным днищем были очень легкими и не могли обеспечить устойчивости, по-этому по бортам прикреплялись дополнительные пуки камыша, чтоб судно, являющее собой один сплошной балласт, не опрокинулось сразу же.

Анжелика прошла, переступая через нашестья гребные лавки, и села на одну из них.

— Отсюда тебя сгонят, — покачал головой Мигулин. — Тут гребцы сядут. На дно садись.

Анжелика, вздохнув, опустилась около прикрытых мешков и мешочков с запасами. Наощупь и по запаху она определила, что казаки взяли с собой сухари, крупу, гречневую и ячменную муку, сушеную рыбу.

— Может, ты отвернешься? — сказала она Мигулину. — Я переоденусь, пока никого нет.

— Это тебе кажется, — пробормотал Мигулин, но ни спорить, ни возражать не стал, отвернулся и ушел по той же тропе меж зарослей.

Вскоре раздался топот и треск камыша. Видимо, был сигнал, и казаки раскачивая думбас и балансируя, начали размещаться. Двое прошли на нос, двое остались на корме, остальные рассаживались на нашестьях по двое к каждому веслу. На носу и на корме оказалось по рулю и по загребному веслу, и Анжелика догадалась, что струг, не поворачиваясь, может одинаково проворно двигаться и вперед и назад. Мигулин и еще два казака вставили в специальные гнезда подставки для фальконетов — маленьких судовых пушечек. Еще один поднял пику с цветным значком. Всего разместилось более сорока человек.

Справа и слева из-за камыша поднимались на пиках такие же знаки. Через несколько мгновений флотилия оказалась готова к выступлению.

Все напряженно вслушивались, ожидая очередного сигнала. Но вместо него сидевшие в думбасе казаки услышали глухое тоскливое рычание, срывающееся на подвыв.

— Что это? — прошептал кто-то.

— А бог его знает…

Анжелика взглянула на Мигулина. Тот нагнул голову, всем своим видом являя нетерпеливое ожидание.

— Кто это рычит-то…?

Казак, поднявший значок на пике, нервно облизнул губы. Стонущий вой взлетел над камышами, словно кто-то жаловался, но не находил слов. Возбужденное шевеление началось на соседних стругах.

— Это дьявол воет, крымчаков оплакивает, — вдруг громко и даже радостно сказал Мигулин.

— А-а-а… — вздохнул кто-то облегченно.

— Ну, чего ждем-то? — нетерпеливо крикнули из-за стены камыша.

Пронзительный свист… Кто-то невидимый Анжелике, хлюпая по воде сапогами, оттолкнул тяжелый струг. Казаки дружно налегли на весла и рывком выпрямились. Думбас заскользил по воде.

Тьма стремительно сгущалась. Анжелике видно было лишь небо, на котором сквозь поредевшие тучи стали проступать звезды. Вой отдалился, стал стихать. Размеренно налегали на весла казаки, толчками шел думбас. Тихо плескала вода за бортом. Верхушки камыша, раньше попадавшие в поле зрения, совершенно исчезли.

Равномерные колебания судна, четкая как часы работа гребцов принесли успокоение. Анжелика даже придремала, склонив голову на мешок с крупой. Ни о чем не хотелось думать…

Она пришла в себя от тихого разговора. Взмахи весел стали реже, слева и справа опять появилась стена камыша. В шепоте казаков она разобрала слово «ерик».

— Где мы? — спросила она у Мигулина.

— Протокой идем, башни обходим, — тихо ответил он.

— Но вы ж одну разбили…

— Вторая цела. Зачем нам лишний раз им показываться? Пусть думают… — и он неопределенно взмахнул рукой.

— Не на торгу, правь давай, — сразу же подтолкнул его сосед.

Мигулин, сидевший у руля, смолк и стал смотреть выше голов товарищей, чтоб направлять думбас точно за передними.

Чем глубже становилась ночь, тем бесшумнее двигались казачьи суда. Анжелика временами не слышала плеска, лишь капли падали в воду с беззвучно опускавшихся и поднимавшихся весел. Громкое дыхание гребцов заслонило все остальные звуки.

Камыш опять раздвинулся, думбасы вышли из ерика в речку Каланчу. Побыстрее заработали гребущие. Суда так же бесшумно, но гораздо быстрее полетели по поверхности воды. Из-за разлива в море можно было выйти в любом месте, но казаки предпочли старый испытанный путь — по ерику мимо башен в Каланчу. Путь этот они знали, как свои пять пальцев. Наводнение лишь расчистило им ранее заваленный проход по ерику.

Ветер изменил направление, развеял тучи. Вскорости вода должна была спасть, уйти в море.

— Успели… — прошептал кто-то. — Нашим бы теперь под Азовом показаться, чтоб отвлечь бусурман…

— Ш-ш-ш… Молчи…

Воздух стал гораздо свежее. Флотилия незаметно вышла в море, но двигалась по-над берегом. Едва стало светать, атаман передал приказ укрыться в камыши.

Самаренин прошел по залитому камышу, как по суше, наступая на стебли у корневищ. Он придирчиво осмотрел все суда и суденышки:

— Вышли. Зорюйте, казаки. Охрану только на берег пошлите.

Все светлое время просидели в камышах тихо, как мыши. Вдали видны были стены Азова. Там, похоже, не заметили выхода казаков в море. Ночью опять поплыли. Подняли паруса. Изменившийся ветер погнал думбасы в открытое море. Но парусами казаки пользовались неохотно, по великой нужде. Поэтому вскоре их спустили, стали пригребать ближе к берегу.

Азов давно исчез из виду. Справа тянулась тонкая полоска земли. Вставало солнце. Рассвет на море был прекрасен. Но ни один казак не любовался его нежными, чудными красками. Они вглядывались в берег, по едва различимым приметам определяли свое местонахождение.

— Это крымский берег? — тихо спросила Анжелика у Мигулина.

— Еще нет. А что ты шепчешь? Не бойся. Тут хоть ори, хоть стреляй… — ответил Мигулин. — Ты, кстати, надумала, где тебя высадить?

Анжелика смешалась. Только теперь она поняла всю тяжесть своего дальнейшего путешествия. Из упрямства она добилась, что ее взяли в море и вскоре высадят на крымский берег. Но что она будет там делать без гроша и в мужской одежде? Заявится к первому начальнику и потребует, чтоб ее доставили к французскому послу Нуантелю?

— А где вы думаете приставать к берегу? — вопросом на вопрос ответила она.

— По азовскому побережью богатых селений нет. Тут все давно разграблено. Будем, наверное, прорываться через пролив в Черное море, а там уж погуляем…

Анжелика задумалась. Выйдя в Черное море, казаки будут еще ближе к турецким берегам. Возможно, они начнут грабить не татарские, а турецкие селения. Правда, для этого надо пересечь Черное море… Там, где грабеж, можно чем-нибудь разжиться, чтоб потом оплатить дорогу, дать взятку. Турки известны, как взяточники (впрочем, как и русские). Но если их разобьют, а ее поймают…?

— Скажу вам откровенно, месье Мигулин, — сказала Анжелика по-французски. — Место моей высадки во многом зависит от того, будут ли у меня деньги и сколько этих денег будет. Как вы знаете, я осталась без гроша. Смогу ли я рассчитывать на какую-то часть добычи, если вместе с вами приму участие в каком-нибудь… м-м… дельце.

Мигулин изумленно уставился на нее:

— Ты что, вместе с нами грабить будешь?

— Я могла бы стать вашей лазутчицей. Женщинам больше доверяют. Вы прекрасно знаете, что мне необходимо будет за все платить. Там, в Турции… Даже за то, чтобы узнать, где находится наш посол.

— Да уж, — сказал Мигулин. У него до этого, видимо, были какие-то свои соображения на этот счет, и речь Анжелики застала его врасплох.

— Но тебе ведь предлагали дождаться перемирия с турками, присылки турецкой делегации. Тогда мы поставили б им условие доставить тебя к французскому послу в Истамбул… — проговорил Мигулин. — Куда ж ты так торопилась? Не маленькая ведь…

— Так я могу рассчитывать на часть добычи, если помогу вам? — перебила его Анжелика.

— Можешь, — вздохнул Мигулин, чем-то недовольный. — Все в наших руках.

Двое суток блуждала флотилия вдоль побережья. Днем отсыпались в прибрежных камышах, вели разговоры о прошлых походах. Среди казаков были бывалые люди, побывавшие на Хвалынском море, на Яике, на Дарье-реке. Все эти названия Анжелике ничего не говорили. Она мучилась неизвестностью. Достижение одной цели сразу же воздвигало перед ней новый барьер. Теперь встала задача добыть денег и желательно до того, как ее высадят на берег. Она прислушивалась к рассказам казаков, прикидывала, сравнивала. Жизнь среди парижского преступного мира научила ее многому, она ничему не удивлялась. В этом у нее было преимущество даже перед Мигулиным. Казак же после ее последних распросов стал присматриваться к ней с новым интересом. В этом интересе чувствовался привкус разочарования.

— Вам претит то, что я так спокойно говорю о грабеже и о своей доле? — спросила Анжелика в лоб. — Но ведь вы все сами грабители и разбойники. Ванга служба царю — прикрытие самого обыкновенного пиратства.

Мигулин, не желая спорить, развел руками:

— Чего уж теперь. Какие есть.

Ночью, в темноте и тумане флотилия опять отходила от берега и устремлялась на веслах или под парусами южнее и южнее. Постепенно установилось безветрие. Солнечные лучи сжигали, казалось, все живое, и только ночью Анжелика приходила в себя и могла отдохнуть.

Как-то на рассвете вдалеке заметили корабль. Паруса его безжизненно обвисли. Штиль лишил судно подвижности.

Криками и размахиванием флажков на пиках Самаренин передал всем какую-то команду. Флотилия быстро развернулась полумесяцем. Гребцы навалились на весла. Быстрее и быстрее заскользили по воде думбасы. Они охватывали казавшийся спящим корабль с двух сторон. Мигулин и еще несколько казаков, толкаясь и мешая друг другу, разматывали какие-то веревки с крючьями на концах. Анжелика и Мигулин встретились взглядами.

— Ну вот, дождалась. Сейчас грабить будем, — странным тоном сказал казак, но потом спохватился. — Ты гляди и вправду не полезь…

Над кораблем взлетело и застыло на одном месте белое облачко. Свист ядра и звук пушечного выстрела долетели одновременно.

— Проснулись… — рассмеялся кто-то из казаков.

Думбасы стремительно приближались к кораблю, зайдя со стороны носа. Редкие выстрелы из носовых пушек не причинили пока казакам никакого вреда.

— Чей там флаг? — крикнул один из гребцов, оглядываясь через плечо.

— Какая тебе разница? — отозвался Мигулин, согнувшийся над фальконетом.

— Интересно все-таки…

— Висит. Не различишь…

Суденышки на краях полумесяца охватывали неподвижный корабль и оказались под прицелом его бортовых орудий. Первый мощный залп потряс воздух… Казаки ответили дружным, злым криком. Ударили их фальконеты. Сквозь дым, окутавший корабль, Анжелика различила взлетевшие обломки досок, щепки. Нос корабля нарастал, заслоняя рассветное небо. Защитники разом высунулись из-за борта и встретили казаков таким же злым криком и стрельбой. Несколько пуль свистнули у Анжелики над головой, один из казаков охнул и застонал. Мигулин вскочил на ноги, раскружил над головой конец веревки с гудящим железным крюком и метнул. Как только крюк упал на борт корабля, Мигулин, вцепившийся в веревку, прыгнул с думбаса, пронесся над водой, стукнулся о борт и, перехватываясь руками, стал карабкаться по веревке вверх.

Еще несколько веревок с крючьями атакующей коброй взметнулись над думбасами и упали через борт на палубу корабля. Защитники пытались выдернуть крючья, но безуспешно — карабкающиеся казаки давили на них всей своей тяжестью.

Сменяя орудийный гром, затрещала ружейная и пистолетная стрельба. Казаки муравьями полезли со всех сторон на корабль. Гребцы бросили свои бабайки и спотыкаясь и переступая через Анжелику, метали крючья, срывались с думбаса, бились о борт корабля и карабкались вверх.

Оставшись одна, Анжелика тоже ухватилась за веревку и хотела подобно другим лезть на корабль, но тут возле нее плюхнулся в воду какой-то тяжелый круглый предмет, в котором она с ужасом узнала отрубенную голову одного из гребцов. Сверкнув вытаращенными глазами, голова скрылась в волнах. Анжелике стало дурно, она закрыла лицо руками и опустилась на скамью, но тут же вскочила. Она ухватилась за свисающую сверху толстую просмоленную веревку, хотела так же, как и все, пролететь над водой, упереться в борт корабля ногами и карабкаться вверх, но думбас под ней закачался, пришлось балансировать, крепче держаться за веревку, и совершенно неожиданно Анжелика обнаружила, что подтащила судно прямо к борту корабля.

В этот момент какой-то человек, одетый по-европейски, с криком сорвался и рухнул сверху на думбас. От толчка Анжелика вывалилась за борт и повисла, вцепившись в веревку. Она перепугалась, но смогла разглядеть, что упавший сверху человек ударился об ошивину и теперь безмолвно зевал, не в силах вдохнуть. Раскачавшись на веревке, Анжелика достала ногами борт думбаса и подтянула его поближе. Перебравшись на струг, Анжелика обнаружила, что свалившийся сверху европеец, по всей вероятности, переломал все кости, у него не было даже сил закричать. Судя по одежде, это был итальянец. Она склонилась над умирающим. Тот что-то беззвучно прошептал и закатил глаза.

«Ему уже не поможешь», — подумала Анжелика. На поясе итальянца она обнаружила богато расшитый кошель, но внутри оказалось всего несколько серебряных монет. Да, не на такую добычу рассчитывала она… Мало… Все это время наверху шел бой. Еще несколько человек сорвались оттуда, казак и два итальянца, все они исчезли под водой. И еще двое, сцепившись, упали в волны и продолжали драться, стараясь придушить или утопить друг друга. Кто-то прыгнул сам. Он нырнул, вынырнул и поплыл к думбасу, где находилась Анжелика. «Он хочет сбежать… Ему нужно судно… Он утопит меня…» — пронеслось в голове. Весло оказалось очень тяжелым, и Анжелика подняла небольшой мешок с крупой. Когда черная курчавая голова поднялась над бортом думбаса, Анжелика ударила сверху мешком…

Справа и слева к кораблю приставали все новые и новые думбасы и челны. Новые толпы казаков карабкались на высокий борт. Впервые Анжелика увидела их всех при свете дня и так близко. Казаков оказалось тысячи полторы, все прекрасно вооруженные, разгоряченные, загорелые. Они буквально облепили корабль. Последним пристал думбас с Самарениным и его подручными. Сверху, с борта оттеснившие экипаж казаки сбросили им веревочную лестницу. Струги вокруг корабля стояли так тесно, что соприкасались корпусами, и Анжелика решила перебраться поближе к раскачивающейся веревочной лестнице, по которой довольно быстро забрались наверх походный атаман и его приспешники. Переступая с борта на борт, качаясь и хватаясь за пуки камыша, прикрепленные для защиты от пуль, Анжелика смогла добраться до атаманского судна. Остававшийся в думбасе казак замахал на нее руками:

— Иди… иди отсюда! Бабам здесь не место…!

Анжелика, не отвечая, ухватилась за веревочную лестницу и полезла вверх. Казак попытался остановить ее, но удовольствовался тем, что несколько раз лапнул ее ягодицы, и, хихикнув, сел обратно. Лягнув пустоту, Анжелика стала карабкаться. На уровне борта она немного помедлила, с палубы неслись дикие крики, лязг железа и стрельба, над головой ее свистнула пуля. Все же она выглянула краешком глаза. Палуба была залита кровью и завалена трупами. Казаки оттеснили немногих оставшихся в живых под капитанский мостик, окружили и вскоре должны были уничтожить. Остатки экипажа держались; благодаря тесноте и хорошей выучке они отбили несколько разрозненных наскоков, все слабые из их числа погибли или получили ранения, остались самые сильные и выносливые, настоящие морские волки. Особенно выделялся один, размахивающий огромной алебардой, срубившей голову не одному казаку.

Переваливаясь через борт, Анжелика услышала крик Самаренина:

— Чего возитесь? Все назад…

Казаки, окружившие экипаж, отскочили. Подручные Самаренина разом шагнули вперед и открыли пальбу из ружей и пистолетов. Дым заволок группу защищавшихся итальянцев, раздались стоны, крики и предсмертный хрип.

— Посмотрите, кто там живой остался, — распоряжался Самаренин. — Да тащите сюда…

Казаки, подхватив под руки, приволокли и бросили под ноги атаману нескольких раненых, среди них оказался и чернобородый здоровяк, размахивавший алебардой.

— Кизилбашенин, сюда!

Толмач Иван Кизилбашенин, знавший языки всех народов, живущих по побережью моря и плавающих по его волнам, вынырнул из-за спин.

— Расспроси, что за люди.

Анжелике ничего не было видно из-за спин. Но казаки затихли, вслушиваясь в слова толмача и ответы раненого. Лишь стоны раненых и умирающих нарушали эту тишину.

Корабль оказался частной собственностью какого-то венецианского купца (имя его Анжелика не поняла), который промышлял торговлей живым товаром, команда — итальянцы и греки. Корабль побывал в Кафе на невольничьем рынке, но рабов там продавалось мало, цены поднялись, и капитан, поверив слухам, отправился в Азовское море, но попал в штиль…

— А что за слухи? — уточнил Самаренин.

— Слухи были, что под Азовом турки много русских побили и что закубанские народы удачно на Дон в набег ходили… — объяснил Кизилбашенин.

— Когда ж эти слухи появились?

Как оказалось, слухи появились перед тем, как Даудов, посол русского царя, проехал через Крым на переговоры с турками. Говорили, что царь испугался турецкого нашествия и послал Даудова просить мира.

— А много сейчас в Крыму народу?

— Нет. Орда ушла на Украину и под город Каменец. Вернулись немногие, пленных пригнали мало…

— Спроси его, стоят ли вдоль побережья татарские отряды? Где стоят?

— Говорит, что не видел. Вообще, говорит, мало. Все крымские люди к султану на Днестр и на Буг ушли.

— Та-ак, — протянул Самаренин, прикидывая что-то в уме.

— Ты спроси его, много ли за него и за живых выкупа заплатят, — посоветовали из толпы.

— Это мы всегда спросим… Спроси его, Иван, когда он в Кафе был, откуда туда приплыл и что в мире слышно.

Кизилбашенин, говоривший на смеси греческих, итальянских, французских и турецких слов, перевел.

Раненый срывающимся голосом ответил на одном из южно-итальянских диалектов, что в Кафе были неделю назад, туда пришли из Констанцы, а в Констанцу из самой Венеции. В мире неспокойно, французский король напал на голландские города, в Средиземном море хозяйничают пираты, турки объели и разграбили все нижнее течение Дуная, и султан повел их на север, на поляков.

— Вон они куда все… — задумчиво сказал Самаренин. — Ну а ты, моряк, сколько можешь дать денег, чтобы мы тебя отпустили домой.

— Все, что есть с собой, все берите, — перевел Кизилбашенин.

Казаки расхохотались.

— Это мы и так заберем, — отсмеявшись, сказал Самаренин. — Сколько за тебя из дому пришлют?

— Он говорит, что бедный человек, дома у него мало… Ничего, говорит, дома нет…

— Все они так говорят. Пусть у нас поживет, подумает… — зашептал Самаренину на ухо какой-то есаул.

— А может — к нам? — спросил Самаренин, отмахиваясь от есаула. — Нам хорошие моряки нужны.

— Он говорит, что подумает. Все равно, говорит, болею… Ранен то есть…

— Это верно. Эй, казаки, поглядите, чего у них по трюмам. Пошарьте…!

По этому сигналу казаки рассыпались по всему кораблю и занялись грабежом. Раненых бросили без присмотра, справедливо полагая, что никуда они не денутся.

Анжелика, подождав, пока толпа не рассеялась, присела над раненым итальянцем и, отстранив толмача, сама стала делать ему перевязку. Пуля попала ему в левое плечо, вторая скользнула по ребрам, третья задела кожу на виске.

— Как вас зовут, сеньор? — спросила она по-французски.

— Луиджи, мадам, — отозвался раненый, но, опомнившись, встрепенулся. — Что вы здесь делаете, позвольте вас спросить? Кто вы?

— Я пробираюсь в Турцию, к французскому послу, господину Нуантелю. Я — французская дворянка.

— О, эти французы…! Когда мы шли в Кафу, у нас на борту было несколько французов. Один из них, если мне не изменяет память, должен был встретить в Крыму какую-то женщину… Не вас ли, мадам?

— Как его звали? — оживилась Анжелика.

— Как его звали? Ах, сударыня, у меня после этой драки все мозги набекрень. Он — очень знатный человек…

— Ну же… Я вам напомню: он — граф…

— Да, он, действительно, граф… или маркиз…

— Де Пейрак!.. — воскликнула Анжелика. — Его звали граф де Пейрак?

— Не-ет, — уверенно покачал головой раненый. — Не помню, как его звали, но не Пейрак.

— Это бывает, он мог сменить имя… Но какой он внешне? — цеплялась за соломинку Анжелика.

— Внешне? — итальянец замахал руками, пытаясь изобразить портрет интересующего Анжелику француза. — Он не высок, но и не низок… Недурен собой… У него светлые волосы…

— Светлые волосы?! — в разочаровании вскричала Анжелика. — А сколько ему лет? Он молод? Стар?

— О! Конечно, он молод! Лет двадцать, двадцать пять…

— А-а… — растерянно протянула Анжелика. — Это не он…

— А какого человека вы ищете, мадам? — пытался утешить ее итальянец. — Ведь тот был не один. Их было несколько… Опишите! Может быть, я видел того, кого вы ищите.

— Я ищу мужчину лет сорока с небольшим, темноволосого, прихрамывающего на одну ногу… У него очень красивый голос…

— Красивый голос? Кто может сравниться голосом с нами…! А чтобы прихрамывал… Нет, мадам. Из наших пассажиров никто не хромал.

— Не он, — обреченно пожала плечами Анжелика.

— Я вспомнил имя женщины, которую он хотел встретить, — вскинулся раненый итальянец, опасаясь, что разочарованная Анжелика сейчас отойдет.

— И как же ее зовут?

— Пласибельеро, мадам.

— Пласи… бельеро…? — удивилась Анжелика.

— Да, мадам! Он называл ее именно так! — настаивал раненый.

— Странно, — только и могла сказать Анжелика.

Весь день казаки обыскивали и грабили захваченный корабль. Их суденышки были наготове. Один думбас специально снарядили, чтоб отправить пленников на Дон. Гребцы лениво спорили с начальством:

— Чего их туда возить? Давайте мы к ногаям их отправим, те заплатят…

Ехавшие покупать рабов сами оказались живым товаром. Распрошенный Анжеликой итальянец просил, чтоб его не продавали:

— Я хороший моряк. Я вам пригожусь. А турки прикуют меня к веслу и погубят и жизнь и все мои способности.

— Не бойся, не продадим, — ухмыльнулся распоряжавшийся отправкой сотник. — Поживешь у нас, и домой не захочется.

— Никаких ногаев. Гребите домой, — распорядился Самаренин.

— А пройдем?

— Пройдете, черти вас не возьмут…

Казак, взобравшийся на мачту, разглядывал окрестности, но море было чистым, штиль задержал все парусники в портах и гаванях.

Ближе к вечеру походный атаман и прочее начальство собрались на палубе и склонились над каким-то чертежом — ландкартой.

— Самое время этот городок пощупать…

— Там добычи — одни бараны…

— Почему? Селение богатое, они подряд три раза на Украину и к нам приходили. Там и кроме баранов что-то есть…

— Решено. Идем брать… Ты — вот отсюда, а мы все — отсюда, — стал показывать по карте Самаренин.

Объясняя, он оглянулся и встретился взглядами с Анжеликой, поморгал, что-то вспоминая, и опять склонился над чертежом.

После окончания совета Мигулин отделился от группы атаманов и подошел к Анжелике:

— Сегодня ночью высадим тебя. Пойдем в каюты, посмотрим, что там у них из добра по сундукам. Тебе переодеться надо.

Они спустились вниз, стали переходить из одной каюты в другую. Все было разбито, разбросано, порвано.

— Погляди, — ткнул Мигулин носком сапога кучу какого-то платья. — Тут лахунов — море.

Анжелика присела и стала брезгливо перебирать чью-то одежду.

— Как высадимся, пробирайся на запад. Чем дальше, тем лучше, — поучал Мигулин. — Вот, одень на палец.

Он достал из поясного кошелька перстень с довольно крупным бриллиантом и протянул Анжелике.

— Как дойдешь до какого селения, покажи первому встречному и скажи: «Баба». Глаза у него загорятся, но он тебя к старшему отведет. Старшему сразу отдавай перстень и говори: «Кафа». И дай ему еще несколько монет, — при этих словах Мигулин подал Анжелике небольшой, но тяжелый кошель. — Сомнительно, конечно. Воры они страшные. Но бывает, что и честные встречаются. Как он тебя в Кафу доставит, ищи ваших, что тебя встречают…

— Откуда ты знаешь…?

— Слыхал краем уха, как ты с тем влохом разговаривала.

Все оборачивалось лучше, чем представлялось недавно Анжелике.

— Это твой перстень? — спросила она Мигулина, разглядывая рассыпающий огоньки камень.

— Чей он только не был…!

Анжелика почувствовала некоторую растерянность. Ей просто так отдавали бриллиант в пять тысяч ливров.

— Как я могу отблагодарить тебя? — спросила Анжелика, не поднимая глаз.

— Э-э, мне доброе дело на небесах зачтется, — усмехнулся казак. — Жива останешься, сочтемся. Как-нибудь…

Глава 19

В полной темноте казачья флотилия неслышно поплыла к крымскому берегу. Корабль бросили на плаву. Зажечь его Самаренин запретил, чтоб дым и пламень не встревожили пребрежное население, а использовать его казаки не могли из-за отсутствия ветра.

Перед тем, как тронулись в путь, на думбас, где сидели Мигулин и Анжелика, пришел незнакомый угрюмый казак со шрамом через все лицо, разместился на носу и теперь тихо командовал, куда править.

Впереди показался крошечный огонек, второй, третий… По команде казака со шрамом думбас взял правее, оставляя огоньки за левым бортом. Когда они остались далеко в стороне, опять свернули к югу, к берегу.

Приближались осторожно, бесшумно, так же, как плыли когда-то мимо башен и Азова по ерику и речке Каланче. Казак со шрамом первым прыгнул в воду. Нос думбаса вытащили на каменистый берег. Оставили около судна несколько человек, а все остальные, неслышно ступая, пошли за провожатым вверх по извилистой тропинке. Мигулин, приотстав от остальных, вел за руку Анжелику. Перед отплытием, в каюте корабля они общими усилиями соорудили для Анжелики что-то наподобие азиатского костюма из разноцветных шаровар, безрукавки, теплого плаща и немыслимой сложности тюрбана. Так, по мнению Мигулина, должна была выглядеть знатная азиатка.

— Ты, главное, лицо завесь, вроде как от жары, — наставлял Мигулин. — Лицо открывать у них — грех. Да так и безопаснее, когда лица не видно, — раздумывать будут, что за человек.

Теперь Анжелика довольно проворно поднималась по тропинке. Просторная одежда не сковывала движений, лишь легкие туфли без задников постоянно спадали и доставляли Анжелике массу хлопот.

Они выбрались на крутой обрыв. Слева и внизу на морском побережье опять открылась россыпь огоньков.

— Деревня татарская, — пояснил Мигулин.

— Двоих оставим здесь, — сказал где-то впереди казак со шрамом. — Отсюда и до селения — тропка узкая.

Два казака, шедшие в цепочке перед Мигулиным и Анжеликой безмолвно ступили в сторону. Остальные продолжали путь. Узкая тропинка петляла меж утесами. Они шли долго. Откуда-то со стороны моря долетел приглушенный расстоянием выстрел, и казаки заторопились.

— Далеко еще?

— Не далеко…

Зашуршали и покатились камни. Передние казаки стали спускаться на открывшуюся впереди между скал узкую и неровную дорогу.

— Здесь, — тихо сказал казак со шрамом. — Перекрываем…

Казаки стали готовить оружие и размещаться с обеих сторон дороги. На уровне головы всадника протянули веревку.

— А вы двое — вперед, — продолжал распоряжаться казак со шрамом, видимо, бывавший в этих местах. — Там, за горой, шагов с полтыщи, еще тропка есть.

Мигулин отвел Анжелику в сторону.

— Иди по этой дороге на запад. Как горы закончатся, с дороги сворачивай. Ищи другую. А дальше — как договорились. Топот сзади услышишь, не пугайся.

Анжелика медлила. Мигулин подтолкнул ее легонько:

— Иди, время дорого.

— Я…

— Быстрей, быстрей… Долгие проводы — лишние слезы.

Анжелика повернулась и быстро пошла по дороге. Дорога сразу же свернула за скалу, и недавние спутники исчезли из виду. Тьма обступила Анжелику со всех сторон. Чуть белела дорога. Тьма густела у подножья скал, нависавших над дорогой. Еще один поворот, еще… Анжелика ощутила себя совсем одной. Тьма и тишина… Она невольно ускорила шаги, почти побежала. Она бежала бы еще быстрей, но спадающие постоянно туфли заставили ее перейти на быстрый шаг. Иногда ей казалось, что она слышит какие-то звуки, долетающие со стороны моря, но уверенности не было. Побережье было отрезано горной грядой.

Скалы, как показалось Анжелике, стали ниже, склоны выглядели более покатыми. Она с облегчением вздыхала, поднимая глаза к небу, усыпанному звездами. Звезды здесь сияли ярче и казались больше и ближе, чем где бы то ни было.

Сзади послышался неясный дробный звук. Анжелика насторожилась и даже сошла с дороги. Это был топот. Она вспомнила слова Мигулина, но все же отступила в тень. Топот приближался. Лошадь бежала рысью и срывалась на галоп. Всадник показался из-за поворота. Он придержал лошадь и стал всматриваться в темноту, где прижималась к скале Анжелика.

— Мигулин…? — шагнула она вперед.

— Бери лошадь, — спрыгнул он на землю.

— Где ты ее взял?

— Сама прискакала… Садись, она без седла. Торопился татарчонок, не успел… Ничего. Сразу поднимай в галоп и скачи. Как устанет, переводи на шаг. Ну, с богом…

Он подсадил Анжелику на спину лошади, хлопнул животное по крупу и прощально махнул рукой.

Звонко цокали по дороге копыта. Малорослый татарский конек иногда упрямился и пытался укусить Анжелику за колено, но подгоняемый ударами пяток бежал бодро. Анжелика старалась не думать о том, что творится и творилось сзади. Казаки напали на деревню и перекрыли все пути бегства. Может быть, что этот конь — единственное живое существо, оставшееся после казачьего налета на татарское селение…

Дорога спустилась на равнину. Горы отступили и чернели справа и слева своеобразным частоколом. Дорога вилась меж голых холмов, пересохших, поросших тростником озер. Вдали несколько раз показывались огоньки, но куда-то исчезали. Помня совет Мигулина, Анжелика свернула с дороги влево и, пустив коня шагом, предоставила ему самому искать и выбирать путь среди засохших озер.

Стало светать. Ранний летний рассвет разгонял тьму. В сером полумраке Анжелика наткнулась на какую-то отару. Впереди послышалось рычание. Анжелика задохнулась от ужаса, но, придя в себя, разглядела большую сторожевую собаку. Пришлось взять в сторону. Собака не поднимала лая, удовольствовалась, что испугала и прогнала незнакомку.

Вскоре конь вышел на едва заметную тропинку. Анжелика подтолкнула его всем телом, как будто стремилась убежать от поднимавшегося за ее спиной солнца. Конь заупрямился, лишь пошел быстрее. Анжелика толкала и толкала его и била пятками, но уставшее животное отмахивалось хвостом, трясло гривой, звенело уздечкой, а шагу не прибавляло, сказались скачка от берега моря вверх по склону и извилистая, каменистая дорога.

Когда совсем рассвело, Анжелика натолкнулась на следующую отару: два оборванца гнали ее навстречу. Успев разглядеть пыль, всадница попыталась спрятаться вместе с конем за зарослями тростника. Собаки учуяли ее и свернули по конскому следу. Анжелика выехала им навстречу, ударила конька изо всех сил пятками и легким наметом проскакала мимо раскрывших рты пастухов. Собаки для приличия метнулись под ноги шарахнувшемуся коню, но тут же отстали.

Впереди показалась деревушка, серая и невзрачная, гораздо беднее и хуже виденных Анжеликой в России. На всякий случай она объехала ее стороной, хоть конь и тянулся к безмолвным, сонным хижинам.

Вряд ли пастухи сообщат кому-либо в деревне до вечера, что видели странную всадницу, а она тем временем уедет подальше на запад, как советовал Мигулин.

Восходящее за спиной солнце стало припекать. Конь все чаще тянул повод и наклонялся к придорожной траве. Он не особо устал, шагом шел из упрямства и из презрения к всаднице. Анжелика сама почувствовала голод. Да и коня надо было напоить… Поразмыслив, она направила коня к первой показавшейся роще.

Навалившаяся усталость валила ее с ног. Листья убаюкивающе шептались над головой. В ближайшем озере она выбрала место почище и напоила коня. Потом выбрала место в чаще под деревом, привязала коня к кисти своей руки, вторую руку положила себе под голову и мгновенно заснула.

Пока спала, она не слышала, как отряд конницы прошел невдалеке, направляясь на восток, как раз к тому месту, где ночью высаживались казаки. Конь Анжелики сквозь ветви видел этот отряд и поволновался при виде бегущих лошадей, но, к счастью, не заржал.

Спала Анжелика до полудня. Солнечный луч, пробившийся сквозь листву, заиграл у нее на лице и разбудил. Очень хотелось есть. Она съела пару лепешек, засунутых ей за пояс в специальном мешочке предусмотрительным Мигулиным, и напилась из того места, где пил недавно ее конь.

За рощей показалась еще одна деревня. Анжелика решилась. Гораздо хуже будет, если ее заметят прячущуюся. Она выехала из рощи и стала спускаться к деревне.

Каменные, обмазанные глиной домишки лепились друг к другу, но вокруг было относительно чисто, и жители внешне не напоминали татар. Они, действительно, заметили перстень на руке Анжелики и горячо обсудили его, зашушукались, поглядывая на всадницу.

Анжелика сказал им два слова, которые рекомендовал Мигулин, а от себя произнесла приветствие по-татарски. Люди, застенчиво и вместе с тем плутовски улыбаясь, взмахами показали ей направление и подтвердили:

— Кафа.

— Мне надо в Кафа. Это там? — уточнила Анжелика.

— Га. Кафа, — подтвердили жители и снова зашушукались.

Пожав плечами, Анжелика тронула коня, и, проехав через деревню, стала вброд перебираться через ручей. Один из жителей, убедившись, что за ним никто не наблюдает, сделал Анжелике знак: указал на видневшийся впереди лесок, на солнце и зашевелил пальцами, имитируя быстрый бег. Анжелика ничего не поняла. Потом уже, отъехав, догадалась, что ей советуют побыстрее добраться до леса и пересидеть там светлое время суток. Она так и сделала.

Что-то в ее одежде и внешности было не так. Деревенские жители (явно — не татары) советовали ей скрываться. Но другого пути не могло быть. Анжелика продремала в лесу до сумерек и всю ночь осторожно, шагом пробиралась все дальше на запад.

В тревогах прошла еще одна бессонная ночь. И снова она отсыпалась в роще. Однако дальше тянулась абсолютно голая, безлесая равнина, горы ушли на север, а с юга, как показалось Анжелике, должно было вскоре показаться море. «Так или иначе, но надо идти к людям», — решилась. Анжелика, и она поехала напрямую к видневшейся впереди деревне.

Деревня на этот раз оказалась татарской. Анжелика определила это не доезжая, по запаху. Жители, в основном — женщины и дети, обступили всадницу. Она сказала, чтоб ей показали жилище начальника, и вся толпа отправилась вместе с ней к одному из строений. Старый, сморщенный татарин вышел к ней и обалдело уставился, но пришел в себя, как только Анжелика протянула ему перстень.

— Якши. Кафа, Кафа… — забормотал он и, оставив Анжелику, стал давать какие-то распоряжения, готовясь в дорогу.

Анжелика отошла в узкую тень у стены одного из жилищ и стояла там, держа коня за повод. Толпа, собравшаяся поблизости, рассматривала и ее и лошадь. Мальчишки оживленно обсуждали тавро на конской шкуре.

Наконец, все было готово. Старый татарин с необычной для таких лет сноровкой уселся в седло, взмахнул рукой:

— Едем…

Анжелика приготовилась взобраться на спину своего коня. Но тут толпа стала оборачиваться куда-то на восток, раздались крики и топот, и вскоре конный отряд влетел в деревню. Всадники проскакали бы мимо, но расступавшаяся толпа замедлила бег их коней. Анжелика предпочла отвернуться и насколько возможно укрыться в тени за своей лошадью. И все же ее заметили. Удивленные возгласы заставили ее оглянуться. Начальник отряда, косясь на нее, о чем-то грозно расспрашивал старого татарина, и в начальнике этом она с ужасом узнала старого знакомого. Перед ней был Исмаил-ага собственной персоной.

— Что это за пери прячется в вашей забытой аллахом деревне? — опрашивал похожий на паука татарин.

— О, великий и мудрый, — лебезил старик, прикидывая в уме лишь одно, как бы не отобрали перстень. — Только аллах знает все. Я, пыль у его ног, ничего не знаю. Да если б и знал, что могу я, старик…?

— Говори короче, старый шакал!

Толпа зашумела, обидевшись за своего старшего.

— Молчать! — прикрикнул Исмаил-ага. — Говори короче, старик. Ну? Кто эта такая? Не переодетый ли мужчина? Да покарает аллах такого грешника…

— О, могучий и благородный, — закланялся старый татарин. — Она появилась неожиданно, как будто спустилась с небес…

— Э-э…! — Исмаил-ага спрыгнул с седла на землю и сквозь толпу направился к готовой зарыться в землю Анжелике.

Анжелика полностью закрыла лицо, но сквозь прозрачную ткань могла видеть все. Исмаил-ага внимательно осмотрел ее конька и хищно оскалился — лошадь, судя по тавру, была из деревни, только что разграбленной и сожженной казаками. Он протянул руку, готовый сорвать покрывало с лица Анжелики, но заколебался и, пошевелив пальцами, опустил руку.

— Эй, разойдитесь все! — крикнул он толпе, но та не сдвинулась с места. — Хорошо… Пойдем внутрь.

Он указал Анжелике, чтоб шла внутрь хибарки. Она пошла, лихорадочно ища выход, но не находила его. Внутри был полумрак, свет проникал лишь в неровное отверстие в крыше. И здесь Исмаил-ага недрогнувшей рукой сорвал с лица Анжелики покрывало.

— Ты…?!

Несколько мгновений они смотрели друг другу в глаза.

— Аллах… — простонал татарин и вдруг с криками метнулся к выходу.

Увидев, что великий и мудрый, могучий и благородный Исмаил-ага с воплями выскочил из хижины, куда только что завел странное существо, толпа шарахнулась и стала разбегаться. Всполошилась вся деревня. А Исмаил-ага, выскочив на середину дороги, упал на четвереньки, оборотился к востоку и стал стучать лбом о землю, выкрикивая:

— О аллах! Благодарю тебя! Ты рассмотрел мечты и сны последнего из рабов твоих…! О, аллах, как мне тебя славить?! Нет бога, кроме аллаха, и Магомет пророк его! О-о-о-о!

Воины из отряда остолбенели. Начальник их так долго бесновался в пыли, что Анжелика подумала о возможности улизнуть как-нибудь под шумок. Но паукообразный Исмаил-ага вскочил на ноги, бегом бросился к хижине, где все еще стояла Анжелика, вытащил ее оттуда за руку и поволок к своему коню.

— Это моя беглая рабыня! — объявил он всем громогласно. — Аллах помог мне найти ее…

Он стал подсаживать Анжелику на круп пугливого, переступавшего ногами и косящегося коня. Старый татарин стоял в сторонке, опустив глаза, мечтая, чтоб в суматохе все забыли о доставшемся ему перстне с бриллиантом. Но не вышло. Анжелика покрутила указательным пальцем вокруг среднего на левой руке и указала на старика.

— А-а… — вкрадчиво протянул Исмаил-ага и шагнул к потупившемуся старику. — Где украшения этой женщины, подаренные ей мною? А? Взять его!

Воины, услышав об украшениях, набросились на укрывателя. Старик завизжал, задрыгал ногами. Обшарив, его поволокли внутрь его жилища и вскоре один из воинов выскочил, сжимая в пальцах ослепительно сияющий предмет.

— Вот все, что мы нашли, больше нет ничего.

Следом на четвереньках выполз разъяренный старик, он не осмелился слать проклятия Исмаилу и обрушился на Анжелику:

— О, подлая тварь! Дочь свиньи и шакала! Чтоб ты покрылась коростой вместе с твоим перстнем!

— Это все? — спросил Исмаил-ага у Анжелики, и когда она кивнула, обратился к старику. — Не гневи аллаха, старый человек. Мы спасли тебя от греха. Укрывать краденное так же грешно, как и красть…

— Шлюха! Потаскуха! — не слушая, выл старик. — Чтоб ты сдохла под забором!

От хваленого татарского бесстрастия не осталось и следа.

— Поехали! — бодро воскликнул Исмаил-ага, вскакивая в седло впереди Анжелики.

— Пакость! Кусок верблюжьего навоза! — летело им вслед.

А когда они отъехали подальше, старик, который не мог смириться с ударами судьбы, высказался и о великом и мудром Исмаиле:

— Сын крокодила, сын змеи! Чтоб ты сломал свои зубы, чтоб эта подлая скотина откусила тебе…!

Напутствуемые подобными пожеланиями Исмаил-ага и вынужденная обхватить его за пояс Анжелика скакали все дальше на запад, вокруг них с гиком и свистом неслись татарские воины.

Что будет теперь? Исмаил-ага — это не легковерный и благородный Баммат. Она вновь была в руках татар, о которых с таким ужасом говорили поляки и украинцы. Да она и сама помнила, что они сделали с украинской деревней. Впрочем, нечто подобное сотворили с татарской деревней позапрошлой ночью донские казаки… И разве отличались все эти зверства от безобразий, что совершили в деревнях возле родового замка де Сансе французские солдаты, распущенные из армии после подписания Вестфальского мира?

Лошадь под двумя всадниками быстро устала, она неслась неровными скачками, и Анжелика вынуждена была все время тыкаться лицом в пропахшую дымом, конским потом и бараньим салом спину Исмаила. В отряде было много запасных лошадей, но Исмаил-ага упрямо держал Анжелику у себя за седлом и иногда в вожделении мычал, стонал и скрипел зубами.

«Господи, что он со мной сделает?» — в ужасе думала Анжелика. И отвечая на ее мысли, Исмаил-ага взвизгивал и сильнее сдавливал коленями бока облитого потом коня. Конь храпел и прибавлял ходу.

Так безостановочно скакали они несколько часов, пока не показалось еще одно селение, побольше предыдущего. Здесь Исмаил-ага запер Анжелику в каком-то темном и воняющем прогорклым салом помещении, приставил к ней двух охранников, а сам куда-то ушел.

«Что же он сделает со мной?» — терзала себя Анжелика и заранее передергивалась от омерзения. Ну конечно же, будет склонять к любви, а если она откажется, изнасилует. Такова перспектива на ближайшее время. А дальше? Похоже, что любовные безумства паукообразного татарина затянутся, очень уж громко орал он в пыли, слишком рьяно благодарил аллаха.

Исмаил-ага вернулся в сумерках. Он с вожделением уставился на Анжелику. Она видела, что он сдерживает себя, хотя давно уже готов наброситься на нее. «Какая сволочь, — подумала она. — Когда был жив Баммат, этот тарантул советовал подарить меня хану, а теперь… сам дорвался…».

Исмаил-ага и вправду сдерживал себя. Он мог бы изнасиловать упрямую француженку прямо здесь и сейчас, но его истомившаяся без женской ласки душа жаждала чего-то возвышенного, нежного. Зычным голосом он отдал кучу распоряжений. К провонявшей бараньим салом хибаре подогнали немазанную, скрипучую арбу и нагрузили ее свернутыми коврами и съестными припасами. Исмаил-ага зашел к Анжелике и величественным жестом показал ей на выход.

— Пошли. Поедем отдыхать.

Вопреки ожиданиям, он не посадил Анжелику верхом, а заставил взобраться на арбу. Сгорбленный старый татарин хлестнул лошадей. Арба поползла, качаясь, как на волнах. Исмаил-ага гарцевал вокруг и выглядел совершенно счастливым. Он поглядывал на Анжелику, на чахлые деревья сада, обступившие дорогу, на луну, показавшуюся на небе. Тележный скрип ласкал его слух, как лебединые клики.

Они протащились сквозь сад, миновали по шаткому мосту мелкую и шумную речку, и на небольшой террасе над обрывом Исмаил-ага велел вознице остановиться.

Татарин выгрузил и раскатал прямо на траве ковры, расставил серебряные и медные блюда с фруктами и ягодами, разложил подушки. Потом Исмаил-ага знаком послал возницу за сушняком, чтоб развести костер.

Ночь была тиха и прекрасна. Крутобокая луна поднималась над морем и серебрила его поверхность. В стороне возница разводил костер, резал и свежевал барашка, которого заранее привязали к арбе и привели с собой. Исмаил-ага знаком пригласил Анжелику садиться и сам сел на подушки напротив. Он улыбался, показывая острые волчьи зубы, хлопал себя ладонями по коленям и, казалось, подскакивал от удовольствия и возбуждения.

Сердце Анжелики сжималось, внезапно у нее разболелась голова, и она старалась успокоиться, глубоко и размеренно вдыхала воздух. Татарин же при виде ее вздымающейся под покрывалом груди возбудился еще больше. Он хватал и кусал яблоки, жевал изюм, брал его целыми горстями и предлагал слипшиеся комья Анжелике:

— Кушай… Кушай… Якши…

Аллах запрещал ему пить вино, но в заветной фляге у Исмаила-аги была настоянная на травах горилка, про которую в Коране не говорилось ни слова, и он несколько раз приложился, утирая всякий раз рот и редкую бороденку рукавом халата. Глаза его затуманились рот ослабел, душа ликовала.

Старый возница подкрался на четвереньках и что-то пробормотал. Исмаил-ага щелкнул пальцами, указывая слуге на костер и на блюдо перед собой. Тот принес и ссыпал на указанное блюдо куски плохо прожаренной, сочащейся кровью баранины, а затем сбегал к арбе и принес хозяину странный предмет, похожий на гитару, но с одним лишь грифом и каким-то набалдашником на конце его.

Исмаил-ага долго умащивался на подушках, елозил задом; наконец, умостился, прокашлялся и ударил по струнам.

— Бдынннь! — тоскливо запел-задребезжал инструмент.

Первой мыслью Анжелики было, что надо бы подтянуть струны. Но парящий на волнах страсти и вожделения Исмаил-ага закрыл глаза, как будто, напрягая слух, выискивал одну неповторимую ноту, страдальчески приоткрыл рот и какое-то время вслушивался в это дребезжащее бренчание, как в неповторимо прекрасную, прямо-таки райскую мелодию.

— О-о-о… — простонала Анжелика.

Исмаил-ага по-своему истолковал ее стон. Он приоткрыл глаза и покачал головой, как бы говоря: «А ты как думала…?»

— О-о-о… — повторила Анжелика, раскачиваясь из стороны в сторону от головной боли, обручем сдавившей ее голову.

— А-а-а-а…! — на одной тоскливо-высокой ноте вывел ободренный Исмаил-ага и запел.

Сияет на небе луна, кружатся вокруг нее звезды. Но засыпает небо, уходит луна, и звезды тоже засыпают. Превращается весь небосвод в сонное царство. О, если б Исмаила-ага мог пройти сквозь тишину ночи и подняться в сказочное спящее царство, тихо снял бы он с неба красавицу луну и принес бы ее на землю. Пусть она светит в ночи всем, как волшебная лампа; пусть ее свет озаряет пути всем влюбленным на этой земле…

Исмаил-ага пел самозабвенно, и ему казалось, что вся ночь переполнена звуками его чудной песни, что поет море, подыгрывая ему плеском набегавших на берег волн, поют деревья, подыгрывая шелестом серебрящихся под луной листьев, поет ветерок, тихо и заунывно, как и сам Исмаил-ага.

Он ударил по струнам последний раз и вскинул руку с растопыренными пальцами, вслушиваясь в неземные звуки своего сердца, отраженные струнами, ночью, лунным светом, морем, листьями и ветром… Все пело вокруг, и Анжелика, как показалось Исмаилу-аге, тоже пела…

Хрипло вздохнул Исмаил-ага, уверенный, что подлинное искусство не оставит человека равнодушным, отложил инструмент и сказал Анжелике:

— Пойди ко мне на грудь, моя певунья!

«Да пошел ты…!» — хотела сказать Анжелика, но у нее не было сил даже на это.

Потом Исмаил-ага навалился на нее. Заминка с шароварами — и его, и ее — прошла как в бреду. Анжелика стонала от боли и омерзения. Из всей гаммы пакостных чувств больше всего ее изводило то, как татарин елозил по ее животу своим толстым, тугим, волосатым животом.

Исмаил-ага понял ее стоны весьма своеобразно. Он тоже стонал, сопел, ухал и хрюкал, пускал слюну и, вообще, отдавался любви с полным самозабвением.

— …Умх… Умх.

Наконец, он прогнулся, простонал: «О-хо-хо-хо-хо…!» и отвалился в сторону:

— Фу-у-ух-х…

Он еще лежал на спине, глубоко и протяжно вздыхал, живот его при этом колыхался. Потом стали собираться обратно. Исмаил-ага подобрал все финики, наскоро скомкал их и сунул в рот; чавкая, отер руки о кушак:

— Умх… Умх… Вкусно…

Старик, бесстрастно сидевший у костра, стал сворачивать ковры и швырять подушки в арбу. Придерживая рукой у пояса шаровары, Анжелика пошла садиться. Голова ее кружилась, ноги были как чужие.

Арба тронулась, заскрипела. Анжелика сидела, уткнувшись лицом в колени, раскачивалась всем телом в такт колебаниям этого примитивного экипажа. Она с непонятным наслаждением расслабилась и не пыталась удержать равновесие. От одного из толчков она повалилась набок и так замерла.

Исмаил-ага победителем скакал вокруг, горячил коня и что-то мурлыкал себе под нос. Он поглядывал на Анжелику, и ее расслабленность доставляла ему странное наслаждение. Он, видимо, ощущал себя героем-любовником, который умелыми ласками довел свою возлюбленную до изнеможения.

«Какая сволочь! — думала Анжелика. — Лучше б я графу отдалась…» Потом до нее дошло, что «лучше» или «хуже» здесь значения не имеют. И любовная связь с мальчишкой-графом ни в коей мере не повлияла бы на дальнейшее развитие событий. Но тот хотя бы ухаживал за ней, «охмурял», он был детски наивен и в то же время весьма находчив. Баллады пел… Тут Анжелика вспомнила недавний концерт и невольно застонала.

Исмаил-ага немедленно откликнулся на этот любовный зов. Прямо из седла он прыгнул на арбу, взмахом руки заставил отвернуться заволновавшегося возницу и прямо на ходу еще раз изнасиловал уткнувшуюся лицом в подстилку Анжелику. «Взбесившийся самец»! — думала она.

В селение они возвратились под утро. Исмаил-ага заперся вместе с Анжеликой в том же бедном строении, растянулся на кошме и захрапел. Беззвучно плачущая Анжелика прикорнула в уголке и без сна провела остаток ночи.

На следующий день Исмаил-ага снова загрузил арбу, посадил на нее Анжелику и велел вознице трогаться. «Неужели опять поедем на берег моря? Но почему тогда съехалось так много татар?» — недоумевала Анжелика. Ей даже пришла в голову мысль, что развратному татарину мало овладеть ею на глазах у старика-возницы и он собрал как можно больше свидетелей… Нет, Исмаил-ага велел вознице ехать на север.

Они пересекли весь полуостров. Татары вместе с Исмаилом-агой уехали далеко вперед. Лишь двое из них, старых и беззубых, были оставлены караулить Анжелику и сопровождать арбу. Они беспрестанно молились, чтобы отогнать греховные мысли. Трижды в день падали они лицом вниз на каменистую землю и, оттопырив тощие зады, о чем-то горячо просили аллаха.

Основное место жительства Исмаила-аги располагалось неподалеку от узкой стокилометровой полоски суши, разделяющей Азовское и Гнилое моря, неподалеку от Утлюкского лимана. Татарские кочевья здесь были не особо богатые. Скот выгоняли в степь, а жилища располагались на берегу лимана, на самой стокилометровой косе и на маленьких островах, сообщающихся друг с другом системой бродов.

Исмаил-ага, глава над сотней воинов, жил на небольшом островке, заросшем камышом. Помимо его юрты здесь стояли юрты еще трех семейств. Посреди острова возвышались полурассыпавшиеся древние каменные строения, не имевшие крыш и сплошных стен. Они примыкали к горной гряде, и в ближайшей горе можно было обнаружить целую галерею обжитых пещер. Видимо, жители когда-то, потеряв свои жилища, пережидали смутные времена в ближайших пещерах. Исмаил-ага и его соседи-татары не переносили крыш над головой, в пещеры заходили крайне неохотно, но использовали их как убежища.

К приезду Анжелики Исмаил-ага, желавший поразить ее воображение, перетащил в пещеры все свои ковры, лежанки и другую «мебель». Получилось очень живописно и экзотично. Арбу бросили в поселке за проливом. Через мелкий соленый залив перебрались вброд. И вот Анжелика оказалась на острове, который в любое иное время поразил бы ее своей красотой, но теперь пугал своей необжитостью.

До встречи с прекрасной француженкой Исмаил-ага имел двух женщин, одну для работы, другую для развлечений. Он мог себе это позволить. Еще до приезда Анжелики он продал ту, что предназначалась для развлечений, а вторую запугал и несколько раз побил. Когда Анжелика появилась на острове, оставленная для работы татарка боялась поднять на нее глаза.

В целом остров произвел на несчастную маркизу впечатление окруженной водой тюрьмы. В тюрьме человек имеет право на одиночество, здесь же ей предстояло проводить время в обществе сластолюбивого Исмаила-аги.

Однако судьба распорядилась иначе. В день приезда Анжелики в улус прискакал гонец с тревожными вестями, и в тот же день все, кто мог носить оружие, выступили к Перекопу.

Исмаил-ага послал сотню проклятий неверным, которые обнаглели до такой степени, что готовы были вторгнуться внутрь полуострова. Своей волей он оставил сторожить Анжелику двух татар, молодого и старого, беззубого, пригрозив им содрать с живых шкуры, если пленница убежит. Взбив тучи брызг, всадники ускакали по проливу известным им бродом, и Анжелика осталась на острове почти одна, если не считать стражей.

Она обнаружила в пещере своеобразную кладовую, где Исмаил-ага хранил свои припасы. Посреди острова бил ключ, и ручеек стекал по склону к морю. Еды и воды было достаточно. Анжелика взобралась на вершину горы. На север, юг и восток блестела под солнцем морская вода. На запад целая система островов образовала своеобразный лабиринт. Вдали виднелось еще одно селение, не татарское. Его жители иногда выходили в море на маленьких баркасах ловить рыбу. А южнее, по островам, прятались в камышах юрты, указывая на свое пребывание здесь узкими синими дымами. Море на восток от острова казалось синим, ласковым, прибой постоянно играл галькой, намывал и уносил песок, на запад же оно теряло свой блеск, приобретало больной зеленый оттенок, отдавало постоянно водорослями, их гнилостный запах всякий раз наносился на остров западным ветром.

Оставленные татары бдительно следили за каждым шагом Анжелики, бродили за ней всюду, не оставляли одну. Работница-татарка готовила пищу, но Анжелике ее стряпня не нравилась. Она питалась сушеными и свежими фруктами (сушеных был запас, а свежие приносили из соседнего поселка и меняли местные жители, греки или армяне) и запивала ключевой водой. Из книг, прочитанных в монастырской школе, она помнила, что именно так питались отшельники и святые.

У нее неожиданно оказалось целое море свободного времени. Ночью она спала в одной, особенно удобной пещере, утром завтракала, закусывала, чем бог послал, брала с собой сушеные фрукты и уходила на берег моря, к ручью или на террасы, где рос одичавший, но обещавший быть сладким виноград. Мысли о возможности побега не покидали ее. Первым и самым простым способом было совращение одного из стражей и побег с ним в Кафу. Стражники уже стали коситься друг на друга, несколько раз между ними вспыхивали ссоры. Три семейства, жившие на острове помимо Исмаила-аги, вскоре сняли свои юрты и перебрались на другие островки или на материк. Там они рассказали, что Исмаил-ага привез с собой шайтана в образе прекрасной женщины, чье появление сразу же развращает нравы, люди начинают ссориться, дела идут плохо; жалели служанку и двух оставленных на острове воинов.

Она опробовала на них некоторые свои приемы, но без особого энтузиазма. Пока Исмаила-аги здесь не было, она не прочь была отдохнуть, набраться сил, само тело подсказывало, что есть нужда в отдыхе. Она много спала, много гуляла, беспрестанно думала, вспоминала… Тем не менее страшные чары давали себя знать. Молодой татарин скрипел зубами и дошел до того, что спрашивал у аллаха совета: какого члена лучше лишиться? Попытки использовать один непременно закончились бы потерей другого.

— О, аллах, — плакал ночами молодой татарин. — Лучше б я был евнухом, чем терпеть такие муки… Если же не стерплю, то Исмаил-ага отрубит мне голову…

Старый подозревал молодого в шаткости, но и сам, забывшись, бросал порой на Анжелику красноречивые взгляды.

Анжелика доводила их до умопомрачения, когда начинала раздеваться на берегу моря, чтоб искупаться…

Дни тянулись, похожие, как близнецы. Постепенно Анжелика поняла красоту острова и моря. Это понимание пришло к ней, когда она думала о муже и вспоминала детей. Воспоминания о графе де Пейраке были туманными, она больше помнила его голос, чем его тело. Второй ее муж, маркиз дю Плесси де Бельер, казался более осязаем в воспоминаниях, память тела сохранила боль его побоев, ожоги от его хлыста. А Жоффрей… Столько мужчин встретились ей на жизненном пути, что постепенно образ первого мужа странным образом видоизменился. Она приписывала ему многие качества, понравившиеся ей в других. Во сне она видела его, но иногда он приобретал образ кого-то другого. Она знала, что это он, Жоффрей, а проснувшись, вспоминала, что видела Филиппа… Зачем же она искала его? Впоследствии, анализируя от вынужденного безделия свои чувства, она поняла, что где-то в самом укромном уголке ее души живет еще одно воспоминание. Не образ, а ощущение — вот что манило бедную Анжелику. В душе ее жило воспоминание о БЕЗМЯТЕЖНОМ СЧАСТЬЕ. В жестокое время в жестокой стране она испытала с Жоффреем ощущение безмятежного счастья и теперь стремилась вернуть его. Это была погоня за символом.

Она мало думала о детях, усилием воли отгоняла эти воспоминания, чтобы совсем не раскиснуть. Но дети тоже являлись ей в снах, и живые, и утонувший Кантор… Она подскакивала на своем ложе, начинала плакать и, чтобы отогнать воспоминание, отогнать детские образы, делавшие ее совсем больной, начинала вспоминать Версаль, короля, африканскую пустыню…

Природа брала свое — ночи напролет она лежала в полузабытьи и ей мерещились мужчины, побывавшие в ее постели, и те, кого она подсознательно мечтала в ней увидеть… О проклятом паукообразном азиате она старалась не думать…

Жара, запах моря, тоска и вынужденное безделие сводили ее с ума. Она выходила на лимонно-желтый песок, покрывавший берег одной из лагун, и падала на него лицом вниз. Песок сухо скрипел, и ее душили слезы. Ей казалось, что ее услышат, и она настойчиво и нежно звала людей, которые могли помочь ей. Увы, их было немного: юный граф Раницкий, казак Мигулин… Иногда, забывшись, она обращалась к мелькнувшему в ее недавней жизни Баммату. Вот кого боялся этот паук Исмаил-ага…

Чудесное крымское лето проходило. Минули месяцы. Жара спАла, и Анжелика немного успокоилась.

Ветер нес по берегу моря клубы тяжелого песка, они не взлетали, а как бы катились вдоль воды. Поднимаясь на гору, Анжелика видела, что опустели террасы на дальнем берегу, притих рыбацкий поселок, и рыбачьи баркасы ушли далеко-далеко в море. Птицы еще пели ей на заре, но это были прощальные песни, грустные и нежные. Падали первые листья…

На целые дни уходила Анжелика в заброшенный одичавший виноградник, где золотом налились, вызрели кисти, садилась в колеблющуюся тень и начинала ощипывать и есть не умещающуюся в руке виноградную кисть. Долго… Сладко…

С первой прохладой к ней вернулась бодрость. Она решила воплотить в жизнь свой план, соблазнить молодого татарина и сбежать с ним в Кафу. Первые знаки внимания возымели на объект неожиданное воздействие. У юноши пошла носом кровь. Старый татарин немедленно прогнал его и, не приближаясь, издали слал на Анжелику проклятия, но в голосе его слышались похотливые нотки. Анжелика подмигнула ему и, виляя бедрами, ушла к себе в пещеру. Исподтишка выглядывая, она заметила, что старик качался и извивался на пригорке, как будто его что-то разъедало изнутри.

Посмеиваясь, она стала регулярно, неторопливо прогуливаться, застывая неожиданно в самых соблазнительных позах и бросая на молодого татарина довольно откровенные взгляды. Тот, не выдержав, стал рвать на груди полосатый халат и что-то кричать старому, указывая на Анжелику. Старый, завизжав, повалил его на землю и стал бить кулаком по голове. Это обнадежило Анжелику, что цель близка — либо один из них сбежит с ней, либо они перережут друг друга.

Вечером допоздна она сидела на берегу моря, любовалась закатными красками. Старый татарин, чей черед пришел сторожить, бормотал и плевался в стороне, проклинал искусителя-шайтана и его порождение в образе прекрасной пленницы. За спиной Анжелики зашелестели заросли, и громкий шепот молодого татарина подсказал Анжелике, что план ее близок к завершению.

— Эй, девушка…

«У этих азиатов довольно низкая планка, — подумала Анжелика. — Если я кажусь этому дикарю девушкой…»

— Эй, девушка! Поговорить надо…

«Господи, все вы на одно лицо…»

— Девушка… а девушка…

«Вот же тварь!»

— Чего тебе? — отозвалась, не оборачиваясь, Анжелика.

— Молчи… Только не кричи… Поговорить надо.

— Ну, говори…

— Девушка, а девушка… Как тебя зовут?

— Боже мой! — горестно сказала Анжелика по-французски.

— Красивое имя… — отозвался татарин.

Анжелика усмехнулась и покачала головой, она знала, на что идет.

— Слышишь, Мондю? Не говори старому… Я к тебе в каменную юрту приду…

— Он услышит.

— Не услышит…

— Услышит, услышит… Не приходи… Я боюсь.

Молодой татарин заворочался и зашуршал в кустах. Старый прекратил свое бормотание и насторожился. Анжелика подобрала камешек и запустила его по воде. Шуршание за спиной прекратилось. На некоторое время воцарилась тишина. Старый татарин поднялся, отряхнул халат и шаровары и подошел к Анжелике:

— Иди каменный юрта. Ночь…

Анжелика поднялась и пошла мимо него по берегу, отвлекая внимание от кустов, где прятался молодой.

Побродив, она вернулась к себе в пещеру, зажгла светильник и расположилась с ним у входа. Старый татарин, почуяв что-то неладное, ощетинился, как пес, и рыскал внизу меж юртами. Настала очередь молодого караулить. Всю ночь он должен был ходить берегом моря. Старый татарин не доверял ему, но ничего не мог поделать. Сон возьмет свое, не укараулишь… Еще оставалась служанка. Здесь Анжелика не могла рассчитывать на женскую солидарность. Что-то в поведении этой женщины, кутавшейся в черное, подсказывало ей тревогу и опасение. Вот кто опасен! Она выдаст и Анжелику и молодого татарина.

У пещеры был запасной выход, заваленный камнями. Анжелика изнутри отвалила два самых крупных, оттащила их, стараясь не шуметь и протиснулась наружу под самым сводом. Ей удалось незаметно пробраться в кусты напротив входа в пещеру, и там она затаилась, наблюдая, как же будут развиваться события.

Молодой татарин вышел из юрты и тропинкой пошел к берегу моря. Проходя, он несколько раз бросил взгляд на вход в пещеру. Анжелика видела, что ему очень хочется оглянуться на юрту, но он сдержался. Как только молодой скрылся из виду, из юрты выскочил старый и шмыгнул в юрту к служанке. «Ах, вот оно что!..» Но Анжелика ошиблась. Вскоре сгорбленная, укутанная в покрывало фигурка показалась из юрты, помедлила у входа и, пригибаясь до земли, осторожно пошла в сторону пещеры. Анжелика ждала, затаив дыхание. Служанка, не доходя до пещеры, свернула и чуть ли не на четвереньках подобралась к кустам, в которых пряталась Анжелика. «Заметила…?» Тут маркиза поняла, что татарка собирается из этих кустов следить за входом, и успокоилась. Она пошарила вокруг и нащупала небольшой, но увесистый камень.

Татарка помедлила. Видимо, боялась зашуршать. Старый татарин вышел из юрты и снизу делал ей знаки, чтоб она обошла кусты вокруг. Та поползла на четвереньках, обогнула кусты и остановилась. Заросли мешали ей наблюдать за входом. Некоторое время она наклонялась вправо и влево, пытаясь найти место для наблюдения. Старый татарин успокоился и ушел в юрту. Наконец, татарка решилась забраться в кусты. Анжелика все это время лихорадочно размышляла, что делать. Убить эту женщину? А что дальше? Нервы не выдержали. Как только татарка стала раздвигать ветки, Анжелика метнула ей в лицо камень. Глухой удар… Служанка опрокинулась на спину. Несколько мгновений она лежала так, оглушенная, затем взвыла диким голосом и бросилась вниз к юртам. Анжелика видела, как выскочил из юрты с саблей в руке старый татарин, как служанка налетела на него и чуть не сбила с ног… Стараясь двигаться бесшумно, Анжелика отползла к запасному выходу и протиснулась внутрь.

Снаружи раздавались крик, вой и проклятия. Старик и служанка метались вокруг коварного куста. Вскоре к их крикам присоединились крики молодого татарина. Все трое, с факелом в руках, они ворвались в пещеру, и Анжелика, притворившись разбуженной, подпрыгнула и завизжала, закрываясь покрывалом…

Всю ночь старый и молодой провели у входа в пещеру с оружием наготове. Служанка с разбитым лицом, тихо подвывая, ушла вниз, в юрту. Анжелика тоже не спала и подслушивала, о чем говорят ее стражи.

— А что она делала в тех кустах? — спрашивал молодой.

Старый фыркал и не отвечал.

— Да она споткнулась и сама ударилась своей глупой башкой о камень, — предполагал молодой.

— Береги свою башку, — не выдержал старый и молодой замолчал.

Как заметила Анжелика, молодой татарин избрал верную тактику. Пока он спал, старый нес охрану, а потом молодой уходил сторожить, и старый лишался сна. Рано или поздно он должен был свалиться сонным…

Анжелика наблюдала за всеми этими ухищрениями и при первой возможности издали подмигивала молодому, тот скалился и потирал руки. Служанка обходила стороной и кусты, и пещеру, но чувствовалась, что она полна злобы и жаждет мести.

И вот пришло время, когда старик не выдержал. Он уснул у входа в юрту, неловко склонив голову на плечо. Смеркалось. В соседней юрте возилась и бормотала служанка.

Поняв, что молодой дождался момента и готов теперь на все, Анжелика спустилась вниз и присела неподалеку от спящего старика, с подветренной стороны, чтоб не долетал шепот, но можно было разбудить его криком.

Молодой татарин подошел к ней и присел на корточки:

— Иди за мной… — прошептал он.

— Эта женщина все увидит и расскажет Исмаилу, — так же шепотом ответила Анжелика.

— Об эту женщину я не буду поганить своего оружия, — вскипел татарин и поднял с земли камень.

— Она закричит, и проснется старик…

Молодой засопел в бессильной ярости, хватаясь за рукоять сабли. По всему выходило, что сначала он должен убить старика. Оскалившийся, с налитыми кровью глазами, молодой татарин потащил из ножен кривую саблю… Служанка, наблюдавшая за всем в щель, что-то закричала, она выскочила из юрты и бросилась к старику. Тот дернулся и зашарил вокруг руками…

— Хэй! Хэй! — донеслось от брода.

Анжелика поднялась и молча пошла к себе в пещеру.

Глава 20

Возвращение Исмаила-аги сорвало план Анжелики. Еще он не подъехал, а верные слуги уже ругались, обвиняя друг друга во всех грехах.

— Ты пялил на нее глаза! — кричал старый на молодого. — Ты хотел меня убить!

— А ты не пялил? — огрызался молодой. — Зачем ты посылал Фаину к этой женщине? Чтоб к тебе в юрту привела? Сам аллах разбил камнем рожу этой мерзкой сводне!

— О, аллах! — искал свидетелей старый. — Послушайте, что говорит этот молодой ишак! Я посылал Фаину… Где она? Фаина!..

Служанка Фаина плакала навзрыд и не находила слов для достойного ответа.

Исмаил-ага быстро навел порядок.

— Вы все поедете к Перекопу, — объявил он воинам. — Гяуры-запорожцы грозят Крыму. Одно спасло нас — они пришли без орудий. Но они готовят новый поход…

Охранники стали собираться в дорогу. Проделавший нелегкий поход Исмаил-ага уселся у юрты, блаженно щурился, надувал щеки и негромко фыркал:

— Пфф… Пфф… Пфф…

Анжелика не выглядывала из пещеры.

— Через три-четыре дня я догоню вас, — говорил Исмаил-ага воинам.

— А кто же будет сторожить эту женщину, прекрасную, как пери? — спрашивал старик. — Мысли ее далеко… Она так и рвется убежать отсюда.

— Э-э… Откуда ты знаешь ее мысли, старик? Там видно будет, — небрежно ответил Исмаил-ага, скрывавший свое вожделение от воинов. — Отдам в работу нашим женщинам. Пусть живет со всеми…

Воины ушли, раскланявшись с Исмаилом-агой. Анжелика, забившись вглубь пещеры, содрагалась от предчувствий, и они не обманули ее. Ночь, последовавшая за всеми этими событиями, осталась в ее памяти навсегда. Анжелика запомнила ее, как запомнила бы посещение ада…

Истерзанная, раздавленная, измученная вышла она утром из пещеры. Исмаил-ага, очень довольный, распоряжался внизу, посылая служанку то туда, то сюда. Ему вдруг захотелось выпить, но горилка кончилась, и он решил отправить Фаину в греческий поселок. Как паук по паутине, перебегал он из юрты в юрту, что-то рассказывал служанке и показывал ей на пальцах. Анжелике вдруг пришла в голову мысль дождаться, пока он останется один, ударить его ножом и ускакать на его же коне.

Служанка подняла на плечо пузатый кувшин и пошла к броду, чтоб переправиться на соседний остров, а оттуда — к грекам. Исмаил-ага прокричал ей вслед еще несколько наставлений и стал подниматься к пещере. При виде Анжелики его глаза вновь вспыхнули. «Надо отдать ему должное — он неутомим», — подумала она, отступая вглубь пещеры. Где-то был нож… Но Исмаил-ага уже схватил ее за руку и, напевая что-то, потащил к покрытому шкурами ложу. Анжелика была слишком измучена, чтоб сопротивляться. Исмаил-ага неистовствовал, исторгая из ее груди невольные стоны, а она считала секунды, минуты… Господи, когда же это кончится?..

— Фух… — Исмаил-ага откинулся и утер потный лоб.

— Эй!.. — донесся в пещеру чей-то далекий крик.

Исмаил-ага прислушался, потом по-кошачьи мягко вскочил на ноги и, бесшумно ступая, двинулся к входу в пещеру.

Анжелика молча лежала, с трудом переводя дыхание. Ей было все равно. Но следующий крик заставил ее тоже вскочить.

— Эй, татарва!..

Это был голос Мигулина! Исмаил-ага вслушивался, затаившись у входа, как кошка вслушивается в возню в мышиной норе. «Мигулин здесь, на острове!..» — оторопела Анжелика.

— Куда ж ты, падла, задевался? — донеслось снаружи.

Анжелика поняла, что Мигулин перебрался на остров и, опасаясь засады, дразнит татарина, чтоб тот выскочил на открытый бой.

Из-за плеча Исмаила-аги она выглянула из пещеры. Вокруг юрт никого не было, голос долетал из-за горы, с берега моря. Исмаил-ага ворчал, но не высовывался. Под руками у него была только сабля, лук и колчан со стрелами остались в юрте.

— Эй, курдюк бараний! — голос Мигулина стал удаляться; видимо, он двинулся по берегу вокруг горы.

Анжелика попыталась высунуться, но Исмаил-ага оттолкнул ее ногой вглубь пещеры. Он никак не мог понять, как на острове могли оказаться русские, чего им надо… Может быть, он надеялся отсидеться.

Мигулин обошел гору, голос его стал долетать с другой стороны:

— Татарва, гад вонючий! Я твою маму…!

Исмаил-ага сопел и переступал с ноги на ногу. Анжелика вновь подобралась к выходу и с нетерпением ждала, когда же появится казак.

Он появился на тропе, ведущей от моря, постоял, разглядывая юрты, и хозяйским шагом спустился к ним. Исмаил-ага заскрипел зубами, но не тронулся с места, высматривая, не покажется ли еще кто-нибудь. Больше никого не было.

«А что если взять что-нибудь тяжелое и дать прислушавшемуся татарину сзади по голове?» — пришла Анжелике мысль. Она оглянулась, ища чем бы ударить.

— Ну, чего прячешься? Уср…ся? — кричал внизу Мигулин. — Козел обрыганный!..

— Вэх! — Исмаил-ага не стерпел и выскочил наружу.

Видно, мигулинские слова оскорбили его до глубины души, он подпрыгивал, хрипел и ругался, мешая русские и татарские слова.

— Твое сердце на ладошка положу… — разобрала Анжелика в потоке ругательств и угроз.

— Ага! — обрадовался Мигулин. — Явился! А ну, иди сюда! Я тебе хвост натреплю! Иди, придурок!

Исмаил-ага подпрыгнул, скрипнул зубами и, размахивая саблей, бросился вниз. Мигулин обнажил свою и отступил в сторону, освобождая место для боя.

Зная силу и неутомимость татарина, Анжелика закрыла лицо руками и отвернулась. Лязг и крик подсказали ей, что противники столкнулись… Она заткнула уши и, шатаясь, пошла вглубь пещеры, но тотчас же опомнилась. Она должна помочь Мигулину!.. Анжелика метнулась к выходу. Внизу казак и татарин, взвизгивая, полосовали саблей по сабле.

Где-то там, в юртах, должно быть оружие… Анжелика побежала вниз. Мигулин краем глаза заметил ее приближение и крикнул:

— Уйди, дура-баба! Уйди, Христом-богом тебя прошу!..

Тут татарин нанес сокрушительный удар, и казак, успев закрыться, не удержался на ногах и влетел в распахнутый вход юрты. Исмаил-ага, завывая, ринулся за ним. В следующее мгновение Мигулин выскочил обратно, юрта повалилась, но татарин каким-то чудом сумел выбраться наружу, и снова их сабли с лязгом скрестились.

Лезть в поваленную юрту в поисках оружия было бессмысленно. Анжелика остановилась в растерянности, потом решилась и подобрала камень.

— Вот именно, — крикнул Мигулин, заметив ее движение. — Мне по горбу не попади…

Он не мог прогнать Анжелику, оставалось только подбодрить ее. Исмаил-ага тоже заметил камень в ее руках и самонадеянно закричал:

— Бей! Бей его!

Камень, пущенный неверной рукой, полетел совсем не туда, куда хотела Анжелика.

— Что-то слабо, — оценил бросок Мигулин. — Не кормили тебя тут, что ли?

Он дрался умело и упорно. Дразнил татарина улыбкой, переговаривался с Анжеликой… Исмаил-ага, утомленный «ночью любви», стал задыхаться. Он рубил с плеча, но сабля его с визгом рассекала пустоту.

И вот Мигулин еще раз присел под свистящим лезвием и вдруг косым режущим ударом снизу вверх располосовал открывшемуся Исмаилу живот…

Татарин с диким воем рухнул на землю и покатился, вздымая клубы пыли. Мигулин прыжком догнал его, наступил на руку с саблей и, жмурясь, сильно ударил по голове. Голова Исмаила-аги треснула со звуком спелого арбуза. Все было кончено…

Мигулин отер лезвие о полу татарского халата, сунул саблю в ножны и устало сел тут же, неподалеку.

— Фу-у-х… — сказал он. — Ну, у тебя и знакомые!

Спасенная Анжелика бросилась к нему, упала и, зарыдав, положила ему голову на колени.

— Ну… — растерялся Мигулин. — Чего ты?

Он гладил волосы Анжелики неловкой ладонью, привыкшей к поводьям или оружию, ладонь эта дрожала. Была ли причиной неловкость, оттого, что Анжелика обнимает его колени, или какая иная причина, вроде недавнего убийства, но ладонь дрожала, и Анжелика своими волосами, кожей на голове и всем телом ощущала эту дрожь.

— Пойдем отсюда… — сказал Мигулин и вздохнул, поднимаясь.

Они стали подниматься в пещеру. Мигулин обнимал за плечи плачущую Анжелику, говорил ей что-то утешительное. Она не вслушивалась в смысл его слов, достаточно было мягкого, успокоительного тона.

— Как же ты нашел меня? — спрашивала потом Анжелика.

— Да этот же… Волчара…

— Он нашел тебя прямо в море?

— Нет, мы уже из похода вернулись… Там такой поход был! — начинал вспоминать Мигулин. — До самого Истамбула шороху наделали. Слух у них прошел, что нас целых семьсот стругов. Так бедные турки в море выходить боялись! А наши тем временем с калмыками под Азов подходили, четыреста пленных забрали и брата азовского паши с ними, скота угнали несчетно… Да, удачный год. Давно такого не было.

— А как же этот зверь?..

— Зверь? Как вернулись мы, мне говорят — зверь какой-то под Черкасском объявился, воет, прямо навзрыд, жизни не дает. Ну, я и понял, о чем речь. Выехал как-то под Монастырский городок по делам, а он мне навстречу вышел. Я — за ружье, он скрылся. Так и пошло, и не подпускает, и не уходит. Вроде как заманивает куда-то. Думал я, думал… Дай, думаю, поеду, погляжу… Собрался вот, приехал… — усмехнулся Мигулин.

— А зверь?

— Как до моря дошли, отстал. Здесь где-нибудь, неподалеку…

— Что нам теперь с ним делать?

— Не знаю…

Она задавала и задавала ему вопросы, как будто не могла успокоиться, а он отвечал на них с неясным смущением.

— А ты не боялся? Как ты узнал, что он один?

— Следы… Один приехал, двое уехали… Женщина ушла…

— Она должна вернуться… Она нас выдаст! — всполошилась Анжелика. — Нам надо убираться отсюда скорее, как можно скорее.

— Да. Надо б ее… конечно… Проглядел. Да и боялся шум поднимать.

— Нет. Это хорошо, что ты ее не убил, — сказала Анжелика. — Я так устала от всех этих смертей. Уедем отсюда скорее, прошу тебя…

— Куда ж ты думаешь ехать? — спросил Мигулин.

— В Кафу. Там меня ждут… Ждали… — поправилась Анжелика.

— Разумно, — согласился Мигулин. — Если хватятся, то искать будут за проливом, на севере.

— Едем? Быстрее…

— Да, — согласился опять Мигулин. — Этого надо бы прикопать…

— Я и забыла… Он отобрал твой бриллиант…

Мигулин с видимой неохотой пошел обыскивать татарина. Анжелика же стала собираться в дорогу. Ей не терпелось покинуть остров. Теперь она действовала обдуманно. Оделась в темное, закрыв лицо, как одевалась служанка; собрала в узел все необходимое.

Вернулся Мигулин. На немой вопрос Анжелики пожал плечами. Ему тоже пришлось переодеться. Впрочем, он удовольствовался тем, что сменил кафтан на халат и обмотал голову чалмой, скрыв волосы. Этого оказалось достаточно, чтоб загорелый с пробивающейся темной бородкой Мигулин стал походить на татарина-крымчака.

— А как мы отсюда уедем? Ты на коне?

— На двух, — похвалился Мигулин. — И этого лошадка у бродов спутанная пасется.

— Так чего мы ждем?

Анжелика опасалась, что Мигулин захочет остаться на острове хотя бы на ночь. Причин могло быть несколько, в том числе — усталость лошадей. Присматриваясь к царившим в этих землях традициям, Анжелика догадывалась, что вести себя надо, как будто попала в прошлое, лет на двести-триста назад, в рыцарские времена, а в обычае рыцарей было остаться на отбитом у врага поле боя и здесь же над его хладным трупом овладеть захваченной или освобожденной пленницей. Все благородные рыцари поступали так.

— Чего мы ждем? — повторила она, ожидая все же возражений Мигулина.

— Если ты готова, то поехали, — просто сказал казак.

Они спустились к юртам, Мигулин шел первым, за ним с узелком поспешала Анжелика. Труп Исмаила-аги лежал в другом положении, лицом вниз; Мигулин, обыскивая, переворачивал его. Мигулин, шагавший по тропинке, равнодушно перешагнул через откинутую руку с мученически скрюченными пальцами. Анжелика далеко обошла это страшное место. Ей казалось, что полузакрытым глазом Исмаил-ага наблюдает за ее ногами.

Возле брода на лужайке пасся спутанный на передние ноги незнакомый Анжелике темно-гнедой, черноногий татарский конь. Неподалеку в зарослях ждали хозяина два мигулинских — золотисто-рыжий и буланый.

— Садись, — указал Мигулин и подсадил Анжелику на подседланного буланого, сам он поймал и заседлал своим седлом гнедого коня Исмаила-аги, а своего золотистого повел в поводу.

Разбрызгивая воду, пронеслись они бродом и поскакали, давая круг вокруг заброшенного рыбацкого поселка.

— Береженого бог бережет, — пояснил Мигулин. — А вдруг там кто-то есть? Этот день нам от всех прятаться придется.

Гористая цветущая прибрежная полоса сменилась безводной полынной степью. Лошади шли бодро. Никто не попадался им в пути. Один раз показалось Анжелике, что кто-то наблюдает за ними с холма, но Мигулин ехал спокойно, прямо к этой фигуре, и скоро Анжелика разглядела, что это — каменная фигура, плосколицая, со сплетенными под отвислым животом руками.

— Это татарский бог? — спросила она Мигулина. — Похож…

— На кого? — удивился Мигулин.

— На татарина.

Мигулин посмотрел в спину оставшемуся позади идолу, хмыкнул, но ничего не ответил.

Он был молчалив и сосредоточенно спокоен. Анжелика, приотставшая на половину конского корпуса, часто смотрела на него, на его, казавшийся угрюмым, профиль. Мигулин часто всматривался в лежавшую перед ними степь, и тогда его нос хищно заострялся и горбился, губы поджимались, а короткая, отросшая бородка поторщилась.

«Почему он взялся за это?» — думала Анжелика. Когда-то в Москве он обещал, что доставит ее туда, куда она скажет. Она просила высадить ее на крымский берег, и он, вопреки обычаям своих собратьев, добился, взял ее в морской поход и высадил туда, куда она просила. Свое слово он уже сдержал. Он чист и перед ней, и перед собой, и перед боярином Матвеевым. Может, он испугался зверя? Зверь, послушный Анжелике, зависящий от нее (кстати, где он теперь?), появился под их городом, выл… А у него дети…

— Как твоя семья? — спросила Анжелика. — Жена? Дети?

— Пока ничего, — отозвался, не оборачиваясь, Мигулин. — Это не моя Татьяна личико тебе тогда разукрасила?

— Твоя Татьяна, — подтвердила Анжелика. — Разукрасила…

Мигулин удовлетворенно кивнул, как будто радовался, что его жена побила Анжелику.

— Ты рад? — удивилась Анжелика.

— А как же? Ревнует — значит любит.

— Еще бы! Такого, как ты, невозможно не любить, — с вызовом сказала Анжелика.

— Да, — подтвердил Мигулин. — Я такой.

Какая-то сила подталкивала Анжелику сказать казаку грубость, что-то обидное. «Уж не ревную ли я?» — спохватилась она. Несколько минут они ехали молча.

— А ты любишь свою жену? — спросила Анжелика.

— У меня дети, — хмуро ответил Мигулин.

«Дурак!» — подумала она.

Утомившиеся кони перешли на шаг. Мигулин на ходу перескочил с татарского гнедого на своего золотистого, стукнул его пятками и запрыгал без седла на тряской рыси.

— Давай-ка… — подхватил он за уздечку лошадь Анжелики и увлек за собой. — Не останавливаемся… Оторваться надо…

«Жалкий кретин и самовлюбленный идиот», — думала Анжелика, подпрыгивая и пружиня на стременах. Конечно же, у него дети, любящая жена, которая по первому подозрению разбила лицо маркизе дю Плеси де Бельер, и он этим страшно горд… Примерный семьянин! А у меня что, детей нет?» — хотелось спросить ей. Она вдохнула и уже открыла рот, но опять спохватилась: «О, боже! Уж не ревную ли я?»

Она надолго замолчала, и Мигулин, обернувшись, всмотрелся в ее замкнувшееся лицо, но, видимо, ничего не понял.

— Устала? — спросил он. — Отвыкла от такой езды…

— Да, я устала, — сказала Анжелика. — Я очень устала. Я хочу отдохнуть.

Мигулин удивленно взмахнул ресницами.

— Еще немного, — пробормотал он.

Анжелика видела, что он подыскивает место, где можно было бы остановиться, но никак не может найти. Но вот в косых лучах заходящего солнца показалась темная узкая полоса. Это была тенистая и прохладная степная балка. Тропинка привела их к ручью. Анжелика хотела спуститься на землю, но Мигулин, поивший коней, отрицательно замотал головой:

— Здесь нельзя! Сюда обязательно кто-нибудь припрется. Еще версту или две…

Он отбил от журчащей холодной воды лошадей, чтоб не обпились, и заторопился дальше. Отяжелевшие лошади пошли нехотя. Последние две версты проехали шагом.

— Здесь, — сказал, наконец, казак.

Он не расседлывал лошадей, только отпустил подпруги, обошел все окрестности, разглядывая каждый подозрительный куст в выбранной низинке.

— Я здесь в первый раз, — объяснил он Анжелике. — Запомнить надо…

Анжелика равнодушно отвернулась. Видя ее странное настроение, Мигулин замолчал, в безмолвии вынул из седельной сумки захваченные с собой припасы, разложил на плаще.

Солнце скрылось. Закат еще светился. На его багровом фоне силуэт Мигулина с чалмой на голове казался черным и неживым. Он жевал, глядя куда-то поверх головы Анжелики, изредка утирал губы фалангой согнутого большого пальца. Анжелика откусила от граната да так и застыла с терпкой сладостью на языке. Молчание затягивалось.

— Что-то не так? — спросил Мигулин.

— Все так, — равнодушно отозвалась Анжелика.

Мигулин пожал плечами и продолжал жевать. «Животное, — думала она. — И жует, как бык…» Почему она злилась на него? Она пыталась разобраться в нахлынувших чувствах, старалась быть честной с собой. Что случилось? Что не так? Да, да… Ей показалось, что он пренебрег ею… Ей так показалось… Анжелика отвернулась, чтоб не было видно ничего на ее лице, ни сомнений, ни досады.

Другие добивались ее, добивались, жертвуя жизнью. Этот тоже жертвует, по крайней мере — очень многим рискует. Но ради чего? На ее вопрос, любит ли он свою жену (вопрос, надо признаться, провокационный), он заговорил о детях. «Так что же мне теперь? Самой тебе на шею броситься?» О, господи! Да она просто хотела этого мужчину!.. Неважно почему. Она была испугана, у нее на глазах только что убили человека, который… Ах, как трудно объяснить многие наши порывы!

— Ты, похоже, и не рада, что мы с того островка уехали, — сказал Мигулин.

«Сейчас скажу», — подумала Анжелика, но промолчала.

— Так что ли? — переспросил не дождавшийся ответа казак.

— Да! По крайней мере тот кривоногий татарин видел во мне женщину…

Мигулин перестал жевать и с трудом проглотил кусок.

— Я не понял, — сказал он, помолчав. — Чего мы с тобой вообще тут делаем?

— В каком смысле?

— Ну, вот здесь, в этой долбанной степи?

— Мы сидим и едим. Отстань от меня со своими дурацкими вопросами…

— Ты смотри! В ней не увидели женщину, и ее заело! Так за каким ты на крымский берег высаживалась? Десант… Твою в десантников мать! Могла б и у меня в Черкасске остаться! Я б в тебе сразу женщину увидел…

— Я ищу своего мужа!..

— Да?! А у меня такое впечатление, что ты себе на ж… приключений ищешь…

— Мигулин!.. — сказала, поднимаясь с земли, Анжелика. — Ты — подлый и мерзкий искуситель… Ты безжалостен к женщинам… За это я тебя сейчас убью…

Она бросилась на казака, обхватила его обеими руками за голову и повалила на землю…

Глава 21

Утром Мигулин сказал:

— Рисковая ты женщина. У тебя и вправду муж живой?

— Да, — твердо ответила Анжелика.

— Ну, тебе виднее… Мы все еще едем в Кафу?

— Да…

— Поехали.

Еще один день в безводной степи. Вечером Мигулин свернул к морю, и они встретили на своем пути маленькую деревушку. Коня Исмаил-аги они оставили в какой-то лощине. Мигулин поехал верхом, а Анжелике сказал идти следом.

В деревушке он стал торговать арбу. Анжелика увидела, что он совсем преобразился: спорил, торговался, даже улыбался по-особому, скалясь. К ее тревоге старики-татары не столько торговались, сколько вслушивались в его произношение. Но предположить в Мигулине казака, а в Анжелике беглянку они не могли; невероятно, чересчур смело.

— Он из липков, с Литвы, — сказал один старый татарин другому. — Все правоверные собираются под зеленое знамя султана Мухаммеда.

Анжелику испугало упоминание Литвы, но татары странным образом успокоились.

Мигулин сразу же запряг буланого коня в арбу, знаком велел Анжелике садиться, подхватил буланого под уздцы, и они поехали, оглашая окрестности ужасным скрипом.

— Кто такие «липки»? — спросила Анжелика, когда они отъехали подальше.

— Так у нас называют литовских татар.

— Они приняли тебя за литовского татарина?

— Конечно, я у них учился языку.

Когда стемнело, они остановились. Мигулин оставил Анжелику у арбы, а сам ускакал за оставленным татарским конем.

Ночь оказалась холодной. Ветер пронизывал черную накидку Анжелики, но стоило спрятаться за какое-либо укрытие, и остановилось теплее. Пока не вернулся Мигулин, она простояла, укрывшись за буланого коня и обняв его за шею.

До Кафы они добрались благополучно. Город был бедный, грязный и шумный. Казалось, что иностранцев здесь больше, чем коренных жителей. Центр жизни — порт — кишел торговцами всех национальностей. Турецкие военные корабли держались особняком среди переполнивших бухту судов под разными флагами. Площадь около порта и ближайшие кварталы — все шумело, кричало, торговалось. Толпы изможденных, оборванных рабов были согнаны сюда татарами. Они представляли собой основной и главный товар. Особо ценились женщины.

Мигулин и Анжелика сразу же затерялись в этом городе. Мигулин, помня рассказ итальянца на захваченном корабле, спрашивал, где можно найти франков, торговцев или воинов. Несколько раз им показывали неправильно. Это оказывались итальянцы или греки. Мигулин издали показывал их Анжелике. Она не могла узнать ни одного лица.

Наконец, какой-то татарин указал им квартал, где три франка снимают целый дом. Скрипя, они поехали по кривым улочкам, и в одном окне на подоконнике Анжелика заметила молодого человека, одетого по парижской моде, он сидел, опираясь спиной о раму и поставив согнутую ногу на подоконник. Кажется, она видела его в Версале.

— Это они, — сказала она Мигулину. — Не понятно только, почему они ждут именно меня.

— Сейчас узнаем, — отозвался Мигулин.

Молодой человек в окне не обратил ни малейшего внимания на арбу, татарина и закутанную женщину.

— Ты на всякий случай не говори, кто я. Так спокойнее, да и говорить при мне будут без опаски, — предупредил Анжелику Мигулин. — Пошли…

Хозяин-татарин не хотел их пускать, но потом решил, что Мигулин привел к франкам женщину на продажу, и отступил.

Из комнаты слышались обычные в мужской компании разговоры о женщинах и громкий смех. Анжелика первой без стука шагнула в зал. Мужчин было трое. С появившимся за последние годы навыком определять с первого раза различного рода проходимцев, Анжелика сразу же поняла, что это за люди.

— Кой черт? Кого это несет? — спросил сидевший на подоконнике. — О, мадам!..

Анжелика откинула с лица темное покрывало, и молодой человек соскочил с подоконника. Двое остальных, сидевших за столом с бокалами в руках, встали.

— Да, это я, — сказала Анжелика, проходя на середину комнаты.

Мигулин, скрестив руки, остался у двери. Один из господ бросился подавать маркизе стул, второй куда-то выскочил.

— Я вас видела в Версале, сударь, не так ли?

— Да, мадам. Позвольте представиться… Шевалье де Монвилье, к вашим услугам… А это господин Вельварт…

— Благодарю вас, месье, — кивнула Анжелика господину, подавшему ей стул.

— …и господин Шобер… Где же он? Ах, да… Какое счастье, что мы нашли вас, маркиза! — шевалье де Монвилье буквально сиял. — Мы были в отчаянии, уже хотели убираться отсюда обратно во Францию…

— Во Францию? Объясните мне, ради всех святых, почему вы здесь и зачем я вам нужна, — стала расспрашивать Анжелика, усаживаясь на стул.

— О, мадам! Вы поймете меня! С самого начала всего этого предприятия меня преследуют неудачи… Ваше появление сегодня единственный успех, который может компенсировать все остальное…

— Ради бога, говорите яснее…

— Господин де Помпон, министр… вы, конечно, помните его…

— О, еще бы!

— …поручил мне тайно сопровождать вас. Выехать вместе с вами из Франции как можно незаметнее…

— Так это вы — та самая «охрана»? — перебила его Анжелика.

— Увы, мадам!.. Я должен был выехать вместе с вами, но опоздал… Здоровье моей бедной матушки сильно пошатнулось… Вы понимаете? Да… Я не успел сесть на корабль… Но к счастью, мадам, специальный посланец от господина де Помпона должен был везти инструкции нашему послу в Турции, маркизу Нуантелю. Я рассудил, что если поеду с ним, то рано или поздно все равно встречусь с вами…

— Разумеется! Если учесть, что земля круглая…

— Я догнал господина Жирардена под самым Тулоном, — продолжал шевалье де Монвилье, не реагируя на замечание Анжелики. — Он был не против. Мы вышли в море в сопровождении трех военных кораблей. Знали б вы, мадам, какие беды и испытания пришлось нам вынести! Если б не наш конвой, не миновать бы нам лап этого головореза Рескатора! Он преследовал нас…

— Рескатор?..

— Да, мадам. Это самый страшный пират Средиземного моря. Кстати, его ждут здесь… Он должен приехать за новой партией рабов. У него есть мания покупать их и выпускать на свободу… Впрочем, я отвлекся…

— Да, да… Продолжайте…

— Он преследовал нас… Ах, да! Об этом я уже говорил… После долгих странствий, сражений и невзгод господин Жирарден выполнил возложенное на него поручение и должен был вернуться во Францию. А я, мадам, поспешил, чтобы встретить вас здесь…

— Прекрасно! Посылал вас, господин де Помпон, действуя от имени его величества, несомненно, дал вам достаточно ясные указания. Так?

— Да, мадам. Каюсь, я не выполнил их… Но вы сама — мать. Вы поймете мои чувства, когда я узнал, что здоровье моей матери…

— Да. Довольно об этом. Я вас прекрасно понимаю, господин де Монвилье.

— О, Вы так великодушны! Не могли бы вы сделать мне еще одно одолжение? И я буду вашим рабом до конца моих дней…

— Одолжение? Какое?

— Никто не должен знать, что я встретил вас только здесь, в Кафе. Пусть думают, что мы выехали вместе… Могу я надеяться на вашу скромность, мадам? Сделайте это, умоляю вас…

Анжелика задумалась. Несомненно, этот мальчишка просто испугался ехать вместе с ней в Россию… Конвой из трех военных кораблей он предпочел ее обществу. Уж не из окружения ли он брата его величества? И еще… Откуда он знал, что встретит ее в Кафе?

— Что ж, — сказала она. — Я могу обещать вам это, если вы искупите свою вину и доставите меня к маркизу де Нуантелю. Вы удовлетворены?

— К Нуантелю? Зачем? — удивился шевалье де Монвилье. — Господин Жирарден сделал все, что нужно…

— В данном случае меня менее всего интересуют дипломатические сношения, — сухо ответила Анжелика. — У меня личное дело к господину маркизу.

Шевалье де Монвилье хотел что-то возразить, но запнулся, будто вспомнил нечто очень важное.

— Итак, слово за вами, шевалье, — взглянула на него Анжелика.

— Да, мадам, — пробормотал де Монвилье. — Разумеется… Но…

— «Но»? — переспросила Анжелика.

— Разумеется, я доставлю вас к господину послу, — быстро ответил молодой человек. — Но в настоящее время у меня нет денег, чтобы зафрахтовать корабль…

Шевалье явно лгал, лихорадочно что-то придумывая.

— Мне нужно время, — нашелся он, наконец. — Да, мадам, я достану эти деньги и отвезу вас к Нуантелю. Но мне нужно время…

— Время… — вздохнула Анжелика. — И сколько же вам нужно времени?

— Хотя бы три дня, — ответил де Монвилье, переглянувшись с господином Вельвартом.

— Три дня я подожду, — сказала Анжелика, переводя взгляд с одного на другого. — И как вы намерены добыть деньги?

— Я их выиграю… или займу… — легкомысленно брякнул молодой человек.

— Все ясно. Желаю вам удачи в игре, — поднялась со стула Анжелика. — Вы занимаете весь дом? И сколько платите? Я займу две комнаты… Да, и еще одну для моего стражника.

Молодые люди оглянулись на Мигулина. Тот безмолвно стоял на прежнем месте, скрестив руки на груди.

— Хорошо, мадам. Я покажу вам ваши комнаты, — сказал де Монвилье, жестом приглашая Анжелику в соседнее помещение, и, проходя вслед за ней, как бы случайно спросил. — Он говорит по-французски?

— Мы с ним объясняемся по-турецки, — ответила Анжелика, но таким тоном, что не ясно было, шутит ли она или говорит правду.

Показав Анжелике уступаемые ей комнаты и особую каморку для Мигулина, шевалье де Монвилье откланялся. Анжелика устало опустилась на диван. Мигулин осмотрел все помещения, проверил, не подслушивают ли их, и опустился на ковер напротив.

— Что ты об этом думаешь? — спросила его Анжелика.

— Время выигрывает, — ответил казак. — Ехать не хочет. Наверное, здесь в какое-то дело впутался.

— Я тоже так думаю. Ты слышал об особых инструкциях Нуантелю? Значит, они действительно были. Их вез какой-то Жирарден, а наш бедный граф что-то перепутал.

— Да, видимо, так, — отозвался Мигулин. — Что теперь ты будешь делать?

— Пока не знаю. Надо побольше узнать. Или достать денег. Тогда я отправлюсь к Нуантелю сама, без этого слюнтяя.

— Что ж, — вздохнул Мигулин. — Будем ждать.

Вставало еще одно препятствие, но Анжелика чувствовала себя как дома, была спокойна. Молодые люди, эгоисты и корыстолюбцы, всегда окружали ее во Франции, к ним она привыкла, иных отношений с ними не представляла. Молодой человек струсил, бросил ее, а теперь, видимо, влез в какие-то аферы с работорговлей; ей оставалось шантажировать его королевским гневом и заставить отвезти ее к Нуантелю или хотя бы достать для нее денег. Все, как обычно…

Мигулин ушел в порт, посмотреть, послушать, расспросить. Вернулся он на удивление быстро.

— Все воронье слетается! Знаешь, кого я видел только что? Графа нашего. Одет опять по-европейски и ищет французов. Вскорости надо ждать его сюда.

— Здесь он нам не опасен, — ответила Анжелика. — Наоборот, может быть полезен.

— Каким же образом?

— Пусть только придет, припугнем его, что выдадим татарам, и заставим делать то, что надо нам. Он испугается. На моих глазах он обманом убил Баммата-мирзу…

— А это еще кто?

— Был такой, — вздохнула Анжелика.

— Как бы хуже не было. Такие, запуганные, очень ненадежны…

— Мы не будем искать его сами, но и прятаться от этого мальчишки я не намерена, — упрямо притопнула ногой Анжелика.

Она так и не переоделась и все время была в темной одежде татарской женщины, которая, тем не менее, не могла скрыть ее красоты, приобретшей после путешествий и приключений несколько иной оттенок.

— Что удалось узнать о наших хозяевах?

— Вельварт и Шобер — свои люди среди торговцев живым товаром, но они не настоящие купцы. Скорее всего, это офицеры флота, которые решили подзаработать. А этот мальчишка де Монвилье у них для прикрытия.

— Я так и думала.

За несколько дней, испрошенных господином де Монвилье, он должен был «дозреть», да и юному графу Раницкому надо было показаться, посмотреть, как можно его использовать. Мигулин, конечно, будет ревновать… Впрочем, у нее есть опыт, как вести себя в таких ситуациях.

Вечером господин де Монвилье пригласил к себе нескольких торговцев. Обсуждалась какая-то сделка. Через тонкие перегородки Анжелике все было слышно, но разговор начался до того, как гости вошли в дом, снимаемый де Монвилье, и кое-что ускользало от понимания.

Судя по интонациям, среди гостей оказался тот, кто держал в своих руках и господина де Монвилье, и двух его товарищей. Все трое они почтительно именовали «мэтр Сизье» одного из присутствовавших, обладателя визгливого голоса, который постоянно смеялся и внезапно обрывал смех, после чего всякий раз устанавливалась напряженная тишина.

— Пиастры… Фунты… Луидоры… Обменный курс… Передохнут… — доносилось из-за перегородки.

— А знаете, мэтр Сизье? Наш юный друг, шевалье де Монвилье, сегодня именинник, — раздался голос господина Вельварта. — Ожидаемая им маркиза объявилась.

— Объявилась?! Чудесно! — воскликнул мэтр Сизье, громко расхохотался и сразу же оборвал смех.

— Да, она нашла меня… — проговорил де Монвилье после некоторой заминки.

— Стало быть, обстоятельства меняются? А? — опять воскликнул мэтр Сизье очень весело.

— Да, месье…

— Я много слышал об этой женщине. И где же она?

На некоторое время все смолкло. Видимо, де Монвилье молча указал мэтру Сизье на перегородку.

— Ах, вон оно что! А мы не побеспокоим ее? — понизив голос, осведомился торговец. — А впрочем…

И он стал смеяться еще громче и говорить нарочито хозяйским и важным тоном.

«Выскочка, — определила Анжелика. — Нувориш. А в душе — лакей…» Такие люди все чаще стали входить в силу во Франции и подминать вот таких, как шевалье де Монвилье.

— Прекрасные работники… Прибыль… Попорчены… — опять зашумело за перегородкой.

Прислушиваясь, Анжелика все же уловила несколько раз имя «Рескатор» и обрывок фразы: «…Меня ей представите…».

Вскоре мэтр Сизье стал прощаться. Анжелика подошла к окну, чтобы хотя бы со второго этажа разглядеть пыжащегося «мэтра», но сразу же отшатнулась и набросила на себя покрывало — по улице, разглядывая дома, шел граф Раницкий, а за ним незнакомый Анжелике человек, похожий на слугу. Еще дальше, в самом конце улицы, вплотную к стенам, медленно брела сгорбленная фигура, в которой Анжелика с первого же взгляда узнала Мигулина.

Она встала подальше от окна и закрыла лицо черной материей, оставив лишь глаза. Отсюда виднелась противоположная сторона улицы. Она видела, как граф поравнялся с домом, остановился, замешкался, но тут из дверей повалила толпа торговцев, спорящих и выкрикивающих на разные голоса, и граф, нахмурившись, пошел дальше.

Вскоре после ухода гостей шевалье де Монвилье постучал в двери.

— Вы без прислуги, мадам, и я, право, теряюсь, когда приходится самому, без доклада, врываться к вам…

— Я слушаю вас, шевалье, — сухо сказала Анжелика, не предлагая господину де Монвилье пройти и сесть.

— Э-э, да, мадам… Мой добрый друг, мэтр Сизье, весьма забавный и остроумный человек, навещал меня сегодня. Он много слышал о вас, мадам. Вы, насколько мне известно, имеете свои торговые корабли… Он хотел… хотел бы…

— Сколько вы ему задолжали? — резко спросила Анжелика.

— Что?.. Откуда вы знаете?.. Да, я должен ему… Немного…

Этот мальчишка, посланный с ответственным поручением, совсем запутался, влез в долги… Конечно, он ей не помощник…

— Я согласна принять вашего мэтра Сизье, — высокомерно произнесла маркиза дю Плесси де Бельер. — Завтра вечером. А теперь идите. Я хочу отдохнуть.

— О, мадам…

— Да, да… Не стоит благодарности. Идите…

Итак, первый вариант: заинтересовать этого работорговца чем-либо, чтоб он довез ее до Стамбула и ссудил деньгами на первое время… Но чем его заинтересовать? Всевозможные планы возникли в голове у Анжелики: обещать покровительство Кольбера… долевое участие в его предприятии… свои корабли… Вряд ли ему нужны компаньоны, могущие стать конкурентами. А в покровительство Кольбера он не поверит… и правильно сделает… Что еще? Второй вариант: граф… Вернее, его деньги…

Она прохаживалась из угла в угол, взвешивая все «за» и «против». Вариант с графом был предпочтительнее, но не особо приятен. Шантажировать юношу… Фи… Нельзя ли как-либо использовать «охрану»? Она вновь вернулась в мыслях к шевалье де Монвилье. Нет. Как-то в детстве Гийом, старый солдат, живший у них в замке, дал маленькой Анжелике не по возрасту жестокий совет, что сильного и злого врага надо убить, а трусу дать убежать. Вряд ли шевалье де Монвилье будет ей другом. Пусть убирается!

Вернулся Мигулин, взявший на себя слежку за графом Раницким. Он рассказал, что граф долго приглядывался к торговцам, вышедшим из их дома, но не подошел и не заговорил, и все же дом привлек его внимание, он несколько раз оглянулся на него и был задумчив.

— Завтра он опять сюда придет, — предупредил казак.

На улице стало совсем темно. Слышен был шум моря, Ветер доносил его запах. Анжелика тихо затворила окно. Три ночи, весь путь до Кафы, они были вместе с Мигулиным. Но теперь она заперла дверь из его каморки в ее комнаты. Сделала это молча, ничего не сказав ему.

Ночью она слышала, как Мигулин надавил на дверь. Один раз… Она лежала, замерев, и вслушивалась. Нет, была всего одна попытка…

Утром она внимательно смотрела на него, готовая к отпору, но он ничуть не изменился в своем поведении. Молчалив, почтителен…

— Этот шалопай де Монвилье ничем мне не поможет, — сказала Анжелика казаку. — И сегодня же я от него отделаюсь. Надо добыть денег на путь до Стамбула и на первое время в Турции. Я их добуду…

Мигулин молчал и внимательно слушал.

— …Ты очень много сделал для меня, — продолжала Анжелика. — Представляю, во сколько обошлась для тебя вся наша «прогулка». Я очень благодарна тебе…

В глазах казака появился интерес. Он повел шеей, как будто воротник был тесен ему.

— …Но я сто раз говорила тебе, что я ищу своего мужа, который был приговорен к смерти; но казнь заменили ему заточением, он бежал… Теперь я ищу его… Понимаешь? То, что было между нами… — она пожала плечами. — Я замужем, я не свободна… Ты настоящий рыцарь…

Мигулин усмехнулся, поднялся и церемонно поклонился ей.

— …Не поедешь же ты за мной в Турцию…

Он снова усмехнулся и отрицательно покачал головой.

— …Да ты и сам женат… У тебя дети…

— Короче, ты собираешься обделать кое-какие свои делишки, боишься, что я буду ревновать и помешаю тебе. Так? — перебил ее казак.

— Если честно, то — да.

Анжелике хватило силы воли посмотреть ему в глаза. Взгляд казака был спокоен и задумчив.

— Мне надо исчезнуть отсюда? — помолчав, спросил он.

— Было бы хорошо, если б ты задержался дня на два, — быстро ответила Анжелика. — Встречаться с графом пока не в моих интересах.

— Хорошо, я постараюсь отвлечь его.

— Иди и не спускай с него глаз, — напутствовала Анжелика Мигулина. — Возможно, он понадобится, но позже…

Вечером шевалье де Монвилье привел в комнаты к Анжелике мэтра Сизье и несколько других торговцев.

Вспомнив роль хозяйки и устроительницы приемов, маркиза дю Плесси после беглого взгляда оценила всех своих гостей. Господа Вельварт и Шобер показались ей проходимцами не особо высокой пробы, провинциалами и хроническими неудачниками. На лицах торговцев читались алчность и любопытство. Не каждый день выпадает представляться маркизе, любовнице французского короля (именно этот слух распустил в своей среде шевалье де Монвилье, чтобы возвыситься знакомством с Анжеликой в глазах сотоварищей). Мэтр Сизье выделялся из этого сборища плотной, несколько сгорбленной, коренастой фигурой, красным лицом и, естественно, глазами, пристальным, властным взглядом.

Он наговорил Анжелике кучу довольно бесцветных комплиментов, она их выслушала и демонстративно окинула мэтра Сизье оценивающим взглядом. Он смутился и отошел. Это был удобный миг, чтобы выстрелить сразу по двум зайцам.

— Господин де Монвилье, — сказала она молодому человеку, подозвав того легким движением пальцев. — Вы хотите, чтобы ваши грешки остались навсегда забытыми мной и не стали известны его величеству? Конечно, вы хотите. Я разрешаю вам уплыть во Францию и обещаю молчать обо всем, но вы за это замолвите за меня словечко перед мэтром Сизье. Согласны?

Шевалье де Монвилье просиял:

— Да, мадам! Конечно, мадам! Но вы мне точно обещаете?..

Анжелика кивнула.

Через некоторое время мэтр Сизье бочком пробрался к Анжелике, стоявшей у окна. Он был развенчан и вновь ободрен. Железо надо было ковать, пока горячо.

— Я как-то занималась морской торговлей, мэтр Сизье, — улыбнулась ему Анжелика, — и кое-что смыслю во всех этих делах. Не будете ли вы так добры ввести меня в курс местной жизни. Тарифы, налоги, таможенные сборы — все это страшно интересно.

— Охотно, — осклабился мэтр Сизье. — Основа местной экономики — торговля живым товаром. Местные источники буквально неиссякаемы. Татары и ногайцы растащили всю северную территорию. Любая европейская страна уже опустела бы, но эти славяне размножаются, как кролики.

— «Размножаются, как кролики». Как интересно!..

— Да, мадам! И это — основа благосостояния всего Средиземноморья. Каждый год татары пригоняют тысячи и тысячи рабов с Украины. Часть они выпускают за выкуп обратно. Часть продают сами. В частности, донские казаки охотно покупают женщин с Украины, Литвы и Подолии. Но основную массу рабов перекупаем мы и вывозим в Египет, Мавританию, Грецию, даже в Италию. Значительная часть перепадает туркам. Примерно то же самое делают ногайцы. Но этот рынок как бы второстепенный, вспомогательный. Он не идет ни в какое сравнение с местным. Барьером между ногайцами и русскими стоят донские казаки. Это серьезное препятствие. Дело выгодное, мадам. Один удачный рейс может удвоить или даже утроить вложенные деньги.

— Но все это связано с риском. Не так ли, месье?

— Увы, мадам. Иногда рабы восстают, иногда нападают пираты…

— Пираты? — вспомнила Анжелика. — Я знавала одного из тех, о ком вы говорите.

— Кого же?

— Его называли Рескатор.

— Рескатор…! И вы знали его? — в голосе мэтра Сизье чувствовалось невольное почтение.

— Это давняя история, мэтр Сизье. Все это весьма интересно, но совсем не относится к сегодняшнему дню, — ответила Анжелика.

— Да, я понимаю, мадам, — пробормотал торговец.

— Меня больше интересует ситуация в Крыму. Не думаю, что я могла бы составить вам конкуренцию. Я располагаю несколькими кораблями, но они далеко, во Франции. Я же здесь по своим личным делам. Шевалье де Монвилье, я думаю, говорил вам об этом.

— Да, он что-то говорил… Но я охотно послушаю вас, мадам, — прогнулся Сизье.

Анжелика была уверена, что он все знает, и сразу же перешла к делу:

— Это довольно скучная история. Семейная история… Мне не повезло — по воле судьбы я познакомилась с татарами как раз на территории Украины и чуть ли не разделила участь тех, кем вы сейчас торгуете, но мне удалось спастись. Мне очень нужно как можно быстрее оказаться в Стамбуле, у нашего посла, маркиза де Нуантеля. Могу я рассчитывать на вас, мэтр Сизье? — в лоб спросила Анжелика.

— О, мадам, — закрыл глаза торговец и развел руками. — Я был бы рад лично доставить вас в Стамбул. Мы снимаемся с якоря через несколько дней, но мы делаем большой крюк. Мы вынуждены будем идти на Темрюк. Здесь у торговцев устойчивые связи. Турки все раскупили. Нас, французов, теснят… К тому же приток рабов с Украины сократился. Украинские казаки дважды подходили к Перекопу. Один раз это был какой-то «Сын Вдовы», видимо, местный сумасшедший, а затем под руководством какого-то Демки подошло довольно сильное войско…

— Похоже, что я знаю этого «Сына Вдовы», — вздохнула Анжелика.

— Вы знаете и его? — изумился мэтр Сизье. — Удивительно!

— Ничего удивительного. Итак, они отбили рабов, и вы вынуждены сделать крюк до какого-то Темрюка, на запасной рынок.

— Увы, мадам, это так.

— Но мне нужно добраться туда как можно быстрее. Не могли бы вы рекомендовать мне какое-нибудь судно, уходящее в Стамбул в ближайшие дни?

— Мы, французы, здесь держимся все вместе. Все наши пойдут на Темрюк. Я затрудняюсь, мадам…

— Жаль, мэтр Сизье. Очень жаль, — кивком Анжелика отпустила его.

Торговец, поклонившись, отошел, но недалеко. Он бродил среди других приглашенных, о чем-то сосредоточенно думая. Он привык торговаться, и заведенный Анжеликой разговор о купле-продаже внушал ему надежды. Он привык иметь дело с рабынями, с безропытными женщинами Востока, и это делало его самонадеянным. И главное — тщеславие. Любовница французского короля нуждалась в нем. Покрутившись в толпе, он снова подошел, оперся руками о подоконник и стал смотреть в окно на засыпающий город.

— Интересный город, сударыня…

— Да, месье, — подтвердила Анжелика.

— Точный срез всего нашего мира. Здесь все можно купить…

«Да вы наглец, сударь», — подумала Анжелика, но вслух сказала:

— Сколько же вы хотите?

Ей было видно, как наливаются кровью шея и щека мэтра Сизье.

— Как мне представляется, мы говорим не о деньгах, — глухо выдавил наконец торговец.

«Подонок, а нервничает,» — констатировала Анжелика, голос ее прозвучал тихо и равнодушно:

— Разумеется. Я даже собиралась занять их у вас.

— Деньги? О, охотно… Ну, так… Ах, да! Я надеюсь, что мы оба имеем в виду отнюдь не материальные ценности…

— Ну, это как сказать… — усмехнулась она.

— Н-да… — мэтр Сизье стал говорить еще и еще, он волновался, сам пугался своей дерзости, но не мог отстать, как муха, попавшая в мед. Анжелика забавлялась, глядя на него. «Надо как-то кончать это дело», — решилась она. Ей нужны были деньги для последнего рывка, и она, измученная непередаваемо трудными приключениями, а вернее — злоключениями, шла по наиболее короткому и верному пути.

— Короче, — перебила она смущенного Сизье. — Вы полагаете, что я должна расплатиться своим телом?

— Да, — облегченно вздохнул торговец.

— Итак, ночь любви, — Анжелика подняла глаза, как будто что-то подсчитывала в уме. — Или мы ограничимся одним… э-э сеансом?

Мэтр Сизье искренне обрадовался подсказанным ему терминам и ухватился за них.

— Сеанса мало, — алчно прошептал он, поднимая глаза на Анжелику. — Ночь!

— А за это? Надеюсь, вы понимаете, чью ночь вы покупаете?

— Да, — Сизье проглотил набежавшую слюну. — Конечно, мадам. Монвилье говорил мне…

— А вы меньше слушайте Монвилье. Итак? А за это…?

— А за это я немедленно снаряжаю корабль до Стамбула, — быстро сказал мэтр Сизье, — и даю вам тысячу…

— Что?!

— Три тысячи…

— Хорошо, — твердо сказала Анжелика. — И когда же мы с вами рассчитаемся?

— Сегодня. Сейчас…

— Здесь?!

— О нет! Здесь, в пригороде, у меня целый дом. Там нам никто не помешает.

— А завтра корабль выйдет в море?

— Да, обещаю вам!

— Предупреждаю вас, мэтр Сизье, — она улыбнулась ему своей самой обворожительной улыбкой. — Если вы меня обманете, мой охранник зарежет вас, зарежет, как свинью…

Она оглянулась, отыскивая взглядом Мигулина, но вспомнила, что еще утром отослала его следить за графом Раницким.

Мэтр Сизье, казалось, проигнорировал предупреждение Анжелики, он легкомысленно произнес: «Э-э…» и тотчас же подозвал проворного, юркого господина Шобера, что-то пошептал тому на ухо и довольный отошел от окна. Он был счастлив, победителем оглядывал всех собравшихся. Господин Шобер исчез.

Вечер продолжался. По распоряжению шевалье де Монвилье слуга подал вино, потом, следуя турецким обычаям, стали пить кофе, очень крепкий и горький. Мэтр Сизье старался быть душой компании, он беспрестанно острил и задирал своих компаньонов. «Вот же мерзавец, — думала Анжелика, наблюдая за ним. — Скорее бы все это кончилось…!»

Появился господин Шобер, покосился на Анжелику и зашептал что-то на ухо мэтру Сизье. Тот напыжился и хотел что-то громогласно заявить, но Анжелика взглядом приказала ему молчать.

— Продолжайте, продолжайте, господа… — смущенно повел ладонью Сизье и подошел к Анжелике. — Карета подана, сударыня…

— Мы уйдем отсюда через некоторое время и как можно незаметнее, — процедила сквозь зубы Анжелика.

— Да, да, конечно, — поспешно согласился торговец.

Он опять стал лицом к окну и засопел в предвкушении. Анжелика искоса посматривала на него.

— Пора? — вопросительно посмотрел он на нее.

— Да. Я выйду, а вы ступайте за мной…

Мэтр Сизье, у которого перехватило дыхание, молча кивнул.

Спускаясь по лестнице, Анжелика увидела поднимавшегося ей навстречу Мигулина. Он поднял голову, услышав ее шаги, и остановился.

— Ты вернулся? А что же граф? — спросила она быстро, предупреждая его расспросы, и добавила приказным тоном. — Жди меня здесь!

У дверей дома стоял крытый экипаж со слугой-возницей. Не дожидаясь мэтра Сизье, Анжелика взобралась внутрь. Немедленно вслед за ней спустился он сам, взобрался следом и буркнул слуге сквозь зубы:

— Поехали…

Он говорил, не разжимая зубов, и Анжелика поняла, что так он хочет унять сотрясавшую его дрожь. Ей смешно было видеть взрослого мужчину, дрожавшего в преддверии «ночи любви». «Ах, да! Он едет на любовное свидание с любовницей короля Франции! Плебей…!»

Экипаж завилял по узким, кривым улочкам и вскоре вывез их за город к особняком стоявшему дому, с оградой, увитой какими-то ползучими растениями. Мэтр Сизье выскочил из экипажа и подал Анжелике руку. Рука его была холодна и дрожала.

Они прошли в небольшой дом, слуга обогнал их и зажег свечи. Анжелика мельком оглядела покрытые коврами стены, всю обстановку, являвшую собой смесь европейского и азиатского. Здесь все было довольно безвкусно.

Чтобы как-то взять себя в руки, мэр Сизье хотел показать Анжелике весь дом, все комнаты.

— Разве мы приехали сюда для этого? — спросила Анжелика ледяным тоном. — Где у вас… спальня?

Мэтр Сизье сглотнул слюну и молча показал Анжелике на дверь в боковую комнату.

— А где у вас можно помыться?

— Вон там…

Тут он заметил все еще торчавшего в комнатах слугу, сделал страшные глаза, и того как ветром сдуло.

В отдельной комнате Анжелика нашла тазик, воду и простыни. Мэтр Сизье маялся за закрытой дверью, но не решался приоткрыть ее. Стиснув зубы, Анжелика помылась, замоталась в простыню, открыла дверь и мимо хозяина прошла через центральную комнату в приоткрытую дверь спальни. Обычная кровать, несколько расшатанная, стояла там. Анжелика откинула покрывало, сбросила с себя простыню и легла на холодное и шершавое.

— Итак… — она закинула руки за голову и обернулась к двери.

Появился мэтр Сизье, лицо его подергивалось. Он подошел к кровати, остановился в нерешительности, отошел в уголок и стал поспешно стаскивать с себя одежду, зацепился и запрыгал на одной ноге, жирное тело его заколыхалось. «Довольно мерзкое зрелище,» — отметила Анжелика.

Раздевшийся до нага мэтр как-то боком подобрался к кровати и присел на краешек ее, затем снова встал.

— Что с вами? — холодно спросила она.

Сизье молча всплеснул руками и заметался по комнате. Сквозь дверь проникал слабый свет горящих свечей, и даже в полумраке заметно было, что торговец то бледнеет, то наливается кровью. Он был бессилен…

«Еще не заплатит…» — подумала Анжелика.

— Идите сюда. Смелее…

Сокрушенный мэтр Сизье робко приблизился, прикрываясь руками.

— Присядьте. Да уберите вы ваши руки…

Через несколько минут мэтр почувствовал себя лучше и, боясь растерять появившуюся упругость, торопливо набросился на Анжелику. Кресло, прислоненное к кровати и нетвердо стоявшее на полу, своим дребезжанием создало звуковое оформление этого поспешного акта:

— Т-р-р-р-р-р-р-р-р-рыть…

И Мэтр Сизье со сдавленным писком отвалился в сторону. «На кого он похож? На кролика…»

— Все? — деловито осведомилась Анжелика.

Он молча и злобно сопел.

Анжелика приподнялась и села. Щеки ее горели. Она закрыла лицо руками и постаралась успокоиться. Ее тошнило. Сглатывая соленую слюну, она нашла силы сказать:

— Успокойтесь. Впереди у нас целая ночь. Ночь любви…

Но осрамившийся торговец хотел как-то компенсировать свой плачевный дебют.

— Я думаю, что наша ночь затянется… — проговорил он ворчливо и с вызовом.

— Что это значит?

— Я не сумасшедший, чтобы выбрасывать такие деньги за какую-то… минуту…

«За десять секунд,» — поправила его мысленно Анжелика.

— Итак…?

— Итак, я заплачу вам за ночь, когда это действительно будет ночь. Я думаю, вам стоит прогуляться со мной в Темрюк…

Анжелика поднялась и молча стала одеваться.

На столе стояли два кубка с вином. Анжелика отхлебнула из одного и вышла. Жажда мести заставила ее улыбнуться слуге:

— Я еще вернусь. Не закрывай…

Обратно она возвращалась, как во сне, но почти не плутала. Было уже за полночь. Окраины спали, лишь портовые кабаки гудели да несколько центральных кварталов. Она поднялась по кривой улочке к дому, где остановилась. Гости все еще шумели. Она прислушалась. Конечно же, обсуждали ее и мэтра Сизье.

— Вот вам и аристократки! Продажные твари…!

— Боже, какой разврат!

— Надо разыграть эту красотку, — предлагал господин Вельварт. — Когда я купил себе чин, у нас на флоте был такой случай…

— Сизье не позволит, — довольно трезвым голосом рассуждал господин Шобер. — Он не любит делиться…

— Зато его величеству пришлось поделиться…!

— Помолчите, Монвилье! Нам известны ваши шашни с маркизом де…

— Клевета! Это клевета, господа! Я вызову на дуэль любого…

— Начните с его высочества. Я сам слышал, как он говорил с…

— Вы, Вельварт? Вы никогда не бывали в Париже!

— Можно подумать, что вы бывали!

— Но какова маркиза! А?

— О, да! За одну ночь она заработает столько…

— Подонки, — прошептала Анжелика.

По темной лестнице она поднялась к себе и прошла в каморку к Мигулину. Было темно, но Анжелика разглядела на фоне окна силуэт человека, сидящего на подоконнике.

— Это ты…?

Человек не отзывался и не двигался. Она на ощупь нашла свечу и зажгла ее. Сидевший на подоконнике Мигулин медленно повернул к ней угрюмое лицо.

— Что? — сказал он. — Пошла звезда по кочкам?

Предельно обострившиеся чувства подсказали Анжелике, что казак пьян, смертельно пьян…

— Ты пьян… — прошептала она.

— Пьян, — гордо ответил Мигулин.

«Все равно», — подумала она.

— Иди за мной. Меня только что смертельно оскорбили. Ты зарежешь этого человека.

— Мне теперь только человека зарезать… — горько рассмеялся Мигулин.

— Лошадей! — не дала ему опомниться Анжелика.

Внизу, в конюшне, он спросил ее:

— Ты оттуда одна ушла?

Анжелика кивнула.

— На одной поедем, — высказал пьяный казак довольно трезвую мысль.

Он заседлал своего золотистого, сел в седло, нагнулся, подхватил и посадил Анжелику перед собой.

Конь пошел, осторожно ступая по каменистой улице. Мигулин покачивался в такт шагам и дышал в щеку Анжелике перегаром. Ехали они молча. Анжелика правила или Мигулин, но конь вынес их к одиноко стоявшему дому мэтра Сизье.

Размеренный стук копыт одиночной лошади, видимо, не вызвал у стражника подозрений, и когда Анжелика стукнула в калитку, он немедленно отодвинул засов, приоткрыл, увидел недавнюю гостью и улыбнулся. Мигулин, прижавшийся к забору вблизи, схватил его за волосы, выволок и ребром ладони ударил по горлу.

— Этот, что ли?

— Нет… Но мы не должны оставлять свидетелей… — прошептала Анжелика.

Мигулин затащил хрипящего стражника внутрь дворика, нагнулся над ним, взял обеими руками за уши и резко крутнул ему голову. Раздался хруст, и страж затих. Мигулин качнулся, но устоял на ногах.

— Иди за мной…

Они поднялись внутрь дома. Мэтр Сизье храпел в спальне, рядом с ним на ковре валялся пустой кубок из-под вина. Анжелика остановилась и помолчала. «Пора…»

— Вот этот, — громко сказала она и указала пальцем.

Мигулин шагнул вперед, но остановился в нерешительности. Вид безоружного и спящего врага привел его в растерянность. Мэтр Сизье проснулся, поднял голову и отпрянул, уперся спиной в спинку кровати…

При первом же резком движении этого человека Мигулин как бы пробудился, он схватил мэтра за загривок, стряхнул с постели, вывернул и заломил ему руку и, потянув сзади за волосы, заставил поднять голову. Потрясенный мэтр Сизье даже не пикнул.

Анжелика молча рассматривала перекошенное от страха лицо.

— Я предупреждала вас, мэтр Сизье, что если вы меня обманете, вас зарежут как свинью….

— Не-е-эт… — прохрипел близкий к обмороку мэтр. — Я за все заплачу…

— Нет. Плевала я на ваши деньги. Вас зарежут. Зарежь его!

Перекошенное лицо мэтра Сизье налилось свекольным цветом. Он несколько раз судорожно зевнул. Мутноглазый Мигулин перехватил его волосы в левую руку, правой рукой достал из-за голенища кожаного сапога нож, закусив губу, полоснул мэтра по горлу и отстранился, держа его голову за волосы на вытянутой руке. Забулькала и полилась кровь… Мэтр забился, но казак крепко держал его…

Вскоре он затих, обмяк. Мигулин выпустил его волосы, и торговец бесшумно повалился на залитый кровью ковер.

— Пошли отсюда, — тихо сказала Анжелика.

Они вышли и остановились на ступенях тихого и темного дома. Мигулин шевелил и тер пальцы левой руки о зудящую ладонь, как будто хотел стереть этот зуд. Он стремительно трезвел, и ему, похоже, обручем боли стянуло голову.

— Мне надо будет скрыться, — сказал он. — Тут — турки и татары, глаза и уши…

— Да, тебе лучше исчезнуть, — подтвердила Анжелика.

Они прошли в калитку и остановились возле привязанного коня.

— Последнее время я часто думал… — дрожащие губы плохо слушались Мигулина. — Думал… Есть грань между служением и сообщничеством… Может быть, из-за незнания этой грани и погибло наше рыцарство. Погибло…

Бред какой-то — подумала Анжелика.

Он рывком заскочил в седло и придержал метнувшегося коня:

— Лошадей продай. Того гнедого татарам не продавай, по тавру узнать могут… Прощай…

Он еще что-то добавил шепотом, но она не расслышала.

Глава 22

Пробравшаяся обратно в свою квартиру и выпившая для успокоения полный кубок вина Анжелика проснулась перед обедом. Ее сразу же огорошили новостью:

— Вы знаете? Мэтра Сизье убили!

— Какой ужас! Когда?

Шевалье де Монвилье и господин Вельварт переглянулись.

— Видите ли, мадам, — начал вкрадчиво де Монвилье. — Мы думали, что вы, видевшая уважаемого мэтра Сизье последней…

— А с чего вы взяли, что я видела его последней?

— Но…

— В чем, собственно, дело — с вызовом спросила Анжелика.

— Сударыня! — проникновенным тоном заговорил опять юный шевалье. — Убит мэтр Сизье. Его зарезали. А все мы видели, что он уезжал вместе с вами. Турецкая полиция…

— А! Понимаю! Вы боитесь, что турецкая полиция заподозрит, что кто-то из вас зарезал высокочтимого мэтра из ревности, не так ли?

— О! — оба господина воздели руки, как будто сдавались либо взывали к богу. — Нет… Это невозможно…

— Почему нет? У вас были с ним какие-то денежные счеты… Вы ему задолжали… Или он вам? Что-то не припомню… Его ограбили?

— Если и нет, то это сделает местная полиция, — буркнул господин Вельварт.

— А почему вы так встревожились? — спросила Анжелика. — Ну, зарезали… На меня этот человек произвел впечатление плебея и ничтожества. Вы согласны со мной, шевалье?

— М-м-м… Вообще-то да…

— Ну вот, видите? Стоит ли горевать о нем?

— Турки только и ждут, чтобы обвинить нас в чем-нибудь и вытеснить с этого рынка, — сказал Вельварт.

— Но у него ведь был слуга! Он, видимо, опишет разбойников.

— Слуге свернули шею…

— Ах, вот как?! Это интересно…

— Да уж куда интереснее…

По лестнице застучали чьи-то шаги. Де Монвилье и Вельварт, видимо, ждали Шобера и не обернулись, но в распахнувшуюся дверь шагнул отнюдь не господин Шобер, а граф Раницкий.

— О! — воскликнула Анжелика. — Это вы?!

— Неужто вы меня не ждали? — спросил граф, отодвигая господина Вельварта кончиком трости, аля Людовик XIV и склоняясь перед Анжеликой. — Как ваше здоровье, милая маркиза?

На правах старого знакомого он задержал ее руку в своей дольше, чем того требовали приличия.

— Как вы спали? Надеюсь, все было о-ля-ля… О, узнаю вашу любовь к разного рода маскарадам, — он самым внимательным образом оглядел черный татарский балахон на Анжелике. — Экзотика экзотикой, но могу вам рекомендовать неплохого портного, здесь, недалеко…

Анжелика невольно любовалась непринужденно болтающим, одетым с иголочки графом.

— Я хочу представить вам моих соотечественников, граф…

— Ах, соотечественников! Да-да, очень интересно! И кто же этот юный педераст?

Из горла шевалье де Монвилье вырвался сдавленный хрип. Граф покивал ему, как будто хрип служил приветствием.

— Вы, насколько мне помнится, — любовник господина де Помпона? Вы избрали скользкую дорожку, молодой человек. Впрочем, у вас еще есть время исправиться… Лишь вы, мадам, неисправимы, — вновь обернулся он к Анжелике. — Ваша красота — преступление перед скромностью, и здесь вы, поистине, неисправимы… Позвольте мне еще раз поцеловать вашу ручку…!

Шевалье де Монвилье и господин Вельварт выскочили из комнаты Анжелики как ошпаренные.

— А теперь я хотел бы прогуляться с вами, мадам, — посерьезнел граф. — И у стен есть уши. Надеюсь, что шум морского прибоя заглушит наши слова.

— Сию минуту, граф. Подождите меня внизу.

— Охотно…

Через полчаса Анжелика и граф уже катили в крытом экипаже берегом моря.

— Как вы сюда попали, граф? — спрашивала его Анжелика. — Как ваши дела? Как вы нашли меня?

— Мои дела далеки от совершенства, но мне кажется, что они немножко лучше ваших… Война закончилась. Турки взяли Каменец, лучшую нашу крепость. Начались переговоры. Есть такое место — Бучач. Это в Галиции. Похоже, что отдадут всю Украину султану… Ну а в таком случае я больше не считаю себя на службе и приехал сюда по своим личным делам. Я знал, что встречу вас где-то здесь, и искал вас. Но сегодня ночью ко мне заявился Мигулин…

— Мигулин?! — воскликнула Анжелика.

— Да. А что тут удивительного? Вы помните, у нас с ним были кое-какие счеты…

— Он защищал меня…

— Вот именно. Но вернемся к нашему казачку. Он поднял меня среди ночи… Он был пьян или с жестокого похмелья. Да-с… Но рассуждал он вполне здраво.

— И что же он вам рассказал?

— Наверное все… Впрочем, монолог его был несколько сумбурным, многого я не понял. Сначала я, естественно, схватился за шпагу. Но он твердо обещал дать мне удовлетворение потом… там где-нибудь, в России, в Польше… Пока же… «Я обращаюсь к вам, граф, как рыцарь к рыцарю», — сказал он мне и поведал о том бедственном положении, в котором вы, мадам, к несчастью, оказались. Он не мог больше оставаться в Крыму, так как прирезал тут кого-то, но душа его болела из-за вас… В общем, он поручил вас мне и просил сделать все возможное. Он, конечно, благородный человек, но я и без него искал вас именно с такой целью…

— С какой целью? — переспросила Анжелика.

— Да с этой же — сделать все возможное, чтоб вы покончили, наконец, с этим затянувшимся бредом…

— Что вы имеете в виду?

— Все эти поиски, секретные инструкции…

— Да! Секретные инструкции! — воскликнула Анжелика. — Вы подозревали, что я должна их кому-то передать, и самозабвенно преследовали меня. Инструкции действительно были переданы маркизу Нуантелю, но вез их некий Жирарден под конвоем трех военных кораблей. Как вы ошиблись, граф!

— Очень может быть, — усмехнулся граф.

— Вы все никак не можете понять…

— Что вы ищете своего горячо любимого мужа, — закончил за нее юный граф. — Право, в это трудно поверить…

— Но почему?!

— Оставим этот разговор, милая маркиза, — вздохнул юноша. — Поговорим о делах насущных. Что вы собираетесь делать в ближайшем будущем, и чем я могу вам помочь?

— Я собираюсь сесть на первый же корабль, уходящий к берегам Турции, найти в Стамбуле маркиза Нуантеля, передать ему рекомендательные письма от Марселиса, чтобы он помог мне разыскать мужа… Для этого мне нужны деньги…

— Я с удовольствием займу вам, сколько вам будет нужно, — твердо сказал граф, помолчал и добавил. — Не требуя ничего взамен…

Анжелика вспыхнула и отвернулась к окну экипажа.

— Здесь очень мило, — сказал граф Раницкий, проследив ее взгляд. — Когда-нибудь мы или русские отвоюем Крым у татар…

— И что тогда?

— Тогда я построю дом на берегу моря. Вон там, на краю скалы…

— Красиво… А как же татары? Они так сильны!

— Они сильны, пока мы слабы. Все это время мы дрались с русскими или между собой и всякий раз приглашали татар в качестве союзников, разрешая им грабеж и захват рабов. Как только мы помиримся с русскими и казаками, приток рабов прекратится, и за татар я не дам и ломаного гроша.

— Когда это еще будет…

— Да, вы правы. Дом придется строить моим детям или внукам.

Экипаж катился по каменистой дороге. Окрестности, ранее казавшиеся голыми и безжизненными, из его окон иногда выглядели даже живописными. Приоткрывавшееся из-за скал море играло неповторимо яркими красками.

— Что же вы делали все это время, как мы расстались? — спросила Анжелика, чтобы нарушить молчание.

— «Как мы расстались», — повторил граф и расхохотался. — Когда-нибудь мы будем вспоминать те события и смеяться. Еще бы! Настоящее приключение! Мне же было не до смеха…

Он внезапно замолчал, видимо, вспоминая и переживая вновь все прошедшее. Взгляд его слегка затуманился.

— Собесский чуть не повесил меня, — вздохнул он, наконец.

— И поделом вам, — парировала Анжелика. — Устраивать такую охоту на женщину, единственная вина которой в том, что она все еще любит собственного мужа…!

— Которого? — саркастически усмехнулся юноша, но вовремя сдержался. — Извините меня, маркиза. Я вовсе не хотел вас обидеть.

— Почему вы все не верите, что мой муж жив? — обернулась к нему Анжелика.

— Вы сами-то в это верите?

— Верю.

— Ну, и как?

— Что «как»?

— Нравится вам это?

— Я вас не понимаю.

Граф с безнадежным видом развел руками.

Анжелика чувствовала, что граф сдерживается, как когда-то сдерживался Исмаил-ага, но сдержанность его была иного рода. «Что он еще выкинет?» — думала она, вспоминала все выходки графа в России, Малороссии и на Украине.

— У меня к вам есть дело, — решился граф. — Почему бы вам не смириться с потерей ваших мужей и не выйти замуж за меня?

— За вас?!

— Черт возьми…! — граф был явно обижен ее возгласом.

Установилось неловкое молчание.

— Простите мой невольный порыв, граф, — заговорила Анжелика. — Я все же верю, что мой первый муж жив. Но дело даже не в этом… Я очень благодарна вам за ваше предложение. Однако задумывались ли вы, что предлагаете руку женщине, которая старше вас по крайней мере лет на десять?

— А что здесь такого? Вас-то что здесь смущает?

— Да нет, ничего… Судя по вашим рассказам о вашей семье…

— Перестаньте, маркиза, прошу вас, — со смехом перебил ее граф. — Неужели вы думаете, что вся семья Раницких — шайка каких-то дегенератов и извращенцев? Я это все придумал…

— А как же Эльжебета и ваш дедушка, который…

— О! Эльжебету я подобрал в одном из германских притонов, и за те деньги, что она получила, она готова была подтвердить все, что угодно, даже лишение девственности посредством костыля. Впрочем, она действительно дворянского рода, но захудалого, хотя и возомнила о себе черт-те чего…

— Зачем вам все это понадобилось? — спросила изумленная Анжелика.

— Чтобы заинтриговать вас, войти в доверие, соблазнить и перехватить секретные инструкции… Вы видите? Я честен с вами…

— Это какой-то сумасшедший дом, — простонала Анжелика.

— Это была прекрасно спланированная и почти достигшая цели операция, — ответил граф. — Но теперь я не на службе. Операция стала бессмысленной. Война закончилась…

— Как вы могли…

— Да вот так и мог, потому что не знал вас. Но потом узнал. И вот я здесь и у ваших ног.

Они ехали, и каждый смотрел в свое окошко. Анжелика видела показавшееся из-за расступившихся скал синее море, а перед графом расстилалась подступившая вплотную к скалистому обрыву сизая у горизонта безводная полынная степь.

— Вы не смогли завоевать меня и решили купить посредством заключения договора, скрепленного подписями. В этом есть что-то буржуазное, граф, но отнюдь не рыцарское.

— Вам доставляет удовольствие поучать меня? — горько усмехнулся граф. Весь день он скрывал истинное свое настроение разного рода усмешками.

«Довольно неожиданное окончание всего спектакля — выйти где-то в Азии замуж за мальчишку,» — думала Анжелика, хотя и польщенная, но подыскивающая путь, как бы отказать юному графу и оставить его своим союзником. Граф много пережил, может быть даже перестрадал, он изменился, полюбил… Но как объяснить юноше, что все мы кажемся себе средоточием вселенной, и всем нам кажется, что стоит «мне» заставить всех остальных, стоит «мне» стать счастливым, и все вокруг будут счастливы… Но так кажется каждому…

— Я могу сказать вам одно: извините…

— Вы отказываете мне?

— Да…

Граф был влюблен и уверен в глубине собственного чувства, поэтому он счел бы оскорбительным для себя доказывать эту глубину и не менее оскорбительным чьи-либо сомнения в этой глубине. Анжелика должна была поверить. Она отказала… Глубина и сила чувства оказались бессмысленны, напрасны…

Отвернувшись к окну, граф покусал губы, собираясь с силами, как после пропущенного удара. Потом, стараясь не менять тона, спросил:

— Когда вы намерены отправиться в Турцию?

— Как только достану денег.

— Сколько вам нужно?

— Я не возьму у вас…

— Черт возьми! Вы займете их у меня! Я не позволю, чтобы любимая мною женщина… — голос его пресекся, граф вытер платочком лицо и уже спокойнее продолжал. — Я дам вам по заемному письму пять тысяч пистолей или две тысячи луидоров, это вся моя наличность. Двести пистолей сбросим за счет тех двух лошадей, о которых говорил мне Мигулин, а заемное письмо на остальную сумму я немедленно отошлю в Париж и предъявлю к оплате. Так что вы не будете должны мне ничего. Это вас устраивает?

Подумав, Анжелика кивнула.

— Прекрасно. Эй, поворачивай! — крикнул граф вознице. — Не будем терять время.

Они вернулись на квартиру Анжелики. Графский слуга молча вывел из внутреннего дворика двух лошадей и привязал их сзади к экипажу. Анжелика поднялась за своими вещами. Шевалье де Монвилье успел шепнуть ей, что самый расторопный из их компании, господин Шобер, отправился на корабль покойного мэтра Сизье и хотел было объявить его своей собственностью, но боится попасть под подозрение в убийстве, и поэтому мечется по палубе и не знает, что делать.

— Мой вам совет, шевалье… Вам и всем вашим знакомым… Не претендуйте на эту собственность, — мстительно сказала Анжелика, вспомнив их ночные разговоры и желание «разыграть» ее. — Это опасно. Вспомните судьбу бедного мэтра Сизье…

— Между нами, маркиза, что вы знаете обо всем этом? — шепотом спросил де Монвилье.

— Между нами, шевалье, я знаю меньше вашего, но… о многом догадываюсь…

— О чем?

— Кто-то из ваших начал потихоньку убирать сообщников…

Шевалье де Монвилье вскрикнул и прикрыл рот ладонью. Как и всякого слабого человека, его легко было и напугать, и успокоить.

— Так что же мне делать? — спросил он у Анжелики.

— Бегите отсюда, и как можно скорее. Только не морем, а кружным путем: через Украину, Польшу и Швецию.

— Вы шутите?

— Подумайте сами. Где им легче всего вас перехватить?

— Да-да, вы правы, — прошептал смертельно перепуганный шевалье.

Вслед за этим Анжелика отправилась на квартиру к графу. Он жил в противоположном конце городка, на окраине. Дом его напоминал жилище мэтра Сизье. Во дворе суетились слуги, все незнакомые.

Граф ввел Анжелику в дом, показал ей комнаты.

— Располагайтесь, милая маркиза. Здесь вы в полной безопасности.

Он немедленно вызвал какого-то местного чиновника, и тот тут же составил заемное письмо на трех языках и скрепил печатью.

— Превосходно, — сказал граф, пряча документ в шкатулку. — Извольте пересчитать.

В присутствии того же чиновника он вынес и передал Анжелике тяжелые мешочки золота.

Все было сказочно быстро, просто не верилось. Тем не менее Анжелика немедленно вызвала жившего в Кафе европейского портного и заказала ему мужской костюм ее размера.

— Если госпожа торопится, то я могу ей предложить несколько готовых на выбор, — предложил портной, быстроглазый еврей, заметивший, что Анжелика собирается в дорогу.

Из предложенных готовых Анжелика выбрала черный мужской костюм, несколько старомодный, но удобный для путешествия, особенно — для верховой езды. В него она немедленно облачилась, как только расчет закончился, и портной, раскланявшись, ушел.

Как давно она не смотрелась в такое большое — в рост — зеркало! Одна из комнат, отведенных графом Анжелике, была уставлена именно такими зеркалами. Сдерживая волнение, она подошла и оглядела свое отражение. Скитания и лишения отразились на ее внешности, но не обезобразили ее. Кожа лица потемнела от загара и была почти одного цвета с неподкрашенными губами. На общем коричневом фоне сияли, приковывая взгляд, большие ярко-зеленые глаза. Они не потускнели, не утратили живости и блеска. Золотистые и ставшие, побывав под солнцем, еще светлее волосы крупными локонами спадали из-под надетой чуть набекрень шляпы вдоль высокой изящной шеи на покрытое скромным кружевом узкое плечо. Она похудела, в движениях появилось больше порыва, нерва… нога, обутая в сапожок на высоком каблуке, подрагивала, волна пробегала от бедра к щиколотке.

— Что ж, я еще в форме… — прошептала она.

Не успел уйти портной, к дому, снимаемому графом, подошли два турецких чиновника из администрации порта, их сопровождали два сонных татарских воина.

— Мы расследуем убийство франкского купца.

Надувшийся, как молодой индюк, граф велел впустить их и встретил сидящим в зале на крохотном диване, предназначенном для двоих, В руках он вертел трость и всем своим видом показывал, что его оторвали от важного дела.

— Мы расследуем убийство франкского купца, — заявили чиновники после обмена вежливыми приветствиями.

Слуги графа бросились по его знаку вносить особые мягкие ковры и подушки для гостей. Все это время они стояли, озираясь, а граф сидел и рассматривал их, поигрывая тростью.

— Боюсь разочаровать вас, господа, — сказал граф, когда чиновники расселись. — Но я не убивал его.

Он понимал по-турецки, но теперь говорил по-польски, причем выбирал затейливые и витиеватые выражения. Один из чиновников, переводчик, постоянно спотыкался на том или ином слове. Анжелика наблюдала за всей этой сценой из-за ширмы.

— Мы не подозреваем уважаемого господина из Ляхистана. Мы пришли узнать о той женщине, которая была привезена господином в его дом сегодня. Нам известно, что она была ночью у убитого.

— Не могу не отметить вашей проницательности, — отвечал граф по-польски. — Эта женщина сейчас, действительно, у меня. Я купил ее. Она моя собственность и я за нее отвечаю. Задайте мне интересующие вас вопросы, я переговорю с ней и дам вам исчерпывающие ваше отнюдь не праздное любопытство ответы.

Переводчик через пень-колоду донес до своего начальника общий смысл ответа графа.

Самым важным для турок вопросом было: «Пусть расскажет, что она там делала?», но вежливость и скромность не позволяли интересоваться подобным у хозяина женщины.

— Не является ли купленная вами женщина родственницей убитого франка и не претендует ли она на какую-либо часть наследства? — спросил старший из чиновников.

— Этого я и спрашивать у нее не буду, — ответил граф. — Я и так знаю, что она ему не родственница.

— Не заметила ли она в доме убитого чего-нибудь подозрительного или просто странного?

Граф в растерянности развел руками, потом кивнул:

— Посидите, я сейчас спрошу.

Он прошел в другую комнату, подмигнув смотрящей из-за шторы Анжелике и вскоре вернулся.

— Она ничего не заметила. Этот француз побеседовал с ней, дал несколько золотых монет и отпустил.

Турки оживились:

— Надо посмотреть. Что за монеты? Какая чеканка?

Вздохнув, граф снова вышел и по возвращении протянул старшему из чиновников три золотых луидора и один серебряный пистоль. Тот разглядел монеты самым внимательным образом и удивленно поднял брови:

— Вы ведь говорили, что монеты были золотые…

— Да, говорил.

— Но это ведь серебро, — показал турок графу пистоль.

— Пардон. Сейчас проверю…

Граф опять ушел и вернулся с еще двумя золотыми монетами.

— Да, это золото, — подтвердил турок, зажимая монеты в кулак.

— Так… А где же серебряная монета? — спросил граф. — Она моя…

Турки с сосредоточенным видом стали оглядываться, поглощенные поисками.

— О, аллах! Куда же она девалась? Не положили ли вы ее случайно в карман?

— Я? Ну что вы!

Граф принялся сварливо спорить с турками и размахивать руками.

На каждый их призыв к аллаху он отвечал обращением к божьей матери.

— Я не вижу перед собой никакой серебряной монеты Я вижу пять золотых, — призывал в свидетели собственные глаза и глаза всех присутствующих старший турок.

Младший переводил. Его заело, что монет пять (шестая, серебряная, навеки исчезла под одеждой старшего), и он увел разговор в магию цифр:

— Пять! Почему не шесть? Священная цифра «шесть», она же и «девять», всегда привлекала мысли ученых мужей…

Граф рассмеялся и стал на пальцах изображать какие-то фигуры и показывать туркам, те сочли их неприличными, разобиделись и надулись.

— Все монеты одинаковые, — сказал граф. — Для сравнения достаточно и четырех…

— Ну, что вы! Как можно!

Младший турок подскочил и стал нашептывать графу на ухо.

— Очень сильно подозревает… До самого паши дойдет… — расслышала Анжелика.

— Вот, у меня завалился в кармане, — вздохнул граф и протянул турку еще одну золотую монету.

— Как был убит этот франк? — спросил граф, когда турки немного успокоились и отдышались.

— Убиты двое. Одному перерезали горло, а другому свернули шею.

— Их ограбили?

— Да, — очень важно подтвердил старший турок, а младший стал перечислять, какие вещи исчезли: одежда, посуда, мебель…

— А-а… — облегченно протянул граф. — Вряд ли женщина может свернуть шею мужчине…

— Но у нее был слуга, — важно поднял палец старший турок.

— Слуга? — удивился граф. — У нее был хозяин, который и продал мне ее.

Турки переглянулись и перекинулись парой фраз.

— Да, — подтвердил младший. — Хотя нам и говорили о слуге, мы думаем, что это, конечно, был ее хозяин…

— Но и это не меняет дела, — заметил граф. — Ни одному мужчине не под силу унести столько. Судя по количеству похищенного грабителей должно быть человек пять-шесть…

Теперь развели руками турки и подняли глаза к потолку.

— А как эта женщина оказалась в городе? — спросил младший из турок, намеревающийся и дальше шантажировать графа.

— Как и обычно. Ее хозяин привез ее с Украины.

— И сколько он с вас взял?

— Пятьдесят луидоров.

Турки алчно переглянулись.

— Вы не помните его имени?

— Это был местный татарин. Его звали Махмуд, а может быть — Ахмед, Спросите у местного начальника.

Турки сопели и думали, о чем бы еще спросить графа.

— Не могу не оценить мудрость вашего предположения о роли наследства во всей этой истории, — опередил он их. — Я бы стал искать, кому выгодно убийство этого французского торговца. Ведь мебель, ковры и посуда — не главное его богатство. Главное — корабль, не так ли?

— Да, да… Конечно… закивали турки.

— Кстати, кто объявил себя наследником богатств убитого?

Турки промычали что-то, но от прямого ответа уклонились и стали собираться. Опасность пока что прошла стороной.

Граф проводил их, вернулся и, распахнув ширму, воскликнул, оглядывая Анжелику:

— Вы прекрасны, как сам Сатана!

— Довольно двусмысленный комплимент, — ответила маркиза. — Когда я выезжаю?

— Сегодня ваш поспешный отъезд вызвал бы подозрения. Придется ехать завтра. А сейчас я пошлю своих людей в порт, пусть приглядят корабль, отходящий завтра.

Не доверяя вполне графу, Анжелика заперлась в своих комнатах наедине с деньгами, сваленными в мешочках на стол.

Меж тем стало темнеть. Во дворе дома, снимаемого графом, был разбит небольшой сад с беседками и фонтаном. В сумерках Анжелика выглянула в окно. Ей захотелось спуститься в сад, вдохнуть свежего воздуха, посидеть среди темных кустов.

Как только она открыла окно, внизу кто-то заиграл на лютне. Видимо, за ней наблюдали, ждали ее появления.

(Песня, исполненная графом Раницким в саду в Кафе)

Ушли те напевы и те вечера, И белые кони, что росы топтали. Отбрось все дела, отдохни у костра. Куда нам спешить? Мы так сильно устали… Кого мы любим, тем мы не нужны, Иные зовут нас в бескрайние дали… Но мы не пойдем. Пусть они хороши… Куда нам спешить? Мы так сильно устали… И все повторится: и ночь, и луна, И бледный рассвет в золотом покрывале… Все будет потом, а пока — тишина. Куда нам спешить? Мы так сильно устали…

Звуки лютни смолкли. Какое-то время в саду сохранялась тишина.

— Спускайтесь сюда, маркиза, — донесся снизу голос графа.

Анжелика отрицательно покачала головой, потом подумала, что граф мог не разглядеть этого жеста, и сказала:

— Я боюсь вас, граф…

— Не бойтесь, милая маркиза, — уговаривал граф Раницкий. — Спускайтесь…

Анжелика молчала и лишь отрицательно качала головой.

Ночь прошла тихо. Утром слуги графа, начавшие беготню по дому, разбудили ее. Она проснулась, чувствуя легкое недомогание. Была ли то изжога или неясная, расплывающаяся боль в желудке — она не знала, но настроения не было. Возможно виной тому были и резкие запахи из кухни. «Боже, какой был вечер… — подумала она, — и какое мерзкое утро…»

Доверенный человек графа вернулся из порта и рассказал, что готовится отплытие корабля. Граф расспросил его и узнал, что ожидается новая партия рабов с Украины, а старых, больных и ослабевших от голода по дешевке распродают; французы, итальянцы и еще кое-кто из мелких торговцев начали их скупать, а для перевозки заранее наняли вскладчину корабль.

— Пора собираться, — решил граф.

Они собрали необходимые вещи и выехали в порт. Там царила суматоха. Турки и татары чистили бараки и халупы, где содержались рабы. Остатки их, мужчины и женщины, напоминающие скелеты, изгонялись на площадь, где их уже поджидали. Мелкие портовые хищники, которые не могли купить нормальных, здоровых рабов, скупали всех ослабленных и гнали к кораблю.

— Ого, да это корабль покойника Сизье! — воскликнул граф. — Кто ж теперь его хозяин?

— Кажется, я вижу на борту господина Вельварта, — разглядела Анжелика.

— Это не совсем та фигура, — отреагировал граф. — Для хозяина он мелковат.

Турки-надсмотрщики разогнали толпу рабов, расчистили путь к шлюпке. Анжелика, граф и несколько слуг отплыли к кораблю.

— Здравствуйте, господин Вельварт! Не вы ли хозяин этого чудесного корабля? — спросила Анжелика.

— Увы, я всего лишь капитан на нем.

— А кто хозяин?

Господин Вельварт замялся, но все же сказал, хотя и туманно:

— Мой хозяин — очень богатый человек…

— Уж не господин ли Шобер? — поинтересовался граф. — Что-то я его не вижу.

Господин Вельварт нахмурился и даже поморщился, как будто ему напомнили о чем-то неприятном.

— Я хотела бы отплыть с вами до Константинополя. Не бесплатно, разумеется, — объяснила ему Анжелика. — С кем мне договориться?

— Меня нанял турецкий чиновник Максуд-Азман, — буркнул Вельварт и отвернулся.

— Ах, вон оно что! — обрадовался граф. — Я на некоторое время вернусь на берег. Окажите гостеприимство даме, господин Вельварт!

Шепнув Анжелике, что он знает хозяина судна, граф отправился на берег.

Вельварт проводил Анжелику на корму. Оставшись наедине, он стал помягче, но все равно чего-то опасался.

— Оставайтесь здесь, мадам. Сейчас мы начнем погрузку. Это не для вашего вкуса, тем более — не для вашего обоняния.

Отплывший граф помахал Анжелике с берега шляпой и куда-то исчез. Оставшись в обществе двух слуг, она стала рассматривать порт и прибывшие суда. Из всех кораблей, находившихся в порту, лишь один корабль Вельварта готовился к отплытию, остальные либо только что прибыли, либо просто были пусты, только одинокие вахтенные зевали и глазели на начавшуюся погрузку.

Одно лишь упоминание о предстоящем зловонии вызвало у Анжелики очередной приступ недомогания, и предчувствия не обманули ее. Первые шлюпки со скелетообразными рабами и рабынями подошли к борту корабля, надсмотрщики, взмахивая плетьми и раздавая тумаки, заставляли несчастных карабкаться наверх. На палубе их встречали, и, пнув пару раз, заставляли спуститься в трюм. Из раскрытого трюма пахнуло настолько мерзко и страшно, что Анжелика невольно отвернулась и стала смотреть на море.

Крики, стоны и проклятия разразились над судном. В этом аду Анжелике предстояло плыть в Константинополь. Интересно, как долго продлится путь?

Корабль грузили долго. Наконец, трюмы были забиты. В последних шлюпках к кораблю подплыли хозяева рабов. Вместе с ними оказался и граф.

— Все в порядке, — объявил он Анжелике. — Максуд-Азман — тот самый турок, что приходил к нам вчера. Быстро же они провернули это дельце! Небезызвестный господин Шобер намекал всем, что он новый владелец этого корабля, но моментально очутился в башне по подозрению в убийстве мэтра Сизье. Корабль конфисковали, а затем вскладчину купили у государства, то есть, у самих себя чиновники, которые расследовали это дело. Так, мелкота всякая. На остатки какого-то капитала они скупили часть этих несчастных…

…Слушая его, Анжелика поймала себя на том, что не может вспомнить лица попавшего в башню господина Шобера. Еще один…

— Этот господин Шобер — довольно невзрачная и ничтожная личность, — сказал граф, догадываясь о ее настроении. — Такие, как правило, и кончают в тюрьме или на эшафоте.

— Ах, какая разница…?

— Все мы игрушки в руках провидения, — утешил ее граф. — Рано или поздно, но его все равно посадили бы.

— Перестаньте…

— Да, конечно… Сами турки, естественно, никуда не плывут, они послали своего представителя, — он показал Анжелике толстого турка с писклявым голосом, который больше всех важничал. — Я не стал договариваться с ними, они ободрали бы вас как липку. Придется переговорить с господином Вельвартом. Он отрекся от своего друга, господина Шобера, и в награду получил этот пост. Не знаю, как он себя поведет, но против такой суммы, я думаю, он не устоит.

Граф поднялся к Вельварту и стал что-то нашептывать ему. Капитан морщился, но потом облизнул губы и кивнул.

— Он выделит вам отдельную каюту, — сообщил граф, вернувшись к Анжелике. — А этот литвин будет спать у ее дверей.

— Литвин? — обернулась Анжелика.

— Это не имя, это родовая принадлежность, — успокоил ее граф. — Но он так же молчалив. Что ж, так будет лучше: единого хозяина нет, все либо компаньоны, либо наемники, никто не будет корчить тут из себя местного султана. Корабль не первой свежести, но вполне надежен. К тому же он единственный, отплывающий в ближайшее время.

— А эти? — указала Анжелика на другие корабли.

— Эти ждут начала аукциона. Их не устраивает качество этих… — указал граф на трюм. — Что касается господина Вельварта, то он будет торопиться, чтоб рабы не перемерли в море. В этом отношении вам повезло.

Голый до пояса турок подошел к графу и Анжелике и знаком показал, чтоб следовали за ним.

— Этот матрос покажет вам каюту, — объяснил граф. — Литвин, неси вещи маркизы.

Молчаливый слуга подхватил вещи и пошел вслед за турком.

Каюта оказалась недурной. Видимо, это было лучшее место на корабле.

— Оставайся здесь и стереги вещи и деньги, — приказала Анжелика слуге.

Наверху толстый писклявый турок о чем-то говорил с графом, при приближении Анжелики он сверкнул на нее глазами и отошел.

— Что ему нужно?

— Все то же. Он просил меня продать вас ему.

— Надеюсь, вы отказали?

— Еще бы!

— Дикая страна! Торговать людьми…!

— И большинство этих людей — с Украины и Польши, — глухо вставил граф. — Ничего. Рано или поздно, но мы развеем татарву, и Крым будет наш.

— Это не самое трудное. Но удержитесь ли вы от работорговли, заняв место татар? — усомнилась Анжелика.

— Думаю, что да. Хотя мы и не филантропы, подобно Рескатору.

— Рескатору…?

— Да. Несколько его кораблей вошли в порт. Ходят слухи, что он скупает рабов, чтобы вернуть им свободу. Этакий романтик с большой дороги. Здесь его не любят…

— Я хотела бы его увидеть, — прошептала Анжелика. — Этот благородный человек доставил бы меня в Стамбул без всяких денег.

— Его здесь пока никто не видел, — пожал плечами граф. — А шайка Рескатора и сам Рескатор — не одно и то же. Потом я не склонен верить разным слухам…

— Но это правда! Я знаю его! — воскликнула Анжелика.

— Вы знаете его? Иисус-Мария! Его-то вы когда успели… м-м… повстречать?

— Ах, граф! — вскричала Анжелика. — По здешним законам или обычаям я даже принадлежу ему. Он выкупил меня…

— Час от часу не легче! Может быть, вам лучше спуститься в каюту и там переждать? Вдруг вас узнают и затребуют…?

— О, нет! Это не такой человек!

— Воля ваша, — пожал плечами ошеломленный граф. — Но если он вас затребует, я не смогу вас вы купить. Он сказочно богат, и никаких денег не хватит…

— Это единственный человек, у которого я согласилась бы оказаться в рабстве…

Заявление было довольно неосторожным. Граф нахмурился.

— Ах, как трудно мне в роли рыцаря, маркиза — сказал он. — И как это удавалось бедному Мигулину?! Доставить вас к мужу — да, это благородно! Но не требуйте, чтоб я доставил вас к этому разбойнику. Впрочем, корабль снимается с якоря. Позвольте мне откланяться, маркиза.

— Да, милый граф! Я вам очень благодарна, — проговорила Анжелика, но мысли ее были далеко. — Прощайте…!

— Прощайте, — граф поклонился Анжелике и пошел к ожидавшей его последней шлюпке.

Глава 23

Шлюпка доставила графа на берег, и он, не оглядываясь и не взмахнув прощально шляпой, пошел к ожидавшему его экипажу.

Корабль снялся с якоря. Медленно, подгоняемый прибрежным течением, стал он разворачиваться и заскользил вдоль берега, мимо трущоб и роскошных дворцов.

Господин Вельварт, отдав необходимые распоряжения, подошел к Анжелике.

— Удобно ли вы чувствуете себя в каюте, сударыня? Я приказал избрать для вас лучшую.

Он стремился быть галантным, но плел несуразицу. Анжелика поблагодарила его. Странное раздвоение в душе испытывала она. Одно лишь море отделяло ее от Стамбула, где она надеялась найти своего мужа. Она была почти на месте. И в то же время она вспомнила Рескатора, его манеру, властную и благородную, его появление на том аукционе, когда ее обнаженную выставили под похотливые взгляды работорговцев…

Из трюма донеслись, злые, полные ненависти выкрики. Охранники забегали и вскоре вытащили из трюма два бездыханных тела.

— Чьи это?

— Слава аллаху, не мои…

— Не успели выйти, а они уже умирают…

— Знаем, что брали… — галдели торговцы.

— Положите их возле борта, — распорядился Вельварт. — Когда выйдем в открытое море, выбросим…

Он оглянулся на Анжелику и, чтобы отвлечь ее внимание от несчастных, протянул ей подзорную трубу:

— Отсюда прекрасный вид на загородные дворцы. Довольно любопытное зрелище… Взгляните, маркиза.

Чтобы он отвязался, Анжелика взяла подзорную трубу и навела ее на берег. Приблизившиеся белые стены, утопающие в пожелтевшей листве, потянулись у нее перед глазами. Дети, играющие на веранде… Какой-то толстый турок, меланхолично смотрящий на море… Высокая белая стена, полураскрытые окна… И вдруг словно грозовой разряд пронзил все ее тело. Она не удержалась от вскрика. Трубка запрыгала в ее руках и чуть не упала в море. Рескатор и все остальное выветрилось, навсегда исчезло из ее сознания. Она вновь вскинула трубу и зашарила взглядом по берегу, по белым стенам загородных дворцов. Меланхоличный турок… Высокая стена, полураскрытые окна… Они были темны и пусты, но несколько секунд назад в одном из них она ясно увидела своего МУЖА… Там, нет — там… Здесь… Нет, ошибки быть не может… «Не сошла же я с ума!»

— Вернитесь! — резко обернулась она к господину Вельварту.

— Что?!

— Назад! Немедленно высадите меня!

— Немедленно бросьте ваши штучки! — взорвался капитан. — Мне каждый миг дорог…

— Я умоляю вас — вернитесь…

— Зачем?!

— Мой муж… Я только что видела его в трубу…

К несказанному удивлению Анжелики с господином Вельвартом сделалась истерика:

— Вы — редкая дура! — взвизгнул он. — Ваш муж — фикция, уловка. И если это знаю я, я — ничтожество, согласившееся засадить в тюрьму друга, лишь бы распоряжаться за гроши этим корытом, то как об этом можете не знать вы? Знаете, что я вам скажу? Истинное несчастье иметь дело с такой сумасшедшей потаскухой, как вы. Там, где вы, всегда смерть и разрушения, там всегда несчастья и махинации… Когда же вы наскачетесь, черт вас возьми?

Звонкая пощечина, отвешенная Анжеликой, заткнула рот господину Вельварту.

— Замолчите! — закричала выведенная из себя всем случившимся Анжелика. — Вы — мерзкая сволочь! Вы хотели меня разыграть между собой? Меня?!

Вторая пощечина чуть не свалила капитана с ног. Толпившиеся неподалеку итальянские купцы бросились их разнимать. Вельварт вновь обрел равновесие и вне себя от ярости ударил Анжелику со всего плеча в лицо, но она успела присесть, и один из итальянцев, приняв удар на себя, покатился, громыхая ботфортами и кинжалом. Другие итальянцы схватились за шпаги и кинжалы. Господину Вельварту пришлось бы плохо, но спасла его Анжелика, которая выпрямилась, влепила ему третью пощечину и, топнув сапожком, воскликнула!

— Возвращайтесь немедля!

— Да?!

Опомнившийся после третьей оплеухи капитан повернулся к ней спиной, пристукнув каблуками, вскинул полы кафтана, показал Анжелике обтянутый панталонами зад и пошел прочь, крича:

— Уберите от меня эту сумасшедшую!

Итальянцы покатились со смеху. Немедленно распространился слух, что Анжелика — жена капитана, застукавшая его с любовницей. И хотя для подобной истории нужна была еще хотя бы одна женщина на корабле, все поверили.

Меж тем корабль стремительно удалялся от берега… Спохватившаяся Анжелика бросилась вслед за капитаном:

— Господин Вельварт! Умоляю вас, вернитесь…

Вельварт взял себя в руки, но, получив трижды по физиономии от женщины, он был непреклонен. За последнее время он, видимо, много пережил, а виновницей всех несчастий считал Анжелику, с прибытием которой в Кафу мэтр Сизье был убит, а господин Шобер очутился в страшной башне, что касается шевалье де Монвилье, то последний исчез, не заплатив долгов.

— Вернитесь, господин Вельварт, я умоляю вас, — повторила Анжелика.

— Кой черт! Но ведь вы так рвались в эту Турцию! Только не говорите мне о вашем муже, ставшем притчей, — протестующе поднял он руку. — Для меня дорога каждая минута. Мы должны завершить наше путешествие до осенних штормов…

— Неужто ваш корабль не выдержит шторма?

— Корабль-то выдержит, товар не выдержит. Вот полюбуйтесь, — и он показал, как матросы тащили к борту два трупа, чтобы сбросить их в открытое море. — Шторм доканает рабов. Они и так очень слабы. Да и не один я решаю.

— Я заплачу вам, — вспомнила Анжелика. — Любую сумму. Сколько хотите?

— Глаза Вельварта нехорошо блеснули. «Обманет, — подумала Анжелика. — Это такая сволочь!»

— Это не один я решаю, — повторил Вельварт, набивая цену, но Анжелика ухватилась за эту фразу.

— Хорошо. Я поговорю с представителями хозяев, — сказала она.

— Делайте, как хотите.

Толстый турок с писклявым голосом стоял в толпе других торговцев и о чем-то важно рассуждал.

— Господин, — обратилась к нему Анжелика, от волнения с трудом подбирая турецкие слова. — Прикажите повернуть корабль, и я дам вам все, что угодно…

Словосочетание «все, что угодно» турок понял своеобразно.

— Увы, аллах рукою подлых персов лишил меня мужественности, — со слезою в голосе ответил он.

Окружавшие его итальянцы расхохотались. Турок разозлился.

— Я дам вам деньги… — начала Анжелика, но моментально успокоившийся турок дал ей знак замолчать и увлек за собой в сторону.

— Скажи мне, женщина, зачем ты хочешь возвратиться и сколько ты можешь мне дать? — зашептал он на ухо Анжелике.

Пресекая ответ на первый вопрос, Анжелика сразу же взяла быка за рога:

— Я дам вам две тысячи луидоров. Золотых…

— Аллах… — прошептал турок, потирая руки.

Он думал, потирая руки. Итальянцы стали прислушиваться к ним.

— Отойдем, — потащил турок Анжелику подальше. — Деньги у тебя с собой?

— Да.

Турок решился и бросился к капитану Вельварту:

— Поворачивай!

— Но…

— Я здесь главный! Поворачивай!

Внимательно следившие за всем итальянцы окружили их.

— Зачем поворачивать?

— Эй, мы тоже платили деньги…

— Поворачивай, — взвизгнул турок.

— Нет! Нет! — закричали итальянцы, некоторые из них уже хватались за кинжалы.

— Объясните, почему вы хотите повернуть корабль?

Турок, вспомнив, что он сам не знает причины, стал искать глазами Анжелику.

— Расскажите им свою горькую историю, — ехидно посоветовал ей господин Вельварт.

— Ничего не говори, — прошипел ей на ухо турок, хватая за руку и увлекая за собой в сторону. — Не говори, а то они захотят тоже…

— Поделитесь с ними…

— Аллах! Что говорит эта женщина?! Молчи и делай то, что я тебе скажу…

«Он хочет скрыть все это в тайне, хочет все получить сам, — догадалась Анжелика. — Но если остальные не согласятся? Да он просто зарежет меня, как зарезали…» Воспоминание было ужасным. Приступ дурноты скрутил Анжелику. «Что-то плохо мне сегодня, — подумала она. — Господи! Какой день!»

Надо было немедленно решать. Корабль дальше и дальше уходил от берега…

— Господа, — обратилась Анжелика через голову турка к торговцам. — Все вы временно стали компаньонами на этом судне. Я прошу вас повернуть корабль к берегу и высадить меня там. За это я дам вам две тысячи золотых луидоров…

Греки и итальянцы придвинулись ближе. Турок метнулся к Вельварту и стал вполголоса что-то ему рассказывать. Вельварт внимательно слушал его и косился на Анжелику.

— Скажите капитану, чтобы он повернул судно к берегу, и я немедленно отдам вам деньги…

Итальянцы, понимавшие по-французски, стали что-то с жаром объяснять грекам.

— Эй, капитан…!

— Повторите, что она предлагает…

— Я согласен. Пусть поворачивает… — зашумела палуба.

Капитан поднял руку. Шум протестующе всплеснул, но постепенно стих.

— Господа, — начал капитан Вельварт. — Я командую на корабле и выполняю волю моих хозяев. Вы все знаете, что мы должны до начала штормов пересечь два моря, в противном случае наш товар просто погибнет. Я не собираюсь слушать ничьих советов…

В это время толстый турок, оставивший Вельварта на капитанском мостике, вынырнул из толпы совсем близко, пробрался к Анжелике и зашептал ей на ухо по-турецки:

— Молчи… Никому ничего не давай… Ночью подойдем к берегу и высадим тебя…

«Конечно же, они постараются меня зарезать», — подумала Анжелика.

— Я не хочу просто на берег. Мне надо в порт, — громко ответила она.

— Замолчи… — зашипел турок, воровато и вместе с тем нагло оглядываясь. — Все сделаем, только молчи… Иди к себе вниз…

— Эй, капитан! — крикнул кто-то из итальянцев. Пока будем думать, пусть уберут паруса.

Греки и итальянцы столпились вокруг Вельварта, они не хотели упускать возможности хотя бы немного подзаработать.

— Я ничего не буду убирать, — заявил Вельварт. — Кроме того, мне интересно, зачем ей вдруг понадобилось поворачивать корабль, только что вышедший в море. Вы ведь знаете, что вокруг неспокойно. Там — Рескатор, здесь — казаки… Не подослана ли она?

Несколько подозрительных взглядов царапнули Анжелику из толпы.

— Иди, иди… — подталкивал Анжелику толстый турок. — Иди отсюда и жди…

От него надо было избавляться, и Анжелика, нагнувшись к его уху, прошептала:

— Если еще раз прикоснешься ко мне, я выцарапаю тебе глаза и откушу твой красный нос.

В подтверждение своих слов она с самым зверским видом клацнула зубами.

— Аллах… — отскочил от нее турок и бросился обратно к Вельварту с криками. — Она сумасшедшая… Она не в себе…!

— Мне подозрительна эта беготня, — сказал высокий усатый грек в маленькой красной шапочке. — Эй, вы что? Хотите все забрать себе?

Это подлило масла в огонь. Итальянцы, страстно жестикулируя, лезли на Вельварта, чуть ли не верхом садились на него. Греки обступили толстого турка. Тот отталкивал их, ругался и плевался.

— Бунт… — вырвалось у Вельварта, но он вовремя одумался, так как неосторожные крики могли побудить людей и вправду взяться за оружие.

Моряки бросили свои посты и, раскрыв рты, наблюдали за происходящим на капитанском мостике и вокруг него.

— Хорошо, — перекричал толпу Вельварт. — Спросите у нее, зачем ей надо на берег?

— Это ее дело…

— Поворачивай…

— Не тяни время, — ответили голоса.

Усатый грек поднял руку, остальные греки смолкли.

— Ладно, пусть она скажет, зачем ей надо на берег.

Греки, как по команде, обернулись к ней и уставились, ожидая ответа. Постепенно смолкли итальянцы.

— В подзорную трубу, которую мне дал капитан, я увидела своего мужа, которого ищу много лет. Я увидела его на берегу возле порта. Поэтому мне надо вернуться, — проговорила Анжелика.

— Ты слышал? — обратился усатый грек к Вельварту.

— Конечно, слышал, — издевательским тоном ответил тот. — А теперь послушайте меня. У этой женщины, действительно были два мужа. Одного из них сожгли на костре как колдуна, а другому на войне оторвало ядром голову. Интересно, которого из них она могла увидеть здесь в порту? Я говорил и повторяю вам — эта женщина не в себе. И рисковать нашим грузом из-за ее прихоти я не намерен…

— Это правда? — обернулся усатый грек к Анжелике.

«О, господи! Зачем им все это надо знать…?» — подумала она.

— Послушайте… Пусть я кажусь вам сумасшедшей, пусть господин Вельварт расскажет вам еще сотню таких же интересных историй, но деньги, которые я вам даю, настоящие… Какое вам дело до остального? Доставьте меня обратно в порт и я немедленно дам вам две тысячи золотых. Умоляю вас… — она умоляюще прижала руки к груди и вдруг с ужасом ощутила, как совершенно незаметно и неожиданно, за какие-то дни налилась ее грудь, как чувствительна стала…

Вся утренняя дурнота, все иные признаки стали предельно ясны Анжелике. «О, боже! — мысленно вскричала бедная маркиза. — Я беременна и… сама не знаю, от кого…»!

Все окружающее стало для нее абсолютно безразлично. Пошатываясь, она повернулась и, не разбирая дороги, пошла к себе в каюту.

Молчаливый слуга ждал ее у дверей. Он пропустил Анжелику, плотно закрыл за ней дверь, а сам остался снаружи. Маркиза медленно опустилась, а потом упала на узкую койку и обреченно закрыла глаза. «Все кончено, — подумала она. — Такой развязки я ожидала меньше всего… И нет никакого выхода…»

Спасительное беспамятство на некоторое время овладело несчастной женщиной. Представилось, что она еще на берегу, что никакой беды нет. Она знала, что ее муж где-то здесь, поблизости, причем и ее муж, и знаменитый Рескатор были одним лицом. Она торопливо шла вдоль длинного забора, который должен был скоро кончиться, и за ним открывался белый загородный дом, где ждал ее муж… Она несколько раз приходила в себя, но снова отключалась, проваливаясь в подобие сна, как в спасительную, черную и мягкую нишу.

Стук заставил ее вернуться к действительности. Она подняла тяжелую голову:

— Что там?

Слуга-литвин, заглянувший в дверь, на смеси польского и татарского сказал, что какие-то господа хотят видеть ее.

— Пошли их к дьяволу, — и она вновь уронила голову на подушку.

— Они про деньги говорят…

Анжелика со стоном приподнялась:

— Хорошо. Пусть войдут.

Слуга отступил и жестом пригласил невидимых пока гостей. Вошли усатый грек и два итальянца, за ними, озираясь, протиснулся толстый турок. Анжелика поднялась и встретила их стоя.

— Что вам угодно, господа?

Гости оглядели каюту. Усатый грек шагнул вперед и, прокашлявшись в кулак, сказал на ломаном французском:

— Простите, госпожа, но там говорить, что вы сумасшедшая. Вы показывать деньги, и мы вам верить. Понимаете?

«Чего им нужно? — думала Анжелика, с трудом вникая в смысл слов. Ах, да…»

— Открой чемодан и покажи им деньги, — велела она слуге.

Тот молча подошел и открыл чемодан. Гости не тронулись с места, им и так все было видно. Грек поклонился и дал знак уходить. У дверей итальянцы не выдержали и стали с криками хватать турка за одежду. Турок вырвался и убежал.

«Пошли вы все к черту,» — подумала Анжелика и опять опустилась на койку. Нежданный визит оторвал ее от чудных видений. Как не хотелось возвращаться в реальную жизнь!

Слышно было, как наверху усилились крики, там забегали, затопали. Корабль двигался медленно, постоянно меняя курс. Анжелика попыталась снова уснуть или забыться. Ничего не получалось. Шум и топот настойчиво лезли в уши. Поскольку отключиться было невозможно, она начала прислушиваться, думать и анализировать.

Естественно, турок и Вельварт, обуянные жадностью, не хотят высаживать ее, чтоб потом, поторговавшись с ней наедине еще, заполучить все деньги и ни с кем не делиться. Греки и итальянцы не прочь разделить все поровну. Труднее всех сейчас приходится турку, он один из хозяев корабля, на него давят. Дело затягивается, корабль уходит от берега дальше и дальше… А что ей, собственно, делать на берегу? Как она заявится к мужу? Что скажет? Как объяснит? Стиснув зубы, она перевернулась лицом вниз и, пряча лицо в подушках, горько заплакала.

Толстый турок еще несколько раз подбегал к ее каюте, но слуга-литвин не пускал его. Микроб алчности и злобы уже распространился по кораблю. Люди не смогут успокоиться, пока не разделят, не отберут вожделенные золотые монеты, или пока не прольется кровь…

Снова заговорили, заспорили за дверью. Слуга просунул голову:

— Капитан…

Ему не дали договорить, пинком затолкнули внутрь. Сам господин Вельварт вступил в апартаменты вздорной маркизы. Он взялся за шляпу, но не счел нужным кланяться, лишь поправил ее на голове. С ним были несколько матросов, все тот же грек и два итальянца. Толстого турка задержали наверху, слышно было, как он визгливо ругался.

— Какого черта…? — подняла Анжелика мокрое от слез лицо.

— Вот, видите? Довели человека… — театрально всплеснул руками грек.

Капитан отмахнулся от него.

— Мадам, я… — он запнулся на слове «прошу», видимо, считая недостойным капитана просить о чем-то виновницу возникших беспорядков. — … призываю вас…

— Призовите вашу бабушку не мочиться под себя, — прервала его Анжелика (школа парижских трущоб научила ее и не таким выражениям). — Говорите коротко и ясно.

— Мадам, на корабле волнение, — Вельварт побагровел, но говорил негромко, сдерживая свой гнев. — Даже рабы неспокойны. Они, конечно, слабы, и мы боимся, чтоб они не передохли раньше времени, но от этих славян всего можно ожидать…

— Вы хотите, чтобы я их успокоила?

— Я прошу вас успокоиться…

— О, спокойнее меня нет человека на всем вашем корыте. Что еще?

— Я прошу вас, мадам… («Он все-таки перебрался через это слово, бедняжка», — подумала Анжелика)… Прошу вас трезво оценить положение дел…

«Затягивает, выкручивается… А сам убить меня готов… Что делает жадность с людьми!..» — подумала Анжелика. И этот грек-работорговец, который заступается за нее, движим чувством наживы. Ею внезапно овладело жгучее желание уничтожить, утопить этот корабль, стравить и заставить драться всех, кто находится на нем.

— Я хочу говорить с капитаном наедине, — сказала она.

Лица грека и итальянцев моментально изменились, напряглись. Они помедлили, но вышли.

— Насколько вы вправе распоряжаться кораблем и его курсом? — спросила она капитана, усаживаясь поудобнее. Воля и хладнокровие вновь вернулись к ней.

— Я всего лишь распоряжаюсь, но владеет… — начал господин Вельварт. Своей нерешительностью (разумеется — показной) он хотел набить себе цену, но всего лишь попался в расставленную Анжеликой ловушку.

— Что ж, позовите представителя владельцев, — сухо сказала она.

— Я — представитель компании на судне.

— Но вы же ничего не можете решать…

Вельварт молча вышел и вскоре вернулся с толстым турком. Остальные торговцы, теряющие надежду разделить добычу, пропустили их с глухим рычанием.

К этому времени Анжелика совершенно оправилась и была готова к борьбе. Она оглядела этих двух стяжателей. Теперь все они поменяются ролями.

— Вам очень нужны мои деньги, господа. Я вижу — вы просто не можете без них. Но вы боитесь поделиться с другими, присутствующими на этом корабле. Я помогу вам.

Вельварт, как человек, получивший европейское воспитание, пытался делать протестующие жесты, но довольно вяло. Турок слушал с загоревшимися глазами.

— Весь корабль — ваша собственность, — продолжала Анжелика, обращаясь к турку. — Продайте мне шлюпку.

— За сколько? — сразу же спросил он.

Вельварт оттолкнул его.

— То есть, вы не настаиваете на изменении курса корабля, а удовлетворитесь шлюпкой?

— Да.

— И за это вы дадите нам две тысячи луидоров?

— Да.

— Давайте…

Анжелика рассмеялась ему в лицо:

— Э, нет! Половину я вам отдам, когда сяду в шлюпку, а вторую — когда шлюпка будет на воде.

— Нет…

Усмехнувшись, Анжелика развела руками! Турок и Вельварт отступили к двери и зашушукались. «Догадываются», — подумала Анжелика, но все же надеялась на успех предприятия.

— Это мое последнее слово, — сказала она им. — На размышления даю вам десять минут.

Вельварт и турок помялись, помедлили, но вышли. Итальянцы отшатнулись от распахнувшейся двери. Один, подслушивавший, ухватился за ухо. Оба вышедшие сразу же были окружены. Дверь захлопнулась и заглушила крики. «Ого! Кажется, там началась потасовка…»

— Вы на чьей земле находитесь…? — прорвался визгливый крик турка.

— Мы на воде…!

Перебиваемый и толкаемый турок стал угрожать торговцам своим султаном и всей военной и морской мощью Оттоманской Порты.

Оставшись одна, Анжелика позвала слугу и велела собирать вещи. Она была уверена, что свара разрастется в потасовку. И действительно, шум стал вспыхивать в разных местах корабля. Вельварту удалось собрать матросов, и те стали теснить торговцев… Но у тех были слуги, да и сами они имели оружие. За него уже хватались, но в ход пока не пускали. Общую сумятицу усилил крик: «Рабы!..» По шуму и беготне на палубе Анжелика поняла, что кого-то силком затащили в трюм, теперь матросы и надсмотрщики его отбивали.

Вспышку бунта рабов пресекли в зародыше. Выволокли и сбросили в море еще с десяток тел.

Вельварт с пистолетом за поясом и с рукой на эфесе шпаги вошел в каюту Анжелики. За ним просунулся толстый турок с ятаганом в руке. В коридоре бушевала толпа.

— Мы выведем и посадим вас в шлюпку, — решительно сказал Вельварт, — но деньги вы отдадите нам здесь. Хотя бы половину…

— Четверть, — отрезала Анжелика. — Вы увидите, что я не обманываю вас.

Слуга взял ее вещи. Сама она подняла сумку с деньгами. Луидоры были в четырех одинаково тугих мешочках. Кроме того на дне сумки была кучка серебра. Один мешочек Анжелика сунула в руки турку и, прижимая сумку к груди, шагнула из каюты. Турецкие матросы тесно обступили ее, отталкивая итальянцев и греков локтями. В общей сумятице она сунула руку в сумку и рывком распустила узел на одном из мешочков.

Толстый турок замешкался в ее каюте, и сразу же за спиной Анжелики в каюту заскочили несколько греков и итальянцев. Толстяк закричал. Несколько матросов, оставив Анжелику, бросились к нему на помощь.

Посреди толпы толкающихся, ругающихся и угрожающих друг другу оружием людей Анжелика вступила на палубу и пошла к борту, где на толстых веревках покачивалась готовая к спуску шлюпка. Взглядом она показала слуге на ворот, сама встала рядом. Матрос-турок сбросил вниз веревочную лестницу и закрепил края ее на борту.

— Крути, — показала Анжелика.

Слуга стал поворачивать ворот. Шлюпка пошла вниз.

— Мы так не договаривались… — Вельварт шагнул из толпы и положил руку на ворот.

— Возьмите… — она сунула второй мешочек в руки Вельварту. Он прижал его к груди и попятился, но греки стеной встали у него за спиной и не давали дороги.

— Крути…

Шлюпка, подрагивая на весу, опять пошла вниз.

— Аллах… Убивают… — на палубу выскочил толстый турок с разбитым лицом.

Десяток ножей сверкнул в воздухе. Кто-то бросился бежать, за ним погнались. Со звоном просыпались несколько монет. Толпа вздрогнула как от удара грома…

— Крути… Быстрее… — шептала Анжелика слуге, тот не понимал, но крутил.

С воплем провалился в открывшийся люк турок-матрос. Из люка полезли оборванные и страшные люди, шатающиеся от слабости, но с горящими глазами…

— Деньги… — напирали на Анжелику матросы, торговцы и все остальные.

Сделав вид, что испугалась, она вынула из сумки развязанный мешочек и будто бы случайно уронила его…

Перебираясь через борт и хватаясь за лестницу, она видела, как толстый турок упал на колени и стал сгребать рассыпавшиеся монеты, усатый грек дал ему пинка, а когда упавший стал подниматься, кто-то из итальянцев с размаху дал ему по зубам, и турок, перевалившись через борт, полетел в воду…

Лодка успела достать днищем воду. Анжелика неловко спускалась по веревочной лестнице и примеривалась перепрыгнуть с нее на легкую посудину. Но свалившийся в воду турок уцепился за лестницу снизу и стал карабкаться наверх, где полным ходом шел дележ. Он укусил Анжелику за ногу и стал сталкивать ее в воду, так как она мешала ему подняться. Уворачиваясь от него, Анжелика метнула сумку с деньгами, та упала на борт шлюпки, секунду держалась и сползла в воду. Анжелика свесилась, давая турку возможность пробраться вверх мимо нее. Он, сопя, пробрался, но сверху спускался литвин, и он наступил турку ногой на пальцы. Турок взвыл тонким голосом. Не ожидавший крика литвин лягнул его изо всех сил, и турок вновь рухнул в воду…

Анжелика перебралась с лестницы в шлюпку. Сверху туда же, чуть не перевернув посудину, спрыгнул литвин. Он стал обрубать веревки ножом. Мимо них, перебирая лапами по-собачьи, проплыл к веревочной лестнице толстый турок. Литвин воровато глянул вверх, выдернул из уключины весло и глушанул турка по голове…

Когда они отплыли, стало видно, что на палубе полным ходом идет резня. Греки и итальянцы били турок, и все вместе били вырвавшихся на палубу рабов.

Литвин что-то крикнул и указал Анжелике пальцем. Сам он рывками загребал. Шлюпка толчками и зигзагами удалялась от корабля. Анжелика глянула в указанном направлении.

Капитан Вельварт с перекошенным и окровавленным лицом свешивался с борта и целился в нее из пистолета. Кто-то оборванный и грязный уже возник за ним, занося жердь для удара…

Анжелика пригнулась, уткнувшись носом в колени. Хлопок выстрела был едва различим, пуля свистнула над головой. Литвин захрипел и прогнулся, на груди его расплывалось кровавое пятно. Несколько мгновений он смотрел в небо удивленными глазами, потом обмяк и повалился на дно шлюпки. Господин Вельварт получил сокрушительный удар по шее, прямо по основанию черепа, содрогнулся, выронил разряженный пистолет и сполз за борт, исчез из виду.

Анжелика, балансируя, перебралась на место убитого слуги и села за весла. Ветер был южный, в лицо. Он подгонял шлюпку к северу, к неразличимому берегу, где она недавно мельком видела своего мужа.

«Он поймет меня и простит,» — думала Анжелика.

КОНЕЦ

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg