«Анна и французский поцелуй»

Анна и французский поцелуй (fb2) - Анна и французский поцелуй (пер. Юлия Владимировна Васильева) (Анна и французский поцелуй - 1) 1139K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Стефани Перкинс

Стефани Перкинс Анна и французский поцелуй

Stephanie Perkins

Anna and the french kiss

© 2010 by Stephanie Perkins

© Васильева Ю. В., перевод на русский язык, 2016

© Издание на русском языке, перевод на русский язык, оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2016

Джарроду, лучшему другу и возлюбленному

Глава первая

Все, что я знаю о Франции, – это мадленки[1], «Амели» и «Мулен Руж». Еще Эйфелева башня и Триумфальная арка, хотя понятия не имею, зачем они нужны на самом деле. Наполеон, Мария Антуанетта и куча королей с именем Луи. Не помню, чем они знамениты, но, по-моему, это как-то связано с Французской революцией и Днем взятия Бастилии. Художественный музей под названием «Лувр» и его знаменитая стеклянная пирамида, пристанище «Моны Лизы» и статуи с отрубленными руками. Еще кафешки на каждом углу и бистро… или как они их там называют. И мимы. Неплохая еда (вроде бы), все курят и пьют много вина.

Я слышала, будто французы не любят американцев и белые кроссовки.

Несколько месяцев назад отец устроил меня в пансион. Хруст его перекрещенных пальцев, наверное, слышали даже на другом конце трубки, когда он заливал про «великолепный опыт в обучении» и «чудесные воспоминания, которые я буду хранить всю жизнь». Ну да. Чудесные воспоминания. Одна эта фраза выводила меня из себя.

После этого заявления я пробовала кричать, умолять и плакать, но ничего не сработало. И теперь у меня на руках новенькая студенческая виза и загранпаспорт, где написано: Анна Олифант, гражданка Соединенных Штатов Америки. И вот я здесь, вместе с родителями, распаковываю вещи в комнатушке размером меньше моего чемодана – новоиспеченная студентка Американской школы в Париже.

Не то чтобы я была неблагодарной. То есть это все-таки Париж. Город света! Самый романтический город в мире! Как можно против такого устоять. Просто сама затея с заграничным пансионом была скорее его, чем моя. С тех пор, как отец начал продавать идиотские книжки, по которым позднее сняли не менее идиотские фильмы, он изо всех сил старался произвести на своих нью-йоркских друзей впечатление культурного, интеллигентного человека.

Мой отец не интеллигент. Но он богат.

Так было не всегда. Когда родители только поженились, наша семья пребывала в самом низу среднего класса. Родители оказались на грани развода, и все амбиции пришлось отбросить в сторону. Мечта стать очередным великим писателем с Юга трансформировалась в жгучее желание стать очередным публикующимся автором. И вот, осев в одном из маленьких городков Джорджии, отец принялся писать новеллы об обычных людях с незыблемыми американскими ценностями, которое влюбляются окончательно и бесповоротно, попадают в опасные ситуации и обязательно умирают в конце.

Я серьезно.

Меня это вгоняет в черную депрессию, но тетки проглатывают подобное чтиво с удовольствием. Им нравятся книги моего отца, нравятся его свитера крупной вязки, белозубая улыбка и легкий загар. Благодаря им он стал автором бестселлеров… и полным кретином. По двум его книгам сняты фильмы, еще по трем их снимают сейчас. Это его основная статья дохода.

Голливуд. Возможно, именно огромные деньги и призрачная слава навели отца на мысль о том, что я должна жить во Франции. Целый год. Одна. Не знаю, почему он не посчитал нужным отправить меня в Австралию, или Ирландию, или куда-нибудь еще, где английский – родной язык. По-французски я знаю только одно слово – «oui»[2], и лишь недавно я узнала, что оно произносится как «уи», а вовсе не «ви». По крайней мере, в моей школе говорят по-английски. Ее и открыли специально для состоятельных американцев, которым наскучили собственные дети. На самом деле так оно и есть. Кто же еще отправляет детей в пансион? Прямо Хогвартс какой-то. Только в нашем пансионе не учат летать на метле, там нет симпатичных мальчиков-чародеев и волшебных конфет. Вместо этого мне приходится ютиться с остальными девяноста девятью студентами. В классе всего двадцать пять человек вместо шести сотен, которые учились со мной в одной параллели в Атланте. Зато изучаю я те же предметы, что и в средней школе Клермонта, не считая французского, конечно.

Ах да! Французский. О свободном выборе предметов нет и речи. Меня от этого просто трясет.

Мама говорит, что из меня надо выбить дурь, но это не она бросает чудесную подругу Бридж. И отличную работу в мультиплексе по адресу: Роял Мидтаун, 14. И классного парня из этого мультиплекса.

До сих пор не могу поверить, что мама разлучила нас с Шоном – моему братику всего семь, и он еще слишком мал, чтобы после школы сидеть дома без присмотра. Или его без меня похитит жуткий тип, живущий ниже по улице, у которого окна завешены грязными полотенцами с логотипом кока-колы, или он случайно съест что-нибудь с красным красителем 40[3], у него случится отек Квинке, а рядом не окажется никого, кто мог бы отвезти его в больницу. Шон может даже умереть. И готова поспорить, они не позволят мне прилететь на его похороны, и на кладбище я попаду только в следующем году. Одна. К тому времени отец наверняка водрузит на могилу какой-нибудь кошмарный гранитный памятник.

Надеюсь, он не ждет, что я сейчас сижу и заполняю заявление на поступление в колледж где-нибудь в Румынии или России. Моя мечта – изучать режиссуру в Калифорнии. Я хочу стать первой в Америке женщиной-кинокритиком. Когда-нибудь меня будут приглашать на каждый фестиваль, у меня будет своя колонка в газете, классное телевизионное шоу и нереально популярный веб-сайт. К слову, веб-сайт у меня уже есть, но он не слишком популярен. Пока.

Мне просто нужно немного времени, и все.

– Анна, пора.

– Что? – Я отрываюсь от рубашек, сложенных в аккуратные квадратики, и поднимаю взгляд.

Мама пристально смотрит на меня, нервно теребя кулон с черепашкой. Отец, в персиковой рубашке поло и белых парусиновых туфлях, уставился в окно. Уже поздно, но женщина на другой стороне улицы поет что-то из оперы.

Родителям пора возвращаться в гостиницу. Им обоим утром рано вставать.

– О! – Мои пальцы с силой впиваются в одну из рубашек.

Отец отходит от окна, и я с удивлением замечаю, что у него глаза на мокром месте. При мысли о том, что отец – если он, конечно, вообще мой отец – вот-вот расплачется, у меня перехватывает горло.

– Ну, малышка. Полагаю, ты теперь совсем большая.

Меня сковало холодом. Отец неуклюже обнимает меня.

Мне становится неприятно.

– Не давай себя в обиду. Прилежно учись и обязательно подружись с кем-нибудь. Будь начеку, не забывай про карманников, – добавляет он. – Иногда они работают парами.

Я киваю, уткнувшись ему в плечо, и он меня отпускает. А потом уходит.

Мать останавливается на минутку.

– Тебя ждет чудесный год, – говорит она. – Я уверена.

Я закусываю губу, чтобы не расплакаться, и мама обнимает меня. Я стараюсь глубоко дышать. Вдох. Считаем до трех. Выдох. От мамы пахнет грейпфрутовым лосьоном.

– Я позвоню, когда доберусь до дома, – добавляет она.

Дом. Атланта больше не мой дом.

– Я люблю тебя, Анна.

Я больше не могу сдерживать рыдания.

– Я тоже тебя люблю. Приглядывай за Шонни вместо меня.

– Ну конечно.

– И за Капитаном Джеком, – говорю я. – Следи, чтобы Шон его кормил, менял ему подстилку и воду в поилке. И чтобы не кормил его слишком часто, а то он растолстеет и не сможет вылезти из домика. Пусть дает ему еду каждые три дня, ему ведь нужен витамин С, а воду, в которую я добавляю витаминки, он не пьет…

Мама отстраняется и заправляет мне за ухо выбившуюся прядь.

– Я люблю тебя, – вновь повторяет она.

И вот, когда мама делает нечто подобное, несмотря на все бумажки, билеты на самолет и презентации, я оказываюсь не готова к расставанию с ней. Что-то подобное должно было случиться, в этом году мне в любом случае предстояло поступать в колледж. Но сколько бы дней, месяцев или лет я ни думала об этом, ни мечтала об отъезде, когда все происходит по-настоящему, я по-прежнему не готова к разлуке.

Мама уходит. Я остаюсь одна.

Глава вторая

Я чувствую, что она приближается, но ничего не могу поделать.

ПАНИКА.

Они меня бросили. Родители действительно меня бросили. ВО ФРАНЦИИ!

Как бы то ни было, в Париже неестественно тихо. Даже любительница оперных арий куда-то ушла. Мне не отвертеться. Стены здесь тоньше, чем пластырь, и если я расплачусь, мои соседи – новые одноклассники – все услышат. Так что я просто заболею. Меня стошнит баклажановой икрой, которую я ела на ужин, и никто не позовет меня смотреть на выпрыгивающих из невидимых коробочек мимов… или как там еще здесь проводят свободное время.

Я подхожу к раковине, чтобы умыться, но вода брызгает из крана с такой силой, что одежда тут же намокает. Теперь я рыдаю еще сильнее, потому что распаковать полотенца не успела, и мокрая одежда напоминает мне о дурацких водных аттракционах, на которые меня потащили Бриджит и Мэтт в Шести флагах[4]. Вода там неестественного цвета, от нее воняет краской, и микробов в ней наверняка биллионы и триллионы. О господи! Что, если в этой воде тоже микробы? Безопасно ли пить воду из-под крана во Франции?

Да я просто жалкая, неуверенная в себе девчонка.

Много ли семнадцатилетних подростков готовы пойти на что угодно, даже на убийство, лишь бы вернуться домой? Для моих соседей в происходящем не было ничего трагичного. Из их комнат не доносится рыданий. Я хватаю рубашку, чтобы вытереться хоть чем-то, и тут меня осеняет. Моя подушка. Я утыкаюсь лицом в звукоизоляционный барьер и всхлипываю, всхлипываю, всхлипываю…

Кто-то стучит в дверь.

Нет. Только не ко мне.

И опять!

– Привет! – говорит какая-то девушка из коридора. – Привет! Ты в порядке?

Нет, я не в порядке. УХОДИ. Но девушка зовет снова, и мне приходится сползти с кровати, чтобы ответить. По ту сторону двери оказывается кудрявая блондинка с длинными упругими локонами. Высокая, крупная, но без лишнего веса. Словно игрок волейбольной команды. Нос у нее проколот. В свете светильников сережка ярко переливается, словно туда вставлен бриллиант.

– Ты в порядке? – мягко спрашивает девушка. – Я Мередит, наши двери рядом. Это твои родители только что уехали?

Мои припухшие глаза – прямое тому свидетельство.

– Я тоже проплакала первую ночь. – Мередит задумчиво наклоняет голову, замирает на минуту, а затем кивает: – Идем. Горячий шоколад[5].

– Шоколадное шоу?

С какой стати мне смотреть шоколадное шоу? Меня бросила мама, я боюсь выходить из комнаты и…

– Нет. – Мередит улыбается. – Горячий шоколад, я могу приготовить его у себя в комнате.

Ох.

Я нехотя иду следом. Вдруг Мередит поднимает руку и останавливает меня, точно регулировщик движения. Все пять пальцев у нее в кольцах.

– Не забывай ключ. Двери закрываются автоматически.

– Знаю. – И я вытаскиваю из-под рубашки шнурок с ключом, чтобы проверить это.

Я прицепила ключ на шнурок еще в выходные на семинаре, посвященном жизненно важным навыкам для новоиспеченных студентов. Там рассказывали, как легко оказаться запертым в комнате.

Мы входим в ее комнату. Я судорожно вздыхаю. Такого же невероятного размера, как и моя, семь на десять футов, с мини-столиком, мини-шкафом, мини-кроватью, мини-холодильником, мини-раковиной и мини-душем. (Мини-унитаз отсутствует, туалет дальше по коридору.) Но… в отличие от моей стерильной клетушки каждый дюйм стен и потолка заклеен постерами, картинками, кусками рваной цветной бумаги, а также яркими листовками на французском.

– Ты давно здесь? – спрашиваю я.

Мередит протягивает мне салфетку, и я высмаркиваю нос с таким звуком, словно гогочет рассерженный гусь, но лицо моей новой подруги остается невозмутимым. Она даже не морщится.

– Я приехала вчера. Но учусь здесь уже четвертый год, так что ходить на семинары мне не надо. Просто шатаюсь то тут, то там, жду, когда приедут друзья. – Она упирает руки в бока и смотрит по сторонам, гордо разглядывая дело своих рук. Мой взгляд падает на пол, где валяются пачка журналов, ножницы и клейкая лента, и я понимаю, что работа еще не закончена. – Неплохо, да? Белые стены не для меня.

Я обхожу комнату, внимательно разглядывая все-все. И быстро обнаруживаю, что в основном на плакатах красуются лица пяти человек: Джона, Пола, Джорджа, Ринго и какого-то футболиста. Его я не знаю.

– Битлз – это все, что я слушаю. Друзья прикалываются надо мной из-за этого, но я…

– А это кто? – Я указываю на футболиста в красно-белой форме. У него темные брови и темные волосы. Довольно симпатичный на самом деле.

– Сеск Фабрегас. Боже, он самый невероятный полузащитник. Играет за «Арсенал». Английский футбольный клуб, знаешь?

Я качаю головой. Я не слишком разбираюсь в спорте, хотя, возможно, и стоило бы.

– Красивые ноги.

– Думаешь, я не знаю? Поосторожней с такими вещами.

Пока Мередит варит горячий шоколад на нагревательной плитке, я вдруг осознаю, что она такая же старшеклассница, как и я, и играла в футбол все лето не только потому, что в школе на тот момент не было занятий, но и потому, что до этого училась в Массачусетсе. Она ведь из Бостона. А значит, как мне кажется, олицетворяет собой футбол. Думаю, в этом что-то есть. И похоже, ее совершенно не раздражает, что я засыпаю ее вопросами и роюсь в ее вещах.

Комната Мередит просто восхитительна. Помимо развешанных по стенам штучек тут есть и китайские чайные чашки, заполненные блестящими пластиковыми колечками, серебряными кольцами с янтарем и стеклянными колечками с запаянными внутри цветами. Такое ощущение, что она живет здесь уже много лет.

Я примеряю кольцо с резиновым динозавриком. Стоит на него нажать, и тираннозавр тут же начинает мерцать красными, желтыми и голубыми огоньками.

– Хотела бы я, чтоб у меня была такая же комната.

Мне здесь нравится, но я слишком помешана на чистоте, чтобы устроить нечто подобное у себя. Мне нужны чистые стены, порядок на столе и чтобы все лежало на своих местах.

Мередит кажется польщенной.

– Это твои друзья? – Я кладу динозаврика обратно в чашку и показываю на прикрепленную к зеркалу фотографию.

Темный снимок напечатан на толстой глянцевой бумаге. И от него за версту несет школьной фотостудией. Перед гигантским полым кубом стоят четверо, стильная черная одежда и продуманно взъерошенные волосы явно указывают на то, что Мередит принадлежит к артистической среде. Честно говоря, я удивлена. Конечно, ее комната свидетельствует о художественном вкусе, у нее полно колец на пальцах и в носу, но в остальном нет ничего необычного: сиреневый свитер, мятые джинсы, тихий голос. Есть еще, конечно, футбол, но парнем в юбке ее назвать сложно.

Она широко улыбается, и кольцо в носу ярко сверкает.

– Да-да. Элли сделала ее в Ла-Дефанс[6]. Это Джош, и Сент-Клэр, и я, и Рашми. Познакомишься с ними завтра во время завтрака. В общем, все, кроме Элли. Она закончила учиться в прошлом году.

Мой желудок начинает потихоньку приходить в норму. Могу ли я считать это приглашением сесть вместе?

– Но я уверена, что скоро вы встретитесь, потому что она встречается с Сент-Клэром. И еще она учится фотографии в Школе искусств и дизайна Парсонс.

Я никогда не слышала о такой школе, но киваю так, будто однажды собираюсь туда поступать.

– Она по-настоящему талантлива. – Напряжение в голосе Мередит говорит об обратном, но я не собираюсь возражать. – Джош и Рашми тоже встречаются, – добавляет она.

Ах! У Мередит никого нет.

К несчастью, я могу ее поддержать. Дома мы встречались с моим другом Мэттом пять месяцев. Он был высокий, забавный и с красивой прической. Один из тех случаев, когда «поскольку на горизонте никого нет, а не повстречаться ли нам?». Единственное, на что нас хватило, это поцелуи, и то ничего особенно приятного в них не было. Только много слюны. Все время приходилось вытирать потом подбородок.

Мы порвали перед моим отъездом во Францию, но разрыв оказался очень спокойным. Я не рыдала, не посылала ему слезливые имейлы и ключи от маминого автомобиля. Теперь он встречается с Черри Миликен, которая поет в хоре, и волосы у нее как из рекламы шампуня. И даже не вспоминает обо мне.

Нет, правда.

Но наш разрыв предоставил мне прекрасную возможность переключиться на Тофа, моего коллегу по мультиплексу и фантастически привлекательного парня. Не то чтобы он был безразличен мне раньше, когда мы встречались с Мэттом, и тем не менее. Это заставляло меня испытывать чувство вины. Все, что у нас намечалось с Тофом, к концу лета окрепло. Однако Мэтт – единственный, с кем я встречалась по-настоящему. Однажды я сказала ему, что встречалась в летнем лагере с парнем по имени Стюарт Систлбэк. У Стюарта Систлбэка были темно-рыжие волосы, он играл на бас-гитаре, и мы по уши втюрились друг в друга, но он жил в Чаттануге[7], а у нас тогда еще не было водительских прав.

Мэтт догадывался, что я все это выдумала, но был слишком тактичен, чтобы озвучивать свои сомнения.

Я собираюсь спросить Мередит, какие предметы она посещает, когда ее телефон выдает первые ноты «Земляничных полян»[8]. Глаза ее округляются, и она отвечает на звонок:

– Мама, здесь сейчас полдень. Шесть часов разницы, помнишь?

Я смотрю на будильник Мередит в форме желтой подводной лодки и с удивлением отмечаю, что она права. Я ставлю пустую кружку на комод.

– Мне пора идти, – шепчу я. – Прости, что задержала тебя.

– Подожди секунду. – Мередит прикрывает трубку рукой. – Я рада была познакомиться с тобой. Увидимся за завтраком?

– Да-да. Увидимся. – Я стараюсь произнести это равнодушно, но внутри меня так трясет, что, когда я выхожу, едва не врезаюсь в стену.

Уупс. Не в стену. В парня.

– Уф! – Он отшатывается назад.

– Прости! Мне так стыдно, я и не знала, что ты здесь.

Он растерянно качает головой. Первое, что бросается мне в глаза, – это его волосы. Впервые я обращаю внимание на что-то подобное. Они темно-коричневые, и непонятно, то ли длинные, то ли короткие. И то и другое одновременно. Это прическа свободного художника. Прическа музыканта. Прическа мне-будто-бы-все-равно-но-на-самом-деле-нет.

Красивая прическа.

– Все нормально. А я тебя раньше не видел. Ты сама-то в порядке?

О боже! Он англичанин.

– Ээ… Здесь ведь живет Мер? – Парень улыбается.

Серьезно, я не знаю ни одной американской девчонки, которая могла бы устоять перед английским акцентом.

– Мередит Шевалье? Такая высокая девушка? С пышными кудрявыми волосами? – в растерянности спрашиваю я.

Теперь парень смотрит на меня так, будто я сумасшедшая или полузомби, типа моей Нанны Олифант. Нанна всегда улыбается и качает головой, о чем бы я ни спросила, будь то: «Какую салатную заправку предпочитаешь?» или «Куда ты положила вставную дедушкину челюсть?»

– Прошу прощения. – Парень делает крохотный шажок назад. – Ты ведь шла спать.

– Да! Мередит живет здесь. Мы просто посидели вместе пару часов. – Я заявляю это с апломбом Шонни, заметившего на лужайке перед домом нечто отвратительное. – Я Анна! Я новенькая!

О боже. Что это. И с чего вдруг такой энтузиазм? Мои щеки краснеют, и это ужасно унизительно.

Симпатичный парень смущенно улыбается. У него прекрасные зубы – ровные наверху и слегка сужающиеся книзу. Похоже, ему исправляли прикус. Я ничего в этом не понимаю, ведь у меня полное отсутствие опыта в ортодонтических процедурах. Между передними зубами у меня дырка величиной с изюминку.

– Этьен, – говорит он. – Я живу этажом выше.

– А я здесь.

Я показываю на свою дверь, а в голове крутится: французское имя, английский акцент, американская школа – Анна в тупике.

Парень дважды стучит в комнату Мередит.

– Что ж. Увидимся, Анна.

Этьен произносит мое имя как «Ах-на».

Сердце колотится, колотится, колотится у меня в груди…

Мередит открывает дверь.

– Сент-Клэр! – вскрикивает она, продолжая висеть на телефоне.

Они смеются, обнимаются и пытаются переговорить друг друга.

– Заходи! Как прошел перелет? Когда ты приехал? Ты видел Джоша? Мам, мне нужно идти.

Мередит мгновенно отключает телефон и захлопывает дверь.

Я тереблю висящий на шее ключ. Две девочки в одинаковых розовых халатах плетутся за мной, перешептываясь и хихикая. В другом конце коридора стоит группка парней. Они смеются и свистят. Мередит и ее друг хохочут за стеной. Мое сердце уходит в пятки, желудок скручивает.

Я все еще новенькая. И я все еще одинока.

Глава третья

На следующее утро я решаю зайти к Мередит, но не осмеливаюсь и иду на завтрак одна. По крайней мере, где находится столовая, мне известно (день второй: семинары по выживанию). Я проверяю карточку на еду и открываю зонтик с «Хелло, Китти». Моросит. Погоде не важно, что сегодня у меня первый день в школе.

Я перехожу дорожку вместе с группой болтающих студентов. Они не замечают меня, но мы вместе обходим лужи. Мимо проносится автомобиль размером с одну из машинок моего брата и окатывает водой какую-то девочку в очках. Она ругается, а друзья пытаются ее успокоить.

Я плетусь следом.

Город в жемчужно-серой дымке. Небо затянуто облаками, каменные здания холодно-элегантны, впереди сияет Пантеон. Его массивный купол словно парит над окрестностями. И каждый раз, когда я вижу Пантеон, мне тяжело отвести от него взгляд. Его словно перенесли сюда из Древнего Рима, ну или, на худой конец, с Капитолийского холма. Из окна классной комнаты ничего подобного не видно.

Я еще не знаю, для чего предназначается это здание, но надеюсь, что скоро мне кто-нибудь об этом расскажет.

Я живу неподалеку от Латинского квартала или Пятого округа. Если верить моему карманному словарю, это такой район, и здания в моем округе тесно лепятся одно к другому в виде завитков, не уступающих по великолепию свадебному торту. Пешеходные дорожки заполнены студентами и туристами, обрамлены одинаковыми скамейками и ажурными фонарями. Деревья с пышными кронами, огороженные металлическими решетками. Готические соборы и тонкие блинчики, стойки с открытками и причудливо украшенные металлические решетки на балконах.

Будь у меня каникулы, я была бы очарована. Я бы купила брелок с Эйфелевой башней и заказала в кафе порцию улиток. Но я не на каникулах. Меня отправили сюда жить. И я чувствую себя потерянной.

Главное здание Американской школы всего в двух минутах ходьбы от дворца Ламберт, это общежитие студентов предпоследнего и последнего курсов. Вход туда оформлен в виде огромной арки, а за ней внутренний дворик с аккуратно подстриженными деревьями. Окна на каждом этаже обрамлены плющом и геранью в ящиках. А зеленые двери в три моих роста украшают величественные головы львов. На каждой створке вывешены флаги – один американский, другой французский.

Напоминает кадр из кинофильма. Что-то вроде «Маленькой принцессы», если бы действие разворачивалось в Париже. Разве может подобная школа существовать на самом деле? И как получилось, что меня сюда взяли? Отец просто с ума сходит от сознания того, что я здесь.

Я пытаюсь сложить зонт и одновременно открыть попой тяжелую деревянную дверь, когда в меня врезается какой-то заносчивый парень с тщательно уложенными волосами. Он впечатывается прямо в мой зонт и тут же награждает уничижительным взглядом, словно а) это я виновата в том, что у него грация годовалого ребенка, и б) он не был уже и так промокшим до нитки.

Вот они двойные стандарты Парижа. Ну и пошел ты, задавака.

Высота потолка на первом этаже просто невероятная, он украшен массивными люстрами и фресками с флиртующими нимфами и похотливыми сатирами. В воздухе все еще витает легкий апельсиновый запах чистящих средств. Толпа студентов ведет меня прямо в столовую. Под ногами мраморная мозаика, изображающая воробьев. В дальнем конце холла позолоченные часы отбивают час дня.

Эта школа настолько же пугает, насколько и завораживает. Похоже, она предназначена для тех учеников, кто ходит с персональной охраной и катается на шетландских пони, а не для тех, кто большую часть гардероба закупает в «Таргете».

И хотя я уже видела ее во время знакомства со школой, столовая буквально вгоняет меня в ступор. Я представляла, что мне придется есть ланч в переделанном спортзале, где все еще пахнет побелкой. Кругом длинные столы с приваренными скамейками, бумажные стаканчики и пластиковые подносы. Женщины в чепчиках за кассовыми аппаратами отпускают полуфабрикатную пиццу, полуфабрикатную картошку фри и полуфабрикатные наггетсы. Автоматы с газировкой дополняют картину так называемого полноценного питания.

Но это – это настоящий ресторан.

В противоположность изобилию исторических мотивов в убранстве холла, столовая отличается подчеркнутой современностью. Повсюду круглые деревянные столы и растения в подвесных горшках. Стены выкрашены в оранжевый и светло-зеленый. Аккуратный француз в белом поварском колпаке выставляет различные блюда, которые кажутся весьма аппетитными. Есть также несколько ящиков с напитками в бутылках, но вместо сладкой газировки и колы здесь соки и десятки видов минералки. И еще тут имеется столик с кофейным аппаратом. Кофе. Я знала несколько человек в Клермонте. которые готовы были бы пойти на что угодно ради старбакса[9] в школе.

Большинство стульев уже заняты болтающими студентами. Шум голосов перекрывает даже звон столовых приборов и звяканье тарелок (из фарфора, а вовсе не из пластика). Я застываю как вкопанная в дверном проеме. Студенты ходят туда-сюда мимо меня. В груди ледяной ком. Что лучше сделать сначала – занять столик или взять завтрак? И как я вообще буду делать заказ, если меню окажется на французском?

Кто-то окликает меня по имени, и я вздрагиваю. О пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…

Я оглядываю толпу и вижу руку с кольцами на всех пяти пальцах. Эта рука машет мне из дальнего конца столовой. Мередит указывает на пустой стул рядом с собой, и я с облегчением и благодарностью устремляюсь к ней.

– Я хотела постучаться к тебе, чтобы пойти вместе, но подумала, что, возможно, ты любишь поспать подольше. – Мередит озабоченно хмурит брови. – Прости, мне все же следовало постучать. Ты выглядела такой потерянной.

– Спасибо, что заняла мне место. – Я кладу вещи на стол и сажусь.

За нашим столиком сидят еще два человека, и, как и обещала Мередит вчера вечером, это двое с фотографии. Я вновь начинаю нервничать и переставляю рюкзак на пол.

– Это Анна, девочка, про которую я вам рассказывала, – говорит Мередит.

Долговязый парень с короткими волосами и длинным носом салютует мне чашкой с кофе.

– Джош, – говорит он. – И Рашми. – Парень кивает на девочку, которая сидит рядом и держит под столом его за руку через карман толстовки.

У Рашми стильные фанковые очки в голубой оправе и длинные густые черные волосы до поясницы. Она едва обращает на меня внимание.

Все в порядке. Не больно-то и надо.

– Все на месте, кроме Сент-Клэра, – говорит Мередит. Она крутит головой по сторонам. – Он обычно опаздывает.

– Всегда, – поправляет ее Джош. – Всегда опаздывает.

Я прочищаю горло.

– Думаю, я видела его вчера вечером. В коридоре.

– Прекрасные волосы и английский акцент? – спрашивает Мередит.

– Эм… Да. Наверное. – Я стараюсь говорить как можно безразличнее.

Джош подмигивает мне:

– Все влюююблены в Сент-Клэра.

– О, заткнись, – улыбается Мередит.

– Я нет. – Рашми наконец обращает на меня внимание. Видимо, прикидывает, способна ли я увести у нее парня.

Джош выпускает ее руку и притворно-тяжело вздыхает:

– Ну, а я да. Попрошу его пойти со мной на бал. Это наш год, я знаю.

– Боже, нет, – говорит Рашми. – Что ты, Джош! Действительно мило вы с Сент-Клэром будете выглядеть, сдавая задолженности.

– Хвосты. – Английский акцент заставляет нас с Мередит подпрыгнуть на месте. Вчерашний мальчик. Красивый мальчик. Его волосы намокли и слиплись от дождя. – И не спорь, что задолженности имеют хвосты, иначе я отдам твой букетик на платье Стиву Карверу.

– Сент-Клэр!

Джош вскакивает со своего места, и они обнимаются так, как это обычно делают парни, хлопая друг друга по спине.

– И никакого поцелуя? Я разочарован, друг.

– Небольшая размолвка между супругами. Она про нас еще не знает.

– Да ладно вам, – с улыбкой говорит Рашми, и ей это невероятно идет. Рашми стоит улыбаться почаще.

Красивый парень (лучше звать его Этьен или Сент-Клэр?) бросает рюкзак и усаживается на свободный стул между мной и Рашми.

– Анна. – Он явно удивлен, как, впрочем, и я.

Он меня помнит!

– Хорошенький зонтик. Сегодня утром самое то.

Он проводит рукой по волосам, и капля попадает на мою голую руку. Я теряю дар речи. К несчастью, вместо меня вдруг подает голос мой желудок. Сент-Клэр стреляет глазами в мою сторону, и я понимаю, что глаза у него поразительно огромные и темно-карие. Лучшего оружия для покорения женского пола ему не найти.

Наверное, Джош прав. В него должны быть влюблены все девочки в школе.

– Ну и звук. Лучше бы тебе накормить этого монстра… – Сент-Клэр делает вид, будто изучает меня, а потом наклоняется поближе, чтобы прошептать: – Пока ты не превратилась в одну из тех девушек, которые никогда не едят. Не могу даже передать, как я их боюсь. Пожизненный запрет на еду – жуть!

Я наконец отваживаюсь произнести нечто членораздельное в присутствии этого потрясающего парня:

– Я не знаю, как сделать заказ.

– Элементарно, – усмехается Джош. – Встаешь в очередь. Говоришь, чего хочешь. Ну, вкусности лучше не упоминать. А потом отдаешь свою карточку на еду и две пинты крови.

– Я слышала, в этом году они подняли плату до трех пинт, – смеется Рашми.

– Можно добавить костный мозг, – добавляет красавчик Сент-Клэр. – Или левую мочку уха.

– Я имела в виду меню, но спасибо большое. – Я показываю на меловую доску, висящую над одним из поваров, где разноцветными мелками (розовым, желтым и белым) написано утреннее меню. Почерк, конечно, красивый, но все на французском. – Это не совсем мой родной язык.

– Ты не говоришь по-французски? – спрашивает Мередит.

– Я три года изучала испанский. И не предполагала, что меня отошлют в Париж.

– Все в порядке, – успокаивает меня Мередит. – Здесь куча народу не говорит по-французски.

– Но большинство все-таки говорит, – добавляет Джош.

– Зато не слишком хорошо. – Рашми бросает на него многозначительный взгляд.

– Сначала ты выучишь язык еды. Язык любви. – Джош наглаживает свой живот, словно тощий Будда. – Oeuf – яйцо. Pomme – яблоко. Lapin – кролик.

– Не смешно. – Рашми пихает его локтем. – Неудивительно, что Исида тебя кусает. Идиот!

Я снова смотрю на доску. Там по-прежнему все на французском.

– Эм… а до этого?

– Правильно. – Сент-Клэр отодвигает стул. – Пошли вместе. Я все равно еще не ел.

Пока мы прокладываем путь через толпу, я замечаю, что несколько девочек смотрят на моего спутника открыв рот. Как только мы встаем в очередь, блондинка в тоненькой маечке, с крючковатым носом, нежно воркует:

– Привет, Сент-Клэр. Как прошло лето?

– Привет, Аманда. Прекрасно.

– Ты оставался здесь или летал в Лондон? – Блондинка наклоняется к подруге – невысокой девушке с собранными в хвост волосами, – чтобы как можно лучше продемонстрировать декольте.

– Я был в Сан-Франциско с мамой. Хорошо провела каникулы? – вежливо отвечает он, но мне приятно слышать равнодушие в его голосе.

Аманда встряхивает волосами и внезапно становится похожа на Черри Миликен.

Черри любит демонстрировать свои волосы, трясти ими и накручивать пряди на палец. Бридж уверена, что уик-энды она проводит, прикидываясь супермоделью и общаясь с ликующими фанатами, но мне кажется, она чересчур занята масками для волос. Бесконечный квест с морскими водорослями и папайей, чтобы достичь эффекта совершенного сияния.

– Сказочно! – Еще один взмах волосами. – Я летала на месяц в Грецию, а остаток лета провела на Манхэттене. У моего отца великолепный пентхаус с видом на Центральный парк.

В каждой фразе блондинка обязательно делает акцент на каком-то слове. Я фыркаю, чтобы не рассмеяться, а Сент-Клэр странно закашливается.

– Но я скучала по тебе. Ты разве не получал мои имейлы?

– Эм… нет. Должно быть, там был указан неправильный адрес. Хей! – Сент-Клэр толкает меня локтем. – Почти наша очередь. Он поворачивается спиной к Аманде, и они с подружкой хмурятся. – Время первого урока. Завтрак здесь весьма незамысловат и состоит в основном из хлеба, особой популярностью конечно же пользуются круассаны. Никакого омлета и никаких сосисок.

– А бекон? – с надеждой спрашиваю я.

– Ничего подобного, – смеется парень. – Урок номер два – слова на доске. Слушай внимательно и повторяй за мной. Granola. – Я прищуриваюсь, а Этьен широко распахивает глаза, изображая невинность. – Это означает «гранола», понимаешь? И еще одно? Yaourt?

– Подожди, дай угадаю. Йогурт?

– Точно! Говоришь, никогда раньше не бывала во Франции?

– Хрр. Черт побери! Хрр.

Парень улыбается:

– Все с тобой ясно. Знаешь меня меньше дня, а уже передразниваешь мой акцент. Что же дальше? Обсудим состояние моих волос? Или мой вес? Мои штаны?

Штаны. Вот честно.

Француз за стойкой рявкает на нас. Простите, Мистер Пьер. Я немного отвлеклась на этого потрясающего парня, англичанина-француза-американца. Вышеупомянутый парень тут же тараторит:

– Йогурт с гранолой и медом и яйцо всмятку или бриошь с грушей?

Я понятия не имею, что такое бриошь.

– Йогурт, – отвечаю я.

Сент-Клэр заказывает нам еду на прекрасном французском. По крайней мере, для моих ушей это звучит великолепно, и Мистер Пьер немного оттаивает. Он перестает хмуриться и смешивает йогурт с гранолой и медом. А потом бросает сверху немного черники и протягивает нам.

– Мерси, месье Бутен.

Я хватаю наш поднос:

– Никаких пирожков? Никаких шоколадных булочек? – Я оскорблена.

– Пирожки по вторникам, вафли по средам, а вот шоколадных булочек не бывает никогда-никогда. Придется вместо этого привыкнуть к «Фрути лупис»[10] по пятницам.

– Для английского денди ты весьма неплохо разбираешься в американском фастфуде.

– Апельсиновый сок? Грейпфрутовый? Клюквенный морс? – Я показываю на апельсиновый, и Сент-Клэр вытаскивает из ящика две бутылки. – Я не англичанин. Я американец.

Я улыбаюсь:

– Уверена, так и есть.

– Это правда. Нужно быть американцем, чтобы поступить в АШП, помнишь?

– АШП?

– Американская школа в Париже, – поясняет он. – АШП.

Прекрасно. Отец отправил меня сюда как чистокровную американку.

Мы встаем в очередь, чтобы заплатить, и я удивляюсь тому, как спокойно это происходит. В моей прежней школе все старались прорваться вперед и делали все, чтобы позлить официанток, но здесь каждый ждет своей очереди. Я оборачиваюсь как раз в тот момент, когда Сент-Клэр оценивающим взглядом окидывает мою фигуру. Красивый парень оценивает меня! И даже не понимает, что я его застукала.

– Моя мама – американка, – вкрадчиво добавляет он. – А отец – француз. Я родился в Сан-Франциско, а вырос в Лондоне.

К счастью, я наконец обретаю дар речи.

– Настоящий человек мира, – хмыкаю я.

Сент-Клэр смеется:

– Это уж точно. Не позер, как вы.

Я уже собираюсь сказать ему что-нибудь едкое в ответ, но вдруг вспоминаю: у него есть девушка. Нечто дьявольское выбивает все наивные бредни у меня из головы, заставляя вспомнить вечерний разговор с Мередит. Пора сменить тему.

– А настоящее имя у тебя какое? Вчера вечером ты представился как…

– Сент-Клэр – моя фамилия. А Этьен – имя.

– Этьен Сент-Клэр. – Я стараюсь повторить его иностранный аристократический акцент.

– Ужасно, не правда ли?

Я смеюсь:

– Этьен звучит здорово. Почему остальные тебя так не зовут?

– О, как великодушно с твоей стороны. «Этьен звучит здорово».

За нами в очередь пристраивается какой-то худощавый темнокожий парень, весь в прыщах и с копной черных волос. Парень явно рад видеть Этьена, и тот улыбается в ответ:

– Хей, Никхил. Каникулы прошли хорошо? – Тот же самый вопрос он задал Аманде, но в этот раз он звучит намного душевнее.

Парнишка как будто только этого и ждал. Он тут же пускается в рассказ о своем путешествии в Дельфи, о магазинах, храмах и муссонах. (Он даже ездил на однодневную экскурсию в Тадж-Махал. А я ездила на пляж Панама-Сити, где тусуется большая часть Джорджии.) К нам подходит еще один мальчик, худой и бледнокожий, с напомаженными волосами. Никхил тут же забывает про нас и обрушивается на друга с той же жизнерадостной болтовней.

Сент-Клэр – я решила называть его так, чтобы держать свои эмоции в узде, – вновь поворачивается ко мне:

– Никхил – брат Рашми. Он только поступил в этом году. Еще у нее есть младшая сестра Санджита, студентка предпоследнего курса, и старшая сестра Лейла, она окончила школу два года назад.

– А у тебя есть братья или сестры?

– Нет. А у тебя?

– Есть брат, но он остался дома. В Атланте. Это в штате Джорджия. На Юге.

Сент-Клэр приподнимает бровь:

– Я знаю, где находится Атланта.

– О, хорошо. – Я протягиваю свою карточку на питание человеку за кассовым аппаратом.

Так же, как месье Бутен, он носит белую униформу и накрахмаленный колпак. И еще у него такие завитые усики. Пфф! Даже не думала, что тут у них так принято. Господин Завитые Усики сканирует мою карту и возвращает ее мне с коротким merci.

Спасибо. Вот я и выучила еще одно слово. Великолепно.

Когда мы возвращаемся за столик, Аманда продолжает поглядывать на нас, успешно обосновавшись в компании Крайне Приятных Людей. И я вовсе не удивлена тому, что парень со странной прической и высокомерным взглядом сидит рядом с ней. Сент-Клэр что-то рассказывает про занятия – чего мне ожидать в первый день, какие у меня учителя, – но я уже не слушаю. Единственное, что меня занимает, это его обворожительная улыбка и доверительный, дружеский тон.

Самая большая дура здесь это я.

Глава четвертая

Очередь учеников класса H медленно движется сквозь очередь класса P. Парень передо мной о чем-то спорит с методистом. Я смотрю на учеников из класса A сквозь толпу и вижу Мередит Шевалье и Рашми Деви, которые уже получили свое расписание уроков и теперь сравнивают их друг с другом.

– Но я не просил театральную студию, я хотел теорию вычислительных систем, – удрученно говорит один из студентов.

Регистратор абсолютно невозмутима.

– Знаю, но теория вычислительных систем не вписывается в твое расписание, и мы выбрали альтернативный вариант. Возможно, ты сможешь записаться на теорию вычислительных систем позже…

– Моим альтернативным вариантом было компьютерное программирование.

Я отвлекаюсь и теряю нить разговора. Неужели они могут так поступить? Заставить нас ходить на занятия, о которых мы не просили? Я просто умру – УМРУ, – если меня снова заставят ходить в спортзал.

– На самом деле, Дэвид, – регистратор пролистывает бумаги, – ты не стал заполнять альтернативную форму, и нам пришлось выбрать занятия вместо тебя. Но думаю, ты увидишь…

Разозленный парень вырывает расписание из рук регистратора и уходит. Упс! Похоже, это не ее ошибка. Я делаю шаг вперед и называю свое имя как можно более дружелюбным тоном, надеясь загладить впечатление от грубияна, который только что убежал. Регистратор широко улыбается в ответ:

– Я помню тебя, лапушка. Удачного первого дня. – Женщина протягивает мне половинку желтого листа.

Я задерживаю дыхание, просматривая список. Уф! Никаких сюрпризов. Английский для юниоров, матанализ, французский для начинающих, история Европы и что-то непонятное под названием La Vie.

После регистрации член совета обрисовывает мою будущую «жизнь». На уроки отведено столько же времени, сколько и для выполнения домашнего задания. Плюс иногда приглашенные преподаватели будут читать лекции о том, как заполнять чековые книжки, снимать апартаменты и печь киш[11]. Или о чем-нибудь еще подобном. Я почти испытываю облегчение от того, что мама позволила мне выбирать предметы. Один из приятных моментов этой школы заключается в том, что математику, науку и историю старшеклассникам изучать не обязательно. К сожалению, моя мать-пуританка не позволила мне закончить образование на год раньше, отучившись три года вместо четырех.

– Ты никогда не попадешь в нужный колледж, если станешь заниматься керамикой, – предупреждала она, хмуро глядя на мой список предполагаемых предметов.

Спасибо, мама. Отослать меня в другую страну, в город, знаменитый своими произведениями искусства, заставляя при этом опять заниматься математикой. Я поспешила к Мередит и Рашми, чувствуя себя пятым колесом в телеге, но ощущая и некоторую гордость оттого, что мы будем изучать одни и те же предметы. Мне везет.

– Три со мной и четыре с Раш! – Мередит отдает мне расписание обратно. Ее разноцветные кольца тихонько постукивают, сталкиваясь друг с другом.

Раш. Какое необычное прозвище. Они шепчутся о людях, которых я не знаю, и все мои мысли устремляются на другой край двора, где Сент-Клэр с Джошем дожидаются своей очереди. Интересно, есть ли у нас с ним общие занятия?

Я хочу сказать, с ними. Общие занятия с ними.

Дождь уже закончился, и Джош сильно бьет ногой по луже, брызги летят в Сент-Клэра. Сент-Клэр смеется, а потом они вместе заливаются хохотом. Внезапно я замечаю, что Сент-Клэр ниже Джоша ростом. Сильно ниже. Странно, что я не заметила этого раньше, просто он совсем не похож на коротышку. Большинство из них или очень робкие, или, наоборот, наглые и резкие. Может быть, что-то среднее. Но Сент-Клэр уверенный в себе, дружелюбный и…

– Ух ты, на что смотрим?

– Что?

Я оборачиваюсь, но Рашми обращается не ко мне. Она кивает головой в сторону Мередит, которая застыла с таким же глупым видом, как и я.

– Ты скоро дыру в голове у Сент-Клэра прожжешь. Как некрасиво!

– Заткнись, – шиплю я.

Но Мередит в ответ на мои слова лишь улыбается и пожимает плечами.

Что ж. Этого стоило ожидать. Как будто мне нужна была какая-то особая причина, чтобы не влюбляться. Парень мечты официально вне зоны доступа.

– Только ничего ему не говори, – просит Мередит. – Пожалуйста.

– Ну конечно, – отвечаю я.

– Потому что мы только друзья.

– Понятно.

Мы шатаемся без дела до тех пор, пока для вступительной речи не прибывает директриса школы. Она грациозна, словно балерина. У нее длинная шея, а снежно-белые волосы убраны в аккуратный пучок. Эта прическа ее ничуть не старит, скорее наоборот – делает более привлекательной. Женщина выглядит как истинная француженка, хотя я точно знаю, что она из Чикаго. Взгляд ее скользит по нашим рядам – сотня ее питомцев!

– Добро пожаловать! Поздравляю вас с началом нового учебного года в Американской школе в Париже. Я счастлива вновь видеть знакомые лица и еще более счастлива видеть лица новые.

Видимо, даже во Франции вступительные речи – это нечто незыблемое и неизменное.

– Студентов, поступивших в прошлом году, я прошу тепло поприветствовать своих одноклассников, а также новичков, которые поступили в школу в этом году.

Вежливые аплодисменты. Я оглядываюсь вокруг и с удивлением ловлю на себе взгляд Сент-Клэра. Он демонстративно смотрит в мою сторону. Я вспыхиваю и отворачиваюсь.

Директриса продолжает. Сосредоточься, Анна. Сосредоточься. Взгляд Сент-Клэра обжигает, словно солнце. На коже у меня выступает испарина. Я прячусь под одним из безукоризненно подстриженных деревьев. Чего он таращится? Он все еще смотрит? Думаю, да. Почему, почему, почему? Это значит, я ему нравлюсь, или не нравлюсь, или он просто так? Я не в силах поднять взгляд.

Но когда я наконец отваживаюсь это сделать, парень вообще на меня не смотрит. Он грызет свои ногти.

Директриса заканчивает речь, и Рашми тут же бросает нас, чтобы присоединиться к парням. Мы с Мередит отправляемся на английский. Преподавательница пока еще не пришла, и мы выбираем места подальше. Классная комната оказывается гораздо меньше, чем те, к которым я привыкла, внутри все отделано темными блестящими панелями, а окна размером с двери. Но парты здесь точно такие же, как у нас в Америке. И классная доска. И гигантская точилка для карандашей. Я стараюсь сосредоточиться на этих знакомых предметах, чтобы успокоить нервы.

– Тебе понравится профессор Коул, – говорит Мередит. – Она просто суперская и всегда выбирает для чтения самые лучшие книги.

– Мой отец пишет новеллы, – не задумываясь, ляпаю я и тут же жалею об этом.

– Правда? Кто он?

– Джеймс Эшли. – Это литературный псевдоним. Наверное, фамилия Олифант звучала недостаточно романтично.

– Кто?

Мое унижение становится почти невыносимым.

– «Решение». «Выход». По ним сняты фильмы. Ладно, забудь, там все названия такие же отвратительные…

Мередит с восторгом подается вперед:

– Да нет же, моя мама любит «Выход»!

Я шмыгаю носом.

– Не такие уж эти фильмы и плохие. Как-то раз я смотрела вместе с мамой «Выход» и чуть не разрыдалась, когда та девочка умерла от лейкемии.

– Кто это умер от лейкемии? – Рашми плюхается рядом со мной.

Сент-Клэр вальяжно входит следом за ней и садится напротив Мередит.

– Отец Анны написал «Выход», – говорит Мередит.

Я закашливаюсь.

– Я этим вовсе не горжусь.

– Прошу прощения, а что такое «Выход»? – спрашивает Рашми.

– Ну тот фильм, где мальчик помогает освободить девочку из лифта, а потом вырастает, и они влюбляются друг в друга, – рассказывает Мередит. Сент-Клэр облокачивается на спинку стула и берет ее расписание. – Но на следующий день после их помолвки у нее диагностируют рак крови.

– Отец везет ее к алтарю в кресле-каталке, – заканчиваю я. – А потом она умирает во время медового месяца.

– Уф! – одновременно выдыхают Сент-Клэр и Рашми.

Все смущены.

– А где Джош? – спрашиваю я.

– Он на предпоследнем курсе, – говорит Рашми так, словно мне это давно известно. – Мы отправили его на матанализ.

– О! – Наш разговор зашел в тупик. Прекрасно!

– Три занятия вместе. Дай-ка твое расписание. – Сент-Клэр наклоняется и берет мой листок. – О, французский для начинающих.

– Я же говорила.

– Не все так плохо. – Парень с улыбкой протягивает мне листок. – Читать меню на завтрак без моей помощи ты будешь еще до того, как освоишь этот курс.

Хм, может, я уже не горю желанием учить французский. Из-за парней девчонки начинают вести себя как идиотки.

– Бонжур, класс! – На сцену, прихлебывая кофе, поднимается женщина в открытом бирюзовом платье. Она очень молода, и у нее светлые волосы. Таких светлых волос у преподавателя я еще не видела. – Для…

Ее взгляд мечется по комнате и останавливается на мне.

Что? Что я такого сделала?

– Для единственного человека, который еще со мной не знаком, скажу, можете называть меня профессор Коул. – Женщина демонстративно делает реверанс в мою сторону, и класс разражается смехом.

Все оборачиваются, чтобы посмотреть.

– Привет, – едва слышно шепчу я.

Опасения подтвердились. Из двадцати пяти человек – учеников этого класса – новенькая здесь только я. А это значит, что одноклассники имеют передо мной преимущество, ведь все они уже знакомы с учителями. Школа настолько маленькая, что каждый предмет ведет один и тот же преподаватель во всех четырех параллелях.

Интересно, кто же раньше был на моем месте? Возможно, кто-то поумнее меня. Кто-то с дредами и татушками в виде пин-ап телочек и связями в музыкальной индустрии.

– Я вижу, обслуживающий персонал снова проигнорировал мои пожелания, – говорит профессор Коул. – Все встают. Вы знаете, что делать.

Сразу я не подскакиваю, но, когда все начинают сдвигать парты, повторяю за остальными. Мы составляем их в большой круг. Так необычно видеть всех моих одноклассников одновременно. Я использую эту возможность, чтобы оценить публику. Не сказать чтобы я сильно выбивалась из общей массы, но джинсы, обувь и сумки моих соучеников гораздо дороже моих. Ребята выглядят как-то аккуратнее, ухоженнее.

Ничего удивительного. Моя мама ведет биологию в старших классах, так что у нас не особенно много свободных денег. Отец выплачивает ипотеку и помогает с оплатой остальных счетов, но этих денег недостаточно, а мама слишком горда, чтобы просить больше. Она говорит, что когда-нибудь отец вознаградит ее другим способом и просто купит новую стиральную машинку.

Возможно, мама права.

Остаток утра проходит как в тумане. Мне нравится профессор Коул, но и учитель по математике, профессор Бабино, тоже ничего. Он парижанин, смешно двигает бровями и плюется, когда говорит. Я не думаю, что это отличительная черта всех французов. Скорее математик просто шепелявит. Не так-то просто говорить с подобным акцентом.

Помимо прочего, я начала изучать французский. Профессор Жиллет также оказывается парижанкой. Понятно. Они всегда выбирают носителей языка для преподавания в иностранных классах. Мои учителя-испанцы вечно выпучивали глаза и восклицали: «Aye, dios mio!»[12], стоило мне поднять руку. А оттого, что я не могла осмыслить понятие, которое им казалось элементарным, впадали в полный ступор. И я перестала поднимать руку.

Как и предполагалось, на уроке французского одни новенькие. Среди них тот, который утром возмущался из-за расписания. Он представляется Дэйвом, и в его голосе звучит неподдельный энтузиазм и облегчение оттого, что он здесь не единственный старшеклассник.

Возможно, Дэйв все-таки неплохой парень.

В полдень огромная толпа ребят устремляется в столовую, и я вместе с ними. Обойдя основную очередь, я направляюсь прямо к кассе, набрав хлеба и фруктов из раздела «выбери сам», несмотря на то что паста благоухает просто восхитительно. Я просто слабачка. Я лучше умру от голода, чем попытаюсь сделать заказ на французском. «Qui, qui!»[13], – бормотала бы я, указывая на непонятные слова в меню. А потом шеф-повар протянул бы мне нечто отвратительное, и я вынуждена была бы купить это, сгорая от стыда. Ну конечно, я хотела жареного голубя! Прямо как у Нанны.

Мередит и ее друзья хохочут за тем же самым столиком, где сидели с утра. Я делаю глубокий вдох и присоединяюсь к ним, с облегчением отмечая, что никто не удивлен. Мередит спрашивает Сент-Клэра, не общался ли он со своей девушкой. Он сидит, вальяжно развалившись на стуле.

– Нет, мы встречаемся вечером.

– Ты видел ее летом? У нее уже начались занятия? Что она будет изучать в этом семестре?

Мередит продолжает задавать вопросы об Элли, но Сент-Клэр отделывается короткими фразами. Джош и Рашми целуются; я почти вижу их языки, приходится вернуться к хлебу и винограду. Как целомудренно с моей стороны.

Виноградины гораздо меньше, чем я привыкла, и кожица у них слегка шершавая. Может, это грязь? Я макаю салфетку в воду и тру маленькие фиолетовые шарики. Это работает, хотя они по-прежнему слегка неровные. Хм… Сент-Клэр и Мередит замолкают. Я поднимаю глаза и натыкаюсь на их озадаченные взгляды.

– Что? – недоумеваю я.

– Ничего, – усмехается Сент-Клэр. – Заканчивай свои виноградные ванны.

– Они были грязные, – объясняю я.

– Ты хоть одну попробовала? – спрашивает Мередит.

– Нет, на них все еще эти грязные точечки. – Я показываю одну виноградину.

Сент-Клэр берет ее из моих пальцев и кладет себе в рот. Я, словно загипнотизированная, наблюдаю, как двигаются его губы и кадык.

Я озадачена. Как лучше поступить – отмыть виноград или оставить все как есть ради того, чтобы заслужить его одобрение?

Сент-Клэр с улыбкой берет другую виноградину:

– Открывай рот.

Я открываю.

Прежде чем попасть внутрь, виноградина задевает нижнюю губу и лопается во рту. Она оказывается настолько сочной, что я давлюсь и едва не выплевываю ее. Вкус очень интенсивный и такой сладкий, что больше напоминает конфетку, чем фрукт. Сказать, что я раньше не пробовала ничего подобного, значит ничего не сказать. Мередит и Сент-Клэр смеются.

– Подожди, ее нужно распробовать, как вино, – говорит Мередит.

Сент-Клэр наматывает полную вилку пасты.

– Итак, как прошел урок французского? – спрашивает он.

Такая резкая смена темы заставляет меня вздрогнуть.

– Профессор Жиллет меня пугает. Она постоянно хмурится…

Я откусываю кусочек багета. Корочка хрустит, но внутри хлеб мягкий и упругий. О боже. Я запихиваю в рот еще кусочек.

Мередит выглядит задумчивой.

– Она может пугать поначалу, но, когда вы познакомитесь поближе, ты убедишься, что она очень хорошая.

– Мередит – ее лучшая ученица, – сообщает Сент-Клэр.

Рашми отлипает от Джоша, который явно изумлен притоком свежего воздуха.

– Мер делает успехи во французском и в испанском, – добавляет она.

– Может, ты побудешь моим репетитором? – обращаюсь я к Мередит. – Языки мне даются отвратительно. Здесь закрыли глаза на мои оценки по испанскому лишь потому, что директриса любит читать тупые новеллы моего папеньки.

– Откуда ты знаешь? – спрашивает Мередит.

Я округляю глаза:

– Она упоминала это несколько раз во время телефонного разговора. – Постоянно спрашивала о том, как продвигаются съемки «Маяка». Словно отец что-то говорит по этому поводу. Или мне есть до этого дело. Она и не предполагает, что я могу предпочитать несколько иные фильмы, чуть более интеллектуальные, к примеру.

– Мне нравится итальянский, – говорит Мередит. – Но здесь его не преподают. Я хочу в следующем году поступать в колледж в Риме. Или в Лондоне. Возможно, я могла бы учить его там.

– Разве итальянский не лучше изучать в Риме? – спрашиваю я.

– Ну, да. – Мередит украдкой бросает взгляд на Сент-Клэра. – Но мне всегда нравился Лондон.

Бедная Мер. Ее дела совсем плохи.

– А ты чем хочешь заниматься? – спрашиваю я Сент-Клэра. – Куда будешь поступать?

Он пожимает плечами. Так медленно, лениво, удивительно по-французски. Точно так же сделал официант вчера вечером, когда я спросила, есть ли у них пицца.

– Не знаю. Это зависит… Хотя мне нравится история. – Парень наклоняется вперед, словно хочет поделиться интимным секретом. – Я всегда мечтал быть одним из тех типов, у которых берут интервью на Би-би-си или Пи-би-эс[14]. Ну знаешь, с умопомрачительными бровями и замшевыми заплатками на локтях.

Прямо как я! Ну что-то вроде того.

– Я тоже хочу, чтобы меня показывали по каналу с классическими фильмами, где мы обсуждали бы Хичкока и Капру[15] с Робертом Осборном, – признаюсь я. – Он там ведет большую часть программ. Я хочу сказать, он, конечно, старый пижон, но все-таки крутой. И знает просто все о кино.

– Правда? – В голосе парня слышится неподдельный интерес.

– Голова Сент-Клэра забита совсем другим. Его интересуют исключительно учебники по истории размером с энциклопедию, – вклинивается в разговор Мередит. – Поэтому выманить из комнаты его крайне тяжело.

– Поэтому там вечно торчит Элли, – сухо замечает Рашми.

– Кто бы говорил! – Сент-Клэр кивает в сторону Джоша. – Особенно если вспомнить… Анри.

– Анри! – повторяет Мередит, и оба смеются.

– Один-единственный чертов день, но ты никогда не устанешь мне о нем напоминать. – Рашми косится на Джоша, но тот занят пастой.

– Кто такой Ан-ри? – Я пытаюсь правильно произнести имя.

– Один экскурсовод, с которым мы познакомились на втором курсе, во время поездки в Версаль, – отвечает Сент-Клэр. – Маленький, тощий заморыш, но Рашми бросила нас в Зеркальной галерее и побежала к нему…

– Ничего подобного! – Рашми в возмущении всплескивает руками.

Мередит качает головой:

– Они обжимались весь день. На глазах у всех.

– Вся школа два часа ждала их в автобусе из-за того, что Рашми забыла, в какое время мы уезжаем, – добавляет Сент-Клэр.

– И вовсе не два часа… – не сдается Рашми.

– Профессор Хансон в конце концов обнаружил ее под каким-то кустом в саду, и вся шея у нее была в следах от укусов, – заканчивает Мередит.

– В следах от укусов! – прыскает Сент-Клэр.

Рашми фыркает:

– Заткнись, Английский язычок.

– А?

– Английский язычок, – смеется девушка. – Так мы стали называть тебя после того захватывающего представления, которое вы с Элли устроили на уличной ярмарке прошлой весной.

Сент-Клэр пытается протестовать, но смех получается неестественно громким. Мередит и Рашми прекращают перебранку, но… Я уже потеряла нить разговора. Я думаю о том, как теперь целуется Мэтт. И возможно ли, что, попрактиковавшись, он стал целоваться лучше? Может, это из-за меня он так плохо целовался?

О нет.

Я плохо целуюсь. Наверняка дело во мне.

Однажды мне вручат статуэтку в форме губ, на которой будет выгравировано: «Худшая в мире девушка для поцелуев». И Мэтт скажет речь о том, как, доведенный до отчаяния, начал встречаться со мной, холодной и неприступной. И в итоге лишь зря потратил время, не подозревая, что все эти дни по нему сохла вполне доступная Черри Миликен. А что она доступная – знают все.

О боже! Неужели Тоф тоже считает, что я плохо целуюсь?

Это было всего один раз. В последнюю перед отлетом во Францию смену в летнем лагере. Время тянулось медленно, и мы почти весь вечер просидели в лобби одни. К тому же это была наша последняя встреча перед расставанием. На целых четыре месяца. Возможно, нам казалось, что это наш последний шанс. Как бы то ни было, мы вели себя безрассудно. Отчаянно храбро. Флиртовали весь вечер напролет, и к тому моменту, когда нужно было возвращаться домой, мы уже не могли разойтись просто так. Поэтому… мы продолжили разговор.

А потом Тоф признался, что будет по мне скучать.

И поцеловал меня.

А потом я ушла.

– Анна? С тобой все в порядке? – спрашивает меня кто-то из друзей.

Все за столом смотрят на меня.

Не плачь. Не плачь. Не плачь.

– Мм… А где здесь туалет?

Туалет – моя любимая отговорка в любой ситуации. Стоит о нем упомянуть, и все расспросы тут же прекращаются.

– Туалеты дальше по коридору. – Сент-Клэр смотрит на меня с недоверием, но не отваживается задать вопрос. Возможно, он боится, что я начну рассказывать про впитывающие способности тампонов или упомяну страшное слово на букву «М».

Остаток ланча я просиживаю в туалете. И до боли скучаю по дому. Голова гудит, живот крутит, все кажется ужасно неправильным. Я никогда не просила посылать меня сюда. У меня была своя жизнь… Я бы предпочла, чтобы родители предоставили мне выбор: где бы я хотела учиться последний год – в Атланте или в Париже?

Кто знает? Возможно, я бы выбрала Париж.

О чем мои родители никогда не задумывались, так это о том, что я хочу иметь право выбора.

Глава пятая

Кому: Анна Олифант ‹bananaelephant@femmefilmfreak.net›

От кого: Бридж Сондервик‹bridgesandwich@freebiemail.com›

Тема: Не оборачивайся, но…

… нижний правый угол твоей постели не заправлен. ХА! А вот и обернулась. И прекрати разглаживать невидимые морщинки. Серьезно. Как там во «Французской академии»? Красавчики есть? Кстати, о красавчиках. Угадай, с кем мы ходим на матанализ? С Дрю! Он перекрасил волосы в черный и сделал пирсинг, проколол губу. И он просто callipygian[16] (загляни в словарь, ленивая попа). За ланчем я сижу на том же месте, но без тебя все не то. Не считая этой ненормальной Черри. Она постоянно встряхивает волосами, и клянусь, мне уже слышится, как ты напеваешь рекламу «ТРЕСемме». Я возьму у Шона фигурку Дарта Мола и выколю себе глаза, если она будет сидеть с нами каждый день. Между прочим, твоя мама просила меня присмотреть за ним после школы, так что я лучше пойду. Не хочу, чтобы он погиб по моей вине.

Ты поганка. Возвращайся домой.

Бридж

P. S. Завтра объявят лидеров секций в группе. Пожелай мне удачи. Если мое место отдадут Кевину Квиггли, тогда фигурка Дарта Мола выколет глаза ЕМУ.

Callipygian. Имеющий идеальные ягодицы. Мило, Бридж.

Моя лучшая подруга просто словесный маньяк. Одно из ее самых ценных приобретений – Оксфордский словарь английского языка, который она купила два года назад практически за бесценок на распродаже бэушных вещей. Этот словарь включает двадцать томов, в которых не только даются определения, но и описывается происхождение каждого слова. Бридж постоянно бравирует умными словечками, ей нравится наблюдать за тем, как люди пытаются выкрутиться, делая вид, будто все понимают. Но я уже давно перестала играть в эти игры. Хотя подружка все равно каждый раз пытается меня поддеть.

Итак, Бридж коллекционирует слова и, по-видимому, события моей жизни.

Поверить не могу, что мама наняла ее Шону в няньки. Конечно, раньше мы присматривали за Шоном вместе, так что это неплохой выбор, и все же… Странно, что она там одна, без меня. Разговаривает с моей мамой, в то время как я застряла здесь, на другом конце света.

В следующий раз Бридж расскажет мне о том, что устроилась на вторую работу, в кинотеатр.

Кстати говоря, Тоф за два дня так и не прислал мне ни одного письма. Не то чтобы я ждала, что он будет писать мне каждый день или хотя бы каждую неделю, но между нами определенно что-то было. Я имею в виду, мы целовались. Неужели это чувство, чем бы оно ни было, закончилось теперь, когда я здесь, во Франции?

Настоящее имя Тофа – Кристофер, но он терпеть не может, когда его называют Крисом, поэтому откликается на Тофа. У него нереально зеленые глаза и обалденные бакенбарды. Мы оба левши, оба любим сырные начос, которые обычно продают на стойках у входа в магазин, и ненавидим Кьюбу Гудинга-младшего. Я втрескалась в Тофа в первый же день, когда он засунул голову под сосок автомата с мороженым и стал жадно трескать его прямо оттуда, просто чтобы меня рассмешить. До конца дня Тоф проходил с голубым ртом. Не каждый решится выставить на всеобщее обозрение синие зубы. Но поверьте мне, Тоф может.

Я проверяю «входящие письма» – просто на всякий случай, – ничего нового. Несколько часов я сижу перед экраном компьютера в ожидании, пока Бридж вернется из школы. Я рада, что она мне написала. Мне почему-то хотелось, чтобы она написала первой. Возможно, для того, чтобы подруга решила, будто я так счастлива и занята, что у меня совершенно нет времени на болтовню. На самом деле мне грустно и очень одиноко.

И хочется есть. В мини-холодильнике пусто.

Я ходила в столовую на обед, но опять не стала становиться в очередь, решив наесться хлебом. Возможно, утром Сент-Клэр снова закажет мне завтрак. Или Мередит. Уверена, она не откажется помочь.

Я отвечаю Бридж, рассказываю о моих новых знакомых, умопомрачительной столовке с едой, как в ресторане, и гигантском Пантеоне. А потом, вопреки собственному желанию, пишу про Сент-Клэра, упоминая, как на физике он перегнулся через Мередит, чтобы одолжить у меня ручку как раз в тот момент, когда профессор Уэйкфилд определял, кто с кем будет делать лабораторки. Учитель подумал, что мы сидим рядом, и теперь мы с Сент-Клэром партнеры по лабораторным на ВЕСЬ ГОД.

Это лучшее, что случилось со мной за день.

Еще я рассказываю Бридж о таинственном уроке под названием «Жизненные навыки», La Vie, о котором мы гадали все лето. (Я: «Спорим, там будут обсуждать Большой взрыв и смысл жизни». Бридж: «Дурочка, вас, наверное, будут учить дыхательной гимнастике и способам сжигания калорий».) Но сегодня мы просто тихо сидели и делали домашку.

Какая жалость.

Урок я провела за чтением первой заданной по английскому книги. И вау! Вдруг осознала, что действительно нахожусь во Франции. Потому что в книге «Как вода для шоколада» описывается секс. МНОГО секса. Женщина настолько вожделеет мужчину, что в доме начинается пожар, а потом солдат сажает ее обнаженную на коня, и в конце концов они уносятся вдаль, занимаясь «этим» прямо на скаку. В Библейском поясе[17] никто не позволил бы такое читать. Самое развратное, что мы читали, – это «Алая буква» Натаниэля Готорна.

Я обязательно должна рассказать Бридж об этой книге.

Письмо я заканчиваю почти в полночь, но в коридоре до сих пор шумно. Свободу старшеклассников никто не ограничивает, поскольку предполагается, что мы достаточно взрослые и умеем ею распоряжаться. В себе-то я уверена, но вот в одноклассниках не очень. У моего соседа напротив возле двери высится целая пирамида пивных бутылок – в Париже шестнадцатилетним разрешается пить вино и пиво. А вот крепкие напитки только после восемнадцати.

Конечно, я прекрасно вижу, что творится вокруг.

Интересно, когда мама подписывалась на все это, она осознавала, что я могу здесь пить на законных основаниях? Когда об этом упомянули на семинарах по жизненным навыкам, мама была сильно удивлена и вечером за ужином прочитала мне длинную лекцию об ответственности. Но я не собираюсь напиваться. Мне всегда казалось, что пиво воняет как моча.

На проходной работает несколько человек, все на полставки, а вот смотритель в общежитии только один. Его зовут Нейт, и комната у него на первом этаже. Он учится в аспирантуре одного из близлежащих университетов. Должно быть, ему хорошенько приплачивают за то, что он с нами живет.

Нейту двадцать с небольшим, он небольшого роста, бледнокожий и гладко бреется. Звучит дико, но выглядит он весьма привлекательно. У него вкрадчивый голос, и он как будто бы неплохой слушатель, однако в его тоне всегда сквозит серьезность. С таким шутки плохи. Моим родителям он понравился. А еще рядом с его дверью стоит емкость с презервативами.

Не уверена, что родители это заметили.

Ребята с первого и второго курсов живут в другом здании. Комнаты у них рассчитаны на несколько человек, мальчики и девочки живут на разных этажах, и всегда под присмотром. Кроме того, у них действует комендантский час. У нас его нет. Мы лишь должны расписываться по вечерам в журнале, отмечая время прихода и ухода, чтобы Нейт знал, что мы все еще живы. Да уж. Уверена, никто ни разу не пренебрег этими мерами безопасности.

Я медленно иду по коридору в ванную комнату. Занимаю свое место в очереди – здесь всегда очередь, даже в полночь, – за Амандой, девочкой, которая приставала к Сент-Клэру за завтраком. Она ухмыляется, разглядывая мои выцветшие джинсы и винтажную оранжевую футболку.

Не знала, что она живет на моем этаже. Супер!

Мы молчим. Я вожу пальцами по цветочному узору на обоях. Дворец Ламберт – это специфическая смесь парижского шика и подростковой практичности. Благодаря хрустальным светильникам коридоры заливает золотистое сияние, но в спальнях гудят флуоресцентные лампы. На полу глянцевый паркет, но коврики – промышленная штамповка. Лобби украшают свежие цветы и лампы Тиффани, но вместо кресел жалкие диванчики на двоих, а на столах нацарапаны инициалы и неприличные слова.

– Так вот кто у нас новый Брэндон, – говорит Аманда.

– Что, прости?

– Брэндон. Двадцать пятый. Его исключили из школы в прошлом году – учитель обнаружил у него в сумке кокс. – Аманда окидывает меня хмурым взглядом еще раз:– Так откуда ты?

Я понимаю, что девушка имеет в виду на самом деле. Аманда хочет знать, с какой стати на его место взяли кого-то вроде меня.

– Из Атланты.

– О! – говорит она таким тоном, словно это объясняет мою полнейшую провинциальность. Да пошла она! Атланта – один из самых больших городов в Америке. – Вы с Сент-Клэром так мило общались за завтраком.

– Гм…

Неужели она меня боится?

– Но я бы твоем месте не питала иллюзий, – продолжает Аманда. – Ты не настолько хороша, чтобы он бросил ради тебя свою девушку. Они будут вместе всегда.

Это был комплимент? Или нет? Манера Аманды делать ударение на отдельных словах реально действует мне на нервы. (Мои нервы!)

Аманда делано зевает:

– Интересная прическа.

Я застенчиво касаюсь волос:

– Спасибо. Подруга мелировала.

На прошлой неделе Бридж сделала в моих темно-каштановых волосах светлую прядку. Обычно я убираю ее за правое ухо, но сегодня вечером волосы собраны в конский хвост.

– Тебе нравится? – спрашивает Аманда традиционным для стерв тоном. Лучше бы сразу сказала: «Как отвратительно».

Я опускаю руку:

– Ну да. Поэтому я ее и сделала.

– Знаешь, я бы заколола ее, как раньше. Так ты похожа на скунса.

– По крайней мере, от нее не воняет, как от некоторых.

Рядом появляется Рашми. Она заходила к Мередит, я слышала за стеной их приглушенные голоса.

– Чудесные духи, Аманда. В следующий раз надушись посильнее. А то в Лондоне тебя еще не везде почуяли.

– Милые очки, – рычит Аманда в ответ.

– Хорошие, – невозмутимо подтверждает Рашми, но я вижу, что она задета.

Ногти у нее того же цвета электрик, что и оправа очков.

Рашми поворачивается ко мне:

– Я живу двумя этажами выше, комната номер шестьсот один. Заходи, если что-нибудь понадобится. Увидимся за завтраком.

Значит, она меня не ненавидит! А может, просто больше ненавидит Аманду. Так или иначе, я испытываю благодарность и кричу «Пока!» вслед удаляющейся фигурке. Рашми машет мне рукой и врезается в Нейта возле лестницы. Он приветствует нас в своей тихой, дружелюбной манере:

– Готовитесь ко сну, леди?

Аманда приветливо улыбается:

– Конечно.

– Вот и славно. Первый день прошел хорошо, Анна?

Так непривычно, что все уже знают мое имя.

– Да. Спасибо, Нейт.

Он кивает, как будто я сказала что-то умное, желает нам спокойной ночи и направляется к парням, болтающим в другом конце коридора.

– Ненавижу, когда он так делает, – говорит Аманда.

– Делает что?

– Нянчится с нами. Как идиот какой-то.

Дверь ванной комнаты открывается, и маленькая рыжуля проскакивает мимо Аманды, которая остается стоять, словно Королева Порога. Похоже, девочка с предпоследнего курса. Не помню, чтобы видела ее во время урока английского.

– Боже, тебя там что, прорвало? – спрашивает Аманда.

Бледная кожа девушки розовеет.

– Она просто сходила в туалет, – говорю я.

Аманда скользит по плитке – пушистые фиолетовые тапочки шлепают по пяткам – и резко дергает на себя дверь:

– Думаешь, меня это волнует, скунсик?

Глава шестая

Всего неделя в школе, но я уже с головой окунулась в причуды международного обучения.

В учебном плане профессора Коул нет Шекспира и Стейнбека, вместо них мы изучаем неанглоязычных писателей. Каждое утро у нас завязываются дискуссии на самые разные темы, словно это собрание книжного клуба, а не скучный обязательный урок. Так что с английским все прекрасно.

Однако моя преподавательница французского явно некомпетентна. Как еще объяснить тот факт, что, несмотря на название нашего учебника «Французский, первый уровень», профессор Жиллет настаивает на том, чтобы мы говорили только на французском? Она вызывает меня по десять раз на дню, и я никогда не знаю ответа.

Дэйв прозвал ее мадам Гильотина. В яблочко.

Он уже выбирал этот класс раньше, а значит, курс полезен, но, видимо, не настолько, раз Дэйв завалил первый же экзамен. У Дэйва лохматые волосы, пухлые губы и темная кожа с веснушками – необычное сочетание. Несколько девочек втрескались в него по самые уши. Мы вместе ходим на историю. Мне приходится заниматься с предпоследним курсом, поскольку выпускники обычно выбирают «Основы государства», а я уже их уже прошла. Так что мое место теперь между Дэйвом и Джошем.

В классе Джош тихий и сдержанный, но, едва переступив порог, он начинает юморить похлеще Сент-Клэра. Понятно, почему они такие закадычные друзья. Мередит говорит, они боготворят друг друга: Джош Сент-Клэра за природную харизму, а Сент-Клэр Джоша за редкий художественный дар. Джош нечасто ходит куда-то без альбома и кисти. Его работы невероятны – толстые уверенные мазки и мелкие, тщательно прорисованные детали, – пальцы Джоша всегда измазаны краской.

Но самое интересное начинается после уроков. Об этом никто не пишет в глянцевых буклетах. Дело в том, что поступить в школу-пансион – это все равно что поселиться в обычной средней школе. Отсюда нельзя уйти. Даже в спальне я постоянно «наслаждаюсь» грохотом поп-музыки, шумом стиральных машинок и пьяными воплями танцующих на лестничной площадке. Мередит утверждает, что все устаканится, как только юниоры немного попривыкнут, но я не слишком в это верю.

И тем не менее…

Сегодня пятничный вечер, и в общежитии пусто. Мои соученики совершают набеги на бары, а я впервые наслаждаюсь тишиной. Если закрыть глаза, кажется, будто я дома. Не считая оперного пения. В ресторанчике напротив почти каждый вечер выступает оперная дива. Для обладательницы столь сильного голоса она на удивление миниатюрная. И еще она зачем-то выщипывает брови, после чего рисует их карандашом. Словно статист из «Шоу ужасов Рокки Хоррора».

Когда звонит Бридж, я, уютно устроившись на кровати, смотрю «Академию Рашмор» Уэса Андерсона. Уэс – настоящий режиссер, просто удивительно, как он успевает следить на съемках абсолютно за всем. Его стиль просматривается в любом кадре, ему подвластны и самые серьезные, и самые смешные моменты… «Академия Рашмор» – один из моих любимых фильмов. Речь там идет про подростка Макса Фишера, который настолько погружен в свои увлечения, что его решают отчислить из школы. Какой стала бы моя жизнь, если бы я настолько же сильно увлеклась внеклассной деятельностью АШП[18], как Макс – своими занятиями в Академии Рашмор? Уж наверное я бы не сидела в спальне, намазавшись белым кремом от прыщей.

– Ан-н-н-ууук, – раздается крик Бридж. – Я нее-на-вии-жуу их.

Значит, место лидера ей не досталось. Глупо, если учесть, что она самая талантливая барабанщица в школе. Это все знают. Препод выбрал Кевина Квиггли, решив, что другие парни-барабанщики не будут воспринимать Бридж как лидера… потому что она девчонка.

Ну, теперь-то точно не будут. Идиот.

Бридж возненавидела свою группу, своего инструктора и придурка Кевина с гипертрофированным эго.

– Подожди, – говорю я. – Скоро ты станешь новой Меган Уайт или Шейлой Е., и Кевин Квиггли будет хвастаться тем, что когда-то давным-давно вы были знакомы. И поджидать тебя после шоу, ожидая специального приглашения, чтобы пройти за кулисы, а ты сможешь продефилировать мимо, ни разу не оглянувшись.

В ее голосе слышится смешок.

– Зачем ты меня бросила и уехала, Банана?

– Потому что мой отец – кусок дерьма.

– Причем чистокровный, детка.

Мы болтаем до трех ночи, поэтому на следующий день мне удается разлепить глаза лишь ближе к полудню. С трудом встаю и одеваюсь – нужно успеть до закрытия столовой. Поздний завтрак там бывает только по выходным. Когда я наконец прихожу, в столовой тихо, но Рашми, Джош и Сент-Клэр сидят за своим обычным столиком.

На душе тяжело. Всю неделю ребята дразнили меня за то, что я не отваживалась сделать заказ. Я придумывала отговорки («у меня аллергия на говядину», «нет ничего вкуснее хлеба», «равиоли не такие уж и вкусные»), но нельзя же делать это вечно. За стойкой снова месье Бутен. Я хватаю поднос и делаю глубокий вдох:

– Бонжур, мм… суп? Сопа? Силь ву пле?

«Привет» и «пожалуйста». Первым делом я выучила эти слова в надежде, что французы простят мне за это катастрофические пробелы в знании их прекрасного языка. Я показываю на чан с оранжево-красным супом. Похоже на мускатную тыкву. Пахнет необычно – осенью и шалфеем. Сейчас начало сентября, но погода пока стоит теплая. Интересно, когда в Париже начинается листопад?

– Ах! Суп, – мягко поправляет месье Бутен.

– Си, суп. То есть ви. Ви! – Мои щеки горят. – И… мм, уф… куриная салатная с зеленой фасолью штуковина?

Месье Бутен смеется, словно Санта-Клаус, весело и раскатисто. И трясется, как желе.

– Цыпленок и харикос вэрс, ви. Знаете, вы мошете говорить со мной по-онглийски. Я понимать тебя оч-чень хорошо.

Мой румянец становится ярче. Ну конечно, в Американской школе должны говорить по-английски. А я пять дней перебивалась этими дурацкими грушами и багетом.

Месье Бутен протягивает мне миску супа и маленькую тарелку с куриным салатом, и в животе урчит при виде горячей еды.

– Мерси, – говорю я.

– Де рьен. Добро пошаловать. И надеюсь, вы больше не станете избегать меня! – Месье Бутен прикладывает руку к сердцу, словно убит горем.

Я улыбаюсь и качаю головой. Теперь я умею это делать. Я умею. Я уме…

– ЭТО ОКАЗАЛОСЬ НЕ ТАК УЖ И СТРАШНО, ДА, АННА? – кричит Сент-Клэр на всю столовую.

Я резко оборачиваюсь и показываю ему средний палец, надеясь, что месье Бутен этого не заметит. Сент-Клэр усмехается и отвечает мне по-британски, растопыривая указательный и средний палец буквой «v». Месье Бутен что-то ворчит за моей спиной. Я беру поднос с едой и сажусь рядом с Сент-Клэром:

– Спасибо. А то я и забыла, как отшивают по-английски. В следующий раз буду использовать правильный жест.

– Всегда рад помочь.

На Сент-Клэре та же одежда, что и вчера: джинсы и поношенная футболка с силуэтом Наполеона. Когда я спросила его об этом принте, он пояснил, что Наполеон его герой.

– И вовсе не потому, что он был скромным и застенчивым малым, как ты можешь подумать. Наполеон был гадом. Но таким же крутым гадом, как и я.

Интересно, возможно ли, что Сент-Клэр ночевал у Элли и поэтому не переоделся. Каждый вечер он ездит на метро в ее колледж и остается там. Рашми и Мер уже думают, что Элли, наверное, совсем зазналась, раз не хочет с ними общаться.

– Знаешь, Анна, – говорит Рашми, – большинство парижан понимают по-английски. Так что тебе нечего стесняться.

Да. Очень своевременно. Спасибо.

Джош кладет руки за голову и откидывается на стуле. Рукав рубашки поднимается, обнажая татуировку на правом предплечье: череп и скрещенные кости. Судя по толстым штрихам, это его собственный дизайн. Черная краска на бледной коже сразу привлекает внимание. Офигенное тату, хотя на длинной, тощей руке оно смотрится комично.

– Так и есть, – подтверждает он. – Я вообще едва говорю по-французски, но все прокатывает.

– Тут нечем гордиться.

Рашми морщит нос, и Джош наклоняется, чтобы поцеловать ее.

– Боже, опять начинается. – Сент-Клэр гладит себя по голове и закатывает глаза.

– Они что, всегда так? – шепчу я.

– Нет. В прошлом году было гораздо хуже.

– Ой! И давно они вместе?

– С прошлой зимы?

– Это приличный срок.

Сент-Клэр пожимает плечами, и я замолкаю, спрашивая себя, хочу ли узнать ответ на свой следующий вопрос. Наверное, нет, но я все равно его задаю:

– А давно ты встречаешься с Элли?

Сент-Клэр на мгновение задумывается.

– Почти год.

Он делает глоток кофе – кажется, тут его пьют все – и со стуком опускает чашку на стол, испугав Рашми и Джош а.

– Ох, простите, – говорит он. – Я вам не помешал?

Повернувшись ко мне, Сент-Клэр недовольно сверкает карими глазами. У меня перехватывает дыхание. Он прекрасен даже в гневе. Тоф ему и в подметки не годится. Это какой-то особый вид привлекательности. Прямо-таки неземной.

– Давай сменим тему… – Он указывает на меня пальцем. – Мне казалось, южные девушки должны говорить с южным акцентом.

Я качаю головой:

– Только если говорю с мамой. И то лишь потому, что мама сама говорит с акцентом. Но большинство жителей Атланты говорят как все. Урбанизация. Хотя мы част о используем негритянский жаргон, – в шутку добавляю я.

– Канечна, – отвечает Сент-Клэр по-английски.

Я выплевываю оранжево-красный суп прямо на стол. Сент-Клэр выдает нечто вроде «ха-ха», но звучит это отнюдь не весело, а я смеюсь до тех пор, пока в животе не начинает колоть. Сент-Клэр протягивает мне салфетку, чтобы вытереть подбородок.

– Канечна, – торжественно повторяет он.

Я закашлялась от смеха.

– Пожалуйста, не останавливайся. Это так… – я набираю воздуха, – забавно.

– Зря ты это сказала. Теперь придется приберечь свой акцент для особых случаев.

– У меня день рождения в феврале. – Кашель переходит в сипение. – Не забудь, пожалуйста.

– А у меня был вчера, – смеется Сент-Клэр.

– Не может быть.

– Нет, правда.

Парень вытирает остатки супа со стола.

Я пытаюсь забрать у него салфетки, но он отпихивает мою руку.

– Так и есть, – говорит Джош. – Я забыл, чувак. С прошедшим днем рождения.

– Неужели у тебя правда был день рождения? Почему же ты ничего не сказал?

– Я серьезно. Вчера мне исполнилось восемнадцать. – Сент-Клэр пожимает плечами и бросает салфетки на пустой поднос. – В моей семье не принято печь торты и надевать праздничную одежду.

– Но в день рождения торт должен быть обязательно, – возражаю я. – Так принято. Это ведь самый лучший день в жизни.

Я вспоминаю, как прошлым летом мы вместе с мамой и Бридж испекли для Шонни торт. Лимонно-зеленый торт в виде головы мастера Йоды из «Звездных войн». Бридж даже купила сахарную вату, чтобы воспроизвести его волосатые уши.

– Вот поэтому я ничего и не сказал.

– Но ведь вчера вечером ты делал что-нибудь необычное? Я имею в виду, Элли наверняка куда-нибудь тебя вытащила?

Сент-Клэр берет чашку с кофе и тут же ставит ее обратно на стол, не сделав ни глотка.

– В моем дне рождения нет ничего особенного. И я совершенно спокойно к этому отношусь. Честное слово, я не нуждаюсь в торте.

– Ладно, ладно. Хорошо. – Я примирительно поднимаю руки. – Не буду желать тебе счастливого дня рождения. И даже счастливой прошедшей пятницы.

– О, счастливой пятницы можешь пожелать. – Сент-Клэр улыбается. – Против пятниц ничего не имею.

– Кстати о пятницах, – вмешивается Рашми. – Почему ты не пошла с нами вчера вечером?

– У меня были планы. Я общалась с Бридж, моей подругой.

Все трое смотрят на меня в ожидании продолжения.

– По телефону.

– Но ты ведь выходила куда-то на этой неделе? – спрашивает Сент-Клэр. – Я имею в виду за территорию школы?

– Конечно.

Так оно и было. Выходила, чтобы добраться до других построек школьного городка.

Сент-Клэр поднимает брови:

– Врушка.

– Позволь уточнить. – Джош складывает руки в молитвенном жесте. Пальцы у него такие же худые, как и все остальное, а на указательном – черное пятно от краски. – Ты живешь в Париже уже неделю и до сих пор не бывала в городе? Хотя бы в одной его части?

– Мы гуляли с родителями в прошлые выходные. Я видела Эйфелеву башню. Издалека.

– С родителями, золотце. И какие у тебя планы на сегодняшний вечер? – спрашивает Сент-Клэр. – Постирать белье? Сходить в душ?

– Эй! Нельзя недооценивать важность гигиены.

Рашми хмурится:

– И где ты собираешься есть? Столовая будет закрыта.

Ее забота трогает меня до глубины души, но я сомневаюсь, что она предложит мне присоединиться к ним с Джошем. Не то чтобы я хотела пойти с ними. К тому же в обед я собиралась совершить набег на местный автомат с едой. Выбор там небольшой, но я, по крайней мере, понимаю, как он работает.

– Так я и думал, – говорит в ответ на мое молчание Сент-Клэр и качает головой.

В его темных волосах я замечаю несколько спутанных прядей. У меня перехватывает дыхание. Если бы в Олимпийские игры включили соревнования по волосам, Сент-Клэр разбил бы любого противника в пух и прах. Сплошные десятки. Золотая медаль.

Я пожимаю плечами:

– Какая-то неудачная неделя. Но ничего страшного.

– Давай перечислим факты еще раз, – говорит Джош. – Это твои первые выходные вне дома?

– Да.

– Первые выходные без родительского присмотра?

– Да.

– Первые выходные без родительского ока в Париже?! И ты хочешь провести их в спальне? Одна?

Они с Рашми обмениваются полными жалости взглядами. Я поворачиваюсь к Сент-Клэру в поисках поддержки и обнаруживаю, что он внимательно разглядывает меня, слегка наклонив голову.

– Что? – раздраженно восклицаю я. – У меня суп на подбородке? Или зеленая фасоль застряла между зубами?

Сент-Клер молча улыбается.

– Мне нравится эта прядь, – в конце концов отвечает он. А потом протягивает руку и осторожно касается моих волос: – У тебя восхитительные волосы.

Глава седьмая

Любителям потусоваться пришлось уйти из общежития. Я обновляю свой веб-сайт, параллельно закусывая едой из торгового автомата. Мне удалось найти немного: батончик «Баунти», который на вкус ничем не отличается от «Маундс», и пакетик черствых мадленок, от которых хочется пить. От поглощения этих сладостей уровень сахара поднялся до отметки, на которой можно работать.

Поскольку новых фильмов на рецензии для «Киноманки» у меня нет (меня отрезали от самого лучшего, чистого и прекрасного, что есть в Америке, – от кинематографа), я занимаюсь проектированием сайта. Создаю новый баннер. Редактирую старый обзор. Вечером Бридж пишет:

Вчера вечером ходила в кино с Мэттом и Черри М. (она показушница). Встретили Тофа. И угадай – что? Тоф спросил о тебе!! Я ответила, что у тебя все прекрасно, но ты ОЧЕНЬ-ОЧЕНЬ ждешь декабрьских каникул. Думаю, намек он понял. Мы немножко поболтали о его группе (концертов, конечно, пока они не дают), но Мэтт все время корчил ему рожи, поэтому нам пришлось уйти. Ты же знаешь, какого он мнения о Тофе. О, кстати! Черри пыталась уговорить нас сходить на последнюю слезовыжималку твоего отца. ДА, ЗНАЮ. Ты засранка. Возвращайся домой.

Бридж

Показушница. Внешне привлекательная, но насквозь фальшивая. Да! Это про Черри. Надеюсь, Бридж была тактична и не слишком активно наседала на Тофа, пытаясь заставить его написать мне письмо. Не могу поверить, что он все так же бесит Мэтта, несмотря на то что мы больше не вместе. Тофа любят все. Впрочем, иногда он раздражает менеджеров, но это потому, что частенько забывает о своих обязанностях. А потом сообщает им по телефону, что заболел.

Я перечитываю письмо, выискивая нечто вроде: «Тоф говорит, что по уши втрескался в тебя и готов ждать целую вечность». Естественно, ничего не нахожу. Тогда я начинаю листать свою любимую ленту новостей, чтобы посмотреть, что там пишут про новый папин фильм. Рецензии на «Решение» не слишком хорошие, хотя деньги на нем гребут лопатой. Один постоянный пользователь, clockworkorange88, пишет: «Потные яйца… Грязные яйца. Как будто я целую милю бежал в кожаных штанах. В июле».

Похоже на правду.

Через какое-то время я начинаю скучать и забиваю в поисковую строку: «Как вода для шоколада». Хочу убедиться, что точно уловила лейтмотив произведения. Скоро эссе. Конечно, двух недель у меня нет, но впереди еще куча времени – вся ночь.

Бла-бла-бла. Ничего интересного. Я уже собираюсь перепроверить электронную почту, когда на глаза попадаются строчки: «На протяжении всего романа жар выступает символом сексуального притяжения. Тита де ля Гарза способна контролировать его на кухне, но жар внутри ее тела – сила разрушительная и деструктивная…»

– Анна? – Кто-то стучит в дверь, и я подпрыгиваю от неожиданности.

Нет. Не кто-то. Сент-Клэр.

На мне поношенная футболка с желто-коричневой логотипом – рекламный знак Мэйфилдского молочного производства – и ярко-розовые фланелевые пижамные штаны с рисунком в виде гигантской клубнички. Лифчик отсутствует.

– Анна, я знаю, что ты здесь. Я вижу свет.

– Подожди секундочку! – кричу я. – Я сейчас.

Перед тем как открыть дверь, я хватаю черную толстовку и натягиваю прямо поверх футболки с коровьей мордой.

– Прости, пожалуйста. Входи.

Я широко распахиваю дверь, но Сент-Клэр не торопится входить, вместо этого он пристально смотрит на меня. С непонятным выражением. А потом вдруг расплывается в озорной улыбке и заходит внутрь:

– Милая клубничка.

– Заткнись!

– Нет, правда. Очень миленько.

И хотя его слова вовсе не имеют подтекста из серии «я собираюсь бросить свою девушку и начать встречаться с тобой, милашка», они меня задевают. Во мне вспыхивает «сила разрушительная и деструктивная», так хорошо знакомая Тите де ла Гарза. Сент-Клэр стоит в центре комнаты. Он поднимает руку, чтобы почесать затылок, и футболка задирается, обнажая часть живота.

Вжих! Во мне вспыхивает пламя.

– У тебя так… э… чисто… – говорит Сент-Клэр.

Пш-ш-ш. Огонь тут же гаснет.

– Правда?

Я знаю, что у меня в комнате порядок, но ведь я еще даже не успела купить приличное средство для мытья окон. Кто бы ни мыл мое окно последним, он понятия не имел о существовании «Виндекса». Фокус в том, чтобы распылять его по чуть-чуть. Большинство людей пшикает слишком много, и жидкость остается в уголках, а там ее не так-то просто вытереть, не оставляя разводов или ворсинок…

– Ага. Даже как-то не по себе.

Сент-Клэр слоняется по комнате, трогает вещи и рассматривает их так же, как я в гостях у Мередит. Он пристально изучает коллекцию фаянсовых слоников и бананов, аккуратно расставленных на комоде. Потом берет стеклянного слоника и вопросительно смотрит на меня:

– Это мой ник.

– Слон? – Он качает головой. – Прости, я, кажется, чего-то не понимаю.

– Анна Олифант. Banana Elephant[19]. Подруга собирает их для меня, а я собираю игрушечные мостики и бутерброды для нее. Ее зовут Бридж Сондервик, – поясняю я.

Сент-Клэр ставит стеклянного слоника на место и подходит к столу:

– Значит, все могут называть тебя слоником?

– Банановым слоником. Нет, конечно же нет.

– Прости, хотя я не про это.

– А про что? Что-то случилось?

– Ты поправляешь все, чего я касаюсь. – Сент-Клэр кивает на мои руки, которые машинально переставляют слона. – Невежливо с моей стороны вот так приходить и трогать твои вещи.

– О, все в порядке, – бормочу я, отпуская фигурку. – Можешь трогать у меня все, что захочется.

Сент-Клэр каменеет. На лице его появляется смущенное выражение, и до меня доходит, что я ляпнула что-то не то. Я имела в виду совсем другое.

Не то чтобы я против…

Но мне нравится Тоф, а у Сент-Клэра есть девушка. И даже если бы ситуация сложилась иначе, есть еще Мер. Я никогда бы не стала уводить у нее парня после того, с какой теплотой она отнеслась ко мне в первый день. И во второй. Да и во все остальные дни на этой неделе.

Кроме того, Сент-Клэр обычный симпатяжка. Ничего экстраординарного. На улицах Европы таких пруд пруди, так ведь? Ухоженные парни со стильными стрижками и в элегантных пальто. Хотя я не видела ни одного такого, который хотя бы отдаленно напоминал неподражаемого месье Этьена Сент-Клэра, и все же…

Он отворачивается. Мне кажется или он смутился? Но почему? Это ведь я стою с идиотской улыбкой на лице.

– Это твой парень? – И Сент-Клэр показывает на экран ноутбука, где красуется моя фотография с коллегами.

Этот снимок сделали перед премьерой экранизации одного фэнтезийного романа. Поэтому большинство из присутствующих в костюмах эльфов или волшебников.

– Тот, который закрыл глаза?

– Что?

Неужели он думает, будто я встречаюсь с Гераклом?

Геракл – ассистент администратора. Он на десять лет меня старше, и да, это его настоящее имя. И хотя он очень мил и лучше всех разбирается в японских ужастиках, но ведь у него волосы собраны в конский хвост.

Конский хвост.

– Анна, это шутка. Я про вот этого. С бакенбардами. – Сент-Клэр указывает на Тофа, именно из-за него мне так нравится эта фотография.

Мы смотрим друг на друга и заговорщицки улыбаемся, словно потешаясь над какой-то понятной только нам шуткой.

– О… М-м-м… нет. Не совсем. То есть Тоф почти стал моим парнем. Я уехала до того… – Мне так неудобно, что я замолкаю. – До того, как между нами успело случиться что-то серьезное.

Сент-Клэр молчит. Потом прячет руки в карманы и делает шаг назад:

– Как все предусмотрено.

– Что? – удивляюсь я.

– Ту пурвар.

Парень кивает в сторону подушки с изображением единорога и короткой фразой. Это подарок моих бабушки с дедушкой – девиз и герб клана Олифант. Когда-то давным-давно мой дедушка переехал в Америку, чтобы жениться на моей бабушке, и до сих пор сходит с ума по всему шотландскому: он оттуда родом. Нам с Шонни он постоянно покупает вещи в цветах старого шотландского пледа (сине-зеленый фон с черными и белыми полосками). Мое покрывало – тоже его подарок.

– Ну я-то, конечно, понимаю, что это значит. Но ты-то откуда узнал?

– Ту пурвар. Это на французском.

Превосходно. Девиз клана Олифант, который был у меня под головой с самого младенчества, оказывается, написан на ФРАНЦУЗСКОМ, а я даже не в курсе. Спасибо, дедушка. Я выставила себя идиоткой. Но разве я могла догадаться, что шотландский девиз будет написан на французском? Мне казалось, шотландцы ненавидели Францию. Или это были англичане?

Блин, не знаю. Я всегда думала, что он на латыни или другом мертвом языке.

– Это твой брат? – Сент-Клэр кивает на единственную фотографию, которая висит у меня над кроватью.

На снимке Шонни широко улыбается, указывая на одну из маминых подопытных черепах, которая вытянула шею и уже готовится оттяпать ему палец.

Мама исследует особенности репродуктивной деятельности каймановых черепах, поэтому несколько раз в месяц ездит навещать их выводок на реке Чаттахучи. Шонни нравится ездить с ней вместе, а вот я предпочитаю оставаться дома в безопасности. Каймановые черепахи ужасно гадкие.

– Да. Его зовут Шон.

– Шон – скорее ирландское имя. Удивительно для семьи, где так много связано с Шотландией.

Я улыбаюсь:

– Для нас это больная тема. Мама просто влюбилась в это имя, но дедушка – отец моего отца – чуть не откинул копыта, когда его услышал. Он-то предлагал Малкольма, Эвана или Дугала.

Сент-Клэр смеется:

– Сколько брату?

– Семь. Уже во втором классе.

– У вас большая разница в возрасте.

– Ну, либо он получился у родителей случайно, либо это была последняя попытка спасти распадающийся брак. Мне никогда не хватало смелости спросить, как это получилось.

Черт! Не могу поверить, что я это сказала.

Сент-Клэр садится на край кровати:

– Твои родители разведены?

Я стою возле компьютерного кресла, поскольку сесть рядом с Сент-Клэром на кровати не отваживаюсь. Возможно, чуть позже, когда привыкну к его присутствию, я на это решусь. Но не сейчас.

– Да. Папа ушел, когда Шону было шесть месяцев.

– Прости. – Судя по виду Сент-Клэра, он действительно расстроен. – Мои тоже в разводе.

Я вздрагиваю и скрещиваю руки на груди:

– Ты тоже меня прости. Это дерьмово.

– Все в порядке. Мой отец – ублюдок.

– Мой тоже. То есть, наверное, это так, раз он бросил нас, когда Шонни был еще младенцем. А он бросил. Плюс по его вине я застряла здесь. В Париже.

– Я знаю.

– Откуда?

– Мер сказала. Но готов поспорить, мой отец куда хуже. К сожалению, он в Париже, а мама одна, за тысячу миль отсюда.

– Твой папа живет здесь?

Я удивлена. Знаю, что его отец – француз, но не могу представить, чтобы родитель отправил своего ребенка в школу-интернат, хотя они живут в одном городе. Это идиотизм.

– У него картинная галерея здесь и еще одна в Лондоне. Он все время разрывается между ними.

– И часто ты его видишь?

– Стараюсь с ним не пересекаться.

Сент-Клэр мрачнеет, и тут до меня доходит, что я понятия не имею, зачем он пришел. Приходится прямо спросить его об этом.

– Я разве не сказал? – Парень выпрямляется. – Ну, мм… Я просто знаю, что, если никто не придет и не вытащит тебя отсюда, ты так и будешь тут сидеть. Так что идем гулять.

Я вдруг ощущаю порхание бабочек в животе.

– Вечером?

– Вечером.

– Ясно. – Я делаю паузу. – А как же Элли?

Сент-Клэр плюхается на кровать:

– Планы сорвались.

Он неопределенно взмахивает рукой, и я понимаю, что о подробностях лучше не спрашивать.

– Я не одета. – И показываю на пижаму.

– Брось, Анна. Ты опять за старое?

Я окидываю парня недоверчивым взглядом, и мне в голову летит подушка с единорогом. Я бросаю ее обратно, Сент-Клэр ухмыляется, съезжает с кровати и огревает меня со всей силы. Я пытаюсь ухватиться за подушку, но промахиваюсь. Сент-Клэр бьет меня еще пару раз, прежде чем мне удается отобрать подушку. Он сгибается пополам от хохота, и я бью его по мягкому месту. Сент-Клэр вновь пытается выдернуть подушку у меня из рук, но я так крепко ее держу, что ему приходится отступить… И я падаю на кровать, потная и растерянная.

Сент-Клэр плюхается рядом, с трудом переводя дух. Он лежит настолько близко, что его волосы щекочут мое лицо. Наши ладони почти соприкасаются. Почти. Я пытаюсь вдохнуть, но у меня ничего не получается. И тут я понимаю, что не надела лифчик…

Меня охватывает паника.

– Ладно, – выдыхает Сент-Клэр. – План таков.

Я не хочу испытывать к нему никаких чувств. Хочу, чтобы все шло как обычно. Хочу быть его другом, а не очередной глупой девчонкой, питающей несбыточные надежды. Я заставляю себя подняться. Волосы наэлектризовались и торчат во все стороны, поэтому я беру резинку с комода, чтобы собрать их в хвост.

– Надень нормальные штаны, – говорит он. – И я покажу тебе Париж.

– И это все? Таков твой план?

– Вроде того.

– Вау. «Вроде того». Забавно.

Сент-Клэр недовольно бурчит и запускает в меня подушкой. Раздается телефонный звонок. Наверное, мама – на этой неделе она звонила каждый вечер. Я хватаю сотовый со стола и уже собираюсь сбросить звонок, как вдруг на дисплее высвечивается имя. Сердце замирает.

Тоф.

Глава восьмая

– Надеюсь, ты носишь берет, – подкалывает Тоф.

Я чуть не прыскаю от смеха. Он позвонил! Тоф позвонил!

– Пока нет. – Я меряю шагами комнату. – Но могу тебе купить, если хочешь. Вышьешь инициалы и будешь носить вместо беджика.

– Введу берет в моду.

– Это никому не под силу. Даже тебе.

Сент-Клэр по-прежнему лежит на моей кровати. Он подпирает голову рукой, чтобы наблюдать за мной. Я улыбаюсь и киваю на фотографию в ноутбуке.

– Тоф, – беззвучно шепчу я.

Сент-Клэр качает головой.

Бакенбарды.

– Ах, – произносит он также одними губами.

– Вчера приходила твоя сестра, – сообщает Тоф.

Он всегда относился к Бридж как к моей сестре. Мы одного роста и телосложения, обе с длинными прямыми волосами, только Бридж блондинка, а я шатенка. И как все те, кто кучу времени проводит вместе, говорим одинаково. Хотя Бридж использует слова подлиннее. И ее ладони покрыты мозолями от игры на барабанах. И у меня щель между зубами, а у нее брекеты. Другими словами, она похожа на меня, но симпатичнее, умнее и талантливее.

– Я и не знал, что она играет на барабанах, – говорит Тоф. – И как успехи?

– Она лучшая.

– Ты так говоришь, потому что она твоя подруга или у нее действительно талант?

– Она лучшая, – повторяю я и краем глаза отмечаю, что Сент-Клэр поглядывает на часы на комоде.

– У меня барабанщик ушел из группы. Как думаешь, она заинтересуется?

Прошлым летом Тоф создал панк-группу «Грошовые ужасы». С тех пор там много раз менялся коллектив, кипели споры из-за текстов песен, но концертов музыканты так и не давали. Что просто ужасно. Готова спорить, Тоф прекрасный гитарист.

– Ну конечно, – отвечаю я. – Думаю, она согласится. Ее придурочный инструктор только что прокатил ее с местом лидера секции, и ей необходимо выпустить пар.

Я даю номер подруги. Тоф записывает, вслух повторяя цифры, а Сент-Клэр делает вид, будто смотрит на воображаемые наручные часы. Сейчас только девять вечера, не понимаю, с чего такая спешка. Даже я знаю, что для Парижа это детское время.

Сент-Клэр громко кашляет.

– Эй, прости. Нужно идти, – говорю я Тофу.

– Ты не одна?

– Мм… да. С другом. Мы сегодня идем гулять.

Неловкая пауза.

– С парнем? – спрашивает Тоф.

– С другом. – Я поворачиваюсь к Сент-Клэру спиной. – У него есть девушка. – И вздрагиваю. Зачем я это ляпнула?

– Значит, ты не забыла про нас? Я хочу сказать… – Тоф осекается. – Про наши отношения здесь, в Атланте? Или променяла меня на какого-то французика и больше не вернешься?

Сердце колотится как оглашенное.

– Ну конечно же я вернусь к Рождеству.

– Хорошо. Хорошо, Аннабель Ли[20]. Мне в любом случае нужно возвращаться к работе. Наверное, Геркулес опять бесится, что я не закрыл дверь. Чао.

– Вообще то, оревуар, – поправляю я.

– Не важно. – Тоф смеется и вешает трубку.

Сент-Клэр встает с кровати:

– Ревнивый бойфренд?

– Я же говорила. Он мне не бойфренд.

– Но он тебе нравится.

Я краснею:

– Ну… да.

Лицо Сент-Клэра остается невозмутимым. Возможно, его это задело. Он кивает на дверь:

– Все еще хочешь пойти гулять?

– Что? – Я смущена. – Да, конечно. Только переоденусь сначала.

Я выгоняю Сент-Клэра из комнаты. Пять минут спустя мы уже идем по улице. На мне любимая рубашка из секонд-хенда, облегающая в нужных местах, джинсы и черные кеды. Я знаю, что кеды – это не слишком по-французски – остроносые ботинки или высокие каблуки подошли бы куда лучше, – но, по крайней мере, они не белые. Насчет белых кроссовок все правда. Их носят только американские туристы, и предназначены они лишь для того, чтобы косить траву или красить дома.

Ночь прекрасна. Париж переливается желтыми, зелеными, оранжевыми огнями. Теплый воздух гудит от веселой болтовни прохожих и звона бокалов в ресторанах. Сент-Клэр занимательно описывает самые жуткие моменты из биографии Распутина, которую он дописал сегодня днем.

– И вот другие русские подсыпают ему в обед дозу цианида, которая способна уложить пятерых взрослых мужчин, прикинь? Но ничего не происходит, и им приходится перейти к плану Б – в него стреляют из револьвера. В спину. Но и это его не убивает. У Распутина оказывается достаточно сил для того, чтобы задушить убийцу, и в него стреляют еще три раза. Но он пытается встать! Его избивают до кровавого месива, заворачивают в простыню и бросают в ледяную реку. Но все это…

Глаза Сент-Клэра сверкают. С таким же видом моя мама рассказывает про черепах, а Бридж – про барабаны.

– Во время вскрытия обнаружили, что фактической причиной смерти стало переохлаждение. Его убила река! Не яд, не пули и не избиение, а мать-природа. Более того, его руки были подняты вверх, а значит, он пытался выбраться из-подо льда.

– Что? Нет…

У магазинной вывески с выгравированными на ней золотыми буквами фотографируются немецкие туристы. Мы быстро пробегаем мимо, чтобы не испортить кадр.

– Слушай дальше, – продолжает Сент-Клэр. – Когда тело кремировали, он сел. Нет, правда! Видимо, человек, который готовил тело, забыл подрезать сухожилия, и, когда труп загорелся, они ссохлись…

Я согласно киваю:

– Фууу, мерзость, но круто, конечно. Продолжай.

– … в этом и была причина того, что тело поднялось, однако… – Сент-Клэр торжествующе улыбается, – все обалдели, когда это увидели.

– И кто говорит, что история скучная?

Я улыбаюсь в ответ, и в этот миг все великолепно. Почти. До тех пор, пока мы не выходим за территорию Американской школы. Я впервые ухожу так далеко. Моя улыбка гаснет, и я возвращаюсь к своему обычному состоянию нервного возбуждения.

– Знаешь, спасибо тебе. Большинство пытаются заткнуть меня задолго до того, как… – Сент-Клэр замечает мое состояние и останавливается. – С тобой все хорошо?

– Я в порядке.

– Да? Тебе когда-нибудь говорили, что лгунья из тебя просто ужасная? Жуткая. Хуже некуда.

– Это просто… – неуверенно начинаю я.

– Да-а-а?

– Париж такой… чужой. – Я пытаюсь подобрать подходящее слово. – Пугающий.

– Да ну, – отмахивается Сент-Клэр.

– Тебе легко говорить.

Мы обходим интеллигентного джентльмена, наклонившегося к своему бассет-хаунду с отвисшим животом, чтобы взять его на руки.

Дедушка предупреждал, что на тротуарах Парижа легко можно вляпаться в собачьи испражнения, но пока что ничего подобного не случалось.

– У тебя была вся жизнь, чтобы знакомиться с Парижем, – продолжаю я. – Ты свободно говоришь по-французски, одеваешься как европеец…

– Пардон?

– Да брось. Элегантная одежда, отличная обувь.

Сент-Клэр поднимает левую ногу в потертом, громоздком ботинке:

– Типа того?

– Ну, нет. Но ты не носишь кроссовки. А я белая ворона. Я не знаю французский, боюсь метро и, наверное, должна была бы ходить на каблуках, но я их ненавижу…

– Я счастлив, что ты их не носишь, – прерывает меня Сент-Клэр. – Тогда ты была бы выше меня.

– Я и так выше.

– Ничего подобного.

– Брось. Я на три дюйма выше. Притом что ты в ботинках.

Парень толкает меня плечом, и я натянуто улыбаюсь.

– Расслабься, – говорит он. – Ты со мной. Я почти француз.

– Ты англичанин.

Он ухмыляется:

– Американец.

– Американец с английским акцентом. Разве это не повод для французов ненавидеть тебя вдвойне?

Сент-Клэр закатывает глаза:

– Пора тебе прекратить верить байкам и начать выстраивать собственное мнение.

– Это не байки.

– Правда? Тогда, пожалуйста, просвети меня. – Он кивает на девушку, идущую перед нами. Она треплется на французском по сотовому. – Что это у нее на ногах?

– Кроссовки, – мямлю я.

– Интересненько. А те джентльмены на другой стороне тротуара. Может, потрудишься объяснить, что это обул вон тот, слева? Что за странные штуковины?

Естественно, кроссовки.

– Но, эй! Видишь вон того парня? – Я киваю на мужчину в джинсовых шортах и футболке с надписью «Будвайзер». – Неужели это только мне бросается в глаза?

Сент-Клэр косится на незнакомца:

– Что именно? Облысение? Избыточный вес? Отсутствие вкуса?

– Американец.

Сент-Клэр картинно вздыхает:

– Честно, Анна, кончай с этим.

– Я не хочу никого оскорблять. Я слышала, французы очень обидчивые.

– Сейчас ты никого не оскорбляешь, кроме меня.

– А как насчет нее?

Я указываю на женщину средних лет в шортах цвета хаки и трикотажном топе со звездами и полосками. В поясной сумке у нее фотоаппарат. Она отчаянно спорит с мужчиной в панаме. Вероятно, с мужем.

– Как отвратительно.

– Я не про это. Неужели моя национальная принадлежность настолько же очевидна?

– Если учесть, что та тетка нацепила на себя американский флаг, я отважусь отрицательно ответить на твой вопрос. – Сент-Клэр прикусывает ноготь большого пальца. – Слушай. Кажется, я знаю, как решить твою проблему, но тебе придется подождать. Пообещай, что больше не станешь просить меня сравнивать тебя с пятидесятилетними тетками, и я обо всем позабочусь.

– Как? Позаботишься о чем? Сделаешь мне французский паспорт?

Парень фыркает:

– Я не говорил, что превращу тебя в француженку. – Я открываю рот, чтобы протестовать, но он тут же пресекает попытку: – По рукам?

– По рукам, – сконфуженно отвечаю я. Сюрпризы не моя стихия. – Надеюсь, это что-то хорошее.

– О, конечно.

Сент-Клэр выглядит таким самодовольным, что меня так и тянет сказать какую-нибудь пакость, и в этот момент я вдруг понимаю, что больше не вижу нашу школу.

Не могу поверить. Сент-Клэр полностью переключил мое внимание на себя. Некоторое время я еще жду появления болезненных симптомов, но ничего не происходит. Ноги готовы пуститься в пляс, а в животе порхают бабочки. Я счастлива, что наконец оказалась на воле!

– Итак, куда мы идем? – с энтузиазмом спрашиваю я. – К Сене? Я знаю, она где-то рядом. Посидим на берегу?

– Не скажу, – улыбается Сент-Клэр. – Просто идем.

Я покоряюсь. Да что со мной такое? Второй раз за минуту я позволяю этому парню управлять мной и держать в неизвестности.

– О! Ты должна это увидеть.

Он хватает меня за руку и тащит через улицу.

Водитель скутера рассерженно сигналит нам вслед, и я смеюсь:

– Постой, что…

И тут у меня перехватывает дыхание.

Мы стоим перед собором из соборов! Четыре толстые колонны поддерживают готический фасад, украшенный мощными статуями, окнами-розетками и причудливой резьбой. Тоненькая колокольня тянется к чернильному пространству ночного неба.

– Что это? – шепчу я. – Известное здание? Я о нем что-то знаю?

– Это моя церковь.

– Ты сюда ходишь? – Я удивлена: Сент-Клэр не похож на глубоковерующего человека.

– Нет.

Парень кивает на каменную табличку.

Я читаю:

– Сент-Этьен-дю-Мон. Ух ты! Святой Этьен.

Сент-Клэр улыбается:

– Я всегда испытывал некоторое чувство собственности по отношению к этому месту. Мама приводила меня сюда, когда я был еще совсем маленьким. Мы брали с собой ланч и ели прямо здесь, на ступенях. Иногда она брала альбом, рисовала голубей и такси.

– Твоя мать – иконописец?

– Нет, художница. Ее работа висит в нью-йоркском Музее современного искусства.

Парень говорит об этом с такой гордостью, что я поневоле вспоминаю слова Мередит о том, что Сент-Клэр восхищается Джошем за его исключительный художественный дар. И что отец Сент-Клэра владеет двумя картинными галереями. А еще Сент-Клэр будет ходить на уроки живописи в этом семестре. Я громко спрашиваю, уж не художник ли он сам.

Этьен пожимает плечами:

– Не совсем. Хотел бы я им быть. От мамы я унаследовал только художественное чутье, но не талант. Джош рисует намного лучше. Да и Рашми, если уж быть честным.

– Вы, наверное, очень близки с ней? С твоей мамой?

– Я ее люблю, – без тени подросткового смущения говорит парень.

Мы стоим перед воротами собора и смотрим наверх – все выше, выше и выше. Я вспоминаю, как мама каждый вечер садится за компьютер и заносит туда данные о каймановых черепахах. Только в Атланте сейчас еще не вечер. Возможно, в данный момент она затаривается в продуктовом магазине. Или едет на реку Чаттахучи. А может, смотрит «Империя наносит ответный удар» вместе с Шоном. Я понятия не имею, чем она занимается, и это меня тревожит.

Наконец Сент-Клэр нарушает тишину:

– Пора идти. Ты еще столько всего не видела.

Чем дальше мы углубляемся в центр города, тем больше вокруг народу. Сент-Клэр рассказывает, что его мама готовит на обед шоколадные блинчики, а на завтрак – кастрюлю пасты с тунцом. Что все комнаты в квартире она выкрасила в разные цвета радуги. Что она коллекционирует письма, где ее имя написано с ошибкой. И ничего не говорит об отце.

Мы проходим мимо очередного огромного строения, напоминающего развалины средневекового замка.

– Боже, здесь история просто повсюду, – восхищаюсь я. – Что это за место? Мы можем войти?

– Это музей, конечно, можем. Но не сегодня. Подозреваю, он закрыт.

– О да, понятно, – стараясь скрыть разочарование, вздыхаю я.

Сент-Клэр удивлен:

– Ты в школе всего одну неделю. У нас впереди еще целая вечность, чтобы посетить этот музей.

У нас. Не знаю почему, но внутри все сжимается. Сент-Клэр и я. Я и Сент-Клэр.

Скоро мы оказываемся в крайне популярном у туристов районе. Людей здесь еще больше, чем в окрестностях школы. Повсюду шумные рестораны, магазины и отели. Уличные продавцы кричат на английском: «Кускус! Хотите кускус?», а дороги настолько узкие, что автомобиль не проедет. Мы идем по улице, протискиваясь сквозь толпу, словно на карнавале.

– Где мы?

Хотелось бы мне задавать поменьше вопросов.

– Между рю Сен-Мишель и рю Сен-Жак.

Я отвечаю вопросительным взглядом.

– Рю означает «улица». Мы все еще в Латинском квартале.

– До сих пор? Но мы шли…

– Десять – пятнадцать минут? – поддразнивает Сент-Клэр.

Хм… Очевидно, лондонцы или парижане, кем бы Этьен там себя ни считал, не особенно ценят радость обладания автомобилем. А я вот скучаю по своей малышке, хотя у нее барахлит двигатель. И нет кондиционера. И сломано радио. Я делюсь этими мыслями с Сент-Клэром, чем вызываю у него улыбку.

– Ты все равно не смогла бы на ней ездить. Во Франции можно водить только с восемнадцати лет.

– Тогда мог бы ты сесть за руль, – говорю я.

– Нет, не мог бы.

– Ты же говорил, будто у тебя день рождения! Так я и знала. Ты соврал, и никто…

– Я другое имел в виду, – смеется Сент-Клер. – Я не умею водить.

– Серьезно? – Я не могу удержаться от коварной ухмылки. – Хочешь сказать, на свете существует то, что я умею делать, а ты нет?

Сент-Клэр усмехается в ответ:

– Шокирующая информация, не правда ли? Но мне это никогда не было нужно. В Париже прекрасно организована система общественного транспорта, так же как и в Сан-Франциско и Лондоне.

– Прекрасно организована, – передразниваю я.

– Заткнись, – хохочет Этьен. – Эй, а знаешь, почему этот квартал называют Латинским?

Я приподнимаю одну бровь.

– Несколько столетий назад здесь жили и учились студенты Сорбонны. Она, кстати, вон там. – Сент-Клэр показывает куда-то в сторону. – Это один из самых старых университетов мира. В общем, преподавали студентам на латыни, поэтому между собой они стали называть квартал латинским. А потом название прижилось.

Повисает неловкая пауза.

– И это все? Конец истории?

– Да. Черт, ты права. Полная белиберда.

Я обхожу еще одного агрессивного продавца кускуса:

– Белиберда?

– Дрянь. Фигня. Дерьмо.

Белиберда– как мило.

Мы поворачиваем за угол, и вот она, Сена. Огни города дрожат на воде. Я делаю глубокий вдох. Великолепно. По набережной прогуливаются парочки, продавцы расставляют картонные коробки с книгами в мягких обложках и старыми журналами на продажу. Мужчина с рыжей бородой наигрывает на гитаре грустную песню. Мы слушаем его минутку, а потом Сент-Клэр бросает несколько евро в чехол от гитары.

Наше внимание вновь переключается на реку, и в этот момент я вижу…

Нотр-Дам.

Конечно, я уже видела Нотр-Дам на фотографиях. Сент-Этьен-дю-Мон – красивейший из соборов, но даже он НИЧТО по сравнению с Нотр-Дамом. Этот собор точно огромное судно, идущее вниз по реке. Массивное. Внушительное. И притягательное. Подсветка напоминает «Дисней Уорлд»[21], но этот собор намного волшебнее, чем что-либо выдуманное Диснеем. Островки изумрудных виноградных лоз спускаются по стенам прямо в воду, завершая сказочный образ.

Я медленно выдыхаю:

– Как красиво.

Сент-Клэр наблюдает за мной.

– В жизни не видела ничего подобного. – У меня не хватает слов.

Чтобы добраться до собора, нам нужно перейти мост. Никогда не знала, что Нотр-Дам построен на острове. Сент-Клэр говорит, что мы идем к Лиль де ля Сите, Острову Сите, и это самый старый район Парижа. Сена мерцает внизу зеленым и голубым, и под мостом проплывает длинный, расцвеченный огнями корабль. Я заглядываю за край:

– Смотри! Там пьяный. Он сейчас вывалится за бо…

Я оглядываюсь и вижу, что Сент-Клэр медленно плетется в нескольких футах от края моста.

Сначала меня это озадачивает, но потом я все же понимаю:

– Ты же не боишься высоты?

Сент-Клэр неотрывно смотрит вперед, стараясь не отводить взгляда от силуэта Нотр-Дама.

– Я просто не понимаю, зачем стоять на краю, когда рядом полным-полно места, где можно идти.

– О, так дело в пространстве?

– Отстань, иначе я начну задавать коварные вопросы про Распутина. Или про спряжение французского глагола.

Я перегибаюсь через край и делаю вид, что оступаюсь.

Сент-Клэр бледнеет:

– Нет! Не надо!

Он тянет руки, будто хочет спасти меня, и тут же хватается за живот, будто его сейчас вырвет.

– Прости! – Я отхожу от парапета. – Я не знала, что тебе настолько плохо.

Парень лишь отмахивается, все еще продолжая держаться другой рукой за живот.

– Прости, – вновь повторяю я.

– Проехали, – недовольно бурчит Сент-Клэр, словно это я виновата в том, что мы тут застряли, а потом указывает на Нотр-Дам: – Я не из-за него потащил тебя сюда.

Сложно вообразить что-то красивее Нотр-Дама.

– Мы не зайдем внутрь?

– Закрыто. У нас будет еще куча времени, забыла?

Сент-Клэр ведет меня во внутренний двор, и я пользуюсь моментом, чтобы полюбоваться на его пятую точку. Совершенство. Это даже лучше, чем Нотр-Дам.

– Здесь!

Отсюда прекрасно виден вход – на трех колоссальных арках восседают сотни и сотни небольших фигур. Они напоминают каменных кукол, каждая детально проработана.

– Они невероятны, – шепчу я.

– Не там. Здесь.

Сент-Клэр указывает мне под ноги.

Я смотрю вниз и с удивлением обнаруживаю, что стою в середине маленького каменного круга. В центре, прямо у меня между ног, красуется медно-красный бронзовый восьмиугольник со звездой. По кругу выгравирована надпись: POINT ZÉRO DES ROUTES DE FRANCE.

– Мадемуазель Олифант, тут написано: «Нулевая точка французских дорог». Другими словами, от этой точки отсчитывают протяженность всех дорог во Франции. – Сент-Клэр торжественно откашливается. – Это начало всего.

Я оборачиваюсь.

Парень улыбается:

– Добро пожаловать в Париж, Анна. Я рад, что ты приехала.

Глава девятая

Сент-Клэр прячет кончики пальцев в карманы и трогает булыжники носком ботинка.

– И? – в конце концов спрашивает он.

– Спасибо, – ошеломленно отвечаю я. – Было очень мило с твоей стороны привести меня сюда.

– Ой, да ладно.

Парень выпрямляется и пожимает плечами – опять этим французским движением, как будто двигаясь всем телом. У него здорово выходит. А потом принимает свой обычный самоуверенный вид.

– Надо же где-то начинать. А теперь загадай желание.

– А?

Кажется, у меня проблемы со словарным запасом. С таким только «белые стихи» писать или песенки для рекламы кошачьего корма.

Этьен улыбается:

– Встань на звезду и загадай желание.

– О, да, конечно. – Я встаю по центру. – Желаю…

– Только не вслух!

Сент-Клэр всем телом бросается вперед, словно желая предотвратить непоправимое, и мой желудок сжимается от ужаса.

– Ты что, не знаешь, как загадывают желания? Такой шанс выпадает не каждый день… Что у нас там считается – падающие звезды, выпавшие ресницы, одуванчики…

– Свечи на торте.

Этьен игнорирует колкость:

– Именно. Так что не стоит упускать момент. К тому же молва гласит, что, если загадать желание на этой звезде, оно обязательно сбудется. – Он делает паузу и продолжает: – И это лучшая часть предания, есть еще и другая, более страшная.

– И что же, теперь я умру страшной смертью? Что со мной будет – меня отравят, застрелят, изобьют до смерти или утопят?

– Скорее умрешь от гипотермии. – Сент-Клэр смеется. У него задорный смех. – Да нет. Я слышал, тому, кто встанет на этот диск, предначертано однажды вернуться в Париж, а для тебя, насколько я понимаю, один год и так слишком долго. Я прав?

Я закрываю глаза и мысленно представляю маму и Шонни. Бридж. Тофа. Я киваю.

– Хорошо, тогда закрой глаза и загадай желание.

Делаю глубокий вдох. Прохладный влажный воздух проник в легкие. Чего я хочу? Трудный вопрос.

Хочу вернуться домой, но должна признать, что сегодня вечером мне очень хорошо. А если я никогда больше не увижу Париж? Знаю, я только что сказала Сент-Клэру, что не хочу здесь жить, но часть меня – маленькая, крошечная часть – заинтригована. Если отец позвонит завтра и предложит вернуться домой, то, возможно, я буду разочарована. Я ведь еще не видела Мону Лизу. Не поднялась на вершину Эйфелевой башни. Не прошла под Триумфальной аркой.

Так чего еще я хочу?

Я хочу вновь ощутить поцелуй Тофа. Хочу, чтобы он ждал меня. Но есть другая часть меня – та часть, которую я ненавижу, – и эта часть знает, что, даже если мы начнем встречаться, я все равно уеду на следующий год в колледж. Мы, конечно, увидимся на Рождество и на летние каникулы, но потом… что нас ждет?

К тому же есть еще одно «но».

То, что я пытаюсь игнорировать. Чего не должна хотеть. И не могу получить.

И это «но» стоит сейчас прямо передо мной.

Так чего я на самом деле желаю? Того, что не так уж и хочу? Кого-то, в ком не особенно нуждаюсь? Или того, кого, как мне известно, я не могу заполучить?

К черту. Пусть все будет так, как суждено.

Я желаю лучшего для себя.

Как вам такое обобщение? Открываю глаза и чувствую, как в лицо ударяет порыв ветра. Сент-Клэр заправляет мне за ухо упавшую на глаза прядь волос.

– Должно быть хорошее желание, – говорит он.

На обратном пути Сент-Клэр подводит меня к круглосуточному ларьку с закусками. От опьяняющего аромата текут слюнки, в животе урчит от голода. Мы заказываем панини – бутерброды, приготовленные на гриле. Сент-Клэр берет с копченым лососем, сыром рикотта и шнитт-луком. Я выбираю с пармской ветчиной, сыром фонтина и шалфеем. Сент-Клэр обзывает это фастфудом, но бутерброды у нас в руках совсем не похожи на безвкусные сэндвичи из «Сабвэя».

Сент-Клэр помогает мне разобраться с деньгами. К счастью, с евро все достаточно понятно. Я знаю курс по отношению к доллару. Мы расплачиваемся и идем дальше по улице, наслаждаясь ночью. Похрустывая твердой корочкой. Позволяя теплому расплавленному сыру стекать по подбородку.

Я мурчу от удовольствия.

– У тебя там что, пищевой оргазм? – спрашивает Сент-Клэр, вытирая рот.

– Где ты был всю мою жизнь? – обращаюсь я к панини. – Как случилось, что я ни разу в жизни не ела такого бутерброда?

Сент-Клэр откусывает большой кусок.

– Мммф, грмха, мрфа, – отвечает он с улыбкой.

Я транслитерирую это как «потому что американская еда – дерьмо».

– Мммф, мрга, грмфа, ммрг, – отвечаю я. Что переводится как: «Да, но гамбургеры очень даже ничего».

Мы облизываем оберточную бумагу от бутербродов и лишь затем выбрасываем ее в урну. Блаженство. Общежитие уже недалеко, и Сент-Клэр развлекает меня рассказами о том, как им с Джошем влетело за то, что они прикрепляли использованную жвачку к свежевыкрашенному потолку – хотели приделать нимфе третий сосок, – и в этот момент я вдруг что-то замечаю. Нечто странное.

Мы только что прошли третий кинотеатр за квартал!

Конечно, это небольшие кинотеатры. Скорее всего, даже с одним залом. Но три в одном квартале! Как я раньше этого не заметила?

Ну да, точно. Все дело в симпатичном парне.

– А на английском бывают? – прерываю я.

Сент-Клэр выглядит сконфуженным:

– Что, пардон?

– Кинотеатры… В них крутят фильмы на английском?

Парень поднимает бровь:

– Не говори мне, что не знаешь.

– Чего? Не знаю чего?

Сент-Клэр раздувается от чувства превосходства. Это раздражает, поскольку мы оба знаем, что он искушен в парижской жизни, как никто, в то время как я в этом ни бум-бум, тупее круассана.

– Мне казалось, это ты у нас киноманка.

– Чего? Не знаю чего?

Сент-Клэр широко разводит руки, явно наслаждаясь ситуацией:

– Париж – мировая столица кино.

Я застываю на месте:

– Ты меня разыгрываешь.

– Нет. Ни в одном другом городе не любят кино так, как здесь. Здесь сотни, может, даже тысячи кинотеатров.

Мое сердце ухает вниз. Голова кружится. Это просто невероятно.

– Больше дюжины только нашем районе.

– Что?!

– Ты правда этого не замечала?

– Нет, не замечала! Почему мне никто не сказал?

Я имею в виду, про это нужно было сказать в первый же день семинаров по навыкам жизнеобеспечения. Это очень важная информация! Мы продолжаем идти, и я верчу головой во все стороны, читая надписи на плакатах. Пожалуйста, хоть бы на английском. Пожалуйста, хоть бы на английском. Пожалуйста, хоть бы на английском.

– Я думал, ты знаешь. Конечно, об этом стоило упомянуть. – Сент-Клэр напускает на себя виноватый вид. – В Париже кино считается высоким искусством. Здесь полно мест, где крутят новые фильмы, но еще больше – как у вас их там называют? – ретрокинотеатров. В них демонстрируют классику и даже составляют тематические программы, посвященные различным режиссерам, или жанрам, или малоизвестным актрисам, или чему-то еще…

Дыши, Анна, дыши.

– И что, бывают на английском?

– Думаю, не меньше трети.

Треть из нескольких сотен – а может, даже тысяч – кинотеатров!

– Некоторые американские фильмы дублированы на французский язык, но в основном это относится к детским фильмам. Остальные идут на английском с французскими субтитрами. Вот, держи.

Сент-Клэр берет с магазинной стойки журнал под названием «Парископ», расплачивается с жизнерадостным типом с крючковатым носом и вручает журнал мне.

– Он выходит по средам. Буквы «ОВ» означают «оригинальная версия», «ФВ» – французская, то есть дубляж. Так что выбирай «ОВ». Еще у них есть онлайн-каталог, – добавляет он.

Я просматриваю журнал, и у меня глаза лезут на лоб. Никогда не видела столько киносписков в своей жизни.

– Боже, если б я знал, что для счастья тебе надо так мало, то не заморачивался бы со всем остальным.

– Мне нравится Париж, – отвечаю я.

– И я уверен, что ты тоже ему нравишься.

Сент-Клэр продолжает говорить, но я не слушаю. На этой неделе проходит марафон Бастера Китона[22]. И подростковых слэшеров[23]. И целая программа, посвященная автомобильным гонкам семидесятых годов.

– Что?

Я вдруг понимаю, что Этьен ждет ответа на вопрос, который я не слышала. Оторваться от списков меня заставляет его молчание. Взгляд Сент-Клэра прикован к девушке, выходящей из нашего общежития.

Она примерно моего роста. С длинными, уложенными в свободной парижской манере волосами. На ней короткое серебристое платье, искрящееся в свете фонарей, и красное пальто. Кожаные ботиночки цокают по тротуару. Она бросает на общежитие хмурый взгляд, затем отворачивается и замечает Сент-Клэра. В этот момент все ее существо словно вспыхивает изнутри.

Журнал едва не вываливается у меня из рук. Это может быть один-единственный человек на свете.

Девушка подбегает к нам и бросается в объятия Сент-Клэра. Они целуются, и она запускает пальцы в его волосы. Его чудесные, прекрасные волосы. Мое сердце наливается свинцом, и я отворачиваюсь, чтобы не видеть этой сцены.

Они отрываются друг от друга, и девушка начинает говорить. У нее удивительно низкий голос – даже страстный, – но речь торопливая:

– Я знаю, мы не собирались встречаться сегодня вечером, но я была поблизости и подумала, что ты, возможно, захочешь пойти в тот клуб, о котором я тебе говорила. Ну, помнишь, его еще Матье рекомендовал? Но тебя не оказалось на месте, поэтому я отыскала Мер и проболтала с ней целый час. Где ты был? Я звонила на сотовый три раза, но у тебя постоянно включалась голосовая почта.

Сент-Клер выглядит растерянным.

– Элли, это Анна. Она всю неделю просидела в общежитии, поэтому я решил показать ей…

К моему изумлению, Элли расплывается в широкой улыбке. Довольно странно. В этот момент я понимаю, что, несмотря на хриплый голос и парижский наряд, она какая-то… простоватая. Но выглядит дружелюбно.

Однако это еще не значит, что она мне нравится.

– Анна! Из Атланты, верно? Куда вы ходили?

Она меня знает? Сент-Клэр описывает наш вечер, а я обдумываю это странное стечение обстоятельств. Неужели он рассказывал ей обо мне? Или это была Мередит? Надеюсь, что Сент-Клэр, но даже если и так, непохоже, чтобы Элли посчитала меня за соперницу. Ей как будто совершенно неважно, что последние три часа мы с ее очень симпатичным парнем провели вместе. Наедине.

Должно быть, хорошо быть настолько уверенной в себе.

– Ладно, малыш, – обрывает Элли. – Остальное расскажешь позже. Пойдем?

Он говорил, что пойдет с ней? Я не помню, но он кивает:

– Да-да. Только захвачу…

Он смотрит на меня, затем на общежитие.

– Что? Ты и так неплохо одет. Выглядишь здорово. Пошли. – Элли властно берет Этьена за руку. – Было приятно познакомиться, Анна.

Я обретаю дар речи:

– Да. Мне тоже.

Я поворачиваюсь к Сент-Клэру, но он уже не смотрит на меня. Прекрасно. Ну и ладно.

Я посылаю ему свою лучшую улыбку в духе «мне-все-равно-что-у-тебя-девушка» и весело выкрикиваю:

– Пока!

Он не реагирует. Ладно, пора уходить. Я ухожу прочь, на ходу вытаскивая ключ. Но едва передо мной открывается дверь, не могу устоять от соблазна и оборачиваюсь. Мило щебеча, Сент-Клэр с Элли под руку уходят в темноту.

Я замираю, и в этот миг Сент-Клэр оборачивается. На секунду.

Глава десятая

Так будет лучше. Правда.

Спустя несколько дней я понимаю, что даже рада встрече с девушкой Сент-Клэра. Я почувствовала облегчение. Нет ничего хуже чувств к тому, кого ты не должен любить. А мои мысли в последнее время потекли в не самом правильном направлении. И мне это не нравится. И мне совершенно не улыбается стать очередной Амандой.

Сент-Клэр просто дружелюбен. В школе его любят все: профессора, местные звезды и аутсайдеры – а почему бы и нет? Он умный, веселый и вежливый. И да, ужасно привлекательный. И хотя он всем нравится, общается Этьен далеко не со всеми. Только с нашей небольшой компанией. А с тех пор, как его лучший друг занят Рашми, он общается, ну… со мной.

С того вечера он всегда занимает в столовой место рядом со мной. Дразнит меня за кроссовки, спрашивает о любимых фильмах и помогает с домашними заданиями по французскому. И еще защищает меня. На прошлой неделе, во время урока физики, Аманда обозвала меня «ля муфэт» и зажала нос, когда я проходила возле ее парты. Сент-Клэр в ответ послал Аманду далеко и надолго и весь оставшийся урок бросал ей в голову крошечные кусочки бумаги.

Позже я посмотрела слово в словаре и узнала, что оно переводится как «скунс». Как оригинально.

И все же я ощущаю приступы боли, когда Этьен исчезает. После обеда я задумчиво сижу у окна, наблюдая, как мусорщики в ярко-зеленой форме убирают улицу, и в это время Сент-Клэр выскакивает из общежития и бежит к метро.

К Элли.

Ну а когда он возвращается, я обычно сижу в лобби и делаю уроки с нашими общими друзьями. Он плюхается рядом и со смехом рассказывает, как вахтерша застукала пьяного юниора (всегда находятся пьяный юниор и бдительная женщина на вахте). И не знаю, игра ли это моего воображения или его прическа растрепаннее, чем обычно?

Мысль о том, что Сент-Клэр с Элли занимаются «тем самым», заставляет меня ревновать, хоть я и не отваживаюсь это признать. Мы с Тофом переписываемся по электронной почте, но чисто по-дружески. Не знаю, как это расценивать. Возможно, я все еще ему интересна, возможно, нет, но письма и поцелуи не одно и то же. И уж тем более это не «то самое».

Единственный, кто мог бы понять ситуацию с Сент-Клэром, это Мер, но я ни за что ей не признаюсь. Иногда я боюсь, что она, возможно, ревнует Этьена ко мне. К примеру, уставится на нас за ланчем, а когда я прошу передать мне салфетку, просто швыряет ее. Или, когда Сент-Клэр машинально рисует бананы и слонов на краешке моей домашней работы, напрягается и затихает.

Возможно, я делаю ей одолжение. Я сильнее ее, поскольку знакома с Сент-Клэром совсем недавно. Запретный плод сладок. Я хочу сказать, бедная Мер. Любой девушке, не обделенной вниманием такого потрясающего парня с очаровательным акцентом и густыми волосами, приходится бороться с искушением поддаться огромной, ужасной, болезненной, постоянной, всепоглощающей страсти.

Не то чтобы это происходило со мной, но…

Так на чем я остановилась? Ах да. Какой счастье знать, что такого со мной никогда не случится. Это сильно упрощает жизнь. Большинство девушек слишком громко смеются на шутками Этьена и постоянно ищут предлог коснуться руки. Дотронуться до него. Я же постоянно с ним спорю, закатываю глаза и веду себя безразлично. И если уж я касаюсь его руки, то только чтобы оттолкнуть. Потому что это по-дружески.

Кроме того, на уме у меня есть вещи поважнее, а именно кино.

Я прожила во Франции уже месяц, и, хотя поднималась на лифтах на вершину Эйфелевой башни (Мер сопровождала меня, пока Сент-Клэр и Рашми ждали на лужайке: Сент-Клэр – потому что боится высоты, а Рашми – потому что боится показаться обычной туристкой) и даже гуляла по смотровой площадке Триумфальной арки (туда я тоже отправилась с Мер; Сент-Клэр остался внизу и угрожал столкнуть Джоша и Рашми вниз), я до сих пор не ходила в кинотеатр.

Фактически я еще не выходила за территорию кампуса одна. Стыдно.

Но у меня есть план. Для начала я уговорю кого-нибудь пойти со мной в кино. Это несложно: кто не любит фильмы? А затем запишу все, что они говорят и делают, и буду безбоязненно ходить в кинотеатр одна. Один кинотеатр лучше, чем ни одного.

– Рашми, что ты делаешь сегодня вечером? – спрашиваю я перед началом занятий.

На прошлой неделе мы прослушали лекцию о важности употребления местной еды, а до того нам рассказывали, как написать эссе для поступления в колледж. Кто знает, что ждет нас сегодня? Не хватает лишь Мередит и Джоша: Джош – юниор, он на год младше, а Мер берет дополнительно уроки испанского. Просто так, ради забавы. Сумасшедшая.

Рашми кладет ручку на ноутбук. Она уже две недели корпит над эссе для Брауна[24]. Это один из немногочисленных университетов, предлагающих специализацию по египтологии, и поэтому она хочет поступать только туда.

– Ты не понимаешь, – сказала Рашми, когда я спросила, почему она до сих пор не закончила эссе. – Браун отсеивает восемьдесят процентов абитуриентов.

Но я сомневаюсь, что возникнут проблемы. В этом году у Рашми по всем предметам одни пятерки, а «корочки» важнее всего. Я уже отправила заявление в колледж. Придется подождать ответ, но я не волнуюсь. Мой вуз не состоит в Лиге плюща.

Я стараюсь вести себя дружелюбно, но это не от чистого сердца. Вчера вечером, когда я гладила ее кролика, Исиду, Рашми дважды просила меня никому не рассказывать о ее питомце, потому что животные в общежитии под запретом. Как будто я сплетница. Кроме того, вряд ли Исида такой уж секрет. Из-под двери жутко несет мочой, а этот запах ни с чем не спутаешь.

– Ничего, наверное, – отвечает она на мой вопрос о планах на вечер.

Я глубоко вздыхаю, чтобы успокоиться. Удивительно, как тяжело задать вопрос, когда ответ решает твою судьбу.

– Хочешь пойти в кино? В Ле Шампо показывают «Это случилось однажды ночью».

То, что я никуда не выходила, еще не означает, что я не проинспектировала «Парископ» вдоль и поперек.

– Показывают что? Лучше я промолчу, как жутко ты произнесла название кинотеатра.

– «Это случилось однажды ночью». С Кларком Гейблом и Клодетт Колбер в главных ролях. Пять «Оскаров». Это тебе не хухры-мухры.

– В каком веке?

– Ха-ха. Нет, честно, тебе понравится. Я слышала, фильм хороший.

Рашми потирает виски:

– Не знаю. Я не люблю старые фильмы. Там все действие сводится к «Эй, дружище. Давай наденем шляпы и замутим что-нибудь невразумительное».

– Эй, брось.

Сент-Клэр отрывается от толстенной книги про Американскую революцию. Он сидит рядом со мной. Так странно осознавать, что он знает об американской истории куда больше меня.

– Разве это не очаровательно? Шляпы и недоразумения?

– Так почему тебе самому не составить ей компанию? – спрашивает Рашми.

– Потому что у него свидание с Элли, – отвечаю я.

– А ты откуда знаешь, что я делаю сегодня вечером? – спрашивает Этьен.

– Пожалуйста, – упрашиваю я Рашми. – Ну пожалуйста. Тебе понравится фильм, клянусь. Джошу и Мер понравился.

Рашми уже открывает рот, чтобы запротестовать, но в аудиторию заходит преподаватель. Они меняются каждую неделю – иногда это член школьной администрации, иногда профессор. Но на сей раз я действительно удивлена – Нейт. Видимо, все оказались слишком заняты. Он проводит рукой по бритой голове и смущенно улыбается.

– Откуда ты знаешь, что я делаю сегодня вечером? – повторяет Сент-Клэр.

– Пожааалуйста! – ною я.

Рашми строит унылую гримасу:

– Хорошо. Но в следующий раз фильм выбираю я.

Ура!

Нейт откашливается, и Рашми с Сент-Клэром поднимают головы. Вот что мне нравится в друзьях больше всего. Они уважают преподавателей. Меня бесит, когда ребята болтают на уроках. Наверное, потому что моя мама учительница. Я бы не хотела, чтобы ей грубили.

– Ладно, ребята, хватит. Аманда, хватит, – тихим, но уверенным голосом затыкает ее Нейт.

Аманда откидывает волосы и вздыхает, бросая томный взгляд на Сент-Клэра.

Он не обращает на нее внимания. Ха-ха!

– У меня для вас сюрприз, – говорит Нейт. – Так как погода меняется и у нас остается не так много теплых дней, я устроил так, чтобы вы, ребята, провели неделю на свежем воздухе.

У нас будет открытый урок. Я люблю Париж!

– Я организовал охоту за сокровищами. – Нейт берет пачку бумаг. – В этом списке двести пунктов. Все сокровища спрятаны в нашем районе, но, возможно, вам придется просить о помощи местных жителей.

О черт, только не это!

– Нужно сфотографировать указанные предметы. Работать будете двумя командами.

Фух! Кто-то сможет поговорить с местными жителями вместо меня.

– Команда-победитель будет определена общим количеством найденных предметов, но фотографии должны быть на телефоне или камере у каждого из ее членов, если, конечно, хотите заработать очки.

НЕ-Е-Е-Е-Е-Е-Е-Е-Е-Е-ЕТ!

– Теперь о призе. – Все взгляды обращены к Нейту, и он вновь улыбается: – Команда, которая найдет больше всего предметов к исходу четверга… сможет пропустить урок в пятницу.

Это уже интересно. Класс разражается свистом и аплодисментами. Нейт выбирает капитанов из самых крикливых. Стив Карвер, парень с прической а-ля серфер, и лучшая подруга Аманды, Николь. Мы с Рашми дружно стонем от столь неудачного выбора. Стив поднимает вверх кулак. Дубина стоеросовая!

Начинается отбор, и Аманду называют первой. Конечно. Затем лучший друг Стива. Естественно.

Рашми толкает меня локтем:

– Ставлю пять евро, меня выберут последней.

– Последней буду я, – бурчу я в ответ.

Аманда поворачивается ко мне и понижает голос:

– Беспроигрышная ставка, Скунсик. Кто захочет взять тебя в свою команду?

У меня отвисает челюсть.

– Сент-Клэр! – доносится до меня голос Стива.

Никто и не сомневался, что Сент-Клэра выберут одним из первых. Все уставились на него, но он пристально смотрит на Аманду.

– Я, – отвечает он на ее вопрос. – Я хочу Анну в свою команду, и тебе лучше взять ее.

Аманда краснеет и быстро отворачивается, но прежде мечет в меня очередную молнию. Что я ей сделала?

Звучат новые имена. И моего среди них нет. Сент-Клэр пытается меня отвлечь, но я притворяюсь, что не замечаю этого. Мне не хватает храбрости посмотреть на него. Я слишком оскорблена. Скоро очередь дойдет до нас с Рашми и тощего чувака по прозвищу Чизбургер. У Чизбургера вечно удивленное выражение лица, словно кто-то только что позвал его по имени, а он не может понять, откуда исходит голос.

– Рашми, – без колебаний произносит Николь.

Мое сердце уходит в пятки. Остались я и Чизбургер. Я утыкаюсь в парту, изучая свой портрет, который Джош нарисовал сегодня на уроке истории. Я в наряде средневековой крестьянки (мы изучаем Черную чуму), с мрачным выражением лица, а в руке болтается дохлая крыса.

Аманда что-то шепчет на ухо Стиву. Я чувствую, как она ухмыляется, и к лицу приливает жар.

Стив откашливается.

– Чизбургер.

Глава одиннадцатая

– С тебя пять баксов, – говорю я.

Рашми улыбается:

– Куплю тебе билет в кино.

По крайней мере, мы в одной команде. Николь разделила список Нейта, и мы с Рашми теперь гуляем одни. Неделя должна выдаться не слишком плохой. Благодаря Рашми я зарабатываю очки для класса. Она даже позволила мне сделать пару снимков – статую какого-то парня по имени Бюде и группу детей, играющих в уличный футбол, – хотя оба места из списка нашла она.

– Я скучаю по футболу, – дуется Мередит, когда мы рассказываем ей нашу историю. Сегодня вечером даже ее упругие локоны кажутся какими-то обвисшими и печальными.

Ветер гуляет по широкой улице, и от холода мы плотнее кутаемся в куртки. Под ногами хрустят пожухлые коричневые листья. Париж ежится перед лицом наступающей осени.

– А ты не можешь присоединиться к какой-нибудь команде? – спрашивает Джош, обнимая Рашми. Она прижимается к нему в ответ. – Я постоянно натыкаюсь здесь на играющих в футбол.

– Бу-у! – Между мной и Мер выскакивает знакомая взъерошенная голова, и мы подпрыгиваем, словно вспугнутые кошки.

– Черт! – ругается Мер. – Меня чуть удар не хватил. Ты что здесь делаешь?

– «Это случилось однажды ночью», – отвечает Сент-Клэр. – Ле Шампо, правильно?

– Разве у тебя не назначено свидание с Элли? – спрашивает Рашми.

– Разве меня не приглашали? – Этьен втискивается между мной и Мередит.

– Конечно, приглашали, – отвечает Мер. – Мы просто предположили, что ты будешь занят.

– Ты всегда занят, – поясняет Рашми.

– Не всегда, – усмехается Этьен.

– Всегда-всегда, – утверждает Рашми. – И знаешь, что странно? Мер – единственная, кто видел Эллен в этом году. Может, она считает, что теперь чересчур хороша для нас?

– Ай, кончай, – машет рукой Этьен. – Не начинай снова.

Рашми пожимает плечами:

– Я просто констатирую факт.

Сент-Клэр качает головой, но я вижу, что он даже не пытается отрицать. Элли может быть достаточно дружелюбной при встрече, но ясно, что в друзьях по Американской школе она больше не нуждается. Даже я это понимаю.

– Чем это вы, ребятки, там занимаетесь каждый вечер? – Слова выскакивают прежде, чем я успеваю прикусить язык.

– Этим, – отвечает Рашми. – Они занимаются этим. Обменял нас на койку.

Сент-Клэр заливается румянцем:

– Знаешь, Раш, ты такая же грубиянка, как тупые юниоры с моего этажа. Дэйв-как-его-там и Майкл Рейнард. Боже, они такие придурки.

Майкл Рейнард – лучший друг Дэйва, они вместе ходят на уроки истории и французского. Не знала, что они живут рядом с Сент-Клэром.

– Следи за языком, Сент-Клэр, – вмешивается в разговор Джош. Его терпению явно приходит конец.

– Хочешь сказать, я гадина? – шипит Рашми в лицо Сент-Клэру.

– Нет, но если не возьмешь свои слова обратно, то скажу.

Их тела напряжены, словно они собираются бодаться рогами, как в фильме о дикой природе. Джош пытается оттащить Рашми, но та отбивается.

– Боже, Сент-Клэр, ты можешь болтать с нами весь день, а затем каждый вечер убегаешь! Нельзя возвращаться в таком настроении и делать вид, будто все хорошо. – Рашми чуть не плачет.

Мер пытается разнять их:

– Эй, эй, эй…

– Все прекрасно! Что, черт возьми, на тебя нашло? – удивляется Джош.

– Эй! – Мер пользуется своим внушительным ростом и силой, чтобы встать между ними. К моему удивлению, она начинает сюсюкать с Рашми: – Я знаю, что ты скучаешь по Элли. Знаю, что она была твоей лучшей подругой, и это подло вот так уезжать, но у тебя по-прежнему есть мы. И, Сент-Клэр, она права. Больно терять еще и тебя. Я имею в виду, вне школы. Мы раньше были так близки.

Джош обнимает Рашми, и она крепко обнимает его в ответ. Он буравит Сент-Клэра взглядом, словно говоря: «Это твоя ошибка. Исправь ее».

Сент-Клэр идет на попятную:

– Ладно-ладно. Ты права.

Это не совсем извинение, но Рашми кивает. Мер облегченно выдыхает.

Мы шагаем в неловком молчании. Значит, Рашми и Элли раньше были лучшими подругами. Мне тяжело пережить временную разлуку с Бридж, но я не могу представить, как ужасно я бы себя чувствовала, если бы она совсем перестала со мной общаться. Я чувствую себя виноватой. Неудивительно, что Рашми так горько.

– Прости, Анна, – говорит Сент-Клэр спустя квартал. – Я знаю, как ты ждала похода в кино.

– Все нормально. Это не мое дело. Мои друзья тоже ссорятся. Я имею в виду, мои друзья дома. Не то чтобы вы, ребята, не были моими друзьями… Просто… все друзья ссорятся…

Как глупо получилось!

Сумрак окутывает нас как густой туман. Мы продолжаем молчать, и мысли ходят по кругу. Как бы мне хотелось, чтобы здесь была Бридж. Как хотелось бы, чтоб Сент-Клэр не встречался с Элли, а Элли не обижала Рашми, а Рашми не напоминала мне Бридж. Если бы только Бридж была здесь.

– Эй! – восклицает Джош. – Гляньте сюда.

В этот миг из темноты выступают белые неоновые буквы в стиле арт-деко. Они горят в ночи, объявляя о нашем прибытии в «CINEMA LE CHAMPO». Эти слова сбивают с ног. Синема. Есть ли в мире слово более прекрасное? Сердце поет, и мы проходим мимо красочных афиш прямо к сверкающим стеклянным дверям. Вестибюль меньше, чем я привыкла, и отсутствует резкий масляный запах попкорна, но в воздухе я безошибочно ощущаю аромат затхлости и чего-то до боли знакомого.

Верная своему слову, Рашми оплачивает мой билет. Я пользуюсь возможностью, чтобы достать клочок бумаги и ручку, которые я носила в кармане куртки все это время. Мер следующая в очереди, и я расшифровываю ее речь по звукам.

Оон плосс си вуу плей.

Сент-Клэр опирается на мое плечо и шепчет:

– Ты записала неправильно.

От смущения я резко поднимаю голову, но он улыбается. Тогда я пытаюсь закрыться волосами. Мои щеки уже ярко-алые. А все его улыбка!

Синие огоньки указывают нам дорогу, отмечая проходы. Интересно, во всех французских кинотеатрах синие огни? В Америке они золотистые. Мое сердце начинает биться быстрее. Все остальное ничем не отличается. Такие же кресла. Такой же экран. Те же стены.

Впервые в Париже я чувствую себя как дома.

Я улыбаюсь своим друзьям, но Мер, Рашми и Джош обсуждают то, что произошло за обедом. Сент-Клэр замечает мою улыбку и улыбается в ответ:

– Все хорошо?

Я киваю. Он с довольным видом следует за мной. Я всегда сажусь на четвертом ряду снизу, и сегодня у нас замечательные места. Стулья классические – красные. Фильм начинается, загорается экран.

– Тьфу ты, нам что, придется смотреть титры? – спрашивает Рашми.

Как и во всех старых фильмах, их показывают в самом начале.

Я читаю их с радостью. Люблю титры. Вообще люблю кино.

Театр утопает в темноте, не считая черных, белых и серых всполохов на экране. Притворяясь спящим, Кларк Гейбл кладет руку на пустое автобусное сиденье. Клодетт Колбер злится, но спустя секунду аккуратно убирает руку в сторону и садится. Гейбл улыбается, и Сент-Клэр смеется.

Странно, но я по-прежнему не могу сосредоточиться. Возможно, все дело в том, как белеют в темноте зубы Сент-Клэра. Или в том, как вьются его волосы, спадая набок. В приятном аромате стирального порошка. Он тихонько пихает мой локоть, уступая подлокотник, но я отказываюсь, и он занимает его сам. Его рука так близко к моей и лишь слегка приподнята. Я разглядываю его ладони. Мои, по сравнению с его большими, мужественными руками с выступающими костяшками, просто крошки.

И внезапно меня охватывает желание коснуться его.

Не толкнуть, пихнуть или даже по-дружески обнять. Я хочу почувствовать каждую складочку его тела, провести пальцами по веснушкам, по тыльной стороне его запястья. Он меняет позу. Меня посещает странное чувство, что он боится меня так же, как и я его. Я не могу сконцентрироваться. Герои на экране ссорятся, но, даже если бы на кону стояла моя жизнь, я бы не смогла сказать, в чем дело. Сколько сцен я уже пропустила?

Сент-Клэр откашливается и снова меняет позу. Его нога задевает мою. И застывает на месте. Я словно парализована. Нужно отодвинуться, все это как-то странно. Как он может не замечать, что его нога касается моей? Краешком глаза я вижу очертания его подбородка и носа… и – господи боже! – изгиб губ.

Вот. Он смотрит на меня. Я знаю, что смотрит.

Я перевожу взгляд на экран, изо всех сил делая вид, будто очень заинтересована фильмом. Сент-Клэр напрягается, но ногу не убирает. Неужто он задержал дыхание? Кажется, да. Я-то уж точно. Я выдыхаю и съеживаюсь – звук получается громкий и неестественный.

И опять. Еще один взгляд. В этот раз я словно автомат поворачиваюсь как раз в тот момент, когда Этьен отворачивается. Это похоже на танец, и теперь кажется, что кто-то из нас должен что-то сказать. Сконцентрируйся, Анна. Сконцентрируйся.

– Тебе нравится? – шепчу я.

Сент-Клэр выдерживает паузу.

– Фильм?

Какое счастье, что темнота скрывает мой румянец.

– Мне очень нравится, – отчеканивает он.

Я рискую повернуться и натыкаюсь на взгляд Сент-Клэра. Глубокий и пронизывающий. Он никогда прежде так на меня не смотрел. Я отворачиваюсь первой и чувствую, что через несколько секунд отворачивается и он.

Я понимаю, что он улыбается, и мое сердце колотится как сумасшедшее.

Глава двенадцатая

Кому: Анна Олифант ‹bananaelephant@femmefilmfreak.net›

От кого: Джеймс Эшли ‹james@jamesashley.com›

Тема: Тонкий намек

Привет, милая. Столько воды утекло с нашей последней встречи. Ты проверяла голосовую почту? Я звонил несколько раз, но ты, видимо, с головой погрузилась в парижскую жизнь. Это тонкий намек позвонить твоему дорогому старикану и рассказать, как дела с учебой. Уже выучила французский? Попробовала фуа-гра? Какие прекрасные музеи посетила? Кстати, о прекрасном, уверен, ты уже слышала хорошие новости. «Инцидент» дебютировал на первой строчке рейтинга «Нью-Йорк таймс»! Похоже, я все еще любимчик фортуны. На следующей неделе я уезжаю в турне по юго-востоку, так что скоро увижу твоего брата и передам ему от тебя наилучшие пожелания. Сфокусируйся на учебе, и УВИДИМСЯ на Рождество.

Джош опирается на мое плечо и заглядывает в ноутбук: – Только мне кажется, что «УВИДИМСЯ» звучит как угроза?

– Нет. Это только кажется, – отвечаю я.

– Я думал, твой папа – писатель. Что это за «сфокусируйся» и «тонкий намек»?

– Мой отец постоянно использует клише. Сразу видно, что ты никогда не читал его романов. – Я делаю паузу. – Поверить не могу, что ему хватило наглости заявить, что он передаст Шонни мои наилучшие пожелания.

Джош с отвращением качает головой. На улице дождь, поэтому все выходные мы с друзьями просиживаем в холле. Никто об этом не упоминал, но, похоже, в Париже не меньше дождливых дней, чем в Лондоне. По словам Сент-Клэра, единственного, кто сегодня отсутствует, так оно и есть. Он отправился на какую-то фотовыставку в университет к Элли. На самом деле ему уже давно пора было вернуться.

Наверное, задержался. Как всегда.

Мер с Рашми свернулись на диванчике и читают заданную по литературе книгу «Бальзак и портниха-китаяночка». Я возвращаюсь к папиному письму.

Тонкий намек… На то что твоя жизнь – дерьмо.

Воспоминания этой недели – о том, как я сижу рядом с Сент-Клэром в темном кинотеатре, его нога касается моей и мы обмениваемся взглядами, – нахлынули на меня с новой силой, так же как и чувство стыда. Чем больше я думала о случившемся, тем больше убеждалась, что ничего не было.

Поскольку ничего и НЕ БЫЛО.

Когда мы вышли из кино, Рашми заявила:

– Конец слишком резкий. И ни одной хорошей сцены.

К тому моменту, как я закончила пламенную речь по защите фильма, мы уже были в общежитии. Я хотела поговорить с Сент-Клэром, убедиться, что в отношениях между нами что-то изменилось, но Мер заняла мое место, решив обнять его перед сном. И поскольку теперь объятия с Сент-Клэром для меня под запретом – иначе он услышит бешеный стук моего сердца, – мне пришлось топтаться позади.

Потом мы неуклюже помахали друг другу на прощание.

И я легла спать. Смущенная, как никогда.

Что произошло? Каким бы волнующим ни показался мне этот миг, я, должно быть, преувеличила его значение, потому что на следующий день за завтраком Сент-Клэр вел себя как обычно. Мы, как всегда, дружески поболтали. Кроме того, у него есть Элли. Он не нуждается во мне. Могу лишь предположить, что я спроецировала свои непонятные чувства к Тофу на Сент-Клэра…

Джош долго внимательно меня разглядывает. Но прежде, чем он успевает задать вопрос, я задаю свой:

– Как дела с домашней работой?

Наша команда по Ла Ви (уроки жизнеобеспечения) победила (и вовсе не благодаря мне), поэтому мы с Рашми заслуженно пропустили урок в пятницу, ну а Джош прогулял занятие с нами за компанию. В наказание его оставили после уроков и заставили делать несколько лишних страниц домашней работы.

– Уф… – Он плюхается на соседний стул и пролистывает свой альбом. – У меня есть дела получше.

– Но… разве у тебя не будет из-за этого неприятностей?

Я никогда не прогуливала уроки. Не понимаю, как можно вот так просто наплевать на учебу.

– Возможно. – Джош сгибает руку и морщится.

Я нахмуриваюсь:

– Что случилось?

– Кисть затекла, – объясняет он. – Из-за рисования. Все нормально, такое часто бывает.

Странно. Никогда раньше не задумывалась о муках художников.

– Ты очень талантлив. Это и есть то, чем ты хотел бы заниматься? Зарабатывать на жизнь?

– Я работаю над графическим романом.

– Правда? Здорово. – Я отодвигаю ноутбук в сторону. – И о чем он?

Джош хитро улыбается уголком рта:

– О парне, которому пришлось учиться со снобами в школе-интернате, потому что его родители не хотят его больше видеть.

Я фыркаю:

– Как знакомо. Кстати, кем работают твои родители?

– Мой папа политик. Разрабатывает предвыборную кампанию, чтобы его снова переизбрали. Я не общался с сенатором Уассирштейном с начала учебного года.

– Сенатором? Прямо-таки настоящим?

– Еще каким настоящим. К сожалению.

Ну вот опять. И о чем-таки думал мой отец? Отправил меня в школу, где учатся отпрыски американских сенаторов.

– Здесь у всех ужасные отцы? – спрашиваю я. – Это что, обязательное требование для поступления?

Джош кивает в сторону Рашми и Мер:

– У них нет. Но отец Сент-Клэра – особый случай.

– Я слышала. – Меня раздирает любопытство, и я понижаю голос: – Каков он?

Джош пожимает плечами:

– Просто урод. Держит Сент-Клэра и его мамочку на коротком поводке, а со всеми остальными само дружелюбие. Похоже, от этого только хуже.

Внезапно мое внимание привлекает странная фиолетово-красная вязаная шапочка, вплывающая в холл. Джош оборачивается, чтобы посмотреть, на что это я глазею. Мередит и Рашми отрываются от книг.

– О боже! – восклицает Рашми. – Он надел шапку.

– А мне нравится, – говорит Мер.

– Само собой, – замечает Джош.

Мередит бросает на него испепеляющий взгляд. Я поворачиваюсь, чтобы получше разглядеть шапку, и с удивлением обнаруживаю, что она прямо позади меня. Красуется на голове у Сент-Клэра.

– Значит, шапка вернулась, – говорит Рашми.

– Ага, – отвечает Сент-Клэр. – Я знал, что вы соскучились.

– У этой шапки есть какая-то история? – спрашиваю я.

– Только та, что его мать связала ее прошлой зимой, и на общем совете мы решили, что это самый отвратительный головной убор в Париже, – объясняет Рашми.

– Неужели? – Сент-Клэр снимает шапку и натягивает ее Рашми на голову. Две черные косички забавно торчат в стороны. – Ты в ней неотразима. Прямо очаровашка.

Рашми с воем стягивает шапку и приглаживает волосы. Сент-Клэр снова напяливает шапку на растрепанные волосы, и я уже готова согласиться с Мер. Шапка довольно милая. Сент-Клэр в ней похож на плюшевого мишку.

– Как выставка? – интересуется Мер.

Сент-Клэр пожимает плечами:

– Ничего выдающегося. А вы чем занимались?

– Анна поделилась с нами «тонким намеком» отца, – отвечает Джош.

Сент-Клэр корчит рожу:

– Не хотелось бы зачитывать это снова, спасибо.

Я захлопываю ноутбук.

– Если ты уже закончила, у меня для тебя кое-что есть, – говорит Сент-Клэр.

– Что? Кто, я?

– Помнишь, я обещал, что заставлю тебя перестать чувствовать себя американкой?

Я отвечаю с улыбкой:

– Ты сделал мне французский паспорт?

Я помнила эти слова, но думала, что Этьен забыл – все-таки разговор был несколько недель назад. Приятно, что он помнит.

– Лучше. Вчера пришло на почту. Идем, это в моей комнате.

С этой загадочной фразой Сент-Клэр прячет руки в карманы пальто и с важным видом направляется к лестнице.

Я запихиваю ноутбук в сумку, перекидываю ее через плечо и пожимаю плечами. Мер выглядит уязвленной, и меня посещает чувство вины. Но я ведь не краду у нее Сент-Клэра. Я тоже его друг. Мы проходим пять лестничных пролетов; шапка указывает мне дорогу. Мы доходим до нужного этажа, и Сент-Клэр ведет меня по коридору. Я возбуждена и взволнована. Никогда прежде не видела его комнату. Мы всегда встречаемся в холле или на моем этаже.

– Дом, милый дом.

Он достает цепочку для ключей с надписью «Я оставил свое сердце в Сан-Франциско». По-видимому, очередной подарок от мамочки. На двери висит скетч – Сент-Клэр в шляпе Наполеона Бонапарта. Работа Джоша.

– Эй, 508! Ты никогда не упоминал, что твоя комната прямо над моей.

Сент-Клэр улыбается:

– Возможно, я не хотел выслушивать твои жалобы о том, что я громко топаю по ночам.

– Чувак, ты правда жутко топаешь.

– Знаю. Извини.

Он смеется и придерживает для меня дверь. Его комната аккуратней, чем я ожидала. Я всегда считала, что у парней отвратительные спальни – горы нестиранных боксерских трусов и потных маек, разобранные постели с простынями, которые не меняли несколько недель, постеры с пивными бутылками и девушками в неоновых бикини, пустые банки от содовой, мешки из-под чипсов, запчасти от игрушечных моделек самолетов и раскиданные видеоигры.

Так выглядит комната Мэтта, и я всегда испытывала к ней отвращение. В ней ничего не стоит усесться на пакет из-под соуса «Тако Бэл».

Но в комнате Сент-Клэра чисто. Кровать заправлена, а на полу одна маленькая кучка одежды. Никаких оборванных плакатов, лишь старинная карта мира над столом и две яркие картины маслом над кроватью. И книги. Никогда не видела столько книг в одной комнате. Они высятся вдоль стен, словно башни, – толстенные исторические тома, изодранные книги в мягкой обложке и… Оксфордский словарь английского языка. Прямо как у Бридж.

– Не могу поверить, что знаю двух ненормальных обладателей Оксфордского словаря.

– Да? И кто второй?

– Бридж. Боже! Неужели книги новые?

Корешки томов яркие и блестящие. Словарь Бридж лет на двадцать старше: книги уже изодрались и кое-где расклеились.

Сент-Клэр выглядит смущенным. Новый Оксфордский словарь стоит тысячу баксов, и, хотя мы еще ни разу не затрагивали эту тему, он знает, что я не могу транжирить деньги так же легко, как остальные наши однокурсники. Впрочем, об этом несложно догадаться, ведь каждый раз, когда мы куда-нибудь выбираемся поесть, я заказываю самые дешевые блюда. Может, отец и хотел дать мне прекрасное образование, но вопрос карманных расходов его явно не беспокоил. Я дважды просила отца увеличить еженедельное содержание, но он отказывал, заявив, что мне стоит уменьшить свои расходы. Что не так-то просто, поскольку средств было мало с самого начала.

– Как дела у Бридж с группой? – Сент-Клэр меняет тему. – Ее берут барабанщиком?

– Да, первая репетиция в эти выходные.

– Это ведь группа того парня… С бакенбардами, правильно?

Сент-Клэр знает, что его зовут Тоф. Просто пытается вывести меня из себя, но я не реагирую.

– Да. Так что там у тебя?

– Вот.

Сент-Клэр берет со стола пухлый желтый конверт и вручает мне. Желудок начинает отплясывать, как на дне рождения. Я вскрываю пакет. На пол падает маленький кусочек ткани. Канадский флаг.

Я поднимаю его:

– Хм… спасибо.

Сент-Клэр бросает шапку на кровать и чешет голову. Волосы у него встают дыбом.

– Прицепишь на рюкзак, и окружающие перестанут принимать тебя за американку. Европейцы намного снисходительней относятся к канадцам.

Я смеюсь:

– Что ж, тогда он мне нравится. Спасибо.

– Ты не обиделась?

– Нет, он само совершенство.

– Пришлось заказывать в Интернете, поэтому получилось так долго. Не знаю, где найти такой в Париже, прости. – Сент-Клэр открывает ящик письменного стола и вытаскивает оттуда английскую булавку, потом берет у меня из рук крошечный флаг с кленовым листком и аккуратно прикрепляет к карману моего рюкзака: – Вот. Официально заявляю, что теперь ты гражданка Канады. Старайся этим не злоупотреблять.

– Не могу ничего обещать. Сегодня вечером пойду вразнос.

– Ладно. Ты это заслужила.

Мы останавливаемся. Он так близко. Наши взгляды прикованы друг к другу, и мое сердце болезненно сжимается.

Я делаю шаг назад и отвожу взгляд. Тоф. Мне нравится Тоф, а не Сент-Клэр. Почему мне приходится постоянно напоминать себе об этом? Сент-Клэр уже занят.

– Это ты нарисовал? – Я отчаянно пытаюсь переключиться. – Картины над кроватью?

Оглядываюсь, но Сент-Клэр по-прежнему смотрит на меня.

Он прикусывает ноготь большого пальца и лишь затем отвечает:

– Нет. Мама. – Голос звучит странно.

– Правда? Вау, здорово. Правда, правда… очень хорошо.

– Анна…

– Это Париж?

– Нет, это улица, на которой я вырос. В Лондоне.

– О!

– Анна…

– Хм?

Я стою спиной к Этьену, пытаясь рассмотреть картины. Они действительно великолепны. Я просто не могу сосредоточиться. Конечно, это не Париж. Стоило догадаться…

– Тот парень. С баками. Он тебе нравится?

Я непроизвольно горблюсь:

– Ты уже спрашивал.

– Просто хотел узнать. – Сент-Клэр нервничает. – Твои чувства не изменились? С тех пор, как ты здесь?

Лишь спустя мгновение до меня доходит, что именно он спросил.

– Вопрос не в том, что чувствую я. Он мне интересен, но… Не уверена, что он все еще интересуется мной.

Сент-Клэр делает вторую попытку:

– Он тебе звонит?

– Да. Нечасто. Но да.

– Ладно. Хорошо, все понятно. Это тоже ответ.

Я отвожу взгляд:

– Мне надо идти. Ау тебя наверняка назначена встреча с Элли.

– Да. То есть нет. Точнее, я не знаю. Если ты сегодня свободна…

Я открываю дверь:

– Короче, увидимся позже. Спасибо за канадское гражданство. – Я показываю на приколотый к рюкзаку флаг.

У Сент-Клэра такой вид, словно его ударили.

– Нет проблем. Рад был помочь.

Я поднимаюсь к себе, перескакивая через каждые две ступеньки. Что это было? В одну минуту все прекрасно, а в следующую я готова удирать со всех ног. Мне нужно на улицу. Я должна куда-то уйти из общежития. Может, я и не слишком храбрая американка, но думаю, что смогу стать храброй канадкой. Хватаю «Парископ» из комнаты и быстро спускаюсь.

Я отправляюсь на экскурсию в Париж. Одна.

Глава тринадцатая

– Ун плейс силь ву плэ.

Одно место, пожалуйста. Еще раз повторяю про себя, как это произносится, и только потом иду к кассе и протягиваю в окошечко евро. Кассир, не моргая, отрывает билет и передает мне. Я аккуратно его забираю и благодарю дрожащим голосом. Контроллер проверяет билет, а затем слегка его надрывает. После похода в кинотеатр с друзьями я уже знаю, что должна дать небольшие чаевые. Такая вот дурацкая традиция. На удачу касаюсь канадского флага, но он мне больше не нужен. Удача и так со мной.

Я это сделала. Я справилась!

Мое облегчение настолько сильно, что я едва замечаю, как ноги ведут меня к любимому ряду. В зале почти никого. Три девушки примерно моего возраста сзади, а впереди пожилая пара с коробкой конфет. Некоторые не любят ходить в кино без компании, но это не про меня. Едва в зале гаснет свет, во всем мире для меня остается лишь происходящее на экране.

Я откидываюсь на упругую спинку кресла и растворяюсь в трейлерах. Межу ними идет французская реклама, и я развлекаюсь, пытаясь угадать продукт, который сейчас будут рекламировать. Двое мужчин бегают друг за другом по Великой Китайской стене, демонстрируя одежду. Полураздетая женщина почесывает крякающую утку – реклама мебели. Звучит техно, и на экране возникает танцующий силуэт – это еще что такое?… Реклама танцевального клуба? Предложение наклюкаться?

Бог его знает.

Но вот начинается «Мистер Смит едет в Вашингтон». Джеймс Стюарт играет наивного идеалиста, который отправился в Сенат, где все считают, будто смогут легко обвести его вокруг пальца. Думают, он провалится и потеряет место, но Стюарт показывает всем, где раки зимуют. Он сильнее и куда круче, чем они предполагали. Мне он нравится.

Я вспоминаю Джоша. Интересно, каков его отец-сенатор?

Субтитры диалогов идут внизу экрана и выделены желтым цветом. Все присутствующие ведут себя тихо до первой шутки. Тут уж мы с парижанами хохочем вместе. Два часа пролетают как один миг. И вот я уже стою под уличным фонарем, в приятном оцепенении размышляя о том, что посмотреть завтра.

– Снова ходила в кино?

Дэйв подглядывает у меня номер страницы и открывает свой учебник на главе о семье. Нас, как обычно, разделили на пары, чтобы попрактиковаться в диалогах.

– Да. «Техасская резня бензопилой». Ну, знаешь, чтобы ощутить праздничный дух.

В эти выходные Хеллоуин, но украшений нигде не видно. Должно быть, это чисто американский праздник.

– Оригинал или ремейк? – Профессор Жиллет марширует вдоль наших парт, и Дэйв тут же говорит: – Же те пресенс ма фамилле. Жан-Пьер эст… л’онкл.

– Гм. Что?

– Куи, – поправляет преподавательница.

Я ожидаю, что она остановится, но она проходит дальше. Фух!

– Оригинал, конечно. – Но я впечатлена, что Дэйв знает про ремейк.

– Забавно, я и не предполагал, что ты любишь ужастики.

– Почему нет? – ощетиниваюсь я. – Мне нравятся любые качественные фильмы.

– Да, но большинство девчонок брезгуют подобными вещами.

– На что это ты намекаешь? – говорю я чуть громче, и Гильотина на другом конце класса поворачивается к нам. – Марк э мон… фрэр, – бормочу я, заметив первое попавшееся французское слово. Брат. Моего брата зовут Марк. Упс. Прости, Шон.

Дэйв потирает веснушчатый нос:

– Как будто ты не знаешь. Если девушка предлагает парню сходить на ужастик, значит, она будет пугаться и вешаться на него весь фильм.

Я рычу:

– Ой, да брось. Обычно испуганных парней из кинозала выбегает не меньше, чем девчонок…

– Кстати, сколько фильмов ты посмотрела на этой недели, Олифант? Четыре? Пять?

На самом деле шесть. В воскресенье получилось два. У меня теперь свой распорядок дня: школа, домашняя работа, ужин, кино. Я медленно, кинотеатр за кинотеатром, изучаю город.

Но признаваться в этом мне не хочется, поэтому я лишь пожимаю плечами.

– Возьмешь меня с собой, а? Может, я тоже люблю ужастики.

Я делаю вид, что пристально изучаю семейное дерево в своем учебнике. Дэйв не впервые на это намекает. Он симпатичный, но как парень мне совершенно не импонирует. Трудно воспринимать всерьез того, кто вальяжно откидывается на спинку стула только для того, чтобы позлить преподавателя.

– Может, мне нравится ходить в кино одной. Есть время продумать рецензию.

На самом деле это правда, хоть я и не рискую добавить, что обычно я все-таки не одна. Иногда со мной ходит Мередит, иногда Рашми и Джош. И да, порой это бывает Сент-Клэр.

– Точно. Рецензии. – Дэйв вырывает у меня из рук блокнот на пружинах, который я прячу под учебником по французскому.

– Эй! Отдай!

– Снова для веб-сайта?

Пока я пытаюсь вырвать блокнот, Дэйв деловито пролистывает страницы. Я не делаю никаких заметок во время просмотра фильма, предпочитая оставлять это на потом, когда появится время все обдумать. Однако мне нравится кратко записывать первые впечатления.

– Кому говорю, отдай.

– И кстати, зачем так заморачиваться? Почему бы тебе не сходить в кино ради веселья, как нормальный человек?

– Мне и так весело. И я уже говорила, это хорошая практика. Дома я не могу посмотреть классику на большом экране, как здесь.

Не говоря уже о том, что я не могу посмотреть фильмы в такой тишине. В Париже, когда идет фильм, все молчат. И да поможет Бог тому человеку, кто принесет в зал хрустящие чипсы или начнет шуршать пакетом.

– А зачем тебе практика? Писать о кино не так уж сложно.

– Да ну? Хотелось бы мне посмотреть, как ты напишешь рецензию объемом в шестьсот слов на какой-нибудь фильм. «Мне понравилось. Было круто. Особенно когда бабахало».

Мне наконец удается вцепиться в блокнот, но Дэйв держит его слишком высоко над головой.

Он смеется:

– Пять звезд за взрывы.

– Отдай. СЕЙЧАС ЖЕ!

На нас падает тень. Рядом возвышается Гильотина, явно ожидая продолжения. Внимание всего класса приковано к нам. Дэйв отпускает блокнот, и я сажусь на место.

– Эм… тре бьен, Дэвид, – говорю я.

– Когда закончите вашу милую беседу, пожалуйста, возвращайтесь к заданию. – Гильотина прищуривается. – И ду страниц’ о ву фамилис о франсе пур ланди мата.

Мы робко киваем, и стук каблучков удаляется.

– Ланди мата? Что, черт возьми, это означает? – шепчу я Дэйву Гильотина бросает на ходу:

– До утра понедельника, мадемуазель Олифант.

Я с грохотом опускаю поднос с ланчем на стол. Чечевичный суп выплескивается из миски, а слива спрыгивает с тарелки. Сент-Клэр подхватывает ее на лету.

– Какая муха тебя укусила? – спрашивает он.

– Французская.

– Дело плохо?

– Плохо.

Сент-Клэр кладет сливу обратно на поднос и улыбается:

– Прорвешься.

– Тебе легко говорить, месье билингвист.

Его улыбка угасает.

– Прости. Ты права, это нечестно. Я иногда забываю.

Я с силой мешаю суп.

– Профессор Жиллет всегда выставляет меня дурой. Но я не дура.

– Конечно же нет. Глупо ждать, что человек сразу заговорит чисто и правильно. Нужно время, чтобы что-нибудь выучить, тем более язык.

– Я просто устала каждый раз выходить оттуда… – я показываю на окна, – с чувством абсолютной беспомощности.

Сент-Клэр явно удивлен:

– Но ты вовсе не беспомощна. Каждый вечер ты выходишь гулять, и частенько одна. И уже не стенаешь, как раньше. Не стоит быть к себе такой суровой.

– Хм…

– Эй! – Сент-Клэр пододвигается ближе. – Помнишь, что говорила профессор Коул по поводу нехватки переводной литературы в Америке? Она говорила, что важно узнавать другие культуры, сталкиваться с разными ситуациями. Ты так и делаешь. Выходишь на улицу и «пробуешь воду». Ты должна гордиться собой. К черту уроки французского, это все равно что сквозь дерн прорываться.

Этот сугубо английский речевой оборот заставляет меня улыбнуться. Кто бы говорил о переводе.

– Да, но профессор Коул говорила о книгах, а не о действительности. Это большая разница.

– Разве? А как же кинематограф? Не ты ли всегда называла кино отражением действительности? Или это был другой известный кинокритик?

– Заткнись. Это другое.

Сент-Клэр смеется, понимая, что поймал меня:

– Видишь? Тебе стоит меньше волноваться по поводу французского и больше…

Внимание Этьена вдруг привлекает что-то позади меня, и он замолкает. На лице проступает отвращение.

Я оборачиваюсь и вижу Дэйва. Склонив голову, он стоит на коленях на полу столовки и протягивает мне тарелку:

– Позволь мне преподнести этот эклер в знак примирения.

Мое лицо вспыхивает.

– Что ты делаешь?

Дэйв поднимает глаза и ухмыляется:

– Прости за дополнительные задания по домашке. Это я виноват.

Я молчу. Наконец Дэйв поднимается и с поклоном ставит десерт передо мной. Вся столовая смотрит на нас. Дэйв берет стул из-за соседнего столика и усаживается между Сент-Клэром и мной.

Этьен скептически произносит:

– Чувствуй себя как дома, Дэйв.

Дэйв делает вид, что не слышит. Он опускает палец в липкую шоколадную глазурь и слизывает.

– Итак. Сегодня вечером. «Техасская резня бензопилой». Никогда не поверю, что ты не боишься фильмов ужасов, если не возьмешь меня с собой.

О, господи, только не это.

Дэйв приглашает меня на свидание прямо перед Сент-Клэром. Сент-Клэр ненавидит Дэвида; он говорил об этом перед просмотром «Это случилось однажды ночью», я помню.

– Уф… прости. – Я судорожно пытаюсь что-нибудь придумать. – Я не иду. Планы изменились.

– Да брось. Что такого важного могло случиться в пятницу вечером?

Дэйв сжимает мою руку, и я в отчаянии гляжу на Сент-Клэра.

– Проект по физике, – заявляет тот, впиваясь взглядом в руку Дэйва. – Задали вот в последнюю минуту. Теперь дел по горло.

– У вас целые выходные впереди. Расслабься, Олифант. Дай себе отдохнуть.

– Кто бы говорил, – замечает Сент-Клэр. – Как будто у Анны нет сверхурочной домашней работы в эти выходные. И все благодаря тебе.

Дэйв наконец поворачивается к Сент-Клэру, и они обмениваются хмурыми взглядами.

– Извини, – говорю я.

Мне действительно жаль. Ужасно неприятно отшивать его, особенно на глазах у всех. Он неплохой парень, несмотря на мнение Сент-Клэра.

Но Дэйв вновь смотрит на Сент-Клэра.

– Прекрасно, – произносит он через некоторое время. – Я все понял.

– Что? – смущенно говорю я.

– Я не знал… – Дэйв окидывает нас с Сент-Клэром многозначительным взглядом.

– Нет! Нет. Между нами ничего нет. Совсем. В общем, увидимся. Сегодня вечером я просто занята. Физикой.

Дэйв выглядит раздраженным, но пожимает плечами:

– Ничего страшного. Эй, а ты пойдешь на завтрашнюю вечеринку?

Нейт устраивает гулянку в общежитии в честь Хеллоуина. Я не планировала идти, но вру, чтобы поднять Дэйву настроение:

– Да, наверное. Увидимся на вечеринке.

Дейв поднимается:

– Клево. Буду ждать.

– Хорошо. Конечно. Спасибо за эклер! – кричу я ему вслед.

– Всегда пожалуйста, красотка.

Красотка. Он назвал меня красоткой! Стоп. Мне не нравится Дэйв.

Или нравится?

– Кретин, – говорит Сент-Клэр, спустя секунду, но Дэйв уже вне пределов слышимости.

– Не будь таким грубым.

Этьен смотрит на меня с непонятным выражением лица.

– Ты не жаловалась, когда я придумывал для тебя оправдание.

Я отодвигаю эклер:

– Он поставил меня в неловкое положение, вот и все.

– Тебе следовало бы меня поблагодарить.

– Спасибо, – саркастически отвечаю я. И с ужасом понимаю, что на нас смотрят.

Джош откашливается и указывает на мой десерт, в котором уже побывал палец Дэйва.

– Ты есть будешь? – спрашивает он.

– Угощайся.

Сент-Клэр встает так резко, что его стул с грохотом отъезжает назад.

– Ты куда? – спрашивает Мер.

– Никуда.

Сент-Клэр уходит, оставляя нас в молчании. Через секунду Рашми подается вперед, удивленно поднимая брови:

– Знаете, мы с Джошем видели, как они ругались пару дней назад.

– Кто? Сент-Клэр с Дэйвом? – спрашивает Мер.

– Нет, Сент-Клэр и Элли. Все дело в этом, понимаете.

– Правда? – спрашиваю я.

– Да, он был на грани всю неделю, – говорит Рашми.

Я задумываюсь.

– Это правда. Я слышала, как он расхаживает по комнате. Он никогда раньше так не делал.

Не то чтобы я подслушивала специально, но теперь, зная, что Сент-Клэр живет надо мной, я поневоле отмечаю, когда он приходит и уходит.

Джош окидывает меня странным взглядом.

– Где ты их видела? – спрашивает Мер у Рашми.

– У входа на станцию Клюни. Мы уже хотели поздороваться, но потом, увидев их лица, решили пойти другой дорогой. Определенно не тот разговор, в который хочется вмешиваться.

– И о чем они спорили? – спрашивает Мер.

– Не знаю. Я не расслышала.

– Дело в Элли. Она так изменилась.

Рашми хмурится:

– Она теперь думает, что стала намного лучше нас, поскольку поступила в Парсонс.

– А как она одевается, – с необычайной горечью добавляет Мер. – Словно возомнила себя настоящей парижанкой.

– Она всегда была такой, – фыркает Рашми.

Джош по-прежнему молчит. Он доедает эклер, вытирает белый крем с пальцев и достает альбом. А потом сосредоточивается на рисовании, игнорируя Мередит с Рашми… Как будто специально. У меня такое чувство, словно он знает о ситуации Сент-Клэра куда больше, чем кажется. Интересно, парни обсуждают друг с другом подобные вещи? Это возможно?

Неужели Сент-Клэр с Элли расстались?

Глава четырнадцатая

– А не слишком ли банально устраивать пикник на кладбище в Хеллоуин?

Все впятером – Мер, Рашми, Джош, Сент-Клэр и я – тащимся через кладбище Пер-Лашез, расположенное на склоне холма, с которого открывается чудесный вид на Париж. Хотя кладбище и само по себе напоминает миниатюрный город. Широкие тропинки, словно дороги, огибают островки вычурных захоронений. Они напоминают крошечные готические особняки с арочными проемами, статуями и разноцветными витражами. По периметру идет каменная стена с железными воротами. Над головами машут ветками внушительные каштаны, сбрасывая последние золотые листья.

Здесь тише, чем в Париже, но не менее впечатляюще.

– Эй, вы‘се слышали, что Анна сказала «вы‘се»? – спрашивает Джош.

– О господи, я так не говорила.

– Говорила-говорила, – подтверждает Рашми, поправляя лямку рюкзака, и следует дальше за Мер по другой тропинке. Какое счастье, что мои друзья знают это место, потому что я бы здесь уже давно заблудилась. – Я же сказала, что у тебя акцент.

– Это могильник, а не кладбище, – замечает Сент-Клэр.

– Есть разница? – спрашиваю я, с радостью игнорируя влюбленных голубков.

– Могильник – это участок земли, отведенный специально для погребения, в то время как кладбище всегда располагается на церковном дворе. Конечно, теперь слова практически взаимозаменяемы, так что в реальности это не имеет значения…

– У тебя в голове столько бесполезного дерьма, Сент-Клэр. Тебе повезло, что ты так дьявольски мил, – замечает Джош.

– А мне кажется, это интересно, – говорит Мер.

Сент-Клэр улыбается:

– По крайней мере, «кладбище» звучит привычнее. И надо признать, это место просто супер. О, извини. – Он поворачивается ко мне. – Ты, наверное, предпочла бы вечеринку в Ламбере? Слышал, Дэйв Хиггенботтом обещал принести пивной кальян.

– Хиггенбаум.

– Я так и сказал. Хиггенбам[25].

– Да оставь ты его в покое. Кроме того, ни у кого из нас нет желания туда идти, несмотря на то что я сказала Дэйву вчера во время ланча.

Сент-Клэр пихает меня термосом:

– А может, ты расстроена, что у него не будет возможности поразить тебя своими невероятными успехами в стритрейсерских гонках.

– Прекрати.

– А еще я слышал, у него прекрасный кинематографический вкус. Возможно, он даже сводит тебя на полуночный сеанс «Скуби-Ду 2».

Я замахиваюсь на Сент-Клэра сумкой, но он со смехом отскакивает в сторону.

– Ага! Вот и оно! – кричит Мер, отыскав подходящее местечко.

Она разворачивает одеяло на небольшой лужайке, а мы с Рашми достаем небольшие яблочки, бутерброды с прошутто и сыр из рюкзаков. Джош с Сент-Клэром играют в догонялки вокруг памятников. Они напоминают мне маленьких французских школьников из нашего района. Не хватает только характерных шерстяных свитеров.

Мер разливает всем кофе из термоса Сент-Клэра, и я делаю глоток, наслаждаясь приятной теплотой, разливающейся по всему телу. Раньше я считала, что кофе горький и отвратительный, но теперь пью по несколько чашек в день, как и все остальные. Мы набрасываемся на еду, и тут же, словно по мановению волшебной палочки, к нам присоединяются ребята. Джош усаживается в позу йога рядом с Рашми, а Сент-Клэр втискивается между Мередит и мной.

– У тебя листья в волосах. – Мер хихикает, снимая один из коричневых «скелетиков» с головы Сент-Клэра.

Он берет листик, растирает в труху и дует на волосы Мер. Они смеются, и у меня все переворачивается внутри.

– Возможно, тебе стоит надеть шапку, – ухмыляюсь я. Сент-Клэр попросил меня захватить ее перед уходом.

Я бросаю сумку ему на колени, возможно не совсем рассчитав силу, но Сент-Клэр вдруг охает и сгибается напополам.

– Осторожней, – говорит Джош с набитым ртом, вгрызаясь в розовое яблоко. – Мальчики внизу устроены несколько по-другому.

– O-o-o, по-другому! – отвечаю я. – Как интригующе. Можно поподробнее.

Джош печально улыбается:

– Извини. Секретная информация. Ею владеют лишь те, кому есть что отбивать.

Сент-Клэр стряхивает с головы оставшиеся листья и надевает шапку. Рашми корчит гримасу.

– Ты серьезно? Сегодня? При всех? – спрашивает она.

– Каждый день, – говорит он. – Раз уж ты со мной.

Рашми фыркает.

– Что сегодня вечером делает Эллен? – В ее голосе звучит ехидство.

– Пффф. Элли идет на какую-то отвратительную костюмированную вечеринку.

– Тебе не нравятся костюмированные вечеринки? – спрашивает Мер.

– Я не умею шить костюмы.

– Только шапки, – парирует Рашми.

– Я и не знала, что кто-то за пределами школы празднует Хеллоуин, – замечаю я.

– Кое-кто празднует, – говорит Джош. – Владельцы магазинов несколько лет назад пытались популяризировать праздник. Ничего не вышло. Однако какой-нибудь школьной чиксе только дай возможность нарядиться распутной медсестрой, она такой шанс не упустит.

Сент-Клэр запускает куском козьего сыра в голову Джоша, и кусок попадает тому по щеке.

– Ну ты и жопа. Она вовсе не собирается наряжаться распутной медсестрой.

– Значит, обычной? – невинно спрашиваю я. – В коротеньком платье и с нереальным декольте?

Джош и Рашми прыскают со смеху, и Сент-Клэр натягивает шапку на глаза.

– Ух, ненавижу вас всех.

– Эй! – возмущается Мередит. – Я ничего не говорила.

– Ненавижу всех, кроме Мер.

К нам выходит небольшая группка американских туристов. На их лицах написано смущение. Бородатый парень лет двадцати открывает рот, чтобы заговорить, но Рашми его опережает:

– Джим Моррисон[26] там.

Она машет куда-то вперед, дальше по дорожке. Бородатый парень с облегчением благодарит, улыбается, и туристы уходят.

– Как ты поняла, что им нужно? – спрашиваю я.

– Им всем нужно одно и то же.

– Тогда им стоило бы поискать Виктора Нуара, – говорит Джош.

Все смеются.

– Кого? – Быть темной, необразованной личностью не так уж и весело.

– Виктор Нуар – журналист, застреленный Пьером Бонапартом, – говорит Сент-Клэр так, словно это что-то объясняет, и сдвигает шапку с глаз. – Статуя на его могиле якобы помогает… усилить сексуальную привлекательность.

– Причинное место ему натерли до блеска, – уточняет Джош. – На удачу.

– Почему наш разговор постоянно скатывается к тем самым местам? – возмущается Мер. – Мы можем поговорить о чем-нибудь другом?

– Правда? – восклицаю я. – Прямо-таки до блеска?

– Еще какого, – смеется Сент-Клэр.

– Я должна это увидеть. – Я делаю последний глоток кофе, вытираю со рта хлебные крошки и поднимаюсь. – Где Виктор?

– Позволь мне.

Сент-Клэр вскакивает и бросается вперед. Я за ним. Он продирается сквозь переплетения голых ветвей, а я же иду по его следу. Хохоча как ненормальные, мы вдруг оказываемся на тропинке и врезаемся прямо в охранника. Он хмурится на нас из-под козырька форменной кепки. Сент-Клэр невинно улыбается и слегка пожимает плечами. Охранник качает головой, но позволяет нам пройти.

Сент-Клэру все как с гуся вода.

Мы шагаем с преувеличенным спокойствием. Этьен показывает туда, где фотографируются какие-то люди. Мы занимаем место в конце очереди. Из-за алтаря, усеянного розами и винными бутылками, выскакивает худая черная кошка и исчезает в кустах.

– Ух ты, довольно жутко. Счастливого Хеллоуина!

– Ты не знала, что это место – родина трех тысяч кошек? – спрашивает Сент-Клэр.

– Конечно же знала. Хранится в мозгу в папке «Кошачьи, Париж».

Сент-Клэр смеется. Туристы направляются к следующей достопримечательности, а мы улыбаемся, поскольку пришли к Виктору Нуару. Статуя в натуральную величину лежит на могиле прямо над захоронением. Рядом цилиндр. И несмотря на то, что скульптура в серо-зеленой патине имеет одежду, на штанах действительно заметен приличных размеров бугорок, натертый до блеска.

– Если я его коснусь, то смогу загадать еще одно желание? – спрашиваю я, вспомнив про нулевую точку.

– Нет. Виктор отвечает только за сексуальную привлекательность.

– Давай, потри его.

Сент-Клэр пятится подальше от могилы.

– Нет, спасибо, – со смехом отвечает он. – Мне не нужны подобные неприятности.

Мой собственный смех застревает в горле, когда до меня доходит смысл сказанного. Спокойно, Анна. Это не должно тебя беспокоить. Не дай ему увидеть, что тебе не все равно.

– Что ж… Если не хочешь трогать, это сделаю я. Мне ничего подобного точно не грозит… – Я театрально понижаю голос: – Знаешь, я слышала, чтобы забеременеть, нужно сначала заняться сексом.

И тут я вижу, что в голове Сент-Клэра рождается резонный вопрос. Черт! Возможно, это была опрометчивая шутка. Сент-Клэр наполовину смущен, наполовину заинтригован.

– Так ты… эм… девственница?

Ааааа! ЧЕРТ БЫ ПОБРАЛ МОЙ ДЛИННЫЙ ЯЗЫК.

Конечно, я бы предпочла соврать, но правда сама слетает с губ:

– Я еще не встретила человека, который бы меня взволновал. То есть я никогда не встречалась ни с кем, кто волновал бы меня в этом смысле. – Я краснею, но статую Виктора глажу. – Такое вот правило.

– В этом есть смысл.

Статуя еще теплая от прикосновений рук других посетителей.

– Я спрашиваю себя, если произойдет худшее и я действительно залечу, то как буду объяснять ребенку, кто его отец? Буду ли сгорать от стыда? Если ответ хоть немного близок к «да», значит, без вариантов.

Сент-Клэр медленно кивает:

– Это хорошее правило.

Я понимаю, что держу Виктора за то самое место, и отдергиваю руку.

– Стоп, стоп, стоп! – Сент-Клэр вытаскивает телефон. – Еще раз, для будущих поколений.

Я высовываю язык и принимаю смешную позу. Сент-Клэр делает фото.

– Превосходно, будет что поставить на твой зво… – Телефон внезапно звонит, и Сент-Клэр пугается: – Жуть!

– Это призрак Виктора желает узнать, почему ты его не потрогал.

– Да нет, мама. Подожди минуточку.

– У-у-у-у, погладь меня, Сент-Клэр.

Он отвечает, пытаясь сохранить серьезный вид. К нам подходят Мередит, Рашми и Джош. Они несут остатки ужина.

– Спасибо, что бросили нас в одиночестве, – говорит Рашми.

– Мы же сказали, куда идем, – отвечаю я.

Джош хватает статую за причинное место:

– Мне кажется, это сулит семь лет неудач.

Мер вздыхает:

– Джошуа Уассирштейн, что бы сказала твоя мать?

– Она бы гордилась, что в прекрасном учебном заведении, куда она меня отослала, я научился столь изящным манерам. – Парень наклоняется и начинает лизать статую Виктора.

Мер, Рашми и я вскрикиваем.

– Такими темпами ты заразишься герпесом. – Я вытаскиваю дезинфицирующее средство. – Серьезно, лучше бы тебе нанести немного средства на губы.

Джош качает головой:

– Ну ты и невротичка. Неужели ты его везде с собой таскаешь?

– Знаешь, – говорит Рашми. – Я слышала, что, если чересчур увлекаться этой ерундой, можно настолько ослабить иммунитет, что болеть будешь еще сильнее.

Меня бросает в холод.

– Что? Нет.

– Ха! – фыркает Джош.

– Боже мой, ты в порядке? – тревожно вскрикивает Мер.

Я быстро оборачиваюсь.

Сент-Клэр оседает на памятник. Это единственное, что не дает ему упасть на землю. Мы вчетвером бросаемся к нему. Он все еще держит телефон возле уха, но собеседника уже не слушает. Мы перебиваем друг друга:

– Что случилось? Ты как? Что такое?

Сент-Клэр молчит, не поднимает головы.

Мы обмениваемся озабоченными взглядами. Нет, испуганными. Случилось что-то действительно плохое. Джош и я опускаем Сент-Клэра на землю, чтобы не дать ему упасть. Сент-Клэр поднимает глаза, словно не веря, что мы все еще рядом. Лицо у него белое как простыня.

– Моя мама…

– Что произошло? – спрашиваю я.

– Она умирает.

Глава пятнадцатая

Сент-Клэр пьян.

Он сидит, зарывшись лицом в мои бедра. При благоприятных обстоятельствах это было бы весьма волнующе. Но учитывая то, что его вот-вот вырвет, я не считаю это привлекательным. Я передвигаю его голову на колени, что делает ситуацию менее щекотливой, и он стонет. Я впервые касаюсь его волос. Они мягкие, как у Шонни, когда тот был еще совсем крошкой.

Джош и Сент-Клэр объявились пятнадцать минут назад в облаке сигаретно-алкогольного аромата. Поскольку никто из них не курит, очевидно, что они были в баре.

– Прости. Он сказал сюда. – Джош втаскивает тело друга в мою комнату. – Все твердил про каких-то девок. Девку. Ха-ха!

Сент-Клэр бормочет что-то непонятное с британским акцентом:

– Мой отец ублюдок. Я убью его. Убью. Как же бесит…

В этот момент его голова вяло падает на грудь. Я провожу его к своей кровати, стараясь поддерживать сбоку.

Джош тупо разглядывает фотографию Шонни на стене.

– Значит, он сказал, девка. Девка!

– Да, он жопа. Я серьезно. – Сент-Клэр с усилием разлепляет веки.

– Я знаю, знаю, он такой. – Хотя на самом деле я не в курсе. – Может, прекратишь? – огрызаюсь я, оглядываясь на Джоша. Он стоит на моей кровати, прижавшись носом к фотографии Шона. – С ним все в порядке?

– Его мать умирает. Не думаю, что с ним фсе-в-прядке. – Джош спотыкается и тянется к моему телефону: – Я обещал Рашми позвонить.

– Его мама вовсе не то самое… Как ты можешь так говорить? – Я поворачиваюсь к Сент-Клэру: – С ней все будет в порядке. Твоя мама в порядке, слышишь меня?

У Сент-Клэра отрыжка.

– Боже! – К такому я не была готова.

– Рак. – Парень склоняет голову набок. – У нее не может быть рака.

– Ра-а-ашми, э-тто я, – говорит Джош в трубку. – Мер? Вызывай Рашми. Срочно.

– Ничего срочного! – кричу я. – Они просто напились.

Несколько секунд спустя в мою дверь стучит Мередит, и я ее впускаю.

– Как ты догадалась, что мы здесь? – Джош морщит лоб, имитируя бурную мыслительную деятельность. – Где Рашми?

– Я услышала вас через стену, идиот. И ты позвонил мне, а не ей.

Мер берет сотовый и звонит Рашми, та приходит спустя минуту. Потом они стоят и смотрят, как Сент-Клэр что-то бормочет, а Джош не перестает удивляться их «внезапному» появлению. Моя небольшая комнатка явно тесновата для пятерых.

Наконец Мер опускается на колени:

– Как он?

Она трогает лоб Сент-Клэра, но он отталкивает ее руку. Мер явно обижена.

– Я в порядке. Мой отец ублюдок, моя мама умирает… и, господи, я просто в стельку. – Сент-Клэр снова смотрит на меня. Его глаза блестят, как кусочки черного мрамора. – В стельку. В стельку. В стельку.

– Мы понимаем, что ты злишься на отца, – говорю я. – Это нормально. Ты прав, он придурок.

Ну что еще я могла сказать? Если человек только что узнал, что у его матери рак.

– В стельку по-английски означает «пьяный», – поясняет Мер.

– О! – восклицаю я. – Ну да. Это тоже.

Тем временем у голубков разгорелась нешуточная ссора.

– Где ты был? – спрашивает Рашми. – Ты говорил, что будешь дома три часа назад!

Джош закатывает глаза:

– Мы гуляли. Гуляли. Кто-то должен был помочь ему…

– Это ты называешь помощью? Он абсолютно пьян. В отключке. А ты!.. Боже, от тебя несет бензином и немытыми подмышками…

– Он не мог пить один.

– Ты должен был присматривать за ним! А если бы что-нибудь произошло?

– Пиво. Ликер. Во-о-от что произошло. Не будь такой ханжой, Раш.

– Иди нах, – произносит Рашми. – Серьезно, Джош. Иди ты нах.

Джош заваливается, и Мер подталкивает его на мою кровать. Падение тела на матрас пугает Сент-Клэра. Его подбородок снова впечатывается в грудь. Рашми вылетает из комнаты, точно фурия. В коридоре уже собралась небольшая толпа, и Рашми проталкивается через нее, продолжая ругаться. Мер бросается за ней с криком: «Рашми! РАШМИ!», и моя дверь с шумом захлопывается.

В этот момент голова Сент-Клэра оказывается у меня между бедер.

Дыши, Анна. Дыши.

Джоша вывели из игры. Прекрасно! Одной проблемой меньше.

Наверное, стоит предложить Сент-Клэру немного воды. Или что там предлагают пьяным людям? Чтобы не было алкогольного отравления или типа того? Я убираю его голову с коленей, но Сент-Клэр хватается за мои ступни.

– Я скоро вернусь, – говорю я. – Обещаю.

Парень шмыгает носом. Только не это. Он ведь не собирается плакать? Может, это и мило, когда парни плачут, но я к такому не готова.

Скауты не учили меня, что делать с эмоционально нестабильными пьяными мальчишками. Я достаю бутылку воды из холодильника и сажусь на корточки. Поддерживая голову Сент-Клэра одной рукой – это второй раз, когда мне удается потрогать его волосы, – я наклоняю бутылку к его губам:

– Пей.

Он медленно качает головой:

– Если выпью, меня вырвет.

– Это не алкоголь, а вода.

Я наклоняю бутылку, вода течет Сент-Клэру в рот и стекает по подбородку. Он пытается перехватить бутылку, но тут же роняет. Вода льется на пол.

– О… нет, – шепчет он. – Прости, Анна. Прости.

– Все нормально.

Парень кажется таким грустным, что я ложусь рядом. Попа мгновенно намокает. Блин.

– Что произошло?

Сент-Клэр глубоко вздыхает:

– Он не разрешает мне навещать мать.

– Что? Что ты имеешь в виду?

– Отец всегда так поступает. Это его способ удерживать контроль над ситуацией.

– Я не пони…

– Он ревнует, потому что меня мама любит больше, чем его. И не позволяет нам видеться.

Мой мозг вскипает. В этом нет никакого смысла, вообще никакого.

– Как он может так поступать? Твоя мама больна. Ей нужна химиотерапия, и, уж конечно, нужен ты.

– Он не хочет, чтобы я видел ее до Дня благодарения, то есть до каникул.

– Но до них еще целый месяц! Она может…

Я обрываю себя. От этой мысли мне становится дурно. Но что тут поделаешь. У ребят моего возраста не бывает умирающих родителей. Она пройдет курс химиотерапии, и это сработает. Все наладится.

– И что ты собираешься делать? – спрашиваю я. – Все равно полетишь в Сан-Франциско?

– Отец убьет меня.

– И что? – взрываюсь я. – Ты все равно должен повидать маму!

– Ты не понимаешь. Отец будет очень, очень зол.

От тона Сент-Клэра у меня мурашки бегут по спине.

– Но разве она не может попросить твоего отца послать за тобой? Я хочу сказать – он же ей не откажет? Не теперь, когда она так… больна?

– Она не станет противиться отцу.

Противиться. Как будто она ребенок. Теперь понятно, почему Сент-Клэр избегает разговоров об отце. Мой, может, и бросил меня, но никогда не разлучал с мамой. Я чувствую себя виноватой. Это ужасно. Мои проблемы просто ничто по сравнению с его. Ну, то есть отец всего лишь отослал меня во Францию. Какой ужас!

– Анна?

– Да?

Сент-Клэр машет рукой:

– А… неважно.

– Что?

– Ничего.

Но тон парня говорит об обратном. Я поворачиваюсь к нему. Глаза Сент-Клэра закрыты. Кожа бледная.

– Что? – опять спрашиваю я, поднимаясь.

Заметив мое движение, Сент-Клэр открывает глаза и пытается сесть, я ему помогаю. Затем я пробую отстраниться, но он сжимает мою ладонь в знак протеста.

– Ты мне нравишься, – говорит он.

Я напрягаюсь.

– Не как друг.

Я, кажется, проглотила язык.

– Мм… Гм… Что ты хочешь сказать?…

Я выдергиваю свою руку. Призрак Эллен висит между нами как дамоклов меч.

– Это неправильно. Все было неправильно до тех пор, пока я не встретил тебя, – бормочет Сент-Клэр.

Его глаза вновь закрываются, и тело обмякает.

Он пьян. Он просто пьян.

Спокойно, Анна. Он пьян и переживает кризис. Он НЕ СПОСОБЕН осознать то, о чем сейчас говорит. Это уж точно. Поэтому я должна…

О мой бог, что мне делать?

– Я тебе нравлюсь? – спрашивает Сент-Клэр, глядя на меня своими большими карими глазами, впрочем, сейчас слегка покрасневшими от алкоголя и, возможно, слез. И разбивает мне сердце.

«Да, Сент-Клэр. Ты мне нравишься».

Но я не могу сказать это вслух, потому что он мой друг. А друзья не позволяют себе пьяных объяснений в любви, ожидая, что на них отреагируют на следующий день.

С другой стороны, это Сент-Клэр. Симпатичный, умный, чудесный…

Ну и ладно. Все просто великолепно.

Его рвет прямо на меня.

Глава шестнадцатая

Я вытираю рвотные массы полотенцем, и в это время кто-то стучит в дверь. Открывать приходится локтями, чтобы не испачкать ручку.

Это Элли. Я едва не роняю полотенце.

– Упс!

Распутная медсестра. Не могу поверить. Крошечное белое платье на кнопочках, красные кресты на сосках. Глубокое декольте.

– Анна, мне та-а-ак жаль, – стонет Сент-Клэр за моей спиной, и Эллен бросается к нему:

– О боже ж ты мой, Сент-Клэр! С тобой все хорошо? – Ее хриплый голос вновь задевает меня за живое. Как будто наряда медсестры недостаточно, чтобы я почувствовала себя маленькой замухрышкой.

– Ну конечно, с ним не все хорошо, – бормочет с кровати Джош. – Он только что облевал Анну.

Джош не спит?

Элли бьет Джоша по ноге, свисающей с кровати:

– Вставай. Помоги мне отвести его в свою комнату.

– Я, черт меня дери, могу подняться и сам.

Сент-Клэр пытается встать, и мы с Элли одновременно бросаемся вперед, чтобы поддержать его. Она впивается в меня взглядом, и я отступаю.

– Как ты узнала, что он здесь? – спрашиваю я.

– Мередит позвонила, но я и так уже ехала сюда. Я только что получила его сообщение. Он звонил несколько часов назад, но я не услышала, потому что готовилась к дурацкой вечеринке. – Эллен недовольно показывает на наряд. – Мне следовало быть здесь. – Она убирает Сент-Клэру волосы со лба. – Все хорошо, малыш. Я уже здесь.

– Элли? – Голос Сент-Клэра звучит сконфуженно, словно он только что заметил ее присутствие. – Анна? Почему Эллен здесь? Она не должна быть здесь.

Эллен одаривает меня испепеляющим взглядом, но я лишь растерянно пожимаю плечами:

– Он очень, очень пьян.

Эллен снова толкает Джоша, и тот скатывается с кровати.

– Ладно, ладно!

Ко всеобщему удивлению, Джош встает и поднимает Сент-Клэра с пола. Они вдвоем с Эллен подставляют ему плечи.

– Держи дверь, – вскрикивает девушка.

Я открываю, и все вываливаются из комнаты.

Сент-Клэр оглядывается на меня:

– Анна! Анна, прости.

– Все в порядке. Я уже все убрала. Ничего страшного.

– Нет. Я о другом.

Элли резко поворачивается, злая и смущенная одновременно, но мне наплевать. Сент-Клэр выглядит ужасно. Лучше бы они оставили его лежать здесь. Он мог бы отоспаться в моей постели, а я бы ушла к Мер. Но ребята уже подводят его к лифту, отодвигают металлическую решетку и затаскивают внутрь. Сент-Клэр печально смотрит на меня, пока двери не захлопываются.

– С ней все будет хорошо! Твоя мама поправится! – кричу я ему вслед.

Не знаю, слышит ли он меня. Лифт со скрипом едет наверх. Я долго стою молча.

Воскресенье, 1 ноября, День Всех Святых. Странно, но именно в этот день парижане ходят на кладбища. Люди навещают могилы родных и близких и оставляют там цветы.

От этой мысли мне становится плохо. Надеюсь, Сент-Клэр не помнит, что сегодня за праздник.

Едва отойдя ото сна, я сталкиваюсь с Мередит. Она уже ходила к Сент-Клэру. Похоже, он мучается похмельем или просто никого не хочет видеть. Скорее всего, и то и другое.

– Пускай проспится, – говорит Мер.

Она безусловно права, однако я поневоле начинаю вслушиваться в то, что происходит этажом выше. Первые, едва слышные звуки раздаются ближе к полудню. Медленное шарканье ног и томительные глухие удары.

К обеду Сент-Клэр не выходит. Сонный Джош раздраженно заявляет, что заскочил к нему по пути – мы собрались в пиццерии, где обычно бываем по воскресеньям вечером, – но Сент-Клэру компания не нужна. Джош и Рашми наконец помирились. Кажется, ее забавляет, что Джош страдает от похмелья.

Мои чувства в смятении. Я переживаю за маму Сент-Клэра и за него самого, но на его отца злюсь гораздо больше. И я ни на секунду не могу отвлечься от одной мысли: «Я нравлюсь Сент-Клэру. Не как друг».

Я чувствую, что это правда, но разве можно игнорировать тот факт, что он был пьян? Абсолютно, на сто процентов. И хоть я очень сильно хочу его увидеть, убедиться собственными глазами, что с ним все в порядке, я просто не знаю, что делать. Говорить о случившемся? Или сделать вид, что ничего не случилось?

Сейчас дружба Сент-Клэру куда важнее мелодраматического выяснения отношений. Но сложнее всего обманывать саму себя, делая вид, будто внимание Сент-Клэра для меня не так уж и лестно, ведь на самом деле это не так.

Тоф звонит ближе к полуночи. Мы не созванивались несколько недель, но после всего произошедшего я совершенно не в состоянии сосредоточиться на разговоре. Мне просто хочется в кровать. Это уже слишком. Все слишком запутанно.

Сент-Клэр не явился на завтрак. И думаю, он вряд ли придет на занятия (да и кто вправе его винить?), но он неожиданно появляется на английском через пятнадцать минут после начала урока. Я боюсь, что профессор Коул будет кричать на него, но администрация, должно быть, уже осведомлена по поводу его ситуации, потому что преподавательница не произносит ни слова. Лишь окидывает его сочувственным взглядом и возвращается к уроку.

– Итак, почему американцам не интересны переводные романы? Почему каждый год на английском языке публикуется так мало иностранных книг?

Я пытаюсь перехватить взгляд Сент-Клэра, но он смотрит на свой экземпляр «Бальзака и портнихи-китаяночки». Или скорее сквозь него. Он настолько бледен, что кажется почти прозрачным.

– Итак, – продолжает профессор Коул. – Часто приходится слышать, что наша культура заключается лишь в мгновенном удовлетворении сиюминутных потребностей. Фастфуд. Магазин самообслуживания. Скачивание музыки, фильмов, книг. Быстрорастворимый кофе, сезонные скидки, мгновенный обмен сообщениями. Быстрое снижение веса! Мне продолжать?

Класс смеялся, но Сент-Клэр молчит. Я наблюдаю за ним. На его лице видна темная щетина. Раньше я и не догадывалась, что ему приходится так часто бриться.

– Иностранные романы менее ориентированы на действие. Они более рефлексивны. Предлагают нам подумать, попытаться отыскать свою историю в рамках основного повествования. Возьмем «Бальзака и портниху-китаяночку». Чья это история? Рассказчика? Швеи? А может быть, всего Китая?

Я хочу потянуться, сжать руку Сент-Клэра и сказать, что все будет хорошо. Он не должен находиться здесь. Не могу представить, что я делала бы, окажись в подобной ситуации. Отец обязан отправить его домой. Он нужен в Калифорнии.

Профессор Коул стучит по обложке романа:

– Сы-цзе родился и вырос в Китае. Иммигрировал во Францию. Он написал эту книгу на французском языке, но перенес действие романа на свою родину. Затем роман перевели на английский. Итак, сколько шагов сделала книга, прежде чем попасть к нам? Один, если считать перевод с французского на английский? Или мы должны учитывать и первый перевод, который автор произвел в уме с китайского на французский? Что мы теряем всякий раз, когда историю интерпретируют заново?

Я слушаю преподавательницу вполуха. После ее урока мы с Мередит и Рашми молча шагаем с Сент-Клэром на математику. Мы с ребятами обмениваемся взволнованными взглядами, в то время как он смотрит в никуда. Уверена, он понимает, что мы делаем. И от этого мне еще хуже.

Я не зря подозревала, что администрации школы уже все известно о болезни матери Сент-Клэра. Профессор Бабино отводит парня в сторону перед началом занятий. Я не слышу всего, но преподаватель предлагает Сент-Клэру сходить к медсестре. Сент-Клэр соглашается.

Едва он уходит, передо мной тут же нарисовывается Аманда:

– Что с Сент-Клэром?

– Ничего. – Как будто я ей расскажу!

Аманда встряхивает волосами, и я с удовлетворением замечаю, что одна прядь прилипает к ее намазанным блеском губам.

– Стив сказал, что они с Джошем в субботу вечером напились в хлам. Он видел, как на вечеринке они с трудом держались на ногах, а Сент-Клэр бесился по поводу своего отца.

– Значит, он расслышал неправильно.

– Стив сказал, что Сент-Клэр грозился убить своего отца.

– Стив – просто мешок с дерьмом, – вклинивается в разговор Рашми. – А где ты была в субботу, Аманда? Так упилась, что пришлось опираться на показания Стива?

На некоторое время Аманда затыкается. Понятно, что к ланчу слухи распространятся по всей школе. Трудно сказать, кто именно проболтался – преподаватели или Стив, может, один из его тупых друзей вспомнил, что говорил Сент-Клэр, – но школа гудит. Когда Сент-Клэр наконец входит в столовую, там словно разыгрывается сцена из дурацкого подросткового фильма. Разговоры резко обрываются. Ложки и вилки замирают на полпути к губам.

Сент-Клэр останавливается в дверном проеме, оценивает ситуацию, разворачивается и уходит. Мы вчетвером выбегаем следом и находим его у дверей, ведущих во внутренний дворик.

– Я не хочу говорить об этом, – стоя к нам спиной, говорит Сент-Клэр.

– Тогда не будем, – отвечает Джош. – Давай сходим куда-нибудь поедим.

– Блинчики? – предлагает Мер. Это любимое блюдо Сент-Клэра.

– Звучит аппетитно, – поддерживает ее Рашми.

– Я умираю с голода, – заявляет Джош. – Пошли.

Мы идем, надеясь, что Сент-Клэр последует за нами. Так и происходит, и мы едва сдерживаем вздох облегчения. Мер с Рашми устремляются вперед, а Джош пристраивается сзади, рядом с Сент-Клэром. Джош трепется обо всякой ерунде– о новой ручке для занятий рисованием, о рэперской песне про потные попки, которую постоянно слушает сосед, – и это помогает. По крайней мере, Сент-Клэр начинает проявлять хоть какие-то признаки жизни. И даже что-то бормочет в ответ.

Я пытаюсь затеряться в группе ребят. Знаю, я та еще зануда, но помимо проблем Сент-Клэра меня еще волнует прогул. Мне не нужны неприятности. Я оглядываюсь на здание школы, но Джош умудряется пригвоздить меня к месту взглядом, который говорит: «Им сегодня наплевать».

Надеюсь, он прав.

Наша любимая блинная в нескольких минутах ходьбы, и, едва я вижу, как продавец выливает тесто на сковородку, мой страх прогулять занятия резко исчезает. Я делаю заказ в своей обычной манере – тыкаю пальцем в картинку с банановым блинчиком с «Нутеллой» и говорю «пожалуйста». Мужчина размазывает теплый шоколадный спред с лесным орехом по тонкому блинчику, заворачивает туда банан и посыпает сверху кокосовой стружкой. В качестве заключительного штриха он добавляет шарик ванильного мороженого. Настоящая ваниль, с черными пятнышками.

Я откусываю кусочек и жмурюсь от удовольствия. Теплый, клейкий, шоколадный, блинчик само совершенство.

– У тебя «Нутелла» на подбородке, – смеется Рашми, показывая на меня вилкой.

– Мм… – мычу я.

– Забавно, – говорит Джош. – Похоже на маленькую эспаньолку.

Я опускаю палец в шоколад и подрисовываю усы:

– Так лучше?

– Возможно, если только ты не собираешься строить из себя Гитлера, – говорит Рашми.

К моему удивлению, Сент-Клэр прыскает от смеха. Это воодушевляет. Я снова опускаю палец в шоколад и подрисовываю с одной стороны завиток.

– Неправильно, – говорит Джош. – Иди сюда.

Он макает палец в краешек шоколадной лужицы и аккуратно, профессионально точно дорисовывает вторую половинку, а затем исправляет и мою часть. Я оценивающе разглядываю отражение в окне ресторана – усы получились пышные и завитые. Друзья хохочут и хлопают в ладоши, а Мер делает фото на память.

Мужчины в изящно повязанных шарфиках за соседним столиком смотрят на нас с отвращением, и я делаю вид, что подкручиваю кончики своих нутелловских усов. Наконец-то меня хвалят, и в итоге Сент-Клэр дарит мне едва заметную улыбку.

Это чудесно.

Я вытираю шоколад с лица и улыбаюсь в ответ. Сент-Клэр качает головой. Остальные пускаются в обсуждение самых причудливых видов растительности на лице – у Рашми есть дядя, который однажды сбрил все волосы, кроме тех, что росли по краю лица, – а Сент-Клэр подается вперед, чтобы что-то мне сказать. Его лицо так близко к моему, но в глазах пустота. Он говорит с хрипотцой:

– По поводу того вечера…

– Забудь об этом, ничего страшного, – говорю я. – Все уже убрано.

– Что убрано?

Ууупс.

– Ничего.

– Я что-то сломал?

Он кажется смущенным.

– Нет! Ты ничего не сломал. Ты просто что-то вроде… ну, знаешь… – Я изображаю, что произошло.

Сент-Клэр качает головой и стонет:

– Прости, Анна. Я знаю, как важна для тебя чистота.

Я смущенно отвожу взгляд:

– Все в порядке. Правда.

– Я хотя бы дополз до раковины? Или душа?

– Все осталось на полу. И на моих ногах. Но совсем немного! – добавляю я, замечая испуганное выражение на его лице.

– Меня вырвало тебе на ноги?

– Все нормально! Со мной было бы то же самое, окажись я в твоей ситуации.

Слова вырываются прежде, чем я успеваю прикусить язык. Я так старалась об этом не упоминать. На лице Этьена отражается боль, но он переходит к другой, не менее болезненной теме.

– Я… – Сент-Клэр косится на остальных, желая убедиться, что они по-прежнему обсуждают волосяной покров на голове. Так и есть. Он пододвигает стул поближе и шепотом говорит: – Я говорил тебе что-нибудь необычное тем вечером?

– Необычное?

– Просто… Я плохо помню, что происходило в твоей комнате. Но могу поклясться, что мы говорили о… чем-то.

Сердце колотится как сумасшедшее, мне тяжело дышать. Сент-Клэр помнит. Вроде бы. Что это означает? Что я должна сказать? Его вопросы будоражат, и все же я пока не готова к этому разговору. Мне нужно время.

– О чем?

Парень чувствует себя не в своей тарелке.

– Может, я говорил что-нибудь странное о… нашей дружбе?… – Вот оно! – Или моей девушке?

Приплыли. Я окидываю Сент-Клэра долгим взглядом. Темные круги под глазами. Грязные волосы. Сутулые плечи. Он так несчастен, что даже непохож на себя. Я не сделаю ему хуже, как бы сильно мне ни хотелось знать правду. Я не имею права его об этом спрашивать. Потому что, даже если я ему нравлюсь, он не в том состоянии, чтобы завязывать новые отношения. Или порывать со старыми. А если я ему не нравлюсь, то наша дружба, скорее всего, на этом закончится. Странно все это.

В данный момент Сент-Клэр, несомненно, нуждается в дружбе.

Я сохраняю невозмутимое, но участливое выражение лица:

– Нет. Мы говорили о твоей маме. И все.

Это правильный ответ. На лице Сент-Клэра проступает облегчение.

Глава семнадцатая

В кондитерской скрипучий пол из толстых досок и люстры, усыпанные звенящими кристаллами цвета топаза. Они сияют, точно капельки меда. Женщины за прилавком упаковывают необычные пирожные в бело-коричневые полосатые коробки и каждую перевязывают бирюзовой лентой с серебряным колокольчиком. Очередь довольно длинная, но все терпеливо ждут, наслаждаясь обстановкой.

Мер и я стоим между многоярусными стеллажами с нас высотой. Один – в виде дерева из макарон, круглых печеньиц в форме сэндвича, покрытых твердой, точно яичная скорлупка, корочкой и с такой тающей, нежной начинкой, что я теряю сознание от одного только вида. Второй – в виде композиции из миниатюрных пирожных – гато, – глазированных миндальной крошкой и прессованными засахаренными анютиными глазками.

Наш разговор возвращается к Сент-Клэру. Собственно, мы постоянно о нем говорим.

– Я боюсь, что его отчислят, – говорю я, вставая на цыпочки и пытаясь разглядеть витрину перед очередью, но мужчина в полосатой футболке с веселым щенком на руках загораживает обзор.

В магазине несколько посетителей с собаками, и в этом для Парижа нет ничего необычного.

Мер качает головой, и из-под вязаной шапочки выбиваются кудряшки. В отличие от Сент-Клэра, ее шапка голубенькая, точно яйцо малиновки, и смотрится весьма респектабельно.

Шапка Сент-Клэра мне нравится больше.

– И вовсе его не отчислят, – отвечает Мер. – Джоша ведь не отчислили, хотя он начал прогуливать занятия давным-давно. Директриса никогда не отчислит ученика, мать которого… ну ты знаешь.

Дела ее плохи. Рак шейки матки. Запущенная стадия.

Слова, которые я никогда не хотела бы услышать по отношению к любимому человеку – внешняя радиационная терапия, химиотерапия, – Сент-Клэр слышит каждый день, это теперь неотъемлемая часть его жизни. Сьюзан, его мать, начала курс лечения через неделю после Хеллоуина. Его отец сейчас в Калифорнии и пять дней в неделю возит ее на радиационную терапию, а один раз на химиотерапию.

Сент-Клэр все еще здесь.

Мне хочется удавить его отца. Его родители живут раздельно уже много лет, но отец все равно не дает матери развода. У него любовницы в Париже и в Лондоне, а Сьюзан живет одна в Сан-Франциско. Каждые несколько месяцев его отец приезжает и остается на пару ночей. Демонстрирует, кто здесь хозяин, чтобы сохранить контроль над ситуацией. А затем снова уезжает.

И вот теперь он ухаживает за женой один, пока Сент-Клэр страдает в шести тысячах миль от матери. При мысли об этой ситуации мне так дурно, что я не могу думать об этом. Несложно догадаться, почему Сент-Клэр сам не свой последние несколько недель. Он забил на учебу, и оценки снизились. Он больше не ходит завтракать в столовую и всегда обедает с Элли. Не считая занятий и ланча, когда он сидит рядом, будто мраморная статуя, мы видимся только по утрам – я бужу его в школу. Мы с Мередит делаем это по очереди. Если не постучать ему в дверь, он вообще не выйдет.

Дверь кондитерской открывается, и в зал врывается холодный ветер. Люстра подрагивает, словно желе.

– Я чувствую себя такой беспомощной, – вздыхаю я. – Если бы я только могла что-нибудь сделать.

Мер вздрагивает и трет друг об дружку ладони. Сегодня на ней чудесные стеклянные кольца. Напоминают сахарную вату.

– Знаю. Я тоже. До сих пор не могу поверить, что его отец запретил ему прилететь к матери на День благодарения.

– Не разрешил? – Я потрясена. – Когда это произошло?

И почему Мер об этом знает, а я – нет?

– Когда его отец узнал о плохой успеваемости. Джош сказал, что директриса позвонила его отцу, поскольку ее беспокоило состояние Этьена, и, вместо того чтобы позволить сыну поехать домой, он сказал, что Сент-Клэр никуда не полетит, пока не научится вести себя более ответственно.

– Но он никак не сможет сосредоточиться на чем-либо до тех пор, пока не увидит мать! И она нуждается в сыне, нуждается в его поддержке. Они должны быть вместе!

– Это так типично для его отца – использовать любую ситуацию против сына.

Меня вновь начинает снедать любопытство.

– Ты когда-нибудь его видела? Его отца?

Я знаю, что он живет где-то недалеко от нашей школы, но никогда его не видела. И Сент-Клэр, конечно, не держит его фотографию в рамочке.

– Да, – осторожно говорит Мер. – Видела.

– И?

– Он был… милым.

– МИЛЫМ? Как он может быть милым? Этот человек – монстр!

– Знаю, знаю, но у него безупречные манеры. Он постоянно улыбается. Весьма приятный мужчина. – Мер внезапно меняет тему: – Как ты думаешь, может, это Джош плохо влияет на Сент-Клэра?

– Джош? Нет. Хотя возможно. Не знаю. Нет. – Я качаю головой. Очередь продвигается вперед. Мы уже почти дошли до витрины. Впереди виднеются золотистый край тарт татена[27] и кусочек шоколадно-малинового гато.

Сначала местная еда казалась мне чересчур изощренной, но спустя три месяца я наконец поняла, почему французы гордятся своей кухней. Едой здесь наслаждаются. Обед в ресторане длится часами, а не укладывается в несколько минут. Это так непохоже на Америку. Парижане каждый день ходят на рынки за свежими фруктами и овощами, заглядывают в специализированные магазинчики, чтобы купить сыр, рыбу, мясо, домашнюю птицу и вино. Ну и конечно, в кондитерские.

Больше всего я люблю кондитерские.

– Просто Джош как будто убеждает Сент-Клэра в том, что это нормально – забивать на школу, – продолжает наседать Мер. – Я постоянно чувствую себя плохим полицейским. «Вставай. Пора в школу. Ты сделал домашнюю работу?» Понимаешь? А с Джошем все просто: «Да фиг с ним, дружище. Плюнь».

– Да, но не думаю, что он прямо предлагает Сент-Клэру забить на учебу. Просто понимает, что Сент-Клэру сейчас не до того.

Мне немного неловко. Уж лучше бы Джош поддерживал друга, подавая более положительный пример.

Мер открывает рот, чтобы возразить, но я ее перебиваю:

– Как футбол?

– Футбол, – мечтательно произносит девушка, и лицо ее освещается внутренним светом.

Месяц назад Мередит присоединилась к местной девчоночьей команде и теперь тренируется почти каждый день. Всю дорогу до витрины она заваливает меня рассказами о своих последних приключениях на тренировках. Витрина мерцает аккуратными рядами лимонных пирожных; ноздреватых шоколадных кексов; карамельных эклеров, напоминающих балетные туфельки; красных фруктовых пирогов с лесной земляникой, присыпанной сахарной пудрой.

И конечно, макарон.

Длинные ряды макарон на любой вкус и цвет. Изумрудно-зеленые, розово-красные и солнечно-желтые. Пока Мер размышляет над тем, какое пирожное выбрать, я беру шесть. Розовое. Черносмородиновое. Оранжевое. Инжирное. Фисташковое. Фиолетовое.

А потом я замечаю пралине с корицей и лесным орехом, и все. Умереть мне на месте. Хочется залезть на прилавок и слизывать ароматную начинку до тех пор, пока больше не смогу дышать. Я настолько замечталась, что даже не слышу, как кто-то ко мне обращается.

– А?

Я оборачиваюсь и вижу солидного джентльмена с бассет-хаундом. Он с улыбкой показывает на мою полосатую коробку. Мужчина кажется знакомым. Клянусь, что уже где-то его видела. Он говорит на прекрасном французском.

Я развожу руками и пожимаю плечами:

– Же не парль па…

Я не говорю…

Мужчина начинает говорить медленнее, но я все равно не понимаю.

– Мер! Помоги! Мер!

Подруга приходит на помощь. Она болтает с мужчиной целую минуту. Глаза мужчины сияют, пока Мер не произносит фразу, от которой незнакомец ахает.

– Се не па посибл!

Чтобы понять эту фразу, не нужно знать язык. «О нет!» я узнаю на любом языке. Незнакомец окидывает меня грустным взглядом и прощается с Мер. Я тоже говорю «до свидания». Мы с Мер расплачиваемся за свои сладости – подруга выбрала мильфей, слоеное пирожное с заварным кремом, – и выходим из магазина.

– Кто это был? Чего он хотел? О чем вы говорили?

– Ты его не узнала? – с удивлением спрашивает Мер. – Это управляющий театром на ру дез Эколь.

Такой маленький, с красно-белыми огоньками. Он всегда выгуливает Пуса перед нашим общежитием.

Мы проходим сквозь стаю голубей, которых, похоже, совершенно не волнует, что мы можем на них наступить. Они квохчут, бьют крыльями, взлетают и сталкиваются в воздухе.

– Пуса?

– Бассет-хаунда.

Красная лампочка в голове выключается. Конечно же я их видела.

– Но что он хотел?

– Он интересовался, почему давненько не видел твоего парня. Сент-Клэра, – горько добавляет Мер, глядя на мое растерянное лицо. – Видимо, вы, ребятки, сходили вместе на пару фильмов?

– В прошлом месяце мы смотрели ретроспективу спагетти-вестернов[28].

Я ничего не понимаю. Этот мужчина решил, что мы с Сент-Клэром встречаемся?

Мер притихает. Ревнует. Но у нее нет никаких причин для ревности. Между мной и Сент-Клэром ничего – абсолютно ничего – не происходит. И клянусь, я совершенно спокойна по этому поводу. Я слишком волнуюсь за Сент-Клэра, чтобы воспринимать его как-то иначе, чем друга. Сейчас он нуждается в чем-то привычном, а Элли для него привычна.

Я тоже думаю о привычном. Я опять заскучала по Тофу. Скучаю по его зеленым глазам, по поздним вечерам в кинотеатре, когда он смешил меня до слез. Бридж говорит, он спрашивает обо мне, но мы давно уже не созванивались, потому что он очень занят. У «Грошовых ужасов» дела идут весьма неплохо. Музыканты наконец организовывают первый концерт. Это случится перед Рождеством, и я, Анна Олифант, буду там присутствовать.

Один месяц. Не могу дождаться.

Мы должны были увидеться на следующей неделе, но отец считает, что неразумно тратить деньги на перелет ради таких коротких каникул, а мама всю сумму не потянет. Так что я провожу День благодарения в Париже… одна. Ну, не совсем одна.

Я вспоминаю новости, которые Мер сообщила мне несколько минут назад. Сент-Клэр тоже не едет домой на День благодарения. А все остальные, включая его девушку, возвращаются обратно в Штаты. А это означает, что мы вдвоем проведем эти четырехдневные каникулы в Париже вместе. Одни.

Эта мысль тешит меня на всем обратном пути к общежитию.

Глава восемнадцатая

– Счастливого тебе Дня благодарения! Счастливого Дня благодарения те-ебе-е! Счастливого Дня благодарения, Сент-Клэ-эрр…

Дверь в его комнату приоткрывается, и Сент-Клэр окидывает меня хмурым взглядом. Он одет в простую белую футболку и белые пижамные штаны с синими полосками.

– Прекрати петь.

– Сент-Клэр! Какая счастливая встреча! – Я дарю ему самую широкую улыбку, на какую способна, ведь я никогда не забываю о дырке между передними зубами. – Ты в курсе, что сегодня праздник?

Сент-Клэр тащится обратно в кровать, но дверь оставляет открытой.

– В курсе, – ворчливо отвечает он.

Я решаюсь зайти. Его комната грязнее, чем в прошлый раз. Испачканная одежда и полотенца кучами валяются на полу. Кругом полупустые бутылки с водой. Из-под кровати выглядывает содержимое школьного рюкзака – смятые бумажки и чистые листы. Я подозрительно принюхиваюсь. Сырость. Это место пахнет сыростью.

– Как у тебя стало уютненько. И стильно. Прямо колледж-шик.

– Если ты здесь, чтобы критиковать, катись той же дорогой, которой пришла, – бормочет парень, уткнувшись в подушку.

– Да нет. Ты же знаешь, как я отношусь к беспорядку. Он открывает столько… возможностей.

Сент-Клэр протяжно вздыхает.

Я убираю стопку учебников с его рабочего стула, и из страниц вываливается несколько испачканных рисунков. Это черно-белые анатомические зарисовки человеческих сердец. До этого я видела лишь его дурацкие наброски, ничего серьезного. И хотя Джош действительно сильнее по части техники, эти рисунки прекрасны. Они исполнены чувства.

Я подбираю их с пола:

– Поразительно. Когда ты это нарисовал?

Молчание.

Я осторожно возвращаю рисунки обратно в учебник по основам государства, стараясь не заляпать их еще больше.

– Итак. Сегодня мы с тобой будем отмечать праздник. Ты ведь единственный, кто у меня остался в Париже.

В ответ ворчание:

– Не так уж много ресторанов, где можно найти фаршированную индейку.

– Мне не нужна индейка, просто какое-нибудь подтверждение того, что сегодняшний день особенный. А здесь об этом… – я указываю на окно, хотя Сент-Клэр даже не смотрит туда – даже не подозревают.

Он еще плотнее закутывается в одеяло:

– Я из Лондона. И не отмечаю День благодарения.

– Ну пожалуйста. В первый день ты сказал, что ты американец. Помнишь? Нельзя менять национальность, как костюм, по необходимости. Сегодня в нашей стране едят пироги и жаркое, и нам следовало бы присоединиться к празднованию.

– Хм…

Все идет не по плану. Пришло время сменить тактику. Я сажусь на край кровати и толкаю ногу Сент-Клэра:

– Пожалуйста! Ну пожалуйста-пожалуйста!

Молчание.

– Ну давай. Мне хочется повеселиться, а тебе нужно куда-нибудь выйти из этой комнаты.

Молчание.

Чувство разочарования усиливается.

– Ты ведь понимаешь, что мы оба сегодня оказались в дерьме. И ты не единственный, кто здесь застрял. Я бы отдала что угодно, лишь бы оказаться сейчас дома.

Молчание.

Я делаю глубокий вдох.

– Прекрасно. Хочешь знать, что происходит на самом деле? Я беспокоюсь о тебе. Мы все о тебе беспокоимся. Блин, да мы уже несколько недель только об этом и говорим, и я единственная, кто открывает рот! То, что произошло, дерьмово, но еще дерьмовее, что мы не в состоянии что-то сказать или сделать, чтобы изменить ситуацию. Я хочу сказать, что ничего не могу поделать, и это меня бесит, потому что я не могу видеть тебя в таком состоянии. Но знаешь что? – Я встаю. – Не думаю, чтобы твоя мама хотела, чтоб ты убивался по поводу того, что нельзя изменить. Она не хотела бы, чтоб ты опускал руки. И думаю, она будет счастлива услышать как можно больше приятных новостей, когда ты приедешь домой в следующем месяце…

– ЕСЛИ я приеду домой в следующем месяце…

– КОГДА ты приедешь домой, ей будет приятно видеть тебя счастливым.

– Счастливым? – Сент-Клэр выходит из себя. – Да как я могу…

– Хорошо, не счастливым, – быстро поправляюсь я. – Но в таком виде она тебя видеть точно не захочет. Она не порадуется, узнав, что ты забросил занятия, что ты опустил руки. Она ведь мечтает увидеть твой аттестат, забыл? Ты так близок к цели, Сент-Клэр. Не сдавайся.

Молчание.

– Прекрасно. – Это несправедливо, неразумно так на него злиться, но я не в силах с собой справиться. – Будь тряпкой. Забей на все. Наслаждайся своим жалким растительным существованием. – Я иду к двери. – Возможно, ты не тот человек, каким я тебя представляла.

– И каким же ты меня представляла?

– Парнем, который встает с кровати, даже когда дела его плохи. Парнем, который звонит своей матери, просто чтобы пожелать счастливого Дня благодарения, вместо того чтобы избегать разговоров с ней, чтобы не услышать чего-нибудь страшного в ответ. Парнем, который не даст своему отцу-ублюдку победить. Но, видимо, я ошибалась. Это все… – Я обвожу рукой комнату, хотя Сент-Клэр продолжает лежать ко мне спиной, не меняя позы. – Похоже, тебя все устраивает. Удачи. Счастливых каникул. Я ухожу.

Дверь уже захлопывается, когда я вдруг слышу:

– Подожди…

Сент-Клэр резко распахивает дверь. Мутный взгляд, дрожащие руки…

– Я не знаю, что сказать, – наконец произносит он.

– Так ничего не говори. Прими душ, надень что-нибудь теплое и приходи ко мне. Я буду в своей комнате.

Сент-Клэр заходит минут через двадцать, и я замечаю, что волосы у него еще влажные. Он принимал душ.

– Проходи. – Я усаживаю его на полу возле кровати и беру полотенце, чтобы высушить его темные волосы. – А то простудишься.

– Это всего лишь предрассудки, не знала?

Но так легко от меня не отделаться. Спустя одну-две минуты он слабо вздыхает, словно от облегчения. Я методично продолжаю вытирать ему голову.

– Куда пойдем? – спрашивает он, едва я заканчиваю. Его растрепанные волосы все еще влажные.

– У тебя прекрасные волосы, – говорю я, сдерживая желание запустить в них пальцы.

Сент-Клэр фыркает.

– Я серьезно. Знаю, тебе постоянно об этом говорят, но у тебя действительно хорошие волосы.

Я не вижу выражения лица Этьена, но его голос становится тихим:

– Спасибо.

– Всегда пожалуйста, – любезно отвечаю я. – Честно говоря, я понятия не имею, куда мы пойдем. Мне казалось, мы просто выберемся и… где-нибудь приткнемся.

– Что? – восклицает Этьен. – Никакого плана? Никакого поминутного расписания?

Я бью его полотенцем по голове:

– Осторожней со словами, а то придумаю что-нибудь.

– Боже, нет. Что угодно, только не это.

Сначала мне кажется, что парень говорит серьезно, но потом он оборачивается. На лице у него кривая ухмылка. Я снова его бью, но, честно говоря, эта ухмылка приносит мне такое облегчение, что я готова заплакать. За последние несколько недель это впервые.

Сосредоточься, Анна.

Я надеваю кроссовки, хватаю зимнюю куртку, шапку и перчатки.

– А где твоя шапка?

Сент-Клэр смотрит на меня с прищуром:

– Мер? Это ты? Наверное, мне понадобится шарфик? Я не замерзну, мамочка?

– Ладно, можешь окоченеть до смерти. Еще посмотрим, кто из нас будет беспокоиться.

Сент-Клэр вытаскивает свою вязаную шерстяную шапочку из кармана куртки и натягивает на голову. На этот раз его улыбка широка и ослепительна, и она застает меня врасплох. Сердце замирает.

Я удивленно смотрю на Этьена до тех пор, пока улыбка не сползает с его лица, сменяясь недоуменным взглядом.

На этот раз мой голос едва слышен:

– Пошли!

Глава девятнадцатая

– Вот оно! Таков мой план.

Сент-Клэр смотрит вслед за мной в сторону массивного купола. Фиолетово-серое небо, привычное для Парижа с приходом холодов, подавляет его, лишая купол золотистого сияния, но я все так же им очарована.

– Пантеон? – осторожно спрашивает Сент-Клэр.

– Знаешь, я здесь уже три месяца и до сих пор не знаю, что это такое.

Я выскакиваю на пешеходный переход прямо напротив гигантского здания.

Сент-Клэр пожимает плечами:

– Это Пантеон.

Я останавливаюсь, окинув его выразительным взглядом, но парень подталкивает меня вперед, чтобы я не попала под колеса голубого туристического автобуса.

– Ну конечно. Пантеон. И как я сама не догадалась?

Сент-Клэр косится на меня уголком глаза и улыбается:

– Пантеон – это место захоронения знаменитостей, известных людей, которые сделали нечто важное для нации.

– И все?

Я слегка разочарована. Здание выглядит так, словно там по меньшей мере короновали нескольких королей… или что-то в этом роде.

Этьен приподнимает бровь:

– Я хочу сказать, здесь повсюду памятники и могилы. Что особенного в этом здании?

Мы поднимаемся по ступеням, и вблизи высота колонн оказывается поистине ошеломляющей. Я никогда не подходила так близко.

– Не знаю, – продолжает Этьен. – Наверное, ничего. Что-то второсортное, в любом случае.

– Второсортное? Ты, наверное, шутишь.

Теперь я оскорблена. Нет, мне Пантеон нравится. Даже не так, я ЛЮБЛЮ Пантеон.

– Кто здесь похоронен? – требовательно спрашиваю я.

– Руссо, Мария Кюри, Луи Брайль, Виктор Гюго…

– Парень, написавший «Собор Парижской Богоматери»?

– Тот самый. Еще Вольтер. Дюма. Золя.

– Вау. Вот видишь? Разве не впечатляюще? – Имена кажутся знакомыми, хоть я и не в курсе, чем знамениты все эти люди.

– Я бы не сказал. – Сент-Клэр достает бумажник и оплачивает входные билеты.

Я пытаюсь расплатиться сама, ведь изначально это была моя идея, но он возражает.

– Счастливого Дня благодарения, – улыбается парень, протягивая мне билет. – Давай поглазеем на пару мертвяков.

Нас окружает невообразимое число куполов, колонн и арок. Все огромное и круглое. Стены украшают фрески, изображающие святых, воинов и ангелов. Мы прогуливаемся по мраморному залу в благоговейной тишине до тех пор, пока не натыкаемся на кого-то вроде Жанны д’Арк или святой Женевьевы, покровительницы Парижа. По словам Сент-Клэра, святая Женевьева спасла город от голода. Я думаю, что она была реальной исторической фигурой, но слишком стесняюсь спросить. Рядом с этим парнем я ощущаю себя совершенно необразованной.

С самой высокой точки центрального купола свисает качающаяся медная сфера. Ладно, об этом я уже не могу не спросить.

– Что это? – удивляется Этьен.

– Ну и ну. А я-то думала, ты знаешь все, – смеюсь я.

Наконец Этьен находит табличку:

– Маятник Фуко. О! Ну конечно. – И он с восхищением смотрит наверх.

Табличка написана на французском, поэтому я жду объяснений. Как оказывается, зря.

Сент-Клэр указывает на кольцо измерений на полу:

– Это демонстрация вращения земли. Видишь? Плоскость колебаний маятника меняется каждый час. Знаешь, это забавно, – говорит он, с интересом разглядывая потолок. – Хотя и незачем было строить такой огромный маятник, чтобы доказать свою точку зрения.

– Как это по-французски.

Парень улыбается:

– Ладно, пойдем посмотрим крипту.

– Крипту? – Я замираю. – Прямо настоящую крипту?

– А где, ты думала, еще хранят мертвые тела?

Я закашливаюсь.

– Правильно. Конечно. В крипте. Идем.

– Если только тебя это не пугает.

– У меня ведь не возникло проблем с кладбищем?

Сент-Клэр напрягается, и у меня душа уходит в пятки.

Поверить не могу, что напомнила ему о Пер-Лашез. Надо переключиться. Ну конечно, необходимо сменить тему! Я говорю первое, что приходит в голову:

– Давай, кто первый! – И бегу к ближайшему входу в склеп.

Топот моих ног эхом разносится по всему зданию, на нас даже оборачиваются туристы.

Я. Умираю. От. Стыда.

А потом Этьен проносится мимо меня. Я хохочу от удивления и мчусь еще быстрее. Мы бежим ноздря в ноздрю и уже почти у цели, когда перед нами появляется рассерженная охрана. Сент-Клэр пытается остановиться, и я налетаю на него, но ему вовремя удается меня поймать. Все это время охрана ругает нас по-французски. Мои щеки краснеют, но, прежде чем я успеваю принести извинения, Сент-Клэр делает это за нас обоих. Охранники сменяют гнев на милость и отпускают нас после минутного выговора.

Прямо как в Пер-Лашез. Сент-Клэр гоголем ходит.

– Тебе все что угодно сходит с рук, – улыбаюсь я.

Он смеется. И даже не возражает, потому что это правда. Но едва в поле зрения появляется лестница, как его настроение резко меняется. Винтовая лестница, ведущая в склеп, крутая и узкая. Мое раздражение сменяется беспокойством, когда я замечаю страх в его глазах. Я совсем забыла, что он боится высоты.

– Знаешь, мне вовсе не обязательно смотреть склеп, – говорю я.

Сент-Клэр бросает на меня убийственный взгляд, и я закрываю рот. Он решительно касается грубой каменной стены и медленно спускается вниз. Шаг. Шаг. Шаг. Лестница не слишком длинная, но сам спуск мучителен. Наконец ступеньки кончаются, и из-за наших спин выплескивается толпа нетерпеливых туристов. Я начинаю извиняться, было глупо вести Сент-Клэра сюда, но он меня перебивает:

– Она больше, чем я думал. Крипта, я имею в виду. – Голос у Этьена напряженный и уставший. Он не смотрит на меня.

Меняем тему. Хорошо. Намек понят.

– Знаешь, – осторожно говорю я. – Я только что услышала, как кто-то сказал, будто крипта занимает все пространство под зданием, и, конечно, тут же представила бесконечные катакомбы, украшенные костями, но все не так уж плохо.

– Никаких черепов или бедренных костей, по крайней мере. – Этьен неестественно смеется.

На самом деле крипта хорошо освещена. Немного прохладно, но чисто и просторно. На тюрьму совсем не похоже. Но Сент-Клэр все еще смущен и взволнован. Я подхожу к статуе:

– Эй, смотри! Это Вольтер?

Мы идем дальше сквозь тоннели. Я удивлена, как здесь голо. Столько пустого пространства, комнат для будущих захоронений. Спустя какое-то время Сент-Клэр опять расслабляется, и мы болтаем о мелочах, вроде контрольной по математике на прошлой неделе и экстравагантной кожаной куртки, в которой недавно появился Стив Карвер. Мы были лишены нормального общения не одну неделю. Такое чувство, словно все стало как прежде. И в этот момент позади раздается скрипучий голос:

– Не стоит за ним идти. А то застрянем здесь на весь день.

Сент-Клэр напрягается.

– Лучше бы дома сидел, раз так боится пары ступенек.

Я начинаю оборачиваться, но Сент-Клэр сжимает мою руку:

– Не надо. Он не стоит того.

Этьен проводит меня в следующий коридор, и я пытаюсь прочесть высеченное на стене имя, но внутри такая злость, что перед глазами все расплывается. Сент-Клэр ушел в себя. Нужно что-то сделать.

Я щурю глаза до тех пор, пока надпись не становится четкой.

– Эмили Золя. Всего лишь вторая женщина, которую я здесь увидела. Что же это такое?

Но, прежде чем Сент-Клэр успевает ответить, я вновь слышу знакомый скрипучий голос:

– Не Эмили, а Эмиль. – Мы оборачиваемся и видим самодовольного парня в толстовке с логотипом Евродиснейленда. – Эмиль Золя – мужчина.

Мое лицо вспыхивает. Я пытаюсь взять Сент-Клэра за руку, чтобы уйти отсюда, но Сент-Клэр уже рядом с американцем.

– Эмиль Золя был мужчиной, – поправляет он. – А ты грубиян. Почему бы тебе не заняться своими делами и не оставить ее в покое!

«Оставить ее в покое, покое, покое!» – эхом разносится по крипте. Удивленный этой вспышкой гнева Евродиснейленд пятится назад и наступает жене на ногу. Та взвизгивает. Все остальные смотрят на нас открыв рты. Сент-Клэр хватает мою руку и тянет меня к лестнице. Я жутко перепугана из-за того, что могло произойти. Раздосадованный Сент-Клэр быстро преодолевает всю лестницу, но затем, когда до него наконец доходит, что произошло, он резко останавливается и опасно наклоняется назад.

Я успеваю его поддержать:

– Я здесь.

Этьен сжимает мои пальцы мертвой хваткой. Я осторожно веду его наверх, пока мы вновь не оказываемся в просторном холле первого этажа. Сент-Клэр отпускает мою руку и оседает на ближайшую скамейку. Он наклоняет голову так, словно его сейчас вырвет. Я жду, когда он заговорит.

Но он молчит.

Я сажусь рядом. Мы возле мемориала Антуана де Сент-Экзюпери, написавшего «Маленького принца». Он погиб при крушении самолета, и поэтому, наверное, останков для захоронения в крипте просто не нашлось. Я смотрю, как люди фотографируют фрески. Вижу охранника, который недавно на нас накричал. Только на Сент-Клэра стараюсь не смотреть.

Наконец он поднимает голову и откашливается. Его голос спокоен:

– Может, поищем индейку на ужин?

Мы несколько часов изучаем меню, прежде чем удается найти что-то более-менее приличное. Поиск превращается в игру, квест, в который мы уходим в с головой. Нужно забыть грубияна из крипты. Забыть, что мы не дома.

Когда мы наконец натыкаемся на ресторан с вывеской «Американский праздничный обед на День благодарения», то кричим от радости, а я исполняю танец победителя. Метрдотеля пугают столь явные выражения энтузиазма, однако он все же усаживает нас за столик.

– Великолепно, – говорит Сент-Клэр, когда появляется главное блюдо. Он поднимает свой бокал с газированной водой и улыбается: – За увенчавшиеся успехом поиски праздничного обеда в Париже. И за индейку.

Я улыбаюсь в ответ:

– За твою маму.

Его улыбка на мгновение меркнет и тут же появляется вновь, на этот раз более нежная.

– За маму.

Мы чокаемся.

– Итак, ты не должен говорить об этом, если не хочешь, но как у нее дела? – Слова выплескиваются прежде, чем я успеваю закрыть рот. – Она не устала от радиационной терапии? Она нормально питается? Я читала, что если не наносить лосьон каждый вечер, то можно получить ожоги, и просто хотела узнать… – Я замолкаю, видя выражение лица Этьена. Словно у меня выросли клыки. – Прости. Я жутко назойливая, и я затыкаюсь…

– Нет, – прерывает он. – Дело не в этом. Просто… ты первый человек, который знает такие детали. Как… от куда?…

– О… Я немного волновалась и провела небольшое исследование. Понимаешь, просто чтобы… знать, – запинаюсь я.

Он какое-то время молчит.

– Спасибо.

Я смотрю на салфетку на коленях:

– Это пустяки…

– Нет, это кое-что значит. Очень даже много. Когда я пытаюсь поговорить об этом с Элли, она даже не врубается… – Этьен замолкает, словно сболтнул лишнее. – В любом случае, спасибо.

Я вновь натыкаюсь на его пристальный взгляд, на этот раз он разглядывает меня с интересом.

– Всегда пожалуйста, – говорю я.

Остаток обеда мы проводим за разговором о его матери. И когда мы уже уходим из ресторана, то все равно продолжаем говорить о ней. Мы идем вдоль Сены. Луна полная, горят фонари, и Сент-Клэр говорит до тех пор, пока груз на сердце не становится чуть легче.

Он останавливается:

– Я не собирался этого делать.

Я делаю глубокий вдох, ощущая приятный речной запах.

– Я рада, что так получилось.

Мы уже на той улице, с которой можно повернуть к общежитию. Сент-Клэр задумчиво смотрит вдаль, а затем выпаливает единым духом:

– Давай сходим в кино. Мне пока не хочется возвращаться.

Ему не приходится просить дважды. Мы находим кинотеатр, где крутят новую американскую комедию про лодыря, и остаемся на сдвоенный сеанс. Не помню, когда я в последний раз так сильно смеялась, ну а Сент-Клэр рядом хохочет еще сильнее. Уже почти два, когда мы наконец возвращаемся в общежитие. За стойкой пусто. Свет у Нейта не горит.

– Кажется, мы одни в здании, – говорит Сент-Клэр.

– Значит, никто не будет возражать, если я сделаю это!

Я запрыгиваю на стол и марширую по нему туда-сюда.

Сент-Клэр начинает громко подпевать, и я стараюсь двигаться в такт его песне. Под конец я отвешиваю театральный поклон.

– Быстрей! – говорит он.

– Что? – Я спрыгиваю со стола. – Нейт здесь? Он нас видел?

Но Сент-Клэр бежит к лестнице. Он открывает дверь и кричит. Мы аж подпрыгиваем от звука эха, а затем опять кричим вместе изо всех сил. Восхитительно. Сент-Клэр бежит за мной до лифта, и мы поднимаемся на крышу. Он не решается подходить к краю, но смеется, когда я пытаюсь плюнуть в щит с рекламой дамского белья. Ветер сильный, попасть в цель не получается, и я спускаюсь обратно на два пролета. Лестница широкая и устойчивая, поэтому Сент-Клэр отстает всего на пару ступеней. Мы добегаем до его этажа.

– Ну, – говорит он.

Впервые за несколько часов наступает тишина.

Я смотрю мимо него:

– Спокойной ночи.

– Увидимся завтра? Поздний завтрак в блинной?

– Было бы неплохо.

– Если только… – Он замолкает на середине фразы.

Если что? Он явно сомневается, стоит ли говорить. Момент упущен. Я бросаю на парня еще один вопросительный взгляд, но он отворачивается.

– Ладно, – с плохо скрытым разочарованием говорю я. – Увидимся утром.

Я уже спускаюсь вниз, но оглядываюсь. Парень смотрит на меня. Я поднимаю руку и машу. Сент-Клэр застыл словно статуя. Качая головой, я толкаю дверь на свой этаж. Не понимаю, почему у нас все либо прекрасно, либо непонятно. Словно мы вообще неспособны общаться по-человечески. Забудь об этом, Анна.

Дверь на лестничную площадку резко открывается.

Мое сердце останавливается.

Сент-Клэр кажется возбужденным.

– Это был прекрасный день. Это был первый хороший день за целую вечность. – Он медленно идет ко мне. – Я не хочу, чтобы он заканчивался. Не хочу оставаться в одиночестве.

– Уф. – У меня перехватывает дыхание.

Парень останавливается, изучающе вглядываясь в мое лицо:

– Ты не против, если я останусь у тебя? Не хотелось бы доставлять тебе неудобства…

– Нет! То есть… – В голове сумбур. Мне едва удается собраться с мыслями. – Да. Да, конечно, все нормально.

Сент-Клэр застывает на мгновение, а затем кивает.

Я снимаю с шеи ключ на шнурке и вставляю его в замок. Сент-Клэр ждет сзади. У меня трясутся руки, когда я открываю дверь.

Глава двадцатая

Сент-Клэр сидит на полу. Он швыряет ботинки через всю комнату, и они с грохотом ударяются о дверь. Это первый звук с того момента, как мы вошли в мою комнату.

– Прости, – смущенно говорит Сент-Клэр. – Куда мне следовало их поставить? – Но, прежде чем я успеваю ответить, он проговаривается: – Элли думает, я еду в Сан-Франциско. Много раз я чуть было не купил билет на самолет, но мама бы этого не хотела. Если отец не хочет, то и мама не хочет. Я только усугубил бы ситуацию.

Я поражена этой исповедью.

– Порой я спрашиваю себя, что, если она… Элли… вдруг она, понимаешь… – его голос затихает, – хочет, чтобы я ушел.

Этьен никогда не обсуждал свою девушку. Зачем делать это сейчас? Не могу поверить, что должна ее защищать. Я аккуратно ставлю его ботинки возле двери и лишь потом отваживаюсь на него взглянуть:

– Она, наверное, просто устала видеть тебя несчастным… Как и все мы, – добавляю я. – Уверена… она наверняка сходит с ума от беспокойства.

– Хм. – Этьен смотрит, как я убираю свою обувь и выкладываю содержимое из карманов. – А как насчет меня? – спустя минуту спрашивает он.

– Как насчет тебя?

Сент-Клэр разглядывает свои часы:

– Бакенбарды. Вы увидитесь в следующем месяце.

Он что, пытается установить границы? Типа, он занят, а я предназначена другому? Только это не так. То есть не совсем.

Но я не отваживаюсь говорить об этом после того, как он упомянул Элли.

– Да, не могу дождаться встречи. Он забавный парень, тебе бы понравился. Я собираюсь присутствовать на концерте их группы в Рождество. Тоф – классный парень, тебе бы правда понравился. О… Я, кажется, это уже говорила? Но это правда. Он действительно… забавный.

Заткнись, Анна. Закрой рот.

Сент-Клэр расстегивает, застегивает и снова расстегивает ремешок на часах.

– Я выдохлась, – говорю я.

И это правда. Как всегда, наш разговор меня вымотал. Я заползаю в кровать и гадаю, что он будет делать. Ляжет на пол? Вернется в свою комнату? Но он кладет часы на стол и забирается в кровать. Ложится рядом со мной. Он поверх одеяла, я под ним. Мы все еще полностью одеты, минус обувь, но ситуация в целом весьма щекотливая.

Внезапно Сент-Клэр вскакивает. Я почти уверена, что он собрался уйти, и даже не знаю, радоваться или огорчаться, но… он просто выключает свет. Теперь в комнате темным-темно. Он шаркает обратно к кровати и плюхается сверху.

– Уф! – говорит он.

– Эй, тут вообще-то кровать.

– Спасибо за предупреждение.

– Нет проблем.

– Ну и холодина. У тебя тут вентилятор, что ли?

– Просто ветер. Окно до конца не закрывается. Я заткнула щель полотенцем, но это не особо помогает.

Сент-Клэр обходит кровать и снова садится:

– Ой!

– Да?

– Мой ремень. Это было бы не слишком странно…

Какое счастье, что он не видит, как я краснею.

– Конечно нет.

Я слушаю, как Сент-Клэр вытаскивает ремень из петель и аккуратно опускает на деревянный пол.

– Мм… – продолжает он. – Было бы не слишком странно…

– Да!

– Ой, да брось. Я вовсе не про штаны. Просто хочу под одеяло. Ветер просто жуть.

Он залезает под одеяло, и теперь мы лежим бок о бок. В моей узкой кровати. Забавно, я даже не думала, что в свою первую ночь с парнем буду… ну, в общем, просто спать.

– Не хватает только «Шестнадцати свечей» и игры «Правда или действие», – хмыкаю я.

Сент-Клэр закашливается.

– Ч-что?

– Я про кино, извращенец. Просто подумала, что давненько не устраивала пижамной вечеринки.

Пауза.

– О!

– …

– …

– Сент-Клэр?

– Да?

– Твой локоть упирается мне в спину.

– Блин! Прости.

Он ерзает и ерзает до тех пор, пока мы не устраиваемся поудобнее. Одну ногу он закидывает сверху. Несмотря на два слоя штанов между нами, я чувствую себя голой и беззащитной. Он снова ворочается, и теперь вся моя нога, от голени до бедра, лежит на его ноге. Я вдыхаю запах его волос. Мм…

НЕТ!

Я сглатываю, и звук получается очень громким. Сент-Клэр снова откашливается. Я пытаюсь не шевелиться. По ощущениям проходит несколько часов, хотя на самом деле лишь несколько минут. Дыхание Сент-Клэра выравнивается, тело расслабляется. Я тоже наконец начинаю расслабляться. Мне хочется запомнить его аромат, прикосновение кожи – его рука лежит на моей – и мощь его тела. Что бы ни случилось дальше, я буду помнить этот момент всю оставшуюся жизнь.

Я изучаю его профиль. Его губы, нос, ресницы. Он такой красивый.

Ветер стучит о стекла, в коридоре тихо гудят светильники. Сент-Клэр крепко спит. Как давно он нормально не спал ночью? На сердце остается еще один нерешенный вопрос. Почему я так сильно переживаю об этом парне и почему так боюсь этого? Как может один человек так сильно меня смущать?

Что это? Сексуальное притяжение? Или что-то совсем другое? И как я могу испытывать такие чувства, пусть даже они и безответны? Этьен сказал, что ему я нравлюсь. Правда. И, несмотря на то что был пьян, он бы ни за что не стал так делать, если бы в этом не было ни капли правды. Так ведь?

Не знаю.

Я ничего не понимаю, как и всегда, когда он рядом. Он пододвигается ближе. Его дыхание согревает мою шею. Я ничего не знаю. Он так прекрасен, так совершенен. Интересно, а что, если он… или если я…

Луч света бьет по глазам. Я щурюсь, не понимая, где нахожусь. Дневной свет. Красные числа на часах показывают 11:27. А! Неужели я заснула? Какой сегодня день? Я вижу рядом спящего Сент-Клэра. И чуть не подпрыгиваю до потолка.

Значит, это был не сон.

Его рот приоткрыт, одеяло сброшено. Одна рука покоится на животе. Рубашка задрана, я вижу его живот. И не могу оторвать взгляда.

Господи! Я только что переспала с Сент-Клэром.

Глава двадцать первая

Ну не то чтобы ПЕРЕСПАЛА. Не в буквальном смысле. Но мы спали вместе.

Я спала с парнем! Я закутываюсь обратно в одеяло и ухмыляюсь. НЕ МОГУ дождаться, чтобы рассказать все Бридж. Если только… а что, если она проболтается Тофу? И я не могу рассказать Мер, потому что она будет ревновать, а значит, Рашми и Джош тоже отпадают. До меня доходит, что нет никого, с кем можно было бы этим поделиться. Я сделала что-то не то?

Я валяюсь в постели как можно дольше, но в конечном счете мой мочевой пузырь одерживает победу. Когда я выхожу из ванной, Сент-Клэр смотрит в окно, а потом оборачивается и смеется:

– Твои волосы. Они торчат во все стороны.

Сент-Клэр произносит последнее слово как «встоо-роны» и растопыривает пальцы, словно изображая рога.

– Уж кто бы говорил.

– Ну я-то специально так делаю. До меня целую вечность доходило, что лучше всего небрежная прическа получается в том случае, если ее просто-напросто игнорировать.

– Хочешь сказать, у меня солома на голове? – Я смотрюсь в зеркало и, к своему ужасу, обнаруживаю, что действительно похожа на рогатое животное.

– Да нет. Мне нравится. – Сент-Клэр с улыбкой поднимает ремень с пола. – Завтрак?

Передаю ему ботинки:

– Уже полдень.

– Спасибо. Ланч?

– Нет, сначала в душ.

Мы расходимся на час и встречаемся в его комнате. Дверь распахнута настежь, и на весь коридор гремит французский панк-рок. Я захожу внутрь и вижу, что Сент-Клэр привел свою комнату в порядок. Поразительно. Кучи одежды и полотенец рассортированы для прачечной. Пустые бутылки и пакетики из-под чипсов выброшены.

Парень с надеждой смотрит на меня:

– Это только начало.

– Выглядит замечательно.

И это действительно так. Я улыбаюсь.

Мы снова проводим день в прогулках по городу. Застаем часть кинофестиваля Дэнни Бойла и гуляем вдоль Сены. Я учу Сент-Клэра правильно бросать камушки – не могу поверить, что он этого не умеет. Начинает моросить, и мы забегаем в книжный магазин напротив Нотр-Дама. Желто-зеленая вывеска гласит: «Шекспир и компания».

Мы поражены царящим внутри хаосом. Орда клиентов толпится у стола, и везде, куда ни глянь, книги, книги и книги. Но не как в сетевых книжных, где все аккуратно рассортировано по полкам, столам и рекламным стендам. Здесь книги валяются на шатких стендах, падают со стульев и покосившихся полок. Повсюду картонные коробки, полные книг, а возле внушительной стопки на лестнице дремлет черная кошка. Но самое удивительное в том, что все эти книги на английском.

Сент-Клэр замечает мое испуганное выражение лица:

– Ты никогда не была здесь прежде?

Я качаю головой. Сент-Клэр удивлен.

– Это место довольно известно. Слушай… – Он держит экземпляр «Бальзака и портнихи-китаяночки». – Знакомо, да?

Я рассеянно блуждаю по магазину, взволнованная тем, что оказалась в окружении книг, написанных на моем родном языке, и в то же время испытываю постоянный страх что-то задеть. Одно неловкое прикосновение может уничтожить весь магазин. Он рухнет, и мы окажемся погребены под грудой пожелтевших страниц.

Дождь барабанит в окна. Я протискиваюсь сквозь группу туристов и углубляюсь в секцию беллетристики. Не знаю, почему я ищу его, но ничего не могу с собой поделать. Я начинаю с конца. Кристи, Кэсер, Колдуэлл, Берроуз, Бронте, Берри, Болдуин, Остер, Остин. Эшли. Джеймс Эшли.

Стопка книг моего отца. Все шесть штук. Я вытаскиваю экземпляр «Инцидента» в твердом переплете и чувствую, как от знакомой картинки на обложке по коже бегут мурашки.

– Что это? – интересуется Сент-Клэр.

Я застываю на месте. Я даже не поняла, что он стоял возле меня.

Он берет книгу у меня из рук, и его глаза округляются. Сент-Клэр переворачивает книгу, мы видим фото моего улыбающегося папочки. Отец дочерна загорелый, а его зубы сияют неестественной белизной. На нем рубашка поло цвета лаванды, а волосы слегка развеваются на ветру.

Сент-Клэр приподнимает брови:

– Не вижу сходства. Он как-то уж слишком красив.

Я что-то нервно бормочу в ответ, и Сент-Клэр сжимает мою руку с книгой.

– Дела хуже, чем я думал. – Он смеется. – И всегда он такой?

– Да.

Сент-Клэр открывает книгу и читает аннотацию. Я в волнении наблюдаю за его лицом. Оно становится озадаченным. Потом парень вдруг останавливается и начинает читать сначала. Наконец он отрывает от книги глаза:

– Она о раке.

О, мой Бог!

– У этой женщины рак. Что с ней происходит?

Я пытаюсь сглотнуть.

– Мой отец – идиот. Я же говорила тебе, он полный придурок.

Мучительная пауза.

– У него неплохие продажи, не так ли?

Я киваю.

– И люди наслаждаются этим? Находят это увлекательным?

– Прости, Сент-Клэр.

Мои глаза наполняются слезами. Я никогда так сильно не ненавидела своего отца, как сейчас. Как он мог? Как он смеет делать деньги на чем-то столь ужасном? Сент-Клэр закрывает книгу и запихивает обратно на полку. Берет другую. «Выход». Роман о лейкемии. На обложке фото моего отца в классической рубашке, верхние пуговицы небрежно расстегнуты. Руки скрещены, но на лице та же глуповатая усмешка.

– Он ненормальный, – говорю я. – Абсолютно… безобразно… ненормальный.

Сент-Клэр фыркает, он уже открывает рот, чтобы что-то сказать, но видит, что я плачу.

– Нет, Анна, – смущенно бормочет он. – Анна, прости.

– Это ты извини. Тебе не стоило на такое смотреть.

Я выхватываю книгу и убираю на полку. Оттуда мгновенно вываливается стопка книг и приземляется на пол между нами. Мы опускаемся, чтобы поднять их, и сталкиваемся головами.

– Ой! – вскрикиваю я.

Сент-Клэр потирает лоб:

– С тобой порядок?

Я вырываю книги у него рук:

– Я нормально. В порядке.

Заталкиваю их обратно в шкаф и ухожу в дальний конец магазина, подальше от Сент-Клэра, подальше от моего отца. Но всего через несколько секунд Сент-Клэр вновь оказывается рядом.

– Это не твоя вина, – мягко говорит он. – Родителей не выбирают. Я знаю это, как никто, Анна.

– Я не хочу об этом говорить.

– Тогда хватит об этом. – Парень держит в руках сборник поэзии. Пабло Неруда. – Ты его читала?

Я качаю головой.

– Хорошо. Потому что я купил его для тебя.

– Что?

– Он входит в список по английскому на следующий семестр. Тебе бы и так пришлось его купить. Открой.

Я смущена, но вынуждена подчиниться. На первой странице стоит штамп «Шекспир и компания, нулевой километр Парижа».

Я изумленно моргаю:

– Нулевой километр? Это то же самое, что и нулевая точка? – Я вспоминаю нашу первую совместную прогулку по городу.

– Как в старые добрые времена, – улыбается Сент-Клэр. – Ладно, дождь прекратился. Пойдем отсюда.

Я молча иду по улице. Мы пересекаем тот же мост, что и в первый вечер – я опять по внешней стороне, Сент-Клэр по внутренней, – и он продолжает говорить за нас обоих.

– Я когда-нибудь упоминал, что ходил в школу в Америке?

– Что?! Нет.

– Правда, целый год. В восьмом классе. Это было ужасно.

– Восьмой класс для всех жуткий, – отвечаю я.

– Ну, для меня все было еще хуже. Мои родители только что разошлись, и мама вернулась в Калифорнию. Я не был там с раннего детства, но поехал с нею и попал в ужасную государственную школу…

– О, нет. Государственная школа.

Этьен толкает меня плечом:

– Дети были безжалостны. Они высмеяли меня с головы до ног: мой рост, акцент, манеру одеваться. Я поклялся, что никогда больше туда не вернусь.

– Но американкам нравится английский акцент, – бездумно выпаливаю я, а потом молюсь, чтобы он не заметил мой румянец.

Сент-Клэр берет гальку и бросает в реку:

– Только не в средней школе. Особенно когда мальчик им ростом по колено.

Я смеюсь.

– В общем, когда год закончился, родители нашли для меня новую школу. Я хотел вернуться в Лондон, к друзьям, но отец настоял на Париже, чтобы можно было приглядывать за мной. Так я попал в Американскую школу.

– И часто ты возвращаешься? В Лондон?

– Не так часто, как хотелось бы. В Англии живут мои друзья плюс бабушка и дедушка, родители моего отца, так что приходится делить каникулы между Лондоном…

– Твои бабушка и дедушка – англичане?

– Дедушка – да, а бабушка, – француженка. А мамины родители, естественно, американцы.

– Вау. Да ты и впрямь человек мира.

Сент-Клэр улыбается:

– Говорят, больше всего я похож на дедушку-англичанина, но это только по акценту.

– Не знаю. Мне кажется, от англичанина в тебе больше, чем от кого-то еще. И ты не просто говоришь как англичане, ты и внешне на них похож.

– Правда? – Сент-Клэр удивлен.

Я улыбаюсь:

– Ну да, все дело в нездоровой бледности. Я в хорошем смысле, – добавляю я, заметив его встревоженное лицо. – Честно.

– Ага, – косится на меня Сент-Клэр. – Не важно. Прошлым летом я был не в силах больше выносить отца и впервые провел все каникулы с мамой.

– И как все прошло? Могу поспорить, девчонки больше не дразнили тебя за акцент.

Сент-Клэр смеется:

– Нет, не дразнили. Но с ростом я ничего не могу поделать. Я навсегда останусь коротышкой.

– А я всегда буду такой же помешанной, как мой папаша. Все говорят, что я пошла в него. Он такой же аккуратист, как я.

Сент-Клэр, кажется, неподдельно удивлен.

– А что плохого в аккуратности? Я вот жалею, что так неорганизован. И, Анна, я никогда не встречал твоего отца, но гарантирую тебе, что ты на него совершенно не похожа.

– Откуда тебе знать?

– Ну, во-первых, он напоминает куклу Кена. А ты красавица.

Я спотыкаюсь и падаю на тротуар.

– Ты цела? – с беспокойством спрашивает Сент-Клэр.

Я отвожу взгляд, но парень берет меня за руку и помогает встать.

– Я в порядке. В полном! – отвечаю я, стряхивая песок с ладоней. О мой Бог, я ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ненормальная.

– Ты ведь замечала, как на тебя смотрят парни? – продолжает Сент-Клэр.

– Они смотрят потому, что я все время выставляю себя идиоткой. – Я рассматриваю свои оцарапанные ладони.

– Вон тот парень глазеет на тебя прямо сейчас.

– Что?… – Я оборачиваюсь и вижу, что на меня смотрит молодой человек с длинными темными волосами. – Почему он на меня смотрит?

– Думаю, ему нравится то, что он видит.

Я вспыхиваю, но Сент-Клэр продолжает свою тираду.

– В Париже не принято скрывать, что находишь кого-то привлекательным. Французы не отводят глаза, как представители других культур. Ты разве не замечала?

Сент-Клэр считает меня привлекательной. Он назвал меня красавицей.

– Гм… нет, – тихо отвечаю я. – Не замечала.

– Что ж, разуй глаза.

Но я вижу только голые ветки, детей с воздушными шарами и группу японских туристов. Смотрю куда угодно, лишь бы не на своего спутника. Мы вновь останавливаемся перед Нотр-Дамом. Я показываю на знакомую звезду и откашливаюсь.

– Не хочешь загадать желание?

– Ты первая. – Сент-Клэр задумчиво наблюдает за мной, словно пытаясь что-то разгадать. И даже прикусывает ноготь большего пальца.

На этот раз я не могу ничего с собой поделать. Весь день я только об этом и думала. О нем. О нашей тайне.

Я желаю, чтобы мы с Сент-Клэром снова провели ночь вместе.

Затем он встает на красновато-желтую бронзовую звезду и закрывает глаза. Я понимаю, что он наверняка думает о матери, и чувствую себя виноватой, что мне в голову не пришло ничего подобного.

Все мои мысли лишь о Сент-Клэре. Почему он несвободен? Возможно ли, что все сложилось бы по-другому, если бы я появилась раньше Элли? И если бы его мама не была больна?

Он сказал, что я красивая, но я понятия не имею, был ли это обыкновенный флирт или настоящее признание. Возможно ли, что рядом со мной Сент-Клэр не такой, как с остальными? Нет. Я так не думаю. Но я могла по ошибке принять нашу дружбу за нечто большее, потому что мне хочется ошибиться.

За ужином в ресторанчике, увитом плющом и с дровяным камином, волнение постепенно уходит. Затем мы долго прогуливаемся с набитыми животами, все еще ощущая на губах привкус шоколадного мусса.

– Пойдем домой, – говорит Сент-Клэр, и мое сердце начинает отбивать барабанный бой.

Дом. Мой дом – это и его дом тоже.

На вахте никого нет, но при нашем приближении Нейт высовывается из своей комнаты:

– Анна! Этьен!

– Привет, Нейт, – дружно отвечаем мы.

– Хорошо отметили День благодарения?

– Да. Спасибо, Нейт, – говорим мы.

– Ну что, ребятки, мне заглянуть к вам попозже? Правила вы знаете. Спать в комнатах представителей противоположного пола запрещено.

Мое лицо вспыхивает, а щеки Сент-Клэра покрываются пятнами. Верно. Таковы правила. Их мой любящий правила, законопослушный мозг удобно «подзабыл» вчера вечером. Вот только это правило все постоянно нарушают.

– Конечно, мы все помним, Нейт, – говорим мы.

Нейт качает своей бритой головой и возвращается обратно в свою комнату. А потом дверь быстро открывается, и в нас летит горстка чего-то непонятного. Дверь снова захлопывается.

Презервативы. О боже, какое унижение.

С пунцовым лицом Сент-Клэр подбирает крохотные серебряные квадратики с пола и засовывает в карманы куртки. Мы не говорим, даже не смотрим друг на друга, поднимаясь по лестнице на мой этаж. Мой пульс бьется все чаще с каждым шагом. Последует ли Сент-Клэр за мной в мою комнату или Нейт убил сейчас мою последнюю надежду?

Мы доходим до места, и Сент-Клэр чешет в затылке:

– Мм…

– Так…

– Я пойду надену пижаму. Ладно? – серьезно спрашивает парень, пристально вглядываясь мне в лицо.

– Да. Я тоже… приготовлюсь ко сну. – Я чувствую, что краснею.

– Увидимся через минутку?

Я с облегчением сглатываю.

– У тебя или у меня?

– Поверь мне, ты не захочешь спать в моей кровати.

Сент-Клэр смеется, и мне приходится отвернуться, потому что я хочу, черт побери, просто мечтаю спать в его кровати. Но я понимаю, что он имеет в виду. Действительно, моя кровать почище. Я бегу в свою комнату и быстро переодеваюсь в земляничные штаны и футболку с логотипом Атлантского кинофестиваля. В таком виде ни у кого не возникнет мысли, что я собираюсь соблазнить парня.

Как будто я вообще знаю, как это делается.

Несколько минут спустя Сент-Клэр стучит в дверь. На нем снова белые пижамные штаны в синюю полоску и черная футболка со знакомым логотипом французской группы. Мне становится трудно дышать.

– Обслуживание номеров, – говорит он.

В голове совершенно пусто.

– Ха-ха, – вымученно отвечаю я.

Сент-Клэр улыбается и выключает свет. Мы забираемся в кровать. Выходит очень неловко. Как обычно. Я переползаю на свой край кровати. Мы лежим, вытянувшись, стараясь не задеть друг друга. Наверное, я мазохистка, раз продолжаю ставить себя в подобные ситуации. Мне нужна помощь. Меня необходимо записать к психоаналитику, а может быть, меня стоит запереть в обитой войлоком палате или одеть в смирительную рубашку. Или сделать хоть что-нибудь…

Спустя целую вечность Сент-Клэр громко вздыхает и переворачивается. Его нога врезается в мою, и я вздрагиваю.

– Извини, – говорит он.

– Все нормально.

– …

– …

– Анна?

– Да?

– Спасибо, что разрешила мне снова спать у тебя. Прошлой ночью…

Томление в груди нарастает.

Что? Что, что, что?

– Я давно так сладко не спал.

В комнате тихо. Спустя секунду я перекатываюсь назад. Медленно-медленно вытягиваю ногу, пока не касаюсь лодыжки Сент-Клэра. Он резко выдыхает. Я улыбаюсь, потому что знаю: моего лица в темноте он не может видеть.

Глава двадцать вторая

Суббота – очередной день экскурсий, еды и кино – вновь завершается скомканным разговором на лестничной клетке, посторонним человеком в моей постели, неловкими прикосновениями… И наконец, сном.

Даже учитывая все неудобства, стоит сказать: это лучшие каникулы в моей жизни.

Но в воскресенье утром все меняется. Когда мы просыпаемся, Сент-Клэр потягивается и случайно задевает мою грудь. Это не особенно больно, но мы замираем как громом пораженные. За завтраком Сент-Клэр снова начинает держать дистанцию. Проверяет сообщения в телефоне, пока я говорю. Смотрит в окно, когда сидим в кафе. И, вместо того чтобы пойти исследовать Париж, заявляет, что ему надо делать домашку.

И я уверена, Сент-Клэр действительно будет ее делать. Он давно уже не занимался. Но он говорит это таким холодным тоном, что я понимаю: настоящая причина в другом. Студенты начинают возвращаться. Джош, Рашми и Мер прилетят этим вечером.

И Элли тоже.

Я стараюсь не воспринимать его слова на свой счет, но мне больно. Хочется пойти в кино, но вместо этого я сажусь за реферат по истории. По крайней мере, делаю вид. Мои уши настроены только на то, чтобы слышать, что происходит в комнате Сент-Клэра, и все. Он так близко и в то же время так далеко. Ребята возвращаются. В общежитии становится шумно. Вычленить какие-то отдельные звуки уже не так просто. Я даже не уверена, в своей ли комнате сейчас Сент-Клэр.

Около восьми в мою комнату врывается Мередит, и мы идем ужинать. Подружка рассказывает о днях, проведенных в Бостоне, но мыслями я в другом месте. Наверное, он сейчас вместе с ней. Я вспоминаю, как в первый раз увидела Сент-Клэра и Элли вместе – их поцелуй, ее руки у него в волосах, – и теряю аппетит.

– Ты прямо тихоня, – замечает Мер. – Как прошли каникулы? Удалось вытащить Сент-Клэра из комнаты?

– Ненадолго.

Я не могу рассказать подруге о наших ночах, о днях говорить не хочу. Хочу сохранить в тайне эти воспоминания… Они мои.

Их поцелуй. Ее руки в его волосах. Мой желудок сжимается от боли.

Мер вздыхает:

– А я-то надеялась, что Сент-Клэр выползет из своей раковины. Прогуляется, подышит свежим воздухом… Ну, знаешь, сделает что-нибудь немного сумасшедшее.

Их поцелуй. Ее руки в его…

– Эй! – говорит Мер. – Вы, ребята, тут не устроили каких-нибудь безумств, пока нас не было?

Я едва не давлюсь кофе.

Следующие несколько недель проходят как в тумане. Преподаватели проводят занятия в ускоренном темпе, чтобы побыстрее дойти до середины учебной программы. Нам приходится корпеть за уроками по ночам и подолгу зубрить, чтобы подготовиться к контрольным. Впервые я осознаю, насколько конкурентоспособна эта школа. Ребята здесь относятся к учебе серьезно, и в общежитии сейчас почти так же тихо, как во время выходных по случаю Дня благодарения.

Из университетов приходят ответные письма. Я принята во все заведения, в которые подала заявку, но едва ли это повод для праздника. Рашми взяли в Браун, а Мередит – в оба ее любимых вуза: один в Лондоне, другой в Риме. Сент-Клэр не говорит о дальнейшей учебе. Никто из нас не знает, куда он поступил, да и поступил ли вообще: он уходит от разговора каждый раз, когда мы поднимаем эту тему.

Его мама закончила химиотерапию. На следующей неделе, когда мы разъедемся по домам, она пройдет первый курс внутренней лучевой терапии. Это требует трехдневного пребывания в больнице, и я рада, что Сент-Клэр будет рядом с мамой. Он говорит, женщина воспрянула духом и утверждает, что у нее все хорошо, насколько может быть хорошо при таких обстоятельствах, но Сент-Клэру не терпится увидеть ее собственными глазами.

Сегодня первый день Хануки[29], и в честь праздника нас освободили от занятий и домашних заданий.

Ну, в честь Джоша.

– Единственный еврей в школе, – говорит он, закатывая глаза.

Джош раздражен, и это вполне понятно, потому что за завтраком придурки типа Стива Карвера постоянно трясли его за руку и благодарили.

Мы с ребятами зависаем в универмаге: нужно все купить, раз уж у нас выдался свободный день. В магазине, как всегда, красиво. С подвешенных к потолку венков свисают яркие красно-золотые ленты. Эскалатор и прилавки парфюмерных отделов украшены зелеными гирляндами и белыми мерцающими лампочками. Из динамиков звучит американская музыка.

– Кстати, – обращается Мер к Джошу, – разве тебе можно здесь находиться?

– Закат, мой маленький католический друг, закат. Хотя на самом деле… – он смотрит на Рашми, – нам пора идти, если мы хотим успеть поужинать в Маре[30]. Я до смерти хочу латке[31].

Рашми проверяет время по телефону:

– Ты прав. Нужно бежать.

Они прощаются, и мы остаемся втроем. Я рада, что Мередит еще с нами.

Со Дня благодарения наши отношения с Сент-Клэром заметно ухудшились. Элли – его девушка, а я что-то вроде подружки. Думаю, парень чувствует вину за то, что перешел границы. Меня же гложет совесть за то, что я позволила ему это сделать. Ни один из нас не упоминал о тех выходных, и, хотя мы по-прежнему вместе ходим в столовую, между нами словно выросла стена. Легкость и непринужденность исчезли.

К счастью, никто ни о чем не догадался. Вроде бы. Но тут я замечаю, что Джош шепчет что-то Сент-Клэру и указывает на меня. Не знаю, что он сказал, но Сент-Клэр тут же затряс головой, типа «заткнись». Хотя, возможно, они говорили не обо мне.

Внезапно мое внимание привлекает музыка.

– Неужели это… саундтрек из «Луни Тюнз»?

Мер и Сент-Клэр навостряют уши.

– Ну, да. Думаю, да, – говорит Сент-Клэр.

– Несколько минут назад я слушала «Хижину любви», – сообщает Мер.

– Официальное заявление, – говорю я. – Америка окончательно разгромила Францию.

– Ну что, теперь можно идти? – В руках у Сент-Клэра небольшой пакет. – Я готов.

– O-o-o, и что ты купил? – спрашивает Мер. Она берет пакет и вытаскивает красивый переливающийся шарф. – Это для Элли?

– Черт!

В воздухе повисает пауза.

– Ты ничего не купил для Элли?

– Нет, это для мамы. – Сент-Клэр запускает пальцы в волосы. – Вы не против, если мы заскочим в «Сеннельер» по дороге?

«Сеннельер» – великолепный магазинчик художественных товаров, от одного взгляда на витрины которого я сразу начинаю жалеть, что совершенно не нуждаюсь в масляных красках и пастели. Мы с Мер и Рашми ходили туда в прошлые выходные. Она покупала Джошу новый альбом на Хануки.

– Вау. Поздравляю, Сент-Клэр, – улыбаюсь я. – Ты сегодня побеждаешь в номинации «Самый ужасный парень». А я-то думала, это будет Стив. Видели, что стряслось на математике?

– Ты про то, что Аманда застукала его, когда он строчил грязные эсэмэски Николь? – уточняет Мер. – Я думала, она вонзит ему карандаш прямо в шею.

– Я был занят, – оправдывается Сент-Клэр.

Я выразительно смотрю на него:

– Это всего лишь шутка.

– Тогда не стоит язвить по этому поводу, мерзавка. – Парень раздражен.

– Я не мерзавка. А также не стерва и не бестия, так что забудь эти свои идиотские англицизмы!.. – воплю я.

– Заткнись уже! – Сент-Клэр выхватывает у Мер пакет и злобно смотрит на меня.

– Эй! – кричит Мер. – Скоро Рождество. Йо-хо-хо! Хватит ссориться.

– Мы не ссоримся, – одновременно отвечаем мы.

Девушка качает головой:

– Проехали. Сент-Клэр прав. Пойдемте отсюда. У меня от этого места мурашки по коже.

– А мне здесь нравится, – возражаю я. – Кроме того, лучше смотреть на ленты, чем на дохлых кроликов.

– Только не надо опять про кроликов, – вздыхает Сент-Клэр. – Ты ничем не лучше Рашми.

Мы продираемся сквозь рождественскую толпу.

– Представляю, как Рашми была расстроена, – вздыхает Мер. – Их так подвесили, словно они погибли от носового кровотечения. Это ужасно. Бедная Исида!

Все магазины в Париже пытались перещеголять друг друга в наиболее необычном оформлении витрин, и супермаркет не стал исключением. Теперь я «любуюсь» на мертвых кроликов каждый раз, когда иду в кино.

– Если вы не заметили, – говорит Сент-Клэр, – Исида жива и здорова и по-прежнему живет на шестом этаже.

Мы проходим сквозь стеклянные двери магазина и оказываемся на улице. Повсюду суетятся люди, и на мгновение меня посещает чувство, что я приехала к отцу на Манхэттен. Но затем перед глазами возникают знакомые бульвары, и иллюзия исчезает. Небо бело-серое. Как будто вот-вот пойдет снег, но этого не происходит. Мы пробираемся сквозь толпу к метро. Воздух холодный, с легкой дымкой.

Мы с Сент-Клэром продолжаем препираться по поводу кроликов. Я знаю, что они ему тоже не нравятся, но парень пытается спорить по любому поводу.

Мер вскипает:

– Ребята, почему бы вам не заткнуться? Вы мне весь кайф от праздника обломали.

– Кстати о кайфе… – Я многозначительно смотрю на Сент-Клэра, а затем поворачиваюсь к Мер: – Я все еще хочу покататься на каком-нибудь колесе обозрения, ну одном из тех, что понаставили вдоль Елисейских Полей. Или на том большом, с красивыми лампочками, на площади Согласия.

Сент-Клэр впивается в меня взглядом.

– Я бы попросила тебя составить мне компанию, – добавляю я, – но догадываюсь, что ты на это ответишь.

Я словно дала ему пощечину. Боже! Что со мной?

– Анна! – восклицает Мер.

– Извини. – Я в ужасе опускаю глаза. – Не знаю, что на меня нашло.

Перед супермаркетом краснощекий мужчина зазывает покупателей. Он продает корзиночки с устрицами, переложенными льдом. Наверное, его руки жутко замерзли, однако я бы с радостью поменялась с ним местами. Пожалуйста, Сент-Клэр. Пожалуйста, скажи хоть что-нибудь.

Парень с усилием пожимает плечами:

– Хм… ладно…

– Анна, что-нибудь слышно от Тофа? – спрашивает Мер, отчаянно стараясь сменить тему.

– Да. Получила от него письмо по электронной почте вчера вечером.

Честно говоря, я пока перестала думать о Тофе. Но после того, как Сент-Клэр практически исчез из моей жизни, мои мысли снова вернулись к рождественским каникулам. Я мало общалась с Тофом и Бридж в последнее время, поскольку они оказались очень заняты делами группы, а мы с головой ушли в подготовку к итоговым тестам, поэтому мне было очень приятно получить вчерашнее письмо.

– Что Тоф написал? – спрашивает Мер.

прости, что не писал. репетировали постоянно. смешно, что французских голубей кормят противозачаточными семенами. эти парижане больные. вот бы этих голубей в нашу пиццу, а то в этом году уже шесть залетов. бридж грит, ты прилетишь на наше шоу. буду ждать, аннабэль ли. увидимся. тоф.

– Немного, конечно, – вздыхаю я. – Но он скучает по мне.

Мер смеется:

– Ты, должно быть, сама уже извелась.

Мы вздрагиваем от звона бьющегося стекла. Сент-Клэр пинает бутылку в сточную канаву.

– Ты в порядке? – спрашивает его Мер.

Но парень поворачивается ко мне:

– Ты хоть открывала сборник поэзии, который я тебе купил?

Я так удивлена, что отвечаю лишь через некоторое время:

– Ммм… нет. У нас ведь есть время до следующего семестра, правильно? – Я поворачиваюсь к Мер, чтобы объяснить: – Сент-Клэр купил мне сборник Неруды.

Мер поворачивает голову к Сент-Клэру, но тот отводит взгляд:

– Ну, да. Я просто поинтересовался… Ты так ничего и не сказала насчет него… – Парень грустно затихает.

Я строю ему рожицу и поворачиваюсь к Мер. Она тоже расстроена. Боюсь, я что-то упустила. Нет, я точно что-то упустила. Я что-то говорю и говорю, стараясь развеять повисшую тишину.

– Я так рада вернуться домой. Вылет, если я правильно помню, в шесть утра в субботу. Придется нереально рано вставать, но это того стоит. Я должна прилететь заранее. Концерт в субботу.

Сент-Клэр внимательно смотрит на меня:

– Когда у тебя вылет?

– В шесть утра, – повторяю я.

– Мой тоже. У меня пересадка в Атланте. Так что мы наверняка полетим в одном самолете. Можем заказать такси на двоих.

Внутри у меня что-то сжимается. Не знаю, хочу ли я этого. Все так запуталось с этими ссорами… не ссорами. Я пытаюсь придумать какую-нибудь отмазку, когда мы натыкаемся на бомжа с всклокоченной бородой. Он лежит на картонке возле метро. Сент-Клэр роется в карманах и опускает всю имеющуюся наличность в чашку бездомного.

– Жуаййо Ноэль[32]. – Затем поворачивается ко мне: – Ну что насчет такси?

Я оглядываюсь на бездомного, прежде чем дать ответ. Он в шоке от суммы, которую ему дали. Корочка льда, сковавшего мое сердце, трескается.

– Во сколько встретимся?

Глава двадцать третья

Кто-то стучит кулаком в дверь. Я резко открываю глаза. Первая связная мысль: «…ai, -as, -a, -âmes, -âtes, -èrent». Почему мне снится прошедшее время -er глаголов? Я вымотана. Устала. Спа-а-а… ЧТО, ЧТО, ЧТО? Очередная яростная дробь в дверь заставляет меня проснуться, и я бросаю взгляд на часы. Кто, черт возьми, может стучаться ко мне в дверь в четыре утра?

Стоп. Четыре часа? Может, я что-то должна была?…

О, нет. НЕТ, НЕТ, НЕТ.

– Анна? Анна, ты там? Я жду тебя в лобби уже пятнадцать минут. – За дверью скрипят половицы, и Сент-Клэр тихо ругается. – И у тебя выключен свет. Великолепно. Могла бы предупредить, что решила ехать без меня.

Я выпрыгиваю из кровати. Проспала! Не могу поверить! Как это могло произойти?

Сент-Клэр топает прочь, его чемодан тяжело тащится следом. Я распахиваю дверь. И хотя свет в коридоре слегка приглушен на ночь, я щурюсь, моргаю и закрываю глаза.

Сент-Клэр оборачивается. На лице его изумление.

– Анна?

– Помоги, – хриплю я. – Помоги мне.

Он бросает чемодан и бежит ко мне:

– Ты в порядке? Что произошло?

Я затаскиваю его в комнату и включаю свет. Комната предстает во всем своем великолепии. Чемодан открыт, одежда грудой навалена сверху. Туалетные принадлежности разбросаны на раковине. Простыни скручены в узлы. И я. Я слишком поздно вспоминаю, что волосы у меня торчат во все стороны, на лице крем от прыщей, и, мало того, на мне фланелевая пижама с изображением Бэтмена.

– Не может быть, – кричит Сент-Клэр. – Ты проспала? Я тебя разбудил?

Я плюхаюсь на пол и отчаянно запихиваю одежду в чемодан.

– Ты до сих пор не упаковала вещи?

– Я собиралась закончить утром! ТЫ, ЧЕРТ ТЕБЯ ДЕРИ, СОБИРАЕШЬСЯ ПОМОГАТЬ?

Я дергаю молнию. В ней застревают пижамные штаны, и я ору от огорчения.

Мы опоздаем на самолет. Мы точно опоздаем, и это будет моя вина. И кто знает, когда следующий рейс. Мы застрянем в Париже на весь день, и я не успею на концерт Тофа и Бридж. И мама Сент-Клэра будет плакать, потому что ей придется ехать в больницу без сына, который застрял в аэропорту на другом конце света по МОЕЙ ВИНЕ.

– Ладно, ладно.

Сент-Клэр дергает за мои штаны, пытаясь высвободить их из молнии. Я издаю странный звук, нечто среднее между стоном и визгом. Наконец-то мы застегиваем чемодан, и Сент-Клэр успокаивающе кладет руки мне на плечи:

– Одевайся. Вытри лицо. Обо всем остальном я позабочусь.

Хорошо, всего одно дело. Я справлюсь. Справлюсь!

Сент-Клэр упаковывает мою одежду. Главное, не думать о том, что он трогает мое нижнее белье. Я хватаю одежду для дороги, которую я, к счастью, выложила еще с вечера, и замираю.

– Мм…

Сент-Клэр поднимает голову и застает меня с джинсами в руках.

– Я… я сейчас выйду… – бормочет он.

– Отвернись. Просто отвернись, у нас нет времени!

Он быстро отворачивается и склоняется над чемоданом, всем своим видом показывая, что не смотрит на меня.

– Так что случилось?

– Я не знаю.

Очередной быстрый взгляд, чтобы убедиться, что Сент-Клэр все в том же положении, и я быстро стягиваю пижаму. Теперь я абсолютно голая в одной комнате с самым красивым парнем, которого знаю. Забавно, я вовсе не так представляла себе этот момент.

Нет. Не забавно. Совсем не забавно.

– Мне кажется, возможно, я случайно выключила будильник и забыла об этом, – лепечу я, чтобы скрыть смущение. – Хотя не думаю, что могла случайно нажать на кнопку. К тому же у меня еще включен будильник на телефоне, так что не знаю, что произошло.

Нижнее белье уже на мне.

– Ты переключила вчера телефон с виброрежима?

– Что?

Я впрыгиваю в джинсы, но Сент-Клэр решительно игнорирует все звуки. Его уши пылают.

– Ты ведь ходила в кино, так? И поставила в зале мобильный на виброрежим?

Он прав. Я тупица. Если бы я не повела Мередит на «Beatles: вечер трудного дня», который она очень любит, я бы никогда не выключила звук. И мы бы уже ехали на такси в аэропорт.

– Такси! – вспоминаю я, и меня охватывает ужас.

Я натягиваю свитер через голову, поднимаю взгляд и вижу, что стою напротив зеркала.

Зеркала, в которое меня может увидеть Сент-Клэр.

– Все в порядке, – говорит он. – Я попросил водителя подождать, пока не вернусь. Просто придется немного доплатить…

Его голова по-прежнему опущена. Не думаю, что он что-то видел. Я прочищаю горло, и Сент-Клэр поднимает голову.

Наши взгляды пересекаются в зеркале, и парень подпрыгивает:

– Господи! Я не… то есть до этого момента я не…

– Хорошо. Да-да, все отлично.

Я пытаюсь разрядить ситуацию и отворачиваюсь, Сент-Клэр делает то же самое. Его щеки пылают. Я прокрадываюсь мимо него и смываю белую корочку с лица, пока Сент-Клэр закидывает в чемодан мою зубную щетку, дезодорант и косметичку. Мы сбегаем по лестнице в лобби.

Слава богу, водитель нас дождался. Правда, у него недовольное выражение лица и сигарета во рту. Он что-то рявкает по-французски, но Сент-Клэр отвечает ему тем же, и вскоре мы уже летим по улицам Парижа, проезжая на красный свет и с риском для жизни лавируя между машинами. Я вжимаюсь в сиденье и закрываю глаза.

Таксист останавливает машину.

– Мы на месте. Ты в порядке? – спрашивает Сент-Клэр.

– Да. Великолепно, – вру я.

Сент-Клэр расплачивается с водителем, и тот уезжает, даже не пересчитав деньги. Я пытаюсь всучить парню несколько банкнот, но он качает головой и говорит, что такси за его счет. На этот раз я настолько выбита из колеи, что даже не возражаю. Мы добегаем до нужного терминала, сдаем багаж, проходим пограничный контроль и отыскиваем нужный терминал.

– Значит, Бэтмен, да? – смеется Сент-Клэр.

Мерзкий парень!

Я скрещиваю руки и сажусь на пластиковое сиденье. Я не в том настроении, чтобы пикироваться. Сент-Клэр усаживается в соседнее кресло и вальяжно закидывает руки. Мужчина напротив поглощен своим ноутбуком, и я делаю вид, что тоже смотрю в его ноутбук. Ну, может, на его крышку.

Сент-Клэр напевает себе под нос. Я не обращаю на него никакого внимания, и он начинает петь громче:

– Джингл беллз, Бэтмен здесь, Робин улетел…[33]

– Да, отлично, я все поняла. Ха-ха! Я дурочка.

– Что? Это просто рождественская песня. – Сент-Клэр нахально ухмыляется и поет еще громче. – Бэтмобиль потерял колесо на трассе М1, хэй!

– Постой, – хмурюсь я.

– Что?

– Ты неправильно поешь.

– Нет, все правильно. – Парень делает паузу. – А как, по-твоему, нужно?

Я хлопаю по карманам куртки, проверяя наличие паспорта. Уф! На месте.

– Джингл беллз, Бэтмен здесь, Робин снес яйцо…

Сент-Клэр фыркает:

– Снес яйцо? Робин не мог снести яйцо.

– Бэтмобиль потерял колесо, и Джокер убежал.

Сент-Клэр смотрит на меня с удивлением, а затем убежденно говорит:

– Нет.

– Да. И я серьезно, что еще за трасса?

– Трасса M1. Между Лондоном и Лидсом.

Я ухмыляюсь:

– Бэтмен – американец. Он не ездит по трассе M1.

– В отпуске ездит.

– Кто сказал, что у Бэтмена бывает отпуск?

– Почему мы спорим о каком-то Бэтмене? – Сент-Клэр подается вперед. – Ты уводишь нас от главной темы. Факт в том, что ты, Анна Олифант, сегодня проспала.

– Спасибо.

– Ты… – он тыкает в мою ногу пальцем, – проспала.

Я снова переключаюсь на ноутбук соседа:

– Да-да. Ты уже говорил.

Сент-Клэр криво усмехается и пожимает плечами тем своеобразным движением, которое превращает его из англичанина во француза.

– Эй, мы это сделали, не так ли! И никто не пострадал.

Я достаю из рюкзака книгу «Твой фильм – отстой!», сборник лучших рецензий Роджера Эберта на самые плохие фильмы. Визуальный сигнал оставить меня в покое. Сент-Клэр улавливает намек. Он откидывается на спинку кресла и стучит ногой по синему ковровому покрытию.

Я чувствую себя виноватой за то, что была резка с ним. Если бы не он, я бы опоздала на самолет. Пальцы Сент-Клэра рассеянно барабанят по животу. Темные волосы сегодня еще растрепанней, чем обычно. Уверена, он встал ненамного раньше меня, но «растрепанный стиль», как обычно, просто потрясающе идет ему. Я с болью вспоминаю другие наши совместные дни. День благодарения, например. О котором мы до сих пор не говорили.

Я решаю хорошо себя вести и откладываю книгу:

– Где наши билеты?

Сент-Клэр проверяет посадочный талон:

– 45 G. Паспорт не забыла?

Я ощупываю куртку:

– На месте.

– Хорошо.

Потом рука Сент-Клэр ныряет в мой карман. Сердце замирает, но он ничего не замечает. Этьен достает мой паспорт и открывает.

Стоп. ПОЧЕМУ У НЕГО МОЙ ПАСПОРТ?

Его брови ползут вверх. Я пытаюсь вырвать паспорт, но Сент-Клэр не дает.

– Почему у тебя глаза косят? – смеется он. – Небось сделала операцию и никому не сказала?

– Верни!

Я снова пытаюсь отобрать свой паспорт, но безрезультатно, меняю тактику и тянусь к его куртке. И вытаскиваю паспорт.

– НЕТ!

Открываю его… и вижу малыша Сент-Клэра.

– Приятель, сколько лет этой фотографии? – смеюсь я.

Он швыряет мне мой паспорт и выхватывает свой:

– Я учился в средней школе.

Прежде чем я успеваю что-нибудь сказать, объявляют наш рейс. Мы прижимаем паспорта к груди и встаем в очередь. Улыбающаяся девушка пропускает билет через машинку, надрывает, и Сент-Клэр проходит вперед. Моя очередь.

– Идет посадка на ряды от сорокового до пятидесятого. Пожалуйста, оставайтесь на месте, пока я не назвала ваш ряд. – И девушка возвращает мне билет.

– Что?! – удивляется Сент-Клэр. – Я в сорок пятом…

А я нет. Ряд пропечатался вполне ясно. Двадцать третий.

Я и забыла, что мы не будем сидеть рядом, поскольку бронировали билеты по отдельности. Удивительно, что мы вообще летим одним рейсом. Сент-Клэр ждет меня в салоне самолета. Я беспомощно пожимаю плечами и протягиваю ему посадочный талон:

– Ряд двадцать три.

Сент-Клэр удивлен. Видимо, тоже забыл.

Кто-то рычит на меня по-французски. Бизнесмен с безупречно причесанными черными волосами пытается протянуть билет бортпроводнице. Я бормочу извинения и отхожу в сторону. Сент-Клэр грустно сутулится. Потом машет на прощание.

Почему мы не можем сидеть вместе? Какой вообще смысл в бронировании? Пока бортпроводница пропускает мой билет через машинку, я рисую в голове страшные картины ее участи. По крайней мере, мое место возле окошка. Середина и проходы заполняются бизнесменами. Я уже тянусь за своей книгой – полет обещает быть долгим, – когда с моим соседом заговаривает какой-то вежливый молодой человек с английским акцентом.

– Прошу прощения, но я хотел узнать, не захотите ли вы поменяться со мной местами. Видите ли, я лечу с девушкой, и она беременна. Ее немного укачивает в самолетах, и я подумал, что ей может понадобиться помощь, когда… ну в общем… вы понимаете… – Сент-Клэр держит в руках мешок для рвоты. И для пущего эффекта драматично шуршит бумагой.

Мужчина вскакивает с места, а мое лицо заливается румянцем. Я его беременная девушка?

– Спасибо. Мое место – 45G. – Сент-Клэр опускается в освободившееся кресло и ждет, пока мужчина исчезнет, прежде чем снова заговорить. Парень с другой стороны смотрит на нас с ужасом, но Сент-Клэра это не беспокоит. – Меня посадили рядом с жуткой парочкой в одинаковых гавайских рубашках. Какой смысл страдать одному, если можно страдать вместе.

– Как лестно, спасибо, – со смехом говорю я, и Сент-Клэр выглядит довольным до тех пор, пока самолет не начинает взлетать.

Он впивается ногтями в подлокотник и зеленеет, словно лайм. Я пытаюсь отвлечь его историей о том, как я сломала руку, играя в Питера Пэна. Так выяснилось, что для полета необходимо не просто загадать желание и выпрыгнуть из окна. Мы поднимаемся над облаками, и Сент-Клэр расслабляется. Восьмичасовой полет пролетает незаметно.

Мы не обсуждаем того, что ожидает нас по ту сторону океана. Ни его маму. Ни Тофа. Вместо этого мы заходим на сайт «Скаймолл» и играем в игру «что-бы-такое-одно-купить-на-странице». Сент-Клэр смеется, когда я выбираю тостер для хот-догов, а я подкалываю его по поводу незапотевающего зеркала для душа и самого большого в мире кроссворда.

– По крайней мере, это практично, – оправдывается он.

– Что ты будешь делать с постером кроссворда гигантского размера? «О, прости, Анна. Сегодня я не смогу пойти в кино. Я разгадываю двухтысячное слово по горизонтали – щебет норвежской птицы».

– Я хотя бы не покупаю огромную пластиковую гору, чтобы спрятать «уродливые электрические столбы». Ты хоть понимаешь, что у тебя нет газона?

– Я смогу спрятать что-нибудь еще. Например, проваленный тест по французскому. Или незаконный самогонный аппарат.

Сент-Клэр заливается чудесным мальчишечьим смехом, и я улыбаюсь.

– Но что ты станешь делать с моторизированным плавучим баром на радиоуправлении?

– Использовать в ванной. – Сент-Клэр смахивает слезу с щеки. – Глянь-ка! Садовая статуя горы Рашмор. Тебе это просто необходимо, Анна. И всего за сорок долларов! Почти даром!

Мы заканчиваем на странице принадлежностей для гольфа и переходим к рисованию шаржей на других пассажиров, и первым идет тот парень в футболке с логотипом Евродиснейленда. Глаза Сент-Клэра сияют, когда он рисует, как наглец падает со спиральной лестницы Пантеона.

Море крови и ушки Микки-Мауса.

Спустя несколько часов Сент-Клэр засыпает. Его голова падает мне на плечо. Я сижу, не смея пошевелиться. Занимается рассвет, небо окрашивается в розово-оранжевые цвета, и это наводит меня на мысли о шербете. Я принюхиваюсь к волосам Сент-Клэра. Не сочтите меня за чудачку, просто… как-то так…

Должно быть, он все-таки проснулся раньше, чем я предполагала, потому что пахнет свежестью. Чистотой. Здоровьем. Мм… Я засыпаю мирным сном и просыпаюсь только при объявлении посадки. Мы прилетели.

Я дома.

Глава двадцать четвертая

Это все нервы. Словно аниматронная группа из «Чак И. Чиз»[34] устроила танцы в моем животе. Я всегда ненавидела «Чак И. Чиз». Почему я думаю о «Чак И. Чиз»? Не знаю, с чего я так нервничаю. Просто снова увижу маму. И Шонни. И Бридж! Бридж сказала, что приедет.

Рейс Сент-Клэра в Сан-Франциско будет только через три часа, поэтому мы садимся на поезд, курсирующий между терминалами, и он провожает меня в зону прибытия. Мы молчим с тех пор, как вышли из самолета. Наверное, все дело в усталости. Мы доходим до контрольно-пропускного пункта, дальше Сент-Клэру нельзя. Дурацкие инструкции. Жаль, что я не могу познакомить его со своей семьей. Группа «Чак И. Чиз» устраивает очередной акробатический номер, что странно, потому что я нервничаю вовсе не из-за того, что мы расстаемся. Я увижу Сент-Клэра через две недели.

– Ладно, Анна. Видимо, пришла пора прощаться. – Сент-Клэр берется за ремни своего рюкзака, и я делаю то же самое.

Наверное, нам следовало бы обняться. Но я почему-то не могу себя заставить.

– Передавай маме привет от меня. Я понимаю, что мы незнакомы, просто она кажется очень хорошим человеком. Я надеюсь, что это так.

Сент-Клэр нежно улыбается:

– Спасибо. Я передам.

– Позвонишь мне?

– Да, конечно. Хотя ты будешь так увлечена общением с Бридж и как его бишь там, что забудешь о своем английском приятеле Сент-Клэре.

– Ха! Значит, теперь ты англичанин! – Я тыкаю его в живот.

Сент-Клэр хватает мою руку, и мы со смехом боремся.

– Я объявляю себя… человеком без… национальности.

Я вырываюсь на свободу:

– А я все равно тебя поймала. Ой!

Седой мужчина в солнечных очках задевает меня красным чемоданом в клеточку.

– Эй, вы! Извинитесь! – кричит Сент-Клэр, но мужчина уже слишком далеко, чтоб услышать.

Я потираю голень:

– Да ладно, все уже в порядке. Мне пора идти.

Очередная возможность обняться. Почему мы не можем этого сделать? В конце концов я делаю шаг вперед и осторожно заключаю Сент-Клэра в объятия. Он замирает, и объятие выходит неуклюжим, ведь нам еще мешают рюкзаки.

Я опять ощущаю аромат волос Сент-Клэра. О, небеса!

Мы расходимся.

– Оторвись по полной сегодня вечером на концерте, – кричит Сент-Клэр.

– Обязательно. Удачного полета.

– Спасибо. – И он закусывает большой палец.

Я прохожу через пункт охраны и встаю на эскалатор. Оглядываюсь в последний раз. Сент-Клэр прыгает на месте и машет мне рукой. Я заливаюсь смехом, и лицо его сияет.

Эскалатор везет меня дальше вниз. Сент-Клэр исчезает из виду…

И вот передо мной… они. Мама широко улыбается, а Шонни прыгает и машет, точно как Сент-Клэр.

– Последний раз тебе говорю, Бридж сказала, что очень сожалеет. – Мама расплачивается со сварливой женщиной за парковку в аэропорту. – Ей нужно готовиться к концерту.

– Ну конечно. Мы с ней всего-то четыре месяца не виделись.

– Бридж – РОК-ЗВЕЗДА, – доносится с заднего сиденья голос Шонни. И этот голос полон обожания.

О-о-о! Кто-то втрескался по уши.

– Да что ты говоришь?

– Она сказала, что однажды ее группу будут показывать по MTV, и не как какую-нибудь лузерскую, а как одну из тех, что можно увидеть, только купив специальный кабельный пакет.

Я оборачиваюсь. У брата подозрительно самодовольный вид.

– И откуда ты знаешь о специальных кабельных пакетах?

Шонни качает ногами. На одной из коленок красуются лейкопластыри с рисунком в стиле «Звездных войн». Семь или восемь штук.

– Вот так. Бридж рассказала.

– А… Понятно.

– А еще она рассказала о молящихся богомолах. Что девочка-богомол съедает голову богомола-мальчика. И она рассказала мне о Джеке Потрошителе и НАСА и показала, как готовить макароны с сыром. Очень вкусные, с мягким сыром.

– И это все?

– Да кучу всяких вещей! – Звучит прямо как угроза.

– Слушай, а у меня для тебя кое-что есть.

Я открываю рюкзак и достаю пластмассовую коробку. В ней настоящий песчаный человек из «Звездных войн». Покупка на eBay стоила мне суммы, которой хватило бы на недельное питание, но я не прогадала. Братишка действительно хотел эту игрушку. Я приберегала подарок на потом, но необходимо срочно переманить Шонни на свою сторону.

Я протягиваю подарок. Малыш хватает игрушку и быстро распаковывает ее на заднем сиденье.

– Счастливого наступающего Рождества!

Шонни скрещивает руки:

– У меня уже есть один. Бридж подарила.

– Шон! Что я говорила о благодарности? Скажи сестре спасибо. Ей, наверное, не так-то просто было купить тебе такую вещь.

– Все нормально, – бормочу я, убирая игрушку обратно в сумку.

Удивительно, как маленький обиженный семилетка может играть моими чувствами.

– Он просто скучал по тебе, вот и все, – вздыхает мама. – Болтал о тебе без остановки. И теперь просто не знает, как выразить свои чувства. Шон! Прекрати пинать кресло! Я же просила тебя не бить по моему креслу, когда я за рулем.

Шонни хмурится.

– Может, заедем в «Макдоналдс», – предлагаю я.

Мама пристально смотрит на меня:

– Ты голодна? Вас кормили в самолете?

– Я была бы не против перекусить.

Мы сруливаем с магистрали и подъезжаем к автозакусочной. Меню для ланча еще нет, и Шонни закатывает истерику. Мы останавливаемся на картофельных оладьях. Мама с Шонни берут колу, а я заказываю кофе.

– Ты теперь пьешь кофе? – удивленно спрашивает мама, передавая мне кружку.

Я пожимаю плечами:

– В Париже все пьют кофе.

– Ну, надеюсь, молоко ты тоже пока еще пьешь.

– Прямо как Шонни?

Мама стискивает зубы.

– Это особый случай. Его старшая сестренка приехала домой на Рождество… – Она показывает на канадский флаг на моем рюкзаке: – Что это?

– Мой друг Сент-Клэр подарил. Чтобы я не чувствовала себя не в своей тарелке.

Мама поднимает брови и выруливает обратно на дорогу:

– В Париже много канадцев?

Мое лицо вспыхивает.

– Просто вначале я чувствовала себя, понимаешь, ну как-то глупо. Словно одна из тех тупоголовых американских туристов в белых кроссовках и с камерами на шее. Поэтому он купил его для меня, чтобы я не чувствовала себя… не пойми как… американкой.

– Нет ничего зазорного в том, чтобы быть американкой, – отрезает мама.

– Боже, мама, я знаю. Просто имела в виду… ладно, забудь.

– Это тот английский мальчик, у которого отец француз?

– А это имеет какое-то значение? – Я злюсь. Мне не нравятся мамины намеки. – Кроме того, он американец. Он же родился здесь. Его мама живет в Сан-Франциско. И в самолете мы сидели рядом.

Мы останавливаемся на красном светофоре. Мама внимательно смотрит на меня:

– Он тебе нравится.

– О ГОСПОДИ, МАМ!

– Так и есть. Тебе нравится этот парень.

– Он просто друг. У него есть девушка.

– У Анны есть па-а-арень, – тянет Шонни.

– Нет!

– У АННЫ ЕСТЬ ПА-А-АРЕНЬ!

Я делаю глоток и давлюсь. Кофе отвратителен. Просто дерьмо. Нет, даже хуже, чем дерьмо, – оно, по крайней мере, органического происхождения. Шонни продолжает меня дразнить. Мама оборачивается, чтобы схватить его за ноги, которые снова стучат по креслу, и замечает мою гримасу:

– Детка, детка, один семестр во Франции, и мы уже мисс Утонченность. Твой отец будет счастлив.

Как будто это был мой выбор! Как будто это я просила отправить меня в Париж! Да как она вообще смеет упоминать об отце.

– У АНННЫ ЕСТЬ ПА-А-АРЕНЬ!

Мы возвращаемся на связующую штаты автомагистраль. Час пик, и на дороге в Атланту огромная пробка. Из машины, которая едет позади, гремят басы. Автомобиль перед нами пыхтит выхлопной трубой прямо в наш кондиционер.

Две недели. Осталось всего две недели.

Глава двадцать пятая

«София» мертва. Мама выезжала на ней только три раза после моего отъезда, и теперь машина застряла в какой-то ремонтной мастерской. Моя машина, может, и кусок красного металлолома, но это мой кусок. Я купила ее на заработанные деньги, вытерпев зловоние киношного попкорна в волосах и маргарин на руках. И назвала в честь любимого режиссера – Софии Копполы. София создает эти атмосферные импрессионистские фильмы с безупречным стилем. Она одна из двух режиссеров-американок, номинированных на «Оскар».

– Почему тебя не может подвезти кто-нибудь из друзей? – спрашивает мама, когда я жалуюсь, что не могу поехать на ее «минивэне» на концерт «Грошовых ужасов».

– Потому что Бридж и Тоф уже будут там. Им нужно настроить инструменты.

Капитан Джек пищит, требуя внимания, поэтому я засовываю оранжевый шарик ему в клетку и чешу за ушком.

– А как насчет Мэтта?

Мы не общались уже несколько месяцев. Наверное, он пойдет, но это означает, что с ним будет Черри Миликен. Нет, спасибо.

– Я не собираюсь звонить Мэтту.

– Ну, Анна. Или Мэтт, или «минивэн». Выбор за тобой.

Я выбираю своего бывшего. Раньше мы были хорошими друзьями, и мне даже немного любопытно снова с ним встретиться. Возможно, Черри не такая уж и плохая, как мне казалось. Хотя нет, именно такая. Пять минут в ее компании, а я уже гадаю, как Бридж умудряется терпеть ее каждый день во время ланча. Я сижу на заднем сиденье. Черри оборачивается ко мне, и ее волосы взлетают, точно в рекламе витаминного шампуня.

– Итак. Какие в Париже мальчики?

Я пожимаю плечами:

– Парижские.

– Ха-ха. Ты забавная.

Неестественный смех – одна из ее особенностей. И что Мэтт в ней нашел?

– Что, ни одного выдающегося?

Мэтт улыбается мне в зеркало заднего вида. Не знаю почему, но я забыла, что у него карие глаза. Почему одним этот цвет добавляет привлекательности, а других приравнивает к серой массе? То же самое с каштановыми волосами. Сент-Клэр и Мэтт похожи. Глаза карие. Волосы темные. Они сильно отличаются ростом, и тем не менее… Это все равно что сравнивать трюфели в шоколаде с дешевым батончиком.

Я вспоминаю «трюфель». И его девушку.

– Как сказать.

Черри рассказывает Мэтту какую-то историю о том, что случилось в хоре, зная, что я не стану вмешиваться в разговор. А Мистер Батончик объясняет мне, кто есть кто, но мыслями я очень далеко. Бридж и Тоф. Бридж все такая же? Возможно ли, что мы с Тофом возобновим наши отношения с того же места, на котором закончили?

И тут меня как громом поражает. Я скоро увижу Тофа.

В последнюю нашу встречу мы целовались. И я помимо своей воли даю волю фантазии. Тоф находит меня в толпе и остаток концерта не отводит от меня взгляда, посвящая мне все песни. И вот встреча за кулисами. Мы целуемся в темном углу. Я почти готова провести все зимние каникулы с Тофом. К тому моменту, когда мы добираемся до клуба, у меня в животе порхают бабочки в самом хорошем смысле.

Однако, когда Мэтт открывает дверь, я понимаю, что мы вовсе не в клубе. Скорее в зале для боулинга.

– Это точно то самое место?

Черри кивает:

– Здесь играют лучшие подростковые группы.

– О!

Бридж забыла упомянуть, что собирается играть в боулинг-клубе. Но это ничего, все равно концерт – большое дело. К тому же я забыла, что мы несовершеннолетние, а значит, в настоящий клуб нас бы не пустили.

Внутри говорят, что нужно зарезервировать дорожку, иначе на концерт нас не пустят. Ну и естественно, взять специальную обувь. О нет! Я ни за что не надену туфли для боулинга. Сотни людей надевали это на ноги, и что же, один пшик лизола убьет все гадкие микробы? Сомневаюсь.

– Не стоит, – говорю я, когда парень ставит передо мной туфли. – Можете оставить их у себя.

– Но играть без обуви запрещено.

– Я не играю.

– Возьмите туфли. Вы задерживаете очередь.

Мэтт хватает обувь:

– Прости. – Он качает головой. – Я и забыл, как ты относишься к подобным вещам.

Черри фыркает, и Мэтту приходится нести и ее обувь тоже. Он прячет наши туфли под оранжевыми пластиковыми стульями, и мы проходим к сцене, расположенной у дальней стены, где уже собралась небольшая толпа. Бридж и Тофа нигде не видно, а больше я здесь никого не знаю.

– Думаю, они будут первыми, – говорит Мэтт.

– Хочешь сказать, они будут играть на разогреве в боулинг-клубе для несовершеннолетних? – спрашиваю я.

Парень бросает на меня горящий взгляд, и я чувствую себя коротышкой. Он прав. Это все равно круто! Это их первый концерт! Но дурное предчувствие возвращается, когда мы в ожидании прогуливаемся по залу. Бесплатные растянутые футболки на пивных животах. Пухлые куртки НФЛ и жирные двойные подбородки. Конечно, мы в боулинг-клубе, но различие между американцами и парижанами сильно бросается в глаза. Теперь я вижу нашу страну глазами французов, и мне стыдно. Неужели эти люди не могли хотя бы расчесаться, прежде чем выйти из дому?

– Хочу лакричную тянучку, – заявляет Черри.

Она топает к столику с закусками, и я могу думать лишь о том, что скоро она станет такой же, как они.

Эта мысль слегка поднимает настроение.

Едва Черри возвращается, я сообщаю ей, что всего один кусочек закуски, напичканной красным красителем № 40, способен убить моего брата.

– Боже, да ты чокнутая, – отвечает Черри.

И я вновь вспоминаю Сент-Клэра. Три месяца назад я рассказала ему о красителе, однако он не стал тут же обвинять меня в сумасшествии, лишь спросил с неподдельным интересом: «Почему?»

И так поступил бы любой вежливый человек, если кто-то предлагает неплохую тему для разговора.

Интересно, увиделся ли он с мамой. Он в Калифорнии уже два часа. Отец собирался его встретить и отвезти прямо в больницу. Возможно, сейчас он уже там. Нужно отправить ему эсэмэску и пожелать чего-нибудь хорошего. Я достаю телефон, и в этот момент толпа вокруг меня взрывается аплодисментами.

Я забываю об эсэмэске.

Ребята, исполненные волнения, выходят из… комнаты для персонала. Ну и ладно. Это, конечно, не так эффектно, как выход из-за кулис, но выглядят они все равно КРУТО. Ну, двое из них, по крайней мере.

Басист тот же, что и раньше. Реджи раньше ходил к нам на работу, чтобы выпрашивать у Тофа бесплатные билетики на последние экранизации по комиксам. У Реджи длинная челка, скрывающая больше половины лица, глаза в том числе, так что я никогда не могу понять, о чем он думает. Однажды я спросила: «Как тебе новый „Железный человек“?» Он ответил: «Прекрасно», но таким скучающим голосом… И поскольку глаз не было видно, я так и не поняла, действительно ли фильм хороший, или так себе, или совсем плохой. Это раздражает.

Бридж так и сияет. На ней майка, открывающая загорелые руки. Светлые волосы убраны в бублики принцессы Леи и скреплены палочками для еды. Интересно, уж ни Шонни ли это придумал? Подруга мгновенно находит меня в толпе, ее лицо сияет как рождественская елка. Я машу в ответ. Бридж поднимает барабанные палочки над головой, отсчитывая такт, и с головой уходит в музыку. Реджи наигрывает соответствующую басовую партию, а Тоф… Его я оставляю напоследок, потому что знаю, как только увижу его, уже не смогу отвести глаз…

Потому что. Тоф. По-прежнему. Адски. Горяч.

Он ударяет по струнам, точно хочет выбить искры, и издает агрессивный панк-рокерский крик. Лоб и бакенбарды блестят от пота. Обтягивающие штаны в ярко-синюю клетку – намек, который никто, кроме него, не мог бы себе позволить, – напоминают мне о его выходке с морозильным автоматом и синем рте, и это так убийственно сексуально, что я готова умереть.

И вот… Тоф замечает меня.

Он поднимает брови и улыбается, от этой ленивой усмешки у меня все внутри переворачивается. Мэтт, Черри и я скачем как ненормальные, и это так восхитительно, что меня даже не волнует, что я танцую с Черри Миликен.

– Бридж просто фантастическая! – кричит она.

– Я знаю!

Мое сердце распирает от гордости. Ведь это моя лучшая подруга, и я всегда знала, что она талантлива. Теперь это видят и все остальные. Не знаю, чего я боялась – возможно, что челка Реджи помешает его игре, – но он тоже весьма неплох. Его рука порхает по струнам, выводя яростную басовую партию, которая приводит нас в неистовство.

Единственное слабое звено здесь… Тоф.

Не поймите меня превратно. Его бунтарская лирика в стиле «Я лузер» совершенна. Притягательна. В ней столько ярости и страсти, что даже красномордый за конторкой с обувью слегка трясет головой. И конечно, Тоф выглядит потрясно.

Но гитарная часть у него слабенькая. Я, конечно, не сильно разбираюсь в гитарах. Наверняка это трудный инструмент, и Тофу просто не хватает практики. Трудно совершенствовать игру на гитаре, если ты вечно торчишь у прилавка с закусками. И он играет громко, это заводит. Я забываю, что нахожусь в боулинг-клубе, забываю, что отрываюсь с моим бывшим и его девушкой, но все заканчивается слишком быстро.

– С вами были «Грошовые ужасы». Спасибо, что пришли. Меня зовут Тоф, на басах Реджи, а горячая штучка сзади – Бридж.

Я свищу и улюлюкаю.

Бридж улыбается Тофу.

Он кивает в ее сторону, поворачивается к толпе и подмигивает:

– И, да. Не пытайтесь затащить ее в постель, потому что я это уже сделал. АТЛАНТА, СПОКОЙНОЙ НОЧИ!

Глава двадцать шестая

Стоп. Что?

Прошу прощения, что он только что сказал?

Тоф пинает стойку с микрофоном – идиотский жест, – и трое ребят спрыгивают со сцены. Не слишком эффектно, поскольку им приходится вернуться на сцену, чтобы убрать инструменты перед приходом следующей группы зрителей. Я пытаюсь перехватить взгляд Бридж, но она на меня не смотрит. Ее взгляд прикован к «тарелкам». Тоф делает глоток воды из бутылки и машет мне рукой, затем хватает усилитель и идет на автостоянку.

– Ууу! Они были великолепны! – смеется Черри.

Мэтт хлопает меня по спине:

– Что думаешь? Бридж сыграла кое-что из их репертуара несколько недель назад, так что я знал, будет круто.

Я смаргиваю слезы:

– Хм… А что Тоф только что сказал?

– Он сказал, что Бридж играла для нас несколько недель назад! – кричит Черри мне прямо в лицо.

Я отхожу назад:

– Нет. Что только что сказал Тоф? Перед частью про Атланту?

– Ты про «не пытайтесь затащить в постель мою девушку»? – спрашивает Черри.

У меня перехватывает дыхание. Похоже, это сердечный приступ.

– Ты в порядке? – спрашивает Мэтт.

Почему Бридж не смотрит на меня? Я спотыкаюсь, но Мэтт вовремя меня подхватывает:

– Анна, ты же знала, что они с Тофом встречаются, так ведь?

– Мне нужно поговорить с Бридж. – В горле пересохло. – Я не понимаю…

Мэтт матерится.

– Не могу поверить, что она тебе не сказала.

– И как… как давно?

– Со Дня благодарения, – говорит он.

– Дня благодарения? Но она не говорила… она никогда не говорила…

Черри ликует:

– Ты не знала?

– НЕТ, Я НЕ ЗНАЛА.

– Идем, Анна.

Мэтт пытается увести меня, но я отталкиваю его и запрыгиваю на сцену. Открываю рот, но слова не идут.

Бридж наконец смотрит на меня.

– Мне жаль, – шепчет она.

– Тебе жаль? Ты встречалась с Тофом целый месяц – и тебе жаль?

– Это случилось само собой. Я должна была рассказать, я хотела рассказать…

– Но не смогла открыть рта? Потому что так проще всего, Бридж. Говорить легко. Смотри на меня! Я говорю прямо…

– Ты знаешь, что это вовсе не просто! Я не хотела, чтобы так вышло, просто так получилось…

– О, ты не хотела разрушать мою жизнь? Просто так вышло?

Бридж встает из-за барабанной стойки. Невозможно, но сейчас она кажется выше меня.

– Что значит «разрушать твою жизнь»?

– Не строй из себя дурочку. Ты знаешь, о чем я. Как ты могла так поступить со мной?

– Как поступить? Вы же не встречались!

Я вскрикиваю от возмущения:

– Теперь уже точно не будем!

Бридж ухмыляется:

– Трудно встречаться с тем, кому нет до тебя дела.

– ЛГУНЬЯ!

– Что? Ты променяла нас на Париж и ждешь, что мы будем преданно ждать твоего возвращения?

У меня отвисает челюсть.

– Я не променяла вас. Меня отослали.

– Ну да, конечно. В Париж. Что ж, а я застряла в Дерьмо-атланте, штат Джорджия, в дерьмовой школе и на дерьмовой работе, где нянькаю…

– Если присматривать за моим братом настолько дерьмово, зачем же ты этим занималась?

– Я не имела в виду…

– Хочешь и его настроить против меня? Что ж, поздравляю, Бридж. Это работает. Мой брат любит тебя, а меня ненавидит. Так что, когда я снова уеду, можешь продолжать в том же духе, ты ведь этого хотела, верно? Мою жизнь?

Бридж дрожит от ярости:

– Иди к черту.

– Забирай мою жизнь. Подавись. Только не забудь ту часть, где моя ЛУЧШАЯ ПОДРУГА МЕНЯ ПОДСТАВИЛА!

Я опрокидываю барабанную стойку, и «тарелки» падают на сцену с оглушительным грохотом. Мэтт зовет меня по имени. Неужели он кричал все это время? Он хватает мою руку и тащит меня мимо электрических шнуров и штепселей, спрыгивает на пол и уводит все дальше, дальше и дальше…

Все в клубе глазеют на меня.

Я наклоняю голову так, чтобы волосы падали на лицо. Я плачу. Это никогда бы не произошло, если бы я не дала Тофу ее номер. Все эти ночные репетиции, и… он сказал, что у них был секс! Что, если они занимались этим в моем доме? Неужели он приезжал, когда она сидела с Шонни? И они были в моей спальне?

Меня сейчас вырвет. Меня сейчас вырвет. Меня сей…

– Тебя не вырвет, – говорит Мэтт.

Я и не поняла, что говорю это вслух, но мне все равно, потому что моя лучшая подруга встречается с Тофом. Она встречается с Тофом. Она встречается с Тофом. Она встречается… с Тофом…

Тоф здесь.

Прямо передо мной на автостоянке. Он прислонился к своему автомобилю.

– Что случилось, Аннабель Ли?

Ему никогда не было до меня дела. Бридж так сказала.

Тоф распахивает руки, чтобы обнять меня, но я уже бегу к машине Мэтта. И слышу позади его раздраженное: «Что это с ней?» Мэтт что-то отвечает ему с отвращением, но я не слышу что. Я бегу, бегу и бегу, хочу оказаться как можно дальше от них… Жаль, что я не в кровати. Не дома.

Жаль, что я не в Париже.

Глава двадцать седьмая

– Анна. Анна, помедленней. Бридж встречается с Тофом? – спрашивает Сент-Клэр по телефону.

– Со Дня благодарения. Она мне врала все это время!

Горизонт Атланты сливается за окном автомобиля в одну сплошную полосу. Башни светятся сине-белыми огнями. Они гораздо более разрозненны, чем здания в Париже, в них нет единого стиля. Просто дурацкие прямоугольники, единственная цель которых быть выше, чем остальные.

– Я хочу, чтобы ты сделала глубокий вдох, – говорит Сент-Клэр. – Хорошо? Глубоко вздохни и начни сначала.

Мэтт с Черри наблюдают за мной в зеркало заднего вида, пока я в очередной раз пересказываю всю историю. На другом конце провода тишина.

– Ты еще там? – спрашиваю я.

К моему изумлению, передо мной появляется розовый квадратик ткани – Черри протягивает мне платок. Она выглядит виноватой.

Я беру платок.

– Да, я здесь, – зло отвечает Сент-Клэр. – Жаль только, что не рядом с тобой. И ничего не могу для тебя сделать.

– Хочешь приехать побить ее за меня?

– Уже упаковываю метательные звездочки.

Я шмыгаю носом:

– Я такая идиотка. Не могу поверить, что думала, будто нравлюсь Тофу. Хуже всего знать, что я никогда его не интересовала.

– Бред! Ты ему нравилась.

– Нет, не нравилась, – говорю я. – Бридж так сказала.

– Потому что она ревнует! Анна, я был рядом в тот вечер, когда он тебе позвонил. Я видел, как он смотрит на тебя на фотографиях. – Я протестую, но Сент-Клэр перебивает меня: – Любой парень – больной, если ты его не привлекаешь…

На обоих концах линии тишина.

– Конечно, потому что ты умная. И забавная. Не то чтобы ты не была сексуально притягательной… Потому что ты такая. Педераст он несчастный…

Я жду.

– Ты еще там или уже повесила трубку, потому что я законченный придурок?

– Я здесь.

– Боже, вот до чего ты меня довела.

Сент-Клэр сказал, что я привлекательная. Уже второй раз.

– С тобой так легко говорить, – продолжает он, – что я даже порой забываю, что ты не парень.

Беру свои слова обратно. Он считает меня кем-то вроде Джоша.

– Проехали. Я не вынесу, если сейчас меня начнут сравнивать с парнем…

– Я не это имел в виду…

– Как твоя мама? Прости, я трещала о себе, а надо было говорить о ней, а я даже не спросила…

– Ты спросила. Это было первое, что ты спросила, когда взяла трубку. И это я тебе позвонил. И я звонил узнать, как прошел концерт, и мы как раз об этом и говорили.

– О! – Я тереблю игрушечную панду на полочке за пассажирским сиденьем. Она держит атласное сердечко с надписью «Чмоки». Подарок от Черри, без сомнения. – Так как она? Твоя мама?

– Мама… в порядке, – устало отвечает Сент-Клэр. – Не знаю, лучше ей или хуже, чем я ожидал. Скорее всего, и то и другое. Я представлял худшее: израненный скелет – и испытал облегчение, когда увидел, что это не так, но она продолжает терять вес. Она истощена и лежит в палате со свинцовой прокладкой. И с кучей пластмассовых трубок.

– Тебе разрешили остаться с ней? Ты сейчас там?

– Нет, я дома. Из-за радиоактивного облучения разрешены только короткие визиты.

– А твой отец там?

Сент-Клэр ничего не говорит, и мне становится страшно, что я переступила черту. Но в конце концов Сент-Клэр все-таки отвечает:

– Он здесь. И я с ним общаюсь. Ради мамы.

– Сент-Клэр?

– Да?

– Мне жаль.

– Спасибо.

Его голос затихает, и машина Мэтта заезжает в наш район.

Я вздыхаю:

– Мне нужно идти. Мы почти дома. Мэтт и Черри меня подбросили.

– Мэтт? Твой бывший бойфренд, Мэтт?

– «София» в ремонте.

Пауза.

– Гмф…

Я вешаю трубку, поскольку Мэтт уже паркуется на подъездной дорожке. Черри оборачивается и внимательно смотрит на меня:

– Как интересно. И кто это был?

Мэтт выглядит несчастным.

– Что? – огрызаюсь я.

– Ты говорила с тем парнем, но с нами разговаривать не желаешь?

– Простите, – бормочу я и вылезаю из машины. – Он просто друг. Спасибо, что подвезли.

Мэтт вылезает следом. Черри тоже хочет выйти, но Мэтт одаривает ее сердитым взглядом.

– Что это значит?! – кричит он. – Мы больше не друзья? Ты на нас забила?

Я плетусь к дому:

– Я устала, Мэтт. И иду спать.

Он все равно тащится за мной. Я достаю ключи, но он хватает меня за запястье, чтобы не дать открыть дверь.

– Послушай, я знаю, что ты не хочешь об этом говорить, но я хочу сказать тебе одну вещь, пока ты не зайдешь в дом и не проплачешь всю ночь…

– Мэтт, пожалуйста…

– Тоф не самый лучший парень. И никогда не был хорошим. Не знаю, что ты в нем нашла. Он постоянно всем хамит, носит дурацкую фейковую одежду, и на него совершенно нельзя положиться…

– Почему ты говоришь мне это? – Я с плачем выдергиваю запястье.

– Знаю, что ты нравилась мне гораздо больше, чем я тебе. Знаю, что ты предпочла бы быть с ним, и я смирился с этим давным-давно. Я справился.

Мне ужасно стыдно. Пусть я догадывалась, что Мэтт в курсе моих чувств к Тофу, но слышать это просто ужасно.

– И все же я пока еще твой друг. – Мэтт злится. – И я устал смотреть, как ты тратишь свои силы на это ничтожество. Ты все время боялась поговорить о том, что происходит между вами, но если бы спросила, то поняла, что он не стоит твоих чувств. Но ты не спросила. Ты ведь ни разу не поговорила со мной, так ведь?

Боль просто невыносима.

– Пожалуйста, уходи, – шепчу я. – Просто уходи.

– Анна. – Голос Мэтта становится громче, он ждет, когда я посмотрю на него. – От него одно зло, и Бридж никогда тебе об этом не скажет. Ясно? Ты заслуживаешь лучшего. Я искренне надеюсь, что тот, с кем ты недавно говорила, – Мэтт указывает на мобильный в моей сумочке, – лучше, чем Тоф.

Глава двадцать восьмая

Кому: Анна Олифант ‹bananaelephant@femmefilmfreak.net›

От кого: Этьен Сент-Клэр ‹etiennebonaparte@soap.fr›

Тема: СЧАСТЛИВОГО РОЖДЕСТВА

Ты уже привыкла к разнице во времени? Черт побери, я не могу уснуть. Хотел позвонить, но не знал, проснулась ли ты либо занимаешься семейными делами или чем-то еще. В заливе такой туман, что за окном ничего не видно. Но уверен, если бы получилось что-то разглядеть, я бы увидел, что остался в Сан-Франциско последним живым человеком.

Кому: Анна Олифант ‹bananaelephant@femmefilmfreak.net›

От кого: Этьен Сент-Клэр ‹etiennebonaparte@soap.fr›

Тема: Забыл сказать

Вчера в больнице я видел парня в футболке с Атлантского кинофестиваля. Я спросил, знает ли он тебя, но он не знал. А еще я встретил огромного волосатого мужика в кокетливом наряде миссис Клаус. Он раздавал подарки больным раком. Мама щелкнула меня в тот момент (фото в приложении). У меня всегда такой испуганный вид?

Кому: Анна Олифант ‹bananaelephant@femmefilmfreak.net›

От кого: Этьен Сент-Клэр ‹etiennebonaparte@soap.fr›

Тема: Ты уже встала?

Просыпайся. Проснись-проснись-проснись.

Кому: Этьен Сент-Клэр ‹etiennebonaparte@soap.fr›

От кого: Анна Олифант ‹bananaelephant@femmefilmfreak.net›

Тема: Re: Ты уже встала?

Я проснулась! Шонни начал прыгать на моей кровати, наверное, часа три назад. Мы открыли подарки и съели на завтрак сахарное печенье. Папа подарил мне кольцо в форме сердечка. «Папиному сердечку», – сказал он. Неужели я похожа на девушку, которая носит кольцо с сердечком… Да еще ПОДАРЕННОЕ ОТЦОМ. Шонни он подарил кучу штук из «Звездных войн» и набор для полировки камней. Я бы предпочла такие подарки. Не могу поверить, что мама пригласила его на Рождество. Она оправдывает это тем, что они разошлись мирно (ничего подобного) и нам с Шонни нужен отец в жизни, но они только и делают, что ругаются. Сегодня утром по поводу моих волос. Папа хочет, чтобы я перекрасилась обратно в брюнетку, потому что, по его мнению, я похожа на «дешевую проститутку», а мама – чтобы я обесцветилась. Как будто я стану их слушать. Упс, пора бежать. Бабушка с дедушкой только что приехали, и дедуля хочет видеть свою милую малышку. Видимо, это я.

P. S. Я влюблена в фото. Миссис Клаус, похоже, пялится на твою задницу. И счастливого Рождества, извращенец.

Кому: Анна Олифант ‹bananaelephant@femmefilmfreak.net›

От кого: Этьен Сент-Клэр ‹etiennebonaparte@soap.fr›

Тема: ХАХАХА!

Это было ОБРУЧАЛЬНОЕ КОЛЬЦО? Папа подарил тебе ОБРУЧАЛЬНОЕ КОЛЬЦО?

Кому: Этьен Сент-Клэр ‹etiennebonaparte@soap.fr›

От кого: Анна Олифант ‹bananaelephant@femmefilmfreak.net›

Тема: Re: ХАХАХА!

Не собираюсь на это отвечать.

Кому: Анна Олифант ‹bananaelephant@femmefilmfreak.net›

От кого: Этьен Сент-Клэр ‹etiennebonaparte@soap.fr›

Тема: Дорогие проститутки

На самом деле мне нечего сказать по поводу проституток (кроме того, что заниматься этим просто отвратительно, профессия жутко нечистоплотная), я хотел написать о другом. Не странно ли, что мы оба проводим Рождество с отцами? Кстати о неприятных вещах, ты уже объяснилась с Бридж? Я сейчас в автобусе, еду в больницу. Когда вернусь, жду полного отчета о рождественском обеде. Сегодня с утра съел тарелку мюсли. Как мама ест эту гадость? На вкус словно картон.

Кому: Этьен Сент-Клэр ‹etiennebonaparte@soap.fr›

От кого: Анна Олифант ‹bananaelephant@femmefilmfreak.net›

Тема: Рождественский обед

МЮСЛИ? На дворе Рождество, а ты жуешь ЗЛАКИ??? Мысленно шлю тебе тарелку с едой из нашего дома. В духовке запеченная индейка, на плите соус, плюс картофельное пюре и запеканка, они готовятся, пока я это пишу. Постой. Готова поспорить, на самом деле ты сейчас уплетаешь хлебный пудинг, сладкие пирожки и все такое прочее? По крайней мере, я мысленно высылаю тебе хлебный пудинг. Хотя понятия не имею, что это такое. Нет, я пока не говорила с Бридж. Мама уговаривает меня ответить на ее звонки, но каникулы у меня и так отстойные. Так что с меня хватит. (Ты не знаешь, ПОЧЕМУ мой отец здесь? СЕРЬЕЗНО, ЛУЧШЕ Б ОН УЕХАЛ. Он щеголяет в просторном белом свитере крупной вязки, напоминая толстого снеговика, и постоянно переставляет вещи в кухонных шкафчиках. Мама уже готова его убить. ТАК ЧТО НЕ СТОИЛО ЕЙ ПРИГЛАШАТЬ ЕГО НА КАНИКУЛЫ.) В любом случае, не хотелось бы участвовать в их разборках.

P. S. Надеюсь, твоей маме лучше. Мне так жаль, что тебе придется провести весь сегодняшний день в больнице. Мне правда хотелось бы отправить вам обоим тарелку индейки.

Кому: Анна Олифант ‹bananaelephant@femmefilmfreak.net›

От кого: Этьен Сент-Клэр ‹etiennebonaparte@soap.fr›

Тема: Re: Рождественский обед

ТЫ жалеешь МЕНЯ? Я, между прочим, знаю вкус хлебного пудинга. В больнице все по-прежнему. Не буду утомлять тебя деталями. Скажу только, что дожидался обратного автобуса битый час, и в за это время пошел дождь. Сейчас я уже в дома, а отец поехал в больницу. Мы прекрасно делаем вид, что не замечаем друг друга.

P. S. Мама просила пожелать тебе веселого Рождества. Так что веселого Рождества от моей мамы и счастливого Рождества от меня.

Кому: Этьен Сент-Клэр ‹etiennebonaparte@soap.fr›

От кого: Анна Олифант ‹bananaelephant@femmefilmfreak.net›

Тема: СПАСИ МЕНЯ

Самый. Отвратительный. Обед. На свете. Не прошло и пяти минут, как дела пошли хуже некуда. Папа пытался заставить Шонни съесть запеканку с зеленой фасолью, а когда у него не получилось, обвинил маму в том, что она дает сыну мало овощей. Тогда мама с силой грохнула вилкой об стол и сказала отцу, что он не имеет никакого права указывать ей, как растить детей. И тогда отец начал нести всю эту чушь про то, что «он же наш отец», а она – про то, что «ты же их бросил», и ВСЕ ЭТО ВРЕМЯ моя глуховатая бабушка орала: «ГДЕ СОЛЬ?! ЗАПЕКАНКА БЕЗВКУСНАЯ! ПЕРЕДАЙТЕ МНЕ СОЛЬ!» А потом дед пожаловался, что индейка слишком сухая, и мама сорвалась. Она прямо-таки завизжала.

Шонни испугался и со слезами убежал в свою комнату, а когда я пришла его проверить, он РАЗВОРАЧИВАЛ КАРАМЕЛЬНУЮ ПАЛОЧКУ!! Понятия не имею, откуда она взялась, но брат знает, что у него аллергия на краситель № 40! Естественно, я отняла у него конфету, и он заплакал еще сильнее. Прибежала мама и начала орать на МЕНЯ, словно это я дала Шонни эту гадость. Никаких «спасибо, что спасла жизнь моему сыну, Анна». А потом пришел отец, и родители снова сцепились, не обращая внимания на то, что Шонни все еще плачет. В итоге я увела брата и накормила его печеньем, и теперь он бегает тут кругами, а бабушка с дедушкой по-прежнему сидят за столом, словно все должны вот-вот вернуться и продолжить обедать.

ЧТО НЕ ТАК С МОЕЙ СЕМЬЕЙ? Теперь папа стучит ко мне дверь. Прекрасно. Неужели этот дебильный праздник может стать еще хуже???

Кому: Анна Олифант ‹bananaelephant@femmefilmfreak.net›

От кого: Этьен Сент-Клэр ‹etiennebonaparte@soap.fr›

Тема: СПАСАЮ

Я телепортируюсь в Атланту. Забираю тебя, и мы едем в место, где родные нас не найдут. Шонни захватим с собой. Разрешим ему бегать по кругу до изнеможения, а затем отправимся на долгую-долгую прогулку вдвоем. Как в День благодарения. Помнишь? И станем болтать обо всем, КРОМЕ родителей… а может, будем молчать.

Просто гулять. Будем идти и идти, пока весь остальной мир не перестанет существовать.

Сочувствую, Анна. И что еще понадобилось твоему отцу? Пожалуйста, напиши, что я могу для тебя сделать.

Кому: Этьен Сент-Клеэр ‹etiennebonaparte@soap.fr›

От кого: Анна Олифант ‹bananaelephant@femmefilmfreak.net›

Тема: Ах! Вот было бы здорово

Спасибо, но все уже нормально. Папа хотел извиниться. На долю секунду он почти стал нормальным. Почти. Мама потом тоже извинилась, и теперь они моют тарелки, делая вид, будто ничего не случилось. Не знаю. Яне собиралась выставлять себя истеричкой, ведь твои проблемы намного серьезнее моих. Прости.

Кому: Анна Олифант ‹bananaelephant@femmefilmfreak.net›

От кого: Этьен Сент-Клэр ‹etiennebonaparte@soap.fr›

Тема: Ты что, больная?

Мой день был скучным, а твой – похож на ночной кошмар. Ты в порядке?

Кому: Этьен Сент-Клэр ‹etiennebonaparte@soap.fr›

От кого: Анна Олифант ‹bananaelephant@femmefilmfreak.net›

Тема: Re: Ты что, больная?

Я нормально. Просто рада, что могу тебе выговориться.

Кому: Анна Олифант ‹bananaelephant@femmefilmfreak.net›

От кого: Этьен Сент-Клэр ‹etiennebonaparte@soap.fr›

Тема: То есть…

Означает ли это, что я могу позвонить?

Глава двадцать девятая

В истории ужасных праздников этот занимает первое место. Хуже, чем то Четвертое июля, когда дедушка отправился смотреть фейерверк в килте и уговаривал нас спеть «Цветок Шотландии» вместо «Америка прекрасна». Хуже, чем Хеллоуин, когда Труди Шерман и я пришли в школу в костюме доброй ведьмы Глинды, и она объявила всем, что ее наряд лучше, потому что у меня сквозь юбку видны фиолетовые трусики из набора «неделька», и ТАК ОНО И БЫЛО.

Я не разговариваю с Бридж. Она звонит каждый день, но я не беру трубку. Все кончено. Рождественский подарок, который я ей купила, – крошечный пакетик, обернутый в красно-белую полосатую бумагу, – закинут на дно чемодана. Это моделька Пон-Неф, старейшего моста в Париже. Он был частью железной дороги, но из-за моих проблем с французским Сент-Клэр битых пятнадцать минут уговаривал владельца магазина продать мне только мост.

Надеюсь, его можно будет вернуть.

Один раз я была в Ройал Мидтаун, 14, и, хотя мне не удалось повидаться с Гераклом, я встретилась с Тофом, который не преминул поинтересоваться: «Привет, Анна. Почему ты не разговариваешь с Бридж?» И мне пришлось скрыться в туалете. Одна из новеньких девушек пошла за мной и сказала, что, по ее мнению, Тоф – бесчувственный чурбан и я не должна обращать на него внимание. Это было приятно, но не слишком помогло.

Потом мы с Гераклом смотрели какой-то новый дурацкий фильм про Рождество и смеялись над одинаковыми свитерами актеров. Он рассказал мне о таинственном пакете с ростбифом, который нашел в шестом зале, и сказал, что ему нравится мой веб-сайт. Он считает, что мои обзоры стали лучше. Весьма мило с его стороны.

Но еще лучше стало, когда уехал мой папаша. Он постоянно расспрашивал меня о французских достопримечательностях и делал эти раздражающие меня звонки своему редактору. Мы все выдохнули с облегчением, когда увидели, что он собирает чемоданы. Единственным ярким пятном был Сент-Клэр. Мы общаемся каждый день – по телефону, по электронной почте, с помощью эсэмэсок. Я не могла не заметить, что в разлуке общение с Тофом очень быстро свелось практически до нуля, а с Сент-Клэром, хоть мы и не видимся каждый день, стали общаться еще больше, чем раньше.

Из-за Тофа я чувствую себя просто ужасно. Будь мы хорошими друзьями, то наверняка бы поддерживали отношения. Глупо надеяться на то, что у нас есть хоть какой-то шанс. Не могу поверить, что из всех людей именно Мэтт сказал мне, что я себя вела глупо. И, честно говоря, теперь, когда у меня есть время все осмыслить, потеря Тофа уже не кажется такой проблемой. Мне больно только из-за Бридж. Как она могла хранить это в секрете? Ее предательство – вот что действительно больно.

У меня нет планов на Новый год, так что я остаюсь дома с Шонни. Мама идет куда-то с несколькими коллегами по работе. Я заказываю пиццу с сыром, и мы с братишкой смотрим «Скрытую угрозу». Мне так хочется доказать брату, что я люблю его, что я даже готова выдержать ДжаДжа-чертова-Бинкса[35]. Пока мы следим за обратным отсчетом времени на Таймс-сквер, брат достает свои игрушки. «Пшшу! Пшшу!» – Хан Соло попадает в моего штурмовика, прежде чем тот успевает нырнуть за диванную подушку.

– Хорошо, что я надела защитный жилет от лазера, – говорю я, продвигаясь вперед.

– Защитного жилета от лазера не существует! Ты МЕРТВА! – Хан пробегает по спинке дивана. – Йеее-аааххх!

Я беру королеву Амидалу:

– Хан, ты в опасности! Отправляйся другой дорогой! На штурмовике защитный жилет от лазера.

– Анн-нннааах, стой! Пшшу, пшшу!

– Прекрасно, – говорит Амидала. – Пусть женщина сделает всю мужскую работу…

Она таранит голову штурмовика собственной головой:

– ГXXХНООО!

Тот падает с дивана.

Хан прыгает на ковер и вновь открывает стрельбу.

Я достаю молодого Оби-Ван-Геноби.

– Ооо, Амидала. Ты такая горячая. Целуй, целуй, целуй!

– Нет! – Шонни вырывает Оби-Вана у меня из рук. – Никаких поцелуев.

Я достаю другую фигурку из коробки Шонни. Это песчаный человек, тот самый, которого ему, должно быть, купила Бридж. Прекрасно.

– Ооо, Амидала. Целуй, целуй, целуй.

– Песчаные люди никого не целуют! Они АТАКУЮТ! РАР-Р-Р-Р-Р! – Братишка выхватывает у меня и эту фигурку тоже, но потом вдруг замирает и начинает изучать его голову.

– Почему ты не разговариваешь с Бридж? – внезапно спрашивает он. – Она тебя обидела?

Вопрос застает меня врасплох.

– Да, Шон. Она сделала кое-что не очень хорошее.

– Значит, она больше не будет со мной оставаться?

– Нет, уверена, что будет. Она тебя любит.

– Я не люблю Бридж.

– Шон!

– Ты из-за нее плакала. Ты теперь все время плачешь. – Братишка бросает песчаного человека на дно коробки. – У тебя еще остался тот, которого ты мне купила?

Я улыбаюсь. Достаю свой рюкзак и начинаю искать игрушку, но вдруг ощущаю внутри болезненный укол. Ох! И показываю на груду сломанных фигурок:

– Отдам при одном условии. Веди себя хорошо с Бридж. Посидеть с тобой могут только Бридж или дедушка, маме больше некого попросить. А дедушка уже слишком стар.

– Хорошо, – застенчиво отвечает Шон.

Я отдаю брату коробку, и он прижимает ее к груди:

– Спасибо.

На кухне звонит телефон. Наверное, мама. Шонни встает, чтобы взять трубку, а я в это время ищу подходящего нового парня для Амидалы.

– Я вас не понимаю, – говорит он. – Пожалуйста, говорите на английском.

– Шон? Кто это? Просто повесь трубку.

Ага! Люк Скайуокер! Без руки, но сойдет. Амидала и Люк целуются. Стоп. А разве она не его мама? Я отбрасываю Люка в сторону, словно он оскорбил меня лично, и дальше роюсь в коробке.

– У тебя странный голос. Да, она здесь.

– Шон?

– Так ты ее ПАРЕНЬ? – Мой брат заливается смехом.

Я бросаюсь на кухню и выхватываю телефон:

– Алло? Сент-Клэр?

На другом конце линии смех. Шонни высовывает язык, и я легонько щелкаю его по носу:

– ИДИ ОТСЮДА.

– Что, прости? – спрашивают в трубке.

– Я говорила с Шоном. Это ты?

– Да, это я.

– Откуда у тебя этот номер?

– Знаешь, есть такая книга. Желтенькая. Там записаны номера телефонов. А еще она выходит онлайн.

– Это твой па-а-а-рень?! – кричит Шонни прямо в трубку.

Я опять его отодвигаю:

– Мой друг. Иди посмотри телик.

– Что случилось с твоим мобильным? – спрашивает Сент-Клэр. – Забыла зарядить?

– Да ну?! Со мной такого не бывает.

– Знаю, я удивился, когда включилась голосовая почта. Но я рад, что добыл твой домашний номер. Просто на всякий случай.

Сент-Клэр преодолел столько трудностей, чтобы дозвониться, и это так приятно. Я счастлива.

– Чем занимаешься? Разве ты не собирался праздновать?

– Да нет. Мама неважно себя чувствует, и я остался дома. Она спит, так что, наверное, буду наблюдать за обратным отсчетом времени до Нового года в одиночестве.

Его маму выписали из больницы несколько дней назад. Но состояние нестабильное, ей то лучше, то хуже.

– А как же Элли? – как на автомате спрашиваю я.

– Я… мм… уже поговорил с ней. Она празднует Новый год в Париже. Вернулась на следующий день после Рождества, – добавляет Сент-Клэр.

Я представляю, как они чмокали друг друга в трубку. И сердце сжимается от боли.

– Она ушла на вечеринку, – угрюмо добавляет Сент-Клэр.

– Прости, что тебе приходится использовать запасной вариант.

– Не тупи. Второй запасной. Мама спит, забыла? – Он снова смеется.

– Спасибо. Так, может, мне стоит повесить трубку, пока мой вариант номер один не заснул сном младенца?

Я думаю о Шонни, который подозрительно затих в соседней комнате.

– Да брось, я только что позвонил. Как твой парнишка? Он держался молодцом, хотя и не понял слово, которое я сказал.

– У тебя забавный акцент. – Я улыбаюсь. Люблю его голос.

– Говори за себя, Атланта. Я слышал, что такое южный акцент…

– Нет!

– Да! Несколько раз на этой неделе.

Я хмыкаю, и моя улыбка становится шире. Мы созванивались с Мередит несколько раз за эти каникулы, но с ней никогда не было так весело, как с Сент-Клэром. Я перебираюсь с телефоном в гостиную, где Шонни свернулся калачиком в обнимку с моим песчаным человеком.

Мы с Сент-Клэром вместе смотрим обратный отсчет. У нас с Сан-Франциско разница в три часа, но это неважно. Едва бьет полночь, мы дуем в воображаемые рожки и взрываем воображаемые хлопушки. И три часа спустя, когда полночь бьет у него, мы празднуем снова.

И впервые с тех пор, как я вернулась домой, я абсолютно счастлива. Даже странно. Дом! Как можно было так долго хотеть вернуться домой, чтобы приехать и обнаружить, что его больше нет. Быть здесь, в доме своего детства, и понимать, что настоящий дом теперь в другом месте.

Хотя это и не совсем так.

Я скучаю по Парижу, но это не мой дом. Скорее мне не хватает чего-то иного. Теплоты в телефонном разговоре. Возможно ли, что в действительности дом – это не место, а человек? Раньше моим домом была Бридж. Возможно, теперь моим новом домом стал Сент-Клэр.

Я прокручиваю это в голове снова и снова до тех пор, пока наши голоса не стихают, и мы замолкаем. Просто составляем друг другу компанию. Мое дыхание. Его дыхание. Мое дыхание. Его дыхание.

Может, я никогда Сент-Клэру и не признаюсь, но это правда.

Это дом. Мы двое.

Глава тридцатая

Мне грустно от того, с каким облегчением я возвращаюсь во Францию. Это мой первый рейс в одиночестве. К тому моменту, как самолет приземляется в аэропорту Шарля де Голля, я уже с нетерпением ожидаю возвращения в Американскую школу, даже если это означает, что мне придется самой добираться до нее на метро. Кажется, я уже почти не боюсь ездить одна.

Это неправильно. Ведь так?

Однако доехать до Латинского квартала оказывается легко и просто, и, прежде чем я успеваю что-либо осознать, я уже открываю свою дверь и распаковываю чемоданы. Общежитие гудит. Ребята возвращаются после каникул. Я смотрю сквозь шторы на ресторанчик на другой стороне улицы. Оперной дивы не видно, но сейчас только полдень. Она должна появиться вечером. И я непроизвольно улыбаюсь.

Я звоню Сент-Клэру. Он приехал вчера вечером. Погода стоит не по сезону теплая, и они с Джошем вовсю этим пользуются. Просиживают время на ступеньках Пантеона. Сент-Клэр считает, что я должна присоединиться к ним. Конечно же я приду.

Не могу это объяснить, но стоит мне выйти на улицу, как у меня начинают шалить нервы. Почему меня трясет? Прошло всего две недели, но это были очень странные две недели. Сент-Клэр превратился из не пойми кого в моего лучшего друга. И он чувствует то же самое. Мне даже не нужно спрашивать – я уверена в нем, как в своем собственном отражении.

Я внезапно останавливаюсь и выбираю самый длинный путь к Пантеону. Париж прекрасен. Впереди виднеется великолепный Сент-Этьен-дю-Мон, и я думаю о том, как мама Сент-Клэра упаковывает еду для пикника и рисует голубей. Пытаюсь вообразить, как он бегает по ступенькам этой церкви в коротких шортиках и с ободранными коленками, но не могу. Я могу представить лишь человека, которого знаю, – спокойного и собранного, руки в карманах, уверенная походка. Человека, излучающего магнетическое обаяние, которое привлекает всех вокруг.

Январское солнце проглядывает из-за туч и согревает мне щеки. Двое элегантно одетых мужчин останавливаются полюбоваться небом. Нарядная женщина на шпильках с улыбкой проходит мимо. Я тоже улыбаюсь. А затем сворачиваю за угол, и мою грудь сдавливает так сильно, что я не могу дышать.

Потому что Сент-Клэр – вот он.

Склонился над огромным талмудом и полностью поглощен книгой. Ветер играет его темными волосами. Джош сидит в нескольких футах от него, черный альбом открыт, карандаш хаотично двигается. Еще несколько человек наслаждаются скупыми лучами зимнего солнца, но стоит мне отвести от них взгляд, как я тут же о них забываю. Все дело в нем.

Я опираюсь на край столика придорожного кафе, чтобы не упасть. Посетители смотрят на меня с тревогой, но мне все равно. Меня шатает, я задыхаюсь.

Как я могла быть такой глупой?

Как я могла хоть на секунду поверить, что не люблю его?

Глава тридцать первая

Я наблюдаю. Сент-Клэр прикусил ноготь на левом мизинце – наверное, книга интересная. Мизинец означает волнение или радость, большой палец – задумчивость или беспокойство. Я и сама удивляюсь, как умудрилась запомнить все эти жесты. Неужели я настолько пристально я за ним наблюдала?

Две пожилые женщины в шубах и шапках из натурального меха проходят мимо. Одна из них останавливается, поворачивается и задает мне вопрос по-французски. Я не знаю точного перевода, но понимаю, что она спрашивает, хорошо ли я себя чувствую. Я киваю и благодарю ее. Она бросает на меня встревоженный взгляд, но уходит.

Я не могу идти. Что мне ему сказать? Мы четырнадцать дней без перерыва болтали по телефону и вот наконец увиделись, а я даже не уверена, что смогу выдавить из себя «привет!». Один из посетителей кафе встает, чтобы помочь мне. Я отрываюсь от столика и плетусь дальше по улице. У меня подкашиваются ноги. Чем ближе я подхожу, тем сильнее понимаю, насколько Пантеон ошеломляет. Он просто огромен. Ступени тянутся далеко-далеко ввысь.

Сент-Клэр поднимает голову.

Наши взгляды встречаются, и лицо парня медленно расплывается в улыбке. Мое сердце бьется все быстрее и быстрее. Сент-Клэр опускает книгу и встает. И в тот момент, когда он называет меня по имени, все меняется.

Он больше не Сент-Клэр, всеобщий любимец и друг.

Он Этьен. Этьен, как в тот вечер, когда мы встретились. Он Этьен, мой друг.

И даже больше.

Этьен. Мои ноги бегут, отбивая по три такта. Эть-ен, Эть-ен, Эть-ен. Его имя на вкус, как жидкий шоколад. Такой прекрасный, такой совершенный.

Он готов заключить меня в объятия. Во рту пересыхает. Сердце бешено стучит… Мы наконец отпускаем друг друга, и я делаю шаг назад. Он ловит меня, чтобы я не упала на ступени.

– Уух, – говорит он. Но не думаю, что это относится к моему падению.

Я краснею и кляну себя за неуклюжесть.

– Да, это было опасно.

Уф! Голос не дрожит.

Этьен смотрит на меня с изумлением:

– Ты в порядке?

Я понимаю, что он все еще держит меня за плечи, и вздрагиваю всем телом:

– Да. Отлично. Супер!

– Привет, Анна. Как прошли каникулы?

Джош. Я и забыла, что он здесь. Этьен осторожно меня отпускает, чтобы я могла ответить Джошу. Но во время разговора я только и мечтаю, чтобы он вернулся к рисованию и оставил нас вдвоем. Через минуту Джон смотрит мне через плечо – туда, где стоит Этьен, – и на лице его появляется забавное выражение. Джош замолкает и вновь погружается в рисование. Я оборачиваюсь, но лицо Этьена совершенно невозмутимо.

Мы вместе садимся на ступени. Я никогда еще так не нервничала в его присутствии, не считая нашей первой недели в школе. Мысли путаются, язык наливается свинцом, живот крутит.

– Ну, – говорит Этьен после мучительной минутной паузы. – Похоже, мы исчерпали все темы для разговоров за каникулы.

Напряжение внутри немного ослабевает, и я наконец обретаю способность говорить:

– Тогда, наверное, мне лучше вернуться в общежитие.

Я делаю вид, что встаю, и Этьен смеется:

– У меня кое-что для тебя есть. – Он тянет меня за рукав. – Запоздалый рождественский подарок.

– Для меня? Но я ничего тебе не купила!

Этьен засовывает руку в карман и что-то достает. Что-то настолько маленькое, что может спрятаться в кулаке.

– Оно маленькое, так что не обольщайся.

– О-о-о… что это?

– Увидел, когда был с мамой, и вспомнил о тебе…

– Этьен! Давай уже!

Он моргает от неожиданности, услышав свое имя. Я краснею, и меня вдруг посещает чувство, что он догадывается, о чем я думаю. Однако он делает удивленное лицо и произносит:

– Закрой глаза и вытяни ладонь.

Продолжая краснеть, я делаю то, что он просит. Его пальцы касаются моей ладони, и я вздрагиваю, словно меня ударило током. Что-то падает и приземляется с тихим дзиньканьем возле нас. Я открываю глаза. Этьен смотрит на меня все с тем же удивлением.

– Кажется… кажется, оно упало вон туда. – Я опускаюсь на корточки, но даже не знаю, что надо искать. Я так и не поняла, что он положил мне в руку. Только почувствовала. – Ничего не вижу! Только камешки и голубиный помет, – добавляю я, стараясь вести себя спокойно.

Где оно? Что это?

– Вот. – Этьен поднимает с верхней ступеньки что-то маленькое и желтое.

Я отхожу назад и снова протягиваю руку. Этьен замирает и разжимает ладонь на несколько дюймов выше моей. Словно избегая прикосновения.

Стеклянная бусина. В форме банана.

Этьен прочищает горло:

– Я знаю, что только Бридж называла тебя Бананой, но маме в прошлые выходные стало лучше, и мы сходили в ее любимый магазин. Я увидел этот банан и подумал о тебе. Надеюсь, ты не против добавить ее к своей коллекции. Особенно с тех пор, как вы с Бридж… ну ты знаешь…

Я сжимаю бусину в ладони:

– Спасибо.

– Мама все удивлялась, зачем мне эта бусина.

– И что ты ей сказал?

– Что это для тебя, конечно. – Этьен произносит эту фразу с придыханием.

Я сияю. Бусина такая легкая, что я почти не чувствую ее веса, лишь ощущаю холодок на ладони. Кстати, о холоде…

Я дрожу.

– Это на улице так холодно или я просто замерзла?

– Возьми. – Этьен снимает черный шарф, свободно намотанный вокруг шеи, и передает мне.

Я беру его и укутываюсь. Голова кружится. Наверное, из-за запаха. Пахнет чистым, вымытым телом. Пахнет им.

– У тебя классная прическа, – замечает Этьен. – Снова высветлила прядь.

Я смущенно касаюсь прядки:

– Мама помогла.

– Ветер просто жуть, пойду схожу за кофе. – Джош захлопывает альбом. Я и забыла, что он рядом. – Вы со мной?

Этьен вопросительно смотрит на меня.

Кофе! Да я что угодно отдам за чашечку кофе.

Я улыбаюсь Джошу:

– Звучит здорово.

А потом мы спускаемся по ступеням величественного Пантеона, расположенного в самом красивом городе мира. Я иду с двумя умными, симпатичными парнями и улыбаюсь от уха до уха. Если бы только Бридж могла меня сейчас видеть…

Я хочу сказать: кому нужен Кристофер, когда в мире существует Этьен Сент-Клэр?

Но как только я вспоминаю о Тофе, в желудке опять начинается нечто невообразимое. Я думала, он будет меня ждать. Какой стыд. Я потратила на него столько времени. Идущий впереди Этьен смеется над словами Джоша. И от этого звука я потихоньку впадаю в панику; в голове снова и снова звучит один и тот же вопрос:

«Что делать? Я влюблена в своего лучшего друга».

Глава тридцать вторая

Это разновидность болезни. Этьен. Как сильно я люблю его.

Я люблю Этьена.

Люблю, как он приподнимает бровь, когда я говорю что-то, по его мнению, умное или забавное. Люблю слушать его топот над головой. Люблю произносить его имя и милый акцент люблю.

Люблю в нем все.

Люблю сидеть рядом с ним на физике. Случайно прикасаться к нему во время лабораторных. Его неразборчивый почерк на наших листах с заданием люблю. Люблю протягивать ему рюкзак после урока: мои пальцы потом пахнут им добрых десять минут. А когда Аманда говорит какую-нибудь глупость, он отыскивает меня глазами и картинно закатывает глаза – это я тоже люблю.

Люблю его мальчишеский смех, мятые рубашки и дурацкую вязаную шапку. Люблю его большие карие глаза и то, как он закусывает ногти. И так сильно люблю его волосы, что готова умереть на месте.

Есть только один пункт, который я в нем не люблю. Это она.

Если раньше Элли мне просто не нравилась, то нынешнее чувство совершенно иное. И не важно, что я могу сосчитать наши встречи по пальцам одной руки. Все дело в первом впечатлении, от которого невозможно отделаться. В том, как падал свет фонаря. Ее пальцы у него в волосах. Каждый раз, оставаясь одна, я мысленно возвращаюсь в тот вечер. Придумываю продолжение. Элли касается его груди. И дальше. Его спальня. Этьен стаскивает с нее платье, их губы сливаются, тела прижимаются друг к другу… О боже! Меня охватывает жар, и желудок сжимается.

Я представляю себе их разрыв, как он будет обвинять ее, а она его, и придумываю множество планов мести. Я хочу запустить пальцы в ее французскую прическу и вырвать клок волос из головы. Хочу выцарапать ей глаза.

Видимо, я не слишком хороший человек.

Мы с Этьеном и раньше не часто говорили об Элли, но теперь эта тема – абсолютное табу. Это мучает меня, потому что с тех пор, как мы вернулись после зимних каникул, у них, кажется, опять возникли проблемы. Как одержимый сталкер, я подсчитываю, сколько вечеров он проводит с ней, а сколько со мной. Я выигрываю.

Так почему бы ему просто ее не бросить? Почему, почему, почему?

Эта мысль мучает меня постоянно, и мне необходимо с кем-нибудь поговорить, иначе мой мозг взорвется. Я выбираю Мередит. Насколько я вижу, она так же вовлечена во все происходящее, как и я. Мы в ее комнате, и она помогает мне писать заданное по французскому сочинение про домашнего питомца. Я пишу про морскую свинку. На Мер футбольные шорты и кашемировый свитер, и ей это удивительно идет. И еще она взлохматила волосы. Так, для прикола.

– Хорошо, но здесь нужно обычное настоящее время, – объясняет подруга. – Ты ведь не кормишь Капитана Джека морковными палочками прямо сейчас.

– О, точно.

Я исправляю ошибку, но мои мысли заняты вовсе не глаголами. Я пытаюсь придумать, как непринужденно перевести разговор на Этьена.

– Прочти еще раз. И давай твоим фирменным забавным голосом! Ну на псевдофранцузском, помнишь, как ты заказывала «кафи крэм» в том новом местечке с Сент-Клэром.

Мой жуткий акцент, конечно, не совсем то, о чем бы я хотела беседовать, но пропускать такую возможность нельзя.

– Знаешь, меня… мм… кое-что беспокоит. – Я понимаю, что у меня на лбу написано: «Я! ВЛЮБЛЕНА! В ЭТЬЕНА!», и все же продолжаю: – Почему они с Элли до сих пор вместе? Они ведь почти не видятся. Верно?

Мер замирает, слегка поворачивается, и… я попалась. Она теперь знает, что я тоже в него влюблена.

Однако затем я осознаю, что подружка просто подбирает слова для ответа, поскольку переживает не меньше меня. И она даже не заметила мой странный тон.

– Ну да. – Мер медленно опускается на пол. – Но все не так просто. Они вместе целую вечность. Знаешь, что-то вроде старой супружеской пары. И кроме того, оба… осторожные.

– Осторожные?

– Вроде того. Знаешь, Сент-Клэр ни за что не станет «раскачивать лодку», а уж Элли тем более. Она целую вечность выбирала университет и в конце концов остановилась на том, который находится в соседнем квартале. Парсонс, конечно, престижное учебное заведение и все такое, но Элли выбрала его лишь потому, что он рядом. И теперь, после всего случившегося с его мамой, Сент-Клэр, кажется, боится потерять кого-нибудь еще. Да и Элли ни за что не разорвет отношения, когда у матери ее парня рак. Даже если эти отношения на ладан дышат.

Я щелкаю ручкой. Клик-клик-клик-клик.

– Думаешь, они несчастливы?

Мер вздыхает:

– Не несчастны, но и… счастливыми их не назовешь. Частично счастливы, наверное. Разве это так важно?

Еще как. И меня это жутко бесит. Клик-клик-клик-клик-клик.

Это означает, что я не могу ни о чем поговорить с Этьеном, поскольку рискую нашей дружбой. И должна делать вид, будто ничего не происходит, будто я отношусь к нему так же, как к Джошу. А на следующий день вышеупомянутый Джош в очередной раз не слушает лекцию по истории. На коленях у него графический роман Крейга Томпсона «Прощай, Чанки Ройс», и он что-то рисует в альбоме. Джош даже делает какие-то пометки, но уж точно не о штурме Бастилии.

Джош с Рашми опять поссорились за обедом. Никого больше не волнуют прогулы Этьена, но Джош забивает на занятия с пугающей частотой. И даже перестал делать совместные домашние задания. Чем сильнее давит Рашми, тем сильнее парень отлынивает.

Профессор Хансен расхаживает по комнате. Невысокий мужчина в очках с толстыми стеклами и жиденькими волосами, которые разлетаются в стороны всякий раз, как он яростно стучит по столу, призывая учеников к тишине. Он назубок знает все события в истории и не забывает о них рассказывать – и при этом не заставляет зубрить даты. Я понимаю, почему Этьен так любит историю, он ведь учится у него уже целых четыре года.

Ах, как бы я хотела не сводить все свои мысли к Этьену.

Я рассматриваю сидящих передо мной ребят и понимаю, что не у меня одной пошаливают гормоны. Эмили Мидлстоун наклонилась поднять ластик, а Майкл Рейнард пялится на ее грудь. Вот это да. Тем хуже для него, Эмили сохнет по его лучшему другу, Дэйву. И ластик она уронила специально, но Дэйву плевать. Его больше интересует рассказ преподавателя.

Дэйв видит, что я смотрю на него, и оживляется. Я тут же отворачиваюсь. Эмили одаривает меня злобным взглядом, но я лишь вежливо улыбаюсь в ответ. Эмили вернулась в школу с мелированной прядкой. Покрасилась в блондинку, а локон сделала розовым, чтобы было не так похоже на меня. Вот так.

Профессор Хансен описывает подробности казни Марии Антуанетты. Я не могу сосредоточиться на его рассказе. Мы с Этьеном после школы собираемся в кино. Джош и Рашми, конечно, тоже идут с нами – Мер нужно на тренировку по футболу, – однако счет на этой неделе пока в мою пользу: 4:1. Преподаватель снова стучит по парте, и рыжая девчонка слева от меня подпрыгивает и роняет бумаги.

Я наклоняюсь, чтобы помочь ей, и с удивлением обнаруживаю целую страницу, изрисованную знакомой татуировкой в виде черепа. Я поднимаю взгляд. Лицо рыжухи вспыхивает и становится под цвет ее волос. Я киваю на Джоша и приподнимаю брови. Ее глаза расширяются от ужаса, но я качаю головой и улыбаюсь: мол, не выдам.

Как ее зовут? Айла. Айла Мартин. Мы живем на одном этаже, но она такая скромная, что я часто забываю о ее существовании. Ей стоит быть активней, если она хочет заслужить внимание Джоша. Они оба такие стеснительные. Жалко, из них получилась бы отличная пара. Возможно, они бы не ссорились так, как с Рашми. Почему подходящие друг другу люди никогда не сходятся? Почему люди так боятся разорвать отношения, даже если они себя исчерпали?

Я продолжаю размышлять об этом, даже когда мы с Этьеном стоим на первом этаже у комнаты Джоша, дожидаясь, пока он соберется. Этьен прижимает ухо к двери, а затем отпрыгивает, словно его обожгло.

– Что там?

Он морщится:

– Они там решили продолжить.

Я выхожу на улицу следом за ним:

– Рашми тоже там?

– Они «этим» занимаются, – прямо говорит Этьен. – Не будем им мешать.

Я рада, что он идет впереди и не видит моего лица. Не то чтобы я готова спать с кем-то – я не готова, – но это стоит стеной между нами. Я всегда это понимала. И теперь я снова думаю об Этьене и Элли. Он ласкает кончиками пальцев ее обнаженное плечо. Ее губы касаются его шеи. Хватит об этом думать, Анна.

Хватит, хватит, ХВАТИТ.

Я перевожу разговор на его маму. Она закончила курс лечения, но помогло оно или нет – мы узнаем только в марте. Врачам нужно подождать, когда ее организм полностью очистится от радиации, чтобы провести тесты. Этьен, как всегда, балансирует между отчаянием и надеждой, но я всегда подталкиваю его в сторону надежды, если это возможно.

Сегодня ей хорошо, и ему тоже. Он рассказывает мне о ее лекарствах, но я почти не слушаю, любуясь его профилем. Я снова вспоминаю День благодарения, который мы провели вместе.

Боже, как он прекрасен.

Мы идем в наш любимый кинотеатр, который между собой прозвали «Кинотеатр мамули и бассет-хаунда». Это уютный театр с одним залом всего в нескольких кварталах от общежития, и управляет им джентльмен, который выгуливает Пусу, собачку из кондитерской. Не думаю, что его можно назвать мамулей – владелец Пусы скорее похож на дедулю, – но для кинотеатра прозвище вполне подходящее. Мы входим в кинотеатр, и дружелюбный статный мужчина за стойкой кричит нам:

– Джо-джа, Атланна, джо-джа!

Я улыбаюсь в ответ. Он немного учил меня французскому, а я его – английскому. Он запомнил, что я из Атланты, штат Джорджия (Джо-джа!), и мы обычно перекидываемся парой слов по поводу погоды. А потом я спрашиваю его, счастлива ли Пуса и любит ли он вкусно поесть. По крайней мере, пытаюсь.

Сегодня на дневном сеансе «Римские каникулы», и зал пуст. Этьен вытягивает ноги и расслабляется:

– Ну ладно, есть у меня еще одна. Зло еще…

– … никогда не выглядело так привлекательно.

– Точно! – Глаза его сияют.

Это одна из моих любимых игр, когда один начинает какую-нибудь известную цитату, а другой ее заканчивает.

– С такими друзьями…

Этьен передразнивает мой мрачный тон:

– И враги не нужны.

Мой смех эхом отражается от стен, обитых тканью, но Этьен старается сохранить невозмутимый вид. У него ничего не выходит, и он расплывается в широкой улыбке. Мое сердце замирает. Наверное, у меня очень забавный вид, потому что Этьен прикрывает рот ладонью.

– Хватит глазеть, – шипит он.

– Что?

– Мои зубы. Ты пялишься на мои нижние зубы.

Я снова смеюсь:

– Я что, не имею права поржать над чужими зубами? К твоему сведению, я круто плююсь водой через щелку. Бридж все время дразнила меня за…

Я замолкаю. Мне становится плохо. Я до сих пор не поговорила с Бридж.

Этьен убирает ладонь ото рта и серьезно, возможно, даже хмуро на меня смотрит.

– Я люблю твою улыбку, – говорит он.

А я твою.

Но мне не хватает смелости сказать это вслух.

Глава тридцать третья

Девушка на вахте улыбается при виде меня:

– У меня для тебя посылка!

Двери общежития вновь открываются, и друзья проходят следом за мной. Девушка передает мне большую коричневую коробку, и я с радостью расписываюсь за нее.

– От мамы? – спрашивает Мер.

Ее щеки раскраснелись от мороза.

– Да!

Сегодня мой день рождения. И я точно знаю, что внутри. Я быстро отношу коробку на диван в лобби и ищу, чем бы открыть. Джош достает ключ от своей комнаты и разрывает ленту.

– Аааах! – кричит он.

Рашми, Мер и Этьен заглядывают внутрь, а я молча торжествую.

– Нет! – кричит Мер.

– Да, – говорю я.

Этьен достает узкую зеленую коробку:

– Печенье?

Джош выхватывает коробку у него из рук:

– Не просто печенье, мой милый английский друг, а «Син Минтс». – И поворачивается ко мне: – Можно открыть?

– Конечно!

Каждый год на мой день рождения родители дарят мне кучу скаутского печенья вместо торта. Как раз вовремя.

Рашми достает коробку с лимонным кремом «Шарлотт»:

– Твоя мама супер.

– И что такого особенного в… тагалонгсе? – спрашивает Этьен, рассматривая очередную коробочку.

– ТАГАЛОНГС? – Мер вырывает пачку у него из рук.

– Это самые вкусные сладости на всей планете, – объясняю я Этьену. – И продают их только в это время года. Ты когда-нибудь пробовал печенье герлскаутов?

– Здесь что-то говорили про скаутское печенье?

Я с удивлением вижу выглядывающую у меня из-за плеча Аманду. От вида такого богатства у нее глаза вылезают из орбит.

– Герлскаутское печенье? – Рядом возникает еще одно смущенное лицо. Чизбургер.

Аманда сердито оттопыривает губу и поворачивается ко мне:

– Ты должна дать мне «Син Минтс».

– Хм… ну да, конечно, – отвечаю я.

Джош корчит рожу, но я все равно протягиваю угощение. Аманда впивается зубами в шоколадное печенье, виснет на руке Этьена и урчит от удовольствия. Этьен пытается отпихнуть девчонку, но она крепко в него вцепилась. Аманда облизывает губы. К моему удивлению, на них не остается ни одной крошки. Как ей это удалось?

– Ты когда-нибудь их пробовал? – спрашивает она Этьена.

– Да, – врет он.

Рашми фыркает.

За спиной кто-то откашливается. Это Чизбургер, жадно пожирающий глазами мою коробку. Я перевожу взгляд на Аманду и достаю целый блок «Син Минтс»:

– Угощайся, Чизбургер.

Он окидывает меня удивленным взглядом, но тут же принимает свой обычный вид.

– Вау! Спасибо, Анна. – Чизбургер берет печенье и направляется к лестнице.

Джош в ужасе:

– Ты зачем раздаешь печенье?

– Серьезно, – Мер раздраженно косится на Аманду, – давай поищем более уединенное место.

Она хватает мою коробку и идет к лестнице. В холодильнике у Мер, как всегда, имеется свежее молоко. Все желают мне счастливого дня рождения и чокаются стаканами. А потом мы наедаемся до отвала.

– Ммм… – стонет Этьен, лежа на полу. – Тагалонгс.

– А что я тебе говорила, – смеется Мер, слизывая арахисовое масло с шоколадных с колечек.

– Прости, что мы ничего тебе не подарили, – говорит Рашми. – Но спасибо за угощение.

Я улыбаюсь:

– Всегда пожалуйста.

– Вообще-то, – Этьен садится, – я хотел пригласить тебя на обед, но, кажется, никто уже не голоден.

Он тянется к рюкзаку.

– Но ты ведь ненавидишь дни рождения! – говорю я.

– Не благодари. И я их не ненавижу. Просто не праздную свой. Прости, что не упаковал как следует. – Этьен протягивает мне блокнот на пружинах.

Я смущена:

– Спасибо.

– Он для левшей. Видишь? – Этьен листает страницы в обратном порядке. – Твой уже исписан всякими заметками, и я подумал, что тебе скоро понадобится новый.

Никто никогда не вспоминал, что я левша. У меня комок подкатывает к горлу.

– Блокнот замечательный.

– Я знаю, он не очень…

– Нет. Он замечательный. Спасибо.

Этьен прикусывает мизинец, и мы улыбаемся друг другу.

– Оу, Сент-Клэр, как это мило, – смеется Джош.

Этьен запускает подушкой Джошу в голову.

– Ты мне так ничего и не объяснила, – говорит Рашми. – Зачем ты этим занимаешься? Пишешь эти рецензии?

– О! – Я отрываю взгляд от Этьена. – Мне просто это нравится. Я люблю обсуждать фильмы. Но попасть в этот бизнес тяжело, ведь это стиль жизни, и мне нужно как можно больше практиковаться.

– Почему ты не хочешь стать режиссером? Или сценаристом, или актрисой, или кем-то еще? – спрашивает Рашми. – Мало кто хочет быть критиком… Странно.

– Ничего не странно, – вмешивается в разговор Этьен. – По-моему, это круто.

Я пожимаю плечами:

– Мне просто нравится… высказывать свое мнение. Пробуждать в людях интерес к чему-то великому. Не знаю, я часто общалась с одним крупным кинокритиком из Атланты – он живет неподалеку от кинотеатра, где я работала, и поэтому ходил к нам смотреть кино, – так вот он однажды заявил, будто женщины никогда не становились известными кинокритиками из-за того, что они слишком добрые. Мол, мы даже самому глупенькому фильму готовы поставить четыре звезды. Я хочу доказать, что это неправда.

Мер усмехается:

– Конечно же это неправда.

Этьен привстает:

– Не думаю, что твои близкие знакомые считают, будто у тебя легко получить хороший отзыв.

Я озадаченно смотрю на него:

– Что ты имеешь в виду?

– А-а-а… – театрально зевает Джош. – Так какие планы на вечер?

Я жду, что скажет Этьен, но он молчит. Я растерянно поворачиваюсь к Джошу:

– А?

– Может, не стоит торчать тут весь вечер. Пойдем пройдемся.

Джош явно говорит не про кинотеатр. Я зябко ежусь:

– Я бы лучше осталась здесь.

Глаза Джоша сияют.

– Анна, ты ведь еще никогда не пила алкоголь?

– Конечно же пила, – вру я, но румянец тут же меня выдает.

Ребята отвечают возмущенными криками.

– Как тебе удалось прожить здесь полгода и ни разу не выпить? – спрашивает Рашми.

Я начинаю юлить:

– Я просто… нет… Это ведь незаконно…

– Ты во Франции, – говорит Джош. – Можешь, по крайней мере, попробовать.

Теперь уже все скачут вокруг меня. Можно подумать, это им исполнилось восемнадцать.

– Да! Давайте спаивать Анну! – наперебой кричат все.

– Ну не знаю…

– Не спаивать, – улыбается Этьен. Он единственный, кто все еще сидит. – Просто… поздравлять.

– Праздничная попойка на день рождения, – смеется Джош.

– Просто поздравлять, – повторяет Этьен. – Пошли, Анна. Я знаю прекрасное место, чтобы отпраздновать твой день рождения.

После слов Этьена мой мозг отключается окончательно, и я машинально отвечаю:

– Хорошо.

Мы договариваемся встретиться поздно вечером. О чем я думаю? Лучше бы я устроила себе киномарафон Мишеля Гондри[36]. Я жутко нервничаю и целую вечность ищу, что надеть. В моем гардеробе нет наряда, подходящего для клуба. Когда я наконец спускаюсь в лобби, все уже в сборе, включая Этьена. Даже удивительно, что он пришел вовремя. Этьен стоит спиной ко мне.

– Так-так! – кричу я. – Начинаем вечеринку.

Этьен оборачивается на звук моего голоса и в изумлении задирает голову.

На мне мини-юбка. В Париже я надела ее впервые, но мой день рождения вроде бы подходящий для этого повод.

– Вау, Анна! – Рашми делает вид, что поправляет очки. – Почему ты все это прятала?

Этьен пялится на мои ноги. Я смущенно поправляю куртку. Этьен вздрагивает и врезается в Рашми.

Может, она и права. Возможно, мне стоит носить короткие юбки почаще.

Глава тридцать четвертая

Музыка в клубе грохочет с такой силой – гитары визжат, барабаны истово гремят, от вокала закладывает уши, – что я едва слышу саму себя. Единственное, что я знаю, – мне хорошо. Правда хорошо. Почему я раньше никогда не пила? Я была такой идиоткой – в этом нет ничего страшного. Теперь я понимаю, зачем люди пьют. Не знаю точно, что именно я пробовала, кажется, это было что-то фруктовое. Поначалу было отвратительно, но чем дальше, тем лучше. А может, просто ощущения притупились. Что-то вроде того. Черт, я чувствую себя потрясающей. Такой уверенной в себе, сильной.

А где Этьен?

Я оглядываю темный зал, пытаясь разглядеть лица в толпе циничной парижской молодежи, выплескивающей свой гнев с помощью здоровой дозы французского панк-рока. Наконец я вижу Этьена, он прислонился к стене и болтает с Мер. Интересно, о чем? Она смеется и встряхивает волосами. А затем касается его руки.

Мередит превратилась в рукохватательницу. Не могу в это поверить.

И прежде чем я успеваю что-либо осознать, ноги несут меня к ним. Музыка бьет по ушам. Я спотыкаюсь об чью-то ногу. Парень материт меня по-французски, я бормочу извинения и иду дальше. Да что тут такого? Этьен. Я должна поговорить с Этьеном.

– Эй! – кричу я ему в лицо, и он вздрагивает.

– Господи, Анна. С тобой все в порядке? Сколько ты выпила? – спрашивает Мер.

Я машу рукой. Три пальца. Четыре пальца. Пять. Где-то так.

– Потанцуй со мной, – говорю я Этьену.

Он удивлен, но передает Мер свое пиво. Она буравит меня неодобрительным взглядом, но мне все равно. Он мой самый близкий друг, а не ее. Я хватаю Этьена за руку и веду на танцпол. Музыка меняется на более отвязную, и я даю ей себя захватить. Этьен внимательно следит за моими телодвижениями. Он подхватывает ритм, и мы движемся вместе. Комната вращается вокруг нас. Волосы парня блестят от пота. Мои тоже. Я прижимаюсь к Этьену плотнее, и он не против. Я спускаюсь вдоль его тела в такт музыке. А когда поднимаюсь, глаза его закрыты, а рот чуть приоткрыт. Мы подходим друг другу по всем параметрам.

Начинается новая песня. Музыка все громче и громче. Толпа неистовствует. Этьен выкрикивает слова песни вместе с остальными. Я не знаю слов, и, хотя вроде бы учила французский, расслышать что-либо в таком оре просто невозможно, ясно одно, эта группа НАМНОГО ЛУЧШЕ «Грошовых ужасов». ХА!

Мы танцуем до тех пор, пока нас держат ноги. А потом у нас перехватывает дыхание. Одежда пропитана потом, и мы едва можем стоять. Этьен ведет меня к барной стойке, и я держусь за него как за последнюю опору. Он плюхается рядом со мной. Мы смеемся. Я плачу. От смеха.

Странная девушка что-то кричит нам по-французски.

– Пардон? – Этьен разворачивается, и его глаза округляются от ужаса.

У девушки блестящие волосы и каменное лицо. Она продолжает орать, и мне даже удается различить несколько ругательств. Этьен отвечает ей по-французски, и по его позе и голосу я понимаю, что он оправдывается. Девушка снова орет, затем криво усмехается и уходит, с трудом пробиваясь сквозь пульсирующую людскую массу.

– Что это с ней? – спрашиваю я.

– Дерьмо. Дерьмо.

– Кто она такая? Что случилось?

Я поднимаю волосы, чтобы проветрить шею. Мне жарко. Здесь невыносимо жарко.

Этьен в панике хлопает по карманам:

– Фак! Где мой телефон?

Я достаю сумочку и протягиваю ему свой мобильный.

– БЕРИ МОЙ! – громко кричу я.

Этьен качает головой:

– Я не могу позвонить с твоего. Она поймет. Она, черт возьми, все поймет.

Он в отчаянии проводит руками по волосам и, прежде чем до меня успевает дойти, уже бежит к выходу. Я за ним. Мы вырываемся из клуба в холодную ночь.

Падают снежинки. Не могу поверить. В Париже никогда не бывает снега! И вдруг он пошел на мой день рождения! Я высовываю язык, но ничего не чувствую. Приходится высунуть сильнее. Этьен судорожно ищет телефон. Наконец он находит его в кармане куртки. Он кому-то звонит, но трубку, похоже, не берут. Этьен кричит и засовывает телефон обратно в карман.

Я отпрыгиваю назад:

– Что происходит?

– Что происходит? Что происходит? Я расскажу тебе, что происходит. Знаешь, кто та девушка, которая хотела меня убить? Это соседка Элли по комнате. Она видела, как мы танцуем, позвонила Элли и все ей рассказала.

– И что? Мы просто танцевали. Что в этом такого?

– Что такого? Элли бесится из-за тебя, вот что такое! Она ненавидит, когда мы вместе проводим время, а теперь будет думать, что между нами что-то есть…

– Она ненавидит меня? – Я смущена. Что я ей сделала? Да я ее месяцами не видела.

Этьен снова кричит и пинает стену, а потом воет от боли.

– ФАК!

– Успокойся! Боже, Этьен, да что с тобой?

Парень качает головой, лицо его становится каменным.

– Все не должно было закончиться так. – Он проводит рукой по волосам.

Что именно не должно было так закончиться? Он про меня или про нее?

– Все уже давно к этому шло…

О боже. Неужели они расстаются?

– Но я просто еще не готов, – заканчивает он.

Сердце сковывает лед. Отшей его. Серьезно. ОТШЕЙ.

ЕГО.

– Почему нет, Сент-Клэр? Почему ты не готов?

Он поднимает глаза, когда я называю его по фамилии. Сент-Клэр, а не Этьен. Ему больно, но мне наплевать. Он снова Сент-Клэр. Флиртующий, дружелюбный со всеми Сент-Клэр. Я НЕНАВИЖУ его. Прежде чем он успевает ответить, я ухожу. Больше не могу на него смотреть. Какой же я была глупой. Просто идиотка.

Это как с Тофом, одно и то же.

Сент-Клэр зовет меня, но я иду дальше. Шаг за шагом. Я так сильно сосредотачиваюсь на ходьбе, что врезаюсь в фонарь. Матерюсь и пинаю его. Снова, и снова, и снова, пока Сент-Клэр меня не оттаскивает. Я дрыгаю ногами и кричу. Я так устала, я просто хочу ДОМОЙ.

– Анна. Анна!

– Что происходит? – спрашивает кто-то.

К нам подходят Мередит, Рашми и Джош. Когда они успели здесь оказаться? Как давно они на нас смотрят?

– Все в порядке, – говорит Сент-Клэр. – Она просто слегка напилась…

– Я НЕ ПЬЯНАЯ.

– Анна, ты напилась, и я напился, произошло недоразумение. Давай просто вернемся домой.

– Я не хочу возвращаться домой вместе с тобой!

– Какой бес, черт возьми, в тебя вселился?

– Какой бес вселился в меня? И у тебя еще хватает наглости спрашивать. – Я подхожу к Рашми. Она внимательно смотрит на меня и потрясенно поворачивается к Джошу. – Просто скажи мне одну вещь, Сент-Клэр. Я хочу знать одну-единственную вещь.

Он смотрит на меня. Разъяренный. Смущенный.

Я выдерживаю паузу, чтобы собраться с силами.

– Почему ты до сих пор с ней?

Тишина.

– Отлично. Не отвечай. Но знаешь что? Не зови меня больше никогда. Между нами все кончено. Бонне ньют.

Я уже ухожу, когда Сент-Клэр отвечает:

– Потому что я не хочу быть один. – Его голос эхом разносится в ночи.

Я поворачиваюсь к нему в последний раз:

– А ты и не был один, кретин.

Глава тридцать пятая

– Ух ты, Анна. Ты прямо наклюкалась до чертиков.

Я накрываюсь одеялом с головой. Мы говорим с Рашми по телефону, и у меня до смерти болит голова.

– Сколько вы с Сент-Клэром вчера выпили?

Этьен. Что вчера случилось? Я помню клуб. Помню музыку. И… мы танцевали? Кажется, танцевали… и да, какая-то девица на нас орала, и мы вышли на улицу, и… о нет.

Нет, нет, нет.

Я резко сажусь, и – твою мать! – голову пронзает боль. Я закрываю глаза и медленно-медленно опускаюсь на кровать.

– Вы чуть не занялись сексом прямо на танцполе.

Да ну?

Я открываю глаза и мгновенно жалею об этом.

– Кажется, я простыла, – хриплю я.

Хочется пить. В горле пересохло. Отвратительно. Я словно облизала подстилку из клетки Капитана Джека.

– Обычное похмелье, – усмехается Рашми. – Выпей немного воды. Но не слишком много, иначе тебя опять вырвет.

– Опять?

– Загляни в раковину.

Я шепчу:

– Лучше не надо.

– Мы с Джошем фактически дотащили тебя до дома. Скажи нам спасибо.

– Спасибо. – Я сейчас не в настроении болтать с Рашми. – А Этьен в порядке?

– Я его не видела. Он вчера пошел к Элли.

А я-то думала, что хуже себя чувствовать уже невозможно. Я ковыряю уголки подушки.

– Я… мм… вчера не говорила ему ничего странного?

– Не считая того, что ты вела себя как ревнивая подружка и заявила, что больше никогда не хочешь его видеть? Нет. Ничего странного…

Рашми шаг за шагом рассказывает мне подробности прошлой ночи, и ее рассказ периодически прерывается моими стонами.

– Слушай, что все-таки между вами произошло? – наконец спрашивает она.

– Ты о чем?

– Ты знаешь о чем. Вы двое неразлучные друзья.

– Не считая тех моментов, когда он со своей девушкой.

– Точно. Так что случилось?

Я вновь издаю стон:

– Не знаю.

– Вы… эм… ничего не наделали?

– Нет!

– Но он тебе нравится, и ты тоже нравишься ему.

Я прекращаю мучить подушку:

– Думаешь?

– Конечно. У парня встает, стоит тебе войти в комнату.

Я открываю глаза. Она выражается фигурально или видела это своими глазами? Нет. Сосредоточься, Анна.

– Так почему…

– Почему он до сих пор с Элли? Он же сказал тебе вчера ночью. Он одинок или, по крайней мере, боится одиночества. Джош говорит, что после всей этой кутерьмы с его матерью он боится что-либо изменить в жизни.

Выходит, Мередит была права: Этьен боится перемен. И почему я не поговорила с Рашми раньше? Теперь это кажется таким очевидным. Конечно, у нее есть доступ к информации, ведь Этьен болтает с Джошем, а Джош – с Рашми.

– Ты правда думаешь, я ему нравлюсь? – не могу удержаться я от вопроса.

Рашми вздыхает:

– Анна, он все время тебя подкалывает. Это классический синдром под названием «мальчик дергает девочку за косичку». И если кто-нибудь пытается сделать то же самое, он всегда становится на твою сторону и посылает приставалу куда подальше… – Она делает паузу. – Он ведь и тебе нравится?

Я стараюсь не расплакаться.

– Нет, – шепчу я. – Ничего подобного.

– Лгунья. Ты собираешься сегодня вставать или как? Тебе нужно перекусить.

Мы договариваемся встретиться в столовой через полчаса, и я понятия не имею, какой черт дернул меня это пообещать, потому что едва я встаю с кровати, как мне тут же хочется заползти обратно. Меня подташнивает, а по голове словно стучали битой. И в этот момент я понимаю, что от меня разит. Кислятиной и алкоголем. Волосы провоняли сигаретным дымом. А одежда. Какой ужас! Я бросаюсь к раковине, с трудом сдерживая приступ тошноты.

А там – вчерашняя рвота. И меня конечно же выворачивает. Опять.

В душе я вижу странные синяки на голенях и коленях. Непонятно, откуда они взялись. Я забиваюсь в дальний уголок душевой кабины и позволяю горячей воде струиться по телу. Струиться и струиться. Я опаздываю на двадцать минут. На завтрак. Или на ланч? Неважно… Париж припорошен снегом. Когда это случилось? Как я могла проспать снегопад? От ослепительной белизны хочется прикрыть глаза.

К счастью, за нашим столом сидит одна Рашми. Больше никого.

– Доброе утро, солнышко, – с ухмылочкой говорит она, разглядывая мои мокрые волосы и опухшие глаза.

– Чего я не могу понять, так это почему люди считают, что пить весело.

– Вчера вечером на танцполе ты неплохо повеселилась.

– Жаль, что я этого не помню.

Рашми подталкивает ко мне тарелку с тостом:

– Съешь это. И выпей немного воды, только немного. А то тебя снова стошнит.

– Я уже выпила.

– Что ж, хорошее начало.

– А где Джош? – Я откусываю маленький кусок тоста. Хотя я вовсе не голодна.

– Тебе станет лучше, если поешь. – Рашми кивает на тарелку. – Он еще спит. Ты же знаешь, что мы не каждую минуту вместе.

– Ага. Точно. Поэтому мы все время тусуемся вместе.

Ууупс!

Коричневая кожа Рашми покрывается румянцем.

– Знаю, для тебя это станет настоящим откровением, Анна, но проблемы бывают не только у тебя. Мы с Джошем сейчас не в лучших отношениях.

Я съеживаюсь на стуле:

– Прости.

Рашми вертит в руках крышку от сока:

– Проехали.

– Так все-таки… что у вас происходит?

У меня уходит целая минута, чтобы уломать подругу, но едва Рашми начинает говорить, ее буквально прорывает. Оказывается, они ссорятся гораздо чаще, чем я думала. Потому что Джош прогуливает школу. Потому что Рашми давит на него. Ей кажется, Джош страдает из-за того, что она уезжает на следующий год, а он нет. Мы все разъедемся по колледжам, а он останется.

Я раньше об этом не задумывалась.

Рашми переживает за свою младшую сестру, Санджиту, потому что та общается с подружками Аманды, и беспокоится за брата Никхила, над которым издеваются в школе, и она злится на своих родителей за то, что они постоянно сравнивают ее со старшей сестрой Лейлой, окончившей Американскую школу два года назад. Мер вечно занята своим футболом, а мы с Этьеном стали просто неразлейвода, и плюс… Рашми потеряла лучшую подругу.

Элли до сих пор ей не позвонила.

И в то время как Рашми изливает душу, мне становится стыдно. Я никогда не понимала, что ей не с кем поговорить. То есть я понимала, что Элли была ее лучшей подругой, которой больше нет рядом, но я как-то забыла, что у Рашми больше никого нет. Или, может, я решила, что Джоша ей достаточно.

– Но мы со всем справимся, – стараясь не разрыдаться, заканчивает Рашми. – Всегда справлялись. Просто тяжело.

Я протягиваю ей платок, и она сморкается:

– Спасибо.

– Не за что. Спасибо за тост.

Рашми улыбается, но тут же становится серьезной, заметив что-то у меня за спиной. Я оборачиваюсь, чтобы проследить за ее взглядом.

Там он.

Его прическа в полном беспорядке, и еще на нем футболка с Наполеоном. Настолько помятой я ее еще не видела. Этьен шаркает к месье Бутену с тарелкой… на которой лежит тост. Кажется, он не спал целую неделю. Но все равно красив. Мое сердце разбито.

– Что я должна сказать? – шепчу я. – Что обычно говорят в таких случаях?

– Глубокий вдох, – советует Рашми. – Сделай глубокий вдох.

Дышать невозможно.

– А если он не станет со мной говорить? Я же приказала ему больше со мной не разговаривать.

Рашми сжимает мою руку:

– Ты сможешь. Он идет сюда, так что я пошла. Веди себя естественно. Ты справишься.

Правильно. Я смогу. Все правильно.

Сент-Клэр мучительно медленно приближается к нашему столику.

Я закрываю глаза. Я переживаю, что он не подсядет к нам, что он НИКОГДА больше со мной не заговорит. И в этот момент его поднос опускается напротив меня. Не помню, когда он сидел не рядом со мной, но все нормально. По крайней мере, он здесь.

– Привет! – говорит он.

Я открываю глаза:

– Привет!

– Блин! – восклицает Рашми. – Мне нужно позвонить Джошу. Я обещала, что разбужу его перед ланчем, но совсем забыла. Увидимся позже. – И она убегает от нас как от чумы.

Я гоняю тост по тарелке. Пытаюсь откусить кусочек. Давлюсь.

Этьен откашливается.

– Ты в порядке?

– Нет. А ты?

– Как в аду побывал.

– Ты и выглядишь соответствующе.

– И это говорит девушка, у которой вода капает с волос, словно у мокрого зверька.

Я вроде бы смеюсь. Он пожимает плечами.

– Спасибо большое, Этьен.

Он берет свой тост, но не откусывает.

– Так я снова Этьен?

– У тебя слишком много имен.

– У меня одно имя. Просто люди странно его произносят.

– Проехали. Да, ты снова Этьен.

– Хорошо.

Я гадаю, можно ли этот разговор считать за извинения.

– Как она? – Не хочу произносить ее имя.

– В бешенстве.

– Мне жаль.

На самом деле нет, но мне очень хочется доказать Этьену, что мы можем быть друзьями. Внутри меня пульсирует боль, которую может унять он один.

– Я не хотела все портить. Не знаю, что на меня нашло…

Этьен трет виски:

– Пожалуйста, не извиняйся. Это не твоя вина.

– Но если бы я не потащила тебя танцевать…

– Анна, – медленно говорит Этьен, – ты не совершила ничего, чего бы я сам не хотел.

Мое лицо краснеет. Слова возымели эффект разорвавшейся бомбы.

Он любит меня. Этьен действительно любит меня.

Но как только информация переваривается, на смену ей приходит смятение.

– Но… ты все равно останешься с ней?

Он закрывает глаза от боли.

Я не могу контролировать свой голос.

– Ты провел с ней ночь! – рычу я.

– Нет! – Этьен резко открывает глаза. – Нет, не проводил. Анна, я… не спал с Элли уже очень давно. – Он смотрит на меня с мольбой. – С самого Рождества.

– Я не понимаю, почему ты с ней не порвешь, – со слезами говорю я. Это так мучительно – быть так близко к цели и в то же время так далеко.

Этьен, кажется, в панике.

– Я был с ней так долго. Мы через столько прошли, это сложно…

– Ничего сложного. – Я встаю и толкаю поднос через стол. Тост выпрыгивает с тарелки и падает на пол. – Я выставила там свои чувства напоказ, а ты отверг меня. Я больше не повторю этой ошибки.

И я выбегаю прочь.

– Анна! Анна, стой!

– Олифант! Тебе лучше?

Я отпрыгиваю, чуть не врезаясь в Дэйва. Он улыбается. Его друзья, Майк и Эмилия Мидлстоун, девушка с розовой прядкой, стоят позади с подносами.

– Мм… Что? – Я оборачиваюсь.

Этьен встал из-за стола. Он собирался пойти за мной, но при виде Дэйва утрачивает уверенность.

Дэйв смеется:

– Видел тебя в вестибюле прошлой ночью. Впрочем, ты вряд ли запомнила. Твои друзья пытались довести тебя до лифта, и я им помог.

Рашми об этом не упоминала.

– Тебя жутко рвало в раковину.

Дэйв был и в моей комнате?

– Как ты сегодня? – Он заправляет выпавшую прядку мне за ухо.

Еще один взгляд на Этьена. Он делает несколько шагов вперед и снова колеблется. Я поворачиваюсь к Дэйву. Внутри рождается какое-то новое, отвратительное чувство.

– Я в порядке.

– Здорово. Мы собираемся пойти в ирландский паб на Монмартре сегодня вечером. Хочешь с нами?

– Спасибо, я лучше останусь. – Хватит с меня уже попоек!

– Клево. Может, в другой раз? – Дэйв ухмыляется и легонько подталкивает меня локтем. – Когда тебе станет лучше.

Я хочу отомстить Этьену – сделать так же больно, как он мне.

– Да. С радостью.

У Дэйва удивленно приподнимаются брови.

– Отлично. Тогда увидимся. – Он вновь улыбается, на этот раз застенчиво, и следует за друзьями к столику на другом конце столовой.

– Отлично, – произносит за моей спиной Этьен, – мне тоже было приятно с тобой поговорить.

Я разворачиваюсь на пятках:

– В чем проблема? Значит, ты можешь встречаться с Элли, а я даже не имею права поговорить с Дэйвом?

Этьен выглядит пристыженным, он буравит взглядом свои ботинки:

– Прости.

Даже не знаю, что делать с его извинением.

– Прости, – повторяет он. В этот раз глядя мне прямо в глаза. Умоляя взглядом. – Я понимаю, что нечестно так поступать, но мне нужно больше времени. Чтобы во всем разобраться.

– У тебя был целый год, – холодно отвечаю я.

– Пожалуйста, Анна. Пожалуйста, будь моим другом.

– Другом, – горько смеюсь я. – Хорошо. Конечно.

Этьен беспомощно смотрит на меня. Я хочу сказать «нет», но я НИКОГДА не смогу ему отказать.

– Пожалуйста, – повторяет он.

Я скрещиваю руки на груди в попытке хоть как-то защититься:

– Конечно, Сент-Клэр. Будем друзьями.

Глава тридцать шестая

– Не могу поверить, что ты обедала с Дэвидом.

Мер смотрит, как он вышагивает по коридору, и качает головой. Мы направляемся в противоположную сторону, на физику.

– С Дэйвом, – поправляю я. – А что? Он классный парень.

– Если только тебе нравятся грызуны, – вмешивается Сент-Клэр. – Как думаешь, ему не тяжело жевать с такими торчащими вперед зубами?

– Я знаю, что он тебе не нравится, но можно ведь не грубить.

Я решаю не упоминать про то, что мы сами обсуждали наши не особенно идеальные зубы. Последние несколько недель выдались ужасными. Мы с Сент-Клэром все еще друзья – в теории, – но между нами все остается по-прежнему, и стена стала еще выше и крепче, чем после Дня благодарения. Она настолько огромная, что ощущается почти физически, не позволяя нам сблизиться.

– А зачем? – подозрительно спрашивает Этьен. – Вы что, уже встречаетесь?

– Ну конечно, мы назначили первое свидание сразу же после того, как Дэйв предложил мне руку и сердце. Я тебя умоляю. Мы просто друзья.

Мер ухмыляется:

– Дэйв не хочет быть просто другом.

– Эй, не напомнишь задание по литературе? – спрашиваю я.

– Анна-темаменятельница, – по-доброму подкалывает меня Рашми. После того знаменательного разговора во время завтрака нам стало легче общаться.

– Я не меняю тему. Просто не расслышала, что нам задали.

– Странно, – подначивает Сент-Клэр. – Я собственными глазами видел, как ты записывала задание.

– Неужели? – ехидно спрашиваю я.

– Да, – с вызовом отвечает он.

– Ой, ребята, да ладно вам, – говорит Мер.

Друзья уже устали от наших ссор, хотя и не знают деталей ситуации. Меня это вполне устраивает.

– Анна, нам задали написать сравнительное эссе по двум рассказам из «Кухни». Вспомнила?

Конечно же я помню. Я очень ждала этого задания. Мы только что закончили изучать творчество японской писательницы Бананы Есимото, моей любимой писательницы на данный момент. Обе ее истории о душевной боли и потерях, но они пронизаны… теплотой и романтикой. И я поневоле задумываюсь о творчестве отца.

Он тоже пишет о любви и смерти. Но в его книгах сплошная сопливая мелодрама, Есимото же описывает процесс выздоровления. Ее герои тоже страдают, но возвращаются к жизни. Учатся любить заново. Ее истории более сложные, и это вызывает уважение к ее героям. Они страдают в начале и середине книги, но не в конце. Это положительный опыт.

Надо отправить отцу экземплярчик. И счастливый конец подчеркнуть красным карандашом.

– Может, поработаем над заданием вместе? – спрашивает Сент-Клэр. – Сегодня вечером?

Он пытается вести себя как друг, но в его голосе боль. Это уже не первая попытка наладить со мной отношения, но я все равно продолжаю его отшивать.

– Не знаю. – Я само ехидство. – Мне нужно снять мерки на свадебное платье.

На лице Сент-Клэра разочарование, однако я почему-то не испытываю должного удовлетворения. Ну и ладно.

– Конечно, – говорю я. – Это было бы… неплохо.

– Да, кстати, я хотела одолжить у вас тетрадь по математике, – вмешивается в разговор Мер. – По-моему, я кое-что пропустила. У меня сегодня голова вообще не варит.

– О! – восклицает Сент-Клэр, словно только что заметил Мер. – Да-да. Можешь взять тетрадь и присоединиться к нам.

Рашми усмехается, но ничего не говорит.

Сент-Клэр поворачивается ко мне:

– Так тебе понравилась книга?

– Да. – Между нами возникает неловкость. – А тебе?

Сент-Клэр на мгновение задумывается.

– Больше всего мне понравилось имя автора, – в конце концов произносит он. – Ба-нах-на.

– Ты неправильно произносишь, – говорю я.

Он нежно меня подталкивает:

– А мне так больше нравится.

– Олифант, что ты ответила на девятый вопрос? – шепчет Дэйв.

У нас неожиданная контрольная. Успехи у меня не слишком хорошие, поскольку спряжение глаголов не мой конек. С существительными дела получше. Но глаголы? Ах, если б только можно было всегда использовать настоящее время.

Я вчера иду в магазин за молоком.

Вчера вечером он катается на автобусе целых два часа!

Неделю назад я пою для твоей кошки на пляже.

Я убеждаюсь в том, что профессор Жиллет занята, и лишь тогда поворачиваюсь к Дэйву.

– Я не знаю, – шепчу я, хотя на самом деле знаю ответ. Просто терпеть не могу списывающих.

Дэйв растопыривает шесть пальцев, но я снова качаю головой. На этот вопрос я действительно не знаю ответа.

– Месье Хиггенбаум!

Мадам Жиллет направляется к нам, и Дэйв напрягается. Она вырывает контрольную у него из рук, и не нужно хорошо знать французского, чтобы понять ее слова. Парень попался.

– И вы, мадмуазель Олифант. – Мадам Жиллет вырывает и мой листок.

Это нечестно!

– Но…

– Я не одобряю списывание. – Преподавательница хмурится так недовольно, что хочется спрятаться под партой. Она возвращается обратно в центр класса.

– Что за черт?! – шепчет Дэйв.

Я шикаю на него, и Гильотина резко оборачивается.

– Месье! Мадемуазель! Я, кажется, ясно сказала – никаких разговоров во время тестов.

– Извините, – говорю я.

Дэйв возмущается – он-де ничего не говорил. Самый глупый поступок, какой только можно представить, потому что его было слышно на весь класс.

В итоге профессор Жиллет выгоняет нас из класса.

Не могу поверить. Меня никогда не выгоняли с уроков. Гильотина приказала нам ждать окончания урока в коридоре, но у Дэйва другие планы. Он на цыпочках отходит от двери и машет мне рукой, предлагая последовать за ним:

– Пошли дойдем до лестницы, там можно поговорить.

Но я не хочу никуда идти. Хватит с меня неприятностей.

– Она ни о чем не узнает. Мы вернемся еще до окончания урока, – говорит Дэйв. – Обещаю.

Парень подмигивает мне.

Я качаю головой и все же иду за ним. Почему мне так трудно сказать «нет» симпатичному парню? Я жду, что он остановится у лестницы, но Дэйв движется к выходу. Мы оказываемся на улице.

– Хорошо, правда? – спрашивает он. – Кто захочет сидеть в четырех стенах в такой день?

Как же он меня бесит. Я бы предпочла остаться в школе, но прикусываю язык. Мы сидим на холодной скамейке, и Дэйв треплется то ли о сноубординге, то ли о лыжах, то ли о чем-то еще. Я не слушаю. Я думаю, позволит ли профессор Жиллет переписать мне контрольную, не выглянет ли в коридор. Беспокоюсь, что попаду в еще большие неприятности.

– Знаешь, я даже рад, что нас выгнали.

– А? – Я наконец обращаю на Дэйва внимание. – Почему?

Он улыбается:

– Я все никак не мог застать тебя одну.

И потом – вот так вот – Дэйв наклоняется, и мы целуемся.

Я. Целую. Дэйва Хиггенбаума.

И это… приятно.

На нас падает тень, и я отрываюсь от его губ, которые становятся все более настойчивыми.

– Черт, мы пропустили звонок? – спрашивает Дэйв.

– Нет, – отвечает Сент-Клэр. – У вас еще пять минут на лобызания.

Я резко отодвигаюсь. Какое унижение!

– Что ты здесь делаешь?

За Сент-Клэром появляется Мередит со стопкой газет. Она ухмыляется:

– Мы можем задать вам тот же вопрос. Мы здесь по поручению профессора Хансена.

– О! – восклицаю я.

– При-и-ивет, Дэйв, – тянет Мер.

Дэйв кивает в ответ, но смотрит на Сент-Клэра. Лицо его непроницаемо.

– Неважно! Можете вернуться к тому… чем занимались. – Глаза Мер сияют, когда она берет Сент-Клэра за руку. – До встречи, Анна! Пока, Дэйв!

Сент-Клэр засовывает руки в карманы. Он уходит, так и не посмотрев мне в глаза, и у меня внутри все переворачивается.

– У этого парня какие-то проблемы? – спрашивает Дэйв.

– У кого? У Этьена? – Я и сама не поняла, что назвала его по имени.

– Этьена? – Он приподнимает брови. – Я думал, его зовут Сент-Клэр.

Я хочу спросить: «Тогда почему зовешь его тем парнем?» Но это грубо.

Я пожимаю плечами.

– Кстати, а почему вы все время вместе? По нему сохнут все девчонки вокруг, хотя я вообще не понимаю, что в нем такого особенного.

– Ну, он забавный, – отвечаю я. – И просто хороший парень.

Хороший. А Сент-Клэру я сказала, что Дэйв хороший парень. Да что со мной такое? Как будто Дэйва можно сравнивать с Сент-Клэром! Однако Дэйв выглядит недовольным, и мне неприятно. Нечестно вот так делать Сент-Клэру комплименты в присутствии Дэйва. Особенно после того, как мы целовались.

Дэйв засовывает руки в карманы:

– Пора возвращаться.

Мы поднимаемся наверх, и я представляю профессора Жиллет: она поджидает нас, точно разъяренный дракон, и дым вырывается из ее ноздрей. Но коридор пуст. Заглядываю в окошко классной комнаты и вижу, что преподавательница закругляется. Она замечает меня и кивает.

Не могу поверить.

Дэйв был прав. Она так и не поняла, что мы уходили.

Глава тридцать седьмая

Ну ладно, Дэйв менее привлекателен, чем Сент-Клэр. У него нескладная фигура и слегка неровные зубы, зато загорелый нос в конопушках очень даже ничего. И мне нравится, как он отбрасывает назад свои спутанные волосы, а его приятная улыбка всегда застает меня врасплох. Он, конечно, не такой мужественный, как Майк Рейнард, который постоянно обсуждает бюст Розовой Прядки. Даже когда она все слышит. И хотя я не думаю, что Дэйв придет в восторг от исторической книги или наденет смешную шапку, которую ему связала мама, важнее другое: Дэйв свободен. Сент-Клэр – нет.

Прошла неделя с нашего поцелуя, и мы теперь считаемся парой. Что-то вроде того. Мы несколько раз устраивали свидания, Дэйв оплачивал еду, ну, и посетили несколько мест возле кампуса… Но я так и не вошла в компанию его друзей, а он не подружился с моими. И это к лучшему, потом у что они регулярно подкалывают меня по поводу Дэйва.

Мы отдыхаем в фойе. Поздний вечер пятницы, поэтому в общежитии не так многолюдно. На вахте дежурит Нейт, остальные сотрудники принимают участие в забастовке. В Париже всегда кто-нибудь бастует, так что рано или поздно это поветрие должно было дойти и до нашей школы.

Джош рисует Рашми, которая болтает с родителями по телефону на хинди. Сент-Клэр с Мередит тестируют друг друга по теории государства. Я проверяю электронную почту. И с удивлением обнаруживаю письмо от Бридж. Она не писала мне почти два месяца.

Я понимаю, ты не хочешь меня слышать, но решила попробовать в последний раз. Прости, что не рассказала тебе о Тофе. Я испугалась, потому что знала, как сильно он тебе нравится. Надеюсь, придет день, и ты поймешь, что я вовсе не хотела сделать тебе больно. Я также надеюсь, что второй семестр во Франции проходит успешно. Я жутко волнуюсь. До выпускного всего два месяца, и я не могу дождаться бала! В Американской школе устраивают бал? С кем ты собираешься пойти? Как насчет того англичанина? Мне показалось, вы больше чем друзья. Как бы там ни было, прости, надеюсь, у тебя все хорошо. Не буду больше тебя беспокоить. Ничего не выделяю большими буквами, так как знаю, что ты этого терпеть не можешь.

– Анна, ты в порядке? – спрашивает Сент-Клэр.

– Что? – Я захлопываю крышку ноутбука.

– У тебя такой вид, словно ты узнала о закрытии «Мамули и бассет-хаунда», – замечает он.

Бридж и Тоф пойдут вместе на выпускной. Почему я расстроена? Я раньше никогда не переживала по поводу бала. Но им дадут эти крохотные фотографии. Тоф будет в смокинге, испещренном булавками в стиле панк-рок, а Бридж наденет прелестное винтажное платье. Он положит руки ей на талию, и их запечатлеют в этой неловкой позе на веки вечные. А у меня никогда не будет выпускного.

– Пустяки. Я в порядке. – Я продолжаю сидеть к Этьену спиной и вытираю глаза.

Сент-Клэр садится рядом:

– И вовсе не пустяки. Ты плачешь.

Входная дверь открывается, и децибелы тут же начинают зашкаливать. В лобби влетают Дэйв, Майкл и три девочки на год младше нас. Они все пьяны и громко смеются. Эмилия Мидлстоун, девушка с розовой прядкой, висит на руке Дэйва. Он небрежно обнимает ее за талию. Как на фото с выпускного. Неожиданно для себя я испытываю укол ревности.

Щеки Эмилии раскраснелись, и она нарочито громко смеется. Мер пихает меня носком туфли. Остальные, даже Джош и Рашми, с интересом наблюдают за происходящим. Я открываю ноутбук, стараясь скрыть бешенство.

– Анна! – Дэйв машет мне изо всех сил, и Эмилия недовольно кривится. – Ты такое пропустила! – Он стряхивает Эмилию и тащится ко мне с безвольно болтающимися руками, словно едва вылупившийся птенец с не развившимися еще крыльями. – Помнишь кафе с голубым окном? Мы украли там уличные стулья и столы и побросали в фонтан. Видела бы ты лица официантов, когда они их нашли. Обхохочешься!

Я смотрю на ноги Дэйва. Они действительно мокрые.

– Что делаешь? – Он плюхается рядом со мной. – Проверяешь почту?

Сент-Клэр фыркает:

– Возьми медальку за выдающиеся дедуктивные способности.

Ребята прыскают от смеха. Мне снова стыдно и за себя, и за Дэйва. Но Дэйв на Сент-Клэра даже не смотрит, продолжая лыбиться:

– Ну, я увидел ноутбук, увидел нахмуренные брови, понял, она чем-то увлечена, сложил дважды два и…

– НЕТ! – рявкаю я на Сент-Клэра, который уже открыл рот, чтобы выдать следующую остроту.

Тот затыкается от неожиданности.

– Хочешь подняться наверх? – спрашивает Дэйв. – Оттянемся немного в моей комнате.

Наверное, мне следует согласиться. Он же вроде как мой парень. К тому же я зла на Сент-Клэра. А его раздраженный взгляд меня лишь подстегивает.

– Конечно.

«Хоооп!» – вскрикивает Дэйв и одним движением поднимает меня на ноги. По пути он роняет учебник Сент-Клэра, и тот одаривает его убийственным взглядом.

– Это всего лишь книга, – замечаю я.

Сент-Клэр морщится от отвращения.

Дэйв тащит меня на пятый этаж. Этаж Сент-Клэра. Я и забыла, что они соседи. Его комната оказывается самым американским местом в Париже. Стены обклеены дешевыми плакатами: «99 пивных бутылок на стене», «Косяковое безумие», красотка с буферами в белом бикини. Ее декольте присыпано песком, и она надула губки, словно готова воскликнуть: «Ну разве можно в это поверить?! Песок! На пляже!»

На неубранной кровати Дэйва валяются девчонки. Майкл прыгает сверху, и девчонки визжат и колотят его. Я топчусь в дверях, пока Дэйв не затаскивает меня к себе на колени. Мы сидим в его рабочем кресле. Входит еще один парень. Пол? Пит? Как-то так. Одна из девчонок, с темными волосами и в облегающих джинсах, призывно потягивается, демонстрируя проколотый пупок Полу/Питу. Только не это.

Все разбиваются на пары и разбредаются кто куда. Эмилия оказывается одна и, окинув меня напоследок стервозным взглядом, уходит прочь. Язык Дэйва у меня во рту, но расслабиться я не могу – слишком много слюней. Его рука заползает мне под рубашку и останавливается на талии. Опускаю взгляд на его вторую ладонь и понимаю, что его кисти не намного больше моих. Это руки маленького мальчика.

– Мне нужно отлить.

Майкл Рейнард вскакивает, роняя свою девушку на пол. Я жду, что он выйдет, но происходит нечто иное. Я не верю своим глазам: он расстегивает штаны – прямо перед всеми нами – и мочится в душ Дэйва.

И все молчат.

– Ты не собираешься его остановить?

Но Дэйв мне не отвечает. Голова его откинута назад, рот открыт. Он что, заснул?

– Все писают в душе, – кривит губы Майкл. – А ты что, занимаешь очередь в туалет?

Борясь с отвращением, я сбегаю вниз по лестнице на свой этаж. О чем я думала? Я ведь могла подхватить какое угодно заболевание, даже смертельное. Ведь Дэйв НИКОГДА не убирался в комнате. Я вспоминаю аккуратную комнату Сент-Клэра и завидую Элли с новой силой. Сент-Клэр никогда не повесил бы плакат с пивными бутылками, не стал бы закатывать в своей комнате вечеринки или использовать душ в качестве туалета.

Как я вообще могла начать встречаться с Дэйвом? Это получилось само собой. Неужели я с ним только из-за Сент-Клэра? Мое тело парализовано от страха. Мне стыдно за то, что я вела себя как дурочка. Я тянусь за ключом на шнурке, и внутри нарастает паника.

Ключ. Он пропал.

Где я его оставила? Я ругаюсь на чем свет стоит, потому что ни за что не вернусь в комнату Дэйва. Может, он остался внизу. Или я вообще не забирала его из комнаты. Значит, мне надо идти на вахту? Вот только – я опять матерюсь – все работники ушли: забастовка. Значит, придется будить Нейта посреди ночи. И он будет жутко зол на меня.

У Мер открывается дверь. Выходит Сент-Клэр.

– … ночи, – прощается он, захлопывая дверь.

Мер тоже желает ему доброй ночи. Сент-Клэр смотрит на меня, и я вздрагиваю. Понял, что меня не было.

– Ну как, повеселились с Хиггенбаумом? – фыркает он.

Я не хочу говорить о Дэйве. Хочу только найти чертов ключ… и чтобы Сент-Клэр ушел.

– Да. Отлично. Спасибо.

Сент-Клэр моргает:

– Ты плачешь. Второй раз за вечер. – В его голосе появляются новые нотки. – Он тебя обидел?

Я вытираю глаза:

– Что?

– Я УБЬЮ этого ублюдка…

Сент-Клэр уже на полпути к лестнице, когда мне наконец удается схватить его за руку.

– Нет!

Сент-Клэр смотрит на мою руку, и я поспешно ее отдергиваю:

– Я не могу попасть в свою комнату. Я расстроена, потому что потеряла дурацкий ключ.

– О.

Мы стоим так какое-то время, не зная, куда деться от смущения.

– Пойду схожу вниз. – Я избегаю его взгляда. – Возможно, забыла его там.

Сент-Клэр идет за мной. Я слишком устала, чтобы спорить. Звук его шагов эхом разносится по пустой лестничной клетке. Топ, топ, топ… В вестибюле темно и пусто. Мартовский ветер стучит о стекло входной двери. Сент-Клэр шарит рукой в темноте и включает лампу Тиффани – красные стрекозы с бирюзовыми глазками-луковицами. Я начинаю перебирать диванные подушки.

– Но ты весь вечер сидела на полу, – говорит Сент-Клэр.

Я задумываюсь. Он действительно прав.

Сент-Клэр указывает на стул:

– Помоги мне его поднять. Может, ключ завалился туда.

Мы отодвигаем стул. Ключа нет.

– Может, ты оставила его наверху? – Сент-Клэр явно имеет в виду комнату Дэйва. Похоже, он чувствует себя не в своей тарелке.

– Не знаю. Я так устала.

– Может, проверим? – неуверенно предлагает он. – Или… может, мне проверить?

Я качаю головой, и, к моему огромному облегчению, парень не настаивает. Видимо, и сам не хотел туда идти.

– Нейт?

– Не хочу его будить.

– Ты могла бы… – Сент-Клэр прикусывает ноготь на большом пальце – нервничает, – переночевать в моей комнате. Я лягу на полу, а ты спи на кровати. Нам не обязательно спать вместе. Опять. Если ты только ты сама не захочешь.

Это второй раз, не считая один из его рождественских имейлов, когда мы упоминаем о тех выходных. Я замираю. Тело ломит от томления, но спать вместе – плохая идея по сотне причин.

– Нет. Лучше нам с этим заканчивать. Утром мне придется идти к Нейту, и как я буду объяснять, что делала в твоей комнате.

Он разочарован? Сент-Клэр отвечает не сразу:

– Тогда я пойду с тобой.

– Нейт будет в бешенстве. Лучше иди спать.

Однако Сент-Клэр решительно направляется к комнате Нейта и стучит. Через минуту Нейт открывает дверь. Босой, в старой футболке и семейных трусах. Я смущенно отвожу глаза. Нейт чешет бритый затылок.

Я пристально разглядываю его коврик с узором из стразиков.

– Я не могу попасть в свою комнату.

– Мм…

– Она забыла ключ, – объясняет Сент-Клэр. – Можно одолжить дубликат?

Нейт вздыхает, но пускает нас внутрь. Его апартаменты намного больше наших: собственная ванная, гостиная и полностью оборудованная (пусть и крохотная по американским стандартам) кухня, и все это не считая отдельной спальни. Нейт шаркает к деревянному шкафчику в гостиной. Внутри латунные ключи на крючках, и над каждым – золотые цифры. Нейт берет 408-й номер и протягивает ключи мне:

– Верни до завтрака.

– Конечно. – Я с такой силой хватаю ключ, что он впивается в мою ладонь. – Простите.

– Брысь! – прогоняет Нейт нас, и мы убегаем в коридор.

По пути мне на глаза попадается бокс с презервативами, и в голове тут же возникает очередное непростое воспоминание о Дне благодарения.

– Видишь? – Сент-Клэр выключает лампу со стрекозами. – Все было не так ужасно.

Лобби вновь погружается в темноту. Единственным источником света остается экран компьютера на вахте. Я продвигаюсь вперед, то и дело спотыкаясь и держась рукой за стену для устойчивости. В меня врезается Сент-Клэр.

– Прости, – шепчет он.

Его дыхание щекочет мне шею. Но он не отодвигается. Так мы и идем друг за другом вдоль стены.

Наконец я нащупываю дверь на лестничную клетку. Я открываю ее, и мы щуримся от неожиданно яркого света. Сент-Клэр захлопывает за нами дверь, но наверх мы не идем. Он продолжает прижиматься ко мне. Я оборачиваюсь.

Его губы так близко, что я чувствую его дыхание. Сердце готово разорваться от части, но Сент-Клэр колеблется и отступает:

– Так ты с Дэйвом?…

Я смотрю на его руки, упирающиеся в дверь. Это руки вовсе не маленького мальчика.

– Мы… уже не вместе.

Сент-Клэр выдерживает паузу и снова делает шаг вперед:

– Как я понимаю, ты не расскажешь, о чем было то письмо?

– Нет.

Еще шаг вперед.

– Но оно тебя расстроило. Почему бы тебе не рассказать?

Я делаю шаг назад:

– Это щекотливая тема, и это не твое дело.

Сент-Клэр обиженно хмурит брови:

– Анна, с кем еще ты можешь поделиться, как не со своим лучшим другом?

И в этот момент я стараюсь не заплакать в третий раз. Потому что, несмотря на нашу размолвку, он все равно продолжает считать меня лучшим другом. Эта новость приносит мне гораздо больше облегчения, чем я ожидала. Я так по нему скучала. Ненавижу сердиться на него. И вот, сама не зная как, я уже выпаливаю все о Бридж, Тофе и выпускном. Сент-Клэр внимательно слушает, не сводя с меня глаз.

– А у меня никогда не будет выпускного бала! – вздыхаю я. – Сплавив меня сюда, отец лишил меня этого.

– Но… выпускные балы для лузеров, – сконфуженно говорит Сент-Клэр. – Мне казалось, ты была счастлива, что у нас не будет выпускного.

Мы сидим вместе на нижней ступеньке.

– Я радовалась. До сих пор.

– Но… ведь Тоф идиот. Ты его ненавидишь. И Бридж! – Сент-Клэр пристально смотрит на меня. – Мы ведь до сих пор ненавидим Бридж, так? Или я что-то пропустил?

Я киваю:

– Все еще ненавидим.

– Что ж, тогда это подходящее наказание. Только представь, она нарядится в атласное кукольное платье, которое ни одна нормальная девушка на себя не наденет, и им выдадут отвратительную фотографию…

– Фотографию… – чуть не плачу я.

– Но они ужасны, Анна. – Сент-Клэр входит в раж. – Эти неестественные позы и жуткие слоганы: «Ночь памяти», «Волшебный момент…

– … из которого сотканы мечты».

– Точно. – Парень подталкивает меня локтем. – О, и не забудь про брелок с памятной фоткой. Бридж придется купить такой. Все это смутит Тофа, и он порвет с ней… совершенно точно… Фото с выпускного окончательно добьет их отношения.

– И все же они будут такими красивыми.

– Ты ведь ненавидишь наряжаться.

– И у них будут танцы.

– А ты разве не танцуешь здесь? Ты ведь танцевала в лобби на столе в День благодарения. – Сент-Клэр смеется. – Бридж точно не сможет станцевать на столе во время выпускного.

Я еле удерживаюсь от улыбки:

– Иначе грохнется.

– Вот именно.

– Наверное, так и будет.

– Никаких «наверное». Она грохнется головой.

– Будет весьма неловко, когда ее вырвет…

Сент-Клэр всплескивает руками:

– И эта кошмарная еда на выпускном! Как я мог об этом забыть? Резиновая курица, бутылочный кетчуп…

– На туфлях Тофа.

– Убийственно! – восклицает Сент-Клэр. – И все это окажется на фото, сто процентов!

Я наконец расплываюсь в улыбке, и парень смеется:

– Вот это другое дело.

Мы смотрим друг другу в глаза. Улыбка Сент-Клэра становится мягче, и он с нежностью толкает меня локтем. Я кладу голову ему на плечо, и свет на лестнице гаснет. Он выключается автоматически.

– Спасибо, Этьен.

Парень вздрагивает от звука своего имени. В темноте я кладу его руку себе на колени и сжимаю. Он сжимает мою руку в ответ. У него короткие обгрызенные ногти, но я все равно люблю его руки.

Идеальный размер.

Глава тридцать восьмая

Теперь я понимаю, почему люди всегда стремятся в Париж весной. Пробиваются свежие ярко-зеленые листочки, каштаны усыпаны пушистыми розовыми стрелками, вдоль тротуаров – лимонно-желтые тюльпаны. Куда ни глянь, улыбающиеся парижане. Они сменили шерстяные шарфы на легкие. Люксембургской сад забит людьми, но это даже здорово. Все радуются первому теплому деньку. Мы не видели солнышко несколько месяцев.

Но я счастлива по другой причине.

Сегодня утром Сент-Клэру позвонили. Сьюзан Сент-Клэр не станет главной героиней романа Джеймса Эшли. ПЭТ-КТ-сканирование четко показало: никаких признаков рака не обнаружено. Она еще будет ходить на тесты каждые три месяца, но в данный момент мама Этьена здорова в полном смысле этого слова.

Мы отмечаем это событие в городском саду.

Мы с Этьеном валяемся перед восьмиугольным бассейном, по которому обычно пускают игрушечные кораблики. Мередит играет в футбольном матче (в официальной лиге!) на крытом поле через дорогу, а Джош с Рашми болеют за нее на трибунах. Мы тоже недавно там были. Мер просто супер, но мы не отличаемся большой любовью к профессиональному спорту. Проходит всего пятнадцать минут, и Этьен уже, красноречиво двигая бровями, подталкивает к выходу.

Меня не нужно долго уговаривать. Мы вернемся чуть позже, к концу игры.

Странно, что я здесь в первый раз, ведь сад разбит недалеко от Латинского квартала. И как я его пропустила. Этьен показывает мне школу пчеловодства, фруктовый сад, кукольный театр, карусели и площадку, где джентльмены с головой ушли в «бульс» – такой боулинг на траве. Этьен говорит, что мы в лучшем парке Парижа, но мне кажется, это лучший парк во всем мире. Как бы я хотела показать это место Шонни.

Позади нас ветер гоняет крошечные парусники, и я счастливо вздыхаю.

– Этьен?

Мы лежим рядом, упираясь в край бассейна. Этьен ерзает и, не стесняясь, закидывает на меня ногу. Наши глаза закрыты.

– Мм…

– Это гораздо лучше футбола.

– Хм… кто же спорит?

– Мы такие лентяи.

Сент-Клэр легонько шлепает меня, и я тихо смеюсь. И лишь спустя какое-то время понимаю, что он зовет меня по имени.

– Что? – Должно быть, я задремала.

– У тебя в волосах лодка.

– А?

– Я говорю, у тебя лодка в волосах.

Я пытаюсь приподнять голову, но у меня не получается. Этьен не шутит. К нам подбегает взволнованный мальчик возраста Шонни и что-то торопливо говорит по-французски. Этьен смеется, а я пытаюсь выпутать игрушечные паруса из волос. Лодка опрокидывается, и мои волосы погружаются в бассейн. Мальчик кричит на меня.

– Эй, может, поможешь?

Я сердито смотрю на Этьена, который уже чуть ли не повизгивает от смеха. Он пытается взять себя в руки, а мальчик дотягивается до моих волос и тянет за спутанные пряди.

– Ай-яй-яй!

Этьен рявкает на него, и мальчик меня отпускает. Этьен аккуратно касается моих волос и начинает выпутывать деревянную парусную лодочку. Он отдает мальчику игрушку и уже более мягко просит не направлять ее на невинных прохожих. Мальчик хватает игрушку и убегает.

Я выжимаю волосы:

– Уф!

– Вода здесь чистая, – ухмыляется Этьен.

– Ну конечно. – Мне даже нравится, что он догадывается, о чем я думаю.

– Пошли. – Сент-Клэр встает и протягивает мне руку.

Я хватаюсь, и он помогает мне встать. Я жду, что он отпустит мою руку, но нет. Вместо этого он ведет меня в безопасное место подальше от бассейна.

Держаться за руки так классно. Так приятно.

Как бы мне хотелось, чтобы друзья чаще брали друг друга за руки, как дети на улице. Непонятно, почему, вырастая, мы начинаем этого стесняться. Мы усаживаемся на траве под сенью цветущего каштана. Я высматриваю «газонную полицию» в маленьких кондукторских шапочках, которая постоянно гоняет горожан с газонов, но никого не вижу. Когда дело доходит до подобных вещей, Этьен просто талисман. У меня промокла сзади вся рубашка, но это даже приятно.

Мы все еще держимся за руки.

Наверное, пора их разнять. Сейчас было бы удобнее всего это сделать.

Почему мы не отпускаем руки друг друга?

Я разглядываю бассейн. Этьен тоже. Но лодки нас не интересуют. Его ладонь горит, но он не отпускает мою руку. И затем… он придвигается ближе. Всего чуть-чуть. Я опускаю глаза и вижу, что его рубашка задралась вверх, обнажая спину. Его кожа гладкая и бледная.

Самая сексуальная вещь, которую я когда-либо видела.

Парень придвигается еще, и я делаю то же самое. Рука к руке, нога к ноге. Он сжимает мою ладонь, предлагая посмотреть на него.

Я делаю так, как он хочет.

Темные глаза Этьена ищут мои.

– Что мы делаем? – смущенно произносит он.

Он такой красивый, такой совершенный. У меня кружится голова. Сердце колотится, пульс учащается. Я подставляю ему лицо, и он наклоняется ко мне. Закрывает глаза. Наши губы легонько соприкасаются.

– Я сделаю это, если попросишь, – говорит он.

Он проводит пальцами по моим запястьям, и внутри разгорается пожар.

– Поцелуй меня, – говорю я.

И он исполняет просьбу.

Мы целуемся как сумасшедшие. Словно от этого зависят наши жизни. Его язык скользит внутри моего рта нежно, но требовательно. Я никогда в жизни не ощущала ничего подобного – и вдруг понимаю, почему люди говорят, что тают от поцелуев. Каждый дюйм моего тела жаждет слиться с Этьеном. Я запускаю пальцы в его волосы и притягиваю поближе к себе. В венах пульсирует кровь, сердце колотится. Я никогда еще никого так сильно не хотела. Никогда.

Этьен опускает меня на траву, и мы ложимся, целуясь прямо перед детьми с красными воздушными шариками, стариками с их шахматными досками и туристами с развернутыми картами, но мне все равно. Мне абсолютно наплевать на все это…

Все, чего я хочу, – это Этьен.

Вес его тела на мне – это что-то невероятное. Я чувствую, как он прижимается, и вдыхаю запах его крема для бритья, шампуня и еще… его самого. Самый восхитительный аромат, который я только могла вообразить.

Я хочу дышать им, лизать его, съесть, выпить… Его губы на вкус точно мед. И хотя на лице у него пробивается щетина и она щекочет мне кожу, это не важно, совершенно не важно. Его руки шарят по моему телу, и не важно, что его губы впились в мои, я хочу почувствовать его еще ближе, ближе, ближе…

И вдруг Этьен останавливается. Инстинктивно. Его тело напрягается.

– Да как ты мог?! – визжит девушка.

Глава тридцать девятая

Моя первая мысль: Элли.

Элли нашла нас и собирается придушить меня голыми руками, а кукловод, лошадки на карусели и пчеловоды станут свидетелями преступления. Мое горло побагровеет, я перестану дышать и умру. А затем Элли посадят в тюрьму, и она будет писать Этьену бредовые письма на кусочках отшелушенной кожи до конца его жизни.

Но это вовсе не Элли. Это Мередит.

Этьен резко отстраняется от меня. Мередит отворачивается, но я успеваю заметить, что она плачет.

– Мер!

Она убегает, прежде чем я успеваю что-то сказать. Я смотрю на Этьена, но он лишь растерянно потирает затылок.

– Вот дерьмо, – бурчит он.

– Вот именно, дерьмо, – соглашается Рашми.

Я с изумлением обнаруживаю, что они с Джошем тоже здесь.

– Мередит, – мычу я. – Элли.

Как же так получилось? У Этьена есть девушка, а еще у нас есть общая подруга, которая в него влюблена, что, в общем-то, никогда не было тайной.

Этьен вскакивает на ноги – его рубашка вся в следах от травы – и убегает. Он бежит к Мередит, выкрикивая ее имя, и исчезает за деревьями. Джош и Рашми что-то говорят, но я не могу разобрать ни слова.

Этьен только что бросил меня? Из-за Мередит?

В горле пересохло, я не могу сглотнуть. Меня не просто поймали за поцелуем с парнем, на которого у меня никаких прав, хоть это и был прекраснейший момент в моей жизни… В итоге он меня еще и бросил. На глазах у всех.

Передо мной, словно в тумане, возникает рука. Я разглядываю запястье, локоть, татуировки с черепом и костями, потом вижу плечо, шею и, наконец, лицо. Джош. Он хватает меня за руку и помогает встать. Мои щеки мокрые от слез, и я даже не помню, когда успела разрыдаться.

Джош и Рашми молча ведут меня к скамейке. Друзья терпеливо выслушивают всю эту чушь о том, что я не знаю, как это произошло, и что я не хотела никого обидеть, и что, пожалуйста, не надо говорить Элли. Что я ужасно поступила так с Мер, и теперь она никогда со мной не заговорит, и я не удивлена, что Этьен убежал, потому что я ужасный человек. Самый худший на свете.

– Анна, Анна, – перебивает меня Джош. – Если бы за каждую глупость платили один евро, я бы уже выкупил «Мону Лизу». С тобой все будет хорошо. У вас обоих все будет хорошо.

Рашми скрещивает руки:

– Вы тут вовсе не единственная целующаяся парочка.

– Мередит такая… – я судорожно сглатываю, – хорошая. – И снова это дурацкое слово. – Как я могла так с ней поступить?

– Да, она такая, – поддакивает Рашми. – И было довольно мерзко с вашей стороны устроить ей такое. О чем вы думали?

– Я не думала. Это случилось само собой. Я все разрушила. Она меня ненавидит. И Этьен тоже.

– Сент-Клэр точно тебя не ненавидит, – вмешивается Джош.

– Ну, на месте Мер я бы его ненавидела. – Рашми хмурится. – Он слишком долго водил ее за нос.

Джош возмущен:

– Он никогда не давал ей повода подумать, что она ему больше чем друг.

– Да, но никогда и не лишал надежды!

– Он встречался с Элли полтора года. Ты не считаешь, что этого достаточно? О! Прости, Анна.

Мои рыдания усиливаются.

Друзья сидят со мной на скамейке до тех пор, пока солнце не скрывается за деревьями, а затем ведут обратно в общежитие. Когда мы наконец приходим туда, в лобби пусто. Все наслаждаются великолепной погодой.

– Мне нужно поговорить с Мер, – восклицаю я.

– О, нет, не стоит, – возражает Рашми. – Дай ей немного времени.

Я проскальзываю в свою комнату и обнаруживаю ключ. Оказывается, в ночь пропажи я просто забыла его в своей комнате.

За стеной у Мер грохочут «Битлы», и я вспоминаю свою первую ночь здесь. Неужели «Революция» заглушает ее рыдания? Я прячу ключ под рубашку и падаю на кровать. Встаю и меряю шагами комнату, затем снова ложусь.

Я не знаю, что дальше делать.

Мередит ненавидит меня. Этьен исчез, и я не знаю, любит он меня, или ненавидит, или же думает, что совершил ошибку, или что-то еще. Должна ли я ему позвонить? Но что сказать? «Привет, это Анна. Девушка, с которой ты целовался в парке, а потом свалил? Может, встретимся?» Но мне нужно знать, почему он ушел. Я хочу знать, что он думает обо мне. Мои руки дрожат, когда я набираю номер…

И попадаю на голосовую почту. Поднимаю глаза к потолку. Он там? Непонятно. Грохот музыки у Мер заглушает звук шагов, так что придется подняться, чтобы все выяснить. Я смотрюсь в зеркало. Глаза покраснели и опухли, волосы напоминают совиное гнездо.

Дыши. Одно действие за раз.

Умойся. Расчеши волосы. Почисти зубы, раз уж такое дело.

Снова дыши. Открой дверь. Поднимись наверх. Я стучу в дверь, и в животе предостерегающе урчит. Никто не отвечает. Я прижимаю ухо к портрету Этьена в шляпе Наполеона, стараясь расслышать, что происходит в комнате. Ничего. Где он? ГДЕ он?

Я возвращаюсь на свой этаж. Скрипучий голос Джонна Леннона по-прежнему гремит в коридоре. Ноги сами собой машинально останавливаются возле комнаты Мер. Я должна извиниться, и не важно, что считает Рашми. Однако Мередит открывает дверь, сгорая от ярости:

– Великолепно. Это ты.

– Мер… мне жаль.

Подруга разражается неприятным смехом:

– Да ну? Я видела, как тебе было жаль, когда ты засовывала язык ему в гланды.

– Прости. – Я чувствую себя ужасно беспомощной. – Все случилось само собой.

Мередит сжимает кулаки, и сегодня, как ни странно, на ней нет ни одного кольца. Лицо не накрашено. К тому же она совершенно растрепана. Раньше она всегда выходила лишь при полном параде.

– Как ты могла, Анна? Как ты могла так со мной поступить?

– Я… я…

– Ты что? Ты же знала, что я к нему чувствую! Не могу поверить!

– Прости, – повторяю я. – Не знаю, о чем мы думали…

– Ну да, в любом случае, теперь уже не важно. Он не выбрал ни одну из нас.

Мое сердце останавливается.

– Что? Что ты хочешь этим сказать?

– Он догнал меня и заявил, что я его не интересую. – Лицо Мередит заливает краска. – А потом пошел к Элли. Сейчас он там.

Перед глазами все плывет.

– Он пошел к Элли?

– Как всегда, когда у него неприятности, – удовлетворенно заявляет Мер. – Ну, и как ощущения? Уже не так жарко, верно? – И она захлопывает дверь прямо у меня перед носом.

Элли. Он выбрал Элли. Опять.

Я бегу в ванную и поднимаю крышку унитаза. Жду, когда выйдет ланч, но желудок все равно крутит, поэтому я опускаю крышку и сажусь. Что со мной не так? Почему я всегда западаю не на тех парней? Я не хотела, чтобы Этьен стал очередным Тофом, но так получилось. Только на этот раз все гораздо хуже, потому что Тоф мне всего лишь нравился. А Этьена я люблю.

Я не вынесу встречи лицом к лицу. Как мне смотреть ему в глаза? Хочется вернуться в Атланту, к маме. Мне стыдно от этой мысли. Восемнадцатилетним не нужна мамочка. Не знаю, как долго я просидела в туалете, но внезапно мое внимание привлекают странные звуки, доносящиеся из коридора. Кто-то колотит в дверь.

– Боже, ты там что, всю ночь собираешься сидеть?

Аманда. Хуже и быть не могло.

Я смотрюсь в зеркало. Глаза покраснели, словно я перепутала «визин» с клюквенным соком, а губы опухли, как будто их покусали осы. Я поворачиваю кран и умываюсь холодной водой. Затем вытираюсь жестким бумажным полотенцем и, прикрывая лицо рукой, бегу в свою комнату.

– Привет, булимичка, – говорит Аманда. – Прикинь, я тебя слышала.

Моя спина напрягается. Я оборачиваюсь, и светлые глаза Аманды невинно округляются. Рядом с ней Николь, сестра Рашми Санджита и… Айла Мартин, миниатюрная рыжеволосая девушка. Айла держится позади. Она не часть их компашки, просто ждет своей очереди в ванную.

– Она выблевала весь обед. Гляньте-ка на ее лицо. Это отвратительно.

Николь хихикает:

– Анна всегда выглядит отвратительно.

Мое лицо вспыхивает, но я не реагирую, потому что именно этого Николь и хочет. Однако игнорировать ее подружку я не могу.

– Ты ничего не слышала, Аманда. Я не булимичка.

– Вы слышали, она только что обозвала меня лгуньей.

Санжита поднимает ладошку:

– Я слышала.

Мне хочется врезать сестре Рашми, но я отворачиваюсь. Игнорируй их. Аманда прочищает горло.

– Рыдаешь из-за Сент-Клэра? – хихикает она.

Внутри все холодеет.

– Пока ты блевала, я слышала, как Рашми болтала со своей лесбой через дверь.

Я разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов. Не верю своим ушам: она НЕ могла так ее обозвать.

Голосок Аманды словно отравленная конфетка, сладкий, но смертоносный.

– Она что-то болтала про то, как вы лапались, и теперь большая лесба-фрик выплакивает по этому поводу глаза.

У меня отвисает челюсть. Я лишаюсь дара речи.

– У нее все равно не было с ним шансов, – заявляет Николь.

– Я даже не знаю, с чего Анна возомнила, что шанс есть у нее. Дэйв прав. Ты шлюха. Ты оказалась недостаточна хороша для него и уж тем более недостаточно хороша для Сент-Клэра. – Аманда встряхивает волосами. – В его аттестате средняя оценка пять, а в твоем будет три.

Я не успеваю переваривать такое количество информации. Голос дрожит.

– Не смей обзывать Мередит.

– Как, лесбой? Мередит Шевалье – большая, грязная ЛЕСБА!

Я врезаю Аманде с такой силой, что мы вваливаемся в ванную. Николь вопит, Санджита хохочет, а Айла умоляет нас остановиться. Из комнат выбегают люди, и нас окружает улюлюкающая толпа. А затем кто-то оттаскивает меня от Аманды.

– Какого черта здесь происходит? – спрашивает Нейт, крепко сжимая мои руки.

Что-то течет у меня по подбородку. Я вытираю, и это оказывается кровь.

– Анна напала на Аманду! – кричит Санжита.

Айла подает голос:

– Аманда ее задирала…

– Аманда защищалась! – шипит Николь.

Аманда ощупывает свой нос и морщится:

– Кажется, она его сломала. Анна сломала мне нос.

Неужели это правда? Слезы обжигают щеку. Должно быть, Аманда поцарапала меня ногтем.

– Мы ждем объяснений, мадемуазель Олифант, – строго говорит Нейт.

Я качаю головой, а Аманда разражается обвинительной тирадой.

– Довольно! – обрывает Нейт. Аманда замолкает. Мы прежде никогда не слышали, чтобы он повышал голос. – Анна, ради бога, что произошло?

– Аманда назвала Мер… – шепчу я.

Нейт злится:

– Я тебя не слышу.

– Аманда назвала… – Я замолкаю, заметив в толпе светлые локоны Мередит. Я не могу это произнести. Не после всего того, что я сегодня натворила. Я опускаю глаза на свои ладони и сглатываю. – Мне жаль.

Нейт вздыхает:

– Ладно, народ… – Он машет на столпившихся в коридоре. – Шоу окончено, расходитесь по комнатам. Вы трое, – Нейт указывает на меня, Аманду и Николь, – ждите здесь.

Никто не шевелится.

– По комнатам, я сказал!

Санджита быстро сбегает по лестнице, и все начинают расходиться. Остаемся мы втроем и Нейт. И Айла.

– Айла, возвращайся к себе комнату, – повторяет Нейт.

– Но я свидетель. – В голосе девушки слышна решимость. – Я видела, как все произошло.

– Ладно. Все четверо к директору.

– А как же врач? – ноет Николь. – Она же сломала Аманде нос.

Нейт наклоняется и проводит беглый осмотр.

– Перелома нет, – констатирует он.

Я с облегчением выдыхаю.

– Ты уверен? – возмущается Николь. – По-моему, ей точно нужно к врачу.

– Мадемуазель, пожалуйста, приберегите свои речи для директора.

Николь затыкается.

Не могу поверить.

Меня никогда не вызывали к директору! Мой директор из клермонтской средней школы даже не знает моего имени. Аманда ползет к лифту, а я со все возрастающим ужасом плетусь следом. Едва Нейт отворачивается от нас, как Аманда выпрямляется, щурит глаза и произносит одними губами:

– Тебе конец, сука.

Глава сороковая

Директриса назначила наказание. Я буду оставаться после уроков.

Я. ПОСЛЕ. УРОКОВ.

Аманде придется оставаться неделю, а мне – две.

– Ты меня разочаровала, Анна, – заявила директриса, массируя свою точеную, точно у балерины, шею. – Что скажет твой отец?

Мой отец? Да кому есть дело до моего отца? Что скажет мама? Она меня убьет. Она так разозлится, что оставит здесь, во Франции, на веки вечные. И я закончу, как один из тех бомжей возле Сены, от которых разит потными подмышками и квашеной капустой. Буду варить свою обувь вместо еды, как Чарли Чаплин в «Золотой лихорадке». Моя жизнь РАЗРУШЕНА.

Наказание мне назначили незаслуженно, лишь из-за того, что я не стала признаваться в том, что именно сказала Аманда. Ненавижу это слово. Словно в нетрадиционной ориентации есть что-то позорное. Как будто если Мер любит спорт, значит, автоматически становится лесбиянкой. Нет никакого повода так ее оскорблять. Если бы Мер была лесбиянкой, с чего бы ей расстраиваться из-за нас с Этьеном?

Ненавижу Аманду.

Когда директриса попросила Айлу рассказать, что произошло, девушка стала меня защищать, и лишь поэтому наказание не продлили до конца учебного года. Кроме того, Айла меня поддержала и не выдала директрисе, как Аманда обозвала Мер. Я молча поблагодарила ее взглядом.

Мы возвращаемся в общежитие. Все толпятся в лобби. Слухи уже успели разойтись по общежитию, и теперь ребята жаждут увидеть боевые раны. Они задают нам вопросы, точно мы знаменитости на пресс-конференции, но я не обращаю на них внимания и проталкиваюсь сквозь толпу. Аманда уже собирает сторонников, распространяя свою версию событий.

Ну и ладно. Я слишком зла, чтобы разбираться с этим дерьмом.

На лестнице меня поджидают Дэйв и Майкл. Майкл, тупорылый идиот, толкает меня плечом, пытаясь лишить равновесия.

– Какого черта тебе от меня надо?! – ору я.

Дэйв и Майкл секунду таращат глаза, а затем обмениваются самодовольными ухмылками.

Я тащусь в свою комнату. Все меня ненавидят. Этьен предпочел мне свою девушку. В ОЧЕРЕДНОЙ РАЗ. Мередит меня ненавидит, и Рашми с Джошем тоже от меня не в восторге. Дэйв и Майкл меня ненавидят. Аманда и ее подружки тоже, как и все в лобби. Ну почему я не последовала совету Рашми? Если бы я только осталась в комнате, Мередит никогда бы на меня не накричала. И я бы не знала, что Этьен выбрал Элли. И не напала бы на Аманду и не заработала бы домашний арест на следующие две недели.

ПОЧЕМУ ЭТЬЕН ВЫБРАЛ ЭЛЛИ? ПОЧЕМУ?

Этьен. Медовые губы и потрясающие поцелуи. Парень, который никогда, никогда, НИКОГДА не бросит свою дурацкую девушку! Стук в дверь застает меня врасплох. Оказывается, я настолько ушла в себя, что даже не услышала стук шагов.

– Анна? Анна, ты там?

Сердце сжимается при звуках знакомого английского акцента.

– С тобой все в порядке? Аманда внизу несет какую-то чушь. Говорит, ты ее побила. – Этьен снова стучит, на этот раз громче. – Пожалуйста, Анна. Нам нужно поговорить.

Я резко распахиваю дверь:

– Поговорить? О, теперь ты хочешь поговорить?

Этьен смотрит на меня с ужасом. Белки глаз у меня все еще красные, на щеке двухдюймовый порез, а мышцы напряжены.

– Анна?

– Что, не ожидал, что я узнаю про твой поход к Элли?

Он явно растерян:

– Ч-что?

– Ну? – Я скрещиваю руки. – Это ведь так?

Конечно, он не ожидал, что я узнаю.

– Да, но… но…

– Но что? Ты меня держишь за полную идиотку? За тряпку? Думаешь, я буду вечно ждать на обочине? Считаешь, что сможешь бегать к ней каждый раз, когда дело запахнет жареным, и я это проглочу?

– Все вовсе не так!

– Это ВСЕГДА так!

Этьен открывает рот, а затем резко его закрывает. На его лице тысячу раз сменяют друг друга выражения ярости и боли. А затем лицо становится каменным. И он убегает.

– Я ДУМАЛА, ТЫ ХОЧЕШЬ ПОГОВОРИТЬ! – кричу я.

И захлопываю дверь.

Глава сорок первая

Посмотрим-посмотрим. Вчера я: (А) целовалась взасос с лучшим другом, хотя клялась никогда этого не делать; (Б) предала из-за этого подругу; (В) подралась с девчонкой, которая меня допекла; (Г) заработала две недели домашнего ареста и (Д) набросилась на лучшего друга с обвинениями и обратила его в бегство.

Маленькая поправка. Обратила в бегство в очередной раз.

Если бы существовал конкурс «Сделай себе как можно больше пакостей за один день», то, вне всяких сомнений, я бы его выиграла. Моя мама буквально изрыгала огонь, когда узнала про драку с Амандой, и у меня отобрали машину на все лето. Я даже не смогу увидеться с друзьями. Мне очень стыдно за то, как я обошлась с Мередит. Джош и Рашми ясно дали понять, что они на ее стороне, а Сент-Клэр… даже не смотрит на меня.

Сент-Клэр. Вот опять он больше не Этьен, не мой Этьен.

Это ранит больше всего.

Утро просто отвратительное. Я пропускаю завтрак и просачиваюсь на английский буквально в последнюю секунду. Друзья даже не замечают моего существования, зато все остальные глазеют и перешептываются. Наверное, они приняли сторону Аманды. Остается надеяться, что они ничего не узнали о ситуации с Сент-Клэром, что маловероятно, если учесть, как громко я орала вчера вечером на него в коридоре. Весь урок я украдкой на него глазею. Он так устал, что почти спит на ходу, и, похоже, не ходил в душ.

И даже в таком виде он все равно красив. Ненавижу его. И себя тоже ненавижу за отчаянное желание, чтобы он взглянул на меня. И эта ненависть только усиливается, когда Аманда замечает мой взгляд и ухмыляется: «Видишь? Я же говорила, что он не в твоей лиге».

И Мер. Она не отворачивается при виде меня в другую сторону, как Сент-Клэр, – и в то же время на самом деле они оба от меня отвернулись, – волны враждебности, исходящие от Мередит, бьют по мне снова и снова. Урок математики лишь усугубляет положение. Когда профессор Бабино раздает нам домашнюю работу, Сент-Клэр протягивает мне стопку бумаг через плечо, даже не повернувшись в мою сторону.

– Спасибо, – бормочу я.

Парень на секунду замирает, а затем вновь продолжает игнорировать мое существование. Это уже вошло у него в привычку.

Больше я не пытаюсь с ним заговорить.

Французский, как и предполагалось, проходит отвратительно. Дэйв отсаживается от меня подальше и демонстративно меня игнорирует. Несколько младших ребят пристают ко мне с расспросами, но я не в курсе, что с Дэйвом такое, к тому же при мысли о нем у меня схватывает желудок. Я предлагаю надоедливым ребятам отвалить, и мадам Гильотина тут же выходит из себя. И не потому, что я сказала грубость, а потому, что сказала это не по-французски. Да что это за школа такая?

Во время ланча я запираюсь в туалетной кабинке, как в первый школьный день.

В любом случае, аппетита у меня нет.

На физике, к счастью, не задают никакой лабораторки, потому что я бы не пережила мысли, что Сент-Клэр ищет нового партнера. Профессор Уэйкфилд что-то бубнит о черных дырах, и на середине лекции Аманда делано потягивается и бросает через плечо сложенный листок бумаги. Он приземляется мне на ноги. Я читаю записку под партой.

ЭЙ, СКУНС, СВЯЖЕШЬСЯ СО МНОЙ СНОВА – И ЦАРАПИНОЙ УЖЕ НЕ ОТДЕЛАЕШЬСЯ. ДЭЙВ ГОВОРИТ, ТЫ ШЛЮХА.

Вау. Не помню, чтобы раньше кто-то так меня называл. Но с чего вдруг Дэйв обсуждает меня с Амандой? Уже второй раз она меня так обзывает. Не могу поверить, что меня называют шлюхой из-за какого-то поцелуя! Я комкаю записку и запускаю Аманде в голову. К счастью или нет, но из меня такой стрелок, что записка попадает в спинку стула, отскакивает и цепляется за длинные волосы Аманды. Она ничего не чувствует. Мне становится немного лучше. Записка так и болтается у нее в волосах.

И упс! Аманда шевелится, и записка падает на пол как раз в тот момент, когда профессор Уэйкфилд проходит мимо нашего ряда. О нет. А вдруг он ее увидит и прочитает вслух? Мне, честно-честно, абсолютно не нужно новое прозвище в этой школе. Но сидящий рядом Сент-Клэр тоже замечает записку. Профессор Уэйкфилд уже почти дошел до нашей парты, и в этот момент Сент-Клэр вытягивает ногу и наступает на листок. Ждет, пока профессор пройдет дальше, и подбирает его. Я слышу шелест бумаги и заливаюсь краской. Сент-Клэр впервые за день на меня смотрит, но ничего не говорит.

Джош тоже молчит на истории, но, по крайней мере, он не поменялся местами. Айла мне улыбается, и невероятно, но это мне реально помогает. Секунд на тридцать. Затем Дэйв, Майкл и Эмилия сбиваются в стаю, и я слышу, как они называют мое имя, потом косятся на меня и хихикают. Ситуация, какой бы она ни была раньше, становится еще хуже.

Потом у нас выпадает свободное время. Рашми и Сент-Клэр набрасывают эскизы – они изучают живопись, – а я с головой ухожу в домашнюю работу. Позади раздается звонкий смех.

– Не будь ты такой шлюхой, скунсик, может, и завела бы друзей.

Опять Аманда. Красивая злобная стерва. Идеальная кожа, идеальные волосы. Ледяная улыбка и холодное сердце.

– У тебя какие-то проблемы? – спрашиваю я.

– Моя проблема – ты.

– Прекрасно. Спасибо.

Аманда встряхивает волосами:

– Не хочешь узнать, что о тебе говорят? – Я не отвечаю, потому что знаю, она и так все выложит. – Дэйв говорит, что ты переспала с ним для того, чтобы заставить Сент-Клэра ревновать.

– ЧТО?!

Аманда вновь заливается смехом и уходит с самодовольным видом.

– Дэйв правильно поступил, трахнув твой тощий зад, – добавляет она издали.

Я в шоке. Я не спала с Дэйвом! И он сказал всем, что это он порвал со мной? Да как он посмел? Вот значит, что все обо мне думают! О господи, и Сент-Клэр тоже? Неужели Сент-Клэр верит, что я переспала с Дэйвом?

Оставшуюся часть недели я перехожу от полного отчаяния к кипящей ярости. Каждый день после полудня я остаюсь на продленку и каждый раз, когда прохожу по коридорам, слышу, как обо мне шепчутся. Я с нетерпением жду выходных, но когда они закончатся – все станет только хуже. Домашнюю работу я закончила еще на продленке, так что заняться нечем. Выходные я провожу в кинотеатре, но пребываю в таком отчаянии, что не в состоянии наслаждаться фильмами.

Школа окончательно испортила мне настроение. И даже фильмы не помогают. Официально заявляю: мне больше незачем жить.

К утру понедельника настроение уже настолько паршивое, что я набираюсь храбрости и становлюсь рядом с Рашми в очередь за завтраком.

– Почему ты со мной не разговариваешь?

– Что, прости? – удивляется она. – Это ты со мной не разговариваешь.

– Что?

– Я никогда не выгоняла тебя из-за нашего стола. Ты сама ушла, – решительно добавляет Рашми.

– Но ты же разозлилась на меня! За то, что я сделала с Мер.

– Все друзья ссорятся. – Девушка скрещивает руки, и я понимаю, что она цитирует мои собственные слова. Прошлой осенью я то же самое говорила о ее ссоре с Сент-Клэром по поводу Элли.

Элли.

Я бросила Рашми так же, как Элли.

– Прости. – Сердце ухает куда-то вниз. – У меня ничего не получается сделать правильно.

Рашми опускает руки и теребит одну из своих длинных косичек. Ей неловко, и это для нее непривычное чувство.

– Просто пообещай мне, что во время следующей драки с Амандой обязательно ей что-нибудь сломаешь.

– Но я не собиралась!

– Расслабься. – Рашми бросает на меня тревожный взгляд. – Никогда не думала, что ты такая впечатлительная.

– Знаешь, мне еще неделю придется оставаться после уроков за эту драку.

– Суровое наказание. Почему ты не рассказала директрисе, что сказала Аманда?

Я чуть не роняю поднос:

– Что?! Так ты в курсе, что она сказала?

– Нет, – хмурится Рашми. – Но должно было произойти нечто серьезное, чтобы ты так отреагировала.

Я с облегчением отвожу глаза:

– Аманда просто застала меня не в том настроении.

Хотя это правда лишь отчасти.

Я делаю заказ месье Бутену – большую миску йогурта с гранолой и медом, моя любимая еда, – и поворачиваюсь к Рашми:

– Вы ведь… не поверили словам Дэйва и Аманды?

– Дэйв – придурок. Если бы я поверила, что ты с ним переспала, мы бы сейчас не разговаривали.

Я сжимаю поднос с такой силой, что костяшки пальцев белеют.

– Так значит… Сент-Клэр знает, что я никогда с ним не спала?

– Анна. Мы все считаем Дэйва придурком.

Я молчу.

– Тебе стоит поговорить с Сент-Клэром.

– Не думаю, что он захочет со мной говорить.

Рашми отодвигает свой поднос:

– А я думаю захочет.

Я завтракаю в одиночестве, потому что до сих пор не могу смотреть Мер в глаза. И опаздываю на английский на пять минут. Профессор Коул сидит на столе, потягивая кофе. Она смотрит на меня с недобрым прищуром, когда я пробегаю на свое место, но ничего не говорит. Затем она спрыгивает, и оранжевое платье колышется.

– Люди, проснитесь. Мы вновь обсуждаем технические аспекты перевода. Неужели я одна должна делать всю работу? Кто может рассказать мне, с какими проблемами сталкиваются переводчики?

Рашми поднимает руку:

– Ну, большинство слов имеют не одно значение.

– Хорошо, – говорит профессор Коул. – А еще. Поподробней.

Сент-Клэр сидит рядом с Рашми, но преподавательницу не слушает. Он что-то яростно выцарапывает на полях книги.

– Ну, – продолжает Рашми. – Задача переводчика – определить, какое именно понятие использует автор. И не только это, ведь необходимо определить смысл в зависимости от контекста.

– То есть ты хочешь сказать, – говорит профессор Коул, – что переводчику приходится принимать множество решений. Для каждого слова существует множество смыслов. Это зависит от ситуации.

– Именно, – поддакивает Рашми и косится на меня.

Профессор Коул смеется:

– И я уверена, что ни у кого из вас никогда не возникали сложности с выбором правильного слова или действия, что никого из вас никогда не понимали неправильно, так? Ведь все мы говорим на одном языке. Вы можете убедиться, какие сложности возникают… с некоторыми фигурами речи. Некоторые вещи просто невозможно перевести на другой язык.

Я тут же вспоминаю все случавшиеся со мной недоразумения. Тоф. Рашми. Сент-Клэр.

– А как насчет этого? – Профессор Коул прогуливается вдоль высоких окон. – Переводчик, даже будучи уверен в том, что придерживается текста, опирается на жизненный опыт и собственное мнение. И каждый раз, пусть и неосознанно, он делает выбор в пользу того значения, которое считает правильным, исходя из своего личного опыта.

Личный опыт. Из-за того, что Сент-Клэр постоянно убегал к Элли, я решила, что он опять так поступил. А так ли это? Действительно ли он убежал? Я больше в этом не уверена. Весь учебный год я разрывалась между радостью и страданием, экстазом и предательством и в итоге окончательно запуталась. Как часто наши эмоции завязаны друг на друге – тянутся, переплетаются и скручиваются, – а затем рвутся? А затем их уже нельзя возродить.

Урок английского заканчивается, и я словно в тумане бреду на математику. Я уже почти у двери, как вдруг слышу это. Так тихо, словно кто-то прочищает горло:

– Шлюха.

Я замираю.

Нет. Продолжай идти. Я крепче сжимаю книги и продолжаю идти.

На этот раз чуть громче:

– Шлюха.

Я оборачиваюсь, но хуже всего то, что я даже не знаю, кто это сказал. Меня ненавидит так много людей. Сегодня это Майкл. Он презрительно ухмыляется, но я смотрю не на него, а на Дэйва. Дэйв чешет голову и отводит взгляд.

– Как ты мог? – спрашиваю я.

– Как ты могла? – передразнивает Майкл. – Я всегда говорил Дэйву, что ты его недостойна.

– Да что ты? – Мой взгляд прикован к Дэйву. – Ну, я, по крайней мере, не лгунья.

– Ты лгунья, – мямлит Дэйв себе под нос.

– Что? Что ты сказал?

– Что слышала! – повышает голос Дэйв, поддакивая другу.

На меня накатывает волна отвращения. Ручная собачка Майкла. Конечно. И как я не заметила этого раньше? Руки сжимаются в кулаки. Еще одно слово, еще одно…

– Шлюха, – говорит он.

Дэйв врезается в дверь.

Но это не моих рук дело.

Глава сорок вторая

– Упс! – Сент-Клэр потирает руку.

Майкл бросается на Сент-Клэра, но я прыгаю между ними:

– Нет!

Дэйв стонет на полу. Майкл отталкивает меня в сторону, и Сент-Клэр вжимает его в стену.

– Не смей ее трогать! – злобно рычит он.

Майкл в шоке, но подается вперед:

– Ты псих!

Он прыгает на Сент-Клэра, но в этот момент между парнями становится профессор Хансен, он готов принять удар на себя.

– Эй, эй! Что здесь происходит? – Наш учитель истории с недоумением смотрит на своего любимого ученика. – Месье Сент-Клэр. В кабинет директора! СЕЙЧАС ЖЕ!

Дэйв и Майкл в один голос кричат, что они не виноваты, но профессор Хансен быстро их затыкает:

– Замолчите оба, иначе пойдете с Этьеном.

Они затыкаются. Сент-Клэр избегает на меня смотреть и стремительно уходит в заданном направлении.

– Ты в порядке? – спрашивает меня профессор Хансен. – Эти дураки тебя не ранили?

Я в шоке.

– Сент-Клэр меня защищал. Он не виноват.

– В нашей школе никто не защищается с помощью грубой силы. И вы это знаете. – Преподаватель окидывает меня хмурым взглядом и спускается с Сент-Клэром в кабинет директора.

Что сейчас произошло? То есть я знаю, что произошло, но… что это значит? Сент-Клэр меня больше не ненавидит? Во мне зарождается лучик надежды, но, возможно, Дэйва и Майкла он просто ненавидит еще больше. Сент-Клэр не появляется до конца занятий, но когда я прихожу отбывать положенное наказание, он уже сидит в заднем ряду.

Сент-Клэр кажется уставшим. Видимо, он просидел здесь весь день. Преподавателя еще нет, так что мы здесь одни. Я сажусь на свое обычное место – печально, но у меня появилось новое – в другом конце зала. Сент-Клэр разглядывает свои руки. Они испачканы углем – значит, он рисовал.

Я прочищаю горло.

– Спасибо, – шепчу я. – Что заступился за меня.

Никого ответа. Ладно. Я отворачиваюсь к классной доске.

– Не благодари, – говорит Сент-Клэр спустя минуту. – Я должен был врезать Дэйву еще сто лет назад.

Я слышу стук его ботинок по мраморному полу и оборачиваюсь:

– Сколько тебе придется оставаться после уроков?

– Две недели. За одного кретина.

Я прыскаю от смеха, и Сент-Клэр поднимает голову. Мы с надеждой смотрим друг на друга. И вдруг она снова гаснет. Как больно.

– Это не правда, знаешь… – с горечью говорю я. – То, что болтают Дэйв и Аманда.

Сент-Клэр закрывает глаза. Несколько секунд он молчит, а когда вновь открывает их, я вижу в его взгляде облегчение.

– Знаю.

Его запоздалая реакция меня задевает.

– Ты так во мне уверен?

– Да, уверен. – Парень смотрит мне в глаза впервые за неделю. – Но ведь гораздо приятнее услышать это из твоих уст, не так ли?

– Так. – Я отворачиваюсь. – Могу себе представить.

– И что ты хочешь этим сказать?

– Забудь.

– Нет. Не забудь. Мне плохо, и я устал забывать, Анна.

– Ты устал забывать? – Мой голос дрожит. – А вот мне пришлось забыть. Думаешь, легко сидеть в комнате каждый вечер, думая о вас с Элли? Думаешь, мне было легко?

Он сутулится.

– Прости, – шепчет он.

Но я готова вот-вот разрыдаться.

– Ты говорил, что я красивая, что тебе нравятся мои волосы и улыбка. Ты трогал меня ногой в кинотеатре, когда было темно, но едва включался свет, опять вел себя как ни в чем не бывало. Ты спал в моей кровати три ночь подряд, а затем просто… отшил меня через месяц. Что я должна была делать, Сент-Клэр? Ты сказал в мой день рождения, что боишься остаться один, но я-то действительно была одна все это время. Все это время!

– Анна. – Парень встает и идет ко мне. – Мне очень жаль, что я сделал тебе больно. Я совершал ужасные поступки. И я понимаю, что, возможно, я не заслуживаю твоего прощения, потому что слишком поздно все осознал. Но я не понимаю, почему ты не даешь мне шанса. Ты даже не дала мне возможности все объяснить в прошлые выходные. Сразу набросилась, предположив самое худшее. Но единственная правда, которую я знаю, – это то, что я чувствую, когда мы вместе. Я думал, ты тоже доверяешь чувствам. Думал, ты доверяешь мне, знаешь меня…

– Но все так и есть! – Я вскакиваю со стула, и неожиданно Сент-Клэр нависает прямо надо мной. – Я тебя не знаю. Я рассказывала тебе все, Сент-Клэр. Об отце, Бридж и Тофе, Мэтте и Черри. Призналась тебе, что я девственница. – Я отвожу взгляд, стыдясь, что произнесла это вслух. – А что ты мне рассказал? Ничего! Я ничего о тебе не знаю. Ни о твоем отце, ни об Элли…

– Ты знаешь меня лучше, чем кто-либо еще. – Сент-Клэр в ярости. – И если бы ты была повнимательнее, то поняла бы, что ситуация с моим отцом все дерьмовей и дерьмовей. И я не могу поверить, что ты такого низкого обо мне мнения, раз решила, что я весь год ждал нашего поцелуя, а когда он наконец случился, я… я порвал с тобой. КОНЕЧНО, я был с Элли в тот вечер. Я, черт возьми, с ней расставался!

Воцаряется оглушительная тишина.

Они расстались? О боже! У меня перехватывает дыхание. Я не могу дышать, не могу…

Парень смотрит мне прямо в глаза:

– Ты говоришь, что я боюсь остаться один, и это правда. Я боюсь. И не горжусь этим. Но тебе стоит получше присмотреться к себе, Анна, потому что я тут не единственный, кто этим страдает.

Он стоит так близко, что я чувствую, как поднимается и опускается его грудь. Наши сердца бьются совсем рядом. Он сглатывает. Я сглатываю. Он неуверенно наклоняется, и мое тело тут же меня предает и отвечает тем же. Он закрывает глаза. Я закрываю глаза.

Дверь в кабинет открывается, и мы отшатываемся друг от друга.

Джош входит в кабинет и пожимает плечами:

– А я прогулял матанализ.

Глава сорок третья

Я так и не решаюсь взглянуть на Сент-Клэра до тех пор, пока мы сидим в классной комнате. Как я могу бояться одиночества, если в последнее время постоянно была одна? Я, в отличие от Сент-Клэра, ни с кем не встречалась весь год. Хотя немного зациклилась на Тофе. Держала его – я каждый раз вздрагиваю от этой мысли – в качестве запасного аэродрома. И Дэйва тоже. Что ж! Он был рядом, я тоже, он хотел встречаться, и я хотела. Меня, конечно, смущает, что я встречалась с Дэйвом только для того, чтобы позлить Сент-Клэра, но, возможно… возможно, я устала быть одна.

Что в этом плохого?

Значит, нет ничего плохого и в том, что Сент-Клэр не хотел оставаться один? Он боится перемен, боится принимать важные решения, но я тоже. Мэтт сказал, что если бы я поговорила с Тофом, то избавила бы себя от многих месяцев душевных терзаний. Но я настолько боялась будущих сложностей, что не могла разобраться с реальностью. И если бы я потрудилась вникнуть в то, что пытался сказать Мэтт, то, возможно, этот разговор с Сент-Клэром состоялся бы уже давным-давно.

Но Сент-Клэр тоже мог попытаться начать диалог! Так что это не только моя вина.

Стоп! А не это ли он только что сказал? Что мы оба виноваты? Рашми сказала, что это я от нее сбежала. И была права. Они с Джошем действительно помогли мне в тот день в парке, а я бросила их. И Мер тоже.

О господи, Мередит!

Да что со мной такое? Почему я не попыталась извиниться еще раз? Неужели я не способна удержать друга? Мне нужно с ней поговорить. Сегодня. Сейчас же. Немедленно.

Когда профессор Хансен отпускает нас с продленки, я сразу же бросаюсь к двери. Но что-то останавливает меня на пути в коридор. Я застываю под фресками нимф и сатиров. Оборачиваюсь.

Сент-Клэр стоит в дверном проеме и смотрит на меня.

– Я должна поговорить с Мередит, – говорю я и закусываю губу.

Сент-Клэр медленно кивает.

За ним появляется Джош. В его словах звучит неподдельная уверенность:

– Она скучает по тебе. Все будет хорошо… – Джош переводит взгляд на Сент-Клэра: – У вас обоих все будет хорошо.

Он уже говорил это раньше.

– Да ну? – спрашиваю я.

Джош поднимает бровь и улыбается:

– Да-да.

И, лишь оставшись одна, я задумываюсь, кого Джош имел в виду – меня и Мередит или меня и Сент-Клэра? Надеюсь, имелись в виду все мы. Я возвращаюсь в общежитие, быстро забегаю в свою комнату и вскоре уже стучусь в ее дверь:

– Мер? Мы можем поговорить?

Мередит открывает дверь:

– Привет! – Голос у нее довольно спокойный.

Мы пялимся друг на друга. У меня в руках две кружки.

– Горячего шоколада?

Кажется, Мер вот-вот расплачется.

Она пропускает меня внутрь, и я ставлю чашку на стол:

– Прости меня. Прости, Мередит.

– Нет, это ты меня прости. Я вела себя как дура. Я не имею никакого права сердиться на тебя.

– Неправда, я знала, что ты чувствуешь к Этьену, и все равно его целовала. Это неправильно. Я должна была сказать тебе, что мне он тоже нравится.

Мы сидим на ее кровати. Мер крутит на пальце блестящее колечко в форме звезды.

– Я знала, что вы друг к другу испытываете. Все об этом знали.

– Но…

– Я не хотела верить. Даже спустя столько времени я все еще лелеяла… дурацкую надежду. Я знала, что у Сент-Клэра и Элли проблемы и думала, возможно… – Мередит судорожно сглатывает и продолжает лишь через минуту: – Мы все время проводили вместе. Сент-Клэр и я. Но стоило тебе появиться, и я больше его не видела. Он садился рядом с тобой на уроках, за ланчем, в кино. Везде. – Я слегка трясу свою кружку. Шоколад получился густым, словно соус. Это Мер меня так научила. – И хотя у меня и до этого были кое-какие подозрения, но, услышав, как ты в первый раз назвала его Этьеном, я поняла, что ты в него влюблена. И я знала, что он тоже тебя любит – глаза Сент-Клэра вспыхивают каждый раз, когда ты зовешь его по имени. Но я все игнорировала, потому что не хотела в это верить.

В моей душе опять поднимается буря.

– Я не уверена, что он меня любит. Или любил. Ни сейчас, ни раньше. Все так запуталось.

– Да все знают, что он хочет от тебя большего, чем просто дружба. – Мер забирает кружку из моих трясущихся рук. – Ты что, его не видела? Он начинает страдать, едва ты появляешься рядом. Никогда в жизни не видела его таким жалким.

– Неправда. – Я вспоминаю про жуткую ситуацию с его отцом. – У него есть проблемы и похуже, они куда важнее.

– Почему вы двое до сих пор не вместе?

Вопрос подруги застает меня врасплох.

– Не знаю. Иногда мне кажется, что у меня сотни возможностей… завязать отношения. Но мы оба уже столько раз делали глупости… – мой голос понижается до шепота, – что упустили свой шанс.

– Анна. – Мер делает паузу. – Это самая тупая вещь, которую я когда-либо слышала.

– Но…

– Но что? Ты любишь его, он любит тебя, и вы живете в самом романтическом городе в мире.

Я трясу головой:

– Все не так просто.

– Тогда зайдем с другой стороны. В тебя влюбился шикарный парень, а ты даже не попытаешься дать ему шанс?

Я скучала по Мередит. По дороге в свою комнату я испытываю смешанные чувства облегчения и грусти. Если бы мы с Сент-Клэром не оказались сегодня вместе после занятий, разве я попыталась бы извиниться? Наверное, нет. Скоро мы окончим школу, наши пути разойдутся, и дружба умрет навсегда.

Только не это. До меня доходит ужасная правда.

Как я могла это упустить? Это ведь так похоже на… Просто одно и то же.

Бридж ничего не могла поделать. Парень, который ей нравился, был рядом, а я нет, они влюбились друг в друга, и она ничего не могла с этим поделать. А я винила ее все это время. Заставила ее испытывать вину за чувство, которое она не могла контролировать. И даже не попыталась выслушать ее, не ответила ни на один звонок или имейл. Но она все не бросала попыток. И вот я опять вспоминаю слова Мэтта и Рашми. Я действительно бросаю своих друзей.

Я достаю чемодан и открываю передний карман. Он еще здесь. Игрушечный мост. Немного помятая коробочка, упакованная в красно-белую бумагу. А затем я сочиняю самое трудное письмо в своей жизни. И надеюсь, что Бридж меня простит.

Глава сорок четвертая

Конец недели выдается спокойным. Я отправляю подарок Бридж, возвращаюсь за столик к друзьям и отбываю последние дни наказания. Мы с Сент-Клэром до сих пор так и не поговорили. Нет, мы, конечно, немножко говорили, но только не о важном. Чаще всего мы сидим рядом друг с другом молча. И это очень глупо.

Но ломать старые привычки не так-то просто.

После занятий Сент-Клэр собирается очень медленно, чтобы я успела уйти первой. Думаю, мы пришли к одному и тому же выводу. Даже если мы попытаемся снова начать отношения, у нас нет будущего. Школа вскоре останется позади. На следующий год я поеду в Государственный университет Сан-Франциско, изучать теорию кино и критику, а вот куда поступил Сент-Клэр, он до сих пор не сказал. Я прямо спрашиваю его об этом в пятницу, но он бурчит, что не хочет об этом говорить.

По крайней мере, я не единственная, кто понимает, что меняться тяжело.

В субботу, в кинотеатре «мамули и бассет-хаунда» крутят мой любимый фильм Софии Копполы «Трудности перевода». Я здороваюсь со знакомым мужчиной и Пусой и проскальзываю на свое обычное место. В кинотеатре я смотрю этот фильм впервые. Сходство сюжета с моей жизнью невозможно не заметить.

Это история о двух американцах, мужчине средних лет и юной девушке, которые потерялись в Токио. Они стараются понять особенности страны, в которой оказались, и разобраться со своей личной жизнью, которая, похоже, летит под откос. А затем они встречаются, и у них возникает новая проблема – их влечет друг к другу все сильнее и сильнее, хотя оба понимают, что их отношения невозможны.

Это история об одиночестве, а еще о дружбе. О том, как стать тем единственным, в ком нуждается другой человек. В одной сцене девушка спрашивает мужчину: «Когда-нибудь станет легче?» Сначала он отвечает «нет», потом «да», а потом добавляет: «Уже становится». В конце он говорит: «Чем больше ты понимаешь, кто ты есть и чего хочешь, тем меньше расстраиваешься из-за ерунды».

И в этот момент я понимаю… что все нормально. Нормально, что мы с Сент-Клэром никогда не выйдем за рамки дружбы. Его дружба сделала меня сильной, и спасибо ему за это. Он вытащил меня из комнаты и показал, что значит быть независимой. Иными словами, он был именно тем человеком, в котором я нуждалась. Я этого не забуду. И уж точно не хочу это потерять.

Фильм закончился, и вот я в туалете – разглядываю в зеркале свою прядку. В последний раз мама подкрашивала ее на Рождество. Теперь мне предстоит научиться делать это самой. Я действительно хочу научиться краситься. Заглядываю в ближайший «Моноприкс», чтобы купить краску для волос, выхожу и замечаю на другой стороне улицы знакомое лицо.

Не могу поверить своим глазам. Сент-Клэр.

Он стоит, засунув руки в карманы, и озирается по сторонам, словно кого-то ждет. Мое сердце уходит в пятки. Он знает, что София Коппола – мой любимый режиссер. Знает, что я пойду по этой улице, и ждет меня. Пришло время поговорить. Я несусь к нему по пешеходному переходу, счастливая, как никогда. И уже собираюсь окликнуть его по имени, как вдруг понимаю, что Этьен больше не один.

К нему присоединился немолодой джентльмен. Приятный мужчина стоит в до боли знакомой позе. Сент-Клэр говорит по-французски. Конечно, я слишком далеко, чтобы слышать, но губы его двигаются очень характерно для французской речи. Жесты и язык тела меняются, становятся более текучими. Мимо проходит группа мужчин, на время закрывая невысокого Сент-Клэра.

Секундочку. Этот мужчина тоже невысокий.

До меня доходит, что передо мной отец Сент-Клэра. Я присматриваюсь. Одет с иголочки, очень по-парижски. Волосы того же оттенка, но с серебряными прядками, только стрижка более аккуратная и короткая. От него исходит аура уверенности, ему хочется доверять, а вот Сент-Клэр, наоборот, кажется нерешительным.

Мне стыдно. Опять я наступаю на те же грабли. Мир не крутится вокруг меня. Я ныряю под знак метро, но все же остаюсь в пределах слышимости. Чувство вины накатывает с новой силой. Мне лучше уйти, но… главная тайна Сент-Клэра прямо передо мной.

– Почему ты не подал заявку? – спрашивает его отец. – Это надо было сделать три недели назад. Мне будет трудно убедить их принять тебя.

– Я не хочу здесь оставаться, – отвечает Сент-Клэр. – Хочу вернуться в Калифорнию.

– Ты ненавидишь Калифорнию.

– Я собираюсь поступать в Беркли!

– Ты не знаешь, чего хочешь! Ты такой же, как она. Ленивый и эгоцентричный. Ты не умеешь принимать решения. Тебе нужен тот, кто будет принимать их за тебя, и я приказываю тебе остаться во Франции.

– Я не собираюсь оставаться в этой чертовой Франции, понятно? – Сент-Клэр переходит на английский. – Я не останусь здесь с тобой! Ты все время дышишь мне в затылок!

И тут до меня доходит. Я подслушала весь их разговор.

На французском.

Ох!

– Как ты смеешь говорить со мной в таком тоне? – Отец Сент-Клэра в ярости. – И к тому же в общественном месте! Тебе нужно вбить в голову…

Сент-Клэр переходит снова на французский:

– Ну давай попробуй. Здесь, на глазах у всех. – Он подставляет щеку. – Что же ты не пробуешь, папа?

– Почему ты…

– Месье Сент-Клэр! – кричит с противоположного конца улицы женщина в платье с глубоким декольте.

Сент-Клэр и его отец удивленно оборачиваются.

Месье Сент-Клэр. Так женщина обращается к отцу Этьена. Как странно.

Она медленно подходит и целует мужчину в обе щеки. Тот мгновенно цепляет на лицо приятную улыбку. Его поведение кардинально меняется, когда он представляет женщине своего сына. Незнакомка явно слышит о сыне в первый раз и потому сильно удивлена, а Этьен хмурится. Отец и женщина оживленно болтают, совершенно забыв об Этьене. Он скрещивает руки на груди. Убирает их. Шаркает ногами. Прячет руки в карманы, достает…

У меня ком подкатывает к горлу.

Его отец продолжает флиртовать с той женщиной. Она касается его плеча, подается вперед. Мужчина одаривает ее ослепительной улыбкой – улыбкой Сент-Клэра, – и мне странно видеть ее на лице другого человека. И в этот миг я понимаю, что Мер и Джош говорили правду. Отец Этьена просто душка. Он обладает природным обаянием, как и его сын. Женщина продолжает флиртовать, и Этьен уходит прочь. Они даже не замечают этого. Неужели Этьен плачет?

Я наклоняюсь вперед, чтобы лучше все видеть, и обнаруживаю, что Этьен смотрит прямо на меня.

О нет. Нет, нет, НЕТ.

Этьен останавливается:

– Анна?

– Мм… Привет. – Мое лицо пылает.

Смущение на лице парня сменяется злостью.

– Ты что, все слышала?

– Прости…

– Не могу поверить, что ты подслушивала!

– Это вышло случайно. Я проходила мимо и… увидела тебя там. Я столько слышала о твоем отце, что мне стало любопытно. Прости.

– Что ж, – говорит Этьен. – Надеюсь, увиденное оправдало твои самые смелые ожидания.

Он проходит мимо, но я хватаю его за руку:

– Подожди! Я ведь даже не говорю по-французски, забыл?

– Можешь пообещать, – медленно произносит он, – что ты не поняла ни единого слова из нашего разговора?

Я отпускаю его руку:

– Нет. Я слышала, что ты сказал. Я все слышала.

Сент-Клэр не двигается. Он разглядывает тротуар, но вроде не злится. Он смущен.

– Эй! – Я касаюсь его руки. – Все нормально.

– Анна, в этом нет ничего нормального. – Парень кивает в сторону отца, который до сих пор флиртует со своей знакомой. И даже не заметил, что его сын исчез.

– Нет, – отвечаю я, на ходу придумывая новый довод, – но ты сам говорил мне, что семью не выбирают. Эта относится и к тебе, ты же знаешь.

Этьен смотрит на меня так пристально, что я боюсь, мне не хватит воздуха. Я собираю все храбрость в кулак и беру его под руку. Увожу прочь. Мы проходим квартал, и я усаживаю его на скамейку возле кафе с бледно-зелеными ставнями. Маленький мальчик внутри отдергивает шторы и смотрит на нас.

– Расскажи мне об отце.

Этьен напрягается.

– Расскажи мне о своем отце, – повторяю я.

– Я ненавижу его, – тихо говорит Этьен. – Ненавижу всем своим существом. Ненавижу за то, что он сделал с моей матерью и делает со мной. Ненавижу встречать его каждый раз с новой женщиной, а еще я ненавижу, что они все считают его замечательным, обаятельным малым, хотя на самом деле он развратный ублюдок, который не в состоянии обсудить мое образование – только унизить.

– Он выбрал колледж за тебя. Вот почему ты не хочешь об этом говорить.

– Он не хочет, чтобы я был рядом с ней. Он хочет разлучить нас, потому что вместе мы сильнее, чем он.

Я наклоняюсь и сжимаю ладонь парня:

– Сент-Клэр, ты уже сильнее, чем он.

– Ты не понимаешь. – Он вырывает ладонь. – Мы с мамой зависим от него. Во всем! У него все деньги, и если он будет нами недоволен, мама окажется на улице.

Я смущена.

– А как же ее картины? – тихо спрашиваю я.

Сент-Клэр фыркает:

– Они не приносят денег. К тому же те небольшие средства, которые ей все-таки удалось выручить от продажи своих полотен, тоже оказались под контролем отца.

Я на мгновение замолкаю. Я считала, что большинство наших проблем возникает из-за нежелания Этьена говорить, но это не так. Не в том случае, когда правда столь ужасна. Отец издевался над ним всю его жизнь.

– Ты должен дать ему отпор.

– Тебе легко говорить…

– Нет, мне не легко говорить! Мне не легко видеть тебя в таком состоянии. Но ты не можешь позволить ему выиграть. Ты должен быть умнее его, должен побить его на его же поле.

– На его поле? – Этьен разражается горьким смехом. – Нет, спасибо. Я не стану играть по его правилам.

Мой мозг лихорадочно работает.

– Послушай меня, в ту секунду, когда появилась та женщина, его поведение кардинально изменилось…

– О, ты заметила?

– Заткнись и слушай меня, Сент-Клэр. Вот что ты должен делать. Возвращайся к ним прямо сейчас и, если это женщина все еще там, скажи ей, как ты счастлив, что отец отправляет тебя в Беркли… – Этьен пытается меня перебить, но я его прерываю: – А потом ты пойдешь в его арт-галерею и расскажешь всем его работникам о том, как ты счастлив, что отец отправляет тебе в Беркли. Затем звонишь бабушке и дедушке и говоришь о том, как ты счастлив, что отец отправляет тебя в Беркли. А затем ты повторишь это его соседям, его бакалейщику, мужику, который продает ему сигареты, ВСЕМ в его жизни, чтобы все знали, как ты счастлив, что отец отправляет тебя в Беркли.

Этьен закусывает ноготь на большом пальце.

– Он будет чертовски взбешен, – продолжаю я, – и я бы не хотела поменяться с тобой местами ни на секунду. Но твой отец – человек, который во главу угла ставит приличия. Так как же он поступит? Отправит тебя в Беркли, чтобы сохранить лицо.

Сент-Клэр задумывается.

– Это сумасшествие, но… да, может сработать.

– Знаешь, тебе не обязательно решать все проблемы в одиночку. Для этого и существуют друзья. – Я улыбаюсь и выразительно стреляю глазками.

Этьен трясет головой, собираясь что-то сказать.

– ИДИ! – говорю я. – Торопись, пока она еще там!

Сент-Клэр снова колеблется, и я подталкиваю его вперед:

– Иди. Иди, иди, иди!

Он трет шею:

– Спасибо.

– Иди.

Он уходит.

Глава сорок пятая

Я возвращаюсь в общежитие. Мне не терпится узнать, как все прошло, но Сент-Клэр должен сам разобраться с отцом. Выстоять в этой битве. Мое внимание привлекает лежащая на туалетном столике стеклянная бусина в форме банана, я беру ее в руку и разглядываю. Он подарил мне так много подарков в этом году – бусину, блокнот для левшей, канадский флаг. Пора бы уже отплатить ему тем же. Надеюсь, моя идея выгорит.

Я решаю приступить к домашней работе. Пролистываю бумажки и нахожу задание по английскому. Наша последняя тема, поэзия. Сборник Неруды. Он стоит на своем месте на книжной полке с самого Дня благодарения. Это ведь учебный материал, не так ли? Или просто очередной подарок?

Неправильно. Совсем, совсем неправильно.

То есть да, это учебное пособие, но еще и сборник любовной лирики. Очень даже эротичной лирики. Разве он стал бы дарить подобную книгу просто так? Тогда он мог бы подарить мне книгу Бананы Есимото. Или один из учебников по переводу.

Но он купил мне сборник любовной поэзии.

Я открываю форзац и сразу же замечаю штамп. ШЕКСПИР И КОМПАНИЯ, НУЛЕВОЙ КИЛОМЕТР, ПАРИЖ. И сразу вспоминаю звезду и нашу первую ночь. Как я влюбляюсь в него. А потом звезду в День благодарения. И опять как я влюбляюсь в него. А затем я возвращаюсь в свою комнату и смотрю на эту совершившую путешествие во времени книгу. Почему он просто не сказал мне? Почему я не открыла ее на прошлое Рождество, как он меня об этом просил? И вдруг понимаю, что мне необходимо было вернуться к нулевой точке.

Остается всего несколько недель в Париже, а я так и не побывала в Нотр-Даме. Что я делаю в общежитии в субботу днем?

На ходу надевая туфли, я выскакиваю из общежития и бегу по улицам со скоростью звука. Мне не успеть. Но я должна быть там. Сейчас же. Не могу это объяснить.

Виды города мелькают один за одним, пока я бегу вдоль Сены на остров Сите, но на этот раз мне не до них. От собора, как всегда, захватывает дух. Возле нулевой точки сгрудилась толпа туристов, но я не дожидаюсь своей очереди. Лишь проталкиваюсь, проталкиваюсь, проталкиваюсь дальше, пока не оказываюсь внутри.

И вновь Париж лишает меня дара речи.

Высокий сводчатый потолок, замысловатые витражи, статуи из золота и мрамора, искусная роспись по дереву… Нотр-Дам потрясает. Органная музыка и гул голосов обволакивают. Теплый аромат горящих свечей витает в воздухе. И я никогда не видела ничего более нежного, чем разноцветное сияние, льющееся из окон-розеток.

Восторженный гид проходит мимо меня, размахивая руками:

– Только представьте! В начале девятнадцатого века этот собор пребывал в столь плачевном состоянии, что городская администрация подумывала его снести. К счастью для нас, Виктор Гюго услышал о планах сноса здания и написал «Горбуна из Нотр-Дама», чтобы пробудить интерес к славной истории собора. И, ей-богу, это сработало! Парижане выступили за сохранение собора, здание отреставрировали и довели до великолепнейшего состояния, в котором оно пребывает и по сей день.

Я с улыбкой прохожу мимо, гадая, какое здание мог бы попытаться спасти мой отец с помощью своего творчества. Возможно, бейсбольный стадион. Или «Бургер Кинг». Я разглядываю алтарь и статую Девы Марии. От них веет умиротворением, но я неугомонна.

Я изучаю путеводитель, и мое внимание привлекают слова «Галерея химер».

Химера. Горгульи. Ну конечно!

Нужно подняться выше и посмотреть на панораму города, раз уж я здесь. Вход в башни, на самый верх Нотр-Дама, слева от главного входа.

Пока я покупаю билет, мне чудится, будто кто-то зовет меня по имени. Я оглядываюсь, но не вижу ни одного знакомого лица.

Я карабкаюсь по ступеням.

Первая площадка ведет к магазину сувениров, поэтому я поднимаюсь выше. Выше. Еще выше. Уф. Здесь, конечно, уйма ступенек. Но это не проблема. Я уже достаточно набегалась по Парижу. Я в хорошей форме.

Господи, эта лестница когда-нибудь закончится?

Что, ЕЩЕ СТУПЕНИ?

Это просто издевательство. Никогда не куплю себе дом с лестницей.

У нас в Атланте нет ступенек даже возле входной двери, так, небольшой наклончик. С каждым шагом я ненавижу горгулий все сильнее и сильнее, а потом добираюсь до выхода и…

Действительно оказываюсь наверху. Я перехожу по забитой туристами галерее из Северной башни в Южную. А вот и мой район! И Пантеон! Его огромный купол производит впечатление даже отсюда, но туристы вовсю фотографируют горгулий.

Нет. Не горгулий. Химер.

Сент-Клэр однажды сказал мне, что большинство людей под словом «горгулья» подразумевают химер. Горгульи – это тощие твари, которые крепились горизонтально к стене дома и использовались в качестве водостока. А вот зачем нужны химеры, я не помню. Может, они защищали собор? Отпугивали демонов? Будь Сент-Клэр здесь, он бы мне рассказал. Хочется ему позвонить, но, наверное, он все еще занят с отцом. Не стоит беспокоить его.

Галерея химер действительно клевая. Статуи полулюдей-полузверей, гротескные фантастические создания с клювами, крыльями и хвостами.

Мне больше всего нравится тот, что сжал голову ладонями и высунул язык, созерцая город. А может, он просто несчастен? Или грустит? Я заглядываю в колокольню. А там… большой колокол.

Что я здесь делаю?

Возле очередной лестницы стоит охрана. Я делаю глубокий вдох. «Бон суар», – говорю я. Охранник улыбается и пропускает меня. Я проскальзываю внутрь. Впереди крутая спиральная лестница, которая становится все уже и уже по мере подъема. Каменные стены очень холодные. Впервые за день меня охватывает страх падения. Какое счастье, что я одна. Если кто-то начнет спускаться и он окажется хоть чуть-чуть крупнее меня, я не представляю, как мы разойдемся. Сердце стучит все быстрее, шаги эхом отдаются в ушах, и я начинаю переживать, не совершила ли ошибку, когда…

Я уже там. На вершине Парижа.

Как и в Галерее химер, здесь установлена защитная сетка, чтобы никто не выпал или не спрыгнул с крыши. Высота такая, что я весьма благодарна тем, кто установил ограждение.

И пока я одна, я просто сажусь в тихий угол и рассматриваю город.

Скоро я уеду. Интересно, что сказал бы отец, увидев, как трудно мне распрощаться с этим городом. А ведь я делала все, чтобы остаться в Атланте. Отец, конечно, желал мне добра. Глядя, как лодочки скользят вниз по Сене, а Эйфелева башня возвышается над Марсовым полем, я наконец это осознаю. Шум на лестнице застает меня врасплох – дикий крик и топот ног. Кто-то взбегает по лестнице. А я здесь одна.

Расслабься, Анна. Это наверняка какой-нибудь турист.

Бегущий турист?

Я готовлюсь к вторжению, и оно тут же происходит. На смотровую площадку врывается мужчина. На нем подростковые спортивные шорты в обтяжку и кроссовки для бега. Неужто он поднялся по лестнице ради забавы? Не замечая моего присутствия, мужчина делает упражнения на растяжку, скачет на месте в течение тридцати секунд и стрелой уносится вниз.

Как странно.

Я усаживаюсь обратно, и вдруг вновь раздается крик. Я подскакиваю. Зачем этому бегуну так орать? Наверное, там есть еще один человек, которого этот бегун напугал, и тот боится упасть. Как бы то ни было, крик стихает. Я вспоминаю Сент-Клэра с его страхом высоты. А вдруг этот человек попал в ловушку? Со все возрастающим ужасом я понимаю, что кто-то действительно мог упасть.

И бросаюсь вниз по лестнице. «Хеллоу? Бонжур? Ка ва?» Никто не отвечает.

Я спускаюсь еще на несколько пролетов, недоумевая, почему этим занимаюсь я, а не охрана.

– Есть там кто-нибудь? Вам нужна помощь?

Снизу доносится странный шорох, и я продолжаю аккуратно спускаться.

– Хеллоу?

Должно быть, он не знает английского. Наконец я различаю учащенное дыхание. Он прямо подо мной, нужно лишь повернуть за угол…

Я кричу. Он кричит.

Глава сорок шестая

– Какого черта ты здесь делаешь? Боже, Сент-Клэр! Я чуть не обделалась от страха.

Он садится на корточки и касается ступенек, взволнованный больше, чем когда-либо.

– Зачем ты пошла вниз? – огрызается он.

– Я пыталась помочь. Услышала крик. Подумала, что, возможно, кому-то плохо.

Сент-Клэр густо краснеет.

– Нет. Мне не плохо.

– Что ты здесь делаешь? – спрашиваю я в очередной раз, но парень молчит. – По крайней мере, позволь мне помочь.

Сент-Клэр встает, и его ноги дрожат, как у новорожденного ягненка.

– Я в порядке.

– Нет. Ты совершенно точно не в порядке. Дай мне руку.

Сент-Клэр сопротивляется, но я хватаю его и быстро тащу вниз.

– Подожди. – Он смотрит наверх и сглатывает. – Я хочу увидеть вершину.

Я окидываю его самым скептическим взглядом, на который только способна:

– Ну конечно.

– Нет, – со все возрастающей решимостью говорит Сент-Клэр. – Я хочу увидеть вершину.

– Прекрасно, идем. – Я отпускаю его ладонь.

Он просто стоит. Я снова беру его за руку:

– Ну же, идем.

Подъем выходит медленный. Какое счастье, что за нами никого нет. Мы молчим, но Сент-Клэр до боли сжимает мою руку.

– Почти у цели. Ты молодец, просто молодец.

– Зат… кнись.

Наверное, мне стоило бы столкнуть его с лестницы.

В конце концов мы достигаем вершины. Я отпускаю его ладонь, и Сент-Клэр оседает на пол. Я даю ему несколько минут.

– Ты в порядке?

– Да, – жалко произносит он.

Я не знаю, что делать дальше. Я застряла на малюсенькой крыше в центре Парижа с лучшим другом, который: (А) боится высоты и (Б), по-видимому, сильно зол на меня. И я понятия не имею, зачем он вообще сюда приперся. Я занимаю свое место и, устремляя взор на речные суда, спрашиваю в третий раз:

– Что ты здесь делаешь?

Сент-Клэр делает глубокий вдох:

– Я пришел за тобой.

– И как же, скажи на милость, ты узнал, что я здесь?

– Просто увидел. – Сент-Клэр делает паузу. – Я пришел загадать желание, стоял на нулевой точке и увидел, как ты входишь в башню. Я звал тебя, и ты оглянулась, но не увидела меня.

– И ты решил просто… подняться?

Я так и не могу до конца ему поверить, несмотря на очевидные доказательства. Должно быть, ему понадобились сверхчеловеческие силы, чтобы преодолеть первый лестничный пролет в одиночку.

– Пришлось. Я не мог ждать, когда ты спустишься, больше не мог. Мне нужно было увидеться с тобой немедленно. Я должен знать…

Сент-Клэр замолкает, и мой пульс учащается. Что, что, что?

– Почему ты мне соврала?

Вопрос вгоняет меня в ступор. Я ожидала чего-то другого. Никакой надежды. Сент-Клэр по-прежнему сидит на полу, но теперь, не отрываясь, смотрит на меня огромными грустными глазами. Я смущена.

– Прости, я не понимаю, что…

– Ноябрь. Блинная. Я спросил тебя, не говорили ли мы о чем-то странном, когда я валялся пьяный в твоей комнате. Говорил ли я что-нибудь о наших отношениях или отношениях с Элли. И ты сказала, что нет.

О мой Бог!

– Откуда ты узнал?

– Джош рассказал.

– Когда?

– В ноябре.

Я ошеломлена.

– Я… Я… – У меня пересыхает в горле. – Если бы ты только видел свое лицо в тот день. В ресторане. Как я могла тебе сказать? Особенно после того, что случилось с твоей мамой…

– Но если бы ты решилась, я бы не потратил впустую все эти месяцы. Я подумал, что ты отшила меня. Решил, что я тебе неинтересен.

– Но ты был пьян! У тебя была девушка! Что, по-твоему, я должна была делать? Господи, Сент-Клэр, я даже не была уверена, всерьез ты это говоришь или нет.

– Конечно же всерьез. – Он встает на трясущихся ногах.

– Осторожней!

Шаг. Шаг. Шаг. Он ковыляет ко мне, и я хватаю его за руку, чтобы помочь. Мы так близко к краю. Он садится рядом со мной и сильно сжимает мою руку:

– Я говорил всерьез, Анна. Всерьез.

– Я не по…

Он выходит из себя:

– Я сказал, что люблю тебя! Я любил тебя весь этот чертов год!

Мой мозг закипает.

– Но Элли…

– Я изменял ей каждый день. Мечтал о тебе снова и снова, хотя и не должен был. Она ничто по сравнению с тобой. Я никогда и ни к кому не испытывал ничего подобного…

– Но…

– Первый день в школе… – Парень пододвигается ближе. – Мы стали партнерами по лабораторным не случайно. Я видел, что профессор Уэйкфилд назначает пары в зависимости от места, поэтому специально наклонился одолжить карандаш в тот момент, когда профессор проходил мимо. Чтобы он решил, будто мы сидим рядом. Анна, я хотел быть твоим партнером с самого первого дня.

– Но… – Мои мысли путаются.

– Я купил тебе сборник любовной поэзии! Я так люблю тебя, «как любят втайне тьму, меж тенью и душой»[37].

Я непонимающе моргаю.

– Неруда. Это цитата. Господи, – он стонет, – ну почему ты его даже не открыла?

– Потому что ты сказал, что это для школы.

– А еще я говорил, что ты красавица. И спал в твоей кровати.

– Ты даже не пошевелился! И у тебя была девушка!

– Каким бы ужасным парнем я ни был, я бы не стал ей изменять. Но я думал, ты все понимаешь. Хоть я и был с ней, я думал, ты все понимаешь.

Мы ходим кругами.

– И как я должна была понять, если ты ничего не говорил?

– Но ты тоже ничего не говорила. Что я должен был думать?

– У тебя была Элли!

– А у тебя Тоф! И Дэйв!

Я замолкаю. Лишь разглядываю крыши Парижа и смаргиваю слезы.

Сент-Клэр касается моей щеки, побуждая взглянуть на него. Я делаю вдох.

– Анна, прости за то, что случилось в Люксембургском саду. Не за поцелуй – он был лучшим в моей жизни, – а за то, что я не сказал тебе, почему убежал. Я погнался за Мередит из-за тебя.

«Прикоснись ко мне. Пожалуйста, прикоснись ко мне снова».

– Я мог думать лишь о том, что этот ублюдок вытворил с тобой на прошлое Рождество. Тоф ведь ни разу не пытался все тебе объяснить или извиниться. Разве я мог так поступить с Мер? Нужно было позвонить тебе, прежде чем идти к Элли, но я так хотел покончить с этим раз и навсегда, что просто не догадался.

Я тянусь к нему:

– Сент-Клэр…

Он отстраняется:

– И еще. Почему ты больше не зовешь меня Этьеном?

– Но… тебя ведь никто так не зовет. Это странно. Разве нет?

– Нет. Не странно. – Он грустнеет. – Каждый раз, как ты называешь меня Сент-Клэром, ты словно отказываешься от меня снова и снова.

– Я никогда не отказывалась от тебя.

– Еще как отказалась. Ради Дэйва, – ядовито шипит он.

– А ты бросил меня ради Элли в мой день рождения. Я не понимаю… Если ты так сильно меня любил, почему с ней не порвал?

Сент-Клэр смотрит на реку:

– Я был в замешательстве. И вел себя как идиот.

– Это уж точно.

– Я это заслужил.

– Да. Заслужил. – Я делаю паузу. – Но я тоже вела себя как дурочка. Ты был прав. Насчет… одиночества.

Мы сидим в тишине.

– Я тут недавно думал, – говорит Сент-Клэр, – об отце и матери. Как она ему уступает. Не хочет от него уходить. За это я ненавижу ее ничуть не меньше, чем люблю. Я не понимаю, почему она не хочет самостоятельности, почему не борется за свои желания. Но при этом я всегда поступал точно так же. Я ничем не лучше нее.

Я качаю головой:

– Ты не такой.

– Такой. Но теперь хочу измениться. Я хочу делать то, что действительно хочу. – Он вновь поворачивается ко мне, его лицо взволнованно. – Я сказал друзьям отца, что в следующем году буду учиться в Беркли. И это сработало. Он очень, очень зол на меня, но это сработало. Ты предложила мне сыграть на его гордости. Ты была права.

– Значит, – осторожно говорю я, не осмеливаясь в это поверить, – ты едешь в Калифорнию?

– Придется.

– И это правильно. – Я сглатываю комок. – Ради мамы.

– Ради тебя. Поездом я смогу добираться до твоего вуза за двадцать минут и каждый вечер буду к тебе приезжать.

Буду мотаться туда-сюда хоть по десять раз, лишь бы быть рядом с тобой каждый вечер…

Его слова… Картинка получается уж слишком идеальной. Должно быть, случилось недопонимание, конечно, все дело в недопонимании…

– Ты самая невероятная девушка, которую я когда-либо знал. Ты красивая и умная и смешишь меня, как никто другой. И я могу с тобой говорить. И я понимаю, что после всего случившегося не заслуживаю тебя, но… В общем, я пытаюсь сказать, что люблю тебя, Анна. Очень-очень.

Я задерживаю дыхание. В глазах стоят слезы.

Сент-Клэр понимает меня неправильно:

– О господи! Неужели я снова все испортил? Я не собирался вот так на тебя нападать. То есть собирался, но… ладно. – Его голос дрожит. – Я пойду. Или, если хочешь, можешь спуститься первой, а я потом… и обещаю, что никогда тебя больше не побеспокою…

Сент-Клэр начинает вставать, но я хватаю его за руку:

– Нет!

Он замирает:

– Мне так жаль. Я вовсе не хотел тебя обидеть.

Я провожу пальцами по его щеке. Он неподвижен, точно статуя.

– Пожалуйста, перестань извиняться, Этьен.

– Повтори мое имя еще раз, – шепчет он.

Я закрываю глаза и подаюсь вперед:

– Этьен.

Он берет меня за руки. И мои ладони идеально ложатся в его.

– Анна?

Наши лбы соприкасаются.

– Да?

– Пожалуйста, скажи, что любишь меня. Мне кажется, я умираю.

Мы смеемся. И вот я уже в его объятиях, и мы целуемся, сначала быстро, стараясь наверстать упущенное время, а затем медленно, потому что в нашем распоряжении неограниченное время. Его губы мягкие и сладкие, как мед. Он целует меня нежно и страстно, наслаждаясь так же, как и я.

И в перерывах между поцелуями я говорю, что люблю его.

Снова, и снова, и снова.

Глава сорок седьмая

Рашми откашливается и окидывает нас выразительным взглядом.

– Серьезно, – говорит Джош, – мы ведь никогда такими не были, правда?

Мер ворчит и запускает в него ручкой. Джош и Рашми расстались. На самом деле даже странно, что они так долго ждали. Это казалось неизбежно, просто их постоянно что-то отвлекало.

Они разошлись так мирно, как только возможно. Да и какой смысл поддерживать отношения на расстоянии? Кажется, они оба вздохнули с облегчением. Рашми с нетерпением ждет учебы в Брауне, а Джош… ну ему придется смириться с тем фактом, что мы уезжаем, а он остается. И он действительно остается. Его едва не отчислили. Он с головой ушел в рисование, и теперь у него постоянно сводит руки. Честно говоря, я расстроена. Мне ли не знать, что такое одиночество. Но Джош – привлекательный, забавный парень. Он заведет новых друзей.

Мы готовимся к экзаменам у меня в комнате. Смеркается, теплый ветерок колышет занавески. Лето совсем близко. Мы с Этьеном сидим рядышком, наши ноги переплетены. Его пальцы чертят круги на моей руке. Я утыкаюсь в него носом, вдыхая аромат шампуня, крема для бритья и едва-едва уловимый его собственный аромат, которым я никогда не смогу насытиться. Он целует мою прядку. Я наклоняю голову, и наши губы встречаются. А потом запускаю руку в его спутанные волосы.

Я ЛЮБЛЮ его волосы и теперь могу касаться их, когда захочу.

И он даже не возмущается. В большинстве случаев.

Мередит в итоге приняла наши отношения. Конечно, с чего ей переживать, если она выбрала университет в Риме.

– Только представь, – сказала она, подав заявление, – целый город привлекательных итальянских парней. Что бы они мне ни говорили, все будет звучать сексуально.

– Ты окажешься слишком доступной, – ерничает Рашми. – «Ты бы не хо-те-ла, эм, заказать, м-м-м, спа-хет-ти? О нет, возьми меня, Марко».

– Интересно, а Марко будет нравиться футбол? – мечтательно спрашивает Мер.

Что касается нас, Этьен был прав. Наши вузы в двадцати минутах езды друг от друга. Мы планируем, что в выходные он будет оставаться у меня, а в будни мы постараемся ездить друг к другу как можно чаще. Мы будем вместе. Недавно мы признались друг другу, что загадали на нулевой точке. Этьен сказал, что каждый раз загадывал обо мне. Он загадал быть со мной и в тот момент, когда я вошла в башню.

– Мм… – мурлычу я, пока он целует меня в шею.

– Все, хватит, – не выдерживает Рашми. – Я сваливаю. Наслаждайтесь своим гормональным всплеском.

Джош и Мер следуют за ней к выходу, и мы остаемся наедине. Вот что мне нравится больше всего.

– Ха! – восклицает Этьен. – Больше всего мне нравится вот что.

Он сажает меня к себе на колени, и я обвиваю ногами его талию. Его бархатные губы такие мягкие, и мы целуемся, пока на улице не зажигаются фонари, а оперная певица не начинает свой вечерний концерт.

– Я буду скучать по ней, – говорю я.

– Я тебе спою. – Этьен убирает мою прядку за ухо. – Или свожу тебя в оперу. Или вернемся сюда, чтобы ее послушать. Как ты захочешь. Для тебя я готов на что угодно.

Я переплетаю наши пальцы:

– Я хочу быть здесь прямо сейчас.

– Это случайно не название последнего бестселлера Джеймса Эшли? «Сейчас»?

– Осторожней. Когда-нибудь вы с ним встретитесь, и он уже не покажется тебе таким забавным.

Этьен ухмыляется:

– О, так значит, он будет уже не совсем забавным? Ну, слегка забавного я как-нибудь выдержу.

– Я серьезно! Пообещай мне вот прямо сейчас, что не бросишь меня после того, как с ним встретишься. Большинство на твоем месте дало бы деру.

– Я не большинство.

Я улыбаюсь:

– Знаю. Но лучше пообещай.

Этьен смотрит мне прямо в глаза:

– Анна, обещаю, что никогда тебя не оставлю.

Мое сердце гулко ухает в ответ. И Этьен это понимает – он берет мою руку и прижимает к груди, чтобы показать, как сильно бьется и его сердце тоже.

– А теперь ты, – говорит он.

Я еще не успела собраться с мыслями.

– Я что?

Он смеется:

– Обещай, что не сбежишь, как только я представлю тебя отцу. Или, что еще хуже, что не бросишь меня из-за него.

Я делаю паузу.

– Думаешь, он будет против меня?

– О, уверен, что да.

Ясно. Не тот ответ, которого я ожидала.

Этьен замечает мою тревогу:

– Анна, ты же знаешь, что мой отец терпеть не может все, что делает меня счастливым. А ты делаешь меня счастливей всех на свете. – Он улыбается. – О, да. Он тебя возненавидит.

– Так значит… это хорошо?

– Мне все равно, что он думает. Важно лишь то, что думаешь ты. – Этьен обнимает меня крепче. – Например, что мне нужно перестать грызть ногти.

– Ты уже сгрыз ногти на мизинцах до кожи, – дразнюсь я.

– Или, может, мне нужно начать гладить свое постельное покрывало.

– Я НЕ ГЛАЖУ СВОЕ ПОКРЫВАЛО.

– Конечно, гладишь. И я люблю это.

Я краснею, и Этьен целует мои пылающие щеки.

– Знаешь, моей маме ты нравишься.

– Правда?

– Я весь год говорил только о тебе. Она в восторге, что мы вместе.

Я улыбаюсь:

– Не могу дождаться встречи с ней.

Этьен улыбается в ответ, но внезапно на его лице отражается беспокойство.

– А вдруг твой отец станет возражать? Из-за того, что я не американец. Точнее, только наполовину. Он же не один из тех чокнутых патриотов?

– Нет. Он тебя полюбит, потому что ты делаешь меня счастливой. На самом деле, он не всегда такой уж плохой.

Сент-Клэр приподнимает темные брови.

– Да знаю-знаю! Я же сказала «не всегда». Большую часть времени он именно такой. Просто… он не хотел ничего плохого. Он считал, что поступает мне во благо, отправляя меня сюда.

– А это было во благо?

– Посмотри на себя – напрашиваешься на комплименты?

– Не стану возражать против комплимента.

Я поигрываю прядью волос Этьена.

– Мне нравится, как ты произносишь «банана». Ба-нах-на. И еще иногда смягчаешь «р». Я люблю это.

– Прррекрасно, – шепчет он мне на ухо. – Я долго тренировался.

В моей комнате темно, и Этьен обнимает меня обеими руками. Мы слушаем оперную певицу в полной тишине. Я с удивлением понимаю, что буду сильно скучать по Франции. Атланта была моим домом почти восемнадцать лет, и хотя я знаю Париж всего девять месяцев, он меня изменил. Впереди новый город, где мне предстоит учиться в следующем году, но я не боюсь.

Я была права. Для нас двоих дом – это не место. Это человек.

И мы наконец-то дома.

Благодарности

Я бы так и застряла на первых трех главах, если бы не Паула Дэйвис. Паула, благодаря тебе я написала этот роман. Ты была первой, кто поверил в Анну и Этьена, спасибо! И спасибо за веру в меня. Если б могла, я назвала бы Луну, планету или даже целую Галактику в твою честь.

Спасибо Кейт Шефер Тестерман, агенту моей мечты, которая работала со мной и в реальности. Мечты сбываются не так уж часто. Я до сих пор время от времени щиплю себя за руку.

Я глубоко польщена тем, что оказалась в одной команде с Джули Стросс-Гэбел, чьей редакторской карьерой восхищаюсь уже очень давно. Джули, спасибо тебе за терпение и неординарные советы. Не могу поверить, что ты не только прочла мой роман, но и захотела с ним работать. Я так тебе благодарна. И счастлива. И ошеломлена. Сердечное спасибо также и всем остальным членам команды Penguin. Лиза Есковиц, Лори Хорник и Скотти Боудич, я вас обнимаю.

Спасибо моим родителям, которые с большим энтузиазмом восприняли новость о том, что я собираюсь поступать на отделение прозы. Вы хоть понимаете, какое вы сокровище? Я люблю вас.

Я бесконечно благодарна Лейни Тэйлор и Саммер Смит. Лейни, твои советы не менее великолепны, чем твои письма. Спасибо за руководство (и за чокнутого фрика). Саммер, ты самый непредвзятый читатель, которого только можно пожелать. Спасибо за твой романтический опыт и заразительный энтузиазм.

Ужасающе грозные библиотекари «Уивервилла», спасибо вам за то, что смотрели в другую сторону, пока я гуглила на работе «Нотр-Дам», и отдельное спасибо Лорен Бьель за то, что позволила мне целый год пользоваться ее диссертацией.

Мерси боку моей сестре Каре за то, что не теряла храбрости даже тогда, когда я трусила.

Трижды мерси Мэннингу Круллу, американско-парижскому супергерою.

И спасибо тебе, Кирстен Уайт, за то, что была рядом. Все очень просто: без тебя я не пережила бы прошлый год. Это честь для меня – пройти сей странный путь вместе.

За ответы на многочисленные вопросы и неоценимую моральную поддержку спасибо следующим людям: Джиму ди Бартоло, Марджери Меснис и библиотекарям Северного Эшвилла, Тайо ла Пэ, Фэй и Роджеру Перкинсам, Мэри и Дэйву Пралерам, «Зэ Теннерс», Стейси Томас, Натали Уиппл, Томасу Уизерспуну, Саре и Джеффу Зентнерам, а также всем читателям моего блога. Особая благодарность Аманде Рид за покраску моих волос в синий цвет, а также Кену Хэнке и Джастину Саузеру, великолепным кинокритикам. Крис Пралер предоставил мне несколько вариантов того, что, по его мнению, должно быть написано в благодарностях. Вот самый короткий: «Спасибо моему любимому зятю». Крис мой единственный зять, но я искренне ему благодарна.

Эта история родилась во время месяца национальной романистики. Спасибо вам, Крис Бату и компания, за все, что вы делаете для начинающих писателей.

И наконец, спасибо Джарроду Перкинсу, моему первому читателю отныне и навсегда. Ты вытаскиваешь меня из кровати, отпаиваешь чаем и кофе и заставляешь идти в офис. Готовишь обеды, оставляешь их на столе, а затем моешь грязную посуду. Ты никогда не сомневался в моем успехе. А еще вытираешь мне слезы, смеешься над смешными моментами и всерьез размышляешь над весьма неожиданным вопросом: достаточно ли хорош этот парень? Я люблю тебя всем сердцем. Любимый, спасибо, что ты есть.

Примечания

1

Мадленки – бисквитное печенье небольшого размера, которое часто делают в форме ракушек. Пользуется неизменным успехом во Франции и Европе в целом. – Здесь и далее примечания переводчика.

(обратно)

2

Oui – «да» по-французски.

(обратно)

3

Красный очаровательный AC – пищевой краситель красного цвета, зарегистрированный в качестве пищевой добавки E129.

(обратно)

4

Шесть флагов – один из самых крупных в мире операторов парков развлечений. Владеет 21 парком развлечений, аквапарками, семейными развлекательными центрами в Северной Америке.

(обратно)

5

Французское слово chaud («горячий») и английское show («шоу») схожи по звучанию.

(обратно)

6

Ла-Дефанс – современный деловой и жилой квартал в ближнем пригороде Парижа. Считается самым большим деловым центром Европы, его также называют парижским Манхэттеном.

(обратно)

7

Чаттануга – город в США, штат Теннесси.

(обратно)

8

«Земляничные поляны навсегда» (Strawberry fields forever) – песня «Битлз». «Земляничными полянами» назывался детский приют, по соседству с которым жил в детстве Джон Леннон.

(обратно)

9

Старбакс – популярный в Америке сорт кофе.

(обратно)

10

«Фрути лупис» – многозерновые колечки, популярный в Америке вид сухого завтрака, а также пирожные из фруктовых колечек.

(обратно)

11

Киш – открытый французский пирог с начинкой из взбитых яиц, сыра и других ингредиентов.

(обратно)

12

О господи! (исп.)

(обратно)

13

Который, который (фр.).

(обратно)

14

Пи-би-эс (Паблик бродкастинг сервис) – Государственная служба телевещания (США).

(обратно)

15

Франческо Росарио Капра – известный американский кинорежиссер и продюсер.

(обратно)

16

Callipygian – в переводе с греческого «имеющий совершенную форму ягодиц».

(обратно)

17

Библейский пояс – регион в Соединенных Штатах Америки, где одним из основных аспектов культуры является евангельский протестантизм.

(обратно)

18

АШП (сокр.) – Американская школа в Париже.

(обратно)

19

Banana elephant – в пер. с английского «банановый слон».

(обратно)

20

Очевидно, имеется в виду героиня поэмы Эдгара Алана По, которую главный герой любит так сильно, что даже ангелы начинают завидовать этому чувству.

(обратно)

21

«Дисней Уорлд», или «Всемирный центр отдыха Уолта Диснея», – самый большой по площади и самый посещаемый центр развлечений в мире, площадью в 100 км². В составе комплекса четыре тематических парка, два аква-парка, 24 тематических отеля, множество магазинов, кафе, ресторанов и других развлекательных мест. Располагается к юго-западу от города Орландо в штате Флорида, США.

(обратно)

22

Бастер Китон – американский комедийный актер и режиссер, один из величайших комиков немого кино, создатель фильмов «Шерлок-младший», «Навигатор» и «Генерал».

(обратно)

23

Слэшер – поджанр фильмов ужасов, где убийца-психопат (иногда в маске) преследует и жестоко убивает нескольких подростков.

(обратно)

24

Имеется в виду Брауновский университет – вуз, включенный в Лигу плюща (ассоциации восьми частных американских университетов) и расположенный городе Провиденс (штат Род-Айленд). Это один из старейших американских университетов – третий по старшинству в Новой Англии и седьмой в США.

(обратно)

25

Сент-Клэр издевается, переиначивая фамилию. Хиггенботтом (bottom – «задница») примерно то же самое, что и Хиггенбам (baum – «задница», только в разговорном английском).

(обратно)

26

Джим Моррисон – американский поэт и певец, лидер группы «The Doors».

(обратно)

27

Тарт татен – французский яблочный пирог «наизнанку», яблоки для которого предварительно поджариваются в масле и сахаре.

(обратно)

28

Спагетти-вестерны – низкобюджетные вестерны, которые снимали в Италии или Испании в середине 1960-х гг.

(обратно)

29

Ханука – еврейский праздник свечей, которые зажигаются в честь чуда, происшедшего при освящении храма после победы войска Иегуды Маккавея над войсками царя Антиоха в 164 году до нашей эры.

(обратно)

30

Маре – исторический квартал Парижа на правом берегу Сены.

(обратно)

31

Латке – хрустящая картофельная оладья с мацой – традиционное угощение на Хануку.

(обратно)

32

Счастливого Рождества (фр.).

(обратно)

33

Сент-Клэр использует мотив песни «Джингл беллз».

(обратно)

34

«Чак И. Чиз» – сеть детских развлекательных кафе, в которых часто проходят представления с аниматронными куклами.

(обратно)

35

Джа-Джа Бинкс – вымышленный персонаж из второй трилогии «Звездных войн».

(обратно)

36

Мишель Гондри – французский кинорежиссер, сценарист и клипмейкер, лауреат премии «Оскар».

(обратно)

37

Строчка из 17-го сонета Пабло Неруды.

(обратно)

Оглавление

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая

Глава тринадцатая

Глава четырнадцатая

Глава пятнадцатая

Глава шестнадцатая

Глава семнадцатая

Глава восемнадцатая

Глава девятнадцатая

Глава двадцатая

Глава двадцать первая

Глава двадцать вторая

Глава двадцать третья

Глава двадцать четвертая

Глава двадцать пятая

Глава двадцать шестая

Глава двадцать седьмая

Глава двадцать восьмая

Глава двадцать девятая

Глава тридцатая

Глава тридцать первая

Глава тридцать вторая

Глава тридцать третья

Глава тридцать четвертая

Глава тридцать пятая

Глава тридцать шестая

Глава тридцать седьмая

Глава тридцать восьмая

Глава тридцать девятая

Глава сороковая

Глава сорок первая

Глава сорок вторая

Глава сорок третья

Глава сорок четвертая

Глава сорок пятая

Глава сорок шестая

Глава сорок седьмая

Благодарности Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg