«Маленькие ошибки больших девочек»

Маленькие ошибки больших девочек (fb2) - Маленькие ошибки больших девочек (пер. А. Н. Ставрогина) 2205K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Хизер Макэлхаттон

Хизер Макэлхаттон Маленькие ошибки больших девочек

Предназначение Времени в том, чтобы помешать всему на свете происходить одновременно

Похожа на сложенный телескоп, Недлящаяся, сжатая в мгновение С того момента, как из лона матери Ты с криком попадаешь в родильный дом. Представь, что все смешалось воедино: То, как ты разбиваешь свою машину, Как для гулянки у тебя на свадьбе Опустошают поле маргариток, Школьные годы и тот случай в юности, Когда твоя подружка торопливо Застегивала на тебе штаны, Заслышав звук родительских шагов… Эйнштейн прав, это было бы слишком. Тебе ведь нужно привести себя в порядок, Долго рассказывать и нудно все объяснять Равнодушной публике, которой безразлично — Высмеять тебя или поддержать. У Времени уходит время на то, Чтобы все расставить по местам. Но все же ты будешь удивлен, когда жизнь твоя Внезапно оборвется: «А? Что случилось?»

И. Дж. Кеннеди.

Властелины ошибок

КАК ЧИТАТЬ ЭТУ КНИГУ

Не стоит читать ее от начала и до конца, как вы поступили бы с обычной книгой. Иначе она покажется вам набором разных историй, ни одна из которых не будет иметь смысла. Вместо этого начните с первой страницы и читайте до конца эпизода, после чего вам нужно будет принять решение. Сделав выбор, перейдите к соответствующему продолжению. Таким образом, вы будете управлять повествованием и развитием событий вашей виртуальной жизни. Если вам не понравится результат, постарайтесь не возвращаться назад, потому что в реальности вы не можете повернуть время вспять, чтобы исправить свои ошибки. Поверьте, здесь, так же как и в настоящей жизни, вас ждет множество сюрпризов, а некоторые крайне ошибочные решения будут иметь чудесные (а иногда не слишком чудесные) последствия.

1

В столовой вспыхивает драка, и вот уже весь линолеум в лазанье. В подсобках ученики жгут учебники геометрии, а в оркестровой яме актового зала твоя школьная подружка Сандра наконец-то расстается с девственностью (позже она сама признается, что на ней было не подобающее случаю белье). В туалете плохие девчонки балуются сигаретами, а охранники за котельной курят травку. В учительской темно от голубоватого дыма. Это — последний день учебного года.

Ты заканчиваешь школу. Врываешься в неизвестность. Все ученики, словно петарды, разлетаются в разных направлениях — кто в колледж, кто работать у своих родителей, а некоторые просто берут передышку на время или насовсем. Итак, у тебя есть два варианта. Кинуться с головой в учебу или забросить все это раз и навсегда. Поступить в колледж и получить ученую степень или отправиться путешествовать и глотнуть свежего воздуха. У обоих вариантов есть свои преимущества и свои недостатки. Ни тем ни другим ты не сможешь заниматься всю жизнь, и это только усложняет твой выбор.

А теперь еще нужно принять во внимание то, что твой парень уже определился с колледжем и хочет, чтобы ты поехала с ним (вы встречаетесь с тех пор, как впервые занимались сексом в заброшенном сарае недалеко от шоссе). Он очень популярен, но, пожалуй, бывают парни и поумнее. Хотя он симпатичный и к тому же звездный четвертьзащитник. И секс у вас отличный. «Он» у него большой, серьезно большой! Колледж привлекает своей стабильностью, а путешествие — весельем; правда, говорят, что и в колледже бывает весело, а в дороге скучно. Что ты выберешь?

На окончание школы дедушка с бабушкой дарят тебе немного денег — в любом случае их хватит на первое время.

Если ты решаешь поступить в колледж, перейди к главе 2.

Если ты решаешь отправиться путешествовать, перейди к главе 3.

2

Продолжение главы 1

Ты отправляешься в колледж вместе со своим парнем. Разве он не был предан тебе? Разве не был с тобой нежен даже в трудных ситуациях? И кстати, он никому не сказал, что в первый раз у вас все получилось не так, потому что ты случайно позволила ему проскользнуть «не туда». Он сохранил это в тайне и даже купил тебе колечко с крошечным бриллиантом в универмаге «Сомерсдейл». И хотя оно было тебе мало и носить его было сущим мучением, колечко было хорошеньким, и все твои подруги сказали, что ты счастливица, счастливица, счастливица и что им тоже такое хочется, отчего ты еще больше радовалась этому подарку.

Ты и твой парень поступаете в колледж, находите жилье в нескольких кварталах от общежития (говорят, что на третьем этаже этого старинного особняка викторианской эпохи обитают призраки убитых девочек). Квартирка дерьмовая — холодильник постоянно намораживает лед, а унитаз течет днем и ночью. Вы пытаетесь все починить, покупаете подержанный голубой велюровый диван, который в дождь воняет кошачьей мочой, и притаскиваете в дом здоровенную деревянную катушку для проводов, которая служит вам и кофейным столиком, и барной стойкой, а иногда и рабочим столом.

Настало время определиться с основным предметом. Тебе всегда нравились прикладное искусство, живопись и скульптура. Ты могла бы получить степень магистра искусств и преподавать или стать одним из величайших художников своего столетия. В старших классах у тебя было неплохо с химией и математикой, и ты могла бы стать бакалавром, хотя заниматься придется больше, — ну и, честно говоря, это скучнее. Ты спрашиваешь родителей, какой они видят твою будущую профессию, и они говорят: «Нам все равно, лишь бы ты была счастлива».

Если ты хочешь получить степень магистра искусств, перейди к главе 4.

Если ты хочешь получить степень магистра наук, перейди к главе 5.

3

Продолжение главы 1

Ты сообщаешь своему парню, что собираешься уехать из города и не пойдешь в колледж — все эти расписания, зачеты, проходные баллы не для тебя. Стандартные пути тебя не привлекают, ты хочешь сама решать, как добиться успеха, ведь только ты знаешь, что сделает тебя счастливой, верно? Ты заявляешь ему, что все решено, — и он кажется расстроенным. Он говорит громко, почти кричит, пытаясь объяснить тебе, почему твой план — полная ерунда. Ты споришь, и он тебя толкает. Сильно. Ты толкаешь его в ответ. Тогда он называет тебя сукой, спрашивает, кем ты, черт возьми, себя возомнила, и дает тебе пощечину.

Черт! Кто знал, что до такого дойдет! Или нет? Разве он не был всегда немного несдержанным? Да, но это только когда он готовился к выпускным экзаменам, или ссорился с отцом, или когда тренер требовал играть лучше… Подумай хорошенько: у него всегда хватало причин, чтобы выходить из себя…

И тут у тебя в голове что-то переключается. В школе вам читали много лекций про насилие, самооборону и прочее, так что ты могла бы и догадаться, к чему все идет. Ударив тебя один раз, такие, как он, не остановятся. Они входят во вкус. Так что прежде, чем он успевает врезать тебе снова, ты хватаешь с плиты железную сковороду и бьешь его по голове. Прямо в висок. Бум. Он падает на пол как мешок с мокрым цементом. Неужели умер? Похоже, нет. Ты видишь, как поднимается и опадает его грудная клетка. Ублюдок еще дышит. Ты пинаешь его под ребра и идешь домой.

Теперь нужно спланировать путешествие. Найти карты, сделать прививки, купить путеводители и собрать вещи. Но куда поехать? Тебе всегда хотелось побывать в другой стране, например в одной из стран Европы. Хотелось увидеть старинные каменные здания, мосты, живопись эпохи Возрождения, пообщаться с людьми других культур. Еще можно поехать в Калифорнию. Вот уж там не бывает скучно! Тебе даже есть где остановиться — несколько приятелей, окончивших школу на год раньше, купили где-то в Лос-Анджелесе дом и приглашали тебя погостить у них столько, сколько захочется. Похоже, куда бы ты ни поехала, будет здорово.

Если ты решаешь поехать в Европу, перейди к главе 6.

Если ты решаешь поехать в Калифорнию, перейди к главе 7.

4

Продолжение главы 2

Ты становишься студенткой факультета искусств. Здесь учатся странные люди. Есть парень, который носит в ушах деревянные ложки вместо сережек. Хватает тут и татуировок племени Маори, и пирсинга на гениталиях, и тому подобной экзотики. Одна девушка нагревает скрепки и прижигает ими себя, пока ее руки и ноги не покрываются шрамами, похожими на земляных червей. Она называет их иероглифами боли, и по концептуальному искусству у нее «отлично».

Студенты факультета искусств держатся вместе и ведут себя надменно, пытаясь избежать побоев или насмешек со стороны тех, кто получает «приличную профессию». По этой причине (а возможно, и по ряду других) отношения между тобой и твоим парнем становятся натянутыми (он учится на экономиста, а это не только скучно, но и стыдно). Внезапно он начинает казаться тебе идиотом. Ты перестаешь с ним спать — его лишенные ритма судорожные движения тебя больше не привлекают. У вас было несколько ссор, а потом еще несколько, а потом однажды вечером он возвращается домой раньше обычного и застает тебя на катушке для проводов вместе с видеохудожником по имени Тадеуш.

Тадеуш снимает фильмы о симфоническом сексе — в них девушки, опутанные струнами, широко расставив ноги, сидят верхом на виолончелях. Он снимает и как вы занимаетесь сексом. Тебе это не особенно нравится, но он спрашивает, кто ты такая, чтобы вмешиваться в его искусство? Так или иначе, он делает это постоянно, и вскоре камера, снимающая ваши постельные сцены, уже не кажется чем-то ненормальным. Даже приятно слушать, как шуршит пленка и щелкает затвор.

В середине семестра в училище выставка, и тебя просят представить либо технически сложную, либо рискованную работу.

Если ты решаешь выставить рискованную работу, перейди к главе 8.

Если ты решаешь выставить технически сложную работу, перейди к главе 9.

5

Продолжение главы 2

Ты решаешь посвятить себя науке. Ты никогда не думала, что жизнь может быть такой убийственно скучной. Твой день начинается в пять утра и заканчивается около часа ночи. И как же ты проводишь эти часы? Естественно, в зубрежке. Тебе нужно проглотить тысячи сухих и ломких страниц, для тебя это все равно что сидеть на сухом пайке без капли воды. Сплошные термины, нудные таблицы, унылые теоремы. Наличие собственных мыслей не требуется. Сексом со своим парнем ты не занималась уже несколько недель. Он постоянно жалуется, пока не начинает казаться тебе похожим на ноющую толстощекую брюкву.

Время размывается. Перед тобой возвышаются горы информации, которые нужно преодолеть. Каждый тест — это скользкая дорожка, которая только и ждет, чтобы ты подвернула ногу. Каждая контрольная — ледяной шторм, норовящий тебя поглотить, чтобы не дать дожить до весны. Дни становятся неделями, недели — месяцами. Ты понятия не имеешь, чем занимается твой парень, да и вообще редко о нем вспоминаешь, пока в один прекрасный день, вернувшись домой пораньше, не застаешь его с блондинкой по имени Шэннон, страшненькой студенткой-старшекурсницей, которая неделю назад просила у тебя аспирин.

Без лишних слов ты выгоняешь его, а все его пожитки выбрасываешь из окна третьего этажа. Устраиваешь в квартире разгром. Ты ненавидишь свою учебную программу, ненавидишь своего парня, а заодно и саму себя. Это — не жизнь. Это — не счастье. Тебе хочется бросить учебу, вернуться назад и заниматься чем-то действительно важным. Тем, что тебя на самом деле волнует и делает счастливой. И давай посмотрим правде в глаза: сделать тебя счастливее может все что угодно.

Если ты решаешь продолжать учебу, перейди к главе 10.

Если ты решаешь бросить учебу, перейди к главе 11.

6

Продолжение главы 3

К черту учебу — ты только что распрощалась со школой. Кто станет сидеть, зарывшись в книги, когда можно жить полной жизнью? Вокзалы, музеи, кафе и клубы Европы будут твоими университетами. Не говоря уже о европейских постелях — ты рассчитываешь получить там кое-какое образование. Ты ожидаешь многого, и это вполне оправданно. Мечтаешь об интригующих происшествиях, приключениях, романтике и удачных фотоснимках. В твоих планах есть место для театра, музыки и хорошего вина. В общем, насыщенная культурная программа.

Американскую культуру ты ненавидишь — она шумная и неотесанная. Нашпигованное аспирином принужденное веселье. Так весело, что можно умереть от смеха. Все эти мегаплексы и суперплексы, «Уолл-март», «Диснейленд» и «Макдоналдс». Эта неотесанная «общественность» и нудисты на холодных пляжах. Подростковые поп-звезды и пепси. Теперь военные действия ведутся не солдатами, для этого есть флот юристов, отряды фармацевтических компаний и чудовищная кавалерия пластических хирургов. Благотворительные организации порочны. Боже упаси вас связываться с «Гринпис» или ПЕТА[1]. В Европе должно быть лучше. Там терпеть не могут американцев.

Твои родители волнуются. Они считают, что в Европе опасно и что поездка туда обойдется слишком дорого.

Они думают, что европейцы плохо пахнут и редко моются. Они думают, что в Европе девушки становятся лесбиянками. Не важно, ты все равно не позволишь им тобой командовать. Ты продаешь свою машину и обналичиваешь все чеки, подаренные на окончание школы. Покупаешь большой нейлоновый рюкзак и спальный мешок, обзаводишься картами, швейцарским армейским ножом, путеводителями, расписаниями поездов, тамсом, имодиумом, пептобисмолом и аспирином. Делаешь прививки, запасаешься антибиотиками и обезболивающими.

Ты рассматриваешь огромные карты, приколотые к стене, и отмечаешь страны, которые хочешь посетить. Италия и Англия. Англия — из-за ее великолепной архитектуры, аристократичной истории и панк-роковой культуры. Италия — из-за ее невероятной кухни, живописи эпохи Возрождения и вычурных сексуальных туфель.

Если ты решаешь поехать в Италию, перейди к главе 12.

Если ты решаешь поехать в Англию, перейди к главе 13.

7

Продолжение главы 3

Путешествие в Калифорнию оказывается полным событий. Твоя машина ломается сразу на выезде из Лас-Вегаса, прямо за супермаркетом «Кам энд гоу», где можно найти все — от продуктов и подарков до инструментов. Отказал генератор, на ремонт придется потратить больше, чем ты думала. В маленьком казино у дороги ты играешь в автоматы, пока чинят твою машину, — раньше ты этого никогда не делала, и поэтому получается у тебя не особенно хорошо. Проклятый автомат так шумит, что кажется, будто ты выиграла, даже когда это не так. Поначалу тебе везет, потом ты проигрываешь и наконец, даже не успев сказать: «Я неудачница», остаешься совсем на мели.

Денег нет. Машины нет. Ты делаешь автомеханику недвусмысленное предложение. Говоришь ему, что сделаешь «это» в подсобке в обмен на запчасти и работу. (Ну да, паршиво, но здесь тебя никто не знает, да и что еще тебе остается? Открыть магазин в песчаном карьере в Неваде?). Автомеханик подпрыгивает от радости. «А что, давай! — говорит он и бросает свою замызганную рабочую куртку на прилавок. — Но должен тебя предупредить, шланг у меня длинный».

В своем грязном «кабинете» парень надевает презерватив и знакомит тебя с красным виниловым диваном. Теперь ты замечаешь и его пивной живот, и небритое лицо. Фу. Чтобы касаться его как можно меньше, ты не стала снимать толстовку и носки, но ему все равно удается заляпать тебя своими промасленными ручищами.

Потом в туалете ты «принимаешь ванну», как это делают дальнобойщики (маленькая фаянсовая раковина, закинутые на нее ноги и много мыльной пены). После того, что произошло, механик ведет себя очень мило. Он дает тебе немного наличных на дорогу, наливает горячего кофе и говорит, что ты можешь заезжать к нему в любое время. Ты покидаешь город на отремонтированной машине, которая, похоже, работает отлично. Он ее даже помыл, причем бесплатно.

Ты несешься по пустыне, пьешь пиво и во все горло распеваешь песни, чтобы не думать о той гадости, которую только что совершила. (Ты была вынуждена это сделать, что еще оставалось?) Ты горланишь какую-то мелодию кантри под звуки радио, пока не понимаешь, что это не кантри, а религиозная музыка, и ты торопливо выключаешь приемник. Потом наступает тишина и заканчивается пиво.

Когда ты пересекаешь калифорнийскую границу, приходит время принимать решение. В Беркли у тебя есть подруга, которая работает в университете. Она недавно прислала письмо, в котором сообщила, что скорее всего поможет тебе найти работу. Но в Лос-Анджелесе у тебя тоже есть подруга, которая знает талантливых агентов и киносценаристов, и с ней ты сможешь ходить на открытые прослушивания. Тебе нужно свернуть на север к Беркли или на юг к Лос-Анджелесу. Солнце садится, и ты больше не можешь выносить эту тишину.

Если ты решаешь поехать в Беркли, перейди к главе 14.

Если ты решаешь поехать в Лос-Анджелес, перейди к главе 15.

8

Продолжение главы 4

Ты решаешь выставить на конкурс рискованную работу. Это серия бронзовых вагин, отлитых с гениталий твоих подруг и соединенных вместе в виде арки Святого Людовика. (Во время изготовления слепков модели сидели с раздвинутыми ногами на складных металлических стульях; им на лобок намазывали гипс — холодный! — и ждали минут двадцать, пока он не затвердеет.)

Композиция не имеет особого успеха, в основном потому, что все внимание привлекает работа Тадеуша — большая гипсовая скрипка, в которую встроен телевизионный экран, показывающий, как вы двое занимаетесь сексом. Возле зернистого зеленоватого экрана, расталкивая друг друга, собираются люди.

Многих моментов, запечатленных на пленке, ты не помнишь и удивляешься, как камера могла оказаться там, где она оказалась, для того чтобы снимать настолько откровенные ракурсы. Ты надеешься, что после показа перешептывания и переглядывания сойдут на нет, но этого не происходит. Запись быстро распространяется по колледжу, и скоро тебе начинает казаться, что копия есть у каждого студента. Появляются слухи о существовании интернет-сайта, где выложены самые яркие моменты. Что ж, вот какова твоя новая роль, по крайней мере пока ты здесь учишься. Ты — художественное пугало. Самое неприятное начинается тогда, когда твои родители получают по почте копию пленки от заботливого однокурсника, который счел, что им «следует об этом знать». Все говорят о тебе, и ты чувствуешь себя униженной. Родители настаивают на том, чтобы ты бросила колледж и поступила в другое место, пока не стало еще хуже.

Если ты решаешь бросить учебу, перейди к главе 16.

Если ты решаешь не бросать учебу, перейди к главе 17.

9

Продолжение главы 4

Ты решаешь выставить консервативную работу — серию цветных программных картин, которые рисовала в течение всего учебного года. Небольшие полотна с клиньями одного цвета, пересекаемыми клиньями другого цвета. Когда люди подходят к ним, они кивают и идут дальше. Твои работы аккуратны и классически правильны. Во время выставки к тебе подходит известный куратор. После дискуссии о традициях коммерческого искусства и отсутствии талантливых современников он спрашивает, не хотела бы ты принять участие в одном из показов, которые он рецензирует.

Окружающие стараются вести себя естественно, а сами останавливаются, пытаясь подслушать ваш разговор. Это отвлекает их внимание от уродливой работы Тадеуша — большой гипсовой скрипки со встроенным телевизионным экраном, который показывает, как вы двое занимаетесь сексом. Твои друзья говорят ему, что он идиот. Они смеются над ним, когда он выключает свою композицию и уходит раньше всех.

«Немногим людям столь рано выпадает такая возможность карьерного роста, — говорит куратор. — Я бы вас не пригласил, если бы не считал, что у вас действительно есть талант». Вот оно это слово. Талант. Твои учителя никогда тебе этого не говорили, а однокурсники и подавно. В школе искусств талант не является необходимым качеством. Им нравится, чтобы ты думала, будто талант можно заработать, получить, что ему можно научиться, но, конечно, все знают, что муза благоволит только избранным. Она настоящая стерва, ибо награждает талантом убогих и жалких, умственно неполноценных. Сколько известных художников были безумны, неуравновешенны или имели страсть к маленьким девочкам? «Мне всегда хотелось иметь толстую любовницу, но я ее так и не нашел. Как будто в насмешку, все они оказывались беременными». Гоген был чудовищем.

Есть и другие. Те, кто спокойно сидят в своих креслах, ни у кого ничего не просят, не сходят с ума от абсента, не приглашают в дом двенадцатилетних проституток, не отрезают себе ушей. День за днем, ночь за ночью, не думая о собственном удобстве или чьей-то похвале, они просто сидят и работают среди ядовитых испарений масляных красок. Они умирают в безвестности, и их картины напоминают опавшие листья, уносимые ветром. Вот в чем проблема со словом «талант». Оно определяет вселенское несовершенство, галактическую несправедливость, которая ужасает настолько, что заставляет человека торговаться с Богом. Любой художник скажет (и тем самым присоединится к толпе насмешников вокруг тебя): «Ты не можешь быть хороша только потому, что хочешь такой быть».

Неужели божественное начало может быть настолько несправедливо? И кто управляет этой несправедливостью? Но вот он стоит, владелец галереи, весьма привлекательный мужчина с небритым подбородком и темными блуждающими глазами, и это слово — «талант» — для тебя как поцелуй. Он у тебя есть. Это красное-красное яблоко, которое ты желаешь вкусить. Как сказал однажды Шекспир в «Гамлете»: «Мы знаем, кто мы есть, но не то, кем мы можем стать»[2].

Если ты согласна участвовать в показе, перейди к главе 18.

Если ты отказываешься участвовать в показе, перейди к главе 19.

10

Продолжение главы 5

Ты остаешься в колледже. Наплевать на остальных. Ты знаешь, чего хочешь от жизни, а твой парень может отправляться ко всем чертям. Если уж ты должна в одиночку пройти через это унижение, нельзя становиться чьей-то марионеткой. Ты коротко стрижешься, носишь мешковатую одежду и рычишь на любого, кто тебе улыбнется. Ты не собираешься соблюдать правила, не собираешься молча следовать общественным нормам и уж тем более не собираешься быть «миленькой девочкой».

Лекции тебя убивают, но чем больше нагрузка, тем яростнее ты вгрызаешься в учебу. Ты ходишь на дополнительные занятия. На спецкурсы. Время летит как сумасшедшее, вечерами ты читаешь до тех пор, пока не начинают болеть глаза, пока слова на странице не становятся размытыми и ты уже не можешь сфокусироваться. Ты кончаешь тем же, к чему рано или поздно приходят все студенты-медики, — принимаешь одну или две таблетки эфедрина, который еще называют «скоростной фурой». Они в любой аптеке продаются без рецепта, и это все равно что выпить десять чашек кофе. Ты начинаешь с двух пилюль на ночь, это позволяет тебе продержаться до полуночи. Через пару недель тебе уже требуется пять. Потом десять, а потом они вообще перестают действовать, так что тебе приходится пробовать что-то посерьезнее. (Ты же хочешь получить степень? Тогда делай то, что должна!) Ты покупаешь маленький пакетик «спида». Ощущение такое, будто ты вдохнула средство для чистки труб. Формула у него сложная, и ты стараешься о ней не думать, поскольку она включает псевдоэфедрин, кристаллы йода и красный фосфор, от которых нос и горло начинают болеть так, будто по ним скребли битым стеклом. Ты нюхаешь всего по одной дорожке на ночь и никогда не колешься. Никогда. Ты чувствуешь себя виноватой и нервничаешь, но другого способа не спать просто нет.

Когда ты наконец заканчиваешь учебу, у тебя будто гора с плеч падает. Ты можешь свободнее дышать, и мир вокруг тебя более ясный, осязаемый и красивый. Теперь тебе нужно решить, стоит ли тебе учиться дальше или нет. Если да, ты приговариваешь себя еще к шести годам обучения. Прими во внимание, что менеджер по подбору персонала в крупной фармацевтической компании предлагает тебе прибыльную работу торгового агента… Что ты выбираешь: еще больше учебы и долгов или деньги?

И сделай одолжение — перестань лгать самой себе.

Если ты решаешь продолжить обучение, перейди к главе 20.

Если ты решаешь принять предложение фармацевтической компании, перейди к главе 21.

11

Продолжение главы 5

Ты не просто завязываешь с наукой, ты вообще бросаешь учебу. Зачем платить за нее, если можно отправиться на заработки? Ты уезжаешь домой и ищешь работу — должно же быть что-то еще, чем ты могла бы заняться. Твои родители не уверены, правильно ли ты поступаешь, но они не хотят тебя судить и, конечно, желают тебе только счастья.

Ты просматриваешь объявления в Интернете и колонку «Требуются» в газете, звонишь друзьям, чтобы узнать, нет ли у них чего-нибудь подходящего. Размещаешь в Сети свое резюме, рассылаешь дюжины писем, ходишь на открытые собеседования. Ничего. Как будто всем нужна работа и никому не нужны работники. Потом ты делаешь небольшой перерыв. В госпитале Святого Луки, специализирующемся на неврологии и бихейвиористике, требуется уборщица.

Ты получаешь место среди «обслуживающего персонала», а программа, в которой ты принимаешь участие, называется «Варианты поведения при внутривидовых денежных взаимоотношениях». В лаборатории все называют эту программу «обезьяний секс». Эксперимент проводит авторитетный колледж Лиги плюща. Это исследование было начато частным страховым фондом (чей основатель был выпускником колледжа) и предназначалось для изучения того, как животные склонны распоряжаться предоставляемыми им денежными ресурсами.

В нем участвуют обычные обезьяны — шимпанзе, у которых все передние зубы удалены потому, что они кусаются. Обезьяны живут в лабораторной клетке, называемой «бункером», и в твои прямые обязанности входит чистить клетку, выметать пропитанное мочой сено и мыть цементные полы. Тебе сказали, что шимпанзе счастливы и у них полно еды, пространства и общения, особенно с тех пор, как ученые познакомили обитателей бункера с понятием денег. Они дали обезьянам красные и зеленые покерные фишки, и те должны этими фишками «платить» за еду.

Шимпанзе принялись за них сразу же (обезьяны вообще за все принимаются сразу же). Они поняли, что покерные фишки нужно отдавать за еду и игрушки; все, что они хотели, стоило «денег». Поэтому после того, как ученые ввели это понятие, им осталось только сидеть и смотреть, как обезьяны внедряют его дальше в свое общество. На самом деле им просто хотелось посмотреть, неужели они действительно будут придерживаться этого задания или просто побросают покерные фишки в сточную канаву. Обезьяны восприняли все правильно, и спустя шесть месяцев самцы шимпанзе вкладывали деньги только в одно: они покупали у самок секс. А самки шимпанзе на заработанные покерные фишки покупали еду своим детям. Они покупали бананы, блестящие игрушки, галеты для животных.

Все меняется в худшую сторону в тот день, когда одна из обезьян, самый агрессивный шимпанзе по имени Шенаньян, кусает тебя сзади за ногу. А ты несла ведро с водой. Пришлось ударить Шенаньяна металлическим ведром по голове. Ты не хотела так поступать, но ведь он сделал тебе больно! Это имеет некоторые неблагоприятные последствия для его здоровья, и тебя увольняют.

Школьная подруга предлагает тебе работу в продуктовом магазине, который находится на Верхнем озере, в крошечном городке. Магазин этот снабжает продовольствием рыбаков и ночных дальнобойщиков. График работы тебе подходит, но зарплата крошечная, к тому же ездить далеко. Но скоро будет ярмарка вакансий, во время которой сотни работодателей заполнят конференц-центр в надежде найти квалифицированных специалистов. Вместо того чтобы устраиваться в магазин, ты можешь подождать и посмотреть, не выйдет ли чего из этого.

Если ты соглашаешься работать в продуктовом магазине, перейди к главе 22.

Если ты отправляешься на ярмарку вакансий, перейди к главе 23.

12

Продолжение главы 6

Восьмичасовой перелет — тело ломит, ты вся вспотела и чешешься в таких местах, которые предпочла бы не чесать. Вместе с остальными ты вываливаешься из самолета в оглушающую какофонию Рима и тут же понимаешь, что совершила большую ошибку. Ты скучаешь по дому и чувствуешь себя уродиной, движущейся американской мишенью, которую каждому хочется ограбить, похитить, заплевать или обдурить. Ты направляешься в пункт обмена валюты, где женщина кричит на тебя на итальянском, а потом в общественный туалет, где висит реклама для геев и ты не можешь разобраться, как работает слив.

Трудно поверить, что когда-то, живя среди всего этого базарного хаоса, итальянцы сумели создать удивительные архитектурные памятники и скульптурные шедевры. Здесь говорят на всех языках, улицы кишат толпами туристов с поясными сумками и выдвигающимися фотообъективами. Они заполоняют сувенирные лавки, окружают лотки на рынках. Улицы перенасыщены электричеством. Божественные мужчины, сексуальные женщины, костюмы от Армани, кожаные туфли, горьковатые духи, темные очки, запотевшие окна. Каждая деталь кажется важной. Зеленые пивные бутылки, подростки с цветастыми рюкзаками, мальчик с тающим желтым мороженым, коричневый пудель с дымчато-серыми глазами.

Ты напиваешься в небольшом кафе на выходе из Колизея и крадешь у уличного торговца маленький голубой браслет с камешками. Не потому, что он тебе так нужен, а просто потому, что можешь это сделать. Ты знакомишься с двумя австралийками, краснолицыми выпивохами с одинаковыми ухмылками на загорелых лицах. Они приглашают тебя продолжить прогулку по питейным заведениям. Они пьют и играют в карты, поют воинственные австралийские песни и все спонтанно заканчивается в их гостиничном номере, где вы, одурманенные выпитым, окончательно отпускаете тормоза. Вы сосете, лижите, а потом храпите. Утро заканчивается нелепо — одной из них ты нравишься, а другая ревнует. Назревает ссора, и тебе указывают на дверь. Вот оно как. Европа действительно превращает девушек в лесбиянок.

Ты садишься на поезд до Флоренции. Ты устала таскать за собой рюкзак и от влажного белья тоже устала (к тому же мест, где тебе удается прополоскать его в раковине, не так много.) На виа Джинори ты находишь маленький американский колледж, в котором требуется англоговорящий человек, чтобы сидеть на вахте и отвечать на звонки. Отлично. Тебе предоставляют комнату над кухней и платят пятьсот евро в месяц.

Ты встречаешь флорентийца по имени Филиппо, у которого длинные блестящие каштановые волосы и влажные карие глаза. Гладкое лицо, густые черные ресницы. На шее у него на тонкой красной веревочке висит подвеска с коммунистической символикой. От таких накачанных рук ты делаешься мокрой. Он безработный художник, богемная песнь с накачанным брюшным прессом. Он приводит тебя в свою небольшую квартиру на другом берегу реки, где вы занимаетесь любовью в его постели, на кухне, в душе, на полу. Он становится твоим Ragazzo, твоим парнем. Ты переезжаешь из своей комнатки над кухней в его квартиру, вносишь деньги за арендную плату и коммунальные платежи. Ты покупаешь еду. Похоже, что его работа состоит в том, чтобы спать с тобой и хорошо выглядеть, и это начинает немного надоедать. Флоренция — дорогой город. Бутылка диетической колы стоит пять долларов; банка тунца — десять. Филиппо мил, но через несколько месяцев ты думаешь, что лучше бы он зарабатывал хоть сколько-нибудь. Нашел бы работу и сводил тебя поужинать.

Затем в один прекрасный день ты встречаешь человека с кольцом на мизинце, который тебе подмигивает. Он хорошо одет, ему около шестидесяти. Он улыбается. У него дорогой костюм. Его зовут доктор Сандро Кандрева, и он спрашивает, можно ли пригласить тебя на ужин. «В один из лучших ресторанов во Флоренции», — добавляет он.

Если ты соглашаешься пойти с Сандро, перейди к главе 24.

Если ты отклоняешь предложение Сандро, перейди к главе 25.

13

Продолжение главы 6

Англия похожа на глыбу холодного камня. Здесь на улицах можно встретить представителей любой национальности: индийцев, французов, японцев, испанцев, сомалийцев, британцев. Единственное, что объединяет этих людей, — они все ненавидят американцев. Американцам за рубежом часто придумывают клички. «Жирная шлюха», «жирный янки», «жирная туша», «буржуйская задница». Американцы должны быть готовы к тому, что их будут оскорблять в ресторанах, на улице, рядом с достопримечательностями и даже возле ничем не примечательных мест. Они могут быть уверены, что такси всегда проедут мимо них, в отелях их будут обкрадывать, официанты станут их игнорировать и почти всегда им будут показывать средний палец, как будто это национальный способ приветствия.

Так что ты деамериканизируешься. Отказываешься от всех деталей одежды, которые напоминают об Америке. Никакой спортивной обуви, никаких джинсов, бейсболок, толстовок или футболок. Никаких золотых украшений. Ты покупаешь темно-синее пальто, черную водолазку, черные матросские брюки с застежками с обеих сторон, высокие черные ботинки. Ты убираешь подальше свой фотоаппарат, равнодушно смотришь на трехсотлетнюю архитектуру и пьешь чай, а не кофе.

Ты перестаешь разговаривать. Никаких бесед, никаких вопросов. Это тебя выдаст. Ты стыдишься собственного голоса и не решаешься спросить дорогу, даже когда совсем потерялась. Именно так ты и оказываешься на незнакомом маршруте в городском автобусе и выходишь в странном промышленном пригороде с рядами мокрых домов, грязными пабами и выходящими в переулки окнами, в которых разместились тотализаторы.

Ты заходишь в закусочную, чтобы разобраться, где ты оказалась, и выпить чего-нибудь теплого, и тут красивая женщина случайно проливает чатни тебе на рукав. Это первый раз за долгое время, когда кто-то коснулся тебя по доброй воле. «Простите», — говорит она глубоким голосом. Голос тебя поражает, и ты понимаешь, что это не женщина, это мужчина. Привлекательный индиец-трансвестит по имени Алюэтта. У нее красивое миндалевидное лицо, высокая упругая грудь, талия, которой можно только позавидовать, и задница, круглая, как яблоко. Она приглашает тебя посидеть с ней, она теплая и дружелюбная и женщина до кончиков ногтей (за исключением голоса, что и объединяет вас, двух изгоев).

Алюэтта приводит тебя в свою квартиру, снимает парик и встряхивает своими длинными черными волосами. Показывает тебе фотографии из своей недавней поездки в Париж, где она была завсегдатаем популярного секс-клуба под названием «Бокс мэн» на улице Коссоннери; там проводились абсентовые и кокаиновые вечеринки, а вдоль стен выстраивались ряды роскошных задниц, весьма расположенных к анальному сексу.

Она говорит, что предпочла бы жить в Париже, но живет здесь, в Лондоне, из-за семьи и потому, что у нее приличная работа консультанта-косметолога в универмаге «Харродс». Ее лучшую клиентуру составляют мужчины, которые заходят, нервничая, дрожа, и просят помочь с косметикой «для жены». Она дает им пудру, кремы, имена изготовителей париков, которые умеют держать язык за зубами, и адреса обувных магазинов, где продается женская обувь удивительно больших размеров.

Алюэтта приглашает тебя остаться у нее, но ты приехала в Лондон не за тем, чтобы сидеть на одном месте. Ты собираешь вещи и отправляешься в лондонские доки, чтобы сесть на паром. Но очереди на паром бесконечны, идет дождь, а небо по цвету напоминает жесть. Ты скучаешь по Алюэтте, ее теплой квартире и дружелюбной болтовне. Может быть, тебе стоит вернуться?

В доках появляется группа молодых австралийских студентов. Они предлагают тебе сигаретку и глоток виски, чтобы согреться. Они взяли напрокат дом на колесах и путешествуют по Европе. Сплошной праздник! После нескольких глотков и затяжки травы они приглашают тебя присоединиться к ним. «Поехали!» — говорят они. Они кажутся немного дикими, поэтому какая-то часть тебя все еще хочет вернуться к Алюэтте.

Если ты присоединяешься к австралийцам, перейди к главе 26.

Если ты возвращаешься к Алюэтте, перейди к главе 27.

14

Продолжение главы 7…

Ты звонишь своей подруге в Беркли. Она находит тебе работу в университетской библиотеке и рассказывает, что в Беркли с мужчинами трудно общаться. Они придирчивы, и большинство — особенно студенты-юристы и студенты-медики — классифицируют девушек по двум категориям: те, на которых можно жениться, и те, на которых жениться не стоит. Если слишком быстро согласиться встречаться с парнем и слишком скоро с ним переспать, то можно навсегда лишишься возможности приобрести статус замужней дамы. Наплевать. Тебя это не особенно беспокоит. Ты просто хочешь немного подзаработать и повеселиться.

Библиотека спокойная, чистая и скучная, и, чтобы скоротать время, ты смотришь, как люди спят на своих стульях, таращатся в компьютеры, хмурятся, глядя в учебники, ковыряют в носу, почесываются, роются в сумочках, шепчутся по мобильным телефонам или увлеченно читают. Однажды, когда ты толкаешь свою тележку с новыми поступлениями по хорошо отполированному полу коридора, какой-то парень привлекает твое внимание свистом. Он не особенно хорош собой — рытвины от угрей на лице, а руки похожи на шланги, которыми продувают трубы.

Он улыбается тебе, стоя у двери подсобки, и ты подходишь к нему. Он вдруг наклоняется и крепко целует тебя. По твоему позвоночнику пробегает электрическая искра. Как смеет этот урод тебя целовать? Он втаскивает тебя в подсобку, маленькую темную комнатку с раковиной, электрическим щитком и несколькими бутылками химического раствора для мытья полов. Почему ты позволяешь ему втащить тебя сюда? Ты легко могла бы позвать на помощь или вырваться. Он прижимает тебя к краю раковины, его руки шарят у тебя под блузкой. Ты позволяешь ему это. Он дышит часто и быстро. На обед он ел что-то луковое. И пепперони.

Это грязно, это нелепо, это божественно.

Потом каждый день ты встречаешь его в том же коридоре. И каждый день он втаскивает тебя в ту же тесную подсобку. Ни ты с ним, ни он с тобой ни разу не пытаетесь заговорить. Есть только стоны, частое дыхание и прикушенные губы. Никаких слов. Каждый день ты заворачиваешь за угол со своей тележкой. Каждый день он заходит немного дальше. Забирается тебе под блузку обеими руками, расстегивает твою блузку, сажает тебя на край раковины, раздвигает тебе ноги. Поднимает твою юбку, снимает ее с тебя.

День, когда был сотворен его пенис, был хорошим днем. И зачем Господь Бог наделяет мужчин такими непропорциональными орудиями? Пенис этого худенького мальчика с кривыми зубами и угреватой кожей мог бы принадлежать трехсотфунтовой горилле — лиловый, агрессивно торчащий из пучка кудрявых черных волос.

Именно в этот день, день знакомства с пенисом гориллы, раковина (возможно, ровесница здания) наконец сдается и полностью откалывается от стены — и вы, кувыркаясь, оказываетесь на полу, на горе обломков мокрого кафеля и металлических труб. Вода хлещет во все стороны. Дверь подсобки распахивается, вода льется в коридор, который внезапно заполняется студентами, администраторами и библиотекарями. У тебя юбка задрана, трусики спущены, и единственным утешением тебе служит то, что на лбу у тебя порез, который кровоточит, — может быть, из-за этого люди подумают, что ты просто жертва.

Посреди всей этой неразберихи и хохота кто-то берет тебя за руку. Это высокий серьезный парень, студент-медик, которого ты несколько раз видела в библиотеке. Он ведет тебя по лестнице вниз, к балкону. Он говорит, что его зовут Дэвид, и вытирает тебе лоб своим рукавом. Его искренность и деликатность заставляют тебя поверить, что он мог подумать, что ты, возможно, была в этой подсобке не по своей воле. Он считает тебя хорошей девочкой и спрашивает, согласна ли ты поужинать с ним как-нибудь. Ты вспоминаешь, что говорила тебе подруга о свиданиях с парнями из Беркли и о том, как важно не попасть в категорию «женщин, на которых не стоит жениться». Может, тебе стоит впервые в жизни отказаться и подождать, когда он снова тебя пригласит?

Если ты соглашаешься на свидание, перейди к главе 28.

Если ты отказываешься от свидания, перейди к главе 29.

15

Продолжение главы 7

В Лос-Анджелесе ты приезжаешь к дому подруги, но там никого нет. Свет не горит, голосов не слышно, дверь никто не открывает. Ты бродишь возле крыльца, сдувая головки одуванчиков и глядя на ярко-голубое, безоблачное небо. Занятное дело — жара в Калифорнии. Можно зажариться заживо и не заметить. Так что ты в конце концов садишься обратно в свою машину и едешь к пляжу, на бульвар, где люди катаются на роликах и совершают пробежки под высоко стоящим белым солнцем.

Пальмы на пляже склоняются от ветра, и далекие волны сверкающими щитами ударяют о берег. Ты медленно бредешь по бульвару, пока мимо тебя проезжают на роликах типичные ошибки природы — люди-сосиски, втиснутые в узкие топы, трусики-танга и плавки. Кто-то тебе когда-то сказал, что плавки были впервые представлены миру на пляже Бонди-Бич в Австралии, отчего этот пляж стал знаменит не только случаями нападений акул, но и обтянутыми материей штучками, за которыми эти акулы приплывали.

Некоторое время ты сидишь возле пляжа и размышляешь. Странно, что твои друзья не позвонили. Странно, что их здесь нет. Может, что-то случилось? Может, ты их неправильно поняла, и они уехали из города, или ты неправильно записала номер их телефона? Вечером тебе все равно не удается с ними связаться, и ты гадаешь, стоит ли тебе еще раз съездить к ним домой или нужно искать гостиницу.

Если ты возвращаешься к дому друзей, перейди к главе 30.

Если ты едешь в гостиницу, перейди к главе 31.

16

Продолжение главы 8

Ты бросаешь учебу, и о твоем уходе никто не сожалеет. Тебя охватывает уныние. Родители с тобой почти не разговаривают — они молча сидят за обеденным столом, уставившись в свои тарелки. Никто не звонит, никто не заходит. Кажется, что помыться — невыполнимая работа, а принятие пищи вовсе изматывает, поэтому ты предпочитаешь спать. Ты становишься олимпийской чемпионкой по сну — спишь по 15–16 часов в день. Проснувшись, ты остаешься в постели и смотришь телевизор, запоминаешь рекламные слоганы и мелодии. Так пролетает день за днем. Ты утрачиваешь чувство времени. Проходят недели, а может быть, месяцы, злость твоих родителей смягчается до нездоровой озабоченности. Твоя мама прокрадывается к тебе в комнату, принося подносы с чаем и тостами, как будто у тебя грипп, и умоляет тебя встать, просто встать и сделать что-нибудь. Что угодно.

В конце концов озабоченность превращается в раздражение, и твоя мама, чтобы поднять тебя, переходит к активным действиям. Он выплескивает на тебя холодную воду, когда ты лежишь в постели, стаскивает тебя вниз по лестнице и запирает дверь твоей комнаты до тех пор, пока ты не примешь душ. Она отводит тебя к врачу, который прописывает антидепрессанты.

Потом мама отправляет тебя в Хайатт, в один из высококлассных отелей, где человек по имени Ги Моффат, являющийся специалистом в области мотивации, делает презентацию на тему «Обращаем грусть в радость» для группы, называемой «Вау гардианз». Ты узнаешь, что «Вау гардианз» — это межконфессиональная религиозная группа, которая борется за праведный мир. Это люди, которые относятся к миру с уважением и живут по Священному Писанию. Они защищают женщин и обещают дать им то, в чем они нуждаются. Они держат свои обещания, они охотники и собиратели, но у них есть сердце.

Ты начинаешь что-то чувствовать. Ги Моффат очень симпатичный, в нем почти семь футов роста, у него холодные синие глаза, его голову венчает копна изумительных светлых волос. Он тебе улыбается. Ты уверена, что он улыбается именно тебе, хотя на самом деле он, может быть, просто щурится от света прожекторов и блеска пустых металлических подносов, на которых подавали пончики и молоко двухпроцентной жирности.

«Вау гардианз» говорят, что они серьезны в своих намерениях сделать мир лучше. Они носят зеленые пластиковые браслеты на запястьях и делают пожертвования церкви. «Вау гардианз» женятся и остаются в браке, не разводятся, не едят и не пьют ничего лишнего. «Вау гардианз» занимаются спортом и пользуются зубной нитью. Они поддерживают свою молодежь и с нежностью заботятся о будущих «Вау гардианз». В городе есть несколько молодежных центров, где подростки могут проводить время и больше узнавать о здоровом образе жизни, проповедуемом «Вау гардианз». «Этот путь не для всех, — говорит Ги Моффат. — С нами могут быть только сильнейшие в стаде».

После его выступления ты беседуешь с волонтерами «Вау гардианз», которые ждут в коридоре. У них на запястьях зеленые браслеты. Волонтеры полны энергии и вертятся вокруг тебя с вопросами и комплиментами, несмотря на то, что ты чувствуешь себя отвратительно и так же отвратительно выглядишь. Они, похоже, этого не замечают. У женщин ярко горят глаза, мужчины кажутся приветливыми, но по-братски, без сексуального подтекста, и это приятно. Они говорят тебе, что членство в молодежной лиге «Вау гардианз» — это лучшее, что случалось с ними в жизни. Они приглашают тебя прийти к ним в центр и убедиться в этом.

Если ты собираешься пойти в молодежный центр, перейди к главе 32.

Если ты не собираешься идти в молодежный центр, перейди к главе 33.

17

Продолжение главы 8

Им не нравятся бронзовые вагины? Тогда надо сделать еще больше бронзовых вагин! Ты больше не пытаешься снискать их расположение. На прошлой неделе в присутствии критиков ты представила пятифутовое сооружение, представляющее собой склеенные вместе, покрытые шеллаком пирожные с кремовой начинкой, которые напоминали желтую игрушечную вагину. Потом ты ее подожгла.

Ты провела открытие собственной «художественной галереи» у реки, в заброшенном помещении химического завода. Ты собрала свои работы (вагины, сделанные из бронзы, пены, гипса, дерева, тонкой проволоки, пирожных с кремовой начинкой и прочего) и расставила их по кругу. Затем внутри этого круга искусства ты складываешь огромный костер, и пока из черных динамиков несется оглушающий хардкор панк-группы из Саутсайда, ты приглашаешь публику поджечь твои произведения.

Ты записываешь сожжение на видео под разными углами и называешь это произведение «Девагинация». Оно побеждает на конкурсе в колледже, это комбинация перформанса, видеосъемки и инсталляции. Ты выставляешь эту работу на нескольких национальных выставках и кинофестивалях. Ты решаешь, что твоим следующим проектом станет серия под названием «Членоцентричность» — это будет исследование на тему фаллосов. К концу семестра у тебя есть два предложения преподавательской работы: одно в Нью-Йорке, другое в Саваннском колледже живописи и дизайна. Жизнь в Нью-Йорке, очевидно, будет более яркой и авантюрной, не говоря уже о том, что это немаловажная ступень в карьере. Но там будет слишком дорого и людно. Саванна привлекает большей зарплатой, бесплатным жильем и медицинской страховкой. Вероятнее всего, там будет жарко и полно всякой деревенщины, но зато там тебе светит непрекращающийся поток жареных устриц, «буравчиков» на джине, джентльменов-южан и коктейлей «Лонг-Айленд айс ти».

Если ты едешь в Нью-Йорк, перейди к главе 34.

Если ты едешь в Саванну, перейди к главе 35.

18

Продолжение главы 9

Показ оказался кошмаром. Среди выставленных объектов ты замечаешь вышитые бисером стеганые чехлы для чайника и грустное «подпольное искусство», представленное распоротыми плюшевыми мишками, обклеенными изолентой. В местной газете показ представлен как первостатейный пример бездарности. Там говорится, что галереи пали до обслуживания самых низкопробных художников только для того, чтобы сохранить продажи и получать хоть какую-то прибыль. Твои преподаватели отчитывают тебя за то, что ты выставила свою работу прежде, чем была к этому готова. Однокурсники смеются над тобой.

И что с того? Дурная слава становится признаком нонконформизма. Ты встречаешь еще нескольких разгневанных студентов и местных художников, участвовавших в показе, и вы создаете группу (на самом деле с вами просто больше никто не хочет общаться). Вы называете группу ГОПНИКИ (Гедонистское Общество Понятия Не Имеет, Каково Искусство). Вы поддерживаете художников, лишившихся заработка, и помогаете им почувствовать вкус славы (относительной).

В качестве штаба вы используете склад у реки. Вашим первым заданием будет видоизменить городские рекламные щиты. И не просто закрасить их краской из распылителей, как делают художники-граффитисты, а изменить живописно, с аккуратно подобранными шрифтами и фотоснимками, которые изменяют исходное содержание рекламы. Вы глумитесь над ними столь изощренно, что человек может ходить мимо и не замечать изменений, пока кто-то не укажет ему на них. Например, на рекламном плакате сигарет «Кент» вы изменили крупные зеленые буквы, так что появилась надпись «сигареты „Клан“». Вы использовали ту же незамерзающую зеленую краску, тот же дрянной шрифт. На кожаном пиджаке улыбающегося ковбоя вы помещаете красно-белую свастику.

Специального политического послания у вас нет, но некий политический контекст все равно проскальзывает. Например, когда вы перекрасили дюжину городских автобусов, написав «Рабский труд» вместо «Работа на будущее», или когда вы добрались до рекламного щита «Энерджи Пойнт» возле конференц-центра. Того, на котором изображена семья (мама, папа, сын-подросток, маленькие улыбающиеся девочки-близняшки) у пылающего газового камина, все обнимаются в теплой уютной гостиной, а надпись гласит: «Нам нравится сюда приходить». Вы наклеиваете на этот плакат среди членов семьи изображение охотника на оленей, в клетчатом пальто, подходящей по цвету красной клетчатой шляпе, с ружьем, нацеленным в голову отца семейства. Внешность девочек-близняшек вы тоже меняете, так что кажется, будто у них витилиго, а в руку мамы помещаете большую банку валиума.

Газеты это обожают. Они фотографируют почти каждый рекламный щит и называют вашу группу «Бдительные вандалы», что заставляет вас работать усерднее. В следующий раз вы врываетесь в зоопарк, где привязываете к клеткам мясо. Вы стараетесь сделать так, чтобы мясо выглядело особенно символично, например, страусы получают тридцать пакетов куриных окорочков. Пол аквариума завален дохлой треской и окунями из рыбного магазина, а тигры в своей оформленной «под джунгли» клетке получили столько гамбургеров, сколько вы смогли себе позволить. Вы все совершенно забываете об учебе и вместо нее носитесь со своей все разрастающейся группой ГОПНИКов.

Однако вскоре ваши проделки наскучивают, и пресса обращается к другим идиотам. Так что группа решает предпринять что-то действительно стоящее: во время следующего футбольного матча местной лиги (транслируемого по телевидению) пробежать нагишом через футбольное поле. Однако вы не собираетесь полностью оголяться. План состоит в том, чтобы в перерыве между таймами выскочить на поле с привязанными к телу буквами, сделанными из мяса. Буквы сложат слово «гопники». Это заставит прессу сфокусироваться на вашей группе и обратить внимание на ваши работы. Затея слегка рискованная — вас могут счесть местными героями, а могут и арестовать. Тебе предписано быть буквой «г», первой на поле.

Если ты решаешь привязать мясо к своему голому телу, перейди к главе 36.

Если ты решаешь не привязывать мясо к своему голому телу, перейди к главе 37.

19

Продолжение главы 9

Ты не готова выставлять свою работу. Она еще сырая, недоработанная. У тебя из-за этого голова идет кругом, но чего ты хотела? Это — школа искусств, здесь у каждого сложные отношения со своими произведениями. Пожалуй, кроме одного студента — Тору Нишигаки. Он приехал по обмену из Японии, у него крошечная сухая рука, похожая на сломанное птичье крыло, и расплывшееся деформированное лицо, как будто он стоял слишком близко к огню. Его работы обескураживают. Они убедительны. Они прямы, несдержанны и прозрачны. Чересчур крупные полотна, двадцать на двадцать футов, с вкраплениями цвета, которые выглядят как перетертая ваниль и обгорелое кружево, смешанное со сливками. Белое на белом. К некоторым картинам приклеены липкие прутики, похожие на огромный лес, потонувший в снежной мгле.

Его работы лишены нарочитости, показного кокетства, крикливости, чего не скажешь об остальных (Сюзан Чоу для своей дипломной работы склеила вместе чучела животных и подожгла их). Он — особенный, лучший, поэтому в основном его игнорируют, не приглашают в свою компанию, даже подшучивают над его иссохшей рукой и красным оплывшим лицом. Впрочем, Тору Нишигаки скоро будет избавлен от всего этого — он заканчивает обучение.

Когда ты видишь его картины на выставке работ старшекурсников, у тебя как раз обострение конъюнктивита, отчего мир кажется расплывчатым. Но ты можешь с уверенностью сказать, что среди всех скульптурных нагромождений, кривобоких картин и скучных фотоснимков его работы выглядят по-настоящему ошеломительно. В них есть что-то завораживающее. Совершенно белый цемент, лишь посередине проведена одна черная линия. В этом есть какая-то мудрая простота, какая-то невозмутимость.

Старшекурсники выпускаются, Тору уезжает, и тебя захватывает образ белой картины из цемента. Ты пытаешься скопировать ее, пытаешься воссоздать — но безуспешно. Время идет, и теперь у тебя остается всего год до выпуска. Твоя преподавательница живописи рассказывает о новой программе студенческого обмена, по которой можно поехать в Исландию. В Рейкьявике есть относительно новая школа искусств, и они хотят, чтобы там учились студенты из разных стран мира. Они отправляют студентов в напарники к уже состоявшимся художникам, с которыми придется работать в течение семестра. Это практическая программа, которая предполагает, что ты должна будешь выполнять работу либо для художника, либо для какой-то местной организации.

Исландия? Все, что тебе известно об Исландии, это что там холодно, и еще что-то про китов и викингов. Кроме того, в теплой одежде ты выглядишь громоздко. Но там обещают бесплатное обучение и жилье и еще ежемесячную стипендию. Разумеется, на деле все может оказаться гораздо хуже, и ты окажешься в дурацком положении.

Если ты поедешь учиться в Исландию, перейди к главе 38.

Если ты остаешься в своей нынешней школе, перейди к главе 39.

20

Продолжение главы 10

Ты отправляешься в Беркли получать степень магистра в области биотехнологий. Ты занимаешься в лаборатории — маленькой белой комнатке с флуоресцентным освещением и шестью рабочими местами, притиснутыми друг к другу, вместе с шестью раздражительными студентами-старшекурсниками и твоей мрачной научной руководительницей, которой ты не нравишься, впрочем, как и все остальные. Она ясно дает понять, что возиться с такими идиотами, как вы, — это хуже, чем попасть в ад. Зовут ее профессор Шизу, а между собой называют профессор Шитцу, из-за коротенькой пухлой фигуры и пронзительного голоса.

Ты встречаешь студента-медика Дэвида, в котором шесть футов и два дюйма роста, у него черные волосы, кожа цвета кленовой древесины и темные, слегка раскосые глаза. Он наполовину канадец, наполовину японец. Высокий парень с изящными чертами лица, кроме того — увлеченный ученый, блестящий студент. Он пишет работу по генетическим каскадам регуляции бактериальных клеток и выделении ДНК (ему нравится играть в Бога — выращивать всякое разное из ДНК и стволовых клеток).

Еще он умеет готовить «спид», что частично дает ему средства на оплату учебы. Вы начинаете встречаться, так часто, как только можно, учитывая лихорадочность вашего образа жизни. Вы оба работаете целый день, а потом всю ночь зубрите — времени, чтобы объять океаны знаний, по которым вы пытаетесь плавать, никогда не хватает. Проходит немного времени, и ты спрашиваешь Дэвида, каков на вкус мет, каково его воздействие и насколько оно продолжительно. «Он просто заряжает тебя энергией, — говорит Дэвид. — Правда. Но твоей личности он не меняет. Зато каждый день как будто самый удачный в твоей жизни».

Ты пробуешь его.

От первого вдоха у тебя внутри все горит. Он растекается по горлу, и ощущение такое, словно ты проглотила кислоту. Потом тебе кажется, что он не действует. Ты чувствуешь себя вполне нормально. Дэвид говорит что-то смешное. Действительно смешное, и ты смеешься до колик. Твое сознание расширяется, становится предельно ясным и острым, как будто ты можешь понять все на свете, причем мгновенно.

Секс с Дэвидом необычен. Ему нравится послушание, он хочет подчинения и любит завязывать тебе глаза. В любой позе твои глаза закрыты специальными повязками, шелковыми галстуками, простынями или покрывалами (поначалу это озадачивает, но привыкнуть можно).

Ему не нравятся проявления привязанности, оловянная фольга и маленькие собачки. Он уважителен, задумчив и пунктуален. Еще он бывает надменным, ершистым и вредным. Ты знакомишься с его родителями (и они тебе нравятся), ты встречаешься с его шумной пышноволосой бывшей девушкой (и она тебе не нравится). Тебя восхищают мочки его ушей, похожие на кругленькие абрикосы, и его прямые белые ноги. Ему нравятся твои блестящие волосы и белые зубы — после его комплиментов ты как кошка мурлычешь от удовольствия. Тебе нравится делать его счастливым. Он заставляет тебя полюбить саму любовь.

Во всем — путешествиях по выходным и долгих ночах, проведенных за учебниками, бесконечных лекциях и беспокойных утренних часах, подстегиваемых кофе и «спидом», — вы вместе. Мет тебя слегка напрягает. Наступает момент, когда ты начинаешь думать, что вам пора завязать с ним, но Дэвид говорит, что надо отложить это до окончания учебы, иначе ты не справишься. Вы оба начинаете курить его, а не нюхать, — это не так неприятно, и можно избежать кровотечений из носа.

На следующий день после своего выпускного Дэвид неожиданно предлагает тебе выйти за него замуж. Он становится на одно колено прямо посреди двора, в окружении студентов и музыкантов, и протягивает тебе маленькое колечко с бриллиантом «маркиз». Он обещает всегда о тебе заботиться, быть тем, кого ты будешь обожать, и тем, кто обожает тебя. Вокруг вас собралась целая толпа зрителей, двое музыкантов под деревом бьют в гонги, а ты думаешь о том, что тебе учиться еще целых два года.

Если ты выходишь замуж за Дэвида, перейди к главе 40.

Если ты не выходишь замуж за Дэвида, перейди к главе 41.

21

Продолжение главы 10

Ты отправляешься работать в фармацевтическую компанию, называющуюся «Фармацепт», которая производит химиотерапевтические препараты. Твоя работа состоит в том, чтобы ездить по округе и убеждать врачей выписывать препараты, производимые этой компанией. На практике это означает, что ты являешься коммивояжером. Спекулянтом, лгунишкой, фальшивым проповедником. Ты целый день за рулем или ковыляешь по тротуарам, ездишь от клиники к клинике, от госпиталя к госпиталю. Слава богу, у тебя есть мет.

Ты усердно работаешь на продажах, иногда просто вторгаясь в офисы врачей, но к концу первого года тебе не удается выполнить норму. Главный хирург ожогового отделения больницы Милосердия говорит тебе, что большинство других агентов предлагают врачам «поощрения» за то, чтобы те выписывали нужные препараты. Когда ты спрашиваешь, о каких «поощрениях» идет речь, он пожимает плечами и возвращает тебе счета. (Из расследования, которое ты позже проводишь по собственной инициативе, тебе удается узнать о «скандале Кендаллов», который начался в 1996 году, когда было раскрыто наличие подозрительных договоренностей между врачами и одной огромной фармацевтической компанией. В офисе компании инспекторы обнаружили список с именами 99 врачей, которые согласились получать «не предусмотренные законодательством поощрения».)

В офисе ты как бы между прочим спрашиваешь старшего агента по продажам о возможных стратегических поощрениях. В конце концов выясняется, что многие старшие агенты по продажам предлагают врачам «поощрения» за выписывание лекарств, находящихся на стадии испытаний. Это единственный способ выполнять нормы, что, в свою очередь, является единственным способом сохранить работу. Иногда это деньги, иногда отпуска или членство в гольф-клубах (ты не спрашиваешь, предлагался ли когда-нибудь секс в качестве поощрения, но внезапно до тебя доходит, что почти все агенты-женщины хороши собой: Нонни, южноафриканка с высокими скулами, Белль, платиновая блондинка, Порция, у которой титьки как дирижабли).

Не все врачи принимают поощрения. Поэтому тебе нужно с осторожностью выбирать, кому их предлагать. К счастью, многие мини-боги в белых халатах считают, что на них действие закона не распространяется. И — посмотрим правде в глаза! — именно неписаные законы заставляют мир вращаться быстрее. Поощрения не являются чем-то незаконным, пока вас на этом не поймают (все их принимают, все только и ждут этого от тебя, и ты потеряешь работу, если не будешь их предлагать, к тому же ты получишь намного больше денег). Поэтому ты звонишь врачу, который, как тебе кажется, наверняка принимает поощрения (доктор Карлен, онколог, у которого есть золотое кольцо-печатка на мизинце и «порш» 911 модели, под цвет кольца). Когда он перезванивает, ты до того взволнована, что вынуждена принять таблетку. Он говорит, что был бы счастлив пообедать с тобой.

Если ты заплатишь врачу, чтобы он выписывал лекарство, проходящее испыния, перейди к главе 42.

Если ты не заплатишь врачу, чтобы он выписывал лекарство, проходящее испыния, перейди к главе 43.

22

Продолжение главы 11

В продуктовом магазине твоя работа состоит в том, чтобы стоять за кассой в течение восьми часов, пробивать чеки, переминаясь с ноги на ногу и поглядывая на настенные часы. Тебе помогает носильщик со сросшимися бровями, пахнущий водкой, беконом и луком. Первая рабочая неделя уходит на то, чтобы освоить основные правила. Как отмечать время ухода на кассе, как взвешивать капусту, как счищать с конвейерной ленты разбитые яйца, мороженое и даже детскую рвоту…

По тому, что человек покупает, можно многое о нем рассказать. У холостяков тележки заполнены вяленой ветчиной «Биг скво», замороженными обедами Суонсона, жевательным табаком с мятным вкусом и пивом «Шлитц». У молодых родителей в тележках подгузники для новорожденных, особо эффективное масло против сыпи, детские молочные смеси и быстрорастворимый кофе. Вот молодые покупатели: пластиковые корзинки с «Маунтин дью», кукурузными чипсами «Баглс» и «Доритос», дешевой малиновой газировкой «Кул эйд». А вот пожилые: ментоловые сигареты, сливовый сок и программа телевидения на следующую неделю. Встречаются также варианты типа «заноза у продавца в сердце» — одна банка кошачьих консервов, одна банка лапши быстрого приготовления и газета «Работа для вас».

Покупатели бывают хорошие и плохие. А иногда — просто подлые. Это люди, которые полагают, что ты наизусть помнишь, что сколько стоит, спрашивают, почему очередь так медленно движется, требуют, чтобы ты подмела проходы, говорят, что тебя уволят за то, что ты груба или глупа, и за то, что ты поставила апельсиновый сок на упаковку с яйцами, и так далее и тому подобное.

Это действует тебе на нервы, но у тебя хороший менеджер. Огги из тех парней, что славятся крутостью на деле, а не на словах. Он целыми днями играет в подсобке в карты со своими друзьями. Они курят травку и рассказывают одни и те же истории, которые ты уже знаешь не хуже их самих. «В этот момент Огги под огнем превратился в своей каске в „жаркое из бродяги, к вашему столу прямо из джунглей“… И тут Ле Гран получил пулю в яичко и вылил на него виски, чтобы обеззаразить». Огги никому не позволяет доставать кассирш, а если кто-то пытается, он грозится затолкать им в задницы копченую салаку или внести их в «черный список», которого здесь очень боятся. Поэтому в тех редких случаях, когда люди требуют позвать менеджера, ты указываешь на дверь подсобки и говоришь: «Добро пожаловать».

Кассиры здесь ни черта не получают. Вообще ни черта. После внесения арендной платы и покупки еды мало что остается. Все кассирши жалуются на то, что после оплаты расходов их мужей, занимающихся подледной рыбалкой, и трат их жадных детей-подростков у них не остается денег на прокладки. «Я всегда пользовалась свернутыми бумажными полотенцами», — ворчит Марта. Она приглашает тебя на вечеринки, для которых ты сама готовишь запеканку и приносишь покерные фишки, когда они играют в покер у кого-нибудь дома. Вместо денег принимаются подарочные купоны и купоны со скидками. Там можно хорошо провести время. Женщины рассказывают свои истории — после пары кружек пива все становятся весьма разговорчивы.

Ты рассказываешь им о своих художественных работах, о том, как твои металлические скульптуры никто не понимал, и о том, что там с тобой обращались как с представительницей низшего класса. Они все согласно кивают и говорят: «Люди привыкли делать скоропалительные выводы, не зная тебя». К концу вечера ты уже почти влюблена в этих краснолицых грубоватых норвежек, у каждой из которых тяжелая жизнь, но при этом ни одна из них никогда не станет считать саму себя или тебя представительницей низшего класса.

Они смеются и рассказывают о тех временах, когда они тоже были молодыми и хотели заниматься в жизни другими вещами, потом это проходит, и к концу вечеринки они уже просто молча сидят, потягивая свое пиво и поеживаясь. «Лучше купи „Бэг балм“, — советует Марта. — Им натирают коровье вымя, чтоб оно стало мягче. Хорошо действует даже зимой, а иначе у тебя руки потрескаются, когда будешь с продуктами возиться». Она показывает тебе свои ладони, красные, в мелких шрамах от постоянного передавания пакетов и регистраторской работы. У тебя руки по-прежнему мягкие, белые. Ты сомневаешься, стоит ли тебе продолжать здесь работать.

Так или иначе, но в отдаленных северных городках работы мало, хотя нельзя сказать, что ее нет совсем. К примеру, есть Лили, пляжный надувной мяч, а не женщина; с подведенными черным карандашом бровями и слепым карликовым пуделем грязно-коричневого цвета, которого она повсюду таскает с собой вместо сумочки. У нее своя телефонная служба для мужчин, которая называется «У малышки Лили», и она уже несколько раз спрашивала, не хочешь ли ты поработать у нее. Она говорит, что это лучшая работа в городе. «Просто говоришь мужчинам непристойности и купаешься в деньгах. Оплата хорошая, а твоя киска остается дома, где ей самое место». «А кто звонит-то?» — спрашиваешь ты.

Лили пожимает плечами: «Сама знаешь: мужья, отцы, нормальные мужчины, которые просто не могут говорить со своими женами. — Потом она на минуту задумывается. — Полагаю, наши клиенты в основном дальнобойщики, да еще куча извращенцев в инвалидных колясках».

Если ты остаешься в продуктовом магазине, перейди к главе 44. Если ты будешь работать в телефонной службе у Лили, перейди к главе 45.

23

Продолжение главы 11

Ты отправляешься на ярмарку вакансий в отель «Хайатт». Жалкое зрелище: страховые компании, финансовые пирамиды и однотипные предприятия. Тебе это абсолютно ничего не дает, кроме подписки на «Эмплои таймс» и бесплатного пластикового свистка. Тебе одиноко, ты звонишь нескольким старым друзьям из школы, но они тебе не перезванивают. Ночью ты приходишь на расположенный по соседству крытый каток, где есть большой бар, заказываешь пиво и неторопливо потягиваешь его, наблюдая за катающимися людьми. Они так элегантны — легко объезжают друг друга и кружатся, никого не задевая, не падая, двигаясь только вперед.

Хотя довольно часто происходят случайные столкновения. При этом люди краснеют и извиняются. Они напоминают тебе о жизни в целом — вот так ты легко катишься и вдруг врезаешься в кого-то, с грохотом летишь на лед, где оцепенело сидишь, пока не начинаешь подниматься, медленно и неуклюже. Это заставляет тебя вспомнить о своем парне, о том, как вы терпели провалы — эффектные и не очень, и в этот слезливо-пивной момент ты размякаешь и звонишь ему.

У него на автоответчике записано новое приветствие. «Нас нет дома. Если вы хотите поговорить с Эмми, попробуйте позвонить ей на мобильный». Ты просто вне себя — кто такая эта Эмми, черт ее дери? Как он может жить с кем-то еще? А как же настоящая любовь и колечко с крошечным бриллиантом? Почему же все в конце концов превращается в ничто?

Ты снова звонишь своему парню, стоя в вестибюле и накручивая телефонный провод на запястье, словно тугой браслет. На этот раз он снимает трубку. «Это я! — ты почти кричишь. — Я!» Ты спрашиваешь его, не могли бы вы как-нибудь встретиться и поговорить. Он интересуется, о чем. «Я скучаю по тебе, — говоришь ты. Может быть, я поторопилась с разрывом. А эта Эмми теперь твоя девушка? Я хочу сказать, это же несерьезно, правда?»

Он вздыхает. «Может и серьезно, — отвечает он. — Скорее всего серьезно».

Ты убеждаешь его встретиться с тобой в кофейне под предлогом того, что хочешь вернуть ему его зимнюю куртку. Ты готовишься к этой встрече так, как будто идешь на премьеру «Богемы» в «Метрополитен-опера». И вот ты заходишь в «Мадди Уотерз», кофейню на углу; твой макияж безупречен, ты одета неформально, но сексуально. Когда он наконец приходит и садится за столик напротив тебя, ты испытываешь к нему такой прилив чувств, что кажется, будто твоя грудная клетка сжимается вокруг сердца.

Ты говоришь, что скучаешь по нему. Говоришь, что совершила ошибку. Жизнь без него безрадостна. Он ничего не отвечает. Запихивает свою зимнюю куртку к себе в рюкзак и встает. Все кончено. Он просто собирается уйти, навсегда покинуть кофейню и твою жизнь. У тебя на глаза наворачиваются слезы, отчего он беспокойно оглядывается по сторонам. «Перестань, — говорит он. — Это было в школе. Живи своей жизнью».

Вернувшись на каток, где холодно, темно и мрачно, ты замечаешь яркое желтое объявление, приколотое позади бара. «Требуется помощник на неполный рабочий день». Ты и так проводишь тут все свободное время, тебе ничего в жизни не хочется, кроме как сидеть здесь и выпивать, так почему бы не получать за это деньги? Но тем же вечером тебе звонит кадровый агент с ярмарки вакансий. Она работает с фирмой по организации особых торжеств, и у них открывается вакансия организатора вечеринок.

Если ты идешь работать на каток, перейди к главе 46.

Если ты хочешь работать в фирме по организации особых торжеств, перейди к главе 47.

24

Продолжение главы 12

Сандро забирает тебя на серебристом, как акула, БМВ седьмой серии — светло-желтая кожаная обивка, хромированный рычаг коробки передач, приборная доска из полированного дерева. Когда ты садишься в машину, люди оборачиваются, чтобы посмотреть на тебя. В своих серебристых босоножках и с красивой прической ты, должно быть, кажешься им сказочной принцессой. Яркой, хорошенькой, ухоженной и сексуальной. Они, разумеется, не знают, что ты на самом деле измученная здешней жизнью американка, у которой парень — типичный альфонс, и что садиться в эту сверкающую машину, может быть, и не стоило бы. Сандро наклоняется и быстро тебя целует, его губы солоноватые и теплые, как нагретая солнцем речная галька.

Вы отправляетесь ужинать в «Гроздь винограда», модный винный бар с приглушенным освещением, находящийся на площади Росси. Его хозяйка — тощая старая дева с мрачным лицом — нанимает в качестве официантов исключительно красавцев. Во время ужина (креветки на углях и феттучини с чернилами кальмара) Сандро говорит, что ты его очаровала. «Сам воздух вокруг тебя приходит в движение, — говорит он, беря тебя за руку и целуя кончики твоих пальцев. — Этот город создан для прекрасного. Для страсти. Ты должна жить здесь. Это — твое».

Ты и сама чувствуешь себя очень уютно в этом красивом месте. Изысканная еда, свечи — все кажется простым, знакомым и приятным. Однако в течение всего ужина ты невольно думаешь о Филиппо. Вдруг он пройдет мимо ресторана и увидит тебя с другим мужчиной? Вдруг он узнает, что ты была здесь?

Сандро отвлекает тебя от размышлений и рассказывает о своем импортно-экспортном бизнесе и четверых взрослых детях, которые являются соответственно хирургом-ортопедом, профессором физики в колледже, архитектором, специализирующимся на реставрации исторических достопримечательностей, и наркоманом. «Массимо, — вздыхает он и смотрит на свои золотые часы. — В каждой семье есть заблудшая овца».

После ужина вы катаетесь по городу, луна сияет прямо над головой, мимо вас проплывают освещенные изнутри витрины магазинов. Когда вы переезжаете Арно, темную болотистую реку, текущую на юг, Сандро кладет руку тебе на бедро. Ты не отстраняешься. Тебе это нравится, как будто Сандро уже много раз клал тебе руку на бедро и как будто маршрут этой поездки ты знаешь наизусть.

Ты просишь, чтобы он высадил тебя у колледжа, надеясь, что он не попросит разрешения зайти к тебе домой (где Филиппо наверняка смотрит футбол в одних трусах). Затем до тебя доходит — Сандро нет дела до того, есть у тебя парень или нет, — у него самого наверняка есть жена. Он не носит обручального кольца, но в Италии это ничего не значит. Как глупо! Ты должна была догадаться, что он женат. Здесь вполне приемлемо, когда мужчина, занимающий определенное положение в обществе, заводит себе любовницу или двух, не разводясь с терпеливой, все сносящей пассивно-агрессивной женой.

Возле колледжа он целует тебя в щеку, спрашивает, сможет ли снова тебя увидеть и протягивает тебе маленький голубой конверт. Когда ты прижимаешь его к губам, то чувствуешь запах сандалового дерева. Ты машешь на прощание его добрым глазам и его красивой машине. Когда он уезжает, ты открываешь конверт и читаешь вложенное в него аккуратно напечатанное стихотворение:

Свет, что поднимается от ступней к волосам, сила, что прячется в твоем нежном теле, это — не перламутр и не лед серебра: ты создана из хлеба, из хлеба, которому поклоняется огонь…

Пабло Неруда

Если ты соглашаешься снова встретиться с Сандро, перейди к главе 48.

Если ты не соглашаешься снова встретиться с Сандро, перейди к главе 49.

25

Продолжение главы 12

Сандро слишком лощеный и проявляет к тебе слишком настойчивый интерес, в общем какой-то странный. Он высаживает тебя из машины, и ты быстро идешь по пустой улице, довольная своим решением, — смеющаяся, улыбающаяся, влюбленная во Флоренцию. Ты останавливаешься и заглядываешь в окно пекарни, где усердно трудится Болли, краснолицый глухой пекарь. Он приветливо машет тебе, и ты чувствуешь себя Одри Хепберн в «Завтраке у Тиффани» — живой, обожаемой, влюбленной. Ты спешишь домой. Филиппо наверняка смотрит свой ненаглядный футбольный матч, а ты сейчас ворвешься в дверь, обхватишь его и поцелуешь…

В квартире темно. Пока твои глаза привыкают к темноте, ты чувствуешь в воздухе запах жареного чеснока. Он что, готовил? Тут что-то не так. Из спальни доносятся какие-то звуки, а затем твои глаза замечают туфлю. Черную туфлю на высоком каблуке, которая притаилась на полу, словно черная барракуда. На пороге спальни, прикрываясь простыней, появляется Филиппо (ты будешь потом вспоминать это трогательное проявление скромности: он всегда ходил по квартире голым, его яички болтались как розовые перезрелые сливы, а теперь он внезапно сделался скромником). «Cosa fai?[3] — кричит он. — Ты сказала, что тебя не будет дольше!» Как будто это ты виновата, что не придерживаешься своего расписания. На кровати позади него появляется длинная загорелая женская нога. Ступня с ярко-красным лаком на ногтях.

Ты разворачиваешься и убегаешь.

«Подожди! — кричит он. — Я люблю тебя!» Но ты не отвечаешь и не оглядываешься. Неужели ты такое заслужила? У тебя съеживается желудок — чем все обернется? Означает ли это, что ты съезжаешь? Если ты с ним расстанешься, то станешь бездомной. Останешься одна в чужом городе за много миль от дома. Если вдруг тебя укусит оса и ты умрешь, никто не сообщит твоей маме. Филиппо — это все, что у тебя есть. Многие люди говорят, что измена не ставит точку в отношениях, что еще возможно все исправить, ты и сама раньше изменяла. На самом деле, если ты сумеешь это уладить, у тебя появится возможность добиться больших изменений.

Если ты расстаешься с Филиппо, перейди к главе 50.

Если ты прощаешь Филиппо, перейди к главе 51.

26

Продолжение главы 13

Иногда нужно уходить, даже если некуда пойти. На самом деле ты не сможешь «вписаться» в мир Алюэтты, да и, возможно, тебе не следует в него вписываться, к тому же ты хочешь посмотреть мир. Почему бы не поехать вместе с австралийцами? Они такие веселые, и ты уверена, что хорошо проведешь время. Поэтому ты садишься с австралийцами на паром до Франции, а затем на поезд до пригородов Парижа, где вас ждет арендованный дом на колесах.

Когда они сказали «дом на колесах», ты представляла ладную машину с цветным полосатым тентом и с позвякивающими медными горшочками. На практике «дом на колесах» оказался страшным старым ядовито-зеленым школьным автобусом, словно сбежавшим из ада. Внутри у него все проржавело. Австралийцы говорят, что когда-то это действительно был школьный автобус, но тебе страшно представить несчастных детей, которые в нем ездили. Теперь в автобусе только три ряда сидений. Задние скамьи выдраны и заменены двухъярусными койками и маленькой кухней. Там есть газовая плита, работающая на пропане, и пластиковый барабан вместо раковины. Там нет туалета. От всего этого тебе становится смешно.

Веселье сменяется страхом, когда Аади, самый громкий из всех и, можно сказать, «старший» в группе, говорит тебе, что школьный автобус наполнен «дурью». То есть перевозит наркоту. «В основном тину», — говорит он, а когда ты спрашиваешь его, что такое тина, он отвечает, что это — «спид». Под сиденьями есть потайные отделения, где белые кирпичики «спида» лежат уже упакованные и готовые к употреблению. Это не просто любящие повеселиться австралийцы, это — наркоторговцы.

Ты пытаешься успокоиться с помощью выпивки и убеждаешь себя в том, что они тебе нравятся. Аади любит посмеяться, а его жена Кьяра неплохо поет. Еще есть Уивил, кудрявый парень небольшого роста со сломанным носом и шрамом на лбу, и Дош, у которого один глаз зеленый, а другой голубой.

Все идет хорошо. Продажа наркотиков осуществляется очень осторожно, пакет за пакетом, в основном ребятам, которые слушают рейв. В течение нескольких месяцев вы путешествуете на зеленом автобусе, останавливаясь в крупных европейских городах. Париж, Амстердам, Люксембург, Цюрих, Берн, Женева, Берлин, Рим, Флоренция. Пьете, курите, спите. Зеленый автобус останавливается на всех таможенных постах, и везде вам в паспорта ставят печати. Иногда по пути вы подбираете других путешественников (однажды была целая футбольная команда, опаздывавшая на матч), временных попутчиков, которые остаются на ночь или две, хотя иногда могут остаться в автобусе и на неделю.

Потом однажды теплой ночью на выезде из Сиены среди вас появляется молодая девушка по имени Элен или Эллен, тебе не удалось толком расслышать (после того, как она промчалась по твоей жизни, ты запомнила только аромат дешевого клубничного шампуня). Ты ее толком и не видела, она была с группой подростков-итальянцев, которые все на одно лицо, с яркими рюкзаками, большими кроссовками, в мешковатых джинсах. Все, что ты о ней помнишь, это то, что у нее были очень длинные черные волосы.

Ничего особенно примечательного в таких подростках нет, они просто хотят купить немного «дури». Кьяра заводит нескольких из них в автобус, они там остаются какое-то время, пока все остальные сидят вокруг костра и курят. Костер в конце концов догорает, и подростки отправляются домой. Вы с австралийцами забираетесь в автобус и отправляетесь по своим спальным местам; все, кроме Доша, который спит снаружи.

Утром вы просыпаетесь от громкого голоса Аади. «Вот сука! — кричит он. — Чтоб тебя!» Он расшвыривает вещи по всему автобусу и пинает все, что валяется у него на пути. Уивил трет глаза.

— Что случилось? — спрашивает Кьяра.

— Вот что! — Аади указывает на спальный мешок на постели Доша. В нем кто-то есть, и это не Дош. Это девчонка-подросток, и лицо у нее бледно-голубого цвета.

«Господи Иисусе, — говорит Кьяра, держась рукой за лоб, словно меряя у себя температуру. — О, Господи Иисусе! (Как будто ему есть до этого дело!) Ее звали Элен или Эллен, я не помню точно. Она никогда раньше не вмазывалась. О, Господи Иисусе…»

Хлопья пены застыли в уголках рта Элен-Эллен, ее глаза приоткрыты (по мере приближения утра глаза высыхают, из блестящих они становятся серыми и матовыми). Аади бьет девушку по лицу. Ты вздрагиваешь, тебе хочется подбежать к ней и защитить ее.

— Просыпайся! — кричит он и снова бьет ее. Это кошмарный сон. Это происходит не наяву. Ее рука падает с кровати, и вы все смотрите на нее.

— Нужно убрать ее отсюда, — говорит Аади.

— Она правда мертва? — спрашивает кто-то.

Да, Элен-Эллен определенно мертва. В воздухе повисает тишина, а потом все вываливаются из автобуса.

Аади говорит, что остается только одно. «И мы сделаем это сейчас же, — заявляет он. — Выкопаем яму и похороним ее, пока никто не появился». Он подходит к тебе и начинает размахивать своим толстым красным пальцем перед твоим лицом. «Ты тоже, американская сучка. Твой паспорт штамповали вместе с нашими в каждом городе, отсюда и до форта Чарли. Если поймают нас, поймают и тебя. Хотел бы я посмотреть на твою сладкую задницу в итальянской тюрьме».

Если ты помогаешь копать, перейди к главе 52.

Если ты уходишь, перейди к главе 53.

27

Продолжение главы 13

Ты не хочешь оставлять Алюэтту, чувствуя, что это неправильно. Ты спешишь вернуться к ее дому, и когда она открывает тебе дверь в своем вышитом кимоно, ты видишь, что она неважно выглядит. «Ты пришла», — шепчет Алюэтта. Глаза у нее темные, ресницы мокрые и слипшиеся. Она плакала. Ты вносишь свои вещи в уже знакомую квартиру, согреваешься внутри розовых стен, потускневших от времени, среди сломанной барочной мебели, антиквариата, укутанного восточными покрывалами, у пустого камина, забитого пыльными засохшими розами.

Тем же вечером ты проходишь мимо ванной и через приоткрытую дверь замечаешь Алюэтту. Из приемника льется голос Билли Холидей, поющей «Грустное воскресенье». На раковине стоят всевозможные косметические средства — воски, кремы, спреи и пудры. Алюэтта бреет волосы на бедре, поставив длинную ногу на край ванны. Она водит розовой пластиковой бритвой прямо до пучка черных волос на лобке, которые едва прикрывают маленький темный сморщенный пенис.

Ты подстраиваешься под распорядок дня Алюэтты. Никогда не встаешь с постели раньше одиннадцати, никогда не ложишься раньше двух. Выкуриваешь пачку ментоловых сигарет в день; очень мало ешь, в основном хрустящие тосты с питательной белковой пастой «Мармайт», пьешь крепкий черный чай. Алюэтта родом из Дели, но не переваривает индийскую еду. Ненавидит карри, тандури и все, что содержит корицу. Она говорит, что покончила со всем этим, равно как со своим полом и семьей. Она стала совершенно новым человеком, работает барменшей в баре для транссексуалов под названием «Суитч», который представляет собой узкую длинную комнату с медленно вращающимся вентилятором и маленькой деревянной сценой в дальнем углу, где посетители иногда поют.

Потом однажды, когда ее нет дома, а ты моешь в раковине чайные чашки, раздается звонок в дверь. Появляется низенькая пухленькая индианка с красной бинди на лбу. (Позже она расскажет тебе, что эта бинди сделана из красной пасты сандалового дерева и золы от горелой камфары. Сандаловое дерево нужно, чтобы унять ее гнев, то есть злость на бывшего мужа, а камфара — чтобы помочь справиться с желанием «убить его, заставив гореть под палящим светом тысячи раскаленных добела солнц».) У нее зеленые глаза, а на шее, на золотой цепочке, висит агат цвета мха.

«Рашид дома?» — спрашивает она.

У нее сильный акцент, она неуклюже переминается с ноги на ногу и все время смотрит вниз. Ты не можешь оторвать взгляда от ее ожерелья (оно вращается, завораживает, оно будто гипнотизирует тебя).

— Здесь нет никакого Рашида, — отвечаешь ты.

— Рашид, — повторяет она, глядя вниз. — Может быть, Алюэтта? Он иногда называет себя Алюэтта. Я его жена, Амиль.

Амиль.

Ты провожаешь ее наверх, а что тебе еще остается? Завариваешь чай. Амиль рассказывает тебе, что живет в Лондоне вместе с двумя детьми Алюэтты. Очевидно Алюэтта, вернее Рашид, раньше жил совершенно другой жизнью, в которой он был гетеросексуалом, мужем и уважаемым банковским служащим.

Время идет, и ты жалеешь, что Рашида нет дома. Тебе и самой есть что спросить. Например, видится ли он со своими сыновьями? Когда он женился? Амиль пьет чай и смотрит на свои сандалии. «Я бы не пришла сюда, — говорит она, — но там похороны, и Рашид должен ехать». Женщина искоса поглядывает на тебя, и ты осознаешь, что она думает, будто вы с Алюэттой живете вместе как пара. «Нет!» — говоришь ты вслух, и Амиль чуть не роняет чашку.

Наконец хлопает дверь. Алюэтта-Рашид дома. Ты встаешь, когда он заходит на кухню и застывает при виде Амиль. Он ставит на пол продукты. Никто не говорит ни слова. Теперь он кажется тебе слишком мужественным. Впервые ты не можешь понять, что в нем есть от женщины. Он очень угловатый, поросший щетиной и потный.

«Давно ты здесь?» — спрашивает он Амиль, и в его голосе нет ни малейшей симпатии. (Позже Алюэтта расскажет тебе, что у него с женой секс был всего трижды, и все три раза он был пьян. Первый раз во время их медового месяца, тогда они зачали своего первого сына. «Во второй раз она меня практически изнасиловала», — скажет он. Тогда они зачали своего второго ребенка. На третий раз он дал ей отпор, от удара у нее отслоилась сетчатка и выпал передний зуб. Тогда он и ушел от нее.)

Амиль говорит что-то на хинди, глаза у нее влажные и яркие. Алюэтта ничего не отвечает. Ты выходишь из комнаты и слушаешь, стоя у двери своей спальни. Через час Амиль уходит, и Алюэтта стучит в дверь твоей комнаты. Теперь она снова стала собой, лишь под глазами легкий след от потекшей туши. Рашид исчез. «Хочу попросить тебя, — говорит она. — Не могла бы ты… Я знаю, что не должна просить об этом, но не могла бы ты поехать со мной в Индию на похороны? Я не могу встретиться с ними лицом к лицу в одиночку. Это займет всего несколько дней, за все платит Амиль, она богата, тебе это ничего не будет стоить».

Если ты едешь в Индию на похороны, перейди к главе 54.

Если ты отказываешься ехать в Индию, перейди к главе 55.

28

Продолжение главы 14

Ты говоришь: «Да» — и идешь с Дэвидом в маленький японский ресторанчик, где он показывает тебе, как правильно есть угря. Он учит тебя держать палочки и заставляет попробовать рыбью икру, которая тебе нравится. Ты встречаешься с ним снова и снова. Он открывает для тебя богатый мир дегустации вин, радости игры в лакросс и заражает хламидиями, которые, как он утверждает, достались ему от бывшей подружки, которая изменяла ему со студентом-медиком.

После встречи с ним твоя жизнь меняется. О любой вещи ты начинаешь думать: «А Дэвиду это понравится? Что скажет об этом Дэвид? А что сделает Дэвид?» Он влияет на каждое принимаемое тобой решение, начиная с того, что ты наденешь, и заканчивая тем, куда ты пойдешь. Он проникает всюду, занимая все свободное пространство, это многое в тебе меняет и ты в восторге от этих изменений. Рядом с Дэвидом ты чувствуешь себя более красивой, более яркой, более сексуальной.

Он совершенен, симпатичен и очарователен. Над верхней губой справа у него маленькая, не больше спичечной головки, коричневая родинка, крошечный изъян, из-за которого он кажется еще более совершенным. Он — сбывшаяся мечта. Лакомый кусочек. Мужчина, ради которого любая женщина будет на коленях ползать и в грязи валяться, лишь бы быть с ним. Ты обожаешь представлять Дэвида окружающим как своего парня и с важным видом ходишь по студенческому городку, буксируя его за собой, чтобы все могли видеть вас вместе. Ты прижимаешься к нему поближе и с многозначительной ухмылкой задираешь нос перед остальными девушками из городка, которые носят лифчики от бикини и облегающие шорты в пустой надежде подцепить такого парня, как твой. Что тут сказать? Иногда просто везет и удается заполучить того мужчину, которого хочешь. В данном случае повезло не всем — только тебе.

Ты изучаешь его. Следишь за любыми признаками грозовых облаков, за любыми проблесками света. Когда он строг и неулыбчив, ты несчастна, поскольку боишься, что он может уйти, — но вот он снова улыбается, и в твоей душе словно встает долгожданное солнце. Когда его лицо светлеет, у тебя внутри все переворачивается, дыхание перехватывает, ты хочешь его и ничего не можешь с собой поделать. Ты жаждешь его, нуждаешься в том, чтобы он называл тебя своей.

Помимо всего прочего, Дэвид — настоящий тигр в постели, хотя и со странностями. Ничего такого необычного, но ему нравится подчинение и послушание, нравится завязывать тебе глаза и связывать тебя. Ему нравится, когда ты ведешь себя так, будто тебе страшно. Он все время говорит, что любит тебя, от чего у тебя по позвоночнику пробегает дрожь — то ли страха, то ли восторга.

В день своего выпускного Дэвид встает на одно колено прямо посреди зала (все еще в мантии и шапочке) и делает тебе предложение. Он протягивает тебе в голубой коробочке от «Тиффани» кольцо с огромным бриллиантом «маркиз», которое принадлежало его матери.

Если ты выходишь замуж за Дэвида, перейди к главе 40.

Если ты не выходишь замуж за Дэвида перейди к главе 41.

29

Продолжение главы 14

Ты говоришь: «Нет, спасибо» — и наслаждаешься выражением недоумения на его лице. Говоришь, что как-нибудь еще с ним увидишься, и спокойно уходишь. Хоть раз ты не поторопилась броситься к парню в объятия. Хоть раз ты разыграла недотрогу. Теперь можешь флиртовать с ним, и пусть он добивается свидания с тобой. Парни только этого и ждут (исследования показывают, что мужчины по натуре охотники и их мало интересует то, что легко доступно).

Выдается теплый солнечный денек, ты садишься в свою машину и направляешься в Сан-Франциско. Хочешь купить новое платье для своего неизбежного будущего свидания с Дэвидом. Что-то определенно сексуальное, но при этом неотразимо невинное. Ты едешь через мост. Жизнь прекрасна! Это один из таких моментов, которые ты не променяешь ни на что на свете. Перед тобой маячат огромные перекладины моста Сан-Франциско, металлические руки держат тебя высоко над водой. Громко напевая, ты перестраиваешься в другой ряд.

Внезапно раздается скрежет, визг тормозов по асфальту, и ты видишь, что на тебя, как серебристая акула с широко разинутыми челюстями, несется кабриолет БМВ. Потом — удар, тебя закручивает куда-то с невероятной силой, металлические руки наверху переплелись, провода перепутались. Ты вылетаешь головой вперед через лобовое стекло. Ты никогда не узнаешь, кто тебя сбил.

Ты без сознания. «Скорая» отвозит тебя в ближайшую больницу, где реаниматологи и медсестры борются за то, чтобы твои легкие снова наполнились воздухом, а сердце снова забилось. Ты слышишь обрывки разговоров, они похожи на радио, которое никак не может настроиться на определенную волну. Ты чувствуешь дрожь, шелест крыльев, в голове у тебя горячо, и ты ничего не видишь (у тебя проломлен череп и выбит один глаз).

Звонят твоим родителям. Они приедут, как только смогут, часов через шесть, и сейчас ты одна. Ты — душа, которая, как воздушный змей, парит под чистым белым потолком реанимационной палаты. Ты бьешься головой о металлический потолок и идущие по нему трубы и начинаешь понимать, что больница — это ужасное место. Странно, что в ней вообще кто-то поправляется. Стерильное, бесцветное и беспросветное место. Больницы должны состоять из водопадов, скалистых утесов и зеленых рощ. Из того, что заставляет душу раскрыться и впустить в себя свет. Тебе не больно. Ты можешь видеть все вокруг — врачей и медсестер, техников-рентгенологов и даже приемный покой.

Наверху, у самого потолка, разливается теплый белый свет. Ты ощущаешь легкий толчок, как будто тебя увлекает мягким течением спокойной реки, реки, текущей наверх, к этой купели молочно-белого света.

Если ты решаешь лететь к свету, перейди к главе 56.

Если ты решаешь вернуться в свое тело, перейди к главе 57.

30

Продолжение главы 15

Почему бы не попытаться еще раз съездить к друзьям? Недалеко от их дома ты бросаешь взгляд в зеркало заднего вида, проверяя, не размазалась ли помада, и переключаешь радиостанцию. Что-то не так. Как будто ты наткнулась в эфире на острый скрежещущий шум. Внезапно ты понимаешь, что скрежет слишком громкий, чтобы доноситься из радиоприемника. К нему добавляется звук удара металлом о металл, затем громкий треск, а потом уже твоя голова трещит, и ты вылетаешь из своей машины, разбив лобовое стекло с противобликовым покрытием.

Минут двадцать ты лежишь, тяжело дыша, на горячем асфальте. Вокруг тебя столпились незнакомые люди, они смотрят вроде бы на тебя и в то же время отводят взгляд. Один говорит: «Господи, неужели эта жуткая белая штука — ее берцовая кость?», — а другой просит: «Дыши, только дыши!». Но ты не можешь понять, к кому они обращаются, а спрашивать как-то неудобно. В конце концов тебя на вертолете доставляют в ближайшую больницу, где врачи-реаниматологи и медсестры сражаются за то, чтобы твои легкие снова наполнились воздухом. У тебя проломлен череп и выбит один глаз. Звонят твоим родителям. Они приедут, как только смогут, часов через шесть, и сейчас ты одна. Ты — душа, которая, как воздушный змей, парит под чистым белым потолком реанимационной палаты. Тебе не больно. Ты можешь видеть все вокруг: врачей и медсестер, техников-рентгенологов и даже приемный покой.

Позади тебя, наверху, у самого потолка разливается теплый белый свет. Ты ощущаешь легкий толчок, как будто тебя увлекает мягким течением спокойной реки, реки, текущей наверх, к этой купели молочно-белого света.

Если ты решаешь лететь к свету, перейди к главе 56.

Если ты решаешь вернуться в свое тело, перейди к главе 57.

31

Продолжение главы 15…

В Санта-Монике ты находишь гостиницу под названием «Виста Вью», убогое сооружение из розового шлакоблока, с мрачными комнатами, скрипучими кроватями и сырыми коврами. Ты снимаешь комнату на час и звонишь своим друзьям, но никто не берет трубку. Они что, тебя избегают? Или снова поссорились? И где теперь ты остановишься? Кинув четвертак в автомат, стоящий в дальнем конце коридора, ты получаешь мятую банку диетической колы и идешь прогуляться. В Лос-Анджелесе по городу гуляют только бомжи, а не-бомжи гуляют только по пляжу, так что ты направляешься к променаду, вьющемуся лентой вдоль берега Тихого океана.

Проголодавшись, ты останавливаешься у фургончика с хот-догами и заказываешь сосиску «Лас-Вегас» (квашеная капуста, много лука, соус). За маленькими столиками перед фургончиком сидят люди и едят хотдоги с бумажных тарелок. Когда ты получаешь свой заказ, оказывается, что он без лука. Мужчина в фургончике пожимает плечами и гасит свет. Он на сегодня закрывается.

«Простите, — говоришь ты. — Мне нужен лук». Он не обращает на тебя внимания. Ты стучишь в его маленькое грязное плексигласовое окошко. «Эй!» — кричишь ты. У тебя мало денег, а хуже всего то, что эта поездка в Лос-Анджелес не задалась с самого начала, и все, что тебе сейчас нужно, это немного гребаного лука в чертовом хотдоге. Неужели ты просишь так много?

Очевидно, да. Мужчина даже не оборачивается в твою сторону. Он просто включает радио и начинает чистить гриль в фургоне. Ты говоришь ему, что собираешься стоять тут под дверью хоть всю ночь, пока он не выйдет, а потом надерешь ему задницу. Тебе хочется вернуть деньги. Ты определенно перегибаешь палку, и окружающие начинают коситься в твою сторону. Да уж, обманули дурака на четыре кулака! Ты требуешь свой лук, пинаешь дверь и кричишь на продавца. Внутренний голос велит тебе перестать, но ты не слушаешь его и ведешь себя как сумасшедшая. Наверняка сейчас приедут полицейские, но ты все рано продолжаешь орать.

Поэтому и не удивляешься, когда кто-то трогает тебя за плечо. Адреналин в крови бушует, ты чувствуешь, что лицо у тебя разгоряченное, красное и потное. Но человек, держащий тебя за руку, не полицейский. Это обыкновенный парень в желтом пиджаке и светло-розовом шарфе. «Вот истеричка! — говорит он. — Я хочу сказать, ты по-настоящему смешная. Приходи завтра ко мне». Он рассказывает, что его зовут Артур, он агент по подбору актеров в крупном агентстве, и ты должна завтра в полдень прийти к нему домой. Ты оглядываешь просторный опустевший пляж. Вокруг нет никого, кто мог бы подтвердить его слова. Солнце садится, и чайки ныряют вниз к откатывающимся волнам. Разве ты не видела плохих фильмов с таким сюжетом? Молодая девушка, очутившись одна в большом городе, принимает помощь от доброго, странно одетого незнакомца, а заканчивается все тем, что ее продают в сексуальное рабство на Филиппины. Артур протягивает тебе свою визитку и спрашивает, придешь ли ты.

Если ты пойдешь к Артуру домой, перейди к главе 58.

Если ты не соглашаешься пойти к Артуру домой, перейди к главе 59.

32

Продолжение главы 16

На следующий же день ты посещаешь штаб «Вау гардианз». Это здание в викторианском стиле, выкрашенное в яркий розовый цвет, с широкой верандой. Внутри в гостиной уютно, она заставлена кушетками и мягкими креслами. Похоже, что в этом доме живут очень милые люди. Здесь удобно и все с тобой по-настоящему любезны. Особенно к тебе внимателен один парень, Саммер. У него вьющиеся иссиня-черные волосы и большие, небесно-голубые глаза. Он внимательно слушает все, что ты говоришь, — так, как тебе хотелось бы, чтобы тебя слушали твои родители, — как будто сказанное тобой имеет значение. Как будто ты сама становишься более значительной.

Саммер рассказывает, как «Вау гардианз» изменили его жизнь. Раньше он был пустым человеком: употреблял наркотики, изменял своей девушке, никого и ничего не ценил. Жизнь в этом доме с этими людьми стала для него началом новой жизни, нового понимания того, что важно. Он говорит, что самое хорошее состоит в том, что в «Вау гардианз» никто не обязан иметь работу или делать деньги — сама организация заботится обо всем, что им необходимо.

«Как в коммуне, — поясняет он. — Это такое место, где всех нас любят, заботятся о нас и где мы все равны». Ты рассказываешь ему о том, почему бросила школу искусств, и о том, как тебя покинули все твои друзья, когда ты больше всего в них нуждалась. «Здесь бы этого никогда не случилось, — говорит он. — Мы никогда не бросаем своих».

В гостиной проводится собрание, и ты остаешься послушать. Тебя представляют группе, состоящей из самых разных людей — от мужчин в возрасте до молоденьких девушек всех цветов кожи. Все аплодируют и радостно приветствуют тебя. Ты стоишь с горящими щеками и понимаешь, что эти люди тебе нравятся.

Здесь так уютно — особенно если сравнивать с уродливой и душной атмосферой дома, где ты живешь. Ты навещаешь «Вау гардианз» еще несколько раз, и они спрашивают, не хотела бы ты переехать к ним. Так ты смогла бы выйти из-под опеки своих родителей и войти в этот яркий, жизнерадостный дом, где, между прочим, не надо вносить арендную плату. К тому же если ты не примешь их предложение, как ты собираешься жить дальше? Так можно запросто превратиться в одну из этих несчастных сорокапятилетних женщин, которые по-прежнему живут со своими родителями и ужинают с ними каждый вечер в пять.

«За тебя платит Саммер, — говорят «Вау гардианз». — Мы все хотим, чтобы ты стала частью нашего дома. Хотим поддержать тебя, чтобы ты почувствовала себя лучше и сильнее».

Если ты переезжаешь, перейди к главе 60.

Если ты остаешься с родителями, перейди к главе 61.

33

Продолжение главы 16

Ты улыбаешься этим цирковым клоунам и говоришь: «Нет, спасибо» — с такими жуткими типами лучше не связываться. Улыбки сникают, плакаты опускаются. «Вау гардианз» немедленно переключают свое внимание на толстую девочку в зеленом свитере, которая жалуется на то, что родители ее игнорируют. Глупые сектанты. Кто на такое купится? Ты идешь домой и ищешь в Интернете работу. В процессе поиска натыкаешься на веб-сайт Тадеуша. Фон ядовито зеленого цвета, в главном окне шесть экранов: он снял шесть фильмов с шестью разными женщинами.

В одном из них главная героиня кусает большую ножку индейки, лежа на огромном рояле, в другом какая-то девица бегает голой по продуктовому магазину, а третий фильм тебе до боли знаком. Проклятое видео. Ты закрываешь ссылку, стараясь забыть об этом. Но тут вдруг понимаешь — с тех пор у тебя не было секса. А хуже всего то, что ты до сих пор возбуждаешься, когда вспоминаешь об этом. Как это было грязно, как дико. Каким бесчувственным и безразличным он был. Устоять невозможно!

Ты погружаешься в глубокую депрессию, укутываешься ею, словно уютным одеялом. Но через некоторое время твои волосы начинают пахнуть прокисшим молоком, а вкус во рту напоминает об изжоге. Ты понимаешь, что, образно говоря, необходимо вернуться обратно в седло. Может быть, помогло бы, если бы в тебя поверил кто-то еще?

Ты находишь в Интернете сайт знакомств, который называется «Выбор за тобой», один из таких дурацких сайтов, где размещены фотографии счастливых парочек, пьющих вместе кофе, гуляющих по пляжу, а затем счастливых жениха и невесты у алтаря. Значит, таков нормальный ход вещей? Кофе, пляж, алтарь? Это до такой степени выводит тебя из равновесия, что ты регистрируешься.

На самом деле тебе просто интересно узнать, чего хотят мужчины, — ты не собираешься рассказывать о себе правду. Кому нужна женщина, страдающая от депрессии и избыточного веса, живущая с родителями? Итак, кого же предпочитают мужчины? Худых? Ладно. Ты собираешься создать совершенную женщину. В своей анкете ты указываешь: рост — пять футов, вес — сто двадцать два фунта. Отлично. Вырезаешь и помещаешь в анкету фотографию модели из каталога Тальбота. Фееподобная блондинка со вздернутым носиком и маленькими грудями, похожими на кексы. Твои интересы: заниматься сексом, поджаривать стейки на гриле, стоя в одних трусиках-танга, смотреть спортивные матчи, встречаться с парнями, покупать белье и, разумеется, гулять по пляжу. Без детей, никогда не была замужем, отменное здоровье, а зовут тебя… Предположим, Далила. (О, Самсон!)

Электронные письма наводняют твой почтовый ящик. Триста восемьдесят три письма за первую неделю. Мужчины от одного побережья до другого хотят Далилу. Они в восторге от ее характера (жалостливая, послушная) и ее талантов (йога и поджаривание мяса на гриле). Все уверяют: «Мы отлично поладим!» Ты начинаешь ненавидеть Далилу. Мужикам нравится ее внешность или характер? Есть только один способ это узнать. Ты оставляешь в анкете модельную фотографию, но добавляешь кое-какую информацию. Теперь у Далилы есть дети. Трое. У нее проблемы с зубами, и она не умеет читать. Поток электронных писем продолжается — никому нет дела до того, что красотка безграмотна. Ты добавляешь Далиле ЗППП[4] и долги по студенческим займам, меняешь игривый заголовок ее анкеты на предупреждение: «Будь готов оплачивать мои счета». Не работает. Мужчины продолжают писать.

Тогда ты ставишь новый эксперимент. Восстанавливаешь исходные данные Далилы с «желаемой» информацией: якобы однажды в Вэйле она каталась на лыжах голышом («Иногда я очень-очень-очень шаловлива!»), но на этот раз ты меняешь фотографию и прилагаешь свой снимок. Правда, такой, чтобы уж сразу произвести впечатление: без макияжа, с глазами, сведенными к переносице. Реакция твоих подопытных крайне резка. В Далиле ничего не изменилось, кроме внешности, она по-прежнему пылесосит голышом и участвует в секс-марафонах… но, похоже, что это не важно. Ни одного электронного письма. Зеро.

Ладно, хватит. Ты пишешь в анкете все по-честному. Свой настоящий рост, вес, цвет волос — почему бы не рассказать ужасную правду? Прилагаешь фотографию, которую сделала твоя приятельница по школе искусств, где ты через плечо смотришь на небо. Через две недели в твоем электронном почтовом ящике два письма. Одно от Луиса, сексапильного мальчика из Сан-Диего, а второе от Харрингтона, глазного хирурга из Лондона.

Ты начинаешь переписываться с обоими — они разные, как день и ночь. Луис — робкий и чувствительный, потерявший работу дизайнер-график, который играет на гитаре и сам сочиняет песни. Он называет тебя своей Hermosa Reina, прекрасной королевой, и хочет знать, какой у тебя любимый цвет, твое лучшее детское воспоминание, какая еда тебе нравится — словом, хочет знать о тебе все. Он никогда не выезжал дальше Миссисипи, да и не собирается. В его планах — завести жену и детей и маленькую ферму в Северной Калифорнии. Он считает, что, возможно, ты — та, кого он ищет.

Харрингтон умен, напорист и силен. Живет в большом современном городском доме в центральном Лондоне и во время своих частых отпусков путешествует в экзотические места, такие как Бора-Бора и Пхукет. Он опытный дайвер, искатель приключений и авантюрист. Ему нравится твоя анкета и то, что ты о себе рассказала. «Ты настоящая, — говорит он. — И меня всегда тянуло к американкам».

Оба мужчины хотят, чтобы ты приехала к ним для знакомства «вживую».

Если ты поедешь к Луису в Сан-Диего, перейди к главе 62.

Если ты поедешь к Харрингтону в Лондон, перейди к главе 63.

34

Продолжение главы 17

Ты решаешь выбрать Нью-Йорк, в котором с самого начала чувствуешь себя неуютно. Поздно вечером твой самолет совершает посадку в международном аэропорту Джона Ф. Кеннеди; от жары и шума у тебя закладывает уши, желудок все еще борется с едой, которую давали на борту, и в течение часа ты не можешь получить свой багаж. Тебя должна была встречать директор ориентационной программы, но выясняется, что она то ли уже уехала, то ли вовсе не приезжала, так что ты берешь такси до Манхэттена. Для тебя это дорого. Водитель такси либо по ошибке, либо просто по глупости высаживает тебя в какой-то странной части города. Может быть, в Гарлеме? Или в малом Бруклине? Ты не знаешь. Мимо проносятся машины, и куда-то спешат бесконечные потоки людей.

Пока ты пытаешься поймать другое такси, к тебе подходят какие-то подростки и заговаривают с тобой. Старший из них похож на боксера — лицо уродливое, нос расквашен. Глаза у него зеленые, как у кошки. «Эй, леди, — спрашивает он, — время знаете?» Его глаза бегают туда-сюда, словно зеленые гоблины по пещере. Ты не обращаешь на него внимания и машешь, как сумасшедшая, чтобы такси остановилось.

Внезапно они совершают быстрый, хорошо отрепетированный выпад: один срывает сумочку у тебя с плеча, а двое других подхватывают чемодан. Полквартала ты пытаешься их догнать (что бы ты стала делать, если бы тебе это удалось?), сердце бешено колотится, ладони потеют. Запыхавшись, ты останавливаешься, и тебя обступает шум города. Все украдено. Пробыла в Нью-Йорке не дольше двух часов и уже потеряла все, что имела.

Начиная с этого момента твоя жизнь катится под откос. Временное жилье напоминает крошечную собачью конуру; хорошо, что есть хотя бы ванная и откидная кровать. Ты должна читать лекции так далеко от общежития, что для того, чтобы туда добраться, тебе требуется три раза пересаживаться с электрички на электричку. Сама классная комната располагается в подвальном помещении местного культурно-развлекательного центра. Твои лекции обязательны для посещения, поэтому студенты обычно на них спят, или занимаются другими делами, или играют в игры на своих мобильных.

Ты находишь утешение в том, чтобы после работы проводить время в компании других преподавателей. Во время одного из таких вечеров, когда настроение паршивое и тянет напиться, в итальянском ресторане ты встречаешь бармена Роки. На вид ему лет восемнадцать, он угощает тебя сладкой, похожей на сироп граппой. У него блестящие карие глаза, аккуратные руки и кривой передний зуб, из-за чего он стесняется улыбаться. Вы флиртуете, подтруниваете друг над другом, в конце концов твоя подруга уходит домой, и вы остаетесь одни.

После того как бар закрывается, вы идете домой вместе, разговариваете и смеетесь. Он целует тебя и приглашает зайти к нему домой. Небо затянуто тучами, в обнаженных кронах деревьев гуляет ветер. Этой холодной ночью Роки согревает тебя, но он незнакомец, это опасно, будь осторожна! Ты не знаешь этого парня — он может оказаться кем угодно и может сделать с тобой все что угодно.

Если ты идешь к Роки, перейди к главе 64.

Если ты идешь домой, перейди к главе 65.

35

Продолжение главы 17…

Ты выбираешь Саванну, школу искусств, где у всех студентов сильный южный акцент, а также пирсинг, татуировки, похожие на племенные клейма, и дефекты губ. Такое чувство, будто это труппа мюзикла «Робин Гуд», которую набирал Мэрилин Мэнсон.

Декан школы Дорингтон — довольно неприятная женщина с волосами цвета воронова крыла и злобным взглядом. Она мало пользуется косметикой и носит черные шуршащие костюмы, идеально облегающие ее подтянутую фигуру. У нее плотное мускулистое тело. Она стала деканом, после того как застала своего мужа (прежнего декана) в подсобке с парнем, чистившим их бассейн. После развода она подала на бывшего мужа в суд и по решению суда, не подлежащему разглашению (который был позже по секрету разглашен судебным секретарем Гарриет Лоутон), получила сорок восемь миллионов от состояния своего теперь уже разоренного супруга. «Он на суде ревел, как школьница, — рассказала Гарриет. — Это зрелище не для взрослых женщин».

Дорингтон заняла пост декана и уволила всех, кто способствовал или хотя бы знал о связи ее мужа. Во время публичного выступления она назвала его двуличным психопатом, велела убрать его портрет из актового зала и засунуть куда подальше. Впрочем, она оказалась хваткой деловой женщиной и с течением времени превратила школу искусств в процветающую финансовую империю с международными обменными программами, сделками с городским управлением, студентами, которые вносили за учебу самую высокую плату, и профессорами, которые выстраивались в очередь, чтобы получить здесь работу.

Разумеется, пока твои деньги только утекают, а жилище не выдерживает никакого сравнения с особняком декана Дорингтон. Тебе дали очень неудобное расписание: целый день ты ведешь занятия, а ночью приходится читать студенческие эссе и курсовые работы. Времени на собственное творчество у тебя практически нет. Находясь здесь, ты не нарисовала ни одной картины и не вылепила ни одной скульптуры. В тишине у тебя болят руки, от шума болит голова.

Свободные минуты выдаются только ночью, когда ты сидишь дома, готовишь себе еду и глядишь на звездное небо. Как раз в такую ночь, когда ты жуешь печенье с джемом, сидя за столом у себя на кухне, ты замечаешь на аллее позади своего дома горстку бьющихся серых перьев. Это голубь, застрявший в смоле. (Летом в полдень при высокой температуре смола на асфальте плавится, и в ней застревают всякие живые существа. Потом, когда солнце садится, смола затвердевает, и они не могут выбраться.)

Ты выходишь из дома и с помощью вилки пытаешься освободить голубя. В конце концов тебе это удается, и ты в коробке из-под обуви несешь птицу в ветеринарную клинику. Пока вы ждете своей очереди, кто-то наклоняется и хлопает тебя по плечу. Незнакомая (на первый взгляд) женщина с покрасневшими глазами предлагает тебе хлебнуть виски из ее серебристой фляжки. Нос у нее распух, она выглядит заплаканной. «Я принесла своего мопса, — говорит она. — Его рвет, потому что у него рак». Тогда ты ее узнаешь. Это декан Дорингтон.

Она снова протягивает тебе фляжку. Декан уже настолько пьяна, что не понимает, что ты одна из ее подчиненных и коллег (хотя с чего бы ей тебя узнавать, вы же не встречались один на один). Ты оглядываешься, чтобы понять, узнал ли ее еще кто-нибудь в этой комнате, но, похоже, что нет. Ты делаешь глоток, а потом она делает глоток. Потом еще один и еще один… Время идет. Ты ждешь, когда принесут голубя, она ждет, когда принесут мопса. Наконец медсестра выходит, протягивает тебе коробку из-под обуви и пожимает плечами. «Он мертв», — говорит она, а потом протягивает счет. Семьдесят пять долларов за дозу морфина, которую они ему вкололи. Ты оплачиваешь счет и уходишь. Жизнь иногда бывает на редкость нелепой.

Декан появляется на парковке. «Он умер, — рыдает она. — Малыш Будда умер». Она слишком пьяна и взвинчена, чтобы вести машину, поэтому ты усаживаешь ее в свою. «Поехали, — говоришь ты, — я отвезу тебя домой». Она умудряется объяснить, как добраться до ее огромного дома, стоящего у реки Уилмингтон. «Пойдем выпьем, — предлагает она, вываливаясь из твоей машины. — Этот пес был единственным, кто не покидал меня».

Ее дом напоминает дворец. Гостиная утопает во французском антиквариате, китайских зеркалах, расписанных вручную итальянских сервизах, изящных диванах и мятых золотистых подушках. В соседней комнате, словно в музее, выставлена целая стеклянная витрина яиц Фаберже и фигурок из лиможского фарфора. Откуда, черт побери, у нее столько денег? Конечно, у декана школы зарплата не нищенская, но унитазы из золота — это чересчур!

Она пьет виски, ты пьешь корейское пиво. Когда она откидывает назад свои черные волосы, ты видишь, что у них седые корни. Она рассказывает тебе о своей собаке. Ты выпиваешь еще одну бутылку пива, потом еще одну и еще… Она сидит рядом, положив голову тебе на плечо. «Малыш Будда приехал со мной в это болото из Нью-Йорка. Когда у меня нашли рак груди, все эти долгие ночи, и в первое Рождество, когда я была одна, потому что дети были слишком заняты, чтобы приехать, малыш Будда был тут».

В голове у тебя легкий дурман. Комната вращается.

Декан ставит на пол свой напиток и снова начинает плакать, ее слезы падают тебе на ключицу. Она дрожит, обвивая руками твою талию, пристально смотрит тебе в глаза, а затем целует в губы. От удивления ты ее не останавливаешь. Все, теперь ты точно попадешь в ад. У тебя и раньше хватало прегрешений: ты обманывала, роптала и вообще была малодушна. Тебя больше волновали животные, чем люди, ты не любишь детей и не усыновила ни одного маленького голодающего африканца. Ты не платила за парковку, создавала фальшивые интернет-анкеты из спортивного интереса, рыскала по онлайн-чатам для желающих сбросить вес и радовалась тому, сколько на свете людей, которые еще несчастнее тебя. Ты уже могла отправиться в ад за свою пресыщенность жизнью, за стандартный набор — зависть, чревоугодие, лень, а теперь точно отправишься — за то, что стала лесбиянкой. Черт.

Вы целуетесь, обнимаетесь и катаетесь по полу. Встает солнце, солнечный свет начинает разливаться по комнате. Вы вместе лежите на кушетке, декан все еще пьяна. Всю ночь она шептала тебе на ухо вещи, которые шептать не следовало. Для тебя они были как грохочущий камнепад. «Совет попечителей — это вымысел, — говорила она. — Я беру школьные деньги, чтобы платить несуществующим людям. Я — кокаинистка».

Тебя охватывает жалость, жалость к этому несчастному существу, но и злость тоже. Она прикарманивала деньги, которые студенты вносили за учебу, и зачем? Чтобы покупать бриллиантовые яйца и унитазы за миллионы долларов? Когда она наконец засыпает, ты откатываешься от нее встаешь и нетвердой походкой идешь к двери. Горло у тебя болит, голова гудит. Ты должна кому-то рассказать о признаниях декана… или не должна?

Если ты донесешь на декана Дорингтон, перейди к главе 66.

Если ты не станешь доносить на нее, перейди к главе 67.

36

Продолжение главы 18

Иногда ты можешь делать на редкость глупые вещи. Это случается с каждым. Несколько неверных решений могут привести к абсолютно нелепой ситуации: например, ты привязываешь кусок холодной говядины к своему голому телу и собираешься пробежать по футбольному полю на глазах у нескольких тысяч болельщиков. Как понять, что именно привело тебя сюда? Почему вообще люди делают то, что делают? Ответа нет, но это и не важно. Ты пытаешься морально подготовиться. На ум приходят какие-то пословицы, якобы подходящие к данной ситуации: «Без труда не выловишь рыбку из пруда»; «Без боли нет победы» и так далее и тому подобное.

На улице холодно и промозгло. Поверх мясных букв на вас надеты плащи из магазина подержанной одежды. (О, как непредсказуема может быть жизнь одного плаща!) Вы забираетесь в школьный автобус, который отвозит вас к стадиону. Группа тайком проникает внутрь через служебный вход за мусорными бачками. Один из ваших друзей, работающий здесь, показывает вам путь через коридор, ведущий к двойным металлическим дверям — ими обычно пользуются косильщики травы. Двери выходят на стадион. Ты слышишь глухой рев толпы: похоже, сегодня собралось очень много людей.

В холодном пустом коридоре вы все, поеживаясь, раздеваетесь. Холодное мясо кое-как привязано к груди. У тебя появляются сомнения. Толпа кричит, музыка орет, и каждый человек в группе вдруг кажется тебя крошечным и бледным. Вы выстраиваетесь в том порядке, в каком побежите по полю, и ты хватаешься рукой за стальную ручку двери. Когда ты дышишь, изо рта вырывается пар. От всего этого у тебя возникает ощущение нереальности происходящего.

Раздается сигнал конца первого тайма, означающий, что вам пора на поле. Тебя охватывает то самое чувство, которое появляется, когда нужно внутренне собраться перед чем-то важным. Наверное, серферы, которые видят перед собой волну высотой с двадцатиэтажное здание, и укротители львов, делающие глубокий вдох перед тем, как засунуть голову в пасть зверю, чувствуют то же самое. Они успокаиваются, выжидают мгновение и — бросаются вперед.

Плащ скинут, холодный воздух обжигает твою кожу. Ты выбегаешь на поле, все вокруг кажется размытым, зеленый газон, орущая толпа — ничего не слышно, кроме шума в голове. Ты стремишься к выходу — большим дверям у дальнего конца стадиона. Добегаешь до них и пытаешься открыть. Что-то не так. Двери заперты. Ты бьешься в них, дергаешь дверную ручку, как сумасшедшая, чувствуешь лед металла у себя под пальцами, он обжигает холодом все тело. «Заперто!» — кричишь ты остальным ГОПНИКам позади себя, но оказывается, что их там нет. Есть только оператор Си-эн-эн, направляющий камеру прямо тебе в лицо, да целая волна репортеров, несущаяся к тебе, — они тащат камеры с холодными, блестящими объективами, похожими на глаза пауков.

Оказывается, что больше никто на поле не выбежал. Остальные или струсили, или растерялись, или не поняли, что уже пора бежать, — этого ты уже никогда не узнаешь, да это и не важно, потому что ты теперь навеки станешь известна как девушка, выбежавшая голышом на футбольное поле во время национального матча с привязанным к груди мясом. Но для тебя это не самая главная проблема — служба безопасности стадиона уже подбежала к тебе и набрасывает тебе на плечи сырое одеяло.

В участке ты отказываешься называть свое имя, имена родственников и номер домашнего телефона. Но это ничего не меняет, потому что родители видели тебя по телевизору и с унылыми минами на красных от стыда лицах уже сидят в участке. Они собираются внести залог и забрать тебя домой — несмотря на то, что твой отец не может даже взглянуть тебе в лицо. Ты говоришь им, что хочешь сделать заявление. В конце концов, все задумывалось для того, чтобы рассказать о ГОПНИКах, о том, чем вы занимаетесь, а это пока не удалось сделать. Если ты пойдешь домой, вы проиграли. Нужно прямо там, в участке, собрать прессу и сделать заявление для местной общественности. Но родители велят тебе заткнуться, прекратить губить свою жизнь и прислушаться к остаткам здравого смысла. «Просто садись в чертову машину», — говорит отец.

Если ты едешь домой, перейди к главе 68.

Если ты остаешься в тюрьме, перейди к главе 69.

37

Продолжение главы 18

Кажется, пора остановиться. Ты не станешь бегать голышом и обвязываться сырым мясом. Хватит уже. Остальные не слишком этому рады — они хотят, чтобы ты была с ними. Ты говоришь, что будет лучше, если пойдет всего несколько человек: толпа здесь не нужна, ведь на самом стадионе хватает зевак, к тому же чем меньше участников, тем легче им будет удрать. Напоминаешь, что ваша группа уже разыскивается по подозрению в совершении нескольких преступлений — от порчи чужого имущества до взлома и незаконного проникновения в частные владения. Важно не попасться полиции, поэтому чем меньше людей, тем лучше. Так что они уходят без тебя, а ты остаешься убирать «зал для собраний», по совместительству мясницкую, и чувствуешь себя немного виноватой из-за того, что отказалась участвовать в общей затее.

В комнате царит полный хаос. Все заляпано красной жижей, которую ты оттираешь с помощью бумажных полотенец. Это так отвратительно, что тебя начинает тошнить. Ты пытаешься найти походящее ведро для грязных полотенец, и в этот момент раздается стук в дверь (это довольно странно, потому что ГОПНИКи обычно просто вваливаются внутрь). Заходит мужчина, молодой, темноволосый, среднего роста. Он нервничает. Ты понимаешь это по его движениям, и тебя это настораживает. Он быстро проходит по комнате и внезапно оказывается рядом с тобой.

Он говорит: «Сколько мяса!» Его лицо (странноватое, вытянутое) склоняется над твоим. «Мясо!» — испуганно повторяешь ты и медленно пятишься назад. Незнакомец надвигается на тебя, как темная волна, от него исходит солоноватый и сырой запах, как от свежей раны. Он толкает тебя, ты падаешь на стол, и он приставляет к твоему горлу маленький серебристый ножик. Дверь все еще открыта. Он возится со своими джинсами, а потом с твоими. Весь стол в красных ошметках мяса.

Он оставляет тебя на полу, и ты не знаешь, что делать дальше. Для начала встаешь и отряхиваешь колени. Все так быстро закончилось — как будто ничего и не было. Это не было долгим и растянутым, как в кино: он никуда тебя не тащил и не запирал в клетку — ничего общего с тем, что обычно показывают во всяких триллерах или ужастиках. Совсем не то, что тебе рассказывали в школе на лекциях по самообороне. Все произошло так, будто он вовсе не собирался этого делать, словно он стыдился, или нервничал, или что-то в этом роде. Может, это даже не считается.

Ты понимаешь, что если заявишь в полицию, то должна будешь сообщить им все подробности, в том числе о штабе ГОПНИКов. Надо было тебе пойти с ними на стадион. Ну что такое маленький красный кусок мяса? Ты хохочешь. Теперь тебе придется объяснять, чем вы занимаетесь и для чего. Придется рассказать о тех, кто еще состоит в группе, обо всех этих работягах и родителях-одиночках. А ведь они звали тебя с собой. Ты сама виновата в том, что случилось. Поэтому, если ты пойдешь в полицию, дело будет касаться не только тебя — вся группа окажется в это втянутой.

Если ты идешь в полицию, перейди к главе 70.

Если ты идешь домой, перейди к главе 71.

38

Продолжение главы 19

Ты приезжаешь в Исландию, которая оказывается намного красивее, чем ты себе представляла. Горные гряды, действующие вулканы, извергающиеся гейзеры, поля вулканической лавы, засыпанные щебнем и гравием, и поросшие мхом отвесные склоны. Пейзаж удивительный, просто неземной. Здесь нет вообще никаких деревьев, только открытые пространства, покрытые черным гравием, и острые края выдающихся в море фьордов, окруженных темной водой. На острове есть одна главная дорога, называемая кольцевой; она тянется по всему периметру страны вдоль скалистого побережья, останавливаясь у старых ферм с замшелыми каменными амбарами. Автобус катится по дороге; на пути вам попадается всего несколько домов, одинокая автозаправка и множество грязных овец с шерстью цвета соломы, пасущихся на лугах. Ты выходишь на одном из перекрестков, водитель указывает тебе в нужную сторону и говорит: «Дальше пешком».

Ты бредешь по мокрой дороге, стараясь не вляпаться в свежий овечий помет, и полчаса спустя добираешься до маленького каменного строения, на крыльце которого стоит женщина с мрачным лицом. Это твоя наставница, скульптор по камню по имени Хальдура Тортэрдоттер. Она живет и работает в этом доме, на окраине деревни Шэберг. Деревенька притулилась к склону холма на большом голубом фьорде, который врезается в океан, как скрюченный ведьмин палец. Этот фьорд знаменит тем, что в древности здесь собирались колдуны и колдуньи, а еще здесь встречали белых медведей, случайно заплывавших сюда из Гренландии на огромных льдинах.

Хальдура показывает тебе город, который на самом деле является большой деревней с природным горячим источником, в котором любят отмокать все местные старушки. Здесь также имеется общественный плавательный бассейн, музей, забитый старой пыльной сбруей викингов, и студенческая гостиница, постоянно принимающая большое количество студентов-иностранцев, приезжающих по обмену. Здесь же находится колледж. Ты узнаешь, что должна не только получать здесь образование, но и преподавать в младшей школе рисование и труд восьми сотням светловолосых и голубоглазых исландских школьников (в Исландии проживает семь тысяч двести человек, чье генетическое сходство друг с другом больше, чем у любой другой нации на Земле).

Хальдура немногословна. Нравится ей что-то или не нравится — приходится угадывать по едва заметным движениям ее твердого рта и темных глаз. Она не любит модные, формальные или вычурно-нарядные вещи. Свои седые волосы оттенка ружейной стали она завязывает в простой узел на затылке, одевается в тяжелые шерстяные свитера и вымазанные краской джинсы, которые стирает довольно редко. Хальдура коренастая и приземистая, самоуверенная и резкая. Сам воздух движется ради нее, когда она шагает по дороге.

В амбаре позади дома она делает большие каменные скульптуры, а тебя усаживает полировать куски мрамора при помощи алмазного листа (небольшого куска стального полотна с вкраплениями промышленных алмазов). Здесь искусственно выращенные алмазы называют «бортс». «Бортс так же прочны, как обычные алмазы, — говорит Хальдура. — Только они не подходят для ювелирного дела».

«То есть с изъяном», — добавляешь ты.

«Без изъяна. Не подходят — означает, что они лучше, из них делают бурильные сверла, с помощью которых строят корабли и небоскребы. Это — рабочие лошадки среди алмазов. А те, что идут на обручальные кольца, — она качает головой, — это — жалкие клоуны и цирковые уродцы».

После этого ты перестаешь комментировать что-либо сказанное Хальдурой.

Она заставляет тебя работать с пяти утра до семи, а потом ты отправляешься в младшую школу, где учишь второклашек рисовать пальцами, мастерить скворечники и делать коллажи из морских водорослей и птичьих перьев, собранных на побережье. После школы ты возвращаешься на ферму, где помогаешь готовить ужин.

После всего этого у тебя по расписанию свободное время, когда ты можешь работать над собственными скульптурами, но сил на это уже не остается. Вечерами тебе нравится ходить на долгие прогулки под луной и просто любоваться природой. Обычная льдина или стебель чертополоха гораздо совершеннее всего, что ты можешь сотворить, а потому и смотреть на них гораздо интереснее. Ты гуляешь по побережью, ступни скользят на мокрой гальке, над головой парят морские птицы, иногда из холодной воды показывается черная голова тюленя.

Во время одной из таких прогулок ты кое-что находишь. Это высохшая рыбья голова с пустыми глазницами, надетая на острую палку и от этого напоминающая скипетр или дирижерскую палочку. Она наполовину зарыта в песок, засыпана грязью и морскими камешками. У рыбьей головы между острыми желтыми зубами зажат кусочек щепки, на которой вырезаны какие-то странные письмена, похожие на иероглифы. Ты не можешь прочесть эту надпись и понятия не имеешь, что это такое, поэтому выкапываешь эту штуку из земли и несешь к Хальдуре, чтобы она перевела. Твоя наставница стоит у плиты и готовит завтрак, поджаривая бекон, когда ты протягиваешь ей свою находку. Она роняет вилку, та ударяется о кафельную плитку у ее ног, и женщина отступает назад. «Убери это, — шепчет она. — Выкини. Отнеси это обратно к океану».

«Откуда ты знаешь, что я нашла это у океана?»

Она говорит, что это древнее приспособление, с помощью которого крестьяне пытались управлять погодой. «Они натыкали рыбью голову на палку, а на лбу у рыбы писали детской кровью заговор. Кровью младенца». Она хмурится, глядя на тебя, а тебе кажется, что это здорово, ведь ты нашла старинную колдовскую штуку, это же артефакт, которому, наверное, место в музее. Но Хальдура объясняет тебе, что эта штука совсем не древняя. «Ее сделали на прошлой неделе, — говорит она. — Максимум месяц назад. Надпись все еще можно прочесть, и красная нитка внизу еще цела. Ее кто-то сделал совсем недавно».

«А что, в округе пропадали дети?» — шутишь ты, но Хальдура шутить не намерена. «Я знаю, чье это, — заявляет она. — Это сделал Сигги, владелец музея». Она пристально смотрит на тебя. «Никогда никому не рассказывай, что нашла это. Люди так подозрительны, они настроятся против тебя». Твоя наставница говорит, что люди до сих пор боятся исландского колдовства, шепотом рассказывают о сожжении ведьм и о том, что кто-то до сих пор практикует магию, — а все потому, что по сей день находят заговорники вроде этого.

Ты соглашаешься выкинуть эту штуковину и никогда больше о ней не вспоминать, но когда Хальдура на неделю уезжает в Рейкьявик, ты выкапываешь ее из компостной кучи и рассматриваешь. Она и правда выглядит жутковато, но в Исландии все такие суеверные — верят в оживших утопленников, троллей и злых духов, живущих в скалах. Они думают, что существа из потустороннего мира могут отомстить или навредить людям во сне, но все это от недостатка образованности и незнания фактов, которые могли бы объяснить события, кажущиеся на первый взгляд сверхъестественными. Ты надеешься, что если отнесешь эту голову Сигги (пару раз ты видела его на берегу — коротышку, таскающего с собой большие книги), он расскажет тебе больше.

Если ты отнесешь рыбью голову Сигги, перейди к главе 72.

Если ты выкинешь рыбью голову, перейди к главе 73.

39

Продолжение главы 19

Ты остаешься. Можно было бы рискнуть, но зачем? То, что есть у тебя сейчас, не идеально, но в другом месте может быть еще хуже. Так что ты остаешься в колледже, работаешь и по-прежнему не можешь выбросить из головы этот совершенный образ, созданный Тору. Белое поле, перечерченное единственной линией, похожей на покосившуюся изгородь. В своей маленькой, тесной студии ты планомерно пытаешься воссоздать тот момент, что запечатлел в своей работе Тору, трудишься над одной-единственной картиной, которая никак не выходит. Переделываешь ее снова и снова, до бесконечности, пока уже сил не остается совсем. Потом после выпуска Тору уезжает, ты доучиваешься, и на этом все заканчивается.

С тобой никогда ни у кого не было проблем, но ничего выдающегося в тебе тоже никто не замечал. В тебе вообще нет ничего особенного. Твои произведения просты и техничны. Ты никогда не рискуешь, не выделяешься из толпы, работаешь над своими картинами, ходишь на лекции, а потом заканчиваешь учебу. Что дальше? Никакого определенного плана у тебя нет. Ты устраиваешься работать кассиршей на заправочную станцию и вместе с несколькими друзьями снимаешь неподалеку студию — место, где есть только холодная вода, старый паркет на полу и вид на химический завод через дорогу. Там ты достаешь кисточки и начинаешь рисовать. А что еще тебе остается?

Ты просто хочешь воссоздать ту единственную картину. Всего однажды, а потом будешь двигаться дальше. Ты работаешь по ночам, нанося новые мазки, а потом закрашивая их. Расписываешь холст, закрашиваешь его, а потом расписываешь снова в надежде, что от этого будет какой-нибудь результат. Так делали индейцы племени майя. Они строили пирамиду, срезали у нее верхушку, потом снова строили и снова срезали, и так по меньшей мере семь раз, пока, как им казалось, вложенная в это строительство и сконцентрированная в этом месте энергия не становилась так велика, что место обретало магическую силу. Твое полотно — это священная пирамида. Ты переделываешь его снова и снова, постоянно «срезаешь верхушку», снова и снова наносишь белые мазки.

Днем ты рисуешь, а потом в ночную смену работаешь на заправочной станции, с десяти вечера до шести утра. Потом ты спишь, пока будильник не отключится, устав звонить, просыпаешься и снова рисуешь. Все остальное не имеет значения, даже еда. Ты толком и не ешь, питаешься «Слим джимз», апельсиновой газировкой и попкорном, который воруешь на заправке.

В эти дни по-зимнему холодно. Холод пронизывает до костей. При дыхании изо рта вырывается пар, под ногами хрустит иней, деревья облеплены снегом — в этой белой картине заключен целый мир. На этом полотне поселилась сама зима, белая холодная пустыня, ощущение от которой невозможно передать и тем более нарисовать. Каждый день ты снова достаешь холст и наносишь на него краску, которая к этому времени пахнет железом, дождевой водой и крахом.

Сколько существует оттенков белого? Слоновая кость, сливки, снег, дым, кроличье мясо, кружево. Какого оттенка был белый цвет на той картине? Вот в чем вопрос. Почему ты не спросила Тору тогда? Воспоминание о той картине давит, белое марево проникает тебе в глаза. Женщина за стойкой в архиве сказала, что зовут его Тору Нишигаки и что у нее есть его домашний адрес в Японии.

Однажды вечером ты поскальзываешься на обочине и падаешь на жесткий темный лед. У тебя проломлена голова и смещено два позвонка. Год спустя администрация школы, не распорядившаяся вовремя посыпать дорожки солью, выплачивает тебе двадцать тысяч долларов компенсации. Ты заканчиваешь учебу и теперь можешь либо открыть свое дело, либо отправиться на поиски оригинала этой проклятой белой картины, которая занимает все твои мысли.

Если ты едешь в Японию, чтобы разыскать Тору, перейди к главе 74.

Если ты открываешь собственное дело, перейди к главе 75.

40

Продолжение глав 20 и 28

Ты выходишь за Дэвида, и свадьба оказывается тяжким испытанием. Шестеро подружек невесты, стройных, наряженных в персиковые платья, держат букеты из белых лилий и выглядят такими счастливыми, незамужними и свободными, что ты готова вцепиться в лицо каждой из них. Часовня украшена белыми чайными розами, а ты — кружевным свадебным платьем за двенадцать тысяч долларов, которое тебе настолько тесно, что ты едва дышишь. К тому же оно колется, словно кишит красными муравьями или кожными клещами, тебе хочется чесаться, что до определенной степени отвлекает тебя от часовни, в которой жарко, как в парилке, и священника, у которого на удивление гадко пахнет изо рта: чем-то средним между анчоусами и протухшим тунцом.

Во время церемонии Дэвид зевает, а на банкете ведет себя как двухлетний. Один из приятелей привязывает к ноге жениха кандалы, которые сделаны из папье-маше и являются символом его нового статуса «закабаленного человека». Дэвиду это кажется настолько веселой шуткой и тонким образцом комедийного жанра, что он отказывается снимать свои «оковы» и до конца вечера таскает их за собой по танцевальной площадке, пока «кандалы» не превращаются в ошметки. Брачную ночь вы проводите, ссорясь по поводу того, кто должен был заплатить организатору, а потом засыпаете в разных спальнях.

На этом веселье не кончается. На следующий день вы отправляетесь в реабилитационную клинику, поскольку решили не ехать в свадебное путешествие, а посвятить это время поправке своего здоровья. Вы оба решили завязать со «спидом», поэтому записываетесь на программу постепенной реабилитации для наркоманов в Северной Миннесоте, а родственникам говорите, что уезжаете на Таити проводить медовый месяц.

Программа длится шестьдесят дней, и вам в самом страшном сне не могло присниться, что это будет так трудно. После первичной детоксикации, мучительной шестидневной ломки, сопровождающейся дрожью и рвотой, вы переходите к психотерапии, которая больше похожа на просверливание дыры у себя в голове и выставление ее содержимого напоказ. Ты узнаешь, что в тебе полно скрытой агрессии, что ты не способна брать на себя ответственность и скорее всего вышла замуж не за того мужчину. Однако вы оба продолжаете участвовать в программе и считаете дни до ее окончания, но даже после этого ты замечаешь, что у тебя по-прежнему осталась тяга к зернистому порошку со сладковатым кислотным вкусом.

Вы возвращаетесь домой присмиревшими, изможденными и готовыми двигаться дальше. Дэвид продолжает учебу на медицинском факультете, а ты устраиваешься на работу в качестве торгового агента в фармацевтическую компанию — какая ирония! Ты занята допоздна, он еще дольше, и в какой-то момент вы практически перестаете видеться. У вас нет времени на то, чтобы поужинать вдвоем или куда-нибудь пойти, не говоря уже о том, чтобы заняться сексом. Вы им вообще не занимаетесь, у вас едва хватает времени на сон. В конце концов ты заводишь роман с неким Гарри, коллегой по работе, который для ваших встреч снимает комнату в дешевом отеле.

Интрижка с Гарри вскоре заканчивается — все это слишком скучно. Твоя жизнь продолжается, Дэвид поступает в интернатуру, и вы переезжаете в Бостон. Ты наконец бросаешь свою работу и поселяешься в красивом кирпичном доме в стиле Тюдор. У тебя появляется свободное время, ты записываешься на занятия йогой и раз в неделю ходишь на массаж в престижный клуб. Время идет, из больницы Дэвид переводится на собственную частную практику, вы переезжаете в дом побольше, а потом в самый большой дом, какой тебе приходилось видеть. Это мегаособняк без отделки площадью двадцать тысяч футов рядом с гольф-клубом (забросить мяч во вторую лунку можно прямо с твоего двора).

Разве не о такой жизни все мечтают? Покой, отдых, отделка дома, долгий спокойный сон и ванна с пеной. У тебя появляется несколько подруг — замужних женщин, ведущих такой же образ жизни; вы все встречаетесь раз в неделю, чтобы выпить по яблочному мартини и сыграть в бридж. На первый взгляд все идет отлично, только… Только что-то не так. В этом есть какая-то неправильность, притупление чувств, апатия, тревога, которая, как туман, клубится вокруг тебя. Ты не можешь точно объяснить, в чем тут дело, но однажды в клубе, когда тебе делают шведский комбинированный массаж, ты вдруг отчетливо чувствуешь себя сделанной из утиного паштета.

Может, дело еще и в том, что твой муж работает допоздна, иногда задерживается, и это происходит все чаще и чаще. В бридж-клубе говорят, что это нормально. Подруги советуют делать так: каждый раз, когда ты не знаешь, где он, брать его кредитку и покупать себе что-нибудь приятное. Таким образом, к концу месяца ты обзаводишься целым сервизом веджвудского фарфора. Ты пытаешься заняться садоводством (неудачно), рисованием (снова неудачно), а потом наблюдением за птицами, что, как ни банально это звучит, становится единственным занятием, приносящим тебе удовольствие.

Ты обожаешь наблюдать за крошечными колибри — преданными отцами птичьих семейств и еще более преданными матерями. Покупаешь полевые справочники и узнаешь, что в этой местности колибри — не редкость, их нужно только приманить к своему окну с помощью подслащенной воды. За кухонным окном ты устанавливаешь красную пластмассовую кормушку из тех, что продаются в любой аптеке. Ты стоишь на кухне у раковины и смотришь, не прилетят ли колибри. Они прилетают. Ты едва можешь в это поверить и испытываешь невероятный прилив восторга. Теперь ты часами наблюдаешь, как маленькие тельца, чуть тяжелее воздуха, яростно сражаются с ветром. Неделю спустя от ассоциации домовладельцев приходит письмо с просьбой убрать кормушку, потому что она не удовлетворяет эстетическим стереотипам общины. Горничная убирает кормушку, и колибри больше не возвращаются.

У твоего мужа определенно интрижка. Все признаки налицо: распечатки счетов, поздние телефонные звонки, его постоянное отсутствие. Иногда ты сидишь за кухонной стойкой, широкой, из цельного белого мрамора, и смотришь на деревья за окном. Где-то там проходит твоя настоящая жизнь, а здесь ты герметично упакована в биосферу, ограниченную четырьмя стенами. Запечатана в вакуумную упаковку. Жена врача, тридцати восьми лет, богатая до неприличия и совершенно бесполезная. Беспомощная. Ты даже не имеешь права подкармливать колибри. Но все еще можно изменить. А можно остаться и пустить все эти деньги на благие дела: делать пожертвования музеям, фондам борьбы с раком и научным центрам, исследующим обезьян. Так живут практически все одинокие богачки — они используют деньги своих мужей, чтобы купить миру лучшее будущее.

Если ты разводишься с мужем, перейди к главе 76.

Если ты не разводишься с мужем, перейди к главе 77.

41

Продолжение глав 20 и 28

Ты сидишь на белом кожаном диване в гостиной и спокойно говоришь Дэвиду, что не хочешь выходить замуж. Он ведет себя достаточно странно, и не будет ошибкой сказать, что ты не готова к тому, что происходит потом. Он в ярости. Его уши краснеют, костяшки пальцев белеют. (Разве ему не полагается молча и с достоинством принять отказ?) Вы ссоритесь. Он заявляет, что ты глупа и не понимаешь, от чего отказываешься. «Что с тобой?» — спрашивает он. Ты отвечаешь ему, что приняла решение, а он настаивает на том, что никто и никогда не будет любить тебя так, как он. Ты говоришь, что пусть так и будет — сейчас проявление его любви тебя немного пугает.

В этот момент Дэвид дает тебе пощечину. Сначала ты даже не уверена, что это он тебя ударил. Может, штукатурка обвалилась? Или это было землетрясение? Затем ты видишь, как зловеще потемнели его глаза, как широко они распахнуты. Совсем как у акулы, атакующей жертву и уже готовой пустить в ход свои страшные челюсти. И ты понимаешь, что он снова занес над тобой руку.

Ты соображаешь быстро и хватаешь первый предмет с журнального столика, до которого можешь дотянуться. Это бронзовая статуэтка Германа Шепарда, размером не больше твоей ладони, но довольно тяжелая. Ты кидаешь ее прямо в голову Дэвида — и она ударяет его в висок. Дэвид падает на диван, у него кровь возле уха. Ты окликаешь его, но он не двигается. Он не умер, но основания для того, чтобы подать на тебя в суд, у него есть, и видит Бог, он это сделает. Будет тебя всячески преследовать и сделает все возможное, чтобы тебя вернуть, поскольку это его единственный способ остаться победителем. Тебе лучше убраться из города.

И тут ты выясняешь, что «Врачи без границ», группа медиков, путешествующих по миру и помогающих больным и инвалидам в странах третьего мира, набирают добровольцев. А в «Отделении гуманитарного развития», государственной организации, посылающей врачей в бедные районы Америки, очень кстати появилась вакансия.

Где ты хочешь быть полезна — дома или за рубежом?

Если ты присоединяешься к «Врачам без границ», перейди к главе 78.

Если ты присоединяешься к «Отделению гуманитарного развития», перейди к главе 79.

42

Продолжение главы 21

Ты даешь взятку, и реакция следует незамедлительно. Главный хирург не только заказывает крупную партию твоего экспериментального лекарства, но и приглашает тебя вступить в его эксклюзивный загородный клуб (акры выращенной на химических удобрениях зеленой травы и безмятежная гладь искусственных озер, по которой скользят лебеди, привезенные из Праги). Он знакомит тебя еще с несколькими врачами, и твоя прибыль быстро растет. Ты побиваешь все рекорды продаж и становишься старшим торговым агентом. Твои бонус-пакеты включают отпуска в Вэйл, Мауи и Сент-Джонс, где ты и знакомишься с Эриком, мастером, ремонтирующим ксероксы, который приехал туда отдохнуть в компании приятелей.

Эрик симпатичный, обходительный, и он — первый на твоей памяти парень, который не попытался сразу же затащить тебя в постель. Он беседует с тобой, расспрашивает о твоем детстве, семье и работе. Ему есть дело до твоих политических взглядов, духовной жизни и того, пользуешься ты зубной нитью или нет. Он из тех мужчин, о которых положено мечтать. Вдобавок оказывается, что у вас много общего. Вы живете в одном городе, вам нравятся одни и те же рестораны, вы даже ходите в один спортивный клуб.

По возвращении из отпуска вы начинаете встречаться. Эрик отличный парень, на него можно положиться, к тому же он необычайно услужливый. Он чинит засов на задней двери твоего дома, прочищает унитаз, устанавливает новый индикатор оксида углерода — делает по дому все то, что обычно делает муж. Разница лишь в том, что, когда он начинает тебя раздражать, ты всегда можешь сказать, что ему пора. Не то чтобы Эрик часто тебя раздражал, просто нельзя сказать, что ты по-настоящему, полностью, всецело увлечена им. Причина в сексе: с ним вроде бы все в порядке, но фантастическим его не назовешь. Ни на фейерверк, ни на виртуозно исполняемую симфонию он не похож и на самом деле больше напоминает мигающую елочную гирлянду и концерт для детских пищалок.

Однажды в «Гольф клиник» ты встречаешь Эндрю Соренсена, еще не старого, симпатичного и неженатого онколога. У него яркие, как речная галька, зеленые глаза. Он просит у тебя номер телефона, и ты, ни секунды не сомневаясь, удовлетворяешь его просьбу. Он звонит тебе через два дня и приглашает на свидание. В связи с этим возникают две проблемы: во-первых, когда врач встречается с фармацевтом, это вызывает определенный конфликт интересов. Во-вторых, Эрика твоя измена просто убьет. Он не сделал тебе ничего плохого и никогда тебя не обманывал. Он этого не заслуживает. С другой стороны, разве ты не знаешь, какая это редкость: встретить красивого, зеленоглазого, неженатого онколога, который к тому же сам попросил у тебя номер телефона? Это все равно что увидеть снежного человека верхом на единороге! Ну почему тебе всегда не нравятся те, кто должен нравиться? Почему ты все время западаешь не на тех мужчин?

Если ты принимаешь приглашение врача, перейди к главе 80.

Если ты не пойдешь на свидание с врачом, перейди к главе 81.

43

Продолжение главы 21

Ты отказываешься давать деньги врачу. Ведь это же взятка, разве нет? Ты очень довольна собой, хотя твой доход и сокращается, а на звонки никто не отвечает. По крайней мере ты не делаешь ничего противозаконного и остаешься верна своим моральным принципам. Правда, лишаешься работы: тебя увольняют по причине того, что ты «больше не удовлетворяешь требуемым стандартам». Это самая дурацкая отговорка из корпоративного жаргона, какую тебе приходилось слышать.

Позже выясняется, что никакая другая фармацевтическая компания тебя на работу не примет: всем как-то быстро становится известно, что ты — «не командный игрок». В конце концов тебе приходится продать машину и переехать в более дешевую квартиру у железной дороги.

Ты устраиваешься на работу в регистратуру стоматологической клиники, утешая себя тем, что приняла правильное решение. Ты знаешь, что это так, потому что правильное решение никогда не бывает связано с сексом, развлечениями или шалостями. Оно не приносит тебе денег, не делает тебя популярной или привлекательной, оно обычно означает скучную жизнь и туфли попроще. К тому же оно забрасывает тебя в сырое жилище на окраине города, стоящее под линиями электропередач.

Время идет. Ты по-прежнему не можешь вернуться в фармацевтический бизнес, поэтому остаешься в клинике, заполняя счета и выписывая номерки. Личная жизнь у тебя складывается немного лучше. У тебя роман с техником-рентгенологом Рэем, который работает в этой же клинике. Он костлявый и рыжий; вы занимаетесь сексом по-собачьи на рентгеновском аппарате (предварительно нанюхавшись веселящего газа из его личных запасов), занимаетесь сексом в миссионерской позе на столе регистрации (карандаши колют тебе зад), а в подсобке вы делаете это в позе «перевернутой тачки» (это означает, что для опоры вдоль стены нужно расставить ведра с промышленными очистителями). Это просто секс, и ничего больше. Простой и освежающий в своей телесности. В Рэе хорошо то, что ему никогда даже в голову не приходит пригласить тебя на свидание.

Эта связь продолжается в течение пяти лет, пока Рэй не влюбляется во владелицу казино и не переезжает в Вегас. Все стихает, становится серым и предсказуемым. От рутинной работы тебя тянет в сон, в свободное время ты прибираешься в квартире, изучаешь колонку знакомств в газете, чтобы изредка ходить на свидания, встречаешься с подружками, чтобы выпить по коктейлю «Маргарита». Вот и все. Вроде бы.

Потом однажды твой голос становится грубым и хриплым, как будто горло натерли наждачной бумагой. Сначала кашель, затем капли крови на подушке и непрекращающаяся головная боль. Анализы показывают, что в твоем горле пышным цветом расцветает рак трахеи, красные вены оплетают твои голосовые связки. Ты принимаешь экспериментальные лекарства, проходишь курс химиотерапии, теряешь волосы и переезжаешь жить к своим родителям. Ты ненавидишь всякого, кто пытается тебя ободрить. Каждый новый день — это шанс выжить! Думай о хорошем! Твои волосы снова отрастут! А до тех пор вот тебе уродливый парик от «Общества больных раком»!

От химиотерапии тебе хуже, чем от самой болезни. Поднялась по лестнице — и ты уже без сил, приходится до конца дня отсыпаться. Тошнота, понос, головокружение, раздражительность. Потеря памяти, облысение, утрата всякого чувства собственного достоинства — кажется, что умереть было бы легче, чем вылечиться, Через два года, после пятого курса химиотерапии, наконец наступает стадия ремиссии — «рак впадает в спячку»! У тебя снова отрастают волосы, твоя белая кожа приобретает розоватый оттенок. Твоим голосовым связкам еще нужно время, чтобы восстановиться, поэтому говоришь ты редко, тщательно подбирая слова — очень уж дорого они тебе обошлись.

В этот период созерцание красок и форм приобретает для тебя новое значение. Ты много времени проводишь в музее, рассматривая картины, заглядывая в глаза принцев эпохи Возрождения, глядя на холодные лица королев и застывшие улыбки детей. Ты смотришь на белые пятна на картинах Ротко. Куратор выставок, спокойный, вежливый и улыбчивый человек с ясными голубыми глазами, однажды предлагает тебе работу библиотекаря-ассистента по научной работе. Жалкая должность? Возможно. Но ты же можешь иногда воспользоваться чьей-то жалостью! К тому же тебе сейчас действительно нужна работа. Пора начинать жизнь заново. В тот же день звонит твой врач и спрашивает, не хотела бы ты поработать в больнице, консультируя других людей с тем же диагнозом.

Если ты решаешь консультировать онкологических больных, перейди к главе 82.

Если ты устраиваешься библиотекарем-ассистентом, перейди к главе 83.

44

Продолжение главы 22

Ты остаешься работать в продуктовом магазине. Стать работницей «сексуальной индустрии» в районе больших северных лесов — это чересчур даже для тебя. Похоже на фильм ужасов для подростков: именно в таких местах обычно появляется какой-нибудь маньяк или извращенец. В магазине тебе нравится — ты покупаешь себе удобные туфли (белые, ортопедические), так что спина уже не болит так, как раньше.

Двадцать лет спустя ты все еще работаешь в магазине. Ты замужем за Огги (он сделал тебе предложение в отделе промтоваров в день суперскидок!), вы живете вдвоем в небольшом бревенчатом доме у северной окраины городка, вместе готовите ужины со стейками и, сидя в широких креслах на крыльце, выходящем на озеро, смотрите, как накатывает непогода. Вы обожаете наблюдать, как по воде приближается шторм, как темнеет небо вдали, а потом начинает дуть ветер. Издалека дождь похож на колышущееся поле кукурузы, на падающие и ломающиеся стебли чертополоха и пшеницы.

Вы почти не ездите в город. Кажется, что он слишком шумный и слишком далекий. Ты просто открываешь магазин, здороваешься с покупателями (всех их ты знаешь по имени), закрываешь магазин, идешь домой, ставишь Билли Холидей или Этту Джеймс, пропускаешь по бокалу мохито или мартини и готовишь ужин вместе с мужем. Так проходят твои дни. Озеро для тебя — источник радости, огромное, постоянно меняющееся полотно голубого и розового цвета, на котором иногда появляются белые крылья парусных яхт.

Ты пишешь серию озерных пейзажей — абстрактных акварелей. Точно так же выглядит озеро, если смотреть на него прищурившись (или выпив пару «Маргарит»). Картины представляют собой мазки цвета и пустые участки — изломанные геометрические линии и хаотичность, свойственная природе. В городском художественном магазине они продаются не особенно бойко, но потом однажды какой-то мужчина в плаще фирмы «Орвис» заходит туда, чтобы спросить дорогу. Он покупает несколько твоих работ и просит дать ему твой номер телефона. Когда ему наконец удается с тобой связаться, он спрашивает, можно ли выставить твои картины в какой-то нью-йоркской галерее «неформального искусства», о которой ты никогда не слышала. Еще он хочет, чтобы ты поехала в Нью-Йорк на открытие галереи и познакомилась с ее владельцами. Огги говорит, что этот человек — вылитый мошенник и вообще чудило. «Он, может быть, возьмет твои картины и просто украдет их, — ворчит он. — Или долбанет тебя по голове молотком и изнасилует в этом Нью-Йорке прямо на улице, а все будут проходить мимо, и никто не поможет. Так что решать тебе, детка».

Если ты соглашаешься на выставку, перейди к главе 84.

Если ты отказываешься от выставки, перейди к главе 85.

45

Продолжение главы 22

Ты соглашаешься на телефонную «сексуальную работенку», и зовут тебя теперь Сторми — Буря. Ты позиционируешь себя как дикую штучку, необузданную, страстную, сексуальную, бунтующую девушку-подростка. Звонят мужчины, которые желают, чтобы с ними поиграли. Им хочется, чтобы ты была сексуально озабоченной девушкой из группы поддержки, заблудившейся порнозвездой, шаловливой домохозяйкой, веселой вдовой, бисексуальной нимфоманкой, проституткой на космической станции, храмовой жрицей и так далее и тому подобное… За то, что ты выслушиваешь их скучные фантазии, тебе платят хорошие деньги. Забудьте о мистере Правильном, забудьте о том, кем вы были всю жизнь, теперь вы — мистер Прямо Сейчас, который платит три доллара девяносто пять центов в час (кроме мистера Бедная Обезьянка, старого паралитика и вашего постоянного клиента, который однажды ночью попал в жуткую аварию на машине, чудом выжил, оказался в инвалидном кресле, и теперь девочки работают для него бесплатно).

Помимо имени и клиентуры телефонная служба дает тебе скопированный на ксероксе листок с предлагаемыми темами для разговора.

Если у вас больше нет идей, попробуйте эти.

* Заняться сексом в неположенном месте (в туалете на заправочной станции, понтонной лодке, фотобудке в магазине и так далее).

* Заняться сексом с его друзьями. («Ах, ты ходишь охотиться на белок с Эдом? В таком случае, может, Эд не откажется посмотреть и на мою киску?»)

* Позволить ему доминировать. («Ты мой папочка? Папочка плохой!»)

* Доминировать самой. («Я буду решать, когда тебе кончать, ты ничтожество!»)

* Стать девственницей. («О, о, о! Он слишком большой! Ты настоящий жеребец!»)

* Заняться сексом с человеком, занимающим определенное положение (священником, монахиней, учительницей начальных классов и так далее).

* Фантазии на тему анального секса. (Тебе нужно покакать, а его большущий член уже «там» и т. п.)

* Фантазии на тему орального секса. («Он у меня во рту не поместится. О, ты такой большой!» и т. п.)

* Притвориться лесбиянкой (если ты на самом деле лесбиянка, тогда вообще никаких проблем).

* Притвориться знаменитостью (Деми Мур, например, или Брэдом Питом, но нельзя обижать клиента, если ему нравится знаменитость, привлекательность которой тебе не понятна, вроде одной из «Золотых девочек» или Мерседес Руэль).

* Не забудьте попрощаться, поблагодарить и сказать: «Будем рады услышать вас снова».

** На обратной стороне листка указан телефон кризисного центра по изнасилованиям.

С полуночи до трех утра ты принимаешь звонки. Этот листок лежит поблизости. Обычно, страстно постанывая и жарко дыша в трубку, ты занимаешься другими вещами: подстригаешь ногти на ногах, размораживаешь холодильник, ешь чесночный хлеб или смотришь программы вроде «Часа суда». Платят хорошо, клиенты довольны, но длится такая жизнь недолго. Однажды во время обычного сеанса (звонил парень, которому нравилось, чтобы его связывали и насильно кормили) ты слышишь звук глухого удара, чего-то разбивающегося, взрыв, а потом ничего. На линии тишина.

Оказалось, что клиент, разговаривая с тобой, вел семейный фургон и у него случился сердечный приступ, когда он огибал утесы на северном берегу. Семья отследила его последний звонок малышке Лили — семья в шоке, жена в ярости, дети рыдают, в новостях появляется об этом сюжет, созывается городское собрание, и Лили в одночасье сворачивает свою деятельность.

Ты снова у разбитого корыта.

Звонят твои родители. Они, к счастью, ничего не знают о скандале с сексом по телефону. Вести с севера редко пересекают границу штата. Они сообщают, что в городе для тебя есть две вакансии: одна — барменши на катке недалеко от дома, другая — в компании по организации особых торжеств, которая занимается устройством дней рождения для малышей. «Выбирайся из этой своей дыры, — ворчит отец. — А то еще станешь серийной убийцей, или женой серийного убийцы, или, того хуже, начнешь заниматься с серийным убийцей сексом по телефону».

Если ты едешь работать на каток, перейди к главе 46.

Если ты едешь работать организатором детских праздников, перейди к главе 47.

46

Продолжение глав 23 и 45

Ты устраиваешься работать на каток. В твои обязанности входит записывать имена подростков, пытавшихся купить пиво по фальшивым документам, наливать выпивку папашам и охлажденные алкогольные коктейли мамашам. Даже летом ты целый день не снимаешь свитер. На катке температура всегда около десяти градусов по Цельсию. Идет ли дождь, светит ли солнце, или валит снег — все те же плюс десять градусов. Флюоресцентные огни мигают, голубой лед искрится, твоя кожа от долгого нахождения в помещении становится бледной. Катающиеся день за днем дробят лед, ночь за ночью «Замбони» его расчищает, делает блестящим и влажным, без единой вмятинки. Лед блестит в красном свете лампочки, указывающей на выход. Эта надпись впечатывается в твое сознание. Выход. Выход.

Время идет. Ты переезжаешь от своих родителей в маленькую квартирку, находящуюся в квартале от катка. Удобно добираться. Ты работаешь целую смену и берешь сверхурочные на выходных. На катке часто проводятся матчи, показательные выступления, соревнования и чемпионаты. Ты знакомишься с семьями, которые туда приходят. Они беседуют с тобой в перерывах между играми. У них есть свои недостатки, и поэтому они не смотрят на тебя, барменшу, свысока. Кто-то из них богат, кто-то беден, но проблемы есть у всех.

Есть семья, в которой у ребенка церебральный паралич, он сидит, прикованный к инвалидному креслу, и смотрит, как его брат выписывает пируэты на льду. В другой семье две немые девочки-близняшки, которые наматывают по катку безмолвные круги. Почти все семьи неполные. Почти во всех кто-то умер — отцы, матери, сыновья или дочери. В каждой семье есть ущербность, это — единственное, что их роднит. Отец, который слишком много пьет, мальчик, который хамит своей матери, подросток с синяком под глазом. Даже в идеальных семьях бывают оборванные нити, моменты, когда родители и дети не могут оставаться вместе.

Годы идут. Тебе тридцать. Куда ушло время? Постоянная диета из острых начо и легкого пива добавила твоим щекам обвислости, а талии — лишние килограммы, лицо, редко обращенное к солнцу, приобрело зловещий, мертвенно бледный оттенок. Для многих ты стала кем-то вроде еще одного члена семьи. Тебя приглашают на дни рождения, вечеринки и барбекю во многие дома по соседству. Это, может быть, и не самое гламурное место в мире, но ты чувствуешь, что в тебе нуждаются, чувствуешь себя полезной. Вдобавок у тебя начинают завязываться отношения с симпатичным смуглым водителем «Замбони» Ником.

Потом, однажды вечером, когда ты наблюдаешь за тем, как двенадцатилетние юниоры молотят друг друга во время хоккейной тренировки, звонит телефон. Голос на другом конце линии сообщает тебе, что твои родители попали в автомобильную аварию. Ты бросаешься в больницу Святого Марка, где узнаешь, что твой отец уже умер, а мама потеряла глаз и левую руку и сейчас находится между жизнью и смертью. Ты не религиозна, но ты молишься. Молишься у ее постели, в коридоре, в больничной часовне, отделанной деревянными панелями. Ты пытаешься заключить с Богом договор: если твоя мама поправится, ты переедешь к ней, бросишь работу на катке, снова пойдешь учиться, станешь кем-то. Ему решать. Ты ждешь.

Бог не заключает сделок. Твоя мама умирает. Кровоизлияние в мозг, ничего нельзя было сделать. Похороны проходят в разгар зимы, когда ртуть термометра опускается до пяти градусов ниже ноля. Холодно. Ты стоишь возле гроба, повернувшись спиной к ветру. Остальные присутствующие на похоронах закрывают уши и лица руками, слова прощания теряются в завывании вьюги. Когда служба заканчивается, все, включая священника, разбегаются по своим машинам. Ряса священника колышется на ветру, как немой черный колокол.

Твои родители оставили тебе деньги. Заплатив все налоги и раздав долги, ты подводишь итоги: вместе со страховкой и пенсионными взносами после продажи дома у тебя остается больше трехсот тысяч долларов. Ты можешь либо вернуться работать на каток, либо двигаться дальше.

Если ты вкладываешь куда-либо деньги и возвращаешься работать на каток, перейди к главе 86.

Если ты собираешь вещи и переезжаешь из своей квартиры, перейди к главе 87.

47

Продолжение глав 23 и 45

Ты соглашаешься на работу в фирме по организации особых торжеств, и оказывается, что на самом деле тебя наняли изображать клоуна в программе под названием «Именинный кавардак!» Причем клоуна не в переносном, а в прямом смысле. На праздники по случаю дней рождения детей от двух до десяти лет ты надеваешь непроницаемый полиэстеровый клоунский костюм, больше похожий на скафандр для химической защиты. А еще на тебе оказывается жуткий красный парик, большой красный нос и фунт белого цинкового грима, от которого твоя кожа покрывается прыщами.

За эту работу не слишком щедро платят, поэтому ты живешь в подвале родительского дома. Здесь все такое знакомое и уютное: потертый диван, искусственный камин с пластиковыми вращающимися языками пламени, гудение сушилки и множество воспоминаний в картонных коробках. Есть даже древний компьютер, который позволяет тебе выходить в Интернет, параллельно с ежевечерним ритуалом по распариванию лица и растиранию его яблочным уксусом.

Ты регистрируешься в службе знакомств и встречаешься с несколькими парнями, про которых можно сказать только одно: в другой ситуации ты бы с ними встречаться не стала. Одного парня зовут Кристофер, он ездит на черном хромированном «харлее». Поначалу Крис кажется не слишком привлекательным: он сутулится и часто вздрагивает, как будто ты в любую минуту можешь замахнуться и ударить его. Ты сомневаешься, нравится ли он тебе, но, боже, как ему нравишься ты! После вашей первой встречи он продолжает звонить и все время приглашает тебя на свидание, говорит, что ты самая красивая женщина из всех, кого он когда-либо встречал в своей жизни. Конечно, он кажется несколько неуравновешенным, но тем не менее это проявление чувств привлекает тебя. Оно сладко. Ты уступаешь, и Крис тут же предлагает пойти в фотостудию и заказать ваш совместный портрет на фоне водопада.

Вы встречаетесь полгода. Ты удаляешь свою анкету и перестаешь ходить на свидания с другими парнями. Надеешься, что у вас с Кристофером что-то получится. Вы начинаете жить вместе, он готовит тебе и даже стирает твое белье. Он от тебя совершенно без ума, ты — его сбывшаяся мечта. Он добр, обходителен и очарователен. Единственное, что тебя разочаровывает в нем (помимо того, что он считает, будто этот глупый мотоцикл делает его бунтарем), — это то, что в постели он полный ноль. Как будто ему дали прибор, но забыли объяснить, как им пользоваться (выясняется, что его бывшая жена изменяла ему, и если он с ней в постели вел себя так же, как с тобой, тебя это не удивляет).

Еще он держит двух карликовых борзых, которым позволяет спать с вами в одной постели (у одной собаки гериатрия, а у другой недержание). У Криса с его бывшей женой оформлена над ними «совместная опека», это означает, что собаки живут у них по очереди — неделю у него, неделю у нее. Тебе это кажется странным. «Мы развелись, но у нас есть этот надуманный повод для общения». В конце концов ты заявляешь, что если он хочет, чтобы ваши отношении развивались, ему нужно либо оставить собак у нее, либо забрать их себе. К твоему большому удивлению, Крис говорит, что понимает, почему ты чувствуешь себя неуютно, и сообщает жене, что собаки больше у нее жить не будут.

Она выходит из себя. Эта женщина (которую ты, кстати, никогда не видела) устраивает Крису истерики по телефону и сжигает их свадебные альбомы у него во дворе (правду говорят: сумасшедшие всегда находят себе подобных). Он говорит, что ему все равно, и молча сгребает золу с газона, но со временем погружается в глубокую, нарастающую депрессию и однажды признается, что все еще любит свою бывшую жену и все время, что вы знакомы, он при любой возможности занимался с ней сексом.

Ты уезжаешь от него. «Злость» — слишком слабое слово для того, чтобы описать твои чувства. Вы давали обещания, были откровенны друг с другом. Нельзя бросаться фразами вроде: «Я буду вечно тебя любить». Людям, которые все еще влюблены в своих бывших жен, нельзя разрешать заводить новые знакомства. Они должны кружиться в какой-то отдельной биосфере, это защищало бы окружающих от их опасного заразного самоотрицания, причиной которого является страх.

Из-за этого парня ты чувствуешь себя куском дерьма. Тот, кто еще недавно говорил, что ты — самая красивая женщина на свете, тот, кто обещал, что будет вечно любить тебя, теперь не отвечает на твои телефонные звонки. Какого черта? Он тебе даже не нравился. Это просто бесит. Одно дело — быть брошенной каким-нибудь симпатичным жеребцом или богатым пижоном, но быть обманутой чудилой на «харлее», который сам умолял тебя начать с ним встречаться… Нет, это никуда не годится! Поэтому одним жарким и душным летним днем, выпив в доме родителей бутылку дешевого вина, ты решаешь, что пришло время отомстить.

На следующее утро Крис собирался поехать в Стерджис, раз в год там проводятся крупные мотогонки. Четыреста девяносто девять акров пыльной земли в Южной Дакоте превращаются в миниатюрный город, населенный тысячами мужчин, обожающих блестящие игрушки и носящих черную кожу. Ты надеваешь куртку с капюшоном и едешь к дому Криса, где пробираешься к выезду из его гаража и тихо стаскиваешь брезент с «харлея». Вот оно! Час расплаты настал.

Краской из распылителя ты окрашиваешь весь мотоцикл в ядовито-розовый цвет. Ты добавляешь липкой, сладкой штуки, которую используют для рождественских елок, чтобы сымитировать снег, запорошивший ветки. Когда ты заканчиваешь, «харлей» выглядит как большой, ярко-розовый обкуренный пасхальный кролик. Он уничтожен.

Но ты не знаешь, что Крис услышал шум, когда ты кралась к выезду из гаража, встал и посмотрел в окно. Он подумал, что кто-то собирается угнать его мотоцикл (перед Стерджисом такое нередко случается), и теперь стоит у тебя за спиной с обломком трубы в руке. Он не знает, что это ты, ведь твое лицо закрыто капюшоном толстовки.

Ты помнишь только вспышку белого света, ощущение от холодной стали и чей-то пронзительный крик. А потом теплый белый свет мерцает перед тобой, словно маяк, он хочет, чтобы ты плыла к нему. Низкий женский голос, который кажется тебе смутно знакомым, говорит, что ты можешь отправляться домой или остаться. Выбор за тобой.

Если ты плывешь на свет, перейди к главе 88.

Если ты остаешься в своем теле, перейди к главе 89.

48

Продолжение главы 24

Ты соглашаешься снова встретиться с Сандро, и на втором свидании он отвозит тебя (на черном «мерседесе») в Фьезоле, маленький городок, приникший к скалам над Флоренцией. У него там дом, большая вилла из розового камня с белым мраморным фонтаном посреди двора. В центре фонтана стоит скульптура какого-то римского бога (возможно, Зевса), который вытворяет что-то неприличное с лебедем. Имение окружают кипарисы и фиговые деревья, оттуда открывается потрясающий вид на древний город, лежащий внизу, — терракотовые крыши домов кажутся крошечными, едва различимыми, как будто сошедшими с картин эпохи Возрождения.

Сандро показывает тебе дом, который внутри оказывается больше, чем можно было ожидать, глядя на его классический фасад. Он просторный, в нем много воздуха, здесь мраморные полы и потолки, расписанные фресками. Дом забит барочным антиквариатом — в этом, очевидно, проявляется вкус его жены. Сандро слишком мужествен, чтобы приобретать керамические цветочные композиции и позолоченные скамеечки для ног, обитые розовым атласом. Потом ты слышишь пение. Две желтые канарейки в мраморной клетке чирикают друг на друга так, как будто пытаются разрешить затянувшийся спор. Под ними храпит на пурпурной подушке огромный старый пес. Ты ощущаешь в воздухе запах кипариса и вздыхаешь при мысли о том, что могла бы быть хозяйкой этого элегантного дома. Жизнь была бы хороша, роскошна и легка.

Судя по гулкому эхо, сопровождающему твои шаги, можно понять, что в доме больше никого нет. Сандро отводит тебя наверх, в золотую с розовым спальню, где стоит широкая кровать, похожая на качающийся на волнах желтый атласный корабль. Здесь тоже полно приторносладкого антиквариата. Потом ты видишь ее. Жену. Она висит над камином в тяжелой раме. У нее седые волосы, голубое атласное платье и мрачная улыбка, а на коленях — чопорная маленькая собачка. Сандро не обращает на портрет внимания, ты следуешь его примеру. Вместо этого он показывает тебе балкон, на который можно выйти через обувной шкаф его жены. Две стены от пола до потолка, заставленные туфлями (у тебя появляется с трудом сдерживаемое желание схватить их все и побросать в кипящий котел). Стоя на балконе, ты ощущаешь, как тебя овевает теплый ветерок и доносящийся со стороны сада запах можжевельника. Солнце заливает молочно-белым светом терракотовые плитки у вас под ногами. Теплая рука Сандро крепко обнимает твою талию. «Я могу сделать твою жизнь очень легкой, cara[5]», — шепчет он.

Ты улыбаешься ему (осторожно, не показывая зубы). «В городе у меня есть квартира, — говорит Сандро. — Ты могла бы там жить. — Он тихонько прижимается губами к твоей шее и вдыхает тонкий аромат духов. Разве ты не хочешь быть моей принцессой?»

Ты не спешишь отвечать ему. Перед твоими глазами проносится череда трудностей и лишений, которые тебе пришлось испытать: омлет из одного яйца на ужин, стертые подметки туфель, красивые магазины, куда ты не можешь пойти, красивая одежда, которая тебе не по карману. Ты не так себе представляла La Dolce Vita — сладкую итальянскую жизнь. Твоя жизнь другая. Она выматывает. Такая жизнь называется «больше ни шагу не могу ступить, так болят ноги».

Сандро предлагает решение всех проблем. Он хочет стать твоим сладким папочкой, твоим спонсором, твоим иностранным благодетелем.

«А как же твоя жена?» — спрашиваешь ты. Он усмехается и достает из кармана костюма черную сигарету. «У нас существуют договоренности, — говорит он, закуривая. — Есть много причин, по которым мы с женой не можем развестись, но уже много лет мы не спим вместе. — Он пожимает плечами. — Такова жизнь, и всем это понятно».

Всем понятно. Он хочет, чтобы ты стала его любовницей, и все цивилизованное итальянское общество это поощряет. «Бери квартиру, — говорит он. — Она красивая. Я обо всем позабочусь, не волнуйся. О твоем колледже тоже. Разве тебе не хотелось бы бросить работу и стать просто студенткой? (Господи Иисусе, разумеется, тебе хотелось бы!) Я позабочусь об оплате и обо всем остальном тоже», — заверяет он.

Итак, у тебя есть возможность начать новую жизнь. Сандро неплохо выглядит, у него тот же тип привлекательности, что и у Шона Коннери. Но не соглашаешься ли ты на что-то, что обойдется намного дороже, чем ты способна вообразить?

Если ты соглашаешься принять квартиру, перейди к главе 90.

Если ты не соглашаешься принять квартиру, перейди к главе 91.

49

Продолжение главы 24

Ты говоришь Сандро, что не можешь с ним больше встречаться. «Mi Dispiace, ma no». На прощание он целует твою руку и говорит тебе горько-сладкое: «Ciao, Bella».

Ты идешь домой. Твое место там, рядом с Филиппо. Как можно чего-то достичь в отношениях, если ты позволяешь себе отвлекаться на первую блестящую безделушку, попавшуюся на твоем пути? Ты рада, что сказала Сандро «нет», и не можешь дождаться минуты, когда снова увидишь Филиппо и поцелуешь его прямо в губы. Но когда ты приходишь домой, в квартире тихо и темно. Твои глаза медленно привыкают к темноте, и ты видишь, что на полу разлита вода, а на столе валяются апельсиновые корки. Играет музыка, пахнет чесноком. Он что, готовил? Тут что-то не так.

Из спальни слышны какие-то звуки, и тут ты замечаешь туфлю. Черную туфлю на высоком каблуке, развалившуюся в коридоре, словно ухмыляющаяся барракуда. Ты замираешь. В проеме двери, прикрываясь простыней, появляется голый Филиппо (ты долго будешь потом вспоминать это трогательное проявление скромности). «Cosa fai?[6] — кричит он. — Ты сказала, что тебя не будет дольше!» Как будто это ты виновата, потому что не придерживаешься расписания. Как будто, приди ты вовремя, это сгладило бы убожество ситуации. Потом на кровати позади него появляется длинная загорелая женская нога. Только нога. Ты разворачиваешься и убегаешь, чтобы не видеть остального.

Рыдая, ты бежишь по улице, затем через Пьяццо Дуомо — Соборную площадь. Над твоей головой плывет полная луна. Проходя мимо дворца Медичи, ты видишь цветы, воткнутые в ограду в том месте, где месяц назад разорвалась самодельная бомба. Погиб один охранник, пропало несколько картин, и большинство записок и открыток посвящено именно им. Ты берешь одну и запихиваешь поглубже в карман. «Madonna mia, — говорится в ней. — Ti amo». Тебе сейчас так необходимо любовное письмо, даже если оно адресовано не тебе.

Ты приходишь в колледж, проникаешь в здание, воспользовавшись своим ключом, и ложишься на диван в вестибюле. В окне над твоей головой виден краешек луны, ты пытаешься заплакать, но слезы не льются. В тебе есть только разрастающаяся пугающая злость. Ты садишься. Возле стола регистрации стоит прозрачная плексигласовая коробка, в которой держат пожертвования. Скомканные банкноты валяются на дне, как мусор. Их не много. Сколько? Ты берешь коробку в руки, и крышка легко открывается. Ты попала в беду, поэтому можешь воспользоваться этими деньгами. Там больше, чем ты думала. Около семидесяти пяти долларов. Этого хватит на дорогу.

На дорогу куда? В какое-нибудь теплое место подальше отсюда. На Сицилию или на Санторини. Ты всегда хотела туда поехать, и, черт побери, если жизнь оказывается такой скверной, ты тем более вольна делать, что захочется. И тут снова наступает момент, та доля секунды, за которую ты должна сделать выбор, способный навсегда изменить твою жизнь. Направо или налево? Сойдутся ли когда-нибудь обе дороги? Скорее всего нет. Может, только Бог знает, почему ивовая ветка растет так, а не иначе, почему одни рыбы уходят на глубину, а другие плавают там, где больше света. Ты хватаешь деньги и немедленно отправляешься на железнодорожную станцию.

Если ты отправишься на Санторини, перейди к главе 92.

Если ты поедешь на Сицилию, перейди к главе 93.

50

Продолжение главы 25

Ты говоришь Филиппо, чтобы он катился ко всем чертям. Он пытается остановить тебя, но ты вырываешься. «Тебе в Италии не место! — кричит он. — Ты не понимаешь итальянцев!» Он преследует тебя до каменного парапета, тянущегося вдоль набережной, до передвижного рынка, где выходцы из Южной Африки торгуют дизайнерскими сумочками, разложенными прямо на булыжной мостовой (пять долларов за «Прада», шесть за «Шанель», но не стоит брать их с собой в дождь, потому что краска сойдет и перепачкает все, что можно). Мужчины играют в кости, вместо кубиков используя сложенные картонки, и не обращают на вас внимания, когда вы проходите мимо. Им про вас и так все понятно.

Потом ты видишь появившихся на улице карабинеров — итальянскую полицию. Южноафриканцы пытаются удрать, запихивая сумочки в мешки для мусора, — полиция постоянно к ним придирается, отнимает товар и штрафует за нелицензированную торговлю. Иногда они задерживают уличных торговцев, и те проводят в изоляторе несколько дней, прежде чем городской суд рассмотрит их дело.

Ты сталкиваешься с одним из них, здоровенным мужиком в белом вязаном берете. «Держи», — шепчет он и сует тебе в руки маленькую металлическую коробочку. «Я не могу снова попасть в тюрьму», — добавляет он, и, прежде чем ты успеваешь понять, что произошло, полицейские набрасываются на него и утаскивают в стоящую неподалеку патрульную машину. Спустя мгновение улица опустела. Ни африканцев, ни полиции, ни Филиппо. Только ты и маленькая металлическая коробочка, зажатая у тебя в руке.

Ты пересекаешь Понте Веккьо и направляешься в сквер. Теперь можно открыть коробочку. Внутри ты находишь небольшой пакетик травы, три скрученные сигареты и около ста долларов. Немного, но этого достаточно, чтобы упрятать африканца за решетку. Теперь ты понимаешь, почему он так хотел избавиться от этой коробочки.

Это похоже на знак свыше. Тебе действительно не место в Италии, и человек из другой страны дал тебе возможность уехать из города. Вырваться из этой клетки. Тебе это кажется даром, подарком судьбы, напоминанием, что пора сделать следующий шаг, и ты действительно к этому готова, особенно после того, как забиваешь один из косяков и продаешь остальные в кафе неподалеку. Ты не должна чувствовать себя несчастной, потому что ничего плохого не сделала. Перед тобой целая жизнь. К черту Филиппо! Ты идешь на железнодорожную станцию. Ты уедешь из Италии, попытаешь счастья в какой-нибудь другой стране. Когда ты приходишь на вокзал, он уже закрывается, и остается только два поезда, на которые можно сесть. Один до Берлина, а другой идет во Францию. Куда же тебе направиться?

Если ты садишься на поезд до Берлина, перейди к главе 254.

Если ты садишься на поезд, идущий во Францию, перейди к главе 255.

51

Продолжение главы 25

Ты решаешь дать Филиппо второй шанс. Ты веришь в то, что люди могут измениться. И потом, куда еще тебе пойти? Когда ты возвращаешься в квартиру, Филиппо так счастлив. Он говорит, что не любит ее, он любит тебя и не хотел этого, он был пьян или под кайфом и не знает, о чем он только думал, он поступил глупо, забыв, как сильно тебя любит, и он никогда бы себя не простил, просто умер бы, если бы ты не вернулась к нему.

Ты тоже рада, что вернулась. Ты бы по нему скучала и чувствовала бы себя неудачницей, если бы сдалась, не дав ему возможности все исправить. Утром по квартире разносится запах капуччино и свежесрезанных роз. Филиппо приготовил завтрак (яичница с розмарином, тосты с медом), который ты заглатываешь, несмотря на свое жуткое похмелье и безжалостную головную боль. Он относит тебя в постель, и вы занимаетесь сексом три раза подряд, прежде чем ты крепко засыпаешь.

Филиппо остается верен своему слову — он никогда и нигде не задерживается допоздна, находит себе работу на рынке, торгует овощами. Вы будто снова влюбляетесь друг в друга, но на этот раз вам хватает денег на еду и на жизнь и времени, чтобы заниматься любовью и смотреть футбольные матчи.

Через полгода ты беременна (внезапно вкус помидоров стал напоминать тебе фольгу, а от бокала кьянти потянуло в сон). Ты делаешь тест, на нем появляется синяя полоска, и ты показываешь ее Филиппо. Он падает на одно колено и делает тебе предложение.

Если ты выходишь замуж за Филиппо, перейди к главе 94.

Если ты не выходишь замуж за Филиппо, перейди к главе 95.

52

Продолжение главы 26

Ты копаешь. По крайней мере ты пытаешься, но у тебя не получается. Ты подходишь к тому месту, где все остальные скребут твердую землю лопатами и ложками, у тебя подгибаются колени и желудок подкатывает к самому горлу. «Пожалуйста, — говоришь ты Аади, — давай я отвезу ее в полицейский участок. Просто скажу им, что нашла ее…», но поток твоих просьб обрывается ударом в живот. Ты падаешь на колени, и тебя рвет.

Ты копаешь. Лопата у вас только одна, маленькая и черная, которую Аади находит в своем дорожном мешке, поэтому все остальные копают, чем могут. Блюдами, тарелками, формами для выпечки, руками. Вы копаете яму прямо за автобусом, так что если на дороге кто-нибудь покажется, вас не будет видно. Все это время ты не перестаешь думать о Элен-Эллен, которая лежит мертвая в автобусе. Ты представляешь себе ее лицо. Как это могло случиться? Это просто нереально. Как путешествие в Европу могло закончиться рытьем придорожной могилы? Это все похоже на отвратительный фильм с плохим сюжетом, нелепыми персонажами, дурным замыслом. Но, к сожалению, все это происходит на самом деле, и нельзя выключить телевизор или уйти из кинотеатра.

Ты копаешь сначала руками, затем при помощи грязной кофейной чашки. Какое-то время ты делаешь это, лежа на животе, пока не становится слишком глубоко, тогда ты прыгаешь в яму и копаешь, сидя на корточках. На то, чтобы вырыть достаточно глубокую могилу, уходит почти целый день. За все это время никто не произносит ни слова, слышны только стоны и кряхтение пяти человек, занятых работой, пока бездыханная Элен-Эллен ждет в автобусе. Ты гадаешь, кто будет ее искать. Родители? Парень? Подруга? Собака? Хоть кто-нибудь? Когда одни люди пропадают, чтобы их найти, снаряжают целые армии. А про других людей, должно быть, думают, что без них жизнь будет только проще, поэтому о них забывают безо всяких поисковых экспедиций и прощальных церемоний. Похоже, что Элен-Эллен как раз из таких, и при этой мысли тебе самой хочется умереть.

Ты не плачешь и ни с кем не разговариваешь. Уже стемнело, яма стала достаточно глубокой, и Аади приносит тело девушки. Никто не смотрит на него, как он тащит ее за подмышки, как ее босые ноги волочатся по земле. Он подносит ее к краю ямы и сваливает вниз. Ее руки и ноги неестественно вывернуты. Потом вы одновременно начинаете работать лопатой и ногами, засыпая ее тело грязью. Она исчезает частями: сперва лицо, потом руки и грудь, ноги и, наконец, ступни. Последний бледный с синевой ноготь на пальце скрывается под красной песчаной грязью.

Вы перестаете копать. Обливаетесь водой из-под крана над раковиной и заползаете в свои спальные мешки — мокрые, грязные, противные сами себе. Ты просыпаешься в автобусе около двух ночи, в поту и недоумении. Слышно, как храпит Аади, все остальные беспокойно ворочаются во сне. Луна отбрасывает странный свет, неестественно белый по сравнению с грязной, захламленной обстановкой автобуса. Голова у тебя болит так, словно по ней долбанули молотком. Ты встаешь и выбираешься наружу. Там в тени ты видишь Доша, который, очевидно, не спит уже давно и теперь проверяет, все ли свои вещи он собрал. «Я ухожу», — шепчет он. Ты говоришь ему, что он не может уйти, что Аади убьет любого, кто уйдет. Вам нужно только добраться до Сиены, там Аади обещал вас всех распустить. Дош с отвращением фыркает. «Я сажусь на следующий же поезд отсюда, — говорит он. — Давай со мной».

Если ты идешь с Дошем, перейди к главе 96.

Если ты возвращаешься в автобус, перейди к главе 97.

53

Продолжение главы 26

Ты посылаешь Аади куда подальше и возвращаешься в автобус, чтобы собрать свое барахло. Сердце колотится как бешеное, руки дрожат, и ты стараешься не смотреть на Элен-Эллен. Это все какое-то чертово безумие. Как такое могло произойти? Ты двигаешься осторожно, тяжело и прерывисто дыша. Случайно взглянув, ты видишь, что ее лицо приобрело лиловый оттенок, и когда на него падает тень, кажется, что она шевелится и в любой момент может вскочить, схватить тебя за горло, поцеловать — и тебе в глотку польется гнилая слюна.

Ты второпях стараешься найти свои вещи, разбросанные по автобусу. Пластиковый пищевой контейнер в раковине, зубная щетка в грязной чашке, красные с черным швейцарские армейские часы… а где они? Фиг с ними, с часами. Уходи. Прядь каштановых волос упала ей на лицо. Сейчас оно кажется раздутым, веки набухли и губы выпячены, иена в уголках рта высохла. Ты хватаешь свой рюкзак, забрасываешь его за спину и бросаешься к двери. Спотыкаешься на металлических ступеньках и почти врезаешься в Аади, который хватает тебя за плечи.

«Не торопись, подруга», — говорит он, улыбаясь.

Ты чувствуешь, как что-то теплое растекается у тебя по животу, и, взглянув вниз, видишь, что из живота у тебя торчит черенок садовой лопаты. Аади нажимает на него и поворачивает, все вокруг погружается в темноту, мир рушится. Ты с открытыми глазами падаешь на землю.

Теперь им нужно будет вырыть две ямы.

Они начинают копать, а ты встаешь, переступаешь через свое тело и садишься на бампер автобуса рядом с Элен. «Не надо было говорить, что ты уходишь, — вздыхает она, отбрасывая с лица прядь волос. — Он бы отпустил тебя в Сиене».

— Куда нам теперь идти? — спрашиваешь ты, и она указывает в сторону деревьев.

— Подождем здесь. Кто-нибудь придет.

Вы ждете там, среди ветвей кипариса. Аади и прочие утаптывают мягкую землю, в которой закопаны ваши тела. С наступлением ночи они собирают вещи, заводят двигатель и уезжают. Вы остаетесь одни и ждете среди деревьев под луной.

— Они должны прийти, — говорит Элен.

— А что, если не придут?

Она пожимает плечами и выходит на дорогу, ее бледные ступни парят над землей. «Тогда мы будем бродячими мертвецами», — говорит она и медленно плывет куда-то вдоль дороги. Ее волосы блестят в свете полночного солнца.

Ты следуешь за ней.

54

Продолжение глав 27 и 204

Ты говоришь Алюэтте, что поедешь в Индию, хотя тебе это не по душе. В благодарность она шутки ради полностью меняет твой облик, использовав один из своих спрингфилдских париков и целый фунт косметики. Вы танцуете и откупориваете бутылочку «Пиммс». Самое время праздновать.

Но ко дню отъезда от ее радости не остается и следа. Алюэтта вроде бы такая же, как прежде, но вместе с тем другая. В строгом темном костюме, с подстриженными ногтями и волосами, без макияжа, она теперь определенно Рашид, консервативный индиец с мягким акцентом. Алюэтта исчезла, она тщательно упакована и спрятана среди расчесанных париков. Теперь ее место занимает мужчина с квадратной челюстью, в костюме, сшитом на заказ. Он сидит в такси, выкуривая одну за другой ароматные сигареты. По пути в аэропорт он не разговаривает.

Через восемнадцать часов, когда ваш самолет совершает посадку, вы оказываетесь в Нью-Дели, где влажно и жарко, и ощущение такое, будто вы попали кому-то в рот и застряли там. Пот стекает у тебя по копчику, по груди, по лбу. Вы попадаете в поток запахов — специй, пота, жареного мяса. У тебя голова идет кругом от усталости, ты хромаешь, все тело затекло. Рашид заказывает машину (слава богу!), тебя усаживают на заднее сиденье, в это прохладное нутро, и везут к дому его родителей, расплывчатому зданию времен belle époque в Старом Дели.

Там в доме уже ждет Амиль, она ведет себя вполне пристойно, знакомит всех друг с другом, направляет разговор в нужное русло, как бумажный кораблик по ручью. Разумеется, ты понимаешь, что тебе никого не удастся обмануть. Сестра Рашида, Илан, одетая в невыносимо яркое, розовое, вышитое золотом сари, бросает на тебя гневные взгляды. У нее золото повсюду — на шее, в ушах, в носу. Все остальные родственники вытягивают к вам носы, вынюхивая правду, бросают косые взгляды, перешептываясь и качая головами. В конце концов, Алюэтта ведь не осталась в Лондоне. Она сейчас здесь, сидит на диване, ест засахаренные фиги и снова играет на публику, которая ее осуждает.

Похороны проходят на берегу реки Ямуна, где для погребального костра приготовлена целая груда дорогого дерева, на верхушке которой лежит обмотанное тканью тело дедушки Рашида. Он выглядит таким маленьким, как ребенок, закутанный в белое одеяло, — тебе кажется, что ему впору петь колыбельную. Зажигают огонь, и отец Рашида выливает на поленья растопленное масло, чтобы они лучше горели. «Тело нужно сжигать, — объясняет тебе Рашид. — Иначе душа не достигнет небес. За ночь пепел остывает, а потом его рассеивают над рекой».

«Красиво», — говоришь ты.

«Нет, не особенно, — фыркает он. — Каждый день умирает двадцать тысяч индийцев. На сжигание одного тела уходит шестьсот пятьдесят фунтов дерева, поэтому лесов в стране нет. Пепел засоряет реки, ведь часто это не только пепел, но и останки. Гребаная страна! На дворе двадцать первый век, а они все еще топят тела в гребаных реках».

Затем семья собирается в доме, где приготовлено угощение из странных блюд со странными названиями: «баппа дой», «джунка», «тамбли». Ты ешь аккуратно, медленно, потому что все на тебя смотрят. Начинается обычная застольная болтовня, и тебе больше всего хочется уйти, лечь и поспать. Разница во времени, странная еда, ненавидящие друг друга родственники — все это страшно тебя утомило. Ты сидишь с Рашидом на диване, вдруг он поворачивается к тебе и говорит: «Можешь остаться и поспать, если хочешь. Я собираюсь прокатиться на машине».

Если ты едешь с Рашидом, перейди к эпизоду 98.

Если ты идешь спать, перейди к эпизоду 99.

55

Продолжение глав 27 и 204

Ты объясняешь Алюэтте, что не можешь поехать так далеко. Нужно получить визу, сделать прививки, и вообще это опасно (отвратительно это признавать, но ты боишься, что если поедешь в Индию, может статься, что ты никогда не вернешься назад). Вы спорите, потом ссоритесь, а потом доходит чуть ли не до драки. Что сказано, то сказано, и Алюэтта велит тебе убираться. Она принимается швырять кухонные стулья и бить чайные чашки.

Ты впопыхах заталкиваешь свои вещички в рюкзак и выбегаешь из дома. За тобой захлопывается дверь, и ты остаешься одна посреди улицы. Ты знаешь, что Алюэтта никогда тебя не простит. Для нее существует только черное и белое. Только так она и смогла пережить эти годы, никогда не оглядываясь назад.

Ты снова в дороге. У тебя есть деньги и время — можешь поехать куда захочешь. До Ирландии недалеко — кажется, это интересная страна, симфония зеленых скал и серого неба, к тому же там говорят по-английски. Или можно коренным образом поменять направление и поехать в Грецию. Ты слышала, что закаты на Санторини самые красивые в мире.

Если ты едешь в Ирландию, перейди к главе 100.

Если ты едешь в Грецию, перейди к главе 92.

56

Продолжение глав 29, 30 и 213

Ты умираешь. Отправляешься на небеса, которые представляют собой маленькую, залитую солнцем библиотеку, заполненную ответами. Высокие стены заставлены кожаными переплетами, которые только тебя и ждут, а дворецкий регулярно приносит тебе кофе со сливками в маленьких фарфоровых чашечках. Остаток вечности ты проводишь, выясняя, почему некоторые дети рождаются со злокачественными опухолями и куда пропали индейцы-майя. Они все перед тобой, одно издание за другим. Ответы.

57

Продолжение глав 29, 30 и 213

Ты просыпаешься овощем. В каждое отверстие твоего тела воткнуты провода и трубки. Ты не можешь говорить, дышать, писать, какать или шевелить конечностями без аппаратов, которые выполняют эту работу за тебя. Ты неподвижна, но в полном сознании. Твоя семья собралась вокруг тебя, они плачут, а ты не имеешь возможности с ними общаться. Ты моргаешь один раз вместо «да», два раза вместо «нет» и при этом ничего не слышишь. Ни шелест ветра в ветвях деревьев, ни симфоническая музыка твоему слуху более не доступны.

Чтобы ты могла ответить, твоим родственникам приходится писать вопросы мелом на большой доске, установленной в больничной палате. Тебя кормят через трубку в горле, и твои внутренности кажутся тебе опадающим и поднимающимся дуплом, в котором птица могла бы свить гнездо. Так ты проживаешь пять лет тридцать шесть дней и двенадцать часов, пока не умираешь от закупорки аорты. Ты рада. Это был довольно неудачный способ существования.

Оказывается, смерть — просто долгий сон, а когда ты просыпаешься, все начинается сначала. В точности та же жизнь, та же семья, то же тело, только память о прошлой жизни полностью стирается, ты не помнишь ни одного из ранее принятых решений. Теперь ангелы делают ставки: получится ли у тебя на этот раз что-нибудь изменить.

Странно то, что люди снова и снова повторяют одни и те же ошибки, жизнь за жизнью, потому что по большому счету человеческие существа сентиментальны и ненавидят перемены. Хотя иногда решительные изменения происходят даже в повседневной жизни. Человеку удается воспользоваться данным ему шансом: он набирается храбрости, разочаровывается в своей прежней жизни, но вместо того, чтобы спиться или врезаться во что-нибудь на машине и умереть, говорит: «С меня довольно» — и решительно ступает на другую дорогу, ту, на которой раньше никогда не был. Получится у него или нет? Поживем — увидим.

Перейди к главе 1.

58

Продолжение главы 31

Ты решаешь дать Артуру шанс. На следующий день в полдень ты подъезжаешь на своей машине к большому современному дому в греческо-неолитно-романском стиле, с белыми мраморными пилястрами и лазурным фонтаном перед парадным входом. Дешевая роскошь. Он что, наркоторговец? Король порно? Женатый миллионер, ищущий быстрого секса?

Ты звонишь в дверь, переминаясь с ноги на ногу и не зная, куда девать руки. Сумочку ты забыла в машине, но мобильный крепко зажат у тебя в руке. Хотя, если этот чудило на тебя нападет, звонить все равно некому. Твои чертовы друзья как сквозь землю провалились.

Дверь распахивается, и на пороге, широко улыбаясь, появляется Артур с тарелкой клубники в руках. «Избавляемся от шлаков, — говорит он. — Трехдневная фруктовая диета».

«Больше не едите хот-догов?» — спрашиваешь ты и оглядываешься — нет ли поблизости кого-нибудь с видеокамерой или шприцем в руках. «А, — отмахивается он. — Это я исключительно по работе. Если хочешь найти определенного человека, нужно пойти в определенное место».

Возле его ног появляются три симпатичные таксы, которых он осторожно отгоняет: «Битти, Амелия, Рокко, кыш!» Ты входишь внутрь. Играет музыка, двери во внутренний дворик открыты и пропускают теплый бриз с океана. Ты забываешь о своем обещании не пить ничего, что тебе предлагают (в напитки обычно подмешивают наркотики или снотворное), и осушаешь бокал свежевыжатого апельсинового сока с плавающей в нем долькой лимона. Возле мраморного бассейна сидят люди, они тоже пьют сок и смеются. Тебя знакомят с ними, ты садишься рядом, солнце греет тебе спину, под ногами холодный камень. Примерно через час Артур поднимается и говорит, что ты была бесподобна.

«Кинопроба окончена», — объясняет он. Очевидно, они записали весь разговор с помощью скрытых камер и микрофонов (два объектива вмонтированы в настенные светильники, крошечный микрофон спрятан в букете из лилий на столе.) «Нам нравится делать пробы украдкой, — объясняет Артур. — Люди начинают нервничать, когда им говорят, что их снимают. Мы просто сводим на нет фактор беспокойства». Все сидящие за столом улыбаются и кивают. «Это продюсеры нового фильма, который называется „Розовая", — говорит Артур. — А я агент по подбору актеров, профессиональный охотник за дебютантками». Он наклоняет голову: «Так ты с нами?»

Четыре дня спустя звонит твой мобильный, и Артур подтверждает, что ты всем понравилась, тебя считают бесподобной, естественной, свежей и хотят дать тебе главную роль в фильме «Розовая». Это история о девушке со сложным характером, которая убегает из дома и живет в Санта-Монике у дороги, где ее находит агент по поиску талантов, после чего она становится знаменитой.

— Там будут откровенные сцены?

— Разумеется, — смеется Артур. — Там будет полно откровенных сцен.

Все ясно. Пока что он тебя не убил — но это не значит, что он не собирается этого сделать. Вполне возможно, дело не ограничится легкой эротикой и тебя могут заставить сниматься в «снаффе».

Если ты соглашаешься играть в фильме, перейди к главе 101.

Если ты отказываешься играть в фильме, перейди к главе 102.

59

Продолжение главы 31

Ты говоришь: «Конечно, я там буду, приятель», доедаешь свой хот-дог без лука, а потом бросаешь его визитку в мусорную корзину. Банальный обманщик. Неудачник. Ты идешь обратно пешком, хот-дог застрял у тебя в желудке, голова начинает болеть, на ногах мозоли. Все бы ничего, если бы не было так чертовски одиноко.

В гостинице скучно. В коридоре слышен вой пылесоса, и когда ты выглядываешь из своего номера, видишь перед собой молодого уборщика, жующего жевательную резинку. Он посмеивается и таращится на тебя. Ты упираешь руки в бока.

— Вы очень шумите.

— И?

— А я пытаюсь уснуть.

— Извини, принцесса.

Он выключает пылесос из розетки и бросает шнур на пол. Выпрямляется и медленно идет к тебе. Ты считаешь его шаги. Один. Два. Три. Четыре… В его лице есть что-то прямое и орлиное, оно блестит, словно после бритья он прошелся по нему бензином. Когда он подходит ближе, ты чувствуешь его запах. Одеколон, пот и что-то еще. Феромоны. У тебя слабеют колени, ты возбуждаешься и злишься (ты всегда злишься, когда хочешь парня, которого на самом деле не хочешь).

— Вы всегда нервируете людей? — спрашиваешь ты. — У вас это хорошо получается.

Ты отступаешь в свой номер — он идет за тобой. На его бейдже бронзового цвета написано имя «Мандо». Он оттесняет тебя к тумбочке для телевизора, отделанной под дерево. Ты молча садишься на нее, и он задирает тебе юбку. Ты сбрасываешь туфли, а он снимает с тебя трусики. Телевизор включен — показывают новости. Где-то в долине похищена маленькая девочка, уже вторая за этот месяц. Мандо берет тебя за лодыжки и кладет их себе на плечи. Пока он занят делом, ты изучаешь свой педикюр. Неплохо. Совсем неплохо.

Позже у тебя появятся синяки и будет болеть левый бок, которым ты задела острый угол стола. Мандо натягивает штаны, которые, как оказывается, все это время были просто приспущены. На улице темно, телевизор сообщает прогноз погоды, и по комнате растекается голубой свет, отчего она становится похожей на аквариум. Диктор говорит, что всю неделю погода будет прекрасная.

Через полгода ты по-прежнему живешь в Лос-Анджелесе и работаешь в пиццерии. Однажды ты замечаешь, что стала засыпать на ходу и не можешь больше выносить запах пепперони. Покупаешь тест за двадцать восемь долларов и узнаешь, что беременна (а ты думала, что прибавка в весе и округление живота под пупком — это следствие питания бесплатными пирогами с начинкой из сыра и ветчины). Ты уже давно не видела Мандо, но теперь вынуждена пойти в гостиницу и разыскивать его, но оказывается, что он уволился несколько месяцев назад. Тебе так и не удалось найти своих друзей, и ты не собираешься сообщать о случившемся родителям. Они тебя убьют. («Восемь минут удовольствия и восемнадцать лет головной боли! Отлично! Очень на тебя похоже!»)

Проблема в том, что у тебя нет денег и нет медицинской страховки. Из плаката на городском автобусе ты узнаешь телефон католической службы усыновления и встречаешься с их представителем. Полная женщина с массивным деревянным крестом вместо ожерелья и копной белых, как сахарная вата, волос, обрамляющих ее красное лицо, говорит, что благотворительная католическая организация может помочь тебе с усыновлением или оказать тебе финансовую поддержку в воспитании ребенка.

Если ты оставляешь ребенка, перейди к главе 103.

Если ты отдаешь ребенка на усыновление, перейди к главе 104.

60

Продолжение главы 32

Ты решаешь переехать в милый викторианский особняк «Вау гардианз». Из окна комнаты на втором этаже, которую ты делишь еще с одной девушкой, видны сад и зеленые кроны деревьев. Должно быть, это шаг вверх, хотя, с другой стороны, как можно отличить шаг вверх от шага в сторону или вообще назад, особенно когда у тебя мало опыта, ты измождена и просто ищешь убежища? Иногда нужно просто перестать сомневаться и сделать выбор. Бросить кости.

Вскоре после твоего переезда духовные лидеры общины просят тебя подписать «заявление о намерении» и хотят получить информацию о состоянии всех твоих банковских счетов и о всех твоих сбережениях. Они говорят, что для того, чтобы стать по-настоящему независимой, тебе нужно разобраться с долгами. «Долги съедают тебя заживо», — говорит глава дома. Все называют его Белым Отцом из-за его белых подстриженных волос и блестящих голубых глаз. Тебя они называют маленькой сестрой, потому что ты еще очень далека от того, чтобы стать взрослой.

Ты соглашаешься с тем, что твоя жизнь — хаос.

Потом он говорит что-то очень странное и удивительное — он говорит, что «Вау гардианз» возьмут на себя оплату всех твоих долгов. Их просто не будет. Все твои студенческие займы и счета по кредитным карточкам исчезнут. «Ты должна жить мирно и спокойно, — говорит Белый Отец. — Мы хотим создать для тебя новое начало, поэтому возьмем все эти карточки, счета и закроем их». Все, чем ты владеешь, включая свои долги, ты отписываешь им. Ты едва можешь в это поверить. Всего несколько подписей, немного бумажной работы, и «Вау гардианз» становятся правопреемниками всех твоих финансовых обязанностей. «Тебе не нужно работать, — убеждает Белый Отец, поглаживая тебя по руке. — Мы обо всем позаботимся».

И они заботятся. Разбираются с твоими счетами, налогами и доходами (у тебя их нет, но теперь тебе это и не нужно), обеспечивают тебя едой, одеждой и кровом. Они составляют список дел на день, помогают тебе обрести самоуважение и определиться с тем, чем ты хочешь заниматься в жизни. Ты живешь в общине вместе с людьми, которые по-настоящему тебя понимают, и уже чувствуешь, как твоя душа раскрывается и появляется желание молиться.

Правила существования в доме ужесточаются. Никаких посетителей, никаких родственников, телевизора, газет, радио, вообще никаких средств общения с внешним миром. Нельзя писать домой и получать писем из дома. «Нужно очиститься от скверны твоей прошлой жизни, — говорит Белый Отец. — Сознание должно оставаться свободным. Внешнее воздействие — наш враг номер один. Невозможно оставаться чистым и светлым, если ты отравлен миром». Он добрый и мягкий и всегда проводит медитацию улыбаясь.

В доме светло и жизнерадостно, но пищу принимают всегда в разное время. Иногда обедают в пять вечера, иногда в полночь. Иногда тебя будят на завтрак в четыре утра, в другие дни не удается поесть до полудня. Ты никогда не знаешь, когда будешь есть, а когда тебе наконец удается сесть за стол, перед тобой обычно стоит маленькая порция чего-нибудь вегетарианского. Иногда дают хлеб. Они говорят, что со временем твое желание есть мясо и сахар пройдет. Ты так часто ходишь голодной, что это начинает казаться нормальным.

Спать ложатся тоже в разное время. Распорядок дня в доме столь непредсказуем, что ты спишь совсем мало. Тебя будят в три утра, чтобы заняться медитацией, а потом велят идти спать в полдень, когда тело у тебя как раз проснулось. Они говорят, что цель этого в обретении контроля над своими привычками, в обретении власти над собой, чтобы ты сама, а не твое тело, могла решать, когда отходить ко сну. Они говорят, что в конце концов все к этому привыкают, но пока ты все время сонная и вялая. Мир кажется расплывчатым, как будто у тебя небольшая температура и слабость, как при простуде, поэтому ты не сразу понимаешь, что тебе говорят.

Еще у вас очень много молитв и медитаций. Вы не молитесь Богу, это скорее молитва, обращенная к самому себе, к собственной внутренней пустоте, которую необходимо заполнить. Вы молитесь группами, встав в круг, молитесь командами, но никогда не молитесь в одиночку. Они боятся, что ты будешь делать это неправильно и приобретешь дурные привычки, поэтому рядом с тобой всегда есть партнер по молитве.

Твой партнер — Саммер, и вы молитесь вдвоем по меньшей мере трижды в день, в маленьких, облицованных кафелем комнатах в подвале. Эти комнаты снабжены ваннами, и вы часто молитесь, принимая ванну. Это способствует очищению во время молитвы. Тебе не совсем это понятно, но ты ведь и так в полудреме почти все время. Несмотря на это, Белый Отец говорит, что ты хорошо справляешься и почти готова перейти на следующий уровень на пути к просветлению.

На этот уровень тебя проводит сам Белый Отец. Он молится вместе с тобой и велит тебе принять ванну. Потом он говорит, чтобы ты снова приняла ванну. А потом снова. Похоже, ты никак не можешь очиститься до того уровня, который бы его устроил, и он сам берет грубую мочалку и растирает тебя, пока твоя кожа не становится ярко-красной и не начинает саднить. Он показывает тебе, как мыть лицо и ноги. Как подмываться и как с особой тщательностью очищать область вокруг ануса. «Вот так, — шепчет он, сквозь сжатые зубы, — и вот так».

Белый Отец вручает тебе гидеоновскую Библию и велит читать псалмы, пока он проверяет, чистая ли ты. Он говорит, что так ты можешь укрепить свой ум и выработать терпимость по отношению к существующим религиям. Когда ты доходишь до Книги Откровений он нагибает тебя, а на Евангелии от Матфея кладет руки тебе на бедра. Ты чувствуешь, как его твердеющий член трется о твой клитор. «Чтобы стать апостолом „Вау гардианз“, — шепчет Белый Отец, — ты должна принять это». После этих слов он входит в тебя, поднимает твой зад и с напором входит в тебя снова.

Сначала ты шокирована, но к утру, когда становится очевидным, что твое влияние в общине за ночь возросло, ты испытываешь благодарность. Порции твоей еды стали больше, ты переезжаешь в комнату получше, и тебе говорят, что теперь ты будешь молиться только с Белым Отцом и несколькими другими женщинами, пользующимися в доме влиянием. Ты представляешь, что их молитвенные собрания похожи на ваши — комбинация молитв и секса, но не ревнуешь. Ревность не свойственна «Вау гардианз».

Где-то в глубине души ты понимаешь, что происходящее странно, но тебе так хочется спать и есть, что все остальное не имеет значения. К тому же это твоя жизнь, и ты вольна прожить ее, как пожелаешь. Многие люди делают вещи и похуже. Кем ты была до того, как попала сюда? Никем. Что бы ты делала, если бы ушла отсюда? Ну, женщиной, пользующейся в доме влиянием, ты бы уже точно не стала. Ты бы снова соскользнула в липкую депрессию, снова стала бы толстой и одинокой, как раньше.

Когда наконец приходят твои родители, утверждающие, что ты вступила в секту и тебе промыли мозги, ты просишь их больше не приходить. Так проще. Они просто не понимают, что здесь ты на своем месте. Тебе здесь хорошо. Твоя мама плачет, а отец выходит из себя. После того как они уходят, ты понимаешь, что твой выбор был правильным и здоровым, и возвращаешься к своей рутине, заполненной молитвами и учением, к своим вечерам, проводимым за постижением истины и медитацией.

По пятницам все в доме продают на фермерском рынке самодельные свечи и подписку на «Спортс уикли» (ты ненавидишь пятницы: на улице шумно и люди кругом такие странные). Ты нервничаешь из-за всех этих людей, их одеколонов, лающих собак и громкого смеха. Однажды ты отходишь от группы, чтобы сходить в общественную уборную, и тут появляется надоедливая девчонка и начинает с тобой разговаривать.

— Как дела? — спрашивает она.

— Спасибо, хорошо. Извините.

Она встает прямо перед тобой.

— Вы торопитесь? — спрашивает она. — Вас ждут?

— Что?

— Я была как ты, — понизив голос, говорит она.

Она что, сумасшедшая? Думает, что вы — подруги?

— Извините, — говоришь ты, — но вы меня с кем-то перепутали. Вы меня не знаете.

— Нет, знаю.

Она оценивающе разглядывает тебя и говорит, что раньше была членом «Сторожевой башни» — молодежного «клуба», который оказался сектой. Опять это слово: секта. Острое, как порез, и горькое, как обида. Оно свербит у тебя в голове. Ты замечаешь мужчину в голубой ветровке, он ходит поблизости, как будто чего-то ждет. Тебе не нравится, как он на тебя посмотрел.

— Кто это? — спрашиваешь ты девушку.

— Меня послали твои родители, — шепчет она. — Тебя заставили поверить, что эти люди тебя любят. Но это не так. Тебя уже принуждали заниматься сексом?

Ты отступаешь от нее.

— Меня никто ни к чему не принуждает.

— Ну конечно!

— Я люблю свою жизнь, — выкрикиваешь ты. Как странно это звучит.

— Нет, не любишь.

— Ты-то откуда знаешь?

— А ты?

— Только я могу знать, люблю ли я свою жизнь.

— Многие люди думают, что любят свою жизнь, хотя на самом деле они просто себя убивают.

Потом она говорит тебе, что мужчина в голубой ветровке — это «консультант по выходу». Они оба занимаются тем, что вытаскивают людей из сект, и могут помочь тебе убежать прямо сейчас — если ты захочешь. Вполне возможно, что они — бандиты, которые нападут на тебя, как только ты согласишься пойти с ними. А может, Белый Отец послал их, чтобы проверить тебя. Или их подослали твои родители. Ты не знаешь.

— Просто беги и садись в фургон, — говорит девушка. — Тот, что у лотка с медом. Мы увезем тебя отсюда так быстро, как только сможем.

— Я могу уйти из дома, когда захочу, — говоришь ты ей. — Я не пленница. Мне не нужно, чтобы вы помогали мне спасаться.

— Да ну? — она усмехается и хлопает себя по бедру. — Докажи. Сядь в фургон, и мы поедем навестить твоих родителей. Потом отвезем тебя обратно в дом. Честное слово. Я обещаю.

— Откуда ты знаешь про дом?

Девчонка закатывает глаза, и тебе правда хочется ей врезать. «Он указан в каждом перечне сект нашей страны, — говорит она. — Ты что, с луны свалилась?» Мужчина в ветровке стучит по своим наручным часам и показывает на что-то у себя за спиной. Похоже, им пора ехать. Она теряет терпение. «Слушай, если они действительно не возражают против того, чтобы ты уезжала, почему бы тебе не прокатиться с нами? Докажи, что я была не права. Докажи, что это не секта и ты можешь уходить и приходить, когда захочется».

Если ты идешь и садишься в фургон, перейди к главе 105.

Если ты не садишься в фургон, перейди к главе 106.

61

Продолжение главы 32

Ты говоришь, что тебе нравится приходить к ним, но переезжать ты пока не готова. И тогда их главный, Белый Отец, велит тебе убираться. А Саммер вдруг заявляет, что «совершенно в тебе разочаровался». Твое сердце сжимается, ты растерянно улыбаешься ему — он ведь шутит, верно? Но Саммер показывает тебе на дверь. «Просто уходи, — говорит он. — Уходи и не возвращайся». Почему они себя так ведут? А ведь казалось, что они твои друзья.

Плакать ты начинаешь ближе к ночи, лежа в постели. Все смешалось и разом нахлынуло: школа искусств, видео, Тадеуш, Саммер, «Вау гардианз» и Ги Моффат. Океан неправильных решений, который тебе нужно переплыть в своей жалкой лодчонке. Надо было соглашаться и переезжать.

Теперь ты одна. Устраиваешься работать Пасхальным Кроликом в магазине на неполный рабочий день (в этом универмаге круглый год дежурят пасхальный кролик и Санта Клаус). Женщина, которая нанимает тебя на работу, жует ярко-зеленую мятную жевательную резинку, из которой надувает пузыри. Она протягивает тебе брошюры, расписывающие преимущества поддержания гигиены при ношении костюмов, взятых напрокат. Брошюра уже давно утратила весь свой глянец. «И я не буду дважды проверять твою карточку учета. Если вставишь ее не тем концом, пеняй на себя».

Костюм кролика рассчитан на человека гораздо ниже тебя. Он сделан из розового искусственного меха, и в нем жарко. Вентиляция костюма осуществляется только через затянутые сеткой глаза, и ты начинаешь потеть, едва выйдя из раздевалки, а тебе еще нужно подняться по двум эскалаторам и пересечь торговый зал.

Когда ты усаживаешься на свое место среди пластиковых пасхальных яиц, главный пасхальный эльф (гей в розовом трико и желтом купальнике поверх него) возвещает бабушкам, стоящим в очереди: «Думаю, сегодня у нас кролик-мальчик!» — хихикает и подмигивает им. Знает ли он, что на самом деле ты женщина? Неизвестно. С этого момента каждая стоящая в очереди бабуся желает сфотографироваться с тобой в какой-нибудь причудливой позе, пригодной только для занятий сексом между восьмидесятилетними. Они шлепаются своими обширными задницами прямо тебе на колени и прижимаются обвисшими напудренными щеками к твоей щеке, пока щелкает затвор камеры.

Во время перерыва ты хочешь освежиться и остыть, поэтому снимаешь голову кролика (лицо у тебя красное и потное), и немедленно какой-то маленький ребенок начинает плакать. Прибегает директор по кадрам и говорит тебе, что если дети увидят кролика без головы, это может нанести им серьезную психическую травму. На всю жизнь.

Что?

После того как она тебя не увольняет, ты понимаешь, что они уже отчаялись найти человека на эту роль. Но велико ли их отчаяние? На следующий день ты являешься на работу в нетрезвом виде и показываешь непристойные жесты, фотографируясь с детьми. Очевидно, это перебор. Ближе к обеду директор по кадрам стаскивает тебя с пасхального яйца. «Теперь кролику нужно ускакать по делам! — говорит она, обращаясь к детям, а потом поворачивается к тебе. — Скачи отсюда, кролик!»

За углом, возле лотка со свежевыжатыми соками, она тебя увольняет.

Терять тебе нечего, ты берешь свое портфолио и рассылаешь его десяти выбранным тобой учебным заведениям. Ты идешь в музей современного искусства и подаешь заявление на должность библиотекаря в исследовательском отделе и, к своему удивлению, получаешь эту работу. Остаток лета ты проводишь, занося в каталог слайды работ лучших художников мира и изучая загадочные, невероятные художественные работы, каких никогда раньше не видела. Ты не создаешь произведения искусства, но хотя бы смотришь на них — это лучше, чем вообще ничего. Наконец твоя жизнь приходит к какому-то равновесию. Ты переезжаешь в отдельную квартиру и добросовестно работаешь в музее. А вскоре узнаешь, что тебя приняли в хорошую школу искусств да еще предложили частично оплачивать твое обучение. Согласишься ли ты на стипендию или останешься в библиотеке?

Если ты соглашаешься на стипендию, перейди к главе 107.

Если ты остаешься в библиотеке, перейди к главе 108.

62

Продолжение главы 33

Ты выбираешь Луиса. Заказываешь билет до Сан-Диего и, прилетев, сразу же замечаешь его в толпе встречающих. Он симпатичный, высокий и стройный, такой же, как на фотографии. (Это радует, потому что тебе случалось слышать о людях с избыточным весом, зобом или родимыми пятнами, которые в процессе переписки представлялись как Мистер Лови Мечту, хотя совершенно очевидно, что в реальности больше напоминали страшный сон.) Ты нервничаешь и гадаешь, что Луис о тебе думает. У него большие руки — мускулистые, с очерченными венами, и чем больше ты смотришь на него, тем красивее он тебе кажется.

В баре на берегу моря вы заказываете рыбные тако и пиво. Похоже, что вы оба нервничаете. Ты по-прежнему не можешь понять, понравилась ли ему. Выпиваешь пиво, потом еще одно и еще — на часах всего два пополудни, а ты уже напилась. На пирсе стоят люди и рыбачат, перекинув удочки через перила. Один из них поймал детеныша акулы, который лежит теперь на цементе, хватая ртом воздух. Лежит гладким белым брюшком вверх и задыхается. Твое первое желание — схватить акуленка, крепко прижать к груди и убежать.

Луис живет в Оушенсайде, в получасе ходьбы от пирса. Там находится целая череда жилых комплексов, окрашенных в розовый цвет и украшенных лепниной, с вычурными названиями вроде «Хоромы у океана», «Эвкалиптовые фронтоны» и «Медовые лозы». Он проводит тебя в свою комнату, где ты осторожно ставишь свой багаж на его кровать. Ты расстегиваешь и застегиваешь молнии на чемодане, а он улыбается, глядя на тебя. Затем Луис касается твоих губ своими губами, и вы вдвоем опускаетесь на твой чемодан.

Позже ты продолжаешь гадать, нравишься ли ему.

Остаток выходных ты проводишь, задаваясь этим вопросом практически каждые пять минут. У тебя сжимается сердце, когда ты просто смотришь на него, а Луис держит дистанцию и молчит. Он улыбается, но только изредка. Он занимается с тобой любовью каждую ночь, но по-прежнему остается отстраненным. Чем больше ты стараешься с ним сблизиться, тем дальше он отступает, отчего с каждой минутой становится все более манящим. Ты хочешь поговорить с ним, узнать, как он к тебе относится, но Луис хмурится и отводит глаза. У тебя душа уходит в пятки, и ты ни о чем его не спрашиваешь.

Спустя четыре дня Луис провожает тебя в аэропорт. Он по-прежнему ведет себя несколько странно. Он даже не прощается с тобой. Ты рыдаешь в кабинке для инвалидов в женском туалете. Ты выбрала не ту одежду, у тебя была не та прическа, ты кажешься себе раздувшейся уродиной с глупым рыбьим лицом. Все не так. Пока ты сидишь, утирая лицо и пытаясь спрятать свои слезы в туалетной бумаге, раздается строгий голос пожилой женщины: «Мадам, — говорит она официальным тоном. — Вы в кабинке для инвалидов, и здесь очередь».

— Занято! — орешь ты.

— Я знаю, мадам. Но эта кабинка только для инвалидов.

И тут ты делаешь нечто такое, чего сама от себя не ожидаешь. Может, дело в Луисе. Может, в слезах или нервах, которые натянуты до предела, но ты кричишь: «Знаю! Пошли вы!.. Я тоже инвалид!»

Эта фраза потом будет значиться в отчете службы охраны аэропорта. В Калифорнии не слишком хорошо относятся к людям, которые кричат на инвалидов или про инвалидов. Но откуда тебе было знать, что снаружи ждет маленькая девочка в инвалидном кресле, у которой ноги как перекрученные ершики для чистки труб? Ты пропускаешь свой рейс, платишь штраф и попадаешь домой только в час ночи, разбитая, изможденная, с растекшейся тушью.

Дома тебя ждут три сообщения на автоответчике. Одно от мамы, которая спрашивает, куда ты подевалась (ты не рассказала ей о том, что решила встретиться с парнем, с которым познакомилась в Интернете). Два других от Луиса, который просит тебя ему перезвонить. Нет уж, не дождешься.

На следующей неделе ты находишь местную радиостанцию, которой требуется интерн. На этой должности денег не платят, но есть перспектива карьерного роста, и ты сможешь получить необходимые знания в области журналистики: как делаются запись, монтаж, как вести интервью и так далее. Правда, чтобы всему этому научиться, потребуется много времени, а должность репортера нелегко заполучить. Это значит, что ты еще долго будешь на мели и останешься жить в своем родном угрюмом штате, где царит вечная зима.

Наконец ты решаешь позвонить Луису. Он просит прощения. У тебя екает сердце. Он говорит, что нервничал, что ему было непривычно провести целых четыре дня с другим человеком — он слишком долго жил один. Он просит дать ему еще один шанс. «Вернись, детка, — просит он. — Ты нужна мне. Это я все испортил». У тебя колотится сердце, в крови бушует адреналин — то, на что ты так отчаянно надеялась, оказалось правдой. Ты ему действительно нравишься! Голова кружится, когда ты представляешь себе его длинные загорелые руки и глубокие, влажные карие глаза.

Если ты возвращаешься к Луису, перейди к главе 109.

Если ты поступаешь на радиостанцию интерном, перейди к главе 177.

63

Продолжение главы 33

Ты выбираешь Харрингтона. Заказываешь билет до Лондона и прилетаешь туда за два дня до назначенной встречи. Поселяешься в роскошной гостинице «Говернор-Хаус» в Кенсингтоне, где повсюду шикарные люстры и серебряные ведерки со льдом. Постояльцы этой гостиницы — дальние родственники королевской семьи и богатые выходцы со Среднего Запада (твоя кредитка может этого не пережить). Целый день, а потом еще полдня ты отсыпаешься. Потом встаешь, принимаешь ванну, душ, бреешь ноги и звонишь Харрингтону.

«Сюрприз! — говоришь ты. — Я приехала. Приходи меня повидать».

У него не голос, а какое-то глубокое рычание. Как будто он только что проснулся или чем-то сильно раздражен.

— Вот как мы сделаем, — говорит он. — Я хочу чтобы ты опустила шторы, выключила свет, завязала себе глаза, легла голой на кровать и ждала меня.

— Что?

— Ты меня слышала! Я хочу, чтобы ты дождалась меня. Я собираюсь прийти и задать тебе жару. Ляг на спину на кровати. Выключи свет — чтобы была кромешная темнота, и жди. Будешь ждать столько, сколько нужно, пока я не приеду и не разберусь с тобой.

Если ты сделаешь все так, как велит Харрингтон, перейди к главе 110.

Если ты отвергаешь этот способ знакомства, перейди к главе 111.

64

Продолжение главы 34

Ты решаешь испытать судьбу и говоришь Роки, что с удовольствием посмотришь его квартиру. Он ловит такси, и вы вдвоем забираетесь на заднее сиденье. Он говорит, что живет на Брайтон-Бич, сорок минут езды от города. Ты тут же вспоминаешь истории о маньяках и насильниках, серийных убийцах. Джек-Потрошитель, Бостонский Душитель, Кливлендский Расчленитель — благодаря всем этим запоминающимся именам душегубы кажутся обаятельными, как герои комиксов.

Интересно, почему так мало серийных убийц-женщин? И если бы они были, то как бы их называли? Художница-Мстительница, Голливудская Кастраторша, Джейн Оскопительница, Бетти Плохая Жена, Лиззи Безутешная Дочь. Нет, Лиззи уже где-то была.

Лиззи Борден в сорок замашек Топором замочила мамашу, А увидев, что натворила, Сорок первой папашу добила…

Ты смотришь на Роки и понимаешь, что можешь умереть, как героиня блокбастера. Руки изрублены в куски, туфель нет, голова на сковородке. Нет, это безумие. Он просто милый парень, который живет за городом. Такси останавливается напротив его дома, он провожает тебя наверх, а ты опять начинаешь думать, что он собирается тебя убить.

«Хочешь выпить?» — вежливо интересуется Роки, открывая дверь, ведущую в его квартиру на третьем этаже. Квартира большая, чистая и теплая. Пахнет кофе и лимонами. В гостиной стоит большой белый диван и панельная деревянная тумбочка для телевизора. На окнах пышные кружевные занавески, как будто кто-то развесил там свадебные платья. «Это мама, — пожимает он плечами. Она помогала с отделкой».

Ты ждешь, когда он на тебя нападет, но он почему-то этого не делает. Он снимает туфли, моет руки, готовит тебе напиток, достает колоду игральных карт и спрашивает, не хочешь ли ты сыграть в покер. Вы играете до четырех утра, и оба засыпаете на диване.

Утром Роки готовит тебе прекрасный латте, и вы вдвоем завтракаете, сидя за маленьким столиком. Роки вырос в Чехии, в деревне с непроизносимым названием, его родители до сих пор там живут. Он приехал в Америку вместе со своим двоюродным братом на грузовой барже. Они дали кому-то взятку и спрятались в контейнере с новыми «хендэ». Там же они нашли маленького бродячего котенка, который оказался запертым вместе с ними.

«Глупый кот, — говорит Роки. — Дошел, наверное, до своей девятой жизни».

Ты вздрагиваешь. Сейчас он скажет, что ему пришлось съесть котенка или убить его, чтобы выжить. «И что же случилось с ним?» — спрашиваешь ты, в глубине души не желая услышать страшный ответ. Роки указывает через комнату на огромного рыжего кота, мирно сопящего на подоконнике. Он лежит практически неподвижно, поэтому раньше ты его не замечала. Кажется, что он слишком толстый, чтобы двигаться. «Оскар, — представляет его Роки. — Мы его подкармливали во время путешествия, чтобы он не сдох, но он и теперь ест, как поросенок. Мне пришлось устроиться на вторую работу, чтобы его прокормить. Серьезно».

После этого ты проводишь у Роки почти каждую ночь. Оказывается, что он неплохой повар и может быть очень нежным и милым, хотя и не любит говорить о своей семье. Ты никогда не спрашиваешь, каково его настоящее имя (понятно, что не Роки), а сам он его не называет. Имя остается тайной, и тебе это нравится. Всплывает, правда, одна подсказка — время от времени приходит почта на имя Р. Антонио Валеско, но Роки утверждает, что это его дядя.

Жизнь идет своим чередом, вы продолжаете встречаться. Все складывается неплохо — секс феноменален, вот только у Роки постоянные проблемы с деньгами. Платить за все приходится тебе, и для твоего кошелька это вполне ощутимо. К тому же он живет так далеко, что ты почти все свободное время проводишь в этих проклятых электричках. Но все равно каждый раз, когда он на тебя смотрит, у тебя дрожат пальцы на ногах.

Потом однажды в общежитии тебя знакомят с джентльменом по имени Бен Дюпон (из Дюпонов-Дюпонов, известных баронов химической промышленности, которые владеют половиной Нью-Йорка). Бен высокий, довольно женственный, с изящными, аккуратными руками и очень крупным носом. На нем дорогая спортивная куртка и рваные голубые джинсы. Оказывается, это его фирменный стиль. Называется «я богат до чертиков, но мне на это наплевать, так что и вам должно быть наплевать».

«Бен — один из наших благодетелей, — говорит кто-то. — Он дает колледжу десять миллионов в рамках городской молодежной программы».

Это первый твой знакомый, у которого есть десять миллионов, не говоря уже о том, что он может себе позволить их отдать. Ты благодаришь его за помощь, а он спрашивает, чем ты занимаешься. Да ничего особенного — художница, преподавательница, недавно в городе и все такое прочее. Он говорит, что заинтригован и хочет больше узнать о твоей работе (или, скорее всего, о твоих сочных губах, которые ты вполне осознанно демонстрируешь во всей красе).

Вы долго разговариваете. Он веселый, остроумный и неглупый, ты никогда бы не подумала, что миллионер может быть таким (ты всегда представляла их толстыми и скучными). Бен, напротив, обходителен и внимателен. «Интересно, — произносит он наконец, — согласились бы вы когда-нибудь пойти на свидание с таким стариком, как я? Например, поужинать сегодня вечером?»

Миллионер приглашает тебя на свидание. Но в это же время Роки дома готовит ужин. С кем ты предпочтешь поужинать?

Если ты ужинаешь с Роки, перейди к главе 112.

Если ты ужинаешь с Беном, перейди к главе 113.

65

Продолжение главы 34

Ты благодаришь Роки за приглашение и вежливо отказываешься. Незнакомцы опасны, а соблазнительные мальчики — извечная угроза для умных женщин. Разве у тебя мало проблем? По пути домой ты облизываешься, не в силах забыть вкус его губ. Хотя все равно он был бы для тебя слишком молод, впереди у него еще много возможностей. А тебе нужен мужчина, который уже определился. Который знает, что он может, а чего нет. Ты быстро переходишь Кристофер-стрит, подняв воротник от холода, осторожно перешагиваешь через черную лужу, в которой отражается свет уличных фонарей. Ты все еще облизываешь губы, когда кто-то зажимает тебе рот рукой и тащит тебя к аллее.

Рука тяжелая, волосатая, пахнет мылом, которое кладут в туалетах на заправочных станциях. Незнакомец бьет тебя по голове чем-то тяжелым и твердым. В полицейском отчете будет написано, что травма головы была получена в результате удара тупым предметом, скорее всего молотком, который следователи позже найдут в контейнере для мусора. Какая нелепая смерть! Ни прелюдии, ни споров, ни жалости. Мужчина, который тебя убил, не сексуальный маньяк и он не сбежал из тюрьмы. Это просто человек, больной шизофренией, у которого есть молоток. У него нет медицинской страховки, нет лекарств, ему никто не помогает, зато у него есть молоток.

Он колотит тебя, как говяжью отбивную. Ты не чувствуешь боли. Первое ощущение, прямое и ясное, становится каким-то теплым и уютным. Ты падаешь в озеро и плывешь в нем, глядя на образы, появляющиеся на темнеющем закатном небе. Забавные картинки. Сочинение, которое ты написала в колледже. Мертвый голубь, которого ты нашла, когда тебе было девять. Твой брат, пекущий вафли. Мамины руки, пахнущие белыми лилиями. Потом розовое небо сникает, тонет в красном мареве, и ты окончательно погружаешься в теплое озеро, в котором было так много других вещей, стоящих того, чтобы их увидеть.

66

Продолжение главы 35

Ты пишешь администрации длинное письмо, в котором рассказываешь все о декане Дорингтон, попутно объясняя, почему это необходимо. Являясь организацией, борющейся за правду, колледж должен ставить себе высокую планку, и поэтому ты решилась рассказать об алкоголизме Дорингтон и о ее растратах.

Вместо возмущенного рева общественности (или хотя бы слабого писка) через неделю тебя увольняют. Старший инспектор по кадрам, раздутая, как пляжный мяч, женщина, появляется на пороге твоего кабинета с плохими новостями. «Это самая тяжелая часть моей работы», — вздыхает она, раскачиваясь на своих невероятно тоненьких ножках. Она говорит что-то о сокращениях и волне увольнений, хотя больше никого не просят освободить место.

У тебя забирают офисный компьютер, закрывают голосовой почтовый ящик, блокируют твой пропуск. Увольняют без выходного пособия и даже без прощания. Никто из преподавателей не приходит сказать, какой это позор для колледжа, что тебя уволили, — ты просто тихо выскальзываешь из кабинета и идешь домой с вещами, сложенными в жалкую картонную коробку. В своей крошечной квартирке ты откупориваешь бутылку вина (а потом еще одну и еще). Теперь у тебя нет ничего, кроме свободного времени. Проходят месяцы, и деньги на исходе. Тебе нужно найти работу. Преподавательская должность тебе больше не светит: ни в одном колледже рядом с линией Мейсона — Диксона тебя не примут.

Потом раздается очень странный телефонный звонок. Глубокий женский голос представляется: «Эйлин Эштон». Эйлин — бывшая жена местного выдающегося хирурга и ортопеда, известная в городе своими экстравагантными вечеринками и благотворительными акциями. Однажды она устроила «поминки» с целью сбора средств для Детского фонда борьбы с раком (никто на самом деле не понял, почему для этого надо было устраивать именно поминки, но вопросов никто не задавал), на которых ее состоятельные гости, с головы до ног обряженные в черное, под черными вуалями, грызли омаров и ели заварные пирожные. Ей удалось собрать восемьсот тысяч долларов для больных малышей.

«Ваш номер мне дала декан Дорингтон, — говорит она своим протяжным сладким голосом. — Я подумала, не могли бы вы прийти сегодня вечером? Я слышала, что вы приятная собеседница». Приятная собеседница? Какого черта! Что она имеет в виду? У тебя складывается отчетливое впечатление, что речь идет о чем-то гадком. «Хм, сегодня вечером я собиралась пойти за продуктами», — говоришь ты (это является чистой правдой, но звучит на редкость глупо). Она смеется звонко и весело, как маленькая девочка — эта черта очень распространена среди взрослых южанок. «Ну кто станет тратить деньги, когда можно их заработать? Лучше приходите сюда».

Ты совершенно не представляешь себе, что делать. Может, в этом нет ничего плохого. Может, это чистосердечное предложение работы — вдруг Дорингтон жалеет о том, что случилось, и попросила Эйлин позвонить тебе. Может, Эйлин прослышала о том, что ты становишься толстой алкоголичкой, и хочет помочь тебе с отправкой в «СПА Мед».

Если ты идешь домой к Эйлин Эштон, перейди к главе 114.

Если ты идешь за продуктами, перейди к главе 115.

67

Продолжение главы 35

Зачем пилить сук, на котором сидишь? Ты никому ничего не рассказываешь. Но относительно того, что ты целовалась с Дорингтон, существуют две проблемы. Первая: ты понятия не имела, что когда-нибудь будешь делать это с женщиной. И вторая: не выкинет ли она чего-нибудь? Не повлияет ли это на твою работу? Будет ли она теперь как-то иначе с тобой обращаться?

На протяжении долгих выходных ты ждешь телефонного звонка, но никто не звонит. Ты пытаешься отвлечь себя уборкой. Трешь, скребешь, вытираешь, подметаешь, пылесосишь, моешь. Пять раз загружаешь стиральную машину, перестирываешь уже чистые вещи. Ничего. Наконец, телефон звонит. Это декан Дорингтон. Она тебя увольняет.

Она говорит, что, если ты когда-нибудь кому-нибудь хоть словом обмолвишься о том, что случилось, она сумеет заставить тебя об этом пожалеть. Именно так и сказано: «Я сумею заставить тебя об этом пожалеть», как будто она дочь мафиозного босса или кто-то в этом роде. Вот стерва.

Повесив трубку, ты понимаешь, что сейчас важно оставаться в здравом уме и правильно расставить приоритеты. Приоритет номер один: выпивка. В доме вина нет, поэтому ты отправляешься в «Кроджерс», чтобы купить дешевого кьянти.

«Кроджерс» открыт круглосуточно, и это единственное заведение на многие мили вокруг, в котором есть кондиционер. Там перед входом построен ларек куры-гриль, а внутри целый отдел спиртных напитков. Жара такая, что машины глохнут, потому что у них закипают двигатели. Очереди к кассе бесконечны: все обитатели гетто, не имеющие кондиционеров, пришли за глотком прохладного воздуха. Черные мужчины с футболками, повязанными на голову, кричат друг на друга в отделе молочных продуктов. Дети раскатывают вокруг на сломанных продуктовых тележках, прижав к лицам замороженные стейки. Их матери, взмокшие от пота и неудовлетворенности, громко обсуждают друг с другом соседей, деньги и мужчин.

Ты берешь зеленую пластмассовую корзинку и кладешь в нее три бутылки дешевого вина. Ты уже стоишь в очереди, когда замечаешь, что в помещении стало невероятно тихо. Женщины перестали болтать, все кассиры смотрят в сторону главного входа. Плачет ребенок. Потом ты видишь двух мужчин в лыжных масках. Они что-то говорят, кричат, а потом мужчина из очереди к кассам бросается на них. Раздается взрыв, похожий на фейерверк, — и мужчина падает, как воздушный змей в ветреный день. Потом ты тоже падаешь, как будто кто-то потянул тебя вниз. В груди становится горячо. Какая-то женщина опускается рядом с тобой, что-то говорит; по груди растекается тепло, и появляется ощущение чего-то острого, застрявшего в тебе.

Тебе кажется, что все звуки исчезли, ты видишь ноги стоящих перед тобой людей и ощущаешь, как женщина равномерно нажимает тебе на грудь. Потом становится темно. Сплошная чернота с красным огоньком посередине. Огонек становится все больше и больше, пока не заполняет все пространство. Теплота так приятна, потому что тебе вдруг становится холодно. Никто об этом не говорит, но совершенно ясно, что у тебя есть выбор: двигаться к теплому красному свету или остаться лежать холодной на полу в магазине.

Если ты идешь на красный огонек, перейди к главе 186.

Если ты остаешься, перейди к главе 187.

68

Продолжение главы 36

Ты садишься в машину и едешь домой. Твои родители в бешенстве, они с тобой не разговаривают. Ты запираешься в ванной и долго-долго стоишь под душем. (От мяса остался какой-то жуткий запах, ты пытаешься избавиться от него при помощи мыла, пемзы, духов, крема для рук, лимонов, но все равно чувствуешь только запах мяса, мяса, мяса…) Вскоре к вашему дому съезжаются все местные фотографы и журналисты, они встают лагерем у вас на газоне и вламываются в гараж. Для твоего отца это становится последней каплей. Ты никогда не видела его таким разгневанным.

Твою фотографию, сделанную репортером Си-эн-эн (растерянное лицо, затвердевшие соски (нечетко), краснокоричневое мясо, намотанное вокруг шеи и утратившее всякое сходство с буквой «г»), показывают по всем каналам. Теперь об этом футбольном матче знают люди, которые раньше не имели ни малейшего понятия о существовании вашей институтской команды.

Ты пытаешься объясниться, стоя перед парадной дверью и фотографами (тысячи фотовспышек, слепящих тебе глаза). Они набрасываются на тебя, как стервятники, выкрикивают свои вопросы: «Знаете ли вы, сколько на матче присутствовало детей? Известно ли вам, какой процент зрительской аудитории составляют взрослые люди, а какой — маленькие дети? Знаете ли вы о том, что в этой стране был принят Акт о непристойном поведении и распутстве, согласно которому вас могли бы посадить на срок от трех до пяти лет?» Потом, к счастью, отец втаскивает тебя внутрь и захлопывает дверь.

Ты не можешь вернуться к учебе, не можешь даже выйти в магазин. Все хотят сфотографировать «девушку с мясом». У тебя появляются фанаты. Тебе приходят письма и открытки от озабоченных мужчин, студентов колледжей, женщин, полные оскорблений, угроз и непристойных предложений.

Родители хотят увезти тебя в другое место, спрятать от чужих глаз, пока твоя репутация не оказалась загубленной окончательно. Они определенно преувеличивают, но, получив очередное письмо с угрозой расправы, ты соглашаешься уехать на Север, в маленький городок под названием Дулут, где тебя никто не знает. Там люди не особенно следят за новостями. Зима, длящаяся по полгода, выбивает из них последние остатки жизни, так что все остальное их не сильно волнует. Там ты можешь спрятаться, погрузиться в уютную анонимность среди домохозяек и охотников. Их гражданский долг — избегать смотреть соседям в глаза. Люди скорее дадут своим гаражам сгореть дотла, чем вызовут пожарных. В колонке сплетен в городской газете помещают кулинарные рецепты и фотографии канадских гусей. Для человека, который не хочет в жизни ничего сенсационного, — это идеальное место.

Ты работаешь в закусочной под названием «Пирожковая Бетти». Это расположенная на северном берегу и выходящая окнами на Верхнее озеро небольшая забегаловка у шоссе, куда заходят суровые, как могильщики, мужчины. Они, не глядя в меню, заказывают яичницу из двух яиц (глазунью, да чтоб оба глазка были целы) и «свиной жилет с пуговицами» (бекон с луком). И еще по куску пирога. Бетти каждый день печет по две дюжины разных пирогов — с фруктовой начинкой, кокосовым кремом, черникой, бузиной, сезонные пироги, пироги с яблоками и ревенем.

Ты живешь в старой, холодной, пыльной бревенчатой хижине у озера, в которой полно паутины. Ее выстроили на довольно приличном расстоянии от озера, но оно с каждым годом подбиралось все ближе и теперь плещется всего в нескольких футах от двери. Каждую ночь ты глядишь в темноту, наблюдаешь, как по воде проносится ветер. Тебе нравится Верхнее озеро. Оно убило больше людей, чем любое другое озеро в мире. Оно коварное, красивое, черное. В нем тонули грузовые суда и роскошные лайнеры. Это озеро прячет сокровища. На его илистом дне покоятся «форды» модели «Т», яхты и члены их команд, причем никто из них никогда не всплывает на поверхность, потому что на дне так холодно, что там даже бактерии, наверное, не живут.

Однажды вечером появляется Питер Дюпре, соседский парень. Девятнадцатилетний выпускник школы с мышцами, как у Адониса, (он рассказывает тебе, что в спортзал вообще никогда не ходил, просто с тринадцати лет он поднимал полные ведра краски). Питер болезненно робок. Он тренируется в домашнем спортзале в гараже, мастерит скворечники и выхаживает бродячих животных. Вначале он ошивается возле твоего дома, пиная гравий на дороге, и выдумывает для этого разные оправдания («Мне показалось, я тут видел раненого енота…»), пока ты не приглашаешь его на стакан лимонада. Он заходит, вы разговариваете, он просит разрешения посмотреть твой атлас, книги по искусству, шахматы. В Питере Дюпре обнаруживается неожиданная глубина.

Ты заигрываешь с ним. Он заигрывает с тобой. Потом наступает момент, когда он убирает волосы с твоего лица, наклоняется и целует тебя. Это божественно. Ты подталкиваешь его к постели, представляя, как будешь заниматься с ним самыми неприличными из известных тебе гадостей.

То, каков он под одеждой, тебя не разочаровывает. Вы целыми днями торчите в постели. Твое лицо все время разгоряченное, твои бедра все время подрагивают. Потом возникает новое чувство, на которое ты пытаешься не обращать внимания. Появляется тупая боль в груди, тревожная нежность. Питер должен был стать одноразовой игрушкой, но у тебя появляются к нему чувства. Ты начинаешь мечтать, как он будет сидеть с книжкой на парадном крыльце или разводить огонь в камине. Тебе хочется ему готовить — это дурной знак.

Слишком много жизненной энергии — это тоже нехорошо. Иногда тебе кажется, что он хочет и может заниматься этим двадцать четыре часа в сутки. Вы только закончили, а он уже снова готов — для тебя это непривычно, ведь городские мужчины такими не бывают. Может, тут дело в трезвости, или стойкости, или лютом холоде. Здешняя жизнь начинает казаться не такой уж скучной, работа превращается в веселое хобби, восьмичасовой отдых от твоего гиперсексуального парня из северных лесов.

Да, ты влюблена и называешь его своим парнем. И для тебя становится ударом, когда весной он говорит тебе, что уезжает учиться в колледж. Ты рыдаешь. (Для молодого человека это слишком горестное зрелище, он пожимает плечами, трет костяшки пальцев и просит тебя «не принимать это так близко к сердцу».) Как заставить его передумать? Что могло бы вынудить его изменить свое решение и остаться с тобой навеки?

Есть только одна вещь, которую северяне ценят превыше всего. Это семья. Если бы ты сказала Питеру, что беременна, он точно остался бы. Без вопросов. Пошел бы работать на лесной склад к своему отцу и переехал бы жить к тебе. Он взял бы на себя эту ответственность и избежал многих лет долгов, разочарований и ожиданий. Посмотри правде в глаза — он все равно потом вернется сюда для того, чтобы работать у своего отца и жениться на толстозадой лютеранке, которая никогда не будет с ним в постели такой, какой можешь быть ты.

Если ты говоришь Питеру, что беременна, перейди к главе 116.

Если ты не говоришь Питеру, что беременна, перейди к главе 117.

69

Продолжение главы 36

Ты говоришь отцу, чтобы он сам садился в чертову машину и ехал домой без тебя. «Господь все видит!» — кричит он. «И его туда же», — парируешь ты, отчего отец заметно бледнеет. Ну и пусть. Какое тебе дело до того, что Бог обо всем этом думает? Богу до тебя нет никакого дела. За каждую твою ошибку, неверный расчет, неудачу или упущенную возможность наступает скорая расплата, но Он тебя не направляет. Люди говорят, что Бог — творец: только взгляни на склоны Голубых гор, на сирень, на королевских бабочек! Да, Он, может быть, и художник, но уж точно не хореограф.

Так что ты остаешься в участке и сидишь в одной камере с крупной чернокожей женщиной по имени Алексис Лав, которая днем и ночью занимается агрессивным вербальным сексом с женщиной из соседней камеры. Тебе предоставляют адвоката, который организовывает пресс-конференцию. Перед тобой море щелкающих камер и ярких огней. Ты рассказываешь ухмыляющимся репортерам о том, что состоишь в группе художников-активистов, студентов, которые исследуют пределы своего права на свободное выражение мыслей, данное первой поправкой к конституции. Твои родители вносят залог. По дороге домой ты покупаешь себе жареную курицу, а потом долго принимаешь горячий душ.

На следующий день раздается звонок, и тебе предлагают персональную выставку в ведущей галерее в Сохо. Выставка будет называться «Ниспровергательница». Она будет посвящена разрушению и реконструкции. Ты делаешь снимки всех работ ГОПНИКов, увеличиваешь их, ты фотографируешь все плакаты, которые вы переделали, и, прижав их камешками, раскладываешь по галерее в разных неудобных местах. Например, перед парадным входом, перед выходами и перед туалетами, так что публика вынуждена как-то на них реагировать.

Эффект разорвавшейся бомбы. Восторженно-безумные рецензии. У тебя проходит еще две выставки, ты даешь интервью для «Артньюс», и о тебе выходит статья в «Нью-Йорк таймс». Возможно, ты выплыла на волне интереса к искусству или дело в падкости горожан на всякую ерунду, но факт остается фактом: ты стремительно превращаешься в какую-то странную светскую фигуру — безнадежно прекрасную молодую художницу из Нью-Йорка. Ты посещаешь лучшие вечеринки, «правильные» рестораны и начинаешь встречаться с еще одним «талантливым» художником по имени Джек.

В конце концов вы с Джеком переезжаете в студию в Бруклине. Сначала все идиллически прекрасно и по-домашнему уютно: ты жаришь омлеты с базиликом, вы критикуете газеты, ездите в город на электричках, чтобы посещать выставки. Но вскоре он начинает пить немного больше, чем прежде, а потом намного больше, чем прежде. Потом Джек принимается нюхать мет. От этого он сходит с ума, и общаться с ним теперь можно, только если немного нюхать самой.

Деньги, получаемые от торговцев искусством, перекочевывают в карманы наркоторговцев. Теперь ты нюхаешь или колешь мет каждый день, от этого все становится прекрасным, милым и уютным. У Джека намечается выставка в Токио, и он приглашает тебя поехать с ним. В самолете вы под кайфом и настроены драчливо, в городе вы теряетесь и принимаетесь спорить друг с другом. И скоро становитесь известны как парочка испорченных орущих торчков, с которыми трудно ладить, которые постоянно ссорятся и разрушают все, что попадается им на пути.

Первый раз, когда он тебя ударил, было не больно. Ты тут же дала ему сдачи. Сильно. Может, тогда ты и вошла во вкус. Его глупое лицо и смачный звук удара. В следующий раз он дает тебе отпор, но, поскольку ты выше его, тебе не составляет труда совладать с ним (ты лупишь его что есть сил, он становится твоим новым творением — сплошным месивом из синяков, которое ты называешь «наладить общение не удалось»).

Вас обоих приглашают на какую-то дурацкую андеграундную вечеринку, ты красишь волосы в ядовито-зеленый цвет и рисуешь у себя на лице еще больше синяков, чем есть на самом деле. Ты выглядишь как гнилая груша. Вы нюхаете дорожку «спида», а потом еще дорожку кокаина и приходите на вечеринку с большим опозданием. Там все уже вмазались, поэтому с зелеными волосами и лицом в синяках никто из друзей тебя не узнает. Музыка какая-то глупая, сцена оформлена безнадежно старомодно, в духе 2001 года, и ты как раз собираешься уходить, когда какой-то парень у выхода начинает приставать к тебе. Он называет тебя позершей, неудачницей, не способной придумать ничего нового. Тебе уже не в новинку бить мужчин, поэтому ты хватаешь кусок арматуры, валяющийся у недостроенной цементной стены, и бьешь парня в висок.

Джек тянет тебя за плечо. «Пошли!» — говорит он, и лицо у него до того вытянувшееся и испуганное, что ты не сопротивляешься. Он сажает тебя в такси, и вы едете домой. «Какого черта ты натворила?» — спрашивает Джек. Ты пожимаешь плечами: «Парень трахал мне мозги, я ответила тем же. Просто у меня это лучше получилось».

На следующее утро это уже во всех новостях: «Мужчина убит на вечеринке… наркотики… убийца неизвестен…» Оказывается, ты убила художественного критика. Джек шутит, что, с его точки зрения, это вовсе не преступление. Только тебе не смешно. Джим Долинг, самый известный в Нью-Йорке художественный критик, мертв. Ты немедленно уходишь в подполье, но в этом нет необходимости. Тебя никто не разыскивает. Никто даже не помнит, что ты была на той вечеринке.

Проходят недели, сообщения об убитом критике по-прежнему часто попадаются на первых страницах. Проблема в том, что у этого парня было столько врагов, что полиция не представляет, с кого начать. Они допрашивают всех, кто был на вечеринке, но всех свидетелей не найти — нет ни официального списка гостей, ни официального хозяина вечеринки. Показания противоречат друг другу, всем есть что скрывать.

Совершив нечто по-настоящему ужасное, противное собственной природе, ты начинаешь терять самоуважение. Нет границ тому, до какой степени мы способны разочаровываться в самих себе. Было ли тебе предначертано убить его, или он был обречен быть убитым, или все это было несчастным случаем? Задаваясь подобными вопросами, ты часто бродишь по парку Грамерси. Впадаешь в депрессию, перестаешь рисовать и лепить.

Джек спит с какой-то безмозглой студенткой факультета искусств Нью-Йоркского университета. Ты не можешь протестовать. Он знает о тебе кое-что, что висит у тебя на шее, как камень. Ты его больше не бьешь, он вертит тобой, как ему заблагорассудится, ему достаточно пригрозить тебе тем, что он пойдет в полицию. Как будто ты стала иммигранткой в своем собственном мире — гражданином низшего класса, ничем не защищенным. Нужно ли тебе во всем признаться и взять на себя ответственность за происшедшее или не признаваться и остаться пребывать в неизвестности, надеясь, что никто ничего не узнает?

Если ты во всем признаешься, перейди к главе 118.

Если ты не признаешься, перейди к главе 261.

70

Продолжение главы 37

Ты идешь в полицию. Ведь именно так ты и должна поступить, верно? В таких ситуациях все советуют: иди в полицию, там помогут. Но какой в этом толк? Может, лучше набрать собственный «Комитет бдительности и справедливости»? Нет, правда, разве, чтобы поймать насильника, нужно что-то особенное?

В полиции спрашивают, что ты помнишь. Но помнить-то тебе как раз не хочется. Все как-то размыто. Ты можешь восстановить в памяти общие контуры, смутные очертания в — твои глаза не могут к ней приспособиться, и детали не вырисовываются. Ты пытаешься дать описание внешности того, кто напал на тебя на разделочном столе, но в твоей памяти пусто (лакунарная амнезия, частичная потеря памяти, неспособность вспомнить какое-либо одно определенное, часто — травмирующее событие). Вместо этого вспоминаются бесполезные подробности. Периметр комнаты. Форма лужиц крови от мяса. Звук металлической цепочки, постукивающей по лампочке. Твоя туфля в другом конце комнаты.

Его не поймали — он остается совершенной загадкой. Зато твое лицо появляется во всех выпусках вечерних новостей. Репортеры пасутся у вашего дома, незнакомые люди стучатся в дверь в любое время дня и ночи. Твой отец покупает пистолет «Дерринджер» тридцать восьмого калибра с перламутровой ручкой. Большую часть времени ты проводишь дома, сидя на полу в ванной. Тебе не нравится выходить из дома. Мама приводит домой кризисного психолога, приятную женщину, чья речь становится неожиданно громкой, стоит ей только открыть рот. Ты не слышишь ее. Ты и себя не слышишь.

Несколько месяцев спустя психолог убеждает тебя выйти из дома и сходить на занятие по кикбоксингу. Это настоящая схватка, где можно сломать лодыжки, где руки в перчатках начинают кровоточить, а не какое-то дурацкое занятие по самообороне для женщин. Это серьезное восточное боевое искусство. Ты соглашаешься пойти, сначала у тебя не очень получается, кажется, что мешок с песком на самом деле набит цементом, а твое тело похоже на зефир.

Проходят недели. Месяцы. Год, может, два. Теперь ты вполне спокойно выходишь из дома, чтобы пойти в спортзал, на занятия или на чемпионат по кикбоксингу. К тому же ты сильно похудела и твое тело превратилось в комок упругих мышц. Как будто ты к чему-то готовишься, вот только к чему? Теперь тебе нравится гулять одной. Ты бросаешь вызов всем потенциальным насильникам. Часами бродишь вокруг того места, где это произошло. По крайней мере теперь ты можешь произнести слово «изнасиловали», и когда ты его произносишь, твоя шея напрягается, кулаки сжимаются и тебе хочется разорвать кого-то на хорошенькие розово-красные ленточки.

Проходит полгода, и тебе удается его выследить. Неужели все это время ты разыскивала его? Может и так. Ты сразу же его узнаешь. Моментально. Несмотря на то, что в полиции ты не смогла вспомнить ни единой детали, сейчас его глаза цвета мяса и жидкие усики выступают в твоей памяти с ледяной отчетливостью.

Ты замечаешь его на 42-й улице, неподалеку от места, где вы встретились в первый раз. Он несет продукты, и ты понимаешь, что он, должно быть, живет где-то неподалеку. Он направляется на восток, ты идешь за ним. Мышцы на ногах напрягаются, воздух вокруг кажется холодным и острым.

Он срезает путь через «Автомойку Кэндимена», в которой есть восемь панельных гаражей, куда люди заезжают, чтобы помыть свои машины и натереть их воском. Восемь отсеков. Восемь камер для казни. Вокруг ни души. Нет ни людей, ни машин — никого. Только ветер.

Ты торопишься догнать своего обидчика и почти врезаешься в него, когда он останавливается в одном из отсеков и опускает свою ношу на землю, чтобы закурить сигарету.

«Извините!» — почти выкрикиваешь ты, голос наливается паникой. Он тебя не узнает. «Прячешься от ветра?» — усмехается он и поднимает свои пакеты.

Ты чувствуешь в своем кармане пистолет, тяжелый и теплый. Инстинктивно касаешься рукой рта, где он щекотал усами твои губы, засовывая свой язык тебе в горло перед тем, как сорвать с тебя трусики.

Если ты застрелишь насильника, перейди к главе 119.

Если ты не застрелишь насильника, перейди к главе 120.

71

Продолжение главы 37

Это важно, только если ты сама считаешь это важным, и мнение о событии важнее самого события. Тебе никто не поверит, к тому же ты не можешь втянуть в это своих друзей, ты не доносчица. Это все можно смыть горячей водой и мылом.

Дома ты снова и снова моешься в душе, а потом долго отмокаешь в ванной. Ты выпускаешь воду и снова наполняешь ванну. И еще раз. Похоже, тебе никак не отмыться, ты трешь кожу, пока она не становится красной и не начинает саднить. Потом ты долго спишь. Тебе мало десяти часов сна, мало двенадцати, мало и четырнадцати. Ты становишься олимпийской чемпионкой по сну, можешь проспать двадцать часов, вставая, только чтобы сходить в туалет. Пока ты спишь, твой вес увеличивается примерно на фунт в неделю. Ты словно выстраиваешь между собой и миром преграду из мягкой дремоты. Защитное покрывало. Теперь никому не придет в голову насиловать тебя, верно?

Ты никому ничего не сказала. Твои родители не могут понять, почему ты так много спишь, и тебе удается убедить их в том, что у тебя мононуклеоз. Когда ты наконец просыпаешься, кости у тебя ноют, волосы грязные, ты бледная, как моль, и трухлявая, как гнилушка. Время от времени ты выходишь на улицу, но отправляешься только в такие места, где много людей. Тебе нравится бывать в «Дэйри Барн», «Сэйфуэй» и «Супер Бобс Поншоп». В ломбарде витрины заполнены не пригодившимися обручальными кольцами и свадебными диадемами, краденными электрическими инструментами, пилами, молотками, топорами, блестящими пистолетами. Один из них ты просишь показать — «дерринджер» тридцать восьмого калибра с перламутровой ручкой.

Полгода спустя ты покупаешь этот пистолет (для защиты, для безопасности и для него, разумеется), и еще четыре месяца спустя тебе удается его выследить. Неужели все это время ты разыскивала его? Может и так. Ты сразу же его узнаешь. Моментально. Несмотря на то что в полиции ты не смогла вспомнить ни единой детали, сейчас его глаза цвета мяса и жидкие усики выступают в твоей памяти с ледяной отчетливостью.

Ты замечаешь его на 42-й улице, неподалеку от места, где вы встретились в первый раз. Он несет продукты, и ты понимаешь, что он, должно быть, живет где-то неподалеку. Он направляется на восток, ты идешь за ним. Мышцы на ногах напрягаются, воздух вокруг кажется холодным и острым.

Он срезает путь через «Автомойку Кэндимена», в которой есть восемь панельных гаражей, куда люди заезжают, чтобы помыть свои машины и натереть их воском. Восемь отсеков. Восемь камер для казни. Вокруг ни души. Нет ни людей, ни машин — никого. Только ветер.

Ты торопишься догнать своего обидчика и почти врезаешься в него, когда он останавливается в одном из отсеков и опускает свою ношу на землю, чтобы закурить сигарету.

«Извините!» — почти выкрикиваешь ты, голос наливается паникой. Он тебя не узнает. «Прячешься от ветра?» — усмехается он и поднимает свои пакеты.

Ты чувствуешь в своем кармане пистолет, тяжелый и теплый. Инстинктивно касаешься рукой рта, где он щекотал усами твои губы, засовывая свой язык тебе в горло перед тем, как сорвать с тебя трусики.

Если ты застрелишь насильника, перейди к главе 119.

Если ты не застрелишь насильника, перейди к главе 120.

72

Продолжение главы 38

Ты решаешь показать рыбью голову Сигги — он наверняка знает, что с ней делать. По дороге ты разглядываешь ее — обтянутую высохшей кожей, со слабо различимыми письменами на лбу. Между ее острыми как бритва зубами вставлена сырая щепка с надписью на странном языке. Ты вертишь эту странную штуковину в руке, пока идешь по черной каменистой тропинке к амбару.

Сигги один в своем пыльном музее, до, стропил забитом чучелами представителей арктической фауны: тюленей, белых медведей, гагар, северных оленей и тупиков. Еще у него есть желтеющие свитки, сборники старинных исландских саг и комичная восковая фигура воина-викинга, у которого глаза нарисованы слишком близко друг к другу. В кабинете Сигги витает слабый запах формальдегида и жженого кофе. Он сидит за столом, спрятавшись за стопками бумаги, поэтому ты заходишь тихо, чтобы не напугать его. Ты кладешь рыбью голову на кипу старых газет и ждешь.

Увидев рыбу, Сигги ничего не говорит, просто рассматривает ее, не прикасаясь. Он встает из своего скрипучего кожаного кресла и закрывает дверь кабинета. Подходит к окну, задергивает засаленные шторы, потом поправляет очки в тонкой металлической оправе и берет с полки толстую книгу в кожаном переплете с каким-то символом, вытесненным на обложке. «Читай», — говорит он, кладя книгу на стол. Потом быстро уходит, хлопнув дверью.

В книге, которую ты читаешь остаток вечера, написано о сожжениях. Ведовство, зелья, заклинания и злые чары в старину были популярны. Но в Исландии, в отличие от Салема или той же Европы, за колдовство преследовали не женщин, а мужчин. Их сжигали живьем на костре, привязав к столбу, а приговор выносила определенная группа людей, состоящих в родстве, — семья, которая терроризировала весь остров.

Список колдовских приемов был длинным и запутанным. Все они включали заклинания и собирание разных редких компонентов, вроде ребра умершего ребенка, мошонки и кожи мертвого мужчины, волос девственницы и монетки, взятой у вдовы. Были заговорники, символы, которые нужно было писать кровью, были заклинания для вызова мертвых, одоления врагов, получения денег, управления погодой и увеличения надоев у скота.

Например, одно зловещее заклинание нужно было читать, сломав ребро умершего ребенка, завернув его в овечью шкуру и положив между грудями злой женщины, которая должна была выплевывать на него освященное вино, пока из этого ребра не вырастет двухголовый ребенок-чудовище. Его имя — Тильбери, демон-ребенок, который выпивает все молоко у чужих коров, пока не станет надутым, как шар, и розовым. Тогда он возвращается в дом своей матери и выплевывает все молоко в маслосбивалку. В те времена считалось, что тот, кто съест масла Тильбери, будет проклят.

Ты вздрагиваешь, когда тебе на плечо ложится тяжелая рука. Это Сигги, он говорит, что прошло уже четыре часа. Время пролетело незаметно, за окном стемнело. «Видишь, — говорит Сигги, — эта рыба — старинное колдовство. Кто-то в городе все еще занимается древней магией. Я так и знал!» Ты расспрашиваешь его о магии, пока он разливает по чашкам горячий сливовый чай.

За первой долгой беседой следуют другие, не менее интересные. Теперь свободные дни и вечера ты проводишь в музее у Сигги, читая за его столом.

В деревне ощенилась пастушья собака. Ее хозяева живут в маленькой квартире, где нет места восьми резвым щенкам, поэтому малыши носятся по деревне. Деревенские жители о них заботятся, школьники с ними играют, щенки сопровождают тебя во время твоих долгих прогулок по побережью. Ты берешь себе одного щенка, голубоглазого, черного с белыми пятнами, и даешь ему кличку Сигги, к большому удивлению и радости директора музея.

Ты проводишь много времени, читая исландские саги. Тебе безумно нравятся древние воины и ведьмы (вероятно, из тебя получилась бы классная ведьма). Саги были написаны между XII и XIII веками, в них рассказываются истории как отдельных людей, так и целых городов. Сага Лаксдэйла, сага Эгиля, Эйрбиггьянская сага. Сказания о кровавых битвах, бродячих рыцарях, женщинах-воительницах и о сверхъестественных явлениях. Стиль повествования напористый, лаконичный и выразительный. Считается, что в сагах речь идет о подлинных исторических событиях, хотя имя автора этих историй неизвестно.

Тем временем Хальдура начинает жаловаться, что ты забросила свои обязанности и слишком много времени проводишь в школе и музее. «Читаешь, читаешь, всегда с книжкой!» — жалуется она. Однажды вечером Хальдура подкарауливает тебя у амбара и осыпает градом упреков. «Ты спишь с Сигги! Скажешь, нет? — шипит она. — Ты изучаешь колдовство, все в деревне считают тебя ведьмой!» Она говорит, что для твоих же собственных благополучия и безопасности тебе лучше остановиться, и добавляет, что, если ты не прекратишь ходить в музей, она позвонит в школу и выгонит тебя из своего дома.

Если ты прекращаешь ходить в музей, перейди к главе 121.

Если ты съезжаешь из дома Хальдуры, перейди к главе 122.

73

Продолжение главы 38

Ты соглашаешься с тем, что лучше оставить рыбью голову в покое. Хальдура тебе никогда не лгала, она была твоим проводником в мире странных обычаев деревни. Например, в тот вечер, когда все ели хакарл — тухлое акулье мясо, она вежливо объяснила жителям деревни, что у тебя аллергия на рыбу, и избавила тебя от необходимости есть отвратительное, пахнущее аммиаком мясо. Поэтому в тот же вечер ты выскальзываешь из дома и выбрасываешь рыбу в океан. Больше вы о ней не вспоминаете.

В деревне ощенилась пастушья собака. Ее хозяева живут в маленькой квартире, где нет места восьми резвым щенкам, поэтому малыши носятся по деревне. Деревенские жители о них заботятся, школьники с ними играют, щенки сопровождают тебя во время твоих долгих прогулок по побережью. Ты берешь себе одного щенка, голубоглазого, черного с белыми пятнами, и даешь ему кличку Хвалур, что по-исландски означает «большой кит».

Жизнь идет своим чередом, и даже странные на первый взгляд вещи со временем становятся привычными. Айсберги размером со школьный автобус, дрейфующие в ярко-голубой воде возле фьорда, уже не кажутся диковинкой. Ничего необычного в том, что задняя дверь широко открыта, на полу — цепочка грязных следов, а в столовой соседская овца поедает пирог со стола. В этой маленькой деревне у рутинности жизненного уклада свой ритм. Дом, школа, прогулка на побережье, снова дом. И так до бесконечности.

Однажды ты замечаешь на улице незнакомого симпатичного мужчину. У него золотистые, как пшеница, волосы и ссутуленные плечи, как будто он идет, сопротивляясь сильному ветру. У него в руках черный чемоданчик, и когда ты спрашиваешь о нем Хальдуру, она отвечает, что это ученый из города, который проводит детям во рту ватной палочкой, чтобы взять из их слюны ДНК и отправить образцы в генетический банк, расположенный где-то в Рейкьявике, глубоко под землей.

«Дурное это занятие, — говорит она тебе. — ДНК наших детей распродадут в научные лаборатории по всему миру и будут нас изучать, как лабораторных крыс». Ты спрашиваешь ее, зачем это нужно, но она прекращает разговор и идет обратно, к одной из своих яйцевидных скульптур.

Чем больше времени ты проводишь, помогая Хальдуре в ее работе, тем больше ты о ней узнаешь. У нее есть странные привычки. Например, она накручивает на палец леску, нитку или веревку, когда разговаривает. Собаку она гладит только по морде, между глазами. Когда Хальдура смеется, то оглядывается через плечо, как будто кто-то может ее поймать на этом. Она любит кофе со сливками и чай с молоком. Она никогда не кашляет, у нее не бывает отрыжки, она вообще не издает никаких лишних звуков. Ее волосы насыщенного темно-каштанового цвета с седыми прядями всегда связаны в узел на затылке и заколоты маленькой косточкой, которая, по ее словам, принадлежала полярной крачке.

Твоя мама присылает тебе посылку с соусами для тако, и ты готовишь Хальдуре мексиканский ужин, первый в ее жизни (правда, вместо обычного мяса там фарш из ягненка). Она рассказывает тебе о своем детстве, проведенном в Рейкьявике, и о том, как бедна была ее мать. Тебе хочется спросить ее об отце, но Хальдура полностью уходит в себя, задумавшись над бокалом красного вина.

Маленькая галерея в Рейкьявике предлагает Хальдуре выставить ее творения, и она соглашается на выставку только при условии, что ты тоже сможешь показать там свои работы, над которыми трудишься день и ночь, чтобы успеть к сроку.

На выставке тесно, полно красивых, блестящих людей, жителей Рейкьявика, и там же оказывается не кто иной, как Йохан Йоханссон, генетик, которого ты однажды видела у парковки. Он такой же симпатичный, каким тебе запомнился, и по-прежнему двигается, словно сопротивляясь урагану. Тебе это нравится. «Осторожнее с ним, — предупреждает Хальдура. — От него хорошего не жди».

Однако твой симпатичный генетик присоединяется к вам, когда компания после выставки отправляется в модный городской бар, где владелец галереи сообщает о том, что не одна, а целых две конторы заинтересованы в покупке инсталляций Хальдуры. Шампанское льется рекой, а когда стихают тосты, Йохан смотрит на тебя, улыбается и спрашивает, не хотела бы ты как-нибудь выпить с ним кофе. Он очень, очень симпатичный — но по своему опыту ты знаешь, что плохие парни всегда такие.

Если ты идешь на свидание с Йоханом, перейди к главе 123.

Если ты отказываешься идти на свидание, перейди к главе 124.

74

Продолжение главы 39

Ты приезжаешь в Токио — город вращающихся колес, оглушающего шума, возвышающихся небоскребов, спешащих людей и броской неоновой рекламы. Таксист высаживает тебя в промышленной части города. Запах рыбы, топлива, специй, смолы и алюминия. Тору живет в большом зеленом застекленном пансионате. Все стены внутри здания цементные, необработанные, прохладные на ощупь. Полы тоже из блестящего цемента.

Подойдя к его номеру, ты видишь на отполированном полу свое смутное перевернутое отражение и стучишь в дверь. Прождав, как тебе кажется, целую вечность, ты уже собираешься уходить, но тут слышишь шаги, медленное постукивание, а потом скрип, как будто кто-то тащит за собой пеньковый мешок с чем-то тяжелым. Когда Тору наконец открывает дверь, становится понятно, что ему это дается с большим трудом. Его сухая рука по-прежнему прижата к боку, а на лице не отражается ни малейших признаков узнавания. Он не помнит, кто ты такая.

Потом появляется какой-то проблеск, и Тору улыбается. «Тихая», — произносит он, его лицо расслабляется. Тору приглашает тебя в большую комнату, похожую на бункер или подвал, с голыми цементными стенами, узкими прямоугольными окнами возле потолка, из-за которых кажется, будто комната находится под водой и ты стоишь на дне темного озера, затканного ковром озерных лилий.

Тору настаивает на том, чтобы ты остановилась у него, пока ты в Токио. «Слишком дорого, — он с отвращением машет рукой. — Живи здесь». Ты остаешься на две недели, а потом еще на две. Ты переносишь дату обратного рейса. Вы вдвоем курите ароматные сигареты и читаете «Нью-Йорк таймс». Ты ешь японский фастфуд — картофельные чипсы со вкусом креветок и конфеты со вкусом бетеля. Он платит тебе за то, что ты отвечаешь на его телефонные звонки и сортируешь слайды; это ерундовая работа, которую он придумывает для того, чтобы дать тебе немного денег.

Он учит тебя японскому языку. Наклеивает везде цветные записки с японскими словами. «Таку» — дом, «саккаку» — мечта, «хоттодоггу» — хот-дог. Вы вдвоем смотрите черно-белые вестерны и рисуете на больших холстах, до верха которых даже не можете дотянуться. Тору не любит покидать квартиру, поэтому не выходит в мир, а заставляет мир приходить к нему, организовывая вечеринки для художников и владельцев галерей со всей Японии.

Через пару месяцев твоей жизни с Тору у тебя появляется ощущение, что за тобой следят. Даже когда в комнате никого нет. Однажды дождливой ночью ты просыпаешься оттого, что тебе приснилось что-то дурное. Рывком садишься в постели, покрывало соскакивает с твоих голых ног, соски под футболкой твердеют. Через щель в двери ты видишь немигающий глаз. Это Тору. Ты знаешь, что это он. А потом, когда ты ложишься обратно и слышишь, как он тихонько уползает, элементы мозаики начинают складываться воедино. Предложение остаться у него, бесконечные разговоры, горячий чай по утрам, то, как он смотрит на тебя своим здоровым глазом, тем, на который не наплывает неподнимающееся веко. Тору влюблен тебя. Для тебя это словно гром среди ясного неба.

У него уходит еще один месяц на то, чтобы набраться смелости и рассказать тебе о своих чувствах. Ты никогда бы не подумала, что сможешь влюбиться в Токио, но прошел лишь месяц, и это случилось. Настоящее, будущее и древняя история смешаны здесь в один вкуснейший молочный коктейль, который хочется потягивать без остановки.

Ты должна остаться или уехать. «Поцелуй меня, — говорит он. — Всего один раз». Если ты поцелуешь его, неизвестно, что еще может оказаться в этом ящике Пандоры. А если не станешь его целовать, возможно, тебе придется навсегда покинуть и его, и Токио.

Если ты поцелуешь Тору, перейди к главе 257.

Если ты не станешь целовать Тору, перейди к главе 126.

75

Продолжение главы 39

Не стоит тратить деньги на глупый каприз. Вместо этого ты обналичиваешь все свои банковские счета и увольняешься с работы на заправочной станции. Деньги заставляют тебя задуматься о реальной жизни. Ты выбираешься из студии и снимаешь квартиру в центре. Заставляешь себя забыть о белой картине — все равно ее прелесть неуловима. Лучше попробовать стать человеком, которого цвет стен волнует больше цвета полотна. Безрассудство — слишком большая роскошь. Тебе еще не поздно вернуться к нормальной жизни, правда ведь?

Слыхали об американском «Молле»? Это сеть универмагов в США, одна из самых крупных сетей универмагов в мире. Там есть парк развлечений с «американскими горками» и водными горками Поля Баньяна, аквариум с акулами, салон по продаже подержанных машин, юридическая консультация, нотариусы и часовня для венчаний. Тут можно повстречаться, пожениться, провести медовый месяц, развестись и бросить своего бывшего в бассейн с акулами — и все это в одном удобном, снабженном кондиционерами месте.

Для того чтобы начать свое дело, у тебя не слишком много денег. Их хватает только на то, чтобы купить тележку с раками-отшельниками (маленькую четырехколесную цыганскую кибитку, груженную живыми раками-отшельниками с разноцветными раковинами). Эта самая тележка с вывеской «Рай отшельника» стоит в просторном сводчатом мезонине рядом с дюжиной других тележек. Там работает женщина, торгующая лосьонами для тела на органических компонентах, мальчик, продающий чехлы для мобильных телефонов, старик, который продает приспособления из жести, предназначенные для чесания головы, — обычно он пытается почесать голову всякому, кто проходит мимо, хотя его об этом никто не просит, никто этого не хочет и никому это не нравится.

Ты знакомишься с порядками «Молла», который похож на отдельный город. Там есть система водоочистных сооружений, тюрьма и целый штат вооруженных полицейских. Можно подумать, что полицейских с заряженными пистолетами для детского парка развлечений «Кэмп Снупи» как-то многовато, но на самом деле их не хватает. Те, кто проектировал «Молл», хотели создать оазис для уставших покупателей, но вместо этого создали идеальные условия для торговли наркотиками. Банды наркодилеров облюбовали «Молл» из-за его близости к аэропорту и нескольким основным магистралям, из-за того, что там всегда тепло, и из-за обилия укромных уголков и закоулков в парке развлечений.

Полицейские носят рации, которые поскрипывают и хрипят, когда в них раздается шипение диспетчера. Большинство сленговых словечек, характерных для переговоров по рации, ты расшифровала. «9—22 на три-эн» означает, что кого-то вырвало в северной части третьего этажа. «3—13 на топоре» — это ребенок потерялся возле аттракциона «Пылающий топор», «5—42 идет» — воришка пытается ускользнуть, «8—11» — прыгун. Прыгун — это самоубийца. Они появляются на верхнем ярусе пандуса для парковки, то есть на высоте примерно семи этажей над землей.

Можно подумать, что падение с седьмого этажа убьет кого угодно, но оказывается, это не так. Одного из прыгунов увезли живым, правда, с парализованными из-за перелома позвоночника ногами. «А ты думал, что раньше тебе плохо жилось!» — сказал ему полицейский, грузивший его во всегда стоящую наготове машину «скорой помощи». Количество самоубийств увеличивается в выходные дни и праздники; в это время вообще возрастает число преступлений. Однажды в середине декабря рядом с твоей тележкой раздаются выстрелы. Ты оглядываешься вокруг, люди бросаются врассыпную, бегут, прячутся в помещениях магазинов и несутся по длинному каменному коридору. Полицейский, стоявший неподалеку, падает, и ты видишь пятно крови, растекающееся у тебя по переднику. Ты опускаешься на пол возле колес своей тележки, ощущаешь головой холод пола и думаешь: «Как хорошо, это самое уютное место на свете…»

Перейди к главе 258.

76

Продолжение главы 40

Ты собираешься развестись с мужем, но не сообщаешь ему, что уходишь. Пока еще рано. Тебе нужно все организовать: выработать стратегию и отомстить ему. Поэтому, когда он на неделю уезжает на конференцию, ты аннулируешь кредитные карточки, ликвидируешь брокерские комиссионные, распродаешь имущество, ставишь яхту в ангар, продаешь с аукциона стоящий в гараже «ягуар» (тот, что он полирует салфетками), опустошаешь банковские счета и складываешь всю наличность стопками в морозильнике. Для начала неплохо.

Поднабравшись смелости после трех бокалов красного вина, ты приглашаешь в гости соседку, Марту Бранденбург. Она — бледная тень женщины: белая кожа, бесцветные глаза и волосы. В чем только душа держится! Ты просишь ее об услуге. Просишь открыть на ее имя банковский счет и завести кредитную карточку, а потом забыть о ней и позволить тебе распоряжаться деньгами по своему усмотрению, не задавая никаких вопросов.

«Мы разводимся», — объясняешь ты, непроизвольно касаясь своей распухшей губы. Марта не отвечает, выражение ее лица заставляет тебя теряться в догадках. Ты уже собираешься пойти на попятный и обратить все в шутку, когда она кладет свою легкую руку тебе на колено. «Однажды твой муж пнул моего спаниеля, когда тот писал у вас на газоне, — говорит Марта. — Давай хорошенько его проучим». Оказывается, она умеет в нужный момент подставить плечо. Это правда, что твой муж пинал ее собаку. И не один раз.

Ты переводишь деньги на новый счет, который открывает на свое имя Марта. Распродаешь акции и вещи, по которым, как тебе кажется, он не будет скучать. Лиможские фигурки, восточный ковер в гостиной, машина для производства искусственного снега, его лыжи, свое обручальное кольцо. Ты ликвидируешь свой пенсионный фонд и под залог этой суммы берешь заем в банке. За день до возвращения мужа у тебя скапливается около трех миллионов долларов, и ты звонишь адвокату.

Ты ждешь мужа возле вашего дома — но не одна. С тобой адвокат и нанятый отставной полицейский. План состоит в том, чтобы не пустить твоего мужа в дом и чтобы тут же на месте вручить ему бумаги и чемоданы с его вещами, которые уже собраны и дожидаются его. У соседей, которых ты неделями не видела (или вообще никогда не встречала), вдруг обнаруживается масса причин торчать на своих газонах.

Твой приехавший на такси из аэропорта муж явно не в духе. Он выходит из машины и медленно идет к вам, пытаясь понять, что происходит. Он не успевает и слова сказать, как адвокат уже вручает ему бумаги на развод, а полицейский выставляет его из дома. Все соседи отсюда и до девятой площадки[7] глазеют на вас. Марта Бранденбург, сидя у себя на крыльце, поднимает за тебя бокал «Харви Уоллбэнгера».

На суде его адвокаты будут кричать, что деньги расхищены, счета опустошены, собственность распродана и так далее и тому подобное, но найти деньги у них все равно не получается, так что на нет и суда нет. Эти деньги — твои отступные. Хотя тебе достаются не только они, но и дом, и дополнительное соглашение о выплате алиментов (из-за того, что муж дурно с тобой обращался). Твой муж сидит перед тобой в своем глупом костюме и впервые в жизни ему нечего сказать. Дело закрыто.

Ты миллионерша и можешь поехать, куда заблагорассудится, и делать все, что в голову взбредет. Все что угодно. В Бразилии есть орнитологический центр, который пытается восстановить популяцию нескольких вымирающих видов певчих птиц и вернуть их в джунгли. Или ты можешь поступить так же, как все остальные миллионеры, — переехать в курортный город, вроде Палм-Бич, забыть обо всем и греться на солнышке.

Если ты едешь в Бразилию, перейди к главе 129.

Если ты едешь в Палм-Бич, перейди к главе 130.

77

Продолжение главы 40

Ты решаешь оставить все, как есть. Для тебя развестись с мужем означает развестись со своим банковским счетом, со своей безопасностью и своим будущим. Да и разве ты смогла бы это сделать? Он распоряжается деньгами, всем владеет, все планирует, нанимает горничных, садовников, нянек, они все приходят и уходят в назначенное время, выполняя за тебя почти всю работу. Поэтому Дэвиду трудно найти в ведении домашнего хозяйства какой-нибудь изъян, за исключением одной области, которую он не доверил прислуге. Готовки.

Ты всегда любила готовить. Наблюдать, как отдельные ингредиенты смешиваются и превращаются во что-то новое. Утром Дэвид высказывает пожелания, вроде: «Думаю, сегодня подходящий день для жареной вырезки» или «Мне хочется зеленого карри», и тебе это нравится. Ведь это так забавно — ходить в магазин и закупать продукты для определенных блюд (дети едят отдельно, до того как он приходит домой, и это всегда бигмаки и чизбургеры, чизбургеры и бигмаки).

Но по мере того, как его неверность становится все более очевидной (счета за переговоры по мобильному телефону, ночи без секса, чужое надушенное белье, которое ты находишь в доме), его просьбы становятся все более непредсказуемыми: «Я хочу жареную вырезку с перченой корочкой. Но не просто посыпанную перцем. В прошлый раз ты ее испортила» или «Я хочу устриц „Блю пойнт“, но не тех дерьмовых, что ты купила на прошлой неделе. Ты что, не можешь отличить тухлую устрицу от свежей?»

Соль на столе должна быть только кошерного помола. Сахар не должен быть очищенным. Сервировать стол нужно определенным образом, положив нож и вилку на тарелку, как во французских ресторанах. Перед тем как начать есть, он изучает вилку на предмет обнаружения малейшей зазубринки или следа грязи. Он рассматривает каждую порцию еды, изучает ее и улыбается, когда обнаруживает, что что-то не так.

Около трех часов дня, когда приготовление еды идет полным ходом, у тебя учащается пульс, и кажется, что все звуки становятся громче. Ты становишься неуклюжей, все роняешь, разбиваешь, режешь руки осколками глиняных горшочков для варки рыбы и бокалов для вина. Теперь кухня напоминает тебе ярко освещенную, отделанную итальянской плиткой пыточную камеру.

Ты могла бы уйти, но есть целый ряд причин, по которым ты не можешь этого сделать. Деньги. Он их зарабатывает и контролирует. Вы подписали брачный договор. Если ты уйдешь, то не получишь алиментов даже на детей. Своих доходов и собственных сбережений у тебя нет. Для детей, Молли и Майкла, будет трагедией, если вы расстанетесь. Они любят отца. К тому же тебе негде будет жить. Наконец Дэвид соглашается пойти к психологу — всегда есть шанс, что с чьей-то помощью все можно будет исправить.

Если ты уходишь от мужа, перейди к главе 131.

Если ты остаешься со своим мужем, перейди к главе 132.

78

Продолжение главы 41

Ты соглашаешься на работу за рубежом, и тебя посылают в Африку, в столицу Чада, шумный промышленный город под названием Нджамена, загибающийся от эпидемии холеры. Жара способствует размножению Vibrio cholerae, которые попали в город через загрязненные системы водоснабжения. Вместе с ними прибыли их собратья с нежными именами Candida Albicans, Neisseria elongate, Serratia Marcescens.

Нджамена — порт на берегу мутной реки Чари. Ты сразу же влюбляешься в этот город, очарованная его жителями, местным колоритом и жарой. Твоя больница находится в Парижском Конго. Это низкое здание с глинобитными стенами и решетками на окнах. Электричество подается с перебоями. У твоих пациентов, которые идут сплошным потоком, холера, малярия, дизентерия, СПИД и ветрянка. Иногда приносят детей. Подбрасывают их по ночам в плетеных корзинах или пластмассовых ведрах. Ты оставляешь себе одного или двух малышей. Тех, кому некуда больше податься.

Теплым октябрьским днем, когда ты идешь по центру города мимо популярного кафе, раздается взрыв, разлетаются осколки стекла, тебя будто накрывает на всей скорости приливная волна чего-то убийственно острого, и ты погибаешь от разорвавшейся самодельной бомбы.

За несколько секунд до взрыва ты шла и думала о том, каким тяжеленьким стал маленький мальчик, которого ты несла на руках, как он поправился за последние несколько месяцев, как от него приятно пахнет орехами и карамелью. Ты крепче прижала его к себе, ступая босиком по горячей утоптанной земле. Как хорошо на улице, когда в воздухе разливается аромат жареных кофейных зерен и апельсинов…

79

Продолжение главы 41

Ты выбираешь «Дом национального развития», где тебе вручают документ на бумаге нежно-оливкового оттенка — направление в Тандерболт, штат Джорджия. Это маленький городок недалеко от Саванны. Клиника — низкое панельное здание с невзрачной вывеской, выкрашенное дешевой розовой краской. Тандерболт известен своими жареными устрицами, «артиллерийским» пуншем и непроглядной, кромешной нищетой. К тебе обращаются с обычными проблемами: воспаленными ушами, поносом, острым фарингитом, простудой, сломанными руками, вывихнутыми лодыжками, венерическими болезнями. Приходят обычные люди. Пьяницы с разбитыми губами, бездомные, боксеры из спортивных залов со сбитыми костяшками пальцев и сломанными, кровоточащими, деформированными от ударов носами. Люди, которых сбило с ног, перекрутило, переехало каким-то гигантским невидимым злонамеренным колесом.

Больше всего тебе жалко детей. Им нужно нечто большее, чем просто медицинская помощь. Им нужны яростные острозубые ангелы, которые вырвали бы их из рук взрослых и спасли бы. У многих детей ожоги и синяки. Их родителям не хватает выдержки, но зато у них много свободного времени. Ты знаешь, кто это делает, и пытаешься не ненавидеть их, хотя это трудно. В основном это матери-одиночки, запутавшиеся и оступившиеся. Возможно, их самих в детстве били, поэтому они таким вот образом борются со своей депрессией, злостью, страхом и жалостью к самим себе.

Здесь все очень дорого. Счета огромны и ничем не компенсируются. Обычная история — социальные службы не уполномочены вмешиваться, полиции наплевать, а если ты начнешь ругаться с матерями, они вообще перестанут приводить к тебе детей.

В этой маленькой унылой блочной клинике проходят твои дни, недели, месяцы. Там тесно, жарко и тоскливо. Ты помогаешь людям, но в твоей жизни нет радости, нет света в конце тоннеля. Ты питаешься бутербродами и пишешь грустные истории с безнадежными сюжетами и клишированными окончаниями. Тебе хочется все это бросить.

Ты пытаешься сосредоточиться на том, чтобы сделать маленький домик, который ты снимаешь, уютным. Красишь стены, зачищаешь полы, покупаешь небольшие очаровательные антикварные безделушки. Ты полностью расписала свой быт. По воскресеньям ты готовишь, по понедельникам занимаешься йогой, по субботам занимаешься домашними делами. Одним субботним июньским днем ты решаешь сходить за продуктами и в химчистку. Это обыкновенный день, ничем не отличающийся от остальных. Но и в обычные дни многое может случиться. И вот в один из таких дней, когда тебе невероятно скучно и ты совершенно уверена, что жизнь не имеет никакого смысла, происходит нечто такое, что приводит тебя в чувство.

Если ты идешь за продуктами, перейди к главе 115.

Если ты идешь в химчистку, перейди к главе 133.

80

Продолжение главы 42

Ты идешь на свидание с врачом. Кто от такого откажется? Во время ужина его зеленые глаза кажутся яркими, как малазийская морская вода. Его губы выглядят особенно желанными, а уж ямочки на щеках так просто чудо. Доктор Эндрю рассказывает тебе, что, когда ему было семь или восемь лет, у него была острая экзема. Все соседские дети дразнили его, никто не хотел с ним дружить. У него была аллергия на животных. Вместо друга у него был плюшевый кролик. «Может, поэтому я и стал врачом, — говорит Эндрю. — Доктор Маршалл был единственным человеком, не считая родственников, кто был добр ко мне».

Ты касаешься его руки, смотришь ему в глаза и смеешься. Он такой милый, такой ранимый — и такой сексуальный! После напитков и десерта вы идете прогуляться по парку. (Кругом полно голубиного помета, но ты стараешься этого не замечать.) Все идеально — ты, он, луна, ночной воздух. Это одно из таких мгновений, которые хочется поймать и запереть под стеклом. Он отвозит тебя домой (на своем новеньком черном «порше») и спрашивает, можно ли ему зайти в гости.

В лунном свете он выглядит бледным и искренним. Прямо герой из романа Джейн Остин. Плохо то, что эта подлая стерва никогда не писала правды. У нее все всегда заканчивается хорошо, а мужчины оказываются добросердечными миллиардерами. Ложь! Женщин обливают грязью, ведро за ведром, а они готовы терпеть. Вот он, твой Дарси, твой Ромео. Ждет твоего ответа. Кто он — мужчина твоей мечты или пройдоха? Так приятно смотреть на него, такого идеального, такого ладно скроенного. Он хочет зайти и заняться с тобой сама знаешь чем бог знает сколько раз. Интересно, если его больно укусить, будет ли от этого только приятнее или это разом разрушит всю идиллию?

Если ты разрешишь Эндрю зайти, перейди к главе 134.

Если ты не разрешишь ему зайти, перейди к главе 135.

81

Продолжение главы 42

Эрик — лопух, но лопух, на которого можно положиться. Он милый и собранный даже в самые суматошные моменты. Ничто не может вывести его из себя — ни пробки на дороге, ни людская глупость, ни чрезвычайные обстоятельства. Когда ты спрашиваешь, что помогает ему сохранять такое спокойствие, ответ тебя шокирует. «Бог», — произносит он. Оказывается, Эрик — христианин, просто он привык не проявлять своих убеждений. Он принадлежит к внеконфессиональной, «отступной» церкви, которая не имеет никакого отношения ни к одной из принятых религий.

Ты ходишь вместе с ним на службы — «собрания», как они их называют. Вместо душных помещений они встречаются в просторном здании пансионата, где есть большие удобные диваны, старинные восточные ковры, антиквариат, столы, красивые лампы и много чашек с кофе. В центре комнаты расположена сцена с усилителями для ритм- и бас-гитар. Их пастор — молодо выглядящий мужчина в джинсах и фланелевой рубашке. «Мы все хотим быть любимыми, — говорит он. — Мы все хотим, чтобы о нас кто-то знал. Бог знает нас, любит нас и принимает нас такими, какие мы есть. Нигде больше не найти такого глубокого понимания нашей сущности — и нигде не найти столь безусловной любви».

Люди, которые ходят в церковь Эрика, вовсе не чудаки. В них нет надменности, они не бросают на тебя оценивающие взгляды. Это просто нормальные работящие люди, которые пьют пиво и ругаются, которым нужно платить за жилье и делать свою работу. Это настоящие люди. От остальных они отличаются тем, что в любой ситуации могут оставаться самими собой. В них есть достоинство, какая-то элегантность, даже когда они на передвижной кухне чистят картошку, чтобы поджарить ее для бездомных, или когда убирают рвоту в местном детском садике.

Эрик не просит тебя сопровождать его в церковь, тебе самой интересно посмотреть, что это такое. Поэтому ты начинаешь посещать службы регулярно, и после них ты чувствуешь себя лучше и спокойнее. Это необычные службы, они больше похожи на обыденные разговоры, только с упоминанием разных исторических фактов. Содержащееся в них послание можно описать как мысль о надежде, свете и освобождении от страха. Они как будто говорят: «Смотри, есть что-то более важное, чем мы, и Он прав, надеясь, что мы Его заметим. Бог от нас неотделим, даже когда мы отдаляемся от Него».

Церковная община очень активна. Они, похоже, действительно хотят сделать мир лучше и много делают для этого. Содержат полевую кухню для бездомных, поддерживают малообеспеченных матерей-одиночек, рассказывая им, как готовить пятидолларовую лазанью и куда подавать заявление на получение материальной помощи. Еще есть программа поддержки для пожилых людей, кризисный центр для женщин, подвергающихся насилию в семье, и встречи анонимных алкоголиков дважды в неделю, которые совпадают со встречами группы анонимных наркоманов. Эти люди претворяют в жизнь то, что исповедуют. Церковь старается помогать людям, пытается делать то, что считает правильным и хорошим.

Ты тоже хочешь вести такую жизнь, но, похоже, это противоречит твоей профессиональной деятельности. Ты начинаешь испытывать чувство вины за то, что обеспечиваешь огромной фармацевтической компании рынок сбыта. Тебя начинают угнетать «стипендии» и «гранты», которыми ты снабжаешь врачей, Разве Иисус поступил бы так? Стал бы он распространять лекарства для больных с третьей стадией рака, которые ничем не отличаются от тех, что предназначены для лечения первой стадии? С другой стороны, эта работа позволяет тебе больше жертвовать церкви. Именно на твои деньги во дворе здания был разбит огород, а в фойе появился новый фонтан с питьевой водой, которым могут пользоваться инвалиды. Тебе доставляет необъяснимое удовольствие видеть, как прикованный к инвалидному креслу мальчик, который посещает молодежную группу, может сам налить себе стакан воды.

Есть еще одна небольшая проблема — ты не на шутку увлеклась пастором Стивом, молодым симпатичным мужчиной с яркими голубыми глазами и улыбчивым лицом. Вначале ты думала, что просто ценишь его красноречие, то, как четко ему удается сформулировать даже самые сложные мысли, но потом осознала, что искра, пробегающая межу вами, явно не святого толка, хотя она определенно божественна.

Пастор Стив ни с кем не встречается, чего не скажешь о тебе. Они с Эриком даже дружат. К тому же с ним почти никогда не удается остаться наедине — до тех судьбоносных выходных, когда церковь закрыли из-за того, что в подвале травили крыс, а Эрик уехал из города по работе. Тогда ты пошла в церковь одна, чтобы вернуть термос для кофе, который брала на вечер для сбора средств на церковные нужды.

Ты проходишь мимо неосвещенных общих комнат, и тут натыкаешься на пастора Стива собственной персоной. Он так близко от тебя, от него пахнет лимонным лосьоном после бритья, над губой у него крошечный пурпурный порез, наверное от бритвы. Тебе хочется коснуться его лица кончиками пальцев. Он улыбается и придвигается ближе к тебе, ты чувствуешь у себя на губах его дыхание.

Если ты поцелуешь пастора Стива, перейди к главе 136.

Если ты не поцелуешь его, перейди к главе 137.

82

Продолжение главы 43

Ты решаешь консультировать онкологических больных. Почему бы нет? Самые большие радости в жизни часто оказываются замаскированы под обязанности. Иногда урок можно извлечь именно из того, что ты вынуждена делать. И даже если ты не сделаешь никаких выводов, не страшно, потому что такие ситуации все равно повторяются. Результаты уроков, которые мы должны извлечь из жизненных ситуаций, дождутся своего часа, а наши учителя никогда не отступятся от нас, даже если мы порой от них уходим. Особенно если мы от них уходим. Они нас все равно найдут, все равно выследят, они не знают усталости, за ними стоят все силы Вселенной. Вот почему пьяницы продолжают пить, сексуально озабоченные ищут новых партнеров, пропавшие не находятся, а те, кто в панике, не могут успокоиться. Они не извлекают урока из жизненных ситуаций, и поэтому эти ситуации повторяются.

Ты можешь не знать, что сделает тебя счастливой, но твое тело никогда не лжет. Когда онкологическим больным ставят диагноз «рак», они обычно мысленно возвращаются в то время, когда еще не знали о своей болезни, и пытаются понять, с чего все началось. Бывали ли у них головные боли, слабость, потеря аппетита, приступы острой боли неизвестного происхождения? Да, конечно, бывали. Но они не обращали внимания на свои ощущения, отталкивали свои чувства. «Не было же никаких признаков!» — такова обычно первая реакция. Потом люди вздыхают: «А может, и были».

Не умереть — это выиграть одно сражение, а продолжать жить — совсем другое дело. После того как твои пациенты принимают факт существования болезни, они должны понять, что есть вещи, на которые это не должно повлиять, — жизнелюбие, дети и чувство юмора. Это многим помогает выздороветь. Ты учишь своих подопечных беречь силы, правильно питаться и медитировать. Многие выживают. И многие — нет.

У тебя есть одна пациентка, Амария, двадцатишестилетняя девушка, которая до того, как заболеть, занималась верховой ездой. Она жила и работала на лошадиной ферме за пределами штата. «Мой конь раньше меня все понял, — рассказывает она. — Он не хотел, чтобы я на нем ездила — все время возвращался к конюшне». Прогноз для Амарии плохой. Интерферон и химиотерапия не работают, у нее то начинается ремиссия, то снова рецидив. В конце концов работу на лошадиной ферме ей приходится бросить. Амария плохо переносит лечение, ее врачи не знают, сколько еще курсов она сможет выдержать. Она в депрессии, она волнуется и перестает есть.

«Я раньше боялась, что Опако взбрыкнет и на галопе сбросит меня с седла, — говорит Амария. — Боялась, что сломаю шею и умру. Сейчас о таком исходе можно было бы только мечтать». Она проходит еще один курс интерферона, теряет еще десять фунтов и становится похожа на человека, выжившего после концлагеря. Потом однажды Амария приходит к тебе, садится в кресло и улыбается. На ее щеках слабый румянец. «Я больше не принимаю лекарств, — говорит она. — Я прекратила лечение. Никакой химии, никакого интерферона, никаких игл, никаких пересадок костного мозга — ничего. Я никогда не чувствовала себя лучше. Сегодня утром я ела яичницу и съела целую тарелку».

Амария отказывается возобновить лечение, и в течение нескольких следующих недель ее здоровье стремительно восстанавливается. Оно возвращается, как водный поток в пересохшее русло. Ее губы становятся пухлыми, волосы отрастают, кожа приобретает персиковый оттенок. Такое часто случается после прекращения приема лекарств. Проблема состоит в том, что рак все равно не вылечен, он тоже наливается соками день за днем, чтобы в конце концов завершить начатое. И это неминуемо. Когда пациент решает прекратить лечение, политика больницы состоит в том, чтобы не вмешиваться. По закону Амарии должны в подробностях рассказать, чем это для нее чревато. О том, что все функции организма будут потихоньку отказывать, что наступит истощение, придут судороги и боль. Тогда ей смогут предложить только сильные дозы обезболивающего (морфин, «Дилаудид»), которые принесут лишь некоторое облегчение.

«Помоги мне выбраться на прогулку, — просит она тебя. — Хочу еще разок прокатиться на моем коне, в последний раз перед тем, как уже не смогу на нем ездить. Они говорят, что мне нельзя покидать больницу, что я недостаточно окрепла. — У нее горят глаза, она на удивление крепко держит тебя за запястье. — Я хочу, чтобы ты отвезла меня в Вальхаллу, где стоит мой конь. Хочу в последний раз очутиться в седле».

Ты представляешь себе, как она скачет по полям с развевающимися волосами. Однако если ты ее увезешь, тебя могут посадить в тюрьму.

Если ты отвозишь Амарию в Вальхаллу, перейди к главе 138.

Если ты не отвозишь Амарию в Вальхаллу, перейди к главе 139.

83

Продолжение главы 43

Ты соглашаешься на, работу библиотекаря. Рак у тебя на стадии ремиссии, ты должна быть благодарна за такое везение и такую возможность, но, честно говоря, эта работа невыносимо скучная (достать карточку, вписать имя, достать карточку, вписать имя). От скуки рождаются по-настоящему глупые идеи вроде соблазнения Кристофера, куратора музейного отдела фильмов, низкорослого нервного мужчинки с шапкой черных волос и очками с толстыми стеклами в черной оправе. У него очень маленький пенис, но раз ты недавно оправилась от рака, тебя это не должно волновать. Или, наоборот, тебя это должно волновать еще больше? Непонятно.

Тебе хочется спросить его о пенисе. Что с ним случилось? Произошел какой-то несчастный случай? Хирург на обрезании был зол? Для большинства женщин размер имеет значение, а он пыхтит тут со своим карандашным огрызком, пытаясь показать все, на что способен. Тебе его жаль. Неужели на свете еще остались мужчины, которые не в курсе, что размер имеет значение? (Размер имеет значение!!!)

Вы занимаетесь этим в проекционной, в медиатеке, в каморке со швабрами, пока люди смотрят фильмы. Такое ощущение, будто тебя атакует энергичный бурундук. Но Кристофер так нежно держит тебя за руку после секса — берет твои пальцы и целует их, медленно, с наслаждением. Он по-своему мил, приносит домой странные немецкие фильмы, которые, как ему кажется, тебе могут понравиться, и готовит лучшее индийское карри, какое ты когда-либо пробовала. Стоит у плиты, слегка наклонившись, пальцами перебирая специи: насыпая шафран и жасмин, перец и соль, подливая очищенного масла. Все бы хорошо, если бы его член не был таким маленьким.

Проходит около двух лет. Ты по-прежнему с Кристофером, и в сексе наблюдается некоторое улучшение. Ты покупаешь в специальных магазинах дополнительные приспособления. Секс-игрушки спят в ящиках прикроватных тумбочек и извлекаются на свет, когда в них появляется необходимость. Исследовательская работа становится более интересной, ты даже помогаешь Кристоферу с организацией кинофестиваля. Жизнь как будто обретает форму, наполняется смыслом.

Но однажды вечером все рушится. Появляется Ханс. Шесть футов четыре дюйма роста, голубые глаза, песочнозолотистые волосы. Он швед из Лос-Анджелесского киноинститута, приехал, чтобы организовать фестиваль скандинавских фильмов. Как только ты видишь его, между вами пробегает искра и каждая клетка твоего тела внезапно просыпается. Он одаряет тебя довольной ухмылкой, словно знает большой секрет, который ты будешь счастлива услышать. Ты ухитряешься не броситься ему на шею до открытия фестиваля, на котором он произносит вступительную речь, а ты думаешь только о том, как велик бугор у него в штанах.

После вечеринки и нескольких бокалов шампанского (Кристофер давно ушел домой) Ханс просит отвезти его в отель. Когда вы останавливаетесь на парковке у гостиницы, он наклоняется и очень грубо, ничего не спрашивая, хватает тебя за грудь. Ты в шоке. Он приближает свое лицо к твоему, но не целует тебя, а продолжает массировать твою грудь (ты не давала на это согласие, но почему же ты так возбуждаешься?) и сообщает, что ты сейчас поднимешься с ним наверх. Вы выходите из машины, ты следуешь за ним. Пока вы поднимаетесь в лифте, Ханс с тобой не разговаривает, а как только вы заходите в номер, грубо толкает тебя на кровать. Он расстегивает брюки и извлекает свой маленький (большой) секрет. Это продолжается часами — на кровати, у гардероба, возле раковины, у мини-бара. К тому времени, когда он с тобой закончил, уже четыре утра, и ты не можешь найти свою правую туфлю.

Дома Кристофер словно воды в рот набрал. Тихо так, что ты слышишь, как капает из крана. Любой звук кажется громким. Он читает газету, не глядя на тебя, и не собирается спрашивать, где ты была всю ночь. Не хочет узнавать подробности, потому что не желает их знать. Но ты же должна сказать ему, разве нет? Положит ли это конец вашим отношениям или, наоборот, окончательно сблизит вас?

Если ты расскажешь Кристоферу, что спала с Хансом, перейди к главе 160.

Если ты не расскажешь ему об этом, перейди к главе 161.

84

Продолжение главы 44

Ты соглашаешься участвовать в выставке и начинаешь планировать поездку в Нью-Йорк. Все по этому поводу впадают в какую-то истерию — в «Дулут газет» публикуют статью о тебе, а соседи устраивают для тебя прощальную вечеринку с пирогами и традиционной шотландско-ирландской музыкой. В день отъезда стоит ясная погода — на небе ни облачка, только стаи диких гусей летят себе на юг, в теплые страны.

Маленький самолет с одним двигателем, несущий тебя в Миннеаполис, дергается, как нервнобольной, когда берет высоту в десять тысяч футов. Ты рада, что надела свитер и взяла с собой шаль, потому что в салоне холодно. На высоте пятнадцати тысяч футов пропеллер начинает трещать, самолет резко ныряет вниз и падает на кукурузное поле. Большой столб черного дыма перечерчивает голубое небо. Пилот погибает первым. Гуси попали в двигатель. Типично.

На небесах ты встречаешься с Богом, который оказывается крайне раздраженной чернокожей женщиной, страдающей от избыточного веса. Он (Она) живет в большом белоснежном дворце на холме в окружении сотни кошек и не особенно любит болтать. Она наблюдает за миром через тысячи телевизионных экранов, часто вздыхает, бьет себя по лбу и разговаривает с людьми в телевизорах, как будто они могут Ее слышать.

«Сколько можно!» — грозит Она кулаком бледной женщине в свадебном платье, маячащей на экране. «Нет, ты представляешь? Она снова выходит за него замуж. Проклятье, я не могу в это поверить!» Она закуривает сигару и выпускает колечко дыма. Ты задаешь Ей вопросы, например какая из религий является истинной, а Она, едва взглянув на тебя, не отвлекаясь от мыльных опер на своих экранах, отвечает, что одна религия мало отличается от другой. «Они как авиакомпании, — говорит Она. — Все доставляют тебя в одно и то же место. Если только ты не католик. — Она вздыхает. — Тогда тебе крышка».

Бог поворачивается к тебе спиной и выпускает еще одно колечко дыма.

85

Продолжение главы 44

Ты не хочешь выставлять напоказ свое маленькое хобби только для того, чтобы кучка жителей Нью-Йорка сказала тебе, что ты никуда не годишься (хотя так оно, наверное, и есть). У тебя хватает других забот. Твоя свекровь умерла, оставив некоторую сумму денег (она была женщиной с покатой грудью, которая ходила во фланелевых рубашках поверх рваных домашних платьев и могла руками разорвать курицу пополам). Она всегда благодарила тебя за то, что ты вышла замуж за ее сына, — как будто никак не могла понять, почему ты это сделала.

На эти деньги вы с мужем покупаете участок на Верхнем озере, где земля с красных глинистых холмов окрашивает солоноватую воду в кроваво-красный цвет. Вы строите просторный бревенчатый дом с сауной и художественной студией, чтобы открыть маленькую гостиницу. Так ваш доход будет расти.

Честно говоря, открыть гостиницу — это, скорее, идея твоего мужа. Ты бы предпочла основать «художественную колонию» — место, куда из города могли бы приезжать творческие личности и делиться с тобой своими взглядами и озарениями. В северных лесах хватает красот, но не хватает разговоров о возрождении движения «Баухауса» в Германии или о том, как быстрее высушивать льняное масло на полотнах. Разумеется, художественная колония не принесет денег. Твой муж пожимает плечами и говорит, что он в любом случае будет доволен. Выбирать тебе.

Если ты решаешь построить маленькую гостиницу, перейди к главе 140.

Если ты решаешь построить художественную колонию, перейди к главе 141.

86

Продолжение главы 46

Ты решаешь инвестировать деньги с помощью брокерской службы твоего банка и вернуться к работе на катке. Не стоит чинить то, что не сломано. Вскоре к тебе подходит миляга Ник с двумя дюжинами белоснежных роз и говорит, что слышал о том, что случилось с твоей семьей, даже пытался узнать, в какой ты была больнице, но никто не знал наверняка, а он ждал и надеялся, что ты вернешься.

Он приглашает тебя на ужин к себе домой. Его дом стоит на окраине престижного района возле небольшого ручья. Ты удивлена тем, что простой водитель «замбони» может позволить себе жить здесь, а он пожимает плечами, улыбается и открывает тебе свой секрет. В его домашнем кабинете стоят несколько ноутбуков с постоянным выходом в Интернет, все время открытых на страницах крупнейших американских фондовых бирж.

«Я как любитель инвестирую деньги в биотехнологии, — объясняет он. — Этим маленьким хобби я обзавелся после того, как избавился от игровой зависимости. Врач запретил мне ставить на лошадей, так что я открыл для себя он-лайновую торговлю, а это даже лучше».

Несмотря на то что Ник чертовски богат, он со своими деньгами не шутит, а вкладывает их постепенно и с умом, отчего и чувствует себя вполне спокойно. Он работает водителем «замбони», потому что этим занимался его отец — это своего рода дань уважения его больному родителю. «Хотя, — признается он, — я собирался бросить это занятие, но тут появилась ты, и тут меня уже было не оттащить от катка».

— Я?

Он провожает тебя в столовую, где приготовил цыпленка с молодым картофелем. Вы проводите этот вечер вместе и следующий тоже, а потом еще один. Ты до сих пор не сказала ему о деньгах, которые остались тебе в наследство, и даже не переехала из своей гнилой квартирки. Так много всего изменилось, что тебе просто захотелось, чтобы некоторые вещи оставались прежними.

Но после трех месяцев свиданий, изобретательного секса и множества съеденных жареных цыплят ты решаешь рассказать ему о деньгах. «Триста тысяч, — говоришь ты. — Это мое наследство». Ник моргает, и его вилка с насаженной на нее молодой картофелиной замирает в воздухе.

— Выходи за меня, — говорит он.

— Что?

— Серьезно. Я хочу детей, хочу, чтобы ты жила в моем доме. Давай поженимся.

Ты смотришь на него, на его сильные руки и красивое лицо и думаешь: «Я люблю этого мужчину». Но то, что он попросил тебя выйти за него замуж сразу после твоего признания о наследстве в триста тысяч долларов, кажется немного… странным.

Если ты выходишь замуж за Ника, перейди к главе 142.

Если ты не выходишь замуж за Ника, перейди к главе 143.

87

Продолжение главы 46

Ты не собираешься возвращаться к проклятой работе на катке. Только не с тремястами тысячами долларов в кармане. До конца жизни этого не хватит, но хватит на то, чтобы прожить в свое удовольствие год или даже два, а может, если повезет, и все шесть. В любом случае, тебя сейчас мало что волнует. После того как ты похоронила свою маму, прочла над ней молитвы и поставила могильную плиту, твой взгляд на мир изменился. То, что раньше казалось важным, теперь кажется смешным. Деньги, арендная плата, одежда, драгоценности… К чему вся эта показная ерунда? Для чего? На крышках гробов пока багажников не делают.

Ты начинаешь думать, что бы тебе предпринять. Открыть свое дело, пойти учиться, отправиться путешествовать? Чего бы хотела для тебя твоя мама? Она бы хотела, чтобы ты стала счастливой независимо от рода занятий.

В компании «Вирджин Атлантик» ты можешь купить билет на самолет, который провезет тебя по всему миру. Ты находишь веб-сайты, посвященные кругосветным путешествиям, чаты, колонки советов. Короче говоря, есть такая игра, которая состоит в том, чтобы совершить кругосветное путешествие, как можно меньше пользуясь системой воздушных сообщений (воспользоваться ею все же придется, например для перелетов через океаны). Предпочтительнее путешествовать на поездах, кораблях, машинах, мопедах, велосипедах. На мир нужно смотреть с земли.

Другое правило состоит в том, чтобы двигаться вслед за временем, то есть на восток (это сильно упрощает задачу). Понятно, что двигаться строго на восток не получится. Один из популярных маршрутов таков: США, Гавайи, Фиджи, острова Кука, Таити, Новая Зеландия, Австралия, Индонезия, Гонконг, Сингапур, Малайзия, Таиланд, Непал, Индия, Африка и Европа. Бывалые люди заявляют, что можно совершить такое путешествие меньше чем за два года, то есть проезжать меньше пятнадцати тысяч километров в год, — в основном из-за того, что многие пункты назначения относятся к странам третьего мира, где цены довольно низкие.

Ладно, но если ты отправишься в кругосветное путешествие, тебе рано или поздно придется возвращаться. А к этому времени ты будешь уже два года как безработная и, возможно, денег у тебя не останется. Другой твоей возможностью является покупка роскошной машины и открытие собственного дела. Это будет маленький бизнес, но с перспективой роста. Таким образом, за два года ты, возможно, заработаешь денег, а не потратишь их — сделаешь шаг вперед, а не назад. Вопрос в том, хочется ли тебе двигаться размеренными шагами или ты готова сгореть и превратиться в маленький уголек?

Урок мотылька

Я говорил с мотыльком о том, как прошлым вечером Он пытался взлететь К горящей электрической лампочке И заживо сгореть на ней. «Почему вы, ребята, так упрямы? — спросил я его. — Потому что для мотыльков это естественно? Ведь если бы это был открытый огонек свечи, А не электрическая лампочка, Вы бы уже были маленькими невзрачными угольками. Разве у вас совсем нет чувства самосохранения?» «У нас его в избытке, — ответил он. — Но иногда мы устаем им пользоваться. Нам наскучивает рутинность, Мы жаждем красоты и волнения. Огонь — красивый, И мы знаем, что если подлетим к нему слишком близко, Это нас убьет, Но разве это важно? Лучше быть счастливым всего одно мгновение И сгореть от вида красоты, Чем жить долго и все время испытывать скуку. Поэтому мы сжимаем всю нашу жизнь В один маленький комочек И бросаем его в огонь, — Вот для чего дана жизнь. Лучше на мгновение стать частью чего-то прекрасного, А потом перестать существовать, Чем жить вечно, так и не прикоснувшись к красоте. Наше отношение к жизни таково: Нужно легко приходить и легко уходить. Мы похожи на людей, Какими они были до того, как стали Слишком цивилизованными, Чтобы наслаждаться самими собой. И прежде, чем я успел возразить ему И поспорить с его философией, Он сгорел в пламени зажигалки. Я с ним не согласен. Я бы предпочел Быть счастливым наполовину и жить вдвое дольше, Но в то же время мне жаль, Что у меня нет чего-то, чего я желал бы Так же страстно, как он…

Дон Маркис

Если ты отправляешься в кругосветное путешествие, перейди к главе 144.

Если ты остаешься дома и открываешь свое дело, перейди к главе 145.

88

Продолжение главы 47

Ты движешься вслед за светом, который постепенно из золотого становится оранжевым, алым, пурпурным, синим, а затем черным. Пусто. Пахнет дымом. Что-то хрустит под ногами, как будто ты ступаешь по рыбьим костям. Над черной водой вспыхивают голубые сполохи. Ты бродишь по подземному миру, доходишь до маленькой алюминиевой скамейки и садишься на нее.

Сев, ты больше не можешь пошевелиться. Скамейка покрыта чем-то липким, твои ноги приклеились к потрескавшейся земле. На голубую стену перед тобой проецируется черно-белый документальный фильм, посвященный тебе. Твоя жизнь запечатлена на пленке, вот только вырезано все хорошее, что в ней было. Никакой ретуши. На видео снято все, каждый совершенный тобой плохой, глупый, эгоистичный поступок, каждая ложь, каждая подлость, и теперь ты вынуждена снова и снова это пересматривать. Унижения, злые слова, обиды, малейшие оплошности. Поговорить не с кем, не у кого спросить, что происходит. Ты вынуждена сидеть и смотреть этот фильм, в котором запечатлены твои собственные глупые ошибки.

Единственное существо, которое оказывается поблизости, — это вялое червеобразное создание, которое болтает без умолку, не выпуская из рук швабры. «Но почему? — спрашиваешь ты его. — Почему я в аду?» Оно не поднимает на тебя глаз и отвечает, продолжая мести. «Потому что ты принимала неверные решения, — говорит оно. — И не находила в жизни поэзии».

89

Продолжение главы 47

Ты сопротивляешься теплу и свету, который затягивает тебя, стискиваешь зубы, собираешь волю в кулак и медленно, по сантиметру, пробираешься назад, к зыбкому средоточию своей жизни. Возвращаться в свое тело ужасно, это все равно что надевать холодную мокрую кожаную пижаму.

Пронзительный писк, издаваемый приборами, стихает. Когда ты приходишь в себя, то видишь повсюду трубки, капельницы, твое тело до невозможности распухло. У тебя сломано столько костей, что ты даже не можешь их все запомнить, когда врач начинает перечислять. У тебя расстройство кратковременной памяти. Невозможно сосредоточиться на одной мысли. Я уже обедала? Мне уже кололи морфин? О чем я только что говорила?

Несмотря на твое плачевное состояние, ты официально находишься под арестом за нарушение общественного покоя, появление на людях в нетрезвом виде, переход шоссе в неположенном месте и так далее и тому подобное. Наказание включает в себя принудительное стационарное лечение от алкогольной и наркотической зависимости, сто часов общественных работ и полное возмещение убытков водителю грузовика.

После долгого и мучительного процесса выздоровления ты попадаешь в дом призрения — стационар для буйных пациентов с криминальным прошлым. Для мужчин и женщин, совершивших что-то по-настоящему плохое. Тут есть жены, избивавшие своих мужей, есть женщины, которые грабили продуктовые магазины. Тебе тут самое место.

Ты становишься на долгий, унылый путь трезвости: кожа трескается, во время детоксикации ты потеешь, от групповой терапии тупеешь, от индивидуальных консультаций с психологом тебе делается больно, все эти терапии выматывают. Чтение вслух отрывков из здоровенных книг, чтение во время ежедневных медитаций, обмен историями, налаживание контактов, мерзкая еда, которая по вкусу напоминает отбросы из студенческой столовой. Соблюдение правил. Никакого алкоголя, никаких наркотических веществ, никакого секса.

В процессе отказа от выпивки ты не можешь думать ни о чем другом, кроме того, где бы достать выпивку. Когда тебя просят сосредоточиться на проблемах другого человека или выполнить какое-нибудь поручение, для тебя это все равно что автомобиль через плечо перекинуть — ты просто на это не способна. Тебя может рассмешить что угодно и что угодно может заставить расплакаться. Ничего не понятно, ни на чем нельзя сконцентрироваться — все слишком сложно. Ты жаждешь того, чем наслаждаются «во внешнем мире» остальные люди. Алкоголя. А тебе говорят, что теперь ты не должна пить. Никогда. Тебе не разрешается ни покупать, ни употреблять, ни даже находиться поблизости от алкоголя. Хотя тяга к спиртному у тебя полностью так и не проходит.

Потом ты встречаешь Брайана. Высокого, стройного, с торчащими в разные стороны волосами. Его привозят почти в бессознательном состоянии. Он записался на программу после того, как поставил в духовку пластмассовый поднос (пытаясь испечь печенье) и чуть не спалил весь дом. У него это уже пятый курс лечения.

Когда Брайан наконец заканчивает детоксикацию и переходит к групповой терапии, выглядит он отвратительно: волосы торчком, лицо осунувшееся и усталое. Он улыбается тебе, войдя в комнату, и между вами пробегает искорка узнавания, как будто вы раньше встречались и хорошо проводили время. Одна чудачка-христианка написала об этом феномене книгу — имени ее ты не помнишь, но помнишь, что читала ее в прокатной библиотеке дома призрения. Она десять минут находилась в состоянии клинической смерти, а потом ее откачали, но она утверждает, что, пока была в отключке, побывала на небесах, где ангелы ей все это объяснили.

Оказывается, земля для души нечто вроде испытательного полигона. Мы сами решаем прийти в этот мир, и попадают сюда только самые сильные души. Мы всегда приходим за тем, чтобы чему-то научиться, например смирению, терпению или надежде, — вот почему для всех без исключения жизнь представляет собой поток неприятностей. Без труда не вынешь рыбки из пруда. И когда незнакомые люди встречаются и узнают друг друга, это происходит потому, что они на самом деле уже встречались на небесах и договорились о встрече на Земле перед своим воплощением. Когда встречаются родственные души, они узнают друг друга, даже если до этого не были знакомы.

Ты радостно приветствуешь появление Брайана в своем жизненном потоке. Даже не описать, как он тебе помогает. Когда вас заставляют мастерить клетки для птиц или рисовать свои «эмоциональные пейзажи», Брайан тебя смешит. Вы держите друг друга за мизинцы во время церковной службы, сидите рядом во время обеда, играете в покер по вечерам, перед каждым сеансом групповой терапии ты занимаешь ему место рядом с собой и обычно смотришь на него в течение всей встречи. Ты от него без ума.

Ваши отношения развиваются от влечения до возбуждения (как это обычно и происходит), и однажды вы оказываетесь вдвоем в чулане. Губы Брайана солоноватые, мягкие и теплые. Ты не можешь поверить в то, что его влечет к тебе, и пытаешься быть сексуальной, что довольно сложно, когда ты находишься в крохотном помещении, полном промышленного размера кадок с глиной для лепки. Не говоря уже о том, что из-за малоподвижного образа жизни и токсинов, от которых стремительно избавляется твое тело, оно стало сонным и распухшим.

Но единственное, чего ты хочешь, — это чтобы он напомнил тебе, каково это — быть собой. Он расстегивает твои джинсы и стаскивает их с тебя.

Если ты переспишь с Брайаном, перейди к главе 146.

Если ты не переспишь с Брайаном, перейди к главе 147.

90

Продолжение главы 48

Ты соглашаешься принять квартиру. В конце концов, ты ведь этого достойна, разве нет? Женщина, которая использует секс как оружие, заслуживает каждого заработанного ею пенни. К тому же у секса с пожилым мужчиной есть свои преимущества. Ты всегда можешь рассчитывать на разнообразие прелюдии. Пожилые мужчины нежны и не тратят время на глупые вопросы, вроде: «Лучше так или этак?» Они замечают, от чего ты делаешься влажной, не оставляют без внимания стоны. С другой стороны, задницы у них как кульки с бутербродами, а пенисы какие-то странно мягкие, как куски арматуры, завернутые в тесто.

Филиппо был в ярости, когда ты съезжала, у выхода пытался схватить тебя за руку, но ваш сосед Стефано остановил его. Филиппо хотел знать, куда ты едешь и кто тебе помогает, но ты ничего ему не ответила. Он шел за тобой по улице, крича и размахивая кулаками, и между ним и пожилым владельцем дома, где находится твоя новая квартира, состоялась пренеприятная сцена. «Vie via scemo!»[8] — кричал хозяин дома Филиппо, который клялся убить того, к кому ты переезжаешь.

Пережив этот сложный момент, ты понимаешь, что твоя новая жизнь тебе подходит. Это la dolce vita, сладкая жизнь, с просторной квартирой-пентхаусом, возможностью обедать в пятизвездочном ресторане на первом этаже, тоннами украшений (серьги с черными жемчужинами, кольца с сапфирами) и бессчетное число пар туфель (Сандро нравится, когда в постели ты надеваешь туфли с каблуками-стилетами). Он джентльмен до кончиков ногтей. Когда вы встречаетесь, что, к слову сказать, происходит не слишком часто, он очарователен, внимателен и осыпает тебя комплиментами: «Твоя кожа как сливки», «Твои глаза как далекие огоньки» — и так далее.

Вы ездите в Париж и Вену, и на виллу Belle Laure — («Прекрасная Лаура»), его небольшое французское имение на острове Амальфи. Он требует от тебя больше времени проводить с ним, и за всеми этими поездками и вечеринками ты в конце концов забываешь об учебе. В любом случае, образование, которое дает Сандро, тебе нравится куда больше. Он водит тебя в оперу и на балет, на благотворительные ужины и небольшие эксклюзивные вечеринки, посвященные различным культурным событиям. Он приходит в рестораны, не заказывая столик заранее. Разумеется, часто в этих местах весело, как в морге, да и богатые люди, похоже, самые скучные представители человечества, но шампанское всегда течет рекой, а иногда бывает даже «Vin Mariani», вкусное бордо с добавлением кокаина, к которому ты в последнее время стала очень неравнодушна.

А потом однажды у вас выходит ссора. Повод совершенно пустяковый — то ли ты опоздала, то ли он не понял, где именно тебя встретить, в общем, что-то в таком духе, но после этого как будто гаснет свет. Он отменяет ужины и не переносит их на другое время. Он больше не приглашает тебя в театр и вообще прекращает звонить. Когда ты звонишь ему сама, он не отвечает и больше не приходит к тебе в квартиру. Ты перестаешь получать еженедельные денежные чеки. И вскоре домовладелец, ничего не объясняя, оставляет у тебя на двери записку о том, что мистер Кандрева хочет, чтобы ты съехала.

Ты больше не «сладкая девочка» и не «свет его очей». Теперь ты рубленая печенка.

У тебя совершенно нет денег, и тебе негде жить. Ты сидишь на ступеньках дома, где жила, и плачешь. Синьора Росси, милая старушка с первого этажа, замечает это и приглашает тебя в свою крошечную тесную квартирку выпить граппы и поболтать. «Sbagliando s'impara, — вздыхает она. — Мы учимся на своих ошибках, а мужчины — это всегда ошибки».

После долгой беседы и бутылки обжигающей жидкости она звонит паре своих восьмидесятилетних приятелей и через них находит для тебя две вакансии. Одна — это работа в крошечном обувном магазине в переулке у виа Гибеллина, а другая — работа на кухне в маленькой пекарне у дворца Питти. Обе эти должности похожи на жалкий отблеск твоей прежней блестящей жизни американской гейши.

Если ты пойдешь работать в обувной магазин, перейди к главе 228.

Если ты пойдешь работать в пекарню, перейди к главе 221.

91

Продолжение главы 48

Ты отказываешься принять квартиру. Это не значит, что ты отказалась бы взять деньги и не стала бы спать с женатым мужчиной. Дело в том, что ты боишься его жены. Эти блестящие серебряные волосы, суровое голубое платье. Мрачная улыбка. Она — женщина, привыкшая получать то, что хочет, и если она пожелает твою голову на блюде, то получит и ее. Не стоит недооценивать пожилых женщин. Может, ноги у тебя и стройнее, зато у нее больше терпения и денег.

Так что Сандро отвозит тебя домой, и ты забываешь обо всех этих приятных вещах. Их нет. С Сандро ты больше не встречаешься. (Хотя нет — была еще одна встреча: ты видела его с юной блондинкой в модном кафе на людной площади, он обнимал ее за талию, она смеялась и выглядела настолько непростительно счастливой, что тебе хотелось ткнуть ее лицом в феттучини.)

Вернувшись в квартиру, ты чувствуешь себя по-другому. Неуютно. Как будто ты что-то забыла. Филиппо готовит омлет с розмарином и просит тебя натереть сыр. «Я не могу, — отвечаешь ты. — Все кончено».

У него в одной руке лопатка, а в другой — пучок розмарина. Он смотрит так, будто неправильно тебя понял — там, где люди говорят на разных языках, это не редкость.

«Я ухожу. — Ты слышишь собственный голос как будто со стороны. — Мне нужно то, чего здесь нет». Вот как бывает иногда. От давления что-то внутри ломается, раскрывается, и наступает озарение.

«Ах ты, чертова стерва, — кричит Филиппо, размахивая лопаткой. — Что, ты думаешь, тебе светит?»

Простой вопрос. «Что-то другое, — отвечаешь ты. — Определенно что-то другое». Это не значит, что ты хочешь быть с Сандро или с кем-то вроде него, просто должен быть кто-то средний между Сандро и Филиппо, кто-то, на кого можно положиться, ответственный, но в то же время сексуальный и веселый. Где-то должен быть такой человек. Но может быть, его и нет. Все равно твои сумки уже собраны. Ты приезжаешь на вокзал и делаешь глубокий вдох.

Если ты едешь на Санторини, перейди к главе 92.

Если ты едешь на Сицилию, перейди к главе 93.

92

Продолжение глав 49, 55, 91 и 246

Санторини — самый южный в цепочке каплеобразных островов, рассеянных по Средиземному морю. Добираться туда тяжело: поезда отменяют, паромы древние, а лететь на самолете слишком дорого. Ты отправляешься в путешествие на длинном гремящем ночном поезде, идущем к портовому городу Бриндизи, где ты должна сесть на корабль до Афин. Покупаешь билеты, пытаешься сделать так, чтобы какой-нибудь проходящий мимо матрос тебя не изнасиловал, покупаешь сандвич с холодной ветчиной — все время напряжена, все время чего-то опасаешься. Правила поведения в порту: избегай смотреть людям в глаза, крепче держи рюкзак, смой макияж, не причесывайся, постарайся стать настолько неприметной, насколько возможно.

Добравшись до корабля, ты видишь скособоченную посудину, обвешанную креповыми лентами и потрепанными бумажными цветами, что производит довольно унылое впечатление. Твои глаза во всем подмечают проявления фальшивой веселости, которые на самом деле кричат о необратимом распаде. Ржавчина, грызущая каждую опорную балку, загадочного происхождения пятна на коврах в коридорах и иллюминатор, нарисованный на стене в туалете, возле которого кто-то из пассажиров пририсовал одинокую фигуру, выбрасывающуюся за борт через этот самый иллюминатор.

Правила поведения на корабле: постарайся сделать так, чтобы не укачало, не пей воду из-под крана, не говори с незнакомцами, попробуй выглядеть замужней, не забудь поспать, не пользуйся туалетом, постарайся избежать укусов одного из множества пауков, насекомых и неизвестных летающих козявок, населяющих корабль (говорят, одного мальчика какой-то паук укусил в мошонку, и яички у него раздулись до размера розовых грейпфрутов).

В конце концов ты добираешься до Афин. В Афинах только одно правило: вали из Афин. Возьми такси, чтобы как можно быстрее убраться из жуткого, грязного морского порта и попасть в не менее грязный аэропорт, где ты сможешь купить билет на рейс «Эгейских авиалиний» в любое другое место.

Полет — это смертельный акробатический номер, противоречащий всем законам гравитации. Первый раз в жизни тебя укачивает в самолете, однако когда вы приземляетесь, когда твой скрученный, раздраженный желудок успокаивается и ты видишь голубое море с кружевом пены, голубые крыши-маковки, распростертые под солнцем пляжи с черным песком, ты понимаешь, что все это жуткое путешествие было не напрасно.

Водитель такси подвозит тебя к популярной гостинице для молодежи на дальнем конце острова, которая прилепилась прямо к черному базальтовому утесу. Там, в главной комнате, стены которой освещаются сонным голубым светом, могут спать до двадцати человек. Море плещется всего в пятистах ярдах от твоей головы, звук волн одновременно усыпляет и оглушает тебя.

Гостинца оказывается прибежищем профессиональных бездельников и небогатых путешественников со всех уголков света. Каждый день, каждую неделю приезжают и уезжают новые люди. Ты знакомишься с двумя бронзовокожими жителями Австралии, которые уже восемь месяцев живут на Санторини; с молчаливой немецкой парой, которая никогда не здоровается первой и не разговаривает ни с кем, кроме друг друга; с мужчиной, который днем и ночью спит на своей койке, и тремя девушками из Токио в одинаковых зеленых ветровках.

Ты бродишь по острову, осматриваешь оживленный порт Фиры с многолюдными ресторанами и бесконечными ювелирными магазинами; богатый город Имеровильи с маленькими, карабкающимися по холмам лестницами и голубыми крышами домов; одинокий маяк Акротири с длинной узкой лестницей и потрясающим видом на море; черный песчаный пляж Периволосовер с соломенными пляжными зонтами, гладкокожими загорелыми мужчинами и колючими деревьями с оранжевыми верхушками и толстыми листьями.

Ты ешь сливочные йогурты, политые медом, слоистую пахлаву и сытные оливки из Каламаты, белую безымянную рыбу, которую ловят в море тут же, на месте, пробуешь жареного ягненка с чесноком, лимонный соус, который называется авголимоно, и сытное блюдо из баклажанов со сладким кремом из яиц и молока, которое называется мусака. В Греции самая вкусная еда, которую ты когда-либо ела. Рай для гурмана.

Это похоже на рай до тех пор, пока однажды утром ты не просыпаешься позже обычного и не обнаруживаешь, что твой рюкзак открыт и разворочен, а кошелек и абонемент на железную дорогу пропали. Около часа ты роешься в своем рюкзаке, переворачиваешь матрасы, все проверяешь и перепроверяешь, а твоя истерия все нарастает. Ты срываешь с кровати простыни и подушки, сбрасываешь туфли. Все твои деньги, твои дорожные чеки, наличность — все пропало.

Владелец гостиницы (лысый бочкообразный мужчина по имени Макгрегор с густой выцветшей рыжей бородой) пытается тебе помочь. Он вызывает местную полицию (равнодушного мужчину, который не удосуживается даже записать твое имя) и делает тебе крепкий «Мохито» — бесплатно. Ты сидишь у барной стойки и смотришь на море. Что теперь делать? Без денег тебе не вернуться домой.

Ты звонишь в американское консульство в Афинах и три часа ждешь на телефоне, пока набившая оскомину запись пронзительной греческой музыки разрывает тебе барабанные перепонки — довольно изощренная пытка. Шесть раз тебя соединяют с разными людьми, каждому из которых ты рассказываешь свою историю, пока наконец не выясняется, что они вроде как могут тебе помочь. Американское консульство выдаст тебе временный паспорт, посадит тебя на самолет домой и даст пятьдесят долларов на расходы. Все это ты должна будешь возместить по возвращении в Штаты. На оформление заявления «для оказания помощи гражданину, оказавшемуся в чрезвычайной ситуации», у тебя есть неделя. Потом консульство закрывается на лето.

— Консульство закрывается?

Да, закрывается. Макгрегор улыбается (или злорадствует — трудно понять: он два раза потерся о тебя, и ты не можешь с уверенностью сказать, был ли бугор в его полотняных штанах твердым или мягким). «Есть еще один вариант. Мне тут нужна помощь, — говорит он. — Уборка и всякое такое. — Он указывает на комнату своей пухлой рукой. — Оставайся здесь и работай в гостинице. У тебя будет жилье, стол и деньги, хотя и небольшие».

Он снова улыбается, и ты не можешь понять, милый он или пугающий. Что же делать? Если сейчас же не поедешь в консульство, ты здесь застрянешь, придется работать еще какое-то время для того, чтобы купить билет домой. Но если ты поедешь в консульство, твое путешествие на этом и закончится. Оказаться в безопасности или сожалеть об упущенных возможностях? У тебя кружится голова. Ты устала. Море как будто подавляет тебя и кажется до смешного большим.

Если ты соглашаешься работать в гостинице, перейди к главе 252.

Если ты берешь в консульстве билет домой и уезжаешь, перейди к главе 148.

93

Продолжение глав 49, 55, 91 и 159

Ты едешь на Сицилию в душном поезде Ferrovie dello Stato двенадцать часов по итальянскому побережью к проливу Мессины. Там садишься на ржавеющий паром до сицилийского порта, а потом покупаешь билет на забитый людьми поезд до Палермо. К тому времени, когда ты добираешься до города, ты измождена, а все заведения закрываются. Ты скитаешься по округе в поисках дешевой гостиницы, опасаясь каждого встречного.

Этот город известен как оплот итальянской мафии, Cosa Nostra. Коррупция, вымогательство и покушения. Тайны, кровная месть и убийства. Легенды, истории, мифы и слухи. В Америке детей пугают историями про Бугимена, а итальянские мамы призывают детей к послушанию рассказами о том, что Cosa Nostra не принесет им ничего хорошего.

Ты останавливаешься в маленьком баре «La Bella Ragazza»[9] и выпиваешь кампари с содовой, чтобы успокоить нервы и узнать про гостиницу. Внутри никто не обращает на тебя особого внимания, за исключением одного немца в темном костюме. Он заговаривает с тобой и кажется довольно милым. Расспрашивает, когда ты прибыла на Сицилию, откуда ты, чем занимаешься и тому подобное. Он угощает тебя напитками и спрашивает: «Не хотите ли остановиться в доме у моей сестры? Платить не нужно и никакого интима. У меня дочь вашего возраста. Мне было бы противно думать, что ей в Палермо негде остановиться. Пойдемте».

Владелец бара равнодушно пожимает плечами — говорит, что не знает, какие гостиницы открыты в такой час, но ты, конечно, можешь еще побродить и поискать.

Если ты пойдешь к немцу домой, перейди к главе 149.

Если ты не пойдешь домой к немцу, перейди к главе 253.

94

Продолжение главы 51

Ты говоришь: «Да!» Ты согласна выйти за Филиппо. Он на радостях отправляется в бар, чтобы поделиться новостью с приятелями, а ты звонишь своим родителям. Они обеспокоены. «Кто этот парень? Когда вы познакомились? Разве можно так быстро понять, что он тебе подходит? Он что, промыл тебе мозги?» От таких вопросов ты чуть не плачешь. Ты не можешь сказать им, что выходишь замуж, потому что залетела, поэтому говоришь, что выходишь замуж, потому что безумно влюблена, что является ложью.

Положительный момент во всем этом один — твоя мама немедленно прилетает, чтобы помочь тебе со свадьбой, которую вы собираетесь устроить как можно скорее (пока твой живот не стал заметен). Торжество назначается через месяц. И вот этот момент настал. Втиснув себя в кружевное платье свекрови, от которого чешется все тело, и закрепив фату, которая впивается в кожу, как терновый венец, ты готовишься идти к алтарю.

Вот только что-то не так. Люди ведут себя странно. Твой отец меряет шагами холл, а твоя будущая золовка, которая должна проследовать за тобой к алтарю в персиковом платье подружки невесты, стоит на улице в джинсах и шепчется с кем-то по мобильному телефону. «В чем дело?» — спрашиваешь ты, но, похоже, никто не осмеливается посмотреть тебе в глаза.

Оказывается, никто не может найти Филиппо. Он пропал. Ни записки, ни телефонного звонка — ничего. Жених просто исчез. Попал ли он в автокатастрофу, умер ли, заболел или убит — все было бы лучше, чем то, что он струсил. По крайней мере тогда ты была бы вдовой, а не матерью-одиночкой и могла бы сказать своему ребенку, что его отец был храбрецом (хотя это не так) и что он был хорошим человеком (что тоже неправда).

В конце концов твой отец встает перед собравшимися и делает нелепое и неловкое объявление. Ты слышишь, как кто-то хихикнул. По залу пробегает гул голосов. Поток замечаний, вопросов, ремарок и колкостей накатывает на тебя волна за волной. Священник хочет прочесть над тобой «Аве Мария», но ты велишь ему отвалить. Если точно, ты говоришь следующее: «Прочь! Клянусь, меня вырвет, если вы подойдете ко мне!» Ни одной брошенной беременной несостоявшейся невесте не нужно, чтобы к ней приставал старик со всякими глупостями.

Мать Филиппо рыдает, утираясь платьем, и говорит, что не может поверить, что ее сын снова так поступил (оказывается, он уже отменял свою свадьбу пять лет назад; свою прежнюю невесту, послушную девочку из Сиены, он бросил у алтаря в соборе Святого Марка). Его братья клянутся убить Филиппо (это значит, что они найдут его, наорут друг на друга, а потом все вместе пойдут и напьются). Его друзья закатывают глаза, смотрят на часы и гадают, когда закрывается бар, расположенный дальше по улице. Прихожане встают, чтобы уйти, но уходят они не с пустыми руками. Теперь им есть что рассказать — история о несостоявшейся свадьбе одной американки.

Твои родители безмолвствуют. Ты возвращаешься с ними в гостиницу и ешь гамбургеры в гостиничном баре. Официантка спрашивает, не хочешь ли ты узнать, какие у них есть фирменные блюда, и тебе безо всякой на то причины хочется ее убить. Ты наполняешься холодной злостью, словно ледяной водой. Твои родители хотят, чтобы ты полетела с ними домой, сбежала от этих ужасных людей и кошмарного раскаленного города (возможно, они единственные взрослые люди в мире, кто считает Флоренцию «кошмарной»). Ты не знаешь, как быть. У тебя нет причин, чтобы уезжать, и тебе незачем оставаться. Что там, что здесь, ты беременна, и в любом случае ты — порченый товар.

Если ты отправляешься домой, перейди к главе 154.

Если ты остаешься, перейди к главе 128.

95

Продолжение главы 51

Ты отказываешься выйти замуж за Филиппо, и, о Боже правый, что тут начинается! Он порывает с тобой и говорит, что не хочет больше тебя видеть. Он заявляет, что не собирается помогать тебе с ребенком, а в итальянском законодательстве нет статьи об алиментах на детей. Он угрожает тебе побоями, высылкой, тюрьмой, всеми мыслимыми и немыслимыми наказаниями, даже обещает пустить слух, что ты — лесбиянка с волосатыми ногами, хотя тебе не совсем ясно, почему это должно тебя пугать.

В связи с этим ты не знаешь, хочешь ли оставить ребенка. В Италии в любом случае аборты запрещены. Для того чтобы это сделать, понадобится ехать в Швейцарию, а у тебя нет денег ни на дорогу, ни на саму процедуру. Филиппо говорит, что ты можешь позвонить ему, когда к тебе вернется здравый смысл, но как раз он-то, похоже, тебя и не покидал. Ты бросаешь колледж. Если хочешь выбраться отсюда, нужно заработать немного денег и отложить их. Тебе нужна нормальная работа.

Но единственное, что тебе сейчас предлагают, это место барменши в маленьком унылом баре «Иль Россо» на другом берегу реки, вдали от центра города, на глухой маленькой темной улочке. «Иль Россо» представляет собой прямоугольное помещение с одинокой скрипучей стойкой из красного дерева, за которой постоянно торчит горстка итальянцев в темных костюмах. Они приходят не для того, чтобы поболтать друг с другом, пообщаться, посплетничать или поспорить. Они приходят, чтобы напиться. Тебе нравится находиться среди них, они выглядят потрепанными, и ты себя чувствуешь такой же. У тебя болит желудок, вернулись судороги и изможденность.

Один из постоянных клиентов, Массимо, — это особый случай. Он молод, но у него лицо старика. Его жена и маленькая дочка погибли в автомобильной аварии год назад, но он до сих пор носит в бумажнике прядь волос жены. Он говорит, что должен был быть с ними, когда это случилось, но он остался дома, чтобы посмотреть футбольный матч. Он тоже должен был умереть — в общем-то, так оно и произошло. Обычно Массимо пьет пиво, пока его глаза не подернутся дымкой и он не ляжет головой на стойку.

Однажды вечером он объявляет, что сегодня день его рождения. Ты целуешь его в щеку. От него приятно пахнет. Ты снова целуешь его — подбородок, как наждачная бумага, солоноватые губы. Ты идешь к нему домой, остаешься с ним этой ночью и следующей тоже. В конце концов оказывается, что ты с ним живешь. Формально этого никто не объявлял просто это происходит. Вы встаете по утрам и вдвоем идете в бар, сидите там целый день вместе в темной комнате, а потом идете домой, где он готовит ризотто с артишоками или макароны с базиликом. Вы вдвоем лежите на его кровати с выключенным светом и слушаете старые записи Бадди Гая, принадлежавшие его жене, пока он массирует тебе ступни. Он заваривает чай с мятой и пытается убедить тебя назвать ребенка в честь какого-нибудь святого. Например, святого Флориана, покровителя бурь.

Массимо показывает тебе рисунки своей погибшей дочери — размытые акварели, которые он хранит в ящике комода вместо одежды. Вся его квартира — это склеп его жены и дочки, хранимый в неприкосновенности с тех пор, как их не стало. На ночном столике пылятся гардениевые духи его жены и ее крем для рук, выцветший плюшевый кролик его дочки по-прежнему лежит на полу у ее кровати, там, где она его уронила.

Массимо плачет у тебя на груди. Ты снова и снова занимаешься с ним любовью. Ты пытаешься прижечь рану, поставить заплатку, открыть запертые комнаты, в которых он прячет черные ящики, но у него всегда остается место, куда ты не можешь добраться, место, предназначенное только для них, которое нельзя трогать. Ты расторгаешь свой договор аренды и переезжаешь в его большую темную квартиру. Тебе уютнее рядом с ним, как будто там у тебя есть шкаф, куда можно повесить свою тоску.

От Филиппо нет никаких вестей. Он не знает, где ты живешь или работаешь, и ты, похоже, выкинула его из головы. Потом тебя находят родители. Кто-то в баре дал им телефон Массимо, и они хотят знать, когда ты вернешься домой и как идут дела в колледже. Может, дело в том, что ты до смерти устала, или в том, что боль Массимо тебя иссушила, но ты рассказываешь им все. Все двадцать минут, которые продолжается твой горестный монолог, родители не говорят ни слова. Потом мама предлагает приехать за тобой, а ты отвечаешь: «Как хотите. Мне уже все равно». И это правда. Ты просто хочешь попасть домой — где бы твой дом ни был.

Ты сообщаешь Массимо, что приедут твои родители, и его реакция тебя удивляет. Он собирается и невероятно долго принимает душ. Когда он появляется из ванной, то выглядит иначе — свежее и чище. Он привел в порядок волосы и сбрил свою темную щетину. В его взгляде появляется искорка, которой ты никогда раньше не замечала. Он выглядит на десять лет моложе. «Родители ведь не сегодня приезжают», — говоришь ты.

Массимо хочет перед их приездом привести в порядок квартиру. Он убирает комнату дочки, аккуратно упаковывает ее одежду и игрушки и убирает их в чемодан, который прячет в шкафу у себя в спальне. Он застилает постель и моет полы, стирает шторы и переставляет всю мебель — так, что комнаты уже не узнать. «Теперь им будет где спать», — говорит он и целует тебя в лоб.

Потом он прибирается в остальной части квартиры: выносит из дома все ковры и старательно выбивает их, развесив на черной лестнице; заменяет занавеску в душе и кухонную скатерть; ставит на журнальные столик свежие цветы. «Твой отец курит сигары?» — спрашивает он и, не дожидаясь ответа, покупает кубинские сигары, жареного ягненка и красный картофель.

Ты с трудом узнаешь этого Массимо. Очевидно, напряжение от грядущей встречи с твоими родителями заставило его проснуться, дало ему повод собраться. В аэропорту он нервничает, переминается с ноги на ногу и теребит галстук, при этом оберегающим жестом обнимая тебя за талию и притягивая поближе, когда мимо проходят другие мужчины.

При встрече родители на тебя не орут, не читают нотаций, а просто принимают случившееся и сидят в гробовой тишине. Ты объясняешь им, что Массимо — не отец ребенка, что и озадачивает их, и позволяет вздохнуть с облегчением. Дома Массимо готовит ягненка с розмарином, чесноком и зеленой фасолью и ризотто с томатами. Он откупоривает бутылку красного вина и наливает всем по бокалу, а тебе — минеральной воды. Подняв тост за твое здоровье и за ребенка, Массимо становится на одно колено и делает тебе предложение. Теперь твои родители чувствуют себя еще более смущенными. Ты бросаешься Массимо на шею и говоришь: «Да»!

За время своего недельного визита родители покупают тебе все детские вещи, какие только есть на свете (одежду, подгузники, пеленальный столик, детское питание, коляску с пологом, колыбельку и прочее), потом садятся в самолет и улетают домой. После их отъезда ты боишься, что Массимо снова может погрузиться в свой темный мир, но он в радостном ожидании переделывает комнату своей дочки в красивую детскую.

Ты устраиваешься на работу в цветочный салон «Дикая роза», которым владеет семья Донна из Милана. Ты составляешь букеты и принимаешь заказы по телефону до восьмого месяца беременности, а потом берешь отпуск до рождения Флорианы, шестифунтовой девочки, которая как две капли воды похожа на Массимо. Филиппо погибает в аварии на скутере вскоре после того, как родилась Фло, и тебе его жаль. Он ни разу не появился, чтобы повидать тебя, хотя ему было известно, где ты живешь.

Ты проживаешь долгую, насыщенную жизнь — покупаешь цветочный салон у семьи Донна, когда они выходят на пенсию, и заодно наследуешь их клиентскую базу, которая в основном состоит из членов мафии. Ты — цветочница, которая оформляет все мафиозные свадьбы и похороны. (Боже, до чего они любят желтые розы!) Они о тебе заботятся, хорошо платят и охраняют магазин. Когда в него однажды вламываются, они находят тех, кто это сделал, и ломают им ноги.

В конце концов твои родители, выйдя на пенсию, переезжают во Флоренцию, чтобы быть ближе к тебе и малышке Флориане, которая вырастает и становится удивительной девушкой. Она прекрасно готовит, у нее природное чутье на специи и вкусы с самого детства. Став взрослой, она открывает ресторан под названием «Bella Luna»[10] в центре Флоренции, который вскоре становится одним из лучших мест в городе. Массимо строит для нее печь на заднем дворе, где она жарит ягнят и уток. Вы с семьей проводите там много вечеров, попивая красное вино и рассказывая истории, а Фло смеется и порхает по кухне. Кто бы мог подумать, что твоя жизнь окажется такой удивительно прекрасной?

Десятилетия проходят одно за другим. Твои родители умирают, ты хоронишь их, а потом наступает и твой черед. Массимо и Фло сидят у твоей постели. Вряд ли имеет смысл говорить о том, как и когда ты умираешь, — жизнь, которая привела тебя к смертному порогу, была настолько светлой и теплой, что переход оказался легким и незаметным.

Когда ты оказываешься на небесах и тебя спрашивают, какую жизнь ты хочешь прожить теперь, ты отвечаешь, что хочешь заново прожить ту, что у тебя была. Ничего не меняя. Абсолютно ничего.

96

Продолжение главы 52

Ты убегаешь с Дошем. Это твоя единственная надежда. На железнодорожном вокзале ты покупаешь билет до Рима, надеясь, что тебя никто не узнает. (Известно ли полиции о случившемся? Ищут ли вас?) Ты измождена. Нервничаешь. Глаза опухшие, красные, кожа чешется. Ты хочешь принять ванну — стоять под горячими струями воды, чтобы снова почувствовать себя чистой. Если ты когда-нибудь найдешь душ, ты из него больше не вылезешь. А пока ты пьешь дешевый виски из пластмассового стаканчика. Это единственный вид очищения, какой ты можешь себе позволить.

В поезде запотели все окна, люди толпятся в коридорах, так что яблоку негде упасть. Дош сидит молча, руки сжаты на коленях. Он бледен. Как давно он молчит? Может, собирается сдаться и донести в полицию? Может, и тебе следует поступить так же?

Все быстрее и быстрее стучат колеса, приближая вас к Риму. Дош встает и идет в туалет. Ты ждешь его довольно долго, но он не возвращается. Ты постукиваешь пальцами по столу, смотришь на свои разбитые часы. Он может заниматься там чем угодно: обедать в вагоне-ресторане или сидеть в тамбуре с открытой дверью и смотреть, как мимо проносятся кипарисовые деревья, а может даже мастурбировать в туалете. Он может заниматься чем угодно, но почему-то тебе неуютно, словно твои внутренности превратились в желе.

Ты ищешь его по всему поезду и пытаешься вспомнить, какими были его последние слова. Сицилийцы из последнего купе начинают петь. Они откупоривают бутылку узо и открывают пачку гвоздичных сигарет. Доша по-прежнему не видно. Все в вагоне раскачиваются и поют в унисон.

Час спустя происходит внеплановая остановка, раздается пронзительный свисток — тормоза скрежещут и поезд замедляет ход. Ты не знаешь, в чем дело, но понимаешь, что это плохо. Слух распространяется по вагону, как лесной пожар. «Он в багажном отделении», — шепчутся люди. Он удавился. Повесился в товарном вагоне. Ты следуешь за потоком людей, бросившихся к багажному отделению, и протискиваешься вперед.

Сперва ты замечаешь его ботинки из шкурки крота, заляпанные грязью. Шнурков нет. Он висит на обрезке телефонного провода, раскачивается взад вперед, как маятник, как будто поезд все еще движется. В поезде начинают шептаться: «Кто это такой?» Люди спрашивают друг друга: «Где его бумажник? С кем он ехал? Его ли это паспорт?»

У тебя в голове никак не укладывается: зачем убегать только для того, чтобы покончить с собой? Дош мог сделать то же самое, оставшись и отказавшись копать. Аади с радостью прикончил бы его, и телефонный провод не пришлось бы резать. «Вы его знаете?» — спрашивает кто-то. У тебя к горлу подкатывает тошнота, словно зеленая рыба всплывает из глубин, чтобы выпрыгнуть на поверхность. Ты протискиваешься через плотную толпу к боковой двери, ночной ветер мягко обдувает твою кожу. Поезд остановился, но ты слышишь свисток и чувствуешь, что он трогается с места. Может, вас уже ищут и тебе лучше спрыгнуть с поезда прямо сейчас, исчезнуть до того, как тебе начнут задавать вопросы?

Если ты спрыгнешь с поезда, перейди к главе 150.

Если ты останешься в поезде и поедешь в Рим, перейди к главе 151.

97

Продолжение главы 52

Ты возвращаешься в автобус. Бежать нельзя: ты боишься Аади, вернее того, что он может сделать, поэтому просто смотришь, как скрывается в ночи Дош. По мере того как он исчезает из поля зрения, твой желудок становится все более твердым, тяжелым, как камень. Ты возвращаешься в постель и притворяешься спящей, глядя, как остальные начинают просыпаться. Образ Элен-Эллен пляшет у тебя перед глазами — девочка-призрак, которая не задержится в могиле. Автобус, который раньше казался очаровательным и уютным, теперь становится невыносимым и отвратительным. В раковине грязные сковородки с приставшим ко дну яйцом, жирные мухи вьются над заляпанными кофейными чашками. Твои друзья, которые раньше казались такими веселыми и свободными, теперь выглядят эгоистичными и безрассудными, сметающими все, что встает у них на пути. Может, Элен-Эллен не умерла, она просто переместилась. Это просто переход энергии из одного состояния в другое.

Утром Аади обнаруживает, что Дош сбежал, и, вне себя от ярости, вышвыривает из окна кастрюлю. Липкие белые феттучини пристали к потолку. Аади ведет автобус в одних трусах. Просто едет, куда глаза глядят, — ни карты, ни направления, ни ограничения скорости. Все молчат.

Тем же вечером после ужина напряжение нарастает. Из-за какого-то пустяка вспыхивает ссора, и все заканчивается тем, что Аади разбивает Кьяре губу. Все кажется нереальным, как будто ты все это видишь по телевизору. Кьяра не плачет и не кричит на него, она просто вытирает лицо, встает и идет мыть посуду.

Аади говорит, что скоро ты сможешь уйти. Нужно просто дождаться, пока вы будете достаточно далеко от того места, «где все это случилось». В Риме, например, или в Швейцарии, где никто пока об этом не знает и вы сможете разделиться.

«Я просто хочу, чтобы мы оставались вместе, пока не успокоимся, — объясняет он. — Чтобы я знал, что никто не проболтается. А потом можете идти. Раз Дош сбежал, каждый из нас теперь в опасности».

Тебе по-настоящему страшно. Это такой вид страха, когда не можешь нормально руками пошевелить, не можешь удержать в руках тарелку или застегнуть пуговицу. Теперь ты все время дрожишь, словно на улице мороз. Твой инстинкт подсказывает тебе, что надо бежать, и ты жалеешь, что не пошла с Дошем. Весь твой опыт говорит о том, что Аади лжет и ночью он перережет тебе горло, чтобы ты никогда уже не заговорила. С другой стороны, если ты поступишь так, как велит Аади, может, он не причинит тебе вреда. Нужно просто хорошо сыграть свою роль, пока все не утрясется.

Если ты остаешься, перейди к главе 155.

Если ты убегаешь, перейди к главе 256.

98

Продолжение главы 54

Ты следуешь за Рашидом на улицу, где он прыгает в серебристый «мерседес» своего отца. Ты едва успеваешь сесть в машину, как он рывком трогает с места, сворачивает на встречную, кричит на других водителей, гудит, перестраивается из ряда в ряд и матерится на хинди. Машина пролетает мимо других автомобилей, как ракета, и ты закрываешь глаза, чтобы не видеть приближающейся смерти.

В конце концов вы приезжаете на Коннот-Плэйс и заходите на открытый рынок. В этом дымном лабиринте торговых лотков есть все: от жареного арахиса до визжащих обезьян, от оранжевых бархатцев до домотканых ковров. Рашид курит свою ароматную сигарету. Он покупает шарф из зеленой ткани с блестками и трет его между пальцами, словно пытается почувствовать свою оборотную сторону, как будто Алюэтта может материализоваться из этих блесток. Он покупает горячий кофе и маленькое зеленое яблоко.

«Хочешь? — предлагает он. — Они вкусные». Вы проходите через толпу людей, пересекаете рынок и выходите на извилистые улочки. «Они не дадут мне денег, — говорит он. — Моя семья знает, кто я. Амиль просто хотела смутить меня, опозорить перед дедушкой». Он поворачивается лицом к каменной стене, тяжелые слезы капают с его ресниц. «Ты должна вернуться домой. — Он вытирает глаза шарфом с блестками. — Мы пойдем туда и заберем твои сумки. Я отвезу тебя в аэропорт, ты здесь больше не останешься. Я приеду через неделю, когда закончится оплакивание».

— Ты остаешься?

— Ради памяти дедушки.

Ты летишь домой одна, всю дорогу спишь и приземляешься с головной болью. Квартира без Алюэтты теряет свой блеск. Она выглядит не эксцентричной, а нелепой, не уютной, а заставленной вещами. Ты чувствуешь себя разбитой. У тебя мигрень, озноб, болит живот. Сперва ты думаешь, что плохо перенесла разницу во времени, потом думаешь, что простудилась. У тебя темная моча. Ты все время лежишь и не можешь есть, только спишь, спишь, спишь.

Алюэтта приезжает через тринадцать дней. При виде тебя у нее перехватывает дыхание, и она немедленно отвозит тебя в больницу.

Там тебе дают зеркало, в нем маячит зеленовато-желтое лицо. «Это — гепатит А, — говорит врач. — Вам делали прививку?» Ты не можешь ответить на этот вопрос. «Вы выезжали за рубеж? — интересуется врач. — В какую-нибудь страну третьего мира?»

— Я отвечу, — фыркает Алюэтта. — Она была в гребаной Индии.

— Вы могли съесть какую-нибудь зараженную еду, — говорит он. — Немытые овощи. Яблоко.

Ты слышишь, как врач шепчется с Алюэттой в коридоре. «Обычно это не смертельно, но вам нужно начать лечение как можно скорее, болезнь прогрессирует».

Предметы в комнате расплываются у тебя перед глазами, ты не можешь сфокусировать взгляд, как будто глаза у тебя намазаны вазелином. Ты слышишь голоса родителей, но не видишь их. Сколько времени ты там проводишь, неделю, две? Температуру не удается сбить, инфекция проникает в твой спинной мозг, головной мозг, поражает ДНК. Поедает тебя, как колония черных муравьев, распространяется и разрастается, пока тебя не уносит какой-то волной. Вдох, ты задерживаешь дыхание, вспоминаешь урок балета, когда ты была маленькой и учительница сказала, что у тебя пируэт получается лучше, чем у всех остальных. Она снова и снова просила тебя показать его классу.

Потом ты больше ни о чем не думаешь.

99

Продолжение главы 54

Ты остаешься в доме. Ты так устала, что мир вокруг начинает казаться каким-то психоделичным. Кажется, что искусственные цветы, расставленные вокруг фотографии дедушки Рашида, раскрываются и пульсируют. Ты пытаешься сдерживать дыхание. В комнате странное смешение красок: оранжевые стены, зеленые сари, на всех женщинах такие красивые одежды. Ты себя чувствуешь полевой мышью, окруженной павлинами. Они одеты в жатый шелк, вышитый хлопок, прозрачный шифон. Коралловый, фиолетовый, ядовито-зеленый, персиковый. Цвета вращаются в твоей голове, в комнате душно от запаха духов. Ты закрываешь глаза. Тебя будит Амиль. «Иди в постель, — говорит она и ведет тебя в свою спальню на первом этаже. В маленькой ванной ты ополаскиваешь лицо, ложишься на шелковые простыни и погружаешься в глубокий сон без сновидений. Позже тебя кто-то будит. «Рашид? — шепчешь ты. — Алюэтта?» Фигура садится на краешек твоей постели и медленно наклоняется к тебе. Ты чувствуешь запах духов. Это Илан, младшая сестра Рашида, она целует тебя в губы. Ты пытаешься сесть, но она толкает тебя назад и прижимается ртом к твоим губам. Губы у нее со вкусом лимона с сахаром. Твоя рука тянется к ее напряженному под платьем бедру.

Кровь наполняется адреналином. Илан прижимается к твоим затвердевшим под рубашкой соскам. Ее руки ласкают твою кожу. Из коридора доносятся какие-то звуки, звон бокалов или смех, она останавливается, вскакивает и поправляет свое сари. «Приходи позже ко мне в комнату, — шепчет Илан. — Дождись, пока выпустят собак. Так ты будешь знать, что все заснули».

Она беззвучно уходит. У тебя дрожат губы. Наверху продолжаются поминки, поздно за полночь ты слышишь разговоры и музыку. Ты хочешь увидеться с Илан, но не знаешь, где Рашид, вернулся ли он. Время идет. Смех смолкает, музыка прекращается, шум стихает. Ты слышишь, как люди расходятся. Потом, несколько часов спустя ты слышишь, как залаяли на переднем дворе собаки. Их выпустили. Если ты пойдешь в комнату к Илан и вас поймают, возможно, Рашид тебе уже не поможет. Ты будешь отвечать сама за себя.

Если ты пойдешь в комнату к Илан, перейди к главе 156.

Если ты не пойдешь в комнату к Илан, перейди к главе 157.

100

Продолжение главы 55

Ты отправляешься в Ирландию на пароме. Во время долгого пути разражается сильный шторм: вода чернеет и бурлит, поднимается килевая качка, корабль то накреняется на восемь футов, то снова с грохотом падает в белые пенистые волны. У тебя начинается морская болезнь. Тебя рвет, рвет, рвет, а потом просто тошнит. Ты не можешь оставаться на нижней палубе, где качает сильнее, а взгляду не за что зацепиться. На верхней палубе ты по крайней мере можешь через завесу дождя смотреть на луну — единственный неподвижный объект во всем пейзаже.

В какой-то момент ты чувствуешь, как кто-то касается теплой рукой твоей спины между лопатками. Дождь прошел и ты, промокнув насквозь, стоишь у перил. «Эй, — высокая и стройная женщина протягивает тебе чашку. — Ты, похоже, уже в состоянии выпить горячего чая». Она смотрит вниз, ее короткие растрепанные волосы закрывают темные глаза, над губой у нее маленькая родинка. Тебе хочется немедленно поцеловать эту родинку, почувствовать ее языком. Она роется в кармане и выуживает упаковку драмамина. «Возможно, мы успеем сойти с корабля, прежде чем это подействует, но хуже не будет».

Ты пьешь чай, и тебе становится немного лучше. Вы вдвоем заходите внутрь, садитесь в кафе и болтаете. Ее зовут Кристиана, она дизайнер ювелирных украшений, едет навестить своих бабушку с дедушкой. Они фермеры из Голуэя, выращивают помидоры. Кристиана говорит, что ей очень жаль, но она ненавидит помидоры. Терпеть не может их вкус, запах и даже вид. Вы обе хохочете.

К тому времени, когда корабль с опозданием прибывает в порт, в доке нет никого, кроме сходящих на берег пассажиров и отходящего городского автобуса. Кристиана предлагает тебя подвезти. Ее дедушка с бабушкой оставили для нее на парковке свой «фольксваген». «Они не будут возражать, если я кого-нибудь привезу, — говорит она. — Если, конечно, тебе нужно место, где остановиться».

По дороге вы говорите, говорите и говорите. Это как если бы ты встретила свою сестру-близняшку, только она другая и лучше. Кристиана хочет объехать Ирландию против часовой стрелки, добраться до Росслара и пересесть на паром до Франции. А потом она объедет всю Европу начиная с Парижа. Она все рассказывает и рассказывает тебе о своих планах, и глаза ее разгораются все ярче. Где бы ни находились эти места, о которых она мечтает, это залитое солнцем пространство в ее воображении, ты хотела бы последовать туда за ней.

Наконец вы добираетесь до маленького каменного домика. Ее дедушка с бабушкой уже спят. «Мы ляжем на сеновале, — говорит Кристиана. — Не волнуйся, он переоборудован». Она приводит тебя к очень милому маленькому амбару, перестроенному в домик для гостей. Там есть только одна королевских размеров кровать. Ты говоришь, что можешь лечь на полу, но Кристиана велит тебе не глупить и раздевается до трусов и лифчика. Ее тело, освещенное лунным светом, кажется бледно-голубоватым.

Вы продолжаете разговаривать и в постели, смеетесь и болтаете, а потом засыпаете. Наконец, ближе к рассвету, после того как вы долго старались не касаться друг друга, Кристиана поворачивается и гладит тебя по щеке. Она наклоняется, чтобы поцеловать тебя. Ты ощущаешь прикосновение странной серебристой субстанции, светящейся цепочки раскаленных добела шариков ртути, которая вращается вокруг твоей головы, твоего сердца и ступней.

Если ты поцелуешь Кристиану, перейди к главе 158.

Если ты оттолкнешь ее, перейди к главе 159.

101

Продолжение главы 58

Ты соглашаешься сняться в фильме, и он оказывается абсолютным хитом, в частности благодаря большому количеству рискованных сексуальных сцен. Фильм имеет успех, а настоящее внимание публики обрушивается на тебя в вечер премьеры, когда вокруг вьются репортеры, огромные толпы людей давят на полицейские заграждения, а на вечеринке после показа фильма тебя фотографируют со всевозможными расфуфыренными знаменитостями.

На следующий день начинают расползаться грязные сплетни. Что ты, мол, спишь с режиссером (ты с ним действительно спала, но сейчас это уже прошлое и не имеет значения). Что у тебя булимия. Что ты лесбиянка. Что у тебя редкое заболевание крови, поэтому ты такая тощая (ты действительно худая, потому что по три часа в день занимаешься пилатесом, принимаешь выписанные врачом амфетамины, не ешь углеводов и регулярно проходишь курсы колонотерапии).

Твой менеджер по связям с общественностью устраивает тебе участие в утренних ток-шоу и комедийных программах для полуночников. Ты снимаешься в рекламном ролике спрайта и ролике против СПИДа. Потом снимаешься в другом фильме, а потом еще в одном. Твое лицо — на рекламных щитах, в телевизионных рекламных роликах, на автобусных остановках, в журналах. Людей от тебя тошнит. Тебя саму от себя тошнит.

Люди узнают тебя в продуктовом магазине, в кофейнях, на улице — повсюду. Они окружают тебя толпой, делают всякие странные признания и просят о всяких глупостях. «Вы не оставите автограф на коляске моего ребенка?», «Вы не одолжите мне тысячу долларов?», «Какие трусы вы носите?», «Прошлой ночью я видела вас во сне. Я не могла поверить, что у вас целлюлит на заднице. У меня тоже на заднице целлюлит!», «А грудь у вас настоящая?», «А это ваш настоящий нос?», «Может, для следующего фильма вам стоит немного похудеть?», «А в настоящей жизни вы стерва?», «Я обожаю вас, мать вашу за ногу!»

Доходит до того, что ты не можешь выйти на улицу без сопровождающих. Такую известность называют синдромом внезапной смерти, поскольку она появляется внезапно, протекает тяжело и влияет на твою жизнь почти так же катастрофично, как смерть. Ты перестаешь понимать, кто ты такая, как будто выбросила свою прежнюю личность и обрела новую. Все, кем ты была, исчезло. Все, что у тебя было, исчезло. Ты больше не принадлежишь самой себе — ты принадлежишь своим продюсерам, агентам, менеджерам по связям с общественностью, зрителям. Всем хочется кусочек тебя. Тебя передают по рукам, чтобы поделить, нарезать тонкими ломтиками и съесть.

Агентство нанимает человека, который постоянно находится при тебе. Он забирает тебя в семь утра, приносит тебе завтрак. Штука только в том, что это каждый раз новое лицо — постоянно меняющийся нанятый агентством работник. Стены становятся все выше и выше. Ради твоей же безопасности тебя потихоньку отрезают от мира (в частности, после того, как ты получила серию писем с фантазиями на тему убийства и изнасилования). Оказывается, что тебе совсем не нужно то, чего, как тебе казалось, ты хочешь, — внимание, деньги, слава и прочее.

Потом удача поворачивается к тебе лицом, только происходит это довольно необычным образом. На поливаемом дождем пароме до Каталины тебя укачивает, и съемочная группа оставляет тебя одну (даже знаменитости несексуальны, когда их рвет). Ты прокрадываешься к противоположной части парома, где можешь спокойно блевать, перегнувшись через бортик.

Ты чувствуешь, как кто-то касается теплой рукой твоей спины между лопатками. Дождь прошел, и ты, промокнув насквозь, стоишь у перил. «Эй, — высокая и стройная женщина протягивает тебе чашку. — Ты, похоже, уже в состоянии выпить горячего чая». Она смотрит вниз, ее короткие растрепанные волосы закрывают темные глаза, над губой у нее маленькая родинка. Тебе хочется немедленно поцеловать эту родинку, почувствовать ее языком. Она роется в кармане и выуживает упаковку драмамина. «Возможно, мы успеем сойти с корабля, прежде чем это подействует, но хуже не будет».

Ты пьешь чай, и тебе становится немного лучше. Вы вдвоем заходите внутрь, садитесь в кафе и болтаете. Ее зовут Кристиана, она дизайнер ювелирных украшений и едет навестить своих бабушку с дедушкой. Они фермеры из Голуэя, выращивают помидоры. Кристиана говорит, что ей очень жаль, но она ненавидит помидоры. Терпеть не может их вкус, запах и даже вид. Вы обе хохочете.

— Ты знаешь, кто я? — спрашиваешь ты.

— Нет, — отвечает она. — А должна знать?

Есть в ней что-то такое, что заставляет тебя расслабиться, — она напоминает тебе о том, что ты живой человек, а не товар. Она не знает, что ты «звезда», и от этого кажется только более привлекательной. Довольно скоро ей станет об этом известно, поэтому ты наслаждаешься мгновениями, когда можно побыть нормальным человеком. Когда вы прибываете в порт, уже поздно, и ты предлагаешь ей остановиться в гостинице вместе с тобой. Она принимает предложение. Этой ночью вы спите в одной постели, ты лежишь рядом с ней, чуть дыша, не касаясь ее.

Наконец, ближе к рассвету, после того как вы долго старались не касаться друг друга, Кристиана поворачивается и гладит тебя по щеке. Она наклоняется, чтобы поцеловать тебя. Ты ощущаешь прикосновение странной серебристой субстанции, светящейся цепочки раскаленных добела шариков ртути, которая вращается вокруг твоей головы, твоего сердца и ступней. В этом есть что-то странное. Словно она проникает в тебя, в то пространство, где ты сама являешься редким видом. Кристиана наклоняется и целует тебя — мягко, нежно. Это похоже на рай. Или дом.

Ты рассказываешь ей о том, что чувствуешь себя загнанным зверем в этой своей новой жизни, как будто все сделано из пенопласта и стекла. «Бросай все это, — говорит она. — Мы можем убраться отсюда и путешествовать вместе. Никогда не поздно исчезнуть».

Потом появляется дьявол-искуситель в виде продюсера крупнобюджетного голливудского фильма. Он звонит и сообщает тебе о том, что они подбирают актеров для фильма класса А и хотят, чтобы в нем играла ты. У тебя будет карьера, как у Джулии Робертс. Как у Греты Гарбо.

Ну что?

Если ты соглашаешься сниматься в фильме, перейди к главе 166.

Если ты отказываешься сниматься в фильме, перейди к главе 167.

102

Продолжение главы 58

Ты отказываешься сниматься в фильме. «Розовая» на жаргоне означает «порно», по крайней мере это тебе известно. Ты говоришь им, что перезвонишь позже, чего ты, разумеется, делать не собираешься. Вместо этого ты еще несколько дней колесишь по Лос-Анджелесу, ничем особенно не занимаясь, пока твоя тарахтящая и хрипящая машина не ломается окончательно, и тебе приходится заплатить автомеханику все до последнего цента, чтобы отремонтировать свое чертово средство передвижения.

У тебя кончились деньги, пойти некуда. Наконец в отчаянии ты приезжаешь обратно к дому своих друзей, где звонишь в дверь до тех пор, пока хватает терпения. Потом ты поднимаешь с земли камень, один из тех, которыми выкладывают клумбы, и кидаешь его в окно кухни. Вынимаешь осколки стекла и осторожно пробираешься внутрь, где тебя сражает запах.

Здесь что-то не так. И это тебя пугает. В доме слишком тихо и жарко. Тебе надо бы позвать хозяев, но что-то заставляет тебя молчать. Здесь не надо шуметь. Ты оглядываешь гараж. Пустой контейнер из-под мороженого, по полу рассыпаны куриные кости. Над раковиной с измельчителем кружатся мухи, на всех поверхностях толстый слой пыли.

Из коридора до тебя доносится какой-то стон. В животе становится холодно, будто ты кусок льда проглотила, тебе страшно, хочется убежать, но ты успокаиваешь себя, идешь на звук в хозяйскую спальню и толчком открываешь дверь.

Хэдли, дивный лабрадор твоих друзей, лежит на полу, подвывая и пытаясь вильнуть хвостом. Он тяжело дышит, глаза с лопнувшими сосудами затянуты пленкой, в уголках пасти пена. Его грудная клетка впала, он выглядит еле живым от голода.

«Хэдли? — ты вытираешь ему морду, приносишь кофейную чашку с водой и выливаешь ее ему в пасть. — Где они? Что случилось?»

Ты носишься по всему дому, включая везде свет, дергая выключатели (включаешь стерео и телевизор, комнаты заполняются какофонией звуков). «Шерри? Миша?» Она — блондинка из Уокегана, он — русский студент (который всегда был склонен к декадентской мрачности и предсказуемым вспышкам раздражительности), приехавший по обмену из Киева. Ты рыщешь по всему дому и никого не находишь. Потом замечаешь, что дверь в подвал приоткрыта.

Внизу запах еще хуже. Спертый ржавый запах то ли водорослей, то ли спекшейся крови. Твое сердце начинает биться чаще, ладони потеют, желудок сжимается, к горлу подкатывает ком. Потом ты видишь ее. Шерри лежит лицом вниз на раскладывающемся столе, ноги раздвинуты, руки выброшены вперед. Она не двигается. Ты подходишь ближе и касаешься ее плеча. Оно холодное. Потом в пяти футах позади нее ты видишь Мишу, упавшего на сушилку. Ты стараешься не смотреть ему в лицо, большая часть которого отсутствует. Его рука все еще сжимает ружье.

Весь персонал ветеринарной клиники в Санта-Монике в шоке от вида Хэдли. «Это соседский пес, — объясняешь им ты. — Они съехали и бросили его. — Ложь течет рекой. Они привязали его к ручке плиты на кухне и уехали. Я услышала, как он воет, взяла камень и бросила в окно, чтобы забрать его». В какой-то степени это даже правда.

Людям в Лос-Анджелесе абсолютно наплевать на других людей, но раненое животное? Это для них непереносимо. Хэдли колют витамины, его лечат ароматерапией, антибиотиками, ему делают обертывания с морскими водорослями. Его помещают в гипербарическую камеру, где в углу есть маленький телевизор, по которому двадцать четыре часа в сутки показывают новости Си-эн-эн, чтобы он всегда слышал человеческий голос. Ему дают собачий корм с добавлением яиц, оливкового масла, рубленой печенки, дают пожевать игрушки из копченых говяжьих кишок, а спит он на огромной пуховой подушке.

Однако Шерри и Миша остаются мертвыми застывшими фигурами в комнате для стирки. Ты слишком боишься кому-нибудь рассказать. Что, если обвинят тебя? Ты сказала всем, что просто нашла собаку, и никто тебе не задает вопросов, потому что тела никто до сих пор не нашел. Ты каждый день проезжаешь мимо их дома, и там по-прежнему темно. У входной двери скопилась почта.

Хэдли полностью выздоравливает. Он окреп настолько, что на вторую неделю его готовы выписать. Медсестры, прекрасно понимая, что у тебя нет ни цента, чтобы оплатить счета за лечение, просто вручают тебе поводок и отводят глаза. Ты ничего им не должна. Они берут расходы на себя, а работу рассматривают в качестве благотворительности. В конце концов, ведь ты — героиня, которая его нашла.

В последний раз ты отправляешься в дом Шерри и Миши. Тебе страшно, но ты собираешься вернуться домой, поэтому тебе нужно взять немного еды и денег. Тебе приходит в голову, что можно залезть в дом через заднее окно и забрать все игрушки Хэдли и его корм. Заодно прихватить еще какую-нибудь электронику, чтобы продать и собрать денег на дорогу домой. Хэдли ждет в машине, пока ты забираешься в дом и быстро нагребаешь в два больших пакета кучу всякого барахла. Ты пытаешься работать быстро и не смотреть на дверь в подвал, все еще слегка приоткрытую.

Полиция появляется как раз тогда, когда ты выбираешься наружу. Соседка случайно увидела подозрительную фигуру, рыщущую вокруг задней двери соседского дома. На тебя надевают наручники и отвозят в участок. «Твои отпечатки по всему дому, — гремит следователь. — Мы нашли на мертвой женщине твой волос, а их собака сидела в твоей машине». Все расплывается у тебя перед глазами. «Был ли у тебя роман с кем-либо из них? Сидела ли ты на «спиде», как они? Было ли тебе что-нибудь известно о подпольной лаборатории у них в подвале? Знала ли ты о том, что в одной из игрушек Хэдли было 8 кубов «спида»? Нет? Мы тебе не верим. Сколько ты успела продать, прежде чем тебя повязали? Почему ты их убила?» Твоя жизнь заражается безумием, одно смехотворно нелепое событие влечет за собой другое такое же. Заключение. Адвокаты. Процедуры. Допросы. Комната суда. Вынесение приговора.

Они не могут повесить на тебя убийства (недостаточно улик), но могут дать тебе десять лет за хранение наркотиков и попытку распространения запрещенных веществ. Твои родители тратят все деньги на адвокатов, на авиабилеты и чиновников, которые не делают ничего. Абсолютно ничего. Тюрьма — это просто убийство времени. Центр пожизненного заключения — здание без окон с высоким потолком; там нет воздуховода, нет проводов, воздух там вообще неподвижен. Ты не представляешь, откуда вообще поступает кислород. Это воздухонепроницаемое, герметично упакованное и запечатанное от остального мира место. Стены покрыты толстым слоем грязно-бежевой краски, которая под немигающими флуоресцентными лампами остается неизменным болезненным фоном. Теней нет.

Ты день за днем сидишь в своей камере и ничего не делаешь. В конце концов баптистская церковь, проводящая программу для заключенных, дарит тебе блокнот и простые карандаши. Тебе всего-то надо подписать маленькую регистрационную карточку, в которой говорится, что в глазах Господа ты спасена, и они будут продолжать присылать тебе карандаши. Ты начинаешь рисовать, поначалу машинально, затем делаешь любопытные зарисовки и в конце концов начинаешь вести неформальные уроки для других женщин. Ничего особенного, просто ремесленничество, пока ты не просишь родителей прислать принадлежности для рисования.

Они присылают тебе месячный запас кисточек, холста и книг по истории искусства (никаких острых предметов, лепить можно только из мыла или глины; дерево и металл запрещены), а также масляные краски, но те полотна, что выходят из-под кисти тюремных заключенных, не особенно удачны, они все слабые и грубые и в большинстве своем без оттенков цвета. Ты никого из них не можешь научить делать переход от одного цвета к другому или накладывать мазки другого цвета. Большинство этих художественных работ ты не понимаешь. Одна картина представляет собой просто черный холст с надписью, сделанной белыми буквами: «У меня уже есть одна дырка в жопе, зачем мне вторая?»

Однажды, отмотав половину срока, ты заносишь в кровь инфекцию через порез на ноге, который ты получила во время наряда на кухне, пока чистила одну из громадных стальных кастрюль. Ты думаешь, что это просто маленькая незаживающая ранка. У нее даже форма, как у сердечка, — милая ошибка. Но она не затягивается и, оставшись без дезинфекции, начинает нагнаиваться по краям. У тебя начинается жар, который невозможно сбить, потом развивается отек мозга, и, прежде чем тебя успевают перевезти в больницу, ты умираешь в лазарете. Твоя последняя мысль о деревьях и о том, почему ты так мало их видела.

Ты отправляешься на Небеса, которые представляют собой что-то вроде фабрики, промышленного мельничного склада с высокими сводчатыми окнами и скрипучими деревянными полами. Между станками снуют ангелы, тянут за рычаги, смазывают пружины, постоянно приводящие в движение огромную мельницу, которая является центром всего здания. Машина случайным образом генерирует судьбы человеческих существ, их удачу, выпадающие им шансы, их катастрофы. «Это все планируется заранее, — объясняет тебе дрожащий ангел. — Всем руководят близнецы», — говорит он, указывая на двух маленьких детей-близнецов, легких, как пушинка, которые без какого-либо выражения на лицах сидят на верхушке лотерейного автомата, склонив головы друг к другу. Они выбирают числа. Ангел сообщает тебе, что их зовут Удача и Горе. «Обычно они милые, — говорит он. — Но иногда не очень».

103

Продолжение главы 59

Ты решаешь оставить ребенка, и спустя семь тошнотных, выматывающих месяцев на свет появляется Элизабет. Темно-карие глаза, длинные ресницы. Сбывшаяся мечта. Вы живете в многоквартирном доме, где обитает множество матерей-одиночек, многие из которых получают пособие и сражаются за возможность платить арендную плату, покупать продукты или доставать лекарства своим детям. Однажды утром ты смотришь вниз на передний двор, где мамаши сажают своих чад в автобус. Все пытаются сделать одно и то же, и тут тебя осеняет.

С таким количеством матерей, работающих на странных работах в странные часы, в доме наверняка всегда находится по меньшей мере одна из них. Так почему бы вам с ней не объединиться и не создать дневной домашний детский сад — систему, при которой каждая по очереди присматривает за детьми?

Мамаши приходят в восторг от этой идеи. Так им не нужно платить за садик и дети остаются дома и под присмотром. Потом кто-то предлагает идею готовить ужин по очереди, так что каждой приходится готовить только раз в неделю (по вторникам ты готовишь четыре противня с лазаньей плюс безмолочное блюдо для Лукаса, мальчика с нижнего этажа, у которого непереносимость лактозы). Еще вы начинаете покупать лекарства вскладчину и по очереди ходить в «Костко». Вы скидываетесь, чтобы покупать товары мелким оптом, и еще составляете «Десять заповедей матерей-одиночек».

1. Тебе надлежит позволять своим детям заводить смешных бесполезных домашних животных, имеющих высокую степень смертности. Например, песчанок или игуан. В конце концов у детей только один родитель — ты.

2. Тебе надлежит не поносить в присутствии детей их похотливого папашу, являющегося исчадием ада, потому что иначе они тоже начнут его ненавидеть, а это, если хорошенько подумать, будет невероятно печально.

3. Тебе надлежит любить своих детей всем сердцем, даже когда они представляют собой визжащих монстров, способных на удивительные проявления зверства, такого как, например, вырывание с корнем домашних растений и ношение их на голове вместо шляп.

4. Тебе надлежит не бояться просить о помощи, потому что иначе никто не узнает, как тебе эта самая помощь нужна.

5. Тебе надлежит научиться смеяться при виде пролитого молока, бутербродов с арахисовым маслом, вставленных в видеомагнитофон вместо кассеты, и цветных мелков, засунутых в нос. Это обязательно.

6. Тебе надлежит верить в то, что существует жизнь за пределами этого дома, и в то, что ты не вечно будешь бедной. Жизнь — это всегда лотерея.

7. Тебе надлежит любить то короткое время, что ты проводишь со своими детьми, даже если порой оно кажется вечностью. Скоро они вырастут, и тебе очень повезет, если они будут звонить тебе хотя бы изредка.

8. Тебе надлежит сознавать, что ты занимаешься по-настоящему трудным делом, и ты не должна гробить себя.

9. Тебе надлежит заботиться о себе.

10. Тебе надлежит помнить, что ты никогда-никогда не останешься одна.

Система работает слаженно. Матерям-одиночкам, привыкшим организовывать время своих детей, планировать бюджет и оплачивать счета, о стратегии известно гораздо больше, чем любым твердолобым игрокам Национальной футбольной лиги США. С новым расписанием у каждой из вас даже остается немного времени для себя.

Однажды твоя соседка Алана загружает машину для поездки в Сан-Диего к своему двоюродному брату Луису и приглашает тебя поехать вместе с ней. Что ж, вы с Элизабет легки на подъем. Ты собираешь вещи, берешь любимые игрушки Элизабет и едешь на юг.

Оказывается, двоюродный брат Аланы — это невообразимо лакомый кусочек. Луис высокий, загорелый и симпатичный. У него мускулистые руки с прочерченными венами, и чем больше ты на него смотришь, тем ярче разгорается румянец у тебя на щеках. Вы все вместе пьете пиво и едите рыбные тако в многолюдном ресторане на Оушен-Бич. Даже Элизабет кокетничает с Луисом, цепляется за него и улыбается во весь рот, когда он ее щекочет. Когда приходит время ехать домой, Элизабет плачет и не хочет забираться в машину. Луис говорит, что он так на всех женщин действует, и ты легонько толкаешь его в плечо.

Через неделю он звонит и снова приглашает тебя в гости. Ты приезжаешь. На этот раз ты останавливаешься в ближайшей гостинице, он оплачивает номер, и вы идете на свидание. Он отводит тебя в итальянский ресторан, а потом на пляж, где вы наблюдаете за ночными серферами, которые снова и снова бросаются в волны. Их мокрые костюмы блестят, как черная тюленья кожа. Луис слегка поглаживает тебя по спине, и когда ты его целуешь, он по вкусу напоминает солнечный свет и сон.

Этой ночью вы без устали занимаетесь любовью. Ты прижимаешься к нему. Бедро к бедру, чресла к чреслам. Вы никак не можете насытиться. Тебе хочется попасть в него, внутрь его грудной клетки, где ты будешь в полной безопасности, защищенная от внешнего мира.

Ты снова и снова приезжаешь к Луису, изучив каждый участок дороги до его дома наизусть (твоя машина дважды ломалась из-за того, какой путь ей приходится проделывать). Поездки и изменение расписания даются нелегко, но секс удивителен. К тому же его любишь не только ты, но и Элизабет. С другой стороны, он уже был женат, и его жена бросила его, потому что он «слегка много пил». Но ты знаешь, что никто не совершенен. После полугода свиданий Луис просит тебя переехать к нему.

Если ты переезжаешь к Луису, перейди к главе 168.

Если ты этого не делаешь, перейди к главе 169.

104

Продолжение главы 59

Медсестры установили ширму у тебя над животом, так что ты даже не видишь своего новорожденного ребенка. Они торопятся унести его прочь из комнаты, пока какой-нибудь неожиданный и запоздалый материнский инстинкт не заставил тебя одним прыжком пересечь комнату и схватить своего ребенка, чтобы оставить его себе (такое случалось).

После того как малыш родился (девочка, 6 фунтов, 11 унций), ее уносят от тебя, и ты слышишь разговоры медсестер, которые думают, что ты слишком сонная из-за анестезии и слышать их не можешь. «Тех, кто отдает детей, всегда видно, — говорит одна. — Они никогда не хотят взглянуть на ребенка». Но ты хотела увидеть дочь. Правда хотела.

Вернувшись, они продолжают легкий, ни к чему не обязывающий разговор. Никто не говорит о ребенке. «Ты видела вчера закат? Клянусь, мы самые счастливые люди на свете, раз живем в таком раю». Но ты слышишь, как девочка плачет всю дорогу, пока ее несут по коридору. Ее отдают католической благотворительной организации, представители которой отвозят ее к приемным родителям (их зовут Эд и Лаура). Ты отказываешься от встречи с ними, зная, что они будут очень внимательными родителями, будут ее баловать, будут готовы ради нее идти на такие жертвы, на какие ты не способна. Ты уже подписала документы, поэтому к моменту выписки из больницы все кончено.

После родов у тебя начинается бессонница. Может, твое тело готовилось к тому, что придется не спать по ночам из-за малыша, и теперь не хочет перестраиваться, несмотря на то что ребенка в доме нет? Ты просыпаешься среди ночи, вспотевшая, нервная, уверенная в том, что ты что-то забыла. Потом в течение дня засыпаешь на ходу независимо от того, чем занимаешься: ешь бутерброд или разговариваешь по телефону. Ты можешь даже кататься на водных лыжах — все равно голова начинает клониться набок. Твои биологические часы сбились — в три часа ночи ты бодрствуешь, а в три часа дня спишь как убитая.

Когда ты умудряешься не спать, ты наказываешь себя разными тщательно продуманными и дорогостоящими способами. Позволяешь себе набрать вес, пьешь, смотришь реалити-шоу по телевизору со рвением одержимой, перестаешь мыться и стричься и становишься снаружи такой же уродливой, какой стала твоя внутренняя сущность.

Католическая благотворительная организация помогает тебе найти работу — они устраивают тебя в маленькую брокерскую фирму на временную должность регистраторши. От этой работы тупеешь, она состоит в том, чтобы отвечать на телефонные звонки, записывать сообщения, составлять короткий список клиентов и передавать его брокерам, а всем остальным отвечать, что никто не может подойти. Принимаемые тобой сообщения бессмысленны. «Продай „Coii“ по 32 это нижний предел!», «Никкей — стоящее дело?», «Купи 500 АППЛ ближе к закрытию». Для тебя это все китайская грамота. Интересные сообщения поступают только от жены главного брокера (которая скоро станет его бывшей), она оставляет сообщения вроде: «Не мог бы ты после работы заехать в магазин купить молока и, ну, я не знаю, чего еще, может… треклятого чувства юмора?»

Рутина набивает оскомину. Встаешь в шесть утра, пьешь дешевый кофе, ешь датские рулеты, от которых толстеешь, идешь на работу к восьми, принимаешь сообщения, принимаешь сообщения, принимаешь сообщения, обедаешь, принимаешь сообщения, принимаешь сообщения, идешь домой. А то, чем ты занимаешься дома, даже записывать скучно.

В конце концов ничего другого не остается, кроме как попытаться расшифровать некоторые из этих странных телефонных сообщений. Ты находишь страницу в Интернете, где знакомишься со странным миром инвестиций. Все эти буковки обозначают компании. А числа возле них — это стоимость акций компании. Ты покупаешь учебник «Инвестирование для идиотов» и делаешь вывод, что инвестирование на биржевом рынке сродни азартным играм.

Все устроено так, чтобы казалось, будто инвестировать легко. Существует множество веб-сайтов, на которых подробно описаны шаги, которые нужно предпринять для этого. А почему бы и нет? Ты открываешь интернет-счет, снимаешь со своего счета сто долларов и закатываешь рукава. Покупаешь грошовые акции, те, что стоят не больше пяти баксов за контрольный пакет. Каждый раз ты вносишь по сто долларов и смотришь на маленький голубой экран так же пристально, как это делают брокеры. Ты обращаешь внимание на сообщения, которые проходят бегущей строкой по экрану, и выуживаешь из общей массы те, что предназначены для богатых перспективных клиентов.

Потом приходит сообщение — ты выпрямляешься и слушаешь. Это внутренняя подсказка от одного из их нью-йоркских аналитиков, который звонит, не думая, что ты можешь разобрать его брокерский жаргон. «Просто скажи ему, что гора Синай дала зеленый свет, — говорит он. — Мне звонил Дэви из „ФДА“. В пресс-релизе указан понедельник, и это называется „Термалинк“. Записали? „Термалинк“. Доллар тридцать, чтобы вступить; когда дойдет до публики, будет тридцать. Прямо сейчас никто их не отслеживает, только мы».

Смысл этого сообщения в том, что, если ты вложишь все свои наличные, сбережения и собственность в акции «Термалинк» и они действительно за неделю вырастут в цене от одного доллара тридцати центов до тридцати долларов, у тебя на счету окажется четыреста пятьдесят тысяч долларов. Если это не сработает — ты потеряешь все. Действовать нужно немедленно.

Если ты вкладываешь деньги в «Термалинк», перейди к главе 170.

Если ты не вкладываешь деньги, перейди к главе 171.

105

Продолжение главы 60

Ты соглашаешься поехать с мужчиной в ветровке. Чего тебе терять? Он говорит, что его зовут Дэйв и что ему нужно, чтобы ты поговорила со своими родителями. Дэйв обещает, что после этого ты сможешь уйти когда захочешь. Он улыбается, глядя тебе через плечо. «Твоя мама не совсем здорова, — добавляет он. — По крайней мере навести ее перед тем, как возвращаться».

Твои родители ждут дома. Ты чувствуешь запах кофе из кофеварки; мама сидит на диване в гостиной, сжимая в руках намокшую скомканную бумажную салфетку, которой она промокает глаза. Тебе хочется подойти к ней, обнять ее, но Дэйв сразу же начинает говорить. Он заявляет, что собирается вмешаться, поскольку твоей семье пришлось пойти на большие расходы и пройти через множество трудностей для того, чтобы собраться здесь всем вместе. Родители хотят, чтобы ты осталась дома на три дня, в течение которых они смогут рассказать тебе свою часть истории, то, как они видят происходящее. Если ты боишься того, что с тобой сделают люди из «секты», когда ты вернешься, можешь уйти прямо сейчас.

«Хватит уже, — ты закатываешь глаза. — Я не сектантка и могу здесь остаться, если захочу».

Вначале отвечать на их вопросы и убеждать их в том, что ты вольна собой распоряжаться, живя с «Вау гардианз», просто. У Дэйва есть раздражающая манера каждую фразу начинать с «да, но…», типа: «Да, но знаешь ли ты, на что пошли твои деньги?» — или: «Да, но знаешь ли ты, в чем ранее обвинялся Ги Моффат?» На каждый твой ответ у него есть еще один вопрос. Это утомляет. Он просит тебя обдумать те причины, которые побудили тебя связаться с этой организацией, и действительно ли эти причины достаточно веские для того, чтобы вступать в эту группу, не выяснив толком, чем именно они занимаются.

— Мне там нравится, — говоришь ты. — Я им нравлюсь.

— Да, но почему ты им нравишься?

Он раздражает. Возмущает, заставляет нервничать. От разговоров у тебя болит голова. Дэйв показывает тебе видеозапись. Это признания нескольких «бывших сектантов», которые говорят, что думали, что нашли для себя идеальное общество, пока не поняли, что ими манипулируют, чтобы они подчинялись приказаниям секты, называемой «Вау гардианз». Сборищу женоненавистников, считающих себя сверхчеловеками. Секс-клубу для религиозных фанатиков. Ты прислушиваешься.

Наконец после долгих споров ты решаешь некоторое время побыть дома, пока во всем не разберешься. Ты звонишь Белому Отцу по телефону (родители и Дэйв находятся в той же комнате) и говоришь ему, что хотела бы немного побыть дома. «Хорошо», — отвечает он.

«Хорошо»? После всей этой обработки ты и сама начала верить в то, что ты — пленница.

— Я все понимаю. Я этому не рад, но ты делай то, что должна. Мы будем по тебе скучать. — Похоже, что он к этому относится совершенно нормально.

— Я тоже буду скучать, — обещаешь ты.

Ты объясняешь ему, что это только на время, пока родители не успокоятся.

— Позволь мне кое о чем тебя спросить, — говорит он. — Твои родители сейчас в комнате? Отвечай просто да или нет.

— Да.

— А есть там еще кто-нибудь, вроде священника или кого-то в этом роде?

— Да, что-то в этом роде.

— Хорошо, хорошо. Послушай, я хочу, чтобы ты убедила их в том, что побудешь с ними какое-то время. Мы не против.

— Хорошо…

— Но только тебе нужно зайти забрать свои вещи. Ну, ты понимаешь, свою Библию и прочее. Так они поймут, что с тобой все в порядке и ты можешь приходить и уходить, когда захочешь.

Он говорит, что ты должна вернуться за своими вещами одна. Он не хочет, чтобы незнакомые люди беспокоили остальных в доме. Он просит тебя прийти ночью, когда все будут спать. Так ты никого не побеспокоишь, заберешь свои вещи и вернешься домой еще до того, как твои родители проснутся.

— Хорошо, Отец. Я так и сделаю.

Ты сообщаешь родителям и Дэйву, что останешься с ними на время, и они, похоже, испытывают облегчение. Дэйв дает тебе номер своего мобильного, который, по его словам, включен круглосуточно. «Спасибо», — говоришь ты, обнимая его на прощание.

Около четырех утра ты уходишь за своими вещами. В первый момент, когда ты заходишь внутрь, дом смотрится иначе. Ни телефона, ни телевизора, ни радио — никакой связи с внешним миром. Раньше ты никогда не замечала, насколько это странно. Это как-то соотносится с тем, что тебе рассказал Дэйв: они отрезают людей от внешнего мира, чтобы управлять ими. И эти маленькие порции еды — Дэйв говорил, что они используют голод и недосыпание в качестве тактики управления сознанием. Может, он в чем-то и прав.

Потом в темной гостиной появляется Саммер. При одном взгляде на него в тебе просыпается сексуальное влечение. Такой симпатичный. Но он выглядит сердитым. Раздраженным. В чем дело? Что не так? Он не здоровается, вообще ничего не говорит, просто жестом велит тебе следовать за ним.

— Где все? — спрашиваешь ты.

— Спят.

Странно. Ты думала, Белый Отец придет с тобой попрощаться.

Вы вдвоем спускаетесь по скрипучей лестнице в подвал, где находятся комнаты для молитв. Ты поворачиваешь за угол и замечаешь, что твой провожатый куда-то пропал. Комнаты кажутся по-настоящему жуткими, тесными. Бам! Саммер чем-то ударил тебя и прижимает тебя к полу, нанося удары кулаками. Он что, шутит?! У тебя в голове стучит, она в чем-то мокром, ты отталкиваешь его, чтобы сбросить с себя, но не можешь. Свет гаснет. «Что ты делаешь?!» Но он не отвечает, только со злостью теребит пряжку ремня на своих брюках и раздвигает тебе ноги. Тебя осеняет. Почему ты не беременела? За время твоего пребывания здесь было столько секса, а презервативами они ни разу не пользовались. Ни одного раза. Но никто не беременел — они что, подмешивали противозачаточные в ту жидкую кашеобразную еду, которой вас кормили? Ты ведь уже несколько дней ничего не ела… Потом ты вспоминаешь воду и ее горький привкус.

Ты приходишь в себя на заднем дворе, между старыми коробками и столом для пикника. Твои волосы в колтунах, слипшиеся. У тебя болит — что? Бедра, ноги, между ногами. Как долго ты там пролежала? Ты с трудом поднимаешься и ковыляешь домой.

Полицейские, адвокаты, родители. Ты им все рассказываешь. Теперь уже остается говорить только правду, ничего не утаивая. Ты не собираешься делать вид, будто ничего не случилось. Саммеру предъявляют обвинение, допрашивают его, а он говорит: «Конечно, у нас был секс, мы постоянно занимались сексом. Она за этим и приходила. Хотела быть моей девушкой». А когда ему задают вопрос о синяках, порезах, следах самообороны, он заявляет, что тебе нравился жесткий секс. «Она была настоящей шлюхой, — говорит он. — Спросите любого. Она беременна? Что ж, ребенок, может быть, и от меня, но, честно говоря, он может быть и от кого-то другого. Вариантов много. Она была, ну, вы понимаете… шлюхой».

Если ты делаешь аборт, перейди к главе 172.

Если ты не делаешь аборт, перейди к главе 173.

106

Продолжение главы 60

Ты не собираешься садиться в фургон к незнакомцам. В фургонах постоянно происходят какие-то ужасы. Ты начинаешь кричать во весь голос. Со всех сторон сбегаются люди, чтобы посмотреть, в чем дело, и девушка ударяется в бегство. Мужчина в ветровке запрыгивает в фургон и уезжает. Может, его действительно послали твои родители. Больше ты никогда его не видела.

Время идет. Годы. Десятилетия. Твои занятия рутинны, как расписание поездов, ты сама не принимаешь никаких решений, у тебя нет своих денег, ты даже не помнишь своего старого адреса. Белый Отец переезжает в другой дом, и его заменяет Голубой Отец, которому нравится жесткий анальный секс, и молиться с ним мало радости — приходится изо всех сил стараться, чтобы получать от этого хоть какое-то удовольствие.

Тебе почти сорок пять, когда Ги Моффату, лидеру «Вау гардианз», предъявляют обвинение в организации оргий с рядовыми сектантами и в том, что с его ведома грузовики для мороженого развозили по семи окрестным городам детское порно. После года судебных разбирательств «Вау Гардианз» становятся банкротами. Дом оказывается без субсидирования и поддержки. Голубой Отец исчезает. Вы стараетесь держаться вместе, ты пытаешься найти хорошо оплачиваемую работу, но ничего не получается.

Одним холодным вечером ты возвращаешься домой. Руки обветрены, из носа течет, а парадная дверь закрыта розовым плакатом с надписью: «Подлежит расселению в связи с утратой владельцами права пользования». Окна крест-накрест заколочены досками, а перед домом в патрульной машине дежурит полицейский. Он пьет кофе. Несколько членов коммуны стоят поодиночке на газоне. Они растерянно перешептываются и бродят вокруг, навесив на себя свои пожитки. «Пришли и заперли дом, вытолкали нас наружу, — объясняет кто-то. — Мы ничего не могли с собой взять. Все отдают банку». Спустя некоторое время люди начинают расходиться, кто-то говорит, что уходит к сестре, другие вспоминают, что у них в городе друзья. Саммера никто не видел. Он пропал.

Впервые оставшись одна, ты не знаешь, что делать. Ты звонишь родителям из телефона-автомата. Нет ответа. Ты звонишь своей властной тете-христианке, которая живет на севере, и она сообщает, что твои родители десять лет как умерли и лежат в могилах, а загнала их туда ты. Потом она вешает трубку.

Ты бродишь по холодным зимним улицам целый день, меряешь город от края до края. Куда ты идешь? Идти некуда. Направляясь на юг, ты переходишь через реку и смотришь на водовороты темной воды внизу. Все выглядит не так, как раньше, даже у воздуха странный вкус. У тебя болит голова, в висках стучит кровь. Голые деревья вдоль берега реки царапают небо своими черными пальцами.

Ты садишься на берегу, смотришь на текущую мимо воду и пытаешься ухватить какие-то свои мысли. Если бы ты только могла вспомнить то, что забыла, какое-то важное дело, имя, важную дату. Ты ложишься. Надо поспать, потом разжечь огонь. А утром вернуться в дом и посмотреть, кто там еще остался. Ты засыпаешь у реки, в которой бежит белая как мел вода. И не просыпаешься.

В конце всего наступает рай, но не для тебя. Он для тех, кто разбивается, вырывается и рвется к чему-то. Он не для глупых, не для рохлей. В раю нет робких душ. Ни одной. Ты остаешься у реки, рядом с листьями, черными ветвями и льдом.

107

Продолжение главы 61

Ты соглашаешься на стипендию. В новой школе искусств тебя посещает вдохновение, и ты пишешь серию картин, изображающих домохозяек, которые различными изобретательными способами избавляются от своих мужей. (Эта идея рождается из повторяющихся снов, в которых ты зверски убиваешь людей, которых на самом деле любишь. Каждую ночь ты убиваешь кого-то нового. Спустя какое-то время это даже перестает быть страшным. Ты используешь ножи для мяса, кухонные комбайны, соковыжималки и вообще любую бытовую технику.)

Женщины на твоих картинах стоят в классических позах, вроде тех, что изображены на картинах религиозной тематики эпохи Возрождения. Фон украшен дамасскими коврами и розовощекими херувимчиками. Жены убивают хладнокровно. Это хорошо воспитанные и невозмутимые дамы, их прически остаются безупречными, даже когда они бьют мужей по голове стальными кастрюлями, сталкивают их с лестниц, режут их пополам опускающимися дверьми гаражей, кладут им яд в жареное мясо, роняют им в душевую кабинку включенные в сеть тостеры и так далее и тому подобное.

Такое впечатление, будто каждая женщина на Манхэттене втайне мечтает убить своего мужа. Большие масляные полотна распродаются быстро, и люди торопятся поставить свое имя в длинный список ожидания. У тебя проходит несколько выставок, ты выигрываешь серию наград; «Нью-Йоркер», «Таймс» и «Пипл мэгазин» берут у тебя интервью («Сумасшедшая девица превращает убийство в веселье!»). На одном из приемов ты знакомишься с лихим южанином по имени Томпэт, коллекционером и талантливым скульптором. У него спутанные волосы медового оттенка и милые маленькие ямочки на щеках, из-за которых он становится похожим на озорного мальчишку. В нем есть что-то такое, что волнует тебя и заставляет вести себя глупо.

Вы начинаете встречаться, и по мере того, как ты погружаешься в благословенные серьезные отношения, разговоры по душам, неспешные ужины и феноменальный оральный секс, твои картины начинают меняться. Женщины на них уже не так бесстрастны. Внезапно они начинают казаться взволнованными, как будто не совсем уверены, стоит ли убивать своих мужей. Словно переживают из-за этого. И способы убийства уже не такие изобретательные, не такие зверские. Люди это замечают. Они спрашивают, почему твои работы лишены прежнего напора и куда подевалась их сила. Директор галереи, где они выставляются, просит тебя воссоздать хотя бы некоторые из предыдущих картин, чтобы удовлетворить запросы людей из длинного списка ожидания, но ты не можешь этого сделать. Ты слишком счастлива и не можешь найти в себе необходимой злости — источника, из которого ты черпала вдохновение. Он иссяк.

Твои персональные выставки прекращаются — люди, стоявшие в очереди за картинами, возвращают их, едва получив. Томпэт, напротив, начинает привлекать к себе внимание. Похоже, что его работы становятся более абстрактными и смелыми. Его замечают люди из галереи и предлагают ему устроить первую персональную выставку. Кажется, что ваши отношения влияют на ваше творчество противоположным образом: твои работы слабеют, в то время как его картины набирают силу. Но вы влюблены, ваша дружба и секс полны гармонии. И однажды Томпэт просит тебя выйти за него замуж.

Если ты выходишь замуж за Томпэта, перейди к главе 174.

Если ты не выходишь замуж за Томпэта, перейди к главе 175.

108

Продолжение главы 61

Ты остаешься там, где была. Тебе нравятся прохлада и спокойствие музея, сдержанность и степенность исследований. К тому же тебя ждет повышение. Но нужно как-то справляться со скукой, долгими часами рутинной работы, во время которой ты сидишь перед компьютером и тупо смотришь в монитор, — а ведь предназначение людей состоит в другом. Ты знаешь, к чему приводит скука. Она приводит к настоящим глупостям.

Глупостям вроде того, чтобы побриться пониже пупка, сесть на ксерокс и сделать со своих «нижних регионов» ксерокопию (выглядит как дохлая медуза, прижатая к стеклу). Или вроде кражи канцелярских принадлежностей и соблазнения Кристофера, музейного куратора отдела фильмов. Кристофер — маленький серьезный мужчинка с бледной, как рыбье брюхо, кожей и очками с толстыми линзами в черной оправе. Ты понятия не имеешь, зачем тебе это надо. Просто это хоть какое-то развлечение.

У него член размером с виноградину.

Нет, серьезно. С виноградину. Увидев его, ты приходишь в ужас (секс без пениса — это уж как-то совсем чудно, как будто об тебя просто шлепаются всем телом, пока ты считаешь плитки на потолке).

Тебе хочется спросить его, что с ним случилось. Произошел какой-то несчастный случай? Хирург на обрезании был пьян? Неужели возможно, что в то время как женщины критикуют себя за малейший мнимый изъян, оценивают все свои достоинства и недостатки, воображают бог весть какие ужасы о своих задницах, лицах, своем весе и постоянно испытывают вину за любые свои дефекты, этот парень считает, что его микрочлен на что-то годится? Неужели на свете еще остались мужчины, которые не в курсе, что размер имеет значение? (Размер имеет значение. Размер имеет значение! Размер имеет значение!! Имеет значение!!!)

Понимает ли он, что это ненормально? Почему мужчинам нет дела до того, как они выглядят? Похоже, он вообще не знает, что у него пенис как у третьеклассника.

Впрочем, это отсутствие осведомленности в некотором роде возбуждает. Вы занимаетесь сексом в проекционной, в медиатеке, в каморке со швабрами, пока люди смотрят фильмы (это выглядит, как будто тебя атакует энергичный бурундук). Он это действительно обожает. Твоя нижняя губа теперь постоянно припухшая оттого, что ты больно и часто ее прикусываешь.

Но после секса Кристофер нежен и чуток. Он так мило держит тебя за руку и приглашает к себе домой на ужин, потом предлагает остаться у него на ночь, а потом предлагает оставлять у него свою зубную щетку.

Через несколько месяцев вы уже живете вместе. Ты и бурундук. С ним иногда даже здорово: он приносит домой странные немецкие фильмы, которые, как ему кажется, могут тебе понравиться, и готовит лучшее индийское карри, какое ты когда-либо пробовала.

Усредненность на самом деле довольно удобный способ существования. Ты переустраиваешь его квартиру, снимаешь афиши фильмов Джима Джармуша, упаковываешь и убираешь стопки катушек с фильмами, которые он использовал вместо журнального столика. Наступает зима, потом лето, осень. В сексе наблюдается некоторое улучшение благодаря игрушкам из секс-шопа. Исследовательская работа становится более интересной, ты даже помогаешь Кристоферу с организацией кинофестиваля.

Потом однажды все летит к чертям. Все рушится, когда на ежегодный фестиваль скандинавских фильмов, который устраивает Кристофер, из Лос-Анджелеса приезжает Ханс, швед шести футов ростом с песочно-золотистыми волосами. Как только ты видишь его, между вами пробегает искра, словно сигнал к пробуждению. Каждая клеточка твоего тела следит за ним. Он об этом знает и одаряет тебя довольной ухмылкой, как будто знает большой секрет, который ты будешь счастлива услышать. Ты замечаешь, как велик бугор у него в штанах. Как будто ему между ног положили корзинку со спящими котятами.

После вечеринки по случаю открытия фестиваля и нескольких бокалов шампанского (Кристофер давно ушел домой) Ханс просит отвезти его в гостиницу. Ты, разумеется, соглашаешься, ведь ты сотрудница музея и проводить гостя — твой долг. Когда вы останавливаетесь на парковке у гостиницы, Ханс наклоняется и очень грубо, ничего не спрашивая, хватает тебя за грудь. Ты пребываешь в шоке. Он продолжает тискать твою грудь (ты не давала на это согласие, однако сильно возбуждаешься) и сообщает, что ты сейчас поднимешься с ним наверх.

Вы выходите из машины, и ты идешь за ним. Зачем ты это делаешь? Ты не должна идти за ним, знаешь, что не должна, но идешь. Пока вы поднимаетесь в лифте, он с тобой не разговаривает, а как только заходите в его номер, грубо толкает тебя на кровать. Он велит тебе раздеться, включает все лампы и исследует каждый миллиметр твоего тела, ощупывая его большими пальцами. Зачем? Чтобы проверить на прочность? Упругость? Потом он как следует тебя трахает. Много раз подряд. К тому времени, когда он с тобой закончил, уже четыре утра, и у тебя волосы спутались в тех местах, где терлись о подушки сильнее всего.

На следующее утро ты вся в синяках. Ими покрыты твои ноги и бедра, там, где ты натыкалась на края столов и спинки стульев. Дома Кристофер словно воды в рот набрал. Он молча пьет свой кофе и не собирается спрашивать, где ты была всю ночь. Он не хочет узнавать подробности, потому что достаточно умен, чтобы не желать их слышать. Но ты должна сказать ему, разве нет? Положит ли это конец вашим отношениям или, наоборот, окончательно сблизит вас?

Если ты скажешь ему, что спала с Хансом, перейди к главе 160.

Если ты не скажешь ему, что спала с Хансом, перейди к главе 161.

109

Продолжение главы 62

Луис ждет тебя в международном аэропорту Сан-Диего с букетом белых маргариток и робкой улыбкой на лице. У тебя в голове проносятся тысячи мыслей. Не безумием ли было приехать? Выглядит ли он счастливым или грустным? Будет ли он в этот раз таким же, как раньше? Ты останавливаешься в гостинице неподалеку. Он оплачивает твое проживание и устраивает несколько чудесных свиданий: угощает тебя суши в колоритном районе Гаслэмп, банановыми десертами в «Гираделли», вы посещаете морской музей и зоопарк, гуляете по променаду. Луис говорит, что ему тяжело воспринимать мир потому, что у него дислексия, и это его просто выматывает.

«Я словно всегда нахожусь в чужой стране, — объясняет он. — Мне приходится расшифровывать слова и числа и перекодировать их в язык, на котором никто больше не говорит». Из-за этого он все время такой усталый, и ему нужно шесть часов времени «для себя» каждый день.

Когда ты целуешь его, он по вкусу напоминает солнечный свет и сон.

Этой ночью вы без устали занимаетесь любовью. Ты прижимаешься к нему. Бедро к бедру, чресла к чреслам. Вы никак не можете насытиться. Тебе хочется попасть в него, внутрь его грудной клетки, где ты будешь в полной безопасности, защищенная от внешнего мира.

Ты больше не гадаешь, нравишься ли ему. Теперь, когда ты знаешь, что у него дислексия, ты начинаешь читать знаки, которые подают его лицо и тело, и можешь понимать все, что они выражают. Ему нужно есть четыре раза в день, без пропусков приема пищи и без задержек. Если этого не происходит, на его лицо набегает тень, он выглядит то ли растерянным, то ли злым, все сильнее и сильнее зажимается, уходит в себя, прячется, как черепаха в свой панцирь.

Он показывает тебе, где можно подстричься и сделать маникюр, где находится супермаркет, спортивный зал и даже школа йоги. Он приводит тебя на пляж, встает на одно колено и спрашивает: «Ты переедешь ко мне?» Его лицо так и светится любовью. Но все же он ли твой настоящий мужчина или настоящим был тот, другой? Останется ли он таким, как сейчас, или будет таким, как в прошлый раз? Светлым или темным? Кто скажет?..

Если ты переезжаешь к Луису, перейди к главе 176.

Если ты соглашаешься пойти в интернатуру на радио, перейди к главе 177.

110

Продолжение главы 63

Ты соглашаешься на его условия, потому что, если не думать о том, насколько это глупо, и отбросить возможность того, что он сумасшедший насильник, это по-своему заводит. Харрингтон предупреждает тебя, что появится около полуночи, к этому времени ты должна быть абсолютно готова. «Никакого света, — говорит он. — Если я увижу, что хоть одна лампа включена, сразу же уйду. Если ты сделаешь что-то, чего я не велел, я тебе такое устрою!» Его голос возбуждает и пугает тебя. Что бы ни случилось, это будет круто.

В одиннадцать часов ты вылезаешь из ванны и надеваешь черную шелковую ночную рубашку. Каковы могут быть последствия этого свидания? Он может оказаться убийцей. Что, если он порежет тебя на кусочки и никто об этом не узнает? Ты звонишь администратору и просишь разбудить тебя рано утром. Если ты не снимешь трубку, они пошлют кого-то постучаться к тебе. Отличный план обороны.

Ты готовишься. Зашториваешь окна, выключаешь свет и некрепко завязываешь себе глаза белым шелковым шарфом. Ты лежишь на постели уже двадцать минут, когда понимаешь, что забыла отпереть дверь! Ты вскакиваешь с постели, отпираешь дверь и забираешься обратно. Сердце у тебя колотится, ладони потеют. Это смешно. Это самая глупая вещь, которую ты когда-либо совершала в жизни. Если тебя убьют, так тебе и надо.

Наступает полночь, полночь проходит. Он заставляет тебя ждать. Последний раз, когда ты смотрела на часы, было уже половина четвертого утра, а потом ты чувствуешь, как кто-то тебя грубо трясет. Ты рывком садишься в постели и отталкиваешь его, только это не он! Это администратор, которая из-за белого шарфа на глазах испугалась, что ты мертва.

Этот двуличный засранец даже не явился. Его мобильный не отвечает, и сам он не звонит. Какого черта? Это часть игры? Он что, ждет твоего следующего шага, чтобы спланировать свой? Вряд ли он убийца, убийца воспользовался бы ситуацией и по крайней мере появился бы. Может, Харрингтон хочет, чтобы ты вела себя развратно, чтобы у него был повод тебя отшлепать?

Если ты берешь такси до дома Харрингтона, перейди к главе 178.

Если ты сразу же возвращаешься в Штаты, перейди к главе 179.

111

Продолжение главы 63

Ты отвечаешь глубокому голосу на другом конце провода, что все это очень сексуально, но в то же время невероятно опасно и просто глупо. Он смеется и спрашивает, не хотела бы ты вместо этого встретиться с ним в фойе и пойти поужинать (когда он смеется, ты чувствуешь облегчение: значит, он понимал, что это было бы глупо, и просто с тобой заигрывал). Вы договариваетесь о свидании сегодня вечером.

Ты долго готовишься к встрече — используешь большое количество лосьона для тела с бергамотом и лимоном, душишься розовой водой. Спускаешься вниз заранее и ждешь на неудобном стуле с изогнутой спинкой. Ты пытаешься выглядеть хорошенькой, как девушка с картинки — «вы знаете, я такая вся страстная, но в то же время очень невинная». Никто не обращает на тебя никакого внимания. Люди входят и выходят через вращающуюся дверь. Ты каждый раз думаешь, что любой из них может быть Харрингтоном, и представляешь, как занималась бы сексом с каждым из них — с пузатым бизнесменом, лысым дедушкой, прыщавым подростком…

Потом ты видишь настоящего Харрингтона и сразу же его узнаешь. Он высокий, шесть футов четыре дюйма, широкоплечий, с копной спутанных волос. Ты вскакиваешь и ухмыляешься: «Это вы — тот сумасшедший?» Он абсолютно великолепен, он просто потрясающий, у тебя пересыхает во рту.

«Он самый», — говорит Харрингтон и крепко, по-доброму, обнимает тебя. Он берет тебя за руку, и вы отправляетесь в небольшой индийский ресторанчик. Внутри тепло и весело, там висят красные бумажные фонарики и горят желтые свечи. Поедая кокосовый суп и соте с курицей и арахисом, ты изучаешь его лицо. У него благородные черты, но в них есть что-то зловещее, как в некоторых горных пейзажах. Широкий лоб, выдающийся нос — все в нем совершенно. Без сомнения, среди породистых самцов он самый породистый. С ним ты чувствуешь себя в безопасности, чувствуешь, что ты под защитой, и каким-то образом понимаешь, что он обо всем позаботится.

Харрингтон рассказывает тебе о своих путешествиях. О том, как он ел фугу, самую ядовитую рыбу в мире, о том, как сплавлялся на плоту по какой-то опасной горной реке в Патагонии, о том, как на Стюартовых островах его укусила акула мако. Ему нравятся приключения, далекие экзотические места вроде Бали и Индонезии, и ему всегда хотелось иметь спутницу, как раз такую, как ты.

После ужина, когда вы идете по улице, он берет тебя за руку, такой большой и сильный, что ты чувствуешь себя рядом с ним маленькой девочкой. Вы идете по мощеной булыжной мостовой, и тебе кажется, будто ты давно его знаешь, словно вы уже вечность так гуляете. Харрингтон приводит тебя в небольшой модный бар с низкими потолками и толстыми белыми алебастровыми лампами. «Я рад, что ты не подчинилась моим приказам, — говорит он. — Это была проверка. В этом маленьком грязном мирке полно глупых людей. Их нужно распознавать и стараться избегать».

После нескольких бокалов «Пино Грийо» и случайных прикосновений в духе «эй, тебе что-то попало в глаз» приходит время возвращаться домой. Но ты не разрешаешь Харрингтону подняться к тебе — вместо этого ты просто целуешь его в фойе и желаешь ему спокойной ночи (тебе хочется, чтобы он поднялся, но ты еще помнишь его «проверку на шлюшность» и останавливаешься на простом пожелании спокойной ночи; у тебя дрожат губы, ты краснеешь, когда его усы щекочут тебе лицо).

Последующие дни проходят как в тумане. Ты проводишь их с Харрингтоном, который все планирует, организует и — по собственному настоянию — за все платит. В конце концов ты откладываешь свой обратный рейс и переезжаешь (временно!) в его квартиру на Мэнор-роуд. Это холодный двухэтажный кондоминиум с голубыми стеклами, полированной алюминиевой мебелью, напичканный всевозможной электроникой (плоскоэкранные телевизоры, стерео, звуковые системы «звук вокруг», интеркомы, сигнализация и прочее).

Его кровать — это простая платформа из вишневого дерева. В первый раз он медленно раздевает тебя и ощупывает твой обнаженный живот. Ты замираешь от страха, восторга, предвкушения. Затем он извлекает самый большой член, какой тебе приходилось видеть, и занимается с тобой любовью то нежно, то грубо. Но что бы Харрингтон ни делал, он полностью владеет ситуацией.

Он придумывает тебе ласкательные имена, называет тебя «принцессой» и своей «настоящей любовью», «орешком», «маленькой щекочущей мышкой», «маргариткой» и «голубкой». Вечерами ты готовишь ему. Хотя готовить для Харрингтона — это все равно что делать хирургическую операцию: ему нравится почти сырое мясо. Звонит твой отец и говорит, что пора уже возвращаться домой. Он может устроить тебя в интернатуру на радио, если ты вернешься прямо сейчас. Когда ты рассказываешь об этом Харрингтону, он находит это смехотворным: «Зачем погружаться в обыденность Среднего Запада, когда ты можешь остаться здесь?» Он предлагает тебе переехать к нему на постоянное жительство.

Если ты переезжаешь к Харрингтону, перейди к главе 180.

Если ты едешь домой, перейди к главе 181.

112

Продолжение глав 64 и 246

Ты — с Роки. С ним ты чувствуешь себя живой независимо от того, богат он или беден. С ним ты лучше слышишь, лучше видишь, быстрее соображаешь. Кто знает, почему так происходит? Твое сердце, твои руки, твоя кожа — все в тебе просыпается, начинает гудеть и вибрировать в его присутствии. За деньги такое не купишь. От его улыбки все начинает казаться ясным и ярким. Плохо только то, что он живет в самом конце Брайтон-Бич — в часе езды от города. Стираются границы или нет, но тащиться в такси смерти подобно.

Хотя никто не называет этот район Брайтон-Бич, его называют Маленькой Одессой, потому что почти все его жители — выходцы из этого города, который находится в России, у Черного моря. В Маленькой Одессе все надписи на русском, даже дорожные знаки. Борщ и самовары здесь купить проще, чем бутерброд с ветчиной, а в ответ на твою английскую речь люди только поднимают брови и начинают шептаться. Как будто посреди Нью-Йорка вы попадаете в другую страну.

Тебе нравится гулять там по шумным улицам, дышать воздухом, полным пряных запахов. Никто с тобой не заговаривает, а если бы и стали, ты все равно не смогла бы их понять. Ты по-русски не говоришь, и когда люди это понимают, между тобой и ними образуется некоторая дистанция. Ты дрейфуешь по улицам, оставаясь почти невидимой, а Маленькая Одесса шумит вокруг.

Когда истекает срок твоей аренды, ты переезжаешь к Роки и переводишься в небольшой колледж неподалеку. Начинаешь преподавать историю искусств группе русских эмигрантов. Занятая преподаванием и обустройством дома вместе с Роки, ты почти не выезжаешь в город. Все необходимое ты можешь достать прямо тут, в Бруклине, или даже на Кони-Айленд.

Проходят годы. Ты продолжаешь работать в колледже, а Роки открывает бар на углу. Он отказывается давать ему название, потому что считает, будто это приносит беду, поэтому, как и все остальные, называет его просто «Бар». Бар знаменит своей водкой с разными добавками. Роки проводит там много времени в компании московских приятелей: они пьют водку, закусывают луком и обсуждают прелести коммунизма. Вы с ним почти не видитесь. Иногда с утра он дома, но потом уходит на целый день, чтобы сделать закупки и разобраться с бумажной работой. Возвращается он поздно ночью, или скорее рано утром, и тихо забирается в постель, чтобы не разбудить тебя. Вы больше не занимаетесь любовью.

Ты была бы бесконечно одинока, если бы не Сергей, который живет в квартире напротив, — большой шумный мужчина с густыми нахмуренными бровями и неизменным мрачным выражением лица. Когда-то он был в России известным шахматистом. Сергей держит на затянутых паутиной полках свои награды, трофеи и пожелтевшие блеклые фотографии, где он снят с русскими дипломатами и знаменитостями. На фотографиях он улыбается и едва похож на себя.

Он почти каждый вечер приглашает тебя в свою квартирку, больше похожую на шкаф, учит тебя играть в шахматы и ставит тебе свои любимые русские оперы на патефоне «Виктрола», который когда-то принадлежал его матери. Вы философствуете о классовых структурах и упадке западной цивилизации. Сидя рядом, вы раскладываете пасьянс и смотрите викторины по телевизору. Роки вряд ли знает о вашей дружбе. Он слишком редко появляется, чтобы что-то замечать. Как и всем в Маленькой Одессе, Сергею известно все обо всех, включая тебя. «Ты так хочешь любви, — говорит он, — что даже с совершенно незнакомыми людьми ведешь себя, как маленькая услужливая консьержка: „Да, сэр, нет, сэр“».

— По-твоему, я веду себя, как гребаная консьержка только потому, что я вежливая?

«Да, — отвечает он. — И нет ничего хорошего в том, что ты мяукаешь у чьих-то ног, словно котенок. Мне нравится, когда ты ругаешься». И это правда. Он втягивает тебя в любые дебаты, споры, дискуссии и полномасштабные военные баталии (проходящие большей частью на шахматной доске). Ему нравится, когда ты до того заводишься, что начинаешь орать. Он специально подталкивает тебя к этому, высказывая нечто такое, чего ты не сможешь стерпеть, например: «Ну, мы все знаем, что женщина должна быть босая, беременная и на кухне» или «Все знают, что французские экспрессионисты были настоящими извращенцами».

В такие моменты ты награждаешь его разными кличками вроде «тупоумный весельчак», «длиннохвостый попугай», «узколобый русский дубина-аристократ», «идиот из Киева», «ослоумник», «самец-шовинист», «пещерный человек», «дурило» и так далее…

Когда ты начинаешь ругаться, у него всегда загораются глаза и к щекам приливает кровь. Сергей говорит, что в такие моменты чувствует себя как дома, в Москве, когда внутри у него все горело, а взгляд не сулил обидчику ничего хорошего. Ты поощряешь его желание чаще выбираться из дому, и он наконец отправляется потанцевать со своими старыми приятелями в «Ветеранс-холл». Все заканчивается тем, что они напиваются и плавают голышом в Атлантическом океане в четыре утра, в результате чего Сергей простужается и у него начинается жар.

Ты приносишь ему куриный бульон и аспирин, промокаешь его влажный лоб марлей, смоченной в ледяной воде, а он в бреду говорит, что ты — ангел и что твой муж не понимает, какое счастье ему досталось. Он называет тебя своей «дорогушей», своим «персиком» и зовет тебя во сне.

Все могло бы плохо кончиться, но Роки ни о чем не знает, Сергей ничего не помнит, а ты уж точно будешь держать рот на замке. Но все же теперь ты смотришь на Сергея иначе и ловишь себя на том, что стала чаще ему улыбаться.

Однажды в выходные, когда Роки уезжает в Мохонк, чтобы забрать антикварный музыкальный автомат, играющий только русскую польку, Сергей приглашает тебя на ужин. Ты сразу же соглашаешься, но желудок у тебя скручивает. Первым предостерегающим знаком служит то, что Сергей знает, что Роки уехал из города. Вторым предостерегающим знаком является то, что он говорит тебе, что купил шампанское, а третьим — то, что ты бреешь ноги. Столько предостережений, а ты все равно идешь к нему. А что тебе еще делать? Иногда красный свет выглядит как зеленый.

Сергей наливает шампанское в резные хрустальные фужеры своей мамы. После того как вы произносите тосты и осушаете бокалы, он прижимает тебя к кухонной тумбе, столкнув с плиты пустую суповую кастрюлю. Он говорит, что влюблен, что хочет жениться на тебе, и вы опускаетесь на пол в кухне. «Выходи за меня, — жарко шепчет он тебе в ухо. — Выходи за меня, черт тебя дери!»

Когда Роки на следующий день возвращается, ты набираешься смелости, чтобы все ему рассказать. Но он ухмыляется от уха до уха. Оказывается, он наконец сходил к зубному, который вылечил его больной зуб. Роки улыбается тебе, и все нежные чувства, которые ты к нему испытывала, возвращаются. Он выглядит восхитительно. К тому же он тебе кое-что купил. Это обручальное кольцо с маленьким бриллиантом грушевидной формы. Он встает на одно колено и просит тебя выйти за него замуж. Ты поражена, шокирована и не веришь происходящему. Ты так долго ждала этого момента, что уже перестала верить, что это когда-нибудь произойдет. И Сергей в квартире напротив тоже ждет — ждет твоего ответа.

Если ты выйдешь замуж за Роки, перейди к главе 182.

Если ты убежишь с Сергеем, перейди к главе 183.

113

Продолжение главы 64

Ты идешь на ужин с Беном, этот вечер — просто фантастика! Он отводит тебя в дорогой эксклюзивный суши-бар. Вы угощаетесь сайдой, желтохвостом, неркой, роллами с икрой и холодным сакэ. Он рассказывает тебе, что весь рыбный рынок контролируется двумя братьями из Токио: у одного вставной глаз из коралла, а второй ненавидит сырую рыбу и ест одни чизбургеры. Бен говорит, что они заправляют всей системой суши-ресторанов в мире; это династия потомственных рыбаков; ходили слухи, что они даже убивали конкурентов, которых было предостаточно. Ты берешь еще один унаги, такой, что просто пальчики оближешь.

Что-то в Бене тебе нравится, хотя ты и не можешь сказать, что именно. Нет, можешь. Тебе нравятся его деньги и то, что он смотрит на тебя как на самую дорогую сайду, какую только можно купить. Так, как будто хочет попробовать тебя на свой фарфоровый зуб, проглотить целиком, чтобы никому ни кусочка не оставить. Он сверлит глазами каждого проходящего мимо мужчину и придвигает твой стул поближе к своему. «Это я так устраиваюсь поудобнее, — поясняет он, — чтобы никакая другая рыба в море на тебя не напала».

Бен хорошо, беззлобно шутит — он остроумен, но при этом он груб с официантами. Обращается с ними так, как будто они принадлежат к другой породе, как будто они верные псы или недоразвитые дети. «Вы поняли? — спрашивает он красивую женщину с высокими скулами, которая принимает ваш заказ. — Я хочу, чтобы имбирь был нарезан тонко. Не просто покрошен, а очень тонко нарезан». Ты уверена, что за это повара плюют ему в еду, поэтому отказываешься попробовать его суп-мисо.

Твой мобильный звонит пять раз за вечер — это Роки пытается выяснить, где ты. Ты не позвонила ему, как обычно, поэтому он, наверное, волнуется. От этого ты чувствуешь себя ужасно, но не хочешь лгать — лучше просто ничего не говорить. Неужели нельзя провести вечер, как тебе хочется? Господи, ты не подписывала с этим парнем брачный договор. К тому же твое свидание вполне невинно.

Невинным оно остается до тех пор, пока Бен не целует тебя, прямо там, в ресторане. Его губы мягкие, влажные и мечтательные. После этого ты забываешь обо всех запретах и вы оттягиваетесь, как подростки: наедаетесь суши до отвала, выпиваете две бутылки шампанского и смеетесь до упаду.

После ужина вы заходите еще в несколько баров, пьете шампанское и обжимаетесь. В небольшой забегаловке под названием «Лаки страйк» тебя начинает клонить к стойке, мир прекрасен и размыт, потому что ты благополучно надралась. И тут Бен упоминает о том, что женат и у него есть дети. Дз-з-з-з. Стоп. С пластинки снимают иглу, и ты внезапно оказываешься не красивой и пьяной, а уродливой и трезвой. У него полно оправданий. Он несчастлив и никогда не считал ее «той единственной»! Они были очень молоды, когда поженились! Она слишком хрупкая, слишком наивная! Не нашла себя в жизни! Чересчур преданная, чересчур навязчивая, чересчур надоедливая! Она ему вздохнуть свободно не дает! Ревнивица! Натуральная сицилийка! По ночам не задергивает шторы, хотя он тысячу раз говорил ей, что терпеть этого не может! Все время ублажает других и не занимается собой! Секции! Советы! Комиссии! Если она вступит еще хоть в одну комиссию, он покончит с собой! Почему она просто не может стать кем-то, черт ее дери!

То, чего он хочет, чего у него никогда не было… чего он ищет… в общем, ему нужна настоящая стерва. Женщина напористая, агрессивная, независимая, которая не стесняется говорить, чего она хочет, не боится требовать! С которой можно хорошо провести время, которая не прочь немного походить по нему каблуками, дать ему понять, что он плохо себя вел, наказать его. Тебе нравится кожа? Кожаные брюки и всякое такое? В любом случае, закругляется Бен, он был бы рад тебя снова повидать. Для него быть рядом с молодыми людьми значит самому оставаться молодым, а он со своим положением в обществе может помогать людям, делать жизнь намного проще… Он целует тебя в губы и обещает скоро позвонить.

На следующий же день посыльный на мотоцикле привозит кожаные брюки, бриллиантовый браслет, первое издание «Жюстины» маркиза де Сада и конверт с тысячей долларов — этих денег хватит не только на то, чтобы оплатить квартиру, но и на то, чтобы купить новую пару туфель. Там же лежит записка с приглашением на ужин в четверг вечером. В тот же вечер на ступеньках перед своим домом ты обнаруживаешь букет полевых маргариток от Роки и письмо, в котором говорится, что он вчера по тебе скучал и надеется, что тебе лучше (маргаритки увядшие и вырваны с корнем — очевидно, по дороге сюда Роки «подровнял» чей-то горшок с цветами, стоявший на улице). Вот оно. Маргаритки или бриллианты?

Если ты снова встретишься с Беном, перейди к главе 184.

Если ты не будешь встречаться с Беном, перейди к главе 185.

114

Продолжение главы 66

Ты идешь в дом Эйлин Эштон. Это трехэтажное здание в колониальном стиле из красного кирпича с зелеными ставнями и большими белыми креслами-качалками на крыльце. Ни одна из самых выдающихся исторических усадеб Саванны не идет с ним ни в какое сравнение. Деньги Эйлин — из старых запасов табачных плантаторов голубых кровей. Деньги «тех, кто участвовал в гражданской войне», тех, кто первыми высадился на Плимутской скале.

Эйлин кажется тебе маленькой и нервной. У нее неестественно темный загар и несколько золотых монисто на шее. Внешне холеная, подтянутая женщина с хорошим маникюром, которая слишком много пьет. Ты говоришь ей, что не совсем понимаешь, зачем тебя пригласили. Она смеется и говорит: «Да заходите же наконец!»

В большой, просторной гостиной под медленно вращающимся бамбуковым вентилятором, прикрепленным к потолку, стоит огромных размеров белый диван. Эйлин протягивает тебе напиток — крепкий джин с тоником в стакане с капельками влаги на стенках. Ты осушаешь его в два глотка. Она протягивает тебе еще один. Ты замечаешь в гостиной большого зеленого попугая, сидящего на кольце, которого ты с полной уверенностью принимаешь за удачное чучело, пока он не меняет своей застывшей позы и не выдает не слишком мелодичное: «Мако!» Эйлин успокаивает его, а птица отвечает ей: «Продолжай в том же духе, стерва!»

— Не обращайте внимания на мистера Бигглса, — говорит Эйлин. — Он просто глупая слепая старая птица, разве нет, мистер Бигглс?

Она делает долгий глоток: «Хотя мой муж его просто обожал. Кормил его привозными бразильскими орехами и сушеными вишнями. А я даю ему кошачий корм».

— Ваш муж умер?

— Нет, конечно! — Она закатывает глаза. — Это было бы просто прекрасно! Нет, когда мы разводились, мой муж сказал, что единственное, что он хочет забрать из этого дома, это мистер Бигглс. Как же он тогда назвал дом? А, преддверием ада, по-моему! Короче, единственное, что он хотел взять с собой, была птица, и поэтому она — единственное, что я оставила себе. Еще джина?

Ты киваешь, но понимаешь, что во всем мире может не хватить алкоголя, чтобы помочь тебе пройти через это. «Он слепой? — спрашиваешь ты, когда она протягивает тебе третий стакан. Ничего другого тебе в голову не приходит. Она что, хочет, чтобы ты ей чечетку станцевала? Или собирается тебя убить? Вот, наверное, в чем дело: у всех особ голубых кровей есть свои скелеты в шкафу, причем в буквальном смысле. И она легко сможет от этого отмазаться. Заплатит нескольким должностным лицам — и готово. Ты навеки попадешь в списки без вести пропавших.

— Глаукома, — отвечает она. — Ни черта не видит, зато болтает черт-те что! Клянусь. Это мой муж научил его некоторым хлестким словечкам.

— Стерва! — пищит птица.

Откуда-то доносится классическая музыка, появляется шелковистая черная кошка и начинает тереться о твои ноги. Еще три напитка, легкая, ни к чему не обязывающая болтовня, Эйлин по-прежнему не говорит, чего хочет. Ожидание заставляет тебя нервничать. Ты рассматриваешь картины и антиквариат, стоящий в комнате. В эту гостиную вложено больше денег, чем ты заработала за всю жизнь. Ты стараешься не обращать на это внимания, роняешь свой стакан, осколки стекла разлетаются по терракотовым плиткам. Зеленый попугай сходит с ума. «Ну и сука! — пищит он. — Ну и сука!» Эйлин вскакивает со своего кресла, чтобы помочь собрать осколки. «Мистер Бигглс! — отчитывает она его. — Что тебе говорили о слове на букву „с“?»

— Извините, — говоришь ты, хотя и не совсем понимаешь, за что извиняться в доме у сумасшедшей богачки с орущим слепым попугаем.

— Не волнуйся, — отвечает она, бросая на то место, где был пролит джин, антикварную подушку. Она, разумеется, ничего не впитывает, но скрывает пятно с глаз. В этот момент мистер Бигглс срывается со своего насеста и падает прямо на пол. «Проклятая слепая птица, — говорит Эйлин. — Почему бы ему как-нибудь просто не залететь в вентилятор?» Ты встаешь, якобы для того, чтобы помочь птице или дособирать осколки, но на самом деле ты просто собираешься уйти, и тут Эйлин хватает тебя за плечо. Ты задерживаешь дыхание. Вот оно.

— Расслабься, — говорит она и целует тебя в губы, горячо и крепко. У тебя кружится голова. Ты слышишь классическую музыку, Баха или Моцарта; ее рука ползет по твоему бедру, она просовывает ладонь между твоими ногами. «Сука!» — жалобно зовет с пола птица. От жара руки Эйлин ты делаешься влажной. «Что вы делаете?» — шепчешь ты, и тут раздается телефонный звонок, как гонг на боксерском матче, и вы отстраняетесь друг от друга. Эйлин подходит к телефону. Звонок приводит птицу в неистовство, отчего она опять принимается сыпать непристойностями и ковыляет на освещенное солнцем крыльцо, где начинает есть из кошачьей миски.

Хозяйка торопится подойти к телефону. «Да? — говорит она, снимая трубку. — Нет, разумеется, это подходящий момент». Она смотрит на тебя и показывает жестом, что это займет всего минуту. «Сейчас? Да, я уверена, это нормально. Заходите».

Она вешает трубку и улыбается, но лицо у нее вытянутое. Она вытаскивает мистера Бигглса из кошачьей миски, а он лупит ее крыльями, как сумасшедший, и орет: «Я разобью тебе лицо, Эйлин!» Она не обращает внимания на его крики и сажает попугая обратно на насест. «У меня дело, — говорит она. — Мне нужно подписать кое-какие бумаги». Эйлин неловко смеется и оглядывает комнату, как будто сама не до конца понимает, как она там оказалась. «Это займет всего минуту, но не могла бы ты сходить в „Кроджерс“ и купить… м-м… — Она снова оглядывает комнату. — Скажем, лимонов? А когда ты вернешься, я все закончу».

«Лимонов, — повторяешь ты, чувствуя, как остывает жар между твоих ног. — Хорошо, куплю».

Ты долго топаешь до «Кроджерса», единственного продуктового универмага на окраине Саванны. Он открыт круглосуточно, и это единственное здание на многие мили вокруг, в котором есть кондиционер. От жары у машин глохнут двигатели, потому что в них закипает масло. К кассам бесконечные очереди, даже ночью. Все обитатели гетто, не имеющие кондиционеров, пришли за глотком прохладного воздуха.

Черные мужчины с футболками, повязанными на голову, кричат друг на друга в отделе молочных продуктов. Дети раскатывают вокруг на сломанных продуктовых тележках, прижав к лицам замороженные стейки. Матери, взмокшие от пота и неудовлетворенности, громко обсуждают друг с другом соседей, деньги и мужчин. Ты берешь зеленую пластмассовую корзинку и лавируешь между стеллажами. Лимоны, лимоны, лимоны. Что за чудной дом! Что творится с этим попугаем? Если бы это был твой попугай, ты бы уже давно случайно утопила его в ванной.

Ты бросаешь лимоны в корзинку. Пока очередь движется к кассе, ты пролистываешь журналы, размышляя, стоит ли возвращаться домой к Эйлин. Тут до тебя доходит, что это может закончиться тем, что ты будешь оказывать ей услуги за деньги. Интересно, почем в наше время несчастные нервные лесбиянки-новички? Проходит пятнадцать минут или около того, и ты понимаешь, что у Эйлин было достаточно времени, чтобы подписать свои бумаги.

Где-то в магазине плачет ребенок. Интересно, мистер Бигглс называет ее шлюхой, потому что так ее называл муж? В этот момент ты замечаешь двух мужчин в лыжных масках. Странно. На улице жара — кто станет в такую погоду надевать лыжные маски? А потом ты видишь, что у них пистолеты. Черные, тупые, направленные на людей в очереди.

Они что-то говорят, кричат, а потом мужчина в голубой рубашке с бейджем, на котором написано его имя, бросается на них. Взрыв. Звук рвущихся петард, по крайней мере так тебе кажется. Мужчина в голубой рубашке падает. Потом ты, словно против воли, будто кто-то тебя толкнул, поворачиваешься. У тебя в груди тепло. Женщина, стоящая сзади тебя, кричит; ты опускаешься на колени. Она падает рядом с тобой, что-то говорит — ты так и не узнаешь что. Последняя мысль, которая проносится в твоей голове: как это странно, что она вот так упала рядом с тобой, а потом тебе становится совсем нехорошо.

Сквозь теплоту, разливающуюся волной по груди, ты чувствуешь, будто к тебе внутрь проникло что-то острое. И ты рада, что эта милая женщина несмотря на все происходящее проявляет к тебе участие. А где лимоны? Они возле твоей руки. Ты зачем-то подтаскиваешь их ближе к себе, прямо через лужу собственной крови. Кажется, ты оглохла, ты видишь ноги других людей, которые стоят рядом, и чувствуешь, как женщина надавливает тебе на грудь. Это приятно. Потом наступает темнота. Чернота с красным огоньком посередине. Огонек становится больше и больше, пока не заполняет все пространство. Потом что-то толкает тебя к центру этого красного, который теперь кажется подсвеченным изнутри, словно блеском пламени. Теплота так приятна, но потом тебе вдруг становится холодно. Хотя никто об этом не говорит, становится ясно, что у тебя есть выбор: двигаться к теплому красному свету или остаться лежать холодной на полу в магазине.

Если ты следуешь за красным огоньком, перейди к главе 186.

Если ты остаешься, перейди к главе 187.

115

Продолжение глав 66 и 79

Ты идешь за продуктами. Пошла эта Эйлин, как ее там дальше, к черту. Пусть это кажется глупым или странным, но тебе все равно лучше с ней не связываться. У тебя закончился кофе, поэтому ты идешь в «Кроджерс» — единственный продуктовый универмаг на окраине Саванны и единственное здание на многие мили вокруг, в котором есть кондиционер.

К кассам бесконечные очереди, даже ночью («Кроджерс» работает круглосуточно). Все обитатели гетто, не имеющие кондиционеров, пришли за глотком прохладного воздуха. Черные мужчины с футболками, повязанными на голову, кричат друг на друга в отделе молочных продуктов. Дети раскатывают вокруг на сломанных продуктовых тележках, прижав к лицам замороженные стейки. Матери, взмокшие от пота и неудовлетворенности, громко обсуждают друг с другом соседей, деньги и мужчин.

Ты берешь зеленую пластмассовую корзинку и лавируешь между стеллажами. Интересно, что значит «приятная собеседница»? Ты берешь упаковку паштета с грибами и крекеры. Тебе хочется себя побаловать, так что ты берешь еще жевательный мармелад с кремом внутри и упаковку жареной курицы, разделанной на кусочки.

Стоя в очереди, ты думаешь о том, как хорошо было бы съесть кусочек курицы прямо сейчас. И вдруг замечаешь, что в помещении стало очень тихо. Женщины перестали разговаривать, кассиры застыли и смотрят в сторону входных дверей. Плачет ребенок. Потом ты видишь двух мужчин в лыжных масках. Странно. На улице жара — кто станет в такую погоду надевать лыжные маски? А потом ты видишь, что у них пистолеты. Черные, тупые, направленные на людей в очереди.

Они что-то говорят, кричат, а потом мужчина в голубой рубашке с бейджем, на котором написано его имя, бросается на них. Взрыв. Звук рвущихся петард, по крайней мере так тебе показалось. Мужчина в голубой рубашке падает. Потом ты, словно против воли, будто кто-то тебя толкнул, поворачиваешься. У тебя в груди тепло. Женщина, стоящая сзади тебя, кричит; ты опускаешься на колени. Она падает рядом с тобой, что-то говорит — ты так и не узнаешь что. Последняя мысль, которая проносится в твоей голове: как это странно, что она вот так упала рядом с тобой, а потом тебе становится совсем нехорошо.

Потом наступает темнота. Чернота с красным огоньком посередине. Красный огонек становится все больше и больше, пока не заполняет собой все пространство. Потом что-то начинает подталкивать тебя к центру этого красного пятна, которое теперь кажется подсвеченным изнутри, словно блеском пламени. Теплота так приятна, но потом вдруг становится холодно. Хотя никто об этом не говорит, становится ясно, что у тебя есть выбор: двигаться к теплому красному свету или остаться лежать холодной на полу в магазине.

Если ты следуешь за красным огоньком, перейди к главе, перейди к главе 186.

Если ты остаешься, перейди к главе 187.

116

Продолжение главы 68

Ты решаешься сказать Питеру, но не сразу. Ты выжидаешь неделю, тебе нужно время, чтобы осушить слезы, избавиться от припухлостей на лице и привести себя в порядок (в волосы втирается лимонный сок, делается маникюр, покупается новое платье). Только потом ты решаешь, что он готов это услышать. После «прощального» секса ты обращаешь к нему свои большие влажные оленьи глаза и говоришь, что он станет отцом через девять месяцев. Нет, через восемь.

Он моргает, потом моргает еще раз, а потом наступает его черед разразиться рыданиями (это несексуально, и отныне каждый раз, когда вы будете оказываться в постели, ты будешь стараться забыть об этом). Но, как ты и ожидала, через неделю он становится на одно колено, протягивает тебе обручальное кольцо с крошечным бриллиантом и делает предложение. Ты отвечаешь согласием, перестаешь принимать таблетки и отчаянно пытаешься забеременеть, чтобы скрыть свою ложь.

На это уходит какое-то время, но через четыре месяца тест на беременность показывает положительный результат. Слава богу, Питер не семи пядей во лбу, и тебе удается убедить его в том, что бывает такое, что беременность длится тринадцать месяцев. Он устраивается работать на лесной склад к своему отцу и переезжает в твой дом, где ты готовишь ростбифы и йоркширские пудинги. Он рубит лес, а ты сажаешь лилейники. К вашему дому слетаются колибри, пьют красную фруктовую воду из кормушек, а ты каждый день приносишь домой пироги.

Жарким июньским днем на свет появляется крошка Дилли. Дилли — это уменьшительное от Далилы. Дилли — ангельский ребенок, и Питер ее обожает. Он сам мастерит для нее колыбельку, меняет ей подгузники, греет бутылочки с питанием, встает покормить ее среди ночи — словом, делает то, чего невозможно было бы ожидать от парня из северных лесов.

Дилли растет дичком: она вечно торчит у озера или бродит в лесной глуши, приходит домой вся в царапинах, ссадинах, синяках, притаскивает ядовитый плющ, клещей и непрерывный поток диких животных, которых пытается приручить. С учебой у нее дела не ладятся, ее блуждающий ум не задерживается долго на одном объекте. Она любит своего папочку не меньше, чем тебя, и только когда Дилли становится старшеклассницей, Питер сообщает, что уходит. Оказывается, он кое с кем познакомился на лесном складе, а именно с женщиной по имени Джилл, и говорит, что влюблен в нее.

Дети разводящихся родителей могут сильно переживать и так же сильно гневаться. Это вполне отчетливо демонстрирует Дилли, разбив окна в новом доме своего отца и выкрасив волосы в ярко-розовый цвет с желтыми прядями. Говорят, что уходить от кого-то так же тяжело, как быть брошенным, но это чушь. Быть брошенным намного-намного хуже. Хуже всех приходится Дилли. Ты знаешь, что она уже живет половой жизнью, в ее комнате ты находишь упаковки от презервативов. Она с тобой не разговаривает, но в конце учебного года объявляет, что беременна.

Через восемь месяцев на свет появляется малыш Блу. Такое она дает ему имечко. Ты работаешь в «Пирожковой Бетти» в две смены, чтобы оплатить счета из больницы. Разносишь стейки по-сэлисберийски, тушеные свиные отбивные и бесконечные куски пирогов. Твои лодыжки полнеют, плечи становятся сутулыми, кожа на лице обвисает. Ты становишься такой же, как все: гладкой и серой, как речная галька. Потом однажды раздается телефонный звонок. Это один из ГОПНИКов, Райан, ставший теперь президентом школы искусств в Миннеаполисе. Он интересуется, не хотела бы ты приехать туда преподавать живопись. Если ты решишься сняться с места, Дилли не поедет с тобой. Она ненавидит город, она ненавидит тебя за то, что ты испортила ей жизнь (правда, тебе не совсем понятно, каким образом). И если ты уедешь, то редко будешь видеться с ней и малышом.

Если ты соглашаешься преподавать живопись, перейди к главе 188.

Если ты остаешься, перейди к главе 189.

117

Продолжение главы 68

Ты решаешь не говорить ему. Зачем ломать парню жизнь? Зачем прибивать его ботинки гвоздями к земле сейчас, если он все равно вырвется и сбежит, только позже? Ты помогаешь Питеру собрать вещи, покупаешь ему дорожную кожаную куртку и глядишь вслед грузовику, на котором он уезжает, оставив вместо себя облако пыли. Ты остаешься работать в «Пирожковой Бетти», разносишь стейки по-сэлисберийски, тушеные свиные отбивные и бесконечные куски липких пирогов. Твои лодыжки полнеют, плечи становятся сутулыми, кожа на лице обвисает.

Ты становишься такой же, как все: гладкой и серой, как речная галька. Приходит зима, озеро замерзает так, что баржам уже не проплыть по нему, лед дыбится по всей его поверхности. Рыбаки сверлят во льду дыры и ловят осетров, а когда лед из-за этого разламывается огромными глыбами, они застревают на них, и береговой охране на больших красных катерах приходится их спасать. Рыбаки постоянно заходят за границы безопасных участков.

Потом через десять лет Питер возвращается с красавицей женой и шебутным сынишкой (он такой хорошенький, такой симпатичный, что тебе хочется утопить его в озере). Каждое воскресенье они приходят ужинать и мозолят тебе глаза, такие счастливые, красивые и румяные, ну просто бельмо в глазу! В тщетной попытке заставить Питера ревновать ты в его присутствии кокетничаешь с постоянными посетителями забегаловки, особенно с одним из работников старой шахты, Джо, который всегда имел на тебя виды, но ты никогда не обращала на него внимания, потому что он просто Джо, парень во фланелевой рубахе, который пьет кофе, отпускает глупые шуточки и коэффициент интеллекта у него — единица. Но ты садишься к нему на колени, угощаешь его пирогом и все норовишь убедиться в том, что растреклятый Питер видит, как ты уезжаешь с ним в его большом пикапе. Жена Питера — пресная миниатюрная блондинка со вздернутым носиком, одна из миллиона породистых шведок, которыми кишмя кишит север, прямо как тараканами-альбиносами. Она машет тебе на прощание.

Дом Джо гораздо симпатичнее, чем ты представляла. Он стоит высоко над речкой Вермилион Крик, в нем лосиная голова над камином и новенький генератор, который позволяет не остаться без света, когда вырубает электричество. У Джо есть несколько красивых артефактов племени дакота, которые он нашел во время охоты. Наконечники стрел, черепки и даже кусочек иссохшего скальпа. Джо вовсе не бездарь. Он поет, как трубадур, и умеет жарить мясо на гриле. Ты проводишь у него все больше и больше времени, пока наконец не переезжаешь к нему. Джо не работает, но при деньгах. Ты не знаешь, сколько именно у него есть, но он не напрягается.

Вы женитесь в Дулуте, а через месяц Джо внезапно умирает от закупорки сосуда оторвавшимся тромбом. Ты спала рядом с ним, когда он был уже мертв по меньшей мере три часа, что одновременно и успокаивает, и пугает.

После внезапной смерти Джо за тобой закрепляется репутация «черной вдовы», мужеубийцы или чего-то в таком духе, но ты можешь с этим жить, поскольку такая репутация заставляет людей уважать и бояться тебя. Оказывается, у твоего мужа была целая куча денег, о которых он никогда не упоминал. Когда-то из-за какого-то несчастного случая, произошедшего много лет назад, он получил крупную страховку, которая позволила ему быть обеспеченным до конца дней, и теперь ты — единоличная владелица этих денег.

Что делать со всем этим состоянием? Ты слишком крепко устроилась здесь, чтобы уехать. Хотя местные тебя недолюбливают. Нужно добавить сюда свежей крови. Ты могла бы открыть маленькую гостиницу — это, с финансовой точки зрения, беспроигрышно, или могла бы основать что-нибудь более авангардное. Что-то вроде художественной колонии.

Если ты открываешь небольшую гостиницу, перейди к главе 217.

Если ты основываешь художественную колонию, перейди к главе 218.

118

Продолжение главы 69

Ты решаешь сознаться в совершенном преступлении, но проделки судьбы, как известно, бывают причудливы, и тебе никто не верит. Все закатывают глаза и говорят что-то вроде: «Ага, убила, как же!» Это может показаться невероятным, но из тех, кто был там в тот вечер, тебя никто не узнал. Может, из-за ядовито-зеленых волос, или из-за синяков, или из-за того, что все были на мете. К тому же Джек утверждает, что тебя на вечеринке не было. «Эта стерва, — говорит он полицейским, — в тот вечер осталась дома. Она никого не убивала. Она просто хочет из смерти этого бедолаги сделать очередной перформанс, этакий крик о помощи, короче, просто хочет привлечь к себе внимание». А что еще он мог сказать? Он же твой соучастник.

После этого все рушится. Похоже, теперь не важно, насколько ужасны твои работы или насколько ты сама тупа, теперь все, что бы ты ни делала, — правильно. Твоя карьера несется вверх со скоростью ракеты. Тебя от этого тошнит. Что бы ты ни устроила, каждое ведро со смолой или бадья с остатками куриных окорочков, которую ты вываливаешь на пол галереи, трактуется как работа гения. Ты на гения похожа так же сильно, как на жизнерадостную игуану, но, как сказал кто-то, люди верят в то, во что хотят верить.

Ты начинаешь набирать вес. Сознательно. Это твоя новая работа под названием «Границы любви». То есть как далеко простирается любовь публики? Будет ли она по-прежнему любить тебя, когда ты будешь весить 180 фунтов? А 200? А 400? Потому что одно ты знаешь точно: ньюйоркцы готовы принимать авангардных, странных и чудных, но они не готовы принять толстых. Они считают, что толстыми могут быть техасцы или выходцы со Среднего Запада. Толстые — это неудачники, которые живут в плодородных, но скучных краях.

Ты набираешь около трех фунтов в неделю, отказавшись от всякой физической активности и принимая пищу шесть раз в день (это не так легко, как может показаться). Ты даже не ходишь за продуктами. Ты настаиваешь на том, чтобы владелица галереи возила тебя повсюду. «Что ты делаешь? — интересуется она. — Тебя нужна новая одежда. Из старого на тебя уже ничего не налезает».

Ты ешь до тех пор, пока твое тело не становится огромным и раздувшимся, а кожа грубой и покрытой пятнами. Ты распространяешься вширь и распухаешь. Все становится толще — твои запястья, лодыжки, шея. Ты спишь по двенадцать часов в день, а в остальное время стараешься не двигаться. Теперь стоит подняться по лестнице на один пролет — и ты уже без сил. Поджарить бекон — и ты измождена. Ты предпочитаешь лежать на диване и смотреть телевизор, чтобы под рукой было все, что тебе может понадобиться: пульт дистанционного управления, упаковка чипсов, упаковка колы, в которой шесть банок, и коробка пончиков с кремовой начинкой.

Набрав вес, ты, к своему удовлетворению, вылетаешь из нескольких списков приглашенных на вечеринки для избранного общества. (Ага, лицемерные ублюдки!) Люди перестают тебе звонить, а твоя следующая выставка откладывается по неизвестным причинам. Ты ощущаешь, как вокруг тебя вырастает невидимая стена, вот только она не невидимая. Она построена из клеток кожи и крови и самой твоей ДНК. Стеной становится твое тело. Тебе больше никто не звонит, никто не заходит, никто даже не смотрит тебе в глаза.

Ты больше не можешь продать ни одной своей работы, не можешь организовать ни одной выставки, так что теперь пора бы сбросить вес. Когда ты снова вернешься к нормальному весу, ты сможешь сделать полноценную работу о самовосприятии и о том, как нас воспринимает мир. Вот только похоже, что сбросить вес ты уже не можешь. Ты больше не можешь перестать есть. Если ты предпринимаешь такую попытку, голод возвращается и врезается в твое сознание, как острая пила. Ты все время по-настоящему голодна. Ты делаешь над собой усилие и оставляешь только один прием пищи, но каждый раз срываешься и бежишь за упаковкой жареных куриных окорочков или вафель с маслом. Оставшись без денег, друзей и с телом, которое оценивается весами в 350 фунтов, ты переезжаешь обратно на Средний Запад, где будешь лучше смотреться. Переезжаешь к своим родителям, которые добры и щедры, но смотреть на тебя не могут. Они думают, что ты хочешь оставаться такой толстой. Ну, может, так оно и есть, но кто, черт побери, знает, как заставить себя измениться? Я выбираю быть худой! Ты каждое утро встаешь и выкрикиваешь этот лозунг, но никто, кроме собаки, тебя не слышит. Это невозможно. Каждый раз, когда тебе удается сбросить пять фунтов, ты потом набираешь семь. Твои родители находят тебе диетолога и тренера, но ничего не помогает. Ты пытаешься стать анорексичкой, но каждый раз, когда ты засовываешь два пальца в рот, тебе становится противно, и ты бросаешь эту затею.

Ты нуждаешься в поддержке со стороны тех, кто может тебе посочувствовать. Поэтому публикуешь в местной газете сообщение о том, что все крупные девочки приглашены на вечеринку в клуб, который ты открываешь у себя на заднем дворе. Ваша первая встреча чем-то похожа на группу взаимопомощи, на сборище желающих поплакаться в жилетку от жалости к самим себе, на встречу любительниц мороженого, которые не прочь пообщаться с себе подобными. Платить членские взносы не нужно, но, чтобы вступить в клуб, нужно взвеситься, и нижняя планка равняется двумстам фунтам.

На первую вечеринку для толстушек приходит двенадцать девушек. Одна женщина приезжает в моторизированном инвалидном кресле специального размера и привозит целое ведерко вареных яиц, обильно посыпанных специями. Сперва женщины стесняются, чувствуют себя неловко, но после нескольких порций «Маргариты» общество оживляется. Все вместе вы весите 2900 фунтов. Вы делитесь страшными историями (что делать, если ты уронила в офисе карандаш, какие гадости можно услышать от незнакомых людей, какими злыми могут быть дети и так далее). Вы делитесь рецептами и мудростью. Однажды Куин Латифу спросили, каким был бы мир без мужчин, на что она, пожав плечами, ответила: «Не знаю, но в нем точно было бы много толстых счастливых женщин».

Вы сидите на скамейках (стулья запрещены, ни одна из вас на них не помещается!) и болтаете о «программных вещах». О том, как сбросить вес, как не думать о том, как сбросить вес, как найти мужика — а если удалось найти мужика, какие позы в сексе наиболее удобны (тут ключевое слово — подушки). «Я подкладываю гору подушек себе под зад, пока он не окажется под нужным углом», — говорит женщина по имени Линни. Здорово посмеиваться над всеми остальными, как будто вы — члены закрытого для всех остальных клуба, а не наоборот.

«Толстушки» встречаются раз в месяц, и их число увеличивается в геометрической прогрессии. Вы вместе создаете группу поддержки и веб-сайт, на котором можно получить персональную консультацию, совет, прочесть заметки о здоровом питании, комментарии врачей и увидеть проблеск надежды для женщин с избыточным весом. Это перерастает в безумие национального масштаба, известие о вашем сообществе передается из уст в уста со скоростью лесного пожара, а после того, как тебя приглашают на шоу Опры Уинфри и ты становишься известна всей стране, происходит эффект разорвавшейся бомбы. После этого ваш веб-сайт становится номером один в мире среди сайтов для людей с избыточным весом. Он известен благодаря подробному обзору диет, рецептам сбалансированных блюд и беспристрастным советам.

Несмотря на свою плодотворную работу и то, что ты помогаешь тысячам женщин вести борьбу с лишним весом, твой собственный вес колеблется на протяжении всей твоей жизни. Похоже, что к концу жизни побеждаешь все же не ты, а вес, потому что когда у тебя случается тяжелый сердечный приступ, пожарным приходится прорубать пол в гостиной, чтобы вытащить тебя из подвала. Они, разумеется, приезжают слишком поздно и находят тебя с холодными мертвыми ногами, торчащими в воздухе, юбкой, свешивающейся на голову, и с зажатой в руке упаковкой печенья «Малломар».

Пожарные не испытывают к тебе особой жалости, потому что они-то привыкли к тому, что их крепкие подтянутые тела работают так, как хотят их владельцы. Один из них осторожно делает цифровой фотокамерой твой снимок (смешная толстая дамочка, лежащая на диване вверх тормашками). Этот снимок попадает в Интернет, но «Толстушки» мстят ему, выследив и обвинив в клевете. На деньги, которые они получают, выиграв дело, они строят первый центр «Толстушек», появление которого позволяет открыть множество дочерних центров, куда женщины приходят, чтобы получить бесплатную консультацию или совет.

Небеса — это туманная прихожая, полная урн для голосования. Голосовать нужно за то, кем ты хочешь стать в следующей жизни. (Поскольку все мы снова и снова реинкарнируем. Таким образом Бог хочет сделать наши души все лучше и лучше). После того как ты проголосуешь, кем ты хочешь стать, твой бюллетень рассматривается советом (строгими ангелами), которые составляют для Бога рекомендацию, а Бог уже выносит окончательное решение, кем ты станешь в следующей жизни.

«Ну, больше тебе толстой не бывать, — резюмирует Бог. — О чем ты вообще думала, черт тебя дери? Разве я за этим дал тебе тело, а? Чтобы ты его утопила в сырном соусе „Велвита“?»

Он протягивает тебе листок, на котором написано, кем ты станешь, и хотя ты выбрала стать «по-настоящему талантливой художницей-экспрессионисткой», в листке написано, что ты будешь крестьянкой из страны третьего мира, выращивающей рис, чтобы научиться умеренности и невозмутимости и не быть такой толстой.

119

Продолжение глав 70 и 71

Все дороги ведут сюда, к этому моменту. Ты будто паришь вне своего тела, подмечаешь каждый нюанс, видишь каждую деталь (мокрый цементный пол, его запачканные грязью туфли с незавязанными шнурками, грязные мешковатые джинсы, голубую атласную ветровку, его поросшую щетиной шею и остро выступающее адамово яблоко). Взрыв! Твоя рука горит. Время несется вперед, все будто происходит одновременно. Его лицо разлетается на куски, кровь бьет фонтаном. Он падает на колени, сигарета выпадает из рук.

Издалека доносится звук полицейских сирен, как долгий горестный вой, заглушаемый ветром. Ты убираешь пистолет в карман. Парковка пуста. Вокруг никого, ни единая душа вас не видела. Сирены звучат громче. Они приближаются.

Если ты дождешься полиции, перейди к главе 192.

Если ты убежишь, перейди к главе 193.

120

Продолжение глав 70 и 71

Он ухмыляется тебе, один из его передних зубов слегка закрывает другой. Он тебя не узнает. «Холодно? — спрашивает он, притопывая ногами. — Конечно, холодно. Хочешь сигарету?»

Ты берешь сигарету.

— Как тебя зовут? — спрашивает он.

У тебя мурашки по коже, ноги горят, под языком будто рой пчел. Ты называешь свое имя и бежишь прочь из мойки машин, ноги тяжелые, руки дрожат, в легких колет. Ты не оглядываешься, как сумасшедшая вылетаешь на середину дороги и продолжаешь бежать без оглядки.

Ты вваливаешься в городской автобус и едешь в полицейский участок. «У него черные волосы и черные глаза, — кричишь ты. — Он живет где-то поблизости». Ты говоришь с той скоростью, с какой судебный художник может делать зарисовки, — каждая черта его лица стоит у тебя перед глазами, как будто он сам здесь.

В течение недели его заключают под стражу. Маркус Ромео. Тридцать один год, длинный список привлечений за сексуальные домогательства и прочее. Подсматривание, нападение, изнасилование. Для того чтобы осудить его, необходимо, чтобы ты дала в суде показания. Но тогда ты полностью разоблачишь себя. Журналисты поднимут шумиху, и твое имя навсегда будет связано со словом «изнасилование». Но даже если ты будешь свидетельствовать против него, нет гарантии, что он отправится в тюрьму. За последние восемь месяцев прокурор округа не выиграл ни одного дела об изнасиловании из-за некомпетентных данных лабораторной экспертизы. Вся твоя жизнь может быть уничтожена, раздавлена, как жук на тротуаре, а он ускользнет.

Если ты дашь показания, перейди к главе 194.

Если ты не дашь показаний, перейди к главе 195.

121

Продолжение главы 72

Ты говоришь Сигги, что не сможешь остаться — ты нужна на ферме. Он ничего не отвечает, глядит себе под ноги и посасывает кончик своей трубки из грецкого ореха. Ему обидно. Он забирает все книги, которые одалживал тебе, и вскоре ты узнаешь, что после твоего ухода он закрыл музей и вернулся в Рейкьявик.

Обвинив тебя в колдовстве, Хальдура гораздо внимательнее наблюдает за тобой. Она убирает с кухни некоторые травы и пряности и заставляет тебя работать усерднее. (Очевидно, ей о колдовстве известно гораздо больше, чем тебе: разве ты знаешь, для прочтения какого заклинания нужна душица?) Твоим единственным утешением остаются пес Сигги и преподавание. Ребята в школе робкие и осторожные, никогда не бросаются камнями, потому что верят в людей-невидимок — высшую расу, живущую в скалах. Они рассказывают тебе, что, если бросить камень, можно разбить окно в доме «спрятанного человечка», и тогда он отомстит.

Одним промозглым вечером в школе появляется генетик из Рейкьявика Йохан Йохансон. У него золотистые, как пшеница, волосы, светлые глаза и теплое крепкое рукопожатие. Он представитель организации, проводящей исследование национального масштаба: он собирает ДНК исландцев (быстрый мазок ватной палочкой по внутренней поверхности щеки) для национальной исландской базы генов.

Отношение к этой базе данных неоднозначно: некоторые считают, что она будет использоваться фармацевтическими компаниями, поэтому только десяти ученикам родители разрешают подставить Йохану щеку для мазка. Он объясняет тебе, что из-за того, что в Исландии было так много бедствий (чума, землетрясения, извержения вулканов), а процент иммигрантов так мал, генофонд все сокращался, сокращался и сокращался, так что теперь Исландия представляет собой по сути одну большую семью, состоящую из потомков всего нескольких праотцов и праматерей. В связи с этим становится возможным вычленить и идентифицировать специфические последовательности генов, приводящие к развитию таких аномалий, как рак. Например, когда отсутствует единичный ген BRCA2, а у многих исландцев это именно так, очень велика вероятность того, что у человека разовьется рак груди. Ученые постепенно выявляют такие последовательности генов, и чем больше исландцев дадут пробы своей ДНК, тем более полной будет база данных.

Ты таскаешься за ним, как Сигги таскается за тобой, сыплешь вопросами и помогаешь разыскать учеников. К концу дня дождь усиливается, ветер проносится по голому скалистому побережью. До Рейкьявика больше двух часов езды, ты приглашаешь Йохана остановиться на ферме, и он принимает приглашение.

Ты отводишь его в амбар, где в углу свалены твои скульптуры и эскизы будущих работ. После нескольких бокалов вина и жесткого флирта он подходит к тебе сзади и молча кладет ладони тебе на грудь. Хочет ли он, чтобы ты повернулась и поцеловала его? И как долго он будет так стоять? Он медленно расстегивает молнию на твоих джинсах. Ты не поворачиваешься, не отталкиваешь его и не говоришь ни слова. Он снимает с тебя джинсы, раздвигает тебе ноги и входит в тебя сзади. Ты не видишь, какое у него лицо.

Утром он выглядит каким-то виноватым. Он улыбается, целует тебя и просит позвонить ему, если ты как-нибудь будешь в Рейкьявике. (Так часто говорят на прощание. Почему бы просто не сказать: «Не могу поверить, что ты мне такое позволила. Ну, я пошел».) Потом, к твоему удивлению, он звонит тебе сам. Он узнал твой номер через школу. Вы часами болтаете по телефону, говорите о твоей семье, его работе и о том, чем собираетесь заниматься дальше. Он говорит, что уедет на конференцию и его не будет какое-то время, но когда он вернется, будет рад снова с тобой увидеться.

Три месяца спустя, когда истекает срок, в течение которого ты должна была работать на Хальдуру, ты собираешь вещи и едешь в Рейкьявик. Ты решаешь оставить Сигги Хальдуре: в конце концов, он — исландская собака, его место в Исландии. В городе ты надеешься найти Йохана, но тебе приходится спешить, пока не истечет срок действия твоего билета до Америки, который нельзя обменять и стоимость которого нельзя вернуть.

Ты пьешь коктейль в баре. Завтра нужно возвращаться в Америку, и, если честно, ты чувствуешь себя довольно несчастной. Ты скучаешь по Сигги, Хальдуре и строгим деревенским пейзажам. Теперь тебе не нравится город — ты успела привыкнуть к тому, что мимо твоих окон проплывают айсберги. Ничто уже здесь тебя не радует. Ты сидишь в одной из таких просоленных таверн с масляными лампами и опилками на полу, когда какой-то старый пьянчуга в капитанской шапочке говорит тебе: «Вам нужна работа, маленькая мисс? Приходите работать на мою шхуну. Это отличная шхуна. Она называется „Д. О.“ Завтра мы уходим в море, — мычит он. — Вы пишите стихи? Нам нужен кто-то на камбузе».

Ладно, ты подшутишь над пьяницей: «Почему мне нужно быть поэтессой, чтобы работать на камбузе?»

«Без одного нет другого! — говорит он. Ты встаешь, чтобы уйти. — Я не шучу, мисс, приходите в гавань, если хотите плыть с нами. Завтра рано утром мы снимаемся с якоря и уходим в кругосветное плавание».

Какая-то часть тебя хочет пойти посмотреть на эту большую шхуну, которая отправляется в кругосветное плавание, но тогда ты пропустишь свой рейс на самолет (ночь не самое подходящее время, чтобы ходить в доки, да еще когда кругом пьяные матросы). С другой стороны, если ты не попадешь на свой самолет, а шхуна тебе не понравится, у тебя еще есть шанс встретиться с Йоханом и посмотреть, что из этого получится. К тому же кто знает, что ждет тебя в Америке по возвращении.

Так что ты либо встаешь завтра рано утром и едешь в порт Рейкьявика, либо остаешься в Исландии, забираешь свою собаку и проверяешь, готов ли Йохан общаться с тобой на равных.

Если ты остаешься в Рейкьявике, перейди к главе 196.

Если ты идешь в порт, перейди к главе 197.

122

Продолжение главы 72

После полноценной громкой ссоры ты смотришь Хальдуре прямо в глаза и говоришь, что тебе за нее стыдно и ты была бы счастлива свалить от нее подальше. В любом случае жизнь с фригидной самовлюбленной каменщицей мало похожа на изучение живописи. Ты отправляешься к дому Сигги и колотишь в красную деревянную дверь, пока он не открывает. Сигги разрешает тебе остановиться у него в амбаре на заднем дворе, который оказывается уютным маленьким домиком, полным сена для коз. Рано утром он зовет тебя завтракать.

Хальдура звонит в школу и рассказывает им о твоих прогулах или выдумывает еще что-то в том же духе; так или иначе, после ее лжи тебя исключают из программы. Так что ты застряла в Исландии еще месяца на три, потому что твой обратный билет на самолет датирован этим периодом. Поэтому ты целый день работаешь в музее у Сигги, помогая ему составлять каталоги артефактов и приводить в порядок немыслимое количество бумаг. Манускрипты хрупки, а слова в них написаны микроскопическим шрифтом, поэтому тебе не сразу удается их расшифровывать, отчего у тебя начинает болеть голова. Ты делаешь заметки в большом блокноте, записываешь то, что можешь разобрать, и потихоньку собираешь все вместе.

Тебя удивляет, что в книгах по большей части говорится не о магии, духах и подземном мире, а, наоборот, о химии. Науке эмоций. О том, что любовь — это не магия, а наличие в мозге определенных химических веществ и нейротрансмиттеров. Страх — это синаптический шок, когда множество нейротрансмиттеров выпускается залпом, одновременно. Будто крушение крошечного поезда у нас в голове.

В книгах содержатся рецепты того, как можно контролировать активность мозга. Рецепты, включающие травы, растения, минералы и частицы животного происхождения, которые запускают массовые химические реакции, в основном в миндалине мозжечка, центральной доле мозга, переднем поясе, полосатом теле и предлобной коре. Рецепты, позволяющие повысить или понизить количество серотонина в мозге. Порошки, мази, чаи, настои, яды и зелья. Хочешь, чтобы твой бывший парень бросил свою новую любовницу? Завари чай «Встань на колени», и уровень нейротоксинов в его крови возрастет, что вызовет чувство подавленности, которая, в свою очередь, приводит к снижению интереса к завязыванию отношений с новыми людьми. Хочешь приворожить кого-то? Приготовь бобы Томпэта — маленькие шарики, которые нужно бросать в вино или воду; они стимулируют предлобную кору, вызывают увеличение уровня серотонина, а это симулирует ощущение влюбленности.

Ты никому не рассказываешь о прочитанном. Даже Сигги. Он не знает, что ты читала старые книги, брала их с собой к океану и набрасывалась на них, как влюбленный в свое дело археолог, пытающийся возвратить былое к жизни. Ты ставишь эксперименты на себе. Смешиваешь определенные травы с морскими зелеными и сине-зелеными водорослями, упаковываешь их в марлевый мешочек и на неделю зарываешь его в землю. Затем ты перемешиваешь это со свежими морскими водорослями до состояния кашицы и медленно глотаешь.

Дальнейшее необъяснимо. Ты испытываешь какую-то эйфорию, какой не чувствовала никогда прежде, теплое пьянящее ощущение, которое тебя воодушевляет. Все в городе говорят, что ты стала какой-то другой, и интересуются, что ты для этого сделала. Твои веки трепещут, губы набухают. Эффект длится три дня, а потом ты делаешь новое зелье, а потом еще одно. Ты продолжаешь вести подробные записи, для более длительного эффекта совершенствуешь свои методы и никому об этом не рассказываешь.

Но для того, чтобы понять, действительно ли эти рецепты работают, нужно ставить эксперименты и на других. Для начала ты пробуешь приготовить приворотное зелье на растительных ферментах, готовится оно две недели. Ты вливаешь тягучий зеленый настой в пару шоколадок и предлагаешь одну Ингар, богатой девушке, завидной невесте, на которой все хотят жениться, а другую — Хани, доброму, но прыщавому и безнадежно неуклюжему юноше из многоквартирного дома.

Ты приглашаешь их в сенной амбар за городом, и из научных целей тебе приходится наблюдать за ними с чердака. Он имеет ее в кабине трактора — нагнув над рулем, входит в нее сзади. Его пенис выглядит массивным, как лиловый угорь, рвущийся в крошечную розовую морскую раковинку. К рассвету она беременна, а через неделю они уже помолвлены. Даже после того, как кончилось действие твоего снадобья, Ингар научилась уважать своего возлюбленного и полагаться на него, а Хани, ну Хани просто благодарит Бога и ничего не говорит.

Потом ты испытываешь другой вид магии. Ты смешиваешь сложный углеводный раствор и наливаешь его в темное пиво. Этим пивом ты угощаешь городского пьянчугу (злого старика, который пинает собак и любит щупать и щипать молодых девушек за грудь), и на следующий день его находят утонувшим в океане, а на кухонном столе у него дома последняя записка. Сыворотка, которую ты ему дала, запускала механизм погружения в уныние: он получил сильную дозу отчаяния. Такое вот волшебство.

Три месяца истекли, и тебе пора возвращаться домой. В свой блокнот ты переписала множество рецептов зелий, но осталось еще так много тех, которые ты даже не читала. Сигги никогда не позволит взять книги с собой. Он не знает, о чем в них говорится, они не из-за содержания ему так дороги, ему нравится уже то, что они старинные и являются частью истории Исландии. Для него этого достаточно, чтобы ценить их, но этого недостаточно для тебя. Разумеется, после этого семестра ты не собиралась оставаться в Исландии, предполагалось, что ты вернешься в Америку, где тебя ждут родители.

Если ты остаешься в Рейкьявике, перейди к главе 251.

Если ты едешь домой, перейди к главе 231.

123

Продолжение главы 73

Ты улыбаешься и говоришь, что с удовольствием сходишь с ним куда-нибудь. Вы танцуете до тех пор, пока заря не окрашивает небо розовым цветом, и ты до того пьяна, что уже кажется, что ты — трезвая. Йохан провожает тебя домой, и ты соблазняешь его в ванной. Он трахает тебя, как кролик, на полу: он мускулистый и безволосый и такой энергичный, что в какой-то момент ты ударяешься головой об унитаз, отчего место над левым ухом начинает болеть и саднить при малейшем прикосновении даже три дня спустя.

Йохан обожает свою работу. Он говорит, что все исландские врачи и больницы скоро будут иметь доступ к единой базе генов, которая содержится в центральном компьютере. Врачи и больницы передают данные о геноме пациента — и вот они уже в базе данных. Для медицинских исследований такая возможность — просто фантастика. С этой базой можно будет вычислить последовательность ДНК, которая приводит к формированию рака груди, однако само существование такой базы данных противоречиво. Впервые в истории правительство страны выдало частной фирме право на сбор медицинских данных собственных граждан и использование их в коммерческих целях.

Он снова приглашает тебя на свидание. В Рейкьявике кипит клубная жизнь, там дюжины подпольных танцевальных залов, забитых высокими голубоглазыми подростками, женщинами, которые на своих туфлях с толстыми высокими каблуками кажутся больше шести футов ростом, мужчинами, которые выше среднего игрока НБА, вот только эти гиганты бледные и неуклюжие. Здесь есть знаменитости. Ты видишь группу рэп-звезд из Лос-Анджелеса, направляющихся в Европу, и целую обойму итальянских кинозвезд, который верят в то, что вода расположенного неподалеку горячего источника «Голубая лагуна» полезна для их кожи. Вы с Йоханом проводите все больше времени вместе. Дни превращаются в недели, а недели в месяцы. Он предлагает тебе переехать к нему, что ты и делаешь.

Два года спустя у тебя уже пять персональных выставок, твои работы выставлялись по всему миру. Ты обожаешь Исландию, но когда Йохан делает тебе предложение, для тебя это оказывается полной неожиданностью. Вы в национальном парке у гейзера, покрытого коркой серы, ты смотришь на восток, и тут он встает на одно колено.

Если ты выходишь замуж за Йохана, перейди к главе 198.

Если ты открываешь собственную галерею, перейди к главе 199.

124

Продолжение главы 73

Ты благодаришь его, но отказываешься. Ты не хочешь ни с кем в Исландии заводить отношения — не сейчас. А правда состоит в том, что ты скучаешь по дому, хочешь вернуться обратно в Штаты. У тебя была выставка, и ты готова ехать домой, но, как это часто бывает с людьми, живущими за рубежом, ты уже не уверена, что знаешь, где твой дом.

Дом там, где живут родители? Или здесь? Или где-то, где ты еще не бывала? Можно продолжить странствовать и выяснить это. Можно на деньги, полученные за выставку, отправится в кругосветное путешествие. Особенность такого билета в том, что ты оплачиваешь определенное количество миль, а в какую сторону — решать тебе. Нужно только придерживаться одного направления.

Это как игра, которая состоит в том, чтобы совершить кругосветное путешествие, пересаживаясь с самолета на самолет как можно реже (естественно, совсем обойтись без перелетов не получится — через океаны иначе не перебраться). В этом путешествии предпочтительнее ездить на поездах, плавать на кораблях, ездить на машинах, мопедах и велосипедах. Чтобы видеть мир с высоты своего роста, а не какого-то птичьего полета. Один из популярных маршрутов таков: США, Гавайи, Фиджи, острова Кука, Таити, Новая Зеландия, Австралия, Индонезия, Гонконг, Сингапур, Малайзия, Таиланд, Непал, Индия, Африка и Европа.

Ладно, но даже если ты объедешь весь мир, когда-то все равно надо будет возвращаться в Америку. А там ты окажешься безработной, и деньги к тому моменту наверняка кончатся. Другой вариант — вернуться домой и открыть свое дело.

Если ты отправляешься в кругосветное путешествие, перейди к главе 144.

Если ты открываешь свое дело, перейди к главе 145.

125

Продолжение главы 254

Это — твоя жизнь. Если ты хочешь сбежать с бродячим цирком, разве это не твое право? Верно? Ты пишешь родителям длинное письмо (это лучше, чем полный драматизма телефонный звонок) и объясняешь, что просто не можешь сейчас вернуться домой. Ты нашла место, где тебе хорошо, а место, где тебе хорошо, найти сложнее, чем Атлантиду. Ты говоришь им, что будешь жить и работать в цирке.

Цирк, показывающий эстрадные представления с элементами фарса, располагается под полосатым красно-белым шатром, а тот, в свою очередь, развернут внутри большого пустого склада. «Раньше мы стояли на улице, — рассказывает тебе Макси, владелец цирка, — но теперь в тенте столько дыр, что внутрь попадает дождь». Цирк населен фриками, чокнутыми и всякого рода изгоями. Хор представлен толстыми немками, чьи обнаженные груди бьются друг о друга во время танцев. Билетер — альбинос, а еще есть целая армия дрессированных мартышек, трахающихся друг с другом.

Макси — огненно-рыжий, по знаку зодиака — Близнецы. У него вмятина на лбу, которую он получил, сорвавшись с каната с большой высоты, и два золотых передних зуба. Ему нравится, чтобы девушки в его шоу были толстушками. «Лучше работать с фриками, — объясняет он. — Людей это притягивает и отталкивает одновременно. Это заставляет их возвращаться вновь, чтобы понять, почему они хмурятся, хотя члены у них стоят».

В цирке есть еще испанец-змееглотатель, сиамские близняшки и мужчина, который может проталкивать разные предметы вверх по своему заднему проходу (он демонстрирует свой талант с лампочками, электрическими фонариками, вязальными спицами и брусничными пирогами). Оказывается, они хотят, чтобы ты участвовала в ледовом шоу, в котором двенадцать голых женщин катаются по искусственному катку, сделанному из белого воска. Оливеру кажется, что это круто, но ты не слишком в этом уверена. Ты представляешь себе лицо своего отца, если он об этом узнает, и вздрагиваешь.

Первый номер, который вы отрабатываете, называется «Скотный двор». Несколько женщин, переодетых домашними животными, гоняются по катку за милой девушкой-фермершей, пока не догоняют ее, после чего занимаются с ней сексом в различных позах. Первый раз, когда ты выходишь на каток, ты одета цыпленком (твой костюм состоит из цыплячьей головы и нескольких желтых перышек, приклеенных к телу). У немцев странное представление о том, что сексуально. У тебя есть не только костюм цыпленка, но и костюм Анны Франк. Кому захочется смотреть на голую Анну Франк? Только немцам. Это часть номера «Знаменитости на льду», в котором также фигурируют принцесса Диана, Джэки Кеннеди и Элеонора Рузвельт. Странно, но этот номер — самый популярный в цирковой программе.

Он настолько популярен, что Макси решает начать гастроли своего цирка и организует представления по всей Европе. Публика принимает вас хорошо. Нет, «хорошо» — это не то слово: публика вас обожает, тебя фотографируют во время выступления, где ты одета в пеньковый мешок с отверстиями для грудей. На немецком, британском и французском телевидении у тебя несколько раз берут интервью, во время которых ты одета в костюм Анны Франк, что одновременно восхищает публику и приводит в бешенство. Страсти накаляются, толпы становятся все больше, а твои гонорары выше. Макси покупает новый шатер с лазерными огнями.

Раздается международный звонок — на другом конце провода тарахтит твоя тетка. Она сообщает, что у твоей мамы рак мозга. Ей недолго осталось жить. Ее головные боли все усиливались, пока она не пошла к врачу и не выяснилось, что у нее рак, который уже дал метастазы и распространился на оба полушария. Врачи утверждают, что ее опухоль неоперабельна.

Ты бросаешься домой, Оливер летит с тобой, но мама умирает, когда ты находишься где-то в небе над Атлантикой.

Когда ты наконец приезжаешь домой, твой отец с тобой не разговаривает. Он не отвечает на телефонные звонки и не открывает дверь. Его нет на похоронах. Через твою тетку он передает тебе сообщение. Оно нацарапано на картонке трясущимся почерком: «Это ты ее убила».

Ты падаешь на пол и рыдаешь, сжимая в руках письмо отца, пока оно не становится мягким и истрепанным, как детское одеяло. Оливер пытается тебя утешить. Он обнимает тебя и говорит, что все будет в порядке. «Твой отец не вечно будет без ума от горя, — говорит он. — Давай вернемся домой и дадим ему время прийти в себя. И тебе тоже». Ты садишься и вытираешь глаза. Он говорит, как сильно тебя любит, может, только вы друг у друга и остались, но этого более чем достаточно. Потом он предлагает тебе выйти за него замуж.

Если ты выходишь замуж за Оливера, перейди к главе 259.

Если ты не выходишь замуж за Оливера, перейди к главе 237.

126

Продолжение главы 76

Тору целовать не следует. На самом деле это твой ключ от выходной двери. В акте исчезновения много сцен. Сцена первая: утешение. Ты улыбаешься, протягиваешь руку и касаешься его волос, они жестче, чем ты думала. Так ты показываешь, что не боишься дотронуться до него, поэтому как бы ты ни повела себя дальше, будет понятно, что это никак не связано с его физическими недостатками. Сцена вторая: откровенность. Ты делаешь шаг назад, смотришь на него. «Мы с тобой такие хорошие друзья, — говоришь ты. — Я никогда не сделала бы ничего, что могло бы навредить такой дружбе, что поставило бы под угрозу ее существование». Он опускает глаза. Ты могла бы еще сказать, что его физические изъяны тут совершенно ни при чем, но тогда бы ты солгала, не говоря уже о том, что просто повела бы себя по-свински, еще и бросив его в такой момент. Его физические изъяны тут очень даже «при чем». Что бы ты делала с его рукой? Как ты могла бы жить, глядя на это лицо? Ты же вздрагиваешь каждый раз, когда на него смотришь.

Ты уже готова перейди к сцене третьей: отстранение, когда понимаешь, что ни разу не спросила его о белой картине. «Основной причиной, из-за которой я приехала в Японию, — говоришь ты, — была та картина, белая. Ты ее помнишь? Твоя дипломная работа. Семь футов в высоту с тонкой серой линией, вертикально пересекающей холст. Помнишь?» Тору хмурится.

— Не было никакой картины, — говорит он.

— Такая большая, — объясняешь ты. — Та, что была на выставке дипломных работ.

Почему я никогда не видела ее снимка среди слайдов?

— На выставке дипломных работ моих картин не было, — говорит он. — Операция. Мне делали пересадку кожи.

Бессмыслица какая-то.

— Но я ее видела! — говоришь ты. — Там, где она стояла, было твое имя.

Он пожимает плечами.

— Я не выставлял своих картин. Они были готовы выставить мой холст, место было зарезервировано, но я туда так и не попал. Должно быть, ты смотрела на белую стену.

Тору встает и говорит: «Мне кажется, тебе лучше уйти». Он пересекает комнату и исчезает, оставив тебя в темноте.

На белую стену? Все это время ты преследовала образ чего-то несуществующего? Ты гналась за миражом, за туманной дымкой. В смущенном сердитом молчании ты пакуешь сумку и направляешься на станцию Йойоги.

Тору будет больно, но он это переживет. К тому же ты не хотела, чтобы все так вышло. Сцены прощания тяжелы не только для зрителей, они оставляют свой отпечаток и на актерах.

Если ты остаешься в Японии, перейди к главе 202.

Если ты возвращаешься в Америку, перейди к главе 203.

127

Продолжение главы 254

Пора возвращаться домой. Ты пытаешься попрощаться с Оливером, но он не хочет тебя слушать. Он с тобой не разговаривает, не хочет тебя видеть и даже не приезжает в аэропорт тебя проводить. Он злится, и ты остаешься одна. Когда ты его видишь в последний раз, он стоит на улице, разглядывая носки своих туфель и сознательно не глядя в сторону твоего такси. Ты все равно говоришь ему: «До свидания», кричишь это через окно такси и добавляешь, что будешь писать, хотя это скорее всего неправда.

Сев в самолет, ты решаешь, что пора кое-что менять в жизни. Собраться и решить, в каком направлении двигаться. До сих пор все развивалось несколько сумбурно, и теперь ты хочешь начать все сначала. Нужно только выработать позитивный настрой, улыбнуться и дождаться благоприятных условий. Ты даже позволяешь себе мило поболтать со своими соседями, пожилой парой из Кента, которые первый раз летят в Америку, чтобы увидеть своего внука.

Ты засыпаешь и спишь на протяжении почти всего перелета, пока вдали на горизонте на фоне черной воды не становятся видны огни Нью-Йорка. Пилот связывается с аэропортом Ла Гуардия, запрашивает разрешение на посадку, и тут раздается странный звук, заставляющий его оглянуться. Самолет взрывается. Позже выяснят, что во второй топливный бак попала электрическая искра, и это вызвало возгорание газа.

Взрывная волна разносит самолет в разные стороны. Падающая серебристая птица. Ощущение глубины. Океан, покрытый горящим топливом; повсюду обломки. К месту происшествия уже подтягиваются оперативные службы новостей. В считанные секунды, падая вниз, ты вспоминаешь, как Оливер кричал: «Die Mauer ist gefallt! Die Mauer ist gefallt!»[11] Красные огоньки, указывающие экстренные выход, дребезжание стекол. Стена падает! Он никогда не узнает, что с тобой случилось. В Америке никто не додумается ему позвонить, ведь никто не знает, что он помог тебе спастись с поезда. Старички рядом с тобой надели кислородные маски. Они держатся за руки. Весь смысл жизни в эту минуту становится тебе понятен. Одна минута. Это все, что у нас есть. Маленькая мягкая подушечка, а потом вода.

128

Продолжение главы 94

Почему ты должна ехать домой? Что ты такого сделала, чтобы убегать из города? Пусть Филиппо прячется, а не ты. Тебе удается отправить родителей домой, убедив их в том, что только здесь ты можешь найти успокоение, и пообещав им скоро позвонить (если бы они знали, что ты беременна, то, возможно, силой посадили бы тебя в самолет). Однако твоя мама проходит в салон по-прежнему в слезах, а когда ты машешь им на прощание через окно аэропорта, желудок у тебя сжимается, и ты бросаешься в женский туалет, где тебя выворачивает наизнанку.

Теперь нужно найти Филиппо, этого мелкого скользкого хорька. Вряд ли он уедет далеко от своей семьи — такие, как он, подобно тараканам, вьют гнезда в каком-то одном месте. Три дня расспросов всех знакомых — и у тебя появляется первая зацепка. Марта, девушка из пекарни, спрашивает, не вернулся ли старший брат Филиппо из Венеции. Венеция, город, где вы должны были провести свой медовый месяц. Неужели он один поехал в отель, который был забронирован для новобрачных? Это на него похоже.

День спустя, оплатив дорогой билет на поезд, ты узнаешь, что он отправился в ваше свадебное путешествие не один. Он уехал с женщиной. С той, что с загорелыми ногами. Ты видишь в регистрационной книге их имена, а потом замечаешь и их самих, выходящих из отеля «Киприани» вместе: он обнимает ее за талию, у нее на лодыжке блестящий золотой браслет. Они улыбаются и трутся друг о дружку носами, и ты чувствуешь, как у тебя снова сжимается желудок. Ублюдок. Ты идешь за ними по людным узким улочкам до маленького, освещенного свечами ресторана, где официант в смокинге провожает их к столику.

Что же делать? Как тебе добраться до итальянца и его шлюхи? Ты в растерянности. На тебя накатывает отчаяние. Непреодолимое. Ты бредешь к собору Святого Марка, преклоняешь колени, начинаешь плакать и уже не можешь сдерживаться. Вскоре появляется монахиня, облаченная в длинное серо-зеленое одеяние, и касается твоего плеча своей теплой рукой. «Cosa[12]? — спрашивает она. — Cosa fai[13]?»

Ты бросаешься ей на шею и на ломаном итальянском рассказываешь обо всем, что произошло. О том, что творит Филиппо в постели, в которой вы должны были проводить медовый месяц, и о том, что единственное твое желание — это совершить самоубийство, но в твоей утробе ребенок. Она поднимает тебя и подталкивает к задним комнатам, в большую трапезную, где твою историю выслушивают еще несколько монахинь. Они сидят и сосредоточенно слушают твой рассказ о том, как Филиппо бросил тебя у алтаря и сбежал с другой женщиной, а теперь они ужинают вдвоем, открыто, прямо здесь, дальше по улице.

Монахини шепчутся, и кто-то ставит перед тобой чашку горячего капуччино. Они похлопывают тебя по спине и вытирают тебе слезы. Один из священников просовывает в дверь смущенное лицо, чтобы понять, из-за чего весь сыр-бор, но монахини выдворяют его. Он спрашивает, когда будет ужин, и первая монахиня что-то ему кричит; ты не все можешь разобрать, но, кажется, она говорит что-то вроде: «Сегодня сами будете ужинать. Мы сегодня вечером пойдем прогуляться».

Похоже, монахини очень взволнованы. Одна из них просит показать им этот ресторан, а другая помогает тебе встать. «Покажи нам, — говорят они по-английски. — Покажи нам это чудовище». Ты провожаешь их дальше по улице, через толпы, которыми всегда полна площадь Святого Марка. Удивительно, как быстро, оказывается, можно пересечь площадь. Люди пропускают монахинь. Куда бы они ни пошли, люди расступаются перед ними, как Красное море перед Моисеем. Люди снимают шляпы, кланяются, крестятся. Это удивительно, очень воодушевляюще — так тепло, так по-доброму тебя еще ни разу не принимали с тех пор, как ты приехала в Италию. Как будто ты — какая-то важная персона. Это не только удивительно, в этом чувствуется сила.

К тому времени, когда вы доходите до ресторана, за монахинями собралась большая толпа, по всей улице разнесся слух о чудовище, который бросил свою беременную невесту у алтаря. Когда вы подходите к дверям, метрдотель смотрит на черно-белую галдящую толпу и выглядит слишком смущенным, чтобы говорить. Полнощекая монахиня отталкивает его, не удостоив и словом, и спрашивает тебя: «Который?»

Теперь уже все в ресторане смолкли и смотрят на группу монахинь, появившихся ниоткуда. «Вот он», — говоришь ты и указываешь на Филиппо, который сидит за большим столом с этой девицей и большой группой людей, которые оказываются ее родственниками (она хотела представить родным своего нового жениха).

Филиппо встает, протестуя, но монахиня, не обращая на это ни малейшего внимания, подходит прямо к нему и хватает его за ухо. Она начинает его выкручивать, и он весь выгибается, морщась от боли. Монахиня принимается кричать на него по-итальянски, она говорит так быстро, что ты не можешь разобрать ни слова, однако смысл ее послания предельно ясен. Она отчитывает его, как школьника, и вся семья слушает. Весь ресторан слушает.

Тебе удается разобрать следующее: «Твой Бог и Спаситель… а ты как какой-то кобель, который бегает за каждой сукой… а теперь взгляни на нее… она носит ребенка… твоего ребенка». Она все отчитывает и отчитывает его, а другие монахини вставляют свои замечания. Вскоре Загорелая Нога разражается рыданиями, вскакивает и убегает, а монахини шипят ей вслед. Ее отец сидит, уткнувшись лицом в ладони, а на лице ее бабушки застыло мрачное выражение, как будто она это уже видела раньше. Ее мать, симпатичная женщина в темном платье, крепко зажала в руке нож для масла (тем же вечером свадьба будет отменена).

Филиппо совершенно обмяк и уже ничего не пытается сказать в свою защиту (никогда не следует недооценивать благоговейный страх, который католики испытывают перед монахинями). Монахини вытаскивают его на аллею, где он стоит на коленях и плачет. Они бьют его палками, пинают, он падает на землю. Они не останавливаются. Ты не слышишь, что они говорят, ты едва можешь его разглядеть за их черными облачениями. Покончив с ним, они оставляют его лежать на земле бесформенной кучей.

Утром ты читаешь в газетах о том, что Филиппо умер. «Неизвестные напали на флорентийца», — гласит заголовок на первой странице. Монахини убили его. Забили до того, что у него произошло кровоизлияние в мозг. Вместо того чтобы горевать по этому поводу, они рассказывают тебе о части католической церкви, о существовании которой ты даже не подозревала: «Домини патри». Религиозная секта женщин, которые убивают врагов Церкви.

Остается не совсем понятным, как или когда образовалась эта группа — нигде нет о ней информации, и «Домини патри» держат это в тайне даже друг от друга. Монахини отправляют тебя в тайное убежище в горах, где тебя учат, как можно отравить, заколоть, задушить врага, зажав ему рот ладонью, заставить его поперхнуться или застрелить. Во время занятия по кикбоксингу у тебя случается выкидыш, и монахини отпевают ребенка. Они совершают вечерние и всенощные моления. Похоже, они искренне сожалеют об этом.

«Домини патри» называют убийство «эвакуацией». Твоя работа состоит в том, чтобы эвакуировать человека или людей, на которых тебе укажут. В частности, в прошлом году были «эвакуированы» три священника правого крыла, которым были предъявлены серьезные обвинения в сексуальных домогательствах. Благодаря «Домини патри» также были «эвакуированы» баптистский телепроповедник и радиоведущий, представляющий правое крыло Церкви.

Твое первое задание — офисный служащий из Палермо, который, как предполагается, преднамеренно потерял определенные важные документы, относящиеся к рассматриваемому в суде делу об изнасиловании (священник и церковный служка, типично). Он маленькая червеобразная личинка, а не человек, с нездоровой кожей и глазками-бусинками. Было установлено, что по его вине происходит постоянная, якобы случайная утечка информации, поэтому, когда он входит в свою роскошную квартиру на виа Стрелла, ты перерезаешь ему горло. Удивительно, как оказывается легко это сделать и как тебе удается проскользнуть в дом и выскользнуть оттуда без малейшего звука и не оставив никаких следов. Еще до того, как тело обнаруживают, ты плывешь на частной яхте в Рим. Твое следующее дело — государственный чиновник, который сократил финансирование абортов, а после него — противная жена телепроповедника правого крыла, которая позволяет себе публично заявлять, что пользоваться контрацептивами — зло. Все «эвакуированы». Обо всех позаботилась Католическая церковь.

На «Домини патри» ты работаешь тридцать шесть лет. Всего тебе было велено «эвакуировать» семьдесят человек, все они были врагами человечества (то есть умственного, физического и духовного здоровья женщин). Наконец однажды ты умираешь от легочной эмболии. Ты стоишь на борту яхты герцогини Кентской (также состоящей в «Домини патри») и вдруг замертво падаешь за борт.

Ты попадаешь в рай, потому что, как сказано в твоем деле, ты никогда не прекращала работать над тем, чтобы сделать мир лучше. Никогда не прекращала подталкивать, убеждать, даже пыталась убивать. А в аду поджариваются в кипящем масле лежебоки, потому что они хоть и не грешили, но и ничего хорошего не совершали, и вообще не способны были что-либо совершить.

129

Продолжение главы 76

Бразилия обязывает — ты обналичиваешь несколько сотен и обзаводишься совершенно новым гардеробом, подходящим представительнице высшего общества, сознающей свой статус. Шуршащие хлопчатобумажные рубашки, египетские льняные брюки, воздушные розовато-лиловые платья и соломенные шляпы с широкими полями. Много янтарных украшений. Ты покупаешь билет первого класса в тропические леса, где останавливаешься в пятизвездочной экогостинице, в которой выращивают органические продукты, утилизируют все отходы, выхаживают раненых диких животных и проводят археологические раскопки неподалеку. Ты представляешь, как, стоя у места этих самых раскопок в своих новых египетских льняных брюках, найдешь какой-нибудь очень важный древний горшок.

В аэропорту во время легкой перепалки с другими улетающими перед паспортным контролем тебе на плечо ложится чья-то тяжелая рука. Полиция задерживает тебя и забирает твой паспорт. Оказывается, твой муж нанял нескольких частных детективов, которые должны были следить за тобой и сообщать ему о любых внезапных перемещениях денег с банковских счетов. Он знал, что ты где-то спрятала эти деньги, и обнаружить их было просто вопросом времени. Полицейские вызывают себе в подкрепление федерального судебного чиновника, который сопровождает тебя до службы безопасности аэропорта, где ты пытаешься поговорить со своим адвокатом, а он вешает трубку. Тебя приговаривают к пяти годам тюрьмы за хищение и растрату чужих денежных средств.

Больше не будет шелковых комбинаций, паштета из трюфелей или колец с сапфирами. Больше не будет путешествий, закатов, омаров или ванн. В течение следующих пяти лет все решения за тебя будут принимать другие, до того времени, когда, отмотав половину своего срока, ты внезапно не подхватишь в тюрьме инфекцию, которая слишком долго будет оставаться без лечения и станет причиной твоей смерти в лазарете в муках от жара. Узнав об этом, твой муж подумает, что это на редкость истеричный способ уйти из жизни, и пойдет за омаром.

130

Продолжение главы 76

Ты прилетаешь в Палм-Бич и осознаешь, что ни на кого не сможешь произвести впечатление, потому что там нужно быть в десять раз богаче, чтобы иметь возможность купить хотя бы туалетную кабинку, которая к тому же будет в трех кварталах от пляжа. В городе работает та же система, что была в Древней Восточной Индии: касты — представители определенных социальных групп — держатся только себе подобных. Ты не вступаешь в неформальные отношения с представителями других социальных групп из страха резкой реакции со стороны своих друзей, но для того, чтобы завести друзей, нужно иметь друзей. Для того чтобы устраивать вечеринки, нужно ходить на вечеринки, но если у тебя нет друзей, а в твоем случае это именно так, ты вообще не ходишь ни на какие вечеринки.

Так что ты въезжаешь в милую гостиницу и проводишь недели, в одиночестве гуляя по пляжу. На пляже ты знакомишься с мужчиной. Он серфер, у него серебристые волосы. Ты не может оторвать глаз от его мокрого блестящего костюма, туго обтягивающего его потрясающее тело. У него рельефный живот и мускулистые ноги — его босые ступни выглядят так, как будто ему сделали превосходный маникюр. Когда он улыбается, весь мир вокруг светлеет. Он говорит, что его зовут Альберт и что он профессиональный бездельник.

Вы вместе ужинаете, а потом на сотканных вручную египетских хлопковых простынях за триста пятьдесят долларов проводите незабываемую ночь. Похоже, ему нет дела до твоего возраста, денег и того, замужем ты или нет. Он учит тебя серфингу, обнимает за талию, когда вы стоите на доске, а волны подталкивают вас ближе друг к другу. Спустя три недели, которые вы проводите вместе, ему нужно ехать дальше, в Оаху. Он предлагает тебе поехать с ним. Разумеется, в этих местах от состоятельных вдов ты слышала достаточно страшных историй о бесчестных «джентльменах», которые обчищают наивных дам до нитки. Альберт вполне может оказаться ловким чернобурым лисом, хитрым падальщиком, ищущим возможности как следует поживиться.

Если ты едешь с Альбертом в Оаху, перейди к главе 206.

Если ты расстаешься с Альбертом, перейди к главе 207.

131

Продолжение главы 77

Когда ты принимаешь решение с кем-то расстаться, оказывается, что это решение ты приняла уже давно. Постепенно ты покидаешь его кусочек за кусочком. Сперва от него отказывается твоя голова, потом сердце, пока наконец все тело не отправляется вслед за первыми двумя. Свой первый шаг к выходу ты делаешь, когда на фермерском рынке, на распродаже, не покупаешь орхидею. Сейчас не время покупать то, что недолговечно. Не время приобретать что-то хрупкое и легко ранимое.

Ты решаешь уйти от него, но сделать это нужно тогда, когда его не будет дома, и так, чтобы это не навредило детям. Такая возможность предоставляется, когда муж уезжает на двухнедельную конференцию, а дети — на неделю в лагерь. Ты целуешь мужа на прощание и усаживаешь детей в автобус. Никто не знает, что у тебя есть тайный план.

Сумки уже упакованы и ждут в шкафу. Когда муж вернется домой, тебя там уже не будет. Воспитателям детей в лагере даны указания по окончании их отдыха сразу посадить детей в самолет до Массачусетса — они полетят к твоей двоюродной сестре Бет. Она всегда тебе нравилась, но ты не очень хорошо ее знаешь. (Несмотря на существование между вами некоторой дистанции, какой-то внутренний направляющий голос посоветовал тебе в минуту грусти позвонить именно ей. Когда ты попросила разрешения остановиться у нее, она какое-то время молчала, а потом сказала: «Да. Конечно. Приезжай.») Твой муж никогда ее не видел, едва ли вообще помнит о ее существовании и уж точно и за сотню лет не догадается искать тебя у нее.

Теперь тебе нужно приступить к осуществлению своего плана. После того как все уехали из дома, тишина прорывается в него, как вода через сломанную плотину, и затапливает каждую комнату. Ты нервничаешь. Вот он, обычный день: птицы поют, мимо дома проезжают машины, но для тебя сейчас все необычно. Именно в это мгновение, в этот конкретный день, принципиально ничем не примечательный, ты необратимо меняешь всю жизнь — навсегда. Последующие мгновения звучат, как оркестр. Каждый шаг значителен, каждое движение выверено. Ты пакуешь чемоданы детей. Делаешь трудный выбор относительно того, какие из плюшевых зверушек им дороже всего. Ты прибираешь свой шкафчик с лекарствами и опустошаешь ящики комода, ночного столика, шкатулку с украшениями. Золотые цепочки-ожерелья, флаконы духов, рецепты — все сваливается в кучу и перемешивается в бумажном пакете (вот он, признак бегства — когда некогда все рассортировать).

В аэропорту ты ведешь себя скорее как виноватая беглянка, чем как домохозяйка, совершающая поездку в выходной день. Ты смущена, растеряна, дрожишь. Ты никому не можешь посмотреть в глаза ни представителю агентства, у которого покупаешь билет, ни охранникам, ни носильщикам. Слова проносятся у тебя в голове, как острозубые летучие мыши-вампиры: «адвокаты», «развод», «алименты», «неразрешимые противоречия», «опекунство», «улики», «фотографии», «побои».

Когда ты приезжаешь в старый фермерский дом кузины Бет, там тебя ждет свежеиспеченный пирог с помидорами и полный кофейник кофе. Она не заставляет тебя ничего объяснять или вообще говорить о чем-либо, пока ты сама этого не захочешь. Она ведет себя так, как будто ты часто к ней приезжала, как будто эта встреча планировалась давно и просто запоздала. Она показывает тебе свой огород, курятник и амбар, в котором делает свечи из пчелиного воска. Для детей она приготовила чудесные комнаты — собрала мелки и краски и даже нашла старый винтажный велосипед. Она почистила и причесала своего коня Оскара, чтобы его шерсть блестела, когда дети увидят его в первый раз. Вначале все идет хорошо. Дети сперва немного растеряны, но они рады повидать тетю Бет, обожают старую ферму и отваживаются кормить лошадь сахаром. Они начинают задавать вопросы, вроде: «А где папа?» или «Когда мы поедем домой?» Ты говоришь им, что это их новый дом, а папа уехал в долгий отпуск и «ему не повезло, что он не может быть тут с нами и всеми этими цыплятками».

Два года спустя, пройдя через мучительный развод и дождавшись приговора суда, по которому твой муж не может приближаться к тебе, ты по-прежнему живешь на ферме своей двоюродной сестры. Ты получаешь единоличную опеку над детьми. Увидев фотографии твоего покрытого синяками лица и заслушав уничтожающие показания соседей и родственников (так они все знали? Почему же они ничего не говорили, если все знали?), судья окончательно принимает твою сторону и тут же полностью удовлетворяет твой иск (половина всех его денежных средств, дом, машины и приличные алименты). Когда ты покидала зал суда, судья (восточная женщина, известная саркастичными формулировками приговоров) едва заметно улыбнулась тебе и кивнула, как будто хотела сказать: «Ну что, как мы его, а? Проучили как следует».

Теперь твои дети останутся с тобой, у тебя есть деньги, и до конца жизни тобой никто не будет помыкать. Ты хочешь двигаться дальше и не хочешь стеснять свою двоюродную сестру — она и так сделала для тебя очень много. Со всеми свалившимися на тебя деньгами ты можешь начать новую жизнь. Вот она, твоя белая орхидея. Ты обожаешь цветы и, разумеется, колибри. Почему бы не сделать что-то большое, безумное, то, чем бы ты по-настоящему хотела заниматься?

Если ты откроешь питомник для колибри, перейди к главе 229.

Если ты откроешь оранжерею для выращивания орхидей, перейди к главе 230.

132

Продолжение главы 77

Ты остаешься с мужем ради детей. Не стоит раскачивать лодку, в которой сидишь, не стоит копаться в этом. Ты стараешься как можно больше времени проводить с детьми, семь дней в неделю ходишь в спортзал, занимаешься йогой, принимаешь таблетки, молишься. Ты ищешь в себе силы или, скорее, терпение. Энергия порождает энергию. Масса наращивает массу. Твой муж пытается быть милым. Когда ты готовишь омара с фенхелем, он называет тебя умницей. Занимается с тобой любовью.

Ты обращаешься к врачу по поводу множества развившихся у тебя недугов. Астма, бессонница, аллергические реакции, загадочная сыпь — рубцы и шишки, которые вскакивают у тебя по всему телу. Сыпь хуже всего. Врач прописывает тебе антибактериальный противогрибковый крем, чтобы уменьшить зуд от красного пятна, расцветающего пышным цветом на твоем бедре, но зуд по-прежнему невыносим, и когда твой муж засыпает ночью, ты садишься на пол в ванной, впиваешься в кожу ногтями и начинаешь расчесывать ее, пока она не начинает кровоточить.

Ты теряешь вес. Вначале это выглядит забавно — тазовые кости выпирают через дорогие джинсы, линия подбородка острая и прямая, но потом ты начинаешь выглядеть исхудавшей. Истощенной. Как будто ты исчезаешь. От еды, любой, тебя начинает тошнить, как будто твой желудок собирается взорваться. Врач прописывает тебе белковые порошки и витамины и рекомендует каждый день пить пиво, чтобы набрать вес. Он даже советует тебе пореже ходить в спортзал.

Твой муж меняется сначала в лучшую, а потом в худшую сторону. У него проблемы на работе, он не получил повышения, у него вышла ссора с коллегой, и он срывается на тебе. Он использует ремень, расческу, лампу. Что под руку попадется. Однажды ты лежишь на полу у изножья кровати, уткнувшись лицом в ковер (он предпочитает, чтобы у тебя на лице не оставалось синяков), и, подняв глаза, видишь ноги своего сына в пижамных штанах, стоящие рядом на полу. Твой сын не смотрит на своего отца, он не плачет и не боится, он просто кажется онемевшим, и ты понимаешь, что он уже много раз это видел.

Тогда ли это произошло? Что именно заставило тебя решиться? Может, и раньше. Но именно тогда ты это почувствовала — как неудовлетворенный зуд. У тебя родился план. На следующий же день ты покупаешь большой шмат говяжьей вырезки и запихиваешь его дома в морозилку (неделю ты ждешь, пока не убеждаешься, что он замерз до совершенно твердого состояния). Потом ты берешь целую пригоршню своих лучших драгоценностей и выкидываешь их. Наконец наступает воскресенье, и ты отправляешь детей к бабушке. Дом в твоем распоряжении. Он возвращается после долгой игры в гольф, для него это отупляющее, пропитанное амбициями, возбуждаемое тестостероном испытание. Ты достаешь вырезку из морозильника. (Восемь фунтов? десять?) Час спустя он сидит в своем логове на первом этаже, смотрит игру и читает газету, положив ноги на свою любимую оттоманку. Ты отпираешь переднюю дверь и на сковородке вносишь замороженное мясо. Под гудение голоса диктора муж заснул в своем кресле. Ты ставишь сковороду на пол и очень тихо берешь в руки говядину. Она похожа на бейсбольную биту.

Ты заносишь вырезку высоко над головой. Ощущаешь запах его одеколона, лимон и мускус. Ты миллион раз ощущала этот запах над собой, рядом с собой, сквозь себя. Это как взмах флажка, означающего сигнал старта. Со всего размаха ты бьешь его вырезкой по голове. Разбиваешь ее, как кокосовый орех, выбиваешь его из кресла. Он падает на пол, где ты снова и снова бьешь его, расквашивая его лицо. Ты ломаешь ему нос, вдавливаешь все его лицо до уровня глазниц. У тебя напряжен каждый мускул, ты чувствуешь, как зубы у тебя превращаются в клыки, а пальцы — в когти.

Потом ты роняешь размякшую говядину на сковороду и садишься на пол, рассматривая свои ногти. Час спустя его вздохи и бульканье прекращаются. Ты проверяешь его пульс. Мертв, как камень. Держа сковороду в руках, ты поднимаешься наверх, ставишь ее на кухонную стойку и сдабриваешь орудие убийства оливковым маслом, солью, перцем и розмарином. Потом ты ставишь сковороду в духовку (предварительно нагретую до 350 градусов) и запихиваешь туда большую кипу сухих кухонных полотенец, хорошенько утрамбовав их на дне плиты, где огонь лижет их подшитые белые края. Ты принимаешь ванну, тщательно скребешь все тело, каждый ноготь, каждый дюйм кожи, а потом идешь в спальню, где закидываешь в себя четыре таблетки снотворного и ложишься в постель.

Тебя будят пожарные, в коридоре гудит пожарная сигнализация, в спальне полицейские. Тебе не нужно изображать растерянность — ты и правда смущена. (Однако сильные таблетки!) Ты знала, что твой дом загорелся? Знала, что передняя дверь отперта? Знала, что твоя шкатулка с драгоценностями опустошена, а твой муж был зверски убит в своей комнате?

Твои слезы настоящие — только это слезы облегчения (мужчинам трудно понять разницу). Дети в безопасности у своих дедушки и бабушки, орудие убийства сгорело дотла в духовке, а ублюдок мертв (тяжело удержаться и не запеть от счастья). Полицейские добры и терпеливы, дают тебе возможность одеться и не пускают тебя вниз, не дают увидеть тело мужа. Для женщины это слишком тяжелое зрелище. Они усаживают тебя в патрульную машину, отвозят в полицейский участок и приносят чашку латте из «Старбакс».

Разумеется, спустя годы проводятся судебные разбирательства и расследование убийства. Но все дело в том, что это не Си-эс-а Майами: полицейские завалены работой, им недоплачивают и они не особенно заинтересованы в разгадывании тайн смертей мужей, бьющих жен (этот факт быстро всплывает в процессе расследования).

К тому же это дело, очевидно, представляет собой ограбление, которое пошло не так, как было задумано. Парадная дверь была отперта, драгоценности пропали, истощенная жена была «выключена» при помощи прописанных ей врачом снотворных таблеток. Полицейские говорят, что это убийство, очевидно, было совершено кем-то, кто несколько месяцев наблюдал за домом. Кем-то, кто хорошо знал, что ты будешь спать, а муж будет на первом этаже. Кем-то, кто знает местность, кто может спрятаться, раствориться. Кем-то очень жестоким и очень сильным. Очень умным. Вы с детьми переезжаете в дом в другом городе. Ты снова выходишь замуж и рожаешь еще одного ребенка. Вы все доживаете до преклонного возраста, не зная горя и болезней. Ты умираешь вполне счастливой. У тебя чудесная жизнь.

133

Продолжение главы 79

Химчисткой заведует низенький альбинос по кличке Синьор Помидор. Роста в нем не больше четырех футов, он сидит за конторкой на маленькой табуретке с мягким сиденьем. Синьором Помидором его называют потому, что у него пухлые румяные щеки и ярко-красные пальцы из-за фисташек, которые он постоянно щелкает. Он известен как хороший советчик, и люди нередко приносят свою одежду для чистки или стирки, а потом остаются, чтобы спросить его мнения в каком-то личном деле. Сегодня люди, как обычно, стоят в очереди, а Синьор Помидор и не думает торопиться. Он, причмокивая, попивает диетическую колу и, размахивая в воздухе своими красными пальцами, дает советы миссис Бинг, работающей в продуктовом магазине.

— У него вообще нет ног? — спрашивает Синьор Помидор.

— Только культи, — отвечает миссис Бинг.

— И вы не можете купить ему каталку?

— Нет денег. Отец возит его в тележке из супермаркета.

Маленькая розовая пятерня Синьора Помидора ныряет в кулек с фисташками. «В таком случае, — говорит он, закидывая орешек в рот, — позвоните в больницу и запишите его в листок ожидания детей-инвалидов. Знаете, всякие благодетели любят заглядывать в такие списки, где ребята без рук без ног пишут, чего бы им больше всего хотелось. Обычно это билеты на футбольный матч или в «Диснейленд». Бьюсь об заклад, если бы они увидели, что в этом списке есть ребенок, который хочет инвалидное кресло, вы бы глазом не успели моргнуть, как оно у него уже было бы».

Синьор Помидор раздает еще несколько советов клиентам, и ты уже готова подойти к конторке, как в помещение влетает человек и начинает что-то орать. «В „Кроджерсе“ стреляли! — кричит он. — Там какой-то парень с автоматом уже четверых застрелил!» Все высыпают на улицу, чтобы посмотреть на схватку. У Синьора Помидора скучающий вид. «Меня никогда особенно не интересовало оружие», — поясняет он.

Ты спрашиваешь про свою одежду, и он хмурится, взглянув на квитанцию. «Я оставил твой заказ на потом — на одной из рубашек было такое трудное пятно, что ее послали на специальную обработку». Потом он вздыхает и смотрит на свои ноги. «Ты не могла бы сама взять свою одежду?» Ты заходишь за конторку и ныряешь под одежду, свисающую с передвижной штанги. «В самом конце!», — кричит Синьор Помидор, поэтому ты проходишь к дальней стороне. Ты слышишь какой-то царапающий и шуршащий звук. «Где она?» — спрашиваешь ты, и вдруг что-то тяжелое бьет тебя по затылку. Ты падаешь как подкошенная.

Тебя срочно отвозят в больницу, где ты проводишь неделю. Одна из медсестер все время находится рядом с тобой, чувствовать ее руки так приятно, так хорошо. Когда ты наконец видишь свет, чувствуешь, как он тянет тебя к себе, одновременно ты чувствуешь прикосновение ее руки.

Если ты следуешь за светом, перейди к главе 186.

Если ты не следуешь за светом, перейди к главе 210.

134

Продолжение главы 80

Может, дело в атмосфере, может, в его истории о плюшевых друзьях или в его зеленых глазах, но ты разрешаешь ему войти. Он толкает тебя на кухонный стол, и вы принимаетесь за дело прямо на нем, столкнув миску с апельсинами, которые катятся по всему полу. Прикосновение к его гладкой прохладной коже пронизано электричеством, как будто он соткан из голубого разряда молнии.

Вы едва успеваете добраться до спальни. Потом облако стыда накрывает тебя, ты чувствуешь себя виноватой перед Эриком — как ты могла так с ним поступить? Все твое существо заполняется глубоким сожалением. Но когда еще у тебя так билось сердце? Когда еще ты испытывала такое чувство безнадежного счастья и беззаботной радости?

Когда врач просыпается, у тебя уже готов завтрак. Бекон, тосты и яйца. Он с трудом стоит на ногах. У него похмелье. Он выглядит взлохмаченным и трогательным, его волосы взъерошены, а на щеке следы от подушки. Ты преисполнена острым всепоглощающим чувством любви к нему. Неужели ты действительно его любишь? Да, любишь. Тебе все всегда говорили, что не стоит признаваться в любви раньше времени, однако многие из твоих друзей-мужчин говорили также, что рады были бы познакомиться с женщиной, которая открыто показывала бы, что они ее заводят. Которая бы не боялась ими восхищаться. Ты любишь его. Скажешь ли ты ему об этом до того, как он уйдет?

Если ты скажешь ему, что любишь его, перейди к главе 211.

Если ты дашь ему уйти, ничего не сказав, перейди к главе 212.

135

Продолжение главы 80

Ты не разрешаешь ему зайти. (Вот несколько советов относительно того, как можно отказать повежливее: смотри в глаза, пусть твой голос звучит искренне; смягчи его и наклони голову; улыбайся; к тому же ты ведь не отказываешь ему, ты просто играешь с ним) На самом деле ты хочешь, чтобы он зашел, при одной мысли об этом твои бедра делаются горячими, но, в конце концов, кольца получают хорошие девочки, а плохие девочки ложатся спать в одиночестве.

Ты провела с врачом чудесный вечер. Если бы ты позволила ему зайти, все впечатление было бы смазано и остались бы только воспоминания о том, что происходило наверху. В любом случае из категории потенциальной партнерши ты перешла бы в категорию девицы на одну ночь.

На прощание он целует тебя в щеку, а потом в течение двух недель не звонит. Какого черта? Две недели? Ты звонишь ему сама (уверенная, что он хорошо провел время и что ты нравишься ему). Он перезванивает, извиняется, говорит, что у него было много вызовов — обычные издержки работы врача, но он был бы счастлив увидеться с тобой снова. Поужинаешь у него?

Ты говоришь: «Да».

Ты делаешь педикюр, маникюр, покупаешь новый наряд, наносишь автозагар. Потом он отменяет свидание в последнюю минуту, извиняется и говорит, что у него срочный вызов — обычные издержки работы врача, но у него свободны следующие выходные. Он спрашивает, не хотела бы ты поехать в пятницу в маленькую гостиницу за городом?

Разумеется.

Наступает пятница, и он приезжает за тобой в серебристом кабриолете «ауди-ТТ». Вы едете вдоль длинных, кружащих дорог, по сторонам которых растут деревья, до Стиллуотера, маленького сонного городка на Сент-Круа. Это один из таких облагороженных городков на берегах рек, в котором булыжные мостовые, а на улицах полно латунных штучек, кустарных магазинчиков и мастерских, где делают воздушных змеев. Гостиница «Торнсвуд-инн», в которой у вас заказан номер, приторно-сладкая, с номерами, в которых есть бутылки с безалкогольным шампанским, а в креслах-качалках сидят плюшевые мишки. Как только вы оказываетесь в номере, Эндрю толкает тебя на кровать и несколько раз подряд энергично занимается с тобой любовью. Сквозь занавески льется свет заходящего солнца. (Он что, наелся виагры? Какая разница. Его пенис имеет очаровательный и довольно существенный загиб влево.) Когда позже вы лежите рядом на кровати, ты жалеешь, что не можешь поймать этот момент в кулак и сохранить навечно.

После того как твоя мечта рассеивается, о ваших встречах становится известно на работе. Одна из твоих стервозных коллег стучит начальству, что ты встречаешься с клиентом — с врачом, который регулярно заказывает у тебя лекарства. Твой начальник закрывает дверь своего кабинета и говорит тебе, что ему глубоко наплевать на то, с кем ты трахаешься, но до этого есть дело Американской медицинской ассоциации, а поскольку недавно они его прижали со взятками в виде бесплатного членства в гольф-клубах, он больше не может позволить себе рисковать. Он увольняет тебя.

Но райская отрава сильна. Вкусив ее раз, уже невозможно удовлетвориться ничем другим. Тебе мало дела до работы или даже до бедного Эрика, который оставил на твоем автоответчике дюжину тоскливых сообщений. Потому что ни первое, ни второй не могут сравниться с головокружительным чувством, как будто ты смотришь вниз с небоскреба, которое ты испытываешь в присутствии Эрика. С тем, как у тебя живот сжимается и начинает скручиваться, когда он берет тебя за руку. Самое ужасное — это благодарность. Ты так благодарна судьбе за то, что Эндрю появился в твоей жизни, ты до того непристойно довольна тем, что Вселенная послала тебе его, что сама себе противна.

Потом Эндрю пропадает. Просто в один прекрасный день он тебе не позвонил, а потом не позвонил на следующий день. Он говорит, что у него была серия выездных конференций и он был загружен вызовами. У него есть оправдание. Ты слышишь в трубке свой голос: «В чем дело? Что случилось? Что изменилось? Ты уверен, что все в порядке? Ты придешь сегодня? Завтра? В следующую среду?» Твой голос ноющий, навязчивый, жалкий. Должна же быть какая-то причина. Он утверждает, что все дело в работе — просто он занят, но проходят недели, а его все нет. Ты хочешь знать правду. Может, ты драматизируешь ситуацию. Может, он в самом деле занят. Ты могла бы сама узнать правду — подъехать к его дому и припарковаться там, чтобы выяснить, действительно ли он работает допоздна или просто сидит дома и игнорирует тебя. По крайней мере тогда бы ты знала все наверняка.

Если ты остановишься перед его домом, перейди к главе 213.

Если ты не станешь останавливаться перед его домом, перейди к главе 214.

136

Продолжение глав 81 и 155

Ты закрываешь глаза и целуешь пастора Стива, вцепляясь в кофейник, как будто это последний оплот какой-то алюминиевой надежности. Но пастора Стива такое положение не устраивает, он выбивает его из твоих рук, отчего тот со звяканьем катится по покрытому линолеумом полу. Его поцелуи крепкие и острые, он как будто втыкает тебе в рот осколки стекла. Какая-то часть тебя хочет остановиться, оттолкнуть его, но ты этого не делаешь. Ты не можешь. Это как будто ты всю жизнь была голодной и только сейчас, только здесь тебе впервые дали пищу. Пастор Стив задирает тебе юбку до талии и подталкивает тебя к дивану. Потом в тебе поднимается какой-то голос, говорящий: «Нет!» Ты отталкиваешь его от себя достаточно сильно для того, чтобы он отшатнулся. Как раз в этот момент в проеме двери стремительно возникает тень — это офисная секретарша Эйлин, самоназначенный глашатай всей церкви и главный источник распространения слухов и сплетен. Хотите знать, какое горячее блюдо принесет для церковного обеда Эллен Стенович? Необходимо разведать подробности ссоры между мистером и миссис Беннингтон? Хотите знать, кто наблюдался у психиатра, а кто и сейчас сидит на антидепрессантах? Спросите Эйлин. Ей известно все обо всем — а теперь и об этом. Пастор Стив бежит за ней.

В довершение всего об этом на следующий день узнает Эрик и бросает тебя. Говорит, что не хочет тебя больше видеть. Так что, поразмыслив над случившимся некоторое время, ты отправляешься в другую церковь, но там тебе не по душе. Пастор чересчур рафинированный, у него жестокая улыбка, а волосы выкрашены в иссиня-черный цвет. Ты пытаешься приткнуться еще к нескольким церквям, но, похоже, у каждой из них свои намерения и странные правила — они не доверяют женщинам-проповедницам или для вступления требуют принятия крещения. Ты бы вовсе перестала ходить в церковь, но духовная жизнь — это как упражнения. Привыкнув однажды их выполнять, твое тело начинает чесаться, когда ты прекращаешь. Тебе необходима духовная пища. Хоть какая-нибудь. Любая.

На работе люди стали дергаными, беспокойными. Из-за новых правительственных указов ревизоры снуют вокруг фармацевтических компаний и суют носы повсюду, пытаясь выявить случаи нелегальных сделок и получения взяток. В конце концов они добираются и до «Фармацепта», а добравшись, арестовывают тебя и еще троих младших агентов по обвинению в «хищении в особо крупных размерах». Твое начальство ведет себя так, будто оно шокировано твоим поведением и в ужасе от того, что у них в компании работали такие люди, так что они с радостью сдают тебя властям, чтобы не пойти ко дну самим. Шестнадцать месяцев ты проводишь в тюрьме города Джолиет. Сверкающие белые стены и ярко-оранжевые цементные полы. Голубые робы и молитвенные собрания по звонку, одно за другим. За это время ты влюбляешься в красивую женщину по имени Марина, латиноамериканку с необузданным нравом и темной родинкой над верхней губой, как у кинозвезды. Ее десятилетний срок заключения за убийство как раз подходит к концу (она случайно убила своего парня монтировкой, когда узнала, что тот пристает к ее сыну). Все начинается во время одного из молитвенных собраний для незамужних, во время которого, стоя в круге, вы оказываетесь рядом. Теплом и жизненной силой, исходящими от этой маленькой, карамельного цвета ладони, можно было бы растопить сотни глыб льда.

Когда вас с Мариной наконец освобождают, вы решаете поселиться вместе в Чикаго. Вы можете себе позволить только маленькую квартирку в кирпичном доме возле Каприни Грин. Это дерьмовая дыра, но в ней большая кухня, и окна выходят на юг, так что она светлая. Ее сын Бо, которому исполнилось пятнадцать, переезжает к вам, и Марина каждую ночь плачет от счастья потому, что он рядом с ней.

Днем вы обе работаете во вьетнамской химчистке на первом этаже, а вечером Марина готовит «Маргариту» с соком папайи и учит Во джиу-джитсу и карате. На бульваре кто-то выбросил старое пианино, и вы платите соседским ребятишкам, чтобы они притащили его к вам, устраиваете импровизированные выступления для соседей, не всегда строго следуя мелодии. Это лучшая из жизней, что у тебя могла бы быть.

Ты умираешь много лет спустя в возрасте шестидесяти двух лет от лейкемии. Марина остается с тобой до конца — когда тебе делают химиотерапию, колют интерферон, когда твой организм отторгает пересаженный костный мозг, когда ты погружаешься в бесконечный удушающий сон без сновидений. Покинув тело, ты отправляешься в рай, который оказывается большой сверкающей тюрьмой на небесах. Это роскошный белый дворец с сапфировыми канделябрами и серебристыми коврами, где все просто ждут своей очереди вернуться — вернуться назад на Землю, где им выпадет еще один шанс все исправить.

137

Продолжение глав 81 и 155

Ты отталкиваешь пастора Стива и отступаешь назад. Ты убегаешь в трапезную, он кричит что-то тебе вслед, но ты не отвечаешь. Иногда ты совершенно точно понимаешь, когда начинаешь двигаться не в том направлении, и еще можешь предотвратить пагубный исход, прежде чем станет слишком поздно. Иногда. Дома ты ничего не рассказываешь Эрику, и вообще никому ничего не рассказываешь. Вместо этого ты вносишь свое имя в анонимный список для женщин, просящих о молитве. Ты просишь их помолиться о том, чтобы тебе хватило внутренней силы и способности противостоять искушению, и на этом останавливаешься. Ну, не только на этом. Тебе удается убедить Эрика посещать другую, похожую церковь на другом конце города. Он не понимает, зачем это нужно, но ты настаиваешь. Ты не сможешь устоять перед искушением, встречаясь с пастором лицом к лицу каждое воскресенье.

То, что ты покинула сферу достижения слов пастора Стива, не означает, что сказанные им слова покинули тебя. Плодами его проповедей является то, что ты хочешь прожить свою жизнь как можно честнее и стать лучше. Ты бросаешь работу и находишь другую фармацевтическую компанию, где можешь работать за оклад, а не за проценты, отчего необходимость в нормах выполнения и, следовательно, в «поощрениях» отпадает. Ты получаешь меньше денег, но сохраняешь достоинство, которое за деньги не купишь.

Через год вы с Эриком венчаетесь в новой церкви. Если бы кто-нибудь когда-нибудь сказал тебе, что ты станешь верующим человеком, что Бог пребудет с тобой и в день твоей свадьбы, ты бы рассмеялась. Ты сказала бы: «Как во всей этой суматохе может присутствовать Бог? Как может Бог допускать смерть, болезни, тоску и одиночество? Какой может быть Бог, если он позволяет нам так часто и так низко опускаться?» Такому неверующему ты бы сейчас ответила, что такого Бога и нет. Есть Бог, который создал существо и дал ему свободную волю, и с помощью свободной воли это существо с завидным постоянством все обращает в дерьмо. И хотя Он не обязан, Бог снова и снова вытаскивает нас из этого. Как большой небесный папа. Его терпение безгранично. Его любовь беспредельна. И Он действительно по-настоящему, искренне хочет, чтобы ты прекратила все портить и обрела душевный покой.

Пять лет спустя твои груди набухают и становятся болезненными. Ты беременна, но срок пока небольшой — всего пара недель. Врач советует тебе никому не рассказывать о беременности, пока «все не утрясется». Доходив до одиннадцати недель, ты готова всем сообщить хорошую новость, но что-то не так. Врач делает амниоцентез и обнаруживает, что у твоего будущего сына синдром Дауна. Мысли утекают, слова не вяжутся друг с другом. Синдром Дауна. Что это такое? Ты читаешь специальную литературу. У детей с синдромом Дауна часто наблюдается гипотония, сниженный тонус мышц, патологии внутренних органов, проблемы с дыханием, не говоря уже об ослабленных навыках обучения и расстройствах памяти. Твой мальчик будет заторможенным, умственно отсталым. Никогда не станет президентом, никогда не найдет лекарства от рака. Не женится и не заведет своих детей. Он — ошибка природы, обуза для тебя, тупик. Он отсталый. Врач рассказывает тебе о возможных вариантах. «Ведь никто не знает об этом, верно?» Даже твой муж. И никто не узнает. Врач тактично объясняет тебе, какой «выход» выбирают в этой ситуации многие женщины. Растить ребенка с синдромом Дауна мучительно. Ты должна будешь посвятить ему все свое время. Ты как личность перестанешь существовать, будет только женщина, воспитывающая ребенка с синдромом Дауна.

Если ты сделаешь аборт, перейди к главе 215.

Если ты не станешь делать аборт, перейди к главе 216.

138

Продолжение главы 82

Вальхалла находится за шестьдесят миль от города, и по пути туда Амария все время спит. Выходя из машины, она выглядит бледной и выжатой, как лимон, но умудряется улыбнуться, когда хозяева — фермер с женой — выбегают ей навстречу. Они отводят ее в конюшню, где пахнет свежим навозом и сырым сеном, и из прохода слышится радостное лошадиное ржание. «Он уже вас почуял», — шепотом произносит фермерша.

Конь великолепен. Длинные белые ноги, сильные гладкие бока, большие серьезные глаза. Амария заходит в стойло, и Опако ступает ей навстречу. Он обнюхивает ее шею, лицо, волосы. Губами касается ее переносицы. Так они стоят там, прижавшись друг к другу лбами. Конь издает низкое, урчащее, гортанное ворчание, как будто мурлычет.

«Опако знал, что Амария больна, еще до того, как она сама об этом узнала, — объясняет тебе фермерша. — Он не хотел ее возить. Не отпускал ее в поле».

Нет смысла говорить этой женщине, что Амария по-прежнему больна, что, отказавшись от лекарств, она живет взятым взаймы временем. Неужели они этого не видят по ее тонким, как спички, рукам? По ее землистому осунувшемуся лицу? Иногда люди просто отказываются видеть то, что у них прямо перед глазами.

Фермер, дружелюбный мужчина, приносит седло и прилаживает его к спине Опако, затягивает стремена. «Ты уверена, что хочешь прокатиться?» — спрашивает он Амарию. «Я только этого и хочу», — отвечает девушка, и он помогает ей забраться на коня. Она пошатывается в седле. Оказавшись на спине у Опако, Амария ложится, уткнувшись лицом ему в гриву, обхватив его шею руками. Теперь она обнюхивает его точно так же, как перед этим он обнюхивал ее.

«Просто не волнуйся», — говорит фермер и передает Амарии поводья.

Вы все оглядываете простор пастбища, у ваших ног гудят стрекозы. Вы с фермером и его женой садитесь на изгородь со щелями, которая обегает верхушку широкого холма, глядя, как Амария направляет Опако вниз по склону.

Пастбище ныряет в низкую зеленую чашу густой травы. Оно шириной по меньшей мере милю в каждую из сторон. Ты смотришь, как Амария едет на трусящем рысцой Опако, ее фигура выглядит такой хрупкой над его белыми мускулистыми ляжками. Равномерный звук ударов копыт разносится эхом по зеленой чаше, когда Амария направляет Опако к ее дальнему концу и останавливается. Она наклоняется и гладит его гриву. Потом выпрямляется. Конь ржет и галопом несется через все поле. Она стоит в стременах, как жокей, низко склонив голову, будто шепчет что-то коню на ухо.

— Вы только посмотрите на нее! — говорит фермер.

— Слишком быстро, — качает головой его жена. — Слишком уж быстро.

Конь проносится по полю. Ей придется затормозить, чтобы обогнуть скалистую кромку справа от себя. Фермер снимает шляпу и сощуривает глаза: «Какого черта она делает?» Слова Амарии встают у тебя в голове, будто призраки: «Я раньше боялась, что умру на лошади, что Опако взбрыкнет и на галопе скинет меня с седла. Я сломаю шею. Сейчас о таком исходе можно было бы только мечтать».

Ты вскакиваешь и бежишь к ним. Ты не знаешь зачем. Ты не сможешь поймать белого коня и его черноволосую наездницу, не сможешь остановить их. Они сейчас далеко за пределами твоей досягаемости.

Ты останавливаешься, переводя дыхание, и просто смотришь. Ничего другого не остается. Ты смотришь, как Амария поворачивает коня на полном скаку, как отпускает поводья, ее волосы развеваются по ветру, как черный пиратский флаг. Она вынимает ноги из стремян и осторожно съеживается в седле, закрываясь от ветра.

Все идеально становится на свои места. Конь обнюхал ее. Они могут чувствовать недуги. Они могут чувствовать рак, опухоли и нарушения кровообращения. Он знает. Конь не замедляет бега. Ты смотришь на сосредоточенную Амарию, встающую в седле, расправляющую руки, как крылья. Сейчас она не выглядит больной. Она прекрасна, и она ныряет головой вперед прямо на скалы внизу.

Лишившись наездницы, Опако останавливается как вкопанный и быстро поворачивает назад, поводья волочатся по траве. Фермер и его жена бегут к Амарии через поле, окликая ее. Он уже выудил свой мобильный телефон из нагрудного кармана комбинезона и теперь кричит в него на бегу: «Нам нужна „скорая“! Нам нужна „скорая“!» Хотя, по правде говоря, вам не «скорая» нужна, а катафалк.

Когда вы подбегаете к Амарии, Опако уже стоит возле ее тела, прижавшись мордой к ее ноге. Он издает то же ворчание, низкое и гортанное. Теперь ты знаешь, что означает этот звук. Конь плачет. Он плакал там, в стойле, и плачет теперь. Он знает.

Вся эта история всплывает наружу. Так всегда случается. Тебя обвиняют в смерти Амарии, ее родители угрожают засудить больницу и тебя лично, их злость подогревается горем. Фермер и его жена рассказывают свою часть истории, что «по Амарии ничего не было видно… не было никаких признаков… она сделала это по доброй воле…» Но факт остается фактом: Амарии вообще нельзя было покидать больницу, и во всех местных газетах твое имя стоит рядом с убогим термином «пособничество самоубийству». Тебя увольняют, проходит судебное разбирательство, которое ты выигрываешь, но ущерб уже нанесен, и весь этот отвратительный хаос закручивается вокруг твоей жизни, как метастазы вокруг сосудов.

Поэтому ты решаешь все записать. «Амария и Опако». История о девушке, раке и лошади. Почему бы нет? Ты тоже появляешься в этой истории, правда, только в последней главе. Ты описываешь все это и прилагаешь фотографии девушки, снимки лошади, долины и скал, на которые она упала. Книжку издает маленькое издательство, которое в основном специализируется на выпуске слезливых дамских романов, но о ней упоминают в двух ток-шоу больные раком или родственники больных раком и книга начинает продаваться. Она переходит из отдела уцененных изданий на передние полки магазинов, стоит в витринах, появляется в печатной рекламе, в магазинчиках подарков при больницах.

На проценты от продаж книги и грант от штата ты основываешь программу «Компаньоны для больных раком», которая подбирает пациентам животных-компаньонов. Ты не располагаешь базой данных, но тебе и не нужен обзор для того, чтобы доказать, что животные лечат. Когда больные ласкают собак, кормят кроликов, наблюдают за морскими коньками, плавающими в садке с морской водой, у них снижается давление и выделяются эндорфины. К тому же так у пациентов появляются существа, о которых нужно заботиться, притом что они долго были не в состоянии позаботиться хоть о чем-либо.

Не все могут держать дома кошку или собаку и мало у кого есть место в доме для лошадей или свиней, поэтому питомцы, которые не могут жить вместе со своими хозяевами, остаются на небольшой ферме, окруженной лесами, где можно гулять, полями, в которых можно скакать галопом, и располагающей удобными комнатами, в которых можно играть. В числе персонала на ферме всегда дежурят ветеринар для животных и онколог для людей.

У тебя сохраняется период ремиссии, что позволяет тебе все свое время уделять программе «Компаньоны для больных раком», улаживать бесконечные дела, которые возникают в связи с ней. Ты так и не выйдешь замуж, и у тебя не будет детей — вместо детей у тебя будут животные. По ночам, когда все остальные расходятся по домам, ты любишь смотреть на спящих питомцев. Их больше двухсот под одной крышей, и они почти никогда не ссорятся. Почти каждую ночь ты приходишь в конюшни и выводишь Опако на прогулку (фермер с женой отдали его для программы, и он один из любимцев детей). Ему нравится гулять вдоль ручья, который пересекает ваше имение, и вдоль того его края, что ближе к шоссе.

Много десятилетий спустя ты умираешь — не от падения с лошади и не от рака, а просто от старости, единственной неизлечимой болезни. Твое сердце останавливается, когда ты спишь в мягком кресле у камина, на коленях у тебя мурлычет рыжий кот. На небесах тебя отправляют в зеленые холмы, туда же, куда отправляются домашние питомцы.

Даже на небесах ты продолжаешь свою работу, сводя вместе двуногие и четвероногие души. Каждый питомец сразу же узнает своего владельца, когда тот появляется. Часто все питомцы, которые были у человека в жизни, появляются одновременно. И все они живые и здоровые. Здесь нет болезней, нет ран и сломанных костей. И какашек тоже нет. Это же рай, в конце концов.

139

Продолжение главы 82

Ты не соглашаешься увезти Амарию — и больше ее не видишь. Две недели спустя она умирает на больничной койке, ее руки съежились, как увядшие лилии, под глазами синяки. Ночная сиделка говорит, что она страшно мучилась от боли. «Просто страшно. Вся постель пропиталась потом». Амария до конца отказывалась от морфина и болеутоляющих, даже когда у нее начались конвульсии. Когда ты представляешь себе ее смерть, у тебя живот сжимается и к горлу подкатывает ком. Это загоняет тебя в депрессию, от которой ты становишься сонливой. Еда на вкус как фольга, ты постоянно чувствуешь усталость и раздражение. Ты даже проходишь обследование, чтобы выяснить, не начался ли у тебя рецидив.

Но это не рак — это чувство вины. Такое сильное, что даже воздух делается горьким (у тебя странная сыпь, кожа на веках покрасневшая и саднящая, похожая на опавшие осенние листья). Твои пациенты в больнице страдают, у тебя такое чувство, будто ты уже больше никому не помогаешь, поэтому ты увольняешься. В местном музее есть должность библиотекаря в исследовательском отделе, там прилично платят, и к тому же твоя работа будет связана с искусством. Еще есть начальная должность в фармацевтической компании, называющейся «Фармацепт», которая продает химиотерапевтические препараты врачам и аптекам. Они считают, что было бы здорово, если бы лекарства от рака продавали больные этим недугом люди, это было бы пикантно.

Если ты соглашаешься на должность библиотекаря в исследовательском отделе, перейди к главе 83.

Если ты соглашаешься работать в «Фармацепте», перейди к главе 21.

140

Продолжение главы 85

Ты начинаешь строить гостиницу. Это должен быть большой, сложенный вручную бревенчатый дом, отделанный под старину, без гвоздей или клея — просто отполированные водой бревна, напиленные вручную, со шпунтовыми соединениями. Твой муж привлекает к строительству нескольких приятелей, и они приступают к работе зимой, когда лежит глубокий снег. Они врезаются бензопилами в белое мясо десятифутовых пихт и скатывают их по мягкому снегу, не оставляя на них царапин. Весной строители закладывают фундамент и укладывают большие круглые валуны, поднятые со дна озера. К середине лета они начинают пилить бревна и класть стены.

Вверх возносится двухэтажная бревенчатая изба, пахнущая внутри сосной и древесной смолой, с высоким сводчатым потолком и большим каменным камином. Они также строят домик для гостей, жаровню на открытом воздухе и сауну. Дом почти достроен, крыша отделана черепицей и повешены ставни, и когда мужчины заходят внутрь, чтобы проверить электрический щиток, сверху падает молоток и точным ударом бьет твоего мужа по черепу. Он умирает (правда, не сразу — вы бросаетесь в больницу, он впадает в кому, вы ждете, врачи раздают рекомендации, у него отек мозга, вызванный инфекцией, потом он отключается и уже не приходит в себя).

Ты оказываешься единственной наследницей недвижимости на берегу озера. Как поступить? Ты можешь остаться там, где живешь, и достроить гостиницу такой, какой ее представлял себе твой муж, или ты можешь подправить картину в сторону своего собственного видения и создать художественную колонию — место, куда могли бы на пару недель приезжать художники, чтобы отдыхать и писать. Ты бы не стала брать с них денег — это стало бы местом для беззаботного творчества. Однако, может быть, тебе следует исполнить его волю?

Если ты откроешь гостиницу, перейди к главе 217.

Если ты создашь художественную колонию, перейди к главе 218.

141

Продолжение главы 85

Ты начинаешь строить художественную колонию. Это должен быть большой, сложенный вручную бревенчатый дом, отделанный под старину, без гвоздей или клея — просто отполированные водой бревна, напиленные вручную, со шпунтовыми соединениями. Твой муж привлекает к строительству нескольких приятелей, и они приступают к работе зимой, когда лежит глубокий снег. Они врезаются бензопилами в белое мясо десятифутовых пихт и скатывают их по мягкому снегу, не оставляя на них царапин. Весной строители закладывают фундамент и укладывают большие круглые валуны, поднятые со дна озера. К середине лета они начинают пилить бревна и класть стены.

Вверх возносится двухэтажная бревенчатая изба, пахнущая внутри сосной и древесной смолой, с высоким сводчатым потолком и большим каменным камином. Они также строят домик для гостей, жаровню на открытом воздухе и сауну. Дом почти достроен, крыша отделана черепицей и повешены ставни, и когда мужчины заходят внутрь, чтобы проверить электрический щиток, сверху падает молоток и точным ударом бьет твоего мужа по черепу. Он умирает (правда, не сразу — вы бросаетесь в больницу, он впадает в кому, вы ждете, врачи раздают рекомендации, у него отек мозга, вызванный инфекцией, потом он отключается и уже не приходит в себя).

Ты оказываешься единственной наследницей недвижимости на берегу озера. Как поступить? Ты можешь остаться жить здесь, но тогда нужно будет еще столько сделать, что тебе придется нанимать людей себе в помощь. Ты можешь завершить свой план и создать художественную колонию или, может, стоит превратить это место в гостиницу, как дань уважения твоему мужу?

Если ты откроешь гостиницу, перейди к главе 217.

Если ты создашь художественную колонию, перейди к главе 218.

142

Продолжение главы 86

Ты говоришь: «Да». Ник бросается в спальню и возвращается с маленькой голубой бархатной коробочкой в руках. «Бабушкино, — поясняет он, протягивая тебе дивное винтажное бриллиантовое кольцо «маркиза». Значит, он в любом случае собирался это сделать. Вы пьете за здоровье друг друга и переходите в спальню, где занимаетесь сексом.

Свадьба в июне, прямо посреди ослепительно белого катка. Все гости, подружки невесты и друзья жениха, равно как и сами жених с невестой, — на коньках. Во время официальной части гости делают проезд по катку, перед тем как, шатаясь, встать на свои места. Приходит репортер из местной газеты и делает снимки. Он остается с вами и вместе со всеми пьет шампанское, а Ник на «Замбони» совершает круг почета (когда твое платье зацепляется за переключатель скоростей, ты оказываешься на волосок от беды, но у Ника хорошая реакция — он зубами отрывает от твоего платья низ подола).

На приеме в украшенном ангаре за катком люди сидят за белыми столиками для пикников, в середине зала установлены фигурки белых голубей. Ник просит внимания и произносит тост. «За мою прекрасную жену, — говорит он. — Вино — услада для вкуса, а любовь — для глаз. Это единственное, что мы знаем точно до того, как состаримся и умрем. Я подношу бокал к губам, смотрю на тебя и вздыхаю». В зале раздаются аплодисменты, и репортер делает еще один снимок.

Ник берет доставшиеся тебе в наследство деньги и вкладывает их все в одну открывшуюся фирму биотехнологий. Загадочную фармацевтическую компанию в Нью-Джерси, за которой он наблюдал уже какое-то время. Ты доверяешь ему деньги, даже если они все пропадут к чертовой матери. В мысли о том, что даже если вам придется жить в картонных коробках, вы все равно будете вместе, есть что-то утешительное. Репортер помещает фотографии вашей «ледяной свадьбы» в местную газету, их замечает ведущая колонки сплетен из Лос-Анджелеса и печатает их в национальной газете (она отслеживает публикации в газетах, издающихся в маленьких городках, на предмет американской дерьмовой псевдоромантики). Через неделю раздается телефонный звонок, и, пока ты пытаешься удержать в одной руке кофейник, а в другой тарелку с беконом, голос на другом конце провода представляется продюсером из передачи «Доброе утро, Америка». Они хотят, чтобы вы с Ником прилетели в Нью-Йорк и снялись в программе о самой романтичной паре Америки.

Ник боится летать. Во время своей единственной попытки сесть в самолет он потерял сознание на трапе, когда его семья проходила в салон. Больше он не пытался. Когда ты рассказываешь ему о передаче, он бледнеет, а руки у него начинают дрожать так сильно, что ему приходится поставить чашку с кофе на стол. Ты перезваниваешь продюсерам и спрашиваешь, нельзя ли прислать оператора к вам, или, может быть, вы могли бы добраться до них на поезде, а не на самолете. Отвечают, что ваша история хоть и романтична, но сюжет будет очень коротким, поэтому присылать съемочную группу было бы слишком накладно. Очевидно, ехать на поезде тоже не имеет смысла. «Новости остывают за десять часов, милочка, — объясняет продюсер. — Либо мы снимаем это завтра, либо все это превращается в увядший салат и мы это выбрасываем».

Ты говоришь Нику, что все в порядке, что вам не обязательно ехать, что ты все равно не хотела ехать в Нью-Йорк, но голос выдает тебя — ты не можешь скрыть разочарования, и ты понимаешь, что он знает, что ты просто хочешь его защитить. Он останавливает тебя. Расправляет плечи. «Давай поедем, — говорит он. — Я могу это сделать». На его лицо набегает тень: «По крайней мере я могу попытаться». Теперь ты не знаешь, как быть. Тебе правда хочется поехать, ведь тебя покажут по телевизору и можно будет ходить по магазинам и в рестораны! Нику это понравится, стоит ему только попасть туда, но нужно ли в самом деле заставлять его проходить через такие мучения?

Если вы едете в Нью-Йорк, перейди к главе 222.

Если вы не едете в Нью-Йорк, перейди к главе 223.

143

Продолжение главы 86

Тебе не нравится то, как Ник сделал тебе предложение. И так было достаточно трудно рассказать ему о деньгах, а тут еще вдруг оказывается, что он якобы давно к тебе неравнодушен. Странно все это. Он снова спрашивает, станешь ли ты его женой, как будто ты его не расслышала, а ты опускаешь голову, уставившись в свою тарелку. Вы долго сидите молча. В конце концов он встает и идет мыть посуду.

Ты не знаешь, что ответить, поэтому извиняешься и уходишь домой. Ты уверена, что приняла правильное решение. У него даже не было кольца. Не может быть, чтобы он говорил это серьезно, поэтому ты начинаешь сомневаться вообще во всем, что он тебе когда-либо говорил. Может, он знал про деньги. Может, это у него просто вырвалось, а все разговоры про «цветок посреди катка» были игрой на публику. Ты плачешь. Тут кто угодно заплакал бы. Тебе на ум приходят все те случаи, когда тебя бросали, все твои неудачные свидания и кавалеры-идиоты.

На следующий день Ник не показывается на работе. Менеджер говорит, что он уволился. Просто позвонил вчера поздно вечером и сказал, что не придет чистить лед. «Замбони» стоит в углу молчаливой глыбой, ухмыляясь своим широким зеленым механическим ртом. Ты хочешь позвонить Нику, но что сказать мужчине, который любит тебя только за твои деньги? Чем больше ты об этом думаешь, тем больше склоняешься к этой точке зрения. На всех ток-шоу полно обманутых женщин, а тебе едва удалось этого избежать. Поэтому когда менеджер сообщает тебе, что владелец катка продает его, ты обналичиваешь свое наследство и покупаешь каток.

Больше не надо будет возиться со льдом, не будет красных ладоней и боли в спине. Ты приобретаешь лицензию на продажу спиртных напитков и устанавливаешь автомат-караоке, что привлекает целую армию новых молодых посетителей со странными стрижками, которые катаются на мотороллерах фирмы «Веспа» и у которых полно карманных денег. Они спрашивают импортные сигареты, поэтому ты продаешь «Нат Шерманз» и «Данхилл». Они спрашивают капуччино, поэтому ты покупаешь один из этих огромных автоматов-кофеварок. Они хотят, чтобы играла живая музыка, поэтому ты разрешаешь им каждый субботний вечер устраивать вечеринки, куда они приглашают группы, играющие рокабилли и свинг.

Правда, ты иногда скучаешь по Нику и гадаешь, что с ним стало. Ты встречаешься с другими мужчинами, но ни один из них не бывает таким страстным и нежным, каким был Ник. Остаток своей жизни ты проводишь, заправляя делами на катке, и не выходишь на пенсию, даже когда у тебя появляется такая возможность, потому что дома-то тебя никто не ждет, а посетителей катка ты обожаешь. Среди них всегда находятся те, кто тебе нравится.

Ты умираешь несколько лет спустя. Это несчастный случай. Временно нанятый водитель «Замбони» оставил машину на льду включенной. Ты стоишь у края катка, закрепляя на бортике флаг новой лиги, когда проклятая машина сбивает тебя с ног и раскатывает по льду, разбрызгивая вишнево-красную кровь. После этого все вокруг говорят, что каток проклят и что если задержаться там допоздна, можно увидеть одинокую старую деву, которая катается на льду в одиночестве, разыскивая своего потерянного возлюбленного.

144

Продолжение глав 87 и 124

Ты отправляешься в кругосветное путешествие. От тех, кто подолгу путешествует, исходит какое-то особое сияние, какое-то обаяние жизни в дороге. Острые края сглаживаются милями пути, странная на вкус вода и плохая погода усмиряют амбиции. Это только к лучшему. Одно ты знаешь наверняка: рано или поздно все получится. Чем дальше заходишь, тем меньшее значение приобретает все остальное. Чем больше видишь, тем меньше тебе нужно. В начале путешествия у тебя было полно карт и расписаний движения поездов, к концу его у тебя украли часы, а карты были выброшены. Теперь есть только ритм.

По пути ты встречаешь других путешественников, идешь вместе с ними какое-то время, чтобы потом снова их покинуть, отыграв свою партию в концерте путешествующих по миру. Зигзагами ты продвигаешься по континентам. За два года ты повидала больше стран, городов, городков и рек, чем могла себе представить. В конце путешествия ты остаешься без гроша в кармане. Все, что у тебя есть, это потрепанный паспорт, в который американское консульство подшило несколько дополнительных страниц, и дневник с заметками.

Плюсы

Каждый раз в твоем паспорте появляется печать новой страны.

Новый год в Бангкоке.

Зеленогрудые птички в Порт-о-Пренсе.

Пирамиды Луксора.

Перелет из Катманду в Лхасу, после которого ты еле живая.

Глетчеры, от которых откалываются айсберги, в Исландии.

Минусы

Рождество в Калькутте пропало.

Видела, как на похоронах в Сулавеси забили бизона.

Понос.

Одиночество.

Закончив наконец свое путешествие и вернувшись в Америку (обширная бесплодная территория, залитая неоновыми огнями и опоясанная цепями фаст-фудов), ты погружаешься в тоску. В глубокую депрессию. Ты устала, измотана до костей. У тебя болят ноги, кровь по венам течет медленно, ты каждый день надеваешь туфли и смотришь в сторону шоссе. Депрессия усиливается. Ты спишь, спишь и спишь. Сам воздух кажется тебе тяжелым, голова кружится, мир видится размытым.

Ты пытаешься вспомнить, как звали твоего гида в Лхасе. От какого блюда в Гоа у тебя начался понос? У тебя в дневнике есть несколько заметок, но они недостаточно подробные. Нужно было все это записывать. Надо было все подряд снимать на полароид. На пленку. Зашифровывать, упаковывать, запечатывать, подписывать и носить с собой. Держать при себе: в карманах, в коренных зубах, в мозговой ткани. Надо было записывать это на видео.

Теперь ты застряла на Среднем Западе — без гроша, без сил, а все друзья, которые у тебя когда-либо были, переехали куда-то. Ты можешь подыскать работу или снова отправиться путешествовать. Просто выйти из дома и положиться на удачу, сопутствующую путешественникам.

Если ты подыскиваешь работу, перейди к главе 224.

Если ты отправляешься путешествовать, перейди к главе 225.

145

Продолжение глав 87 и 124

Ты переезжаешь в Нью-Йорк и открываешь собственное дело. Становишься ювелиром, или кем-то вроде того. На чем специализируешься? На кольцах с сапфирами для незамужних. Разве тебе не приходилось видеть тысячи обручальных колец на тонких пальчиках самодовольных девиц — кольца с бриллиантами, горящими, как злые глаза из темноты, глядящие на тебя — ту, у которой нет обручального кольца, и мужчины нет, которая ни к кому не привязана, короче, никчемная. (Проклятые бриллианты! Почему бриллианты должны получать только те девушки, у которых есть парни? Ты сама себе подаришь этот растреклятый бриллиант.)

Настоящая любовь. Разве не так называют глубокое чувство? Что-то честное, настоящее, чему можно доверять. Синее, как сапфир. Бывают же такие сапфиры — цельные кусочки тоски, которые можно повсюду носить с собой. Так рождается образ кольца «Настоящая любовь». С сапфиром. Кольца на правую руку для женщин, которые умеют сжимать кулаки. Для женщин, которые не хотят бриллиантов, которые обручены с самими собой. Ты покупаешь серебристый БМВ пятой серии, а остальное тратишь на разработку дизайна. Для воплощения своей задумки ты нанимаешь местную художницу — у нее получается элегантная платиновая оправа для каждого из синих, как глаза, камней.

Кольца продаются плохо. Похоже, никто не понимает замысла. Деньги утекают, ты продаешь БМВ, переезжаешь к подруге. Ты тратишь все свое состояние, все, до последнего цента. Потом однажды в гостинице «Грамерси-парк» удача поворачивается к тебе лицом. Ты сидишь в баре, даешь отдых своим гудящим ногам, когда тебе улыбается стройная женщина с кожей цвета жженой корицы. Глаза у нее как жидкое золото. «Красивое», — говорит она, указывая взглядом на сапфир на твоей правой руке. Ты подносишь кисть ближе к ее глазам. «Это обручальное кольцо, — объясняешь ты. — Кольцо-заявление».

— Когда вы выходите замуж?

— Никогда.

Она рассказывает тебе, что является продюсером известного дневного ток-шоу для женщин. Ты соглашаешься принять участие в шоу, в эфире даришь ведущей кольцо, и с этого момента твоя жизнь меняется навеки. В ту же неделю приходит три тысячи заказов. Твое кольцо «Настоящая любовь» фотографируют для «Вот», «Космополитен», «Вэнити фэр». Их начинают носить знаменитости, их носят даже те женщины, которые уже замужем или помолвлены. Очевидно для того, чтобы сообщить окружающим: «Я замужем, но я все еще принадлежу самой себе».

Ты переезжаешь в красивый голубой дом в стиле «солонка с крышкой» в Труро, на мысе Код, который находится достаточно близко от Нью-Йорка, чтобы ездить на встречи (твой первый магазин расположен на Парк-авеню), но достаточно далеко от него, чтобы ты могла ощущать запах моря и гулять по собственному участку пляжа. Ты покупаешь соседнее имение и превращаешь его в реабилитационный центр для трудных подростков, которые никогда не видели океана, не ели жареных устриц, не собирали морских ракушек и не видели такого открытого, широкого и голубого горизонта.

Кольцо «Настоящая любовь» попадает в Европу и Азию, и все больше и больше женщин выбирают отказ от брака. Ты ходишь на свидания, но не выходишь замуж. Тебя вполне устраивают отношения с тремя мужчинами (с одним в течение семи лет, с другим в течение двенадцати и с третьим в течение пятнадцати лет), но они заканчиваются, как и все на свете, и это так здорово — быть избавленной от необходимости сталкиваться со всей этой бумажной волокитой, которую повлек бы за собой развод. Ты умираешь в возрасте девяносто восьми лет, и твои похороны показывают по телевизору. Тебя хоронят в море, прах развеивают с яхты, именно так, как ты хотела. Ты опускаешься в голубую бездну, сверкающую глубоко внизу, где горизонт постоянно меняется.

146

Продолжение главы 89

Почему бы не откусить кусочек запретного плода, пока никто не смотрит? Ты захлопываешь дверь в чулан (услышав этот звук, медсестра выходит посмотреть, в чем дело). У Брайана штаны спущены до щиколоток, ты обхватываешь его ногами, но именно в тот момент, когда вы уже… распахивается дверь и появляется мрачная медсестра с двумя ухмыляющимися санитарами. Один из них хохочет, и только тут ты вспоминаешь о том, что хорошо бы сдвинуть ноги.

Вас обоих вышвыривают из программы. Документы подписаны, чемоданы собраны, никаких прощаний с другими пациентами. С твоей постели снимают белье, твое имя стирают с доски объявлений, тебе возвращают ботинки с вложенными в них шнурками. В этом месте запрещено носить шнурки из-за того, что одна девушка как-то умудрилась повеситься на шнурках в мастерской. Теперь ты можешь забрать свои шнурки, что означает: «Иди и повесься, если тебе так хочется. Мы освобождаем себя от всякой ответственности за твою жизнь, делай с ней что хочешь».

Офицер, отвечающая за твое поведение на свободе, барабанит пальцами по столу, когда двое самодовольных полицейских конвоируют тебя в ее кабинет. У нее на лице выражение в духе «я знала, что ты все испортишь», а в руках, несмотря на то что это строжайше запрещено, наполовину выкуренная сигарета. Ты вынудила ее закурить в общественном месте. Что может быть хуже? Она предупреждала тебя, когда ты только записывалась на эту программу, что тебе крупно повезло, и если ты облажаешься, тебя переведут в «Анока стэйт», психиатрическую клинику с программой лечения, которая сильно напоминает ту, что описывается в «Пролетая над гнездом кукушки».

Ты просишь разрешения сходить в туалет, и офицер провожает тебя по коридору. Полицейские остаются ждать в ее кабинете, они шутят о том, как было бы здорово работать надзирателем в психлечебнице для женщин. «Они могут про тебя говорить все что угодно, — мечтательно говорит один, — но кто им поверит? У тебя там все будет под контролем». Другой полицейский хлопает себя по колену, и в этот момент ты осознаешь, что собираешься сбежать.

Ты выныриваешь из туалета, когда офицер разговаривает с кем-то в коридоре. Она продолжает болтать, пока ты спокойно проходишь мимо и выходишь из здания. Без суеты, без волнения — ты прячешься за невозмутимым внешним видом, и к тому моменту, когда офицер идет тебя искать, ты уже стоишь на автозаправке и покупаешь себе диетическую колу. А что еще тебе оставалось делать? Ты не собираешься в психлечебницу, не дашь им приковать себя к стене и накачивать всякими экспериментальными лекарствами, пока у тебя не откажут мозги. Ты чувствуешь себя так глупо. Почему ты все время попадаешь в такие ситуации? Ты даже больше не увидишься с Брайаном. Он-то не был отправлен на принудительное лечение по решению суда, а записался туда добровольно, поэтому, когда его вышвырнули из программы, он наверняка просто взял справочник «Желтые страницы» и записался на какую-нибудь другую программу, а может, оказался на Ямайке с коричневой бутылкой рома «Эпплтон». Кто знает? Важно другое — он может делать все, что ему в его треклятую голову взбредет, а ты — нет.

Ты направляешься прямиком в камеру хранения, где лежат твои вещи, но пароль на кодовом замке был изменен, и твоя комбинация больше не срабатывает. Все твои пожитки были проданы с аукциона, их приобрела какая-то сельская организация, скупающая всякий утиль. Отлично, черт возьми. Фотографии, новогодние украшения, твои рисунки, драгоценности твоей мамы — все пропало. Ты отправляешься прямиком в винный магазин, чтобы купить себе большую бутылку хорошего красного вина. Может, твоя проблема в том, что в последнее время тебе не хватает свежего взгляда на жизнь? Может, тебе всего-то нужно выпить и как следует выспаться?

Если ты выпьешь вино, перейди к главе 226.

Если ты не станешь пить вино, перейди к главе 227.

147

Продолжение главы 89

Ты отталкиваешь Брайана и напоминаешь ему о правилах, касающихся «неуставных отношений между пациентами». А стоять полуголой в кладовке — это определенно неуставные отношения, не говоря уже о том, что это просто странно и даже жутковато. Кому захочется трахаться рядом с палочками для мороженого и мотками пряжи? К тому же вы на самом деле даже не нравитесь друг другу. Всем известно, что во время выздоровления люди легко влюбляются. Раскрытие старых, скрытых эмоций, обнаружение в себе новых, сильных чувств делают людей склонными ощущать порой совершенно надуманную близость с другими пациентами. Все ищут того, кому они принадлежат. Вы как брошеный выводок птенцов, лишившихся гнезда, которые бродят вокруг, спрашивая каждого: «Ты не моя мама?»

После этого ваши отношения становятся более прохладными. Ну, может, дело еще в том, что у него начинается острое воспаление желудка и ты видишь, как его рвет в коридоре, а это на самом деле не слишком сексуально. Все свое внимание ты сосредоточиваешь на двенадцати шагах, и жизнь превращается в простую рутину. Проходит время, ты прилагаешь усилия к тому, чтобы подняться на двенадцать шагов, пока однажды в июне не приходит срок отправляться домой — где бы твой дом ни был.

Чему ты научилась? Тому, что ничего не можешь контролировать. Не можешь избежать ни смерти родителей, ни своего алкоголизма — ничего. Ты как лист, попавший в поток воды, и все, что ты можешь делать, это пытаться превратить обуревающие тебя искушения в какую-то высшую силу. Звучит просто, но это трудно исполнить. Ты покидаешь больницу и отправляешься в «место промежуточного пребывания», назначенное судом. Спустя несколько недель ты идешь к своей старой камере хранения, той, где хранятся все твои вещи, но пароль на кодовом замке был изменен, и твоя комбинация больше не срабатывает.

Все твои пожитки были проданы с аукциона, их приобрела какая-то сельская организация, скупающая всякий утиль. Отлично, черт возьми. Фотографии, новогодние украшения, твои рисунки, драгоценности твоей мамы — все пропало. Ты отправляешься прямиком в винный магазин, чтобы купить себе большую бутылку хорошего красного вина. Может, твоя проблема в том, что в последнее время тебе не хватает свежего взгляда на жизнь? Может, тебе всего-то нужно выпить и как следует выспаться?

Если ты выпьешь вино, перейди к главе 226.

Если ты не станешь пить вино, перейди к главе 227.

148

Продолжение главы 92

Ты едешь домой. А что тебе еще остается? Твои родители не слишком тебе рады, их лица будто говорят: «Сколько раз подряд ты можешь оказываться неудачницей? У тебя полжизни за спиной, а похвастаться до сих пор нечем!» Твои ошибки можно уже складывать штабелями, как дрова. Италия, учеба, Филиппо — воспоминания обо всем этом ты бы хотела стереть, но не можешь. Тебя это подавляет и пугает, ты не знаешь, что делать. Твои родители хотят, чтобы ты поговорила с местным пастором, и ты соглашаешься только для того, чтобы они хоть ненадолго от тебя отвязались.

Пастор Дэйв совершенно не соответствует твоим ожиданиям (а именно образу седоглавого чудилы с грушевидным лицом, который неравнодушен к смазливым мальчишкам). Он вдумчивый молодой человек, довольно симпатичный и подтянутый. Но, симпатичный он или нет, ты не собираешься отступиться от имеющихся у тебя вопросов. Вопрос 1: что, если Бога нет, а есть только квантовая механика, равенство возможностей. Какова математическая вероятность того, что твоя жизнь стала дерьмовой из-за решений какого-то тупоголового идиота? Вопрос 2: если этот чудесный великодушный парень там, наверху, действительно существует, почему на Земле столько страданий? Почему дети болеют раком, а идиоты вроде Тома Круза зарабатывают столько денег? Вопрос 3: христиане серьезное значение придают браку и детям. Что, если ты не хочешь ни того, ни другого?

Пастор Дэйв тебя не критикует, не спорит с тобой, а просто слушает. Когда ты заканчиваешь, он смеется и наливает себе черного кофе. «Мне всегда попадаются умные, — говорит он. — Бог надо мной подсмеивается». Он пытается ответить на твои вопросы, но в то же время признает, что не знает всех ответов. Их никто не знает. «Мы пытаемся поступать как можно лучше, располагая лишь той информацией, какая у нас есть, — объясняет он. — Но мы не может знать всего. Мы не можем знать, почему некоторые дети заболевают раком и стоит ли нам вообще заводить детей. Тут-то нам и нужна некая высшая сила, на которую можно положиться. Чтобы попросить о помощи. Можем довериться квантовой механике, а можем — Богу».

— Я бы предпочла квантовую механику, — говоришь ты.

— А я — Бога, — смеется он.

Вы с пастором Дэйвом продолжаете беседу на следующий день, и на следующий. Тебе нравится разговаривать с ним и пытаться раззадорить его. Потом однажды он предлагает тебе должность регистратора у него в офисе. «Ты достаточно крепкая, чтобы управляться со всеми этими взбалмошными дамочками, — говорит он. — А это само по себе немалый труд. К тому же ты так много времени проводишь здесь, что могла бы получать немного денег за свои неудобства». Хм-м. Регистратор в церкви? Этак ты можешь через тридцать лет превратиться в слезливую старую деву, вяжущую неуклюжие толстые свитера для слепых и испытывающую эмоциональную привязанность только к своим кошкам. С другой стороны, это может быть простым, хорошо продуманным шагом в нужном направлении. Шагом на хорошо освещенный путь, который приведет тебя к чему-то лучшему.

Если ты соглашаешься на эту работу, перейди к главе 233.

Если ты не соглашаешься на эту работу, перейди к главе 234.

149

Продолжение главы 93

Ты следуешь за немцем по узким улочкам Палермо. Ты отупела, замерзла, и ноги у тебя будто свинцом налиты, а голова тяжелая, как котел. Ты пытаешься поспевать за ним, благодаря небо за то, что он предложил донести твой багаж. На улицах все еще полно людей, в основном мужчин с темными ищущими глазами, которые стоят группками, разговаривают, смеются и курят. Когда вы проходите мимо, они кричат тебе вслед: «Bella Donna! Sei una stella!», что означает: «Красавица! Ты — звезда!» Немец уже забежал далеко вперед, а от «Кампари» у тебя слипаются глаза.

Где этот дом? Почему бы не сесть в автобус или не взять такси, если он так далеко? Вы переходите через мост и попадаете в менее освещенный район. В окнах не горит свет, вдоль обочин выстроились переполненные мусорные баки. Где он? Ты замечаешь удаляющуюся тень, когда он заворачивает за угол, несешься вперед, чтобы догнать его, и больно подворачиваешь лодыжку на неровной булыжной мостовой. Этот парень что, олимпийский чемпион по бегу? Неужели он не видит, что ты отстала на целый квартал и теперь скачешь на одной ноге? Ты окликаешь его, потом еще раз, с трудом делаешь несколько шагов и останавливаешься. Он пропал.

Ты сидишь на обочине и чувствуешь, как опухает твоя лодыжка. Вокруг тихо. Ты видишь в бархатном синем ночном небе над головой цепочку звезд. На мусорный бак запрыгивает рыжий кот, отчего металлическая крышка с грохотом падает на тротуар. Он подходит к тебе и несколько раз упрямо тычется тебе в руку своей крепкой головой. Оказаться сейчас на этой вонючей улице, одной, с пораненной ногой и рыжим котом, — это просто смешно.

За твоей спиной загорается свет, раздается стук и звук три раза поворачиваемого в замочной скважине ключа. В проеме двери появляется раздраженная женщина в старом розовом халате. «Cosa fai?» — фыркает она. Что, мол, ты делаешь? «Niente», — отвечаешь ты. Ничего. Женщина подозрительно оглядывается и жестом приглашает тебя войти. Ты поднимаешься, хромая, отчего выражение ее лица немного смягчается, а когда ты оказываешься внутри, она запирает дверь.

Ее зовут Мария Франческа Адонис, и ее дом просто великолепен. В нем полно хорошо отполированного антиквариата, строгих мраморных бюстов и на удивление роскошной мебели. Ты садишься на зеленый бархатный диван, и она приносит тебе полотенце со льдом. Мария спрашивает, как это ты оказалась у нее на ступеньках с вывернутой лодыжкой, и ты объясняешь ей это, насколько можешь. Ей, наверное, около шестидесяти, но она ухоженная, ее розовая кожа сияет, а волосы, затянутые в тугой узел на затылке, по-прежнему иссиня-черные и блестящие.

«Dio Mio»[14], — продолжает вздыхать женщина, оборачивая твою лодыжку ледяным компрессом. Она приносит тебе с кухни домашние клецки и бокал красного вина. Ты засыпаешь на диване, пустой бокал из-под вина стоит на столе, вокруг твоей больной лодыжки обвязано мокрое полотенце. Утром тебя будят странные голоса, а когда тебе удается сфокусировать взгляд, ты видишь, что на тебя смотрят трое хорошо одетых мужчин.

«Видите? — спрашивает Мария, указывая на тебя. — Сделайте что-нибудь!» Один из мужчин, которому очень идет его голубая рубашка, просит ее успокоиться. Они об этом позаботятся. Мария помогает тебе пройти в столовую, где вы все вместе садитесь завтракать. Она представляет тебе мужчин, которые оказываются ее сыновьями Бальдо, Пиппо и Марко. Они кивают и хмыкают, накладывая себе в тарелки яичницу с перченым беконом. «Побудешь здесь немного? — спрашивает тебя Мария. — Пока твоя нога не заживет. Нельзя бегать по Палермо одной. Мы о тебе позаботимся».

К счастью, твой паспорт остался при тебе (во время путешествий всегда держите его при себе, а не в сумках!), но у тебя нет ни пенса. Куда тебе податься? Мария довольна, ее сыновьям, похоже, все равно. Остаток дня ты проводишь сидя на зеленом диване, под ноги положены подушки, окна распахнуты; ты пьешь минералку с лимоном и играешь в покер. Мария играет отменно. Правда, жульничает, но ты ее за это только уважаешь. После ужина она включает телевизор, и вы вместе смотрите новости, а около десяти, когда ты уже пропустила пару бокалов, распахивается дверь, и ты слышишь голос Марко. «Ciao mama![15]» — кричит он.

— Голодный? — спрашивает Мария.

— Да! — отвечает он, подходит к дивану и бросает тебе на колени твой рюкзак. «Я вернул и твой чемодан, — говорит Марко. — Только он испачкался». Мария в восторге, видя это. «Bravo! — говорит она. — Мой славный мальчик». Она целует сына, а тот отталкивает ее, потому что уже смотрит новости. «Как ты его достал? — спрашиваешь ты, но он только пожимает плечами. — Нашел немца, который его украл?» Но Марко прижимает палец к губам, веля тебе помолчать, и делает звук телевизора погромче.

В семье Адонис вообще хватает странностей. Они говорят, что живут на доходы от экспорта красных апельсинов, но тебе так не кажется. С каких это пор апельсины приносят столько денег? Когда тебе становится лучше, Мария берет тебя с собой за покупками, угощает в кафе на площади и ни за что не платит. Ты вообще ни разу не видела, чтобы у нее в руках были деньги. Должно быть, у нее повсюду кредиты. У мясника, у продавца фруктов, в ресторанах и магазинах одежды ни ее, ни тебя никто ни разу не попросил заплатить. Когда ты гуляешь одна (что случается довольно редко) и пытаешься за что-нибудь заплатить или дать на чай, владельцы заведений постоянно отказываются от денег.

Мальчики приходят домой почти каждый вечер, чтобы поужинать и переодеться. С их одеждой Мария обращается как с произведениями высокой моды. Она утюжит стрелки на каждой штанине, крахмалит розовые сорочки. Аккуратно раскладывает кашемир на доске для сушки.

Однажды на другой стороне улицы ты видишь того самого немца. Его правая нога в гипсе. Ты переходишь улицу, чтобы догнать его, но, заметив тебя, он улепетывает с огромной скоростью (насколько она может быть огромной у человека на костылях). Его легко догнать. «Эй!» — ты хватаешь его за руку. Он ведет себя странно — ты чувствуешь, что он весь дрожит. От его улыбок и подмигиваний не осталось и следа. Он смотрит в пол.

— Какого черта ты это сделал? — спрашиваешь ты. — Зачем украл мои вещи?

Он резко кивает, закрыв глаза. «Я не знал», — повторяет он, как сломанная заводная кукла, пока ты не вцепляешься ему в руку крепче. — «Чего не знал?» — Он качает головой. «Коза ностра, — говорит он. — Я не знал, что ты с ними. Я не знал, что ты — в семье».

Ты закатываешь глаза. Ага, сейчас.

Теперь его черед презрительно фыркать. «А разве нет? — спрашивает он. — Ты живешь с матерью одной из самых влиятельных сицилийских семей и даже не подозреваешь об этом?»

Если ты поверишь немцу, перейди к главе 242.

Если ты не поверишь немцу, перейди к главе 243.

150

Продолжение главы 96

Ты хватаешь свой рюкзак, бежишь к открытой двери, медлишь мгновение и… ух! Спрыгиваешь с поезда. Ты летишь, а потом падаешь на землю, больно ударившись и несколько раз перекатившись по гравию, сухим веткам и чему-то похожему на колючую проволоку. Твой полет кувырком по холму, усыпанному колючками, заканчивается в месте, где кончается дорога из мокрого гравия, и остаешься лежать там, вся разбитая, в луже. Вот именно так ты себе это и представляла — посмотреть Италию. Ты порезала руку, поцарапала лоб, а твоя лодыжка, судя по ощущениям, и вовсе может быть сломана — хотя нет, это вряд ли, потому что ты все еще можешь идти. Ты ковыляешь, сколько можешь, милю, может, больше. Луна освещает твой путь; время от времени среди деревьев раздается хруст веток; ты слышишь, как на какой-то одинокой ферме вдалеке лает собака. Толстые кипарисы высятся вдоль дороги и наблюдают за тобой, словно молчаливые часовые.

В конце концов ты набредаешь на развалины старой церкви, что для сельской тосканской местности не редкость. Это белый каменный собор посреди поля, без полов и крыши. На месте кафедры растет зеленая трава, а в пустые окна задувает ветер. Ты ложишься на влажную траву, над тобой алмазами сверкают звезды. Тебе нужно поспать, перед тем как завтра снова трогаться в путь. Первым делом тебе надо будет привести себя в порядок, успокоиться и постараться вести себя естественно. Ты погружаешься в беспокойный сон, тебе снятся на удивление эротичные кошмары с участием Элен-Эллен, которая целует тебя, припадая своим мягким синим ртом к твоему.

Утром тебя будят голоса спорящих людей. На деревьях поют птицы, в воздухе запах дыма от костра. Ты промокла от лежания на траве. У тебя все болит. Ты счищаешь листья со своего свитера, выходишь из собора на цыпочках и видишь стоящих на обочине молодых людей, которые орут друг на друга.

— Я надеру тебе задницу! — кричит высокая блондинка.

Парень делает маленький шажок назад, и хотя сложение у него атлетическое, он смотрит на нее со страхом, как будто такое вполне возможно. «Пэмми, — говорит он, — это не так. Я просто хочу знать, что случилось». Они стоят возле синего «фиата» с привязанным к крыше багажом. Девушка хороша собой. Светлые волосы собраны сзади в аккуратный конский хвост. Синие-синие глаза и пухлые розовые губы. Она очень высокая, может, шесть футов или около того.

— Не называй меня Пэмми, — кричит она.

Он раздражается: «Давай не будем ссориться, ладно?»

Она не дает ему подойти к машине: «С тобой все ясно. Забирай свое барахло из машины». Она стоит, уперев руки в бока, как какая-нибудь шведская богиня, которая только и ждет повода, чтобы дать волю своему гневу. «Здесь? — он как безумный обводит окрестности рукой. — Здесь, посреди восточной Гвидо? Ты, должно быть, шутишь». Он делает шаг в ее сторону, и Пэмми без промедления бьет его кулаком по лицу.

Он отшатывается, держась за нос. «Господи!» — восклицает он, у него между пальцами просачивается ярко-алая кровь. Она начинает снимать с крыши машины сумки и бросать их на землю. «Я знаю, что ты спала с этим парнем в Палермо! — кричит он, звук его голоса приглушенный, потому что он ладонью закрывает себе рот. — Ты бросила меня во время поединка с Петросяном, чтобы переспать с этим чинушей!»

— Это был не чинуша. — Она с отвращением бросает сумку ему под ноги. — Это был губернатор Сардинии.

— У меня кровь идет! — Его лицо будто испачкано клубничным джемом.

Она скрещивает руки на груди. «Удивительно, — говорит она, — хоть что-то тебе удается с первого раза».

Он целую минуту смотрит на нее, а потом уходит, тяжело ступая, вниз по гравийной дороге. Ты выходишь из развалин. «Что случилось?» — спрашиваешь ты девушку. Она резко разворачивается и заговаривает с тобой, как будто ты все это время была рядом. «Черт, — говорит она, — обожаю бить мужчин».

Она предлагает подвезти тебя до города. Говорит, что ее зовут Памела Портерфилд, она журналистка из Техаса, пишет для крупного спортивного журнала, а здесь освещает события из жизни боксера Поп-Ай[16] Уолкера, который «боем прокладывает себе дорогу в Италии». Она рассказывает, что Уолкер — боксер-тяжеловес, что не слишком хорошо. «Настоящие толпы собирают только те, кто в среднем весе, — объясняет она. — Те, кто в среднем весе, танцуют по рингу и выколачивают друг из друга последние мозги. Кровища повсюду. А тяжеловесы будто просто перетаптываются с ноги на ногу. Хотя у Уолкера удар забойный». Глядя в зеркало заднего вида, она наносит на губы помаду и показывает своему парню средний палец, когда вы обгоняете его на дороге.

Вы проезжаете мимо следующего города, а Памела по-прежнему болтает без умолку. Она говорит, что будет рада довезти тебя до Помеции, где состоится следующий поединок, если ты, конечно, захочешь. Разумеется, почему бы нет? С ней легко. Она сильная, в ней нет ни следа грусти или слабости — она будто противоположность образу Элен-Эллен.

Когда вы приезжаете в Помецию, Памела просит тебя сделать снимки боя цифровым фотоаппаратом (поскольку ее предыдущий фотокорреспондент бродит сейчас где-то в сельской местности). Она дает тебе тридцатисекундный урок обращения с фотоаппаратом. «Эта кнопка, чтобы включить, эта — чтобы выключить, это объектив, не роняй его, или эта треклятая фиговина сломается, и просто попробуй заснять побольше крови».

Против Уолкера выступает маленький итальянец по имени Симоне Ротоло, и вначале десятикратный чемпион не сомневается в своей победе. Но потом оказывается, что какие бы сильные удары Поп-Ай ни наносил, Ротоло не сдается. Он похож на окровавленную боксерскую грушу, которая, как на невидимой пружине, все время возвращается обратно. К шестому раунду Поп-Ай теряет перчатку и продолжает бой голой рукой. У него разбита губа, кровь летит во все стороны. Они будто пытаются выжать друг друга до капли, но у них не получается. Ты с фотоаппаратом подбираешься к ним так близко, что можешь чувствовать исходящий от них запах. Ты снимаешь их окровавленные деформированные уши, их распухшие губы и глаза с лопнувшими сосудами. Сделанные тобой снимки очень хороши, даже Памела так думает, а ей, по ее же словам, обычно ничего не нравится.

Вы с ней колесите по всей Италии, следуя за Уолкером. Наконец в Риме брошенный ею парень выслеживает Памелу, он пьян и нарывается на драку. Он требует вернуть ему паспорт, а Памела отказывается и разыгрывает из себя напуганную дамочку. Не проходит и тридцати секунд, как банда заведенных, накачанных адреналином итальянцев в костюмах от Армани набрасывается на него и вытаскивает улицу.

В конце тура она предлагает тебе вернуться с ней в Америку: «Ты можешь поехать в Даллас, а я попробую устроить тебя в газету фотокорреспондентом на полставки». Ты бы хотела поехать домой, но еще больше тебе хотелось бы, чтобы на таможне тебя не поймали. Если полиция тебя ищет, в аэропорту тебя точно поймают.

Если ты летишь в Даллас с Памелой, перейди к главе 238.

Если ты отказываешься лететь в Даллас с Памелой, перейди к главе 239.

151

Продолжение глав 69 и 96

Ты не можешь прыгнуть. Это глупо, не говоря уже о том, что просто опасно, да и нет гарантии, что об этом никто не узнает. Ускользнуть с движущегося поезда — не лучший способ затаиться. К тому же если ты доберешься до Рима, то сможешь попасть куда угодно. Самолеты международных рейсов летают там каждые пятнадцать минут, и до города уже не так далеко. Ты ведь где-то севернее Флоренции и южнее Рима. В вагоне стало невероятно влажно и душно, как будто ты укутана теплыми мокрыми шерстяными одеялами. У тебя кружится голова. Окна кренятся, а пол поднимается тебе навстречу, потому что ты падаешь вперед в глубоком обмороке.

Придя в себя, ты оказываешься в маленькой комнате. Твоя головная боль жива и целехонька, а вот пальто и рюкзак пропали. Как ты сюда попала? Заходит полицейский и сообщает, что ты добралась до Рима и задержана для допроса на предмет выяснения твоей связи с группой австралийцев и исчезновением молодой француженки, которая пропала неделю назад.

Черт. Черт. Черт.

Заходит еще один человек, предположительно твой адвокат, и разрешает сделать международный звонок твоим родителям. Полицейские установили твою связь с австралийцами, посмотрев твой паспорт. «Их взяли во время штатной проверки, — рассказывает тебе полицейский. — Поймали у швейцарской границы, остановив за сломанный задний габаритный сигнал». Точнее, это была бы штатная проверка, если бы Аади (которого на самом деле зовут Эдисон Элиот Уэскотт Уолтер) не психанул и не попытался бы скрыться. После осмотра автобуса полиция обнаружила за раковиной сумочку, принадлежавшую Элен Ли Мэзон, и арестовала их. Элен была из Франции, ей было всего шестнадцать лет. Оказалось, что у нее есть прелестная годовалая дочка по имени Стелла Ли, которая живет у ее дедушки и бабушки.

Заключив с австралийцами сделку о признании вины, они вытягивают из них, где похоронена Элен. Ее родители раздавлены этой новостью, их лица пепельного цвета и губы, будто вырезанные из камня, взывают к справедливости. Во время суда ваши дела слушаются отдельно. Аади приговаривают к смертной казни, остальных — к пожизненному заключению без права досрочного освобождения, а тебе дают сорок лет. Твой приговор мягче, потому что во время слушания выясняется, что ты была единственной, кто пытался остановить Аади. Что у тебя, возможно, не было выбора.

Тебя высылают в США, где помещают в «Оук-Парк», тюрьму строгого режима в Стиллуотере, в штате Миннесота. Темно-серое здание, одной стеной примыкающее прямо к холму. Камеры просторные, в них раздается эхо, они похожи на ряд сообщающихся спортзалов. Нет ни покрывал, ни занавесок — ничего, что смягчало бы звук, поэтому даже в самый тихий из дней там царит полная какофония.

Твои родители отказываются с тобой говорить, твои друзья исчезают. Все, что у тебя остается, это время. В тюрьме ты проводишь его за рисованием, созданием замысловатых пуантилистских картин, на завершение которых уходят годы. Это позволяет убить время. Ты пишешь книгу, полную признаний, хронику событий, которые предшествовали твоей встрече с Элен, рассказываешь в ней об австралийцах, о путешествии и о том, что ты до сих пор не поняла, судьба или твои собственные решения привели тебя в эти цементные стены.

На сороковом году пребывания в тюрьме тебя досрочно освобождают. Когда ты выходишь, тебе шестьдесят пять лет. Шестьдесят пять, и нужно начинать жизнь заново. Ты переезжаешь в «дом на полпути»[17] и устраиваешься официанткой в грязную забегаловку на той же улице. Может быть, для тебя жизнь только начинается, но все остальные считают, что она для тебя уже кончена. С шестидесятипятилетней официанткой никто не разговаривает, ее никто даже не замечает.

Просто шутки ради ты посылаешь книгу, которую написала в тюрьме, нескольким агентам и издателям. Ты не думаешь, что ее кто-нибудь примет, — она длинная, больше пятисот страниц, и ты знаешь, что она не слишком хорошо написана.

К твоему большому удивлению, через месяц рукопись попадает в руки известной издательницы и она говорит, что в восторге от нее. Она выплачивает тебе приличный аванс, а спустя десять месяцев твоя книга «В поисках Элен» моментально раскупается и занимает второе место в рейтинге самых продаваемых книг по данным газеты «Нью-Йорк таймс» (первое место оккупировано проклятым «Гарри Поттером»).

На гонорар ты покупаешь себе небольшой домик в лесах на севере Миннесоты, возле Ган Флинт Трэйл (после цементных стен и решеток ты скучаешь по деревьям и рекам). Ты успеваешь написать еще две книги, перед тем как умереть, хотя ни одна из них не будет принята так хорошо, как первая. Ты умираешь спокойно, во сне.

Спустя тридцать лет голливудский продюсер покупает права на экранизацию «В поисках Элен» и ставит по ней крупнобюджетный художественный фильм с Кейт Бланшетт и Брэдом Питтом в главных ролях (с целью повышения кассовых сборов фильма в сценарий была добавлена любовная линия между героями). Проценты составляют сотни миллионов, а все, что причитается с этого тебе, отправляется одному человеку (теперь твои родственники иначе смотрят на свой отказ общаться с тобой).

А этот человек, разумеется, маленькая Стелла Ли Мэзон, дочка Элен Ли Мэзон. Расти без матери было нелегко, но теперь она уже не такая маленькая. Ей за сорок, она поэтесса и мать-одиночка, борющаяся за свое право на творчество, живет в бедном квартале в Париже. Они так и не узнает, от кого поступают деньги. Ей говорят, что какая-то дальняя родственница основала для нее трастовый фонд, и теперь она продолжает получать чеки на огромные суммы, что полностью меняет ее жизнь. Это дает ей возможность опубликовать собственный сборник стихов о потерянных, забытых и скитающихся. Позже в интервью она признается, что в основном они о тебе.

152

Продолжение главы 196

Ты съезжаешься с Янни. В течение нескольких месяцев все хорошо, ты готовишь ему на ужин блюда мексиканской кухни (в этих краях это редкость), покупаешь розмарин в горшке и котелок с выпуклым днищем и начинаешь понимать, что такое домашний уют. Относительно мрачное настроение Янни проясняется, как только появляется хоть малейшая надежда, что он когда-нибудь вновь увидит свою дочь, поэтому как только ему дают разрешение совершить часовую поездку, чтобы повидаться с ней, вы собираете вещи, садитесь в машину и отправляетесь туда.

В общем-то ничего особенного — просто на дорогу выскакивает белая овца. Янни резко поворачивает руль влево, чтобы не сбить ее, и передние колеса соскальзывают с набережной. Ты думаешь о паре, которая погибла в автомобильной аварии. Много людей сорвалось с обрыва. Появляется ощущение падения, как будто желудок подбросило кверху, потом ничего. Чернота. Смерть поджидает нас там, где мы выбираем путь покороче.

153

Продолжение главы 196

Опасайся готовых помочь, они редко бывают бескорыстны. Конечно, Янни хочет, чтобы тебе жилось легче, но, попросив тебя бросить работу, он, по сути, подрезает тебе крылья. На что ты будешь жить? Поэтому ты не соглашаешься съехаться с Янни — зачем тебе это? К тому же ты не можешь просто взять и бросить работу у мистера Бинса, для тебя это единственный способ выжить, потому что другой работы для американок здесь нет.

Ты отказываешься от его приглашения в клубе, среди танцующих низкорослых подростков. Янни расстраивается. Он спрашивает, не считаешь ли ты, что слишком хороша для него, или что-то в этом роде, а ты смеешься. Приняв твой смех за насмешку (а не самоиронию), он впадает в подстегиваемую уязвленным самолюбием ярость и бьет тебя по лицу. Вышибалы выскакивают изо всех четырех углов зала, чтобы выгнать его.

Когда все успокаивается и вы разбегаетесь по разным углам, тебя осеняет. Ты говоришь Янни, что не станешь предъявлять ему обвинение, если он купит тебе билет домой. Ему стыдно, он никогда раньше не бил женщин, он не знает, что на него нашло, и так далее… В общем, он с готовностью достает свою платиновую карточку и бронирует тебе билет авиакомпании «Айсленд эйр». «Спасибо за помощь, — ухмыляешься ты. — Я это очень ценю».

Но, вернувшись в Америку, ты понимаешь, что ты там больше не живешь. Проведя неделю «дома», ты чувствуешь себя так, будто напялила туфли, которые тебе малы. Ты чувствуешь себя хромой, разбитой. Слышишь, как говоришь глупые высокомерные вещи. Все твои родственники и друзья кажутся провинциалами. Где просторные серые гравийные насыпи, черные песчаные пляжи? Гейзеры и водопады? Ты целую вечность мечтала о том, чтобы попасть сюда, а теперь только и думаешь, как бы отсюда уехать.

Ты устраиваешься в гостиницу регистратором, надеясь скопить достаточное количество денег, чтобы снова отправиться в путь. По крайней мере так ты будешь окружена людьми, которые куда-то ездят, пусть даже сама этого не делаешь. Может, золотая пыль из далеких мест, падающая с плеч путешественников, осядет на тебе. Может быть…

Ты переезжаешь поближе к работе и живешь на пустом старом складе, в котором когда-то располагалась пекарня. Вдоль стен стоят усопшие духовки и утратившие блеск столы из нержавеющей стали. В здании полно художников и скульпторов, создающих видеоинсталляции, печатников, изготовителей карт и резчиков по металлу. Это будто намазанный медом улей для творческих натур. Ты и сама пытаешься рисовать, но как-то не выходит. Пустые белые полотна столь чертовски ярки сами по себе, что просто ослепляют. Ты отставляешь их в сторону.

Вместо этого ты начинаешь устраивать ужины для обитателей здания. Приходит по двадцать-тридцать человек за раз. Готовите то, что в доме найдется. Для этого у тебя полно плит. И вина хватает. Идея состоит в том, что они готовят основное блюдо (лазанью, омара, курицу с ананасами и тако), а ты десерт. Десерты тебе всегда удавались. Ты печешь лимонные пироги, пироги с кокосовым кремом и делаешь домашние шоколадки с арахисовым маслом. Рецепт шоколадок ты вычитала в одном из этих глупых домоводческих женских журналов. Там говорится, что нужно растопить плитку шоколада «Хершиз» на водяной бане, добавить все, что захочется (арахис, апельсиновую цедру и так далее), потом вылить эту смесь в формочки (пока эту роль выполняют формочки для льда), остудить, вытащить их оттуда и — вуаля! Все их обожают.

Приготовление шоколада тебя захватывает. Все эти дымящиеся горшочки и тщательно выверенные рецепты пленяют твое воображение. Ты чувствуешь себя шоколадных дел мастером, алхимиком. Но, по твоему мнению, шоколадки «Хершиз» недостаточно хороши. Слишком восковые. Ты принимаешь решение готовить шоколад по собственному рецепту и для этой цели заказываешь у поставщика какао-бобы. Ты находишь лучшие, какие только есть, знаменитые венесуэльские креольские бобы. Ты обжариваешь их небольшими порциями у себя на плитах и покупаешь у поставщика кондитерских производств формочки для шоколада.

Твоя соседка, Уэнзди (частенько сидящая на героине, а в остальное время отличная скульпторша) говорит, что формочки — это слишком скучно. «Да это же только цветочки, зайчики и сердечки». Она говорит, что шоколад был бы вкуснее, если бы формочки были поинтереснее. Она делает тебе подарок. Несколько странных металлических формочек для шоколада с названиями вроде «Дохлый кореш» (маленький череп и скрещенные кости), «Дьявольские детки» (карапузы с рогами), «Больные котята» (маленькие котята с крестиками в глазах) и «Чистый яд» (маленькие бутылочки с надписью крошечными буквами: «Яд»). Это шоколадки для людей, которым не нравятся цветочки и зайчики. Для людей вроде тебя.

Ты делаешь свою первую порцию шоколада. «Дохлые кореша» с корицей и перцем, «Дьявольские детки» из молочного шоколада, у «Больных котят» ушки и лапки из белого шоколада, а «Чистый яд» — в обсыпке из острого красного перца. Женщина сверху, которая изготовляет бумагу, делает для тебя прелестные коробочки в форме гробов, и ты отвозишь целую партию таких конфет одному кондитеру.

«Дьявольские шоколадки» становятся хитом. Тебе удается продать все, что ты приготовила. Оказывается, людям осточертело, что шоколад ассоциируется только с Днем святого Валентина, красными розочками и слюнявыми сантиментами. Им нравятся новые сласти. В них есть изюминка. Ты бросаешь работу в гостинице, и твой склад превращается в шоколадную фабрику. Ты расширяешь производство и помимо «Дьявольских шоколадок» начинаешь наносить на плитки белого шоколада мазки, как у Поллака, и делать плитки шоколада в стиле Ротко. Твой шоколад начинает получать призы и экспортироваться за рубеж. Теперь он продается в сети универмагов и через несколько подарочных каталогов. Ты наконец снова создаешь художественные произведения, только из шоколада. Твоя маленькая кондитерская фабрика разрастается до уровня международной корпорации. У тебя огромные производства в Европе, большой отдел сбыта и очень устойчивая рыночная цена, которая с каждым годом становится все выше. В конце концов ты переезжаешь обратно в Исландию, покупаешь особняк с видом на море и выходишь замуж за датчанина, которому нравится, чтобы все шло по расписанию. У вас пятеро детей (которые с самого рождения ведут себя как дикие мартышки), и каждый из них следует по твоим стопам, предпринимая в своей жизни совершенно непредсказуемые шаги. Вы с мужем путешествуете по миру, изредка вас беспокоят из твоей компании, дела в которой идут вполне гладко, или по поводу линии продуктов «Дьявольские шоколадки». Это чудесная жизнь. Вы умираете трагично и одновременно, в возрасте восемьдесяти с небольшим, после того как посетили роскошную свадьбу своих близких друзей в Швейцарии. На свадьбе вы оба подхватываете бактериальную инфекцию, съев в буфете креветок. В память о тебе компания выпускает серию креветок из черного шоколада.

154

Продолжение главы 94

Твои родители покупают тебе билет первого класса домой — что довольно мило с их стороны, учитывая тот факт, что он стоит дороже, чем стоил бы весь ваш медовый месяц. В самолете с тобой происходит легкий срыв — нельзя сказать, чтобы ты рыдала, но у тебя внезапно начинают течь слезы и ты не можешь их остановить. Твой сосед не только замечает это, но даже пытается как-то тебя утешить (это первый признак того, что он уникален).

— Трудный перелет? — спрашивает он.

Да. Трудный перелет. Трудное лето, трудный год и тяжелая жизнь, большое спасибо. Вы разговариваете. Его зовут Алекс ван дер Берг. У него глубоко посаженные голубые глаза и прямой орлиный нос, а лицо обрамлено длинными светлыми волосами, которые он закладывает за большие уши. Он улыбается, и от его улыбки кажется, что Филиппо остался где-то оч-ч-чень далеко.

Он рассказывает о себе: представитель старинного рода, голубая кровь. «Род до того старинный, что кровь уже стала фиолетовой». Он потомок Бенджамина ван дер Берга, коллекционера произведений искусства и куратора одной из первых открытых для публики художественных галерей в Голландии, основанной им же. Очевидно, он начал продавать картины знаменитых голландских мастеров, таких как Блемэрт, Брэмер, Брюгген, Экут, Хонтхорст, Ластман, Рембрандт и Вермеер. Тебе не все эти имена известны, но Алекс произносит каждое из них с таким уважением и апломбом, что ты понимаешь, что они действительно великие. Он рассказывает, что в те времена дела у семьи шли очень хорошо за счет продаж предметов искусства состоятельным голландским аристократам. Это было году в 1600 или около того. Он говорит, что и далеко за пределами Голландии находились частные коллекционеры, покупавшие у них картины.

Алекс утверждает, что репутация ван дер Бергов была безупречна. Люди знали, что если они покупали картину у них, она просто не могла быть подделкой. Однако была конкурирующая с ними галерея, принадлежавшая семье Янссен (ходили слухи, что они состояли в родстве с Наполеоном). Семьи конкурировали жестко, поскольку состоятельных аристократов, коллекционировавших дорогое голландское искусство, было немного. Однажды галерею ван дер Бергов взломали и разорили. Воры вырезали полотна прямо из рам, сорвали со стен гобелены и опустошили стойку с хрупкими набросками и эскизами. Они забрали все, включая несколько картин, которые были предоставлены хозяевам на время.

Алекс вздыхает. Это стало началом конца семьи ван дер Бергов. Они едва смогли возместить убытки от нанесенного ущерба и задолжали деньги клиентам и коллекционерам по всей Европе, чьи картины были украдены. Из-за долгов и подмоченной репутации семья начала постепенно распадаться, что проходило не безболезненно. Алекс говорит, что, по общему мнению, ограбление было заказано семьей Янссенов; подозрения подтвердились, когда двое его двоюродных прапрадедушек вломились в частный дом Янссенов и нашли там две из украденных работ. Они забрали работы обратно, и вскоре после этого семья официально сменила профиль деятельности, превратившись из художественных агентов в «художников по спасению». Иными словами — воров. Они охотились за похищенными предметами искусства по всей Европе, чтобы вернуть их.

Похоже, что теперь мистер Алекс ван дер Берг, прапраправнук Бенджамина ван дер Берга, является продолжателем семейной традиции. «Я современный „художник по спасению“ и активный гражданин», — говорит он. То есть международный вор предметов искусства.

После того как ты рассказываешь ему свою сравнительно глупую историю, он спрашивает, чем ты собираешься заниматься по возвращении домой, и тебе нечего ответить. Придется восстанавливать жизнь с нуля.

— Не хотите ли освободить несколько ценностей, попавших в чужие руки? — спрашивает он, приподняв одну бровь.

— Ценностей, попавших в чужие руки?

Он подмигивает тебе и улыбается.

— Я беременна, — выпаливаешь ты, что заставляет его еще раз улыбнуться.

— Превосходно, — произносит он, ни минуты не раздумывая. — Кто может быть невиннее беременной женщины?

Тут же и там же ты решаешь, что прошлое — это прошлое, а будущее — это все, что у тебя есть. Теперь Филиппо для тебя умер. (Оказывается, он для всех умер, попав на скутере в аварию. С ним была девушка, их обоих срочно доставили в реанимацию — она отделалась незначительными переломами, а он так и не пришел в себя.)

Алекс объясняет стратегию, которой он обычно придерживается. Сперва он находит украденный предмет искусства, который пропал так давно, что его уже больше никто не ищет. Обычно такие работы невелики по размеру, например карандашные наброски Ренуара или масляные эскизы Вермеера. Локализовать ту или иную работу ему помогают «ворчуны» — обширная сеть информаторов низшего звена, которые ничего не получают от сделки, если не предоставят никакой информации, короче, не донесут. Это швейцары, которые видят, как упакованные полотна выгружали из загадочного фургона, грузчики в порту, подслушавшие частный разговор, помощники художников-реставраторов, которые видят, как их начальники восстанавливают украденные работы, и прочие.

Обнаружив картину, Алекс определяет, как она попала к нынешнему владельцу, отслеживая каждый предыдущий шаг. Он выясняет, кто ее доставил, подкупив горничную, располагающую вполне невинной информацией. Он спрашивает: «А как выглядел посыльный? У него был акцент? Он был за рулем легкового автомобиля, такси или фургона? Какого цвета был фургон? На нем был какой-нибудь логотип или имя?» — и так далее. Алекс говорит, что знает, куда направиться затем, располагая даже самой незначительной информацией. Обычно за счет данных от своих информаторов в правлении порта и компаниях, занимающихся доставкой предметов искусства. Затем он выслеживает человека, обычно еще одного участника низшего звена, который мог и не знать о том, что доставляет украденную картину, снова прочесывает свою сеть доносчиков из компаний, занимающихся доставкой, курьеров, горничных, бывших жен, любых людей, которые могли видеть картину и имеют хоть какое-то представление о том, откуда и куда она отправляется дальше. Людей, которые продают информацию из мести, из чувства справедливости и/или ради денег.

Узнав историю картины, Алекс крадет ее. Никто не может сообщить о краже картины, потому что она и так ворованная. Совершая это, он чувствует, что творит справедливость. «Существует целое море шедевров, которые люди никогда не увидят, — объясняет он, — о которых они даже никогда не узнают, потому что те просто передаются из рук в руки в узких эгоистичных кругах». Сам Алекс считает своей задачей вырвать картины из этого порочного круга и вернуть их в государственные галереи и музеи, одновременно получив прибыль, разумеется.

Теперь для одного предприятия в Нью-Йорке ему нужен помощник. Кто-то сильный, новый и «свежий». А что тебе еще делать? Благодаря Филиппо тебе не придется начинать жизнь в новой семье, и дома, о котором нужно было бы заботиться, у тебя тоже нет. Ты принимаешь его предложение. Разве у тебя что-нибудь в жизни идет как надо? Или, может быть, в тебе нуждаются где-то еще? Работа простая. Он рассказывает тебе о президенте фонда, созданного в качестве прикрытия, который завладел Пикассо, и есть сомнения в законности этого действия. Рассказывает о системах безопасности и о том, что их не хватает. О том, что семья в отпуске, и о том, как ты можешь быть полезна. К тому времени, когда самолет приземляется и родители встречают тебя в аэропорту, вы с мистером ван дер Бергом начинаете совместную криминальную деятельность.

В течение всей жизни ты занимаешься прибыльной программой международной кражи объектов искусства. Когда ты на третьем триместре беременности, Алекс делает тебе предложение и ты соглашаешься! Вскоре после этого на свет появляется малыш Ханс (то, почему у малыша с оливковой кожей и шоколадно-карими глазами голландское имя, никогда не обсуждается). Алекс воспитывает Ханса как родного, и хотя ты почти уверена в том, что твои родители знают, что он — сын Филиппо, они ни разу ни словом об этом не обмолвились. Кому стало бы лучше, расскажи они об этом ребенку? Разве он стал бы счастливее, узнав, что его отец был коварным, трусливым, эгоистичным пройдохой, бросившим его мать? Это даже не семейная тайна — это факт, который все просто стирают из памяти. Забыто. Переписано.

Как только Ханс подрастает и начинает задавать вопросы о том, почему вы так часто переезжаете и куда уходит папа во время поездок, ты обмениваешь свою жизнь, посвященную поискам предметов искусства, на небольшую галерею и коттедж типа «солонка с крышкой» в Кеннебунк-порте, в штате Мэн. Это простая, хорошая жизнь без лишних трудностей (у вас на стенах висит несколько совершенно невероятных картин). На изогнутых улочках Кеннебунк-порта ты живешь до семидесяти двух лет, до того самого дня, когда тебя сбивает разогнавшийся фургон доставки.

На небесах ты встречаешь всех великих мастеров: Ренуара, Ван Гога, Матисса, и никому из них нет особого дела до того, крала ты предметы искусства или нет. Они все смотрят на написанные там, на Земле, картины как на детские каракули. «Пойдем со мной, — тянет тебя за рукав Ван Гог. — Посмотришь, что я сейчас пишу».

Ты остаешься и ждешь до наступления темноты, когда они, поев горького сыра, сухого хлеба и выпив два галлона красного вина, купленного на винограднике в Тренто, засыпают в своих постелях.

Ты достаешь свой паспорт из бардачка, а потом очень тихо и осторожно поднимаешь с пола джинсы Аади, стараясь не стукнуть по полу серебристой пряжкой ремня в виде кобры, и вытаскиваешь из кармана его бумажник. В нем лежит толстая влажная стопка денег. Больше двух тысяч евро, полученных от продажи наркотиков. Интересно, как бы далеко они зашли, если бы у них закончился товар? По крайней мере больше они никого не смогут убить. Внезапно в последнюю минуту ты решаешь предпринять кое-что, чего раньше не планировала. Ты крадешься к потайной панели, вытаскиваешь оттуда все кирпичики мета и засовываешь их себе в рюкзак.

Ты отправляешься в путь и торопишься уйти как можно дальше еще до наступления рассвета. Через несколько часов они проснутся, потянутся, кашлянут, и кто-то спросит, где ты. Может быть, Аади. Вначале они поду мают, что ты просто вышла. Аади встанет и сообщит, что он идет отлить, но на самом деле пойдет проверить, на месте ли ты. Потом, когда выяснится, что тебя нет, Кьяра, наверное, скажет ему, что ты пошла прогуляться. Но Аади проверит наличность, обнаружит, что деньги пропали, и тут-то они и пустятся в погоню за тобой.

Ты бы правда зарыла где-нибудь тяжелые кирпичики мета, но тут до тебя доходит, что если они тебя найдут, ты по крайней мере сможешь выкупить свою жизнь в обмен на мет. Тебе нужно выиграть время. Крадучись, как кошка, ты тайком пробираешься в маленький городок на холме, когда солнце только показалось из-за горизонта. Все еще спят. Ты видишь старый велосипед, прислоненный к дому, — какая-то доверчивая душа оставила его тут. Очевидно, больше она так не сделает. Потому что здесь оказалась ты, чтобы украсть ее велосипед и разрушить ее веру в людей.

Велосипед большой и тяжелый, но ты садишься на него, крутишь педали изо всех сил и катишь по пыльной гравийной дороге. Ты молишься: «Господи, если ты вытащишь меня отсюда, я больше никогда не сделаю ничего плохого. Я поеду домой, я буду ходить в церковь, я стану христианкой, клянусь».

Пять дней спустя ты добираешься до Рима, украв еще два велосипеда, вымотанная, голодная и без денег. Несмотря на свое первое решение (не говоря уже о морали, внутреннем чутье и принципах), в Риме ты продаешь кирпичики мета молодому наркоторговцу-жиголо по имени Марко. Найти его было нетрудно — ты встретила его у Ватикана, где торчат все голубые подростки. Он говорит, что когда тебя снимает священник, это выгодно. Они платят вдвое больше, чтобы их не выдали. Марко отвозит тебя в аэропорт, где ты покупаешь билет на ближайший рейс домой.

Ты возвращаешься в родной город и соглашаешься на первую же подвернувшуюся работу регистраторши в крупной фармацевтической компании. Чтобы все было скучно, тихо, нормально. Но нормально не получается. Ты чувствуешь себя как актриса, попавшая в чужую пьесу. Тебя преследует образ Элен-Эллен. Ее лицо. Грязь. Рытье ямы. Ты не можешь прогнать эти воспоминания — они выпрыгивают, словно треклятые чертики из табакерки, когда этого меньше всего ожидаешь.

Ты не слишком хорошо справляешься. Плачешь из-за мелочей. Тебе нужно освободиться от чувства вины, пока оно не сожрало тебя изнутри. У тебя не получается собраться с мыслями. Может, если бы ты наказала себя, приняла бы кару, груз вины стал бы легче. Ведь, в конце концов, ты же заключила с Господом сделку. Теперь нужно сделать то, чего тебе не хочется. Придется испить эту чашу до дна, даже если ее содержимое горько или противно на вкус. Тебе нужно пойти в церковь.

Не важно, в какую церковь идти, ты не принадлежишь ни к какой конфессии, поэтому забредаешь в первую же попавшуюся на своем пути. Это «внеконфессиональная» церковь, расположенная на втором этаже большого склада недалеко от твоей работы. «Святилище» украшено винтажной мебелью, старинными восточными коврами и разномастными лампами. Посреди комнаты расположена сцена с электрогитарами и усилителями, на которой выступает группа общины.

Пастор — классный парень в линялых джинсах и фланелевой рубашке. Он приветлив. «Люди думают, что церковь только для праведников, — говорит он, — но это не так. Грешники тоже могут познать Бога. Бог знает нас, любит и принимает такими, какие мы есть». Все заканчивается тем, что ты досиживаешь до конца службы, а потом начинаешь приходить регулярно, каждые четверг и воскресенье по утрам. Приятно сознавать, что ты держишь обещание. Ты надеешься на то, что Бог это видит.

Люди, которые приходят в эту церковь, не высокомерны и не смотрят на тебя оценивающе. Они не глядят на тебя свысока, хотя, может, и стоило бы. Это просто нормальные, работящие люди, которые пьют пиво и ругаются, платят за квартиру и работают целыми днями. Они — настоящие. Единственное, чем они отличаются от остальных, это то, что им, похоже, удается сохранять внутренний стержень независимо от ситуации, в которой они оказались, а когда они падают, другие слетаются им на помощь. В них есть какое-то достоинство, какая-то элегантность, даже когда они раскладывают по тарелкам пюре для бездомных или убирают рвоту в детском садике, организованном тут же. Ты не можешь понять почему, но здесь ты чувствуешь себя все лучше и лучше. Как будто Бог смог простить тебя за то, что ты сделала.

Ты знакомишься с человеком по имени Эрик, милым и нежным, и начинаешь с ним встречаться. Он ответственный, относится к тебе с уважением и, к твоему большому облегчению, не возражает против добрачного секса. Вы регулярно ходите вместе в церковь, и, должно быть, Бог тоже выполняет свои обязательства по вашему договору, потому что образ Элен-Эллен посещает тебя все реже и ты больше никогда ничего не слышишь ни об австралийцах, ни об итальянской полиции.

Хотя ты встречаешься с Эриком и все идет просто отлично, со временем ты влюбляешься в пастора Стива. Вначале ты думаешь, что просто под впечатлением от того, как легко он может формулировать самые сложные мысли о духовности и гармонии, но потом осознаешь, что хотя искра, пробегающая между вами, может, и не священного толка, она определенно божественна.

Ты ищешь предлоги, чтобы побыть с ним рядом. Ты добровольно занимаешься всем подряд, вплоть до мытья туалетов. Тебя посещают фантазии о том, как ты целуешь его, — ты сопротивляешься им, но не можешь устоять. Потом однажды в воскресенье, после одной особенно воодушевляющей проповеди, ты задерживаешься дольше обычного, чтобы убрать на кухне, и в пустой темной столовой натыкаешься на пастора Стива. Он улыбается. «Это ты?» — спрашивает Стив. Его лицо так близко к твоему, что ты можешь ощутить его дыхание на своих губах. Он хочет поцеловать тебя… Ты хочешь поцеловать его…

Если ты поцелуешь пастора Стива, перейди к главе 136.

Если ты не станешь его целовать, перейди к главе 137.

156

Продолжение главы 99

Ты идешь в комнату План в четверть первого, услышав, что на улице зарычали собаки. Неужели ты действительно это сделаешь? Ты на цыпочках крадешься в коридор, проходишь через притихшую гостиную, мимо строгой фотографии дедушки Рашида, по пути вспоминая, не было ли в индийской культуре обычая делать женское обрезание, и ты почти уверена, что было. Старик на этой фотографии выглядит как чемпион по обрезанию клитора. Ты готова побиться об заклад, что он скорее сжег бы вас на костре у реки, чем допустил бы то, что скоро произойдет.

Илан спит на своей постели или притворяется спящей. Ты не видишь ее глаз, но слышишь, как она дышит. В твоей голове проносятся тысячи мыслей. Матрас мягкий, он прогибается, когда ты садишься, осторожно, стараясь не потревожить ее, и кладешь руку на ее мягкое, поднимающееся бедро. Ты начинаешь дышать в такт с ней и ложишься рядом. Вы долго лежите так, ровно дыша. Через некоторое время она накрывает твою руку своей ладонью. Ее рука дрожит. Она холодная.

Она поворачивается и прижимается лицом к твоему лицу, облизывает твои губы, как будто они липкие от мороженого. Ты сдерживаешь ее, пока хватает терпения. Вы обнимаетесь, катаетесь по постели, ее руки у тебя под юбкой, ее пальцы скользкие и влажные. Время останавливается, когда вы сминаете хлопковые простыни, потеете, ублажая друг друга. Ляжки, бедра, груди и вздохи.

Ты, должно быть, заснула и просыпаешься от того, что кто-то трясет тебя и вопит. Ранний утренний свет пробивается через окно. Илан стоит, натянув на себя простыни, а ее отец кричит что-то на хинди. Он делает шаг вперед и дает ей пощечину. Тут ты выбираешься из постели и выбегаешь в коридор. Там тоже кричат и мечутся, мать плачет. На тебя тоже орут — ее брат хватает тебя за волосы и тащит к парадной двери. Где Рашид?

Тебя выпихивают на улицу, твои вещи вылетают следом, чемодан раскрылся, белье падает в сточную канаву. Рашида нигде не видно.

Если ты едешь в аэропорт, перейди к главе 246.

Если ты отправляешься на поиски Рашида, перейди к главе 247.

157

Продолжение главы 99

Ты не идешь в комнату Илан. Это было бы забавно, возбуждающе и, может быть, даже сексуально, но ты не можешь заставить себя сделать это. Утром за столом во время завтрака ты избегаешь смотреть на нее. Она ест тост с ярко-красным вишневым джемом, смотрит сердито и одновременно игнорирует тебя.

Мать Рашида говорит тебе, что он рано утром пошел на Коннот, старый открытый рынок на другом конце города. Ты хочешь уйти, чтобы избежать взгляда Илан, и остро нуждаешься в предлоге, поэтому врешь, что он просил тебя там с ним встретиться. Так что после некоторой заминки семья предоставляет тебе свою машину с шофером: «Если не сможешь его найти, сразу же возвращайся сюда. На рынке нельзя находиться одной».

Вы проезжаете мимо переполненных городских автобусов, чадящих мопедов, намокших от дождя постеров болливудских фильмов («Играй, как Бекхем», «Падосан», «Силсила», «Девдар», «Лагаан»), военных грузовиков, разрушающихся храмов и толп попрошаек. Наконец вы останавливаетесь на Коннот Плэйс, и ты выходишь из пыльного лимузина (вовсе не как индийская принцесса — роскоши и блеска в твоем облике столько же, сколько у старухи, вылезающей из цыганской кибитки). Водитель говорит, что тебе стоит поискать Рашида в северной части рынка, где торгуют табаком, — там он обычно покупает себе сигареты. Ты проходишь сквозь лабиринт лотков, на которых продаются ткани, жареный арахис, обезьяны, бархатцы и латунные заварочные чайники.

В конце концов ты добредаешь до грязной старой палатки, алюминиевый каркас которой обтянут голубым брезентом. Рашид сидит за карточным столиком, курит сигарету, на нем шарф из зеленой ткани, расшитый блестками. Он рассеянно трет ткань между пальцами, словно пытается почувствовать свою оборотную сторону, как будто Алюэтта может материализоваться из этих блесток.

«Привет», — говоришь ты, усаживаясь рядом с ним.

Он предлагает тебе яблоко из маленького белого бумажного пакета. «Хочешь? — спрашивает он, протягивая его тебе. — Вкусное». Ты берешь яблоко и ешь его. Оно чистое и прохладное — в нем есть все, чего так не хватает на этом жарком душном рынке. Вот бы забраться под упругую кожицу яблока и жить там. Хорошее зеленое яблоко, далекое от общей суматохи.

Вы идете через толпу людей и выходите на извилистые улочки. «Не следовало мне приезжать, — говорит он. — Моя семья знает, кто я. Амиль просто хотела смутить меня и опозорить перед дедушкой». Он поворачивается лицом к каменной стене, тяжелые слезы капают с его черных влажных ресниц: «Ты должна ехать домой».

Он вытирает глаза шарфом с блестками: «Мы пойдем туда и заберем твои сумки. Я отвезу тебя в аэропорт, ты здесь больше не останешься. Я буду дома через неделю, когда закончится оплакивание».

— Ты остаешься?

— Ради дедушки.

Ты летишь домой одна. Квартира без Алюэтты теряет свой блеск. Она выглядит не эксцентричной, а нелепой, неуютной, заставленной вещами. Ты чувствуешь себя не очень хорошо. У тебя мигрень, озноб, боли в животе. Сперва ты думаешь, что плохо перенесла разницу во времени, потом думаешь, что простудилась. У тебя темная моча. Ты все время лежишь, не можешь есть. Ты только спишь, спишь, спишь… Алюэтта приезжает через тринадцать дней; когда она тебя видит, у нее перехватывает дыхание. Она дает тебе зеркало, в нем маячит зеленовато-желтое лицо. Она немедленно отвозит тебя в больницу.

Это гепатит А. «Вам делали прививку?» — спрашивает врач. Ты не можешь ответить на этот вопрос. «Вы выезжали за рубеж? — интересуется он. — В какую-нибудь страну третьего мира?»

— Я отвечу, — фыркает Алюэтта. — Она была в гребаной Индии.

— Вы могли съесть какую-нибудь зараженную еду, — говорит он. — Немытые овощи.

Яблоко. Ты слышишь, как врач распространяется про то, что гепатит А не смертелен, но нужно было приехать раньше, болезнь прогрессирует. Алюэтта возражает ему. «Она съела яблоко на улице, но так ведь и я ела! — кричит она. — И я тоже!»

«Но у вас, должно быть, иммунитет, — объясняет врач. — Вы же сами оттуда. Какие бы бактерии там ни водились, вы на них наверняка реагируете иначе». Они снова спорят, потом наступает темнота. Предметы в комнате расплываются у тебя перед глазами, ты не можешь сфокусировать взгляд, как будто глаза у тебя замазаны вазелином. Ты слышишь голоса родителей, но не видишь их. Проходит около двух недель. Температуру не удается сбить, инфекция проникает в спинной мозг, головной мозг, поражает ДНК. Поедает тебя, как колония черных муравьев, распространяется и разрастается, пока тебя не уносит какой-то волной. Вдох, ты впадаешь в кому, а затем — пустота. Ты умерла.

158

Продолжение главы 100

Ты позволяешь Кристиане себя поцеловать. Почему бы нет? Тебе интересно. Ты хочешь этого. Ее губы мягкие и легкие, как прикосновение крыльев бабочки. Когда она целует твою переносицу, щеку, а потом уголок рта, тебя как будто парализует. Она целует твои веки и пахнет, как приятное воспоминание.

Ладони влажные, сердцебиение неровное, ты целуешь ее кожу, солоноватую и влажную на вкус. Она дышит неглубоко, ее грудная клетка резко поднимается и опадает — она тоже нервничает. Вы лежите в темноте рядом, грудь к груди, сосок к соску, всю ночь, и обжимаетесь, как подростки.

Солнце освещает своими лучами маленькое окошко рядом с вашей кроватью, окрашивая небо в сверкающие лиловые и розовые тона. Проснувшись и завернувшись в светло-голубые простыни, Кристиана со спутанными волосами и лукавой улыбкой выглядит помятой и трогательной. Теперь у вас есть секрет — и это видно.

Ее дедушка и бабушка приготовили вам завтрак, который ждет на деревянном кухонном столе: черный кофе, гороховый пудинг, вареный бекон и сервелат. Дедушка с бабушкой милые и дружелюбные, хотя понимать их из-за провинциального выговора почти невозможно. Они спрашивают, были ли постели достаточно удобными, хорошо ли вы спали ночью.

Если бы они только знали…

Позже они стоят во дворе и машут вам вслед, потому что вы с Кристианой уезжаете. Теперь остались только вы и дорога. Со временем ты узнаешь, что с Кристианой не бывает неловкого молчания — когда вы вместе, тишина окружает вас мягкой стеной. Слов не нужно.

Вы едете по южной оконечности Ирландии, останавливаясь в каждом крошечном городке, в каждом разрушающемся замке, в каждом живописном уголке. Хотя на самом деле вся страна — живописный уголок. Ирландия божественна. Вы божественны. Весь безумный мир божественный. Ты гадаешь, как такое может быть, что каждое место наполнено бесконечными моментами удивительной красоты.

Вы садитесь на паром до Парижа и делаете одинаковые татуировки в виде бабочек на спине, напиваетесь в Мюнхене, теряетесь в Риме, каетесь в грехах в Ватикане и обгораете на солнце в Греции. Ты чувствуешь, что нашла родственную душу. Свою настоящую любовь. Кристиана веселая и умная. И всегда влипает в неприятности. В Испании она крадет рыбачью лодку и убеждает тебя поплыть в открытое море голышом. Вы лежите в лодке бок о бок, уносясь по течению, залитые лунным светом.

Только месяц спустя в Сиене у нее появляется возможность проверить электронную почту. Ты слышишь, как у нее перехватывает дыхание, видишь, как ее глаза наполняются слезами. Кристиана показывает тебе письмо. Ее дедушка и бабушка погибли в автомобильной катастрофе.

Они оставили Кристиане дом, участок, ферму и много денег. Она расстроена и подавлена, не хочет заниматься фермой и говорит, что есть только одна вещь, на которую она хочет эти деньги истратить. «Поехать в долгое путешествие, — говорит она. — Совершить кругосветное путешествие вместе». Она рассказывает тебе о билете, который продает компания «Вирджин атлантик». Билет, который позволяет тебе облететь весь земной шар и вернуться обратно. Вообще-то ты оплачиваешь определенное количество миль, а в какую сторону — решать тебе, нужно только придерживаться одного направления. Конечно, если она этого хочет, именно так вы и поступите. Когда у тебя есть родственная душа, тебя может занести в такие места, где ты и не надеялась оказаться. Но ты счастлива, что можешь сделать Кристиану счастливой.

Кругосветное путешествие — это отдельная субкультура. Вы находите веб-сайты, посвященные этому, чаты, колонки советов. Это игра, которая состоит в том, чтобы совершить кругосветное путешествие, пересаживаясь с самолета на самолет как можно реже (естественно, совсем обойтись без перелетов не получится, через океаны иначе не перебраться). Предпочтительнее ездить на поездах, плавать на кораблях, путешествовать на машинах, мопедах и велосипедах. Чтобы видеть мир с высоты своего роста, а не какого-то птичьего полета.

Еще одно правило состоит в том, чтобы двигаться на восток (так, оказывается, гораздо проще). Один из популярных маршрутов таков: США, Гавайи, Фиджи, острова Кука, Таити, Новая Зеландия, Австралия, Индонезия, Гонконг, Сингапур, Малайзия, Таиланд, Непал, Индия, Африка и Европа. Многие, кто совершал кругосветное путешествие, утверждают, что весь путь можно проделать за два года (это меньше пятнадцати тысяч километров в год) в основном потому, что большинство пунктов назначения находится в странах третьего мира. Кристиана хочет, чтобы ты поехала с ней. Она проскальзывает своей гладкой рукой в твою ладонь и целует тебя за ухом.

От тех, кто подолгу путешествует, исходит какое-то особое сияние, какая-то невозмутимость и легкость. Острые края сглаживаются пройденными милями, странная на вкус вода и плохая погода усмиряют амбиции. Это только к лучшему. Одно ты узнаешь наверняка: рано или поздно все получится. Чем дальше заходишь, тем меньшее значение приобретает все остальное. Чем больше видишь, тем меньше тебе нужно. В начале путешествия у вас было полно карт и расписаний движения поездов, к концу его у тебя украли часы, а карты были выброшены. Теперь есть только ритм.

По пути вы встречаете других путешественников, идете вместе с ними какое-то время, чтобы потом снова их покинуть, зигзагами продвигаясь по миру. В конце путешествия вы остаетесь без гроша в кармане. Все, что у вас есть, это потрепанные паспорта, в которые американское консульство подшило несколько дополнительных страниц, и дневник с заметками. За два года, проведенных вместе, вы повидали больше стран, городов, городков и рек, чем могли себе представить.

Плюсы

Каждый раз, пересекая границу, вы оказывались в новой стране.

Вы целовались в Новый год в Бангкоке.

В Кашмире вы спасли зеленую птичку от собаки.

Археологические раскопки в Гизе.

Монахи в Лхасе.

Тюлени в Исландии.

Быть вместе.

Минусы

Крупная ссора на Рождество в Калькутте.

Видели, как на похоронах в Рантепао, в Сулавеси, забили бизона.

В Дубае вас обозвали шлюхами-лесбиянками.

Понос. Понос. Понос. Понос.

Когда ваше путешествие наконец заканчивается, вы возвращаетесь на ферму в Ирландию. Без дедушки и бабушки она выглядит безжизненной. Кристиана хочет переехать туда и открыть свою ювелирную мастерскую. Вы путешествовали целых два года — ты не училась, не работала, и теперь у тебя нет денег. На самом деле ты скучаешь по дому. Когда именно ты собиралась начать делать что-то со своей жизнью? Может, тебе следует вернуться в Америку и как-то устроиться? Но тут Кристиана улыбается. Она становится на одно колено и спрашивает, не останешься ли ты на ферме и не хочешь ли, чтобы вы поженились.

Если вы с Кристианой женитесь, перейди к главе 248.

Если вы с Кристианой не женитесь, перейди к главе 249.

159

Продолжение главы 100

Ты не можешь ее поцеловать и выскакиваешь из постели. Это слишком чудно, это бы означало… ну, ты не знаешь, что именно это бы означало, но ты однозначно к этому не готова. «Нет, нет, нет», — твердишь ты. Тебе жаль, ты не это имела в виду, ты не хотела ее провоцировать…

Ты начинаешь собирать вещи, Кристиана умоляет тебя остаться. Она извиняется за свой шаг, она подумала, что, может быть, нравится тебе, но чем сильнее она убеждает тебя остаться, тем больше тебе хочется уйти. Ты складываешь вещи и торопишься к двери. Она говорит, что чувствует себя ужасно, и предлагает подбросить тебя до порта, где ты по крайней мере сможешь сесть на паром. Ты пристально смотришь на нее. Твое сердце бешено колотится, ты чувствуешь слабость и какое-то оцепенение.

Поездка на машине кошмарна. Звук вращающихся колес и писклявый шепелявый ирландский голосок из радиоприемника. Кристиана молчит. Ты молчишь. Она вцепилась в руль обеими руками. От непринужденности вашего общения не осталось и следа. Не то чтобы ты имела что-нибудь против девушек, которым нравятся девушки, но тебе девушки не нравятся. Еще не поздно пуститься в собственное приключение. Ты ведь хочешь поехать на Сицилию, правда, нужно будет совершить авиаперелет, а потом еще долго ехать на поезде, но это должно быть здорово. Но в порту ты встречаешь группу австралийцев, которые говорят, что собираются объехать всю Европу на автобусе. Они зовут тебя с собой.

Если ты присоединяешься к австралийцам, перейди к главе 26.

Если ты едешь на Сицилию, перейди к главе 93.

160

Продолжение глав 83 и 108

Ты рассказываешь Кристоферу обо всем, перед тем как он отправляется на утреннюю пробежку. «Это был Ханс, — говоришь ты. — Я спала с ним. Мне жаль». Крис, ничего не говоря, на мгновение замирает в дверях. Потом уходит. Остаток утра ты проводишь в ожидании, глядя в окно и пытаясь пить кофе, забыв о том, что он был выпит еще утром.

Вернувшись, Кристофер сообщает, что уходит. Он не собирает чемодан и не переодевается — ничего такого. Просто выбегает из квартиры и из твоей жизни. Он бросает работу, предоставив начальнику исчерпывающее объяснение (которое состоит в том, что ты шлюха, развратная, похотливая вампирша, которая переспала и с клиентом, и с коллегой). Тебя тут же увольняют. Делая тебе выговор, начальник упоминает такие выражения, как «непрофессиональное поведение» и «неуставные отношения». К вечеру из тихой библиотекарши исследовательского отдела ты превращаешься в Шалаву Мак-Шалавсон из Шалавбурга. Никто даже не смотрит в твою сторону. Кристофер уезжает из города и из штата — насколько тебе становится известно, он вообще эмигрировал. С его родителями ты так и не познакомилась. Ханс в Норвегии. Ты осталась одна.

Месяц спустя ты понимаешь, что беременна. (Интересно, от Ханса или от Кристофера?) Девять месяцев спустя на свет появляется малыш Алистер (ты называешь его в честь дальнего родственника). После рождения ребенка все налаживается. Есть только радость, любовь и поцелуи. Помимо его светлых волос и голубых глаз есть еще одна деталь, на которую ты не можешь не обращать внимания. Тебе не нужно консультироваться у генетика, ты точно знаешь, кто отец ребенка. У твоего крошечного сына пенис размером со здорового хомяка. По сравнению с остальными частями его бледного нежного тельца он выглядит просто непристойно. Это ребенок Ханса.

Два года спустя умирает дядя Алистер, оставив вам двоим все свое состояние. Два миллиона долларов. На самом деле это не такие уж большие деньги. Ты осторожна с ними. Если не выработать стратегию, можно спустить все за год. Ты нанимаешь финансиста, который разрабатывает для тебя план инвестиций, и припеваючи живешь на дивиденды, внимательно следя за тем, чтобы не трогать основной вложенный капитал.

Малыш Алистер вырастает настоящим атлетом. В школьной футбольной команде он играет за вратаря. Его тренер Ромео (его правда так зовут) приглашает тебя на свидание. Потом еще на одно. Он говорит, что Али — настоящий спортсмен, прирожденный победитель. Он милый, этот Ромео. Итальянец, страстный и всегда пунктуальный.

Окончив школу, Али хочет пойти в колледж, но ты не можешь вынести мысли о разлуке с ним. Он — это все, что у тебя есть, вся твоя ДНК, любовь и воспоминания, слитые в одной душе, поэтому ты грозишься изъять деньги из его трастового фонда, если он уедет. Лишить его средств. Он сдается, остается дома, но становится отстраненным, озлобленным. Он говорит, что съедет от тебя, если ты будешь дальше встречаться с его бывшим тренером, поэтому ты порываешь с Ромео.

Али впадает в депрессию. Он бросает футбол, перестает играть в лиге и начинает пить. Ты находишь бутылки в бачке унитаза, в супницах, под лестницей. Он пьет, пока не упадет, у него появляются синяки, потому что он падает на лестнице или переваливается через перила. Он ломает руку, запястье, нос.

Ты отправляешь его на лечение, и он возвращается чудовищем, полным гордыни и злобы. Говорит тебе, что теперь будет жить сам по себе, что не может больше выносить твоих запугиваний. Он покупает «Харлей Дэвидсон», серебристого монстра, который ревет, как медведь. Ты споришь с ним, предлагаешь ему деньги, лишь бы он не ездил на нем, — а вдруг с ним что-нибудь случится? Но он кричит, что ты душишь его, и уезжает.

Жизнь превращается в нескончаемую битву. Ты пытаешься выяснить, где он и с кем, а он тебя избегает. Полиция, бары, больницы… Потом наступает день, когда раздается звонок, — ты знала, что рано или поздно это случится. Али разбился на мотоцикле на шоссе. Его размазало по трем полосам федеральной автострады. Он умер на месте — когда его привезли в больницу, он был уже мертв. Спасать, пересаживать или зашивать было нечего. Его просто не стало. «Мне жаль, — говорит диспетчер. — Очень жаль».

После этого жизнь затягивается грязно-серой дымкой. Депрессия. Ты спишь, спишь и спишь, будто плывешь в океане триста тысяч миль шириной, глубиной и высотой. Потом начинается рецидив. Рак течет по твоим сосудам, прячется в твоем костном мозге, открывает лавку в твоих стволовых клетках. Ты ложишься в больницу, но отказываешься от лечения. Лекарства только поддерживают в тебе жизнь, чтобы ты страдала от боли. Криса нет, Ханса нет, Ромео нет, Али нет, так зачем тебе-то жить? Ты умоляешь сиделку дать тебе умереть. Ты молишь ее об этом утром, днем и ночью. В конце концов она сдается и дает тебе смертельную дозу обезболивающего. (Годы спустя она предстанет перед судом в связи с подозрением в пособничестве множеству самоубийств. Газеты окрестят ее «сиделкой, которая желает вам спокойной ночи»).

Али помогает тебе перейти на другую сторону. Он, чистый и сверкающий, берет тебя за руку. «Не все отправляются к свету, — объясняет он тебе. — Они думают, что если они были плохими людьми, их накажут, что есть ад или что-то вроде того, но это не так. Тут по-настоящему красиво, и здесь собираются все домашние питомцы». Вы плывете к свету и попадаете в кристальночистый город, более совершенное общество, совсем как наше, только лучше.

161

Продолжение глав 83 и 108

Ты не можешь ему рассказать, это слишком сильно его ранит. «Я люблю тебя», — говоришь ты, когда он собирается отправиться на утреннюю пробежку. Он останавливается на пороге и сердито на тебя смотрит. Его взгляд говорит: «Я знаю, что ты сделала прошлой ночью, ты, отвратительная чертова шлюха, но раз ты признаешь этот факт я не стану обсуждать его». Он никогда больше не упоминает об этом. Событие уходит в страну теней. То место, где в толстой глухой утробе находит приют все, о чем вы не говорите.

Кстати об утробах. Месяц спустя тест на беременность окрашивается в синий цвет, и у тебя сердце уходит в пятки. Что делать? Невозможно узнать, от кого ребенок — от Кристофера или от Ханса. Ты сообщаешь Кристоферу, что беременна, и он тут же, на том же месте, делает тебе предложение. Падает на одно колено, закрывает глаза и произносит эти слова. Ты даешь согласие. Внутренний голос ворчит: «Разумеется, я выйду за тебя, а что мне еще остается, раз я беременна?» Ты не знаешь, кто отец ребенка, но у тебя будет ребенок, и Кристофер готов во все это ввязаться. Последнее, что ты слышала о Хансе, новость о его помолвке с норвежской кинозвездой.

Ты говоришь себе, что должна забыть о Хансе, забыть об этом члене размером с маятник, забыть о той ночи. Вероятность того, что ты забеременела от него, ничтожно мала. Ты занималась сексом с Кристофером дюжину дюжин раз, а с Хансом — всего однажды. Не могло же за один раз все сложиться так удачно, чтобы член Ханса расширил тебе шейку матки, пробил спермой твои маточные трубы и через них выстрелил ею прямо по яйцеклеткам в яичниках?

На свет появляется малыш Кристофер (ты называешь мальчика в честь отца — если бы еще удалось его в этом убедить), и остаются только радость, любовь и поцелуи. Кто мог знать, что крошечная попка ребенка может так идеально помещаться на твоей ладони? Кто мог знать, что десять крошечных пальчиков на руках и десять крошечных пальчиков на ногах будут размером с дюймовую гусеничку? Кто мог знать, что эта любовь будет так велика и всепоглощающа, что иногда будет ранить? Но есть одна деталь, на которую никто не может не обращать внимания. Деталь, которая дает ответ на твой самый главный вопрос. Не нужно проводить анализ крови, ты точно знаешь, кто отец ребенка.

У твоего крошечного сына пенис размером со здорового хомяка. По сравнению с остальными частями его бледного нежного тельца он выглядит просто непристойно (хорошо, что никто, даже твой муж, не станет говорить, что ребенок не его, потому что у мальчика слишком большой пенис).

Но на каком-то уровне Кристофер это понимает. Ему не нравится брать ребенка на руки — он говорит, что боится случайно уронить его. Он все меньше и меньше времени проводит дома, все чаще и чаще задерживается на работе допоздна, остается в музее и зарывается в свои целлулоидные фантазии. И ты позволяешь ему отдаляться, погружаешься глубже в собственное тело, чтобы оно распространилось, расширилось, чтобы в нем стало больше места для ребенка. Твоя жизнь тяжелая, как надгробная плита, потому что она заполнена деталями, ведь в ее сценарии, написанном тобой, малышу Кристоферу отводится главная мужская роль. У Кристофера-старшего все меньше диалогов. Почти полностью отсутствуют крупные планы. Проходит время, и Кристофер появляется все в меньшем количестве сцен, и к тому времени, когда пять лет спустя он объявит о своем уходе, у него едва ли останется даже эпизод.

Малыш Кристофер растет. Он превращается в загорелого, крепкого парня, который играет за вратаря. Ты начинаешь встречаться с его тренером, итальянцем по имени Ромео (его правда так зовут), которому нравятся суши и философия Аристотеля. Вы вместе в течение многих лет. Он помогает Крису выбрать колледж и покупает ему машину.

Когда у тебя начинается рецидив, Ромео принимает эту новость, не начинает выкрикивать мольбы и не раскисает. Он не плачет, не ждет, что ты признаешься в любви, и не хочет заставлять тебя разговаривать. Он молчит, когда ты хочешь молчать, и говорит, когда тебе хочется поговорить. Он приносит тебе чай и держит тебя за руку. Ты в плохой форме. Облысевшая, изможденная и такого цвета, какой приобретает свиная вырезка, полежав денек. Ему все равно. Он ходит с тобой к врачам, к психологам, к специалистам, в аптеку.

Наконец ты умираешь. Это облегчение — покончить с раком, который сжирал тебя изнутри в течение двух лет. Тебе сорок восемь. Кристофер и Ромео хоронят тебя. На похоронах ты стоишь возле своего гроба. Это приятно. Все плачут, кругом магнолии.

Умерев, ты видишь яркий свет — но решаешь не следовать за ним. Ты не хочешь оставлять мужа и сына, поэтому плывешь за ними домой. Ты поселяешься в доме в качестве привидения, ешь за одним столом с Кристофером, спишь в постели рядом с Ромео. Ты даже проявляешь свое присутствие — двигая ключи и опрокидывая бокалы для вина. Иногда люди ощущают это, но никогда не бывают уверены в том, что им не показалось.

162

Продолжение главы 195

Ты отправляешься в кругосветное путешествие. Два года в дороге. От тех, кто подолгу путешествует, исходит какое-то особое сияние, какая-то спокойная невозмутимость и легкость. Острые края сглаживаются пройденными милями, странная на вкус вода и плохая погода усмиряют амбиции. Это только к лучшему. Одно ты узнаешь наверняка: рано или поздно все получится. Чем дальше заходишь, тем меньшее значение имеет все остальное. Чем больше видишь, тем меньше тебе нужно. В начале путешествия у тебя было полно карт и расписаний движения поездов, но к концу его у тебя украли часы, а карты были выброшены. Теперь есть только ритм.

По пути ты встречаешь других путешественников, идешь вместе с ними какое-то время, чтобы потом снова их покинуть, зигзагами продвигаясь по миру. За два года ты повидала больше стран, городов, городков и рек, чем могла себе представить. В конце путешествия ты остаешься без гроша в кармане. Все, что у тебя есть, — это потрепанный паспорт, в который американское консульство подшило несколько дополнительных страниц, и дневник с заметками.

Плюсы

Каждый раз, пересекая границу, ты оказывалась в новой стране.

Новый год в Бангкоке.

Зеленые птички в Кашмире.

Пирамиды в Гизе.

Перелет из Катманду в Лхасу, который чуть не стоил тебе жизни.

Айсберги, откалывающиеся от глетчеров в Исландии.

Минусы

Рождество в Калькутте.

Видела, как на похоронах в Рантепао, в Сулавеси, забили бизона.

Понос. Понос. Понос. Понос.

Одиночество.

Когда твое путешествие наконец заканчивается, ты возвращаешься в Америку и идешь работать в кризисный центр для жертв домашнего насилия. Ты помогаешь женщинам из других стран, не говорящим по-английски, связываешь их с переводчиками и иногда отправляешь к врачам, чтобы они могли получить необходимую медицинскую и психологическую помощь. Особенно дружеские отношения у тебя завязываются с одним из врачей, доктором Дэвидом. Он из Чада, у него сильный африканский акцент и широкая улыбка. Доктор Дэвид скоро уезжает, он член организации «Врачи без границ» и двенадцать месяцев бесплатно работает в Нджамене, столице Чада. Чад — это наименее развитая из африканских стран, в ней три климатические зоны, а люди говорят более чем на ста языках. В один неповторимый момент Дэвид берет тебя за руку и спрашивает, не согласишься ли ты поехать с ним. Ты соглашаешься.

Вас посылают работать в Нджамену, столицу Чада, шумный промышленный город, загибающийся от эпидемии холеры. Жара способствует размножению вредных бактерий. Холерные вибрионы Vibrio cholerae попали в город через загрязненные системы водоснабжения. Вместе с ними прибыли их сестрички с нежными именами Candida Albicans, Neisseria elongata, Serratia Marcescens.

Твоя больница находится в Парижском Конго. Это низкое здание с глинобитными стенами и решетками на окнах. Электричество подается с перебоями. У пациентов, которых ты должна лечить, холера, малярия, дизентерия, СПИД и ветрянка. Они накатывают на тебя, как волны реки, у них горячий пот и затекшие ноги. Дэвид работает бок о бок с тобой, ему хватает сил, когда твои тебя покидают, он обнимает тебя по ночам, когда тебя подкашивает от жары или усталости.

Иногда приносят детей. Подбрасывают их по ночам в плетеных корзинах или пластмассовых ведрах. Ты берешь их домой, тех, кому некуда больше податься. Вы с Дэвидом женитесь в октябре и три месяца спустя гуляете по городу с детьми на руках. Когда вы проходите мимо популярного кафе, раздается взрыв, разлетаются осколки стекла, тебя будто накрывает на всей скорости приливная волна чего-то острого, и ты погибаешь от разрыва самодельной бомбы.

Позже будет выяснено, что это были действия исламских террористов, у которых был зуб на держателя кафе, француза. Вы подходили к кафе; Дэвид обнял тебя за плечо, ты подумала о том, как он любит апельсины, и взяла поудобнее маленького мальчика, которого несла на руках. (Как он поправился за последние несколько месяцев, как он пахнет орехами и карамелью!) Ты крепче прижала его к себе, шагая босыми ногами по горячей утоптанной земле. На улице пахло жареными кофейными зернами и апельсинами…

163

Продолжение главы 195

Ты открываешь собственное дело. Становишься ювелиром или кем-то вроде того. На чем специализируешься? На кольцах с сапфирами для незамужних. Разве тебе не приходилось видеть тысячи обручальных колец на тонких пальчиках самодовольных девиц — кольца с бриллиантами, горящими, как злые глаза из темноты, глядящие на тебя, у которой нет обручального кольца, и мужчины тоже нет, на тебя, которая ни к кому не привязана, словом — на никчемную. (Проклятые бриллианты! Почему бриллианты должны получать только те девушки, у которых есть парни? Ты сама себе подаришь этот растреклятый бриллиант.)

Настоящая любовь. Разве не так называют глубокое чувство? Что-то честное, настоящее, чему можно доверять. Синее, как сапфир. Бывают же такие сапфиры, цельные кусочки тоски, которые можно повсюду носить с собой. Так рождается образ кольца «Настоящая любовь». С сапфиром. Кольца на правую руку для женщин, которые умеют сжимать кулаки. Для женщин, которые не хотят бриллиантов, которые обручены с самими собой.

Все свои деньги ты тратишь на разработку дизайна. Для воплощения своей задумки ты нанимаешь местную художницу — у нее получается элегантная платиновая оправа для каждого из синих, как глаза, камней. Бриллианты, сапфиры, музыка, живопись, секс, еда — все это искусство. Ты понимаешь, что мы всегда пытаемся достучаться до других. Заставить другого плакать или смеяться, злиться, действовать или просто уйти. Все ставшие хитами комедии, моментально распродающиеся бестселлеры, художественные фильмы служат одной цели — заставить другого чувствовать то, чего он не ожидал. Кольца продаются плохо. Занять денег у родителей ты не можешь, и время у тебя на исходе. Потом однажды в городском баре удача поворачивается к тебе лицом. Ты пьешь водку с тоником, когда тебе улыбается высокая стройная женщина с кожей цвета корицы.

— Красивое, — говорит она, указывая взглядом на сапфир на твоей правой руке, а затем добавляет: — Обручальное кольцо носят на другой руке.

— Нет, это кольцо именно для правой руки, — отвечаешь ты.

Она в восторге от кольца и покупает сразу пять штук, а три недели спустя снова звонит тебе и рассказывает, что является продюсером известного дневного ток-шоу для женщин. Ты соглашаешься принять участие в шоу, в эфире даришь ведущей кольцо, и с этого момента твоя жизнь радикально меняется. В ту же неделю приходит три тысячи заказов. Твое кольцо «Настоящая любовь» снимают для «Вог», «Космополитен», «Вэнити фэр». Его начинают носить знаменитости и даже те женщины, которые уже замужем или помолвлены. Очевидно, для того чтобы сообщить окружающим: «Я замужем, но все еще принадлежу самой себе».

Некоторое время ты встречаешься с игроком в регби, не мужчиной, а паровым двигателем, который, сбивая других с ног, пробивался прямиком к своей смерти. Все шло хорошо, пока однажды он на бегу не врезался в другого игрока, несшегося ему навстречу. Они столкнулись, как две скалы, у него была сломана грудная клетка, выбиты зубы, весь его скелет будто перетряхнули. Его сердце выпрыгнуло из околосердечной сумки. Он умер еще до того, как его унесли с поля.

Ты не выходишь замуж. У тебя были отношения с тремя мужчинами, которые тебя совершенно устраивали (с одним семь лет, с другим двенадцать и с третьим пятнадцать лет), но в конце концов они все закончились, и было приятно, что не нужно было возиться с бумагами. Иногда по ночам ты чувствуешь себя одиноко, когда рыжий кот и Герман Шепард оказываются не совсем подходящими компаньонами, и иногда тебе кажется, что ты слышишь, как гремит черная водосточная труба. В такие ночи ты не ложишься спать, сидишь с заряженным ружьем и ждешь. Пусть это пугало только покажется, ты отправишь его прямиком в ад.

Годы спустя ты умираешь (тебе девяносто восемь), твои похороны показывают по телевидению. «Дива колец для правой руки умирает!» В твою честь возле клиники жертв домашнего насилия устанавливают статую. Это статуя Артемиды, богини охоты, и у ее ног колодец желаний.

На небесах ты встречаешь Бога, нервного мужчину с мягкими манерами, у которого, похоже, все выходит из-под контроля. Ты критикуешь его за тот бардак, который царит на Земле, а он оправдывается. «Никто, похоже, не понимает самого главного, — жалуется он. — Той части Библии, где говорится о том, что вы все сделаны по моему образу и подобию. Я такой же, как вы все, там, на Земле. Напряженный, усталый, неуверенный в себе, нуждающийся в отпуске, который мог бы провести в Хэмптонсе».

Если взглянуть на происходящее с такой точки зрения, можно усмотреть в нем определенный смысл. К тому же ты видишь, сколько у Бога в кабинете бумаг — нерассмотренные жалобы и просьбы на розовых открытках. Ты говоришь ему, что попозже поможешь ему тут все разложить. А прямо сейчас тебе пора на теннисный корт.

164

Продолжение главы 168

Ты сообщаешь мужу хорошие новости, и у него вырывается вздох облегчения. Его дела в последнее время шли не очень хорошо, и он боялся, что не сможет покрыть расходы на обучение детей. Теперь вы сможете выдержать бесконечную осаду счетов за обучение, лабораторные взносы, кредитные выплаты за дом, медицинскую страховку и прочее…

Рози и Поли заканчивают обучение, они поселяются неподалеку от вас, женятся и в конце концов заводят детей. Конечно, это прекрасно, когда твоя семья все время вместе, и дети, и внуки: они играют в прятки, в свидания и в телешоу, все тебе рассказывают, но это и утомительно, поскольку у обоих твоих детей есть привычка подбрасывать тебе внуков каждый день. Ты — бабушка-няня. Похоже, нехватка аспирина в доме будет хронической. Разве шестидесятилетней женщине не полагается немного тишины и покоя?

Ты умираешь быстро. Твое сердце останавливается, когда ты сидишь на крыльце и читаешь журнал о путешествиях — статью о Санторини и невероятных закатах в Ойе. Там фотографии неба, снятые профессиональными фотографами с помощью дорогих камер. Зелень, золото, синева и халцедон неба, которое ты никогда не увидишь. Снимки такие красивые, слезы обжигают уголки твоих глаз. Ты прикасаешься к фотографии неба, когда чувствуешь, как что-то сдавило тебе грудь, холодное и твердое, как пятипудовая гиря, но потом эта гиря взрывается искрами огня — красное пламя лижет твое горло, охватывает твои руки и ноги, обжигая тебя и заставляя выгнуться дугой на стуле. Журнал падает из твоих рук.

Ты умираешь от обширного инфаркта.

Все собираются на твоих похоронах: Луис, Рози и Поли. Все твои внуки. Соседи и родственники. Твоя жизнь была шумным представлением, а теперь им же стала твоя смерть. Твоя семья украшает гроб по высшему разряду — о, как они рыдают, особенно Поли! У мамы должно быть все лучшее! Мама должна упокоиться в вечности на теплых шелковых подушках! Когда она перейдет в мир иной, на маме должно быть ее лучшее платье и ее лучшие украшения (ну, может, не все ее лучшие украшения)! Теперь, когда мама умерла, надо, чтобы у нее было все, чего она хотела! Они не знают, что ты можешь их видеть, что ты шагаешь вокруг склепа, злая, как курица-несушка без петуха. Чего они только ни напихали тебе в гроб — пряди своих волос и любимых плюшевых зверюшек твоих внучек.

На твоих похоронах появляется незнакомка. Женщина, которую ты никогда раньше не видела. На пальце у нее бриллиантовое кольцо, она выглядит нервной. Или скорее решившейся на что-то. Это просто женщина, которая утром прочитала твой некролог. Она прочитала, что ты была любящей матерью и верной женой. Что ты всегда хотела путешествовать, но у тебя не было такой возможности. Она подходит к очереди прощающихся, не представившись и не оставив своего имени в гостевой книге. Она подходит прямо к твоему гробу и кладет туда сложенный листок бумаги. Это своего рода утешительный приз, знак симпатии одной души к другой. Это — сложенная карта мира. Твоя неосуществленная мечта теперь аккуратно лежит в твоем гробу.

165

Продолжение главы 168

Ты сообщаешь мужу, что теперь у тебя наконец достаточно денег для того, чтобы отправиться в большое путешествие. Он выглядит расстроенным — злится, что ты уезжаешь. Тебе все равно. Если ты не будешь жить своей жизнью, кто сделает это за тебя? Дети? Ради бога, они живут только для себя. Почему бы тебе не сделать то же самое?

Ты покупаешь билет, который позволит тебе объехать весь мир и вернуться обратно. Смысл состоит в том, что ты оплачиваешь мили, а где проляжет твой путь — выбирать тебе. Нужно только придерживаться одного направления. Кругосветное путешествие — это отдельная субкультура. Ты находишь веб-сайты, посвященные этой теме, чаты, колонки советов. Это игра, которая заключается в том, чтобы совершить путешествие, пересаживаясь с самолета на самолет как можно реже (естественно, совсем обойтись без перелетов не получится — через океаны иначе не перебраться). Предпочтительнее ездить на поездах, плавать на кораблях, путешествовать на машинах, мопедах и велосипедах. Чтобы видеть мир с высоты своего роста, а не какого-то птичьего полета.

Еще одно правило состоит в том, чтобы двигаться на восток (так, оказывается, гораздо проще). Один из популярных маршрутов таков: США, Гавайи, Фиджи, острова Кука, Таити, Новая Зеландия, Австралия, Индонезия, Гонконг, Сингапур, Малайзия, Таиланд, Непал, Индия, Африка и Европа. Многие, кто совершал кругосветное путешествие, утверждают, что весь путь можно проделать за два года, это меньше пятнадцати тысяч километров в год, в основном потому, что большинство пунктов назначения находится в странах третьего мира.

Твое семейство вне себя. Они заводят обычную песню: «Мамочка, пожалуйста, ты же не хочешь, чтобы тебя убили (изнасиловали, ограбили, обворовали, избили)». Мило. Чем больше они настаивают на том, чтобы ты не уезжала, тем крепче становится твоя решимость уехать. Забавно выявлять, что заставляет людей останавливать тебя, когда ты на что-то решилась. Каковы их мотивы? Разумеется, они заботятся о твоей безопасности. Но также они заботятся и о себе: их пугает то, что они сами смертны, и они не способны принять тот факт, что тебе в жизни хочется делать что-то еще, помимо того чтобы готовить им каждый вечер треклятый ужин.

Полгода в дороге. От тех, кто подолгу путешествует, исходит какое-то особое сияние, какая-то спокойная невозмутимость и легкость. Острые края сглаживаются пройденными милями, странная на вкус вода и плохая погода усмиряют амбиции. Это только к лучшему. Одно ты узнаешь наверняка: рано или поздно все получится. Чем дальше заходишь, тем меньшее значение приобретает все остальное. Чем больше видишь, тем меньше тебе нужно. В начале путешествия у тебя было полно карт и расписаний движения поездов, но к концу его у тебя украли часы, а карты были выброшены. Теперь есть только ритм. За два года ты повидала больше стран, городов, городков и рек, чем могла себе представить.

По пути ты встречаешь других путешественников, идешь вместе с ними какое-то время, чтобы потом снова их покинуть, зигзагами продвигаясь по миру. В конце путешествия ты остаешься без гроша в кармане. Все, что у тебя есть, — это потрепанный паспорт, в который американское консульство подшило несколько дополнительных страниц, и дневник с заметками.

Плюсы

Каждый раз ты на одну страну приближалась к дому.

Новый год в госпитале для больных СПИДом в Южной Африке.

Зеленые птички в Кашмире.

Женщина в Гизе, которая привела тебя к себе домой, представила своему мужу и приготовила тебе традиционный обед только потому, что ты пропустила свой поезд и не могла найти открытой гостиницы.

Письма из дома, которые ты забирала в офисах «Американ-экспресс».

Хор исландских детей и теплый пушистый свитер, который ты купила в Исландии.

Минусы

Рождество в Калькутте без семьи.

То, что ты скучала по детям и мужу.

Понос. Понос. Понос. Понос.

Одиночество плавает кругами у тебя в голове, как усталая рыба.

Твое путешествие наконец заканчивается, и шесть месяцев спустя ты возвращаешься домой. Америка превратилась в огромную бесплодную землю, опутанную сетями фаст-фудов. Рыба одиночества нагуляла жиру: твоего мужа нет дома, и детей тоже нет. На обеденном столе лежит адресованное тебе пыльное письмо. В доме непривычно тихо. Даже собаки нет.

Письмо гневное — твой муж пишет, что ему известно о том, что ты взяла все деньги себе. «Я не скажу детям, — говорится в письме, — они будут раздавлены, если узнают, что их мать — такая жестокая Эгоистка». Он переехал в дом своего брата. Дети навещают бабушку, и в свете твоих эгоистичных действий он подает на развод.

Тебя охватывает глубокая депрессия. У тебя по-прежнему понос, болят ноги, кровь течет по венам медленнее. Проходит время, а домой никто не возвращается. Потом звонит адвокат твоего мужа. Депрессия усиливается. Ты спишь, спишь и спишь. Сам воздух кажется тяжелым, голова кружится, мир выглядит размытым. Ты пытаешься вспомнить: как звали твоего гида в Лхасе? От какого блюда в Гоа у тебя начался понос? У тебя в дневнике есть несколько заметок, но они недостаточно подробные. Нужно было все записывать. Нужно было это сохранить, все подряд снимать на полароид. Или на видео.

Дети возвращаются в развалившийся дом и приносят туда свою собственную злость и подавленность. Ссоры, споры, препирательства и слезы. Судебные слушания, пошлины, бесконечные переговоры. Твой муж получает почти все. Когда об этом узнают дети, они начинают его ненавидеть. Рози плачет, Поли разбивает машину отца о брошенный фургон с мороженым. Твоя семья разорвана на клочки, и во всем виновата ты. Но ты не можешь забыть, как тебе было хорошо в путешествии. Как ты чувствовала себя свободной и полной энергии. Как ты принимала любой вызов и достигала любой поставленной цели. Ты не можешь забыть тех чувств, что испытала. Корова ушла из стойла, и назад ее не загнать.

Поэтому ты уезжаешь из своего дома на берегу океана, подписываешь все бумаги о разводе и устраиваешься на работу в туристическую фирму во Франции, которая занимается тем, что возит большие группы людей в Европу, Азию и по Африке. Твои дети в ужасе. Они думают, что тебя убьют, ограбят, обворуют и прочее. Но тебя не грабят, не обворовывают и не делают с тобой ничего плохого. Ты живешь в маленькой квартирке над греческим рестораном в Латинском квартале. Ты не зарабатываешь больших денег, бьешься над тем, чтобы освоить французский. Подружиться с кем-то в Париже почти невозможно, но ты счастлива. Ты полностью, окончательно и бесповоротно счастлива.

Ты встречаешься с французами, которые все до единого сексуальны, выходишь замуж за состоятельного барона, у которого страсть к азартным играм и покупке экстравагантных подарков. Шуба из белой лисы длиной до пола, лошадь, на которой невозможно кататься, а можно только нестись галопом, клиника для теннисистов, отпуска на спа-курортах и яйца Фаберже — это лишь некоторые из их числа.

Ты умираешь много лет спустя погожим летним днем в кафе. Твое сердце останавливается, когда ты попиваешь чай «Эрл Грей» из белой фарфоровой чашечки и читаешь книгу по египетской археологии. Когда ты умираешь, поют птицы и рядом с тобой целуется молоденькая парочка. Ты ударяешься виском о мостовую, и все вскакивают со своих мест, чтобы узнать, что с тобой случилось. Это красиво.

166

Продолжение главы 101

Ты соглашаешься сниматься в фильме, и он просто ужасен. Ты ссоришься с режиссером, со своим агентом, со своим партнером, и на съемках у тебя начинается аллергия на креветочный салат. Когда съемки закончены, ты приглашаешь Кристиану на премьеру. Внезапно ты чувствуешь себя так, будто вы одни в целом мире. Когда вы выходите из лимузина, ты неосознанно хватаешь ее за руку, и папарацци просят тебя поцеловать ее перед камерами. Ты делаешь это с радостью.

Кому какая разница, кто кого целует? Хоть броненосца поцелуй, что это изменит? Почему твой поцелуй должен помогать, или задевать, или вдохновлять, или вызывать отвращение у кого-то еще? Любить Кристиану для тебя так же естественно, как дышать или ходить. Это происходит автоматически — и все равно блестящие черноглазые камеры щелкают затворами и шипят, когда вы идете по проходу.

Это называется «Поцелуй с большой буквы». Вы на обложках всей бульварной прессы, слившиеся в поцелуе, когда другие звезды торопятся мимо. Это событие, как катапультой, забрасывает вас в центр всеобщего внимания и противоречивых толков. Ток-шоу, статьи в журналах, интервью и речи. Организации, выступающие «за» и «против» однополой любви, дают свои комментарии. Тебя это очень смущает — все это очень глупо. Вы вместе изо всех сил отбиваетесь от средств массовой информации, обводя фотографов вокруг пальца и призывая на помощь полицейских. Папарацци преследуют вас, сидят в засаде в кустах, выпрыгивают перед вашей машиной. Кристиана хочет положить этому конец. «Давай поженимся и убежим. У нас хватит денег до конца жизни, бросай все это, и давай затаимся, пока о нас не забудут».

Если вы с Кристианой женитесь, перейди к главе 250.

Если вы с Кристианой не женитесь, перейди к главе 249.

167

Продолжение главы 101

Ты не соглашаешься сниматься в фильме. Ты хочешь быть с Кристианой, а все остальные осложняют вам жизнь. Любить Кристиану для тебя так же естественно, как дышать или ходить. Она предлагает тебе пожениться.

Если вы с Кристианой женитесь, перейди к главе 250.

Если нет, перейди к главе 249.

168

Продолжение главы 103

Вы с Элизабет прощаетесь с соседками и переезжаете в Сан-Диего. Мы можем только стараться сделать все, что можем, и каждое принятое решение приносит мир, даже если оно было неверным.

У тебя появляется еще одна дочка по имени Рози, мягонькая смуглая девочка с темно-синими глазами и кожей цвета молока с корицей. Потом год спустя на свет появляется Пол, маленький разбойник, которому всегда жаль тратить время на поцелуи и объятья и который с самого рождения торопится познать мир. Твои родители приезжают вас навестить — как они обожают внуков! Никто никогда не вспоминает о биологическом отце Элизабет. Она очень похожа на своих сестру и брата, и ты быстро принимаешь решение сказать ей, что ее родной отец — Луис. Это ложь? Разумеется. Это аморально? Ну так что с того, зато твоя маленькая девочка не будет тосковать оттого, что ее бросили.

Луис покупает небольшую типографию, которая специализируется на изготовлении брошюр с медицинской информацией. Дела идут хорошо, и он в конце концов покупает дом в Оушенсайде, на побережье. Это крошечный белый коттедж с кривыми зелеными ставнями и рыжим домашним котом, брошенным предыдущими владельцами. Денег всегда не хватает, особенно после того, как дети поступают в колледж. Тебе так и не выпало шанса попутешествовать.

Потом умирает какой-то дальний родственник. От его адвоката ты получаешь по почте подписанный чек на десять тысяч долларов. Ты можешь использовать этот чек для оплаты счетов за обучение детей (Лиззи — в Стэнфорде, Рози — в Колумбийском университете, а Поли — в Миддлбери). Или можешь оставить деньги себе, добавить их к своим прочим сбережениям и рвануть в путешествие.

Если ты отдаешь деньги детям, перейди к главе 164.

Если ты оставляешь деньги себе, перейди к главе 165.

169

Продолжение главы 103

Ты не можешь переехать. В этом доме тебя поддерживают, а это встречается так редко, что ты не можешь уехать из этого места. Что бы ты делала без поддержки других матерей-одиночек? Нет, правда, почему такой стиль жизни не стал нормой для всех тех, кто нуждается в помощи? Жить в коммуне, где вы все делаете по очереди, живете вскладчину, создаете семью с теми, кто оказался рядом?

Твои родители приезжают тебя навестить — какое-то время назад они попали в тяжелую автомобильную аварию и не могли путешествовать. Они хотят, чтобы вы с Элизабет переехали в квартиру получше, но ты отказываешься. На самом деле все двенадцать матерей-одиночек, что жили в комплексе с самого начала (ты, Мелани, Джулиет, Джэки, Ли Ван, Алана, Эллен, Сюзанна, Роза, Райли, Мария Ф. и Мария М.), остались, несмотря на то что у всех в жизни произошли изменения и всем предлагали работу.

Вы держитесь вместе и решаете открыть свое дело. Разве вам в жизни не приходилось видеть тысячи обручальных колец на тонких пальчиках самодовольных девиц — бриллиантовые колечки, сверкающие, как злые глаза, на тебя, у которой нет обручального кольца, и мужчины тоже нет, на тебя, которая ни к кому не привязана, словом — никчемную.

Вы — объединение женщин, которым мужчина нужен, как собаке пятая нога. Которые предпочтут путешествовать, а не загорать, ужинать в одиночестве, а не тащиться куда-то на свидание. А где ваши бриллианты? Где причитающиеся вам треклятые камушки? Так рождается идея кольца «Настоящая любовь». Кольца на правую руку для женщин, которые умеют сжимать кулаки. Для женщин, которые не хотят бриллиантов, которые обручены с самими собой. Вы собираете все свои деньги и тратите их на разработку дизайна. Одна из ваших знакомых, изучавшая ювелирное дело в колледже, делает эскизы — у нее получается элегантная платиновая оправа для каждого из синих, как глаза, камней.

Мелани, которая мыслит цифрами, занимается бухгалтерией. Ей помогает Джулиет. Алана и Эллен специализируются на связях с общественностью. Сюзанна проводит все расчеты и занимается маркетингом. Джэки создает веб-сайт. Ее сын-подросток ей в этом помогает. Ты, Роза, Райли и Мария Ф. — торговые агенты, вы связываетесь с крупными и малыми розничными торговцами и пытаетесь договориться с ними о продаже колец. Мария М. (которая находится в инвалидном кресле и получает материальную помощь на содержание ребенка) сидит с вашими детьми целый день.

Первые кольца продаются медленно, и все выглядит довольно мрачно… Но потом во Вьетнамском общественном центре продюсер популярного дневного ток-шоу берет у Ли Ван интервью. Во время эфира Ли Ван показывает свое кольцо «Настоящая любовь», и с этого момента все меняется. В ту же неделю приходит три тысячи заказов. Кольцо «Настоящая любовь» снимают для «Вог», «Космополитен», «Вэнити фэр». Их начинают носить знаменитости, их носят даже те женщины, которые уже замужем или помолвлены. Очевидно, для того чтобы сообщить окружающим: «Я замужем, но я все еще принадлежу самой себе».

Три года спустя бизнес укрепил свои позиции. Вы все переезжаете в один большой просторный дом. Кольцо «Настоящая любовь» попадает в Европу и Азию, и все больше женщин предпочитают творческие союзы браку. Ты встречаешься с мужчинами, но не выходишь замуж. У тебя были отношения с тремя мужчинами, которые тебя совершенно устраивали (с одним семь лет, с другим двенадцать и с третьим пятнадцать лет), но в конце концов они все закончились, и не нужно было возиться с бумагами. Элизабет вырастает, изучает скульптуру и становится художником-декоратором в Голливуде.

На твоих похоронах девочки всю душу вкладывают в украшение гроба. Они не знают об этом, но ты тенью следуешь за ними, смотришь на ваш общий дом, наблюдаешь за тем, как их дети вырастают и разлетаются по всей стране, присутствуешь на их свадьбах (четыре из них вышли замуж) и на следующих за ними разводах. Со временем все вы, все двенадцать, снова собираетесь вместе, в большом многоквартирном доме на небесах, с бассейном и рыжим котом, который по-прежнему трется у ваших ног, пока малыши играют.

170

Продолжение главы 104

Ты обналичиваешь все свои деньги и вкладываешь их в «Термалинк». «Уверена? — спрашивает брокер. — Эта сволочь за несколько недель ни на очко не поднялась».

«Уверена, — говоришь ты. — Просто сделай это». Но ты дрожишь. Ломаешь карандаш пополам. Ты вешаешь трубку аппарата, по которому разговаривала с брокером, и ждешь.

И ждешь…

И ждешь…

И ждешь…

Ты ждешь, чтобы все тем или иным образом разрешилось. Сгодится любой признак жизни. Ты становишься рассеянной. В течение двух недель забываешь отвечать на телефонные звонки, кладешь документы не туда, куда надо, вешаешь трубку посреди разговора и вообще выпадаешь из жизни. Твои боссы на себя не похожи (обычно они милые ребята, даже несмотря на то, что их докерсы немного тесноваты в талии, а в их грошовых лоферах дополнительные стельки, чтобы казаться выше). «Что значит ты поставила его звонок на очередь? Я же сказал тебе сразу переводить его на меня! Где файл Регера? Кто пролил кофе на факс?»

Потом однажды вечером в приступе идиотизма ты забываешь запереть дверь офиса, и в выходные его грабят. Увольняя тебя, твои боссы даже не разгневаны — они совершенно растеряны. Тебя отправляют домой, похлопав по спине и пожелав удачи.

Цена на акции начинает расти. Каждый день на два пункта. Каждое утро ты танцуешь от счастья. Ты обналичиваешь свое состояние, когда акции стоят пятьдесят пять долларов за штуку. Ты — миллионерша.

Ах ты, удачливая сукина дочка!

Но это новое состояние истощает и оглушает тебя — это слишком много и слишком быстро. Агенты внутренней налоговой службы США, банковские служащие, занимающиеся инвестициями, некоммерческие организации, коммерческие организации — начинается открытый натиск. Тебе нужно отдохнуть. Ты делаешь то же, что делает большинство людей, на которых сваливаются неожиданные деньги, — ты прячешься.

Во всех журналах, которые ты читала до того, как у тебя появились деньги на путешествия, всегда упоминалось одно место, которое стояло особняком. Небольшой элитный остров недалеко от побережья Джорджии, называемый Морским островом. На нем есть гостиница «Уединенный уголок», которая частично представляет собой роскошный пансионат для гольфистов, частично — загородный клуб, а частью — морской курорт. Место только для отчаянно и непристойно богатых. То есть для тебя.

Ты звонишь агенту по недвижимости и покупаешь довоенный особняк с белыми колоннами и бирюзовым плавательным бассейном прямо у океана. Каждый день ты проводишь время в клубе, читаешь, пишешь и плаваешь. Однажды, гуляя по пляжу, ты встречаешь смешного взъерошенного человека, который, как и ты, живет на Морском острове. Он сидит на пляже, забросив удочку далеко в море, и ловит акул.

Его зовут Алистер, он совершенно очарователен, но у него нет денег. Он наемный пилот, живет с матерью в особняке в стиле ранчо пятидесятых годов. Раньше он работал пилотом в авиакомпании «Юнайтед», пока его не уволили за пилотирование самолета в нетрезвом виде. Алистер мил и приветлив, а большинство остальных обитателей острова — нет. Склонные к кучкованию, дружелюбно настроенные только по отношению к своим, легко ослепляемые ложным величием, многие из живущих там женщин заставляют «новеньких» чувствовать себя непрошеными гостями, особенно если эти новенькие — незамужние.

Ты сражаешься за то, чтобы вписаться в среду обитателей острова, быть принятой этими уверенно стоящими на высоких каблуках людьми, ненавидящими всех, кто живет к северу от Мэйсон Диксон Лайн. Ты готова чечетку танцевать и крутиться юлой, лишь бы тебя приглашали на «правильные» вечеринки, «правильные» ужины с жареными устрицами и «правильные» юбилеи. Ты сделала несколько робких подвижек через церковь, куда начала ходить только ради того, чтобы встречаться со своими соседями. Ты даже записалась в комитет библиотечного бала. Потом одним ужасным вечером, когда все почти наладилось, раздается телефонный звонок. Ты знала, что когда-нибудь он раздастся, и меньше всего на свете хотела его услышать.

На другом конце провода твоя дочь, Алисия, просит тебя о встрече. Она вываливает список слишком тщательно подобранных фактов, чтобы можно было сказать, что она ошиблась: «Я родилась такого-то числа в такой-то больнице» — и так далее. (Как будто ты этого не помнишь). Движение в комнате останавливается. «Я ждала этого дня», — произносишь ты, хотя это неправда. Ты боялась его. Драма, вина, вопросы. Ты надеялась, что она никогда не появится в твоей жизни.

Вы встречаетесь в открытом кафе в городе, подальше от ухоженных газонов Морского острова. На тебе зеленый полотняный костюм и туфли кораллового цвета. Чего она хочет? Денег? Мести? Что, если вас кто-нибудь увидит? Что, если она побежит всем об этом рассказывать и все узнают, что у тебя есть незаконнорожденная дочь?

Когда ты потягиваешь свою ром-колу, к тебе подходит малопривлекательная молодая женщина. У нее нос пятачком, как будто кто-то стукнул ее по лицу сковородкой. Она облизывает губы, когда говорит. «Привет», — произносит она и подвигает очки ближе к переносице. С первого же взгляда ты испытываешь к ней антипатию. Неужели встреча с матерью не могла подождать до тех пор, пока кое-кто не сбросит вес? И неужели нельзя привести себя в божеский вид или хотя бы постричься?

Ты морщишься: «Алисия?»

Алисия — типичный «ботаник». Она нервная, безработная библиотекарша, научный сотрудник: ей нравится коллекционировать насекомых. Ее приемные родители были учеными. Она никогда не была замужем (вот уж неудивительно). Она заказывает чизбургер и принимается его клевать. Ты заказываешь бокал «Пино грийо», а потом еще один. Неловкое молчание.

Она рассеянно спрашивает, чем ты занимаешься. Должна ли ты ее расспросить о ее жизни? Неужели ты недостаточно ясно дала понять, что не готова беседовать с ней по душам, раз отдала ее совершенно чужим людям еще до того, как она научилась открывать глаза? Она спрашивает о твоей работе и твоем парне. Спрашивает о твоих друзьях.

Ты соглашаешься снова с ней встретиться, но на самом деле этого не хочешь. Ты усердно трудилась для того, чтобы занять в обществе хоть какое-то положение, а эта девушка может уничтожить плоды твоей работы за один вечер. И к тому же ее появление странным образом совпало с наступлением твоего финансового процветания, разве не так? Алисия заставляет тебя нервничать. С этой девушкой что-то не так.

Из-за твоего отношения к ней Алистер считает тебя чудовищем. Ты сказала ему, что от человека, уволенного за пилотирование самолета в нетрезвом виде и по-прежнему живущего со своей мамой, ты ожидала больше понимания и меньше осуждения. Вы обмениваетесь любезностями, и он говорит тебе, что ты «мечтающая пробиться в общество выскочка из нуворишей, не чувствующая, что ей здесь не рады». Ты шокирована, дрожишь и выплескиваешь ему в лицо мартини, а потом швыряешь бокал ему в голову. Осколки рассыпаются по всему полу, когда он уходит, со всего размаха хлопнув дверью.

С этого момента все катится под гору. Алистер рассказывает всем, что ты родила незаконнорожденного ребенка, что ты безответственная, подлая, безбожная женщина, и твои общественные связи рушатся за один вечер. В доме все начинает ломаться. Разбивается окно, шланг для полива сада разрезан. Ты подозреваешь Алистера, но он отрицает свою причастность к этому. Потом однажды ты возвращаешься домой и видишь, что он в огне. Клубящиеся облака черного дыма и рыжее пламя. Алисия сидит на газоне с канистрой бензина. Она плачет. Ее кожа мокрая и блестящая, облитая чем-то едким. «Мои родители были не учеными, — говорит она, — они были чудовищами». А потом задает вопрос, который ты боялась услышать с того момента, как она родилась. «Где ты была?» — спрашивает она и чиркает спичкой.

Ты умираешь, пытаясь спасти ее и наглотавшись едкого дыма, от которого твои легкие покрываются рубцами, съеживаются и слипаются, как мокрые черные тряпочки. Твои соседи выходят из своих ухоженных домов, чтобы посмотреть на пожар.

171

Продолжение главы 104

Ты не можешь этого сделать. Что, если ты все потеряешь? Каждый пенс, который тебе достался таким трудом, каждое небольшое преимущество, которого тебе удалось добиться? Нет уж. Лучше быть в безопасности, чем сожалеть о чем-то. Лучше синица в руках, чем журавль в небе. Риск не для тебя. Ты не станешь делать заказ и терпеливо ждешь, когда твоя добродетельность принесет свои плоды.

И ждешь…

И ждешь…

И ждешь…

Акции растут в цене. Они поднимаются выше крыши. В первые же три недели их рост превосходит все ожидания. Говорят, что глубоко в нашем подсознании хранятся воспоминания обо всех событиях нашей жизни, каждое наше мгновение на Земле каталогизировано, некоторые скрываются среди теней и тумана, другие предстают ярко освещенные солнцем. Это воспоминание тоже останется в твоем сознании, прикрытое защитными покровами, аккуратно забаррикадированное, чтобы вспоминать о нем пореже. Ты могла стать миллионершей, если бы только воспользовалась этим шансом. Ты впадаешь в депрессию. Может, однажды от всех этих мыслей ты и дошла бы до самоубийства, но одним холодным грустным вечером раздается телефонный звонок. Прямо тебе на работу. На другом конце провода твоя дочь, Алисия, просит тебя о встрече. Движение в комнате останавливается. Дыхание останавливается. Все останавливается.

«Я ждала этого дня», — произносишь ты, хотя это не так. Ты боялась его. Драма, вина, вопросы — но сейчас, в свете твоей последней потери, это кажется даром. Вселенная пытается помочь тебе справиться с болью. Слабое утешение думать, что если бы Вселенная была злом, она вряд ли сильно веселилась бы, если бы все подряд кончали с собой. Нет, ей надо давать людям какую-то надежду на счастье, иначе все просто начнут прыгать с утесов.

Ты соглашаешься встретиться со своей взрослой дочерью в баре в городе. Чего она хочет? Денег, мести? Какая разница. Что бы это ни было, у нее хватило смелости тебе позвонить, а жизнь уже не станет дерьмовее, чем она есть.

В баре, где ты потягиваешь свою ром-колу, к тебе подходит робкая молодая женщина. У нее нос как у мопса, будто мопсы были среди ее предков. Она облизывает губы, когда говорит. «Привет», — произносит она и подвигает очки ближе к переносице.

«Алисия?»

Алисия — типичный «ботаник». Она — библиотекарша, научный сотрудник в научной лаборатории, детей нет, замужем не была. Она заказывает еду и принимается ее клевать. Тебе она нравится. Ты пытаешься сделать так, чтобы она чувствовала себя комфортнее. Рассказываешь ей о своей жизни — о жизни, которой ей посчастливилось избежать, поскольку ей посчастливилось избежать общения с тобой.

Она смотрит на это по-другому.

На следующей неделе она навещает тебя на работе, вы вместе идете обедать. Между вами начинает налаживаться непростое общение. «У меня была трудная жизнь, — признается она. — Мои родители, Фостеры, делали со мной все что хотели, и своим друзьям тоже разрешали делать со мной все что заблагорассудится». Она описывает по-настоящему кошмарные испытания, выпавшие на ее долю. Ты держишь ее за руку. Это просто чудо, что она не стала уличной проституткой, которая берет плату вперед. Ты понимаешь, что ее сдержанность — это защитный механизм. Маска. Каждую среду вы обедаете вместе. Делаете покупки на блошиных рынках по субботам. Ей нравится твоя маленькая квартирка, твоя сломанная мебель.

Твоя жизнь стала лучше с тех пор, как в ней появилась Алисия.

Она переезжает в твой город и выходит замуж за хорошего человека. Ее маленькая семья живет всего через одну улицу от тебя. Ее муж — водопроводчик, он хорошо заботится о ней и четырех шустрых яркоглазых детях. Встреча с ней позволила тебе обрести достаточно уверенности в себе, чтобы начать ходить в спортзал, сбросить несколько фунтов и получить лицензию брокера. Ты выходишь замуж за одного из биржевых маклеров, с которым работала. Милый парень по имени Джефф, у которого есть чутье на выгодные сделки.

Ты становишься миллионершей, которой не смогла стать когда-то раньше (правда, это потребовало больше времени и внимания, чем просто поставить на кон все свои сбережения). Джефф помогает тебе справляться со своим состоянием, а ты помогаешь ему растить двоих детей (он овдовел, когда его детям было всего одиннадцать и тринадцать). Алисия становится для них потрясающей сводной сестрой. На Рождество дом битком набит людьми — они словно испытывают его на прочность. Ваш дом похож на декорации к фильму со счастливыми сценами. Это прекрасная жизнь.

172

Продолжение главы 105

Ты записываешься на прием к врачу, ничего никому не сказав, — ты не хочешь, чтобы кто-нибудь тебя от этого отговорил. У тебя не будет ребенка от насильника.

Ты знала, что беременна. Знала об этом еще до того, как слова слетели с губ врача. Когда твой живот стал лишь самую малость тверже, когда вкус еды едва заметно изменился. Но ты умная девочка и никому не говоришь ни слова. Ты не плачешь, не задаешь вопросов. Просто едешь на другой конец города в клинику и записываешься на аборт.

Они открываются во вторник. Ты будешь беременной до вторника. Договорились.

За неделю, которая проходит между записью на аборт и собственно днем операции, ты взращиваешь внутри себя раскаленную добела ярость. Силу, которая позволяет тебе руками разрывать напополам телефонные справочники и раздавливать жестяные банки из-под напитков одной рукой. Когда ты приезжаешь в клинику во вторник утром, у входа в пикете стоят две женщины с плакатами, на которых надписи: «Не убивай свое дитя!» и цитаты из Библии. Заметив тебя, они бросаются тебе навстречу, надеясь, наверное, отпугнуть тебя от этого места. И не понимают того, что это ты бросаешься к ним.

— Как тебя зовут? — спрашиваешь ты старшую из них, ту, что с золотым распятием на шее.

— Что, простите?

— Как тебя зовут?

Она делает чинное лицо:

— Мэри Джейн.

— Красивое имя, — шепчешь ты, наклоняясь очень близко к ее уху; ты чувствуешь запах цветочных духов и легчайшую нотку пота этой праведницы. — Я назову ребенка Мэри Джейн, — говоришь ты, — перед тем как убью его и спущу в унитаз.

Женщина отступает назад, схватившись за горло, будто проглотив пчелу. «Я могу принять, когда мужчины не понимают, что женщина может считать, что сейчас не время заводить ребенка, — рычишь ты на отступающую Мэри Джейн, — но чтобы этого не понимала женщина? Чтобы женщина пыталась остановить другую женщину, когда та собирается сделать то, что должна? Вы стали бы меня останавливать, когда бы я захотела избавиться от опухоли, или от рака, или от чего-то, чему во мне не место, что растет во мне, как паразит? Это низко. Это лицемерно. Это подлое издевательство».

Подпрыгивающей походкой и с поющим сердцем ты отправляешься в клинику. Бедная Мэри Джейн! В клинике тебе предлагают сначала поговорить с психологом, чтобы они были уверены, что ты пришла по своей воле, отчего ты готова рассмеяться вслух. («Ой, нет, уж поверьте мне, я мечтала здесь оказаться!») В приемной полно грустных девушек, и тебе их жаль. А еще там полно форм, бумаг и подписей.

Наконец психолог усаживает тебя в своем маленьком кабинете. Это милая латиноамериканка по имени Марина, с полными губами и влажными глазами. Она задает тебе несколько вопросов («это просто формальность»):

«Сколько раз за последние полгода вы занимались сексом без применения контрацептива? Сколько половых партнеров у вас было за последний год?» Своими расспросами она затрагивает какую-то тонкую струну в твоем сердце, какой-то тайный переключатель, и плотина, которую ты камень за камнем возводила, прорывается. Ты изливаешь ей все, что накопилось. Не успев остановиться, ты рассказываешь ей все. Бедная женщина! Ты рассказываешь, сжимая кулаки: школа искусств, видеозапись, Ги Моффат, «Вау гардианз», дом, Саммер… но она не останавливает тебя и не задает вопросов, просто моргает своими влажными глазами с тяжелыми веками, будто дает тебе разрешение.

О чем ты плачешь? Куда текут твои слезы? Говори, не держи тайну в своем сердце. Если ты хочешь, чтобы врач тебе помог, Нужно обнажить рану.

Балтиус

И ты обнажаешь свою рану. И свою душу. Марина не читает проповеди и не говорит покровительственным тоном, она просто ждет, пока ты закончишь, похлопывая тебя по колену, потом подписывает твое направление, и все. Ты идешь в процедурный кабинет и делаешь аборт. Медсестры приветливы, врач деликатен. Вся процедура занимает ровно восемь минут.

Потом ты испытываешь облегчение. Как будто из тебя высосали весь грех. Это освобождает тебя и наполняет силой, взрывом энергии, настолько, что ты можешь проехать мимо дома. Не родительского дома, а дома «Вау гардианз». Он кажется чем-то чужеродным. Белые ставни. Крыльцо. Саммер работает на газоне перед домом. Садовничает. Потрясающе — садовник-насильник. Осторожно обращайся с шипами роз, аккуратно подрезай их.

Ты наблюдаешь за ним. У парадного крыльца припаркован его мопед. Блестящий, свежевымытый. Тут тебе в голову приходит идея. Ясная, четкая, продуманная. Как будто ангел Господень дал тебе знак. На следующий день ты возвращаешься и измеряешь высоту его мопеда. Его точные размеры. Ты едешь в город, расположенный по соседству с вашим, и за наличные покупаешь проволоку и гвозди. Ты ждешь, когда Саммер уйдет, а потом вкручиваешь две скобы в гараж на уровне глаз и протягиваешь между ними острую как бритва проволоку. На уровне головы. На солнце она невидима. Почти невидима.

Если верить газетам, когда Саммер свернул с аллеи на своем мопеде, он, должно быть, заметил проволоку в последний момент и успел нагнуть голову. Проволока не убила его, как планировала ты. Она только вырвала ему глаза, что, по большому счету, тоже совсем неплохо. Остаток своей искалеченной жизни он провел в реабилитационных клиниках и умер несколько лет спустя на операционном столе во время рискованной операции, в результате которой зрение его левого глаза должно было частично восстановиться.

Это не ты его убила, это сделал хирург.

Ты живешь еще долго. Выходишь замуж, получаешь образование, открываешь собственное дело. Твоя последняя мысль перед смертью не о детях, которых у тебя двое, и не о любящем муже, и не о том, что любовь побеждает все. И не о твоем детстве, юности или взрослой жизни. Ты не вспоминаешь свои любимые блюда, праздники или людей. Твоя последняя мысль о том, как тебе повезло, что тебе удалось убить Саммера. Это радость, которую должна испытать каждая женщина, — радость от убийства своего насильника.

Майя Анджелу[18]: «Я была на кухне горестей и попробовала стряпню изо всех горшков».

Ты: «Я увидела своего насильника и вышибла из него мозги».

Ты умираешь счастливой.

173

Продолжение главы 105

Ты не можешь сделать аборт. Все, что ты можешь, — это проигрывать в сознании то мгновение, когда врач медленно произносит: «Вы беременны». (Яркий свет гаснет до темноты, чернота, занавес.)

Темные комнаты, сообщающиеся с темными комнатами. Все носят тапочки. Тише, она спит. Весь дом находится под водой. Все молчат. Ты спишь, и спишь, и спишь…

Девять месяцев спустя у тебя из живота вытаскивают тощее, вымазанное чем-то красным, черноволосое, орущее нечто. Твоя первая мысль: убейте его. В операционной неловкие улыбки. Сфотографировать его? Господи, кто-нибудь назовите как-нибудь эту проклятую штуковину. Мне наплевать как. Назовите его ребенком насильника.

Ты даешь ему имя Марк. Понятно? Марк. Отметина на бумаге. Отметина на твоем теле. Примечательная ситуация.

Ты одна. Ты и черноволосый ребенок. У тебя не черные волосы. У твоих отца и матери не черные волосы. Ни у кого из твоих знакомых нет черных волос. Этот ребенок любит орать. Этот ребенок не любит спать. «Что ты делаешь с ребенком?» — кричит твоя мама и утаскивает эту штуковину прочь. Он плачет. Это ребенок-монстр. Слыхали о таких? Они умеют зажигать пожары еще до того, как научатся ходить. Они размазывают свое дерьмо, едят свое дерьмо, бьют других детей по лицу, больно кусаются, пихаются, орут, ругаются, мучают животных и так далее… Люди на улице на тебя оглядываются. Плохая мать. В детском отделении перешептываются, когда ты рядом. Во всей истории не было случая, чтобы обвинили ребенка-монстра — во всем обвиняют мать.

И еще эта мысль, что предназначение женщины в том, чтобы рожать детей. Как будто ты какой-то инкубатор, ни на что больше не годный. Если бы только можно было переложить это на них, Господи, тогда мы были бы богоравными хранительницами человечества, а не дойными коровами.

В «Уол-марте» ты покупаешь пистолет. Последний выбор. Здесь нет «Вау гардианз», чтобы остановить тебя. Ты в хорошей компании. Клеопатра, Курт Кобейн, Винсент Ван Гог, Эрнест Хемингуэй, Хантер С. Томпсон, Мэрилин Монро. Ты приносишь пистолет в ванную комнату, ложишься в ванну и заряжаешь его. Холодный курок, черноглазый барабан. Ребенок-монстр орет. Всегда, постоянно орет.

Нажми на курок. Нажми сильнее!

Твои руки опадают.

174

Продолжение главы 107

Ты решаешь выйти замуж за Томпэта, но в то мгновение, когда женщина предпочитает мужчину работе, у нее начинаются неприятности. Начинается головная боль, и боли в спине, и мигрени, и гингивиты. Тело рассылает сигналы бедствия направо и налево, у тебя начинаются сыпь, аллергии и конъюнктивит. Ты позволяешь колечку проскользнуть тебе на палец (бриллианты так могут отвлекать внимание от главного), и у тебя сразу же начинается череда затяжных, выматывающих, таинственных болезней. Слабость, недомогание, легкая лихорадка. Вместе с этим ты прекращаешь рисовать. Ты подолгу спишь, что, в общем-то, хорошо, поскольку Томпэт, как только появляется дома, запирается в своей студии и рисует.

Вы с Томпэтом помолвлены в течение семи лет. За это время он приобретает международную известность как художник, а ты заводишь свое дело: в универмаге стоит твоя тележка с произведениями прикладного искусства. Он чудесный, оплачивает все счета, перевозит тебя в дом получше, у ручья, и покупает подержанный, но прочный «сааб». Потом на свет появляются близнецы Тимоти и Эндрю. Агрессивные, требовательные младенцы, которые начинают кричать сразу же, как только остаются одни, или им дают не тот вид горохового пюре, или не дают игрушку, которую им хочется, или вообще не дают того, что им хочется, а это в каждый отдельно взятый момент может быть что угодно.

Материнство требует куда больше сил, чем когда-либо отнимала живопись, оно требует больше терпения, старания и понимания. Эти дети ужасны. Они работают в команде. Они по очереди сводят тебя с ума, как будто у них сменная работа. Один сознательно срывает защитную сетку с работающего вентилятора и пихает пальцы в лопасти, а другой в это время швыряет всех своих плюшевых зверюшек в горячую ванну, чтобы они «сварились». Иногда тебе хочется их утопить. Один из них обязательно не спит и пищит. Они болеют. Несмотря на то что они постоянно в тепле и чистоте, они подхватывают всевозможные инфекции вплоть до лихорадки Денге. Они дерутся. Они спорят, орут и бьют друг друга кубиками по голове. Они просто притягивают неприятности. Они падают с лестницы, запираются в стиральной машине, а один как-то решил полетать из окна второго этажа как супермен. Ты постоянно торчишь в больнице «скорой помощи», медсестры наверняка считают, что ты их бьешь, а врачи вздыхают и ставят на них все новые и новые заплатки.

Попав в начальную школу, они ведут себя невероятно плохо. Их оставляют после уроков, запрещают посещать занятия, их исключают. Ты пытаешься заниматься с ними дома, а они вламываются в студию Томпэта и устраивают побоище среди красок. Как только ты задремала, они размазали по всему полу египетскую алую, которую Томпэт привез из Франции. Они размахивали его кисточками, как мечами, а тылы прикрывали холстами. Томпэт не может поверить в то, что ты не справляешься с детьми. Он не может представить, насколько это сложно. Он настаивает на том, что ты должна лучше стараться, отказывается давать им любые лекарства, все сильнее и сильнее отстраняется, а потом уходит совсем. Он говорит, что не может выносить их и не может выносить тебя. С его уходом жизнь не сильно меняется. Похоже, что после рождения близнецов он и так нечасто появлялся дома. Он женится на своей бывшей ученице, и прямо перед церемонией близнецы поджигают ленты ее букета.

Ты перебираешься в бывшую студию Томпэта, покупаешь масляные краски и начинаешь новую серию картин. Владелица галереи, где ты выставлялась раньше, смотрит на них, и ее глаза наполняются слезами. «Ты вернулась, — шепчет она. — Они — фантастические». Той же осенью она устраивает тебе выставку, которую расхваливают на все лады; картины продаются все до единой. Критики пытаются описать твою работу на бумаге, хотя и признают, что не могут полностью оценить их значимость. «Это материнство, — пишут они, — в стиле Лиззи Борден».

На картинах изображены спокойные, хорошо владеющие собой женщины, разными изобретательными способами убивающие детей. Похоже, что все изображенные на картинах дети этого заслуживают — это маленькие дьявольские отродья с зеленоватой кожей, сопливыми носами и орущими глотками. Женщины, напротив, совершенно не вписываются в общий фон картин. Они в костюмах от Шанель и с жемчужными сережками, они подталкивают детей к клеткам с белыми медведями, роняют их из окон второго этажа в универмагах, провожают их в духовки и сажают в сушилки.

Близнецы считают, что это просто здорово. Они обожают твои картины. На самом деле, несмотря на то что в детстве они были просто отвратительны, они вырастают во вполне милых людей. Тимоти открывает собственную художественную галерею в Нью-Йорке, где выставляются твои работы, работы его отца и работы его брата, Эндрю. Эндрю не рисует, а создает видеоинсталляции, которые пользуются относительным успехом на всех кинофестивалях, где они реконстрируются, и в музеях. До конца жизни вы не слишком часто встречаетесь, поскольку расстояние, похоже, является необходимым компонентом гармонии, но вы часто говорите по телефону, и мальчики почти каждый раз просят тебя рассказать еще какую-нибудь историю из их детства, из тех времен, когда они были ужасны.

Ты во второй раз выходишь замуж за человека по имени Нил Розенблум, который в тебе души не чает и исполняет любые твои капризы. Он следует за тобой по всему миру, поскольку ты ездишь от одной выставки к другой, с одной презентации на другую. Твои работы неуклонно приобретают популярность и растут в цене. Он всегда заботится о том, чтобы у тебя было все, что тебе нужно: хорошая еда, отдых и отличный секс. Вы умираете во время круиза от пищевого отравления креветками со шведского стола морепродуктов в больнице на Виргинских островах.

175

Продолжение главы 107

Ты понимаешь, что не можешь выйти замуж за этого человека, потому что, каким бы прекрасным он ни был, он стоит тебе твоей работы. Никогда не выходите замуж по любви. Всегда выходите замуж по расчету. Ты говоришь ему, что не можешь выйти за него замуж, и он порывает с тобой. Ты переезжаешь в большой старый склад, в котором раньше располагалась пекарня. Вдоль стен стоят огромные духовки, в которых могли бы печь свой хлеб викинги, а столы из нержавеющей стали выстроены вдоль противоположной стены. Остальные обитатели склада — это скульпторы, художники, создающие видеоинсталляции, печатники, изготовители карт и резчики по металлу. Это будто намазанный медом улей для творческих натур, в котором ощущается дух здорового соперничества, отчего все работают только усерднее.

Ты пытаешься возобновить серию домохозяек, убивающих своих мужей, но как-то не выходит. Твоя злость давно иссякла, и тебе нужно что-то другое. Ты начинаешь устраивать вечеринки для обитателей здания, на которые приходит по двадцать-тридцать человек за раз. Готовишь то, что в доме найдется. Для этого у тебя полно плит. Идея состоит в том, что они готовят основное блюдо (лазанью, омара, курицу с ананасами и тако), а ты десерт. Десерты всегда тебе удавались. Ты печешь лимонные пироги и пироги с кокосовым кремом, делаешь домашние шоколадки с арахисовым маслом.

Шоколадки ты научилась делать у своей бабушки: растопить плитку шоколада «Хершиз» на водяной бане, добавить что захочется (арахис, апельсиновую цедру и так далее), потом вылить эту смесь в формочки (пока эту роль выполняют формочки для льда), остудить, вытащить их оттуда и — вуаля! Все их обожают, и ты начинаешь совершенствовать рецепт.

Шоколадки «Хершиз» недостаточно хороши. Тебе нужно приготовить шоколад по собственному рецепту, и для этой цели ты заказываешь у поставщика какао-бобы. Ты находишь лучшие, какие только есть, знаменитые венесуэльские бобы. Ты обжариваешь их небольшими порциями у себя на плитах и покупаешь у поставщика кондитерских производств формочки для шоколада. Но твоя соседка Уэнзди (частенько сидящая на героине, а в остальное время отличная скульпторша) говорит, что формочки — это слишком скучно. Это же только цветочки, зайчики и сердечки. Шоколад был бы вкуснее, если бы формочки были интереснее. Она дарит тебе подарок. Несколько странных металлических формочек для шоколада с названиями вроде: «Дохлый кореш» (маленький череп и скрещенные кости), «Дьявольские детки» (карапузы с рогами), «Больные котята» (маленькие котята с крестиками в глазах) и «Чистый яд» (маленькая бутылочка с надписью крошечными буквами: «Яд»).

Первую партию шоколадок ты готовишь так, чтобы они соответствовали своим названиям. «Дохлые кореша» с корицей и перцем, «Дьявольские детки» из молочного шоколада, у «Больных котят» ушки и лапки из белого шоколада, а «Чистый яд» в обсыпке из острого красного перца. Женщина сверху, которая изготовляет бумагу, мастерит для тебя прелестные коробочки в форме гробов, и ты отвозишь целую партию таких конфет одному кондитеру.

Он продает их все и спустя две недели заказывает еще сотню коробок. Они становятся хитом. Тебе удается продать все, что ты приготовила. Твой склад превращается в шоколадную фабрику. Ты расширяешь производство и, помимо сластей для Хэллоуина начинаешь наносить на плитки белого шоколада мазки, как у Поллака. Твой шоколад начинает выигрывать призы и продаваться по всей стране. Теперь он продается в сети универмагов и через несколько подарочных каталогов. Ты наконец снова создаешь художественные произведения, только из шоколада.

Ты выходишь замуж, разводишься и выходишь замуж во второй раз. Ты усыновляешь двоих детей и берешь в дом рыжего кота, а потом снова разводишься. До конца своих дней (а ты доживаешь до весьма преклонного возраста) ты живешь на ферме, где вручную делается твой шоколад (но, слава Богу, готовишь его не ты). Ты умираешь от старости и отправляешься на небеса, которые представляют собой стеклянный город — метрополию, полную стекла и крылатых созданий.

176

Продолжение главы 109

Ты переезжаешь к Луису и два месяца спустя чувствуешь у себя в животе болезненное уплотнение. Тебя тошнит. Ты не можешь переносить вкус красного вина и постоянно чувствуешь себя усталой. Помидоры на вкус напоминают фольгу, а жареное мясо — яичный салат. Ты беременна. Луис взволнован, а ты чувствуешь себя неуверенно. Первой на свет появляется девочка Рози, мягкий комочек мышц, вертящийся в распашонках. Через год у нее появляется братик Пол, маленький разбойник, которому всегда жаль тратить время на поцелуи и объятья и который с самого рождения торопится познать мир. Ты любишь их больше жизни. Луис покупает небольшую типографию, которая специализируется на изготовлении брошюр с медицинской информацией. Заголовки у брошюр примерно следующие: «Что делать при конъюнктивите», «Итак, вы решили уменьшить грудь!», «Грибок — тайна Америки», «Ангиопластика для всех» и так далее. К нему обращается несколько больниц и глазных клиник. Он работает подолгу. Когда машины ломаются, он приходит домой грязный, испачканный в краске. Он часто несдержан, ест нерегулярно, когда у него случаются приступы ярости, ты отправляешь детей по комнатам, но дела идут хорошо, и он покупает дом в Оушенсайде, на побережье. Это крошечный белый коттедж с кривыми зелеными ставнями и рыжим домашним котом, которого, похоже, бросили предыдущие владельцы.

Вы живете так, что становитесь больше похожи на соседей, чем на любовников. Ваша сексуальная жизнь сходит на нет, вы говорите только о сухих обыденных вещах: «Где насос?», «Ты оплатила счета за кабельное?», «Ты видел детский свитер?» и так далее. Тебе хочется притянуть его поближе, достучаться до него и разрушить эту стену льда, становящуюся с каждым днем все толще, но новый слой льда нарастает, и все, что тебе остается, это наблюдать.

Потом однажды утром, совершая пробежку по пляжу, ты замечаешь знакомое лицо. Сначала ты не можешь вспомнить, откуда ты знаешь этого человека, но потом понимаешь, что это официант из твоего любимого японского ресторана. Тору. Он очень высокий, с изящными ладными руками. Он узнает тебя первым. «Тору, — напоминает он. — Из „Оригами“».

Ты улыбаешься, и вы пожимаете друг другу руки: «Я бы везде тебя узнала».

Вы вдвоем гуляете по берегу и говорите о рыбе, дорожном движении, жизни, любви — обо всем понемногу. Ты давно ни с кем так не говорила, — вы оба словно торопитесь выговориться. Вы сидите на перилах и смотрите на океан. Он снимает травинку с твоей рубашки. Ты замечаешь, какие у него колени — изящные, точеные. На самом деле ты никогда в жизни не видела таких красивых коленей.

Ты не рассказываешь мужу о том, как столкнулась с Тору, хотя могла бы, ведь в том, что ты с ним столкнулась, не было ничего такого, но зачем ты дала ему номер своего телефона, и почему он дал тебе номер своего, и почему ты оглядывалась через плечо, уходя? В этот вечер Луис опять возвращается с работы грязный и злой и кроет такого-то и такого-то с работы, который опять его подвел, и что же это за человек, что не может следовать простым указаниям, чтобы сберечь свою задницу. Ты поворачиваешься в постели на другой бок, пускай ворчит — ты почему-то не можешь перестать улыбаться.

Всем нам приходится решать, какие мосты строить, а какие сжигать. Каждый новый день сулит новый неизвестный поворот. Ты решаешь встретиться с Тору в кофейне, расположенной вдали от шумных мест; вы пьете латте и не слишком много болтаете. (Почему ты выбрала место подальше? Вы живете недалеко друг от друга. Почему ты выбрала это место? Ты не знаешь.) Когда он встает, ты идешь за ним, и он приводит тебя к себе домой. То, что происходит потом, можно описать только как «секс-марафон». Нечто, достойное японского порно. Тут вам и шелковые веревки, и кухонные столы, и овощи. Ты кусаешь губы так, что они начинают кровоточить. Любой заплатил бы за то, чтобы посмотреть, что вы вытворяли.

Он притягивает тебя, словно магнит. Он неотразим. (По некоторым дорожкам идти так легко, а другие освещены слабо и нехожены. Вот она — худшая из тех, которые ты можешь выбрать, но все равно ты в своем сознании постоянно выходишь именно на нее, как какой-то слепой полубезумный картограф.) Ты снова и снова встречаешься с Тору. Это продолжается несколько дней, потом недель, потом месяцев, а потом больше года. Луис продолжает усердно работать, дети хорошо успевают в школе, а ты счастлива с двумя своими мужьями. С одним у тебя дом, а с другим ты трахаешься. Чтобы на тебе жениться, нужна целая деревня[19].

Забавно, как сознание умеет блокироваться, как память и интуиция берут выходной каждый раз, когда ты делаешь что-то, чего не должна делать. Затем наступает день, когда все собирается в фокус, момент, когда твоя глупость терпит сокрушительное поражение. Ты беременна и совершенно не представляешь себе, кто отец ребенка. Ты говоришь врачу, что тебе нужно знать, азиатской наружности будет ребенок или нет. «Такого анализа не существует, — отвечает он. — Вы хотите знать пол ребенка? Это я могу вам сказать».

Что хорошего в том, что ты можешь знать, девочка у тебя будет или мальчик, если ты не знаешь, будет ли ребенок азиатом или испано-американцем? Луис не станет растить азиатского ребенка, а Тору не станет воспитывать латинского малыша. Ты не первая женщина, попавшая в такое положение. Вовсе нет. Тебе на ум приходят слова Эллы Уиллер Уилкокс: «Один корабль плывет на восток, а другой на запад, их гонят одни ветра, но куда корабль поплывет, решат не шторма, а его паруса».

Если ты останешься с Луисом, перейди к главе 190.

Если ты убежишь с Тору, перейди к главе 191.

177

Продолжение глав 62 и 109

Ты соглашаешься работать на радио. Комната, где записывают новости, похожа на мрачный цирк во время пожара. Тридцать людей, толпящихся в тесной комнатке, мечутся в разные стороны, чтобы новости с разных проводов пошли в эфир. Они торопятся, чтобы успеть к крайнему сроку, торопятся, чтобы смонтировать отрывки, торопятся, чтобы попасть на бесконечные встречи. У тебя нет своего стола — там нет свободных столов. Ты делишь тесный прилавок, на котором стоят шесть телефонов, еще с шестью интернами. Ни у кого нет времени тебе что-нибудь объяснить, здесь явно не будет обучающего семинара и не будет подходящего места, где можно задать вопросы. Здесь применяется метод «утони или выплыви», поэтому тебе решать, учиться ли чему-то, просто впитывая информацию, или положиться на удачу.

Корреспонденты берут диктофоны и микрофоны с собой и записывают звук. Потом они приносят назад сырую запись, загоняют ее в компьютер и нарезают звук на маленькие отрезки, там и сям добавляя свои голоса, дающие пояснения к сюжету. Это довольно просто, вот только диктофоны непрочны и сложны в обращении, а компьютерные программы, которые используются для монтажа, на санскрите. К тому же как только ты заходишь в монтажную, чтобы попытаться разобраться, как работает система, один из репортеров обязательно делает при взгляде на тебя страшные глаза и/или отправляет тебя к твоему начальству, чтобы ты не мешала им монтировать свои репортажи.

Поэтому, чтобы самой чему-то научиться, ты остаешься после работы. После того как все уходят домой, ты забираешься в монтажную и учишься работать с невозможно сложными программами, которые они используют. Ты добираешься до одного из проигрывателей мини-дисков и практикуешься в записывании. В записи твой голос звучит странно. Мягко и глупо. По-девчачьи. Поэтому ты репетируешь. Понижаешь голос на октаву и пытаешься звучать более профессионально. Получается немного лучше, но настоящая проверка наступит, когда ты будешь брать у кого-нибудь интервью.

Ты решаешь взять с собой диктофон на ночь, когда он никому не будет нужен. Но у кого взять интервью? В этом городе после десяти относительно безобидными вещами занимаются только детки в кофейнях. Ты не решаешься взять оборудование в бар, где на него могут пролить ром или его может отнять какой-нибудь пьянчуга. Поэтому ты отправляешься в маленькую кофейню возле студии, убогое эклектичное местечко с тамтамами вместо столиков и рядами старых сидений из самолета вместо стульев. Ты разговариваешь там с парнем по кличке Мышь, худым, жилистым, с водянистыми глазами. Он нервничает, но ему нравится идея говорить в микрофон, а потом слушать, что получилось. Вы сидите и болтаете, когда к нему подходят люди и заговаривают с ним. Он всех здесь знает.

Оказывается, что неприятности на свою голову можно найти даже в кофейне. Мышь — мелкий торговец метом, один из нескольких городских «лошадок». После того как ты обещаешь не называть его имя, он рассказывает тебе, каково это торговать, как работает цепочка. Он даже не знает, откуда приходит дурь: он забирает ее позади автобусной остановки, где старик по кличке Моисей продает пакеты как кирпичики хлеба, полные кристалликов, за наличные. Он выставляет немалый счет, часть которого оставляет себе, а часть отдает своему поставщику, кто бы он ни был.

Ночь за ночью ты ходишь за Мышем, разговариваешь с торчащими детками, с их приятелями и даже со стариком Моисеем, которому нравится внимание. Оказывается, он забирает кирпичики с дерьмом у издателя библий в промышленном пригороде. Страницы из библий вырываются, на их место кладется мет, а потом это все для него упаковывают в коробки. Дома он расфасовывает их по хлебным пакетам для «лошадок». Ты идешь по следу. В выходные ты устраиваешься поработать в типографию, печатающую библии, и проносишь с собой микрофон. Ты говоришь с рабочими, которые раскладывают библии по коробкам, и через несколько месяцев узнаешь, что лаборатория находится на севере в крошечном городке Монтевидео.

К тому времени, когда ты сообщаешь редактору новостей, что у тебя есть история, которую он захочет послушать, у тебя больше шестидесяти часов записи, нарезанной так, что в ней последовательно появляются персонажи. Редактор берет твои записи и велит тебе убираться, потому что он занят. Ты ждешь. Проходит неделя, прежде чем он ставит твой диск в проигрыватель и слушает, но то, что происходит потом, удивляет даже тебя. Они берут твои записи, немного их подчищают, нарезают, берут еще несколько интервью, в частности у мэра и начальника полиции, а потом ставят твою серию, которую называют «Унесенные», в эфир в течение трех недель.

Из интерна ты превращаешься в корреспондента, и за тобой закрепляют тему подпольной жизни города. Наркотики, убийства, коррупция среди полицейских. Забавные штуки. Ты записываешь историю за историей и с годами становишься редактором, работающим с биографиями других людей. Но ты не счастлива, сидя за столом. Ты хочешь вернуться на улицу, поэтому устраиваешься на другую радиостанцию в Нью-Йорке, где возвращаешься к работе корреспондента и присоединяешься к элитной команде журналистов, путешествующих по всему миру и работающих над такими серьезными темами, как терроризм в столицах, торговля наркотиками в Африке, правительственный шпионаж, беспредел фармацевтических картелей.

Ты не выходишь замуж, у тебя нет детей, но в книге своих воспоминаний (бестселлере, озаглавленном «Далеко за пределами: тридцатилетнее путешествие женщины в мир журналистских расследований») ты признаешься, что твои сюжеты для тебя как дети. Некоторые из них успешны, другие борются за свою жизнь, но все они настоящие, делают свою работу, хранятся в архивах Всемирной паутины, влияют на мысли и мнения людей спустя много лет после того, как ты перестала над ними работать.

За месяц до смерти известный журнал новостей посвящает тебе номер, и корреспондент спрашивает тебя, что ты лучше всего помнишь из своей жизни. Ты отвечаешь ей, что все самое важное всегда было прямо за углом. «Я никогда не прекращала следовать за тенями, — говоришь ей ты. — Всегда освещала темноту».

«А теперь, когда вы на пенсии?» — спрашивает она.

«А я не на пенсии, — говоришь ты. — Я все еще освещаю. У меня все огни включены».

Ты умираешь в возрасте восьмидесяти лет, подавившись косточкой от маслинки. Это неловко.

178

Продолжение главы 110

Ты берешь такси до дома Харрингтона, который находится в аккуратном ряду красных кирпичных зданий с двускатными, острыми, покрытыми жестью крышами и белыми ставнями. Ты выходишь из такси и ждешь на другой стороне улицы. Что ты собираешься делать? Ты наблюдаешь за прохожими. Старушка в зеленом пальто, разносчик в желтом спортивном костюме. Над головой летают скворцы. Холодно. Восемь утра. Потом ты видишь Харрингтона. Он выглядит так же, как на фотографии, только он больше. Он смотрит на часы и выходит на улицу, поэтому ты следуешь за ним до подземки, где он садится на электричку до центра. Ты идешь за ним до сверкающего офисного здания возле Трафальгарской площади. Тебе не хватает смелости войти внутрь, поэтому ты записываешь название здания «Балтимор» и сидишь в кафе напротив. Через четыре часа он выходит и садится на электричку до дома. На его лице нет ни малейших следов огорчения. Ничего, что говорило бы о том, что он бросил женщину одну с завязанными глазами в гостиничном номере.

Ты провожаешь его каждый день в течение недели, а потом однажды позволяешь ему пойти на работу без тебя для того, чтобы осмотреться в его мире. Почему? Потому что Харрингтон — загадка. Ты хочешь побольше узнать о нем, и тебе приходит мысль, что самый простой способ сделать это — порыться в его мусоре. В мусорном баке позади его дома ты находишь промасленный бумажный мешок со скомканным счетом за телефонные переговоры. Удивительно, какую информацию люди в буквальном смысле оставляют валяться на дороге. Так ты узнаешь другой его почтовый адрес, его незарегистрированный телефонный номер и даже номер его кредитной карточки «Виза».

По просмотренному мусору ты делаешь кое-какие выводы. Ему нравятся бананы, белая рыба и чатни. Похоже, он тратит много бумажных полотенец. Подписан на бессчетное количество журналов для торговцев автомобилями. Из-за всего этого шпионства твое чувство униженности превращается в щекочущее сладкое ощущение власти. Теперь он — тот, кто не представляет, что происходит.

Ты переезжаешь из своего отеля в однокомнатную квартиру прямо напротив его дома. Ты выясняешь его распорядок дня. Он встает в семь, выходит из дома в восемь, к девяти приходит на работу. У него множество деловых обедов, почти никаких свиданий. Вся эта информация содержится в блокноте на спирали, который ты хранишь в своей сумочке. Ты не совсем понимаешь, почему продолжаешь следить за этими мелочами, но похоже, что все эти подробности дополняют образ мужчины в целом.

Ты умираешь от желания попасть в его квартиру. Думаешь о том, сколько там содержится информации о нем. Его ящики для белья, его холодильник, его компьютер… От этих мыслей у тебя кружится голова. Ты не можешь устоять. Ты собираешься проникнуть туда. Позади его дома стоят большие металлические мусорные баки, над которыми открывается мусоропровод, а над ним маленький кирпичный козырек. Если встать на мусорный бак, ухватиться за трубу мусоропровода, забраться на козырек, ты, может быть, сможешь пролезть в окно его кухни.

Еще неделю ты набираешься храбрости. Ты проникаешь в его квартиру во вторник, когда Харрингтон играет в теннис. Ты подтягиваешься, чтобы добраться до кирпичного козырька. Не смотреть вниз, не думать о том, что можно упасть (твоя голова треснет, как спелый красный арбуз, твои мозги растекутся по всей аллее, как сангрия с мякотью). Ты протискиваешься в открытое окно, порезав руку о подоконник, и вламываешься на кухню. Внутри его квартиры все еще витает аромат кофе.

Ты чувствуешь себя почти подавленной — с чего начать? С его спальни. Вишневая кровать-платформа, идеально подоткнутое пуховое одеяло, прикроватная тумбочка со снотворными таблетками, презервативами и — ага! — подшивка порно. К счастью, его компьютер по-прежнему включен и экран загорается, когда ты касаешься мышки.

Ты находишь его электронные письма — письма, которые он посылал тебе, — а потом видишь, что дубликаты этих писем он посылал сотням других девушек по всему земному шару. Девушкам из Лондона, Лос-Анджелеса, Коннектикута, Парижа, Каира. Сотни электронных писем, в которых говорится: «Я люблю тебя» и «Ты — единственная». Ты узнаешь, что со всеми ними он тем или иным образом занимается виртуальным сексом. С кем-то все на уровне болтовни, с кем-то все серьезно. Там полно фотографий этих женщин, некоторые хорошенькие, сидят в саду, некоторые обнажены, наклоняются над ваннами и капотами машин. Хуже всех электронные письма, по которым понятно, что девушки влюблены в него: где они спрашивают, когда он приедет повидать их, получил ли он подарок, который они посылали, и так далее.

Так. Значит, тебе попался хищник из виртуальной сети. Что делать? Ну, для начала нужно рассказать девушкам о том, что происходит. Но если ты скажешь им, что он всех их обманывает, они могут подумать, что ты просто ревнивая соперница, которая хочет опорочить доброе имя Харрингтона. Нет. Ты должна послать им что-то, что они воспримут всерьез.

От: Лондонского комитета здравоохранения

Кому: Партнершам Харрингтона X******

Во внимание нашей клиники попал тот факт, что Вы могли иметь сексуальный контакт с неким мистером Харрингтоном X******. Ваше имя сообщил нам этот пациент и, хотя мы не вправе разглашать его точный диагноз, нашей обязанностью является сообщить Вам о том, что недавно у мистера Харрингтона Х****** было обнаружено сразу несколько заболеваний, передающихся половым путем (ЗППП), и Вам следует немедленно обратиться к врачу.

Благодарим за своевременное принятие мер.

Лондонский комитет здравоохранения

от имени мистера Харрингтона X******

Ты посылаешь это письмо всем женщинам из его адресной книги, включая его маму. Удовлетворенная, ты собираешь свои вещи и собираешься выйти через парадную дверь. Открыв ее, ты утыкаешься прямо в грудь Харрингтона.

«Какого лешего?» — спрашивает он, хватая тебя за запястье. «Ты кто такая? — рычит он. — Что ты, черт тебя дери, делаешь в моем доме?» Ты выворачиваешься из его хватки, он тянется, чтобы снова схватить тебя. Но ты выбрасываешь кулак и бьешь его прямо в адамово яблоко. Прямой удар. Он кашляет и ловит ртом воздух, спотыкаясь, делает шаги по лестнице назад. Ему не обо что опереться. Разве что о воздух.

Он медленно падает назад по ступенькам. В каждое отдельно взятое мгновение кажется, что можно остановить картинку и перемотать все назад. Он тянется рукой к перилам, его колени подкашиваются, ноги оступаются, голова ударяется о ступеньку, шея неестественно изогнута, он на полу. «Харрингтон? — раздается снизу голос низенькой старушки. — Харрингтон, с вами все в порядке?» Ты бросаешься обратно в квартиру и выбираешься из нее тем же способом, каким вошла, через окно, потом бежишь по аллее до подземной станции метро.

В тот же вечер ты выпиваешь полбутылки водки. Он умер? Приезжая убила человека. Убийство первой степени, приговор верховного суда. В ванной ты выблевываешь выпитую водку и остаток ночи проводишь там, рыдая на полу.

На следующий день ты идешь сдаваться. Местный полицейский участок находится всего через квартал. У тебя полопались сосуды в глазах, волосы нечесаны. Ты заходишь в теплое маленькое помещение полицейского участка и перебиваешь двух смеявшихся над чем-то полицейских. «Простите…» — говоришь ты. Ты не можешь вспомнить, что собиралась им сказать. «Вам помочь, мисс?» — с улыбкой спрашивает один из них.

— Это по поводу Харрингтона, — заикаешься ты. — Мужчины, который…

— Верно! — поворачивается к своему приятелю улыбающийся полицейский. — Тот, что с Мэнор-роуд. Чертовски жутко.

Улыбка сходит с лица улыбающегося полицейского. Он качает головой: «Упал у себя на лестнице. Раскроил себе череп, сломал шею. Соседка все видела. Вы хотели узнать, когда будут похороны, милая?» Ты киваешь головой, что, мол, да, и медленно пятишься к двери. Они не считают, что это было убийство, они думают, что он упал.

Ты садишься на ближайший рейс до Америки и торопишься вернуться в свой родной город, где гадаешь, придет ли кто-нибудь тебя арестовать за убийство Харрингтона. Ожидание и беспокойство делают свое дело — ты становишься «довольно параноидальной». Тебе не нравится быть в толпе людей и даже просто находиться на улице. Ты подскакиваешь, когда звонит телефон. Ты не можешь рассказать о своей тайне психологу, потому что они, наверное, по закону обязаны донести на тебя. Ты не можешь рассказать родственникам или друзьям, потому что тогда они будут соучастниками. Поэтому вы остаетесь вдвоем. Ты и секрет.

Что такого особенного в секретах? Почему о них так хочется рассказать? Это все равно что держать в руках под водой ярко-красный пляжных мяч. С этим можно справляться какое-то время, но ты от этого устаешь, а вот секрет никогда не устает. Он всегда тут как тут, готовый всплыть наружу. Неужели ты — единственный человек в мире, у которого есть секрет? Должны же быть другие. В мире, должно быть, живут миллионы людей, кому стало бы легче, если бы они могли рассказать своей секрет кому-то, хоть кому-нибудь.

Поэтому ты создаешь веб-сайт mysecret.com, на котором каждый может анонимно разместить свой секрет. Люди могут выбрать из широкого спектра категорий: «Грустные секреты», «Грязные секреты», «Забавные секреты», «Любовные секреты», «Злые секреты» и «Нетипичные секреты». Тогда об их секрете может прочитать любой человек, но никто не будет знать, чей это секрет.

Это как исповеди в киберпространстве, и ты прочитываешь все секреты с религиозным пиететом. Некоторые душераздирающи («Мне всего двенадцать лет, и я только что узнала, что беременна»), в то время как другие уморительны («Я работаю, в зоомагазине и однажды продал покупателю мертвую гвинейскую свинью, убедив его в том, что она спит»). Ты становишься куратором музея секретов. Люди даже платят тебе за то, чтобы прочитать твой раздел «Взрослые секреты»: «Я испытываю половое влечение к животным, но не ко всем, а только к белкам. Я не знаю почему, они просто совершенны. Жаль, что я не могу быть с ними все время. Есть ли для этого название?» Все идет хорошо, просто замечательно: сайт растет, ты живешь припеваючи, пока однажды на экране не появляется сообщение, которое заставляет тебя выпрямиться на стуле: «На следующей неделе я собираюсь убить троих человек. Мне заплатили за это. Мне страшно, но мне нужны деньги».

Какова тут мера твоей ответственности? Что ты должна предпринять? Весь смысл существования твоего сайта, все его предназначение состоит в том, что все — анонимы или по меньшей мере так думают. А правда состоит в том, что система автоматически отслеживает уникальный адрес автора, или по крайней мере компьютера, с которого было послано сообщение. Никто, кроме системного администратора, не видит этих определяющих цифр, а системный администратор — это ты, но ты никогда на них не смотришь, ты все равно не знаешь, что с ними делать, для тебя это все равно только двоичный код, тарабарщина.

Однако есть люди, которые знают, что делать с этим адресом, есть компьютерные ковбои, которые могут посмотреть на цифры 11000.00011011.00111101.10001001 и сказать, что это — компьютер в публичной библиотеке в Тексаркане. Потом с того же адреса приходит еще одно леденящее душу сообщение: «Я купил пистолет, чтобы застрелить их. Убивать грешно, но, похоже, Бог здесь нечасто бывает. Надеюсь, дети будут спать, когда я сделаю это».

Дети? Это становится последней каплей. Ты не можешь сидеть сложа руки, когда кто-то на твоем веб-сайте признается в том, что собирается убить маленьких детей. Даже если это шутка, даже если на самом деле речь идет о ягнятах с мясофермы — с тебя хватит. Ты звонишь в полицию, где тебя воспринимают на удивление серьезно. Они тут же приезжают к тебе домой, допрашивают тебя с пристрастием в течение трех часов и конфискуют твой компьютер. Они звонят в хостинговую компанию, владеющую этим адресом, и узнают имя, адрес и телефонный номер мистера Соломона Дэя, безработного шахтера из Западной Вирждинии, который состоит на учете в психдиспансере (он, очевидно, пользуется компьютером своего сына-подростка для знакомств в Интернете, чтобы находить рецепты лазаньи и рассказывать секреты).

Власти Западной Вирждинии арестовывают мистера Дэя у строительного магазина, где он только что купил изоленту и голубой непромокаемый брезент. Мистер Дэй, похоже, испытывает облегчение оттого, что может во всем сознаться перед полицейскими, которые волокут его к патрульной машине (все секреты хотят быть раскрытыми). Он выводит их на мистера Габлера, владельца шахты в городе, который заплатил мистеру Дэю пять тысяч долларов за то, чтобы тот убил его жену и двухлетних близнецов, Джэйми и Джои. Убийство было запланировано как раз на этот вечер, а после трагедии мистер Габлер должен был бы получить больше миллиона по страховым выплатам. «В Западной Вирждинии трудные времена, джентльмены, — говорит мистер Габлер, когда его провожают в патрульную машину, — очень трудные».

Серьезно поразмыслив с минуту, офицер, сидящий на водительском месте, разворачивает зеркало заднего вида так, чтобы посмотреть мистеру Габлеру прямо в глаза. «Ну, сэр, — говорит он, — полагаю, быть женоубийцей, детоубийцей и просто сукиным сыном в тюрьме строгого режима Маундсвилля будет гораздо труднее».

Вся эта история описывается на первых полосах всех газет и бульварных изданий. «Сайт секретов сдает сумасшедшего» и «Всемирная паутина ловит убийцу в его же Сети» и так далее. Все это делает твой сайт в глазах людей чем-то вроде сокровища нации, своего рода машиной, вершащей справедливость, и они благодарны тебе за это. А ты просто до чертиков боишься, что все это внимание прольет свет на твои собственные темные секреты, и черные скелеты из твоих шкафов начнут отплясывать при дневном свете. Прячась среди неровных теней, ты выходишь замуж за первого же мужчину, который делает тебе предложение, и рожаешь троих тихих детей, которые перенимают твое подозрительное отношение к миру, твое желание скрыться, которые даже выглядят так, как будто тоже ждут, ждут, что что-то должно случиться, но оно все не происходит.

Ты продолжаешь работать с веб-сайтом, но ты больше не читаешь чужих секретов. О некоторых секретах хочется рассказать — но не стоит. Некоторые секреты должны храниться в секрете. Не то чтобы ты не была рада тому, что тебе удалось спасти эту семью (которая на каждое Рождество присылает тебе жестяную коробку овсяного печенья), но когда ты попадаешь во тьму, гнездящуюся в другом человеке, она может остаться с тобой, даже когда ты выходишь из нее.

Ты умираешь, поскользнувшись в подвале на каком-то жидком мыле для стирки. Тебя торопятся доставить в больницу, когда красный кровяной сгусток, маленький негодяй, который ждал в твоей крови все это время, направляется к твоему сердцу и останавливает его. Нас губят именно мелочи.

Ты отправляешься на небеса, которые представляют собой безжизненную белую пустыню, освещаемую тремя солнцами. Там ты узнаешь, что на небеса отправляются все, даже злые люди. Даже мистеры Соломон Дэй и Грант Габлер, который умер в тюрьме через восемь лет заключения (другие заключенные закололи его ножами в душе). Ангелы говорят тебе, что по сути все люди хорошие, только на Земле портятся. Они говорят, что одно только содержание ртути в океанах может спровоцировать проявления несдержанности, а уж если учесть мировую политику в отношении борьбы с голодом, проблемы с озоновым слоем и утрату общественной морали в целом, то неудивительно, что всех подряд убивают.

Ангелы любят наблюдать за всякими нелепостями, происходящими на Земле. Они каждый вечер собираются вокруг большого киноэкрана и смотрят на глупые ошибки, совершаемые каждый день, и им все равно, даже когда они смотрят на зверские убийства и печальные случаи самоубийств. Они пожимают плечами и говорят, что все на свете в любом случае нелепо — запихнуть душу в тело, сделанное из плоти, это все равно что запихнуть ее в бутерброд с жареным мясом. Все задумано так, чтобы мы терпели неудачи. Они угощают тебя поп-корном и пепси. Ты замечаешь в углу Харрингтона, он машет тебе рукой, но тебе некогда поговорить с ним: сейчас как раз включили запись с очередными глупостями, и по рядам небесных сознаний в зрительном зале пробегает шепоток. Пора увидеть, к чему все это приходит. Ошибки ждут.

179

Продолжение главы 110

Ты хочешь улететь тут же, но билет можно поменять, только заплатив огромный штраф, поэтому ты решаешь подождать неделю. Могло быть и хуже. Радуйся, что тебя не изнасиловали, не избили, не разрезали на куски и не утопили в речке. Ты злишься на саму себя и тебе стыдно, что ты так легко ставишь жизнь на кон, как покерную фишку. Теперь у тебя все равно есть еще целая неделя до обратного рейса, поэтому ты превращаешься в образцовую туристку. Ты посещаешь роскошный Кенсингтонский дворец, богатые музеи, церкви, забитые туристами и вызывающие приступы клаустрофобии, и ходишь на пешеходные экскурсии, от которых тупеют мозги.

В последний день в Лондоне ты идешь в спа-салон и проходишь полную программу. Скрабы с морской солью, гидромассаж с аромамаслами, втирания для волос с чатни из манго. Стилисты делают тебе стрижку и окрашивание волос, процедуры для лица и маникюр. Наплевать, что ты плохо провела время в Лондоне, зато ты будешь выглядеть отлично. Они заканчивают французским педикюром, сделав для тебя ножную ванну со скользким розовым маслом.

Потом, перед тем как поехать в аэропорт, ты идешь прогуляться в Ковент-Гарден. В этих садах есть пруд, знаменитый особенно нахальными утками. Дети, проходящие с родителями мимо этого пруда, кидают уткам кусочки печений, пытаясь их накормить. Но никто не подходит слишком близко. Проходя мимо пруда, ты поскальзываешься на утином помете, ноги скользят у тебя в туфлях (розовое масло!), и ты раскалываешь свой череп о цементный бортик пруда. Все начинает плыть перед глазами, пока не становится черным. Утки подходят ближе и начинают клевать тебя. «Ты из хлеба? — крякают они. — А, пудовый пирожок?» Прохожим удается их отогнать (хотя потом придется объяснять коронеру, откуда у тебя красные отметины на лице), и ты умираешь в больнице «скорой помощи», где очень живописно и шумно.

180

Продолжение главы 111…

Ты переезжаешь в удобный мир Харрингтона с его трехсотдолларовыми египетскими хлопковыми простынями, пятисотдолларовыми туфлями от Гуччи и итальянскими выдувными стеклянными люстрами. В этом месте уютно, но оно требует соответствовать. Все так элегантно, что ты чувствуешь себя обязанной тоже быть элегантной. Тут никаких тебе толстых спортивных штанов или сопливых носов. Упаси тебя боже показать, что ты пользуешься дезодорантом или тампонами. И то и другое спрятано под раковиной.

Харрингтон вносит арендную плату, поэтому ты не против помогать ему по дому, вот только список твоих обязанностей как-то длинноват. Каждый день нужно прибираться, пылесосить и вытирать пыль, и это только начало. Еще нужно стирать постельное белье, чистить фильтры, полировать пианино, на котором никто не играет, и готовить первоклассные ужины, включая закуски, а у Харрингтона весьма специфические предпочтения. Ему нравится махи-махи, но не нравится лосось. Ему нравится очищенное несоленое масло, а когда ему хочется соли, это должна быть морская соль, из Мертвого моря (каждый месяц привозят ведерки с этой дорогой солью). Вдруг оказывается, что ты роешься в кулинарных книгах для гурманов и гадаешь, надо ли тебе покупать давилку для авокадо у Уилльямса Сонома.

В постели Харрингтон тоже требователен — приносит атласные веревки и наручники с мехом и связывает тебе руки. Связывает тебя вверх ногами, связывает тебя вниз ногами, в любой позе, какую только можно придумать. Это утомляет. Вначале тебе нравится, но потом он отказывается заниматься чем-то другим и хочет только ограничивать тебя.

На работе он получает какое-то крупное повышение и начинает покупать невероятно дорогие вещи. Все начинается с пятидесятифутовой яхты «Бостон уэйлер», которую он держит в яхт-клубе. Потом появляются часы, украшения и стереотехника. Не какой-нибудь магнитофон, а настоящая стереосистема «звук вокруг» с выходом в Интернет, так что звук из любой точки планеты может потоком литься в ваш дом, даже в туалеты.

Он щедрый, нужно отдать ему должное. Он тратит на тебя деньги — покупает тебе одежду, оплачивает путешествия и всякое такое. Но он становится одержимым «самым лучшим». «Мне не нужно отличное качество, — говорит он владельцам магазинов, дизайнерам и рабочим, налаживающим стерео. — Мне нужно самое лучшее из возможного». И это становится его пунктиком: действительно ли то, что он покупает, самое лучшее? Нет ли яхты лучше? Нет ли часов лучше? В стремлении к совершенству вещи ему быстро наскучивают. Он избавляется от них почти сразу же, как только покупает. Ты гадаешь, как скоро он обратит свой взор, выискивающий недостатки, на тебя.

Проходит время. Год, потом еще один. Дома все свыклись с мыслью, что ты бросила свою страну и не вернешься. Потом у Харрингтона появляется повод для страха. У него утолщение в яичках, которое оказывается злокачественной опухолью. Раком яичек. Он впадает в истерику и рыдает в постели. Нужно принимать срочные меры. Ему собираются удалить опухоль, провести курс специфической химиотерапии и посмотреть, что получится. Он ничего не может есть, не можешь какать или писать без боли. Ты помогаешь ему ходить в туалет, мыться, одеваться, завязываешь ему шнурки и кормишь его.

Поэтому когда Харрингтона выписывают из больницы здоровым, это становится большим облегчением. Он может отправляться домой и поправляться, через месяц ему нужно будет снова пройти обследование. А до тех пор только отдых и расслабление. Он планирует для вас поездку на юг Испании. Три недели на солнце, без напряжения, без рабочей загрузки. Ты и сама будешь рада вырваться из этой квартиры, которая подавляет тебя всеми своими блестящими прибамбасами и технологически продвинутыми программами. К его возвращению из больницы у тебя приготовлены свежие цветы и тушеный лосось с холодной зеленью прямо с грядки.

Поэтому ты порядком смущена, когда Харрингтон берет тебя за руку и говорит: «Мне жаль, но я встретил другую, врача лучевой терапии из больницы, она потрясающая, ну, не бери это в голову, но знаешь, я верю в „сожженные мосты“ и „чистые листы“, поэтому я еду с Анной в Испанию, и к тому времени, когда я вернусь, тебя тут уже не должно быть».

А потом он уходит. Харрингтон уехал на юг Испании с Анной. В первый день ты сидишь на кровати и плачешь, во второй и третий ты спишь. На четвертый день ты готова ехать в Испанию, чтобы проверить, не пошутил ли он, но к концу первой недели в тебе начинает расти злость. Все вокруг стремится напомнить тебе о твоем униженном положении. Стерео, украшения (интересно, должна ли ты оставить ему украшения?), одежда и целая компьютерная система. Все это лучше, быстрее, сообразительнее и милее, чем когда-нибудь сумеешь стать ты. Из-за этого ты снова принимаешься рыдать, но вскоре ситуация улучшается: у тебя наконец появляется идея.

Нужно просто отодрать дно от коричневого бумажного пакета и взять черные маркеры. Ты вешаешь табличку на дверь, прикрепив ее изолентой.

«Все на раздачу. Второй этаж».

Проходит некоторое время, прежде чем появляются первые одиночные посетители — смущенные и настороженные. «Все бесплатно, — настаиваешь ты. — Под раковиной есть бумажные пакеты для вещей поменьше». После этого люди стали немного смелее и нахальнее. Они вынесли телевизоры, компьютеры, опустошили шкатулки с драгоценностями — и его, и твою.

«Вы, дамочка, сумасшедшая?» — спросил кто-то.

Должно быть, кто-то сообщил другим о происходящем по телефону, потому что к концу вечеринки в квартире собралось больше сотни людей: они все тащили, тянули и двигали так быстро, как только могли. Они забрали холодильник, дверные петли, занавески. Люди забирали вещи, про которые ты и подумать не могла, что они кому-то покажутся ценными. Семейные фотоальбомы Харрингтона, его зубную щетку, его портрет, висевший над камином.

Они забрали его бюро для документов, все медицинские книги, шоколадки с журнального столика, сам журнальный столик, современные лампы и зеленые растения и дорогущий розовый куст с крыльца, который Харрингтон так аккуратно подрезал. Они забрали алюминиевое кресло и грустную старую пальму, которой никогда не хватало солнца. По мере того как опустошалась квартира, твое настроение поднималось. Каждая унесенная вещь была камнем, снятым с твоей души, и воздух, свежий воздух, был прекрасен.

Ты возвращаешься в Америку и открываешь магазин одежды в Нью-Йорке. Винтажная мода, ношеное ретро. Ты разрабатываешь несколько собственных моделей, показываешь их на подиуме, и они очень хорошо продаются. Твою линию покупают «Маршалл филдз», и ты закрываешь свой магазин, чтобы заниматься исключительно моделированием одежды. Твоя линия одежды называется «Артемида» (богиня охоты), и ты создаешь ее у себя дома на мысе Код, в коттедже в стиле «солонка с крышкой», где тебя вдохновляют идеальное освещение и вид на океан.

Ты умираешь в возрасте шестидесяти четырех лет во время своего ежедневного купания в океане, когда тебя уносит в открытое море случайная быстрина. Ты узнаешь, что люди, погибшие в море, там и остаются и превращаются в рыб. Ты становишься тунцом, огромной великолепной рыбиной, чей вес переваливает за четыреста фунтов. Потом тебя вылавливает японское рыболовное судно, и тогда ты превращаешься в нарезку для суши в лондонских ресторанах.

181

Продолжение главы 111

Ты сообщаешь Харрингтону, что попробуешь вписаться в интернатуру, а если с этим ничего не выйдет, вернешься в Англию. «Валяй, — говорит он, — но лучше не возвращайся. Тебя будет не так-то трудно заменить». Он фыркает. Направляется прямо в спальню, где вытаскивает из шкафа чемодан и начинает аккуратно упаковывать в него твои вещи. Он идет в ванную, откуда возвращается с полными руками твоих шампуней и лосьонов, которые запихивает в чемодан (в дороге персиковый шампунь раскроется и зальет всю твою одежду). Он провожает тебя на улицу, как будто ты торгуешь энциклопедиями и тебе здесь совершенно не рады — ни прощания, ни обсуждений, ни поцелуя. Он вытаскивает за тобой чемодан и захлопывает дверь. Больше ты его не увидишь.

Ты соглашаешься работать на радио. Комната, где записывают новости, похожа на мрачный цирк во время пожара. Тридцать людей, толпящихся в тесной комнатке, мечутся в разные стороны, чтобы новости с разных проводов пошли в эфир. Они торопятся, чтобы успеть к крайнему сроку, торопятся, чтобы смонтировать отрывки, торопятся, чтобы попасть на бесконечные встречи. У тебя нет своего стола — там нет свободных столов. Ты делишь тесный прилавок, на котором стоят шесть телефонов, еще с шестью интернами. Ни у кого нет времени тебе что-нибудь объяснить: здесь явно не будет обучающего семинара и не будет подходящего места, где можно задать вопросы. Здесь работает метод «утони или выплыви», поэтому тебе решать, учиться ли чему-то, просто впитывая информацию, или положиться на удачу.

Корреспонденты берут диктофоны и микрофоны с собой и записывают звук. Потом они приносят назад сырую запись, загоняют ее в компьютер и нарезают звук на маленькие отрезки, там и сям добавляя свои голоса, дающие пояснения к сюжету. Это довольно просто, вот только диктофоны непрочны и сложны в обращении, а компьютерные программы, которые используются для монтажа, на санскрите. К тому же как только ты заходишь в монтажную, чтобы попытаться разобраться, как работает система, один из репортеров обязательно делает при взгляде на тебя страшные глаза и отправляет тебя к твоему начальству, чтобы ты не мешала им монтировать свои репортажи.

Поэтому, чтобы самой чему-то научиться, ты остаешься после работы. После того как все уходят домой, ты забираешься в монтажную и учишься работать с невозможно сложными программами, которые они используют. Ты добираешься до одного из проигрывателей мини-дисков и практикуешься в записывании. В записи твой голос звучит странно. Мягко и глупо. По-девчачьи. Поэтому ты репетируешь. Понижаешь голос на октаву и пытаешься звучать более профессионально. Получается немного лучше, но настоящей проверка наступит, когда ты будешь брать у кого-нибудь интервью.

Ты решаешь взять с собой диктофон ночью, когда он никому не будет нужен. Но у кого взять интервью? В этом городе после десяти относительно безобидными вещами занимаются только детки в кофейнях. Ты не решаешься взять оборудование в бар, где на него могут пролить ром или его может отнять какой-нибудь пьянчуга. Поэтому ты отправляешься в маленькую кофейню возле студии, убогое эклектичное местечко с тамтамами вместо столиков и рядами старых сидений из самолета вместо стульев. Ты разговариваешь там с парнем по кличке Мышь, худым, жилистым, с водянистыми глазами. Он нервничает, но ему нравится говорить в микрофон, а потом слушать, что получилось. Вы сидите и болтаете, когда к нему подходят люди и заговаривают с ним. Он всех здесь знает.

Оказывается, что неприятности на свою голову можно найти даже в кофейне. Мышь — мелкий торговец метом, один из нескольких городских «лошадок». После того как ты обещаешь не называть его имени, он рассказывает тебе, каково это — торговать, как работает цепочка. Он даже не знает, откуда приходит дурь; он забирает ее позади автобусной остановки, где старик по прозвищу Моисей продает пакеты как кирпичики хлеба, полные кристалликов, за наличные. Он выставляет немалый счет, часть которого оставляет себе, а часть отдает своему поставщику, кто бы он ни был.

Ночь за ночью ты ходишь за Мышем, разговариваешь с торчащими детками, с их приятелями и даже со стариком Моисеем, которому нравится внимание. Оказывается, он забирает кирпичики с дерьмом у издателя библий в промышленном пригороде. Страницы из библий вырываются, на их место кладется мет, а потом все это упаковывают для него в коробки. Дома он расфасовывает их по хлебным пакетам для «лошадок». Ты идешь по следу. В выходные ты устраиваешься поработать в типографию, печатающую библии, и проносишь с собой микрофон. Ты говоришь с рабочими, которые раскладывают библии по коробкам, и через несколько месяцев узнаешь, что лаборатория находится на севере, в крошечном городке Монтевидео.

К тому времени, когда ты сообщаешь редактору новостей, что у тебя есть история, которую он захочет послушать, у тебя больше шестидесяти часов записи, нарезанной так, что в ней последовательно появляются персонажи. Редактор берет твои записи и велит тебе убираться, потому что он занят, и ты ждешь. Проходит неделя, прежде чем он ставит твой диск в проигрыватель и слушает, но то, что происходит потом, удивляет даже тебя. Они берут твои записи, немного их подчищают, нарезают, берут еще несколько интервью, в частности у мэра и начальника полиции, а потом ставят твою серию, которую называют «Унесенные», в эфир в течение трех недель.

Из интерна ты превращаешься в корреспондента, и за тобой закрепляют тему подпольной жизни города. Наркотики, убийства, коррупция среди полицейских. Забавные штуки. Ты записываешь историю за историей и с годами становишься редактором, работающим с историями жизни других людей. Но ты не счастлива, сидя за столом. Ты хочешь вернуться на улицу, поэтому ты устраиваешься на другую радиостанцию в Нью-Йорке, где возвращаешься к работе корреспондента и присоединяешься к элитной команде журналистов, путешествующих по всему миру и работающих над такими серьезными темами, как терроризм в столицах, торговля наркотиками в Африке, правительственный шпионаж, беспредел фармацевтических картелей.

Ты не выходишь замуж, и у тебя нет детей, но в книге своих воспоминаний (бестселлере, озаглавленном «Далеко за пределами: тридцатилетнее путешествие женщины в мир журналистских расследований») ты признаешься, что твои сюжеты для тебя как дети. Некоторые из них успешны, другие борются за свою жизнь, но все они настоящие, делают свою работу, хранятся в архивах Всемирной паутины, влияют на мысли и мнения людей спустя много лет после того, как ты перестала над ними работать.

За месяц до твоей смерти известный журнал новостей печатает о тебе историю с обложки, и корреспондент спрашивает тебя, что ты лучше всего помнишь о своей жизни. Ты отвечаешь ей, что все самое важное всегда было рядом за углом.

— Я никогда не прекращала следовать за тенями, — говоришь ей ты. — Всегда освещала темноту.

— А теперь, когда вы на пенсии? — спрашивает она.

— А я не на пенсии, — говоришь ты. — Я все еще освещаю. У меня все огни включены.

Ты умираешь в возрасте восьмидесяти лет, подавившись персиковой косточкой. Это неловко.

182

Продолжение глав 112 и 185

Вы с Роки женитесь в бруклинском ботаническом саду. Свадьба с борщом, водкой и крапивным супом. Маленькая Россия в большом Бруклине. После этого вы устраиваете медовый месяц прямо у себя в квартире — запасаетесь круассанами и шампанским и не выходите из дома в течение трех дней (трахаетесь, трахаетесь и трахаетесь).

В конце концов Сергей переезжает. Все свои пластинки с записями русской музыки — Шостаковича, Верстовского, Чайковского и вальсами Чеснокова — он оставляет для тебя у себя перед дверью.

Вначале Роки оказывается хорошим мужем — по крайней мере так говорят другие жены. Большинство их мужей приходят домой пьяными и кидают тарелки с ужином о стены, а если они этого не делают, это даже хуже. «Что-то не так, — жалуется твоя соседка. — Василий уже три дня меня не бьет!» Но с течением времени Роки становится жестче. Отдаляется от тебя. У него редко находится для тебя доброе слово, и секса ему хочется совершенно обезличенного и формального. Это продолжается месяцами, которые потом превращаются в год, а потом и того дольше.

Ты скучаешь по Сергею. По его компании, по его рукам. Тебя одолевают мысли о нем. Ты перестаешь есть. Тебя начинает тошнить от русской кухни, русского чая и русских людей — все они начинают казаться тебе шумными и навязчивыми. Чтобы отдохнуть от этого, ты ездишь в город. Просто чтобы оказаться в других кафе и ресторанах, где ты сидишь в раздумье часами.

Потом однажды ты случайно обливаешь кофе прелестную индийскую транссексуалку по имени Алюэтта. Она из Лондона, приехала в Нью-Йорк в отпуск за покупками и чтобы встретиться с мужчиной, с которым познакомилась в Интернете. У нее красивое лицо миндалевидной формы, высокая упругая грудь, талия, которой можно только позавидовать, и задница, круглая, как яблочко. Она приглашает тебя посидеть с ней, она теплая и дружелюбная и женщина до кончиков ногтей (за исключением голоса, что ее выдает). Вы сидите рядом у окна и болтаете часами.

Она показывает тебе фотографии из своей недавней поездки в Париж и говорит, что у нее приличная работа консультанта-косметолога в универмаге «Харродс». Ее лучшую клиентуру составляют мужчины, которые заходят, нервничая, дрожа, и просят помочь с косметикой «для жены». Она дает им пудру, кремы, имена изготовителей париков и адреса обувных магазинов, где продается женская обувь удивительно больших размеров. Ты показываешь ей магазины на Кристофер-стрит, приличные блошиные рынки и малоизвестные обувные магазины. Она становится твоей лучшей подругой, и тебе больно думать о том, как давно кто-то последний раз слушал тебя.

Мужчина, к которому она приехала, оказывается мошенником, парнем, который заманивает женщин, а потом пытается стащить у них паспорта и наличность. Алюэтта звонит тебе через три дня, ей удалось сбежать от него, отделавшись всего лишь синяком под глазом, но теперь ей негде остановиться, поэтому ты приглашаешь ее пожить у вас с Роки.

Роки, разумеется, считает, что Алюэтта отвратительна. Передразнивает ее у нее за спиной и велит тебе прогнать ее из дома. Она, в свою очередь, не может поверить, что ты можешь быть женой такого неандертальца. Когда ей пора ехать домой, она протягивает тебе билет в один конец и приглашает поехать в Лондон вместе с ней. Ты знаешь, что если поедешь с ней, твоему браку конец.

Если ты едешь в Лондон, перейди к главе 204.

Если ты остаешься, перейди к главе 205.

183

Продолжение глав 112 и 185

Ты убегаешь с Сергеем. А разве ты могла поступить иначе? У него член в форме детской ручки, сжимающей персик. К тому же его речь — это чистая поэзия, а каждое блюдо из тех, что он готовит, могло бы завоевать призовую ленточку на конкурсе поваров. Вы вместе переезжаете на южную сторону Брайтон-Бич, подальше от Роки, в еще более крошечную и раздолбанную квартирку.

Помимо того что он часто и агрессивно занимается любовью, Сергей оказывается изрядным неряхой. Носки на кухонной стойке, крошки от тостов в постели. Он свинья, но твоя свинья, и даже когда ты ругаешь его из-за брошенных трусов на полу в ванной, втайне ты находишь это странным и трогательным, но говорить ему этого не хочешь. Ваше притяжение друг к другу основывается на гармонии взаимоощущаемых равнодушия и раздражения.

Роки находит ваше новое жилье и пинком открывает дверь в вашу квартиру, притворившись электромонтером. Он бьет тебя в челюсть кулаком, а ты в ответ бросаешься на него с полной бутылкой кьянти, которую разбиваешь о его голову и потом не можешь отличить кровь от вина. Посреди всего этого домой возвращается Сергей, который ничуть не выглядит смущенным. Он идет к кухонной стойке и делает себе бутерброд с бужениной на ржаном хлебе, в то время как Роки валяется под кухонным столом в отключке.

«Какого черта? — кричишь ты, после того как тебе наконец удается выпихнуть мокрого и окровавленного Роки за дверь. — Почему ты мне не помог?» Он пожимает плечами и откусывает от бутерброда большой кусок. В этом весь Сергей. Никогда ничего не принимает слишком близко к сердцу. Даже тогда, когда ты оказываешься беременной в первый, второй, третий раз. Ты хотела, чтобы все эти громкие и доставучие дети его раздражали, но он не раздражается. Он их обожает.

Вы впятером живете в крошечной квартирке. Сергей считает, что в современных семьях половина всех бед оттого, что они живут в слишком больших домах. Родители ничего не знают о жизни своих детей, потому что не видят, чем те занимаются. Маттео, Маркус и Миша всегда у тебя на глазах, и ты знаешь, что с ними происходит.

Они вырастают. Маттео получает хорошую работу санитарного инспектора в городе, Маркус идет по стопам своего отца и становится поэтом, несколько его книг публикуются небольшими тиражами в маленьких издательствах, а Миша уезжает в Россию, где преподает английский, и приглашает вас с Сергеем его навестить. Все заканчивается тем, что вы перебираетесь в божественный Санкт-Петербург и открываете кофейню. Маркус перебирается к вам, и в Америке остается только Маттео, который не хочет бросать свою работу.

Когда вы все вместе умираете, ты уже стара, седа и суха. Вся семья (кроме Маттео) погибает во время крушения поезда за городом. Поезд попал на плохой участок пути и сошел с рельсов прямо в поле. Последнее, что ты помнишь, — это улыбка твоего мужа, когда он смотрит на тебя. «Орхидеи, — говорит он, — надо было взять больше орхидей».

184

Продолжение главы 113

Ты звонишь Бену и говоришь, чтобы он заехал за тобой в восемь. В понимании приятно то, что оно избавляет от необходимости вести пустые разговоры. Снимает вопросы. Это бесконечную тягомотину, прежде чем ты можешь быть уверена в том, что правильно истолковываешь чьи-то намерения. Чего они хотят. Тебе известно, чего хочет Бен. Ты точно знаешь, что тебе надеть — кожаные штаны и бриллиантовый браслет, что он тебе прислал. И ты точно знаешь, что будешь делать по окончании вечера — то, что одобрил бы маркиз де Сад.

Бен присылает за тобой машину, блестящую черную городскую машину с шофером из Восточной Индии, который не разговаривает. Он просто звонит в звонок, открывает перед тобой входную дверь твоего дома, потом садится на место водителя и едет. Он привозит тебя к большому дому из голубого камня, смотрящему прямо на Центральный парк, провожает на последний этаж, где оставляет перед парадной дверью Бена. Он даже звонит в дверь, отчего ты впервые чувствуешь, что о тебе заботятся, может быть, излишне усердно.

Вечер превосходит твои ожидания относительно количества (ужин в «Бальтазаре», открытие художественной выставки в «Мете»[20], коктейли на вечеринке на Юнион-сквер, и еще одна прогулка по городу в поисках луны), но оборачивается полным нулем по части качества. Бен — осел. Он до того груб с официантами в «Бальтазаре», что ты готова поклясться, что у официантки в глазах стояли слезы. Он громко разговаривал без умолку и все время так или иначе о деньгах. Что он купил, что он купит, что он может купить, что ему следует купить и что ему ни в коем случае не стоит покупать, хотя он все равно может это сделать.

Ты разочарована, оттого что секс недостаточно жесткий. В основном, все, что ему от тебя нужно, это чтобы ты била его и кричала, называя большим озорником, плохим папочкой, говорила бы, что его член для тебя слишком велик, что ты никогда еще не видела такого размера и так далее. И ты по-настоящему расстроена, когда Роки возвращает тебе все твои вещи и говорит, что больше не хочет тебя видеть. Оказывается, один из его приятелей убирает посуду со столов в «Бальтазаре», и он видел, как вы с Беном обжимались, как мартышки. Ты удивлена, насколько сильно тебя задевает, когда Роки уходит, — у тебя такое чувство, будто большая часть тебя уходит с ним.

По крайней мере у тебя есть Бен. Ужины экстравагантны, вино до смешного редкое, а подарки безумны (позолоченная зубочистка от Тиффани, керамическая лягушка шестнадцатого века, браслет с твоим «фамильным гербом» (но у тебя нет фамильного герба), фарфоровый кувшин с египетскими гравюрами, изображающими любовников, платье из ужасного оранжевого шелка). Он до того глупо тратит деньги, что это начинает тебя бесить. За те деньги, что он тратит на ужин, можно было бы вырыть колодец в Африке, а стоимость его запонок такова, что целая семья может в течение года оплачивать электричество. Ты уверена, что если бы у тебя были его деньги, ты бы смогла лучше ими распорядиться.

Потом однажды во время ужина он на минутку встает со своего места, чтобы поздороваться с коллегой в другом конце зала. На столе лежит подписанный им чек. Это один из тех старомодных чековых бланков, на котором полностью напечатан номер кредитной карты. Ты протягиваешь руку и хватаешь этот бланк. Кладешь себе в карман. Он же никогда не узнает, если ты купишь еще несколько вещей за его деньги! Он же даже не проверяет счета и разве он сможет узнать, ты ли потратила эти деньги или одна из его бывших девушек?

Если ты воспользуешься кредиткой Бена, перейди к главе 208.

Если ты не станешь пользоваться кредиткой Бена, перейди к главе 209.

185

Продолжение главы 113

Ты не будешь встречаться с Беном. Ты предпочитаешь Роки, который живет на Брайтон-Бич. Хотя никто не называет этот район Брайтон-Бич, его называют Маленькой Одессой, потому что почти все его жители — выходцы из этого города, который находится в России у Черного моря. В Маленькой Одессе все надписи на русском, даже дорожные знаки. Борщ и самовары здесь купить проще, чем бутерброд с ветчиной, а в ответ на твою английскую речь люди только поднимают брови и начинают шептаться. Как будто посреди Нью-Йорка вы попадаете в другую страну.

Тебе нравится гулять там по шумным улицам, дышать воздухом, полным пряных запахов. Никто с тобой не заговаривает, а если бы и стали, ты все равно не смогла бы их понять. Ты по-русски не говоришь, и когда люди это понимают, между тобой и ними образуется некоторая дистанция. Ты дрейфуешь по улицам, оставаясь почти невидимой, а Маленькая Одесса шумит вокруг.

Когда истекает срок твоей аренды, ты переезжаешь к Роки и переводишься в небольшой колледж неподалеку. Начинаешь преподавать историю искусств группе русских эмигрантов. Занятая преподаванием и обустройством дома вместе с Роки, ты почти не выезжаешь в город. Все необходимое ты можешь достать прямо тут, в Бруклине, или даже на Кони-Айленде.

Проходят годы. Ты продолжаешь работать в колледже, а Роки открывает бар на углу. Он отказывается давать ему название, потому что считает, будто это приносит беду, поэтому, как и все остальные, называет его просто «Бар». Бар знаменит своей водкой с разными добавками. Роки проводит там много времени в компании московских приятелей: они пьют водку, закусывают луком и обсуждают прелести коммунизма. Вы с ним почти не видитесь. Иногда с утра он дома, но потом уходит на целый день, чтобы сделать закупки и разобраться с бумажной работой. Возвращается он поздно ночью (или скорее рано утром) и тихо забирается в постель, чтобы не разбудить тебя. Вы больше не занимаетесь любовью.

Ты была бы бесконечно одинока, если бы не Сергей, который живет в квартире напротив, — большой шумный мужчина с густыми нахмуренными бровями и неизменно мрачным выражением на лице. Когда-то он был в России известным шахматистом. Сергей держит на затянутых паутиной полках свои награды, трофеи и пожелтевшие блеклые фотографии, где он запечатлен с русскими дипломатами и знаменитостями. На фотографиях он улыбается и на себя едва похож.

Он почти каждый вечер приглашает тебя в свою квартирку, больше похожую на шкаф, учит тебя играть в шахматы и ставит тебе свои любимые русские оперы на патефоне «Виктрола», который когда-то принадлежал его матери. Вы рассуждаете о классовых структурах и упадке западной цивилизации. Сидя рядом, вы раскладываете пасьянс и смотрите викторины по телевизору. Роки вряд ли знает о вашей дружбе. Он слишком редко появляется, чтобы что-то замечать. Как и всем в Маленькой Одессе, Сергею известно все обо всех, включая тебя. «Ты так хочешь любви, — говорит он, — что даже с совершенно незнакомыми людьми ведешь себя, как маленькая услужливая консьержка: „Да, сэр, нет, сэр“».

— По-твоему, я веду себя, как гребаная консьержка только потому, что я вежливая?

— Да, — отвечает он. — И нет ничего хорошего в том, что ты мяукаешь у чьих-то ног, словно котенок. Мне нравится, когда ты ругаешься.

И это правда. Он втягивает тебя в любые дебаты, споры, дискуссии и полномасштабные военные баталии (проходящие большей частью на шахматной доске). Ему нравится, когда ты до того заводишься, что начинаешь орать. Он специально подталкивает тебя к этому, высказывая нечто такое, чего ты не сможешь стерпеть, например: «Ну, все мы знаем, что женщина должна быть босая, беременная и на кухне» или «Все знают, что французские экспрессионисты были настоящими извращенцами».

В такие моменты ты называешь его разными вдохновенными кличками, вроде «тупоумный весельчак», «длиннохвостый попугай», «узколобый русский дубина-аристократ», «идиот из Киева», «ослоумник», «самец-шовинист», «пещерный человек», «дурило» и так далее…

Когда ты начинаешь ругаться, у него всегда загораются глаза и к щекам приливает кровь. Сергей говорит, что в такие моменты чувствует себя как дома, в Москве, когда внутри у него все горело, а взгляд не сулил обидчику ничего хорошего. Ты поощряешь его желание чаще выбираться из дому, и он наконец отправляется потанцевать со своими старыми приятелями в «Ветеранс-холл». Все заканчивается тем, что они напиваются и плавают голышом в Атлантическом океане в четыре утра, в результате чего Сергей простужается и у него начинается жар.

Ты приносишь ему куриный бульон и аспирин, промокаешь его влажный лоб марлей, смоченной в ледяной воде, а он в бреду говорит, что ты — ангел и что твой муж не понимает, какое счастье ему досталось. Он называет тебя своей «дорогушей», своим «персиком» и зовет тебя во сне.

Все могло бы плохо кончиться, но Роки ни о чем не знает, Сергей ничего не помнит, а ты уж и вовсе будешь держать рот на замке. Но все же теперь ты смотришь на Сергея иначе и ловишь себя на том, что стала чаще ему улыбаться.

Однажды в выходные, когда Роки уезжает в Мохонк, чтобы забрать антикварный музыкальный автомат, играющий только русскую польку, Сергей приглашает тебя на ужин. Ты сразу же соглашаешься, но желудок у тебя скручивает. Первым предостерегающим знаком служит то, что Сергей знает, что Роки уехал из города. Вторым предостерегающим знаком является то, что он говорит тебе, что купил шампанского, а третьим — что ты бреешь ноги. Столько предостережений, а ты все равно идешь к нему. А что тебе еще делать? Иногда красный свет выглядит как зеленый.

Сергей наливает шампанское в резные хрустальные фужеры своей мамы. После того как вы произносите тосты и осушаете бокалы, он прижимает тебя к кухонной тумбе, столкнув с плиты пустую суповую кастрюлю. Он говорит, что влюблен, что хочет жениться на тебе, и вы опускаетесь на пол в кухне. «Выходи за меня, — жарко шепчет он тебе в ухо. — Выходи за меня, черт тебя дери!»

Когда Роки на следующий день возвращается, ты набираешься смелости, чтобы все ему рассказать. Но он ухмыляется от уха до уха. Оказывается, он наконец сходил к зубному, который вылечил его больной зуб. Роки улыбается тебе, и все нежные чувства, которые ты к нему испытывала, возвращаются. Он выглядит восхитительно. К тому же он тебе кое-что купил. Это обручальное кольцо с маленьким бриллиантом грушевидной формы. Он встает на одно колено и просит тебя выйти за него замуж. Ты поражена, шокирована и не веришь происходящему. Ты так долго ждала этого момента, что уже перестала верить, что это когда-нибудь произойдет. И Сергей в квартире напротив тоже ждет твоего ответа.

Если ты выходишь замуж за Роки, перейди к главе 182.

Если ты убежишь с Сергеем, перейди к главе 183.

186

Продолжение глав 67, 114, 115 и 133

Ты следуешь за красным светом. Ты плывешь в каноэ по красной липкой реке. Черные ветви деревьев скребут по бортам твоей лодки. Ты чувствуешь, как вода несет тебя; тебе кажется, что ты можешь нырнуть, и вынырнуть в любом месте или мысли, какую ни выберешь. Красная река течет сквозь густой зеленый туман, плотный, как портьеры, а когда воздух расчищается, река заканчивается, и ты стоишь у маленькой деревянной трибуны.

Позади мостков стоит сморщенный, как корешок, мужчина с восковой кожей и желтыми волосами, похожими на паклю. «В аду ограниченное число мест, — говорит он, облизывая карандаш, — как и везде». Он открывает гроссбух: «Баланс во Вселенной и все такое». Он листает страницы, пока не находит нужное место. «Кто-то идет наверх, — говорит он, — а кто-то вниз. Некоторые отправляются на ужин к чертям». Он облизывается, На его трибуне латунная табличка.

Время и вечность

Я узнаю причину, когда выйдет время, И я перестану гадать почему; Христос объяснит, зачем было нужно каждое горе В чистом школьном классе на небесах.

Эмили Дикинсон

«В чистом школьном классе на небесах, — шипит старичок-корешок. — О том, что не имеет значения, не думаем». Он наклоняется вперед и добела раскаленным карандашом ставит тебе на лоб клеймо. Сквозь твой мозг будто прошли разряды молнии. «Помечена! — кричит он и улыбается, обнажая бледно-голубые зубы, заострившиеся до толщины иголок. Он захлопывает гроссбух. — Теперь будь хорошим созданием и ступай в ориентационный грот, — шепчет он. — Они ждут».

187

Продолжение глав 67, 114 и 115

Ты сопротивляешься красному свету. Рука женщины крепко удерживает тебя. Ты пытаешься рассмотреть, кто тебе помогает, но сплетенные ветви с хрустом ломаются под твоим весом, и ты попадаешь в какое-то темное бессознательное состояние. Очнувшись, ты видишь яркий голубой свет и чувствуешь запах нержавеющей стали. Пищат какие-то приборы, слышны голоса людей, кажется, что ты куда-то движешься. Тебя везут по коридорам с белыми стенами. Снова сходит темнота, а потом опять хруст каких-то веток и пробуждение.

Ты опоясана черными швами, тебя укладывают в пахнущую хлоркой голубую больничную постель. Все болит. Больно дышать. Боль кажется чем-то красивым. Чем-то разумным и замысловатым, ласковым и теплым, как золотой лист, изготовленный мастером филигранной работы. Прочно. У тебя было пробито легкое, сломаны ребра. Тебя собрали по кусочкам с помощью нержавеющей стали и кетгута. Ты наполовину женщина, наполовину машина. Ты старая «железнобокая»[21]. Вместо еды ты пьешь через трубочку. Потом появляются репортеры, которые хотят узнать подробности. Ты кое-что рассказываешь, немного. Потом ты прекращаешь с ними говорить, а потом перестаешь говорить вообще.

Ты так и не возвращаешься к преподавательской работе. Декан, должно быть, слегка нервничает по поводу произошедшего между вами инцидента, потому что предлагает тебе на редкость большое выходное пособие (его бы и на шестерых хватило) и вдобавок дает тебе в помощь армию адвокатов из колледжа, чтобы засудить продуктовый магазин. Твоя команда обвинителей сильна, защита слаба, присяжные злы, а судья мстителен. Все заканчивается колоссальными финансовыми выплатами, которые гарантируют, что тебе до конца жизни не придется работать, чтобы себя содержать. Спустя всего год после тех выстрелов ты покупаешь миленький кирпичный дом в колониальном стиле у реки Уилмингтон с видом на море.

Там ты попиваешь имбирный эль и «Пиммс», глядя на большие корабли в море. Ты рисуешь. Женщина, которая держала тебя за руку, Мариэтта, теперь живет вместе с тобой. Тебя спасла креолка из Луизианы, у которой нет никого в целом свете. Она готовит этуфе и тушеных креветок, чистит свежие устрицы и поет гимны и гуллы[22]. Ты не особенно много думаешь о том, что в тебя стреляли, — это событие существует только как слепое пятно в твоем сознании, точка отсчета, разделяющая твою жизнь на «до» и «после». Хотя каждый вздох напоминает тебе о случившемся: легкие так и не восстановились полностью, твое дыхание неглубокое, укороченное, напряженное.

Мариэтта варит густой, как смола, кофе и разбавляет его сгущенным молоком — каждое утро она приносит тебе дымящуюся чашку. Вот когда ты раскладываешь свой мольберт. Полотна становятся все больше и больше, широкие, как океан, накрывший левую часть твоей залитой солнцем комнаты. Каждое законченное полотно — это как чешуйка, счищенная с твоей кожи. Одна голубая, одна аквамариновая, мелкие штрихи и участки цвета, который будто выплескивается и откатывает от берегов. Твои полотна похожи на расшифрованные тобой истории, рассказанные на иностранном языке, на котором говорят только твои птицы. У тебя два больших попугая, Сократ и Платон, и они болтают и спорят в доме, как старые греческие философы.

Вот она, твоя семья. Ты, Мариэтта, Сократ и Платон. В доме бьется четыре сердца. Это как рай для разных видов. Эта кирпичная кладка на побережье, угрюмая креолка и твои вредные пернатые философы. Ты проведешь здесь много лет, полотна будут проноситься сквозь тебя, как грузовые поезда, останавливающиеся, чтобы загрузиться цветом, перед тем как отправиться в галереи и к коллекционерам, которые их покупают. Они как шаловливые дети, которые выбегают на улицу в погожий денек и о которых потом ни слуху ни духу.

Ты умираешь в возрасте ста восьми лет. Короткий вздох, острая боль и яркий свет. Это так же естественно, как плавать. Ты не собиралась так долго жить, просто у тебя как-то руки не доходили умереть. Ты в кресле, поставленном так, чтобы ты могла видеть море, пытаешься вспомнить названия всех своих картин. Один Бог знает, где теперь все твои душечки, — если бы ты их нашла, убила бы.

188

Продолжение главы 116

Ты соглашаешься преподавать и переезжаешь в Миннеаполис. Город соли, город времени; черных ворон и белого пара. Земля десяти тысяч озер и десяти тысяч психиатрических лечебниц. Антидепрессанты стоило бы выдавать при въезде в город. Но Высшая школа искусств — это бастион цвета. У студентов крашеные волосы, пирсинг и татуировки. У тебя уходит некоторое время на то, чтобы влиться в ритм жизни. Ты так долго превращалась в нечто тупое и незаметное в «Пирожковой Бетти», что и не помнишь, как проявлять пленку или делать дуговую сварку плавящимся электродом в среде инертного газа… Но все понемногу возвращается, твоя творческая жилка просыпается, как просыпается тело. Ты остаешься в мастерской допоздна, работая со станками и заново тренируя руки, чтобы они вспомнили искусство ручной работы.

Ты преподаешь предмет, который называется «Находки», где вдохновляешь ребят на создание предметов искусства из обычных вещей. Из того, что они находят на земле, дома, из того, что валяется повсюду. Они приносят таблички, фольгу от пирогов, солдатиков Джи Ай Джо[23], головы кукол Барби, пластмассовые яйца «Робин», бокалы для мартини, лепестки роз, коробки из-под тампонов, сломанные солнцезащитные очки и прочее. Потом каким-то скульптурным образом они собирают эти вещи так, что их назначение изменяется. Создается поэзия. Джозеф Корнелл был мастером складывания находок вместе. Ты рассказываешь о нем студентам, показываешь тесную студию в доме его матери на Кони-Айленд, демонстрируешь его ставшие легендарными коробки: маленькую коробочку из-под сигар, коробку из-под обуви, коробки разного размера с находками внутри — обрывками бумаги, порванными картами, разбитыми фужерами для шампанского, птичьими яйцами, перьями, карандашами, вещицами, которые каждая само по себе бесполезна и бессмысленна, но когда их собирают вместе, они в новом свете выявляют красоту мира сломанных вещей.

Единственное, по чему ты тоскуешь, и тоскуешь сильно, — это по Дилли и Блу. Они отказываются приезжать в город, а ты с занятиями, встречами со студентами и работами, которые нужно проверять, едва ли можешь позволить себе четырехчасовую поездку к ним на север. Похоже, ей удалось восстановить свои отношения с отцом, что хорошо, однако немного напоминают эксклюзивный загородный клуб, вступить в который тебе никогда не дадут. Ты постоянно звонишь ей, пишешь письма и посылаешь одежду Блу, но дикая сторона Дилли, похоже, доминирует (и откуда у этих детей берется такая сила духа?), и она редко тебе перезванивает.

Ты выходишь замуж за преподавателя работы по металлу, который больше похож на пилильные козлы, чем на мужчину, многим напоминает тебе Питера, хотя многим и отличается от него. Он крепко обнимает тебя по ночам, его сильные руки обхватывают тебя за талию, от тела его исходит жар, очищающий и выводящий токсины, как пар в сауне. У тебя проходит несколько персональных выставок, какие-то работы удается продать, но в основном покупатели — местные, что, однако, тебя вполне устраивает. Твоя жизнь — сплошная находка, составленная из обрывков бумаги и птичьих яиц. Ты умираешь в холодный ясный день. По-своему совершенный — осколки красоты повсюду.

189

Продолжение главы 116

Ты остаешься. Ты не можешь покинуть дочь, пусть даже она не хочет иметь с тобой ничего общего. Знает она об этом или нет, но ты ей нужна. Пусть ей удалось восстановить свои отношения с отцом (он берет ее с собой охотиться на уток осенью и на оленей летом), она по-прежнему склонна к перепадам настроения и не склонна подходить к телефону.

Ты продолжаешь работать в «Пирожковой Бетти». Ты знаешь наизусть меню, посетителей и фирменные блюда. В понедельник — жареная курица, во вторник — говядина, в среду — запеченный цыпленок с подливкой, в четверг — то, что осталось с понедельника, вторника и среды. В пятницу рыбный день, а в субботу и воскресенье подъедают остатки. Твой бывший женится на бойкой голубоглазой блондиночке со вздернутым носиком. Время от времени они приходят в «Пирожковую Бетти» ужинать, сидят там и едят, будто тебя и не существует.

Городок маленький, культурных событий в нем минимум, но смена времен года потрясает. Над озером меняется погода; ты наблюдаешь потоки дождя, проносящиеся по поверхности воды, отчего та становится темной и рябой, будто к тебе приближается косяк черных рыб. Летом деревья покрыты зеленой листвой, а зимой стоят угольночерные на ослепительно-белом фоне.

Ты заигрываешь с одним из работников старой железодобывающей шахты Джо, который часто приходит ужинать и который, похоже, всегда имел на тебя виды, но ты никогда не обращала на него внимания, потому что… ну, потому, что он просто Джо, просто Джо, парень во фланелевой рубахе, который пьет кофе, отпускает глупые шуточки, и коэффициент интеллекта у него — единица. Но однажды, когда Питер со своей женой едят говядину, ты садишься к нему на колени, угощаешь его пирогом и все норовишь убедиться в том, что растреклятый Питер видит, как ты уезжаешь с ним в его большом пикапе.

Дом Джо гораздо симпатичнее, чем ты себе представляла. Это большое бревенчатое строение высоко над речкой Вермилион Крик с лосиной головой над камином и новеньким генератором, который позволяет не остаться без света, когда вырубает электричество. Время идет. Ты переезжаешь к нему. Он не работает, но при деньгах. Ты не знаешь, сколько именно у него есть, но он не напрягается. Вы женитесь в Дулуте, и через две недели он внезапно умирает от закупорки сосуда оторвавшимся тромбом.

После внезапной смерти Джо за тобой закрепляется репутация мужеубийцы или чего-то в таком духе, но с этим вполне можно жить, поскольку такая репутация заставляет людей уважать и бояться тебя. Оказывается, у твоего мужа было гораздо больше денег, чем можно было предположить. Какой-то несчастный случай на шахте сделал старину Джо обеспеченным человеком. Теперь ты единоличная владелица этих денег. Что делать со всем этим состоянием?

Ты слишком крепко устроилась здесь, чтобы уехать. Хотя местные тебя недолюбливают. Нужно добавить сюда свежей крови. Ты могла бы открыть маленькую гостиницу (в этих местах это популярно и с финансовой точки зрения беспроигрышно) или могла бы воспользоваться подвернувшейся тебе возможностью. Твоя соседка — медсестра в клинике Майо[24], она говорит, что им нужна помощь в сложных программах лабораторных анализов. Хочешь ли ты уехать с Севера и попробовать свои силы где-то еще или откроешь маленькую гостиницу?

Если ты открываешь небольшую гостиницу, перейди к главе 217.

Если ты идешь работать в больницу, перейди к главе 236.

190

Продолжение главы 176

Ты остаешься с Луисом. Ты говоришь Тору, что не можешь больше с ним встречаться. (Он уходит, шаркая, повесив голову и засунув руки в карманы, прочь по тротуару. Тору даже не знает о твоей беременности.) А восемь месяцев спустя на свет появляется мальчик-азиат восьми фунтов семи унций весом. У него черные волосы и молочная кожа цвета пергамента. Луис держит ребенка, рассматривая его с одной стороны, потом с другой, он видит, что что-то не так, только не может понять, что именно. Нельзя же сказать: «Этот ребенок — монголоид? По-моему, он монголоид». Это звучит чудно. А твоим детям наплевать, как выглядит малыш Билли. Они его обожают.

Но у Билли все не ладится с самого начала. Музыкально одаренного, робкого — словом, интроверта, до странности нелюбимого своим отцом, одноклассники дразнят и преследуют за то, что он «бледнолицый», «голубой», «гомик», «неженка», «чудило». В результате он приобретает расстройство пищеварения и склонность резать себя, когда нервничает. Ты находишь у него под кроватью его «аптечку» — старую косметичку с ножницами, бритвенными лезвиями и булавками. Ты обращаешься за психиатрической помощью и отсылаешь его на лечение, но он становится только злее и злее, пока однажды не исчезает из больницы неизвестно куда.

Рози поступает в Колумбийский университет, а Поли женится. У них обоих появляются дети, а у Луиса хорошо идут дела на работе, но ничто не может утешить твое раненое сердце, и ты продолжаешь искать Билли. Он отсутствует уже пять лет. Ты нанимаешь частного детектива, пишешь объявления в газеты, расклеиваешь их на столбах и ходишь в группы поддержки для тех, у кого пропали дети. Потом звонит один из чертовой дюжины детективов, которых ты наняла. Он нашел твоего сына в Париже. «Где?» — переспрашиваешь ты.

— В Сорбонне.

Оказывается, несмотря на все странности и дурные наклонности, Билли поступил в Сорбонну, где учится игре на скрипке у профессора по имени Отто ван Пэрис. Некоторые цветы вырастают прекрасными независимо от почвы. Тебе случалось видеть, как в трещинах на асфальте растут анютины глазки, как тюльпаны вырастают посреди гаража, цепляясь корнями за комочки земли в углу. Все живое хочет не просто жить, а цвести, и сильнейшие именно это и делают независимо ни от чего. Детектив говорит тебе, что твой бывший парень, Тору, тоже во Франции, живет в пригороде Парижа вместе с женой и сыном. Он понятия не имеет о существовании Билли.

Ты так обрадовалась, что твой сын жив, что тебе больше нет дела до того, что могут подумать другие. Ты решаешь, что пришла пора со всем разобраться. Ты запрыгиваешь в ближайший самолет до Парижа и направляешься прямо в общежитие, где живет Билли. Увидев его, ты с трудом можешь его узнать. Хрупкий извиняющийся мальчик, которого ты знала, исчез, и перед тобой стоит высокий сдержанный молодой мужчина. Он выглядит совершенно иначе. Он теперь не похож на Билли, его впору называть Уильямом. Уильям рад тебя видеть, убедившись в том, что ты не собираешься забирать его обратно в Америку. Он позволяет тебе вступить в его сложный мир. Расписания его репетиций, работа в городской программе для французских подростков-геев. Он ни о чем тебя не спрашивает — да и с чего ему задавать вопросы? «Ты уверена в том, что Луис — это мой настоящий отец? Потому что его суровое лицо и его удушающая манера общаться чуть не убили меня, и я не могу поверить в то, что мы родственники».

Ты все ему рассказываешь. О том, кто его отец, и о том, что ты всегда желала ему только счастья. Он несколько раз меняется в лице. Он выглядит шокированным, потом взбешенным, а потом растерянным. Потом он хочет встретиться с Тору.

Ты организуешь их встречу, которая проходит хорошо, несмотря на то, что Тору в шоке (как и его жена-француженка, к которой ты немедленно проникаешься антипатией), и то, что Уильям объявляет о своей свадьбе с учителем игры на скрипке Отто. Дома эти новости вызывают «широкий общественный резонанс», высшей точкой которого становится то, что Луис разводится с тобой, и ты переезжаешь в Париж, где открываешь маленькое кафе и проводишь время с сыном, чего так долго была лишена.

Ты присутствуешь на свадьбе Уильяма и Отто, роскошном празднике во французском имении одного из их друзей. Оно похоже на Версаль. Ты сама переживаешь несколько романов с французами и в конце концов выходишь замуж за милого шефа кондитерской по имени Ален Галле. Он нечет пироги с грибами и нежнейшее печенье с лимоном. Он каждый день приносит тебе свежесрезанные цветы, а когда выпьет красного вина, начинает громко петь. Ты не умираешь еще много-много лет, а когда это происходит, на улице погожий летний день, ты в кафе на рю Мартиник попиваешь чай «Эрл Грей» и читаешь книгу по египетской археологии. Твое сердце останавливается, поют птицы, и рядом с тобой целуется молодая парочка. Как оказывается, это была отличная жизнь, а рай — это возможность вернуться к первой странице и прожить ее заново.

191

Продолжение главы 176

Ты убегаешь с Тору. Дети тебя возненавидят, но, может быть, когда-нибудь они тебя поймут (а может, и нет, и вместо этого напишут мемуары в духе «Памяти моей милой мамочки» и будут всем рассказывать какую-нибудь слащавую историю о тебе). Но общество не слишком благосклонно к матерям, которые хотят собственного счастья. Оно считает их эгоистками, нарушающими некое соглашение, которое заключается в том, что в день появления на свет ребенка твоя собственная жизнь заканчивается.

Через восемь месяцев на свет появляется мальчик-азиат восьми фунтов семи унций весом. У него черные волосы и сладкая молочно-желтая кожа. Тору счастлив, он сделал тебе предложение, и вы поженились на пароходе, плывущем в Европу. Малыш Билли родился в Париже, а детская одежда, которая там есть, — это просто произведения искусства. Мягонькие голубые свитера и вышитые пинетки. Связанные вручную шапочки с продолговатыми деревянными пуговицами и миленькие полосатые штанишки. И днем и ночью Билли выглядит как модель цветной рекламы «Беннетона».

Тору устраивается системным администратором во французскую компанию по разработке программного обеспечения. Вы растите малыша Билли в Париже, к четырем годам он свободно говорит по-французски. Он учится играть на скрипке (тебе говорят, что он настоящее чудо) и поступает в Сорбонну на бесплатное отделение. Тору открывает собственную компанию и становится очень состоятельным. Вы переезжаете в великолепный особняк на рю Маркиз в старом районе, где высятся залитые французским солнцем замки. У тебя собственный дизайнер платьев, собственные портниха, стилист, парикмахер и маникюрша, которую ты увольняешь, после того, как выясняется, что она ворует туфли «Маноло Бланик» из твоего обувного шкафа. У Уильяма (когда ему исполнилось двенадцать, он настоял, чтобы его называли именно так) состоялся первый сольный концерт, когда ему было четырнадцать. Он начинает гастролировать со своим учителем игры на скрипке, стройным мужчиной по имени Отто ван Пэрис, который вдвое старше него. Шесть лет спустя, когда Уильяму стукнуло всего двадцать, они объявляют о том, что собираются пожениться, и это становится больше чем потрясением. Но все же вы это обсуждаете, приходите к соглашению, и они женятся в барочной церкви неподалеку от Триумфальной арки. Ты очень гордишься Тору, который не обращает внимания на протесты своих традиционно настроенных японских родственников и подводит сына к алтарю во время церемонии.

Уильям и Отто живут насыщенной стремительной жизнью, и твои старшие дети в конце концов прощают тебя. Они даже приезжают погостить и остаются у тебя на некоторое время (к большому неудовольствию своего отца, который, как оказалось, с тех пор, как ты уехала, пристрастился к выпивке). Вы живете все вместе в вашем большом доме, каждый из вас по-своему странен и ущербен, но в то же время прекрасен.

Ты не умираешь еще много-много лет, а когда это происходит, на улице погожий летний день, ты в кафе на рю Мартиник попиваешь чай «Эрл Грей» и читаешь книгу по египетской археологии. Твое сердце останавливается, поют птицы, и рядом с тобой целуется молодая парочка.

192

Продолжение главы 119

Ты дожидаешься их. Это недолго. Звук сирен становится невыносимо громким, а потом на тебя со всех сторон начинают карабкаться полицейские. Твои руки и ноги тебе больше не принадлежат. Они колют, пихают тебя, сковывают тебе руки наручниками, толкают тебя. В какой-то момент ты оказываешься лежащей лицом на мокром, залитом кровью цементе, в следующий уже стоишь с расставленными руками и ногами у патрульной машины, они хватают тебя и дергают туда-сюда.

Заключение. Зал суда. Приговор. Десять лет за убийство (присяжным было немного жаль, что он изнасиловал тебя). Тюрьма. Тюрьма — это просто убийство времени. Центр пожизненного заключения похож на цепочку соединенных друг с другом спортивных залов, все покрашены бежевой краской, окон нет. Высокие потолки, и взгляду совершенно не за что зацепиться, кроме бежевых стен. Ты читаешь, пишешь письма и стараешься держаться в стороне от банд, наркоторговок и женщин, которые дерутся друг с другом из-за денег.

В конце концов ты начинаешь вести уроки рисования. Сперва ничего особенного, просто ремесленничество, пока ты не связываешься со своим бывшим колледжем, тем, куда ты ходила очень давно. Ты пишешь им длинное письмо, в котором говоришь, что сожалеешь о том, что тебе не удалось все в жизни сделать иначе, но иногда просто так выходит, что все оборачивается каким-то дерьмом; ты пишешь, что ничего уже не можешь сделать, кроме как заниматься искусством и ждать, когда тебя выпустят ко всем чертям, не могли бы они выслать хоть сколько-нибудь денег на принадлежности, потому что с картоном, рулоном туалетной бумаги и клеем не особенно разгуляешься.

Оказывается, колледж считает политически корректным поддерживать бывшую студентку, оказавшуюся в тюрьме, поэтому они соглашаются ежемесячно присылать чек на покупку красок, кистей, холста и книг по истории искусства. (Но никаких острых предметов. Лепить можно только из мыла или глины; дерево и металл запрещены). Они хотят провести экспозицию твоих работ и работ других отбывающих свой срок женщин, которую ты называешь «Искусство заключенных». Выставка имеет успех, поэтому за ней следует еще одна, а потом еще. Ты художественный агент, координирующий работу из тюрьмы.

По окончании семи лет (досрочное освобождение за хорошее поведение) к тебе присылают съемочные группы, чтобы сделать ретроспективу художественных работ заключенных и рассказать о них самих. Правда, полотна других женщин не слишком хороши, они все слабые и грубые и в большинстве своем без оттенков цвета. (Ты никого из них не можешь научить делать переход от одного цвета к другому или накладывать мазки другого цвета, а одна картина представляет собой просто черный холст с надписью, сделанной белыми буквами: «У меня уже есть одна дырка в жопе, зачем мне две?») Но на самом деле это и не важно — картины покупают торговцы, коллекционеры и знаменитости по всему миру: их написали преступницы, и поэтому люди хотят их видеть. Оказывается, картины, написанные агрессивными женщинами, пользуются большим спросом, причем чем более жестоки женщины, тем лучше. (Нам всем нужны герои. Даже придуманные.)

Ты выходишь из тюрьмы и отправляешься в Вашингтон работать по программе художественной реабилитации. Каждый вечер в течение месяца ты ужинаешь стейками и красным вином, потому что можешь себе это позволить. Ты не выходишь замуж, ты никогда больше не хочешь подписывать документы, обязывающие тебя к чему-либо. Вместо этого ты создаешь крепкую общину реабилитированных женщин и заканчиваешь серию собственных работ, которые удивляют и вдохновляют тебя саму.

Ты умираешь от удара в возрасте девяноста трех лет. Твои похороны показывают по Си-эн-эн. В этой передаче твои подруги рассказывают о тебе и читают отрывки из твоего дневника (который потом будет продан на Интернет-аукционе «И-бэй» за двести тысяч долларов). Похоже, всем интересно понять, что творится в голове плохой женщины. Женщины, у которой не было ни мужа, ни детей, ни карьеры, которая взяла пистолет и застрелила насильника. Женщины, которая прошла путь от мокрой панельной мойки для машин до картин, висящих в галереях, похожей на редкую статую из плоти, кости и крови.

193

Продолжение главы 119

Ты убегаешь. Ты не знаешь, сколько времени ты бежишь и далеко ли тебе удалось убежать, но к тому моменту, когда до тебя доходит, что можно замедлить бег, твое сердце трещит, как пулемет, а дыхание до того короткое, что его почти нет. Ты далеко. Когда ты останавливаешься, на тебя волной обрушивается боль: в коленях и ногах, груди и горле — все саднит, и тебе холодно. Ты словно теряешь сознание. В городском автобусе, в который ты садишься, тепло и светло.

Дома ты занята. Нет времени на панику или даже тревогу, слишком много нужно сделать. Ты бросаешь свою одежду в чемодан, одалживаешь со счета своего отца две тысячи долларов и едешь строго на запад. Куда угодно, только подальше отсюда. Утром ты проверяешь, нет ли в газетах или по телевидению сообщений о случившемся, но в новостях об этом не упоминают. В газетах тоже ничего. Как будто ничего и не было.

И все равно тебе страшно. Куда отправиться, чтобы тебя не нашли? В Нью-Йорк. Туда, куда уезжают преступники, чтобы затеряться. Ты прыгаешь в автобус и через три дня приезжаешь туда, помятая, потная и мерзкая. Ты идешь по Одиннадцатой авеню, когда кто-то хватает тебя сзади и затаскивает в подъезд старого многоквартирного дома. Они забирают все, что у тебя есть. Чеки, кошелек, деньги, чемодан, туфли. Все.

Ты не можешь обратиться в полицию — как раз с полицейскими тебе хочется встретиться меньше всего. Заметив, что ты босая, люди стараются избегать твоего взгляда. Они просто быстро отводят взгляд в сторону и ускоряют шаг. Ты заходишь в телефонную будку и ищешь адрес приюта для женщин, но к тому времени, когда ты добираешься туда, там уже нет мест и они больше никого не принимают на ночлег. Что делать?

Ты садишься на обочину, чтобы подумать. К тебе подходит низенькая старушка, похожая на маленького рака-отшельника в дамской шляпке. Она одета в потрепанный тренчкот, из карманов которого торчат полиэтиленовые пакеты. За ней на привязи плетется шелудивая такса. «Тебе нужно безопасное место для ночлега, маленькая мисс?» — спрашивает она. Ты оглядываешься по сторонам. Ты голодна, тебе холодно и одиноко. «Ага», — отвечаешь ты и следуешь за ней.

Ее зовут Минерва, а кличка ее собаки — Златовласка. Ты проходишь с ними тринадцать кварталов или около того (ты до того устала, что сбиваешься со счета), а потом они спускаются к высоким перилам у железнодорожных путей. «Сюда», — показывает Минерва на маленький белый сарай у края рельсов. «Туда? — спрашиваешь ты. — Но он слишком маленький».

«Нет, — она показывает на дыру в полу в сарае. — Туда, вниз, маленькая мисс».

Ты рассеянно следуешь за ней (она на удивление подвижна для своего возраста), она осторожно прижимает к себе Златовласку. Вы спускаетесь в какой-то коридор. Темно. Минерва включает мигающий фонарик — кажется, что он в любую минуту может выключиться. Ты, должно быть, с ума сошла, раз делаешь это. Ну кто станет спускаться в темный туннель под Нью-Йорком вместе с совершенно незнакомой старухой? Тем не менее она не выглядит опасной, в конце концов, она всего лишь старуха, да и куда тебе еще идти?

Ты следуешь за ней по кружащему лабиринту, по мере вашего продвижения коридор становится все больше и шире, а потолок все выше. Повсюду разбросан мусор, бумажные пакеты и использованные подгузники, шныряют крысы. Запах кошмарный. Потом она доходит до тяжелой железной двери, тянет за ручку, и та открывается, за ней оказывается огромный зал размером с собор. Должно быть, вы на глубине мили под землей, вернее, под железнодорожными путями. Она сажает Златовласку в одну из множества припаркованных у двери тележек из супермаркета и начинает петь, увозя свою маленькую собачку все дальше под землю.

Впереди появляются кельи — похожие на курятники хижины, сделанные из фанеры, листов жести и картонных коробок. Перед одним из домиков горит костер, вокруг которого стоят и курят несколько стариков. «Приветик, Минерва! — кричат они. — У тебя новая подруга?»

«Это маленькая мисс! — отвечает она. Златовласка лает. — Она остановится у меня, а вы, мальчики, оставьте ее в покое». Один из мужчин говорит что-то неразборчивое, и остальные принимаются хихикать. «Не обращай на них внимания, — говорит Минерва. — Они все старые развалины, слишком бедные, чтобы дальше развлекаться наркотиками, а причиндалы у них высохшие, как куски вяленой говядины».

Ты следуешь за ней по этому стихийно возникшему поселению до ее дома, неуклюжей груды старых деревяшек, сколоченных вместе наподобие домика. Она включает свет. «У меня тут есть электричество, — говорит она. — И проточная вода тоже. Все идет из города, но никто за это не платит. Никто не знает, что мы тут живем». Само собой, у Минервы есть раковина и старый холодильник, полный китайской еды в коробочках, какие дают на вынос. «У меня сделка с хо ши минами там наверху, — объясняет она. — Я каждый вечер мою им туалеты, а они меня кормят бесплатно. Златовласке больше всего нравится суп с яйцами, верно, девочка?» Но Златовласка уже спит в своей маленькой корзинке прямо перед обогревателем.

Твоя кровать в дальнем конце комнаты, довольно удобная койка. По крайней мере ты в безопасности, тебе тепло и сухо. Утром ты встаешь вместе с Минервой и идешь помогать ей мыть туалеты. В тот же вечер ты возвращаешься с ней в туннель. Оказывается, там, под землей, живут около трех сотен людей, и у них свои дома с электричеством и проточной водой. Основная проблема состоит в том, чтобы никто из чужих не прознал об этом месте, и крысы, которые там достигают размеров собак. Минерва не выпускает Златовласку из виду, потому что боится, что какая-нибудь из них ее сожрет.

Это не такая плохая жизнь. Ни арендной платы, ни счетов, ни работы. Днем вы спите, а ночью выходите на поверхность, чтобы заработать на еду. Ты читаешь газеты со стендов, разыскивая информацию о своем деле, ничего не находишь, но знаешь, что тебя ищут. От этого туннель кажется еще более заманчивым местом — никто в здравом уме туда не полезет. Там тебя никто не будет искать, потому что никто даже не знает о его существовании.

Прожив там год, ты приобретаешь характерный внешний вид бездомной. Мешковатая разнородная одежда, заляпанные туфли, спутанные волосы. Как бы ты ни пыталась оттереться и отмыться, люди все равно это чувствуют, и ты становишься невидимкой. Это даже успокаивает: ты можешь свободно гулять по улицам, и, до тех пор пока тебе не вздумается зайти в ресторан или в магазин, никто к тебе не пристанет. Когда Минерва умирает, ты наследуешь ее дом и собаку, хотя Златовласка проживает после ее смерти всего полгода.

Всего ты проживаешь в туннеле двенадцать лет и умираешь однажды ночью во время ужасного пожара, когда загорается домик, соседний с твоим, который принадлежал старому шотландцу (в его электроплите произошло короткое замыкание, и его матрас загорелся). Его дом сгорел, и твой тоже, с тобой вместе. Ты спала, тебе снились сны о лагере, где ты была маленькой девочкой, и зеленых лугах Висконсина.

В твою честь в туннеле устраивают поминальную службу. Они произносят молитвы и рассеивают твой прах (вернее, они думают, что рассеивают твой прах, потому что это пепел, который лежал на твой кровати) по железнодорожным путям, как раз перед прибытием пятичасового. Грохочущие колеса подхватывают тебя и уносят прочь, увозя тебя в город. Когда ты попадаешь на небеса, Минерва уже там, они со Златовлаской едят у фонтана китайскую еду.

194

Продолжение главы 120

Ты даешь показания в темно-сером платье (женственность, грусть, скорбь). Ни макияжа, ни лака на ногтях. В начале твоей речи тебя оборвали, так что дальше ты только отвечаешь на задаваемые вопросы, выдавая сжатые внятные предложения. Предполагалось, что ты заплачешь, ты готовилась заплакать, но потом в нужный момент почему-то не заплакала. На самом деле все это казалось тебе довольно забавным.

В зале суда жарко. У тебя горит лицо, стучит в висках. Пот накапливается у тебя в подмышках, в надключичных ямках. Комната кренится. Пол приближается к тебе, как будто все, что есть в помещении, высыпается куда-то, как утекает песок из песочных часов. Ты ударяешься лбом о массивные деревянные перила перед собой. У тебя обширный сердечный приступ.

Ты умираешь прямо там. Ты отправляешься на небеса сквозь серебристый поток света и входишь в небольшой, залитый солнцем зал суда, полный ответов. Высокие стены заставлены кожаными переплетами, которые только тебя и ждут, а дворецкий регулярно приносит тебе кофе со сливками в маленьких фарфоровых чашечках. Остаток вечности ты проводишь, выясняя, почему некоторые дети рождаются со злокачественными опухолями и куда пропали индейцы майя. Они все перед тобой, один том за другим. Ответы.

195

Продолжение главы 120

С тебя хватит. Ни допросов, ни показаний, ни новостей на первых полосах газет, ни постоянного доступа к твоей персоне через Интернет. Ты встаешь лицом к лицу с чудовищами, которых породили эти события, и хоронишь их. Все воспоминания, образы упакованы в маленькую черную металлическую коробочку, спрятанную глубоко внутри тебя, в левой пятке. Теперь ты себя чувствуешь дном озера — будто поверх тебя толща воды, а вокруг тишь да гладь. Ты устлана листьями и окутана тьмой, вода давит на тебя своей тяжестью.

Всем, кто спрашивает, ты говоришь, что тебе гораздо лучше, ведь тебе и правда гораздо лучше, и никто не винит тебя за то, что ты не даешь показаний, разве с тебя не достаточно? Но эта маленькая черная коробочка в твоей левой ступне гремит, в основном по ночам, когда ты пытаешься заснуть. Год спустя на годовщину события, о котором мы не упоминаем, ты весишь на пятьдесят фунтов больше. Никто об этом не говорит. Разве мало на ее долю выпало горестей? Пусть ест, если ей хочется. Невежливо говорить об этом. Голод всегда с тобой. Он неутолим.

Тебе снятся дурные сны. Сны об убийствах. О том, что ты охотишься на людей с винтовками и пилами. Крошишь мужчин на кусочки, расстреливаешь каждого члена твоей семьи. Кошмарные сны! Доходит до того, что ты больше не хочешь засыпать, не можешь больше уничтожать во сне своих друзей. Твоя психолог считает, что тебе нужны перемены, она вдохновляет твоих родителей помочь тебе влезть в новую авантюру — но что предпринять? Что-то большое. Что-то, способное изменить всю жизнь.

Ты могла бы отправиться в кругосветное путешествие, купив в компании «Вирджин атлантик» билет на самолет, который провезет тебя по всему миру. Смысл в том, что ты оплачиваешь мили, а где ими воспользоваться, решать тебе, нужно только придерживаться одного направления. Кругосветное путешествие — это предмет целой культовой субкультуры. Ты находишь веб-сайты, посвященные этому, чаты, колонки советов. В общих словах, это такая игра, которая состоит в том, чтобы совершить кругосветное путешествие и при этом как можно меньше пользоваться системой воздушных сообщений (воспользоваться ею все же придется, разумеется, хотя бы для перелетов через океаны). Предпочтительнее путешествовать на поездах, кораблях, машинах, мопедах, велосипедах. На мир нужно смотреть с земли.

Другое правило состоит в том, чтобы двигаться вслед за временем, то есть на восток (это сильно упрощает задачу). Понятно, что перемещаться строго на восток не получится, скорее траектория твоих передвижений будет похожа на направленные на восток стежки. Один из популярных маршрутов таков: США, Гавайи, Фиджи, острова Кука, Таити, Новая Зеландия, Австралия, Индонезия, Гонконг, Сингапур, Малайзия, Таиланд, Непал, Индия, Африка и Европа. Многие путешественники заявляют, что можно совершить такое турне меньше чем за два года, то есть проезжать меньше пятнадцати тысяч километров в год, — в основном из-за того, что многие пункты назначения находятся в странах третьего мира.

Другой твоей возможностью является открытие собственного дела. Твой отец мог бы помочь тебе развивать его, это было бы подспорьем тебе еще долго после того, как волнующее путешествие подойдет к концу. Ты неплохо считаешь и можешь заняться чем угодно. Таким образом, за два года ты, возможно, заработаешь денег, а не потратишь их — шагнешь вверх, а не назад. В любом случае ты не станешь сидеть сложа руки. Ты не позволишь «событию, о котором мы не упоминаем», сломать тебе жизнь.

Если ты отправляешься в кругосветное путешествие, перейди к главе 162.

Если ты открываешь собственное дело, перейди к главе 163.

196

Продолжение главы 121

Возвращаться сейчас в Америку еще рано. Это неправильно. Просто еще не время. У тебя слишком много незаконченных дел. Перед тем как забрать Сигги, тебе нужно еще повидать Йохана, что сделать нетрудно. Когда ты появляешься у него на работе, он смущенно улыбается. Провожает тебя в коридор, где вежливо объясняет, что он встречается кое с кем, что ты — отличная девчонка, но сейчас не самый подходящий момент, может, вам стоит как-нибудь встретиться, выпить кофе, но он уезжает, так что, может, в следующем месяце, хотя в следующем месяце он уезжает в Германию на конференцию, так что тоже не получится… Ты выбегаешь из офиса, не дослушав его и крича через плечо, что больше никогда не хочешь его видеть.

Ты начинаешь жалеть, что не поехала домой. После того как ты звонишь Хальдуре и она сообщает тебе, что Сигги сбила машина на следующий день после твоего отъезда, ты определенно решаешь ехать домой. Ты идешь в телефонную будку и рыдаешь там целый час. В окно проезжающей машины ты видишь свое красное опухшее лицо, ты выглядишь уродливой, одинокой и разбитой.

В авиакомпании говорят, что билет, который у тебя был, теперь просто бумажка. Ты не хочешь звонить родителям и признаваться им, что ты идиотка. Много недель уйдет на то, чтобы заработать денег на билет. Ты ищешь работу в Рейкьявике, а это то же самое, что искать свободное складное кресло на «Титанике». Бессмысленно. Теперь, когда твой билет просрочен, тебе придется работать, чтобы купить новый. Ты не хочешь, чтобы твои родители знали, что происходит. Единственная работа, которую тебе удается найти, — это работа стриптизерши в маленьком стрип-клубе «У мистера Бинса», который построен из двух алюминиевых двойных трейлеров, где никудышный круглосуточный буфет, в котором пахнет мочой и выдохшимся пивом. Этот стрип-клуб даже лицензии не имеет — в Исландии слишком строгие законы. Тебе придется носить фольгу на сосках и обязательно что-то прикрывающее промежность — типа трусиков-танга, перьев или отрезка черного электрического шнура.

Танцовщиц зовут Эссекс, Большая Конфетка и Маленькая Конфетка, Фьордер и Лунт. Мужчин, которые смотрят на них, сидя на сломанных стульях, почти что нет. У них отвисшие челюсти и рассеянный взгляд. Они всегда очень вежливы, но только не друг с другом. Иногда они швыряются в соседа пивной кружкой или обливают его пуншем. Здоровенные вышибалы-исландцы их успокаивают, это громилы, которые не умеют читать, но беспрекословно подчиняются владелице заведения, мадам Анике. Мадам Аника — русская эмигрантка, которую совратил исландский рыбак. Она говорит, что у нее не было выбора. Его хозяйство было похоже на кусок говяжьей вырезки.

Во время танца ты забываешь, о чем думала до этого. Сцена всего в футе над полом, а из верхних софитов горит всегда только половина. Ты делаешь неверный шаг и соскальзываешь со сцены прямо на жесткий липкий пол. У тебя проломлен череп и сломана нога. Тебя тут же отправляют в больницу, где ты лежишь на вытяжке в течение двух недель, а такие счета за лечение не снились тебе даже в самых страшных снах.

Когда тебя наконец выписывают, ты ковыляешь в клуб и просишь снова взять тебя на работу, но с одной стороны лица у тебя черные швы, а вывернутая нога выглядит так, будто ее пропустили через мясорубку. Если хочешь, можешь работать у них уборщицей.

Какое-то время так и продолжается. Потом однажды ты встречаешь в продуктовом магазине парня из Калифорнии, который теперь живет в Рейкьявике. Его зовут Янни. На нем черный кашемировый свитер, а на мизинце кольцо с лунным камнем. Он говорит, что поселился в Исландии по настоянию матери его единственного ребенка, но теперь она «застряла на ферме, принадлежащей их семье, — объясняет он, — и ее охраняют ее братья-головорезы. Альбиносы. Я полгода не видел дочку». Ты начинаешь готовить ему и ночь за ночью остаешься у него. Он просит тебя бросить работу в клубе и переехать к нему. Ты не любишь его… но ты и клуб не любишь.

Если ты переезжаешь к Янни, перейди к эпизоду 152.

Если ты не переезжаешь к Янни, перейди к эпизоду 153.

197

Продолжение главы 121

Ты отправляешься искать «Д. О.». В порту всегда сыро и под ногами скользко от рыбьих кишок. Ты ходишь между большими железными и стальными причалами и ищешь шхуну «Д. О.», корабль за кораблем, но не можешь ее найти. Наконец кто-то указывает тебе на нее, но ты с трудом можешь поверить, что это именно она. Вдалеке у внешнего края пристани стоит сверкающее белое судно, блестящее латунью, с белыми палубами, с отдельно стоящими буквами «Д. О.» сбоку. Ты слышишь, как гулко раздается с нее свисток к отчаливанию, разносящийся эхом над поверхностью воды. Ты бежишь к ней, волоча за собой свой багаж, сердце колотится у тебя в горле, когда ты бросаешься вперед по деревянному настилу, по пирсу, вверх по сходням и падаешь лицом вниз на отполированную палубу.

На борту ты просишь разрешения поговорить с капитаном. Тебя проводят к смотровой палубе, большой застекленной комнате, через окна которой, когда корабль отчаливает, можно видеть порт. Капитан улыбается, увидев тебя. Он говорит, что рад, что ты решилась на это. Он сейчас трезв, взгляд ясный, руки твердые. Он перепоручает тебя своему помощнику, который проводит тебя в кабинет, где нужно подписать документы.

«Такое не часто случается, что кого-то подбирают в порту, — говорит стюард. — Ты, должно быть, понравилась капитану, раз он дал тебе место, но ему всегда нравились хорошенькие девушки». Ты спрашиваешь его, что это за корабль и каковы будут твои обязанности, в иллюминатор ты видишь, как мимо проплывают льдины. Помощник странно на тебя смотрит. «Это „Д. О.“, — говорит он. — „Дом в океане“. Постоянное жилье на море».

«Д. О.» — это шестипалубный корабль с тремястами пятьюдесятью душами на борту. Пассажиров нет, только экипаж. Члены команды, которые одновременно являются экспертами в области информационных технологий. Дизайнеры веб-сайтов, разработчики программного обеспечения, менеджеры информационных технологий, специалисты по разработке компьютерных приложений, системные администраторы, художники-дизайнеры, специалисты по маркетингу. Они не только работают на мостике и в котельной, но, когда «Д. О.» плавает по всему миру от порта к порту, они работают в сфере информационных технологий. Каждые полгода «Д. О.» поднимает якорь и направляется в новое место. Калифорния, Южная Америка, Париж, Рим, Токио, Исландия.

Ты путешествуешь на корабле по миру. Европа, Токио, Бангкок, Венеция, Южная Америка, Южная Африка, Бали, Филиппины, остров Пасхи, Бора-Бора, Техас. Нет такого берега, где корабль не мог бы встать на якорь, нет правил, обязательств или необходимости чему-то или кому-то подчиняться. Эти люди просто хотят повидать мир, любые его уголки.

Официальной иерархии на корабле нет. Капитан дружит с художниками-дизайнерами, которые выпивают с разработчиками программного обеспечения, которые играют в бадмингтон со специалистами по разработке компьютерных приложений. Все ладят друг с другом, и все слишком заняты, чтобы помнить о каких-то рангах и реестрах. Даже гражданство не важно. Австралийцы не сбиваются в одну кучку, американцы не держатся друг друга, а немцы не парятся о том, чтобы защищать национальное достоинство. Вы больше не являетесь гражданами какого-то определенного государства, теперь вы — граждане моря.

Это удобно, потому что с течением времени выясняется, что ты занимаешь не слишком высокое место в пищевой цепочке. Это не каламбур, просто ты работаешь на камбузе. Печешь хлеб, режешь овощи, варишь курицу, размораживаешь говядину. Ты работаешь под началом веселого француза, краснолицего короля кухни по имени Джиллиан Дарси, который учит тебя, чем отличается белый сливочный соус от простого старого масла. Работа тяжелая, ты встаешь в пять утра, при смене часовых поясов кажется, что еще раньше. И хотя от таких ранних подъемов у тебя болят кости (особенно когда вы оказываетесь в арктических морях) и тебе так и не удается к этому полностью привыкнуть, существует множество приятных моментов, например, первая чашка кофе каждое утро, когда все начищенные кастрюли все еще чисты, в иллюминаторы сонного камбуза льется желтый, голубой и лавандовый свет, а маленькая птичка Ивана, зяблик по кличке Мармелад, выводит дикие трели, когда ты снимаешь платок с его клетки. Мармеладу нет никакого дела до того, раннее утро на дворе или поздняя ночь и как далеко вы отошли от экватора на юг или на север — он поет.

На корабле у тебя появляются друзья. Там есть место ночным партиям в покер, ожесточенным волейбольным соревнованиям, импровизированным водным играм (приманивать акул лежалыми свиными отбивными и так далее…) и множеству романтических эпизодов, которые временами делают пребывание на «Д. О.» подобным мыльной опере с декорациями в виде океанского лайнера. У тебя несколько романов с разными мужчинами, поскольку они приходят и уходят, но в конце концов ты выходишь замуж за еще одного пассажира, поэта с тяжелым характером по имени Кимбо, который обожает твой сарказм и твою задницу. С ним ты чувствуешь себя так, будто тебя зарядили электричеством, или словно ты только что вышла из горячего душа. Вы женитесь на корабле, когда он далеко в открытом море, в поле зрения нет ни намека на землю. Капитан проводит церемонию на кормовой палубе, а медовый месяц у вас проходит в усыпанной лепестками роз спасательной шлюпке, которую ночью буксирует корабль.

Остаток жизни вы живете и работаете на «Д. О.». Это — невероятный способ повидать мир. Твои родственники прилетают, чтобы встретиться с тобой, иногда они плавают с вами по несколько недель. Каждый раз возникают моменты, когда под сильным давлением со стороны родителей вы двое пытаетесь начать вести «нормальную» жизнь, но любой дом или квартира, куда вы попадете, кажутся вам глухими и вязкими, как землянки, как чудовищные тюрьмы, за пребывание в которых вам еще приходится и платить. Однажды надев башмаки путешественника, больше не получается их снять.

Вы с Кимбо часто ссоритесь. У вас бывают хорошие годы и плохие, но чаще плохие. У него случаются приступы злости, которые с годами становятся все тяжелее переносить. Ты производишь на свет маленького умельца Колина, которому, похоже, удается успокаивать своего отца. Вы втроем живете на корабле еще несколько лет, но потом «Д. О.» получает несколько пробоин, ему требуется серьезный ремонт и длительная стоянка, и вы вынуждены переехать в Огайо. Колин ненавидит это место и поступает на флот при первой возможности, чтобы «отовсюду сбежать». После этого вы его почти не видите. По службе его отправляют в Иран, и там он получает несколько медалей за храбрость и отвагу, он пишет письма, но больше не приезжает домой, и ты гадаешь, какой был смысл его рожать.

Много лет спустя ты умираешь в «Красном омаре», подавившись шариком из кукурузной муки.

И в следующей жизни тебе хотелось устроить все получше.

198

Продолжение главы 123

Ты выходишь замуж за Йохана. Ты переезжаешь в его дом недалеко от Рейкьявика — крошечный красный домик-контейнер с белыми ставнями, окна которого выходят окнами на бурное Арктическое море (мили черной бурлящей воды, белоснежные крачки ныряют вниз и взмывают вверх от его поверхности, будто сшивают море и небо стежками). Но дом Йохана кажется жизнерадостным на фоне этого бесприютного простора. Комнаты освещаются масляными лампами, есть печь, которая топится дровами и от которой во всем доме пахнет жженой сосновой смолой. Его спальня маленькая и уютная, по ночам вы греетесь под тяжелыми лоскутными одеялами.

Несколько месяцев спустя ты обнаруживаешь, что беременна. Тебя рвет утром, днем и ночью, и у тебя постоянно болит голова. Ты беспокоишься из-за этого. Переживаешь. Если беременность — это естественное явление, почему ты себя так плохо чувствуешь? Неужели каждая беременность — это девятимесячный роман со рвотой? Это как-то не укладывается у тебя в голове, и даже твой муж, похоже, переживает из-за этого больше обычного. Когда ты уже на приличном сроке, Йохан настаивает на проведении амниоцентеза — анализа, который позволяет определить не только пол ребенка, но и наличие двадцать первой хромосомы, чего он и боится. (Наличие этой хромосомы означает, что у ребенка будет синдром Дауна.) Когда результат анализа оказывается положительным, вопросов не возникает. Йохан говорит тебе, что генетик не может смириться с существованием генетически ущербных детей. «Это математика, — объясняет он. — Нам не повезло с твоей яйцеклеткой. Но у тебя есть тысячи других, в которых нет этой хромосомы. Я не подписывался на семью, в которой ребенок будет посещать спецшколу, а продолжительность его жизни составит тридцать лет. Я не собираюсь заводить ребенка, которого, как мне известно, я переживу». Ты отвечаешь ему, что не уверена. Он считает тебя эгоистичной и безответственной.

Если ты оставляешь ребенка, перейди к главе 219.

Если ты решаешь прервать беременность, перейди к главе 220.

199

Продолжение главы 123

Ты открываешь собственную художественную галерею «Красная комната», в которой выставляются работы современных исландских художников и скульпторов-керамистов. Художников, делающих кинетические и видеоинсталляции. Женщин, рисующих сосновой смолой, мочой и менструальной кровью. У исландцев есть странное пристрастие к странным вещам, поэтому дела у тебя идут очень хорошо. Твои выставки привлекают публику, и тебе удается продать несколько крупных партий картин. Одну из них покупает богатая вдова, которая заказывает свой портрет в полный рост из высушенной спермы и клубничных семян.

После того как двери галереи были открыты уже несколько месяцев, ты обнаруживаешь, что беременна. Среди плановых анализов, которые проходят беременные женщины, ты проходишь и амниоцентез — анализ, который позволяет определить не только пол ребенка, но и наличие двадцать первой хромосомы, чего ты и боишься.

Когда результат анализа оказывается положительным (что означает, что у тебя будет ребенок с синдромом Дауна), ты не представляешь, что делать. Ты напугана и одинока, и до тебя внезапно доходит, что ты за полмира от дома и совсем одна. Волна за волной на тебя накатывает паника. Когда ты звонишь Йохану, он заверяет тебя, что не собирается принимать участие в воспитании генетически неполноценного ребенка и что с доступными для современных женщин ресурсами и технологиями любой, кто решает оставить умственно отсталого ребенка, просто жесток.

«Я не хочу подписываться на жизнь, в которой ребенок будет посещать спецшколу, — говорит он тебе, — а продолжительность его жизни составит тридцать лет». Он считает тебя эгоистичной и безответственной, и ты знаешь, что, если оставишь ребенка, тебе, возможно, придется бросить галерею.

Если ты оставляешь ребенка, перейди к главе 219.

Если ты решаешь прервать беременность и начать все с начала, перейди к главе 220.

200

Продолжение главы 257

Ты хочешь остаться с Тору — Уолкеры подождут. Хотя, вообще-то, нет, они дали твой домашний адрес режиссеру из Бразилии, женщине, которая снимает популярные фильмы по пленкам, которые находит в мусорных баках возле кинотеатров и киношкол, на гаражных распродажах и у промышленных деловых компаний, лишенных права выкупа закладной. Она склеивает их вместе и создает видеоколлажи, истории с движущимися картинками, которые приобретают новый смысл. Твоя жизнь похожа на такой «найденный» фильм, на серию разрозненных событий, сшитых вместе, беспорядочную, но не лишенную своеобразного шарма.

Вы с Тору живете в твоей отполированной цементной студии много лет, пока его мать не умирает, оставив ему в наследство свой загородный дом, маленькое деревянное строение, приткнувшееся к неровной горной гряде на берегу медленного ручья, с маленьким садиком с душистыми растениями у задней двери и овальным прудом, в котором отражаются небо и горы, где живут два ленивых карпа. Их зовут Начало и Конец.

Ты перестраиваешь дом, чтобы там было место для двух отдельных студий и выставочной галереи. Ты проводишь объединенные выставки и устраиваешь встречи для молодых художников из Токио. Твои родители умерли много лет назад, но ты не смогла приехать домой на похороны. Их смерть по сравнению с их жизнью кажется такой незначительной. Не очень важно, где лежат их старые пыльные кости, важно то, что ты помнишь, когда у них дни рождения. И их годовщины смерти.

Когда наступает зима твоей жизни, твои волосы белы, лицо Тору похоже на печеное яблоко, тебе тепло и уютно дома со своим мужем и друзьями, которые приходят вас навестить. Они приносят яблочное вино и лиловые сливы, чазуке и зеленый чай. Вы сидите и часами разговариваете, и рассматриваете твои картины, включая твою любимую, твой шедевр, предмет оживленных дискуссий, ту, что висит над камином.

Это белая картина, которую ты искала в молодости. Та, которую ты преследовала, которая заманила тебя через океан туда, где река встречается с горами. Ты наконец сумела ее воссоздать, поймать, и теперь она висит на гвозде, как призовой трофей, над огнем. Она довольно сильно отличается от других твоих работ, и, возможно, поэтому она твоя любимая. Она в дорогой раме из отполированного эбенового дерева — совершенный, чистый, пустой холст. Свежий, без краски, полный надежды, готовый принять новый день, когда он начнется.

Ты умираешь у реки в полумиле от дома. Ты сидишь совершенно ровно, глядя вверх на голубую гору, когда кровяной тромб прорывается через твой мозг к сердцу и закупоривает его, но сердце твое уже полно.

201

Продолжение главы 257

Ты едешь домой. Оставлять Тору кажется до того неправильным и странным, что у тебя в животе закручивается какой-то комок. Но ты двигаешься дальше. Вперед и вверх. Ты возвращаешься в Америку, и после вежливой тактичности Азии твоя родная страна кажется тебе смачной мокрой звонкой оплеухой. Когда Япония успела так глубоко проникнуть тебе в кровь? Ты все сравниваешь. В Японии на улицах чище, поезда быстрее, люди вежливее, еда вкуснее, вода лучше, звезды ярче. Ты прилетаешь в Миннеаполис в марте (вид из иллюминатора: большие поля пыльно-коричневого, горчично-желтого и грязнобелого цвета, как на картинах Ротко или Ансельма Киффера). Тебе тут же хочется обратно.

Уолкеровский художественный центр — это череда больших «причесанных» алюминиевых зданий возле сада со скульптурами и гигантской ложкой из стекловолокна, на которой лежит огромных размеров красная спелая вишенка. Известно, что парочкам нравится на этой ложке заниматься сексом. Основание ручки — очень удобное место для спины, а если парочка амбициозна, они на цыпочках прокрадываются к изгибу ложки, запрыгивают на вишенку и трахаются на ее черенке.

Ты живешь в «апартаментах 510», расположенных через дорогу от скульптуры, и регулярно видишь на ней любовников. Ты достаешь телескоп и наводишь его на белые мясистые бедра, видишь, как зимой от тел поднимается пар. Ты снимаешь их телефотообъективом, делаешь зернистые фотографии, увеличиваешь их, печатаешь с зеленым фильтром и вешаешь на стену. Ты звонишь Тору из США в Японию, но он не отвечает. На твои звонки вообще никто не отвечает. Ты сдаешься. Ты стараешься сосредоточиться на своей работе и на том факте, что ты художница, имеющая собственное выставочное место в престижном музее, а это что-то да значит, хотя ты и не знаешь что.

Ради вдохновения ты иногда ходишь к железнодорожным путям, темными деревянными стежками соединяющими Миннеаполис с Сент-Полом. Через Миссисипи, бурлящую грязно-коричневую реку, впадающую в море, построены железнодорожные мосты. Многие люди пытались покончить с собой, прыгая с железнодорожных мостов в реку. От самого падения они никогда не погибали, они умирали ниже по течению, после того как потоком их уносило к плотине, где они попадали во вращающиеся металлические челюсти «сита» — системы гидравлических резок, предназначенных для разрубки деревьев и ветвей, приносимых рекой.

Иногда по вечерам ты ходишь на танцы. Ты ходишь в клуб «Первая авеню». Это дрянной подвал, а не комната, с VIP-гостиной, где ты сидишь с совершенно пустой головой, пока однажды к тебе не подходит крошечный мулат, похожий на лань с влажными глазами, а за ним его телохранители. Он в спортивном костюме из голубого плюша (это Принс, мать его за ногу). Он собирает женщин для какой-то вечеринки у себя дома и предлагает прокатиться на лимузине. Ты думаешь о Тору, студии и белой картине. Почему бы не сесть в лимузин, разве тебе есть что терять?

Ты садишься в лимузин еще с восемью девушками. Почему бы нет? Вы сорок минут едете до Шанхассена, и лимузин въезжает на подземную парковку. Вас всех провожают в звукозаписывающую студию, задрапированную шелками и бархатом, повсюду горят свечи. Там алкоголь, кокаин, мет. Там полно всякого дерьма, о котором ты даже не слышала. Девушки катаются по полу вокруг, а музыка похожа на постоянную звуковую атаку. Ты занимаешься сексом с одним из телохранителей просто потому, что там больше нечем заняться. Он весь состоит из плеч и мышц. Комната расплывается, тебя кидают туда-сюда, как тряпичную куклу.

Потом ты засыпаешь на обитом пурпурным бархатом диване и уже больше не просыпаешься. Тебе снятся сны о подводных городах и павлинах, которые с важным видом расхаживают по песчаному дну океана. Какую бы разгоняющую смесь ты не приняла, теперь она разливается у тебя по капиллярам, перекрывает твои артерии и замораживает твою кровь. Ты умираешь в Пэйсли-парк. Утром телохранители закапывают тебя за домом, позади мусорных баков, где уже полно других девушек.

202

Продолжение главы 126

Ты не можешь поехать домой. Ты должна остаться. Можешь ли ты описать свою жизнь по одному ключевому моменту? Назвать ось, вокруг которой все вращается? Момент, с которого тебе хотелось бы все перемотать назад и переделать? Ты осознаешь, что совершила ошибку. Большую, толстую, волосатую ошибку с глазами. Ты бежишь обратно в здание. О чем ты только думала? Ты же любишь Тору, любишь его, и тебе нет дела до его «дефекта», его физической ущербности. Ты пробегаешь по коридору и колотишь в дверь квартиры 1931, но Тору не открывает. Ты колотишь в нее до тех пор, пока костяшки твоих пальцев не становятся красными, одну ты разбиваешь, и на двери отпечатывается маленькое кровавое пятно в виде подковы. Он заперся от тебя. Тебя охватывает паника — ты колотишь громче. Ничего.

Ты выходишь на улицу. Снаружи непривычно. Когда ты переходишь улицу, люди идут сплошным потоком и, как приливная волна, уносят тебя к станции Йойоги, глубоко под землей, современной, хорошо освещенной. Там полно компьютерных приборов. Что, если он больше никогда с тобой не заговорит? Что, если ты потеряешь с ним связь? Что, если ты потеряешь его? Какая была его любимая еда? Лапша «Якисоба»? Может быть, она. Забудешь ли ты это? Что, если ты это забудешь? Забудешь его? Сколько ты уже забыла? Был ли его запах похож на кленовые стружки или прессованные кленовые листья? Куда тебе спрятать это сокровенное? Куда, в какой ящичек в памяти положить? Может, тот, что называется «дайчи» (земля)? Он был твердым. Он был как почва под ногами. Или «кареши» (парень)? Нет. Конечно, нет.

Ты бежишь обратно под дождем, уронив по дороге свою спортивную сумку, на которую успевает наступить сотня японцев, прежде чем сменяется свет светофора, и ты прорываешься к его дому, чтобы снова колотить в его дверь.

Ты остаешься в Японии. Два месяца спустя дождливым вечером ты потягиваешь кофе в ко-хи-шоппу (кофейне), когда натыкаешься на сообщение об этом в газете. Слова кажутся разрозненными. «Признанный художник… Тору Нишигаки… Самоубийство… Окно… Тротуар».

Тору Нишигаки. Самоубийство. Окно. Тротуар.

Ты проливаешь кофе. Тыльная сторона руки горит. Газета падает на пол. Какое было ощущение от кончиков его пальцев? Были ли они похожи на мрамор или полированное дерево? К какой категории отнести его самого? «Забытое»? «Сэсоки» (оставленное) или, может быть, «джин» (мужчина)? Или просто «джи» (ребенок)? Ты бросаешься на улицу, тебе навстречу кидается целый мир, который пребывает в такой же панике. Размытые цвета, речь на излете дыхания, головная боль сковывает лоб, птицы, которым некуда лететь. Студия находится в трех милях от тебя, и ты бежишь.

Ты продолжаешь жить в Японии, хотя и не можешь привыкнуть к этой жизни. Ты присоединяешься к общине американских эмигрантов-художников, которые живут в японских трущобах. Ты пытаешься рисовать, пытаешься работать, но из этого ничего не выходит. Ты думаешь о Тору. Теперь его легко найти. Мраморная плита на кладбище неподалеку. Память зарезервировала для него удобное место. Там ты кончаешь с собой. Рядом с ним. Ты застрелилась. Теперь он находится в той категории, которую ты всегда можешь найти. В твоем сознании он находится под словом «тори» (птица). Потому что он летает.

Ты выходишь замуж за другого художника, эмигранта из Австралии. У него золотой передний зуб. Вы вместе рисуете и работаете в магазине, где продаются художественные принадлежности. Однажды ты проходишь мимо станции Йойоги, когда пассажирский поезд, прибывающий вовремя, направляемый диспетчерами, сходит с рельсов и попадает прямо на улицу. Ты отправляешься на небеса, которые представляют собой маленький японский домик у подножия горы. Там ты пьешь чай у огня и рисуешь, но немного.

203

Продолжение главы 126

Ты возвращаешься в Америку и едешь в Уолкеровский художественный центр, который представляет собой череду больших «причесанных» алюминиевых зданий возле сада со скульптурами и гигантской ложкой из стекловолокна, на которой лежит огромных размеров красная спелая вишенка. Известно, что парочкам нравится на этой ложке заниматься сексом. Основание ручки — очень удобное место для спины, а если парочка амбициозна, они на цыпочках прокрадываются к изгибу ложки, запрыгивают на вишенку и трахаются на ее черенке.

Ты живешь в «апартаментах 510», расположенных через дорогу от скульптуры, и регулярно видишь на ней любовников. Ты достаешь телескоп и наводишь его на белые мясистые бедра, видишь, как зимой от тел поднимается пар. Ты снимаешь их телефотообъективом, делаешь зернистые фотографии, увеличиваешь их, печатаешь с зеленым фильтром и вешаешь на стену. Ты звонишь Тору, но он не отвечает. На твои звонки вообще никто не отвечает. Ты сдаешься. Ты стараешься сосредоточиться на своей работе и на том факте, что ты художница, имеющая собственное выставочное место в престижном музее, а это что-то да значит, хотя ты и не знаешь что.

Ради вдохновения ты иногда ходишь к железнодорожным путям, темными деревянными стежками соединяющим Миннеаполис с Сент-Полом. Через Миссисипи, бурлящую грязно-коричневую реку, впадающую в море, построены мосты. Многие люди пытались покончить с собой, прыгая с железнодорожных мостов в реку. От самого падения они никогда не погибают, они умирают ниже по течению, после того как потоком их уносит к плотине, где они попадают во вращающиеся металлические челюсти «сита» — системы гидравлических резок, предназначенных для разрубки деревьев и ветвей, приносимых рекой.

Иногда по вечерам ты ходишь на танцы. Ты ходишь в клуб «Первая авеню». Дрянной подвал, а не комната, с VIP-гостиной, где ты сидишь с совершенно пустой головой, пока однажды к тебе не подходит крошечный мулат, похожий на лань с влажными глазами, а за ним его телохранители. Он в спортивном костюме из голубого плюша (это Принс, мать его за ногу). Он собирает женщин для какой-то вечеринки у себя дома и предлагает прокатиться на лимузине. Ты думаешь о Тору, студии и белой картине. Почему бы не сесть в лимузин, разве тебе есть, что терять?

Ты садишься в лимузин еще с восемью девушками. Почему бы нет? Вы сорок минут едет до Шанхассена, и лимузин въезжает на подземную парковку. Вас всех провожают в звукозаписывающую студию, задрапированную шелками и бархатом, повсюду горят свечи. Там алкоголь, кокаин, мет. Там полно всякого дерьма, о котором ты даже не слышала. Потом ты все это сворачиваешь. Тебе вдруг становится грустно. Ты проделала весь этот путь на вечеринку, но теперь она кажется тебе скучной. Банальной. Ты проходишь в соседнюю комнату, где находится звукозаписывающая студия, и пробегаешь по клавишам пианино. В соседней комнате девушки катаются по полу, а музыка похожа на постоянную звуковую атаку. Ты поешь грустную песню, сочиненную тут же на месте. Потом еще одну. Сама себя занимаешь, пока за дверью гудит вечеринка.

Из звукозаписывающей будки появляется фигура — а ты и не знала, что там кто-то есть. Это Принс. Он вертит в руках зеленую стеклянную тросточку и садится на скамью. «Продолжай играть», — говорит он, что ты и делаешь. Довольно скоро вас находят гости вечеринки и вваливаются внутрь, но Принс велит им замолкнуть. «Издадите хоть звук — валите отсюда», — говорит он и просит тебя продолжать петь. Он начинает подпевать, взяв тон ниже и подыгрывая себе на гитаре, которая появляется из ниоткуда. Ты в Шанхассене, в штате Миннесота, на джем-сейшне с Принсем в Пэйсли-парке.

В результате получается очень странная крупная сделка. У Принса появилась новая торговая марка «Сливочная сестричка» только для женщин-дебютанток, и ты оказываешься первой певицей, которая подписывает с ним контракт. Он приглашает целую команду своих стилистов, которые создают для тебя совершенно новый образ: новая стрижка, новый макияж, новая одежда. «Ему нравятся нераскрученные, — объясняет его менеджер. — Ему нравятся инженю и женщины, которых еще никто не раскрыл. Ты как раз из таких счастливиц».

Твоя запись «Ту писез» мягкая и простая. Ты аккомпанируешь себе на пианино (чуть-чуть), но тебе еще аккомпанирует целый оркестр. Есть несколько соло Принса на акустической гитаре, отчего запись становится золотой, а потом и платиновой.

Ты бросаешь работу в музее, вернее, она бросает тебя. С расписанием твоих концертов и туров ты с трудом можешь придерживаться их программы, и к тому же они считают, что ты «продалась», или тебя «купили», или еще что-то совершенно неприемлемое для художницы высокого ранга. Наплевать. Ты переезжаешь в Санта-Барбару и покупаешь огромный дом с видом на море. Успех твоего альбома позволяет тебе вести совершенно иной образ жизни, который ты хочешь сохранить. Закончив гастроли, ты с умом инвестируешь деньги. Потом отходишь в тень. «Писез» остается твоим единственным альбомом. Принс просит тебя записать еще один, но ты вежливо отклоняешь это предложение, и он находит другую инженю, на которой можно сосредоточить свое внимание.

До конца своих дней ты живешь, не испытывая физических неудобств, но в какой-то эмоциональной дисгармонии. Ты так и не забыла Тору — его покалеченную руку и мягкое сердце. Ты несколько раз пыталась с ним связаться, но твои звонки и письма остались без ответа. У тебя было несколько романов, а потом еще несколько, и все с самыми красивыми и симпатичными мужчинами, но ты по-прежнему не можешь выкинуть из головы Тору и его белую картину — в могилу ты отправляешься, гадая, где они могут быть.

204

Продолжение главы 182

Ты соглашаешься поехать в Лондон с Алюэттой. Роки раскрывает твой план побега и приходит в ярость. Когда ты пытаешься сесть в такси, чтобы поехать в аэропорт, он устраивает сцену, пытается скрутить тебя, но Алюэтта бьет его каблуком по яйцам. Все соседи стоят на тротуаре и смеются. В промежутках между судорожным хватанием воздуха и гримасами боли Роки кричит, что ты можешь не возвращаться.

Лондонская квартира Алюэтты находится в промышленном районе, но там жизнерадостно. Там все обито парчой, а стены розовые. Много сломанной барочной мебели и разбитого антиквариата, укутанного восточными покрывалами и шелковыми подушками. Там есть пустой камин, забитый пыльными засохшими розами, и тяжелые желтые портьеры, смягчающие резкий зимний свет. Вдоль стен, чайных светильников и масляных ламп под дымчатыми зеркалами расставлены мигающие свечи, от которых детали только еще больше расплываются.

Тем же вечером ты проходишь мимо ванной и через приоткрытую дверь замечаешь Алюэтту. Из транзистора льется голос Билли Холидей, поющей «Грустное воскресенье». На раковине стоят всевозможные косметические средства: воски, кремы, спреи и пудры. Алюэтта бреет волосы на бедре, поставив длинную ногу на край ванны. Она водит розовой пластмассовой бритвой прямо до пучка черных волос на лобке, которые едва прикрывают маленький темный сморщенный пенис, болтающийся, будто сломанная кукольная ручка.

Ты подстраиваешься под распорядок дня Алюэтты. Никогда не встаешь с постели раньше одиннадцати, никогда не ложишься раньше двух. Выкуриваешь пачку ментоловых сигарет в день; очень мало ешь, в основном хрустящие тосты с питательной белковой пастой «Мармайт», которые запиваешь крепким черным чаем. Она из Дели, но не переваривает индийскую еду. Ненавидит карри, тандури и все, что с корицей. Она говорит, что покончила со всем этим. Равно как и со своим полом и семьей, она стала совершенно новым человеком. Она работает барменшей в одном местечке у реки, баре для транссексуалов под названием «Суитч», который представляет собой просто узкую длинную комнату с медленно вращающимся вентилятором и маленькой деревянной сценой в дальнем конце, где посетители иногда поют.

Забавно, но ты совсем не скучаешь, по Роки. Он присылает тебе бумаги для развода, которые ты тут же подписываешь и отсылаешь обратно со своей свадебной подвязкой. Когда двое людей были так бедны, как вы, им нечего делить. Ты устраиваешься работать официанткой в бар неподалеку, платят наличными, в бумагах ничего не отражается. Твоя новая британская жизнь не столь гламурна (на самом деле тебе хотелось бы лучше узнать Европу), но Алюэтта служит утешением, и жить с ней легко.

Потом однажды, когда она на рынке, а ты моешь в раковине чайные чашки, раздается звонок в дверь. Это низенькая пухленькая индианка с красной бинди на лбу. «Рашид дома?» — спрашивает она. У нее сильный акцент, она неуклюже переминается с ноги на ногу и смотрит вниз.

— Здесь нет никакого Рашида, — отвечаешь ты.

— Рашид, — повторяет она, глядя вниз. — Может быть, Алюэтта? Он себя иногда называет Алюэттой. Я его жена, Амиль.

Амиль.

Ты провожаешь ее наверх, а что тебе еще остается? Ты готовишь чай. Амиль рассказывает тебе, что живет в Лондоне вместе с двумя детьми Алюэтты. Очевидно, Алюэтта, вернее Рашид, раньше имела другую жизнь, жизнь, в которой она была гетеросексуалом, мужем и уважаемым банковским служащим.

Время идет, и ты жалеешь, что Рашида нет дома. Тебе и самой есть что спросить. Например, видится ли он со своими сыновьями? Когда он женился? Амиль пьет чай и смотрит на свои сандалии. «Я бы не пришла сюда, — говорит она, — но там похороны, и Рашид должен приехать. Должен поехать». Женщина искоса смотрит на тебя долгим взглядом, и ты осознаешь, что она думает, будто вы с Алюэттой живете вместе как пара.

«Нет», — говоришь ты вслух, и Амиль чуть не роняет чашку. Хлопает дверь. Алюэтта-Рашид дома. Ты встаешь, когда он заходит на кухню и застывает при виде Амиль. Он ставит на пол продукты. Никто не говорит ни слова. Теперь он кажется тебе очень мужественным. Тяжелая челюсть, мускулистые руки. Впервые ты не можешь понять, что в нем есть от женщины.

«Давно ты здесь?» — спрашивает он Амиль, и в его голосе нет ни малейшей симпатии. Амиль быстро говорит ему что-то на хинди, ее глаза яркие и влажные, она пытается не заплакать. Она говорит постоянно, будто произносит одно длиннющее предложение, которое все никак не кончается. Алюэтта ничего не отвечает. Ты спасаешься в своей комнате и закрываешь за собой дверь. Через час Алюэтта стучит в дверь твоей комнаты. Теперь она снова стала собой, у нее под глазами размазана тушь. «Мне кое-что нужно, — говорит она. — Не могла бы ты поехать со мной в Индию на семейную встречу, на похороны». Подробности туманны. Ее дедушка умер, и она должна лететь в Индию на церемонию, но без тебя она поехать не может, ты единственный человек на этой земле, кто ее понимает. «К тому же, — объясняет она, — я не могу поехать как женщина. Я должна поехать как мужчина. Амиль хочет, чтобы ты вела себя как моя новая жена, моя американская жена. В Индии могут принять развод, могут принять другую женщину, но это… — она касается своей груди, — это неприемлемо. Всего на несколько дней, за все платит Амиль, она богата, тебе это ничего не будет стоить».

Если ты едешь в Индию на похороны, перейди к главе 54.

Если ты отказываешься ехать на похороны, перейди к главе 55.

205

Продолжение главы 182

Ты остаешься, но ничего хорошего в этом нет. В конце концов, у вас нет детей. Роки говорит, что ты бесплодна и это позор, потому что единственное назначение женщины в том, чтобы рожать детей (ты втайне радуешься, что не дала начало новой жизни, не выпустила ее в этот хаос, этот несовершенный мир, но ему ты об этом не говоришь). Он продолжает оскорблять тебя, пока однажды ты просто не уходишь. Ни развода, ни документов — ты просто перестаешь возвращаться домой. Ты переводишься в городской колледж, а потом переезжаешь в квартиру-студию в Челси. Работаешь над своими картинами и выставляешься в галерее вместе с другими преподавателями.

Ты думаешь о Сергее. Его музыке. Его руках. Ты садишься на электричку до Брайтон-Бич и ищешь его. Сергей шести футов пяти дюймов ростом. У него широкие плечи, он похож на холодильник в черном тренчкоте. Его речь достойна книги стихов, каждое из блюд, что он готовит, само по себе заслуживает голубой ленточки.

Когда ты находишь его, он спорит с кассиром на почте Брайтон-Бич, а ты просто встаешь на цыпочки и целуешь его. Вы переезжаете в южную часть города, подальше от Роки, в еще более крошечную и раздолбанную квартирку. Помимо того, что он часто и агрессивно занимается любовью, Сергей оказывается изрядным неряхой. Носки в кухне, крошки от тостов в постели. Он свинья, но твоя свинья, и даже когда ты ругаешь его из-за трусов на полу в ванной, втайне ты находишь это странным и трогательным, но говорить ему этого не хочешь. Ваше взаимное притяжение основано на смеси равнодушия и раздражения, которые вы испытываете друг к другу. Похоже, ничего из того, что он делает, не может по-настоящему вывести тебя из себя.

Роки находит ваше новое жилье и пинком открывает дверь в вашу квартиру, назвавшись электромонтером. Он бьет тебя в челюсть кулаком, а ты в ответ бросаешься на него с полной бутылкой кьянти, которую разбиваешь о его голову, и потом не можешь отличить кровь от вина. Посреди всего этого домой возвращается Сергей, который ничуть не выглядит смущенным. Он идет на кухню и делает себе бутерброд с ржаным хлебом и бужениной, в то время как Роки валяется под кухонным столом в отключке.

«Какого черта? — кричишь ты, после того как тебе наконец удается выпихнуть мокрого и окровавленного Роки за дверь. — Почему ты мне не помог?»

«Это же было твое сражение», — пожимает он плечами и откусывает от бутерброда большой кусок. В этом весь Сергей. Никогда ничего не принимает слишком близко к сердцу. Даже тогда, когда ты оказываешься беременной в первый, второй и третий раз. Ты хотела, чтобы все эти дети его раздражали, но он не раздражается. Он их обожает. Вы впятером живете в крошечной квартирке. Сергей считает, что в современных семьях половина всех бед оттого, что они живут в слишком больших домах. Родители ничего не знают о жизни своих детей, потому что не видят, чем те занимаются. Маттео, Маркус и Миша всегда у тебя на глазах, и ты знаешь, что с ними происходит.

Они вырастают. Маттео получает хорошую работу санитарного инспектора в городе, Маркус идет по стопам отца и становится поэтом, несколько его книг издаются маленькими издательствами небольшими тиражами, а кроха Миша уезжает в Россию, где преподает английский, и приглашает вас с Сергеем его навестить. Все заканчивается тем, что вы перебираетесь в холодный божественный Санкт-Петербург и открываете кофейню. Маркус перебирается к вам, и в Америке остается только Маттео, который не хочет бросать свою профсоюзную работу.

Когда вы все вместе умираете, ты уже стара, седа и суха. Вся семья (кроме Маттео) погибает во время крушения поезда за городом. Поезд сошел с рельсов на плохом участке пути прямо в овсяном поле. Последнее, что ты помнишь, это улыбка твоего мужа, когда он смотрит на тебя. «Цветы, — говорит он, — надо было взять больше цветов».

206

Продолжение главы 130

Ты едешь в Оаху с Альбертом. Он показывает тебе, как затачивать нож Боуи и как можно урвать кислорода из скубы на десять дополнительных минут. Он показывает тебе, как отпугивать барракуду пузырями из своей трубки и как есть омара руками. Он расспрашивает тебя обо всем: какое твое первое воспоминание, какое твое любимое блюдо, чего ты боишься и что бы ты сделала перед смертью, если бы могла сделать только что-то одно? Он не хочет ничего знать о твоем дурацком браке. «Мы все вляпываемся в дерьмо, — говорит он. — Важно не то, как ты в него вляпался, а как ты из него выбрался». Но обожает слушать про то, как ты облапошила своего бывшего, как ты забрала все, что было можно, а потом «удалилась, как снежная королева», как он говорит, сверкая глазами и ухмыляясь.

Вы проводите время, днем занимаясь серфингом, а ночами — любовью, гуляя потом по пляжу под луной. Его брак тоже скатился под гору, но заставить его рассказывать об этом очень непросто. «Любить ее было все равно что танцевать на горячих углях, — рассказывал он. — Я так торопился выполнять все ее желания. Она привыкла к этому и научилась довольно ловко заставлять меня танцевать. Она проверяла, насколько быстро и как далеко я могу зайти, выполняя ее прихоти. Прошли годы, прежде чем я понял, что для нее это были только „хлеб и зрелище“. У нее было полно любовников. Дюжины. Сотни. Не знаю. — Он вздрагивает и продолжает: — В общем, не важно, как туда попадаешь, важно, как ты из этого выбираешься».

Вы женитесь на Бали, на пустынном пляже, с целой процессией девушек, обвешанных цветами. Он дарит тебе свой нож Боуи, а ты ему свой. Это честный обмен. Вы живете вместе тридцать лет и умираете одновременно, недалеко от Сингапура, захлебнувшись океанской приливной волной и утонув. В тот день были огромные волны. Красивые.

207

Продолжение главы 130

Ты прощаешься с ним. Альберт просит тебя позвонить ему, если ты когда-нибудь передумаешь, ведь никогда нельзя знать наверняка — может, тебе и захочется. Пока просто приятно знать, что у тебя есть его номер, и приятно чувствовать через его брюки, что у него эрекция, когда он обнимает тебя на прощание в аэропорту. Встреча с Альбертом изменила тебя. Для счастья ему были нужны не деньги, а пляж.

Тебе тоже кое-что необходимо. Тебе нужно чувствовать себя свободной. Тебе нужны движение и цвет. Ты садишься в машину и решаешь пересечь страну. Ты медленно проезжаешь штаты, останавливаясь в каждом крошечном городке, у каждого странного придорожного аттракциона, которые попадаются тебе на пути. Ты выискиваешь фермы по разведению гремучих змей и выставки Двухголовых козлов, музеи минералов и гигантские мотки ниток. У тебя появляется пристрастие к еде, которую подают в забегаловках для дальнобойщиков (рубленые свиные бифштексы, черный кофе, лимонный пирог с меренгами), и глубокое приятие того, что в этой стране живет огромное количество всяких чудил. Какое-то время тебе казалось, что тебя кто-то преследует, потому что темно-синий «камри» следовал за тобой тенью, а ты думала, что оторвалась от него, когда пересекла границу Техаса и ускользнула через заднюю дверь забегаловки «Международный дом оладий», не заплатив. Но в городе Гэри, в штате Индиана, синяя машина появилась снова. Тут ты заволновалась. Вкус свободы, который ты почувствовала, проявляется в том, чтобы никому не позволять контролировать тебя, или следить за тобой, или снова причинить тебе боль.

Теперь ты постоянно видишь синий «камри» и громилу у него за рулем. Ты не можешь разглядеть его лицо, потому что он всегда останавливается на осторожном расстоянии за две машины от тебя. Ты не можешь толком его рассмотреть, но все равно он кажется тебе подлым. И машина у него подлая. Что ты будешь делать, если они узнали про деньги? Что, если этот парень — какой-то сумасшедший, который хочет убить тебя ради денег на твоем банковском счете? Тебя прошибает пот.

Наконец «камри» совершает ошибку. Он паркуется у той же гостиницы, в которой остановилась ты, и этот парень заказывает себе номер. Около двух часов ночи ты забираешься на заднее сидение его машины и ждешь. В бардачке лежит толстый светло-желтый конверт с твоим личным делом. Фотографии, твой номер социального страхования, карта, на которой отмечены вехи твоего путешествия до настоящего момента. Несколько телефонных номеров. Твой муж нанял этого осла, чтобы выследить тебя. Интересно, что ему удалось узнать? Что им известно о деньгах? Если твой муж узнает об этом, он сделает так, чтобы ты до конца дней оставалась на мели. А эта обезьяна, этот болван, что он должен делать? Пугать женщин и записывать мелкие грязные подробности?

Ближе к рассвету эта волосатая туша выходит и садится в машину. Он ворчит и возится с ключами. Его голова опущена. Ты вцепилась руками в холодные как лед пассатижи, которые достала у него из багажника. Ты уже час держишь их в руках, а они ни на градус не стали теплее. Он вдруг поднимает голову и смотрит прямо на тебя в зеркало заднего вида, и ты со всей силы бьешь его по голове. Он обмякает, как мешок с дерьмом. Может, ты убила его, — ты этого так и не узнаешь. Но это дает тебе достаточно времени для того, чтобы сесть в свою машину и убраться ко всем чертям. К тому времени, как он придет в себя, если вообще придет, ты будешь за два штата от него.

Твой муж тебя больше не беспокоит. Ты поселяешься в Джорджии, в Саванне, с профессором истории. У вас четверо детей. Ты научилась печь красный «бархатный» торт, банановый пирог и готовить брунвикское жаркое. Ты умираешь однажды от осиного укуса в язык. У тебя наступает реакция, горло отекает и сжимается, перекрывается доступ кислорода к мозгу. Три года ты лежишь как овощ, а потом твой муж принимает решение удалить трубку, по которой к тебе поступает питание. Никто не возражает. Тебе пришлось лежать в этом грязном, отвратительном мясном рагу, в которое превратилось твое тело, до благословенного дня, когда приборы были отключены. Тогда ты, серебристо-прозрачная и воздушная, поплыла к светлому желтому пространству, где свежий воздух и на мили и мили вокруг просторы полей. Ни врачей, ни приборов, только солнечный свет и пение птиц. Похоже на хорошее место для жизни. На Канзас.

208

Продолжение главы 184

Ты берешь кредитку Бена и выходишь в Интернет. Притворяясь им, посылаешь себе подарки. Приятные. Сперва ты покупаешь немного. Просто одну или пару вещиц: розовый кашемировый свитер и жемчужные сережки, но все равно нервничаешь. Ты готовишься к телефонному звонку от Бена. «Хм… тебе что-нибудь известно о том, что было куплено у „Барни“ по Сети?» Но этого звонка все нет — он ни слова тебе об этом не говорит. Ни по телефону, ни в личной беседе — ничего.

Знает ли он об этом? Может, он знает, но ему наплевать? Или это «представительские расходы»? Оплата услуг проститутки? Зачем покупать это самой, если можно пользоваться кредиткой? Ты начинаешь тратить по-крупному. Кожаные куртки, книги по истории искусства, всякие штучки с Интернет-аукциона «И-бэй». Антикварная латунная обезьянка, автоматический фотоаппарат «Лейка», замшевые сапоги, перчатки, отороченные кроличьим мехом, зонтик с латунной ручкой, антикварное зеркало в позолоченной раме… Ты перестаешь считать.

Бен перевозит тебя из твой крысиной норы в квартирку в Сохо, на третьем этаже, с отдельным входом, которая гораздо круче. Ему нравится приходить к тебе в твое хорошо оборудованное жилище, обставленное мебелью, которую он купил, сам того не зная. Ты бросаешь работу в колледже, когда она становится слишком скучной, и теперь лениво рассылаешь резюме в поисках чего-то получше. Бен не против оплачивать твои расходы, пока ты что-нибудь не найдешь.

Секс меняется. Сначала это были вибраторы и анальные расширители, потом «качели для секса» и маски из латекса, а потом однажды ты заходишь в спальню и видишь, что Бен с раскрасневшимся лицом подскакивает вверх и вниз, трахая что-то вроде плюшевой зверюшки. Маленького плюшевого китенка. «Что ты делаешь?!» — кричишь ты, когда он извлекает свой опавший член из дырки в синтетической ткани прямо на морде игрушки. Это был детеныш Шэму[25]. Бен трахал детеныша Шэму. Ты выходишь из комнаты.

После этого все катится под гору. Кредитка внезапно оказывается заблокированной, и теперь ты не знаешь, нужно ли тебе задавать об этом вопросы. Как лучше спросить: «Какого лешего твоя кредитка больше не фигачит?» или «Можно мне еще одну кредитку, потому что деньги с предыдущей я, похоже, израсходовала?» Из-за этого ты приходишь в очень скверное расположение духа. Ты думаешь, что, может, тебе стоит принимать немного больше участия в его жизни, чтобы все наладилось, поэтому ты настаиваешь на том, чтобы он привел тебя в свой дом у Центрального парка, где он живет с женой.

Ты непреклонна, и он в конце концов уступает. Это место — тошнотворный гибрид японской архитектуры и дизайна в стиле «хай-тек», как глинобитный чайный домик. Ты быстренько перепихиваешься с ним в хозяйской спальне, хотя в этот раз тебе это нравится меньше, чем обычно. После этого Бен нервно наливает тебе виски с содовой.

— Так что это за место? — спрашиваешь ты. — Что она сделала с мебелью?

— Предполагается, что это действует исцеляюще, — отвечает он. — Здесь должно быть умиротворяюще, спокойно, но с перчинкой.

— Как в лучших маленьких борделях Киото?

Он не смеется. У тебя от этого места мурашки по коже. «Пойдем», — говоришь ты и встаешь, чтобы одеться. Бен смотрит на тебя как-то чудно, ты поворачиваешься и встречаешься лицом к лицу с миссис Бенджамин Дюпон, которая взялась непонятно откуда и стоит, уперев руки в бока, на татами.

Она дает тебе пощечину. Вот она ты, голая и битая. Бен мямлит что-то вроде извинения, подлизываясь к жене, а она снова замахивается на тебя. Полуголая, ты бежишь по коридору, к мрачному лифтеру, а потом выбегаешь на улицу. Бен не звонит. Все остальное разлетается, как карты, выброшенные из окна третьего этажа. Все рушится. Он порывает с тобой, оставив тебе сообщение на голосовом почтовом ящике, заставляет управляющего выселить тебя, меняет свой телефонный номер. С тобой покончено.

Ты пытаешься вернуться к Роки, но он смеется тебе в лицо. Все стремительно портится: в колледже тебе уже нашли замену, а другую работу ты найти не можешь. Когда ты не можешь внести арендную плату, тебя выселяют. Потом у тебя на пороге появляются полицейские.

Тебя помещают под стражу за кражу кредитной карточки, а потом отправляют в городскую тюрьму. Тебе слишком стыдно, чтобы ты могла позвонить родственникам или друзьям, ты не можешь связаться ни с Роки, ни с Беном (хотя это тебе и не помогло бы), так что ты сидишь там, как замшелая горгулья, застыв на скамье, целую неделю, прежде чем встречаешься с судьей. Он назначает тебе дерьмового адвоката, который на предварительном слушании есть бутерброд с салатом из тунца, а после того, как все заканчивается, тебя за кражу кредитной карты приговаривают к году, мать их, заключения под стражу в тюрьме с минимальной изоляцией заключенных. Твой идиот адвокат говорит, что тебе еще повезло.

Ты по-прежнему отказываешься звонить родственникам. Ну что ты им скажешь? «Привет, извините, что долго не звонила, но я как бы в тюрьме…» Но что тебе делать целый год, пока ты там торчишь? Играть в пинг-понг? Писать дерьмовые скучные мемуары? И кто их будет читать?

Лютеранская церковь спонсирует службу «друзей по переписке». Это группа людей, которые находят добрых самаритян, готовых писать неудачникам, оказавшимся за решеткой. Ты просишь найти тебе такого друга (потому что все лучше, чем пинг-понг), и тебе находят мужчину по имени Бартон, бывшего осужденного, который теперь живет в Рено. Ты ожидала, что тебе будет писать набожная сухая ханжа, но тебе повезло, и тебе достается крепкий лакомый кусочек, который после нескольких писем наконец признается, что влюбился в тебя сразу же, как только увидел твою фотографию на веб-сайте для «друзей по переписке» для заключенных. Бартон пишет тебе письма и посылает подарки (шампунь, ароматизированные тампоны и сигареты). Он звонит каждое воскресенье, и тебе удается убедить его сказать твоим родителям, что ты живешь в Тибете среди пастухов и поэтому не можешь пока с ними связаться, но через полгода или восемь месяцев обязательно свяжешься. Выйдя из тюрьмы (на два месяца раньше за хорошее поведение), ты переезжаешь к Бартону. А куда тебе еще деваться? Тебе просто надо привести себя в порядок, а потом ехать домой. К тому же ты нужна Бартону: его жизнь — полный хаос. Он задолжал за квартиру, ему отключили электричество, его сопливому ребенку (который оказывается для тебя сюрпризом) нужны лекция по правилам гигиены и новая одежда для школы.

Ты впрягаешься. Устраиваешься работать в «Уол-март», сворачиваешь одежду в детском отделе. Заворачиваешь одежду. И все. День за днем ты сворачиваешь горы блестящих, вышитых стразами и блестками одежек из примерочных. Этот отдел похож на концлагерь имени Бритни Спирс, место, где моде приходит конец.

Каждый цент, что ты получаешь, уходит на Бартона, его дом и ребенка. Бартону для работы нужна машина, его ребенку нужно лекарство от астмы. Батареи протекли, белки прогрызли в крыше дырку размером с дыню, нужно платить налог на имущество, оплачивать пошлины за развод, да и пива всегда не хватает. Всегда нужно что-то покупать. Чего-то всегда не хватает, что-то нужно, что-то ломается. Так продолжается все время, ты так и не возвращаешься обратно в колледж, не съезжаешь оттуда, ты просто сидишь в его панельном доме и ждешь, когда сломается что-то еще.

Ты толстеешь. Сильно толстеешь. А что еще делать, когда смотришь телевизор? Ты пьешь пиво, перенимаешь у Бартона пристрастие к свиным шкваркам и соусу барбекю. Поесть в кафе проще, чем готовить самой. Ты по-прежнему так и не связалась со своими родителями — не можешь встретиться с ними в таком виде. Ты соберешься, приведешь себя в порядок, а потом позвонишь им. А сейчас у тебя постоянно болят ноги, тебе тяжело ходить на работу. Твой избыточный вес становится причиной целого букета проблем со здоровьем: с сердцем, с давлением, с уровнем холестерина в крови. Время идет, пролетают года. Теперь ты женщина, над которой все смеются. Соседские ребята дразнят тебя миссис Толстая Задница из Пердель-тауна.

Большую часть времени ты проводишь в мягком кресле на кухне: разогреваешь пиццу и смотришь ток-шоу по телевизору. Бартон — это кошмар. Он устраивается на работу, а потом тут же теряет ее. Он приносит из магазина не то, что надо. Ты не представляешь, чем надо было думать, чтобы поставить на плиту лавовую лампу. Но однажды ты сидишь в своем кресле, подогреваешь кастрюльку с тако и смотришь ток-шоу о «шлюхах-золотоискательницах и мужчинах, которым они нравятся», лавовая лампа взрывается, и осколок стекла врезается тебе прямо в сердце. Липкое белое содержимое лавовой лампы растекается по всей кухне. Ты умираешь, когда на сцене как раз появляются «золотоискательницы», как раз когда длинноногая блондинка кричит зрителям: «Я получаю, что хочу и когда хочу, понятно?» И ей наплевать, что они освистывают ее. Она дерзко качает головой. «Я получаю все, — говорит она. — Я делаю, что хочу».

209

Продолжение главы 184

Довольно — значит довольно. Что ты делаешь? Собираешься украсть чужую кредитку? Ты порываешь с Беном внезапно и быстро. Ты даже не понимаешь, что делаешь, пока не слышишь, как, проглотив ложку супа-пюре из омара, говоришь: «Не получается. Думаю, нам нужно это прекратить». (Чем ты будешь платить за сумку следующего сезона от Ив Сен-Лорана? Как ты оплатишь счет за еженедельные спа-процедуры? Где еще ты получишь тарелку супа-пюре из омара? Все это на полном скаку уносится от тебя. Будешь ли ты сожалеть о том, что сбежала от собственной удачи? От легкой жизни? Приведет ли тебя этот шаг к обретению чувства собственного достоинства и осознанию пути к счастью, или тебя просто поимели?)

Ты возвращаешься обратно в колледж и впрягаешься в унылую программу «работай и учись», которая по крайней мере дает тебе по вечерам доступ в темную комнату. Ты делаешь фотографии. Тебе нравится снимать за городом, где пересекаются природа и технологии. Как Кони-Айленд, где чудовищное колесо Феррела отражается в Атлантическом океане. Где метельчатые униолы растут между брошенных автомобильных дисков. Где морские птицы гнездятся на фонарях с неоновыми лампами.

На Кони-Айленде ты знакомишься с Сергеем. Он шести футов пяти дюймов ростом. У него широкие плечи, он похож на холодильник в черном тренчкоте. Когда-то Сергей был в России известным шахматистом, он держит на затянутых паутиной полках свои награды, трофеи и пожелтевшие блеклые фотографии, где он с русскими дипломатами и знаменитостями. На фотографиях он улыбается и на себя едва похож. Он часто приглашает тебя в свою жизнерадостную квартирку на глоток «Кирша», борщ и вареные груши. Он учит тебя играть в шахматы и ставит свои любимые русские оперы на старом проигрывателе. Вы спорите о политике, философствуете о классовых структурах западного общества и смотрите викторины по телевизору. Когда Сергей заболевает, ты приносишь ему куриный бульон, аспирин и таблетки цинка. Он говорит, что ты ангел, а твои снимки божественны. Он называет тебя своей «дорогушей», своим «персиком», своей «несчастливицей» и рисует твой портрет на кальке на цифровой панели. Однажды в выходные Сергей приглашает тебя в гости и наливает тебе вишневого «Кирша». После того как вы произносите тосты и осушаете бокалы, он прижимает тебя к кухонной тумбе, столкнув пустую суповую кастрюлю и опрокинув сахарницу. Он говорит, что влюблен в тебя и хочет жениться на тебе.

Ты переезжаешь в его квартиру на Брайтон-Бич. Помимо того, что он часто и агрессивно занимается любовью, Сергей оказывается изрядным неряхой. Носки на кухонной стойке, крошки от тостов в постели. Он свинья, но твоя свинья, и даже когда ты ругаешь его из-за трусов на полу в ванной, втайне ты находишь это странным и трогательным, хотя и не говоришь ему об этом. Ваше притяжение друг к другу основано на смеси равнодушия и раздражения. Похоже, ничего из того, что он делает, не может вывести тебя из себя.

Сергей никогда ничего не принимает слишком близко к сердцу. Даже тогда, когда ты оказываешься беременной в первый, второй и третий раз. Ты хотела, чтобы все эти дети его раздражали, но он не раздражается. Он их обожает. Вы впятером живете в крошечной квартирке. Сергей считает, что в современных семьях половина всех бед оттого, что они живут в слишком больших домах. Родители ничего не знают о жизни своих детей, потому что не видят, чем те занимаются. Маттео, Маркус и Миша всегда у тебя на глазах, и ты знаешь, что с ними происходит.

Ты продолжаешь свою карьеру фотографа, делаешь документальные снимки на улице, портреты, снимаешь красоту, запечатленную в отдельных вещах. У тебя проходит несколько выставок в городе, и издатель предлагает тебе сделать ретроспективу твоих работ. Вы переезжаете в город, где дети ходят в хорошие школы. Они вырастают. Маттео получает работу санитарного инспектора в городе, Маркус идет по стопам своего отца и становится поэтом, несколько его книг издаются небольшими тиражами маленькими издательствами, а Миша открывает собственную галерею, где выставляются не только твои работы, но и работы многих молодых художников из Сохо.

Вы умираете одновременно. Вся семья погибает во время крушения электрички метро по дороге в Нью-Джерси. На тебе было голубое платье, а на Сергее голубой костюм. Вы собирались «выйти в свет», потому что у Маркуса должно было состояться чтение в Принстоне. Поезд на полном ходу врезался в цементную стену туннеля. Последнее, что ты помнишь, это улыбка твоего мужа, когда он смотрит на тебя. «Цветы, — говорит он, — надо было взять цветы».

210

Продолжение главы 133

Ты сопротивляешься красному свету (еще не время), и рука женщины удерживает тебя в реальности. Ты пытаешься рассмотреть ее, но сплетение черных ветвей в твоем сознании с хрустом ломается, и ты впадаешь в какое-то темное бессознательное состояние. Очнувшись, ты видишь яркий голубой свет и чувствуешь запах нержавеющей стали. Пищат какие-то приборы, слышны голоса людей, кажется, что ты куда-то движешься. Тебя везут по пахнущему аммиаком коридору с белыми стенами. Больница.

Снова сходит темнота, а потом опять хруст каких-то веток и пробуждение. Твои веки как увядшие лепестки. Как остро должны быть наточены ножницы, чтобы вырезать тебя из жизни. Ты не узнаешь свое лицо, отражение которого видишь в зеркале, которое тебе кто-то протягивает: на тебя глядит кто-то хрупкий, землистого цвета. Кто-то, стоящий одной ногой в могиле. Ты опоясана черными швами. Больно дышать. У тебя было пробито легкое, сломаны ребра. Тебя собрали по кусочкам с помощью нержавеющей стали и кетгута. Ты наполовину женщина, наполовину машина. Ты старая «железнобокая»[26]. Ну и красавица! Ты какаешь в целлофановый пакет, а вместо еды пьешь через трубочку.

Потом появляются репортеры. Краснолицые трещотки, которые хотят знать подробности. Кому захочется столько болтать? «Синьор Помидор пытался вас убить? Вам больно? Вам страшно? Сможете ли вы есть помидоры после того, что случилось? Почему он пытался вас убить? Что вы сделали, чтобы заслужить такое?» Потом ты прекращаешь с ними говорить, а потом перестаешь говорить вообще. Твое тело кажется крошечным, как какие-то странные хлопья, слипшиеся вместе в упаковке, которая для них слишком велика, и поэтому они рассыпаются. Ты теряешь вес. Ты засуживаешь сеть химчисток, потому что… почему бы не засудить сеть химчисток? Так им и надо. Все равно они загрязняют окружающую среду химикатами. Они убивают уток.

В результате тяжбы спустя год после выстрелов ты получаешь огромную компенсацию и покупаешь миленький кирпичный дом в колониальном стиле у реки Уилмингтон с видом на море. Там ты попиваешь «Пиммс» и лимонад, глядя на большие корабли в море. Ты рисуешь. Женщина, которая держала тебя за руку, Мариэтта, теперь живет вместе с тобой. Тебя спасла креолка из Луизианы, у которой нет никого в целом свете. Она бросила работу в больнице и теперь готовит этуфе и тушеных креветок, чистит свежие устрицы и поет гимны на незнакомом языке. У нее есть свой способ борьбы с недугами. Она делает вудуистские фигурки из старых дерюг и волос и прокалывает их иголками с острым перцем. Она просит тебя назвать людей, с которыми нужно разобраться, и у тебя набирается несколько имен. Синьор Помидор, его семья, его друзья. Телеведущий, который объявляет погоду, тот, у которого прыщи замазаны гримом. Мальчишка, разносчик газет, который специально закидывает номера «Сандэй таймс» в колючие кусты.

Ты не очень много думаешь о том, что в тебя стреляли, это событие существует только как точка отсчета, разделяющая твою жизнь на «до» и «после». До «стрельбы» у тебя было зрение 20/20. После «стрельбы» левым глазом ты видишь зеленую каплю в форме Южной Африки. До «стрельбы» ты воспринимала воздух как должное. После «стрельбы» твои легкие так и не восстановились полностью, твое дыхание неглубокое, укороченное, напряженное.

Мариэтта варит кофе из цикория и разбавляет его сгущенным молоком — каждое утро она приносит тебе на крыльцо дымящуюся чашку. Вот когда ты раскладываешь свой мольберт. Полотна становятся все больше и больше, широкие, как океан, затопивший левую часть твоей залитой солнцем комнаты. Птицы белая и серая (клеток нет, этим двоим разрешается летать по всему дому). Болтливые африканский серый и кокетливый белый какаду, которых зовут Сократ и Платон, потому что они спорят друг с другом, как греки. Ты учишь их ругать ведущего, объявляющего погоду. «Привет членососам!» — хором кричат они, когда он появляется на экране, и ты даешь им кусочки вяленой говядины.

Вот она, твоя семья. Вудуистка и две матерящиеся птицы. Это как рай, эта кирпичная кладка на побережье, твоя милая креольская подруга и пернатые философы. Годы спустя ты мирно отойдешь во сне, лежа на крыльце, завернувшись в одеяло. Но до этого ты проживешь много лет и станешь очень известной художницей-затворницей. Полотна будут проноситься сквозь тебя, как грузовые поезда, останавливающиеся, чтобы загрузиться цветом, перед тем как отправиться в галереи и к коллекционерам. Они как дети, которые выбегают на улицу в погожий денек, и потом о них ни слуху ни духу. Один Бог знает, где теперь все твои душечки; если бы ты их нашла, убила бы.

211

Продолжение главы 134

«Я люблю тебя», — говоришь ты, а он смотрит на тебя так, как будто ты только что пукнула. Ты никогда бы не подумала, что можно запрыгнуть в свою машину с такой скоростью. Это конец. Он больше не позвонит и не даст о себе знать. Но ты все равно таращишься на свой мобильный телефон. Проверяешь, жив ли он (телефон, а не мужчина). Пролетают дни, недели, месяцы… Ты утешаешься вишневым мороженым, солеными крендельками, ужинами в «Бальтазаре», жареной уткой и картофелем-фри, промокая салфетками жир с пальцев, когда читаешь медицинские журналы. Продается одна обанкротившаяся клиника — ветеринарная больница, оставшаяся не у дел. Ты советуешься со своими адвокатом, бухгалтером и брокером. Все они считают, что купить ее — плохая идея, поэтому ты ее покупаешь. Ты покупаешь клинику и превращаешь ее в приют для животных — агентство по поиску для питомцев новых хозяев. Это не просто старый приют, он похож на отель «Хилтон» для кошек. С кашемировыми подушками и классической музыкой, играющей во всех номерах (номерах, а не клетках). Минеральная вода, куриная печенка и гусиные шейки подаются в фарфоровых мисках. Для того чтобы здоровые кошки не утрачивали свои охотничьи инстинкты, есть пруд с рыбой.

«Городская кошечка» открывается восемь месяцев спустя. Открытие сопровождается специальным репортажем в вечерних новостях; корреспонденты спрашивают, как тебе пришла идея нанять массажистку и специалиста по акупунктуре и почему такие строгие требования при подборе новых хозяев для питомцев. Твоя клиника становится хитом. Люди приходят в восторг от идеи «ухоженных питомцев» и приезжают издалека, чтобы попытать счастья и взять животных именно у тебя.

«Городская кошечка» открывает еще две клиники, ведутся переговоры о создании национальной сети подобных заведений. Алан, твой менеджер, — это здоровенный шкаф, а не мужчина. У него квадратный подбородок, красные руки и добрая душа. Он может руками разорвать пополам телефонный справочник, но он держит новорожденных котят так, будто они сделаны из сахарной ваты.

Ты полагаешься на него и доверяешь ему вести дела во всех клиниках, координировать рабочих, «разруливать проблемы», ремонтировать и обновлять оборудование. Дважды в неделю вы встречаетесь у тебя дома, где он чинит то, что требует починки. Ты не можешь сказать точно, когда именно, но ты в него влюбляешься. Разумеется, ты не можешь ему ничего сказать, потому что не думаешь, что он испытывает к тебе что-то подобное, и ты не знаешь, насколько строги законы штата о сексуальных домогательствах.

Это продолжается месяцы, которые потом складываются в год. Долгие разговоры за полночь, уход за животными с утра пораньше. Ты стоишь с ним рядом и можешь чувствовать исходящее от него электричество, но не делаешь ни шага в его сторону. И он не делает. Наконец вы вдвоем оказываетесь на конференции по защите животных и в баре отеля выпиваете чуть-чуть больше обычного. Поцелуй возникает неизвестно откуда и длится целую вечность. Все, что ты помнишь, это то, что он жарко шепчет тебе в ухо: «Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя».

Ты выходишь замуж за Алана, и вы с ним управляете «Городской кошечкой» на протяжении пятидесяти лет, принимая раненых, покалеченных и поправляющихся животных. Лечите кошек с лейкемией, больным сердцем, щитовидной железой, слепнущих, без лап, с порванными ушами. Вы единолично ответственны за спасение бессчетного количества кошачьих душ с ампутированными лапами, которых ты после смерти встречаешь в раю. Ты умираешь от таинственного вируса (считается, что ты могла подхватить его от животных, и врачи не могут тебя вылечить). Алан остается с тобой до конца. Он последнее, что ты видишь в этом мире.

Ты продолжаешь работать и в загробной жизни, и тебя легко найти, где бы ты ни находилась, потому что за тобой следуют все эти кошки, трутся у твоих ног, мурлычут. Ты та, кто снова и снова повторяет: «Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя», но теперь ты на небесах.

212

Продолжение главы 134

Ты не говоришь ему, что любишь его, — с тем же успехом ты могла бы пукнуть за завтраком. К тому же мужчины обожают, когда на них не обращают внимания. Они откликаются, когда их игнорируют. Это доказано. Они охотятся, охотятся и охотятся, но когда они ловят свою добычу, все, что они могут сделать, это пришибить ее дубинкой, почесать репу и пойти охотиться на что-то (кого-то) еще. Начиная с этого момента ты применяешь тактику, которая сослужит тебе хорошую службу. Не сказав тогда, что ты любишь его, ты вообще этого никогда не скажешь. Это доводит его до безумия — особенно во время отдыха в тропических уголках, в избах на горнолыжных курортах и во время праздников, когда он дарит тебе украшения с бриллиантами, — то есть в такие моменты, когда ты должна бы любить его и должны бы сказать ему об этом, но ты этого не делаешь. Ты обожаешь его, ты его просто боготворишь, и до тех пор, пока ты не дашь ему это понять, он будет любить тебя.

Год спустя во время вечеринки у бассейна дома его родителей по случаю Дня независимости он делает тебе предложение. Ты думаешь с минуту, а потом говоришь: «Конечно». Вокруг бассейна раздаются неуверенные аплодисменты. Вы переезжаете в Нью-Йорк и усыновляете двух детей из Южной Америки. Ану и Бебе. Ты хранишь свою любовь в них, как в стеклянных сосудах для драгоценностей. Тонких, дорогих, цельных. По ночам ты жарко шепчешь им на ухо, как будто это тайна: «Я люблю вас, я люблю вас, я люблю вас».

У тебя рак шейки матки. Врач говорит, что ты больна им уже многие годы. Есть люди, которые считают рак чем-то вроде восстания клеток — результат подавленных эмоций или желаний. Разумеется, это смешно. Рак развивается, когда клетки в своем развитии отклоняются от нормы. Когда это происходит, твоим детям шесть и семь лет, они плачут, рисуют тебе картинки, на которых врачи убивают микробов, и пекут тебе пирожки из грязи и одуванчиков.

Ты умираешь медленно. Тебе хочется это прекратить, положить конец боли, поту и химиотерапии, отраве, замаскированной под лекарство. Ты похожа на мультяшный персонаж, который не может придумать, как бы ему умереть. Спрыгнуть с моста? Уронить в ванну тостер? Этого ты сделать не можешь. Обязательно что-нибудь пойдет не так. Всегда, как только ты собираешься найти выход, появляется кто-нибудь с каким-нибудь проклятым мудрым афоризмом. Медсестры, христиане и те, кто пережил рак. Но ни к первым, ни ко вторым, ни к третьим ты не принадлежишь. Ты женщина, которая просто хочет жить.

Твой муж никогда не видел тебя такой, он боится силы твоих рук и дикого взгляда твоих глаз. Он прячется за спинами врачей и за приборами, надеясь, что ты соберешься и справишься с болезнью. Ты, разумеется, этого сделать не можешь. Для людей, которые ходят по яичной скорлупе, сыпят соль себе на раны, а потом сидят и таращатся в окно, нет лекарства.

Никогда не говорить: «Я люблю тебя» — было твоим собственным выбором, а теперь ты кричишь это с больничной койки любому, кто захочет это услышать. Твой муж в ужасе от твоей слабости и переменчивости, но, разумеется, довольно скоро тебе нужно перебираться в другой зал суда, где измерят размер твоего сердца, емкость твоего милосердия и выяснят, не ты ли самый непогрешимый из всех ангелов — кошмар с серебристыми крыльями, имя которому Благодать.

213

Продолжение главы 135

Ты паркуешься напротив его дома в своем личном месте для засады. В кармане у тебя пачка сигарет, а на приборной доске термос с черным кофе. Откуда ни возьмись в желобке между приборной доской и лобовым стеклом появляется паучок, и чтобы его убить, приходится дюжину раз стукнуть его свернутым журналом «Пипл». Ты ждешь. Начинается дождь. В этот вечер его машина подъезжает к дому только в девять часов, и он выходит из нее. Вместе с ним выходит стройная блондинка. В приглушенном свете она выглядит светящейся. Светящейся изнутри. Загорелая, лоснящаяся и улыбающаяся. Сучка. Ты выскакиваешь из своей машины, медленно подходишь к маленькой мисс, которая возится с продуктами, ждешь немного, смотришь в ее (огромные) голубые глаза и даешь ей пощечину. Она роняет пакет. Хватается за щеку. Ты всей пятерней хватаешь ее за волосы, а потом мир расплывается. Поворачивается вокруг оси и накреняется.

Оказывается (всегда бывает такое «оказывается»), это не его сестра, не его подруга и даже не его девушка. Это его жена, по совместительству главный врач детской онкологической больницы Святого Луки. Ее не было в городе, потому что она уезжала в Африку, по каким-то делам «Врачей без границ», совершала какие-то невероятно щедрые и добрые деяния, а теперь вернулась, загорелая, белозубая, и царапает твое лицо своим здоровенным обручальным кольцом.

Она не успокаивается, попортив тебе лицо, она губит твою репутацию. После того как она понабирала номера из записной книжки своего «Ролодекса», ты не можешь найти никакой работы в области продаж медицинских товаров. Правда, ты умудряешься устроиться работать на лотки во «Флор март», огромное панельное здание в промышленном парке за городом. Ты выезжаешь из своего фешенебельного дома, теряешь членство в загородных и гольф-клубах. Все твои старые друзья перестают с тобой разговаривать. Они притворяются, что не могут вспомнить, кто ты такая.

Однажды вечером на складе позади здания «Флор марта» ты показываешь толстой парочке и их толстому мальчишке какое-то напольное покрытие, вроде линолеума, когда вилочный погрузник зацепляется за свисающий провод, подцепляет его, и тебе на голову обрушивается вся стойка с рулонами линолеума. Мальчишку рвет.

Если ты следуешь за красным светом, перейди к главе 56.

Если ты возвращаешься в свое тело, перейди к главе 57.

214

Продолжение главы 135

Ты не собираешься устраивать засаду напротив его дома — с чего бы тебе не доверять ему? И даже если он лгал тебе, неужели ты действительно хочешь это выяснять? Ты оставляешь все как есть. Проще медузу прибить к стене, чем вытянуть из мужчины всю правду. Вместо этого ты откладываешь деньги и открываешь собственную небольшую компанию по продаже лекарств. «Артемида инкорпорэйтед» (Артемида — богиня охоты у древних). Ты закупаешь лекарственные препараты и перепродаешь их аптекам в кредит по оптовым ценам. Ты американский драг-пушер, продвигатель лекарств. На конференции, посвященной влиянию на окружающую среду, ты встречаешь архитектора по имени Эйдан, он проектирует дома с «геодезическим куполом». Вы заметили друг друга, встретились взглядами, и с этого момента все завертелось.

Несколько лет спустя вы женитесь на острове Мадлен на Верхнем озере, Эйдан считает, что это лучшее место на свете. Пять лет спустя у вас появляются дети, и после рождения второго сына вы нанимаете няню — твой бизнес стал корпоративным (ты открыла офис в Швейцарии, поближе к ученым с их разработками), и теперь ты работаешь больше, чем когда-либо.

Со своими мальчиками ты нежна, а на работе у тебя репутация человека, умеющего настоять на своем, этакой снежной королевы. А почему бы нет? Афине никогда не было дела до того, кто попадает под удар ее копья. Может быть, именно поэтому твоя смерть оказывается более героической, чем ты планировала. Стоял июньский день, до того жаркий, что асфальт плавился. Дети слизывали липкое мороженое у пальцев, когда ты, услышав визг тормозов, видишь, что на тротуар выносится машина. Одним инстинктивным движением ты подхватываешь обоих сыновей, и кидаешь их, как мешки с мукой, в дверь парикмахерской, и сразу вслед за этим желтое такси, полное милосердия и благодати, наезжает прямо на тебя.

215

Продолжение главы 137

Ты делаешь этот проклятый аборт. То, что тебе не повезло, не означает, что тебе больше никогда не повезет. Эти два слова — не гвозди, ими твои ноги к земле не прибить. Ты записываешься к врачу, распрямляешь плечи и идешь туда. Ты не собираешься заставлять невинную жизнь расплачиваться за твои ошибки. Ты примешь удар на себя и выстоишь.

Никто об этом не знает. Ни женщины в церкви, ни твой муж. Дни тикают с точностью метронома. Ты кажешься опустошенной. Отстраненной. Кажется, что теплота, которую ты ощущала в церкви, теперь оказалась где-то за толстой глыбой ледяного стекла. Ты продолжаешь выполнять свои обязанности, по-прежнему каждую неделю устраивать вечеринку «чем Бог послал» для своих приятелей по изучению Закона Божьего. На самом деле именно во время одного из таких уроков вся сплетенная тобою сеть распускается.

Стол выглядит чудесно: он заставлен кастрюлями и блюдами с горячей едой, семислойный салат с тако и желе с мармеладом внутри. Настоящий пир. Твои друзья говорят, что ты хорошо выглядишь. (Неужели они не видят, как у тебя дрожат руки? Неужели они не заметили, что ты не в состоянии поддерживать беседу?) Кажется, что в комнате жарко и она расплывается. У тебя стучит в голове. Ты роняешь тарелку и ранишь большой палец об осколок. На коже проступает крупная жемчужина крови, ты чувствуешь, как у тебя подкашиваются колени. Пол поднимается тебе навстречу.

Когда ты приходишь в себя, оказывается, что ты уже что-то говоришь. Ты трещишь, как попугай. Ты во всем сознаешься. Все собрались вокруг тебя с озадаченными лицами. Ты можешь слышать собственный голос, который рассказывает все: о кабинете врача, об ультразвуковом обследовании, о последствиях, которые влечет за собой рождение ребенка с синдромом Дауна. Все глазеют на тебя.

Тело сгибается от боли, как при ударе, кровь приливает к центральной нервной системе, сердцу, легким. Память, зрение, осязание — все это становится роскошью, которую твое тело не может себе позволить, поэтому ты и не помнишь ничего из случившегося. Все, что ты знаешь, это что наутро ты просыпаешься в своей постели. Эрика нет. В первые мгновения ты ничего не чувствуешь, а потом вспоминаешь, что натворила.

Потом появляется ощущение, будто тебя со всего размаха ударили в живот. Ты всем рассказала об аборте. В доме пусто. Твои друзья не снимают трубку. На полу в кухне ты находишь записку — наверное, ее сдуло с кухонной стойки сквозняком. Она от Эрика, слова написаны наскоро и бессмысленны. Похоже, твое зрение тебя подводит, потому что выхватывает только отдельные фрагменты: «Мне жаль… я не могу… прощай».

Он ушел от тебя.

Ты задергиваешь занавески, снимаешь телефонную трубку и заказываешь на дом ящик водки. Остаток вечера ты проводишь в попытке напиться, но вы знаете, как это бывает, когда напиться не получается? Есть такая ясность сознания, от которой все тело зудит и которая отказывается затуманиваться, сходить и отступать. Никаким количеством алкоголя не залить реальность того, что Эрик ушел от тебя. Он вода, пролитая в песок. Его нет.

Месяц беспробудного пьянства. Твое тело покрыто синяками. Язык шевелится, будто укутанный меховой шубой, а на полу перед дверью скопилась почта. Эта кипа писем просто лежит там, становясь с каждым днем все больше. В конце концов это начинает тебя раздражать, а раздражение — первый шаг к переменам. Ты осознаешь, что главная проблема с несчастьем в том, что в конце концов оно надоедает.

Что-то привлекает твое внимание, когда ты роешься в кипе старых газет. Это объявление о встрече участников двенадцатиступенчатой группы реабилитации в центре «Дзен» на озере Калхун. Ты как-то проезжала мимо этого центра — это маленький белый дом с садом камней перед ним. Непритязательный. Ты не знаешь, подпадаешь ли ты под категорию адкоголички или буддистки, но кому какое дело? По крайней мере ты можешь быть уверена, что не встретишь там никого из знакомых.

Первый раз, когда ты приходишь на задзен, — это пытка. Твое сознание скользит, перекатывается, как клубок пряжи, который невозможно размотать. Ты думаешь о всяких глупостях и непристойностях, о которых думать не должна, о минетах, о пироге с кокосовым кремом и о том, что тебе надо помыть унитаз. Ты слышишь, как неестественно дышит человек, сидящий рядом с тобой, как у кого-то урчит в животе, как поскрипывают половицы, как снаружи дует ветер. Ты сидишь так, как тебе кажется, целую вечность. Почему тебе так трудно просто сидеть спокойно?

«Все, что нам нужно сделать, это сфокусироваться на своем дыхании и мягко оттолкнуть прочь все мысли, — говорит учитель дзен. — Поместить их на полку повыше в нашем сознании и сказать: „Я займусь вами позже“». Ты снова сидишь на уроке задзен. Ты помещаешь свои мысли на полку, с которой они падают, и тебе снова приходится класть их туда. Ты дышишь. Ты фокусируешься на арке вдоха. На его начале, развитии, пике, увядании и смерти (все как и у всех остальных вещей).

Ты снова приходишь на следующей неделе, а потом и на следующей тоже. Дзен — это принятие всего. Даже боли. Особенно боли. Он в том, чтобы не бежать от нее, а принять ее как своего учителя. Боль — это путь. Путь, от которого ты отказываешься, это именно тот путь, который ты должна выбирать. Учитель Хиллари учит вас вдыхать боль мира и выдыхать любовь и доброту. «Вдохните черный дым, — говорит она, — и выдохните лунный свет».

Ты возвращаешься в церковь. Эрик сидит спереди. Никто не замечает тебя, пока не начинается служба. Потом люди начинают меняться местами и переглядываться. Вместо того чтобы почувствовать смущение или злость, ты позволяешь эмоциям накрыть тебя, как волной. Вот она ты, стоишь после службы, высокая, как маковый цвет. Эрик держит под руку Джун. Тощую маленькую стерву. Ладно. Дыши (изменишь свое дыхание — изменишь свою жизнь).

Ты уходишь легкая, как перышко. Разумеется, ты все запорола, но ты всего лишь человек, а людям свойственно уставать и делать глупости. К тому же у тебя впереди вся жизнь и ты не собираешься сидеть и без конца мучиться виной. Не станешь вспоминать. Тут уже ни черта не поделаешь, поэтому ты теперь будешь двигаться только вперед и думать о перспективах. Ты больше не боишься горы. Ты стоишь обеими ногами на земле, а головой в облаках. Ты собираешься забраться на гору, черт, ты сама и есть эта гора.

Ты даже едешь в Японию в центр для дзен-буддистов и там знакомишься с человеком по имени Тору. Он художник, у него покалечена рука. У него необычная внешность. На половине его лица кожа розовая и будто оплавленная, и на ее бугристой поверхности участки блестящей раневой ткани. Но после того, как ты говоришь с ним, приходишь в его студию и видишь его картины, ты ничего этого не замечаешь. Ты видишь только его удивительную чистоту. Его сердце.

Когда в центре вам говорят, что у них есть несколько вакансий, вы решаете остаться там и работать в саду. Он волнуется, что ты будешь скучать по Америке, а ты переживаешь, что ему будет не хватать живописи. Он говорит, что подрезание ветвей сливовых деревьев и придание формы деревцам бонсай может стать для него новым открытием, живой художественной работой, которая к тому же находится в постоянной динамике. Вы женитесь для того, чтобы получить визы, и поселяетесь в маленьком каменном доме высоко на холме позади центра «Дзен». Это благословенно. То, что Тору делает в саду, заставляет тебя полностью пересмотреть свои взгляды на искусство садоводчества. Он принимается за обширное пространство, красивое, но запущенное, и дает ему новое название: «Родзи-йен» («Сад капель росы»). Вы оба много работаете. Вы приносите японские каменные фонари, песок, камни и мох, вишни и клены. Он разделяет это большое пространство на несколько садов меньшего размера, каждый из которых предназначен для своего вида медитации. Сад камней способствует концентрации, чайный сад — постижению тайн, сад воды — возвращению ощущения связи с природой. (Если все мы взаимосвязаны, почему же ты так часто чувствуешь себя одинокой? Если все происходящее — симфония движения, почему у тебя в грудной клетке творятся какие-то катастрофы и извержения, которые ищут выхода наружу?)

Сад «Дзен» — это мир, а мост в саду — яцухаши (восьмиуровневый японский мост) — зигзагами нависает над маленьким прудом, по нему человек волей-неволей будет ступать осторожно и за счет этого начнет замечать множество маленьких простых деталей вокруг себя. «Хорошо знать, что у путешествия есть конец, к которому все движется — говорит Тору, — но, в конце концов, значение имеет сам путь, а не его конец». Все пространство в целом должно соотноситься с ощущением гармонии, с ритмом, светом и тенью, фактурой и звуком.

Когда снег укутывает твои кости, твои волосы белы, лицо Тору похоже на печеное яблоко, ты по-прежнему работаешь в саду вместе со своим мужем и друзьями, которые приходят навестить ваш каменный домик. Они приходят с яблочным вином и лиловыми сливами, с чазуке и зеленым чаем. Вы сидите и часами смотрите на его прекрасный сад. Ты умираешь в саду воды. Ты сидишь совершенно ровно, медитируешь с закрытыми глазами, когда внезапно чувствуешь острую боль в ноге. Кровяной сгусток оторвался и несется к твоему сердцу. Венозный тромбоз. В этот момент, когда останавливается твое сердце, ты вспоминаешь свою жизнь. Вместо того чтобы вспоминать то плохое, что ты совершила, то, что ты зарыла на дне памяти, тебе на ум приходит одно стихотворение. Твои глаза раскрываются, и ты тихо падаешь. С улыбкой.

Двухголовый теленок.

Когда мальчишки найдут эту Шутку природы, Они завернут его тело в газету И отнесут в музей. Но сегодня он еще жив, Пасется на северном поле со своей матерью. Идеальный летний вечер: Луна поднялась Над садиком, ветер в траве, Он глядит на небо, А там в два раза больше звезд, чем обычно.

Лора Гилпин

216

Продолжение главы 137

Аборт — это неправильно, поэтому ты оставляешь ребенка. Потом они говорят тебе, что ребенок — инвалид. Умственно отсталый с синдромом Дауна. Один из восьмисот детей рождается с синдромом Дауна, генетической аномалией, вызванной наличием лишней хромосомы (остальные люди справляются с двадцатью хромосомами, а у этих детей их двадцать одна). Неизвестно, почему именно это происходит — какой-то случайный сбой, предшествующий зачатию. Разумеется, это не мешает необразованным людям на улице останавливать тебя со словами: «Как это произошло? Ваш муж что, в вас пописал?»

Существует теория, что дети с синдромом Дауна — блаженные, что они ближе к Богу. Они живут в своем мире, наклоняют головы и разражаются смехом по непонятным причинам. Они не понимают, что такое религия и что такое деньги. Им неведома расовая ненависть. Как будто их забирают из нашего общества и помещают в другое, находящееся вне зоны нашего влияния. Будто на них благословение небес.

Твой сын Макс (Максимиллиан) — тихий задумчивый малыш с желтыми, как масло, волосами и небесно-голубыми глазами. У него маленькое личико со смещенными чертами, он не задает вопросов и не сомневается. Он ясный. В детском саду он начинает рисовать. Ему нравятся квадратные большие листы бумаги, которые он закрашивает крупными мазками цвета.

У детей с синдромом Дауна проблемы с дыханием — для их выживания необходимо, чтобы развились легкие, поэтому ты начинаешь заниматься с Максом физическими упражнениями, которые включают в себя бег с маленькой пластмассовой маской на лице (она вынуждает ребенка дышать глубже, а это развивает легкие) и хождение по брусу (для координации), и разглядыванием тысяч картинок (для развития речевых навыков).

Твои друзья из церковной общины вызываются помогать с Макси. Они бегают с ним, ходят с ним по брусу, крутят его на трапеции, показывают ему карточки с рисунками (картины экспрессионистов, архитектурные детали, глаголы, блюда французской кухни, итальянское искусство). Разговаривают, играют, смотрят с ним телевизор. Они крутятся вокруг вас, будто Макс — их собственный ребенок, как будто он столь же ценен и уникален, как последнее яйцо в гнезде. Ты предвидела, что будет много работы, но ты не могла ожидать, что будет столько любви, что вокруг тебя создастся такая сеть. Ты не справилась бы без них. Бывали дни, когда ты была до того уставшей, что казалось, будто сама кожа устала и не может держаться на твоем скелете. Ты бросила работу, чтобы заниматься с Максом. Ты полностью зависишь от Эрика, и кажется, что он все больше отдаляется от тебя, но в то же время все больше и больше привязывается к вам.

Проходят годы, дела у Эрика идут хорошо, он строит для вас новый дом у ручья за городом (достаточно далеко от растений, выращенных с применением химикатов, и достаточно далеко, чтобы вы больше не видели промышленных парков). У вас огород на заднем дворике, где Макс смотрит на бабочек (он никогда их не ловит, никогда их не хватает, и они, похоже, на него садятся чаще, чем на кого-либо другого). Вы подбираете трех бездомных котов, которых называете Сократ, Эпикур и Цезарь (у Цезаря всего три лапы, но он неплохо ими управляется).

Макс ходит в обычный детский сад, пока ему не исполняется пять. К этому времени он уже настолько отстает от других детей, что ты решаешь забрать его домой и учить самостоятельно — так он сможет получать необходимое ему внимание. Он действительно старается, но ему так и не удается толком освоить буквы и цифры, они его просто забавляют, кажутся чем-то вроде бабочек — необычные и бессвязные.

В возрасте пятнадцати лет Макс принимает участие в Олимпийских играх для инвалидов и занимает четырнадцатое место в беге на короткие дистанции (для Олимпийских игр для инвалидов это просто звездный статус). Он знакомится с девушкой по имени Кайли, трехсотфунтовым близоруким персиком, которая становится его подружкой. Его настоящей любовью. Он пишет ей стихи, звонит ей и поет: «Ты — мое солнышко» — своим мычащим голосом. Она дарит ему свои рисунки на коробках из-под хлопьев, которые он выстраивает на полу у кровати на манер башенки. По субботам у них вечерние свидания, а по средам они играют в одной лиге по боулингу. Вы с Эриком шутите, что вам очень повезло вести такую активную общественную жизнь.

Через три года они женятся, и вскоре после этого ты начинаешь чувствовать себя истощенной. Появляется резкая боль в боку. Тебе ставят диагноз: «острая лейкемия». Врач говорит, что она развивается. Вероятно, ты живешь с ней уже три или четыре года. Он дает тебе срок еще три года жизни.

Ты яростно борешься с раком: проходишь курс лучевой терапии, иммунотерапии, интерферон, химиотерапию. Теряешь волосы, спишь по двадцать часов в день, потеешь независимо от температуры. В пятьдесят пять ты выглядишь истонченной и ломкой, будто сделанной из пергамента. Наступает время сделать распоряжения. Назначить душеприказчика, выбрать могильную плиту. Ты перепробовала все, и у врачей мало надежды. Втайне от тебя Эрик послал твою карту в раковый центр Университета Миннесоты, и внезапно ты становишься кандидаткой на альтернативную операцию под названием «Трансплантация стволовых клеток крови», где применяется пуповинная кровь, которая должна дать начало новым клеткам твоей иммунной системы.

После переливания крови нужно подождать три недели, чтобы понять, прижились ли стволовые клетки. Они сами знают, что делать, куда идти. Они добираются до твоего костного мозга и открывают там лавочку. Они отличаются от стволовых клеток взрослого, у которых уже определился путь развития. Стволовые клетки ребенка похожи на бездомных детишек, которых можно отлупить и отправить куда захочешь. Они работают для всех.

Через месяц после переливания крови ты превращаешься в нового человека. Рак полностью переходит в стадию ремиссии. У тебя отросли волосы, лицо обрело цвет, у тебя появилась энергия, чтобы играть с детьми в вышибалу. Ты проживаешь еще двадцать лет, двадцать очень счастливых лет, твердых, как камень, и мягких, как вода. Каждая мелочь предстает в новом свете. Макс, считающий по пальцам, вода для купания в ванне, старый словарь, закипающий чайник. Когда деталям уделяют большое внимание, жизнь простирается до бесконечности. Ты умираешь мирно, во сне.

217

Продолжение глав 117, 140 и 141

Ты открываешь маленькую гостиницу и нанимаешь человека по имени Йенс управляющим. Он будет следить за домом, косить траву, чинить противомоскитные сетки, рубить дрова для очага и складывать в поленницы. Еще ты нанимаешь маленькую вьетнамку по имени Дан. У нее крошечные руки и ноги, но голову курице она может отрубить одним ударом.

Довольно рано выясняется, что Дан умеет готовить только вьетнамские блюда. Это становится очевидным, когда две посетительницы Маргарет и Морин (забредшие в эти леса вслед за своими мужьями-охотниками) по собственному желанию соглашаются отложить свою карточную игру и научить ее готовить американскую еду. Они втроем устраивают на кухне настоящий бал, готовят тушеную зеленую фасоль, семислойное горячее блюдо, макароны с сыром и разноцветное желе (Дан пыталась сделать красное желе квадратной формы с золотой звездочкой внутри, смешивая малиновое и лимонное желе, но как-то не получилось). В конце их двухнедельного пребывания Дан приготовила им прощальный ужин. Ужин, как в День благодарения. Только индейка консервированная.

Звонит твой бухгалтер и сообщает, что на рынке спад и ты некоторое время не будешь получать дивидендов, потому что не будет прибыли. Ну у тебя есть кое-какие отложенные средства от расходов на гостиницу, и если затянуть пояс потуже и, может быть, поднять плату за номера, ты справишься. Зимой, по окончании сезона охоты, посетителей немного, поэтому ты закрываешь домик для гостей и сама перебираешься в основное здание.

Йенс может разжечь огонь почти в одну минуту (ты засекала — шестьдесят две секунды), а Дан начала подпевать вьетнамским песням во время готовки, отчего дом наполняется запинающимися, рычащими вскриками, чем-то похожими на призывы. Она подбирает где-то белого попугая, называет его мистером Зефиром, и птица учится петь вместе с ней.

В конце концов наступает весна, лед на замерзшем озере вскрывается и затапливается водой. Младшая сестра Дан, Бих, переезжает к вам вместе со своими сыновьями, Кеану и Гари Купером (Бих — фанатка кино), после того как их выселяют из квартиры в Дулуте. Ее сыновья играют на берегу, особенно это нравится пятилетнему Гари Куперу, у которого развитое воображение. Он верит, что в озере живет огромный морской дракон, и каждый камень, который попадет ему в руки, это, возможно, драконья какашка.

Потом ты однажды начинаешь по-новому смотреть на Йенса. Тебе удается по-настоящему понять, что он за человек. В этот момент он зажигал спичку. Ты будто никогда не видела его раньше. Этот мужчина — симпатичный. Он высокий, как трехлетний дуб, у него широкие плечи и искорки в глазах. Год спустя ты выходишь за него замуж, церемония проходит на яхте друзей посреди озера.

Вы живете в гостинице до конца жизни, глядя, как замерзает и оттаивает озеро, как начинается и проходит дождь, как канадские гуси улетают на юг и возвращаются на север. Дан заводит огород, где выращивает лекарственные растения, которые продает местным жителям, Бих находит себе богатого поклонника, но отказывается переезжать к нему, Кеану становится наркоманом, а Гари Купер учится в колледже на стоматолога.

Йенс умирает во сне в возрасте восьмидесяти трех лет, в одну из самых холодных зим, какую ты помнишь. Ты умираешь десять месяцев спустя, видишь резкий белый свет и опускаешься на колени. Твой муж ждет тебя, и ты не собираешься смотреть, как озеро покрывается льдом, без него.

218

Продолжение глав 117, 140, 141 и 189

Ты открываешь художественную колонию. Называешь ее «Авалон», связываешься с Университетом Миннесоты и сообщаешь им, что готова принять шестерых лучших студентов факультета искусств на две недели бесплатно. Ну, ты вообще-то собиралась переманить этих студентов, а не принять их погостить на две недели. Но страховка, согласования с пожарной инспекцией, со здравоохранительными учреждениями, проверки их представителей и головная боль, сопровождающая работу администратора, вынуждают тебя отказаться от исходного предложения — быть щедрой в таких условиях становится слишком сложно.

Ты помещаешь в газете рекламное объявление об организованном тобой конкурсе: «Разыскиваются: художники. Необходимо прислать свои работы для престижной награды „Авалон“. Победители получают две недели отпуска в пансионате у озера».

Ты была не готова к лавине плохого искусства, которая обрушивается на тебя. Совы из папье-маше, «кирпич», согнутый пополам, фотографии разлагающегося мяса, скульптуры огромных голов — все это до того плохо, что тебе как художнице хочется себе глаза выколоть. Из этой кучи мусора ты выбираешь восемь более или менее приличных художников. Скульптора по дереву, двух художниц, резчика по металлу, керамиста и художника, которого нельзя отнести ни к какой категории, потому что он «высоко-художественно» мочится на растянутые простыни (тебя же авангардом не напугаешь). Ты сообщаешь им всем, чтобы они приехали третьего июня, а об остальном ты позаботишься. Еда, размещение — все будет организовано, только приезжайте и не привозите домашних животных.

Подготовка. Ты нанимаешь шведа по имени Йенс в управляющие. Он будет следить за домом, косить траву на подъезде, чинить противомоскитные сетки, рубить дрова для очага и складывать его в поленницы. Еще ты нанимаешь маленькую вьетнамку по имени Дан, чтобы она готовила. У нее крошечные руки и ноги, но курицу она может убить одним ударом.

Ты снабжаешь все спальни новыми матрасами, свежим постельным бельем, столами, настольными лампами, пепельницами. Потом уносишь пепельницы. Здесь не будут курить. Основное пространство превращается в огромную студию с чистыми холстами на полу и удобными рабочими столами. Вокруг расставлены мольберты и несколько удобных стульев. В кладовке найдется, что пожевать (хрустящие колечки, луковые чипсы, батончики из орехов и фруктов), а в холодильнике — свежая лаймовая газировка.

Приезжают художники, и начинаются проблемы. Кому-то слишком жарко, кому-то слишком холодно, а у кого-то вообще аллергия. Одна из женщин оказывается христианкой-фундаменталисткой и старается изо всех сил обратить всех вас в свою веру, а один одинокий парнишка уже приезжает пьяным и остается в этом состоянии все время.

Жалобы начинаются за ужином. Дан приготовила впечатляющих размеров поднос с роллами с омлетом, но их никто не хочет есть. Кто-то просто вегетарианец, а кто-то строгий вегетарианец. Ты сидишь во главе стола и ждешь, что художники прямо сейчас заведут увлекательный разговор об эффекте отсутствия у Ротко или о сексуальных предпочтениях Кунинга, но вместо этого они начинают спорить о том, каким шоссе удобнее было сюда добираться.

Жалобы продолжаются. В доме чересчур жарко днем и слишком холодно по ночам. Они хотят, чтобы им давали художественные принадлежности. Им нужны холсты, масляные краски и глина. Они шлепают по дому, расплескивая краску, роняют резцы, бьют по скульптурам молотками и все превращают в бардак. Вся группа подвергла христианку остракизму, еще двое куда-то пропали, и из спальни доносится странный шум.

Один парень в гараже с грохотом обрабатывает молотком огромную металлическую скульптуру. Она сделана из крышек, закрывающих центральную часть автомобильного колеса, и решеток для гриля, разорванных листов железа и бамперов от машин. Ты спрашиваешь его, что это такое. «Пенис», — отвечает он, запихивая молоток с круглым бойком в свой ящик для инструментов. И действительно это пенис восьми футов длиной, сделанный из крышек, закрывающих центральную часть автомобильного колеса, и решеток для гриля. Он работает над ним еще какое-то время, отделывая мошонку из крышек и натыкав толстых проводов, которые изображают волосы.

Ты собиралась в день их отъезда подарить каждому из них по бутылке шампанского и произнести трогательную речь о том, что они должны приносить дух творчества с собой везде, куда бы их не занесло, но к этому моменту в тебе уже живет дикая ненависть к ним всем, и они уезжают, даже не попрощавшись. Ты идешь в гараж, и, разумеется, восьмифутовый пенис все еще там. К нему приделана прощальная записка: «Не мог вытащить „Пенис“ отсюда. Слишком большой. Вернусь за ним позже».

Разумеется, за пенисом никто так и не пришел. Он поселился у тебя в гараже. Две недели у вас с Йенсом и Дан уходит на то, чтобы прийти в себя после нашествия художников. Вам так и не удается отскрести всю краску с деревянных полов и собрать с берега все пустые бутылки из-под водки (пока их четырнадцать). Позже, в сентябре, звонит твой бухгалтер и сообщает, что на рынке спад и ты некоторое время не будешь получать дивидендов, потому что не будет прибыли.

Но тебе нужно заплатить по закладной и расплатиться с Йенсом и Дан (даже удивительно, до чего терпимо ты можешь относиться к острой пище), поэтому ты распоряжаешься продать некоторые основные акции. Так продолжается всю зиму, ты не получаешь дивидендов и запускаешь руки в акции, пока однажды бухгалтер не говорит тебе: «Увольняй управляющего, увольняй повариху и продавай этот дом. Ты в этом бизнесе не выживешь». У тебя не остается другого выбора, кроме как поступить именно так, как он говорит. Весной ты продаешь землю паре, которая хочет открыть здесь маленькую гостиницу. Йенса ты больше не увидишь.

Проходит время. Ты покупаешь небольшой кондоминиум в здании для пожилых пенсионеров. Это опрятное, чистое, продуманное пространство. В соседней квартире живет симпатичный джентльмен Ляйнфельдер. Он приглашает тебя в кафе-мороженое и в кино, но потом выясняется, что у него уже есть девушка, вот уж и впрямь красавица — толстозадая девица по имени Хэйзел, живущая дальше по коридору. Из-за этого по зданию начинают ползти слухи: ты — шлюха кондоминиума в комплексе для престарелых.

Твой портфолио работает и приносит тебе небольшой доход ежемесячно — достаточно, чтобы раз в месяц приглашать подружек поужинать и раз в год ездить на флоридский курорт Ки Уэст. Это неплохая жизнь, но все равно ты каждый день вспоминаешь свой дом у озера и милого порядочного Йенса. Ты смотришь на фотографию дома, стоящую у тебя на полке. Единственным утешением тебе служит (уж будь уверена, это большое утешение) то, что изящная маленькая пара купила дом таким, какой он есть. Ты продала дом с пятнами масляной краски на выложенном камнями камине и восьмифутовым пенисом, застрявшим в гараже.

Ты умираешь в кондоминиуме во время пожара, который уносит жизни восьми обитателей комплекса. По пути наверх ты смотришь на город и видишь, как сверкают застекленные окна, как река огибает город, будто рука, протянутая, чтобы защитить его. В следующий раз ты вернешься сюда пожарным. Это только начало.

219

Продолжение глав 198 и 199

Ты оставляешь ребенка. Нормальная беременность, нормальные роды, но ненормальный ребенок (медсестры в родовой палате притихли). Один из восьмисот детей рождается с синдромом Дауна — генетической аномалией, вызванной наличием лишней хромосомы (остальные люди справляются с двадцатью хромосомами, а у этих детей их двадцать одна). Неизвестно, почему именно это происходит — какой-то случайный сбой, предшествующий зачатию. Разумеется, это не мешает необразованным людям на улице останавливать тебя со словами: «Как это произошло? Ваш муж что, в вас пописал?»

Существует теория, что дети с синдромом Дауна — блаженные, что они ближе к Богу. Они живут в своем мире, наклоняют головы и разражаются смехом по непонятным причинам. Они не понимают, что такое религия и что такое деньги. Им неведома расовая ненависть. Как будто их забирают из нашего общества и помещают в другое, находящееся вне зоны нашего влияния. Будто на них благословение небес.

Вы с Йоханом женитесь. Он пересмотрел свои взгляды на гены. Его теории о том, что вся личность заключена в коде ДНК, что существует высшая раса (по чистоте крови) и у совершенства есть математически вычисляемая вероятность, ушли. Ари такой красивый, совершенный, незамутненный, что ты каждый день смотришь на него с восхищением. Он задумчивый малыш с желтыми, как масло, волосами и небесно-голубыми глазами. У него маленькое личико со смещенными чертами, он не задает вопросов и не сомневается. Он ясный. В детском саду он начинает рисовать. Ему нравятся квадратные большие листы бумаги, которые он закрашивает крупными мазками цвета.

У детей с синдромом Дауна проблемы с дыханием — для их выживания необходимо, чтобы развились легкие, поэтому ты начинаешь заниматься с Ари физическими упражнениями, которые включают в себя бег с маленькой пластмассовой маской на лице (она вынуждает ребенка дышать глубже, а это развивает легкие) и ходьбу по брусу (для координации), и разглядыванием тысяч картинок (для развития речевых навыков).

Твои друзья из города вызываются помогать с Ари. Они бегают с ним, ходят с ним по брусу, крутят его на трапеции, показывают ему карточки с рисунками (картины экспрессионистов, архитектурные детали, глаголы, блюда французской кухни, итальянское искусство). Разговаривают, играют, присматривают за ним, любят его. Они крутятся вокруг вас, как будто Ари — редкая археологическая находка. Ты предвидела, что будет много работы, но не могла ожидать, что будет столько любви. Что вокруг тебя создастся такая сеть. Ты не справилась бы без них. Бывали дни, когда ты была до того уставшей, что казалось, будто сама кожа устала и больше не может держаться на твоем скелете. Ты бросила работу, чтобы заниматься с Ари. Ты полностью зависишь от Йохана, и кажется, что он все больше отдаляется от тебя, но в то же время все больше и больше привязывается к вам.

У Йохана вышло несколько споров с начальством в лаборатории. Похоже, почти все его взгляды изменились. Теперь он протестует против действий правительства Исландии, которое приняло закон о создании национальной генной базы данных. Он бросает свою работу в лаборатории. С деньгами плохо. Вы продаете дом и переезжаете за город в непрезентабельное жилище.

Ари ходит в обычный детский сад, пока ему не исполняется пять лет. К этому возрасту он уже настолько отстает от других детей, что ты решаешь забрать его домой и учить самостоятельно — так он сможет получать необходимое ему внимание. Он действительно старается, но ему так и не удается освоить буквы и цифры, они его просто забавляют, кажутся чем-то вроде бабочек — необычные и бессвязные.

В возрасте пятнадцати лет Ари принимает участие в Олимпийских играх для инвалидов в Рейкьявике, занимает четырнадцатое место в беге на короткие дистанции (для Олимпийских игр для инвалидов это просто звездный статус) и знакомится с девушкой по имени Оса, стройной робкой девчушкой, тоже с синдромом Дауна. Она становится его девушкой, его настоящей любовью. Он пишет ей стихи, звонит ей и поет: «Ты — мое солнышко» — своим мычащим голосом. Она дарит ему свои рисунки на коробках из-под хлопьев, которые он выстраивает на полу у кровати на манер башенки. По субботам у них вечером свидания, а по средам они играют в одной лиге по боулингу. Вы с Йоханом шутите, что вам очень повезло вести такую активную общественную жизнь.

Когда родители Осы разводятся и разъезжаются по разным домам, они хотят поместить ее в интернат, где твоему сыну будет гораздо труднее с ней видеться. Поэтому ты подаешь документы на то, чтобы получить над ней опеку, чтобы официально ее удочерить и поселить в студии Йохана (она прекрасно чувствует цвет — ей нравятся розовые и лавандовые оттенки, в своей комнате она все стены разрисовала цветами).

Ари умирает раньше тебя, и о твоей жизни после его смерти мало что можно рассказать. Оса переехала к своей бабушке, и какое-то время ты проводишь рядом с ними, потом возвращаешься на некоторое время в Америку, где тебя грабят в Нью-Йорке. Парень стукнул тебя по голове чем-то тяжелым, а потом все кончилось. Ты по-прежнему видишь белую картину с единственным совершенным изъяном.

220

Продолжение глав 198 и 199

Вы принимаете решение прервать беременность. Ты записываешься на прием к врачу, чтобы сделать это, но начиная с этого момента вы с Йоханом ссоритесь без перерыва. Тебя раздражает все, что он делает. То, как он говорит, как спит, как пережевывает еду. Приступы паники у тебя чередуются с сонливостью. Город кажется чужим. Пустым. Ты потихоньку перестаешь рисовать и в конце концов решаешь вернуться в Нью-Йорк. Ты даже не утруждаешь себя оформлением документов или подачей заявления на развод. Ты просто уезжаешь.

В самолете ты сидишь рядом с привлекательным мужчиной. Его зовут Алекс ван дер Берг. У него глубоко посаженные голубые глаза за стеклами очков в металлической оправе и прямой орлиный нос, а лицо обрамлено длинными светлыми волосами, которые он закладывает за большие уши. На нем голубой спортивный пиджак и рубашка с монограммой на манжетах. Он представитель старинного рода, голубая кровь. Бенджамин ван дер Берг и ряд его других предков были основателями одной из первых открытых для публики художественных галерей в Голландии, в которой продавались картины на религиозные темы старых голландских мастеров: Блемэрта, Брэмера, Брюггена, Экута, Хонтхорста, Ластмана, Рембрандта и Вермеера.

Очевидно, дела у семьи шли очень хорошо за счет продаж предметов искусства состоятельным голландским аристократам. Их клиенты жили и далеко за пределами Голландии, частные коллекционеры, покупавшие у них картины, находились повсюду, от Лондона до Рима. Репутация ван дер Бергов была непогрешима. Они славились непревзойденным мастерством в выявлении подделок, кристальной честностью и порядочностью.

Однако в городе была конкурирующая с ними галерея, принадлежавшая семье Янссен (ходили слухи, что они состояли в родстве с Наполеоном, разорение чьих запасов ускорило рост их карьеры в сфере торговли предметами искусства). Семьи конкурировали жестко, поскольку состоятельных аристократов, коллекционировавших дорогое голландское искусство, и тогда по естественным причинам было немного. Они существовали в относительной гармонии до тех пор, пока галерею ван дер Бергов однажды ночью не взломали и не разорили. Воры вырезали полотна прямо из рам, сорвали со стен гобелены и опустошили стойку с хрупкими набросками и эскизами. Они забрали все, включая несколько картин, которые находились на комиссии.

Это стало началом конца семьи ван дер Бергов. Они едва смогли возместить убытки от нанесенного ущерба и задолжали деньги клиентам и коллекционерам, чьи картины были украдены, по всей Европе. Из-за долгов и подмоченной репутации семья начала постепенно распадаться, что происходило весьма болезненно. Алекс говорит, что, по общему мнению, ограбление было заказано семьей Янссен; подозрения подтвердились, когда двое его двоюродных прапрадедушек вломились в частный дом Янссенов и нашли там две из украденных работ. Вскоре после этого семья официально переквалифицировалась из торговцев предметами искусства в «художников по спасению». Они охотились за похищенными предметами искусства по всей Европе, от Парижа до Сицилии, пытаясь вернуть утраченное и пускаясь во все более отчаянные предприятия.

Похоже, что теперь мистер Алекс ван дер Берг, прапраправнук Бенджамина ван дер Берга, является продолжателем семейной традиции. «Я современный „художник по спасению“ и активный гражданин», — говорит он, пожимая тебе руку. Он международный вор предметов искусства.

— Не хотите ли освободить несколько ценностей, попавших в чужие руки? — спрашивает он, приподняв одну бровь.

— «Ценностей, попавшиих в чужие руки»?

Он подмигивает тебе и улыбается:

— Хотите украсть кое-какие принадлежащие народу вещицы, хранящиеся у толстопузых банкиров, не способных оценить их по достоинству?

Алекс придерживается одной стратегии. Сперва он находит украденный предмет искусства, который выпал из поля зрения общественности. Обычно такие работы невелики по размеру, например карандашные наброски Ренуара или масляные эскизы Вермеера. Потом определяет, как часто нынешний владелец картины ходит на работу, — у него есть база данных всех художественных галерей и брокеров, работающих в этой сфере. После того как он более или менее убедится в том, что нынешний владелец картины ее не крал, это означает, что ее украл ее предыдущий владелец или тот, кто продал ее ему. Это происходит чаще, чем может показаться, — существует постоянный круговорот неизвестных общественности шедевров, о которых никто даже не знает, потому что они переходят от одного владельца к другому в одних и тех же подпольных кругах. Алекс считает своей задачей вырвать картины из этого порочного круга и вернуть их в государственные галереи и музеи, одновременно получив с этого прибыль, разумеется.

Теперь для одного предприятия в Нью-Йорке ему нужен помощник. Кто-то сильный, новый и «свежий». А что тебе еще делать? Ты принимаешь его предложение. Разве у тебя хоть что-нибудь в жизни идет как надо? Или, может быть, в тебе нуждается кто-то еще? Работа простая. Он рассказывает тебе о президенте фонда, созданного в качестве прикрытия, который завладел Пикассо, и есть сомнения в законности этого действия. Рассказывает о системах безопасности и об их нехватке. О том, что семья в отпуске, и о том, как ты можешь быть полезна. К тому времени, когда самолет приземляется и родители встречают тебя в аэропорту, вы с мистером ван дер Бергом начинаете совместную криминальную карьеру.

Ты занимаешься прибыльной программой международной кражи объектов искусства и в конце концов выходишь замуж за мистера ван дер Берга. Все идет хорошо, но когда на свет появляется мистер ван дер Берг второй, вы решаете обменять свою жизнь, посвященную поискам предметов искусства, на небольшую галерею и коттедж типа «солонка с крышкой» в Кеннебункпорте, в штате Мэн. Ты живешь там до семидесяти двух лет, когда тебя сбивает разогнавшийся фургон доставки.

221

Продолжение главы 90

Пекарня у дворца Питти называется «Паньотта»[27]. Там пахнет дрожжами с анисом. По кухне плывут облака корицы и лимонного сахара. Семья Амато, владеющая пекарней, родом с Сицилии, отчего в округе к ним относятся с подозрением. Флорентийцы вообще очень консервативны — многие из них считают, что Италию нужно разграничить посередине, поперек «голенища сапога», чтобы южане сами между собой разбирались. Лига «Норд» — группа местных жителей, которые верят, что Северная Италия превосходит в своем культурном развитии Южную Италию, и раньше пикетировала «Паньотту» и распространяла мерзкие листовки, в которых говорится о том, что семьи вроде Амато должны «Vie Via». Убираться, откуда пришли.

Альфонсо Амато, отец семейства, — упитанный мужчина, с мясистыми валиками кожи на шее и над локтями. Он души не чает в своей жене Марии и троих дочерях. Не стоит и упоминать, что его дочери тоже не худышки. От работы в пекарне в окружении тирамису, сливок и желе, каждая из них приобрела здоровую пышность форм. Они поддразнивают друг друга, а тебе велят быть поосторожнее, а то и оглянуться не успеешь, как тоже сделаешься толстушкой.

Никого из них не волнуют вредные замечания соседей. Альфонсо говорит: «Они шипят и стонут, но всегда покупают мой хлеб. Пусть говорят, что хотят. Их деньги достаются мне». Он учит тебя месить тесто, закручивать его, сбивать и делать их знаменитую выпечку. Ты приходишь на работу к четырем утра, и к шести, когда открываются двери пекарни, у тебя уже готовы противни и подносы с тортами и пирогами, горячей чьябаттой и «пане сицилиано» — большими плетеными булками, посыпанными кунжутными семечками.

В пекарне работают в две смены. Вы с Альфонсо отвечаете за работу семьи «до стертых подошв», что означает «до восхода солнца». А потом, когда вы уходите домой, приходят кузены Альфонсо, четверо плотных мужчин, и работают уже до «восхода луны». Те, что работают «до восхода луны», пекут только хлеб, и все, что они делают, увозят. Развозят по всему городу и иногда за город. Ты не знаешь точно, куда это все отправляется, но зато точно знаешь, что хлеба они выпекают много. Когда они только приходят на работу, они чистые, в отглаженной одежде, а когда уходят — ты часто видишь их, только придя на работу, — они все засыпаны мукой, их одежда выпачкана белым, а лица порозовевшие от стояния перед каменными печами.

«Сколько хлеба вы выпекаете?» — спрашиваешь ты Альфонсо, но он говорит, что тебе незачем волноваться об этом. Ты спрашиваешь его, кто покупает весь этот хлеб, но он велит тебе возвращаться к работе. Но чем больше ты об этом думаешь, тем более странным тебе все это кажется. В городе нет больше ни одной пекарни, где работали бы во вторую смену, и, сколько ты ни пыталась, тебе так и не удалось найти ни одной книги учета, в которой были бы записаны заказы на доставку. Их просто нет. Может, дело в том, что тебе скучно, или одиноко, или ты просто любопытна, но тебе хочется разузнать об этом побольше.

Поэтому однажды ты задерживаешься допоздна и прячешься в чулане, усевшись на перевернутое ведро. Через щелку в двери ты наблюдаешь за тем, как Альфонсо и его семья спорят друг с другом, прибираясь на кухне перед уходом. Уходя, они оставляют свет включенным. Ты слышишь, как они запирают заднюю дверь, и продолжаешь слышать их голоса, потому что они спорят, уже выйдя на улицу.

Ты ждешь.

Проходит целая вечность или, может быть, полчаса, и приходят кузены. Гвидо, Массимо, Андреа и Бальдо. Они отпирают дверь и вваливаются внутрь, они тоже спорят. Ты видишь, как они снимают свои кожаные куртки и вешают их на крючки на задней двери. Эти мужчины симпатичные, но, помимо всего прочего, кажутся зловещими. Как убийцы, с которыми не хотелось бы встретиться на темной улице. Один из них, Бальдо, достает из кармана коричневый кошелек и осторожно высыпает его содержимое, похожее на золотые монеты, на прилавок посреди комнаты.

— Сколько? — спрашивает Массимо.

Бальдо что-то бормочет.

— Сколько? — снова спрашивает Массимо.

— А я что, считал? — кричит Бальдо. — Ты что, видел, чтобы я их считал?

Андреа дает Массимо оплеуху, а тот в ответ толкает Андреа в плечо. Они падают на пол, крепко сцепившись друг с другом, крича и катаясь по полу. Их разводит Гвидо, старший из братьев. Он не кричит на них и не растаскивает их в стороны, он просто говорит:

— Хватит, — очень тихо, даже не глядя на них. — Баста.

Братья с ворчанием поднимаются. К этому времени Бальдо закончил считать что бы там ни было и сообщает:

— Сто двадцать три.

— Dio mio[28], — говорит Массимо. — Сто двадцать три чьябатты?

— Точно, — говорит Гвидо, — давайте за работу.

К этому моменту тебе несколько не по себе оттого, что ты сидишь в чулане. Что бы эти люди ни делали, это явно не просто выпечка хлеба. У тебя такое чувство, будто им не понравилось бы, узнай они о том, что ты за ними следишь.

Три часа спустя ты готова заснуть прямо в чулане. Жарко — затоплены все печи, которые выпекают один каравай за другим. Гвидо говорит с кем-то по телефону по-немецки, Массимо и Андреа следят за печами, пока Бальдо лепит тесто и выкладывает его на широкие металлические противни. Он отщипывает кусочек теста от чьябатты и грубо придает ему форму женской груди. Потом берет со стола одну из золотых монет и вдавливает ее в тесто большим пальцем. Ты не можешь взять в толк, зачем они пекут хлеб с запеченными в нем золотыми монетами.

Около часа ночи Массимо кричит что-то из задней комнаты. Одна из печей вышла из строя. Бальдо и Гвидо немедленно бросаются вон из кухни на помощь братьям. Вот он, твой шанс. Ты пулей вылетаешь из чулана и хватаешь со стола золотую монету. Она холодная и тяжелая. Необычная. Ты едва успеваешь вернуться обратно в чулан, когда на кухню заходят братья. В три часа ночи они замечают пропажу монеты. Выпечен весь хлеб, кроме одного, последнего каравая. Братья собрались вокруг кухонного стола, а тебя пробирает дрожь. «Ты сказал, сто двадцать три чьябатты, — жалуется Массимо. — Одна что, сама по себе испеклась?»

— Он неправильно сосчитал, — говорит Гвидо.

— Все он верно сосчитал, просто он вор!

Гвидо вынимает изо рта сигарету:

— Он неправильно сосчитал.

— Вор, — фыркает Массимо, глядя на своего брата.

В конце концов братья забывают о пропаже монетки. Они устали, они грязные, и им жарко. Перед уходом они прибираются на кухне и гасят свет. Когда ты встаешь, у тебя сводит ноги и ты чуть не падаешь. Через час ты должна быть на работе.

Дома ты рассматриваешь монетку — ты никогда не видела ничего подобного. На одной стороне нечеткий силуэт человека в шлеме, а на другой какое-то существо. Ребро монеты широкое и зеленоватое, она выглядит очень старой. Ты относишь ее к антиквару за городом, он рассматривает ее с полчаса, а вернувшись, говорит: «Это римская. Время выпуска — 221 год до нашей эры. Кто бы ее ни нашел, он, наверное, достал ее со дна моря — судя по тому, как она стерта». Он выжидает, пытаясь понять, осознаешь ли ты, о чем он говорит. Ты киваешь. «Она стоит двадцать тысяч долларов».

Альфонсо и его братья каким-то образом добрались до старинных римских золотых монет (ты даже не хочешь думать о том, как им удалось это сделать) и теперь контрабандой вывозят их из страны в хлебе. Хлеб внутри хлеба. Забавно. Но что тебе делать? У тебя есть кусочек золота, стоит ли тебе пытаться достать еще? В прошлый раз ты чуть не стала причиной драки, как ты сможешь стащить еще монету так, чтобы они не узнали?

Ты обнаруживаешь, что процесс отгрузки — их слабое место. Ты следуешь за ними, когда они выгружают остывший хлеб и отвозят его на почту, где оставляют в припаркованном напротив красном «фиате». Альфонсо звонит со своего сотового, и они уезжают. Через десять минут появляется следующая группа людей, в капюшонах, они садятся в «фиат» и уезжают. Должно быть, братья оповещают их о том, что привезли товар. Временной зазор составляет десять минут.

На работе ты спокойна, ведешь себя как обычно. Ты даже выступаешь в качестве миротворца, когда двое из сестер затевают ссору из-за косоглазого мужичка, в которого они обе влюблены. Ты говоришь с каждой из них, успокаиваешь их и отправляешь работать, после чего их отец обнимает тебя в знак одобрения. Тем временем каждую ночь ты провожаешь братьев до места отгрузки товара, ждешь, пока они уйдут, прокрадываешься к машине, открываешь ее, сидя на корточках, запускаешь руку во влажную теплую коробку и выуживаешь оттуда один каравай, завернутый в вощеную бумагу. Каждую ночь — один каравай, и так пять ночей подряд. Они тебя так и не поймали.

Сто тысяч долларов. Неплохо. Ты бросаешь работу в пекарне и переезжаешь в другое место, прежде чем кто-нибудь начнет задавать тебе вопросы. Семья жалеет о твоем уходе, они дарят тебе кольцо с опалом, сто долларов сверх выходного пособия и флакон французских духов. Тебе почти стыдно что-либо принимать от них, очевидно, то, что братья переправляют монеты, позволяет жить всей семье Амато, но ты получила то, в чем нуждалась, и теперь собираешься начать новую жизнь на юге.

Ты переезжаешь на Сицилию и покупаешь небольшой зеленый каменный домик на холме. Окна выходят на зеленую долину и голубое море, яркое, как глаза павлина. Земля там дешевая, а в твоем доме нужно многое сделать. Ты нанимаешь местных мужчин, чтобы они починили водопровод, крышу, стены. Они чинят, и красят, и скребут, пока однажды год спустя ты не открываешь собственную маленькую гостиницу «Овунке», что по-итальянски означает «повсюду». Твоими первыми гостями становятся друзья твоих родственников, а потом их друзья и друзья их друзей, пока не оказывается, что в течение всего лета у тебя почти всегда полно постояльцев. Ты влюбляешься в местного мужчину по имени Марко, высокого, загорелого, со щеками, похожими на крепкие яблоки (сицилийца в полном смысле этого слова — страстного, вспыльчивого, из тех, про кого говорят «ураган в постели»). Он каменщик, выстраивает у тебя перед парадным входом мраморный фонтан в виде целующихся любовников (ты подозреваешь, что мрамор он, возможно, украл с места своей работы по соседству, но ты никогда об этом не упоминаешь). Ты разбиваешь сад, деньги Амато тратишь с умом, и к концу третьего года тебе удается создать маленький райский уголок.

Твою гостиницу показывают по каналу для путешественников в рубрике «Самые тщательно скрываемые секреты», и «Овунке» превращается в золотую жилу. Твои родители выходят на пенсию и переезжают поближе к тебе, ты покупаешь для них соседнюю виллу, и они открывают небольшой зал для дегустации домашнего вина. У вас с Марко двое детей, их зовут Саша и Сандро, вы живете простой жизнью на сицилийских холмах. Ты умираешь во сне в возрасте ста двух лет (некоторые говорят, что весь секрет в оливковом масле и кьянти).

222

Продолжение главы 142

Вы едете в Нью-Йорк вместе. Перед тем как сесть в самолет, Ник принимает большую дозу «Адавана». Он выглядит рассеянным и беспокойным. От действия «Адавана» он теряет способность ориентироваться в пространстве, делается каким-то чокнутым. Вас показывают в «Доброе утро, Америка!», и блондинка с налаченными локонами оттенка корицы берет у вас интервью перед шестью черноглазыми объективами камер. Начиная с этого момента ты становишься знаменитостью. Похоже, всем есть дело до твоей странной ничтожной жизни. Интервью оказывается чем-то вроде выигранного вами соревнования, потому что зрители голосовали за самую романтичную пару, пару, которая больше всех заслуживает полностью оплаченного отпуска на Фиджи, и вы с Ником отправляетесь в путешествие.

Жизнь прекрасна. Инвестиции, которые делал Ник, позволяют вам жить безбедно. Пугающей новостью оказывается то, что у Ника обнаруживают диабет, а вы удочеряете двух маленьких девочек из Вьетнама, сестричек Сару и Анну. У одной из них врожденный порок сердца, но лечение сосудов дает хорошие результаты. Вы с Ником проводите свои дни вместе, работая в саду, присматривая за девочками и глядя, как они катаются на катке.

До конца своей жизни ты живешь относительно счастливо, пока однажды во время ужина с Ником в ресторане ты не съедаешь кусочек рыбы, отчего у тебя наступает аллергическая реакция, какой раньше никогда не было. У тебя опухают веки, сжимается горло. В ресторане нет кислородного баллона, в помещении не оказывается врача, и ты умираешь за несколько мгновений до приезда машины «скорой помощи».

Это был палтус.

223

Продолжение главы 142

Вы не едете в Нью-Йорк — как ты можешь просить Ника об этом? Вместо этого ты концентрируешься на предстоящей свадьбе, причем церемония должна быть скромной. Очень скромной. Ты любишь его, но денег у вас не слишком много. (Разве не в каждой американской семье, в которой много работают, туго с деньгами?) Вы оба очень много работаете, копите деньги и кое-как перебиваетесь. Вы удочеряете двух прелестных вьетнамских девочек-близняшек, мягеньких, как персики, чудесных, с внимательными глазами.

Вы с Ником проводите дни вместе, работая в саду, присматривая за вертлявыми девчушками и время от времени выпивая по коктейлю на катке.

До конца своей жизни ты живешь относительно счастливо, пока однажды во время ужина с Ником в ресторане ты не съедаешь кусочек рыбы, отчего у тебя наступает аллергическая реакция, какой раньше никогда не было. У тебя опухают веки, сжимается горло. В ресторане нет кислородного баллона, в помещении не оказывается врача, и ты умираешь за несколько мгновений до приезда машины «скорой помощи».

Это был лосось.

224

Продолжение главы 144

Ты названиваешь знакомым и находишь старинную приятельницу, у которой есть для тебя работа. Она работает на местном кабельном телевизионном канале и нанимает тебя для программы «Вперед!», жуткого местного телешоу о путешествиях, в котором показывают яблоневые фермы и магазинчики со всякой ерундой. Престарелый ведущий, мистер Бойтон, восьмидесятилетний скряга, не слишком любит путешествовать (ты вообще не понимаешь, как человек, который не может ходить в туалет вне своего дома, мог стать ведущим шоу о путешествиях). В течение года ты работаешь со съемочной группой, пока не умирает мистер Бойтон — у него случился сердечный приступ в туалете. Вскоре после этого ты становишься новой ведущей, теперь ты должна ездить по яблоневым фермам и магазинчикам со всякой ерундой, вот только яблоневые фермы и магазинчики со всякой ерундой — это отстой, поэтому ты со своей небольшой съемочной группой отправляешься к Миссисипи, где находится небольшой лагерь людей, живущих в домах-яхтах. («Дома-яхты» — термин весьма приблизительный. У одного человека там вместо яхты железнодорожный вагон, держащийся на воде за счет каркаса старого буксира.) Один из местных жителей предлагает вам всем прокатиться на его самодельной деревянной лодке (там есть маленькая уютная каюта с очагом, который топят углем), и тебе удается увидеть реку под другим углом: белоголовых орланов, которые почему-то живут в городе, морских черепах, выдр, мусор с шоссе, находящегося дальше.

Ты берешь интервью у человека, который жил на реке пятнадцать лет, и он рассказывает обо всех убийствах, самоубийствах и утопленниках. Он показывает тебе потайную пещеру прямо в воде, образовавшуюся в известняке, куда детки ходят курить косяки. Они там устраивают вечеринки и разрисовывают стены пещеры. Это городской рай, и ты называешь программу «Интервью с рекой». Ее показывают в выходной день, и смешанные рецензии обрушиваются, как водопад. «Это было прекрасно, это было свежо, это было воодушевляюще, это было пугающе». Местная газета посвящает твоей передаче целую статью, а потом и в более крупной газете появляется колонка о ней.

Твоя следующая программа посвящена передвижным собраниям секты возрожденцев: баптистский священник приходит в города и «исцеляет» людей с больным горлом и полиомиелитом, окропляя их «огненной водой» (тебе удается отследить место их следующей стоянки, которое будет достаточно близко от вас). Ты снимаешь, как его сыновья устанавливают шатер и как его немая жена с порога раздает библии из плетеной корзины. Ты включаешь в программу фрагменты проповеди и интервью, в котором добрый пастор рассказывает тебе, в каких бистро для дальнобойщиков подают лучшие отбивные из копченой свинины отсюда и до Нового Орлеана.

Эта передача (вышедшая под названием «Путешествие Иисуса») привлекает некоторое внимание. Представители Церкви в расстройстве. В двух газетах появляются статьи о тебе, а в местных новостях показывают сюжет с твоей историей. На пленке ты выглядишь неплохо. Что-то есть такое в устройстве объектива камеры, отчего твои щеки выглядят более румяными, а волосы более блестящими. Потом, неделю спустя, раздается звонок с кабельного канала о путешествиях. Они видели твою передачу и считают, что это была «просто истерика». Они делают передачу «Домашнее видео и путешествия». Могут ли они использовать твою передачу? Да, они могут ее использовать.

Вечная культовая классика — священник из секты возрожденцев, поп-икона. Тебе снова звонят с канала путешествий: не согласишься ли ты делать еженедельное шоу? О странных местах в Америке? Хм, да. Ты рассказываешь о самом большом в Америке мотке шпагата, о гостинице с привидениями в Саванне, о лучшем магазинчике вуду в Новом Орлеане. Ты берешь интервью у чудаков, извращенцев, отшельников и прочих типов не от мира сего. Это как сбывшаяся мечта.

Еженедельная рубрика в конце концов превращается в твое собственное шоу и, по прошествии нескольких лет, выливается в путешествия по всему миру. Теперь это не просто чудные места — это крутые места. Устроить пикник с изысканной едой на покрытом травой холме, где застрелили Кеннеди. Пройтись по сточным канавам Парижа. Ты направляешь других путешественников, других журналистов, которые моложе тебя сейчас, у которых все еще есть этот блеск в глазах, которые всегда смотрят на горизонт тебе через плечо.

Ты умираешь однажды на корабле. Ты на Верхнем озере, снимаешь историю о крушении «Эдмунда Фитцджеральда», когда из-за аневризмы ты вынуждена прервать съемку. Ты сползаешь на одно колено, боль белыми выстрелами поражает тебя, она одерживает верх, она головокружительна. Последнее, что ты видишь вокруг себя, прежде чем гаснет свет, это вода, вода повсюду… Шоссе вокруг всего света, и вот она ты, на перекрестке всего сущего.

225

Продолжение главы 144

Ты соглашаешься взять деньги. На десять тысяч долларов ты можешь на год снять дом с прислугой в Малайзии. Перед твоими глазами предельно четко встает этот образ — будто в тебя выстрелили алмазной пулей. Поэтому ночью ты убегаешь, как преступница, оставив весь свет в квартире включенным, а кран над раковиной капать. Ты просто срываешься в аэропорт и покупаешь дорогой билет на международный перелет.

В Куала-Лумпуре так же грязно и людно, как в Нью-Йорке, но ты направляешься в дальний район, на один из девяноста девяти островов Лангкави (их только недавно стали заселять, потому что долгое время считалось, что они прокляты ложно обвиненной принцессой). Ты садишься в тряский вагон поезда Малайской железной дороги из Куала-Лумпура до маленького городка Алор Сетар. Оттуда ты берешь такси до рыбацкой деревни Куала-Кеда, а там пересаживаешься на паром до самого крупного из островов Лангкави — Палау.

На пляже Палау ты наконец можешь расслабиться. Ты делаешь глубокий вдох и вбираешь все это в себя (горячий песок, деревянные мостки, лапша быстрого приготовления «Магги», стакан воды, длинные лодки, голые мальчишки, белый пляж, голубое солнце, «Стрэйтс малаака», лист банановой пальмы). Ты наконец дома. Счастье, похожее по вкусу на спелую клубнику, переполняет тебя. За десять долларов в месяц ты снимаешь на пляже небольшую бамбуковую хижину на шатких сваях с маленьким расписным передним крыльцом. Орехово-коричневый мальчик по имени Рот (произносится как «Рут») приносит тебе воду и масло для готовки. Он каждый день выметает из хижины похожий на сахар песок, который каждый день наносится туда снова, подобно приливу. Ты спишь на циновке, а все твои вещи занимают две небольшие полки над дверью (твои наличные деньги хранятся в коробке из-под сигар, стоящей под пустой жестянкой из-под кофе, заполненной камешками). Там есть маленькая плита для готовки с одной конфоркой и крошечный урчащий холодильник, который охлаждает продукты до температуры лишь слегка ниже комнатной.

Есть на пляже человек, который проходит мимо. Он останавливается и машет тебе. Ты машешь в ответ. Он подходит и садится рядом с тобой, не говоря ни слова. Он симпатичный, высокий, смуглый, с дымчатыми черными глазами. Вы сидите так, пока ты не встаешь, чтобы приготовить ужин, и протягиваешь ему тарелку с жареной рыбой, чили и рисом. Он молча ест, его длинные пальцы захватывают порции риса, не уронив ни зернышка. Он съедает все до последнего кусочка, а потом долго сидит на крыльце и курит. Он симпатичный. Рут говорит, что его зовут Костяным Элвисом.

После этого Костяной Элвис приходит каждый вечер. Всегда с юга, после второго прилива. Поев, он курит трубку, пока ты читаешь на крыльце. Заходит солнце, восходит луна, заходит луна, восходит солнце. Проходят месяцы, и ты изо всех сил стараешься не заглядывать в коробку из-под сигар, где ты хранишь наличность, но коробка становится все легче, несмотря даже на то, что рыбу себе на ужин ты ловишь сама, а рис покупаешь на другом краю острова, где он на несколько рингиттов дешевле. Костяной Элвис приходит, ты кормишь его рыбой, вы молча сидите вдвоем. Небо темнеет, потом светает. Прилив сменяется отливом.

Потом, через шестнадцать месяцев после твоего приезда, коробка из-под сигар наконец оказывается пустой. Ты поднимаешь ее. Крышка больше не нужна. Денег нет. У тебя достаточно масла для готовки, и ты отсылаешь Рута домой, к матери. Днем ты ловишь рыбу и жаришь ее с растертыми специями и остатками чили. Костяной Элвис приходит и ест. Так продолжается еще неделю, пока у тебя не заканчиваются специи. Вы едите постную рыбу. Он не говорит ни слова. Потом заканчивается рис, а потом и масло. Потом не остается ничего, рыбу не на чем приготовить, кроме как наколов ее на бамбуковую тростинку и поджарив на костре.

Потом однажды вечером рыба не клюет, и ты возвращаешься домой ни с чем, опустив плечи. Приходит Костяной Элвис, и когда ты не предлагаешь ему ужина, он встает и берет тебя за руку. Он проводит тебя по пляжу, на юг, по дороге, которая идет вдоль берега. Он приводит тебя в свой дом, маленькую хижину на скалах. Усаживает тебя на крыльцо, заходит внутрь и готовит вам рыбу. Она очень вкусная.

Ты переезжаешь из своей хижины в его. Он зарабатывает, добывая на берегу съедобных моллюсков и торгуя рисом с небольшого заросшего рисового поля в полумиле от дома. Ты могла бы уехать домой, но тебе как-то не хочется. Прилив сменяется отливом. Вы следуете за ходом солнца, за следом луны.

Вы живете вместе много лет, до старости. Работаете на рисовом поле, гуляете по пляжу. Наблюдаете за громадой океана. Солнце опаляет твою кожу, она становится морщинистой и жесткой. Ты умираешь однажды ночью, подхватив лихорадку, и хотя женщины приносят тебе посконник и красный перец, твой жар все равно сильнее.

226

Продолжение глав 146 и 147

Ты пьешь вино. Ты садишься на землю, укрывшись за стволом клена. Откручиваешь крышку и делаешь глубокий, приятный глоток, предвкушая, как тепло разольется по твоему горлу, как зашумит у тебя в висках, но вместо этого ты чувствуешь только горечь. У тебя в мозгу проносится череда образов, как на карточках для запоминания, на них все, что когда-либо в твоей жизни шло не так. Все, что шло наперекосяк, каждый раз, когда разбивалось твое сердце, и головная боль, и вся грязь. Это у вина такой вкус. Как у пепла. Как похороны твоей мамы. Как яд.

Ты выплевываешь вино и выливаешь остаток на сухую траву. Пусть там вырастет скрюченный розовый куст. Ты направляешься назад в зал суда, опаздываешь на слушанье своего дела на сорок пять минут, но они-то, разумеется, задерживаются на час и сорок пять минут, поэтому никто так и не узнал о том, что ты чуть не облажалась. Ты садишься на жесткую деревянную скамью в суде и ждешь. К тому времени, когда называют твое имя, они даже не знают о твоей отлучке.

Когда тебя спрашивают, за что тебя выперли из Дома милосердия, ты говоришь судье, что это потому, что дурные вещи иногда блестят слишком ярко. А ты просто слабая. Ты слабачка, и ты говоришь ей, что заслуживаешь всего, что бы она ни решила тебе кинуть. Будь то штрафы, реабилитационная клиника, исправительная колония или тюрьма. Пусть хоть книжкой в тебя кидает.

В зале суда тихо, и судья сидит неподвижно, как каменное изваяние. Она не обращает внимания на рекомендации твоего офицера. Вместо этого она направляет тебя для окончания лечения в реабилитационный центр Святой Марии, который особенно славится своей работой с женщинами и своей либеральной, прогрессивной программой. Тебе дали время. Тебе дали отсрочку. Тебе дали еще один шанс.

Ты возвращаешься в реабилитационный центр, заканчиваешь лечение и с двумя женщинами, с которыми ты знакомишься во время курса терапии, открываешь кофейню, которая называется «Дневной помол». Это частично кофейня, частично клуб для анонимных алкоголиков, а частично кризисный центр. Это место становится чем-то вроде достопримечательности, местом, пользующимся широкой известностью, местом, где не пьют, безопасным и ясным, как ты. Ты не выходишь замуж, у тебя нет детей. Большую часть времени ты работаешь в кофейне и встречаешься со своими посетителями, которые становятся твоей семьей. Ты умираешь, когда переходишь Мичиган-стрит. Тебя сбивает автобус 51А. Он шел по расписанию.

227

Продолжение глав 146 и 147

Ты берешь бутылку вина, подходишь к обочине и садишься, укрывшись за стволом клена. Некоторое время ты просто сидишь, уставившись в землю, не концентрируя взгляд, и замечаешь муравья. Это большой муравей, один из числа своих собратьев, которые быстро двигаются по дорожке. У него во рту кусок листа, который в четыре раза больше него самого. На самом деле, если скосить глаза, может вообще показаться, что лист сам по себе бредет по земле. Муравей прямо борется с ним. Он бросает лист и снова поднимает его. Он забирается на палочки, которые для него то же, что для тебя высотный дом. В этот момент тебе становится ясно, что жизнь трудна для всех. Она для всех — дерьмо. Если ты выпьешь вино, это ничего не изменит, это как если бы ты уронила лист, который потом все равно придется поднимать. Тебя захлестывает волна злости — приступ отвращения. Ты швыряешь бутылку себе через голову, она пролетает над кустами… и ты слышишь странный стук, щелчок, грохоток, а потом крик, от которого мурашки по коже.

Крик ребенка — и крик женщины. Ты выскакиваешь из кустов. Ты не можешь разобрать, что перед тобой. Ребенок. Коляска, на тротуаре красное вино. Мать склоняется над ним, ее белые кеды залиты — чем? Кровью? Красным вином? Оно разлито повсюду. Ребенок кричит. Красное вино у него на голове. У него на голове кровь. Ты швырнула бутылку из кустов и попала прямо в коляску — женщина только что выкатила ее из-за угла и ждала зеленого сигнала светофора, и все только для того, чтобы из кустов вылетела бутылка дешевого «мерло» и попала по голове ее двухлетнему малышу.

Невозможно отличить красное вино от крови ребенка. У него голова в крови. Ты замечаешь: коляска дорогая, это такая вездеходная коляска с сумками, и карманами, и держателями для бутылок. Мать выглядит хорошо. Ухоженная и привлекательная. Тебе конец. Люди бросаются к вам, полицейские орут на тебя — они тебя допрашивают. Кто-то пихает тебя вниз. Наручники. Патрульная машина. У тебя на рубашке кровь. Ты слышишь собственный голос: «Ребенок цел?.. Ребенок цел?.. Ребенок цел?»

С ребенком все в порядке или, вернее, будет все в порядке. Его срочно доставили в детскую больницу, где наложили шесть швов на череп. (Ты скоро узнаешь, что ребенка зовут Брайан Беннингтон, сын Рика и Эвелины Беннингтон. Брайан. Эта ирония не укроется от тебя.) Хотя с ребенком все относительно обошлось, родители, судьи, присяжные, люди в целом не слишком хорошо относятся к алкоголикам, направленным на принудительное лечение, сбежавшим из-под надзора и швыряющим бутылки в головы малышам. Ну вот не нравится им это.

Сказать «на суде тебя припечатали» было бы слишком мягко. Может, все было бы не так плохо, если бы репортер, который освещал историю «нападения», не назвал бы это «нападением» и не раскопал бы информацию о количестве преступников, нападавших на людей на улицах (на самом деле достаточно пугающая статистика), которые были выпущены штатом на свободу (или пропали из виду, или не хватило средств на то, чтобы их осудить), где они могут беспрепятственно вредить, ранить, сбивать с толку и пакостить остальным людям (то есть шататься по улицам и нападать на детей).

На суде демонстрируют график и схему увеличения количества пьяниц и наркоманов, выпущенных на свободу, равно как и подробную характеристику семьи Беннингтон (ходят в церковь, платят налоги, владеют собственным домом — в общем, богобоязненные граждане) и шокирующие фотографии прелестного малыша Беннингтона «до и после» («до» — весь в мягких светлых кудряшках, «после» с бритым черепом в уродливых черных швах). Поэтому, ввиду чрезвычайных обстоятельств этого дела, того факта, что ты не в первый раз вредишь обществу, вниманию СМИ, общественному резонансу и так далее, тебя отправляют в тюрьму. Не в лечебницу, не в психушку, а к оранжевым робам «честным перед Богом», в тюрьму со стальной мебелью и кабельным телевидением.

Ты отсиживаешь три года. Тебя выпускают досрочно за хорошее поведение. Выйдя на свободу, ты поселяешься в «доме на полпути»[29], где живут женщины, ранее осужденные и пытающиеся вновь вернуться в нормальное общество. Это узкий дом в викторианском стиле на окраине города со старинным розовым садом на заднем дворике и кухней, окрашенной в лимонно-желтый цвет. Проходит время. Тебе нужно искать работу, но для тех, кто недавно вышел из «мест не столь отдаленных», не так много вакансий. Ты идешь в бистро «Денниз» и подаешь заявление на должность официантки. Потом твоя подруга говорит, что может устроить тебя на должность в обслуживающий персонал соседней больницы.

Если ты становишься официанткой в «Денниз», перейди к главе 235.

Если ты будешь работать в больнице, перейди к главе 236.

228

Продолжение главы 90

Ты устраиваешься на работу в обувной магазин «Джовинетто», маленький, ничем не примечательный магазинчик в переулке. Вывески нет, только три каменные ступеньки наверх в темную комнату, освещенную зелеными библиотечными лампами. Стены в передней комнате от пола до потолка заставлены скрипучими деревянными полками, на которых хранятся отремонтированные туфли. Желтая наклейка смотрит с подошвы каждой пары, некоторые из которых выглядят очень старыми, как будто их отремонтировали десяток лет назад, а потом забыли. В задней комнате две узкие рабочие скамьи. Еще есть маленькая кухонька, где помещаются только плитка и раковина. На столе рядом с телевизором, у которого есть звук, но нет изображения, спит желтый кот.

Ты быстро узнаешь, что владелец, маленький старичок по имени синьор Инноценти, у которого длинные, сужающиеся к кончикам пальцы, к обуви относится серьезно. Очень серьезно. За работой он поправляет очки и ворчит. Его специальность — чинить старые туфли, по-настоящему старые туфли: например, сейчас у него на рабочем столе пара английских свадебных туфелек из кремового шелка 1815 года. Люди со всей Европы привозят ему туфли как фамильные драгоценности и музейные экспонаты, — у синьора Инноценти репутация одного из лучших винтажных сапожников в мире.

Его коллекция рабочих инструментов впечатляет. Они висят по всей комнате строго на своих крючках. Ты не знаешь, для чего именно они предназначены; некоторые из них больше похожи на орудия пытки, чем на инструменты. Он показывает тебе шило — похожую на иголку штучку, которая используется для сшивания, но она настолько тонкая, что, если уколоть себе руку (что он демонстрирует на твоем запястье), рана не будет ни болеть, ни кровоточить.

Он даже не собирается подпускать тебя к туфлям — он дает это понять с самого начала. «Эти, — произносит он с сильным акцентом, — они мои. Как дети, si[30]? Ты их не трогаешь, ты сюда не влезаешь. Ты обращаешься с ними, как с маленькими детьми, которые очень больны. Ведешь себя тихо, ходишь мягко, чтобы их не разбудить».

Твоя работа состоит в том, чтобы стоять за конторкой. Ты звонишь клиентам и принимаешь заказы по телефону. Тебя часто посылают за туфлями куда-нибудь в город, как будто речь идет о необходимости доставить их в машине «скорой помощи», и ты сидишь за рулем кареты «скорой помощи» для туфель, чтобы спасти их, пока они не погибли от перелома каблуков или разошедшихся швов.

Синьор Инноценти ненавидит разошедшиеся швы. Перед тем как зашить их, он снова и снова рассматривает их с лупой. «Шестьдесят четыре шва на дюйм, — говорит Инноценти. — Сейчас никто не накладывает так много швов на дюйм». Ты там и сям пытаешься вставлять комментарии, хотя о туфлях тебе, очевидно, известно совсем немного, но что бы ты ни говорила, любые твои слова воспринимаются с презрительной гримасой. «Но „Маноло Бланикс“ хороши, верно?» — спрашиваешь ты, на что он заходится в приступе кашля чуть не до кровохарканья. «Ненавижу Маноло, — говорит он. — Он мясник. У него бойня, на которой делают туфли, которые я ненавижу. Не носи „Манолоз“. „Гуччи" носи, а „Манолоз“ никогда».

После этого ты практически перестаешь разговаривать. Ты не отвлекаешься от своей работы и только слушаешь, как Инноценти говорит, говорит и говорит. Он мог бы и мертвого заговорить. Он чинит всевозможные виды туфель. Войлочные, сапоги, сабо, балетки, кеды на тонкой подошве, эспадрильи, ботинки, полуботинки, сабо. Ты узнаешь о туфлях очень многое: после Великой французской революции каблуки почти исчезли, потому что популярная общественная мораль гласила, что все родились равными. Потом каблуки были заново открыты в конце 1810-х годов, когда новому высшему обществу Америки нужно было стать еще более «высшим».

Ты смотришь, как он работает над парой итальянских детских серебристых туфелек «Феррагамо» 1938 года — как он вдевает нитку в игольное ушко, как осматривает стертые каблуки — и думаешь о людях, что ходили в этих туфлях. О танцах, прогулках по залитым луной дорожкам, о том, как они бегали и останавливались. Это целая жизнь, вшитая в кожу, нитки и клей. А он — тот, кто заново осторожно латает эту жизнь. Ты наблюдала за ним, когда он чинил бессчетное количество туфель, и теперь ты думаешь, что, возможно, могла бы делать туфли сама.

Что ты и делаешь. Однажды ночью ты возвращаешься в магазин, осторожно отпираешь дверь, чтобы не задеть латунный колокольчик над ней. Проходишь в заднюю комнату, включаешь свет и начинаешь работать. Твоя первая попытка оказывается не очень удачной. Просто потому, что ты только наблюдала, как он работает, но ни разу не делала этого сама, своими руками. Твой первый туфель — это скрюченный мужской лофер, какой-то неряшливо сшитый комок. На рассвете ты прибираешься в мастерской и выскальзываешь на улицу, чтобы урвать пару часов сна перед новым рабочим днем.

Твоя следующая попытка удается несколько лучше, но не намного. Кажется, будто твои пальцы просто не в состоянии ровно положить швы, и ты переделываешь все снова, снова, снова и снова, пока у тебя не получается пользоваться алмазной иголкой, не уколов пальцев. Форма твоих туфель тоже становится лучше. У тебя пристрастие к каблукам эпохи Великой французской революции, то есть к их отсутствию. Все равны. Месяц за месяцем ты переделываешь туфли, корпишь над ними, зарабатываешь водяные пузыри и отслаивающуюся кожу на руках, отрезаешь и подклеиваешь до тех пор, пока перед тобой не выстраиваются пять пар вышитых туфелек на плоской подошве в китайском стиле. Свою первую коллекцию ты называешь «Уровень».

Изрядно поволновавшись и понервничав, ты показываешь свои творения синьору Инноценти. Ты выстраиваешь свои туфли на его рабочем столе и ждешь его прихода. Когда он замечает туфли (прошаркав к кассе, волоча ноги и ворча по поводу пробковых крошек), он останавливается как вкопанный. Он обходит стол и берет одну из туфель в руки. Он изучает ее, снова и снова вертит в руках. Он пробегает пальцами по швам, постукивает большим пальцем по подошве. Прочищает горло и подходит к плитке, где наливает себе чашку кофе.

— Откуда они? — спрашивает он, глядя на тебя поверх очков.

— От меня. Я хочу сказать, это я их сделала.

Он делает глоток. Потом еще один. «Поставь их в витрину, — говорит он. — Они уродливые, как лягушки, раздавленные на шоссе, но, может, зайдет кто-нибудь, у кого совсем нет вкуса».

Ты бросаешься с ними к витрине, улыбаясь всю дорогу. Инноценти не на шутку злится и напускается на тех дизайнеров, которые ему больше всего нравятся. Если он их ненавидит, по-настоящему ненавидит, это значит, что на самом деле они ему нравятся и ему хотелось бы, чтобы их было больше. В этот день он особенно ворчлив и не слишком любезен с тобой, поэтому ты думаешь, что на верном пути. В этот день работа в радость, ни один клиент не кажется чересчур грубым, ни одна задача не кажется слишком надуманной. Тебе радостно видеть свои яркие туфли в витрине, которые, как щенки в зоомагазине, ждут, что кто-нибудь их полюбит.

Но, похоже, никто их не любит. Ты ждешь, ждешь и ждешь, но никто не приходит купить туфли, все приходят их починить. Люди воспринимают их хорошо, тебе говорят комплименты, подбадривают тебя, но ты практически выбросила из головы идею делать свои туфли. И тут появился Кит.

Кит — крошечный, ладный, одетый с иголочки гей. Он говорит тщательно взвешенными фразами и всегда наклоняется, как будто он вот-вот полетит вперед. Он приходит однажды по рекомендации консьержа из гостиницы, где проживает. У одного из его туфель «Берлути» отвалилась подошва, и он ринулся с ними к синьору Инноценти, потому что «кое-кто сегодня будет ужинать с послом и кое-кому нужно сделать эффектное появление». Он всегда говорит о себе в третьем лице.

Постукивая наманикюренными ногтями по конторке, поджидая, когда ты заполнишь бланк его заказа, он вдруг вскрикивает.

— Чьи они? — спрашивает он, в один шаг, оказавшись у другого конца комнаты с твоей туфлей в руках.

— Местных дизайнеров.

— Merde! Recherché and soigné![31] — говорит он. — Они потрясающие!

Ты выходишь из-за конторки.

— Они мои, — говоришь ты. — И там, откуда эти, еще полно.

— Ах ты стерва, — говорит он, — ты чудесная, роскошная стерва.

Оказывается, Кит — закупщик из «Барни». Причем не просто закупщик, а главный закупщик. Он просто влюблен в вещи. Он обожает твои туфли, твои эскизы, тебя саму, готов целовать землю, по которой ты ходишь. «Это как будто Барбарелла встречается с Одри Хепберн!» — визжит он. Ты понятия не имеешь, о чем он говорит, но через три дня он предлагает тебе крупный контракт на разработку туфель для «Барни». Тебе даже не нужно их изготавливать самой, тебе нужно их только придумать. А «Барни» закажут их на Тайване.

Ты переезжаешь в Нью-Йорк, в великолепный городской особняк на Девяносто шестой Перри-стрит в деревне. У тебя офис на Медисон-авеню и два услужливых ассистента, которые спешат удовлетворить любые твои капризы. В течение года твои туфли начинают продаваться в «Барни», и их носит каждая бергдорфская блондинка в городе. Ты ездишь в Сан-Франциско и Дубай на ассамблеи закупщиков и блошиные рынки, где черпаешь вдохновение для своих будущих творений.

Ты знакомишься с мужчиной по имени Уэсли, двойником Джорджа Клуни, который останавливает тебя в «Дельмонико», потому что у тебя на рукаве след от сливочного сыра из буфета. При взгляде на него ты словно попадаешь в звездопад, тебя будто громом поражает, ты останавливаешься как вкопанная. Он архитектор, проектирует элитные дома в финансовом квартале и играет на банджо. Он странная смесь, в нем есть и сексуальность, и грубоватость, и дружелюбие, и странность, и сила, и шарм. Вы живете вместе до конца года.

Твоя жизнь в Нью-Йорке — это карусель ужинов, вечеринок, благотворительных балов, показов мод и походов в спа-салоны. Ты усердно работаешь, развлекаешься на полную катушку и по-настоящему влюблена. У Уэса задатки марафонца — есть у него какие-то чуть ли не сверхчеловеческие способности, благодаря которым ваши любовные соития длятся от четырех до шести часов минимум. У вас с Уэсом хороший дом на Пери-стрит, он берет тебя с собой в путешествия по всему миру. Однажды вечером вы едите в небольшом изысканном ресторане прямо напротив его офиса. Ты улыбаешься ему и протягиваешь руку, чтобы стереть след сливочного сыра с его подбородка, и смеешься, как всегда, когда вы вместе, а он говорит: «Оставь! Оставь!» — потому что с тех пор, как встретил тебя, считает следы сливочного сыра добрым предзнаменованием, а потом ты поднимаешь глаза и видишь вспышку белого света и слышишь звук взрыва такой громкий, что он кажется тишиной. Летят осколки стекла, ты летишь, Уэс летит. Все кружится и выносится наружу, из окна; словно белые голуби вылетают салфетки.

На улице человек взорвал себя бомбой. «Бомбист-террорист на Манхэттене!» напишут в газетах, но на самом деле все было совсем по-другому. Ты помнишь это последнее мгновение так четко, будто оно запечатлено в стеклянном шаре, который ты можешь подержать в руках. По радио играет Нат Кинг Кол; пузатый владелец ресторана через прилавок передает молодому человеку упаковку «Американ спиритс»; у гриля смеются помощники повара. Две старушки, может быть сестры, склонились над своими тарелками супа, дуют на ложки, чтобы остудить его; рыжий кот спит на подоконнике. Лицо Уэсли. Его прекрасное смеющееся лицо. Никакого терроризма во всем этом не было. Ты совершенно точно это помнишь.

229

Продолжение главы 131

Ты покупаешь три акра покрытой лесом, обдуваемой морскими ветрами земли на крутом обрывистом берегу Лонг-Айлендского залива у деревни Бэйтинг-Холлоу. Идеальное место обитания для колибри. Ты называешь свое имение «Птичий питомник Бэйтинг-Холлоу». Эта земля необработанная, заросшая дикой вишней, дубами, жесткими соснами, буками, иргой и красными кленами. Там полно отмерших ветвей, на которых птицам удобно усаживаться. (Колибри обожают «моститься», они гораздо больше времени проводят просто сидя на жердочках, чем за едой. Тебе знакомо это чувство.)

Ты возделываешь скалистые края обрыва, засадив его цветниками, хорошими источниками нектара, такими как гибискус, мандевиллия и бугенвиллия. Колибри особенно нравится колокольчиковые соцветия и ороксилум. Заводчики птиц приезжают к тебе даже из Японии, чтобы заплатить кругленькую сумму за вход и сфотографировать этих удивительных птиц, проносящихся от одного цветущего куста к другому. Как они зависают в воздухе в дюйме от твоего носа, а потом исчезают, как они попирают все законы гравитации и движения при помощи своих невообразимо гармонично придуманных тел!

Дети растут такими же дикими, как пейзаж вокруг, и ныряют в море, как маленькие белые рыбки. У тебя сердце тает, когда ты смотришь, как они топают по берегу, машут палочками, с разбега прыгают в воду. Они и сами становятся внимательными владельцами земли, аккуратно подбирают птиц со сломанными крыльями и коллекционируют пустые гнезда. Выкармливая птенцов совы или выхаживая птенцов синешейки, они становятся маленькими ветеринарами, а еще отлавливают пчел и открывают свою пасеку.

Проходит время. Бэйтинг-Холлоу — это рай, известный экологически благополучный уголок, благодаря которому крючкоклювая ванга была вычеркнута из списка видов, находящихся на грани истребления. Дети заканчивают школу, поступают в колледж и оба становятся орнитологами (Молли в Венесуэле исследует взаимоотношения Уорблинга — Финча, а Майкл в Новой Зеландии изучает почти исчезнувших новозеландских скворцов кокако).

Ты знакомишься с местным мужчиной по имени Генри, встречаешься с ним и влюбляешься в него. Это высоченный художник-акварелист с нежными руками, который плачет во время просмотра фильмов. И к тому же он превосходный повар: то, что он вытворяет с омаром, иначе как ошеломительным не назовешь, и почти каждый вечер до конца твоей жизни он готовит тебе ужин.

Ты проживаешь хорошо продуманную жизнь, пока тебе не исполняется восемьдесят один. Тогда ты внезапно погибаешь в автомобильной катастрофе на главной дороге перед своим домом. Ты совершала одну из редких вылазок из дома, когда пьяный водитель за рулем машины, ехавшей со скоростью восемьдесят две мили в час, врезался тебе в кузов. Местный мальчишка с уровнем алкоголя в крови, которого хватило бы, чтобы убить лошадь. Твоя последняя мысль, когда ты кружишься и кружишься, была не о Генри, не о детях и даже не о собственной жизни, а о колибри. О том, как они кружатся и жужжат. Вечное движение. Вот как оно, должно быть, ощущается. Потом этот образ чернеет. Какая прекрасная жизнь.

230

Продолжение главы 131

Ты покупаешь клочок земли в Бразилии, где климат идеален для выращивания даже самых редких орхидей. Влажный, ветреный, теплый. На то, чтобы вырастить орхидеи, уходит какое-то время, но у тебя неплохо получается. Ты строишь большую оранжерею с матовыми стеклами, чтобы защитить их хрупкие лепестки. Каждый разворачиваемый тобой куст орхидеи поднимает целый пласт вопросов. Откуда она? Растет ли она только в девственных тропических лесах или приживается и на обработанной земле? Как растение располагается на почве? Растет ли оно на верхушках деревьев или прижимается к гладким скалам? Защищают ли те леса, где оно выросло, или… их больше не существует? Живут ли там до сих пор местные племена, которые практикуют свои обряды? Каковы этно-ботанические отношения между этими племенами и орхидеями и каково место этой орхидеи в их мифологии? Какова охранная политика в этой стране?

Тебя убивает твой сосед, жестокий человекозверь, который давно хотел получить твою землю себе под пастбище для скота. Для него ты глупая американская богачка, которой не место рядом с ним. Однажды ночью он вламывается через стеклянную дверь твоей оранжереи, когда ты одна подрезала корни. Он, как рыбе, вспарывает тебе живот. Орхидеи никнут на ветру.

231

Продолжение главы 252

Ты летишь домой международным рейсом. Только вернувшись домой, ты понимаешь, как изменилась. В Америке все движется намного быстрее. Похоже, ты на десять шагов отстаешь от всех остальных. Мягкая и расслабленная там, где должна быть жесткой и собранной. С каждым часом, проведенным на борту самолета, в тебе растет предчувствие чего-то дурного, чувство потери и беспокойства. Твои родители не знают, что ты возвращаешься, в своих еженедельных письмах им ты об этом не упоминаешь — тебе хотелось, чтобы это был сюрприз.

Ну, это и оказывается сюрпризом. В десять вечера ты появляешься на пороге дома своих родителей. Звонишь в дверной звонок и прыгаешь в кусты, чтобы удивить того, кто откроет. Но никто не открывает. Ты снова звонишь и снова прячешься. Ничего. Тогда ты стоишь и жмешь на кнопку звонка, пока на пороге не появляется твоя испуганная мама, направляя на тебя острие кухонного ножа. «О Господи! — она хватается руками за голову. — Это ты! Меня чуть удар не хватил. Ты что, не знаешь, что тут орудует шайка грабителей? По-моему, у меня все-таки приступ».

Вы все отправляетесь ужинать в «Денниз». От яркого света у тебя болят глаза, от тарелок, на которых положено много больше, чем ты можешь съесть, тебя тошнит, твои собственные родители с их провинциальными, наивными, добродушными шуточками действуют тебе на натянутые, измотанные разницей во времени нервы.

В своей пустой комнате ты разворачиваешь спальный мешок (твоя кровать стоит на кухне) и плачешь, пока не засыпаешь. Но ты все-таки плачешь — ты не делала этого целый год, и ты гадаешь, зачем ты вообще вернулась. Так продолжается некоторое время, и ты понимаешь, что такое контркультурный шок, когда чужой кажется не какая-то действительно чужая страна, а твоя собственная.

Время идет. Иногда ты достаешь фотографии (тебе влетело в копеечку проявить пленку из тридцати шести одноразовых камер) и перечитываешь свои дневники, на страницах которых кое-где пристали морские водоросли или крупинки черного песка застряли в корешке. Депрессия становится все глубже, похоже, ты не знаешь, что тебе делать и куда двигаться. Тебя будто укрыли тяжелым мокрым одеялом, как будто ты оказалась в таком густом тумане, что не можешь выбраться на дорогу. Ты возвращаешься в «Денниз» и подаешь заявление на должность официантки. А еще твой отец позвонил другу, который говорит, что ты можешь устроиться на работу в больницу неподалеку. Убить время, заработать денег.

Если ты станешь официанткой в «Денниз», перейди к главе 235.

Если ты будешь работать в больнице, перейди к главе 236.

232

Продолжение главы 252

Ты решаешь остаться. Зачем покидать рай? К тому же Мак-Грегор разрешает тебе управлять баром. Ты единственная на островах, кто подает шоколадный мартини и двадцать восемь сортов импортного пива. «Единственное место на Санторини, где можно попробовать теплое пиво „Гинесс“!» — хвастается Мак-Грегор, хотя раскаленными греческими вечерами желающих попробовать теплое пиво находится немного.

Тебе одиноко. Есть какая-то ирония в том, что ты оказалась на прекрасном романтичном острове, но возможность длительных романтических отношений для тебя полностью закрыта. Греки не хотят иметь ничего общего с американками, а эмигранты, представители рабочего класса, наводняющие страну каждое лето, могут предоставить тебе свою компанию лишь на три месяца, пока им не нужно будет возвращаться домой. Маленькая и до странности неприветливая популяция иностранцев, живущих на Санторини круглый год, не представляет собой абсолютно никакого интереса.

Разумеется, всегда есть туристы, путешественники, врывающиеся в гостиницу, как кометы, искрящиеся и сияющие, оставляющие после себя шлейф воспоминаний. Работа в баре дает тебе полный доступ к приключениям и горестям всех заезжих душ. Ты обожаешь их рассказы, но у тебя всегда есть это тоскливое чувство, похожее на голод, чувство, что ты что-то упускаешь, и окажись ты сейчас в Штатах, ты бы уже нашла кого-то, с кем могла бы жить. Кого-то постоянного и тяжелого, как море.

Но у тебя по-прежнему есть дневник, куда ты записываешь разные истории все с большим количеством подробностей. Там, где ты раньше написала бы: «Девушка с коричневыми волосами…», теперь ты напишешь: «Девушка с волосами цвета опавших листьев…»

Однажды днем, еще в баре, ты как раз заносишь в дневник одно из таких описаний, когда на один из стульев перед стойкой усаживается маленькая черноглазая женщина с цепким взглядом и спрашивает, что ты пишешь. Тут тебе приходится задуматься. А что же ты пишешь? Она заказывает «грязный Мартини» (на пляже такой заказ — редкость), который ты ей и подаешь, а потом рассказываешь о своих записках. О людях, которые приходят и уходят, о кусочках цвета, которые тебе удалось собрать и сохранить на страницах своего дневника, об именах, местах, катастрофах и событиях, внушающих трепет. О приколах. О парне, который вынужден был блевать в собственный рюкзак в поезде в Японии, полном людей, чтобы не напачкать вокруг. О подростке, у которого в Ватикане начался жуткий понос (это, может, и не слишком прикольно, но сам подросток считал, что это именно так, и от этого история делалась смешной).

О прекрасных историях. О мужчине, который в Тибете прошел пешком пятнадцать миль, чтобы раненой снежной куропатке была оказана необходимая медицинская помощь. О девушках, отдавших все свои деньги сумасшедшей, живущей на пляже в домике из ящиков. О людях, которые без какой-либо особой причины вдруг останавливали бег своей жизни, бросали дела, оглядывались вокруг и действительно умудрялись увидеть что-то. Эта женщина с птичьими черными глазами все слушает и слушает, а ты все рассказываешь и рассказываешь. Она переключается с мартини на диетическую колу, а на заходе солнца, когда начинают приходить постоянные посетители, говорит: «Дай мне свой дневник, — и протягивает руку. — Я хочу его ночью почитать. Я живу на холме, в коттедже. Я верну его утром».

Если ты даешь ей дневник, перейди к главе 240.

Если ты не даешь ей дневник, перейди к главе 241.

233

Продолжение главы 148

Ты соглашаешься на эту работу, хотя и понимаешь, что быть регистраторшей в церкви — не сексуально. Планировать пикники по случаю годовщин у пенсионеров, отвечать на вопросы о том, какие есть специальные условия для инвалидов, и о часах работы «продленки» для детей… м-да, в Голливуде никого этим не заинтересуешь. Вначале ты носишь то, что считаешь приемлемым для церкви: строгие темные колготки и неуклюжие, некрасиво сидящие, темные платья. Это до тех пор, пока пастор Дэйв не начинает подшучивать над тобой. «Что такое происходит на пороге церкви, что каждая переступающая его женщина становится старше на сто лет?» — спрашивает он. Такое замечание требует ответных мер, поэтому на следующий же день ты надеваешь яркий желтый сарафан на тонких бретельках и белые туфли на каблуке. Пастору Дэйву это нравится. Он говорит об этом.

А тебе нравится, когда пастору Дэйву нравится, во что ты одета. Ему нравится закатная цветовая гамма — желтые, лавандовые, небесно-голубые оттенки. Еще ему нравится салат «Цезарь» без анчоусов (потому что он вегетарианец) и аспирин без оболочки. Он любит класть ноги на стол во время разговоров по телефону, давать людям прозвища (ты, например, проходишь под кодовыми именем «язычница», «маленькая мисс „Счастье“» и «дерзкий вызов Господу»), писать карандашом, пить крепкий кофе и говорить тебе, как ты красива.

Четыре года спустя ты ходишь в церковь регулярно. И не потому, что ты согласна с какой-то доктриной, а потому, что если ты не будешь этого делать, все полетит к чертям. Пастор Дэйв не сможет найти свои записи, кипятильник сломается, в детском саду потеряется ребенок и так далее и тому подобное… Проходит время, и ты увлекаешься этим.

В конце концов ты выходишь замуж за пастора Дэйва. Ты должна была это сделать — он поспорил, что ты на такое не отважишься. Так что теперь ты пасторская жена. И опять это не Голливуд, конечно, но он полон сюрпризов, например он обожает греческую философию, китайскую еду, заниматься любовью днем и смотреть старые фильмы про кун-фу. Ты и не знала, что пастор может получать удовольствие от таких вещей.

Когда ты узнаешь, что беременна, тебе не составляет труда бросить работу. Усталость, перепады настроения, набор веса, геморрой, опухшие лодыжки. Смена подгузников по ночам, кормления, колики и жар. Все отрицательные моменты, связанные с детьми, тебе хорошо известны. А вот чего ты не ожидала, так это любви. Ты обнаруживаешь, что, когда природа дарует тебе этого мягкотелого краба, она дарит тебе заодно амнезию, полную потерю памяти о том, какой была твоя жизнь до него.

Так что теперь все воспоминания, от которых ты хотела избавиться, стерты, вытеснены маленьким пучеглазым созданием (ну да, теперь появились новые страхи — за его здоровье, благополучие, учебу в колледже, но страх перед будущим и рядом не стоит со страхами прошлого). Кто знает, вернутся ли старые воспоминания, или Богом действительно управляет квантовая механика (а может — наоборот), но это и не важно. Ты счастлива, и у тебя впереди целая жизнь, чтобы выяснить это.

Ты погибаешь в возрасте шестидесяти двух лет во время бури с дождем: тебя убивает ударом молнии. Перед тобой чернота, ты ощущаешь запах дыма, чувствуешь, как у тебя сжимаются лодыжки. Твой муж говорит репортерам, что ты была женщиной Церкви, поэтому Бог и устроил это шоу, когда пришел за тобой.

234

Продолжение главы 148

Ты отказываешься от этой работы. Быть регистраторшей в церкви не сексуально. Подобная работа стала бы последним гвоздем, вбитым в крышку гроба твоей общественной жизни. Вместо этого ты идешь работать в расположенную по соседству художественную галерею — модернистское место с чисто-белыми стенами. У ее владельца Квинса, худого, как палка, торчащие черные волосы и очки с толстыми стеклами в неуклюжей черной оправе. Вы пьете вдвоем капуччино, а время от времени вам перепадают дорожки кокаина в подсобке.

Ты учишься в соседнем колледже и на занятиях по физике, равно как и по философии, отстаиваешь свои теории, а Квинс повышает тебя в должности с помощницы до закупщицы и начинает посылать тебя в туры, где ты должна выискивать новых художников. Твое самое большое открытие — молодая художница, которая мастерит вагины из всего, что под руку попадется. Из печений «Туинкиз», из бронзы, пены, гипса, дерева, колючей проволоки и тому подобного. Вначале у нее был показ в ее собственной «художественной галерее» — заброшенном здании химического завода у реки, где она соорудила огромный костер, а из динамиков неслись оглушающие мелодии панк-группы из Саутсайда. Публику она пригласила, чтобы они сожгли ее шедевры. Это сожжение она записала на видеопленку и назвала все это «Девагинацией». Она замечательная.

На протяжении многих лет ты время от времени ходишь в церковь — пастор Дэйв женился на женщине, которая согласилась на должность регистраторши; это пухлая розовощекая девушка с легким смехом. (Ты ее ненавидишь. Она показывает всем своего маленького уродливого ребенка, как французского пуделя на выставке.) Иногда ты даже ходишь на службы, садишься сзади, в тени балкона, где пастор Дэйв не может тебя заметить. Ему есть что сказать, — иногда ты с ним согласна, иногда нет. Кто знает, вернутся ли старые воспоминания, или Богом действительно управляет квантовая механика (а может — наоборот), но это и не важно. Ты счастлива, и у тебя впереди целая жизнь, чтобы выяснить это.

После многих десятилетий успешного ведения дел в галерее и даже нескольких собственных выставок ты погибаешь в возрасте шестидесяти двух лет во время бури с дождем: тебя убивает ударом молнии. Перед тобой чернота, ты ощущаешь запах дыма, чувствуешь, как у тебя сжимаются лодыжки. Пастор Дэйв говорит прихожанам, что ты когда-то была женщиной Церкви, но выпала из Божьей милости, как ангел Люцифер, когда-то любимый Господом, поэтому Бог и устроил для тебя это маленькое шоу, когда пришел за тобой.

235

Продолжение глав 227 и 231

Ты работаешь в «Денниз». В работе официантки есть что-то от актерского мастерства. Все время притворяться счастливой, все время притворяться, что ты хочешь помочь, все время притворяться, что клиент всегда прав. Никогда не жаловаться. Если ты захочешь бросить эту работу, всегда найдется другой, кто захочет ее делать, причем немедленно. Тебя можно заменить. Если ты работаешь в «Денниз», люди думают, что ты — глупая. Ну вот просто так устроено, и все. Твои клиенты так и вовсе удивляются, что ты умеешь читать и писать, и всегда проверяют, правильно ли ты сосчитала. Они думают, что если они тебе платят, то могут щипать тебя за задницу и спрашивать, можно ли им на десерт съесть тебя. Они обращаются с тобой, как с торговым автоматом, читают меню и ждут, что заказ тут же появится, как по волшебству.

Повара еще хуже. Они преследуют тебя за прилавками из нержавеющей стали, зажимают тебя в углах в кладовой и натыкаются на тебя, когда только могут. Если ты не даешь им себя залапать, они находят способы отыграться. Придерживают твои заказы и путают их, так что клиенты не дают тебе на чай, а повара-то знают, что, поскольку тебе платят семьдесят пять центов в час, ты полностью зависишь от чаевых.

Быть официанткой опасно для здоровья. Помимо угрозы физического унижения есть еще ноющая спина, боль в мышцах, потрескавшиеся руки и варикозное расширение вен. Ты набираешь вес. Ты привыкаешь к тому, что покрыта пленкой масла и кетчупа. Каждый час в течение рабочего дня появляются орущие младенцы. А менеджер орет на тебя, как будто ты какая-то неповоротливая скотинка.

Ты длительное время встречаешься с поваром по имени Вини, хотя вы так и не женитесь. Он толстый, хотя и говорит, что это тебе нужно сбросить вес. Твой обычный день выглядит так: ты встаешь в пять утра, к шести приходишь на работу, отрабатываешь десятичасовую смену без перерыва на обед, не присев, а потом около пяти вечера уходишь домой. Готовишь ужин, вернее, размораживаешь пиццу или что-то из «Лин Куизин», сворачиваешь косячок, пьешь пиво, смотришь «Симпсонов», выпиваешь еще одно пиво, смотришь «Все любят Рэймонда», выпиваешь еще одно пиво, смотришь «Фрэйзера», выпиваешь еще одно пиво, смотришь повтор «Мэш», споришь с Вини, кричишь на Вини, идешь спать. Встаешь утром, и все с начала. Проходит двадцать лет. Ты сделала карьеру официантки.

Ты умираешь в результате несчастного случая: пароварка с гороховым супом взрывается, когда ты заглядываешь в нее. Ожоги пятой степени на сорока процентах поверхности твоего тела. Ты подхватываешь инфекцию и умираешь. На твоих похоронах люди качают головами и гадают, как же такое могло случиться. Потом они едят.

236

Продолжение глав 189, 231 и 227

Твоя работа в больнице состоит в том, чтобы чистить обезьяньи клетки. Госпиталь (также известный проведением тестов на животных, что вызывает бесчисленные протесты общественности) специализируется на неврологии и науках, изучающих поведение. Программа, в которой ты принимаешь участие, называется «Варианты поведения при внутривидовых денежных взаимоотношениях», но в лаборатории все называют эту программу «Обезьяний секс».

В ней участвуют обычные обезьяны — шимпанзе, у которых все передние зубы удалены, потому что они кусаются. Это исследование было начато частным страховым фондом (чей основатель был выпускником колледжа) и предназначалось для того, чтобы изучить природу товарно-денежных отношений. Но потом посредники стали называть этот эксперимент «обезьяний секс».

Обезьяны живут в лабораторной клетке, называемой «бункер», и в твои прямые обязанности входит чистить клетку, выметать пропитанное мочой сено и мыть цементные полы. Тебе сказали, что обезьяны счастливы и у них полно еды, пространства и общения, особенно с тех пор, как ученые познакомили обитателей бункера с понятием денег. Они дали обезьянам красные и зеленые покерные фишки, и обезьяны должны этими покерными фишками «платить» за еду.

Обезьяны принялись за них сразу же (обезьяны вообще все схватывают на лету). Они поняли, что покерные фишки нужно отдавать за еду, игрушки; все, что они хотели, стоило денег. Потом ученые познакомили их с концепцией «инфляции». Теперь за еду приходилось отдавать не одну покерную фишку, а две, и лакомства выросли в цене. Обезьяны восприняли эту идею совершенно правильно. Они принялись копить фишки и драться за них и начали платить за все еще до того, как их об этом попросят.

Поэтому после того, как ученые ввели в бункер понятие «денег», им осталось только сидеть и смотреть, как обезьяны вносят в это понятие нечно свое. На самом деле им просто хотелось посмотреть, неужели они действительно будут придерживаться этого задания или просто побросают покерные фишки в сточную канаву. Но обезьяны восприняли все правильно, и спустя шесть месяцев самцы шимпанзе вкладывали деньги только в одно. Они покупали у самок шимпанзе секс.

А самки шимпанзе на заработанные покерные фишки покупали еду своим детям. Они покупали бананы, блестящие игрушки, галеты для животных. Они умные, эти мартышки. После своей смены ты проводишь с ними еще какое-то время. Они спасают тебя от депрессии и заставляют чувствовать себя нужной.

Есть одна обезьяна, которую можно назвать твоим приятелем. Его зовут Шенаньян. Он сидит у тебя на коленях и вытаскивает воображаемых блох из твоих волос. Всем ученым он предпочитает тебя и, несмотря на то что он знает язык жестов, ни с кем, кроме тебя, больше не разговаривает. Ученые находят это занятным и спрашивают, не хотела бы ты проводить с ним больше времени. Конечно, ты не против. За это больше платят — так что ты можешь снять отдельное жилье рядом с больницей.

Шенаньян — твой пропуск к более высокой оплате труда. Ученые считают, что он выбрал тебя в качестве своей партнерши, и хотят изучить межвидовые взаимодействия в парах. Ты начинаешь проводить в бункере целый день, пока они делают записи. Если забыть о вони и шуме, это довольно интересно. Шенаньян представляет тебя остальным обезьянам, защищает тебя от других агрессивных шимпанзе; вы любите сидеть вдвоем у водопада и есть абрикосы (это любимые фрукты Шенаньяна). Твой обезьяний муж даже пытается дать тебе покерную фишку, чтобы получить секс, но ты вежливо отказываешься. Шенаньяну это, похоже, очень не нравится, и он дает тебе оплеуху. После этого он с тобой не разговаривает. Ученые в расстройстве. Если Шенаньян с тобой «порвет», это положит конец их исследованию.

Они задают тебе трудный вопрос. Они спрашивают, не согласилась ли бы ты ради великого блага медицины заняться сексом с Шенаньяном. Ты не знаешь, каким образом секс с обезьяной может послужить медицине, но они предлагают тебе за это десять тысяч долларов. «Это не будет настоящим половым актом, — сообщает тебе главный ученый. — Если он подумает, что в сексуальном плане ты его отвергаешь, он „порвет с тобой отношения“. Он выберет кого-то другого. Тебе просто нужно заставить Шенаньяна думать, что у него может быть секс с тобой. Нужно будет частично раздеться и позволить ему, ну, ты понимаешь, потереться».

Ты делаешь это. Наступает решающий день, и ты подползаешь к Шенаньяну, который грубо сует тебе корку от банана. Все ученые собрались за зеркальными стеклами и наблюдают. Ты протягиваешь ему покерную фишку, которая на какое-то время его озадачивает, потом ты поворачиваешься и пытаешься соблазнительно повертеть перед ним задницей (на тебе комплект из бюстгальтера и трусиков телесного цвета, чтобы Шенаньян подумал, что на тебе ничего нет). Ученые убедили тебя позволить Шенаньяну проявлять инициативу и просто делать что ему вздумается, так что ты благодарна, когда он то ли подтаскивает, то ли подталкивает тебя туда, где вас не будет видно, — в заросли низких пальм.

Он сразу же принимается за дело. Обезьяны сильные. Шенаньян никогда не обращался с тобой грубо, но он толкает тебя вниз и становится позади тебя. Ты чувствуешь, как его мускулистые черные лапы крепко обхватывают твою талию, как тиски. Ты пытаешься вывернуться и немного ослабить его хватку, но он вскрикивает и кусает тебя за зад. От этого ты теряешь равновесие и падаешь лицом вниз, и тут ты чувствуешь, как что-то горячее и твердое колотится у тебя между ногами. Член у обезьяны больше, чем ты ожидала. От того, что он делает, у тебя между ног становится влажно. Ты начинаешь беспокоиться. Ты пытаешься хоть на дюйм показаться из пальмовой рощи, чтобы ученые увидели вас и, может быть, стащили бы с тебя этого маленького засранца, но в это мгновение он делает один особенно сильный толчок своим членом и прорывается сквозь преграду твоих трусиков.

Ты чувствуешь, как скользкая горячая штуковина, как горячий твердый язык, пронзает тебя. Вокруг нее пропотевший обезьяний мех. Тут ты начинаешь кричать, а все остальные шимпанзе начинают верещать, отчего ты просто выходишь из себя. Они, оказывается, расселись вокруг в кустах и смотрят, как Шенаньян тебя трахает. Ты умудряешься подняться на руки и на колени, и тут Шенаньян испускает самый громкий вопль, какой ты когда-либо слышала, а его лапы впиваются в тебя с такой силой, что потом на твоем теле останутся черные и синие отметины, и ты чувствуешь, что он кончает в тебя. Шимпанзе слетают с катушек, они колотят кулаками по земле и орут. Побитая, в синяках, ты выползаешь из пальмовой рощи.

Ученым правда очень жаль. Поскольку никто не занимался сексом с обезьяной, они действительно не представляли, на что это будет похоже. Тебе делают уколы антибиотиков и бог знает чего еще. Однако ты гадаешь, был ли это их план, чтобы тебя трахнула обезьяна, потому что они замеряют размер твоих синяков и снова и снова спрашивают, на что это было похоже. «Ну а теперь скажите, был ли его пенис шершавым или гладким? Когда он эякулировал, была ли сперма горячее человеческой или нет? А головка члена была больше обычного во время эрекции?»

Ты нанимаешь адвоката и отсуживаешь у больницы двадцать миллионов долларов за моральный ущерб. Когда ты подаешь в суд, руководство готово на все, лишь бы эта история не попала в газеты. «В больничной лаборатории девушка занимается сексом с шимпанзе!», «Ученые наблюдают за тем, как обезьяна насилует лаборантку!» Нет. Они выплачивают тебе двадцать миллионов, а ты подписываешь соглашение о том, что никогда больше об этом не заговоришь.

Ты инвестируешь все деньги и с помощью жадного и амбициозного консультанта по инвестициям моментально их удваиваешь. Ты покупаешь своим родителям особняк в Бель-Эйр. И еще один для себя, по соседству. Остаток жизни ты проводишь, летая по миру на частном самолете, отправляясь на неделю моды в Нью-Йорк, на Кубок мира, на спортивные матчи в Кентукки, на чемпионаты мира. В Китае ты покупаешь предметы искусства и жертвуешь деньги на многочисленные благотворительные цели. Ты выходишь замуж за швейцарского магната по имени Ханс. Вы усыновляете семерых детей и нанимаете семь нянь и семь гувернеров.

Они вырастают и связывают свою жизнь с семерыми уважаемыми людьми, начинают появляться внуки. Внуки начинают тебе нравиться, только когда они немного подрастают. Когда им два или три (а также четыре и пять), они просто ужасны, потому что похожи на маленьких обезьян, раскачиваются на мебели, орут и дерутся своими маленькими кулачками. Тем не менее для каждого из них ты учреждаешь трастовый фонд и позволяешь учиться в любом колледже на их выбор. Шенаньян умирает, пережив других обезьян, которые появились в бункере одновременно с ним, и, согласно вашему соглашению, ученые присылают тебе его чучело. Ты хранишь его на чердаке, дети его боятся.

Ты умираешь в возрасте восьмидесяти одного года от таинственного вируса, не СПИДа, но чего-то вроде того. Врачи описывают твои симптомы (повышенное потоотделение, нарывы, посинение век) и сам вирус, у которого знакомая, но странная структура клетки. Ты, разумеется, не рассказываешь им о сексе с обезьяной, и, хотя эта история становится широко известна в медицинских кругах, название больницы, где это произошло, так и не всплывает.

237

Продолжение главы 125

Ты говоришь Оливеру, чтобы он возвращался домой без тебя. Вы не можете пожениться — сперва тебе нужно помочь отцу. Берлин может подождать, должен подождать, потому что твой отец не может. Оливер говорит, что все понимает, но тебе ясно, что это не так. Он опускает плечи и не смотрит тебе в глаза. Он забирает кольцо с опалом и жемчужные сережки, которые подарил тебе, потому что они, мол, принадлежат его матери. Он летит домой, даже не поцеловав тебя. Все как будто прогнулось до того, что сломалось. Он не слышит тебя.

Твой отец тем временем превратил свой дом в крепость. Он не отвечает на телефонные звонки, не поднимает шторы на окнах. На его машине слой пыли. Твои тети говорят, что он не может научиться жить без твоей матери — он перестал есть и не хочет тебя видеть. Почему-то в ее смерти он винит тебя. Потому что ты была плохой дочерью, потому что ты со своим эгоизмом и фиглярством была не способна думать о других людях. После нескольких неудачных попыток наладить с ним контакт, ты оставляешь эту затею. Твои тети говорят, что ему просто нужно дать время — он сам проявит интерес к общению.

Поэтому ты оставляешь его в покое, а тем временем открываешь свой цирк. В начале все простенько — ты приглашаешь дюжину стриптизерш, которые умеют кататься на коньках (большинство из них со Среднего Запада). Ты делаешь для них костюмы американских икон вроде Хиллари Клинтон, Элеанор Рузвельт, Амелии Эрхарт и Гарриет Тубман и арендуешь на вечер каток. В твоем представлении пять актов, первый номер — «банановая бригада», потом выступления персонажей, а потом финальная часть с продуманно размещенными фейерверками. Шоу вполне незамысловатое, называется «Титьки на льду». Люди считают, что это цепляет.

В начале ты раскручиваешь шоу, как только можешь: раздаешь флайеры, пускаешь рекламу на местном радио по утрам. Но результат тот же, что и в Германии: в большинстве своем публику раздражают твои персонажи на льду, и вас поливают грязью. В местной газете появляется статья о вас в рубрике «Развлечения», которую потом подхватывает «Рейтерз», и она становится известна в национальном масштабе. Статья называется «Замороженные избранницы». По всей стране газеты обсасывают эту историю, и тебе начинают звонить с ток-шоу. Встревают организации по защите религиозных прав, и Христианская коалиция предъявляет тебе иск за какую-то клевету. По большому счету все это бесплатная реклама. Билеты на твои шоу расходятся, как горячие пирожки, это дает тебе возможность нанимать стриптизерш на полную ставку и еще оплачивать им медицинские расходы и детский сад. Ты перевозишь шоу в Нью-Йорк, где вы постоянно выступаете в старом театре «Аполлина», прямо рядом с Бродвеем (сцену переделывают под каток).

Ты звонишь Оливеру и просишь его вернуться в Америку, чтобы быть с тобой, помогать тебе управлять цирком, но трубку снимает женщина, которая оказывается его женой-француженкой Дафной. Повесив трубку, ты разражаешься рыданиями. Да, ты успешна, и у тебя есть все эти деньги, но тебе никогда не было так одиноко.

Ты больше не встречаешься со своим отцом. Он до конца остается упертым и озлобленным. Даже когда у него обнаруживают рак легких, он переезжает в Калифорнию, ничего не сказав тебе, и умирает в одиночестве на больничной койке. При вскрытии у него находят несколько новообразований в мозге на гипофизе, врач считает, что это может объяснять нелогичность его поступков и его раздражительность, которые сохранялись до конца жизни. Но ты все равно чувствуешь себя так, будто во всем виновата.

«Титьки на льду» продолжают пользоваться успехом, настолько, что ты можешь нанять управляющую компанию, которая улаживает большинство формальностей. У тебя есть исполнительный продюсер, и помощник режиссера, и костюмерный цех, не говоря уже о том, что в самом шоу участвуют двадцать четыре талантливые девушки и два замечательных гея. Тебе самой кататься больше не нужно.

Ты умираешь однажды в очереди на подъезде к «Макдоналдсу». За тобой следил сумасшедший член клуба «700» с налитыми кровью глазами и заряженным «дерринджером» тридцать восьмого калибра с перламутровой ручкой. Он подходит к твоей машине, пока ты ждешь своего гамбургера с сыром, и стучит в окно со стороны пассажира. Ты опускаешь стекло. (А с чего бы тебе этого не сделать? Он выглядит так, будто ему нужна помощь). Он просовывает голову в салон и стреляет тебе в лицо.

На небесах ты оказываешься в настоящей заднице. Бог просто в бешенстве из-за того, что ты высмеивала кое-кого из его любимцев. В наказание он возвращает тебя обратно на землю, но на этот раз ты становишься президентом Христианской коалиции, потому что страшнее кары он придумать не может.

238

Продолжение главы 150

Ты спишь и видишь Техас. Ты говоришь Памеле, что до жути боишься летать (что в настоящее время является правдой), и она дает тебе «Ксанакс». Ты принимаешь тройную дозу, потому что иначе тебе грозит сердечный приступ. Ты в этом уверена. В результате тебя укачивает, ты сонная и совершенно потерянная. Памела подставляет тебе плечо, она чувствует себя виноватой за то, что дала тебе лекарство, которое ты так плохо переносишь. Ее жизнелюбие и не вызывающие никаких подозрений документы удачно маскируют твое темное прошлое. Таможню вам удается пройти без лишнего шума и вопросов. Ты оказываешься на борту самолета, не успев и глазом моргнуть. В течение всех восьми часов перелета над океаном ты спишь.

Техас похож на сауну (раскаленные плиты мостовых). Памела разрешает тебе остановиться в ее квартире, кондоминиуме с высоким потолком в высотном доме, облицованном голубым стеклом, с видом на деловой центр Далласа. У нее есть черный кот по имени Ротко, которого в ее отсутствие кормит сосед. Тебе удается получить относительно стабильную работу внештатной корреспондентки в ее газете «Атлантик спортс ревью». Похоже, они расширяются и готовы хвататься за любого, кто может помочь им справиться с растущими запросами.

Год спустя ты приобретаешь собственную квартиру-студию в том же здании, где живет Памела. Ты просишь разрешения работать с ней как можно чаще, поэтому вы вместе летаете туда-сюда с американских побережий в европейские страны, прокладывая себе дорогу на боях победителей и турнирах по гольфу. Ты специализируешься и на том, и на другом. Ты больше никогда не встречаешь никого из австралийцев, но в Италии ты до сих пор иногда чувствуешь себя напряженно. Когда мимо проходят поезда, ты смотришь на них, ожидая, что из одного из вагонов вот-вот вывалится Дош, но этого не происходит. Он так и не появляется.

Ты могла бы сказать, что свыклась с мыслью о произошедшем убийстве, пережила это, но правда состоит в том, что за это приходится дорого платить. Почти каждый день ты думаешь об Элен-Эллен… нет, на самом деле ты думаешь о ней каждый день. Ее образ заставляет тебя нервничать, больше работать, заставляет затвор твоей камеры щелкать быстрее. В твоей жизни попадаются мужчины, несколько романов, но ничего серьезного. Потому что если бы кто-то узнал тебя по-настоящему, тебе пришлось бы рассказать ему о случившемся. Это все всплыло бы, вышло бы наружу и погубило бы твое сердце.

Ты не выходишь замуж, не начинаешь вести оседлый образ жизни, не перестаешь двигаться. Даже после того, как Памела забеременела и уволилась, ты остаешься в деле, делаешь снимки спортсменов и толп, особенно молодых женщин в толпе, особенно длинноволосых брюнеток. То, что ты делаешь, это пытаешься найти лицо, которое соответствовало бы образу, запечатленному в твоей памяти, живое доказательство того, что Элен-Эллен живет в какой-то другой беглянке, что благодаря божественному вмешательству или реинкарнации она ходит где-то по земле. Твои работы начинают привлекать внимание, ты выигрываешь призы, издаешь книги и зарабатываешь кучу денег, но все это что-то не то, как будто каждый день ты прочитываешь по странице какой-то лживой книги. Твоя охота никогда не бывает удачной, ты не можешь найти лицо, которое так ищешь — не можешь найти Элен.

В возрасте пятидесяти восьми лет ты прыгаешь в реку. Ты этого не планировала, для этого не было какой-то особенной причины. Ты прогуливаешься после работы, оказываешься у моста Чоктавов и смотришь на бурые воды реки Эдисто. Мимо тебя со свистом проносятся машины, небо розовое и ясное. Ты слышишь шум в деревьях, видишь старую намокшую коробку из-под печенья на берегу. И прыгаешь.

Ты не оставила записки. Ни голосовых сообщений, ни электронного письма, ни обычного. Ты только оставила дома у своего любимого кресла, того, в котором сидишь каждый день, недопитую чашку кофе. Рядом с чашкой блюдце с прилипшей к нему косточкой от вишни. Ты хотела написать записку, но не знала, что сказать. Если бы тебе пришлось это сделать, в ней было бы написано: «Все сразу». Но объяснить это невозможно. Если бы это можно было сделать, у тебя не было бы в этом нужды. Нет, сейчас у тебя свидание с дном реки Эдисто. Вишневой косточке придется говорить за тебя.

239

Продолжение главы 150

Ты не соглашаешься взять билет. Памела была к тебе добра, и если ты втянешь ее во все это, ты станешь не только сообщницей убийства, ты будешь просто мерзавкой. К тому же, прежде чем прыгать в самолет, следующий международным рейсом, лучше выяснить, разыскивают ли тебя. Так что ты прощаешься с ней, прощаешься с длинными, сладкими, светлыми волосами, голубыми глазами, Техасом.

Ты бродишь по Риму и набредаешь на интернет-кафе, в котором проверяешь по «Гуглу» имена всех австралийцев. Появляется статья о том, что их задержали во время обычной проверки за нарушение правил, а когда Аади попытался сбежать, полиция проверила автобус и вышла на описание молодой француженки, числящейся пропавшей без вести. О тебе в статье не упоминается, там не говорится о том, что они разыскивают кого-то еще. Позади тебя появляются трое вооруженных карабинеров — итальянских полицейских. Они задают тебе вопросы. Вышибают из-под тебя стул. Забирают твой паспорт. Спрашивают тебя о группе австралийцев. У тебя темнеет в глазах. Тебя отвозят в камеру заключения при аэропорте. Заходит еще один человек в костюме, предположительно твой адвокат, и разрешает сделать международный звонок твоим родителям.

Полицейские проверяют твой паспорт и немедленно устанавливают твою связь с группой австралийцев, которых взяли во время штатной проверки, остановив за сломанный задний габаритный сигнал. Точнее, это была бы штатная проверка, если бы Аади (которого на самом деле зовут Эддисон Уолтер) не психанул и не попытался бы скрыться. После осмотра автобуса полиция обнаружила за раковиной сумочку, принадлежавшую Элен Ли Мэзон, и арестовала их. Элен была из Франции, ей было всего шестнадцать лет. Оказалось, что у нее есть годовалая дочка, которая живет у ее дедушки и бабушки.

Заключив с австралийцами сделку о признании вины, они вытягивают из них, как она умерла и где похоронена. Ее родители раздавлены этой новостью, их лица пепельного цвета взывают к справедливости. Во время суда ваши дела слушаются отдельно. Аади приговаривают к смертной казни, остальных — к пожизненному заключению с правом смягчения приговора до сорока лет при хорошем поведении. Сорок лет.

Тебя высылают в США, где помещают в «Оук-Парк», тюрьму строгого режима в Стиллуотере, штат Миннесота. Это темно-серое здание, одной стеной примыкающее прямо к холму. Камеры просторные, в них раздается эхо, они похожи на ряд сообщающихся спортзалов. Нет ни покрывал, ни занавесок — ничего тканого, что смягчало бы звук, поэтому даже в самый тихий из дней там царит полная какофония.

Время становится врагом. Поскольку ты можешь рисовать в тюрьме, ты создаешь замысловатые пуантилистские картины, на завершение которых уходят годы. Это позволяет убить время. Еще ты пишешь книгу о том, что с тобой произошло, хронику событий, которые предшествовали твоей встрече с Элен, рассказываешь в ней об австралийцах и о путешествии, и о том, что ты до сих пор не поняла, судьба или твои собственные решения привели тебя в эти цементные стены.

На сорок втором году пребывания в тюрьме тебя досрочно освобождают. Твоя семья полностью от тебя отказалась — от них не было ни одного письма за все сорок два года. И никто не навестил тебя ни разу. Если быть точной, твои родственники связались с тобой лишь однажды, да и то через адвоката, чтобы сказать, что не желают больше никогда ничего о тебе знать. Когда ты выходишь, тебе шестьдесят пять лет. Шестьдесят пять, и нужно начинать жизнь заново. Ты нанимаешь агента, издаешь свою книгу и на задаток покупаешь себе маленький домик в лесах в Северной Миннесоте, возле Ганн Флинт Трэйл (после цементных стен и решеток ты соскучилась по деревьям и рекам).

Ты успеваешь написать еще две книги, перед тем как умрешь, хотя ни одна из них не будет принята так хорошо, как первая, но все же тебе удается оставить в мире какой-то след. Ты умираешь спокойно, у себя дома, во сне; бродячий пес, которого ты подобрала, спит у твоих ног. Спустя тридцать лет голливудский продюсер, рыщущий в поисках новых идей, набредает на твою вторую книгу «Чтобы не было зелени» и покупает права на экранизацию. Проценты составляют миллионы, и все они отправляются одному человеку — дочери Элен Ли Мэзон, маленькой Стелле Ли Мэзон, которая вырастает в состоявшуюся поэтессу, чьи стихи по большому счету о потерянных, забытых и скитающихся. Позже во французском интервью она признается, что в основном они о тебе.

240

Продолжение главы 232

Ты отдаешь ей дневник. Она хватает его своими маленькими наманикюренными ручками и стрелой уносится прочь. Когда она скрывается из виду, у тебя холодеет в животе — потеря этой книжки будет означать потерю части самой себя. Твоей истории. Твоей памяти. Это все равно что лишиться уха или груди. По-настоящему волноваться ты начинаешь, поняв, что она ушла, не расплатившись. Ты просишь Макгрегора подменить тебя и бросаешься вверх по холму на своем фырчащем мопеде, ты же не знаешь, как ее зовут, не знаешь, где она остановилась! Мимо тебя проплывают образы всех людей, о которых ты писала, они похожи на пассажиров тонущего корабля. Черная вода накрывает фарфоровые тарелки и поблескивающие серебряные столовые приборы. Спасательных шлюпок нет.

Остаток ночи и часть утра ты проводишь в поисках воровки, укравшей дневник. Ни в одном из обычных отелей ее не оказалось. Ни в «Атлантисе», ни в «Цекосе», ни на «Вилле „Зула“». Ты проверяешь каждое фойе, трясешь каждого менеджера и портье. Пятьдесят долларов каждому, кто поможет найти маленькую темноволосую американку, которая таскает за собой твой дневник. Ты оплакиваешь свой собственный ум. Рыдаешь по своим мозгам, размером с горошину, а квелые песчанки бегают по разрушенному беговому колесу. Идиотка. Дура. Безмозглая.

Но она появляется утром у молодежной гостиницы, свежая как маргаритка (убить, убить, убить ее!), ухмыляясь от уха до уха. Она держит в руках твой дневник, который ты у нее выхватываешь; ты с ней груба. (Разумеется, со временем это пройдет, когда все это недоразумение будет разъяснено, — как ты будешь сожалеть об этом эпизоде, когда ты выхватила книжку у нее из рук с такой силой, что она чуть не потеряла равновесие!) Но опять же, откуда тебе было знать? По каким признакам можно отличить обычную женщину от остроглазой редакторши крупного нью-йоркского издательства, чей труд хорошо оплачивается?

Твои истории превращаются в глянцевую книжку из тех, что хорошо смотрятся на журнальных столиках, великолепную подборку рассказов, эссе и диалогов, как между случайными попутчиками, снабженную снятыми тобой фотографиями и даже каракулями и рисунками с полей твоего дневника. Книга называется «Пассаж», а рецензии на нее такие, что тебе хочется петь.

Книга продается в магазинах по всей Греции. В молодежной гостинице Мак-Грегора можно даже найти экземпляры с автографом автора, которые, разумеется, он подписывает сам и выдает за твою подпись. Ты не возражаешь, а он таким образом может продать их немного дороже. Полученный тобой задаток позволяет тебе добраться до дома и заказать для своих родителей по-настоящему красивые могильные плиты. Они погибли в автомобильной катастрофе еще до того, как ты прилетела в Штаты, так что ты навещаешь их уже сейчас в тишине кладбища. Издатели составляют вторую книгу, а потом и третью, и каждая последующая продается лучше, чем предыдущая.

Тебя подталкивают к тому, чтобы начать путешествовать по миру и собирать новые истории. Для этого у тебя полно денег. Но, если так посмотреть, у тебя полно денег и чтобы этого не делать, поэтому ты возвращаешься на Санторини, покупаешь белый с голубым домик высоко на холме, возле Фиры, и маленькую голубую лодку с названием «Цензио» (что на латыни означает «решимость»). Остаток своих дней ты проводишь, путешествуя по греческим островам, пока однажды не встречаешь мужчину, который похож на тебя, как отражение в зеркале. Независимый, вспыльчивый, непредсказуемый и свободный. Его зовут Лазарус, у него выгоревшие пряди волос и подмигивающие глаза. На протяжении последующей дюжины пропитанных солнцем лет вы носитесь на своих лодках от порта к порту, будто два деревянных дельфина, играющих в догонялки, все время в погоне, никогда не останавливаясь. Зорба однажды сказал: «Омытый солнцем, благодатный дождь укрывает бессмертную наготу Греции прозрачной вуалью. По-моему, счастлива та женщина, которой перед смертью удается походить под парусом в Эгейском море».

Ты умираешь много лет спустя во время кораблекрушения в Наксосе. Ты врезаешься в тридцатифутовую бостон-уэйлерскую яхту под названием «Начало». Ты погибаешь на месте.

241

Продолжение главы 232

Ты не отдаешь ей свой дневник (это, мать ее, твой дневник все-таки), и ты больше никогда не видишь эту женщину, хотя иногда она является тебе в повторяющемся сне. Она плывет на лодке по волнующемуся морю. Ее лодка подплывает к твоей, она наклоняется вперед и протягивает тебе зеленое яблоко.

Твои родители погибают в автомобильной катастрофе. Ты получаешь телеграмму — совершенно абсурдный способ связи, однако в Греции чуть ли не единственный, на который можно положиться. К тому времени, когда ты узнаешь об этом, они уже лежат в земле. Вместе с телеграммой тебе высылают наследство (небольшое по любым меркам), но этого довольно, чтобы купить маленькую голубую лодку с названием «Цензио» (что на латыни означает «решимость»).

Ты знакомишься с мужчиной по имени Лазарус, независимым, вспыльчивым, непредсказуемым и свободным. На протяжении последующей дюжины пропитанных солнцем лет вы носитесь на своих лодках от порта к порту, будто два деревянных дельфина, играющих в догонялки, все время в погоне, никогда не останавливаясь. Ты согласна с Зорбой, который однажды сказал: «Омытый солнцем, благодатный дождь укрывает бессмертную наготу Греции прозрачной вуалью. По-моему, счастлив тот мужчина, которому перед смертью удается походить под парусом в Эгейском море».

Много лет спустя после твоей внезапной смерти в Наксосе (кораблекрушение в бурном море) верный Макгрегор, прибираясь в твоей маленькой хижине на пляже, просматривает пляжные находки, выбеленные ветром птичьи кости и отполированные морем камушки, палочки и водоросли, бутылки с черным и белым песком, просматривает твои книги и фотографии (проявить триста восемь одноразовых камер было недешево!) и находит твои старые дневники, все тридцать штук. Он откупоривает бутылку двенадцатилетнего виски, прочитывает их и думает, что они увлекательны.

242

Продолжение главы 149

Ты решаешь ему поверить. «Твоя нога, — говоришь ты, — это что, они сделали?» «Они ее сломали в ту ночь, когда нашли меня, — отвечает он, оглядываясь через плечо. — Они мне сказали, что их послала донна Мария и что она тебя удочерила». Удочерила? Ты чувствуешь комок в горле. Коза ностра. Немец ковыляет прочь, а ты бросаешься к дому Марии по пропитанным потом улицам. Все сходится. Поздние полуночные собрания в столовой, то, как легко они чувствуют себя в городе, страх и услужливость, которые выказывают им окружающие. Коза ностра. Быстро и тихо ты пакуешь вещи. Ты только не можешь найти свой паспорт. Ты держишь его в ящике туалетного столика в своей комнате, но сейчас его там нет.

Тем же вечером за ужином ты упоминаешь об этом, когда опустели полные пасты тарелки и закончился зеленый салат. Пытаясь сделать так, чтобы в твоем голосе не звучал страх или обвинение, ты просто говоришь, что у тебя пропал паспорт. Они пожимают плечами, Марко закатывает глаза. Больше никто ничего не говорит. Ты осторожно возвращаешься к своему салату, нахваливая вкус и силу уксуса, которым он приправлен.

Они следят за тобой. Это даже не вопрос. Не сами братья Адонис, а люди с улицы. Мужчины и женщины-тени в узких блестящих одеждах. Проходит время, у тебя появляется ощущение петли вокруг шеи — тесноты и удушья. Ты пытаешься связаться со своими родственниками, но все письма проходят через донну Марию, все телефонные звонки отслеживаются. Ты впадаешь в панику.

Не придумав ничего лучше, однажды утром ты убегаешь к парому, пробегаешь целую милю кружными путями к докам, где швартуются большие яхты, а там ныряешь в толпу. Незнакомцы, туристы из Англии, Ирландии, Австралии, Японии. Ты находишь американскую пару и умоляешь их тебе помочь. Может, дело в том, что ты в истерике, может, в твоей национальности, а может, в слезах, но мужчина (бледный и рыхлый), похоже, верит тебе. «Просто помогите мне добраться до Рима, — говоришь ты, — мне нужен только билет на поезд до Рима». Его жена оттаскивает его в сторонку, чтобы посовещаться с ним, и, очевидно, жалуется, но потом они возвращаются и угрюмо сопровождают тебя до парома.

Оказавшись на корабле, ты играешь в кошки-мышки. Ты прячешься от стюардов, капитана и всех, кто может быть знаком с семьей Адонис. В порту ты нервно разглядываешь всех и каждого, подозревая, что любой из окружающих тебя людей может быть прислан за тобой. Пара покупает тебе билет на экспресс до Рима. Мужчина дает тебе сто евро впридачу и пишет на листке свое имя и адрес на случай, если по какому-то счастливому стечению обстоятельств ты решишь вернуть им деньги.

Ты садишься на поезд до Рима, а там отправляешься прямиком в американское консульство, чтобы рассказать о семье Адонис, об украденном паспорте, о том, что они хотели против твоей воли оставить тебя на Сицилии. Там не верят ничему из рассказанного тобой. «Во-первых, — говорит усталый человек в консульстве, — среди мафии нет семьи Адонис. Во-вторых, они заинтересованы в удержании американки на территории Сицилии так же сильно, как в содержании крокодила у себя в ванне».

Вернувшись домой, ты больше никогда не покидаешь США. Ты пытаешься провести кое-какое расследование, но тебе не удается найти никакого подтверждения связи семьи Адонис с организованной преступностью, хотя откуда им знать? Что, банды выкладывают в Сети список своих родственников? Ты ждешь того дня, когда на пороге твоего дома появится Мария или кто-нибудь из ее сыновей и снесет тебе голову за то, что ты сбежала из семьи. Ждать приходится долго. Перед тем как ты умрешь, подавившись персиковой косточкой, ты выйдешь замуж за парня, у которого эрекция появляется так же часто, как интересные идеи, то есть почти никогда. Ты рожаешь от него двоих детей, которые тебе не особенно нравятся. Ты ждешь, когда появятся братья Адонис. Ты наблюдаешь. Но никто так и не появляется.

243

Продолжение главы 149

Ты не веришь ему — ты даешь немцу хорошего смачного пинка и вышибаешь у него из-под рук костыли. Он падает на локти, сильно ударившись и крича от боли. Из-за вашей потасовки все на улице останавливаются — быстро собирается толпа, и все автоматически решают, что это немец обижает девушку, а не наоборот. Они начинают орать на него. «Проклятые наци! — говорит владелец одного из магазинов. — Из-за вас всегда неприятности!» Владелец магазина пинает немца под ребра, и вся толпа напускается на него вслед за ним. Ситуация выходит из-под контроля. В тот момент, когда ты отступаешь назад, вырываясь из толпы, на своем серебристом «Мотто гуцци» подъезжает Марко. Ты запрыгиваешь к нему. Вы уноситесь прочь по неровной булыжной мостовой, подальше от разбушевавшейся толпы.

Вы выезжаете за город, к подножью горы. Ветер гладкими пальцами расчесывает тебе волосы. Твое лицо и ноги купаются в солнце. Одеколон Марко пахнет лимонами, ты зарываешься лицом в его волосы. Вы проводите вместе целый день, осматривая старинные руины и перекусывая в придорожных кафе. Трудно сказать, когда именно, в какой момент ты взглянула на него иначе, но ты вдруг обнаруживаешь, что держишь его за руку, наклоняешься к нему, прижимаешься своими губами к его губам.

Немец умирает. Об этом говорят в новостях и пишут в газетах, он совершенно точно был связан с мафией, но был только пешкой: его использовали для мелких преступлений. Свой паспорт ты находишь у себя под кроватью, в дальнем темном углу, куда он завалился, потому что кто-то случайно затолкнул его туда ногой или шваброй. Когда ты осознаешь, что твоя виза истекает через полгода и что скоро нужно будет уезжать, Марко становится посреди площади на одно колено и просит тебя выйти за него замуж.

Организацией всей свадьбы занимается Мария — ничего более экстравагантного ты в жизни не видела. Твои родители прилетают из дома, мама нервничает, а папе любопытно, но к концу их пребывания за время свадебных торжеств было выпито столько вина и все столько смеялись и танцевали, что можно говорить о том, что между всеми наладились по-настоящему дружеские связи. Они даже поговаривают о переезде на Сицилию, если у них будет внук, и всего через год на свет появляется прелестный пухлый малыш Винченцо. У него астма и слабое сердце, но он — твое яблочко, твой ангел, твоя северная звезда, твоя гора Везувий, вся Италия.

В центральной Сицилии ты открываешь обувной магазин, популярный бутик, в котором продаются туфли не только местного мастера, живущего на горе, но и из Милана, Парижа, Нью-Йорка и Токио. В твоем магазине покупают богатые женщины, невесты и жены, которым удалось откладывать деньги. Винченцо растет в магазине, играет и спит в окружении этих возбужденных и демонстративных женщин, и поэтому многие люди думают, что это твоя вина, что он оказывается голубым. А тебе совершенно наплевать, голубой он, розовый, в горошек или в клеточку. Он — само совершенство.

Разумеется, вся критика сходит на нет, когда он открывает собственную линию обуви в Риме, а потом переезжает в Лос-Анджелес, где становится главным художником по костюмам для крупнобюджетных голливудских картин. Он посылает тебе деньги, а когда ты становишься слишком стара, чтобы управлять магазином, переезжает на Сицилию со своим любовником Робертом, они вместе покупают виллу на холмах и начинают заниматься бутиком.

Ты доживаешь до глубокой старости, ты старше, чем кто-либо из известных тебе людей. Может, дело в рыбе или в оливковом масле, но ты доживаешь до ста восьми лет. Ты умираешь во сне; рядом с тобой, свернувшись калачиком, спят три кошки.

244

Продолжение глав 237 и 253

Ты следуешь за Джедом в Новую Зеландию, где вы обследуете Белый остров, вулкан в форме подковы, в котором, по слухам, распускаемым маори, живут братья-близнецы, которые едят белых людей. Раньше там, на берегу, была серная шахта, но ее забросили, когда все рабочие погибли в результате оползня, а в живых остался только желтый кот. Несмотря на то что каменные стены кратера молчат и мелкие камушки на его склонах не шевелятся, он все еще действующий. Он не извергает лаву, но дышит паром, выпускает дым и шипит, отчего ты ощущаешь приток адреналина и в любую минуту готова убежать.

Вы с Джедом живете в его доме на материке и вместе путешествуете по его делам (летом вы на Таормине, зимой на Белом острове). Так вы живете двадцать лет, собираете данные, делаете фотоснимки, анализируете результаты полевых исследований. Джед немногословен, но у него добрые намерения, и хотя по ночам часто тебе бывает одиноко и хотелось бы, чтобы он больше с тобой разговаривал, ты любишь его. Вы не женитесь — Джед не из тех, кто женится, но у вас есть душевное родство и близость, и большего вам не нужно.

Время от времени ты занимаешься сексом с местными парнями, теми, кто не уезжает в колледж. Обычно ты встречаешься с ними по пути в город по делам. Ты приходишь к ним в их маленькие, тесные квартирки и исходишь потом на узких односпальных кроватях. Джед либо не знает, либо никогда не упоминает об этом. Может, он понимает, что женщине, как и гоночной машине или любому сложному техническому прибору, время от времени требуется обслуживание.

Потом однажды ясным зимним утром у основания Белого острова раздается звук, похожий на аплодисменты. По земле пробегает дрожь. Джед смотрит наверх, и практически в ту же минуту на него падает белый кусок скалы, похожий по форме на воробья. Ты отказываешься хоронить его тело и вместо этого нанимаешь нескольких мальчишек из племени маори, чтобы отнести его переломанные останки вверх по склону и сбросить их в кратер с теплой лавой. Больше ты не станешь подниматься ни на один вулкан. Вместо этого ты остаешься в маленьком домике на материке с видом на море, пока не становишься старой и иссохшей, как обожженная лавой скала.

Ты умираешь в возрасте семидесяти четырех лет от птичьего гриппа. Жар, заложенный нос, тяжелая голова. Люди молятся. Ночью у тебя поднимается температура; снаружи дует холодный ветер; ты всплываешь вверх, вверх, туда, откуда можешь видеть все.

245

Продолжение глав 237 и 253

Ты говоришь Джеду, что слишком долго была вдали от дома и хочешь вернуться назад. Он разочарован, но целует тебя в лоб и говорит: «До свидания». Он дарит тебе карту Италии и часы в том же стиле, что и у него, которые показывают время в трех разных городах. «Пусть на одном из циферблатов всегда будет итальянское время, — говорит он, — на моих часах будет так же».

Ты решаешь не звонить своим родителям, чтобы сказать, что едешь домой, — ты хочешь сделать им сюрприз. Когда ты показываешься на пороге, выясняется, что они нашли тебе замену — студентку по обмену из Японии, которая живет в твоей комнате. «Мы не знали, собираешься ли ты вообще возвращаться, — объясняет твой отец, — а Нана — лучшее, что когда-либо с нами случалось. Ну, ты понимаешь».

Оказывается, эта крошечная прелестная японка совершенно пленила твоих родителей. От них только и слышишь: «Нана то, Нана это». Чего ради ты вообще вернулась? Ты смотришь на свои часы, которые по-прежнему показывают итальянское время. Ты скучаешь по Джеду. За ужином по случаю твоего возвращения они заставляют ее рассказать тебе о японских традициях, и никто не спрашивает тебя о твоем путешествии (вернее, какие-то вопросы они все-таки задают, но все они так или иначе обращены к Нане). Поскольку у тебя больше нет своей комнаты, ты звонишь старому школьному приятелю Джереми, который, по слухам, купил дом. Слухи оказываются правдой. А еще правдой оказывается то, что его подружка только что съехала и ему чертовски одиноко. Он будет счастлив, если ты остановишься у него и пробудешь столько, сколько захочешь.

Единственная проблема состоит в том, что дом находится слишком далеко от города, около часа езды к западу, в маленьком городке Мэйпл-Лэйк. Все равно, зато свежим воздухом подышишь. Джереми работает там на ферме по разведению фазанов — большом участке земли, полностью затянутом сверху сеткой, чтобы фазаны не смогли выбраться. «Это как концлагерь для фазанов, — говорит он, — но платят хорошо».

Он находит тебе работу на ферме, ты соглашаешься на нее только для того, чтобы убедиться, что всем пяти тысячам сорока двум птицам хватает воды для питья. У тебя только одна задача, но работы хватает на целый день. Фазаны пьют очень много. Еще ты замечаешь, что они умные птицы. Они пытаются прятать свои яйца от владельцев фермы и бросаются к воротам, как только их открывают. Ты проникаешься симпатией к этим птицам и даже делаешь несколько дырок в сетке, чтобы помочь нескольким из них выбраться. После этого ты устраиваешься работать в бар для дайверов под названием «Миксеры», а потом на фабрику по производству загонов для скота.

Это ад. Ты ненавидишь это место, ненавидишь Америку и то, что Нана увозит твоих родителей в Японию. Ну и ладно. Ты откладываешь деньги и отправляешься в Новую Зеландию. Джед совершенно счастлив, что ты вернулась. Вы обследуете Белый остров, вулкан в форме подковы, в котором, по слухам, распускаемым маори, живут братья-близнецы, которые едят белых людей. Раньше там на берегу была серная шахта, но ее забросили, когда все рабочие погибли в результате оползня, а в живых остался только желтый кот. Несмотря на то что каменные стены кратера молчат и мелкие камушки на его склонах не шевелятся, он все еще действующий. Он не извергает лаву, но дышит паром, выпускает дым и шипит, отчего ты ощущаешь приток адреналина и в любую минуту готова убежать.

Вы с Джедом живете в его доме на материке и вместе путешествуете по его делам (летом вы на Таормине, зимой на Белом острове). Так вы живете двадцать лет, собираете данные, делаете фотоснимки, анализируете результаты полевых исследований. Джед немногословен, но у него добрые намерения, и хотя по ночам тебе часто бывает одиноко и хотелось бы, чтобы он больше с тобой разговаривал, ты любишь его. Вы не женитесь — Джед не из тех, кто женится, но у вас есть душевное родство и близость, и большего вам не нужно.

Твои родители настаивают на том, чтобы ты вернулась домой, а ты советуешь им идти до конца и удочерить Нану и говоришь, что у тебя все хорошо. Время от времени ты занимаешься сексом с местными парнями, теми, кто не уезжает в колледж. Обычно ты встречаешься с ними по пути в город по делам. Ты приходишь к ним в их маленькие, тесные квартирки и исходишь потом на узких односпальных кроватях. Джед либо не знает, либо никогда не упоминает об этом. Может, он понимает, что женщине, как и гоночной машине или любому сложному техническому прибору, время от времени требуется обслуживание.

Потом однажды ясным зимним утром у основания Белого острова раздается звук, похожий на аплодисменты. По земле пробегает дрожь. Джед смотрит наверх, и практически в ту же минуту на него падает белый кусок скалы в форме воробья. Ты отказываешься хоронить его тело и вместо этого нанимаешь нескольких маорийских мальчишек, чтобы отнести его переломанные останки вверх по склону и сбросить их в кратер с теплой лавой. Больше ты не станешь подниматься ни на один вулкан. Вместо этого ты остаешься в маленьком домике на материке с видом на море, пока не становишься старой и иссохшей как обожженная лавой скала.

Ты умираешь в возрасте семидесяти четырех лет от птичьего гриппа. Жар, заложенный нос, тяжелая голова. Люди молятся. Ночью у тебя поднимается температура; снаружи дует холодный ветер; ты всплываешь вверх, вверх, туда, откуда ты можешь видеть все.

246

Продолжение главы 156

Ты едешь в аэропорт. Нет смысла возвращаться в этот дом, даже нет смысла искать Рашида, который тебя оставил, завез не пойми куда через всю планету и бросил в доме своих сумасшедших родственников. Пошел он. Или она. Не важно.

В аэропорту стоит марево пота и специй. С твоим билетом проблемы: его нельзя ни вернуть, ни обменять, он оформлен на имя Рашида, а новый билет до Лондона стоит целое состояние. Однако аккуратно одетая индианка за конторкой сообщает тебе, что есть специальное предложение из серии: «Только сегодня» — прямой рейс либо до Лондона, либо до итальянского города Бриндизи.

Куда поехать? Ты могла бы долететь до Бриндизи, а там пересесть на паром до Афин, чтобы в конечном итоге добраться до Санторини, последнего в цепочке средиземноморских островов. Или ты могла бы полететь в Лондон, вот только беда в том, что ты на самом деле не хочешь в Лондон. Ты всегда хотела побывать в Ирландии, куда можно добраться из Лондона, просто сев на паром. Ты могла бы долететь до Лондона, а там сесть на паром до Ирландии. В конце концов, больше всего тебе хочется просто убраться отсюда, и тебе практически все равно куда. Ты устала, ты чувствуешь себя неуверенно. Ты совершенно измучена, в мозгу, где копошатся случайные мысли, всплывает бесполезная цитата из римского философа Сенеки: «Для того, кто не знает, в какой порт он направляется, не бывает благоприятного ветра».

Превосходно.

Если ты отправляешься в Ирландию, перейди к главе 100.

Если ты отправляешься в Грецию, перейди к главе 92.

247

Продолжение главы 156

Ты идешь разыскивать Рашида. Сосед говорит, что он пошел на рынок в центральной части города, там он обычно покупает себе сигареты. Ты берешь такси и тащишься через весь город мимо забитых людьми автобусов, мопедов, выпускающих клубы черного вонючего дыма, намокших от дождя афиш болливудских фильмов, военных фургонов, разрушающихся храмов и целой армии нищих. В конце концов ты доезжаешь до какого-то задрипанного полустанка и проходишь через рынок Коннот, тонущий в мареве запахов от специй, с лабиринтами лотков, на которых продаются ткани, жареный арахис, обезьяны, бархатцы и латунные заварочные чайники.

Мальчишка сказал тебе, что сигаретный лоток находится в северо-восточном углу, но если у тебя не получится его найти, просто иди на запах жареных кешью, потому что лоток с жареными кешью находится прямо рядом с табачным.

Ты находишь его за шахматным столом. Он кивает тебе так, будто совсем не удивлен твоим появлением. Вскоре после этого он теряет своего ферзя, и игре конец. Он выкуривает сигарету, а потом еще одну. Вы вместе проходите по рынку. Ты не рассказываешь ему про Илан, про его родственников и про то, что твой чемодан лежит на дороге перед их домом. Он покупает шарф из зеленой ткани, расшитый блестками, рассеянно трет ткань между пальцами, как будто пытается почувствовать свою оборотную сторону, как будто Алюэтта может, как джинн из дыма, материализоваться из этих блесток. Он покупает горячий кофе и яблоко. «Хочешь? — спрашивает он, протягивая тебе прохладный красный плод. — Вкусное». Вы проходите через толпу людей, проходите через рынок и выходите на извилистые улочки. «Они все равно не дадут мне денег, — говорит он. — Моя семья знает, кто я».

Дома Алюэтта и ее квартира теряют свой блеск. Комната выглядит не эксцентричной, а нелепой, не уютной, а заставленной вещами. Ты чувствуешь себя больной. У тебя болит голова, озноб, болит желудок. Сперва ты думаешь, что плохо перенесла разницу во времени, потом думаешь, что, может, простудилась. У тебя темная моча. Ты все время лежишь, ты не можешь есть, только спишь, спишь, спишь, спишь. Дурные сны. Через тринадцать дней ты выплываешь из своей комнаты, твое лицо болезненного зеленовато-желтого оттенка, и Алюэтта немедленно отвозит тебя в больницу. Это гепатит А.

— Вам делали прививку? — спрашивает врач.

Ты не можешь ответить на этот вопрос.

— Вы выезжали за рубеж? — интересуется он. — В какую-нибудь страну третьего мира?

— Я отвечу, — фыркает Алюэтта. — Она была в гребаной Индии.

— Вы могли съесть какую-нибудь зараженную еду, — говорит он. — Немытые овощи, например.

Яблоко. Ты слышишь, как врач распространяется про то, что гепатит А не смертелен, но нужно было приехать раньше, болезнь прогрессирует… Алюэтта возражает ему. «Она съела яблоко на улице, но так ведь и я тоже! — кричит она. — И я тоже!»

— Но вы из Индии, — объясняет врач. — Какие бы бактерии там ни водились, вы на них наверняка реагируете иначе…

Они снова спорят, потом наступает темнота. Предметы в комнате расплываются у тебя перед глазами, ты не можешь сфокусировать взгляд, как будто глаза у тебя замазаны вазелином. Ты лежишь где-то в кровати — в больнице, дома? Ты слышишь голоса родителей, только света очень мало. Сколько времени ты проводишь так — неделю, две? Температуру не удается сбить, инфекция проникает в спинной и головной мозг, поражает ДНК, поедает тебя, как колония черных муравьев, распространяется и разрастается, пока тебя не уносит какой-то волной. Вдох, ты впадаешь в кому, а затем ничего. Ты умерла. (Это было яблоко.)

На небесах твоим ангелом-хранителем оказывается низенький лысеющий писатель Трумэн Капоте, который извиняется за то, что в мире в целом так мало целостности. «Но не из-за яблока же, — жалуешься ты. — Что это за бред — умереть из-за яблока?» Он вздыхает и говорит, что ничего нельзя было поделать. На небесах нехватка хороших писателей, поэтому большинство жизней оказываются посредственными пьесами с дурно написанными финальными сценами. Потом ты пьешь «Пиммз» и имбирный эль, пока не начинается межрелигиозный теннисный турнир. Иисус ведет в счете.

248

Продолжение главы 158

Вы с Кристианой женитесь в Голуэе во время скромной церемонии, на которой нет ни одного из ваших родственников. Ни одного члена семьи. С ее стороны тоже никого нет, они все выдумывают уважительные причины, почему не смогут приехать: у них либо нет денег на билет, либо они слишком заняты, либо больны. Правда состоит в том, что никто не хочет видеть, как две девушки женятся. Ну что же, тем хуже для них.

Вы женитесь на восточном побережье у Моэйрских скал — острых вертикальных утесов, которые врезаются в пенящееся внизу море. Свой медовый месяц вы проводите в одном из разрушающихся замков, что разбросаны по зеленым долинам. Вы катаетесь на серебристых в яблоках лошадях, едите овощное рагу, пьете шампанское и торчите в постели столько, сколько захочется.

Вы переезжаете на старую ферму. Вы обожаете этот старый заброшенный дом с покосившимися дверными косяками и отделанными плиткой полами, такими наклонными, что брошенный на пол мраморный шарик отлетает к восточному углу. Кристиана создает украшения, а ты пишешь и устраиваешься на неполный рабочий день на соседнюю молочную ферму пастушкой. Там делают овечий сыр. У вас нет детей, но вам это и не нужно. У вас две овечки, собака, три кошки и паспорта, в которые каждый год нужно вклеивать дополнительные страницы, потому что вы очень много путешествуете.

Вы живете вдвоем на ферме, пока не превращаетесь в старушек. Тебе удается выпустить две книги, а ее украшения рекламируют в «Вог» и «Вэнити фэр». У вас репутация эксцентричных, начитанных и странных ведьм. Вы умираете так же, как жили, — вместе, во время автомобильной аварии на Моэйрских утесах. На дорогу выскочила овца, и Кристиана резко повернула руль, чтобы не сбить ее. Машина слетела с утеса и рухнула в воду. За мгновение до этого вы смеялись.

249

Продолжение глав 158, 166 и 167

Никогда не знаешь, на кого западешь, кто станет для тебя кем-то незабываемым. Никогда нельзя предсказать, что это будет за человек. Мир устроен иначе. Однако Кристиана останется в твоем сердце до конца твоих дней. Там никогда не будет никого другого. И это не важно, чем ты будешь до конца дней заниматься. Ты умираешь в раздумье.

250

Продолжение глав 166 и 167

Вы с Кристианой женитесь, роскошной церемонии проходит в Малибу. Фарфор ручной работы, шелковые шатры, идеальная погода. Ты берешь ее за руки, и вы вверяете друг другу свои жизни. На церемонии присутствуют сотни людей, знаменитости, продюсеры, агенты, охрана. Над головами в небе парят вертолеты, журналисты пытаются заполучить какой-нибудь крамольный снимок, но вам все равно — небо никогда не было таким голубым, солнце никогда не было таким теплым. Вы счастливы.

Вы с Кристианой оговариваете, что ты снимешься еще в нескольких фильмах (просто чтобы окупились траты, которые тебе приходилось делать в начале карьеры), а потом вы вдвоем отойдете в тень. Вы перекрашиваете волосы в черный цвет, убираете татуировки с запястий и меняете имена. Теперь вас зовут Эйдан и Айре. Так вы добираетесь до Голуэя, где Кристиане в наследство от дедушки с бабушкой достался небольшой каменный коттедж. Свой медовый месяц вы проводите в одном из разрушающихся замков, что разбросаны по зеленым долинам у Моэйрских скал. Вы катаетесь на серебристых в яблоках лошадях, едите овощное рагу, пьете шампанское и торчите в постели столько, сколько захочется.

Вы переезжаете на старую ферму. Кристиана создает украшения, а ты пишешь и устраиваешься на неполный рабочий день на соседнюю молочную ферму пастушкой. Там делают овечий сыр. У вас нет детей, но вам это и не нужно. У вас две овечки, собака, три кошки и паспорта, в которые каждый год нужно вклеивать дополнительные страницы, потому что вы очень много путешествуете.

Вы живете вдвоем на ферме, пока не превращаетесь в старушек. Тебе удается выпустить две книги, а ее украшения рекламируют в «Вог» и «Вэнити фэр». У вас репутация эксцентричных, начитанных и странных ведьм. Вы умираете так же, как жили, — вместе, во время автомобильной аварии на Моэйрских утесах. На дорогу выскочила овца, и Кристиана резко повернула руль, чтобы не сбить ее. Машина слетела с утеса и рухнула в воду. За мгновение до этого вы смеялись. Перед тем как на тебя обрушивается поток воды, у тебя в голове одна отчетливая мысль: оно того стоило.

251

Продолжение главы 122

Ты остаешься в Рейкьявике. Ты звонишь своим родителям и говоришь им, что не можешь вернуться домой — тебе предложили место в музее. Ты растеряна и взволнована, но говоришь им, что это еще только на полгода (этого времени должно хватить на то, чтобы расшифровать рецепты оставшихся зелий из книг). Сигги, похоже, тоже растерян, он думал, что ты возвращаешься домой, и, очевидно, не слишком счастлив оттого, что ты остаешься. «Ты в последнее время странная какая-то, — говорит он. — Всегда сама по себе и в своих мыслях».

Ты понимаешь, что с ним будут проблемы.

А тем временем Хальдура распространяла о тебе слухи, что ты, мол, учишься ведовству и уже навредила нескольким людям. Ты пытаешься не обращать на нее внимания, сколько можешь, но когда дурная слава о тебе доходит до соседней деревни и ты уже не можешь купить себе продуктов, не услышав за спиной перешептываний, ты понимаешь, что с тебя довольно. Ты варишь «мутный чай», замедляющий работу коры головного мозга, от которого человек делается очень сонным и очень тихим. Но действует он только непродолжительное время, поэтому тебе нужно найти способ подсовывать ей его регулярно.

Ты дожидаешься, когда она уезжает в Рейкьявик на целый день за материалами, и пробираешься в ее дом. В маленькой, отделанной голубой плиткой ванной ты берешь тюбик зубной пасты и достаешь шприц, украденный тобой из аптечки, которую Сигги держит для коз. Ты впрыскиваешь в тюбик с пастой мутный чай и закручиваешь крышку. Это оказывается почти что слишком простым. В течение недели Хальдура возвращается домой, но никто ее на улице не видел. Она не показывается на еженедельной игре в покер и на продуктовом аукционе, а когда ей звонят соседи, она только жалуется на головную боль и общее недомогание.

Успех окрыляет тебя. Ты начинаешь манипулировать людьми по всей деревне, но только на благо или по крайней мере ради того, что ты сама считаешь благом. Ты заставляешь тявкающих собак замолчать, помогаешь богатым мужчинам влюбиться в матерей-одиночек, помогаешь детям заучивать свои расписания. Люди замечают, что ты обладаешь странной властью, что животные тебя любят, и все обычно происходит так, как этого хочешь ты. Когда Сигги умирает от внезапного сердечного приступа, все начинают думать, что это ты его убила, потому что он пытался помешать твоему колдовству. После этого они стараются держаться от тебя подальше. Но твое имя становится известным в Исландии, о тебе говорят как о женщине, которая может устроить что угодно, может вернуть настоящую любовь и избавить от врагов. Люди приезжают издалека, чтобы поговорить с тобой. Они с опаской платят тебе за зелья и делают все именно так, как ты им велишь. Спустя некоторое время ты пытаешься вернуться обратно в Америку, но там твое колдовство не срабатывает. В американцах слишком много антибиотиков и антидепрессантов, чтобы природные компоненты твоих зелий могли на них подействовать.

Ты возвращаешься обратно в Исландию, в свою деревню, где живешь жизнью затворницы со своими любимыми четвероногими (двумя кошками, собакой и домашней мышкой по имени Филлис). Вы все живете в маленьком белом коттедже с видом на море на острой черной скале. Ты не одинокая — ты просто одна. В деревне тебя уважают, но не любят близко к тебе подходить. Они лишь от случая к случаю приходят к тебе за зельями, настойками и отравленными стрелами.

Поэтому много ночей ты проводишь в одиночестве перед жизнерадостной масляной лампой; море ударяет своими волнами о берег внизу. Ты сидишь на диете из свежей рыбы и привозной голубики, и так ты доживаешь до преклонного возраста. В конце концов ты умираешь от неизлечимой, лишенной всякого волшебства болезни, для лечения которой не существует зелья, название которой «старость». Ты умираешь бездетной и одинокой, все по-прежнему считают тебя ведьмой. Умерев, ты считаешь своим полным правом ожидать увидеть Бога, Богиню или Будду — ну хоть кого-то, но оказывается, все, что у тебя было, это вот эта одна жизнь, никакого второго шанса, нет никакой возможности все переделать, ни возмездия, ни воздаяния, ни вознаграждения. Только пыль, в которую ты медленно превращаешься. С твоей смертью должно было погибнуть и твое колдовство, но твои книги во время похорон утащила из твоего дома одна смышленая деревенская девчонка, и теперь она читает их, чтобы понять, что в них написано. Она тоже умрет в одиночестве.

252

Продолжение глав 92 и 122

Ты соглашаешься на эту работу, но тебе приходится перебраться из своей пещеры в пузатую скрипучую деревянную хижину на задворках домов посимпатичнее на пляже, но ты любишь звук прибоя и относительную личную свободу. Теперь ты работаешь в гостинице для молодежи, регистрируешь вновь прибывших, убираешь туалеты, меняешь постельное белье, моешь полы, закупаешь выпивку для маленького бара в переднем зале для отдыха (он на открытом воздухе, с огромной деревянной перегородкой в центре, сделанной целиком из бревен, принесенных прибоем), а твоим любимым времяпрепровождением является записывание рассказов заезжих туристов.

Есть парень, на которого в Египте напал верблюд, девушка-ныряльщица, которая за пиво показывает свои шрамы от укусов акул, мужчина, которого после того, как он в Марракеше поел чили, рвало так, что он вытошнил весь желудочный сок. Все эти истории ты записываешь в черную книжечку — дневник, который ты купила в Фире. Некоторые из них просто заметки, некоторые обладают известной глубиной. Тебе нравится это помнить. Проходит один сезон, его сменяет другой. Путешествующие приходят и уходят, как приливы. Летом их больше, зимой совсем мало. Рассказы накапливаются и становятся твоими сбережениями. Потому что тратить деньги тебе особенно не на что, кроме как на дневники, карандаши и странные одноразовые фотоаппараты, которыми ты снимаешь людей, которых описываешь. В конце концов у тебя оказывается накоплено достаточно денег, чтобы поехать домой, если тебе захочется.

Если ты летишь домой, перейди к главе 231.

Если ты остаешься в гостинице для молодежи, перейди к главе 232.

253

Продолжение главы 93

Незнакомец — это опасно. Ты говоришь немцу: «Спасибо, нет». У тебя нет привычки ходить куда бы то ни было с незнакомцами. Вместо этого ты спрашиваешь владельца бара, где ты можешь переночевать, и оказывается, что у его кузена Ники есть «место», без названия, просто место тут неподалеку. Ты дотаскиваешь туда свой багаж, нажимаешь на маленькую кнопку дверного звонка, на котором написано: «Пансионат», и вваливаешься внутрь.

Ты спишь так же крепко, как в первую ночь, когда только приехала в Италию, — всю ночь и почти целый день. Ты просыпаешься вечером и потягиваешься; свежий соленый воздух бодрит тебя. На первом этаже в полном людей кафе ты встречаешь нескольких путешественников, которые рассказывают тебе, что они только что из городка Каннето ди Карония, из маленькой деревушки в семидесяти километрах от вулкана Этна, где, как говорят, обитает дьявол. В этой деревне постоянно отовсюду вырывается огонь: из выключенных электроприборов, автомобилей, телевизоров, микроволновых печей, выключателей, блендеров и мобильных телефонов. Все эти вещи оказываются внезапно охвачены огнем, но только в присутствии людей. И все это происходит, несмотря на то что компания, поставляющая электричество, обесточила городок и подключила их всех к генератору, но тут и он загорелся. Ни ученые, ни инженеры, ни священники, ни полиция, ни энтузиасты, занимающиеся исследованием паранормальных явлений, не могут объяснить этого феномена, они толпами прибывают в этот город, но не могут понять, что там происходит. Чудно. В деревне почти никого не осталось. Этой информации для тебя достаточно, ты пакуешь свои сумки и направляешься на юг, чтобы увидеть это своими глазами.

Добираться туда долго — автобусами на Сицилии управляют слегка умственно отсталые люди, но после того, как ты два раза садилась не на те маршруты, и после общения с водителем, который что-то тебе орал с сильным сицилийским акцентом, ты в конце концов приезжаешь в «почти заброшенный» городок Каннето ди Карония. Ты останавливаешься в единственной гостинице, которую тебе удается найти. Втиснутая между железной дорогой и морем, она расположилась на главной улице города. Называется «Отель „За Мария“». В других комнатах остановились швейцарские сейсмологи, вулканолог, куча репортеров и экзорцист. (Кто бы мог подумать, что экзорцистом окажется низенький рыхлый мужчинка в зеленых очках, как у Гарри Поттера?)

«Нет туристов?» — спрашиваешь ты за ужином вулканолога. (В Каронии можно поужинать только в одном месте — в лобби гостиницы, где еду, которую готовят на холме, зачерпывают ложками из металлических чугунков. Плиты запрещены ради безопасности повара.) Вулканолога зовут Джед, он из Новой Зеландии, и он чертовски привлекателен. Карамельного оттенка кожа, крепкие руки, серые, как камни, глаза. «Туристов здесь нет, — шепотом говорит он, — только эти лунатики, я и ты». Он рассказывает, что никакого огненного демона, дьявола или полтергейста нет. «Просто утечка метана, — вздыхает он. — Гора Этна очень забитая. Всего в нескольких милях отсюда магма залегает горизонтально, а не вертикально, из-за этого образуются подземные воздушные подушки, заполненные метаном. А он очень горюч, нестабилен, легко воспламеняется, ему достаточно всего одной искры, чтобы разгорелось пламя, — этим и объясняется то, что пожары обычно начинаются только в присутствии людей. Из-за нашей электропроводки происходит возгорание метана. Ну и некоторые люди, разумеется, больше притягивают такие явления». Он легонько толкает тебя локтем: «Понятно?»

Он рассказывает тебе, что характер распространения магмы в сочетании со снижением числа землетрясений горы Этна указывает на то, что может произойти сильное извержение, как на острове Святой Елены. Он предсказывает, что это произойдет через месяц или около того после начала сезона дождей, но пока там дожди нечасты.

Он показывает тебе все данные сейсмологов и схемы, точные инструменты, которые он использует для регистрации активности землетрясений, движения линии сброса и вообще любых указаний на движение коры. Ты-то, конечно, всегда считала, что земля — это что-то совершенно монолитное, но Джед заставляет тебя изрядно пересмотреть свои взгляды. «Я на самом деле почти закончил свое исследование здесь, — говорит он, — и собираюсь завтра на Таормину. Я ищу горячие точки, в которых активность магмы Этны близка к поверхности, но там, где они находятся вдали от цивилизации. В основном эти места находятся под водой вдоль побережья Сицилии. Я обнаруживаю их с помощью теплоизмерительного оборудования, прикрепленного к лодкам. Я знаю, что ты только что сюда приехала, но не хотела бы ты поехать со мной в качестве ассистентки?»

Ты едешь с Джедом. Утром вас забирает нанятый фургон, который довозит вас до парома, а на нем вы добираетесь до Таормины, острова в форме бабочки недалеко от Сицилии, с двумя огромными заливами и потрясающим видом на гору Этна, которая выглядит несколько устрашающей, особенно теперь, когда ты знаешь, что может произойти извержение.

На таинственной и завораживающей Таормине, колыбели аристократов всех времен: сицилийцев, греков, римлян, византийцев, сарацинов, арабов, норманнов и испанцев, — по-прежнему лежат руины гимнасия, где тренировались спортсмены для олимпийских игр, номахии (здания, названного в честь древней морской военной игры), арабского некрополя, роскошные общественные сады, старинное аббатство Бадиа Веккья.

Джед опытный путешественник. Все его приборы складываются и умещаются в огромном рюкзаке, а схемы и документы запечатаны в водонепроницаемые трубки. У него на поясе висят прибор «джи-пи-эс»[32] и спутниковый телефон, чтобы с ним в любое время и в любом месте смогли связаться из Гавайского университета (на который он работает). «Сколько времени тебя не было дома?» — спрашиваешь ты. «Я возвращаюсь в Новую Зеландию зимой, — отвечает он. — Но мой дом в любом месте, где есть вулканы».

Как Джед и обещал, в тот же день вы оказываетесь на арендованной яхте в Средиземном море, устанавливаете термоизмерительное оборудование, призванное обнаруживать горячие точки на вулканическом дне — вены магмы. Джед объясняет, что единственный способ избежать катастрофического извержения — это пробурить дно там, где залегают вены магмы, и выпустить ее наружу по дну. Сотрудники Гавайского университета работают вместе с несколькими схожими группами ученых, которые, по сути, тоже являются разведчиками, собирают данные и отпределяют места будущего бурения дна.

В конце длинного дня ты в солнечных ожогах и счастлива. Собрав данные, Джед переносит их в компьютер, который связывается с компьютером на Гавайях. На следующий день вы снова выйдете в море и послезавтра тоже. Оказывается, у тебя достаточно крепкие ноги и желудок для того, чтобы переносить даже сильную качку, и Джед быстро учит тебя, как пользоваться термоизмерительным оборудованием.

Пролетают дни, проходит сезон, и подходит к концу проект. Для Джеда приходит время возвращаться на свой зимний вулкан Белый остров в Новой Зеландии. Он спрашивает, не хочешь ли ты поехать с ним. Он может нанять тебя в качестве ассистентки, чтобы тебе не пришлось задаром таскать на себе термоизмерительное оборудование. Но контракт нужно будет заключать на пять лет, потому что контрактов на менее длительное время университет не заключает. Ты так давно не видела своих родственников, если ты подпишешься на это, у тебя не будет денег на долгие перелеты домой чтобы повидать их; если ты согласишься на эту работу, это будет значить, что еще много лет ты не увидишь родных и друзей.

Если ты едешь на Белый остров, перейди к главе 244.

Если ты не едешь на Белый остров, перейди к главе 245.

254

Продолжение главы 50

Ты садишься на поезд до Берлина и под ритмичный стук колес погружаешься в глубокий неровный сон. Просыпаешься ты уже в Берлине, пассажиры торопятся выйти из вагона. Ты трешь глаза, чтобы проснуться, и оглядываешься вокруг в поисках своего рюкзака, но его нигде нет. Ты, как безумная, ищешь его по всему вагону и зовешь проводника, который помогает тебе его искать. По мере ваших поисков у тебя появляется жуткое чувство, что кто-то украл все, что у тебя было.

Проводник — приятный парень примерно твоих лет. «Es tut mir Leid, — говорит он, качая головой. — Мне жаль». Он говорит, что его зовут Оливер и он может показать тебе, где находится полицейский участок. Он помогает тебе выйти из поезда и сориентироваться в Хауптбанхофе — полном людей берлинском железнодорожном вокзале.

«Вот, — говорит Оливер, — в полицию туда». Он провожает тебя через кроличий садок коридоров до маленькой полицейской будки, где ты заполняешь подробное заявление о пропаже своего рюкзака (немцы обожают подробные отчеты). Они дают тебе формы документов, необходимых для получения нового паспорта в американском консульстве, и карту, как туда можно добраться. Ты сразу же чувствуешь себя лучше. Формы и карты спасают от хаоса. Оливер говорит, что это был его последний поезд на сегодня и что он свободен, поэтому он был бы рад показать тебе дорогу к посольству.

Светит солнце, по пути Оливер показывает тебе старые, украшенные лепниной здания в ренессансном стиле с отметинами от шрапнели на фасадах, оставшимися со Второй мировой войны. Старинные здания часто стоят бок о бок с современными — так можно понять, куда падали бомбы. По пути ты понимаешь, что Оливер на самом деле вполне симпатичный и очень образованный. Ты жалеешь, что не воспользовалась помадой.

После того как он провожает тебя до консульства (где тебе дают небольшую «стипендию для выживания» и произносят типичный формальный монолог о том, сколько времени займет восстановление паспорта), Оливер робко спрашивает, не хотела бы ты посмотреть Берлин. Он замечает, как удобно, что у тебя нет тяжелых чемоданов, которые нужно было бы таскать с собой.

Разумеется. Ты с удовольствием. Он устраивает тебе тур по городу, вы садитесь на У-бан — современные скоростные электрички, чьи пути охватывают весь город. Вы осматриваете Бранденбургские ворота, которые были заказаны Фридрихом Вильгельмом II и были призваны символизировать мир, а потом, по иронии судьбы, во время коммунистического режима были местом, где оборвались многие жизни. Вы заходите в Шарлоттенбургский дворец, подарок короля Фридриха III жене, Софии Шарлотте. (Когда и почему мужчины перестали дарить дворцы?) Потом он отводит тебя к руинам Берлинской стены.

Он помнит ночь, когда стена была разрушена. «Кто-то вбежал в бар, — рассказывает он, — с криком: „Стена рушится!“ Мы бежали туда со всех ног, и отовсюду появлялись люди с молотками и топорами. Они что-то кричали, и было не важно, чем ударить в стену, лишь бы ударить. У одной женщины в руках была железная кастрюля, так она колотила по стене так, будто хотела не просто разрушить ее, а причинить ей боль. Мы увидели, как с другой стороны появилась рука первого человека, взобравшегося на стену. Все его подбадривали, а потом били в стену днем и ночью, до тех пор пока она не рухнула. Пока не остались одни развалины, которые валялись, будто выбитые зубы».

Он отвозит тебя в район Кройцберг, место жутковатое, но интересное. С тату-салонами, кофейнями и художественными галереями. На ужин вы едите сосиски с горчицей со вкусом креветок, и от всех этих прогулок и разговоров на тебя нисходит покой. Иногда доброта незнакомцев — это лучшее, что есть на свете.

Оливер приводит тебя в магазин, чтобы купить тебе зубную щетку, а потом помещает тебя в гостиницу «Транзит» для молодежи, в центре района. Он говорит, что зайдет за тобой завтра, и если ты захочешь, он покажет тебе восточный Берлин. На прощание он легонько целует тебя в щеку. Так странно чувствовать себя легко с кем-то, кого ты встретила совсем недавно. Ты чувствуешь себя счастливой.

Следующий день ты проводишь вместе с Оливером, равно как и день после этого. Тебе нравится его запах, нравится, что воротнички его рубашек всегда хрустящие и накрахмаленные, а черные остроносые туфли всегда блестят (в конце концов, он же немец). Когда через неделю ты получаешь свой паспорт, тебе не хочется уезжать. У него небольшая квартира в дальнем конце города, где он хранит свою обширную коллекцию джазовой музыки, а в качестве домашнего питомца — норка по кличке Минутка. «Минутка! — кричит он. — Почему тебе обязательно надо съедать все хлопья на завтрак? Ну почему?» Минутка спит вместе с ним, свернувшись у его подбородка уютным калачиком. У него самая роскошная и «экологичная» подушка в мире.

Оливер признается, что влюблен в тебя, влюблен с первой минуты, как увидел тебя в поезде. Говорит, что не знал, что можно так себя чувствовать, будто сердце превратилось в карнавал, будто из каждой поры тела рвется фейерверк. Ты спрашиваешь его, каждой ли девушке он такое говорит, а он смотрит на тебя совершенно по-овечьи и говорит, что уже год не занимался сексом. Ты тут же толкаешь его на постель и исправляешь это положение.

Ты понимаешь, что, если хочешь остаться, тебе нужно найти немного денег. Поэтому ты звонишь своим родителям, чтобы ненавязчиво попросить их выслать тебе немного наличности (до сих пор ты не особенно часто им звонила), а они не только отвечают тебе, что никаких чертовых денег тебе не вышлют, но и велят тебе немедленно возвращаться домой. Мама плачет. Она говорит, что с тех пор, как ты уехала, у нее начались мигрени. Она нездорова.

Тебе стыдно — тебя действительно уже давно не было дома, и чем больше времени ты проводишь, валяя дурака где-то за морями, тем больше времени ты теряешь. Времени, которое ты могла бы посвятить своей карьере, своей жизни дома (ведь твой дом по-прежнему там, разве не так?). Оливер говорит, что у него есть друг, владелец цирка бурлеск, и ему нужна помощь. Платят довольно неплохо, и ты могла бы остаться в Берлине на неограниченное время. Разумеется, нельзя понять, надолго у тебя с Оливером или нет (любой, кто слишком быстро говорит: «Я люблю тебя», может оказаться нудным ублюдком). Конечно, если ты останешься, это убьет твоих родителей. Они подумают, что ты сбежала из дома, чтобы выступать в цирке, и по большому счету они будут правы.

Если ты поступаешь в цирк бурлеска, перейди к главе 125.

Если ты едешь домой, перейди к главе 127.

255

Продолжение главы 50

Ты садишься на поезд до Парижа. В купе ты одна, рюкзак давит на колени своей тяжестью. Под стук колес ты погружаешься в глубокий уютный сон, засыпаешь прямо сидя на своем месте. Ты просыпаешься на вокзале Сен-Лазар, центральном железнодорожном вокзале Парижа. Ты протираешь глаза и выпрямляешь затекшую спину, и тут осознаешь, что привычного нейлонового мешка у тебя на коленях больше нет. Твой рюкзак пропал. Исчез. Ты, как безумная, ищешь его по всему купе, зовешь проводника, рыщешь по всему вагону, но со все нарастающим чувством паники понимаешь, что кто-то, вот просто так, походя, забрал все твое имущество. У тебя в кармане паспорт и немного денег, но больше ничего.

Проводник — коротышка с тугим пузом. У него красное лицо, и ты его раздражаешь. Он громко сморкается в бумажную салфетку. «Выходи! — велит он. — Выходи, поезд сейчас отправляется обратно!» Он практически выпихивает тебя из вагона, ты падаешь прямо на носильщика, высокого нескладного парня с энным количеством прыщей и широкой улыбкой. Ты сбиваешь его с ног, и он улыбается, поднимаясь. Тебе последний раз так улыбались, с дружелюбным любопытством, очень давно, и тебе от этого хочется плакать. Он просит тебя не волноваться, мол, после ночи, проведенной в Париже, тебя уже ничто не будет волновать. Его рабочий день закончился, и он с приятелями собирается пойти выпить. Не хочешь присоединиться?

В конце концов вы оказываетесь в Латинском квартале, в прокуренном, полном людей джазовом клубе под названием «Le Caveau des Oubliettes», которое условно можно перевести как «Камера обскура» или «Унитазная пещера». Он глубоко под землей — вниз по ступенькам внутри старинного парижского подземелья, похожая на грот пещера, в которой когда-то пытали врагов государства. Считается, что это старейший джазовый клуб Парижа.

Пьер и его друзья садятся за столик у сцены, где играет джазовый квинтет. Они курят, смеются и хлопают друг друга по спинам. Несмотря на то что многие из них не говорят по-английски, ты можешь понять, что они милые работящие люди. В большинстве своем официанты, лакеи и носильщики. Они ведут себя не высокомерно и не заискивающе — похоже, ты им просто нравишься, и они тебе нравятся. После джазового клуба они отводят тебя в кабаре «Ша нуар» в районе Пигаль. Это полное укромных закутков помещение, где по залу курсируют девушки «без верха» с мятного цвета напитками на подносах. Шоу только что началось, занавес поднимается, и вашему взгляду предстает водопад в натуральную величину, в котором плещутся обнаженные русалки, а вокруг в аквариуме из прозрачного акрила плавают живые рыбы. В следующем акте водопад превращается в ледяной каток, на котором катаются фигуристки «без верха», а потом в салун, как в вестернах, по которому на живых лошадях скачут и палят в разные стороны ковбойши. Разумеется, тоже «без верха».

К концу вечера ты напилась, устала и счастлива. Только когда в зале зажигается свет и ты вместе со всеми вываливаешься оттуда в опилках и дыму, ты вспоминаешь, что тебе негде ночевать. Пьер предлагает тебе остановиться у него дома. «Дом» оказывается яхтой, которая досталась ему в наследство с тех времен, когда стояла на якоре на Сене. Вы вдвоем проходите по улицам, которые теперь почти стихли (на востоке встает солнце), до неровной набережной; он помогает тебе пройти по длинным мосткам до своей маленькой деревянной яхты, которая называется «Марионетт жоли» — «Красивая куколка».

Когда ты ступаешь на борт «Марионетт жоли», там пахнет плесенью и дизельным топливом. Она освещается антикварной масляной лампой, прикрученной к стене, в свете которой можно различить маленькую кухоньку с плитой и холодильником, вполовину меньше обычного, крошечную ванну и тесную спаленку в носу яхты. Пьер говорит, что может поспать на коротком диванчике, переделанном из кухонной банкетки, но ты говоришь ему, что все в порядке, и если ты не станешь снимать джинсы, вы можете вдвоем переночевать на кровати. Поэтому вы забираетесь в треугольную комнатку и пытаетесь устроиться поудобнее, не касаясь друг друга, что в таких условиях совершенно невозможно.

Все заканчивается тем, что ты остаешься с Пьером. Жить на «Марионетт жоли» трудно, возникает множество моментов, когда хочется все бросить и уйти, но в том, чтобы жить на реке, есть что-то завораживающее (один из моментов, после которого тебе захотелось все бросить и уйти, был, когда ты бухнулась животом прямо в Сену, после чего от тебя несло плесенью, дизельным топливом, планктоном и тиной. На то, чтобы полностью избавиться от запаха, ушло две недели, к тому же волосы нужно было мыть со свежевыжатым лимонным соком и томатной пастой). Вода постоянно меняется; сейчас она спокойная, как зеркало, а минуту спустя по ней пробегает волна раздражения. По ночам у волн есть ритм, как у скрипучих деревянных шарниров. С дороги сверху доносится запах выпечки, и утром запах свежеиспеченного хлеба щекочет тебе ноздри еще до того, как ты проснулась.

Яхта не плавает, на ней не ходили уже много лет. На реке дюжины старых лодок, вроде этой, они хороши, как дома для своих обитателей, но непригодны для плавания. Это мертвые двигатели и раскрашенные деревянные ящики для цветов. Пьер неловко отводит взгляд каждый раз, когда упоминает о своем дедушке, от которого ему досталась эта яхта. «Он бы проделал в ней дырку и утопил бы, — вздыхает Пьер. — Она была его сердцем». Он клянется, что однажды восстановит яхту и вернет ей былую славу, как только накопит достаточно денег.

Пьер устраивает тебя работать на вокзал Сен-Лазар в камеру хранения. Целыми днями ты через маленькое металлическое окошко принимаешь билеты и снимаешь багаж с огромных забитых полок. Сумки, коробки, дипломаты, чемоданы, саквояжи, чехлы для скрипок, дамские сумочки. Ты присваиваешь им имена, люди оставляют их. Они оставляют радио, корзины для пикника и пакеты из магазинов. Еще бывает, что они оставляют вещи, и никто за ними не приходит. В просторном складском помещении есть целая секция, где пылятся вещи из «Бюро находок». Все каталогизируется и хранится под замком у внимательного начальника носильщиков Ле Грана. Он сам себя называет «носильщиковод», но Пьер тебя заверяет, что вообще-то такой специальной должности нет. «Он просто это выдумал, — говорит Пьер. — Он такой же обычный носильщик, как все остальные».

Ле Гран — забавный краснолицый колобок, который постоянно держит в руках пюпитр в виде дощечки с зажимом. Когда-то он занимал на вокзале важную должность, но что-то такое не то сделал, связался, с кем не надо было, и его перевели в самую клоаку вокзала к потерянному багажу. Вместо того чтобы жаловаться на жизнь или озлобиться, Ле Гран начал проявлять к своей нынешней работе почти маниакальный интерес. Он постоянно следит за тем, сколько на полках в каждый момент времени лежит единиц багажа. Он рисует схемы и таблицы. «В Валентинов день хуже всего, — вздыхает он. — Эти с разбитыми сердцами вечно все теряют».

Он гордится тем, сколько ценных вещей хранится у него в «Бюро находок». «Ничего не украдено, ничего не стянуто, — шепелявит он, постукивая по своему переносному пюпитру. — Однажды мужчина приехал сюда из самого Марселя за прахом своего отца, который пролежал здесь одиннадцать лет. Одиннадцать лет эта золотая урна простояла в картонной коробке в ячейке 565еА». Он снова постукивает по пюпитру: «В целости и сохранности».

Ты бы хотела найти такую же поэтичную работу, как у Ле Грана, но правда состоит в том, что от твоей у тебя болит голова, болят натруженные руки и ноет спина. Главным утешением служит то, что ты живешь в Париже. Люди, магазины, французские пудели. Цвет, фактура, повсеместные интриги. Просто ходить по улицам здесь — это все равно что пить вино, вдыхать цвет или откусывать от самых лакомых кусочков мира. Вкусны даже самые незначительные детали. У тебя хорошие друзья, Пьер становится твоим парнем, и (почти) все воспоминания о Филиппо уходят в историю.

Ты даже полюбила «Марионетт жоли», то, как она выглядит, с ее латунными поручнями и тиковыми бортами. Тебе нравится вместе с Пьером готовить простую вкусную еду и играть в покер по пятницам, когда игра затягивается почти до четырех утра. За это время вы успеваете по нескольку раз спеть французские героические гимны, провести горячие дебаты на политические темы и проделать все дурацкие штуки вроде той, когда Бастион делает глоток пива, а потом выпускает его через глаза.

Поэтому когда одна из подруг Пьера, Мари, рассказывает тебе об удивительной работе, на которую ты можешь устроиться, ты не знаешь, соглашаться тебе или нет. Работа на корабле, который ходит по всему миру. Он называется «Д. О.» — «Дом в океане». Мари говорит, что им нужен еще один человек на камбузе и они выходят из порта через неделю. Это возможность сделать в жизни что-то еще, что-то более конструктивное, но тебе придется оставить Париж и Пьера.

Если ты садишься на корабль, перейди к главе 260.

Если ты остаешься в Париже, перейди к главе 262.

256

Продолжение главы 97

Ты решаешь вырваться из этого. Выскальзываешь из автобуса и убегаешь в ночь. Ты не останавливаешься, пока не добегаешь до станции, где в конце концов садишься на поезд-экспресс до Милана (это единственный поезд, который идет в этот час). В поезде ты пытаешься заснуть, но у тебя не получается, Нервы, нервы, нервы… Ты шатаешься туда-сюда по пустым коридорам, за окнами проносятся размытые ночные пейзажи.

— Сигарету дать? — спрашивает тебя наконец парень в голубом рабочем комбинезоне.

— Прошу прощения?

— Всякому, кто взвинчен, нужна гребаная сигарета. Ты тут шатаешься целый гребаный час, и у меня от тебя голова болит, мать твою.

Его зовут Эдди, и он американец. Здоровенный крепкий парень с густой белой бородой. Похож на слегка обдолбанного Санта-Клауса. Он с Аляски, работает на плавучей буровой вышке. «Приехал работать на этой гребаной вышке у Сицилии».

— На буровой вышке?

— Да на трубопроводе. На гребаном трубопроводе. Только эта гребаная штуковина никогда больше не заработает.

Он тебя веселит. Если верить его рассказам, так почти все в мире «больше не хренчит». Эдди, или, как он сам себя называет, Большой Эдди, ругается больше, чем кто-либо, кого ты когда-либо встречала. И к тому же о философии, религии и политике ему тоже известно больше, чем кому-либо, кого ты когда-либо встречала. В поезде он цитирует Аристотеля, приводит свои возражения против субсидирования возобновительного лесохозяйства и утверждает, что он делает лучшую в мире клюквенную начинку для запеченной утки (в этом гребаном мире, разумеется).

Он возвращается обратно в Анкоридж, где собирается пересесть на самолет до Халибут-Коув — «Палтусовой пещеры» — крошечной рыбацкой деревушки на острове у западного побережья Аляски. «Я живу в трех товарных контейнерах, спаянных вместе. Они, правда, хорошо прогреваются, даже в самые холодные зимы. У меня там три гребаные печки, которые я топлю кедровыми дровами. — Он смеется. — Пахнет прям как какая-то гребаная мечта». Но перед тем, как он сможет поехать домой, у него есть кое-какие дела в Милане, а потом еще в Риме. «Я смогу уехать из этого рая для итальяшек еще только через две гребаные недели, — говорит он. — Не могут ради меня пошевелиться побыстрее, мать их так».

Тебе нравится Эдди. Рядом с ним ты чувствуешь себя в безопасности. Рядом с ним, вольным, веселым, добродушным, все сумасшествие нескольких прошедших недель кажется далеким и маловероятным. Как дурной сон. Когда он, сходя с поезда в Милане, приглашает тебя с собой на механический завод, где делают какие-то двигатели внутреннего сгорания, ты с удовольствием соглашаешься. Просто, когда ты рядом с ним, ты чувствуешь себя в безопасности. Как будто Аади до тебя не добраться. Как будто никому до тебя не добраться.

Так что через две недели, в течение которых ты, оглядываясь через плечо, везде ходила за ним, он спрашивает, не хочешь ли ты поехать с ним на Аляску. Ну да, вполне очевидно, что он хочет залезть тебе под юбку. Да. Он хочет с тобой переспать. Нет, ты до сих пор с ним не переспала, но, возможно, сделаешь это. Нет, не возможно, а точно сделаешь это, если поедешь с ним на Аляску. Ты говоришь: «Да». А что тебе еще остается? К тому же если ты поедешь домой, ты потащишь весь этот хаос за собой до порога родительского дома. А так не годится. Разве эта гребаная палтусовая пещера, где бы она ни находилась, не лучшее место, чтобы скрыться от закона? Эдди покупает вам билеты первого класса (Эдди всегда летает первым гребаным классом), и вы вдвоем отправляетесь в трехдневное путешествие домой.

К тому времени, когда вы добираетесь до удаленной крошечной рыбацкой деревушки в заливе Катчимак рядом с Гомером, на Аляске, ты устала. Не просто устала, ты измождена. Ночь, и ты не спала уже двое суток. Ты ничего не можешь сказать о деревне или Эддином доме — товарном убежище, кроме того, что там пахнет рыбой.

«На самом деле пахнет чернилами каракатицы», — поясняет он тебе. Эдди — отличный художник-акварелист, а рисует он чернилами, которые добывает из каракатиц, которых ловит в заливе. Его мольберт стоит перед большим окном, вырезанном в стене оранжевого товарного контейнера. (На самом деле это три товарных контейнера, приваренных друг к другу. Оранжевый, голубой и желтый, и все они проржавели на стыках). Контейнеры расставлены в форме буквы «г», в них сделана теплоизоляция, а стены изнутри отделаны кедровыми панелями, из-за чего в доме хорошо пахнет и долго сохраняется тепло. В каждом контейнере действительно есть печка, из-за чего во всех контейнерах, «спальном» (со спальней, гардеробной, большой ванной с джакузи фирмы «Вирпул», двойным душем и парилкой), «кухонном» (с большой «викинговой» печкой, крепкими столами, как для рубки мяса, коллекцией отборных специй и широким ассортиментом висящих на потолке медных сковородок) и «развлекательном» (с широкоэкранным телевизором, бильярдным столом, кожаным диваном и креслом со встроенным массажером) всегда тепло.

Халибут-Коув — это не просто рыбацкая деревушка, это еще и художественная колония. Здесь живут художники, скульпторы и резчики по металлу, влюбленные в окружающие пейзажи и странную общину, которую им удалось создать. Ближайший бар находится на другом берегу залива, в Гомере, поэтому люди либо гуляют по деревне из дома в дом, либо загружают лодки-плоскодонки и пересекают залив, а потом часто слишком напиваются, чтобы возвращаться домой, и спят на пляже.

Ты сообщаешь родителям о своем местонахождении, и они немедленно приезжают повидать тебя (ты полагаешь, что твой отец хочет как следует присмотреться к «дедушке Эдди», с которым ты теперь спишь). Эдди хорош не только в рыбалке, но и в «траке». Сексом он занимается, как дикое животное. Визит твоих родителей проходит относительно нормально, Эдди готовит свое знаменитое рагу из утки с картофелем и клюквенным соусом, а дружелюбно настроенный лось тут же принимается обнюхивать багаж твоих родителей, оставленный на пороге. Даже то, что Эдди ругается, не кажется таким уж ужасным, с каждым стаканом виски он нравится твоему отцу все больше и больше.

Ты работаешь в Гомере в свечной лавке на главной улице. Гомер — это что-то вроде туристического города, или по крайней мере задумывался как нечто подобное, только там недостаточно симпатичных маленьких гостиниц и магазинчиков со всякой ерундой, но все равно в нем бывает достаточно автостопщиков и охотников, чтобы бары были заполнены, а сам город продолжал жить. Особенно летом. Каждый день ты осознаешь, насколько тебе повезло, что ты села тогда на поезд в Милане. А что, если бы ты села на предыдущий поезд? Или на следующий? Ты бы никогда не повстречала Эдди. Тебе так повезло. Когда ты думаешь об этом, у тебя мурашки по коже. Один год перетекает в другой, одно десятилетие в другое. Жизнь в Халибут-Коув абсолютно странная, уникальная и ни с чем не сравнимая. В брачный сезон из воды выпрыгивают касатки, чернобелые создания размером со школьный автобус, появляющиеся будто ниоткуда, восхищая и будоража воображение всех жителей острова. Дети бегают по всему острову совершенно свободно, строят крепости, каменные стены, разводят костры, строят дома на деревьях и ловят рыбу (ты бы хотела детей, но Эдди «бесплоден, чтоб меня подняло и подбросило»). Трудности на острове тоже бывают, например, зимой тяжело с деньгами.

Лила Дони, прелестная старушка, которая жила дальше по дороге, замерзла насмерть в своем кресле-качалке, потому что три месяца не платила за электричество, и вместо того, чтобы попросить о помощи, просто сидела в своем кресле и смотрела в окно на лед, пока ее не стало. Еще там слишком много холостых мужчин. Одна женщина на семерых мужчин. Говорят, что странности — это хорошо, а когда все хорошо, это тоже странно. Из-за того, что у них накапливается слишком много спермы, драки и ссоры в городе могут начаться на пустом месте, и ты, когда парни напиваются в баре, стараешься держаться поближе к Эдди, даже самые милые из ребят могут слететь с катушек.

Для вас с Эдди жизнь продолжается. Зима, лето, весна и осень — у каждого времени года свое неповторимое очарование. Бог хвастается здесь тем, на что он способен. Забавно, что ни в Гомере, ни в Халибут-Коув никто не ходит в церковь, но все верят в Бога. Трудно в него не верить, когда живешь среди такой красоты.

Вы погибаете во время чартерного рейса… Ваш друг только что восстановил винтажный самолет с плетеными сиденьями и отделанной деревом приборной доской и пригласил вас с Эдди на первый пробный полет. Тебе шестьдесят восемь, а Эдди семьдесят два. Вы держитесь за руки, когда в двигателе раздается треск, а бензобаки вспыхивают. Самолет падает вниз, носом вперед, в ледяные воды замерзшего океана. Твои легкие наполняются кислородом, все кажется голубым и слившимся воедино: голубая вода, голубое небо, голубые глаза — все сплетается в единую нить, которой нужно было бы шить дальше, вот только времени вряд ли хватит на то, чтобы добраться до ее конца. Вы тонете.

257

Продолжение главы 74

Ты хочешь поцеловать его. Ты касаешься лица Тору, его шрамы на свету — бугристые и голубые. У него перехватывает дыхание. Он обнимает тебя, и ты будто погружаешься в теплоту. Он целует тебя, и в тебе будто открывается вся твоя жажда жизни, все лежащие перед тобой дороги, вся музыка, которая еще не прозвучала до конца. Вот оно. Вот что значит влюбляться.

Когда он кладет тебя на свою постель, он снимает с тебя одежду предмет за предметом, медленно, с усилием. Он делает это не только своей здоровой рукой, широкой и гладкой, но и больной, которая царапает твои соски, как клюв синешейки, отчего они делаются упругими и твердыми, набухают и затвердевают. Ты пытаешься удержаться, но не можешь перестать думать: «Я трахаюсь с инвалидом, я трахаюсь с инвалидом, я трахаюсь с инвалидом…» Он целует тебя в лоб, укачивает тебя в колыбели своих объятий и снова и снова повторяет: «Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя…»

Хотела бы ты сказать, что любить инвалида легко, но это не так. Ты пытаешься спрятать его от остального мира, не показывать его. Ты не любишь никуда выходить с ним, потому что только снаружи ты замечаешь его расплывшееся лицо и скрюченную руку. Ты живешь с ним в течение трех лет, пока остаешься в Японии, работая над своей первой персональной выставкой. Она проходит в модной галерее под названием «Амоко», что в Америке является названием компании, производящей бензин, а с японского переводится как «сучка» (впрочем, оба значения ей подходят.) Эта галерея специализируется на показах работ начинающих художниц, а публика, которая собирается на твою выставку, будто заряжена электричеством, энергией, словно надежда в движении.

Тебе предлагают место штатного художника в Уокеровском художественном центре в Миннеаполисе. Это может стать твоим дебютом на американской художественной сцене. Ты скучаешь по своим друзьям и родным, но по ущербному Тору ты тоже будешь скучать.

Если ты остаешься с Тору, перейди к главе 200.

Если ты возвращаешься в Америку, перейди к главе 201.

258

Продолжение главы 75

Ты приходишь в себя в комнате с моргающим флуоресцентным освещением, облицованной зеленой плиткой. Одна из медсестер берет твою карту и проверяет некоторые пункты перед тем, как протянуть ее тебе на подпись. Ты смотришь вниз, ожидая увидеть дыру от пули, которая должна быть где-то в районе твоего желудка. Там ничего нет. Только твой передник с эмблемой «Рака-отшельника», не порванный и без единого пятнышка.

У медсестры странные волосы, похожие на сладкую вату, желтые и будто стеклянные, а свет за ее спиной очень яркий. «Я на небесах?» — улыбаясь спрашиваешь ты, потому что, разумеется, это не так, на небесах нет зеленой кафельной плитки. Она велит тебе выйти через маленькую серебристую дверь направо, и внезапно ты снова оказываешься в универмаге. Ты что, была в больничном крыле универмага? А где полицейский, которого застрелили? А парень с пистолетом?

Ты осматриваешься вокруг, и твой желудок сжимается, тебя закручивает и уносит куда-то; кажется, будто ты паришь в воздухе, бесцельно, как воздушный шарик, оторвавшийся от общей связки, ты поднимаешься вверх, к потолку. Ты плывешь вверх, на тебя не действуют ни законы гравитации, ни законы геометрии. Ты не имеешь веса, ты вне пространства, ты проплываешь сквозь бетонные стены, будто они сделаны из тумана. Ты умерла? Нет. Ты жива? Скорее всего нет. Единственное, что способно удержать твое легкое, как перышко, тело, — это потолок универмага (огромное стеклянное окно в форме купола с крестом железных опор посередине) и внешние стены здания из бетонных панелей, которые кажутся тебе холодными, как лед.

Разве не было такой книги или фильма, в которых человек, умерший насильственным путем, навсегда оставался там, где он погиб? Оказывается, в универмаге парят тысячи духов, они залетают в магазины и развлекательные центры и вылетают из них. Тут же все прыгуны и маленькие дети, которые обычно торчат у телефонов-автоматов в северном конце. Духи сидят в кафе и едят гамбургеры вместе с живыми, духи, которые катаются вокруг в женских сумочках и виснут на шляпах пожилых мужчин. Они повсюду: подслушивают разговоры, глазеют на витрины, катаются на аттракционах в развлекательных центрах. Теперь они твоя община, группа молчаливых дрейфующих полуживых. Твои соседи до скончания веков.

259

Продолжение главы 125

Ты говоришь Оливеру, что выйдешь за него, и вы вместе возвращаетесь в Берлин, так что ты даже не повидала отца. Это убивает тебя, у тебя тяжело и тошно на сердце. Это чувство вины жжет тебя изнутри, будто раскаленными углями, оставляя лишь обугленную жесткую корку. После свадьбы становится немного легче. Трудно не взбодриться, когда вокруг постоянно вертятся ребята из цирка, устраивают для тебя вечеринки и поднимают бокалы с шампанским за ваше здоровье. К тому же нужно нанять устроителей и купить платье, позаботиться обо всех этих мелких деталях, и это, по крайней мере на время, отвлекает тебя от мучительного вопроса, который все равно тебя не покидает. Что, если твой отец был прав? Что, если это ты погубила маму?

Ты делаешь из своей свадьбы грандиозное представление, шоу в стиле «только сегодня», на которое люди покупают билеты. Все приглашенные — голые, на них надеты только венки из бумажных цветов и замысловатые шляпы, придуманные Эдом Франком, который делает парики для артистов цирка. Твое платье огненно-алого цвета с оранжевым сделано из птичьих перьев и жемчужин. На Оливере темно-синий бархатный смокинг, а для обмена клятвами вы становитесь в беседку в виде огромной разукрашенной птичьей клетки.

Ты пишешь отцу, но письма возвращаются нераспечатанными. Цирк снова отправляется на гастроли, и Оливер едет вместе с вами. Он бросил свою работу на вокзале и теперь путешествует вместе с цирком, помогая резервировать участие в гуляньях и расплачиваться с городскими властями. Вы гастролируете все лето, проводя в каждом городе по две недели. Париж, Амстердам, Прага, Милан — ты никогда не думала, что повидаешь Европу таким образом, порхая в голом виде по катку из белого воска. Однако ты становишься чем-то вроде культа или легенды. Цирк продает плакаты, футболки и брелоки для ключей с твоим изображением. Проходит время. Странные города, вечеринки на всю ночь и эластичные бинты вокруг лодыжек выстраиваются в чудесный причудливый коллаж. Теперь твой годичный доход описывается шестизначными цифрами, и ты прилежно откладываешь деньги на международный электронный счет.

Потом ни с того ни с сего цирк предлагает купить телевизионная сеть. Они предлагают астрономическую сумму за права на идею, номера, героев и так далее. Они хотят, чтобы ты перестала выступать и гастролировать, а они могли бы создать какое-то крупное телевизионное шоу под названием «Цирковые уродцы». Вы все соглашаетесь на эту сделку. Уж слишком хорошие деньги они сулят, чтобы от них отказываться. Макси говорит, что он всегда может придумать какую-нибудь новую идею, но пока просто покупает тридцатифутовую яхту, на которой собирается плыть в Испанию со своей девятнадцатилетней подружкой.

Оливер предлагает тебе взять передышку и какое-то время ничего не делать. Звучит заманчиво. Вы покупаете небольшой каменный фермерский домик неподалеку от Праги и ничего не делаете, как и собирались. Ты разводишь прелестный огородик и готовишь тщательно продуманные обеды. Вы пьете привозное вино и часами просто сидите в саду, глядя на небо или читая. Время от времени все же появляются репортеры и просят разрешения на интервью с легендарной Цыплячьей дивой, матерью Терезой, исчезнувшей культовой героиней, но ты всегда отказываешься от интервью. У тебя уже были интервью, теперь тебе нужна тишина.

Твой отец сдержал свое слово и так и не простил тебя. У тебя есть двести писем, которые от вернул тебе нераспечатанными, они хранятся в коробке под кроватью. Ты подумывала о возвращении в Штаты, чтобы встретиться с ним лично, но кто сможет выстоять перед лицом такой ненависти? Потом однажды жарким июньским днем ты получаешь письмо от своей тети. Она сообщает, что он умер во сне во время полуденного отдыха: у него было заболевание сердца, которое он не лечил и о котором никто не знал. Через три дня состоятся похороны, но тетя просит тебя не приезжать: «Он дал это понять с предельной ясностью. Его предсмертным желанием было, чтобы ты не приезжала на похороны. Об этом сказано в его завещании. Он всегда был таким упрямым и так любил твою маму. Если бы у него было побольше времени, я знаю, что он усмирил бы свой гнев. Вот только, похоже, в мире никогда не бывает достаточно времени для таких вещей, не правда ли? Мне так жаль. Я тебя люблю».

Она вложила в письмо фотографию твоих родителей и отцовский некролог в газете. Там не сказано, что у него осталась дочь. Там вообще о тебе ничего не говорится. Ты бросаешься к Оливеру, и он утешает тебя. Он дает тебе выплакаться, ты рыдаешь шесть суток, и он не просит тебя успокоиться. Потом однажды наступает день, когда ты больше не плачешь. Вместо этого ты просто берешь тяпку и идешь в огород. Трава сильно разрослась, деревянная ручка в твоей руке такая гладкая.

Вы с Оливером живете в этом прелестном каменном домике до конца своих дней. Это сладко-горькое счастье, за которое ты каждый день благодаришь Бога. У вас рождается дочка Ханна, которая освещает своим присутствием даже самые дальние и темные уголки твоей души. Она вырастает в прелестную девочку-цветочек, а потом в раздражительную, тонкую, как тростинка, девушку-подростка. В шестнадцать лет она сбегает из дома ночью, чтобы поступить в театральную академию во Франции, где она знакомится с цыганом и выходит за него замуж. Ты его не выносишь. В своих бесчисленных письмах домой она вынуждена признать, что у нее проблемы, потому что ей нужны деньги. К двадцати годам у нее было два аборта и гистерэктомия. Ты скучаешь по ней, ты пишешь, чтобы она возвращалась домой.

Ты уже старушка, когда тебя начинает беспокоить голова. Появляется какая-то тупая пульсация, будто что-то хочет прорваться наружу сквозь твой череп. Оливер тоже скрипит, передвигаясь по дому, когда идет дождь, — у него болят суставы. Иногда боль бывает такой сильной, что ты просто плачешь. «Прямо как Королева льда какая-то», — смеешься ты.

— По-прежнему красивая, — утешает Оливер, гладя тебя по лицу.

— Мне жаль, что она не дома, — говоришь ты ему, но она не возвращается. Трудно не сказать: «А чего вы ожидали? Разве она не истинная дочь своей матери?»

Ты умираешь от опухоли, даже не узнав, что она у тебя была. Правда состоит в том, что вы оба — и ты, и Оливер — знали, что это случится. Что это что-то необратимое. Но ни ты, ни он не любите докторов и больниц, поэтому даже когда ты теряешь зрение, даже когда ты перестаешь контролировать свой мочевой пузырь, слова и мысли, ты не едешь в больницу. Даже когда все летит к чертям, становится похожим на какую-то прыгающую вверх пружину, как в часах с кукушкой, которые огромный и безжалостный ребенок уронил на пол, даже тогда ты просто остаешься дома и ждешь.

Когда ты умираешь, Оливер держит тебя за руку, а перед твоим мысленным взором появляется лицо Ханны. Ты думала, у тебя перед глазами пронесется вся твоя жизнь, но этого не происходит, ты не вспоминаешь каждое событие или человека из своей жизни, ты даже не вспоминаешь об Оливере, цирке или катке. Ты просто видишь ее, Ханну. Потом ты поднимаешься вверх и выплываешь из комнаты. Теперь у тебя есть время, чтобы еще раз облететь сад, взглянуть на тяжелые головки георгинов и цветущий базилик, посмотреть, как камин становится все меньше и меньше, по мере того как ты уплываешь все дальше, в неизвестность. Время покажет.

260

Продолжение главы 255

Ты хочешь продолжить приключение, поэтому решаешь распрощаться с Пьером. Он умоляет тебя не уезжать. Он вынимает кольцо с бриллиантом, говорит, что носит его с собой вот уже несколько недель, потому что хочет просить твоей руки. Ты не можешь этого сделать. У тебя уже куплен билет, ты чувствуешь дуновение ветра перемен, и тебе не остается ничего другого, кроме как уехать. Он с выражением презрения на лице отвозит тебя с багажом в порт Гавра, что к западу от Парижа. Ты так счастлива ощущать на своем лице солнечное тепло и свежий воздух. Перед тобой лежит весь мир. Ты делаешь все, чтобы не показать, как ты счастлива, чтобы не делать ему еще больнее, и обещаешь писать ему (чего никогда не сделаешь).

«Д. О.» оказывается шестипалубным кораблем с тремястами пятьюдесятью душами на борту. Пассажиров нет, только экипаж. Члены команды, которые одновременно являются экспертами в области информационных технологий. Дизайнеры веб-сайтов, разработчики программного обеспечения, менеджеры информационных технологий, специалисты по разработке компьютерных приложений, системные администраторы, художники-дизайнеры, специалисты по маркетингу. Они не только работают на мостике и в котельной, но, когда «Д. О.» плавает по всему миру от порта к порту, они работают в сфере информационных технологий. Каждые полгода «Д. О.» поднимает якорь и направляется в новое место. Калифорния, Южная Америка, Париж, Рим, Токио, Исландия.

Вы путешествуете по миру. Европа, Токио, Бангкок, Венеция, Южная Америка, Южная Африка, Бали, Филиппины, остров Пасхи, Бора-Бора, Техас. Нет такого берега, где корабль не мог бы встать на якорь, нет правил, обязательств или необходимости чему-то или кому-то подчиняться. Эти люди просто хотят повидать мир, все его уголки. Ты, правда, скучаешь по Пьеру больше, чем ожидала. Не то чтобы ты хотела вернуться, просто тебе жаль, что его нет рядом с тобой. Тебя тенью преследует одна мысль: не упустила ли ты любовь всей своей жизни? Не была ли ты настолько глупа, что упустила этого человека, наивно полагая, что встретишь другого, с кем поладишь так же хорошо? Сколько бывает таких людей на одну человеческую жизнь? Один? Двое? Десять?

Однако жизнь на корабле с ее сложными общественными отношениями и яркими индивидуальностями отвлекает тебя от этих мыслей. Официальной иерархии на корабле нет. Капитан дружит с художниками-дизайнерами, которые выпивают с разработчиками программного обеспечения, которые играют в бадмингтон со специалистами по разработке компьютерных приложений. Все ладят друг с другом и все слишком заняты, чтобы помнить о каких-то рангах и реестрах. Даже гражданство не имеет значения. Австралийцы не сбиваются в одну кучку, американцы не держатся друг друга, а немцы не заботятся о том, чтобы защищать национальное достоинство. Вы больше не являетесь гражданами какого-то определенного государства, теперь вы граждане моря.

Это удобно, потому что с течением времени выясняется, что ты не слишком высоко находишься в пищевой цепочке. Это не каламбур, просто ты работаешь на камбузе. Печешь хлеб, режешь овощи, варишь курицу, размораживаешь говядину. Ты работаешь под началом веселого француза по имени Джиллиан Дарси, который учит тебя, чем отличается белый сливочный соус от простого старого масла. Работа тяжелая, ты встаешь в пять утра, что может ощущаться как еще более ранее время, когда сменяются часовые пояса.

И хотя от таких ранних подъемов у тебя болят кости (особенно когда вы оказываетесь в арктических морях) и тебе так и не удается к этому полностью привыкнуть, существует множество приятных моментов, например первая чашка кофе каждое утро, когда все начищенные кастрюли все еще чисты, а в иллюминаторы сонного камбуза льется желтый, голубой и лавандовый свет, и маленькая птичка Ивана, зяблик по кличке Мармелад, выводит дикие трели, когда ты снимаешь платок с его клетки. Независимо от того, раннее утро на дворе или поздняя ночь, или от того, как далеко вы забрались от экватора на юг или на север, Мармеладу нет до этого дела — он поет.

На корабле у тебя появляются друзья. Там есть место ночным партиям в покер, ожесточенным волейбольным соревнованиям, импровизированным водным играм (приманивать акул лежалыми свиными отбивными и так далее) и множество романтических эпизодов, которые временами делают пребывание на «Д. О.» подобным «Дням нашей жизни в океане»[33]. У тебя несколько романов с разными мужчинами, поскольку они приходят и уходят, но в конце концов ты выходишь замуж за еще одного пассажира, интеллектуала — разработчика программного обеспечения по имени Грант, с грудным смехом и слегка перекошенным носом. Он дает тебе такое ощущение покоя и безопасности, будто ты только что вышла из горячего душа. Вас объединяет не безумная страсть, не огонь желания, а чувство, подобное прохладному освежающему легкому ветру.

Вы с Грантом женитесь на корабле, когда он далеко в открытом море и в поле зрения нет ни намека на землю. Капитан проводит церемонию на кормовой палубе, а медовый месяц у вас проходит в усыпанной лепестками роз спасательной шлюпке, которую ночью буксирует за кораблем. (Это правда, правда, и не стоит упоминать об этом, когда ты идешь к алтарю, но у тебя возникает внезапная странная фантазия, что появится Пьер, ринется вам наперерез на каком-нибудь своем пароходе и умыкнет тебя. Хотя это ведь только дурацкие фантазии, какие бывают у любой невесты, ведь так? Страх перед судьбой: а что, если будет пожар, потоп, что, если жених исчезнет, что, если вдруг объявится бывший возлюбленный?..)

Но Пьер, разумеется, не появляется. Так бывает только в книгах или фильмах. Ты могла бы быть с ним, если бы захотела, но теперь этот корабль в буквальном смысле должен пойти ко дну. Вместо него ты с хорошим человеком, с очень хорошим человеком. С Грантом. Теперь ты с Грантом. Остаток жизни вы живете и работаете на «Д. О.» Ты по-прежнему думаешь о Пьере, но в последние годы меньше. Правда, меньше.

Плавать на пароходе — это невероятный способ повидать мир. Смотреть, как меняются пейзаж, горизонт и погода, — это гораздо более естественный способ, чем запаять себя в металлическую трубку и вслепую, ничего не видя, нестись через океан. На корабле перестройки организма, связанной со сменой часовых поясов, нет. Нет внезапных болезней или неожиданно обнаруживающейся аллергии на чужие микробы. Ты проходишь акклиматизацию легко и постепенно.

Твои родственники прилетают, чтобы встретиться с тобой, иногда они плавают с вами по несколько недель. Они жалуются на то, что вы живете, как цыгане, и время от времени под сильным давлением со стороны родителей вы с Грантом пытаетесь начать вести «нормальную» жизнь, но любой дом или квартира, куда вы попадете, кажутся вам землянками, чудовищными тюрьмами, за пребывание в которых вам к тому же приходится платить. Вы скучаете по морю. Однажды надев башмаки путешественника, больше не получается их снять.

У вас бывают хорошие годы и плохие, но в основном хорошие. У Гранта обнаруживают диабет, а у тебя развивается плоскостопие, от которого постоянно болят ноги и поясница. У вас нет своих детей, но похоже, что в разных местах, куда вас заносило, вы усыновляли по ребенку, ребенку, которому нужно было немного денег и немного внимания, и чтобы ему написали письмо, и еще, чтобы он чувствовал, что его любят и что по нему скучают.

Тут нет никакой бумажной волокиты, не нужно подписывать официальные документы — это не настоящее усыновление. Это просто дети, которые как-то привязываются к вам, может, потому, что больше у них никого нет. Ты посылаешь детям деньги, детям в Кейптауне, Уганде и гетто в Гавре. Одна из ваших приемных дочерей, Беттина, родом из Испании, даже приезжает к вам на корабль и работает вместе с вами какое-то время. У Гранта несколько брокерских счетов в Интернете, и дела с его инвестициями идут хорошо. Когда во время нахождения в порту «Д. О.» несколько раз садится на финансовую мель в связи с налогами и ремонтом, вы оказываетесь способными выкупить долю в компании.

Ты умираешь много лет спустя в ресторане на Бали, где у тебя внезапно проявилась аллергическая реакция на какой-то из даров моря. Твои попутчики и Грант находятся рядом с тобой. Ты чувствуешь жжение в горле, а потом кто-то будто выключил звук во всей комнате. Они прикатывают кислородные баллоны и срочно отвозят тебя в больницу, но уже слишком поздно. Твое лицо становится фиолетовым, как ночное небо. Когда ты лежишь, умирая, Эрвин держит тебя за руку, а ты не можешь перестать улыбаться. Ты объехала весь мир. Ты была относительно свободна. Ты была относительно счастлива.

261

Продолжение главы 69

Ты не признаешься. Вместо этого ты кончаешь с собой, спрыгнув с Бруклинского моста. Ничего особенного. Ты это специально не планировала, и об этом не говорят в новостях (в этот вечер центральное место в них занимает забастовка на заводе по переработке отходов в Квинсе). Тебя хоронят за счет муниципалитета, а на твоей могильной плите написано: «Она старалась, как могла». Альбер Камю выразил это раздражающе просто: «Жизнь — это сумма всех выборов, что мы делаем». На небесах ты встречаешься с Богом, который оказывается крайне раздраженной черной женщиной, страдающей от избыточного веса. Она живет в большом белоснежном дворце на холме с сотней кошек и не особенно любит болтать. Она следит за миром по тысячам плоских телевизионных экранов и много вздыхает, бьет себя по лбу, говорит с людьми в телевизорах, как будто они могут ее слышать.

«Сколько можно! — грозит она кулаком бледной женщине в свадебном платье, маячащей в экране. — Как можно опять в это вляпываться? Нет, ты представляешь? Она снова выходит за него замуж. Проклятье, я не могу в это поверить». Она закуривает сигару и выпускает колечко дыма. Ты задаешь ей вопросы, например какая из религий наиболее верна, а она едва взглядывает на тебя, не отвлекаясь от мыльных опер на своих экранах, и отвечает, что одна религия мало отличается от другой. «Они все как авиалинии, — говорит она. — Все доставляют тебя в одно и то же место. Кроме католицизма». Она вздыхает: «Тогда тебе крышка». Она поворачивается к тебе спиной и выпускает еще одно колечко дыма.

262

Продолжение главы 255

Ты хочешь остаться в Париже. Ты говоришь Мари: «Спасибо, нет» — и прощаешься с ней. На работе тебя повышают с гардеробщицы до менеджера «Бюро находок». Когда ты приходишь домой, Пьер ведет тебя в театр, а когда вы приезжаете туда, вместо того чтобы смотреть пьесу, он выводит на сцену тебя и в присутствии всех ваших приглашенных друзей делает тебе предложение. Церемония элегантная, но с элементом бурлеска: на реке, с мимами в роли официантов и клоунами в качестве друзей жениха. Ваш друг катает вас на своей яхте по Сене, и все на набережной приветствуют вас аплодисментами.

Твои родители приезжают на свадьбу и в качестве свадебного подарка дают вам денег для починки «Марионетт жоли». (Вечером в лучах заходящего солнца, когда на набережной только загораются фонари у кафе, она выглядит старой и какой-то ворчливой.) Вам с Пьером удается провести ее вниз по реке Роне до Лиона, Турню, Шалон-сюр-Сона, Макона, Турнона, Арля, Авиньона и Вены. Каждое утро перед вами будто лежит неразвернутый подарок — новый мир, который еще только предстоит открыть.

Пьер устраивается на работу разработчиком компьютерных программ для немецкой фирмы здравоохранения, и вы переезжаете в небольшой коттедж на окраине города. У вас двое детей, Лиссабон и Сона (по названиям ваших любимых мест), которые обожают путешествовать на «Марионетт жоли» и слушать рассказы о прошлом. («Вы жили на яхте? Вам нужно было выкачивать содержимое туалета в ведра? У вас были тараканы размером с балетные туфельки?») Проходят годы, дети переезжают, Пьер получает повышение, старина Ле Гран умирает от сердечного приступа прямо в помещении, где хранится оставленный багаж. Жизнь прекрасна.

Потом однажды, когда тебе пятьдесят восемь и ты почти готова выйти на пенсию, появляется пакет, за которым никто так и не приходит. Простая белая картонная коробка. Тяжелая. Никто не обращает на нее внимания, и никто не вспоминает о ней, когда она взрывается, отчего рушатся стены «Бюро находок», пассажиры вокзала разлетаются в разные стороны, а в истории появляется еще один эпизод террористического акта в Париже. Прямо перед тем, как взорвалась бомба, ты пыталась вспомнить одно стихотворение. Когда твоя голова ударяется о мраморный пилястр у другого конца комнаты, твои синапсы срабатывают все одновременно и ты вспоминаешь стихотворение целиком.

Долгий вечер на краю пруда младшей сестрички

Что до жизни, То я робею. У меня нет слов, Чтобы описать Каменную тяжесть И гладкость весеннего пруда. Снова и снова И долгими бледными вечерами И так много тайн Прекрасных, как яйца в гнезде, Все еще невылупившиеся, Но теплые и присмотренные, Как что-то невиданное, Может, как ангел деревьев Или призрак одиночества. Каждый день я выхожу в мир, Чтобы быть очарованным, А потом погрузиться в задумчивость. Это подходит, все это дает покой, И человеческую любовь, Собачью преданность, водную любовь, Любовь маленькой змейки, Любовь, как солнечный всплеск, Или любовь самой крошечной из птиц, Летающих среди алых цветов. Едва ли найдется время подумать, Остановиться и наконец лечь, Погрузиться в долгую жизнь после жизни, В нежность, Которые еще только будут, Когда время накроет пруд и станет вечностью, А мы притворимся, что таем в листве. А что до смерти, Не могу дождаться, когда превращусь в колибри, А вы?

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Примечания

1

ПЕТА (People for the Ethical Treatment of Animals) — организация «Люди за этичное отношение к животным». — Здесь и далее примеч. пер.

(обратно)

2

Пер. Б. Пастернака.

(обратно)

3

Что случилось?

(обратно)

4

ЗППП — заболевания, передающиеся половым путем.

(обратно)

5

Дорогая (um.)

(обратно)

6

Что случилось? (um.)

(обратно)

7

Речь идет о районе, где дома стоят на полях для гольфа.

(обратно)

8

Катись отсюда, недоносок! (ит.)

(обратно)

9

Красотка (ит.)

(обратно)

10

Прекрасная луна (ит.)

(обратно)

11

Стена рушится! (нем.)

(обратно)

12

Что? (um.)

(обратно)

13

Что случилось? (ит.)

(обратно)

14

Боже мой. (ит.)

(обратно)

15

Привет, мама! (ит.)

(обратно)

16

Вырвиглаз (англ.)

(обратно)

17

Учреждение для реабилитации отбывших наказание заключённых, вылечившихся наркоманов, алкоголиков, психически больных.

(обратно)

18

Современная американская писательница и поэтесса.

(обратно)

19

Перефраз пословицы: «Чтобы вырастить ребенка, целый город нужен».

(обратно)

20

Музей «Метрополитен» в Нью-Йорке.

(обратно)

21

Прозвище кавалерии О. Кромвеля.

(обратно)

22

Песни на креольском диалекте.

(обратно)

23

Популярная пластмассовая кукла, типа Кена, со сгибающимися и разгибающимися руками и ногами и наборами оружия.

(обратно)

24

Медицинский центр в г. Рочестер, штат Миннесота.

(обратно)

25

Шэму — имя известной касатки, участвовавшей в шоу «Морской мир».

(обратно)

26

Прозвище кавалерии О. Кромвеля.

(обратно)

27

Круглая булка (um.)

(обратно)

28

Боже мой (um.)

(обратно)

29

Учреждение для реабилитации отбывших наказание заключенных, вылечившихся наркоманов, алкоголиков, психически больных.

(обратно)

30

Да? Понятно? (ит.)

(обратно)

31

Вот дерьмо! Это изысканно и роскошно! (фр.)

(обратно)

32

GPS (Global positioning system) — связанный со спутником навигационный прибор.

(обратно)

33

«Дни нашей жизни» — популярный американский сериал.

(обратно)

Оглавление

КАК ЧИТАТЬ ЭТУ КНИГУ

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

34

35

36

37

38

39

40

41

42

43

44

45

46

47

48

49

50

51

52

53

54

55

56

57

58

59

60

61

62

63

64

65

66

67

68

69

70

71

72

73

74

75

76

77

78

79

80

81

82

83

84

85

86

87

88

89

90

91

92

93

94

95

96

97

98

99

100

101

102

103

104

105

106

107

108

109

110

111

112

113

114

115

116

117

118

119

120

121

122

123

124

125

126

127

128

129

130

131

132

133

134

135

136

137

138

139

140

141

142

143

144

145

146

147

148

149

150

151

152

153

154

156

157

158

159

160

161

162

163

164

165

166

167

168

169

170

171

172

173

174

175

176

177

178

179

180

181

182

183

184

185

186

187

188

189

190

191

192

193

194

195

196

197

198

199

200

201

202

203

204

205

206

207

208

209

210

211

212

213

214

215

216

217

218

219

220

221

222

223

224

225

226

227

228

229

230

231

232

233

234

235

236

237

238

239

240

241

242

243

244

245

246

247

248

249

250

251

252

253

254

255

256

257

258

259

260

261

262 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg