«Женщина на грани...»

Женщина на грани... (fb2) - Женщина на грани... (пер. ООО «Прогресс РК») 823K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Милена Иванова

Милена Иванова Женщина на грани…

Симону Бирреллу,

моему прошлому и моему настоящему,

посвящается…

Борха Адсуара,

Марио Бастиана,

Хосе Пардина

и Алехандро Сакристана

благодарю за неоценимую помощь.

Мы сидели и смотрели друг на друга, как раскладка покерной колоды. Четверка против двух, двойка против одного. Точнее, одной. Две пары глаз против моей одной. Играли в гляделки. Чтобы не моргнуть первой, я сделала глубокую затяжку, а затем нарочно выдохнула дым в сторону, чтобы поток кондиционируемого воздуха снова вернул его прямо в лица моим двум соперникам, точнее, клиентам, сидящим напротив. Акулы нашего бизнеса. Ничто не сокращало опасного расстояния, нас разделяла лишь поверхность стола. Обычного обеденного столика в обычном хорошем ресторане. У нас был деловой завтрак. Розовая скатерть отбрасывала мягкие, теплые тени на нашу кожу. Это было кстати, потому что как нельзя лучше подчеркивало, что моя — свежая и отдохнувшая, а у моих собеседников — со следами недавних мадридских оргий.

Плохая работа, ребятки, очень грязная работа! Когда подписывают контракт такого уровня, до четырех утра девочек под севильяночку не тискают, мысленно укорила я своих клиентов.

— Еще кофе? — настал момент прервать тишину, что я и сделала первой, недвусмысленно приглашая их нанести ответный удар.

Ждать осталось недолго, теперь я точно знала, что будет нетрудно заставить их принять нужное мне решение.

А пока суд да дело, мой заблаговременно отдохнувший взгляд блуждал по окружающему интерьеру. Было около одиннадцати. В этот час в ресторане отеля практически никого не увидишь. Вот и сейчас была только я со своими невыспавшимися партнерами да пара-тройка официантов, которые, тактично маневрируя вокруг нас, уже сервировали столы к обеду. Был и еще один человек. Мужчина, сидящий за столиком напротив.

Уже полчаса я безуспешно пыталась угадать, кто он по национальности. Благородные черты лица выдавали «чистокровного испанского жеребца», кожа была матовой, глаза серыми с оливковым отливом, в черных волосах кое-где проглядывала седина, изящная бородка идальго красиво очерчивала изгиб губ… Все это живо напомнило мне кого-то, в кого я была когда-то влюблена без памяти. Боже мой, сколько же воды утекло с тех пор! Кажется, не одна жизнь успела пройти. Тогда, несколько «веков» назад, этот кто-то с легкостью разбил мне сердце, сам о том не зная. Не прилагая никаких особенных усилий, он вырвал его из моей груди, пылающее, обливающееся кровью, и унес с собой на долгие годы… как выяснилось, навсегда.

Учитывая мой опыт, мне не составило большого труда встретиться глазами с прекрасным незнакомцем. Он ответил мне, и мы обменялись красноречивыми взглядами. Между нами зрел тайный сговор. Теперь мы стали сообщниками. Было видно, что он заинтересовался и начинает разглядывать меня смелее. Судя по выражению его лица, он краем уха слышал наш разговор и был немножечко в курсе. В ответ на мое внимание он наградил меня приятной приветливой улыбкой, в благодарность я слегка приподняла свой утренний бокал сока, словно чокаясь с ним. Я дала ему понять, что благосклонно принимаю его бескорыстный дар.

Отведя довольный взгляд, я снова впилась глазами в своих акул напротив.

— Джентльмены? — повторно пригласила я усталых клиентов к ответу.

— М-мм… да. М-мм… откровенно говоря, мы пока не сошлись во мнениях, какое решение принять по этому вопросу. Потому что, не скрою, ваше предложение — это большая неожиданность для нас. И поэтому нам хотелось бы его как следует рассмотреть, — неуверенно ответила младшая из акул.

Напрасный труд, мелкая рыбешка. Я не удостою тебя вниманием, не дождешься. Я обращаюсь исключительно к материально ответственным обитателям экономических бездн. Но в данный момент тот, кого я имела в виду, то есть главный, находился явно не на пике своей формы: с бледным лицом и зеленоватыми отливами вокруг рта, он полубессознательно потягивал свой кофе, так, как это обычно делают те, кого вот-вот стошнит. На него было больно смотреть. А раз так, не стоило удручать себя понапрасну. Я откинулась на спинку стула и, чтобы переждать ненужное напряжение, краем глаза начала поглядывать на своего нового знакомого. Породистый мужчина!

На этот раз наш взаимный взгляд длился дольше. Теперь мы смотрели друг на друга так, словно были давно знакомы. Его длинные пальцы ласково, с намеком, поглаживали золотой ободок кофейной чашки. Я живо представила, как эти пальцы скользят по моему обнаженному телу, по моей бархатистой коже. Теперь я была уверена, что он точно больше никуда не спешит. Тут же пришло в голову, как обменяться с ним координатами. Словно в подтверждение моих мыслей его глаза с теплыми искорками соблазна пригласили меня продолжить наше знакомство. Прекрасно. Только все-таки кто же он? Итальянец? Нет, аргентинец? Нет, еще лучше, чистокровный андалусиец?

Ну вот, стоило мне только включиться в игру, как его взгляд уже совершенно откровенно звал: «Оставь ты этих глупых воротил, ну их, красавица, пойдем со мной!»

— Мы не можем не брать в расчет того обстоятельства, что как ваше, так и наше предприятие находится на начальном этапе своего развития. Мы с вами, с позволения сказать, как неопытные молодые люди на первом свидании. Так давайте хоть немного потанцуем для начала, чтобы посмотреть, не отдавим ли мы друг другу ноги! — наконец-то вместе с волной перегара от можжевеловой водки дошли до меня слова старшей акулы.

В этот момент мой мужчина улыбнулся мне и приветливо помахал рукой. Я незаметно возвратила ему его дружеский жест. Незапланированные поклонники — это было весьма лестно в мои годы. У успешного политика не должно быть недостатка в поклонниках, публика должна ему аплодировать. Это придает значимости как в собственных глазах, так и в глазах окружающих, тем более конкурентов, и конечно же это приносит вдохновение. Кто не знает того упоительного ощущения, когда у тебя крылья вырастают за спиной! Благодарю тебя, мой прекрасный незнакомец, мой доблестный рыцарь, если бы ты только знал, как я в этом нуждалась и как долго я этого ждала.

— Уверена, вы ошибаетесь. Танцевальная фаза давно закончена, мы с вами уже в постели, и вопрос только в том, кто будет платить за презерватив…

Надеюсь, эти жадные рыбки не сожрут меня с потрохами и завтра я не лишусь любимой работы за ту художественную форму, в какой мне пришлось сегодня расставить все точки над «и» в наших деловых отношениях. Наконец мы встали из-за стола.

— Леди, только после вас.

— Джентльмены, простите, но в бизнесе это моя прерогатива.

Мы направились к выходу. Под прикрытием широких партнерских спин я быстро выхватила из сумочки свою визитную карточку и, проходя мимо своего нового знакомого, уронила ее на столик прямо перед ним. Как бы невзначай. Я сделала это не глядя. И не оборачиваясь. Я знала, что МОЙ мужчина мне обязательно позвонит…

Первый

1

Мне было семнадцать лет, я жила в Мадриде вместе с родителями в одном из этих новых многоэтажных зданий с подземными стоянками поблизости от Бернабеу. Раньше мы жили в старинном красивом доме в Растро. Там были высокие потолки и длинные коридоры, по которым я имела обыкновение плутать, когда была маленькой. Но моя мать постоянно стояла над душой у отца, настаивая на переезде, пока он наконец не сдался и мы не переехали в эту ужасную светлую квартиру.

В то время я училась в одиннадцатом классе школы, готовилась к экзаменам, но нельзя сказать, чтобы сходила с ума от идеи поступить в университет. Заниматься было занудством, но я терпела, чтобы ублажить родителей. В классе со мной учились одни пижонки. Школа была от религиозного ордена, и в ней находились только девчонки. Это было одно из тех отвратительных ханжеских заведений, где самое главное — внешнее соблюдение католических принципов.

Я была единственной дочерью в семье, и это тоже было занудством. Мне даже некому было выговориться. Мои родители только и делали, что все время мне надоедали, как правило, из-за всякой ерунды: почему я одеваюсь так, а не эдак, почему не привожу в порядок свою комнату, почему выражаюсь как невоспитанная девчонка, почему у меня такая ужасная стрижка, тройка, а не пятерка по математике[1]?.. Одним словом, быть хорошей папенькиной и маменькиной дочкой было не так-то просто. Мать накатывала на меня в основном, когда ей становилось скучно или она на что-то злилась. Занятия севильяной[2] отнимали у нее слишком много времени, чтобы чрезмерно обо мне беспокоиться. А отец оставил мысли обо мне, думаю, в тот же день, когда я родилась. Мы перекидывались парой слов только для того, чтобы выразить сугубо статистическую заинтересованность в нашем здоровье и благополучии.

У меня была тысяча комплексов, а прыщей еще больше. Друзей не было. Я редко выходила куда-либо. Да и с кем? Все мои знакомые — одноклассницы, которые только и думали, что об очередном парне. Интересно, потеряла ли какая-нибудь из них девственность? — пыталась выяснить я, пристально вглядываясь в их лица. Но как ни старалась, ни у одной из них ничего на лбу не было написано. Я не переваривала этих пустых и стиляжных чувих с мушиными мозгами, которые считали себя чуть ли не самыми супер-пупер. Нельзя сказать, чтобы и они были в восторге от меня. Меня считали пресной и асексуальной, и все потому, что я не носила брендовых тряпок и не глотала таблеток и прочего дерьма в выходные. Да пусть себе думают, что им взбредет в голову! У меня и так отнимала слишком много сил попытка не умереть со скуки, которую внушали мне учеба и родители.

Я была без ума от «Битлз», «Блонди» и «Пинк Флойд». Дни напролет я сидела у себя в комнате и пыталась расшифровать слова их песен, но мне ничего не удавалось понять, кроме I love you. Мне нравилось горланить под музыку, но пела я ужасно. Я тащилась от одной песни «Пинк Флойд», в которой повторялись слова: «Teacher, leave us kids alone» (то есть Училка, оставь в покое детей), и любила читать рассказы, которые прятала под конспектами по математике. От рассказов я балдела. А математика была еще одним занудством в длинном списке занудств.

Незанудных вещей было очень мало. Например, новый сосед с четвертого этажа. Я все время придумывала, как с ним заговорить. Он принес с собой дуновение свежего ветра в наш скучный многоквартирный дом, битком набитый домохозяйками и всяким быдлом. Он учился в университете, носил бородку и ничем не походил на тех придурков, с которыми встречались мои школьные подружки. Но обратит ли он внимание на девочку-подростка, да еще такую пухленькую, как я? Ему наверняка нравились женщины с пышными грудями, а мои в то время были, ну прямо как красный свет на светофоре на проспекте Кастельяна. Иногда я видела его в эротических снах: он ласкал меня и страстно целовал и шептал дрожащим голосом, что любит. И тогда я просыпалась с ощущением странной щекотки во всем теле. А потом, когда мы встречались в подъезде, я краснела и умирала со стыда: как будто он знал о моих снах. Я понимала, что все это ерунда, но ничего не могла с собой поделать.

2

Я смотрела в зеркало и с трудом узнавала себя. За месяц я похудела на восемь килограммов. Метод периодического засовывания пальцев в горло после еды оказался действенным. Но заболеть булимией мне тоже не хотелось, поэтому я перестала валять дурака и все время повторяла себе: «Ненавижу шоколад, ненавижу хлеб, ненавижу мороженое». Посмотрим, устранит ли такая ненависть желание поесть и вместе с ним запасы жирка на теле. Прыщи постепенно исчезали. Естественно — этим гаденышам больше нечем стало питаться… Не важно, что под глазами у меня появились огромные круги. Так я больше походила на фатальную женщину. Я попыталась придать лицу другое выражение: надела на него маску нежности, выпятила губки наподобие избалованной девочки. Но все это совсем мне не шло. К тому же я не переваривала такой тип женщин. Мне удавался пристальный, немигающий взгляд, полный тоски и огня.

Как и следовало ожидать, родители ничего не замечали. Мать была слишком занята своими домашними трагедиями, а отца было невозможно оттащить от работы.

План соблазнения был почти готов. Оставалось место для импровизации по ходу дела, но в этом-то и заключался весь интерес. Я обожала всякие интриги. Я уже раздобыла его телефон. По-видимому, у него водились деньги, если он снимал один целую квартиру.

Не замедлил представиться и подходящий случай для начала действий. Наступила весна, и нужно было привести в порядок газоны на даче. Таков порядок — я всю жизнь ездила с родителями на дачу, — поэтому уже с четверга начала готовить декорации для инсценировки. Моя посуду после ужина, я сделала такую грустную гримасу, на какую только была способна, и разбила две тарелки. Мать взглянула на меня с отсутствующим видом и воскликнула:

— Что с тобой сегодня, дочка?

— Я себя не очень хорошо чувствую. Я ужасно устала и не могу спать. Да еще в понедельник у меня такие экзамены, что ты и представить себе не можешь. — В изнеможении я села на стул и пустила слезу.

— Послушай, оставайся дома в выходные. Я тебе приготовлю еду на эти дни.

— Да нет, мам. А вообще, да, хорошо. — Спрятав радость за выражением безнадежности и хрупкости, я пустила слезу по другой щеке.

Подействовало. Мать, которая обычно никогда не входила ко мне в комнату, принесла стакан горячего молока с медом. Я ненавидела молоко с медом, но пришлось пойти на самопожертвование и выпить все до последней капли.

— Не беспокойся, дочка. И смотри не заболей сейчас, у меня и так полно проблем. Если бы ты знала, как трудно вести хозяйство. То за продуктами, то уборка. Создай для вас уютную обстановку, все приготовь. Ты даже не представляешь, как страдают женщины! И почему ты не родилась мальчишкой? Как бы тебе было легко тогда. Немного подучиться, завести свое дельце, а потом жениться на такой дуре, как я, и жить себе припеваючи, по-царски. — Во время этой тирады она повысила голос, чтобы услышал отец.

Мать обожала прикидываться святой мученицей. Ну конечно, она совсем забыла, что продукты ей присылали по заказу из супермаркета «Корте Инглес», что приходила прислуга и делала уборку, а ели мы благодаря тому человеку, который изобрел полуфабрикаты. Отец что-то пробубнил в гостиной, что осталось непонятным ни одной из нас. Он просто хотел, чтобы его оставили в покое.

Наконец наступила суббота. Родичи испарились, а я валялась в постели до десяти. За окном разыгрался клевый день, и солнце проникло в мою комнату. Я приготовила себе очень крепкий и горький кофе. Я у тетки научилась пить такой кофе, и мне он казался сказочно вкусным. Пока он остывал, я пошла принимать душ. Стоя под струей воды, я критически осматривала свое тело. Ну что же, ничего особенного, но не так уж и плохо. Грудью я не вышла, но надеялась, что она еще подрастет. Одна школьная подружка мне сказала, что она растет, если есть арахис. Попробую — может, получится. А сейчас мне опять нужно было побриться. Я проделала это за пару минут с помощью папиного станка для бритья. А все потому, что он не обращал на меня никакого внимания. Как будто я мебель какая-нибудь, а не его собственная дочь, блин! Я погладила кисти своих рук. Они были очень красивые — маленькие и тонкие, не какие-нибудь лошадиные копыта. Я не знала, все ли в порядке у меня на «нижнем этаже». Я это так называла: клитер, влагалище и все остальное. Вряд ли они могли иметь какое-то значение для мужчин с эстетической стороны. Самое главное, что они были на месте. А ноги мои были хороши. Ну, нельзя сказать, что они росли от ушей, но зато были прямыми, а щиколотки выглядели суперсексуально. Я где-то читала, что мужиков вставляют сексуальные щиколотки. Губы могли бы быть попухлей, ну да все равно. В конечном счете нельзя же быть красивой во всем. Я очистила лицо скрабом и нанесла мамину маску от морщин. Она была совершенно не нужна, но сама мысль о том, что я у нее что-то стащила, подняла мне настроение.

Выйдя из ванной, я села в свое любимое кресло у окна и полностью расслабилась. Я принялась отпивать маленькими глотками кофе, как моя тетка, и смаковать его, полоща во рту горькую жидкость. Наверняка так занимаются оральным сексом. Как-то раз я видела фрагмент из порнографического фильма, который родители забыли вынуть из видеоплеера. Там показывали, как это делается, и на меня это произвело большое впечатление. Должно быть, это нечто сверхвозбуждающее или сверхотвратительное. Завязав узлом розовое полотенце, окутавшее мое тело, я взяла сигарету из отцовой пачки и прикурила. Зажав ее кончиками пальцев, я бросила взгляд в зеркало. А мне идет вот так, с сигаретой в руках. Некоторые зажимают ее в руках, как каменотесы, без всякого изящества. Козлы! (Вообще-то, м…) Что, не видят, как они отвратительно выглядят, когда глотают дым, как пылесосы? Я начала кашлять и погасила сигарету. От курева меня ужас как воротило! Я этим занималась, скорее, чтобы выглядеть элегантно.

Подняв телефонную трубку, я сделала глубокий вдох. Черт, пан или пропал. «Нет» у меня уже было наготове, так что пора было приниматься за дело. Набрав номер, который был спрятан у меня в тетрадке по математике, я услышала гудок. Кажется, ожидание, когда снимут трубку, длилось целую вечность.

— Да, слушаю.

У него оказался теплый голос, какой-то бархатистый, немного заспанный и неясный.

— Привет! — сказала я сладеньким и чуть испуганным голоском, рассматривая свои ногти.

— Привет! Кто это?

— Ты меня знаешь и не знаешь. Я — Белоснежка, — ответила я, по-прежнему стараясь поддерживать баланс между робостью и нежностью.

— Снежка? Я не знаю никакой Снежки. Вы, наверное, ошиблись номером.

— Да нет же, Белоснежка, — настаивала я.

Наконец-то он проснулся, и в его голосе, как мне показалось, появилось любопытство.

— Ага, если ты — Белоснежка, то это, наверное, домик семи гномов, и ты разговариваешь с самым симпатичным из них.

Он вступил в мою игру, и это открыло мне путь для продолжения разговора.

— Я тебя разбудила? Мне показалось, что у тебя немного заспанный голос, — продолжила я, напрягая все мозги, чтобы хоть что-то из себя выдавить.

— Не совсем. Я уже вставал. Ты скажешь, кто ты?

— Я уже тебе сказала. Я — Белоснежка и вижу, что не ошиблась номером. Или ты не самый симпатичный из гномиков?

Повисло молчание. В меня вселился ужас, потому что мне ни хрена не приходило в голову, как поддержать разговор. Наконец он спросил:

— Сколько тебе годков, Белоснежка?

— Семнадцать, — не раздумывая, ответила я.

С другой стороны послышался протяжный вздох:

— Да еще к тому же и подросток! Что еще скажешь, малышка?

На этот раз вздохнула я, но с облегчением. Не знаю, как он до сих пор не послал меня куда подальше. Собрав всю смелость, которая у меня еще оставалась, я пропищала тоненьким голоском:

— Ну конечно, я — подросток. Разве не помнишь? Я — Белоснежка, а не злая мачеха. Хочешь немного со мной поболтать?

— Ну конечно, малышка. Если я до сих пор не повесил трубку, то, наверное, не просто так.

Он с такой нежностью произнес «малышка», что, если бы на мне были трусы, они бы непременно свалились. Нужно было постараться придать голосу более жесткий тон.

— Ну спасибо тебе. Я просто не знала, что делать, и решила позвонить. По правде говоря, не знаю, что тебе сказать.

Он был все еще заинтригован:

— Где ты живешь?

Видно, пытался представить себе, кем я могла быть.

— Да там, — ответила я, не уточняя, и улыбнулась.

— Я тебя знаю?

— И да и нет. У тебя бородка, ты учишься в Комплутенсе[3] и живешь один. — Я тут же выдала всю ту немногую информацию, которая у меня имелась, но создавая впечатление, будто знаю гораздо больше, — и это сработало.

Он замолчал, размышляя и роясь в своем архиве знакомых девчонок. Похоже, среди них не оказалось ни одной с моими данными, поэтому он перешел в наступление:

— Послушай, может, встретимся, кофейку попьем?

— Нет, спасибо. Я уже позавтракала. Можно тебе позвонить в другой раз?

Я полностью сбила его с толку. Он уже и не знал, что думать, и настаивал:

— Ну конечно. Дай мне свой телефон, и я тоже тебе позвоню.

Я обошла ловушку и не раскрыла секрета:

— Нет, лучше я тебе позвоню. Всего хорошего, гномик!

— Счастливо, Белоснежка.

Я повесила трубку. Мои руки дрожали, а сердце бешено стучало. Я начала вопить и скакать по всему дому как сумасшедшая.

Через два дня, воспользовавшись тем, что мать ушла на уроки танцев в культурный центр, я опять набрала его номер. Судя по тому, как радостно со мной поздоровались, он ждал моего звонка. Мы поболтали о всяких пустяках, пытаясь раскрыть нечто новое друг в друге.

Так прошли три недели, в повседневной скуке и монотонности, в беспокойном ожидании, когда наконец мать испарится и я смогу ему позвонить. Потихоньку я рассказала ему о школе, о том, какие воображалы мои одноклассницы и какие тупые мои учителя, о матери и ее заскоках, об отце и его работе, — и вскоре мне стало казаться, что мы знакомы всю жизнь. Он рассказывал о секретах университетской жизни: студенческих тусовках, кадреже между студентками и преподавателями, пьянках в выходные, а я ему смертельно завидовала — ведь мне ждать этого нужно было еще целую вечность.

И наконец наступил день, когда я приняла неоднократно сделанное им предложение. Сказав, что приду к нему очень скоро, я надела свои любимые джинсы и спустилась на три разделявших нас этажа. Два коротких звонка в дверь, и вот он стоял передо мной, в зеленой майке и джинсах с дырками на коленках. Увидев меня, он удивился, но тут же встряхнулся, улыбнулся и протянул для пожатия руку:

— Ну и ну, так ты и есть та самая знаменитая Белоснежка. Привет, а я — Карлос.

Он поцеловал меня в обе щеки, и я онемела.

3

Дела шли все хуже и хуже. С каждым разом мне все труднее удавалось найти более или менее приличное оправдание. Каждый день я ходила к Карлосу домой. Мы пили кофе, а иногда вино, которое было таким крепким, что обжигало горло. Болтали о музыке, обсуждали любимые книги и размышляли о смысле жизни. Мать начала что-то подозревать. Не знаю, был ли тому виной мой рассеянный взгляд, с которым я ходила в последнее время, но, поскольку я надолго исчезала и ничего ей не объясняла, она начала раздражаться и больше обычного цепляться со своими дурацкими расспросами. Мать возомнила себя Шерлоком Холмсом, и я часто заставала ее за тем, что она роется в моем школьном рюкзаке и считает мои гигиенические прокладки.

Это начинало мне надоедать, и я приняла решение покончить со всем одним махом. После нашего обычного ужина, состоящего из сосисок и яичницы, я заявила, что ничего не понимаю в химии и чего доброго завалю по ней экзамен. Мать вскрикнула от ужаса и удивления:

— Да что ты? И ты до сих пор нам ничего не говорила, дочка?

Она тут же нашла, на кого излить свой гнев, и этим кем-то оказался мой отец — он был ближе всего.

— Полушай, Маноло, я очень обеспокоена. Девочке нужен репетитор, а то чего доброго потом придется искать блат в университете. И почему всегда я должна обо всем думать? Ты уже довел меня до точки, слышишь? Ты что, думаешь, что приносишь деньги в дом — и все? Нет уж. Сидит тут фон-барон, газетки почитывает, и наплевать ему, что дочь вот-вот себе жизнь испортит! Господи, какой мне муженек достался! — Мать перешла в наступление, а это означало, что отец попадется в ловушку.

— Ладно, будет тебе, не сердись! Найдем ей репетитора. Пусть она скажет, что ей нужно. Ты что, возомнила, что мне все само в руки идет? А эти тупые учителя на что? Им бы только кровь из ребят сосать! Сами не знают, чего хотят, блин. — Этими словами он дал понять, что разговор окончен, и принялся снова листать «Эль Паис»[4].

Было видно, что он клюнул, так что я спокойно могла ложиться спать, довольная тем, что с завтрашнего дня мне наконец обеспечена отговорка.

4

Так прошел еще один месяц. Каждый день я брала конспекты по химии и тысячу песет и спускалась на четвертый этаж. Деньги на частные уроки мы тратили на вино, курево и время от времени на шоколадный торт. Мы клево проводили время, но иногда принимались и за занятия. Этого парня я обожала. Он был восхитителен: умный и мудрый. С ним я чувствовала себя такой, какой была на самом деле: школьницей. Я замечала, что нравлюсь ему, но не знала, как женщина или как друг. Мне не хватало смелости спросить его об этом — я бы умерла со стыда. Экзамены подходили к концу, и лето давало о себе знать невыносимой жарой, от которой асфальт на улицах Мадрида становился мягким и липким.

Наступило воскресенье, и родителей не было дома. Я приняла душ, надела джинсы со всегдашней майкой и спустилась к Карлосу. Он вышел обмотанным полотенцем. На его плечах еще не высохли капельки воды, а в бородке виднелись следы зубной пасты. Закрыв за мной дверь, он взял мои руки в свои и странно посмотрел на меня. А затем приник к моим губам и начал целовать. У меня как будто молния прошла по всему телу. Я открыла рот, и его язык проник в него маленькой змейкой. Я не знала, как это делается, и попыталась проделать то же самое. Попыталась обвить его язык своим. Он втянул его в себя, и теперь мой язык оказался у него во рту. Так мне было удобней, и я провела им по его зубам, деснам, почувствовала вкус и нежность его губ. Мы так и стояли у дверей. Потом он что-то прошептал, поднял меня на руки, принес в спальню и бросил на кровать. У простынь был его запах. Он накрыл меня своим телом и продолжил целовать. Меня охватил такой ужас, что хоть беги. Я не знала, ни что делать, ни как это делается, так что закрыла глаза и отдалась на волю течения.

Он обхватил меня руками: просунул одну под голову, а другой стал искать лифчик под майкой. Я заледенела от страха. Я не знала, оттолкнуть ли его руку или отдаться его ласкам. Вдруг он перевернулся, и я оказалась на нем. Я все еще ничего не понимала, а Карлос уже расстегнул лифчик и проник рукой к груди. Одним быстрым жестом он снял его с меня вместе с майкой, и его губы потянулись к моим соскам. Он начал покусывать их и облизывать языком. Я почувствовала, как они напряглись под его ласками. Его язык заскользил к пупку, а рука потянулась к молнии на моих джинсах. Другой рукой он завел мои руки за голову и резко меня перевернул. Я опять оказалась под ним. Меня охватил ужас. Я не знала, ни что делать, ни как реагировать. Хотелось освободиться, но он крепко держал мои запястья рукой и шептал:

— Девочка моя, малышка, я так тебя хочу!

Его слова растопили мой страх, как солнце снег в марте. Час настал, подумалось мне, и я отдалась тайнам любви. Я не успела понять, как это произошло, но мои джинсы уже лежали на полу, а его пальцы скользили по краю трусов. Я застыла, как тупое бревно. Все мое тело охватило пламя и дрожь, и я потеряла контроль над собой. Карлос мягкими движениями стянул с меня трусы, пришептывая: «Малышка моя, малышка». Медленно провел рукой по лобку, и его пальцы проникли внутрь. Я вся покрылась испариной. Это ощущалось по легкости, с какой его пальцы спускались все ниже и ниже к влагалищу. Он быстро сдернул с себя полотенце, и я почувствовала его член у себя между ног. Он казался огромным. Карлос замер на секунду, пристально посмотрел мне в глаза, и этот момент показался мне вечностью. Хотелось что-то сказать ему, остановить его, но он закрыл мне рот поцелуем, от которого пошла кругом голова. Я почувствовала, как его член ищет вход и как наконец находит его. Я напряглась, я была вся как комок нервов. Карлос начал медленно двигаться, прямо как штопор, когда откупориваешь бутылку. Вначале там, внизу, пробежали приятные мурашки, но потом неведомая до сих пор боль пронзила мои внутренности. Я закричала так, что соседи в здании напротив наверняка услышали.

— Не кричи, лучше кусай меня, — прошептал Карлос.

Его ступни уперлись в мои, и я подсознательно удерживала его в таком положении. Я почувствовала острую и очень сильную боль. Он обхватил руками мой зад и начал его двигать. Казалось, он вытянет из меня все кишки, но я постаралась не кричать и изо всех сил укусила его за плечо. Карлос застонал от боли, но стал двигаться все чаще и чаще. Перед моими глазами прямо среди бела дня появились звезды, и я почувствовала, что больше не выдержу. Мне казалось, что это происходит не со мной, я словно наблюдала за собой со стороны. Тут Карлос приблизил свое лицо к моему, и в мои уши проник его сдавленный шепот: «Малышка, крошка моя, моя нежная крошка», — и в то же мгновение я почувствовала такой сильный толчок, что у меня из глаз брызнули слезы. После чего он замер. Вся моя кровь скопилась на «нижнем этаже», я вся покрылась испариной, все внутренности горели. Карлос поднял голову, минуту смотрел на меня, а потом подарил самый долгий и нежный поцелуй на свете. Ему бы позавидовал сам Роберт Рэдфорд. Затем он отстранился — его движение опять причинило мне боль — и обнял меня.

Вокруг лампы летала муха. В комнате было слышно только ее жужжание и наше тяжелое дыхание. Карлос прикурил две сигареты и одну протянул мне. Я взяла ее как во сне и глубоко затянулась. Мне было жарко, кровь стучала в висках. Он положил руку мне на левую грудь, и мы так и лежали, не произнеся ни слова.

— Тебе было очень больно? — наконец спросил он, гася сигарету.

— Ну как тебе сказать, угадай, — ответила я с измученной улыбкой.

— Добро пожаловать в команду бывших девственниц, — попытался пошутить он.

Карлос принес из холодильника бутылку кока-колы, и мы молча выпили ее. Потом он обнял меня и опять начал ласкать. Наверное, из-за боли, но все во мне сжималось от его прикосновений. Его член опять напрягся и оказался у меня между ляжками. Он попытался проникнуть в меня, но я была неприступна, как монастырские двери. Он опять обхватил меня руками и предпринял новую попытку. Я почувствовала ужасную боль, еще сильней, чем в первый раз, и не смогла сдержать крик. Он остановился:

— Все еще болит?

— Я просто больше не могу, — ответила я со слезами.

Он вышел из меня, стал гладить мой живот, и его рука заскользила к моей груди. Постепенно я успокоилась и расслабилась. Его язык переплелся с моим, и я почувствовала себя как новорожденный ребенок, которого только что покормили грудью. Его пальцы стали ворошить мои волосы, и я с отчаянием его обняла. Тогда Карлос сжал мне голову руками и потянул ее вниз. Я в ужасе подняла на него глаза:

— Я не знаю, что делать.

— Не беспокойся, я тебе покажу, — приглушенно сказал он и положил мою руку на свои гениталии.

Мне и смотреть-то туда было страшно. С закрытыми глазами я пыталась вспомнить, как все было в том фильме. Словно неопытный щенок, тычась в низ его живота, я провела языком по его члену. Карлос тяжело задышал и впился ногтями в мою спину. Его член был такой большой, что только его третья часть помещалась у меня во рту. Я представила себе, что ем мороженое. Он стал дышать все тяжелее и чаще и потрепал рукой мои волосы. Наверное, это означало, что ему нравится, и я продолжила. Время от времени он вскрикивал. Может быть, я причиняла ему боль зубами. Неожиданно он рывком прижал мою голову к своему животу, так, что меня начало тошнить. Мой рот наполнился кисло-горькой жидкостью, и мне пришлось ее проглотить. Я была вся в поту, челюсть болела. Обессиленная, я сползла на другую сторону кровати. Карлос придвинулся и промурлыкал:

— Ставлю тебе пятерку.

Я была смущена, не знала, что и ответить на его похвалу, только улыбалась и целовала его. Мы молча закурили в кровати. Потом он ушел в туалет, и я воспользовалась этим, чтобы одеться. Увидев себя в зеркале, я испугалась: лицо было красным, а волосы такими взъерошенными, что стали похожи на воробьиное гнездо. Все тело болело, как будто меня основательно отхлестали плеткой. Я была испугана и сконфужена. Карлос вошел в комнату:

— Ты уходишь?

Меня немного разочаровал его вопрос, я ответила кратким «нет» и ушла. Дома я долго стояла под холодным душем, а потом в изнеможении упала на диван и так крепко уснула, что проснулась, только когда приехали родители. Вечером по телевидению показывали хороший фильм, но когда я решила его посмотреть, то обнаружила, что с трудом могу сидеть. Я почувствовала невыносимую боль в «нижнем этаже» и ушла спать.

На следующий день мне хотелось обо всем забыть. Собираясь в школу, я спрашивала себя с беспокойством и нервозностью, заметно ли что-нибудь по моему лицу. Каждый раз, когда мне нужно было в туалет, я видела кровь и начинала сомневаться, нормально ли это. Я умирала от страха, боясь, что могла забеременеть. Мне хотелось опять стать такой, какой я была раньше.

5

Экзамены давно закончились. Мне удалось стать одной из лучших выпускниц школы. Этим я снискала на короткое время любовь родителей и зависть одноклассниц. Я чувствовала свое превосходство перед ними, в особенности из-за моей тайны, о которой знали только мы с Карлосом.

Я уже не ощущала боли, когда мы занимались любовью, и постепенно даже начала получать от этого удовольствие. Карлос говорил, что в оральном сексе я просто богиня, и я ему верила. Я стала принимать противозачаточные средства, так как мы встречались раза три в неделю и занимались любовью по несколько раз подряд. Мы не виделись с друзьями, нам никто не был нужен. Мы никогда и никуда не ходили. Наша любовь оставалась здесь, в его квартире, на его кровати, простыни на которой сохраняли его запах, как и в первый раз. Иногда Карлос обескураживал меня: он лежал с таким отсутствующим видом, как будто находился где-то далеко, в недостижимом для меня месте, — но я не осмеливалась его спрашивать о причине.

Наступил август. Стояла невыносимая жара, высасывающая из нас все оставшиеся силы до последней капли. Дышать было невозможно, и мы, изнеможенные, отдыхали на простынях, пропитанных потом и бессонницей… Я пришла попрощаться с Карлосом — мы с родителями уезжали в Нормандию. Прощание вышло коротким и почти формальным.

— Когда вернешься?

— В начале сентября.

— Так долго…

— Да. Какая это будет скукотища, но делать нечего! А ты?

— А что я? Умру здесь, покинутый, от одиночества и жары.

Месяц в Нормандии оказался по-настоящему скучным, но там было не так жарко, как в Мадриде. Я мечтала снова оказаться рядом с Карлосом. Я страшно по нему скучала и каждый день, с рассвета до заката, мысленно обменивалась с ним влюбленными вздохами.

Наконец наступил сентябрь, и, как только мы вошли в дом, пока родители выносили вещи из машины, я набрала его номер. С другого конца провода донесся неизвестный женский голос:

— Да, слушаю…

— Скажите, Карлос дома? — спросила я, с ревностью задаваясь вопросом, кто бы это мог быть.

— Нет, Карлос здесь больше не живет.

— Не живет? А когда он уехал? Ведь месяц назад он здесь жил.

— Не знаю. Мы — новые жильцы.

— Не знаете, куда он переехал? Он оставил какой-нибудь адрес или телефон?

— Сожалею, но ничем не могу тебе помочь.

— Ладно, спасибо.

— Не за что.

Я была ошеломлена. Я прилипла к телефону в тоске и надежде, что он мне позвонит. Мы с Карлосом никогда не говорили о любви, о постоянных отношениях и тому подобном. Но я любила его. Я чувствовала пустоту и одиночество. У меня ничего не осталось.

А что остается от любви?

Номер телефона, который со временем забывается.

Привычка прикуривать две сигареты одновременно.

Стук сердца, когда доносится знакомый запах туалетной воды от какого-нибудь незнакомца.

Ночные слезы, о которых знает только подушка.

Любимые песни, которые постепенно выходят из моды.

Горький привкус разочарования и грусть.

От любви ровным счетом ничего не остается.

Сосед

1

Я была уже по уши сыта жизнью с родителями. Дальше так жить становилось невыносимо. Мне казалось, что то немногое, что еще осталось от моей личности, тает с каждым днем. Моя мать не уставала утомлять себя бессонными ожиданиями, когда я вечером выходила из дому. Это очень угнетало, потому что я все время должна была думать о времени, вместо того чтобы нормально общаться и развлекаться, и мне приходилось уходить домой как раз в тот момент, когда вечеринка была в самом разгаре. Мои подозрения, что мать роется у меня в вещах, подтвердились. Маленькие обрывки бумажек, которые я разбросала там и тут среди вещей, все лежали не на своих местах. А поскольку у бумажек ножек не бывает, единственное возможное объяснение этому феномену крылось в том, что мать рылась в моих вещах. Я только одного не могла понять — что она надеялась там найти? Что там вообще можно было найти? Какую-нибудь безделушку, которая была мне дорога как память со времен школы, засохшие маркеры, которые больше не писали, жвачки и конфеты, которые потеряли от времени вкус и цвет… Максимум, на что она могла наткнуться в моей комнате, это на сигарету, которую я стащила у отца, чтобы сэкономить деньги. По официальной версии, для родителей я не курила, но об этом уже трудно было не догадаться, потому что, когда я возвращалась домой, от меня несло табаком. Старая отмазка на тему, что все мои друзья курят, уже давно не проходила. Я не вела никаких дневников, у меня не было даже ежедневника — ничего, что могло бы развлечь мою мать в ее нелегком труде по перекладыванию вещей в моих ящиках и шкафах. Чтобы немного скрасить ей будни и усложнить задачу, я стала запирать все шкафы на ключ.

Мне было интересно, что думают обо мне родители, о чем они говорят у меня за спиной. Мама, без сомнения, информировала отца об изменениях в содержимом моих шкафов, о количестве сигарет, которые я стащила у него из карманов, о тех днях, в которые, по ее расчету, у меня были месячные. Я готова была спорить на что угодно, что они оба уже ломали себе голову на тему: девственница ли я или уже нет? И если нет, кто тот негодяй, который лишил меня девственности. Пусть думают что хотят, меня совершенно не волновали их домыслы. Я не доверяла им ни на волосок, и чем меньше они знали о моей личной жизни, тем было лучше. Единственное, что выводило меня из себя, это то, что я не могла привести к себе никого, кто мне нравился. Ни одного из тех безденежных парней из бедных семей, с которыми мне иногда удавалось познакомиться. Это был еще один плачевный факт моей биографии, потому что среди всех, с кем я встречалась, мне ни разу не попался хоть кто-то заслуживающий внимания или хоть кто-то, хотя бы отдаленно напоминающий Карлоса.

Такой расклад, при котором я не могла делать то, что моя левая нога захочет, меня не устраивал. Это было невыносимо. Это меня подавляло. Тогда я справедливо решила, что от этой болезни нет лучшего средства, чем начать самостоятельную жизнь. Я решила изучить рынок недвижимости и по пути на работу купила «Сегунда мано»[5]. В метро я подчеркнула объявления, которые меня более или менее устраивали. Отыскать дешевый и приличный вариант оказалось нелегко. Немногие комнаты в приличных общежитиях были уже сняты. Наконец мне удалось найти квартиру пополам с парнем и еще одной девчонкой. Это была настоящая дыра: общага в районе между Делисьяс и Легаспи, прямо напротив женской тюрьмы. Зато дешево. Моя комната оказалась узкой, как игольное ушко или, проще сказать, как одна из одиночных камер в заведении напротив. В придачу к этому мое окно выходило на замечательный живописный дворик, откуда шел острый запах мочи, чеснока и куриной печенки. А также из этого окна я могла без труда наблюдать интимную жизнь большинства соседей в интимных же подробностях. Поскольку я уже устала искать и цена мне подходила прекрасно, я сразу же отдала залог и заплатила за месяц вперед. Мои будущие соседи по квартире наблюдали за этим с неподдельным ужасом на лицах. Они не могли поверить своим глазам, что нашлась такая наивная бестолочь, которая добровольно пришла жить в этот гадюшник, да еще и за свои же деньги. Пятнадцать тысяч, которые с меня содрали в счет квартплаты, стоили мне некоторых излишеств в одежде, с которыми я легко рассталась, и пары бокалов вина в том или ином баре, в которых я себе отказала.

Я вернулась домой, не имея ни малейшего представления о том, как преподнести эту новость родителям. Я поднималась по лестнице с «Сегунда мано» под мышкой и представляла себе вживе эффект разорвавшейся бомбы, который я сейчас произведу своим сообщением. Начнется все с того, что это глупая шутка, потом будет нагоняй и общая перебранка, потом они станут умолять меня этого не делать и в конце концов скажут: «Делай что хочешь. Когда у тебя кончатся деньги, сама прибежишь». А поскольку упрямства мне было не занимать, я знала, что вынесу всю эту мизансцену без особого труда. Ни капельки пота, как говорится.

Дома, как назло, оказалась половина Испании: моя тетя с мужем, трое двоюродных братьев и теща, матушка моей матушки. Если и находилась на свете хоть одна вещь, по поводу которой наши взгляды, мои и отца, абсолютно сходились, так это была наша бабушка. Ее появление производило одинаково пагубное воздействие на нас обоих. Бабушка — это все, это конец света. Дядя уже накачался пивом до отказа. Я постоянно мысленно спрашивала себя, как его поднять и куда уложить. Бабушка то и дело бросала на него испепеляющие взгляды, полные отвращения и еще отвращения. Потому что, с ее точки зрения, пиво — это напиток простолюдинов. Пойло для сброда. Для сообщения новости дня, решила я, лучше момента не найти. Так я хоть подниму адреналин бабушке, и гипертония продлится, как минимум, несколько недель. Хоть какая-то, а польза. С самой сияющей улыбкой, какую только смогла отыскать в своем арсенале, я непринужденно вставила — как самую невинную фразу, — что на следующей неделе я переезжаю. Я сказала это так просто, таким естественным тоном, как будто встала и попросила дать пройти в туалет. В гостиной воцарилась нехорошая тишина, затишье перед бурей. Все уставились на меня такими глазами, как будто я только что сбежала из ближайшего дурдома. Потом все обменялись смущенными взглядами, возникло короткое замешательство, и град вопросов… вот он, посыпался. Мать, как всегда, мчалась впереди паровоза на белом коне:

— Дочка, ты что, с ума сошла? Куда ты собралась идти из дому? Чего тебе не хватает? Ты сама-то понимаешь, что сейчас сказала? Об этом и речи быть не может! И без разговоров!

Она уже готова была прибегнуть к своему коронному номеру и сказать: «Маноло, поговори наконец со своей дочерью!» Но на этот раз отец ее опередил:

— А ты в курсе, с кем собираешься жить? Ты знаешь, что там за публика? Ты хочешь, чтобы тебя обокрали, или изнасиловали, или превратили в проститутку? Куда ты переезжаешь? Кто будет платить за жилье? Я хочу, чтобы ты знала: с того момента, как ты выйдешь отсюда, ты не получишь больше ни гроша, даже на карманные расходы. И сделай одолжение, не сочти за труд, подумай о последствиях! И подумай как следует! Квартира — это не только квартплата. Тебе придется платить за телефон, за газ, за свет… Откуда ты возьмешь деньги на все это? У тебя нет ни малейшего представления о том, как вести домашнее хозяйство. Оставь, пожалуйста, сделай одолжение, эти глупые детские выходки и перестань вести себя как безмозглая девчонка! Не все в жизни так просто, как тебе кажется, дочка, и не все то золото, что блестит.

Прибегнув к народной мудрости, отец был уверен, что его тирада достигла своей цели. В глубине души я была с ним согласна, я отдавала себе отчет во всей серьезности предприятия. В жизни на каждом шагу встречается тысяча мелочей, которые в обычном состоянии даже не приходят в голову до тех пор, пока не повиснут, как дамоклов меч, над твоей головой. Мать обласкала отца взглядом, полным бешенства, потому что теперь он вел партию, 1–0, и продолжал набирать в счете:

— А как ты будешь питаться? Дома это проще простого: подошла к холодильнику, открыла — и взяла все, что тебе понравилось. Ни тебе в магазин ходить не надо, ни готовить — ничегошеньки делать не надо. А ты как думала? Что все так просто? Иди снимай квартиру, раз ты такая богатая! А кто тебе будет стирать? А кто гладить? А кто мыть полы? Или ты думаешь, что я тебе домработницу найму?

Отец улучшил свой результат и снова крепко держал мяч в руках, но теперь он выступил в роли арбитра-посредника:

— Видишь ли, дочка, ты еще очень молода и неопытна, ты еще не готова к таким вещам. Подожди несколько годков, поднаберись опыта, поднакопи денег. Не беспокойся, самостоятельность и независимость никуда от тебя не убегут, вот увидишь. А здесь у тебя все есть, с нами ты пока, слава богу, ни в чем не нуждаешься. Ради бога, поставь себе задачу накопить на отдельную квартиру. Это гораздо лучше, чем сорить деньгами на оплату съемных комнат и жить где попало, бок о бок с какими-нибудь свиньями. Вот так. А потом купишь себе нормальную квартирку и живи там в свое удовольствие, как бог на душу положит. А мы с матерью тебе поможем, чем сможем, правда, Пилар?

Мать, само здравомыслие и благоразумие, всем своим видом одобрила его победу, довольная, что у отца хватило хитрости, чтоб не сказать ума, отсрочить проблему, отложив ее на потом. Ободренный ее моральной поддержкой, отец вынес окончательный приговор:

— Ты жила беззаботно и привыкла не думать ни о чем, а такие серьезные решения не принимаются на скорую руку. Нате вам! Ухожу, и точка! Что ж ты ведешь себя как дуреха! Женщина, ведь ты уже не маленькая, о таких вещах надо советоваться с родителями, прежде чем принимать какое-то решение. Значит, давай мы сделаем так: с этого дня ты начинаешь копить на отдельную квартиру. Мы не будем у тебя ничего просить. А когда ты накопишь на первый взнос, мы подыщем тебе что-нибудь симпатичненькое и поможем с ипотекой. А поскольку это случится, сама понимаешь, ни сегодня и ни завтра, времени у тебя будет достаточно, чтобы хорошенько подумать…

— Конечно, отец прав! Прислушайся, дочка, к тому, что он говорит, и послушайся для разнообразия. А завтра, кто знает, появится у тебя какой-нибудь жених, а вместе копить уже гораздо легче, чем в одиночку. Вот увидишь, придет день, когда ты нас сама поблагодаришь за это. — Моя мать не могла без того, чтобы последнее слово осталось не за ней.

Я уже готова была расплакаться и признаться, насколько я с ними согласна, как вдруг вступила бабушка: в бой пошла тяжелая артиллерия. Она кардинально поменяла курс, сама о том не подозревая. Тоном потомственной аристократки она произнесла:

— Порядочная девушка, католичка, не уходит из дому просто так, хлопнув дверью, как служанка.

Да что она возомнила себе, эта старая карга! Да я вообще не собиралась быть ни порядочной девушкой, ни тем более католичкой! Дайте ей денег на дорогу, и пусть убирается отсюда, грязная старуха! Я ухожу из дому и баста! В одну секунду я позабыла все угрызения совести, которые всплыли у меня в голове минуту назад. Куда только слезы подевались. Это я-то должна провести сто лет одиночества со своими предками, собирая грошики на мифическую собственную квартиру?

— Все уже решено. К тому же я уже внесла залог. Не беспокойтесь обо мне, и я вас не побеспокою ничем. В конце концов, на дворе девяностые, а не пятидесятые. И Франко давно в могиле, и многое из того, что он сделал, тоже.

Последнюю фразу я сказала специально для бабушки, чтобы тронуть ее сердце. В довершение своей речи я сделала большой глоток кока-колы и от всей души пожалела, что это было не виски.

Моя тетя, изменница, сидела и не знала, чью сторону ей лучше принять. Мы с родителями не ладили, это нормально, но тетя понимала, что она — это совсем другое дело, ей необходимо было выбирать выражения, — и она расчетливо заняла универсальную позицию швейцарского посла:

— Успокойтесь, не переживайте вы так. Все наладится.

— Что значит успокоиться! Как мы можем успокоиться, Мария-Кармен? — взорвалась моя мама. — Да нам теперь соседям будет стыдно в глаза смотреть! Не знаю, как мы с ними будем здороваться-то. Мать родная! Ты только посмотри на невестку Марибэль из третьей квартиры, она только и делает, что шпионит за всеми: кто пошел, куда пошел, с кем пошел? Что я ей скажу? Как я объясню? А что я скажу Чони со второго этажа? Да завтра последняя кошка в квартале и та будет смешивать нас с грязью. Боже правый! Дочка, до чего ты довела свою бедную мать! Как я буду людям в глаза смотреть! — разорялась она, театрально возводя глаза к потолку. — Копия своего отца!

Эта ведьма, моя бабушка, по всему было видно, полностью соглашалась с мнением своей дочери и кивала головой. Единственный человек, которого не трогал весь этот бесплатный цирк, был мой дядя, который продолжал под шумок накачиваться пивом, радуясь в глубине души, что это не его проблема и что его она не касается. Единственными, кто меня поддерживал, но они, естественно, не смели и слова вставить, были мои толстяки кузены. В их глазах читались зависть и неподдельное восхищение. Я чувствовала себя Королевой Пяти Морей, Владычицей Морскою.

Несмотря на это, царствование мое продлилось недолго, потому что отец, не успела дверь как следует захлопнуться за последним членом нашей возлюбленной семейки, вернулся в гостиную и влепил мне пощечину. Прямо так, без предупреждения, без предварительного объявления войны.

— Бесстыдница! Ты не посмеешь уйти из дому, как какая-нибудь… последняя! И немедленно убирайся в свою комнату, чтобы я тебя больше не видел! Потому что, если увижу, убью вот этими самыми руками!

Мать не отставала и, как всегда, не могла не добавить:

— Соплячка неблагодарная! Сделала нас посмешищем всего квартала! Да как ты посмела!

Я молча ушла в свою комнату и затаилась, оставив их одних в гостиной чесать языками сколько их душе было угодно. Между слезами и всхлипываниями, то сморкаясь, то втягивая сопли, я строила планы победоносного отмщения.

Переезд выпал на воскресенье. Я собрала в два чемодана только все самое необходимое и вызвала такси. Мать начала плакать так, что у меня самой комок подкатил к горлу, но я быстро взяла себя в руки. Я не могла позволить себе такую роскошь, как заливаться слезами, иначе мы упали бы духом вместе со всеми вещами. Хороша команда! Отец, который не разговаривал со мной с того памятного дня, сейчас дулся на меня за то, что я не позволила ему отвезти себя на нашей машине. Если бы я позволила, он бы тут же привез меня обратно, потому что, правду сказать, комната была еще та, настоящая трущоба.

Я убрала свои вещи в шкаф к Антонио, потому что в моей комнате помещались только кровать и стул возле кровати. Потом постелила свое белье и достала из чемодана свою подушку. Потом прибрала свое карикатурное жилище, пародию на квартиру. Утешало только то, что теперь у меня не было ничего, что бы сочеталось с прилагательным «большой», поэтому прибираться будет нетрудно и привыкать недолго.

Затем я отправилась в кухню и выгребла оттуда столько дерьма, что у меня чуть галлюцинации не начались. Глазам не поверить, как все было загажено. Ни Эстрельи, ни Антонио не оказалось дома. Поскольку это было воскресенье, они находились там, где их ветер носил. Каждый на своем месте. У меня в голове не умещалось, как молодые ребята могли жить в такой мерзости. По ходу дела мне пришлось убить двадцать восемь тараканов, зато, перед уходом окинув кухню последним взглядом, я осталась довольна собой — она выглядела вполне прилично. Теперь дошла очередь и до ванной. На полу валялись волосы, а на полочках этажерки — пустые тюбики от зубной пасты, ржавые лезвия для бритья, старые зубные щетки, флаконы с подозрительными жидкостями и обрывки ваты. Тяжело вздохнув, я взяла мешок для мусора и сгребла туда все, что на вид выглядело трехлетней давности. Затем я высыпала в ванну щелочь в таком количестве, в каком ее обычно только на заводе выпускают, и после полутора часов неустанной оттирки и двух поломанных ногтей она снова засверкала как новенькая, а унитазом наконец-то можно стало пользоваться, и я впервые за все это время смогла на него сесть.

Я по-настоящему устала. Достав пиво из холодильника, с банкой в одной руке и сигаретой в другой я снова прошлась по квартире. На это больно было смотреть: мебель как будто только что подобрали на улице, куда ее выбросили предыдущие хозяева, окна не видели тряпки и воды с тех пор, как их вставили при строительстве, занавески были черны от копоти сигаретного дыма. Я решила оставить гостиную в первозданном виде, чтобы было с чем сравнить, и присела на диван полистать журнал «Ола!», который нашла под тем же диваном. Как раз когда я познакомилась с последними сплетнями, местными и международными, наконец вернулись Эстрелья и Антонио. Лица у обоих были красными от загара, они были похожи на дырки, прожженные утюгом, или на жареных креветок. Ребята ходили в бассейн. Я предложила им холодного пива, и мы разболтались.

Эстрелья оказалась беззаботным и улыбчивым созданием, невинным и невозмутимым. Думаю, с ней мы легко уживемся, потому что она из тех, кто ни от кого не требует ничего лишнего или вообще ничего и не портит тебе кровь каждый день по поводу и без повода. Она рассказала, что преподает танцы в академии, и, если неправильно истолковать ее слова, можно было бы прийти к выводу, что она ненавидит свою работу.

Антонио учился на втором курсе в университете и, чтобы хоть как-то сводить концы с концами, занимался распространением рекламы какого-то туристического агентства. Парень он был худющий и при этом приблизительно моего роста, но на первый взгляд показался мне симпатичным, потому что глаза у него были круглые и невинные, а взгляд — благородный.

Они рассказали мне о своих романах. У Эстрельи был жених, который жил в Барселоне, и многочисленные связи здесь, в Мадриде. Антонио только что порвал со своей постоянной подругой и теперь находился в депрессии по этому поводу и одновременно в поиске подходящей пары, потому что, по его словам, он не был создан для одиночества.

О себе я успела сообщить немного. Я сказала им, что работаю в «Английском дворе» и учусь на секретаршу, потому что не хочу терять время на университет, оттого что не хочу провести самые драгоценные годы своей молодости, задыхаясь от нищеты и неудач. Я не стала ничего рассказывать о своей личной жизни, но не потому, что за мной уже сто лет как никто не ухаживал, мне бы нашлось, что вспомнить и рассказать им. Я держала себя, сохраняя дистанцию, потому что решила, что негоже сходиться с людьми вот так сразу, на скорую руку.

Пиво закончилось, и Антонио пошел за вином. Пока он ходил, Эстрелья стала рассказывать мне о нем: о том, какой он хороший человек и как они здорово, просто чудесно ладят. Не знаю почему, но мне показалось, что она говорила о нем, как о своей любимой собачке. Антонио вернулся с вином и картофельными чипсами. Вино конечно же оказалось дешевым, отвратительным, тошнотворным: кислым и теплым. Я пила его чисто из вежливости.

Когда мы заполнили вторую пепельницу, я кстати предложила распределить обязанности по уборке. По тому, как они переглянулись, я поняла, что меня принимают за задавалу, которая хочет быть начальницей. Мне было плевать, за кого они меня там принимают, пусть думают обо мне все, что им в голову придет или из нее выйдет, главное, чтобы они поняли: я им тут в служанки не нанималась. Мы быстро составили новый график уборки. Когда мы покончили с этим скучным занятием, я нечаянно встретилась глазами с Антонио, и меня удивило восхищение, появившееся в его взгляде. На вид он был паренек застенчивый, немного женоподобный, ему должны были бы нравиться властные и сильные женщины. После этого я сразу ушла спать, уставшая донельзя, предоставив им хоть целую вечность для перемывания моих косточек.

2

Так прошел целый год. Время пролетело незаметно. С Эстрельей и Антонио не возникало никаких проблем. Иногда мы устраивали пирушку, иногда выбирались куда-нибудь пропустить по бокальчику, иногда цапались по мелочам, в основном из-за уборки, а в общем и целом совместное житье оказалось вещью довольно приятной и удобоваримой.

Ко всему прочему Эстрелья порвала окончательно со своим барселонским женихом и, похоже, предпринимала осознанные попытки забыть его, потому что стала хлопотать по дому не покладая рук, и время от времени я натыкалась в гостиной на кого-нибудь из тех редких мужчин, что забредали в нашу берлогу.

Антонио так и оставался один, без девушки, отчего очень страдал, но страдания свои никогда не озвучивал, как говорится, и пикнуть не смел. Когда мы выходили погулять в город, я видела, как он поедает встречных девушек жадным взглядом, и мне было жалко на него смотреть. Антонио был славный малый, озорной парнишка и хорошо одетый, но не из тех парней и не из тех мужиков, которым девчонки вешаются на шею, а женщины бросаются, задрав юбки и сняв трусы. Я подозревала, что нравлюсь ему, потому что частенько он то заигрывал со мной, то съеживался и садился на корточки при виде меня, то снова делал авансы. Видимо, он был бы не прочь превратить меня в свою сожительницу, но я делала вид, что не замечаю всего этого, потому что мне только случайных связей и не хватало, да еще в своей собственной квартире. Но тем не менее иногда я играла с ним в забавную игру: улыбалась благосклонно, чмокала его, а потом зажимала ему губы рукой, когда они пытались встретить на моем лице что-то поинтереснее подставленной щеки.

Занятия в университете закончились, и моя учеба тоже подошла к концу. Диплом секретаря был у меня на руках, и я собиралась в скором времени подыскать себе подходящую работенку в приличном офисе. Торговлей я была сыта по горло. Продавщицы из меня никогда бы не вышло — у меня не хватало ни терпения вначале, ни выручки потом. К тому же я была уверена, что заслуживаю лучшей жизни. За все это время мне так и не пришлось поразвратничать ни с кем, даже немножко. Поэтому, зажатая между дурацкой работой и полным отсутствием кого-то, с кем я могла бы разрядить эмоции и поделиться своей неуемной энергией, неудивительно, что я впала в депрессию и чувствовала себя подавленной и угнетенной.

Был пик лета. Жара стояла такая невыносимая, какая может быть только летом в Мадриде. Квартира стала похожа на духовку для жарки кур гриль, которыми торговали в «Английском дворе».

Эстрелье удалось смотаться. Она прохлаждалась теперь в Сантандере. Мы же с Антонио, как наказанные, остались убивать благословенное время каникул дома. Кто знает Мадрид, тот представляет, в какую пустыню превращается город в разгаре августа. В первых числах этого месяца словно гигантским пылесосом кто-то проходится по улицам и площадям и всасывает весь народ, да так начисто, что в городе не остается ничего, кроме смертельной скуки. Изнуренные жарой, выжатые до капли, мы с Антонио не обращали друг на друга никакого внимания: спали с открытыми дверями в комнатах и выходили на кухню и в коридор чуть ли не нагишом. Иногда я ловила на себе жгучий, пожирающий, гипнотизирующий взгляд соседа, но не обращала на это никакого внимания и не оставляла ему никакого шанса. Было и так достаточно жарко, чтобы еще чем-то перегревать себе голову.

Эта ночь была такой же, как и все предыдущие, и коротали мы ее абсолютно так же, как и всегда. Я валялась на диване, Антонио устроился в кресле. Было почти четыре утра, а мы все еще безуспешно надеялись, что через распахнутые настежь окна в квартиру войдет хоть какое-то количество свежего воздуха. Мы уже устали переключать телевизор с одного канала на другой. Глаза у нас слипались от духоты и усталости. Я растянулась на диване и лежала как вареная. Нет, как жареная.

Поначалу, почувствовав, как маленькие, ловкие и быстрые пальчики массируют мне плечи, я даже не поняла, сон это или все происходит наяву. Я прикинулась наивной дурочкой и долгое время не вмешивалась в это занятие, потому что, надо отдать Антонио должное, его пальчики делали свое дело просто феноменально мастерски. Его руки забрались под мой топик, надетый прямо на голое тело, и я сама помогла его снять. Тогда его пальцы лихорадочно забегали по всей моей спине. Вскоре я ощутила, как он прошелся языком прямо по позвоночнику. У меня забегали мурашки по коже, но это было скорее приятно, чем неприятно. Я смаковала его ласки, вальяжно и лениво, наслаждаясь и чувствуя себя Клеопатрой. Его тело внезапно задрожало, он не мог больше себя контролировать и мокрыми губами прошептал мне на ухо:

— Я от тебя торчу! Какая телка! Проклятие, ты меня возбуждаешь!

Я тут же очнулась — меня как холодным душем обдало, — тут же отпихнула его от себя и, перевернувшись к нему лицом, выставила на обозрение свою драгоценную грудь. Совершенно отдавая себе отчет в том, что созерцание этого великолепного запретного зрелища окончательно сведет его с ума, я холодно добавила:

— Оставь меня. Я иду спать.

Антонио уставился на меня, не понимая ни слова. Потом попытался удержать меня, но я вырвалась и убежала. Этой ночью я спала за закрытой дверью. Я рухнула на постель, взяла сигарету, закурила и стала рассуждать. Мозг говорил мне, что ничего не надо, что он не нравится мне, что с ним даже связываться не стоит. Тело пело другую песенку, что немного секса никогда не помешает и еще никому не повредило и надо же в конце концов время от времени хоть что-то чувствовать у себя между ног. Мозг настаивал, что я просто шлюшка зеленая, которая путается с собственным соседом по квартире, что беспорядочные половые связи никогда ничем хорошим не кончаются, особенно когда партнер тебе не нравится, совсем, настолько, что ты не видишь в нем ничего хорошего. Тело продолжало свою вечную песню: что ни к чему это не обязывает, я хоть вспомню немного, что у меня есть сиськи и пиписька и что уже почти четыре года, как я снова девственница. Мне так и не вспомнить, чем закончилась эта война и кто из двоих одержал победу, потому что незаметно для себя я спеклась и провалилась в сон.

В два часа следующего дня Антонио разбудил меня криком из-за двери и вошел ко мне в комнату с подносом в руках. Мама родная, чего там только не было, я чуть в обморок не упала: взбитые яйца, поджаренные тосты, свежий мармелад, апельсиновый сок, чашка кофе и роза на конверте. Ну прямо как в кино. Этот парень и правда был от меня без ума. После вчерашнего номера, после всего, что я выкинула, он обращался со мной так, будто я облегчила его по меньшей мере раз шестнадцать, и, что вероятнее всего, все это было задумано только для того, чтобы просто уложить меня в постель и перепихнуться. Курам на смех. Вот она «настоящая» любовь! Запахи были такие аппетитные, что я тут же почувствовала голод и накинулась на еду. Антонио убрал со стула лифчик и трусы, сел и уставился на меня с таким обожанием, что я снова не удержалась и ощутила себя Клеопатрой. В перерыве между яйцами и кофе я вскрыла конверт и увидела открытку с сурком на зеленом лугу. Сурок, луговая собачка, говорил: «Людям свойственно ошибаться, но я твой талисман, это точно!» Ну вот, пришло время как-то отреагировать. Надо было что-то сказать. Прожевав, я выдала:

— Это все так приятно и, наверное, недешево стоит, спасибо, Антонио. А ты сам-то уже поел? Хочешь чего-нибудь?

Он отрицательно повертел головой и счастливо улыбнулся. Наконец я покончила со всем содержимым подноса и добралась до розы. Оставалось только ее съесть. Антонио прикурил две сигареты и одну протянул мне. Я поняла, что он хочет поговорить о том, что произошло вчера ночью. Роскошные завтраки за здорово живешь в постель не подают.

— Хочешь поговорить, Антонио? Давай поговорим.

Его лицо расслабилось, он затянулся, как Богарт[6], и всхлипнул:

— Проклятие. Ты классная телка, я все время думаю о тебе. Ты просто невозможная, ты супершлюха! Ты такая крутая, когда сердишься, и такая киска, когда у тебя хорошее настроение. Ты так быстро меняешься, что я не успеваю за тобой, я без ума от тебя, киса ты моя.

Его слова вывели меня из себя, они не могли не нервировать и не раздражать. За пару секунд я попыталась вычислить, вообразить себе поведение, соответствующее тому типу женщин, который только что описал Антонио. Раз он представляет меня такой, пусть такую и получит. Я наполнила свой взгляд нежностью на грани слащавости, принимая его игру и делая вид, что поверила его комплиментам. Он осмелел на глазах, взял меня за руку и улыбнулся. Я тут же изменила выражение лица и посмотрела на него так, словно весь урожай меда со всего мира сейчас тает и портится прямо передо мной. Было видно, как все его надежды рушатся буквально на глазах, и этот маленький спектакль меня несказанно позабавил.

— Об этом даже речи быть не может, забудь, Антонио. Мы слишком разные. Единственное, что у нас с тобой есть общего, это квартира. Что только усугубляет дело. Это просто невозможно. А теперь, сделай милость, выйди, мне надо одеться.

С этими словами я как бы ненароком сделала так, что простыня соскользнула, и позволила ему несколько мгновений насладиться моей наготой, видом спереди. В это время я кивала ему головой, показывая, в какой стороне выход. Он так и вышел с открытым ртом и пылающими щеками, кто знает, не то от стыда, не то от сдерживаемой ярости.

Весь вечер я пробездельничала в постели с томиком «Пеппи Длинныйчулок». Я наслаждалась моментом и чувствовала себя, как в сказке. Королевой гномов. Мне даже показалось, что жара спала. Я выползала из своей берлоги только пару раз: выбросить окурки из пепельницы и сполоснуть ее. Столкнувшись во время одной из вылазок с Антонио, я одарила его невинной улыбкой. Думала, он съест меня вместе с ней прямо в коридоре.

С наступлением ночи я приползла к телевизору и решила целиком и полностью посвятить себя переключению каналов. И в результате не знаю почему, то ли ночь была жаркая, то ли картина попалась итальянская, то есть чистой воды порнография — эта нация просто отстойник озабоченных особей, — но мое тело снова настойчиво запело свою знаменитую песенку. Песенку, которая, как оказалось, не оставляла его в покое с сегодняшнего утра. Антонио курил как паровоз — точнее, как развалившаяся печная труба — и пялился больше на меня, чем на экран, а я прикидывалась тремя обезьянками сразу, что ничего не вижу, ничего не слышу и никому ничего не скажу, — что ничего не понимаю. Наконец он не выдержал этой пытки, встал и пошел в свою комнату, а на выходе бросил мне, чуть не плача:

— Нет, я правда не понимаю, зачем все это.

Кончай тянуть волыну, сосунок, мысленно ответила я.

Чтобы хорошенько подумать, мне не потребовалось много времени. Я была раскаленная, как Эквадор. Я быстро потушила сигарету и пошла за Антонио в его комнату. Вошла и увидела на постели его распластавшийся силуэт. Он с головой закутался в простыню. Я с удивлением подумала, как ему только не жарко. Я села рядом с ним на кровать и положила руку ему на грудь. От неожиданности он уставился на меня выпученными глазами, но не посмел ничего сказать. Я стала ласкать его соски, поглаживать, пощипывать, нажимать. Парень начал учащенно дышать. Указательным пальцем я стянула с него простыню и добралась до его пупка. Мой палец сделал несколько оборотов вокруг пупка и вернулся на место тем же путем, и так несколько раз. Тело Антонио, казалось, словно следует за моей рукой, вторя ее колебаниям. Он схватил меня за запястье и попытался перенести ее на свой пенис, но я тут же ее отдернула. Мне претило, что он пытается меня поучать, что я должна делать, а тем более заставить. Я продолжала ласкать его по-своему, на свой лад, так, как хотелось мне. Я принялась нежно скрести его ногтями в области поясницы, чуть ниже, где крестец, и парень стал заводиться не на шутку: он извивался, как гусеница, и был недалеко от оргазма, — сама того не желая, я попала в самую точку. Его тело стало податливым, как жеваная жвачка, и я знала, что могу сделать с ним все, что захочу. Неожиданно мне пришла в голову садистская мысль, мне захотелось помучить его. Я оседлала Антонио и, поскольку он оказался таким слабаком, ударила почти со всей силы. Обхватив его руками за горло, я впилась ему ногтями в затылок. Антонио застонал, схватил меня за волосы и попытался притянуть к себе, приблизить мои губы к своим, чтобы поцеловать. Но этот номер у него не прошел. У меня не было ни малейшего желания целоваться с ним, я оттолкнула его и вырвалась. Затем, уперевшись коленями у него между ног, я убедилась, что его инструмент по-прежнему в полной боевой готовности. Не то чтобы я была какой-то особо одаренной, но того, что я умела, с избытком хватило, чтобы довести начатое этой ночью до победного конца. Я вся взмокла от возбуждения и севшим голосом спросила Антонио:

— У тебя есть презерватив?

Он вскочил и достал из ящика то, что я просила. Он хотел взяться за мою грудь, но я ему не позволила, я оттолкнула его, и он откинулся на кровать. Я схватила презерватив, зубами порвала целлофановую обертку и одним движением надела ему резинку по самые яйца. Она натянулась неравномерно, как говорится, копром-кучей, но в тот момент мне было плевать. Я обхватила коленями его бедра и села на него верхом. Потом схватила его игрушку и засунула туда, где ей было самое место. Сначала мне стало больно, но эта боль была сладкой, и она разлилась по всему моему телу. Последняя человеческая мысль, которая промелькнула у меня в мозгу, была: а ведь трахаться с человеком в презервативе — это все равно что не трахаться с ним вообще… Как не с ним. Не с этим человеком точно.

Он кончил мгновенно, на второй минуте, резко вскрикнув. Я вскочила с него так быстро, что презерватив соскочил, и сперма вытекла ему на пупок. Откинувшись на другую сторону кровати, как можно дальше от Антонио, я уткнулась лицом в полотенце. Я вся была покрыта липким потом и чувствовала себя неудовлетворенной, нечистой, непристойной, словно вывалянной в грязи. Антонио приткнулся ко мне и начал шептать что-то на ухо. У меня не было никакого желания слушать. Ни тем более вслушиваться в то, что он бормотал. Его рука полезла ко мне в промежность, я раздвинула ноги и позволила ему мастурбировать вместо меня, чтобы поскорее кончить. Мои глаза наполнились слезами, а душа бешенством, я не хотела, чтобы он был рядом со мной, точнее, хотела, чтобы не он. Меня тошнило от его ласк, они мне только кожу скоблили. В одну долю секунды у меня перед глазами пронеслись все наши страстные ночи с Карлосом, так непохожие на эту жалкую пародию на секс, которым мы только что занимались. Я больше так не могла и, закричав почти в голос:

— Не надо, пожалуйста! Оставь меня!!! — убрала его руку из своей промежности и закурила сигарету.

Антонио растянулся рядом со мной и протянул руку, чтобы меня обнять. Я отодвинулась от него, потому что не могла больше вынести ни одного его прикосновения. Если он еще хоть раз дотронется до меня, я его убью! Он тоже закурил, поставив пепельницу себе на грудь.

— Ты просто невозможная чувиха, киса. Это невероятно, я ни разу в жизни не кончал с такой скоростью. Ты такая страстная, ты сводишь меня с ума.

Я не поняла, шутит он или говорит эти глупости всерьез. Но, взглянув на него, увидела, что он серьезно. Я промолчала и уставилась в потолок. Потом потушила недокуренную сигарету, встала, собрала с пола свои трусы, майку и шорты.

— Ты не останешься?

— Нет, — сухо ответила я и захлопнула за собой дверь.

Я пошла в душ, надеясь, что струи воды помогут мне смыть грязь с воспоминаний о Карлосе и сами эти теперь ненужные воспоминания. Я заснула на рассвете, и мне снились грустные кошмары.

3

Меня разбудил чей-то мокрый язык: кто-то целовал мою шею и двигался по направлению к уху. Я еще не проснулась и не успела понять, где я, и ничего еще не вспомнила про вчерашнюю ночь. На мою спину выдавили что-то прохладное и жидкое, вроде крема, и стали делать мне легкий, мягкий массаж. До моих ноздрей донесся запах «Нивеи». Никто из нас не проронил ни слова. Массаж был окончен, и я почувствовала, как он вошел в меня сзади, с силой раздвинув мне ноги, и начал двигаться во мне так же быстро, как вчера. Я застонала от боли и неожиданности. Потом с удивлением обнаружила, что мое тело расслабилось, как будто от удовольствия, и отдалась на волю динамичных толчков Антонио. Я вцепилась в край кровати и начала помогать Антонио, двигаясь навстречу его члену. Кровать была узкой, а матрас мягким, но мне было настолько приятно снова ощущать мужской инструмент внутри себя, что я забыла обо всех неудобствах. Чтобы продолжить, мы поменяли положение и повернулись друг к другу лицом. Я сжимала руками его бедра, чтобы он был как можно глубже во мне и доставал как можно дальше. На этот раз у нас все получилось, и я достигла оргазма, этого моментального пика физического удовольствия. Я обхватила Антонио коленями за талию и прижалась к нему как можно ближе. Он покрыл мое лицо быстрыми, отрывистыми поцелуями, почти вслепую, сделал еще несколько последних толчков посильнее и кончил с таким же вскриком, как и в прошлую ночь. Потом он осторожно вынул из меня пенис, снял с него презерватив, завязал жидкость в узелочек, как воздушный шарик, и положил этот пузырь в пепельницу. Мне стало омерзительно и страшно.

Целый день напролет мы провели за такой гимнастикой, прерываясь только для того, чтобы съесть немного мармелада и шоколада, которые оставались в холодильнике. У меня болело все тело, я чувствовала себя как выжатый лимон, а вела — как собака во время течки. Покрытая сучка, одним словом. Мы испробовали десятки поз и использовали целую упаковку презервативов. Мы сломали кровать Эстрельи и чуть сами не убились. За все это время мы едва обменялись друг с другом парой слов. По правде говоря, единственные слова, которые звучали время от времени, были: «Я кончаю» и «О, нет». Других слов не было. Я не считала, сколько раз он кончил, но солнце уже скрылось за черепичными крышами соседних зданий в квартале и в домах стали загораться первые окна, а на улицах фонари.

На этот раз я осталась ночевать в постели Антонио, но не потому, что мне этого так хотелось, а потому, что я настолько устала, что до своей кровати боялась не дойти. Сил у меня не осталось ни капли. Во сне я думала о том, как ненавижу себя за все это и еще больше Антонио, и том, как сильно у меня болит каждый квадратный сантиметрик тела.

Утром меня разбудил запах свежесваренного кофе. Такой приятный, щекочущий ноздри. Завтрак ждал меня тут же, на столике возле кровати. На этот раз не хватало только розы и открытки, но что касается всего остального, все было так же обильно и вкусно. Антонио сидел возле окна и скреб себе пятерней голову. Я сделала вид, что сосредоточилась на еде. Поставив поднос себе на колени, я намазала хлеб мармеладом и засунула его в рот. Я не потрудилась даже сказать ему просто: «Добрый день» или «Привет». Он смотрел, как я ем, и улыбался от счастья.

— Привет, принцесса! Как спалось?

Я пробурчала «Нормально» с набитым ртом и засунула следом еще кусок сладкого бутерброда. Антонио плюхнулся на постель, теперь нас разделял только поднос. Он хотел поцеловать меня, но я закрыла лицо рукой:

— Перестань, мужик! Не видишь, я ем!

Это прозвучало грубо. Он спал с лица и снова перестал понимать, что происходит. Между делом я окинула комнату взглядом и ужаснулась. Весь пол был усеян маленькими отвратительными мешочками со спермой. Там же валялись их товарищи по несчастью и подельники, мои трусы и плавки Антонио. Рядом с кроватью лежала груда платочков «Клинекс» весьма подозрительного вида, который ясно указывал на их неприличное употребление.

Это зрелище живо напомнило мне некоторые из многочисленных вчерашних сцен, и я чуть не вернула завтрак обратно на поднос. Меня подташнивало. Голова у меня выглядела так, будто мне ее одолжило пугало огородное. Мне стало настолько стыдно, что я не знала, как себя вести. Мне было тяжело от присутствия Антонио, он вызывал у меня отвращение и омерзение до боли в желудке. Я знала, что в общем-то он этого не заслуживает. Но у меня не осталось больше ни малейшего желания заниматься сексом, на этот раз и мозг и тело были согласны: в ближайшие лет сто просьба не беспокоить, они бы на это не пошли ни за какие коврижки.

Меня охватило невыразимое, чудовищное по своей силе желание побыть одной. Я схватила банное полотенце, завернулась в него и встала, все еще продолжая жевать. Отхлебнув напоследок глоток горячего горького кофе, как я люблю, я закурила сигарету. Антонио, провожая взглядом каждый мой жест, застенчиво и искренне произнес:

— Побудь со мной еще немножко, пожалуйста!

Он не знал, что больше всего на свете я ненавидела мужиков, которые плакались, как старые бабушки. Я улыбнулась ему, не знаю, как получилось, саркастически или просто насмешливо, и бросила коротко:

— Мне надо в ванну.

Прохладная водичка весело струилась по моей коже. Мне было невыразимо приятно смотреть, как пена от шампуня спускается по моим плечам и животу до волосистого холмика Венеры и исчезает между ног. Я стала торопливо брить ноги и порезалась. Потекла кровь, но я быстро замыла ее рукой. Капельки крови на мгновение окрасили воду. Потом я быстренько припудрила темные круги под глазами, предварительно замазав их тональным кремом. Глаза сразу заблестели. Я вышла из ванной и достала из шкафа платье, лазурно-голубое, выходное. Антонио все это время курил в своей комнате и, когда я стала доставать одежду, осмелился спросить:

— Куда собралась?

Мне хотелось сказать: «Не твое дело, сосунок», — но я удовольствовалась сдержанным:

— Пройтись.

Я оделась в своей комнате и даже почистила босоножки. Когда я вышла, на пороге меня уже ждал Антонио. Он умирал от желания пойти со мной. Потому что за пару минут успел напялить не только чистую рубашку, но даже устрашающего вида галстук в придачу. Он начал примирительным тоном:

— Давай сходим куда-нибудь пообедаем, хочешь?

Только этого мне еще не хватало! Я выглядела блестяще, как никогда прежде, а на каблуках оказалась выше его сантиметров на пять, не меньше. Я тут же представила себе, как мы идем по улице, такая парочка, и какой у нас при этом вид. Меня пробрали мурашки до гусиной кожи.

— Нет. Спасибо, Антонио. Я уже ухожу.

Он глядел на меня разинув рот. Мужской инстинкт подсказывал ему, что после всего, что у нас вчера было, я должна быть вся его. И то, что я сейчас ухожу от него, это чистой воды женское притворство. Разврат! Пусть думает что хочет, мне все равно. Мне хотелось только снова стать свободной и вернуть назад свое позавчерашнее независимое положение. С высоты своих каблуков я просто добавила:

— Послушай, парень, почему бы тебе не заняться починкой кровати? Девушка послезавтра приезжает, она не поймет. И проверь еще раз хорошенько, не оставили ли мы ей подарочек где-нибудь под кроватью.

Мое поведение в стиле бывалая потаскуха стало для него настолько неожиданным, что в первую минуту он даже не знал, как реагировать. Пока он приходил в себя, я надела солнечные очки и вышла, хлопнув дверью, потому что мне недосуг было рыться перед ним в сумочке и искать ключи.

Я долго бессмысленно шаталась по пустынным улицам Мадрида, на которых сейчас можно было встретить лишь заблудившихся туристов с потерянными, сонными взглядами и закрытыми фотоаппаратами, висящими на шее. Потом зашла в свой любимый китайский ресторанчик. Там съела, не торопясь, один за другим пару десертов и не без удовольствия отметила, что все мужики пялятся на меня с интересом, прямо-таки похотливо. Я заказала китайский хлеб, салатик и полбутылки сухого белого. Лаура, хозяйка заведения, подала все, как я люблю: вино было только что из погреба, до того ледяное, что бокал запотел. Тыча вилкой в салатик и потягивая вино маленькими глоточками, я думала о том, как потрясающе выгляжу в этом платье, как выгодно оно подчеркивает мою грудь и скрывает то, что у меня слегка в избытке на заднице.

Я закурила и погрузилась в разбор своих полетов с Антонио. Я заглянула в свою душу и поискала, нет ли там случайно уголочка, в котором бы притаилось хоть какое-то чувство к нему. Ничего. Глухо как в танке. Я поняла, что никогда, ни при каких обстоятельствах он не смог бы быть моим парнем. Ни тем более женихом. Антонио был абсолютно не мой тип, ни в мужском плане, ни в каком другом. К тому же он был неуверенный в себе и безынициативный во всем. Я представила себе, как буду таскать его за собой по улицам, словно собачку на веревочке, и поняла, что скорее умру, чем это произойдет. Нет, такой жизни я не выдержу. Я спрашивала себя, как могло такое случиться, как я могла допустить, словно какая-то сыкушка малолетняя, чтобы меня отымели, вместо того, чтобы любить. Как я позволила повести себя за переднее место, вместо того чтобы увлечься умом и сердцем. И как теперь выбраться из этой лужи, не ударив в грязь лицом, изо всей этой истории, в которую я вляпалась, не запачкавшись еще больше. К счастью, послезавтра приезжает Эстрелья, и все должно вернуться на свои места. После этого я решила больше не думать о грустном и не отравлять себе хороший день всякими пустяками. Лаура принесла мне кофе, как всегда, хорошо сваренный и без сахара.

По выходе из ресторана я направилась в парк Ретиро, Уединение. Уже наступил вечер, где-то около шести, но на улице было достаточно жарко. У меня не возникало ни тени желания вернуться домой и опять оказаться наедине с Антонио и телевизором. В парке было чудесно. Народу оказалось совсем немного, кот наплакал. В основном это были иностранцы, американцы и англичане, которые толпились возле фонтанов. На солнце они чувствовали себя беспокойно, напряженно, как и все люди из стран, где его не хватает. Я села на скамеечке в тени, и мне впервые после переезда из дома пришла в голову мысль позвонить родителям. Но я тут же отказалась от этой идеи, потому что знала наизусть все, что они мне скажут. И ко всему прочему у меня сейчас было не то настроение, чтобы выслушивать сетования своей матушки или советы своего батюшки.

Я вернулась домой в десятом часу. Слава богу, Антонио не было. Я воспользовалась его отсутствием и сразу ушла к себе. На этот раз, на всякий пожарный, я закрыла дверь на щеколду, во избежание всяких «приятных» неожиданностей. Я заснула сном невинного младенца, сном, который требует ломовой работы и называется заслуженным отдыхом, сном, о котором мечтают все люди на свете. Как бы они сейчас мне все позавидовали!

Кто-то постучал в дверь, я проснулась и увидела, что уже около одиннадцати. Мне совершенно не улыбалось вылезать из постели и отпирать дверь, вставать я тоже не собиралась.

— Чего тебе?

— Завтрак готов, — раздался из-за двери бодрый голос Антонио.

— Я не хочу завтракать, уходи.

Я взяла с полки сказки Андерсена и перевернулась на другой бок. Иногда нет ничего лучше, чем просто поваляться в постели с книжкой. Через какое-то время, услышав, как Антонио вышел за хлебом, я выскочила из комнаты и шмыгнула в ванную. Быстро почистила зубы и утащила из холодильника апельсиновый сок. Целый день я провалялась взаперти в своей комнате. Я перечитала все сказки, которые у меня были, но желания выйти в гостиную у меня все равно не прибавилось. Потому что там наверняка сидел Антонио и переключал телевизор на всякие неприличные программы.

Поздно вечером, когда я вышла пописать, он подкараулил меня в коридоре. Мне ничего не оставалось, как пойти с ним в гостиную и поболтать немножко. Я уже знала, какую песенку мой соловей запоет. Песенка, конечно, была не из любимых, но делать нечего, придется потерпеть немного. На журнальном столике красовалась новая пачка презервативов, положенная специально так, чтобы я не могла ее не заметить. Это означало, что Антонио думает, будто у нас с ним все только начинается. Я в принципе тоже так думала, только имела в виду, что это начало конца или конец начала. Это как ему будет удобно.

— Я уже починил кровать Эстрельи.

— А, правда? — отреагировала я, не выказав ни малейшего интереса.

— Ты видела, что я купил? — бросил он, кивнув головой в сторону вышеупомянутой пачки.

Этакий киношный самец — главный герой. Правду люди говорят, яйца есть — ума не надо.

— А, правда? — проявила я не больше интереса, чем в первый раз.

— Что с тобой происходит, киса? Или ты забыла, что вчера было? Тебе что, сказать нечего, кроме «правда, правда»?

Его тон окончательно вывел меня из себя, но я ограничилась интеллигентным:

— А ты хотел чего-то особенного?

— Чтоб ты вела себя нормально! Что ты себе позволяешь? Я кто по-твоему, я не понял… Я тебе что, тряпка, что ли? Подтерлась и пошла?

А вот тут он оказался недалеко от истины. С другой стороны, было бы неумно сказать ему это прямо в лицо, гораздо умнее было хранить упорное молчание, что я с удовольствием и сделала. Потому что знала — это унижает сильнее ста тысяч слов в минуту. Когда я почувствовала, что мое молчание произвело нужный эффект, я встала и самым невинным тоном, на какой только была способна, пожелала ему:

— Спокойной ночи!

Я оставила его с отвисшей челюстью, в полном отчаянии. Зато теперь я была уверена, что по крайней мере он ничего не расскажет Эстрелье. Хотя, по правде говоря, мне и на это было глубоко наплевать. Единственное, что я сейчас хотела, это забыть все, что между нами было, и как можно скорее. И чтоб он оставил меня в покое.

4

Обстановка в квартире стала просто невыносимой. Атмосфера была такой напряженной, такой тяжелой, что хоть ножом режь. Мы с Антонио проходили друг мимо друга, как два скорых, повстречались — разъехались, не проронив ни слова, при этом с Эстрельей каждый из нас общался нормально, как обычно. Кажется, она так и не поняла, в чем дело. Оскорбленное мужское достоинство никогда не позволило бы Антонио поведать Эстрелье о своей любовной неудаче, тем более что она была его «лучшей подругой». С другой стороны, Эстрелья была само солнце, и, если бы ей что-то показалось, она бы тут же спросила меня напрямик.

В сентябре Антонио сообщил нам, что переезжает на другую квартиру. У меня словно камень с души свалился. Меня совершенно не беспокоило то, что теперь нам с Эстрельей придется платить за квартиру на треть больше, если не удастся быстро найти ему замену. Радость и несказанное облегчение смешались в моей душе в приятный коктейль с пузырьками, наподобие шампанского.

С тех пор я поняла, что общаться с мужчинами в жаркое время года мне противопоказано. Видать, судьба моя такая. Я чувствовала себя так, как после маленькой ночной оргии с моим незабываемым Карлосом. В ту ночь, когда Антонио наконец убрался из квартиры со всеми своими пожитками, мы с Эстрельей устроили настоящую попойку. Пьянка вышла чудовищная, и я рассказала Эстрелье все. Мы с ней заключили союз вечной женской солидарности против мужиков, и на следующий день у нас обеих было настоящее грандиозное похмелье.

Босс

1

Я была в полном отчаянии. Вот уже четыре месяца, как я безрезультатно пыталась найти себе работу. Каждое воскресенье я скрупулезно, почти благоговейно выполняла один и тот же ритуал: выходила за хлебом, покупала свежие газеты и садилась завтракать в соседнем баре. Из «АБЦ» и «Эль Паис» я вынимала только розовые страницы, остальное после беглого просмотра отправлялось в помойку. Потом вечером я составляла несколько резюме и весь следующий день ходила по собеседованиям, но пока все оставалось по-прежнему: результаты — обескураживающими, а на душе — тяжелый осадок. Везде со мной возникала одна и та же проблема: у меня как секретарши не было опыта. Из основной части фирм после неудачного собеседования мне больше никогда не перезванивали. На некоторых предприятиях при прощании мне выдавали визитную карточку с вежливой надписью: «Мы сохраним ваше резюме в нашей базе данных. Мы свяжемся с вами при первом же удобном случае. До будущих вакансий!» Я прекрасно умела читать между строк и понимала, что это значит: «Мы сохраним ваше резюме в нашей корзине для бумаг до первой загрузки мусора!» В других компаниях мне предлагали поработать стажером, почти бесплатно. Спасибо большое, но пособие по безработице и то больше. Этой крайности я себе позволить не могла, потому что содержала себя сама.

Мои родители только-только свыклись с мыслью, что у меня может быть своя собственная жизнь, и теперь, два года спустя, дать задний ход и вернуться домой, чтобы опять сесть к ним на шею, было последним из моих желаний. Пока что, пока у меня не было другого выхода, мой самый страшный из ночных кошмаров — работать продавщицей продолжался. Каждое утро мне все труднее становилось подниматься с постели, приводить себя в порядок и целый день быть любезной с тысячами, десятками тысяч, миллионами пропащих, набитых дураков-неудачников, которые не могли выдумать ничего лучше в своей жизни, чем в очередной раз пойти за покупками. Когда терпение покидало меня окончательно и бесповоротно, я закрывала глаза, паковала чемоданы, прощалась с Эстрельей и мысленно переезжала в квартиру своего детства. Когда я снова открывала глаза, работа уже не казалась мне ни такой бессмысленной, ни такой отвратительной, ни такой гнусной.

Каждую субботу, включая и эту, я скрупулезно выполняла еще один ритуал: ужинала дома у родителей. Я специально перенесла эту процедуру на субботу, чтобы сразу выйти из игры и иметь возможность нормально провести выходной. Так мне удавалось избежать в воскресенье очередного девятого вала маминых нотаций и жалоб. На этот раз моя матушка не поленилась поэкспериментировать с рецептурой, предложенной в очередном бульварном талмуде для домохозяек. В результате мясное филе оказалось покрытым какой-то подозрительной зеленоватой жижей, видимо соусом, с омерзительным запахом, кажется мятным, и таким же неаппетитным цветом. Мы молча жевали. При этом и я и отец пытались старательно отделить мясо от незнакомой жижи, а мать периодически тайком поглядывала на нас, и ее лицо принимало страдальческое выражение.

— Пилар… а ты уверена, что это… этот соус предназначен для мяса? — наконец не выдержал отец.

— Если бы ты умел читать или больше ездил по миру, то знал бы, что этот соус идеально подходит именно для мяса.

— Нет, женщина! Так дело не пойдет. Этот вкус меня совершенно не устраивает. Он же сладкий, как десерт…

— Маноло, вечно у тебя одно и то же! Да тебя в этой жизни вообще ничего не интересует, мужчина. Между прочим, это английский соус, и, чтобы ты знал, его подают только к мясу. Естественно, откуда тебе это знать! Ты же никогда не высовывал своего носа из этой дыры, что уж говорить о том, чтобы своим родным мир показать! На будущее запомни: «это» называется «мятный соус».

— Нет уж, увольте, по мне так нет ничего лучше, чем хорошая паэлья или просто кусок прожаренного мяса… Этого вполне довольно… — стушевавшись, робко попытался возразить отец.

— Паэлья-паэлья! — передразнила его мать в уничижительном тоне. — Только и знаешь, что свою паэлью. Мама родная, где же ты была, почему ты не пришла мне на помощь, почему не спасла свою дочь, когда она выходила замуж за этого мужлана! Деревенщина!

Наш домашний цирк был в разгаре. У меня не было никакого желания выслушивать очередную серию этого бесконечного спора, и я неожиданно сменила тему:

— Пап, ты случайно не знаешь какую-нибудь фирму, где требуется секретарь?

— Так сразу, навскидку, в голову ничего не приходит. А как у тебя дела с твоими собеседованиями?

— Никак. Все отказывают, потому что у меня нет опыта.

Мать тут же воспользовалась случаем, чтобы вцепиться в отца по новой:

— Нет, я не понимаю этих людей решительно. Ну как же так можно! И откуда у девочки может взяться опыт, если у нее не было возможности даже начать. Маноло, хоть раз в жизни сделай что-нибудь для своей дочери! Возьми ее к себе в офис, устрой на свою фирму, пусть поучится там всему, чему надо!

— Никогда! — почти закричали мы с отцом в один голос с разных сторон.

Не знаю, как у моего отца, а у меня по коже мурашки пробежали от ужаса, стоило только представить, что мы с ним с утра до вечера толчемся в одной конторе, где все тычут в меня пальцем за спиной, мол, это дочка нашего главного пошла. Нет уж, увольте, безработица лучше. Но мать не сдавалась:

— Ну устрой ее еще куда-нибудь в приличное место. Как будто у тебя связей мало! Покажи наконец, на что ты способен. А то все начальник непонятно где и непонятно для кого. У тебя столько друзей, столько знакомых, — и на тебе: твоя дочь оказалась на улице, и ты не можешь ее никуда пристроить! Курам на смех! Нет, конечно, если бы тебя попросил об этом какой-нибудь из твоих друзей-проходимцев, ты бы рвал сейчас подметки, чтобы устроить этому бездельнику протекцию.

— Я уже думаю об этом, успокойся, женщина, — примирительно сказал отец, потому что хрупкое согласие, которое чуть не воцарилось в нашей семье, оказалось снова под угрозой.

— Что значит, думаю! Что тут думать, тут делать надо, просто брать и делать, и все. У тебя есть резюме девочки?

— Нет! — снова ответили мы с отцом в один голос.

— Так чего же вы ждете! Как два цветка на окошке! Честное слово, если бы не мои организаторские способности, вы бы так и умерли от нерешительности, пропащие вы мои, не зная, куда ногу поставить от страха. Вы и шагу без меня ступить не можете, — завершила мать выигранную битву и с видом победителя триумфально вонзила нож в зеленое мясо.

А у меня просто истерика началась: такой смех меня разобрал, когда я представила себя и папу в виде двух трупов с гримасами ужаса на лицах, с искореженными ртами и табличками на шее: «пропащий», «пропащая». Родители переглянулись, не понимая, почему я вдруг без причины зашлась от смеха. Но, слава богу, так ничего и не сказали по этому поводу.

Блат сработал, чудо произошло: через пару недель отец дал мне номер телефона и адрес компании и сказал, что меня там ждут на следующий день. Я не знала, как его и благодарить. Я не могла найти никакой информации, убивалась месяц за месяцем в бесполезных поисках, а сеньор снял трубочку — и дело в шляпе, все готово. Вот тебе раз.

Это собеседование кардинально отличалось от всех предыдущих. Оно прошло как нельзя успешнее. Никто даже не заикнулся о нехватке опыта. Компания оказалась мультинациональной. Испанское отделение. Офис был огромным, как в последних американских фильмах. Они взяли мое резюме, едва взглянули на него и сразу стали знакомить меня с обязанностям: объяснять, что я должна буду делать. Я буду девочкой на побегушках: буду отвечать на телефонные звонки, варить кофе, перепечатывать деловые письма и внутренние распоряжения, подшивать все документы в разные папочки для архива и отправлять факсы нашим иностранным партнерам. Короче, всякая ерунда, которой никому не хотелось заниматься. Я буду делать то, что никто не хочет делать. Мне сказали, какие документы я должна принести, чтобы меня оформили на работу. И что через пару недель я уже могу приступать.

Обязанности в офисе оказались несложными, я быстро вошла в курс дела и адаптировалась безо всяких проблем. Соображала я и работала быстро, и если что-то делала, то делала хорошо. Со всем, что мне поручали, я справлялась раньше поставленного срока и постоянно докучала старшим, чтобы меня загрузили еще какой-нибудь работой.

Надо сказать, что реакция на такое мое поведение оказалась неоднозначной. Руководители были довольны, а сторонники Каталины — готовы сожрать меня живьем от переполнявшей их зависти. Каталина — это моя коллега, секретарша, еще одна девочка «на все руки». Она уже два года работала в фирме, но так и оставалась совершенно бесполезной, как лодырь непонятного назначения, который сам не знает, зачем он сюда пришел. Она постоянно жаловалась на всех, а сама не могла даже кофе сварить как следует. Естественно, что народ предпочитал мои услуги. Мне охотнее помогали, мне уделяли больше внимания, меня чаще благодарили и ко мне чаще обращались. Понятно, что Каталину все это приводило в бешенство, она готова была лопнуть от злости. Вот только вместо того, чтобы выполнять свои обязанности лучше и вообще почаще вспоминать о том, что она все-таки на работе, Каталина объявила мне бойкот и стала ходить и рассказывать всем, во всех отделах, обо мне гадости. Поэтому полкомпании считало меня деревней, а остальные — блатной.

У меня тоже случались перепады настроения, но этому, в отличие от случая с Каталиной, была уважительная причина. Во-первых, из-за этой неумехи у меня оказалось в два раза больше работы; во-вторых, мне платили в два раза меньше, потому что я только пришла. Но, поскольку я сама понимала, что на фирме я еще никто, я справлялась. Зато были у меня и свои маленькие радости. Ненависть Каталины достигла предела, когда сам Хавьер Медина, руководитель коммерческого отдела, послал меня от компании на курсы английского языка вместе с несколькими нашими инженерами. А поскольку я зубрила от природы и впитываю все как губка, окончить курсы с отличием мне не составило труда.

Сеньор Медина взялся за меня. Сначала мы пересекались нечасто, потому что он обитал в высших сферах компании, но, когда я приносила ему кофе, он неизменно был со мной очень любезен. Вообще, он был интересный мужчина, лет сорока. Никто не назвал бы его красавцем, с его маленьким ростом и плотным телосложением, но энергия из него так и лилась. Это был человек, добившийся успеха, из разряда профессионалов, а что касается деловых переговоров, то у него на них оказалось просто звериное чутье. Он терпеть не мог Каталину, тем лучше было для меня, тем больше я ему пришлась по душе.

2

Прошел год, а я нисколько не продвинулась по служебной лестнице. Наша вечная война с Каталиной продолжалась, но уже в открытую. Мы больше не скрывали взаимных чувств. Эта профурсетка неотесанная еще смела со мной не здороваться, она не в состоянии была даже просто сказать «Привет!» по утрам. Если и было что-то, что выводило меня из себя, так это когда со мной не здоровались. Но я терпела. Я только не уставала задавать себе один и тот же вопрос: за что ее еще держат здесь до сих пор, если она не работает, а только мешает?..

Я думала обо всем этом, смакуя праздничный бокал темно-красного вина. Бессмысленная болтовня и пьяные улыбки вокруг вызывали во мне только одно желание: разогнать всех пинками подальше отсюда. У нас был корпоративный рождественский ужин, на котором я умирала со скуки. Справа от меня сидел Хосэ Мануэль, один из наших новых техников, он открывал рот только для того, чтобы засунуть туда очередной кусок мяса. Слева сидел сеньор Медина, у которого в этот момент было отвратительное настроение, просто разлитие желчи, и все потому, что нам пришлось отменить заказ, на который наша компания очень рассчитывала. Напротив меня Хуан Мануэль и Хосэ Мигель заигрывали с девочками из бухгалтерии. Бесполезная Каталина, хоть это меня радовало, сидела на другом конце стола, подальше от моих глаз. Я потягивала винцо, покуривала сигаретку и периодически незаметно поглядывала на часы, не прошло ли уже достаточно времени, чтобы мой уход не показался невежливым, не пора ли уже встать и уйти, но чтобы никто при этом не счел меня невоспитанной.

— Не надо так откровенно поглядывать на часы, не тебе одной не хватает терпения выносить всю эту честную компанию, — вдруг донесся шепот слева.

— Значит, сегодня я не одна. Здравствуйте, сеньор Медина! — заговорщически улыбнулась я.

— Оставь это: «сеньор Медина», зови меня просто Хавьер, а то у меня такое ощущение, будто я на деловых переговорах.

— Сегодня у вас не лучший день, правда?

— Хуже не бывает. Тоска собачья.

— Не расстраивайтесь так, сеньо… Хавьер. Голову даю на отсечение, что к январю немцы снова проявятся и заключат с нами договора на завершающую часть проекта.

Хавьер посмотрел на меня, не скрывая удивления:

— А ты-то откуда знаешь? Мы же только сегодня получили факс, что никакого расширения партнерских отношений не предвидится: ни размещения активов, ни монтажа нашего оборудования. А это значит, что сделка не прошла.

— Дело в том, что я перезванивала секретарше, чтобы она еще раз отправила факс — он не читался, — и мы, ну знаете, как это бывает между нами, девочками, немножко поболтали… Она проговорилась, что они ждут предложения от англичан. Но, в любом случае, англичане отвечают только за начальную стадию проекта, а кто будет доводить работы до конца, они еще и сами не знают. Так что большая доля вероятности, что скоро мы снова им понадобимся.

— Да что ты говоришь, быть такого не может. Вот это новость! А ты уверена?

— Да, сеньор.

— Точно-точно, на сто процентов?

— На двести. По крайней мере, это точно то, что мне сказала немецкая секретарша. Я думаю, что нужно просто расписать их заказ по этапам и на последнем сделать небольшую скидку. Уверена, что эта сделка пройдет нормально.

Лицо Хавьера заметно расслабилось, он повеселел. Моя нога под столом случайно коснулась его ноги, но я решила ее не убирать. Он также не предпринимал никаких попыток отодвинуться, так мы и сидели оба, делая вид, что ничего не заметили.

В полдвенадцатого я еле слышно сказала ему, стараясь не привлечь ничьего внимания:

— Я собираюсь потихоньку.

— Подожди меня на улице, я сейчас тоже ухожу, — процедил он, почти не разжимая губ.

Через пять минут он вышел в назначенное место, туда, где я тайком его поджидала.

— Уф! Наконец-то хоть одна гора с плеч долой. Поедем, угощу тебя стаканчиком чего-нибудь получше?

— Идет. Немного горяченького мне сейчас совсем не помешает, я тут чуть дуба не дала.

— Куда ты хочешь? Паб? Дискотека?

— Нет, мужчина, дискотека — это сейчас не для меня. Меня уже разморило немного. Паб — это идея получше, но они все далеко, надо ехать. Давай сделаем так: поедем в мою сторону и зайдем в первый приличный бар, который нам попадется.

— А где ты живешь?

— В Делисьас, это сразу за Легаспи.

— Хорошо, тогда мы поедем в Хуэртас, а потом я отвезу тебя домой.

В Хуэртасе мы выбрали полупустой ирландский паб. Мы пили ирландский кофе и болтали о всякой ерунде, которая случается на работе каждый день. По дороге ко мне домой мы не сказали друг другу почти ни слова. Салон БМВ был очень комфортабельным, с обогревом. Меня сморило, еще чуть-чуть, и я бы задремала. Хавьер остановил машину напротив моего дома и заглушил мотор. Не знаю, как это вышло, как-то само собой, но мы наклонились друг к другу и поцеловались. Его язык был горячим, мягким и нежным. Мы целовались долго, раз за разом, и все шло как по маслу. Потом Хавьер посмотрел на меня, провел рукой по моей челке и сказал:

— Счастливого Рождества!

— И тебе хорошо провести Рождество. Спасибо, что угостил, — ответила я.

Я вышла из машины и вошла в подъезд, не оглядываясь. Стоя у лифта, я услышала, как завелся мотор, и БМВ поехала своей дорогой…

Все утро я бездумно перекладывала бумаги с места на место, из одного лотка в другой, — в голове у меня гулял ветер. И в то же время я даже подумать боялась о том, что произошло вчера в машине. Я не знала, как мне теперь себя вести. Меня дрожь пробирала при мысли, что я должна буду, как обычно, войти в кабинет Хавьера и взглянуть ему в глаза.

Сегодня я тщательно выбирала, что надеть, поэтому на мне была белая шелковая блузка, немного прозрачная, но с застежками до самого горла. Узкая черная юбка эффектно подчеркивала мой силуэт. На кожаном поясе блестела золотая металлическая пряжка — единственное украшение, которое я себе позволила. Я так нервничала, что через каждые две-три минуты мне хотелось писать. И вот в очередной раз я пошла в туалет. Затем, положив еще один слой помады на губы, чтобы сделать их поярче, и вдохнув как можно глубже, я взяла со стола папку с документами и вошла в его кабинет.

Хавьер разговаривал по телефону и, похоже, был не в духе. Увидев меня, он, не переставая говорить, рукой показал на стул, прямо перед своим столом. Мне понадобилось на удивление мало времени, чтобы взять себя в руки, — всего пара минут. Я открыла папку, чтобы выбрать более важные бумаги и положить их сверху, и села свободнее, закинув ногу на ногу. Я полностью отдавала себе отчет в том, что Хавьер искоса бросает на меня взгляды, и какие. Но я знала отлично, и тут меня не проведешь, что сидя вот так, нога на ногу, я не представляла собой ничего особо привлекательного. Я наклонила голову в направлении его взгляда и увидела, что одна из пуговиц на груди расстегнулась и виден лифчик. Я с самым невинным видом оставила все так, как есть, во-первых, потому, что уже неловко было застегивать пуговицу, а во-вторых, Хавьер не сводил глаз с этого места. Он положил трубку и, как обычно, комментируя мне текущие нерешенные дела, попутно спросил:

— Хочешь, посидим где-нибудь после работы?

— Давай. Где?

— Да как вчера. Тебе там понравилось?

Я сидела на том же месте, что и в Рождество. Хавьер приехал почти сразу. И в знак приветствия быстро поцеловал меня в губы, устраняя все сомнения относительно вчерашнего. Мы снова стали болтать о всяких пустяках, но в его голосе я неожиданно уловила неуверенные нотки. Мы оба чувствовали себя словно виноватыми. Наконец Хавьер первым решился расставить все точки над «и» в этом деликатном вопросе:

— Послушай, по поводу того, что произошло вчера, я ни в коем случае не хочу, чтобы ты считала, что я обыкновенный мышиный жеребчик, который думает только об одном: как лучше пристроить своего скакуна. Правда в том, что ты совсем не такая, как девчонки твоего возраста. У тебя там, внутри, так много настоящего женского, и ты умеешь с этим обращаться. Ты очень привлекательна, ты мне нравишься, не буду этого отрицать, но я не хочу, чтобы ты считала себя обязанной. Если ты чувствуешь, что тебе это не надо, никаких проблем, не беспокойся. Забудем, как будто ничего и не было.

От его слов я вся просто утекла, у меня даже трусы промокли. Вот это речь настоящего мужика. Наконец-то он мне встретился. Неожиданно я поймала себя на мысли, что невольно сравниваю его с отцом. Я ответила ему в самом искреннем и спокойном тоне, хотя мне стоило неимоверных усилий забыть, что передо мной сидит один из руководителей интернациональной компании.

— Хавьер, я бы не осмелилась даже подумать о том, что могу тебе понравиться. Для меня ты великолепный и недостижимый. И будешь таким всегда. Я к этому привыкла. Привыкла к такому раскладу. Сейчас я говорю как на духу, мне льстит уже одно то, что мы с тобой могли бы стать друзьями.

Я говорила, а сама чувствовала, как краснею. Чтобы скрыть смущение и одновременно выгодно подчеркнуть его, я кокетливо опустила взгляд, низко-низко, на свои каблуки. Хавьер таял и млел от этого зрелища. Я чувствовала, как он влюбляется в меня прямо на глазах. Он взял мою руку и по-отечески поцеловал меня в лоб:

— Ты — солнце. Ты такая чистая, такая невинная.

Лед был сломан. Теперь он рассказывал мне о своей личной жизни. О жене, о том, что ему давно уже нечего с ней делить, кроме общей жилплощади. О дочери моего возраста, которая стала хиппи. Он говорил о ней с трудом и горечью в голосе. О пустоте, которая давно поселилась в его сердце, и о том, как многого ему не хватает. Мне хотелось расцеловать его, целовать его долго-долго, хотелось отдать ему всю ту ласку, все тепло сердца, которые дочь может подарить отцу. В свою очередь я рассказала ему о своих родителях, о том, как жила в общежитии, как училась. Когда он спросил, есть ли у меня парень или жених, я почти безотчетно закрыла рот на замок и не промолвила ни словечка ни об Антонио, ни о Карлосе.

Мы, как и в прошлый раз, остановились у подъезда моего дома и так же, как и в прошлый раз, целовались, но на этот раз гораздо дольше. На миг отстранившись, мы посмотрели друг другу в глаза. В воздухе повисла одна из тех пауз, что случаются от немного тягостной неопределенности и минутной нерешительности. Я лихорадочно пыталась вспомнить и подсчитать, когда у меня должны начаться месячные. Получалось, что вот-вот. Искушение затащить его сегодня к себе в постель было просто огромным, но я резко осадила себя.

— Ты не пригласишь меня выпить чего-нибудь?

Его слова все решили за меня.

— Ах да, прости, пожалуйста. Я так туго соображаю! Заходи, конечно, идем.

Мы поднялись, зашли в квартиру, но свет зажигать не стали. Я взяла его за руку и потащила к себе в комнату. К счастью, Эстрелья не появилась на горизонте — спала, наверное. Путь был свободен. Смущаясь, я сняла с него галстук. Он стал покрывать мое лицо поцелуями и раздевать меня. Затем сам аккуратно разделся и уже под простыней начал гладить меня по шее и щекам, а потом целовать. Мы не произнесли ни слова. Без лишних движений он раздвинул мне ноги и вошел в меня. Член у него был короткий, но толстый. Я оказалась немного узкой для него, к тому же у меня так давно ничего не было. Я вздохнула. Мне попался не самый лучший в мире любовник, но сейчас для меня это было неважно. Кончил он очень быстро. Все вместе заняло у нас минут десять, включая время на раздевание и надевание презерватива. Страстей никаких. Чувств никаких. Градус ноль. Он завязал узел на презервативе, чем живо напомнил мне Антонио, и спросил:

— Где ванная?

— Вторая дверь по коридору налево.

— А твоя подружка по квартире меня не застукает?

— Не-ет, — улыбнулась я, — скорее всего, ее нет дома.

Хавьер на цыпочках прокрался в ванную. Я решила воспользоваться его отсутствием, чтобы накинуть на себя что-нибудь, и зажгла свет. У меня по ляжкам текла кровь. Началось.

— А-ах!

Я так переволновалась, что чуть не умерла с перепугу. Мне вдруг стало невыносимо стыдно, и я снова выключила свет. Хавьер вернулся. Он сел на кровать рядом со мной и поцеловал меня. Потом поднял мое лицо за подбородок и пристально посмотрел мне в глаза:

— Ты должна была мне об этом сказать.

— О чем?

— О том, что девственница.

От удивления у меня глаза полезли на лоб. К счастью, в темноте он ничего не заметил. Я подобрала слова и приспособила тон к сложившейся ситуации:

— Ничего страшного не произошло. Всему свое время, тебе не кажется?

— Прошу тебя не надо, — вздохнул он. — Я должен был быть нежнее и ласковее с тобой, должен был позаботиться о тебе. Прости меня! Я должен был подумать об этом.

Да нет, это я должна была подумать об этом. Поскольку за все это недолгое время я не успела продемонстрировать ему ровным счетом ничего из своих постельных возможностей, да еще прибавить сюда мои несчастные месячные как дополнительный фактор, вмешавшийся извне, — в общем, его вывод был вполне логично обоснован. Если сейчас сказать ему правду, то шутка получится слишком злой и глупой. Все равно что он увидел бы свою дочь, хиппи, просящей милостыню. Так что пусть лучше думает, что думает. Я закурила. В квартире воцарилась полная тишина. Он был сконфужен. Чувствовалась его растерянность. И неподдельный испуг. Должно быть, он спрашивал себя, как умудрился оказаться в постели со старой девственницей, ровесницей своей дочери…

3

Хавьер был полностью моим. Он был моим рабом. Я думала об этом не с чувством глубокого внутреннего удовлетворения и женского триумфа, нет, просто констатировала факт. Он подчинялся мне так, словно утратил собственную волю. Все началось в ту самую ночь, когда он вообразил себе, что как-то не так лишил меня девственности. Иногда мне казалось, что у него в душе гремучий коктейль из чувства вины и стыда по отношению ко мне: за то, что стал «первым», и за то, что я ему в дочери годилась, и за то, что продвигал меня по службе, и за то, что превратился со мной в сексуального раба, и за разврат, которым мы занимались. Мы экспериментировали смело, дерзко и нагло. Вся эта порнография сводила его с ума, наполняла адреналином его кровь, напоминала его гормонам, что он еще живой и кое на что способный мужчина. Он снова ощущал себя молодым, как в двадцать лет. Теперь его глаза блестели совсем по-другому, кожа стала более гладкой, натянутой, он излучал бешеную энергию. В офисе мы вели себя сдержанно, как и полагается на работе, думаю, мало кто что-нибудь подозревал. Никаких влюбленных взглядов, никаких уединенных посиделок в его кабинете, никаких звонков по рабочему телефону.

Больше всего ему нравилась любовь «по-французски», в рот. Мне это не составляло никакого труда: во-первых, потому, что член у него был маленький, а во-вторых, потому, что он кончал почти сразу. После этого он часто говорил:

— Я кончен, я больше не мужик. Прости, я ни на что не годен.

— Опять угрызения совести! Да нормальный ты мужик, классный. Ты еще хоть куда! А что тебе надо, бодаться, как бык, всю ночь до утра? А в жизни что, больше делать нечего? Или ты думаешь, что на свете нет более интересных вещей?

Когда я это говорила, он обнимал меня с такой силой, что у меня трещали кости.

— Ты самая лучшая, клянусь тебе. Самая лучшая из всех подруг, которые у меня когда-либо были. И самая лучшая любовница.

Мы с ним говорили, говорили, и казалось, конца и края не будет нашим разговорам. Признаться, у меня никогда прежде не было такого интересного собеседника. Хавьер был и первым мужчиной в моей жизни, к советам которого я стала прислушиваться. Чтобы не потерять его расположения, а также и себе лишний раз доказать, чего я стою, я старалась еще больше выкладываться на работе, по максимуму. А Хавьер не уставал раскрывать мне маленькие секреты руководства и периодически выдавать профессиональные штучки и слабости наших старших. Мои позиции на работе укреплялись день ото дня, они росли, как щупальца у спрута, незаметно для остальных…

Так продолжалось больше полугода, месяцев девять. В очередную пятницу, когда мы ужинали с ним за городом, в одной из деревушек на Сьерре, Хави сказал:

— Да, кстати, чуть не забыл, понедельник — твой последний день в качестве девочки на побегушках. Теперь ты официально работаешь в моем отделе.

Я чуть не подпрыгнула от радости:

— Это правда, Хави? Ты — солнце, я тебя обожаю! А как тебе удалось этого добиться?

— Я здесь ни при чем. Ты добилась всего сама. А в мой отдел ты переходишь потому, что я старый эгоист и собираюсь повесить на тебя гору работы. Надо же кому-то ее разгребать.

В понедельник у меня едва хватило терпения выслушать официальный приказ о моем переводе. Я решила отомстить фукалке Каталине. Час расплаты настал. Когда Каталина узнала о моем повышении, она позеленела от зависти и злобы. Я сварила два кофе и как можно элегантнее плюнула в одну из чашек. Потом подошла к ее столу с чашками в руках и ту, что с плевком, поставила прямо перед ней. При этом самым примирительным тоном сказала:

— Каталина, кто старое помянет, тому глаз вон. Почему бы нам не забыть все эти глупые войны, ведь в них нет никакого смысла. Давай будем хотя бы просто вежливы друг с другом — любезность ни к чему не обязывает.

Каталина потеряла дар речи. Я села на свое место и стала с неподдельным умилением наблюдать за тем, как она, и глазом не моргнув, попивает плеванный кофеек маленькими глоточками. Господи, надо же быть такой невнимательной! Я подумала, что никогда в жизни больше не буду пить кофе, приготовленный Каталиной. Вечером я перебралась на новое место и перетащила все свои рабочие принадлежности в новый уголок. В полшестого Хави вызвал меня к себе в кабинет и стал посвящать в новые обязанности. Когда мы наконец оторвали головы от документов, на часах было девять.

Я была возбуждена, как никогда. Моя новая должность только способствовала этому. Я хотела заняться любовью немедленно. Потянув Хави за галстук, я затащила его в свой бывший кабинет, села на стол Каталины, притянула его к себе вплотную и прошептала ему на ухо:

— Я хочу сделать это прямо здесь и сейчас!

Хави как с цепи сорвался. Он с такой силой вцепился мне в грудь, что чуть лифчик не порвал. Я обхватила его ногами за бедра. Он запустил руку мне под юбку.

— Я их порву, — просипел он, имея в виду колготки.

Это завело меня еще больше.

— Давай же рви! Только быстро! Быстро!

Все произошло молниеносно, и через пару минут с блаженными улыбками на лицах мы уже смотрели друг на друга, как два нашкодивших ребенка. Я легла на стол и подняла сначала одну, потом другую ногу, чтобы оценить объем ущерба, причиненного рабочему месту Каталины.

Хавьер застегивал и поправлял ремень:

— В следующий раз, когда захочешь устроить мне такой вечер, предупреди заранее, я успею хотя бы завещание составить. Если так дальше будет продолжаться, то мне недалеко и до могилы! Завтра я куплю тебе новые колготки.

Затем он помог мне подняться, и пока мы приводили друг друга в порядок, между очередными взрывами хохота я рассказала ему про свой плевок в кофе Каталины. Хави, еле сдерживаясь, чтобы не прыснуть со смеху, сделал вид, что устраивает мне нагоняй:

— Какая же ты все-таки стерва! Ну-ка признавайся — сколько раз ты плевала в мой кофе?!

— Ни разу, клянусь. Я только яд тебе подсыпала, иногда…

Через пару дней в ящике своего стола я нашла пакет из «Английского двора» с черными чулками и поясом такого же цвета. Не трудно было догадаться, кто сделал мне этот царский подарок, потому что Дед Мороз никогда не приходит раньше условленного срока. Обеденный перерыв я посвятила примерке новых атрибутов своей неотразимости. Не забыла и снять трусы. Сегодня мы обедали всем отделом. Я вся горела от желания, сейчас бы я и айсберг растопила. Волосики у меня на лобке встали дыбом и приятно щекотали ляжки. Я просто утекала. В конце дня я, как всегда, осталась наедине с Хави привести в порядок документы и закончить срочные дела, но цифры и буквы плыли у меня перед глазами, все сливалось, я ничего не видела, кроме поз из нашей с Хави камасутры.

— Что с тобой сегодня?

Не говоря ни слова, я взяла его руку, положила к себе на колени и начала поднимать все выше и выше, одновременно раздвигая ноги. Хави включился в игру. Я заметила, что его дыхание стало учащенным. Сделав открытие, он воскликнул:

— О, нет! Это невозможно, как ты хороша!

Мы снова закончили свои дела на рабочем столе Каталины. Только на этот раз благодаря необычайному возбуждению Хави превзошел все мои ожидания, он был просто зверь. Первый раз за все время нашего знакомства я тоже кончила.

Мы ужинали в роскошном дорогущем ресторане, в утонченной обстановке с цветами и свечами. Мы чувствовали себя по-настоящему влюбленными в этот романтический вечер, и официанты не переставали осыпать нас любезностями.

4

Как все меняется в жизни! Всего пару лет назад со мной всерьез никто и разговаривать не хотел, а теперь они, эти фирмы, сами присылали мне предложения поработать у них. Раз в месяц приличная вакансия приходила обязательно. И от наших клиентов, и от конкурентов. Не буду врать: это льстило моему самолюбию.

Наши отношения с Хави продолжались, но эта связь начинала меня тяготить. Она требовала от меня все новых и новых вложений, а я, устала. С каждым разом Хави привязывался ко мне все больше, и я чувствовала, что мне уже не хватает воздуха и личного пространства. Но я по-прежнему слишком восхищалась им, чтобы причинить вред. Иногда доходило до того, что я начинала жалеть, что поставила себя в такую безвыходную ситуацию. Это напоминало мне мои отношения с Антонио. Только с Антонио, по крайней мере, мы были на равных. А Хави сделал для меня немало хорошего, и к тому же мы продолжали работать вместе. Поэтому в конце концов я пришла к самому здравому решению: поменять работу, а заодно и самым выгодным образом расставить все точки над «и». Итак, я приняла самое заманчивое предложение, отказаться от которого было бы верхом глупости. Все было бы идеально, если бы это не оказались наши самые серьезные конкуренты, которых Хави просто ненавидел. Но, честно говоря, он был неправ, в компании самой по себе не было ничего плохого. И вообще, мне порой казалось, что он слишком близко к сердцу принимает рабочие дела. Так нельзя.

Когда наконец подписанный контракт был у меня на руках, я позвонила в «Виридиану», один из самых дорогих и изысканных ресторанов Мадрида, и зарезервировала там столик на двоих.

— И зачем ты меня притащила в это отстойное местечко? Уж не замуж ли собралась ненароком? — спросил меня Хави, когда мы садились за стол.

— Да нет же, перестань, ради бога. Просто у меня в жизни очередные перемены, надеюсь, что к лучшему. И я хотела отметить это с тобой.

Хави отдал инициативу в мои руки и предоставил мне вести беседу, как будто подозревал что-то неладное.

— Я поменяла квартиру, буду переезжать. Она малюсенькая, очень миленькая, на Артуро Сорья, уже с обстановкой, недавно отделанная, с изюминкой. Она обойдется мне в целое состояние, но Легаспи я уже сыта по горло.

К счастью, Хави не сказал: «Как здорово мы отметим это событие. Наконец-то мы будем вдвоем!» Он не сказал вообще ничего. Тишина становилась тягостной, и было в ней даже что-то угрожающее.

— Это все, что ты хотела мне сказать? — спросил он вдруг неожиданно строго.

— Нет, не все. Через две недели я ухожу на другую работу. — Покончив с самым трудным, я закурила. — Ты не хочешь спросить меня, куда я ухожу?

— Я знаю. Сорока на хвосте принесла. Пару дней назад. Я был уверен, что ты откажешься.

— Хави, я знала, что ты будешь не в восторге от этой новости, но это всего лишь работа. Не принимай это так близко к сердцу. Просто мне сделали выгодное предложение. С другой стороны, я думаю, для нас тоже будет лучше, если какое-то время мы не будем видеться так часто. Пока я молода, как раз самое время пользоваться возможностями, которые сама жизнь мне предоставляет.

— Ты права. Я просто старый эгоист. Как в личном, так и в профессиональном плане. Я давно так никем не дорожил, как тобой. Ты единственная, к кому я так привязался за многие и многие годы. Мне будет нелегко потерять тебя.

— Но ты не теряешь меня. Ведь мы останемся друзьями, нас столько связывает, нам с тобой есть что вспомнить… Глупо было бы перечеркнуть все это одним махом.

— Пожалуйста, не стоит. Давай будем реалистами. Ты же знаешь, у меня нет привычки спать с конкурентами.

Это было сказано весьма прохладным тоном. И очень отстраненно. Между нами появилась дистанция. Я попыталась понять его и миролюбиво продолжила:

— Хорошо, если ты не хочешь больше спать со мной, мы можем просто встречаться время от времени за стаканчиком хорошего вина.

— Заметь, это ты сказала, не я.

Этими словами он ясно дал понять, что дальше продолжать разговор не имеет смысла. Никто из нас фактически не притронулся к еде, и, расплачиваясь, я старалась, как могла, оправдаться в глазах метрдотеля, который рассчитал нас с нескрываемым разочарованием. У дверей ресторана Хавьер механически чмокнул меня в щеку на прощание и быстро пожал руку:

— Мне пора.

Я осталась стоять на пороге, глядя, как он удаляется, и тайно надеясь, что вот сейчас он обернется, улыбнется мне, скажет, что пошутил, и между нами все снова будет по-старому. Тени от ветвей плясали на складках его плаща. Он шел, положив руки в карманы, немного ссутулившись, опустив голову и глядя на тротуар, себе под ноги. С каждым шагом он все больше удалялся в тоскливую темноту. Он уходил от меня: из моего сердца и из моей жизни.

Бармен

1

В Мадриде начались кошачьи свадьбы. Под окнами орали мартовские коты. Город медленно приходил в себя после зимней спячки. Природа очнулась от летаргического сна, и голые ветви деревьев, на которые грустно было смотреть, покрылись трогательными зелеными почками. Прохожие стали улыбаться все чаще, их лица наполнились радостью. Улицы украсились стайками нарядной молодежи, и шум первых мотоциклов по-весеннему вспугивал ночную тишину. Женщины, расцветающие вместе с первой зеленью, все, как одна, превратились в отъявленных соблазнительниц, со странным диковатым блеском в глазах, с губами, словно требующими поцелуев.

Я вела спокойную и размеренную жизнь. Точнее, слишком спокойную и слишком размеренную. Время от времени мы с Эстрельей выбирались в какой-нибудь ночной бар на Маласанье, откуда я выползала только ранним утром, с тяжелой от алкоголя и сигаретного дыма головой и со значительно облегченным бумажником. Не знаю, не то с непривычки, не то потому, что мои двадцать пять лет уже были не за горами, мне становилось все труднее восстанавливаться после подобных мероприятий. Теперь я с ностальгией вспоминала о тех золотых рассветах, когда после бурных ночей, глазу не сомкнув, я выходила с утра на работу как ни в чем не бывало, незамутненная, как стеклышко, и цветущая, как майская роза.

В моей нынешней жизни не было и тени чего-либо мужского, за тем редким исключением, когда в дежурном баре мне случалось познакомиться с очередным узколобым экземпляром, настолько ограниченным, что он неспособен был и двух слов связать в трехминутную беседу, поэтому уже на четвертой мне хотелось зевать, и я умирала со скуки. В подобных случаях роман обычно длился недолго и заканчивался кратким адьос[7], после которого я выразительно захлопывала дверцу такси, и все надежды очередного экземпляра на бесплатный секс и завтрак в придачу улетучивались безвозвратно. Мать с отцом начали всерьез беспокоиться обо мне, и теперь всякий раз, когда мы виделись, в мой адрес летели шпильки — скрытые или открытые насмешки касательно моего вероятного или возможного замужества. Родители не могли понять, как это так, у девушки, абсолютно нормальной и из хорошей семьи, до сих пор нет никакого серьезного жениха из серии один раз и на всю оставшуюся жизнь, да и ни разу в жизни еще не было. И не только жениха, но даже мало-мальски постоянного ухажера. Если честно, я и сама этого объяснить не могла. И если все-таки объясняла, то с большим трудом.

Было воскресенье, и я, как с некоторых пор у нас повелось, собиралась обедать у родителей. Я надела джинсы и просторную блузку, взяла из холодильника последнюю бутылку вина и приехала к ним как раз в нужный момент, когда все уже было готово и накрыто на стол. Мать, как всегда, выглядела безупречно, просто сказка какая-то. По субботам она ходила в салон, и кожа у нее прямо благоухала, бархатистая, такая ухоженная. На ней была кофточка по последнему слову моды, а по качеству тянула тысяч на двадцать серебром. Мы расселись без всяких церемоний и принялись за еду.

После десерта мать завела свою любимую песню, иначе говоря: «Моя дочь и ее мужчины». При этом она имела в виду все мужское население планеты или всю мужскую половину человечества.

— Дочка, ты нам с папой ничего не хочешь рассказать?

— Учитывая, что с прошлого разговора прошла всего неделя, ничего. Ситуация не сильно эволюционировала.

— Нет, я решительно не понимаю, в чем тут дело. Ты не уродина, не инвалид, у тебя прекрасная работа. Ты в курсе всего. Бываешь везде. Ты умна. Каждый день по работе встречаешься и знакомишься с новыми людьми. Господи благой и милосердный! Ну как тебе удается не подцепить хоть какого-нибудь мужичонку?

— Значит, нет подходящих, — сухо возразила я, уже понимая, как содержательно пройдет для меня предстоящий вечер.

— Что значит нет? Дочка, послушай, твоя мама даст тебе мудрый совет, и послушай хорошенько, потому что мама плохого не посоветует. Надо просто схватить, что само в руки идет — первого попавшегося мужчину, и дело с концом. Дочка, мужчины — они все одинаковые. Единственное, что отличает одного от другого, это размер кошелька. И если ты сейчас не присмотришь себе кого-нибудь, то, подумай серьезно, времени на все про все тебе останется уже совсем немного, каких-нибудь пара-тройка годиков, которые пролетят так быстро, что ты и глазом не успеешь моргнуть. А время не ждет, тебе уже не восемнадцать, и ты не можешь успокаивать себя тем, что у тебя вся жизнь впереди.

Последняя фраза была сказана настолько душевно, что я почувствовала себя словно на своем сто тринадцатом дне рождения, не меньше.

— Мама, не начинай опять, прошу тебя. Не наседай. Я еще не старая рухлядь вроде тебя, мне до этого далеко. Я не понимаю, чего ты добиваешься? Чтобы я вышла замуж только ради того, чтобы выйти замуж? А потом развелась через три месяца и всю оставшуюся жизнь жила, как душевнобольной инвалид, на пенсию, которую мне будет выплачивать бывший муж? Что я, по-твоему, должна сделать? Да, все мои подруги и знакомые уже замужем, и многие давно. Но где я тебе его возьму, этого единственного мужчину? На улице? Или, может, на дискотеке? Случайные встречи в самолете с молодыми красивыми миллионерами случаются только в американском кино.

— Никогда не знаешь, за каким поворотом тебя поджидает счастье. Просто ты должна быть всегда к нему готова и в отличной форме. У настоящей женщины всегда должно быть все в порядке. А теперь посмотри на себя, как ты выглядишь, что за вид! Если бы я была мужчиной, я бы не обратила на тебя внимания даже шутки ради. Ты, как вечная Золушка и свинарка, вместе взятые, — хиппи, одним словом. Не понимаю, зачем зарабатывать такие деньги, если не знаешь, на что их потратить, и к чему вся эта хваленая самостоятельность? Чтобы так опуститься и превратиться в совершенно бесполое существо? С тобой говорить — себя не уважать. — Мать стряпала на ходу свой бесконечный и никому не нужный монолог.

Я попыталась представить себя Золушкой в стиле хиппи, но у меня ничего не получилось, и это окончательно вывело меня из себя.

— Мам, может, уже хватит на сегодня? Я ношу каблуки всю неделю, не снимая, у меня уже мозоли до костей! Так, может, все-таки я имею право надеть джинсы хотя бы раз в неделю в свой единственный выходной? Тем более что они мне идут, в отличие от некоторых.

Наконец отец, спокойненько, не торопясь, дожевав последний кусок торта, счел возможным внести свой вклад в жаркую беседу. Украсить ее своей ягодкой.

— Дочка, ты пойми, ты теперь уже в таком возрасте, когда пора бы приглядеть себе какого-нибудь молодящегося вдовца, и желательно без детей.

Эта фраза была лишней, она подействовала на меня, как удар ниже пояса. У меня пропал последний аппетит. Я отодвинула недоеденный десерт, положила вилку на тарелку и потянулась за салфеткой. С меня хватит.

— Вот ты мне его и пригляди. Обещаю, как только ты его найдешь, так сразу. Я выйду замуж в тот же день. Вы что, всерьез думаете, что мне это нравится: уже столько лет торчать одной, как последней дуре? Что я могу сделать, если у меня его нет, этого вашего прекрасного мужчины? Я их что, рисую, этих мужиков? По правде говоря, меня коробит от ваших безумных выступлений. А сегодня так просто трясет.

Я ушла в гостиную и растянулась на диване перед телевизором. Родители последовали за мной, как побитые собаки, с виноватыми лицами, и кофе мы допивали в звенящей тишине. Через полчаса мать не выдержала и начала примирительно:

— Дочка, ты помнишь сына сеньора Кончи?

— Помню. И что?

— Ну, он был в отпуске в Таиланде.

— И что с того?

— Ну, и привез себе оттуда какие-то новые компьютерные игры.

— И что с того?

— Ну, и теперь никак не может в них разобраться. Может, ты поможешь ему перевести инструкцию?

В первый момент я даже не уловила как следует смысл ее слов, но, когда до меня дошло, я взорвалась:

— Мам, ты что, да надо мной люди смеяться будут! Ты меня за кого держишь, совсем за пустое место? Я китайский не учила. Пусть эта бестолочь выкручивается как хочет. Раз у него хватило ума купить себе такую дурь, разберется, что с ней делать. Я ему не словарь говорящий.

— Успокойся, остынь-остынь, не заводись, пожалуйста. Во-первых, все инструкции сейчас пишут по-английски. Во-вторых, объяснишь ему в двух словах, в чем там дело, много времени это у тебя не отнимет. Мальчик просто хочет пригласить тебя на ужин.

А вот это я уже понимала отлично. С этого и надо было начинать. Матушка решила устроить мне свидание, позаботиться о своей бедной девочке. Сводня несчастная. Не стоило труда спорить с ней, это было абсолютно бессмысленно, лишь зря время терять и здоровье. Я только процедила сквозь зубы:

— Хорошо, ладно. Где и когда?

Мать тут же, без запинки, продиктовала мне адрес кафе и время встречи. Естественно, сразу выяснилось, что это сегодня. Это еще раз подтвердило мои подозрения по поводу того, что вся эта случайная встреча вовсе не случайна, а хорошо спланирована заранее.

Нельзя сказать, что я вложила все свое сердце и душу, выбирая наряд и наводя марафет. Я надела самые ходовые юбочку с кофточкой, ни в коем случае не лучшие в моем гардеробе, и с видом покинутой старой девы направила свои стопы к «Захара» на Гран Виа. Я ни секунды не сомневалась, что кафетерий — это только банальная прелюдия к пошлейшей и вульгарнейшей ночи, которая ждала меня впереди. Я имела в виду времяпрепровождение. И действительно, китайский ресторан, в который мы отправились, был такой же пошлый, как сам Флоренсьо, Флоренсито. А Флоренсито, Цветочек, оказался такой же пошляк, как и его приторное имя. В двух словах: вечер прошел чудесно — я просто разрывалась между отвратительной едой и скучнейшим молодым человеком.

По мере возможности я нашла утешение в вине, и, надо признаться, после третьего бокала, как это обычно и бывает, ночь стала казаться мне вполне сносной. У парня были заморочки на каждом шагу, он комплексовал от всего подряд. Ему было так страшно находиться с женщиной наедине, что, рассказывая свои глупости, он все время нервно разглаживал салфетку, а потом тянул ее за края. Я сидела с выражением неподдельного интереса на лице к каждому его слову. Между глотками вина я думала о том, что Цветочек, вне всякого сомнения, еще девственник. И еще облегчает себя в ванной перед вырезанными из какого-нибудь прошлогоднего «Плейбоя» фотографиями.

Нам принесли счет, и Цветочек стал неприлично долго копаться в своем кошельке дрожащими ручонками. Я хоть и с пьяной головой, но быстро разобралась, что мальчишке не хватает всего каких-нибудь двадцати дуро[8]. У меня на душе стало так невыносимо противно и тяжело, что я решила быть великодушной и пригласила его выпить по последней. Я угощала. Сама не знаю теперь, зачем я сделала эту глупость. Может, потому, что к тому времени я так накачалась, что стаканом больше, стаканом меньше роли уже не играло, а может, потому, что, как ни крути, эта ночь все равно пошла коту под хвост.

Я привела его в хороший гавайский бар, где воздух пропах сигарным дымом и сладко-пряными восточными ароматами кофе, специй и духов. Пара коктейлей «тещин язык» — и меня умотало окончательно. За все это время мы с Цветочком не перекинулись и парой слов, каждый то ловил что-то соломинкой в бокале, то тихо посасывал через нее. При этом мы оба честно, но безуспешно старались изобрести какую-нибудь хоть сколько-нибудь общую тему для разговора. Мы оба ясно отдавали себе отчет в том, что это наше первое и последнее свидание, потому что ни я не была королевой его снов, ни он моим кумиром. При всем этом мы взаимно старались сохранять видимость хороших отношений, чтобы не обидеть и не расстроить наших родителей. Пресловутая инструкция к видеоиграм, из-за которой весь сыр-бор разгорелся, так весь вечер и провисела в пластиковом пакете на спинке его стула.

Цветочек доставил меня домой во втором часу. И очень вовремя, потому что ноги у меня подкашивались, а голова была как свинцом налита. Я скинула туфли и, отправив их броском в угол, с облегчением избавилась от одежды. Я тут же уснула и во сне думала о том, какие тяжелые все-таки дни эти понедельники и как я их ненавижу. И еще о том, что моя матушка сейчас должна быть в отчаянии из-за того, что устроила мне свидание с этим мальчиком, настолько перепуганным, что оно провалилось.

2

Наступил понедельник и принес с собой похмелье. Жуткое. Какое обычно бывает от дешевого алкоголя. Я еле встала, каждое движение стоило мне нечеловеческих усилий. Голова казалось раздутой, как накачанный мяч, полный молоточков, которые постоянно стучали там, внутри. Глаза вылезали из орбит. А во рту был такой привкус, будто я за ночь пережевала солдатские носки всей испанской армии. Каждую минуту я кляла свою чудовищную глупость и торжественно клялась, что пить больше не буду никогда, ни капли в рот не возьму. Передо мной стояла пепельница, полная окурков, и лишь от одного запаха табака меня начинало тошнить.

И ко всему прочему настроение было препоганое. Потому что утром я обнаружила, что у меня пропал бумажник с пластиковыми картами. Я была совершенно не в состоянии вспомнить, где его оставила. Единственное, что припоминалось, — последний раз за выпивку расплачивалась я. Деньги меня совершенно не волновали, но там были права, паспорт и страховка. Тот факт, что Цветик не перезвонил мне, указывал на то, что я забыла бумажник не у него в машине. Трезво оценив и взвесив свои возможности на сегодня, я отложила решение данной проблемы на следующий день. Тогда у меня и самочувствие будет получше, понормальней. А сегодня последние капли своих драгоценных сил я решила потратить на выполнение текущих дел на работе, которая казалась мне тяжелой и невыполнимой, как никогда…

Открыв дверь квартиры, с неимоверными усилиями я еле доползла до дивана, из последних сил рванула с себя юбку, рухнула на мягкое сиденье и подумала, какое же это счастье оказаться наконец дома. И тут в мой измученный мозг, словно визг циркулярной пилы, проник телефонный звонок.

— Говорите.

— Как головка себя чувствует с похмелья? — раздался голос незнакомого мужчины, приятный, но довольно бесцеремонный.

— Более или менее, — машинально ответила я. — А кто говорит? — Я пыталась вспомнить, кто мог знать о моем похмелье.

— Тебе его, наверное, целый день не хватало, я угадал? — продолжил мужчина, не обращая внимания на мой вопрос.

— Кого? — спросила я, уже окончательно ничего не понимая.

Мне стало не по себе, подумалось, а вдруг это маньяк какой-нибудь. Я запаниковала и чуть не бросила трубку.

— Кошелек, шалава. Ты забыла его вчера в гавайском баре. Скажи спасибо, что я нашел его на вашем столике.

Я тут же успокоилась и попыталась говорить более любезным тоном:

— Елки-палки! Как приятно, что свет не без добрых людей. Я уже и не знала, что делать. По правде говоря, не представляю, как и благодарить тебя.

— Проще простого. Пригласить на стаканчик-другой, после того как мы пересечемся. Завтра я выходной. Давай в семь. Что скажешь?

При таких печальных обстоятельствах выбирать не приходилось, вот я и согласилась с ходу на предложение незнакомого официанта.

— Отлично. Забито. Где встречаемся?

— В «Небраске» на Гран Виа.

— В какой именно? Их там две.

— Напротив телефонной станции. Меня зовут Армандо. Я сам тебя найду. Такую красивую телочку не сразу забудешь, — отвесил он комплимент, и в трубке раздались гудки.

Я положила трубку с уже давно забытым ощущением. Я чувствовала приятное возбуждение — моему самолюбию слегка польстили. Давненько меня не находили привлекательной. Ради такого дела не жалко было выбросить пару часов на ветер, чтобы пропустить стаканчик-другой с прекрасным незнакомцем, которому я так понравилась. В конце концов, он позвонил мне просто для того, чтобы вернуть бумажник. Сделал благое дело человек, так чего же его еще и осуждать.

На следующий день я возвращалась домой чуть ли не бегом. У меня был только час, чтобы переодеться и вовремя приехать в «Небраску». Врубив на полную катушку кассету с Тиной Тернер, я со всего размаху запустила туфли в свой излюбленный угол, на ходу расстегнула блузку и швырнула ее на диван. Скорее в ванную. Вода в душе была горячей и обжигала. Вытирая полотенцем спину, я лихорадочно соображала, что бы мне такое напялить хорошее в честь сегодняшнего вечера. Погода на улице стояла великолепная, там скорее было лето, чем весна. Мне хотелось выглядеть привлекательной и в то же время не слишком недоступной. Значит, голос в пользу чего-нибудь спокойного, молодежного и стройнящего. Фен шумел, как двигатель реактивного самолета. Я решила собрать волосы в хвост на макушке. С челкой и хвостом мне не дать больше пятнадцати лет. Я надела оранжевую блузку и короткую черную юбку. К ним черные колготки и черные лодочки на каблуке. Нашла в старой косметичке оранжевую помаду. И, глядя в зеркало, принялась оценивать результат. На меня смотрела девица, как из подростковых комиксов, с зазывными губами и выпирающей пухлой грудью, крашеная дура, поигрывающая бедрами и задницей.

Шалава, одним словом. Незнакомец был прав. Дешевая малолетка, вышедшая на панель. А мне шло. Жаль, что так нельзя было отправиться ни в одно приличное место. К сожалению, у меня уже не оставалось времени насладиться своим новым образом. Я выскочила из дому вприпрыжку и уселась в первое попавшееся такси.

Когда он явился, я уже докуривала вторую сигарету. Это был один из тех мужиков, что сотнями ходят по улицам, никогда не обращая на себя внимания. Взгляду не за что было зацепиться. Среднего роста, глаза ничего особенного, губы ничего особенного, волосы самые обыкновенные. Он выглядел абсолютно настолько, насколько что-то из себя представлял. И выдавал себя абсолютно за того, кем и был. Короче, ничего примечательного. Он сразу протянул мне бумажник и проронил:

— Привет! А вот и он. Выглядишь клево, лучше, чем в прошлый раз.

— Спасибо, — ответила я скромно, не уточняя, благодарность это за бумажник или за комплимент. — Что будешь?

— Виски-кола.

Заказав, что требуется, я судорожно принялась шарить по всем углам своего мозга, о чем бы с ним поболтать. Начнем просто, чтобы начать.

— Так ты сегодня не работаешь?

— He-а. Шатаюсь по городу. Навестил пару подружек. Завтра опять за поднос. А как твоя голова?

— Все в порядке. Я хорошо выспалась и теперь как новенькая.

— С кем это ты выспалась? С тем самым вчерашним тихим уродиком?

Это замечание было уже откровенно неприличным, но я ответила без лишних эмоций:

— Нет. Как бы не так. Это просто мой знакомый. Правильнее будет сказать, сын лучшей подруги моей матери.

Закончив, я почувствовала себя задетой. Причем из-за своих же собственных слов. Какого хрена я объясняю такие вещи совершенно незнакомому мужику, ни имени которого не знаю, ни кто он такой.

— Ты где работаешь сама-то? Судя по одежке, ты срываешь неплохой куш.

— Твоими бы устами да мед пить. Я просто секретарша. Обычная секретарша, — произнесла я скромненько, не вдаваясь в подробности, потому что на самом деле терпеть не могла, когда вот так вот, с порога, без всяких церемоний, на второй минуте разговора начинали лезть в мою личную жизнь, как говорится, не переобувшись.

Взяв себя в руки, я сменила тему. Через час мне было известно, что мой новый знакомый увлекается мотоциклами и все свободное время ремонтирует своего железного коня, что живет он в одной квартире со своей старшей сестрой, которая замужем, что работает барменом, просто чтобы как-то сводить концы с концами, а на самом деле хотел бы быть гитаристом в панк-группе… Итог был таков: у нас много общего. Мы могли бы часами говорить о погоде и природе.

Я заплатила по счету, и на выходе он вдруг самым невинным тоном предложил:

— Слушай, поедем со мной на вечеринку. У меня тут одни знакомые кое-чего отмечают. Это недалеко, пара шагов отсюда, в Новисьядо.

— Нет, спасибо. Правда, спасибо, это очень мило с твоей стороны, но мне завтра вставать ни свет ни заря. Надо как следует отдохнуть перед работой. Я домой.

— Да ладно тебе, детка. Не будь занудой. Сейчас только половина девятого. Вечер только начался. До ночи еще целая вечность. Пойдем посмотрим, что там творится, и, если тебе не понравится, уйдешь на все четыре стороны. Никто тебя держать не будет. Мне тоже неохота не спать всю ночь. Заглянем, выпьем по стаканчику, посидим часок — и по домам. Просто там будет группа, которую я давно хотел послушать. Все чисто. Заметано? Пжалста!

Мне совсем не улыбалось куда-то идти и общаться с какими-то незнакомыми людьми, но часом меньше, часом больше, в этом он был прав, никакого значения уже не имело, и я сдалась:

— Ладно, пошли.

Такси остановилось возле старинного дома на одной из узких улочек Новисьядо. Он достал ключи и открыл входную дверь. На мой вопросительный взгляд он быстро пояснил:

— Это мои близкие, очень близкие друзья, мы доверяем друг другу, поэтому у меня есть ключи.

Мы поднялись по деревянной лестнице на третий этаж. С улицы было совсем не слышно типичного развеселого гула вечеринки. Он открыл дверь, и мы вошли. В квартире не было никого. Гостиная была похожа на свинарник: стол застелен засаленными газетами и усыпан хлебными крошками, плитка, которой был выложен пол, местами разбита в осколки. В углу, вплотную к стене, стояла кровать с коричневым одеялом. Подушка была заляпана кетчупом. Вонь стояла невыносимая: запах плесени и нечистот. Машинально я подошла к окну, чтобы распахнуть его. Желтоватая лампочка едва освещала весь этот беспорядок. Ни дать ни взять, бандитский притон. Чутье подсказывало, что все это добром не кончится. Я повернулась к Армандо и сказала:

— Послушай, мне кажется, это не самая удачная твоя идея. Короче, мне все это не нравится, я ухожу.

— И думать забудь. Мы уже пришли, детка. Расслабься. Не обращай внимания на беспорядок. Сама же знаешь, что такое богемная жизнь.

В его поведении появилось что-то, пришедшееся мне совсем не по вкусу. Как будто скрывая свои настоящие намерения, он сосредоточенно впился глазами в стену, избегая встречаться со мной взглядом. Я оттолкнулась от подоконника, на который опиралась, и решительно шагнула в сторону двери, которая вела в прихожую:

— Не знаю и знать не хочу. Ты оставайся, а я пошла.

В два прыжка он очутился передо мной и загородил дверной проем, перекрыв путь к отступлению.

— Увы и ах! Не торопись, куколка! Знаешь, как весело мы проведем с тобой время. Развлечемся на славу.

С этими словами он запер дверь на ключ и сунул его к себе в карман. Все это произошло так быстро, что я не успела опомниться и среагировать надлежащим образом.

— Слушай, парень, ты сам-то хоть понимаешь, что сейчас делаешь. Лучше выпусти-ка меня отсюда по-хорошему. Открывай дверь! И брось эти глупые речи, мне скучно тебя слушать!

Он даже не стал терять время на то, чтобы со мной спорить, а сгреб меня в охапку и потащил обратно. Когда он скинул с моего плеча дамскую сумочку, я заорала:

— Ты что делаешь, придурок?! Ты что себе позволяешь?!

Я попыталась освободиться, но он стиснул меня своими стальными руками, и я почувствовала, как его мускулы напряглись и затвердели. Вот те на!

— Спокойно, детка. Все в порядке. Все будет хорошо. Я же сказал, мы отлично проведем время, все будет чики-пуки, я да ты, да мы с тобой.

Все происходило, как в дурном сне. Я ни на одну секунду не могла заставить себя поверить, что все это правда и происходит сейчас со мной. В душе я умирала от страха, настоящего, животного страха, и в то же время судорожно пыталась придумать, что и как ему сказать, чтобы хоть как-то его урезонить, отвлечь, сбить с толку, чтобы ослабить его хватку.

— Ну ладно-ладно, пошутили, и хватит. Шутки в сторону. Давай обойдемся без глупостей. Выпили, посидели, поболтали. Что еще надо? Какая тебя собака укусила? Дай мне, пожалуйста, пройти, пообщаемся с тобой в другой раз, если хочешь, только по-нормальному и в спокойной обстановке.

Господи, только бы этот придурок ненормальный отпустил меня сейчас, и мы с ним больше никогда в жизни не увидимся. Ни за какие коврижки. Но он, к несчастью, оказался не таким идиотом, чтобы купиться на все эти сказочки. Он не обратил на мои слова никакого внимания. Этот подонок рванул меня за волосы, прямо за хвост, и, не разжимая своих грязных когтей, стал целовать меня. Это было тошнотворно до судорог. Его двухдневная щетина скребла мне щеки, когда я пыталась увернуться. Его рот был хуже помойки, слюна воняла луком и виски. Чем настойчивее я старалась отстраниться от его слюнявых губ, тем крепче он держал меня за волосы.

— Да тише ты, не дергайся, шалава! Только не надо говорить, что тебе не нравится. Да я знаю, ты от этого тащишься! Тебя ничего так не возбуждает…

Почувствовав, что силы меня покидают, я начала почти умолять его, чуть не плача:

— Оставь меня! Мне больно, слышишь, больно! Ты же не хочешь меня изнасиловать! Я ничего не хочу, клянусь тебе. Я просто хочу домой!

Он заткнул мой рот своим и сильно укусил за губу, до крови. Ее соленый вкус внезапно привел меня в ярость. Прежде всего я злилась на себя саму, потому что оказалась настолько безмозглой, чтобы притащиться сюда вслед за этим похотливым подонком, за этой сволочью развратной, за этим извращенцем!

И тут вдруг мне стало страшно не на шутку. Я испытала такой страх, от которого накладывают полные штаны. То, что меня сейчас будут насиловать, уже стало для меня как бы свершившимся фактом. Единственное, о чем я теперь горячо и неподдельно молила бога, чтобы этот извращенец не сделал мне ничего больше, чтобы он меня не пытал и не мучил. Перед моим мысленным взором появилось мое собственное тело, лежащее на этой постели, труп, по которому ползали гусеницы и черви. От этого видения мне стало еще хуже.

Он расстегнул мою блузку одним рывком, и отлетевшие пуговицы покатились по полу. Я не сопротивлялась, я была скована страхом, мне казалось, что, если я начну дергаться, он сделает со мной что-нибудь похуже. Вдруг неожиданно мой мозг сам собой пришел в порядок и начал быстро просчитывать возможность за возможностью. Убежать прямо сейчас, вырваться… Ноль возможностей. Дверь заперта, ключ в кармане его джинсов. Есть ли у него соседи и дома ли они сейчас? Да, но соседи в таких случаях всегда ведут себя одинаково, к сожалению. Они ничего не предпримут. Надежды, что, если я закричу, кто-то придет на помощь, не было даже смутной. А между тем один бог знал, чем все это кончится и что со мной на самом деле теперь произойдет. А он — подонок, это ясно, сильный, как псих, это понятно. В любом случае у меня не хватило бы смелости с ним бороться. Моя жизнь была мне слишком дорога. Он находился в состоянии аффекта, и, если бы двинул меня как следует, чтобы я заткнулась, одного удара могло оказаться достаточно. Мне было невыносимо стыдно за свой страх, но желание выжить почему-то брало верх, и надежда выкрутиться из этой переделки не покидала меня. Я подвела итог и начала молиться про себя. Пока суть да дело, он сорвал с меня лифчик и повалил на кровать. Я позволила ему раздеть себя, и в мертвой тишине, где слышно было только его сопение, он продолжил свою грязную работу. Он был так поглощен ею, что, казалось, вообще не обращал внимания на мое присутствие или отсутствие, в смысле соучастие или сопротивление… Может, его правда только это и интересовало? Может, мне повезло, он покончит со всем этим и просто отрубится? С себя он только приспустил джинсы и трусы. Слава богу, его голое тело не будет елозить по мне. Я лежала, как сломанная кукла, не шелохнувшись. Не сдвинувшись ни на миллиметр. Как мумия, мертвая и свеженькая, как и сотни тысяч лет назад. Он задрал мои ноги и всунул в меня свое орудие пытки. Слава богу, ничего больше, без лишних действий. Тем легче будет терпеть. Если честно, боль была просто невыносимой, он раздирал мне кишки, как отбойным молотком, но я благодарила бога за то, что она была, за то, что мне было больно. Я словно очнулась от какого-то дурмана самолюбования и самоуверенности и сейчас ненавидела себя. Я принимала эту боль как кару, как расплату за свою бездумную неосторожность. Получай, шлюха, ты это заслужила! Слишком умной себя вообразила! Я была несчастна, по-настоящему унижена. Мое человеческое достоинство… ему была нанесена кровавая рана. Господи, только бы он меня не изуродовал! И не заразил чем-нибудь, Господи, спаси! Я быстро высчитала дату и, к величайшему облегчению, обнаружила, что месячные у меня должны начаться через пару дней. Господи, спаси меня, неужели пронесло, неужели есть шанс? В глубине души я была почти уверена, что не забеременею.

Потолкавшись в меня, он начал ловить кайф, этот недоносок. К своему удивлению, я заметила, что мое тело расслабилось, начало возбуждаться, послушно промокло, захлюпало и принялось следовать за ним в его садистских фрикциях, несмотря на то что все болело и горело, как в огне. Ад. Я не владею собой? Этот идиот сейчас высадит мне матку! Вдруг на заднем плане мелькнула иного рода мысль: а он неплохо… работает, несмотря ни на что… его бы энергию да в мирных целях. От запаха его пота и лукового перегара изо рта я чуть не задохнулась. Была пара человек на белом свете, которых я ненавидела до смерти в этот момент: это, во-первых, он, а во-вторых, я. Я слышала только его одышку, свое чавканье и скрип кровати. Боже, может быть, если он так увлечен, он все-таки не сделает мне ничего больше?!

— Обними же меня крепче! Поцелуй меня! — Я чуть с кровати не упала от неожиданности, если можно так выразиться, услышав его голос, зато сразу почувствовала себя чуть ли не хозяйкой положения.

— Куда уж крепче-то? — ввернула я, вложив весь сарказм, на какой только была способна, в эту реплику.

Наконец я могла выразить свое сопротивление, хоть так. У меня сразу стало легче на душе, и я почувствовала себя немного сильнее.

Ни секунды я не собиралась шевелиться ради него. Не сделаю ни одного движения, пусть он хоть треснет. Вдруг мне вспомнилась дурацкая фраза, не то шутка, не то анекдот: «По улице летели два крокодила. Один зеленый, а другой в аптеку».

Эта бессмыслица, как заноза, засела у меня в мозгу. Я повторяла ее раз за разом, напоминая самой себе испорченную пластинку: «По улице летели два крокодила. Один зеленый, а другой в аптеку».

Наконец его грязное дело было окончено. Хвала господу, он оказался не из тех, кто не может кончить часами. Он вынул из меня свой проклятый агрегат, схватил меня за руку и потянул к своему члену. Я содрогнулась при одной только мысли, что мне придется дотрагиваться до него: это была самая большая мерзость, самое отвратительное, что я когда-либо видела в жизни. Он стал толкать мою голову вниз. Но вдруг, к моему величайшему облегчению, взглянув мне в глаза, передумал и решил оставить меня в покое.

— Что ты такая зажатая-то, я не понял? — произнес он и наконец-то отпустил меня.

— Покажи мне хоть одну женщину, которая не будет зажатой, когда ее насилуют. Теперь я свободна?

— Я провожу тебя. Сейчас сполоснусь только, а потом отвезу тебя домой, — сказал он таким тоном, как будто ничего не случилось и мы только что провели чуть ли не лучший вечер в нашей жизни.

— Не беспокойся, — пробормотала я и, пока он был в ванной, дрожащими руками нашарила у него в джинсах ключ, открыла дверь и выбежала на улицу.

В такси я немного расслабилась, но так и не смогла осознать до конца, что со мной произошло. У меня это не только в голове, это нигде не укладывалось. К этой мысли невозможно было привыкнуть.

Попав в свою квартиру, я тут же заперла дверь на все замки, которые только на ней имелись. Оранжевая блузка, черная юбка, лифчик, трусы и колготки сразу отправились в мусорное ведро. Я распустила волосы, залезла в ванну и стала оттирать себя под душем изо всех сил. Я чувствовала себя униженной и оскверненной. После душа я выхватила бутылку виски из холодильника и глотнула прямо из горлышка. Приторная жидкость обожгла мне носоглотку и горло, но немного успокоила нервы. Я чуть-чуть расслабилась. Нет, плакать мне не хотелось. Меня переполняло желание отомстить. Я попыталась заснуть, но не смогла. Месть — это единственное, чего мне сейчас хотелось, это единственное, что могло меня успокоить.

3

Я никому не могла рассказать о происшедшем. Пожалуй, единственным человеком, способным меня понять в такой ситуации, была Эстрелья. Следующим вечером я пригласила ее на стаканчик хорошего вина и с ходу рассказала обо всем. Ее глаза, и прежде круглые, стали совсем выпученными. Когда я закончила говорить, она попыталась меня утешить:

— Послушай, ты даже представить себе не можешь, как я тебя понимаю. Это ужас! Ты уже сходила к врачу-то?

— Да, была сегодня. Слава богу, этот подонок ничего мне не сделал. Результаты мазка будут готовы на следующей неделе. Только бы не подцепить ничего от этого придурка.

— А почему ты не сделала этого сразу? А в полицию почему не позвонила? Надо заявить на него!

— Эстрелья, не забывай, я же была одна в этой проклятой квартире… идиотка законченная. Сама себя бы и выставила дурой. Шалава — она и есть шалава. Что бы я им сказала? Что он меня изнасиловал? И где? В своей же собственной квартире. А как я туда попала? Меня туда силком никто не тащил, я туда, дура, своими ножками притопала. К тому же тогда об этом все бы узнали. И растрезвонили бы на весь мир. Но хуже всего другое. Если бы задержали его, этого паскудника, а потом сразу отпустили, кто знает, не случилось бы со мной тогда чего похуже. Мне до сих пор думать об этом страшно. Или избили бы меня на улице, он с дружками, или опять изнасиловали. Нет, это было бы почти бесполезно. Теперь я хочу только одного: отомстить ему за себя. Извести его, в смысле, психически, пусть понервничает парень, хоть какое-нибудь время.

— Как, подружка?

— Это не у тебя двоюродная сестра работает медсестрой в центре, где берут всякие анализы?

— Да. Пури. А что?

— Мне нужен бланк с анализом крови на мое имя, по которому было бы видно, что я серопозитивна, ну, что у меня СПИД, понимаешь?

Эстрелья подхватила мою мысль, что называется, с лету, без всяких дальнейших объяснений. Через два дня она принесла мне необходимую бумажку. Пури оказалась просто волшебницей. Она справилась с заданием чудесно, все было так правдоподобно, что комар носа не подточит. На бланке клиники находились цифры всевозможных проб и показателей, и в конце, в графе, что и требовалось доказать, стоял приговор — ВИЧ-позитивна. Все было на месте: и печать, и подпись главного врача, и надо всем этим красовалось главное — дата. Как будто я их сдавала месяц назад.

Мы с Эстрельей отправились в гавайский бар. Только я вошла в соседний кафетерий, а Эстрелья заскочила на Гавайи с конвертиком в руках. Через минуту она вышла оттуда с лицом довольной хулиганки, счастливая озорница. Я поняла, что проделка удалась, и мы вдвоем отправились праздновать это событие.

На следующий день в моей квартире раздался звонок, которого я уже ждала.

— Привет. Как поживаешь?

— Что тебе надо? — Я сразу дала понять, что узнала его и нет необходимости ни начинать издалека, ни вдаваться в ненужные подробности.

— Ты чего притащила мне этот свой анализ-то? У тебя что, правда СПИД, что ли?

Его голос прерывался от волнения, он словно умолял меня, чтобы я опровергла поступившую к нему информацию. Ему так и хотелось, чтобы я взяла свои слова обратно.

— Нет у меня никакого СПИДа, — ответила я приторно-ласково, почти слащаво.

На другом конце трубки раздался могучий вздох облегчения:

— Блин, а я уже испугался…

— У меня нет СПИДа, я просто серопозитивна, — спустила я его с небес на землю, не оставляя никаких иллюзий. — А анализ тебе передала, чтобы ты имел это в виду.

— Блин, а ты не могла сказать об этом раньше? Это было бы правильно, тебе не кажется?! — Он уже был в отчаянии, и его голос казался таким беззащитным.

— Блин, а ты не мог меня не насиловать?! Это было бы правильно, тебе не кажется!! — ответила я, передразнив его хнычущий голос. — Тебе придется показаться врачу где-нибудь через полгода, не раньше, и мой тебе совет: не пускай это дело на самотек, а не то поздно будет. А теперь прощай, некогда мне с тобой разговаривать. Я должна идти.

Я положила трубку, не дожидаясь ответа. Я была преисполнена глубокого удовлетворения. Я торжествовала. Вряд ли еще когда-нибудь в жизни ему захочется повторить подобный опыт. Этому гаду будет, чем занять свой драгоценный досуг в ближайшие полгода. Надеюсь, он впадет в тяжелую депрессию, и она у него не пройдет до самой смерти. Чтоб ему в аду гореть! Лучшего он и не заслуживает. Я вытащила из холодильника бутылку шампанского, откупорила ее, чтобы как следует оросить свою победу, и, позвонив Эстрелье, рассказала ей, как все прошло, слово в слово. Потом я отправилась спать с радостью на душе, и всю ночь мне снился мой обидчик в самых привлекательных эротических позах.

Иностранец

1

— …Угу, и когда ты за мной заедешь?

— …

— Нет, мужчина, через полчаса не надо, через полчаса это слишком рано. Я только начала укладывать чемоданы. Давай лучше часика через полтора, а? Как ты на это смотришь?

— …

— Отлично. Договорились. Жду тебя у подъезда. Спасибо.

Повесив трубку, я окинула взглядом комнату. Полный погром. Гардероб распахнут настежь, на незастеленной кровати навалены груды блузок, кофточек, платьев и костюмов. Я еще не представляла, с чего начать, а мой коллега Оскар должен был приехать за мной через всего ничего. Через пару часов мы должны были отправиться на ежегодную парижскую ярмарку. Ускорив темп сборов насколько это возможно, через час я упала на постель, выжатая как лимон. Закурив, я стала думать о том, что могла забыть из самого необходимого и наверняка забыла. Сборы в дорогу постоянно превращались для меня в стихийное бедствие. Всегда получалось так, что либо я брала слишком много вещей, которые так и оставались лежать в чемодане, либо чего-то самого подходящего к случаю в моем гардеробе, наоборот, не оказывалось, и по ночам в гостинице мне приходилось что-нибудь стирать. Об обуви мне даже думать не хотелось. Это был отдельный несчастный случай. Не знаю, как у меня это получалось, честное слово, я не нарочно, но я всегда брала с собой самую неудобную пару. Обязательно изуродовав себе ноги за рабочий день, на утро следующего я обнаруживала свежие, только что вскочившие мозоли и весь день называла себя самыми ласковыми именами, какие только приходили мне в голову. Ладно, хватит, отложим душещипательные воспоминания на более подходящий момент, и, не отлынивая больше от черной работы, я отправилась в душ. Высушив волосы в спальне, я сразу же положила фен в чемодан, иначе потом обязательно забуду. Затем с неимоверными усилиями влезла в дорожные джинсы. В следующий раз перед командировкой надо будет обязательно сесть на диету, чтобы спустить этот неприличный живот. Надела широкую, с плечиками блузку и мягкие, удобные туфли. Последний раз проверила, всю ли необходимую документацию забрала из офиса. Быстро пересчитала, сколько у меня денег, и положила бумажник с бронью гостиницы и загранпаспортом в сумочку. Я была готова. И со всем своим багажом стала спускаться к выходу.

Оскар, как всегда, был сама пунктуальность, и через пару минут я увидела, как его черная «ауди» припарковывается у подъезда. А еще через пару минут мои чемоданы оказались в багажнике. Его машина стала похожа на фургон для перевозки небольших грузов. Весь багажник и заднее сиденье были забиты коробками с буклетами, брошюрами и каталогами, которые нам очень пригодятся на выставке, их, как всегда, не хватит на всех желающих.

Мы выехали на шоссе и взяли курс на Бургос. Оскар врубил на полную громкость Брюса Спрингстина, нажал на газ, и мы помчались по совершенно пустынной дороге. За окнами разгорался великолепный день. Один из тех неповторимых погожих дней в начале октября, которые заставляют с ностальгией вспоминать о лете. Бабье лето. Солнечные лучи приветливо заглядывали в машину, и их ласковый свет поднимал нам настроение.

— Как думаешь, в Париже погода не подведет?

— Очень на это надеюсь, я взяла с собой только летнее, и, если пойдет дождь, я умру.

— Еклмн!

— Что случилось?!

— Кажется, я забыл электробритву! Дуралей набитый!

— Не беспокойся, я дам тебе «бик» одноразовый. Я всегда вожу с собой про запас. Если подойдет, считай, что я тебе его подарила.

— Не бывает худа без добра! Что бы я делал без вас, женщины, если бы вы не брились.

— О! И еще как, раз в десять больше, чем вы. Это я тебе говорю.

— Дело, должно быть, нешуточное! Я вот подбородок побрил, и никаких хлопот. А вам бедным как, уж и не знаю…

— Ничего, мужчина, ты что думаешь, человек ко всему привыкает. Нужно будет, и ты побреешь, где надо и где не надо. Вы сами хотите нас видеть такими. В полном боевом порядке: опрятными, нарядными и домовитыми, без шерсти, перьев и всякой природной растительности.

Оскар разулыбался, довольный, что со мной можно было пошутить даже на такие темы и так же свободно, как со своими друзьями-мужиками. Я сама не раз задавалась вопросом: почему женщины не могут спокойно говорить о таких простых и естественных вещах, к чему это дурное кокетство, к чему строить из себя таинственных жриц весьма сомнительного искусства с секретами еще более сомнительного свойства?

Как только мы перебрались через границу в Ируне, сразу стала ощущаться французская атмосфера: иной дух, иное настроение, иной порядок жизни.

— Где нам лучше перекусить? Где-нибудь по дороге, вдоль шоссе?

— Мужчина! И думать забудь! Мы же во Франции. Зачем нам травиться в какой-то придорожной забегаловке, если в пятнадцати километрах отсюда раскинулся шикарный Биарриц!

Биарриц — это маленькая сказка! Городок просто волшебный. Назойливые туристы давно испарились отсюда, и по набережной и улицам чинно прохаживались только местные матроны со своими собачонками. Без проблем припарковав машину у самого пляжа, мы зашли в маленький ресторанчик, расположенный настолько близко к морю, что порой казалось, будто он на гребне волны. Мы сели на террасе, и перед нами открылся такой вид, что перехватило дыхание. Кантабрия. Море серое, почти белое. Волны словно вот-вот поглотят берег вместе с городом. Тихо падают листья с деревьев. Не знаю, как чувствовал себя в это время Оскар, но я была в настоящей сказке, не хватало только принца, такого же прекрасного и романтичного, как окружающий пейзаж. Но грезы тем и отличаются, что рано или поздно с ними пора расставаться. Я стряхнула с себя свой очарованный сон и заказала официанту рыбное филе, как всегда, и бутылку Бурдеос. Мы допили бутылку под сырные закуски и болтовню о работе. На десерт официант принес нам кофе со сливками, такой, какой умеют готовить только во Франции. Оскар завел канитель про свою жену и близнецов. Я отключилась от него, как от назойливого радио, и снова погрузилась в волшебную атмосферу Биаррица. Я чувствовала себя бесконечно усталой, охваченной непонятной тоской и очень одинокой…

Когда мы заселялись в Париже в гостиницу, был уже час ночи. Я быстро раскидала вещи из чемодана, приняла душ, набросала, сидя в постели, план завтрашнего дня и уснула.

2

Кто хотя бы раз участвовал в международных ярмарках, хорошо знает, какая неразбериха, шум, крики, кутерьма, интриги творятся там в последние часы перед открытием. Целый день я только и делала, что проверяла бесконечные списки необходимых вещей, которые уже привезли или вот-вот должны были подвезти, связывалась то с транспортниками, то с организаторами, одолевая их настойчивыми просьбами, а порой и пускаясь в перебранки, раскладывала по полочкам рекламные материалы. В это время мужчины, сотрудники нашей компании, обливаясь потом, расставляли столы для переговоров, барные стойки, стулья, подключали технику, навешивали логотипы и распаковывали рекламные образцы.

Вечером первого дня мы все, вымотанные донельзя, сидели за одним столом. Желающие потягивали пивко. Сообща обсуждалось, где лучше поужинать. Команда подобралась изумительная. Я оказалась в компании пяти мужиков. Все они инженеры, все целыми месяцами работают, не заходя в контору. Они знают в Европе каждый уголок, гостиница им как дом родной, а ресторан — как собственная кухня. Для полного счета нам не хватало только двоих: французской переводчицы, которая, по-видимому, вообще никогда не спешила на работу, и последнего члена нашей рабочей дружины, Филиппа, он должен был прилететь этой ночью из Голландии. Мне было любопытно с ним увидеться — до сих пор мы общались только по телефону. Много ли поймешь о человеке, о котором знаешь лишь то, что у него приятный, мягкий голос. Вот только какого рода эта мягкость? В компании его очень ценили. Говорили, что он умен, энергичен и обладает прекрасным чувством юмора. Из его личной биографии удалось узнать тоже немного — что он женат на какой-то немке и у них пока нет детей. Его мать нидерландка, а отец испанец. Поэтому его звали Филипп, а не Фелипе.

Наш ужин подходил к концу. Мы остановились на одном из тех ресторанов эконом-класса, какие обычно предпочитают туристы и каких полно в любом городе мира. Бутылки опустошались одна за другой, и тут же появлялись новые. Ночь только начиналась, и никто даже не задумывался о том, как будет вставать завтра с утра. Наконец-то соизволила появиться переводчица, Алина. Понятное дело, только для того, чтобы поужинать. Но я все равно была ей рада — теперь я хотя бы была не одна среди этих бестий продувных. Алина оказалась девушкой симпатичной, как, впрочем, и все переводчицы, но такой же пустой и ограниченной, как большинство из них. Вдобавок она едва говорила по-испански, и английский знала не лучше касательно нашей специальности. Подозреваю, что во время ярмарки она будет служить нам в качестве украшения. Наши парни с удовольствием заигрывали с ней, пряча под приветливыми улыбками привычные для них грубые шутки. Это вызывало у меня противоречивые чувства. С одной стороны, я вместе с ними смеялась над теми двусмысленностями, которые они отпускали, а с другой — мне было откровенно неприятно, потому что я тоже женщина, и меня это унижало. В итоге я решила не обращать внимания ни на одних, ни на другую и просто наслаждаться великолепным вином, которого было заказано в избытке.

В этот самый момент к нашему столику подошел человек лет тридцати с хвостиком, седой, с бородкой, как у Карлоса, и с самыми очаровательными глазами, какие я когда-либо видела: большими, теплыми, полными юмора и жизненной энергии. Одет он был с иголочки, на все сто, в костюм от «Хуго Босс».

— А, Филипп, это ты, дружище, наконец-то! Ты нас нашел без проблем?

— Без всяких. Я просто показал таксисту записку, которую вы мне оставили в гостинице, и вот я здесь. Выпить еще осталось?

С этим вопросом он опоздал — пока он здоровался, я уже налила ему полный бокал из бутылки, оставленной специально для него. Филипп тут же сел рядом со мной и положил руку на спинку моего стула.

— За здоровье всех! Всем привет! — Потом он повернулся ко мне: — Я должен тебе сказать бонсуар или буэнас ночес[9]?

— Доброй ночи вполне хватит.

— Обожди, значит, ты и есть та самая моя напарница из Мадрида. Я чертовски рад с тобой познакомиться. Хочешь, я кое-что скажу тебе по секрету? Я даже представить себе не мог, что ты такая красавица. Не хочу показаться невежливым, но… сколько тебе лет?

— Двадцать пять, без пяти минут двадцать шесть. А ты что подумал? Зачем тебе это?

— Да так, ничего. Просто с вами и вашим возрастом надо быть очень осторожным. А я из тех, кто предпочитает приятные сюрпризы. — Он отвесил мне комплимент так легко и просто, будто мы уже тысячу лет были знакомы, и я сразу прониклась к нему доверием и симпатией. — Как переводчица на этот раз? Что-нибудь соображает или как всегда?

— Еще не знаю, мы с ней только что познакомились. Точнее, еще даже не закончили. Но если она работает так же, как владеет языками, то сразу могу сказать: считай, что ее как бы нет. Она будет пикантной приправой к тому, что мы сможем состряпать без нее.

— А разве сегодня она не помогала вам? Отчего же у нас тогда указательный пальчик дрожит?

— Понятия не имею, у нее спроси.

В этот момент, склонив голову набок и блаженно прикрыв веки, Алина внимала бесконечным комплиментам Оскара. Филипп легонько похлопал ее по плечу:

— А пальчик чего у нас дрожит? Устал носик ковырять?

Бедная девушка приветливо улыбнулась, не подозревая ничего плохого. К счастью, дружный хохот по поводу этой шутки совпал с бурным аккордом ресторанной музыки.

— Хватит, Филипп. Лучше расскажи нам какой-нибудь последний анекдот.

— Последний, совсем свежий, парни, я сам его только что услышал. Знаете, как называется сперма мужика после вазэктомии[10]?

— Как?

— Сперма-лайт.

Все рассмеялись, даже Алина не удержалась.

В половине третьего я встала из-за стола с явным намерением распрощаться до завтра:

— Мальчики, вы как хотите, а мне пора баиньки. Сожалею, но на сегодня я все.

— Останься, женщина! Ночь только начинается. Мы сейчас пойдем в один местный бар, это неподалеку, место просто потрясающее. Не спи, красавица, пойдем с нами!

— Нет, мерси. Мне хочется получить свою порцию сна на сегодня. Завтра я вам всем буду готовить крепенький кофеек, чтобы вы полегче перенесли последствия своего ночного похода, обещаю. — Я обернулась и увидела, что Филипп снял пиджак со спинки стула и надевает его. — А ты-то куда собрался?! Ты не останешься?

— He-а. Я провожу тебя в гостиницу и пойду спать — устал до смерти.

3

— Шестидесятый, пожалуйста, — попросила я ключи у дежурной на входе.

— Шестьдесят первый, пожалуйста, — послышался голос Филиппа у меня за спиной.

— Вот это да! Так мы с тобой соседи.

— Похоже на то. Соседская душа — родственная душа, слыхала такое?..

Мы поехали на лифте вместе. Перед дверью своего номера, вместо того чтобы попрощаться и пожелать спокойной ночи, Филипп галантно предложил:

— Приглашаю тебя выпить за наше знакомство, если хочешь.

— Давай, — ответила я просто, не задумываясь, и мы вошли к нему в номер. — А у тебя номер побольше моего будет, — сказала я, чтобы заполнить паузу, пока он наливал в стаканы виски с содовой.

В номере веяло сладковатым ароматом его духов. Это были «Йооп», и я пообещала себе, что, как только вернусь в Мадрид, куплю такие же. Я удобно устроилась в кресле. Филипп подошел и протянул мне один из стаканов. Он сел на пол, прямо у моих ног, и мы молча стали пить виски. На мне было зеленое платье, облегающее до неприличия, а сверху жакет с узором в куриную лапку.

— У тебя сумасшедшие коленки, красивые до невозможности, — произнес вдруг Филипп и стал гладить мои ноги кончиками пальцев. — Как у девочки-подростка.

— Угу. — Мне нечего было возразить, я ничего и не возразила.

Глубоко затянувшись и сделав большой глоток виски, я наклонилась к нему, и мы поцеловались. Мне было неудобно так целоваться, когда в одной руке сигарета, а в другой стакан с виски. Целовался он волшебно, как и обещали его многозначительные взгляды. Именно так, как мне нравилось. Он раздвигал мой рот и ждал, когда мой язык сам проскользнет к нему. Губы у него при этом были горячими, мягкими, нежными и вкусными. Мы прервались на секунду, я потушила сигарету, поставила на пол стакан и раздвинула ноги, чтобы ему было удобнее. И мы вновь погрузились в высокотемпературную среду непрекращающегося поцелуя. Мы целовались с таким упоением, как будто снова стали подростками и ничего другого еще не умели. Он откинул назад мои волосы и обнял меня еще крепче, притягивая к себе. Я была на седьмом небе. Мы на секунду оторвались, посмотрели друг другу в глаза и оба улыбнулись. Наши глаза смеялись. Мы оба были на одном и том же небе.

— Приглашение не распространяется на твою постель? — спросила я низким грудным голосом, снимая серьги и сама удивляясь своей наглости.

— Разумеется, да. Обязательно, — ответил он, надо признать, немного растерянно.

Мы встали и, так и не переставая целоваться, начали двигаться по направлению к кровати. Мой пиджак упал на пол. Туда же отправилось и неприличное зеленое платье. Его рубашка и галстук не замедлили составить им компанию. Умелыми руками я расстегнула ремень и, когда брюки спустились, застыла с разинутым ртом, потрясенная открывшимся зрелищем. Держите меня сто человек: парень носит боксеры цветочно-розового цвета! Ну что ж, могу понять. Я принимаю вызов. Мы забрались под простыни совершенно голыми. И тут наступил напряженный момент, минута молчания, в которую все и решается: пойдет ли дальше и получится ли или не пойдет и не получится.

— Ты прекрасна, ты потрясающе целуешься! — прошептал Филипп, и я позволила ему ласкать меня дальше.

Указательным пальцем он провел невидимую линию от моей нижней губы до самой промежности. По всему моему телу пробежала сладкая дрожь. Его пальцы нащупали мой клитор, и в это время он стал покусывать мне соски.

— Пожалуйста, не надо, — выдохнула я, зажмурив глаза.

— Дай мне поласкать тебя, я доставлю тебе удовольствие. Не говори «нет», не запрещай себе получить то, что ты хочешь. Вот так, молодец, расслабься. Умница моя.

Его сосредоточенный шепот привел к тому, что я действительно начала понемногу сдаваться и совершенно отдалась в его руки. Его язык скользил по всему моему телу от лица до щиколоток. От невозможного количества возбуждающих ощущений я не помнила себя: не то я в Мадриде, не то в Париже, не то в сказке с феями и волшебством. Филипп перевернул меня, и на это раз его язык продолжил выписывать узоры по моей спине. Мне хотелось доверить ему всю себя, я чувствовала себя защищенной его дыханием, его телом, его энергией. Его ласки чуть не довели меня до оргазма. Его губы скользили между моим затылком и талией.

— У тебя такая нежная кожа, как у ребенка, — бормотал он.

Сразу вслед за этим он раздвинул мне ноги и вошел в меня сзади. Я вся пылала от возбуждения. Ощущения были такие, как будто какое-то волшебное животное торжественно проникло в меня. Его фаллос заполнил меня всю, я чувствовала каждое его движение. Филипп успевал ласкать мне груди и покусывать мочку уха:

— Ты просто невозможная. Правда!

Весь следующий час мы провели, меняя позы одну за другой, узнавая наши тела все с новых и новых сторон, наполняя друг друга все возрастающим желанием. Мне казалось, что каждый новый миг Филипп делает именно то, что я хочу. Он угадывал все мои тайные желания, предупреждал все мои прихоти. Не знаю, как он об этом узнавал и откуда, но каждый раз, когда мне хотелось, чтобы он был нежным и ласковым, он становился нежным и ласковым, и каждый раз, когда мне хотелось, чтобы он был сильным и настойчивым, он становился сильным и настойчивым. Я кончила уже раз пять. И мы прервались на перекур. Мне не было ни странно, ни стыдно, я не стеснялась самой себя. Филипп обнял меня, притянул к себе и поцеловал нежно-нежно:

— Ты чудо. Откуда в тебе столько чувственности? Это настоящее наслаждение дарить тебе любовь и видеть, как тебе это нравится.

Я потушила сигарету и поцеловала его в подбородок. Я покрыла легкими поцелуями его грудь, и он зафырчал, как кот, от удовольствия. Это возбудило меня еще больше. Филипп наполнил меня сексуальным вдохновением, меня потянуло на подвиги. Как можно осторожнее, почти не дыша, я взяла его пенис одними губами и слегка прикусила зубами головку. Немедленный стон удовольствия дал мне понять, что ему это нравится. Я продолжила осыпать его ласками, и, судя по тому, как он выражал свои чувства, это доставляло ему немалое удовольствие. Но мне не удалось довести его до конца. Филипп приподнял мое лицо, притянул меня к себе и поцеловал в губы.

— Не знал, что ты такая мастерица французской любви, — прошептал он, и наши тела снова слились в безотчетном страстном танце…

Я еле дышала, я была почти без сил и снова попросила у него передышки. Тихий час. Филипп встал, подошел к мини-бару и вернулся с бутылкой спрайта. Прилег рядом со мной и стал меня поить. Потом он специально наклонил бутылку чуть мимо, и шипучая струя прохладной, освежающей жидкости побежала, как ручеек, между моих грудей к самому пупку. Филипп склонился надо мной и стал слизывать сладкую струйку, одновременно лаская мне грудь влажным языком. На этот раз я не выдержала и притянула его к себе. Мы оба стали липкими от лимонада. Наши сердца слились в одно, как и наши пульсирующие в унисон тела. Мы были не только как одно тело, мы были как одна душа, и ничто в этот сказочный миг не могло нас разлучить. Мы шептали друг другу самые нежные в мире слова, самые страстные, самые сладкие, самые похотливые — короче, в этот миг мы любили друг друга.

Только звенящий будильник заставил нас опомниться. Было полвосьмого утра. Ночь прошла, а мы даже глаз не сомкнули. Сегодня нас обоих ждал бесконечно длинный и бесконечно трудный рабочий день. Мы отправились в душ и приняли его вместе, не переставая целоваться и ласкаться. Потом я на цыпочках перебежала в свой номер, чтобы одеться. Завтракать мы спустились вниз, прямо в гостиничный ресторан, где и встретили всю нашу дружную команду. Я совсем не чувствовала себя уставшей. Точнее, наоборот. Я была сама энергия. Я излучала ее, как солнце, и готова была сейчас проглотить весь мир. Приятная боль между ног напоминала о неупущенном. Филипп чувствовал себя точно так же: он был в хорошем настроении и полон сил. Никто ни о чем даже не догадывался. Держу пари, все были уверены, что мы выглядим так великолепно именно потому, что всю ночь проспали как ангелочки, каждый в своем номере.

Как и ожидалось, день был насыщенным и трудным. Мы едва успевали очистить столы от ненужных бумаг и разложить новую документацию для следующих клиентов. Алина действительно оказалась не лучшей помощницей, чтобы не сказать никакой. Она чуть не пролила кофе на костюм важного клиента. Ее спасла только смазливая внешность, которой она умела пользоваться. Надо признать, что на ее фоне я выглядела немного провинциалкой, словно из деревни, несмотря на то что на мне был один из моих лучших шелковых костюмов. Француженки, нужно отдать им должное, в своих изысканных манерах просто неподражаемы, как будто все, как одна, герцогини, всегда элегантные, утонченные и умеют двигаться с непередаваемой грацией. Ни Филиппу, ни мне некогда было и словом перекинуться, но время от времени я ловила на себе его взгляд, и мы улыбались друг другу. Мне было приятно, что он садился непременно рядом со мной, и аромат его «Йооп» живо напоминал мне о том, что было этой ночью. Его взгляд одурманивал меня, пьянил. Филипп смотрел на меня с каким-то странным выражением, как будто боялся потерять меня из виду, и так ласково, как будто продолжал меня ласкать.

Вечером мы удрали от нашей честной компании, чтобы поужинать отдельно. Ни одному из нас больше не хотелось слушать ни вчерашние шутки ниже пояса, ни влюбленное бормотание Оскара, ни французские «да» Алины. Мы остановили такси на набережной Сены, вышли и решили пройтись пешком. Филипп обнял меня, и в его руках я почувствовала себя маленькой девочкой, счастливой и беззаботной. Ночь стояла теплая, и все вокруг было невероятно красивым. Мы шли по ковру из разноцветных листьев, желтых, красных, коричневых, и периодически сталкивались с такими же, как и мы, влюбленными парочками.

Мы решили зайти в крошечный бар на шесть столиков в самом начале Латинского квартала. Нас как будто ждали, и официант с тактичной улыбкой тут же принес два стакана настоящего кальвадоса. Так, будто мы были завсегдатаи. В мягком свете прозрачная розово-оранжевая жидкость мерцала чувственными всполохами. Алкоголь с терпким вкусом яблока разлился по моим венам, и внутри меня разгорелся жар. Во взгляде Филиппа, нежном и немного развязном, вспыхивали искорки. Он протянул руку и нежно погладил мои пальцы:

— Ты первая женщина, с которой я переспал с тех пор, как женился.

От его слов мне стало не по себе, и я поняла, что в общем-то совесть меня гложет. Я отвела взгляд и ответила ему, глядя в окно, легко, искренно и просто:

— Знаю.

— Знаешь? Откуда ты знаешь? Ты умеешь предсказывать чудо? Я сам не понимаю, что со мной происходит. Ты совершенно выбила меня из колеи. Ты такая нежная и такая красивая… Я просто голову теряю, я схожу от тебя с ума.

— Мужчина, в мире столько всего, от чего можно сойти с ума. И это не всегда женщины. Не надо опережать события, не забегай вперед. К чему все эти красивые слова! Все, что сейчас происходит между нами, навсегда останется здесь, в Париже. И в нашей памяти. Как красивые французские воспоминания. И ничего больше.

— Это ты так думаешь. Ясно как день, что Парижем это все не кончится. Помяни мое слово.

— Филипп, прошу тебя, давай будем реалистами. Ты в Амстердаме, я в Мадриде. Мы уже целый год работаем в одном проекте, а увиделись в первый раз только сейчас. И главное — ты женат. Так что спустись с небес на землю, пожалуйста. У тебя своя жизнь, у меня своя. Мы с тобой пересеклись ненадолго, притормозили, как пара машин, на красный свет, и, как только загорится зеленый, каждый из нас поедет своей дорогой.

— Я люблю тебя, неужели ты не поняла? Я влюблен в тебя со страшной-страшной силой. Я не хочу, чтобы это кончалось. Ты лучшее, что со мной произошло за последние много-много лет. Только не говори мне, что ты ничего не чувствуешь!

— Не скажу. И у меня к тебе чувство. Но есть вещи, которые невозможны, и я это понимаю. Отношения «через расстоянья»… не знаю, это не по мне. Мне страшно. Я не уверена, что у нас… что у меня получится.

— Говори что хочешь. Я точно знаю, что мы будем звонить друг другу каждый день, и я приеду в Мадрид, как только смогу. Лучше расскажи мне, чем мы с тобой займемся в Мадриде. Куда ты меня поведешь? — Он снова взял мою руку и начал целовать пальчик за пальчиком с такой любовью, что я таяла как масло.

— Давай прикинем. На гостиницу пусть тратится компания — это так, чтобы было куда вещи кинуть. А потом… Я запру тебя у себя в спальне, как в тюрьме, и прикую наручниками к кровати. И буду с утра до вечера и с вечера до утра кормить тебя: на закуску у нас будет любовь, на первое любовь, на горячее любовь, на десерт любовь. И салатик любви, и супчик любви, и тортик любви. Мы будем запивать все это вином любви в неимоверных количествах. Ну и иногда, так, для разнообразия, чтобы развеяться и передохнуть, займемся любовью!

— Какую сладкую, завидную смерть ты мне приготовила! Гетера моя, фея моих снов. А что еще?

— Кроме шуток, ты знаешь, что в Испании был такой король, который действительно умер от того, что слишком долго занимался сексом? Ладно-ладно, так и быть. Перед смертью я покажу тебе Мадрид. Он не менее красивый, чем Париж. Вот только у нас нет такой большой реки, как Сена.

— А как же коррида и фламенко?!

— Нет, мужчина, со мной никакого боя быков! Я испытываю отвращение к подобного рода зрелищам. Убийство животных. Бессмысленная бойня. Только души человеческие калечат. Мне никогда не понять эту человеческую жестокость: бегать за беззащитной коровой, чтобы убить ее. Садизм. А вот на фламенко мы с тобой обязательно сходим. Только на настоящее, на такое, на какое ходят смотреть только сами испанцы. Ни один турист туда даже носа не сунет. Мы пойдем туда, куда не ступала нога проходимца! В «Ла Солеа», в «Касса Патас», и ты увидишь, что такое настоящая страсть по-испански.

— Ну, для этого мне не надо так далеко ехать. Настоящая испанская страсть сидит сейчас напротив меня и попивает со мной кальвадос. Я никогда еще так не влюблялся. Правда. Не знаю, что ты со мной сделала, но я околдован, как в сказке. Я люблю, люблю, люблю тебя, — повторял Филипп, покрывая поцелуями мое лицо и волосы.

Мы заплатили по счету и снова вышли на улицу. В гостиницу возвращаться не хотелось совершенно. Нотрдамский собор гордо вздымал свой прямой силуэт в лучах искусственного света, наблюдая за нами с высоты своего многовекового благоразумия. Мы шли, обнявшись, неспешно, сами не зная куда, куда глаза глядят. Жар его тела проникал в меня все сильнее, смешиваясь с внутренним огнем, который разожгло во мне вино. Филипп прижимал меня к себе с такой силой, как будто боялся потерять где-нибудь по дороге…

Последний день ярмарки оказался, как всегда, самым трудным. Все были вымотанные, с измученными лицами и кругами под глазами. Повсюду валялись недокуренные сигареты и пластиковые стаканчики с недопитым шампанским. Мы все чаще и нетерпеливее поглядывали на часы. Единственным человеком в команде, которого усталость словно не коснулась вообще, была Алина. Она была нетронутой. Она выглядела так же безупречно, как и в день открытия выставки. Оскар окончательно влип, совсем потерял голову. Все остальные настолько устали, что у них не было сил даже пошутить на эту тему. Филипп стал задумчив и работал с отсутствующим видом. Изредка он бросал на меня взгляд, полный такой печали и нежности, что у меня сердце рвалось на куски. Мы целовались урывками, словно воруя эти поцелуи у ярмарки, у Парижа, у самой вечности.

4

Шесть месяцев, полгода сладких надежд и ожидания. Ожидания телефонного звонка между половиной восьмого и восемью часами утра. Ожидания, когда наступит половина первого пополудни и у него будет перерыв на обед, чтобы позвонить ему. Полгода телефонных отношений, которые вызывали у меня странное ощущение одиночества и близости одновременно, одновременно влюбленности и пустоты, ощущение, что у меня появился наконец настоящий жених и что у меня на самом деле никого нет. Полгода строительства совместных планов, которые никогда не осуществятся, полгода между счастьем и отчаянием, так знакомым многим. Филипп уже много раз отменял, отсрочивал, откладывал свою поездку в Мадрид, о которой мы так мечтали, и единственная связь, которая между нами оставалась, были эти ежедневные телефонные звонки: один утром, один днем, за исключением субботы и воскресенья.

Время шло, весна снова была у дверей, а вместе с ней и мое двадцатисемилетие. Это был отличный повод для того, чтобы наконец немножко себя побаловать: сделать себе небольшой подарок, как, например, маленькое очаровательное путешествие в Амстердам. Неужели я этого не заслужила? Тем более что Амстердам оказался сказочным, удивительным городом. Казалось, что здесь до сих пор живут домовые и из-за каждого угла в любой момент может выскочить эльф с волшебной палочкой, что старинные дома из красного кирпича смотрят на тебя своими огромными окнами без занавесок, как бездонными глазищами. А за стеклами виднелись просторные стеллажи, доверху набитые книгами и украшенные цветами. Моя гостиница находилась как раз в одном из таких старинных красных домов на канале Принзенграхт. Номер у меня был крошечный, но чистенький и очень нарядный. Кровать — двуспальной, хоть и не такой большой, какая была у нас в Париже. Наступила половина первого дня, и я набрала номер, который давно знала наизусть:

— Привет! Как у тебя дела?

— Отлично, спасибо, любовь моя. Я очень по тебе скучаю. Только сейчас подумал, как надоело есть эти бесконечные сэндвичи, сколько можно, сыт ими по горло. А ты как? Как время прошло до обеда?

— Пообедаем вместе?

— Отличная идея! Ты садишься на самолет, прилетаешь, мы посидим где-нибудь, а потом ты вернешься обратно в Мадрид и продолжишь работу после обеденного перерыва, — шутил Филип, заливаясь от смеха.

— Отлично, тогда историю с самолетами опустим. А теперь скажи мне только, где и когда мы встретимся.

На другом конце провода тишина буквально зазвенела. Я представила себе выражение его лица, как он потерял дар речи, и еле сдержалась, чтобы не рассмеяться.

— Я не очень хорошо понял, ты что, хочешь сказать, что в Амстердаме?

— Да, синьор. Я в отеле «Вайхман» на Принзенграхт. Ну так что, мы обедаем вместе или как?

— Что ты такое говоришь! Почему ты не предупредила меня, почему ты ничего не сказала? У меня было бы время подготовиться, встретить тебя. У меня сейчас столько работы, что даже не знаю, что тебе сказать…

— Ладно-ладно, успокойся. Я просто хотела сделать тебе сюрприз и отпраздновать свой день рождения вместе с тобой. Давай я расскажу тебе все при встрече. Так где мы встречаемся?

— Дело в том, что я не могу вот так, посреди рабочего дня. У меня только обеденный перерыв. Пока я доеду до тебя, уже пора будет возвращаться на работу. Давай сделаем так: ты пока погуляешь, посмотришь немножко город, а в полседьмого, после работы, я тебе перезвоню, и мы поужинаем где-нибудь? Идет?

— Конечно. Жду твоего звонка.

Я воспользовалась второй половиной дня, чтобы устроить себе грандиозную сиесту, выспаться как следует и быть красивой и отдохнувшей перед предстоящей ночью. В половине шестого я встала и приняла душ. Достала из чемодана новый комплект нижнего белья от «Кашарель»: красный лифчик и красные трусы. И черное облегающее платье. Подкрасила глаза и совсем не стала красить губы. Никакой помады на этот раз! Полностью готовая, я присела возле телефона как раз к половине седьмого и стала пролистывать какой-то глянцевый журнал. Время от времени я бросала взгляд на часы — минутная стрелка неизбежно приближалась сначала к двенадцати, потом к часу. В семь пятнадцать я позвонила ему сама. На другом конце провода раздался сигнал. Я барабанила пальцами по обложке журнала. Снова гудки. Никого не было. Я положила трубку. Через пять минут сделала новую попытку. Снова те же гудки. Я больше не могла читать. Строчки стояли у меня перед глазами бессмысленной полосой, а взгляд метался между часами и телефоном. Минуты ползли, как пораненные червяки. В половине девятого я наконец встала со стула и швырнула журнал на кровать с такой силой, как будто это он был во всем виноват, взяла пальто и со словами «Чтоб его!» вышла из номера, хлопнув дверью.

Вода в канале за моей спиной была черной и мутной, с угрожающими отблесками. На город опустилась ночь, к тому же все небо было покрыто тучами. Какие-то люди на велосипедах и в непромокаемых плащах куда-то спешили и периодически сталкивались, задевая друг друга. А я уже никуда не спешила. Мне некуда больше спешить. Мне некого больше любить. Я больше никого не ждала и не знала, куда идти. Я поплыла на пароходике в центр города, по крайней мере туда, где, как мне казалось, находится центр. Мои каблуки звонко цокали по мостовой, и над мокрыми тротуарами разносилось гулкое эхо от моих сердитых каблучков. Начался дождь. Я зашла в какой-то ресторанчик, типично голландский, судя по виду. И заказала с ходу бутылку сухого белого…

В одиннадцать утра следующего дня я проснулась с похмельем, таким страшным и непреодолимым, как пирамиды Хеопса. В первую минуту я даже не поняла, где нахожусь и что со мной, до того потеряла ориентацию. У меня изо рта пахло, как из общей могилы, которую осквернили или забыли закопать. В таких случаях, я уже знала, хороший душ — лучшее лекарство, поэтому, не теряя времени, отправила свое тело под струю прохладной воды. Судя по всему, сегодня утром Филипп тоже не звонил. Уверена, он просто не хотел меня будить. Я же в отпуске, зачем меня беспокоить, подумала я не без иронии. Полчаса в душе в очередной раз возвратили мне человеческий вид. Я влезла в первые попавшиеся джинсы и вышла в город. Я буду завтракать, я буду смотреть город, я буду ходить по магазинам и развлекаться. С днем рождения, дорогая!

В шесть вечера я приползла в гостиницу, вся обвешанная сумками и пакетами. За неимением лучшего мне удалось, по крайней мере, обновить свой гардероб. Получилось довольно оригинально. На входе меня встретила хозяйка гостиницы, рослая женщина с румяными щеками и веселыми голубыми глазами. Типичная голландская крестьянка, именно такая, какой представляешь ее, весь день не вылезающую из-под своей голландской коровы. Да, я правильно поняла. Мне сообщение от менеджера Филиппа. Он звонил сегодня в половине первого. Спасибо. Я птицей взлетела к себе и тут же набрала заветный номер:

— Привет! Как дела?

Я была холодна с ним, но он оказался готов к этому. Еще бы, после томительного ожидания вчерашней ночи.

— Ну наконец-то это ты. Ну как ты? Ты посмотрела Амстердам? Тебе удалось развеяться немножко? Как тебе город? Он очень милый, правда? Кстати, с днем рождения тебя. Я звонил сегодня днем, думал, что мы сходим куда-нибудь, посидим, отметим это событие.

Филипп выпалил все разом, одним монологом. По его голосу было понятно, что он чувствует себя виноватым и хочет спрятать свою нечистую совесть за бессмысленной болтовней.

— Большое спасибо. Это была отличная идея. Просто я была немного не готова к этому бесконечному дождю и пробегала весь день по магазинам, накупила всего. Во сколько мы встретимся, чтобы поужинать? Думаю, ты знаешь не одно романтичное местечко здесь. Ты мне покажешь?

Я не упомянула даже вскользь о вчерашнем.

— Именно поэтому я и хотел встретиться с тобой днем. Дело в том, что сегодня вечером у нас запланирован ужин. Из Германии приехала свояченица, сестра моей жены. Я, как принимающая сторона, никак не могу отлучиться. Она приезжает только раз в месяц, ты понимаешь. А жена, ей немного одиноко здесь, знаешь, у нее не так много подруг. Для нас это повод лишний раз куда-то выйти, к тому же мы уже договорились с одним моим другом, что он составит компанию моей свояченице. Если хочешь, я подскажу тебе, куда можно сходить. Есть одно модное местечко, немного хулиганское, но тебе там понравится, ты весело проведешь время.

— Филипп, почему бы нам не пустить побоку все эти ненужные ухищрения. Не стоит корчить из себя гостеприимного хозяина, делая вид, что ты беспокоишься о моем времяпрепровождении. Что касается развлечений, я уже давно не маленькая и прекрасно смогу развлечь себя сама. Это не проблема. Только ты отлично знаешь, что я сюда не каналами любоваться приехала, а единственно для того, чтобы увидеться с тобой. Я думала, у тебя найдется пара часов для меня, особенно учитывая, что я приехала сюда за свой счет. Мне недешево обошлась эта поездка. До сих пор я была уверена, что ты не бросишь меня вот так, посреди города, и я не окажусь в подвешенном состоянии, совершенно растерянная, как полная дура. Честно говоря, я не ожидала от тебя такого подарка. А если уж быть совсем откровенной, то я ни на секунду не верю в эти японские сказки про то, что ты сегодня якобы собирался пообедать со мной. Потому что, если бы ты действительно этого хотел, то был бы здесь, а не названивал мне с работы в обеденный перерыв. Так что прекрати это мелочное вранье и оставайся со своей женой или с ее сестрой сколько хочешь. Не беспокойся обо мне, я девушка совершеннолетняя, слава богу, объездила столько городов за свою жизнь, что заблудившейся провинциалки из меня не получится. Прощай.

Я повесила, точнее, бросила трубку, не дожидаясь его ответа. Мои ноздри дрожали от гнева, из ушей шел дым от ярости, а изо рта готовы были посыпаться самые грязные словечки, все одно к одному, как на подбор. Я осыпала оскорблениями его самого, его жену, ее сестру, но основная часть проклятий пала, конечно, на мою собственную голову.

Поскольку мой день рождения был в любом случае испорчен, я решила из всей этой ситуации урвать хоть шерсти клок и хотя бы вечер провести с пользой для дела. Поэтому последнее, что я помнила, это… Это был какой-то старинный бар, где все было из дерева, со свечами на столиках. Я так накачалась пивом, что почти ничего уже не видела вокруг себя. Я курила одну за другой стреляные сигареты и орала во все горло «Happy birthday…» с компанией каких-то англичан, таких же пьяных, как и я…

На следующее утро, повторив вчерашнюю процедуру с холодным душем, я упаковала вещи и в качестве прощания беззаботно и долго бродила по улочкам Амстердама. Вода в каналах за моей спиной была такой же черной и мутной, как мои чувства к Филиппу. Проклятый иностранец…

Мальчик

1

И снова было жарко. Жарко, как никогда. Жара нависла над Мадридом так, словно ее загнали в клетку. В одну клетку с городом. Жара ворвалась на улицы со своей всеудушающей властью, заставив горожанок спешно скинуть пальто и пиджаки и надеть легкие платья и сандалии. Раскаленные ветры Африки проникали везде и всюду. Как будто какой-то обозленный парикмахер взял в руки гигантский фен, и сухой, раскаленный воздух Сахары подул навстречу, выжигая глаза.

По ночам я заворачивалась в мокрые простыни, пытаясь хоть немного ослабить ощущение, будто нахожусь в раскаленной духовке. По утрам вставала невыспавшаяся, с опухшими глазами. Только прохладный душ позволял худо-бедно привести в норму как мой выжженный ум, так и мое сожженное тело.

Кроме того, что душ был единственным хоть сколько-нибудь действенным средством от жары, он помогал восполнять многовековые, как мне уже стало казаться, пробелы в моем вынужденном половом воздержании. Выплеск гормонов стал в моей жизни вещью настолько редкой, что иногда это давило мне на психику, и я могла сорваться. Потому что, как ни старалась я отвлечь свое внимание всем, что только под руку попадалось, на самом деле ни на секунду не переставала думать о сексе. Мне хотелось снова почувствовать, как кто-то наслаждается моим телом и как я наслаждаюсь чьим-то телом в ответ. Мне хотелось, чтобы снова кто-то обнимал меня, целовал, кусал и проделывал еще кучу всех этих волшебных, вкусных маленьких штучек, от которых не было сил встать с постели на следующий день.

Я уже давно испытывала беспокойство, не написан ли у меня на лбу крупными, светящимися буквами этот сексуальный голод, и старалась контролировать свой взгляд каждый раз, когда находилась в компании мужчин. Потому что в то самое время, когда он так устало и томно туманился или так горячо блестел, я думала только об одном: я представляла их всех до одного раздетыми и терялась в догадках, какой может быть у каждого из них член. Их мужские голоса ласкали мой слух, и я была почти уверена, что в этот самый момент, независимо от моего сознания и воли, мои глаза предательски наполняются теплой влагой желания. И не только глаза, могу вас уверить.

2

Я сидела в «Джаз-баре» на Хуэртас в компании коллег, служащих нашей фирмы, и нескольких преподавателей информатики, которые в данный момент повышали нам квалификацию. Редкий случай, просто редчайший — парней было в два раза больше, чем нас, девчонок. И хотя все они были еще очень молодыми, можно сказать, совсем зелеными, из тех, что встречаются со своими невестами только в конце рабочей недели, по выходным, вечер обещал быть из приятных. Я сидела и пыталась угадать, кого из них можно будет соблазнить на раз, без особого труда.

Разговор полнился шутками и анекдотами, с каждым разом все ниже и ниже пояса: тут прослеживалась прямая зависимость от количества выпитых бокалов — чем больше алкоголя, тем непристойнее шутки. Игривое настроение все больше овладевало нами, и стулья сдвигались все ближе и ближе.

Вернусь к нашим парням: они были все как на подбор. Из тех, что, когда видишь таких на улице, так бы и съел с потрохами. Ухоженные атлетические тела, короткие волосы, уложенные гелем, светлые рубашки с короткими рукавами, безупречно наглаженные, чистые джинсы престижных марок, кожаная обувь, обычно сандалии «Кампер», без носков. Всегда отлично пахнут дорогим одеколоном. Я пыталась вообразить, какими детками они были лет десять назад. Какие у них были лица, с угрями и жирными прыщами. В ту пору они бы многое дали, чтобы встречаться с такой зрелой девушкой, какой я была в свои семнадцать лет. Если бы тогда они были годика на два-три помоложе, чем сейчас, то я нашла бы их соблазнительными, привлекательными, достаточно мужественными и еще вполне свежими.

Кристобаль сидел как раз рядом со мной. Весь вечер — точнее, уже была ночь — он провел, прикуривая мне сигареты и наполняя бокал за бокалом. А я как бы невзначай время от времени опускала руку ему на плечо и шептала на ушко незначительные комментарии по поводу остальных. Я знала, что в эти моменты мой голос звучит соблазнительно и нежно. Я чувствовала себя искусительницей. Через некоторое время я заметила, что парень принял вызов: он стал как бы невзначай поддерживать мою руку, прикуривая очередную сигарету. На мне была лиловая блузочка с весьма откровенным треугольным вырезом, и я не упускала возможности дать ему беспрепятственно полюбоваться этим впечатляющим зрелищем. При каждом движении, преимущественно при наклоне вперед, моя грудь слегка покачивалась ему навстречу, источая аромат восточных духов, смешанный с жаром летней ночи. Пару раз я заметила, как он смотрит в мое декольте: не отрываясь, уже бессознательно, совершенно потеряв голову. Мне это только поднимало настроение.

Почти сразу после полуночи мы все стали собираться. Кто-то из ребят захотел продолжить общение, но мы договорились, что теперь каждый гуляет сам по себе. Мы как-то сами собой, вполне естественно, разбились на парочки. И каждая парочка пошла своей дорогой. Мы с Кристобалем пошли на проспект Прадо, чтобы поймать такси.

— Ты где живешь, Кристобаль?

— Я-то? Там, куда Макар телят не гонял. В Алькобендасе. Хорошо еще, что мне завтра не нужно на работу. А ты?

— На Артуро Сорья.

— Если хочешь, завезем сначала тебя, а потом я поеду в свой медвежий угол. Мне так и так эта машина в сумму встанет, тысячи в три, не меньше. Не такси, а сплошное разорение.

Мы сели в такси, и Кристобаль положил руку мне на плечи. Я начала было быстренько соображать, о чем завести разговор, не самый банальный, не как обычно. Но бывают в жизни такие моменты, когда простое молчание лучше всяких слов. Я вовремя опомнилась и не стала прерывать его. Такси буквально летело по пустынным улицам Мадрида. Я вспомнила, что сегодня понедельник, к тому же последняя неделя месяца. Темная зелень деревьев мелькала в свете автомобильных фар, и лишь несколько запоздалых пешеходов заставили нас пару раз чуть притормозить. Такси остановилось возле моего дома, и я расплатилась, чем привела Кристобаля в полное замешательство. Не теряя времени и ничего не говоря, я схватила его за руку и вытащила из машины. Он покорно вылез. По его лицу было видно, что он еще не вполне понимает мои намерения, но уже не до такой степени, чтобы в присутствии таксиста спросить, что случилось.

Когда такси исчезло за углом, я, роясь в сумочке в поисках ключей от подъезда, самым невинным тоном предложила Кристобалю:

— Послушай, тебе завтра на работу не идти, давай посидим еще немножко, выпьем на посошок. Я все равно еще спать не хочу, я так рано не ложусь.

На лице Кристобаля появилась нервная улыбка, но я почувствовала, что ему пришлась по душе идея не возвращаться в свою дыру.

Мы направились сразу в гостиную. Я не стала включать верхний свет, а только зажгла торшер в углу. Поставила хорошую музыку, ласкающую слух и расслабляющую тело. Приглушенный свет, блюз.

— Что пить будешь?

— То же, что и ты.

Мы остановили выбор на «Чивасе» — от него с утра голова не так болит.

— Достань лед, пожалуйста, я сейчас принесу бокалы.

Привычка работать в команде — золотая вещь. Сближает сразу. Я тут совершенно ни при чем, никаких хитростей, просто нас так на тренингах учили. Обычной задачи: накрыть на стол — вполне хватило, чтобы мы ощутили готовность перейти к более близким отношениям. Имеется в виду, что по ходу дела, похвалив мельком, Кристобаль нежно чмокнул меня в затылок. Меня сразу всю пробрало, но я, с одной стороны, и виду не подала, а с другой — не стала корчить из себя недотрогу и нежно потрепала его в ответ по волосам. Сексуально, но как бы не замечая, что получилось с намеком.

Чтобы сойтись, этого оказалось вполне достаточно. Притомившись от такого количества предпринятых усилий, мы плюхнулись рядышком на диван и устроились поудобнее. Приятно позвякивал лед в бокалах, из открытой балконной двери ласково задувал свежий ветерок. Печальный и глубокий голос Луи Армстронга и тающий звук тромбона наполнили собой все уголки комнаты. Мы оба заслушались в полудреме.

— Кристобаль.

— У-ум.

— Хочешь мороженого?

— Смотря какого.

— Шоколадного.

— Валяй тащи.

Немного погодя я поставила на стол пару бокалов с мороженым. Жара стояла такая, что оно сразу же начало таять. Мы ели фактически наперегонки. Глоток виски, ложка мороженого, глубокая затяжка, опять глоток виски, ложка мороженого, сигара. Сигару мы курили на двоих, передавая по очереди друг другу, как будто это гаванская. А я каждый раз еще и представляла себе его губы на своих губах. Атмосфера была настолько расслабляющая, что, если ее срочно не оживить, мы бы оба просто тихо расплавились на этом диване.

— Расскажи что-нибудь о себе, давай познакомимся, — попросила я, одновременно снимая с его левой ноги сандалию и поднося ступню к своим губам.

— Что тебе рассказать? — в таком же сонном тоне ответил он, хотя было совершенно ясно, что мысли парня сейчас очень далеко от его бравых похождений из прошлой жизни.

— Не знаю. Расскажи что хочешь, — ответила я и начала облизывать горячим языком пальцы его ноги, один за другим, так, как будто это ложечка с мороженым.

Кристобаль так и так был разогрет на все сто, и в какой-то момент я даже подумала, не будет ли для него слишком такое откровение. Я могла бы ему сказать, что его ноги пахнут потными сандалиями и что хочу я на самом деле только одного, чтобы он поскорее прервал меня за этим занятием. Но это испортило бы всю песню. Вместо никому не нужного возмущения и поскольку его джинсы не дали бы мне продвинуться вверх по ноге к щиколотке, я принялась за пятку и стала усиленно массировать ее языком. Я, помнится, уже говорила, что работа в команде очень сплачивает. Так вот, Кристобаль тем временем успел расстегнуть рубашку. Сотрудничество — это прежде всего умение благодарить за оказанное внимание. Поэтому, не теряя времени, я резко изменила географию своих ласк и с удовольствием переключилась на его обнаженную грудь. Парень оказался не промах, и, грамотно пользуясь территориальным сближением, он одним рывком, без лишних проволочек, освободил меня от сделавшей свое черное дело и переставшей быть нужной лиловой блузки с бездонным декольте. В этот момент температура нашего, как будто одного на двоих, тела взорвала бы любой термометр. Пока я протягивала руку за бокалом с мороженым, Кристобаль продемонстрировал свою неоспоримую компетенцию в расстегивании лифчиков. На его горизонте возникла живописная картина моего бюста, такого прекрасного во всем своем нескромном объеме. Я прижалась к парню всем телом и пупком ощутила, что его пенис на высоте Монблана, не ниже. Но, поскольку нас никто не торопил, мы, собственно, никуда и не спешили. Я приказала себе забыть про свою дырку, взяла мороженое в рот, выпустила ему на живот и медленно-медленно начала двигать языком тающий кусочек к груди, при этом все время облизывая появляющиеся струйки. Посмотрев на своего парня, я увидела, что ему это нравится до безумия. Я продолжила игру в футбол, пока не загнала мороженое в ворота. Как только мы поняли, насколько эффективно мороженое помогает от жары, дальше нас упрашивать не пришлось. Мы размазали его с головы до ног по всему нашему общему телу. Теперь уже мне самой было непонятно, как я все это еще выдерживаю. Каждая клеточка во мне кричала во все горло, что я хочу наконец почувствовать его внутри себя.

При более близком знакомстве его член оказался еще приятнее, чем с первого взгляда. Ему как будто ничего не стоило удерживать кусочек мороженого у себя на макушке. Мне хотелось дать Кристобалю возможность насладиться всем, что я только умела. Я попробовала на вкус каждый миллиметр его тела. Я смаковала. Больше всего мне нравилось то, с какой свободой он отдавался моим ласкам и с каким наслаждением. Даю голову на отсечение, что с ним никогда еще не происходило ничего подобного. Его глаза излучали удовольствие, желание и нежность. Так бывает всегда, когда соблазняешь мужчину с чувством, толком, расстановкой, с желанием, юмором и огоньком. Нет ничего более вдохновляющего! Мы не произнесли ни слова: к чему слова, когда такое дело! Я оказалась на нем. Кристобаль аккуратно приподнял меня коленями и бережно ввел свой член. Он был таким горячим, как Везувий во время извержения. Я поработала на славу, моя помощь здесь больше не требовалась. Начиная с этого момента и далее включительно в моей миленькой квартирке не осталось ни одного живого места, если можно так выразиться, в ход пошло все: журнальный столик, пол, балкон, кресла… Закончилась вся эта пляска святого Вита[11] в кровати, куда мы рухнули, почти бездыханные от всей этой спортивной гимнастики, липкие от мороженого, вдобавок мокрые от пота, в пять часов утра…

В полвосьмого зазвонил будильник, корректно напоминая мне, что уже вторник и пора вставать на работу. Я тут же заткнула ему рот и, крадучись на цыпочках, чтобы не разбудить юного Адониса, который так аппетитно похрапывал у меня в постели, отправилась в ванную. Закаливающие процедуры в душе быстро привели меня в порядок. Голод, который наконец дал о себе знать, измерялся в моем воображении горой свежеиспеченных круассанов, с хрустящей румяной корочкой, лежащих на противне. Макияж мне сегодня был не нужен. Я была румяной и свежей, как утренняя роза, глаза блестели тем драгоценным блеском, какой бывает только у женщины, совершенно удовлетворенной во всех отношениях. Я лишний раз подумала: «Эх, гормоны-гормоны, какие же вы все-таки сволочи! Как много от вас зависит…» Проходя мимо гостиной, я мельком заглянула в комнату — там царил полнейший беспорядок, который тут же напомнил мне о наших вчерашних кульбитах. Какой бардак! Мне пришлось сделать над собой неимоверное усилие, потому что достаточно было одного неосторожного движения, йоты ненужных воспоминаний — и желание бы хлынуло, как лавина с Кордильер, и похоронило меня под собой. Я снова как дура бросилась бы к нему в постель, позабыв обо всем на свете. Вроде, а гори оно все синим пламенем!

«Спасибо за все. Звони, когда захочешь», — накарябала я записку, печатными буквами, покрупнее, а то вдруг не найдет, и положила сверху на джинсы.

На этот раз я закрыла дверь ключом, бережно и осторожно, с любовью, чтобы не было слышно, почти как мышка, не шурша, вместо того, чтобы, как обычно, хлопнуть на всю парадную.

3

Каждый день после работы я возвращалась домой буквально бегом, в надежде найти на автоответчике сообщение от Кристобаля. Но телефон молчал, как заброшенная могила.

Наконец я не выдержала и решила позвонить ему сама. Уверенность в том, что наше ночное приключение понравилось ему не меньше, чем мне, придавала мне смелости. И потом, я же знала, такое не забывается.

Я набрала номер академии, где он служил. Секретарша любезно отправилась на поиски. Несколько минут ожидания показались мне вечностью. Я готова была откусить кончик своей сигареты, делала частые затяжки, нервничала.

— Привет, Кристобаль. Как ты?

— Нормально, а ты? — Он отреагировал так, будто последний раз мы с ним болтали минут пять назад, не больше.

— Нормально, так же, как ты, думаю, — ответила я в том же духе. — Посидим где-нибудь? — продолжила я как можно веселее и оптимистичнее.

— Идет, — ответил он любезно, но без особого энтузиазма.

— Давай у меня?

— Нет, я потом не успею к себе. Если хочешь, давай в кафе «Комерсьяль» в девять.

— Отлично. Буду.

Вешая трубку, я уже точно знала: то, что между нами было, это на вес золота, так что лучше мне повесить это в рамочку и оставить себе как приятное воспоминание. Больше ничего не повторится.

Я уже допивала второй тоник, когда в «Комерсьяле» наконец-то появился Кристобаль:

— Что пьешь?

— Тоник, захотелось жизнь подсластить. А ты что будешь? Мороженое? — попыталась бросить я камешек в наш огород, но тут же отдала себе отчет в том, что вышло слишком прямолинейно и грубо — так его не втянуть обратно в игру, скорее наоборот.

— О, нет! Ради бога! Только не это. Кофе без кофеина, со сливками. Один, пожалуйста.

Официант принес кофе, и Кристобаль тут же вцепился в чашку, теперь ему было чем занять руки. Он стал покручивать чашку вокруг оси, и блестящая поверхность напитка начала колебаться. Он не смотрел мне в глаза, и не посмотрит, поняла я, сосредоточившись на кофейной ложечке. Между нами повисла отчаянная, гробовая тишина. Хоть криком кричи, хоть воздух режь. В очередной раз я поняла, что мне снова придется самой брать быка за рога. Сама виновата, сама напросилась.

— Послушай, это, конечно, прозвучит пошловато, но я хочу поблагодарить тебя за ту ночь. Мне было правда хорошо.

— Мне тоже, — вставил Кристобаль, не отрывая взгляда от кофе.

— Я рада, потому что мне совсем не хотелось ставить тебя в неловкое положение. Я не хочу, чтобы ты чувствовал себя чем-то мне обязанным после всего. — Я решила заранее отступить на несколько шагов назад, в тайной надежде, что он сам вдруг попросит меня вернуться.

— Я сам вспоминаю об этом все время. Каждый день с тех пор, веришь, девчонка?

Вот это мне уже больше нравилось, это то, что мне хотелось услышать. Искренне польщенная, я не могла удержаться, и у меня на лице вопреки моей воле появилось выражение отличницы, которую наконец-то похвалили.

— Но у меня есть невеста, знаешь, девчонка? У меня совесть всмятку, она меня совсем заела. Потому что нехорошо получилось. То, чем мы занимались… Я не должен был этого делать.

— А! Так у тебя невеста. Прости, я не знала.

Я задыхалась от бешенства, у меня просто перекручивало кишки. Еще не хватало! Скоро придется в детский сад бегать, чтобы найти себе мужика, у которого еще нет невесты. Или на Кубу поехать и открыть там новый канал импорта. Вот времена!

— Нет, женщина, это ты меня прости! Я должен был сказать об этом. Но, знаешь, я этого не сделал, потому что мне тоже было хорошо с тобой. В ту ночь, у-уф, я просто влип в тебя по уши. Я раньше думал, что такие вещи только в кино бывают.

Он был настолько неопытный, что мне стало грустно. Тяжелый случай.

— Да не переживай ты так. Никто никого на веревке не тянул, все было по обоюдному согласию. Главное, что ты расслабился и получил хоть немного удовольствия. Подумаешь, развлекся немного. Да, и прости, конечно, что я тебя тогда соблазнила…

Он улыбнулся, слегка натянуто, но с явным облегчением:

— Соблазнила! Да ты меня просто изнасиловала, девчонка, без всякой жалости, при отягчающих обстоятельствах. Проблема только в том, что я бы не отказался, чтобы меня так каждый день разделывали.

«Ну, раз тебе так понравилось, за чем же дело стало, почему бы нет?!» — чуть не вырвалось у меня, но я вовремя спохватилась. Ясное дело, ему просто хотелось сделать мне хороший комплимент на прощанье. И если бы я это сказала, он попал бы в почти безвыходное положение. Поэтому я съела его комментарий, но моя ответная улыбка выглядела кислее, чем выжатый лимон.

— Не проблема, это не так трудно, как тебе кажется. Я рада, что ты понял, что в этом нет ничего сверхъестественного.

— Это ты так говоришь. А моя девушка ни за что на свете не позволит такое с ней вытворять. Она просто не будет этим заниматься. Я у нее первый, понимаешь? И ей еще не все нравится в сексе. Она еще не распробовала. Она делает это как бы из одолжения, просто потому, что как бы мне это надо. Она все время говорит, что ей больно. И заворачивает меня в сторону. Когда мы целуемся, я весь торчу, а у нее сразу все пропадает, она не может и кидает меня без конца. Она возбуждает меня так, что у меня яйца готовы выпрыгнуть из штанов, мне кажется, я сейчас взорвусь, а она уходит… Но это не страшно, я уверен, со временем она привыкнет, и все наладится.

— Конечно, наладится.

Этот монолог не намного поправил мое самочувствие. У меня было такое ощущение, что я должна сейчас дать отпущение грехов этому ангелочку с большими надеждами. Как будто я средневековая мать-одиночка, которая больше ни на что не годится, как только выслушивать детские исповеди и подтирать сопельки вот таким вот, как этот молокосос недозрелый.

— Хочешь посмотреть на нее? Гляди, у меня как раз есть ее фотка, всегда ношу с собой. — И он достал из бумажника фотографию.

Боже! Только этого мне еще не хватало! Да на хрена мне сдалась рожа твоей девки, дурак набитый! Пропадай с ней хоть пропадом и страдай хоть всю жизнь от проблем с сексом, идиот!

С фотографии на меня смотрела обычная девчонка. Симпатичная. Рыженькая. Лет двадцати с небольшим. С длинными вьющимися волосами. Лобик в два пальца шириной. Только что из-под мамки, сыкушка недозрелая. Анорексичка. Талия, как у восьмилетней девочки. Абсолютно безгрудая и, уверена на все сто, такая же безмозглая.

— Как она тебе? — спросил Кристобаль так, как будто я была его старенькой мамой.

— Мужчина, послушай, я тебе не судья. Это твоя девушка. Личико детское. Она работает?

— Нет. Но это временно. Она учится на курсах компьютерного дизайна. Она не умеет рисовать, но ей кажется, что этому легко научиться, кроме того, дизайнеры сейчас везде нужны. Я помогаю ей с дипломной работой, представляешь?

— У-ум, здорово. Надо же, какой ты хороший, — сказала я, просто чтобы заполнить паузу.

— Она уже заканчивает. В августе получит диплом. У тебя нет на примете какой-нибудь фирмы, где требуется дизайнер, какого-нибудь хорошего местечка? Сама, наверное, знаешь, без блата в этом деле не обойтись. Гораздо легче устроиться по знакомству.

Нет, это уже переходило все границы! Да что он о себе возомнил, этот провинциальный невежа, придурок пригородный! Хотела бы я посмотреть в лицо тому недоноску, который посмел бы мне задать подобный вопрос!

— Ты знаешь, так, навскидку, в голову ничего не приходит. Но если подвернется что-нибудь подходящее, я тебе обязательно позвоню.

— Ты настоящий друг, спасибо тебе, в самом деле. Знаешь, она ведь девчонка что надо. И работящая. Ну, работящая — это, конечно, не то слово, опыта у нее пока маловато. Она работала на одном предприятии, но ее оттуда выгнали, и вот теперь эти курсы, но…

«Да заткнись ты, бутон!» — мысленно возмутилась я — скучно было до отвращения. Я уже давно отключилась, чтобы не слышать эти невозможные излияния. Гусь влюбленный!

Следующие десять минут прошли за совершенно пустым разговором. Пустым настолько, что он тяготил нас обоих, и нам обоим хотелось только одного, как можно скорее его закончить. В конце концов, к обоюдному облегчению, мы расплатились, вынырнули на улицу и распрощались у ближайшей станции метрополитена. Я смотрела, как метро бесследно поглотило его силуэт, как он тут же слился с бесконечным людским потоком. Я понимала, что только какая-то неосторожная случайность могла привести к тому, что наши пути пересеклись. Это была большая и нечаянная ошибка.

На память о Кристобале мне осталась только его прощальная записка: «Я проспал до половины первого. Извини, остаться не могу. Я совершил подлость. Ты необыкновенная. Я тебе позвоню. Кристобаль».

Сволочь

1

В двадцать восемь лет, наверное, каждая девушка чувствует себя достаточно опытной и зрелой, готовой к созданию собственной семьи. По ночам все чаще лелеется мечта о собственных детях: родить, ухаживать за ними, заботиться, в конечном счете видеть успешное воспроизведение собственных ДНК и знать, что твоя жизнь на тебе не закончилась. В этом возрасте легче всего впасть в панику: появляется страх никогда не выйти замуж и навсегда остаться одной. Никогда не увидеть своего отражения в лицах собственных потомков, никому не передать ни своей житейской мудрости, ни накопленного с таким трудом имущества, ни завоеванного с такими усилиями положения. Уверена, что в этот момент никто не спрашивает себя о том, хочет ли подразумеваемый ангелочек, которому предстоит спуститься с небес, иметь все это. Рад ли он унаследовать именно эти черты лица, и как он отнесется к тем ошибкам, которые ты совершила в молодости, и загорится ли он желанием пойти по твоим стопам, и вообще, захочет ли он стать тем, кем тебе хочется, чтобы он стал.

В моей жизни как раз настал такой период. Я, немного растерянная, пыталась выбрать из всей этой толпы мужчин будущего отца своего ребенка. И не буду лукавить, мне было почти безразлично в тот момент, кем окажется этот счастливый источник генетического материала, при условии, что наши биологические характеристики будут бесконфликтно совместимы. Поскольку я прежде всего была нормальным человеческим существом, логично предположить, что мне, как и всем, хотелось крепкой, здоровой семьи, с близким человеком, который по собственной воле и желанию готов будет провести именно со мной остаток своих дней. С другой стороны, должна признаться, мне становилось жутко при одной только мысли о замужней жизни, о том, что придется проводить все выходные в бесконечных покупках в PRYCA и заедать их в «Макдоналдсе», коллекционируя при этом игрушечные фигурки персонажей последнего диснеевского фильма. От одной только мысли о пеленках, школах, родительских собраниях, бесконечных каникулах в Бенидорме или Торребьехе с первого по тридцатое августа каждого года у меня мурашки бежали по коже. Жизнь, в которой на протяжении многих десятилетий основной темой всех разговоров должны были стать ангина младшенького, катехизис средненького и размышления о том, когда лучше купить учебники для старшенького, так, чтобы вышло подешевле, такая жизнь меня ужасала.

Я была счастливой женщиной, потому что, как мне казалось на тот момент, нашла человека, который более или менее удовлетворял моим семейным потребностям и вполне мог служить достойным материалом для продолжения рода. Нельзя было ручаться за глубинное содержание, но я знала, что влюблена и что нашла наконец гены, которые в сочетании с моими дадут выгодную комбинацию.

Альберто был простым, сильным, и все основные инстинкты у него оказались на месте. Все, что его волновало в этой жизни, — это пиво, футбол и то, что скажет о нем его драгоценная мамочка. Мы познакомились во время праздника, летом. Как сейчас помню, была пятница. Мы оба находились на вечеринке, из тех, с которых начинают расходиться часам к девяти утра, в одном из фешенебельных пригородов Мадрида, где в каждом доме по бассейну и куда не ходит городской общественный транспорт. Так получилось, что вместо традиционного завтрака с шоколадом и чурро[12] на Пуэрта дель Соль мы очутились без чурро и без горячего шоколада у меня в постели. Не успели мы войти в квартиру, как нас одолел неконтролируемый порыв страсти, и мы вцепились друг в друга буквально на пороге. Быстро, не теряя ни секунды, мы сорвали друг с друга одежду, только ту, что мешала выполнению задуманного. Альберто даже не почесался снять с меня трусы до конца. Он швырнул меня на кровать и сразу воткнул в меня свой член, не беспокоясь о прочем. С такой скоростью, как будто ему платили за время. Он задрал мои ноги себе на плечи, вцепился в мое туловище и рывком натянул на себя. При этом он двигался с такой силой, что я почувствовала режущую боль внутри. Но ее тут же перекрыло сладостное ощущение сильнейшего возбуждения. Я не могла удержаться и время от времени вскрикивала от перевозбуждения и острой боли.

— Еще хочешь?! Хочешь-хочешь, я знаю, хочешь! Скажи, что хочешь еще!

— Да-а, да-а, да-а, — не переставала стонать я при каждом толчке, загипнотизированная, как жертва удава.

— Тебе нравится, когда тебя дерут?! Вот так, крепко! Еще крепче!! Еще крепче!!!

— Еще, еще! Давай же, давай! — стонала я.

— На тебе, на, подавись, на, на, на!!! Вот тебе!

Капли пота стекали с моего лица. Затекали мне в нос и в рот. Я чувствовала их соленый вкус.

— Хорошо я деру тебя, а-а?! Скажи мне, как хорошо я тебя деру!

— Да-да. Возьми-возьми меня всю. Еще, еще, — бормотала я в полубеспамятстве, со стонами покусывая его грудь.

Я была, как самка в течке, взбесившаяся, оголодавшая самка, похотливая, вся в страстной лихорадке. Альберто одним махом перевернул меня на живот, вцепился в него одной рукой, а другой так схватил за грудь, что от боли у меня из глаз искрами брызнули слезы. Его руки были грязными, в липком поту, и при каждом толчке он впивался ногтями мне в кожу. Спиной я чувствовала его потную волосатую грудь, а в ушах раздавалось его учащенное, горячее дыхание. Зажмурив глаза, я сосредоточилась на быстрых, словно мелкие судороги, подергиваниях мышц влагалища и шейки матки: внутри у меня независимо от моей воли что-то пульсировало и накатывало волнами. Это был даже не оргазм, мое тело стало неуправляемым, я задыхалась от напряжения, не успевая толком ничего почувствовать. Но Альберто продолжал свой забег, он врезался в меня все сильнее и сильнее, было очевидно, что он продолжает делать это только ради того, чтобы кончить как следует самому. Наконец он выгнулся дугой, издал полустон-полукрик и кончил. Тут же отвалился от меня, как от тренажера в качалке, и закурил как ни в чем не бывало. Я сходила на кухню и вернулась с бутылкой питьевой воды. У меня не было даже мысли кого-то угостить или поделиться с кем-то, я пила так жадно, как будто только что выиграла спринтерскую дистанцию на Олимпийских играх. Потом я села на кровать, предварительно завернувшись в простыню, как после душа. И тоже закурила. Так мы и курили, не промолвив ни слова, каждый на своей половине кровати. Вдруг он резко, одним рывком, сорвал с меня простыню и в ответ на мой вопросительный взгляд сказал:

— Не закрывайся от меня! Я хочу тебя видеть, беби! Сладкая моя, тебе просто повезло, я от тебя в отрубе, детка! Да ты шлюха продувная!

Я криво улыбнулась, наполовину польщенная, наполовину, чтобы скрыть стыд:

— Ну и какие они, по-твоему, шлюхи продувные?

— Да как ты! Ни стыда ни совести! Ни на грамм! Тебе нравится это дело, сразу видно, признайся, рыба!

— А тебе нет, что ли?

— Я могу иметь бабу двадцать пять часов в сутки. Проблема в том, что мне такая телка ни разу не попадалась. Как ты. Ты отвязная баба, настоящая сука, ты такая же, как я!

Я лежала голая, неприкрытая, и не знала, воспринимать это как комплимент или оскорбиться, обидеться. В итоге, после недолгих размышлений, я решила, что поздно корчить из себя порядочную, пожалуй, лучше будет ответить ему в том же духе, авось моя бравада его угомонит.

— Это еще что, парень. Ты меня просто не знаешь. Я еще зверей, чем ты думаешь.

— Не говори мне! Тебе нравятся всякие штучки, путана?!! — Его глаза заинтересованно заблестели.

— Что ты имеешь в виду?

— Хочешь попробовать сэндвич? Я могу звякнуть одному дружку. И мы… Я тоже всегда мечтал сделать двух телок сразу!

— Не-е, я что, дура, так напрягаться! На двух мужиков я пахать не нанималась!

— А на что ты нанималась, сладкая? У-ум, скажи мне правду! На это ты нанималась?! — пробормотал Альберто мне на ухо, быстро поджав меня под себя.

И я почувствовала, что его член снова в работе, твердый, как огромный тупой нож…

В воскресенье поздно вечером мы наконец расстались, оба понимая, что это безобразие продлится еще не одну ночь. Но, чтобы быть честной до конца, придется признать, что в то же самое воскресенье, закрывая за Альберто дверь, я почувствовала облегчение. Наконец-то я осталась одна, в покое, но в то же самое время и с приятным послевкусием, в том смысле, что все-таки мне удалось встретить партнера, который, как я решила, мне подходит. По крайней мере, в постели. Мне тогда, после первого раза, казалось, что я действительно разделяю взгляды этого парня на секс.

2

Той же ночью я увидела очень противоречивый, прямо-таки сюрреалистический сон про Альберто. И потом, всякий раз, когда мы оказывались не вместе, он представал передо мной в совершенно ином свете: я мысленно видела все его недостатки и удивлялась самой себе. Как я могла до сих пор встречаться с этим парнем? Почему я с ним? Нас ничего не связывало, нам нечего было делить. Нас спасала только постель. Она нивелировала разницу между нами, а точнее, все наши отличия. То, что происходило между нами, можно было объяснить только следующим: при встрече не то чтобы каждая из наших клеточек, а все молекулы в наших телах как по невидимой команде превращались в эрогенные зоны, в то время как все остальные функции напрочь были забыты, и любовная биохимия провоцировала реакцию катализа. При этом я совершенно теряла присутствие духа, как будто Альберто высасывал весь мой мозг. У меня было помутнение, точнее, полное затмение рассудка, простой здравый смысл оставлял меня в эти периоды. Я превращалась в покорное животное, в униженную сексуальную рабу. Иногда я пыталась спорить с Альберто, но, как только он начинал шептать мне свои сальности, покусывая и посасывая при этом мочку уха, вгрызаться или впиваться мне в затылок, крутить языком вокруг моих сосков, я вся таяла, как сахар в кипятке. Сколько раз я возмущалась и как меня раздражали его глупые предрассудки, его мировоззрение, его манера мыслить! Но все это мгновенно улетучивалось, уходило на самый задний план, как только мы начинали заниматься сексом. Я снова забывала обо всем, превращаясь в ненасытную похотливую скотину, мечтающую только об одном, чтобы его член был как можно глубже у меня внутри. Мне хотелось, чтобы его мужская сила никогда не выходила из меня, никогда не переставала переливаться в низ моего живота. Мне хотелось ощущать давление литой груды его мускулов, вдыхать запах его пота и чувствовать его влагу на своей коже, мне хотелось идти навстречу оргазму так, как будто это мое последнее земное удовольствие.

Альберто не усложнял себе жизнь. Я знала, что ему нравится и что в постели со мной он на дармовщину имеет то, чего ему никто не давал раньше. В самые жаркие моменты он называл меня шлюхой и самкой, а когда вступал в романтическую фазу, звал «моя чемпионка». Когда он был в ударе и словесное творчество расцветало в нем, принося пышные плоды, «моя чемпионка» увеличивалась до «моей постельной чемпионки». Эти лестные определения, с одной стороны, ласкали мое женское самолюбие, но с другой — все время заставляли задумываться о том, какое будущее ждет меня с этим человеком.

Мы не вели совместного хозяйства и не выходили вместе в свет. Его друзья для меня были слишком примитивны и скучны. Самое большее, на что они были способны в разговоре, это обсудить последний футбольный матч и разобрать по косточкам какого-то игрока, который переходит в ближайшее время непонятно откуда непонятно куда. Этот глубокий философский диспут сопровождался обильными, многолитровыми пивными возлияниями в каком-нибудь паршивом баре, где широкоэкранный телевизор навечно заклинило на канале «Спорт». И так постоянно. Поэтому, даже не обсуждая этого вопроса открыто, дабы не утомлять друг друга ненужными выяснениями отношений, мы ни разу не появлялись в обществе его друзей в качестве пары. Я также не представляла его своим друзьям. Не потому, что я его стыдилась или стеснялась, нет, думаю, многие из моих подруг позавидовали бы мне, и не потому, что мы с моими друзьями привыкли говорить исключительно на высококультурные темы, просто я шестым чувством понимала, что ничего хорошего из этого не выйдет, а поэтому лучше будет оставить все как есть.

Каждый вечер после работы и все выходные мы обычно проводили у меня. Придя ко мне, Альберто всегда первым делом шел в душ. А потом усаживался на диване в одних трусах пить пиво. Он обожал ходить по дому в одних трусах. Он любовался своим телом до самозабвения, и, надо признать, у него были на то веские основания: он был неплохо сложен и отлично накачан. Он ни разу даже не пошевелился, чтобы помочь мне приготовить ужин, например. Зато частенько, пока я накрывала на стол, он по-хозяйски хватал меня за задницу и бухал к себе на колени. Иногда мы так и кончали оба на обеденном столе, а еду потом приходилось разогревать снова. Время от времени мы смотрели какой-нибудь фильм, и он засыпал прямо на диване. Ему нравилась только порнушка, и он приносил порой какой-нибудь «шедевр». А потом мы, естественно, посвящали все свое свободное время как можно более реалистичному воспроизведению увиденного.

Он никогда не приглашал меня к себе домой, извиняясь, что живет не один, а с мамой. И мне, если честно, было на это глубоко наплевать, потому что в моей квартире с избытком хватало места для наших интересных занятий. Пару раз он доложил мне, что его мать в курсе наших отношений, что было само по себе понятно и вполне объяснимо, учитывая, что почти каждую ночь он проводил у меня. Временами мне начинало казаться, что я его усыновила. Но, по большому счету, мне было все равно. Главное, что я чувствовала себя удовлетворенной, по крайней мере, в физическом плане уж точно не на что было пожаловаться. Никогда раньше у меня не было секса в таком количестве. Никогда раньше моя интимная жизнь не была такой насыщенной и регулярной. Настолько, что жизненная энергия просто переполняла меня и била через край. Я буквально летала. Вот только, к счастью или к несчастью, до сих пор не знаю, как я ни старалась, что я только ни делала, но забеременеть от Альберто мне так и не удалось…

3

Но как ни крути, а однажды все-таки настал тот торжественный день, когда Альберто пригласил меня на ужин к себе, в дом своей матери. Я знала, что для него это не просто так, это важно, он сделал над собой значительное усилие, и я должна постараться ей понравиться, потому что мнение его мамочки — единственное, чем он дорожит, и потому что ему необходимо получить ее благословение. Не буду скрывать, мне было заранее понятно, что его мать меня никогда не одобрит. В конце концов, мало какая кандидатка, оказавшаяся на моем месте, могла надеяться на благоприятный исход. Альберто был единственным сынком разведенных родителей, и любая девушка показалась бы его матери всего лишь ненавистной соперницей.

Как бы там ни было, я решила быть хорошей девочкой и сделать все от меня зависящее, чтобы понравиться маме своего жениха во что бы то ни стало, в границах возможного, разумеется. Я тщательно подобрала костюм: розовая шелковая блузка, брюки от кутюр, серый пиджак и черные лодочки на шпильках. Косметики немного. Я решила произвести впечатление молодой женщины, со вкусом, скромной, спокойной и интеллигентной. В общем, простой в лучшем смысле этого слова. Альберто жил в пригороде Пилар, недалеко от Вагады. По дороге, чтобы блеснуть своими хорошими манерами, я устроила маленькое показательное выступление: купила букет цветов старушке матери и коробку бельгийских пралине к кофе.

Стоял великолепный осенний день. Солнечный, с прозрачным, дрожащим воздухом. Один из тех, в которые сразу поднимается настроение. У меня от волнения тряслись руки. Я даже рассердилась на себя, потому что, если посмотреть правде в глаза, я дорогого стоила и прекрасно знала себе цену. Не было абсолютно никакого повода чувствовать себя, как перед ответственным экзаменом. Если рассуждать трезво, Альберто вообще моего мизинца не стоил. Я несоизмеримо превосходила его как в интеллектуальном развитии, так и в образовании и во вкусах. На порядок, как говорится. Нельзя сказать, чтобы Альберто был совершенным мужланом и неисправимой деревенщиной, но его никоим образом даже сравнивать нельзя было, например, с Филиппом, с его уровнем и шиком — это точно.

Дверь мне открыла его мама. Мы обменялись натянутыми улыбками, официально-формальными поцелуями и стандартными приветствиями типа: «Очень приятно… когда я в первый раз услышала о тебе, я и представить себе не могла… столько рассказывал… ну вот и познакомились». Нам обеим сильно не хватало Альберто, который немного отстал по дороге, чтобы заскочить в супермаркет за вином и пивом. Мой букет так и остался в прихожей, брошенный на тумбочке с обувью. Все понятно, эта дама привыкла, что цветы дарят, только если ты в больнице или в морге, подумала я, тихо закипая от бешенства, но вовремя успела спрятать свои эмоции под любезной улыбкой. Я тут же переключилась на поиск нейтральной темы для разговора, но только чтобы не о погоде.

Бедная женщина понятия не имела, что со мной делать. Она еще не все приготовила к столу и теперь не знала, куда меня посадить. Ей хотелось бы проводить гостью в гостиную, но не оставлять же меня там одну, с другой стороны, я не вызывала и такого доверия, чтобы оказаться приглашенной на кухню. Я решила немножечко растопить лед и не очень настойчиво, чтобы не показаться навязчивой, предложила ей свою помощь. Трудно было сказать, что этой женщине хотелось на самом деле, но, по-моему, она вполне оценила этот шаг к сближению. По дороге на кухню я успела подумать, как жутко я теперь пропахну прогорклым маслом и что в понедельник мне точно придется сдать пиджак в химчистку. Одного беглого взгляда на содержимое кухни было достаточно, чтобы уяснить, каким будет предстоящее меню: настоящая передозировка холестерина, вкусно попахивающая летальным исходом. Огромное блюдо с ветчиной, закуски, сделанные неизвестно из чего, китайские рисовые блинчики с мясом и свиные ножки. Плюс ко всему на плите стояла сковорода с горой жареной картошки, которая просто плавала в масле. Я убивала время, глядя, как она все это готовит. Обычная, ничем не примечательная женщина, сильно раздавшаяся от возраста, с дурным вкусом. Она носила туфли на высокой платформе, чтобы казаться выше. Прямо на босу ногу, без чулок. На ней было платье с ярким рисунком в огромные пестрые цветы, ничем больше не поддержанные ни в прическе, ни в одежде и поэтому совершенно неоправданные. Платье буквально трещало по швам, она переполняла его своими телесами. Было видно, что мама Альберто специально сходила в парикмахерскую ради нашего знакомства. Вероятно, пару дней назад, потому что на шее и затылке волосы перепутались, как после сна, и виднелись залысины. Она завела разговор: начала критиковать Альберто. Обычный прием мамаш, которые души не чают в своих сыночках. Она только и ждала, чтобы я с ней поспорила и вложила всю душу в то, чтобы опровергнуть ее аргументы и доказать, что ее сын бесспорно самый лучший на всем белом свете. Чем я и занималась из вежливости, чтобы не затрагивать ее материнского самолюбия, тайком поглядывая на часы. Я рассчитывала, сколько времени нужно провести в гостях, чтобы не пересидеть, но и не уйти раньше времени — в общем, чтобы не показаться невежливой.

Наконец пришел Альберто, весь увешанный пакетами из супермаркета, и в воздухе сразу разлилось облегчение. За едой мы попытались поддерживать беседу на троих, но почти ежеминутно наступали паузы. Они затягивались, повисала неловкая тишина, и Альберто, как плохой посредник, вынужденно заполнял их низкопробными шутками.

Наконец в два часа пополудни я покинула гостеприимный дом Альберто. К этому времени пищеварение у меня было испорчено окончательно. Сидя в такси, я думала о том, как бы в понедельник умудриться успеть сдать пиджак в химчистку, и о том, что от жирной пищи у меня завтра точно выскочат прыщи. Было ясно как день, что мы с мамой совершенно не понравились друг другу. Ни я, ни она не были друг от друга в восторге. Максимум, чего мы могли бы добиться, прилагая недюжинные старания с обеих сторон, это остаться в натянутых отношениях, весьма прохладных и исключительно дипломатических. А вот что думать о самом Альберто, который меня даже не проводил, я откровенно не знала…

4

Мы встречались с Альберто уже девять месяцев. Его сексуальная активность значительно снизилась и пошла на спад. Пыл остыл. Теперь частенько, несмотря на мое страстное желание, которое я вкладывала в свои ласки, и на всю мою настойчивость и упорство, он поворачивался ко мне спиной и засыпал. Или просто-напросто избегал моих ласк. Временами, после неудачного трехминутного секса, на который перешел Альберто, мне приходилось забираться под душ и заканчивать начатое в одиночку. Не знаю почему, может, из-за возраста или из страха остаться совсем одной, я все больше становилась зависимой от Альберто и, несмотря на очевидное ухудшение наших отношений, никак не находила в себе сил рас статься с ним. Его недостатки раздражали меня все больше и больше, я начинала просто ненавидеть его. Я знала, что не влюблена в него и никогда не была и не буду, но страх остаться одной загонял меня в тупик и заставлял терпеть и помалкивать.

После того памятного обеда с его мамочкой Альберто больше ни разу не пригласил меня к себе домой. На вопрос, что его мама думает обо мне и как я ей понравилась, он ответил, не постеснявшись и не потрудившись соврать, что его предыдущая невеста нравилась ей больше. Понятное дело, что это был не лучший комплимент, на который могла рассчитывать девушка после визита к будущей свекрови, но поскольку тут наши чувства были абсолютно взаимны и мне было наплевать, что думает обо мне его обожаемая мамочка, я благоразумно предпочла не затрагивать больше эту болезненную тему.

Мы были у меня дома, как всегда. После ужина Альберто плюхнулся на диван, поудобнее устроил внушительный груз в своих трусах, почесал его, пукнул и отрыгнул:

— О-х! Как вкусно!

Я терпеливо ждала, когда он покончит со своим послеобеденным ритуалом: перестанет выковыривать кусочки мяса, застрявшие у него между зубами. В какой-то момент я не выдержала и, чтобы избавить себя от неприятного зрелища, ушла на кухню мыть посуду. Вернувшись в гостиную, я зажгла свечи и погасила верхний свет.

— Включи свет, женщина! Я читаю важную статью!

У него в руках была «Марка». Я не обратила на эти слова никакого внимания, забрала у него из рук газету и, нежно скользнув руками по его плечам, расстегнула блузку и продемонстрировала ему свой новый черный лифчик с соблазнительной кружевной вставкой. Я стала целовать его так, чтобы наши тела соприкасались соски к соскам. Реакции никакой. То есть она была, реакция, но нулевая. Однако сегодня я была необузданной. Я скинула с себя юбку одним рывком. Новый пояс и самые эротичные в мире чулки дополнили картину.

— Во что ты одета!

— А ты что, не видишь? Все для тебя! Я нарядилась так, чтобы соблазнить тебя! Я хочу, чтобы ты занялся со мной любовью. Прямо сейчас. Давай вспомним все прежние грязные штучки, наши любимые, — прошептала я самым соблазнительным голосом, на какой только была способна.

— Да ты разряжена, как шлюха, шалава. Ты просто тварь ненасытная. Я не могу тебя трахать целый день, с утра до вечера, проститутка! Объявляю перерыв. Так что иди отсюда, пшла, я не в настроении!

Он снова взял газету и положил ее себе на лицо. Я остолбенела. От унижения у меня появились спазмы в горле, я чуть не заплакала:

— Альберто, ты что? Что с тобой? В чем дело? — Его невозмутимое молчание привело меня в ярость. — Сам ты шлюха! И не смей называть меня проституткой. Если хочешь знать, проституткам платят деньги, а я все делаю для тебя задаром. И не просто даром, я плачу за все: я кормлю тебя, покупаю тебе пиво и стираю твои грязные трусы. Из нас двоих проститутка — это ты… И если я, по-твоему, проститутка, то ты вообще полное дерьмо, сутенер-любитель.

Слезы заструились у меня по щекам, и только мои всхлипывания наконец смогли вызвать достойный отклик и разрядить атмосферу. Альберто притянул меня к себе, достал мне платочек «Клинекс» и обнял меня:

— Я знаю, детка. Только не плачь, ладно? Ты же знаешь, я терпеть не могу плачущих женщин. На что же ты обиделась, моя сладкая? Ты же знаешь, я так зову тебя любя: моя шалава, моя оторва, моя маленькая шлюшка, моя любимая путана! Ну пойми, детка, папочка тоже не может трахаться сутки напролет, иногда у него нет настроения делать пих-пих.

— Последнее время у тебя ни на что нет настроения, у тебя вообще нет никакого настроения, когда ты со мной. Что с тобой происходит? Раньше мы не вылезали из постели, а теперь я выпрашиваю у тебя немножко секса, как попрошайка какая-то. Разве я сделала тебе что-то плохое? Я тебя обидела? Или ты перекинулся и обстругиваешь другую телку? Не знаю что, но что-то произошло, это точно!

— Да ничего не произошло! Расслабься ты, не валяй дурака! Ты же знаешь, я зава лен работой, я просто устал. А в постели ты меня заводишь с пол-оборота, детка. Как ты могла в этом усомниться?!

— У тебя точно никого нет? Никакой другой? Правда? Скажи мне, ради бога, потому что я так больше жить не могу, клянусь тебе, я так больше не выдержу!

— Ну какая еще другая, дурочка моя! Зачем мне другая! Выбрось ты из головы все эти глупости! Вечно вам бабам чудится какая-то другая, у вас на все одна причина: у тебя есть другая! И сразу давай перья по курятнику метать.

— Я не говорю, что у тебя есть другая, я просто сказала, что ты очень изменился. Ты стал такой безразличный… А это охлаждение в постели… Не знаю… Не нравится мне все это. Ты точно не хочешь мне ничего сказать? Лучше скажи, пока не поздно!

— У тебя с головой не в порядке, что тебе еще сказать, фантазерка. Я все сказал, больше нечего, — выдохнул Альберто почти раздраженно и впился зубами в мои губы.

Мы занялись любовью прямо тут же, на диване. Я — с каким-то тупым отчаянием и предощущением всего самого худшего, слезы так и не переставали течь у меня по щекам, Альберто — с отсутствующим видом, сильно и грубо. И пока не кончил, он продолжал повторять:

— На тебе, на, на, на, подавись. Все для тебя, курица, получай свое.

5

Заканчивалась последняя неделя перед Страстной. Я была вымотана до предела, но провела остаток рабочего дня в отличном настроении, потому что мне удалось подписать крупный и очень выгодный контракт об импорте продукции нашей компании в Германию. С Альберто мы так ничего и не выяснили в наших отношениях, но на этот раз я решила устроить ему небольшой сюрприз. Для начала я решила заехать за ним на квартиру, а потом отвезти куда-нибудь, где мы бы посидели и отпраздновали мой деловой успех. Тем более что его мать уехала на Куэнку к своей сестре, так что территория была свободна.

Дверь мне открыл его друг Монтсо:

— Какие люди! Сколько лет, сколько зим! Как поживаешь? Проходи, красавица, проходи. Будешь что-нибудь? Может, пивка?

— Давай тащи, не откажусь. А где Альберто?

— В ванной, душ принимает.

Я прошла в гостиную, плюхнулась на диван, скинула босоножки и расположилась поудобнее, как дома. Я слышала, как на кухне Монтсо лихорадочно хлопает дверцами шкафов и холодильника в поисках пива и чистых стаканов. Наконец он появился с приторной улыбкой на лице и с одним стаканом и бутылкой «Mahou» в руках. Позади него вырисовался Альберто в банном халате:

— А ты что здесь делаешь?

Он сел на табуретку и закурил. Его вопрос, если честно, не предвещал ничего хорошего. Я это сразу почувствовала.

— Ничего особенного. Просто у меня сегодня был отличный день. Вот я и решила за тобой заехать и поделиться радостью. Я подписала удачный контракт с немцами. Помнишь, я тебе рассказывала? Хочу отметить это дело как следует. Вместе с тобой. Как тебе, если мы сначала покушаем в «Серединке-наполовинку», а потом посидим и выпьем еще где-нибудь?

— Радость моя, насчет ужина даже не знаю. Я обедал совсем недавно и кушать не хочу. Но, если ты хочешь, можем посидеть где-нибудь, пропустить по стаканчику.

После этих слов наступила неловкая тишина, и Альберто с Монтсо обменялись встревоженными взглядами. Было видно, что они нервничают, что им неудобно. Наконец Монтсо делано небрежным тоном включился в разговор:

— Ладно, Альберто, хватит уже разговоров, иди скорее принимай свой душ, а мы пока подождем тебя в баре, внизу.

То, что Монтсо стал вдруг так любезен и предупредителен со мной, что он вдруг решил ни с того ни с сего угостить меня, пришлось мне совсем не по душе. Я сразу поняла, что парни хотят утаить от меня кота в мешке. В этот момент у меня словно пелена с глаз спала, я вдруг огляделась и увидела, что творится вокруг. В углу, на кресле, прямо напротив меня, лежали фиолетовая юбка, белая блузка, синий жакет и чулки, а на столике, прямо возле стакана с пивом, из которого пил Монтсо, — женские наручные часы, ключи и ежедневник. Мое лицо тут же приняло самое глупое и наивное выражение, на какое только я была способна.

— Конечно, Альберто, солнышко! Давай докуривай спокойненько свою сигаретку, а мы, как допьем пивко, сразу спустимся с Монтсо в какой-нибудь бар и подождем тебя там. Ой, я только схожу, с вашего позволения, на кухню, хоть хлебушка кусочек возьму, а то у меня что-то желудок прихватило.

С этими словами я тут же вскочила и бросилась вон из комнаты, так быстро, что они не успели среагировать. Голая женщина, по моей догадке, должна была находиться либо в ванной, либо в его спальне. Дверь в комнату Альберто была открыта — значит, там никого не было. Оставалась только ванная комната. Вместо того чтобы направиться на кухню, я резко повернула, пошла прямиком в противоположном направлении и, дойдя до ванной, распахнула дверь. Там я, естественно, и застукала предполагаемую Венеру. На вид она была лет сорока и действительно в чем мать родила сидела себе на бортике ванной и преспокойненько ждала хозяина. Честно говоря, мне не хотелось бы оказаться на ее месте в этот момент. Я взглянула на нее презрительно, с отвращением, бросила ей ироничное «извините» и захлопнула дверь. После этого я вернулась в гостиную. Монтсо и Альберто заметно нервничали, чувствовалось, что они готовы были пойти за мной с минуты на минуту. Я же просто не знала, как мне быть и что делать. Не то смеяться, не то плакать. В последний момент ирония взяла верх над обидой.

— Альберто, солнышко, там тебя какая-то женщина в ванной ждет не дождется.

Я уселась на диван и спокойно прикурила сигарету. Оба парня были абсолютно обескуражены, сбиты с толку, никак не могли понять, в чем дело, и не знали, как реагировать. Я тоже не знала, что буду делать в следующую секунду, но, главное, я чувствовала себя хозяйкой положения. Это преимущество нельзя было упускать.

— Там никого нет, — наконец сказал Альберто.

Прямо, как в фильмах Педро Альмодовара[13]. Альмодовар для психически ненормальных.

Поскольку ответ был глупым до идиотизма, а ситуация стремительно превращалась в фарс, уровень иронии резко подпрыгнул вместе с адреналином в моей крови и повысился до рекордного. Я надела босоножки, села, закинув ногу на ногу, и сделала глубокую затяжку. Потом медленно выдохнула дым, пуская колечки. Затем стала внимательно разглядывать свой маникюр и, убедившись, что моя театральная пауза произвела желаемый эффект, перевела взгляд на парней. У Монтсо был такой вид, будто он готов провалиться под землю, да не может. Альберто же, со всей своей дурацкой наглостью, был уверен, что достаточно одного его слова, и я дам отступную. Несмотря на его самоуверенность, я наглядно продемонстрировала ему, кто из нас на самом деле крепкий орешек:

— Ты не веришь? Тогда пойдем в ванную, я тебе покажу.

Монтсо не выдержал этой войны полов и выскочил из комнаты, не сказав ни слова. Альберто поднялся, подошел к окну и, стоя ко мне спиной, произнес:

— Ну ждет. И что дальше? — Он думал при этом, что он Антонио Бандерас, и произносил эту фразу тоном оскорбленного самца.

Я уже давно поняла, что теряю время впустую на это бессмысленное и никому не нужное представление, но при этих словах окончательно стало ясно, что постановка затянулась и пора кончать. Я встала, взяла свою сумку и в порыве мстительного гнева прихватила с собой ежедневник несчастной голой дамы. Альберто даже не оглянулся. Напоследок я резко бросила:

— Честно, я была лучшего мнения о твоем вкусе. И не надо меня провожать. Слава богу, я знаю, где выход.

Выйдя на улицу, я тут же поймала такси и уже в машине разревелась, как маленькая девочка. Полный обвал всех моих чувств. К счастью, шофер тактично сосредоточился на своих профессиональных обязанностях.

По приезде домой я первым делом бросилась в душ. Под струей воды я расслабилась и начала плакать навзрыд от унижения и бессильной ярости. Выйдя из ванной, я налила себе безмерную порцию виски. И осушила стакан одним махом. Я была вся на нервах. Я достала свой самый лучший костюм, самый изысканный и элегантный из всех. С намерением выйти в город, хорошенько расслабиться и развлечься на полную катушку.

Через полчаса, окончательно собранная для выхода и при полном макияже, опустошив второй стакан виски, я ощутила, что весь запас адреналина кончился и силы покинули меня окончательно. Я вдруг почувствовала себя безумно уставшей и поняла, что меньше всего на свете мне хочется сейчас куда-нибудь идти. Чтобы как-то развеяться, я налила себе третий стакан виски и разделась. Упав на диван с сигаретой в зубах, я вспомнила про украденный ежедневник и достала его из сумочки. Открыла. Оттуда выскользнули пара чеков из «Английского двора». Выяснилось, что Венеру из санузла зовут Роза. Я попыталась что-то подумать об этом, но ежедневник выпал у меня из рук, и я заснула при полном макияже. Проснулась я очень рано, и слезы тут же брызнули у меня из глаз, как только мне пришло на ум, в какое унижение превратилась моя неудачная история с Альберто…

Все дни Страстной седмицы я провела дома, взаперти, сидя у телевизора, бессмысленно переключая каналы с одного на другой. Порывами. С бешеной скоростью. Я плакала по десять раз на дню и столько же раз заходилась истерическим смехом, пытаясь привыкнуть к нелепой ситуации, в которую попала. К еде я почти не притрагивалась, все мое питание состояло из кофе и виски, приправленных иногда кусочком сыра или сухого печенья. Искушение поднять трубку и позвонить этому подонку было огромным. В конце-то концов, кого я обманывала? Я взяла телефон и набрала его номер. Никто не подходил. Может, оно и к лучшему, потому что, если бы он снял трубку, я бы тут же ее бросила, это я знала точно. К субботнему вечеру моя страсть достигла своего апогея: я набирала его номер каждые пять минут, не выпуская пульта из рук, между нажатием кнопки то одного, то другого канала. Трубку по-прежнему никто не снимал. Туча самых черных подозрений сгущалась у меня в мозгу, полностью затмевая мой мысленный небосклон. Альберто сейчас со своей сорокалетней проституткой, он набрасывается на нее в своей собственной постели, где мне так ни разу и не довелось оказаться. Я была настолько одержима завистью и ревностью, что ту немногую жизненную силу, что еще оставалась во мне, тратила на душевную пытку, работая на износ, постоянно рисуя себе мучительные картины, как он приводит свою любовницу к себе домой, как он страстно любит ее в своей собственной постели. Как будто теперь, когда между нами было все кончено, это имело хоть какое-то значение. В полшестого утра, с опухшими до слепоты глазами, я набрала его номер в последний раз. Никого не было дома.

В воскресенье к моему мозгу чудесным образом стали потихоньку возвращаться первые способности к примитивному рассуждению. Я решила заняться собой — надо было привести себя в порядок. Первым делом я приготовила нормальный сытный завтрак: круассаны, стакан апельсинового сока, чашка кофе с молоком. Затем приняла ванну с расслабляющей морской солью и наложила питательную маску на лицо. Наконец к вечеру ко мне понемногу стал возвращаться человеческий вид.

В одиннадцатом часу зазвонил телефон. Я подскочила к аппарату в два прыжка, как дикая рысь, и вцепилась в трубку:

— Алло, я слушаю.

— При-и-и-вет! — пропел Альберто своим самым подхалимским тоном, так, будто ничего не произошло.

— Здравствуй, — ответила я сухо, даже не напрягаясь поддерживать с ним беседу.

— Чем занималась на недельке, чего поделывала?

Я просто ушам своим не верила — неужели это со мной в моей жизни? У него еще хватило совести спрашивать меня, как я себя после всего этого чувствую. Да эта морда просто смеялась надо мной!

— А чем ты хочешь, чтобы я занималась? В суд не обращалась.

— А я вот на праздники ездил на Куэнку, заодно и мать привез, мы как раз только в дом зашли.

— Я рада за тебя. Еще что-нибудь?

— О! Я вижу моя леопардиха пошла пятнами. Не сердись, детка, на обиженных воду возят. Мне очень жаль, что в прошлый раз так получилось. Поверь, куколка моя, слово мужчины. Не ешь себе мозги из-за этого, поверь своему папочке, оно того не стоит, ведь ничего страшного не произошло. Как только ты ушла, у меня к ней все пропало. Я долго думал над своим поведением, и я ее бросил. Спроси у Монтсо, если не веришь.

— Не надо из меня дуру делать, я не вчера родилась, любимый, — ограничилась я сдержанным выражением чувств, от всей души надеясь, что так оно и есть на самом деле.

— Блин, вот так вот всегда, в кои-то веки сделаешь доброе дело, скажешь что-нибудь искренне, от всего сердца, а потом не знаешь, как и быть, чтоб тебе поверили, — начал рвать на себе рубашку Альберто.

Раз оправдывается — значит, врет, мелькнуло у меня в голове.

— Поэтому лучше не врать никогда, красавчик.

— Да ладно тебе, подружка, забудем все, тем более что и не было ничего. Давай серьезно: знаешь, кто сводит меня с ума своей горячей мордочкой, а-а? Моя крольчиха, моя морская свиночка!

— Это ты сводишь меня с ума своими обманами, — сказала я самую заштампованную фразу в мире, потому что ничего другого в этот момент в моей голове просто не нашлось.

— Ну вот видишь, ты уже со мной больше не ссоришься! Так я заеду к тебе? Скажи только слово, и Альбертик уже вылетает из дому.

— Не надо. Уже поздно.

— Договорились, красавица, тогда до завтра. Я позвоню тебе, и мы встретимся.

— Встретимся-встретимся.

— Сладких снов, моя птичка, со мной и с ангелочками!

— Еще посмотрим. Прощай.

6

В полдень моя секретарша вошла ко мне в кабинет с огромным букетом желтых роз:

— Вот! Только посмотрите, какое чудо, прямо на зависть, просто загляденье! Только что курьер принес.

Захлопывая за собой дверь, она улыбнулась мне понимающе. Я достала из обертки записку: «Прости меня, я был дурак. Это больше не повторится. Люблю тебя. Альберто». Я порвала карточку на мелкие клочки и выбросила в ведро для бумаг. Букет я отнесла секретарше:

— Возьмите, пожалуйста, цветы и поставьте в зале заседаний.

— Но вы ведь их заберете потом, да?

Секретарша была явно расположена посплетничать, а мне наоборот, как никогда, не хотелось вдаваться в подробности.

— Не беспокойтесь, я заберу их после работы. Спасибо.

В обеденный перерыв мне позвонил Альберто:

— Ты получила букет?

— Да. Большое спасибо.

— Так я прощен?

— Цветами тебе не отделаться, — парировала я без дальнейших уточнений.

— Дело прошлое, женщина! Я весь твой, — засмеялся он, как самодовольный петух, потоптавший самую большую курицу на птичьем дворе. — Значит, до вечера?

— Нет. Давай лучше сходим куда-нибудь, надоело сидеть взаперти. Как тебе кафе «Руис»? Ты помнишь, где это?

— Напомни.

— В Маласанье. Мы там с тобой несколько раз пили виски из ледяных стаканчиков.

— А, ну да, помню, конечно. Во сколько, королева?

— В девять.

Я сделала вид, что не расслышала своего нового титула. Так вот как мы теперь называемся!

В шестом часу я заперлась в своем кабинете и набрала незнакомый телефонный номер. Сердце колотилось как сумасшедшее. Гудок. Низкий, немного сиплый женский голос ответил мне.

— Вечер добрый! Розу Альварес будьте любезны.

— Это я.

— Привет, Роза, мы познакомились с тобой несколько дней назад в ванной у Альберто, помнишь?

Гробовая тишина. Роза, естественно, размышляла, что лучше сделать, бросить трубку сразу или все-таки поговорить со мной. Выждав необходимое время, чтобы дать ей опомниться, я продолжила:

— Послушай, я совершенно ничего не имею против тебя. Как раз наоборот. Я хочу извиниться перед тобой. Тогда, несколько дней назад, в пылу страстей, как говорится, я прихватила с собой одну твою вещь. Но, с другой стороны, я думаю, ты уже догадалась, что Альберто обманывал тебя так же, как и меня. Если ты не против, мы могли бы встретиться и переговорить об этом. По крайней мере, я верну тебе ежедневник, и мы проясним наши отношения раз и навсегда.

— Идет. Когда и где мы можем встретиться?

Не без внутреннего удовлетворения я отметила, что мое неожиданное предложение удивило ее, можно сказать, она даже была растеряна. Ясно как день, что я застала ее врасплох.

— В семь в кафе «Руис», подойдет? Это на улице Руис, по правую руку, если стоять лицом к площади Второго мая. Ты найдешь без труда.

— Я буду. Спасибо за приглашение.

— И тебе спасибо, Роза. — Я повесила трубку.

Я подъехала к кафе «Руис» где-то без четверти семь. Зал был пуст. Я выбрала дальний столик, почти у задней стены, но откуда был прекрасно виден вход. Официант тут же принес мне легкий коктейль. Роза оказалась пунктуальной. Пришла вовремя. Мы поздоровались. Она заказала пиво. Я вернула ей ежедневник. Я была с ней вежлива и мягка. Уже через десять минут она расслабилась, и я поняла, что общий язык найден. Предстоящие часы мы решили посвятить Альберто. Нам предстояло по очереди делать открытия. Как и предполагалось, он вешал лапшу на уши нам обеим. Когда он проводил выходные со мной, для нее это означало: «Я должен отвезти маму на Куэнку». Когда он проводил выходные с ней, для меня это звучало как: «Мы с пацанами идем на Корунью, там будет матч нашей лиги». К девяти дело было сделано, мы болтали с ней, как близкие подруги. Роза оказалась очень приятной женщиной, из тех, которых вечно обманывают и используют все кому не лень. За вечер мы выпотрошили Альберто как следует и теперь заканчивали с подробностями Страстной недели.

— Обычно мы всегда оставались у него, потому что у меня родители очень строгие. Я уже достаточно взрослая, чтобы встречаться с парнем, я знаю это, но домой по-прежнему привести никого не могу. Родители ни за что не позволят.

— А что вы делали после того, как я ушла?

— Ничего. Приняли душ, вместе естественно. А дальше сама понимаешь. — При этих словах Роза застенчиво улыбнулась. — Потом мы вышли погулять вместе с Монтсо и по дороге прихватили еще одного его дружка. Так и проболтали всю ночь о футболе.

— А праздники вы тоже провели у него дома?

— Нет, мы поехали в Куэнку, как и было запланировано. Сели на машину с утра и уехали. Так что Пасху мы встречали с его матерью, всей семьей.

Эти слова ударили меня, словно ножом в сердце. Они ранили меня в самую душу. Но пришлось проглотить их и утереться — бедная женщина была тут совершенно ни при чем, это было очевидно.

— А что он тебе сказал, когда я ушла? Ты его ни о чем не спросила?

— Почему же, спросила, конечно. Монтсо сказал, что ты его девушка. Ты же знаешь Монтсо, ему соврать — раз плюнуть…

Еще один удар в мое окровавленное сердце. Я бросила взгляд на часы. Было почти девять, пора бы перестать приносить соболезнования самой себе.

— Слушай, Роза, я должна тебе кое-что сказать. Через несколько минут здесь появится Альберто. У нас с ним свидание. Он ничего не подозревает. Он не знает, что я тебя пригласила. И не подозревает, что мы знакомы. Что ты думаешь насчет того, чтобы наконец припереть этого жулика к стенке? Пусть попотеет, у-ум?

В первое мгновение Роза как будто испугалась, но, подумав немножко, даже оживилась. Стоило ей представить, какое лицо будет у Альберто, когда он увидит нас вместе, как она тут же согласилась.

Наконец явился и Альберто. Как всегда, в замшевой куртке и с сигаретой в зубах. Я приветливо улыбнулась ему из глубины зала. Когда он увидел Розу, было поздно разворачиваться и уходить — он подошел уже слишком близко. Не знаю, что чувствовала эта сволочь, но он и виду не подал и поздоровался с нами так, словно мы отродясь не ходили друг без друга и видеть нас вместе было самым привычным делом. Альберто сел рядом со мной и напротив Розы. Ни дать ни взять киношный треугольник.

— Надо же, вы обе здесь! И как вам?

Вот это наглость, вот это бесстыдство! Да если бы со мной такое произошло, я бы сгорела со стыда. А он даже не покраснел. Ни голос у него не задрожал, ни руки не вспотели. Только по тому, как нервно его пальцы крутили зажигалку, можно было понять, что он все-таки нервничает.

Вступительное слово я предоставила Розе, а тяжелую артиллерию в виде себя самой решила приберечь напоследок.

— Ну что ж, Альбертик, как говорится, карты на стол. Мы уже поняли, что последние четыре месяца ты очень ловко водил нас за нос. Непонятно только, во что ты играл и чего этим добивался. Я всегда была с тобой откровенна, я дала тебе все, что у меня было. Я познакомила тебя со своими родителями, представила своей семье как официального жениха. Моя семья, ты это прекрасно знаешь, тебя приняла. Как родного. Как будто нас стало на одного человека больше. Ты не раз говорил моему отцу, как меня любишь. А в последнее время — что занимаешься приготовлениями к свадьбе. По-моему, тебя за язык никто не тянул. Так зачем же ты устроил все это? Ответь мне, милый, я правда не понимаю тебя. Зачем ты так надругался над моими чувствами? Я верила тебе, к чему эти грязные шутки?

На последних словах голос Розы задрожал, еще бы чуть-чуть — и она расплакалась. Настала очередь принять огонь на себя, чтобы дать подруге передышку. Я вступила в разговор:

— Альберто, мне особенно нечего добавить. Мы встречаемся с тобой гораздо дольше, но если ты влюблен в эту девушку, я не понимаю, чего ты ждешь от меня. Ты абсолютно свободен и можешь делать все, что тебе захочется. Меня это сейчас уже не волнует. Ты знаешь, я человек прямой, не буду ходить вокруг да около. То, что ты выкинул в прошлые выходные, — это обыкновенное свинство. Не стоило так утруждать себя, сердце мое. Не хочешь больше со мной встречаться — так и надо было просто сказать: давай, мол, расстанемся. И дело в шляпе. Я девушка простая, не какая-нибудь там звезда голливудская и не Рокфеллер, чтобы морочить людям головы своими закидонами. С такими парнями, как ты, расставаться одно облегчение.

— Послушайте, девочки, я правда сожалею, что все так нехорошо получилось. Эти последние месяцы, вы знаете, я прямо сам не свой. Такая депрессия. Я признаю, что с вами не очень-то красиво обошелся. Но я хочу сказать, Роза, прости, если я невольно дал тебе понять, что собираюсь на тебе жениться. Только все это твои собственные фантазии, детка. Я никогда ничего тебе не обещал.

Его голос был таким тихим, почти умоляющим. Не знаю, сознательно он это делал или нет, но он явно бил на жалость, пытаясь разбудить в нас материнский инстинкт. Однако его последняя сентенция окончательно вывела Розу из себя.

— Да как ты смеешь говорить про какие-то мои фантазии, побойся бога! Разве не ты три недели назад сказал моему отцу, что в день Святого Исидора вы с матерью приедете к нам официально просить моей руки?! Ты за кого нас держишь? За полных идиотов, да? А что я сказала в ответ моему отцу, ты не помнишь? А триста тысяч песет, которые ты занял у отца на первый взнос за новую машину? Это что, тоже мои фантазии?!!

О, да тут еще и деньги замешаны! Услышав об этом, я всем сердцем возблагодарила бога за то, что он избавил меня от таких проблем.

— Роза, я тебе уже сказал: ты свободна. Верну я тебе твои деньги, не беспокойся. Вот моя женщина, я с ней рядом сижу. Я остаюсь с ней, чего тут непонятного. И хоть я ей в подметки не гожусь, если она меня простит, я буду самым счастливым мужиком на свете.

С этими словами Альберто взял мою руку и поцеловал. Я раздраженно вырвала ее. Этот трахаль бесстыдный возомнил себя всемогущим? Он решил, что вот так вот легко от нас отделается?! Да еще осмелился говорить обо мне как о собственной вещи, и мое собственное решение никакой роли не играло настолько, что даже спрашивать было необязательно.

— Послушай, красавчик, я понятия не имею, как с тобой Роза будет разбираться, но хочу донести до тебя три вещи: во-первых, ты действительно моих подметок не стоишь, во-вторых, я безумно жалею, что потеряла с тобой столько времени, в-третьих, заруби ты себе на носу, что я тебя сюда пригласила не для того, чтобы ты что-то выбирал. Если бы ты хоть любовью умел заниматься как следует. Но ты даже на это не способен. На что ты мне такой сдался? Портить с тобой воздух под одним одеялом? — не удержалась я от сарказма. — Альберто, я могу простить кучу вещей. Я прощала тебе твой мачизм, то, что ты такой необузданный самец. Я могла бы простить даже то, что у тебя есть какие-то связи на стороне. Но когда мне нагло врут в лицо, извини, этого я не могу простить никому и никогда. Я дала тебе возможность проявить себя, исправить свою ложь. До самого сегодняшнего вечера эта возможность у тебя была. Что ты мне сказал вчера вечером, а, Альберто? Скажи, чтобы Роза тоже услышала, может, ей интересно будет послушать. Ты сказал мне, что между вами ничего не было, что ты выгнал ее из своего дома. А повторить то, что ты сказал мне по поводу Страстной недели, которую, по твоим словам, ты провел со своей обожаемой мамочкой, или ты сам повторишь? Знаешь, что я тебе на это скажу: засунь свои цветы туда, куда они тебе там залезут, потому что от обманщиков я роз не беру.

— Каких роз? — забеспокоилась Роза. — Что я слышу, Альберто, ты вышвырнул меня из своего дома?!

Дальше из уст Розы полился непереводимый водопад гневных слов, и я поняла, что больше мне здесь делать нечего. Ребята мои дорогие, я с вами ничего не забыла. Все, что я должна была сказать, я сказала, а вы разбирайтесь между собой, как хотите. Мой потенциальный донор генетического материала так и остался сидеть на своем месте как прибитый, а я встала из-за стола и просто ушла, не оглядываясь.

7

Примерно через пару лет возвращалась я как-то из Португалии на машине с друзьями. Был великолепный субботний вечер. И на въезде в Мадрид мы решили заскочить в «Перекресток» купить что-нибудь на ужин. На парковке я увидела Альберто с продуктовой тележкой, нагруженной донельзя. Он стоял возле карусельки, на которой катаются детки по выходе из магазина. Через какое-то время к нему подошла беременная молодая женщина с плачущим ребенком на руках. На ней был спортивный костюм, Альберто был в майке «Реал Мадрид», шортах и с газетой «Марка» под мышкой. Его взгляд был усталым, полным раздражения и тоски… И я снова поблагодарила бога от всей души…

Еще один босс

1

Наконец-то в нашем офисе прозвучал этот долгожданный звонок. Я ждала его на протяжении нескольких долгих недель. И мне позвонили. Секретарша, как всегда, передала равнодушным голосом:

— Это тебя спрашивают, вторая линия. Сказали, что по личному делу.

Я нажала на кнопку с цифрой «два», и в моем ухе раздался голос директора по персоналу, который провел со мной до этого не одно собеседование. Для начала прозвучало типовое приветствие с дежурным набором из: «Как у вас дела..?» — «Спасибо, все своим чередом, а у вас..?» — «Как бизнес?» — «Спасибо, замечательно. Цветет и пахнет. Сейчас, как всегда, работы выше крыши…» Я не очень хорошо понимала, для чего этот тип тянет кота за хвост: не то потому, что не решается сообщить мне плохую новость, не то потому, что он просто-напросто обыкновенный садист-любитель.

В конце концов наступила неизбежная пауза, затишье перед бурей. Я даже не пыталась заполнить ее очередными любезными фразами без смысла и содержания, чтобы этот гад наконец сказал мне то, что я так долго от него ждала.

— Прекрасно, раз все так хорошо. Ну, тогда тем более, в добрый час, как говорится. Поздравляю вас, вы выбраны на пост… Нам нужно будет встретиться с вами сегодня вечером, чтобы заключить договор и уладить все формальности. Захватите с собой, пожалуйста, ИНН, удостоверение социального и пенсионного страхования и паспорт.

Я положила трубку, и мое лицо неудержимо расплылось в триумфальной улыбке. «И все-таки я его получила!» — подумала я, прихлебывая большими глотками свою четвертую на сегодня чашку кофе. Одному богу было известно, сколько крови и пота мне стоило это место. Но наконец-то я поднялась вверх по иерархической лестнице, туда, где большая часть свободных мест, если не все, была забронирована под толстые задницы экземпляров с шерстью и тестостероном, а на особей женского пола, которым по необъяснимой счастливой случайности удалось найти лазейку и просунуться в пустую вакантную щелочку, там смотрели, как на экзотических зверьков, которых только вчера поймали в джунглях Боливии. Дожидаясь очередного собеседования, я сплошь и рядом сталкивалась в приемных с щеголями, разодетыми в дорогущие костюмы, с холеными лицами и отшлифованными щеками, в галстуках с рисунком в мелкую зверюшку, стоящих целое состояние. Одни смотрели на меня с откровенным презрением, другие просто не замечали. Ведь я, на их взгляд, была просто очередная юбка, да к тому же еще и тридцатилетняя выскочка. И эта выскочка, в свои три десятка с небольшим, уже выиграла свою первую решающую битву.

Работа предстояла не из легких, но это и понятно, учитывая должность, на которую я претендовала. Меня это не пугало. Моей непосредственной задачей будет открыть и запустить в работу филиал американской транснациональной корпорации. Причем совершенно одной и с нуля. Но я мечтала о большем, о том, чтобы, когда в Испании все будет уже налажено и заработает как часы, меня послали в какую-нибудь другую европейскую страну открывать следующий офис.

Прощаясь с коллегами по нынешней работе, я, к своему удивлению, отметила немалое количество завистливых и фальшивых улыбок, но, честно говоря, для меня это было уже не важно. Мой мозг целиком был занят другим: до конца этой недели мне необходимо было полностью обновить свой деловой гардероб и посмотреть в «Идеале» несколько последних американских фильмов в оригинальной версии, чтобы немного освежить свой разговорный английский…

2

На данный момент моей жизни единственное, чего мне больше всего хотелось, это поскорее приступить к работе. Работать, работать и работать. Вопреки общепринятому: будто стоит только дать женщине власть, сразу случится все самое плохое, потому что, когда речь идет о серьезной ответственности, положиться на женщину нельзя. Ничего подобного, совсем наоборот. Что касается настоящей ответственности, так женщина справится с этим даже лучше, чем любой мужчина. Я находилась в состоянии постоянного нервного напряжения, можно сказать, в постоянном стрессе, но ничуть не уставала, хотя работать приходилось по десять часов в сутки. Я была преисполнена здорового энтузиазма. Более того, с каждым днем я становилась все довольнее собой, потому что компания росла на глазах, и я относилась к ней как к собственному детищу. Первые два месяца я была занята поисками подходящего офиса, вела бесконечные переговоры с электриками, водопроводчиками и сантехниками, невольно соблазняла маляров и штукатуров, пила пачаран[14] со слесарями — и все это только ради того, чтобы в итоге в новом офисе все было как с иголочки, по последнему слову моды и техники. И главное — уложилось в поставленные сроки. Наконец работы по ремонту и отделке офиса были завершены, и уже кое-кто из профессионалов, тщательно отобранных мной, пока суть да дело, работал на своих местах в составе моей новой команды.

Последнее, что нам оставалось, — это найти подходящего генерального директора. И честно говоря, для меня это была самая большая головная боль. Все кандидаты на этот пост произвели на меня удручающее впечатление. Я просто не знала, что делать. Американцы в лице Винсента, их официального представителя в мадридском офисе, были очень довольны моей работой, но я чувствовала, что они уже нервничают по поводу генерального. Мне пришлось обратиться в специализированное агентство по поиску интеллектуалов и молодых дарований. К моему великому облегчению, Винсент не сделал испуганного лица, с ним не случилось даже нервного потрясения, когда он узнал, в какую цену нам обойдется подбор наивысшего персонала. Поэтому, не теряя времени, мы приступили к работе с «охотниками за талантами». К моему великому огорчению, таланта среди обладателей предоставленных мне на выбор резюме я не встретила ни одного. В результате мы остановились на трех полуфиналистах, которые более или менее меня удовлетворяли и оказались более или менее достойными быть представленными американцам. В итоге Винсент выбрал из них одного, который нравился мне меньше всего, под тем предлогом, что он лучше знает английский. Я не стала разубеждать Винсента по той простой причине, что не видела никакой другой кандидатуры, которая бы существенно превосходила или в чем-то отличалась от Борхи. Наконец-то, благословенными или простофилями, кем бы мы ни оказались, но генеральный шеф был у нас в кармане.

Борха оказался типичным представителем категории «мальчик из хорошей семьи». К его сорока с небольшим жизнь преподнесла ему все на блюдечке с золотой каемочкой. Колледж для золотой молодежи и престижный университет были должным образом выделены и подчеркнуты в его «Жизненном Пути». Он был женат на женщине, также из хорошей семьи. У нее, как это и положено, было собственное дело, проще говоря, свой магазин, как водится, дорогущий и полный всяких никому не нужных роскошных безделушек. И как и следовало ожидать, его карьера складывалась из прыжков с места на место, причем на такие места, которые неминуемо влекли за собой астрономические скачки в зарплате и социальном статусе. Вот именно поэтому он и не вызывал у меня ни малейшего доверия. Не без оснований можно было предположить, что его единственным интересом будет не сама работа, а исключительно ведомость по зарплате и сумма напротив его имени, которая станет пополнять его банковский счет в конце каждого месяца. В конце концов я решила не тратить свои нервы попусту из-за вещей, которые меня в общем-то не касались. Мне с ним детей не крестить, в одной квартире не жить, одну постель не делить, а на работу мы ходим для того, чтобы работать, а не в клуб знакомств, дружбу дружить. Отбросив ненужные мысли, я приготовила все необходимое для встречи дорогого шефа, чтобы на рабочем месте ему было максимально комфортно с первого дня: кожаный ежедневник, визитные карточки под рукой, своя персональная кружка для кофе, ключи… короче, все, что полагается в хорошей американской компании.

В свой первый рабочий день Борха заявился в офис только к середине дня, когда я уже была раздосадована не на шутку. Не успел он приступить к делам, как уже начал меня раздражать. Я так и чувствовала. Что ж, быть безупречной еще никого до добра не доводило, от добра, как говорится, добра не ищут. И это в то время, когда я из кожи вон лезла, балансируя на грани возможного. Галстук, который был на нем, говорил сам за себя, оправдывая мои самые худшие опасения: белые кролики весело скакали на ослепительно розовом фоне оттенка клубничной жевательной резинки. Однако я оставила кроликов в покое и растянула рот в официальной приветственной улыбке. Работа есть работа.

— Здравствуй, Борха. Пойдем со мной, я покажу тебе твой кабинет. Ты, наверное, уйму времени потратил, чтобы найти свободное место для парковки. Еще бы, середина дня, в такое время места уже не найти, все давно заняты, — вправила я ему вместо «добро пожаловать», пока открывала дверь кабинета.

Он даже бровью не повел в ответ на мой прозрачный намек. Так был занят изучением окрестностей. В воздухе повисла тишина, настолько тягостная, что я первой попыталась навести мосты:

— Вот, это твой компьютер. Осталось только зарегистрировать пользователя, но не волнуйся, это дело одной минуты. Это прямой телефон. А в этом ящике бумага, шариковые ручки, калькулятор и несколько пустых папок для бумаг. Если тебе потребуется что-нибудь еще, скажи мне. А теперь, если ты готов, я представлю тебя остальным членам нашей команды.

— Этот кабинет слишком маленький для меня, — наконец-то проронил Борха свое первое слово.

«Послушай, ты, индюк ряженый, ты здесь работать собираешься или андалузскую хоту[15] отплясывать?» — ответила я ему про себя, мысленно, и продолжила вслух, сохраняя видимость приличной беседы:

— Тебе так кажется, потому что, если ты заметил, здесь находится не только твой письменный стол, но и еще один стол для пятиминуток, брифингов, внутренних совещаний. К тому же другого подходящего кабинета в этом здании просто нет. Единственное более просторное помещение — это зал заседаний. Нам нужно, чтобы было где развернуться, — по регламенту там предстоит проводить презентации, и все должно быть как следует. Пойдем, я покажу тебе зал, и ты сам все увидишь и поймешь.

Зал заседаний был настоящей жемчужиной, украшением нашего офиса, моей гордостью. Через его огромные окна, во всю стену, Мадрид был виден как на ладони, словно его собрали из конструктора «Лего», красивый, как новая игрушка.

— Хорошо, сделаем так. Если мой кабинет перенести сюда, то я смогу сидеть здесь. — Борха указал рукой в сторону окон. — А стол для совещаний встанет сюда.

— Это понятно, что он встанет, сюда любой стол встанет свободно. Дело не в тебе, проблема в том, как в твоем нынешнем кабинете поместить с десяток человек так, чтобы у них не посинели лица от недостатка кислорода. Они там просто задохнутся, — ответила я, пока еще иронично.

— Все, хватит-хватит… Без лишних слов, женщина, не надо преувеличивать! В нашем деле главное — поддерживать имидж, — уведомил он, обращаясь в мою сторону, и, не стесняясь, почесал ту зону, в которой, надо думать, располагались его драгоценные яички.

Ярость во мне уже зашкаливала. Из ушей шел пар. Но я мужественно перевела беседу в другое русло, чтобы дать себе время успокоиться и на ясную голову сообразить, как выйти из этой неприятности:

— Хорошо, дай мне время, я займусь этим. На досуге сниму мерки с кабинетов и посмотрю, можно ли будет сделать какую-нибудь рокировку. Так я представлю тебя наконец людям или как?

В моем голосе снова прозвучала нескрываемая ирония. До такой степени неприкрытая, почти презрение, что я даже рассердилась на себя. Я прекрасно знала, что такая несдержанность не приводит ни к чему хорошему.

Знакомство с тем немногим персоналом, который уже трудился в офисе, было кратким, прохладным и натянутым. Парни остыли прямо на глазах, как только поняли, что попутных серьезных трений не избежать. Борха держался, как царь Горох. Как папа римский! После обеденного перерыва я с головой ушла в работу. На тот момент я прекрасно отдавала себе отчет в том, что сегодня мне снова предстоит сидеть в офисе допоздна, и, мягко говоря, не только сегодня. Потому что работать придется как минимум за двоих. Вечером, в начале шестого, Борха вызвал меня к себе в кабинет:

— Послушай, сделай одолжение, отправь, пожалуйста, вот эти факсы. Да, и принеси мне заодно чашечку кофе, я люблю с молоком, и не забудь три ложечки сахара. Тебе как раз будет по пути.

Не поняла?.. Я пошла пятнами и потеряла дар речи. Это был даже не предел, это уже было просто слишком! Однако на этот раз я решила оставить его откровенное хамство без комментариев. У меня еще оставалась капелька надежды, что завтра, когда он войдет в курс дела и включится наконец в работу, все станет на свои места. Перед тем как поставить кофе на стол, я живо вспомнила Каталину, и у меня появилось непреодолимое желание плюнуть ему в чашку. Но теперь я уже стала большой девочкой и, главное, находилась на своей любимой работе, и я сдержалась. Факсы, к великому моему удивлению, оказались бумагами личного порядка: заказом неизвестно какой фирме на срочное проведение неизвестно каких ремонтных работ на его кухне. Когда через полчаса я зашла к нему в кабинет, чтобы вернуть документы, Борха уже намыливался делать ноги с работы. Он собирал вещи, чтобы уйти.

— Ну что ж, на сегодня, будем считать, достаточно. Так что теперь ты можешь спокойненько снять все необходимые мерки с кабинетов, не буду тебе мешать. А завтра нам будет о чем поговорить, договорились?

Я испепелила его взглядом и вышла вон, хлопнув дверью и бросив, не оборачиваясь, короткое «прощай». Я просто кипела от возмущения, и мне с трудом удалось сконцентрироваться на работе. Ребята сразу догадались, про что кино, и с первого взгляда определили расклад: отношения между мной и генеральным были, как никогда, далеки от гармонии, проще сказать, диаметрально противоположны дружбе и взаимопониманию. Пепе, мой ближайший соратник, из тех, на кого, я чувствовала, можно положиться, кому можно доверять, сразу же подошел ко мне и протянул сигарету:

— Расслабься, тетенька, пойдем покурим. Смотри на жизнь веселей, малыш, это всего лишь работа! Что, уже смотался, негодяй?

— Мужчина, мало того, что он пришел к обеду, он еще и уходит раньше всех, когда рабочий день не кончился, — проскрипела я сквозь зубы, с лицом мрачным, как грозовая туча. — Ладно, расслабься и ты тоже. Будем считать, что ничего не случилось. Посмотрим, что завтра будет, надеюсь, он придет в себя, — постаралась закончить я на оптимистической ноте на всякий случай, чтобы попытаться убедить Пепе, а заодно и переубедить саму себя.

К концу рабочего дня я была не просто как выжатый лимон, я была исчерпана до донышка, а изо рта у меня пахло горечью. Мне пришлось ловить такси, иначе бы я не добралась до дома. Сразу по приезде я устроила себе горячую ванну, чтобы как следует расслабиться. Потом тупо села у включенного телевизора. Вода с волос капала прямо на обивку дивана и тут же впитывалась, оставляя мокрые пятна. Я закурила последнюю за день сигарету и, отпивая виски большими глотками, старалась ни о чем не думать, но так и не смогла отделаться от единственной, съедающей меня мысли: у меня большая проблема.

3

Известная поговорка «Будет день и будет завтра» или «Утро вечера мудренее» на этот раз абсолютно не подтвердилась. На самом деле, если хорошенько вдуматься, эта народная мудрость была отнюдь не такой утешительной, как казалось на первый взгляд, ведь она не уточняла, хороший день будет завтра или плохой. В моем случае наиболее подходящим оказался последний вариант. Каждый день, собираясь на работу, я мысленно спрашивала себя, какой сюрприз ждет меня в офисе на этот раз, заранее зная, что приятных неожиданностей в сценарии моего шефа для меня не запланировано.

Через пару недель Борхе удалось полностью перебраться в зал заседаний и занять его под свой кабинет. А место для приемов и презентаций так и осталось самым угнетающим в нашей конторе: душным, тесным и мрачным. Находиться там было мучительно, все быстро утомлялись, казалось, поработай там чуть больше положенного времени, и до приступов клаустрофобии недалеко. Атмосфера там была подавляющей. Ни Борха, ни я больше не утруждали себя и не скрывали взаимного отвращения. Так было и сейчас, когда я положила ему на стол стопку писем и распоряжений. Борха в очередной раз попросил меня принести ему кофе — разумеется, с молоком и тремя ложечками сахара. Я тихонько прикрыла дверь кабинета и с решительным, но спокойным видом села за стол напротив него. На этот раз по его галстуку разгуливали гордые утята, ярко-желтые, — очередной шедевр дорогой и известной марки.

— Послушай, Борха, нам с тобой работать еще не один день вместе, компанию поднимать, поэтому давай-ка раз и навсегда проясним некоторые существенные моменты. Мне абсолютно не важно, приношу я кофе или нет, я с удовольствием сделаю это не только для тебя, но и для Пепе, и для Пако, как, впрочем, и для любого сотрудника нашей компании, благо им это будет в помощь. Но я делаю это исключительно по доброй воле, когда сама хочу оказать любезность своему товарищу, а не по принуждению. В мои профессиональные обязанности, если ты внимательно читал мой контракт, не входит быть ни твоей личной девочкой на побегушках, ни нянькой. К тому же ты сам понимаешь, что никто из нас двоих не выиграет, если коллеги, да и американцы тоже, узнают про наши трения. Отсюда вывод: давай лучше по-хорошему сосредоточимся каждый на своих прямых обязанностях и поможем друг другу как следует заработать.

— Если ты забыла, напомню, что директор этой компании я. И это, как тебе ни странно и как тебя ни раздражает, дает мне право на некоторые вещи. И чтобы мне приносили кофе в том числе, и звонили, куда я скажу, не вмешиваясь в мои указания, и беспрекословно выполняли еще множество подобных поручений, о которых, как я вижу, ты даже понятия не имеешь. А поскольку ты единственная женщина в компании, я думал, что ты и сама понимаешь, кто должен всем этим заниматься.

— Если ты не в состоянии сам налить себе чашку кофе и кто-то должен этим заниматься, я найму тебе секретаршу. Я же сказала, что, если тебе чего-то будет не хватать, обращайся. А поскольку, как ты правильно заметил, пока я единственная женщина в компании, прошу избавить меня в дальнейшем от необходимости оказывать тебе подобные услуги.

— Лучше поостерегись в дальнейшем не выполнять мои поручения. Они не обсуждаются подчиненными! — Борха впервые повысил на меня голос, и в его тоне я явственно уловила нотки угрозы.

— Послушай, дядя, этот тон прибереги, будь добр, для своего дома. А если тебе хочется, чтобы именно я впредь выполняла твои «поручения», включи их в мой трудовой договор и проиндексируй мне зарплату соответственно. — Убедившись, что сожгла за собой все мосты и не оставила сопернику ни кусочка на вертеле, с гордо поднятой головой я вышла из кабинета.

Я отлично понимала, что после этого разговора мы оба, каждый со своей стороны, будем жаловаться американцам. Самое время было предусмотрительно позаботиться о своей защите. Пораскинув мозгами, я пришла к несложному выводу, что наилучшим решением будет по-прежнему безупречно выполнять свою работу, так, чтобы никто, даже мой худший враг, даже при большом желании не мог ни к чему придраться.

«Будет день и будет завтра» — хорошая поговорка, только каждое новое завтра, систематически, изо дня в день, стало приносить мне все новые и новые неприятности.

Снежана, жена Борха, почти каждый день наведывалась в офис с видом царицы Савской, ожидающей, что подданные ее мужа будут исправно приветствовать ее верноподданническими комплиментами и заискивающими улыбками. Бывали моменты, когда ее непроходимая глупость меня даже забавляла. Например, чего стоил только случай с редкими экзотическими растениями, которыми она решила украсить кабинет своего мужа, синьора Короля. Что бы она ни приносила, все вяло в первые же дни. И в этом не было ничего удивительного, ведь при покупке она даже не удосуживалась поинтересоваться, как за ними ухаживать. Какое ей было дело, предпочитают они тень или открытый солнечный свет? И правда, подумаешь, какая разница?! Главное, чтобы они стоили не менее пяти тысяч, остальное для нее была не проблема. И как назло, мы с ней совершенно не переносили друг друга. Я была абсолютно убеждена, что моя ненавистная персона занимала как минимум половину всех их домашних разговоров. Уверена, что Борха в домашних условиях жаловался на меня не переставая, а она, насколько я уже успела ее узнать, лишь от души подливала масла в огонь.

Я готовила пакет документов для участия нашей компании в открытых торгах и буквально утопала в гарантийных обязательствах по имуществу и финансам, в выдержках из Гражданского кодекса о пенсионном и социальном страховании, в счетах и расписках, когда Снежана вошла в нашу комнату и наводнила ее ароматом своих драгоценных духов. Из тех, что стоят по меньшей мере пятнадцать тысяч песет за флакон. В чем самом по себе нет еще ничего плохого. Вопрос только в том, умеют ли ими правильно пользоваться. Наша краля, судя по всему, руководствовалась известным принципом: чем больше брызнешь, тем лучше пахнет. Пепе с перекошенным от отвращения лицом встал из-за рабочего стола и поспешил поскорее открыть окно. Как только его физиономия скрылась за монитором, он тут же зажал нос. Снежана, ничтоже сумняшеся, уселась поудобнее возле моего рабочего стола, положила ногу на ногу и стала пялиться во все глаза на то, что я делаю. Я дала ей фору в пару минут, чтобы она успела спокойно подсчитать примерную стоимость каждой детали моего туалета. И пока решила ее не трогать. Когда прошло достаточно времени и ее нескрываемое любопытство уже ни в какие ворота не лезло, я наконец спросила, не отрывая взгляда от работы:

— Могу я тебе чем-нибудь помочь, Снежка?

Между нами, девочками, для любого нормально слышащего человека это означало: «Чего уставилась, дурища? Отдохни — глазенки сломаешь. А то как бы и не мозги, что еще хуже». Но у Снежаны шкура была толще, чем у заправского бегемота. Сквозь жир до ее нервных окончаний такие светские тонкости не доходили.

— Я тут принесла кое-что. Мне надо, чтобы ты это срочно перепечатала на машинке. — С этими словами она достала из своей сумочки пачку исписанных от руки листов. — Когда будет готово, сделай, пожалуйста, по пять копий с каждого экземпляра и, как закончишь, положи их на стол к Борхе. Тогда, как раз когда будет уходить, он захватит их домой. Кстати, а где мой Борхито?

— Понятия не имею. Только что был в переговорной, общался с клиентом, — ответила я без отрыва от производства.

Затребованная ею услуга была из разряда «без комментариев». Так я ее и оставила — некогда было время терять на подобные глупости. Я хотела только одного, чтобы она не стояла у меня над душой и как можно скорее ушла. Снежана тем временем налила себе кофе и стала ходить по офису, заглядывая в мониторы моих коллег, наших ребят. Пыталась разгадать своими тараканьими мозгами, чем же мы тут все-таки занимаемся. Наконец она испарилась. Как только она вышла из комнаты, я сгребла все ее бумаги в кучу и отнесла их в кабинет к начальнику, естественно, даже не подумав ими заняться. Я положила листочки в нетронутом виде прямо на рабочий стол горячо любимого шефа.

После переговоров Борха вернулся в свой кабинет, и не прошло и десяти минут, как он вызвал меня к себе на ковер. Он был красный как рак и гневно потрясал рукой с пачкой автографов своей женушки. Я даже не стала присаживаться — разговор обещал быть недолгим.

— Что-нибудь случилось?

— Что делают эти бумаги на моем столе?!

— Твоя жена принесла их. Сказала, что это нужно напечатать и сделать по пять копий с каждого экземпляра.

— А, понятно. Хорошо, и когда они будут готовы?

На этот раз я знала, что ему не в чем меня упрекнуть, второй раз я не попадусь на один и тот же крючок и этого так не оставлю — это перешло все мыслимые границы.

— Я и не собиралась ничего делать. У меня достаточно работы, мне некогда тратить время на всякую ерунду. Услуги личного плана я оказываю исключительно в свободное время и исключительно тем, кому сама сочту нужным. Приказы и просьбы подобного рода я не принимаю ни от кого и ни при каких обстоятельствах, в том числе ни от тебя, ни тем более от твоей жены. А сейчас, извини, вынуждена тебя покинуть — у меня много работы, надо все закончить до конца рабочего дня.

На этот раз я была уверена, что выйду победителем, — так оно и вышло. Борха, чего с ним, думаю, отродясь не бывало, засиделся допоздна у себя в кабинете перед компьютером, где, высунув язык, как запыхавшаяся от старания собака, тыкал пальцами в клавиатуру в поисках нужной буквы или цифры, выполняя команду жены, словно дрессированная домашняя шавка. Одновременно я вынуждена была констатировать, что светлая эра наших блистательных дипломатических отношений, к сожалению, подошла к концу, чтобы не сказать к своей драматической развязке. Дипломаты были высланы, посольства закрыты, час войны пробил.

4

Я была настолько огорчена и вымотана тем, что происходило в конторе, что у меня исчезло всякое желание подниматься утром с постели и идти на работу. Я не испытывала ни малейших иллюзий по поводу того, что меня там ждет. Война характеров истощила меня до такого предела, что я желала теперь только одного: лишь бы все это поскорее закончилось. Как-нибудь, мне было глубоко все равно, в чью пользу. Тем более что Борха, со своей обычной наглостью, продолжал подкладывать мне свои личные счета за такси и рестораны, чтобы я включила их в представительские расходы компании. Все это время я настоятельно требовала и убедительно просила Винсента, американского представителя компании, почтить наш филиал своим присутствием, в тайной надежде, что, оказавшись на месте, вышестоящий администратор сумеет наконец принять решение, подобающее случаю: или Борха, или я. К моей великой радости, через несколько месяцев Винсент действительно прилетел в Мадрид. Борха, почуяв неладное, перехватил у меня инициативу и поехал встречать его в аэропорт. Я тут же сообразила, что этот роковой демарш отнимает у меня все преимущества.

На следующий день Винсент появился в конторе. Выглядел он устало, как после незапланированного загула: вид у него был невыспавшийся, глаза красные.

— Привет, Винни! Как дела? Как долетел? В самолете было много народу? Сварить тебе кофе?

Я, как наивная школьница, искренне радовалась и полагала, что, раз американский представитель наконец здесь, мне есть теперь кому излить душу и перед кем облегчить совесть.

— Да, мне, пожалуйста, как всегда, большую кружку со сливками.

Я тут же приготовила ему кофе по-американски, довольно слабый, но в большом количестве. Пока Борхи не было, я, пользуясь моментом, решила переговорить с Винни с глазу на глаз.

— Ты даже представить себе не можешь, как я рада, что ты наконец приехал. Мне нужно обсудить с тобой кучу разных вещей, и главное — мы должны срочно решить, что делать.

Винсент, удобно раскинувшись в кресле, отхлебывал кофе большими глотками. В какой-то момент мне вдруг показалось, что он избегает встречаться со мной взглядом, но я тут же списала это на усталость и трудности перелета.

— О’кей! Можешь выразить свое недовольство, для этого я, собственно, и прилетел, но должен сразу предупредить тебя, будь осторожна, мне не хочется, чтобы ты наделала глупостей. Давай разберемся, что вы тут натворили? Какие у тебя проблемы с Борхой, выкладывай?

— Это не у меня, это у компании проблемы с Борхой. Он абсолютно, абсолютно не выполняет не то что своих прямых обязанностей по руководству компанией, он не занимается просто никакой работой, ничем, кроме своих личных дел. Единственное, что ему интересно, это подписывать ведомость по зарплате в конце месяца. К тому же с персоналом он обращается, как с рабами, свысока, без всякого уважения. Как будто сотрудники — его собственность или домашняя прислуга. Между нами, Винсент, я ни одного дня не видела его на рабочем месте больше пары часов подряд. С другой стороны, есть действительно реальная финансовая проблема: я уже просто не знаю, что делать с его бесконечными личными расходами, которые он пытается списать за счет предприятия. Вот здесь целая папка накопилась: ресторанные счета, вызов такси… Естественно, я не стала передавать их в бухгалтерию. К сожалению, ему ни в чем нельзя доверять. Если ты в чем-то на него рассчитываешь или положился на его слово — варианта два: либо он тебя обманет, либо бросит в самый неподходящий момент или, что хуже всего, выставит в самом непривлекательной виде перед важными или постоянными клиентами — в любом случае подведет. Лично я давно уже поняла для себя, что больше так работать не могу. Так безалаберно работать нельзя. Это не работа, Винсент. Так я только подрываю свою репутацию. Не говоря уже о репутации компании.

Винсент выслушал меня, на мой взгляд, слишком рассеянно и безучастно. Как будто только для виду. На папку с чеками он едва взглянул. Он меня ни разу не прервал, даже вопросом. Складывалось такое впечатление, будто все, что я ему говорю, для него дело давно решенное, будто он просто дает мне выговориться. Поэтому по окончании своего сольного выступления я почувствовала себя более подавленной, чем за все эти трудные дни.

— Кофе еще будешь? — выдавила я из себя.

— О’кей.

Я заварила Винсенту еще одну кружку кофе. Настал его черед говорить и выносить свой вердикт. Его калифорнийский акцент с тянущимися гласными, длинными, как спагетти в кастрюле итальянской домохозяйки, распространился по кабинету, словно запах свежеприготовленной пасты.

— Е-э-а… Я вижу, что у вас возникли определенные трудности в работе. Я вижу, что ты переживаешь. Мы знаем, что ты вкладываешь всю душу в эту работу, и руководство компании очень ценит твои усилия. Но тем не менее, несмотря на это, ты знаешь, одно другому не мешает, мы внимательно следим, чтобы в первую очередь и главным образом не пострадали интересы компании в целом, и в связи с этим мы не можем позволить, чтобы здесь разворачивались какие-то войны и интриги или имелись внутренние разногласия, ты и сама понимаешь. В вашем случае я вижу явное несоответствие характеров, конфликт личностей. Вы оба — лидеры, характеры у вас сильные, уступать никто не собирается, и никакими средствами эту проблему не решить. Тут время не лечит. К тому же, как я вижу, наша компания, в хорошем смысле, не совсем такая, какая тебе подходит. Я уверен, что ты со своими способностями и личностными данными найдешь гораздо более интересную работу. Наверняка, я в это верю, перед тобой откроются большие возможности и за пределами нашей организации. Все, что ни делается, к лучшему, как говорится.

Я не знала, верить мне своим ушам или нет. Все, что он только что сказал, в переводе на испанский язык означало, что я уволена. Мое сердце наполнилось смертельной обидой, а рот горечью. Я закурила, чтобы немного успокоиться и взять себя в руки, поднялась со стула и подошла к окну.

Там, снаружи, все шло своим чередом, жизнь продолжалась: машины на стоянке были припаркованы в два ряда, люди спешили по своим делам, встречались друг с другом или проходили мимо, малолитражки развозили кока-колу и молоко в квартальные магазинчики, нетерпеливые шоферы в пробке жали на сигнал… А я рвала и метала в душе и даже не имела права это показывать. Для меня время будто остановилось, мир рухнул и жизнь кончилась. Она ломалась прямо здесь и сейчас, на моих собственных глазах. Я даже не знала, кого теперь больше ненавижу: придурка Борху или Винсента, которого считала своим партнером, коллегой по работе, разве что не другом. Степень человеческой и партнерской неблагодарности просто не укладывалась у меня в голове, да и нигде не укладывалась, Все это не шло ни в какие ворота. Это было настолько вне моего понимания, что у меня скрутило желудок, как от приступа боли. Это был настоящий удар. Я чувствовала себя униженной и глубоко задетой. Комок подкатил к горлу. Я вдохнула глубже. Я не собиралась доставлять ему удовольствие: он не увидит меня плачущей или испуганной. Сделав последнюю затяжку, я отвернулась от окна и просверлила его взглядом:

— Винсент, ты, наверное, просто хотел сказать, что увольняешь меня?

У меня в голове не осталось больше подобающих случаю эвфемизмов, и я перешла прямо к самой сути. Температура в кабинете упала сразу градусов на сто вниз. Винсенту все это тоже давалось нелегко, но я не видела вразумительных причин, по которым вдруг должна была облегчать его участь.

— Я только хотел сказать, что в интересах компании, чтобы вы, как два лидера, не работали вместе и не находились в прямом подчинении один у другого. Разумеется, мы примем соответствующие меры, компания пойдет тебе навстречу, и ты сможешь поработать у нас еще несколько месяцев, как раз пока мы не найдем кого-нибудь на твое место, чтобы ты могла передать свои дела и ввести в курс дела — подготовить себе замену. Просто дело в том, что пост, который занимает Борха, важнее для нашей компании.

— Не стоит так беспокоиться. Я ухожу прямо сейчас. Не хватало еще, чтобы такая авторитетная компания тратила на меня свое драгоценное время, — выпалила я, даже не удосужившись смягчить свой ироничный тон. — Я уже поняла, что ошиблась. Откровенно говоря, я думала, что ты окажешься проницательнее — дело-то шито белыми нитками. Но вышло не так, как я предполагала. Что ж, я тоже не намерена разыгрывать из себя добрую самаритянку. Я не собираюсь оставаться здесь больше ни минуты, как бы много мне ни платили. И тем более не собираюсь никого ничему обучать. Говори, если у тебя есть, что добавить, в противном случае я немедленно иду собирать свои вещи.

— Нет. Я уже все сказал. Только, пожалуйста, не вмешивай коллег в эту историю, они как-нибудь обойдутся без лишних подробностей. Можешь сказать им, что ты хочешь попробовать себя на новом, более интересном поприще. Единственное, на чем я настаиваю, это чтобы ты отработала обязательные две недели, как и положено по закону, и передала свои дела новому сотруднику, как полагается.

Я устало улыбнулась:

— Как быстро тебя выучили испанским законам, Винни. Я ухожу. И ты не сможешь мне помешать. Уволишь меня без расчета? Оставь мою зарплату за две недели себе или подари ее Борхе, которого ты должен был бы гнать из компании в шею, как прибавку к жалованью. Будет чем поощрить его за сверхурочные, которые он тебе отработает в избытке в мое отсутствие.

Складывая в коробку свои личные вещи и канцелярские принадлежности, я уязвленно думала о том, что истории, в которых зло получает по заслугам, встречаются только в кино. Мир, каким был, таким и остался. А еще ведут какие-то речи о каком-то равенстве полов! Мужчина и женщина равны? У меня желудок сжался от боли и вечной несправедливости. Из глаз чуть не брызнули слезы. Мне стоило титанических усилий удержать их. Винить себя саму во всем происшедшем, может быть, было и верно, но абсолютно непродуктивно в данном случае. Несправедливость царила в мире со времен грехопадения, просто на этот раз пуля попала в меня. Ну вот, теперь полюбуйся, красавица моя, что ты сделала со своей жизнью. Ситуация с работой не пугала меня нисколько, я была совершенно уверена, что найду интересное место, и найду быстро. В определенной степени я чувствовала даже облегчение, хотя бы по той простой причине, что больше никогда в жизни мне не придется видеть отвратительную самовлюбленную физиономию Борхи.

В итоге я решила, что ни за что не опущусь до уровня этих бесперспективных посредственностей, Винсента и Борхи, и буду вести себя как настоящий профессионал. Я вкратце доложила Винсенту о состоянии дел на вверенном мне участке работы. Сдала ему всю соответствующую документацию, все пакеты документов в безупречном виде, составила памятку, или руководство к работе на занимаемой мной должности, которое заставила его подписать. Хотя его и коробило от таких крайностей в ведении дел, он подписал все представленные мной бумаги безоговорочно.

По дороге домой я пришла к несколько неожиданному заключению: единственное, чего мне в этот момент хотелось больше всего на свете, это просто отдохнуть. Поехать в какое-нибудь по-настоящему теплое место, где есть солнце, много солнца, море, пляжи, пальмы и тропические коктейли. Последний чек от американцев меня удивил. Они были великодушно щедры: не то хотели избежать ненужных проблем со мной в будущем, не то пытались отмыть себе таким образом совесть, которой им так катастрофически не хватало.

Через два дня я лежала на пляже в Тенерифе. Я нежилась под ярким солнышком, океанский прибой ласково шумел у моих ног, экзотический коктейль аппетитно благоухал у меня в руке. Я наслаждалась, как ребенок.

5

Как-то в воскресенье вечером я, как обычно, стояла в очереди за билетами, разглядывая афиши и пытаясь решить, на какой фильм лучше пойти. Вдруг кто-то тихонечко похлопал меня сзади по плечу. Я обернулась и увидела Пепе. Он приветливо улыбался, было видно, что парень искренне рад меня видеть.

— Какие люди! Здравствуйте, я ваша тетя! Привет, подружка, как я рад тебя видеть.

— Пепе, дружок, какими судьбами?! Вот так сюрприз! Как у тебя дела? Куда ты сейчас?

Пока мы стояли в очереди, Пепе рассказал мне, что американский холдинг закрыл испанский филиал. Но перед этим моего горячо любимого Борху в буквальном смысле вышвырнули за дверь. Его наконец-то уличили в грязных делишках: оказывается, помимо всего прочего, он еще платил своей жене зарплату за счет фирмы — естественно, за работу, которую никто не выполнял.

Мы с Пепе обменялись телефонами и договорились созвониться, чтобы как-нибудь встретиться и где-нибудь посидеть.

Я была не права: у моей истории оказался счастливый конец — зло было наказано, а справедливость восторжествовала.

Секрет

1

Что ни говори, а появление Интернета перевернуло всю нашу жизнь. И во всем мире, и в Испании в том числе. Мадрид тем более не остался в стороне. Вместо того чтобы оставаться настоящим народным городом, с устоявшимися традициями, где каждый день жизнь замирает с двух часов пополудни до четырех вечера, городом чистых испанских кровей, исконным, истинным, по-хорошему консервативным, с правильным языком и самобытной культурой, городом, откуда в августе исчезает весь народ, разъезжаясь по виллам, дачам, особнякам, элитным или диким пляжам, — увы, вместо всего этого за несколько последних десятилетий Мадрид с точностью до наоборот превратился в обычный современный среднеевропейский город, почти такой же, как любой другой, например бельгийский или голландский, ничем не хуже, но и ничем особенно не лучше. Однако и в этом современном Мадриде была своя необъяснимая притягательность. С каждым днем в городе все легче и легче удавалось найти какой-нибудь уютный национальный ресторанчик с изысканной экзотической кухней. Вбирая в себя атмосферу все новых и новых стран, объединяя ее, город становился гостеприимнее, мощнее и могущественнее. Несмотря на то, что собачьи какашки по-прежнему украшали собой все самые главные достопримечательности города, не стесняясь центральных улиц, не менее горделиво, чем сеньориты сомнительной репутации со своими представительными «менеджерами» с улицы Монтера. Зато, словно в качестве компенсации, живописные, издавна излюбленные столичными жителями кварталы и уголки города, как, впрочем, и самые дикие, нежилые и лишенные цивилизации, превратились в популярные зоны туризма и отдыха. Раз уж разговор зашел о туристах, стоит сказать, что те, кто бывал в Мадриде годах в восьмидесятых, теперь бы точно не узнали ни площади Испании, ни районов Маласаньи и Чуэки, потому что как публика, так и ритмы жизни здесь изменились совершенно, как говорится, до неузнаваемости.

Вот и нынче, в первое лето второго тысячелетия, городская мода, точно неверная невеста, повернулась спиной к своим вчерашним фаворитам: сдержанному черному и серому, скромным, простым и без излишеств, — и, смешав все карты, вернула кричащие, яркие цвета, легкие, воздушные ткани, соблазнительные туфли на высоких каблуках, платья и изобилие дешевой бижутерии в стиле «китч». И я, как и все в это лето, позволила себе пойти у моды на поводу. Но единственное, с чем мне не удавалось справиться никакими средствами, был мой вес, заставлявший меня каждый год обновлять гардероб и покупать одежду на размер больше. Дело дошло до того, что я совсем перестала смотреться в зеркало, потому что то, что я там видела, погружало меня в глубокую депрессию, мешающую работать. Я завидовала женщинам, про которых говорили: да ее как будто время не берет. Но не поймите меня неправильно, это ни в коем случае не сетование на свое положение, потому что ни за какие коврижки я не согласилась бы снова иметь подбитые ветром мозги и незрелость себя двадцатилетней. Просто я констатировала факт, что в моем возрасте накопилось уже очень много вещей, которых не вернуть никогда. Прощай, лицо юной цветущей розы после бессонной ночи, прощайте, пирушки с гулянками и сексуальные мини-платьица, прощайте, легкие знакомства и случайные связи с двадцатилетними молодцами, прощай, дорогое и милое сердцу «сеньорита» — добро пожаловать, основательное «сеньора». В конце концов, все мы одинаково подвержены безудержному бегу времени. Единственное утешение, что ни у кого нет рецепта против его действия, не только у меня одной. С каждым годом я все больше и больше начинала ценить любимую поговорку своего отца: «Кто не родился, тот и не состарился, но кто не состарился — тот умер молодым!»

Не стоило и упоминать, поскольку я уже много раз об этом говорила, что в очередной раз, ну так, для смены декораций, я снова была одна и в затяжной депрессии. Но на этот раз у меня был Интернет, единственный друг миллиардов таких же, как я, одновременно одиноких и уединившихся, оставшихся наедине со своей собственной болью, со своими личными проблемами, разочарованиями и маленькими радостями. Анонимность и маски Глобальной сети помогали нам преодолевать болезненные, а для некоторых и смертоносные, мрачные ощущения одиночества, закомплексованности, брошенности, недолюбленности, того, что ты редкостная тварь, гадина, скотина, урод или пресмыкающееся.

Как правило, чат — это очень тупое сообщество, крайне пошлое, вульгарное и ограниченное, но иногда и там можно было развлечься или на секунду-другую отвлечься от тягостных мыслей. Когда заходишь пообщаться в какой-нибудь чат, возникает такое ощущение, будто ты невидимкой оказался в центре международного аэропорта и можешь украдкой подслушать все разговоры, какие только захочешь. По большей части это бессмысленная дурацкая болтовня, но иногда именно она здорово помогает от напавшего одиночества.

Была обычная суббота, ничем не отличающаяся от тысячи других в моей жизни. Под окнами гулял Хуэртас, пьяный, обкуренный, в эйфории от наркотического или алкогольного перевозбуждения.

Народу в чате было немного, и я занималась тем, что следила за обменом незначительными репликами, лишенными какого-либо реального содержания, попивая небольшими глоточками свежесваренный кофе, как обычно, черный, горький и холодный.

На моем экране то и дело выскакивало и открывалось еще одно окно, это означало, что меня приглашают початиться на другой сайт. По некоторым признакам я догадалась, что одного из участников зовут Секрет.

— тебе какие сны снятся: цветные или черно-белые? — отважилась я.

Ответ оказался настолько непосредственным, что заинтриговал меня:

— день на день не приходится

— что делаешь дома?

— то же, что и ты

— не гуляешь?

— не сегодня. ты что делаешь?

— время теряю в вашем чате

— два, это уже лучше! веселее

— тебе два года?

— морщины + седые волосы «правильным путем идете, товарищ»

— поздравляю, нашего полку прибыло

— приятно познакомиться. откуда ты?

— Мадрид

— вечер совпадений!

— где живешь?

— Чуэка. а ты?

— Хуэртас

— стихи любишь?

— не особо, но если у тебя есть что-нибудь под рукой

— в другой раз. щас я в «коме», моя девочка ушла от меня всего пару месяцев назад

«Моя девочка» звучало довольно ласково, романтично и многообещающе, и я заинтересовалась не на шутку:

— расскажи, что там с твоей девочкой

— увела у подруги, красивая, с длинными волосами, кудрявая, сама не знаю, что на меня нашло…

По неопытности общения в чатах до этих пор я так и оставалась в неведении, с кем общаюсь: с парнем или девушкой. Но «девочка», которую отбили у подруги, наконец указала мне верный след. Анонимное общение удобно еще и тем, что можно без лишней скромности задавать нескромные вопросы:

— ты лесбиянка?

— как себя помню. а ты?

Я не знала, что ответить: врать не хотелось, но и прекращать общение тоже. Если я прямо скажу, что нет, она может закрыться, выйти из чата, и я больше никогда не смогу с ней пообщаться. Это в лучшем случае…

— я — да. а ты?

Секрет повторила вопрос, чтобы дать мне понять, что она ждет ответа.

— нет. но ты не уходи, пожалуйста, потому что мне очень нужно поболтать с кем-нибудь. я тоже в «коме»

— и не собиралась. расскажи что-нибудь о себе. тебя парень бросил?

— меня некому бросать. у меня нет парня. я одна с таких давних пор, что уже и сама не помню, когда была не одна

— сочувствую. не знаю, что лучше. я думала реально не переживу. ты хоть не брошенная

— не брошенная, п. ч. ничья. у тебя хоть есть что вспомнить

— подруг тоже нет?

— с ними скучно

— встретимся?

— когда?

— прям щас

Приглашение застало меня врасплох, я не была готова раскрыть свое инкогнито.

— страшновато. может, на след. неделе?

— ок. только держись на линии. продолжаем разговор

В три утра я вышла из Сети и выключила компьютер. Глаза у меня лезли на лоб от усталости, но на душе было приятное, давно забытое ощущение, как после общения с кем-то по-настоящему близким. Мое сердце наконец-то было наполнено чем-то еще, кроме сожалений о собственной упорно неудающейся личной жизни. Отныне каждый вечер после работы я возвращалась прямиком домой и в девять ноль-ноль уже сидела, пройдя по знакомой ссылке, в чате. Мы с Секрет погружались в бесконечную, только нам одним понятную болтовню о жизни и любви, с ее неудачами, ошибками и разочарованиями, о каких-то повседневных незначительных вещах: отношениях на работе, соседях по этажу, квартплате, моде и любимых фильмах, конечно. Мы стали так близки, как будто знали друг друга уже тысячу лет, и через пару недель, когда Секрет снова предложила мне встретиться, я незамедлительно ответила ей согласием.

2

Квартал Чуэка чем-то напоминал мне Гринвич-Виллидж[16] в Нью-Йорке, только он был гораздо меньше, укромнее и компактнее и, конечно, более многолюдным.

Хиппи восьмидесятых благополучно сменились здесь представителями тяжелого панк-рока, которые спустя десятилетие в свою очередь подверглись переселению, мирно уступив место пестрому сообществу однополых меньшинств. Атмосфера в районе была вполне непринужденная, беззаботная, творческая — короче говоря, полный космополитизм. В этом уголке Мадрида даже воздух был другой, и вдыхался он как-то по-другому. Свежие запахи, все цвета радуги, цветы на балконах. Некогда пустынная и безлюдная площадь, забросанная использованными наркоманскими шприцами, сейчас была застроена уютными террасами всевозможных кафе: захват территории произошел, по всей видимости, естественно, в результате эволюции окрестных баров.

Секрет ждала меня в кафе «Акварель». Я узнала ее сразу и безошибочно. Приятная, культурная девушка, из тех, кто никогда не выставляет напоказ первому встречному и поперечному своих интимных наклонностей. Она разменяла тридцатник, но одета была по молодежному, как подросток. В узкие облегающие джинсы и полосатый топик цвета мальвы, без лифчика. На ней были стоптанные туфли с протертыми носами, как будто специально для того, чтобы показать голубые ногти. Ну так, краткая информация для тех, кого интересует. У нее была короткая стрижка, под мальчика, и волосы, торчащие во все стороны, имели тот самый знаменитый, непричесанный вид, который достигается не за один десяток минут, проведенных у зеркала.

— Привет, вот я и здесь, как видишь.

— Привет, красавица, наконец-то я тебя увидела. Не могу передать, как я рада, что ты все-таки решилась прийти. Что пить будем, красавица?

— Да выпью стаканчик чего-нибудь для начала.

Секрет подала официанту знак рукой, и передо мной тут же появился бокал с пивом. Похоже, она была здесь своя, и официант — ее старый знакомый.

— За нашу дружбу, — подняла свой бокал Секрет.

— За знакомство, — сказала я осторожнее, — и за нас.

Мы чокнулись.

— Какие у тебя планы на сегодняшний вечер?

— Да ничего особенного. Я об этом как-то не думала. Но раз уж я в твоем районе, давай развлекай меня. Сегодня ночью я в твоих руках.

— Ты уже ужинала?

— Нет. Такая жара, что ничего в рот не лезет. Но пить я хочу! Жажда у меня сегодня, как у портового моряка.

— Отлично. Тогда устроим питейное турне по Чуэке.

Сказано — сделано: четвертый заход по пиву мы совершили на террасе «Сохо», напротив «Акварели», с седьмой кружкой уже сидели в «Прополке», — но в общем и целом за всю ночь мы вряд ли передвинулись в совокупности больше чем на полсотни метров. Все это время Секрет постоянно здоровалась с кем-то и целовалась со своими знакомыми. Наше победоносное шествие было в самом разгаре, когда мы снова вернулись в «Прополку» — кафе оказалось из тех, что необъяснимым образом притягивают народ. Воздух был напоен привычными запахами табака, духов и пота от разгоряченных человеческих тел. Мы спустились в подвал потанцевать. Я чувствовала себя свободной, раскрепощенной, полностью отключившейся от всех проблем. Мне было наплевать, как я выгляжу со стороны, нравлюсь — не нравлюсь кому-нибудь, и чихать с высокой колокольни на то, как танцую, красиво — некрасиво, правильно — неправильно. Большинство танцующих было уже в трансе, вокруг меня на танцполе люди двигались, как зомби, под кайфом и абсолютно без тормозов. В невротическом мелькании лазерных лучей, в мгновенных вспышках света то тут, то там появлялись и исчезали чьи-то сплетенные языки, они блестели, словно маленькие змейки. Отовсюду были слышны вскрики и взвизги удовольствия, стоны эйфории. Повсюду по-дружески или влюбленно целовались. Со всех сторон меня окружали знаки взаимного внимания, откровенного флирта, проявления ласк или страстного желания. Секрет танцевала здорово, очень пластично, она гнулась и скакала как гуттаперчевая. Я присоединилась к ней, и наши тела слились в одном ритме. Когда дыхания не хватало, мы выскакивали на поверхность, на улицу, глотнуть свежего воздуха. На лестнице во время спусков и подъемов Секрет всегда обнимала меня за талию. В ответ я чмокала ее в обнаженное плечо.

Несмотря на три часа утра, народ продолжал стекаться, и жизнь била ключом.

— Куда тебя проводить, принцесса? — спросила Секрет, протягивая мне сигарету.

— Понятия не имею. Давай пока останемся здесь, а там посмотрим. Меня маленько развезло, я уже забыла, когда в последний раз пила столько пива…

Мы стояли, прислонившись к стене, там, где еще оставалось для этого свободное место, и просто молча курили.

— Послушай, а почему бы тебе не вернуться домой? Давай я отвезу тебя? Перекусим, сделаем сэндвичи, передохнем и, если ты оживешь, снова вылезем куда-нибудь.

— Нет, женщина, спасибо. Я не хочу быть тебе в тягость. Я прекрасно дойду пешком, заодно и развеюсь, приду в себя немножко.

— Не-е, красавица, это не разговор. Так я тебя и отпустила. Сегодня ты от меня никуда не уйдешь. Пошли ко мне, здесь совсем рядом, — настояла Секрет.

Она схватила меня за плечо и потащила за собой. Я не сопротивлялась. Она жила на этой же самой площади, можно сказать, в эпицентре наших похождений. В квартире она сразу же усадила меня на диван, и я села, как тряпичная кукла.

— Сиди не двигайся, отдыхай, красавица. Я сама все приготовлю. Ты будешь вегетарианский или с сыром и ветчиной?

— Вегетарианский. Послушай, я сейчас встану и помогу тебе. Мне правда неудобно как-то.

— Остынь, красавица. Вытяни ноги, как тебе хочется, лежи и расслабляйся.

Секрет ушла на кухню, а я откинулась на спинку дивана, и мне правда стало лучше. Я окинула взглядом комнату. Стена напротив была полностью занята стеллажами, заполненными книгами. Полки украшали статуэтки языческих божков из Перу и Мексики и фотографии каких-то многолюдных праздников, всеобщего веселья, отдельных улыбающихся лиц. В углу, возле окна, находились музыкальная аппаратура и стойка с CD-дисками, а напротив, возле двери, — компьютерный стол, на котором рядом с монитором стояли растения в горшках. Вообще, растения были повсюду. Мягкий, приглушенный свет с недвусмысленным намеком озарял комнату снизу, розовые бра крепились на стене по сторонам дивана.

Секрет вернулась с сэндвичами и двумя банками пива под мышкой. Оказалось, мы не на шутку проголодались. Пока мы с аппетитом уплетали сэндвичи, Секрет зажгла несколько свечей и погасила бра. Темнота нахлынула со всех сторон, и на наших лицах заиграли золотые отблески пламени.

— Сварганить тебе коктейльчик? — предложила Секрет.

Я поставила пустую тарелку на журнальный столик:

— Нет, спасибо. Я уже и так накачалась под завязку. Мне жарко, я просто задыхаюсь. Хочу подышать, может, хоть с какой-нибудь стороны сквознячком потянет.

— Не парься. Я сейчас приготовлю ванну с релаксантами. И не спорь, тебе сразу станет полегче. Ты больше с чем любишь: с ароматом розы, земляники, мандарина или мяты?

— Надо же, какой широкий ассортимент! Обалдеть можно. Ну раз ты настаиваешь, пусть будет роза с мятой. Но на самом деле мне не очень хочется, чтоб ты напрягалась. Неудобно как-то тебя так беспокоить.

Я еще не успела договорить последние слова, а Секрет уже выскочила из комнаты и зашуршала в ванной. Оттуда послышался плеск набираемой воды. Меня охватила приятная истома, легкое возбуждение висело в воздухе. Правда заключалась в том, что я действительно с удовольствием приняла бы сейчас ароматную ванну. Мое тело уже предвкушало ласковые прикосновения воды. И это ощущение победило неловкость и сомнения, которые, несмотря на немалое количество выпитого в этот вечер, все же мелькнули у меня в мозгу. А разве это нормально, вот так вот, с ходу, залезать в ванну к едва знакомому человеку? По-моему, это просто неприлично, ответил мозг. Но Секрет уже вернулась, взяла меня за руку и отвела, как куклу, в ванную комнату. Ванна у нее была огромная, джакузи. Она вся была заполнена пеной с запахом роз и мяты, таким, что можно было задохнуться. Пламя свечей отражалось в голубом кафеле стен. Мы повернулись друг к другу лицом и стали вплотную. Секрет расстегнула мою блузку и, снимая ее, провела руками по моей спине:

— Вот видишь, девочка моя, ты вся горишь! А водичка такая прохладная, такая свежая! Идем скорее в водичку!

Я пальцами стащила лямки ее топика и спустила его, обнажая грудь. Груди у нее были маленькие, белоснежные, с нежно-розовыми сосками, какие бывают только у девушек. Неожиданно для себя самой я поцеловала ее в шею и, наклонившись, сняла с себя брюки и трусы. Она помогла мне расстегнуть лифчик и снять его. Я залезла в ванну. Первое прикосновение к воде было похоже на легчайший вдох — такая она была свежая, пенистая, пахучая и мягкая.

— Ой, как здорово! — не удержалась я.

Секрет присела на краешек ванны. Топик так и осталась на ней со спущенными бретельками. Вряд ли бы я смогла объяснить себе самой этот странный для меня жест. Ее груди беззащитно свисали над шапками пены. Одной рукой она расстегнула ширинку на своих джинсах, а другой ласково провела по моим волосам:

— Ты готова?

— Чего ты ждешь? — ответила я вопросом на вопрос, наверное, с перепугу, потому что атмосфера действовала на меня как-то гипнотически, завораживающе, разве что только немного давила на нервы — чувствовалось какое-то нездоровое напряжение в воздухе.

Джинсы соскользнули на пол. Трусов Секрет тоже не носила. Теперь ее промежность оказалась на уровне моего лица — я лежала в воде. Волос у нее почти не было, только возбужденный клитор торчал, как маленький розовый язычок. Она переступила одной ногой через бортик ванны, и я увидела ее влагалище, горячее и влажное. Я протянула ей руку, чтобы она могла опереться и встать в ванну обеими ногами, а другой рукой, не удержавшись, провела по ее промежности, так нежно, как только смогла, как самый легкий морской бриз. Она вздрогнула всем телом, села напротив меня, протянула ноги в мою сторону и уронила голову на бортик. Несколько минут мы обе просто лежали и отдыхали, впитывая всем телом это маленькое земное удовольствие. Ванна тихо продолжала наполняться водой. Трепещущая от нашего внутреннего возбуждения тишина медленно поднялась под потолок и тихо осела там, как мыльный пузырь. Вода покрывала наши тела, доходя до сосков. Груди плавали в воде, как две пары мячиков. Пена образовала вокруг нас пахучий контур, повторяющий силуэты наших тел. Тревожные тени от дрожащего пламени маленьких свечей плясали на потолке. Наступил самый интересный и волнующий момент для любой физической близости. Сейчас пузырь напряженной тишины лопнет, и ничем не сдерживаемое больше желание, еще непонятно как, непредсказуемо прорвется наружу. Ни один человек на свете не в состоянии объяснить самому себе, что он сделает в следующий момент.

Секрет провела ладонью по моей ноге, от колена до щиколотки, и начала массировать мне ступню. Ощущение, конечно, было феерическое, давно я так не расслаблялась, невероятно успокаивающее и тонизирующее одновременно. Я была крайне удивлена, чтобы не сказать — потрясена тем, как прекрасно, абсолютно комфортно, без тени смущения или напряжения, я чувствовала себя в одной ванне с другой женщиной. Мое самоощущение разрослось до запредельных размеров, и Секрет казалась мне сейчас частью меня самой. Она была близка мне, как ни один мужчина в моей жизни.

Секрет взяла губку и обмакнула ее в пену:

— Давай я потру тебе спинку.

Я выпрямилась ей навстречу и села прямо, а она встала на колени передо мной. Мои ноги проходили у нее между ног, и, когда она ласкающими движениями терла мне спину, наши соски соприкасались. Вместе с движениями ее рук вверх и вниз ее лобок то погружался, то высовывался из воды. Я провела рукой по ее телу, от лица до самого клитора, и начала мягко ласкать его. Она опустилась, присела ко мне на колени, нежно сжала мои груди и начала ласкать их в ответ. У нас обеих соски моментально затвердели от возбуждения, они сигналили во всю мощь о том, что мы готовы к совокуплению.

— Какие у тебя аппетитные грудки, Красная Шапочка!

Я тут же приложила палец к ее губам: только разговоров нам не хватало, да еще в такой торжественный момент. В то же время я не отпускала ее клитор, продолжая ласкать его все настойчивее, сильнее, жестче и быстрее. Секрет начала постанывать, а потом и стонать от возбуждения. Внезапно она обняла меня и прижалась ко мне тесно-тесно. Одновременно она вытащила из ванной затычку и включила душ. Вода стала медленно спадать. Горячие струи обрушились сверху на наши головы. Мы обе встали, продолжая обнимать и ласково гладить друг друга. Наши губы соприкоснулись, и мы поцеловались. Встреча и знакомство наших языков, их немой разговор постепенно, следуя все новым и новым приливам нежности, усилил возбуждение и углубил наши ощущения. Ее рот был сладкий, нежный, пахнущий розой и мятой, влажный, просящий, жаркий, живой, упругий и сочный. Наш поцелуй был неторопливый, неспешный, спокойный, как медленный танец. Мы смаковали каждое движение наших разгоряченных чувств, зная, что время принадлежит только нам и на этот раз все в наших руках. Ощущение было непередаваемое, великолепное, неповторимое.

Секрет опустилась передо мной на колени, и я инстинктивно раздвинула ноги. Она начала ворочать во мне своим раскаленным, стремительно быстрым языком, иногда пуская в ход зубы и осторожно, но страстно покусывая. Я выключила душ, сняла полотенце, висящее под рукой, обернула ее и начала растирать, так, словно вытирала выкупанного ребенка. Она увлекла меня в спальню. С нас обеих еще капала вода, и мы замочили простыни. И тут с неожиданным пылом и прытью она покрыла мое тело бесконечно страстными поцелуями и укусами. Я с удовольствием вовлеклась в этот любовный танец, с непривычной уверенностью осознавая, что ей понравится все, что нравится мне, и что она чувствует то же, что и я.

Мы закончили, когда на улице уже раздавалось пение птиц, приветствующее восход солнца и начало нового дня. Мы заснули в обнимку, как девчонки-подружки, с перепутанными и растрепавшимися волосами, ее рука невинно покоилась на моем неприкрытом животе…

К полудню нас разбудил солнечный зайчик. Его лучики, словно усики, ласково пощекотали нам щеки. У нас обеих были заспанные, помятые лица. Мы открыли глаза и улыбнулись друг другу. Сказали друг другу «привет-привет» поцелуем, и Секрет доверчиво положила голову мне на грудь:

— Знаешь, мне кажется, я тебя люблю.

— Мне тоже кажется это же самое. Я испытала с тобой какие-то невероятные ощущения. Никогда не знала, что это может быть так трогательно.

— Ведь это лучше, чем с парнями, правда? Тебе ведь больше понравилось со мной?

— Это совсем разные вещи. Ты мне ближе, я ничего не боюсь, раскрепощаюсь, как никогда раньше… Это просто нечто другое, даже не знаю, как тебе объяснить.

— Но ты ведь останешься со мной? Ты же больше не станешь знаться с парнями? Я люблю тебя, очень, очень, очень.

— Не знаю, Секрет. Я еще сама ничего не поняла толком. Я не могу тебе ничего обещать. Мне потребуется какое-то время, чтобы разобраться в своих чувствах. Все это произвело на меня слишком сильное впечатление, это ведь тоже своего рода стресс, понимаешь? Все произошло как-то вдруг, так неожиданно. Как прыжок в бездну. Как будто я шла-шла и вдруг споткнулась и упала. Мне надо встать, опомниться, одуматься.

Секрет не сумела скрыть своего разочарования и ушла в глухую оборону:

— Мне надоело чувствовать себя обманутой. Мне не хочется думать, что ты меня просто используешь. Я и так достаточно настрадалась. Если ты не хочешь продолжать наши отношения, скажи сразу.

— Секрет, мне было очень хорошо с тобой. Ты первая женщина, с которой я легла в постель. Хотя бы по одному этому можно понять, насколько я доверяю тебе. Ты должна дать мне время. Пойми, это не так-то просто. Всю жизнь я встречалась только с мужчинами и вдруг оказалась с женщиной. Я испытала с тобой совершенно новые ощущения, совсем не похожие на те, что были раньше, и получила удовольствие, совсем не такое и не так, как прежде. Только я не могу тебе с уверенностью сказать, прямо здесь и сейчас, что готова заниматься этим всю оставшуюся жизнь. Не знаю, способна ли я на это: может, да, а может, и нет. Давай оставим все как есть. Время покажет.

— Только не говори мне, что ты осталась лишь для того, чтобы попробовать.

Я поняла, что она глубоко огорчена, и постаралась смягчить свой тон как можно более нежным поцелуем:

— Я же тебе только что сказала, что нет. Даже думать так не смей. И как тебе только в голову такое могло прийти, в эту светлую, ясную головку! Эта ночь была просто незабываемой! Ты умеешь любить, как никто другой. Я сделала это, потому что ты мне понравилась. От всего сердца. Потому что я ощутила между нами близость, такую, какой у меня ни с кем и никогда не было. Ты привлекла меня как человек, как подруга, как женщина, наконец. Только не торопи меня, пожалуйста, ты же сама еще не до конца оправилась от своего расставания и должна понимать меня сейчас, как никто. Для нас обеих сейчас лучше будет подождать, пока все не утрясется. Тебе не кажется?

— Ладно-ладно. Хватит всякой сентиментальной болтовни. По большому счету ты, конечно, права. Только ты позвони мне обязательно, обещаешь?

— Я буду в чате, как обычно. И позвоню тоже, обязательно.

3

Не успела я вынуть ключ из замочной скважины, как зазвонил телефон. Это была Секрет:

— Привет.

— Привет.

— Я просто хотела убедиться, что ты нормально доехала и с тобой все в порядке. Ты уже дома?

— Как видишь. От тебя я сразу поехала домой.

После всего происшедшего мне не хотелось с ней говорить, и, если быть откровенной, все это начинало мне немножко надоедать. Я устала.

— Какие у тебя планы на сегодня? Может, встретимся и пообедаем вместе?

— Нет, женщина. Я не могу. Мне надо еще перегладить кучу вещей и составить график работы на следующую неделю. Ты сходи сама куда-нибудь, отдохни, развейся. Тебе это сейчас даже нужнее, чем мне.

— Послушай, я должна тебе кое-что сказать…

— Что, родная?

— Я тебя очень люблю.

— Я тебя тоже, красавица.

— Нет, я знаю, ты не любишь меня так сильно, как я тебя. Я очень по тебе скучаю.

— Уже?! Но мы же с тобой только расстались, мы же только что были вместе.

— Да, я знаю. Просто я хочу быть с тобой всегда: сегодня, завтра, послезавтра, послепослезавтра — всегда-всегда.

— Послушай, перестань, ну нельзя же быть таким ребенком. Это уже баловство. Возьми себя в руки. Давай лучше поговорим об этом завтра, договорились?

— Нет, только не вешай трубку! Давай поболтаем еще немножко, ну пожалуйста, любовь моя!

Я сделала глубокий выдох, только почти бесшумно, прикрыв трубку рукой, чтобы не обидеть ее. Я поняла, что так просто мне от нее не отделаться, быстро это не кончится, а нашему разговору, похоже, вообще конца не будет.

— Ну хорошо. Давай поболтаем. О чем ты хочешь поболтать?

— О том, что у нас с тобой было этой ночью. Тебе понравилось?

— Конечно, понравилось. Я же тебе сразу об этом сказала, ты не помнишь?

— А что тебе понравилось больше всего?

— Все. И самое начало в ванной, когда мы сидели в воде, и твой запах, и то, как ты занимаешься любовью: твоя неповторимая манера, твоя невыразимая нежность. Я же тебе говорила, для меня это было что-то действительно невероятное, не похожее ни на что. Мне даже не с чем сравнить, понимаешь?

— А чем это было непохоже на… ну… чем это отличалось? Тебе не хватало мужской грубости?

— Да, они грубее, жестче. Они вообще более жесткие. По крайней мере, некоторые. Мужчины нетерпеливы, они никогда не уделяют нам столько внимания, в постели они все немножко эгоисты. Большинство из них даже не интересуется тем, что может нравиться женщине и от чего ей может быть хорошо.

— Тебе не хватало мужского члена?

— Нет. В этот раз я даже не вспоминала о нем. В этом, наверное, и была вся прелесть.

— Но если бы ты продолжала заниматься этим, то скоро бы заскучала по нему?

— Секрет, родная, девочка моя, я правда не знаю. И откуда я могу это знать? Еще и дня не прошло. Я знаю только, что мне с тобой было чудесно, что со мной произошло что-то сказочное, чего я не могла себе даже представить. И мне не хотелось бы, чтобы наши отношения на этом закончились. Послушай, давай закончим сейчас этот разговор, просто мне нужно сделать еще кучу неотложных вещей. Поговорим завтра.

— Хорошо, только обещай, что позвонишь мне сама, первая. В девять я обычно уже дома.

— Договорились, родная. До завтра. Пока.

На следующий день где-то без пяти девять мой телефон уже разрывался от нетерпения. Я сняла трубку.

— Почему ты мне не позвонила?

— Ты меня опередила. Я бы все равно не успела. Еще без пяти. Как у тебя день прошел?

— Отлично. Я все время думала о тебе. Я написала тебе стихи. Я на лекциях ни о чем думать не могла, я вообще ни о чем думать не могу, кроме тебя. Я влюбилась, понимаешь?

— Послушай, давай договоримся сразу и пообещаем друг другу, что у нас будут свободные отношения и мы не будем опережать события. Пусть они развиваются потихоньку, спокойно, не торопясь. Давай оставим друг другу какое-то личное пространство. А потом встретимся и обсудим все это. Это не телефонный разговор, согласна? И не надо на меня давить, пожалуйста, это меня напрягает.

— Ладно-ладно, не злись на меня, ворчунья, я тоже звоню тебе не для того, чтобы выговоры выслушивать. Я завесила стих на форуме, посвящаю его тебе. Скажи, как оно тебе?

— Мне надо как минимум его прочитать. А для этого нужно время. Я посмотрю, тогда и поговорим, — отрезала я и на этот раз повесила трубку.

Я закурила и устало откинулась на спинку кресла. Кажется, я влипла. Тут придется хорошенько подумать. Я постаралась привести в порядок свои мысли и чувства, чтобы разобраться, что я чувствую на самом деле. С пониманием придут и необходимые ответы. Девчонка, конечно, была очаровательная. Я испытывала к ней какую-то необъяснимую симпатию, какую-то небывалую, новую для себя, почти материнскую нежность. Я чувствовала, как возрос мой авторитет. Я впервые ощутила себя ведущей в паре. Похоже, я вообще впервые ощутила, что такое обоюдные отношения. Это было ценно. Скорее бесценно. Мне было хорошо с ней, мне хотелось с ней дружить и хотелось продолжать наши отношения. Если быть честной, я бы соврала, если бы сказала, что мне не понравилась наша близость и как у нас все получилось. У меня впервые искренние отношения так гармонично и просто перетекли в близость. Секрет заставила меня взглянуть на жизнь с другого ракурса, она открыла целый мир новых для меня отношений: непосредственных и непредсказуемых. Но сожительствовать с ней, как ей хотелось, быть ее девочкой или другой половинкой, жить с ней как одна семья — нет, этого я никак не могла. По крайней мере, до тех пор, пока сама не определюсь, чего я хочу добиться в жизни, пока не пойму, кем я хочу стать. Одно я уже знала точно, что не выношу никакого психологического давления, никакого угнетения в отношениях, никакого насилия над чувствами. А сейчас я чувствовала себя не просто подавленной, я твердо знала, что это точно не мое. Секрет мне нравилась, она была мне интересна как человек, как женщина, как подруга, но я не была сексуальной извращенкой. Спасибо ей за любовь, за общение, мы все в этом нуждаемся, наверное, это и есть то, что я так долго искала, но вступать ради этого в сексуальное меньшинство — к этому я никогда не буду готова, даже если вымрут все мужчины на свете. Делать из этого образ жизни ненормально. Я прекрасно отдавала себе отчет в том, что, отказав, причиню ей боль. Да, я нанесу ей моральный удар, но честнее и лучше расставить все точки над «и» сейчас, в самом начале наших отношений, пока у нас ничего еще толком не сложилось. Совесть у меня была не совсем чиста, потому что мне не хотелось ни ранить ее, ни причинять ей душевных страданий, но именно это я и собиралась сейчас сделать. Мне было трудно решиться высказать ей все, но, с другой стороны, я ощущала себя в безвыходном положении. Я не была до конца уверена, верно ли мое решение и правильно ли я поступаю, однако сделала глубокий вдох и набрала ее номер:

— Привет еще раз, это снова я.

— Ты уже прочла?! Вот это скорость!

— Нет, Секрет, я еще не читала стихотворения, но мне надо с тобой серьезно поговорить.

По моему голосу Секрет тут же догадалась, в каком русле пойдет беседа:

— Ты решила порвать со мной, так?

— Нет, не порвать, правильнее будет сказать, я решила не продолжать наших с тобой близких отношений. Ты меня здорово зацепила, и мне бы очень хотелось, чтобы мы с тобой стали настоящими подругами, чтобы мы могли встречаться и танцевать вместе и даже оставаться друг у друга, если нам этого захочется. Но я совершенно не готова к стабильным, постоянным отношениям. Не думаю, что смогу быть тебе парой. Я слишком уважаю тебя, чтобы вести себя с тобой непорядочно. Я предпочитаю сразу сказать тебе все как есть, чем или обманывать тебя, или притворяться, что чувствую то, чего не чувствую. Чтобы не обещать того, что, как ни крути, я сделать не смогу.

— Раз так, то ничего не поделаешь… — Ее голос задрожал, и я почувствовала, что она готова вот-вот расплакаться.

— Ну, пожалуйста, не расстраивайся ты так, прошу тебя. Я же еще не провалилась под землю. Давай будем поддерживать связь, хочешь? Кто знает, а вдруг завтра я смогу разделить с тобой чувства, на которые не способна сегодня?

— Нетушки, спасибо на добром слове. Только лучше мне больше никогда тебя не видеть. В ближайшее время уж точно. Мне невыносимо думать, что ты использовала меня как временное развлечение, что ты просто поиграла со мной, тебе не понравилось и ты выбросила. Я не игрушка, чтобы сегодня выкинуть меня, а завтра опять подобрать, если станет скучно.

— Я все понимаю, Секрет. Можешь не объяснять. Просто мне необходимо было сказать тебе, солнышко, что ты для меня не просто случайная знакомая, ты значишь что-то очень важное для меня, ты — что-то особенное в моей жизни. Не держи на меня зла, пожалуйста, и давай не будем ссориться. Не сердись на меня. Больше всего на свете я бы хотела сейчас дать тебе то, в чем ты нуждаешься. Но я не могу, пойми, я просто не в состоянии это сделать. И я очень тебя прошу, я хочу, чтобы ты знала и помнила, если тебе когда-нибудь что-нибудь будет нужно, что бы это ни было, ты знаешь, как меня найти. Для тебя мои двери всегда открыты.

Я положила телефонную трубку и так и осталась сидеть в темноте. Я не знала, верное ли решение я приняла, правильно ли я поступила, и надеялась, что будущее покажет. И что оно будет на моей стороне.

Я прикурила сигарету, потом другую, потом еще одну. Маленький огонек на конце сигареты горел, как заблудившийся светлячок, нечаянно залетевший ночью в чужую жизнь. Он мерцал, как сигнал маяка, указывающий путь морякам и вселяющий в них надежду. Только я не знала своего пути. Может, я его просто не видела. Так что не стоило романтизировать, это был всего-навсего огонек в темной и пустой комнате. Тем более что это был огонек сигареты…

4

Мадрид в очередной раз погрузился в осеннюю грусть. Лето в этом году как-то быстро смотало удочки, устав от пышности и буйства растительности. И теперь их место заняла скромная простота без излишеств, изящество и грациозная сдержанность. Непринужденные шлепки-босоножки сменились прочными, тяжелыми сапогами, побуждающая к активным действиям летняя нагота застенчиво спряталась под непромокаемые куртки и теплые пиджаки, переметнувшись в лагерь воздержания и стыдливости.

Время от времени я по-прежнему заходила на знакомый сайт, правда под другим ником, и всматривалась в чьи-то незнакомые контакты. Большинство из них, как всегда, были лишены какого-либо смысла: люди болтали просто так, от нечего делать, чтобы как-то убить время. И иногда среди всеобщей кутерьмы я вдруг видела, как призывные фразы проскальзывают по экрану, неизменно падая вниз, и словно слышала родной голос:

— привет, девчонки-и-и! мне сегодня приснился тако-о-ой сон, в тако-ом цвете…

~

Их руки, губы, лица, тела, имена, привычки, недостатки, особенности, странности… Ваши случайности, встречи, восторги, постели, расставания… Твои боль и одиночество…

Героиня меняет своих партнеров как перчатки. Один мужчина приходит на смену другому. Каждая новая привязанность обещает стать последней. Каждое новое разочарование приносит боль. Но она не может остановиться. Ее жизнь превращается в марафон, в погоню за призраком ускользающей любви.

Бесконечные поиски своего единственного? Или… или это поиски самой себя, потерявшейся в смятых простынях?

«А что остается от любви?

Номер телефона, который со временем забывается.

Привычка прикуривать две сигареты одновременно.

Стук сердца, когда доносится любимый запах туалетной воды от какого-нибудь незнакомца.

Ночные слезы, о которых знает только подушка.

Любимые песни, которые постепенно выходят из моды.

Горький привкус разочарования и грусть.

От любви ровным счетом ничего не остается».

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Примечания

1

В Испании десятибалльная система, соответственно шестерка и десятка. — Примеч. пер.

(обратно)

2

Севильяна — испанский танец в стиле фламенко. Для севильяны характерны веселая, жизнерадостная музыка и движения, полные грации, гибкости и экспрессии. — Здесь и далее примеч. ред.

(обратно)

3

Комплутенсе — мадридский университет, крупнейшее высшее учебное заведение в Испании.

(обратно)

4

«Эль Паис» (El Pais, исп. — страна) — ежедневная общественно-политическая газета.

(обратно)

5

«Сегунда мано» — испанская газета, освещающая состояние рынка вторичного жилья, аналогичная «Из рук в руки».

(обратно)

6

Хэмфри Богарт — известный американский киноактер, исполнявший роли крутых парней.

(обратно)

7

Адьос (adiós, исп.) — прощай.

(обратно)

8

Дуро — испанская монетка достоинством 5 песет.

(обратно)

9

Бонсуар (bonsoir, фр.), буэнас ночес (buenas noches, исп.) — вечернее приветствие.

(обратно)

10

Вазэктомия — хирургическая операция, приводящая к стерильности, но сохраняющая половые функции у мужчин.

(обратно)

11

Пляска святого Вита (Chorea St. Viti) — нервная болезнь, при которой мышцы лица и конечностей непроизвольно подергиваются.

(обратно)

12

Чурро — блюдо испанской кухни: пончик из заварного теста, жаренный во фритюре и посыпанный сахаром.

(обратно)

13

Педро Альмодовар — известный испанский режиссер («Закон желания», «Женщины на грани нервного срыва», «Матадор» и др.).

(обратно)

14

Пачаран — традиционный испанский ликер, настоянный на горных травах и ягодах.

(обратно)

15

Андалузская хота — испанский танец, с озорными прыжками, скачками и подпрыгиваниями.

(обратно)

16

Гринвич-Виллидж — жилой район в Нью-Йорке, в начале XX в. пристанище богемы, в 1950-х гг. один из центров движения бит-поколения, фолк-рока.

(обратно)

Оглавление

Первый

  1

  2

  3

  4

  5

Сосед

  1

  2

  3

  4

Босс

  1

  2

  3

  4

Бармен

  1

  2

  3

Иностранец

  1

  2

  3

  4

Мальчик

  1

  2

  3

Сволочь

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

Еще один босс

  1

  2

  3

  4

  5

Секрет

  1

  2

  3

  4

~ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg