«Рождественский подарок»

Рождественский подарок (fb2) - Рождественский подарок (пер. Ирина А. Крейнина,С. В. Марченко) 829K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Мейв Бинчи

Мейв Бинчи Рождественский подарок

Моему дорогому Гордону с любовью и благодарностью

Первый шаг

Перевод И. Крейниной

Дженни и Дэвид устраивали чудесные рождественские вечеринки. Их всегда назначали на предшествующее празднику воскресенье. Собиралась вся семья — родственники со стороны жены и мужа. На некоторое время к гостям выходил Тимми, но он был с ними недолго — ровно столько, чтобы все успели восхититься прелестным ребенком, но не устали от него. Накрывались длинные фуршетные столы, вдоль которых можно было свободно ходить, так что никто не оказывался зажатой в углу жертвой, вынужденной весь вечер общаться лишь с соседями справа и слева.

Дом был украшен диким остролистом и плющом, специально собранными за городом и сплетенными в венки. Елка выглядела изысканно: со вкусом подобранные ленты, фигурки ангелов и бумажные цветы, скромные игрушки на ветках и декоративные коробочки под ней. При этом все знали, что где-то должно быть припрятано множество красиво упакованных подарков, которые загодя приготовили эти любящие и заботливые супруги — Дэвид и Дженни.

Уже несколько лет, точнее, целых пять рождественских вечеров, повторялась одна и та же сцена: Дженни стояла на своей сверкающей чистотой кухне и слушала восхищенный шепот гостей. Бывшая жена Дэвида ничего подобного не устраивала. Никто не переступал порог этого дома, когда здесь хозяйничала Диана. Она была слишком самовлюбленной и спесивой, чтобы утруждать себя общением с родственниками.

А сейчас Дженни торжествовала. Много недель — нет, месяцев — она строила планы, готовилась, бегала по магазинам. Со стороны все выглядело легко и непринужденно, но сколько было потрачено усилий! Когда она некоторое время назад сказала Дэвиду, что им нужен второй морозильник, он сначала выказал недовольство. Но ведь его не было дома, когда она готовила горы пирожков и закусок! Дэвид не видел, как она трудилась на кухне вечерами: он то задерживался на позднем совещании, то уезжал в командировку. Он вообще был огражден от всей этой суеты. Дженни была полной противоположностью красивой и эгоистичной Дианы. И ее сын Тимми должен был вырасти маленьким ангелом, а не демоном, в которого превратилась дочь Дианы. Конечно, он никогда не станет таким непредсказуемым и деструктивным ребенком, какой оказалась эта Элисон.

Элисон было девять, когда Дженни познакомилась с ней. Это была очень красивая девочка с густыми кудряшками, закрывавшими пол-лица. Она даже не старалась быть вежливой.

— Сколько это стоит? — указала Элисон на новое платье Дженни.

— А зачем тебе это знать? — Такое начало Дженни сразу не понравилось.

— Меня попросили узнать. — Девочка пожала плечами, как бы давая понять, что это не так уж важно.

— Кто? Твоя мать? — Дженни сразу пожалела, что сказала это.

— Да что вы, конечно нет, маме это вообще неинтересно.

Это было произнесено так, что Дженни сразу поняла: Элисон говорит правду. Томной красавице Диане действительно это было безразлично.

— А кто же тогда попросил?

— Девочки в школе. Одна из моих подруг считает, что вы связались с отцом ради денег. — Час от часу не легче.

Когда Элисон было десять, она как-то приехала погостить на выходные. За два дня она перемерила всю одежду Дженни и попробовала всю ее косметику. Это можно было пережить, если бы помада не вывалилась из тюбиков и все блузки не были ею испачканы.

— Девочка просто хотела принарядиться. Все дети ее возраста так делают, — сказал примирительно Дэвид.

Дженни не хотела, чтобы их первая ссора произошла из-за дочери мужа. Она знала, что эту битву ей никогда не выиграть, поэтому выдавила из себя улыбку и запланировала большой поход в химчистку.

Элисон исполнилось одиннадцать, когда родился Тимми.

— Вы что, забыли принять таблетку? — спросила она у мачехи, когда отца не было поблизости.

— Мы хотели ребенка, Элисон. Так же как твои отец с матерью хотели, чтобы у них родилась ты.

— Да? Правда?

Сердце Дженни упало. Действительно, она хотела детей больше, чем Дэвид. И как это чудовище удивительно умеет уколоть ее в самое больное место!

В двенадцать лет Элисон выгнали из школы. Психолог объяснил, что все из-за того, что девочка чувствует себя покинутой: ей кажется, что отец предал ее. Ей надо проводить с ним больше времени. Вообще Дэвид целыми днями был на работе, да и Дженни тоже. Свой небольшой досуг они старались посвятить друг другу и сыну. О, как прекрасны эти часы, проведенные в тихом семейном кругу! У жившей в их доме девушки из Швейцарии, приехавшей изучать английский и одновременно присматривавшей за Тимми, был выходной. Она уходила в свою комнату, и они оставались втроем. Но теперь в эту идиллию вторглась Элисон, приезжавшая надолго: она ныла, зевала, бездельничала и все критиковала.

Когда ей было тринадцать, она их возненавидела и не желала с ними общаться. Вот и отлично! Но тут Дэвид вдруг почувствовал себя отвергнутым.

Дженни работала в издательстве. Как-то в сердцах она пожаловалась коллегам, что понимает, почему выпускается так много книг о взаимоотношениях взрослых с неродными детьми.

— Я прочитала их все. И сама могла бы написать еще штук пять. Но ни в одной из них не говорится, как наладить контакт с кем-то вроде Элисон.

Только девочке исполнилось четырнадцать, как умерла ее мать. Это случилось неожиданно, после заурядной операции. Дэвид поехал в школу-интернат, где она училась.

— Думаю, тебе теперь придется взять меня к себе, — сказала девочка отцу.

Дэвид потом признался, что у него сердце разрывалось при мысли, что его единственная дочь считает себя неким неодушевленным предметом, бандеролью, пересылаемой то в одно, то в другое место. Дженни старалась не думать о печальной участи Дианы, не дожившей до сорока. Та никогда не жила как следует. Мысль об Элисон Дженни тоже задвинула в дальний угол сознания. Она понимала, что приезд падчерицы разрушит семейное благополучие. У этой истории никогда не будет счастливого конца. Мачеха и падчерица никогда не пойдут рука об руку по длинной красивой дороге, удаляясь за горизонт. Они не станут друзьями не разлей вода. Ей, Дженни, придется принести себя в жертву, но она сделает это ради Дэвида и, как ни странно, ради покинувшей этот мир Дианы, к которой она всегда относилась с недоверием и которой всегда боялась. Если бы Дженни пришлось умереть молодой, ей бы хотелось, чтобы какая-нибудь женщина взяла на себя заботы о Тимми и посвятила ему свою жизнь.

В это Рождество она с двойным усердием взялась за подготовку праздника. Иногда она вставала засветло, а когда Дэвид спускался к завтраку, в кухне уже витали заманчивые ароматы, хотя следов беспорядка, сопровождавшего любой кулинарный процесс, не было и в помине.

— Ты моя маленькая веселая затейница, — шепнул он, на ходу сжимая ее в объятиях.

Но Дженни не была веселой, да и маленькой тоже. Она видела себя совсем по-другому. Она была высокой, но не такой гибкой и изящной, как Диана. Она относилась к семье и работе с непробиваемой серьезностью. Да разве может «веселая затейница» организовать по всем правилам такой прием?! Он всегда говорил, что очень любит праздники, что готов помочь с подготовкой, но Диана не хотела этим заниматься. А Дженни делала все безропотно, не допуская в рождественский сезон ни одной ссоры или перепалки.

Элисон приехала на день раньше, чем ожидалось. Дженни пришла с работы и увидела, что половина подноса с пирожками и рулетиками, чудом кулинарного искусства, пуста. Чтобы изготовить каждый, требовалось три минуты, но проглотить его можно было за секунду. Дженни сделала шестьдесят штук, защипывая краешки с чрезвычайным тщанием. Перед уходом она оставила их остывать, чтобы вечером отправить в морозилку. На приготовление содержимого этого подноса ушло три часа ее жизни. Дженни посмотрела на Элисон с нескрываемой ненавистью.

Девочка глянула из-под кудрей:

— А они ничего. Я не знала, что вы не только делаете карьеру, но и занимаетесь домашним хозяйством.

Дженни побелела от ярости. Даже Элисон заметила.

— Я так понимаю, это было не для ужина, да? — сказала она с насмешкой.

Дженни сделала глубокий вдох. Кажется, это советовали все авторы книг о психологии общения с приемными детьми. Она представила, что воздух проникает в самую глубину ее тела и достиг пальцев ног.

— Добро пожаловать домой, Элисон, — произнесла Дженни. — Да, это было не на ужин… совсем не на ужин. Это приготовлено для праздника.

— Праздника?

— Да. Он будет в воскресенье. Придут родственники. У нас такая традиция.

— Я думаю, чтобы что-то стало традицией, должно пройти не три и не четыре года.

— Мы справляем вместе уже шестое Рождество, так что, полагаю, у нас она уже сложилась.

Туфля натерла Дженни ногу. Ей хотелось снять ее и запустить в эту бесчувственную девчонку, да так, чтобы побольнее ранить острым каблуком. Но она понимала, что перед праздником так поступать нельзя. К тому же это неконструктивно. Понятно, что радости грядущий праздник уже не принесет. Надо было хотя бы сохранить самообладание. Она пыталась вспомнить, как это по-умному называется… кажется, «минимизация ущерба»? Дженни никогда толком не знала, что это значит. Может, имеется в виду «спасайся кто может»? На работе она подмечала, что, если заставить себя подумать о чем-то не имеющем отношения к текущей ситуации, сознание отвлекается и человек выходит «из крутого пике», избегая срыва.

Она заметила, что Элисон смотрит на нее с интересом.

— Да, наверное, шесть лет — это уже традиция, — согласилась девочка, как будто стараясь проявить объективность.

В душе Дженни проснулась легкая симпатия к этому подростку, неприязнь и отторжение отступили. Но опыт подсказывал, что до идиллического финала еще очень далеко.

— Кстати, о празднике, — сказала Дженни. — Может, позвать родственников твоей матери?

На лице у Элисон отразилось сомнение.

— Вы хотите пригласить их сюда?

— Да, ведь здесь теперь твой дом. Почему же не пригласить твоих близких? Мы хотим, чтобы это было настоящее семейное торжество, и с удовольствием примем их.

— Зачем?

— Затем же, зачем все люди зовут гостей на Рождество: это знак расположения, желание провести вместе теплый дружеский вечер. — Дженни надеялась, что голос ее не выдаст, но в нем уже звенели металлические нотки. Она чувствовала, что терпению скоро придет конец.

Она отвела взгляд от подноса с пирожками, над которыми трудилась как проклятая. Жалкие раскрошившиеся остатки. Даже то, что не было надкушено, выглядело неаппетитно.

— Люди не за этим устраивают рождественские вечеринки, — заявила Элисон. — Это все для показухи.

Дженни сняла туфли и села за стол. Она потянулась к идеально скрученному рулетику с изысканной начинкой. Он был очень вкусным.

— Ты так думаешь? — обратилась она к падчерице.

— Я не думаю. Я знаю.

Дженни подсчитала в уме: сейчас девочке четырнадцать. Вероятно, она будет жить с ними до восемнадцатилетия. Если, бог даст, Элисон не выгонят и из этой школы, то терпеть ее придется только в каникулы. Четверо летних каникул, четыре Пасхи, четыре Рождества. Тимми придется расти рядом с этой капризной девчонкой. Он будет все понимающим семилетним мальчиком, когда она покинет этот дом. Сидящая за ее столом строптивая особа отравит Дженни четыре года жизни. Она задумалась: «Как бы я поступила, если бы это была рабочая проблема?» Но рационального ответа не было. Если бы Элисон упрямилась и бунтовала открыто, ее можно было бы круто осадить, да и вообще послать отсюда подальше. Дженни прикидывала, не сказать ли прямо этой всем недовольной девице, что вообще-то жизнь не всегда радует нас, как букет фиалок, а иногда и жалит, как крапива. И вообще не все обязаны думать только о том, чтобы ей было хорошо: каждый заботится о своем благополучии. Но нет, Дженни достаточно знала подростков: они не понимают таких увещеваний, у них нет того опыта, которым обладает зрелая женщина. Многие сверстники Элисон просто игнорировали слова взрослых, пожимая плечами: «И что из того?»

Потом Дженни стала думать о дружбе. Ценно ли это для Элисон? Может, предложить ей какой-нибудь смешной и торжественный ритуал — смешать кровь из ранки и дать обет взаимной поддержки при любых обстоятельствах?

Но тут она вспомнила, как девочку характеризовали в школе. Увы, везде отмечали, что все школьные правила и договоренности были ей безразличны. Даже те, которые уважали и соблюдали другие дети. Нет, предлагать ей равенство и братство — безнадежное дело.

Дженни съела пятый пирожок, думая о том, что это соответствует пятнадцати минутам ее предрассветного труда. Скоро придет Дэвид. Он устал и захочет вечером отдохнуть и расслабиться. А она после возвращения домой еще не повидала своего дорогого Тимми!

По всей стране люди сейчас готовились к Рождеству. Да, у некоторых случались неприятности, иногда в семье бывают натянутые отношения… Но ни в одной из них нет Элисон. Это ведь мина замедленного действия. В любой момент в течение четырех лет она может взорваться и в клочья разнести их семейное счастье.

По всей комнате были разбросаны сумки с вещами падчерицы. Надо будет договориться с Дэвидом, чтобы его дочь все свое хозяйство держала в своей комнате. Ах да, комната! В своей комнате! Но ведь она еще не подготовлена!

Эта комната была заполнена коробками и пакетами. Хуже того, там лежала всякая всячина для украшения дома — мешки с еловыми шишками и остролистом. Дженни почувствовала себя виноватой: она не успела все убрать, и теперь ребенок почувствует, что его здесь не ждали. Даже место не расчистили. А ведь Дженни хотела освободить шкаф, принести побольше вешалок для одежды, поставить вазу с небольшим букетом — просто знак внимания, как бы говорящий «С приездом!». Ведь это нельзя было бы счесть дурным вкусом, показухой, или какие там еще ярлыки подростки навешивают на все человеческие поступки.

Все это время Дженни сидела молча и мрачно отметала разные варианты налаживания отношений с приемной дочерью. Элисон, вероятно, обратила внимание, что пауза затянулась. Она проследила за взглядом Дженни, застывшим на ее сумках.

— Думаю, вы хотите, чтобы я убрала это подальше? — Она произнесла это голосом мученика, который встретил особенно неприятного ему палача.

— Я хотела сказать насчет твоей комнаты… — начала Дженни.

— Я буду закрывать дверь, — пробурчала девочка.

— Да нет, я не об этом…

— И кроме того, я не буду громко включать музыку. — Элисон закатила глаза и с этими словами двинулась к двери в свою будущую спальню. — Боже мой, Дженни, что такое? Чего еще мне нельзя делать?

На плечи Дженни навалилась усталость. Казалось, она сейчас заплачет.

— Я просто хотела объяснить, что там… — прошептала она.

Элисон уже открыла дверь. Она стояла на пороге, удивленно озирая все, что было подготовлено для праздника, — все эти игрушки, венки и прочие мелочи для веселой и нарядной рождественской сказки. Она взяла еловую шишку и вдохнула ее запах. Девочка снова и снова обводила глазами комнату, как бы не веря, что все, что она видит, — явь.

— Мы думали, что ты приедешь только завтра, — сказала Дженни извиняющимся тоном.

— Вы собирались украсить мою комнату? — Это было произнесено сдавленным голосом.

— В общем, да. Может, что-то из этого подошло бы… ну, ты понимаешь… — Дженни была озадачена.

— Все это для меня? — Элисон посмотрела вокруг.

Дженни молчала. Там было столько веток и гирлянд, что ими можно было украсить весь трехэтажный дом — а они жили именно в таком большом доме. Даже ребенку, наверное, было бы ясно, что все это предназначено не только для ее комнаты.

И тут она взглянула на светящееся радостью лицо девочки и вдруг поняла — эта высокая, изящная, хоть и угрюмая юная красавица с шапкой непослушных волос, как бы сошедшая с полотен художников-прерафаэлитов, была просто ребенком. Лишившейся матери сиротой, комнату которой впервые в ее жизни кто-то собирался принарядить к празднику.

Издатели часто говорят, что лучшие книги появляются случайно. Так и лучшие решения приходят спонтанно, без долгих раздумий и планирования.

— Да, это все, или почти все, — для тебя. Мы хотели, чтобы комната выглядела нарядной и чтобы тебе приятно было там находиться. Но раз уж ты приехала раньше… может быть…

— Может, мне тоже поучаствовать? — Глаза Элисон искрились от счастья.

Да, Дженни понимала, что все это ненадолго. Впереди трудная дорога, не гладкая и ровная и не залитая волшебным светом, как это бывает в кино. Они не упадут друг другу в объятия. Но первый шаг навстречу сделан. На какое-то время они останутся друзьями. Хотя бы сейчас, перед приемом гостей, и, может, в день Рождества.

Она услышала, что из другой комнаты к ней бежит сын.

— Где ты была, мама? — закричал он. — Почему не зашла ко мне сразу?

Дженни подхватила его на руки.

— Я решила поздороваться с твоей сестрой. Теперь наш дом — это ее дом, — при этом она боялась взглянуть в глаза Элисон.

А та наклонилась и пощекотала кончиком еловой ветки живот Тимми.

— С Рождеством, мой маленький братик! — сказала она.

Десять кадров

Перевод И. Крейниной

Мора обожала Рождество. А Джимми не выносил его. Когда Мора была маленькой, она любила предпраздничную возню. В декабре дети каждый день спорили, кто будет открывать окошки рождественского календаря[1]. Они читали вслух стихи и поздравления, развешивали открытки на нитке, как гирлянду. Еще в октябре начинали обсуждать, как будут ставить елку. Подарки упаковывались красиво и тщательно. Родители засовывали их поглубже под елку — страшно боялись, как бы кто не рассмотрел, что там припрятано.

Когда Мора и Джимми только поженились, все это казалось ему очень милым. Муж часто целовал жену в нос и говорил «моя сладкая». Но с годами, замечала Мора, праздник перестал ему нравиться. Впрочем, как и многое другое. Так что свое радостное предчувствие Рождества она старалась держать в секрете, приберегая его для себя и для детей. В этом году Санта-Клауса должна была встречать одна Ребекка. Ей было четыре, а Джон, Джеймс и Орла уже давно не малыши. Но разве большие дети не могут радоваться елке, лампочкам, свечкам и венку на двери? Мора с удовольствием в одиночку занималась подготовкой к празднику, не обременяя этим поздно возвращавшегося с работы Джимми. Она советовалась с ним только по поводу «большого подарка» для каждого из детей.

Джеймсу десять лет — ему купят велосипед. Джону восемь — он давно намекал, что хочет электронную игру. Ребекка получит несколько маленьких смешных игрушек, она еще слишком мала для «большого подарка». А Орла… Что же подарить высокой и красивой четырнадцатилетней девушке? Мора считала, что дочь обрадуется сертификату на покупку одежды в модном магазине, витрины которого могли часами рассматривать ее одноклассницы. А Джимми думал, что Орле нужна печатная машинка или оплаченный курс обучения машинописи. По этому поводу муж с женой никак не могли прийти к согласию. Мора говорила, что преподнести кому-то на Рождество курс по скоростному набору текста — все равно что подарить женщине книжку о диетах или членство в клубе похудения. А Джимми полагал, что вручить ребенку сертификат такого рода бутика немыслимо. Родители не должны поощрять дурной вкус, образцом которого является продающаяся там одежда, словно предназначенная для транссексуалов. В общем, ни один из вариантов не подошел. В конце концов решили купить девочке фотоаппарат поляроид. Тот самый, который сразу же выдает готовые фотографии. Актуально в праздник, к тому же современно. Фотоаппарат был куплен, упакован в несколько слоев бумаги и несколько коробок: как бы Орла ни ощупывала коробки, все равно не догадается, что там, пока не придет день праздника.

Своей матери, которая собиралась приехать погостить на рождественские каникулы, Мора купила термобигуди. С ее точки зрения, мама чрезмерно интересовалась модой и чересчур беспокоилась о своей внешности. Джимми же находил, что завитая и в каракулевой шубе теща похожа на глупую овцу, не умеющую с достоинством принять свой возраст. Он не возражал против ее приезда, но и не радовался ему. Своих родителей он держал на безопасном расстоянии: подарки посылались по почте, утром в день Рождества сын звонил со стандартными поздравлениями и пожеланиями. Вообще родственники Джимми были гораздо менее навязчивыми.

Для молодой француженки Мари Франс, приехавшей изучать английский язык и жившей в их семье, Мора купила красивую брошь фирмы «Тара». У девушки была неприятная привычка каждый раз спрашивать: настоящее ли это серебро? А это натуральный шелк? Достаточно ли старое у вас вино? Хорошие ли у нас места в театре? Во всяком случае, брошью она будет довольна — видно же, что это настоящий ирландский стиль, ручная работа. Мари Франс, по мнению Моры, была вполне ничего, но немного капризна. Она жеманилась и по всякому поводу закатывала глаза. А может, так и должна вести себя двадцатилетняя француженка, сосланная в далекие края на учебу? Девушка сидела с Ребеккой, тушила овощи, пылесосила прихожую. Она делала то, что ее просили, но ни на йоту больше. Мора часто думала, что стоило заранее выдвинуть более строгие требования. В конце концов, Мари Франс выделили отдельную комнату, прекрасно кормили три раза в день и оставляли много свободного времени для посещения занятий и выполнения домашних заданий.

Ну да ничего. Даже легкое недовольство француженкой не могло испортить Море праздник. Знакомое радостное возбуждение посетило ее в тот момент, когда в магазине зазвучали рождественские песни «Mary’s Boy Child» и «The Little Drummer Boy»[2]. Как-то рано в этом году начали… К моменту, когда весь город украсился огнями, Мора была уже вне себя от восторга.

Мать прибыла не в самом ужасном своем наряде, подруга Бриджид, недавно в очередной раз ушедшая от мужа, попросила разрешения присоединиться к семейному празднованию. Мора, конечно, не отказала ей: ведь в Рождество все должны чувствовать себя счастливыми, тем более близкие. А ведь Бриджид — подруга еще со школьных лет. Правда, Джимми был слегка раздосадован. Он сказал, что она чокнутая и что мужу повезло — он удачно от нее отделался. Однако потом заметил: много индейки и ветчины она не съест, к тому же праздник все равно испорчен присутствием тещи, так что, честно говоря, у него нет никаких причин возражать против присутствия Бриджид. И если она привезет с собой спальный мешок, то почему бы не разрешить ей переночевать на диване в гостиной — гостевую комнату, увы, уже оккупировала безумная мамаша жены.

В сочельник они пели рождественские гимны. Мора закрыла глаза от счастья и ощутила глубокую благодарность за все, что ей даровано в жизни. У нее было такое блаженное выражение лица, что все домашние присоединились к пению, хотя Орла считала, что это идиотизм, бабушка считала, что это перебор, Бриджид считала, что это откровенное сумасшествие, а Джимми считал, что это слишком патетично. Джеймс и Джон весело вторили хору, пытаясь перекричать друг друга. А Ребекка сочла все происходящее игрой и била в бубен, как ей казалось, в такт музыке.

На следующее утро после мессы все сели в кружок и вместе открыли подарки. Матери Моры очень понравились бигуди, и она тут же вытащила из розетки гирлянду, чтобы нагреть их и опробовать. Мари Франс вздыхала и пожимала плечами, рассматривая брошь. Джимми был искренне рад получить осеннюю куртку с капюшоном — он любил практичные подарки, а куртка как раз была ему необходима. Мора выразила удовольствие по поводу врученной ей коврочистки — муж счел, что эта вещь будет полезна в тех случаях, когда не хочется вытаскивать пылесос.

Орла не проронила ни звука, когда все открывали подарки, так что ее мать снова начала жалеть, что не настояла на покупке сертификата того бутика. С девочкой все сложнее было найти общий язык, но ведь на это жалуются все родители подростков. Сама Мора лишь сейчас, прожив долгие годы в благополучном браке и имея свою собственную большую семью, наладила отношения с матерью. А может, ей уже никогда не удастся сблизиться с дочерью. Не исключено, что то же самое произойдет лет через десять с милой и ласковой Ребеккой. Орла не грубила, да и вообще вела себя лучше, чем многие другие дети ее возраста. Она никогда не перечила и не проявляла упрямства, настаивая на своем любой ценой. Просто в последнее время ей — как бы точнее сказать? — было скучно в семейном кругу. Как будто она не очень высоко ценила своих домашних. При этом она не делала ничего такого, что можно было бы вменить ей в вину. И уж точно ничего, на что можно было бы сослаться в спорах с Джимми, который вообще был уверен, что его старшая дочь — звезда. Ее не за что было критиковать, да никто этого и не пытался делать. В этот раз, как и во многих других ситуациях, Мора решила промолчать. Но она с беспокойством следила, как Орла склонила голову, а длинные светлые волосы волной упали на подарок, который она старательно разворачивала. Наконец она освободила фотоаппарат от упаковки.

— Очень красивый. Спасибо, папа, спасибо, мама. — Орла произнесла это примерно тем же тоном, которым Мора благодарила за коврочистку.

— Попроси окружающих, чтобы тебя время от времени фотографировали, и через некоторое время по этим снимкам ты сможешь отследить свое превращение из гадкого утенка в прекрасного лебедя, — сказала мать Моры.

— Спасибо за совет, бабушка, — ответила Орла.

— А еще ты можешь фотографировать одноклассников, чтобы потом поздравить себя с тем, что ничего общего с ними не имеешь, — заявила Бриджид. Она сидела и курила, злорадствуя по поводу оставленного в одиночестве мужа.

— Отличная идея, тетя Бриджид.

Мора, заметившая легкое неудовольствие в интонациях дочери, и сама расстроилась. Если бы Орла только знала, что она чудом была избавлена от курса машинописи, который нужно было бы прослушать в пасхальные каникулы, а также от пишущей машинки и руководства по десятипальцевому методу! Может, тогда она чуть теплее улыбнулась бы матери. Мора снова подумала, что нужно было все же выбрать другой подарок. Имея в руках подарочный сертификат, девочка провела бы день в мечтах — о том, что она купит, как будет выбирать, мерить, обсуждать, что ей идет, а что нет. Но что сделано, то сделано: все-таки фотоаппарат и пластинки на первые десять снимков вполне подходящая вещь для четырнадцатилетнего подростка.

— Давай сделаем один снимок прямо сейчас, — предложил Джеймс. Ему не терпелось посмотреть, как эта штука работает.

— Мы все состроим рожи, — подхватил Джон. Ему хотелось, чтобы все посмеялись его шутке.

— Сначала мне надо снять бигуди. — Бабушка уже приступила к испытаниям, и из ее головы торчал лес шпилек, закреплявших накрученные локоны.

Орла пожала плечами. У нее, заметила Мора, недавно появилась эта отвратительная манера напускать на себя холодную отстраненность, прямо как у Мари Франс.

— Это фотоаппарат Орлы. Пусть фотографирует, что сама захочет, — сказала Мора, надеясь получить в ответ от дочери благодарную улыбку или взгляд. Но нет, девочка опять лишь пожала плечами.

— Какая разница, — отозвалась она. — Если хотите, я вас сфотографирую.

Все долго готовились. Мари Франс пошла красить губы. Мора заметила, что она не спешит надеть брошь «Тара». Наконец все были готовы: четверо взрослых на диване, трое детей присели на корточки. Орла нажала на кнопку, и, как по волшебству, из аппарата выехала сине-зеленая глянцевая фотография. Прямо на глазах на ней стало проступать изображение.

На нем, как показалось Море, все выглядели бледными и застывшими, как мертвецы. У некоторых зрачки стали красными, как у вампиров.

Все стали обсуждать, что за чудо эта техника и что бы подумали об этом дикари, если бы им довелось увидеть такие фокусы.

Потом вся семья принялась накрывать стол для праздничного обеда. Работа нашлась каждому: мальчики должны были собрать всю оберточную бумагу и аккуратно сложить ее в углу. Джимми пошел в кладовку за вином. Бабушка раскладывала в вазочки печенье и конфеты, которые подадут позже. Бриджид выдали новое полотенце, которым она до блеска протирала стаканы. Мари Франс не поручили ничего, и она достойно справлялась с этим заданием. Мора пошла на кухню, чтобы приготовить подливку и соус, в который макают хлеб. Все кастрюли закипели сразу, приходилось туда-сюда двигать тяжелые сковороды, а тут еще Ребекка начала путаться под ногами. Мора прикрикнула на нее и велела немедленно уйти из кухни. И тут же раскаялась. Сегодня же Рождество, зачем так злиться? Она чувствовала — что-то идет не так. Нахлынул какой-то иррациональный страх, как бывает, когда очнешься от дурного сна. Растерянная и раздраженная, она неловко наклонила блюдо, и индейка соскользнула с него на пол. В бешенстве Мора схватила ее за ноги и с размаху кинула обратно на поднос. Слава богу, матери и Джимми не было поблизости, а то бы они, как обычно, наморщили носы и начали сетовать на ее неряшливость и нерасторопность. Но они ничего не видели, а значит, съедят побывавшую на полу птицу как ни в чем не бывало. Мора вытащила из ящика пыльную упаковку сосисок. Вначале она не заметила, что Орла пришла в кухню и стоит в сторонке, разглядывая фотоаппарат.

— Дорогая, тебе он правда нравится? — мягко спросила Мора.

— Да, конечно, я ведь сказала. — Дочь была погружена в свои мысли. Любую попытку поговорить по душам она тут же пресекала.

— Только что сработала вспышка или мне показалось? Что-то сверкнуло у меня перед глазами. Или это прилетела шаровая молния?

Орла в очередной раз пожала плечами. «Ну погоди, я отучу тебя от этой чертовой привычки, не прибегая, конечно, к физическому насилию», — с холодным раздражением подумала Мора.

Тут вбежали мальчишки.

— Может, еще раз? Сними нас на улице! — стали канючить они.

— Нет.

— Ну Орла, ну пожалуйста. Затем и нужен фотоаппарат.

— Нет, мне сказали, что я могу снимать то, что хочу.

— И что же ты будешь фотографировать? — В их голосе слышалось нетерпение.

— Буду делать бытовые снимки, позволяющие увидеть настоящее Рождество, а не такое, когда все позируют и с улыбкой смотрят в камеру.

Братья потеряли интерес к фотоаппарату и ушли. А Мора задумалась. Вероятно, дочери и вправду понравился подарок Может, ее увлечет фотоискусство? Это было бы здорово. Но она не выскажет эту мысль вслух, чтобы Орла и тут не состроила равнодушную и отрешенную мину.

А девочка тем временем направилась в кладовку. Отец не слышал, как она подкралась, и обнаружил ее присутствие только тогда, когда вспышка пронзила полумрак и послышалось негромкое жужжание выезжающей фотобумаги.

— Орла! — заорал он, бросившись к ней.

Все происходило как на прокрученной в ускоренном режиме кинопленке: он быстро отстранился от Мари Франс, убрал руки с ее талии. Француженка с кривой усмешкой оглянулась на дверь и поправила блузку.

— Что за глупые шутки? — гремел Джимми вслед дочери. Но было поздно, она уже выскользнула из закутка и вернулась в гостиную, куда поспешно явилась Мора, чтобы узнать, отчего такой шум.

— Ничего, мама. Я просто снимаю для себя, вы же мне разрешили.

— Оставь ее в покое, Джимми. Пусть фотографирует. — И Мора удалилась на кухню.

— Это просто игра, ведь на Рождество принято играть в разные игры… — отчаянно пытался оправдаться он, но Мора уже не слушала его, а Орла ушла куда-то, чтобы спокойно рассмотреть получившийся снимок.

В столовой Бриджид старательно вытирала стаканы для праздничного обеда. Ее одолевали мрачные мысли. Почему из-за этого урода она должна ночевать в спальном мешке в чужом доме? Очень нужно ей встречать Рождество с семьей подруги! Ну ничего, она ему покажет. Он еще пожалеет. Только бы достать немного денег. Жизнь так несправедлива к ней. Какие у Моры красивые бокалы и столовое серебро! Вот эта изящная вазочка на буфете, наверное, стоит недешево. А в нее ставят лишь несколько ручек, и вся она залеплена скотчем.

Бриджид украдкой сунула вазочку в свою сумку, но тут сверкнула вспышка и послышалось жужжание. В дверях спокойно стояла Орла.

— Я просто решила как следует ее почистить, правда, Орла. Хотела потереть ее тряпочкой, которая лежала в сумке.

— Я знаю, тетя Бриджид. — И Орла быстро развернулась и ушла прежде, чем проявилось изображение.

Она поспешила в гостиную. Здесь бабушка должна была раскладывать сладости, но на самом деле та решила приложиться к бутылке бренди. Она сделала несколько глотков, держа ее за горлышко. Бабушка вытаращила глаза и чуть не подавилась, когда в комнату вошла Орла и тут же нажала на кнопку своей моментальной фотокамеры.

— Что за детский сад? Ты прямо как маленькая! Не стоит расходовать картридж на всякие глупости.

— Я понимаю, бабушка. Но я люблю вести себя как маленькая.

Подошло время обеда. Скоро Мора позовет всех к столу, и семья снова будет в сборе. Мальчишки как-то подозрительно затихли. Орла бесшумно поднялась по лестнице и вошла к ним в комнату без стука. Джон закашлялся, вдыхая сигаретный дым, а Джеймс курил более уверенно и спокойно, по-взрослому.

— Улыбнитесь, снимок на память. Для будущих поколений. — Снова вспышка и щелчок затвора.

— Нас за это убьют, — только и мог выдавить из себя Джеймс. — И Рождество будет испорчено.

— Только если все увидят эту фотографию, — отозвалась Орла.

Оставалось еще немного времени до того, как мама пригласит всех к обеду. Орла прошла в свою спальню и разложила фотографии в ряд. Вот групповой снимок, где красноглазые персонажи уверенно позируют перед объективом. Вот мать поднимает индейку с пола. Вот отец обнимает Мари Франс. Вот бабушка пьет бренди из бутылки. Вот мамина подруга пытается украсть серебряную вазочку, и, наконец, братья курят у себя в комнате. Осталось еще четыре кадра. Может, снять их, когда они все будут уплетать сливовый пудинг? А потом, когда будут спать, с открытыми ртами?

— Все готово! — раздался снизу радостный возглас матери.

Орла подумала и скомкала фотографию с индейкой. Мама была к ней добра. Да, в ней много наивной патетики, но все же она ее любит. Девочка снова посмотрела на галерею фотографий. Вот какой праздник получит мать за свою доброту. Конечно, не нужно никому рассказывать о том, что произошло с индейкой. Но остальные снимки следует сохранить.

Она сошла вниз к рождественскому столу с гордо поднятой головой. Что-то подсказывало ей, что теперь с ней начнут считаться. И уже никогда не будут обращаться как с маленькой.

Желание мисс Мартин

Перевод И. Крейниной

Эльза Мартин никогда не была в Нью-Йорке. У нее имелся паспорт с визой Соединенных Штатов, полученной в те времена, когда она собиралась провести медовый месяц во Флориде. Тогда она еще думала, что у нее будет медовый месяц.

Паспорт лежал в ящике комода. Там же хранились бабушкина маленькая сумочка из серебра, а также альбом с поздравительными открытками — их сделали дети специально для мисс Мартин. Конечно, она могла их выбросить, но дети так старались, потратили столько сил и времени, украшая их, приклеивая подковы, свадебные колокольчики и блестки. Выкинуть это — все равно что сломать цветок или растоптать ракушки.

Некоторое время она хранила в комоде письма Тима. Среди них было и то самое, в котором он признался, что никогда по-настоящему не любил ее и поэтому не может продолжать отношения. Он умолял простить его за то, что так вышло. Но через год Эльза сожгла письмо, потому что заметила, что все чаще извлекает его на свет и перечитывает снова и снова. Как будто там можно было найти какие-то ответы и понять причину его ухода; как будто эти строки давали некую призрачную надежду, что он вернется.

Все говорили, что Эльза чудесная и очаровательная, а Тим подлец, а возможно даже и психически ненормальный человек. Хорошо, что она не связала с ним свою жизнь, считали окружающие. Они восхищались выдержкой и спокойствием, с которыми она перенесла тот факт, что свадьба расстроилась за десять дней до назначенной даты. Эльза вернула жениху подарки, приложив к ним вежливо и с достоинством написанную записку: «В связи с тем, что заключение брака отменяется по взаимному согласию, с благодарностью возвращаю все, что ранее было мне преподнесено». В следующем семестре она продолжала вести уроки, будто ничего и не произошло, не подавая вида, что сердце ее разбито.

Дети говорили с ней более открыто и честно.

— Вы, наверное, очень огорчены, что не вышли замуж, да, мисс Мартин? — спрашивал иногда кто-то из них.

— Немного огорчена, но не очень сильно, — признавалась она с улыбкой.

В учительской ее не спрашивали о расстроившейся свадьбе, а она не спешила что-либо объяснять, поэтому эта история так и осталось для коллег загадкой. Наверное, жених и невеста не подошли друг другу. Может, и к лучшему, что это выяснилось до бракосочетания, а не после.

Сестрам Эльзы Тим никогда не нравился, потому что у него были маленькие глазки. Между собой они говорили, что их младшенькая счастливо отделалась. Правда, произносить то же самое при ней не осмеливались.

Друзья Эльзы не успели как следует узнать Тима. После разрыва с ним они сочувствовали ей и в то же время ощутили некоторое облегчение. Ведь Тим возник из ниоткуда и как-то очень быстро завладел всеми мыслями Эльзы и всем ее вниманием. Не исключено, что их отношения изначально были обречены.

А время шло, незаметно пролетело пять лет. Дети выросли и забыли, что мисс Мартин когда-то собиралась замуж и что они делали для нее свадебные открытки. Другие учителя тоже не вспоминали об этом происшествии. Если в коллектив приходил новый человек и спрашивал о личной жизни мисс Мартин, педагоги с трудом извлекали из памяти ту давнюю историю. Что это было? Несостоявшаяся свадьба? Малоактуальное для них событие. Но при этом оно по-прежнему занимало мысли Эльзы. Что она только не делала, чтобы искоренить не дающий покоя ее душе вопрос: почему же сегодня мужчина думает, что она вполне годится на роль спутницы жизни, с которой он готов связать свои надежды и мечты о будущем, а уже назавтра признается, что ошибся? Может, она что-то сделала не так или что-то не так с ней самой? Эти сомнения и терзания были слишком важной частью ее жизни, чтобы легко перешагнуть через них и двигаться дальше. Но, конечно, на людях нужно было делать вид, что все позади, в противном случае другие сочтут тебя слишком мрачной и печальной и попытаются вызвать на откровенный разговор. А это очень утомляет и раздражает.

Приятели думали, что Эльза поглощена работой, коллеги — что она очень часто встречается с друзьями. А на самом деле она большую часть времени проводила наедине с собой, и именно этого ей хотелось больше всего.

Обычно в Рождество одинокие люди чувствуют себя особенно несчастными, да и все окружающие понимают, чего им не хватает. Но странное дело: Эльза не считала, что этот период года хуже, чем любой другой. Один раз она провела праздник у сестры, в тесной квартирке на юге Лондона. Целый день все разговоры вертелись вокруг выпивки. Все обсуждали, не слишком ли много алкоголя потребляет муж ее сестры. В другой год она отправилась в гости ко второй сестре, никудышной хозяйке: Эльзе пришлось практически все готовить и убирать самой. Еще она побывала на Рождество у коллеги, где все только и делали, что пели гимны, а еды было очень мало. На прошлые праздники она уехала в Шотландию, в горы, вместе с подругой, которая недавно развелась. Во время долгих прогулок та не переставая критиковала мужчин. Все они, по ее мнению, от рождения порочные и злобные создания, которых надо уничтожать в младенчестве.

И вот пришло пятое Рождество. Почему-то в этот раз она отклонила все приглашения. Очень вежливо и корректно, объясняя, что давно запланировала нечто другое, но не уточняя, что именно. Во время рождественского спектакля, который играли в служившей актовым залом обшарпанной пристройке типа ангара, Эльза старательно поправляла крылья ангелов, шерстяные робы пастухов, короны волхвов. Она делала это ежегодно, любуясь возбужденными и раскрасневшимися детьми в окружении гордых и счастливых родителей. После спектакля все они столпились вокруг мисс Мартин, чтобы попрощаться перед каникулами. И она в который раз подумала: как хорошо быть учительницей! Эта работа лучше любой другой. Особенно ясно это понимаешь в Рождество, когда в офисах устраивают всеобщие и обязательные праздничные вечеринки. Как можно выдержать это искусственное веселье, это фальшивое, неискреннее панибратство?

— Где вы будете праздновать Рождество? — спросили ее дети, которых так тепло и ласково обнимали мамы и папы.

Обычно ответы Эльзы были пространными и ни к чему не обязывающими. Или она шутила, что в ее планы входит не объесться праздничным пудингом. Но в этом году почему-то одна из девочек, маленькая Марион Меттьюс, по секрету рассказала всем: «Она поедет в Америку. Она сама нам сказала».

Разве сказала? Эльза не помнила, чтобы об этом шла речь.

— Как же? Мисс Мартин обещала, что заберется на статую Свободы и загадает там желание от нашего имени, — победоносно возвестила Марион.

Ах да! Во время урока они читали какой-то рассказ, где говорилось о том, что путешественники, проезжающие мимо статуи Свободы, загадывают желания.

— А вам доводилось это делать? — спросили ее ученики.

— Пока нет, — ответила мисс Мартин. — Но когда я туда поеду, загадаю от всех вас.

Они приняли это заявление со всей серьезностью семилетних детей. Что она загадает: может, чтобы в школе появился новый зал? Тогда можно было бы делать много интересного: поставить гимнастические снаряды, проводить уроки танцев, устраивать баскетбольные матчи. Эльза пообещала, что сделает то, о чем они просят, но они должны помнить, что не все желания сбываются.

Начались каникулы. В следующем семестре дети наверняка забудут о том, что мисс Мартин обещала загадать желание. Праздничные впечатления и подарки заслонят воспоминания об этом разговоре. Но Эльза не забыла о нем. Она выдвинула ящик комода и стала искать паспорт. Если бы она посмотрела на себя со стороны, то, наверное, заметила бы, что выражение ее лица изменилось. Чуть меньше усталости в глазах, чуть мягче глубокая складка у рта. А может, Америка всего лишь фантазия?..

В паспорте лежали десять сложенных вдвое купюр, каждая по двадцать долларов. Они хранились здесь пять лет без всякого дела, все более обесцениваясь. Почему же она раньше не обменяла их на фунты? Наверное, вначале это было слишком болезненно, а потом она о них забыла. Однако это хороший знак — лишние двести долларов, которые можно потратить там, как ей вздумается. Можно будет немного себя побаловать. Эльза совсем не задумывалась, для чего раньше предназначались эти деньги. Она даже не знала, откуда они взялись. Сама ли она их поменяла или их кто-то подарил? Непонятно, почему некоторые детали тех событий она помнила с путающей отчетливостью, а другие совсем стерлись из памяти.

Все прошло на удивление гладко: одинокая молодая женщина легко и быстро купила один билет до Нью-Йорка. Турагентство забронировало ей гостиницу. Никто не спрашивал, зачем она туда едет. Ведь она взрослый человек, вероятно, у нее есть свои планы, собственная программа.

Пассажиры рейса читали книги, смотрели кино, кто-то спал.

— Хорошего Рождества! — отчеканил мужчина на паспортном контроле, как будто это была инструкция, руководство к действию.

— Приятного пребывания в США, — пожелал таможенник.

— Добро пожаловать в лучший город на земле, — распахнул перед ней дверь водитель автобуса.

Девушка за стойкой регистрации в гостинице спросила, хочет ли мисс Мартин, чтобы в ее комнате поставили маленькую елочку.

— Некоторым это нравится, а другие хотят вообще забыть о празднике. Поэтому мы всегда предварительно спрашиваем, — пояснила она.

Эльза на минуту задумалась.

— Да, маленькая елочка — это здорово.

В течение пяти лет она не доставала ни одной елочной игрушки, не повесила в доме ни единой веточки остролиста.

Мисс Мартин надела удобные туфли и вышла в город, забыв, что в Англии сейчас уже ночь. Она смешалась с толпой спешащих с работы и бегающих по магазинам людей. Эльза слышала, что Нью-Йорк жутковатый и суматошный город, где прохожие запросто могут толкнуть тебя, если ты оказалась у них на пути. Но все были вежливы и мило улыбались, заметив ее акцент.

Она наблюдала за катающимися на катке возле Рокфеллер-центра, с восхищением рассматривала праздничную иллюминацию (все деревья на широких проспектах Манхэттена были увиты гирляндами из лампочек) и витрины больших магазинов, загроможденные подарками во всем их изобилии и разнообразии.

В гостиницу Эльза вернулась совершенно без сил. Маленькая горничная-азиатка внесла нарядную елочку.

— А в вашей семье справляют Рождество? — поинтересовалась мисс Мартин. Дома она никому не задавала такого рода вопросов, слишком личных, касавшихся воспитания и национальных особенностей. Наверное, пребывание в Нью-Йорке сделало ее чуть свободнее.

— Все любят Рождество. В это время все счастливы и добры друг к другу, — ответила девушка просто и без затей, будто это было совершенно очевидно.

В холле отеля лежала брошюрка, рекламирующая специальную программу сочельника. В начале дня — посещение концерта детского хора, исполнявшего праздничные гимны, затем тур по городу на большом автобусе с посещением национальных кварталов в их праздничном убранстве, потом праздничный обед, прогулка на пароме и фейерверк. Паром должен был проходить мимо статуи Свободы.

— Принято ли загадывать желание перед статуей или это плод моей фантазии? — спросила она у администратора гостиницы.

— Я об этом не слышала, но ведь я здесь родилась и выросла, а местные жители обычно не знают подобных вещей. Наверное, те, кто приехал посмотреть на нее впервые, действительно так делают, — ответила девушка.

Эльза еще раз изучила расписание тура. Конечно, он очень интересный. Но дорогой. И тут она вспомнила о волшебным образом отыскавшихся деньгах, двухстах долларах — нежданном подарке судьбы.

— Запишите меня на эту экскурсию, — решительно заявила она.

В автобусе сидели двадцать человек — несколько пар и несколько одиночек. У каждого на груди висел огромный, размером с блюдце, бейдж с именем.

— С Рождеством. Меня зовут Эльза.

Некоторые фотографировались.

— Хотите, я вас сниму вашим фотоаппаратом? — предложил ей один мужчина.

Ей не хотелось объяснять ему, что на земле нет ни единой живой души, кому она могла бы показать эту фотографию. У него были добрые глаза, и она согласилась.

— Да, пожалуйста, — ответила мисс Мартин, просто чтобы не огорчать его отказом.

Вскоре все туристы в автобусе перезнакомились. Среди прочих была пожилая пара из Вьетнама — их сын был убит на войне лет тридцать назад. Многие годы они переписывались с родителями американского парня, погибшего в тот же день в одном из боев. И вот вьетнамцы впервые приехали в Соединенные Штаты и встретились с американскими друзьями по переписке лично. Она смотрела на этих четырех пожилых людей: им за семьдесят, и вот они сидят так дружно и в то же время растерянно, как бы силясь осмыслить, что же произошло с ними много лет назад. На фоне их судеб ее собственные проблемы показались ничтожными.

Были в автобусе мать с дочерью, которые все время ссорились — без особой злобы и почти автоматически. Они так жили годами и еще несколько десятилетий будут продолжать то же самое. Было несколько одиноких путешественников — все они были экстравертами и сходились друг с другом молниеносно, а через минуту уже беседовали, как старые друзья.

Единственным из всех, кто вел себя совсем тихо, был тот самый человек с добрыми глазами, который сфотографировал Эльзу. Он с улыбкой смотрел на проплывающие мимо окон достопримечательности. Казалось, он хорошо знает Нью-Йорк, может, даже живет здесь. Но зачем же тогда ехать на обзорную экскурсию по родному городу?

Когда они приблизились к статуе Свободы, пошел небольшой снежок Эльза смотрела на статую с замиранием сердца. Не может быть, чтобы нельзя было загадать желание в таком месте! Оно стало символом надежды для всех, кто приезжал сюда, чтобы начать новую жизнь. Она закрыла глаза и пожелала, чтобы у детей появился новый зал.

— Это не такая уж важная просьба, — прошептала она, почему-то стараясь быть корректной и объективной и не замечая, что произносит все это вслух. — Наверное, здесь загадывали желания и посерьезнее, но я ведь обещала им. В новом помещении можно будет больше заниматься музыкой, проводить концерты и спортивные игры. Это не просто прихоть, это важно, а денег на его постройку нет.

Тут она заметила вспышку. Мужчина с добрым лицом снова сфотографировал ее.

— Вы так самозабвенно молились, что я решил запечатлеть этот момент, чтобы вы его получше запомнили, — сказал он.

С ним было легко говорить. Она рассказала ему о зале и школьниках в Лондоне, а позже, когда вся группа зашла в маленькую таверну, чтобы выпить яичный коктейль, Эльза рассказала ему о Тиме, о том, как он оставил ее, и о тех долларах, что завалялись в паспорте.

А он поведал ей о своем друге Стефане, умершем полгода назад. Каждый год в канун Рождества Стефан ездил к статуе Свободы, чтобы поблагодарить ее за то, что приютила его в Америке, где он обрел второй дом. Но на самом деле настоящего дома у него так никогда здесь и не было.

— Я не мог взять его к себе. Отец очень стар, у мамы плохо со здоровьем, и они не пережили бы того факта, что их единственный сын вступил в отношения с мужчиной. Они все еще живут с верой в то, что я женюсь и все их состояние перейдет к потомкам.

Он ни разу не смог отметить Рождество вместе со Стефаном. Вместо этого он много лет молча сидел за праздничным столом, чувствуя себя совершенно несчастным, но пытаясь сохранять видимость веселости. Не хотелось огорчать пожилых родителей, надежд которых он не оправдал. Он пытался не думать о расстроенном Стефане, встречавшем этот день в съемной квартире наедине с бутылкой водки. Тот пил и пытался уверить себя, что он любим, хотя со стороны это и незаметно.

При этом им удавалось провести вместе канун Рождества, съездить к статуе Свободы, стоящей на острове у входа в Нью-Йоркскую бухту. Иногда Стефан брал с собой скрипку и играл на ней как бы в знак признательности за то, что Америка приняла его. Люди вокруг слушали и улыбались, многим это казалось трогательным и сентиментальным.

Новый знакомый со слезами на глазах говорил Эльзе о Стефане и о своем обещании, данном другу, — построить концертный зал в его честь. Тогда он уже не будет одним из многих безымянных эмигрантов. Все узнают о нем как о скрипаче, который любил этот город. Но пока так и не удалось осуществить этот замысел. Родители еще живы, и не стоит тревожить их в последние годы, а может даже месяцы их жизни. Стефан бы это понял.

— Он был концертирующим музыкантом?

— Нет, он преподавал в музыкальной школе, — сказал мужчина с добрым лицом.

И вдруг они оба поняли, что именно может стать памятником Стефану. Зал в его честь будет построен в трех тысячах миль отсюда, в Лондоне. Дети обрадуются, но не удивятся. Ведь просто сбылось то, что загадала мисс Мартин. Имя Стефана будет увековечено в другом великом городе, пока не придет время для признания в Нью-Йорке, ставшем ему новой родиной.

«Лесные поляны»

Перевод И. Крейниной

Пожалуй, одной лишь Элли они и нравились — все эти пожилые люди, которые приезжали в «Лесные поляны», чтобы пожить здесь, а иногда и чтобы умереть. Это был пансионат для престарелых с садом для прогулок, выходившим к живописной реке. На ее берегу росло несколько красивых старых деревьев, но леса как такового поблизости не было. И все равно название было неплохое, получше многих других. Чуть дальше находились подобные заведения: «Райский отдых» и «Санта-Роза делла Марина». Нет, «Лесные поляны» все-таки лучше звучит.

Гости пансионата любили Элли. Она не обращалась к ним «мой дорогой» или «дорогуша», как это делали другие сотрудники. Не разговаривала с ними так, будто они были глухие или сумасшедшие. Никогда не произносила фразу: «Ну, как мы себя чувствуем?» И никогда не понижала голос как бы из уважения к их почтенному возрасту и приближающейся смерти. Элли легко могла признаться им, что у нее сегодня похмелье. Или пожаловаться на непростые отношения со своим бойфрендом. Энергичная, шумная и немного безалаберная, она наполняла жизнью спальни, где ранним утром они пили чай, а днем и гостиную, куда им подавали послеобеденный кофе. Ее пышная грива мелькала то тут, то там, потому что она все время спешила кому-то на помощь. Она почти не сидела в помещении для персонала, не вертелась перед зеркалом. Элли все время болтала со своими подопечными, расспрашивала их о жизни, о семьях. Она светилась природной, искренней добротой, что с лихвой компенсировало некоторую грубость, легкомыслие и фамильярность, которые были ей свойственны. К тому же она запоминала все имена, что было большим плюсом. А еще она флиртовала с посетителями — сыновьями и внуками, приезжавшими проведать своих пожилых родственников.

В «Лесных полянах» Элли была новичком. До этого она вообще сидела без работы, к тому же личная жизнь у нее не складывалась. С Дэном опять были проблемы. Сначала он совершенно ясно дал понять, что собирается провести Рождество с ней, а теперь говорит, что ничего не обещал и это была лишь предварительная договоренность.

А ведь Элли уже потратила последние деньги на одежду для их совместного «выхода в свет» и теперь осталась без гроша. Она надеялась, что Дэн предложит ей переехать к нему, но этого не случилось, так что вдобавок пришлось искать жилье. Оставалось только напроситься к сестре, хозяйке маленького пансионата за городом. Она пообещала Кейт, что будет вести себя идеально. Та может положиться на нее!

Но Кейт знала свою младшую сестру. Веселая и подвижная, но ненадежная. К тому же Элли совершенно не разбирается в мужчинах. Этот последний, Дэн, был лишним тому подтверждением. Несколько раз он приезжал в «Лесные поляны» поздним вечером и громко сигналил, не думая о том, что многие жильцы пансионата уже улеглись спать. Элли ни во что себя не ставила, заискивала перед ним. Разве так обращаются с сильным полом? Ведь она симпатичная женщина, зачем же унижаться?

Правда, сама Кейт не была примером, достойным подражания. Ее муж сбежал с молоденькой любовницей и «случайно» забыл оставить ей половину совместно нажитого имущества. Разобраться с этим вопросом никак не удавалось и, наверное, уже не удастся. А тем временем «Лесные поляны» были обременены огромными долгами. Нужно было найти как минимум еще пять постояльцев, чтобы свести концы с концами.

Ситуация усугублялась еще и тем, что в пансионате обосновались четверо особенно неприятных и упрямых обитателей: Дональд, Джорджия, Хейзел и Хизер. Они отравляли жизнь всем другим гостям, да и персонал покидал «Лесные поляны» из-за них. Своими жалобами и капризами они смущали новоприбывших, и те не хотели здесь оставаться. Кейт с удовольствием бы распрощалась с ними, но это было невозможно.

Им в буквальном смысле слова некуда было деться — ни семьи, ни друзей, ни кого-то, кто позаботился бы о них. Они даже оставались на Рождество, когда все другие разъезжались. В это время года с ними особенно трудно было ладить.

Дональд все время твердил о растущей преступности и о том, что, когда он был судьей, все было по-другому. Джорджия сокрушалась, что теперь никто не соблюдает ни обычаев, ни приличий. Вот в дни ее молодости, когда она была популярной актрисой, люди понимали, как надо жить. Хейзел и Хизер тоже постоянно бурчали: вот когда их мамочка и папочка были живы, все делалось по правилам.

Как же все это печально, если вдуматься! Четыре пожилых человека, которые многого достигли, сейчас жили бы в свое удовольствие, если бы не были так негативно ко всем настроены. Им приходилось оставаться в пансионате, охая и упиваясь собственной желчью, в то время как двадцать других постояльцев «Лесных полян» отправлялись встречать праздник с родственниками и друзьями. Ведь нормальных стариков близкие принимали у себя радушно. Это были хорошие, приятные люди, которые просили Кейт помочь им заказать вино и шоколад — маленькие подарки к общему рождественскому столу Они возвращались довольные и показывали фотографии веселого застолья, где улыбающиеся гости сидят в смешных блестящих колпачках.

Но те четыре вредины никогда никуда не уезжали. Они ждали, надменно выпрямив спины и капризно поджав губы, пока им подадут угощение, которое тут же будет раскритиковано.

Дональд и Джорджия обычно восседали за своими персональными столиками. А сестры Хейзел и Хизер проводили время друг с другом, без конца ссорясь и сплетничая. «Да уж, далеко не идеальное Рождество у меня выйдет», — со вздохом подумала Кейт. Но в этом году хотя бы Элли поможет. А когда четверка разойдется по своим комнатам, они с сестрой посидят вместе и отметят праздник Обычно она все делала сама, не рискуя попросить кого-то из персонала провести праздник в такой чудовищной компании. К тому же, как правило, в Рождество Дональд, Джорджия, Хизер и Хейзел показывали себя во всей красе. С другой стороны, может, Элли сбежит в последний момент, чуть только эта деревенщина Дэн поманит ее пальчиком.

Тут Кейт напомнила себе, что она лишь старшая сестра Элли, а не мать. Мама давно махнула на все рукой и не интересовалась судьбой своих девочек. Она жила где-то далеко, на другом конце страны. И вдруг, как гром среди ясного неба, этот телефонный звонок из больницы сообщили, что у матери инсульт. Это случилось за несколько дней до Рождества, когда сотрудники и постояльцы потихоньку сворачивали все дела и готовились разъехаться на каникулы. Инсульт оказался не опасным для жизни, но одной из дочерей все-таки надо было приехать. Лучше, чтобы поехала Кейт, — контакт Элли с матерью мог иметь непредсказуемые последствия. Это означало, что «Лесные поляны» на праздники придется закрыть.

Кейт снова тяжело вздохнула. Первый шок прошел; нахлынувшие эмоции, связанные с болезнью мамы, нужно было на время отодвинуть в сторону. Что же делать с остающейся на праздники четверкой? Может, Дональда удастся устроить в «Райский отдых». Еще вопрос, получится ли это. Он такой раздражительный и нетерпеливый и так грозно размахивает палкой… Но у «Райского отдыха» хотя бы есть претензия на высокий уровень обслуживания. Дональд был самым строптивым из всей этой банды. Интересно, что будет труднее: уговорить Дональда переехать или владельцев пансионата его принять?

А Джорджия? Ее уже один раз выгнали из «Райского» из-за какой-то пьяной выходки. Выставили ее и из «Санта-Розы делла Марина», потому что она заявила, что испанки и итальянки — прекрасные горничные, но в приличное общество их пускать нельзя.

Может, с Хейзел и Хизер будет легче? Они еще не очень старые, но абсолютно беспомощные. Не исключено, что вначале в «Райском» или «Санта-Розе» их возьмут, а уж потом поймут, какие это мелочные и злобные особы.

Она некоторое время сидела, положив голову на руки.

Вошла Элли.

— У тебя похмелье? — сочувственно спросила она.

— Сядь, Элли. — Кейт коротко и без лишних эмоций описала ситуацию. — Нет, мама не умрет, но ей нужна помощь. Мне сегодня придется уехать. Но до отъезда надо куда-то устроить четверых подопечных, — она кивнула в направлении столовой.

— Не нужно все решать одним махом, — сказала Элли и посмотрела на сестру мягко и нежно.

«Как жаль, что на нее нельзя вполне положиться», — подумала Кейт.

— Надо, Элли. Необходимость принимать трудные решения — оборотная сторона фантастически прибыльного бизнеса, которым я тут заправляю, — с горечью воскликнула она. Все знали, что пансионат хоть как-то окупался лишь потому, что она днем и ночью работала не покладая рук.

— Но, может, кто-то поможет?..

— Нет у нас никого! Ни за какие деньги никто не согласится присматривать в праздники за этой компанией. — Кейт потянулась к телефону.

Элли положила свою ладонь на ее руку.

— Я побуду с ними, — сказала она.

— Что?

— Это же всего на недельку. А ты поезжай к матери.

— Ты не справишься. Они чудовища.

— Уж я-то это хорошо знаю. Но я готова с ними остаться за деньги — дай мне в пять раз больше моей обычной зарплаты. Соглашайся, Кейт, тебе не найти лучшего предложения, — с энтузиазмом заявила Элли.

— А зачем тебе так много денег? — вяло спросила Кейт.

— Думаю, я отправлюсь на спа-курорт, чтобы как следует поработать над своей внешностью. Как оказалось, Дэну нравятся более изящные и молодые девушки.

— Да, все они любят худеньких и молоденьких! — резко ответила Кейт.

— Хорошо, будем считать, что договорились. Поезжай к маме и оставь все хозяйство на меня.

— Не могу, Элли.

— Представь, как унизительно будет просить об одолжении «Райский отдых» или «Санта-Розу». Просто возьми и поезжай! — умоляла Элли.

И Кейт пошла укладывать вещи.

Она еще не успела закрыть чемодан, когда вся «банда» узнала о том, что Элли остается за старшую.

— В мое время таких называли неряхами! — поморщился Дональд.

— Ее даже нельзя причислить к персоналу — просто прислуга, — бушевала Джорджия.

— Наверное, опять поссорилась со своим парнем, — вставила Хейзел.

— У нее есть хоть какой-то бойфренд, а у тебя его никогда и в помине не было, — злобно хихикнула Хизер.

Кейт позвонила из аэропорта.

— Не знаю, что на меня нашло, наверное, у меня разум помутился, — переживала она. — Будь у меня мозги на месте, я не оставила бы этих людей на твое попечение.

— Спасибо подбодрила, Кейт.

— Не доводи их до предела, Элли, пожалуйста. У нас с тобой нет ничего, кроме «Лесных полян». Если эти постояльцы покинут пансионат, мы пойдем по миру…

— Счастливого пути, — отрезала Элли и повесила трубку.

Элли расправила плечи и двинулась навстречу надвигающимся неприятностям. Трудно будет терпеть их все Рождество, но что делать — финансовые дела у пансионата обстоят хуже, чем она думала.

— Полагаю, вы собираетесь сэкономить на праздничном угощении, чтобы немного подзаработать, — заявил Дональд. Его лицо побагровело от одной мысли о том, что его собираются обмануть.

— Если бы она поменьше ела, от нее бы не ушел предыдущий парень, — вставила Хейзел.

— Интересно, откуда тебе знать, что нравится мужчинам? — осадила сестру Хизер.

— Это последнее Рождество, которое я проведу здесь, — сказала Джорджия. — По-моему, Кейт Харрис зашла слишком далеко, распустив весь персонал и оставив на хозяйстве простую сиделку.

— В «Санта-Розе» хотя бы есть повар… — заметила Хизер.

— И в «Райском», кстати, намного лучше контингент. Они не держат там всякий сброд. — Дональд прозрачно намекнул на то, что Джорджию оттуда выставили.

Элли предложила им собраться на обед за одним большим столом — ведь их только четверо. Но они холодно ответили, что хотят, чтобы все осталось как было. Она накрыла каждому отдельно, а разнося блюда, думала, как же хорошо можно будет понежиться в спа, когда кончится этот кошмар. Ей было двадцать семь, и она, конечно, не так уж молода, но после всех этих морских ванн и массажей будет выглядеть на двадцать. Дэн пожалеет, что сразу не сделал ей предложение.

Кстати, о Дэне. Неужели они с ним тоже когда-нибудь состарятся и станут такими же угрюмыми и ворчливыми, как эти господа? Конечно, они не будут такими.

Надо сейчас во всем разобраться, все утрясти, а дальше — одно только счастье. Они будут жить до старости душа в душу, делить друг с другом все надежды, невзгоды и радости. Но, может, собравшиеся в столовой пансионата «Лесные поляны» тоже когда-то так думали? Она смотрела, как они язвят, ехидничают, злобно радуются своим пустым нападкам друг на друга и мелочным победам.

Все вокруг готовились к Рождеству. Как жаль растрачивать себя на такие пустяки! Какой безнадежной и бесцельной болтовней они заняты.

Эти мысли крутились у нее в голове, но она не высказывала их, когда разговаривала по телефону с Кейт.

— У нас все в порядке, — врала она. — А как мама?

— Уже лучше, — Кейт тоже лгала. — Пока еще почти не двигается и речь не восстановилась, но она быстро идет на поправку.

Обе после таких бесед немного успокаивались. Хорошо, что мама хотя бы не при смерти. Хорошо, что «Лесные поляны» еще не сожжены дотла.

Но с каждым днем Элли было все труднее сдержать раздражение. Однажды поздно вечером она услышала, что в столовой кто-то играет на пианино. Это Дональд забрел сюда ночью и с закрытыми глазами упоенно наигрывал музыку собственного сочинения. Она остановилась и, пораженная, некоторое время слушала. Но тут он почувствовал присутствие Элли и с криком, что нехорошо подглядывать, запустил в нее тяжелой книгой.

На другой день Джорджия вышла на мороз без пальто, поскользнулась на льду и упала, слегка разбив лицо. Элли пришлось тащить ее обратно в комнату, снимать с головы тюрбан, с которым та не расставалась, и уговаривать принять горячую ванну. Джорджия постоянно заказывала дорогой коктейль из джина «Бомбейский сапфир» и мартини и все время жаловалась, что к нему не подают маслины.

Хизер велела Элли не приносить писем Хейзел, а всю почту доставлять ей.

— А если они адресованы вашей сестре?..

— Несите все мне! — И ее злобные глазки сузились настолько, что превратились в щелочки.

В тот же день за ужином Дональд почему-то начал метать с ножа горошины, и они падали на стол к Джорджии. Та ответила тем, что запустила в обидчика тарелкой, полной еды. Хейзел и Хизер схватили свои тарелки и в панике ретировались в угол столовой, спасаясь от «перестрелки».

Элли наблюдала за всем этим с тяжелым сердцем. В ее руках было будущее этих четырех человек, которые составляли восьмую часть всей клиентуры Кейт. Теперь они все переругаются и разбегутся. А что, если они совершат такой демарш прямо на Рождество, да еще покинут пансионат со скандалом, пожаловавшись на местное телевидение или в газету? Элли живо себе представила, как Дональд направляется в «Райский отдых», а по дороге дает интервью журналистам, потрясая своей тростью. Она представила огорченное лицо Кейт, когда та узнает, что произошло.

И тут на нее что-то нашло. Последние несколько дней Элли держалась из последних сил, а сейчас потеряла самообладание.

Она поставила яблочный пирог и мороженое на буфет и встала посреди комнаты, уперев руки в бока.

— Хочу сообщить вам, что мое терпение лопнуло!

— Твое терпение? А нам-то что? — спросил Дональд.

— Извините, но вам платят за то, чтобы вы нас обслуживали, — проговорила Джорджия.

— Как бы я хотела, чтобы вернулась настоящая мисс Харрис, — начала Хейзел.

— Мисс Кейт Харрис не устраивала бы нам таких отвратительных сцен, — кивнула Хизер. Это был один из немногих моментов, когда сестры пребывали в согласии друг с другом.

— Вы называете мое поведение отвратительным? — ответила Элли, сверкнув глазами. — Уверяю вас, вы еще не видели настоящих сцен!

Они посмотрели на нее с удивлением. Обычно она так себя не вела.

— Вы самые ужасные люди, каких я когда-либо встречала, — продолжала она. — В вас нет ничего доброго, человечного. Правда, меня это не сильно беспокоит. Но у вас могли бы быть нормальная жизнь, семья, друзья. И здесь вы могли устроиться неплохо: ваши комнаты красиво обставлены, есть специальный персонал, который присматривает за вами и во всем помогает. А в ответ ни «спасибо», ни «пожалуйста»! Из-за вашего поведения другие постояльцы покидают «Лесные поляны». Вы сидите в холле и ругаете все и вся, когда бедная Кейт показывает гостям пансионат. Вы будите меня в шесть утра, требуя яйца с гренками; вы не даете мне приготовить ужин, срочно заказывая коктейли из водки и мартини, устанавливаете тут свой порядок получения почты, указывая, кому доставлять письма, а кому нет. Вы меня заставляете без конца бегать по огромной столовой от одного стола к другому. Вы не разрешаете мне украсить помещение к празднику, как это делают во всем мире, потому что считаете это вычурным, или банальным, или что-то еще в этом роде. Вы ни разу не спросили, как чувствует себя наша мама. Ни разу!

Наш пансионат закроется, это неизбежно. И вы будете тому виной. Вы четверо довели его до нынешнего плачевного состояния. Молодцы, вы добились своего! Но ведь это касается и вас, не правда ли? Это же и ваш дом тоже. Куда вы отправитесь, если «Лесные поляны» прекратят существование? Некоторых из вас уже выставили из «Райского отдыха» и «Санта-Розы». А когда распространятся слухи, что вы сделали с нами, всех четверых уже никуда не примут. Возможно, вас поместят в какую-нибудь клинику или захудалый дом престарелых, где всегда пахнет мочой. Тогда знайте, черт возьми, что сами этого добились. Вообще мне интересно знать, куда вы денетесь. Да, я это выясню. Но потом, думаю, забуду о вас и о том, как вы испортили Рождество мне, Кейт и себе самим. А сейчас я унесу яблочный пирог в кухню и съем его одна. И ну вас всех к чертям!

Элли вышла из комнаты и с грохотом захлопнула за собой дверь.

Они уставились друг на друга как громом пораженные. Никто не знал, что сказать. Немного прийти в себя Элли помогли пирог и мороженое. Тут зазвонил телефон. Это была Кейт. Голос у нее был усталый, но маме уже заметно лучше, правая сторона тела вновь обретала подвижность.

— Рискну спросить, как дела в пансионате, — Кейт произнесла это неуверенно и печально.

Элли решила подарить ей еще одну ночь неведения.

— Да все как всегда, — сказала она.

— Ты чудо, Элли! Просто святая. По-другому я не могу это назвать.

Элли знала, что вскоре для ее «подвига» найдется другое название. Но не сегодня. Она щедро плеснула бренди в кофе. Затем выпила целый бокал без всякого кофе. А позже, даже не вернувшись в столовую, чтобы убрать тарелки, отправилась наверх спать.

Она проснулась, когда за окном было совсем светло. Боже, сколько же сейчас времени? Было уже больше девяти утра. Обычно в восемь она подавала им завтрак.

Элли почистила зубы и даже прополоскала рот специальным составом на случай, если остался запах бренди. Затем быстро оделась.

Дверь в столовую была открыта. Она заметила, что вчерашняя посуда убрана. Все четверо ее подопечных сидели за одним столом. Они сами приготовили тосты и вскипятили чайник. Вчерашнюю бурю они пережили. Видимо, проглотили обиду. Теперь надо постараться вести себя как можно вежливей и естественней. Может, не все еще потеряно.

— Не хотите ли яйца всмятку? — весело спросила она.

Они отрицательно помотали головами. Нет, спасибо, все и так отлично. Это было сказано нормальным, человеческим тоном. Без ужимок и спеси.

Элли показалось, что мир перевернулся. Что-то не так. Неужели они решили проигнорировать ее вчерашний выпад? Разве такое возможно? Представить себе это было сложно.

Хизер откашлялась.

— Мы подумали, может, ты захочешь принести свою чашку и выпить чаю вместе с нами? — произнесла она.

— Конечно, с удовольствием, — сказала Элли.

Желудок сжался от нехорошего предчувствия. Сейчас они с ней разберутся. Что ж, рано или поздно этот неприятный разговор должен был состояться. Она уселась за стол, широко улыбаясь.

Теперь слово взяла Джорджия.

— Мы обсудили состояние дел пансионата и решили написать письма всем своим знакомым, чтобы рассказать, как здесь хорошо, — сказала она. — И второе. Мы понимаем, что сейчас праздник, Рождество, — продолжала она уверенно.

Элли затравленно огляделась.

— Мда… действительно Рождество, — ответила она после некоторой паузы.

— Может, нам всем отправиться за покупками в город? И может, даже купить индейку?

Элли уже предлагала приготовить индейку к празднику, но они высмеяли ее идею. Хейзел и Хизер хотели только гуся. Дональд сказал, что он признает лишь цесарку. А Джорджия заявила, что предпочитает пару десятков устриц, все остальное ее не интересует.

Элли планировала приготовить пирог с мясом и почками. Но сейчас ей явно предлагали трубку мира, и этим нужно было воспользоваться.

— Индейка! — воскликнула она, как будто никогда и не знала, что эта птица сгодится к рождественскому столу. — Здорово!

Дональд сказал, что хорошо бы поставить елочку, а сестры справились, можно ли им будет в городе посетить церковную службу, на которой поют рождественские гимны. У Элли голова шла кругом. Она завела старую машину Кейт, и они все впятером поехали в город.

Джорджия купила крекеры и электрическую новогоднюю гирлянду. Она же договорилась с молодым человеком, который позже должен был доставить в пансионат елку. Хизер и Хейзел обходили прилавки с индейками и осматривали тушки со знанием дела, как опытные фермерши.

Дональд пошел в винную лавку и твердил там всем и каждому, что он давно понял: алкоголь — хороший слуга, но плохой хозяин. И поэтому он больше не пьет. Но все-таки ему надо купить бутылку хорошего старого вина для четырех дам.

Элли тоже ходила по магазинам, докупая все необходимое и одновременно присматривая за всей своей безумной компанией.

И тут она потеряла из виду Джорджию. Элли бегала по лавкам, в которые та заходила, но ее нигде не было. Девушку охватила паника. Она прошла мимо дверей паба и позавидовала сидящим там людям: они свободны, на них не висит ответственность за группу сумасшедших. Они могут просто зайти в бар, расслабиться и выпить чего-нибудь согревающего.

Из паба послышалось пение:

Я люблю Нью-Йорк в июне. А вы?

Голос был знакомый. Элли вернулась и заглянула в зал. Джорджия сидела у стойки бара и пела, а собравшиеся вокруг посетители дружно подпевали. Когда песня достигла кульминации, она взобралась на стойку. Ноги у нее по-прежнему красивые, заметила Элли. Вообще она хорошо выглядит: стройные икры, высокие скулы… Она старательно за собой следила.

Удивительно, как Джорджия не свалилась со стойки. Ей помогли сойти и устроили овацию. Когда Элли уводила ее, незнакомые люди подходили, хлопали ее по плечу и говорили, какая она замечательная.

— Жаль, что вас не слышали остальные, — заметила Элли.

Но Джорджия была поглощена тем, что происходило вокруг, — она улыбалась и кивала толпам своих новоявленных поклонников.

Они купили хот-доги на всех и снова сели в машину. Элли нашла церковь, где пели рождественские гимны. После службы Дональд поговорил со священником, рассказал, что они все из дома престарелых, и попросил, чтобы молодежь из прихода как-нибудь приехала и помогла привести территорию в порядок. Тут же договорились о дате.

Потом они вернулись в «Лесные полны». Вскоре доставили елку. Вечером пошел снег. Все смеялись и резвились как дети, играя в снежки.

За ужином им казалось, что они никогда не сидели порознь, обособленно, а всегда ели вот так вместе за одним столом. После они нарядили елку. Дональд признался, что он уже девять лет не брал в рот спиртного. Женщины выразили ему свое восхищение, но глаза его были грустными.

— Слишком поздно я бросил пить, — сказал он. — Я был таким дураком: не понимал, что теряю.

— Что же вы потеряли? — спросила Элли.

— Жену, работу, уважение к себе.

— Ваша жена умерла? — Элли не знала, почему вдруг она осмелилась задать ему этот вопрос.

— Да-да, она умерла.

Джорджия положила руку ему на плечо.

— Может, ваша жена считала, что прожила с вами счастливую жизнь, — сказала она.

Невероятно! Джорджия сказала кому-то доброе слово!

— И вы, наверное, были очень интересным собеседником, — сказала Хизер.

— Ведь вы занимали высокую должность, были судьей, да и вообще… — согласилась Хейзел.

Удивительно! Сестры согласны друг с другом! Странные вещи происходят вокруг.

Они проговорили до позднего вечера. Джорджия рассказала, что ее карьера складывалась вовсе не так удачно, как ей хотелось. Она часто оглядывалась назад и думала, ради чего оставила одного за другим двух очень хороших, почти идеальных мужей. И теперь у нее ничего и никого нет.

— Я бы не сказал, что совсем ничего. И мужья, наверное, заслужили развод, — галантно заметил Дональд.

Сестры опять вспоминали мамочку и папочку, но на этот раз не превозносили их до небес, как делали обычно.

— Они были немного консервативные, — сказала Хизер.

— И всегда, в любых обстоятельствах, считали себя правыми, — добавила Хейзел.

— А у Хейзел на самом деле был парень, — вдруг сказала ее сестра.

— Но папочка сказал, что он мне не ровня, — грустно подтвердила та.

— Поэтому они заставили ее отдать ребенка на усыновление, — объяснила Хизер.

Все понимали и сочувствовали.

— Но, может, он когда-нибудь еще объявится. — В голосе Хейзел звучала надежда, и все опять приободрились.

Принялись строить планы на следующий день. Решено было выйти к обеду нарядными. Элли вынула из шкафа платье, которое купила, чтобы надеть на праздник с Дэном. Удивительное дело, за целый день она ни разу о нем не вспомнила!

Позже, готовя для Джорджии коктейль на ночь (на этот раз это был «Бренди Александер»[3]), Элли сказала ей, что, кажется, ей удалось перебороть привязанность к Дэну.

— Надеюсь, моя дорогая, что это так Ты слишком привлекательна для этого типа, который только и знает, что сигналить из машины, подзывая тебя, — ответила Джорджия. — Элли, как ты думаешь, — продолжала она, — может, мне завтра не надевать тюрбан? Могу ли я показать, какие у меня волосы?

— Я подстригу вас и сделаю укладку, — предложила девушка.

Она погладила парадную рубашку Дональда и помогла сестрам выбрать нарядные палантины.

Они радостно и весело рассматривали друг друга, когда все, разодетые, собрались на следующий день в гостиной. Дональд был великолепен в элегантном костюме, Хизер и Хейзел надели на себя все содержимое своих шкатулок. Последней церемонно вошла Джорджия — ее красивые седые волосы блестели и переливались на свету. Классическое черное платье ей очень шло.

Кейт позвонила во время ужина. Трубку взяла Джорджия.

— Элли? Да, я думаю, что она вполне трезва и может поговорить с тобой. Она просто сейчас поливает пудинг бренди. Кто-нибудь позовите Элли, ей звонит сестра. Да, кстати, Кейт, как там мама? Да? Хорошо, очень хорошо. В общем, мы все с удовольствием познакомимся с ней, когда ты ее привезешь. Ты ведь приедешь с ней, да?

Элли взяла трубку. Окружающие слышали только ее реплики и могли лишь догадываться о том, что говорит Кейт на том конце провода.

— Нет, конечно, нет. Я не пьяна, и все другие тоже в порядке. Да, конечно. Ты ведь приедешь с мамой, правда? Да, я еще хотела тебе сказать, что все написали письма друзьям с похвалами «Лесным полянам» и приглашением приехать сюда. И еще: в следующую пятницу сюда приедут волонтеры, которые будут красить заборы и подготовят клумбы для цветов к весне. А скоро ты вернешься? Может, елка еще будет стоять… Она такая красивая, Кейт. Мы все чувствуем себя нормально, перестань все время переспрашивать, в себе ли я! У меня все хорошо. Нет, Дэн не звонил и не приезжал, но это совершенно неважно. Передай маме привет от меня и от наших постояльцев. Пока, Кейт.

И тут с улицы кто-то посигналил. Это Дэн приехал на Рождество. Элли вышла в холл, а все остальные прильнули к двери гостиной, чтобы слышать их разговор.

Он даже не вышел из машины.

— Поехали покатаемся, милочка, — позвал он оттуда. — Можешь прямо сейчас захватить пальто и выйти ко мне?

— Счастливого Рождества, Дэн, — ответила на это Элли.

— Эй, детка, что значит такой ответ? Это «да» или «нет»?

Он обращался к ней, не высовывая голову из автомобиля. Раньше ее это всегда бесило.

— Это у нас, работников геронтологического фронта, так принято прощаться. До свидания, Дэн, — прокричала она и захлопнула дверь.

В гостиной все радостно обнялись и поспешили занять места за столом до того, как она войдет в комнату.

Позже Дональд играл для них на пианино — так же, как тогда, когда Элли случайно застала его у инструмента ночью. Он закрыл глаза, и все заметили, что у него красивое лицо, точеные черты. Джорджия пела и рассказывала всякие байки из жизни мюзик-холла. В основном это были истории о разных нестыковках и провалах. Хизер призналась, что просила приносить ей почту Хейзел на случай, если та куда-то отлучится, а в это время придет письмо от ее сына. На что Хейзел удивленно посмотрела на сестру и уверила ее, что никогда, никогда в жизни не отлучится и не покинет ее…

Элли знала, что когда-нибудь, довольно скоро, она уедет из этого пансионата, будет искать работу и устраивать свою жизнь. Но пока и здесь были дела: встретить волонтеров, разместить маму, когда она приедет. Как хорошо, что все уладилось. Почему же все так обернулось? Непонятно. Но может, не стоит искать объяснений?

Рождественский тест

Перевод И. Крейниной

Это было их пятое Рождество вместе. Или пятое Рождество в разлуке, что в их случае одно и то же. Крис не любила самодовольства семейных пар, которые постоянно отмечали какие-то совместные юбилеи. Как будто что-то праздновать и радоваться можно, только находясь в законном браке. Она не верила, будто ее друзья не догадывались, что они с Ноэлем встречаются уже пять лет и каждый раз проводят вместе хоть несколько дней в зимние каникулы. О, эти чудесные зимы, когда они снова и снова открывали, как много у них общего! Оба родились под Рождество и получили связанные с ним имена — Крис и Ноэль[4]. Оба ненавидели Олимпийские игры и слышать не хотели о десятиборье, метании копья или диска. Им нравились одни и те же фильмы, и оба ближе к тридцати годам ощутили, что их интерес к посещению ночных клубов угас.

Их первое свидание прошло под песню Стиви Уандера «I Just Called То Say I Love You»[5]. Крис это глубоко запало в душу. И действительно, Ноэль очень часто звонил, просто чтобы сказать ей о своей любви: из каждого автомата, из холла гостиницы, с железнодорожной станции. А иногда и из семейного гнезда — когда жена не могла услышать.

Дети тогда были еще маленькие. Дети Ноэля. Конечно, справедливости ради надо заметить, что это их совместные с женой отпрыски. В начале их знакомства они были совсем еще малыши семь и восемь лет. Конечно, еще несмышленыши. Но странное дело, годы шли, а они все казались маленькими. Крис не могла этого понять, ведь все вокруг менялось. Но эти мальчики все оставались такими же зависимыми и требовательными созданиями, которые хотели, чтобы папа был дома, чтобы все время звонил и приносил подарки. А в те редкие моменты, когда Крис и Ноэлю все-таки удавалось уехать куда-то вдвоем, приходилось ежедневно посылать им открытки. Да и на фотографиях они выглядели совсем еще детьми. Или, может, просто были одеты не по возрасту и принимали какие-то совсем уж детские позы? А ведь им уже двенадцать и тринадцать. Зачем же они фотографируются, забираясь папочке на руки, обнимая его так, будто остро нуждаются в его поддержке и защите? Или это дьявольская хитрость его жены? Не исключено, что она специально снимала их так, догадываясь, что именно эти фотографии он будет показывать, а не те, где изображено все семейство.

Крис и Ноэль очень бережно относились друг к другу. Он никогда не рассказывал про домашние праздники, застолья с родственниками и соседями, чтобы не огорчать ее. И она была столь же деликатна. Не жаловалась, что родители постоянно приглашают в гости отцовского младшего партнера по бизнесу, который обладал одним неоспоримым достоинством: он был холост. Крис не упоминала, что сестры мрачно намекали ей, что «биологические часы» тикают: конечно, свободные отношения — это прекрасно, не нельзя же до бесконечности откладывать рождение детей!

Вообще-то Крис считала, что они с Ноэлем вели себя друг с другом намного тактичнее и корректнее, чем большинство супружеских пар, которые она знала. Она часто проходила тесты «Подходите ли вы друг другу?», публикуемые в журналах. Крис отвечала абсолютно честно, и все тесты показывали, что они с Ноэлем друг другу прекрасно подходят. Они всегда с вниманием выслушивали, что у каждого произошло в течение рабочего дня. Они никогда не являлись друг перед другом в неряшливой домашней одежде. Никому из них и в голову бы не пришло включить телевизор вместо того, чтобы поговорить. И в постели они были очень нежны и открыты — никакого эгоизма. Им не требовалось друг друга обманывать. Они действительно были идеальной парой.

Иногда она проходила тест «Сохранили ли вы романтику в отношениях?». О да, они сохранили!

Он часто покупал ей один цветок. Он помнил, во что она была одета на первом свидании, и вообще хвалил ее умение одеваться. Она всегда подавала обед на стол, никогда в ее квартире они не ели, просто положив подносы на колени.

И на вопросы тестов под заглавием «Мужской шовинизм» она тоже отвечала: нет, он не такой! Она не покривила бы душой, если бы сказала, что он часто дивился ее уму, считал ее работу важной, спрашивал совета в своих делах и в целом относился к ней как к равной. Никоим образом нельзя было подумать, что она нужна ему только для забавы.

Не было тестов, которые бы она не решилась пройти. Даже такой, как «Жизнеспособна ли ваша любовь?», ее не напугал. Она мужественно взялась за него, выполнила все задания и пришла к выводу, что да, жизнеспособна. Она будет процветать, даже когда все другие любовники охладеют друг к другу и все браки распадутся. Они с Ноэлем могут быть вместе вечно, ведь оба трезво смотрят на жизнь и осознают, что их возможности не безграничны. Но зато как много даровано им внутри этих границ! В их власти даже будущее: так, каждое Рождество они обещали друг другу, что следующее проведут вместе. Все было идеально. Не было ни одного слабого звена. У них установились настоящие, прочные отношения.

Ноэль тоже очень любил эти психологические тесты. Иногда он сам отыскивал их, причем, бывало, находил очень необычные, которые Крис упускала из виду. Вот, например: «Страдает ли ваша любовь от стрессов?» Они со смехом признали, что их любовь ни в коем случае не страдает от подобных вещей. Выудил Ноэль откуда-то и более серьезный: «Склонны ли вы к обману?» Оба очень тщательно ответили на все вопросы и пришли к выводу, что нет, Ноэля нельзя назвать хроническим обманщиком, потому что он просто старается никому не причинить боль. А когда придет время, он все откроет близким и все им объяснит.

В этом году они без тени смущения собирались взяться за рождественский тест, напечатанный в газете для семейных пар. Редакция хотела таким образом развлечь и порадовать читателей в праздничные дни. Крис и Ноэль встречали Рождество вдали друг от друга, их разделяло много миль. Но все равно они не будут чувствовать себя несчастными. Ноэль живо представлял себе, как Крис сидит за столом в доме родителей в окружении сестер и их мужей, племянников и племянниц. Он воображал, как она подвинется к камину, положит на колени газету и спокойно пройдет тест, улыбаясь про себя, потому что знает, что он также сядет к огню и ответит на вопросы, повторив слово в слово то же, что и она. А Крис так думала о Ноэле: он проведет веселый день с детьми, для которых, казалось бы, время повернулось вспять: наверное, им снова положат в носок подарки — погремушки и мягкие игрушки. А потом папа попросит, чтобы его на время оставили в одиночестве. Он хочет почитать газету. И его оставят одного. Ее живое воображение рисовало картину, как он с усмешкой кивает и без всяких сомнений находит ответ на такие сложные вопросы, которые другие семейные пары поставили бы в тупик. Ведь они с Ноэлем так подходят друг другу, они сохранили романтическую привязанность, они трезво смотрят на жизнь, он не шовинист и никого не обманывает. Все предыдущие тесты пройдены успешно!

И вот наступил праздничный день. На улице потрескивал мороз. Крис и Ноэль примерно в одно и то же время взялись за газету.

На этот раз тест немного отличался от обычных. Не было окошек, в которых проставлялись галочки: «Да», «Нет», «Возможно». Не было подсчета баллов с разными вердиктами: «Если вы набрали больше 75, вы до смешного счастливы» или: «Если ваш результат менее 20, задумайтесь, нужны ли вам эти отношения».

В этом году все было абсолютно по-другому. Пришлось самостоятельно находить ответы. Готовых вариантов не предлагалось. В конце не было никаких подсчетов. Только советовали оставить газету где-нибудь на видном месте, чтобы любимый человек прочитал то, что вы написали. Это нужно было сделать в том случае, если вы хотите, чтобы ваша половина как-то изменилась. Итак, на большом расстоянии друг от друга тридцатипятилетние любовники Крис и Ноэль поудобнее устроились в креслах. Тест назывался «Раздражающие мелочи». Там затрагивались разные темы, и нужно было перечислить, какие именно свойства или действия любимого человека часто заставляют вас морщить нос. «Отвечайте честно!» — это категоричное предупреждение красовалось в самом верху. Далее объяснялось, что не имеет смысла проходить тест, если вы неискренни.

Крис гостила у родителей. Племянники играли с новыми игрушками под елкой, сестры обсуждали новых соседей, отец и мать мирно дремали на диване. Младший партнер отца, тот самый, которого все особенно ценили за то, что он холост, починил сломанную гирлянду и вставил батарейки во все приборы и аппараты, которые преподнесли друг другу родственники. Он заметил, что Крис взялась за тест.

— Знаешь, только совершенно безумные парочки отвечают на все эти вопросы, — добродушно заметил он.

Крис посмотрела на него с сожалением. Наверное, он не знает о том, как она счастлива в личной жизни, если по-прежнему ходит в дом ее родителей.

— Конечно, только одинокие люди увлекаются такими вещами. Почему бы не пофантазировать и вообще… — решила подыграть ему она.

Парень улыбнулся. В этом году он какой-то другой. Может, у него тоже есть тайная жизнь? Она поднесла газету поближе к глазам, чтобы он не видел, какое удовольствие ей доставляет это занятие.

А в доме Ноэля дети попросились пойти погулять с друзьями. Они сказали, что им здесь делать нечего, подарки они уже все посмотрели, а потому собрались к соседям, жившим на пригорке неподалеку, чтобы запускать воздушных змеев. Жена Ноэля с воодушевлением рассказывала своим родителям о том, что собирается открыть свое дело. Да, конечно, будет чуть больше поездок и командировок. Но ведь мальчики уже подросли, а самостоятельность в этом возрасте очень полезна для формирования характера.

Ноэль развернул газету и улыбнулся, прочитав заглавие «Раздражающие мелочи». Еще до того, как он приступил к тесту, он знал, что в его взаимоотношениях с Крис нет раздражающих факторов.

Другое дело, если бы это касалось его жены. Ага, тут совсем другая история. Взять хотя бы первый вопрос: «Есть ли у вашей половины какая-нибудь присказка, которую она произносит по много раз на дню и которая выводит вас из себя?» У Крис такого нет. Все, что она говорит, так ново и свежо. А вот жена, если уж один раз ввернула свое «давайте смотреть правде в глаза», то будет повторять это снова и снова, сотню раз. Другая ее фразочка: «Честно говоря». Боже, хочется взвыть, когда она это произносит. Она почему-то считает необходимым подчеркнуть свою честность, когда сообщает ему самые обычные бытовые детали — в котором часу кто-то позвонил или сколько времени она прождала автобус. «Честно говоря, она позвонила ровно в три. Нет, не в два тридцать, а в три. Но давайте смотреть правде в глаза, вообще-то она звонит каждый день». Ничего подобного за Крис не числилось. Но у жены было еще одно слово-паразит: «Так». Она его прибавляла к любому самому банальному утверждению, придавая тому вопросительный оттенок: «Я сегодня видела соседа, так?» Зачем она повторяла это слово? Ноэль с трудом подавил в себе закипающую ярость. «Ради всего святого, что это я? Тест касается нас с Крис. А к ней ничего из этого не имело никакого отношения». И он перешел ко второму вопросу.

«Есть ли у вашей половины какой-то предмет одежды, который вы с удовольствием отправили бы в мусорную корзину?»

Да, конечно, взять хоть тот омерзительный норковый палантин. Надевая его, она всегда считает нужным пояснить: «Я не одобряю убийства животных ради того, чтобы люди носили меха. Но норка — другое дело. Это злобный хищник, к тому же выращиваемый в неволе и не знающий свободы». Но секундочку, секундочку! Все это о его жене, а не о Крис. Та не станет носить никакие меха, а если и станет, то не будет придумывать этому оправдания. Обычно она предпочитает пастельные тона, серо-голубые, под цвет глаз, или чуть сиреневатые. Но, бывает, вдруг неожиданно появится перед тобой в красном платье или желтом свитере. Ее гардероб идеален, ничего не отправил бы в корзину. Он радостно вздохнул, подумав о том, как он счастлив. Он любит девушку, которая никогда не скажет пустого слова и не наденет некрасивого наряда.

Тем временем Крис отчаянно пыталась быть честной в соответствии с призывом создателей теста. Итак, фраза, которую он повторяет снова и снова… Ну если только это. Зачем он все время предупреждает: «Мне надо по-маленькому», когда они ходят вместе в ресторан и даже когда они ужинают у нее дома? Но это ведь не бесит ее, просто она всегда знает, что он это скажет… Что еще? К примеру, зачем он спрашивает каждый раз: «С лимоном и со льдом?» — когда собирается принести ей джин с тоником? Ведь он отлично знает, что да. Не в первый же раз! Но он, скорее всего, так шутит, мысленно ставит кавычки, будто это цитата, восходящая к поре их первых свиданий. Нет, это уже какие-то мелкие придирки.

Недалеко от камина она заметила отцовского партнера. Ей казалось, что он смотрит на нее, хотя это было не так Он опять сосредоточенно вставлял батарейки в детские игрушки. Сколько же он их принес! Очень предусмотрительно. И как человек, у которого нет своих детей, об этом догадался?

Ну что там еще? Есть ли какой-то предмет одежды Ноэля, который она хотела бы выбросить. Нет, конечно, за исключением, пожалуй, трусов с надписью «Осторожно, здесь горячо!», красно-белого ночного колпака, который поначалу казался милым и смешным, меховой шапки, как у Горбачева, ну и тех носков, надеваемых летом с сандалиями. Ах да, еще перчатки: он в них водит машину. Сами по себе они совершенно нормальные, но когда руки в них лежат на руле, это выглядит как-то странно. Но все эти пустяки по-настоящему и не раздражали вовсе. И разве список такой уж большой?

В тесте было двадцать вопросов. Отвечая на каждый из них, Ноэль находил как минимум по пять огрехов у жены. И ни единого просчета у подруги. Но у Крис, ответившей на все вопросы, открылись вдруг глаза на двадцать минусов ее любимого. И всякий раз она была готова расплакаться. Крис поняла, что ее в каком-то смысле не устраивают некоторые его манеры во время еды. Она припомнила как минимум два случая, когда он повел себя нечестно на работе, и с ужасом осознала, что нашла у него шесть неприятных свойств характера. Это все мелкие недостатки, но все же… Ничего из этого она не записала. Не было необходимости. Она же не собиралась подсунуть ему эту газету, чтобы он изменил свои привычки. Просто она вдруг поняла, что заблуждалась. Розовые очки упали, и Ноэль предстал перед ней таким, каким был на самом деле. Она знала, что скоро он позвонит и пропоет ей в трубку несколько строчек из Стиви Уандера. Она не расскажет ему о своих открытиях. Зачем? Ведь ясно, что он никогда не покинет семью, чтобы все время быть с ней. Но она теперь и не хотела этого. Хотя если бы он это понял, то почувствовал бы облегчение. Нет, он неплохой человек, только все в нем сейчас как-то немного раздражало ее.

А что же Ноэль? Он составил целый список мелочей, которые он терпеть не мог в поведении жены за столом. А в работе она мошенничала столько раз, что он испугался, как бы компетентные органы не внесли ее в черный список еще до того, как она откроет собственный бизнес. Ноэль как раз собирался сказать ей, что уходит от нее. Он планировал сообщить это именно сегодня. Это было бы справедливо: пусть идет своим путем и реализует свои планы, не беря его в расчет. Но до этого момента он даже не понимал, насколько они отдалились друг от друга, стали чужими. А ведь дети еще малы, он им нужен. Надо же, он раньше это так ясно не осознавал!

Что ж, надо все ей сказать прямо, а затем позвонить Крис. На этот раз не нужно будет прятаться, объяснять, что ему «надо по-маленькому», а самому запираться с телефоном в спальне. Или бежать до ближайшей телефонной будки. Он теперь будет абсолютно честен и открыт.

Он никак не мог дождаться, когда уже можно будет позвонить любимой. Интересно, что она на это скажет? Наверное, тут же уедет от родителей и вернется в свою городскую квартиру. Зачем же ей оставаться в чужом доме? Он тоже поедет к ней, захватив бутылку тоника и лимон. Джин у нее наверняка есть. Глупо было повторять это каждый раз, но он ведь действительно хорошо знал, как она любит джин с тоником, долькой лимона и со льдом.

Как хорошо было бы увидеться прямо сейчас! Ну да ладно. Потом он ее подробно расспросит, как она провела те часы до его звонка. Скоро он сообщит ей, что теперь свободен.

Крис же в этот момент самозабвенно играла в настольный хоккей с другом семьи, молодым человеком из отцовской фирмы. Какой приятный парень, да к тому же не женат! Кроме них двоих, никто не услышал телефонного звонка. Но Крис и ее новый друг решили, что отвечать не стоит. Ведь так раздражает, когда тебе названивают посреди рождественского веселья.

Рождественский подарок

Перевод С. Марченко

Рождество приближалось, везде зажглись огни. В витринах появились фигурки Санта-Клаусов, а каждая мясная лавка повесила недвусмысленное объявление о том, что индейки продаются только по предварительному заказу. Мама уже сделала заказ. Джо несколько раз это уточнил.

— Джо, если ты еще раз меня спросишь, я сама залезу в духовку и полью себя жиром. Конечно, я заказала. Но все равно идейка не понравится.

Она права, безропотно согласился Джо. В сочельник приехали бабушка и дедушка, а после их приезда почему-то все шло наперекосяк. Они не были мужем и женой и даже не питали симпатии друг к другу. Бабушка, мамина мама, похоже, считает, что если бы мама не вышла за папу, то жила бы в большем достатке и благополучии. А дедушка, папин папа, раздражается по любому поводу и все время твердит, что ценности изменились и мир не таков, как раньше.

Мама и папа Джо тоже начинали ссориться друг с другом, чего в другое время года не случалось. Каждый раз они думали, что, может, на этот раз все пройдет хорошо, но за несколько дней до праздника начинались трения. Даже десятилетнему Джо было очевидно, что буря приближается. А родители ведь взрослые, почему же они не замечают эту черную тучу на горизонте?

— Все вокруг такое нарядное и рождественское, мам, — сказал он дня три назад.

— Да уж, нетрудно догадаться, что скоро праздник Твой отец снова затянул эту свою песню. — Ее губы были недовольно поджаты. Речь шла о шуточной песенке, которую папа как-то раз услышал по радио. Ее пели на мотив известного хита «White Christmas»[6]:

Я взвою, если вновь услышу Ту песенку о белом Рождестве. Всю жизнь ее я ненавижу. Когда по радио она звучит, Меня от этих строк на снег тошнит.

Джо песня тоже нравилась. А маме нет. Она любила Бинга Кросби, и, что еще более важно, ее родители любили Бинга Кросби, а это была издевка над всем святым и важным.

Папа купил бумажные салфетки с напечатанными на них анекдотами.

— Может, они внесут оживление в наш праздник в стиле ужастика «Ночь живых мертвецов»? — сказал он.

На это мама заявила, что ее мама приравнивает рождественский обед без крахмальных салфеток к поеданию чипсов из бумажного кулечка.

— Мы, кстати, часто так делали, когда я за тобой ухаживал. Ты тогда меня любила, — отозвался папа.

— Я все еще люблю тебя, дурачина, — сказала мама, но как-то не очень душевно, словно автоматически.

Джо спрашивал своего друга Томаса, бывает ли в его семье что-то подобное в Рождество. Оказывается, нет. В доме Томаса очень много народу. Подарков всегда не хватает, и, как правило, все дарят друг другу неподходящие вещи. Иногда подарки не соответствуют не только возрасту того, кто получает их, но даже его полу. Однажды Томас получил коробочку для хранения ночной рубашки, сделанную в виде барышни в пышном платье. Они положили коробку в конуру, и собака откусила футляру голову, а потом ее рвало.

— Но они у тебя ссорятся, мама с папой?

Томас задумался.

— Они рычат друг на друга, — сказал он, — но не больше, чем обычно.

Этот ответ ничего не прояснил.

Лучше бы бабушка и дедушка не приезжали, думал Джо, ведь корень зла был в них. Если бы Джо, мама и папа остались втроем, они бы прекрасно провели время. Без деда и бабушки можно было смотреть по телевизору все, что тебе вздумается, а еще Джо мог бы пойти к Томасу или Томас к нему. А мама и папа сидели бы, смеялись и говорили: «А помнишь это? А помнишь то?» Почему-то они всегда вспоминали что-то хорошее.

Дедушка же горевал о временах, когда люди были душевнее. А бабушка постоянно сокрушалась, что раньше у них в доме соблюдались все правила этикета и все вещи тогда были качественнее. В общем, их воспоминания всех повергали в уныние.

— Чего бы ты больше всего хотела на Рождество? Не подарок, не много денег, а чтобы что-то произошло? — допытывался Джо у мамы.

— Я мечтаю, чтобы твой отец перестал петь эту пародию на «White Christmas», — покачала головой она.

— А чего бы ты больше всего хотел, папа?

— Чтобы твоя мать прекратила устраивать этот спектакль с хрустальными графинами, не расставляла бы таблички с именами гостей на столе, накрытом на пять человек, и перестала именовать обычную миску соусником, — ответил он.

Да, страхи Джо оправдались. Всех уже охватила предрождественская взаимная неприязнь.

Что было самым ужасным в приезде бабушки и деда? Постоянное недовольство. Насмешки. Замечания. Они критиковали все, что видели и слышали. Но не может же он заклеить им рот скотчем! Жаль, что они все подмечают. От бабушкиного взора ничто не могло укрыться.

— Я смотрю, у вас пластиковые цветочные горшки, — говорила она, — это грустно, очень грустно. — Тут она печально вздыхала.

И всех удручало то падение стандартов, которое постигло семью с тех пор, как мама вышла за папу и опустилась до уровня пластиковых цветочных горшков.

А дедушка раздражался по другому поводу: все вокруг оскорбляло его слух. Он заявлял, что современная музыка невыносима. Мелодии, как это было в добрые старые времена, нет. Нынешние надрывающиеся певцы бесталанны. Если бы у деда был голос, он бы пел старые песни. Но у него нет голоса. И все окружающие почему-то чувствовали себя виноватыми в том, что у него плохие вокальные данные. А уж эта их бешеная собака, лающая и повизгивающая, или эти тупо гогочущие гости в телестудиях на всех комических шоу…

Странно, зачем дедушка носит слуховой аппарат, если ему не нравится то, что он слышит? И к чему бабушке эти очки с толстыми стеклами? Ведь они помогают рассмотреть то, что ей не по нутру…

И тут Джо пришла в голову одна мысль.

Родственники, как всегда, приехали в канун Рождества. И, как всегда, им все было не по душе. Бабушка говорила, что всегда собирается сюда как в тюрьму, расположенную вдали от тех мест, которые ей представлялись цивилизованными. Дедушка сказал, что он приехал на поезде, полном хамоватых алкоголиков с банками пива, кричащих, поющих и включающих музыку на полную громкость.

Сочельник прошел как обычно. Пришлось терпеть их сетования — Джо пока не мог привести свой план в исполнение. В день приезда деду не понравилось, что по дороге ездят машины. Бабушка заявила: дом такой маленький, что удивительно, как они все друг о друга не спотыкаются.

Утром на Рождество вся семья отправилась в церковь, и опять охи и ахи: там все изменилось к худшему, прямо как во всем остальном.

Потом все вернулись домой и позавтракали. Как это случалось каждый год, мама и папа Джо не ладили друг с другом. Папа бормотал свой «White Christmas» себе под нос.

— Если будешь петь, мне придется использовать кухонный нож для целей, не предусмотренных производителем, — процедила мать сквозь зубы. Она смотрела на льняные салфетки.

— Если ты сложишь их и поставишь в стаканы, чтобы нам пришлось снова их вынуть, прежде чем выпить, я засуну одну из них кому-нибудь в глотку, — тихо прошипел папа.

Джо наблюдал за родителями как ястреб. Он был готов действовать в любую минуту, как только представится возможность.

Все произошло, когда они открывали подарки.

Бабушка получила какую-то дурацкую упаковку носовых платков от друга, которого звали «достопочтенный такой-то». Она была растрогана щедростью этого нелепого подарка, умиленно поглаживала коробку и в конце концов сняла очки, чтобы вытереть навернувшиеся на глаза слезы.

Джо тут же бросился вперед. Он скинул очки со стола, с того места, куда она их положила, и они упали прямо на кресло. Потом он устроил так, чтобы бабушка наклонилась на минутку посмотреть на какой-то веселый трюк, проделываемый собакой. Она наблюдала за псом без особого интереса и удовольствия, а потом тяжело опустилась в кресло и с хрустом раздавила собственные очки.

Стекла разбились вдребезги. Поднялся крик и шум, были извлечены на свет многочисленные совки и швабры. Бабушку утешали. Можно сделать новые очки, но, конечно, только после праздников, когда снова откроются магазины оптики. Все сочувствовали и, суетясь, недоумевали: как же это произошло?

— Я обычно так осторожна! — сокрушалась бабушка.

Джо тоже сокрушался и был вежлив.

Он услышал из кухни, как папа сказал:

— Ну, в этом году она не сможет переворачивать тарелки вверх дном и смотреть, подходящей ли марки фарфор.

Мама возразила:

— Слух-то у нее не пострадал, и она услышит, если ты будешь петь эту песню о белом Рождестве.

Но этот диалог был уже не таким враждебным, как предыдущие.

Теперь Джо следил за дедушкой. Иногда тот вынимал из уха слуховой аппарат, чтобы увеличить или уменьшить громкость звука. Почему же он сейчас этого не делает?

Пес по имени Свич, большой дружелюбный «почти лабрадор», обычно лежал, блаженно растянувшись возле камина, но на Рождество он всегда прятался от людей, поэтому Джо пришлось постоянно загонять его обратно в гостиную. Свич родился много лет назад в тот самый день, когда «Ипсвич» играл против «Арсенала», и папа всегда говорил: «Как здорово, что “Ипсвич” выиграл!..»

Дедушка получил на Рождество будильник. Он прислушался к тиканью, но не расслышал, поэтому, по своему обыкновению, вынул аппарат из уха, чтобы проверить громкость.

— Взять, дружище, — приказал Джо, и пес схватил кусочек пластмассы. Он был в восторге от новой игрушки, с наслаждением разжевал ее, так что бедный прибор не смогли бы узнать даже на заводе, где он имел несчастье появиться на свет.

Пытаясь отнять аппарат у собаки, Джо старательно вырвал из него все провода. Дедушка был в шоке. Он не слышал команды внука. Да и никто не слышал. А если кто и слышал, то не признался.

На столе появился рождественский обед. Еда, как всегда, понравилась Джо: блюда одно за другим появлялись на столе. Но на этот раз бабушка не приподнимала каждую тарелку, чтобы прочесть, что написано на донышке. Вместо этого она воскликнула:

— Как вкусно пахнет!

Мама от удивления чуть не уронила индейку. Все предшествующие годы она только и слышала, что печальные воспоминания о тех временах, когда Рождество было «настоящим», а птицу вносили на серебряном подносе. Теперь бабушка не могла разглядеть, на чем лежала индейка, а потому у нее не было поводов для «путешествия по аллеям памяти».

Папа разделывал индейку.

— Отец, тебе ножку? — Он поставил тарелку перед дедушкой и посмотрел на него, как будто ожидая одобрения.

— Выглядит аппетитно, сынок, — сказал тот.

Из другой комнаты доносились песни группы «The Chieftains»[7] — они зажигали вовсю. Все, включая бабушку, отбивали такт под столом. Выбор был хорош, эта музыка как бы объединяла поколения. Но дедушка совсем ее не слышал. Не слышал он и того, как Свич подвывал в такт музыке.

В рождественский вечер по телевизору должны были показывать отличный фильм. Но папа говорил, что вряд ли удастся посмотреть это кино: его отец наверняка заявит, что там пропагандируются не те ценности… Боевые товарищи не сражаются за родину, как положено настоящим мужчинам, к тому же герои используют такие выражения, которые заставят краснеть обитателей любой казармы. А бабушка выскажется, что все это вроде и ничего, однако уж точно полагается смотреть не в Рождество после хорошего обеда.

Но в этом году? Может быть?.. Джо посмотрел на родителей с надеждой.

— Врубай, — весело воскликнул папа.

— Ничего, небеса не упадут на землю, — согласилась мама.

Все сели смотреть телевизор. Дедушка тоже некоторое время глядел на экран: сюжета он не понимал, но мелькающие кадры его устраивали. Затем он мирно погрузился в сон. Бабушка видела лишь неясные очертания, но ей нравилась музыка, и казалось, что она следит за развитием сюжета. Но вскоре и она уснула.

На следующий день после Рождества мама и папа всегда приглашали знакомых на небольшую вечеринку выпить по случаю завершения праздников. Гости приходили, жалуясь на головную боль, но все же готовые сделать последнее усилие, чтобы проводить Рождество. Бабушка всегда фыркала и говорила, что подобные личности, может, где-то там у себя и считаются приличными людьми, но заходить им следует с черного хода.

Дедушка затягивал свое привычное: все эти люди беседуют только о деньгах, выпивке, лошадях и футболе, у них нет истинных ценностей, как это было в старые добрые времена, когда в компаниях обсуждали такие темы, как единство нации и пути его сохранения.

Но на этот раз дедушка и бабушка сидели смирно. Им раздали напитки. Все доброжелательно обменивались рукопожатиями и мило общались.

Джо заметил, как папа приобнял маму на кухне, когда они пошли вытаскивать из духовки очередную порцию пирожков с мясом. Бабушка не разглядела, что тарелки были одноразовыми, а салфетки бумажными. А дед не слышал, как вся честная компания под руководством папы запела: «Я взвою, если вновь услышу…»

— Да, необычное выдалось Рождество, — сказал папа на следующий день, когда пришло время расставаться.

— Действительно, — подтвердил Джо. Он был уверен, что в следующем году подобные штучки так легко не пройдут.

— Но чтобы вот так оба… — сказала мама.

Она ведь ни о чем не догадалась, правда? Но ее глаза как-то странно поблескивали.

Конечно, снова обезвредить обоих он не сможет. Но все же слепота и глухота явно пошли им на пользу. Бабушка с дедом уже не казались чудовищами, как раньше.

Они никогда больше не испортят ему Рождество.

Полоса невезения

Перевод С. Марченко

Вначале управлять магазином было очень трудно. Первый год казался бесконечным. Слишком часто приходилось рано вставать и поздно ложиться. Слишком много хлопот доставляло расширение ассортимента. Но супруги Пател справились. К наступлению Рождественского сочельника они были уверены, что с лихвой оправдали доверие дяди Джаведа. Их детище, мини-маркет среди городских офисов, процветало. Они дерзнули предложить покупателям гораздо больше, чем банальные бутерброды и прочий обеденный фастфуд. В магазине даже был отдел подарков с мелкой электроникой, необычными канцтоварами, кожгалантереей и прочими милыми безделушками.

Владельцы окрестных лавочек качали головой и говорили, что они сошли с ума. Но недавно поженившиеся Пателы были молоды и горели идеями, которые реализовывались, естественно, при поддержке осмотрительного дяди Джаведа. Чутье подсказывало этой паре, что именно нужно городским служащим. Перед тем как наконец закрыть магазин на рождественские праздники, муж и жена стояли у дверей, наблюдая, как воплотилось в жизнь одно из их самых успешных начинаний.

Рядом со входом стояли доверху заполненные аккуратно упакованными свертками и пакетами тележки, ожидающие, когда их заберут хозяева. Все эти товары были выбраны и оплачены в обеденный перерыв или просто тогда, когда клиенты могли ненадолго покинуть офис. К каждой тележке была прикреплена картонка с написанным маркером именем покупателя. Тот просто показывал чек и забирал тележку. Все здоровались, поздравляли друг друга с наступающим праздником, а Пателы смотрели, как магазин покидали сотни разных «рождественских историй в тележках». Дядя Джавед поздравил своих помощников, заметив, как много появилось новых постоянных клиентов.

Мистер Пател разговаривал с одним из завсегдатаев, когда Джавед передал тележку с табличкой «С. Уайт» молодой женщине. Длинные волосы падали ей на глаза, а во взгляде читалось беспокойство. Миссис Пател вышла на мороз, чтобы показать кому-то автобусную остановку и объяснить, как пройти по нужному адресу. В это время дядя Джавед отдал другую тележку, помеченную табличкой «С. Уайт» сутулому мужчине с грустными глазами. Затем под присмотром дяди супруги Пател заперли магазин и отправились домой, чтобы впервые за этот год как следует отдохнуть.

Сара Уайт докатила тележку до микроавтобуса, где ее терпеливо ждал Кен. Такие ребята, как этот Кен, есть в каждом офисе: непьющий мужчина «без биографии» (во всяком случае, никому не рассказывающий о своей жизни и личных делах), но всегда на подхвате, готовый помочь. По традиции Кен развозил сотрудников по домам в канун Рождества после офисной вечеринки. Он загрузил все пакеты в багажное отделение и вернул тележку в магазин. Кроме Сары, он доставил домой еще троих пассажиров, которые всю дорогу распевали песни и не желали выходить из машины. Наконец в салоне осталась только Сара. Она сидела рядом с ним на переднем сиденье. Она была трезва и уныло молчала.

— Ты, похоже, скупила весь магазин, — улыбнулся Кен.

— Ну, в этом году Рождество будет тяжелым, и я хочу хоть как-то скрасить его, сделать что-то необычное, — ответила Сара, глядя в окно на толпы людей, спешащих домой под дождем.

Муж Сары ушел из семьи весной. Кажется, это случилось неожиданно. Она редко упоминала об этом в офисе, но некоторые девушки рассказывали Кену, что она много плакала и все ждала, что он позвонит и скажет, что возвращается.

— Я собираюсь завтра приготовить детям тайское карри. Им понравится, и это не будет им напоминать о прежних временах, понимаешь?

— Ясно, — сказал Кен, хотя не все ему было так уж ясно.

Он помог ей донести пакеты до дома. В прошлом году дверь открыл высокий худой мужчина в красном свитере. Его звали Дэвид. Принимая сумки, он предложил Кену зайти выпить. В этот раз открыли двое детей.

— Ты пришла очень поздно, — неодобрительно сказала девочка.

— Полагаю, на вечеринке было много всяких игр и прочих глупостей, — добавил мальчик.

— Вы же помните Кена? — ответила она неестественно весело.

— Да, — откликнулась девочка.

— Привет, — кивнул мальчик.

Кен быстро попрощался. Нет-нет, спасибо, он не хочет пройти. Он желает всем счастливого Рождества.

— Ну хорошо, — вздохнула Сара.

— Хорошо? — переспросил Адам.

Ему было тринадцать, и весь сегодняшний день у него не задался. У всех друзей, по-видимому, будет нормальное Рождество, с подарками, родственниками, елками, застольями. Адам не знал, что сделает, если мать еще раз заявит фальшивым голосом, как она иногда делает, что это самый обычный день.

— Если вдуматься, Рождество — это такой же день, как любой другой.

— Хорошо? — повторила за ней Кети, которой было двенадцать.

Тоска по отцу превратилась в душе девочки в постоянную ноющую боль. Когда они видели папу, он только вздыхал, охал да закатывал глаза, когда речь заходила о матери. А мама не могла вспоминать о нем без содрогания. Ту же реакцию вызывало у нее имя той женщины, которая стала причиной всех бед. Адам и Кети вообще не говорили о папе. Так было проще.

Но в Рождество не упоминать об отце было невозможно. Мама попыталась изобразить на своем лице искреннюю улыбку. Но глаза оставались грустными.

— Хорошо, — повторила она. — Давайте посмотрим, что у нас тут есть, — и медленно начала выкладывать на кухонный стол весь список рождественских покупок некоего мистера Стефана Уайта.

Чек, оплаченный его кредиткой, лежал в одном из пакетов. Кредиткой человека, который любил нарезанный белый хлеб в упаковке, горошек в банках и замороженную грудку индейки. Этот странный тип купил к празднику десять банок кошачьих консервов, четыре кошмарных баночки талька и упаковку мыла с надписью «Счастливого Рождества!». Все еще не понимая до конца, что происходит, Сара открывала пакет за пакетом. Перед ней лежало все, что она ненавидела больше всего на свете. Готовая начинка для индейки! Неужели кто-то собирается фаршировать этой сухой смесью перемороженную грудку? Мистер Уайт купил готовый заварной крем в тюбиках, а также полуфабрикаты, которых она никогда не держала в руках. Что-то нужно варить прямо в пакетике, что-то тушить в готовом соусе. Глаза Сары округлились от ужаса.

Ее лицо скривилось, и в первый раз после ухода отца дети увидели, что мама вот-вот расплачется. Адам и Кети ошеломленно смотрели друг на друга.

Она не плакала, когда папа ушел к этой странной мисс Хантер, женщине с сальными волосами, в длинном растянутом кардигане. И вот теперь собиралась разрыдаться из-за каких-то проблем с покупками? Она не должна расклеиться сейчас, в такой день. Но ведь до Рождества осталось всего четыре часа, а к какому-то дураку по имени Стефан Уайт куда-то в другой район города отправилась мягкая кожаная сумочка, которую она купила для Кети, и крошечный CD-плеер с десятью тщательно отобранными дисками для Адама. Шарфик из натурального шелка, который бы так подошел к зеленым глазам дочери, и фотоаппарат, который давно хотел сын.

Этому человеку нужен лишь белый хлеб и замороженная индейка, а он получил лимонное сорго, черные оливки, свежие лаймы и кориандр. В его руках пакет с креветками, ингредиенты для изысканных салатов, дорогие сыры. Даже если бы какие-нибудь магазины еще были открыты, в чем она сомневалась, денег на новые покупки у Сары просто не осталось. Она оставила у Пателов ползарплаты, а эти люди, счастливые в браке и успешные в бизнесе, полностью расстроили ее праздник. Из-за их ошибки она будет вынуждена подать к рождественскому столу всякую дрянь, предназначенную для другого человека. Или она и ее дети вообще останутся голодными.

Разве она это заслужила? Она так много работала и так отчаянно боролась за то, чтобы сын и дочь на праздники остались с ней. Сара не желала, чтобы в этот день они сидели за одним столом с Дэвидом и мерзкой Марджори Хантер, которая, похоже, никогда не умывалась и не причесывалась.

Дэвид сказал, что Рождество для него будет безнадежно испорчено, если ему не удастся повидаться с детьми. Он предлагал разные варианты: хотел забрать их, или навестить дома, или прислать за ними такси. Без них ему одиноко.

— Надо было думать об этом, когда ты ушел от них, — сказала Сара сурово.

— Ну пожалуйста, Сара… — Его голос звучал умоляюще.

— Почему же тебе одиноко, Дэвид? — спросила она. — У тебя же есть прелестная Марджори Хантер. Она будет тебя развлекать.

Тут он бросил трубку. Крыть ему было нечем.

Сара заметила, что дети выжидающе и тревожно смотрят на нее.

— Хочешь, мы сложим все покупки? — спросила Кети.

— Я открою морозилку, — предложил Адам.

— Это не мои покупки, — всхлипнула Сара. Ее плечи согнулись, как под тяжелой ношей. — Нормальный человек не может такое купить к празднику, этот Уайт просто сумасшедший.

И, положив голову между банками кошачьего корма и пакетиками мусса быстрого приготовления, Сара Уайт выплакала все слезы, которые у нее накопились за этот самый тяжелый год их жизни.

Все это время дети пребывали в растерянности. Месяц за месяцем девочка и мальчик с огромным трудом старались внутренне примириться с уходом отца. Кети несколько раз пыталась завести откровенный разговор, присаживалась на кровать к матери, умоляя ее рассказать, что случилось. Но ответа не получила. Только странный, неестественный смех, совсем не похожий на то, как обычно смеялась мама. Адам пробовал выяснить, не стали ли всему виной его плохие оценки в школе. Может, все это как-то связано? Но в ответ тот же смех. Не настолько же он глуп, чтобы думать, будто его успеваемость способна вынудить отца уйти из дома.

Дочь и сын не могли понять, почему Сара никогда не плакала. Им было невдомек, что она сама отчаянно мучилась такими же вопросами, а человек, который помог бы найти на них ответы, просто взял и ушел.

Кети и Адам не осмеливались прикоснуться к рыдающей женщине, уткнувшей голову в эти совершенно обычные с виду продукты. Но девочка все-таки решилась дотронуться до плеча матери. Адам принес рулон бумажных полотенец, чтобы она вытерла глаза. Постепенно Сара успокоилась, подняла голову и посмотрела на них, громко высморкалась и крепко обняла детей.

— Это было последней каплей, понимаете? — объяснила она.

Они не поняли.

— Я хотела, чтобы сегодняшний день стал для вас особенным, — сказала она робко.

Они сидели обнявшись и разговаривали. Сара сказала сыну и дочери, как она их любит и как упорно она отстаивала право остаться с ними в это Рождество. Но сейчас она может предложить им только всю эту отвратительную еду, к тому же их чудесные подарки достались какому-то сумасшедшему.

— А я не возражаю против такой еды, — сказала Кети. — К тому же тебе не надо ничего готовить, мы сами справимся.

Девочка ожидала, что мама начнет протестовать, но Сара лишь обвела взглядом чужие пакеты и тяжело вздохнула. Адам напряженно следил за матерью. Хорошо хоть она перестала плакать.

— С этим справиться просто, — похвастался он. — А после Рождества мы найдем этого ненормального и заберем подарки.

Мать погладила его по щеке. Этот мимолетный жест удивил и обрадовал Адама. Впервые за много месяцев он ощутил, что они с сестрой для матери не только неподъемная ноша, которую та была вынуждена тащить одна.

Сара устало смотрела, как сын и дочь забавляются с разноцветными пакетиками, купленными мистером С. Уайтом. Они небрежно перебрасывали друг другу банки и коробочки; они раскраснелись и с энтузиазмом стали придумывать изысканные названия для блюд их рождественского меню.

«Ну ладно, нечто вроде праздничного ужина все же состоится», — подумала Сара. Она посмотрела на детей, которые были до смешного довольны собой, и почувствовала себя счастливой. Дети заслужили настоящий большой подарок, и она знала, всегда знала, чего на самом деле они хотели на Рождество.

— Хотите позвонить своему отцу? — спросила она осторожно.

Они сначала посмотрели на нее, потом слегка опустили плечи, отвели глаза.

— Можете завтра пообедать с ним, — добавила она мягко.

— Только если он тоже принесет какую-нибудь еду и подарки, — сказала Кети как-то слишком весело.

— Ты что, не понимаешь? Он придет с Ней! — Адам пытался скрыть раздражение, но в последнее время это плохо получалось — жизнь была слишком сложной.

— Может, разрешить папе прийти с ней? — спросила Кети нерешительно.

Они с Адамом украдкой глянули друг на друга. Они не смели надеяться на то, что ему позволено будет приехать.

Сара тем временем с пристрастием изучала покупки мистера С. Уайта.

— Вы действительно думаете, что можете со всем этим справиться?

Судя по выражению их лиц, брат и сестра были уверены в успехе, лишь бы им разрешили все сделать самостоятельно.

— Легко, — уверенно заявил Адам.

Кети кивнула, поддержав брата.

Мама вздохнула. Дети были правы, подумала она, это было «легко», и она пошла к телефону.

— Мне придется предупредить папу… и… Марджори, — сказала она и улыбнулась двум хитрецам, — что это будет легкий и очень незамысловатый обед.

Стефанов день[8]

Перевод С. Марченко

Стефану Уайту всегда нравились супруги Пател, управлявшие симпатичным магазинчиком рядом с его офисом. Такая трудолюбивая пара, а все равно находят время, чтобы перекинуться с тобой словечком.

Миссис Пател однажды посоветовала Стефану, что принести коллеге в больницу. Стефан Уайт собирался купить ей шоколад, но маленькая деловая женщина в цветастом сари сказала, что, по ее мнению, лучше подойдет упаковка открыток с конвертами, а если он еще добавит набор марок, будет вообще отлично.

Подарок действительно оказался подходящим. Болеющая сотрудница была приятно удивлена находчивостью и предусмотрительностью Стефана.

Сдуру он сказал ей, что идею подала хозяйка мини-маркета. Ему показалось, что после такого признания ценность подарка снизилась, но Стефан был честным человеком и не хотел получать незаслуженную похвалу. Вообще он всегда был таким. «Недостаточно пробивной», — говорил его отец. Но кто мог быть достаточно пробивным для папы, которого в конце концов обвинили в мошенничестве?

Стефан никогда не мог за себя постоять, сетовали его сестры. Да и его жена Венди, которая, казалось, его любила, ушла от него, потому что, по ее словам, он никого не мог «расшевелить». И прежде всего себя самого.

Стефан не знал, что должен был кого-то «шевелить». Его об этом не просили. Он думал, что надо просто много работать, зарабатывать на жизнь, следовать примеру других и ждать, пока придет твой черед. Он не знал, что настали новые времена, когда нужно противостоять всему и вся, никому не уступать и никогда не терять лица.

Он не подозревал обо всем этом, поэтому, разумеется, и оказался накануне Рождества в неприятной ситуации. Его уволили.

Начальница чувствовала себя неловко.

— Трудно подобрать слова, чтобы сказать это, Стефан. Да и подходящего времени года для этого не существует, — начала она.

Он смотрел на нее, ничего не понимая.

— Но вы, вероятно, это предвидели, — последовало продолжение.

Стефан не предвидел. И уж кончено не ждал такого подарка в сочельник.

В магазине выкатили его тележку с крупно написанным на картоне именем «С. Уайт».

Эти Пателы действительно работали самоотверженно. Они заслужили свой успех. Конечно, когда Стефан оплачивал некоторое время назад все эти покупки, он еще думал, что у него есть работа и стабильное будущее.

Но теперь, когда он за ними вернулся, дело обстояло совсем не так. После того, что ему сообщили в офисе, он все делал как на автопилоте. Надо забрать свои покупки и посмотреть правде в глаза. Впервые он встретит Рождество дома один. Последние два года, с тех пор как ушла Венди, он ходил в гости к брату. Но там весь вечер играли в игры, где надо было быстро соображать. Это было трудно, и нельзя было расслабиться.

В этом году Стефан планировал сам приготовить себе праздничный ужин. Он купил две грудки индейки — одна выглядела слишком уж одиноко. И потом никогда не знаешь, вдруг кто-то к тебе заглянет?

Джордж, коллега по работе, сказал, что, возможно, зайдет. Без четкой договоренности, просто есть вероятность, что у него найдется время. Нужно подготовиться. Стефан собирался купить хорошие продукты, которые легко готовить: банки заварного крема и упакованные пирожки с мясом. А еще несколько пакетов супа и начинки для индейки — все это надо только развести водой.

А еще он приобрел маленькие сувениры для дам из соседних квартир: наверное, им понравятся наборы, состоящие из ароматного талька и мыла.

Он печально склонился над тележкой и повез ее к машине. Один за другим Стефан аккуратно загрузил пакеты с надписью «С праздником!» в багажник. Кажется, он накупил слишком много всего. Джордж все равно не зайдет, ни сегодня, ни завтра. Зачем навещать человека, которого только что уволили? Ведь его нечем утешить.

Он мрачно переложил в машину все свои припасы, при этом практически не глядя на них. Иначе бы понял, что взял не ту тележку. Стефан был человеком устоявшихся привычек, регулярно и последовательно совершая одни и те же ритуалы. Например, все замороженные продукты он складывал вместе и прикрывал ковриком, чтобы они не разморозились. Но на этот раз ему было все равно, он ничего не сортировал. Он шел в темноте, и дождь смывал с его лица горькие слезы.

Стефан оплакивал себя, неудачника, всю дорогу, пока вез содержимое тележки Сары Уайт в свою маленькую квартирку. В ней он жил с тех пор, как они с Венди продали то, что всегда называлось их общим домом.

А на работе, вероятно, была в разгаре праздничная вечеринка. Ему всегда нравилось, как отмечали сочельник. Он уходил в тихий уголок, откуда можно было наблюдать за всеми: все искренне веселились, хотя это выглядело немного глупо. Но в этом году сотрудники стали бы выражать сочувствие, убеждать его, что он быстро найдет другую работу. Пусть уж обсуждают его за глаза; пусть гадают, как там переживает свои несчастья бедный Стефан.

После Рождества он придет на работу и заберет свои вещи. Ему сказали, что можно подождать до Нового года и освободить место тогда, когда ему будет удобно.

Стефан открыл первый пакет и обнаружил в нем неочищенные креветки. Однако, подумал он, не такие уж молодцы эти Пателы. Наверное, по ошибке подложили ему пакет из чужой тележки. Ну ничего, креветки готовить легко. Он с интересом рассматривал их: они выглядели такими «доисторическими», почти как динозавры. Удивительно, кто вообще может готовить и есть такие вещи? В следующем пакете он обнаружил кожаную сумочку и зеленый шарф. Еще были банки маслин, странный хлеб с твердой корочкой, пахнущий травами. Целых пять минут прошло, прежде чем Стефан сообразил, что ничего из того, что он так тщательно выбирал, не было. Ему просто подсунули другую тележку.

Но ведь в магазине, который был давно закрыт, на ней было написано его имя. И конечно, именно его чек должен лежать в одном из пакетов. Он порылся и нашел его за миниатюрным CD-плеером, который, должно быть, стоил кучу денег. Чек был оплачен кредитной картой некой Сары Уайт, на нем стояла ее подпись.

Должно быть, это какая-то сумасшедшая, судя по сумме и выбору товаров, хозяйка экзотического ресторана, а может, и магазина подарков. Что же она сейчас должна думать, не находя всех этих очень странных вещей, которые она подготовила, надо полагать, для себя и своей семьи?

И как же он ее отыщет? Банк, выпустивший кредитку, не назовет ему ее адрес. А Пателы закрыли магазин и уехали на каникулы.

Вдруг на Стефана навалилась страшная усталость и горечь. Он сидел за кухонным столом, заваленным необычными и ненужными продуктами. Крупная слеза упала на упаковку кокосового молока. Он никогда не найдет эту Сару Уайт в телефонной книге, нет смысла даже искать, может, она вообще там под другой фамилией, например фамилией мужа.

Его Рождество испорчено из-за того, что эта глупая женщина взяла не ту тележку. Но на самом деле плакал он не поэтому. Еда была ни при чем. Стефан Уайт сидел на кухне в канун Рождества и рыдал, потому что ему сорок восемь лет, у него нет ни работы, ни жены. Его жена ушла три года назад, и ему не для кого и незачем жить.

В дверь громко постучали.

Стефан смахнул слезы и пошел открывать. Это был Джордж с бутылкой вина и, кажется, уже хорошо выпивший.

— Я проходил мимо, — сказал он.

Джордж жил совершенно в другой части города и, скорее всего, заявился просто из солидарности, чтобы поддержать только что уволенного коллегу.

Джордж был поражен горой еды на столе. Он произвел тщательный осмотр продуктов.

— С ума сойти, просто не могу поверить! Ты собирался приготовить тайское карри? — произнес он с восторгом.

— Я? Неужели? — изумился Стефан.

— Должен сказать, что я тобой восхищаюсь, Стефан. Надо сказать, мы беспокоились, как ты все это перенесешь. Ты был таким мрачным сегодня вечером… ну погоди же, я сообщу им, что ты собираешься пировать!

— Пировать? С кем?

Джордж звонко засмеялся, вытаскивая пробку из бутылки, которую сам же и принес.

— Не хочешь же ты сказать, что собирался это все съесть один? Когда придут гости?

— Не знаю, — ответил Стефан.

Ситуация складывалась фантастическая: вечер после увольнения, он сидит с Джорджем, пьет крепкое красное вино, а рядом разложены шикарные приобретения какой-то неведомой женщины.

— Во сколько ты велел им приходить? — снова поинтересовался Джордж.

— Я ни с кем не договаривался, — сказал Стефан.

Джорджа это не беспокоило. Он снова наполнил стаканы.

— Ну, значит, они могут явиться в любую минуту, — сказал он деловито. — Давай-ка, пора начинать готовить. Сейчас будем жарить грибы и лук.

— Но зачем? — взмолился Стефан.

— Это будет основа блюда. Потом поджарим курицу, добавим зеленую пасту и кокосовое молоко…

— Мы не справимся… — испуганно прошептал Стефан.

— Ну да, конечно, может, ты хочешь подать зеленый соус к креветкам? Хорошо, тогда к курице сделаем красное карри.

— Но что же гости? Я никого не звал! — воскликнул Стефан.

— Тем более пора браться за дело. Надо будет еще обойти и пригласить всех.

И на глазах у замершего от ужаса Стефана Джордж, навеселе еще с офисной вечеринки, пошел по коридору со стаканом красного вина в руках и громко забарабанил в дверь миссис Джонсон. Она была председателем домового комитета и, без сомнения, самой неприятной в общении женщиной во всем подъезде.

Стефан купил ей дезодорированный тальк и мыло в надежде, что она внесет его в список добропорядочных жильцов и перестанет бросать на него свирепые взгляды.

Но из-за этой противной Сары Уайт, кем бы она ни была, у него не было теперь талька для миссис Джонсон. Был только полупьяный коллега, ломившийся в ее дверь. У Стефана закружилась голова. Он закрыл глаза, а когда открыл их, то, к своему удивлению, обнаружил, что миссис Джонсон мило беседует с Джорджем. Она как раз спрашивала его, какую выпивку принести.

— Да принесите любую, — говорил Джордж. — Поэкспериментируем, что подойдет лучше всего к нашим блюдам.

Джордж сказал, что скоро вернется, ведь теперь у него есть полученный от миссис Джонсон список жильцов, которых надо пригласить. Все соберутся примерно через час. К этому времени нужно все подготовить.

Стефан сидел за столом, на котором возвышались груда продуктов и полупустая бутылка вина. Этого просто не может быть. Это все происходит во сне; должно быть, он задремал и это ему снится. Потом он услышал голос Джорджа, гудящий этажом ниже, и веселые возгласы тихой супружеской пары из шестнадцатой квартиры. Обычно они едва поднимали глаза, когда он к ним обращался. Джордж позвал их к Стефану в гости и пообещал приготовить для них все жуткие продукты Сары Уайт.

Зазвонил телефон.

У него почти не было сил взять трубку, но он все-таки ответил. Звонила женщина.

— Стефан? — спросила она.

— Да, — сказал он уныло.

— Стефан Уайт? — В голосе сквозило сомнение.

— Это Сара? — спросил он с искренней заинтересованностью. — Я так рад, что вы позвонили.

Теперь эта ужасная женщина сможет прийти, забрать свои вещи и отдать ему то, что он сам выбирал.

— Нет, — ответили ему разочарованно. — На самом деле это Венди, а кто такая Сара?

— Венди! — Вот так сюрприз.

— Да, знаешь, как говорится на Рождество: «На земле мир, в человеках благоволение» — и все такое. Я просто решила позвонить и поинтересоваться, как у тебя дела.

— Меня сегодня уволили. Знаешь, как это бывает…

— Это лучшее, что могло случиться с тобой! — обрадовалась Венди. — Ты всегда был для них слишком хорош, но сам ты никогда не решился бы уйти. Теперь ты можешь заняться чем-то, что тебе по-настоящему нравится.

— Да, но… — Венди всегда на все смотрит позитивно, для нее не существует невыполнимых задач.

— Так ты в депрессии? Хандришь дома в одиночестве? — спросила она.

Он на минуту задумался. Венди, возможно, тоже не очень занята, раз звонит ему.

— Нет, на самом деле ко мне скоро придут гости, — сказал он.

— Гости?! — Венди не верила своим ушам.

— Да, в меню тайское карри, курица и креветки, — заявил он гордо.

— Что ж, отлично. — В ее тоне слышалось неудовольствие и удивление. Видимо, ей немного одиноко.

— Присоединяйся, я буду очень рад тебя снова увидеть, Венди, — сказал Стефан Уайт своей бывшей жене.

— Значит, через часок? Ну здорово! — ответила она.

Тут вернулся Джордж со словами, что список приглашенных на вечеринку сформировался, но теперь им уж точно надо браться за дело. А еще, поскольку тут много разных бутылок, почему бы не открыть одну из них прямо сейчас для поддержания праздничного настроения?

Цивилизованное Рождество

Перевод С. Марченко

Все говорили, что это был цивилизованный развод. Что это означало? Это означало, что Джен никогда не сказала ни одного плохого слова о Тине, первой жене-красавице, которая уходила и возвращалась раз пять. Это был цивилизованный развод, потому что Джен каждую субботу наматывала теплый шарф Стиви на шею и безропотно отвозила мальчика в гости к матери на двух автобусах. Она натянуто улыбалась, когда Тина открывала дверь — часто в халате, но всегда элегантная. Тина поначалу предлагала ей зайти, но Джен всегда говорила: «Нет, спасибо, надо еще кое-что купить». Тина повторяла: «Купить?» — с удивлением, как будто заниматься этим в выходной день было странно и дико. Когда визит Стиви заканчивался, мать сажала его в такси, а Джен встречала у дома и платила таксисту. У Тины был дом, даже с террасой, диван и кресла с красивой цветастой обивкой, а в коридоре зеркало в большой позолоченной раме, но у нее никогда не было денег на такси для собственного сына.

Говорили, что развод был цивилизованным, потому что Тина не возражала, чтобы сын остался с отцом. По долгу службы ей иногда нужно было уезжать: она работала крупье в казино и ее часто вызывали на большие мероприятия за городом. Рабочие часы были неудобными: при таком графике трудно наладить совместную жизнь с восьмилетним ребенком. Самому мальчику от этого было бы хуже. Да и отец очень хотел его забрать. «Будем цивилизованными людьми», — заявила Тина. Мартин был так рад, что не нужно отстаивать в суде свои права на сына, что почувствовал к бывшей жене чуть ли не нежность. Стиви нравилось навещать свою красивую маму и ее ярких, общительных друзей. Это было гораздо лучше, чем раньше, когда родители без конца ссорились и кричали друг на друга. Они сказали ему, что так будет лучше, и оказались правы. Мама купила ему компьютер, поэтому обычно у нее он проводил время за играми. Все пили вино и ели сэндвичи, а еще заходили в его комнату, смотрели на него и восторгались, какой он замечательный. У мамы была припасена для него большая бутылка яблочного сока. Она угощала его бутербродами, гладила по голове и говорила, что он очень умный и симпатичный и что он будет заботиться о ней в старости, когда у нее уже не будет ни эффектной внешности, ни друзей.

Мамины приятели добродушно похлопывали его по спине. Это было как-то по-взрослому и нравилось мальчику. Мать сочла, что он достаточно большой, чтобы ездить в такси самостоятельно. Она легко сбегала по лестнице и свистела настоящим оглушительным свистом, а прохожие, как всегда, улыбались маме.

В школе Стиви спрашивали, мол, правда ли, что развод родителей — это ужасно? Но он отвечал: «Нет, честное слово, все нормально. Знаете, я вижусь с ними обоими, и они не ссорятся. Теперь я желанный гость в двух домах».

По пути с работы Мартин обычно заходил в паб, чтобы выпить свои обычные полпинты пива. Милая и ласковая барменша, которая, вытирая стаканы, выслушивала самые разные жизненные истории, как-то спросила его, все ли налаживается, привыкает ли мальчик к своей новой матери. «Ах, Джен ему не мать, — произнес счастливым голосом Мартин. — Никто никогда не заменит ему настоящей матери, он это знает, мы все это знаем». Женщина улыбнулась, начищая блестящую латунь крана, и заметила, что в мире воцарилось бы благоденствие, если бы все были такими цивилизованными, как Мартин и его бывшая жена.

Джен, Мартину и Стиви предстояло впервые встретить Рождество втроем. Джен хотела, чтобы праздник был идеальным, и продумала все до мелочей. Она подрабатывала в супермаркете по пять часов утром каждую субботу. Это было утомительно, особенно в предрождественские дни. Она сидела на кассе недалеко от двери, где все время гуляли сквозняки. Декабрьский ветер обдавал плечи ледяным дыханием. Начальству не нравилось, когда кассиры были в куртках, поэтому Джен приходилось надевать три жилета и тонкий джемпер под нейлоновый форменный жакет. В таком наряде она казалась гораздо толще, чем в своей обычной одежде. В школу, где Джен работала секретарем, она приходила в стильном шерстяном платье. Там было центральное отопление и никто не оставлял двери открытыми. Пойти кассиром в супермаркет пришлось, чтобы скопить деньги и устроить всем прекрасное Рождество. Она уже купила крекеры и украшения для стола, фарш для пирожков, печенье в железных коробках, о котором раньше в этом доме и не слыхивали. А еще она обзавелась такими деликатесами, как банка каштанового пюре и коробка фруктов в сахаре.

Джен не так уж хорошо готовила, но рождественский обед был ею так тщательно спланирован, что, казалось, она может приготовить его с закрытыми глазами. Она даже знала точно, во сколько нужно поставить на плиту соус для хлеба. Для Мартина и Стиви это будет первое настоящее Рождество, напоминала она себе. Красотка Тина никогда не была сильна в кулинарии и любила проводить праздничные дни, выпивая со знакомыми в барах, ресторанах и клубах.

Всякий раз, когда она вспоминала Тину, ее охватывало беспокойство. Джен надеялась, что в этот раз опасность минует и Тина не испортит им праздник своим неожиданным визитом. Как отвратительна вся эта ее слащавость! Но, казалось, Мартин уже забыл, как часто она унижала его, в том числе на людях. Нередко, вернувшись усталый с работы, он заставал в своем доме чужих мужчин, потягивающих вино и жующих изысканные сэндвичи. Почему-то он не вспоминал, сколько раз Тина исчезала, бросив маленького Стиви в его манеже в мокром подгузнике. То она за городом, то за океаном… Иногда ее не было по нескольку недель. А иногда она уходила в ночь и возвращалась ближе к полудню, и он не мог пойти на работу, потому что не с кем было оставить сына.

Тина могла представить себе, что Стиви останется один дома, а Мартин не мог.

Но теперь она была такой далекой, такой очаровательной и ничего не требовала. Похоже, все дурное улетучилось из его памяти. Тина была до обидного прекрасна: стройные ноги, чудесные светлые волосы. Любая одежда сидела на ней отлично. Она выглядела как девочка и вообще казалась слишком юной и безответственной, чтобы быть матерью восьмилетнего ребенка. Джен же, напротив, выглядела старше своих лет. По ее виду можно было решить, что у нее несколько взрослых детей. Да, жизнь несправедлива. Джен была ровесницей длинноногой Тины, ей было двадцать девять. В следующем году обеим стукнет тридцать, но одна из них никогда не будет выглядеть на свой возраст, даже лет через десять, когда ей будет сорок.

Джен подвешивала рождественские открытки, прикрепляя их к лентам и протягивая гирляндой через всю стену.

— Красиво, — одобрил Стиви. — Мы так никогда не делали.

— Как же вы их подвешивали?

— Кажется, у нас вообще не было гирлянд. Ну, в прошлом году мы с папой встречали Рождество в гостинице. Это было незадолго до того, как ты появилась. А еще раньше… не думаю, чтобы у мамы было время.

В его словах не было ни горечи, ни осуждения. Он просто констатировал факт.

У Джен внутри все закипело. Действительно, маме было не до того! У мамы, которая толком не работала, а скорее просто развлекалась в казино, не нашлось минуты, чтобы развесить рождественские украшения для мужа и маленького сынишки. А у невзрачной Джен было время. У скучной Джен, работавшей в школе с девяти до четырех, оно нашлось. У прилежной Джен, которая была готова тащиться с Тининым ребенком на двух автобусах, чтобы мальчик мог увидеть мать, было на это время. Джен доставала деньги из собственного кошелька, чтобы заплатить за такси, и делала это, чтобы все были довольны и счастливы. И никто никогда не говорил, что у нее на что-то не хватает времени. Никто даже не замечал ее трудов; никто не жалел ее.

Мартин одобрил то, как украшен дом. Он обошел все комнаты, потрогал веточки остролиста и обвитый вокруг картин плющ, свечи в окошке и елку, которая ждала, когда они все вместе ее нарядят.

— Как здорово! — сказал он. — Выглядит нереально, будто это дом из какого-нибудь кинофильма.

Он сказал это, чтобы похвалить, сделать ей приятное. Но Джен почувствовала, что на глаза навернулись слезы. Это было, черт побери, гораздо реальнее, чем Рождество с проклятой Тиной, ее заносчивыми друзьями и идиотской болтовней, не оставляющей времени на то, чтобы устроить праздник для близких.

Ну, по крайней мере, в этом году, как и в прошлом, Тина будет за много километров отсюда. Она отправится на круизный лайнер, будет раздавать карты, оглашать номера и услаждать взоры пассажиров своей божественной красотой. Именно так она встретила прошлое Рождество незадолго до завершения бракоразводного процесса.

Джен тогда поехала навестить мать, которая все пять праздничных дней твердила дочери, какая нелегкая будет у нее судьба, если она выйдет замуж за разведенного и ей придется растить его ребенка. Мартин потом сказал, что ему было одиноко в отеле, хотя Стиви понравились устроенные там для детей игры. Джен и Мартин решили, что мальчику лучше осваиваться с новой обстановкой постепенно. Пусть проведет праздник вдвоем с отцом: может, так ему покажется, что есть хоть какая-то стабильность в этом изменчивом мире. Бедному малышу тогда было всего семь. Но сейчас он уже неплохо адаптировался. Уж точно не считает Джен злобной мачехой и не плачет по своей золотоволосой матери. Все было нормально, но Джен хотелось, чтобы в глазах Мартина и Стиви она не выглядела серо по контрасту с Тиной, столь необыкновенной и особенной.

Джен разожгла камин, и они втроем уселись возле него и болтали. Такое бывало нечасто: сейчас никто не думал, что идет по телевизору; Мартин не говорил, что ему надо в мастерскую, а Стиви не попросился в свою комнату. Джен вдруг задалась вопросом, почему ее так беспокоила Тина и ее роль в грядущем Рождестве. Что за ребячество — мучиться предчувствиями? Она часто смеялась над другой школьной секретаршей, которая каждое утро внимательно читала гороскоп и не решалась ничего предпринять, не сверившись с ним. Точно так же люди могли теперь посмеяться над Джен с ее постоянными предчувствиями и подозрениями, будто вот-вот произойдут какие-то неприятности. И тут Мартин сказал:

— Тина звонила мне сегодня на работу.

Вообще он ненавидит, когда его беспокоят в рабочее время. Он консультант-операционист в людном отделении банка и не выносит, когда его отрывают от дела. Только форс-мажорные обстоятельства заставят Джен набрать его номер среди рабочего дня. Наверняка и Тина это знает. Значит, у нее было что-то срочное.

— Как я понял, у нее сорвался круиз и она не едет за границу. Отменили все в последний момент, и никаких компенсаций! Очень несправедливо со стороны компании. — Мартин покачал головой, как бы давая понять, что нехорошо так обращаться с людьми.

— Мама будет дома на Рождество? — Стиви был этому рад. — Так я к ней заеду или как?

Джен почувствовала, как второй раз за вечер у нее наворачиваются на глаза слезы. Будь она проклята! Будь Тина навсегда проклята! Почему она не может быть как все? Почему бы ей не найти себе мужчину и не выйти за него замуж, как поступают нормальные люди? Почему она ведет эту безалаберную жизнь, мотаясь по круизам, казино и клубам? И господи, если уж так все сложилось, почему именно эта круизная компания должна была отменить поездку? Почему все так, в чем причина? Теперь придется пожертвовать прекрасным рождественским днем только для того, чтобы Тина могла пару часов провести с сыном, которого она не очень-то любит, иначе разве она отдала бы его? Это нечестно!

Мартин покачал головой.

— В том-то и проблема, — сказал он, переводя взгляд с Джен на Стиви. — Понимаете, все ее планы были связаны с этой поездкой, и теперь ей не с кем, совсем не с кем праздновать Рождество. Не может же она остаться совсем одна дома! Ей не хочется проводить этот день в одиночестве.

— Многие встречают Рождество в одиночестве, — внезапно выпалила Джен.

— Да, конечно. Но она же мать Стиви. И потом, ты знаешь Тину: она любит, чтобы вокруг были тысячи людей. А все друзья уверены, что ее не будет в городе.

Джен встала, чтобы поправить занавески, хотя в этом не было никакой необходимости. Казалось, «мужчины» ее не замечали.

— Что же мама будет делать, если она не хочет быть одна? Поедет куда-то? — поинтересовался Стиви.

— Думаю, да. Она сказала, что уже обзвонила нескольких приятелей, — ответил Мартин.

Конечно, она будет искать себе компанию, но почему бы не позвонить сначала добренькому бывшему супругу. Просто чтобы он почувствовал себя виноватым и предложил ей провести Рождество с сыном за столом, накрытым без ее участия. Конечно, нужно было первым делом оповестить Мартина — старого надежного друга, который всегда поможет. Сколько раз она его бросала! И всегда знала, что он ее примет снова. Так было до тех пор, пока он не встретил Джен и не узнал, что такое нормальная жизнь.

Джен открыла Мартину глаза на то, что представляет собой Тина и каковы ее методы. Но, возможно, мрачно подумала Джен, он еще не до конца все понял. Какое-то напряжение повисло в воздухе. Ах да, приглашение! Оно должно было исходить от Джен, но она не собиралась ее приглашать. Нет, определенно нет. Она притворится, что не поняла намека.

— Тогда я не смогу увидеть ее в Рождество? — сказал Стиви.

Джен быстро сообразила, что на это ответить.

— Если бы она была в круизе, ты бы тоже не смог с ней повидаться, — произнесла она. — И ты уже подарил ей рождественский подарок, а ее подарок для тебя лежит под елкой.

— Но если ей некуда пойти… — продолжал Стиви.

— Стиви, у твоей мамы полно мест, куда можно пойти. Ты же слышал, как папа только что сказал, что у нее тысяча друзей.

— Я сказал, что она любит, чтобы вокруг была тысяча друзей. Это не одно и то же.

Джен знала, что ей в этот момент больше всего хотелось сделать. Ей хотелось надеть пальто и выбежать на улицу, где дождь и ветер. Поймать первое попавшееся такси и поехать к Тине. Она бы взяла ее за горло и трясла, пока бы не вытрясла из нее всю душу, ну, может, оставив лишь самую малость. А потом Джен снова бы запрыгнула в такси и вернулась домой, чтобы спросить, не хочет ли кто-нибудь горячего шоколада.

Но она ничего такого не сделает, потому что цивилизованные люди так не поступают. Ее бы просто сочли сумасшедшей. По крайней мере, здесь, в Англии, так вести себя не принято. В странах Средиземноморья, где кровь горячее, ее бы все поняли. Но здесь нет ни страстных латиноамериканских любовников, ни инфернальных ревнивцев. Здесь цивилизованное место. Поэтому Джен выдавила из себя слабую улыбку и заговорила так, будто обращается к престарелому, выжившему из ума мужчине и несмышленому младенцу, а не к своим более или менее разумным мужу и пасынку:

— Ну, об этом сейчас не стоит беспокоиться, ладно? Мама вполне может сама решить свои проблемы, Стиви. Кто-нибудь хочет горячего шоколада?

Никто не хотел, поэтому Джен неспешно встала и приготовила шоколад для себя. Она знала: если поставить на поднос три кружки, они бы тоже выпили, но разве она обязана это делать? Что она им, нянька? Почему она должна ухаживать за ними, в то время как они смотрят на пляшущие языки огня и переживают о судьбе прекрасной Тины и ее испорченном Рождестве?

Когда Стиви ушел спать, Джен заговорила о супермаркете. Ее попросили поработать в субботу, в воскресенье и два дня перед Рождеством. Стоит ли соглашаться? Денег заплатят много, и они очень пригодятся в середине января. С другой стороны, может, не стоит так мучиться только ради денег? Возможно, всем будет лучше, если она останется дома и немного расслабится? Джен хотела знать, что думает по этому поводу Мартин.

— Делай как хочешь, — сказал он. Озабоченность все еще отражалась на его лице.

И вдруг все разом навалилось на нее… Маска приличий упала: дальше невозможно быть цивилизованной.

— Как я хочу? — воскликнула она, не веря, что слышит такое от него. — Ты что, с ума сошел, Мартин? Как я хочу?! Ты думаешь, кому-нибудь на свете захочется вылезать на рассвете из теплой постели, покидая такого роскошного мужчину, как ты, одеваться, тащиться в магазин, чтобы разбираться с раздраженными покупателями, следить, чтобы никто не проносил товар мимо кассы, смотреть на женщин с крупными перстнями, которые одним махом тратят сотни фунтов на продукты? Если ты считаешь, что кто-то по собственной воле стал бы это делать, то, должно быть, ты совсем потерял рассудок.

Муж стоял перед ней совершенно ошарашенный. Джен никогда так с ним не разговаривала. Ее глаза сверкали, а лицо перекосилось от ярости.

— Но тогда зачем ты… я имею в виду, я думал, ты хотела заработать… ты никогда не говорила… — Язык не слушался. Он не мог понять, как это сидящая рядом женщина вдруг изменилась до неузнаваемости, стала такой холодной и чужой.

— Я старалась заработать, чтобы украсить дом для тебя, для Стиви, для всех нас. Вот чего я хотела. Я запрещала себе и помыслить о том, сколько денег каждый месяц отчисляется из твоей зарплаты в счет ипотеки для Тины. Даже по субботам, когда я вижу ее дом — а он больше и лучше нашего и, — я не задаюсь вопросом, почему ты за него платишь, хотя все мы знаем, что Тина иногда зарабатывает в три раза больше, чем мы с тобой, вместе взятые. Знаю, знаю, у нее нет стабильного дохода. Иногда она сидит без зарплаты. Но только ей очень повезло. Как удачно сложилось, что мы ни разу не намекнули ей, что следует устроиться в нормальное место, как это делают все остальные люди. — Джен остановилась, чтобы перевести дух, и отдернула руку, когда к ней потянулся Мартин. — Нет, дай мне закончить! Может, я должна была сказать это раньше; может, я виновата в том, что притворялась, будто все это не имеет значения. Наверное, не стоило надевать маску стойкого оловянного солдатика. Я думала, так будет лучше для тебя. Ты вынес столько сцен и истерик в предыдущем браке, и я считала, что теперь тебе нужно немного мира и спокойствия.

— Мне нужна ты, только ты. Это все, чего я хочу, — сказал он просто.

Она кивала, но твердила свое:

— Ну да, вот я и старалась быть спокойной, сохранять хорошую мину при плохой игре. Думаю, я и дальше буду терпеть. Просто когда ты предложил мне делать то, что хочется — или как там ты выразился? — это была по меньшей мере странная формулировка. Конечно, я бы хотела быть здесь, дома, поспать подольше, понежиться в кровати, может, пересадить цветы и вообще немного отдохнуть вместе с семьей, как это делают люди. Некоторые люди.

— Но понимаешь, я-то думал, что тебе здесь скучно и поэтому ты убегаешь, чтобы провести время в обществе, завести новые знакомства, ну и заработать немного карманных денег. — Он смотрел на нее озадаченно — большое честное лицо, испуганные глаза. Неудивительно, что Тина спокойно переступила через этого доброго, простодушного малого.

Джен открыла кухонный шкафчик и показала ему запас деликатесов и украшений. Она махнула рукой в сторону ярких, блестящих гирлянд и электрических лампочек на елке. Дотронулась до нового торшера, стоящего возле его стула, до занавески на новом удобном карнизе, до медного ящика, в котором лежали дрова для камина.

— Разве я тратила деньги на свои нужды? Я покупала эти вещи для нашего дома. Я не коплю свою зарплату, так же как ты не копишь свою для себя. Я трачу ее на то, чтобы сделать наш общий дом уютнее. Прости, Мартин, я не желаю, чтобы здесь была Тина, которая испортит нам первое Рождество. Я действительно не хочу ее видеть, поэтому я так разнервничалась сейчас. Мне хочется, чтобы были мы втроем, ты, я и Стиви, и чтобы мы просто провели вечер вместе. Неужели это так уж ужасно?

— Тина? К нам на Рождество? Но об этом и речи не было!

— Ах нет, была. Я прочла это в твоих глазах. Ты мечтал, что храбрая Джен, вежливая и уравновешенная Джен, скажет: «Давайте будем цивилизованными людьми и пригласим маму Стиви за наш праздничный стол». Так вот, я ее не приглашаю, и точка.

— Как ты можешь думать, что я хочу позвать Тину сюда?! И это после всех рождественских сюрпризов, которые она устраивала нам со Стиви, после всех ударов в спину, после всей этой лжи! С чего бы вдруг я возжелал снова видеть ее здесь? Я с ней развелся, если помнишь, чтобы жениться на тебе. Потому что именно тебя я люблю.

— Да, но как же Тинино Рождество?

— Она что-нибудь придумает, не волнуйся.

— Я не волнуюсь. Это ты тревожился о том, куда же ей теперь деться. Когда Стиви сидел здесь, ты сокрушался по этому поводу.

— Я действительно был раздосадован. Но, видишь ли, я не все решился сказать в его присутствии…

— Что еще? — забеспокоилась Джен.

— Ох уж эта Тина, она умеет всех расстроить! Сейчас эта история с Рождеством, а в новом году она вообще планирует уехать за границу. Говорит, что там ей обещают более или менее постоянную работу. Мы обсудили, что делать с ее домом. Помощь с выплатой ипотеки ей больше не понадобится. Она, по всей видимости, собирается его сдавать. А еще она сказала, что выплатит нам кое-какую компенсацию.

— Поверю, когда это произойдет.

— Да, я тоже, но самое главное — больше не надо будет посылать ей каждый месяц чек.

— Тебя огорчает, что она уезжает?

— Я переживаю только из-за Стиви. Я думал, он будет скучать. Но сегодня вечером я вернулся сюда и понял, что ему не придется долго тосковать. У него есть дом, уютный дом. Это ты сделала его таким для нас обоих.

— Так почему же ты так расстроен, если сам не будешь скучать по Тине и если думаешь, что Стиви тоже скоро утешится? Почему ты был так подавлен?

— Наверное, я очень скучный муж. Тина от меня сбежала, ты убегаешь на работу по выходным. Я думал, это потому, что тебе со мной неинтересно…

Он был так огорчен, что она опустилась на колени и принялась утешать его.

— Я тоже думала, что я скучная. Я хотела быть светской львицей, как Тина. Но тебя я никогда, ни минуты не считала неинтересным. Клянусь.

Огонь камина освещал их теплым светом. Мартин поцеловал жену.

— Мужчины в самом деле глупые создания, — сказал он. — Нам не приходит в голову, что об очевидных вещах тоже нужно говорить. Ты такая красивая, такая потрясающая. С момента нашей первой встречи я всегда боялся, что ты слишком хороша для меня. Я считал себя всего лишь унылым банковским клерком, да еще обремененным малолетним сыном. И мне не верилось, что ты примешь нас обоих. Я никогда не вспоминаю о Тине, только иногда с облегчением думаю о том, как здорово, что она отдала мне Стиви. Как хорошо, что все сложилось именно так! Мне никогда не приходило в голову вас сравнивать. Никогда.

— Я знаю. — Теперь она пыталась успокоить его.

А он тем временем подбирал слова, чтобы дать ей понять, насколько она ему дорога.

— В моем детстве фильмы были в основном черно-белые, — говорил Мартин. — А когда показывали цветное кино, то вначале всегда писали: «Расцвечено в чудесном “Техниколоре”…» Вот что ты для меня — «чудесный “Техниколор”», наполняющий мою жизнь новыми красками.

Он провел рукой по ее тусклым русым волосам и по бледной щеке, а затем обнял. Джен была одета в серый кардиган и серовато-сиреневую юбку. Мартин поцеловал жену в губы, с которых почти стерлась помада. А потом прикрыл ей веки, не знающие косметики, и прижался губами к каждому из них.

— Ты мое цветное кино, — повторил он снова. — Чудесное цветное кино.

В одной связке

Перевод С. Марченко

Каждую неделю Пенни писала письмо своей подруге Мэгги в Австралию и отправляла его авиапочтой. Каждую неделю она рассказывала о школе, о том, что мисс Холл превратилась в карикатуру на классную даму и что теперь все дети поголовно, а не устойчивые тридцать процентов, как раньше, — малолетние правонарушители. Она писала о родителях, которые питают безумные надежды, что их дочери покорят мир. Трудно жить в стране, которая, кажется, уже целую вечность управляется женщиной-монархом, а последнее время еще и женщиной премьер-министром, считала Пенни. Это заставляет девочек считать, что они могут добиться чего угодно. Такая вера ничем не лучше, чем бытовавшее раньше мнение, что они не могут добиться ничего.

Она писала о том, как летит время: невероятно, но приближается уже пятое ее Рождество в этой школе. Если бы кто-нибудь предрек ей такую судьбу, когда она только получила здесь должность учительницы, она бы не поверила! Разве можно было предположить, что в двадцать семь Пенни будет работать на своей первой и единственной работе, в школе для девочек, в городе, находящемся за много миль от ее дома. Что она будет жить в маленькой обшарпанной квартирке, которую так и не привела в порядок, потому что никогда не собиралась оставаться тут надолго. Она рассказывала о холодных осенних вечерах, когда приходилось стоять, засунув руки глубоко в карманы, и болеть за хоккейную команду, чтобы продемонстрировать свою приверженность «школьному духу», — это ведь так нравилось завучу, отвечающему за проведение игр. Пенни жаловалась, что из одного лишь чувства коллективизма помогает в организации школьных спектаклей и что уже пятый раз, несмотря на полное равнодушие к музыке, будет участвовать в концерте рождественских песен.

Не было нужды объяснять Мэгги, зачем все это делалось: она и так все прекрасно понимала. Она была хорошей подругой, поэтому никогда не задавала лишних вопросов. В своих ответах, также отправляемых авиапочтой, она рассказывала, как преподает в этой глуши, как однажды убила кенгуру и думала, что все придут в бешенство, но на самом деле все ее поздравляли, о том, как пустеет школа в сезон стрижки овец, и о Пите — парне, с котором у нее «де-факто». «Де-факто» значит серьезные отношения с совместным проживанием — это учитывалось при предоставлении австралийского гражданства.

Мэгги никогда не интересовалась, почему Пенни не уволится, если ей все так надоело. Она знала про Джека достаточно, чтобы не спрашивать о нем. В первые дни своего романа Пенни многословно писала о том, как Джек неожиданно и уверенно вошел в ее жизнь. Он был абсолютно убежден, что любит ее и нуждается в ней. Джек был так во всем уверен, что, как Пенни казалось, глупо сомневаться. А ведь было о чем задуматься: во-первых, он женат, к тому же не желает уходить из семьи и хочет сохранить связь с Пенни в тайне.

Джек говорил, что ему нравится веселость Пенни. Он любил в ней все забавное, живое и свободное. Она, по его словам, так отличалась от предсказуемых женщин, которые рано или поздно начинали эгоистично гнуть свою линию… Пенни казалось, что под этим он подразумевает разговоры об ограничении свободы мужчины и о вступлении в брак Поэтому вначале она вообще старалась не касаться этой темы. Она клялась ему, что и сама хочет оставаться свободной, что ей претит одна мысль о каких-либо узах. А теперь уже невозможно менять коней на переправе: не заявит же она ему вдруг, что, как любая девушка после двадцати пяти, мечтает о некоторой стабильности.

Она взяла книгу Джермен Грир[9] «Женщина-евнух» и перечитала главу, в которой говорилось, что стабильности не существует. Пенни заставила себя в это поверить и отказывалась читать любые статьи, из которых могло явствовать, что позиция Грир по этому вопросу изменилась.

Джек занимал такое положение, что должен был постоянно появляться с женой на разных мероприятиях, совершенно бессмысленных. Ох уж эти улыбки на камеру, притворные и пустые… Из-за этого Пенни никому не могла рассказать об их отношениях, о том, как он иногда вечерами приходил в ее маленькую квартирку, когда ему удавалось ненадолго вырваться. При этом она должна была сидеть и дожидаться его, быть на месте на всякий случай и не жаловаться на те многочисленные вечера, когда он не мог найти времени для встречи с ней. Она лишь слегка намекнула на это Мэгги в самом начале, но та, чувствовавшая себя уютно в своем надежном «де-факто», была слишком доброй и великодушной, чтобы развивать эту тему. Мэгги просто сказала, что если кого-то любишь, то уж любишь, и точка. Надо принимать его целиком и не пытаться разобрать на части и собрать заново, выкинув неприятное. Хотя ей самой очень бы хотелось переделать Пита, изъяв эту его неутолимую жажду ледяного пива! В том, что она говорила, был резон, и Пенни прибегала к этому аргументу в часы уныния, которых становилось все больше.

Любовь к Джеку уже пережила три Рождества, сейчас приближалось четвертое. Это были самые грустные дни в ее жизни. Она сидела и смотрела веселые телевизионные шоу, звонила матери и отчиму, жившим в сотнях миль, уверяла их, что у нее все хорошо, благодарила за подарки. А потом вертела в руках очередной пузырек духов, преподнесенный Джеком, и все время ждала, когда он сможет вырваться к ней. В прошлом году ему удалось выкроить всего пятнадцать минут. «Соврал своим, что должен забрать что-то в офисе», — сказал он ей. Дети настояли, что пойдут с ним, а сейчас он оставил их на площадке в парке. Поэтому долго сидеть не может.

После его ухода она два часа плакала. А ближе к вечеру надела свой темный плащ и прошлась мимо его дома. Окна светились, виднелась нарядная елка. По стенам развешаны открытки и веточки омелы[10], переплетенные с электрическими гирляндами. Для кого бы это? Дети еще слишком малы. Но спрашивать его не стоит. Ему не нужно знать, что она это видела.

Обычно Пенни было так одиноко в праздничные дни, что в этом году она решила уехать в какую-нибудь солнечную страну. Желательно, чтобы там не было Рождества. Может, в Марокко или в Тунис? Надо уехать куда-то, где ислам и где тепло. Но Джек был против. Он удивился и даже обиделся.

— Ты, должно быть, совсем не думаешь обо мне. Как я перенесу всю эту катавасию, если ты сбежишь? — сказал он. — Так любой может поступить… просто бежать от трудностей. Я думал, ты меня любишь и поэтому будешь здесь. Случалось ли, чтобы я не пришел повидать тебя в Рождество? Ответь мне честно!

Пенни поняла, что действительно собиралась поступить как эгоистка. Но теперь, когда наступило время предпраздничной суеты и школьного аврала, когда в магазинах много недель подряд заводили рождественские песни и когда она с болью наблюдала вокруг семейные идиллии, она жалела, что тогда не проявила твердость. Надо было сказать Джеку спокойным, ровным голосом, что отъезд на восемь дней не означает конец любви, которая поглощала все ее время почти четыре года и будет жить в ее душе до конца дней. Ей следовало быть стойкой и найти слова, которые звучали бы уверенно и без излишней патетики и в которых не проглядывала бы уязвленная гордость. Что-нибудь вроде: «Я могу самостоятельно принимать решения». Но сейчас уже поздно об этом думать.

Он собирался пригласить ее на ужин в сочельник и повести в новое место, очень непритязательное. Никто из тех, кого знает он или его жена, туда не ходит. «Из его описания получается, что это какая-то забегаловка», — подумала Пенни хмуро. Она представила себе, как ест сосиски с горошком и запивает чашечкой чая с молоком.

Все же это лучше, чем… Она остановилась и прикинула, лучше чего это было. Она представила мисс Холл, которой было около пятидесяти пяти: она носит один и тот же старый джемпер и старую юбку много лет подряд, при ней все тот же потертый дипломат. Она все время сидит, забившись в угол со своими газетами, — лицо серое, волосы серые, жизнь серая. Да, это было гораздо лучше, чем превратиться в подобие мисс Холл. Несмотря на то что у нее большой дом на площади, который, должно быть, стоит кучу денег. Зато ее ничто не интересует — только бы ее оставили в покое наедине с ее расчудесными газетами. Пенни часто удивлялась, что вообще она читает. Ведь ей, похоже, безразличны новости, жизнь политиков или всякие сплетни. И за решением кроссвордов ее никогда не заставали.

В учительскую постучали. Это была Лэсси Кларк. Она принадлежала к числу тех учениц, которые меньше всего нравились Пенни, — большая угрюмая девочка. Ее прическа была тщательно продумана таким образом, чтобы волосы закрывали практически все лицо. Она отличалась особой манерой выражать неодобрение и скуку — пожимала плечами, которые при этом, казалось, вовсе не двигались. Не озаботившись тем, чтобы убрать волосы, скрывающие ее глаза и губы, Лэсси пробурчала, что ей велели явиться сюда в три тридцать.

— Что на этот раз? — спросила Пенни. Лэсси часто посылали в учительскую «замаливать грехи»: то не написала сочинение, то не доделала домашнее задание, то не принесла какую-то объяснительную записку от родителей.

— Не знаю, в чем дело, — сказала Лэсси. — Кажется, это связано со школьным спектаклем. Или что-то там еще…

Пенни страшно захотелось влепить ей пощечину. Нужно не забыть в следующем письме написать Мэгги, что учить одних лишь девочек и работать в исключительно женском коллективе противоестественно. Так очень быстро можно сойти с ума. Пенни, похоже, лишится рассудка прямо сейчас. Она с трудом сдерживалась, чтобы не наброситься на девочку.

— Сколько тебе лет, Лэсси? — поинтересовалась она нарочито сладким голосом.

Та подозрительно глянула из-под своей гривы, как будто это был вопрос с подвохом.

— В каком смысле? — спросила она.

— Отвечай, это нетрудно.

— Мне пятнадцать, — неохотно призналась Лэсси.

— Хорошо. В этом возрасте ты, наверное, уже способна понять, зачем тебе велели сюда явиться. Из-за чертовой сценки или по какой-то другой причине, будь она неладна. Скажи, почему ты здесь, не задерживай нас обеих до ночи.

Лэсси смотрела на нее с неподдельной тревогой. Кажется, учительница потеряла самообладание.

— Все дело в чертовой сценке, — выругалась она от души, зная, что ее не будут журить за бранное слово, раз учительница употребила его первой.

— Ну и что ты натворила? Не пошла на репетицию?

— Угу.

— Какая же ты бестолковая! Несмышленая, недалекая девчонка, не видящая ничего дальше своего глупого носа. Пришла бы на репетицию, и дело с концом. Теперь тебе придется сидеть и полчаса писать какую-то ерунду. И завтра тебя тоже не оставят в покое, а, наверное, заставят вырядиться пастухом, или ангелом, или кем-нибудь еще. Черт возьми, почему ты не подчинилась и не сделала то, что тебе велят, как все мы делаем каждый проклятый год просто потому, что так проще жить?

Пенни никогда раньше не видела глаз Лэсси: сейчас в них достаточно отчетливо светился живой огонек. Она глядела заинтересованно и в то же время испуганно.

— Да, видимо, так все и будет, — уныло промямлила она.

— Будь уверена. Ладно, иди сюда, сегодня я отвечаю за бунтарей, за сжигание юных дев, протестующих против системы.

— Что-что? — спросила сбитая с толку Лэсси.

— Да ладно, не бери в голову. Я не лучше тебя. Встретимся в зале.

Она пошла собирать свои пособия и вдруг заметила мисс Холл. Пожилая женщина сидела в учительской у окна и смотрела на мокрые ветки.

— Простите меня за этот срыв, — сказала Пенни.

— Я ничего не слышала. А что случилось?

— Я накричала на Лэсси Кларк.

— Интересно, зачем ее родители завели ребенка, если хотели собаку, — неожиданно произнесла мисс Холл.

— Возможно, она сама придумала себе это имя.

— Нет, ее всегда так звали, по крайней мере последние девять лет. Я помню, что когда она была в младших классах, то считала его идиотским.

Пенни удивилась. Мисс Холл раньше не имела обыкновения предаваться воспоминаниям, связанным с учениками.

— Господи, в любом случае это трудный ребенок, независимо от того, как ее зовут, — ответила Пенни. Голос ее был грустным, не таким, как обычно.

— Это из-за Рождества, — вздохнула мисс Холл. — Оно всех повергает в уныние. Будь моя воля, я бы совсем его упразднила.

Пенни, в душе которой шевелились те же чувства, все же подумала, что следует возразить.

— Ну не скажите, мисс Холл, дети-то радуются.

— Такие, как Лэсси, не радуются.

— Эту ничто не удовлетворит, ни весна, ни лето, ни осень, ни зима.

— Я считаю, что в Рождество всем особенно тяжко, потому что мы слишком многого ждем от него, а оно не в состоянии соответствовать нашим ожиданиям, — сказала мисс Холл.

— Вы говорите, как Скрудж, — заметила Пенни с улыбкой, чтобы ее реплика не показалось критической.

— Нет, это правда. Есть ли человек, который в День подарков[11] чувствует себя таким же счастливым, как в сочельник? Ни ребенок, ни взрослый после не радуются прошедшему Рождеству.

— Это звучит слишком мрачно.

— Ну а ты, маленькая веселушка? С тех пор как ты здесь работаешь, ты во всем видела светлую сторону, даже когда ее не было. Но разве я не права? И у тебя канун праздника, когда ты чего-то ждешь, будет счастливее, чем день после наступления Рождества.

Пенни никогда раньше не вела подобных бесед с неприступной мисс Холл. Определенно, в Рождество в людях открываются если не лучшие качества, то по крайней мере неожиданные.

— По иронии судьбы в моем случае День подарков будет лучше, потому что Рождество будет позади и мне не придется сидеть в одиночестве, волнуясь и ожидая его конца. Но я согласна с вами в том, что вы говорите о других людях.

Мисс Холл смотрела на нее внимательно, и Пенни показалось, что в ее глазах блеснули слезы.

Пенни столько лет мужественно держалась, что сейчас ее просто покоробило от мысли, что кто-то может ее пожалеть или проявить хоть тень сочувствия.

— Нет-нет, я не хочу, чтобы вы меня жалели, — поспешно сказала она.

— У меня нет времени тебя жалеть, Пенни. Мне так жаль себя, что в моей душе не хватает места ни для кого другого.

Пожилая женщина была так подавлена, что Пенни, собиравшаяся пойти присмотреть за девочками, которых оставили после занятий, и уже взявшаяся за ручку двери, задержалась на пороге.

— Могу ли я чем-то помочь?.. — Она колебалась. Мисс Холл всегда была такой резкой и язвительной. Даже теперь, после того, как призналась, что чувствует себя несчастной, она наверняка в штыки встретит любое проявление теплоты и симпатии.

Но в облике мисс Холл не было прежней самоуверенности. Казалось, она собирается что-то сказать, в чем-то открыться.

— Нет… спасибо… очень любезно с твоей стороны. Но тут совершенно ничего не поделаешь.

— В любых обстоятельствах можно что-то поправить, — произнесла Пенни с деланым оптимизмом, как будто разговаривала с ребенком.

— Тогда почему ты не можешь исправить свое положение и превратить свое Рождество в веселый праздник, вместо того чтобы сидеть и ждать, когда оно кончится? — Старая учительница говорила участливо, а не злобно. Этот вопрос ни в коей мере не прозвучал оскорбительно.

— Думаю, есть что-то, чего я просто не хочу менять. И мне приходится принимать все, что является результатом моего выбора.

— Да, это разумно. Если ты знаешь, что при желании все можно изменить, тогда я согласна с тобой: действительно, в любых обстоятельствах можно что-то предпринять. — Мисс Холл кивнула, как будто была довольна, что ей удалось выставить логику Пенни в немного смешном свете.

— А что же в вашем случае? — Пенни почувствовала, что проявляет неслыханную дерзость. Она вступила на опасную дорожку.

— В моем случае все не решается простым выбором. Скорее речь идет о том, что мне следовало сделать много лет назад, а точнее, чего не следовало делать. Но оставим меня на минуту. Эта бедная угрюмая девочка, Лэсси… Наверное, у нее практически нет выбора.

— Она могла быть чуть любезнее, — покачала головой Пенни.

— Да, но это никак не повлияет на ее Рождество. Будь она вежливой или невежливой, в праздник будет все как всегда.

— Откуда вы знаете?

Никто никогда не слышал, чтобы мисс Холл обсуждала учеников. Она всегда держалась так, будто у них не было никакой частной жизни за стенами школы.

— Как обычно, из сплетен. Ее родители разводятся, мама беременна от другого мужчины, папа уже переехал к другой женщине. Им обоим совершенно не нужно, чтобы в праздники перед ними мелькало мрачное лицо дочери, которую они назвали Лэсси.

— И что же она будет делать?

— А что она может сделать? Везде требовать как можно больше внимания, заставлять всех чувствовать себя несчастными и виноватыми. Эта стратегия работает. Сколько бы она ни старалась быть пай-девочкой, это не поможет ей добиться того, чего она по-настоящему хочет, а именно вернуть себе прежнюю семью, родных, надежный и уютный дом.

В голосе мисс Холл звучало такое сочувствие, такое понимание! Пенни снова решилась заговорить о личном:

— Я уже говорила, что на Рождество буду одна. Может, я могу к вам зайти, или, может, нам где-то встретиться… или…

Она не могла позвать ее к себе, потому что вдруг Джек как раз в это время выкроит для нее полчаса. Если он увидит старую училку в квартире Пенни, то от ярости утратит дар речи. Но, по крайней мере, она может попробовать заглянуть к старушке в ее огромный дом с террасой попозже, вечером, когда Джек вернется к себе, где, как она считала, у него было семейное гнездо (он-то описывал это как пустую игру, в которой он должен участвовать ради детей, пока те не подрастут и не смогут понять его).

— Нет-нет, спасибо. Это очень любезно с твоей стороны.

— Вы это уже говорили. Почему же нет? Почему я не могу вас навестить? — Теперь Пенни говорила с раздражением.

Потому что меня там не будет. Мой дом больше мне не принадлежит. Его пришлось продать.

— Я вам не верю! Где же вы теперь будете жить?

— В общежитии.

— Мисс Холл, вы шутите?

— Если так, шутка получилась невеселая.

— Но почему? Я слышала, этот дом всегда был вашим, там жили ваши отец и дед. Почему же пришлось его продать?

— Чтобы расплатиться с долгами. Я играю, я заядлый игрок. Хотелось бы мне сказать «была игроком», но, как и алкоголики, мы всегда должны говорить о своем недуге в настоящем времени.

— Но вы же не останетесь в общежитии… навсегда.

— Может, и не придется. Когда завершится сделка купли-продажи, возможно, останется некоторая сумма, и я смогу купить себе скромное жилье.

— Как все это ужасно! Я и представить себе не могла вас в таком положения.

— Ну, об этом никто не знал. Никто, кроме моей группы поддержки и, конечно, тех людей, которым я должна. Они-то слишком хорошо все знают. Но в школе никто не должен об этом проведать. Не думаю, что директор проявит благодушие и понимание даже по случаю праздника. Я бы предпочла, чтобы это осталось тайной.

— Да-да, конечно, — уверила ее Пенни.

— Всегда можно придумать какую-то историю для прикрытия: мол, я продаю дом, картины и старинную мебель, потому что мне тяжело содержать все это хозяйство.

— Мисс Холл, а вы играли на скачках или в карты?

Та улыбнулась.

— А почему ты спрашиваешь?

— Наверное, потому, что все это кажется мне настолько фантастичным, что я хочу свести беседу к бытовым подробностям. Да и вы будете меньше расстраиваться.

Мисс Холл это понравилось. Она скривила рот в усмешке.

— Ну, чтобы это тебе показалось совсем уж фантастичным, позволь сообщить, что это была железка[12].

— В клубе?

— Да, в роскошном клубе в часе езды отсюда. Там никто меня не знает. Теперь я тебе рассказала все.

Пенни поняла, что должна уйти. Прямо сейчас. Без церемонных прощаний. Без уверений в сочувствии. Просто закрыть за собой дверь.

В зале Лэсси уныло сидела за партой. Одна.

— Оставь это и иди домой, — сказала Пенни.

— Я не могу, я должна доделать. Вы же сами сказали, что глупо не выполнять то, что положено. Лучше я не буду повторять свои ошибки.

— Ты права. Я просто думала, что ты хочешь домой.

— Незачем туда идти, все равно там никого нет, — ответила Лэсси.

— Прямо как у меня, — отозвалась Пенни с усмешкой.

— Да, но вы сами это выбрали, да и потом, вы — старая.

— Нет, я этого не выбирала и я не старая.

— Извините, — Лэсси выдавила из себя полуулыбку.

— Тогда продолжай, а я пока кое-что обдумаю.

Пенни сидела в большом классе, который они называли залом наказаний. Перед ней была Лэсси Кларк, корпящая над сочинением на тему «Изменения в нашем районе», которое никто даже читать не будет. Его писали только в качестве наказания.

А Пенни тем временем стала думать о своей матери и отчиме. Даже если бы она хотела поехать на Рождество к ним, сейчас было бы уже поздно собираться. Да она и не хотела. Это бы удивило и испугало их, а ей бы навеяло слишком много воспоминаний о том, каким был этот дом, когда был жив папа, когда она была маленькой и в жизни не было никаких проблем.

Время было упущено, и отправиться в путешествие в страну, где нет Рождества, а только залитые солнцем бассейны, пальмы и ломящиеся от яств столы, уже не получится.

Но спасти Рождество еще можно, если она примет важное решение. Если она позволит себе открыть в сердце некоторые окошки, которые Джек закрыл. Она захлопнула их из слепой любви к нему. Но это не было настоящей любовью, а всего лишь увлечением. Она просто боялась его потерять.

Она продумала все не спеша, спокойно, без эмоций. Так будет лучше для всех, но будут и трудности — глупо не признаваться себе в этом.

Не должно быть никакой жалостливой атмосферы. Не может быть и намека на то, что это что-то вроде салуна «Последний шанс»[13]. Если Пенни устроит все это, она и пальцем не двинет для того, чтобы сохранять мир между холодной и резкой мисс Холл и угрюмой, обидчивой Лэсси. Она сделала глубокий вдох и посмотрела на подростка, сидящего за партой перед ней. Это ей померещилось или девочка действительно убрала волосы за уши? Ее лицо если и не оживилось, то по крайней мере показалось вполне открытым.

— Лэсси, — позвала она.

— Вы все обдумали? — спросила та.

— Да, и я хочу тебе кое-что предложить. От твоего решения многое зависит, поэтому выслушай меня до конца.

— Хорошо, — согласилась девочка.

Она выслушала. Потом воцарилось молчание.

— У вас большая хорошая квартира? — спросила она.

— Нет, не очень хорошая. Я никогда не старалась привести ее в порядок. Понимаешь ли, я не думала, что задержусь здесь надолго. Но там есть гостевая спальня с диваном для мисс Холл, а ты могла бы принести спальный мешок и лечь в гостиной. Там есть телевизор — можешь смотреть сколько хочешь, только не включай на полную громкость. А я буду в своей комнате.

— До Рождества еще десять дней, — произнесла Лэсси равнодушно.

— Да. Ну и что? — Пенни не знала, радоваться ей или злиться, что ребенок принимает все как некую данность. Наверняка она не каждый день получала приглашение провести Рождество с двумя учительницами.

— Я имела в виду, что мы можем прибрать в квартире, навести лоск, может быть, кое-что покрасим, поставим елку и попробуем приготовить что-то вкусное. Хотя я понимаю, что все мы не мастера в таких делах, — заявила Лэсси.

— Не надо, — Пенни не смогла сдержать улыбки.

— А у нее есть какие-нибудь деньги? — Лэсси махнула головой в сторону учительской.

— Нет, не думаю, но у меня хватит. Особо роскошествовать не будем.

— Мне, наверное, дадут немного, так что я их принесу. Думаю, мои будут рады от меня избавиться.

— Знаешь, Лэсси, ты не сможешь жить у меня все время. Это только на Рождество.

— Ничего, мы же с вами именно этого и хотим друг от друга, — ответила девочка.

— Пойду предупрежу мисс Холл. Уверена, что она согласится.

— Если откажется, значит, совсем сошла с ума, — глубокомысленно заметила Лэсси.

Мисс Холл выслушала предложение бесстрастно. Пенни задумалась, не слишком ли много в мире людей, которые так буднично все воспринимают.

— Да, — в конце концов сказала она. — Это будет очень хорошо. Я рада, что ты сказала ей о моем затруднительном положении. Ведь я же тоже рассказала тебе о ее неприятностях. Так что мы квиты. Единственная проблема в тебе.

— Что вы имеете в виду? Почему во мне? — Пенни была так возмущена, что едва могла говорить. Она предлагает этим двум неустроенным особам свой дом для встречи Рождества, а ее вдруг считают проблемой.

— Ну, наверняка у тебя есть мужчина, причем женатый, — сказала мисс Холл без всякого осуждения. — И поскольку ты не имела возможности обсудить свои планы с ним, не окажется ли, что ты потом пожалеешь, что позвала нас? Или он обидится, или по какой-то другой причине выяснится, что этого не следовало делать? — Мисс Холл задала вопрос так нейтрально, как будто спрашивала, не найдется ли еще печенья к утреннему кофе.

— Нет. Такого не произойдет. Ни в коем случае, — ответила Пенни.

— И ты не обязана делать это каждый год, дорогая. — Мисс Холл была столь предусмотрительна. — Ты такая добрая и хорошая, и запросто может обнаружится, что ты постоянно подбираешь сирых и убогих, вместо того чтобы найти себе полноценного человека, которого ты сможешь полюбить.

Это было сказано мягко и с большой теплотой, и в то же время Пенни знала, что должна ответить сухо и деловито.

— Очень любезно с вашей стороны, — она улыбнулась. — Разумеется, вы правы, это разовое мероприятие, только на Рождество, после этого мы все исцелимся и будем готовы продолжать каждая свой путь.

Ох, сколько всего надо будет написать Мэгги. А вот Джеку сказать практически нечего. Потому что он и так поймет, что все это не пустой жест, не попытка добиться большего внимания с его стороны. Это знак того, что она выздоравливает и уже недалеко до полного исцеления.

Сто миллиграммов

Перевод И. Крейниной

Даже если остаться в гостях у матери Хелен от Рождества до самой Пасхи, она все равно будет жаловаться: слишком рано уезжаете. Так что в этом году решено было проявить твердость — приехать в воскресенье вечером и уехать в четверг. Четыре ночи и почти четыре полных дня под крышей родительского дома — вполне достаточно. В этом году они встретят здесь уже десятое Рождество. И надо бы избежать всех промахов предыдущих лет, заранее составив список того, что можно и чего нельзя делать.

Во-первых, холод. В мамином доме они всегда ужасно мерзли. Но на этот раз они подарят ей газовый обогреватель со сменными баллонами. И баллоны тоже купят, чтобы она не сетовала, что эксплуатация прибора обходится недешево и нужно покупать для него топливо. А еще надо набрать побольше теплой одежды и захватить по два термоса на каждого. Нельзя позволять себе прилюдно трястись от холода или каким-либо другим образом склонять ее к тому, чтобы она подключилась к центральному отоплению.

Далее — вопрос выпивки. В спальне они устроят собственный мини-бар, замаскировав его под обычный чемодан. Им ведь понадобится больше алкоголя, чем скрывается в недрах материнского буфета. Однако пить придется потихоньку, незаметно. Мама отлично подмечает красные глаза, трясущиеся руки, симптомы повреждения печени, даже не существующие на самом деле.

А еще все эти мамины советы и рекомендации! Надо выслушивать их спокойно, с вежливой миной. В этом году ей не удастся их спровоцировать и втянуть в споры, которые заведомо невозможно выиграть. Просыпаясь утром с красными от мороза носами — еще бы, если ты ночевал в спальне, напоминающей эскимосское иглу! — они будут повторять про себя, а потом напоминать друг другу: «Вообще-то мама не очень стара, но она всегда смотрела на мир глазами пожилого человека. Она уже не изменится, поэтому измениться должны мы. Нельзя позволять причинять нам боль». Это придется повторять как мантру. И тогда, конечно, все пройдет хорошо.

Действительно, все прошло гладко. Десятое Рождество оказалось гораздо лучше, чем предыдущие. В доме теперь было теплее, и потом иногда они приглашали соседей на стаканчик хереса и пирожки. Таким образом, у матери Хелен осталось меньше времени на то, чтобы качать головой и горестно вздыхать и ныть, что она не понимает, куда катится этот мир, и что все вокруг деградирует.

Было утро четверга. Сегодня они уедут, а перед отъездом повезут маму в ресторан в загородном отеле. Все вещи загрузят в багажник заранее, а по пути из отеля просто завезут ее домой и, не выходя из машины, отчалят к себе. Да, чувство вины останется, зато они будут снова свободны. Можно будет поздравить друг друга с тем, что на этот раз все прошло мирно.

Хелен наклонилась к Нику и поцеловала его. Он потянулся к ней, но она предусмотрительно выпрыгнула из постели. Этого тоже нельзя делать в родительском доме. Расслабиться невозможно, ведь мать может войти без стука в любую минуту. Ну ничего, дома на это будет достаточно времени.

— Я лучше сделаю нам по чашечке горячего чаю, — сказала Хелен.

— Ладно, — проворчал Ник.

Мать была на кухне.

— А почему бы ему самому не подняться и не принести тебе чаю? — Каждое слово было напоено тонким ядом, в вопросе сквозило неявное, но все же заметное недовольство.

Хелен напомнила себе, что надо быть начеку. Нельзя отвечать таким же тоном, в голосе не должно быть и тени возражения.

— Мы по очереди приносим друг другу чай, — беззаботно произнесла она.

— Да, но это далеко не все, что он обязан для тебя делать. Любой на его месте был бы счастлив, если бы ему позволили поухаживать за тобой.

— Слушай, раз уж я здесь, пойди приляг. А я и тебе принесу чашку чаю.

— Нет, я не хочу лежать. Мне надо возвращаться к прежнему образу жизни, раз ты уже уезжаешь. Я думала, вы хотя бы до Нового года останетесь. И мисс О’Коннор очень удивилась…

— Да, я заметила, что она все время чему-то удивляется, — ответила Хелен, гремя чашками и кастрюльками. А потом вспомнила: осталось всего пять часов. Надо быть вежливой и спокойной. В конце концов, если она выйдет из себя, ей же будет хуже.

— А сама мисс О’Коннор хорошо провела Рождество? — спросила Хелен весело.

— Понятия не имею. Она обычно ездит к сестре. Больше у нее никого нет.

Прошла уже целая вечность, а вода в кастрюльке все не закипала.

— И что, он теперь целыми днями валяется в кровати? Вообще не одевается и не выходит из дому?

«Спокойно, Хелен. Не спеши отвечать. Постарайся выдавить из себя улыбку».

— Обычно мы встаем в одно и то же время. В один день Ник готовит завтрак, на следующий — я. Потом мы выводим на прогулку Хичкока, я иду на автобус, а Ник забирает газету и возвращается домой. — Все это было произнесено так спокойно, как будто она рассказывала сказку об идеальной жизни.

— Неужели он хоть что-то готовит?

— О да, конечно. Ты же видела в эти праздники, как он любит, чтобы ему что-то поручали.

— Насколько я заметила, он только носил тарелки туда-сюда.

«У кастрюли, наверное, дырявое дно. Разве требуется столько времени, чтобы вскипятить воду?» — Хелен снова улыбнулась и завозилась с подносом.

— Вот как, подашь чай по-королевски, на подносе?! Раньше вполне достаточно было в руках отнести две кружки.

— У тебя здесь столько красивой посуды. Жалко, что эти вещи редко используются.

— Думаю, что он ждет не дождется, когда все это можно будет прибрать к рукам. Я обратила внимание, как он восхищался старинным бюро. Заявил, что это дорогая штука.

— Мне кажется, Ник просто хотел утешить тебя, мама, после того, как ты сказала, что у тебя нет никаких накоплений и вообще ничего ценного. Он просто указал тебе на то, что у тебя есть красивая старинная мебель.

— Не ему указывать мне на что-либо. В его положении, после того, что он совершил, не стоит вообще кому-либо возражать.

— Он говорил это, проявляя участие, мама. — Голос Хелен звенел холодком. Она была уже на грани. Раньше мать только ехидничала и намекала. А теперь перешла в открытое наступление.

— Нет, серьезно, Хелен. Это унизительно и для меня, и для тебя. И он еще нас жалеет! Не думай, что никто ни о чем не догадывается. Все всё знают. Я все время одна и принимаю все удары на себя, но мне как-то удается сохранить лицо.

— Я не считаю, что для меня или для тебя унизительно то, что Ника сократили. По всей стране закрываются компании и увольняют сотрудников. Ник меньше всех это заслужил, но я рада, что у него уже намечаются новые варианты. А еще, что у нас нет пятерых детей, как у некоторых из его коллег.

— И об этом тоже я хотела тебе сказать. Вы уже десять лет женаты, и у вас нет детей, только собака с нелепым именем Хичкок. Кто вообще так называет собаку?

— Нам это имя нравится, и мы любим нашего пса. К тому же мы ведь не заставляем тебя возиться с ним, правда? Он остался дома, сидит один в своей конуре и ждет, когда мы вернемся.

«Не то! Совсем не то! Не надо было этого говорить!» Она дала понять, будто хочет скорее уехать. Но теперь пути назад нет. А что это за звук? Не вскипел ли наконец чайник?

— Не знаю, как ты все это терпишь, Хелен. У тебя же было все. Не понимаю, почему ты молчишь, вместо того чтобы возмущаться?

— Если бы я могла в мгновение ока найти Нику хорошую работу, я была бы счастлива. Но на рынке нет вакансий. — Она изобразила простодушную улыбку в надежде, что мать прекратит этот разговор и не будет развивать опасную тему.

— Я говорю не только о работе, но и кое о чем другом, — отозвалась та.

Все, слово сказано и проигнорировать его уже не получится.

— Ты о чем это? — произнесла Хелен с вежливым интересом, но как будто не догадываясь, что за этим последует.

— Нечего делать такое лицо, ты прекрасно знаешь, что я имею в виду ту женщину, любовницу Ника.

— Ах вот оно что. Ну, у них все закончилось. — Ее голос по-прежнему был веселым, так что глядя на него никто бы не догадался, как тяжело стало у нее на сердце.

— Как это «закончилось»? Это тебе не Рождество — сегодня наступило, а завтра прошло. Все не так просто.

— Это именно так, мама: было и прошло.

— Но как ты можешь ему такое прощать? Как ты можешь терпеть его рядом с собой… после всего, что было?

— Мы с Ником очень счастливы. Мы любим друг друга. Ну, случилась неприятность. Жаль, что окружающим стало все известно, но что же тут поделаешь?

Вода закипела. Хелен обдала кипятком заварочный чайник.

— И после всего этого ты живешь так, будто ничего не произошло!

— А что мне делать, мама? Скажи мне? Чего ты от меня ждала? Что бы ты мне посоветовала, если бы я спросила у тебя совета?

— Я бы хотела, чтобы этого вообще не было.

— И я бы хотела. Думаю, Ник и Вирджиния тоже этого хотели. Но что случилось, то случилось.

— Ее так звали — Вирджиния?

— Да.

— М-да… Вирджиния…

— Но все-таки скажи мне, мама. Мне просто интересно. Каких действий ты ждала от меня? Что мне делать: уйти от него, подать на него в суд? Что?

— Не кричи на меня. Я всего лишь мать, которая желает добра своей дочери.

— Если ты желаешь мне добра, перестань меня мучить. — В глазах у Хелен стояли слезы. Она пошла наверх, держа перед собой поднос с чаем.

— Я все испортила, — всхлипнув, сказала она Нику. — В это чертово последнее утро я все испортила.

Он прижал ее к себе и гладил по голове, пока рыдания не утихли.

— Давай нальем немного бренди в чай, — предложил он, — и заберемся под одеяло, пока мы не превратились в экспонаты музея ледникового периода.

Как было бы здорово, если бы никто не знал о Вирджинии! Хелен это понимала. Она-то знала о ней с самого начала, но не подавала виду. Она была уверена, что это ненадолго. Вирджиния, молоденькая, хорошенькая девушка, работала вместе с Ником. Такого рода романы часто случаются, но очень редко приводят к распаду семьи. Если, конечно, жена окажется достаточно мудрой и не потеряет голову. Именно скандалы и представляют собой главную опасность в таких случаях. Да и зачем заставлять такого приличного и всеми уважаемого мужчину, как Ник, выбирать между практичной разумной женой Хелен и легкомысленной красоткой Вирджинией? Почему бы не сделать вид, что ничего не замечаешь, и не положиться на то, что она в конце концов найдет себе другого мужчину? Так все и должно было сложиться и наверняка сложилось бы. Этот эпизод забылся бы, если бы не та авария.

Дело было два года назад накануне Рождества. У Ника в офисе устроили праздник Хелен в тот день умоляла его не брать машину. В центре будет полно такси. Зачем же рисковать? Они мирно обсудили это за завтраком: прикинули, сколько нужно миллиграммов, чтобы человек почувствовал опьянение. Сошлись на том, что оба могут спокойно вести машину, выпив даже в четыре раза больше разрешенной нормы. Но некоторым людям даже минимальной дозы достаточно, чтобы потерять координацию, поэтому правила столь строги и допустимый минимум так абсурдно мал. Ник пообещал, что, если сильно выпьет, оставит машину возле офиса и заберет на следующее утро.

Хелен знала, что его роман с Вирджинией подходит к концу, и была очень довольна: давно уже она не чувствовала себя такой счастливой. С недавних пор она стала замечать, что муж стал пораньше возвращаться с работы и реже исчезает, чтобы тайком кому-то позвонить. Хелен мысленно поздравила себя с тем, что, похоже, страсти утихают.

В восемь вечера ей позвонила Вирджиния, которая была сильно пьяна и плакала. Она попросила Хелен быть поласковее с Ником в рождественские праздники, потому что Ник прекрасный человек, очень хороший человек и его надо как следует утешить. Хелен с ней согласилась, мрачно подумав, что слушать этот пьяный бред на трезвую голову ужасно, но еще хуже быть женой, которой звонит любовница. А когда два этих обстоятельства накладываются друг на друга, это кого угодно может вывести из равновесия.

Чуть позже позвонил Ник и сказал, мол, он надеется, что неразумная девица не звонила ей и не болтала всякую чушь. Хелен сказала, что не поняла, о чем звонившая ей особа вела речь, и попросила Ника ни в коем случае не садиться за руль. На это он ответил, что ему придется проводить эту идиотку домой, а то она наделает глупостей. Ник положил трубку еще до того, как она прокричала ему, чтобы он взял такси.

Потом он рассказывал ей, что запомнит эту дорогу на всю оставшуюся жизнь. Именно дорогу, а не саму аварию.

Движение было напряженным. Казалось, везде подстерегает опасность: неприятно поблескивали фары машин, водители нервно поглядывали на него через заливаемые дождем стекла, все вокруг сигналили без особой надобности, подрезали и нарушали правила, не проявляя никакого праздничного благодушия и джентльменства.

Рядом сидела Вирджиния. Ее тошнило, она рыдала и хватала его за руку. Она не собиралась звонить Хелен, но ей почему-то вдруг пришло в голову, что стоит предупредить жену. Утром того же дня она сообщила Нику, что собирается уехать на праздники с другим мужчиной. Теперь, казалась, она передумала, во всем раскаялась и ждала, что ее успокоят и одобрят все ее действия. Ник изо всех сил старался сосредоточиться на дороге и не отвечал ей, поэтому она потянула его за плечо. Машину резко отбросило влево прямо под колеса грузовика.

В результате у Вирджинии было выбито два зуба, сломано плечо и два ребра. Ника лишили прав на три года. Служебный автомобиль был разбит, но, так как через несколько месяцев фирма обанкротилась, потеряв помимо машины еще Ника и всех его коллег, это было не самое важное. Дело рассматривалось в суде долго, страховые компании, представлявшие обе стороны, предъявляли суду и друг другу все новые факты, а Вирджиния дала интервью в газете. Она заявила, что ее шансы на удачное замужество сильно упали из-за полученных ею травм. Девушка публично призналась, что у нее была интрижка с женатым коллегой и вот теперь этот мужчина полностью разбил ее жизнь.

Всегда найдутся люди, которые читают подобные заметки. И вот кому-то из отдаленных знакомых она попалась на глаза, он переслал ее мисс О’Коннор, подруге матери, а та, увидев название фирмы и описание инцидента, в свою очередь сочла, что маме Хелен тоже нужно обо всем узнать.

Два года та держалась, не упоминая при дочери об этой истории и делая лишь отдельные намеки. Но этим утром она решилась открыто затронуть больной вопрос. А Хелен совершенно не была к этому готова.

— Прости меня, — сказала она мужу, потягивая чай с бренди, — ты так хорошо держался все это время, а я все испортила. Она будет дуться во время обеда, и все предшествующие усилия пойдут прахом.

Ник грел ледяные руки, обхватив ими кружку. Его взгляд остановился. Снизу слышалось громыхание — мать Хелен чуть громче обычного хлопала дверцами шкафов и двигала стулья. Это, как барабанная дробь в джунглях, было понятным сигналом — она раздосадована. Когда они встанут, им придется несладко.

— И зачем нам каждый год приезжать сюда! Хоть бы одно Рождество встретить вдвоем и с Хичкоком, — произнесла с тоской Хелен.

Глаза Ника, как ей показалось, затуманились или это бренди кружит ей голову?

— Интересно, сколько миллиграммов алкоголя сейчас в чае? — спросила она скорее чтобы отвлечь его, чем с какой-то другой целью. Он повернул голову и посмотрел на нее. В его глазах действительно стояли слезы.

— Помнишь, несколько лет назад ты разбила в этом доме тарелку? — произнес он.

Хелен удивилась.

— Да, тогда мама подняла такой шум.

— Мы склеили ее, помнишь? Ты собирала кусочки щипчиками для бровей, а я «сажал» их на клей.

— Да, и потом швов совсем не было видно. — Она не могла понять, почему это пришло ему на ум. Дело было очень давно. Еще один случай, когда мама повела себя отвратительно, а Ник все уладил.

— Когда мы ее собрали по кусочкам, — продолжал он, — она хотела сразу же использовать тарелку по назначению, но это было невозможно, мы даже поставили ее на некоторое время высоко на буфет, чтобы клей затвердел. Понимаешь, казалась целой, но на самом деле не была таковой. Из нее нельзя было есть. Только тронь, и все разлетится на куски.

— Да-да, мы тогда поставили ее на маленькую подставочку на ножках. — В голосе Хелен звучало недоумение. Почему обо всем этом зашла речь?

— Если бы кто-то в тот момент взглянул на тарелку, он бы решил, что в ней нет ни трещинки, такой целой она выглядела. Но на деле все было по-другому. Во всяком случае, пока клей не застыл. Все в конечном итоге «срослось», но в течение долгого времени тарелка была как бы ненастоящей.

— В общем, да.

— И с нами тоже происходит нечто подобное, правда ведь? Для твоей мамы мы делали вид, что мы настоящая пара. Мы прятали от нее трещинки в отношениях, следы того, как мы пытались их склеить. Перед ней мы выставляли себя с парадной стороны. Мы никогда не пытались прекратить этот спектакль и спросить самих себя, так ли все на самом деле. — Ник редко говорил столь серьезно.

— Да, думаю, мы так пытались выжить. Можно было бесконечно все обсуждать, анализировать, что случилось и почему. Но не знаю, помогло бы это…

— Мы просто могли бы быть честнее. Ты, вероятно, хотела выгнать меня, но не смогла. Надо же было все время демонстрировать твоей маме благополучие, прикидываться счастливой влюбленной парочкой, живущей в идеальном браке.

— А ведь в целом у нас вполне нормальный брак, разве нет? Ну, большую часть времени он ведь был таким?

— Ты сейчас кого пытаешься в этом уверить — себя или маму?

— Я действительно так думаю, а ты считаешь, что это не так?

— Да, я тоже так думаю, но я же негодяй, прелюбодей, безработный муж, пьяный водитель. Я не имею права судить о таких вещах.

— Брось Ник, смешно слушать. Что было, то прошло. Я уже давно тебе это говорила.

— Нет, ты привыкла все время притворяться, ты слишком терпима…

— Послушай… — Лицо Хелен вспыхнуло от гнева. — Когда мама говорит о тебе гадости, я всегда на твоей стороне. В подобные моменты я чувствую такое единение с тобой, что просто дух захватывает! Ты не поверишь, с какой яростью я защищаю тебя, когда она начинает на тебя наговаривать. Не исключено, что ее нападки пошли нам на пользу, потому что каждая ее попытка поссорить нас только теснее нас сплачивает.

— Так ты действительно думаешь, что все «склеилось», или мы только притворяемся, что у нас все хорошо?

— Я не знаю, как это проверить. Например, мы можем сойти вниз, бросить ту тарелку на пол и, если она разобьется, сказать: «Да, она плохо была склеена».

Ник, казалось, был удовлетворен.

— И правда, твою сварливую мать есть за что благодарить. Она не давала нам принимать скоропалительных решений, пока «клей не затвердел». А теперь он застыл, скажи, Хелен?

Грохот внизу нарастал. Стук и треск теперь уже просто невозможно было игнорировать. Ник и Хелен встали и сорвали простыню с кровати, на которой уже не собирались спать следующей ночью. Они оставили в комнате дьявольский разгром. Теперь уже не надо поднимать обломки и смотреть, подходят ли разные части друг к другу. Некоторым супругам необходимо все обсуждать и обговаривать до посинения, но им это уже не нужно. Капризной даме, бушевавшей внизу, они показали свое истинное лицо. Еще четыре часа предстоит носить фальшивые улыбки, а потом — все! А ведь сколько людей надевают в Рождество такие улыбки, как детские карнавальные маски.

Морской окунь

Перевод И. Крейниной

Они познакомились в сочельник на рыбном рынке. Несмотря на раннее утро, здесь было многолюдно. Их руки случайно соприкоснулись, когда они указали на одного и того же морского окуня.

— Вот этого, — произнесли оба одновременно.

И тут же рассмеялись: она, учительница Дженет, он, владелец банка Лиам, и Хано, младший сын хозяина рыбной лавки.

— Берите вы, — галантно предложил Лиам.

— Нет-нет, вы первым его заметили, — возразила Дженет.

А Хано сказал:

— У него много братьев и сестер, всем хватит.

— Мне как-то неприятно думать о его братьях и сестрах, — покачала головой Дженет.

— Понимаю, но мы все привыкли немного лицемерить, правда? — Веселые морщинки собрались возле его лучистых, улыбающихся глаз.

— Кто это говорил, что никогда не сможет есть существ, у которых есть лицо? — задумчиво произнесла Дженет и внимательно оглядела прилавки с рыбой. У каждой было особое выражение и даже, если можно так сказать, свой характер.

— Эй! Вы, кажется, сейчас заставите нас питаться в Рождество лишь хлебом и сыром, — засмеялся Лиам.

Дженет вздохнула.

— Нет, в том-то и проблема: мы обычно последовательно отмечаем все минусы своего поведения и все же продолжаем вести себя по-старому.

— А я подхожу к этому вопросу иначе. Как страус, прячу голову в песок делаю вид, что у еды нет лица и у нее нет братьев и сестер. Я ее жарю на гриле и ем.

— Ну уж лучше варить на медленном огне или запекать в фольге. Для гриля это слишком крупная рыба. — Дженет решила отреагировать на буквальный смысл его слов, игнорируя подтекст.

— Выпейте со мной кофе, — вдруг предложил Лиам.

Хано завернул каждому по окуню. Дженет расплатилась наличными, а Лиам — золотой кредитной картой. Он взял девушку под руку и повел вдоль рядов к маленькому кафе, где посетители пили кофе из крохотных чашечек и закусывали аппетитной итальянской выпечкой. Хано помахал им вслед рукой. Ему хотелось пойти с ними и так же весело болтать и смеяться. Но за ним следили строгие глаза отца, дяди, а вдобавок еще и двух старших братьев. Сегодня один из самых бойких торговых дней в году. Надо работать, зазывать покупателей и обслуживать их, а не витать в облаках.

Все больше людей сейчас покупают для рождественского стола рыбу. Поездка на рынок в Пирмонте[14]превратилась почти в традицию. Это не просто поход за продуктами; посетителям нравится сама прогулка и процесс выбора. Вот взять хотя бы эту удаляющуюся парочку. Мужчина лет тридцати пяти — сорока явно состоятельный. На нем дорогое пальто — Хано пришлось бы четыре года работать, чтобы купить такое, — и золотые часы. Он подписал чек, даже не глядя на него. Конечно, у него нет необходимости самому ходить за рыбой — уж кто-нибудь ее бы доставил. Но, может, ему просто было одиноко? Или он поссорился с женой. А может, он холостяк или в разводе.

Дженет задавала себе те же вопросы, когда они шли к кофейне.

Но когда они уселись у окна, потягивая эспрессо и закусывая горячей фокаччей[15], ей уже было все равно, женат он или нет, ждали его дома двадцать человек или там не было ни души. С ним было так легко и приятно общаться! Они сидели на высоких стульях и обсуждали, как празднуют Рождество в разных странах. Лиам несколько раз встречал его в Нью-Йорке. И всякий раз было дождливо и холодно. Он вспомнил, как однажды вышел из офиса и попытался влиться в поток людей, пытающихся в последний момент купить какие-то подарки. Он ходил по магазинам, где толпились тысячи посетителей, одержимые одной идеей — побыстрее что-то ухватить и мчаться домой. В Нью-Йорке вообще очень короткие праздники, не такие, как здесь, в Сиднее, где каникулы длятся долго и все закрывается на несколько недель.

— Да, но ведь это для нас фактически летние каникулы, — сказала Дженет, как бы оправдываясь.

Она всегда почему-то считала необходимым извиняться за то, что у учителей такие большие отпуска. Друзья думали, что ее жизнь сплошной праздник. Но ведь они не знали, каково это — с утра до вечера слушать пронзительные детские крики. Ох уж эти юные личности, без конца самоутверждающиеся и все время, от первого звонка до последнего, требующие внимания! Конечно, она ни минуты не сожалеет, что стала учительницей. Она объяснила Лиаму, что никогда ни о чем другом и не мечтала. А еще она рассказала ему о Рождестве, которое как-то встречала во Франции. Предполагалось, что она углубит знание французского языка, но на самом деле углубился лишь ее интерес к вину.

Тут они стали обсуждать, кому какие нравятся вина. Мимо окна все ходили покупатели, рассматривая заваленные рыбой прилавки. Вода с них стекала в зарешеченные канализационные люки, туда же падали еще не растаявшие кусочки льда. А Дженет и Лиам все не могли наговориться. Каждый с замиранием сердца осознавал, что встретил близкого человека, и оба боялись задать друг другу главный вопрос, ответ на который мог уничтожить отношения еще до того, как они толком завязались. Рыбина, купленная каждым из них, была достаточно крупной, чтобы накормить целую семью. Однако ни у него, ни у нее на пальце не было кольца, к тому же было очевидно, что ни один из них не спешит домой. Но все это само по себе еще ничего не значило.

Когда официант в третий раз забрал пустые чашки, они поняли, что дальше играть в прятки невозможно.

— Если выпью еще, меня начнет трясти, — сказал Лиам.

— И меня тоже, — Дженет вдруг помрачнела.

— Что такое? — спросил он.

— Все мечтаю избавиться от школьной привычки произносить «и я тоже» или «можно, я первая?». Это, пожалуй, единственный недостаток работы с детьми — начинаешь перенимать все их фразочки.

— У вас есть дети? — Его вопрос был внезапным и прямолинейным.

— Около двухсот по последним подсчетам, — пошутила она. И, как бы извиняясь за этот несерьезный ответ, добавила: — Но ежедневно после четырех я забываю об их существовании.

— Ясно. — Казалось, он был доволен.

— А у вас? — Она старалась, чтобы это прозвучало как можно более легкомысленно.

— Около девяноста по последним подсчетам. В офисе.

И она поняла, что он забывает о них, когда покидает здание банка.

— Ясно.

Она была очень рада. Дженет, может, и решилась бы отбить его у другой женщины, но отнять отца у беззащитных малышей не смогла бы.

Они уже довольно долго просидели в кафе.

— Если хотите, можем снова встретиться, — произнес он очень просто.

— Да, пожалуй, — с улыбкой сказала она.

Подобный шутливо-снисходительный ответ должен был замаскировать вздох облегчения — как здорово, что это все-таки произойдет! Интересно, что он сделает: попросит ее телефон? Оставит свой? Что предложит? От ожидания перехватило дыхание.

— Когда вам удобно? — Он предоставлял ей возможность выбирать.

— Думаю, если я скажу «в том же месте, в то же время через год», это будет несколько поздновато? — Она склонила голову набок и посмотрела на него выжидательно.

Вообще Дженет терпеть не могла женщин, которые вели себя подобным образом, но ей казалось, что сейчас это уместно. Только так можно было скрыть острое желание увидеть его снова и узнать получше.

— О, надеюсь, через год мы уже будем очень хорошо знакомы, — мягко ответил он. — По-настоящему хорошо.

У Дженет пробежали мурашки по спине. Ее мама говорила в таких случаях: «Все поджилки трясутся».

— Ну ладно, тогда… — он задумался, — тогда… — и назвал ресторан, — в обед, через три дня.

— А он будет открыт? — Дженет похолодела от одной мысли, что встреча может не состояться.

— О да, они точно будут работать.

Они взглянули друг на друга так, будто что-то осталось недосказанным. Лиам взял брошюру с рекламой рыбного магазина, оторвал листок и под фотографией большого белого окуня быстро написал несколько цифр.

— Это вам на случай, если передумаете.

Она оторвала такую же картинку с окунем и написала свой телефон.

— А это вам, если вы передумаете.

— Это невозможно, — сказал он и насмешливо отвесил церемонный поклон.

— Буду ждать встречи, — ответила Дженет и пошла к своей машине, перепрыгивая через лужи, тянувшиеся вдоль рядов.

Один раз она обернулась и посмотрела на него — он все стоял и глядел ей вслед. Кстати, почему они не пожелали друг другу счастливого Рождества? Все сейчас поздравляют друг друга, даже незнакомые, случайно встретившиеся люди. Видимо, и Дженет и Лиам понимали, что каждому предстоит в Рождество серьезное дело — с чем-то покончить, или разобраться, или решить, или что-то вроде того.

Дженет снимала дом вместе с тремя другими учительницами. У каждой была большая светлая комната, служившая и спальней, и гостиной. А еще у них была просторная общая кухня и две ванных На заднем дворе располагался маленький садик, в котором стояли четыре шезлонга. Окружающие считали, что просто безумие снимать такое дорогое жилье. Любая из девушек вместо того, чтобы платить аренду, могла внести те же деньги в качестве первого взноса за ипотеку и купить небольшой собственный домик. Но никто из четверых в данный момент не стремился уединиться. Горничной, которая приходила убираться раз в неделю, они тоже платили в складчину. Между собой они ладили хорошо и не лезли в дела друг друга. Все были молодые: двадцать — тридцать лет. Если к кому-то приходил любовник, другие не шушукались за стеной, да и вообще никогда не обсуждали этого. Они всегда смеялись над своим «общежитием», называя дом «особняком менопаузы». Хорошо шутить такими вещами, когда на самом деле до климакса еще далеко.

Они собирались устроить совместный рождественский обед в саду. В этом году ни одна из четверки не уехала на праздники. У каждой были свои причины остаться на каникулы в городе. Отец Дженет только что повторно женился, и она хотела дать мачехе освоиться в доме, а не сваливаться ей на голову в новогодние каникулы. У Мэгги был женатый друг, который встречал Рождество с семьей. Кейт писала диссертацию и решила остаться в «особняке менопаузы», чтобы посвятить работе три недели подряд и писать по шесть часов в день. Шейла была родом из Ирландии: иногда она летала домой на Рождество, но в этом году не накопила денег, да ей и не хотелось ехать туда, где сейчас дождь и слякоть, поэтому и решила остаться в Сиднее. Все четыре подруги хотели провести спокойный и счастливый день в обществе друг друга. Немного алкоголя и никаких сантиментов. Они не станут подтрунивать над любовником Мэгги и вообще не скажут ни слова о бестолковости и бесперспективности их нынешнего жизнеустройства. Не будут петь «Danny Boy»[16], вызывая у Шейлы ностальгию по ее «Изумрудному острову». Не станут посмеиваться над Кейт, а горячо поддержат ее стремление получить диплом магистра. И вообще никто не узнает, что Дженет только что встретила самого чудесного на свете мужчину. Она не расскажет об этом подругам, и те не смогут высказать свое мнение на этот счет.

Вечером в сочельник Дженет сидела одна в саду. Ночь была теплая, отовсюду доносились ароматы цветов. Издалека был слышен шум моря. Интересно, где он сейчас, человек по имени Лиам с такой обаятельной улыбкой. Он сказал, что занимается банковским бизнесом, а не просто работает в банке. Это ведь не одно и то же!

Было около десяти, когда зазвонил телефон. Дженет подумала, что, скорее всего, звонят родственники Шейлы из Ирландии и взяла трубку.

— Дженет?

— Лиам? — Она тут же его узнала.

— Я подумал, что должен пожелать вам счастливого Рождества. Мы забыли об этом сегодня утром.

— Да, действительно. Счастливого Рождества. — Она ненавидела неопределенность, но все же удержалась и не сказала больше ни слова.

— Вы не потеряли тот листок с окунем? — спросил он.

— Конечно, нет. — И снова пауза.

— Ну тогда хорошего вам дня.

— И вам тоже.

Она положила трубку, вернулась в сад, села, обхватив колени, и посмотрела на усеянное звездами небо. Дженет точно знала, почему была столь сдержанна во время разговора. Ей очень не хотелось, чтобы что-то помешало ее рождественским мечтам. Она будет думать о Лиаме, о том, как он смотрел на нее, как вспомнил о ней в десять вечера накануне Рождества. Она боялась услышать о его жене и детях, если таковые существуют на свете, не желала знать о долгом сожительстве с кем-то или недавнем болезненном и некрасивом разводе. Она берегла в своей душе образ человека, который ждет встречи с ней и который так хорошо понимает ее; человека, который с уверенностью заявил, что в это время через год они уже будут близко знакомы.

Дженет сидела, пряча свою тайну от всех, лелея и баюкая ее. Уже шесть лет она не влюблялась. Последний раз это случилось с ней в двадцать два года. С тех пор в ее жизни были мужчины, но никого из них она по-настоящему не любила. Она забыла, какое это дивное чувство. Все вроде так глупо, но так легко и так нереально.

Послышались звуки колокола — должно быть, где-то шла рождественская служба. Люди гуляли допоздна, распевая песни и выкрикивая поздравления. Наступило Рождество.

Ветра не было, но она ощутила, что по телу прошла дрожь. Уже второй раз за этот день! Почему-то вдруг вспомнилось, как мать помогала ей застегнуть молнию парадного платья в день восемнадцатилетия.

«Я так счастлива», — сказала тогда Дженет, с восторгом глядя на свое отражение в зеркале. «Ты никогда в жизни не будешь так счастлива, как сейчас», — ответила мама. Дженет это взбесило. Маленькая ремарка убила всю красоту и поэзию момента. Девушка не забыла того эпизода и считала, что мать тогда ошибалась.

Теперь она точно знала, что бывает большее счастье. Оно пришло, когда Дженет влюбилась в Марка. Четырнадцать месяцев любви и наслаждения — каждый день, каждую ночь. Почему же сейчас ей на ум снова приходят слова мамы — женщины, которая никогда не знала подлинной радости и во всем видела лишь дурное? Если слишком много смеешься, значит, перед сном будешь плакать; если распогодилось, позже разболится голова; если люди милы и любезны с тобой, значит, вскоре подстроят тебе какую-то пакость.

Прошло уже четыре года с тех пор, как умерла мать. Отец снова женился — на женщине совершенно другого склада: маленькой, кругленькой, постоянно хихикающей. Дженет не могла понять, что они нашли друг в друге, но это было абсолютно неважно. Хотя и трудно себе представить, но, вероятно, они встретились и сразу все друг про друга поняли, как сегодня это открылось Дженет и Лиаму. Отец познакомился со своей Лилиан в телестудии, куда они пришли в качестве зрителей какого-то шоу. Там они впервые увидели друг друга и вот теперь поженились. А Дженет и Лиам просто отправились утром на рыбный рынок. И вот уже через несколько часов он заявляет ей, что в это же время через год они будут близки! А еще он только что позвонил, чтобы пожелать ей счастливого Рождества. Все самое прекрасное только начинается!

В Рождество все смеялись над Дженет, подозревая ее в том, что она приняла какой-то таинственный наркотик, радикально меняющий отношение к жизни. Она целый день улыбалась блаженной улыбкой, нарезала все салаты, накрыла стол в саду, запекла картошку, не забыла поставить в холодильник вино. Дженет вовсе не была самой хозяйственной из четырех девушек, но настояла, что в этот раз все сделает сама. Морского окуня она готовила с особой нежностью, ведь этой рыбы Лиам касался собственной рукой! Вдвоем они смеялись, обсуждая этого окуня и то, как он свел их вместе.

День оказался счастливым, но удивительно длинным. Дженет казалось, что уже семь вечера, когда было всего пять. Кое-как два дня прошли. И вот настало то самое утро — утро перед свиданием. Под глазами у Дженет появились темные круги, потому что она все это время плохо спала. Слишком уж многого девушка ждала от этой встречи, слишком большое значение ей придавала. Нет, не стоит возлагать на нее такие уж надежды. Наверное, это было и впрямь чересчур, но спать она все равно не могла. Все парикмахерские были закрыты, поэтому Дженет вымыла голову и потратила несколько часов на то, чтобы уложить волосы так, как ей хотелось. Вначале она собиралась надеть персиковую блузку и серую джинсовую юбку, но потом решила, что будет выглядеть как девчонка на подпевках из мюзикла «Оклахома». В пиджаке идти нельзя — слишком жарко — и в открытом сарафане тоже — слишком претенциозное место. На рыбном рынке она была в джинсах, но теперь ей хотелось показать Лиаму, что она может одеваться и в другом стиле.

Когда она наконец остановила свой выбор на льняной юбке и простой белой блузке, уже подошло время вызывать такси. Машина опоздала. В ресторан Дженет вбежала вся красная, с озабоченным видом.

— Я заказал нам устриц, — сказал Лиам, с волнением заглядывая ей в глаза, чтобы удостовериться, не совершил ли он промаха.

Обычно Дженет не нравились самодовольные парни, которые сами заказывают еду для своих девочек. Но он ведь пытался проявить щедрость и великодушие. Дженет расплылась в улыбке:

— Что может быть лучше устриц?

Обед прошел так же, как посиделки в кофейне на рыбном рынке, и даже лучше. Они говорили о банковском деле и о том, как редко сейчас Лиаму удается поболтать с нормальным человеком. Он все время общается с представителями крупных корпораций, финансовых комитетов, читает отчеты, анализирует и принимает важные решения. А Дженет с готовностью рассказывала о школе: увы, у нее нет времени, чтобы узнать, чем живут дети, чего хотят от жизни, на что надеются. Нужно постоянно следовать программе, натаскивать перед экзаменами, достигать поставленных целей и добиваться каких-то результатов.

Они никак не могли доесть устриц — соус был очень сытным. Оба долго гоняли раковины по тарелке, и тут Лиам неожиданно сказал:

— Вы сможете провести со мной весь день?

— Да, конечно, а где? — спросила она.

— Место есть.

Она снова широко улыбнулась.

Не может быть, чтобы он был женат! И ни с кем он не живет, и ничем он не связан. Разве станет обманывать кого-то человек, который так уверенно и спокойно говорит, что у него есть свое «место».

— Правда? — сказала с надеждой и готовностью Дженет.

— Ну да, я забронировал номер на всякий случай.

Сердце у нее упало, и это мгновенно отразилось на лице девушки.

— Что-то не так, — сразу заметил Лиам.

— Нет, вовсе нет. — Она храбро улыбнулась, и он улыбнулся в ответ.

Лиам был прост и прямолинеен. Она ему понравилась, причем настолько, что он позвонил в сочельник, пригласил в дорогой ресторан, заказал устриц и забронировал номер на несколько часов, чтобы побыть с ней наедине. Наверное, следует себя саму обвинять в эгоизме и наивности — зачем она жаждала признаний, отношений, размечталась о том, что он свободен? Хотела урвать себе хороший куш, «путевку» в красивую жизнь? Но она ведь девушка без комплексов и знает, что мужчина и женщина могут, когда захотят, на равных наслаждаться друг другом. Прошли времена, когда представители сильного пола обязательно должны были становиться для своих дам защитниками и добытчиками.

— Что ж, может, не будем делать вид, что собираемся прикончить этих устриц? — сказал он весело.

— Я уже давно сдалась, — отозвалась она.

Они поехали в мотель. Дженет часто проезжала мимо него и каждый раз удивлялась, как это его владельцам удается сводить концы с концами. Теперь понятно: они сдавали комнаты с почасовой оплатой. Все было чисто и функционально. У Лиама была припрятана бутылка вина в сумке-холодильнике — еще одна подсказка: он заранее знал, что она согласится поехать в гостиницу. Он налил ей в стакан. Это было хорошее вино с виноградника, о котором они недавно говорили, но сегодня она уловила в этом букете лишь кислоту и горечь. Лиам был нежным и внимательным в постели, а потом прижал ее к себе, словно защищая от мира. Было ощущение, будто они так лежали раньше и будут так лежать еще много раз в течение многих лет. На время ее сердце оттаяло. Может, теперь так принято? Стереотипы поведения изменились. Не нужно ломаться, притворяться недоступной, стараться удержать внимание и интерес, торговаться, предлагая секс в обмен на какие-то обязательства…

— У меня есть для тебя маленький подарок, простая безделушка, — сказал он и потянулся к лежащему на тумбочке крошечному свертку. Она почувствовала прилив горячей, ни с чем не сравнимой любви к нему. И порадовалась, что не выплеснула на него свое негодование раньше, когда он за обедом предложил поехать в мотель.

— Что это?

Никогда еще в Рождество она не получала такого подарка.

Это была маленькая оловянная рыбка. Такую можно повесить на елку или приклеить к ней магнит и прикрепить к холодильнику.

— Это белый морской окунь, — сказал он, довольный, что Дженет, как ему показалось, обрадовалась сувениру. — Он напомнит тебе о том, как мы встретились — указали на эту рыбу, спорили, кому она достанется, и так стали друзьями. — Он снова обнял ее и крепко прижал к себе. — Близкими, близкими друзьями, — повторил он с благодарностью.

Она отвернулась, сжимая рыбку в руке.

— Славная. — Голос Дженет был бесцветным, а радость явно фальшивой.

— Это просто смешной сувенир, — сказал он смущенно.

— Нет, она и вправду славная.

В это мгновение ей хотелось оказаться за тысячи миль от этого места. Почему же она не поехала на своей машине? Сейчас невозможно было вспомнить. Кажется, хотела побыть рядом с ним подольше. Что ж, она побыла с ним, всю себя ему предложила. Теперь надо попросить, чтобы он отвез ее куда-то поближе к дому или к стоянке такси. Как все это гадко! Но надо держаться, чтобы не сморозить глупость.

— Что ты сказал жене? — услышала она себя как бы со стороны.

Он взглянул на нее так, будто она нанесла ему неожиданный удар, но все же отшутился.

— Она не спрашивала. А я ничего не говорил.

— А твои дети?

Зачем она все это выясняет? Ведь что-то хорошее между ними было, зачем же все уничтожать собственными руками?

— Они в бассейне и не знают, где я. Я так много работаю, что они не ждут, что я буду рядом с ними.

Лиам был с ней честным. И не попросил ответной откровенности.

Они вылезли из постели, в которой были так счастливы, так близки. Дженет обратила внимание, что он очень много времени провел в душе. Как будто нужно как следует вымыться после занятий спортом в фитнес-клубе. Он протянул ей чистое полотенце, когда она пошла в ванную, и Дженет долго прижимала его к лицу, чтобы остановить слезы, которые, казалось, сейчас польются ручьем.

В машине он острил и дурачился. Но ведь он такой умный и должен понимать: все, что было между ними, теперь кончено. Он спросил, где она живет. Дженет попросила подбросить ее до Балмейна[17].

— Нет, мы доставляем товары до подъезда, — засмеялся он, но, заглянув ей в лицо, решил, что шутка была грубоватой. Лиам погладил ее по коленке. — Я не хотел тебя обидеть. Мне было хорошо с тобой.

— Да, было хорошо. — Она хотела сказать это с чувством, но не получилось.

Он довез ее до ворот дома. В саду в шезлонге дремала Мэгги. Ей, вероятно, снился ее женатый любовник, который не мог оставить семью в праздничные дни. Кейт, наверное, работала в своей комнате, а Шейла отправилась играть в теннис, чтобы развеять тоску по родине, куда не смогла поехать на Рождество. Ни одна из них не знала, что сердце Дженет безнадежно разбито.

Лиам смотрел на нее.

— Мы увидимся снова? — спросил он с воодушевлением. Ему нравилось разговаривать с ней, смеяться вместе с ней, обнимать ее, любить ее. Он не видел причин, почему это не могло продолжаться дальше так же легко и солнечно, как началось.

Дженет честно призналась себе, что тоже не знает причин, за исключением одной — она чувствовала, что все кончено.

— Нет, мы не увидимся. Но спасибо тебе за все.

Теперь его глаза были грустными.

— Это из-за рыбки? Из-за маленького рождественского морского окуня? — спросил он с тревогой.

— Почему тебя это интересует?

Он помрачнел.

— Я думал, тебе понравится. Вроде смешной и немного наивный подарок. Я не хотел, чтобы это было что-то дорогое, хотя вполне мог купить заколку, или брошь, или что-нибудь еще за пятьсот долларов, но мне показалось, ты можешь это неправильно понять.

— Отличная рыбка, — сказала Дженет.

— Мы же встретились благодаря ей…

— Или благодаря чему-нибудь еще…

Повисло молчание. Лиам глянул поверх ворот.

— У тебя красивый дом.

— Да. — Она вдруг поняла, что он ничего не знает. Лиам ни разу не спросил, есть ли у нее друг или муж. Он решил, что она вольная птица, которая может запросто время от времени ездить на свидания в мотель, ведь для него это было так естественно.

— Там есть сад?

Теперь они говорили как чужие. Так случайные знакомые беседуют ни о чем на вечеринках.

— Да, небольшой сад… Ты знаешь, Лиам, этот сочельник был самым счастливым в моей жизни. Такого счастья уже никогда больше не будет.

Она знала, что произнесла это со всей страстью и заметила, что он смотрит на нее с беспокойством. Но почему-то после признания ей стало легче. Наконец-то в жизни что-то прояснилось.

Говорят, любая женщина с годами начинает походить на свою мать. Дженет снова задрожала. Она осознала, что все больше уподобляется матери. Скоро ее лицо окостенеет и на нем редко будет появляться улыбка, лишь кривая усмешка. Жаль, что не с кем поговорить об этом. Мужчина, с которым она прощалась у ворот, сумел бы ее понять. Он мог многое понять, если бы жизнь сложилась иначе.

В этом году все будет по-другому

Перевод И. Крейниной

Этель часто думала: может, все дело в ее имени? Кроме Этель Мерман[18], пожалуй, на свете не было энергичных и независимых женщин с таким именем. Во всяком случае, лично она не знала ни одной Этели, которая бы смело и решительно управляла собственной судьбой.

В школе было еще две Этели. Одна стала монахиней и уехала в какую-то страну третьего мира. Конечно, это был мужественный шаг, незаурядный поступок, но почему-то язык не поворачивался сказать, что она обрела свободу и стала кузнецом своего счастья. Вторая Этель казалась серой мышкой: она была серостью в подростковом возрасте и стала еще невыразительнее к сорока годам. Занимая должность личного помощника какого-то самовлюбленного дурака, она называла себя его опорой, правой рукой. На самом же деле было совершенно очевидно, что она просто надрывается на благо своего босса, выполняя всю черную работу. Впрочем, каждый именует собственную роль так, как ему хочется.

«Да уж, пример брать не с кого», — говорила себе Этель. Но дело не только в этом. Даже если бы она не носила кроткое и смиренное имя, все равно радикально изменить свои привычки в одночасье невозможно. Только в кино так бывает: прожившая много лет в счастливом браке мать троих детей вдруг созывает семейный совет и заявляет, что ей все надоело. Она устала возвращаться с работы и убирать за всеми, устала в одиночку покупать продукты к Рождеству и украшать весь дом, а также рассылать сотни поздравительных открыток для поддержания дружеских отношений с родными и знакомыми.

Лишь в кино можно было увидеть, чтобы хозяйка стойко, безропотно и с улыбкой на лице справлялась со всеми рождественскими заботами, молниеносно изготавливала масло, взбитое с бренди, каштановое пюре, рулеты из бекона да еще умудрялась сдержанно принять возмущенный вопль домашних «А где же сосиски?», когда она выносит из кухни на огромном блюде пышущую жаром и шкворчащую индейку, приготовленную по всем правилам — с гарниром, соусом, начинкой.

А ведь когда-то Этель обожала стряпать. С каким умилением она глядела, как вся семья ждет, что она преподнесет им что-нибудь вкусненькое. Но теперь это ее не радовало, а лишь терзал один вопрос: неужели целый мир считает, что вся эта мишура и есть суть Рождества?

Но нет, сцен своим родным она устраивать не станет. Зачем портить всем праздник нотациями и упреками, указывая им, какие они эгоисты? У Этель было обостренное чувство справедливости. Если муж никогда ни в чем не помогал ей на кухне, наверняка в том была доля ее вины. С самого начала следовало дать ему понять, что он должен участвовать в приготовлении пищи. Надлежало стоять сложив руки и с улыбкой ждать, пока он не подойдет и не разделит с ней эту обязанность. Но ведь двадцать пять лет назад так принято было делать. Молодые женщины спешили выпроводить своих супругов из кухни, отсылая их к камину и вечерней газете. Все тогда были такими домовитыми, прямо мастерицы на все руки. А теперь, когда полжизни прожито, нечестно ни с того ни с сего менять правила игры.

Так же нечестно было предъявлять претензии двум сыновьям и дочери. С раннего детства им твердили, что главное для них — учеба. Мать всегда сама убирала со стола после ужина, чтобы освободить им время и место для выполнения школьных заданий, написания университетских эссе, вечерней работы на компьютере. Когда другие хозяйки покупали себе посудомоечные машины, Этель выступила с предложением приобрести новый компьютер для семьи. Что же теперь жаловаться?

А окружающие завидовали, что два сильных и красивых молодых человека, ее сыновья, живут в родительском доме и даже не думают его покидать. Ведь другие двадцатидвух-, двадцатитрехлетние ребята только и мечтали вырваться на волю. Матери, у которых были девятнадцатилетние дочери, тоже сетовали, что те их замучили просьбами разрешить снять хоть небольшую студию или квартиру совместно с другими девушками или уйти в общежитие. Все считали, что Этель просто повезло с детьми, да она и сама соглашалась с этим мнением. Она первая заявляла, что благодарна судьбе за такую завидную долю.

Но так было до нынешнего Рождества, когда ей вдруг показалось, что ее просто используют. Ту улыбающуюся сорокасемилетнюю женщину, которую она как-то видела на обложке журнала — цветущую, с телом юной девушки, гладкой кожей, сияющими волосами и белыми, ровными зубами в два ряда, — Этель готова была собственноручно зарезать!

В этом году приближение праздника впервые не радовало ее. Она прикинула: на одной чаше весов — подготовка, нервотрепка и беготня, так что потом все кости ломит от усталости; на другой — удовольствие, которое получит от веселого Рождества все семейство, включая ее. Весы даже не качнулись, не то что не уравновесились. С тяжелым сердцем она призналась себе, что праздник не стоит таких жертв.

Этель не предприняла никаких радикальных шагов. Она вообще ничего не предприняла. Не купила елку, не развесила гирлянды и отправила всего шесть открыток — тем людям, которые действительно нуждались во внимании. Она не вела, как это случалось в предшествующие годы, возбужденных дискуссий о том, какого размера индейку заказать и в какое время поставить в духовку ветчину. Не писала списков, не бродила по магазинам до поздней ночи. Она возвращалась вечером с работы, готовила ужин, убирала со стола и мыла посуду, а затем усаживалась перед телевизором.

Наконец они заметили: что-то не так.

— Когда купишь елку, Этель? — доброжелательно поинтересовался муж.

— Елку? — Она посмотрела на него с недоумением, будто это был странный скандинавский обычай, мало распространенный в Ирландии.

Муж нахмурился.

— Шон в этом году привезет елку, — сказал он, метнув грозный взгляд на старшего сына.

— А что, пирожки уже готовы? — спросил Брайан, младший сын.

— Готовы? — подняла брови Этель.

— Ну, испечены или как там говорится. Как ты их обычно делаешь, в формочках? — Он был озадачен ее реакцией.

— Уверена, что их можно запросто купить в магазине, — ответила ему мать.

Муж Этель покачал головой, намекая Брайану на то, что продолжать этот разговор не стоит.

Они оставили эту тему.

На следующий день дочь Тереза сообщила остальным, что в морозилке индейки нет и никто ее даже не заказывал. Этель прибавила громкость телевизора, чтобы не слышать, о чем члены ее семьи совещаются на кухне.

Затем к ней вышла официальная делегация. Это было похоже на профсоюзную группу, направляющуюся в зал суда, или на активистов, доставивших ноту протеста в посольство.

— В этом году все будет по-другому, Этель. — Голос мужа звучал хрипло. Ему было неловко, он не привык произносить такие речи. — Мы поняли, что не выполняли свою часть обязанностей. Это несправедливо. Нет, не отрицай, мы уже все обсудили. Ты увидишь, что теперь все будет иначе.

— Мы все вымоем после рождественского обеда, — сказал Шон.

— Мы соберем и выбросим упаковочную бумагу от подарков, — добавил Брайан.

— А я покрою ореховой глазурью торт, — вставила Тереза. — Если ты, конечно, испечешь его…

Этель смотрела на них, переводя взгляд с одного на другого. На лице женщины сияла ее обычная теплая улыбка.

— Это было бы хорошо.

Фраза прозвучала как-то отстраненно. Она знала, что они ждут большего: вот сейчас она подпрыгнет, тут же наденет фартук и заявит: «Теперь, когда каждый из вас взял на себя по одной обязанности, я буду трудиться как заведенная, чтобы наверстать упущенное время». И пошло-поехало! Но у нее не было сил. Единственное, чего хотелось, чтобы они прекратили этот разговор.

Муж погладил ее по руке.

— Это не пустые обещания, Этель, ты ведь нас знаешь. У нас есть конкретные планы, и мы начнем их воплощать в жизнь еще до Рождества. Даже с завтрашнего дня. Пожалуйста, не заходи в кухню в течение некоторого времени. Нам нужно окончательно все оговорить.

Они удалились, а Этель откинулась на спинку кресла. Она не хотела наказывать их, не хотела играть на чувствах, требовать помощи. Даже если это и было победой, она за нее не боролась, не строила хитроумных планов.

Из кухни доносились приглушенные голоса. Ее родные прикидывали, наперебой что-то предлагали, поддакивали друг другу. Они отчаянно пытались компенсировать недостаток проявляемого внимания. Да-да, это всего лишь рассеянность: они мало ценили ее труд, потому что просто не замечали, как много она делает для них.

Им и в голову не приходило, что бытовые обязанности распределялись несправедливо: пятеро взрослых людей ежедневно ходят на работу или учебу, но только один из них вдобавок еще и делает все по дому.

Конечно, Этель давно могла уйти со службы и быть только женой и матерью. Но на данный момент поступить так было бы глупо: ведь скоро птенцы разлетятся из гнезда. Во всяком случае, так все предрекают. Сыновья и дочь уже копят на собственное жилье и отдают матери очень немного денег. К тому же это ее собственные дети. Ведь не будешь же упрашивать их, чтобы они тебя полностью содержали!

Нет, она сама виновата в том, что они и не задумывались, как много она трудилась и как устала. Но так было до сегодняшнего дня. А сейчас она с удовольствием прислушалась к их возбужденным голосам. «Милые мои, теперь-то вы все знаете». Может, и полезно было продемонстрировать им такую апатию и равнодушие ко всему, хотя она совершенно не собиралась разыгрывать перед ними спектакль.

На следующее утро домашние спросили у Этели, когда она собирается прийти из офиса.

— Как обычно, около половины седьмого, — ответила та.

— А можешь задержаться до половины восьмого?

Конечно, она может. Она с радостью посидит в баре с Мари, подругой с работы, которая постоянно твердила, что все семейство просто вытирает ноги об Этель. Но теперь можно будет ехидно заметить ей, что сегодня не нужно спешить домой именно потому, что все заняты подготовкой праздника для нее.

— Ты ведь можешь зайти в супермаркет, — посоветовала Тереза.

— А мне что, нужно что-то купить? — забеспокоилась Этель. Она-то думала, что они все возьмут на себя.

Тут Этель заметила, что сыновья усиленно делают сестре знаки.

— Я имела в виду, что ты можешь делать что хочешь, — уточнила Тереза.

— Вы ведь не забудете фольгу, да? — вновь встревожилась Этель. Если они займутся выпечкой, нужно, чтобы все необходимое было под рукой.

— Фольгу? — Они посмотрели на нее с удивлением.

— Может, мне вернуться пораньше и помочь вам?

В ответ все дружно запротестовали. Никто не желал, чтобы она участвовала в приготовлениях. Нет, ей обязательно нужно задержаться. Оставалось четыре дня до Рождества, и этот праздник будет непохожим на все предыдущие. «Подожди, дорогая, ты сама увидишь! Главное, погуляй где-нибудь и не приходи домой раньше назначенного часа».

На этом все разошлись — кто на работу, кто на учебу.

Этель заметила, что новый формат отношений не предполагал, однако, что домашние уберут за собой после завтрака. Но она тут же уверила себя, что это уж чересчур — возмущаться тем, что приходится помыть кастрюльку, пять чашек, пять тарелок и мисок для хлопьев. Она хотела оставить на кухне идеальный порядок, чтобы им было где развернуться вечером.

Интересно, почему они не достали кулинарные книги? Надо вытащить их и положить на видное место вместе со всеми рецептами, которые она вырезала из газет и складывала в стопку, скрепляя большой прищепкой. Ладно, пора перестать суетиться, а то так можно и на работу опоздать.

Мари была в восторге, когда подруга предложила вечером посидеть в баре.

— Что случилось? Они что, все уехали на Багамы без тебя или произошло еще что-то в этом роде? — поинтересовалась она.

Этель засмеялась. В этом была вся Мари, ни во что не ставившая семейные ценности. Она решила держать язык за зубами. Семья сделает ей подарок, но об этом пока молчок.

В офисе царила праздничная атмосфера, в новом году руководство обещало обновить всю мебель, поэтому сейчас старую распродавали по символическим ценам. Этель подумала, не нужен ли Шону компьютерный стол или, может, Брайану понадобится компьютерное кресло? Они в этом году заслужили поощрение. Но, возможно, мебель с распродажи покажется слишком убогим подарком, как будто мама пыталась сэкономить.

Когда Этель шла вечером по дорожке к дому, в голове у нее шумело от виски. Алкоголь должен был стать славной приправой к ожидавшему ее дома сюрпризу. С такими мыслями Этель уверенно приблизилась к двери и смело шагнула за порог.

— Я вернулась, — объявила она громко. — Можно войти в кухню?

И вот они стоят, скромно и в то же время радостно глядя на нее. Ее сердце затрепетало и раскрылось им навстречу. Пока она там потягивала виски с лимоном и гвоздикой, закинув ногу на ногу и болтая с Мари о том, как будет расставлена новая офисная мебель, они тут надрывались! Бедной подруге пришлось отправиться в свою одинокую квартирку, а счастливая Этель вернулась к любящим родственникам, которые пообещали, что отныне все будет по-другому. В носу и глазах покалывало: только бы не прослезиться!

Разве когда-нибудь они делали для нее что-то приятное или преподносили сюрприз? Ну ничего, от этого нынешнее ожидание только сладостней… На день рождения она обычно получала от мужа пару сложенных купюр. «Купи себе что-нибудь симпатичное», — напутствовал обычно он. Дети дарили открытки, да и то не каждый год. А на Рождество они скидывались, чтобы преподнести маме вещь, «полезную в хозяйстве». Так, в прошлом году она получила электрическую открывалку для консервов. А еще раньше — теплоизолирующий чехол для водонагревателя. Разве можно было рассчитывать, что все изменится?

Домашние смотрели на нее, ожидая реакции. Как же им хотелось, чтобы ей понравилось то, что они для нее сделали!

А она тем временем думала, нашли ли они цукаты. Ведь они хранятся в коробочке без надписи… Но даже если не нашли, она их не упрекнет.

Этель осмотрелась. Ничто не указывало, что на кухне готовили, взбивали, перемешивали.

И в то же время в глазах родных отражалось любопытство: что же она скажет. Оставалось лишь проследить за их взглядом… И тут она заметила огромный, неуклюжий телевизор, который занял практически всю рабочую поверхность кухонного стола.

Из него торчала угрожающего вида антенна. Это значило, что и к полкам над столом тоже не будет доступа.

Муж и дети сделали шаг назад, чтобы мать семейства могла оценить все это великолепие.

Шон издал радостный возглас, как это делают циркачи, и включил телевизор.

— Але-оп! — закричал он.

— Я же тебе говорил, что в этом году все будет по-другому! — с лучезарной улыбкой прокомментировал муж.

Теперь она сможет смотреть телевизор тогда же, когда и все остальные. Она станет следить за новостями и не пропустит ни одного вечернего шоу, пока стряпает у плиты.

Они стояли вокруг такие благодушные, искренне старавшиеся доставить ей удовольствие и готовые разделить ее восторг. Их пояснения доносились до нее откуда-то из другого мира: Шон знал парня, который продает телевизоры, папа дал денег, Брайан одолжил у кого-то микроавтобус, чтобы забрать покупку. Тереза купила удлинитель и переходник и все собственноручно подключила.

Хорошо, что Этель столько лет тщательно скрывала свою неудовлетворенность жизнью. Этот опыт пригодился в данный момент. Губы сложились в улыбку и произнесли что-то восторженное, глаза изобразили удивление и радость, руки всплеснули сами собой, будто автоматически.

Подобно опытному танцору, который не задумывается о том, какое па будет следующим, она повела себя так, как они ждали. Словно робот, послушно протянула руку к этой идиотской, уродливой штуковине, которая не даст ей толком ничего делать на кухне.

Она сняла пальто и надела фартук, затем рассмотрела со всех сторон телевизор, прикидывая, как теперь сделать перестановку, чтобы было удобно готовить еду и хранить продукты. Этель чувствовала себя на удивление отстраненно, а в голове постоянно вертелась та фраза, что в это Рождество все будет иначе.

Действительно, так оно и было. Проблема, конечно, не в этом бестолковом подарке, а в скрывавшемся за ним намеке: ее близкие хотят, чтобы жена и мать на веки вечные была прикована к кухне, стряпала, мыла, убирала.

К моменту, когда она проколола колбаски и почистила картошку, ей все уже было ясно. Впервые они сделали ей настоящий подарок Не тот, какого она ждала, но все же… Что же их на это сподвигло? То, что она не скрывала свою обиду. Она вообще-то не собиралась шантажировать их, но это получилось как-то само собой. Другие женщины прибегали к подобному средству регулярно, но при этом годами не могли добиться своего. Они ныли и жаловались, требовали, чтобы их ценили и носили на руках. Она лишь один раз отказалась готовить в рождественские праздники и уже добилась кое-какой реакции.

Но что же делать дальше?

Этель включила телевизор. Экран сначала чуть потрескивал, потом пошел рябью… Она посмотрела на него с интересом. Это только начало. Конечно, нужно двигаться вперед потихоньку. Она провела в рабстве годы, и вряд ли можно будет освободиться от него в одночасье. Если она полностью преобразится в один момент, как гусеница, превращающаяся в бабочку, они решат, что у нее сдали нервы или наступил климакс. И еще, чего доброго, отправят ее побеседовать с ласковым человечком в белом халате, прописывающим транквилизаторы. Нет, нельзя так сразу все бросить и отказаться их обслуживать. Не стоит спешить.

Она посмотрела, как муж и дети собрались вокруг телевизора — довольные, что сделали что-то хорошее и что скоро им подадут ужин. Им и в голову не приходило, что вскоре их жизнь начнет меняться. Пройдет немного времени, и для них все будет по-другому.

Нелепая измена

Перевод И. Крейниной

Настала минута, когда Джудит вдруг поняла: муж ей изменяет. Она осознала это внезапно, находясь в людном месте. За три недели до Рождества они всей семьей отправились в супермаркет, Джудит наклонилась к контейнеру с замороженными продуктами, а потом повернулась к Кену, чтобы спросить, какой мусс он предпочитает — лимонный или малиновый. И тут поймала его взгляд. Так он на нее еще никогда не смотрел: стоит, закусив губу, а глаза такие, будто он остро сожалеет о чем-то и всем сердцем желает, чтобы все как-то обошлось. Казалось, невыносимое чувство вины тяготит его душу.

Она не терзалась подозрениями, а была уверена, что это произошло. На секунду голова у нее закружилась, калейдоскоп воспоминаний пришел в движение. А потом события сложились в целостную ясную картину, как будто фотограф настроил видоискатель.

Она испытала такой шок, что уронила упаковку обратно в контейнер и тихо охнула. Кен посмотрел на нее с беспокойством.

— Что случилось? — Глаза его были ласковыми и встревоженными.

— Ничего страшного, просто спазм. — Она попыталась взять себя в руки и выпрямилась, держась за бок и делая вид, что и вправду кольнуло. — Милый, сделай одолжение, положи лимонный мусс в тележку. А я немного посижу. Можешь сам собрать все остальное по списку?

Муж взял ее за локоть, чтобы помочь дойти до стула. Его рука жгла предплечье — ей казалось, что ее ведут на казнь.

Джудит все повторяла себе: спокойно, спокойно, спокойно. Ни в коем случае не говорить ничего сейчас, сначала надо подумать. Она не разрыдается здесь, в супермаркете, на виду у всех этих людей, которые видят ее по вечерам каждую среду. Она не начнет обвинять Кена в предательстве на глазах у заинтересованной публики, состоящей из усталых, отправившихся за покупками по окончании долгого рабочего дня посетителей магазина. Нет, сперва надо все тщательно взвесить.

Из колонок доносилась музыка, «Silent Night»[19]. Повсюду висели гирлянды из остролиста и мишуры.

«Я не дам этому делу ход, пока не пройдет Рождество, — решила Джудит. Она даже повторила это, беззвучно шевеля губами: — Ничего никому пока не скажу. И я, и дети заслужили этот праздник Я позволю ему разрушить нашу жизнь только после того, как минуют каникулы».

В этот супермаркет они приезжали по средам. Джудит превратила еженедельные походы за покупками в веселое времяпровождение. Сначала нужно было собрать в несколько тележек продукты по списку. За выбор дорогих товаров и десертов отвечала Джудит. Потом она шла за бытовой химией, так как, кроме нее, никто не знал, что требуется в хозяйстве.

Томми и Джейн отправлялись за фруктами и овощами. Они все тщательно складывали в пакеты и взвешивали. Джудит заметила: когда они сами выбирают зелень, бобы и прочее, то потом с большим энтузиазмом все это едят. Кен, образцовый муж, приносил хлеб, соки, прихватывал также пару бутылок вина и штук пять бутылок пива. Семья воссоединялась у кассы, затем загружала все в маленькую машинку и отправлялась в боулинг. После этого они съедали по гамбургеру с чипсами и возвращались домой. Муж и дети любили эти среды и ждали их с нетерпением. Подруги Джудит восхищались такой семейной традицией и удивлялись ее виртуозному умению превращать унылую рутину в удовольствие — их домашних поход в магазин никогда не вдохновлял. А Джудит улыбалась и мысленно поздравляла себя. Но, признаться, вообще-то трудностей не возникало: они были счастливы и любили друг друга, поэтому любое совместное занятие доставляло радость.

Она сидела на стуле у кассы, и ее даже слегка покачнуло при мысли, что она так страшно заблуждалась.

Пришли взволнованные дети, чтобы поинтересоваться, почему маме пришлось сесть. Как правило, она носилась вдоль проходов, появляясь то тут, то там. Они уточнили, тот ли взяли стиральный порошок и правильную ли нашли фольгу. Джудит усилием воли придала своему лицу обычное беззаботное выражение. Она понимала, что ее внутреннее смятение может легко прорваться наружу, отразившись в безумном блуждающем взгляде.

— Ничего-ничего, — уверяла она своих, — это невесть откуда взявшийся спазм. Вероятно, неудачно повернулась.

Кен посмотрел на нее с нежностью:

— Наверное, тебе и в боулинге надо спокойно посидеть в сторонке, а то вдруг опять заболит.

В его голосе слышались сочувствие и раскаяние. Он что, всегда говорил таким тоном?

Или только сейчас? Все началось тогда, в Уитсане, двадцать пятого мая. Из ее груди непроизвольно вырвался нервный смешок. В Рождество его измене будет ровно семь месяцев. Интересно, мы за нее выпьем? Тост в честь Кена и его женщины. А ведь Джудит считала ее своей подругой! Она подавила неуместный смех и постаралась вести себя более естественно.

— Все будет в порядке, — уверенно заявила Джудит. — Это просто маленькое недоразумение.

Ей хотелось верить, что она улыбнулась непринужденно, а не скорчила болезненную гримасу, хотя чувствовала себя, словно была на последнем издыхании.

Несколько месяцев назад они отправились на отдых в Уитсан. Идея провести отпуск в пансионате поначалу всех очень воодушевила. Кен страшно устал, у него была нервная работа. Джейн перед пасхальными каникулами отлично сдала экзамены. А Томми взяли в школьную сборную по теннису. Джудит незадолго до отпуска получила повышение: она работала в крупном агентстве недвижимости, и теперь ее назначили ассистентом менеджера. В целом это было весьма незначительное продвижение по службе. Она могла претендовать и на большее. Но на визитке новая должность смотрелась красиво. Не так давно Джудит очень удачно подыскала квартиру для приятной молодой женщины по имени Сильвия. Та работала пиар-менеджером в загородном досуговом центре. Как-то само собой получилось, что Сильвия предложила Джудит с семейством отдохнуть за городом. Она сказала, что и сама будет там и приглядит, чтобы Кену и Джудит был предоставлен самый лучший сервис.

Да, Сильвия вполне справилась с этой задачей.

Джудит и не думала, что ее новая знакомая будет с ними обедать и ужинать почти каждый день. Но выяснилось, что характер у нее легкий и с ней весело. Детям Сильвия тоже нравилась: она договорилась, чтобы Томми дали сыграть гейм с одним из отдыхающих, известным теннисистом, и упросила родителей, чтобы Джейн позволили пойти на дискотеку.

Сильвия подружилась с Джудит и ходила с ней в сауну и в бассейн. Она же настояла, чтобы Кен попробовал поиграть в гольф, о чем он никогда и не думал.

Так проходили дни: Кен махал клюшкой, с азартом отправляя мячи в лунки (ему поначалу показалось, что он освоил дальние удары, но потом, как он сказал, выяснилось, что это всего лишь ближние), Джудит посещала массажистку и делала маски для лица, Джейн выучила несколько новых танцев, а Томми без конца упражнялся на корте. Сильвия порхала между ними, следя, все ли в порядке.

Пару раз Джудит подумала, что та неплохо устроилась: не такая уж обременительная работа — находиться в пансионате по долгу службы. Но потом она решила, что у Сильвии, наверное, сейчас тоже отпуск и она может провести его здесь бесплатно.

В один из дней Сильвия и Кен целый день пропадали на поле для гольфа. Вернулись вечером, раскрасневшиеся и довольные.

— Я тут отдыхаю, как босс, — Кен был весел и смеялся, как мальчишка. — Если я займусь этим всерьез и куплю всю экипировку, а также буду платить за членство в гольф-клубе, это мне влетит в копеечку.

— Но здесь есть и выгода, — возразила Сильвия. — Как вы думаете, почему высокопоставленные государственные лица и руководители компаний так любят гольф? Они таким образом снимают напряжение и экономят на антидепрессантах.

Джудит удивилась, с чего бы это Кен вдруг рассказал ей, что принимал транквилизаторы, чтобы справиться со стрессом на работе.

Вообще в эти месяцы произошло очень много неожиданностей. Каждая сама по себе была не столь уж значима. Но все вместе они сложились в картину, которую Джудит целиком увидела только сейчас.

Она в полуобморочном состоянии пересекла парковку, подошла к машине и принялась перекладывать покупки из тележки в багажник. Джудит двигалась как робот, поднимая и опуская сумки, автоматически ставя бутылки вертикально и обкладывая их мягкими пакетами. Покончив с этим, они дружно пошли по аллее к находящемуся поблизости боулингу. Этим маршрутом они ходили каждую среду. Со стороны — типичная семья приехала прогуляться и отдохнуть. Типичная, но при этом счастливее многих других, как часто замечала Джудит. Так она твердила всегда и вот пятнадцать минут назад впервые усомнилась в этом.

Сильвия прочно вошла в их жизнь… Как же так получилось? На самом деле дверь ей открыла сама Джудит. Она собственными руками подготовила себе ловушку. Да, Джудит иногда по воскресеньям приглашала Сильвию пообедать с ними, ведь женщине, не имеющей семьи, в выходные так одиноко в Лондоне. Если в пятницу вечером к ним собирались зайти друзья «на спагетти», бывало, заодно звали и Сильвию. Она такая общительная и веселая, и другие, казалось, рядом с ней тоже расцветали. Джейн начала рассказывать про школу, хотя обычно сидела молча в углу, свято храня свои девичьи секреты. А Томми вслух размечтался о том, как бы поучаствовать в молодежном теннисном чемпионате.

Кен, уже много лет не сообщавший никаких подробностей о своей офисной жизни, вдруг стал пародировать начальство. Казалось, когда он смеется над ними, то перестает их бояться. Да и сама Джудит с внезапным красноречием рассказала несколько историй о том, как некоторые клиенты ездят смотреть дома, которые заведомо им не по карману. Агенту приходится проявлять чудеса деликатности в общении со знаменитостями, требующими, чтобы им обязательно продемонстрировали все имеющиеся в базе виллы, хотя риелторы знают, что у потенциального покупателя нет ни гроша за душой.

Джудит часто думала, что Сильвия завидует их семейному счастью. Она-то никогда не была замужем. Правда, у нее был продолжительный роман с мужчиной намного старше нее. Она сама призналась в этом Джудит. Эта связь продолжалась десять лет — с двадцати пяти до тридцати пяти лет. Сильвия любила его, но в какой-то момент он от нее устал.

— Я ни за что не останусь рядом с человеком, которому не нужна. Я для этого слишком гордая, — заявила она уверенно.

— Конечно, у вас же не было детей. Это могло заставить тебя терпеть, — мягко возразила Джудит.

Но Сильвия стояла на своем. Нет, ни при каких обстоятельствах она не станет никому навязываться, даже если у нее с мужчиной общие дети. И по отношению к детям это жестоко — заставлять их жить в доме, который покинула любовь.

Джудит не спорила, а предпочла согласиться. Сейчас она вспомнила, что это была лишь одна из обсуждаемых ими наедине тем. Еще они говорили о власти, вкусе и статусе. Для Сильвии все это было очень важно, и она ставила эти далекие от прозаичного быта ценности выше всего.

Но сейчас, сидя в боулинг-клубе и дрожа всем телом от сделанного только что открытия, Джудит поняла: это не были абстрактные разговоры. Сильвия готовила почву для будущего разрыва с новой подругой. Она предупреждала ее, что не стоит удерживать мужчину, если нет любви.

Кен, Джудит и дети переобулись и ждали, пока освободится дорожка. Джудит прислонилась к стене. Оказывается, делать вид, будто все нормально, гораздо труднее, чем ей представлялось вначале. Наверняка щеки у нее горят и все переживания написаны на лице.

Однако только Кен заметил, что ей не по себе.

— Ты мне дай знать, если что-то случилось… Скажем, что-то нехорошее, — попросил он.

— Да, конечно, — солгала она и посмотрела ему прямо в глаза.

Этим большим, добрым карим глазам она всегда доверяла — всю жизнь, с того самого момента двадцать лет назад, когда они только познакомились. Им обоим тогда было по шестнадцать лет. Она верила ему, когда родители с обеих сторон твердили, что они еще слишком молоды, чтобы пожениться. Верила, когда он уехал надолго — фирма послала его учиться. Ей и в голову не могло прийти, что Кен может ее обмануть. И вот пожалуйста, он смотрит на нее с сожалением и болью. Ему неловко, потому что вскоре он собирается сказать ей правду. Вероятно, это произойдет еще до Рождества. Но пока она не даст ему произнести роковые слова. И все будет хорошо. Ну, если не хорошо, то хотя бы лучше, чем могло бы быть.

Это было нелегко: так иногда идешь, стараясь не наступать на стыки тротуарной плитки, а не получается; или мучительно пытаешься удержаться на диете в первые три дня, зная, что после них уже будет намного легче. Почему-то Джудит казалось: если сейчас муж не поставит ее перед фактом, вся измена так и останется каким-то фантастическим событием, не имеющим отношения к реальности.

А еще она знала, что Сильвия захочет, чтобы все вели себя «цивилизованно». О, это одно из ее любимых словечек! Она не желала знаться с теми, кто не умел «цивилизованно» принимать удары судьбы (а ведь нередко их наносят самые близкие люди). Однако не жестоко ли требовать от тех, кто потерял в жизни все, чтобы они держались бодро, как ни в чем не бывало? Сильвия на такие возражения пожимала плечами и говорила, что это в любом случае лучше, чем терзать друг друга.

«Ладно, еще будет время посмотреть, насколько цивилизованно я смогу на все это отреагировать», — уговаривала себя Джудит. Самое главное — избежать объяснений. Будет просто невыносимо слушать, как Кен начнет оправдываться, рассказывая, что в первый раз встретил настоящую любовь. «Нет, дорогой, только не сейчас, когда весь мир готовится встретить Рождество».

Кен коснулся ее руки.

— Дорожка свободна, Джудит. Ты будешь играть?

Он никогда не называл ее Джуди или Джуд, и ей с самого начала это было по душе. Он понимал, что для нее это важно: еще с того раза, когда она, стоя перед ним в школьной форме, назвала свое полное имя. А ему нравилось, когда она звала его Кеном — сокращенно от Кеннет. Он говорил, что так он себя чувствует другом и партнером. Он в отличие от жены никогда не хотел доминировать, руководить. Вероятно, это и сыграло роковую роль: уменьшительное имя, которым она его называла, ее новая должность в агентстве, со стороны казавшаяся столь значительной… Может, ему захотелось быть рядом с менее властной и жесткой женщиной? С кем-то легкомысленным и беззаботным, как Сильвия.

Не исключено, что Сильвия никогда не отказывалась заниматься любовью. А Джудит последнее время так уставала на работе. Вероятно, ее соперница больше интересовалась работой Кена, вдохновляла его на все новое: с ней он с удовольствием пробовал то, чего раньше не делал, к примеру вдруг занялся гольфом. А ведь ему всего через каких-то три-четыре года стукнет сорок…

Или все это бред? Что за старомодные взгляды, как у выжившей из ума пожилой дамы? С другой стороны, может, эти замшелые истины по-прежнему актуальны и брошенным женам стоит о них задуматься? Джудит пожалела, что давно ничем таким не интересовалась. Ей раньше казалось, что в современном мире брак и отношения полов основаны на равенстве. Но теперь уже ни в чем нельзя быть уверенной.

Она кинула мяч как на автопилоте, но кегли упали. Дети обрадовались и захлопали в ладоши. Что она сможет предложить им после того, как их отец покинет семью? Будут ли они приходить сюда по средам? Это будет бесцельное, впустую потраченное время…

— Честно говоря, я уверен, что ты плохо себя чувствуешь, Джудит. Тебе нужно посидеть спокойно. — Он был добр и внимателен, как никогда.

К своему ужасу, Джудит почувствовала, что ее глаза наполнились слезами.

— Я и правда, наверное, немного устала, — призналась она. — Это все работа…

— Я тоже раньше так говорил, — он пристально посмотрел на нее. — Но теперь я просто не позволяю офисным проблемам выбить меня из колеи. Жизнь ведь так коротка!

Во всех его словах ей виделись знаки. Давно, когда Сильвии еще не было и ему неоткуда было черпать силы, неприятности на работе одолевали его, мешали дышать. А теперь он считает, что надо спешить жить — времени так мало. В этом Джудит усматривала предвестие прощания. Он скажет, что полжизни прошло и каждый должен, если представляется возможность, постараться добыть свою долю счастья.

Позже, в ресторане, она наблюдала, как он ерошит волосы Томми и с гордостью улыбается, глядя на Джейн. «Он всегда будет любить их и восхищаться ими, — подумала Джудит. — Даже если я поведу себя “нецивилизованно” и буду препятствовать его свиданиям с ними». И в то же время она знала, что не станет бороться за то, чтобы ограничить его общение с Томми и Джейн. Это было бы нечестно по отношению к детям — они ведь уже взрослые люди: сыну почти двенадцать, дочери четырнадцать. И они, наверное, сами захотят жить с отцом и Сильвией.

В ресторане тоже звучала рождественская музыка. Но сейчас Джудит, всегда любившая Рождество, воспринимала эти звуки как жестокую насмешку.

Все последующие дни она прилагала максимум усилий, чтобы жизнь в доме била ключом и в нем все время были гости. Муж пять раз делал попытки остаться с ней наедине, чтобы поговорить о разводе, но она всякий раз притворялась, что страшно занята. Однажды он даже позвонил ей на работу.

— Я буду недалеко от твоего офиса, Джудит. Может, выпьем кофе или пообедаем вместе?

Не собирался он быть поблизости! И раньше он никогда не делал перерыва на обед.

— Нет, Кен, — ответила она. — После Рождества. Пожалуйста, что бы там ни было, дождись, пока пройдут праздники.

— Вообще-то это не может ждать, — произнес он.

Внутри у нее все похолодело, но она постаралась ответить весело.

— Придется подождать, дорогой. Я абсолютно вымотана, у меня нет сил. Если ты не хочешь, чтобы я совсем потеряла рассудок, давай до окончания праздников не говорить ни на какие серьезные темы. Будем только здороваться и улыбаться друг другу, ладно? — Ее голос звучал странно даже для нее самой.

— Обычно так не бывает у живущих вместе людей, — простодушно заметил Кен.

Джудит знала: он прав. Но она уже слышала в его голосе интонации Сильвии. Это все ее самоуверенность и категоричность. Да, это она, маленькая белокурая Сильвия, во всем придерживающаяся крайностей; слишком гордая и независимая, чтобы оставаться с немолодым мужчиной после того, как тот устал ее любить.

Вдруг Джудит поразилась: оказывается, они уже десять дней не виделись с Сильвией. За последние полгода не было таких перерывов. Раньше и двух дней не проходило, чтобы они не созвонились и не узнавали, все ли у каждой из них в порядке. Боль в последнее время притупилась, но сейчас разгорелась вновь, когда Джудит стала думать о вероломной подруге. Наверное, она решила «уйти со сцены», пока Кен во всем не признается семье и не расчистит дорогу для новой жизни. И тогда они уже все вместе смогут начать изображать цивилизованных людей — вероятно, прямо за рождественским столом.

Чтобы все эти переживания не прорвались наружу, нужны были колоссальная выдержка и изворотливость. Джудит как-то ухитрялась практически не бывать наедине с мужем. Единственным временем, когда они оставались вдвоем, была ночь. Они спали на огромной двуспальной кровати, которую выиграли лет десять назад в какой-то игре, где нужно было сочинить короткое стихотворение о любви.

Иногда, когда Кен приходил в спальню, Джудит притворялась, что уже спит, а потом лежала без сна долгие часы, слушая ровное дыхание мужа и громкое тиканье будильника. Два раза она все же потянулась к нему и обняла сильно и страстно. Он еще не успел проснуться, а они уже занимались любовью. Но после этого поговорить тоже не удалось: Джудит заявила, что хочет полежать в тишине. Кстати, интересно, как он объяснил Сильвии то, что до сих пор не рассказал жене. Может, та уже сочла его безвольным слабаком или решила, что он передумал?

Надежды на то, что вся эта история ей пригрезилась, уже не оставалось. В один из дней Джудит столкнулась с Сильвией в парикмахерской. Она новыми глазами посмотрела на это маленькое симпатичное личико, поймала ее озадаченный взгляд.

— Думаю, нам не о чем сейчас говорить, правда? — сказала Сильвия. — Надо подождать, пока все это цивилизованно завершится.

Джудит была не готова к такому диалогу. Если бы была возможность собраться с мыслями, то она ответила бы нечто вроде: «Ждать придется долго». Но вместо этого с каким-то смешным придыханием выпалила:

— Да уж просто ужас, сколько мороки с этим Рождеством! Мы все с ума посходили. Нельзя же так суетиться! После праздников все утрясется.

— Да, безусловно, — согласилась Сильвия не моргнув глазом.

Джудит чуть не умерла, пока ее стригли. Сердце билось так громко, что, казалось, все в салоне должны были слышать.

И вот настал день Рождества. Дом Кена и Джудит был, пожалуй, украшен красивее всех других на улице. И елка у них оказалась самой нарядной. Открытки были развешаны с гораздо большей выдумкой, чем ранее, даже упаковка каждого подарка была доведена до совершенства. Стол ломился от еды, представлявшей собой фантастическое буйство красок. И сервировка была образцовой. На каждом пирожке красовался аккуратнейший защип, рулетики из бекона, подаваемые к индейке, были строго одинаковой формы и размера, все как на подбор, будто солдаты на параде в честь королевы.

В гости приехали отец Джудит и мать Кена. Все ждали начала застолья: оставалось зажечь расставленные на столе свечи и лампочки на елке.

В какой-то момент Джудит очутилась одна в столовой и загляделась на эту красоту. Она замерла, опершись руками о спинку стула. Это, наверное, последнее подобное Рождество. Без Кена она не будет со всем этим возиться. Дети скоро вырастут и покинут родной дом. У них будет своя жизнь, собственные семьи. Конечно, на некоторые праздники они будут приглашать мать. Они все подготовят и украсят к ее приезду, как сейчас все сделано к приезду их с Кеном родителей. Но ее совместная жизнь с мужем сейчас подходит к концу.

И тут на нее навалилась огромная усталость, накопившаяся за последние три недели, когда она тщетно пыталась убежать от судьбы. У нее не осталось сил даже чтобы вытащить индейку из духовки. И уж точно не было энергии для борьбы. Сейчас он мог объявлять ей все, что угодно. Ужасна была сама суть происходящего — он уходит, оставляет ее. После двадцати лет знакомства и шестнадцати лет брака она потеряет этого доброго, родного и близкого человека. Мысль о грядущем одиночестве причиняла невыносимую боль.

Джудит не заметила, как муж вошел в столовую. Все остальные были в гостиной. Они только что развернули подарки и восхищались ими, обмениваясь впечатлениями. Кен подошел и взял жену за руку.

— Пожалуйста, прекрати бегать от меня, умоляю! Побудь со мной всего две минуты, прошу тебя ради всего того, что у нас было в прошлом.

— Хорошо. — Она произнесла это беззвучно, будто выдохнула.

— Так тяжело…

— Да, я знаю, это нелегко.

— Я понимал, что ты все знаешь. От этого мне было еще горше.

Оказывается, это не так уж страшно. Заветные слова сказаны, но они ранили ее не так больно, как она ожидала. Джудит думала, что больнее всего будет слушать, как он ей это объявит. Она пыталась избежать разговора. Но теперь она знала, что самое страшное — это сам факт его ухода. Вот сейчас она навсегда потеряет дорогого друга и любовь всей своей жизни.

— Все это очень печально, Кен, — сказала она просто и без затей. Не обвиняла, не упрекала. Просто констатировала факт.

— Я поступил так глупо, так эгоистично, так жестоко, — отозвался он. — Не знаю, почему так произошло. Может, потому, что я ни на что не гожусь — в работе не преуспел и главой семьи у меня не получается быть. В общем, от меня мало толку. Вероятно, поэтому я пошел на это.

— Думаю, причины сейчас не имеют значения. — Теперь ей было трудно говорить.

— Ты когда-нибудь сможешь простить меня?

— Вероятно, со временем нам придется цивилизованно уладить этот вопрос. Но сейчас мне очень больно. — Она посмотрела на него с тоской.

— Джудит, я так виноват перед тобой.

— Я просто не желала говорить об этом до Рождества.

— А мне отчаянно хотелось объясниться с тобой до праздника.

— Но мне было жалко портить им Рождество, я хотела, чтобы оно прошло идеально, чтобы потом им было что вспомнить…

— А стоит ли им вообще рассказывать, что произошло? Зачем им знать? — спросил он смиренно.

— Но ведь когда ты уйдешь…

— А что, мне обязательно уходить? — снова спросил Кен.

— Ты не хочешь этого? — Джудит посмотрела на него с недоверием.

— Я уйду, только если ты меня выгонишь. И я пойму, если ты так поступишь. Предполагалось, что мы будем верны друг другу. Ты сдержала обещание, а я нет. Я обманул тебя, как же теперь ты сможешь поверить, если я скажу, что у меня с той женщиной все кончено? И что я ужасно жалею о случившемся и жестоко казню себя за то, что причинил тебе боль этим идиотским поступком?

— Ты не любишь ее? Ты не хочешь уйти к ней? — В ее вопросе звучало искреннее удивление. Казалось, что огонь камина запылал ярче и столовые приборы вдруг заискрились от его всполохов, — она натирала эти серебряные ножи и вилки с таким усердием, что у нее чуть не отвалились руки.

— Я не люблю ее. Но ты-то сможешь продолжать любить меня после моей ужасной измены? После такого проявления слабости и эгоизма?

Его большие карие глаза смотрели на нее печально и виновато. Это был тот же взгляд, который она уловила в магазине три недели назад. Ему стыдно и больно, и все же этот взгляд полон любви и надежды!

— Да, я буду любить тебя, — сказала она. — Конечно, буду.

Она обняла Кена, и усталость тут же прошла. Она прижалась к нему сильнее и стояла так, даже когда двери распахнулись и в комнату вошли сын, дочь, ее отец и свекровь.

Пусть видят. Теперь это неважно. На дворе Рождество — можно делать милые глупости, ведь радость и вера вновь переполняют человеческие сердца.

Праздничная суматоха

Перевод И. Крейниной

Суматоха начиналась еще в октябре. У миссис Дойл было столько дел! К Рождеству надо было испечь торты, пудинги, все заранее подготовить, пересмотреть запас продуктов и кулинарные записи, чтобы все было под рукой. Ее детей это просто выводило из себя, особенно когда они выросли.

Вначале мама судорожно искала какой-нибудь давно вырванный из журнала рецепт Теодоры[20] и для этого вытряхивала из кухонных шкафчиков все содержимое. По мере того как она копалась в этой куче, обнаруживалось, что здесь завалялось несколько писем, давно требовавших ответа, и схемы для вязания, которые она бог знает когда обещала дать подругам. Весь дом был перевернут вверх дном, и сам этот разгром служил ежеминутным напоминанием о том, как много еще предстоит сделать.

— Я же подарила ей специальный альбом для рецептов, — вздыхала Бренда, старшая дочь. — И даже разложила в него часть вырезок из газет и журналов. Но она вынимает их из кармашков и снова теряет. Ничего тут не поделаешь!

В собственной квартире Бренды был идеальный порядок — все на местах, все устроено удобно и рационально, так что даже самый маститый специалист по организации рабочего пространства умер бы от зависти. Бренда уж точно без труда нашла бы любой рецепт; и вся корреспонденция у нее была безупречно каталогизирована. Она бы скопировала для матери любой рецепт, но это, как выяснялось, заставляло ту лишь больше нервничать — увидев копию, миссис Дойл с новым энтузиазмом принималась искать оригинал.

После часа беседы с матерью о предстоящем рождественском обеде ее вторая дочь Кети обычно вынуждена была прилечь и положить холодный компресс на лоб. Она считала, что блюда для этого праздника — проще некуда: ставишь птицу в духовку, а когда она готова, вынимаешь, разрезаешь и ешь. Конечно, нужен гарнир — картошка, бобы, соус для хлеба и начинка для индейки, но, честно говоря, этого всего не так много, и человек в здравом уме не должен впадать по этому поводу в панику. Однако миссис Дойл снова и снова обдумывала каждую мелочь, скрупулезно планировала любой шаг: что нужно сделать накануне праздника, в какое время встать и что в какой последовательности предпринять. Казалось, что она управляла полетами на мысе Канаверал, а не готовила обед для собственных двух дочерей, сына, невестки и зятя. Ей нужно было всего лишь накормить шестерых, а не снаряжать экспедицию в космос.

Когда миссис Дойл принималась причитать, что все ужасно подорожало, ее сын Майкл хотел лечь на пол и не подниматься, пока праздники не закончатся. Бесполезно убеждать ее, что не стоит так уж беспокоиться о расходах. Ее взрослые и самостоятельные дети готовы взять все на себя: мама может купить только индейку и овощи. Нет, это невозможно! Пудинг и торт вообще надо приготовить заранее и заморозить. Обычно дети приносили вино, конфеты с ликером, печенье, чипсы, а также запасную гирлянду — почему-то в последний момент каждый раз оказывалось, что мамина перегорела. Как правило, это выяснялось, когда елка уже стояла наряженная, а лампочки не желали загораться.

После обсуждения планов на Рождество дети покидали дом миссис Дойл абсолютно опустошенные, усталые и раздраженные. Непрерывные горестные жалобы женщины, не умевшей расслабиться и насладиться семейным праздником, разрушали рождественскую идиллию.

И вот наступил день, когда все решили: надо положить этому конец. Вдохновителем перемен стала Бренда. Она была не замужем и очень успешно делала карьеру, поэтому ей иногда разрешали немного покомандовать другими. Временами она даже выполняла роль главы семейства. В этом году она прекрасно справилась со своей задачей.

Кети сейчас нянчила малыша, чудесного пятимесячного мальчика. Это был ангел, а не ребенок — он наверняка никого не потревожит и будет спать безмятежным сном на втором этаже, пока внизу все суетятся, если только миссис Дойл не вздумает все время бегать к нему в своем неуемном беспокойстве. Кети в этом году чувствовала себя усталой. Она еще не привыкла просыпаться по нескольку раз за ночь. Ей совершенно не хотелось ездить к матери и обсуждать подготовку праздника. А Роуз, жена Майкла, была беременна — ей тоже была вредна нервозная атмосфера в доме свекрови. Роуз нужен покой и возможность мирно поболтать о родах и младенцах с невесткой Кети.

Учитывая все это, еще в сентябре Бренда разработала план действий. Дети дружно сообщили миссис Дойл, что абсолютно всю подготовку праздника берут на себя. Это будет их подарок ей. Кети испечет торт, Роуз сделает пудинги, а Бренда отвечает за горячее. Мама может сидеть сложа руки и отдыхать! Они сами купят елку и нарядят ее. Даже открытки и марки приобретут они, причем заранее, чтобы в последнюю неделю не пришлось стоять в очереди на почте. Миссис Дойл попробовала протестовать, но ее предупредили: «Мама, ты столько лет устраивала застолья для нас, дай нам хоть один раз сделать тебе приятное, освободив от всех обязанностей».

И вот приблизилось Рождество. Сестрам и брату оставалось только удивляться, как это они раньше не додумались до такого простого решения проблемы. Миссис Дойл была спокойнее, чем во все предшествующие годы. Иногда, правда, вдруг всполошится, но потом вспомнит, что делать в этом году ей особо нечего, и опять затихнет. Дети жили неподалеку, и почти каждый день кто-то из них заходил к ней. Бренда, Кети и Майкл с чувством глубокого удовлетворения отметили, что им удалось снизить уровень маминой тревоги на целых восемьдесят процентов!

Да, она по-прежнему нервничала: на дорогах так скользко, а еще, кажется, на отосланном двоюродной сестре конверте с календарем наклеено недостаточно марок. Но это было уже неизбежно. Все источники волнений, какие возможно было устранить, ими были устранены.

В канун Рождества дом сиял праздничными огнями. Поставили елку — она была выше и наряднее, чем обычно. Майкл с Брендой с удовольствием развешивали игрушки и много смеялись, будто снова почувствовали себя детьми. Только теперь можно было еще и полакомиться настойкой на дольках апельсина, которую они разливали в крошечные рюмочки. И от этого, конечно, им становилось еще веселей.

Потом пришла Кети и принесла гирлянды остролиста. Брайан закрепил их на стенах гвоздиками, чтобы они не падали людям на головы. В предыдущие годы такое случалось — несколько лбов были оцарапаны лишь потому, что миссис Дойл весьма ненадежно цепляла отдельные веточки к рамам картин.

Были куплены красные салфетки и разноцветные крекеры. Майкл удостоверился, что в доме достаточно брикетов для растопки камина, и даже купил несколько штук про запас. Тогда же, в сочельник, поставили стол для завтрашнего обеда. Дети поцеловали маму и довольные разошлись по домам в предвкушении самого счастливого Рождества в их жизни.

Миссис Дойл прошлась по дому. Здесь было тепло и уютно. Бренда провела генеральную уборку и подготовила кое-что для рождественского застолья. Здесь были сверкающие кастрюльки с начищенной картошкой и отваренными бобами, уже набитая каштанами индейка и фарш для домашних колбасок, накрытый фольгой. От мамы требовалось только поставить птицу в духовку завтра в одиннадцать утра. Может, раз уж сейчас нечего делать, просмотреть старые рецепты и выкинуть ненужное? Бренда обрадуется, когда увидит, что они разложены в кармашки альбома. Но что это?! Поглядите-ка, Бренда уже сама все разложила. В кухонных шкафчиках был образцовый порядок. Это и подозрительно: миссис Дойл не могла определить, чего именно не хватает, но возникало ощущение, что многое потихоньку выкинули.

Надо бы еще навести порядок в буфете, чтобы им было удобнее ставить туда посуду, вымытую после обеда. Но вообще все вокруг очень чисто и все полки застелены новой бумагой. Это Кети и Роуз постарались. Они тут крутились и хихикали, обсуждая младенцев и боль в пояснице, и попросили миссис Дойл посидеть у камина и не путаться у них под ногами. Кухонные полотенца были выстираны, накрахмалены и развешаны на стульях. Дети даже подготовили поднос для маминого завтрака — она придет после мессы, сварит себе яйцо и сядет дожидаться их прихода. Делать будет особенно нечего, разве что совершить титаническую работу — поставить индейку в духовку. Это будет тихое и мирное утро, такое спокойное в сравнении с тем, каким оно бывало раньше. Какие все-таки у нее замечательные дети! И как заботятся о ней!

Миссис Дойл придвинулась к огню и стала думать о Джеймсе. Она даже сняла с полки его фотографию, чтобы пристальнее всмотреться в нее. Уже двенадцатое Рождество его нет рядом. Сейчас ему было бы шестьдесят два — столько же, сколько ей. Как ужасно, что он так скоропостижно ушел из жизни. Они не успели ничего толком обсудить — и вот его уже нет. С улицы послышалось пение — начались гулянья, празднующие громко распевали рождественские песни. Миссис Дойл чуть не расплакалась. В Рождество особенно тяжело бывает вдовам и вообще одиноким людям.

Но надо держать себя в руках — нельзя завтра появиться с припухшими веками и красными глазами. Дочери сразу что-то заподозрят и учинят ей допрос с пристрастием. Нет, она будет вспоминать только счастливые моменты своей жизни с Джеймсом. В какой восторг его приводило рождение детей! Когда на свет появилась первая дочь, он ходил по улицам и угощал выпивкой абсолютно незнакомых людей. А когда родился сын, он стучал в окна всем соседям, чтобы сообщить эту новость. С какой гордостью он потом рассказывал об их успехах и отлично сданных экзаменах. И как горько сокрушался, когда Майклу не удалось получить хорошую должность — это было так несправедливо, ему отказали в последний момент из-за невесть откуда взявшегося другого кандидата. И с работы Джеймс всегда возвращался в хорошем настроении. Нет-нет, она не станет думать о тех последних месяцах, когда в глазах его были лишь боль и растерянность. Он снова и снова повторял один и тот же вопрос, а она все время лгала в ответ: «Конечно, ты от этого не умрешь, Джеймс, не говори глупостей».

Почему-то в это Рождество было сложнее прогнать мысли о его смерти. Она не знала, в чем причина, но справиться с ними в этот раз было труднее.

И вот наступил праздничный день. Пришли дети и принесли с собой море подарков. Все соседи видели, как они любят миссис Дойл и как забоятся о ней. В окнах виднелась большая сверкающая елка, и проходящие мимо, наверное, заметили, как сияют дверные ручки — Бренда тайком от матери как следует их начистила.

Приготовление обеда не потребовало ни малейших усилий. Маленький сын Кети все время мирно спал наверху, Майкл и Роуз благодушно рассуждали о следующем Рождестве, когда можно будет привезти на семейный праздник и их ребенка. Бренда была «гвоздем программы»: она увлеченно рассказывала о молодом вдовце, который с недавних пор работает у них в офисе. У нее были на него виды, и, если звезды удачно сойдутся, она придет с ним вместе на рождественский обед в будущем году.

Все согласились, что сегодня — счастливейшее Рождество из всех, какие у них бывали.

— Счастливейшее с тех пор, как умер отец, — уточнила миссис Дойл.

— Конечно, — поспешно заметил Майкл.

— Да, мы это и имели в виду, — подтвердила Кети.

— Ну естественно, со дня смерти отца. Мы именно так и хотели сказать, — кивнула Бренда.

Удивительно, обычно мама никогда не вспоминала папу в Рождество. При этом сейчас она не казалась печальной — будто сказала это просто для вида.

В этот раз никто не спешил домой. Посуду мыли по очереди — пока кто-то стоял у мойки, остальные сидели у разгоревшегося и громко потрескивавшего огня и беседовали с миссис Дойл. Немного спустя посмотрели телевизор и сходили на прогулку — все, кроме Кети и Роуз, которые приглядывали за одним младенцем и обсуждали скорое появление другого.

А потом был чай с тортом, а еще чуть позже на столе появилась небольшая тарелочка с холодной индейкой, к которой Бренда подала чудесный хлеб собственного приготовления. Тут все, конечно, заявили, что тому вдовцу очень даже повезет, если он попадет Бренде на крючок.

И вот все разошлись. В доме по-прежнему было чисто и уютно. Вся оберточная бумага от подарков была аккуратно сложена в нижний ящик шкафа. Раньше миссис Дойл каждый раз мучительно думала, оставить ее или выбросить. Но в этот раз решение приняли за нее.

Перед ней на буфете рядком выстроились подарки: духи, пудра, красивый набор — ручка и карандаш в подарочной коробочке, подписка на любимый журнал и суконное саше с вышивкой ручной работы для хранения нескольких последних номеров этого журнала. Все это лишний раз доказывало, как они хорошо знают ее вкусы и привычки. Почему же все эти вещи вызывали у нее легкое недовольство? Может, все дело в листке, лежавшем рядом с ними? Педантичная Бренда записала, какая из вещей кем подарена. Она это сделала, чтобы потом было понятно, кому и за что выразить признательность, подписывая традиционные благодарственные открытки. Да, это разумно. Список мог пригодиться, но все же ей шестьдесят два, а не девяносто два года. Не нужно все ей разжевывать, как младенцу. Зачем нужна эта бумажка? Миссис Дойл и так запомнила, кто что подарил, ведь сейчас не так уж много фактов приходится держать в голове, не то что в былые годы. Она сохранит это в своей памяти и без ненужных шпаргалок.

Обычно в рождественский вечер миссис Дойл валилась с ног от усталости. Но сейчас она долго сидела у огня, а потом снова взяла в руки портрет Джеймса. И вдруг задумалась: если Бог благ, как сегодня утром говорил священник, почему же Он заставил ее мужа страдать долгие месяцы, мучиться от боли и страха приближающейся смерти? Как Он допустил, чтобы Джеймс умер так рано? Ответа на этот вопрос она не нашла, в душе только шевельнулось чувство вины за то, что она дурно думала о Боге. Миссис Дойл отправилась спать и долго лежала в темноте с открытыми глазами — во всяком случае, ей показалось, что время тянется бесконечно.

Дети заезжали к ней несколько раз на праздничной неделе. Вообще-то они всегда так делали — просто появлялись на пороге, не предупреждая ее заранее. Обычно поднималась суматоха, миссис Дойл говорила, что вот-вот собиралась готовить лепешки, но в этом году обеспечение продовольствием во время этих визитов было организовано на высшем уровне, будто речь шла о важной военной операции. Майкл и Роуз забежали на следующее утро после Рождества и привезли сэндвичи с ветчиной на случай, если появятся нежданные гости. Когда днем постучались Брайан и Кети, было что подать им к чаю. В свою очередь, Кети принесла какую-то интересную смесь — концентрат из лимона, виски и гвоздики. Этот коктейль было легко приготовить — достаточно добавить горячей воды. И когда вечером на пороге появилась Бренда, можно было угостить ее этим оригинальным напитком.

И все-таки всем детям показалось, будто с мамой что-то неладно. Она была такая тихая, даже слишком. Это было ей несвойственно. Она сидела и ждала, пока с ней кто-то заговорит, а сама не произносила ни слова. Миссис Дойл не выражала своего мнения ни по какому поводу, ни на что не жаловалась, да и вообще много молчала. За ее спиной они обсудили странности ее поведения и решили, что на болезнь это не похоже. Деликатно спросили про самочувствие: нет-нет, у нее ничего не болит, все в порядке. Это встревожило их уже в Стефанов день, и до четверга ничего не изменилось. К субботе она совершенно замкнулась в себе.

Причину происходящего открыла та же Бренда. В этом году матери не пришлось суетиться, но при этом ей было абсолютно нечего делать. Вся ее жизнь строилась на том, что она куда-то бегает и за что-то переживает. Суета была в центре ее существования. А теперь на месте суматохи образовалась пустота. Брат и сестра Бренды усомнились, так ли это. В конце концов, Рождество прошло чудесно.

— Для нас, — мрачно заметила Бренда. — Оно было чудесным только для нас.

Итак, солнечным субботним днем Бренда заявилась к матери без всякого предупреждения и ничего с собой не привезла. Она сидела и наблюдала, как мать быстро возвращается к своему обычному суетному ритму. Энергия снова била ключом. Миссис Дойл, как прежде, металась по дому, вздыхала и охала: неизвестно, открыты ли вообще сейчас какие-нибудь магазины и если открыты, то какие именно. Бренда с пониманием кивала. Она не захватила ничего из того, что хранилось в ее большом холодильнике, являвшем пример высокоорганизованного быта. А ведь изначально она собиралась привезти кое-что матери, но потом передумала. Надо подождать и дать суете как следует вскипеть, перелиться через край и превратиться в настоящий вихрь.

Спустя некоторое время Бренда ударила козырем:

— Мама, а ты пойдешь на распродажи? Там же всегда такие толпы и так сложно что-то выбрать…

Миссис Дойл с энтузиазмом проглотила наживку. Глаза у нее загорелись.

— Не знаю, зачем нам всем это надо? — продолжала Бренда. — Это такое мучение. Но, с другой стороны, иногда можно купить что-то стоящее. Так как ты думаешь: лучше заявиться туда в первый же день и толкаться в очередях или повременить, пока все немного успокоятся?

Результат не заставил себя долго ждать. Оживление или некое его подобие снова появилось на лице матери. Она опять терзалась сомнениями, сетовала на усталость, рассуждала, стоит ли тратить на все это силы. Ах, как трудно понять, что за товар перед тобой: дешевка, специально прибереженная для распродажи, или действительно хорошая вещь, предлагаемая покупателям с существенной скидкой. Миссис Дойл тут же перевернула ведь дом, пытаясь найти листочки, на которых в течение года записывала, какие вещи можно купить, если их цена уменьшится на треть. Бренда поняла, что сезон суеты продолжается: он в самом разгаре и теперь все будет по-прежнему. Только немного жаль того идеального Рождества, которое только что миновало и, наверное, больше не повторится.

«Типичное ирландское Рождество…»

Перевод С. Марченко

Все сослуживцы считали своим долгом пригласить Бена к себе на Рождество. А он устал объяснять им, что это ни к чему — у него все в порядке.

Хотя он совсем не был похож на человека, у которого все в порядке. Этот большой грустный мужчина прошлой весной потерял любовь всей своей жизни. Как он мог вести привычный образ жизни? Вокруг все напоминает ему об Эллен. В Рождество ему наверняка будет ужасно одиноко. Поэтому знакомые изыскивали предлоги, чтобы позвать его в свою компанию.

День благодарения Бен отмечал с Гарри, Дженни и их детьми. Радушные хозяева никогда не узнают, как медленно тянулось для него время, какой сухой показалась индейка и каким безвкусным был тыквенный пирог по сравнению с тем, как его готовила Эллен.

Он улыбался, благодарил их, старался участвовать в разговоре, но на сердце у него было тяжело. Бен обещал Эллен, что постарается не замыкаться в себе после того, как ее не станет, что не будет вести отшельническое существование и проводить на работе дни и ночи.

Он не сдержал своего обещания.

Но Эллен ведь не знала, как это тяжело. Ей не довелось познать острого чувства утраты, которое охватило его, когда он сидел за праздничным столом в День благодарения с Гарри и Дженни и вспоминал прошлый год, когда его Эллен еще была жива и здорова и тень болезни, которая так быстро унесла ее жизнь, еще не нависла над ними.

Нет уж, он точно ни к кому не пойдет на Рождество. Этот праздник всегда был для них особенным: они часами украшали елку, смеялись и обнимались. Эллен описывала ему огромные ели в лесах ее родной Швеции, а он рассказывал, как в магазинах Бруклина вечером в сочельник можно было купить елки за полцены, поскольку спроса на них к этому времени уже почти не было.

У них не было детей, но окружающие говорили, что от этого они любили друг друга еще больше. Им не с кем было разделить эту любовь, но зато никто их не отвлекал. Эллен работала так же усердно, как и муж, но почему-то у нее оставалось время готовить пироги, пудинги и копченую рыбу в маринаде.

— Я хочу быть уверена, что ты не уйдешь от меня к другой, — говорила она. — Кто еще тебе приготовит столько разных блюд на Рождество?

Он никогда бы не ушел от нее и никак не мог поверить, что она покинула его тем ясным весенним утром. Встречать Рождество с кем-то другим будет просто невыносимо. Но они все так добры: как же можно сказать им, что их гостеприимство ему в тягость? Нужно сделать вид, будто он едет куда-нибудь в другое место. Но куда?

Каждое утро по дороге на работу Бен проходил мимо турагентства, в окне которого красовались фотографии Ирландии. Он не знал, почему выбрал именно эту страну. Вероятно, потому, что никогда не бывал там с Эллен.

Она всегда говорила, что ей нужно больше солнца: бедные, вечно мерзнущие северяне безумно тоскуют по солнечному свету, поэтому в зимнюю пору ей хотелось поехать в Мексику или на острова Карибского моря, куда они иногда и отправлялись. Бледная кожа Эллен постепенно становилась золотистой. Они прогуливались, абсолютно поглощенные друг другом, и не замечали тех, кто путешествовал поодиночке. Должно быть, эти одинокие странники иногда им улыбались, думал Бен. Эллен всегда была такой великодушной, так тепло относилась к людям и наверняка бы заговорила с теми, кому не с кем поболтать. Но все же подобных случаев Бен не помнил.

— Я еду в Ирландию на Рождество, — твердо заявил он коллегам и друзьям. — Немного поработаю, а остальное время буду отдыхать. — Он говорил так уверенно, будто точно знал, чем займется.

По их лицам Бен заметил, что его планы порадовали их. Он дивился, как легко они приняли его простое объяснение. Если бы кто-то из сотрудников пару месяцев назад сказал, что едет в Ирландию по делам, а заодно и отдохнуть, Бен бы тоже удовлетворенно кивнул. По существу, люди не принимают близко к сердцу чужие проблемы и всерьез не задумываются о них.

Он отправился в агентство, чтобы забронировать себе тур. За стойкой сидела маленькая смуглая девушка с веснушками на носу. Такие же летом появлялись у Эллен. Было странно видеть их в Нью-Йорке холодной зимой.

На бейдже было написано ее имя — Фионнула. «Вот уж точно редкое имя», — усмехнулся Бен.

Он протянул ей свою визитную карточку с просьбой прислать ему буклеты о рождественских программах в Ирландии.

— Есть масса вариантов, — сказала она. — Вы что, в бегах, от кого-то скрываетесь?

Вот уж поистине неожиданный вопрос.

— Почему вы так думаете? — поинтересовался Бен.

— На вашей визитке написано, что вы вице-президент компании: таким людям обычно бронируют гостиницы другие. Видимо, тут скрывается какая-то тайна.

Она говорила с ирландским акцентом, и ему казалось, что он уже там, в ее стране, где люди задают непривычные вопросы и ответ им небезразличен.

— Я действительно хочу сбежать, но не от закона, а от друзей: они стараются затащить меня на праздник к себе, а мне это не нужно.

— Почему? — спросила Фионнула.

— В апреле умерла моя жена. — Он впервые сказал это открыто, как раньше никогда не говорил.

Фионнула поняла.

— Тогда, как мне кажется, вам не нужна очень насыщенная программа.

— Да, я хочу всего лишь увидеть типичное ирландское Рождество, — ответил он.

— Типичного ирландского Рождества не бывает, так же как не бывает типичного американского Рождества. В разных городах можно заказать номер в гостинице, где будет праздничный ужин, иногда к нему присоединяют посещение бегов, танцевальных клубов и походы в пабы… Можно побывать и в сельской местности: заниматься спортом, охотиться, жить в домике в глуши, где никого не встретишь, но так вам, наверное, будет слишком одиноко.

— А что вы порекомендуете? — спросил Бен.

— Я вас не знаю, мне трудно предположить, что бы вам подошло. Расскажите мне о себе поподробнее, — попросила она просто и прямо.

— Если вы с каждым клиентом обсуждаете его личные обстоятельства, то на оформление одного заказа у вас, вероятно, уходит недели три.

Глаза Фионнулы сверкнули.

— Я не вожусь так с каждым клиентом. Но вы же потеряли жену, к вам нужен особый подход. Надо подобрать по-настоящему хороший вариант.

Это правда, подумал Бен, он потерял жену. К горлу подступили слезы.

— Вы бы не хотели жить в семье, правда? — спросила Фионнула, притворившись, будто не видит, что он сейчас расплачется.

— Не хотел бы, если только не найдется кто-то столь же замкнутый и неразговорчивый, как я. Но такие обычно не зовут к себе туристов.

— Вам, наверное, очень тяжело? — сочувственно спросила она.

— Другие же как-то справляются. В этом городе наверняка полно людей, которые кого-то потеряли. — Бен снова спрятался в свою скорлупу.

— Вы могли бы остановиться у моего отца, — сказала Фионнула.

— Что-что?

— Вы окажете мне большую услугу, если поедете к нему пожить. Он намного суше и сдержаннее вас и будет справлять Рождество один.

— Да, но…

— Он живет в большом каменном доме с двумя колли, которых каждый день нужно часами прогуливать по пляжу. Еще там есть неплохой пивной бар — всего пятнадцать минут ходьбы. Он себе даже елку не ставит, потому что всегда один.

— А почему вы не едете к нему? — Бен задавал такие же прямолинейные вопросы, как и эта девушка. Обычно он не вел себя так с теми, кого видел первый раз в жизни.

— Потому что я покинула родной город и поехала за молодым человеком в Нью-Йорк. Думала, он будет любить меня и все у нас будет хорошо.

Бен не спрашивал, все ли хорошо: было и так ясно, что отношения не сложились.

Фионнула продолжила:

— Отец вспылил, меня тоже захлестнули эмоции, и вот я тут, а он там.

Бен посмотрел на нее:

— Но вы могли бы позвонить ему, а он мог бы позвонить вам.

— Это не так легко: мы оба боимся, что другой бросит трубку. Если не звонить, ничего такого не случится.

— То есть я должен выступить в роли миротворца, — пояснил Бен.

— У вас милое, доброе лицо, и вам нечего делать, — простодушно призналась она.

Собак звали Закат и Ряска. Нил О’Коннор извинился и сказал, что сложно представить себе более идиотские имена для колли, но их когда-то так назвала его дочь, а теперь уже поздно что-то менять — собаки любят постоянство.

— Как и дочери, — заметил Бен-миротворец.

— Наверное, вы правы, — ответил отец Фионнулы.

Они съездили в город и купили снедь к рождественскому столу: стейки и лук, плавленый сыр и изысканное мороженое с кусочками шоколада. В сочельник сходили на вечернюю службу. Нил рассказал Бену, что его жену тоже звали Эллен. Оба поплакали. А на следующий день надо было приниматься за приготовление мяса, и о вчерашних слезах никто не упоминал.

Они бродили по окрестным холмам и берегам озер, заходили к соседям и болтали.

На билете Бена не было даты вылета.

— Мне нужно позвонить Фионнуле, — как-то сказал он.

— Она же ваш турагент, — согласился Нил О’Коннор.

— И ваша дочь, — заметил Бен-миротворец.

Фионнула сказала, что в Нью-Йорке холодно и что люди уже работают в отличие от Ирландии, где наверняка все закрыто на две недели.

— Типичное ирландское Рождество прошло замечательно, — сообщил ей Бен. — Я не прочь остаться и на типичный ирландский Новый год… Так как насчет билета?

— Бен, у вас билет с открытой датой, вы можете улететь когда захотите… В чем проблема?

— Мы бы очень хотели, чтобы вы приехали сюда и отпраздновали с нами Новый год, — признался он.

— Кто это «мы»?

— Закат, Ряска, Нил и я — уже четверо, — сказал Бен. — Я бы позвал их всех к телефону, но собаки уже спят. Зато Нил стоит рядом.

Он передал трубку отцу Фионнулы. Пока они разговаривали, Бен вышел за дверь и посмотрел на Атлантический океан с другого, непривычного берега. Темное бездонное небо было усеяно звездами. Где-то там далеко обе Эллен, наверное, были довольны. Он вздохнул так глубоко и свободно, как не вздыхал с прошлой весны.

Путешествуя с надеждой

Перевод С. Марченко

На работе все чуть не умерли от зависти, когда Мэг объявила, что одиннадцатого декабря отправляется на месяц в Австралию.

— Там такая погода! — вздыхали они. — Такая погода!..

Как хорошо уехать из Лондона в эти холодные промозглые недели, когда на дорогах с утра до вечера сплошные заторы, по улицам бегают толпы суетящихся людей и кругом сплошная торговля да реклама.

— Везет же Мэг, — говорили коллеги, и, казалось, даже те, кто помоложе, искренне ей завидовали.

А она про себя улыбалась. Ей было пятьдесят три: по ее ощущениям, не так уж много, но она знала — большинство сотрудников думают, что ее можно списать со счетов. Они были в курсе, что у нее взрослый сын в Австралии. Но он их не интересовал, так как был женат. И еще они знали, что он не приезжает в гости к маме. Но если бы коллеги хоть раз увидели красавца Роберта, то заинтересовались бы им, не обращая внимания на его семейное положение. Роберт был таким умницей, отличником, капитаном школы[21]. Сейчас ему двадцать пять и он женат на гречанке по имени Роза, которую Мэг никогда не видела.

Роберт написал, что свадьба будет скромной. Однако, когда он прислал свадебные фотографии, Мэг подумала, что все это не похоже на непритязательную церемонию. Там собралось несколько десятков греческих родственников и друзей. Не было только семьи жениха. Она сказала ему об этом по телефону, изо всех сил стараясь, чтобы ее голос звучал непринужденно. Но, как она и ожидала, его это все равно вывело из себя.

— Не суетись, мам. — Он всегда так говорил, даже когда ему было всего пять лет и он появлялся на пороге с разбитой коленкой, замотанной пропитанными кровью бинтами. — Родные Розы живут здесь поблизости, а вам с папой пришлось бы тащиться издалека. Это не так важно. Ты навестишь нас позже, когда у нас будет больше времени, чтобы сесть и поговорить.

Конечно, он прав. На этой свадьбе большинство гостей говорили по-гречески, к тому же ей пришлось бы увидеться с Джеральдом, бывшим мужем, и его нахальной женушкой. Вести с ними светскую беседу — нет уж, это было бы невыносимо. Роберт прав.

Теперь она собиралась повидать их, познакомиться с Розой, маленькой смуглой девушкой с фотографии. Мэг проведет месяц под теплым солнцем, посетит места, которые раньше видела только в журналах или по телевизору… Дети устроят в ее честь праздник, когда она привыкнет к разнице во времени. Должно быть, они думают, что она очень слабенькая, решила Мэг, раз дают ей на отдых целых четыре дня.

Роберт с азартом расписал Мэг, как они повезут ее в Аутбек[22] и покажут настоящую Австралию. Обычно туристы осматривают лишь несколько стандартных достопримечательностей. Но Мэг как следует узнает страну. В глубине души она мечтала, чтобы сын просто позволил ей сидеть целыми днями в садике и плавать в ближайшем бассейне. У Мэг никогда не было такого отпуска. Много лет подряд она вообще не отдыхала, потому что без конца копила деньги, чтобы покупать Роберту одежду, велосипеды и всякие подарки. Она думала, что они компенсируют ему отсутствие отца. Джеральд же ничего для мальчика не делал, кроме того что раза три в год кормил пустыми обещаниями и вселял призрачные надежды. В один прекрасный день он вручил сыну старую гитару, которая для того значила больше, чем все подарки, с таким трудом добытые матерью. Он играл на этой гитаре, когда встретил Розу, в тот самый год, который решил провести в Австралии. Здесь он узнал, что такое любовь, и приобщился к новому образу жизни, теперь намереваясь, как он сообщил матери, вести его всегда.

Коллеги по работе скинулись и купили для Мэг отличный легкий чемодан. «Слишком шикарно для меня», — подумала она. У человека, никогда не бывавшего за границей, не может быть такого чемодана. Когда она сдавала его в багаж в аэропорту, ей не верилось, что он принадлежит ей. На стойке регистрации сказали, что самолет переполнен: в это время года все «предки» отправляются на другой конец света.

— Предки? — смутилась Мэг.

— Ну, всякие бабушки, дедушки, — пояснил молодой человек за стойкой.

Мэг интересовало, не беременна ли Роза. Но тогда бы они не собирались в Аутбек. Не надо задавать лишних вопросов. Мэг внушала себе снова и снова, что не будет ни о чем спрашивать, чтобы не раздражать их.

Все пассажиры расселись по местам, и крупный широкоплечий мужчина, занимавший соседнее кресло, протянул ей руку и представился.

— Поскольку мы, если так можно выразиться, будем несколько часов спать вместе, думаю, нам следует познакомиться, — произнес он с сильным ирландским акцентом. — Меня зовут Том О’Нил, я из Уиклоу.

— Я Мэг Мэтьюс, живу в Лондоне.

Она пожала ему руку и подумала: хорошо, если он не станет болтать в ближайшие двадцать четыре часа. Она хотела мысленно приготовиться к встрече и продумать, чего нельзя говорить. Надо составить список фраз, на которые Роберт может ответить: «Не суетись, мама».

Но Том О’Нил оказался идеальным попутчиком. У него были дорожные шахматы и книжка шахматных задач. Водрузив очки на нос, он методично проделывал все предписанные ходы. А Мэг так и не раскрыла журнал и роман, которые лежали у нее на коленях. Она была занята тем, что ставила в уме галочки. Так, нельзя спрашивать Роберта, сколько он зарабатывает; нельзя интересоваться, не намеревается ли он вернуться в университет, который оставил, окончив два курса. Тогда он поехал в Австралию искать себя, а вместо этого нашел Розу и понял, что ему нравится петь в ресторанах. Мэг повторяла себе, что она не будет упрекать его в том, что он очень редко звонит. Она не замечала, что, чуть шевеля губами, еле слышно произносит клятву: «Никого не буду критиковать, не заикнусь о том, что мне одиноко».

— Это всего лишь турбулентность, — вдруг ободряюще произнес Том О’Нил.

— Извините, не расслышала.

— Я думал, вы читаете Розарий[23], и хотел сказать, что в этом нет нужды. Оставьте молитвы на случай, когда будет совсем худо. — Он мило улыбнулся.

— Нет, на самом деле я не читала Розарий. Это помогает?

— Я бы сказал, нерегулярно. Ну, скажем, один раз из пятидесяти. Но люди так радуются, когда это происходит, что думают, будто он действует все время, и забывают все те случаи, когда он не сработал.

— А вы его читаете?

— Сейчас нет, но в молодости я молился. Однажды Розарий сработал суперэффективно. Я выиграл на скачках, на собачьих бегах и в покер. В течение одной недели!

Было видно, что ему очень приятно об этом вспоминать.

— А мне казалось, что о подобных вещах нельзя молиться. Я думала, Бог не помогает в азартных играх.

— Да, потом перестал помогать, — печально сказал Том и вернулся к своим шахматам.

Мэг заметила, что О’Нил не прикасался к спиртному и очень мало ел. Он только пил воду стакан за стаканом. В конце концов она решилась спросить его об этом. Еда — одно из немногих удовольствий во время долгого перелета, а выпивка помогла бы уснуть.

— Я должен быть в хорошей форме по прибытии, — ответил он. — Я читал, что секрет в том, чтобы выпить воды больше, чем в тебя влезет.

— Вы доходите до крайностей во всем, что делаете! — воскликнула Мэг отчасти с восхищением, отчасти критически.

— Я знаю, — сказал Том О’Нил, — это моя беда и в то же время благословение!

Впереди было еще пятнадцать часов полета. Мэг пока не интересовалась судьбой соседа. Слишком мало времени они провели вместе. Когда до посадки оставалось четыре часа, она начала расспрашивать его о жизни. И он поведал ей историю своей беспутной дочери. Когда умерла мать девочки, та осталась на попечении Тома и совершенно отбилась от рук. Делала что хотела и когда хотела. Сейчас она в Австралии. Не просто переехала на время, а перебралась туда навсегда. Живет с мужчиной, не выходя за него замуж. Это у них называется «де-факто». Очень либерально и современно: его дочь открыто сожительствует с парнем да еще открыто сообщает об этом австралийскому правительству. Том покачал головой: его все это огорчало и злило.

— Полагаю, вам придется принять это. Я хочу сказать, что, преодолев такое расстояние, нет смысла нападать на нее, — сказала Мэг. Легко быть мудрой, когда рассуждаешь о чужих детях.

В свою очередь, она рассказала ему о Роберте и о том, как ее не пригласили на свадьбу. А Том О’Нил на это ответил: «Да вам просто повезло!» Ей бы пришлось вести беседы с бывшим мужем и с кучей людей, которые ни слова не понимают по-английски. А она, в свою очередь, не говорит по-гречески. Так что гораздо лучше навестить молодых сейчас. Что такое свадьба? Только один день. Но ему самому такого дня, похоже, вообще никогда не видать. Его дочь звали Дейрдра. Хорошее ирландское имя, но теперь она подписывается «Ди», а ее парня вообще зовут Фокс[24]. Разве так могут звать нормального человека?

Все подняли шторки иллюминаторов. Пассажирам подали апельсиновый сок и горячие полотенца, чтобы было легче проснуться. К этому моменту Мэг и Тому казалось, что они знакомы давным-давно. Расставаться не хотелось. Они давали друг другу ценные советы, пока ждали багаж.

— Постарайтесь не упоминать о свадьбе, — предупреждал Том.

— Не смейте говорить, что они «живут во грехе». Здесь так не говорят, — увещевала Мэг.

— Вот мой адрес, — сказал он.

— Спасибо.

Мэг охватило чувство вины. Ей не пришло в голову дать Тому координаты ее сына. Возможно, она просто не хотела, чтобы Роберт думал, будто она настолько несчастна, что знакомится в самолете и, привязавшись к странному ирландцу, тут же дает ему свой телефон.

— В общем… свяжитесь со мной сами… если захотите, — произнес он, и в его голосе она уловила нотки разочарования.

— Да, конечно, отличная идея, — подхватила Мэг.

— Все-таки месяц — это очень долго, — сказал он.

Раньше они уверяли друг друга, что месяца им будет мало. Теперь, на австралийской земле, оба немного нервничали, ожидая встречи с детьми… Сейчас им казалось, что здесь предстоит провести целую вечность.

— Я буду в Рэндвике, — начала Мэг.

— Нет-нет, позвоните мне сами, если когда-нибудь захотите выпить со мной чашечку кофе. Может, мы погуляем и немного поболтаем.

Он казался напуганным. Тонны выпитой воды не помогли; он был не готов встретиться лицом к лицу с человеком по имени Фокс и все время помнить, что его дочь теперь называет себя Ди и считает себя замужней, поскольку «де-факто» — это почти то же самое. Мэг хотелось пожалеть своего нового знакомого.

— Конечно, я вам позвоню. На самом деле я думаю, нам обоим нужно будет ненадолго «сбежать» от культурного шока, — сказала она.

Она знала, что и сама волнуется. Чувствовала, как на лбу собираются морщинки, как брови сходятся к переносице. В подобных случаях на работе говорили, что Мэг вне себя, а сын просил ее перестать суетиться. Было жаль, что непринужденная беседа с этим милым человеком подходит к концу. Жалко, не получится сесть и поболтать часок-другой, чтобы подготовиться к встрече с совершенно другим образом жизни и иным Рождеством, не похожим на все те, что бывали раньше.

Внезапно она поняла, зачем они здесь. Оба приехали, чтобы благословить новую жизнь. Том должен сказать Ди, что рад за нее и Фокса и его не смущает, что они не женаты. А Мэг уверит Роберта, что ей не терпится познакомиться с невесткой и она вовсе не переживает из-за того, что ее не было на свадьбе. Хорошо бы повидать Тома и узнать, как у него все прошло. Если бы они были старыми друзьями, то обязательно созвонились бы. Но поскольку Мэг и Том просто два одиноких немолодых человека, случайные попутчики, то все это нужно будет как-то объяснять. Возможно, Роберт станет жалеть ее. А Роза подумает: «Вот и замечательно, что мама нашла себе пару во время перелета». В любом случае будет неловко.

— Я подумал, что скажу Дейрдре… — начал Том, — Ди, ее же теперь зовут Ди. Господи, я должен помнить, что ее зовут Ди!

— Что?

— Я подумал, может, скажу, что мы с вами знали друг друга и раньше. Понимаете?

— Понимаю, — ответила она и тепло улыбнулась ему.

Они могли бы еще многое сказать друг другу. Конечно, если они хотели казаться старыми друзьями, каждому из них следовало бы узнать о другом побольше. Но теперь уже слишком поздно. Они катили свои тележки по коридору, где толпа загорелых и румяных молодых австралийцев ждала своих утомленных и еле волочивших ноги после долгого перелета родителей. Кто-то выкрикивал имена своих родственников, кто-то поднимал детей в воздух, чтобы они помахали. Было жарко, как в середине лета.

В толпе встречающих стоял Роберт в шортах. У него были длинные загорелые ноги. Одной рукой он обнимал за шею крошечную девчушку с огромными глазами и черными кудряшками, нервно кусавшую губы и обводившую глазами толпу в поисках Мэг. Когда они ее увидели, Роберт закричал: «Вот она!» — как будто других пассажиров рядом не было. Они принялись обнимать ее, а Роза заплакала.

— Вы такая молодая! Вы слишком молоды, чтобы стать бабушкой, — твердила она и поглаживала себя по маленькому животику с такой гордостью, что Мэг тоже начала плакать.

А Роберт прижал мать к себе и не стал говорить, чтобы она не суетилась. Через плечо сына она увидела красавицу дочку Тома, девушку, которая всю жизнь была непутевой, но теперь совсем не казалась такой. Ди застенчиво представила отцу круглолицего рыжего паренька в очках. Тот одной рукой пытался ослабить жесткий воротничок рубашки и галстук, который специально надел для знакомства с прибывшим из Ирландии тестем. Том указал на волосы парня и, видимо, пошутил, потому что они все засмеялись. Наверное, он сказал, что теперь знает, почему того зовут Фокс.

Роберт и Роза тоже уже вытерли слезы и смеялись, ведя Мэг к машине. Она оглянулась, чтобы поймать взгляд ее друга Тома О’Нила, старого друга, которого она случайно встретила в самолете. Но его тоже повели к выходу. Ладно, это уже не так важно. Они встретятся здесь, в Австралии, может, два или три раза, чтобы не путаться все время под ногами у молодых. Но на многочисленные встречи времени не будет, потому что месяц — очень короткий срок И потом Рождество — семейный праздник В любом случае они еще встретятся и наговорятся там, на другом конце света, когда не будет такой суеты и уймы дел.

Что такое счастье?

Перевод С. Марченко

Они назвали его Парнеллом, чтобы подчеркнуть, что он ирландец. В школе его звали просто Парни. В любом случае Кети и Шейн Куин всегда могли объяснить всякому заинтересованному человеку, что полное имя их сына — Парнелл[25], в честь великого политического деятеля. Даже хорошо, что никто слишком дотошно не расспрашивал об этом деятеле. Ведь представление о том, куда он вел ирландский народ, у них было туманное. Когда они приехали в Дублин, им понравился памятник Парнеллу. Но узнать, что великий человек был протестантом да еще и бабником, было неприятно. Оставалось надеяться, что это просто местные байки.

Парни понравился Дублин, он был маленьким и каким-то провинциальным. Люди, казалось, жили беднее, чем в Америке. Понять, где центр города, было трудно. И все-таки праздновать Рождество в Дублине было гораздо лучше, чем дома.

Дома осталась папина ассистентка Эстер. Она работает у отца уже девять лет. Это прекрасная ассистентка, но очень грустный и одинокий человек, как говорит отец. Если же верить маминым словам, то Эстер — психопатка, которая влюбилась в отца Парни. На прошлое Рождество эта женщина явилась к их дому, села на пороге, вопя и рыдая так, что они были вынуждены ее впустить из опасений, что соседи начнут возмущаться. Она кричала, ходила вокруг дома и стучала в окна. Эстер говорила, что они не имеют права ее прогонять.

Родители попросили Парни лечь спать.

— Но я же только что встал. Ради бога, сегодня же Рождество! — умолял он и был прав.

Тогда они стали уговаривать его пойти к себе в спальню и поиграть там. Он неохотно согласился, поскольку мама шепнула ему, что в этом случае сумасшедшая Эстер скорее уйдет. Конечно, он подслушивал на лестнице: история была и в самом деле очень запутанной.

Он догадался, что когда-то у папы был роман с Эстер. В это невозможно было поверить, ведь папа такой старый, а эта Эстер ужасно уродливая. И трудно понять, почему мама так расстроена, ведь у нее, скорее всего, с папой давно все кончено. Но определенно конфликт был именно в этом.

В школе было достаточно ребят, у которых родители разошлись, поэтому он многое знал о разводах. Эстер все время вопила, что папа обещал развестись с мамой, как только «это отродье» (она указала на дверь детской) подрастет. Парни было неприятно, что его назвали отродьем, но мама и папа, кажется, тоже были очень раздосадованы и бросились его защищать. Этот бой Эстер проиграла, зато Парни выяснил, что родители готовы отстаивать его интересы. Через некоторое время он бросил подслушивать и ушел в свою комнату играть с подаренными игрушками, как ему и советовали.

— Лишь чуточку счастья! Я тоже хочу быть счастливой! — услышал он крики Эстер внизу.

На это папа сказал устало:

— А что такое счастье, Эстер?

Они правы, ему лучше быть наверху. Позже, когда она ушла, родители поднялись к нему и долго извинялись. У Парни вся эта история вызвала скорее любопытство, чем страх.

— Ты планировал развестись с мамой и сбежать с Эстер, пап? — поинтересовался он, чтобы окончательно уяснить себе все.

В конце концов папа сказал:

— Нет, я говорил об этом, но на самом деле не собирался. Я соврал ей, сынок, и теперь дорого расплачиваюсь за это.

Парни кивнул.

— Я так и думал, — проговорил мальчик с уверенностью мудреца.

Мама была довольна папиным объяснением. Она погладила его руку.

— Твой отец — храбрый человек, раз у него хватило смелости признаться в этом, Парни, — произнесла она. — Не каждый мужчина бывает так жестоко наказан за свою неверность.

Парни согласился, что вопли Эстер на пороге — ужасное наказание, это уж точно. Ему было интересно: в операционной она тоже так орет и неистовствует?

Нет, когда она надевает белый халат, то преображается: такая милая, спокойная. И отличный профессионал. Это только в свободное время и особенно в праздники ее одолевала тоска и она выходила из себя. Она звонила в День труда и в День благодарения, но была спокойнее. Эстер еще несколько раз приходила в их дом: на Новый год, в день рождения папы и в разгар устроенного ими празднования Дня святого Патрика, а потом появилась на пикнике в День независимости. Папа с мамой как раз распаковывали гриль, но, заметив ее, сели обратно в машину и проехали много километров, постоянно оглядываясь, не преследует ли она их.

Вот почему в этом году, спасаясь от нее, семья Куин уехала в Ирландию. Родители сказали, что всегда хотели побывать на родине предков, а теперь как раз подходящее время. Парни уже достаточно взрослый и может все посмотреть, понять, запомнить. Да и дома ситуация становилась все сложнее. В этом году на День благодарения Эстер явилась в костюме космонавта. Они подумали, что это чей-то веселый розыгрыш, «живая телеграмма», и открыли дверь. Она влетела в дом как шаровая молния.

Это был лишний повод уехать на следующие праздники подальше — сюда, «на землю его предков». Парни был рад, хоть и скучал в эти рождественские каникулы по друзьям. Но теперь он тоже стал, как мама с папой, беспокоиться по поводу любого праздника — не появится ли поблизости раскрасневшееся лицо этой ненормальной Эстер.

Он даже втайне надеялся, что она заявится в его собственный день рождения. Это событие можно было бы много месяцев обсуждать в школе. Но нет, ее не было. Она приходила только на официальные праздники и на папин день рождения. Должно быть, Эстер совсем сошла с ума и скоро ее отправят в психиатрическую больницу. Даже странно, что ее до сих пор не упекли туда.

— Ее просто некому туда отправить, она совершенно одинока, — объяснила мама.

Парни подумал, что, видимо, в том-то и состояло ее счастье, вернее, выпавшая на ее долю удача. Но в ее жизни было столько неудач! Наверное, справедливо, что ей повезло хотя бы в этом — не иметь близких, которые упекут ее в психушку. Так она может еще какое-то время наслаждаться свободой.

Мальчик спросил отца, почему тот не может уволить ее.

— Закон не позволяет, — ответил папа. И объяснил, что Эстер добросовестно трудится, на работе не ведет себя как сумасшедшая и, если он выгонит ее, это вызовет у всех недоумение. На него даже могут подать в суд.

Теперь, когда рядом не было Эстер, папа с мамой были милыми и спокойными. Парни видел, что они иногда держатся за руки. Прямо неловко смотреть! Ну да ладно, по крайней мере, здесь их никто не знает.

Парни очень подружился с гостиничным портье: он рассказывал мальчику о тех днях, когда в этом отеле жили десятки американских туристов. Они нанимали его брата, чтобы тот возил их по всей Ирландии, а потом доставлял обратно в гостиницу. Портье звали Мик Куин, и он утверждал, что наверняка они с Парни состоят в некотором родстве, о чем свидетельствуют одинаковые фамилии. У Мика Куина всегда было время для общения с Парни, потому что отель был почти пуст. А вот маме и папе было не до того — они без конца смотрели друг другу в глаза и вели долгие беседы о жизни. Это было к лучшему. Парни ходил с Миком за газетами по утрам и помогал с багажом; однажды он даже получил чаевые!

А еще он был очень полезен Мику тем, что мог подержать сигарету. Портье не разрешалось курить на службе. Со стороны выглядело так, будто все дело в Парни — самостоятельный и продвинутый американский парень, которому все позволено, можно даже курить в десятилетнем возрасте.

Когда поблизости никого не было, Парни подходил к портье бочком, чтобы дать тому затянуться.

У Мика была жена по имени Берна. Парни часто расспрашивал о ней.

— Бывает и похуже, — говорил Мик.

— А кто хуже? — уточнял Парни.

Если Берна еще не самый плохой вариант, то кто-то же «самый»? Но Мик сказал, что это просто такой оборот речи. Дети Мика и Берны были уже взрослыми. Они разъехались кто куда: трое жили в Англии, один — в Австралии и один — на другом конце Дублина, что, в общем-то, так же далеко, как Австралия.

Парни интересовало, что Берна делала целый день дома, пока Мик был в отеле. Его мама работала в цветочном магазине, очень стильном и красивом. Вполне подходящая работа для жены преуспевающего дантиста. Но Берна нигде не работала.

Она целый день не находила себе места и была всем недовольна, признался Мик. Счастье ей было неведомо. Но, кажется, ему потом было стыдно, что он открыл это Парни, и возвращаться к этому разговору не хотел.

— Что же такое счастье, Мик? — спросил мальчик своего взрослого друга.

— Ну, если этого не знает благополучный парень вроде тебя, у которого есть все, чего ни пожелает, где уж нам, остальным, это знать?

— Согласен, у меня действительно много всего есть, — сказал Парни. — Но и у Эстер есть многое, а она все равно несчастна. Более того, она глупа, как гусыня.

— Не вижу ничего глупого в гусыне, — неожиданно заметил Мик.

— Я тоже не вижу, — ответил Парни. — Это просто оборот речи, как ты сказал о Берне, «бывает и хуже».

— На самом деле я очень люблю птиц, — сказал Мик Куин, быстро затянувшись тайком подсунутой Парни сигаретой. — Я бы хотел завести голубей, но Берна сказала, что от них много грязи. — Он печально покачал головой, и Парни почувствовал, что Берна, должно быть, все-таки «хуже некуда». — А вообще, кто эта Эстер? — продолжал Мик, стараясь переменить тему и отвлечься от размышлений о несовершенствах Берны.

— Это слишком долго и сложно объяснять, — отмахнулся Парни. Невозможно живо описать сумасшествие Эстер в формальной обстановке гостиничного вестибюля, когда в любой момент может появиться менеджер или постоялец, нуждающийся в помощи.

На самом же деле Парни почему-то сомневался, поймет ли его новый друг Мик рассказ про Эстер.

— Хочешь после обеда поехать со мной по делам, тогда и поговорим об этом, — предложил Мик.

— Да, а ты бы рассказал мне о птицах, которых мечтал завести, — произнес Парни.

— Я покажу тебе птиц — а это еще лучше.

Мама Парни качала головой и говорила, что они не уделяют сыну достаточно внимания. Да, они с папой виноваты перед ним и чувствуют это, но им нужно было поговорить о множестве серьезных вещей. Именно сегодня после обеда они собирались повести его в кино. Парни сам может выбрать фильм, и если они согласятся с его выбором, то пойдут все вместе, а если не смогут разрешить пойти на то, что ему понравилось, то попросят его выбрать что-то другое.

Парни сказал, что они с Миком собирались «посмотреть птичек».

— У местных «птички» значит «девицы», — заявил отец.

— Нет. — Парни был совершенно уверен, что это не так. Мик не такой. Он больше не хочет иметь дело с женщинами. Он сам сказал это Парни. Ему хватит вечно недовольной Берны.

Мама полагала, что Мик принял правильное решение. Она многозначительно посмотрела на папу и сказала, что рано или поздно большинство мужчин приходят к подобному заключению.

В обычной одежде Мик выглядел по-другому, не так величественно, как в униформе портье. Но он сказал, что, когда надевает свою старую куртку и брюки, чувствует себя свободно, как чайка в полете. Мик и Парни подошли к автобусной остановке.

— Мы едем туда, где разводят птиц? — поинтересовался Парни.

— Не совсем. Мы едем в дом одного моего приятеля. Мы с ним вместе держим голубей. Кроме тебя и меня, почти никто об этом не знает, — сказал Мик, оглядываясь, не услышал ли его секрет кто-то из пассажиров и не пытается ли он выследить их. — В отеле не знают, — добавил он шепотом.

— А что они могут иметь против? — вполголоса спросил Парни. Он не видел ничего плохого в том, что человек разводит голубей. Но, очевидно, в этом было что-то опасное.

— Я просто не хочу, чтобы там знали о моих делах. Они станут расспрашивать, как там голуби. А я не хочу ничего объяснять.

Парни сразу все понял. Когда люди, которые ничего в этом не понимают, все время тебя расспрашивают, это умаляет значимость твоего хобби.

— Я боюсь, что и меня нельзя считать знатоком птиц, — честно признался мальчик.

— Я знаю, сынок, но у тебя открытое сердце. Молодое открытое сердце.

— Мне так однажды сказала Эстер. Мол, у меня молодое сердце, и я лишен предрассудков, как старшее поколение.

Парни был просто поражен, что здесь, на другом конце света, кто-то сказал то же самое. Хочется верить, не потому, что Мик такой же чокнутый, как Эстер.

— У тебя есть кто-нибудь, кто упечет тебя в сумасшедший дом, если ты сойдешь с ума? — спросил Парни участливо.

Мик пришел в неописуемый восторг.

— Ты просто умора, Парни Куин. Кто такая Эстер? Это твоя сестра?

Парни заметил, что они задавали друг другу вопросы и не давали ответов на них. Но почему-то это не имело значения. Они вышли из автобуса и вскоре очутились в доме, который показался Парни довольно жалким. «Надеюсь, что это не дом Мика», — подумал мальчик. Ему хотелось, чтобы тот жил в хороших условиях.

— Ты здесь живешь?

— Да нет. — В его голосе звучало сожаление. Он оглядывал потертые шкафчики и горы газет на полу, посуду в сушке, пустую бутылку из-под молока на столе. — Нет, я живу в таком месте, где надо чуть ли не обувь при входе снимать. Да приведи я тебя в мой дом без официального разрешения, такое разразилось бы, что на другом конце страны услышали бы. Это дом Джера. — Он произнес это с неподдельной завистью.

Джер был на заднем дворе. Кажется, он обрадовался приходу Парни и спросил, делает ли он ставки. Мальчик ответил, что наверняка займется этим, когда вырастет и у него заведутся деньги. Джер посчитал такой ответ разумным и не стал извиняться за предположение, что Парни является завсегдатаем букмекерской конторы. «Джер — мировой парень», — подумал его десятилетний гость.

Мик и Джер показали ему голубятню, объяснили правила состязаний. Они втроем серьезно, по-мужски обсудили плохие результаты принадлежащих Джеру и Мику птиц. Вот у других хозяев голуби — настоящие чемпионы, аж зависть берет. Конечно, наши, как и положено, возвращаются домой — вон сколько их на заднем дворе. Но пойдут ли они обратно в клетку? Можно ли их заставить, черт побери?! Сколько соревнований они могли бы уже выиграть, если бы только умели соблюдать правила! Но нет. Вместо этого они прилетали, рассаживались во дворе и начинали ворковать, довольные, что вернулись к Джеру и Мику. Некоторые из них определенно туповаты. Но Парни тут же предупредили, что эта информация не должна выйти за пределы этого дома. Мальчик был вынужден признаться, что он не знает, проводятся ли в Соединенных Штатах соревнования голубей. Но он обязательно спросит, когда приедет домой, и напишет Мику и Джеру об этом.

— Молодой человек вроде тебя не утруждает себя написанием писем, — философски заметил Джер, пока голуби усаживались к Парни на плечо, радуясь появлению нового товарища для игр, причем, похоже, не ожидающего от них никаких спортивных результатов.

— Я с удовольствием пишу письма, — запротестовал Парни. — Я написал всем, кому когда-либо обещал… — Он сделал паузу. — Ну, кроме Эстер.

— Думаю, тебе надо рассказать нам об Эстер, — сказал Мик Куин.

Здесь, в этом маленьком дворе, среди птиц с мягким оперением, под их умиротворяющее воркование, похожее на приятную музыку, Парни Куин рассказал Джеру и Мику об Эстер. Нельзя было и представить себе слушателей лучше. Они говорили, что это похоже на пересказ кинофильма, и требовали подробностей о ее визитах в каждый из праздников. Слыханное ли дело? Семье пришлось пересечь Атлантику, чтобы спастись от нее!

— А почему же она хотела, чтобы ты ей написал? — в конце концов спросил Мик.

— За день до нашего отъезда она сказала, что знает о том, что мы уезжаем, и попросила написать ей всего одно письмо. Просто ей хочется знать, нашли ли мы счастье там, куда едем. Но я не смог написать. Я не мог рассказать Эстер, что мама с папой кажутся счастливыми, когда вот так глупо держатся за руки. Она совсем спятит, если узнает об этом.

Парни стоял посреди двора, а голуби прилетали и улетали; он гладил их перышки, и они, как ни удивительно, совсем не боялись его. Он взял одного в руки и почувствовал, как бьется его маленькое сердце. Парни закрыл глаза и слушал, как голуби машут крыльями. Что может быть лучше этой компании — мужчины и птицы? Они ничего не требуют от тебя и своим присутствием прогоняют все печали. Ему внезапно показалось, что, наверное, он никогда не будет так счастлив, как сейчас.

— Ты мог бы послать открытку этой несчастной женщине, — произнес Мик.

— Это ни к чему тебя не обяжет, — сказал Джер, который всегда шел по жизни в одиночку и считал, что так и надо.

— Уже слишком поздно. Мы уезжаем в пятницу, открытка не успеет дойти.

— Мы можем позвонить ей из гостиницы, — предложил Мик.

— Позвонить Эстер? Мама упадет в обморок от одного упоминания ее имени.

— Маме мы не скажем.

— Но у меня нет денег, а звонок в Америку очень дорогой.

Джер и Мик кивнули друг другу. Они сказали, что это можно устроить. Если у него есть что сказать бедной измученной женщине, то нужно это сделать именно сейчас, в рождественские праздники, когда следует делать добро.

Парни засомневался, достаточно ли хорошо он объяснил, насколько Эстер безумна и как страстно она желает увести из семьи его отца. Но все же он посчитал, что будет невежливо противоречить Мику и Джеру.

Вторая половина дня прошла в суете — воркование, замеры времени, летящие вокруг перья. Потом пришло время отправляться на автобусную остановку и ехать в гостиницу. Было шесть часов вечера, а там, где жила Эстер, — обеденное время. Из телефонной будки в вестибюле отеля Парни поговорил с международным оператором, который помог найти в справочнике телефон Эстер. Парни также уточнил, сколько будет стоить разговор, и был вынужден схватиться за дверь будки, чтобы не упасть.

— Это исключено, — сказал он Мику.

Тот снова был в своей форме — иногда он работал в две смены, с большим перерывом на обед. Мик окинул взглядом пустой вестибюль.

— Возвращайся в будку, — сказал он и быстро набрал со стойки номер, написанный на листке бумаги.

Парни услышал звонок и проглотил слюну. Голос Эстер был на удивление тонким, не похожим на знакомые и пугающие нервные завывания.

— Это Парни Куин, — сказал он.

Эстер начала тихо плакать.

— Отец попросил тебя мне позвонить? — всхлипнула она.

— Он не знает, что я вам звоню. Послушайте, Эстер, почта отсюда идет долго, а вы попросили меня сообщить насчет счастья или что-то в этом роде…

— Насчет счастья? — удивилась Эстер.

Парни терял терпение. Почему люди позволяют себе так разговаривать? Он звонит из-за границы по ее же просьбе, а она отвечает вопросом на вопрос.

— Да, конечно, никто не знает, что это такое, но вы попросили сообщить, нашел ли я его, поэтому решил позвонить и сказать, что счастье имеет отношение к птицам.

— К птицам?

— Да, к птицам, к голубям. Вы могли бы пойти в библиотеку и взять книгу про них. Я думаю, вам бы понравилось, правда, Эстер.

— А твой папа тоже занялся птицами?

— Нет, Эстер, только я. Вы хотели узнать, нашел ли я счастье. Так вот я нашел и решил вам позвонить.

Его раздражала ее неблагодарность.

— Кого волнует твое мнение, мальчик? — заявила Эстер. — Передай трубку отцу.

— Его здесь нет, — ответил Парни, и слезы гнева защипали ему глаза. Он пошел ей навстречу, а Мик вообще рисковал своей работой, позволяя ему позвонить по гостиничному телефону. А она… — Мама с папой в дублинском казино, они еще не вернулись.

— Вы в Дублине! — победно вскричала Эстер. — В каком отеле, скажи мне, Парнелл. Говори же, недоумок! В каком отеле?

Парни повесил трубку. Мик ждал снаружи.

— Ты сделал что мог, парень, ты выполнил обещание. А утешением всегда могут быть голуби, помни об этом.

Эстер нашла список отелей Дублина и уже к семи вечера напала на след Кети и Шейна Куин.

— Наверное, она разыскала нас через авиакомпанию или туристическое агентство, — предположил папа.

— На этот раз ее наверняка отправят в психушку, — сказала мама с мрачной усмешкой.

— Представляешь, она говорит, что ей звонил Парни. Она так уверенно говорила об этом, — вздохнул папа. — Мол, он позвонил ей, чтобы рассказать, что увлекся орнитологией. Все это грустно, очень грустно.

— Интересно, почему на этот раз она зациклилась на Парни? Она всегда старалась не упоминать о нем, она знает, как это нас расстраивает.

Парни сидел и думал о событиях прошедшего дня. Все могло быть и хуже. Эстер не достала билета на самолет из-за рождественского ажиотажа. Ей оставалось только названивать им. Папа был вынужден попросить администрацию отеля говорить всем, что они уже уехали. Парни ничего не сказал родителем о своем участии в этой истории. Однако он все как следует обдумал.

Если они полагают, что она просто выдумала, будто он звонил ей, это станет очередным доказательством ее сумасшествия. Возможно, это приблизит день, когда ее упекут в клинику для душевнобольных. Но он все равно не собирается ничего рассказывать о голубях, принадлежащих Мику и Джеру. Он помнит, что Мик никогда не говорит о них в отеле, они слишком ему дороги. Эстер сегодня назвала его недоумком и сказала, что его мнение никого не волнует. Зачем же ему выручать ее? Он так же, как Мик, сохранит в секрете свой интерес к голубям и однажды, когда Эстер будет надежно заперта в сумасшедшем доме, заведет свою голубятню. И он никогда не будет иметь дела с женщинами. Никогда. Ведь очевидно, что Джер в своем скромном доме живет как царь. Разве можно сравнить это с тем, как живут Мик или его отец, вечно мучаясь и страдая?

Парни облегченно вздохнул и стал изучать киноафишу. Ему понравилось название «В компании волков», но на этот фильм не пускают детей до восемнадцати. Интересно, можно ли заявить кассирше, что он приехал из Америки и поэтому более развит, чем другие дети его возраста?

Лучшая гостиница в городе

Перевод С. Марченко

Они должны были понравиться друг другу, эти две матери. В конце концов, это были птицы одного полета. У обеих был собственный взгляд на мир, который они считали единственно верным; обе полагали, что у них есть свой собственный стиль. Но они возненавидели друг друга с первой же встречи восемнадцать лет назад, когда сын одной из них обручился с дочерью другой. Казалось, у матери Ноэля, которая годом позже превратилась в бабушку Данн, губы поджимались сами собой. А у матери Аврил, известной как бабушка Бирн, в голосе звучал такой металл, что кровь стыла в жилах. Когда Ноэль и Аврил поженились, у обеих матерей еще были живы мужья, разумные люди, ставившие счастье своих детей выше собственных амбиций. Но даже вдовство со временем не сблизило двух женщин. Они встречались раз в год, на Рождество, и эта встреча переворачивала все вверх дном и портила добрый семейный праздник.

Ноэля звали так потому, что он родился под Рождество. Бабушка Данн каждый год рассказывала, как во время праздничного застолья начались схватки. Родильная палата была украшена гирляндами, омелой и остролистом. «О, раньше знали, как праздновать Рождество», — говорила она Аврил с осуждением, как будто роды в обычной больнице в те времена были подобны балу в Версале, а теперь никто не умеет устроить праздник даже дома.

Бабушка Бирн никогда не упускала возможности объяснить, что Аврил назвали так, потому что она родилась в апреле. Прекрасный месяц: светит солнце, распускаются цветы, ягнята резвятся на изумрудной траве, и весь мир дышит надеждой. Это было тогда, раньше… Сказав это, она смеялась своим унылым, леденящим душу смехом и кидала на Ноэля сердитые взгляды. Подтекст легко читался: жизнь утратила свою весеннюю свежесть, когда ее дочь вышла замуж в девятнадцать лет.

Ноэль и Аврил были выше взаимной неприязни матерей. По правде говоря, с годами эта вражда все больше сплачивала их. Очень удачно сложилось, считали они, что ситуация понятная и «симметричная». На каждый выпад бабушки Данн бабушка Бирн отвечала тем же. И дети старались обращаться со своими матерями одинаково, чтобы не давать повода для упреков и зависти. В первое воскресенье месяца они по очереди навещали то одну, то другую. Их дочери и сын любили бывать у бабушки Данн, потому что у нее был аквариум с рыбками, и у бабушки Бирн — потому что у нее была мэнская кошка и книга об этой породе, которую они читали шесть раз в году с огромным удовольствием.

Да, дети с радостью ходили в гости к бабушкам. А для Ноэля и Аврил это всегда было пыткой. Бабушка Данн безапелляционно заявляла, что кошки разносят заразу и что если уж заводить животное, то, по крайней мере, не такого несчастного уродца, который вынужден из-за причуд селекционеров выставлять на всеобщее обозрение свои срамные части. А бабушка Бирн регулярно высказывала свое мнение об аквариумах с протухшей водой, в которой обезумевшие оранжевые рыбки обреченно плавают туда-сюда только для того, чтобы успокаивать своих владельцев-неврастеников.

Бабушка Бирн обычно восхищалась тем, как Аврил хорошо справляется с домашним хозяйством без современной техники, которую большинство мужей обычно покупают своим женам. Аврил только стискивала зубы и сжимала Ноэлю руку, чтобы сдержаться и не наговорить матери грубостей. Потом бабушка Данн, поджав губы, говорила, что она в восторге от молодых женщин вроде ее невестки, которые в угоду мужу не тратят лишнего времени на то, чтобы следить за собой и хорошо одеваться. Тогда наступала очередь Ноэля сжимать руку жены. Они оба признавали, что конфликт матерей заставлял их как можно чаще уверять друг друга в своей любви и что, может быть, это не так уж плохо.

В пику своим напыщенным мамашам, давшим им столь замысловатые имена, они назвали детей просто — Энн, Мери и Джон. Обе матери считали эти имена удручающе банальными, и каждая из них обвиняла ребенка другой в отсутствии воображения и вкуса.

Энн недавно исполнилось семнадцать лет, и родители с согласия младших назначили ее ответственной за рождественскую развлекательную программу. Девочка хорошо разбиралась в современной технике, и это оказалось очень кстати, потому что с каждым годом организовать развлечение бабушек становилось все сложнее. Год от года росло число телеканалов, а ведь есть еще и видео! В это Рождество выбор был слишком велик. Энн серьезно объяснила родителям: раньше все было проще. В праздничную ночь всегда передавали «Звуки музыки», а потом взрослые ссорились по поводу того, чье обращение слушать — римского папы или королевы. Мать Аврил считала, что любой порядочный человек должен смотреть обращение ее величества. Это вовсе не свидетельствует о политических симпатиях к Англии и недостатке патриотизма, просто так поступают все нормальные люди. Мама Ноэля говорила, что в их доме никогда не было принято следить за королевской семьей. Но она помнит, что когда-то давно горничные взахлеб обсуждали новости королевского двора, поэтому в принципе может понять, что некоторые находят это очень интересным. Что до нее, то она не все знает о папе, но, по ее мнению, плох тот католик, чье сердце равнодушно к призыву преклонить колени хотя бы раз в году, когда понтифик благословляет верующих.

Ноэль и Аврил пытались сохранить мир в доме, включая оба обращения в праздничную программу. В ней были и другие пункты, например полезная для здоровья прогулка после обращения папы, но перед пирожками и подарками. Всем казалось, что, если они просидят дома целый день, то к ужину свихнутся. Даже когда шел дождь или снег, они всей компанией выходили на улицу и спускались к набережной. Они проходили мимо других прогуливающихся семейств, а Ноэль и Аврил часто задавались вопросом: действительно ли все вокруг такие счастливые и беззаботные, какими кажутся, или каждая семья подобна их собственной — пороховая бочка, вулкан, коллекция ужасов, подстерегающих за углом?

А потом, после крепких коктейлей под аккомпанемент королевы, подавали рождественский обед. По телевизору шли серьезные передачи, навевавшие дрему. Что же дальше? «О боже мой, неужели уже столько времени? Может, выпьем чаю с рождественским пирогом, а потом отвезем вас обеих домой?»

С тех пор как купили видео, стало проще. Не нужно было перескакивать с канала на канал и при этом пытаться погасить в зародыше готовую разгореться ссору. Однако вся семья изучала рождественскую программу телепередач с такой тщательностью, будто бы это было необходимым условием успешной высадки в Нормандии[26]. Эстрадные концерты исключались из-за возможных стычек по поводу музыкальных пристрастий. Юмористические шоу тоже были чреваты неприятностями: а вдруг бабушка Бирн не поймет ту или иную шутку. А может, бабушка Данн скажет, что никогда в жизни не сочувствовала людям, которые обижаются по пустякам. Предугадать их поведение было невозможно. В какой-то год одна начнет читать нравоучения, а другая позволит себе какую-то вольность, в другой — наоборот. Но никто никогда заранее не знает, что в этот раз выкинет каждая из них.

То же и с рождественскими подарками: то их много, то мало. То кричат: «Нужно баловать детей, пока они маленькие», то возмущаются: «Научите их, наконец, чувству меры».

Энн была горда тем, что ей поручили составление программы, но не знала, с какой стороны подступиться к этой задаче. Если они запишут «Назад в будущее» во время обеда, тогда его можно будет посмотреть в пять часов, но заинтересует ли бабушек машина времени?

Дети хотели бы посмотреть фильм «Империя наносит ответный удар», докладывала Энн. Но он шел с четырех до шести, и, скорее всего, в это время придется включить что-то другое, так что параллельно смотреть телевизор и записывать кино будет невозможно.

Энн подумала, не смогут ли они заранее записать «Мальчик и океан». Казалось, это больше подходит для семейного просмотра, чем «Влюбленные»: неизвестно, что это за картина, но если в ней играют Мерил Стрип и Роберт Де Ниро, там может быть много любовных сцен, и никто не знает, как отнесутся бабушки к амурным эпизодам на экране.

Ноэль и Аврил глядели на серьезное лицо дочери, изучавшей телепрограмму. Музыкальные передачи, которые любили Мери и Джон, пришлось исключить — такого бабушки не перенесут. Была в анонсах и телеигра, охарактеризованная как «рождественская шалость». Но подумать, что шалость может порадовать миссис Данн или миссис Бирн, было нелепо. Есть еще, конечно, сериалы… Но вот что уж совершенно не подходит, так это рождественское шоу, составленное из разных жанров. Есть еще вариант: им может понравиться хор мальчиков, распевающих рождественские гимны. Правда, Энн не была уверена, что стоит ради удовольствия бабушек мучить гимнами всех остальных.

Она решила еще раз посоветоваться с младшими: должен же быть выход. «Во всех семьях, вероятно, возникают похожие проблемы», — заявила она им авторитетно. Но Мери и Джон продолжали ныть по поводу «Тор Of The Pops»[27] и других программ и фильмов, о которых не могло быть и речи. Зачем же капризничать? Ведь ясно, что Рождество придумано не для детей…

Сердце родителей сжалось. Их дочь произнесла эти слова без тени иронии. Всю жизнь она думала, что суть Рождества в том, чтобы бабушки были довольны настолько, насколько они вообще могут.

У Аврил заныло в груди, когда она вспомнила, сколько раз бабушка Данн измеряла ее взглядом с головы до ног и спрашивала, когда же она собирается принарядиться. А потом с поджатыми губами извинялась и говорила: «Ведь ты уже в праздничном платье. Как разумно в такой день одеваться по-домашнему». А еще она много раз видела, как во время застолья бабушка Бирн, изучив этикетку на бутылке вина из супермаркета, спрашивала Ноэля, где они покупают вино и не будет ли на этот раз чего-то особенного. Тысячу раз Ноэль поглаживал жену по руке под столом и говорил: «Да ну их! У нас своя жизнь».

Жаль только, что их дети никогда не знали настоящего Рождества. Можно только представить себе, как бы было здорово, если бы не бабушки.

И Аврил дала волю фантазии. Они могли бы встать попозже, позавтракать в халатах. Пить чай, чашку за чашкой, смотреть в записи сериал «Отель “Фолти Тауэрс”». Например, понравившуюся всем им серию про крысу Мануэля. И главное, не надо было бы тайком бросать испуганные взгляды туда, где за столом на лучших местах сидят они.

Можно было бы прогуляться по окрестностям в старой одежде, может быть, забраться в грязь и смеяться над испачканными куртками и ботинками, как в обычные дни. Можно было бы побегать, а не плестись со скоростью бабушек. И не надо было бы наблюдать их бесконечную словесную перепалку. И было бы неважно, чья речь лучше — папы или королевы. Самые лучшие рождественские пожелания они произнесут сами.

Индейка была бы вкуснее, если бы не становилась объектом тщательного анализа. С рождественским пудингом они могли бы есть греческий йогурт, который им всем нравился, вместо того чтобы взбивать масло с бренди, как предписывает традиция. Дети могли бы громко смеяться над шутками из хлопушек[28], вместо того чтобы глубокомысленно соглашаться с бабушками, что подобные бездумные развлечения — грех, вопиющий к небу об отмщении.

А Ноэль вдруг рассердился на своих двух братьев и сестру, которые никогда не приглашали мать на Рождество. А ведь могли бы позвать ее к себе хоть раз. С чувством вины, но и с огромным облегчением те заявляли: «Она по традиции ходит только к вам!» Дети дарили ей бутылки шерри, грелки во флисовых чехлах и маленькие коробочки шоколадных конфет с ликером, всегда подсказывая, что ей следует съесть их самой, — именно так она и делала.

Да, кстати, а почему сестра Аврил из Лимерика не могла позвать к себе миссис Бирн? Хоть раз, один-единственный раз? Почему закрепилась нынешняя порочная практика? «Старым грымзам, может, даже понравилась бы перемена, некоторое разнообразие в сценарии», — думал Ноэль в отчаянии.

Но в этом году планировать демарш было слишком поздно. Такой вариант надо было организовать заранее.

Аврил и Ноэль посмотрели друг на друга и на этот раз не стали гладить друг друга по руке, утешая и ободряя друг друга. Впервые в жизни им показалось, что их терпение лопнуло. Ведь в их семье всерьез считали, что Рождество не для детей. Они не станут больше портить радостный праздник, который должен стать днем всеобщего веселья.

Чувство горечи не оставляло их до самых каникул. Дети поняли: дело плохо. Их мать и отец, которые обычно о чем-то просили, отдавали всяческие распоряжения, поторапливали и понукали, сейчас как будто утратили вкус к жизни. Они даже перестали обниматься и браться за руки (вообще-то детям всегда казалось странным, что родители в своем «преклонном» возрасте все еще ведут себя как молодые). Когда Энн, Мери или Джон спрашивали, что надо приготовить к приезду бабушек, ответы были странными.

— Принесем сверху ширму, чтобы бабушке Бирн не мешали сквозняки? — спросила Энн.

— Пусть дует, — неожиданно ответила мать.

— А где лупа для «Ирландского телеобозрения»? — спросил Джон в сочельник. — Бабушка Данн любит, чтобы она была под рукой. Кое-где текст мелкий.

— Тогда пусть, как все остальные, надевает очки, будь они неладны, — сказал отец.

В общем, поведение родителей внушало тревогу.

По мнению Энн, у отца могла наступить мужская менопауза. Мери задавалась вопросом, не постиг ли мать кризис среднего возраста? Она не знала, что это такое, но по телевизору показывали передачу, где много несчастных женщин того же возраста, что и ее мама, признавались, что переживают этот кризис. Джон решил, что они просто не в духе, как учителя в школе, которые, казалось, были не в настроении большую часть семестра. Он надеялся, что у родителей это скоро пройдет. Детям очень неуютно в доме, когда взрослые готовы любому из них оторвать голову.

В сочельник вся семья собралась у камина. Все хотели посмотреть по телевизору фильм с американским актером Джеймсом Стюартом. Сейчас не будет свар по поводу того, кто где должен сесть — кто на почетном месте у огня, а кто у телевизора. Никто не будет требовать лупу или ширму от сквозняка.

Родители вздохнули.

— Простите нас за бабушек, — вдруг произнесла Аврил.

— Мы хотим, чтобы у вас было нормальное Рождество, как у других детей, — сказал Ноэль.

Трое детей посмотрели на них с недоверием. Подобные извинения они слышали в первый раз. Обычно взрослые рассказывали, как им повезло, что у них есть бабушки. Они должны быть счастливы, что эти бабушки приезжают к ним в Рождество. Дети, конечно, никогда не были этому так уж рады, но увещевания принимали спокойно, как и другие заявления типа «фастфуд вреден». Просто так положено говорить. Подобные уверения уже стали непременным элементом рождественского антуража. Было бы проще выслушать их снова и проигнорировать, как всегда. Гораздо труднее выносить скверное настроение родителей и их внезапные признания, что бабушки не так уж хороши, как предполагалось раньше.

Энн, Мери и Джону все это не нравилось: был нарушен привычный порядок вещей, а детям не хотелось перемен. Особенно в Рождество.

— Это и ваш день, поймите, — сказала Аврил.

— По правде говоря, больше ваш, чем их. — По лицу Ноэля было заметно, что он просто жаждет им все объяснить.

Дети смотрели на отца, их лица озарял огонь камина. Они не желали слушать объяснения и обвинения в адрес других родственников, которые не выполняют свой долг. Нет, только не надо выяснения отношений в рождественские праздники!

Нужно было срочно поменять весь ход разговора, чтобы слова, которых не следовало произносить, не слетели с уст взрослых.

— Мы думали, что можно записать «Звездный путь — 4» и кратко пересказать им предысторию героев, Кирка, Спока и Скотти, — предложил Джон.

— Бабушка Бирн, возможно, будет в ностальгическом настроении и расскажет о Дракуле и Франкенштейне, — добавила Мери с надеждой.

Энн, которая уже была почти взрослой, вдруг тихо сказала:

— Им все равно некуда податься. Для них не найдется места в какой-нибудь гостинице, иначе они бы туда отправились. Так что их счастье, что у нас тут лучшая гостиница в городе.

Рождественский младенец

Перевод С. Марченко

Рассказывают, что, когда Падди Кросби[29] писал сценарий первой серии «Школы за углом», он попросил маленького мальчика рассказать ему какую-нибудь смешную историю. Ребенок набрал побольше воздуха и выпалил: «Это было в сочельник, моя сестра только вернулась из Англии, она вошла в дом и заявила: “Я беременна”, а папа сказал: “Прекрасно, черт побери, прекрасно”, и мы все засмеялись».

Когда кто-то вспоминал этот случай, Дот обычно смеялась больше других, потому что… потому что считала, что эта история про нее.

Она объявила ту же самую новость в канун Рождества. Но реакция была совсем иной. Ее отец вовсе не смеялся. Он не счел нужным изобразить улыбку даже во время свадьбы, состоявшейся чуть позже, в холодный январский день. Отец был еще не старый, но у него был стариковский взгляд на мир и черствое сердце. С другой стороны, ведь тогда были другие времена и город был такой маленький. Больше всего он винил самого себя: думал, что плохо воспитывал дочь и, как ни старался, не сдержал обещания, данного ее матери, которая умерла давным-давно.

Напрасно Дот пыталась объяснить ему, что даже самая лучшая мать не удержала бы ее от того, чтобы упасть в объятия Мартина. А то, что она носила его ребенка, делало ее бесконечно счастливой.

Отец тогда отвернулся, воздев руки к небу. Ситуация ужасная, а она радуется.

Дот смотрела на фотографию умершей матери и задавалась вопросом, была бы и ее реакция такой же. Вероятно, мама утешила бы ее. А может, и поздравила бы?

Однако глупо предаваться сентиментальным фантазиям. В маленьком провинциальном городке царили средневековые нравы. Без сомнения, спокойные глаза женщины с фотографии не остались бы такими же спокойными после той новости. Но, так или иначе, все сложилось хорошо: весной родилась красавица дочка Дара и их с Мартином брак был счастливым много-много лет. Двадцать лет. Больше, чем у большинства людей. Больше, чем у родителей Дот.

Теперь, когда Мартин умер, возвращение к отцу казалось естественным и логичным. Зачем им жить врозь в больших опустевших домах наедине с мучительными воспоминаниями?

Дара была против.

— Свободе придет конец, — предупреждала она, — и ты раньше времени состаришься в заботах о деде. Папа не захотел бы, чтобы ты похоронила себя заживо рядом со стариком, тем самым, который так несправедливо к тебе относился.

Да и разве можно сейчас, по прошествии стольких лет, изгнать из его сердца ту застарелую горечь, которая поселилась в нем после той скоропалительной свадьбы? Она сквозила в каждом его вздохе и жесте.

Дара умоляла мать не возвращаться в родительский дом:

— Он был так недоволен, когда ты сказала ему, что ждешь ребенка. Не стоит к нему переезжать только потому, что он одряхлел и не может сам о себе позаботиться.

Дот улыбнулась. Отец был бодрым старичком, сложно было даже представить себе более самостоятельного и самодостаточного человека. Они не будут мешать друг другу. Дот переедет вниз, на первый этаж Там она сможет даже давать уроки игры на фортепиано: ученики не потревожат отца, он их не услышит, и входить они будут через отдельный вход.

— Ты слишком много о нем думаешь, — ворчала Дара. — Помяни мое слово, из этого не выйдет ничего хорошего.

Но все шло отлично. Они прожили бок о бок много лет. Дедушка вел активный образ жизни: все время заседания каких-то комитетов, встречи с друзьями и маленькие выходы в свет.

Время шло незаметно. Дара появлялась и исчезала из их жизни. Смеялась, приводила с собой друзей, много друзей. Но мужчины, единственного друга, который пришел бы и остался рядом с ней, все не было. Замуж она не собиралась. А Дот так мечтала о внуках. Ей хотелось, чтобы ее симпатичная темноволосая дочь встретила любимого человека и создала семью. Ведь годы летят, а Дара не молодеет. Впрочем, напоминала себе беспокойная мать, дочка сама знает, сколько ей лет, и вряд ли ее порадует, если кто-то станет указывать ей на это.

Поэтому Дот старалась быть всегда веселой. Она интересовалась новыми друзьями дочери, ее новыми планами, начинаниями, хобби и успехами в работе. Дара, молодая женщина с маленькими темными глазами, радость и свет в окошке для матери, по-видимому, была акулой финансового рынка. Она выносила суждения о том, что происходит на биржах Токио и Нью-Йорка, с той же легкостью, с какой ее родители рассуждали раньше о музыкальных экзаменах своих учеников, а дед — о делах приходского комитета.

Как же они с Мартином трудились, чтобы у их единственной дочери было все самое лучшее, со вздохом вспоминала Дот. И она, и муж специально ездили за много километров в школу, где хорошо платили, — добирались долго, на двух автобусах, в дождь и снег. Они брались учить бездарных детей в угоду их амбициозным родителям, вбивали в них гаммы и пьесы — безрадостное занятие, длившееся часами. В семье никогда не было машины, даже когда они уже могли себе это позволить. Нет, пусть лучше у них будут сбережения на всякий случай. Вдруг Дара захочет получить степень магистра в Америке, тогда эти деньги могут понадобиться.

Родители Дары никогда не жалели о том, что жили именно так. Мартин и Дот не могли нарадоваться на свою дочь. Они простили деду то, что он продолжал покачивать головой: дескать, его жизнь и жизнь Дот пошла наперекосяк. Он продолжал думать, что семейные ценности поруганы и они все покрыли себя несмываемым позором. Таким уж он был, таким было его поколение, говорили они друг другу. Этот человек помнил времена Пасхального восстания[30], еще до того, как Ирландия получила независимость. Стоило ли ждать, что он поймет современных людей?

В Рождество Дот всегда радовалась, что между ними не было холодка: они по-прежнему близки и привязаны друг к другу. С этими мыслями она взялась украшать старый дом, как делала это всегда, сколько себя помнила.

Дот надевала высокие сапоги и шла по мокрой дорожке вдоль ограды сада, срывая длинные плети плюща. Каждый раз она хитро завязывала широкую красную ленту и развешивала везде крупные банты. Когда был жив Мартин, они привозили сюда много рождественских открыток, чтобы дом выглядел более празднично. Дот вспоминала праздники, когда Мартин разрезал индейку, перед ее мысленным взором прошли чередой двадцать таких рождественских дней и еще вереница других — тех, что были до замужества или после смерти Мартина. Все они сложились в единую картину — все те же красные ленты, тот же плющ. Менялось только лицо Дары, она росла, взрослела, теперь уже даже была зрелой. В прошлом году она казалась какой-то задерганной и усталой, но убеждала мать, что здорова и счастлива. Дот понимала, что не следует совать нос в дела дочери. Она не осмеливалась давать ей советы. Да и что может посоветовать женщина средних лет, учительница игры на фортепиано, яркой и уверенной в себе восходящей звезде финансового рынка?

Отец Дот для довершения картины притащил в гостиную вялую, давно всеми забытую пальму в горшке. Вид у нее был далеко не свежий, но ему она нравилась.

— Я подумал, может, это сгодится. — У него появились какие-то новые интонации в голосе. И в то же время он был верен себе — никаких сомнений в собственной правоте. Его убеждения непоколебимы, включая и то, что растения нужно ставить в темное место.

— Да, здорово, я сейчас украшу ее лентой, — сказала Дот.

Она осторожно опрыскала ее листья декоративным блеском. «А что, выглядит роскошно!» — подумала она с радостью. Может быть, именно так им с Мартином следовало распорядиться своей жизнью: открыть цветочный магазин, а еще изготавливать искрящиеся рождественские безделушки, вместо того чтобы учить детей, лишенных слуха, играть на пианино. Она улыбнулась этой мысли. Дот не слышала, как тихонько открылась дверь.

В дом вошла Дара, вернувшаяся из какого-то прекрасного далека. Из другой страны? А может, с другого континента?

Мать и дочь сидели у камина и беседовали, как старые добрые друзья. Дара рассказала о том, как ужасно спешила на самолет, а потом о пробках, толпах, магазинах. При упоминании магазинов она вскочила и вскрыла какой-то сверток В нем был красивый красный шелковый жакет для матери.

— Неужели… — Дот стояла ошеломленная. Это была дизайнерская вещь. Наверняка известный модельер создал ее для женщины помоложе, не для такой, как Дот.

Но глаза дочери горели.

— Когда я его увидела, — начала она, — он напомнил мне алые ленты и чудесные рождественские праздники здесь, дома.

Дот смахнула слезы умиления и примерила жакет. Нет, она вовсе не выглядит как женщина средних лет. Он прекрасно сидит! Дот с восхищением уставилась на свое отражение.

В зеркале она увидела лицо Дары. В нем было что-то необычное. А может, все дело в том, что это отражение? Мать обернулась: точно, что-то не так Дара явно собиралась ей что-то сообщить.

— У меня есть рождественская новость, — сказала она.

Сердце Дот замерло.

— Что такое?

— То же самое, что ты когда-то сообщила деду много лет назад, — ответила Дара.

На дворе уже другая эра. Эта девушка держится гордо и уверенно. Она счастлива, потому что ее рождественские новости будут встречены с восторгом. У нее нет сомнений, что ребенок окажется желанным для всех.

Дот обняла дочь, она погладила ее темные волосы и заплакала от радости.

— Но расскажи же мне о нем! Когда мы с ним познакомимся? Когда вы поженитесь?

Дара отстранилась.

— Ах, мама, я не собираюсь замуж и вообще…

— Нет-нет, ничего, — поспешила успокоить ее Дот. Ей так не хотелось испортить момент, спугнуть рождественское чудо.

— О браке никогда не было речи. Я имею в виду, что я не планировала выходить замуж, — продолжала Дара.

— Понятно, — отозвалась Дот, хотя на самом деле было непонятно.

Они сидели у огня. Дот держала дочь за руку. Как здорово, что в следующем году с ними будет еще один человечек. Малыш, с интересом разглядывающий все вокруг и улыбающийся лампочкам и лентам.

Нет, Дот не будет сейчас спрашивать про мужчину, который, с одной стороны, является отцом этого ребенка, а с другой — не был и никогда, вероятно, не будет включен в планы, связанные с его появлением. Но когда-нибудь она все-таки спросит, почему же дочь не желает думать о браке. А сейчас нужно найти правильные слова и верную интонацию, чтобы сообщить новость отцу. Надо помочь ему понять то, чего она сама не понимает.

В дверь постучали. Дара вскочила со стула.

— Дедушка! — Она обняла его, как обычно, и воскликнула: — У меня будет ребенок!

— Ну и отлично! Какая великолепная новость, — промолвил он. — Надо бы выпить шампанского по этому поводу. Что скажешь, Дот?

Дот посмотрела на них с изумлением. Где же его ледяной тон? Ну ладно, подождем, он еще не дослушал историю до конца. Сердце ныло от тяжелого предчувствия: эта первая, столь неожиданная реакция обязательно пройдет и на смену ей придут другие эмоции.

— Но я не собираюсь выходить замуж и вообще заводить обычную семью, — продолжала Дара. — Я еще не готова остепениться, ясно?

Она посмотрела на него с твердым убеждением, что он сумеет понять непостижимое. Но отец Дот, казалось, понимал в двадцать раз лучше, чем много лет назад.

— Я думаю, это очень разумно с твоей стороны. Надо сказать, ты всегда была очень неглупой девочкой. Дот, ты вроде говорила, что нальешь нам немного шампанского, чтобы отметить это событие. Или ты до конца праздников так и будешь стоять здесь с открытым ртом и выпученными глазами?

Об авторе

Мейв Бинчи родилась в Дублине в 1940 году. По профессии — историк. С 1969 года вела колонку в газете «Irish Times», и ее остроумные статьи пользовались большим успехом у читателей. Первый роман Бинчи, «Зажги грошовую свечу», вышел в свет в 1982 году. С тех пор она написала более десятка романов и рассказов и несколько пьес. Произведения Бинчи популярны во всем мире. Телеспектакль «Глубоко скорбим», поставленный по ее пьесе, получил целый ряд престижных наград, в том числе и приз Пражского кинофестиваля; романы, как правило, становятся бестселлерами, многие из них экранизированы, а их автор не раз получала премии британских книгоиздателей. Три романа Бинчи вошли в пятерку лучших книг, изданных в Ирландии в XX веке. В чем же секрет писательницы? Мейв Бинчи рассказывает о простых людях, живущих в небольших ирландских городках; она создает яркие, удивительно живые характеры, и просто невозможно оторваться от ее романа, не дочитав до конца и не узнав, как сложатся судьбы героев. А закончив одну книгу, снова хочется встретиться с писательницей и ее персонажами на страницах уже другой…

Список копирайтов на отдельные произведения

Affair Before Christmas copyright © Maeve Binchy 2001

The White Trolley, The Feast of Stephen copyright © Maeve Binchy 1998

Miss Martins Wish, How About You? (originally published as The Hard Core), Christmas Present, The Christmas Baramundi, Travelling Hopefully, The Christmas Child copyright © Maeve Binchy 1995

A Typical Irish Christmas…’ copyright © Maeve Binchy 1994

The First Step of Christmas copyright © Maeve Binchy 1991

This Year It Will Be Different copyright © Maeve Binchy 1990

Christmas Timing copyright © Maeve Binchy 1989

Pulling Together, The Best Inn in Town copyright © Maeve Binchy 1988

The Civilised Christmas copyright © Maeve Binchy 1986

The Ten Snaps of Christmas copyright © Maeve Binchy 1985

A Hundred Milligrams, Season of Fuss, What Is Happiness? copyright © Maeve Binchy 1984

Мейв Бинчи — знаменитая ирландская писательница, произведения которой не раз возглавляли списки мировых бестселлеров.

Ее романы и рассказы — прекрасное чтение для всех, кто мечтает отдохнуть наедине с любимой книгой, погрузиться в уютный мир героев, которым сопереживаешь с первых страниц. Книги Мейв Бинчи — лучший подарок поклонникам английского романа в духе Розамунды Пилчер и Джудит Леннокс.

В этой книге собраны рождественские истории, написанные Мейв Бинчи в лучших традициях английской литературы.

В рождественские дни — сказочное время, когда воздух пропитан любовью и счастьем, — житейские проблемы обостряются, грозя разрушить идиллию. Но добрый семейный праздник творит чудеса, и герои находят в себе силы оставить все плохое в уходящем году и начать жить по-новому.

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Примечания

1

Рождественский календарь, или адвент-календарь — картонный календарь или просто открытка с окошками, отмечающими, сколько дней осталось до Рождества. — Здесь и далее примеч. пер.

(обратно)

2

Рождественские песни «Младенец, сын Марии» и «Маленький барабанщик».

(обратно)

3

Коктейль со сливками на основе бренди. По одной из версий назван в честь королевы Англии Александры, жены Эдуарда VII, по другой — в честь русского царя Александра II.

(обратно)

4

Крис (от англ. Christmas) — Рождество; Ноэль (фр. Noël) — французское название Нового года.

(обратно)

5

«Я позвонил, просто чтобы сказать, что люблю тебя».

(обратно)

6

«Белое Рождество».

(обратно)

7

Знаменитая ирландская фольклорная группа, основанная в 1960-е годы. Лауреат премии «Грэмми».

(обратно)

8

Праздник второго дня Рождества во многих католических и протестантских государствах.

(обратно)

9

Британская писательница, один из наиболее активных лидеров феминизма XX века.

(обратно)

10

В Великобритании существует рождественская традиция: влюбленные целуются под омелой.

(обратно)

11

День подарков (англ. Boxing Day) — второй день Рождества в Великобритании, он же День святого Стефана.

(обратно)

12

Железка, или девятка, или шмен-де-фер — азартная карточная игра, разновидность игры баккара.

(обратно)

13

Популярный бар в Америке, а также название книги Марион Кейс.

(обратно)

14

Район г. Сиднея (Австралия).

(обратно)

15

Итальянская лепешка.

(обратно)

16

«Мальчишка Дэнни» — старинная ирландская баллада, неофициальный гимн Ирландии.

(обратно)

17

Пригород Сиднея.

(обратно)

18

Знаменитая американская актриса и певица, с триумфальным успехом выступавшая на Бродвее.

(обратно)

19

«Тихая ночь, святая ночь» — старинный рождественский гимн.

(обратно)

20

Теодора Фитцгиббон — известная современная английская писательница, автор многих книг по кулинарии, в том числе классических сборников рецептов английской и ирландской кухни.

(обратно)

21

В странах с англосаксонской системой образования избирается из школьников выпускного класса для представления интересов учеников в школьном совете и в местной общине.

(обратно)

22

Малонаселенные земли внутри Австралийского континента, в основном красная пустыня.

(обратно)

23

Традиционная католическая молитва, читаемая по четкам.

(обратно)

24

Фокс (англ. fox) — лиса.

(обратно)

25

Парнелл Чарльз Стюарт — ирландский политик, основатель и лидер Ирландской парламентской партии.

(обратно)

26

В ходе Второй мировой войны, 6 июня 1944 года, англо-американские войска высадились на побережье северной Франции, в Нормандии. Этой операции, детали которой были спланированы до мельчайших подробностей, предшествовала очень тщательная штабная подготовка.

(обратно)

27

Популярная музыкальная передача.

(обратно)

28

В Британии на Рождество взрывают хлопушки, внутри каждой из которых лежит бумажка с короткой шуткой.

(обратно)

29

Популярный ирландский сценарист, автор радио- и телешоу «Школа за углом».

(обратно)

30

События Пасхальной недели 1916 года, восстание ирландцев против власти Великобритании.

(обратно)

Оглавление

Первый шаг

Десять кадров

Желание мисс Мартин

«Лесные поляны»

Рождественский тест

Рождественский подарок

Полоса невезения

Стефанов день[8]

Цивилизованное Рождество

В одной связке

Сто миллиграммов

Морской окунь

В этом году все будет по-другому

Нелепая измена

Праздничная суматоха

«Типичное ирландское Рождество…»

Путешествуя с надеждой

Что такое счастье?

Лучшая гостиница в городе

Рождественский младенец

Об авторе

Список копирайтов на отдельные произведения Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg