«Наследник раджи»

Наследник раджи (fb2) - Наследник раджи 939K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Автор Неизвестен

Наследник раджи

Пролог

Гумилькундский раджа лежал при смерти.

Хотя еще утром он, по обыкновению, вышел из дворца, чтобы пройтись по полям, в которые его неусыпными заботами превратилась раньше не знавшая плуга равнина, и посетить рынки, возникшие благодаря его щедрости. Рука убийцы поразила правителя, когда он шел пешком по улицам своего города, окруженный верноподданными. Злодей даже не пытался бежать, но смертельно раненный повелитель не велел трогать его, и преступника отвели в тюрьму. Дорогой злоумышленник проговорил только:

— Раджа был феринджи (англичанин). Он хотел искоренить нашу религию и наши обычаи, хотел отдать нас во власть иностранцам.

Служители раджи, плача и охая, перевязали, как умели, рану и перенесли правителя во дворец; кто-то побежал к английскому резиденту за доктором. Раненый не противился, зная, что все это принесет утешение приближенным, которые просто обожали своего повелителя, но чувствовал, что смерть близко.

Когда было сделано все, что может сделать наука и привязанность окружающих, раджа попросил оставить его одного. Покушение было утром, а теперь наступал вечер. Лучи заходящего солнца, падая через небольшие стекла в мраморной резьбе окон, словно бы усыпали каменный пол драгоценными каменьями, а среди комнаты высоко бил фонтан. Укутанный в роскошные шали и обложенный подушками, правитель лежал на арабском ковре. Несмотря на отпечаток страдания, лицо его сохранило красоту и величавость, черты поражали благородством.

Возле умирающего стоял тюрбан, украшенный драгоценными камнями, а на лакированном подносе — золотой кубок, алебастровая шкатулочка и серебряный колокольчик.

Грустно улыбаясь, гумилькундский властелин протянул руку к кубку, но не смог поднести его к губам и позвонил. Тотчас вошел один из слуг, толпившихся у дверей.

— Хусани, позови Чундер-Синга.

Минуту спустя к радже подошел высокий мужчина в белой одежде и красном тюрбане. Он опустил голову, чтобы скрыть полные слез глаза.

— Наконец господин позвал меня! — слегка упрекнул вошедший.

— Я устал. Дай мне пить.

Чундер-Синг приподнял раджу и поднес к губам своего господина кубок.

— Почему это не эликсир жизни? — пробормотал он сквозь слезы.

— Твои слова заставляют меня вспомнить о прошедшем, — грустно улыбнулся в ответ раджа. — Эликсир жизни! Помнишь, как мы в молодости выискивали в древних арабских рукописях секрет его приготовления? Мы желали прожить не один век, используя опыт во благо человечества. Мечтали создать новое счастливое общество, где царило бы правосудие.

— Да, это были мечты! — вздохнул Чундер-Синг. — Но желал бы я еще раз помечтать так.

— Ты говоришь — мечты? — повторил умирающий. — Мы оба знаем, что бессмертны. Зачем же после этого эликсир жизни? Если я умру видимой смертью и завтра вы отнесете мое тело на костер, я тем не менее буду жить…

— Но не с нами! — воскликнул Чундер-Синг, падая ниц на мраморный пол.

Голос раджи вывел его из оцепенения.

— Ты ошибаешься! Встань, и я тебе скажу нечто, что заставит тебя подпрыгнуть от радости. Я думал, что это существование будет для меня последним, так как я мудро прожил: побеждал похоть и страсти и работал на общее благо, не ища награды. Два года назад незримые существа сказали мне: «Брат, дверь открыта». — «А народ мой войдет в нее вместе со мной?» — спросил я. На мольбу не последовало ответа, небо не разверзлось. Но однажды я услышал, как незнакомый голос произнес слово жертва. Я ужаснулся. Прошло несколько дней и ночей. «Довольно, — воскликнул я наконец, — я согласен перенести еще одно существование в этом мире, лишь бы мой народ жил!»

Чундер-Синг содрогнулся.

— Выслушай меня до конца. За морями, на далеком острове, откуда вышел мой дед, живет молодой человек, считающий своей родиной Запад, но в его жилах течет наша кровь. В него-то мне приказано вселиться, чтобы в его образе вернуться в мой город, к моему народу. Когда я закрою глаза и это тело обратится в пепел, поезжай за этим молодым человеком и будь ему верным другом, как был мне.

— Но как узнать его?

— По знаку, который укажет моего наследника. Завещание хранится в Англии, и в нем ты найдешь все необходимые указания. Пойми меня: пока этот молодой человек будет жить в своей стране с родными, ты не должен открывать ему ничего. Но когда он решится приехать сюда, ты станешь его слугой и опорой… Возьми эту шкатулку — в ней золото и мои наставления… Позвони три раза в колокольчик.

Чундер-Синг повиновался. Комната наполнилась плачущими слугами. Но лишь раджа поднял руку, воцарилось молчание, и все пали ниц, готовясь выслушать последние слова повелителя.

— Дети мои, — начал он едва слышно, — высшая власть, творящая свою волю на небе и на земле, велит мне покинуть вас на некоторое время. Но я вернусь. До тех пор вами будут управлять главные начальники страны. В затруднительных случаях им поможет английский резидент, с которым я виделся сегодня. Будьте все свидетелями, что я передаю эту шкатулочку моему верному министру Чундер-Сингу. Хусани, мой носильщик, сохранит золотой кубок и тюрбан. Я обо всех вас вспомнил в своем завещании. Мое желание — чтобы дворец содержался в обычном порядке до возвращения вашего повелителя. Прощайте, мои верные слуги! Благодарю вас за привязанность. Жить мне осталось недолго. Прошу вас, из любви ко мне, удалиться в тишине.

Подавленные рыдания были единственным ответом. Один за другим все вышли из комнаты, бросая последний, полный обожания взгляд на умирающего. Около повелителя остались только Чундер-Синг, молочный брат раджи, и Хусани.

Переводя нежный взор с одного на другого, раджа прошептал:

— Чундер скажет все моему Хусани.

И нить жизни прервалась.

I. Наследник

В то время когда умирал раджа Гумилькунда по имени Биражэ Пирта Рай, в хорошеньком домике на берегу Темзы, близ одного из главных городов графства, жила вдова с сыном. М-с Грегори была не стара и сохранила следы былой красоты. Ее сыну Тому только что исполнился двадцать один год. Это семейство оставалось загадкой для соседей. Том гибкостью стана, смуглой кожей, большими черными глазами походил на уроженца Востока и совершенно не был похож на мать — полную, спокойную и покладистую блондинку.

Поговаривали, что в прошлом этих людей есть какая-то тайна. Между тем все знали, что м-с Грегори воспитал в Индии дед, сэр Антон Брэсебридж, один из тех знаменитых генералов, военные таланты и политический гений которых создали обширную империю, охватывающую теперь весь Индостан. Ее отец в свою очередь отличился на службе Индийской компании, а муж, капитан Грегори, пал в одном из тех походов против туземцев, которые остались незамеченными в Англии. Никто не допытывался о деталях ввиду видимого нежелания м-с Грегори говорить об этом. Подобная сдержанность особенно бросалась в глаза, поскольку обычно вдова была очень общительна и даже становилась болтливой, если речь шла о ее Томе, о хозяйстве или чужих делах. И лишь когда заходил разговор об Индии, губы ее смыкались. Но эта женщина была очень приятной соседкой и давала прелестные вечера, поэтому все принимали приглашения и не ворошили ее прошлое.

Прибытие в Сёрбитоун генерала сэра Вильфрида Эльтона с семейством стало новым поводом для разговоров. Открылось, что Эльтоны и Брэсебриджи — давние друзья, и все ждали какой-нибудь новой информации. Однако надежды не сбылись: генералу некогда было сплетничать; леди Эльтон, добрая и застенчивая дама, вся поглощенная семейной жизнью, сошлась с одной только м-с Грегори, а юные дочери четы Эльтон или ничего не знали, или не хотели ничего говорить.

Здесь начинается наша история.

Том Грегори, достигший как раз в это время совершеннолетия, стал именно таким, каким обещал быть с детства. Он был очень красив, но в нем не было ничего англосаксонского. Воспитание молодой человек получил превосходное. По совету друзей и особенно старика м-ра Черри, поверенного в делах трех поколений Брэсебриджей, м-с Грегори отправила сына в Итон, а затем в Оксфорд, где он блистательно окончил курс. Предполагали, что издержки на дорогое воспитание должны были несколько расстроить состояние вдовы, а Том между тем отказался выбрать одну из профессий, считавшихся тогда единственными достойными джентльмена: он не стал ни священником, ни офицером, ни юристом. И мать не протестовала.

— Оксфорд сделал из него англичанина! — говорила она, к великому удивлению всех знакомых.

Однажды наконец Том сам заговорил с матерью о будущем:

— Я хочу иметь профессию, чем-то заниматься. Будь я богат, я пошел бы в дипломаты. Теперь я стану архитектором.

— Будешь строить дома? — воскликнула мать растерявшись.

— Дома, школы, соборы — все, что представится. Это полезно, и вместе с тем ум наполовину свободен.

М-с Грегори была не вполне согласна. Ни в семье Брэсебриджей, ни среди Грегори не было ни одного архитектора. Но Том не уступал и даже не хотел советоваться ни с кем.

— Пусть это будет между нами, — говорил он матери. — Во всяком случае, я не буду терять времени. Каждое новое знание — лишняя сила. Если окажется, что я ошибся в выборе, то никогда не поздно избрать более «благородную», как вы говорите, профессию, а пока поживем вместе.

Вместе! Это было главное, и м-с Грегори уже не нашла в себе силы возражать долее.

— В конце концов, ведь этот вопрос касается прежде всего тебя лично… а ты… не похож на других. В худшем случае…

Но вдруг она оборвала себя, будто спохватилась, что чуть было не выдала тайны.

Разговор этот состоялся весной, и где-то в это же время генерал Эльтон, получивший годовой отпуск, купил восхитительный коттедж по соседству со своей старинной приятельницей м-с Грегори. Их соседство, несколько смутившее вдову вначале, внесло большую перемену в ее жизнь. Она подружилась с леди Эльтон, и эта дружба, при всей прелести новизны, во многом опиралась на прошлое. Пять дочерей генерала, в возрасте от семнадцати до двадцати двух лет, оживляли однообразное существование м-с Грегори. Их отец, большой любитель садоводства, заходил каждый день справиться о здоровье соседки и взглянуть на ее розы и клубнику. Том каждое утро уходил в город и возвращался к вечеру. Ко всеобщему удивлению, эта жизнь, казалось, нравилась ему. Молодой человек увлекался своей профессией или, скорее, своим искусством. В свободное время он катался в лодке по Темзе, или гулял по саду матери, или отправлялся пить чай к леди Эльтон, где часто встречался с Вивиан Лей, хорошенькой и эксцентричной девушкой, тетка которой, леди Уинтер, считалась самой знатной особой в околотке. Часто Том предпринимал также прогулки по берегу реки то с Вивиан, то с Грэс Эльтон.

Вернемся к тому достопамятному июньскому дню, с которого начинаются все последующие события. Погода стояла великолепная, и молодой Грегори оставался в городе как можно меньше. В этот день юноша вернулся очень рано. Мать его была у Эльтонов. Молодой человек переоделся и вышел в сад с книгой — томом стихотворений Кольриджа, который открылся сам собой на чудном отрывке «Кублайхан». Том два раза перечел его и задумался.

Вдруг юноша услышал взволнованный голос зовущей его матери.

— Что, мама? Я собирался встречать вас…

— Я тебя ищу… тебе письмо.

— Письмо?.. Как будто важное… синяя бумага и черная печать.

— Да, и мне оно показалось странным. Распечатай его скорее.

— Войдем в комнату, — ответил Том.

Перед гостиной была хорошенькая веранда, вся уставленная цветущими растениями.

Том сел в кресло и распечатал письмо. М-с Грегори, не спускавшая глаз с сына, заметила, что он покраснел. Вдове казалось, что сердце готово разорваться. Сын посмотрел на нее со странным выражением.

— Вы знали, мама?

Глаза его необычайно блестели.

— Что такое?.. Что случилось?

Женщина схватила юношу за руку. Он засмеялся, но смех показался натянутым.

— Что такое? Не смотри на меня так! Мне кажется, что прошлое воскресает. Том, говори же!

— Милая, — сказал Том, — я испугал вас, и это нехорошо. Но мне кажется, что все это сон. А между тем м-р Черри деловой человек, он не мог ошибиться… Что с вами, мама?

— Ничего… ничего… говори скорей… Ты сказал, м-р Черри? Письмо от него?

— Прочтите сами. Я что-то не возьму в толк.

Женщина схватила письмо, пробежала его глазами, закрыла лицо руками, будто ослепленная сильным светом, и с радостным криком бросилась на шею сыну.

II. Генерал

Генерал Эльтон, красивый, стройный мужчина, с седеющими волосами, был настолько близким знакомым семейства Грегори, что мог входить без доклада. Он часто проходил через сад и, не застав м-с Грегори в гостиной, возвращался домой, чтобы наведаться вторично попозднее. Дружба этого человека была честью. Все в Сёрбитоуне знали, что, при чрезвычайно простых манерах и замечательной приветливости, Эльтон слыл одним из выдающихся военных, занимавших высшие должности. Держал он себя по-военному, и, несмотря на внешнее добродушие, было очевидно, что этот человек не позволит шутить с собой.

— Я пришел не вовремя?.. Жена говорила мне это, но ведь мы такие давнишние друзья… Неужели вы, мой старый друг, так мужественно перенеся все невзгоды, спасуете теперь, когда счастье стучится к вам в дверь?.. Поздравляю вас, Том! Весть, не знаю какими путями, дошла до моего клуба… Я знал всю вашу семью, и можете себе представить, как заинтересовался. Я зашел к м-ру Черри, чтобы узнать от него, насколько правды во всем, что рассказывают… Завещание раджи будет обнародовано завтра.

Генерал сел, поставив возле себя палку и положив на стул соломенную шляпу. Взгляд его переходил с матери на сына.

— Я не видал людей страннее вас!.. Вам, м-с Грегори, кажется, нечего особенно удивляться… Сколько лет вы не видались с вашим двоюродным братом раджой?

— Я даже не решаюсь счесть, — ответила женщина, сделав усилие.

— Вы переписывались с ним?

— О нет! И именно поэтому все так необычайно. Конечно, я могла предвидеть… догадываться…

— Что он вспомнит о вас?

— Хотя, право, не знаю, почему бы ему вспомнить… Родство наше самое отдаленное! Мой отец и отец раджи гумилькундского были сводными братьями… Если бы не упрямство деда, сэра Антона… Я никогда не могла понять, что ему вздумалось жениться во второй раз…

— Не случись этого, и вас не было бы на свете, — заметил генерал смеясь. — Но знаете ли вы какие-нибудь подробности об этом состоянии? О богатстве вашего родственника ходили самые фантастичные рассказы. Уж одно то, что недавно в его владениях открыты рубиновые копи! Столица его слывет маленьким чудом. Тому предстоит стать его преемником?

— О нет, нет! В завещании нет никаких условий, как пишет нам м-р Черри.

— Тем лучше! В таком случае Гумилькунд войдет в состав земель Ост-Индской компании… Ну, Том, очнитесь же наконец!

— Все это так необыкновенно, особенно для человека, который, как я, не знает ничего о своей родне. Одно я могу сказать утвердительно: если приму какие-либо обязательства, выполню их до конца.

— Ни о каких-то обязательствах нет и речи! — воскликнула м-с Грегори, заламывая руки. — Генерал, скажите вы ему это! Получив по завещанию состояние, он вовсе не обязан стать раджой.

— Само собой разумеется, хотя он, кажется, создан для подобного сана. Слушайтесь советов матери, Том! У нее здравого смысла во сто раз больше, чем у вас… Видели вы моих девочек в лодке, м-с Грегори?

— Да, они прелестны. Грэс, видимо, поправилась, а Трикси жива, как ртуть…

— А знаете, ведь плутовка убедила меня и ее увезти с собой. Четверых старших я беру. Было бы жестоко оставлять ее одну.

— Вы везете дочерей в Индию?

— Да, правда, есть от чего прийти в ужас! Заботы раджи — ничто в сравнении с моими. Но… они добрые девушки, и я в Индии как дома. Мое бунгало в Мееруте скоро будет окончательно отделано, а на время жары я буду отправлять их в горы… Навестите мою жену, когда немного успокоитесь.

Эльтон вышел из сада, насвистывая солдатскую песенку. За калиткой его окружили дочери, и они все вместе отправились домой.

— Где мама? — спросил генерал голосом, от которого дрожали сотни туземных солдат, но который не производил никакого впечатления на дочерей.

— В столовой терпеливо ждет вас к ужину.

— Ах, боже мой! Я опоздал… Извини меня, милая, — прибавил он несколько мгновений спустя, целуя в лоб миловидную женщину средних лет, сидевшую с работой у камина.

Трикси, меньшая дочь генерала, позвала: «Ясин-Хан!» — и в комнату вошел слуга-индус, одетый в красное платье с белым и с золотом. Громадная белая чалма резко контрастировала со смуглым лицом. Слуга принес газеты и письма и положил их возле прибора хозяина.

Девушки проголодались — десять минут слышался только стук вилок и ножей. Ужин был незатейливый, но поданный изящно. Наконец генерал, распечатывая письма, обратился к жене:

— Я видел м-с Грегори и ее сына. Они оба необыкновенно взволнованы.

— Я бы вовсе не взволновалась, если бы узнала, что мне досталось большое состояние, — раздался капризный голосок с противоположного конца стола. — А как отнесся к этому Том?

— Ах да, скажи, что Том? — воскликнула леди Эльтон с нежностью в голосе. — Он мой любимец. Я так рада его счастью… конечно, не само по себе богатство счастье… но оно избавляет человека от стольких забот и дает возможность делать так много добра…

— Ты, кажется, не составила себе вполне ясного представления о происшедшем. Твой любимец стал наследником гумилькундского раджи, он становится обладателем баснословного состояния.

Леди Эльтон покраснела. Она окинула озабоченным взглядом стол, вокруг которого раздавались восклицания.

— В таком случае вполне понятны опасения матери.

— Мы удалились от вопроса, — заговорила Трикси. — Речь ведь шла о Томе, о Томе-счастливце… о Томе-красавце! Какую физиономию сделал он? У него такие выразительные глаза. Не качай головой с таким скандальным видом, Грэс! Ведь это твои собственные слова: я слышала, как ты сказала маме.

Грэс покраснела. Все другие засмеялись. Леди Эльтон попросила всех замолчать, и генерал продолжил:

— Я не такой наблюдатель, как Трикси. Мне показалось, что Том отнесся к делу спокойно. Блестели ли его глаза, я не видел и думаю, что когда вы увидите его, то не найдете никакой перемены. Все закончили кушать? Прикажите Ясин-Хану подать мне трубку и исчезните… Мне надо поговорить с мамой.

— Хотелось бы мне быть на ее месте, — недовольным тоном проговорила Трикси, но повиновалась.

III. Ночные видения

При всем несходстве характеров и внешности между сыном и матерью существовала тесная дружба. У м-с Грегори были свои слабости: нерешительность, застенчивость. Но Том не замечал их из-за материнской нежности и даже самоотверженности.

Мать обожала его. Быть может, он не осуществил всех ее надежд, но был ее сыном — сыном, которого она вырастила, воспитала и жизнь которого теперь старалась устроить как можно лучше. Правда, в последнее время бедная женщина иногда чувствовала, что Том уходит из-под ее влияния, что его ум переходит за границы ее собственного горизонта.

«Зачем Бог послал Тома, если мне суждено было владеть лишь его детскими помыслами? — думала она с горечью. — И теперь он уже не мой, скоро я его совсем лишусь».

Но юноша не знал ничего о происходящем в душе матери, и оба жили в полном согласии и доверии друг к другу.

В этот вечер молодой человек, разумеется, ожидал продолжительного разговора с матерью и надеялся, что она многое объяснит. Но у м-с Грегори, напротив, оказалась масса дел: ей необходимо было написать письмо, проверить счета. Когда сын предложил свою помощь, женщина ускользнула от него. Наконец юноша нашел родительницу в кухне настолько утомленной, что силой увел ее оттуда и водворил на диван в гостиной, где она просидела некоторое время закрыв глаза. Но по своей деятельной натуре и при настоящем возбуждении м-с Грегори не могла долго оставаться в бездействии и намеревалась снова приняться за работу. Тогда сын решился задать ей несколько вопросов. Сначала вдова уверяла, что сама знает немногим больше его. Том настаивал на своем и стал расспрашивать о радже.

— Или, может быть, вам неприятны мои расспросы? — заключил молодой человек.

— Нет, почему же, — отвечала мать краснея. — Только ведь прошло столько лет с тех пор…

— Вы помните его?.. Не расскажете ли вы мне, каков он был?

— Почему он так занимает тебя?

— Очень естественно. Он должен был знать о моем существовании и, по-видимому, думал обо мне давно… Отчего вы так побледнели, мама? Я вас обидел?

— Нет. Но я вижу, что я скоро лишусь тебя… ты уедешь так далеко… Вполне естественно, что тебе хочется узнать подробности о человеке, благодаря которому ты стал богачом. Но обратись лучше к м-ру Черри.

Благодаря врожденной деликатности Том давно научился понимать и уважать сдержанность матери. Последняя, сама хорошенько не сознавая, начала давать различные таинственные советы и предостережения. Том обещал все, и оба почувствовали облегчение, когда пробил час общей молитвы, которой обыкновенно заканчивался день в семье.

Оставшись один, юноша осмотрелся. Он страшно устал, но, чувствуя, что не сможет заснуть, вышел в сад. Скоро Том очутился на берегу реки. Здесь он бросился на траву и стал смотреть на небо, по которому пробегали легкие облака, посеребренные лучами восходящей луны.

Молодой человек не знал, сколько времени пролежал так, поглощенный прелестью ночи. Наконец он сделал над собой усилие и с некоторой гордостью почувствовал, что мог, как подобает серьезному человеку, обсудить свое положение. Он принял несколько благоразумных решений: не давать воли эгоизму и страсти к чрезмерным тратам, избегать льстецов и делать как можно больше добра.

Встав, Том пошел по дорожке и неожиданно для себя очутился у калитки в парк Эльтонов. Он вошел, сел на скамейку и предался неясным, приятным мечтам. Зачем раздумывать, к чему печалиться, когда его, по-видимому, ждет счастье? До сих пор из любви к матери Том молчал о своем чувстве. Он был еще слишком молод, не обеспечен, не имел никакого положения. Теперь все изменилось. Огромное наследство давало возможность разделить счастье с Грэс Эльтон… Юноша надеялся, что угадал… что мечты сбудутся…

Вдруг сердце сжалось от внезапной боли, как бы схваченное ледяной рукой. Том, качаясь, сделал несколько шагов и очутился на скользком скате Темзы. В странном видении показалось, что река катит кровавые волны. На противоположном берегу расстилалась песчаная равнина, а над ней небо, озаренное странным светом. Какие-то люди с бронзовыми лицами угрожающе потрясали саблями, а среди них стояла женщина в белом, с золотистыми волосами и грустным, испуганным лицом — лицом Грэс. Том тщетно пытался сдвинуться с места. Холодный пот струился по лицу.

Он воскликнул: «Грэс! Грэс!..» — и очнулся среди лужайки, поддерживаемый чьими-то железными руками. Два сверкающих серых глаза впились в него.

— Ну уж нет, милостивый государь, — раздался свирепый голос, когда молодой человек попытался высвободиться, — если вам угодно покончить с собой, то, прошу вас, не здесь…

— Это вы, генерал? — воскликнул Том.

— Да объясните же, что все это значит? Ведь я вам сто раз повторял, что можете заходить ко мне когда вздумаете. Леди Эльтон очень расположена к вам, и я также. Но для своих чрезвычайных гимнастических упражнений прошу вас избрать другое место, а не мой сад, и при этом не произносить имя моей дочери.

Он отвернулся от юноши.

— Извините, — пробормотал Том покраснев. — Я видел сон… Я не мог уснуть дома…

— Ну, хорошо, не стану слишком строго судить вас. Полученное вами известие могло вскружить молодую голову. Успокойтесь: через полгода будет казаться, что вы испокон века владеете своими миллионами. Ступайте домой и выспитесь хорошенько.

— Не позволите ли вы мне минуту поговорить с вами? Всего один вопрос!

— Невозможно. Видите, сколько растений мне принесли для осмотра до восхода солнца!

И генерал снял сюртук, засучил рукава и, закурив трубку, принялся осматривать ящики и горшки с цветами.

Том встал скрепя сердце.

Когда юный наследник ушел, генерал вздохнул с облегчением. Работа замедлилась. Он передал дела садовнику и медленно направился к дому.

— Вот в чем неудобство иметь дочерей! О, если б из пятерых четверо были сыновьями!..

Да, но которые? Это трудно решить. Говоря откровенно, генерал не променял бы ни одну из своих дочерей на целый десяток молодцов, будь они даже такие красавцы, как Том Грегори.

IV. Таинственное завещание

М-р Черри, глава фирмы «Черри и Лауренс», сидел один в своем кабинете, ожидая молодого наследника. У ног его стоял лакированный ящик с фамилией Брэсебридж на крышке; на столе лежал огромный пакет с несколькими печатями, адресованный Томасу Грегори. На пергаментном конверте стоял адрес:

«Вильяму Черри, адвокату в Лондоне. Мое завещание и последние распоряжения заключаются в этом конверте, который прошу вас — или, в случае если вас не станет прежде меня, того, кого вы укажете, — открыть после моей смерти. Ради того расположения, которое вы всегда мне выказывали, прошу вас убедительно позаботиться о выполнении моей последней воли. Биражэ Пирта Рай».

Четыре года тому назад доверенное лицо передало этот пакет м-ру Черри. Адвокат был уже стар, раджа — во цвете лет, и не думал поверенный, что ему придется вскрыть конверт. Но невероятное случилось. И когда м-р Черри в присутствии двух свидетелей вскрыл пакет, он нашел короткое, составленное по всем правилам, подписанное и засвидетельствованное завещание и конверт, который наследник должен был получить нераспечатанным.

М-р Черри уже оправился от первого сильнейшего изумления. Адвокат был очень известен в Лондоне. Его приятный голос, убедительная речь, почтенная наружность и седины внушали доверие. Рассказывали, что люди шли к нему как к исповеднику и что состояние многих знаменитых английских фамилий находилось в его руках. Никто еще не раскаялся в том, что доверился м-ру Черри; его клиенты были его детьми, он считал для себя приятным долгом покровительствовать им и руководить ими.

Уже много лет Брэсебриджи были доверителями этого адвоката. Умерший раджа был последним представителем этой семьи, так как ее английская ветвь, к великому прискорбию адвоката, угасла уже много лет назад и родовые имения перешли в другие руки. М-с Грегори, небольшим состоянием которой он искусно управлял, была последним отпрыском семьи; но со времени ее замужества, при сохранившихся хороших отношениях, влияние м-ра Черри ослабло. Поверенный сожалел, что не знал ближе сына этой женщины.

«Тяжелая ответственность для такого молодого человека, — думал он. — Дай Бог ему силы и помоги ему!»

И это были не пустые слова. М-р Черри твердо верил, что так называемая судьба находится в руках Высшего.

Доложили о прибытии Тома. Адвокат встал и приветствовал его:

— М-р Грегори, поздравляю вас! В вашей жизни грядут перемены.

— Такие большие, что я еще не верю в них… Прежде всего я должен сообщить, что матушка мне ничего не сказала. Я даже не знал, что у нас были родные в Индии. Я просил сообщить подробности, но она посоветовала обратиться к вам.

— Странно, — сказал адвокат раздумывая. — Я, как вам известно, был другом трех поколений семьи вашей матушки. Если желаете, я готов стать и вашим.

— Благодарю вас, — отвечал Том, горячо пожимая протянутую руку. — Благодарю за предложенную дружбу и надеюсь оказаться достойным ее.

В нескольких словах м-р Черри объяснил Тому степень родства между ним и раджой.

Завещание последнего было самое простое. За исключением некоторых сумм, которые он завещал своим приближенным, в том числе и самому м-ру Черри, все остальное состояние без всяких ограничений переходило к Томасу Грегори, сыну его двоюродной сестры.

— Из того, что есть еще письмо, которое я должен передать вам в собственные руки, я заключаю, что ваш родственник назначил вас своим преемником. Так как Гумилькунд уже несколько лет состоит под покровительством Англии, то в это дело может вмешаться Компания. Вы хорошо сделаете, если снесетесь с губернатором. Говорят, что лорд Дальхаузи питает особенную симпатию к Гумилькунду. Увидим.

— Какова бы ни была ответственность, которая ложится на меня, я не намерен избегать ее.

— Очень хорошо. Но прежде всего — терпение: не следует торопиться. Пока же я сообщу вам, что у умершего и в Англии есть значительное состояние, так как он посылал нам для вложений немалые суммы. Таким образом, в наших руках находится значительное состояние, которым вы можете располагать с сегодняшнего дня.

Адвокат остановился и кашлянул. Наступил ответственный момент, и старик хотел приступить к делу с подобающей важностью.

— Вы хотите еще что-то сказать мне? — спросил Том.

— Да, — торжественно ответил м-р Черри. — Всякое завещание, как я уже заявлял несколько раз, есть документ общественной важности. Закон должен обеспечивать его исполнение. Но могут быть намерения, желания, которые не считают благоразумным включать в завещание. Тогда их излагают в иной форме, доверяя наследнику их исполнение. Я думаю, именно так и поступил правитель Гумилькунда. В пакете с завещанием я нашел письмо.

— Как странно! — воскликнул Том. — Именно на это я и надеялся.

— Возьмите его с собой и прочтите на досуге. Но прежде выслушайте меня. Каково бы ни было содержание письма, оно не налагает на вас никаких обязательств перед законом. Вы постараетесь, само собой разумеется, выполнить волю умершего. Но я не могу советовать вам придерживаться буквы. Хотя двоюродный брат вашей матушки и был англичанином по происхождению, но во всем остальном он был азиат.

— Он был магометанином?

— Нет, и не буддистом, но и не христианином. Он, кажется, не имел никакой определенной религии… В последнюю минуту, однако, кто знает?.. Я хочу сказать только, что симпатии его были скорее на стороне Азии, чем Европы. Раджа был одним из величайших ученых нашего времени и знал в совершенстве языки персидский и санскрит. Он изучил Веды и Зендавесту, уж не говоря об индийских поэмах и буддийской литературе. И притом он был прелестнейший человек… утонченно вежливый. Иногда я думаю, что если бы не исходившее от этого человека обаяние, я бы энергичнее говорил ему об Истине… Теперь уж случай потерян. Простите разболтавшегося старика… Вам хочется поскорее остаться наедине с этими бумагами.

— Я просмотрю их дома. Премного благодарен. Я опять приду к вам, прочтя их, или, быть может, вы сами зайдете к нам поговорить о радже. Я готов постоянно слушать рассказы о нем.

«У молодого человека их тип, их манеры, — думал старый адвокат после ухода Тома. — Откуда у него это? Странная вещь наследственность, весьма странная!»

День клонился к вечеру, когда молодой наследник вернулся в коттедж. Матери, к счастью, не было дома. Он побежал к себе в комнату, запер дверь и с бьющимся сердцем, весь дрожа от волнения, вскрыл конверт. Когда была сломана последняя печать, юноша оглянулся и прошептал:

— Здесь как будто кто-то есть.

А между тем он хорошо знал, что совершенно один в комнате.

— Опять Галлюцинация, как прошлой ночью. Если это будет продолжаться, я сойду с ума.

Молодой человек побежал к окну, распахнул ставни. В саду, полном цветов и залитом закатным светом, не было ни души, в нем царила тишина.

Том, упрекая себя в ребячестве, снова взял письмо. Конверт раскрылся, и показалось несколько листов бумаги, исписанных очень мелким почерком. Сердце юноши билось, как молот в кузнице. Что узнает он сейчас? Он взял первый лист и, к своему великому разочарованию, не мог разобрать ни слова. На следующих — то же самое. Наконец в самом низу ему попалось нечто вроде толстой тетради маленького формата, листы которой были склеены между собой по обрезу. Юный наследник собирался раскрыть ее, когда увидал на обертке слова, написанные очень мелко, но по-английски: «Если вы не чувствуете себя способным на решение, требующее силы характера, не открывайте».

Перевернув тетрадь, Том прочел на другой стороне: «Если вы храбры и решительны, читайте без страха».

Он остановился, спрашивая себя с волнением, обладает ли качествами, требуемыми таинственным благодетелем, и какова может быть тайна, для которой нужно так много решимости.

«Мне кажется, в случае надобности я сумею действовать решительно, — думал молодой человек. — У меня, конечно, много недостатков, но…»

Ему показалось, что в комнате раздался тихий, но вполне явственный голос:

— Ошибаешься. У тебя есть необходимая скромность, честность и мужество, но покорность надо еще приобрести. Открой и читай.

В ту минуту, когда нервы Тома напряглись до крайности, шум знакомых шагов разогнал призрачные впечатления, овладевшие было им. У двери раздался стук.

— Том! — позвала его мать. — Впусти меня!

— Сейчас.

Юноша собрал бумаги, бросил их в ящик письменного стола, сказав «до вечера», и отпер дверь.

V. Грэс Эльтон

— Ты спишь, мой милый? — ласково спросила м-с Грегори. — Ты занимался?

В это время взгляд ее упал на ящик, который Том не мог запереть из-за большого числа бумаг.

— Мои дела подождут. Эти бумаги касаются наследства, м-р Черри утром передал их. Они лежали вместе с завещанием и были адресованы мне.

— Как это странно! А ты их читал?

— Нет еще. На это потребуется некоторое время.

Лицо м-с Грегори просветлело, и она сказала:

— Ну, так пусть они полежат. А тебя в зале дожидаются с поздравлением леди Уинтер с сыном.

Леди Эльтон с дочерьми Мод и Трикси явилась немного позднее; она нервничала и не знала, что говорить. Но как только увидала м-с Грегори, ее приятное лицо вдруг покраснело, и, позабыв чопорность, жена генерала и мать миллионера обнялись, как школьницы. Трикси побежала выручать Тома, который пошел курить в сад в сопровождении сэра Рижинальда Уинтера. Последний занимал молодого м-ра Грегори разговором о винах и лошадях, а тот, по выражению Рижинальда, был как истукан, смотрел перед собой и ничего не видел.

Вечер прошел весело. Уинтеры уехали рано, и, прощаясь, знатная дама пригласила хозяев к себе.

— Я написала к Вивиан, — сказала леди Уинтер сыну. — Она будет здесь завтра.

— Действительно, матушка, вы не теряете понапрасну времени. Только я не знаю, удастся ли Вивиан при всем ее искусстве повлиять как-нибудь на этого лунатика.

В коттедже после отъезда знатных гостей всем стало как-то веселее, в особенности Тому и леди Эльтон.

Между ними существовала большая симпатия, так что мать Тома даже иногда ревновала сына к своей подруге за то внимание, которое он оказывал ей. Однако в этот вечер она настаивала, чтобы леди Эльтон осталась.

— Нет, благодарю вас. Генерал, конечно, дожидается нас. Он увез Грэс кататься на лодке по Темзе.

— И хотел ехать только с ней, — прибавила Трикси, все еще сердясь. — Я уверена, что они рассчитывали поговорить наедине. До свидания, Том.

— Я, как всегда, провожу вас, Трикси.

— Прощайте, милая, — сказала м-с Грегори. — Приходите поскорее. Сегодня ночь довольно холодная, я затворю дверь. Ты, сын, можешь также со мной проститься, я что-то устала и пойду в свою комнату.

На полдороге кто-то звучным голосом окликнул идущих. Это был генерал, он с тремя дочерьми вышел встречать супругу.

— Добрый вечер, Том! Здравствуйте все. Мы так и думали, Том, что вы возьмете под свою защиту миледи.

Он взял под руку жену и свистнул, собирая дочерей — «как будто свору собак», как говорила гордая Мод, — и быстрыми шагами направился к своему дому.

Том и Грэс немного отстали от других. Юноша не знал, как ее удержать. Губы его что-то шептали, но не могли произнести ни слова. Слабый свет луны, белое платье, волосы, золотящиеся ореолом вокруг хорошенького личика, делали девушку прелестнее и, казалось, еще недосягаемее, чем когда-либо.

— Как все тихо и спокойно!

— Да, тихо, но вовсе не спокойно! Не знаю почему, но этот шум реки нагоняет на меня тоску. Мне кажется, что этот шум не перестает ни на мгновение твердить: рождение, смерть, любовь, ненависть, борьба, мучение, преступление. Это ужасно! Пойдемте! Я слышу смех моих сестер.

— Вы не можете уделить мне несколько минут? Мне столько надо вам сказать! Я не знаю, как начать…

— Не говорите! — прошептала она.

— Нет, я решился, Грэс! Я вас люблю. Я знаю, что недостоин вас, но все-таки люблю. Это кажется вам странным? Вы покоряете сердце всякого, кто только вас увидит. Мое сердце, моя жизнь — все, что у меня есть, будет ваше, если только вы захотите принять.

Том замолчал. Девушка закрыла лицо руками. Но вот она подняла голову. Боже мой! Грэс смотрела на него глазами видения.

— Мне жалко, что вы раньше не сказали этого. Вы только сегодня почувствовали, что любите меня?

— Я это почувствовал в то мгновение, как вас увидал. Но к чему этот вопрос?

— К тому, дорогой Том, что раньше это было бы исполнимо. Теперь же невозможно.

— Вы приняли бы мое предложение, Грэс?

Юноша хотел взять возлюбленную за руки, но она отняла их.

— Только не теперь, теперь слишком поздно.

— Но почему? Грэс, вы меня мучаете. Вот уже два дня, как мы, кажется, поняли друг друга. Я хотел сказать вам это раньше, но ничего не мог вам предложить. Я не был в состоянии связать вас моею бедностью. Теперь судьба моя переменилась, но я остался таким же. Если вам не нравится мое богатство, то нас никто не принуждает жить богачами. Да еще, быть может, и не я наследник этого состояния. Сегодня я должен прочесть истинную волю того, кто все это мне оставил. О, Грэс! С какой надеждой, с какой бодростью я принялся бы за это чтение, если бы вы мне дали обещание. Скажите, что вы согласны разделить обязанности, которые я должен принять в будущем.

Грэс отвернулась. Вдруг она закричала и схватила спутника за руки:

— Смотрите! Смотрите!

На несколько мгновений молодой человек оцепенел от ужаса, потом бросился бежать через парк с криками:

— Пожар! Пожар!

VI. Невозвратимая потеря

Коттедж Грегори пылал. В то время как Грэс звала отца, Том перепрыгнул через забор и очутился в цветнике, где, к великой радости, увидал мать и двух горничных в полной безопасности. Они заламывали руки. У м-с Грегори был растерянный вид.

— Слава Богу! Вы спасены! — воскликнул Том, кинулся к пылающему дому и исчез внутри.

В это время к м-с Грегори подбежал генерал.

— Успокойтесь! Пламя распространилось только по одной части дома. Мы еще можем спасти коттедж. Но как все это случилось?

— Я одна во Всем виновата: оставила на окне в передней зажженную свечку, и от нее загорелись занавески.

— Драпировки горят, как спички, об этом я сто раз говорил вам. Вот моя жена с Грэс. Так как, по счастливым обстоятельствам, вы здравы и невредимы, то идите скорее с ними к нам. Я позабочусь о Томе.

— Пойдемте, милая м-с Грегори! — настаивала Грэс.

В сад со всех сторон на помощь сбегались люди, подъехали брандмейстеры и полиция.

— Я не уйду отсюда до тех пор, пока не увижу сына в безопасности.

— Ну вот! — сказал генерал. — Посмотрите, вон он идет.

У Тома в руках был фонарь, освещавший бледное лицо. Юноша подошел и взял генерала за плечо.

— Украдены! — резко сказал он.

— Что? деньги? брильянты? Леди Эльтон, ради Бога, уведите м-с Грегори! Том, скажите-ка нам поясней, что случилось.

— Мое бюро взломано, и бумаги… мои драгоценные бумаги похищены.

— Вы уверены в этом?

— Совершенно. Ящик раскрыт и пуст.

— Взяли ли еще что-нибудь?

— Ничего. Лежавший на столе билет в сто ливров не тронут.

— Что это за бумаги?

— Я не знаю. Это еще ужаснее. М-р Черри мне их передал как последние наставления раджи, и я их должен был прочесть сегодня вечером. Но мы теряем время. Я подозреваю, что кража и поджог — дело одних рук.

— Невозможно! Я знаю, как начался пожар.

— Вы?

— Мой милый! Нельзя ли без мелодрам? Вы, пожалуй, станете и меня обвинять теперь в краже ваших бумаг. Откровенно говоря, произвела пожар ваша бедная мать свечкой, от которой загорелись кисейные занавески.

— Где моя мать?

— У меня, и она останется там некоторое время. Я не допущу, чтобы вы задали ей сегодня хоть один вопрос.

Они оказались посреди толпы. Пожарные трубы действовали, и огонь уже утихал. По просьбе генерала полиция осталась охранять выходы из коттеджа. Том, чью комнату не тронул огонь, хотел переночевать там. Оставшись один в темноте, он бросился на кровать и, прислушавшись к звуку удаляющихся шагов, заснул.

Первая мысль юноши после пробуждения была о бумагах. Думая, что ошибся, молодой человек перерыл всю комнату и, то надеясь, то отчаиваясь, наконец окончательно убедился в пропаже документов.

Том расспросил прислугу, приводившую в порядок уцелевшую в пожаре часть дома, не видел ли кто вечером поблизости незнакомцев, и, получив отрицательный ответ, отправился к Эльтонам.

Генерал, по обыкновению, пил чай в саду, под белым зонтиком, который держала служанка-индуска.

— Нашли вы свои бумаги?

— Нет, генерал.

— Вы говорите, что они важные? Как это Черри выпустил из рук такие документы?

— Они были адресованы лично мне… Это завещание человека, обогатившего меня. Я надеялся найти в них его последнюю волю, наставления.

— То есть, — сказал генерал, — они имели значение только для вас. Успокойтесь, они найдутся.

В это время вошла Грэс и сказала, что м-с Грегори хочет видеть сына.

— Мама вам советует ничего ей не говорить. Ее нервы в высшей степени напряжены, — сказала девушка, направляясь к дому.

Том нашел мать в постели, укутанную кашемировой шалью леди Эльтон. Женщина казалась спокойной. Только лицо было краснее, чем обычно, и глаза блестели.

— Я расскажу тебе, как все это случилось, — быстро сказала она, после того как Том поцеловал ее. — Проходя через переднюю, я услышала голоса, думая, что мимо идет Грэс в светлом платье, оставила горящую свечку на подоконнике и отправилась в свою комнату. У меня что-то закружилась голова, я прилегла и задремала, очнулась только от криков: «Пожар!». Слава богу, все обошлось довольно благополучно. Подумай, что бы нам пришлось испытать, если бы это случилось на прошлой неделе.

— Я бы желал этого, — у меня по крайней мере не пропали бы бумаги.

— Твои бумаги? — спросила мать дрожащим голосом. — Они сгорели, Том?

— В другой раз скажете, — вмешалась леди Эльтон.

— Не волнуйте ее, — прибавила Грэс.

Щеки м-с Грегори сделались багровыми, она впилась взглядом в сына.

— Очевидно, они сгорели, — в беспокойстве сказал Том, наклоняясь к матери. — Не волнуйтесь так, мама, иначе заболеете.

— Ах, нет! Теперь все хорошо.

Лихорадочное возбуждение женщины вдруг улеглось. Она, улыбаясь, откинулась на подушки. Том ушел, не беспокоясь о состоянии матери, но совершенно не зная, что думать об исчезновении бумаг.

VII. Дневник наследника

Биограф Томаса Грегори чувствовал большое затруднение, поскольку данные, которые легли в основу рассказа об этих удивительных и истинных происшествиях, весьма неполны и сбивчивы. Современники Тома из Сёрбиюуна вспоминали, что он старался найти пропавшие бумаги, но, потерпев неудачу, впал в апатию, из которой м-с Грегори пыталась вывести сына, предложив жениться. Ей это не удалось, и наконец, к отчаянию родительницы, юноша решился отправиться в Индию. Одно достоверно, что первой заботой Тома было окружить мать роскошью, которую можно купить за деньги. Он выстроил для нее хорошенький домик по собственноручно начерченному плану, купил экипаж и лошадей и, что было еще важнее для вдовы, дал возможность быть полезной друзьям и делать, не стесняясь, много добра. М-с Грегори чувствовала бы себя вполне счастливой, если бы не оригинальность сына, принимавшая все больший размах. До сих пор в Сёрбитоуне рассказывают о его причудах и блестящем, истинно княжеском празднике, данном на Темзе накануне отъезда.

Случайно в руки автора этого повествования попал дневник Тома, в котором, хоть и с перерывами, описаны главные события его жизни на протяжении нескольких лет. Отрывки из дневника будут лучшим предисловием к драматическим событиям пребывания м-ра Грегори в Индии.

На борту Патагонии, сентябрь, 1856

«Я последую совету и стану записывать все случающееся со мной, некоторые странные мысли и противоречивые побуждения временами тревожат меня. Со дня перемены в моем положении три месяца назад смутные ощущения постоянно сменяют друг друга, не позволяя собраться с мыслями.

Я вступаю во владение наследством раджи гумилькундского. Быть может, люди, знавшие его лично, сообщат мне что-либо о его взглядах и планах. Готовясь к этому, я изучаю восточные языки и — стараюсь побороть темную индийскую философию и религию. Теперь цель моей жизни — исполнение долга.

Перед отъездом я виделся с м-ром Черри. Он дал мне несколько советов по поводу отношений с вице-губернатором, начертил маршрут и назвал главных друзей и союзников раджи».

«Мне посчастливилось встретиться на корабле с человеком, который может помочь мне при изучении санскрита. Это чистокровный индус, Чундер-Синг, высокий красивый мужчина, спокойное достоинство и прекрасные манеры которого производят сильное впечатление. Он внимательно вглядывался в меня. Я узнал, что Чундер-Синг объясняется по-английски, и у нас завязалась продолжительная беседа. Капитан говорит, что индус небогат и с удовольствием станет давать мне уроки.

Мы в Бискайской бухте. В сильную качку на палубе остались только я да Чундер-Синг. Индус нравится мне и интересует меня все больше и больше. Это не может быть простой учитель языков: из разговора видно, что он занимает важное положение и знаком с высокопоставленными людьми. Я чувствую, что он принимает во мне участие большее, чем могло бы следовать из наших отношений».

«Я не настолько поглощен занятиями, чтобы оставаться равнодушным к окружающим. Мне очень нравится м-с Листер — очаровательная ирландка, направляющаяся к мужу-офицеру в Индию. Хоть и жизнь этой женщины омрачена расставанием с горячо любимыми детьми, которых пришлось оставить в Англии, она не поддается грусти и посвящает время заботам о других пассажирах. Так как молодая леди путешествует одна, то мне удалось оказать ей несколько услуг, а в Гибралтаре, где мы простояли день, я сопровождал ее в поездке на берег. У нас даже нашлись общие знакомые. Они хорошо знали леди Уинтер и даже встречались этим летом с матушкой. М-с Листер сообщила мне новость, поразившую меня более, чем я ожидал. Вивиан Лей, царица моего водяного праздника, вышла замуж за капитана Донкастера, невестой которого была уже больше года. Свадьба Состоялась совершенно неожиданно, накануне моего отъезда, и скоро молодые отправляются в Индию…»

Мы простояли две ночи и день в Мальте, где ходили по магазинам, накупили все для маскарада, устраиваемого м-с Листер. Во время праздника каждый должен в речи и манерах оставаться верен своему костюму. Церемониймейстером избрали помощника капитана: он единственный человек, знающий поименно всех участников маскарада. Капитан и одна из дам должны были выбрать лучшую маску…

Маскарад состоялся сегодня вечером. Я решил замаскироваться знатным индусом. Чундер-Синг любезно вызвался помочь. У него в сундуке оказался костюм раджи, украшенный драгоценными камнями. Индус одел меня, выкрасил мое лицо и руки в светло-коричневый цвет, а волосы и брови в более темный и обернул вокруг головы великолепный тюрбан. После этого дал наставление о манере держаться и научил нескольким фразам. Мало-помалу эта шутка начала производить на меня необъяснимое впечатление. Я как будто переродился, но счел бы все игрой воображения, если бы не Чундер-Синг. Сначала он словно оцепенел, но затем вдруг быстро приблизился, сияющий радостью, и, обняв меня, проговорил:

— Брат мой!

Я отступил на шаг и хотел положить конец комедии, но когда мой учитель ушел, упрекнул себя в слабости. Я — преемник и наследник раджи. Тем лучше, если мне удастся войти в роль. Вечером, послав за Чундер-Сингом, я попросил извинения за резкость и сказал, что готов надеть костюм. Когда я вышел из каюты, все уже были в сборе. Меня представили под громким индийским титулом молодой девушке, распоряжавшейся на празднике в роли Британии. Почтительно и серьезно поклонившись ей, я отошел. М-с Листер, в костюме цыганки, отделилась от группы молодежи, которой гадала. Я подозревал, что она надеялась найти в богатом индусе своего друга Тома, но, посмотрев несколько секунд на мою невозмутимую физиономию, покраснела от нетерпения и отвернулась. Помощник капитана, знавший, что раджа именно я, казался еще больше изумленным. После ужина капитан провозгласил первую награду. Я услышал свое имя, но не отозвался сразу. Раздались иронические восклицания и смех. Наконец, побуждаемый Чундер-Сингом, я будто очнулся от забытья и отвечал на поздравления.

— Он, кажется, сам не верит, что опять стал м-ром Грегори, — холодно заметила м-с Листер.

Я боюсь, она никогда не простит мне, что я обманул ее проницательность…

Мне и в голову не приходило, какие последствия мог иметь маскарад. Все мой друзья с Патагонии относятся ко мне холодно. Я спросил м-с Листер, когда буду прощен. Она раздраженно ответила, что не понимает меня.

Что значит все это? Неужели подруга-ирландка, как и все другие, действительно думает, что я замаскированный азиат? Это невозможно: ведь она знает все, что меня касается…»

«Неделя прошла в переездах. Высадившись в Александрии, мы сутки ехали по Нилу, ночь пробыли в Капро и наконец на верблюдах пересекли пустыню до Суэца, где снова сели на корабль. Теперь мы плывем по Красному морю. Мои мысли поглощены тем, что сообщил Чундер-Синг.

Я угадал: он приезжал в Англию ради меня. Раджа, ближайшим другом которого был Чундер-Синг, приказал ему незаметно сблизиться со мной. В Бомбее меня ждут его слуги и верные друзья, готовые повиноваться мне. Я в смятении: с одной стороны, доволен и благодарен, с другой — словно ощущаю боязнь, будто новой жизни суждено охватить меня всецело и я уже не буду знать прежних мирных и простых радостей».

«Теперь у меня новый друг — девочка семи лет, но на вид еще моложе. У нее нежное, прелестное личико, белокурые шелковистые волосы и серые, замечательно задумчивые глаза. Она такая маленькая, слабенькая, воздушная и бегает по палубе в красненьких башмачках, как у маленькой феи. У ее матери, болезненной, слабой женщины, не хватило силы воли, чтобы оставить девочку в Европе. Мать очень довольна ее новой причудой, а Аглая не отходит от меня. Прелестный ребенок вовсе меня не стесняет. Он появляется в моей каюте и исчезает, как луч солнца; серьезно присутствует при уроках Чундер-Синга и иногда засыпает, положив ручки в мою руку и склонившись головкой на мое плечо.

— Я люблю вас! — шептала она сегодня в полудремоте. — Не уходите от меня… никогда!

Мне хотелось бы навсегда удержать у себя эту милую девочку!»

VIII. Недовольный

Не будем приводить здесь ту часть дневника, где Том рассказывает о прибытии в Индию; упомянем только, что тотчас после высадки в Бомбее Чундер-Синг собрал вокруг молодого наследника всех старых слуг раджи — людей умных, подготовленных этим замечательным человеком. Сделав необходимые распоряжения, он отправился в Гумилькунд. Том решил ехать туда лишь после того, как изучит туземный язык и познакомится с нравами и образом мыслей населения. Для этого молодой наследник отправился путешествовать по стране.

В начале великолепной зимы 1856/57 года он выступил из Бомбея в сопровождении большого обоза верблюдов и повозок, везших все, что было необходимо для стоянок. Тому в живописной индийской столице сопутствовал большой успех, и он вез с собой рекомендательные письма ко всем английским военным и гражданским чиновникам, с которыми мог встретиться. Однако наследник раджи не рассчитывал часто пользоваться ими, думая жить главным образом среди простого народа. Хусани, носильщик покойного раджи, сделавшийся доверенным слугой наследника, был переводчиком. После долгого дневного перехода к молодому путешественнику являлись священники, брамины, нищие, отставные солдаты, лишенные земель крупные землевладельцы, и он принимал их в своей палатке, одетый в восточный наряд, иногда сам удивляясь внезапно находившему на него вдохновению, заставлявшему говорить так, будто он хорошо знал страну и ее обитателей.

Момент для английского владычества в Индии был критический. Лорд Дальхаузи, преследуя политику присоединения, увеличил владения англичан обширными провинциями, и новые губернаторы, спеша пожинать плоды своих трудов, часто одним росчерком пера решали вопросы реализации реформ, для проведения которых требовались годы. Однако, по-видимому, все еще было спокойно. Ураган, пронесшийся вскоре после этого над страной, еще не показался на горизонте. Но от людей дальновидных и имевших достаточно храбрости, чтобы заглянуть в суть дел, не скрылись многие тревожные признаки. По всей стране появились бесноватые, предрекавшие близкий конец английскому господству; паника охватила население и солдат, а в городах Пенджаба и Северо-Востока князья, права которых на царство были нарушены, с ненавистью в сердце передавали друг другу на ухо, что тирания англичан переступила всякую границу и час восстания настал.

Том Грегори встретился с одним из недовольных.

Наследник раджи намеревался провести два или три дня в Дели и разбил лагерь на некотором расстоянии от города, у подножия знаменитого памятника магометанского могущества — Кутуб Минара.

Погода стояла великолепная, несмотря на то что была середина зимы. Том посещал гробницы, храмы и дворцы города и вечером верхом возвращался в свой лагерь по равнине, отделяющей старый Дели от нового.

Однажды он замешкался дольше обыкновенного и вернулся домой ночью.

Хусани встретил его и сказал дрожащим от волнения голосом:

— Все благополучно, господин.

— Отлично. Только я умираю от голода и устал до смерти, — смеясь ответил Том.

Индус поднес к губам серебряный свисток, и в минуту весь лагерь поднялся. Улыбаясь тому, что служит предметом такого внимания, Том отправился в свою палатку, снял европейский костюм, выкупался, переоделся в азиатское платье и, плотно пообедав, сел у входа в свое походное жилище. Вокруг царствовала глубокая тишина. Сейки (конюхи) спали возле стреноженных лошадей, прочая прислуга также дремала; один только бдительный Хусани сидел позади своего господина, неподвижный как бронзовая статуя, но весь превратившийся в слух и зрение.

Луна, похожая на громадный апельсин, медленно поднималась над молчаливой равниной, и беспредельный небесный свод сверкал мириадами звезд. В воздухе неясно вырисовывались стройные «Башни победы» и очертания знаменитой мечети — некогда буддийского храма с прекрасными резными колоннами, куда приходили раджпуты со своим народом в те времена, когда победа магометан еще не осквернила этого священного места.

Том сидел в сладкой полудремоте, из забытья его вывел легкий шорох. Перед ним появилась высокая худая фигура в лохмотьях.

— Кто ты и что тебе надо? — спросил Том, вставая.

— Я вышел из мрака и вернусь во мрак.

— Войди и отдохни.

Молодой человек приподнял полог палатки.

Незнакомец колебался.

— Вы раджа Гумилькунда?..

— Я — его наследник. Ты знал его?

В эту минуту приблизился Хусани:

— Ваше сиятельство, я знаю этого человека, он был известен радже, моему повелителю. Это молодой брамин, приемный сын князя.

— Позови Ганеса, пусть он его накормит и напоит.

Том знал, что Ганес, чупросси, или домоправитель, принадлежавший к самой высшей касте, был единственным человеком в лагере, из рук которого брамин мог принять пищу. Наследник раджи вежливо попросил пришельца войти в палатку. Гость бросился на сложенные одна на другую подушки и смело осмотрелся, но его взгляд, в котором ясно читался голод, возбуждал сострадание Тома. Брамин вынул из-под своих лохмотьев кубок и тарелку — обе вещи серебряные, с богатой резьбой. Ганес, величественный брюнет, налил в кубок молока, а в тарелку положил рис, и пришелец, поклонившись головой в сторону хозяина, отвернулся и стал есть.

Когда он закончил трапезу, Том спросил его:

— Мой брат насытился?

— На сегодня. Завтра голод вернется.

— Возвращайтесь завтра и послезавтра сюда.

— Сколько дней простоит здесь ваша палатка?

— Три дня и три ночи. Потом я пойду к горам, в Непал. Быть может, в Кашмир. Но пока…

— Уходите сейчас же в горы или… станьте нашим! — сказал незнакомец, пристально глядя на Тома.

— Что вы хотите сказать?

— Я отвечу вопросом. Вы родом англичанин, но не любите свой народ?

В голосе словно бы слышалась угроза. Том изумился, но отвечал тотчас:

— Нет, люблю. К чему этот вопрос?

— К тому, что я хочу узнать… к тому, что вы — живая загадка. Вы одеваетесь по-нашему, понимаете наш язык, знаете обычаи. По лицу видно, что вы сочувствуете нам. Два раза в продолжение одного часа вы назвали меня братом, — меня, которого феринджи преследовали. Вот к чему!

— Я не чужой вашей стране. Высшее Существо, стоявшее недосягаемо высоко над вами и мною, предопределило мне принять дело, завещанное великим и добрым человеком, одним из ваших, отошедшим от нас. Он любил своих соотечественников, я уверен в этом, и я знакомлюсь с ними, чтобы в свою очередь полюбить их. Я зову вас братом потому, что мы оба созданы одним и тем же Великим Духом…

Брамин наклонил голову:

— И к Нему вернемся. Брат говорит, как мудрец.

И, не отвечая на приглашения Тома остаться или вернуться на следующий день, незваный гость удалился.

На другой день Том стал свидетелем странного происшествия. Задержавшись в лагере, он под вечер поехал в Дели и прямо направился на Чандни Чон — главную улицу города, намереваясь сделать кое-какие покупки. Сойдя с лошади и отдав повод бежавшему за ним сейку, молодой человек остановился. Перед ним тянулась по-своему красивая улица, по обе ее стороны высились деревья, а в центре струился канал проточной воды, рядом с которым разложили товары золотых дел мастера и торговцы редкостей. Был праздник, и по улицам двигалась пестрая толпа. Толстые магометане следили за Томом жадными взорами, и он уже приготовлялся стать их добычей, как вдруг услышал отчаянные крики. По улице мчался легкий английский экипаж, запряженный парой горячих пони, которыми правила дама. Под колеса экипажа попал человек с закутанными плотной тканью головой и плечами. Том бросился к нему, схватил и оттащил в сторону.

Над ним раздался звонкий голос:

— Это вы, м-р Грегори, странствующий рыцарь?

— Мисс Лей?.. Вивиан!

— Нет, м-с Донкастер.

— Извините, — я забыл, что вы вышли замуж.

— А вы зачем здесь? — спросила женщина, улыбаясь.

— Я путешествую.

М-с Донкастер, смеясь, отвернула хорошенькую головку.

— Кстати, где бедняк, которого я чуть было не задавила? Надо дать ему что-нибудь, чтоб вознаградить за перенесенный страх.

— О нет! — воскликнул Том, узнавший в нищем своего вчерашнего гостя. — Это не нищий.

— А я думала, что да. Впрочем, все эти индусы любят деньги. Возьми! Больше у меня нет с собой.

Последние слова она произнесла на местном языке, бросая бедняку рупию. Тот, пристально глядя на молодую женщину, отбросил монету ногой к группе полуголых нищих, бросившихся из-за добычи в драку. На шум прибежала полиция и стала награждать нарушителей спокойствия тумаками. Казалось, весь город поднялся на ноги.

— Вас окружат. Стешите своих пони и уезжайте скорей! — воскликнул Том.

— И не подумаю! Это меня забавляет, — ответила Вивиан.

Оскорбленный ею человек между тем встал и, плотно завернувшись в покрывало, гордо удалился, бросив на англичанку взор, полный ненависти и презрения.

— Мне еще не приходилось видеть такой прекрасный экземпляр. Кто он может быть? Как он меня ненавидит!

— Благоразумно ли возбуждать ненависть этих людей?

— Благоразумно или нет, но меня это забавляет… Однако лошади теряют терпение, а эти идиоты-сейки полумертвы от страха. Зайдите как-нибудь ко мне. Спросите в военном квартале капитана Донкастера 3-го полка, я познакомлю вас с мужем и моими змеями…

— С вашими змеями?

— Да, это презабавные игрушки. Я их привожу в оцепенение, а потом злю, и они свистят от бешенства. Особенно одна кобра великолепна, когда разозлится. Этот человек напомнил мне ее. До свидания!

Весь вечер Том не мог отогнать от себя воспоминания о молодой женщине, дав себе слово не видаться с ней, но чувствуя, что не сдержит его… Вдруг на освещенной площадке перед палаткой появилась тень вчерашнего посетителя.

— Привет брату! — сказал Том. — Пусть он войдет и отдохнет.

— Отдохнуть! — воскликнул брамин. — Отдых для людей, а я теперь только собака, пресмыкающееся, которого толкают ногой. Сжальтесь надо мной и убейте!

— Брат мой бредит! Усталость и нужда точат сердце. Подкрепившись едой и питьем, он найдет, что жизнь — драгоценное благо.

— Сегодня вряд ли ваше сиятельство думает, что говорит с мудрецом, — отвечал брамин с мрачной иронией. — Жизнь нехороша, она жестока. Взгляните на эти лохмотья, на мою худобу, на мои глаза, блестящие от голода… а меня воспитали как принца. Отец, лишенный своих наследников, усыновил меня. Я жил в его дворце, делил с ним кров и принимал участие в правлении. После его смерти ваши соотечественники не признали моих прав. Они провозгласили себя наследниками моего приемного отца. Но могут ли они быть наследниками? Могут ли они воздать его праху предписанные почести: устроить погребальное торжество, делать возлияния и приношения риса и платья, предназначенного для прикрытия зябнущей души, приносить дары священникам, чтобы искупить ее прегрешения?.. Они знают, что не могут исполнить всего этого, и пока я брожу бесприютным нищим, отец мой и его предки томятся в бездне с демонами и злыми духами.

Он замолк, задыхаясь. Жилы у него на лбу надулись, а по щекам катились горючие слезы.

Том не знал, что сказать.

Вдруг лицо несчастного преобразилось: он как будто вырос, и лохмотья его упали величественными складками.

— Я не говорю, что так будет вечно! Минута избавления приближается: она начертана на часах вечности. Господство чужеземцев погибнет в крови и огне…

— Вы сошли с ума! — воскликнул Том. — Замолчите!

Брамин бросил на него мрачный взгляд, но затем, опустив глаза, проговорил:

— Приютите меня… Дайте чего-нибудь поесть.

Позвали Ганеса. Брамин принимал все, что делалось для него, с покорностью ребенка. Когда наступила полная темнота, он встал.

— Саиб, вы спасли мне жизнь сегодня, и я не только не поблагодарил, но даже сердился на вас, так как решился умереть. Народ мой отомстил бы за меня. Теперь я передумал и благодарю вас. Быть может, наступит день, когда я буду в состоянии отплатить вам иначе. Пока же возьмите эту вещь и носите ее всегда при себе. В случае несчастья, если вам нужна будет помощь, покажите ее одному из наших и призовите того, кто теперь дает вам этот талисман. Прощайте!

Он исчез.

Том держал амулет в руке, — то был кусочек пергамента, покрытый непонятным письмом и привязанный к красному шнурку.

Скорее желая сократить воспоминание об этом происшествии, чем веря в действительность талисмана, он надел амулет на шею.

IX. Меерут и семейство Эльтон

Том приказал сниматься с места, но не объяснил никому, что побудило его принять такое решение. Рано утром караван отправился в путь. Молодой наследник в последний раз прошелся по городу и посетил могилу Гумаюна. Он вошел за укрепленную ограду, взобрался на обширную площадку, где возвышался дворец мертвых, вслушался в мертвую тишину возле веющих холодом мраморных гробниц императора и его семьи.

С высоты площадки юноша окинул взглядом зеленые поля, мирную реку, величественный минарет Джумна Мусид, купола мечети Жемчужина, красноватую ограду дворца Шах-Жехана, неясно вырисовывавшиеся в утреннем тумане, и весь обширный древний город индийских властителей, магометанских завоевателей. Этот город разоряли многочисленные восстания и завоевания, но он все еще сохранился…

Из Дели молодой человек и его спутники отправились в Меерут, важный военный пункт милях в сорока от прежней стоянки. На место прибыли вечером, разбили лагерь за городом. Том, переодевшись в европейское платье, отправился в город верхом.

Главная улица Меерута была оживленной. Наследник раджи невольно придержал лошадь, — казалось, он перенесся в Англию: увидел милую леди Эльтон, Люси и Трикси; они ехали в фаэтоне, которым правила Мод, и приветственно улыбались ему.

— Каким образом вы здесь? — воскликнул Том.

— Я не удивляюсь вашему изумлению, — ответила леди Эльтон. — Мы уехали из Европы гораздо раньше, чем предполагали, — мужа призвали на службу.

— Папа не хотел уезжать без мамы, а мама без нас, и вот таким образом мы все здесь, — объяснила Трикси.

— Где вы живете? — спросила леди Эльтон.

— В своем лагере. Уже месяц, как я живу в палатке, — это чудесно.

— Я думаю!

— Но ведь вы, конечно, навестите нас! — сказала она. — В доме одни женщины. Генерал уехал на ревизию.

— Надеюсь, что будем иметь удовольствие видеть вас у себя, — прибавила гордая Мод, еще более величественная, чем в Сёрбитоуне.

Что касается доброй Люси, то она пожалела в душе, что Грэс не на ее месте.

Грэс в это время не было в Мееруте, ее семья даже не знала толком, где она находилась. Грэс поехала в Лукно, к тетке, а оттуда планировала отправиться в Каунпор или Агру к знакомым. Надеясь получить известие о ней, Том прожил две недели в Мееруте. Ему было приятно хоть на время забыть заботы и превратиться в прежнего Тома, дразнившего Трикси, поднимавшего на смех за нарочитую важность Мод, обожавшего леди Эльтон и влюбленного в Грэс.

Генерал вернулся в Меерут два дня спустя после приезда Тома, вполне довольный результатами ревизии.

— Теперь в моде критиковать наше туземное войско, но это нелепо. Нельзя вообразить лучшей дисциплины, в этом наша сила.

— Ну а если в это войско проникнут фанатики? Их много бродит по стране, мне приходилось встречаться с ними.

— А вы думаете, что мне за тридцать лет службы в Индии не приходилось встречаться с бесноватыми? Восток — теплица, где они родятся сотнями. Но что могут эти несчастные наговорить солдатам, чтобы побудить их следовать за собой? Предложить деньги? У них их нет. Грабеж? У наших людей довольно здравого смысла, чтобы понять, что насилие не может быть продолжительно. И не говорите, чтоб у них не было чувства чести. У меня служили джемадары, устоявшие перед искушениями, перед которыми не устояли бы многие англичане.

Молодому человеку показалось, что генерал старался убедить себя. Но он не решался составить окончательного мнения. Однако события следующих дней подтвердили подозрения. Вернувшись с прогулки, все общество собралось на веранде, когда вошел генерал, весь багровый от негодования.

— Прочтите! — сказал он, ударив кулаком по газете.

По знаку леди Эльтон, привыкшей к таким вспышкам, Том взял газету, между тем как генерал ворчал: «Дурак! Столько шуму из-за пустяков!»

Речь шла о знаменитом происшествии в Дум-Думе, близ Калькутты. Один рабочий попросил напиться у синая. Последний принадлежал к высшей касте и отказал, опасаясь, что нечистые губы осквернят его стакан. Рабочий ответил обидчику, что недолго ему оставаться в этой касте, так как англичане употребляют для приготовления патронов коровий и поросячий жир, — жир животных, употребление которого браминами считается святотатством. В статье говорилось, что слух об этой истории распространился повсюду и если не будут приняты надлежащие меры для успокоения туземных войск, то могут быть серьезные последствия.

Генерал снова вспыхнул. Зачем так раздувать пустую ссору? Он знал войска и готов был вручить им свою честь и жизнь. Когда Эльтон успокоился, он извинился перед домочадцами за излишнюю горячность и попросил их не беспокоиться.

Они, впрочем, и не думали тревожиться. Насмешница Трикси не преминула заметить, что волновался из-за того только отец. Мод презрительно объявила, что это было бы слишком большой честью для туземцев, если бы они стали бояться. Что касается ее, она готова выступить против толпы, вооруженная одним хлыстом.

— Это низшая раса, как ни говорите, — закончила девушка.

Леди Эльтон заявила со спокойной улыбкой, что в Мееруте по крайней мере нечего бояться, так как здесь много английских солдат. Разговор перешел на другое, но Тому пришлось вспомнить о нем.

Жизнь в Мееруте была чрезвычайно приятная. В городе было мало молодых девушек, и хорошенькие, образованные и веселые дочери генерала имели большой успех. Желая отблагодарить за любезный прием, который встречал повсюду юноша, он посоветовался с Хусани и Ганесом и в одну прекрасную лунную ночь пригласил почти всю европейскую колонию потанцевать и поужинать в лагере таинственного англичанина, которого теперь все звали «наследником раджи».

Этим закончилось пребывание Тома в Мееруте. Узнав, что Грэс в Лукно и вернется не скоро, он решился проститься с городом, утром после бала приказал сворачивать лагерь и вечером вновь отправился в путь.

Трикси, Мод и несколько офицеров провожали его верхом. Когда наконец Том настоял, чтобы они вернулись, Мод, ехавшая рядом с наследником, сказала, подняв на него твердый взгляд:

— Прощайте, Том. Что сказать от вас Грэс?

— Вы возьмете на себя поручение к ней?

— С удовольствием. — Девушка протянула ему руку.

— Благодарю вас. Скажите, что я люблю ее. Скажите, — голос юноши дрогнул, — что бы ни случилось, я готов защитить ее. Поручение странное, но я не могу изменить его. Прощайте!

К ним подъехала Трикси со своей свитой, в которой, между прочим, находился один блестящий офицер, Берти Листон. Молодые люди попрощались, и наследник раджи со своими верными слугами продолжил путь.

X. На границе Непала

Никогда еще Том не видал ничего подобного этой чудной зиме. Хусани вел караван и, при полной внешней почтительности и покорности, в действительности выбирал дорогу на свое усмотрение. Хитрый слуга неизменно соглашался со всеми приказаниями господина, но при малейшей попытке Тома заявить о самостоятельности сейчас же оказывался недостаток в провизии, вьючные животные никуда не годились, кули (носильщики) заболевали лихорадкой. И в конце концов молодой человек отказался от сопротивления.

Скоро караван достиг границ Непала, откуда за несколько быстрых переходов добрался к подножию живописной цепи гор, окружающей это государство. Им преградили дорогу болота и джунгли Тераи, опасные во всякое время года и смертельные в пору дождей. Дороги тогда были хуже теперешних. Носильщикам то и дело приходилось топорами прокладывать в зарослях тропу для повозок. Однако переезд обошелся без приключений, и после утомительного подъема путешественники достигли Сисагари, одной из вершин второй цепи, окружающей Непал.

Подъем был очень крут, и Том, чтобы поберечь лошадь, полдня шел пешком. Молодой англичанин изнемогал от усталости, но открывшаяся картина оживила его: у ног простиралась плодоносная долина, на которую уже спускались вечерние тени, между тем как горные террасы, зеленые скаты, обнаженные скалы и уходившие вдаль снежные вершины Гималаев еще сверкали на солнце.

Был подан роскошный обед, но Том, чересчур взволнованный, почти не прикоснулся к кушаньям.

— Я не могу есть, — говорил он. — Не делай такой печальной физиономии, Хусани! Я поел довольно, чтобы просуществовать до завтра. Поди сюда, мне надо расспросить тебя кое о чем. Вот тихий уголок, где нас никто не увидит и не услышит. Скажи мне откровенно, почему ты проявляешь такое участие к моей особе?

— Я — слуга вашего сиятельства! — отвечал индус дрожащим голосом.

— Этого недостаточно. Подобная преданность не является в один день. Ради меня самого или ради других ты заботишься так о моем здоровье?

— Я это делаю из любви к моему господину.

— Как это? Объяснись…

Хусани понизил голос:

— Перед смертью мой повелитель, раджа, позвал меня. Чундер-Синг слышал его последнюю волю. Мне же было тяжело, что у него не нашлось ни одного слова для меня, который любил его не только как своего молочного брата. Он заметил мою грусть и сказал улыбаясь: «Чундер-Синг все скажет моему Хусани». После этого умер.

Индус замолк на минуту. Солнце село, снежные и ледяные купола возвышались на горизонте, побледневшие и посиневшие. Луна окуталась туманом. Том плотнее завернулся в плащ.

— Что же сказал тебе Чундер-Синг? — нарочито равнодушно спросил он.

— То, что он сказал мне, покажется странным англичанину, господин. Для вашего народа существует только одна жизнь — земная, а затем — бесконечное. Если эта жизнь была греховна, Сам Творец не может избавить вас от наказания. Мы же, саиб, веруем совершенно иначе: наши мудрецы учат, что земная жизнь есть только звено целой цепи, мы умираем, чтобы ожить, принять новый образ. Пока мы несовершенны, мы не можем иметь никакого влияния на это превращение и бессознательно выполняем назначение, неся наказание за проступки, память о которых изгладилась у нас. Но те, которые возвышаются в добродетели, возвышаются и в мудрости: они видят позади себя пройденный путь, а впереди — путь, которому должны следовать, чтобы слиться с божеством. Таков был мой повелитель: ему было открыто, что он еще раз вернется на землю…

Хусани остановился и взглянул на слушателя странным, умоляющим взглядом.

— Ну и что же?

— Мой господин не знает? Его сердце ему ничего не сказало?

— Я знаю, что если стану слушать тебя дольше, то сойду с ума… Безумие было спрашивать тебя!..

Том пошел прочь большими шагами. Обернувшись, он увидал, что Хусани следует за ним в темноте.

— Поди сюда, — хрипло сказал он, — скажи: кто я?

— Вы — мой повелитель, саиб…

— Какой?.. Тот, который умер?..

— Я не вижу разницы…

— В таком случае во мне два человека, — ты хочешь это сказать?

— Я ничего не хочу сказать… Не угодно ли вам лечь отдохнуть?

— Ты навел меня на такие безумные мысли, что мне не заснуть…

Но он ошибся. Вопреки совету Хусани, постель для наследника была приготовлена на открытом воздухе, и когда Том открыл глаза, сомкнув их, казалось, только на минуту, заря уже коснулась перстами девственных снегов на горных вершинах. Молодой человек проспал долго и проснулся с новыми силами. В этот день караван спустился вниз по горе, и хорошая проезжая дорога привела путешественников в Катманду, столицу Непала.

XI. Министр-индус

Живописная архитектура города, костюмы и общительность жителей восхитили Тома. Первый министр короля Непала, Джунг-Багадур, предложил наследнику гумилькундского раджи остановиться во дворце, где его окружили всевозможными заботами.

В то время известия распространялись медленно, и никто еще не слышал о событиях, которые людям сведущим указывали на приближение бури. 26 февраля, в тот самый день, когда Том весело отправлялся к английскому резиденту при непальском короле, 19-й туземный полк в Берхампоре, мрачно выслушав сердитый выговор раздраженного полковника, наотрез отказался принять раздаваемые патроны.

Молодой человек многое узнал от умного и проницательного Джунг-Багадура. Гумилькундский раджа был близким другом министра, и тот мог сообщить наследнику раджи важные сведения о характере и намерениях покойного. Однажды — этот день надолго остался в памяти Тома — Джунг-Багадур принял его в павильоне, где часто проводил вечера. Министр вспоминал прошедшее и рассказывал молодому человеку о щедрости его родственника и о любви, которую питали к нему подданные.

— Говорят, что они не хотят верить в его смерть.

Он рассеянно смотрел на Тома, но вдруг взгляд стал пристальным и многозначительным.

— Какая точная степень родства существует между вами и покойным раджой?

Том собирался ответить, когда в комнату без доклада, по присвоенному преимуществу, вошел Гамбие-Синг, начальник королевской стражи, которого король часто посылал с поручениями к первому министру. Увидав Грегори, он остановился как вкопанный.

— Что с моим другом Гамбие-Сингом? — спросил Джунг-Багадур.

Начальник стражи, почтительно кланяясь гостю министра, проговорил:

— Прошу у саиба прощения за ошибку. Сходство поразительное. Мне показалось, что умерший вернулся к нам…

— Мой гость — наследник раджи. Я сам поражен этим сходством, хотя, должен признаться с удивлением, оно сразу не бросилось мне в глаза.

— Раджа был мой отец и друг. Приветствую его преемника, — сказал Гамбие-Синг, передал министру бумаги, еще раз поклонился и удалился.

Поздним вечером он зашел извиниться в палатку Тома. Между молодыми людьми завязался длинный и интересный разговор, и, прощаясь, они обменялись братским рукопожатием и обещаниями верной дружбы.

Том прожил в Катманду неделю и стал думать об отъезде. Однажды вечером, в то время как он писал письма и изучал карту при свете фонаря, спускавшегося с потолка палатки, к нему вошел Гамбие-Синг. Блеск глаз и порывистые движения указывали на внутреннее возбуждение.

— Слышали вы новость?

— Нет. Что случилось?

— Говорят, вы уезжаете?

— Я сам сказал вам это. Мне надо уехать, иначе мне захочется навеки остаться с вами.

Молодой начальник сложил руки и проговорил, склоняя голову:

— Саиб, друг мой и брат, если вы счастливы с нами, останьтесь! Мы народ мирный. Хотя гуркасский солдат и жесток с врагами, но всегда остается верен тем, чью соль ел. Там (он указал на горы) скоро кровь польется рекой…

— Что вы хотите сказать? — воскликнул Том, поднимаясь.

— Я хочу сказать, друг мой, что вспыхнуло восстание.

— Восстание? Где? Когда? Ради бога, говорите яснее!

Том побледнел. Ужасные картины пронеслись в его воображении. Генерал, убежденный в верности своих солдат, кроткая леди Эльтон и ее дочери, Грэс, находящаяся неизвестно где, безрассудная Вивиан, бросающая дерзкий вызов бунтовщикам, его спутница м-с Листер, маленькая Аглая… Что станется с ними, если известие правдиво?

— Не тревожьтесь пока! Движение только что началось. Север и северо-запад еще спокойны…

— Слава богу.

— Но, — продолжал индус, — это спокойствие только видимое. Если ваши начальники сумеют сразу подавить восстание, мир в Индии может и не нарушиться, так как одни верят в честность англичан, а другие побоятся выказать недовольство. В противном случае искра восстания зажжет страшный пожар, который охватит одну провинцию за другой.

В нескольких словах Гамбие-Синг рассказал о восстании в Берхампоре. Положение дел было серьезное, но не настолько, как боялся Том. Он вздохнул с облегчением.

— Вы уверены, что важных новостей больше нет? Не скрывайте от меня ничего.

— Нет, клянусь головой моего повелителя! Разве этого мало?

— Да, но зло не могло еще пустить глубокие корни. Мы предупреждены, и время еще есть.

— Кто знает? — сказал индус, задумчиво качая головой. — Брат останется у нас, пока буря утихнет?

Том колебался, но затем, смертельно побледнев, ответил:

— Не могу. Я весь горю и не найду себе покоя. Не удерживайте меня. Я должен вернуться и увидеть, что произойдет. Я должен спасти своих!

И с возгласом отчаяния англичанин без чувств упал на руки своему другу.

XII. Лукно

Первые лучи восходящего солнца уже позолотили холмы, и неприступные вершины Гималаев сверкали снегами, между тем как долины с их полями и селами еще лежали, погруженные в глубокую тень.

На скате холма возвышалась одинокая палатка. Слуги уже спешили отвязать канаты, придерживающие ее, четыре лошадки с ржанием вдыхали утренний воздух. Рев верблюдов, становящихся на колени для принятия вьюков, и гортанные крики их вожаков нарушали тишину утра.

Двое молодых людей в индусских костюмах, присматривая за навьючиванием, отошли на несколько шагов. Молча они всматриваются в далекие горы. Наконец тот, что выше ростом, протягивает руку другому, который ее крепко пожимает.

— Я за многое должен поблагодарить вас, Гамбие-Синг. Вы были мне братом. Когда мы увидимся?

— Скоро, — ответил молодой Военный, сверкнув глазами. — Мой государь думает, что наша помощь потребуется там, внизу, и тогда я получу назначение. Мы одолеем гордых браминов, презирающих нас. Брат сумеет найти меня, и мы вернемся к мечтам, которые лелеяли там, в своей долине.

— Быть может, не всегда они останутся мечтами. Уверены ли вы, что моего переодевания достаточно?

— Это вовсе не переодевание, вы только входите в свою истинную роль. Однако уже солнце взошло. Закусим вместе, прежде чем расстаться.

— Вы хотите есть со мной?

— Я не брамин. Кроме того, я уже сказал, что вы из наших.

Пока верблюды и весь караван поднимались с места, молодые люди сели за завтрак, приготовленный Хусани.

— Мне хотелось бы ехать с вами, — сказал Гамбие-Синг, — но я знаю, что это невозможно. Прежде чем мы расстанемся, скажите мне, что вы намереваетесь делать?

— Я думал сегодня всю ночь и только утром принял решение: хотел все лето путешествовать, чтобы изучить Индию, прежде чем явиться в Гумилькунд наследником Пирта Рая. Потом мне пришло в голову вернуться в Меерут и сообщить друзьям то, что я слышал от Джунг-Багадура. Но они не поверят мне. Английский гарнизон в Мееруте достаточно силен, чтобы защищаться в случае восстания. Если кризис, которого вы боитесь, разразится, то мне лучше всего быть в Гумилькунде и заранее познакомиться с подданными. Вот почему я решил отправиться туда, собирая по дороге все сведения, какие удастся. Хусани будет моим проводником. Население, надеюсь, примет меня в память того, кого уже нет, и оттуда я буду следить за событиями.

— Как вы поступите, если наши опасения сбудутся?

— Не могу сказать. Стану действовать по обстоятельствам.

— Обещайте мне не подвергать себя опасности без крайней нужды.

— Без нужды — обещаю.

— Но…

— К этому я ничего не могу прибавить, мой друг, — заключил наследник раджи со своей подкупающей улыбкой. — Будущее скрыто от нас, так угодно Богу. Прощайте, надо ехать. Рано или поздно — увидимся.

— Да допустят это боги! — воскликнул Гамбие-Синг.

Он со слезами на глазах обнял молодого раджу, затем сел на лошадь и стал спускаться с холма, между тем как Том удалялся в противоположном направлении.

Погода изменилась. При спуске на равнину путники страдали от невыносимой жары, но убийственные болота Тераи были менее смертоносны, чем два месяца назад, во время дождей, и караван преодолел их без прежних мучений.

Главной целью Тома было познакомиться ближе со страной, и поэтому, доехав до границ королевства Ауда, он решил свернуть с прямой дороги и заехать в Лукно, главный город этой провинции. Там царило необычайное возбуждение. Новоназначенный генеральный комиссар энергично взялся за дело примирения и реорганизации. Это был единственный человек, способный справиться с кризисом. Но он прибыл слишком поздно. Фанатики, действуя на свободе, возбудили туземное население. Недоразумения, которые легко было бы рассеять, и незначительные упущения придавали вес их словам и питали искру восстания, тлевшую под пеплом. Несмотря на свою редкую проницательность и дальновидность, сэр Генри Лауренс не видел всей глубины и распространенности зла.

Проезжая по Гумти и любуясь этим прекрасным городом с роскошными дворцами и мечетями, озаренными лучами заходящего солнца, Том отказывался верить, что миру здесь грозит такая опасность. Сидя в своем богатом восточном наряде на одном из слонов, недавно купленных Хусани, он въехал в город и спешно миновал английский квартал, опасаясь, что невольно выдаст себя при встрече с соотечественниками. Ему до сумасшествия хотелось сбросить свой костюм и превратиться снова в английского джентльмена.

К великому изумлению молодого человека, в туземной части города его встретили с величайшим почтением. Перед слоном, на котором ехал наследник раджи по тесным улицам города, двигались два скорохода в ярких одеждах. Толпа преклонялась перед молодым раджой. Странные слухи переходили из уст в уста. Агитаторы обещали вождя-освободителя. Быть может, это и есть он самый! Прежде чем юноша доехал до центра города, толпа любопытных взволнованных туземцев преградила ему дорогу. Никогда Том не видал ничего подобного этим волнам, которые, чувствовалось, готовы поглотить его. Боясь, как бы слон не задавил кого-нибудь, наследник велел корнаку остановиться, а скороходам расчистить дорогу. Видя над собой повелителя, толпа закричала, и этот крик слился в один громовой гул.

— Говори!

Тысячи голосов повторяли этот страстный призыв, в котором слышалась мольба беспомощных существ, ищущих себе руководителя.

Один голос, почти угрожающий, возвысился над другими:

— Что же? Повелитель отказывается говорить с нами?

А толпа рычала, как стая зверей, боящаяся, что добыча ускользнет от нее:

— Говори! Говори!

Том не знал, что делать: заговорить — значит, выдать себя и дать повод к вспышке, чего он боялся больше всего. Опасность между тем увеличивалась.

Тогда Хусани бросился вперед:

— Какой позор! Как вы смеете приказывать повелителю! Неужели вы думаете, что он нарушит данный обет, чтобы открыть свои намерения таким людям? Расступитесь — и увидите!

Произошла пауза. С азиатской толпой легко справиться, но не все могли слышать княжеского служителя, и шум поднялся снова. Том в отчаянии смотрел на Хусани, испуганное лицо которого не предвещало ничего хорошего. Вдруг толпа расступилась, по ней словно пробежал электрический ток: появился пророк. Заключенный в тюрьму за проповедь восстания, он бежал и, переодетый, достиг места собрания своих приверженцев — одного из подземных храмов Индостана. Но, расходясь, многие еще бросали взгляд на молодого раджу, который грустно глядел в спины людей из толпы.

— Ваше сиятельство приобрели их расположение, — сказал Хусани час спустя, вернувшись в лагерь. — Они охотно признали бы вас своим вождем.

— Зачем умер дядя? — с горечью воскликнул Том. — Зачем меня воспитывали в неведении этого народа, в среду которого меня забросила судьба? Если бы я лучше знал этих людей, я был бы более уверен в себе и решился говорить с ними; они послушали бы меня, и можно было бы отвратить несчастья, угрожающие моим соотечественникам!

— Потерпите, ваше сиятельство. Вы с каждым днем совершенствуетесь, — заметил Хусани спокойно.

Вечером Том писал матери:

«Умоляю Вас, не ради себя, но ради других: приподнимите, если в Вашей власти, завесу прошлого. Я уверен, что принадлежу к этому народу, мне кажется — он мне родной по крови, и я страстно желаю знать, как на самом деле связан с ним. Простите меня, мама. Я знаю, как эти вопросы волнуют Вас, и я не коснулся бы их без крайней необходимости. Скажите мне раз навсегда, что между нами и индусами нет никакого родства. Я тогда буду приписывать свое чувство странной духовной симпатии. Если же, напротив, узы родства существуют — с вашей ли стороны или со стороны отца, — мне пора узнать это».

Написав это письмо, Том вздумал еще раз ночью пройтись по городу. Закутанный в длинный белый бурнус, в сопровождении одного только Хусани, молодой человек шел сначала по широкой дороге мимо великолепных дворцов, садов и бунгало. Он увидал раскрытые двери роскошного здания, из окон которого лились потоки яркого света. Хусани справился: здесь была томата, или прием. Слуга хотел увести молодого господина, опасаясь, что его узнают, но Том сопротивлялся и встал в первый ряд толпившихся зрителей. Подъезжали экипажи, и большая часть гостей выходила у решетки. Юноша прислушивался к тому, что говорили. Кругом шли толки о бале, о концерте, о любительском спектакле.

Раздался пронзительный женский голос:

— Вооружить столицу! Это нелепость! Сэр Генри не мог сказать это серьезно!

На это мужской голос отвечал:

— Я передаю только то, что слышал. Это действительно нелепость. Лучшее средство вызвать восстание — показать, что не доверяют населению.

Мимо прошла пара — офицер и изящная дама. Толпа заволновалась. Послышались восторженные крики, но слышались и угрозы. Головы почтительно наклонились. К дому в коляске, запряженной красивыми маленькими лошадками и окруженной туземными телохранителями, медленно подъезжал генеральный комиссар. Фонари на высоких палках и зажженные факелы в руках пеших слуг ярко освещали кортеж, худощавую солдатскую фигуру старого генерала, его энергичное, но замечательно нежное лицо с грустной улыбкой и глубокими глазами под густыми бровями. На лице комиссара ясно читалось опасение за этот народ, порученный, по твердому убеждению генерала, самим Богом его попечению. Том инстинктивно вместе с другими наклонил голову, чувствуя, что перед ним герой.

В первую минуту молодой человек видел только комиссара, но когда коляска въезжала на двор, он разглядел в ней Грэс Эльтон. Сердце юноши забилось под нарядом, снять который значило поступить неблагоразумно. Грэс сидела на передней скамейке и не отрывала глаз от сэра Генри. Губы ее были полуоткрыты, будто она только что говорила. Тому показалось, что на дорогом ему лице лежала тень заботы.

Видение скрылось. Смущенный Хусани шепнул молодому человеку, что за ними наблюдают, и именем всего, что было ему свято, умолял уйти.

— Есть у нас с собой европейское платье для меня? — спросил Том.

— Нет! Ваше сиятельство, помните, что наш багаж остался позади.

— Следовало захватить. Я отдал бы все, что имею, лишь бы побывать сегодня в бальной зале.

Хусани колебался.

— Господин может быть там, если только даст слово не выдать себя…

— Разве это возможно?

— Весьма легко. На бал приглашено несколько знатных индусов. Если вашему сиятельству угодно будет назвать себя раджой Гумилькунда и щедро одарить прислугу, вас пропустят.

Хусани был прав. Часть спустя великолепный паланкин доставил Тома к дверям дворца. Его богато вышитое платье, чудный тюрбан и щедрость обеспечили почтительный прием. В первую минуту, когда юношу повели к эстраде, где, среди английских офицеров и туземной знати, восседал сэр Генри Лауренс, он несколько смутился, но, быстро оправившись, безукоризненно сыграл роль. Сэр Генри счел его одним из приглашенных, принял любезно и обменялся несколькими словами. Исполнив долг вежливости, Том удалился и стал переходить от группы к группе, сохраняя самый спокойный вид: он успел уже приобрести настоящую восточную невозмутимость. Молодой человек искал Грэс и увидел, что она шла под руку с каким-то пожилым сановником. Почтительно поклонившись, Том остановился насколько мог близко, но отвернулся, чтобы не встретить взгляд девушки.

Она говорила вполголоса:

— Вы не знаете, кто этот индус?

— Не могу сказать вам, хотя это очень странно, так как я знаю всю здешнюю аристократию. На последнем дурбаре (собрание) его не было. Надо спросить сэра Генри.

— Мне хотелось бы узнать его имя. У него красивое лицо.

— Да. И мне кажется, как будто я уже видел его где-то.

Охваченный угрызениями совести за подслушивание, Том отошел. Когда он снова увидел Грэс, она танцевала кадриль с красивым кавалерийским офицером. На этот раз ощущения были менее приятные, но юноша сдержался. Между фигурами танцующие обменялись несколькими словами.

— Серьезно, почему вы уезжаете? — говорил молодой человек. — Вы думаете, что в Мееруте безопаснее?

— Я не поеду в Меерут. Я обещала побывать в Ноугонге.

— В таком захолустье? Благоразумно ли это?

— Не знаю, но так надо. Вы помните мою кузину, которая вышла замуж за капитана Ричардсона?

— За дурака Ричардсона? Простите, мисс Эльтон. Ваша кузина прелестная женщина. Надеюсь, с ней ничего не случилось?

— Кажется, все благополучно, но она ужасно скучает. Ее отец собирается навестить их, и я обещала приехать с ним погостить недели две.

Раджа слышал довольно. Он вышел из бальной залы.

XIII. Образцовое государство

Уступая просьбам Хусани, дрожавшего за безопасность своего господина в случае дальнейшего пребывания в Лукно, Том согласился на следующее утро после бала покинуть окрестности этого города. Через два дня караван прибыл к английскому городу Футтегуру и, переправившись через Ганг, двинулся дальше по дорогам, вдоль которых были высажены акации и миллингтонии, среди плодоносных долин Центральной Индии. Государство Гумилькунд входило в состав так называемого «Центрального Агентства», находившегося в зависимости от всесильной Ост-Индской компании. Подобно многим мелким туземным владениям, расположенным в этой местности, бывшим добычей завоевателей и постоянно разоряемым внутренними междоусобицами, Гумилькунд также признал покровительство Англии, и при его государе состоял британский резидент. Но правительство княжества отличалось такою мудростью, справедливостью и так заботилось о своих подданных, что резиденту решительно нечего было делать, и в правление последнего раджи он состоял при нем как бы исключительно для того, чтобы доставлять ему удовольствие пользоваться обществом европейца.

Гостеприимство раджи и новизна удовольствий, которые он предлагал своим гостям, привлекали в столицу много посетителей, и редкий англичанин уезжал из Индии, не побывав в Гумилькунде.

С того времени как пятьдесят лет тому назад сын сэра Антони Брэсебриджа был возведен на престол, бразды правления, можно сказать, находились в одних руках, так как сын, наследовавший отцу, вполне разделял его образ мыслей.

Первый раджа знал все сильные и слабые стороны обеих цивилизаций — азиатской и европейской — и, сверх того, был человеком энергичным. Положив себе целью преодолеть хаос и осуществить в своем государстве свой политический идеал, он неуклонно шел по этому пути. После необыкновенно продолжительного царствования он передал сыну государство уже почти устроенное. Мы видели, как это второе царствование, не менее счастливое, чем первое, было неожиданно прервано кинжалом убийцы, олицетворявшего зависть, которую возбуждало процветание Гумилькунда при «чужеземных правителях», как выражалась партия недовольных. Для друзей и слуг раджи это стало ужасным ударом. Но дело преобразователя было уже кончено: теперь каждый обитатель сознавал счастье, которым наслаждался. В Гумилькунде не было ни лентяев, ни пьяниц, стало быть, не было и нищеты. Преступления были редки. Все желавшие трудиться находили себе работу. Женщины пользовались большей свободой, чем в остальной Индии, и ходили по улицам, хотя и закутанные в грациозное индусское сари.

Между маленьким княжеством и английским правительством всегда существовали хорошие отношения. Даже сам лорд Дальхаузи, великий «присоединитель», не мог решиться отнять Гумилькунд у его владетелей, когда раджа сообщил ему, что желает назначить своим наследником одного из ближайших родственников и просит на это разрешение британского правительства. Знай лорд Дальхаузи, что этот наследник — англичанин, его решение, весьма вероятно, было бы иное, но раджа указал на Тома только как на своего родственника. Вопрос остался открытым: если молодой государь окажется достойным своих предшественников, его права будут утверждены; если же он, подобно многим другим, станет злоупотреблять властью, то его лишат их и передадут английскому администратору. Приняв такое решение, генерал-губернатор, занятый другими заботами, забыл о Гумилькунде. Ему и в голову не приходило, что это скромное государство во время кровавого восстания сделается одним из оплотов британского владычества и послужит убежищем для многих англичан, которым будет грозить опасность.

XIV. Вдова раджи

Том путешествовал не спеша, и перед ним постоянно расстилалась одна и та же картина: плантации риса, сахарного тростника, поля, засеянные широколиственной клещевиной, местами болота и джунгли и только изредка рощи манговых деревьев и бамбука. Наступил апрель. Стояла сухая жаркая погода, которую англичанин переносил хорошо. Большей частью он путешествовал ночью, а в опасные часы дня разбивал палатку под защитой большого баниана или в роще, недалеко от какого-нибудь города. Том спал или в полудремоте прислушивался к полуденной тишине, лишь слегка нарушаемой шорохом скользнувшей в сухой траве ящерицы или проползшей змеи. Под вечер жизнь снова возрождалась. Стаи попугаев, крича, поднимались с верхушки деревьев, хищные птицы носились в воздухе, и снова начинался глухой шум человеческой деятельности.

Тогда наследник раджи, пока вьючили верблюдов, шел в ближайшую деревню и садился под деревом, где собирались крестьяне, куря трубку, потолковать о ценах на хлеб и на скот. Все относились к молодому человеку со степенной вежливостью индусов; но ему не приходилось слышать ничего, что могло бы навести на мысль о волнениях умов в стране. Таким образом, он приближался к Гумилькунду совершенно спокойный в душе.

Между рекомендательными письмами у Тома было письмо к Динкур-Рао, девану, или первому министру принца Махратта-Сциндии, магараджи Гвалиорского. Деван был одним из тех замечательных Людей, которые в минуту опасности приобретают господство над массой. Он обладал редким между азиатами талантом применять теорию к практике. Подобно Джунг-Багадуру, он сознавал всю важность британского покровительства и не разделял мечты многих, что ресурсы Англии могут быть истощены.

Его можно было назвать воспитанником раджи Гумилькунда, хотя он и не мог довести благосостояние своего народа до той же степени, так как ему постоянно приходилось бороться с придворными интригами и молодым государем крайне непостоянного характера. Большое богатство и важность Гвалиора обеспечивали ему более обширное влияние на независимые княжества Центральной Индии, чем мог иметь небольшой Гумилькунд даже в том случае, если бы его мудрый правитель был жив во время сложившегося опасного положения дел. Деван Динкур-Рао, услыхав о прибытии таинственного наследника раджи, решил, что юноша — сын покойного владыки и матери-англичанки, а поскольку любил и уважал отца, хотел познакомиться с сыном.

Получив от Тома письмо, в котором тот просил разрешения представиться магарадже и девану, Динкур-Рао выехал к нему навстречу в сопровождении отряда почетной стражи. Поздоровавшись с гостем по всем правилам восточного церемониала, деван поехал с ним во дворец магараджи, предложившего молодому человеку остановиться у него.

Том прожил три дня в Гвалиоре и за это время подружился с деваном. В долгие ночи, которые они просиживали на одной из террас дворца, Том говорил министру о чувствах, переполнявших душу после того, как в его судьбе произошла такая перемена.

— Я ни на чем не могу остановиться, — говорил юноша, — сегодня я принимаю одно решение, завтра его отвергаю. Нигде я не чувствую под ногами твердой почвы. Прежде мне казалось, что я знаю себя, но теперь вижу, что даже не могу управлять собой.

Деван утешал наследника:

— Вы переживаете переходное время. Взгляды и предрассудки Запада борются в вас с влиянием Востока. Со временем вы выберете все хорошее, и душевное равновесие ваше восстановится. Кто знает, не суждено ли вам служить звеном, которое сблизит оба племени? Ваш предшественник твердо верил в возможность такого сближения.

По дороге в Гумилькунд Тому предстоял еще один важный визит: посещение Янси, маленького княжества к югу от Гвалиора, образовавшегося вместе с несколькими другими из остатков империи Махратты. Последнему радже, не оставившему потомства, наследовала его вдова, красивая, умная, энергичная женщина. Ей хотелось управлять владениями так, как не управлял ни один из ее предшественников. Но мечтам наследницы не суждено было осуществиться: ее просьба о признании за нею и приемным сыном прав наследства была отвергнута английским правительством, женщине только дали значительную пенсию, а для жительства назначили дворец в Янси.

Вдова затаила злобу до поры до времени. Она заперлась во дворце, обдумывая месть за оскорбление. Пенсия, казавшаяся привыкшей к роскоши женщине нищенской, мало-помалу сокращалась. Из этой сумы правительство Англии решило вычитать долги, обнаружившиеся после смерти ее мужа. Вдова чувствовала себя слишком слабой, чтобы сопротивляться, и была слишком горда, чтобы просить, зато ненависть ее еще усилилась. В своем добровольном заключении женщина узнала, что в индусских храмах не производится богослужения из-за недостатка средств; что жрецы и брамины бродят без пристанища, а коров, священных животных, убивают в стенах ее столицы. Она стерпела и это. Новый год начался странными предзнаменованиями. Из селения в селение носили плоские пироги — символ соединения жизни и смерти; таинственные слова — пароли — раздавались на базарах, рынках, в обедневших храмах и достигали дворца, где оскорбленная женщина лелеяла планы мести. Разрушения, смерть, потоки крови!.. Уничтожить в один миг эту громадную империю, воздвигнутую силой и скрепленную страхом! Этого часа она давно и страстно желала. Вдова раджи изменила образ жизни: стала приглашать англичан на роскошные празднества, даже беседовала с английскими властями о признаках времени, предлагая им принять меры для обеспечения безопасности, сама же втайне увеличивала стражу. Недовольные собирались вокруг нее.

Таково было положение Янси, когда этот город посетил наследник раджи. Вдова слышала о том, что ему, по всей вероятности, предстояло путешествие по Индии. Женщине было любопытно познакомиться с молодым человеком, и она приняла его немедленно.

Прием состоялся вечером. Начальник охраны, атлет с грубым лицом, провел наследника по узким коридорам до двери, закрытой тяжелой драпировкой. Провожатый отдернул занавес, и Тому открылось странное зрелище.

В большой зале, с мраморным разноцветным полом и стенами, через круглые большие окна лились лучи заходящего солнца, освещая пеструю босоногую толпу во всевозможных нарядах, которые только встречаются в Индии.

Ослепленные глаза Тома в первую минуту не различали ничего, кроме моря красок и фигур. Проводник проложил дорогу, и юноша увидел на противоположном конце залы мраморный трон на небольшом возвышении, к которому вели несколько ступеней, а на троне — женщину с надменным лицом. Юному наследнику показалось, что он еще никогда не видывал такой красавицы. На женщине было богатое атласное, затканное золотом платье, она была окутана газовым покрывалом, смягчавшим, но не скрывавшим гордые черты.

У молодого англичанина закружилась голова, но, к счастью, он вспомнил свою роль и пал ниц в то время, как начальник стражи провозглашал его имя и титулы.

Когда Том поднялся, красавица встала и знаком подозвала его. Юноша взошел по ступенькам трона, ободряемый милостивой улыбкой. Слуга подал низенький стул, и принцесса пригласила его сесть. Наследник повиновался, содрогаясь под взглядом, который, казалось, пронизывал насквозь из-под серебристого газа.

— Вы на нашей стороне, государь? — спросила наконец принцесса.

— Я слуга вашего сиятельства, — отвечал Том, кланяясь.

— У меня много слуг на словах, — возразила женщина с горделивой и горькой улыбкой.

— Ваше сиятельство, без сомнения, не совсем справедливы к своим слугам.

— Вы правы, государь, — вмешался человек, неуклюжий и неловкий на вид, одетый в белое платье, перепоясанное красным поясом.

— Это твое мнение, Наваб? Ну, теперь ты, который называешь себя моим слугой, отпусти своих друзей и уйди сам. Я хочу остаться наедине с этим молодым человеком.

В глазах Наваба сверкнула злоба, и рука опустилась на рукоятку сабли. Повелительница не спускала с него глаз.

— Повинуюсь вашему сиятельству.

Он стал переходить от группы к группе, и в несколько минут зала опустела. Нашему герою стало не по себе. Принцесса была слишком проницательна, чтоб не заметить его смущения, но, к счастью, не знала настоящей причины — боязни выдать себя. Женщина привычно приписала смущение гостя своей красоте, но красота и молодость поклонника делали его признание особенно приятным. Холодная и жестокая, не останавливающаяся ни перед чем в своей мести, вдова не была лишена великодушия, которое искупает многие недостатки страстных натур. В душе ее блеснула решимость не простирать на юношу заговора. Этому молодому человеку не за что было мстить, и в случае неудачи он лишился бы и престола и жизни. Предупрежденный деваном против принцессы, Том был крайне удивлен, услышав от нее самые благоразумные советы.

— Вы — иностранец. Поверьте мне: подождите и будьте настороже. Ваше государство не велико, англичане ничего от вас не потребуют. Люди, возмущающие народ, не посмеют тревожить вас.

— Вы, стало быть, ожидаете возмущения? — необдуманно спросил Том.

Принцесса с минуту молча смотрела на него, затем прошептала:

— Восстание будет, я в этом уверена.

Красота женщины, благосклонность, одиночество и перспектива ужасов, о которых она говорила, — все это вихрем пронеслось в сознании Тома. Обезумев от страха и жалости, юноша бросился к ногам красавицы.

— Разве вы ничего не можете, принцесса? Ради бога! Я видел ваше лицо, слышал ваш голос, знаю его обаяние. Поговорите с этими безумцами, сеющими возмущение… Они послушают вас.

— Вы преувеличиваете мое влияние: я не более чем бедная вдова, получающая пенсию от англичан.

— Вы — королева! — воскликнул Том, поднимаясь.

— Расскажите мне о себе. Вы отправляетесь прямо в Гумилькунд?

— С разрешения вашего сиятельства я выеду ночью.

— Останьтесь еще на день и всмотритесь хорошенько во все, что происходит вокруг вас. Завтра я приму вас в этот же час.

Том поклонился. Принцесса позвала слуг, ожидавших в соседней комнате. Молодой англичанин вернулся в лагерь, предпочитая тишину своей стоянки шумному гостеприимству дворца. Если бы Хусани мог распоряжаться, он двинулся бы в дальнейший путь еще той же ночью, но юноша считал себя обязанным принять приглашение принцессы. Женщина произвела на него сильное впечатление и даже приснилась наследнику. Проснувшись, он заметил Хусани, стоявшего возле постели с чашкой кофе в руках.

— Если господину угодно проехаться по Янси, теперь самое удобное время…

— Прекрасно. Прикажи оседлать Королеву Снегов.

Королева Снегов была купленной в Бомбее чистокровной арабской кобылой, быстрой как молния, неутомимой, горячей, но вместе с тем и кроткой, когда с ней умели обращаться. Только хозяин да сейк Субдул-Хан, никогда не расстававшийся с ней, могли дотронуться до нее, и оба смотрели на лошадь почти как на человека.

— Она помчится как ветер, ваше сиятельство, — день отдыха очень подкрепил ее, — сказал конюх с гордостью, когда хозяин вскочил в седло.

— Ну, пусти ее!

— Одно слово, саиб…

Том нагнулся, чтобы расслышать тихие слова.

Субдул проговорил:

— Умоляю ваше сиятельство быть благоразумным. Здесь есть шпионы.

Молодой человек не успел потребовать объяснения: лошадь, чувствуя свободу, поскакала крупной рысью.

— Что нам за дело до шпионов! — сказал Том по-английски своей лошади. — Мы с тобой не попадемся им, моя подруга… Ну, тише, тише! Ведь мы теперь не в поле.

Всадник миновал Мэдан, обширную выжженную равнину, где под командой английских офицеров упражнялись туземные войска, чьи палатки белели на горизонте, и выехал на дорогу, по обе стороны которой тянулись бунгало чиновников и офицеров вперемежку с более скромными домами низших служащих.

Том остановился подождать отставшего Хусани. Солнце еще не поднималось над обширной равниной, но горизонт был залит багровым светом, и нельзя было представить себе более мирной картины, чем это обширное пространство с его деревнями и бесчисленными бивуачными огнями.

Европейский квартал, несмотря на ранний час, уже проснулся. Бледные и слабые дети в белых блузах проезжали верхом на маленьких пони, которых вели серьезные, невозмутимые слуги. Дамы также ездили верхом или катались, сами правя легкими экипажами. Из садов, где завтракали на чистом воздухе, доносились голоса и смех.

Том смотрел рассеянно, охваченный той меланхолией, которая всегда овладевала им, когда приходилось встречаться с соотечественниками, как вдруг в толпе он заметил знакомое детское личико. Девочка, пристально смотревшая на него, ехала на маленьком пони, которого вел грум-индус, а сзади шла айя, или туземная нянька, вся в белом.

— Аглая! — воскликнул юноша.

Девочка захлопала в ладоши. Забыв свою напускную апатию, молодой человек соскочил с лошади и обнял малышку. Айя остановилась в изумлении, но Хусани отвлек ее внимание. Сойдя с лошади, он пристально в нее всматривался.

Она вскрикнула:

— Хусани! Как, ты здесь?

Том обернулся.

— Ваше сиятельство, эта женщина — моя сестра Сумбатен.

— Встреча как в романе! — заметил раджа. — Где ты живешь, Аглая?

Девочка указала на краю равнины небольшое здание, скорее похожее на гробницу, чем на дом.

— Зайдите к нам! — умоляла она.

— За вашим сиятельством следят! — шепнул Хусани. — Благоразумнее будет продолжать прогулку.

По дороге, волоча сабли, медленно проходили двое слуг принцессы, одетые в изодранные мундиры. Накануне Наваб указал им на Тома как на подозрительного человека. Если бы они услыхали, что юноша говорит по-английски, ему пришлось бы плохо. Но Хусани предупредил беду. Том уже сидел на лошади и отдавал слугам Аглаи приказания по-индусски. Шпионы прошли, почтительно кланяясь, и Хусани велел сестре увести малышку. Но девочка не слушалась. Ее кроткие глаза наполнились слезами: она не понимала, почему ее друг Том смотрит на нее так серьезно.

— Иди, — сказал молодой человек изменившимся голосом. — Я приду. Приду, когда буду тебе нужен.

Королева Снегов прекратила сцену. Том нечаянно дотронулся до нее, и она помчалась стрелой по равнине. Скоро из этого составилась легенда, так как чудная белая лошадь, несмотря на все поиски, исчезла бесследно из Янси.

В этот вечер Аглая прибавила к молитве: «Господи! Благодарю, что Ты послал мне Тома. Пришли его опять поскорее!» После этого девочка улеглась, говоря:

— Я чуть было не расплакалась, но теперь не хочу: я знаю, он скоро вернется.

Она уснула, прежде чем мать успела ответить ей, и каждый вечер повторяла те же слова в своей молитве.

XV. Въезд раджи в свою столицу

Хусани и Чундер-Синг, условившись между собой, подготовили все для въезда молодого раджи в столицу. Были приняты меры для того, чтобы сделать въезд как можно более эффектным. Решено было организовать въезд вечером.

Тому подали роскошный костюм, украшенный драгоценными камнями, и головной убор с алмазным пером. Сначала он протестовал против этого костюма, но потом уступил доводам Чундер-Синга.

Наступил час въезда.

Солнце село, алый туман застилал равнину. Будто во сне, юноша сел на Королеву Снегов и, пустив ее вскачь, остановил только тогда, когда перед ним открылся фантастический вид. Чудный город Гумилькунд, окруженный стенами и освещенный полной луной, показался молодому человеку чем-то знакомым, уже виданным прежде. Наследник придержал лошадь. Перед ним был мост, перекинутый через глубокий ров. Переехав его, Том очутился у высокой стены из красного песчаника с воротами между двумя башнями.

Субдул догнал господина. Оба въехали в город и словно очутились в сказке: все было белое или розовое; по обе стороны широкой белой дороги красовались розовые дома; посередине был выкопан канал для проточной воды, обсаженный свежими ярко-зелеными деревьями. На больших шестах качались фонари над головами толпы прохожих в белых и розовых одеждах, направлявшейся к центру города. Наследник раджи старался держаться в тени, чтобы не быть замеченным, и последовал за веселой и мирной толпой. Красивые телки с рогами, обвитыми гирляндами цветов, бродили на свободе; над крышами носились стаи голубей, собирая дань с кучек золотистого зерна, разложенного на белом полотне у дверей домов. Все звуки сливались в приятный шум. Субдул уговаривал господина показаться, но юноша колебался, ощущая необычайное волнение и чувствуя сильнее, чем когда-нибудь, эту таинственную связь, существовавшую между ним и этим народом, и ему не хотелось нарушать это полусознательное состояние. Все еще незамеченный, он въехал в более зажиточную часть города. Большие красивые дома, с множеством павильонов, балконов, прелестных каменных резных фонариков, тянулись вдоль главной улицы, от которой в сторону отходили другие улицы и небольшие площади, украшенные такими же волшебными зданиями.

Центром празднества была главная рыночная площадь. После нескольких минут наблюдения Том понял, что народ чествовал Раму, героя великого индусского эпоса. Со всех сторон слышалось его имя; вокруг площади с песнями двигалась процессия женщин, убранных гирляндами; мужчины в длинных белых одеждах, поднявшись на небольшие подмостки, декламировали отрывки из Рамаяны, а в балаганах, осаждаемых толпой любопытных, показывали изображения героя и его сподвижников.

Субдул привязал своего коня к дереву и смешался с толпой. Минуту спустя он вернулся к Тому сияющий.

— Аллах покровительствует моему господину! Мы приехали сюда в день, предзнаменующий хорошее: здесь празднуют возвращение в столицу Рамы после изгнания, продолжавшегося дважды семь лет. Покажитесь же им, господин.

Лошадь Тома все это время стояла в тени дерев неподвижно. Повинуясь своему господину, она тронулась и выступила из мрака в яркий свет. Эффект был неописуемый. Все взоры устремились на белого коня. На одно мгновение воцарилась полная тишина. Неожиданное явление испугало толпу: легко верящие в чудо, как все жители Востока, гумилькундцы сочли коня и всадника выходцами с того света. Взрыв восторга разогнал страх.

Как ветер, проносясь над нивой, клонит спелые колосья, так пронесшаяся молва заставила всех наклонить головы. Восклицания «Рама! Рама!» потрясли воздух. Деревья, балконы, подмостки в минуту покрылись людьми, жаждавшими видеть героя. А из задних рядов толпы поднялся призыв, заставивший сердце Тома сильно забиться:

— Раджа джи! Раджа джи!

Задние ряды теснили передние. Субдул с трудом сдерживал толпу, и, не будь лошадь Тома так умна и послушна, наверное случилось бы какое-нибудь несчастье. Но Королева Снегов шла или останавливалась, тряся гривой, и к Тому мало-помалу вернулось горделивое спокойствие. Крики усиливались, отдавались на площади, перекатывались по улицам, слышались с крыш домов.

— Раджа джи! Покровитель бедных! Друг города! Господин нашей жизни! Могила вернула его нам, мы уже не сироты. Биражэ Пирта Рай, наш государь и освободитель, вернулся!

Том хотел говорить, но шум был слишком велик. На середине площади толпа так стеснила его, что он вынужден был остановиться. Вдруг все замолкло, и один голос, будто голос герольда, провозгласил:

— Вишнугупта вышел из своего уединения. Пропустите жреца и пророка.

Толпа почтительно расступилась, и между двумя живыми стенами появилось странное существо — высокий худой мужчина, закутанный в длинное белое платье. Он держал серебряную клетку со сверкавшими, тлевшими головнями.

Отшельник остановился перед лошадью. Его появление и дым из клетки испугали даже Королеву Снегов — она поднялась на дыбы, но всадник крепко сидел в седле и успокоил лошадь лаской и словами.

Жрец заговорил потусторонним голосом:

— Я вышел из могилы, чтобы принять тебя. Кто ты? Откуда ты?

Ответ был быстрый и горделивый:

— Я приехал с островов среди моря, чтобы сделаться вашим раджой. Умершие повелители этого народа послали меня управлять им. Укажите мне дорогу во дворец: там я буду говорить.

Взрыв народной радости и крики восторга заглушили его слова.

— Наши глаза не обманули нас! Это голос нашего раджи! Он обещал вернуться. Он сдержал слово. Раджа джи! Раджа джи!

Слезы навернулись на глазах молодого человека, сердце его усиленно билось. О, если бы он мог обратиться с речью к этому стаду без пастыря, ради которого неожиданно почувствовал себя готовым на всякие жертвы! Странные и торжественные минуты он пережил вслед за этим… Голос толпы привлекал его, между тем как вдали, подобно неясному образу полузабытого сна, вставал Том Грегори, англичанин. Он чувствовал, что отныне принадлежит этому народу.

Медленно подвигаясь, жрец указывал ему дорогу. Юноша ехал между двумя стенами лиц немых, но полных надежды.

На северном конце площади возвышалось здание, выделявшееся среди прочих величиной и причудливой красотой. Стены были светло-желтого цвета, казавшегося при свете золотым, и весь фасад был украшен балконами, резьбой, резными башенками из блестящего металла. В каждой из этих башен помещалась лампа с сильным рефлектором, разливавшая мягкий свет на внутренние дворы.

Дойдя до ворот со сводом, Вишнугупта пробормотал обращение к богам. Из клетки, которую он нес, вырвалось белое пламя.

— Предзнаменование благоприятное, — радостно сказал отшельник. — Господин может войти без боязни: духи огня и воздуха его приветствуют. Его правление будет без пятна, потому что его душа чиста.

XVI. Известия из Меерута

Переступив вслед за жрецом и знатнейшими гражданами через порог дворца, молодой раджа очутился в одиночестве более полном, чем могила. В занятиях у него не было недостатка. Ему необходимо было ближе познакомиться с жизнью своей столицы. Подданные принимали юношу как близкого человека. Но Том переживал из-за того, что пришлось порвать с прежним существованием. До сих пор было что-то связывавшее с прошлым, и юноша мог кое с кем поговорить об Англии. Теперь его окружали исключительно индусы. Английский резидент был в отпуске. Сначала Том радовался этому одиночеству: он сознавал всю важность выпавшей на его долю задачи и готовился к выполнению ее, собрав всю энергию. Но после первых дней напряженной и неутомимой работы молодой человек почувствовал вокруг себя пустоту и необъяснимую усталость, не покидавшую его ни днем ни ночью. Во сне он видел себя в доме матери и просыпался грустный, со слезами на глазах.

Апрель подходил к концу. Продолжала стоять страшная жара, но молодой раджа не страдал от нее в больших мраморных залах дворца, освеженных проточной водой. Известия, получаемые им ежедневно, были самые утешительные. Туземные войска удалось убедить строгими мерами в безумстве восстания, а население, как ни враждебно оно было настроено, не могло сделать ничего без солдат.

Наступил май. Наследник раджи начинал надеяться, что фанатики покорились очевидности фактов и в своей мести достигли всего, на что были способны. Вдруг, как удар грома из безоблачного неба, пронеслась весть о восстании в Мееруте.

Многим еще памятно, какой ужас возбудило это известие, облетевшее все места жительства европейцев. Правда, давно уже носились слухи о предстоящем восстании, но всегда находился кто-нибудь, кто умел доказать, что нет никакого основания бояться туземных солдат или населения. Тем ужаснее было известие, но в тоже время начало было еще не так страшно в сравнении с тем, что готовилось в будущем. Мятежники были новичками в преступлении и боялись наказания. То была скорее стая обезумевших животных, чем армия победителей, которая бросилась в это достопамятное майское воскресенье из Меерута, объятого пламенем. Но это не было никому известно, видели лишь в продолжение последовавших дней необыкновенную отважность этой первой попытки. Европейцы ожидали каждую минуту известия о том, что восставшие были настигнуты и наказаны. Туземные солдаты и офицеры, поклявшиеся в верности в минуту неожиданного нападения, начали подымать головы. Старые английские офицеры вроде генерала Эльтона, который теперь далеко от Меерута объезжал пограничные области, кусали локти от бессильного гнева и спрашивали себя, о чем же думают там, так как оттуда не было никаких известий. Наконец пришла последняя депеша, отправленная из телеграфного бюро в Дели, в которой молодой служащий, чувствуя приближение вестников смерти, спокойно писал следующие слова, трагические по своей краткости: «Сипаи идут из Меерута, все сжигая. Принужден закрыть».

Когда раджа Гумилькунда узнал о возмущении в Мееруте, то потерял на минуту рассудок. Он хотел сам туда отправиться, но Чундер-Синг его отговорил.

— У англичан, — сказал мудрый министр, — достаточно войска, чтобы защититься, а если мой повелитель будет взят в плен, разве он этим поможет своим друзьям? Лучше воспользоваться временем, чтобы все обдумать, сильнее укрепиться и снабдить город провиантом.

— Вы рассудительнее меня, Чундер-Синг! Соберите народ. У нас будет общественное совещание. Если мои подданные окажутся сегодня за меня, они приобретут тем вечные права на мою любовь и благодарность.

В Дван-и-Касе, великолепной аудиенц-зале, обширном павильоне на столбах среди открытого двора, в этот вечер собрались все городские власти. Двор был буквально запружен. В павильоне, на возвышении в десять футов, восседал молодой раджа с Чундер-Сингом по правую руку и Вишнугуптой по левую.

Министр был сильно взволнован. Его голос дрожал, когда он коротко поведал о случившихся печальных событиях и о желании раджи говорить со своим народом об этом. Но это тревожное состояние быстро сменилось радостным спокойствием. Том знал не только религию и философию этого народа, но также его историю. Юноша знал, что англичане составили громадную империю, пользуясь хаосом вечно враждовавших между собой государств.

— Я обращаюсь к вам, — заключил свою речь молодой раджа, — от имени вашего последнего государя, присутствующего в эту минуту — я в том уверен — среди нас и умершего от руки тех же преступников, которые раздувают теперь мятеж. Выскажите мне ваши желания, сговоритесь о мерах, которые необходимо принять для защиты столицы и для того, чтобы приютить в ней беглецов, но не допустить притеснителей.

Речь произвела громадное впечатление. Толпа, как один человек, выразила свое одобрение криками:

— Это голос из могилы! Биражэ Пирта Рай, наш отец, вернулся к нам! Мы исполним его волю.

Герольд стал обходить ряды, прося замолчать: «Раджа благодарит их, но надо подумать о делах».

Самые богатые граждане, выступив вперед, предложили свое содействие. За ними последовали различные касты, и раджа из каждой избрал представителя, чтобы всегда иметь под рукой советников, хорошо знакомых с нуждами и средствами города.

Он вернулся с ними во дворец. Жрец взялся уговорить толпу разойтись.

Совещание длилось всю ночь и утро 12 мая, того самого дня, когда в Дели происходили ужасные сцены. Были приняты различные меры: богатые давали деньги, рабочие предлагали руки, добровольцы увеличили небольшой гарнизон, а избранные из них составили отряд телохранителей раджи. Было единогласно решено, в случае намерения бунтовщиков занять Гумилькунд, оказать им сопротивление.

На следующее утро раджа отправил к губернатору провинции адрес, подписанный им и его главными советниками. Княжество подтверждало свою верность и предлагало убежище женщинам и детям из местностей, охваченных восстанием.

Этот официальный документ сопровождался частным письмом, в котором Том напоминал губернатору о своем происхождении от матери-англичанки.

Сам же он, благодаря своему положению, имел возможность ближе своих соотечественников узнать характер туземцев и был уверен, что волнения только начинаются. Вследствие того он умолял английские власти принять все предосторожности хотя бы в местностях, казавшихся ему особенно опасными, как, например, в Янси и Ноугонге…

Тома известили о получении письма и передали его предложение тем, кого оно касалось, но английские агенты указанных им местностей отвечали на его предостережения только улыбкой. Главное для них было сохранить верность войска, а отослав семьи солдат, легко было обидеть этих недоверчивых и подозрительных людей. Особенно смешно было бы опасаться чего-нибудь в Янси, где жила вдова раджи, преданность которой англичанам была давно известна.

Таким образом, молодой раджа наравне с прочими князьями, верными англичанам, получил спокойный и сдержанный ответ. Им овладело бессильное бешенство, так как вместе с этим ответом пришло, как бы в зловещее дополнение к нему, известие о восстании в Дели. Терзаемый беспокойством о судьбе друзей, живших в этом городе, захваченном бунтовщиками, молодой человек был принужден сдерживаться и заботиться о насущных делах. Часто перед ним вставал образ гордой и беззаботной красавицы Вивиан Донкастер среди этой толпы, к рабскому пресмыканию которой она относилась с таким презрением. Неизъяснимое волнение заставляло биться его сердце. Затем перед ним вставали другие лица: Аглая и ее болезненная мать, которой в глубине провинции грозила наибольшая опасность; м-с Листер, которую он, незамеченный, видел в английском квартале Футтего, и главное — Грэс Эльтон, его Грэс! Он узнал, что она находилась в Ноугонге, небольшом местечке на половине пути от Янси до Гумилькунда, гарнизон которого состоял из отрядов полков, стоявших в Янси.

Том разослал тайных агентов, которые обязаны были доносить ему о состоянии умов в английских поселениях, рассеянных среди туземных владений, взятых Англией под свое покровительство. Употребляя все свое время на то, чтобы поставить город на военную ногу, юноша не переставал думать, как бы ему предупредить Грэс и ее кузину. Хусани, читавший в душе своего господина, взял на себя эту миссию.

XVII. Посольство Хусани

Переодетый купцом, торгующим вразнос красивыми гранатовыми и серебряными безделушками, которые делаются в Гумилькунде, Хусани вышел из города под вечер один, но, не имея при себе ничего особенно дорогого, он не боялся ночью пробираться по самым пустынным дорогам и благополучно достиг места назначения. Он прибыл в Ноугонг на третий день. Здесь ему нетрудно было найти дом, где жила маленькая мэм-саиб — так индусы зовут английских дам — Робертсон и ее высокая подруга. Чупрасси за обещанную хорошую награду в случае удачной торговли позволил ему присесть по-индусски, на пятках, в углу веранды, где он быстро разложил на голубой атласной подушке свой товар. Лицо торговца оставалось бесстрастным, но от его глаз и ушей не ускользнуло ничего из происходившего вокруг.

Он заметил, что капитан утром, садясь на лошадь, был в очень дурном расположении духа, и слышал, как хозяин спросил чупрасси, сколько ему платят эти нищие за то, что он позволяет им шататься вокруг дома. После того на веранде накрыли стол. Из комнаты вышла молодая блондинка в сопровождении собаки.

— А! Разносчик! Я ужасно люблю гранаты! Грэс, Грэс, иди скорее сюда!

На зов откликнулась другая красавица. Хусани видел величественных и вполне красивых англичанок, но никогда не встречал ничего подобного. Особенно его поразило то, что красавица стала внимательно рассматривать не его товары, а его самого. При всей своей сдержанности индус не мог скрыть смущения. Он опустил глаза, а когда поднял их, то Грэс уже не смотрела на него.

— Давай завтракать, Люси. Он подождет. На его лице написано терпение. Где Тикорам?

Тикорам, остановившийся в стороне из боязни выговора за то, что впустил чужого, услыхав ласковый голос девушки, подошел к ней.

— Пожалуйста, исполни для меня поручение в местечке. Если хочешь, возьми моего пони. Не беспокойся, мы не отпустим торговца без тебя, — прибавила она улыбаясь, так как знала местные обычаи.

Девушки сели за стол и долго шептались о чем-то. Хусани видел, что они встревожены. Вдруг Грэс, которой Люси говорила, что она нервничает, отпустила слугу и оставила только айю — туземную служанку, стоявшую в противоположном от Хусани углу веранды и смотревшую на него сонными глазами.

У Хусани отлегло от сердца: ему хотелось остаться с англичанками наедине. Девушки подошли к торговцу, и, в то время как Люси перебирала вещицы, Грэс опять пристально взглянула на мужчину. Он позволил себе глазами ответить ей и сказал наконец, понизив голос:

— Понимает ли мэм-саиб по-бенгальски?

— Да, — поспешно ответила Грэс. — Вы из Бенгалии?

— Это что за тарабарщина? — недовольным голосом вмешалась Люси. — Что стоит эта брошка?

— Три рупии, — отвечал Хусани, показывая свои три длинных пальца.

— Слишком дешево, если камни настоящие, и слишком дорого, если они поддельные. — И Люси прибавила по-индусски, стараясь придать голосу строгое выражение: — Если ты солгал, я посажу тебя в тюрьму.

— Сравни их с моим гранатовым ожерельем, — посоветовала Грэс. — Айя покажет тебе, где оно.

— Отлично, — согласилась Люси и пошла в комнату, позвав служанку.

Грэс поспешно спросила на наречии, которое употребил торговец:

— Ты пришел, чтобы увидать меня? Кто тебя прислал?

— Тот, кто желает добра мэм-саиб. Угодно вам взглянуть на мои вещи? В опасное время и у цветов, и у листьев есть уши…

— Нет, здесь нечего бояться. Я уверена в преданности наших слуг, потому что мы всегда хорошо с ними обходимся, а здешние солдаты еще недавно клялись в своей верности, хотя мы этого от них и не требовали. Если бы я была так же уверена в безопасности других, как в своей собственной, то была бы счастлива. Но мы здесь живем так далеко от всех!

Будто выбирая и торгуясь, Грэс и Хусани продолжали тихо и спокойно разговаривать.

— Вы напрасно так говорите, — возразил Хусани, играя на солнце брошкой. — Разве орел, смотря прямо на солнце, видит под собой ловца и его сети? Разве царь джунглей замечает железные зубья на дне ямы, вырытой, чтобы поглотить его?

— К чему ты говоришь все это, и кто ты? — вскричала Грэс. — Я уверена, что ты не простой разносчик!

— Кто бы я ни был, доверяет ли мне мэм-саиб?

— Да, да! Хотя сама не знаю почему. Мне кажется, я уже где-то видела вас.

— Может быть, в Лукно. Я был там со своим господином.

— Ах, помню! Твой господин был в длинной чудде и смотрел на приезжающих гостей. Я видела его, когда приехала с сэром Генри Лауренсом. А потом он был и на вечере.

— У мэм-саиб хорошая память. Но умоляю, говорите осторожнее.

— Осторожнее! Надоела мне эта осторожность! Я никому не желаю зла; за что же меня не любят?

— За самую эту доброту… и за вашу красоту! — отвечал Хусани вполголоса.

Грэс дрожала. Она не успела еще ответить, как вернулась Люси.

— Какая ты рассеянная, Грэс! Мы во всем доме искали твои гранаты, и оказалось, что ты изволила забыть их в ванной. Если бы наши люди не были в десять раз лучше, чем о них говорят, — право, стоило бы тебя обокрасть.

— Что же ты скажешь про камни? — с усилием спросила Грэс. — Говорят, м-с Дюран знаток в них.

— Ах, в самом деле! — обрадовалась Люси. — К тому же мне хотелось бы знать, как встретили войска сегодня утром полковника. Айя, прикажи заложить пони. Я постараюсь привезти с собой м-с Дюран.

— Отлично! Захватите и моего любимца Кита. Купец подождет вас.

Люси уехала. Грэс снова заговорила с Хусани.

— Ты говоришь, тебя прислал твой господин, гумилькундский раджа?

— Да, мэм-саиб. Мой господин, раджа, недавно приехал управлять нами, однако он уже знает сердца своих подданных. Он любит англичан, но понимает, что никто не может сдержать бурю, если она разразится. Вот почему он поручил мне умолять вас искать безопасного убежища, пока еще не поздно.

— Легко сказать! Где это убежище? Кому его предлагают? Как ужасно это бездействие и ожидание! Когда я только подумаю обо всех — о моей бедной сестре, которая не верит в опасность, об этом хорошеньком Ките, обо всей этой молодежи, — меня схватывает за сердце. Мне кажется, я уже вижу всякие ужасы… да они уже и были. Это не мое воображение!

— И эти ужасы снова повторятся. Но вы, вы можете скрыться от опасности… Последуете ли вы за мной?

Хусани задыхался.

— Одна? — спросила Грэс, отшатнувшись.

— Нет, не одна. Я могу взять еще двух или трех.

Грэс раздумывала, наклонив голову, а посланец раджи смотрел на нее с сильно бьющимся сердцем. Перед ним мелькало то торжество, которое выпадет на его долю, если он привезет в Гумилькунд первых английских беглецов и особенно эту обожаемую господином девушку. Но он думал также и о ней: эта красивая и кроткая англичанка завоевала его сердце. Хусани знал жестокость и варварство возбужденной толпы, и его охватил ужас при мысли, что девушка может сделаться добычей разъяренных бунтовщиков.

Ему никогда не случалось близко сталкиваться с англичанами до тех пор, пока не пришлось поступить на службу к радже, гораздо более снисходительному к своим подчиненным, чем масса английских чиновников. Вследствие этого в нем не было той непримиримой, слепой ненависти, коренившейся не только в племенном и религиозном различии, но также находившей себе пищу в бесконечной цепи обид и унижений, которая доводила слуг до измены господам, заставляла крестьян оскорблять и позорить английских женщин, а солдат — подвергать своих бывших начальников телесному наказанию на глазах у дерзкой толпы. Но индус знал о существовании такого чувства и дрожал за прелестную девушку, стоявшую теперь перед ним.

— Нас не много, — сказала наконец Грэс. — Нельзя ли нам уехать всем? Я думаю, что и офицерам стало бы свободнее без нас.

— Я опять приду за другими, — сказал Хусани, низко кланяясь, — но простите меня, сначала я должен вернуться туда, откуда послан, или только с мэм-саиб, или совершенно один.

Грэс смотрела на него, будто не понимая. Он повторил свою просьбу с выражением еще большей покорности.

— Вот как? — сказала она, гордо поднимая голову. — Чтобы спасти себя, я должна бросить их?

— Спасая себя, вы спасете других.

— Я хочу спасти всех или никого, — отвечала Грэс вполголоса.

В эту минуту показался экипаж, и прелестный мальчик с пепельными кудрями, легко выскочив из него, бросился на шею Грэс.

— Кит! Мой маленький Кит! — воскликнула девушка.

Вслед за Люси из экипажа вышла бледная молодая женщина, видимо чем-то испуганная.

— Отправь скорее этого человека, — сказала Люси нервно. — Все меня бранят, что я оставила тебя одну с ним. Никто не знает, что делать, а мне хотелось бы умереть и избавиться от этой жизни.

— И я сказала бы то же, если бы не сын! — вторила ей м-с Дюран. — Грэс, неужели у них хватит духу с ним что-нибудь сделать? А ведь я не обстригла его кудри.

— Я знала, у вас недостанет храбрости на такой подвиг, — ответила Грэс улыбаясь.

— Что же еще надо этому человеку? — спросила Люси.

— Не беспокойся, это добрая душа. Я куплю у него что-нибудь и отпущу.

Торговец вскоре ушел. Увидав Тикорама, водившего пони своей госпожи, он подошел к нему.

— Я искал тебя, друг, — сказал Хусани конюху. — Я кое-что продал, и Цветок Лотоса приказала мне опять прийти. Вот брату благодарность за помощь.

Щедрость дара несколько удивила Тикорама, но тем не менее он принял его.

— Их власти скоро конец, — сказал конюх, указывая на дом. — Скоро сокровища нашей страны перейдут к настоящим жителям, а не к чужим. Но у Цветка Лотоса речь сладкая и душа благородная, — прибавил он с оттенком сожаления.

— Я ничего не смыслю в вашей политике, — сказал Хусани. — Я беден и люблю тех, кто дает мне заработок. Возьмется ли брат сохранить для меня Цветок Лотоса? Мой хозяин, князь, не поскупится дать лак рупий за двух женщин и ребенка.

— Лак? — переспросил Тикорам, глотая слюнки.

— Да, если их доставят ему здравых и невредимых.

— Я и так спасу Цветок Лотоса! — воскликнул Тикорам. — Еще успеем подумать об этом, народ еще не восстал!

XVIII. Возвращение генерала

Хусани не ограничился во время своего пребывания в Ноугонге одним посещением Грэс. Он пошел дальше: выдав себя за недовольного слугу раджи, он вкрался в доверенность двух или трех местных агитаторов и заручился их обещанием известить его, когда им покажется, что восстание уже достаточно подготовлено. От них министр узнал, что число бунтовщиков вообще незначительно, что они не надеются найти себе много приверженцев и вследствие этого не могут предпринять каких-либо решительных мер. И это было действительно так. Быть может, восстание в Мееруте, ускоренное наказанием мятежных солдат и бывшее следствием этого взятие Дели поразили туземцев, но, как бы то ни было, последние числа мая прошли спокойно, и небольшие английские гарнизоны, рассеянные по стране, ободрились. Отряд гуркасов, посланный под начальством храброго Гамбие-Синга для оказания поддержки англичанам, был отозван, и появилась прокламация, обещавшая амнистию всем мятежникам, не участвовавшим в убийствах европейцев. Однако эта ошибка, основанная на незнании характера туземцев, имела пагубные последствия. Испуганные собственным успехом и втайне опасавшиеся мщения со стороны оскорбленных, бунтовщики свободно вздохнули. Стало быть, англичане боялись, раз они пытаются заключить мир? Стоит им еще некоторое время оставаться верными своему знамени, и пророчество исполнится — владычество чужеземцев исчезнет навсегда.

Бунтовщики стали выжидать, решившись ничего не делать наудачу. Это затишье ввело в заблуждение многих военных, между прочим и генерала Эльтона.

Читатель помнит, что в то время генерал, только что вернувшись из отпуска, еще не принимал командования. Без сомнения, присутствуй он во время восстания в Мееруте, его влияние было бы громадное. Но при первых слухах о недовольстве в армии Эльтон отправился в северо-западные области для расследования злоупотреблений и донесения об общем состоянии войск.

В роковое воскресенье, когда разразилось восстание, он был в Янси, где жил во дворце вдовы раджи, и сидел у нее, когда принесли известие о случившемся. Генерал, воображавший себя знатоком людей, был весьма доволен высказанным принцессой удивлением и негодованием. Она умолила его остаться в Янси до получения более подробных сообщений, но он не допускал ни малейшей отсрочки, хотя и был тронут заботливостью женщины. В сопровождении небольшого конвоя англичан он форсированным маршем направился в Меерут.

Смелость генерала оказалась для него спасительной. Все давали дорогу этому небольшому отряду в ярко-красных, шитых золотом мундирах, скакавшему, не зная преград, с саблями наголо. В самых враждебно настроенных селах, кишевших разбойниками и беглыми солдатами, для них находился провиант. Многие из виновных видели в этом храбром офицере со строгим лицом, проницательным взглядом и краткой повелительной речью первого из мстителей, готового поразить их. Несмотря на снедавшие его опасения, он исполнил свой долг и останавливался в главных пунктах — Гвалиоре, Агре, Миннури — для поощрения верности и устрашения измены.

Месяц подходил к концу, когда генерал достиг Меерута. В состав гарнизона этого города входил полк, который, по мнению генерала, должен был остаться верным. Он много лет командовал им, офицеры были ветераны, люди высших каст и образованные, сражавшиеся вместе с ним во многих пограничных стычках. Один даже спас Эльтону жизнь, сам подвергаясь опасности, и давно стал близким другом генерала. Что касается солдат, то он называл их детьми и любил всех, начиная с самых старых, научившихся сражаться при нем, и кончая молодыми новобранцами. Часто во время перехода по равнинам, выжженным индийским солнцем, у генерала навертывались слезы на глазах. Несколько недель тому назад, во время смотра в Мееруте, этот полк особенно отличился. И вдруг ему скажут теперь, что в ту минуту, как эти солдаты радостно отвечали на крики своих товарищей-англичан, в душе они уже таили замысел убить его!

Лицо генерала омрачилось. Никто не тревожил его отряда, но опустошенные деревни, толпы испуганных крестьян, уносящих свой скарб, а иногда оборванцы со свирепыми лицами — все это возбуждало опасения.

Наконец до Меерута осталось всего пять миль. Никто не вышел навстречу приближавшемуся отряду. Генерал отправил вперед разведчиков, но они не могли ничего узнать о судьбе английских войск. Было самое жаркое время дня, и люди, не сходившие с лошадей с утра, изнемогали от усталости, не зная еще, какой прием ожидает их в Мееруте. Генерал, несмотря на свое душевное беспокойство, приказал остановиться в маленькой рощице, но сам остался около часовых и не велел расседлывать лошадей. Эльтон стоял, опершись левой рукой на шею коня, правой сжимая заряженный револьвер и зорко вглядываясь в лесную чащу.

Целый час прошел совершенно спокойно. Сменили часовых. Ординарец генерала стал умолять его прилечь на часок. Он отказался, и снова водворилось молчание. День клонился к вечеру, и глаза Эльтона начинали страдать от долгого напряжения. Он собирался сесть на лошадь, как вдруг до его слуха донесся шорох в кустах.

— Там кто-то есть, — сказал он ближайшему солдату. — Может быть, это посланный из Меерута, — надо посмотреть, приняв все меры предосторожности.

Солдат исчез в чаще и вернулся минуту спустя в сопровождении высокого привидения, окутанного с головы до ног в белую чудду.

— Кто ты и что делаешь здесь? — спросил генерал.

Чудда упала на землю, и генерал узнал мундир своего любимого полка и загорелое лицо субадхара (капитана), спасшего ему жизнь.

— Суфдер-Джунг? — спросил он с упреком. — Как вы здесь? Где ваши люди?

— Офицер поклонился до земли, рыдая, как ребенок.

— Они возмутились? — спросил генерал стесненным голосом.

— Не все, генерал. Один батальон остался верен.

— Он в Мееруте?

— Нет, генерал. Другие принудили нас следовать за собой, и ради спасения собственной жизни мы должны были сделать это. Но мы скрылись один за другим, надеясь отыскать ваше превосходительство. Перед выступлением мы отправили в безопасное место всех, живших в вашем доме: мэм-саиб и мисс-саиб. Дом горел. Дьяволы его окружили, требуя от слуг, чтобы те бросили им этих англичан, с которыми они расправятся по-своему. Мы отбили их, потушили пожар и отнесли дам в городское укрепление. Одна из них была ранена и дорогой стонала.

У генерала вырвался крик отчаяния:

— Это правда?.. Вы не обманываете меня?

— Клянусь бородой пророка, ваше превосходительство, — правда! К чему Суфдер-Джунгу обманывать вас?

— Где же были наши английские войска? Или они смотрели на вас, как трусы?

— Их застали врасплох…

— Всех? До последнего?

— Нет, было несколько убитых. Однако в укреплении есть еще тысяча человек.

— Тысяча бездействующих солдат? Вы лжете, Суфдер-Джунг!

— Потерпите, ваше превосходительство! Вы увидите, что ваш слуга говорит правду. Я узнал от друзей, что один отряд завтра вступает в Дели.

— Завтра! А сколько уже дней Дели в руках бунтовщиков?

— Одиннадцатого мая они вышли из Меерута, как стая испуганных баранов. Я мог бы остановить их со своими людьми даже без помощи англичан, если бы весь мой полк действовал заодно. Двенадцатого они вступили в столицу.

— А сегодня двадцать третье. Целая неделя потеряна. Клянусь Богом, это может нам стоить Индии, и будет поделом нам!

Он вдруг вспомнил, кто перед ним.

— Я сам не знаю, что говорю, — спохватился он. — У главнокомандующего есть свои причины, неизвестные нам. Но вы хорошо сделали, что разыскали меня. Как наградить вас? Не хотите ли поступить в мой штаб до приискания для вас подходящей должности?

— Если бы я был один, ваше превосходительство, я с радостью последовал бы за вами на край света, — отвечал Суфдер-Джунг, кланяясь и складывая ладони рук, — но часть нашего полка, сохранившего верность, настоятельно требует выступления против братьев, выказавших себя недостойными. Некоторые боятся только, что не поверят их искренности. Они стоят недалеко отсюда, и вся их надежда — вернуться в Меерут под покровительством вашего превосходительства. Не поговорите ли вы с ними и не утешите ли их?

Несколько подошедших солдат, слушая разговор, образовали круг около генерала и его собеседника.

Гневный ропот пробежал между ними.

Генерал бросил на них строгий взгляд.

Ординарец его стоял возле.

— Простите, генерал, — сказал он, — мы никому не желаем зла, но…

— Но?.. Доканчивай, если начал.

— Но не надо доверяться этим дикарям, ни одному из них.

— Стало быть, ты хорошо их знаешь, Томми. А давно ты в Индии?

— Полгода, ваше превосходительство.

— А ты? — спросил генерал, обращаясь к другому.

— Тоже полгода, ваше превосходительство.

— И после полугодовой службы вы решаетесь так смело судить о людях? Прекрасно! Я вот тридцать лет прожил здесь, прошел с людьми, которых вы презираете, сотню миль. Они храбро бились на моих глазах, и я называл их своими детьми. Однажды этот храбрец защитил меня своим телом. И при всем том, сознаюсь, я не понимаю их, как думал до сих пор и как того желал бы. Все происходящее — для меня неразгаданная тайна, но я никогда не поверю, чтоб кругом была измена, чтобы такой человек, как Суфдер-Джунг, пришел к своему генералу с выражением любви на языке и вероломством в сердце! Отойдите! Дайте выслушать, что он еще хочет сказать мне…

Солдаты отступили неохотно.

Субадхар, слушавший этот разговор молча, опустив голову и с глазами, полными слез, снова приблизился и заговорил так тихо, что ни один из англичан не мог расслышать его слов.

Генерал обратился к своим спутникам с решительным видом и сказал твердым, звучным голосом:

— Подождите меня здесь, молодцы, но будьте готовы выступить по первому слову. Недалеко наши друзья и товарищи. Я вернусь к вам с ним через полчаса.

Никто не решился противоречить, так как все знали железную волю старого генерала.

Но когда он в сопровождении субадхара медленно скрылся в чаще, солдаты сошлись и организовали настоящий военный совет.

XIX. Измена

— Где же ваши люди? — спросил генерал, выехав из рощи, где остались его солдаты, и вступив в другой, гораздо более обширный лесок. — Я думал, что они в нескольких шагах.

— Они уже близко, — отвечал субадхар.

Он свистнул, земля словно заколебалась, и будто раскат грома раздался у них под ногами. Показался субалтерн-офицер, индус, известный генералу, и поклонился.

— Что значит эта комедия? — спросил генерал, нахмурив брови.

— Мы прячемся, чтобы скрыться от наших возмутившихся братьев, — покорно отвечал Суфдер-Джунг.

— Вас, стало быть, очень мало?

— Да, ваше превосходительство. Впрочем, здесь до ста бравых молодцов, ожидающих от вас одобрения.

— Они лучше бы исполнили свой долг, если бы не оставили рядов, не получив на то приказания. Где английский капитан?

— К несчастью, ваше превосходительство, наш капитан пал первый.

— От руки собственных солдат?

— Так точно, ваше превосходительство.

Солдаты один за другим выходили из пещеры, где скрывались. То были все старые служаки, генерал узнавал их и называл по имени.

— Не ожидал я, что вы станете скрываться в какой-то норе! — обратился он к ним.

Из рядов послышался голос:

— Мало ли чему придется еще подивиться генералу-саибу!

— Кто сказал это? — спросил генерал, сжимая револьвер.

— Молчать! — крикнул Суфдер-Джунг и, обратясь к генералу, прибавил: — Простите их, ваше превосходительство. Они ждали вас в темноте, проголодались, и многие начали терять терпение.

— Но что они делают, Суфдер-Джунг? Они подступают, будто намереваясь окружить нас.

— Назад, собаки, прочь! Разве уж нет дисциплины? Опустить ружья, иначе, клянусь бородой пророка, вам несдобровать!

Генерал поднял револьвер. Пораженные повелительным тоном, солдаты мрачно повиновались. Но лошадь генерала вдруг дернула. Револьвер выстрелил, и пуля попала в дерево. С угрозами и криками ненависти солдаты сомкнули крут. Эта случайность вызвала взрыв. Суфдер-Джунг схватил под уздцы коня, который взвился на дыбы от боли и испуга. Генерал понял, что окружен врагами, но не потерял мужества и присутствия духа. С быстротой молнии он направил лошадь на самое слабое место круга и увидал перед собой бледное как смерть лицо Суфдер-Джунга.

— Если вы не сын изменника, пропустите меня!

— Генерал, — простонал негодяй, — это бесполезно! Выслушайте, что ваши дети хотят сказать вам…

— Вы предали меня! — воскликнул Эльтон и, рубанув саблей руку субадхара, пришпорил коня.

Вой пронесся по лесу.

Старик как будто прирос к своему коню. Лицо его сохранило строгое спокойствие, и глаза показались многим из бунтовщиков глазами божества-мстителя. Его сабля рассекала воздух.

Раздались крики:

— Мы раскаиваемся! Мы раскаиваемся!

Но если первые ряды колебались, последние набирались смелости. Один из солдат поднял ружье. Просвистела пуля. Лошадь генерала сделала скачок и упала. Всадник, ожидавший этого, успел вовремя высвободиться из стремян.

Что оставалось делать? Пытаться бежать было тщетно. Следовало попытаться справиться с опасностью. Генерал спокойно обратился к солдатам. Он понимал всю серьезность положения, понимал, что ему грозит смерть, и решил встретить ее, как жил, — храбрецом.

— Что вам нужно от меня? — спросил Эльтон у солдат, бросившихся, чтобы схватить его. — Скажите! Или вы хотите, чтобы за вас говорил ваш начальник Суфдер-Джунг? Он ранен? Пусть его принесут, мы поговорим. Или вы хотите сразу убить меня? Ничто вам не мешает. Я знаю, что вы хорошие стрелки. Я сам часто давал вам призы, но никогда не думал, что буду служить для вас мишенью. Досадно мне, молодцы, что я плохо знал вас!

— Нет, вы хорошо знаете нас! — раздалось несколько голосов.

— Как! — воскликнул генерал. — Среди вас есть еще верные мне?

Человек двадцать — почти все простые солдаты — встали радом с ним.

— Браво! — воскликнул генерал звучным, приветливым голосом.

Подошли еще несколько человек, тащивших за собой Суфдер-Джунга.

— Это ваш парламентер? Скорее, субадхар! Что вам нужно от меня?

— Простите вы меня, ваше превосходительство! Я орудие в руках других! — стонал ослабленный потерей крови субадхар.

— Молчи, предатель… Что надо от меня этим негодяям?

— Если ваше превосходительство даст обещание задержать завтра войска, выступающие из Меерута, они проводят вас к вашему конвою, не тронув вас.

— А если я откажусь… вы расстреляете меня?

— Ваше превосходительство знаете, что на них нельзя рассчитывать… От них можно ожидать и худшего.

— Вы отличный парламентер… Передайте своим негодяям, что я отвергаю их условия и не стану договариваться с бунтовщиками. Пусть убьют меня, если смогут. Я не боюсь их!

Двадцать верных солдат обступили своего генерала. Засвистали пули. Генерал велел поднять раненых, сам медленно отступал лицом к неприятелю. Первые ряды, которые едва можно было разглядеть в спускающихся сумерках, расстроились. Прочие встретили их презрительными восклицаниями.

— Попробуйте сами взять его! — мрачно говорили те, чьи попытки не удались. — Боги дерутся за него: он колдун.

Эльтон со своим маленьким отрядом достиг опушки леса.

— Дураки! — крикнул один из наступавших, тот самый, который убил лошадь генерала. — Вы упустите его!

Это был лучший стрелок из всего полка: глаза он имел кошачьи. Не раз генерал хвалил его за меткость. Стрелок хладнокровно прицелился в красный мундир генерала. Пуля не попала в последнего, но один из ближайших солдат упал.

— Это стрелял Кульрай-Синг! — воскликнул неукротимый старик. — Превосходно!.. Еще раз! Но и другие не хуже тебя видят в темноте… Куллум-Хан, стреляй! Спокойнее!.. Целься ниже!.. Пли!..

Раздалось два выстрела. Когда дым рассеялся, то оказалось, что генерал стоит, а Кульрай-Синг в предсмертных судорогах корчится на земле.

— Спасибо, Куллум! Получишь медаль! Сдвиньтесь, дети! Скоро будем в безопасности.

— Кто-то подходит сзади нас. Слышите, генерал?

Действительно, доносился треск сухих сучьев и тяжелое дыхание целого отряда.

— Кто там? — крикнул генерал по-английски.

Ответом было оглушительное «ура». Конвой генерала, встревоженный его долгим отсутствием и предчувствуя измену, отправился на розыски в лес. Солдаты подъезжали один за другим.

— Это друзья, — сказал генерал. — Они спасли нас. Готовы ли мы? Видите вы эту шайку негодяев? Их втрое больше нас, но все они трусы. Прицельтесь, во имя чести старой Англии, и скосите их!

Восторженный возглас раздался в ответ, — казалось, горсть храбрецов удесятерилась. Всадники пришпорили коней. Индусы вынесли натиск, стреляя наудачу. Несколько лошадей упало. Пешие солдаты, окружавшие генерала, отстреливались, отступая.

— Вытесните их из лесу, туда, где светлее!

Небольшой отряд всадников подался влево. Ряды бунтовщиков, ожидавших натиска с фронта, были сломлены, расстроились, и многие обратились в бегство. Единственный оставшийся в живых офицер, отстегнув свой тульваре, вонзил его себе в горло и покатился к ногам лошади, на которую пересел генерал. В ту же минуту из-за куста выстрелили почти в упор. Левая рука мужественного начальника опустилась без движения, но он схватил поводья правой рукой и пришпорил лошадь. Солдаты, туземные и английские, думали только о неприятеле.

Луна заливала равнину серебристым светом. Выйдя из лесу, англичане увидели на опушке беглецов, скользивших, как серые тени. Генерал скомандовал стрелять. Каждый выстрел попадал в цель: мертвые и умирающие покрыли равнину. Пощады не было. Негодяи, пытавшиеся захватить генерала, заплатили жизнью за низкую измену. Одни пали от пуль, другие — пронзенные копьями.

В полчаса все было кончено.

Несколько бунтовщиков, особенно быстрые на ходу, бежали.

Один только субадхар Суфдер-Джунг — раненый, но не на смерть — остался в лесу. Он скрывался там целые сутки, потом, переодевшись в платье крестьянина, убитого по пути, решился выйти на дорогу.

Окончив дело, английские солдаты заметили отсутствие генерала, и отправились его разыскивать. В первый раз в жизни с Эльтоном случился обморок. К счастью, ординарец поддержал старика.

Солдаты нашли своего начальника лежавшим под деревом. Его ординарец и Куллум-Хан хлопотали около него.

XX. В Мееруте

В Мееруте господствовало отчаяние и смятение. Англичане и евразиане (так зовут потомков от браков англичан с индусками), уцелевшие от избиения 10 мая, собравшись в тесном укреплении, ждали всего худшего. Сгорая желанием помериться силами с бунтовщиками, солдаты стояли на часах день и ночь, так как опасались нового нападения. Но дни проходили, и начальство стало понимать, что за стенами укреплений нет надобности в таком количестве войска. Наконец, к живейшему удовольствию офицеров и солдат, пятьсот человек были назначены для соединения с войсками, которые, как предполагали, двигались к Дели.

Мы видели, что генерал 23-го повстречался в лесу с толпой бунтовщиков, а 24-го вспомогательный батальон должен был выступить из Меерута. Бунтовщики, устроив засаду в лесу, надеялись, что неприбытие генерала задержит выступление войска. Как мы видели, они обманулись. Но перестрелка была услышана в Мееруте, и один молодой офицер, хорошо известный генералу, пылая желанием отличиться и смыть позор с имени англичанина, получил позволение выехать на рекогносцировку с пятьюдесятью кавалеристами.

Была уже ночь, но месяц светил ярко. Когда отряд прибыл на место схватки, стычка окончилась. Генерал и его солдаты сами справились с врагом, но начальник был ранен, люди устали, у лошадей оказались разбиты ноги, и вообще положение было крайне опасное, так как в лесу могли скрываться бунтовщики, поэтому все с радостью встретили прибывшее подкрепление.

— Слава богу! Стало быть, еще не все вымерли в Мееруте! — воскликнул генерал.

— Ваше превосходительство, можете ли вы сесть на лошадь, или приказать подать носилки?

— Носилки? Пустяки! Вы воображаете, что я собираюсь протянуть ноги? Но все же мне хочется вернуться домой. Мои бедные девочки! Которая из них ранена? Боже мой! Следовало быть благоразумным и всех их оставить в Англии. Ну, я рад, что вижу дружеское лицо… Здравствуйте, Берти.

Молодой офицер соскочил с лошади и грустно смотрел на раненого начальника.

— Что вы нос повесили?.. Они здоровы и невредимы?

— Ваше семейство в безопасности. Одна из барышень ранена, но, надеюсь, не серьезно. Леди Эльтон страшно беспокоится.

— Конечно, конечно. Они сами расскажут все. Помогите мне сесть на лошадь, и марш!

Куллум-Хан, рыдавший, как ребенок, взял генерала под одну руку, офицер — под другую, и общими силами они посадили его на самую крепкую и спокойную лошадь отряда. Солдат сел сзади, чтобы поддерживать его, и отряд медленно двинулся в путь по равнине. Нового нападения не произошло: «одни», как выражался генерал, «успокоились», а другие не смели приблизиться.

Въехав в предместье Меерута, генерал застонал от боли и горя. Он узнавал каждую подробность по пути, и все вызывало в нем воспоминания. Эльтон сам наблюдал за постройкой многих бунгало офицерского собрания, дома полковника, а также той обширной виллы, где, по возвращении из Англии, поселилось его семейство. Ему тогда замечали, что, в случае возмущения, это место может быть опасно, так как находится за чертой английского города, но генерал гордо улыбался в ответ на такую безосновательную боязнь.

— Пока я и моя семья в Мееруте, восстание немыслимо, — говорил он, — и я никому, кроме нас, не предлагаю жить в этом доме.

Сегодня Эльтон увидел развалины на месте дома.

Когда генерал проезжал там, где еще недавно был сад, из развалин вышел старик. Офицер, командовавший с саблей наголо отрядом, хотел отстранить его, но старец так громко начал просить, чтоб его допустили к генералу, что тот, услыхав крики, велел его подвести.

— Да это ты, Ясин-Хан! — воскликнул Эльтон, узнав своего камердинера-индуса.

— Я самый, генерал-саиб. Сын мой Куллум…

— Вот он, — заявил сипай, поддерживавший генерала. — Я не мог остаться с другими и убил Кульрай-Синга, который во что бы то ни стало хотел увести меня.

— Зачем ты здесь, Ясин? — спросил генерал.

— Потерпите минутку, ваше превосходительство, я расскажу вам все. Бунтовщики окружили ваш дом и подожгли его с трех сторон. Я поскорее сбегал за сыном Куллумом, и они с Суфдер-Джунгом и другими прогнали будмашей (разбойников). Трикси-саиб была ранена, сын мой и субадхар унесли ее на руках, как дитя. Другие барышни пошли пешком, потому что не было экипажа, но мужчины защищали их, и никто не посмел тронуть волоска на их голове. Я вспомнил о деньгах генерала. Унести их не было возможности, поэтому я закопал их в саду. Будмаши вернулись, воя, как злые духи. Они сказали, что убьют меня, если не найдут золота. Я отвечал им, что сейчас принесу его, и сам убежал. Я слышал их крики, — попадись я им, они изорвали бы меня в клочья. Но один из них дал сигнал, и бандиты убежали. Я, спрятавшись, ожидал возвращения вашего превосходительства и кормился кое-как. Теперь вот уж два дня, как я не ел. Сжальтесь, саиб, и возьмите меня с собой.

— Посадите его на лошадь, и пусть он едет за нами, — сказал генерал. — Я думаю, он говорит правду.

При въезде в город генерал Эльтон пожелал сойти с лошади.

— Я не могу показаться так жене и детям. Отпустите ваших солдат, Берти, и пусть они найдут помещение для моих молодцов, а также для индусов. Поддержите меня и пойдемте к моим.

Леди Эльтон и ее дочери поместились в палатке. Они предпочли это жилище гостеприимству, которое им оказывали во многих домах. Большая часть мебели в доме, а также их вещи оказались целыми, и им удалось придать временному жилищу уютный вид. Стараясь устроить для отца, возвращения которого ожидали со дня на день, все как можно удобнее, девушки не давали матери падать духом, сами сохраняли мужество и заглушали страх, который временами охватывал их при воспоминании о происшедшем. Для этих женщин, воспитанных в английских традициях, по которым индус нечто среднее между машиной и животным, разразившееся восстание было как гром среди ясного неба. Еще ранее до них доносились слухи о случаях неповиновения солдат. Они даже находили, что карательные меры недостаточно строги, но, когда 9 мая бунтовщики 3-го кавалерийского туземного полка, приговоренные своими же соотечественниками к десятилетнему тюремному заключению, были лишены мундиров и закованы в цепи, они, жалея несчастных, в то же время подумали, что этого примера будет достаточно.

Понятно, каково после этого было очнуться от такого призрачного спокойствия среди шума перестрелки и очутиться в центре битвы. По совету Ясина леди Эльтон и ее дочери забаррикадировались в самой отдаленной комнате бунгало, заставив дверь разной мебелью, и, прижавшись друг к другу, прислушивались к приближавшемуся реву и крику. Трикси влезла до слухового окна и, спустившись, сообщила ужасную весть, что службы и конюшни горят. Они слышали, как негодяи, опьяненные опиумом и фанатизмом, лезли на крышу и как торжественно заревели, когда один из шайки увидал англичанок через разобранную лиственную крышку. Стон ужаса, вырвавшийся у всех, выстрел из пистолета храброй маленькой Трикси, ответом на который был выстрел из ружья, ранивший храбрую девушку, — все это жило в уме бедных женщин как ужасный кошмар.

Мы знаем, каким образом они были спасены. Их осаждала шайка будмашей-воров, собравшихся с базаров, беглых каторжников, — и при первом появлении отряда, которым командовал субадхар, весь этот сброд разбежался. Полумертвых англичанок отвели в лагерь, где они провели ночь.

Тогда началось томительное ожидание, еще более тяжелое для леди Эльтон, чем пережитые недавно сцены ужаса. Она не получала известий от мужа. Дочь ее Грэс и недавно вышедшая замуж племянница находились в местности уже неспокойной, где можно было ожидать бунта при первом известии о восстании. У нее были друзья в Каунпоре, в Дели, в Янси. Ни в одном из этих городов не стояло таких сильных гарнизонов, как в Мееруте. Чего же можно было ожидать там? Когда приедет ее муж, наверное, будут приняты какие-нибудь меры, чтобы остановить движение бунтовщиков.

— Если бы я была комендантом крепости, ни один из этих скотов не попал бы в Дели! — восклицала Трикси, сжимая кулачки. — Берти Листон говорит, что наши солдаты рвутся в поход, что их нельзя сдержать.

— Трикси со времени этого выстрела превратилась в настоящую амазонку, — прибавляла Мод. — Но серьезно, мама, разве не думаете и вы, что следовало бы действовать?

— Лишь бы генерал вернулся!

Подобный разговор был прерван звуками перестрелки, доносившимися издали. В палатку быстро вошел сияющий Берти Листон.

— До свидания! Меня посылают на рекогносцировку. Что вы мне дадите, если я возвращусь к вам с генералом?

— Все… все, что имеем! — горячо воскликнула Трикси.

Девушка лежала на походной постели, еще не вполне оправившаяся от раны. Берти взглянул на нее. Она покраснела. Но некогда было много разговаривать. Молодой человек вышел, и скоро донесся топот удалявшейся лошади. Закрыв лицо руками, Трикси зарыдала.

Перестрелка прекратилась, среди ночной тишины раздавались только мерные шаги часовых. В палатке все пятеро сидели не двигаясь. Наконец Мод, воскликнув, что она дольше не может выносить этого, зажгла лампу, и леди Эльтон попросила дочерей спеть дуэт.

— Папа, может быть, вернется сегодня. Он будет рад, если вы встретите его пением.

Девушки исполнили желание матери, и генерал, подходя к освещенной палатке, уже издали слышал их приятные голоса.

— Да благословит их Бог! — сказал он, растроганный. — Они не пели бы так, если бы пережитое сильно потрясло их. Пойдемте, Берти. Они замолчали: вероятно, услыхали нас. Стой, Ясин-Хан! Не смей докладывать!

Полог палатки раздвинулся, генерал увидал тех, кто был ему всего дороже на свете. Его строгие глаза наполнились слезами, а громовой голос, не дрогнувший перед сотней врагов, ослаб и задрожал:

— А вот и я. Ну, как вы все поживаете?

Он стоял в темноте, и они не могли его видеть из освещенной палатки, но узнали по голосу.

Все вскочили и побежали к двери, одна только Трикси плакала в своем уголке.

— Вильфрид! Слава богу! Папа! Папа!

А тоненький голосок сквозь рыдания прибавил:

— Берти привел нам его. Берти, не уходите!

Дочери подвели генерала к лампе и только тут заметили его бледность и руку на перевязи.

— Отец ваш ранен! Дети, не душите его! Надо позвать доктора.

— Доктор-саиб здесь, — послышался спокойный голос, представлявший странную противоположность всеобщему волнению.

Вошел Ясин-Хан в белоснежном платье и громадном тюрбане, неизвестно где добытых им так быстро, и, кланяясь со своим обычным достоинством, указал дорогу доктору.

— Ясин! — воскликнула Трикси, заливаясь смехом. — Откуда ты? Ты точно выскочил из ящика фокусника!

Ясин улыбнулся, повторяя поклон: он был занят хозяином, и ему некогда шутить.

XXI. Белая принцесса

Хусани вернулся в Гумилькунд в самую ночь попытки спасти Грэс и ее кузину. Он тотчас же отправился к своему господину, чтобы отчитаться в том, что видел и слышал. По его словам, в Ноугонге надо было ждать немедленного и ожесточенного восстания. Народ и солдаты ненавидели англичан, и им нельзя было ждать пощады. Хусани не посмел передать своего разговора с чупрасси, но предложил вернуться переодетым в форме, чтобы наблюдать за девушкой «с глазами лотоса» и, в случае возмущения, найти ей временное убежище, откуда «господин, если нельзя будет поступить иначе, освободит их с оружием в руках».

Том одобрял план Хусани, но изъявил намерение сам отправиться вместо него или по крайней мере сопровождать его. Однако Хусани и Чундер-Сингу удалось убедить молодого раджу в опасности его присутствия, и Хусани отправился один, а Чундер-Синг приготовился в качестве начальника гумилькундских войск при первом призыве взяться за оружие. В главных селениях были размещены шпионы, для того чтобы известия доходили в Гумилькунд как можно скорее.

Сам же Том задумал опасное предприятие: отправиться одному в Янси, чтобы добиться от вдовы раджи разрешения увезти европейских женщин и детей из ее резиденции. За это он обещал ей заступничество перед английским правительством, в случае если она будет побеждена. Юноша знал, что женщина намеревалась в скором времени поднять знамя восстания.

Различные хлопоты задержали отъезд раджи.

Июнь подходил к концу, когда он наконец выехал в костюме знатного индуса верхом на Королеве Снегов из своей столицы.

Несмотря на возражения министра, молодой человек не взял с собой конвоя, убежденный, что правительница выслушает его благосклоннее, если он явится к ней один. Так как стояла жаркая погода, то юноша путешествовал главным образом ночью, отдыхая днем в роще или какой-нибудь хижине.

Всюду к нему относились с уважением и иногда спрашивали о цели путешествия. Том отвечал, что приходится родственником правительнице Янси и едет к ней по ее вызову. Если бы все так шло дальше, он приехал бы еще до начала восстания, и, быть может, юноше удалось бы спасти много невинных жертв и не допустить того, чтобы женщина гордая и временами великодушная запятнала память о себе ужасным злодеянием.

Молодой раджа уже был в нескольких милях от Янси и ехал почти не отдыхая, так как до него доходили самые зловещие слухи. Но дороги размыло дождями, и его лошадь выбивалась из сил. Он решил дать ей отдохнуть и, въехав в деревню, велел указать дом старшины, где можно было получить корм для лошади.

Был полдень. Кругом царила гробовая тишина, и, несмотря на все усилия подавить дремоту, Том уснул крепким сном возле Королевы Снегов на небольшой террасе перед домом.

Том не знал, сколько времени проспал, его разбудил конский топот и голоса. К радже подошел хозяин и сказал, глядя на него как-то странно:

— Поезжайте! Принцесса здесь.

— Какая принцесса? Вдова раджи из Янси?

— Не знаю, но у нас нет места для вас.

— Прекрасно. Однако прежде я расплачусь с вами.

Индус взял деньги, и юноша вскочил на лошадь. Но в ту же минуту его окружили всадники из тех, которые с шумом въехали в село, и схватили коня молодого человека под уздцы.

— Что вам надо? — спросил он, стараясь освободиться.

— Повелительница желает говорить с вами, господин, — сказал начальник отряда.

— Где она и зачем ей понадобился безобидный путешественник?

— Вы одни. У нее под начальством вооруженные люди. Лучше послушайтесь ее, она не хочет вам зла.

— Пустите в таком случае повод и отойдите.

Люди повиновались, и Том в сопровождении всадников двинулся по главной улице деревни. Если бы была какая-нибудь возможность бежать, он пришпорил бы Королеву Снегов, но в данном случае надо было выпутаться осторожно.

Юноша увидел принцессу, которую несли в открытом паланкине, с головы до ног окутанную газовым покрывалом с золотыми звездами.

Свита расступилась, и паланкин остановился. Том почтительно поклонился. Он не мог ясно видеть лицо принцессы, но по тому, что ему удалось рассмотреть, убедился, что перед ним не правительница Янси. Юноша несколько мгновений стоял молча, склонив по восточному обычаю голову под жгучим взором, устремленным на него через черный газ.

Вдруг его осенило. Принцесса заговорила… Этот чистый, насмешливый голос не мог принадлежать индусской женщине. А между тем она говорила на наречии, на котором обыкновенно объясняются индусы, получившие высшее образование.

— Кто ты, чужеземец? Какое дело привело тебя в наши владения?

Том содрогнулся и отвечал, кланяясь:

— Если бы весь свет не был подвластен вашей красоте, благородная госпожа, я спросил бы вас, по какому праву вы задерживаете безобидного путешественника. Я спешу к своей родственнице, вдове раджи Янси, чтобы посоветоваться с ней о важных событиях, угрожающих нам.

Из-под газового покрывала послышался сдержанный смех, и презрительный голос возразил:

— Мне кажется, ты лжешь, иностранец, но доказать твою правоту легко. И мы едем также к нашей сестре в Янси. Если ты действительно тот, за кого выдаешь себя, то небольшая задержка не составит для тебя разницы и ты таким образом спасешь себе жизнь.

— Я не дорожу жизнью. Долг мне дороже. У меня спешное дело, и поэтому прошу вашу светлость отпустить меня.

Ответом был смех, сопровождаемый — он готов был поклясться — восклицанием вполголоса по-английски: «Нет, этому не бывать!» Но, вероятно, воображение обмануло юношу, так как принцесса сказала строго на своем языке:

— Нет, я не позволяю вам уехать. Поезжайте сзади меня с моими солдатами.

— Но…

— Не возражайте! Абдул, возьми лошадь под уздцы, а если он станет сопротивляться, снять его с коня, пусть идет пешком!

Всякое сопротивление было бесполезно.

Том смешался с конвоем. Старшина деревни явился с поклоном к принцессе и положил у ее ног различные припасы. Она не удостоила его ни единым словом и продолжала путь. Том покорился своей участи, решившись бежать при наступлении темноты. Он знал местность и, заметив, что они ехали в сторону, противоположную Янси, сказал это Абдулу, но не получил от него ответа. Рассерженный, утомленный, молодой человек перестал протестовать, не зная, чем кончится это странное приключение.

С наступлением ночи было приказано остановиться. Для принцессы, за несколько часов до этого спустившей занавесы своего паланкина, разбили палатку.

Том, предчувствуя коварный замысел с ее стороны и полный странных подозрений, старался проехать вперед и поговорить с принцессой или по крайней мере увидать ее, когда она будет выходить из паланкина.

Но угрюмый Абдул, не спускавший глаз с пленника, постоянно становился поперек дороги.

Раджа сделал вид, что покорился, привязал своего коня, задал ему корма и присоединился к одной из групп, расположившихся вокруг небольших костров, у которых готовилось кушанье. Ему тоже предложили поужинать; продолжая играть роль индуса высшей касты, он отошел с едой в сторону, а затем, завернувшись в свою чудду, сел возле лошади, прислонясь к дереву, и заснул.

Прошло два часа. Абдул не спал. Он получил приказ не спускать глаз с пленника, но и не беспокоить его. Соглядатай знал, что всякая попытка ограбить юношу будет наказана смертью, но глубокий сон молодого раджи заставил его забыть всякую осторожность. Абдул хотел удостовериться, есть ли при путешественнике золото или драгоценные камни, и, подкравшись тихонько к Тому, стал ловко ощупывать его тонкую шелковую одежду. В поясе он почувствовал золото, и его длинные пальцы судорожно сжались, чтобы схватить добычу. Но какой страх вдруг удержал его? Или по белой груди молодого человека он узнал в нем сына ненавистного племени, которое сыны пророка скоро должны были стереть с лица земли? Ему стоило только указать на английского шпиона, и тот, кого он собирался обобрать, падет под ударами его товарищей. Нет, руку Абдула остановило нечто другое, и это минутное колебание погубило грабителя. Том открыл глаза, увидел склонившегося над ним индуса и ударил его кинжалом, который выхватил из-за пояса.

Вор упал с подавленным криком, а среди тишины лагеря раздался голос:

— Так Белая принцесса мстит изменникам. Знайте это и трепещите!

XXII. Заклинатель змей

Том уже не мог больше спать. Между тем остаток ночи прошел спокойно. Когда караван собрался выступить в путь еще задолго до восхода солнца, никто, казалось, не интересовался трагическим ночным происшествием. Вырыли могилу, опустили в нее убитого и тронулись в путь. В продолжение целого дня измученный задержкой и напряженным состоянием, готовый на самую отчаянную попытку, Том не мог найти случая бежать или даже поговорить с таинственной принцессой. С каждым часом пути он удалялся от Янси. По нескольким отрывкам из разговоров солдат он заключил, что они сами точно не знают, куда идут, и поджидают исхода предприятия, порученного их товарищам.

Во время полуденной остановки к ним присоединился человек, по виду муфтий или магометанский священник. Он разговаривал с принцессой, которую сопроводил до ближайшего селения, и по веселым лицам людей, по их грубым шуткам молодой раджа догадался, что они радуются новому торжеству своих собратьев над европейцами и надеются разделить плоды их удачи.

Вечером остановились около большого селения, и, по приказанию принцессы, ее палатка, которую всегда ставили посредине лагеря, на этот раз была разбита на берегу большого пруда, в тени акаций и смоковниц. Крестьяне, убедившись, что у этих вооруженных людей нет враждебных намерений, приехали через пруд в плоскодонных лодках и привезли молока, овощей, плодов, так что лагерь скоро сделался похож на рынок. Том смотрел на живописную сцену, обдумывая план побега, как вдруг вздрогнул. Этот пейзаж, это свинцовое небо за стенами из грязи, эти бронзовые зловещие лица… он видел все это прежде.

В памяти его встала картина той ночи, с которой началась роковая перемена в его жизни. Его сон сбывался. Действие было потрясающее: силы и присутствие духа, казалось, оставили юношу. Он закрыл лицо руками, стараясь овладеть собой.

Молодого человека привели в себя знакомые звуки дудки, которой заклинатели змей собирают публику. Том обернулся и увидел в нескольких шагах от себя ужасную голову пресмыкающегося с раздутой шеей, а сзади него седого старика с совершенно черным лицом и странно блестящими глазами. Он был закутан в грязную чудду; перед ним лежал мешок с инструментами, необходимыми в его ремесле, а в руке заклинатель держал палочку, которой управлял движениями змеи. Старик произносил заклинания пронзительным голосом с обычным многословием и в то же время водил палочкой над коброй, которая, казалось, пребывала в оцепенении. Затем индус затянул вполголоса песню — змея растянулась, как мертвая. Солдаты тоже были словно в опьянении: они катались по земле в немом восторге, плясали, пели, кричали. В лагере был настоящий шабаш.

Заклинатель крикнул: «Расступитесь! Дайте место!», отбросил палочку, откинул чудду и встал вытянувшись. Змея поднялась, высунула свое раздвоенное жало и бросилась на старика, тот схватил ее жилистыми руками. Борьба продолжалась несколько минут: то, казалось, торжествовал человек, то — пресмыкающееся. Несмотря на отвращение, Том не мог оторвать глаз от этого зрелища: его сковывало какое-то невидимое обаяние, связанное как бы с предчувствием.

Борьба достигла критического момента: человек почти весь был обвит кольцами змеи. Но вот круг оцепеневших от ужаса зрителей расступился, и юноша увидел, что к месту схватки приближается таинственная владычица. Одетая, как накануне, в платье черное с золотом и окутанная с головы до ног покрывалом, женщина шла медленной, величественной походкой. Змея оставила старика и обернула голову в сторону принцессы.

Том, не в силах долее сдерживаться, бросился к ней.

— Стойте! — крикнул он по-английски. — Вы с ума сошли!

Она отстранила его повелительным жестом. На лице заклинателя выразился такой ужас и отчаяние, что Том подумал, не ранен ли тот смертельно.

Принцесса все приближалась. Кругом воцарилась напряженная тишина. Сердце молодого англичанина бешено билось, в ушах стоял оглушительный шум, и он не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой.

Вдруг раздались крики:

— Победа! Победа! Наша принцесса, избранница Аллаха, победила!

Том увидал странное зрелище. Посредине обширного круга, в нескольких шагах от заклинателя, видимо признавшего влияние, превышавшее его собственное, стояла принцесса, гордо подняв голову и наступив ногой на шею кобры, которая извивалась в отвратительном страхе. Газовое покрывало раскрылось и позволило видеть лицо принцессы. Том смотрел на нее как зачарованный. Это детское румяное личико, эти улыбающиеся ясные глаза, — если он только не грезил или не сошел с ума, — были слишком хорошо знакомы ему…

Первой мыслью Тома было, что Вивиан, подобно ему, в плену, и он готов был сделать величайшую глупость — броситься к ней и предложить свое покровительство, — как вдруг заклинатель как бы нечаянно толкнул его локтем и сейчас же низко поклонился ему. Выражение его лица привлекло внимание раджи.

Пользуясь шумом, юноша спросил вполголоса по-махратски:

— Ты друг?

— Я слуга вашей светлости, — отвечал старик, — и пришел, чтобы помочь вам бежать. Но надо быть осторожным. У Белой повелительницы сердце черное.

Сказав это так тихо, что один Том мог расслышать, старец подошел к торжествующей принцессе, пал перед ней на землю, взял палочку и снова затянул свою песню. Змея вползла в корзину. Принцесса горделиво огляделась, опустила покрывало и вернулась к своей палатке.

Заклинатель смешался с толпой солдат, встретивших взрывами хохота его рассказы и шутки. Том, вернувшись к дереву, к которому была привязана лошадь, следил за стариком.

Ему бросилось в глаза одно странное обстоятельство: лишь только заклинатель отходил от одной группы, все составлявшие ее замолкали и немедленно погружались в глубокий сон. Скоро весь лагерь, кроме двух часовых, спал. Настала ночь. Старик подошел к Тому и лег на землю, как бы намереваясь заснуть. Часовые смотрели на него тупым взглядом; один из них сел, прислонясь спиной к дереву; товарищ последовал его примеру; они обменялись несколькими словами, чтобы разогнать дремоту. Первый снял с пояса фляжку и передал ее другому. Скоро во всем лагере не спали только Том и заклинатель.

Было около полуночи, но луна, даже на ущербе дающая яркий свет в прозрачной атмосфере этих стран, освещала дорогу. Оба встали.

— Пора! — сказал заклинатель — не кто иной, как Субдул, конюх Королевы Снегов.

— Ты уверен, что они все спят?

— Я дал им понюхать снадобья, к тому же они устали и вот теперь спят как мертвые. Но ночи короткие… Отчего господин медлит?

— Ты уверен, что она не в плену? Быть может, она последует за нами, если мы сообщим ей наш план?

— Если господин говорит о принцессе, я повторяю, что ее сердце черно, а язык лжив. Ей не следует доверять…

— Откуда ты знаешь?

— Я говорю то, что слышал от ее людей! Господин знает Дост-Али-Хана?

— Да! — живо воскликнул Том. — Я видел его один раз и ношу на груди талисман, который он дал мне. Разве он принимает участие в возмущении?

— Конечно! Тысячи людей надеются на него и называют его своим начальником. Если Дост-Али-Хан любит господина — это счастье. Этот человек — князь, как его называют, — уговорил Белую принцессу следовать за ним. Мужа ее, саиба-англичанина, убили на ее глазах. В Дели он видела, как убивали ее соотечественников, даже женщин, а теперь, от имени своего нового повелителя, она встала во главе их убийц. Если господину угодно знать еще доказательства ее измены…

— Тише, Субдул, вот она вдет сама.

— Господин, бежим!

— Мне надо прежде переговорить с ней.

— Ни за что! Это колдунья. Господин попадется в ее сети.

— Глупости! Говорю тебе, что знаю ее. Молчи! — прошептал Том, и сердце его усиленно забилось.

Белая принцесса, откинув назад покрывало с лица, которому лунный свет придавал идеальное выражение, легко ступала между спящими. Субдул исчез. Том не двигался, охваченный очарованием. Женщина подошла к молодому человеку и дотронулась до его руки. Он затрясся.

— Кто вы? — спросил он шепотом.

— Вы узнали меня, Том Грегори? Почему вы уехали из Дели, не повидавшись со мной?

— Каким образом вы здесь?

— Очень невежливо с вашей стороны отвечать вопросом на вопрос.

— Теперь не время шутить. Скажите: вы в плену? В таком случае я возьму вас с собой и буду оберегать, пока вы не найдете своих. Если же… если же вы перешли на сторону врагов вашего народа, то я предоставлю вам пожинать плоды вашей измены…

Вивиан засмеялась:

— Какая строгость! Сядемте здесь, под деревом, и поговорим. Как я рада поболтать по-английски!

— Вивиан, вы сошли с ума!

— Да, я всегда была сумасшедшая, а теперь больше, чем когда-нибудь. Вы не можете себе представить, как приятно жить во сне…

Она стояла вся залитая лунным светом с развевающимися золотыми волосами, смеющимися глазами и насмешливым выражением лица.

— Но ведь вы знаете о происходящих ужасах? Разве в вас нет ничего человеческого? Вы потешаетесь надо мной?

— Я потешаюсь над всеми, и без этой серьезной причины Грэс Эльтон, вероятно, не выпустила бы вас из рук в Англии. Моя игра с бедняком Чарли Донкастером окончилась успешнее, но он начинал уже надоедать мне, когда… Однако не будем вспоминать о неприятных вещах! Донкастера сменил его королевское высочество Дост-Али-Хан. Помните вы, как я чуть было не задавила его на улице в Дели? Было бы добрым делом! Он так заинтересовал меня, что я даже постаралась познакомиться с ним. Это меня очень забавляло. Боже, как он ненавидел меня вначале! Я удивляюсь, как он меня не убил… Но он все-таки пощадил меня и теперь — мой раб. Что вы скажете об этой маленькой игре?

— Что вы с ума сошли и что ночь проходит. Довольно! Едете вы со мной или нет?

— Том, какой вы ребенок! Я не поеду с вами — это было бы опасно и нелепо. К тому же вы в моей власти, и я не выпущу вас. Вы были так счастливы, что приобрели расположение Дост-Али-Хана, будущего повелителя страны. В его руках власть потому, что он знает, чего хочет. Солдаты, туземные князья, фанатики — все ждут его приказаний. Какой вспыхнет пожар! Этот могущественный человек, с которым я в союзе, предлагает вам дружбу. Он не требует, чтобы вы помогали ему, потому что заранее убежден в отказе, и ему не хочется уничтожить вас. Он требует только, чтобы вы увезли меня в Гумилькунд и скрыли там, пока не произойдет взрыв. Тогда, если мир еще будет существовать, мы поговорим о будущем.

Она придвинулась к нему… Облачко набежало на луну… Том колебался. Отчего не отвезти ее в Гумилькунд, оставить там и затем вернуться к своей миротворческой миссии? Молодой раджа не верил всему, что говорила эта женщина. Но ему ли наказывать ее за заблуждения?.. В то время как юноша так рассуждал про себя, Вивиан стояла неподвижно и молчала.

— Вы — изменница! — хрипло проговорил Том. — Вы сами признались в этом!

— Я изменила другим, но вам — никогда!

— Кто изменил раз, изменит и другой…

— Но вы неблагодарны и несправедливы, мой молоденький король. Если я могла спасти вас только путем измены, если с самого начала все мои усилия имели только эту цель… что тогда?

— Это правда?

— Вы сами видите. Вы могли оставаться непреклонным, пока не знали!

Том чувствовал, что воля изменяет ему и сердце тает как воск. Но случилось неожиданное. Субдул подполз к ним, приложив ухо к земле, и действительно ли он слышал гул приближавшихся людей и пушек или сделал вид, что слышит его, чтобы спасти своего господина, только он вдруг вскочил и закричал:

— Бунтовщики настигают нас!

Лошади были готовы. Том и Субдул вскочили на них, и, между тем как Вивиан в припадке бессильного бешенства металась по лагерю, Королева Снегов, быстрая как ветер, скрылась со своим господином во мраке ночи.

XXIII. Аглая

До 1 июня в Янси все было тихо. Вдова раджи, продолжая сохранять веселость, жила в своем дворце и только увеличила число телохранителей несколькими людьми испытанной честности. Англичане верили ей, а войска, занимавшие город, громогласно возвещали о своей преданности. Восстание в Мееруте и взятие Дели не поколебали их. Соседние государства — Гвалиор, Гумилькунд, Рева и Банда — не волновались, а некоторые из них даже предложили свою помощь англичанам. Таким образом, последние совершенно не беспокоились. Впрочем, даже и при иных условиях они не посмели бы выказать своей тревоги.

3 июня вспыхнули загадочные пожары, которые приписали случаю. Только 4-го глаза европейцев открылись. Во время смотра туземные солдаты без всякой причины — для тех, кто не знал тайного соглашения между войском и дворцом, — расстроили ряды, выстрелом из ружья убили сержанта-англичанина и, овладев пушками, отвезли их в форт, построенный в самом центре индусского города.

Получив это известие, принцесса села на лошадь, велела отпереть ворота дворца и в сопровождении верных телохранителей, завладевших от ее имени общественной казной, присоединилась к бунтовщикам.

Несколько английских офицеров бросились во дворец. Им там сказали, что принцесса в плену у бунтовщиков, и они поняли весь ужас положения. Поспешив вернуться в лагерь, офицеры извещали на своем пути о случившемся англичан и евразиан и советовали им скрыться в форте Стар, единственном укреплении, способном выдержать осаду. Все это совершилось с чрезвычайной быстротой. Много европейцев не знали ничего о возмущении.

Обитатели маленького домика — некогда гробницы, затерявшейся на равнине Мэдан, — слышали шум, но не подозревали о его причине. «Вот вернется папа и все объяснит нам», — говорила м-с Уайт, стараясь успокоить свою маленькую Аглаю. Но вдруг в комнату вбежала не помня себя служанка с криком: «Они идут! Спрячемся!» — и схватила девочку. Больше мать ничего не помнила. Ее подняли, бросили на лошадь, которая бешено помчалась по равнине среди яростных криков преследовавшей черни. М-с Уайт очнулась в форте среди нескольких перепуганных женщин… Муж ее был там же… но ребенок, дочь! Женщина бросилась к дверям, но, несмотря на раздирающие душу крики, ее не пустили. Между тем люди собирали оружие, баррикадировали входы, указывали места сражающимся. Женщины утешали детей, собирали припасы, принесенные наиболее предусмотрительными, и устраивались на ночь.

День уже клонился к вечеру, когда бунтовщики окружили форт, крича англичанам, чтобы они сдавались. Ответом был ружейный залп, и они отступили врассыпную. Ужасная ночь тянулась медленно. Женщины старались уснуть, мужчины не ложились. На заре двое переодетых евразиан решились выйти из форта, чтобы отправиться за помощью. Но Не успели они отойти за линию укреплений, как пали мертвые. Скоро осажденные услыхали, что подвозят пушки, чтобы пробить брешь. Но между ними были замечательные стрелки, они дали такой дружный отпор артиллерии, что та отказалась от дальнейших попыток. Но, увы, голод и жажда — самые ужасные враги. К тому же не верилось, чтобы принцесса, всегда такая приветливая и только на минуту введенная в заблуждение дурными советами, решилась на убийство своих друзей-англичан. Ввиду этого три офицера решились отправиться парламентерами для переговоров о сдаче. Они не вернулись.

— На что мне эти поросята? — сказала вдова раджи, когда к ней привели их.

Эти слова были приговором. Несколько минут спустя парламентеров задушили перед дверью дворца. Осажденные снова собрали совет. При экономии припасов могло хватить на три дня. Надеялись, что за это время слух об их положении распространится и им пришлют помощь, а пока решили сопротивляться.

Настало утро третьего дня. Люди едва стояли на ногах от утомления и страха. Дети плакали от жажды, так как воды уже не было. Женщины впали в отчаяние. На восходе солнца вторичная атака была отбита. Тогда принцесса послала к несчастным предложение сдать форт, обещая под этим условием всем свободный пропуск. Снова собрали совет. Самые мужественные стояли за дальнейшее сопротивление, даже в том случае, если б не было надежд на помощь. Лучше умереть на своем посту, чем попасть в руки жестокого и коварного врага. К несчастью, из пятидесяти человек осажденных большинство состояло из женщин, детей и людей нерешительных. В предложении принцессы они видели единственный возможный исход. Было решено сложить оружие, и отряд телохранителей принцессы вошел в форт.

В тот же день, несколько позже, два всадника въехали в пределы Янси и остановились в деревне, где у одного из них были знакомые. Последние советовали им не ехать дальше, говоря, что в городе ожидают необыкновенных событий. Несмотря на это, всадники въехали в небольшую рощу около города, где сошли с измученных лошадей, чтобы дать им оправиться. Они не выпускали поводьев из рук, готовясь вскочить в седло при первой тревоге, как вдруг до них донесся гул, похожий на раскат грома, и один из них, господин, сказал:

— Мы опоздали. Началось!

— Да, ваше сиятельство, нам остается только вернуться к себе.

— Поезжай, Субдул. Мне необходимо побывать в Янси и узнать, что там делается.

— Это неблагоразумно, господин. Вы никого не спасете, а рискуете собственной жизнью, драгоценной для вашего народа.

— Слушай! В этом городе есть девочка, которая любит меня и надеется на меня. Всю эту ночь, во сне и наяву, она не отходила от меня, и это не воображение: я чувствую, что она зовет меня. Я должен спасти свою маленькую Аглаю. Ты же — другое дело, вернись в Гумилькунд.

— Неужели его сиятельство думает, что я оставлю его одного? — спросил Субдул грустно. — Вы знаете, что я могу сделать. Положитесь на меня, и я сумею провести вас в город.

Он уехал. Том ждал терпеливо более часу его возвращения. Субдул вернулся только к ночи, и в первую минуту его господин не узнал его.

— Я переоделся в платье телохранителя принцессы, ваше сиятельство. Он был пьян и весь покрыт кровью ваших соотечественников. Я его убил и раздел.

Том содрогнулся. Оба поехали, стараясь держаться как можно ближе к деревьям и стенам. От форта Стар их отделяла равнина Мэдан. Субдул, рассчитывая на свой наряд, поехал на разведку. Том спрятался за развалины какого-то здания. Из города доносились шум и крики, видны были густые облака дыма, прорезываемые огненными языками. Том с трудом сдерживал себя: ему страстно хотелось броситься в этот ад. Субдул между тем наткнулся на месте бывших английских казарм на двух сипаев, искавших с фонарем золото и драгоценности, оставшиеся после феринджи. Он сказал им, что в темноте сбился с дороги, и спросил, где найти товарищей.

— Они стерегут сокровища феринджи. Наша принцесса завладела ими, но мы надеемся, что и на нашу долю кое-что перепадет.

— Всех феринджи убили?

— До последнего: не осталось в живых ни мужчин, ни женщин, ни детей! Неверные заперлись в форте и стали стрелять в сынов пророка. Наша мать, вдова нашего раджи, обещала им помилование, если они сдадутся. Они поверили ее слову и вышли. Тогда мы связали их и отвели в Иокан-Баг и там покончили со всеми пятьюдесятью. Женщины молили о пощаде, и мы не сразу убивали их, чтоб послушать, как они кричат. Однако нас торопили. Вон их тела валяются там: мы отдаем их в добычу коршунам и шакалам. Да погибнут так все враги пророка!

Товарищ говорившего одобрительно повторил это восклицание.

— Брат — военный человек, — сказал Субдул. — Я же был у отца в деревне и ничего не знаю. Не скажете ли вы мне, где этот сад? У меня был враг-феринджи, и мне хочется увидеть его труп.

Сипай указал пальцем на противоположный край равнины.

— Там есть развалины мечети. Отцы демонов, с которыми мы свели счеты, осквернили ее. С тех пор она не отстраивалась.

— Знаю, — отвечал Субдул.

Он пустил коня в галоп и, отыскав своего господина, передал ему все слышанное.

Том был возмущен:

— Скоты! Мне следовало прийти сюда с войском. Но теперь поздно! Пойдем искать девочку. Аглая не умерла — я чувствую это. Ты не боишься зайти в сад со мной?

— Я провожу вас туда, ваше сиятельство, это близко.

Сад находился в нескольких шагах от развалин, за которыми они скрывались, и представлял собой пространство, обнесенное стеной, засаженное деревьями и цветами; в середине его стояла беседка, куда иногда заходила вдова раджи. Двери были открыты, и нигде — никого. Убийцы, окончив дело, ушли. Том придержал лошадь и стал впотьмах обшаривать землю, прислушиваясь и надеясь, что какая-нибудь жертва избежала всеобщего избиения. Пронзительный долгий крик пронесся среди тишины, за ним последовали другие, и по равнине пронесся порыв ветра. Том в ужасе остановился. Субдул зажег факел, сделанный из ветвей, и поднял его над головой. Под деревьями раздался топот и другой крик, замерший вдали.

— Звери чувствуют запах крови. Это шакалы. Смотрите, господин, смотрите!

Они достигли открытого места. Субдул потрясал своим факелом. Произошло невообразимое смятение: целая стая гигантских птиц затмила небо. Под группой деревьев виднелась темная масса.

— Господин желает взглянуть поближе? Вот они! Подумаем о себе и уедем скорее!

— А если кто-нибудь еще жив?

— Невозможно: демоны работают чисто.

— Но девочка? Надо ее найти.

— Послушайте — что это такое?

Из розовых кустов донесся приятный, свежий детский голосок. Том бросил вожжи Субдулу и стал вглядываться в темноту. Он разглядел неясную белую фигуру. Кто мог это быть? Вероятно, беглянка, служанка-индуска, от которой удастся, может быть, кое-что узнать. Он не решался подойти, боясь испугать ее. Но тот же голос запел английский гимн. Том сделал невольное движение вперед. До него донесся испуганный шепот:

— Тс-с! Тс-с, маленькая мисс. Здесь кто-то есть!

— Том сказал, что приедет, — отвечал детский голос.

Бедная индуска схватила ребенка на руки, чтобы бежать, как вдруг ее удержала чья-то рука, и голос, который она узнала, несмотря на страх, назвал ее по имени.

В следующее мгновение Аглая повисла на шее своего друга, который успокаивал ее самыми нежными ласками. Они нашли Субдула. Том взял девочку, а айя села на лошадь позади конюха. Никто не встретился им: солдаты были заняты грабежом и поджиганием домов европейцев. Аглая дремала на руках у Тома.

Айя наконец рассказала, как все было. Предвидя, что случится, она не хотела вести девочку в форт, но спряталась с ней в этом заброшенном саду и кое-чем кормила ребенка. Они были там, когда привели связанных англичан. К счастью, девочка спала. Сумбатен не смела взглянуть. Она слышала крики, но скоро все смолкло, и солдаты ушли.

— Маленькая мисс во сне видела вас, саиб. А когда проснулась, она начала петь и все говорила, что вы придете.

Том не отвечал, но крепче прижал девочку к себе.

Обратный путь был труден, хотя в деревнях, через которые они проезжали, гумилькундский раджа всегда находил людей, готовых служить ему. Однажды только ему пришлось прибегнуть к талисману Дост-Али-Хана, приобретавшего все большую и большую силу. Более всего он боялся встречи с Вивиан, продолжавшей бродить с отрядом солдат, который постоянно пополнялся новыми присоединявшимися дезертирами. Но Тому удалось избежать этой встречи. Аглая и ее служанка путешествовали в паланкине, и девочку выкрасили в смуглый цвет. Временами она резвилась как ни в чем не бывало, но часто со слезами спрашивала, где отец и мать.

Через несколько суток пути они достигли Гумилькунда. Вперед были отправлены скороходы, и когда последние сообщили радостное известие, что раджа возвращается, всеобщему восторгу не было предела. Толпы народа бросились навстречу правителю, увлекая за собой министра Чундер-Синга и жреца Вишнугупту. Когда показались всадники и носилки, раздались радостные восклицания и благодарения богам.

XXIV. Факир

24 мая, на другой день по возвращении генерала Эльтона, сильный отряд вышел из Меерута для соединения с войсками, двигавшимися на Дели. Жители сначала боялись за свою безопасность, но скоро заметили, что бунтовщики не думают осаждать так сильно укрепленный город.

Генерал был опасно болен. Усталость и нравственная тревога сделали свое дело, а рана, оказавшаяся серьезнее, чем предполагали сначала, осложняла положение. Бред его приводил в отчаяние жену и дочерей, окружавших главу семейства самыми внимательными заботами. Он постоянно говорил о солдатах — своих молодцах, — ручался за их верность, вспоминал их подвиги. М-с Эльтон плакала, боясь той минуты, когда он будет в состоянии увидать действительность. Лучше, если уж ему суждено умереть, чтобы он не приходил в себя!

Еще одно мучило ее: от Грэс не было никаких известий. И часто, видя своих грустных бледных девочек вокруг отца, леди Эльтон думала, что Грэс, старшая, дороже всех ее сердцу. И не одна боязнь потерять ее мучила бедную мать — она бы перенесла испытание, если бы видела ее лежащую рядом с отцом и знала, что ее чудная душа готова покинуть здешний мир, — нет, бедную мать убивала неизвестность, мысль, что дочери приходится переносить мучения худшие, чем смерть. Иногда в глазах бедной женщины мелькало выражение безумия. Однажды ночью, когда она сидела у изголовья больного вместе с Ясин-Ханом, последний подкрался к постели Трикси. Девушка вскочила в испуге. Все спали не раздеваясь, чтобы быть готовыми при первой тревоге.

— Что случилось, Ясин?

Он подвел ее к постели генерала. Трикси увидала, что мать накинула на плечи платок, будто собираясь выйти.

— А, это ты? Тем лучше. Папа спит. Я иду искать Грэс.

— Но ведь теперь ночь, мама, — сказала Трикси, обвивая ее своими молодыми, сильными руками.

— Именно потому-то я и хочу идти, иначе меня задержат. Ну же, будь умной девочкой, пусти меня. Успеем нацеловаться после.

— Ясин, — в отчаянии крикнула Трикси, — позови Мод и сбегай поскорее за доктором!

Мод имела большее влияние на мать, и с помощью доктора ей удалось убедить женщину принять успокоительных капель и лечь. Трикси отвела в сторону своего друга Берти, пришедшего с доктором.

— Надо предпринять что-нибудь, иначе мама сойдет с ума. Можете вы помочь нам?

— Видит Бог, как бы я желал этого. Мне отказали в моей просьбе сделать рекогносцировку с эскадроном кавалерии. Я по крайней мере привез бы какие-нибудь известия.

— Что скажете вы, если одна из нас — я, например, — отправилась бы переодетая на розыски? Я отлично умею представлять здешних женщин и говорю на их языке. Я бы узнала, где Грэс, а вы тогда поехали бы за ней с солдатами.

— Этот план невыполним, но… знаете ли вы, что сталось с тем молодым человеком, который был здесь два месяца тому назад и которого вы называли Томом?

— Я именно о нем и думала. Один из его родственников, индусский раджа, оставил ему значительные владения в Центральной Индии. Мы нашли в нем большую перемену. В Англии он был влюблен в Грэс. Почему вы спросили о нем?

— Потому что недавно услыхал такую романтическую историю, что с трудом поверил ей. Речь идет о новом радже — англичанине по происхождению. Управляемое им государство — нечто вроде земного рая, где два или три поколения уже прожили при самых образцовых законах. Последний раджа, философ и мудрец, назначил преемником одного из своих родственников, дав подданным надежду, что он сам вернется на землю в образе своего наследника. Этот вымысел имел полный успех, и молодого раджу встретили с восторгом. Само собой разумеется, он на нашей стороне. У него повсюду шпионы, и одному из них, переодетому факиром, удалось проникнуть в Меерут. Вот уже час, как наш генерал допрашивает его. Я думаю переговорить с задержанным, когда он выйдет, и дать ему поручение к его господину.

— Это Том! Я уверена, что это Том! Мне хотелось бы видеть этого факира. Как приятно было бы принести маме хорошее известие!

— Подождите немного, я сейчас вернусь.

Трикси ждала в тишине, не смея сообщить никому о надежде, зародившейся в сердце. Родители спали. Доктор не уходил.

— Обоим лучше, — говорил он, — но я боюсь минуты, когда они придут в себя.

Девушка вышла из палатки. Солнце еще не показывалось из-за горизонта, но по небу уже разливался свет, и ночной ветерок улегся. Она думала о веселых утренних прогулках былых дней, о знакомых, принимавших в них участие и теперь уже умерших, павших жертвой возмущения. Вдруг, к собственному изумлению, Трикси рассмеялась от всей души. Поводом к такому взрыву веселости был подходивший к ней человек высокого роста, закутанный в полосатый белый с красным плащ, с палкой в руке.

— Я не думал, что вы меня узнаете, — сразу сказал он с легкой досадой. — Генерал принял меня за злоумышленника.

— Но к чему этот маскарад?

— Я отправляюсь с факиром. Ведь мы решили, что один из нас пойдет на розыски Грэс.

— Вы… вы… Берти!

И Трикси залилась слезами. Берти приблизился к ней, глубоко тронутый.

— О чем это вы? — спросил он. — Вы, такая храбрая!..

— Не спрашивайте, — проговорила она рыдая. — Я вспомнила прошлое, когда мы были так счастливы! Берти!.. Берти!.. Вы будете осторожны?

— Постараюсь!.. Не время теперь говорить о себе, мисс Трикси. Но дайте мне вашу ручку и позвольте сказать, что вы для меня…

— Нет, Берти, нет! Возвращайтесь здравы и невредимы, и тогда увидим! Но скажите, что вы узнали об этом факире и о Томе?..

— Он принес вашим родителям эту записку, писанную на тоненькой бумажке, вложенной в середину пера так, чтобы ее, в случае крайности, можно было проглотить.

Трикси развернула бумажку и радостно вскрикнула. Письмо было следующего содержания:

Я приехал из Янси с беглецами. Ноугонг возмутился, но насилий нет. Мои люди напали на след вашей дочери Грэс; надеюсь, ее привезут завтра.

Томас Грегори,

раджа Гумилькунда.

— Кроме того, посланный принес письмо к генералу, где его убедительно просят прислать человека, достойного доверия, и советуют переодеться так, как я сделал с помощью факира.

— Когда вы отправляетесь? — спросила Трикси, стараясь казаться твердой.

— Лучше выйти из города ночью, когда нас никто не увидит. В деревне наряд священных особ гарантирует нам почтение со стороны населения.

— В таком случае зайдите позавтракать с нами. Посмотрим, узнают ли вас другие.

Опыт удался. Увидав странную фигуру в дверях палатки, молодые девушки вскочили с криком ужаса, и Трикси не совсем легко было убедить сестер, что пришедший не кто иной, как их друг Берти. Она с радостью сообщила полученное известие отцу с матерью. Возбуждение леди Эльтон улеглось, генерал понемногу пришел в себя. Они встретили Трикси, как солнечный луч.

— Если мне удастся благополучно увезти всех вас отсюда, я все-таки не прощу себе, что подвергал вас такой опасности.

Он постоянно повторял эти слова в грустные дни, потянувшиеся за уходом Берти. Жена и дочь напрасно доказывали ему, что он заблуждался не больше других. Он отвечал неизменно:

— Мне следовало знать то, чего я не знал. Я уже не способен занимать свой пост и подам в отставку!

При мысли о «непростительном безумстве», — как он называл свою уступчивость, — им овладевало отчаяние.

Между тем в мужественное сердечко Трикси запало горе, так как о Берти не было ни слуху ни духу и из Меерута не приходило никаких вестей. Окрестные владения снова впали в состояние анархии, откуда их извлекло правление англичан. Во всех возмутившихся городах отворяли двери темниц, и освободившиеся преступники присоединялись к шайкам грабителей, бродившим по стране. Бунтовщики более высокого положения — лишенные владений князья, приемные сыновья бывших раджей — переходили со своими приверженцами из деревни в деревню, собирая приношения на ведение священной войны. Их сопровождали факиры-индусы или магометанские мульвии, показывавшие фирманы императора, царствовавшего, по их словам, в Дели, и раздававшие от его имени священный сан и почетное платье. Битва 31 мая при Гази-оод-дэн Нуггер, на пути между Дели и Меерутом, и еще более значительная победа при Будди-Ка-Серай, всего в пяти милях от столицы, показали им, что презренный народ еще не погиб. Но если смелость их колебалась, зато численность возрастала. Английские победы не оставляли видимых следов. Армия была похожа на пловца, борющегося с разъяренными волнами, — казалось, что восстание, распространяясь, скоро охватит весь полуостров Индостан.

XXV. Мучительная неизвестность

К Тому скоро вернулось нравственное равновесие, нарушенное последними событиями. К счастью, у него не было времени задумываться над ужасами, известия о которых ежедневно приходили из разных частей Индии. Со времени возвращения молодого раджи в его владение там не делалось ничего без его согласия, и на него, что очень забавляло его, — смотрели как на какого-то оракула, одаренного сверхъестественными умственными способностями. Юноша сам временами изумлялся своей находчивости. Он инстинктивно разрешал сомнительные вопросы, решение которых затрудняло самых мудрых из его советников. Это, вероятно, было следствием глубокого изучения им индусской политики; но иногда казалось, будто какой-то высший разум внушает ему мысли, которые никогда не могли бы родиться в голове Тома Грегори — англичанина.

Положение было критическое, Гумилькунд находился в самом центре внутренней войны, превращавшей в пустыню Центральный Индостан. Многие мелкие туземные владения выжидали, что станет делать Гумилькунд; другие, уже восставшие, грозили ему, если он не присоединится к ним в священной войне. Английский резидент, мужественно вернувшийся к своему посту при первом слухе об опасности, предложил присоединить часть гумилькундского войска к армии, осаждавшей Дели. Более счастливый, чем многие из соседей, благодаря мудрости своих предшественников, Том обладал войском, набранным больше в низших, чем в высших кастах. Не столь блестящее по наружности, это войско было гораздо надежнее и скорее поддавалось дисциплине, чем гордые магометанские воины и надменные брамины, из которых состояли туземные отряды Ост-Индской компании.

Уверившись в преданности массы, Том обратился к народу с воззванием, которое было встречено с восторгом. Сотни хорошо обученных людей явились волонтерами, так что оказалось возможным образовать целый корпус кавалерии и инфантерии под начальством молодого офицера из касты килатриев, воспитанного в доме покойного раджи.

В это время сердце юноши разрывалось на части. Казалось, его помощь была необходима всем прежним друзьям. Мы видели, что одна из его попыток увенчалась успехом, и незаменимому Субдул-Хану — конюху, торговцу, заклинателю змей и факиру, смотря по обстоятельствам, — удалось доставить по назначению письма Тома, на которые он теперь с нетерпением ждал ответа. Несмотря на уверенный тон письма верного слуги, Том сильно беспокоился, не получая известий от Хусани.

Была уже половина июня. Жара весь день стояла удручающая, небо — словно раскаленная медь. Том, зайдя по своему обыкновению поболтать несколько минут с Аглаей, удалился в свою комнату. Это была та самая зала, где его предшественник испустил последний вздох. Массивные восковые свечи у стен слабо освещали залу, бьющий фонтан тихо плескался в мраморном бассейне, а в окна падали серебристые лучи молодого месяца. Том прошелся по комнате, сняв саблю и револьвер, с которыми не расставался целый день, и, не раздеваясь, бросился на один из мягких шелковых матрацев, разложенных на полу. Но он не мог уснуть от духоты и внутреннего волнения. Все тело горело; юноше казалось, что огонь у него над головой, что он расстилается по полу. Закрыв глаза, молодой человек бросился к одному из окон и прислонился головой к мраморному косяку. Голова кружилась. Он впал как бы в полузабытье. На него пахнула струя свежего воздуха и заставила открыть глаза. Сначала Том не видел ничего, кроме непроницаемой тьмы индостанской ночи; потом по небу медленной вереницей потянулись странные какие-то призраки. Том услыхал неясный шорох, будто голоса, слабые стоны и веяние бесчисленных крыльев. Он напряженно слушал: звуки становились резче, с земли доносился хрип, словно невидимые силы, скрытые в ее недрах, силились вырваться наружу. Сильный порыв ветра нагнул нависшие ветви священной смоковницы среди двора и зашуршал в засохших стручках акации. Вдруг все исчезло и погрузилось в непроглядную тьму. Не стало видно ни смутных очертаний деревьев, ни беловатой пыльной земли…

Начинался муссон.

Полились потоки дождя. Том высунул голову и стал собирать на ладонь падавшие с крыши капли.

«Не дай бог скитаться в такую ночь бесприютному беглецу», — подумал раджа.

В ту же минуту раздался стук у дверей дворца. Он собирался пойти узнать, что там такое, как вдруг дверь комнаты отворилась и перед ним предстал Ганес, чупрасси, один из его доверенных слуг, с факелом в руке, освещавшим лицо, поразившее Тома странностью своего выражения.

— Что такое? Приехал кто-нибудь?

— Ваше сиятельство, — отвечал Ганес, низко кланяясь, — Субдул-Хан пришел.

— Слава Богу! Введи его сейчас же.

— Прошу господина потерпеть минуту. Ганес желал бы сказать господину несколько слов, прежде чем он увидит саиба.

— Какого саиба? Саиба-англичанина?

— Ваше сиятельство, он на попечении Хуссейна, который даст ему все, что надо. Саиба вымочил дождь, и он попросил сухое платье, прежде чем явится к вашей светлости.

— Хорошо! Ты отлично сделал. Но где же Субдул?

— Он может подождать. Ганес также должен кое-что передать вашей светлости.

— Письмо от Хусани?

— Нет, но то, что я хочу сказать господину, тоже в связи с поручением Хусани. Если вашей светлости угодно было бы почтить доверием своего слугу… но я вижу… я вижу, что ваша светлость теряет терпение. Поручение, которое я намерен исполнить, дано мне знатнейшим Дост-Али-Ханом…

— Предателем и бунтовщиком! Как ты осмеливаешься сказать мне, что один из моих слуг в сношениях с ним!

Том отошел от окна, где шум бури заглушал звуки голоса, и, чувствуя, что силы изменяют ему, бросился на один из диванов посредине комнаты.

— Что это значит? — спросил он, стараясь придать как можно больше твердости своему голосу. — Я не хочу осудить тебя, не выслушав.

— Ваше сиятельство, — начал Ганес с достоинством, характерной особенностью в манере индусов, — я знал Дост-Али-Хана в дни его могущества. Разве я мог отшатнуться от него в дни борьбы и неудач? Он поднял знамя бунта только для того, чтобы добиться справедливости и получить наследство, отнятое у него. Но он не забыл Дели и гостеприимного приема господина под кровлей его палатки.

Ганес вынул из-за кафтана узкую полоску бумаги и поднес к одной из свеч, чтобы господин мог прочесть, что на ней написано.

— Письмо от Дост-Али-Хана? — спросил раджа.

Прочтя записку два раза, он поднял на слугу сверкающий взгляд:

— Ты знаешь содержание письма, Ганес?

— Разве слуга может читать письма, писанные к его господину?

— Ты уклоняешься от прямого ответа. Я не спрашиваю тебя, читал ли ты письмо, но спрашиваю, знаешь ли ты его содержание?

— Если Ганес и думает это, зачем говорить свои мысли? Он может ошибиться.

— Ну, Ганес, если ты привязан ко мне, то отвечай откровенно. Бог видит, что ради любимой женщины я готов на всякие опасности. Но не может ли случиться, что, вместо того чтобы помочь ей, я сам попаду в западню?

— Господин, — воскликнул Ганес, забыв всякую осторожность, — умоляю вас верить словам вашего слуги! Здесь нет западни, иначе Ганес не взял бы на себя поручение. Дост-Али-Хан не забыл ласки господина, я уверен в этом. Остальное мне неизвестно.

— Если ты знаешь это, то знаешь и еще кое-что…

Ганес еще ниже наклонил голову, но ничего не сказал.

— Время идет. Будь откровенен со мной, и я буду говорить с тобой прямо. Последнее, впрочем, надо обдумать. Если же ты не можешь говорить, как я того желаю, то оставь меня и позови Субдула.

Приказание было отдано тоном, не допускающим возражений, и Ганес вышел разочарованный. Том раздумывал еще о странном послании, когда в комнату вошел Субдул, все еще в одежде факира.

— Что, удачно? — поспешно спросил Том, вставая.

Черное лицо Субдула сияло удовольствием.

— Да, ваше сиятельство, я передал письмо, и саиб, которого я привел с собой, принес вам ответ. Письма у нас нет: было бы еще опаснее нести его…

— Я вполне доверяю тебе, Субдул. Брат не мог бы оказать мне больше преданности. Чем наградить тебя? Золотом?.. Драгоценными камнями?.. Почетным платьем?

— Ничем, ваше сиятельство. То, что господин назвал меня братом, для меня уже достаточная награда. А вот и саиб.

— Не уходи! Ты приобрел право знать все мои тайны. Сядь на эти подушки.

Субдул повиновался неохотно, еле-еле держась на ногах от усталости. Портьера снова поднялась, и вошел Берти Листон в самом нарядном из европейских костюмов Тома. Контраст между его фигурой и чисто восточной обстановкой этой сцены был так комичен, что молодые люди не могли удержаться от смеха.

— Дали вам поужинать? — спросил Том, пожимая руку Берти. — Если у вас есть сила говорить, расскажите мне, что с нашим милым генералом, леди Эльтон и их дочерьми?

Берти с оживлением рассказал о засаде близ Меерута, где генерал чуть не погиб.

— Какой герой и какой чудный человек! Что, ему лучше?

— Да, надеемся, но он сильно потрясен нравственно. Если бы он знал, что старшая дочь в безопасности, мне кажется, это был бы важный шаг к выздоровлению.

— Да, если бы знать это! — воскликнул Том в отчаянии. — Мне казалось, что я напал на след, но оказывается, что ошибся. Я хотел предупредить убийства в Янси, но дорогой меня на целых три дня задержали солдаты Дост-Али-Хана, и было уже поздно…

— Как это? — спросил Берти, не знавший ничего об ужасном эпизоде.

— Все перебиты, кроме одной девочки, которую мне удалось спасти чудом. Они сдались от недостатка провианта! Смерть была быстрая. Я видел их тела, разбросанные под открытым небом.

Берти закрыл лицо руками. Когда он их отнял, глаза его налились кровью, а лицо побледнело как полотно.

— Там была моя сестра с ребенком нескольких месяцев… Отправьте меня наказать этих скотов!.. О, если бы я был там!

— И вы ничего бы не могли сделать, — грустно отвечал Том.

— Кто знает? Хоть бы убил нескольких.

Берти плакал, как дитя. У Тома глаза были сухи: отчаяние и неизвестность иссушили его слезы.

— Мы еще кое-что можем сделать, — сказал он. — Гумилькунд хранит верность, и мы хотим окружить надежными тенетами этих убийц жен и детей. Я уже отправил послание в Меерут, чтобы английское правительство знало истинных друзей. Придется отказаться от личной мести, Берти… Вы слышите меня?

— Да. Скажите мне, что делать, и все будет исполнено.

После продолжительного разговора они перешли в столовую, где был приготовлен роскошный ужин. Затем, отдохнув немного, Берти отправился в Меерут, между тем как раджа в пышном шествии направился к главным городским воротам, чтобы проститься с храбрецами, отправлявшимися в Дели.

XXVI. Беглецы

Поздним вечером этого дня в пределы Гумилькунда въехала запряженная двумя буйволами повозка, в которой сидели три англичанки и ребенок. Десять суток они ехали так, прячась днем в каком-нибудь хлеву или развалившейся хижине и дрожа при каждом шорохе, а ночью медленно подвигаясь вперед. Каждый вечер при наступлении темноты таинственный проводник, рисковавший жизнью, чтобы защищать путешественниц, выводил их из убежища и снова усаживал в повозку.

Но как ни трудно было такое бесконечное путешествие, англичанки считали бы себя счастливыми, если бы не знали всех мучений, которые в это время переносили столь многие из их соотечественников. Их странный проводник каждое утро и вечер приносил им свежую воду и самую лучшую пищу, какую только мог раздобыть, и вообще старался доставить как можно больше удобств путешественницам. Одна из них, по-видимому, догадывалась о причине его заботливости, и ее доверие сообщилось другим, которые последовали ее совету и вполне вверились попечениям этого человека.

Однажды утром, на девятый день пути, проводник сказал им, что они уже близко к цели и к концу испытаний.

Со дня на день ожидали наступления муссона, и проводник быстрее гнал своих буйволов, торопясь прибыть на место еще до начала бури, хотя на пути и не предстояло переправы через какую-либо большую реку, а парусиновая крыша повозки могла служить надежной защитой от дождя. В то время в повозке было еще четыре дамы и двое детей.

Через два или три часа после выступления в путь наступил тот ужасный мрак, который в Индии предшествует буре. Проводник, ведший буйволов, хотел спустить полог повозки, как одна из путешественниц выразила желание пойти рядом с ним вместе со старшим из детей. Темнота была такая полная и место настолько пустынно, что Хусани согласился, и они пошли по дороге вдоль опушки леса. В двух шагах не было ничего видно, но индус знал дорогу и радовался темноте, защищавшей их.

Вдруг слишком знаменательный звук заставил замереть его сердце. Даже буйволы задрожали, когда по лесу со всех сторон раздалось: «Дин! Дин!» Военные возгласы магометан приближались, раздаваясь повсюду. Из повозки послышался крик.

— Молчите! — прошипел проводник. — Темнота — вся наша надежда.

И, обращаясь к девушке, шедшей рядом с ним, он прибавил:

— Мисс Грэс, они погибли! У сипаев факелы. Они увидят повозку. Вам и ребенку можно спастись. Не трогайтесь с места: тут рядом канава спрячьтесь в нее.

Не сознавая, что делает, но желая спасти маленького Кита, Грэс притаилась в неглубокой канаве, поросшей высокой травой, которая скрыла и ее, и ребенка.

— Если я останусь в живых, — сказал Хусани, — я приду за вами. Если же меня не станет, то идите прямо по дороге и в первой деревне скажите, что Хусани, слуга раджи гумилькундского, посылает вас к своему отцу. Он проводит вас в город. Прощайте, мэм-саиб.

Он вернулся к повозке. Грэс увидала свет факелов и услыхала тяжелые шаги солдат. Кит плакал. Она прижала ребенка к себе, чтобы заглушить его голос.

Рыча, как дикие звери, почуявшие добычу, из лесу показались сипаи, вооруженные с головы до ног, с факелами в руках, иные пешком, иные верхами, и бросились на повозку. Высокий мужчина, по-видимому их начальник, велел им замолчать и отстранил своей саблей наголо, так что они отступили в широкий круг. Полог повозки был спущен, и храбрый проводник не выпускал повода своих буйволов из рук.

С сердцем, бьющимся от страха и восхищения, Грэс из своей засады смотрела на Хусани, спрашивавшего своим ясным твердым голосом:

— Чего вам надо от мирных путешественников?

— Открой полог! — грубо приказал начальник. — У тебя там феринджи.

— Это святые женщины, ночью едущие к священной реке, чтобы выполнить данный обет.

Сипай расхохотался:

— Выдумай другую сказку, сын ослицы! Мы на свой риск взглянем, какого цвета их лица.

Он оттолкнул Хусани и протянул руку к пологу. Несчастные женщины закричали и, выскочив из повозки, упали на колени. Грэс, вся дрожа от ужаса, сдержала крик, который готов был вырваться у нее, и, прижав к себе Кита, чтоб он ничего не видел, приподнялась наполовину из травы. Ее спутницы сделали несколько шагов, намереваясь бежать, но, увидав, что враги окружают их, стали молить о пощаде.

Снова раздался голос начальника:

— Мне нужна одна из вас. Я отпущу всех с миром, если вы мне скажете правду. Между вами дочь этого воплощенного дьявола, которого зовут генералом Эльтоном. Я послан, чтобы взять ее. Пусть она сдастся, другие могут ехать дальше.

Дрожащая группа женщин замерла на месте, проводник же бросился вперед:

— Ее нет здесь!

— Ты лжешь, изменник!

— Клянусь бородой пророка, я говорю правду. Чтоб ты успокоился, я назову тебе женщин по имени. Отпусти их…

— Довольно! — с ругательством и злым смехом крикнул сипай. — Если она ускользнула, пусть эти поплатятся.

Он подошел, подняв саблю. Но в ту же минуту возле него раздался приятный ясный голосок, будто нисходивший с неба:

— Им не за что платиться. Вот я!

Это было сверхъестественное явление — так по крайней мере рассказывал Хусани своему господину, с рыданиями отчитываясь в выполнении данного ему поручения.

Бледная, но гордая, как королева, с глазами, сверкающими из-под опущенных ресниц, девушка, не боящаяся смерти, встала перед врагами.

— Вот я, — сказала она твердо. — Позвольте мне сказать несколько слов другу, который охранял меня, а потом, если в вас есть хоть капля жалости, убейте меня.

Глубокое молчание было ответом на эти отважные слова. Никто не смел прикоснуться к девушке. Ее мужество нашло дорогу даже к сердцам этих дикарей.

Она спокойно подошла к подругам, оцепеневшим от ужаса, и по-английски сказала им, чтобы они снова сели в повозку.

— Кит здесь недалеко. Я уговорила его посидеть смирно. Вы найдете его, когда солдаты уйдут. Я скажу вам то, что не решалась доверить вам раньше. Вы едете к англичанину, моему дорогому другу. Передайте ему, что я люблю его, благодарю за все сделанное для меня и что до последней минуты помнила о нем. Поцелуемся, и прощайте!

— О, Грэс, Грэс! Мы не можем расстаться с вами! Лучше умереть всем вместе!

— Да, слава богу, всегда можно умереть! — сказала девушка с особенной торжественностью. — Ты знаешь, Люси, что у меня есть надежный яд, — передай это моим родителям и скажи, как я их любила.

Несчастный Хусани бросился в ноги начальнику:

— Она лжет, ваше сиятельство, она лжет, чтобы спасти других. Она не дочь генерала, она сестра моего господина, раджи гумилькундского. Отпустите ее с нами, и мы будем благословлять вас до конца нашей жизни.

Грэс дотронулась до его руки:

— Оставь, друг Хусани. Они сильнее нас. Я пойду за ними, а ты из любви ко мне спаси моих подруг и Кита.

Раздался крик. Грэс ломала себе руки. Обезумевший от страха ребенок бежал к месту, освещенному факелами. Один из сипаев схватил его. Женщины закричали.

Хусани удержал солдата за руку:

— Стой! Это девочка! Отдай ее!

Свет факелов падал на длинные золотистые волосы и тонкие черты малютки. Среди сипаев пробежал ропот сожаления. Ребенок, очутившись на свободе, бросился к Грэс.

— Ступай к Хусани, — сказала она. — Он отнесет тебя к маме.

— Нет, нет! Я хочу остаться с вами! — кричал мальчик, уцепившись за девушку.

— Нет, Кит, это невозможно! Боже мой, это убьет меня! Хусани, унеси его силой!

— Довольно! Взять их обоих, — распорядился начальник.

Подали носилки и приказали Грэс сесть в них. Она сделала последнюю попытку отдать ребенка, но он судорожно ухватился за нее. Занавеси спустили, четверо крепких носильщиков взялись за шесты. Два сипая с факелами встали по сторонам носилок, всадники и пешие окружили их плотной толпой, и шествие двинулось быстрым шагом…

Грэс залилась слезами, и Кит опустил руки.

— Зачем ты здесь, мальчик? — сказала она. — Если бы ты остался с мамой, ты был бы спасен.

— А я хочу быть с вами! — отвечал Кит. — Разве я трус, чтобы отпустить вас одну? Теперь я стану защищать вас!

XXVII. Предосторожности Чундер-Синга

Во время секретного совещания с министром раджа в первый раз не разделил взглядов своего советника. Послание Дост-Али-Хана к радже было следующего содержания: «Завтра англичанка, которую вы ожидаете, будет в моей власти. Приезжайте за ней сюда: Ганес укажет вам дорогу».

Серьезно обдумав положение дел, Том решил, что надо последовать неожиданному приглашению, уверенный тем более, что не успокоится ни на минуту, пока не узнает истины. Чундер-Синг, подозревавший коварные козни со стороны Дост-Али-Хана и знавший, что он старается нарушить добрые отношения между англичанами и Гумилькундом, пытался удержать молодого правителя от опрометчивого шага. Произошел горячий спор. Министр выказал признаки неповиновения, скрытого под самым почтительным способом выражения, но под бархатной перчаткой чувствовалась железная рука. Он дал понять Тому, что, приняв бразды правления, тот уже весь отдался своему народу, и в случае нужды найдутся люди, способные защитить его от самого себя. Последняя поездка раджи возбудила ропот, и народ не желал допустить, чтобы его государь рисковал жизнью без необходимости. Ответственность падет на него, Чундер-Синга.

Когда Том понял смысл речи своего министра, страшно рассердился. Забыв на минуту восточную невозмутимость, приобретенную им путем таких усилий, он разразился чисто английским взрывом гнева. За кого его принимают? Или воображают, что он позволит кому-нибудь давать себе приказания? Чундер-Синг слушал его с невозмутимым хладнокровием. Разговор еще не окончился, когда Том услыхал легкие поспешные шаги в соседней галерее. Приподняв портьеру, в комнату вбежала Аглая и бросилась на шею своему другу:

— Ганес говорит, что они едут.

Сзади девочки показался Ганес.

— Ваше сиятельство, — сказал он, преклоняясь до земли, — Хусани прислал известие…

— Ну и что же?.. Говори, ради бога!

— Он уже в городе. Он везет беглецов из Ноугонга…

— Слава богу!.. Где же они?

— Мэм-саиб едут в повозке, которая подвигается медленно. Посланный уехал, когда они были у Княжьих ворот.

— Вели оседлать лошадь. Я поеду им навстречу! К счастью, что я послушался вашего совета, дорогой мой Чундер-Синг, вы всегда правы.

Легкими шагами, будто освободившись от тяжелой заботы, молодой раджа сбежал по мраморной лестнице во внутренний двор. Ночь была темная, но по обе стороны лошади, которую уже подвели, стояли люди с факелами.

Одним прыжком Том вскочил в седло и пустил коня рысью по красивой базарной площади, совершенно пустынной в это время. Тяжелый запах мокрой травы и увядших цветов наполнял воздух. Тому казалось, что он не перенесет своей радости — так она была велика, и быстрые сильные скороходы с факелами едва поспевали за ним.

Еще несколько минут — и Том увидал крытую повозку, медленно двигавшуюся по дороге, людей с фонарями, окружавших ее, а впереди — молодца Хусани, державшего буйволов в поводу.

Раджа пришпорил лошадь. Повозка остановилась, и Хусани подошел, почтительно склонив голову.

— Все благополучно, Хусани?

— Ваше сиятельство, ваш слуга сделал все, что мог.

— Знаю. Но не мучь меня. Она спасена?

— Саиб, она под охраной милосердного Бога.

— Умерла!

— Я сейчас все расскажу вам, господин. В повозке три дамы-англичанки и ребенок, умирающие от голода и усталости. Не хотите ли повидаться с ними?

Голова раджи опустилась на грудь. Силы изменили ему. Наконец он подъехал к повозке.

Из-под полога показалось бледное, обрамленное белокурыми волосами личико Люси.

— Где мы? Зачем ты остановился?.. Теперь конец?

— Конец вашим несчастьям?.. Надеюсь, сударыня.

— Английская речь! Слава богу!

— Речь и сердце соотечественника, на которого прошу смотреть как на брата.

Голос Тома прервался. Он знаком показал Хусани, чтобы тот тронул буйволов, а сам пошел за повозкой пешком, будто провожая в могилу молодость и счастье.

Во дворце все было приготовлено для принятия путешественниц. Радушный и серьезный прием тронул их, но когда раджа протянул, здороваясь, руку Люси, она разрыдалась.

— Нельзя ли сделать что-нибудь для Грэс?

— Жива ли она еще? — спросил Том.

— Да… да… и мы дали увезти ее, после того как она столько сделала для нас!.. Никогда не прошу себе, что не последовала за ней…

— Я переговорю с Хусани… и попытаюсь, — сказал Том прерывающимся голосом. — Но извините меня: я не могу говорить теперь, и вам надо отдохнуть.

Оставив дам на попечение Аглаи и Сумбатен и послав за английским резидентом, Том приказал наконец призвать Хусани.

— Расскажи мне все!

— Если смогу, — отвечал бедняк, — но господин не будет бранить меня: я все старался сделать как лучше.

Он рассказал тогда все, что уже известно читателю.

— Она сама, господин! Сама! Услыхав угрозы субадхара, она выдала себя. Что мог я сделать?

— Ничего, мой бедняга Хусани. Теперь я должен действовать.

— Нет, господин, вы не знакомы с местностью и не можете сделать то, что я сделал. Если вы догадываетесь, кто увез ее, скажите мне! Я по крайней мере узнаю, жива ли она и каково ей. Вы не думайте, что я отправлюсь так, как есть. Вы не знаете, какие уловки бывают в запасе у индуса. Помните вы, как Субдул-Хан пробрался в неприятельский лагерь?

— Стало быть, ты знал о наших приключениях? — спросил Том со слабой улыбкой.

— У господина всюду есть друзья. В этой местности нет деревни, где бы не знали его имени. Все любили нашего покойного государя Биражэ Пирта Рай.

— Если так, то почему мне не ехать? Это необходимо, и я поеду, иначе сойду с ума… Сегодня вечером я стану самим собой, и только собой.

Он говорил по-индусски. Вдруг речь его прервалась. Вместо языка, ставшего ему почти родным, на губах его теснились английские слова: дорогой язык детства, на котором он мечтал, выражал свою любовь и страдания, вырывался из глубины его взволнованного сердца.

— Неужели этой пытке не будет конца? Я испытал это двойное существование и не могу дольше переносить его. Теперь я снова Том Грегори и люблю Грэс!

Он замолчал, будто прислушиваясь. Хусани упал ничком на землю как мертвый. Кругом царствовала полная тишина. Снова раздался страстный, взволнованный голос раджи:

— Все равно… я знаю… моя жизнь имеет значение только для меня одного… А народ мой?.. Эти тысячи людей, на которых я могу иметь влияние?.. Я вижу, как они протягивают мне руки… а с другой стороны — ручки этой милой, дорогой мне девушки!.. Грэс в опасности, а я еще колеблюсь… Хусани!

Верный слуга тут же вскочил на ноги, словно рядом пробежала электрическая искра:

— Что угодно господину?

— Ты знаешь Ганеса. Можно ли положиться на его верность?

— Господин, у меня нет причины чернить товарища в глазах вашей светлости, но если вы желаете иметь спутника в вашей поездке, только не Ганеса.

— Почему?

— Это человек гордый и из высшей касты. Он не сумеет изменить своей наружности и прибегнуть к хитрости, как Субдул и я.

— Только поэтому?.. В таком случае позови его.

Хусани повиновался, но Ганес, уснувший в одной из галерей, не хотел явиться к повелителю, не поправив тюрбана и пояса.

— Что это вас пришлось так долго ждать? — воскликнул Том, когда Ганес вошел со своим обычным достоинством и безукоризненно аккуратно одетый. — Я звал вас, чтобы немедленно отправиться с вами к Дост-Али-Хану. Надеюсь, вы не имеете ничего против того, чтобы Хусани узнал имена ваших друзей?

— Мое сердце чисто, — смело отвечал Ганес. — Не желает ли государь взять с собой Хусани?

— Если он сам захочет. Как далеко до лагеря бунтовщиков?

— Я поведу вашу светлость не в лагерь, но в форт, в сутках пути от Гумилькунда.

— Так близко! Поспешив, мы успеем вернуться прежде, чем нас хватятся.

— Извините меня. Мне даны приказания, с которыми я должен сообразоваться. Ваша светлость будете путешествовать в закрытых носилках, как знатная дама. Если Хусани поедет с нами, ему завяжут глаза, пока мы не дойдем до леса.

— Но это бессмыслица. Вы бредите!

— Я желал бы, конечно, довести вас до Али-Хана более открытым и надежным путем. Но я клялся Аллахом, что никому не покажу дороги. Если вы не согласны, оставим этот план.

Том колебался. Он пристально смотрел на Ганеса, который стоял перед ним, стойко и гордо перенося его взгляд. Раджа протянул ему руку.

— Я верю вам. Делайте как хотите. Если вы предатель…

— Пусть поразит меня смерть и душа моя пойдет в ад…

У дверей раздался стук. Ганес стушевался в тени и исчез так внезапно, что Том изумился.

— Отвори, — сказал он Хусани. — Кто бы то ни был, надо поскорее отделаться.

Вошел Чундер-Синг в сопровождении английского резидента. Окинув комнату пытливым взглядом и не увидав никого, кроме раджи и Хусани, он остановился у дверей.

Резидент пошел навстречу Тому, протягивая руку:

— Извините меня за позднее посещение, но я пришел поздравить вас и поблагодарить за избавление этих несчастных дам.

Том не знал, как отделаться от посетителя, пришедшего так не вовремя. Ссылаясь на усталость, он объявил, что завтра не будет принимать никого, тем более что нет никаких важных дел. Резидент ушел.

Чундер-Синг медлил:

— Позвольте мне, ваша светлость…

— Не воображайте, пожалуйста, друг мой, — отвечал Том, — что я собираюсь сунуть голову в пасть льва или вообще сделать что-нибудь смешное. Теперь, прошу вас, уходите! Я вас люблю, уважаю, но сегодня вечером — говорю откровенно — не ручаюсь за себя…

Чундер-Синг откланялся с глубоким вздохом. В галерее он приостановился. Между дверью в комнату раджи и лестницей был, как обыкновенно, приготовлен матрац для Хусани. Министр прилег, поджидая последнего, чтобы переговорить с ним об опасности, угрожающей государству. Ждать пришлось долго. Глаза его сомкнулись. Впоследствии, однако, он утверждал, что услыхал бы, если бы дверь раджи отворилась. Часы проходили. На заре обычное утреннее движение дворца разбудило министра. Сконфуженный тем, что, совершенно несогласно со своим положением, проспал ночь у дверей государя, он поспешил домой.

XXVIII. У бунтовщиков

Чундер-Синг не пробыл и часу дома, как до него донесся шум толпы, стремившейся на базарную площадь. Когда он вышел на улицу, его встретили криками:

— Чундер-Синг скажет правду! Чундер-Синг никогда нас не обманывал!..

Толпа, стремившаяся к площади, все росла от присоединявшихся новых лиц и представляла собой целое море голов в тюрбанах и развевающихся одеждах.

— Что случилось? Зачем вы собрались?

От толпы отделился человек, хорошо знакомый во дворце, — купеческий голова, богач, известный патриот, сделавший щедрые пожертвования для защиты города и снаряжения отряда, отправленного в Дели.

— Успокой их, Чундер-Синг, — сказал он. — В городе прошел слух, что молодой раджа уехал к Дост-Али-Хану, который обещал ему выдать молоденькую пленницу-англичанку, если раджа перейдет на его сторону. Я говорю им, что слух не верен, но меня не слушают. Ты был во дворце. Ты, конечно, знаешь, выходил ли из него кто-нибудь.

— Странное дело, — серьезно заметил министр.

— Правда ли все это?

— Нет, нет! Неправда и невозможно!

Чундер-Синг спустился с небольшой террасы перед домом и с гордой осанкой подошел к волновавшейся толпе.

— Удивляет меня, — сказал он, — что граждане Гумилькунда верят таким нелепым слухам. Я провел ночь во дворце. Разойдитесь! Я попрошу раджу проехаться сегодня по городу верхом.

Толпа разошлась, и площадь приняла обычный вид. Чундер-Синг обратился к купцу:

— Во всем этом есть доля правды, Лутфулла. Я убежден, что раджа не изменит, но я боюсь, что он совершенно бесполезно подвергнет себя опасности. Он получил письмо от Дост-Али-Хана.

— Уверен ли ты, что он не уехал ночью?

— Готов головой ручаться, что нет. А утром он этого тоже не мог сделать: кругом было слишком много народу. Следует наблюдать за тем, что делается во дворце. Помоги мне. Если надо будет, мы спасем его от него самого.

Во дворце все было спокойно. Они прошли в сад, где обыкновенно раджа вместе с Аглаей завтракали молоком и фруктами. Но слуга, на попечении которого был прохладный летний павильон, сказал, что не видал его светлости в это утро. Старики направились тогда к комнатам раджи. Дверь оказалась запертой изнутри. Предполагая, что принц еще спит, они поручили одному из слуг немедленно известить их о его пробуждении, а сами снова отправились в сад.

Но время шло, и министру пришлось убедиться, что раджа выскользнул у него между рук. В сопровождении купеческого старшины он вошел в комнату раджи и нашел письмо на свое имя. В письме раджа выражал надежду, что его друзья узнают о его отсутствии только по его возвращении; на случай же замедления и неожиданных затруднений он поручал государственному совету вести дела, как то было до его прибытия. Совершив путешествие, исход которого ему особенно важен, он вернется в Гумилькунд, и тогда народ может сохранить его своим правителем или выбрать другого из своей среды.

Старейшие граждане города очутились в затруднении. Большая часть народа, если не весь поголовно, безусловно, верила обещанию покойного раджи вернуться в образе своего преемника. Странная для европейца вера в переселение душ глубоко укоренилась в умах индусов, а необычайное сходство Тома с его предшественником придавало еще более вероятия этому воплощению. Но отъезд его в такую критическую минуту — образ действия совершенно противоположный тому, которого держался бы покойный государь, — поколебал уверенность. Несмотря на все усилия друзей скрыть случившееся, слух об исчезновении раджи распространился по городу, и в продолжение всего июля к нему присоединялись самые неутешительные новости: сдача Каунпора и ужасное избиение, последовавшее за ней, всеобщее восстание в провинции Уад, Осада Лукно и смерть сэра Генри Лауренса. Со стороны Пенджаба тоже доходили тревожные известия; там бунтовщиков сдерживали силой, как диких зверей, а осада Дели еще продолжалась. Понадобилась вся энергия Чундер-Синга, сделавшегося душой правления, чтобы не дать гумилькундскому совету поддаться общей панике, охватывавшей мало-помалу и верное население страны. Министр и его сторонники знали и без угрожающих писем, постоянно получаемых в Гумилькунде, какова будет их судьба, если англичане потерпят серьезное поражение, и что значит грабеж богатого города, взятого приступом индусской армией. Им и в голову не приходила мысль о соглашении с бунтовщиками, но они предчувствовали несчастье.

Часть дворца, выходившая в сад, с самого начала была предоставлена в распоряжение англичанок. Они с грациозной неловкостью носили прелестные индусские костюмы, которыми снабдил их Том, так как не мог достать других. Их лица сохраняли еще бледность и выражение испуга, сохранившиеся неизгладимыми на всю жизнь у стольких женщин, избегнувших ужасной опасности. Теперь их жизнь протекала в мирном однообразии; у них ежедневно было все, что может предложить самое радушное гостеприимство, — все, кроме известий. Чундер-Синг и Лутфулла иногда заходили к ним, английский резидент аккуратно навещал их, но о радже они больше не слышали.

Аглая, для которой это таинственное исчезновение было столь же жестоко, как необъяснимо, прерывала свои игры и повторяла плача:

— Если бы он вернулся! если бы вернулся!.. Все уезжают, — сказала она однажды Люси, — отчего это?

— Не знаю, дорогая, — отвечала молодая женщина, которую охватила непреодолимая тоска. — Вероятно, так надо. Лишь бы спасли Грэс.

* * *

Читатель уже, вероятно, догадался, что раджа нашел потайной ход из дворца. Подземная галерея, начинавшаяся из подземелья под его спальней, вела в другое подземелье за главными городскими воротами. Ганес, случайно открывший этот ход, воспользовался им для сношений с Дост-Али-Ханом, и, уверенный в том, что раджа примет приглашение главы бунтовщиков, он все приготовил для отъезда.

В Гумилькунде Том перестал Писать свой журнал. Покинув свое государство и сделавшись, так сказать, опять самим собой, он стал наскоро заносить в записную книжку, не покидавшую его, события своего опасного предприятия. Вот несколько выдержек из этих записок.

«Июль 1857 г. Жребий брошен. К благу или нет, я разорвал удерживавшие меня связи; я думаю, живу, действую, имея в виду одного себя, и чувствую себя счастливее, чем все последнее время. Поэтому я снова принимаюсь за свой дневник.

На дворе темная ночь. Мы сделали привал в лесу, пока Ганес ведет переговоры о допущении нас в крепость, занятую Дост-Али-Ханом. При мне талисман, подаренный им самим в Дели. Ганес сказал мне, что этот значок уже спас меня однажды, что без него меня заколол бы Абдул — страж, приставленный ко мне белой принцессой. Быть может, талисман еще раз охранит меня, но, что бы ни случилось, я спокойно жду, что будет. Грэс в крепости. Я выйду отсюда с ней или, клянусь Богом, вовсе не выйду. Если она умерла — чего я не могу подумать и чему не могу поверить, — я вернусь в Гумилькунд, и пусть мой народ поступает со мной как хочет».

Затем следует запись без числа.

«Какой ужасный день! Я говорил, умолял, протестовал — и ничего не добился! Одно кажется ясным: Дост-Али-Хан, хотя и готовый на все, чтобы заставить меня нарушить союз с англичанами, не посягнет на меня лично. После всего, что я слышал об азиатском вероломстве, я поражен его благодарностью за незначительное добро, которое мне пришлось сделать ему».

«Сегодня рано утром меня впустили в форт. Мне подали завтрак, а затем Ганес проводил меня к вождю восстания.

Несмотря на происшедшую перемену, я тотчас узнал в нем того молодого человека высокой касты, которого я принял в своей палатке в Дели.

Али-Хан, отпустив свою свиту, остался один. Он принял меня на открытом дворе, окруженном галереями, в одной из которых я заметил женщину под вуалью. Мое сердце сильно забилось, так как я подумал, не Грэс ли это. Но почти тотчас я сообразил, что это, скорее, Вивиан, не покидавшая вождя бунтовщиков.

Дост-Али-Хан принял меня с изысканной вежливостью, благодаря за оказанную мною честь. Чувствуя себя в его власти, я отвечал ему также любезно. После этого предисловия он повел речь о критическом положении страны. Я не перебивал, желая узнать его образ мыслей, и, признаюсь, мне было интересно выслушать талантливо и красноречиво изложенные мнения, совершенно противоположные моим. По его словам, правление англичан в Индии было целым рядом ошибок и заблуждений. Рано или поздно их устранят и заменят властью более симпатичной туземцам. Вследствие этого он советовал мне или мирно вернуться к себе на родину, или, если я не отступлю от своего намерения быть правителем азиатов, открыто признать и себя одним из них. Одна из моих соотечественниц, прибавил он с многозначительной улыбкой, приняла подобное решение и, по-видимому, не раскаивается в том. Я слушал молча. Тогда он прямо спросил меня: согласен ли я перейти на его сторону? Я отвечал, что не могу ничего сделать без согласия старшин моего народа и лично останусь всегда союзником правительства, которому обязан своим царством. Дост-Али-Хан улыбнулся и сказал, что моя смелость нравится ему и что, если бы англичане поступили с ним так же, как со мной, он не нарушил бы своей верности им. Глава бунтовщиков спросил меня, знаю ли я, что британской армии по пути к осажденному Лукно нанесено серьезное поражение и она отступает к Каунпору. Я отказался верить подобному слуху. Так мы проговорили недомолвками целый час, и, зная индусский характер, я не произнес первый имени Грэс, хотя сгорал от желания что-нибудь узнать о ней.

— В своем письме к вам я писал, — сказал наконец Хан, не спуская с меня проницательного взгляда, — что англичанка, которую вы ищете, у меня.

Я подавил свое бешенство и отвечал:

— Я верил честности Дост-Али-Хана. Неужели я ошибся?

— Посмотрим! — заметил хитрый индус с усмешкой, от которой у меня кровь застыла в жилах. — Я не говорю, что она в моих руках, и в такой войне, как та, которую мы ведем, не может быть речи о честности. Разве ваши друзья и союзники честно поступали со мной? Вы — сторонник тех, с кем мы воюем. Стало быть, я должен поступать с вами как с врагом. Ну, предположим, что ваша красавица в моей власти. Какой выкуп предлагаете вы за нее?

— Свою жизнь!

— Прекрасно! — отвечал он, продолжая злобно улыбаться. — Жизнь моего брата не нужна мне, я предпочитаю его дружбу. Каким образом брат выразит мне благодарность? Будет ли он впредь со мной?

— Это невозможно, вы сами знаете. Но вот что я вам обещаю: когда эта безумная попытка приведет вас к погибели и те, которые считаются вашими друзьями, рассеются, тогда я встану на вашу сторону и буду защищать вас перед английским правительством.

Он прервал меня, порывисто встав:

— Вы, однако, смелы! Погибель! Падение! Кто смеет произносить эти слова? Вспомните, что вы не в своем лагере в Дели, но там, где я неограниченный хозяин.

Я взглянул ему прямо в лицо:

— Я знаю истину, и это придает мне мужества. Разве брат желал бы, чтоб я лгал из-за того, что он силен, а я слаб?

Густая краска, вспыхнувшая на его бронзовом лице, сбежала, и сверкающие глаза опустились.

— Брат хорошо говорит. Прошу у него извинения за свою вспыльчивость, но все-таки скажу, что опасно оскорблять человека в его собственном доме.

— Лучше это, чем подозрительно относиться к нему, сидя у себя.

— Хороший ответ, — сказал он, совершенно успокоившись. — Дайте руку и говорите что хотите. Я не забыл Дели.

В нескольких словах я высказал ему свои желания и просил не удерживать меня дольше. Я рисковал всем, чтобы принять его приглашение. Я умолял его, если он чувствует ко мне хотя малейшее уважение, выдать мне мою соотечественницу и отпустить нас, приняв уверение в моей личной дружбе.

Но мне ничего не удалось добиться. Вместо того чтобы отвечать, Али-Хан сказал, что хочет рассказать мне кое-что.

— На днях ко мне пришел человек с заявлением, что желает поступить в мою армию. Он выглядел как крестьянин, но я узнал, что он был субадхаром в одном полку сипаев и преследует цель личной мести. Его бывший полковник, некий Эльтон, оскорбил его и ранил своей рукой. Теперь он желал отомстить ему. Он показался мне способным офицером, и хотя я вообще не потакаю личным неприязням, я решился удержать его. Субадхар знал, что у его врага была в Ноугонге дочь. Мне сказали, все равно кто, — он бросил взгляд на галерею, и сердце мое забилось от ярости, — что вы ищете эту девушку. Я позволил своему субадхару взять несколько всадников и задержать беглецов из Ноугонга…

Мне удалось сохранить хладнокровие, так как хотелось узнать больше.

— Удалась эта преступная попытка?

Али-Хан отказался отвечать определенно на мой вопрос, и разговор наш стал настолько быстр и сложен, что невозможно передать на бумаге. Он употреблял все усилия, чтобы склонить меня к союзу с собой; я напрасно старался узнать от него что-нибудь достоверное о судьбе Грэс и Кита. Али-Хан постоянно ускользал от меня».

«Настал день, грозный и мрачный. Когда я возвращался в отведенное мне помещение — комнату наравне с землей, безо всякого пола, — меня вымочил дождь. Ветер завывал во всех закоулках форта. Я бросился на шарпой, единственную мебель в комнате, и заснул… Сколько времени я проспал, не знаю, но когда проснулся, то почувствовал, что силы вернулись ко мне, и с аппетитом принялся за обед, который подал Хусани с выражением грусти и упрека на лице. Я спросил его, что он думает о нашем положении. Он поднес палец к губам и покачал головой».

«Стало уже поздно. Я просил еще раз аудиенции у Дост-Али-Хана и был принят им. На ночь я вернулся в свое помещение. Хусани не отходит от меня, и мы ждем, пока все затихнет в форте, чтобы приняться за осмотр всего окружающего.

Ганес не появлялся весь день. Плохое доказательство его верности!»

XXIX. Ужасная ночь

Все было тихо. Хусани дремал, а его господин сидел и писал вышеприведенные строки. Он решился обойти несколько позднее форт. Хусани подкупил одного из часовых драгоценным подарком и обещанием еще большего вознаграждения в будущем. Том хотел узнать, в форте ли еще находятся Грэс и Кит, и затем составить план их освобождения.

Хусани проснулся, почувствовав, что наступила минута действия. Раджа отложил тетрадь и попросил его сходить узнать, готов ли проводник. Он отворил дверь и остановился, ослепленный. На пороге явилась фигура, закутанная в сверкающее покрывало. Индус подумал было, что Дост-Али-Хан посылает к ним свою пленницу, но Том понял, что это не так. Он встал в негодовании и, отстранив слугу, сказал ему:

— Это англичанка, но не та, которую мы ищем. Останься в комнате, только отойди немного.

Никогда Том не хотел рассказать кому бы то ни было об этом таинственном свидании, а в дневнике нет и намека на него. Хусани, преклонявшийся перед авторитетом своего господина, не старался подсмотреть происходившее. Однако, опасаясь измены, он все время был наготове, и когда Вивиан после целого потока речей убежала, он тотчас подошел. К своему испугу, он увидал, что раджа весь дрожит и еле держится на ногах. Два раза молодой человек старался заговорить, но не мог произнести ни слова.

Хусани повторил ему, что ночь проходит, что начальник стражи ждет их, подкупив всех часовых. Пропустив такой случай, трудно будет найти его вторично. Том сделал движение, чтобы следовать за ним, но опустился на скамью и закрыл лицо руками, стараясь скрыть слезы.

— Мисс Грэс умерла? — в отчаянии проговорил Хусани.

— Нет, нет! Она жива, и если бы я знал, что дьявол, сейчас вышедший отсюда, говорит правду, я не оставался бы в бездействии! Но что думать? Может быть, она лжет мне так же, как лгала своему мужу, как каждый день лжет Дост-Али-Хану.

— Что эта женщина сказала господину?

— Что пленники были здесь, но теперь уже в другом месте. Узнав о моем приезде, она послала их дальше, так как ни за что не хочет допустить, чтобы я увидался с Грэс. Тысячу проклятий на ее голову! Она сказала мне это, взбешенная тем, что ничего не могла добиться. Что делать… если она солгала?.. Брат, посоветуй мне!

— Послушайте меня, господин, — сказал Хусани, понявший положение дел. — Умоляю вас, останьтесь одни на один час! Никто не заподозрит меня. Я со своим другом Чоу-Кедаром пойду в обход и таким образом узнаю, здесь ли пленники или их отослали дальше, как говорит Белая принцесса. После того сам господин решит, что делать.

Когда раджа дал согласие, Хусани ушел, надеясь, что молодой господин успокоится в его отсутствие. Первый человек, попавшийся ему на дворе, был Ганес, поразивший его своим странным, растерянным видом. Хусани остановил его и упрекнул в измене. Брамин отвечал высокомерно, и они расстались. Хусани начал курить с Чоу-Кедаром, расположением которого заручился, и мало-помалу дошел до желанных справок, как вдруг раздался шум. Один из часовых, стоявших за воротами, прибежал в ужасе, крича, что на форт напали англичане. Чоу-Кедар бросился к той части дворца, где жили Дост-Али-Хан и его начальники. Хусани бросился в комнату своего господина. Ганес уже был там, и раджа знал про панику. Он стоял, держа револьвер в руке. Ганес уговаривал его не уходить.

— Мы можем спастись, если останемся здесь, — говорил он. — Показаться — значит идти на верную смерть.

— А пленники? — воскликнул Том вне себя.

— Если они в форте… — начал было Ганес.

— Их здесь нет! — закричал Хусани. — Субадхар Суфдер-Джунг получил вчера от Белой принцессы приказание увезти их.

— Субадхар! — повторил Том, опустив руки в отчаянии.

— Мужайтесь, ваша светлость! — сказал Ганес. — Он, вероятно, рассчитывает на награду.

— На награду? Нет, он хочет мстить! Пустите меня, ради Бога! Я собственноручно убью эту презренную и заставлю ее сказать правду. Ганес, Хусани, как вы смеете удерживать меня? Разве и вы изменники? Пустите, или я вас убью обоих!

Собрав все силы, он оттолкнул их так, что они упали, а прежде чем опомнились, он уже исчез со своим револьвером в руке.

Хусани пришел в себя только тогда, когда Ганес убежал за Томом. Он приподнялся, с трудом дотащился до двери и выглянул в нее. На дворе царило смятение. Вооруженные люди бегали по стенам, издали доносились звуки перестрелки и еще более страшный гул пушечных выстрелов и обрушивающихся стен. Но не к этому прислушивался несчастный испуганный индус, припав ухом к земле. Он приподнялся, приложил руки ко рту в виде трубы и закричал как можно громче:

— Бегите! бегите! пороховой погреб минирован!

Действие было мгновенное. Двор наполнился беглецами. Сотнями они бросались в подземный ход, неизвестный осаждающим, сотнями давили друг друга. Но Хусани не увидал между ними тех, кого искал. Он услыхал под землей шум, похожий на громовые раскаты, и приник ухом к земле. Земля колыхалась. Раздавался зловещий треск, дикие крики, слабые стоны. Стены рушились, увлекая за собой изувеченные тела последних защитников форта. Бревно ударило Хусани. Неужели это конец его надеждам? Если некогда горячо любимый государь действительно возродился в настоящем радже, то неужели боги-покровители допустят его погибель?

Наконец он поднял голову. На дворе не было никого. С того места, где находились кладовые и казна возмутившегося вождя, поднимался столб дыма. Загорались соседние строения — жилище Дост-Али-Хана. Шум орудий замолк, но слышно было бряцание оружия. Хусани догадался, что крепость была взята приступом. Не убили ли его господина и Ганеса прежде, чем они могли открыться? Наступила полная тишина: все, кто мог, бежали через подземелье. Факелы погасли, двор освещался только огненным столбом пожарища. При этом зловещем свете Хусани увидал три фигуры, чудом выходящие из самого пекла. Он с криком бросился навстречу им. Если это его господин, то обещание мертвого осуществилось, так как самому великому Раме не приходилось избегать большей опасности.

— Хусани!

Да, это был голос раджи.

— Господин! Вы здравы и невредимы?

— Да, помоги мне нести эту ношу.

Он поддерживал бесчувственное тело женщины под покрывалом. Хусани взял ее и в сопровождении Тома и Ганеса, двигавшихся почти бессознательно, перенес в соседнюю комнату и положил на шарпой.

— Зажгите лампу и оставьте меня одного, — приказал Том.

Они повиновались. Оставшись один, он поднял газовое покрывало и увидал Вивиан, ее улыбающиеся губы, чистый лоб, ямочки на щеках. Ужас смерти так же не изменил ее лица, как ужас тех преступлений, зрительницей которых она добровольно сделалась. Голова ее лежала на подушке, как у уснувшего ребенка. Том опустил покрывало содрогаясь, вынул из кармана письмо и хладнокровно поджег постель, на котором лежало тело. Обернувшись, он увидал позади себя Хусани.

— Что это? Разве я не велел тебе оставить меня одного?

— Государь, английские солдаты входят через брешь. Если вы не хотите погибнуть, надо спрятаться, пока не удастся повидаться с их начальником.

— Ты прав, как всегда. Ганес знает форт, он нас спрячет.

Пламя уже охватило постель и тело умершей. Никто не узнает ее предательства и судьбы.

Над развалинами форта взошло утро. Вокруг обрушившихся стен расположился, в ожидании первых лучей солнца, отряд английской армии, отправлявшийся на помощь Каунпору. Англичане торжествовали, что открыли и уничтожили убежище вождя бунтовщиков. Если он погиб, результат их победы был неоценим.

Между тем тишина, царившая в форте, начинала тревожить англичан, и, боясь засады, они вступили в разрушенные стены, приняв все меры предосторожности. Впереди, как всегда, шли офицеры. Берти Листон был один из первых, переступивших через груду щебня, завалившего брешь.

Присутствие молодого человека в отряде требует объяснения. В последний раз, как мы его видели, они с Субдулом вышли из Гумилькунда и отправились в Меерут. В нескольких милях от последнего он встретил переодетого курьера, который нес депеши от своего генерала к командующему отрядом двигавшихся на Каунпор, а также приказ на имя самого Листона, где ему предписывалось как можно скорее присоединиться к этому отряду, потерявшему многих из своих офицеров. Берти, с тех пор как узнал об ужасных событиях в Янси, только и думал, как бы встретиться с бунтовщиками. С помощью Субдула, сообразительность и преданность которого были выше всяких похвал, ему удалось найти штаб армии. Из целого ряда обстоятельств, рассказывать которые нет нужды, он на своем опасном пути узнал, где скрывается Дост-Али-Хан, и когда был отправлен отряд, чтобы взять его, получил команду над кавалерией. Таким образом случилось, что первое лицо, попавшееся на глаза Тому, было лицо его друга.

Так как всякое переодевание было опасно, то Том снял тюрбан и смыл темную краску с лица, теперь бледного как смерть.

Он стоял со своими двумя слугами на внутреннем дворе, которого не коснулся пожар. Берти, с саблей наголо и револьвером в руке, прошел мимо них со своими солдатами. Он увидал Тома, узнал его и с восклицанием изумления приказал остановиться.

Том подошел к нему и заговорил с грустной улыбкой:

— Я боюсь, что вы никого не найдете здесь. Весь остаток гарнизона бежал. Эти два человека — мои. Обещаете ли вы мне их неприкосновенность?

— Да. Я велю охранять их, из боязни ошибки, так как мы ужасные победители. Но что вы здесь делаете?

— Я пришел искать мисс Эльтон. Она взята в плен.

— Боже! Ее нет здесь?

— Надеюсь, что нет. Но что я говорю!.. Из верного источника мне известно, что она была здесь, но перед самым началом приступа мне сказали, что ее увез субадхар, питающий личную месть к ее отцу. Быть может, это не верно… Дай бог!

— Как зовут этого человека? — спросил Берти, и лицо его омрачилось.

— Суфдер-Джунг… Знаете ли вы что-нибудь о нем?

— Только одно: ему покровительствовал генерал.

— Генерал ранил его, и он прибыл сюда, пылая местью. Это я слышал от самого Дост-Али-Хана, позволившего ему взять мисс Эльтон… Она была на расстоянии одного дня пути от Гумилькунда. Ее спутницы теперь у меня во дворце… Голос его прервался.

— Мужайтесь, друг! Думаете ли вы, что Дост-Али-Хан выдал ее этому человеку?

— Нет, у него не было дурных намерений. Он вызвал меня, желая купить ценой свободы Грэс союз со мной. Она стала жертвой дьявольского заговора.

Говоря так, они обошли совершенно опустевший форт. Том позвал Ганеса, знавшего лучше кого-либо события прошедшей ночи. После небольшого колебания брамин провел их на маленький дворик, где находилась высохшая цистерна. Она была завалена трупами. Через нее открывался вход в подземелье, и сотни людей, пытавшихся проникнуть туда, были задавлены. Но напрасно они старались найти между ними труп вождя. Если бы не это, дело, не стоившее ни одной жизни англичанам, можно было бы считать вполне удачным.

Солдатам было позволено отдохнуть, приготовить обед и собрать среди развалин что найдут. Том, история которого обошла весь лагерь, получил приглашение к офицерскому столу. Хусани и Ганес тем временем занялись приготовлениями к отъезду. К счастью, они сохранили хладнокровие, между тем как раджа совершенно потерял голову. Полковник, не получая от него определенных ответов, отвел Берти в сторону и высказал ему предположение, что умственные способности бедного молодого человека не в порядке. Берти был того же мнения, и, если бы его не удерживали служебные обязанности, он не оставил бы своего несчастного друга.

— Вы должны сообщить мне ваши планы, — сказал он со всей твердостью, на которую был способен. — Куда вы намереваетесь направиться? В Гумилькунд?

— В Гумилькунд, когда Грэс скитается невесть где?! Она для меня все. Ради нее я не остановлюсь ни перед каким страданием, я готов все принести в жертву и умереть в медленных муках… И как подумаешь!.. Нет, я не могу думать! Я должен действовать, иначе умру!

— Есть ли у вас какие-нибудь предположения? — спросил Берти, не осмеливаясь высказать ему всю свою симпатию. — Как вы приметесь за розыски?

— Не знаю. Откуда-нибудь да блеснет луч света… Мои слуги ищут лошадей… Дайте мне денег, всё деньги, какие при вас есть. Я возвращу их вам в Гумилькунде. И Грэс будет там. А если увидите леди Эльтон и Трикси, скажите им, что я проеду Индию вдоль и поперек, обшарю все пустыни, джунгли, леса, не пропустив ни клочка земли, и рано или поздно с Божьей помощью найду ее… или по крайней мере ее убийц.

— Да, да! — отвечал Берти сдавленным голосом. — Но, друг мой, вы не найдете ее, разъезжая по стране: вас убьют, а результата не будет никакого. Я передал ваш план генералу. Он говорит, что у вас есть военные способности. Нам необходима ваша помощь, без вас мы многого не сделаем… «Бедняга даже не слушает меня», — прибавил он про себя.

Хусани прервал их разговор:

— Могу ли я сказать пару слов господину?

При звуке этого голоса Том вздрогнул, овладевшее им оцепенение рассеялось.

— Да, Хусани. Наш разговор с саибом закончен… Прощайте, Листон, мы увидимся в Гумилькунде.

Прежде чем Берти собрался ответить, Том исчез.

XXX. В поисках Грэс

Возвращаемся к дневнику раджи. Следующие заметки без числа, по-видимому, занесены в течение августа.

Положение дел все еще оставалось критическим, так как не было принято решительных мер для подавления восстания. Однако благодаря скоплению громадных масс бунтовщиков вокруг главных центров — Дели, все еще находившегося в руках туземцев, и Лукно, где горсть храбрых европейцев отбивалась от бесчисленных неприятелей, — а также прибытию в Центральную Индию войск племени гурка из Непала беспорядки не охватили еще всех провинций. Во многих местах английские чиновники вступили в отправление своих обязанностей, и хотя бывали случаи задержки курьеров и нападения на путешественников со стороны разбойничьих шаек, все-таки европейцу, обладающему известной смелостью и присутствием духа, уже возможно было проехать по стране. Сельское население, терпевшее ущерб от беспорядков, относилось к англичанам без вражды, даже иногда проявляло к ним симпатию, хотя и случалось, что преувеличивало в своих рассказах опасности пути, надеясь получить за оказанную помощь более значительное вознаграждение.

Том путешествовал в восточном костюме и, стало быть, не подвергался таким опасностям, как его соотечественники, но из заметок в дневнике видно, что путешествие не обошлось без приключений.

«Сколько суток прошло с тех пор, как я выехал из леса? Право, не знаю. Я потерял способность считать время: один день похож на другой. Сегодня с нами случилось приключение, и, посоветовавшись с Хусани и Ганесом, я решил сделать на несколько часов привал в этой деревне.

Чтобы сколько-нибудь успокоить нетерпение, я попробую записать все, что с нами случилось и на что мы надеемся. Несмотря ни на что, я еще не теряю бодрости. Это кажется странным моим преданным слугам. Ганес желал бы, чтобы я вернулся в Гумилькунд. Он сожалеет теперь, что передал мне послание Дост-Али-Хана. Если бы он знал, как я ему благодарен за это! Сегодня у меня снова блеснул луч надежды, и я ожил!»

«Через одного из шпионов Хусани мы узнали, что шайка бунтовщиков, захватившая нескольких пленных англичан, сегодня вечером должна пройти здесь, и мы предполагаем, что Грэс и Кит в числе этих несчастных…»

«Меня, по распространившимся слухам, принимают здесь за какую-то знатную особу, богача брамина. Я скрываю свой титул, боясь, как бы меня не задержали. Изобретательность Хусани неистощима: он всегда находит для меня прекрасную лошадь в богатой сбруе и роскошные платья. Я поддерживаю усилия преданного слуги, стараясь сохранить все достоинство, приличное послу, и нас всюду встречают с почтением. В этом большом селении в мое распоряжение предоставили всю гостиницу, и старшины добыли постели, свежую воду, припасы. Я спал и видел себя в Англии — и с собой — Грэс!

Счастливое ли это предзнаменование?»

«Хусани сказал мне, что ему удалось уговорить крестьян: они не будут нападать на сипаев, но если отряд остановится в деревне, то постараются украсть у них пленных. Мне кажется, он сказал им больше, чем желал, так как я слышу гул многочисленных голосов вокруг моей гостиницы. Если они пожелают, я встану во главе их. Хоть раз, один раз, встретиться лицом к лицу с этими негодяями! Но надо быть осторожным! Вспомнить избиение в Каунпоре!

Сначала, пока пленники не будут в наших руках, хитрость, а затем — наказание…»

* * *

«Все кончено! Не для меня — моя цель еще не достигнута, — но для них, для этих извергов, не щадивших ни женщин, ни детей. Трупы пятидесяти сипаев и их начальника лежат в узких переулках этого мирного селения. Их пленники — два английских офицера, еле держащихся на ногах после ужасного перехода в цепях по палящему солнцу, и женщина, которую везли в повозке и которую я не видал, зная — увы! — что это не Грэс, — переданы попечениям Хусани.

Нас было всего двенадцать человек, когда мы напали на этих негодяев, так как крестьяне даже за большую награду не решались рисковать жизнью, вступая в бой с хорошо обученными и дисциплинированными солдатами. К счастью, подоспел небольшой отряд из племени билов, отправлявшийся для присоединения к одному из новосформированных полков, и с радостью встал на нашу сторону против своих заклятых врагов — пурбиев, составлявших конвой пленников.

Они вступили в селение вечером, и их щедро снабдили припасами и питьем. Я уступил им серай, и они заняли его на ночь, выставив часовых у всех входов. Настала ночь. Я со своими спутниками не ложился. Скоро часовые, принимавшие участие в пирушке своих товарищей, заснули. Несколько наших союзников пробрались в дом, развязали пленных и увели их, между тем как мои храбрые горцы бросились с криками, бряцая оружием, в гостиницу. Негодяи вообразили, что на них напала целая армия, и не пытались защищаться. Некоторые намеревались бежать, но я стоял у дверей и косил их одного за другим. Человек десять пало под ударами моей сабли. Тех, которые пытались прорваться, крестьяне толкали назад с насмешками. Ни одного не осталось в живых, а пленники, которых они везли в Лукно, чтобы замучить, спасены…»

«Возбуждение, последовавшее за легкой победой, было непродолжительно. Мы снова пускаемся в путь и остановимся только тогда, когда я найду Грэс. Пленники остаются в деревне. Я был удивлен и тронут, встретив между ними м-с Листер, мою бывшую спутницу во время путешествия на «Патагонии». Она и другие, принимая меня за туземного владетельного князя, послали за мной тотчас после сражения. Я отправился к ним в восточном костюме, твердо решившись не выдавать себя. Молодые офицеры не были в силах говорить и просили м-с Листер все передать мне. С трудом объясняясь по-индостански и постоянно опасаясь, что ее способ выражения недостаточно почтителен по отношению к индусскому радже-избавителю, она стала объясняться со мной. Мне до смерти хотелось ответить ей по-английски, но это было бы крайним неблагоразумием.

Молодые люди, почти дети, были так потрясены перенесенными мучениями, что нельзя было и думать везти их немедленно дальше. М-с Листер со слезами рассказала мне, что их привязали к дереву и подвергли позорному наказанию перед рычащей толпой. Мы предпочли дать им оправиться в продолжение нескольких дней. Я послал в Гумилькунд, отстоящий всего на три дня пути, за конвоем, который мог бы проводить их туда. При имени Гумилькунда м-с Листер оживилась.

— Говорят, что это маленькое государство — самое счастливое во всей Индии и пользуется наилучшим управлением. Не раджа ли вы его?

Я отступил в тень и отвечал с достоинством:

— Во всяком случае, я имею там некоторое влияние, и оно к вашим услугам. Мое время не принадлежит мне. Я дал торжественное обещание, что не буду знать отдыха, пока не спасу одну англичанку, которой многим обязан.

— Англичанку-пленницу? — перебила она меня».

Я чуть было не выдал себя, когда на выручку явился Хусани, начав расспрашивать м-с Листер. Я же, конечно, не возобновлял разговора. Я запишу для памяти все указания, которые Хусани удалось добыть от м-с Листер, как они ни слабы; мне все кажется, что я блуждаю по лабиринту без путеводной нити.

«Под конец ужасного путешествия м-с Листер посадили в закрытую повозку, которую тащили буйволы. На последнем привале повозка остановилась на большой площади среди деревни. Все спали, так как был полдень. Она тоже задремала; как вдруг ее разбудили голоса, шептавшиеся возле повозки. Одна половинка полога поднялась, и показалась голова, а за ней другая. Внимательно посмотрев на м-с Листер, индусы скрылись. Испуганная, она приникла к пологу, который они спустили, и стала слушать.

— Это она?

— Нет!

— Я уверен в том!

— Вы с ума сошли!

Из этих фраз, которыми перебросились индусы, м-с Листер поняла, что они принимали ее не за одно и то же лицо. Наконец первому, которого звали Тикорам, удалось убедить другого, и из разговора стало ясно, что они искали молодую англичанку и белокурого мальчика, бывших в плену у Дост-Али-Хана. К собеседникам присоединился еще третий — как оказалось, беглый безоружный сипай. Он отправлялся в Непал и, по-видимому, очень боялся громадных болотистых равнин, через которые приходится проходить по пути в это государство. Он сказал, что по этой же дороге направилось много английских беглецов. Тикорам, очень взволнованный, стал расспрашивать, и разговор настолько оживился, что м-с Листер уже не могла уследить за ним. Она поняла ясно только одно: сипай убеждал, что эти беглецы именно те, которых разыскивал Тикорам. Последний приобрел себе тележку, запряженную хорошей лошадью, и пришел проститься со своими друзьями. М-с Листер думает, что сипай последовал за ним и что намерения у обоих были хорошие».

«Вот все указания, которые мне удалось получить. Хусани, как я вижу, возлагает большие надежды на человека, которого зовут Тикорам. По его словам, он был слугой в том доме, где Грэс жила в Ноугонге, и очень предан ей. Хусани отсоветовал ему следовать за ней, но легко могло случиться, что Тикорам не послушался и видел, как увезли Грэс и Кита. Как бы то ни было, мы решились догнать этого Тикорама и завтра форсированным маршем отправляемся в деревню, где м-с Листер слышала этот разговор. Прошло уже более трех недель с тех пор, как субадхар увез Грэс из форта. Кто знает, жива ли она еще!.. Боже, сохрани мой разум, пока я не узнаю ее судьбу, и тогда пусть будет надо мной воля Твоя!..»

«Трое суток мы шли не останавливаясь. Когда наши лошади падали, Хусани, не знаю каким чудом, доставал нам других. Провинция, по которой мы едем, довольно спокойна, так как мои друзья племени гурка, под начальством молодца Гамбие-Синга, крепко держались в Азимгуре. Мы остановились в нескольких часах от этого города на берегу канала, в маленьком бунгало, выстроенном некогда каким-нибудь инженером-англичанином. Мы напали на след Тикорама. Нам сказали, что ему дали маленький отряд солдат-гурка в помощь при его розысках. Стало быть, ему удалось убедить Гамбие-Синга в своих добрых намерениях. Узнаю все от последнего…»

«Теперь мне следовало бы быть уже далеко отсюда, но Гамбие-Синг предложил мне помощь, отказаться от которой было бы неблагоразумно. Я проспал два часа так крепко, как не спал со времени самого отъезда из Гумилькунда, и пока делаются последние приготовления к выступлению, записываю здесь события вчерашнего дня.

Мы без труда нашли штаб этого славного маленького отряда. В то время как я вел переговоры о пропуске с аванпостами, меня узнал один солдат, часто видавший меня у Джунг-Багадура. Десять минут спустя Гамбие-Синг принял меня с участием И симпатией, которых я никогда не забуду. Мне кажется, он даже сожалеет, что ответственное положение не позволяет ему присоединиться ко мне в моих розысках.

Мы долго совещались. Слухи о Тикораме оказались верны. Он был в лагере и рассказывал, что разыскивает молодую англичанку и ребенка, едущих одних и направившихся по дороге к Непалу. Он намеревался догнать их и помочь в бегстве, но средства его совершенно истощились, и он боялся один идти по джунглям. Гамбие-Синг дал ему конвой из надежных людей. Это было лишь вчера. Стало быть, мы можем скоро догнать его».

XXXI. Тикорам

Дневник раджи обрывается здесь.

Позднее он только кратко отмечал выдающиеся события своего трудного путешествия.

Гамбие-Синг не ожидал, чтобы отчаянное предприятие могло увенчаться успехом. Он потерял слишком многих людей в убийственной атмосфере Тераи, чтобы надеяться, что слабая женщина и ребенок выдержат ее. Но врожденная доброта и симпатия к Тому не позволяла высказать опасения, и он приложил все усилия, чтобы, по крайней мере в материальном отношении, экспедиция не терпела лишений.

Он дал Тому конвой, подобающий его сану, — отряд солдат-гурка, вооруженных с головы до ног, — и подарил хорошенькую арабскую лошадку. За всадниками двигались верблюды и буйволы, навьюченные всем необходимым для стоянок.

Караван шел двое суток. По мере того как он углублялся в джунгли, воздух становился тяжелее. Молодым раджой овладевало все большее сомнение.

Он покидал торные дороги и делал большие объезды по джунглям, где натыкался на вещи, от которых кровь стыла в жилах: кости, побелевшие на солнце, тела сипаев, наполовину обглоданные хищными зверями. Однажды он увидал громадного тигра, занятого ужасным пиром. Смертельно раненный выстрелом Тома, зверь упал на труп, который терзал. Люди унесли его с торжеством. Но душу его победителя охватил неизъяснимый ужас. Лихорадка поражала спутников молодого раджи одного за другим, и их приходилось отсылать назад. Даже Ганес не выдержал. Глаза Хусани, преданность которого не позволяла ему сознаться в страданиях, лихорадочно горели. Том видел все это, но не уступал.

— Найдем по крайней мере Тикорама, — говорил он. — Мы напали на его след. Рано или поздно, но мы встретим его.

Однажды они увидали издали приближающийся к ним маленький караван из нескольких верблюдов и всадников-гурка. Обе стороны приостановились. Том увидал посреди конвоя закрытые носилки. Он знаком попросил Хусани заговорить вместо него. Самого же его охватило такое волнение, что он не был в состоянии ничего разобрать.

Хусани вернулся:

— Господин, это — Тикорам, но он умирает!

— Если бы он даже умер, он должен сказать мне…

Соскочив с лошади, Том побежал к носилкам и раздвинул занавеси. При виде его больной вздрогнул, как от электрической искры.

— Это вы, раджа? Вы обещали мне лак рупий.

— Один лак!.. Говорю тебе, что если ты нашел их, если можешь провести меня к ним, я обогащу тебя, как никогда не снилось твоей жадности.

Умирающий тяжело вздохнул:

— Лак!.. Я мог бы получить его и — умираю!

— Ты не умрешь: у меня есть пища и лекарства… Боже мой! Он умирает. Он знает что-то, я вижу это по его глазам. Хусани, скорее вина, водки…

Принесли стакан вина, и Хусани поднес его к губам несчастного. Он выпил несколько капель, и глаза его открылись.

— Позвольте мне переговорить с ним, господин. Голос его трепещет, как слабый огонек, — малейшее дуновение может погасить его.

— Хорошо. Встань на мое место.

Тогда, при полном молчании всех окружающих, Хусани нагнулся к носилкам:

— Узнаешь ты меня, брат?

— Ты — продавец гранатов. Ты приходил в Ноугонг, и Цветок Лотоса доверилась тебе.

— У меня ее похитили, брат.

— Да, я все видел. Я последовал за ней в форт, а когда изменник субадхар увез ее…

— Говори! Здесь нет врагов. Почему субадхар увез Цветок Лотоса?

— Так приказала Белая принцесса с черным и злым сердцем. Я видел ее у ворот. Она тоже узнала меня, и ее слуги убили бы меня, если бы меня не спас бог, которому я служу. Целые сутки я пролежал пластом, ужасно страдая. Затем мои силы вернулись, и я снова отправился на поиски.

Дыхание его прерывалось, но несколько капель лекарства, приготовленного Хусани, позволили ему продолжать рассказ.

— Их было двое… мисс-саиб и мальчик. Что хотел с ними сделать субадхар — я этого не знаю. Его видели в деревне, но я никак не мог нагнать его. Потом я потерял его след. Он однажды утром вышел из одного селения со своими пленниками и, как предполагали, отправился к северу по самым пустынным дорогам. После этого он скрылся. Говорили, что он умер, но никто не видал его трупа. Я потерял также Цветок Лотоса, но не переставал искать ее…

— Мужайся! — сказал Хусани. — Господин обогатит твою семью.

— Наконец я услыхал кое-что о них, но они были уже одни.

— Что же сталось с субадхаром? Неужели он бросил их где-нибудь в джунглях и сам стал добычей диких зверей?

— Зачем же? Против зверей у него была сабля. Он не нашей веры, он — мусульманин. Велико было мое сомнение и страх, но воспоминание о мисс-саиб, такой доброй к своим слугам, удержало меня от возвращения. Я шел, пока не наткнулся на лагерь гурка. Здесь я рассказал свою историю, и мне дали помощь, чтобы продолжать розыски.

— Вот и все! — грустно сказал Хусани. — Стало быть, поиски брата не привели к успеху, если он вернулся.

— Я вернулся?! — воскликнул несчастный, приподнимаясь с диким блеском в глазах, налитых кровью. — Меня одолела болезнь, и пришлось лечь в эти носилки. Но ведь мои люди говорят, что мы идем вперед, с каждым днем подвигаемся.

— Да, конечно, подвигаетесь, — сказал Хусани, чтобы успокоить его. — Я не знаю местности… Но почему ты думаешь, что встретишь здесь мисс Грэс?

— Видел ли ты когда-нибудь, как она пишет?

— Мой господин хорошо знает ее руку. Если ты нашел что-нибудь, покажи мне.

Тикорам от слабости не мог шевельнуться:

— Возьми правую руку. Разожми ее.

Хусани откинул легкое одеяло, покрывавшее больного, и увидал, что он что-то судорожно сжимает в окоченевшей руке. Хусани попытался разжать ее как можно осторожнее.

Том слышал последние слова и дрожал с головы до ног. Но ему пришлось ждать, пока Хусани разожмет эти пальцы, сведенные ужасной лихорадкой джунглей. Показался клочок бумаги. Том рванулся вперед, чтобы схватить его. Судорожная дрожь потрясла исхудавшее тело, из ввалившейся груди вылетел долгий вздох.

— Он умирает! — воскликнул один из гурка, отшатнувшись. — Расступитесь, дайте пройти его душе.

Все отодвинулись. Один Том оставался на месте, устремив пылающий взор на эту сжатую руку, скрывавшую, быть может, письмо, адресованное ему.

— Одну минуту, господин! — воскликнул Хусани.

— Попробуй дать ему еще твоего лекарства, — прошептал Том.

Хусани омочил каплями губы умирающего, но Тикорам уже не мог их проглотить.

Вдруг он приподнялся.

— Мисс Грэс! — закричал он. — Мисс Грэс!

Том плакал от отчаяния.

— Он знает что-нибудь! Заставь его говорить, иначе он унесет с собой свою тайну!

— Господин, — отвечал Хусани торжественным голосом, — тайна у ваших ног.

В последнюю минуту сжатая рука раскрылась, и бумажка из нее упала на землю.

XXXII. План Баль-Нарина

Тикорам умер, показав пример той преданности, на которую оказались способны многие индусы в отношении тех, кто обращался с ними хорошо. В то время как его единоверцы покрывали ему лицо и наскоро устраивали из хвороста костер, чтобы сжечь тело, Том, отойдя в сторону, с сильно бьющимся сердцем развернул бумажку. С первого взгляда он узнал почерк Грэс, но записка была написана так бледно, что ее с трудом можно было прочесть.

«Пишу для Тома. Он, я знаю, ищет меня. При первом случае я брошу эту бумажку, на которой написано его имя и его индусский титул. Быть может, кто-нибудь в надежде награды доставит ее ему… Я не могу писать, так как за мной следят день и ночь. Чем все это кончится? Но я не должна умереть, пока Кит жив… Я боюсь этого человека, этого субадхара: у него такое злое лицо. Мне кажется, он ненавидит меня. Но что я ему сделала? Сегодня он грозил отнять у меня Кита. Если это случится, я знаю, что сделаю. Не бойтесь за меня, мои дорогие: у меня всегда при себе средство избавления. Я сумею им воспользоваться, когда придет время».

Последующие строки, казалось, были написаны гораздо позднее. Можно было подумать, что в этот промежуток сильное потрясение повлияло на рассудок бедной девушки.

«Я забыла свой план… Впрочем, был ли у меня какой-нибудь план? Я не могу собраться с мыслями, все в голове у меня перепуталось. Мне кажется, я умерла и теперь воскресла. Но Кит действительно со мной, он спокойно спит возле меня в хижине, где мы нашли убежище на целый день. Кто же умер? Не знаю… Кто-то сжалился над нами: дал нам индусское платье и вымазал в черный цвет лица; кто-то дал нам повозку и буйвола, и мы продолжаем свой путь. Кит говорит, что мы едем в Непал, где жители любят англичан. Он говорит, что мы англичане. Я уж не знаю… может быть, в другой жизни я и была англичанкой… теперь я уже не знаю, кто я такая».

Том разбирал горящими и сухими глазами эти строки, надрывавшие его душу, рыдая без слез. Последние слова были написаны яснее и с большей последовательностью. Луч надежды снова блеснул в его душе.

«Я спала. Мне лучше, и я теперь все вспомнила. Здесь нашелся добрый старик, отшельник, угадавший, кто мы, и сжалившийся над нами. Он слышал, что по соседним селениям разыскивали беглецов. Но войско гурка идет к югу, и население очень взволновано. Он советовал нам спешить. Добрый старик обещал доставить эту записку тем, кто, быть может, ищет меня. Завтра мы вступаем в джунгли, отшельник будет нашим проводником. Мы доберемся до гор и надеемся перейти через них. Если этот листок достигнет своего назначения, пусть нас ищут в джунглях или в холмах. Быть может, еще спасут Кита, этого мужественного и благородного мальчика».

Так заканчивалась записка. Предчувствие, руководившее сначала Тикорамом, а затем раджой, оправдывалось. Но дальнейших указаний не было. То могли быть последние строки храброй девушки, написанные ей перед смертью.

Том поцеловал дорогую записку. Грэс надеялась, рассчитывала на него! Все, что он перенес ради нее, изгладилось из памяти. Он найдет ее, окружит такой нежной заботливостью, что она забудет все свои несчастья, все выстраданное! Вдруг он вспомнил, что самая трудная часть задачи еще не выполнена и ему надо собрать все свои силы, чтобы довести предприятие до конца.

Привал был сделан в узкой долине. Дым погребального костра поднимался в тихом воздухе, и хищные птицы, реявшие над трупом, разлетелись с испуганными криками.

Люди обоих конвоев занялись приготовлением ужина. Со всех сторон их охватывали джунгли, и с наступлением темноты из непроходимых зарослей стали доноситься крики и рычание.

Том пригласил на совет начальника своего маленького отряда, а Хусани привел с собой двух или трех человек из спутников Тикорама. Все единогласно утверждали, что девушки и мальчика уже нет в живых. Если им и удалось пробраться через Тераи, они наверное погибли в горах. Гурка советовали отказаться от тщетных поисков. Хусани молчал, взглядывая на своего господина.

Том холодно спросил, можно ли опасаться встречи с какой-нибудь шайкой бунтовщиков. Они отвечали отрицательно, но заметили, что лихорадка джунглей ужаснее всякого врага. Раджа предложил им вернуться в свои полки. Если двое или трое из самых сильных хотят остаться с ним, то он примет их услуги, а также удержит кули, чтобы вести повозки. Наконец он просил их взять с собой его друга Хусани и поручить преданного слугу до его возвращения доброму вниманию Гамбие-Синга.

Хусани упал, рыдая, к ногам Тома.

— Разве я чем-нибудь не угодил господину? Пусть он прибьет, накажет меня, только позволит остаться при себе.

— Но ведь ты болен, мой дорогой Хусани, этого нельзя отрицать.

— Если нет другой причины, — отвечал Хусани, вставая, — то я позволю себе ослушаться господина. Если будет надо, я умру, но не оставлю его.

— Хорошо, но я снимаю с себя всякую ответственность, — серьезно сказал Том.

Гурка оживленно разговаривали между собой. Один из них выступил вперед.

— Раджа хорошо говорит, — сказал он. — Из людей обоих конвоев следует выбрать нескольких самых здоровых и отпустить остальных.

Когда солдаты ушли, Том еще раз посоветовался с Хусани и самым умным из проводников-гурка.

Этот человек испытал то странное магнетическое влияние, которое Том оказывал на всех индусов, и был предан радже так же, как его собственные слуги.

По счастливой случайности, никто лучше его не знал плоской равнины, расстилавшейся у подножия холмов и отделявшей долину Непала от Северо-Восточной Индии. Он никогда не болел лихорадкой; кроме того, дикие племена, известные под общим именем асвалиев, населяющие Тераи, знали и уважали его. С другими шикари, или охотниками-горцами, он несколько раз охотился за тиграми, опустошавшими их селения. Даже огромные пресмыкающиеся, скользившие в высокой траве джунглей, не были страшны Баль-Нарину. У него всегда была с собой мазь, исцелявшая их укусы. Баль-Нарин разделял со своими соотечественниками-гурка их восхищение всеми европейцами; несколько раз служил проводником и назывался у них Билли. Со свойственной ему проницательностью он догадался, что раджа более англичанин, чем индус, но это открытие только увеличило уважение к молодому человеку.

По словам Баль-Нарина, до холмов оставались лишь сутки пути, который вел по легкой и безопасной дороге. Трудности начнутся только при подъеме, так как склоны Сисигари круты, поросли лесом, населенным хищными зверями. Баль-Нарин не допускал для девушки и ребенка возможности перебраться через эту местность, по трудности и опасности пути не уступающую Тераи. Вследствие этого он скорее склонялся на сторону предположения, что если они еще живы, то бродят по джунглям. Хусани, знавший героизм и энергию Грэс, утверждал, что она непременно достигла среднего пояса гор — местности с южноевропейским климатом, где рядом с дубом и каштаном, лавром и магнолией растут бананы и акации. Население там кроткое и признает покровительство гурка. Беглецы могли найти пристанище в одном из тамошних селений.

Выслушав своих собеседников, Том сказал наконец:

— Хусани, сделаешь ли ты то, чего я желаю? Это будет тяжелым испытанием твоей преданности. Разделимся: ты отправишься в одну сторону, я — в другую. Погоди, не возражай. Мне хотелось бы перебраться через Сисигари, чтобы отыскать Грэс, хотелось бы вдоль и поперек изъездить джунгли. Ты — второй я — должен принять на себя половину этой задачи.

— В таком случае я останусь здесь, а господин пусть идет в горы.

— Нет, у меня есть причины принять противоположное решение. Возьми трех гурка, чтобы в случае надобности прислать мне известие. Я возьму остальных и удержу при себе Билли, знающего местность.

На следующий день, ранним утром, караван разделился на три группы, и Том с Баль-Нарином, съехав с большой дороги, отправились по проселку, хорошо известному проводнику и служившему беглецам всякого рода, виновным и невиновным, но неизвестному путешественникам. Шикари не спал всю ночь, рисуя карту Тераи, чтобы иметь впоследствии уверенность, что они действительно побывали во всех уголках ее. Он предполагал даже проникнуть к полудиким асвалиям, с которыми состоял в дружбе и на языке которых говорил. Если несчастные, которых они искали, проникли в эти глухие места, то слух о них непременно распространится. Утром он сообщил свой план Тому, и тот вверил себя его руководству.

Трудности переходов были ужасны. Приходилось топорами прорубать в джунглях дорогу для лошадей и верблюдов, избегая местностей, на вид более удобных, но в сущности представлявших собой трясины, которые поглотили бы и людей и лошадей. Еще труднее стало подвигаться вперед, когда достигли полосы, где растительность была еще роскошнее, где гигантские лианы обвивали все своими цепкими стеблями с колючими листьями, раздирали голые руки и ноги носильщиков и царапали бока бесившихся лошадей. Тяжесть воздуха, запах сырых растений и гнили становились почти невыносимыми. Приходилось опасаться и обитателей джунглей: один тигр-людоед быстро справился бы с этой горсткой изнуренных людей. При наступлении ночи разводили большие костры, чтобы отпугивать хищников, свирепый рев которых доносился из их логовищ в джунглях.

В эту ночь все спали, как могли, потому что Баль-Нарин наотрез отказался идти дальше. На рассвете Том, не будучи в силах сдерживать нетерпение, разбудил людей. Солдаты-гурка совершенно упали духом. Но Баль-Нарин сообщил радже, что он нашел зарубки, сделанные им на некоторых деревьях во время охоты, и, стало быть, они держатся верного пути. Отряд снова пустился в путь, но подвигался медленно — так по крайней мере казалось нетерпеливому радже, которому постоянно слышались какие-нибудь таинственные звуки. Проводник уверял его, что нельзя надеяться найти тех, кого они ищут, в этой местности джунглей, где не могли жить даже асвалии. Том старался подавить беспокойство. А если он пройдет мимо, не заметив ее? Если, услышав из своего убежища лошадиный топот и приняв приближающихся за врагов, она бросится в самую чащу джунглей?

По временам Том говорил себе, что это бред возбужденного воображения и что его спутники правы. Никогда более не увидать ему Грэс живой или мертвой! Баль-Нарин слышал, как он постоянно повторял эти роковые слова. Ничто не служило ему преградой. Он в продолжение долгих часов шел за Баль-Нарином ровным и твердым шагом. Вечером второго дня они вышли из джунглей и вступили на совершенно открытую поляну. На берегу мутного ручья место вырубленных кустов и выкошенной травы заняли тощие поля. Деревня из бедных берестяных лачуг занимала середину просеки. Ее-то именно и искал Баль-Нарин. Он приказал остановиться и пошел вперед — предупредить асвалиев, ревниво преграждающих путешественникам доступ в свои владения. Он долго пропадал, но вернулся сияющий.

— Они в деревне? — встретил его Том.

— Нет, но проходили через нее.

— Куда? Билли, наш добрый гений, постараемся нагнать их поскорее!

— Потерпите минуту, господин, — сказал Билли с достоинством, — и решите потом. Два дня тому назад в деревню пришла женщина с девочкой, которые назвали себя служанками у англичан. С ними был святой человек из Дуаба. Он сказал, что встретил женщину в то время, как она спасалась от своих преследователей, и дал обет довести ее и ребенка до гор. Он не решился идти большой дорогой, а искал ту, которую называют «разбойничьей тропой». Старшина селения — человек спокойный и добрый, когда не видит случая к грабежу. У путешественников не было ничего, что могло бы прельстить его, и, кроме того, он, вероятно, боялся посягнуть на «святого человека»; как бы то ни было, он, взамен серебряных браслетов, бывших на женщине и девочке, дал им приют и припасов, а затем указал дорогу в следующую деревню. Они ехали в повозке, запряженной буйволом.

— Но почему же, ты думаешь?..

— Терпение, саиб! У девочки под покрывалом была надета хорошенькая шапочка, вышитая красным. Одна из женщин, подойдя сзади, сняла шапочку, и все оцепенели от изумления. Девочка вскрикнула. Длинные белокурые кудри рассыпались по плечам!

— Это Кит! Ради Бога, продолжайте! Что с ними сделали?

— Их не тронули. Это обстоятельство, кажется, еще больше расположило в их пользу жителей, так как явилась надежда на награду. Старшина хотел задержать их до окончания войны, но женщина не соглашалась остаться, говоря, что ради ребенка ей хотелось бы достигнуть гор. Они не могут скоро идти, и я знаю дорогу, по которой они отправились.

— Ты считаешь чудом, что они еще живы?

— Саиб, я не видал ничего необычайнее. Но боги покровительствуют тем, кого любят.

— Прошло уже два дня! Что могло случиться в это время?.. Поскорее отправимся.

Целых два дня они шли не останавливаясь. В этой части Тераи жило несметное количество тигров.

Когда зажигали огни, рев хищников доносился с берега ручьев, перерезающих джунгли. Попадались и громадные змеи. Том убил одну из них ружейным прикладом. Но самым ужасным были гигантские хищные птицы, спускавшиеся с заоблачной высоты, отыскивая добычу в джунглях. Они отличались неслыханной смелостью и подлетали так близко, что их можно было ударить палкой; они как будто ожидали минуты смерти путников, чтобы наброситься на их трупы.

В душе Тома надежда сменялась отчаянием. Каждый истекавший час увеличивал его нетерпение и неуверенность. К счастью, Баль-Нарин ободрял его. Сведения, добытые в деревне асвалиев, обнадежили его: он начинал верить в успех, и Том чувствовал, как оживился его проводник. На вторые сутки пути опытный глаз шикари указал ему признаки, не позволявшие более сомневаться в том, что они действительно напали на след беглецов.

* * *

Караван шел по дороге, прозванной «разбойничьей тропой», представлявшей собой довольно тяжелый путь, так как она вся заросла густой растительностью. Высокая трава куча стояла по сторонам высокой, непроницаемой стеной. Порядок следования каравана был обычный: кули расчищали дорогу, все они были верхами и зорко всматривались в чащу джунглей; сзади ехали солдаты верхами на верблюдах, а Баль-Нарин пешком замыкал шествие, внимательно всматриваясь в почву. Вдруг он увидал, что в траве что-то блеснуло, нагнулся и поднял один из тех серебряных шариков, которые туземные женщины носят на браслетах. Он чуть не вскрикнул от радости. Но на «разбойничьей тропе» подобная вещица могла выпасть из какого-нибудь мешка с накраденными вещами.

Баль-Нарин продолжал осматривать траву и скоро сделал еще открытие. У самой земли, на колючем листе ползучего растения, висела белая нитка. Он схватил ее. Ясно, что за колючее растение зацепилось кисейное покрывало, какие в употреблении у туземных женщин, и, вероятно, та же женщина уронила шарик со своего браслета. Нагнувшись и задыхаясь, он продолжал свои поиски. Сделав сто шагов дальше, Баль-Нарин поднял еще серебряный шарик и по его нахождению на конце нежного листка заключил, что он здесь недавно.

Внимательный осмотр несколько задержал движение вперед, и свисток, которым раджа сзывал свой маленький отряд, раздавался издали. Баль-Нарин отвечал особенным криком. Скоро он услыхал конский топот.

— Раджа-саиб! — крикнул он. — Терпите: скоро я вам скажу кое-что.

— Что такое? Ты бредишь, Билли! Что ты мог узнать в этой пустыне?

— Это мое дело, ваша светлость! Оставьте меня, умоляю вас. Пусть люди и лошади вздохнут и поедят. Я скоро вернусь.

Раджа печально повернул коня. Приходилось подчиняться капризам Баль-Нарина, так как без него нельзя было обойтись. Наступал вечер, и люди были не прочь остановиться. Медленно, охваченные апатией под влиянием ядовитого воздуха, солдаты развели огонь и расположились около него, между тем как один из них принялся за приготовление ужина. Том ходил взад и вперед, охваченный неизъяснимым волнением. Среди этой пустыни, населенной огромными хищниками, его надежда замирала: он чувствовал свое ничтожество. Удались он от конвоя, неминуемо бы погиб. Без Баль-Нарина он не мог сделать ничего.

Прошел час. Нездоровый туман окутал равнину. Пришли отставшие повозки с вожаками. Раджа спросил последних, не видали ли они шикари. Кули отрицательно качали головой: они не встречали ни души. Том беспокоился, гурка успокаивали его. Если Баль-Нарин не появится вечером, он, наверное, вернется на заре. Тому пришлось удовлетвориться этой надеждой. Люди не сделали бы шагу без проводника, и продолжать путь без него было бы опасно и бесполезно. Молодому радже приготовили обычный ужин из риса и овощей, но он не притронулся к еде. Сев на лошадь, юноша медленно поехал к тому месту, где расстался с шикари. Здесь он стал свистать, звать. Пытался пробиться через траву, но, встреченный поднявшимся из нее роем ядовитых насекомых, вынужден был отступить, убедившись в тщетности усилий, и вернулся в лагерь совершенно обескураженный…

Горящие головни, воткнутые на высокие шесты, освещали стоянку, вырисовываясь багровыми пятнами на темном небе. Том лег на походную постель и закрыл лицо газовой сеткой от москитов. У него была драгоценная способность засыпать по желанию. Сон, хотя короткий и неглубокий, подкрепил силы молодого человека. Через два часа он проснулся. Все было тихо на привале, костры гасли, но головни горели. Два солдата-гурка на часах; прочие солдаты, кули, погонщики верблюдов спали, свернувшись возле животных, привязанных в центре, около огня.

Было около полуночи, но мрак рассеивался, так как бледный серп луны, поднимавшейся со своего снегового ложа за ужасными Гималаями, освещал белыми лучами пустынную равнину. Том рад был свету.

Один из часовых, видя, что он встал, подошел к нему:

— Что угодно радже-саибу?

— Вернулся Баль-Нарин?

— Нет, его не видно в лагере.

— Слышали вы что-нибудь?

— Ничего, кроме рева зверей в джунглях. Пуртаб убил змею. Да угодно будет богам, чтоб это не принесло нам несчастья.

— Отсутствие Баль-Нарина беспокоит меня. Поищу его.

— Если вы отойдете от стоянки, саиб, вы уже не вернетесь. Здесь царство демонов: они щадят людей, которые идут вместе, но умерщвляют одиноких.

— А Баль-Нарин?

— Дьявол не убивает своих детей. Баль-Нарину нечего бояться, куда бы он ни пошел.

— В самом деле? — спросил Том смеясь. — Хорошо иметь такого знаменитого предка. Но я не боюсь: у меня есть и револьвер, и сабля. Если я свистну, постарайся отвечать мне.

— Хорошо, саиб, — отвечал солдат, сторонясь, чтобы дать пройти радже.

XXXIII. Что делал Баль-Нарин

«Тропа разбойников» была не единственная тропинка, проходившая по джунглям. Крупные животные, населяющие в это время года высокую траву, протоптали по ней много дорожек, пересекающихся во всех направлениях. Звери, так же как люди, рабы привычек: они ходят в свои логовища знакомой тропой, постоянно совершая один и тот же круг. От частого прохода животных эти тропинки делаются довольно широкими, а их легко принять за проезжие дороги. Когда Баль-Нарин отправлялся на поиски, именно эта ужасная мысль пришла ему в голову: беглецы, которых они искали, могли подобным образом легко ошибиться и в конце концов наткнуться прямо на логовище какого-нибудь хищника. В таком случае их ждала неминуемая смерть, и Баль-Нарин, несмотря на все свои усилия, не мог отделаться от тяжелого предчувствия.

Сначала из симпатии к молодому радже, а потом ободренный шансами на успех, Баль-Нарин увлеченно добивался удачного исхода предприятия. Он не хотел, чтобы говорили, что Баль-Нарин хоть раз в жизни потерпел неудачу. Беглецы могли уйти вперед по этой самой дороге. Но они могли также свернуть в джунгли. Пройдя несколько метров, он наткнулся на дорожку гораздо шире «тропы», способную ввести в заблуждение всякого другого, кроме местного жителя. Баль-Нарин хорошо знал эту дорожку. Она вела к болотистому пруду, куда тигры ходили ночью на водопой. Он сам не раз подстерегал их вместе с европейскими охотниками.

Следопыт зажег фонарь, привешенный к поясу, и стал осматривать почву. В самом начале дорожки он нашел третий серебряный шарик. Несчастные, по-видимому, пошли этой дорогой. Надо было последовать за ними. Шикари осмотрел револьвер и вынул из ножен широкий смертоносный нож, сослуживший ему не одну службу во встречах с глазу на глаз с дикими обитателями джунглей. Затем он пошел по дорожке. Сначала ничто не подтверждало его опасений. Высокая трава сменилась низким колючим кустарником. Местами попадались чахлые деревья и нулла, или глубокие, густо заросшие канавы. Неровная, извилистая тропинка то отклонялась вправо или влево, то возвращалась к первоначальному направлению, смотря по тому, где встречалось меньше препятствий. Все указывало на близкую опасность, и хитрый охотник подвигался вперед со всеми предосторожностями. На одну только минуту он забыл всякую осторожность: это было в то мгновение, когда он при свете фонаря увидал коричневый лоскуток, прицепившийся к колючкам пахучего алоэ. Для его проницательности это было откровением: те, кого он искал, прошли здесь.

Наступила полная темнота, но это мало тревожило Баль-Нарина: все его самые достопамятные приключения происходили ночью. Он сорвал несколько пучков гигантской травы куча и, свернув ее в жгут, зажег и поднял над головой. Охотник знал, что даже тигр не решится приблизиться к нему в таком виде, и бесстрашно подвигался к пруду. Что ему делать? Было бы безумством предполагать, что девушка и ребенок еще живы, безумством надеяться найти их в такой темноте. Что станется с ним самим, если его факел погаснет? Но воля более сильная, чем его собственная, казалось, толкала преследователя вперед.

Он вдруг остановился, опустил факел и потянул в себя воздух. До него по ветру донеслось нечто странное, неуловимое, неосязаемое. Баль-Нарин не мог определить, что это было, и не мог сказать, какое из его чувств дало ему это впечатление, но несомненно, что невдалеке были живые человеческие существа. Мужчина остановился на секунду, стараясь уяснить себе это впечатление, и сделал новое наблюдение. В воздухе происходило какое-то странное движение: над самой его головой громадные пернатые хищники горных стран — орел и коршун — описывали все более и более суживающиеся круги. Это значило, что вблизи находилось мертвое тело или умирающий человек, которого воздушные хищники зачуяли из своей заоблачной высоты. Расширившимися зрачками он старался определить направление их полета в темноте, когда восходящая луна дала ему возможность яснее рассмотреть окружающее. Гигантский коршун, распластав крылья, спускался как раз в том направлении, которое указывало ему его собственное чутье. За первой птицей следовала вторая, затем третья. При серебристом свете он мог проследить за ними издали. Следопыт прыгал через канавы, нырял в высокой траве джунглей, стараясь громкими криками распугать зверей, которые могли скрываться в траве. Остановись Баль-Нарин раз, он уже не был бы в состоянии продолжать эту безумную погоню. Ему даже и в голову не пришло бы следить за птицами без того необъяснимого чувства, что вблизи есть человеческие существа. Насекомые жалили, шипы раздирали тело; факел погас, огонь в лампе ослабевал. Один раз он споткнулся, но быстро обрел равновесие и потряс фонарем. Тигр, потревоженный в своем логовище, приподнялся со зловещим рычанием, от которого бросило бы в страх всякого другого, только не Баль-Нарина. Шикари не терял мужества. Коршуны с хриплым криком пролетели мимо него и потерялись в джунглях. Охотник торжествовал: на этот раз он мог определить место, где они исчезли. Мужчина уже не мог потерять их из виду, так как именно там на сероватом фоне неба вырисовывались, как длинные канделябры, сучковатые ветви хлопчатникового дерева. Этих деревьев очень немного в Тераи, и они указывают на довольно сухую почву.

Насколько мог судить Баль-Нарин, до дерева было уже недалеко, но оставалось еще перебраться через глубокую канаву. Усталому, исцарапанному шикари это удалось не без некоторых усилий, и он считал себя счастливым, что при этом не потревожил никакого тигра, так как сознавал, что у него не хватило бы силы для борьбы с хищником.

К своему великому изумлению, он увидал, что джунгли вдруг отодвинулись. На узкой просеке, подобной тем, в которых туземцы строят свои селения, росли смоковница, бамбук и хлопчатник, ветви которого следопыт заметил издали при свете луны. Сначала он увидал сидящих под хлопчатником, вероятно в ожидании какого-нибудь ужасного пира, только трех гигантских птиц. Баль-Нарин стал кричать, топать ногами. Птицы медленно поднялись от земли, но не отлетели. Они, казалось, следили за движениями человека.

До напряженного слуха охотника донесся какой-то подавленный шум, тяжелое дыхание. Он прибавил огня в лампе и осторожно стал подвигаться вперед. Вдруг мужчина увидал при свете лампы грубо сплетенную из ветвей и сухих листьев хижину. С его стороны не было никакого отверстия, но через ветви дерева было видно, что около хижины движутся какие-то тени. Тогда следопыт обошел шалаш, чтобы очутиться перед входом, и стал наблюдать за тем, что происходило внутри. В тесной хижине, одной из тех, в которых живут индусские отшельники, он увидал трех человек. Из них двое лежали на земле — спали или были мертвые. Третий — слабая женщина, она переходила от одного к другому, наклонялась над ними и, казалось, горько плакала. Пока Баль-Нарин раздумывал, как войти и не испугать ее, она подошла к двери, и шикари при свете своей лампы, упавшем на нее, увидал ее ясно, как днем. Впечатление, испытанное им в эту минуту, осталось неизгладимым в его памяти: глаза его опустились, и все тело потрясла дрожь, отнявшая у него все силы и всякое присутствие духа. Несмотря на несчастный вид женщины и выражение ужаса, которое так и осталось в ее кротких глазах, она не утратила своей красоты и величавости. Баль-Нарин говорил впоследствии, что она показалась ему небесным явлением, существом неземным. Внезапно на ее лице отразился сильный испуг. Громадные хищные птицы затмили луну своими большими крыльями, спускаясь на хижину, как бы в уверенности, что этой слабой женщине не защитить от них ее мертвых товарищей.

Из груди женщины вырвался крик отчаяния, она замахала руками над головой. Птицы отлетели немного, но вслед затем снова начали надвигаться. Девушка продолжала махать руками. Раздался выстрел, за ним — другой, и два коршуна упали, третий поспешно поднялся на воздух. Отголоски второго выстрела еще не замерли вдали, как Баль-Нарин подошел, почтительно склонив голову, к девушке и сказал ей по-индусски:

— Не бойтесь, мисс-саиб. Я — бедный охотник, горец-гурка. Наше племя уважает белых. Я видел, как вас напугали ужасные птицы, и убил их. Что могу я сделать еще?

— Вы можете… вы хотите помочь нам? — спросила девушка.

В эту минуту новый звук донесся из джунглей — продолжительный и нежный, как звук флейты.

Девушка приложила палец к губам, и слабый румянец выступил на ее бледном личике. Звуки приближались, сливаясь в мелодию. Несчастной казалось, что она перенеслась в прошедшее. Она видела у ног своих зеленый травяной ковер, дальше — Темзу с нагнувшимися над водой ивами, по реке скользит лодочка, и гребец поет…

— Это бред, и я сейчас проснусь! — зарыдала бедная Грэс, закрывая лицо руками.

Баль-Нарин необычайными телодвижениями выражал свой восторг.

— Это мой господин! — воскликнул он.

— Ваш господин? — с удивлением спросила Грэс.

— Мой господин, гумилькундский раджа. Он нашел дорогу сюда. Он дойдет до нас… если ему укажут путь демоны джунглей… Смотрите! Вот хлопчатниковое дерево! — закричал он на своем наречии гурка. — Ах я сумасшедший! Ведь он не понимает меня! Мем-саиб, есть у вас огонь?

Грэс, дрожа, бросилась в хижину и схватила последнюю головню.

— Кит! Они нашли нас! Том идет сюда! Он прогонит страшных птиц.

Баль-Нарин отломил сухую ветвь у хлопчатника, свил жгут из травы и, окропив его последними каплями масла из своей лампы, прикрепил на конец шеста и зажег. Трава вспыхнула. Следопыт бросился в джунгли с радостным криком:

— Сюда, господин, сюда!

Но скоро он вернулся в хижину. Свиста уже не было слышно, и на свои призывы проводник не получил никакого ответа.

Грэс заметила его расстроенный вид.

— Его нет! — простонала она.

— Дорога опасная. Господин не шикари, как Баль-Нарин… Мисс-саиб, послушайте!.. Слышите?

— Это гром. Я его слышала несколько раз сегодня ночью.

— Нет, это не гром! Это проходит стая диких слонов. Как бы…

Но Грэс уже не слушала его. Всплеснув руками, вся дрожа, она бросилась обратно и упала на колени возле постели из сена, на которой лежал Кит.

— Боже мой! Пусть он спасет Кита, и тогда моя жизнь никому больше не нужна! Тогда я могу идти к Тебе!

Прошло несколько минут. Руки мальчика, которыми он в страхе обвил ее шею, опустились.

Голова Грэс упала рядом с головой ребенка на подушку из листьев. Долгое и ужасное бдение при теле мертвеца, лежавшего на той же постели, внезапный переход от отчаяния к радости и наконец лихорадочное ожидание — все это оказалось не под силу ее ослабевшему организму. Мысли ее путались.

— Кит, не давай мне спать! Ужасные птицы вернутся.

Но Кит спал. Глаза Грэс сомкнулись. О, если бы она могла только отдохнуть! Если бы кто-нибудь мог вместо нее сторожить Кита и отстранять опасности! Вдруг она вскочила, проснувшись в испуге и дрожа всем телом. Свет луны заливал всю хижину и падал яркой полосой на окоченевший труп старика, защищавшего их и пожертвовавшего ради них собственной жизнью. Грэс вспомнила, что у нее нет уже горящей головни, чтобы отгонять хищников. Она хотела встать, но ее била лихорадка, и она не в силах была подняться. Тогда она нагнулась над белокурой головкой мальчика:

— Бедняжка!.. Я видела сон. Теперь я проснулась, и у меня нет больше сил бороться…

XXXIV. Хижина отшельника

Выйдя из лагеря с ящиком мясных консервов и бутылкой сильного, подкрепляющего лекарства, которое он всегда имел при себе, Том, по счастливой случайности, пошел по той самой тропинке, по какой шел шикари до той минуты, пока не свернул в джунгли.

Том подвигался осторожно вперед, как вдруг услыхал выстрелы из револьвера. Он бросился на звук, но не был уверен в том, что не ошибся, так как, повторенные эхом, выстрелы, казалось, раздавались сразу со всех сторон. Быть может, вместо того чтобы приближаться к Баль-Нарину, он отдалялся от него; с другой стороны, стрелять могли бродяги или беглые сипаи, и встреча с ними грозила окончиться весьма плачевно.

Самым благоразумным было бы вернуться по своим следам, но подобная мысль даже не пришла в голову Тому. Цель казалась уже такой близкой, и откройся теперь между нею и им пропасть, он не отступил бы назад. Тропинка, на которую юноша повернул, услышав выстрелы, сначала казалась ему удивительно удобной. Молодой человек шел, освещая фонарем на несколько метров перед собой высокую помятую траву и растоптанные кустарники, будто по этой дороге прошел отряд артиллерии. Но этого предположить было никак нельзя. Том изучил с Баль-Нарином карту Тераи и знал, что дорога Магараджи — единственная, по которой происходило военное движение, — проходила далеко от этого места. Раджа не знал, что он пошел как раз по следу монарха джунглей…

Восемь месяцев тому назад Джунг-Багадур, страстный охотник, привел из высоких долин Непала отряд отважных охотников, верхами на слонах испытанной скорости, чтобы поймать несколько диких слонов, живущих в болотах и джунглях. Охотники прошли именно этой дорогой, которую проложили стаи громадных животных, проходя по ней каждое утро из болот, где проводили весь день, на водопой к пруду и объедая на пути все молодые побеги. Если бы Том повстречался с этими животными, то ему пришлось бы плохо. Горящий факел не послужил бы для него защитой. В своем слепом движении вперед стая раздавит, растопчет его…

К несчастью, Том не подозревал опасности. Он весь был поглощен поиском следов человека. Каким образом в эту минуту могла мысль его унестись в прошедшее? Когда он поднес к губам тростниковый свисток, который всегда носил при себе, чтобы подать сигнал Баль-Нарину, то вместо пронзительного свиста сами собой явились звуки песенки, что напевал он в прошлом году, причалив у сада генерала.

Ничего не сознавая, почти не видя, Том спешил вперед. Он не слышал ни грома, раздавшегося сзади, ни отчаянных криков Баль-Нарина. Какая сила вдруг отбросила его в чащу джунглей и каким образом он очутился на дне канавы, это навсегда осталось для юноши тайной. Ему показалось, что среди кустарника мелькнула водяная поверхность; быть может, именно она и привлекла внимание англичанина. Но, как бы то ни было, в то время как он старался выкарабкаться из грязи, черная масса слонов пронеслась как смерч по тому самому месту, где он несколько минут назад так беззаботно шел.

Тому понадобилось некоторое время, чтобы отдышаться, взобраться по откосу канавы и немного вычистить платье. Грэс в это время воссылала к небу отчаянные мольбы, а Баль-Нарин выбивался из сил, крича и зовя господина. Когда гул удалявшейся стаи замолк в темноте и снова водворилась тишина, проводник стал свистеть, стрелять из ружья. Но ответа не последовало. Полагая, что все кончено, он в отчаянии закрыл лицо руками и заплакал.

Но скоро у него появилось желание отыскать по крайней мере останки несчастного раджи. Баль-Нарин углубился в джунгли, не колеблясь, по какому направлению идти. Последний призыв молодого правителя раздался с места, которое он знал, так как принимал участие в знаменитой охоте Джунг-Багадура. Вдруг перед ним возник, словно привидение, человек с непокрытой головой, весь в грязи с головы до ног. Баль-Нарин схватился за револьвер.

— Ты уже не узнаешь меня, Билли? — спросил хорошо знакомый голос.

— Раджа-саиб! — воскликнул проводник. — Я думал, вас уже нет в живых! Хвала нашим богам и демонам джунглей, что они помогли вашему сиятельству.

Следопыт распростерся по земле и целовал ноги владыки.

— Вставай скорее, сумасшедший! — воскликнул Том, стараясь скрыть то, что тронут. — Я выкупался в грязи, но не вижу причины, почему ты вздумал, что меня уж и в живых нет. Ты ведь прошел по той же дороге, что и я.

— Да, раджа-саиб, боги указали мне путь. Но я избегал дороги слонов, ни за что на свете я не пошел бы по ней.

— Дороги слонов?.. — повторил Том в смущении.

— И стая только что прошла по ней. Чудо, что ваше сиятельство остались в живых!

— Понимаю, — отвечал раджа, содрогаясь. — Дикие слоны! Я принял этот шум за гром и, должно быть, вовремя спрыгнул в канаву. Вероятно, моя жизнь еще на что-нибудь нужна, если сохранилась таким чудом! Впредь мы уж с тобой не расстанемся, друг! Отчего ты ушел от нас вчера вечером?

— Если я скажу господину, он не захочет поверить мне.

— Билли! Билли! Ты нашел что-нибудь? — воскликнул Том дрожа.

— Я нашел тех, кого ищет ваше сиятельство.

— Ты нашел их, Билли?.. Живых?.. Не мучь меня… Они умерли?

— Господин, они не умерли.

— Слава богу!.. Как сумел ты найти их в джунглях?

— Это долгая история… Расскажу ее господину как-нибудь на досуге.

Он замолк.

Мужчины перескочили через последнюю канаву, отделявшую их от просеки. Взошла луна. Том увидел хижину, сплетенную из ветвей. Но внутри все было темно. Ни одно живое существо не вышло из нее.

Юноша сам не понимал впоследствии, как пережил эту ужасную минуту. Он вошел и ощупью обшаривал стены, когда появился шикари с зажженным факелом. Крик вырвался из груди молодого человека. На полу лежали три трупа: направо, на сене, — окостенелое, страшно исхудавшее тело старика в длинной одежде отшельника; в другом углу, на второй куче сена, — белокурый ребенок; а возле него, на сыром полу, — женщина, словно старающаяся защитить дитя.

Одну минуту Том колебался… Баль-Нарин посмотрел через его плечо:

— Скорее, господин! Они еще не умерли. Минуту назад мисс-саиб разговаривала со мной. Вынесите ее на воздух. Есть у вас укрепляющее лекарство?

Осторожно Том приподнял хрупкое тело, отнес на ложе, которое быстро приготовил Баль-Нарин, и смочил губы водой. Глаза девушки открылись, по телу пробежала дрожь. Из губ вырвался продолжительный грустный вздох, и она произнесла одно слово:

— Кит!

— Кит в безопасности. Я слышу его голос. Послушайте, Грэс…

Веки девушки дрогнули, и взгляд кротких глаз, наполненных страхом, устремился на спасителя.

— Это вы, Том?.. Мне надо передать вам нечто, нечто необыкновенное, страшное… Я думаю, что это только сон.

— Не говорите мне ничего, дорогая. Мы здесь для того, чтобы заботиться о вас.

Она послушалась, чувствуя себя слабой, как ребенок. Но память стала возвращаться к ней.

— Рунджиа там. Он умер за нас. Не оставляйте тела его на съедение птицам.

Потом глаза мужественной девушки снова закрылись, и она заснула. Кит спал также на руках шикари. Проводник зажег большой костер, чтобы огонь отгонял зверей. Том и он стали советоваться, как теперь поступить. Баль-Нарин хотел идти в лагерь за помощью, но Том, который после последнего приключения относился к нему как к защитнику от неожиданных опасностей, не желал отпустить опытного охотника. Они решили сделать носилки из древесных ветвей и одежды, без которой могли обойтись. Потом Баль-Нарин пошел опять в хижину и покрыл тело отшельника сухими листьями, окропив их маслом. Он закрыл ветвями, насколько мог, хижину и на некотором расстоянии воткнул большие ветки хлопчатника, для того чтобы заметить место.

— Рунджиа был святой человек, и, быть может, настанет день, когда его друзья и ученики захотят поклониться его останкам. Мы его сожжем. Это единственные достойные его похороны.

День занимался, и дикие обитатели джунглей исчезли при появлении его.

— Пора в путь, — сказал шикари.

И с ловкостью, которой завидовал Том, Баль-Нарин приподнял заснувшую молодую девушку и положил на носилки, не разбудив ее.

Кит, проснувшись, говорил, что он сам может идти, хотя казалось, что его маленькие ножки были очень слабы. Тогда Баль-Нарин поджег шалаш, и они удалились, осторожно неся носилки.

— Грэс не спала со времени смерти Рунджиа, — сказал Кит, сидя на плече шикари и уцепившись за его голову.

— Сколько прошло времени, мой маленький саиб?

— Не знаю… Большие птицы сильно напугали нас. Грэс зажгла головешки. Я не мог отогнать сон. А она… она все время не спала. Теперь крепко заснула. Скажите, что она после выздоровеет?

— Выздоровеет? Как так?

— Она сделалась такая странная. Будто ее мысли постоянно где-то далеко. С нею не было этого вначале, когда с нами был злой человек… Но не надо говорить об этом! Я обещал!

— Нет, — сказал Том, — когда она проснется, то все расскажет.

Они не могли двигаться быстро. Наконец после трехчасового пути, прерываемого многочисленными остановками для отдыха раджи, мало привыкшего носить тяжести, путники нашли «тропу разбойников» и увидали стоянку. С самого утра там царило беспокойство, но как только один погонщик-китаец, отправленный на розыски, прибежал с радостной вестью, что раджа и Баль-Нарин идут с носилками, всякий знал, что ему делать. Прежде чем Грэс, положенная посреди стоянки, успела открыть глаза, ей уже приготовили такую же уютную палатку, как та, из которой она бежала в Ноугонге во время восстания.

Так как место, на котором они находились, было сравнительно здоровым, то было решено остаться здесь до следующего вечера. При восходе луны Грэс и Кит выедут в повозке и через два или три дня достигнут дороги Магараджи, где Том надеялся найти Хусани. Покончив со всем этим, раджа и его проводник легли отдохнуть. Великая тишина царила в джунглях. Все, исключая нескольких часовых, спали в лагере.

В это время Грэс медленно приходила в себя. Открыв глаза, она заметила чистые занавески, изящную мебель, драпировки, вазы с чистой водой и мало-помалу поняла, что двери жизни вновь отворяются перед ней. Воображение ее было еще настолько слабо, что она не могла перенестись мыслью в прошедшее; ее окружают друзья; через несколько дней она, с Божьей помощью, увидит мать и сестер; она может возвратить родителям их маленького Кита, спасенного ею! Но постепенно события последних недель стали воскресать в ее памяти. Вот она видит себя на пути к Непалу, где они встречают доброго Рунджиа, пустынника, который спасает их от толпы бунтовщиков-индусов и обещает проводить и отдать под покровительство Джунг-Багадура, друга англичан. Вот они уже проехали равнины и вступили в великие леса Тераи, как вдруг их повозка сломалась, буйволы заболели и они узнали, что по дороге бродит шайка беглых сипаев-разбойников. Покинув этот путь, они поспешно проходят пешком через джунгли и достигают селения асвалиев. Едва они вышли из деревни, как Кита сразила лихорадка. Тут Рунджиа вспомнил о просеке в лесу, куда он когда-то ходил на поклонение святому брамину, поселившемуся здесь, чтобы уединением и размышлением приготовить себя к вечному покою. Брамин, вероятно, уже умер, но хижина — предмет уважения для диких племен джунглей — еще стоит и сможет служить временным убежищем. Когда они добрались до этой хижины, Киту стало лучше, но Рунджиа был на пороге смерти. Грэс ухаживала за ним, как дочь. На третий день он умер, и тогда началась геройская борьба девушки и хищных птиц, которые хотели отнять у нее труп.

Ни она, ни Кит не могли сказать, сколько времени продолжалась ужасная осада. Вначале у них была вода, был рис и хворост для огня… Потом не стало ничего. Грэс не смела выйти из хижины за водой или какой-нибудь веткой… Она помнила свирепый и решительный вид трех гигантских коршунов, помнила выстрел шикари… затем — ничего больше.

Умственное усилие утомило девушку, и она снова забылась. Когда Грэс проснулась, день клонился к вечеру и весь лагерь был на ногах. Молодая англичанка чувствовала себя крепче, воспоминания яснее всплывали в памяти. Вдруг, как молния среди глубокой ночи, перед ней блеснула картина прошедшего.

…Маленькая комната со стенами из глины, роскошно меблированная. Посередине — англичанка, одетая в восточный костюм, прекрасная, как сновидение. Перед этой женщиной стоит другая — она сама, Грэс, в цепях, с лицом, запачканным грязью, в лохмотьях. Красавица смеется, детски радуясь: «Милая Грэс! Это ужасно! На что вы похожи! Где же ваш раджа?.. Опять вы молчите, упрямица! Но я возвращу вам свободу… сейчас. Том в крепости и надеется найти вас. Вот будет смешно! Друг вашего отца, один из его любимых субадхаров, берет на себя смелость проводить вас до английских линий».

Снова перед Грэс это жестокое лицо, эта зловещая улыбка… Дальше она не смеет вспоминать. Она знает, что есть еще что-то ужасное, но и этого уже достаточно… Она помнит только крик своего сердца, эту постоянную непоколебимую уверенность, служившую ей поддержкой в минуты крайнего унижения во всех ее испытаниях: «Том ищет нас! Том найдет нас!»

И Том действительно отыскал их в джунглях! Он вышел победителем из этой ужасной борьбы.

Ее взгляд упал на зеркало. Неужели это она, Грэс? Нет, это только тень, сон! А эта женщина с растерянным лицом, с растрепанными волосами — действительность! Она встала, качаясь, готовая упасть, но твердо решив не уступать усталости, прежде чем не смоет следов дней испытания и не наденет белого с голубым платья, которое предусмотрительный Гамбие-Синг захватил с собой. Потом она снова взглянула в зеркало и отшатнулась, так как в глубине своих глаз, под полузакрытыми веками, она видела выражение неизгладимого ужаса — что-то такое, чего не было в прежней Грэс. Между тем она чувствовала себя счастливее и спокойнее и была готова принять своего избавителя.

XXXV. Возвращение

Первое лицо, которое увидала Грэс, был Кит.

— Какая ты хорошенькая, Грэс! А меня одел Билли… Билли-шикари, который убил птиц. Том — знатный человек, как Дост-Али-Хан, только еще знатнее… Я обещал сказать ему, когда ты проснешься.

Он убежал, и почти вслед за ним Том приподнял полог палатки.

— Войдите! Войдите! — сказала Грэс, приподнимаясь. — Мне нужно видеть вас и поблагодарить.

— Последнего-то и не надо! — отвечал молодой человек, стараясь казаться спокойным. — Хорошо ли вам? Мои люди сделали все, что было возможно. Мне хотелось бы привезти с собой вашу матушку или одну из ваших сестер, но путь был слишком труден.

— Бедная мама! — с вздохом проговорила Грэс. — Чего бы я ни дала, чтобы увидать ее!

Девушка закрыла лицо руками, и слезы градом потекли по бледным щекам.

Через некоторое время раджа повел ее к столу среди ряда служителей, преклонявшихся до земли. Недавняя пленница почти ничего не ела, но потом все-таки почувствовала себя настолько крепче, что могла, опираясь на руку Тома, обойти стоянку. Пока девушка говорила или двигалась, она казалась спокойной, но лишь только оставалась одна в своей палатке, как темнота и окружающая тишина снова будили в ней страх. Перед глазами, неподвижно устремленными в одну точку, проносились ужасные образы. Кит, дремавший на постели, поставленной рядом с постелью Грэс, проснулся от ее порывистого дыхания. Мальчик взял ее за руку и, чувствуя, что она холодна как лед, побежал за Томом. Раджа зажег все лампы и опустился на колени возле Грэс.

— Около вас люди, любящие вас. Не падайте духом.

— Постараюсь, — грустно сказала девушка. — Мне хотелось бы еще увидать своих… в последний раз.

— Вы увидите их. Когда волнения кончатся, мы все вернемся в Англию.

— В Англию?.. Это имя — мир!.. Но вы, мой бедный Том, уже не найдете той Грэс, которую знали. Она умерла! Ее убил ужас!

— Грэс, вы терзаете меня! В своем теперешнем виде, с выражением ужаса в глазах, с измученной душой, вы еще в тысячу раз дороже мне, чем прежде!

— Я люблю вас, Том!

Девушка сказала это таким спокойным голосом, что у него кровь застыла в жилах.

— Я не хотела вам говорить этого, но времени так мало. Уже, может быть, завтра меня не будет здесь…

— Грэс, вы желаете умереть?

— Нет, друг мой, я хочу и буду жить, по крайней мере до тех пор, пока не увижусь со своими, с бедной Люси и матерью Кита. Но мысли у меня временами путаются. Не раз Кит говорил мне, когда я приходила в себя: «Грэс, ты была далеко отсюда!» Это случалось до смерти Рунджиа. Потом я вспомнила все до самой той минуты, когда вы нашли меня.

— Вы много выстрадали… Но теперь все кончено.

— Да, все кончено! — сказала она, закрывая глаза.

Том смотрел на нее, и сердце его сжималось от тяжелого предчувствия. Видя, что возлюбленная уснула, раджа вышел из палатки. Через час надо будет выступать. Все в лагере спало, костры догорали, и до слуха Тома доносился только монотонный шепот часовых. На небо выплыла луна. Том снова подошел к Грэс и увидал, что она лежит с широко раскрытыми глазами и губы ее улыбаются. Она уже не узнавала его… Она была «далеко».

Впоследствии Том Грегори вспоминал об этом возвращении в Гумилькунд как об одном из самых замечательных эпизодов своей жизни, полной приключений, а между тем оно совершилось без всяких задержек. Само Небо, казалось, благоприятствовало отважным путешественникам; воздух был менее ядовит, чем обыкновенно в это время года, и не перепадало тех ливней, которые делают дороги Тераи непроходимыми. Они шли маленькими переходами, и им понадобилось три дня, чтобы дойти через джунгли до дороги Магараджи. Тогда все ободрились, и ежедневные приказания исполнялись с веселой поспешностью. Вечером, после остановки, пришел Хусани. Благодаря воздуху на холмах, он оправился от лихорадки. Узнав, что цель экспедиции достигнута, Хусани заплакал от радости. Кит увидел его и вскрикнул. Грэс вздрогнула.

— Кто там? — спросила она.

— Хусани! Они, стало быть, не убили его! Грэс, можно ему войти?

Мальчик приподнял полог, и Хусани, раскрасневшийся от счастья, вошел, наклонив голову и сложив руки в знак почтения.

— Добрый Хусани! Я уже не думала увидеть вас в живых. Вы благополучно доставили других в Гумилькунд?

— Да, мисс-саиб, но в тот же самый день мы отправились в форт.

— В форт? Ах да, в форт Дост-Али-Хана, куда меня отвезли. Но меня уже там не было…

— Возблагодарим за то Высшего Духа, — сказал индус. — Форт разрушен. Дост-Али-Хан погиб, как дикий зверь в своем логовище. Женщина, которую звали Белой принцессой, убита…

Грэс закрыла лицо руками. Когда девушка отняла их, она была страшно бледна.

— Вивиан умерла? Господи, сжалься над нею! Все к лучшему. Помните, Хусани, что это тайна между вами, мною и раджой. Пусть все думают, что она была пленницей. Завтра мы еще увидимся с вами.

Раджа подробно расспросил Хусани, о чем с ним говорила Грэс. Потом к ним присоединился Баль-Нарин. Прибыл гонец с известием о важной победе, одержанной войсками гурка, следствием которой было полное замирение всей области между царством Уад и границами Непала. Торжествующий Гамбие-Синг приглашал раджу навестить его в лагере близ Каунпора, откуда обещал дать ему конвой, чтобы проводить до Гумилькунда, так как местность, по которой предстояло идти, не была еще вполне безопасной. Дели тем временем был взят приступом англичанами, но крепость Лукно еще находилась в руках бунтовщиков.

После последней остановки в Тераи маленький караван вступил в обширную земледельческую область Северного Индостана, занятую англичанами и гурка. Молодой раджа, путешествовавший в индусском костюме, но уже не скрывавший своего европейского происхождения, покорял все сердца своим достоинством и приветливостью. Еще до сих пор многие из местных обитателей верят, что в нем было что-то сверхъестественное. Он сделал небольшой круг, чтобы посетить Гамбие-Синга, встретившего его чрезвычайно приветливо. Баль-Нарин получил награду, которую принял скромно, говоря, что служил только орудием в руках богов и демонов, покровительствовавших радже. Наконец, по желанию Гамбие-Синга, его представили Грэс, которая трогательно благодарила за помощь в поисках.

В этот день девушка чувствовала себя лучше, а надежда на скорое свидание с родными, хотя и не рассеявшая вполне облака печали на лице хрупкой англичанки, придавала ему необыкновенно трогательное выражение. Ее нежная красота, приятный голос, чудный цвет лица произвели неизгладимое впечатление на молодого офицера.

Смуглое лицо Гамбие-Синга светилось необычайным энтузиазмом, когда он выходил вместе со своим другом раджой из палатки Грэс.

— Несколько дней тому назад я не мог понять вас, брат, — сказал он, пожимая руку Тома. — Теперь мне все ясно. Это прекрасная и благородная женщина. Ради нее с радостью можно пожертвовать жизнью! Сознание, что я содействовал ее спасению, будет для меня одним из лучших воспоминаний…

Помолчав, он прибавил задумчиво:

— Это у вас общий тип? Много у вас в Англии таких женщин?

— Много таких же прекрасных, честных и мужественных, но для меня, конечно, нет равной ей во всем свете…

— В таком случае я понимаю величие вашей нации, — заключил Гамбие-Синг.

XXXVI. Прибытие в Гумилькунд

Храбрая горсть гурка, получившая подкрепление от английских войск, должна была направиться к югу, чтобы отрезать отступление корпусу бунтовщиков, которые, избегнув сабель и ружей отряда Гавелока, искали убежища в горах. Но Гамбие-Синг не хотел отпустить друзей без достаточного конвоя и, кроме того, снабдил их всем, что могло способствовать их комфорту. Гонец привез подробности о взятии Дели: город был взят приступом, король пленен, войско рассеяно. Если восстание и не было еще подавлено вполне, то, во всяком случае, можно было ожидать развязки в непродолжительном времени.

Известия, присланные раджой, и прибытие м-с Листер и ее спутников пробудили надежду в жителях Гумилькунда, куда мы теперь вернемся. Раджа не покинул их. Весть о его чудесном спасении еще более утвердила народ в убеждении, что ему помогают сами боги.

Когда носильщики внесли м-с Листер на прохладный мраморный двор дворца и она увидала себя окруженной соотечественниками, бедная женщина закрыла лицо руками и заплакала. Она снова видела перед собой своего ребенка нескольких месяцев от роду, убитого на руках отца, старавшегося защитить его собственным телом; она видела и себя нагнувшейся над телом умирающего мужа, который шептал, испуская дух: «Постарайся жить для наших детей в Англии».

Она живет, но такая жизнь ужаснее смерти. Окружающие понимали ее, так как сами пережили много, и терпеливо ждали, пока м-с Листер поднимет голову. Тогда ее засыпали вопросами, на которые она не могла ответить.

— Грэс! Кит! Я не знаю, что с ними. Нас спас индусский принц. Вы говорите, что его фамилия Грегори? Я знала англичанина с такой фамилией. Если б знать…

Между тем почту уже начали доставлять, и один из гумилькундских посланных дошел до Меерута. Трикси увидела его, и ей показалось, что она узнает в нем факира, принесшего первое письмо от раджи. Она побежала с этой вестью к своей палатке и едва успела войти, как туда же вбежал Ясин-Хан:

— Письмо! Письмо! Мисс Грэс спасена!

Генерал чистил свое оружие, много послужившее за последнее время.

— Молчи, дурак! Или ты хочешь убить госпожу? Давай письмо!

— Нет, дайте мне. Оставьте меня, дети. Я не упаду в обморок. Что сказал Ясин? Она спасена?

Ее дрожащие пальцы не повиновались, она никак не могла распечатать письмо. Трикси пришла к матери на помощь и прочла, что писал Том.

Когда она смолкла, на минуту водворилось глубокое молчание. Затем все заговорили сразу. Молодые девушки теснились вокруг отца.

— Папа, поедем в Гумилькунд! Разве это невозможно?

Генерал искал глазами жену, которая уже готовила с помощью Ясин-Хана чемодан.

— Вильфрид, мне необходимо ехать. Я нужна ей.

— Ты нужна всем нам.

— Да, но ей нужнее всего. Где же Субдул? Я могу переодеться так же, как Берти.

— Это нелепо! — воскликнул генерал хриплым голосом. — Уж если кому ехать, так мне!

— Нет, Вильфрид, твое место здесь, с прочими дочерьми. Грэс спасена, но я нужна ей. Том не написал бы, если бы это не была правда. Я сойду с ума, если ты станешь меня удерживать.

Генерал очень серьезно посмотрел на жену:

— Обещай мне, что не будешь рисковать, и я посмотрю, что можно сделать.

— Благодарю тебя, друг мой, — отвечала она покорно. — Обещаю тебе, но медлить нельзя.

Стоял октябрь, и сильная жара уже миновала. События также шли своим чередом.

В Лукно, куда еще м-р Кемпбель не успел прибыть со своими ветеранами, чтобы снять осаду, Гавелок и храбрый Утрам защищались с блестящим успехом. Каунпор снова находился в руках англичан, и Тантия Тонэ, последний вождь восставших, приготовлялся к отчаянному усилию. Таковы были вести, встретившие раджу при приближении к его столице.

Гонцы возвестили о его возвращении, и народ волновался. Крестьяне толпами направлялись в город, и деревни почти опустели.

Как в первый раз, раджа остановился в сумерках в четырехстах шагах от главных ворот. Чундер-Синг, Лутфулла и другие именитые граждане, а также отряд кавалерии ожидали его, чтобы встретить с почестями.

— Благодарю вас, — говорил раджа, протягивая руку Чундер-Сингу. — Это залог вашего прощения. Итак, народ согласен меня принять?

— Верность гумилькундского населения его государю Биражэ Пирта Раю не поколебалась ни на минуту.

— Прекрасно. Но нам надо раз навсегда объясниться. (Он говорил на туземном наречии, чтобы все могли понимать его.) Я хочу, чтобы между нами все было ясно. Я — англичанин. Каким образом я прихожусь родственником вашим древним государям и какая степень родства связывает нас, я этого сам не знаю, но как только мне удастся добыть какие-нибудь сведения об этом, вы узнаете все. До тех же пор я не стану дольше притворяться. Если вам неприятна мысль о чужеземном правителе, я удалюсь и предоставлю вам выбрать себе государя, за которого я обязуюсь ходатайствовать перед британским правительством. В одном я уверен: в том, что ради памяти моих предшественников, любивших англичан, добрые жители Гумилькунда дадут приют беглецам, которых я везу с собой.

Он остановился. Одобрительный ропот был ответом на его речь.

— Наш раджа сказал мудрые слова. Он показал себя истинным сыном Биражэ Пирта Рая. Его народ ждет его, чтобы приветствовать.

Оба конвоя выстроились в два ряда на мосту. Гумилькундские начальники вышли из экипажей и встали, повернувшись спиной к городу, немного позади Тома. По дороге быстро приближался паланкин, который несли восемь носильщиков. Занавесы были открыты, и при свете пылающих факелов все увидали бледное лицо, белое платье и глубокие глаза белокурой англичанки. Все смотрели на нее с изумлением, как на сверхъестественное явление. Сам Том никогда не видал ее такой прекрасной. Но этот неподвижный взгляд, это странное выражение! Тело ее было здесь, а душа «далеко».

Паланкин остановился. Том хотел подойти и приветствовать прибывшую, но слезы душили юношу. Молодой человек поклонился по-восточному, нагнувшись до самой луки своего седла, и сделал знак Чундер-Сингу.

— Сударыня, — сказал тот на хорошем английском языке, — его сиятельство уступает мне честь первым приветствовать вас в Гумилькунде. Мы знаем о вашем героизме и ваших страданиях. Будьте уверены, что в столице раджи вы в такой же безопасности, как у себя на родине.

— Я уверена в этом, — отвечала Грэс улыбаясь, — и благодарю вас от всей души.

Оглушительные приветствия заглушили ее ответ. Раджа сделал знак, и паланкин, вслед за Королевой Снегов, на которой он ехал, двинулся по аллее, представлявшей собой море тюрбанов и развевающихся знамен.

XXXVII. Письмо из Англии

Среди всеобщей суеты никому не пришло в голову предупредить англичанок о возвращении раджи. Однако слух об этом событии скоро дошел и до них. Сумбатен, служанка Аглаи, удивленная шумом во дворце, решилась выйти в одну из внешних зал и узнала там счастливую весть. Беглецы отказались верить. В сумерки айя, посланная на разведку, вернулась с известием, что с рынка слышится шум, но во дворце никого нет. Все переглянулись, колеблясь между надеждой и страхом.

Зала перед их комнатой, где был подан, как обыкновенно, ужин, казалась со своим роскошным мраморным полом, резными колоннами, цветами, птицами и бьющими фонтанами осуществлением волшебного сна. Но англичанки, уже привыкшие ко всей этой роскоши, не обращали на нее внимания в этот вечер. Они прислушивались и ждали. Наконец ворота дворца отворились, и шум многочисленных голосов наполнил дворы и лестницы. Люси судорожно сжимала зубы. М-с Дюран прошептала прерывающимся голосом:

— Посмотрите! Я не решаюсь…

Почти в ту же минуту она бросилась к дверям, не помня себя от радости.

— Кит! Мой мальчик! Это он!

Серебристый голосок, который она уже не надеялась услышать на земле, звучал громче других. Кит впереди всех бежал по главной лестнице. Он увидал бледное, радостное лицо матери.

— Мама! Мама!

Женщина схватила мальчика, прижимала к сердцу, целовала, ласкала, как крошечного ребенка. Это было очень приятно, но несколько оскорбительно для такого героя, как он.

— Благодарю, мама, я очень рад, но мы загородили дорогу всем, а там столько народу.

Встав на ноги, он оглянулся с достоинством:

— Как ты поживаешь, Люси? Я привез тебе Грэс. Ты знаешь это?

— Том! Том Грегори! Как я могла сразу не узнать его? — шептала м-с Листер.

По лестнице поднималась Грэс, опираясь на руку раджи, который, казалось, не видал никого, кроме нее. Она выглядела чрезвычайно бледной, словно утомленной, и глаза ее были устремлены куда-то вдаль. Слова замерли на губах Люси.

— Узнает ли она нас? — спросила она шепотом у Тома. — Почему Грэс смотрит так?

— Она устала, — поспешно отвечал раджа. — Завтра ей будет лучше.

Они достигли верхних ступеней лестницы. Люси бросилась на шею Грэс, которая все продолжала улыбаться своей странной спокойной улыбкой. Оставив ее среди радостных друзей, раджа поспешил в свои комнаты, где с обычной аккуратностью немедленно приступил к рассмотрению ожидавших его дел и принял поздравление с возвращением от английского резидента. Затем юноша подошел к столику, выложенному драгоценными камнями, куда обыкновенно складывалась его личная корреспонденция. Первое, что бросилось Тому в глаза, был большой конверт, на котором он узнал почерк матери. То был ответ на его письмо из Лукно, где молодой человек умолял мать открыть ему тайну рождения. Том сам не понимал, как мог он овладеть собой настолько, чтобы присутствовать на ужине, данном в его честь английским резидентом, чувствуя все время на груди письмо, которое могло изменить его судьбу. Оставшись один, он прочел до конца эти четыре мелко исписанные листочка, где мать сообщала ему историю жизни. Когда юноша закончил читать, лицо его было бледно, но глаза блестели. Он в волнении ходил по комнате, где его предшественник испустил последний вздох. Во взволнованной душе Тома происходил, помимо его воли, переворот. Теперь он знал, что его путь указан не капризом неизвестного человека, но божественным Промыслом. Наконец он снял с себя блестящее парадное платье, погасил лампы и бросился на постель.

Мы передадим вкратце содержание письма м-с Грегори; но предварительно нам надо вернуться назад. Дед м-с Грегори, сэр Антони Брэсебридж, получил свой сан и титул баронета на службе у Ост-Индской компании. Ему случилось при романтических обстоятельствах спасти от похищения дочь индусского раджи. Отец ее дружески принял его, и англичанин женился на молодой девушке по обрядам англиканской церкви. После смерти жены у него остался сын, который воспитывался как англичанин. Впоследствии полковник Брэсебридж женился вторично, в этот раз на англичанке, и у него родился второй сын; старший же вернулся в свою индусскую семью, наследовал престол Гумилькунда и посвятил свои замечательные способности образцовому устройству этого маленького государства.

Гумилькундский раджа часто бывал у своего отца, и таким образом его сын познакомился в ранней молодости с дочерью сводного брата своего отца, в то время хорошенькой шести-семилетней девочкой, впоследствии м-с Грегори. Десять лет спустя, когда она вернулась из Англии, окончив свое воспитание, и когда умер дед, ее семья разошлась с семьей брата. Но, несмотря на это, молодые люди виделись и полюбили друг друга.

Полковник Брэсебридж служил в пограничном отряде. Молодая девушка, лишившись матери, была предоставлена самой себе. Она согласилась на тайный брак со своим двоюродным братом, ставшим между тем раджой Гумилькунда, но почти тотчас после своего брака, испугавшись общественного мнения, вернулась к отцу в его отдаленное место служения. Девушка призналась ему в своей вине и умоляла позволить публично отпраздновать свадьбу. Полковник Брэсебридж был из тех англичан, которые смотрят как на унижение на малейшую примесь туземной крови. Он объявил дочери, что брак ее недействителен, потому что он был совершен без родительского согласия и без соблюдения всех формальностей. Полковник запретил дочери когда-либо видеться с двоюродным братом.

Девушка долго сопротивлялась. Но ей было всего шестнадцать лет. По настоянию отца она написала радже письмо, полное упреков в том, что он употребил во зло ее неопытность, и объявила, что между ними все кончено. Вскоре после этого она вышла замуж за капитана Грегори, знавшего ее историю и сумевшего завоевать ее расположение. Очень немногие знали, что сын, родившийся от первого брака и названный матерью Томом, в надежде, что она сделает из него англичанина с головы до ног, не был действительно сыном капитана Грегори.

XXXVIII. Мирные дни

Первым ощущением раджи после пробуждения был восторг при мысли, что Грэс находилась под кровлей его дома. Это государство, этот город, этот дворец были его законным наследством. Отец его, великий человек, до сих пор составлявший для Тома загадку, приготовил для него будущность. Но какие соображения заставили его воспитывать своего наследника вдали от себя, в Англии? Эту тайну, за разъяснение которой Том готов был отдать многое, раджа унес с собой в могилу.

Мысли роились в голове юноши, когда вошел Хусани в роскошном ослепительно-белом наряде, в тюрбане светло-золотистого цвета, украшенном сияющей брильянтовой звездой.

— Какая роскошь, Хусани! Ты больше похож на раджу, чем я!

— Господин должен помнить, что мы уже не в джунглях, — отвечал Хусани, и его красивое лицо вспыхнуло от радости.

До самого вечера у раджи не было ни минуты свободной. Молодой человек объявил народу, что внутренний голос не обманул его. Он был действительно сын Биражэ Пирта Рая и его прямым наследником. Толпа почувствовала, без сомнения, что установилось общение между нею и этим красивым молодым человеком, обращавшимся к ней с речью, в которой слышалась радость, что он навек связан со своим народом. Люди встретили его слова криками радости. После этого раджа объявил, что переходит к делам, и два часа разбирал споры, с которыми к нему обращались, а затем обошел город, осматривая сделанные в его отсутствие работы. Солнце уже село, когда молодой человек вернулся во дворец. Хусани передал ему от имени англичан приглашение на ужин. Полчаса спустя Том поднимался по мраморной лестнице в большую залу зенапа — женской половины, где разместились гостьи.

На ужине присутствовали также Грэс, английский резидент и несколько знатных индусов, заботившихся об англичанках во время отсутствия раджи. После Том попросил Грэс присутствовать на приеме, и, угадывая его желание, она согласилась. Девушка словно боялась одиночества. Она хотела встать, но ей сделалось дурно. Слезы досады навернулись на глаза. Но тотчас раджа, Баль-Нарин, Хусани и Ганес окружили ее диван и подняли его, как перышко. Они перенесли молодую англичанку в приемную и поместили в беседку из пальм и папоротников, откуда она могла видеть всех входивших. Для каждого, кто подходил к ней с выражением радости по поводу ее спасения, у девушки находилось несколько простых слов благодарности. Раджа не отходил от Грэс, которая смотрела на него с доверчивой, грустной улыбкой.

— Вы слишком добры ко мне! — шептала она.

— Слишком добр! — воскликнул раджа. — О, Грэс, если бы вы знали…

Не смея закончить, он отошел, оставив подле нее м-с Листер.

С этого времени дни протекали однообразно. Каждое утро раджа завтракал со своей «семьей», как он говорил. День уходил на занятия делами и учение. Молодой раджа делал в политике, религии и философии индусов, в знании их жизни и понимании духа успехи, удивлявшие его самого. После заката он возвращался к своим друзьям. Грэс присутствовала на обедах в большой зале. Когда же она не могла выходить, то посылала Тому, большей частью через Аглаю, несколько приветливых слов, и проходил редкий день, чтобы они не видались. Впоследствии Том вспоминал об этих днях как о самом счастливом времени своей жизни.

Но мало-помалу глухое горе, необъяснимое чувство тревоги нарушило его покой. Почему силы Грэс не восстанавливались? Каждый день он видел ту же бледность, ту же терпеливую улыбку, те же грустные глаза. Но это было еще не все. Он и другие часто чувствовали, что словно облако отделяет их от нее, что ее душу окутывает непроницаемое покрывало.

— Грэс стала совсем другая. Я не знаю, что с ней делать. Хорошо бы, если бы мать ее приехала, — сказала однажды Люси в ответ на вопросы Тома. — Я не могу ничего сделать. Ею надо заняться.

— Не слушайте Люси, — вмешалась м-с Листер. — Она не знает, что жизненные испытания требуют для излечения много времени, иногда целые годы…

Рыдания не дали ей закончить.

— Да, я знаю, — отвечала Люси с раскаянием, — но вы, дорогая м-с Листер, выстрадали больше всех нас, а между тем в вас нет этих странностей…

— Я гораздо старше Грэс и, кажется, обладаю стойким характером, свойственным ирландцам. Оставьте меня на минуту с раджой.

— Скажите мне, что делать! — в отчаянии воскликнул Том. — Не послать ли за английским доктором в Агру?

— Я боюсь, что доктор не поможет ей. Ее болезнь не из тех, которые вылечиваются. У нее есть что-то тяжелое на сердце. Мы узнаем это, когда приедет ее мать.

Том предложил британской армии, двигавшейся к северу на освобождение Лукно, корпус пионеров и проводников, отборных людей, одинаково хорошо владеющих саблей и лопатой.

В этот день отряд должен был выступить в Аллагабад — сборное место войск. На рассвете раджа произвел выступающим смотр и верхом проводил их до границы своего маленького государства.

Было уже поздно, когда он вернулся во дворец. Здесь его ждала важная новость: м-с Эльтон приехала; она, вероятно, въехала в ворота, противоположные тем, из которых он выступил со своими солдатами. С нею приехала одна из дочерей и капитан Листон. Хусани сказал, что от леди Эльтон принесли радже записку. В ней леди Эльтон говорила, что виделась с Грэс, и горячо благодарила Тома за его расположение. Трикси приехала с ней, так как генерал ни за что не хотел отпустить супругу одну. Она выражала надежду завтра увидаться с хозяином. Раджа поспешно набросал несколько слов, прося свидания наедине пораньше в садовом павильоне. Ночь показалась бесконечной в череде беспокойных, странных снов. Еще солнце не взошло, а Том уже вышел в сад. Это утро навсегда запечатлелось в его памяти. Красота и спокойствие природы несколько успокоили возбуждение молодого раджи. Инстинктивно он направился к аллее, которая вела к женской половине. Едва Том вступил в нее, как увидал на другом конце женщину в длинной серой накидке. Молодой человек ускорил было шаг, но затем остановился. То не могла быть леди Эльтон. И не одна бледность и худоба поразили его, но выражение такого же отчаяния, как то, которое снедало его собственное сердце. Он бросился к женщине и обхватил ее своими сильными руками.

XXXIX. Тайна Грэс

— Я не знал, что вы так больны! — воскликнул раджа. — Почему вы не писали мне об этом в ваших письмах?

— Вчера еще я не была так слаба, — сказала женщина, выпрямляясь, с улыбкой, в которой Том узнал прежнюю леди Эльтон. — Позвольте мне вашу руку. Вы знаете, что Берти Листон приехал с нами. Он отличился в Дели. Трикси вам расскажет про все. Они — жених и невеста. Генерал дал свое согласие, хотя мы и не знаем, чем они будут существовать.

— От души пожелаю им счастья. Листон — достойный человек, а Трикси всегда была моим большим другом.

Они подошли к маленькому озерку. У леди Эльтон вырвалось восклицание удовольствия. Том посадил ее на низенькую скамейку, в тени мимозы с перистыми листьями, и сел у ее ног.

— Теперь, дорогая леди Эльтон, сжальтесь надо мной — расскажите мне о ней.

Она молчала. Глаза ее были полны слез.

— Мне кажется, я еще не поблагодарила вас… Том, сын мой!

Том поцеловал бледную исхудалую руку, которую она ему протянула.

— Известно ли вам все? — спросил он. — А генерал? До последних дней я не знал собственной истории. Теперь я узнал…

— Мы всегда знали… Сядьте сюда, я скажу вам все. Мы с Грэс всегда были на вашей стороне, и если бы вы посватались за нее, то не получили бы отказа. Но известие о перемене в вашей судьбе встревожило генерала. Он говорил, что часто вместе с обстоятельствами меняется и характер. Кроме того, до Грэс дошли сплетни, которые, при ее деликатности, смутили ее: нашлись люди, утверждавшие, что мы, узнав раньше других о происшедшем, наняли коттедж с целью женить вас на одной из наших дочерей. Грэс возмутилась. Генерал также. Я, ради вашего обоюдного счастья, не обратила бы внимания на злые языки, но вы знаете мужа… Однако, под влиянием всего виденного в эту ужасную войну, его взгляды во многом изменились. Если наша дочь…

— Почему вы колеблетесь? — сдавленным голосом спросил Том.

Она продолжала тихо, положив руку на его руки:

— Расскажите мне, как вы ее нашли.

Он вкратце передал все происшедшее, упоминая как можно меньше о самом себе.

— Теперь, мама, ваша очередь.

Леди Эльтон отвернулась, и взгляд ее устремился на неподвижную листву мимозы.

— Может быть, вы предпочитаете не говорить теперь… оставить до другого раза?

— Нет, я обещала Грэс. Но все эти ужасы кажутся мне сном.

— Вы напрасно мучите себя. Я желаю только одного, чтоб с ее души скатилось то бремя, которое удручает ее. Она все высказала вам — этого достаточно.

— Нет, она спросит меня, передала ли я вам все. У меня хватит силы на это, и потом мы обе станем спокойнее. Вы, может быть, не знаете, что субадхар, которому было поручено увезти ее из форта, имел личные счеты с мужем. Это был не простой солдат: он получил хорошее воспитание и прожил несколько лет среди англичан. Он знал, что генерал, относившийся к нему некогда очень дружелюбно, дорожил честью еще больше, чем жизнью, и хотел отомстить ему, унизив его дочь. Грэс скоро заметила, что встретила в нем смертельного врага. Не будь Кита, она отравилась бы, но она не могла бросить ребенка. Они шли по малопроезжим дорогам. В деревнях ее часто оскорбляли. Субадхар возбуждал толпу вокруг нее, и ей рассказывали со злобной радостью о жестокостях, совершавшихся в местах английских поселений. Однажды Кит, изнемогая, упал на дороге. Негодяй ударил его кнутом. Грэс, возмущенная, взяла мальчика на руки. Тогда изверг взглянул на нее — и она поняла, что они погибли. Они продолжали идти вперед. Грэс говорит, что этот взгляд пробудил в ней невероятную силу и энергию. Они пришли в деревню, и им отвели на ночь помещение в деревянном доме на берегу реки. Она уложила мальчика, но сама не легла. Около двенадцати часов ночи пришел субадхар совершенно пьяный и, нагнувшись над ней, стал бормотать ужасные угрозы на завтрашний день. Она не потеряла присутствия духа и притворилась, что спит. Субадхар бросил свое оружие — револьвер и огромный нож — и безжизненной массой повалился на пол… Если бы он проснулся, все было бы кончено для Грэс. Но она говорит, что в ту минуту перестала чувствовать страх. Она встала и внимательно огляделась: в доме было две двери, одна из них вела к темной, глубокой реке. Эта дверь была отворена, и субадхар упал наполовину вне хижины. Грэс отворила другую дверь: все спали в деревне. Она затворила дверь, заперла ее изнутри и на минуту остановилась в раздумье. Бегство было возможно, но субадхар наверное догнал бы ее, и тогда их ждала верная смерть. Перед ней опять встал злобный взгляд этого человека… Он все еще спал, и нож лежал возле него. Она выхватила его из ножен и…

— И убила негодяя! — прошипел Том сквозь сжатые зубы. — Храбрая Грэс! Моя героиня!

— Она этим не ограничилась. Она дотащила его до реки и видела, как его поглотили черные воды. Таким образом она избавилась от своего преследователя. После того Грэс разбудила Кита, и еще до зари они оставили деревню далеко позади. Остальное вы знаете.

— Бедная моя Грэс! Она была орудием божественного гнева, наказав этого негодяя. Вот что так угнетало ее! Вы излечите ее теперь, когда она все рассказала? Вы возвратите ее мне?

— Постараюсь, — грустно отвечала мать. — Ее жизнь в руках Божьих.

XL. Прощание

Весть о помолвке раджи с Грэс вызвала всеобщую радость. Население спешило поздравить жениха и невесту. Все приближенные раджи Гумилькундского обожали его. «Теперь Грэс наверное выздоровеет», — говорила Люси.

Многие именитые граждане просили позволения явиться во дворец с поздравлениями и подарками. Грэс сказала, что это доставит ей величайшее удовольствие. Ее перенесли в залу, и здесь, окруженная своими, она приняла поздравления от индусов разных каст. Все явились с подарками. Самые скромные приношения состояли из цветов, плодов и сладостей. Богатые подносили драгоценные вещи в роскошных шкатулках, дорогие ткани, вышивки, благовония. Среди всех этих сокровищ, которых касались бледные пальцы Грэс, она, по выражению Трикси, походила на сказочную принцессу. Прием продолжался целых три дня. Все желали видеть молодую красавицу, о которой ходило столько рассказов, и хотели выразить подношением, как бы скромно оно ни было, свое уважение и преданность государю, возвращенному им в образе своего сына.

В продолжение нескольких недель обитательницы дворца вели спокойную, правильную жизнь. Леди Эльтон сделалась всеобщей советчицей и другом всех. Трикси внесла с собой веселое оживление. Берти Листон, назначенный начальником отряда, отправлявшегося с военными к сэру Колину Кемпбелю, который намеревался предпринять попытку освобождения Лукно, приобрел большую популярность в городе. А Кит всюду следовал за ним как тень, утешаясь таким образом в измене Аглаи, которая не отходила от Грэс.

Проводив жениха, отправлявшегося, как на праздник, с полной уверенностью в успехе, Трикси сосредоточила все свое внимание на Грэс. Невозможно было дольше обманываться: она не была уже жилицей на этом свете, что с каждым днем становилось очевиднее. Раджа отправил посланных, ехавших день и ночь, за английским доктором. Но доктор ничего не понял в болезни и сделал неопределенные предписания. Осень была великолепная. Грэс, по совету врача, проводила весь день на воздухе на кушетке с колесами. Она казалась постоянно погруженной в мечты и только изредка проявляла интерес к окружающей жизни. Так было, например, при известии об освобождении мужественных защитников Лукно.

Со всех сторон, а особенно из Каунпора и Дели, в Гумилькунд доходили слухи об убийствах, целиком расстрелянных батальонах, о голоде, свирепствовавшем во многих округах, об ужасном наказании бунтовщиков. Раджа, омраченный этими известиями, заставлявшими его бояться, что примирение между обеими нациями не может состояться в скором времени, настоял на том, чтобы от Грэс скрывали эти печальные факты, а между тем необъяснимая грусть, казалось, никогда не покидала невесту раджи. Снова во сне она начала видеть кровь и убийства. Однажды ночью, когда мать и жених сидели у ее изголовья, Грэс вдруг вскочила на постели с широко раскрытыми глазами и протянула руки вперед:

— Кит, не давай мне спать! Не давай спать!

В глазах Тома помутилось: перед ним встали джунгли, хижина и отшельник… А Грэс вдруг опустилась на подушку, как утомленное дитя, с умиротворенной улыбкой.

* * *

В Гумилькунде царил страх. Преодолевая горе, раджа хотел продолжать свои обычные занятия, но с ним сделалась горячка, и он долгое время был между жизнью и смертью. Заботы леди Эльтон и Хусани, преданность которого была безгранична, спасли его. Когда Том оправился после болезни, это был человек уже зрелый, сосредоточенный, решительный. Молодости с ее порывами и горячностью уже не было и следа. Народ, к которому он вышел, как только позволил доктор, нашел, что сходство с его предшественником стало еще поразительнее.

Грэс умерла в декабре. Еще ранее конца января дороги для беглецов открылись. М-с Листер, у которой уже не было никого близкого в Индии, приняла предложение раджи остаться в Гумилькунде и заняться воспитанием Аглаи, до тех пор пока девочку можно будет увезти в Англию. У Аглаи также никого не было, она принадлежала своему избавителю.

Когда в стране водворился сравнительный мир, генерал Эльтон, взяв нескольких волонтеров, прибыл в Гумилькунд благодарить Тома, сделавшегося его сыном по сердцу, и увезти жену и дочь. Со своей обычной энергией он доказал молодому радже, что ради сохранения здоровья и сил, ради своей будущности он должен на некоторое время уехать из Индии и побывать в Англии. Совет Гумилькунда разделял это мнение. Было известно, что в английском парламенте предполагались к рассмотрению несколько важных вопросов, имевших отношение и к Гумилькунду. Таким образом, решение о путешествии раджи было принято.

XLI. Заключение

Прошло два года с тех пор, как Том Грегори получил известие, которое перевернуло его судьбу. М-с Грегори все еще владеет коттеджем, но сама живет в прекрасном доме на скате холма. Между тем говорят, что она любит коттедж больше. В настоящую минуту женщина в нервном возбуждении ходит по маленькому саду. Она поседела, сгорбилась, похудела. В руках м-с Грегори держит довольно толстый пакет.

У калитки останавливается экипаж. М-с Грегори, взволнованная, бросается в объятия сына, которого ожидала.

Странная вещь: первой ее мыслью, когда она успокоилась, был пакет, который она было уронила, а теперь спрятала под мантилью.

— М-с Листер привезла вам Аглаю, но она уедет уже завтра: она спешит к детям в Ирландию. Генерал и его семейство в Лондоне. Вы знаете, что Трикси осталась там? Мы все думаем, что она будет счастлива с Берти Листоном.

Очень поздно в этот вечер м-с Грегори вошла в кабинет сына. Хусани, по обыкновению важный и нарядный, удалился по ее знаку.

— Запри дверь, — сказала она Тому. — Я хочу сообщить тебе нечто важное.

Мать показала сыну пакет, который скрывала под кружевным платком. Том побледнел.

— Дайте его мне, — сказал молодой человек.

Это было завещание покойного раджи — бумаги, которые Том считал погибшими. Не в силах переносить молчание сына, м-с Грегори подошла к нему. Он посмотрел на нее с упреком, но без гнева:

— Зачем вы это сделали? Почему вы не доверяли тому, кого уже не было на свете?

— Выслушай меня, Том. Я не стараюсь оправдаться. Я достаточно была наказана за эти два ужасные года. Но я не так виновна, как ты это полагаешь. В ночь пожара я чувствовала таинственное постороннее влияние, у которого оспаривала тебя. Ты был мой, я тебя воспитала, ты был один у меня. Войдя в твою комнату и оставив там свечу, я была, вероятно, как бы в припадке сомнамбулизма. При первых криках: «Пожар!» — я была уже на лестнице с этими бумагами в руках. Мне показалось это знаком, что и впредь ты должен принадлежать мне. Но ты уехал, и из твоих писем я узнала, что взгляды, народ, жизнь твоего отца овладели тобой. Тогда я поклялась, что, если Богу будет угодно спасти тебя от смерти, я открою тебе тайну твоего рождения и возвращу то, что принадлежит тебе.

Только на следующее утро Тому удалось рассмотреть эти драгоценные бумаги. Завещание покойного раджи было написано по-английски, и он предписывал своему наследнику образ действия, который, к великой радости молодого человека, оказался совершенно согласным с тем, какого он инстинктивно держался. Кроме того, в завещании заключались таинственные намеки на загробное влияние, на ужасную опасность, угрожавшую любимой стране, увещевания быть мужественным, вести себя как подобает человеку, несущему священную обязанность, совет изучить азиатские языки, чтобы быть в состоянии прочесть прилагаемые к завещанию рукописи, в которых изложена суть индусской философии; трогательное прощание заканчивало это обращение отца к сыну и наследнику, которого ему не суждено было узнать.

* * *

Здесь, на пороге новой жизни, мы простимся с нашим героем. Магараджа в Индии (он получил этот титул после восстания), джентльмен в Англии, он делил свою жизнь между двумя отечествами. Когда грациозная девочка, некогда спасенная им, выровнялась в хорошенькую девушку, он женился на ней; но ни семейная жизнь, ни дети не заставили его забыть невесту юности; впрочем, лицо прелестной жены Тома, по странной случайности, часто напоминает лицо Грэс.

— Это объясняется очень просто, — говорит улыбаясь Аглая, — душа Грэс часто бывает со мной.

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Оглавление

Пролог

I. Наследник

II. Генерал

III. Ночные видения

IV. Таинственное завещание

V. Грэс Эльтон

VI. Невозвратимая потеря

VII. Дневник наследника

VIII. Недовольный

IX. Меерут и семейство Эльтон

X. На границе Непала

XI. Министр-индус

XII. Лукно

XIII. Образцовое государство

XIV. Вдова раджи

XV. Въезд раджи в свою столицу

XVI. Известия из Меерута

XVII. Посольство Хусани

XVIII. Возвращение генерала

XIX. Измена

XX. В Мееруте

XXI. Белая принцесса

XXII. Заклинатель змей

XXIII. Аглая

XXIV. Факир

XXV. Мучительная неизвестность

XXVI. Беглецы

XXVII. Предосторожности Чундер-Синга

XXVIII. У бунтовщиков

XXIX. Ужасная ночь

XXX. В поисках Грэс

XXXI. Тикорам

XXXII. План Баль-Нарина

XXXIII. Что делал Баль-Нарин

XXXIV. Хижина отшельника

XXXV. Возвращение

XXXVI. Прибытие в Гумилькунд

XXXVII. Письмо из Англии

XXXVIII. Мирные дни

XXXIX. Тайна Грэс

XL. Прощание

XLI. Заключение Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg