ДЕТСКАЯ БИБЛИОТЕКА Том 1
РУССКИЕ НАРОДНЫЕ СКАЗКИ
Лисичка-сестричка и волк
Жили себе дед да баба. Дед говорит бабе:
— Ты, баба, пеки пироги, а я запрягу сани да поеду за рыбой.
Наловил рыбы и везет домой целый воз. Вот едет он и видит: лисичка свернулась калачиком и лежит на дороге. Дед слез с воза, подошел к лисичке, а она не ворохнется, лежит себе как мертвая.
— Вот будет подарок жене! — сказал дед, взял лисичку и положил на воз, а сам пошел впереди.
А лисичка улучила время и стала выбрасывать полегоньку из воза все по рыбке да по рыбке, все по рыбке да по рыбке. Повыбросила всю рыбу и сама ушла.
— Ну, старуха, — говорит дед, — какой воротник привез я тебе на шубу!
— Где?
— Там на возу — и рыба и воротник.
Подошла баба к возу: ни воротника, ни рыбы — и начала ругать мужа:
— Ах ты, такой-сякой! Ты еще вздумал обманывать!
Тут дед смекнул, что лисичка-то была не мертвая. Погоревал, погоревал, да делать нечего.
А лисичка собрала всю разбросанную рыбу в кучку, уселась на дорогу и кушает себе. Приходит к ней серый волк:
— Здравствуй, сестрица!
— Здравствуй, братец!
— Дай мне рыбки!
— Налови сам да и кушай.
— Я не умею.
— Эка, ведь я же наловила! Ты, братец, ступай на реку, опусти хвост в прорубь, сиди да приговаривай: «Ловись, рыбка, и мала, и велика! Ловись, рыбка, и мала, и велика!» Рыбка к тебе сама на хвост нацепится. Да смотри сиди подольше, а то не наловишь.
Волк и пошел на реку, опустил хвост в прорубь и начал приговаривать:
— Ловись, рыбка, и мала и велика! Ловись, рыбка, и мала и велика!Вслед за ним и лиса явилась; ходит около волка да причитывает:
— Ясни, ясни на небе звезды, Мерзни, мерзни, волчий хвост!— Что ты, лисичка-сестричка, говоришь?
— То я тебе помогаю.
А сама, плутовка, поминутно твердит:
Мерзни, мерзни, волчий хвост!Долго-долго сидел волк у проруби, целую ночь не сходил с места, хвост его и приморозило; пробовал было приподняться: не тут-то было!
«Эка, сколько рыбы привалило — и не вытащишь!» — думает он.
Смотрит, а бабы идут за водой и кричат, завидя серого:
— Волк, волк! Бейте его, бейте его!
Прибежали и начали колотить волка — кто коромыслом, кто ведром, кто чем попало. Волк прыгал, прыгал, оторвал себе хвост и пустился без оглядки бежать.
«Хорошо же, — думает, — уж я тебе отплачу, сестрица!» Тем временем, пока волк отдувался своими боками, лисичка-сестричка захотела попробовать, не удастся ли еще что-нибудь стянуть. Забралась в одну избу, где бабы пекли блины, да попала головой в кадку с тестом, вымазалась и бежит. А волк ей навстречу:
— Так-то учишь ты? Меня всего исколотили!
— Эх, волчику-братику! — говорит лисичка-сестричка. — У тебя хоть кровь выступила, а у меня мозг, меня больней твоего прибили: я насилу плетусь.
— И то правда, — говорит волк, — где уж тебе, сестрица, идти, садись на меня, я тебя довезу.
Лисичка села ему на спину, он ее и повез.
Вот лисичка-сестричка сидит да потихоньку напевает:
— Битый небитого везет, Битый небитого везет!— Что ты, сестрица, говоришь?
— Я, братец, говорю: «Битый битого везет».
— Так, сестрица, так!
Лиса и заяц
Жили-были лиса да заяц. У лисы была избенка ледяная, у зайца — лубяная.
Пришла весна красна — у лисы избенка растаяла, а у зайца стоит по-старому.
Вот лиса и попросилась у него переночевать, да его из избенки и выгнала. Идет дорогой зайчик, плачет. Ему навстречу собака:
— Тяф, тяф, тяф! Что, зайчик, плачешь?
— Как мне не плакать? Была у меня избенка лубяная, а у лисы ледяная. Попросилась она ко мне ночевать, да меня и выгнала.
— Не плачь, зайчик! Я твоему горю помогу. Подошли они к избенке. Собака забрехала:
— Тяф, тяф, тяф! Поди, лиса, вон!
А лиса им с печи:
— Как выскочу, как выпрыгну, пойдут клочки по закоулочкам!
Собака испугалась и убежала.
Зайчик опять идет дорогой, плачет. Ему навстречу медведь:
— О чем, зайчик, плачешь?
— Как мне не плакать? Была у меня избенка лубяная, а у лисы ледяная. Попросилась она ночевать, да меня и выгнала.
— Не плачь, я твоему горю помогу.
— Нет, не поможешь. Собака гнала — не выгнала, и тебе не выгнать.
— Нет, выгоню!
Подошли они к избенке. Медведь как закричит:
— Поди, лиса, вон!
А лиса им с печи:
— Как выскочу, как выпрыгну, пойдут клочки по закоулочкам!
Медведь испугался и убежал.
Идет опять зайчик. Ему навстречу бык:
— Что, зайчик, плачешь?
— Как мне не плакать? Была у меня избенка лубяная, а у лисы ледяная. Попросилась она ночевать, да меня и выгнала.
— Пойдем, я твоему горю помогу.
— Нет, бык, не поможешь. Собака гнала — не выгнала, медведь гнал — не выгнал, и тебе не выгнать.
— Нет, выгоню!
Подошли они к избенке. Бык как заревел:
— Поди, лиса, вон!
А лиса им с печи:
— Как выскочу, как выпрыгну, пойдут клочки по закоулочкам!
Бык испугался и убежал.
Идет опять зайчик дорогой, плачет пуще прежнего. Ему навстречу петух с косой:
— Ку-ка-реку! О чем, зайчик, плачешь?
— Как мне не плакать? Была у меня избенка лубяная, а у лисы ледяная. Попросилась она ночевать, да меня и выгнала.
— Пойдем, я твоему горю помогу.
— Нет, петух, не поможешь. Собака гнала — не выгнала, медведь гнал — не выгнал, бык гнал — не выгнал, и тебе не выгнать.
— Нет, выгоню!
Подошли они к избенке. Петух лапами затопал, крыльями забил:
— Ку-ка-ре-ку! Иду на пятах, Несу косу на плечах, Хочу лису посйчи, Слезай, лиса, с пйчи, Поди, лиса, вон!Лиса услыхала, испугалась и говорит:
— Обуваюсь…
Петух опять:
— Ку-ка-ре-ку! Иду на пятах, Несу косу на плечах, Хочу лису посечи, Слезай, лиса, с печи, Поди, лиса, вон!Лиса опять говорит:
— Одеваюсь…
Петух в третий раз:
— Ку-ка-ре-ку! Иду на пятах, Несу косу на плечах, Хочу лису посечи, Слезай, лиса, с печи, Поди, лиса, вон!Лиса без памяти выбежала, петух ее тут и зарубил косой. И стали они с зайчиком жить-поживать в лубяной избенке.
Лиса и журавль
Лиса с журавлем подружились.
Вот вздумала лиса угостить журавля, пошла звать его к себе в гости:
— Приходи, куманек, приходи, дорогой! Уж я тебя угощу!
Пошел журавль на званый пир. А лиса наварила манной каши и размазала по тарелке. Подала и потчевает:
— Покушай, голубчик куманек, — сама стряпала.
Журавль стук-стук носом по тарелке, стучал, стучал — ничего не попадает!
А лисица лижет себе да лижет кашу, так все сама и съела. Кашу съела и говорит:
— Не обессудь, куманек! Больше потчевать нечем.
Журавль ей отвечает:
— Спасибо, кума, и на этом! Приходи ко мне в гости.
На другой день приходит лиса к журавлю, а он приготовил окрошку, наклал в кувшин с узким горлышком, поставил на стол и говорит:
— Кушай, кумушка! Право, больше нечем потчевать.
Лиса начала вертеться вокруг кувшина. И так зайдет, и эдак, и лизнет его, и понюхает-то, — никак достать не может: не лезет голова в кувшин.
А журавль клюет себе да клюет, пока все не съел.
— Ну, не обессудь, кума! Больше угощать нечем.
Взяла лису досада. Думала, что наестся на целую неделю, а домой пошла — не солоно хлебала. Как аукнулось, так и откликнулось!
С тех пор и дружба у лисы с журавлем врозь.
Лиса-исповедница
Однажды лиса всю большую осеннюю ночь протаскалась по лесу не евши. На заре прибежала она в деревню, взошла на двор к мужику и полезла на насест к курам.
Только что подкралась и хотела схватить одну курицу, а петуху пришло время петь: вдруг он крыльями захлопал, ногами затопал и закричал во все горло. Лиса с насеста-то так со страху полетела, что недели три лежала в лихорадке.
Вот раз вздумалось петуху пойти в лес — разгуляться, а лисица уж давно его стережет; спряталась за куст и поджидает: скоро ли петух подойдет.
А петух увидел сухое дерево, взлетел на него и сидит себе.
В то время лисе скучно показалось дожидаться, захотелось сманить петуха с дерева; вот думала-думала, да и придумала:
«Дай прельщу его!»
Подходит к дереву и стала здороваться:
— Здравствуй, Петенька!
«Зачем ее лукавый занес?» — думает петух. А лиса приступает со своими хитростями:
— Я тебе, Петенька, добра хочу — на истинный путь наставить и разуму научить. Ты, Петя, на исповеди ни разу не бывал. Слезай ко мне и покайся, а я все грехи с тебя сниму и на смех не подыму.
Петух стал спускаться ниже и ниже и попал прямо лисе в лапы. Схватила его лиса и говорит:
— Теперь я задам тебе жару! Ты у меня за всё ответишь: попомнишь про свои худые дела! Вспомни, как я в осеннюю темную ночь приходила и хотела попользоваться одним куренком, — а я в то время три дня ничего не ела, — и ты крыльями захлопал и ногами затопал!..
— Ах, лиса! — говорит петух. — Ласковые твои словеса! Премудрая княгиня! Вот у нашего архиерея скоро пир будет; в то время стану я просить, чтоб тебя сделали просвирнею, и будут нам с тобой просвиры мягкие, кануны сладкие, и пойдет про нас слава добрая.
Лиса распустила лапы, а петух порх на дубок.
Как лиса училась летать
Встретился с лисицей журавль:
— Что, лисица, умеешь ли летать?
— Нет, не умею.
— Садись на меня, научу.
Села лисица на журавля. Унес ее журавль высоко-высоко.
— Что, лисица, видишь ли землю?
— Едва вижу: с овчину земля кажется! Журавль ее и стряхнул с себя.
Лисица упала на мягкое место, на сенную кучу. Журавль подлетел:
— Ну как, умеешь, лисица, летать?
— Летать-то умею — садиться тяжело!
— Садись опять на меня, научу.
Села лиса на журавля. Выше прежнего унес он ее и стряхнул с себя.
Упала лисица на болото: на три сажени ушла в землю. Так лисица и не научилась летать.
Лиса и кувшин
Вышла баба на ноле жать и спрятала за кусты кувшин с молоком. Подобралась к кувшину лиса, всунула в него голову, молоко вылакала; пора бы и домой, да вот беда — головы из кувшина вытащить не может.
Ходит лиса, головой мотает и говорит:
— Ну, кувшин, пошутил, да и будет, — отпусти же меня, кувшинушко! Полно тебе, голубчик, баловать, — поиграл, да и полно!
Не отстает кувшин, хоть ты что хочешь.
Рассердилась лиса:
— Погоди же ты, проклятый, не отстаешь честью, так я тебя утоплю.
Побежала лиса к реке и давай кувшин топить. Кувшин-то утонуть утонул, да и лису за собой потянул.
Лиса и рак
Лиса говорит раку:
— Давай перегоняться!
— Что же, лиса, давай. Начали перегоняться.
Лиса побежала, а рак уцепился лисе за хвост. Лиса до места добежала, обернулась посмотреть, вильнула хвостом, рак отцепился и говорит:
— А я уж давно тут тебя жду.
Петушок — золотой гребешок
Жили-были кот, дрозд да петушок — золотой гребешок. Жили они в лесу, в избушке. Кот да дрозд ходят в лес дрова рубить, а петушка одного оставляют.
Уходят — строго наказывают:
— Мы пойдем далеко, а ты оставайся домовничать, да голоса не подавай; когда придет лиса, в окошко не выглядывай.
Проведала лиса, что кота и дрозда дома нет, прибежала к избушке, села под окошко и запела:
— Петушок, петушок, Золотой гребешок, Масляна головушка, Шелкова бородушка, Выгляни в окошко, Дам тебе горошку.Петушок и выставил головку в окошко. Лиса схватила его в когти, понесла в свою нору. Закричал петушок:
— Несет меня лиса За темные леса, За быстрые реки, За высокие горы… Кот и дрозд, спасите меня!..Кот и дрозд услыхали, бросились в погоню и отняли у лисы петушка.
В другой раз кот и дрозд пошли в лес дрова рубить и опять наказывают:
— Ну, теперь, петух, не выглядывай в окошко, мы еще дальше пойдем, не услышим твоего голоса.
Они ушли, а лиса опять прибежала к избушке и запела:
— Петушок, петушок, Золотой гребешок, Масляна головушка, Шелкова бородушка, Выгляни в окошко, Дам тебе горошку.Петушок сидит помалкивает. А лиса — опять:
— Бежали ребята, Рассыпали пшеницу, Курицы клюют, Петухам не дают…Петушок и выставил головку в окошко:
— Ко-ко-ко! Как не дают?!
Лиса схватила его в когти, понесла в свою нору.
Закричал петушок:
— Несет меня лиса За темные леса, За быстрые реки, За высокие горы… Кот и дрозд, спасите меня!..Кот и дрозд услыхали, бросились в погоню. Кот бежит, дрозд летит… Догнали лису — кот дерет, дрозд клюет, и отняли петушка.
Долго ли, коротко ли, опять собрались кот да дрозд в лес дрова рубить. Уходя, строго-настрого наказывают петушку:
— Не слушай лисы, не выглядывай в окошко, мы еще дальше уйдем, не услышим твоего голоса.
И пошли кот да дрозд далеко в лес дрова рубить. А лиса — тут как тут: села под окошечко и поет:
— Петушок, петушок, Золотой гребешок, Масляна головушка, Шелкова бородушка, Выгляни в окошко, Дам тебе горошку.Петушок сидит помалкивает. А лиса — опять:
— Бежали ребята, Рассыпали пшеницу, Курицы клюют, Петухам не дают…Петушок все помалкивает. А лиса — опять:
— Люди бежали, Орехов насыпали, Куры-то клюют, Петухам не дают…Петушок и выставил головку в окошко:
— Ко-ко-ко! Как не дают?!
Лиса схватила его в когти плотно, понесла в свою нору, за темные леса, за быстрые реки, за высокие горы…
Сколько петушок ни кричал, ни звал — кот и дрозд не услышали его. А когда вернулись домой — петушка-то нет.
Побежали кот и дрозд по лисицыным следам. Кот бежит, дрозд летит… Прибежали к лисицыной норе. Кот настроил гусельцы и давай натренькивать:
— Трень, брень, гусельцы, Золотые струночки… Еще дома ли Лисафья-кума, Во своем ли теплом гнездышке?Лисица слушала, слушала и думает:
«Дай-ка посмотрю — кто это так хорошо на гуслях играет, сладко напевает».
Взяла да и вылезла из норы. Кот и дрозд ее схватили — и давай бить-колотить. Били и колотили, покуда она ноги не унесла.
Взяли они петушка, посадили в лукошко и принесли домой.
И с тех пор стали жить да быть, да и теперь живут.
Думы
Выкопал мужик яму в лесу, прикрыл ее хворостом; не попадется ли какого зверя.
Бежала лесом лисица. Загляделась по верхам — бух в яму!
Летел журавль. Спустился корму поискать, завязил ноги в хворосте; стал выбиваться — бух в яму!
И лисе горе, и журавлю горе. Не знают, что делать, как из ямы выбраться.
Лиса из угла в угол мечется — пыль по яме столбом; а журавль одну ногу поджал — и ни с места, и все перед собой землю клюет, все перед собой землю клюет. Думают оба, как бы беде помочь.
Лиса побегает, побегает да и скажет:
— У меня тысяча, тысяча, тысяча думушек!
Журавль поклюет, поклюет да и скажет:
— А у меня одна дума!
И опять примутся — лиса бегать, а журавль клевать.
«Экой, — думает лиса, — глупый этот журавль! Что он все землю клюет? Того и не знает, что земля толстая и насквозь ее не проклюешь».
А сама все кружит по яме да говорит:
— У меня тысяча, тысяча, тысяча думушек! А журавль все перед собой клюет да говорит:
— А у меня одна дума!
Пошел мужик посмотреть, не попалось ли кого в яму.
Как заслышала лиса, что идут, принялась еще пуще из угла в угол метаться и все только и говорит:
— У меня тысяча, тысяча, тысяча думушек!
А журавль совсем смолк и клевать перестал. Глядит лиса — свалился он, ножки протянул и не дышит. Умер с перепугу, сердечный!
Приподнял мужик хворост; видит — попались в яму лиса да журавль: лиса юлит по яме, а журавль лежит не шелохнется.
— Ах ты, — говорит мужик, — подлая лисица! Заела ты у меня этакую птицу!
Вытащил журавля за ноги из ямы; пощупал его — совсем еще теплый журавль; еще пуще стал лису бранить.
А лиса-то бегает по яме, не знает, за какую думушку ей ухватиться: тысяча, тысяча, тысяча думушек!
— Погоди ж ты! — говорит мужик. — Я тебе помну бока за журавля!
Положил птицу подле ямы — да к лисе. Только что он отвернулся, журавль как расправит крылья да как закричит:
— У меня одна дума была!
Только его и видели.
А лиса со своей тысячью, тысячью, тысячью думушек попала на воротник к шубе.
Лиса и тетерев
Тетерев сидел на дереве. Лисица подошла к нему и говорит:
— Здравствуй, тетеревочек, мой дружочек, как услышала твой голосочек, так и пришла тебя проведать.
— Спасибо на добром слове, — сказал тетерев.
Лисица притворилась, что не расслышала, и говорит:
— Что говоришь? Не слышу. Ты бы, тетеревочек, мой дружочек, сошел на травушку погулять, поговорить со мной, а то я с дерева не расслышу.
Тетерев сказал:
— Боюсь я сходить на траву. Нам, птицам, опасно ходить по земле.
— Или ты меня боишься? — сказала лисица.
— Не тебя, так других зверей боюсь, — сказал тетерев. — Всякие звери бывают.
— Нет, тетеревочек, мой дружочек, нынче указ объявлен, чтобы по всей земле мир был. Нынче уж звери друг друга не трогают.
— Вот это хорошо, — сказал тетерев, — а то вот собаки бегут; кабы по-старому, тебе бы уходить надо, а теперь тебе бояться нечего.
Лисица услыхала про собак, навострила уши и хотела бежать.
— Куда ж ты? — сказал тетерев. — Ведь нынче указ, собаки не тронут.
— А кто их знает! — сказала лиса. — Может, они указа не слыхали.
И убежала.
Лиса и дрозд
Дрозд на дереве гнездышко свил, яички снес и вывел детенышей. Узнала про это лисица. Прибежала и — тук-тук хвостом по дереву.
Выглянул дрозд из гнезда, а лиса ему:
— Дерево хвостом подсеку, тебя, дрозда, съем и детей твоих съем!
Дрозд испугался и стал просить, стал лису молить:
— Лисанька-матушка, дерева не руби, детушек моих не губи! Я тебя пирогами да медом накормлю.
— Ну, накормишь пирогами да медом — не буду дерева рубить!
— Вот пойдем со мной на большую дорогу.
И отправились лиса и дрозд на большую дорогу: дрозд летит, лиса вслед бежит.
Увидел дрозд, что идет старуха со внучкой, несут корзину пирогов и кувшин меду.
Лисица спряталась, а дрозд сел на дорогу и побежал, будто лететь не может: взлетит от земли да и сядет, взлетит да и сядет.
Внучка говорит бабушке:
— Давай поймаем эту птичку!
— Да где нам с тобой поймать!
— Как-нибудь поймаем. У ней, видать, крыло подбито. Уж больно красивая птичка!
Старуха с внучкой поставили корзину да кувшин на землю и побежали за дроздом.
Отвел их дрозд от пирогов да от меду. А лисица не зевала: вволю пирогов да меду наелась и в запас припрятала.
Взвился дрозд и улетел в свое гнездо.
А лиса тут как тут — тук-тук хвостом по дереву:
— Дерево хвостом подсеку, тебя, дрозда, съем и детей твоих съем!
Дрозд высунулся из гнезда и ну лисицу просить, ну лисицу молить:
— Лисанька-матушка, дерево не руби, детушек моих не губи! Я тебя пивом напою.
— Ну, пойдем скорей. Я жирного да сладкого наелась, мне пить хочется!
Полетел опять дрозд на дорогу, а лисица вслед бежит.
Дрозд видит — едет мужик, везет бочку пива. Дрозд к нему: то на лошадь сядет, то на бочку. До того рассердил мужика, тот захотел убить его. Сел дрозд на гвоздь, а мужик как ударит топором — и вышиб из бочки гвоздь. Сам побежал догонять дрозда.
А пиво из бочки на дорогу льется. Лиса напилась, сколько хотела, пошла, песни запела.
Улетел дрозд в свое гнездо. Лисица опять тут как тут — тук-тук хвостом по дереву:
— Дрозд, а дрозд, накормил ты меня?
— Накормил!
— Напоил ты меня?
— Напоил!
— Теперь рассмеши меня, а то дерево хвостом подсеку, тебя, дрозда, съем и детей твоих съем!
Повел дрозд лису в деревню. Видит — старуха корову доит, а рядом старик лапти плетет. Дрозд сел старухе на плечо. Старик и говорит:
— Старуха, ну-ка не шевелись, я убью дрозда! — И ударил старуху по плечу, а в дрозда не попал.
Старуха упала, подойник с молоком опрокинула. Вскочила старуха и давай старика ругать. Долго лисица смеялась над глупым стариком. Улетел дрозд в свое гнездо. Не успел детей накормить, лисица опять хвостом по дереву: тук-тук-тук!
— Дрозд, а дрозд, накормил ты меня?
— Накормил!
— Напоил ты меня?.
— Напоил!
— Рассмешил ты меня?
— Рассмешил!
— Теперь напугай меня! Рассердился дрозд и говорит:
— Закрой глаза, беги за мной!:
Полетел дрозд, летит-покрикивает, а лисица бежит за ним — глаз: не открывает.
Привел дрозд лису прямо на охотников.
— Ну, теперь, лиса, пугайся!
Лиса открыла глаза, увидела собак — и наутек. А собаки — за ней. Едва добралась до своей норы.
Залезла в нору, отдышалась маленько и начала спрашивать:
— Глазки, глазки, что вы делали?
— Мы смотрели, чтобы собаки лисаньку не съели.
— Ушки, ушки, что вы делали?
— Мы слушали, чтобы собаки лисаньку не скушали.
— Ножки, ножки, что вы делали?
— Мы бежали, чтобы собаки лисаньку не поймали.
— А ты, хвостище, что делал?
— Я, хвостище, по пням, по кустам, по колодам цеплял да тебе бежать мешал.
Рассердилась лисица на хвост и высунула его из норы:
— Нате, собаки, ешьте мой хвост!
Собаки ухватили лису за хвост и вытащили ее из норы.
Медведь и лиса
Жили-были медведь и лиса.
У медведя в избе на чердаке была припасена кадушка меду.
Лиса про то сведала. Как бы ей до меду добраться?
Прибежала лиса к медведю, села под окошечко:
Кум, ты не знаешь моего горечка!
Что, кума, у тебя за горечко?
Изба моя худая, углы провалились, я и печь не топила.
Пусти к себе ночевать.
— Поди, кума, переночуй.
Вот легли они спать на печке. Лиса лежит да хвостом вертит. Как ей до меду добраться? Медведь заснул, а лиса — тук-тук хвостом.
Медведь спрашивает:
— Кума, кто там стучит?
— А это за мной пришли, на повой зовут.
— Так сходи, кума.
Вот лиса ушла. А сама влезла на чердак и почала кадушку с медом. Наелась, воротилась и опять легла.
— Кума, а кума, — спрашивает медведь, — как назвали-то?
— Починочком.
— Это имечко хорошее.
На другую ночь легли спать, лиса — тук-тук хвостом:
— Кум, а кум, меня опять на повой зовут.
— Так сходи, кума.
Лиса влезла на чердак и до половины мед-то и поела. Опять воротилась и легла.
— Кума, а кума, как назвали-то?
— Половиночкой.
— Это имечко хорошее.
На третью ночь лиса — тук-тук хвостом:
— Меня опять на повой зовут.
— Кума, а кума, — говорит медведь, — ты недолго ходи, а то я блины хочу печь.
— Ну, это я скоро обернусь.
А сама — на чердак и докончила кадушку с медом, все выскребла. Воротилась, а медведь уже встал.
— Кума, а кума, как назвали-то?
— Поскрёбышком.
Это имечко и того лучше. Ну, теперь давай блины печь.
Медведь напек блинов, а лиса спрашивает:
— Мед-то у тебя, кум, где?
— А на чердаке.
Полез медведь на чердак, а меду-то в кадушке нет — пустая.
— Кто его съел? — спрашивает. — Это ты, кума, больше некому!
— Нет, кум, я мед в глаза не видала. Да ты сам его съел, а на меня говоришь!
Медведь думал, думал…
— Ну, — говорит, — давай пытать, кто съел. Ляжем на солнышке вверх брюхом. У кого мед вытопится — тот, значит, и съел.
Легли они на солнышке. Медведь уснул. А лисе не спится. Глядь-поглядь — на животе у нее и показался медок. Она ну-ко скорее перемазывать его медведю на живот.
— Кум, а кум! Это что? Вот кто мед-то съел!
Медведь — делать нечего — повинился.
Кот и лиса
Жил-был мужик. У этого мужика был кот, только такой баловник, что беда! Надоел он до смерти. Вот мужик думал, думал, взял кота, посадил в мешок и понес в лес. Принес и бросил его в лесу — пускай пропадает.
Кот ходил, ходил и набрел на избушку. Залез на чердак и полеживает себе. А захочет есть — пойдет в лес, птичек, мышей наловит, наестся досыта — опять на чердак, и горя ему мало!
Вот пошел кот гулять, а навстречу ему лиса. Увидала кота и дивится: «Сколько лет живу в лесу, такого зверя не видывала!»
Поклонилась лиса коту и спрашивает:
— Скажись, добрый молодец, кто ты таков? Как ты сюда зашел и как тебя по имени величать?
А кот вскинул шерсть и отвечает:
— Зовут меня Котофей Иванович, я из сибирских лесов прислан к вам воеводой.
— Ах, Котофей Иванович! — говорит лиса. — Не знала я про тебя, не ведала. Ну, пойдем же ко мне в гости.
Кот пошел к лисице. Она привела его в свою нору и стала потчевать разной дичинкой, а сама все спрашивает:
— Котофей Иванович, женат ты или холост?
— Холост.
— И я, лисица, — девица. Возьми меня замуж!
Кот согласился, и начался у них пир да веселье.
На другой день отправилась лиса добывать припасов, а кот остался дома.
Бегала, бегала лиса и поймала утку. Несет домой, а навстречу ей волк:
— Стой, лиса! Отдай утку!
— Нет, не отдам!
— Ну, я сам отниму.
— А я скажу Котофею Ивановичу, он тебя смерти предаст!
— А кто такой Котофей Иванович?
— Разве ты не слыхал? К нам из сибирских лесов прислан воеводой Котофей Иванович! Я раньше была лисица-девица, а теперь нашего воеводы жена.
— Нет, не слыхал, Лизавета Ивановна. А как бы мне на него посмотреть?
У! Котофей Иванович у меня такой сердитый: кто ему не по нраву придется, сейчас съест! Ты приготовь барана да принеси ему на поклон: барана-то положи на видное место, а сам схоронись, чтобы кот тебя не увидал, а то, брат, тебе туго придется!
Волк побежал за бараном, а лиса — домой.
Идет лиса, и повстречался ей медведь:
— Стой, лиса, кому утку несешь? Отдай мне!
— Ступай-ка ты, медведь, подобру-поздорову, а то скажу Котофею Ивановичу, он тебя смерти предаст!
— А кто такой Котофей Иванович?
— А который прислан к нам из сибирских лесов воеводою. Я раньше была лисица-девица, а теперь нашего воеводы — Котофея Ивановича — жена.
— А нельзя ли посмотреть его, Лизавета Ивановна?
— У! Котофей Иванович у меня такой сердитый: кто ему не приглянется, сейчас съест. Ты ступай приготовь быка да принеси ему на поклон. Да смотри, быка-то положи на видное место, а сам схоронись, чтобы Котофей Иванович тебя не увидел, а то тебе туго придется!
Медведь пошел за быком, а лиса — домой. Вот принес волк барана, ободрал шкуру и стоит раздумывает. Смотрит — и медведь лезет с быком.
Здравствуй, Михайло Иванович!
— Здравствуй, брат Левон! Что, не видал лисицы с мужем?
— Нет, Михайло Иванович, сам их дожидаю.
— А ты сходи-ка к ним, позови, — говорит медведь волку.
— Нет, не пойду, Михайло Иванович. Я неповоротлив, ты лучше иди.
— Нет, не пойду, брат Левон. Я мохнат, косолап, куда мне!
Вдруг — откуда ни возьмись — бежит заяц.
Волк и медведь как закричат на него:
— Поди сюда, косой!
Заяц так и присел, уши поджал.
— Ты, заяц, поворотлив и на ногу скор: сбегай к лисе, скажи ей, что медведь Михайло Иванович с братом Левоном Ивановичем давно уже готовы, ждут тебя-де с мужем, с Котофеем Ивановичем, хотят поклониться бараном да быком.
Заяц пустился к лисе во всю прыть. А медведь и волк стали думать, где бы им спрятаться. Медведь говорит:
— Я полезу на сосну.
А волк ему говорит:
— А я куда денусь? Ведь я на дерево не взберусь. Схорони меня куда-нибудь.
Медведь спрятал волка в кустах, завалил сухими листьями, а сам влез на сосну, на самую макушку, и поглядывает, не идет ли Котофей Иванович с лисой.
Заяц меж тем прибежал к лисицыной норе:
— Медведь Михайло Иванович с волком Левоном Ивановичем прислали сказать, что они давно ждут тебя с мужем, хотят поклониться вам быком да бараном.
— Ступай, косой, сейчас будем.
Вот и пошли кот с лисою. Медведь увидел их и говорит волку:
Какой же воевода-то Котофей Иванович маленький! Кот сейчас же кинулся на быка, шерсть взъерошил, начал рвать мясо и зубами и лапами, а сам мурчит, будто сердится:
— Мау, мау!..
Медведь опять говорит волку:
— Невелик, да прожорлив! Нам четверым не съесть, а ему одному мало. Пожалуй, он и до нас доберется!
Захотелось и волку посмотреть на Котофея Ивановича, да сквозь листья не видать. И начал волк потихоньку разгребать листья. Кот услыхал, что листья шевелятся, подумал, что это мышь, да как кинется — и прямо волку в морду вцепился когтями.
Волк перепугался, вскочил и давай утекать.
А кот сам испугался и полез на дерево, где сидел медведь.
«Ну, — думает медведь, — увидел он меня!»
Слезать-то было некогда, вот медведь как шмякнется с дерева обземь, все печенки отбил, вскочил — да наутек.
А лисица вслед кричит:
— Бегите, бегите, как бы он вас не задрал!..
С той поры все звери стали кота бояться. А кот с лисой запаслись на всю зиму мясом и стали жить да поживать. И теперь живут.
Лиса и козёл
Бежала лиса, на ворон зазевалась — и попала в колодец. Воды в колодце было немного: утонуть нельзя, да и выскочить — тоже.
Сидит лиса, горюет.
Идет козел — умная голова; идет, бородищей трясет, рожищами мотает; заглянул от нечего делать в колодец, увидел там лису и спрашивает:
— Что ты там, лисанька, поделываешь?
— Отдыхаю, голубчик, — отвечает лиса, — там, наверху, жарко, так я сюда забралась. Уж как здесь прохладно да хорошо! Водицы холодненькой — сколько хочешь!
А козлу давно пить хочется.
— Хороша ли вода-то? — спрашивает козел.
— Отличная, — отвечает лиса. — Чистая, холодная! Прыгай сюда, коли хочешь; здесь обоим нам место будет.
Прыгнул сдуру козел, чуть лисы не задавил. А она ему:
— Эх, бородатый дурень, и прыгнуть-то не умел — всю обрызгал.
Вскочила лиса козлу на спину, со спины на рога, да и вон из колодца.
Чуть было не пропал козел с голоду в колодце; насилу-то его отыскали и за рога вытащили.
Коза-дереза
Жили-были старик со старухой да их дочка.
Вот дочка пошла пасти коз. Пасла по горам, по долам, по зеленым лугам, вечером пригнала их домой. Старик вышел на крыльцо и спрашивает:
— Вы, козочки, вы, матушки, Вы сыты ли, вы пьяны ли?Отвечают ему козы:
— Мы и сыты, мы и пьяны, Мы по горочкам ходили, Травушку пощипали, Осинушки поглодали, Под березкой полежали!А одна коза отвечает:
— Я не сыта, я не пьяна, По горочкам не ходила, Травушку не щипала, Осинушки не глодала, Под березкой не лежала, А как бежала через мосточек, Ухватила кленовый листочек. Да как бежала через гребельку, Ухватила воды капельку.Рассердился старик на дочь и прогнал ее с глаз долой.
На другой день послал пасти старуху. Старуха пасла коз по горам, по долам, по зеленым лугам. Поздно вечером пригнала их домой.
Вышел старик на крыльцо:
— Вы, козочки, вы, матушки, Вы сыты ли, вы пьяны ли?Козы ему отвечают:
— Мы и сыты, мы и пьяны, Мы по горочкам ходили, Травушку пощипали, Осинушки поглодали, Под березкой полежали!А одна коза — все свое:
— Я не сыта, я не пьяна, По горочкам не ходила, Травушку не щипала, Осинушки не глодала, Под березкой не лежала, А как бежала через мосточек, Ухватила кленовый листочек. Да как бежала через гребельку, Ухватила воды капельку.Пуще прежнего рассердился старик, прогнал старуху с глаз долой.
На третий день сам пошел пасти коз. Пас по горам, по долам, по зеленым лугам. Пригнал их вечером домой, сам забежал вперед и спрашивает:
— Вы, козочки, вы, матушки, Вы сыты ли, вы пьяны ли?Козы ему отвечают:
— Мы и сыты, мы и пьяны, Мы по горочкам ходили, Травушку пощипали, Осинушки поглодали, Под березкой полежали!А одна коза — все свое:
— Я не сыта, я не пьяна, По горочкам не ходила, Травушку не щипала, Осинушку не глодала, Под берёзкой не лежала, А как бежала через мосточек, Ухватила кленовый листочек. Да как бежала через гребельку, Ухватила воды капельку.Старик поймал эту козу, привязал ее и давай бить. Бил, бил, половину бока ободрал и пошел нож точить.
Коза видит — дело плохо, оторвалась и убежала. Бежала, бежала, прибежала в заячью избушку, завалилась на печку и лежит.
Приходит зайчик:
— Кто, кто в мою избушку залез?А коза ему с печи отвечает:
— Я, коза-дереза, За три гроша куплена, Полбока луплено, Топу, топу ногами, Заколю тебя рогами, Ножками затопчу, Хвостиком замету!Зайчик испугался и убежал. Идет, горько плачет. Попадается навстречу ему петух в красных сапожках, в золотых сережках, на плече косу несет:
— Здравствуй, заинька. Чего плачешь?
— Как мне не плакать? Забралась коза в мою избушку, меня выгнала.
— Пойдем, я твоему горю помогу. Подошли они к избушке, петух постучался:
— Тук-тук, кто в избушке?
А коза ему с печи:
— Я, коза-дереза, За три гроша куплена, Полбока луплено, Топу, топу ногами, Заколю тебя рогами, Ножками затопчу, Хвостиком замету!А петух как вскочит на порог да как закричит:
— Я иду в сапожках, В золотых сережках, Несу косу, Твою голову снесу По самые плечи, Полезай с печи!Коза испугалась да со страху упала с печи и убилась… А заинька с петушком стали в избушке жить да быть да рыбку ловить.
Нет козы с орехами
Пошел козел лыки драть, а коза орехи рвать. Пришел козел с лыками — нет козы с орехами. Нет козы с орехами, нет козы с калеными!
— Ну, добро же, коза! Пошлю на тебя волка.
Волк нейдет козу гнать.
Нет козы с орехами, нет козы с калеными! — Добро же, волк! Пошлю на тебя медведя. Медведь нейдет волка драть, волк нейдет козу гнать. Нет козы с орехами, нет козы с калеными!
— Добро же, медведь! Пошлю на тебя людей.
Люди нейдут медведя стрелять, медведь нейдет волка драть, волк нейдет козу гнать.
Нет козы с орехами, нет козы с калеными!
— Добро же, люди! Пошлю на вас дубье.
Дубье нейдет людей бить, люди нейдут медведя стрелять, медведь нейдет волка драть, волк нейдет козу гнать. Нет козы с орехами, нет козы с калеными!
— Добро же, дубье! Пошлю на тебя топор.
Топор нейдет дубье рубить, дубье нейдет людей бить, люди нейдут медведя стрелять, медведь нейдет волка драть, волк нейдет козу гнать.
Нет козы с орехами, нет козы с калеными!
— Добро же, топор! Пошлю на тебя камень.
Камень нейдет топор тупить, топор нейдет дубье рубить, дубье нейдет людей бить, люди нейдут медведя стрелять, медведь нейдет волка драть, волк нейдет козу гнать.
Нет козы с орехами, нет козы с калеными!
— Добро же, камень! Пошлю на тебя огонь.
Огонь нейдет камень палить, камень нейдет топор тупить, топор нейдет дубье рубить, дубье нейдет людей бить, люди нейдут медведя стрелять, медведь нейдет волка драть, волк нейдет козу гнать.
Нет козы с орехами, нет козы с калеными!
— Добро же, огонь! Пошлю на тебя воду.
Вода нейдет огонь заливать, огонь нейдет камень палить, камень нейдет топор тупить, топор нейдет дубье рубить, дубье нейдет людей бить, люди нейдут медведя стрелять, медведь нейдет волка драть, волк нейдет козу гнать.
Нет козы с орехами, нет козы с калеными!
— Добро же, вода! Пошлю на тебя ветер.
Ветер послушался и пошел воду гнать, вода пошла огонь заливать, огонь пошел камень палить, камень пошел топор тупить, топор пошел дубье рубить, дубье пошло людей бить, люди пошли медведя стрелять, медведь пошел волка драть, волк пошел козу гнать.
Пришла коза с орехами, пришла коза с калеными!
Звери в яме
Жили-были петушок и курочка. Вот пошел град. Испугалась курочка и кричит:
Петушок, петушок! Беда! Бояре наехали, палят, стреляют, нас убивают! Бежим отсюда!
И побежали. Бежали, бежали. Им навстречу — заяц:
— Куда, петушок, бежишь?
— Ай, не спрашивай меня, спрашивай курочку!
— Куда, курочка, бежишь?
— Бояре наехали, палят, стреляют, нас убивают!
— Возьмите меня!
И побежали втроем. Им навстречу — лиса:
— Куда, зайчик, бежишь?
— Не спрашивай меня, спрашивай петушка!
— Куда, петушок, бежишь?
— Ай, не спрашивай меня, спрашивай курочку!
— Куда, курочка, бежишь?
— Бояре наехали, палят, стреляют, нас убивают!
— Возьмите меня!
И побежали вчетвером. Им навстречу — волк:
— Куда, лиса, бежишь?
— Не спрашивай меня, спрашивай зайца!
— Куда, зайчик, бежишь?
— Не спрашивай меня, спрашивай петушка!
— Куда, петушок, бежишь!
— Ай, не спрашивай меня, спрашивай курочку!
— Куда, курочка, бежишь?
— Бояре наехали, палят, стреляют, нас убивают!
— Возьмите меня!
И побежали впятером. Им навстречу — медведь:
— Куда, волк, бежишь?
— Не спрашивай меня, спрашивай лису!
— Куда, лисичка, бежишь?
Не спрашивай меня, спрашивай зайца!
— Куда, зайчик, бежишь?
Не спрашивай меня, спрашивай петушка!
— Куда, петушок, бежишь?
— Ай, не спрашивай меня, спрашивай курочку!
— Куда, курочка, бежишь?
— Бояре наехали, палят, стреляют, нас убивают!
— Возьмите меня!
И побежали вшестером. Бежали, бежали да в глубокую яму и упали. Долго они в яме сидели, есть захотели, а выйти не могут.
Вот лиса и говорит:
— Давайте имена спрашивать! Чье имя хуже, того и съедим.
И запела лиса:
— Медведь-медведухно — имечко хорошее. Лиса-олисава — имечко хорошее. Волк-волчухно — имечко хорошее. Заяц-зайчухно — имечко хорошее. Петух-петушухно — имечко хорошее. Кура-окурава — имя худое!Тут курочку и съели.
Прошло немного времени — опять есть хочется. Лиса запела:
— Медведь-медведухно — имечко хорошее. Лиса-олисава — имечко хорошее. Волк-волчухно — имечко хорошее. Заяц-зайчухно — имечко хорошее. Петух-петушухно — имя худое!И съели петушка.
Посидели — опять есть захотели. Лиса запела:
— Медведь-медведухно — имечко хорошее. Лиса-олисава — имечко хорошее. Волк-волчухно — имечко хорошее. Заяц-зайчухно — имя худое!Съели и зайца. Долго ли, коротко ли, опять есть захотели. Лиса запела:
— Медведь-медведухно — имечко хорошее. Лиса-олисава — имечко хорошее. Волк-волчухно — имя худое!Разорвал медведь волка. Стали они с лисой есть. Лиса часть съела, а другую-то припрятала. Сидели-сидели, опять проголодались. Лиса потихоньку начала есть припрятанное, а медведь спрашивает:
— Чем, лисанька, лакомишься?
— Кишочки свои достаю и ем.
— А как ты их достаешь?
— Распорола брюхо и достаю.
Медведь поверил и распорол себе брюхо.
Осталась лиса одна в яме. Прошло немного времени, летит мимо птичка-синичка. Лиса и кричит ей:
— Птичка-скничка, выручи меня из беды!
— А как я тебя выручу?
— Наноси в яму веток!
Наносила птичка-синичка в яму веток, и выбралась лисица на волю.
Терем мышки
Лежит на поле лошадиный остов. Прибежала мышка-норушка и спрашивает:
— Теремок-теремок! Кто в тереме живет?
Никто не отзывается. Вот она и вошла и стала жить в лошадином остове. Прискакала лягушка-квакушка:
— Терем-теремок! Кто в тереме живет?
— Я, мышка-норушка, а ты кто?
— А я лягушка-квакушка.
— Ступай ко мне жить.
Вошла лягушка, и стали вдвоем жить. Прибежал заяц:
— Терем-теремок! Кто в тереме живет?
— Я, мышка-норушка, я, лягушка-квакушка, а ты кто?
— А я на горе увертыш.
— Ступай к нам жить.
Стали они втроем жить. Прибежала лисица:
— Терем-теремок! Кто в тереме живет?
— Мышка-норушка, лягушка-квакушка, на горе увертыш, а ты кто?
— А я везде поскокиш.
— Иди к нам.
Стали четверо жить. Пришел волк:
— Терем-теремок! Кто в тереме живет?
— Мышка-норушка, лягушка-квакушка, на горе увертыш, везде поскокиш, а ты кто?
— А я из-за кустов хватыш. — Иди к нам!
Стали пятеро жить. Вот пришел медведь: Терем-теремок! Кто в тереме живет?
— Мышка-норушка, лягушка-квакушка, на горе увертыш, везде поскокиш, из-за кустов хватыш.
— А я вас давиш!
Сел на лошадиный остов и всех раздавил.
Зимовье зверей
Шел бык лесом, попадается ему навстречу баран.
— Куда, баран, идешь? — спросил бык.
— От зимы лета ищу, — говорит баран.
— Пойдем со мною!
Вот пошли вместе, попадается им навстречу свинья.
— Куда, свинья, идешь? — спросил бык.
— От зимы лета ищу, — отвечает свинья.
— Иди с нами.
Пошли втроем дальше, навстречу им гусь.
— Куда, гусь, идешь? — спрашивает бык.
— От зимы лета ищу, — отвечает гусь.
— Ну, иди за нами!
Вот гусь и пошел за ними. Идут, а навстречу им петух.
— Куда, петух, идешь? — спросил бык.
— От зимы лета ищу, — отвечает петух.
— Иди за нами!
Вот они идут путем-дорогою и разговаривают промеж себя:
— Как же, братцы-товарищи! Время подходит холодное, где тепла искать?
Бык и сказывает:
— Ну, давайте избу строить, а то, чего доброго, и впрямь зимою замерзнем. Баран говорит:
— У меня шуба тепла — вишь какая шерсть! Я и так перезимую.
Свинья говорит:
— А по мне хоть какие морозы — я не боюсь: зароюсь в землю и без избы прозимую.
Гусь говорит:
— А я сяду в середину ели, одно крыло постелю, а другим оденусь, меня никакой холод не возьмет; я и так прозимую.
Петух говорит:
— А разве у меня нет своих крыльев? И я прозимую! Бык видит — дело плохо, надо одному хлопотать.
— Ну, — говорит, — вы как хотите, а я стану избу строить. Выстроил себе избушку и живет в ней. Вот пришла зима холодная, стали пробирать морозы; баран просится у быка:
— Пусти, брат, погреться.
— Нет, баран, у тебя шуба тепла; ты и так перезимуешь. Не пущу!
— А коли не пустишь, то я разбегусь и вышибу из твоей избы бревно; тебе же будет холоднее.
Бык думал-думал: «Дай пущу, а то, пожалуй, и меня заморозит», — и пустил барана.
Вот и свинья прозябла, пришла к быку:
— Пусти, брат, погреться.
— Нет, не пущу! Ты в землю зароешься и так перезимуешь.
— А не пустишь, так я рылом все столбы подрою да твою избу сворочу.
Делать нечего, надо пустить. Пустил и свинью. Тут пришли к быку гусь и петух:
— Пусти, брат, к себе погреться.
— Нет, не пущу! У вас по два крыла: одно постелешь, другим оденешься; так и прозимуете!
— А не пустишь, — говорит гусь, — так я весь мох из твоих стен повыщиплю, тебе же холоднее будет.
— Не пустишь? — говорит петух. — Так я взлечу на чердак и всю землю с потолка сгребу, тебе же холоднее будет.
Что делать быку? Пустил жить к себе и гуся и петуха.
Вот живут они себе в избушке. Отогрелся в тепле петух и начал песенки распевать.
Услыхала лиса, что петух песенки распевает, захотелось ей петушиным мясом полакомиться, да как достать его? Лиса поднялась на хитрости, отправилась к медведю да волку и сказала:
— Ну, любезные куманьки! Я нашла для всех поживу: для тебя, медведь, — быка, для тебя, волк, — барана, а для себя — петуха.
— Хорошо, кумушка! — говорят медведь и волк. — Мы твоих услуг никогда не забудем. Пойдем же приколем да поедим!
Лиса привела их к избушке. Медведь говорит волку:
— Иди ты вперед!
А волк кричит:
— Нет, ты посильнее меня, иди ты вперед!
Ладно, пошел медведь; только что в двери — бык наклонил голову и припер его рогами к стенке. А баран разбежался, да как бацнет медведя в бок и сшиб его с ног. А свинья рвет и мечет в клочья. А гусь подлетел — глаза щиплет. А петух сидит на брусу и кричит:
— Подайте сюда, подайте сюда!
Волк с лисой услыхали крик да бежать! Вот медведь рвался, рвался, насилу вырвался, догнал волка и рассказывает:
— Ну, что было мне! Этакого страху отродясь не видывал. Только что вошел я в избу, откуда ни возьмись, баба с ухватом на меня… Так к стене и прижала! Набежало народу пропасть: кто бьет, кто рвет, кто шилом в глаза колет. А еще один на брусу сидел да все кричал: «Подайте сюда, подайте сюда!» Ну, если б подали к нему, кажись бы, и смерть была!
Кот — серый лоб, козёл да баран
Жили-были на одном дворе козел да баран; жили промеж себя дружно: сена клок и тот пополам. А коли вилы в бок — так одному коту Ваське! Он такой вор и разбойник, каждый час на промысле, и где что плохо лежит, так у него брюхо болит.
Вот лежат себе козел да баран и разговаривают. Откуда ни возьмись — котишко-мурлышко, серый лбишко, идет да таково жалостно плачет.
Козел да баран его спрашивают:
— Кот-коток, серенький лобок, о чем ты плачешь, на трех ногах скачешь?
— Как мне не плакать? Била меня хозяйка, уши выдирала, ноги приломала да еще и удавить обещала.
— А за какую вину такая тебе погибель?
— А за то мне погибель, что сметанку слизал!
И опять заплакал кот-мурлыка.
— Кот-коток, серый лобок, о чем же ты еще-то плачешь?
— Как мне не плакать? Баба меня била да приговаривала: «К нам-де придет зять, где будет сметаны взять? Поневоле придется колоть козла да барана!»
Заревели козел да баран:
Ах ты, серый кот, бестолковый лоб! За что ты нас-то загубил? Вот мы тебя забодаем!
Тут кот-мурлыка вину свою приносил и прощенья просил. Козел да баран его простили и стали втроем думать: как быть и что делать?
— А ну, середний брат, — спросил кот барана, — крепок ли у тебя лоб? Попробуй-ка о ворота.
Поднялся баран, с разбегу стукнулся о ворота лбом — покачнулись ворота, да не отворились.
— А ну, старший брат, — спросил кот козла, — крепок ли у тебя лоб? Попробуй-ка о ворота.
Поднялся козел-козлище, разбежался, ударился — ворота отворились.
Пыль столбом подымается, трава к земле приклоняется, бегут козел да баран, а за ними скачет на трех ногах кот — серый лоб.
Устал кот, взмолился названым братьям:
— Козел да баран, не оставьте меньшого брата…
Взял козел кота, посадил его на себя, и поскакали они опять по горам, по долам, по сыпучим пескам.
Долго бежали, и день и ночь, пока в ногах силы хватило.
Вот пришло крутое крутище, станово становище. Под тем крутищем — скошенное поле, на том поле стога, что города, стоят.
Остановились козел, баран и кот отдыхать.
А ночь была осенняя, холодная. Где огня добыть?
Думают козел да баран, а кот — серый лоб уже добыл бересты, обернул козлу рога и велел ему с бараном стукнуться лбами.
Стукнулись козел с бараном, да так крепко-искры из глаз посыпались, — береста и запылала.
Развели они огонь, сели и греются.
Не успели путем обогреться — глядь, жалует незваный гость — медведь:
— Пустите обогреться, отдохнуть, что-то мочи моей нет…
— Садись с нами, Михайло Иванович! Откуда идешь?
— Ходил на пасеку да подрался с мужиками.
Стали они вчетвером делить темную ночь: медведь под стогом, кот — серый лоб на стогу, а козел с бараном — у костра.
Вдруг идут семь серых волков, восьмой — белый, и — прямо к стогу.
Заблеяли козел да баран со страху, а кот — серый лоб такую речь повел:
— Ахти, белый волк, над волками князь! Не серди нашего старшого брата: он сердит, как расходится — никому несдобровать. Али не видите у него бороды: в ней-то и сила, бородою он зверей побивает, а рогами только кожу снимает. Лучше с честью подойдите да попросите: хотим, дескать, поиграть, силу попытать с меньшим братишкой, вон с тем, что под стогом лежит.
Волки на том коту поклонились, обступили медведя и стали его задирать. Вот медведь крепился, крепился — да как хватит на каждую лапу по волку! Перепугались они, выдрались кое-как — да, поджав хвосты, давай наутек.
А козел да баран тем временем подхватили кота, побежали в лес и опять наткнулись на серых волков.
Кот живо вскарабкался на макушку ели, а козел с бараном схватились передними ногами за еловый сук и повисли.
Волки стоят под елью, зубами лязгают.
Видит кот — серый лоб, что дело плохо, стал кидать в волков еловые шишки да приговаривать:
— Раз волк! Два волк! Три волк! Всего-то по волку на брата. Я, кот, давеча двух волков съел с косточками, так еще сытёхонек, а ты, большой брат, за медведями ходил, да не изловил, бери себе и мою долю!
Только сказал он эти речи, козел сорвался и упал прямо рогами на волка. А кот знай свое кричит:
— Держи их, лови их!
Тут на волков напал такой страх — пустились бежать без оглядки. Так и убежали.
А кот — серый лоб, козел да баран пошли своей дорогой.
Хитрый козёл
Жил старик со старухой. У них никого не было, только один козел. Этот козел три года за печкой жил.
Вот скочил козел по полю, побежал вдоль по дорожке, а ему волк навстречу. Испугался козел, скочил козел на десять сажен в лес и спрашивает у волка:
— Не видал ли ты, волк, двух волков — двух брателков?
— На что тебе-ко их?
— Подраться, побороться, побаталиться! Испугался волк и говорит:
— Видел — они за двумя болотами, за осиновыми колодами…
Козел опять побежал вдоль по дорожке и опять ему навстречу волк. Испугался козел, на три сажени в лес скочил и спрашивает:
— Не видал ли ты двух волков — двух брателков?
— На что тебе их?
— Подраться, побороться, побаталиться!
— Ну-ко, давай со мной бороться! Ему козел и говорит:
— Давай. Мне ведь надо рогами — так давай разбежимся! Согласился волк. Стал козел разбегаться — да и убежал домой.
А волк и доныне его ждет в лесу.
Овца, лиса и волк
Убежала у одного мужика овца. Навстречу ей — лиса:
— Куда, овечка, идешь? Куда путь держишь?
— Ох, лисичка-сестричка! Была я у мужика, да житья мне не стало: где баран сдурит-напроказит, а все я, овца, виновата! Вот и вздумала уйти куда глаза глядят.
— И я тоже! — говорит лиса. — Где коршун ли, ястреб ли курочку словят, а все я, лиса, виновата. Побежим-ка вместе!
Встретился им голодный волк:
— Овца и лиса, далече ли бредете? Лиса ему:
— А куда глаза глядят!
— Пойдемте вместе!
Пошли они втроем. Вдруг волк говорит овце:
— А что, овца, ведь на тебе тулуп-то мой! Лиса услышала это и подхватила:
— Вправду, братец, твой?
— Верно говорю, мой тулуп. — И к присяге пойдешь?
— Пойду, — говорит волк.
— Тогда целуй присягу!
Лиса сметила, что мужик на тропинке поставил капкан. Подвела волка к капкану и говорит:
— Вот здесь и целуй!
Волк сдуру сунулся туда мордой; капкан щелкнул и ухватил его.
Лиса с овцой убежали подобру-поздорову.
Волк и коза
Жила-была коза, сделала себе в лесу избушку и нарожала деток. Часто уходила коза в бор искать корму. Как только уйдет, козлятки запрут за нею избушку, а сами никуда не выходят. Воротится коза, постучится в дверь и запоет:
— Козлятушки, детушки, Отопритеся, отомкнитеся. Ваша мать пришла, Молока принесла; Бежит молочко по вымечку, Из вымечка на копытечко, С копытечка на сыру землю!Козлятки тотчас отопрут двери и впустят мать. Она покормит их и опять уйдет в бор, а козлятки запрутся крепко-накрепко. Волк все это и подслушал. Выждал время, и только коза в бор, он подошел к избушке и закричал своим толстым голосом:
— Козлятушки, детушки, Отопритеся, отомкнитеся. Ваша мать пришла, Молока принесла…А козлятки; отвечают:
— Слышим, слышим — не матушкин голосок! Наша матушка поет тонким голоском.
Волк ушел и спрятался. Вот приходит коза и стучится:
— Козлятушки, детушки, Отопритеся, отомкнитеся. Ваша мать пришла, Молока принесла; Бежит молочко по вымечку, Из вымечка на копытечко, С копытечка на сыру землю.Козлятки впустили мать и рассказали ей, как приходил к ним бирюк и хотел их поесть. Коза накормила их и, уходя в бор, строго-настрого наказала: коли придет кто к избушке и станет просить толстым голосом, того ни за что не впускать в двери. Только что ушла коза, волк прибежал к избе, постучался и начал причитывать тоненьким голоском:
— Козлятушки, детушки, Отопритеся, отомкнитеся. Ваша мать пришла, Молока принесла; Бежит молочко по вымечку, Из вымечка на копытечко, С копытечка на сыру землю.Козлятки не признали волчьего голоса и отперли двери. Волк вбежал в избу, разинул свою широкую пасть и бросился на бедняжек; что ни схватит, то проглотит — всех поел. Уцелел только один козленочек, и тот в печь забился.
Приходит коза. Сколько ни причитывала — никто ей не отзывается. Подошла поближе к дверям и видит, что они отворены; в избу — а там все пусто. Заглянула в печь и нашла одного козленочка. Как узнала коза о своей беде, села она на лавку, начала горько плакать и причитывать:
— Ох вы детушки мои, козлятушки! На что отпиралися-отворялися, злому волку доставалися?
Услышал это волк, входит в избушку и говорит козе:
— Эх, кума, кума! Что ты на меня грешишь! Неужели-таки я сделаю это! Пойдем-ка в лес погуляем.
— Нет, кум, не до гулянья!
— Пойдем! — уговаривал волк.
Пошли они в лес, нашли яму, а в той яме разбойники кашицу недавно варили, и оставалось в ней еще довольно горячих угольев. Коза говорит волку:
— Кум! Давай попробуем, кто перепрыгнет через эту яму.
Стали прыгать. Волк прыгнул и ввалился в горячую яму; брюхо у него от огня лопнуло, и козлята выбежали оттуда да прыг к матери. И стали они жить-поживать, ума наживать, а лиха избывать.
Медведь и собака
Жили-были мужик да баба. Была у них собака верная. Смолоду сторожила она дом, а как пришла старость, так и брехать перестала.
Надоела она мужику. Вот он взял веревку, зацепил собаку за шею и повел в лес. Привел к осине и хотел было удавить, да как увидел, что у старого пса текут горькие слезы, стало ему жалко.
Отпустил мужик собаку, а сам отправился домой. Остался пес в лесу. Лежит под деревом голодный и проклинает собачью долю. Вдруг идет медведь:
— Что ты, пес, здесь улегся?
— Хозяин меня прогнал.
А что, пес, хочется тебе есть?
— Еще как хочется-то!
— Ну, пойдем со мной, я тебя накормлю.
Вот они и пошли. Попадается им навстречу жеребец. Медведь схватил жеребца. Жеребец упал. Медведь разорвал его и говорит собаке:
— На, ешь сколько хочешь, а как съешь все, приходи ко мне.
Живет собака, ни о чем не тужит. А как все съела да опять проголодалась, побежала к медведю.
— Ну что, брат, съел жеребца?
— Съел, опять приходится голодать.
— Зачем голодать! Знаешь ли, где ваши бабы жнут?
— Знаю!
— Тогда пойдем, я подкрадусь к твоей хозяйке и ухвачу ребенка, а ты догоняй меня да отнимай. Как отнимешь, отнеси хозяйке. Она за то станет тебя по-старому кормить.
Вот прибежал медведь на ниву, где бабы жнут, и унес ребенка.
Ребенок закричал, бабы бросились за медведем, догоняли, догоняли, не могли догнать, так и воротились. Мать плачет, бабы тужат.
Откуда ни возьмись, прибежал пес, догнал медведя, отнял ребенка и несет его назад.
— Смотрите, — говорят бабы, — пес-то отнял ребенка!
Мать уж так рада-радешенька.
— Теперь, — говорит, — я этого пса ни за что не покину!
Привела собаку домой, налила молока, накрошила хлебца:
— На, покушай!
А мужику говорит:
— Вот, муженек, эту собаку надо беречь да кормить: она нашего ребенка у медведя отняла.
Поправился пес, отъелся и живет припеваючи. Стал он медведю первый друг.
Один раз у мужика была вечеринка. На ту пору медведь пришел к собаке в гости.
— Здорово, пес! Ну, как поживаешь — хлеб поедаешь?
— Слава богу, — отвечает пес, — не житье, а масленица! Чем же тебя потчевать? Пойдем в избу, хозяева загуляли, не увидят. Только ты войдешь — поскорее лезь под печку. Вот я что добуду, тем и стану тебя потчевать.
Ладно, забрался медведь в избу — под печку.
Собака видит, что гости и хозяева порядком развеселились, — и ну таскать со стола, угощать приятеля.
Медведь выпил стакан, выпил другой — и разобрало его. Гости затянули песни. И медведь стал свою песню заводить.
Собака его уговаривает:
— Не пой, а то беда будет.
Куда! Медведь не утихает, а все громче заводит песню. Гости услыхали вой под печью, похватали колья и давай медведя по бокам охаживать.
Насилу медведь вырвался, убежал. Вот тебе и сходил в гости!
Заяц-хваста
Жил-был заяц в лесу: летом ему было хорошо, а зимой плохо — приходилось к крестьянам на гумно ходить, овес воровать.
Приходит он к одному крестьянину на гумно, а тут уж стадо зайцев. Вот он и начал им хвастать:
— У меня не усы, а усищи, не лапы, а лапищи, не зубы, а зубищи — я никого не боюсь.
Зайцы и рассказали тетке вороне про эту хвасту. Тетка ворона пошла хвасту разыскивать и нашла его под кокориной. Заяц испугался:
— Тетка ворона, я больше не буду хвастать!
— А как ты хвастал?
— А у меня не усы, а усищи, не лапы, а лапищи, не зубы, а зубищи.
Вот она его маленько и потрепала:
— Боле не хвастай!
Раз сидела ворона на заборе, собаки ее подхватили и давай мять, а заяц это увидел.
«Как бы вороне помочь?»
Выскочил на горочку и сел. Собаки увидали зайца, бросили ворону — да за ним, а ворона опять на забор. А заяц от собак ушел.
Немного погодя ворона опять встретила этого зайца и говорит ему:
— Вот ты молодец, не хваста, а храбрец!
Зайцы и лягушки
Сошлись раз зайцы и стали плакаться на свою жизнь:
— И от людей, и от собак, и от орлов, и от прочих зверей погибаем. Уж лучше раз умереть, чем в страхе жить и мучиться, давайте утопимся!
И поскакали зайцы на озеро топиться. Лягушки услыхали зайцев и забултыхали в воду. Один заяц и говорит:
— Стойте, ребята! Подождем топиться: вот лягушачье житье, видно, еще хуже нашего: они и нас боятся!
Байка про тетерева
Захотел тетерев дом строить.
Подумал-подумал:
«Топора нет, кузнецов нет — топор сковать некому».
Некому выстроить тетереву домишко.
«Что ж мне дом заводить? Одна-то ночь куда ни шла!»
Бултых в снег!
В снегу ночку ночевал, поутру рано вставал, по вольному свету полетал, громко, шибко покричал, товарищей поискал. Спустился на землю, свиделся с товарищем.
Они играли, по кусточкам бродили, местечко искали, гнездышки свивали, яичушки сносили и деток выводили.
С детками они во чисто поле ходили, деток мошками кормили, на вольный свет выводили и по вольному свету летали и опять зимой в снегу ночевали.
«А одна-то ночь куда ни шла! Чем нам дом заводить, лучше на березыньках сидеть, во чисто поле глядеть, красну весну встречать, шулдар-булдары кричать!»
Журавль и цапля
Жили-были журавль да цапля, построили себе по концам болота избушки. Журавлю показалось скучно жить одному, и задумал он жениться.
— Давай пойду посватаюсь к цапле!
Пошел журавль — тяп-тяп! Семь верст болото месил, приходит и говорит:
— Дома ли цапля?
— Дома.
— Выдь за меня замуж.
— Нет, журавль, не пойду за тебя замуж, у тебя ноги долги, платье коротко, прокормить жену нечем. Ступай прочь, долговязый!
Журавль, как не солоно похлебал, ушел домой. Цапля после раздумалась и сказала:
— Чем жить одной, лучше пойду замуж за журавля.
Приходит к журавлю и говорит:
— Журавль, возьми меня замуж!
— Нет, цапля, мне тебя не надо! Не хочу жениться, не возьму тебя замуж. Убирайся!
Цапля заплакала от стыда и воротилась назад. Журавль раздумался и сказал:
— Напрасно не взял за себя цаплю: ведь одному-то скучно. Пойду теперь и возьму ее замуж.
Приходит и говорит:
— Цапля, я вздумал на тебе жениться; поди за меня.
— Нет, долговязый, нейду за тебя замуж!
Пошел журавль домой. Тут цапля раздумалась:
— Зачем отказала такому молодцу: одной-то жить невесело, лучше за журавля пойду!
Приходит свататься, а журавль не хочет. Вот так-то и ходят они по сю пору один к другому свататься, да никак не женятся.
Ворона и рак
Летела ворона по-над морем, смотрит: рак ползет — хап его! И понесла в лес, чтобы, усевшись где-нибудь на ветке, хорошенько закусить. Видит рак, что приходится пропадать, и говорит вороне:
— Эй, ворона, ворона! Знал я твоего отца и твою мать — славные были люди!
— Угу! — ответила ворона, не раскрывая рта.
— И братьев и сестер твоих знаю: что за добрые были люди!
— Угу!
— Да все же хоть они и хорошие люди, а тебе не ровня. Мне сдается, что разумнее тебя никого нет на свете.
Понравились эти речи вороне; каркнула она во весь рот и упустила рака в море.
Боровое зернышко
Жили-были петушок да курочка. Рылся петушок и вырыл бобок.
— Ко-ко-ко, курочка, ешь бобовое зернышко!
— Ко-ко-ко, петушок, ешь сам!
Съел петушок зернышко и подавился. Позвал курочку:
Сходи, курочка, к речке, попроси водицы напиться.
Побежала курочка к речке:
Речка, речка, дай мне водицы: петушок подавился бобовым зернышком!
Речка говорит:
— Сходи к липке, попроси листок, тогда дам водицы.
Побежала курочка к липке:
— Липка, липка, дай мне листок! Отнесу листок речке, речка даст водицы петушку напиться: петушок подавился бобовым зернышком.
Липка говорит:
— Сходи к девушке, попроси нитку.
Побежала курочка:
— Девушка, девушка, дай нитку! Отнесу нитку липке, липка даст листок, отнесу листок речке, речка даст водицы петушку напиться: петушок подавился бобовым зернышком.
Девушка отвечает:
— Сходи к гребенщикам, попроси гребень, тогда дам нитку.
Курочка прибежала к гребенщикам:
— Гребенщики, гребенщики, дайте мне гребень! Отнесу гребень девушке, девушка даст нитку, отнесу нитку липке, липка даст листок, отнесу листок речке, речка даст водицы петушку напиться: петушок подавился бобовым зернышком.
Гребенщики говорят:
— Сходи к калашникам, пусть дадут нам калачей.
Побежала курочка к калашникам:
— Калашники, калашники, дайте калачей! Калачи отнесу гребенщикам, гребенщики дадут гребень, отнесу гребень девушке, девушка даст нитку, нитку отнесу липке, липка даст листок, листок отнесу речке, речка даст водицы петушку напиться: петушок подавился бобовым зернышком.
Калашники говорят:
— Сходи к дровосекам, пусть нам дров дадут.
Пошла курочка к дровосекам:
— Дровосеки, дровосеки, дайте дров! Отнесу дрова калашникам, калашники дадут калачей, калачи отнесу гребенщикам, гребенщики дадут гребень, гребень отнесу девушке, девушка даст нитку, нитку отдам липке, липка даст листок, листок отнесу речке, речка даст водицы петушку напиться: петушок подавился бобовым зернышком.
Дровосеки дали курочке дров.
Отнесла курочка дрова калашникам, калашники дали ей калачей, калачи отдала гребенщикам, гребенщики дали ей гребень, отнесла гребень девушке, девушка дала ей нитку, нитку отнесла липке, липка дала листок, отнесла листок речке, речка дала водицы.
Петушок напился, и проскочило зернышко.
Запел петушок:
— Ку-ка-ре-куу!
Кочеток и курочка
Жили курочка с кочетком. Пришли они в лес по орехи.
Кочеток залез на орешню орехи рвать, а курочке велел на земле подбирать.
Кочеток кидает, а курочка подбирает.
Вот кинул кочеток орешек и попал курочке в глазок.
Курочка пошла — плачет.
Едут мимо бояре и спрашивают:
— Курочка, курочка! Что ты плачешь?
— Мне кочеток вышиб глазок.
— Кочеток, кочеток! На что ты курочке вышиб глазок?
— Мне орешня портки разорвала.
— Орешня, орешня! На что ты кочетку портки разорвала?
— Меня козы подглодали.
— Козы, козы! На что вы орешню подглодали?
— Нас пастухи не берегут.
— Пастухи, пастухи! На что вы коз не бережете?
— Нас хозяйка блинами не кормит.
— Хозяйка, хозяйка! На что ты пастухов блинами не кормишь?
— А у меня свинья опару пролила.
— Свинья, свинья! На что ты у хозяйки опару пролила?
— У меня волк поросеночка унес.
— Волк, волк! На что ты у свиньи поросеночка унес?
— Я есть захотел.
Колобок
Жили-были старик со старухой. Вот и говорит старик старухе:
— Поди-ка, старуха, по коробу поскреби, по сусеку помети, не наскребешь ли муки на колобок.
Взяла старуха крылышко, по коробу поскребла, по сусеку помела и наскребла муки горсти две.
Замесила муку на сметане, состряпала колобок, изжарила в масле и на окошко студить положила.
Колобок полежал, полежал, взял да и покатился — с окна на лавку, с лавки на пол, по полу к двери, прыг через порог — да в сени, из сеней на крыльцо, с крыльца на двор, со двора за ворота, дальше и дальше.
Катится колобок по дороге, навстречу ему заяц:
— Колобок, колобок, я тебя съем!
— Не ешь меня, заяц, я тебе песенку спою:
Я колобок, колобок, Я по коробу скребен, По сусеку метен, На сметане мешон Да в масле пряжон, На окошке стужон. Я от дедушки ушел, Я от бабушки ушел, От тебя, зайца, подавно уйду!И покатился по дороге — только заяц его и видел! Катится колобок, навстречу ему волк:
— Колобок, колобок, я тебя съем!
— Не ешь меня, серый волк, я тебе песенку спою:
Я колобок, колобок, Я по коробу скребен, По сусеку метен, На сметане мешон Да в масле пряжон, На окошке стужон. Я от дедушки ушел, Я от бабушки ушел, Я от зайца ушел, От тебя, волк, подавно уйду!И покатился по дороге — только волк его и видел! Катится колобок, навстречу ему медведь:
— Колобок, колобок, я тебя съем!
— Где тебе, косолапому, съесть меня!
Я колобок, колобок, Я по коробу скребен, По сусеку метен, На сметане мешон Да в масле пряжон, На окошке стужон. Я от дедушки ушел, Я от бабушки ушел, Я от зайца ушел, Я от волка ушел, От тебя, медведь, подавно уйду!И опять покатился — только медведь его и видел! Катится колобок, навстречу ему лиса:
— Колобок, колобок, куда катишься?
— Качусь по дорожке.
— Колобок, колобок, спой мне песенку!
Колобок и запел:
— Я колобок, колобок, Я по коробу скребен По сусеку метен, На сметане мешон Да в масле пряжон, На окошке стужон. Я от дедушки ушел, Я от бабушки ушел, Я от зайца ушел, Я от волка ушел, От медведя ушел, От тебя, лисы, нехитро уйти!А лиса говорит:
— Ах, песенка хороша, да слышу я плохо. Колобок, колобок, сядь ко мне на носок да спой еще разок, погромче.
Колобок вскочил лисе на нос и запел погромче ту же песенку.
А лиса опять ему:
— Колобок, колобок, сядь ко мне на язычок да пропой в последний разок.
Колобок прыг лисе на язык, а лиса его — гам! — и съела.
Репка
Посадил дед репку и говорит:
— Расти, расти, репка, сладка! Расти, расти, репка, крепка!
Выросла репка сладка, крепка, большая-пребольшая. Пошел дед репку рвать: тянет-потянет, вытянуть не может.
Позвал дед бабку.
Бабка за дедку, Дедка за репку —Тянут-потянут, вытянуть не могут.
Позвала бабка внучку.
Внучка за бабку, Бабка за дедку, Дедка за репку —Тянут-потянут, вытянуть не могут.
Позвала внучка Жучку.
Жучка за внучку, Внучка за бабку, Бабка за дедку. Дедка за репку —Тянут-потянут, вытянуть не могут. Позвала Жучка кошку.
Кошка за Жучку, Жучка за внучку, Внучка за бабку, Бабка за дедку. Дедка за репку —Тянут-потянут, вытянуть не могут. Позвала кошка мышку.
Мышка за кошку, Кошка за Жучку, Жучка за внучку, Внучка за бабку, Бабка за дедку. Дедка за репку —Тянут-потянут — и вытянули репку.
Пузырь, соломенка и лапоть
Жили-были пузырь, соломинка и лапоть. Пошли они в лес дрова рубить. Дошли до реки и не знают, как перейти через реку. Лапоть говорит пузырю:
— Пузырь, давай на тебе переплывем!
— Нет, лапоть! Пусть лучше соломинка перетянется с берега на берег, мы по ней перейдем.
Соломинка перетянулась с берега на берег. Лапоть пошел по соломинке, она и переломилась. Лапоть упал в воду. А пузырь хохотал, хохотал, да и лопнул.
Старик и волк
У старика со старухой были паренек да девушка, петушок да курочка, пятеро овец, шестой — жеребец. Прибежал к избушке голодный волк и завыл:
— Старик да старушка Жили на горушке В глиняной избушке. У старика, у старушки — Паренек да девушка, Петушок да курочка, Пятеро овец, Шестой — жеребец. Паренек в сапожках, Девушка в сережках!Старик, старик, отдай петушка да курочку, а то съем старуху!
Жалко стало старику петушка да курочку, но — делать нечего — отдал их волку.
На другой день волк опять прибежал:
— Старик да старушка Жили на горушке В глиняной избушке. У старика, у старушки — Паренек да девушка, Пятеро овец, Шестой — жеребец. Паренек в сапожках, Девушка в сережках!Старик, старик, отдай овечек, а то съем старуху!
Жалко стало старику овечек, а старуху еще жальче, — отдал он волку овечек.
На третий день прибежал волк:
— Старик да старушка Жили на горушке В глиняной избушке. У старика, у старушки — Паренек да девушка, Да соломенный хлевец, А в нем — жеребец. Паренек в сапожках, Девушка в сережках!Старик, старик, отдай жеребца, а то съем старуху!
Отдал старик жеребца. Волк наутро опять прибегает:
— Старик да старушка Жили на горушке В глиняной избушке. У старика, у старушки — Паренек да девушка. Паренек в сапожках, Девушка в сережках!Старик, старик, отдай паренька да девушку, а то съем старуху!
Старику так жалко стало паренька да девушку, схватил он кочергу и давай возить волка. Бил, бил, покуда у того брюхо не лопнуло, и выскочили оттуда жеребец, а за ним пятеро овец, а за овечками и петушок с курочкой.
Мужик и медведь
Мужик поехал в лес репу сеять. Пашет там да работает. Пришел к нему медведь:
— Мужик, я тебя сломаю.
— Не ломай меня, медведюшка, лучше давай вместе репу сеять. Я себе возьму хоть корешки, а тебе отдам вершки.
— Быть так, — сказал медведь. — А коли обманешь, так в лес ко мне хоть не езди.
Сказал и ушел в дуброву.
Репа выросла крупная. Мужик приехал осенью копать репу. А медведь из дубровы вылезает:
— Мужик, давай репу делить, мою долю подавай.
— Ладно, медведюшка, давай делить: тебе вершки, мне корешки.
Отдал мужик медведю всю ботву. А репу наклал на воз и повез в город продавать. Навстречу ему медведь:
— Мужик, куда ты едешь?
— Еду, медведюшка, в город корешки продавать.
— Дай-ка попробовать — каков корешок? Мужик дал ему репу. Медведь как съел:
— А-а! — заревел. — Мужик, обманул ты меня! Твои корешки сладеньки. Теперь не езжай ко мне в лес по дрова, а то заломаю.
На другой год мужик посеял на том месте рожь. Приехал жать, а уж медведь его дожидается:
— Теперь меня, мужик, не обманешь, давай мою долю.
Мужик говорит:
— Быть так. Бери, медведюшка, корешки, а я себе возьму хоть вершки.
Собрали они рожь. Отдал мужик медведю корешки, а рожь наклал на воз и увез домой.
Медведь бился, бился, ничего с корешками сделать не мог.
Рассердился он на мужика, и с тех пор у медведя с мужиком вражда пошла.
Медведь — липовая нога
Жили-были старик со старухой.
Посеяли они репку. Вот повадился медведь репку у них воровать. Старик пошел посмотреть и видит: много репы нарвано да разбросано кругом.
Воротился он домой и рассказывает старухе.
А она ему говорит:
— Да кто же репу нарвал? Если бы люди, так унесли бы. Наверное, это медведь проказит! Поди-ка, старик, покарауль вора!
Старик взял топор и пошел караулить на ночь. Лег под плетень и лежит. Вдруг приходит медведь и давай таскать репу — нагреб целое беремя и полез через плетень.
Старик вскочил, бросил в него топором и отрубил ему лапу. Сам убежал, спрятался.
Заревел медведь и ушел на трех лапах в лес.
Старик взял отрубленную лапу, принес домой:
— На, старуха, вари.
Старуха ободрала медвежью лапу, варить поставила, шерсть с кожи общипала, на кожу села и начала шерсть прясть.
Старуха прядет. А медведь сделал себе липовую ногу и пошел к старику со старухой.
Вот медведь идет, нога поскрипывает, он сам приговаривает:
— Скырлы, скырлы, скырлы, На липовой ноге, На березовой клюке. Все по селам спят, По деревням спят, Одна баба не спит — На моей коже сидит, Мою шерсть прядет, Мое мясо варит.Старуха услышала это и говорит:
— Поди-ка ты, старик, запри дверь, медведь идет…
А медведь уже в сени вошел, дверь отворяет, сам приговаривает:
— Скырлы, скырлы, скырлы, На липовой ноге, На березовой клюке. Все по селам спят, По деревням спят, Одна баба не спит — На моей коже сидит, Мою шерсть прядет, Мое мясо варит.В те поры старик со старухой испугались.
Старик спрятался на полати под корыто, а старуха — на печь, под черные рубахи.
Медведь влез в избу, стал искать старика со старухой да и угодил в подполье.
Тут собрался народ, и убили медведя.
Маша и медведь
Жили-были дедушка да бабушка. Была у них внучка Машенька.
Собрались раз подружки в лес по грибы да по ягоды. Пришли звать с собой и Машеньку.
— Дедушка, бабушка, — говорит Машенька, — отпустите меня в лес с подружками!
Дедушка с бабушкой отвечают:
— Иди, только смотри от подружек не отставай, не то заблудишься.
Пришли девушки в лес, стали собирать грибы да ягоды. Вот Машенька — деревце за деревце, кустик за кустик — и ушла далеко-далеко от подружек.
Стала она аукаться, стала их звать, а подружки не слышат, не отзываются.
Ходила, ходила Машенька по лесу — совсем заблудилась.
Пришла она в самую глушь, в самую чащу. Видит — стоит избушка. Постучала Машенька в дверь — не отвечают. Толкнула она дверь — дверь и открылась.
Вошла Машенька в избушку, села у окна на лавочку.
Села и думает:
«Кто же здесь живет? Почему никого не видно?..»
А в той избушке жил большущий медведь. Только его тогда дома не было: он по лесу ходил.
Вернулся вечером медведь, увидел Машеньку, обрадовался.
— Ага, — говорит, — теперь не отпущу тебя! Будешь у меня жить. Будешь печку топить, будешь кашу варить, меня кашей кормить.
Потужила Маша, погоревала, да ничего не поделаешь. Стала она жить у медведя в избушке.
Медведь на целый день уйдет в лес, а Машеньке наказывает никуда без него из избушки не выходить.
— А если уйдешь, — говорит, — все равно поймаю и тогда уж съем!
Стала Машенька думать, как ей от медведя убежать. Кругом лес, в какую сторону идти — не знает, спросить не у кого… Думала она, думала и придумала. Приходит раз медведь из лесу, а Машенька и говорит ему:
— Медведь, медведь, отпусти меня на денек в деревню: я бабушке да дедушке гостинцев снесу.
— Нет, — говорит медведь, — ты в лесу заблудишься. Давай гостинцы, я их сам отнесу.
А Машеньке того и надо!
Напекла она пирожков, достала большой-пребольшой короб и говорит медведю:
— Вот, смотри: я в этот короб положу пирожки, а ты отнеси их дедушке да бабушке. Да помни: короб по дороге не открывай, пирожки не вынимай. Я на дубок влезу, за тобой следить буду!
— Ладно, — отвечает медведь, — давай короб! Машенька говорит:
— Выйди на крылечко посмотри, не идет ли дождик! Только медведь вышел на крылечко, Машенька сейчас же залезла в короб, а на голову себе блюдо с пирожками поставила.
Вернулся медведь, видит — короб готов. Взвалил его на спину и пошел в деревню.
Идет медведь между елками, бредет медведь между березками, в овражки спускается, на пригорки поднимается. Шел-шел, устал и говорит:
А Машенька из короба:
— Вижу, вижу! Не садись на пенек, Не ешь пирожок! Неси бабушке, Неси дедушке!— Ишь какая глазастая, — говорит медведь, — все видит!
Поднял он короб и пошел дальше. Шел-шел, шел-шел, остановился, сел и говорит:
— Сяду на пенек, Съем пирожок!А Машенька из короба опять:
— Вижу, вижу! Не садись на пенек, Не ешь пирожок! Неси бабушке, Неси дедушке!Удивился медведь:
— Вот какая хитрая! Высоко сидит, далеко глядит!
Встал и пошел скорее.
Пришел в деревню, нашел дом, где дедушка с бабушкой жили, и давай изо всех сил стучать в ворота:
— Тук-тук-тук! Отпирайте, открывайте! Я вам от Машеньки гостинцев принес.
А собаки почуяли медведя и бросились на него. Со всех дворов бегут, лают.
Испугался медведь, поставил короб у ворот и пустился в лес без оглядки.
Вышли тут дедушка да бабушка к воротам. Видят — короб стоит.
— Что это в коробе? — говорит бабушка.
А дедушка поднял крышку, смотрит — и глазам своим не верит: в коробе Машенька сидит, живехонька и здоровехонька.
Обрадовались дедушка да бабушка. Стали Машеньку обнимать, целовать, умницей называть.
Снегурушка и лиса
Жил да был старик со старухой. У них была внучка Снегурушка.
Пошла она летом с подружками по ягоды. Ходят по лесу, собирают ягоды. Деревцо за деревцо, кустик за кустик. И отстала Снегурушка от подруг.
Они аукали ее, аукали, но Снегурушка не слыхала.
Уже стало темно, подружки пошли домой.
Снегурушка как увидела, что осталась одна, влезла на дерево и стала горько плакать да припевать:
— Ау! Ау! Снегурушка, Ау! Ау! Голубушка! У дедушки, у бабушки Была внучка Снегурушка; Ее подружки в лес заманили, Заманивши — покинули.Идет медведь и спрашивает:
— О чем ты, Снегурушка, плачешь?
— Как мне, батюшка-медведушка, не плакать? Я одна у дедушки, у бабушки внучка Снегурушка. Меня подружки в лес заманили, заманивши — покинули.
— Сойди, я тебя отнесу домой.
— Нет. Я тебя боюсь, ты меня съешь!
Медведь ушел от нее. Она опять заплакала, заприпевала:
— Ау! Ау! Снегурушка, Ау! Ау! Голубушка!Идет волк:
— О чем ты, Снегурушка, плачешь?
— Как мне, серый волк, не плакать, меня подружки в лес заманили, заманивши — покинули.
— Сойди, я тебя отнесу домой.
— Нет. Ты меня съешь!
Волк ушел, а Снегурушка опять заплакала, заприпевала:
— Ау! Ау! Снегурушка, Ау! Ау! Голубушка!Идет лисица:
— Чего ты, Снегурушка, плачешь?
Как мне, Лиса-олисава, не плакать? Меня подружки в лес заманили, заманивши — покинули.
— Сойди, я тебя отнесу.
Снегурушка сошла, села на спину к лисице, и та помчалась с нею. Прибежала к дому и стала хвостом стучаться в калитку.
— Кто там? Лиса отвечает:
— Я принесла вашу внучку Снегурушку!
— Ах ты наша милая, дорогая Лиса-олисава! Войди к нам в избу. Где нам тебя посадить? Чем нам тебя угостить?
Принесли молока, яиц, творогу и стали лисицу потчевать за ее услугу. А потом простились и дали ей на дорогу еще курочку.
Кузьма скоробогатый
Жил-проживал Кузьма один-одинешенек в темном лесу. Ни скинуть, ни надеть у него ничего не было, а постлать — и не заводил.
Вот поставил он капкан. Утром пошел посмотреть — попала лисица.
— Ну, лисицу теперь продам, деньги возьму, на то и жениться буду.
Лисица ему говорит:
— Кузьма, отпусти меня, я тебе великое добро доспею, сделаю тебя Кузьмой Скоробогатым, только ты изжарь мне одну курочку с масличном — пожирнее.
Кузьма согласился. Изжарил курочку. Лиса наелась мясца, побежала в царские заповедные луга и стала на тех заповедных лугах кататься.
— У-у-у! У царя была в гостях, чего хотела — пила и ела, завтра звали, опять пойду.
Бежит волк и спрашивает:
— Чего, кума, катаешься, лаешь?
— Как мне не кататься, не лаять! У царя была в гостях, чего хотела — пила и ела, завтра звали, опять пойду.
Волк и просит:
— Лисанька, не сведешь ли меня к царю на обед?
— Станет царь из-за одного тебя беспокоиться. Собирайтесь вы — сорок волков, тогда поведу вас в гости к царю.
Волк стал по лесу бегать, волков собирать. Собрал сорок волков, привел их к лисице, и лиса повела их к царю. Пришли к царю, лиса забежала вперед и говорит:
— Царь, добрый человек Кузьма Скоробогатый кланяется тебе сорока волками.
Царь обрадовался, приказал всех волков загнать в ограду, запереть накрепко и сам думает: «Богатый человек Кузьма!»
А лисица побежала к Кузьме. Велела изжарить еще одну курочку с масличком — пожирнее, пообедала сытно и пустилась на царские заповедные луга.
Катается, валяется по заповедным лугам. Бежит медведь мимо, увидал лису и говорит:
— Эк ведь, проклятая хвостомеля, как обтрескалась!
А лиса ему:
— У-у-у! У царя была в гостях, чего хотела — пила и ела, завтра звали, опять пойду.
Медведь стал просить:
— Лиса, не сведешь ли меня к царю на обед?
— Для одного тебя царь и беспокоиться не захочет. Собери сорок черных медведей — поведу вас в гости к царю.
Медведь побежал в дуброву, собрал сорок черных медведей, привел их к лисе, и лисица привела их к царю. Сама забежала вперед и говорит:
— Царь, добрый человек Кузьма Скоробогатый кланяется тебе сорока медведями.
Царь весьма тому обрадовался, приказал загнать медведей и запереть накрепко. Сам думает: «Вот какой богатый человек Кузьма!»
А лисица опять прибежала к Кузьме. И велела зажарить курочку с петушком, с масличком — пожирнее. Скушала на здоровье — и давай кататься в царских заповедных лесах.
Бежит мимо соболь с куницею:
— Эк, лукавая лиса, где так жирно накушалась?
— У-у-у! У царя была в гостях, чего хотела — пила и ела, завтра звали, опять пойду.
Соболь и куница стали упрашивать лису:
— Кумушка, своди нас к царю. Мы хоть посмотрим, как пируют.
Лиса им говорит:
— Соберите сорок сороков соболей да куниц — поведу вас к царю.
Согнали соболь и куница сорок сороков соболей и куниц. Лиса привела их к царю, сама забежала вперед:
Царь, добрый человек Кузьма Скоробогатый кланяется тебе сорока сороками соболей да куниц.
Царь не может надивиться богатству Кузьмы Скоробогатого. Велел и этих зверей загнать, запереть накрепко.
«Вот, — думает, — беда, какой богач Кузьма!»
На другой день лисица опять прибегает к царю:
— Царь, добрый человек Кузьма Скоробогатый приказал тебе кланяться и просит ведро с обручами — мерять серебряные деньги. Свои-то ведра у него золотом заняты.
Царь без отказу дал лисе ведро с обручами. Лиса прибежала к Кузьме и велела мерять ведрами песок, чтобы высветлить у ведра бочок.
Как высветлило у ведра бочок, лиса заткнула за обруча сколько-то мелких денежек и понесла назад царю. Принесла и стала сватать у него прекрасную царевну за Кузьму Скоробогатого.
Царь видит — денег много у Кузьмы: за обруча западали, он и не заметил. Царь не отказывает, велит Кузьме изготовиться и приезжать.
Поехал Кузьма к царю. А лисица вперед забежала и подговорила работников подпилить мостик.
Кузьма только что въехал на мостик — он вместе с ним и рушился в воду.
Лисица стала кричать:
— Ахти! Пропал Кузьма Скоробогатый!
Царь услыхал и тотчас послал людей перехватить Кузьму. Вот они перехватили его, а лиса кричит:
— Ахти! Надо Кузьме одёжу дать — какую получше. Царь дал Кузьме свою одёжу праздничную.
Приехал Кузьма к царю. А у царя ни пива варить, ни вина курить — все готово.
Обвенчался Кузьма с царевной и живет у царя неделю, живет другую.
— Ну, — говорит царь, — поедем теперь, любезный зять, к тебе в гости.
Кузьме делать нечего, надо собираться. Запрягли лошадей и поехали. А лисица отправилась вперед. Видит — пастухи стерегут стадо овец, она их спрашивает:
— Пастухи, пастухи! Чье стадо пасете?
— Змея Горыныча.
— Сказывайте, что это стадо Кузьмы Скоробогатого, а то едут царь Огонь и царица Молоньица: коли не скажете им, что это стадо Кузьмы Скоробогатого, они вас всех и с овцами-то сожгут и спалят!
Пастухи видят, что дело неминучее, и обещали сказывать про Кузьму Скоробогатого, как лиса научила.
А лиса пустилась вперед. Видит — другие пастухи стерегут коров.
— Пастухи, пастухи! Чье стадо пасете?
— Змея Горыныча.
— Сказывайте, что стадо это Кузьмы Скоробогатого, а то едут царь Огонь и царица Молоньица: они вас всех с коровами сожгут и спалят, коли станете поминать Змея Горыныча!
Пастухи согласились. Лиса опять побежала вперед. Добегает до конского табуна Змея Горыныча, велит пастухам сказывать, что этот табун Кузьмы Скоробогатого.
— А то едут царь Огонь да царица Молоньица: они всех вас с конями сожрут и спалят!
И эти пастухи согласились.
Лиса бежит вперед. Прибегает к Змею Горынычу прямо в белокаменные палаты:
— Здравствуй, Змей Горыныч!
— Что скажешь, лисанька?
— Ну, Змей Горыныч, теперь тебе надо скоро-наскоро прятаться. Едет грозный царь Огонь да царица Молоньица, все жгут и палят. Стада твои с пастухами прижгли и спалили. Я не стала мешкать — пустилась к тебе сказать, что сама чуть от дыма не задохлась.
Змей Горыныч закручинился:
— Ах, лисанька, куда же я подеваюсь?
— Есть в твоем саду старый заповедный дуб, середина вся повыгнила; беги, схоронись в дупле, пока царь Огонь с царицей Молоньицей мимо не проедут.
Змей Горыныч со страху спрятался в это дупло, как лиса научила.
Кузьма Скоробогатый едет себе да едет с царем да с женой-царевной. Доезжают они до овечьего стада. Царевна спрашивает:
— Пастушки, чье стадо пасете?
— Кузьмы Скоробогатого. Царь тому и рад:
— Ну, любезный зять, много же у тебя овец!
Едут дальше, доезжают до коровьего стада.
— Пастушки, чье стадо пасете?
— Кузьмы Скоробогатого.
— Ну, любезный зять, много же у тебя коров! Едут они дальше; пастухи лошадей пасут.
— Чей табун?
— Кузьмы Скоробогатого.
— Ну, любезный зятюшка, много же у тебя коней!
Вот приехали ко дворцу Змея Горыныча.
Лиса встречает гостей, низко кланяется, вводит их в палаты белокаменные, сажает их за столы дубовые, за скатерти браные…
Стали они пировать, пить-есть и веселиться. Пируют день, пируют другой, пируют они неделю.
Лиса и говорит Кузьме:
— Ну, Кузьма! Перестань гулять — надо дело исправлять. Ступай с царем в зеленый сад; в том саду стоит старый дуб, а в том дубе сидит Змей Горыныч, он от вас спрятался. Расстреляй дуб на мелкие части.
Кузьма пошел с царем в зеленый сад. Увидели они старый заповедный дуб, и стали они в тот дуб стрелять. Тут Змею Горынычу и смерть пришла.
Кузьма Скоробогатый стал жить-поживать с женой-царевной в палатах белокаменных и лисаньку всякий день угощать курочкой.
Гуси-лебеди
Жили мужик да баба. У них была дочка да сынок маленький.
— Доченька, — говорила мать, — мы пойдем на работу, береги братца! Не ходи со двора, будь умницей — мы купим тебе платочек.
Отец с матерью ушли, а дочка позабыла, что ей приказывали: посадила братца на травке под окошко, сама побежала на улицу, заигралась, загулялась.
Налетели гуси-лебеди, подхватили мальчика, унесли на крыльях.
Вернулась девочка, глядь — братца нету! Ахнула, кинулась туда-сюда — нету!
Она его кликала, слезами заливалась, причитывала, что худо будет от отца с матерью, — братец не откликнулся.
Выбежала она в чистое поле и только видела: метнулись вдалеке гуси-лебеди и пропали за темным лесом. Тут она догадалась, что они унесли ее братца: про гусей-лебедей давно шла дурная слава — что они пошаливали, маленьких детей уносили.
Бросилась девочка догонять их. Бежала, бежала, увидела — стоит печь.
— Печка, печка, скажи, куда гуси-лебеди полетели? Печка ей отвечает:
— Съешь моего ржаного пирожка — скажу.
— Стану я ржаной пирог есть! У моего батюшки и пшеничные не едятся…
Печка ей не сказала. Побежала девочка дальше — стоит яблоня.
— Яблоня, яблоня, скажи, куда гуси-лебеди полетели?
— Поешь моего лесного яблочка — скажу.
— У моего батюшки и садовые не едятся…
Яблоня ей не сказала. Побежала девочка дальше. Течет молочная река в кисельных берегах.
— Молочная река, кисельные берега, куда гуси-лебеди полетели?
— Поешь моего простого киселька с молочком — скажу.
— У моего батюшки и сливочки не едятся…
Долго она бегала по полям, по лесам. День клонится к вечеру, делать нечего — надо идти домой. Вдруг видит — стоит избушка на курьей ножке, об одном окошке, кругом себя поворачивается.
В избушке старая баба-яга прядет кудель. А на лавочке сидит братец, играет серебряными яблочками.
Девочка вошла в избушку:
— Здравствуй, бабушка!
— Здравствуй, девица! Зачем на глаза явилась?
— Я по мхам, по болотам ходила, платье измочила, пришла погреться.
— Садись покуда кудель прясть.
Баба-яга дала ей веретено, а сама ушла. Девочка прядет — вдруг из-под печки выбегает мышка и говорит ей:
— Девица, девица, дай мне кашки, я тебе добренькое скажу.
Девочка дала ей кашки, мышка ей сказала:
— Баба-яга пошла баню топить. Она тебя вымоет-выпарит, в печь посадит, зажарит и съест, сама на твоих костях пока тается.
Девочка сидит ни жива ни мертва, плачет, а мышка ей опять:
— Не дожидайся, бери братца, беги, а я за тебя кудель попряду.
Девочка взяла братца и побежала. А баба-яга подойдет к окошку и спрашивает:
— Девица, прядешь ли? Мышка ей отвечает:
— Пряду, бабушка…
Баба-яга баню вытопила и пошла за девочкой. А в избушке нет никого. Баба-яга закричала:
— Гуси-лебеди! Летите в погоню! Сестра братца унесла!
Сестра с братцем добежала до молочной реки. Видит — летят гуси-лебеди.
— Речка, матушка, спрячь меня!
— Поешь моего простого киселька.
Девочка поела и спасибо сказала. Река укрыла ее под кисельным бережком.
Гуси-лебеди не увидали, пролетели мимо.
Девочка с братцем опять побежала. А гуси-лебеди воротились, летят навстречу, вот-вот увидят. Что делать? Беда! Стоит яблоня…
— Яблоня, матушка, спрячь меня!
— Поешь моего лесного яблочка.
Девочка поскорее съела и спасибо сказала. Яблоня ее заслонила ветвями, прикрыла листами.
Гуси-лебеди не увидали, пролетели мимо.
Девочка опять побежала. Бежит, бежит, уж недалеко осталось. Тут гуси-лебеди увидели ее, загоготали — налетают, крыльями бьют, того гляди, братца из рук вырвут.
Добежала девочка до печки:
— Печка, матушка, спрячь меня!
— Поешь моего ржаного пирожка.
Девочка скорее — пирожок в рот, а сама с братцем — в печь, села в устьице.
Гуси-лебеди полетали-полетали, покричали-покричали и ни с чем улетели к бабе-яге.
Девочка сказала печи спасибо и вместе с братцем прибежала домой.
А тут и отец с матерью пришли.
Терёшечка
У старика со старухой не было детей. Век прожили, а детей не нажили.
Вот сделали они колодочку, завернули ее в пеленочку, стали качать да прибаюкивать:
— Спи-тко, усни, дитя Терёшечка,—
Все ласточки спят, И касатки спят, И куницы спят, И лисицы спят, Нашему Терешечке Спать велят!Качали так, качали да прибаюкивали, и вместо колодочки стал расти сыночек Терешечка — настоящая ягодка.
Мальчик рос-подрастал, в разум приходил. Старик сделал ему челнок, выкрасил его белой краской, а весельцы — красной.
Вот Терешечка сел в челнок и говорит:
— Челнок, челнок, плыви далече, Челнок, челнок, плыви далече.Челнок и поплыл далеко-далеко. Терешечка стал рыбку ловить, а мать ему молочко и творожок стала носить. Придет на берег и зовет:
— Терешечка, мой сыночек, Приплынь, приплынь на бережочек, Я тебе есть-пить принесла.Терешечка издалека услышит матушкин голос и подплывет к бережку. Мать возьмет рыбку, накормит, напоит Терешечку, переменит ему рубашечку и поясок и отпустит опять ловить рыбку.
Узнала про то ведьма. Пришла на бережок и зовет страшным голосом:
— Терешечка, мой сыночек, Приплынь, приплынь на бережочек, Я тебе есть-пить принесла.Терешечка распознал, что не матушкин это голос, и говорит:
— Челнок, челнок, плыви далече, То не матушка меня зовет.Тогда ведьма побежала в кузницу и велит кузнецу перековать себе горло, чтобы голос стал как у Терешечкиной матери.
Кузнец перековал ей горло. Ведьма опять пришла на бережок и запела голосом точь-в-точь родимой матушки:
— Терешечка, мой сыночек, Приплынь, приплынь на бережочек, Я тебе есть-пить принесла.Терешечка обознался и подплыл к бережку. Ведьма его схватила, в мешок посадила и побежала.
Принесла его в избушку на курьих ножках и велит своей дочери Алёнке затопить печь пожарче и Терешечку зажарить.
А сама опять пошла на раздобытки.
Вот Аленка истопила печь жарко-жарко и говорит Терешечке:
— Ложись на лопату.
Он сел на лопату, руки, ноги раскинул и не пролезает в печь.
А она ему:
— Не так лег.
— Да я не умею — покажи как…
— А как кошки спят, как собаки спят, так и ты ложись.
— А ты ляг сама да поучи меня.
Аленка села на лопату, а Терешечка ее в печку и пихнул и заслонкой закрыл. А сам вышел из избушки и влез на высокий дуб.
Прибежала ведьма, открыла печку, вытащила свою дочь Аленку, съела, кости обглодала.
Потом вышла на двор и стала кататься-валяться по траве. Катается-валяется и приговаривает:
— Покатаюсь я, поваляюсь я, Терешечкина мясца наевшись.
А Терешечка ей с дуба отвечает:
— Покатайся-поваляйся, Аленкина мясца наевшись! А ведьма:
— Не листья ли это шумят? И сама — опять:
— Покатаюсь я, поваляюсь я, Терешечкина мясца наевшись.
А Терешечка все свое:
— Покатайся-поваляйся, Аленкина мясца наевшись!
Ведьма глянула и увидела его на высоком дубу. Кинулась грызть дуб. Грызла, грызла — два передних зуба выломала, побежала в кузницу:
— Кузнец, кузнец! Скуй мне два железных зуба.
Кузнец сковал ей два зуба.
Вернулась ведьма и стала опять грызть дуб. Грызла, грызла и выломала два нижних зуба. Побежала к кузнецу:
— Кузнец, кузнец! Скуй мне еще два железных зуба.
Кузнец сковал ей еще два зуба.
Вернулась ведьма и опять стала грызть дуб. Грызет — только щепки летят. А дуб уже трещит, шатается.
Что тут делать? Терешечка видит: летят гуси-лебеди. Он их просит:
— Гуси мои, лебедята! Возьмите меня на крылья, Унесите к батюшке, к матушке!А гуси-лебеди отвечают:
— Га-га, за нами еще летят — поголоднее нас, они тебя возьмут.
А ведьма погрызет-погрызет, взглянет на Терешечку, облизнется — и опять за дело…
Летит другое стадо. Терешечка просит…
— Гуси мои, лебедята! Возьмите меня на крылья, Унесите к батюшке, к матушке!А гуси-лебеди отвечают:
— Га-га, за нами летит защипанный гусенок, он тебя возьмет-донесет.
А ведьме уже немного осталось. Вот-вот повалится дуб. Летит защипанный гусенок. Терешечка его просит:
— Гусь-лебедь ты мой! Возьми меня, посади на крылышки, унеси меня к батюшке, к матушке.
Сжалился защипанный гусенок, посадил Терешечку на крылья, встрепенулся и полетел, понес его домой.
Прилетели они к избе и сели на травке.
А старуха напекла блинов — поминать Терешечку — и говорит:
— Это тебе, старичок, блин, а это мне блин. А Терешечка под окном:
— А мне блин?
Старуха услыхала и говорит:
— Погляди-ка, старичок, кто там просит блинок?
Старик вышел, увидел Терешечку, привел к старухе — пошло обниманье!
А защипанного гусенка откормили, отпоили, на волю пустили, и стал он с тех пор широко крыльями махать, впереди стада летать да Терешечку вспоминать.
Морозко
Живало-бывало, — жил дед да с другой женой. У деда была дочка, и у бабы была дочка.
Все знают, как за мачехой жить: перевернешься — бита и недовернешься — бита. А родная дочь что ни сделает — за все гладят по головке: умница.
Падчерица и скотину поила-кормила, дрова и воду в избу носила, печь топила, избу мела — еще до свету… Ничем старухе не угодишь — все не так, все худо.
Ветер хоть пошумит, да затихнет, а старая баба расходится — не скоро уймется. Вот мачеха и придумала падчерицу со свету сжить.
— Вези, вези ее, старик, — говорит мужу, — куда хочешь, чтобы мои глаза ее не видали! Вези ее в лес, на трескучий мороз.
Старик затужил, заплакал, однако делать нечего, бабы не переспоришь. Запряг лошадь:
— Садись, мила дочь, в сани.
Повез бездомную в лес, свалил в сугроб под большую ель и уехал.
Девушка сидит под елью, дрожит, озноб ее пробирает. Вдруг слышит — невдалеке Морозко по елкам потрескивает, с елки на елку поскакивает, пощелкивает. Очутился на той ели, под которой девица сидит, и сверху ее спрашивает:
— Тепло ли тебе, девица?
— Тепло, Морозушко, тепло, батюшка.
Морозко стал ниже спускаться, сильнее потрескивает, пощелкивает:
— Тепло ли тебе, девица? Тепло ли тебе, красная? Она чуть дух переводит:
— Тепло, Морозушко, тепло, батюшка.
Морозко еще ниже спустился, пуще затрещал, сильнее защелкал:
— Тепло ли тебе, девица? Тепло ли тебе, красная? Тепло ли тебе, лапушка?
Девица окостеневать стала, чуть-чуть языком шевелит:
— Ой, тепло, голубчик Морозушко!
Тут Морозко сжалился над девицей, окутал ее теплыми шубами, отогрел пуховыми одеялами.
А мачеха по ней уж поминки справляет, печет блины и кричит мужу:
— Ступай, старый хрыч, вези свою дочь хоронить!
Поехал старик в лес, доезжает до того места, — под большою елью сидит его дочь, веселая, румяная, в собольей шубе, вся в золоте, в серебре, и около — короб с богатыми подарками.
Старик обрадовался, положил все добро в сани, посадил дочь, повез домой.
А дома старуха печет блины, а собачка под столом:
— Тяф, тяф! Старикову дочь в злате, в серебре везут, а старухину замуж не берут.
Старуха бросит ей блин:
— Не так тявкаешь! Говори: «Старухину дочь замуж берут, а стариковой дочери косточки везут…»
Собака съест блин и опять:
— Тяф, тяф! Старикову дочь в злате, в серебре везут, а старухину замуж не берут.
Старуха блины ей кидала и била ее, собачка — все свое…
Вдруг заскрипели ворота, отворилась дверь, в избу идет падчерица — в злате-серебре, так и сияет. А за ней несут короб высокий, тяжелый. Старуха глянула — и руки врозь…
— Запрягай, старый хрыч, другую лошадь! Вези, вези мою дочь в лес да посади на то же место…
Старик посадил старухину дочь в сани, повез ее в лес на то же место, вывалил в сугроб под высокой елью и уехал.
Старухина дочь сидит, зубами стучит.
А Морозко по лесу потрескивает, с елки на елку поскакивает, пощелкивает, на старухину дочь поглядывает:
— Тепло ли тебе, девица?
А она ему:
— Ой, студено! Не скрипи, не трещи, Морозко…
Морозко стал ниже спускаться, пуще потрескивать, пощелкивать.
— Тепло ли тебе, девица? Тепло ли тебе, красная?
— Ой, руки, ноги отмерзли! Уйди, Морозко…
Еще ниже спустился Морозко, сильнее приударил, затрещал, защелкал:
— Тепло ли тебе, девица? Тепло ли тебе, красная?
— Ой, совсем застудил! Сгинь, пропади, проклятый Морозко!
Рассердился Морозно да так хватил, что старухина дочь окостенела.
Чуть свет старуха посылает мужа:
— Запрягай скорее, старый хрыч, поезжай за дочерью, привези ее в злате-серебре…
Старик уехал. А собачка под столом:
— Тяф, тяф! Старикову дочь женихи возьмут, а старухиной дочери в мешке косточки везут.
Старуха кинула ей пирог:.
— Не так тявкаешь! Скажи: «Старухину дочь в злате-серебре везут…»
А собачка — все свое:
— Тяф, тяф! Старухиной дочери в мешке косточки везут…
Заскрипели ворота, старуха кинулась встречать дочь. Рогожу отвернула, а дочь лежит в санях мертвая. Заголосила старуха, да поздно.
Сестрица Алёнушка и братец Иванушка
Жили-были старик да старуха, у них была дочка Аленушка да сынок Иванушка.
Старик со старухой умерли. Остались Аленушка да Иванушка одни-одинешеньки.
Пошла Аленушка на работу и братца с собой взяла. Идут они по дальнему пути, по широкому полю, и захотелось Иванушке пить.
— Сестрица Аленушка, я пить хочу!
— Подожди, братец, дойдем до колодца.
Шли-шли — солнце высоко, колодец далеко, жар донимает, пот выступает. Стоит коровье копытце полно водицы.
— Сестрица Аленушка, хлебну я из копытца!
— Не пей, братец, теленочком станешь!
Братец послушался, пошли дальше.
Солнце высоко, колодец далеко, жар донимает, пот выступает. Стоит лошадиное копытце полно водицы.
— Сестрица Аленушка, напьюсь я из копытца!
— Не пей, братец, жеребеночком станешь! Вздохнул Иванушка, опять пошли дальше.
Идут, идут — солнце высоко, колодец далеко, жар донимает, пот выступает. Стоит козье копытце полно водицы. Иванушка говорит:
— Сестрица Аленушка, мочи нет: напьюсь я из копытца!
— Не пей, братец, козленочком станешь!
Не послушался Иванушка и напился из козьего копытца.
Напился и стал козленочком…
Зовет Аленушка братца, а вместо Иванушки бежит за ней беленький козленочек.
Залилась Аленушка слезами, села под стожок — плачет, а козленочек возле нее скачет.
В ту пору ехал мимо купец:
— О чем, красная девица, плачешь?
Рассказала ему Аленушка про свою беду.
Купец ей говорит:
— Поди за меня замуж. Я тебя наряжу в злато-серебро, и козленочек будет жить с нами.
Аленушка подумала, подумала и пошла за купца замуж.
Стали они жить-поживать, и козленочек с ними живет, ест-пьет с Аленушкой из одной чашки.
Один раз купца не было дома. Откуда ни возьмись, приходит ведьма: стала под Аленушкино окошко и так-то ласково начала звать ее купаться на реку.
Привела ведьма Аленушку на реку. Кинулась на нее, привязала Аленушке на шею камень и бросила ее в воду.
А сама оборотилась Аленушкой, нарядилась в ее платье и пришла в ее хоромы. Никто ведьму не распознал. Купец вернулся — и тот не распознал.
Одному козленочку все было ведомо. Повесил он голову, не пьет, не ест. Утром и вечером ходит по бережку около воды и зовет:
— Аленушка, сестрица моя!.. Выплынь, выплынь на бережок…Узнала об этом ведьма и стала просить мужа — зарежь да зарежь козленка…
Купцу жалко было козленочка, привык он к нему. А ведьма так пристает, так упрашивает, — делать нечего, купец согласился:
— Ну, зарежь его…
Велела ведьма разложить костры высокие, греть котлы чугунные, точить ножи булатные.
Козленочек проведал, что ему недолго жить, и говорит названому отцу:
— Перед смертью пусти меня на речку сходить, водицы испить, кишочки прополоскать.
— Ну, сходи.
Побежал козленочек на речку, стал на берегу и жалобнехонько закричал:
— Аленушка, сестрица моя! Выплынь, выплынь на бережок. Костры горят высокие, Котлы кипят чугунные, Ножи точат булатные, Хотят меня зарезати!Аленушка из реки ему отвечает:
— Ах, братец мой Иванушка! Тяжел камень на дно тянет, Шелкова трава ноги спутала, Желты пески на груди легли.А ведьма ищет козленочка, не может найти и посылает слугу:
— Пойди найди козленка, приведи его ко мне.
Пошел слуга на реку и видит: по берегу бегает козленочек и жалобнехонько зовет:
— Аленушка, сестрица моя! Выплынь, выплынь на бережок. Костры горят высокие, Котлы кипят чугунные, Ножи точат булатные, Хотят меня зарезати!А из реки ему отвечают:
— Ах, братец мой Иванушка! Тяжел камень на дно тянет, Шелкова трава ноги спутала, Желты пески на груди легли.Слуга побежал домой и рассказал купцу про то, что слышал на речке. Собрали народ, пошли на реку, закинули сети шелковые и вытащили Аленушку на берег. Сняли камень с шеи, окунули ее в ключевую воду, одели ее в нарядное платье. Аленушка ожила и стала краше, чем была.
А козленочек от радости три раза перекинулся через голову и обернулся мальчиком Иванушкой.
Ведьму привязали к лошадиному хвосту и пустили в чистое поле.
Дочь и падчерица
Жил старик со старухою, и была у него дочь. Вот старуха-то померла, а старик обождал немного и женился на вдове, у которой была своя дочка. Плохое житье настало стариковой дочери. Мачеха была ненавистная, отдыху не дает старику:
— Вези свою дочь в лес, в землянку, там она больше напрядет.
Что делать! Послушал мужик бабу — свез дочку в землянку, дал ей кремень, огниво да мешочек круп и говорит:
— Вот тебе огоньку; огонек не переводи, кашу вари, а сама не зевай — сиди да пряди.
Пришла ночь. Красная девица затопила печь, заварила кашу; откуда ни возьмись, мышка — говорит: — Девица, девица! Дай мне ложечку кашки!
— Ой, моя мышенька! Разговори мою скуку — я тебе дам не одну ложку, а досыта накормлю.
Наелась мышка и ушла. Ночью вломился медведь:
— Ну-ка, девица, туши огни да давай в жмурки играть.
Мышка вскарабкалась на плечо стариковой дочери и шепчет ей на ушко:
— Не бойся, девица! Скажи: давай! Потуши огонь да под печь полезай, а я за тебя стану бегать и в колокольчик звенеть.
Так и сделалось. Гоняется медведь за мышкою — не поймает. Стал реветь да поленьями бросать. Бросал-бросал, ни разу не попал, устал и молвил:
— Мастерица, ты, девица, в жмурки играть! За то пришлю тебе утром стадо коней да воз серебра.
Наутро говорит баба:
— Поезжай, старик, проведай-ка дочь, что напряла она в ночь.
Уехал старик, а баба сидит да ждет: как-то он дочерние косточки привезет. Пришло время старику ворочаться, а собака:
— Тяф-тяф-тяф! С стариком дочка едет, стадо коней гонит, воз серебра везет.
— Врешь, мерзкая собачонка! Это в кузове косточки гремят!
Вот ворота заскрипели, кони во двор вбежали, а дочка с отцом на возу сидят: полон воз серебра. У бабы от жадности глаза разгорелись.
— Экая важность! — кричит. — Повези-ка мою дочку в лес; моя дочка два стада коней пригонит, два воза серебра притащит.
Повез мужик и бабину дочь в землянку; дал ей кремень, огниво, мешочек круп и оставил одну. Об вечеру заварила она кашу. Прибежала мышка и просит:
— Наташка! Наташка! Сладка ль твоя кашка? Дай хоть ложечку!
— Ишь какая! — закричала Наташка и швырнула в нее ложкой.
Мышка убежала, а Наташка знай себе уписывает одна кашу. Съела полный горшок, огни позадула, прилегла в углу и заснула. Пришла полночь, вломился медведь и говорит:
— Эй, где ты, девица? Давай в жмурки играть.
Девица испугалась, молчит, только со страху зубами стучит.
— А, ты вот где! На колокольчик, бегай, а я буду ловить.
Взяла колокольчик, рука дрожит, колокольчик бесперечь звенит, а мышка приговаривает:
— Злой девице живой не быть!
Медведь бросился ловить бабину дочку и, как только изловил ее, сейчас задушил и съел. Наутро шлет баба старика в лес:
— Ступай! Моя дочка два воза привезет, два табуна пригонит.
Мужик уехал, а баба за воротами ждет. Вот прибежала собачка:
— Тяф-тяф-тяф! Не бывать домой бабиной дочери, старик на пустом возу сидит, костьми в кузове гремит!
— Врешь ты, мерзкая собачонка! То моя дочка едет, стада гонит, возы везет. На, скушай блин да говори: бабину дочь в злате, в серебре привезут, а стариковой женихи не возьмут!
Собачка съела блин и залаяла:
— Тяф-тяф-тяф! Старикову дочь замуж отдадут, а бабиной в кузове косточки привезут.
Что ни делала баба с собачкою: и блины ей давала, и била ее, — она знай свое твердит… Глядь, а старик у ворот, жене кузов подает; баба кузов открыла, глянула на косточки и завыла, да так разозлилась, что с горя и злости на другой же день померла. Старик выдал свою дочь замуж за хорошего жениха, и стали они жить-поживать да добра наживать.
Арысь-поле
У старика была дочь-красавица, жил он с нею тихо и мирно, пока не женился на другой бабе, а та баба была злая ведьма. Невзлюбила она падчерицу, пристала к старику:
— Прогони ее из дому, чтоб я ее и в глаза не видала.
Старик взял да и выдал свою дочку замуж. Живет она с мужем да радуется, и родился у них мальчик.
А ведьма еще пуще злится, зависть ей покоя не дает; улучила она время, обратила свою падчерицу зверем Арысь-поле и выгнала в дремучий лес, а в падчерицыно платье нарядила свою родную дочь и подставила ее вместо стариковой дочери.
Так все хитро сделала, что ни муж, ни люди — никто обмана не заметил. Только старая мамка одна и смекнула, а сказать боится.
С того самого дня, как только ребенок проголодается, мамка понесет его к лесу и запоет:
— Арысь-поле! Дитя кричит, Дитя кричит, пить-есть хочет.Арысь-поле прибежит, сбросит свою шкурку под колоду, возьмет мальчика, накормит; после наденет опять шкурку и уйдет в лес.
«Куда это мамка с ребенком ходит?» — думает отец. Стал за нею присматривать и увидал, как Арысь-поле прибежала, сбросила с себя шкурку, стала кормить малютку.
Отец подкрался из-за кустов, схватил шкурку и спалил ее.
— Ах, что-то дымом пахнет; никак, моя шкурка горит! — говорит Арысь-поле.
— Нет, — отвечает мамка, — это, верно, дровосеки лес подожгли.
Шкурка сгорела, Арысь-поле приняла прежний вид и рассказала все мужу.
Тотчас собрались люди, схватили ведьму и прогнали ее вместе с ее дочерью.
Хаврошечка
Есть на свете люди хорошие, есть и похуже, есть и такие, которые своего брата не стыдятся.
К таким-то и попала Крошечка-Хаврошечка. Осталась она сиротой, взяли ее эти люди, выкормили и над работой заморили: она и ткет, она и прядет, она и прибирает, она и за все отвечает.
А были у ее хозяйки три дочери. Старшая звалась Одноглазка, средняя — Двуглазка, а меньшая — Триглазка.
Дочери только и знали, что у ворот сидеть, на улицу глядеть, а Крошечка-Хаврошечка на них работала: их и обшивала, для них пряла и ткала — и слова доброго никогда не слыхала.
Выйдет, бывало, Крошечка-Хаврошечка в поле, обнимет свою рябую коровку, ляжет к ней на шейку и рассказывает, как ей тяжко жить-поживать.
— Коровушка-матушка! Меня бьют-журят, хлеба не дают, плакать не велят. К завтрашнему дню мне велено пять пудов напрясть, наткать, побелить и в трубы покатать.
А коровушка ей в ответ:
— Красная девица, влезь ко мне в одно ушко, а в другое вылезь — все будет сработано.
Так и сбывалось. Влезет Хаврошечка коровушке в одно ушко, вылезет из другого — все готово: и наткано, и побелено, и в трубы покатано.
Отнесет она холсты к хозяйке. Та поглядит, покряхтит, спрячет в сундук, а Крошечке-Хаврошечке еще больше работы задаст.
Хаврошечка опять придет к коровушке, обнимет ее, погладит, в одно ушко влезет, в другое вылезет и готовенькое возьмет, принесет хозяйке.
Вот хозяйка позвала свою дочь Одноглазку и говорит ей:
— Дочь моя хорошая, дочь моя пригожая, поди догляди, кто сироте помогает: и ткет, и прядет, и в трубы катает?
Пошла Одноглазка с Хаврошечкой в лес, пошла с нею в поле, да забыла матушкино приказание, распеклась на солнышке, разлеглась на травушке. А Хаврошечка приговаривает:
— Спи, глазок, спи, глазок!
Глазок у Одноглазки и заснул. Пока Одноглазка спала, коровушка все наткала, и побелила, и в трубы скатала.
Так ничего хозяйка не дозналась и послала вторую дочь — Двуглазку:
— Дочь моя хорошая, дочь моя пригожая, поди догляди, кто сироте помогает.
Двуглазка пошла с Хаврошечкой, забыла матушкино приказание, на солнышке распеклась, на травушке разлеглась. А Хаврошечка баюкает:
— Спи, глазок, спи, другой!
Двуглазка глаза и смежила. Коровушка наткала, побелила, в трубы накатала, а Двуглазка все спала.
Старуха рассердилась и на третий день послала третью дочь — Триглазку, а сироте еще больше работы задала.
Триглазка попрыгала, попрыгала, на солнышке разморилась и на травушку упала.
Хаврошечка поет:
— Спи, глазок, спи, другой!
А о третьем глазке и забыла.
Два глаза у Триглазки заснули, а третий глядит и все видит: как Хаврошечка корове в одно ушко влезла, в другое вылезла и готовые холсты подобрала. Триглазка вернулась домой и матери все рассказала.
Старуха обрадовалась, на другой же день пришла к мужу:
— Режь рябую корову! Старик и так и сяк:
— Что ты, старуха, в уме ли! Корова молодая, хорошая!
— Режь, да и только!
Делать нечего. Стал точить старик ножик. Хаврошечка про это спознала, в поле побежала, обняла рябую коровушку и говорит:
— Коровушка-матушка! Тебя резать хотят.
А коровушка ей отвечает:
— А ты, красная девица, моего мяса не ешь, а косточки мои собери, в платочек завяжи, в саду их схорони и никогда меня не забывай: каждое утро косточки водою поливай.
Старик зарезал коровушку. Хаврошечка все сделала, что коровушка ей завещала: голодом голодала, мяса ее в рот не брала, косточки ее зарыла и каждый день в саду поливала.
И выросла из них яблонька, да какая! Яблочки на ней висят наливные, листья шумят золотые, веточки гнутся серебряные. Кто ни едет мимо — останавливается, кто проходит близко — заглядывается.
Много ли времени прошло, мало ли, — Одноглазка, Двуглазка и Триглазка гуляли раз по саду. На ту пору ехал мимо сильный человек — богатый, кудреватый, молодой. Увидел в саду наливные яблочки, стал затрагивать девушек:
— Девицы-красавицы, которая из вас мне яблочко поднесет, та за меня замуж пойдет.
Три сестры и бросились одна перед другой к яблоне.
А яблочки-то висели низко, под руками были, а тут поднялись высоко, далеко над головами.
Сестры хотели их сбить — листья глаза засыпают, хотели сорвать — сучки косы расплетают. Как ни бились, ни метались — руки изодрали, а достать не могли.
Подошла Хаврошечка — веточки к ней приклонились и яблочки к ней опустились. Угостила она того сильного человека, и он на ней женился. И стала она в добре поживать, лиха не знать.
Мальчик с пальчик
Жили старик со старухою. Раз старуха рубила капусту и нечаянно отрубила палец. Завернула его в тряпку и положила на лавку.
Вдруг услышала — кто-то на лавке плачет. Развернула тряпку, а в ней лежит мальчик ростом с пальчик.
Удивилась старуха, испугалась:
— Ты кто таков?
— Я твой сынок, народился из твоего мизинчика.
Взяла его старуха, смотрит — мальчик крохотный-крохотный, еле от земли видно. И назвала его Мальчик с пальчик.
Стал он у них расти. Ростом мальчик не вырос, а разумом умнее большого оказался. Вот он раз и говорит:
— Где мой батюшка?
— Поехал на пашню.
— Я к нему пойду, помогать стану.
— Ступай, дитятко. Пришел он на пашню:
— Здравствуй, батюшка! Осмотрелся старик кругом:
— Что за чудо! Голос слышу, а никого не вижу. Кто таков говорит со мной?
— Я — твой сынок. Пришел тебе помогать пахать. Садись, батюшка, закуси да отдохни маленько!
Обрадовался старик, сел обедать. А Мальчик с пальчик залез лошади в ухо и стал пахать, а отцу наказал:
— Коли кто будет торговать меня, продавай смело: небось — не пропаду, назад домой приду.
Вот едет мимо барин, смотрит и дивуется: конь идет, соха орет, а человека нет!
— Этого еще видом не видано, слыхом не слыхано, чтобы лошадь сама собой пахала!
Старик говорит барину:
— Что ты, разве ослеп? То у меня сын пашет.
— Продай мне его!
— Нет, не продам: нам только и радости со старухой, только и утехи, что Мальчик с пальчик.
— Продай, дедушка!
— Ну, давай тысячу рублей.
— Что так дорого?
— Сам видишь: мальчик мал, да удал, на ногу скор, на посылку легок!
Барин заплатил тысячу рублей, взял мальчика, посадил в карман и поехал домой.
А Мальчик с пальчик прогрыз дыру в кармане и ушел от барина.
Шел, шел, и пристигла его темная ночь.
Спрятался он под былинку подле самой дороги и уснул.
Набежал голодный волк и проглотил его.
Сидит Мальчик с пальчик в волчьем брюхе живой, и горя ему мало!
Плохо пришлось серому волку: увидит он стадо, овцы пасутся, пастух спит, а только подкрадется овцу унести — Мальчик с пальчик и закричит во все горло:
— Пастух, пастух, овечий дух! Спишь, а волк овцу тащит! Пастух проснется, бросится бежать на волка с дубиною да еще притравит его собаками, а собаки ну его рвать — только клочья летят! Еле-еле уйдет серый волк!
Совсем волк отощал, пришлось пропадать с голоду. Просит он Мальчика с пальчик:
— Вылези!
— Довези меня домой к отцу, к матери, так вылезу. Делать нечего. Побежал волк в деревню, вскочил прямо к старику в избу.
Мальчик с пальчик тотчас выскочил из волчьего брюха:
Бейте волка, бейте серого!
Старик схватил кочергу, старуха ухват — и давай бить волка. Тут его и порешили, сняли кожу да сынку тулуп сделали.
Лев, щука и человек
Раз на реке лев со щукой разговаривал, а человек стоял поодаль и слушал.
Только щука увидала человека, сейчас же ушла в воду. Лев ее после спрашивает:
— Чего ты ушла в воду?
— Человека увидела.
— Ну так что же?
— Да он хитрый.
— Что за человек? — спрашивает лев. — Подай мне его, я его съем.
Пошел лев человека искать. Идет навстречу мальчик.
— Ты человек?
— Нет, я еще не человек. Я мальчик. Еще когда буду человеком-то!
Лев его не тронул, прошел мимо. Идет навстречу старик.
— Ты человек?
— Нет, батюшка лев! Какой я теперь человек! Был когда-то человеком.
И этого лев не тронул.
— Что за диковина! Не найдешь человека нигде! Шел, шел лев, встретил солдата с ружьем и с саблей.
— Ты человек? — Человек.
— Ну, я тебя съем!
— А ты погоди, — говорит ему солдат. — Отойди от меня, я сам тебе в пасть кинусь. Разинь пасть пошире!
Лев отошел, разинул пасть. Солдат наметился да как бабахнет из ружья! Потом подбежал да саблей ухо у льва отсек. Лев — бежать.
Прибегает к реке. Выплывает щука, спрашивает:
— Ну что, видел человека?
— Да что, — говорит лев, — хитёр человек! Сразу-то я его не нашел: то говорит, что был человеком, то говорит, что еще будет человеком, а как нашел человека — так я и не обрадовался. Он мне велел отойти да раскрыть пасть, потом как плюнет мне в пасть, и сейчас еще жжет, а потом как высунет язык, да ухо мне и слизнул!
— То-то же, я тебе говорила, что хитёр человек…
Петушок — золотой гребешок и жерновцы
Жил да был себе старик со старухою, бедные-бедные! Хлеба-то у них не было. Вот они поехали в лес, набрали желудей, привезли домой и начали есть. Долго ли, коротко ли они ели, только старуха уронила один желудь в подполье. Пустил желудь росток и в небольшое время дорос до полу. Старуха заприметила и говорит:
— Старик! Надобно пол-то прорубить. Пускай дуб растет выше. Как вырастет, не станем в лес за желудями ездить, станем в избе рвать.
Старик прорубил пол. Деревцо росло-росло и выросло до потолка. Старик разобрал и потолок, а после и крышу снял: деревцо все растет да растет и доросло до самого неба.
Не стало у старика со старухой желудей, взял он мешок и полез на дуб. Лез-лез… и взобрался на небо. Ходил-ходил по небу, увидал: сидит кочеток — золотой гребешок, а возле него стоят жерновцы. Старик долго не думал, захватил с собой и кочетка и жерновцы и спустился в избу. Спустился и говорит старухе:
— Как нам быть, что нам есть?
— Постой, — молвила старуха, — я попробую жерновцы. Взяла жерновцы и стала молоть: ан блин да пирог, блин да пирог, что ни повернет — все блин да пирог! И накормила старика.
Ехал мимо какой-то боярин и заехал к старику со старушкой в хату.
— Нет ли, — спрашивает, — чего-нибудь поесть? Старуха говорит:
— Чего тебе, родимый, дать — разве блинков?
Взяла жерновцы и намолола: нападали блинки да пирожки.
Боярин поел и говорит:
— Продай мне, бабушка, твои жерновцы.
— Нет, — отвечает старуха, — продавать нельзя.
Он позавидовал чужому добру и украл у ней жерновцы. Как увидали старик со старухою, что украдены жерновцы, стали горевать.
— Постой, — говорит кочеток — золотой гребешок, — я полечу, догоню!
Прилетел он к боярским хоромам, сел на ворота и кричит:
— Кукареку! Боярин, боярин! Отдай наши жерновцы, золотые, голубые!
Как услыхал боярин, сейчас приказывает:
— Эй, малый! Возьми брось его в воду.
Поймали кочетка, бросили в колодец. Он и стал приговаривать:
— Носик, носик, пей воду! Ротик, ротик, пей воду… — и вытянул весь колодец.
Выпил воду и полетел к боярским хоромам. Уселся на балкон и опять кричит:
— Кукареку, боярин, боярин! Отдай наши жерновцы, золотые, голубые! Боярин, боярин! Отдай наши жерновцы, золотые, голубые!
Боярин велел повару бросить его в горячую печь. Поймали кочетка, бросили в горячую печь — прямо в огонь. Он и стал приговаривать:
— Носик, носик, лей воду! Ротик, ротик, лей воду…
И залил весь жар в печи. Вспорхнул, влетел в боярские палаты и опять кричит:
— Кукареку! Боярин, боярин! Отдай наши жерновцы, золотые, голубые! Боярин, боярин! Отдай наши жерновцы, золотые, голубые!
В то же самое время боярин гостей принимал. Гости услыхали, что кричит кочеток, и тотчас же побежали вон из дому. Хозяин бросился догонять их, а кочеток — золотой гребешок подхватил жерновцы и улетел с ними к старику и старухе.
Война грибов
В старые-стародавние времена царь Горох воевал с грибами.
Гриб боровик, над грибами полковник, под дубочком сидючи, на все грибы глядючи, стал приказывать:
— Приходите вы, белянки, ко мне на войну! Отказалися белянки:
— Мы — столбовые дворянки! Не пойдем на войну!
— Приходите вы, рыжики, ко мне на войну! Отказались рыжики:
— Мы — богаты мужики! Не пойдем на войну!
— Приходите вы, волнушки, ко мне на войну! Отказалися волнушки:
— Мы, волнушки, — старушки! Не пойдем на войну!
— Приходите вы, опенки, ко мне на войну!
Отказалися опенки:
— У нас ноги очень тонки! Не пойдем на войну!
— Приходите, грузди, ко мне на войну!
— Мы, грузди, — ребятушки дружны! Пойдем на войну!
Мизгирь
В старопрежние годы в красну весну, в теплое лето сделалась такая срамота, в мире тягота — стали появляться комары да мошки, людей кусать, горячую кровь пускать.
Появился паук-мизгирь, удалой добрый молодец. Стал он ножками трясти да мерёжки плести, ставить на пути, на дорожке, куда летают комары да мошки.
Муха пролетала да к мизгирю в сеть попала. Тут ее мизгирь стал бить да губить, за горло давить. Муха мизгирю взмолилась:
— Батюшко мизгирь, не бей ты меня, не губи ты меня: у меня много останется детей-сирот — по дворам ходить и собак дразнить.
Тут ее мизгирь и отпустил.
Она полетела, всем комарам да мошкам весть посылала:
— Ой вы еси, комары да мошки, убирайтесь под осиновое корище! Появился мизгирь-борец, стал ножками трясти, мережки плести, ставить на пути, на дорожке, куда летают комары да мошки.
Они и полетели, забились под осиновое корище, лежат мертвы…
Мизгирь пошел, нашел сверчка, таракана и лесного клопа.
— Ты, сверчок, сядь на кочок — курить табачок; а ты, таракан, ударь в барабан; а ты, клоп-блинник, поди под осиновое корище — проложи про меня, мизгиря-борца, добра молодца, такую славу, что меня вживе нет: в Казань отослали, в Казани голову отсекли на плахе и плаху раскололи.
Сверчок сел на кочок курить табачок, а таракан ударил в барабан; клоп-блинник пошел под осиновое корище и говорит:
— Что запали, лежите мертвы? Ведь мизгиря-борца, добра молодца, вживе нет: его в Казань отослали, в Казани голову отсекли на плахе и плаху раскололи.
Комары да мошки возрадовались и возвеселились, в разные стороны залетали, да к мизгирю в сеть и попали. Он и говорит:
— Так-то почаще бы ко мне в гости бывали!
О щуке зубастой
В ночь на Иванов день родилась щука в Шексне, да такая зубастая, что боже упаси.
Лещи, окуни, ерши собрались глазеть на нее и дивовались такому чуду:
— Экая щука уродилась зубастая!
И стала она расти не по дням — по часам: что ни день, то на вершок прибавится.
И стала щука в Шексне похаживать да лещей, окуней полавливать: издали увидит леща да и хватит его — леща как не бывало, только косточки на зубах хрустят.
Экая оказия случилась на Шексне!
Что делать лещам да окуням? Тошно приходится: щука всех приест, прикорнает.
Собралась вся мелкая рыбица, и стали думу думать: как перевести щуку зубастую да такую тороватую.
Пришел Ерш Ершович и так наскоро проговорил:
— Полноте думу думать да голову ломать, а вот послушайте, что я буду баять. Тошно нам всем теперь в Шексне, переберемтесь-ка лучше в мелкие речки жить — в Сизму, Коному да Славенку, там нас никто не тронет, будем жить припеваючи.
И поднялись все ерши, лещи, окуни из Шексны в мелкие речки — Сизму, Коному да Славенку.
По дороге как шли, хитрый рыбарь многих из ихней братьи изловил на удочку и сварил ушицу.
С тех пор в Шексне совсем мало стало мелкой рыбицы. Много наделала хлопот щука зубастая, да после и сама несдобровала.
Как не стало мелкой рыбицы, пошла щука хватать червяков и попалась сама на крючок. Рыбарь сварил из нее уху, хлебал да хвалил: такая уха была жирная.
Я там был, вместе уху хлебал, по усам текло, да в рот не попало.
Сказка о Ерше Ершовиче, сыне Щетинникове
Ершишко-кропачишко, ершишко-пагубнишко склался на дровнишки со своими маленькими ребятишками: пошел он в Кам-реку, из Кам-реки в Трос-реку, из Трос-реки в Кубенское озеро, из Кубенского озера в Ростовское озеро и в этом озере выпросился остаться одну ночку; от одной ночки две ночки, от двух ночек две недели, от двух недель два месяца, от двух месяцев два года, а от двух годов жил тридцать лет.
Стал он по всему озеру похаживать, мелкую и крупную рыбу под бока подкалывать. Тогда мелкая и крупная рыба собрались во един круг и стали выбирать себе судью праведную, рыбу-сом с большим усом.
— Будь ты, — говорят, — нашим судьей.
Сом послал за ершом, добрым человеком, и говорит:
Ерш, добрый человек! Почему ты нашим озером завладел?
— Потому, — говорит, — я вашим озером завладел, что ваше озеро Ростовское горело снизу и доверху, с Петрова дня и до Ильина дня, выгорело оно снизу доверху и запустело.
— Ни вовек, — говорит рыба-сом, — наше озеро не гарывало! Есть ли у тебя в том свидетели, московские крепости, письменные грамоты?
— Есть у меня в том свидетели и московские крепости, письменные грамоты: сорога-рыба на пожаре была, глаза запалила, и понынче у нее красны.
И послал сом-рыба за сорогой-рыбой. Стрелец-боец, карась-палач, две горсти мелких молей, туда же понятых, зовут сорогу-рыбу:
— Сорога-рыба! Зовет тебя рыба-сом с большим усом пред свое величество.
Сорога-рыба, не дошедши рыбы-сом, кланялась. И говорит ей сом:
— Здравствуй, сорога-рыба, вдова честная! Гарывало ли наше озеро Ростовское с Петрова дня до Ильина дня?
— Ни вовек-то, — говорит сорога-рыба, — не гарывало наше озеро!
Говорит сом-рыба:
— Слышишь, ерш, добрый человек! Сорога-рыба в глаза обвинила.
А сорога тут же примолвила:
— Кто ерша знает да ведает, тот без хлеба обедает!
Ерш не унывает, на бога уповает.
— Есть же у меня, — говорит, — в том свидетели и московские крепости, письменные грамоты: окунь-рыба на пожаре был, головешки носил, и понынче у него крылья красны.
Стрелец-боец, карась-палач, две горсти мелких молей, туда же понятых (это государские посылыцики), приходят и говорят:
— Окунь-рыба! Зовет тебя рыба-сом с большим усом пред свое величество.
И приходит окунь-рыба. Говорит ему сом-рыба:
— Скажи, окунь-рыба, гарывало ли наше озеро Ростовское с Петрова дня по Ильин день?
— Ни вовек-то, — говорит, — наше озеро не гарывало! Кто ерша знает да ведает, тот без хлеба обедает!
Ерш не унывает, на бога уповает, говорит сом-рыбе:
— Есть же у меня в том свидетели и московские крепости, письменные грамоты: рыба-щука, вдова честная, притом не мотыга, скажет истинную правду. Она на пожаре была, головешки носила, и поныне черна.
Стрелец-боец, карась-палач, две горсти мелких молей, туда же понятых (это государские посылыцики), приходят и говорят:
— Щука-рыба! Зовет тебя рыба-сом с большим усом пред свое величество.
Щука-рыба, не дошедши рыбы-сом, кланялась:
— Здравствуй, ваше величество!
— Здравствуй, рыба-щука, вдова честная, притом же ты и не мотыга! — говорит сом. — Гарывало ли наше озеро Ростовское с Петрова дня до Ильина дня?
Щука-рыба отвечает:
— Ни вовек-то не гарывало наше озеро Ростовское! Кто ерша знает да ведает, тот всегда без хлеба обедает!
Ерш не унывает, на бога уповает.
— Есть же, — говорит, — у меня в том свидетели и московские крепости, письменные грамоты: налим-рыба на пожаре был, головешки носил, и понынче он черен.
Стрелец-боец, карась-палач, две горсти мелких молей, туда же понятых (это государские посылыцики), приходят к налим-рыбе и говорят:
— Налим-рыба! Зовет тебя рыба-сом с большим усом пред свое величество.
— Ах, братцы! Нате вам гривну за труды и на волокиту; у меня губы толстые, брюхо большое, в городе не бывал, пред судьями не стаивал, говорить не умею, кланяться, право, не могу.
Эти государские посыльщики пошли домой; тут поймали ерша и посадили его в петлю.
По ершовым-то молитвам бог дал дождь и слякоть. Ерш из петли-то да и выскочил: пошел он в Кубенское озеро, из Кубенского озера в Трос-реку, из Трос-реки в Кам-реку. В Кам-реке идут щука да осетр.
— Куда вас черт понес? — говорит им ерш.
Услыхали рыбаки ершов голос тонкий и начали ерша ловить. Изловили ерша, ершишко-кропачишко, ершишко-пагубнишко!
Пришел Бродька — бросил ерша в лодку, пришел Петрушка — бросил ерша в плетушку.
— Наварю, — говорит, — ухи да и скушаю. Тут и смерть ершова!
О Ваське-Муське
В некотором царстве, некотором государстве, а именно в том, в котором мы живем, жил-был досюль помещик. У помещика был кот, звали его Васька-Муська.
Помещик любил Ваську-Муську, и кот свою кошачью работу работал хорошо — в хлебных лабазах ловил крыс и мышей. Когда хозяин прогуливался, Васька-Муська мог нести во рту до фунта весом гостинец из лавки домой, и крепко любил его за это помещик — двадцать лет держал кота Ваську-Муську.
Наконец Васька-Муська стал старый, усы у него выпали, глаза у него стали худые, сила стала у него мала, не может крыс ловить и мышей давить. Надоел помещику Васька-Муська, схватил его помещик за загривок, выбросил на задворок и пнул ногой.
Побежал Васька-Муська и заплакал, стал думать, как жить до смерти, потом придумал:
— Давай-ка я помру у лабаза, пойдут крысы да мыши пить, так и меня увидят.
Взял да и помер Васька-Муська.
Увидали крысы да мыши, обрадовались, что Васька-Муська помер, стали мыши свистать, крысы кричать:
— Помер наш неприятель!
Сбежались все крысы и мыши к Ваське-Муське и решили, что надо бы схоронить Ваську-Муську, чтобы он не ожил. Было их около десяти тысяч. Притянули они артелью дровни, закатили Ваську-Муську на дровни, а он лежит не шевелится. Привязали штук семь веревок, стали на лапки, веревки взяли через плечо, а около двухсот мышей и крыс сзади с лопатками да кирками. Все идут радуются, присвистывают. Притянули Ваську-Муську на песочное место, на боровинку на сухую и начали копать яму всей силой.
А Васька-Муська лежит и маленько смотрит: выкопали яму очень глубокую, метра на три.
Вылезли копари из ямы. Теперь надо Ваську-Муську в яму толкнуть. Взялись — кто за шею, кто за хвост.
Как зашевелился тут Васька — мыши прочь. Как вскочил Васька-Муська, да давай-ка их ловить, да в эту яму складывать. Бегают по песку, а скрыться некуда ни мышам, ни крысам. Набил ими Васька полную яму. Досталась ему еще музыка да сотни полторы лопат.
Богато стал жить кот. Лопаты продает, себе рыбы покупает, да в музыку играет, да из ямы мышей добывает.
Живет ни в сказке сказать, ни пером написать, лучше, чем у помещика, и сам стал себе хозяин Васька-Муська.
Тем и кончилось.
Глиняный парень
Жили-были старик да старуха. Не было у них детей. Старуха и говорит:
— Старик, вылепи из глины паренька, будто и сын будет. Старик вылепил из глины паренька. Положили его на печку сушить. Высох парень и стал просить есть:
— Дай, бабка, молока кадушечку да хлеба мякушечку. Принесла ему старуха это, а он съел все и опять просит:
— Есть хочу! Есть хочу!
И съел он у старика со старухой весь хлеб, выпил все молоко и опять кричит:
— Есть хочу! Есть хочу!
Нечего ему больше дать. Глиняный парень соскочил с печки и съел бабку с прялкой, дедку с клюшкой — и пошел на улицу.
Идет навстречу бык. Глиняный парень говорит ему:
— Съел я хлеба пять мякушек, молока пять кадушек, бабку с прялкой, дедку с клюшкой — и тебя, бык, съем!
Да и съел быка.
Идет дальше. Навстречу дроворубы с топорами. Глиняный парень и говорит:
— Съел я хлеба пять мякушек, молока пять кадушек, бабку с прялкой, дедку с клюшкой, быка с рогами — и вас всех съем!
И съел дроворубов с топорами.
Идет дальше. Навстречу ему мужики с косами да бабы с граблями. Глиняный парень им говорит:
— Съел я хлеба пять мякушек, молока пять кадушек, бабку с прялкой, дедку с клюшкой, быка с рогами, дроворубов с топорами — и вас всех съем!
Съел мужиков с косами да баб с граблями и дальше пошел. Встретил Глиняный парень козла и говорит:
— Съел я хлеба пять мякушек, молока пять кадушек, бабку с прялкой, дедку с клюшкой, быка с рогами, дроворубов с топорами, мужиков с косами, баб с граблями — и тебя козел, съем!
А козел ему говорит:
— Да ты не трудись, стань под горку, а я стану на горку, разбегусь да тебе в рот и прыгну.
Стал Глиняный парень под горку, а козел разбежался с горы да рогами в брюхо как ударит! Тут и рассыпался Глиняный парень.
И вышли из брюха бабка с прялкой, дедка с клюшкой, бык с рогами, дроворубы с топорами, мужики с косами да бабы с граблями.
Всех козел избавил.
Как старуха нашла лапоть
Шла по дороге старуха и нашла лапоть. Пришла в деревню и просится:
— Пустите меня ночевать!
— Ну, ночуй — ночлега с собой не носят.
— А куда бы мне лапоть положить?
— Клади под лавку.
— Нет, мой лапоть привык в курятнике спать. И положила лапоть с курами.
Утром встала и говорит:
— Где-то моя курочка?
— Что ты, старуха, — говорит ей мужик, — ведь у тебя лапоть был!
— Нет, у меня курочка была! А не хотите отдать, пойду по судам, засужу!
Ну, мужик и отдал ей курочку.
Старуха пошла дальше путем-дорогой. Шла, шла — опять вечер.
Приходит в деревню и просится:
— Пустите меня ночевать!
— Ночуй, ночуй — ночлега с собой не носят.
— А куда бы мне курочку положить?
— Пусть с нашими курочками ночует.
— Нет, моя курочка привыкла с гусями. И посадила курочку с гусями.
А на другой день встала:
— Где моя гусочка?
— Какая твоя гусочка? Ведь у тебя была курочка!
— Нет, у меня была гусочка! Отдайте гусочку, а то пойду по судам, по боярам, засужу!
Отдали ей гусочку. Взяла старуха гусочку и пошла путем-дорогой. День к вечеру клонится. Старуха опять ночевать выпросилась и спрашивает:
— А куда гусочку на ночлег пустите?
— Да клади с нашими гусями.
— Нет, моя гусочка привыкла к овечкам. — Ну, клади ее с овечками.
Старуха положила гусочку к овечкам. Ночь проспала, утром спрашивает: — Давайте мою овечку!
— Что ты, что ты, ведь у тебя гусочка была!
— Нет, у меня была овечка! Не отдадите овечку, пойду к воеводе судиться, засужу!
Делать нечего — отдали ей овечку. Взяла она овечку и пошла путем-дорогой. Опять день к вечеру клонится. Выпросилась ночевать и говорит:
— Моя овечка привыкла дома к бычкам, кладите ее с вашими бычками ночевать.
— Ну, пусть она с бычками переночует. Встала утром старуха:
— Где-то мой бычок?
— Какой бычок? Ведь у тебя овечка была!
— Знать ничего не знаю! У меня бычок был! Отдайте бычка, а то к самому царю пойду, засужу!
Погоревал хозяин — делать нечего, отдал ей бычка.
Старуха запрягла бычка в сани, поехала и поет:
— За лапоть — куру, За куру — гуся, За гуся — овечку, За овечку — бычка… Шню, шню, бычок, Соломенный бочок, Сани не наши, Хомут не свой, Погоняй — не стой…Навстречу ей идет лиса:
— Подвези, бабушка!
— Садись в сани.
Села лиса в сани, и запели они со старухой:
— Шню, шню, бычок, Соломенный бочок, Сани не наши, Хомут не свой, Погоняй — не стой…Навстречу идет волк:
— Пусти, бабка, в сани!
— Садись.
Волк сел. Запели они втроем:
— Сани не наши, Хомут не свой, Погоняй — не стой…Навстречу — медведь:
— Пусти в сани.
— Садись.
Повалился медведь в сани и оглоблю сломал. Старуха говорит:
— Поди, лиса, в лес, принеси оглоблю!
Пошла лиса в лес и принесла осиновый прутик.
— Не годится осиновый прутик на оглоблю.
Послала старуха волка. Пошел волк в лес, принес кривую, гнилую березу.
— Не годится кривая, гнилая береза на оглоблю.
Послала старуха медведя. Пошел медведь в лес и притащил большую ель — едва донес.
Рассердилась старуха. Пошла сама за оглоблей. Только ушла — медведь кинулся на бычка и задавил его. Волк шкуру ободрал. Лиса кишочки съела. Потом медведь, волк да лиса набили шкуру соломой и поставили около саней, а сами убежали.
Вернулась старуха из леса с оглоблей, приладила ее, села в сани и запела:
— Шню, шню, бычок, Соломенный бочок, Сани не наши, Хомут не свой, Погоняй — не стой…А бычок ни с места. Стегнула бычка, он и упал. Тут только старуха поняла, что от бычка-то осталась одна шкура. Заплакала старуха и пошла одна путем-дорогою.
Яичко
Жил себе дед да баба, у них была курочка ряба; снесла под полом яичко — пестро, востро, костяно, мудрено! Дед бил — не разбил, баба била — не разбила, а мышка прибежала да хвостиком раздавила. Дед плачет, баба плачет, курочка кудкудачет, ворота скрипят, со двора щепки летят, на избе верх шатается!
Шли за водою поповы дочери, спрашивают деда, спрашивают бабу:
— О чем вы плачете?
— Как нам не плакать! — отвечают дед да баба. — Есть у нас курочка ряба; снесла под полом яичко — пестро, востро, костяно, мудрено! Дед бил — не разбил, баба била — не разбила, а мышка прибежала да хвостиком раздавила.
Как услышали это поповы дочери, со великого горя бросили ведра наземь, поломали коромысла и воротились домой с пустыми руками.
— Ах, матушка! — говорят они попадье. — Ничего ты не знаешь, ничего не ведаешь, а на свете много деется: живут себе дед да баба, у них курочка ряба; снесла под полом яичко — пестро, востро, костяно, мудрено! Дед бил — не разбил, баба била — не разбила, а мышка прибежала да хвостиком раздавила. Оттого дед плачет, баба плачет, курочка кудку дачет, ворота скрипят, со двора щепки летят, на избе верх шатается! А мы, идучи за водою, ведра побросали, коромысла поломали!
На ту пору попадья квашню месила. Как услышала она, что дед плачет, и баба плачет, и курочка кудкудачет, тотчас с великого горя опрокинула квашню и все тесто разметала по полу.
Пришел поп с книгою.
— Ах, батюшка! — сказывает ему попадья. — Ничего ты не знаешь, ничего не ведаешь, а на свете много деется: живут себе дед да баба, у них курочка ряба; снесла под полом яичко — пестру, востру, костяну, мудрену! Дед бил — не разбил, баба била — не разбила, а мышка прибежала да хвостиком раздавила. Оттого дед плачет, баба плачет, курочка кудкудачет, ворота скрипят, со двора щепки летят, на избе верх шатается! Наши дочки, идучи за водою, ведра побросали, коромысла поломали, а я тесто месила да со великого горя все по полу разметала!
Поп затужил-загоревал, свою книгу в клочья изорвал.
Скатерть, баранчик и сума
Жили-были старик да старуха. Пошел раз старик на реку рыбу ловить. Смотрит — попался в сети журавль, кричит, бьется, выбраться не может.
Пожалел старик журавля.
«Зачем, — думает, — такой доброй птице погибать?» Подошел к журавлю, помог ему из сетей высвободиться. Говорит ему тут журавль человеческим голосом:
— Спасибо тебе, старичок! Никогда твоей услуги не забуду. Пойдем ко мне домой — дам тебе хороший подарок.
Вот они и пошли — старик да журавль. Шли, шли и пришли на болотце, к журавлевой избе. Вынес журавль полотняную скатерть и говорит:
— Вот, старичок, тебе подарок. Как захочешь есть-пить, разверни эту скатерочку и скажи: «Напои-накорми, скатерочка!» — все у тебя будет.
Поблагодарил старик журавля и пошел домой. Захотелось ему по дороге есть. Сел он под кусток, развернул скатерть и говорит:
— Напои-накорми, скатерочка!
Только сказал — и сразу на скатерти все появилось: и жареное и пареное, ешь — не хочу!
Наелся, напился старик, свернул скатерочку и пошел дальше.
Долго ли, коротко ли шел — застигла его на пути темная ночь. Зашел он в избу к богатому мужику и просится:
— Пустите ночевать прохожего человека!
— Ночевать пустим, — говорит хозяин, — а угощенья не проси.
— Да мне и не надо угощенья, — отвечает старик, — у меня такая скатерочка есть, что всегда и накормит и напоит вдоволь.
— А ну-ка покажи!
Старик развернул скатерть и говорит:
— Напои-накорми, скатерочка!
Не успел сказать — на скатерти все появилось, что душе угодно!
Удивился хозяин и задумал украсть эту скатерть.
Как только старик заснул, вытащил он у него чудесную скатерть, а на ее место свою подложил — простую.
Утром старик отправился домой и не заметил, что скатерть у него не та. Пришел и говорит своей старухе:
Ну, старуха, теперь не надо тебе хлебы месить да щи варить!
— Как так?
— Да вот так, нас эта скатерочка потчевать будет! Развернул на столе скатерть и говорит:
— Напои-накорми, скатерочка!
А скатерть лежит, как ее положили.
— Обманул, видно, меня журавль! — говорит старик. — Пойду его корить: зачем обманывает!
Собрался и пошел к журавлю. Встретил его журавль и спрашивает:
— Зачем пожаловал, старичок?
— Так и так, — отвечает старик, — не поит, не кормит меня твоя скатерочка!
— Не тужи, — говорит журавль. — Дам я тебе баранчика. Этот баранчик не простой. Как скажешь ему: «Баранчик, встряхнись!» — посыплется из него золото.
Взял старик баранчика и повел его домой.
Под вечер пришел он к тому же богатому мужику:
— Пустите переночевать!
— Иди.
— Да я не один, со мной баранчик.
— А ты баранчика на дворе оставь.
— Не могу: баранчик не простой — он золото дает.
— Не может этого быть! — говорит богатый мужик.
— А вот может!
Расстелил старик рогожку посреди комнаты, поставил на нее баранчика и говорит:
— Баранчик, встряхнись!
Баранчик встряхнулся, и посыпалось из него золото.
Задумал богатый мужик и баранчика себе взять.
Уложил он старика спать и спрятал баранчика. А на его место своего такого же поставил: поди узнай!
Утром старик распрощался с хозяином и пошел домой. Пришел и говорит:
— Ну, старуха, будем теперь богато жить!
— Откуда же это мы богатство возьмем?
— Вот этот баранчик даст!
Смотрит старуха на старика, дивится, ничего понять не может.
А старик говорит ей:
— Ну-ка, расстели на полу рогожку!
Старуха расстелила. Старик поставил на рогожку баранчика и говорит:
— Баранчик, встряхнись!
А баранчик стоит, как его поставили. Старик опять:
— Баранчик, встряхнись!
А баранчик стоит да только мемекает.
— Эх, опять обманул меня журавль! — говорит старик. — Пойду к нему, хоть за обман попеняю!
Собрался и пошел.
Пришел на болотце, к журавлевой избушке, стал журавля звать. Вышел к нему журавль и говорит:
— Зачем опять пришел, старичок?
— Да вот, все твои подарки плохие, никакого проку в них нет!
Выслушал его журавль и спрашивает:
— А не заходил ли ты к кому по дороге?
— Заходил к богатому мужику.
— А не хвастал ли моими подарками?
— Хвастал.
— Ну, так и быть, — говорит журавль, — дам я тебе последний подарок: он тебе и ума придаст и прежние мои подарки вернет.
Пошел в избушку и вынес суму:
— Возьми да скажи: «Сорок, из сумы!» Старик взял суму и говорит:
— А ну, сорок, из сумы!
Не успел сказать, выскочили из сумы сорок молодцов с дубинками — да на старика… Догадался старик, закричал:
— Сорок, в суму! Сорок, в суму!
Молодцы с дубинками в ту же минуту опять в суму спрятались.
Взял старик суму, поблагодарил журавля и пошел.
Как стемнело, пришел он к богатому мужику на ночлег. А тот его ждет не дождется. Встретил, как дорогого гостя. Вошел старик в избу и говорит:
— Куда бы мне эту суму положить?
— Да ты ее у порога брось.
— Не могу: не простая это сума. Только скажешь: «Сорок, из сумы!» — так наградит, что лучше и не надо!
Хозяин говорит:
— Ну, тогда повесь ее на гвоздик.
Старик повесил суму на гвоздик, а сам на печку влез и смотрит, что будет.
Хозяин подождал, подождал, думал — старик уснул, и говорит:
— Сорок, из сумы!
Выскочили тут сорок молодцов с дубинками и давай его бить. Бьют, бьют, убежать не дают. Не своим голосом закричал хозяин:
— Ой, дедушка, дедушка! Проснись скорее, помоги! А старик с печи спрашивает:
— Кто мою скатерочку подменил?
— Не знаю!
— А, не знаешь, так и помощи у меня не проси!
— Я подменил! Я подменил! Отдам ее тебе, только спаси! Старик спрашивает:
— А баранчика моего кто подменил?
— И баранчика отдам, только в живых меня оставь!
— Впредь обманывать людей не будешь?
— Ой, никогда! Тут старик говорит:
— Сорок, в суму!
Спрятались сорок молодцов в суму, будто их и не бывало.
Принес хозяин скатерть, привел баранчика, сам кряхтит, охает.
Старик взял свою скатерть да баранчика и пошел домой. Пришел и стал со своей старухой жить-поживать, всех кормить-угощать. И я у него был, мед-пиво пил, по губам текло, а в рот не попало!
Чивы, чивы, чивычок…
Жил-был старик со старухой. Жили они бедно и дошли до того — не стало у них ни дров, ни лучины. Старуха посылает старика:
— Поезжай в лес, наруби дров.
Старик собрался. Приехал в лес, выбрал дерево — и тяп-тяп по нему топором.
Вдруг из дерева выскакивает птичка и спрашивает:
— Чивы, чивы, чивычок, чего надо, старичок?
— Да вот старухе надобно дров да лучины.
— Поди домой, у тебя много и дров и лучины. Послушался старик — не стал рубить дерево. Приезжает домой — у него полон двор и дров и лучины. Рассказал он старухе про птичку, а старуха ему говорит:
— У нас изба-то худа — поди-ка, старик, опять в лес, не поправит ли птичка нашу избу.
Старик послушался. Приезжает в лес, нашел это дерево, взял топор и давай рубить.
Опять выскакивает птичка:
Чивы, чивы, чивычок, чего надо, старичок?
— Да вот, птичка, у меня больно изба-то плоха, не поправишь ли ты?
— Иди домой, у тебя изба новая, всего вдоволь.
Воротился старик домой и не узнаёт: стоит на его дворе изба новая словно чаша полная, хлеба — вдоволь, а коров, лошадей, овец и не пересчитаешь.
Пожили они некоторое время, приелось старухе богатое житье, говорит она старику:
— У нас всего довольно, да мы крестьяне, нас никто не уважает. Поди-ка, старик, попроси птичку — не сделает ли она тебя чиновником, а меня — чиновницей.
Старик взял топор. Приезжает в лес, нашел это дерево и начинает рубить. Выскакивает птичка:
— Чивы, чивы, чивычок, чего надо, старичок?
— Да вот, родима птичка, нельзя ли меня сделать чиновником, а мою старуху — чиновницей?
— Иди домой, будешь ты чиновником, а старуха твоя — чиновницей.
Воротился он домой. Едет по деревне — все шапки снимают, все его боятся. Двор полон слуг, старуха его разодета, как барыня.
Пожили они небольшое время, захотелось старухе большего.
— Велико ли дело — чиновник! Царь захочет — и тебя и меня под арест посадит. Поди, старик, к птичке, попроси — не сделает ли тебя царем, а меня — царицей.
Делать нечего. Старик опять взял топор, поехал в лес и начинает рубить это дерево. Выскакивает птичка:
— Чивы, чивы, чивычок, чего надо, старичок?
— Да вот чего, матушка родима птичка: не сделаешь ли ты меня царем, а старуху мою — царицей?
— Ступай домой, будешь ты царем, старуха твоя — царицей.
Приезжает он домой, а за ним уж послы приехали: царь-де помер, тебя на его место выбрали.
Не много пришлось старику со старухой поцарствовать — показалось старухе мало быть царицей:
— Велико ли дело — царь! Бог захочет — смерть пошлет, и зароют тебя в сырую землю. Ступай, старик, к птичке да проси — не сделает ли она нас богами…
Взял старик топор, пошел к дереву и хочет рубить его под корень. Выскакивает птичка:
— Чивы, чивы, чивычок, чего надо, старичок?
— Сделай милость, птичка, сотвори меня богом.
— Ладно, ступай домой — будешь ты быком, а старуха твоя — свиньей.
Старик тут же обратился быком. Приходит домой и видит — стала его старуха свиньей.
Кривая уточка
Жили-были дед да баба. Они пошли за грибами в лес и нашли уточку. А та уточка была кривая. Они ее взяли и принесли домой..
Назавтра встали и опять пошли за грибами, а ей сделали утечье гнездышко из перьев.
Они ушли, а уточка обернулась девушкой, избу вымыла, воды наносила и пирогов испекла.
Дед и баба пришли и спрашивают:
— Кто это у нас так все прибрал? А соседи им говорят:
— У вас тут кривенька девушка воду носила.
Вот дед и баба и назавтра ушли да и спрятались в чулан. Уточка обернулась девушкой и пошла за водой. А дед да баба выскочили да ее перышки и бросили в печь. Перышки все и сгорели.
Тут пришла девушка и заплакала. Стала просить у деда, у бабы золотую прялочку. Села на крылечко и прядет куделю. Тут летит стадо гусей-лебедей. Она и говорит:
— Гуси мои любезные, дайте мне по перышку. А те говорят:
— Другие летят, те дадут. Опять летит стадо гусей-лебедей.
— Гуси мои любезные, дайте мне по перышку.
— Другие летят, те дадут.
Тут летит одинокий гусь, он и бросил ей перышки. Стала она опять уточкой и улетела.
Поплакали дед с бабой, да ничего не выплакали.
Чернушка
Жил-был барин; у него была жена добрая, а дочь красавица — звали ее Машею.
Только жена-то померла, а он на другой женился — на вдове; у той своих было две дочери, да такие злые, недобрые! Заставляли они бедную Машу на себя работать, а когда работы не было, приказывали ей сидеть у печки да выгребать золу; оттого была Маша всегда и грязна и черна, и прозвали они ее Чернушкой.
Вот как-то заговорили люди, что их князь жениться хочет, что будет у него большой праздник и что на том празднике выберет он себе невесту.
Так и случилось. Созвал князь всех в гости. Стали собираться и мачеха с дочерьми, а Машу не хотят брать; сколько та ни просилась — нет да нет!
Вот уехала мачеха с дочерьми на княжий праздник, а падчерице оставила целую меру ячменя, муки и сажи — все вместе перемешано — и приказала до их приезда разобрать все по зернышку, по крупинке.
Маша вышла на крыльцо и горько заплакала; прилетели два голубка, разобрали ей ячмень, и муку, и сажу, потом сели ей на плечи — и вдруг очутилось на девушке прекрасное новое платье.
— Ступай, — говорят голубки, — на праздник, только не оставайся там долее полуночи.
Только взошла Маша во дворец, так все на нее и загляделись; самому князю она больше всех понравилась, а мачеха и сестры ее совсем не узнали.
Погуляла, повеселилась Маша с другими девушками; видит, что скоро и полночь, вспомнила, что ей голубки наказывали, и побежала поскорей домой. Князь — за нею; хотел было допытаться, кто она такова, а ее и след простыл!
На другой день опять у князя праздник; мачехины дочери о нарядах хлопочут да на Машу то и дело кричат да ругаются:
— Эй, девка Чернушка! Переодень нас, платье вычисти, обед приготовь!
Маша все сделала, а вечером опять повеселилась на празднике и ушла домой до полуночи; кинулся князь за нею — нет, не догнал.
На третий день у князя опять пир горою; вечером голубки обули-одели Машу лучше прежнего. Пошла она во дворец, загулялась, завеселилась и забыла про время. Вдруг ударила полночь; Маша бросилась скорей домой бежать, а князь загодя приказал всю лестницу улить смолою и дегтем. Один башмачок ее прилип к смоле и остался на лестнице; князь взял его и на другой же день велел разыскать, кому башмачок впору.
Весь город обошли — никому башмачок по ноге не приходится; наконец, пришли к мачехе. Взяла она башмачок и стала примерять старшей дочери — нет, не лезет, велика нога!
— Нет, — говорят княжие посланные, — не годится!
Мачеха стала примерять башмачок средней дочери, и с этой то же самое было.
Увидали посланные Машу, приказали ей примерить; она надела башмачок — и в ту же минуту очутилось на ней прекрасное блестящее платье. Мачехины дочери только ахнули!
Вот привезли Машу в княжие терема, и на другой день была свадьба.
Свадьба была веселая, и я там был, мед-пиво пил, по усам текло, в рот не попало.
Девушка в колодце
Жили-были мужик да баба. А у бабы была падчерица. Она пряла у колодца да и уронила веретёшко в воду. Домой идет, плачет. А мачеха и говорит:
— Чего плачешь?
— А я веретёшко в воду уронила!
Ну, та ее и давай ругать, кричала, кричала и говорит:
— Ступай за веретешком, назад не возвращайся!
Девушка пошла да и бросилась в колодец. И попала на луг. Идет, идет, навстречу ей овцы:
— Девушка, подпаши под нами, подмаши под нами, дадим тебе овечку с баранчиком.
Она подпахала под ними, убрала, они и говорят:
— Домой пойдешь — мы тебе отдадим.
Она поклонилась и пошла. Идет дальше — навстречу коровы:
— Девушка, подпаши под нами, подмаши под нами, дадим тебе корову с нетелью.
Она подпахала под ними, подмахала, они и говорят:
— Спасибо, девушка, обратно пойдешь — долг не забудем. Идет она лугом, долгим полем, навстречу ей жеребцы:
— Девушка, подпаши под нами, подмаши под нами. Она и им все сделала. Они и говорят:
— Назад пойдешь, мы тебя не обидим!
Пошла она дальше и дошла до избушечки, к старику и старушечке. Тут ее веретешечко. Говорит ей старуха:
— Должна ты, девушка, веретешечко выкупить, верой-правдой нам год прослужить.
Она и давай служить. И так хорошо работала, что хозяева ее полюбили.
Три года она у них жила, на четвертый соскучилась.
— Отпустите меня, — просит хозяев, — домой к батюшке.
Они ее и пустили. Много ей всего надавали, а как стала она через ворота выходить, так ее всю золотом обсыпало.
Пошла она домой, навстречу ей пастухи, дали коровку, да овечку, да жеребчика. Пошла она домой с добром и вся как есть золотая. Дошла до ворот, собачка тявкает:
— Наша дочь пришла, тяф, тяф, добра принесла, тяф, тяф! А бабка кричит:
— Молчи, давно ее черти съели! Тут она и входит, вся в золоте.
Узнал про это народ, и стали ее сватать. Она за крестьянина не пошла, за дьячка не пошла, за барина не пошла, за дворянина не пошла, а посватал Иван-царевич, за него пошла.
Ух, бабка зла стала! Послала свою родную дочь в колодец, за веретенышком. Та прыгнула и упала. Встала и пошла. Идет, идет, навстречу овечки:
— Девушка, девушка, подпаши под нами, подмаши под нами, дадим тебе овечку!
А она была грубая, злая, и говорит:
— Вот какие! Не за тем я сюда попала, не за навозом пошла — за добром иду!
И идет. Шла, шла, навстречу коровы:
— Девушка, девушка, подпаши под нами, подмаши под нами, дадим тебе нетелку.
— Не за тем пошла — за добром пошла.
И идет. Шла, шла, навстречу жеребцы:
— Девушка, девушка, подпаши под нами, подмаши под нами!
— Не для того иду — за золотом иду!
Пришла она к избушечке — к старику и старушечке.
— Отдайте, — говорит, — мое золотое веретенце! (А какое оно золотое! Просто деревянное.)
А старушка ей и говорит:
— Ты за веретенце выслужи!
Ну, стала она служить, и все не ладно, все спортит, ленится да неряшится. Три дня прослужила, на четвертый домой просится. Они ее отпустили, дали ей корзину с добром, она и пошла. Дошла до ворот.
«Дай, — думает, — в корзину посмотрю!»
А из корзины жабы, да гады, да гнус полез, всю ее облепили, а с ворот смола полилась, всю залила. Побежала она домой, прибежала до ворот, а собачка:
— Тяф, тяф, наша дочь во смоле пришла! А бабка ей:
— Цыц, наша дочь в золоте придет!
Та вошла, вся в смоле. Мать к ней бросилась, прильнула к ней, так и пропали вместе.
Козёл
В некотором царстве, в некотором государстве жил-был купец, и было у него три дочери. Построил он себе новый дом и посылает на новоселье ночевать старшую дочь, чтоб после рассказала ему, что и как ей во сне привидится.
И привиделось ей во сне, что она выйдет замуж за купеческого сына.
На другую ночь посылает купец на новоселье среднюю дочь: что ей привидится?
И приснилось ей, что она выйдет замуж за дворянина.
На третью ночь дошла очередь до меньшой дочери, послал и ту; и приснилось ей, бедняжке, что выйдет она замуж за козла.
Перепугался отец, не велел своей любимой дочери даже на крыльцо выходить. Так нет вот, не послушалась, вышла! А козел в это время подхватил ее на высокие рога и унес за крутые берега.
Принес к себе и уложил на полати спать. Поутру проснулась наша красавица, глядь — ан двор огорожен частоколом, и на каждой тычинке по девичьей головке; только одна тычинка простая стоит. Обрадовалась бедняжка, что смерти избежала.
А слуги давно ее будят:
— Не пора, сударыня, спать, пора вставать, в горницах мести, сор на улицу нести!
Выходит она на крылечко; летят гуси.
— Ах вы, гуси мои серые! Не с родной ли вы со сторонушки, не от родного ли батюшки несете мне весточку?
А гуси ей в ответ:
— С твоей-то мы со сторонушки, принесли-то мы тебе весточку: у вас дома сговор, старшую сестрицу твою замуж выдают за купеческого сына.
Козел с полатей все слышит и говорит слугам:
— Эй вы, слуги мои верные! Несите платья самоцветные, закладывайте вороных коней, чтоб три раза скакнули и были на месте.
Принарядилась бедняжка и поехала; кони мигом привезли ее к отцу. На крыльце встречают гости, в доме пир горой!
А козел в то время обернулся добрым молодцем и ходит по двору с гуслями. Ну как на пир гусляра не зазвать? Он пришел в хоромы и начал выигрывать:
— Козлова жена! Козлова жена!
А бедняжка по одной щеке его хлоп, по другой хлоп, а сама на коней — и была такова!
Приехала домой, а козел уж на полатях лежит. Поутру будят ее слуги:
— Не пора, сударыня, спать, пора вставать, в горницах мести, сор на улицу нести!
Встала она, прибрала все в горницах и вышла на крылечко; летят гуси.
— Ах вы, гуси мои серые! Не с родной ли вы со сторонушки, не от родного ли батюшки несете мне весточку?
А гуси в ответ:
— С твоей-то мы со сторонушки, принесли-то мы тебе весточку: у вас дома сговор, среднюю сестрицу твою замуж выдают за дворянина богатого.
Опять поехала бедняжка к отцу; на крыльце ее гости встречают, в доме пир горой!
А козел обернулся добрым молодцем и ходит по двору с гуслями; зазвали его, он и стал выигрывать:
— Козлова жена! Козлова жена!
Бедняжка по одной щеке его хлоп, по другой хлоп, а сама на коней — и была такова!
Воротилась домой; козел лежит на полатях.
Прошла еще ночь; поутру встала бедняжка, вышла на крылечко — опять летят гуси.
— Ах вы, гуси мои серые! Не с родной ли вы со сторонушки, не от родного ли батюшки несете мне весточку?
А гуси в ответ:
— С твоей-то мы со сторонушки, принесли тебе весточку: у отца твоего большой стол.
Поехала она к отцу: гости на крыльце встречают, в доме пир горой! На дворе гусляр похаживает, на гуслях выигрывает. Позвали его в хоромы; гусляр опять по-старому:
— Козлова жена! Козлова жена!
Бедняжка в одну щеку его хлоп, в другую хлоп, а сама мигом домой. Смотрит на полати, а там одна козлиная шкурка лежит: гусляр не успел еще оборотиться в козла.
Полетела шкурка в печь, очутилась меньшая купеческая дочь замужем не за козлом, а за добрым молодцем; стали они себе жить да поживать да добра наживать.
Иван-царевич и серый волк
Жил-был царь Берендей, у него было три сына, младшего звали Иваном.
И был у царя сад великолепный; росла в том саду яблоня с золотыми яблоками.
Стал кто-то царский сад посещать, золотые яблоки воровать. Царю жалко стало свой сад. Посылает он туда караулы. Никакие караулы не могут уследить похитника.
Царь перестал и пить и есть, затосковал. Сыновья отца утешают:
— Дорогой наш батюшка, не печалься, мы сами станем сад караулить.
Старший сын говорит:
— Сегодня моя очередь, пойду стеречь сад от похитника.
Отправился старший сын. Сколько ни ходил с вечеру, никого не уследил, припал на мягкую траву и уснул.
Утром царь его спрашивает:
— Ну-ка, не обрадуешь ли меня: не видал ли ты похитника?
— Нет, родимый батюшка, всю ночь не спал, глаз не смыкал, а никого не видал.
На другую ночь пошел средний сын караулить и тоже проспал всю ночь, а наутро сказал, что не видал похитника.
Наступило время младшего брата идти стеречь. Пошел Иван-царевич стеречь отцов сад и даже присесть боится, не то что прилечь. Как его сон задолит, он росой с травы умоется, сон и прочь с глаз.
Половина ночи прошла, ему и чудится: в саду свет. Светлее и светлее. Весь сад осветило. Он видит — на яблоню села Жар-птица и клюет золотые яблоки.
Иван-царевич тихонько подполз к яблоне и поймал птицу за хвост. Жар-птица встрепенулась и улетела, осталось у него в руке одно перо от ее хвоста.
Наутро приходит Иван-царевич к отцу.
— Ну что, дорогой мой Ваня, не видал ли ты похитника?
— Дорогой батюшка, поймать не поймал, а проследил, кто наш сад разоряет. Вот от похитника память вам принес. Это, батюшка, Жар-птица.
Царь взял это перо и с той поры стал пить, и есть, и печали не знать. Вот в одно прекрасное время ему и раздумалось об этой об Жар-птице.
Позвал он сыновей и говорит им:
— Дорогие мои дети, оседлали бы вы добрых коней, поездили бы по белу свету, места познавали, не напали бы где на Жар-птицу.
Дети отцу поклонились, оседлали добрых коней и отправились в путь-дорогу: старший в одну сторону, средний в другую, а Иван-царевич в третью сторону.
Ехал Иван-царевич долго ли, коротко ли. День был летний. Приустал Иван-царевич, слез с коня, спутал его, а сам свалился спать.
Много ли, мало ли времени прошло, пробудился Иван-царевич, видит — коня нет. Пошел его искать, ходил, ходил и нашел своего коня — одни кости обглоданные.
Запечалился Иван-царевич: куда без коня идти в такую даль?
«Ну что же, — думает, — взялся — делать нечего».
И пошел пеший.
Шел, шел, устал до смерточки.
Сел на мягкую траву и пригорюнился, сидит.
Откуда ни возьмись, бежит к нему серый волк.
— Что, Иван-царевич, сидишь пригорюнился, голову повесил?
— Как же мне не печалиться, серый волк? Остался я без доброго коня.
— Это я, Иван-царевич, твоего коня съел… Жалко мне тебя! Расскажи, зачем в даль поехал, куда путь держишь?
— Послал меня батюшка поездить по белу свету, найти Жар-птицу.
— Фу, фу, тебе на своем добром коне в три года не доехать до Жар-птицы. Я один знаю, где она живет. Так и быть — коня твоего съел, буду тебе служить верой-правдой. Садись на меня да держись крепче.
Сел Иван-царевич на него верхом, серый волк и поскакал — синие леса мимо глаз пропускает, озера хвостом заметает. Долго ли, коротко ли, добегают они до высокой крепости. Серый волк и говорит:
— Слушай меня, Иван-царевич, запоминай: полезай через стену, не бойся — час удачный, все сторожа спят. Увидишь в тереме окошко, на окошке стоит золотая клетка, а в клетке сидит Жар-птица. Ты птицу возьми, за пазуху положи, да смотри клетки не трогай!
Иван-царевич через стену перелез, увидел этот терем — на окошке стоит золотая клетка, в клетке сидит Жар-птица. Он птицу взял, за пазуху положил, да засмотрелся на клетку. Сердце его и разгорелось: «Ах, какая — золотая, драгоценная! Как такую не взять!» И забыл, что волк ему наказывал. Только дотронулся до клетки, пошел по крепости звук: трубы затрубили, барабаны забили, сторожа пробудились, схватили Ивана-царевича и повели его к царю Афрону.
Царь Афрон разгневался и спрашивает:
— Чей ты, откуда?
— Я царя Берендея сын, Иван-царевич.
— Ай, срам какой! Царский сын да пошел воровать.
— А что же, когда ваша птица летала, наш сад разоряла?
— А ты бы пришел ко мне, по совести попросил, я бы ее так отдал, из уважения к твоему родителю, царю Берендею. А теперь по всем городам пущу нехорошую славу про вас… Ну да ладно, сослужишь мне службу, я тебя прощу. В таком-то царстве у царя Кусмана есть конь злат®гривый. Приведи его ко мне, тогда отдам тебе Жар-птицу с клеткой.
Загорюнился Иван-царевич, идет к серому волку. А волк ему:
— Я же тебе говорил, не шевели клетку! Почему не слушал мой наказ?
— Ну прости же ты меня, прости, серый волк.
— То-то, прости… Ладно, садись на меня. Взялся за гуж, не говори, что не дюж.
Опять поскакал серый волк с Иваном-царевичем. Долго ли, добегают они до той крепости, где стоит конь златогривый.
— Полезай, Иван-царевич, через стену, сторожа спят, иди на конюшню, бери коня, да смотри уздечку не трогай!
Иван-царевич перелез в крепость, там все сторожа спят, зашел на конюшню, поймал коня златогривого, да позарился на уздечку — она золотом, дорогими камнями убрана; в ней златогривому коню только и гулять.
Иван-царевич дотронулся до уздечки, пошел звук по всей крепости: трубы затрубили, барабаны забили, сторожа проснулись, схватили Ивана-царевича и повели к царю Кусману.
— Чей ты, откуда?
— Я Иван-царевич.
— Эка, за какие глупости взялся — коня воровать! На это простой мужик не согласится. Ну ладно, прощу тебя, Иван-царевич, если сослужишь мне службу. У царя Далмата есть дочь Елена Прекрасная. Похить ее, привези ко мне, подарю тебе златогривого коня с уздечкой.
Еще пуще пригорюнился Иван-царевич, пошел к серому волку.
— Говорил я тебе, Иван-царевич, не трогай уздечку! Не послушал ты моего наказа.
— Ну прости же меня, прости, серый волк.
— То-то, прости… Да уж ладно, садись мне на спину. Опять поскакал серый волк с Иваном-царевичем. Добегают они до царя Далмата. У него в крепости в саду гуляет Елена Прекрасная с мамушками, нянюшками. Серый волк говорит:
— В этот раз я тебя не пущу, сам пойду. А ты ступай обратно путем-дорогой, я тебя скоро нагоню.
Иван-царевич пошел обратно путем-дорогой, а серый волк перемахнул через стену — да в сад. Засел за куст и глядит: Елена Прекрасная вышла со своими мамушками, нянюшками. Гуляла, гуляла и только приотстала от мамушек и нянюшек, серый волк ухватил Елену Прекрасную, перекинул через спину — и наутек.
Иван-царевич идет путем-дорогой, вдруг настигает его серый волк, на нем сидит Елена Прекрасная. Обрадовался Иван-царевич, а серый волк ему:
— Садись на меня скорей, как бы за нами погони не было.
Помчался серый волк с Иваном-царевичем, с Еленой Прекрасной обратной дорогой — синие леса мимо глаз пропускает, реки, озера хвостом заметает. Долго ли, коротко ли, добегают они до царя Кусмана. Серый волк спрашивает:
— Что, Иван-царевич, приумолк, пригорюнился?
— Да как же мне, серый волк, не печалиться? Как расстанусь с такой красотой? Как Елену Прекрасную на коня буду менять?
Серый волк отвечает:
— Не разлучу я тебя с такой красотой — спрячем ее где-нибудь, а я обернусь Еленой Прекрасной, ты и веди меня к царю.
Тут они Елену Прекрасную спрятали в лесной избушке. Серый волк перевернулся через голову и сделался точь-в-точь Еленой Прекрасной. Повел его Иван-царевич к царю Кусману. Царь обрадовался, стал его благодарить:
— Спасибо тебе, Иван-царевич, что достал мне невесту. Получай златогривого коня с уздечкой.
Иван-царевич сел на этого коня и поехал за Еленой Прекрасной. Взял ее, посадил на коня, и едут они путем-дорогой. А царь Кусман устроил свадьбу, пировал весь день до вечера, а как надо было спать ложиться, повел он Елену Прекрасную в спальню, да только лег с ней на кровать, глядит — волчья морда вместо молодой жены! Царь со страху свалился с кровати, а волк удрал прочь.
Нагоняет серый волк Ивана-царевича и спрашивает:
— О чем задумался, Иван-царевич?
— Как же мне не думать? Жалко расставаться с таким сокровищем — конем златогривым, менять его на Жар-птицу.
— Не печалься, я тебе помогу.
Вот доезжают они до царя Афрона. Волк и говорит:
— Этого коня и Елену Прекрасную ты спрячь, а я обернусь конем златогривым, ты меня и веди к царю Афрону.
Спрятали они Елену Прекрасную и златогривого коня в лесу. Серый волк перекинулся через спину, обернулся златогривым конем. Иван-царевич повел его к царю Афрону. Царь обрадовался и отдал ему Жар-птицу с золотой клеткой.
Иван-царевич вернулся пеший в лес, посадил Елену Прекрасную на златогривого коня, взял золотую клетку с Жар-птицей и поехал путем-дорогой в родную сторону.
А царь Афрон велел подвести к себе дареного коня и только хотел сесть на него — конь обернулся серым волком. Царь со страху где стоял, там и упал, а серый волк пустился наутек и скоро догнал Ивана-царевича.
— Теперь прощай, мне дальше идти нельзя.
Иван-царевич слез с коня и три раза поклонился до земли, с уважением отблагодарил серого волка. А тот говорит:
— Не навек прощайся со мной, я еще тебе пригожусь.
Иван-царевич думает: «Куда же ты еще пригодишься? Все желанья мои исполнены». Сел на златогривого коня, и опять поехали они с Еленой Прекрасной, с Жар-птицей. Доехал он до своих краев, вздумалось ему пополдневать. Было у него с собой немного хлебушка. Ну, они поели, ключевой воды попили и легли отдыхать.
Только Иван-царевич заснул, наезжают на него его братья. Ездили они по другим землям, искали Жар-птицу, вернулись с пустыми руками. Наехали и видят — у Ивана-царевича все добыто. Вот они и сговорились:
— Давай убьем брата, добыча вся будет наша.
Решились и убили Ивана-царевича. Сели на златогривого коня, взяли Жар-птицу, посадили на коня Елену Прекрасную и устрашили ее:
— Дома не сказывай ничего!
Лежит Иван-царевич мертвый, над ним уже вороны летают. Откуда ни возьмись, прибежал серый волк и схватил ворона с вороненком.
— Ты лети-ка, ворон, за живой и мертвой водой. Принесешь мне живой и мертвой воды, тогда отпущу твоего вороненка.
Ворон, делать нечего, полетел, а волк держит его вороненка. Долго ли ворон летал, коротко ли, принес он живой и мертвой воды. Серый волк спрыснул мертвой водой раны Ивану-царевичу, раны зажили; спрыснул его живой водой — Иван-царевич ожил.
— Ох, крепко же я спал!..
— Крепко ты спал, — говорит серый волк. — Кабы не я, совсем бы не проснулся. Родные братья тебя убили и всю добычу твою увезли. Садись на меня скорей!
Поскакали они в погоню и настигли обоих братьев. Тут их серый волк растерзал и клочки по полю разметал.
Иван-царевич поклонился серому волку и простился с ним навечно.
Вернулся Иван-царевич домой на коне златогривом, привез отцу своему Жар-птицу, а себе — невесту, Елену Прекрасную.
Царь Берендей обрадовался, стал сына спрашивать. Стал Иван-царевич рассказывать, как помог ему серый волк достать добычу, да как братья убили его, сонного, да как серый волк их растерзал.
Погоревал царь Берендей и скоро утешился. А Иван-царевич женился на Елене Прекрасной, и стали они жить-поживать да горя не знать.
Финист-ясный сокол
Жил да был крестьянин. Умерла у него жена, осталось три дочки. Хотел старик нанять работницу — в хозяйстве помогать. Но меньшая дочь, Марьюшка, сказала:
— Не надо, батюшка, нанимать работницу, сама я буду хозяйство вести.
Ладно. Стала дочка Марьюшка хозяйство вести. Все-то она умеет, все-то у нее ладится. Любил отец Марьюшку: рад был, что такая умная да работящая дочка растет. Из себя-то Марьюшка красавица писаная. А сестры ее завидущие да жаднющие; из себя-то они некрасивые, а модницы-перемодницы — весь день сидят да белятся, да румянятся, да в обновки наряжаются, платье им — не платье, сапожки — не сапожки, платок — не платок.
Поехал отец на базар и спрашивает дочек:
— Что вам, дочки, купить, чем порадовать?
И говорят старшая и средняя дочки:
— Купи по полушалку, да такому, чтоб цветы покрупнее, золотом расписанные.
А Марьюшка стоит да молчит. Спрашивает ее отец: — А что тебе, доченька, купить?
— Купи мне, батюшка, перышко Финиста — ясна сокола.
Приезжает отец, привозит дочкам полушалки, а перышка не нашел.
Поехал отец в другой раз на базар.
— Ну, — говорит, — дочки, заказывайте подарки.
Обрадовались старшая и средняя дочки:
— Купи нам по сапожкам с серебряными подковками.
А Марьюшка опять заказывает:
— Купи мне, батюшка, перышко Финиста — ясна сокола.
Ходил отец весь день, сапожки купил, а перышка не нашел. Приехал без перышка.
Ладно. Поехал старик в третий раз на базар, а старшая и средняя дочки говорят:
— Купи нам по платью.
А Марьюшка опять просит:
— Батюшка, купи перышко Финиста — ясна сокола.
Ходил отец весь день, а перышка не нашел. Выехал из города, а навстречу старенький старичок.
— Здорово, дедушка!
— Здравствуй, милый! Куда путь-дорогу держишь?
— К себе, дедушка, в деревню. Да вот горе у меня: меньшая дочка наказывала купить перышко Финиста — ясна сокола, а я не нашел.
— Есть у меня такое перышко, да оно заветное; но для доброго человека, куда ни шло, отдам.
Вынул дедушка перышко и подает, а оно самое обыкновенное. Едет крестьянин и думает: «Что в нем Марьюшка нашла хорошего!»
Привез старик подарки дочкам; старшая и средняя наряжаются да над Марьюшкой смеются:
— Как была ты дурочка, так и есть. Нацепи свое перышко в волоса да красуйся!
Промолчала Марьюшка, отошла в сторону; а когда все спать полегли, бросила Марьюшка перышко на пол и проговорила:
— Любезный Финист — ясный сокол, явись ко мне, жданный мой жених!
И явился ей молодец красоты неописанной. К утру молодец ударился об пол и сделался соколом. Отворила ему Марьюшка окно, и улетел сокол к синему небу.
Три дня Марьюшка привечала к себе молодца; днем он летает соколом по синему поднебесью, а к ночи прилетает к Марьюшке и делается добрым молодцем.
На четвертый день сестры злые заметили — наговорили отцу на сестру.
Милые дочки, — говорит отец, — смотрите лучше за собой.
«Ладно, — думают сестры, — посмотрим, как будет дальше».
Натыкали они в раму острых ножей, а сами притаились, смотрят.
Вот летит ясный сокол. Долетел до окна и не может попасть в комнату Марьюшки. Бился-бился, всю грудь изрезал, а Марьюшка спит и не слышит. И сказал тогда сокол:
— Кому я нужен, тот меня найдет. Но это будет нелегко. Тогда меня найдешь, когда трое башмаков железных износишь, трое посохов железных изломаешь, трое колпаков железных порвешь.
Услышала это Марьюшка, вскочила с кровати, посмотрела в окно, а сокола нет, и только кровавый след на окне остался. Заплакала Марьюшка горькими слезами — смыла слезками кровавый след и стала еще краше.
Пошла она к отцу и проговорила:
— Не брани меня, батюшка, отпусти в путь-дорогу дальнюю. Жива буду — свидимся, умру — так, знать, на роду написано.
Жалко было отцу отпускать любимую дочку, но отпустил.
Заказала Марьюшка трое башмаков железных, трое посохов железных, трое колпаков железных и отправилась в путь-дорогу дальнюю, искать желанного Финиста — ясна сокола. Шла она чистым полем, шла темным лесом, высокими горами. Птички веселыми песнями ей сердце радовали, ручейки лицо белое умывали, леса темные привечали. И никто не мог Марьюшку тронуть: волки серые, медведи, лисицы — все звери к ней сбегались. Износила она башмаки железные, посох железный изломала и колпак железный порвала.
И вот выходит Марьюшка на поляну и видит: стоит избушка на курьих ножках — вертится. Говорит Марьюшка:
— Избушка, избушка, встань к лесу задом, ко мне передом! Мне в тебя лезть, хлеба есть.
Повернулась избушка к лесу задом, к Марьюшке передом. Зашла Марьюшка в избушку и видит: сидит там баба-яга — костяная нога, ноги из угла в угол, губы на грядке, а нос к потолку прирос.
Увидела баба-яга Марьюшку, зашумела:
— Тьфу, тьфу, русским духом пахнет! Красная девушка, дело пытаешь аль от дела лытаешь?
— Ищу, бабушка, Финиста — ясна сокола.
— О красавица, долго тебе искать! Твой ясный сокол за тридевять земель, в тридевятом государстве. Опоила его зельем царица-волшебница и женила на себе. Но я тебе помогу. Вот тебе серебряное блюдечко и золотое яичко. Когда придешь в тридевятое царство, наймись работницей к царице. Покончишь работу — бери блюдечко, клади золотое яичко, само будет кататься. Станут покупать — не продавай. Просись Финиста — ясна сокола повидать.
Поблагодарила Марьюшка бабу-ягу и пошла. Потемнел лес, страшно стало Марьюшке, боится и шагнуть, а навстречу кот. Прыгнул к Марьюшке и замурлыкал:
— Не бойся, Марьюшка, иди вперед. Будет еще страшнее, а ты иди и иди, не оглядывайся.
Потерся кот спинкой и был таков, а Марьюшка пошла дальше. А лес стал еще темней. Шла, шла Марьюшка, сапоги железные износила, посох поломала, колпак порвала и пришла к избушке на курьих ножках. Вокруг тын, на кольях черепа, и каждый череп огнем горит.
Говорит Марьюшка:
— Избушка, избушка, встань к лесу задом, ко мне передом! Мне в тебя лезть, хлеба есть.
Повернулась избушка к лесу задом, к Марьюшке передом. Зашла Марьюшка в избушку и видит: сидит там баба-яга — костяная нога, ноги из угла в угол, губы на грядке, а нос к потолку прирос.
Увидела баба-яга Марьюшку, зашумела:
— Тьфу, тьфу, русским духом пахнете Красная девушка, дело пытаешь аль от дела лытаешь?
— Ищу, бабушка, Финиста — ясна сокола.
— А у моей сестры была?
— Была, бабушка.
— Ладно, красавица, помогу тебе. Бери серебряные пяльцы, золотую иголочку. Иголочка сама будет вышивать серебром и золотом по малиновому бархату. Будут покупать — не продавай. Просись Финиста — ясна сокола повидать.
Поблагодарила Марьюшка бабу-ягу и пошла. А в лесу стук, гром, свист, черепа лес освещают. Страшно стало Марьюшке. Глядь, собака бежит;
— Ав, ав, Марьюшка, не бойся, родная, иди! Будет еще страшнее, не оглядывайся.
Сказала и была такова. Пошла Марьюшка, а лес стал еще темнее. За ноги ее цепляет, за рукава хватает… Идет Марьюшка, идет и назад не оглянется.
Долго ли, коротко ли шла — башмаки железные износила, посох железный поломала, колпак железный порвала. Вышла на полянку, а на полянке избушка на курьих ножках, вокруг тын, а на кольях лошадиные черепа; каждый череп огнем горит.
Говорит Марьюшка:
— Избушка, избушка, встань к лесу задом, а ко мне передом!
Повернулась избушка к лесу задом, а к Марьюшке передом. Зашла Марьюшка в избушку и видит: сидит баба-яга — костяная нога, ноги из угла в угол, губы на грядке, а нос к потолку прирос. Сама черная, а во рту один клык торчит.
Увидела баба-яга Марьюшку, зашумела:
— Тьфу, тьфу, русским духом пахнет! Красная девушка, дело пытаешь аль от дела лытаешь?
— Ищу, бабушка, Финиста — ясна сокола.
— Трудно, красавица, тебе будет его отыскать, да я помогу. Вот тебе серебряное донце, золотое веретенце. Бери в руки, само прясть будет, потянется нитка не простая, а золотая.
— Спасибо тебе, бабушка.
— Ладно, спасибо после скажешь, а теперь слушай, что тебе накажу: будут золотое веретенце покупать — не продавай, а просись Финиста — ясна сокола повидать.
Поблагодарила Марьюшка бабу-ягу и пошла, а лес зашумел, загудел; поднялся свист, совы закружились, мыши из нор повылезли — да все на Марьюшку. И видит Марьюшка — бежит навстречу серый волк.
— Не горюй, — говорит он, — а садись на меня и не оглядывайся.
Села Марьюшка на серого волка, и только ее и видели.
Впереди степи широкие, луга бархатные, реки медовые, берега кисельные, горы в облака упираются. А Марьюшка скачет и скачет. И вот перед Марьюшкой хрустальный терем. Крыльцо резное, оконца узорчатые, а в оконце царица глядит.
— Ну, — говорит волк, — слезай, Марьюшка, иди и нанимайся в прислуги.
Слезла Марьюшка, узелок взяла, поблагодарила волка и пошла к хрустальному дворцу. Поклонилась Марьюшка царице и говорит:
— Не знаю, как вас звать, как величать, а не нужна ли вам будет работница?
Отвечает царица:
— Давно я ищу работницу, но такую, которая могла бы прясть, ткать, вышивать.
— Все это я могу делать.
— Тогда проходи и садись за работу.
И стала Марьюшка работницей. День работает, а наступит ночь — возьмет Марьюшка серебряное блюдечко и золотое яичко и скажет:
— Катись, катись, золотое яичко, по серебряному блюдечку, покажи мне моего милого.
Покатится яичко по серебряному блюдечку, и предстанет Финист — ясный сокол. Смотрит на него Марьюшка и слезами заливается:
— Финист мой, Финист — ясный сокол, зачем ты меня оставил одну, горькую, о тебе плакать!
Подслушала царица ее слова и говорит:
— Продай ты мне, Марьюшка, серебряное блюдечко и золотое яичко.
— Нет, — говорит Марьюшка, — они непродажные. Могу я тебе их отдать, если позволишь на Финиста — ясна сокола поглядеть.
Подумала царица, подумала.
— Ладно, — говорит, — так и быть. Ночью, как он уснет, я тебе его покажу.
Наступила ночь, и идет Марьюшка в спальню к Финисту — ясну соколу. Видит она — спит ее сердечный друг сном непробудным. Смотрит Марьюшка — не насмотрится, целует в уста сахарные, прижимает к груди белой, — спит, не пробудится сердечный друг.
Наступило утро, а Марьюшка не добудилась милого…
Целый день работала Марьюшка, а вечером взяла серебряные пяльцы да золотую иголочку. Сидит вышивает, сама приговаривает:
— Вышивайся, вышивайся, узор, для Финиста — ясна сокола. Было бы чем ему по утрам вытираться.
Подслушала царица и говорит:
— Продай, Марьюшка, серебряные пяльцы, золотую иголочку.
— Я не продам, — говорит Марьюшка, — а так отдам, разреши только с Финистом — ясным соколом свидеться.
Подумала та, подумала.
— Ладно, — говорит, — так и быть, приходи ночью. Наступает ночь. Входит Марьюшка в спаленку к Финисту — ясну соколу, а тот спит сном непробудным.
— Финист ты мой, ясный сокол, встань, пробудись!
Спит Финист — ясный сокол крепким сном. Будила его Марьюшка — не добудилась.
Наступает день.
Сидит Марьюшка за работой, берет в руки серебряное донце, золотое веретенце. А царица увидала:
— Продай да продай!
— Продать не продам, а могу и так отдать, если позволишь с Финистом — ясным соколом хоть часок побыть.
— Ладно, — говорит та.
А сама думает: «Все равно не разбудит». Настала ночь. Входит Марьюшка в спальню к Финисту — ясну соколу, а тот спит сном непробудным.
— Финист ты мой, ясный сокол, встань, пробудись!
Спит Финист, не просыпается.
Будила, будила — никак не может добудиться, а рассвет близко.
Заплакала Марьюшка:
— Любезный ты мой Финист — ясный сокол, встань, пробудись, на Марьюшку свою погляди, к сердцу своему ее прижми!
Упала Марьюшкина слеза на голое плечо Финиста — ясна сокола и обожгла. Очнулся Финист — ясный сокол, осмотрелся и видит Марьюшку. Обнял ее, поцеловал:
— Неужели это ты, Марьюшка! Трое башмаков износила, трое посохов железных изломала, трое колпаков железных поистрепала и меня нашла? Поедем же теперь на родину.
Стали они домой собираться, а царица увидела и приказала в трубы трубить, об измене своего мужа оповестить.
Собрались князья да купцы, стали совет держать, как Финиста — ясна сокола наказать.
Тогда Финист — ясный сокол говорит:
— Которая, по-вашему, настоящая жена: та ли, что крепко любит, или та, что продает да обманывает?
Согласились все, что жена Финиста — ясна сокола — Марьюшка.
И стали они жить-поживать да добра наживать. Поехали в свое государство, пир собрали, в трубы затрубили, в пушки запалили, и был пир такой, что и теперь помнят.
Царевна-лягушка
В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь, и было у него три сына. Младшего звали Иван-царевич. Позвал однажды царь сыновей и говорит им:
— Дети мои милые, вы теперь все на возрасте, пора вам и о невестах подумать!
— За кого же нам, батюшка, посвататься?
— А вы возьмите по стреле, натяните свои тугие луки и пустите стрелы в разные стороны. Где стрела упадет — там и сватайтесь.
Вышли братья на широкий отцовский двор, натянули свои тугие луки и выстрелили.
Пустил стрелу старший брат. Упала стрела на боярский двор, и подняла ее боярская дочь.
Пустил стрелу средний брат — полетела стрела к богатому купцу во двор. Подняла ее купеческая дочь.
Пустил стрелу Иван-царевич — полетела его стрела прямо в топкое болото, и подняла ее лягушка-квакушка…
Старшие братья как пошли искать свои стрелы, сразу их нашли: один — в боярском тереме, другой — на купеческом дворе. А Иван-царевич долго не мог найти свою стрелу. Два пня ходил он по лесам и по горам, а на третий день зашел в топкое болото. Смотрит — сидит там лягушка-квакушка, его стрелу держит.
Иван-царевич хотел было бежать и отступиться от своей находки, а лягушка и говорит:
— Ква-ква, Иван-царевич! Поди ко мне, бери свою стрелу, а меня возьми замуж.
Опечалился Иван-царевич и отвечает:
— Как же я тебя замуж возьму? Меня люди засмеют!
— Возьми, Иван-царевич, жалеть не будешь!
Подумал-подумал Иван-царевич, взял лягушку-квакушку, завернул ее в платочек и принес в свое царство-государство.
Пришли старшие братья к отцу, рассказывают, куда чья стрела попала.
Рассказал и Иван-царевич. Стали братья над ним смеяться, а отец говорит:
— Бери квакушку, ничего не поделаешь!
Вот сыграли три свадьбы, поженились царевичи: старший царевич — на боярышне, средний — на купеческой дочери, а Иван-царевич — на лягушке-квакушке.
На другой день после свадьбы призвал царь своих сыновей и говорит:
— Ну, сынки мои дорогие, теперь вы все трое женаты. Хочется мне узнать, умеют ли ваши жены хлебы печь. Пусть они к утру испекут мне по хараваю хлеба.
Поклонились царевичи отцу и пошли. Воротился Иван-царевич в свои палаты невесел, ниже плеч буйну голову повесил.
— Ква-ква, Иван-царевич, — говорит лягушка-квакушка, — что ты так опечалился? Или услышал от своего отца слово неласковое?
— Как мне не печалиться! — отвечает Иван-царевич. — Приказал мой батюшка, чтобы ты сама испекла к утру каравай хлеба…
Не тужи, Иван-царевич! Ложись-ка лучше спать-почивать: утро вечера мудренее!
Уложила квакушка царевича спать, а сама сбросила с себя лягушечью кожу и обернулась красной девицей Василисой Премудрой — такой красавицей, что ни в сказке сказать, ни пером описать!
Взяла она частые решета, мелкие сита, просеяла муку пшеничную, замесила тесто белое, испекла каравай — рыхлый да мягкий, изукрасила каравай разными узорами мудреными: по бокам — города с дворцами, садами да башнями, сверху — птицы летучие, снизу — звери рыскучие… Утром будит квакушка Ивана-царевича:
— Пора, Иван-царевич, вставай, каравай неси!
Положила каравай на золотое блюдо, проводила Ивана-царевича к отцу.
Пришли и старшие братья, принесли свои караваи, только у них и посмотреть не на что: у боярской дочки хлеб подгорел, у купеческой — сырой да кособокий получился.
Царь сначала принял каравай у старшего царевича, взглянул на него и приказал отнести псам дворовым.
Принял у среднего, взглянул и сказал:
— Такой каравай только от большой нужды есть будешь!
Дошла очередь и до Ивана-царевича. Принял царь от него каравай и сказал:
— Вот этот хлеб только в большие праздники есть!
И тут же дал сыновьям новый приказ:
— Хочется мне знать, как умеют ваши жены рукодельничать. Возьмите шелку, золота и серебра, и пусть они своими руками за ночь выткут мне по ковру!
Вернулись старшие царевичи к своим женам, передали им царский приказ. Стали жены кликать мамушек, нянюшек и красных девушек — чтобы пособили им ткать ковры. Тотчас мамушки, нянюшки да красные девушки собрались и принялись ковры ткать да вышивать — кто серебром, кто золотом, кто шелком.
А Иван-царевич воротился домой невесел, ниже плеч буйну голову повесил.
— Ква-ква, Иван-царевич, — говорит квакушка, — почему так печалишься? Или услышал от отца своего слово недоброе?
— Как мне не кручиниться! — отвечает Иван-царевич. — Батюшка приказал за одну ночь соткать ему ковер узорчатый!
— Не тужи, Иван-царевич! Ложись-ка лучше спать: утро вечера мудренее!
Уложила его квакушка спать, а сама сбросила с себя лягушечью кожу, обернулась красной девицей Василисой Премудрой и стала ковер ткать. Где кольнет иглой раз — цветок зацветет, где кольнет другой раз — хитрые узоры идут, где кольнет третий — птицы летят…
Солнышко еще не взошло, а ковер уж готов.
Вот пришли все три брата к царю, принесли каждый свой ковер. Царь прежде взял ковер у старшего царевича, посмотрел и молвил::
— Этим ковром только от дождя лошадей покрывать! Принял от среднего, посмотрел и сказал:
— Только у ворот его стелить!
Принял от Ивана-царевича, взглянул и сказал:
— А вот этот ковер в моей горнице по большим праздникам расстилать!
И тут же отдал царь новый приказ, чтобы все три царевича явились к нему на пир со своими женами: хочет царь посмотреть, которая из них лучше пляшет.
Отправились царевичи к своим женам.
Идет Иван-царевич, печалится, сам думает: «Как поведу я мою квакушку на царский пир?..»
Пришел он домой невеселый. Спрашивает его квакушка:
— Что опять, Иван-царевич, невесел, ниже плеч буйну голову повесил? О чем запечалился?
— Как мне не печалиться! — говорит Иван-царевич. — Батюшка приказал, чтобы я тебя завтра к нему на пир привез…
— Не горюй, Иван-царевич! Ложись-ка да спи: утро вечера мудренее!
На другой день, как пришло время ехать на пир, квакушка и говорит царевичу:
— Ну, Иван-царевич, отправляйся один на царский пир, а я вслед за тобой буду. Как услышишь стук да гром — не пугайся, скажи: «Это, видно, моя лягушонка в коробчонке едет!»
Пошел Иван-царевич к царю на пир один.
А старшие братья явились во дворец со своими женами, разодетыми, разубранными. Стоят да над Иваном-царевичем посмеиваются:
— Что же ты, брат, без жены пришел? Хоть бы в платочке ее принес, дал бы нам всем послушать, как она квакает!
Вдруг поднялся стук да гром — весь дворец затрясся-зашатался. Все гости переполошились, повскакали со своих мест. А Иван-царевич говорит:
— Не бойтесь, гости дорогие! Это, видно, моя лягушонка в своей коробчонке едет!
Подбежали все к окнам и видят: бегут скороходы, скачут гонцы, а вслед за ними едет золоченая карета, тройкой гнедых коней запряжена.
Подъехала карета к крыльцу, и вышла из нее Василиса Премудрая — сама как солнце ясное светится.
Все на нее дивятся, любуются, от удивления слова вымолвить не могут.
Взяла Василиса Премудрая Ивана-царевича за руки и повела за столы дубовые, за скатерти узорчатые…
Стали гости есть, пить, веселиться.
Василиса Премудрая из кубка пьет — не допивает, остатки себе за левый рукав выливает. Лебедя жареного ест — косточки за правый рукав бросает.
Жены старших царевичей увидели это — и туда же: чего не допьют — в рукав льют, чего не доедят — в другой кладут. А к чему, зачем — того и сами не знают.
Как встали гости из-за стола, заиграла музыка, начались пляски. Пошла Василиса Премудрая плясать с Иваном-царевичем. Махнула левым рукавом — стало озеро, махнула правым — поплыли по озеру белые лебеди. Царь и все гости диву дались. А как перестала она плясать, все исчезло: и озеро и лебеди.
Пошли плясать жены старших царевичей.
Как махнули своими левыми рукавами — всех гостей забрызгали; как махнули правыми — костями-огрызками осыпали, самому царю костью чуть глаз не выбили. Рассердился царь и приказал их выгнать вон из горницы.
Когда пир был на исходе, Иван-царевич улучил минутку и побежал домой. Разыскал лягушечью кожу и спалил ее на огне.
Приехала Василиса Премудрая домой, хватилась — нет лягушечьей кожи! Бросилась она искать ее. Искала, искала — не нашла и говорит Ивану-царевичу:
— Ах, Иван-царевич, что же ты наделал! Если бы ты еще три дня подождал, я бы вечно твоею была. А теперь прощай, ищи меня за тридевять земель, за тридевять морей, в тридесятом царстве, в подсолнечном государстве, у Кощея Бессмертного. Как три пары железных сапог износишь, как три железных хлеба изгрызешь — только тогда и разыщешь меня…
Сказала, обернулась белой лебедью и улетела в окно.
Загоревал Иван-царевич. Снарядился, взял лук да стрелы, надел железные сапоги, положил в заплечный мешок три железных хлеба и пошел искать жену свою, Василису Премудрую.
Долго ли шел, коротко ли, близко ли, далеко ли — скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается, — две пары железных сапог износил, два железных хлеба изгрыз, за третий принялся. И повстречался ему тогда старый старик.
— Здравствуй, дедушка! — говорит Иван-царевич.
— Здравствуй, добрый молодец! Чего ищешь, куда путь держишь?
Рассказал Иван-царевич старику свое горе.
— Эх, Иван-царевич, — говорит старик, — зачем же ты лягушечью кожу спалил? Не ты ее надел, не тебе ее и снимать было! Василиса Премудрая хитрей-мудрей отца своего, Кощея Бессмертного, уродилась, он за то разгневался на нее и приказал ей три года квакушею быть. Ну, да делать нечего, словами беды не поправишь. Вот тебе клубочек: куда он покатится, туда и ты иди.
Иван-царевич поблагодарил старика и пошел за клубочком.
Катится клубочек по высоким горам, катится по темным лесам, катится по зеленым лугам, катится по топким болотам, катится по глухим местам, а Иван-царевич все идет да идет за ним — не остановится на отдых ни на часок.
Шел-шел, третью пару железных сапог истер, третий железный хлеб изгрыз и пришел в дремучий бор. Попадается ему навстречу медведь.
«Дай убью медведя! — думает Иван-царевич. — Ведь у меня никакой еды больше нет».
Прицелился он, а медведь вдруг и говорит ему человеческим голосом:
— Не убивай меня, Иван-царевич! Когда-нибудь я пригожусь тебе.
Не тронул Иван-царевич медведя, пожалел, пошел дальше. Идет он чистым полем, глядь — а над ним летит большой селезень.
Иван-царевич натянул лук, хотел было пустить в селезня острую стрелу, а селезень и говорит ему по-человечески:
— Не убивай меня, Иван-царевич! Будет время — я тебе пригожусь.
Пожалел Иван-царевич селезня — не тронул его, пошел дальше голодный.
Вдруг бежит навстречу ему косой заяц.
«Убью этого зайца! — думает царевич. — Очень уж есть хочется…»
Натянул свой тугой лук, стал целиться, а заяц говорит ему человеческим голосом:
— Не губи меня, Иван-царевич! Будет время — я тебе пригожусь.
И его пожалел царевич, пошел дальше. Вышел он к синему морю и видит: на берегу, на желтом песке, лежит щука-рыба. Говорит Иван-царевич:
— Ну, сейчас эту щуку съем! Мочи моей больше нет — так есть хочется!
— Ах, Иван-царевич, — молвила щука, — сжалься надо мной, не ешь меня, брось лучше в синее море!
Сжалился Иван-царевич над щукой, бросил ее в море, а сам пошел берегом за своим клубочком.
Долго ли, коротко ли — прикатился клубочек в лес, к избушке. Стоит та избушка на курьих ножках, кругом себя поворачивается. Говорит Иван-царевич:
— Избушка, избушка, повернись к лесу задом, ко мне передом!
Избушка по его слову повернулась к лесу задом, а к нему передом. Вошел Иван-царевич в избушку и видит: лежит на печи баба-яга — костяная нога. Увидела она царевича и говорит:
— Зачем ко мне пожаловал, добрый молодец? Волей или неволей?
— Ах, баба-яга — костяная нога, ты бы меня накормила прежде, напоила да в бане выпарила, тогда бы и выспрашивала!
— И то правда! — отвечает баба-яга.
Накормила она Ивана-царевича, напоила, в бане выпарила, а царевич рассказал ей, что он ищет жену свою, Василису Премудрую.
— Знаю, знаю! — говорит баба-яга. — Она теперь у злодея Кощея Бессмертного. Трудно будет ее достать, нелегко с Кощеем сладить: его ни стрелой, ни пулей не убьешь. Потому он никого и не боится.
— Да есть ли где его смерть?
— Его смерть — на конце иглы, та игла — в яйце, то яйцо — в утке, та утка — в зайце, тот заяц — в кованом ларце, а тот ларец — на вершине старого дуба. А дуб тот в дремучем лесу растет.
Рассказала баба-яга Ивану-царевичу, как к тому дубу пробраться. Поблагодарил ее царевич и пошел.
Долго он по дремучим лесам пробирался, в топях болотных вяз и пришел наконец к Кощееву дубу. Стоит тот дуб, вершиной в облака упирается, корни на сто верст в земле раскинул, ветками красное солнце закрыл. А на самой его вершине — кованый ларец.
Смотрит Иван-царевич на дуб и не знает, что ему делать, как ларец достать.
«Эх, — думает, — где-то медведь? Он бы мне помог!»
Только подумал, а медведь тут как тут: прибежал и выворотил дуб с корнями. Ларец упал с вершины и разбился на мелкие кусочки.
Выскочил из ларца заяц и пустился наутек.
«Где-то мой заяц? — думает царевич. — Он этого зайца непременно догнал бы…»
Не успел подумать, а заяц тут как тут: догнал другого зайца, ухватил и разорвал пополам. Вылетела из того зайца утка и поднялась высоко-высоко в небо.
«Где-то мой селезень?» — думает царевич.
А уж селезень за уткой летит — прямо в голову клюет. Выронила утка яйцо, и упало то яйцо в синее море…
Загоревал Иван-царевич, стоит на берегу и говорит:
— Где-то моя щука? Она достала бы мне яйцо со дна морского!
Вдруг подплывает к берегу щука-рыба и держит в зубах яйцо.
— Получай, Иван-царевич!
Обрадовался царевич, разбил яйцо, достал иглу и отломил у нее кончик. И только отломил — умер Кощей Бессмертный, прахом рассыпался.
Пошел Иван-царевич в Кощеевы палаты. Вышла тут к нему Василиса Премудрая и говорит:
— Ну, Иван-царевич, сумел ты меня найти, теперь я весь век твоя буду!
Выбрал Иван-царевич лучшего скакуна из Кощеевой конюшни, сел на него с Василисой Премудрой и воротился в свое царство-государство.
И стали они жить дружно, в любви и согласии.
Белая уточка
Один князь женился на прекрасной княжне и не успел еще на нее наглядеться, не успел с нею наговориться, не успел ее наслушаться, а уж надо было им расставаться, надо было ему ехать в дальний путь, покидать жену на чужих руках. Что делать! Говорят, век обнявшись не просидеть.
Много плакала княгиня, много князь ее уговаривал, заповедовал не покидать высока терема, не ходить на беседу, с дурными людьми не ватажиться, худых речей не слушаться. Княгиня обещала все исполнить.
Князь уехал; она заперлась в своем покое и не выходит.
Долго ли, коротко ли, пришла к ней женщина, казалось — такая простая, сердечная!
— Что, — говорит, — ты скучаешь? Хоть бы на божий свет поглядела, хоть бы по саду прошлась, тоску размыкала.
Долго княгиня отговаривалась, не хотела, наконец подумала: по саду походить не беда, — и пошла.
В саду разливалась ключевая хрустальная вода.
— Что, — говорит женщина, — день такой жаркий, солнце палит, а водица студеная так и плещет, не искупаться ли нам здесь?
— Нет, нет, не хочу! — А там подумала: ведь искупаться не беда!
Скинула сарафанчик и прыгнула в воду. Только окунулась, женщина ударила ее по спине:
— Плыви ты, — говорит, — белою уточкой!
И поплыла княгиня белою уточкой.
Ведьма тотчас нарядилась в ее платье, убралась, намалевалась и села ожидать князя.
Только щенок вякнул, колокольчик звякнул, она уж бежит навстречу, бросилась к князю, целует, милует. Он обрадовался, сам руки протянул и не распознал ее.
А белая уточка нанесла яичек, вывела деточек: двух хороших, а третьего — заморышка; и деточки ее вышли — ребяточки.
Она их вырастила, стали они по реченьке ходить, злату рыбку ловить, лоскутики сбирать, кафтаники сшивать, да выскакивать на бережок, да поглядывать на лужок.
— Ох, не ходите туда, дети! — говорила мать.
Дети не слушали; нынче поиграют на травке, завтра побегают по муравке, дальше, дальше — и забрались на княжий двор.
Ведьма чутьем их узнала, зубами заскрипела. Вот она позвала деточек, накормила-напоила и спать уложила, а там велела, разложить огня, навесить котлы, наточить ножи.
Легли два братца и заснули; а заморышка, чтоб не застудить, приказала им мать в пазушке носить, — заморышек-то и не спит, все слышит, все видит.
Ночью пришла ведьма под дверь и опрашивает:
— Спите вы, детки, иль нет?
Заморышек отвечает:
— Мы спим — не спим, думу думаем, что хотят нас всех порезати; огни кладут калиновые, котлы высят кипучие, ножи точат булатные!
— Не опят!
Ведьма ушла, походила-походила, опять под дверь:
— Спите, детки, или нет?
Заморышек опять говорит то же:
— Мы спим — не спим, думу думаем, что хотят нас всех порезати; огни кладут калиновые, котлы высят кипучие, ножи точат булатные!
«Что же это все один голос?» — подумала ведьма, отворила потихоньку дверь, видит: оба брата спят крепким сном, тотчас обвела их мертвой рукой — и они померли.
Поутру белая уточка зовет деток; детки нейдут. Зачуяло ее сердце, встрепенулась она и полетела на княжий двор.
На княжьем дворе, белы как платочки, холодны как пласточки, лежали братцы рядышком.
Кинулась она к ним, бросилась, крылышки распустила, деточек обхватила и материнским голосом завопила:
— Кря, кря, мои деточки! Кря, кря, голубяточки! Я нуждой вас выхаживала, Я слезой вас выпаивала, Темну ночь недосыпала, Сладок кус недоедала!— Жена, слышишь небывалое? Утка приговаривает.
— Это тебе чудится! Велите утку со двора прогнать!
Ее прогонят, она облетит да опять к деткам:
— Кря, кря, мои деточки! Кря, кря, голубяточки! Погубила вас ведьма старая, Ведьма старая, змея лютая, Змея лютая, подколодная; Отняла у вас отца родного, Отца родного — моего мужа, Потопила нас в быстрой реченьке, Обратила нас в белых уточек, А сама живет — величается!«Эге!» — подумал князь и закричал:
— Поймайте мне белую уточку!
Бросились все, а белая уточка летает и никому не дается; выбежал князь сам, она к нему на руки пала. Взял он ее за крылышко и говорит:
— Стань белая береза у меня позади, а красная девица впереди!
Белая береза вытянулась у него позади, а красная девица стала впереди, и в красной девице князь узнал свою молодую княгиню.
Тотчас поймали сороку, подвязали ей два пузырька, велели в один набрать воды живящей, в другой — говорящей. Сорока слетала, принесла воды. Сбрызнули деток живящею водою — они встрепенулись, сбрызнули говорящею — они заговорили.
И стала у князя целая семья, и стали все жить-поживать, добро наживать, худо забывать.
А ведьму привязали к лошадиному хвосту, размыкали по полю: где оторвалась нога — там стала кочерга; где рука — там грабли; где голова — там куст да колода. Налетели птицы — мясо поклевали, поднялися ветры — кости разметали, и не осталось от ней ни следа, ни памяти!
Солнце, месяц и Ворон Воронович
Жили-были старик да старуха, у них было три дочери. Старик пошел в амбар крупку брать; взял крупку, понес домой, а на мешке-то была дырка: крупа-то в нее сыплется да сыплется.
Пришел домой. Старуха спрашивает:
— Где крупка? — А крупка вся высыпалась.
Пошел старик собирать и говорит:
— Кабы Солнышко обогрело, кабы Месяц осветил, кабы Ворон Воронович пособил мне крупку собрать, за Солнышко бы отдал старшую дочь, за Месяца — среднюю, а за Ворона Вороновича — младшую!
Стал старик собирать — Солнце обогрело, Месяц осветил, а Ворон Воронович пособил крупку собрать.
Пришел старик домой, сказал старшей дочери:
— Оденься хорошенько да выйди на крылечко.
Она оделась, вышла на крылечко; Солнце и утащило ее.
Средней дочери также велел одеться хорошенько и выйти на крылечко. Она оделась и вышла; Месяц схватил и утащил вторую дочь.
И меньшой дочери сказал:
— Оденься хорошенько да выйди на крылечко.
Она оделась и вышла на крылечко; Ворон Воронович схватил ее и унес.
Старик и говорит:.
— Идти разве в гости к зятю?
Пошел к Солнышку; вот и пришел.
Солнышко говорит:
— Чем тебя потчевать?
— Я ничего не хочу.
Солнышко сказало жене, чтоб настряпала оладьев. Вот жена настряпала. Солнышко уселось среди полу, жена поставила на него сковородку — и оладьи сжарились. Накормили старика.
Пришел старик домой, приказал старухе состряпать оладьев; сам сел на пол и велит ставить на себя сковородку с оладьями.
— Чего, на тебе испекутся! — говорит старуха.
— Ничего, — говорит, — ставь, испекутся.
Она и поставила; сколько оладьи ни стояли, ничего не испеклись, только прокисли.
Нечего делать, поставила старуха сковородку в печь, испеклися оладьи, наелся старик.
На другой день старик пошел в гости к другому зятю, к Месяцу. Пришел.
Месяц говорит:
— Чем тебя потчевать?
— Я, — отвечает старик, — ничего не хочу. Месяц затопил про него баню. Старик говорит:
— Темно в бане-то будет! А Месяц ему:
— Нет, светло, ступай.
Пошел старик в баню, а Месяц запихал палец свой в дырочку, и оттого в бане светло-светло стало.
Выпарился старик, пришел домой и велит старухе топить баню ночью.
Старуха истопила; он и посылает ее туда париться. Старуха говорит:
— Темно париться-то!
— Ступай, светло будет!
Пошла старуха, а старик видел, как светил ему Месяц, и сам туда ж — взял прорубил дыру в бане и запихал в нее свой палец. А в бане свету нисколько нет! Старуха знай кричит ему:
— Темно!
Делать нечего, пошла она, принесла лучины с огнем и выпарилась.
На третий день старик пошел к Ворону Вороновичу. Пришел.
— Чем тебя потчевать-то? — спрашивает Ворон Воронович.
— Я, — говорит старик, — ничего не хочу.
— Ну, пойдем хоть спать на седала.
Ворон поставил лестницу и полез со стариком. Ворон Воронович посадил его под крыло.
Как старик заснул, они оба упали и убились.
Притворная болезнь
Бывали-живали царь да царица; у царя, у царицы был один сын, Иван-царевич. Вскоре царь умер, сыну своему царство оставил.
Царствовал Иван-царевич тихо и благополучно и всеми подданными был любим. Женился Иван, и вскоре родились у него два сына.
Иван-царевич ходил с своим воинством воевать в иные земли, в дальние края, к Пану Плешевичу; рать-силу его побил, а самого в плен взял и в темницу заточил.
А был Пан Плешевич куда хорош и пригож! Увидала его царица, мать Ивана-царевича, полюбила и стала частенько навещать его в темнице.
Однажды говорит ей Пан Плешевич:
— Как бы нам сына твоего, Ивана-царевича, убить? Стал бы я с тобой вместе царствовать!
Царица ему в ответ:
— Я бы очень рада была, если б ты убил его.
— Сам я убить его не смогу, а слышал я, что есть в чистом поле чудище о трех головах. Скажись царевичу больною и вели убить чудище о трех головах да вынуть из чудища все три сердца; я бы съел их — у меня бы силы прибыло.
На другой день царица разболелась-расхворалась, позвала к себе царевича и говорит ему таково слово:
— Чадо мое милое, Иван-царевич! Съезди в поле чистое, убей чудище о трех головах, вынь из него три сердца и привези ко мне: скушаю — авось поправлюсь!
Иван-царевич послушался, сел на коня и поехал.
В чистом поле привязал он своего доброго коня к старому дубу, сам сел под дерево и ждет…
Вдруг прилетело чудище великое, село на старый дуб — дуб зашумел и погнулся.
— Ха-ха-ха! Будет чем полакомиться: конь — на обед, молодец — на ужин!
— Эх ты, поганое чудище! Не уловивши бела лебедя, да кушаешь! — сказал Иван-царевич, натянул свой тугой лук и пустил калену стрелу; разом сшиб чудищу все три головы, вынул три сердца, привез домой и отдал матери.
Царица приказала их сжарить; после взяла и понесла в темницу к Пану Плешевичу.
Съел он, царица и спрашивает:
— Что — будет ли у тебя силы, как у моего сына?
— Нет, еще не будет! А слышал я, что есть в чистом поле чудище о шести головах; пусть царевич с ним поборется. Одно что-нибудь: или чудище его пожрет, или он привезет еще шесть сердец.
Царица побежала к Ивану-царевичу:
— Чадо мое милое! Мне немного полегчило; а слышала я, что есть в чистом поле другое чудище, о шести головах; убей его и привези шесть сердец.
Иван-царевич сел на коня и поехал в чистое поле, привязал коня к старому дубу, а сам сел под дерево.
Прилетело чудище о шести головах — весь дуб пошатнулся.
— Ха-ха-ха! Конь — на обед, молодец — на ужин!
— Нет, чудище поганое! Не уловивши бела лебедя, да кушаешь!
Натянул царевич свой тугой лук, пустил калену стрелу и сбил чудищу три головы.
Бросилось на него чудище поганое, и бились они долгое время; Иван-царевич осилил, срубил и остальные три головы, вынул из чудища шесть сердец, привез и отдал матери.
Она того часу приказала их сжарить; после взяла и понесла в темницу к Пану Плешевичу.
Паи Плешевич от радости на ноги вскочил, царице челом бил; съел шесть сердец. Царица и спрашивает:
— Что — станет ли у тебя силы, как у моего сына?
— Нет, не станет! А слышал я, что есть в чистом поле чудище о девяти головах: коли съем его еще сердца — тогда наверное будет у меня силы с ним побороться!
Царица побежала к Ивану-царевичу:
— Чадо мое милое! Мне получше стало; а слышала я, что есть в чистом поле чудище о девяти головах; убей его и привези девять сердец.
— Ах, матушка родная! Ведь я устал, пожалуй, мне не выстоять супротив того чудища о девяти головах!
— Дитя мое! Прошу тебя — съезди, привези.
Иван-царевич сел на коня и поехал; в чистом поле привязал коня к старому дубу, сам сел под дерево и заснул.
Вдруг прилетело чудище великое, село на старый дуб — дуб до земли пошатнулся.
— Ха-ха-ха! Конь — на обед, молодец — на ужин!
Царевич проснулся:
— Нет, чудище поганое! Не уловивши бела лебедя, да кушаешь!
Натянул свой тугой лук, пустил калену стрелу и сразу сшиб шесть голов, а с остальными долго-долго бился; срубил и те, вынул сердца, сел на коня и поскакал домой.
Мать встречает его:
— Что, Иван-царевич, привез ли девять сердец?
— Привез, матушка! Хоть с великим трудом, а достал.
— Ну, дитя мое, теперь отдохни!
Взяла от сына сердца, приказала сжарить и отнесла в темницу к Пану Плешевичу.
Пан Плешевич съел, царица и спрашивает:
— Что — станет ли теперь силы, как у моего сына?
— Станет-то станет, да все опасно; а слышал я, что когда богатырь в баню сходит, то много у него силы убудет; пошли-ка наперед сына в баню.
Царица побежала к Ивану-царевичу:
— Чадо мое милое! Надо тебе в баню сходить, с белого тела пот омыть.
Иван-царевич пошел в баню; только что омылся — а Пан Плешевич тут как тут, размахнулся острым мечом и срубил ему голову.
Узнала о том царица — от радости запрыгала, стала с Паном Плешевичем в любви поживать да всем царством заправлять.
Осиротели двое малых сыновей Ивана-царевича. Вот они бегали, играли, у бабушки-задворенки оконницу изломали.
— Ах вы, такие-сякие! — обругала их бабушка-задворенка. — Зачем оконницу изломали?
Прибежали они к своей матери, стали ее спрашивать: почему-де так неласково обошлась с нами? Говорит мать:
— Был бы у вас батюшка, заступился, да убил его Пак Плешевич, и схоронили его во сырой земле.
— Матушка! Дай нам мешочек сухариков, мы пойдем оживим нашего батюшку.
— Нет, дитятки, не оживить его вам.
— Благослови, матушка, мы пойдем.
— Ну, ступайте…
Того часу дети Ивана-царевича срядились и пошли в дорогу.
Долго ли, коротко ли шли они — скоро сказка сказывается, не скоро дело делается, — попался навстречу им седой старичок:
— Куда вы, царевичи, путь держите?
— Идем к батюшке на могилу; хотим его оживить.
— Ох, царевичи, вам самим его не оживить. Хотите, я помогу?
— Помоги, дедушка!
— Нате, вот вам корешок; отройте Ивана-царевича, этим корешком его вытрите.
Они взяли корешок, нашли могилу Ивана-царевича, разрыли, вынули его, тем корешком вытерли. Иван-царевич встал:
— Здравствуйте, дети мои милые! Как я долго спал!
Воротился домой, а у Пана Плешевича пир идет. Как увидал он Ивана-царевича, так со страху и задрожал.
Иван-царевич предал его лютой смерти. Схоронили Пана Плешевича и отправились поминки творить; и я тут был — поминал, кутью большой ложкой хлебал, по бороде текло — в рот не попало!
Поди туда — не знаю куда, принеси то — не знаю что
В некотором государстве жил-был царь, холост — не женат. Был у него на службе стрелок по имени Андрей.
Пошел раз Андрей-стрелок на охоту. Ходил, ходил целый день по лесу — не посчастливилось, не мог на дичь напасть. Время было к вечеру, идет он обратно — кручинится. Видит — сидит на дереве горлица.
«Дай, — думает, — стрельну хоть эту».
Стрельнул и ранил ее — свалилась горлица с дерева на сырую землю. Поднял ее Андрей, хотел свернуть ей голову, положить в сумку.
А горлица говорит ему человеческим голосом:
— Не губи меня, Андрей-стрелок, не руби моей головы, возьми меня живую, принеси домой, посади на окошко. Да смотри, как найдет на меня дремота — в ту пору бей меня правой рукой наотмашь: добудешь себе великое счастье.
Удивился Андрей-стрелок: что такое? С виду совсем птица, а говорит человеческим голосом. Принес он горлицу домой, посадил на окошечко, а сам стоит дожидается.
Прошло немного времени, горлица положила головку под крылышко и задремала. Андрей вспомнил, что она ему наказывала, ударил ее правой рукой наотмашь. Упала горлица наземь и обернулась девицей, Марьей-царевной, да такой прекрасной, что ни вздумать, ни взгадать, только в сказке сказать.
Говорит Марья-царевна стрелку:
— Сумел меня взять, умей и удержать — неспешным пирком да за свадебку. Буду тебе честной да веселой женой.
На том они и поладили. Женился Андрей-стрелок на Марье-царевне и живет с молодой женой, потешается. А службы не забывает: каждое утро ни свет ни заря идет в лес, настреляет дичи и несет на царскую кухню.
Пожили они так недолго, Марья-царевна говорит:
— Бедно живешь ты, Андрей!
— Да, как сама видишь.
— Добудь-ка рублей сотню, купи на эти деньги разного шелку, я все дело поправлю.
Послушался Андрей, пошел к товарищам, у кого рубль, у кого два занял, накупил разного шелку и принес жене. Марья-царевна взяла шелк и говорит:
— Ложись спать, утро вечера мудренее.
Андрей лег спать, а Марья-царевна села ткать. Всю ночь ткала и выткала ковер, какого в целом свете не видывали: на нем все царство расписано, с городами и деревнями, с лесами и нивами, и птицы в небе, и звери на горах, и рыбы в морях; кругом луна и солнце ходят…
Наутро Марья-царевна отдает ковер мужу:
— Понеси на гостиный двор, продай купцам, да смотри — своей цены не запрашивай, а что дадут, то и бери.
Андрей взял ковер, повесил на руку и пошел по гостиным рядам.
Подбегает к нему один купец:
— Послушай, почтенный, сколько спрашиваешь?
— Ты торговый человек, ты и цену давай.
Вот купец думал, думал — не может оценить ковра. Подскочил другой, за ним — еще. Собралась купцов толпа великая, смотрят на ковер, дивуются, а оценить не могут.
В то время проезжал мимо рядов царский советник, и захотелось ему узнать, про что толкует купечество. Вышел из кареты, насилу пропихался через великую толпу и спрашивает:
— Здравствуйте, купцы, заморские гости! О чем речь у вас?
— Так и так, ковра оценить не можем.
Царский советник посмотрел на ковер и сам дался диву:
— Скажи, стрелок, скажи по правде истинной: откуда добыл такой славный ковер?
Так и так, моя жена вышила.
— Сколько же тебе дать за него?
— А я и сам не знаю. Жена наказала не торговаться: сколько дадут, то и наше.
— Ну, вот тебе, стрелок, десять тысяч.
Андрей взял деньги, отдал ковер и пошел домой. А царский советник поехал к царю и показывает ему ковер.
Царь взглянул — на ковре все его царство как на ладони. Он так и ахнул:
— Ну, что хочешь, а ковра я тебе не отдам!
Вынул царь двадцать тысяч рублей и отдает советнику из рук в руки. Советник деньги взял и думает: «Ничего, я себе другой, еще лучше, закажу».
Сел опять в карету и поскакал в слободу. Разыскал избушку, где живет Андрей-стрелок, и стучится в дверь. Марья-царевна отворяет ему. Царский советник одну ногу через порог занес, а другую не переносит, замолчал и про свое дело забыл: стоит перед ним такая красавица, век бы глаз от нее не отвел, все бы смотрел да смотрел.
Марья-царевна ждала, ждала ответа да повернула царского советника за плечи и дверь закрыла. Насилу он опомнился, нехотя поплелся домой. И с той поры и есть — не наест и пьет — не запьет: все ему представляется Стрелкова жена.
Заметил это царь и стал выспрашивать, что за кручина у него такая.
Советник говорит царю:
— Ах, видел я у одного стрелка жену, все о ней думаю! И не запить это, не заесть, никаким зельем не заворожить.
Пришла царю охота самому посмотреть Стрелкову жену. Оделся он в простое платье, поехал в слободу, нашел избенку, где живет Андрей-стрелок, и стучится в дверь. Марья-царевна отворила ему. Царь одну ногу через порог занес, другую и не может, совсем онемел: стоит перед ним несказанная красота.
Марья-царевна ждала, ждала ответа, повернула царя за плечи и дверь закрыла.
Защемила царя сердечная зазноба. «Чего, — думает, — хожу холост, не женат? Вот бы жениться на этой красавице! Не стрельчихой ей быть, на роду ей написано быть царицей». Воротился царь во дворец и задумал думу нехорошую — отбить жену от живого мужа. Призывает он советника и говорит:
— Надумай, как извести Андрея-стрелка. Хочу на его жене жениться. Придумаешь — награжу городами и деревнями и золотой казной, не придумаешь — сниму голову с плеч.
Закручинился царский советник, пошел и нос повесил. Как извести стрелка, не придумает. Да с горя и завернул в кабак винца испить.
Подбегает к нему кабацкая теребень в рваном кафтанишке.
— О чем, царский советник, пригорюнился, зачем нос повесил?
— Поди прочь, кабацкая теребень!
— А ты меня не гони, лучше стаканчик винца поднеси, я тебя на ум наведу.
Поднес ему царский советник стаканчик винца и рассказал про свое горе.
Кабацкая теребень и говорит ему:
— Извести Андрея-стрелка дело нехитрое — сам-то он прост, да жена у него больно хитра. Ну, да мы загадаем загадку такую, что ей не справиться. Воротись к царю и скажи: пускай он пошлет Андрея-стрелка на тот свет узнать, как поживает покойный царь-батюшка. Андрей уйдет и назад не вернется.
Царский советник поблагодарил кабацкую теребень — и бегом к царю:
— Так и так, можно стрелка извести.
И рассказал, куда нужно его послать и зачем. Царь обрадовался, велел позвать Андрея-стрелка.
— Ну, Андрей, служил ты мне верой-правдой, сослужи еще службу: сходи на тот свет, узнай, как поживает мой батюшка. Не то мой меч — твоя голова с плеч.
Андрей воротился домой, сел на лавку и голову повесил Марья-царевна его спрашивает:
— Что невесел? Или невзгода какая?
Рассказал ей Андрей, какую царь задал ему службу.
Марья-царевна говорит:
— Есть о чем горевать! Это не служба, а службишка, служба будет впереди. Ложись спать, утро вечера мудренее.
Утром рано, только проснулся Андрей, Марья-царевна дает ему мешок сухарей и золотое колечко.
— Поди к царю и проси себе в товарищи царского советника, а то, скажи, тебе не поверят, что был ты на том свете. А как выйдешь с товарищем в путь-дорогу, брось перед собой колечко, оно тебя доведет.
Андрей взял мешок сухарей и колечко, попрощался с женой и пошел к царю просить себе дорожного товарища. Делать нечего, царь согласился, велел советнику идти с Андреем на тот свет.
Вот они вдвоем и вышли в путь-дорогу. Андрей бросил колечко — оно катится, Андрей идет за ним полями чистыми, мхами-болотами, реками-озерами, а за Андреем царский советник тащится.
Устанут идти, поедят сухарей — и опять в путь.
Близко ли, далеко ли, скоро ли, коротко ли, пришли они в густой, дремучий лес, спустились в глубокий овраг, и тут колечко остановилось.
Андрей и царский советник сели поесть сухарей. Глядь, мимо их на старом-престаром царе два черта дрова везут — большущий воз — и погоняют царя дубинками, один с правого бока, другой с левого.
Андрей говорит:
— Смотри: никак, это наш покойный царь-батюшка?
— Твоя правда, это он самый дрова везет.
Андрей и закричал чертям:
— Эй, господа черти! Освободите мне этого покойничка хоть на малое время, мне нужно кой о чем его расспросить.
Черти отвечают:
— Есть нам время дожидаться! Сами, что ли, дрова повезем?
— А вы возьмите у меня свежего человека на смену.
Ну, черти отпрягли старого царя, на его место впрягли в воз царского советника и давай его с обеих сторон погонять дубинками — тот гнется, а везет.
Андрей стал спрашивать старого царя про его житье-бытье.
— Ах, Андрей-стрелок, — отвечает царь, — плохое мое житье на том свете! Поклонись от меня сыну да скажи, что я накрепко заказываю людей не обижать, а то и с ним то же станется.
Только успели они поговорить, черти уж назад едут с порожней телегой. Андрей попрощался со старым царем, взял у чертей царского советника, и пошли они в обратный путь.
Приходят в свое царство, являются во дворец.
Царь увидал стрелка и в сердцах накинулся на него:
— Как ты смел назад воротиться?
Андрей-стрелок отвечает:
— Так и так, был я на том свете у вашего покойного родителя. Живет он плохо, велел вам кланяться да накрепко наказывал людей не обижать.
— А чем докажешь, что ходил на тот свет и моего родителя видел?
— А тем я докажу, что у вашего советника на спине и теперь еще знаки видны, как его черти дубинками погоняли.
Тут царь уверился, делать нечего — отпустил Андрея домой. А сам говорит советнику:
— Вздумай, как извести стрелка, не то мой меч — твоя голова с плеч.
Пошел царский советник, еще ниже нос повесил. Заходит в кабак, сел за стол, спросил вина. Подбегает к нему кабацкая теребень:
— Что, царский советник, пригорюнился? Поднеси-ка мне стаканчик, я тебя на ум наведу.
Советник поднес ему стаканчик винца и рассказал про свое горе. Кабацкая теребень ему говорит:
— Воротись назад и скажи царю, чтобы задал он стрелку вот какую службу — ее не то что выполнить, трудно и выдумать: послал бы его за тридевять земель, в тридесятое царство добыть кота Баюна…
Царский советник побежал к царю и рассказал, какую службу задать стрелку, чтобы он назад не вернулся. Царь посылает за Андреем.
Ну, Андрей, сослужил ты мне службу, сослужи другую: ступай в тридесятое царство и добудь мне кота Баюна. Не то мой меч — твоя голова с плеч.
Пошел Андрей домой, ниже плеч голову повесил и рассказывает жене, какую царь задал ему службу.
— Есть о чем кручиниться! — Марья-царевна говорит. — Это не служба, а службишка, служба будет впереди. Ложись спать, утро вечера мудренее.
Андрей лег спать, а Марья-царевна пошла на кузницу и велела кузнецам сковать три колпака железных, железные клещи и три прута: один железный, другой медный, третий оловянный.
Утром рано Марья-царевна разбудила Андрея:
— Вот тебе три колпака да клещи и три прута, ступай за тридевять земель, в тридесятое царство. Трех верст не дойдешь, станет одолевать тебя сильный сон — кот Баюн на тебя дремоту напустит. Ты не спи, руку за руку закидывай, ногу за ногу волочи, а где и катком катись. А если уснешь, кот Баюн убьет тебя.
И тут Марья-царевна научила его, как и что делать, и отпустила в дорогу.
Скоро сказка сказывается, не скоро дело делается — пришел Андрей-стрелок в тридесятое царство. За три версты стал его одолевать сон. Надевает Андрей на голову три колпака железных, руку за руку закидывает, ногу за ногу волочит — идет, а где и катком катится.
Кое-как выдержал дремоту и очутился у высокого столба.
Кот Баюн увидел Андрея, заворчал, зауркал да со столба прыг ему на голову — один колпак разбил и другой разбил, взялся было за третий. Тут Андрей-стрелок ухватил кота клещами, сволок наземь и давай оглаживать прутьями. Наперво сек железным прутом; изломал железный, принялся угощать медным — и этот изломал и принялся бить оловянным.
Оловянный прут гнется, не ломится, вокруг хребта обвивается. Андрей бьет, а кот Баюн начал сказки рассказывать: про попов, про дьяков, про поповых дочерей. Андрей его не слушает, знай охаживает прутом.
Невмоготу стало коту, видит, что заговорить нельзя, он и взмолился:
— Покинь меня, добрый человек! Что надо, все тебе сделаю.
— А пойдешь со мной?
— Куда хочешь пойду.
Андрей пошел в обратный путь и кота за собой повел. Добрался до своего царства, приходит с котом во дворец и говорит царю:
— Так и так, службу выполнил, добыл вам кота Баюна.
Царь удивился и говорит:
— А ну, кот Баюн, покажи большую страсть.
Тут кот свои когти точит, на царя их ладит, хочет у него белую грудь раздирать, из живого сердце вынимать. Царь испугался:
— Андрей-стрелок, уйми, пожалуйста, кота Баюна!
Андрей кота унял и в клетку запер, а сам пошел домой, к Марье-царевне. Живет-поживает, тешится с молодой женой. А царя еще пуще знобит зазноба сердечная. Опять призвал он советника:
— Что хочешь придумай, изведи Андрея-стрелка, не то мой меч — твоя голова с плеч.
Царский советник идет прямо в кабак, нашел там кабацкую теребень в рваном кафтанишке и просит его выручить, на ум навести. Кабацкая теребень стаканчик вина выпил, усы вытер.
— Ступай, — говорит, — к царю и скажи: пусть пошлет Андрея-стрелка туда — не знаю куда, принести то — не знаю что. Этой задачи Андрей во веки веков не выполнит и назад не вернется.
Советник побежал к царю и все ему доложил. Царь посылает за Андреем.
— Сослужил ты мне две службы, сослужи третью: сходи туда — не знаю куда, принеси то — не знаю что. Сослужишь — награжу по-царски, а не то мой меч — твоя голова с плеч.
Пришел Андрей домой, сел на лавку и заплакал. Марья-царевна его спрашивает:
— Что, милый, невесел? Или еще невзгода какая?
— Эх, — говорит, — через твою красу все напасти несу! Велел мне царь идти туда — не знаю куда, принести то — не знаю что.
— Вот это служба так служба! Ну ничего, ложись спать, утро вечера мудренее.
Марья-царевна дождалась ночи, развернула волшебную книгу, читала, читала, бросила книгу и за голову схватилась: про цареву загадку в книге ничего не сказано. Марья-царевна вышла на крыльцо, вынула платочек и махнула. Налетели всякие птицы, набежали всякие звери.
Марья-царевна их спрашивает:
— Звери лесные, птицы поднебесные, — вы, звери, всюду рыскаете, вы, птицы, всюду летаете, — не слыхали ль, как дойти туда — не знаю куда, принести то — не знаю что?
Звери и птицы ответили:
— Нет, Марья-царевна, мы про то не слыхивали.
Марья-царевна махнула платочком — звери и птицы пропали, как не бывали. Махнула в другой раз — появились перед ней два великана:
— Что угодно? Что надобно?
— Слуги мои верные, отнесите меня на середину Океан-моря.
Подхватили великаны Марью-царевну, отнесли на Океан-море и стали на середине, на самой пучине, — сами стоят, как столбы, а ее на руках держат. Марья-царевна махнула платочком и приплыли к ней все гады и рыбы морские.
— Вы, гады и рыбы морские, вы везде плаваете, на всех островах бываете, не слыхали ль, как дойти туда — не знаю куда, принести то — не знаю что?
— Нет, Марья-царевна, мы про то не слыхали.
Закручинилась Марья-царевна и велела отнести себя домой. Великаны подхватили ее, принесли на Андреев двор, поставили у крыльца.
Утром рано Марья-царевна собрала Андрея в дорогу и дала ему клубок ниток и вышитую ширинку.
— Брось клубок перед собой — куда он покатится, туда и ты иди. Да смотри, куда бы ни пришел, будешь умываться, чужой ширинкой не утирайся, а утирайся моей.
Андрей попрощался с Марьей-царевной, поклонился на четыре стороны и пошел за заставу. Бросил клубок перед собой, клубок покатился — катится да катится, Андрей идет за ним следом.
Скоро сказка сказывается, не скоро дело делается. Много царств и земель прошел Андрей. Клубок катится, нитка от него тянется. Стал клубок маленький, с куриную головочку; вот уж до чего стал маленький, не видно и на дороге. Дошел Андрей до леса, видит — стоит избушка на курьих ножках.
— Избушка, избушка, повернись ко мне передом, к лесу задом!
Избушка повернулась, Андрей вошел и видит — на лавке сидит седая старуха, прядет кудель.
— Фу, фу, русского духу слыхом не слыхано, видом не видано, а нынче русский дух сам пришел! Вот изжарю тебя в печи да съем и на косточках покатаюсь.
Андрей отвечает старухе:
Что ты, старая баба-яга, станешь есть дорожного человека! Дорожный человек костоват и черен, ты наперед баньку истопи, меня вымой, выпари, тогда и ешь.
Баба-яга истопила баньку. Андрей выпарился, вымылся, достал женину ширинку и стал ею утираться.
Баба-яга спрашивает:
— Откуда у тебя ширинка? Ее моя дочь вышивала.
— Твоя дочь мне жена, мне и ширинку дала.
— Ах, зять возлюбленный, чем же мне тебя потчевать?
Тут баба-яга собрала ужин, наставила всяких кушаньев, вин и медов. Андрей не чванится — сел за стол, давай уплетать. Баба-яга села рядом. Он ест, она выспрашивает: как он на Марье-царевне женился да живут ли они хорошо? Андрей все рассказал: как женился и как царь послал его туда — не знаю куда, добыть то — не знаю что.
— Вот бы ты помогла мне, бабушка!
— Ах, зятюшка, ведь про это диво дивное даже я не слыхивала. Знает про это одна старая лягушка, живет она в болоте триста лет… Ну ничего, ложись спать, утро вечера мудренее.
Андрей лег спать, а баба-яга взяла два голика, полетела на болото и стала звать:
— Бабушка, лягушка-скакушка, жива ли?
— Жива.
— Выдь ко мне из болота.
Старая лягушка вышла из болота, баба-яга ее спрашивает:
— Знаешь ли, где то — не знаю что?
— Знаю.
— Укажи, сделай милость. Зятю моему дана служба: пойти туда — не знаю куда, взять то — не знаю что.
Лягушка отвечает:
— Я б его проводила, да больно стара, мне туда не допрыгать. Донесет твой зять меня в парном молоке до огненной реки, тогда скажу.
Баба-яга взяла лягушку-скакушку, полетела домой, надоила молока в горшок, посадила туда лягушку и утром рано разбудила Андрея.
— Ну, зять дорогой, одевайся, возьми горшок с парным молоком, в молоке — лягушка, да садись на моего коня, он тебя довезет до огненной реки. Там коня брось и вынимай из горшка лягушку, она тебе скажет.
Андрей оделся, взял горшок, сел на коня бабы-яги. Долго ли, коротко ли, конь домчал его до огненной реки. Через нее ни зверь не перескочит, ни птица не перелетит.
Андрей слез с коня, лягушка ему говорит:
— Вынь меня, добрый молодец, из горшка, надо нам через реку переправиться.
Андрей вынул лягушку из горшка и пустил наземь.
— Ну, добрый молодец, теперь садись мне на спину.
— Что ты, бабушка, эка маленькая, чай, я тебя задавлю.
— Не бойся, не задавишь. Садись да держись крепче.
Андрей сел на лягушку-скакушку. Начала она дуться.
Дулась, дулась — сделалась словно копна, сена.
— Крепко ли держишься?
— Крепко, бабушка.
Опять лягушка дулась, дулась — сделалась еще больше, словно стог сена.
— Крепко ли держишься?
— Крепко, бабушка.
Опять она дулась, дулась — стала выше темного леса, да как скакнет — и перепрыгнула через огненную реку, перенесла Андрея на тот берег и сделалась опять маленькой.
— Иди, добрый молодец, по этой тропинке, увидишь терем — не терем, избу — не избу, сарай — не сарай, заходи туда и становись за печью. Там найдешь то — не знаю что.
Андрей пошел по тропинке, видит: старая изба — не изба, тыном обнесена, без окон, без крыльца. Он туда вошел и спрятался за печью.
Вот немного погодя застучало, загремело по лесу, и входит в избу мужичок с ноготок, борода с локоток, да как крикнет:
— Эй, сват Наум, есть хочу!
Только крикнул, откуда ни возьмись, появляется стол накрытый, на нем бочонок пива да бык печеный, в боку нож точеный. Мужичок с ноготок, борода с локоток, сел возле быка, вынул нож точеный, начал мясо порезывать, в чеснок поманивать, покушивать да похваливать.
Обработал быка до последней косточки, выпил целый бочонок пива.
— Эй, сват Наум, убери объедки!
И вдруг стол пропал, как и не бывало, — ни костей, ни бочонка… Андрей дождался, когда уйдет мужичок с ноготок, вышел из-за печки, набрался смелости и позвал:
— Сват Наум, покорми меня…
Только позвал, откуда ни возьмись, появился стол, на нем разные кушанья, закуски и заедки, вина и меды.
Андрей сел за стол и говорит:
— Сват Наум, садись, брат, со мной, станем есть-пить вместе.
Отвечает ему невидимый голос:
— Спасибо, тебе, добрый человек! Столько лет я здесь служу, горелой корки не видывал, а ты меня за стол посадил.
Смотрит Андрей и удивляется: никого не видно, а кушанья со стола словно кто метелкой сметает, вина и меды сами в рюмку наливаются — рюмка скок, скок да скок.
Андрей просит:
— Сват Наум, покажись мне!
— Нет, меня никто не может видеть, я то — не знаю что.
— Сват Наум, хочешь у меня служить?
— Отчего не хотеть? Ты, я вижу, человек добрый. Вот они поели. Андрей и говорит:
— Ну, прибирай все да пойдем со мной. Пошел Андрей из избенки, оглянулся:
— Сват Наум, ты здесь?
— Здесь. Не бойся, я от тебя не отстану.
Дошел Андрей до огненной реки, там его дожидается лягушка:
— Добрый молодец, нашел то — не знаю что?
— Нашел, бабушка.
— Садись на меня.
Андрей опять сел на нее, лягушка начала раздуваться, раздулась, скакнула и перенесла его через огненную реку.
Тут он лягушку-скакушку поблагодарил и пошел путем-дорогой в свое царство. Идет, идет, обернется:
— Сват Наум, ты здесь?
— Здесь. Не бойся, я от тебя не отстану.
Шел, шел Андрей, дорога далека — прибились его резвые ноги, опустились его белые руки.
— Эх, — говорит, — до чего же я уморился!
А сват Наум ему:
— Что же ты мне давно не сказал? Я бы тебя живо на место доставил.
Подхватил Андрея буйный вихрь и понес — горы и леса, города и деревни так внизу и мелькают. Летит Андрей над глубоким морем, и стало ему страшно.
— Сват Наум, передохнуть бы!
Сразу ветер ослаб, и Андрей стал спускаться на море. Глядит — где шумели одни синие волны, появился островок, на островке стоит дворец с золотой крышей, кругом сад прекрасный… Сват Наум говорит Андрею:
— Отдыхай, ешь, пей да на море поглядывай. Будут плыть мимо три купеческих корабля. Ты купцов зазови да угости, употчевай хорошенько — у них есть три диковинки. Ты меня променяй на эти диковинки; не бойся, я к тебе назад вернусь.
Долго ли, коротко ли, с западной стороны плывут три корабля. Корабельщики увидали остров, на нем дворец с золотой крышей и кругом сад прекрасный.
— Что за чудо? — говорят. — Сколько раз мы тут плавали, ничего, кроме синего моря, не видели. Давай пристанем!
Три корабля бросили якоря, три купца-корабельщика сели на легкую лодочку, поплыли к острову. А уж Андрей-стрелок их встречает:
— Пожалуйте, дорогие гости.
Купцы-корабельщики идут дивуются: на тереме крыша как жар горит, на деревах птицы поют, по дорожкам чудные звери прыгают.
— Скажи, добрый человек, кто здесь выстроил это чудо чудное?
— Мой слуга, сват Наум, в одну ночь построил. Андрей повел гостей в терем:
— Эй, сват Наум, собери-ка нам попить, поесть!
Откуда ни возьмись, явился накрытый стол, на нем — вина и кушанья, чего душа захочет. Купцы-корабельщики только ахают.
— Давай, — говорят, — добрый человек, меняться: уступи нам своего слугу, свата Наума, возьми у нас за него любую диковинку.
— Отчего ж не поменяться? А каковы будут ваши диковинки?
Один купец вынимает из-за пазухи дубинку. Ей только скажи: «Ну-ка, дубинка, обломай бока этому человеку!» — дубинка сама начнет колотить, какому хочешь силачу обломает бока.
Другой купец вынимает из-под полы топор, повернул его обухом кверху — топор сам начал тяпать: тяп да ляп — вышел корабль; тяп да ляп — еще корабль. С парусами, с пушками, с храбрыми моряками. Корабли плывут, пушки палят, храбры моряки приказа спрашивают.
Повернул топор обухом вниз — сразу корабли пропали, словно их и не было.
Третий купец вынул из кармана дудку, задудел — войско появилось: и конница, и пехота, с ружьями, с пушками. Войска идут, музыка гремит, знамена развеваются, всадники скачут, приказа спрашивают.
Купец задудел с другого конца в дудку — нет ничего, все пропало.
Андрей-стрелок говорит:
— Хороши ваши диковинки, да моя стоит дороже. Хотите меняться — отдавайте мне за моего слугу, свата Наума, все три диковинки.
— Не много ли будет?
— Как знаете, иначе меняться не стану.
Купцы думали, думали: «На что нам дубинка, топор да дудка? Лучше поменяться, со сватом Наумом будем безо всякой заботы день и ночь и сыты и пьяны».
Отдали купцы-корабельщики Андрею дубинку, топор и дудку и кричат:
— Эй, сват Наум, мы тебя берем с собой! Будешь нам служить верой-правдой?
Отвечает им невидимый голос:
— Отчего не служить? Мне все равно, у кого ни жить.
Купцы-корабельщики вернулись на свои корабли и давай пировать — пьют, едят, знай покрикивают:
— Сват Наум, поворачивайся, давай того, давай этого!
Перепились все допьяна, где сидели, там и спать повалились.
А стрелок сидит один в тереме, пригорюнился.
«Эх, — думает, — где-то теперь мой верный слуга, сват Наум?»
— Я здесь. Чего надобно?
Андрей обрадовался:
— Сват Наум, не пора ли нам на родную сторонушку, к молодой жене? Отнеси меня домой.
Опять подхватил Андрея вихрь и понес в его царство, на родную сторону.
А купцы проснулись, и захотелось им опохмелиться:
— Эй, сват Наум, собери-ка нам попить-поесть, живо поворачивайся!
Сколько ни звали, ни кричали, все нет толку. Глядят, и острова нет: на месте его шумят одни синие волны.
Погоревали купцы-корабельщики: «Эх, надул нас недобрый человек!» — да делать нечего, подняли паруса и поплыли, куда им было надобно.
А Андрей-стрелок прилетел на родимую сторону, опустился возле своего домишки, смотрит: вместо домишки обгорелая труба торчит.
Повесил он голову ниже плеч и пошел из города на синее море, на пустое место. Сел и сидит. Вдруг, откуда ни возьмись, прилетает сизая горлица, ударилась об землю и оборотилась его молодой женой, Марьей-царевной.
Обнялись они, поздоровались, стали друг друга расспрашивать, друг другу рассказывать. Марья-царевна рассказала:
— С той поры как ты из дому ушел, я сизой горлицей летаю по лесам да по рощам. Царь три раза за мной посылал, да меня не нашли и домишко сожгли.
Андрей говорит:
— Сват Наум, нельзя ли нам на пустом месте у синего моря дворец поставить?
— Отчего нельзя? Сейчас будет исполнено.
Не успели оглянуться — и дворец поспел, да такой славный, лучше царского, кругом зеленый сад, на деревьях птицы поют, по дорожкам чудные звери скачут.
Взошли Андрей-стрелок с Марьей-царевной во дворец, сели у окошка и разговаривают, друг на друга любуются. Живут, горя не знают, и день, и другой, и третий.
А царь в то время поехал на охоту, на синее море, и видит — на том месте, где ничего не было, стоит дворец.
— Какой это невежа без спросу вздумал на моей земле строиться?
Побежали гонцы, все разведали и докладывают царю, что тот дворец поставлен Андреем-стрелком и живет он в нем с молодой женой, Марьей-царевной.
Еще пуще разгневался царь, посылает узнать, ходил ли Андрей туда — не знаю куда, принес ли то — не знаю что.
Побежали гонцы, разведали и докладывают:
— Андрей-стрелок ходил туда — не знаю куда и добыл то — не знаю что.
Тут царь и совсем осерчал, приказал собрать войско, идти на взморье, тот дворец разорить дотла, а самого Андрея-стрелка и Марью-царевну предать лютой смерти.
Увидал Андрей, что идет на него сильное войско, скорее схватил топор, повернул его обухом кверху. Топор тяп да ляп — стоит на море корабль, опять тяп да ляп — стоит другой корабль. Сто раз тяпнул, сто кораблей поплыло по синему морю.
Андрей вынул дудку, задудел — появилось войско: и конница, и пехота, с пушками, со знаменами.
Начальники скачут, приказа ждут. Андрей приказал начинать сражение. Музыка заиграла, барабаны ударили, полки двинулись. Пехота ломит царских солдат, конница скачет, в плен забирает. А со ста кораблей пушки так и бьют по столичному городу.
Царь видит, войско его бежит, кинулся сам к войску — останавливать. Тут Андрей вынул дубинку:
— Ну-ка, дубинка, обломай бока этому царю!
Дубинка сама пошла колесом, с конца на конец перекидывается по чистому полю; нагнала царя и ударила его в лоб, убила до смерти.
Тут и сражению конец пришел. Повалил из города народ и стал просить Андрея-стрелка, чтобы взял он в свои руки все государство.
Андрей спорить не стал. Устроил пир на весь мир и вместе с Марьей-царевной правил он этим царством до глубокой старости.
Морской царь и Василиса премудрая
За тридевять земель, в тридесятом государстве жил-был царь с царицею; детей у них не было. Поехал царь по чужим землям, по дальним сторонам; долгое время дома не бывал; на ту пору родила ему царица сына, Ивана-царевича, а царь про то и не ведает.
Стал он держать путь в свое государство, стал подъезжать к своей земле, а день-то был жаркий-жаркий, солнце так и пекло! И напала на него жажда великая; что ни дать, только бы воды испить! Осмотрелся кругом и видит невдалеке большое озеро; подъехал к озеру, слез с коня, прилег на брюхо и давай глотать студеную воду. Пьет и не чует беды; а царь морской ухватил его за бороду.
— Пусти! — просит царь.
— Не пущу, не смей пить без моего ведома!
— Какой хочешь возьми откуп — только отпусти!
— Давай то, чего дома не знаешь.
Царь подумал-подумал — чего он дома не знает? Кажись, все знает, все ему ведомо, — и согласился. Попробовал — бороду никто не держит; встал с земли, сел на коня и поехал восвояси.
Вот приезжает домой, царица встречает его с царевичем, такая радостная; а он как узнал про свое милое детище, так и залился горькими слезами. Рассказал царице, как и что с ним было, поплакали вместе, да ведь делать-то нечего, слезами дела не поправишь.
Стали они жить по-старому; а царевич растет себе да растет, словно тесто на опаре — не по дням, а по часам, и вырос большой.
«Сколько ни держать при себе, — думает царь, — а отдавать надобно: дело неминучее!» Взял Ивана-царевича за руку, привел прямо к озеру.
— Поищи здесь, — говорит, — мой перстень; я ненароком вчера обронил.
Оставил одного царевича, а сам повернул домой. Стал царевич искать перстень, идет по берегу, и попадается ему навстречу старушка.
— Куда идешь, Иван-царевич?
— Отвяжись, не докучай, старая ведьма! И без тебя досадно.
— Ну, оставайся с богом!
И пошла старушка в сторону.
А Иван-царевич пораздумался: «За что обругал я старуху? Дай ворочу ее; старые люди хитры и догадливы! Авось что и доброе скажет». И стал ворочать старушку:
— Воротись, бабушка, да прости мое слово глупое! Ведь я с досады вымолвил: заставил меня отец перстень искать, хожу-высматриваю, а перстня нет как нет!
— Не за перстнем ты здесь; отдал тебя отец морскому царю: выйдет морской царь и возьмет тебя с собою в подводное царство.
Горько заплакал царевич.
— Не тужи, Иван-царевич! Будет и на твоей улице праздник; только слушайся меня, старуху. Спрячься вон за тот куст смородины и притаись тихохонько. Прилетят сюда двенадцать голубиц — всё красных девиц, а вслед за ними и тринадцатая; станут в озере купаться; а ты тем временем унеси у последней сорочку и до тех пор не отдавай, пока не подарит она тебе своего колечка. Если не сумеешь этого сделать, ты погиб навеки; у морского царя кругом всего дворца стоит частокол высокий, на целые на десять верст, и на каждой спице по голове воткнуто; только одна порожняя, не угоди на нее попасть!
Иван-царевич поблагодарил старушку, спрятался за смородиновый куст и ждет поры-времени.
Вдруг прилетают двенадцать голубиц; ударились о сыру землю и обернулись красными девицами, все до единой красоты несказанной: ни вздумать, ни взгадать, ни пером написать! Поскидали платья и пустились в озеро: играют, плещутся, смеются, песни поют.
Вслед за ними прилетела и тринадцатая голубица; ударилась о сыру землю, обернулась красной девицей, сбросила с белого тела сорочку и пошла купаться; и была она всех пригожее, всех красивее!
Долго Иван-царевич не мог отвести очей своих, долго на нее заглядывался да припомнил, что говорила ему старуха, подкрался и унес сорочку.
Вышла из воды красная девица, хватилась — нет сорочки, унес кто-то; бросились все искать, искали, искали — не видать нигде.
— Не ищите, милые сестрицы! Улетайте домой; я сама виновата — недосмотрела, сама и отвечать буду.
Сестрицы — красные девицы ударились о сыру землю, сделались голубицами, взмахнули крыльями и полетели прочь. Осталась одна девица, осмотрелась кругом и промолвила:
— Кто бы ни был таков, у кого моя сорочка, выходи сюда; коли старый человек — будешь мне родной батюшка, коли средних лет — будешь братец любимый, коли ровня мне — будешь милый друг!
Только сказала последнее слово, показался Иван-царевич. Подала она ему золотое колечко и говорит:
— Ах, Иван-царевич! Что давно не приходил? Морской царь на тебя гневается. Вот дорога, что ведет в подводное царство; ступай по ней смело! Там и меня найдешь; ведь я дочь морского царя, Василиса Премудрая.
Обернулась Василиса Премудрая голубкою и улетела от царевича.
А Иван-царевич отправился в подводное царство; видит — и там свет такой же, как у нас, и там поля, и луга, и рощи зеленые, и солнышко греет.
Приходит он к морскому царю. Закричал на него морской царь:
— Что так долго не бывал? За вину твою вот тебе служба: есть у меня пустошь на тридцать верст и в длину и поперек — одни рвы, буераки да каменье острое! Чтоб к завтрему было там как ладонь гладко, и была бы рожь посеяна, и выросла б к раннему утру так высока, чтобы в ней галка могла схорониться. Если того не сделаешь — голова твоя с плеч долой!
Идет Иван-царевич от морского царя, сам слезами обливается. Увидала его в окно из своего терема высокого Василиса Премудрая и спрашивает:
— Здравствуй, Иван-царевич! Что слезами обливаешься?
— Как же мне не плакать? — отвечает царевич. — Заставил меня царь морской за одну ночь сровнять рвы, буераки и каменье острое и засеять рожью, чтоб к утру она выросла и могла в ней галка спрятаться.
— Это не беда, беда впереди будет. Ложись с богом спать; утро вечера мудренее, все будет готово!
Лег спать Иван-царевич, а Василиса Премудрая вышла на крылечко и крикнула громким голосом:
— Гей вы, слуги мои верные! Ровняйте-ка рвы глубокие, сносите каменье острое, засевайте рожью колосистою, чтоб к утру поспело.
Проснулся на заре Иван-царевич, глянул — все готово: нет ни рвов, ни буераков, стоит поле как ладонь гладкое, и красуется на нем рожь — столь высока, что галка схоронится.
Пошел к морскому царю с докладом.
— Спасибо тебе, — говорит морской царь, — что сумел службу сослужить. Вот тебе другая работа: есть у меня триста скирдов, в каждом скирду по триста копен — все пшеница белоярая; обмолоти мне к завтрему всю пшеницу чисто-начисто, до единого зернышка, а скирдов не ломай и снопов не разбивай. Если не сделаешь — голова твоя с плеч долой!
— Слушаю, ваше величество! — сказал Иван-царевич; опять идет по двору да слезами обливается.
— О чем горько плачешь? — спрашивает его Василиса Премудрая.
— Как же мне не плакать? Приказал мне царь морской за одну ночь все скирды обмолотить, зерна не обронить, а скирдов не ломать и снопов не разбивать.
— Это не беда, беда впереди будет! Ложись спать с богом, утро вечера мудренее.
Царевич лег спать, а Василиса Премудрая вышла на крылечко и закричала громким голосом:
— Гей вы, муравьи ползучие! Сколько вас на белом свете ни есть — все ползите сюда и повыберите зерно из батюшкиных скирдов чисто-начисто.
Поутру зовет морской царь Ивана-царевича:
— Сослужил ли службу?
— Сослужил, ваше величество!
— Пойдем посмотрим.
Пришли на гумно — все скирды стоят нетронуты, пришли в житницы — все закрома полнехоньки зерном.
— Спасибо тебе, брат! — сказал морской царь. — Сделай мне еще церковь из чистого воску, чтобы к рассвету была готова: это будет твоя последняя служба.
Опять идет Иван-царевич по двору, слезами умывается.
— О чем горько плачешь? — спрашивает его из высокого терема Василиса Премудрая:
— Как мне не плакать, доброму молодцу? Приказал морской царь за одну ночь сделать церковь из чистого воску.
—. Ну, это еще не беда, беда впереди будет. Ложись-ка спать, утро вечера мудренее.
Царевич улегся спать, а Василиса Премудрая вышла на крылечко и закричала громким голосом:
— Гей вы, пчелы работящие! Сколько вас на белом свете ни есть — все летите сюда и слепите из чистого воску церковь божию, чтоб к утру была готова!
Поутру встал Иван-царевич, глянул — стоит церковь из чистого воску, и пошел к морскому царю с докладом.
— Спасибо тебе, Иван-царевич! Каких слуг у меня ни было, никто не сумел так угодить, как ты. Будь же за то моим наследником, всего царства сберегателем; выбирай себе любую из тринадцати дочерей моих в жены.
Иван-царевич выбрал Василису Премудрую; тотчас их обвенчали и на радостях пировали целых три дня.
Ни много ни мало прошло времени, стосковался Иван-царевич по своим родителям, захотелось ему на святую Русь.
— Что так грустен, Иван-царевич?
— Ах, Василиса Премудрая, сгрустнулось по отцу, по матери, захотелось на святую Русь.
— Вот это беда пришла! Если уйдем мы, будет за нами погоня великая; царь морской разгневается и предаст нас смерти. Надо ухитряться!
Плюнула Василиса Премудрая в трех углах, заперла двери в своем тереме и побежала с Иваном-царевичем на святую Русь.
На другой день ранехонько приходят посланные от морского царя — молодых подымать, во дворец к царю звать. Стучатся в двери:
— Проснитеся, пробудитеся! Вас батюшка зовет.
— Еще рано, мы не выспались, приходите после! — отвечает одна слюнка.
Вот посланные ушли, обождали час-другой и опять стучатся:
— Не пора-время спать, пора-время вставать!
— Погодите немного: встанем, оденемся! — отвечает вторая слюнка.
В третий раз приходят посланные: царь-де морской гневается, зачем так долго они прохлаждаются.
— Сейчас будем! — отвечает третья слюнка.
Подождали-подождали посланные и давай опять стучаться: нет отклика, нет отзыва! Выломали двери, а в тереме пусто.
Доложили царю, что молодые убежали; озлобился он и послал за ними погоню великую.
А Василиса Премудрая с Иваном-царевичем уже далеко-далеко! Скачут на борзых конях без остановки, без роздыху.
— Ну-ка, Иван-царевич, припади к сырой земле да послушай, нет ли погони от морского царя?
Иван-царевич соскочил с коня, припал ухом к сырой земле и говорит:
— Слышу я людскую молвь и конский топ!
— Это за нами гонят! — сказала Василиса Премудрая и тотчас обратила коней зеленым лугом, Ивана-царевича — старым пастухом, а сама сделалась смирною овечкою.
Наезжает погоня:
— Эй, старичок! Не видал ли ты — не проскакал ли здесь добрый молодец с красной девицей?
— Нет, люди добрые, не видал, — отвечает Иван-царевич. — Сорок лет, как пасу на этом месте — ни одна птица мимо не пролетывала, ни один зверь мимо не прорыскивал!
Воротилась погоня назад:
— Ваше царское величество! Никого в пути не наехали, видали только: пастух овечку пасет.
— Что ж не хватали? Ведь это они были! — закричал морской царь и послал новую погоню.
А Иван-царевич с Василисою Премудрой давным-давно скачут на борзых конях.
— Ну, Иван-царевич, припади к сырой земле да послушай, нет ли погони от морского царя?
Иван-царевич слез с коня, припал ухом к сырой земле и говорит:
— Слышу я людскую молвь и конский топ.
— Это за нами гонят! — сказала Василиса Премудрая; сама сделалась церковью, Ивана-царевича обратила стареньким попом, а лошадей — деревьями.
Наезжает погоня:
— Эй, батюшка! Не видал ли ты, не проходил ли здесь пастух с овечкою?
— Нет, люди добрые, не видал. Сорок лет тружусь в этой церкви — ни одна птица мимо не пролетывала, ни один зверь мимо не прорыскивал!
Повернула погоня назад:
— Ваше царское величество! Нигде не нашли пастуха с овечкою; только в пути и видели, что церковь да попа-старика.
— Что же вы церковь не разломали, попа не захватили? Ведь это они самые были! — закричал морской царь и сам поскакал вдогонь за Иваном-царевичем и Василисою Премудрою.
А они далеко уехали.
Опять говорит Василиса Премудрая:
— Иван-царевич! Припади к сырой земле — не слыхать ли погони?
Слез Иван-царевич с коня, припал ухом к сырой земле и говорит:
— Слышу я людскую молвь и конский топ пуще прежнего.
— Это сам царь скачет.
Оборотила Василиса Премудрая коней озером, Ивана-царевича — селезнем, а сама сделалась уткою.
Прискакал царь морской к озеру, тотчас догадался, кто таковы утка и селезень, ударился о сыру землю и обернулся орлом. Хочет орел убить их до смерти, да не тут-то было: что ни разлетится сверху… вот-вот ударит селезня, а селезень в воду нырнет; вот-вот ударит утку, а утка в воду нырнет! Бился, бился, так ничего и не смог сделать. Поскакал царь морской в свое подводное царство, а Василиса Премудрая с Иваном-царевичем выждали доброе время и поехали на святую Русь.
Долго ли, коротко ли, приехали они в тридесятое царство.
— Подожди меня в этом лесочке, — говорит Иван-царевич Василисе Премудрой, — я пойду доложусь наперед отцу, матери.
— Ты меня забудешь, Иван-царевич!
— Нет, не забуду.
— Нет, Иван-царевич, не говори, позабудешь! Вспомни обо мне хоть тогда, когда станут два голубка в окна биться!
Пришел Иван-царевич во дворец; увидали его родители, бросились ему на шею и стали целовать-миловать его. На радостях позабыл Иван-царевич про Василису Премудрую.
Живет день и другой с отцом, с матерью, а на третий задумал свататься к какой-то королевне.
Василиса Премудрая пошла в город и нанялась к просвирне в работницы. Стали просвиры готовить, она взяла два кусочка теста, слепила пару голубков и посадила в печь.
— Разгадай, хозяюшка, что будет из этих голубков!
— А что будет? Съедим их — вот и все!
— Нет, не угадала!
Открыла Василиса Премудрая печь, отворила окно — и в ту же минуту голуби встрепенулися, полетели прямо во дворец и начали биться в окна; сколько прислуга царская ни старалась, ничем не могла отогнать их прочь.
Тут только Иван-царевич вспомнил про Василису Премудрую, послал гонцов во все концы расспрашивать да разыскивать и нашел ее у просвирни; взял за руки белые, целовал в уста сахарные, привел к отцу, к матери, и стали все вместе жить да поживать да добра наживать.
Сказка о молодильных яблоках и живой воде
В некотором царстве, в некотором государстве жил да был царь, и было у него три сына: старшего звали Федором, второго Василием, а младшего Иваном.
Царь очень устарел и глазами обнищал, а слыхал он, что за тридевять земель, в тридесятом царстве есть сад с молодильными яблоками и колодец с живой водой. Если съесть старику это яблоко — помолодеет, а водой этой умыть глаза слепцу — будет видеть.
Царь собирает пир на весь мир, зовет на пир князей и бояр и говорит им:
— Кто бы, ребятушки, выбрался из избранников, выбрался из охотников, съездил за тридевять земель, в тридесятое царство, привез бы молодильных яблок и живой воды кувшинец о двенадцати рылец? Я бы этому седоку полцарства отписал.
Тут больший стал хорониться за середнего, а середний за меньшого, а от меньшого ответу нет. Выходит царевич Федор и говорит:
— Неохота нам в люди царство отдавать. Я поеду в эту дорожку, привезу тебе, царю-батюшке, молодильных яблок и живой воды кувшинец о двенадцати рылец.
Пошел Федор-царевич на конюший двор, выбирает себе коня неезженного, уздает узду неузданную, берет плетку нехлестанную, кладет двенадцать подпруг с подпругою — не ради красы, а ради крепости… Отправился Федор-царевич в дорожку. Видели, что садился, а не видели, в кою сторону укатился…
Ехал он близко ли, далеко ли, низко ли, высоко ли, ехал день до вечеру — красна солнышка до закату. И доезжает до росстаней, до трех дорог. Лежит на росстанях плита-камень, на ней надпись написана:
«Направо поедешь — себя спасать, коня потерять. Налево поедешь — коня спасать, себя потерять. Прямо поедешь — женату быть».
Поразмыслил Федор-царевич: «Давай поеду, где женату быть».
И повернул на ту дорожку, где женатому быть. Ехал, ехал и доезжает до терема под золотой крышей. Тут выбегает прекрасная девица и говорит ему:
— Царский сын, я тебя из седла выну, иди со мной хлеба-соли откушать и спать-почивать.
— Нет, девица, хлеба-соли я не хочу, а сном мне дороги не скоротать. Мне надо вперед двигаться.
— Царский сын, не торопись ехать, а торопись делать, что тебе любо-дорого.
Тут прекрасная девица его из седла вынула и в терем повела. Накормила его, напоила и спать на кровать положила.
Только лег Федор-царевич к стенке, эта девица живо кровать повернула, он и полетел в подполье, в яму глубокую…
Долго ли, коротко ли — царь опять собирает пир, зовет князей и бояр и говорит им:
— Вот, ребятушки, кто бы выбрался из охотников — привезти мне молодильных яблок и живой воды кувшинец о двенадцати рылец? Я бы этому седоку полцарства отписал.
Тут опять больший хоронится за середнего, а середний за меньшого, а от меньшого ответу нет.
Выходит второй сын, Василий-царевич:
— Батюшка, неохота мне царство в чужие руки отдавать. Я поеду в дорожку, привезу эти вещи, сдам тебе в руки.
Идет Василий-царевич на конюший двор, выбирает коня неезженного, уздает узду неузданную, берет плетку нехлестанную, кладет двенадцать подпруг с подпругою.
Поехал Василий-царевич. Видели, как садился, а не видели, в кою сторону укатился… Вот он доезжает до росстаней, где лежит плита-камень, и видит:
«Направо поедешь — себя спасать, коня потерять. Налево поедешь — коня спасать, себя потерять. Прямо поедешь — женату быть».
Думал, думал Василий-царевич и поехал дорогой, где женатому быть. Доехал до терема с золотой крышей. Выбегает к нему прекрасная девица и просит его откушать хлеба-соли и лечь почивать.
— Царский сын, не торопись ехать, а торопись делать, что тебе любо-дорого…
Тут она его из седла вынула, в терем повела, накормила, напоила и спать положила.
Только Василий-царевич лег к стенке, она опять повернула кровать, и он полетел в подполье.
А там спрашивают:
— Кто летит?
— Василий-царевич. А кто сидит?
— Федор-царевич.
— Вот, братан, попали!
Долго ли, коротко ли — в третий раз царь собирает пир, зовет князей и бояр:
— Кто бы выбрался из охотников привезти молодильных яблок и живой воды кувшинец о двенадцати рылец? Я бы этому седоку полцарства отписал.
Тут опять больший хоронится за середнего, середний за меньшого, а от меньшого ответу нет. Выходит Иван-царевич и говорит:
— Дай мне, батюшка, благословеньице, с буйной головы до резвых ног, ехать в тридесятое царство — поискать тебе молодильных яблок и живой воды да поискать еще моих братьецев.
Дал ему царь благословеньице. Пошел Иван-царевич в конюший двор — выбрать себе коня по разуму. На которого коня ни взглянет, тот дрожит, на которого руку положит — тот с ног валится…
Не мог выбрать Иван-царевич коня по разуму. Идет, повесил буйну голову. Навстречу ему бабушка-задворенка.
— Здравствуй, дитятко Иван-царевич! Что ходишь кручинен-печален?
— Как же мне, бабушка, не печалиться — не могу найти коня по разуму.
— Давно бы ты меня спросил. Добрый конь стоит закованный в погребу, на цепи железной. Сможешь его взять — будет тебе конь по разуму.
Приходит Иван-царевич к погребу, пнул плиту железную, свернулась плита с погреба. Вскочил ко добру коню, стал ему конь своими передними ногами на плечи. Стоит Иван-царевич — не шелохнется. Сорвал конь железную цепь, выскочил из погреба и Ивана-царевича вытащил. И тут Иван-царевич его обуздал уздою неузданной, оседлал седельцем неезженным, наложил двенадцать подпруг с подпругою — не ради красы, ради славушки молодецкой.
Отправился Иван-царевич в путь-дорогу. Видели, что садился, а не видели, в кою сторону укатился… Доехал он до росстаней и поразмыслил:
«Направо ехать — коня потерять. Куда мне без коня-то? Прямо ехать — женату быть. Не за тем я в путь-дорогу выехал. Налево ехать — коня спасти. Эта дорога самая лучшая для меня».
И поворотил он по той дороге, где коня спасти — себя потерять. Ехал он долго ли, коротко ли, низко ли, высоко ли, по зеленым лугам, по каменным горам, ехал день до вечеру — красна солнышка до закату — и наезжает на избушку.
Стоит избушка на курьей ножке, об одном окошке.
— Избушка, избушка, повернись к лесу задом, ко мне передом! Как мне в тебя зайти, так и выйти.
Избушка повернулась к лесу задом, к Ивану-царевичу передом. Зашел он в нее, а там сидит баба-яга, старых лет, шелковый кудель мечет, а нитки через грядки бросает.
— Фу, фу, — говорит, — русского духу слыхом не слыхано, видом не видано, а нынче русский дух сам пришел.
А Иван-царевич ей:
— Ах ты, баба-яга — костяная нога, не поймавши птицу — теребишь, не узнавши молодца — хулишь. Ты бы сейчас вскочила да меня, добра молодца, дорожного человека, накормила, напоила и для ночи постелю собрала. Я бы улегся, ты бы села к изголовью, стала бы спрашивать, а я бы стал сказывать — чей да откуда.
Вот баба-яга это дело все справила — Ивана-царевича накормила, напоила и на постелю уложила; села к изголовью и стала спрашивать:
— Чей ты, дорожный человек, добрый молодец, да откуда? Какой ты земли? Какого отца, матери сын?
— Я, бабушка, из такого-то царства, из такого-то государства, царский сын Иван-царевич. Еду за тридевять земель, за тридевять озер, в тридесятое царство за живой водой и молодильными яблоками.
— Ну, дитя мое милое, далеко же тебе ехать: живая вода и молодильные яблоки — у сильной богатырки, девицы Синеглазки, она мне родная племянница. Не знаю, получишь ли ты добро….
— А ты, бабушка, дай свою голову моим могутным плечам, направь меня на ум-разум.
— Много молодцев проезживало, да не много вежливо говаривало. Возьми, дитятко, моего коня. Мой конь будет бойчее, довезет он тебя до моей середней сестры, она тебя научит.
Иван-царевич поутру встает ранехонько, умывается белешенько. Благодарит бабу-ягу за ночлег и поехал на ее коне. Вдруг он и говорит коню:
— Стой! Перчатку обронил.
А конь отвечает:
— В кою пору ты говорил, я уже двести верст проскакал…
Едет Иван-царевич близко ли, далеко ли. День до ночи коротается. И завидел он впереди избушку на курьей ножке, об одном окошке.
— Избушка, избушка, повернись к лесу задом, ко мне передом! Как мне в тебя зайти, так и выйти.
Избушка повернулась к лесу задом, к нему передом.
Вдруг слышно — конь заржал, и конь под Иваном-царевичем откликнулся.
Кони-то были одно стадные.
Услышала это баба-яга — еще старее той — и говорит:
— Приехала ко мне, видно, сестрица в гости.
И выходит на крыльцо:
— Фу-фу, русского духу слыхом не слыхано, видом не видано, а нынче русский дух сам пришел.
А Иван-царевич ей:
— Ах ты, баба-яга — костяная нога, встречай гостя по платью, провожай по уму. Ты бы моего коня убрала, меня бы, добра молодца, дорожного человека, накормила, напоила и спать уложила…
Баба-яга это дело все справила — коня убрала, а Ивана-царевича накормила, напоила, на постель уложила и стала спрашивать, кто он да откуда и куда путь держит.
— Я, бабушка, из такого-то царства, из такого-то государства, царский сын Иван-царевич. Еду за живой водой и молодильными яблоками к сильной богатырке, девице Синеглазке…
— Ну, дитя милое, не знаю, получишь ли ты добро. Мудро тебе, мудро добраться до девицы Синеглазки!
— А ты, бабушка, дай свою голову моим могутным плечам, направь меня на ум-разум.
— Много молодцев проезживало, да не много вежливо говаривало. Возьми, дитятко, моего коня, поезжай к моей старшей сестре. Она лучше меня научит, что делать.
Бот Иван-царевич заночевал у этой старухи, поутру встает ранехонько, умывается белешенько. Благодарит бабу-ягу за ночлег и поехал на ее коне. А этот конь еще бойчей того.
Вдруг Иван-царевич говорит:
— Стой! Перчатку обронил. А конь отвечает:
— В кою пору ты говорил, я уж триста верст проскакал. Не скоро дело делается, скоро сказка сказывается. Едет Иван-царевич день до вечера — красна солнышка до закату. Наезжает на избушку на курьей ножке, об одном окошке.
— Избушка, избушка, обернись к лесу задом, ко мне передом! Мне не век вековать, а одну ночь ночевать.
Вдруг заржал конь, и под Иваном-царевичем конь откликнулся. Выходит на крыльцо баба-яга, старых лет, еще старее той. Поглядела — конь ее сестры, а седок чужестранный, молодец прекрасный…
Тут Иван-царевич вежливо ей поклонился и ночевать попросился. Делать нечего! Ночлега с собой не возят — ночлег каждому: и пешему и конному, и бедному и богатому.
Баба-яга все дело справила — коня убрала, а Ивана-царевича накормила, напоила и стала спрашивать, кто он да откуда и куда путь держит.
— Я, бабушка, такого-то царства, такого-то государства, царский сын Иван-царевич. Был у твоей младшей сестры, она послала к середней, а середняя сестра к тебе послала. Дай свою голову моим могутным плечам, направь меня на ум-разум, как мне добыть у девицы Синеглазки живой воды и молодильных яблок.
— Так и быть, помогу я тебе, Иван-царевич. Девица Синеглазка, моя племянница, — сильная и могучая богатырка. Вокруг ее царства — стена три сажени вышины, сажень толщины, у ворот стража — тридцать богатырей. Тебя и в ворота не пропустят. Надо тебе ехать в середину ночи, ехать на моем добром коне. Доедешь до стены — и бей коня по бокам плетью исхлестанной. Конь через стену перескочит. Ты коня привяжи и иди в сад. Увидишь яблоню с молодильными яблоками, а под яблоней колодец. Три яблока сорви, а больше не бери. И зачерпни из колодца живой воды кувшинец о двенадцати рылец. Девица Синеглазка будет спать, ты в терем к ней не заходи, а садись на коня и бей его по крутым бокам. Он тебя через стену перенесет.
Иван-царевич не стал ночевать у этой старухи, а сел на ее доброго коня и поехал в ночное время. Этот конь поскакивает, мхи-болота перескакивает, реки, озера хвостом заметает.
Долго ли, коротко ли, низко ли, высоко ли, доезжает Иван-царевич в середине ночи до высокой стены. У ворот стража спит — тридцать могучих богатырей. Прижимает он своего доброго коня, бьет его плетью нехлестанной. Конь осерчал и перемахнул через стену. Слез Иван-царевич с коня, входит в сад и видит — стоит яблоня с серебряными листьями, золотыми яблоками, а под яблоней колодец. Иван-царевич сорвал три яблока, а больше не стал брать да зачерпнул из колодца живой воды кувшинец о двенадцати рылец. И захотелось ему самою увидать сильную, могучую богатырку, девицу Синеглазку.
Входит Иван-царевич в терем, а там спят: по одну сторону шесть полениц — девиц-богатырок и по другую сторону шесть, а посредине разметалась девица Синеглазка, спит, как сильный речной порог шумит.
Не стерпел Иван-царевич, приложился, поцеловал ее и вышел… Сел на доброго коня, а конь говорит ему человеческим голосом:
— Не послушался ты, Иван-царевич, вошел в терем к девице Синеглазке! Теперь мне стены не перескочить.
Иван-царевич бьет коня плетью нехлестанной. — Ах ты конь, волчья сыть, травяной мешок, нам здесь не ночь ночевать, а голову потерять!
Осерчал конь пуще прежнего и перемахнул через стену, да задел об нее одной подковой — на стене струны запели и колокола зазвонили.
Девица Синеглазка проснулась да увидала покражу:
— Вставайте, у нас покража большая!
Велела она оседлать своего богатырского коня и кинулась с двенадцатью поленицами в погоню за Иваном-царевичем.
Гонит Иван-царевич во всю прыть лошадиную, а девица Синеглазка гонит за ним. Доезжает он до старшей бабы-яги, а у нее уже конь выведенный, готовый. Он — со своего коня да на этого и опять вперед погнал… Иван-то царевич за дверь, а девица Синеглазка — в дверь и спрашивает у бабы-яги:
— Бабушка, здесь зверь не прорыскивал ли? — Нет, дитятко.
— Бабушка, здесь молодец не проезживал ли?
— Нет, дитятко. А ты с пути-дороги поешь молочка.
— Поела бы я, бабушка, да долго корову доить.
— Что ты, дитятко, живо справлюсь…
Пошла баба-яга доить корову — доит, не торопится. Поела девица Синеглазка молочка и опять погнала за Иваном-царевичем.
Доезжает Иван-царевич до середней бабы-яги, коня сменил и опять погнал. Он — за дверь, а девица Синеглазка — в дверь:
— Бабушка, не прорыскивал ли зверь, не проезжал ли добрый молодец?
— Нет, дитятко. А ты бы с пути-дороги поела блинков.
— Да ты долго печь будешь.
— Что ты, дитятко, живо справлю…
Напекла баба-яга блинков — печет, не торопится. Девица Синеглазка поела и опять погнала за Иваном-царевичем.
Он доезжает до младшей бабы-яги, слез с коня, сел на своего коня богатырского и опять погнал. Он — за дверь, девица Синеглазка — в дверь и спрашивает у бабы-яги, не проезжал ли добрый молодец.
— Нет, дитятко. А ты бы с пути-дороги в баньке попарилась.
— Да ты долго топить будешь.
— Что ты, дитятко, живо справлю…
Истопила баба-яга баньку, все изготовила. Девица Синеглазка попарилась, обкатилась и опять погнала в сугон. Конь ее с горки на горку поскакивает, реки, озера хвостом заметает. Стала она Ивана-царевича настигать.
Он видит за собой погоню: двенадцать богатырок с тринадцатой — девицей Синеглазкой — ладят на него наехать, с плеч голову снять. Стал он коня приостанавливать, девица Синеглазка наскакивает и кричит ему:
— Что ж ты, вор, без спросу из моего колодца пил да колодец не прикрыл!
А он ей:
— Что же, давай разъедемся на три прыска лошадиных, давай силу пробовать.
Тут Иван-царевич и девица Синеглазка заскакали на три прыска лошадиных, брали палицы боевые, копья долгомерные, сабельки острые. И съезжались три раза, палицы поломали, копья-сабли исщербили — не могли друг друга с коня сбить. Незачем стало им на добрых конях разъезжаться, соскочили они с коней и схватились в охапочку.
Боролись с утра до вечера — красна солнышка до закату. У Ивана-царевича резва ножка подвернулась, упал он на сыру землю. Девица Синеглазка стала коленкой на его белу грудь и вытаскивает кинжалище булатный — пороть ему белу грудь.
Иван-царевич и говорит ей:
— Не губи ты меня, девица Синеглазка, лучше возьми за белые руки, подними со сырой земли, поцелуй в уста сахарные.
Тут девица Синеглазка подняла Ивана-царевича со сырой земли и поцеловала в уста сахарные. И раскинули они шатер в чистом поле, на широком раздолье, на зеленых лугах. Тут они гуляли три дня и три ночи. Здесь они и обручились и перстнями обменялись.
Девица Синеглазка ему говорит:
— Я поеду домой — и ты поезжай домой, да смотри никуда не сворачивай… Через три года жди меня в своем царстве.
Сели они на коней и разъехались… Долго ли, коротко ли, не скоро дело делается, скоро сказка сказывается, — доезжает Иван-царевич до росстаней, до трех дорог, где плита-камень, и думает:
«Вот хорошо! Домой еду, а братья мои пропадают без вести».
И не послушался он девицы Синеглазки, своротил на ту дорогу, где женатому быть… И наезжает на терем под золотой крышей. Тут под Иваном-царевичем конь заржал, и братьевы кони откликнулись. Кони-то были одностадные…
Иван-царевич взошел на крыльцо, стукнул кольцом — маковки на тереме зашатались, оконницы покривились. Выбегает прекрасная девица.
— Ах, Иван-царевич, давно я тебя поджидаю! Иди со мной хлеба-соли откушать и спать-почивать.
Повела его в терем и стала потчевать. Иван-царевич не столько ест, сколько под стол кидает, не столько пьет, сколько под стол льет. Повела его прекрасная девица в спальню.
— Ложись, Иван-царевич, спать-почивать.
А Иван-царевич столкнул ее на кровать, живо кровать повернул, девица и полетела в подполье, в яму глубокую. Иван-царевич наклонился над ямой и кричит:
— Кто там живой? А из ямы отвечают:
— Федор-царевич да Василий-царевич.
Он их из ямы вынул — они лицом черны, землей уж стали порастать. Иван-царевич умыл братьев живой водой — стали они опять прежними.
Сели они на коней и поехали… Долго ли, коротко ли, доехали до росстаней. Иван-царевич и говорит братьям:
— Покараульте моего коня, а я лягу отдохну.
Лег он на шелковую траву и богатырским сном заснул. А Федор-царевич и говорит Василию-царевичу:
— Вернемся мы без живой воды, без молодильных яблок — будет нам мало чести, нас отец пошлет гусей пасти…
Василий-царевич отвечает:
— Давай Ивана-царевича в пропасть спустим, а эти вещи возьмем и отцу в руки отдадим.
Вот они у него из-за пазухи вынули молодильные яблоки и кувшин с живой водой, а его взяли и бросили в пропасть. Иван-царевич летел туда три дня и три ночи.
Упал Иван-царевич на самое взморье, опамятовался и видит — только, небо и вода, и под старым дубом у моря птенцы пищат — бьет их погода.
Иван-царевич снял с себя кафтан и птенцов покрыл, а сам укрылся под дуб.
Унялась погода, летит большая птица Нагай.
Прилетела, под дуб села и спрашивает птенцов:
— Детушки мои милые, не убила ли вас погодушка-ненастье?
— Не кричи, мать, нас сберег русский человек, своим кафтаном укрыл.
Птица Нагай спрашивает Ивана-царевича:
— Для чего ты сюда попал, милый человек?
— Меня родные братья в пропасть бросили за молодильные яблоки да за живую воду.
— Ты моих детей сберег, спрашивай у меня, чего хочешь: злата ли, серебра ли, камня ли драгоценного.
— Ничего, Нагай-птица, мне не надо: ни злата, ни серебра, ни камня драгоценного. А нельзя ли мне попасть в родную сторону?
Нагай-птица ему отвечает:
— Достань мне два чана — пудов по двенадцати — мяса.
Вот Иван-царевич настрелял на взморье гусей, лебедей, в два чана поклал, поставил один чан Нагай-птице на правое плечо, а другой чан — на левое, сам сел ей на хребет. Стал птицу Нагай кормить, она поднялась и летит в вышину.
Она летит, а он ей подает да подает… Долго ли, коротко ли так летели, скормил Иван-царевич оба чана. А птица Нагай опять оборачивается. Он взял нож, отрезал у себя кусок с ноги и Нагай-птице подал. Она летит, летит и опять оборачивается. Он с другой ноги срезал мясо и подал. Вот уже недалеко лететь осталось. Нагай-птица опять оборачивается. Он с груди у себя мясо срезал и ей подал.
Тут Нагай-птица донесла Ивана-царевича до родной стороны.
— Хорошо ты кормил меня всю дорогу, но слаще последнего кусочка отродясь не едала.
Иван-царевич ей и показывает раны. Нагай-птица рыгнула, три куска вырыгнула:
— Приставь на место.
Иван-царевич приставил — мясо и приросло к костям.
— Теперь слезай с меня, Иван-царевич, я домой полечу.
Поднялась Нагай-птица в вышину, а Иван-царевич пошел путем-дорогой на родную сторону.
Пришел он в столицу и узнаёт, что Федор-царевич и Василий-царевич привезли отцу живой воды и молодильных яблок и царь исцелился: по-прежнему стал здоровьем крепок и глазами зорок.
Не пошел Иван-царевич к отцу, к матери, а собрал он пьяниц, кабацкой голи и давай гулять по кабакам.
В ту пору за тридевять земель, в тридесятом царстве сильная богатырка Синеглазка родила двух сыновей. Они растут не по дням, а по часам. Скоро сказка сказывается, не скоро дело делается — прошло три года. Синеглазка взяла сыновей, собрала войско и пошла искать Ивана-царевича.
Пришла она в его царство и в чистом поле, в широком раздолье, на зеленых лугах раскинула шатер белополотняный. От шатра дорогу устелила сукнами цветными. И посылает в столицу царю сказать:
— Царь, отдай царевича. Не отдашь — все царство потопчу, пожгу, тебя в полон возьму.
Царь испугался и посылает старшего — Федора-царевича. Идет Федор-царевич по цветным сукнам, подходит к шатру белополотняному. Выбегают два мальчика:
— Матушка, матушка, это не наш ли батюшка идет?
— Нет, детушки, это ваш дяденька.
— А что прикажешь с ним делать?
— А вы, детушки, угостите его хорошенько.
Тут эти двое пареньков взяли трости и давай хлестать Федора-царевича пониже спины. Били, били, он едва ноги унес. А Синеглазка опять посылает к царю:
— Отдай царевича…
Пуще испугался царь и посылает середнего — Василия-царевича. Он приходит к шатру. Выбегают два мальчика:
— Матушка, матушка, это не наш ли батюшка идет?
— Нет, детушки, это ваш дяденька. Угостите его хорошенько.
Двое пареньков опять давай дядю тростями чесать. Били, били, Василий-царевич едва ноги унес. Синеглазка в третий раз посылает к царю:
— Ступайте, ищите третьего сынка, Ивана-царевича. Не найдете — все царство потопчу, пожгу.
Царь еще пуще испугался, посылает за Федором-царевичем и Василием-царевичем, велит им найти брата, Ивана-царевича. Тут братья упали отцу в ноги и во всем повинились: как у сонного Ивана-царевича взяли живую воду и молодильные яблоки, а самого бросили в пропасть.
Услышал это царь и залился слезами. А в ту пору Иван-царевич сам идет к Синеглазке, и с ним идет голь кабацкая. Они под ногами сукна рвут и в стороны мечут.
Подходит он к белополотняному шатру. Выбегают два мальчика:
— Матушка, матушка, к нам какой-то пьяница идет с голью кабацкой!
А Синеглазка им:
— Возьмите его за белые руки, ведите в шатер. Это ваш родной батюшка. Он безвинно три года страдал.
Тут Ивана-царевича взяли за белые руки, ввели в шатер. Синеглазка его умыла и причесала, одежду на нем сменила и спать уложила. А голи кабацкой по стаканчику поднесла, и они домой отправились.
На другой день Синеглазка и Иван-царевич приехали во дворец. Тут начался пир на весь мир — честным пирком да и за свадебку. Федору-царевичу и Василию-царевичу мало было чести, прогнали их со двора — ночевать где ночь, где две, а третью и ночевать негде…
Иван-царевич не остался здесь, а уехал с Синеглазкой в ее девичье царство.
Тут и сказке конец.
Марья Моревна
В некотором царстве, в некотором государстве жил-был Иван-царевич. У него было три сестры: одна Марья-царевна, другая Ольга-царевна, третья Анна-царевна.
Отец и мать у них померли. Умирая, они сыну наказывали:
— Кто первый за сестер станет свататься, за того и отдавай — при себе не держи долго.
Царевич похоронил родителей и с горя пошел с сестрами во зеленый сад погулять.
Вдруг находит на небо туча черная, встает гроза страшная.
— Пойдемте, сестрицы, домой, — говорит Иван-царевич.
Только пришли во дворец — как грянул гром, раздвоился потолок, и влетел к ним в горницу ясен сокол. Ударился сокол об пол, сделался добрым молодцем и говорит:
— Здравствуй, Иван-царевич! Прежде я ходил гостем, а теперь пришел сватом: хочу у тебя сестрицу Марью-царевну посватать.
— Коли люб ты сестрице, я ее не держу — пусть идет.
Марья-царевна согласилась. Сокол женился и унес ее в свое царство.
Дни идут за днями, часы бегут за часами — целого года как не бывало. Пошел Иван-царевич с двумя сестрами во зеленый сад погулять. Опять встает туча с вихрем, с молнией.
— Пойдемте, сестрицы, домой, — говорит царевич.
Только пришли во дворец — как ударил гром, распалась крыша, раздвоился потолок, и влетел орел. Ударился орел об пол и сделался добрым молодцем.
— Здравствуй, Иван-царевич! Прежде я гостем ездил, а теперь пришел сватом.
И посватал Ольгу-царевну. Отвечает Иван-царевич:
— Если ты люб Ольге-царевне, то пусть за тебя идет, я с нее воли не снимаю.
Ольга-царевна согласилась и вышла за орла замуж. Орел подхватил ее и унес в свое царство.
Прошел еще один год. Говорит Иван-царевич своей младшей сестрице:
— Пойдем, во зеленом саду погуляем.
Погуляли немножко. Опять встает туча с вихрем, с молнией.
— Вернемся, сестрица, домой!
Вернулись домой, не успели сесть — как ударил гром, раздвоился потолок, и влетел ворон. Ударился ворон об пол и сделался добрым молодцем. Прежние были хороши собой, а этот еще лучше.
— Ну, Иван-царевич, прежде я гостем ходил, а теперь пришел сватом: отдай за меня Анну-царевну.
— Я с сестрицы воли не снимаю. Коли ты полюбился ей, пусть идет за тебя.
Вышла за ворона Анна-царевна, и унес он ее в свое государство.
Остался Иван-царевич один. Целый год жил без сестер, и сделалось ему скучно.
— Пойду, — говорит, — искать сестриц.
Собрался в дорогу, шел, шел и видит: лежит в поле рать-сила побитая. Спрашивает Иван-царевич:
— Коли есть тут жив человек, отзовись: кто побил это войско великое?
Отозвался ему жив человек:
— Все это войско великое побила Марья Моревна, прекрасная королевна.
Пустился Иван-царевич дальше, наезжал на шатры белые, выходила к нему навстречу Марья Моревна, прекрасная королевна.
— Здравствуй, царевич. Куда тебя бог несет — по воле аль по неволе?
Отвечает ей Иван-царевич:
— Добрые молодцы по неволе не ездят.
— Ну, коли дело не к спеху, погости у меня в шатрах.
Иван-царевич тому и рад: две ночи в шатрах ночевал. Полюбился Марье Моревне и женился на ней.
Марья Моревна, прекрасная королевна, взяла его с собой в свое государство. Пожили они вместе сколько-то времени, и вздумалось королевне на войну собираться. Покидает она на Ивана-царевича все хозяйство и приказывает:
— Везде ходи, за всем присматривай, только в этот чулан не заглядывай.
Он не вытерпел: как только Марья Моревна уехала, тотчас бросился в чулан, отворил дверь, глянул — а там висит Кощей Бессмертный, на двенадцати цепях прикован.
Просит Кощей у Ивана-царевича:
— Сжалься надо мной, дай мне напиться! Десять лет я здесь мучаюсь, не ел, не пил — совсем в горле пересохло.
Царевич подал ему целое ведро воды; он выпил и еще запросил:
— Мне одним ведром не залить жажды. Дай еще!
Царевич подал другое ведро. Кощей выпил и запросил третье; а как выпил третье ведро, взял свою прежнюю силу, тряхнул цепями и сразу все двенадцать порвал.
— Спасибо, Иван-царевич, — сказал Кощей Бессмертный, — теперь тебе никогда не видать Марьи Моревны, как ушей своих.
И страшным вихрем вылетел в окно, нагнал на дороге Марью Моревну, прекрасную королевну, подхватил ее и унес к себе.
А Иван-царевич горько-горько заплакал, снарядился и пошел в путь-дорогу: «Что ни будет, а разыщу Марью Моревну».
Идет день, идет другой, на рассвете третьего видит чудесный дворец. У дворца дуб стоит, на дубу ясен сокол сидит.
Слетел сокол с дуба, ударился оземь, обернулся добрым молодцем и закричал:
— Ах, шурин мой любезный!
Выбежала Марья-царевна, встретила Ивана-царевича радостно, стала про его здоровье расспрашивать, про свое житье-бытье рассказывать. Погостил у них царевич три дня и говорит:
— Не могу у вас гостить долго: я иду искать жену мою, Марью Моревну, прекрасную королевну.
— Трудно тебе сыскать ее, — отвечает сокол. — Оставь здесь на всякий случай свою серебряную ложку: будем на нее смотреть, про тебя вспоминать.
Иван-царевич оставил у сокола свою серебряную ложку и пошел в дорогу.
Шел он день, шел другой, на рассвете третьего видит дворец еще лучше первого. Возле дворца дуб стоит, на дубу орел сидит.
Слетел орел с дерева, ударился оземь, обернулся добрым молодцем и закричал:
— Вставай, Ольга-царевна, милый наш братец идет!
Ольга-царевна тотчас прибежала, стала его целовать, обнимать, про здоровье расспрашивать, про свое житье-бытье рассказывать.
Иван-царевич погостил у них три денька и говорит:
— Дольше гостить мне некогда: я иду искать жену мою, Марью Моревну, прекрасную королевну.
Отвечает орел:
— Трудно тебе сыскать ее. Оставь у нас серебряную вилку: будем на нее смотреть, тебя вспоминать.
Он оставил серебряную вилку и пошел в дорогу.
День шел, другой шел, на рассвете третьего видит дворец лучше первых двух. Возле дворца дуб стоит, на дубу ворон сидит. Слетел ворон с дуба, ударился оземь, обернулся добрым молодцем и закричал:
— Анна-царевна, поскорей выходи, наш братец идет!
Выбежала Анна-царевна, встретила его радостно, стала целовать-обнимать, про здоровье расспрашивать, про свое житье-бытье рассказывать.
Иван-царевич погостил у них три денька и говорит:
— Прощайте. Пойду жену искать, Марью Моревну, прекрасную королевну.
Отвечает ворон:
— Трудно тебе сыскать ее. Оставь-ка у нас серебряную табакерку: будем на нее смотреть, тебя вспоминать.
Царевич отдал ему серебряную табакерку, попрощался и пошел в дорогу.
День шел, другой шел, а на третий добрался до Марьи Моревны.
Увидала она своего милого, бросилась к нему на шею, залилась слезами и промолвила:
— Ах, Иван-царевич, зачем ты меня не послушался — посмотрел в чулан и выпустил Кощея Бессмертного?
— Прости, Марья Моревна, не поминай старого. Лучше поедем со мной, пока не видать Кощея Бессмертного. Авось не догонит!
Собрались и уехали. А Кощей на охоте был. К вечеру он домой ворочается, под ним добрый конь спотыкается.
— Что ты, несытая кляча, спотыкаешься? Аль чуешь какую невзгоду?
Отвечает конь:
— Иван-царевич приходил, Марью Моревну увез.
— А можно ли их догнать?
— Можно пшеницы насеять, дождаться, пока она вырастет, сжать ее, смолотить, в муку обратить, пять печей хлеба наготовить, тот хлеб поесть да тогда вдогонь ехать — и то поспеем.
Кощей поскакал, догнал Ивана-царевича.
— Ну, — говорит, — первый раз тебя прощаю за твою доброту, что водой меня напоил; и в другой раз прощу, а в третий берегись — на куски изрублю.
Отнял у него Марью Моревну и увез. А Иван-царевич сел на камень и заплакал.
Поплакал-поплакал и опять воротился назад за Марьей Моревною. Кощея Бессмертного дома не случилось.
— Поедем, Марья Моревна!
— Ах, Иван-царевич, он нас догонит!
— Пускай догонит. Мы хоть часок-другой проведем вместе.
Собрались и уехали.
Кощей Бессмертный домой возвращается, под ним добрый конь спотыкается.
— Что ты, несытая кляча, спотыкаешься? Аль чуешь какую невзгоду?
— Иван-царевич приходил, Марью Моревну с собой взял.
— А можно ли их догнать?
— Можно ячменю насеять, подождать, пока он вырастет, сжать-смолотить, пива наварить, допьяну напиться, до отвалу наесться, выспаться да тогда вдогонь ехать — и то поспеем.
Кощей поскакал, догнал Ивана-царевича!
— Ведь я ж говорил, что тебе не видать Марьи Моревны, как ушей своих!
Отнял ее и унес к себе.
Остался Иван-царевич один, поплакал-поплакал и опять воротился за Марьей Моревною. На ту пору Кощея дома не случилось.
— Поедем, Марья Моревна!
— Ах, Иван-царевич, ведь он догонит, тебя в куски изрубит!
— Пускай изрубит, я без тебя жить не могу!
Собрались и поехали. Кощей Бессмертный домой возвращается, под ним добрый конь спотыкается.
— Что ты спотыкаешься? Аль чуешь какую невзгоду?
— Иван-царевич приходил, Марью Моревну с собой взял.
Кощей поскакал, догнал Ивана-царевича, изрубил его в мелкие куски и поклал в смоляную бочку; взял эту бочку, скрепил железными обручами и бросил в синее море, а Марью Моревну к себе увез.
В то самое время у зятьев Ивана-царевича серебро почернело.
— Ах, — говорят они, — видно, беда приключилась!
Орел бросился на сине море, схватил и вытащил бочку на берег. Сокол полетел за живою водою, а ворон — за мертвою.
Слетелись все трое в одно место, разрубили бочку, вынули куски Ивана-царевича, перемыли и склали, как надобно.
Ворон брызнул мертвою водою — тело срослось, соединилось. Сокол брызнул живою водою — Иван-царевич вздрогнул, встал и говорит:
— Ах, как я долго спал!
— Еще бы дольше проспал, если бы не мы, — отвечали зятья. — Пойдем теперь к нам в гости.
— Нет, братцы, я пойду искать Марью Моревну.
Приходит к ней и просит:
— Разузнай у Кощея Бессмертного, где он достал себе такого доброго коня.
Вот Марья Моревна улучила добрую минуту и стала Кощея выспрашивать. Кощей сказал:
— За тридевять земель, в тридесятом царстве, за огненной рекою живет баба-яга. У ней есть такая кобылица, на которой она каждый день вокруг света облетает. Много у нее и других славных кобылиц. Я у нее три дня пастухом был, ни одной кобылицы не упустил, и за то баба-яга дала мне одного жеребеночка.
— Как же ты через огненную реку переправился?
— А у меня есть такой платок — как махну в правую сторону три раза, сделается высокий-высокий мост, и огонь его не достанет.
Марья Моревна выслушала, пересказала все Ивану-царевичу. И платок унесла да ему отдала.
Иван-царевич переправился через огненную реку и пошел к бабе-яге. Долго шел он не пивши, не евши. Попалась ему навстречу заморская птица с малыми детками. Иван-царевич говорит:
— Съем-ка я одного цыпленочка!
— Не ешь, Иван-царевич, — просит заморская птица. — В некоторое время я пригожусь тебе.
Пошел он дальше. Видит в лесу улей пчел.
— Возьму-ка я, — говорит, — сколько-нибудь медку.
Пчелиная матка отзывается:
— Не тронь моего меду, Иван-царевич. В некоторое время я тебе пригожусь.
Он не тронул и пошел дальше. Попадается ему навстречу львица со львенком.
— Съем я хоть этого львенка. Есть так хочется, ажио тошно стало.
— Не тронь, Иван-царевич, — просит львица. — В некоторое время я тебе пригожусь.
— Хорошо, пусть будет по-твоему.
Побрел голодный. Шел, шел — стоит дом бабы-яги, кругом дома двенадцать шестов, на одиннадцати шестах по человечьей голове, только один незанятый.
— Здравствуй, бабушка!
— Здравствуй, Иван-царевич. Почто пришел — по своей доброй воле аль по нужде?
— Пришел заслужить у тебя богатырского коня.
— Изволь, царевич, у меня ведь не год служить, а всего-то три дня. Если упасешь моих кобылиц — дам тебе богатырского коня, а нет — то не гневайся: торчать твоей голове на последнем шесте.
Иван-царевич согласился. Баба-яга его накормила, напоила и велела за дело приниматься.
Только что выгнал он кобылиц в поле, кобылицы задрали хвосты и все врозь по лугам разбежались. Не успел царевич глазами вскинуть, как они совсем пропали.
Тут он заплакал-запечалился, сел на камень и заснул.
Солнышко уж на закате, прилетела заморская птица и будит его:
— Вставай, Иван-царевич! Кобылицы теперь дома.
Царевич встал, домой пошел, А баба-яга и шумит и кричит на своих кобылиц:
— Зачем вы домой воротились?
— Как же было нам не воротиться! Налетели птицы со всего света, чуть нам глаза не выклевали.
— Ну, вы завтра по лугам не бегайте, а рассыпьтесь по дремучим лесам.
Переспал ночь Иван-царевич. Наутро баба-яга ему говорит:
— Смотри, царевич, если не упасешь кобылиц, если хоть одну потеряешь — быть твоей буйной головушке на шесте!
Погнал он кобылиц в поле. Они тотчас задрали хвосты и разбежались по дремучим лесам.
Опять сел царевич на камень, плакал-плакал да и уснул. Солнышко село за лес.
Прибежала львица:
— Вставай, Иван-царевич! Кобылицы все собраны.
Иван-царевич встал и пошел домой. Баба-яга пуще прежнего и шумит и кричит на своих кобылиц:
— Зачем домой воротились?
— Как же нам было не воротиться! Набежали лютые звери со всего света, чуть нас совсем не разорвали.
— Ну, вы завтра забегите в сине море.
Опять переспал ночь Иван-царевич. Наутро посылает его баба-яга кобылиц пасти:
— Если не упасешь — быть твоей буйной головушке на шесте.
Он погнал кобылиц в поле. Они тотчас задрали хвосты, скрылись с глаз и забежали в сине море, стоят в воде по шею. Иван-царевич сел на камень, заплакал и уснул.
Солнышко за лес село, прилетела пчелка и говорит:
— Вставай, царевич! Кобылицы все собраны. Да как воротишься домой, бабе-яге на глаза не показывайся, поди в конюшню и спрячься за яслями. Там есть паршивый жеребенок — в навозе валяется. Ты возьми его и в глухую полночь уходи из дому.
Иван-царевич пробрался в конюшню, улегся за яслями. Баба-яга и шумит и кричит на своих кобылиц:
— Зачем воротились?
— Как же нам было не воротиться! Налетело пчел видимо-невидимо, со всего света, и давай нас со всех сторон жалить до крови.
Баба-яга заснула, а в самую полночь Иван-царевич взял у нее паршивого жеребенка, оседлал его, сел и поскакал к огненной реке. Доехал до той реки, махнул три раза платком в правую сторону — и вдруг, откуда ни взялся, повис через реку высокий, славный мост.
Царевич переехал по мосту и махнул платком на левую сторону только два раза — остался через реку мост тоненький-тоненький.
Поутру пробудилась баба-яга — паршивого жеребенка видом не видать. Бросилась в погоню. Во весь дух на железной ступе скачет, пестом погоняет, помелом след заметает.
Прискакала к огненной реке, взглянула и думает: «Хорош мост».
Поехала по мосту, только добралась до середины — мост обломился, и баба-яга в реку свалилась. Тут ей и лютая смерть приключилась.
Иван-царевич откормил жеребенка в зеленых лугах; стал из него чудный конь.
Приезжает царевич к Марье Моревне. Она выбежала, бросилась к нему на шею:
— Как тебе удалось от смерти избавиться?
— Так и так, — говорит, — поедем со мной.
— Боюсь, Иван-царевич! Если Кощей догонит, быть тебе опять изрублену.
— Нет, не догонит! Теперь у меня славный богатырский конь, словно птица летит.
Сели они на коня и поехали.
Кощей Бессмертный домой ворочается, под ним конь спотыкается.
— Что ты, несытая кляча, спотыкаешься? Аль чуешь какую невзгоду?
— Иван-царевич приезжал, Марью Моревну увез.
— А можно ли их догнать?
— Не знаю. Теперь у Ивана-царевича конь богатырский лучше меня.
— Нет, не утерплю, — говорит Кощей Бессмертный, — поеду в погоню!
Долго ли, коротко ли — нагнал он Ивана-царевича, соскочил наземь и хотел было сечь его острой саблею. В те поры конь Ивана-царевича ударил со всего размаху копытом Кощея Бессмертного и размозжил ему голову, а царевич доконал его палицей.
После того накидал царевич груду дров, развел огонь, спалил Кощея Бессмертного на костре и самый пепел его пустил по ветру.
Марья Моревна села на Кощеева коня, а Иван-царевич на своего, и поехали они в гости сперва к ворону, потом к орлу, а там и к соколу. Куда ни приедут, всюду встречают их с радостью:
— Ах, Иван-царевич, а уж мы не чаяли тебя видеть! Ну, недаром же ты хлопотал: такой красавицы, как Марья Моревна, во всем свете поискать — другой не найти.
Погостили они, попировали и поехали в свое царство. Приехали и стали себе жить-поживать, добра наживать да медок попивать.
Сивка-бурка
Жил-был старик, и было у него три сына. Младшего все Иванушкой-дурачком звали.
Посеял раз старик пшеницу. Добрая уродилась пшеница, да только повадился кто-то ту пшеницу мять да топтать.
Вот старик и говорит сыновьям:
— Милые мои дети! Стерегите пшеницу каждую ночь по очереди, поймайте вора!
Настала первая ночь.
Отправился старший сын пшеницу стеречь, да захотелось ему спать. Забрался он на сеновал и проспал до утра. Приходит утром домой и говорит:
— Всю-то ночь я не спал, пшеницу стерег! Иззяб весь, а вора не видал.
На вторую ночь пошел средний сын. И он всю ночь проспал на сеновале.
На третью ночь приходит черед Иванушке-дурачку идти.
Положил он пирог за пазуху, взял веревку и пошел. Пришел в поле, сел на камень. Сидит не спит, пирог жует, вора дожидается.
В самую полночь прискакал на пшеницу конь — одна шерстинка серебряная, другая золотая; бежит — земля дрожит, из ушей дым столбом валит, из ноздрей пламя пышет.
И стал тот конь пшеницу есть. Не столько ест, сколько копытами топчет.
Подкрался Иванушка к коню и разом накинул ему на шею веревку.
Рванулся конь изо всех сил — не тут-то было! Иванушка вскочил на него ловко и ухватился крепко за гриву.
Уж конь носил-носил его по чисту полю, скакал-скакал — не мог сбросить!
Стал конь просить Иванушку:
— Отпусти ты меня, Иванушка, на волю! Я тебе за это великую службу сослужу.
— Хорошо, — отвечает Иванушка, — отпущу, да как я тебя потом найду?
— А ты выйди в чистое поле, в широкое раздолье, свистни три раза молодецким посвистом, гаркни богатырским покриком: «Сивка-бурка, вещий каурка, стань передо мной, как лист перед травой!» — я тут и буду.
Отпустил Иванушка коня и взял с него обещание пшеницы никогда больше не есть и не топтать.
Пришел Иванушка поутру домой.
— Ну, рассказывай, что ты там видел? — спрашивают братья.
— Поймал я, — говорит Иванушка, — коня — одна шерстинка серебряная, другая золотая.
— А где же тот конь?
— Да он обещал больше не ходить в пшеницу, вот я его и отпустил.
Не поверили Иванушке братья, посмеялись над ним вволю. Да только уж с этой ночи и вправду никто пшеницы не трогал…
Скоро после того разослал царь гонцов по всем деревням, по всем городам клич кликать:
— Собирайтесь, бояре да дворяне, купцы да простые крестьяне, к царю на двор. Сидит царская дочь Елена Прекрасная в своем высоком тереме у окошка. Кто на коне до царевны доскочит да с ее руки золотой перстень снимет, за того она и замуж пойдет!
Вот в указанный день собираются братья ехать к царскому двору — не затем, чтобы самим скакать, а хоть на других посмотреть. А Иванушка с ними просится:
— Братцы, дайте мне хоть какую-нибудь лошаденку, и я поеду посмотрю на Елену Прекрасную!
— Куда тебе, дурню! Людей, что ли, хочешь смешить? Сиди себе на печи да золу пересыпай!
Уехали братья, а Иванушка-дурачок и говорит братниным женам:
— Дайте мне лукошко, я хоть в лес пойду — грибов наберу!
Взял лукошко и пошел, будто грибы собирать.
Вышел Иванушка в чистое поле, в широкое раздолье, лукошко под куст бросил, а сам свистнул молодецким посвистом, гаркнул богатырским покриком:
— Сивка-бурка, вещий каурка, стань передо мной, как лист перед травой!
Конь бежит, земля дрожит, из ушей дым столбом валит, из ноздрей пламя пышет. Прибежал и стал перед Иванушкой как вкопанный.
— Что угодно, Иванушка?
— Хочу посмотреть на царскую дочь Елену Прекрасную! — отвечает Иванушка.
— Ну, влезай ко мне в правое ухо, в левое вылезай!
Влез Иванушка коню в правое ухо, а в левое вылез — и стал таким молодцом, что ни вздумать, ни взгадать, ни в сказке сказать, ни пером описать! Сел на Сивку-бурку и поскакал прямо к городу.
Нагнал он по дороге своих братьев, проскакал мимо них, пылью дорожной осыпал.
Прискакал Иванушка на площадь — прямо к царскому дворцу. Смотрит — народу видимо-невидимо, а в высоком терему, у окна, сидит царевна Елена Прекрасная. На руке у нее перстень сверкает — цены ему нет! А собою она красавица из красавиц.
Глядят все на Елену Прекрасную, а никто не решается до нее доскочить: никому нет охоты шею себе ломать.
Ударил тут Иванушка Сивку-бурку по крутым бокам… Фыркнул конь, заржал, прыгнул — только на три бревна до царевны не допрыгнул.
Удивился народ, а Иванушка повернул Сивку и ускакал.
Кричат все:
— Кто таков? Кто таков?
А Иванушки уж и след простыл. Видели, откуда прискакал, не видели, куда ускакал.
Примчался Иванушка в чистое поле, соскочил с коня, влез ему в левое ухо, а в правое вылез и стал по-прежнему Иванушкой-дурачком.
Отпустил он Сивку-бурку, набрал полное лукошко мухоморов и принес домой:
— Эва, какие грибки хорошие!
Рассердились братнины жены на Иванушку и давай его ругать:
— Какие ты, дурень, грибы принес? Только тебе одному их есть!
Усмехнулся Иванушка, забрался на печь и сидит. Воротились домой братья и рассказывают женам, что они в городе видели:
— Ну, хозяйки, какой молодец к царю приезжал! Такого мы сроду не видывали. До царевны только на три бревна не доскочил.
А Иванушка лежит на печи да посмеивается:
— Братцы родные, а не я ли это там был?
— Куда тебе, дурню, там быть! Сиди уж на печи да мух лови!
На другой день старшие братья снова в город поехали, а Иванушка взял лукошко и пошел за грибами.
Вышел в чистое поле, в широкое раздолье, лукошко бросил, сам свистнул молодецким посвистом, гаркнул богатырским покриком:
— Сивка-бурка, вещий каурка, стань передо мной, как лист перед травой!
Конь бежит, земля дрожит, из ушей дым столбом валит, из ноздрей пламя пышет.
Прибежал и стал перед Иванушкой как вкопанный.
Влез Иванушка Сивке-бурке в правое ухо, в левое вылез и стал молодец молодцом. Вскочил на коня и поскакал ко двору.
Видит — на площади народу еще больше прежнего. Все на царевну любуются, а скакать никто и не думает: боятся шею себе сломать!
Ударил тут Иванушка своего коня по крутым бокам. Заржал Сивка-бурка, прыгнул — только на два бревна до царевнина окна не достал.
Поворотил Иванушка Сивку и ускакал. Видели, откуда прискакал, не видели, куда ускакал.
А Иванушка уже в чистом поле.
Отпустил Сивку-бурку, а сам пошел домой. Сел на печь, сидит, дожидается братьев.
Приезжают братья домой и рассказывают:
— Ну, хозяйки, тот же молодец опять приезжал! Не доскочил до царевны только на два бревна.
Иванушка и говорит им:
— Братцы, а не я ли это там был?
— Сиди, дурень, помалкивай!..
На третий день братья снова собираются ехать, а Иванушка говорит:
— Дайте мне хоть плохонькую лошаденку: поеду и я с вами!
— Сиди, дурень, дома! Только тебя там и не хватает!
Сказали и уехали.
Иванушка вышел в чистое поле, в широкое раздолье, свистнул молодецким посвистом, гаркнул богатырским покриком:
— Сивка-бурка, вещий каурка, стань передо мной, как лист перед травой!
Конь бежит, земля дрожит, из ушей дым столбом валит, из ноздрей пламя пышет. Прибежал и стал перед Иванушкой как вкопанный.
Влез Иванушка коню в правое ухо, в левое вылез. Стал молодец молодцом и поскакал к царскому дворцу.
Прискакал Иванушка к высокому терему, стегнул Сивку-бурку плеткой… Заржал конь пуще прежнего, ударил о землю копытами, прыгнул — и доскочил до окна!
Поцеловал Иванушка Елену Прекрасную в алые губы, снял с ее пальца заветный перстень и умчался. Только его и видели!
Тут все зашумели, закричали, руками замахали:
— Держи его! Лови его!
А Иванушки и след простыл.
Отпустил он Сивку-бурку, пришел домой. Одна рука тряпкой обмотана.
— Что это с тобою приключилось? — спрашивают братнины жены.
— Да вот, искал грибы, на сучок накололся…
И полез на печку.
Вернулись братья, стали рассказывать, что и как было:
— Ну, хозяйки, тот молодец в этот раз так скакнул, что до царевны доскочил и перстень с ее пальца снял!
Иванушка сидит на печке да знай свое:
— Братцы, а не я ли это там был?
— Сиди, дурень, не болтай зря!
Тут Иванушке захотелось на царевнин драгоценный перстень взглянуть.
Как размотал он тряпку, так всю избу и осияло!
— Перестань, дурень, с огнем баловать! — кричат братья. — Еще избу сожжешь. Пора тебя совсем из дому прогнать!
Ничего им Иванушка не ответил, а перстень снова тряпкой обвязал…
Через три дня царь снова клич кликнул: чтобы весь народ, сколько ни есть в царстве, собирался к нему на пир и чтобы никто не смел дома оставаться. А кто царским пиром побрезгает, тому голову с плеч долой!
Нечего делать, отправились братья на пир, повезли с собой и Иванушку-дурачка.
Приехали, уселись за столы дубовые, за скатерти узорчатые, пьют-едят, разговаривают.
А Иванушка забрался за печку, в уголок, и сидит там.
Ходит Елена Прекрасная, потчует гостей. Каждому подносит вина и меду, а сама смотрит, нет ли у кого на руке ее перстенька заветного. У кого перетень на руке — тот и жених ее.
Только ни у кого перстня не видна…
Обошла она всех, подходит к последнему — к Иванушке. А он за печкой сидит, одежонка на нем худая, лаптишки рваные, одна рука тряпкой обвязана.
Братья глядят и думают: «Ишь ты, царевна и нашему Ивашке вина подносит!»
А Елена Прекрасная подала Иванушке стакан вина и спрашивает:
— Почему это у тебя, молодец, рука обвязана?
— Ходил в лес по грибы да на сук накололся.
— А ну-ка, развяжи, покажи!
Развязал Иванушка руку, а на пальце у него царевнин перстень заветный: так и сияет, так и сверкает!
Обрадовалась Елена Прекрасная, взяла Иванушку за руку, подвела к отцу и говорит:
— Вот, батюшка, мой жених и нашелся!
Умыли Иванушку, причесали, одели, и стал он не Иванушкой-дурачком, а молодец молодцом, прямо и не узнаешь!
Тут ждать да рассуждать не стали — веселым пирком да за свадебку!
Я на том пиру был, мед-пиво пил, по усам текло, а в рот не попало.
Иван Бесталанный и Елена Премудрая
Жила в одной деревне крестьянка, вдова. Жила она долго и сына своего Ивана растила.
И вот настала пора — вырос Иван. Радуется мать, что он большой стал, да худо, что он у нее бесталанным вырос. И правда: всякое дело у Ивана из рук уходит, не как у людей; всякое дело ему не в пользу и впрок, а все поперек. Поедет, бывало, Иван пахать, мать ему и говорит:
— Сверху-то земля оплошала, поверху она хлебом съедена, ты ее, сынок, поглубже малость паши!
Иван вспашет поле поглубже, до самой глины достанет и глину наружу обернет; посеет потом хлеб — не родится ничего, и семенам извод. Так и в другом деле: старается Иван сделать по-доброму, как лучше надо, да нет у него удачи и разума мало. А мать стара стала, работа ей непосильна. Как им жить? И жили они бедно, ничего у них не было.
Вот доели они последнюю краюшку хлеба, самую остатнюю. Мать и думает о сыне: как он будет жить, бесталанный? Нужно бы женить его: у разумной жены, гляди-ко, и неудельный муж в хозяйстве работник и даром хлеба не ест. Да кто, однако, возьмет в мужья ее бесталанного сына? Не только что красная девица, а и вдова, поди, не возьмет!
Покуда мать кручинилась так-то, Иван сидел на завалинке и ни о чем не горевал.
Глядит он — идет старичок, собою ветхий, обомшелый, и земля въелась ему в лицо, ветром нагнало.
— Сынок, — старичок говорит, — покорми меня: отощал я за дальнюю дорогу, в суме ничего не осталось.
Иван ему в ответ:
— А у нас, дедушка, крошки хлеба нету в избе. Знать бы, что ты придешь, я бы давеча сам последней краюшки не ел, тебе бы оставил. Иди, я тебя хоть умою и рубаху твою ополощу.
Истопил Иван баню, вымыл в бане прохожего старика, всю грязь с него смыл, веником попарил его, а потом и рубаху и порты его начисто ополоскал и спать в избе положил.
Вот старик тот отдохнул, проснулся и говорит:
— Я твое добро упомню. Коли будет тебе худо, пойди в лес. Дойдешь до места, где две дороги расстаются, увидишь, там серый камень лежит, — толкни тот камень плечом и кликни: дедушка, мол! Я тут и буду.
Сказал так старик и ушел. А Ивану с матерью совсем худо стало: все поскребышки из ларя собрали, все крошки поели.
— Обожди меня, матушка, — сказал Иван. — Может, я хлеба тебе принесу.
— Да уж где тебе! — ответила мать. — Где тебе, бесталанному, хлеба взять! Сам-то хоть поешь, а я уж, видно, не евши помру… Невесту бы где сыскал себе, — глядь, при жене-то, коли разумница окажется, всегда с хлебом будешь.
Вздохнул Иван и пошел в лес. Приходит он на место, где дороги расстаются, тронул камень плечом, камень и подался. Явился к Ивану тот дедушка.
— Чего тебе? — говорит. — Аль в гости пришел?
Повел дедушка Ив на в лес. Видит Иван — в лесу богатые избы стоят. Дедушка и ведет Ивана в одну избу — знать, он тут хозяин.
Велел старик кухонному молодцу да бабке-стряпухе изжарить на первое дело барана. Стал хозяин угощать гостя. Поел Иван и еще просит.
— Изжарь, — говорит, — другого барана и хлеба краюху подай.
Дедушка-хозяин велел кухонному молодцу другого барана изжарить и подать ковригу пшеничного хлеба.
— Изволь, — говорит, — угощайся, сколь у тебя душа примет. Аль не сыт?
— Я-то сыт, — отвечает Иван, — благодарствую тебе, а пусть твой молодец отнесет хлеба краюшку да барана моей матушке, она не евши живет.
Старый хозяин велел кухонному молодцу снести матери Ивана две ковриги белого хлеба и целого барана. А потом и говорит:
— Отчего же вы с матерью не евши живете? Смотри, вырос ты большой, гляди — женишься, чем семейство прокормишь?
Иван ему в ответ:
— А незнамо как, дедушка! Да нету жены у меня.
— Эко горе какое! — сказал хозяин. — А отдам-ка я свою дочь тебе в замужество. Она у меня разумница, ее ума-то вам на двоих достанет.
Кликнул старик свою дочь. Вот является в горницу прекрасная девица. Такую красоту и не видел никто, и неизвестно было, что она есть на свете. Глянул на нее Иван, и сердце в нем приостановилось.
Старый отец посмотрел на дочь со строгостью и сказал ей:
— Вот тебе муж, а ты ему жена. Прекрасная дочь только взор потупила:
— Воля ваша, батюшка.
Вот поженились они и стали жить-поживать. Живут они сыто, богато; жена Ивана домом правит, а старый хозяин редко дома бывает: он ходит по миру, премудрость там среди народа ищет, а когда найдет ее, возвращается ко двору и в книгу записывает.
А однажды старик принес волшебное круглое зеркальце. Принес он его издалече, от мастера-волшебника с холодных гор, — принес да и спрятал.
Мать Ивана жила теперь сыта и довольна, а жила она, как прежде, в своей избе на деревне. Сын звал ее жить к себе, да мать не захотела: не по душе ей была жизнь в доме жены Ивана, у невестки.
— Боюсь я, сынок, — сказала матушка Ивану. — Ишь она, Еленушка, жена твоя, красавица писаная какая, богатая да знатная, — чем ты ее заслужил! Мы-то с отцом твоим в бедности жили, а ты и вовсе без судьбы родился.
И осталась жить мать Ивана в своей старой избушке. А Иван живет и думает: правду говорит матушка; всего будто довольно у него, и жена ласковая, слова поперек не скажет, а чувствует Иван, словно всегда холодно ему. И живет он так с молодой женой вполжитья-вполбытья, а нет чтобы вовсе хорошо.
Вот приходит однажды старик к Ивану и говорит:
— Уйду я далече, далее, чем прежде ходил, вернусь я не скоро. Возьми-ко, на тебе, ключ от меня; прежде я при себе его носил, да теперь боюсь потерять: дорога-то мне дальняя.
Ты ключ береги и амбар им не отпирай. А уж пойдешь в амбар, так жену туда не веди. А коли не стерпишь и жену поведешь, так цветное платье ей не давай. Время придет, я сам ей выдам его, для нее и берегу. Гляди-ко запомни, что я тебе сказал, а то жизнь свою в смерти потеряешь!
Сказал старик и ушел.
Прошло еще время. Иван и думает:
«А чего так! Пойду-ка я в амбар да погляжу, что там есть, а жену не поведу!»
Пошел Иван в тот амбар, что всегда взаперти стоял, открыл его, глядит — там золота много, кусками оно лежит, и камни, как жар, горят, и еще добро было, которому Иван не знал имени. А в углу амбара еще чулан был либо тайное место, и дверь туда вела. Иван открыл только дверь в чулан и ступить туда не успел, как уже крикнул нечаянно:
— Еленушка, жена моя, иди сюда скорее!
В чулане том висело самоцветное женское платье; оно сияло, как ясное небо, и свет, как живой ветер, шел по нему. Иван обрадовался, что увидел такое платье: оно как раз впору будет его жене и придется ей по нраву.
Вспомнил было Иван, что старик не велел ему платье жене давать, да что с платьем станется, если он его только покажет! А Иван любил жену: где она улыбнется, там ему и счастье.
Пришла жена. Увидела она это платье и руками всплеснула.
— Ах, — говорит, — каково платье доброе!
Вот она просит у Ивана:
— Одень меня в это платье да пригладь, чтоб ладно сидело.
А Иван не велит ей в платье одеваться. Она тогда и плачет.
— Ты, — говорит, — знать, не любишь меня: доброе платье такое для жены жалеешь. Дай мне хоть руки продеть, я пощупаю, каково платье, — может, не годится.
Иван велел ей.
— Продень, — говорит, — испытай, каково тебе будет. Жена продела руки в рукава и опять к мужу:
— Не видать ничего. Вели голову в ворот сунуть.
Иван велел. Она голову сунула, да и дернула платье на себя, да и оболоклась вся в него. Ощупала она, что в одном кармане зеркальце лежит, вынула его и погляделась.
— Ишь, — говорит, — какая красавица, а за бесталанным мужем живет! Стать бы мне птицей, улетела бы я отсюда далеко-далеко!
Вскрикнула она высоким голосом, всплеснула руками, глядь — и нету ее. Обратилась она в голубицу и улетела из амбара далеко-далеко в синее небо, куда пожелала. Знать, платье она надела волшебное.
Загоревал тут Иван. Да чего горевать — некогда ему было. Положил он в котомку хлеба и пошел искать жену.
— Эх, — сказал он, — злодейка какая, отца ослушалась, с родительского двора без спросу ушла! Сыщу ее, научу уму-разуму!
Сказал он так, да вспомнил, что сам живет бесталанным, и заплакал.
Вот идет он путем, идет дорогой, идет тропинкой; плохо, ему, горюет он по жене. Видит Иван — щука у воды лежит, совсем помирает, а в воду влезть не может.
«Гляди-ко, — думает Иван, — мне-то плохо, а ей того хуже».
Поднял он щуку и пустил ее в воду. Щука сейчас нырнула в глубину да обратно кверху, высунула голову и говорит:
— Я добро твое не забуду. Станет тебе горько — скажи только: «Щука, щука, вспомни Ивана!»
Съел Иван кусок хлеба и пошел дальше. Идет он, идет, а время уж к ночи. Глядит Иван и видит: коршун воробья поймал, в когтях его держит и хочет склевать.
«Эх, — смотрит Иван, — мне беда, а воробью смерть!»
Пугнул Иван коршуна, тот и выпустил из когтей воробья.
Сел воробей на ветку, сам говорит Ивану:
— Будет тебе нужда — покличь меня: «Эй, мол, воробей, вспомни мое добро!»
Заночевал Иван под деревом, а наутро пошел дальше. И уже далеко он от своего дома отошел, весь приустал и телом стал тощий, так что и одежду на себе рукою поддерживает. А идти ему было далече, и шел Иван еще целый год и полгода. Прошел он всю землю, дошел до моря, дальше идти некуда.
Спрашивает он у жителя:
— Чья тут земля, кто тут царь и царица?
Житель отвечает Ивану:
— У нас в царицах живет Елена Премудрая: она все знает — у нее книга такая есть, где все написано, и она все видит — у нее зеркало такое есть. Она и тебя сейчас видит небось.
И правда, Елена увидела Ивана в свое зеркальце. У нее была Дарья, прислужница. Вот Дарья обтерла рушником пыль с зеркальца, сама взглянула в него, сначала собой полюбовалась, а потом увидела в нем чужого мужика.
— Никак, чужой мужик идет! — сказала прислужница Елене Премудрой. — Издалека, видать, идет: худой да оплошалый весь и лапти стоптал.
Глянула в зеркальце Елена Премудрая.
— И то, — говорит, — чужой! Это муж мой явился.
Подошел Иван к царскому двору. Видит — двор тыном огорожен. А в тыне колья, а на кольях человечьи мертвые головы; только один кол пустой, ничего нету.
Спрашивает Иван у жителя: чего такое, дескать? А житель ему:
— А это, — говорит, — женихи царицы нашей, Елены Премудрой, которые сватались к ней. Царица-то наша — ты не видал ее — красоты несказанной и по уму волшебница. Вот и сватаются к ней женихи, знатные да удалые. А ей нужен такой жених, чтобы ее перемудрил, вот какой! А кто ее не перемудрит, тех она казнит смертью. Теперь один кол остался: это тому, кто еще к ней в мужья придет.
— Да вот я к ней в мужья иду! — сказал Иван.
— Стало быть, и кол пустой тебе, — ответил житель и пошел туда, где изба его стояла.
Пришел Иван к Елене Премудрой. А Елена сидит в своей царской горнице, и платье на ней одето отцовское, в которое она самовольно в амбаре оболоклась.
— Чего тебе надобно? — спросила Елена Премудрая. — Зачем явился?
— На тебя поглядеть, — Иван ей говорит, — я по тебе скучаю.
— По мне и те вон скучали, — сказала Елена Премудрая и показала на тын за окном, где были мертвые головы.
Спросил тогда Иван:
— Аль ты не жена мне более?
— Была я тебе жена, — царица ему говорит, — да ведь я теперь не прежняя. Какой ты мне муж, бесталанный мужик! А хочешь меня в жены, так заслужи меня снова! А не заслужишь, голову с плеч долой! Вон кол пустой в тыне торчит.
— Кол пустой по мне не скучает, — сказал Иван. — Гляди, как бы ты по мне не соскучилась. Скажи: чего тебе исполнить?
Царица ему в ответ:
— А исполни, что я велю! Укройся от меня где хочешь, хоть на краю света, чтоб я тебя не нашла, а и нашла — так не узнала бы. Тогда ты будешь умнее меня, и я стану твоей женой. А не сумеешь в тайности быть, угадаю я тебя, — голову потеряешь.
— Дозволь, — попросил Иван, — до утра на соломе поспать и хлеба твоего покушать, а утром я исполню твое желание.
Вот вечером постелила прислужница Дарья соломы в сенях и принесла хлеба краюшку да кувшин с квасом. Лег Иван и думает: что утром будет?
И видит он — пришла Дарья, села в сенях на крыльцо, распростерла светлое платье царицы и стала в нем штопать прореху. Штопала-штопала, зашивала-зашивала Дарья прореху, а потом и заплакала.
Спрашивает ее Иван:
— Чего ты, Дарья, плачешь?
— А как мне не плакать, — Дарья отвечает, — если завтра смерть моя будет! Велела мне царица прореху в платье зашить, а иголка не шьет его, а только распарывает: платье-то уж таково нежное, от иглы разверзается. А не зашью, казнит меня наутро царица.
— А дай-ко я шить попробую, — говорит Иван, — может, зашью, и тебе умирать не надо.
— Да как тебе платье такое дать! — Дарья говорит. — Царица сказывала: мужик ты бесталанный. Однако попробуй маленько, а я погляжу.
Сел Иван за платье, взял иглу и начал шить. Видит — И
правда, не шьет игла, а рвет: платье-то легкое, словно воздух, не может в нем игла приняться. Бросил Иван иглу и стал руками каждую нить с другой нитью связывать. Увидела Дарья и рассерчала на Ивана:
— Нету в тебе уменья! Да как же ты руками все нитки в прорехе свяжешь? Их тут тыщи великие!
— А я их с хотеньем да с терпеньем, гляди, и свяжу! — ответил Иван. — А ты иди да спать ложись, к утру-то я, гляди, и отделаюсь.
Всю ночь работал Иван. Месяц с неба светил ему, да и платье светилось само по себе, как живое, и видел он каждую его нить.
К утренней заре управился Иван. Поглядел он на свою работу: нету больше прорехи, повсюду платье теперь цельное. Поднял он платье на руку и чувствует — стало оно словно бы тяжелым. Оглядел он платье: в одном кармане книга лежит — в нее старик, отец Елены, записывал всю мудрость, а в другом кармане — круглое зеркальце, которое старик принес от мастера-волшебника из холодных гор. Поглядел Иван в зеркальце — видно в нем, да смутно; почитал он книгу — не понял ничего. Подумал тогда Иван: «Люди говорят, я бесталанный, — правда и есть».
Наутро пришла Дарья-прислужница, взяла она готовое платье, осмотрела его и сказала Ивану:
— Благодарствую тебе. Ты меня от смерти спас, и я твое добро упомню.
Вот встало солнце над землею, пора Ивану уходить в тайное место, где царица Елена его не отыщет. Вышел он во двор, видит — стог сена сложен стоит; залег он в сено, думал, что вовсе укрылся, а на него дворовые собаки брешут, и Дарья с крыльца кричит:
— Экой бесталанный! Я и то вижу тебя, не токмо что царица! Вылезай оттуда, сено лаптями не марай!
Вылез Иван и думает: куда ему податься? Увидел — море близко. Пошел он к морю и вспомнил щуку.
— Щука, — говорит, — щука, вспомни Ивана! Щука высунулась из воды.
— Иди, — говорит, — я тебя на дно моря упрячу!
Бросился Иван в море. Утащила его щука на дно, зарыла там в песок, а воду хвостом замутила.
Взяла Елена Премудрая свое круглое зеркальце, навела его на землю: нету Ивана; навела на небо: нету Ивана; навела на море, на воду: и там не видать Ивана, одна вода мутная. «Я-то хитра, я-то умна, — думает царица, — да и он-то не прост, Иван Бесталанный!»
Открыла она отцовскую книгу мудрости и читает там: «Сильна хитрость ума, а добро сильнее хитрости, добро и тварь помнит». Прочитала царица эти слова сперва по писанному, а потом по неписанному, и книга сказала ей: лежит-де Иван в песке на дне морском; кликни щуку, вели ей Ивана со дна достать, а не то, мол, поймаю тебя, щуку, и в обеде съем.
Послала царица Дарью-прислужницу, велела ей кликнуть из моря щуку, а щука пусть Ивана со дна ведет.
Явился Иван к Елене Премудрой.
— Казни меня, — сказывает, — не заслужил я тебя.
Одумалась Елена Премудрая: казнить всегда успеется, а они с Иваном не чужие друг другу, одним семейством жили. Говорит она Ивану:
— Поди укройся сызнова. Перехитришь ли меня, нет ли, тогда и буду казнить тебя либо миловать.
Пошел Иван искать тайное место, чтобы царица его не нашла. А куда пойдешь! У царицы Елены волшебное зеркальце есть: она в него все видит, а что в зеркальце не видно, про то ей мудрая книга скажет.
Кликнул Иван:
— Эй, воробей, помнишь ли мое добро? А воробей уже тут.
— Упади на землю, — говорит, — стань зернышком!
Упал Иван на землю, стал зернышком, а воробей склевал его.
А Елена Премудрая навела зеркальце на землю, на небо, на воду — нету Ивана. Все есть в зеркальце, а что нужно, того нет. Осерчала премудрая Елена, бросила зеркальце об пол, и оно разбилось. Пришла тогда в горницу Дарья-прислужница, собрала в подол осколки от зеркальца и унесла их в черный угол двора.
Открыла Елена Премудрая отцовскую книгу. И читает там: «Иван в зерне, а зерно в воробье, а воробей сидит на плетне».
Велела тогда Елена Дарье позвать с плетня воробья: пусть воробей отдаст зернышко, а не то его самого коршун съест.
Пошла Дарья к воробью. Услышал Дарью воробей, испугался и выбросил из клюва зернышко. Зернышко упало на землю и обратилось в Ивана. Стал он как был.
Вот Иван является опять пред Еленой Премудрой.
— Казни меня теперь, — говорит, — видно, и правда я бесталанный, а ты премудрая.
— Завтра казню, — сказывает ему царица. — Завтрашний день я на остатний кол твою голову повешу.
Лежит вечером Иван в сенях и думает, как ему быть когда утром надо помирать. Вспомнил он тогда свою матушку. Вспомнил, и легко ему стало — так он любил ее.
Глядит он — идет Дарья и горшок с кашей ему несет.
Поел Иван кашу. Дарья ему и говорит:
— Ты царицу-то нашу не бойся. Она не дюже злая.
А Иван ей:
— Жена мужу не страшна. Мне бы только успеть уму-разуму ее научить.
— Ты завтра на казнь-то не спеши, — Дарья ему говорит, — а скажи, у тебя дело есть, помирать, мол, тебе нельзя: в гости матушку ждешь.
Вот наутро говорит Иван Елене Премудрой:
— Дозволь еще малость пожить: я матушку свою увидеть хочу, — может, она в гости придет.
Поглядела на него царица.
— Даром тебе жить нельзя, — говорит. — А ты утаись от меня в третий раз. Не сыщу я тебя, живи, так и быть.
Пошел Иван искать себе тайного места, а навстречу ему Дарья-прислужница.
— Обожди, — велит она, — я тебя укрою. Я твое добро помню.
Дунула она в лицо Ивана, и пропал Иван, превратился он в теплое дыхание женщины. Вдохнула Дарья и втянула его себе в грудь. Пошла потом Дарья в горницу, взяла царицыну книгу со стола, отерла пыль с нее да открыла ее и дунула в нее: тотчас дыхание ее обратилось в новую заглавную букву той книги, и стал Иван буквой. Сложила Дарья книгу и вышла вон.
Пришла вскоре Елена Премудрая, открыла книгу и глядит в нее: где Иван? А книга ничего не говорит. А что скажет, непонятно царице; не стало, видно, смысла в книге. Не знала того царица, что от новой заглавной буквы все слова в книге переменились.
Захлопнула книгу Елена Премудрая и ударила ее обземь.
Все буквы рассыпались из книги, а первая, заглавная, буква как ударилась, так и обратилась в Ивана.
Глядит Иван на Елену Премудрую, жену свою, глядит и глаз отвести не может. Засмотрелась тут и царица на Ивана, а засмотревшись, улыбнулась ему. И стала она еще прекраснее, чем прежде была.
— А я думала, — говорит она, — муж у меня мужик бесталанный, а он и от волшебного зеркала утаился, и книгу мудрости перехитрил!
Стали они жить в мире и согласии и жили так до поры до времени. Да спрашивает однажды царица у Ивана:
— А чего твоя матушка в гости к нам не идет?
Отвечает ей Иван:
— И то правда! Да ведь и батюшки твоего нету давно! Пойду-ка я наутро за матушкой да за батюшкой.
А наутро чуть свет матушка Ивана и батюшка Елены Премудрой сами в гости к своим детям пришли. Батюшка-то Елены дорогу ближнюю в ее царство знал; они коротко шли и не притомились.
Иван поклонился своей матушке, а старику так в ноги упал..
— Худо, — говорит, — батюшка! Не соблюдал я твоего запрету. Прости меня, бесталанного!
Обнял его старик и простил.
— Спасибо тебе, — говорит, — сынок. В платье заветном прелесть была, в книге — мудрость, а в зеркальце — вся видимость мира. Думал я, собрал для дочери приданое, не хотел только дарить его до времени. Все я ей собрал, а того не положил, что в тебе было, — главного таланту. Пошел я было за ним далече, а он близко оказался. Видно, не кладется он и не дарится, а самим человеком добывается.
Заплакала тут Елена Премудрая, поцеловала Ивана, мужа своего, и попросила у него прощения.
С тех пор стали жить они славно — и Елена с Иваном, и родители их — и до сей поры живут.
Хрустальная гора
В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь; у царя было три сына. Вот дети и говорят ему:
— Милостивый государь-батюшка! Благослови нас, мы на охоту поедем.
Отец благословил, и они поехали в разные стороны.
Младший сын ездил, ездил и заплутался; выезжает на поляну, на поляне лежит палая лошадь, около этой падали собралось много всяких зверей, птиц и гадов.
Поднялся сокол, прилетел к царевичу, сел ему на плечо и говорит:
— Иван-царевич, раздели нам эту лошадь; лежит она здесь тридцать три года, а мы всё спорим, а как поделить — не придумаем.
Царевич слез с своего доброго коня и разделил падаль: зверям — кости, птицам — мясо, кожа — гадам, а голова — муравьям.
— Спасибо, Иван-царевич! — сказал сокол. — За эту услугу можешь ты обращаться ясным соколом и муравьем всякий раз, как захочешь.
Иван-царевич ударился о сырую землю, сделался ясным соколом, взвился и полетел в тридесятое государство; а того государства больше чем наполовину втянуло в хрустальную гору.
Прилетел прямо во дворец, оборотился добрым молодцем и спрашивает придворную стражу:
— Не возьмет ли ваш государь меня на службу к себе?
— Отчего не взять такого молодца?
Вот он поступил к тому царю на службу и живет у него неделю, другую и третью. Стала просить царевна:
— Государь мой батюшка! Позволь мне с Иваном-царевичем на хрустальной горе погулять.
Царь позволил. Сели они на добрых коней и поехали.
Подъезжают к хрустальной горе, вдруг, откуда ни возьмись, выскочила золотая коза.
Царевич погнал за ней; скакал, скакал, козы не добыл, а воротился назад — и царевны нету! Что делать? Как к царю на глаза показаться?
Нарядился он таким древним старичком, что и признать нельзя; пришел во дворец и говорит царю:
— Ваше величество! Найми меня стадо пасти.
— Хорошо, будь пастухом; коли прилетит змей о трех головах — дай ему три коровы, коли о шести головах — дай шесть коров, а коли о двенадцати головах — то отсчитывай двенадцать коров.
Иван-царевич погнал стадо по горам, по долам; вдруг летит с озера змей о трех головах:
— Эх, Иван-царевич, за какое ты дело взялся? Где бы сражаться доброму молодцу, а он стадо пасет! Ну-ка, — говорит, — отгони мне трех коров.
— Не жирно ли будет? — отвечает царевич. — Я сам в су-точки ем по одной уточке, а ты трех коров захотел… Нет тебе ни одной!
Змей осерчал и вместо трех захватил шесть коров; Иван-царевич тотчас обернулся ясным соколом, снял у змея три головы и погнал стадо домой.
— Что, дедушка, — спрашивает царь, — прилетал ли трехглавый змей, дал ли ему трех коров?
— Нет, ваше величество, ни одной не дал!
На другой день гонит царевич стадо по горам, по долам; прилетает с озера змей о шести головах и требует шесть коров.
— Ах ты, чудо-юдо обжорливое! Я сам в суточки ем по одной уточке, а ты чего захотел! Не дам тебе ни единой!
Змей осерчал, вместо шести захватил двенадцать коров; а царевич обратился ясным соколом, бросился на змея и снял у него шесть голов.
Пригнал домой стадо; царь и спрашивает:
— Что, дедушка, прилетал ли шестиглавый змей, много ли мое стадо поубавилось?
— Прилетать-то прилетал, но ничего не взял!
Поздним вечером оборотился Иван-царевич в муравья и сквозь малую трещинку заполз в хрустальную гору; смотрит — в хрустальной горе сидит царевна.
— Здравствуй, — говорит Иван-царевич, — как ты сюда попала?
— Меня унес змей о двенадцати головах; живет он на батюшкином озере. В том змее сундук таится, в сундуке — заяц, в зайце — утка, в утке — яичко, в яичке — семечко; коли ты убьешь его да достанешь это семечко, в те поры можно хрустальную гору извести и меня избавить.
Иван-царевич вылез из той горы, снарядился пастухом и погнал стадо.
Вдруг прилетает змей о двенадцати головах:
— Эх, Иван-царевич! Не за свое ты дело взялся; чем бы тебе, доброму молодцу, сражаться, а ты стадо пасешь… Ну-ка отсчитай мне двенадцать коров!
— Жирно будет! Я сам в суточки ем по одной уточке, а ты чего захотел!
Начали они сражаться, и долго ли, коротко ли сражались — Иван-царевич победил змея о двенадцати головах, разрезал его туловище и на правой стороне нашел сундук; в сундуке — заяц, в зайце — утка, в утке — яйцо, в яйце — семечко.
Взял он семечко, зажег и поднес к хрустальной горе — гора скоро растаяла.
Иван-царевич вывел оттуда царевну и привез ее к отцу; отец возрадовался и говорит царевичу:
— Будь ты моим зятем!
Тут их и обвенчали; на той свадьбе и я был, мед-пиво пил, по бороде текло, в рот не попало.
Чудесная рубашка
В некотором царстве жил богатый купец. Помер купец и оставил трех сыновей на возрасте. Два старших каждый день ходили на охоту.
В одно время взяли они с собой и младшего брата, Ивана, на охоту, завели его в дремучий лес и оставили там — с тем чтобы все отцовское имение разделить меж собой, а его лишить наследства.
Иван — купеческий сын долгое время бродил по лесу, ел ягоды да коренья; наконец выбрался на равнину и на той равнине увидал дом.
Вошел в комнаты, ходил, ходил — нет никого, везде пусто; только в одной комнате стол накрыт на три прибора, на тарелках лежат три хлеба, перед каждым прибором по бутылке с вином поставлено. Иван — купеческий сын откусил от каждого хлеба по малому кусочку, съел и потом из всех трех бутылок отпил понемножку и спрятался за дверь.
Вдруг прилетает орел, ударился о землю и сделался молодцем; за ним прилетает сокол, за соколом воробей — ударились о землю и оборотились тоже добрыми молодцами. Сели за стол кушать.
— А ведь хлеб да вино у нас початы! — говорит орел.
— И то правда, — отвечает сокол, — видно, кто-нибудь к нам в гости пожаловал.
Стали гостя искать-вызывать. Говорит орел:
— Покажись-ка нам! Коли ты старый старичок — будешь нам родной батюшка, коли добрый молодец — будешь родной братец, коли ты старушка — будешь мать родная, а коли красная девица — назовем тебя родной сестрицею.
Иван — купеческий сын вышел из-за двери; они его ласково приняли и назвали своим братцем.
На другой день стал орел просить Ивана — купеческого сына:
— Сослужи нам службу — останься здесь и ровно через год в этот самый день собери на стол.
— Хорошо, — отвечает купеческий сын, — будет исполнено.
Отдал ему орел ключи, позволил везде ходить, на все смотреть, только одного ключа, что на стене висел, брать не велел.
После того обратились добрые молодцы птицами — орлом, соколом и воробьем — и улетели.
Иван — купеческий сын ходил однажды по двору и усмотрел в земле дверь за крепким замком; захотелось туда заглянуть, стал ключи пробовать — ни один не приходится; побежал в комнаты, снял со стены запретный ключ, отпер замок и отворил дверь.
В подземелье богатырский конь стоит — во всем убранстве, по обеим сторонам седла две сумки привешены: в одной — золото, в другой — самоцветные камни.
Начал он коня гладить; богатырский конь ударил его копытом в грудь и вышиб из подземелья на целую сажень. От того Иван — купеческий сын спал беспробудно до того самого дня, в который должны прилететь его названые братья.
Как только проснулся, запер он дверь, ключ на старое место повесил и накрыл стол на три прибора.
Вот прилетели орел, сокол и воробей, ударились о землю и сделались добрыми молодцами, поздоровались и сели обедать.
На другой день начал просить Ивана — купеческого сына сокол: сослужи-де службу еще один год! Иван — купеческий сын согласился.
Братья улетели, а он опять пошел по двору, увидал в земле другую дверь, отпер ее тем же ключом.
В подземелье богатырский конь стоит — во всем убранстве, по обеим сторонам седла сумки прицеплены: в одной — золото, в другой — самоцветные камни.
Начал он коня гладить; богатырский конь ударил его копытом в грудь и вышиб из подземелья на целую сажень. От того Иван — купеческий сын спал беспробудно столько же времени, как и прежде.
Проснулся в тот самый день, когда братья должны прилететь, запер дверь, ключ на стену повесил и приготовил стол.
Прилетают орел, сокол и воробей; ударились о землю, поздоровались и сели обедать.
На другой день поутру начал воробей просить Ивана — купеческого сына: послужи-де службу еще один год! Он согласился.
Братья обратились птицами и улетели. Иван — купеческий сын прожил целый год один-одинехонек и, когда наступил урочный день, накрыл стол и дожидает братьев.
Братья прилетели, ударились о землю и сделались добрыми молодцами; вошли, поздоровались и пообедали.
После обеда говорит старший брат, орел:
— Спасибо тебе, купеческий сын, за твою службу; вот тебе богатырский конь — дарю со всею сбруею, и с золотом, и с камнями самоцветными.
Средний брат, сокол, подарил ему другого богатырского коня, а меньший брат, воробей, — рубашку.
— Возьми, — говорит, — эту рубашку пуля не берет; коли наденешь ее, никто тебя не осилит!
Иван — купеческий сын надел ту рубашку, сел на богатырского коня и поехал сватать за себя Елену Прекрасную; а об ней было по всему свету объявлено: кто победит Змея Горыныча, за того ей замуж идти.
Иван — купеческий сын напал на Змея Горыныча, победил его и уж собирался защемить ему голову в дубовый пень, да Змей Горыныч начал слезно молить-просить:
— Не бей меня до смерти, возьми к себе в услужение; буду тебе верный слуга!
Иван — купеческий сын сжалился, взял его с собою, привез к Елене Прекрасной и немного погодя женился на ней, а Змея Горыныча сделал поваром.
Раз уехал купеческий сын на охоту, а Змей Горыныч обольстил Елену Прекрасную и приказал ей разведать, отчего Иван — купеческий сын так мудр и силен?
Змей Горыныч сварил крепкого зелья, а Елена Прекрасная напоила тем зельем своего мужа и стала выспрашивать:
— Скажи, Иван — купеческий сын, где твоя мудрость?
— На кухне, в венике.
Елена Прекрасная взяла этот веник, изукрасила разными цветами и положила на видное место. Иван — купеческий сын воротился с охоты, увидал веник и спрашивает:
— Зачем это веник изукрасила?
— А затем, — говорит Елена Прекрасная, — что в нем твоя мудрость и сила скрываются.
— Ах, как же ты глупа! Разве может моя сила и мудрость быть в венике?
Елена Прекрасная опять напоила его крепким зельем и спрашивает:
— Скажи, милый, где твоя мудрость?
— У быка в рогах.
Она приказала вызолотить быку рога.
На другой день Иван — купеческий сын воротился с охоты, увидал быка и спрашивает:
— Что это значит? Зачем рога вызолочены?
— А затем, — отвечает Елена Прекрасная, — что тут твоя сила и мудрость скрываются.
— Ах, как же ты глупа! Разве может моя сила и мудрость быть в рогах?
Елена Прекрасная напоила мужа крепким зельем и снова стала его выспрашивать:
— Скажи, милый, где твоя мудрость, где твоя сила? Иван — купеческий сын и выдал ей тайну:
— Моя сила и мудрость вот в этой рубашке. После того уснул.
Елена Прекрасная сняла с него рубашку, а самого изрубила в мелкие куски и приказала выбросить в чистое поле, а сама стала жить с Змеем Горынычем.
Трое суток лежало тело Ивана — купеческого сына по чисту полю разбросано; уж вороны слетелись клевать его.
На ту пору пролетали мимо орел, сокол и воробей, увидали мертвого брата.
Бросился сокол вниз, убил с налету вороненка и сказал старому ворону:
— Принеси скорее мертвой и живой воды!
Ворон полетел и принес мертвой и живой воды.
Орел, сокол и воробей сложили тело Ивана — купеческого сына, спрыснули сперва мертвою водою, а потом живою.
Иван — купеческий сын встал, поблагодарил их: они дали ему золотой перстень.
Только Иван — купеческий сын надел перстень на руку, как тотчас оборотился конем и побежал на двор Елены Прекрасной.
Змей Горыныч узнал его, приказал поймать этого коня, поставить в конюшню и на другой день поутру отрубить ему голову.
При Елене Прекрасной была служанка; жаль ей стало такого славного коня, пошла в конюшню, сама горько плачет и приговаривает;
— Ах, бедный конь, тебя завтра казнить будут.
Провещал ей конь человеческим голосом:
— Приходи завтра, красная девица, на место казни, и как брызнет кровь моя наземь, заступи ее своей ножкою; после собери эту кровь вместе с землею и разбросай кругом дворца.
Поутру повели коня казнить; отрубили ему голову, кровь брызнула — красная девица заступила ее своей ножкою, а после собрала вместе с землею и разбросала кругом дворца; в тот же день выросли кругом дворца славные садовые деревья.
Змей Горыныч отдал приказ вырубить эти деревья и сжечь все до единого.
Служанка заплакала и пошла в сад в последний раз погулять-полюбоваться. Провещало ей одно дерево человеческим голосом:
— Послушай, красная девица! Как станут сад рубить, ты возьми одну щепочку и брось в озеро.
Она так и сделала, бросила щепочку в озеро — щепочка оборотилась золотым селезнем и поплыла по воде.
Пришел на то озеро Змей Горыныч — вздумал поохотиться, — увидал золотого селезня. «Дай, — думает, — живьем поймаю!»
Снял с себя чудесную рубашку, что Ивану — купеческому сыну воробей подарил, и бросился в озеро. А селезень все дальше, дальше, завел Змея Горыныча вглубь, вспорхнул — и на берег, оборотился добрым молодцем, надел рубашку и убил змея.
После того пришел Иван — купеческий сын во дворец, Елену Прекрасную прогнал, а на ее служанке женился и стал с нею жить-поживать, добра наживать.
Волшебное кольцо
В некотором царстве, в некотором государстве жил да был старик со старухой, и был у них сын Мартынка. Всю жизнь свою занимался старик охотой, бил зверя и птицу, тем и сам кормился и семью кормил. Пришло время — заболел старик и помер. Остался Мартынка с матерью, потужили-поплакали, да делать-то нечего: мертвого назад не воротишь. Пожили с неделю и приели весь хлеб, что в запасе был.
Видит старуха, что больше есть нечего, надо за денежки приниматься, а старик-то оставил им двести рублей. Больно не хотелось ей начинать кубышку, однако сколько ни крепилась, а начинать нужно — не с голоду же умирать! Отсчитала сто рублей и говорит сыну:
— Ну, Мартынка, вот тебе сто целковиков, пойди попроси у соседей лошадь, поезжай в город да закупи хлеба. Авось как-нибудь зиму промаячим, а весной станем работу искать.
Мартынка выпросил телегу с лошадью и поехал в город. Едет он мимо мясных лавок — шум, брань, толпа народу. Что такое? А то мясники изловили охотничью собаку, привязали к столбу и бьют ее палками — собака рвется, визжит, огрызается… Мартынка подбежал к тем мясникам и спрашивает:
— Братцы, за что вы бедного пса так бьете немилостиво?
— Да как его не бить, — отвечают мясники, — когда он целую тушу говядины испортил!
— Полно, братцы! Не бейте его, лучше продайте мне.
— Пожалуйста, купи, — говорит один мужик шутя. — Давай сто рублей.
Мартынка вытащил из-за пазухи сотню, отдал мясникам, а собаку отвязал и взял с собой. Пес начал к нему ласкаться, хвостом так и вертит: понимает, значит, кто его от смерти спас.
Вот приезжает Мартынка домой, мать тотчас стала спрашивать;
— Что купил, сынок?
— Купил себе первое счастье.
— Что ты завираешься! Какое там счастье?
— А вот он, Журка! — и показывает ей собаку.
— А больше ничего не купил?
— Коли б деньги остались, может, и купил бы, только вся сотня за собаку пошла.
Старуха заругалась.
— Нам, — говорит, — самим есть нечего, нынче последние поскребушки по закромам собрала да лепешку испекла, а завтра и того не будет!
На другой день вытащила старуха еще сто рублей, отдает Мартынке и наказывает:
— На, сынок! Поезжай в город, купи хлеба, а задаром денег не бросай.
Приехал Мартынка в город, стал ходить по улицам да присматриваться, и попался ему на глаза злой мальчишка: поймал кота, зацепил веревкой за шею и давай тащить на реку.
— Постой! — закричал Мартынка. — Куда Ваську тащишь?
— Хочу его утопить, проклятого!
— За какую провинность?
— Со стола пирог стянул.
— Не топи его, лучше продай мне.
— Пожалуй, купи. Давай сто рублей.
Мартынка не стал долго раздумывать, полез за пазуху, вытащил деньги и отдал мальчику, а кота посадил в мешок и повез домой.
— Что купил, сынок? — спрашивает его старуха.
— Кота Ваську.
— А больше ничего не купил?
— Коли б деньги остались, может, и купил бы еще что-нибудь.
— Ах ты дурак этакой! — закричала на него старуха. — Ступай же из дому вон, ищи себе хлеба по чужим людям!
Пошел Мартынка в соседнее село искать работу. Идет дорогою, а следом за ним Журка с Васькой бегут. Навстречу ему поп:
— Куда, свет, идешь?
— Иду в батраки наниматься.
— Ступай ко мне. Только я работников без ряды беру: кто у меня прослужил три года, того и так не обижу.
Мартынка согласился и без устали три лета и три зимы на попа работал. Пришел срок к расплате, зовет его хозяин:
— Ну, Мартынка, иди — получай за свою службу.
Привел его в амбар, показывает два полных мешка и говорит:
— Какой хочешь, тот и бери.
— Смотрит Мартынка — в одном мешке серебро, а в другом песок, и задумался:
«Эта шутка неспроста приготовлена! Пусть лучше мои труды пропадут, а уж я попытаю, возьму песок — что из того будет?»
Говорит он хозяину:
— Я, батюшка, выбираю себе мешок с мелким песочком.
— Ну, свет, твоя добрая воля. Бери, коли серебром брезгаешь.
Мартынка взвалил мешок на спину и пошел искать другого места. Шел, шел и забрел в темный, дремучий лес. Среди леса поляна, на поляне огонь горит, в огне девица сидит, да такая красавица, что ни вздумать, ни взгадать, только в сказке сказать. Говорит красна девица:
— Мартын, вдовьин сын! Если хочешь добыть себе счастья, избавь меня: засыпь это пламя песком, за который ты три года служил.
«И впрямь, — подумал Мартынка, — чем таскать с собою этакую тяжесть, лучше человеку пособить. Невелико богатство — песок, этого добра везде много!»
Снял мешок, развязал и давай сыпать. Огонь тотчас погас, красная девица ударилась оземь, обернулась змеею, вскочила доброму молодцу на грудь и обвилась кольцом вокруг его шеи. Мартынка испугался.
— Не бойся! — сказала ему змея. — Иди теперь за тридевять земель, в тридесятое государство, в подземное царство, там мой батюшка царствует. Как придешь к нему на двор, будет он давать тебе много злата, и серебра, и самоцветных камней — ты ничего не бери, а проси у него c мизинного перста колечко. То кольцо не простое: если перекинуть его с руки на руку — тотчас двенадцать молодцев явятся, и что им ни будет приказано, всё за единую ночь сделают.
Отправился добрый молодец в путь-дорогу. Близко ли, далеко ли, скоро ли, коротко ли — подходит к тридесятому царству и видит огромный камень. Тут соскочила с его шеи змея, ударилась о сырую землю и сделалась по-прежнему красною девицей.
— Ступай за мной! — говорит красная девица и повела его под тот камень.
Долго шли они подземным ходом, вдруг забрезжил свет — все светлей да светлей, и вышли они на широкое поле, под ясное небо. На том поле великолепный дворец выстроен, а во дворце живет отец красной девицы, царь той подземной стороны.
Входят путники в палаты белокаменные, встречает их царь ласково.
— Здравствуй, — говорит, — дочь моя милая! Где ты столько лет скрывалась?
— Свет ты мой батюшка! Я бы совсем пропала, если бы не этот человек: он меня от злой, неминуемой смерти освободил и сюда, в родные места, привел.
— Спасибо тебе, добрый молодец! — сказал царь. — За твою добродетель наградить тебя надо. Бери себе и злата, и серебра, и камней самоцветных, сколько твоей душе хочется.
Отвечает ему Мартын, вдовьин сын;
— Ваше царское величество! Не требуется мне ни злата, ни серебра, ни камней самоцветных. Коли хочешь жаловать, дай мне колечко со своей царской руки — с мизинного перста. Я человек холостой, стану на колечко почаще посматривать, стану про невесту раздумывать, тем свою скуку разгонять.
Царь тотчас снял кольцо, отдал Мартыну:
— На, владей на здоровье! Да смотри никому про кольцо не рассказывай, не то сам себя в большую беду втянешь!
Мартын, вдовьин сын, поблагодарил царя, взял кольцо да малую толику денег на дорогу и пустился обратно тем же путем, каким прежде шел. Близко ли, далеко ли, скоро ли, Коротко ли — воротился на родину, разыскал свою мать-старуху, и стали они вместе жить-поживать без всякой нужды и печали.
Захотелось Мартынке жениться; пристал он к матери, посылает ее свахою.
— Ступай, — говорит, — к самому королю, высватай за меня прекрасную королевну.
— Эй, сынок, — отвечает старуха, — рубил бы ты дерево по себе, лучше бы вышло! А то вишь что выдумал! Ну зачем я к королю пойду? Известное дело, он осердится и меня и тебя велит казни предать.
— Ничего, матушка! Небось, коли я посылаю, значит, смело иди. Какой будет ответ от короля, про то мне скажи, а без ответу и домой не возвращайся.
Собралась старуха и поплелась в королевский дворец. Пришла на двор и прямо на парадную лестницу, так и прет без всякого докладу. Ухватили ее часовые:
— Стой, старая ведьма! Куда тебя черти несут? Здесь даже генералы не смеют ходить без докладу…
— Ах вы такие-сякие! — закричала старуха. — Я пришла к королю с добрым делом, хочу высватать его дочь-королевну за моего сынка, а вы хватаете меня за полы!
Такой шум подняла! Король услыхал крики, глянул в окно и велел допустить к себе старушку. Вот вошла она в комнату и поклонилась королю.
— Что скажешь, старушка? — спросил король.
— Да вот пришла к твоей милости. Не во гнев тебе сказать: есть у меня купец, у тебя товар. Купец-то — мой сынок Мартынка, пребольшой умница, а товар — твоя дочка, прекрасная королевна. Не отдашь ли ее замуж за моего Мартынку? То-то пара будет!
— Что ты! Или с ума сошла? — закричал на нее король.
— Никак нет, ваше королевское величество! Извольте ответ дать.
Король тем же часом собрал к себе всех господ министров, и начали они судить да рядить, какой бы ответ дать этой старухе. И присудили так: пусть-де Мартынка за единые сутки построит богатейший дворец, и чтобы от того дворца до королевского был сделан хрустальный мост, а по обеим сторонам моста росли бы деревья с золотыми и серебряными яблоками, на тех же деревьях пели бы разные птицы. Да еще пусть выстроит пятиглавый собор: было бы где венец принять, было бы где свадьбу оправлять. Если старухин сын все это сделает, тогда можно за него и королевну отдать: значит, больно мудрен. А если не сделает, то и старухе и ему срубить за провинность головы.
С таким-то ответом отпустили старуху. Идет она домой — шатается, горючими слезами заливается. Увидала Мартынку. Кинулась к нему.
— Ну, — говорит, — сказывала я тебе, сынок, не затевай лишнего, а ты все свое! Вот теперь и пропали наши бедные головушки, быть нам завтра казненными…
— Полно, матушка! Авось живы останемся. Ложись почивать — утро, кажись, мудренее вечера.
Ровно в полночь встал Мартын с постели, вышел на широкий двор, перекинул кольцо с руки на руку — и тотчас явились перед ним двенадцать молодцев, все на одно лицо, волос в волос, голос в голос.
— Что тебе понадобилось, Мартын, вдовьин сын?
— А вот что: сделайте мне к свету на этом месте богатейший дворец и чтобы от моего дворца до королевского был хрустальный мост, по обеим сторонам моста росли бы деревья с золотыми и серебряными яблоками, на тех на деревьях пели бы разные птицы. Да еще выстройте пятиглавый собор: было бы где венец принять, было бы где свадьбу справлять.
Отвечали двенадцать молодцев:
— К завтрему все будет готово!
Бросились они по разным местам, согнали со всех сторон мастеров и плотников и принялись за работу: все у них спорится, быстро дело делается.
Наутро проснулся Мартынка не в простой избе, а в знатных, роскошных покоях; вышел на высокое крыльцо, смотрит — все как есть готово: и дворец, и собор, и мост хрустальный, и деревья с золотыми и серебряными яблоками. В ту пору и король выступил на балкон, глянул в подзорную трубочку и диву дался: все по приказу сделано! Призывает к себе прекрасную королевну и велит к венцу снаряжаться.
— Ну, — говорит, — не думал я, не гадал отдавать тебя замуж за мужичьего сына, да теперь миновать того нельзя.
Вот, пока королевна умывалась, притиралась, в дорогие уборы рядилась, Мартын, вдовьин сын, вышел на широкий двор и перекинул свое колечко с руки на руку — вдруг двенадцать молодцев словно из земли выросли:
— Что угодно, что надобно?
— А вот, братцы, оденьте меня в боярский кафтан да приготовьте расписную коляску и шестерку лошадей.
— Сейчас будет готово!
Не успел Мартынка три раза моргнуть, а уж притащили ему кафтан; надел он кафтан — как раз впору, словно по мерке сшит. Оглянулся — у подъезда коляска стоит, в коляску чудные кони запряжены — одна шерстинка серебряная, а другая золотая. Сел он в коляску и поехал в собор. Там уже давно к обедне звонят, и народу привалило видимо-невидимо. Вслед за женихом приехала и невеста со своими няньками и мамками и король со своими министрами. Отстояли обедню, а потом, как следует, взял Мартын, вдовьин сын, прекрасную королевну за руку и принял закон с нею. Король дал за дочкой богатое приданое, наградил зятя большим чином и задал пир на весь мир.
Живут молодые месяц, и два, и три. Мартынка, что ни день, все новые дворцы строит да сады разводит.
Только королевне больно не по сердцу, что выдали ее замуж не за царевича, не за королевича, а за простого мужика. Стала думать, как бы его со света сжить. Прикинулась такою лисою, что и на поди! Всячески за мужем ухаживает, всячески ему услуживает да все про его мудрость выспрашивает. Мартынка крепится, ничего не рассказывает.
Вот как-то раз был Мартынка у короля в гостях, вернулся домой поздно и лег отдохнуть. Тут королевна и пристала к нему, давай его целовать-миловать, ласковыми словами прельщать — и таки умаслила: не утерпел Мартышка, рассказал ей про свое чудодейное колечко.
«Ладно, — думает королевна, — теперь я с тобою разделаюсь!»
Только заснул он крепким сном, королевна хвать его за руку, сняла с мизинного пальца колечко, вышла на широкий двор и перекинула то кольцо с руки на руку. Тотчас явились перед ней двенадцать молодцев:
— Что угодно, что надобно, прекрасная королевна?
— Слушайте, ребята! Чтоб к утру не было здесь ни дворца, ни собора, ни моста хрустального, а стояла бы по-прежнему старая избушка. Пусть мой муж в бедности остается, а меня унесите за тридевять земель, в тридесятое царство, в мышье государство. От одного стыда не хочу здесь жить!
— Рады стараться, все будет исполнено!
В ту же минуту подхватило ее ветром и унесло в тридесятое царство, в мышье государство.
Утром проснулся король, вышел на балкон посмотреть в подзорную трубочку — нет ни дворца с хрустальным мостом, ни собора пятиглавого, а только стоит старая избушка.
«Что бы это значило? — думал король. — Куда все делось?»
И, не мешкая, посылает своего адъютанта разузнать на месте: что такое случилось? Адъютант поскакал верхом и, воротясь назад, докладывает государю:
— Ваше величество! Где был богатейший дворец, там стоит по-прежнему худая избушка, в той избушке ваш зять со своей матерью поживает, а прекрасной королевны и духу нет, и неведомо, где она нынче находится.
Король созвал большой совет и велел судить своего зятя, зачем-де обольстил его волшебством и сгубил прекрасную королевну. Осудили Мартынку посадить в высокий каменный столб и не давать ему ни есть, ни пить — пусть умрет с голоду. Явились каменщики, вывели столб и замуровали Мартынку наглухо, только малое окошечко для света оставили. Сидит он, бедный, в заключении, не ест, не пьет день, и другой, и третий да слезами обливается.
Узнала про ту напасть собака Журка, прибежала в избушку, а кот Васька на печи лежит мурлыкает. Напустилась на него Журка:
— Ах ты подлец Васька! Только знаешь на печи лежать да потягиваться, а того не ведаешь, что хозяин наш в каменном столбу заточен. Видно, позабыл старое добро, как он сто рублей заплатил да тебя от смерти освободил. Кабы не он, давно бы тебя, проклятого, черви источили. Вставай скорей! Надо помогать ему всеми силами.
Вот Васька соскочил с печки и вместе с Журкою побежал разыскивать хозяина. Прибежал к столбу, вскарабкался наверх и влез в окошечко:
— Здравствуй, хозяин! Жив ли ты?
— Еле жив, — отвечает Мартынка. — Совсем отощал без еды, приходится умирать голодной смертью.
— Постой, не тужи! Мы тебя и накормим и напоим, — сказал Васька, выпрыгнул в окно и спустился на землю. — Ну, брат Журка, ведь хозяин с голоду умирает! Как бы нам ухитриться да помочь ему?
— Дурак ты, Васька! И этого не придумаешь. Пойдем-ка по городу. Как только встретится булочник с лотком, я живо подкачусь ему под ноги и собью у него лоток с головы. Тут ты смотри не плошай! Хватай поскорей калачи да булки и тащи к хозяину.
Вот вышли они на большую улицу, а навстречу им мужик с лотком. Журка бросился ему под ноги, мужик пошатнулся, выронил лоток, рассыпал все хлеба да с испугу пустился бежать в сторону: боязно ему, что собака, пожалуй, бешеная — долго ли до беды! А кот Васька цап за булку и потащил к Мартынке; отдал одну — побежал за другой, отдал другую — побежал за третьей.
После того задумали кот Васька да собака Журка идти в тридесятое царство, в мышье государство — добывать чудодейное кольцо. Дорога дальняя, много времени утечет…
Натаскали они Мартынке сухарей, калачей и всякой всячины на целый год и говорят:
— Смотри же, хозяин! Ешь-пей, да оглядывайся, чтобы хватило тебе запасов до нашего возвращения.
Попрощались и отправились в путь-дорогу. Близко ли, далеко, скоро ли, коротко — приходят они к синему морю. Говорит Журка коту Ваське:
— Я надеюсь переплыть на ту сторону. А ты как думаешь? Отвечает Васька:
— Я плавать не мастак, сейчас потону.
— Ну, садись ко мне на спину!
Кот Васька сел собаке на спину, уцепился когтями за шерсть, чтобы не свалиться, и поплыли они по морю. Перебрались на другую сторону и пришли в тридесятое царство, в мышье государство.
В том государстве не видать ни души человеческой, зато столько мышей, что и сосчитать нельзя: куда ни сунься, так стаями и ходят! Говорит Журка коту Ваське:
— Ну-ка, брат, принимайся за охоту, начинай этих мышей душить-давить, а я стану загребать да в кучу складывать.
Васька к той охоте привычен; как пошел расправляться с мышами по-своему, что ни цапнет — то и дух вон! Журка едва поспевает в кучу складывать и в неделю наклал большую скирду.
На все царство налегла кручина великая. Видит мышиный царь, что в народе его недочет оказывается, что много подданных злой смерти предано, вылез из норы и взмолился перед Журкою и Ваською:
— Бью челом вам, сильномогучие богатыри! Сжальтесь над моим народишком, не губите до конца. Лучше скажите, что вам надобно? Что смогу, все для вас сделаю.
Отвечает ему Журка:
— Стоит в твоем государстве дворец, в том дворце живет прекрасная королевна. Унесла она у нашего хозяина чудодейное колечко. Если ты не добудешь нам того колечка, то и сам пропадешь и царство твое сгинет: все как есть запустошим!
— Постойте, — говорит мышиный царь, — я соберу своих подданных и спрошу у них.
Тотчас собрал он мышей, и больших и малых, и стал выспрашивать: не возьмется ли кто из них пробраться во дворец к королевне и достать чудодейное кольцо? Вызвался один мышонок.
— Я, — говорит, — в том дворце часто бываю: днем королевна носит кольцо на мизинном пальце, а на ночь, когда спать ложится, кладет его в рот.
— Ну-ка, постарайся добыть его. Коли сослужишь эту службу, не поскуплюсь, награжу тебя по-царски.
Мышонок дождался ночи, пробрался во дворец и залез потихоньку в спальню. Смотрит — королевна крепко спит. Он вполз на постель, всунул королевне в нос свой хвостик и давай щекотать в ноздрях. Она чихнула — кольцо изо рта выскочило и упало на ковер. Мышонок прыг с кровати, схватил кольцо в зубы и отнес к своему царю. Царь мышиный отдал кольцо сильномогучим богатырям — коту Ваське да собаке Журке. Они на том царю благодарствовали и стали друг с дружкою совет держать: кто лучше кольцо сбережет?
Кот Васька говорит:
— Давай мне, уж я ни за что не потеряю!
— Ладно, — говорит Журка. — Смотри же, береги его пуще своего глаза.
Кот взял кольцо в рот, и пустились они в обратный путь.
Вот дошли до синего моря. Васька вскочил Журке на спину, уцепился лапами как можно крепче, а Журка в воду — и поплыл через море.
Плывет час, плывет другой. Вдруг, откуда ни взялся, прилетел черный ворон, пристал к Ваське и давай долбить его в голову. Бедный кот не знает, что ему и делать, как от врага оборониться. Если пустить в дело лапы — чего доброго, опрокинешься в море и на дно пойдешь; если показать ворону зубы — пожалуй, кольцо выронишь. Беда, да и только! Долго терпел он, да под конец невмоготу стало — продолбил ему ворон буйную голову до крови. Озлобился Васька, стал зубами обороняться — и уронил кольцо в синее море. Черный ворон поднялся вверх и улетел в темные леса.
А Журка, как скоро выплыл на берег, тотчас же про кольцо спросил. Васька стоит голову понуривши.
— Прости, — говорит, — виноват, брат, перед тобою: ведь я кольцо в море уронил!
Напустился на него Журка:
— Ах ты олух! Счастлив ты, что я прежде того не узнал, я бы тебя, разиню, в море утопил! Ну с чем мы теперь к хозяину явимся? Сейчас полезай в воду: или кольцо добудь, или сам пропадай!
— Что в том прибыли, коли я пропаду? Лучше давай ухитряться: как прежде мышей ловили, так и теперь станем за раками охотиться; авось, на наше счастье, они нам помогут кольцо найти.
Журка согласился; стали они ходить по морскому берегу, стали раков ловить да в кучу складывать. Большой ворох наклали! На ту пору вылез из моря огромный рак, захотел погулять на чистом воздухе. Журка с Васькой сейчас его слапали и ну тормошить его во все стороны!
— Не душите меня, сильномогучие богатыри! Я — царь над всеми раками. Что прикажете, то и сделаю.
— Мы уронили кольцо в море, разыщи его и доставь, коли хочешь милости, а без этого все твое царство до конца разорим! Царь-рак в ту же минуту созвал своих подданных и стал про кольцо расспрашивать. Вызвался один малый рак.
— Я, — говорит, — знаю, где оно находится. Как только упало кольцо в синее море, тотчас подхватила его рыба-белужина и проглотила на моих глазах.
Тут все раки бросились по морю разыскивать рыбу-белужину, зацапали ее, бедную, и давай щипать клещами; уж они гоняли-гоняли ее — просто на единый миг покоя не дают. Рыба и туда и сюда, вертелась-вертелась и выскочила на берег.
Царь-рак вылез из воды и говорит коту Ваське да собаке Журке:
— Вот вам, сильномогучие богатыри, рыба-белужина, теребите ее немилостиво: она ваше кольцо проглотила.
Журка бросился на белужину и начал ее с хвоста уписывать. «Ну, — думает, — досыта теперь наемся!»
А шельма-кот знает, где скорее кольцо найти, принялся за белужье брюхо и живо на кольцо напал. Схватил кольцо в зубы и давай бог ноги — что есть силы бежать, а на уме у него такая думка: «Прибегу я к хозяину, отдам ему кольцо и похвалюсь, что один все устроил. Будет меня хозяин и любить и жаловать больше, чем Журку!»
Тем временем Журка наелся досыта, смотрит — где же Васька? И догадался, что товарищ его себе на уме: хочет неправдой у хозяина выслужиться.
— Так врешь же, плут Васька! Вот я тебя нагоню, в мелкие куски разорву!
Побежал Журка в погоню; долго ли, коротко ли — нагоняет он кота Ваську и грозит ему бедой неминучею. Васька усмотрел в поле березку, вскарабкался на нее и засел на самой верхушке.
— Ладно! — говорит Журка. — Всю жизнь не просидишь на дереве, когда-нибудь и слезть захочешь, а уж я ни шагу отсюда не сделаю.
Три дня сидел кот Васька на березе, три дня караулил его Журка, глаз не спуская; проголодались оба и согласились на мировую. Помирились и отправились вместе к своему хозяину. Прибежали к столбу. Васька вскочил в окошечко и спрашивает:
— Жив ли, хозяин?
— Здравствуй, Васька! Я уж думал, вы не воротитесь. Три дня, как без хлеба сижу.
Кот подал ему чудодейное кольцо. Мартынка дождался глухой полночи, перекинул кольцо с руки на руку — тотчас явились к нему двенадцать молодцев:
— Что угодно, что надобно?
— Поставьте, ребята, мой прежний дворец, и мост хрустальный, и собор пятиглавый и перенесите сюда мою неверную жену. Чтобы к утру все было готово.
Сказано — сделано. Поутру проснулся король, вышел на балкон, посмотрел в подзорную трубочку: где избушка стояла, там высокий дворец выстроен, от того дворца до королевского хрустальный мост тянется, по обеим сторонам моста растут деревья с золотыми и серебряными яблоками. Король приказал заложить коляску и поехал разведать, впрямь ли все стало по-прежнему или только ему это привиделось. Мартынка встречает его у ворот.
— Так и так, — докладывает, — вот что со мной королевна сделала!
Король присудил ее наказать. А Мартынка и теперь живет, хлеб жует.
Никита Кожемяка
В старые годы появился невдалеке от Киева страшный змей. Много народа из Киева потаскал в свою берлогу, потаскал и поел. Утащил змей и царскую дочь, но не съел ее, а крепко-накрепко запер в своей берлоге. Увязалась за царевной из дому маленькая собачонка. Как улетит змей на промысел, царевна напишет записочку к отцу, к матери, привяжет записочку собачонке на шею и пошлет ее домой. Собачонка записочку отнесет и ответ принесет.
Вот раз царь и царица пишут царевне: узнай-де от змея, кто его сильней. Стала царевна от змея допытываться и допыталась.
— Есть, — говорит змей, — в Киеве Никита Кожемяка — тот меня сильней.
Как ушел змей на промысел, царевна и написала к отцу, к матери записочку: есть-де в Киеве Никита Кожемяка, он один сильнее змея. Пошлите Никиту меня из неволи выручить.
Сыскал царь Никиту и сам с царицею пошел его просить выручить их дочку из тяжелой неволи. В ту пору мял Кожемяка разом двенадцать воловьих кож. Как увидел Никита царя — испугался: руки у Никиты задрожали, и разорвал он разом все двенадцать кож. Рассердился тут Никита, что его испугали и ему убытку наделали, и, сколько ни упрашивали его царь и царица пойти выручить царевну, не пошел.
Вот и придумал царь с царицей собрать пять тысяч малолетних сирот — осиротил их лютый змей, — и послали их просить Кожемяку освободить всю русскую землю от великой беды. Сжалился Кожемяка на сиротские слезы, сам прослезился. Взял он триста пудов пеньки, насмолил ее смолою, весь пенькою обмотался и пошел.
Подходит Никита к змеиной берлоге, а змей заперся, бревнами зааалился и к нему не выходит.
— Выходи лучше на чистое поле, а не то я всю твою берлогу размечу! — сказал Кожемяка и стал уже бревна руками разбрасывать.
Видит змей беду неминучую, некуда ему от Никиты спрятаться, вышел в чистое поле.
Долго ли, коротко ли они билися, только Никита повалил змея на землю и хотел его душить. Стал тут змей молить Никиту:
— Не бей меня, Никитушка, до смерти! Сильнее нас с тобой никого на свете нет. Разделим весь свет поровну: ты будешь владеть в одной половине, а я — в другой.
— Хорошо, — сказал Никита. — Надо же прежде межу проложить, чтобы потом спору промеж нас не было.
Сделал Никита соху в триста пудов, запряг в нее змея и стал от Киева межу прокладывать, борозду пропахивать; глубиной та борозда в две сажени с четвертью. Провел Никита борозду от Киева до самого Черного моря и говорит змею:
— Землю мы разделили — теперь давай море делить, что бы о воде промеж нас спору не вышло.
Стали воду делить — вогнал Никита змея в Черное море, да там его и утопил.
Сделавши святое дело, воротился Никита в Киев, стал опять кожи мять, не взял за свой труд ничего. Царевна же воротилась к отцу, к матери.
Борозда Никитина, говорят, и теперь кое-где по степи видна; стоит она валом сажени на две высотою. Кругом мужички пашут, а борозды не распахивают: оставляют ее на память о Никите Кожемяке.
Иван — крестьянский сын и чудо-юдо
В некотором царстве, в некотором государстве жили-были старик и старуха, и было у них три сына. Младшего звали Иванушка. Жили они — не ленились, с утра до ночи трудились: пашню пахали да хлеб засевали.
Разнеслась вдруг в том царстве-государстве дурная весть: собирается чудо-юдо поганое на их землю напасть, всех людей истребить, все города-села огнем спалить. Затужили старик со старухой, загоревали. А старшие сыновья утешают их:
— Не горюйте, батюшка и матушка! Пойдем мы на чудо-юдо, будем с ним биться насмерть! А чтобы вам одним не тосковать, пусть с вами Иванушка останется: он еще очень молод, чтоб на бой идти.
— Нет, — говорит Иванушка, — не хочу я дома оставаться да вас дожидаться, пойду и я с чудом-юдом биться!
Не стали старик со старухой его удерживать да отговаривать. Снарядили они всех троих сыновей в путь-дорогу. Взяли братья дубины тяжелые, взяли котомки с хлебом-солью, сели на добрых коней и поехали.
Долго ли, коротко ли ехали — встречается им старый человек.
— Здорово, добрые молодцы!
— Здравствуй, дедушка!
— Куда это вы путь держите?
— Едем мы с поганым чудом-юдом биться, сражаться, родную землю защищать!
— Доброе это дело! Только для битвы вам нужны не дубинки, а мечи булатные.
— А где же их достать, дедушка!
— А я вас научу. Поезжайте-ка вы, добрые молодцы, все прямо. Доедете вы до высокой горы. А в той горе — пещера глубокая. Вход в нее большим камнем завален. Отвалите камень, войдите в пещеру и найдете там мечи булатные.
Поблагодарили братья прохожего и поехали прямо, как он учил. Видят — стоит гора высокая, с одной стороны большой серый камень привален. Отвалили братья тот камень и вошли в пещеру. А там оружия всякого — и не сочтешь! Выбрали они себе по мечу и поехали дальше.
— Спасибо, — говорят, — прохожему человеку. С мечами-то нам куда сподручнее биться будет!
Ехали они, ехали и приехали в какую-то деревню. Смотрят — кругом ни одной живой души нет. Все повыжжено, поломано. Стоит одна маленькая избушка. Вошли братья в избушку. Лежит на печке старуха да охает.
— Здравствуй, бабушка! — говорят братья.
— Здравствуйте, молодцы! Куда путь держите?
— Едем мы, бабушка, на реку Смородину, на калиновый мост. Хотим с чудом-юдом сразиться, на свою землю не допустить.
— Ох, молодцы, за доброе дело взялись! Ведь он, злодей, всех разорил, разграбил! И до нас добрался. Только я одна здесь уцелела…
Переночевали братья у старухи, поутру рано встали и отправились снова в путь-дорогу.
Подъезжают к самой реке Смородине, к калиновому мосту. По всему берегу лежат мечи да луки поломанные, лежат кости человеческие.
Нашли братья пустую избушку и решили остановиться в ней.
— Ну, братцы, — говорит Иван, — заехали мы в чужедальнюю сторону, надо нам ко всему прислушиваться да приглядываться. Давайте по очереди в дозор ходить, чтоб чудо-юдо через калиновый мост не пропустить.
В первую ночь отправился в дозор старший брат. Прошел он по берегу, посмотрел за реку Смородину — все тихо, никого не видать, ничего не слыхать. Лег старший брат под ракитов куст и заснул крепко, захрапел громко.
А Иван лежит в избушке — не спится ему, не дремлется. Как пошло время за полночь, взял он свой меч булатный и отправился к реке Смородине.
Смотрит — под кустом старший брат спит, во всю мочь храпит. Не стал Иван его будить. Спрятался под калиновый мост, стоит, переезд сторожит.
Вдруг на реке воды взволновались, на дубах орлы закричали — подъезжает чудо-юдо о шести головах. Выехал он на середину калинового моста — конь под ним споткнулся, черный ворон на плече встрепенулся, позади черный пес ощетинился. Говорит чудо-юдо шестиголовое:
— Что ты, мой конь, споткнулся? Отчего ты, черный ворон, встрепенулся? Почему ты, черный пес, ощетинился? Или вы чуете, что Иван — крестьянский сын здесь? Так он еще не родился, а если и родился, так на бой не сгодился! Я его на одну руку посажу, другой прихлопну!
Вышел тут Иван — крестьянский сын из-под моста и говорит:
— Не хвались, чудо-юдо поганое! Не подстрелил ясного сокола — рано перья щипать! Не узнал доброго молодца — нечего срамить его! Давай-ка лучше силы пробовать: кто одолеет, тот и похвалится.
Вот сошлись они, поравнялись, да так ударились, что кругом земля загудела.
Чуду-юду не посчастливилось: Иван — крестьянский сын с одного взмаха сшиб ему три головы.
— Стой, Иван — крестьянский сын! — кричит чудо-юдо. — Дай мне передохнуть!
— Что за отдых! У тебя, чудо-юдо, три головы, а у меня одна. Вот как будет у тебя одна голова, тогда и отдыхать станем.
Снова они сошлись, снова ударились.
Иван — крестьянский сын отрубил чуду-юду и последние три головы. После того рассек туловище на мелкие части и побросал в реку Смородину, а шесть голов под калиновый мост сложил. Сам в избушку вернулся и спать улегся.
Поутру приходит старший брат. Спрашивает его Иван:
— Ну что, не видал ли чего?
— Нет, братцы, мимо меня и муха не пролетала!
Иван ему ни словечка на это не сказал.
На другую ночь отправился в дозор средний брат. Походил он, походил, посмотрел по сторонам и успокоился. Забрался в кусты и заснул.
Иван и на него не понадеялся. Как пошло время за полночь, он тотчас снарядился, взял свой острый меч и пошел к реке Смородине. Спрятался под калиновый моет и стал караулить.
Вдруг на реке воды взволновались, на дубах орлы раскричались — подъезжает чудо-юдо девятиголовое. Только на калиновый мост въехал — конь под ним споткнулся, черный ворон на плече встрепенулся, позади черный пес ощетинился… Чудо-юдо коня плеткой по бокам, ворона — по перьям, пса — по ушам!
— Что ты, мой конь, споткнулся? Отчего ты, черный ворон, встрепенулся? Почему ты, черный пес, ощетинился? Или чуете вы, что Иван — крестьянский сын здесь? Так он еще не родился, а если и родился, так на бой не сгодился: я его одним пальцем убью!
Выскочил Иван — крестьянский сын из-под калинового моста:
— Погоди, чудо-юдо, не хвались, прежде за дело примись! Еще посмотрим, чья возьмет!
Как взмахнул Иван своим булатным мечом раз-другой, так и снес у чуда-юда шесть голов. А чудо-юдо ударил — по колени Ивана в сырую землю вогнал. Иван — крестьянский сын захватил горсть песку и бросил своему врагу прямо в глазищи. Пока чудо-юдо глазищи протирал да прочищал, Иван срубил ему и остальные головы. Потом рассек туловище на мелки части, побросал в реку Смородину, а девять голов под калиновый мост сложил. Сам в избушку вернулся. Лег и заснул, будто ничего не случилось.
Утром приходит средний брат.
— Ну что, — спрашивает Иван, — не видал ли ты за ночь чего?
— Нет, возле меня ни одна муха не пролетала, ни один комар не пищал.
— Ну, коли так, пойдемте со мной, братцы дорогие, я вам и комара и муху покажу.
Привел Иван братьев под калиновый мост, показал им чудо-юдовы головы.
— Вот, — говорит, — какие здесь по ночам мухи да комары летают. А вам, братцы, не воевать, а дома на печке лежать!
Застыдились братья. — Сон, — говорят, — повалил… На третью ночь собрался идти в дозор сам Иван.
— Я, — говорит, — на страшный бой иду! А вы, братцы, всю ночь не спите, прислушивайтесь: как услышите мой посвист — выпустите моего коня и сами ко мне на помощь спешите.
Пришел Иван — крестьянский сын к реке Смородине, стоит под калиновым мостом, дожидается.
Только пошло время за полночь, сырая земля заколебалась, воды в реке взволновались, буйные ветры завыли, на дубах орлы закричали. Выезжает чудо-юдо двенадцатиголовое. Все двенадцать голов свистят, все двенадцать огнем-пламенем пышут. Конь у чуда-юда о двенадцати крылах, шерсть у коня медная, хвост и грива железные. Только въехал чудо-юдо на калиновый мост — конь под ним споткнулся, черный ворон на плече встрепенулся, черный пес позади ощетинился. Чудо-юдо коня плеткой по бокам, ворона — по перьям, пса — по ушам!
— Что ты, мой конь, споткнулся? Отчего, черный ворон, встрепенулся? Почему, черный пес, ощетинился? Или чуете, что Иван — крестьянский сын здесь? Так он еще не родился, а если и родился, так на бой не сгодился: только дуну — и праху его не останется!
Вышел тут из-под калинового моста Иван — крестьянский сын:
— Погоди, чудо-юдо, хвалиться: как бы тебе не осрамиться!
— А, так это ты, Иван — крестьянский сын? Зачем пришел сюда?
— На тебя, вражья сила, посмотреть, твоей храбрости испробовать!
— Куда тебе мою храбрость пробовать! Ты муха передо мной!
Отвечает Иван — крестьянский сын чуду-юду:
— Пришел я не сказки тебе рассказывать и не твои слушать. Пришел я насмерть биться, от тебя, проклятого, добрых людей избавить!
Размахнулся тут Иван своим острым мечом и срубил чуду-
юду три головы. Чудо-юдо подхватил эти головы, чиркнул по ним своим огненным пальцем, к шеям приложил, и тотчас все головы приросли, будто и с плеч не падали.
Плохо пришлось Ивану: чудо-юдо свистом его оглушает, огнем его жжет-палит, искрами его осыпает, по колени в сырую землю его вгоняет… А сам посмеивается:
— Не хочешь ли ты отдохнуть, Иван — крестьянский сын?
— Что за отдых? По-нашему — бей, руби, себя не береги! — говорит Иван.
Свистнул он, бросил свою правую рукавицу в избушку, где братья его дожидались. Рукавица все стекла в окнах повыбила, а братья спят, ничего не слышат.
Собрался Иван с силами, размахнулся еще раз, сильнее прежнего, и срубил чуду-юду шесть голов. Чудо-юдо подхватил свои головы, чиркнул огненным пальцем, к шеям приложил — и опять все головы на местах. Кинулся он тут на Ивана, забил его по пояс в сырую землю.
Видит Иван — дело плохо. Снял левую рукавицу, запустил в избушку. Рукавица крышу пробила, а братья все спят, ничего не слышат.
В третий раз размахнулся Иван — крестьянский сын, срубил чуду-юду девять голов. Чудо-юдо подхватил их, чиркнул огненным пальцем, к шеям приложил — головы опять приросли. Бросился он тут на Ивана и вогнал его в сырую землю по самые плечи…
Снял Иван свою шапку и бросил в избушку. От того удара избушка зашаталась, чуть по бревнам не раскатилась. Тут только братья проснулись, слышат — Иванов конь громко ржет да с цепей рвется.
Бросились они на конюшню, спустили коня, а следом за ним и сами побежали.
Иванов конь прискакал, стал бить чудо-юдо копытами. Засвистел чудо-юдо, зашипел, начал коня искрами осыпать.
А Иван — крестьянский сын тем временем вылез из земли, изловчился и отсек чуду-юду огненный палец. После того давай рубить ему головы. Сшиб все до единой! Туловище на мелкие части рассек и побросал в реку Смородину.
Прибегают тут братья.
— Эх, вы! — говорит Иван. — Из-за сонливости вашей я чуть головой не поплатился!
Привели его братья к избушке, умыли, накормили, напоили и спать уложили.
Поутру рано Иван встал, начал одеваться-обуваться.
— Куда это ты в такую рань поднялся? — говорят братья. — Отдохнул бы после такого побоища!
— Нет, — отвечает Иван, — не до отдыха мне: пойду к реке Смородине свой кушак искать — обронил там.
— Охота тебе! — говорят братья. — Заедем в город — новый купишь.
— Нет, мне мой нужен!
Отправился Иван к реке Смородине, да не кушак стал искать, а перешел на тот берег через калиновый мост и прокрался незаметно к чудо-юдовым каменным палатам. Подошел к открытому окошку и стал слушать — не замышляют ли здесь еще чего?
Смотрит — сидят в палатах три чудо-юдовы жены да мать, старая змеиха. Сидят они да сговариваются.
Первая говорит:
— Отомщу я Ивану — крестьянскому сыну за моего мужа! Забегу вперед, когда он с братьями домой возвращаться будет, напущу жары, а сама обернусь колодцем. Захотят они воды выпить — и с первого же глотка мертвыми свалятся!
— Это ты хорошо придумала! — говорит старая змеиха.
Вторая говорит:
— А я забегу вперед и обернусь яблоней. Захотят они по яблочку съесть — тут их и разорвет на мелкие кусочки!
— И ты хорошо придумала! — говорит старая змеиха.
— А я, — говорит третья, — напущу на них сон да дрему, а сама забегу вперед и обернусь мягким ковром с шелковыми подушками. Захотят братья полежать-отдохнуть — тут-то их и спалит огнем!
— И ты хорошо придумала! — молвила змеиха. — Ну, а если вы их не сгубите, я сама обернусь огромной свиньей, догоню их и всех троих проглочу!
Подслушал Иван — крестьянский сын эти речи и вернулся к братьям.
— Ну что, нашел ты свой кушак? — спрашивают братья.
— Нашел.
— И стоило время на это тратить!
— Стоило, братцы!
После того собрались братья и поехали домой.
Едут они степями, едут лугами. А день такой жаркий, такой знойный. Пить хочется — терпенья нет! Смотрят братья — стоит колодец, в колодце серебряный ковшик плавает. Говорят они Ивану:
— Давай, братец, остановимся, холодной водицы попьем и коней напоим!
— Неизвестно, какая в том колодце вода, — отвечает Иван. — Может, гнилая да грязная.
Соскочил он с коня и принялся мечом сечь да рубить этот колодец. Завыл колодец, заревел дурным голосом. Тут спустился туман, жара спала — пить не хочется.
— Вот видите, братцы, какая вода в колодце была, — говорит Иван.
Поехали они дальше. Долго ли, коротко ли ехали — увидели яблоньку. Висят на ней яблоки, крупные да румяные.
Соскочили братья с коней, хотели было яблочки рвать. А Иван забежал вперед и давай яблоню мечом под самый корень рубить. Завыла яблоня, закричала…
— Видите, братцы, какая это яблоня? Невкусные на ней яблочки!
Сели братья на коней и поехали дальше. Ехали они, ехали и сильно утомились. Смотрят — разостлан на поле ковер узорчатый, мягкий, а на нем подушки пуховые.
— Полежим на этом ковре, отдохнем, подремлем часок! — говорят братья.
— Нет, братцы, не мягко будет на этом ковре лежать! — отвечает им Иван.
Рассердились на него братья:
— Что ты за указчик нам: того нельзя, другого нельзя!
Иван в ответ ни словечка не сказал. Снял он свой кушак, на ковер бросил. Вспыхнул кушак пламенем и сгорел.
— Вот с вами то же было бы! — говорит Иван братьям.
Подошел он к ковру и давай мечом ковер да подушки на мелкие лоскутья рубить. Изрубил, разбросал в стороны и говорит:
— Напрасно вы, братцы, ворчали на меня! Ведь и колодец, и яблоня, и ковер — все это чудо-юдовы жены были. Хотели они нас погубить, да не удалось им это: сами все погибли!
Поехали братья дальше.
Много ли, мало ли проехали — вдруг небо потемнело, ветер завыл, земля загудела: бежит за ними большущая свинья. Разинула пасть до ушей — хочет Ивана с братьями проглотить. Тут молодцы, не будь дурны, вытащили из своих котомок дорожных по пуду соли и бросили свинье в пасть.
Обрадовалась свинья — думала, что Ивана — крестьянского сына с братьями схватила. Остановилась и стала жевать соль. А как распробовала — снова помчалась в погоню.
Бежит, щетину подняла, зубищами щелкает. Вот-вот нагонит…
Тут Иван приказал братьям в разные стороны скакать: один направо поскакал, другой — налево, а сам Иван — вперед.
Подбежала свинья, остановилась — не знает, кого прежде догонять.
Пока она раздумывала да в разные стороны мордой вертела, Иван подскочил к ней, поднял ее да со всего размаха о землю ударил. Рассыпалась свинья прахом, а ветер тот прах во все стороны развеял.
С тех пор все чуда-юда да змеи в том краю повывелись — без страха люди жить стали.
А Иван — крестьянский сын с братьями вернулся домой, к отцу, к матери. И стали они жить да поживать, поле пахать да пшеницу сеять.
Волшебная дудочка
Как слышал сказку, так и рассказываю.
В стародавние годы жили да были муж с женой. И росла у них дочка пригожая. Всем девица взяла: и ростом, и дородством, и угожеством.
Глядя на нее, люди радовались: со всеми девушка приветливая, ласковая, обходительная. Всем торопилась помочь чем могла.
Но вот пристигло несчастье, пришла беда. Умерла у девушки мать.
Много ли, мало времени прошло — женился отец на вдовице. А вдовица свою дочь в дом привела. И стало в семье четверо.
Сиротой жить нерадостно, а при мачехе стало и того хуже.
Родную дочь она нежила, тешила, а падчерицу невзлюбила с первого дня.
С петухами сирота вставала, слезами умывалась, до полуночи по хозяйству управлялась. И пряла, и ткала, и по воду ходила, и дрова носила, и коров доила.
А злая баба только покрикивала:
— Неумелица ты, негодница! Хлебоежа на мою голову досталась!
Вот открыл как-то раз отец сундук, что от первой жены остался. А в сундуке и душегрея, мехом отороченная, и кокошник, жемчугами унизанный, и полсапожки сафьяновые, и перстенек золотой с камушком дорогим, и одежа разная.
— Поделим поровну, и будет у наших дочерей приданое, — сказал отец.
А завистливые мачеха со своей дочерью затаили черную думу.
— Экое богатство делить на две доли, — мачеха шептала дочери. — Да с таким-то приданым мы и купеческого сына найдем. Не за мужика выйдешь, за лапотника. Только не оплошай!
Прошло сколько-то времени после того разговора, собрались девушки по ягоды идти. А отец шутейно им и говорит:
— Ну вот, кто из вас больше ягод принесет, той при деле же приданого чуть побольше достанется.
Ходят девушки по лесу, аукаются, берут ягоды. А как завечерело, сошлись они на полянке. Глянула мачехина дочь — батюшки светы, у стариковой дочери корзинка полным-полна, а у нее всего ничего, лишь на донышке! Тут и припомнились материны речи: не делить приданого на две доли…
И как проходили через болото, выхватила мачехина дочь у сводной сестры корзину с ягодами и столкнула ее с перекладин-жердочек в бездонную топь.
— Тону я, погибаю, сестрица милая, — взмолилась девица, — помоги мне!
— Стану я тебе помогать! Тони, из этой топи не выкарабкаешься. А все приданое мне одной достанется! — крикнула мачехина дочь.
Перебралась через болото и бегом побежала домой. Дорогой пересыпала в свой кузов ягоды — чистые, крупные, одна к одной, а корзинку сводной сестры закопала в мох.
— Умница, моя разумница! — встретила ее мать. — Посмотри, старик, сколько ягод моя дочка набрала!
— А чего не вместе пришли? — спросил отец.
— Разошлись мы с ней, — ответила мачехина дочь, — аукалась я, аукалась, да никто мне не откликнулся; думаю, раньше меня набрала корзинку и ушла домой.
— Ну где ей, доченька, раньше тебя управиться. Уснула где-нибудь, вот и не услышала тебя! — засмеялась баба.
Вечер прошел и ночь прошла. Поутру старик рано встал.
— Надо идти искать, — говорит, — видно, беда стряслась. Собрал соседей. Пошли они в лес. И бабина дочь с ними.
— Вот здесь, — рассказывает, — мы разошлись и больше не виделись.
Ходили-ходили день с утра до вечера, да так ни с чем и воротились.
Лето уже на исходе. Идет-бредет по тем тропам старичок странник. Ступил на жердочки-перекладины, а на топлом месте растет травяная дудка. Срезал ту дудку старик, приложил к губам и только подул в нее, как слышит: заиграла, запела дудка, жалобно запричитала:
— Поиграй, поиграй, дедушка. Поиграй, поиграй, родимый. Нас было две сводные сестрицы, И вот меня загубили, За красные ягодки Да за матушкино приданое В гнилом болоте утопили!И вот пришел старик странник поздно вечером в ту деревню, попросился в крайнюю избу ночевать, как раз в тот дом, где сирота-девица потерялась.
После ужина заговорил старик странник:
— Неподалеку от вашей деревни срезал я дудочку. Такая забавная: сама поет-выговаривает. Возьми-ка, хозяин, подуй в эту дудочку!
Чуть только подул хозяин в дудочку, как заговорила, запела она:
— Поиграй, поиграй, мой батюшка, Поиграй, поиграй, родимый. Нас было две сводные сестрицы, И вот меня загубили, За красные ягодки Да за матушкино приданое В гнилом болоте утопили!С лица старик сменился. Протянул дудочку падчерице:
— Ну-ка, ты поиграй!
Только поднесла она дудочку к губам, как заиграла, запела дудочка:
— Поиграй, поиграй, сестрица сводная, Поиграй, поиграй, лиходейка, Поиграй, поиграй, душегубка! Ты меня убила, В гнилом болоте утопила, За красные ягодки Да за матушкино приданое Жизни лишила!Кинулся отец за понятыми. Девку-лиходейку, а заодно и мать, злую бабу, связали, приставили караул.
А отец с понятыми да со стариком странником на болото побежали. Поискали, поискали и в скором времени вытащили девушку. Обмыли ее, обрядили. Тут она открыла глаза, промолвила:
— Ой, как долго мне спалось да много во сне виделось! Не держи, родимый батюшка, ни бабы-лиходейки, ни дочери-злодейки. Не будет от них житья ни тебе, ни мне.
Простил отец на радости злую бабу и падчерицу-злодейку, прогнал их со двора:
— Ступайте, откуда пришли!
Иван-царевич и Белый Полянин
В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь; у этого царя было три дочери и один сын, Иван-царевич. Царь состарился и помер, а корону принял Иван-царевич.
Как узнали про то соседние короли, сейчас собрали несчетные войска и пошли на него войною.
Иван-царевич не знает, как: ему быть; приходит к своим сестрам и спрашивает:
— Любезные мои сестрицы! Что мне делать? Все короли поднялись на меня войною.
— Ах ты, храбрый воин! Чего убоялся? Как же Белый Полянин воюет с бабой-ягою — золотой ногою, тридцать лет с коня не слезает, роздыху не знает? А ты, ничего не видя, испугался!
Иван-царевич тотчас оседлал своего доброго коня, надел сбрую ратную, взял меч-кладенец, копье долгомерное и плетку шелковую и выехал против неприятеля.
Не ясен сокол налетает на стадо гусей, лебедей и на серых утиц, нападает Иван-царевич на войско вражее; не столько мечом бьет, сколько конем топчет; перебил все воинство вражее, воротился в город, лег спать и спал трое суток беспробудным сном.
На четвертые сутки проснулся, вышел на балкон, глянул в чистое поле — короли больше того войск собрали и опять под самые стены подступили.
Запечалился царевич, идет к своим сестрам:
— Ах, сестрицы! Что мне делать? Одну силу истребил, другая под городом стоит, пуще прежнего грозит.
— Какой же ты воин! Сутки воевал да трое суток без просыпа спал. Как же Белый Полянин воюет с бабой-ягою — золотой ногою, тридцать лет с коня не слезает, роздыху не знает?
Иван-царевич побежал в белокаменные конюшни, оседлал доброго коня богатырского, надел сбрую ратную, опоясал меч-кладенец, в одну руку взял копье долгомерное, в другую — плетку шелковую и выехал против неприятеля.
Не ясен сокол налетает на стадо гусей, лебедей и на серых утиц, нападает Иван-царевич на войско вражее; не столько сам бьет, сколько конь его топчет. Побил рать-силу великую, воротился домой, лег спать и спал непробудным сном шесть суток.
На седьмые сутки проснулся, вышел на балкон, глянул в чистое поле — короли больше того войск собрали и опять весь город обступили.
Идет Иван-царевич к сестрам:
— Любезные мои сестрицы! Что мне делать? Две силы истребил, третья под стенами стоит, еще пуще грозит.
— Ах ты, храбрый воин! Одни сутки воевал да шестеро без просыпа спал. Как же Белый Полянин воюет с бабой-ягою — золотой ногою, тридцать лет с коня не слезает, роздыху не знает?
Горько показалось то царевичу; побежал он в белокаменные конюшни, оседлал своего доброго коня богатырского, надел сбрую ратную, опоясал меч-кладенец, в одну руку взял копье долгомерное, в другую — плетку шелковую и выехал против неприятеля.
Не ясен сокол налетает на стадо гусей, лебедей и на серых утиц, нападает Иван-царевич на войско вражее; не столько сам бьет, сколько конь его топчет. Побил рать-силу великую, воротился домой, лег спать и спал непробудным сном девять суток.
На десятые сутки проснулся, призвал всех министров и сенаторов:
— Господа мои министры и сенаторы! Вздумал я в чужие страны ехать, на Белого Полянина посмотреть; прошу вас судить и рядить, все дела разбирать по правде.
Затем попрощался с сестрами, сел на коня и поехал в путь-дорогу.
Долго ли, коротко ли — заехал он в темный лес; видит — избушка стоит, в той избушке стар человек живет. Иван-царевич зашел к нему:
— Здравствуй, дедушка!
— Здравствуй, русский царевич! Куда бог несет?
— Ищу Белого Полянина, не знаешь ли, где он?
— Сам я не ведаю, а вот подожди, соберу своих верных слуг и спрошу у них.
Старик выступил на крылечко, заиграл в серебряную трубу — и вдруг начали к нему со всех сторон птицы слетаться. Налетело их видимо-невидимо, черной тучею все небо покрыли.
Крикнул стар человек громким голосом, свистнул молодецким посвистом:
— Слуги мои верные, птицы перелетные! Не видали ль, не слыхали ль чего про Белого Полянина?
— Нет, видом не видали, слыхом не слыхали!
— Ну, Иван-царевич, — говорит стар человек, — ступай теперь к моему старшему брату — может, он тебе скажет. На, возьми клубочек, пусти перед собою: куда клубочек покатится, туда и коня направляй.
Иван-царевич сел на своего доброго коня, покатил клубочек и поехал вслед за ним, а лес все темней да темней.
Приезжает царевич к избушке, входит в двери; в избушке старик сидит — седой как лунь.
— Здравствуй, дедушка!
— Здравствуй, русский царевич! Куда путь держишь?
— Ищу Белого Полянина, не знаешь ли, где он?
— А вот погоди, соберу своих верных слуг и спрошу у них.
Старик выступил на крылечко, заиграл в серебряную трубу — и вдруг собрались к нему со всех сторон разные звери. Крикнул им громким голосом, свистнул молодецким посвистом:
— Слуги мои верные, звери порыскучие! Не видали ль, не слыхали ль чего про Белого Полянина?
— Нет, — отвечают звери, — видом не видали, слыхом не слыхали.
— А ну, рассчитайтесь промеж себя: может, не все пришли.
Звери рассчитались — нет кривой волчицы. Старик послал искать ее; тотчас побежали гонцы и привели ее.
— Сказывай, кривая волчица, не знаешь ли ты Белого Полянина?
— Как мне его не знать, коли я при нем завсегда живу: он войска побивает, а я мертвым трупом питаюсь.
— Где же он теперь?
— В чистом поле на большом кургане, в шатре спит. Воевал он с бабой-ягою — золотой ногою, а после бою залег на двенадцать суток спать.
— Проводи туда Ивана-царевича.
Волчица побежала, а вслед за нею поскакал царевич.
Приезжает он к большому кургану, входит в шатер — Белый Полянин крепким сном почивает.
«Вот сестры мои говорили, что Белый Полянин без роздыху воюет, а он на двенадцать суток спать залег! Не заснуть ли и мне пока?» Подумал-подумал Иван-царевич и лег с ним рядом.
Тут прилетела в шатер малая птичка, вьется у самого изголовья и говорит таковые слова:
— Встань-пробудись, Белый Полянин, и предай злой смерти Ивана-царевича: не то встанет — сам тебя убьет!
Иван-царевич вскочил, выгнал птичку из шатра и опять лег возле Белого Полянина. Не успел заснуть, как прилетает другая птичка, вьется у изголовья и говорит:
— Встань-пробудись, Белый Полянин, и предай злой смерти Ивана-царевича: не то встанет — сам тебя убьет!
Иван-царевич вскочил, выгнал птичку из шатра и опять лег на то же место. Вслед за тем прилетает третья птичка, вьется у изголовья и говорит:
— Встань-пробудись, Белый Полянин, и предай злой смерти Ивана-царевича: не то он встанет да тебя убьет!
Иван-царевич вскочил и выгнал птичку из шатра вон, а сам лег и крепко заснул.
Пришла пора — пробудился Белый Полянин, смотрит — рядом с ним незнамо какой богатырь лежит; схватился за острый меч и хотел было предать его злой смерти, да удержался вовремя. «Нет, — думает, — он наехал на меня на сонного, а меча не хотел кровавить; не честь, не хвала и мне, доброму молодцу, загубить его! Сонный что мертвый! Лучше разбужу его».
Разбудил Ивана-царевича и спрашивает:
— Добрый ли, худой ли человек? Говори, как тебя по имени зовут и зачем сюда заехал?
— Зовут меня Иваном-царевичем, а приехал на тебя посмотреть, твоей силы попытать.
— Больно смел ты, царевич! Без спросу в шатер вошел, выспался, можно тебя за то смерти предать!
— Эх, Белый Полянин! Не перескочил через ров, да хвастаешь; подожди — может, споткнешься! У тебя две руки, да и меня мать не с одной родила.
Сели они на своих богатырских коней, съехались и ударились, да так сильно, что их копья вдребезги разлетелись, а добрые кони на колени попадали.
Иван-царевич вышиб из седла Белого Полянина и занес над ним острый меч. Взмолился ему Белый Полянин:
— Не дай мне смерти, дай мне живот! Назовусь твоим меньшим братом, вместо отца почитать буду.
Иван-царевич взял его за руку, поднял с земли, поцеловал в уста и назвал своим меньшим братом.
— Слышал я, брат, что ты тридцать лет с бабой-ягою — золотой ногою воюешь. За что у вас война?
— Есть у нее полонянка-красавица, хочу добыть да жениться.
— Ну, — сказал царевич, — коли дружбу водить, так в беде помогать! Поедем воевать вместе.
Сели на коней, выехали в чистое поле; баба-яга — золотая нога выставила рать-силу несметную. То не ясные соколы налетают на стадо голубиное, напускаются сильномогучие богатыри на войско вражее! Не столько мечами рубят, сколько конями топчут; прирубили, притоптали целые тысячи.
Баба-яга наутек бросилась, а Иван-царевич за ней вдогонку. Совсем было нагонять стал — как вдруг прибежала она к глубокой пропасти, подняла чугунную доску и скрылась под землею.
Иван-царевич и Белый Полянин накупили быков многое множество, начали их бить, кожи снимать да ремни резать; из тех ремней канат свили — да такой длинный, что один конец здесь, а другой на тот свет достанет.
Говорит царевич Белому Полянину:
— Опускай меня скорей в пропасть, да назад каната не вытаскивай, а жди: как я за канат дерну, тогда и тащи!
Белый Полянин опустил его в пропасть на самое дно. Иван-царевич осмотрелся кругом и пошел искать бабу-ягу. Шел, шел, смотрит — за решеткой портные сидят.
— Что вы делаете?
— А вот что, Иван-царевич: сидим да войско шьем для бабы-яги — золотой ноги.
— Как же вы шьете?
— Известно как: что кольнешь иглою, то и казак с пикою, на лошадь садится, в строй становится и идет войной на Белого Полянина.
— Эх, братцы! Скоро вы делаете, да не крепко; становитесь-ка в ряд, я вас научу, как крепче шить.
Они тотчас выстроились в один ряд, а Иван-царевич как махнет мечом, так и полетели головы. Побил портных и пошел Дальше.
Шел, шел, смотрит — за решеткою сапожники сидят.
— Что вы тут делаете?
— Сидим да войско готовим для бабы-яги — золотой ноги.
— Как же вы, братцы, войско готовите?
— А вот как: что шилом кольнем, то и солдат с ружьем, на коня садится, в строй становится и идет войной на Белого Полянина.
— Эх, ребята! Скоро вы делаете, да не споро. Становитесь-ка в ряд, я вас получше научу.
Вот они стали в ряд. Иван-царевич махнул мечом, и полетели головы. Побил сапожников — и опять в дорогу.
Долго ли, коротко ли — добрался он до большого города; в том городе царские терема выстроены, в тех теремах сидит девица красоты неописанной.
Увидала она в окно добра молодца, зазвала к себе, расспросила, куда и зачем идет.
Он ей сказал, что ищет бабу-ягу — золотую ногу.
— Ах, Иван-царевич, ведь это меня ищет Белый Полянин, а баба-яга теперь спит непробудным сном, залегла на двенадцать суток.
Иван-царевич пошел к бабе-яге — золотой ноге, застал ее сонную, ударил мечом и отрубил ей голову. Голова покатилась и промолвила:
— Бей еще, Иван-царевич!
— Богатырский удар и один хорош! — отвечал царевич, воротился в терема к красной девице, сел с нею за столы дубовые, за скатерти браные. Наелся-напился и стал ее спрашивать:
— Есть ли в свете краше тебя?
— Ах, Иван-царевич! Что я за красавица! Вот как за тридевять земель, в тридесятом царстве живет у царя-змея королевна, так та подлинно красота несказанная.
Иван-царевич взял красную девицу за белую руку, привел к тому месту, где канат висел, и подал знак Белому Полянину. Тот ухватился за канат и давай тянуть; тянул, тянул и вытащил царевича с красной девицей.
— Здравствуй, Белый Полянин, — сказал Иван-царевич, — вот тебе невеста, живи, веселись, ни о чем не крушись! А я в змеиное царство поеду.
Сел на своего богатырского коня, попрощался с Белым Полянином и его невестою и поскакал за тридевять земель.
Долго ли, коротко ли, низко ли, высоко ли — скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается — приехал он в царство змеиное, убил царя-змея, освободил из неволи прекрасную королевну и женился на ней; после того воротился домой и стал с молодой женою жить-поживать да добра наживать.
Королевич и его дядька
Жил-был король, у него был сын-подросток. Королевич был всем хорош — и лицом и нравом, да отец-то его плох: все его корысть мучила, как бы лишний барыш взять да побольше оброку сорвать.
Увидел король раз старика с соболями, с куницами, с бобрами, с лисицами:
— Стой, старик! Откудова ты?
— Родом из такой-то деревни, батюшка, а ныне служу у лешего.
— А как вы зверей ловите?
— Да леший наставит петли-лесы, зверь глуп — и попадет.
— Ну, слушай, старик! Я тебя вином напою и денег дам: укажи мне, где лесы ставите?
Старик соблазнился и указал. Король тотчас же велел лешего поймать и в железный столб заковать, а в его заповедных лесах свои лесы поделал.
Вот сидит леший в железном столбе да в окошечко поглядывает, а тот столб в саду стоял. Вышел королевич с бабками, с мамками, с верными служанками погулять по саду; идет мимо столба, а леший кричит ему:
— Королевское дитя! Выпусти меня: я тебе сам пригожусь. Пожалел королевич лешего:
— Да как же я тебя выпущу?
— А пойди к своей матери, улучи минуту, вытащи ключ у ней из кармана да меня и выпусти.
Королевич так и сделал: вытащил ключ из кармана у матери, прибежал в сад, сделал себе стрелку, положил на тугой лук и пустил ее далеко-далеко, а сам кричит, чтоб мамки и няньки ловили стрелу; мамки и няньки разбежалися, в это время королевич отпер железный столб и высвободил лешего.
Пошел леший рвать королевские лесы!
Видит король, что звери больше не попадаются, осерчал и напустился на свою жену: зачем ключ давала, лешего выпускала? И созвал король бояр, генералов и думных людей, как они присудят: голову ли ей на плахе снять, али в ссылку сослать?
Плохо пришлось королевичу — жаль родную мать, и признался он отцу, что это его вина: вот так-то и так-то все дело было.
Взгоревался король: что ему с сыном делать? Казнить нельзя. Присудили отпустить его на все четыре стороны, на все ветры полуденные, на все вьюги зимние, на все вихри осенние; дали ему котомку и одного дядьку.
Вышел королевич с дядькою в чистое поле. Шли они близко ли, далеко ли, низко ли, высоко ли — и увидали колодезь. Говорит королевич дядьке:
— Ступай за водою!
— Нейду! — отвечает дядька.
Пошли дальше, шли, шли — опять колодезь.
— Ступай принеси воды! Мне пить хочется, — просит дядьку королевский сын в другой раз.
— Нейду! — говорит дядька.
Вот еще шли, шли — попадается третий колодезь, дядька опять нейдет, и пошел за водою сам королевич.
Спустился в колодезь, а дядька захлопнул его крышкою и говорит:
— Не выпущу! Будь ты слугой, а я — королевичем.
Нечего делать, королевич согласился. Потом поменялись они платьями и отправились дальше.
Вот пришли они в иное государство, идут к царю во дворец — дядька впереди, а королевич позади.
Стал дядька жить у того царя в гостях: и ест и пьет с ним за одним столом.
Вот и говорит дядька царю:
— Ваше царское величество! Возьмите моего слугу хоть на кухню.
Взяли королевича на кухню, заставляют его дрова носить, кастрюли чистить.
Немного прошло времени — выучился королевич готовить кушанья лучше царских поваров.
Узнал про то государь, полюбил его и стал дарить золотом. Поварам показалось обидно, и стали они искать случая, как бы извести его.
Вот один раз сделал королевич пирог и поставил в печку, а повара добыли яду, взяли да и посыпали на пирог.
Сел царь обедать, подают пирог; царь только было за нож взялся, как бежит главный повар:
— Ваше величество! Не извольте кушать.
И насказал на королевича много всякой напраслины.
Царь не пожалел своей любимой собаки, отрезал кусок пирога и бросил наземь: собака съела да тут же издохла.
Призвал государь королевича, закричал на него грозным голосом:
— Как ты смел с отравой пирог изготовить, сейчас велю тебя казнить лютою казнью!
— Знать не знаю, ведать не ведаю, ваше величество! —
отвечает королевич. — Видно, поварам в обиду стало, что вы меня жалуете: нарочно меня под ответ подвели.
Царь его помиловал, велел конюхом быть.
Повел королевич коней на водопой, а навстречу ему леший:
— Здорово, королевский сын! Пойдем ко мне в гости!
— Боюсь, кони разбегутся.
— Ничего, пойдем!
Изба тут же очутилась. У лешего три дочери; спрашивает он старшую:
— А что ты присудишь королевскому сыну за то, что меня из железного столба выпустил?
Дочь говорит:
— Дам ему скатерть-самобранку.
Вышел королевич от лешего с подарком, смотрит — кони все тут; развернул скатерть — чего хочешь, того просишь: явились и питье и еда!
На другой день гонит он царских коней на водопой, а леший опять навстречу:
— Пойдем ко мне в гости!
Привел и спрашивает среднюю дочь:
— А ты что королевскому сыну присудишь?
— Я ему подарю зеркальце: что захочешь, все в зеркальце увидишь!
На третий день опять попадается королевичу леший, ведет к себе в гости и спрашивает меньшую дочь:
— А ты что королевскому сыну присудишь?
— Я ему подарю дудочку: только к губам приложи, сейчас явятся и музыканты и песельники.
Весело стало жить королевскому сыну: ест-пьет хорошо, все знает, все ведает, музыка целый день гремит. Чего лучше? А кони-то, кони-то! Чудо, да и только: и сыты, и статны, и на ногу резвы.
Начал царь хвалиться своей любимой дочери, что послала ему судьба славного конюха. А прекрасная царевна и сама давным-давно конюха заприметила: да как и не заметить красной девице добра молодца!
Любопытно стало царевне: отчего у нового конюха лошади и резвее и статнее, чем у всех других? «Дай, — думает, — пойду в его горницу, посмотрю, как он, бедняжка, поживает?»
Улучила время, когда королевич на водопой коней погнал, пришла в его горницу, а как глянула в зеркальце — тотчас все смекнула и унесла с собой и скатерть-самобранку, и зеркальце, и дудочку.
В это время случилась у царя беда: наступил на его царство семиглавый Идолище, просит себе царевну в замужество. «А если не выдадут, так и силой возьму!» — сказал он и расставил свое войско — тьму-тьмущую.
Плохо пришлось царю: кликнул он клич по всему своему царству, сзывает князей и богатырей: кто из них победит Идолища семиглавого, тому обещает дать половину царства и вдобавок дочь в замужество.
Вот собрались князья и богатыри, поехали сражаться против Идолища, отправился и дядька с царским войском. И наш конюх сел на кобылу сиву и потащился вслед за другими.
Едет, а навстречу ему леший:
— Куда ты, королевский сын?
— Воевать.
— Да на кляче далеко не уедешь! А еще конюх! Пойдем ко мне в гости!
Привел в свою избу, зачерпнул ему ковш воды. Королевич выпил.
— Много ль в себе силы чувствуешь? — спрашивает леший.
— Да если б была палица в пятьдесят пудов, я б ее вверх подбросил да свою голову подставил, а удара и не почуял бы.
Дал ему другой ковш выпить:
— А теперь много ли силы?
— Да если б была палица во сто пудов, я б ее выше облаков подбросил!
Зачерпнул ему третий ковш:
— А теперь какова твоя сила?
— Да если бы утвердить столб от земли до неба, я бы всю вселенную повернул!
Леший зачерпнул воды из другого чана и подал королевичу; королевич выпил — и поубавилось у него силы кабы на седьмую часть.
После этого вывел его леший на крыльцо, свистнул молодецким посвистом; отколь ни взялся — вороной конь бежит, земля дрожит, из ноздрей пламя, из ушей дым столбом, из-под копыт искры сыплются. Прибежал к крыльцу и пал на коленки.
— Вот тебе конь!
Дал ему еще палицу-буявицу да плеть шелковую.
Выехал королевич на своем вороном коне супротив рати неприятельской; смотрит, а дядька его на березу взлез, сидит да от страху трясется. Королевич стегнул его плеткою раз-другой и полетел на вражее воинство; много воинов мечом прирубил, еще больше конем притоптал, самому Идолищу семь голов снес.
А царевна все это видела: не утерпела, чтоб не посмотреть в зеркальце, кому она достанется.
Тотчас выехала навстречу, спрашивает королевича:
— Чем себя поблагодарить велишь?
— Поцелуй меня, красна девица!
Царевна не устыдилася, прижала его к ретиву сердцу и громко-громко поцеловала, так что все войско услышало.
Королевич ударил коня — и был таков!
Вернулся домой и сидит в своей горенке, словно и на сражении не был, а дядька всем хвастает, всем рассказывает:
— Это я был, я Идолище победил!
Царь встретил его с большим почетом, сговорил за него свою дочь и задал великий пир.
Только царевна не будь глупа — возьми да и скажись, что у ней головушка болит, ретивое щемит. Как быть, что делать нареченному зятю?
— Батюшка, — говорит он царю, — дай мне корабль, я поеду за лекарствами для своей невесты, да прикажи и конюху со мною ехать: я ведь больно к нему привык!
Царь послушался, дал ему корабль и конюха.
Вот они и поехали; близко ли, далеко ли отплыли — дядька приказал сшить куль, посадить в него конюха и пустить в воду.
Царевна глянула в зеркальце, видит — беда! Села в коляску — и поскорей к морю, а на берегу уж леший сидит да невод вяжет.
— Мужичок! Помоги моему горю: злой дядька королевича утопил.
— Изволь, красна девица! Вот и невод готов! Приложи-ка сама к нему белые ручки.
Вот царевна запустила невод в глубокое море, вытащила королевича и повезла с собою, а дома все дочиста отцу рассказала.
Сейчас веселым пирком, да и за свадебку: у царя ни мед варить, ни вино курить — всего вдоволь!
А дядька накупил разных снадобий и воротился назад: входит во дворец, а тут его и схватили.
Свадьба королевича была веселая. И я там был, мед-вино пил, по усам текло, а в рот не попало.
Булат — молодец
Жил-был царь, у него был один сын. Когда царевич был мал, то мамки и няньки его прибаюкивали:
— Баю-баю, Иван-царевич! Вырастешь большой, найдешь себе невесту: за тридевять земель, в тридесятом государстве сидит в башне Василиса Кирбитьевна — из косточки в косточку мозжечок переливается.
Минуло царевичу пятнадцать лет, стал у отца проситься поехать поискать свою невесту.
— Куда ты поедешь? Ты еще слишком мал!
— Нет, батюшка! Когда я мал был, мамки и няньки меня прибаюкивали и сказывали, где живет моя невеста; а теперь я поеду ее разыскивать.
Отец благословил его и дал знать по всем государствам, что сын его Иван-царевич поехал за невестою.
Вот приезжает царевич в один город, отдал убрать свою лошадь, а сам пошел по улицам погулять.
Идет и видит — на площади человека кнутом наказывают.
— За что, — спрашивает, — вы его кнутом бьете?
— А за то, — говорят, — что задолжал он одному именитому купцу десять тысяч да в срок не выплатил; а кто его выкупит, у того Кощей Бессмертный жену унесет.
Вот царевич подумал-подумал и прочь пошел. Погулял по городу, выходит опять на площадь, а того человека все бьют; жалко стало Ивану-царевичу, и решился он его выкупить.
«У меня, — думает, — жены нету; отнять у меня некого».
Заплатил десять тысяч и пошел домой; вдруг бежит за ним тот самый человек, которого он выкупил, и кричит ему:
— Спасибо, Иван-царевич! Если б ты меня не выкупил, ввек бы не достал своей невесты. А теперь я помогу; купи мне скорее лошадь и седло!
Царевич купил ему и лошадь и седло и спрашивает:
— А как твое имя?
— Меня зовут Булат-молодец.
Сели они на коней и поехали в путь-дорогу; как только приехали в тридесятое государство, говорит Булат-молодец:
— Ну, Иван-царевич, прикажи купить да нажарить кур, уток, гусей — чтоб всего было довольно! А я пойду твою невесту доставать. Да смотри: всякий раз, как я забегу к тебе, ты режь у любой птицы правое крылышко и подавай на тарелочке.
Пошел Булат-молодец прямо к высокой башне, где сидела Василиса Кирбитьевна; бросил полегоньку камушком и сломил у башни золоченый верх.
Прибегает к Ивану-царевичу, говорит ему:
— Что ты спишь? Подавай курицу.
Тот отрезал правое крылышко и подал на тарелочке. Булат-молодец взял тарелочку, побежал к башне и закричал:
— Здравствуйте, Василиса Кирбитьевна! Иван-царевич приказал кланяться и просил меня отдать вам эту курочку.
Она испугалась, сидит — ничего не говорит; а он сам за нее отвечает:
— Здравствуй, Булат-молодец! Здоров ли Иван-царевич? — Слава богу, здоров! — А что же ты, Булат-молодец, стоишь? Возьми ключик, отопри шкапчик, выпей рюмку водочки и ступай с богом.
Прибегает Булат-молодец к Ивану-царевичу.
— Что сидишь? — говорит. — Подавай утку.
Тот отрезал правое крылышко, подал на тарелочке. Булат взял тарелочку и понес к башне:
— Здравствуйте, Василиса Кирбитьевна! Иван-царевич приказал кланяться и прислал вам эту уточку.
Она сидит — ничего не говорит; а он сам за нее отвечает:
— Здравствуй, Булат-молодец! Здоров ли царевич? — Слава богу, здоров! — А что же ты, Булат-молодец, стоишь? Возьми ключик, отопри шкапчик, выпей рюмочку и ступай с богом.
Прибегает Булат-молодец домой и опять говорит Ивану-царевичу:
— Что сидишь? Подавай гуся.
Тот отрезал правое крылышко, положил на тарелочку и подал ему. Булат-молодец взял и понес к башне:
— Здравствуйте, Василиса Кирбитьевна! Иван-царевич приказал кланяться и прислал вам гуся.
Василиса Кирбитьевна тотчас берет ключ, отпирает шкап и подает ему рюмку водочки. Булат-молодец не берется за рюмку, а хватает девицу за правую руку; вывел ее из башни, посадил к Ивану-царевичу на лошадь, и поскакали они, добрые молодцы, с душой красной девицей во всю конскую прыть. Поутру встает-просыпается царь Кирбит, видит, что у башни верх сломан, а дочь его похищена, сильно разгневался и приказал послать погоню по всем путям и дорогам.
Много ли, мало ли ехали наши витязи — Булат-молодец снял со своей руки перстень, спрятал его и говорит:
— Поезжай, Иван-царевич, а я назад ворочусь, поищу перстень.
Василиса Кирбитьевна начала его упрашивать:
— Не оставляй нас, Булат-молодец! Хочешь, я тебе свой перстень подарю?
Он отвечает:
— Никак нельзя, Василиса Кирбитьевна! Моему перстню цены нет — мне дала его родная матушка; как давала — приговаривала: носи — не теряй, мать не забывай!
Поскакал Булат-молодец назад и повстречал на дороге погоню; он тотчас всех перебил, оставил только единого человека, чтоб было кому царя повестить, а сам поспешил нагнать Ивана-царевича. Много ли, мало ли они ехали — Булат-молодец запрятал свой платок и говорит:
— Ах, Иван-царевич, я платок потерял; поезжайте вы путем-дорогою, я вас скоро опять нагоню.
Повернул назад, отъехал несколько верст и повстречал погоню вдвое больше; перебил всех и вернулся к Ивану-царевичу.
Тот спрашивает:
— Нашел ли платок?
— Нашел.
Настигла их темная ночь; раскинули они шатер, Булат-молодец лег спать, а Ивана-царевича на караул поставил и говорит ему:
— Каков случай — разбуди меня!
Тот стоял, стоял, утомился, начал клонить его сон, он присел у шатра и заснул.
Откуда ни взялся Кощей Бессмертный — унес Василису Кирбитьевну.
На заре очнулся Иван-царевич; видит, что нет его невесты, и горько заплакал. Просыпается и Булат-молодец, спрашивает его:
— О чем плачешь?
— Как мне не плакать? Кто-то унес Василису Кирбитьевну.
— Я же тебе говорил — стой на карауле! Это дело Кощея Бессмертного; поедем искать.
Долго-долго они ехали, смотрят — два пастуха стадо пасут.
— Чье это стадо? Пастухи отвечают:
— Кощея Бессмертного.
Булат-молодец и Иван-царевич расспросили пастухов: далеко ль Кощей живет, как туда проехать, когда они со стадом домой ворочаются и куда его запирают? Потом слезли с лошадей, уговорились с пастухами, нарядились в их платье и погнали стадо домой; пригнали и стали у ворот.
У Ивана-царевича был на руке золотой перстень — Василиса Кирбитьевна ему подарила; а у Василисы Кирбитьевны была коза — молоком от той козы она и утром и вечером умывалась. Прибежала девушка с чашкою, подоила козу и несет молоко; а Булат-молодец взял у царевича перстень и бросил в чашку.
— Э, голубчики, — говорит девушка, — вы озорничать стали!
Приходит к Василисе Кирбитьевне и жалуется:
— Нониче пастухи над нами насмехаются, бросили в молоко перстень!
Та отвечает: — Оставь молоко, я сама процежу. Стала цедить, увидала свой перстень и велела послать к себе пастухов.
Пастухи пришли.
— Здравствуйте, Василиса Кирбитьевна! — говорит Булат-молодец.
— Здравствуй, Булат-молодец! Здравствуй, царевич! Как вас бог сюда занес?
— За тобой, Василиса Кирбитьевна, приехали; нигде Кощей от нас не скроется: хоть на дне моря — и то отыщем!
Она их за стол усадила, всякими яствами накормила и винами напоила. Говорит ей Булат-молодец:
— Как приедет Кощей с охоты, расспроси, Василиса Кирбитьевна, где его смерть. А теперь не худо нам спрятаться.
Только гости успели спрятаться, прилетает с охоты Кощей Бессмертный.
— Фу-фу! — говорит. — Прежде русского духу слыхом было не слыхать, видом не видать, а нониче русский дух воочью является, в уста бросается.
Отвечает ему Василиса Кирбитьевна:
— Сам ты по Руси налетался, русского духу нахватался, так он тебе и здесь чудится!
Кощей пообедал и лег отдыхать; пришла к нему Василиса Кирбитьевна, стала спрашивать:
— Насилу дождалась тебя; уж не чаяла в живых увидать — думала, что тебя лютые звери съели!
Кощей засмеялся:
— Эх, ты! Волос долог, да ум короток; разве могут меня лютые звери съесть?
— Да где ж твоя смерть?
— Смерть моя в голике, под порогом валяется.
Улетел Кощей, Василиса Кирбитьевна побежала к Ивану-царевичу. Спрашивает ее Булат-молодец:
— Ну, где смерть Кощеева?
— В голике под порогом валяется.
— Нет! Надо расспросить его получше.
Василиса Кирбитьевна тотчас придумала: взяла голик, вызолотила, разными лентами украсила и положила на стол. Вот прилетел Кощей Бессмертный, увидал на столе вызолоченный голик и спрашивает, зачем это.
— Как же можно, — отвечала Василиса Кирбитьевна, — чтоб твоя смерть под порогом валялась; пусть лучше на столе лежит!
— Ха-ха-ха! Волос длинен, да ум короток; разве здесь моя смерть?
— А где же?
— Моя смерть в козле запрятана.
Василиса Кирбитьевна, как только Кощей на охоту уехал, взяла убрала козла лентами да бубенчиками, а рога ему вызолотила.
Кощей увидал, опять рассмеялся:
— Волос длинен, да ум короток; моя смерть далече: на море на океане есть остров, на том острове дуб стоит, под дубом сундук зарыт, в сундуке — заяц, в зайце — утка, в утке — яйцо, а в яйце — моя смерть!
Сказал и улетел. Василиса Кирбитьевна пересказала все это Булату-молодцу да Ивану-царевичу; они взяли с собой запасу и пошли отыскивать Кощееву смерть.
Долго ли, коротко ли шли, запас весь приели и начали голодать. Попадается им собака со щенятами.
— Я ее убью, — говорит Булат-молодец, — нам есть больше нечего.
— Не бей меня, — просит собака, — не делай моих деток сиротами; я тебе сама пригожусь!
— Ну, бог с тобой!
Идут дальше — сидит на дубу орел с орлятами. Говорит Булат-молодец:
— Я убью орла.
Отвечает орел:
— Не бей меня, не делай моих деток сиротами; я тебе сам пригожусь!
— Так и быть, живи на здоровье!
Подходят к океан-морю широкому; на берегу рак ползет. Говорит Булат-молодец:. — Я его пришибу! А рак:
— Не бей меня, добрый молодец! Во мне корысти не много, хоть съешь — сыт не будешь. Придет время — я сам тебе пригожусь!
— Ну, ползи с богом! — сказал Булат-молодец.
Он посмотрел на море, увидал рыбака в лодке и крикнул:
— Причаливай к берегу!
Рыбак подал лодку. Иван-царевич да Булат-молодец сели и поехали к острову; добрались до острова и пошли к дубу.
Булат-молодец ухватил дуб могучими руками и с корнем вырвал; достал из-под дуба сундук, открыл его — из сундука заяц выскочил и побежал что есть духу.
— Ах, — вымолвил Иван-царевич, — если б на эту пору да собака была, она б зайца поймала!
Глядь — а собака уж тащит зайца. Булат-молодец взял его да и разорвал — из зайца вылетела утка и высоко поднялась в поднебесье.
— Ах, — вымолвил Иван-царевич, — если б на эту пору да орел был, он бы утку поймал!
А орел уж несет утку. Булат-молодец разорвал утку — из утки выкатилось яйцо и упало в море.
— Ах, — сказал царевич, — если б рак его вытащил!
А рак уж ползет, яйцо тащит. Взяли они яйцо, приехали к Кощею Бессмертному, ударили его тем яйцом в лоб — он тотчас растянулся и умер.
Брал Иван-царевич Василису Кирбитьевну, и поехали в дорогу.
Ехали, ехали, настигла их темная ночь; раскинули шатер, Василиса Кирбитьевна спать легла. Говорит Булат-молодец:
— Ложись и ты, царевич, а я буду на часах стоять.
В глухую полночь прилетели двенадцать голубиц, ударились крыло в крыло, и сделалось двенадцать девиц:
— Ну, Булат-молодец да Иван-царевич, убили вы нашего брата Кощея Бессмертного, увезли нашу невестушку Василису Кирбитьевну, не будет и вам добра: как приедет Иван-царевич домой, велит вывести свою собачку любимую; она вырвется у псаря и разорвет царевича на мелкие части. А кто это слышит да ему скажет, тот по колена будет каменный!
Поутру Булат-молодец разбудил царевича и Василису Кирбитьевну, собрались и поехали в путь-дорогу.
Настигла их вторая ночь; раскинули шатер в чистом поле. Опять говорит Булат-молодец:
— Ложись спать, Иван-царевич, а я буду караулить.
В глухую полночь прилетели двенадцать голубиц, ударились крыло в крыло, и стало двенадцать девиц:
— Ну, Булат-молодец да Иван-царевич, убили вы нашего брата Кощея Бессмертного, увезли нашу невестушку Василису Кирбитьевну, не будет и вам добра: как приедет Иван-царевич домой, велит вывести своего любимого коня, на котором сызмала привык кататься; конь вырвется у конюха и убьет царевича до смерти. А кто это слышит да ему скажет, тот будет по пояс каменный!
Настало утро, опять поехали.
Настигла их третья ночь; разбили шатер и остановились ночевать в чистом поле. Говорит Булат-молодец:
— Ложись спать, Иван-царевич, а я караулить буду.
Опять в глухую полночь прилетели двенадцать голубиц, ударились крыло в крыло, и стало двенадцать девиц:
— Ну, Булат-молодец да Иван-царевич, убили вы нашего брата Кощея Бессмертного, увезли нашу невестушку Василису Кирбитьевну, да и вам добра не нажить: как приедет Иван-царевич домой, велит вывести свою любимую корову, от которой сызмала молочком питался; она вырвется у скотника и поднимет царевича на рога. А кто нас видит и слышит да ему скажет, тот весь будет каменный!
Сказали, обернулись голубицами и улетели.
Поутру проснулся Иван-царевич с Василисой Кирбитьевной и отправились в дорогу.
Приехал царевич домой, женился на Василисе Кирбитьевне и спустя день или два говорит ей:
— Хочешь, я покажу тебе мою любимую собачку? Когда я был маленький, все с ней забавлялся.
Булат-молодец взял свою саблю, наточил остро-остро и стал у крыльца.
Вот ведут собачку; она вырвалась у псаря, прямо на крыльцо бежит, а Булат-молодец махнул саблею и разрубил ее пополам.
Иван-царевич на него разгневался, да за старую службу промолчал — ничего не сказал.
На другой день приказал он вывесть своего любимого коня; конь перервал аркан, вырвался у конюха и скачет прямо на царевича. Булат-молодец отрубил коню голову.
Иван-царевич еще пуще разгневался, но Василиса Кирбитьевна сказала:
— Если б не он, — говорит, — ты б меня никогда не достал!
На третий день велел Иван-царевич вывесть свою любимую корову; она вырвалась у скотника и бежит прямо на царевича. Булат-молодец отрубил и ей голову.
Тут Иван-царевич так озлобился, что никого и слушать не стал; приказал позвать палача и немедленно казнить Булата-молодца.
— Ах, Иван-царевич! Коли ты хочешь меня палачом казнить, так лучше я сам умру. Позволь только три речи сказать…
Рассказал Булат-молодец про первую ночь, как в чистом поле прилетали двенадцать голубиц и что ему говорили — и тотчас окаменел по колена; рассказал про другую ночь — и окаменел по пояс. Тут Иван-царевич начал его упрашивать, чтоб до конца не договаривал. Отвечает Булат-молодец:
— Теперь все равно — наполовину окаменел, так не стоит жить!
Рассказал про третью ночь и оборотился весь в камень.
Иван-царевич поставил его в особой палате и каждый день стал ходить туда с Василисой Кирбитьевной да горько плакаться.
Много прошло годов; раз как-то плачет Иван-царевич над каменным Булатом-молодцом и слышит — из камня голос раздается:
— Что ты плачешь? Мне и так тяжело!
— Как мне не плакать? Ведь я тебя загубил.
И тут пала горючая слеза Ивана-царевича на каменного Булата-молодца. Ожил он. Иван-царевич с Василисой Кирбитьевной обрадовались и на радостях задали пир на весь мир. На том пиру и я был, мед и вино пил, по усам текло, в рот не попало, на душе пьяно и сытно стало.
Окаменелое царство
В некотором царстве, в некотором государстве жил-был солдат; служил он долго и безупречно, службу знал хорошо, на смотры, на ученья приходил чист и исправен. Стал последний год дослуживать — как на беду, невзлюбило его начальство, не только большое, да и малое: то и дело под палками отдувайся.
Тяжело стало солдату, и задумал он бежать; ранец через плечо, ружье на плечо и начал прощаться с товарищами, а те его спрашивать:.
— Куда идешь? Аль батальонный требует?
— Не спрашивайте, братцы! Подтяните-ка ранец покрепче да лихом не поминайте!
И пошел он, добрый молодец, куда глаза глядят. Много ли, мало ли шел — оказался в ином государстве, усмотрел часового и спрашивает:
— Нельзя ли где остановиться и отдохнуть?
Часовой сказал ефрейтору, ефрейтор — офицеру, офицер — генералу, генерал доложил самому королю. Король приказал позвать служивого перед свои светлые очи.
Вот явился солдат — как следует, при форме, сделал ружьем на караул и стал как вкопанный. Говорит ему король:
— Скажи мне по совести, откуда и куда идешь?
— Ваше королевское величество, не велите казнить, велите слово вымолвить.
Признался во всем королю по совести и стал на службу проситься.
— Хорошо, — сказал король, — наймись у меня сад караулить. У меня теперь в саду неблагополучно — кто-то ломает мои любимые деревья, — так ты постарайся, сбереги его, а за труд дам тебе плату немалую.
Солдат согласился, стал в саду караул держать.
Год и два служит — все у него исправно; вот и третий год на исходе, пошел однажды сад оглядывать и видит: половина что ни есть лучших деревьев поломана.
«Боже мой! — думает сам с собою. — Вот какая беда приключилася! Как заметит это король, сейчас велит схватить меня и повесить».
Взял ружье в руки, прислонился к дереву и крепко-крепко призадумался.
Вдруг послышался треск и шум; очнулся добрый молодец, глядь — прилетела в сад огромная, страшная птица и ну валить деревья! Солдат выстрелил в нее из ружья, убить не убил, а только ранил ее в правое крыло; выпало из того крыла три пера, а сама птица по земле наутек пустилась. Солдат — за нею. Ноги у птицы быстрые, скорехонько добежала до провалища и скрылась из глаз.
Солдат не убоялся и вслед за нею кинулся в то провалище: упал в глубокую-глубокую пропасть, отшиб себе все печенки и целые сутки лежал без памяти.
После опомнился, встал, осмотрелся. Что же? — и под землей такой же свет.
«Стало быть, — думает, — и здесь есть люди!»
Шел, шел — перед ним большой город, у ворот караульня, при ней часовой; стал его спрашивать — часовой молчит, не движется; взял его за руку — а он совсем каменный!
Вошел солдат в караульню. Народу много — и стоят и сидят, — только все окаменелые; пустился бродить по улицам — везде то же самое: нет ни единой живой души человеческой, все как есть камень! Вот и дворец — расписной, вырезной.
Марш туда, смотрит — комнаты богатые, на столах закуски и напитки всякие, а кругом тихо и пусто.
Солдат закусил, выпил, сел было отдохнуть, и послышалось ему, словно кто к крыльцу подъехал; он схватил ружье и стал у дверей.
Входит в палату прекрасная царевна с мамками, с няньками. Солдат отдал ей честь, а она ему ласково поклонилась.
— Здравствуй, служивый! Расскажи, — говорит, — какими судьбами ты сюда попал?
Солдат начал рассказывать:
— Нанялся-де я царский сад караулить, и повадилась туда большая птица летать да деревья ломать. Вот я подстерег ее, выстрелил из ружья и выбил у ней из крыла три пера; бросился за ней в погоню и очутился здесь.
— Эта птица — мне родная сестра; много она творит всякого зла и на мое царство беду наслала — весь народ мой окаменила. Слушай же: вот тебе книжка, становись вот тут и читай ее с вечера до тех пор, пока петухи не запоют. Какие бы страсти тебе ни казалися, ты знай свое — читай книжку да держи ее крепче, чтоб не вырвали, не то жив не будешь! Если простоишь три ночи, то выйду за тебя замуж.
— Ладно! — отвечал солдат.
Только стемнело, взял он книжку и начал читать.
Вдруг застучало, загремело — явилось во дворец целое войско, подступили к солдату его прежние начальники и бранят его и грозят за побег смертью; вот уж и ружья заряжают, прицеливаются. Но солдат на то не смотрит, книгу из рук не выпускает, знай себе читает.
Закричали петухи — и все разом сгинуло!
На другую ночь страшней было, а на третью и того пуще: прибежали палачи с пилами, топорами, молотами, хотят ему кости дробить, жилы тянуть, на огне его жечь, а сами только и думают, как бы книгу из рук выхватить. Такие страсти были, что едва солдат выдержал.
Запели петухи — и наваждение сгинуло!
В тот самый час все царство ожило, по улицам и в домах народ засуетился, во дворец явилась царевна с генералами, со свитою, и стали все благодарствовать солдату и величать его своим государем.
На другой день женился он на прекрасной царевне и зажил с нею в любви и радости.
Во лбу солнце, на затылке месяц, по бокам звёзды
В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь, у него был сын Иван-царевич — и красивый, и умный, и славный; об нем песни пели, об нем сказки сказывали, он красным девушкам во сне снился. Пришло ему желанье поглядеть на бел свет; берет он у царя-отца благословенье и позволенье и едет на все четыре стороны, людей посмотреть, себя показать.
Долго ездил, много видел добра и худа и всякой всячины; наконец подъехал к палатам высоким, каменным. Видит: на крылечке сидят три сестрицы-красавицы и между собой разговаривают.
Старшая говорит:
— Если б на мне женился Иван-царевич, я б ему напряла на рубашку тонкую, гладкую, какой во всем свете не спрядут.
Иван-царевич стал прислушиваться.
— А если б меня взял, — сказала средняя, — я б выткала ему кафтан из серебра, из золота, и сиял бы он как Жар-птица.
— А я ни прясть, ни ткать не умею, — говорила меньшая, — а если бы он меня полюбил, я бы родила ему сынов, что ни ясных соколов: во лбу солнце, а на затылке месяц, по бокам звезды.
Иван-царевич все слышал, все запомнил — вернулся к отцу и стал просить позволенья жениться. Отец согласился. Женился Иван-царевич на меньшей сестре и стал с нею жить-поживать душа в душу; а старшие сестры стали сердиться да завидовать меньшей сестре, начали ей зло творить. Подкупили они нянюшек, мамушек и, когда у Ивана-царевича родился сын — а он ждал, что ему поднесут дитя с солнцем во лбу, с месяцем на затылке, с звездами по бокам, — подали ему просто-напросто котенка. Сильно Иван-царевич огорчился, долго сердился, наконец стал ожидать другого сына.
Те же нянюшки, те же мамушки были с царевной, они опять украли ее настоящего ребенка с солнцем во лбу и подложили щенка.
Иван-царевич заболел с горя-печали: очень ему хотелось поглядеть на хорошее детище. Начал ожидать третьего.
В третий раз ему показали простого ребенка, без звезд и месяца. Иван-царевич не стерпел, отказался от жены, приказал ее судить.
Собралися, съехалися люди старшие — нет числа! Судят-рядят, придумывают-пригадывают, и придумали: царевне отрубить голову.
— Нет, — сказал главный судья, — слушайте меня или нет, а моя вот речь: выколоть ей глаза, засмолить с ребенком в бочке и пустить в море; виновата — потонет, права — выплывет.
Выкололи царевне глаза, засмолили вместе с ребенком в бочку и бросили в море.
А Иван-царевич женился на ее старшей сестре, на той самой, что детей его покрала да спрятала подальше от царя в отцовском саду в зеленой беседке.
Там мальчики росли-подрастали, родимой матушки не видали, не знали; а она, горемычная, плавала по морю по океану с подкидышком, и рос этот подкидышек не по дням, а по часам; скоро пришел в смысл, стал разумен и говорит:
— Сударыня матушка! Когда б, по моему прошенью, мы пристали к берегу!
Бочка остановилась.
— Сударыня матушка, когда б, по моему прошенью, наша бочка лопнула!
Только он молвил, бочка развалилась надвое, и они с матерью вышли на берег.
— Сударыня матушка! Какое веселое, славное место; жаль, что ты не видишь ни солнца, ни неба, ни травки-муравки. По моему прошенью, когда б здесь явилась банька!
Ту ж минуту как из земли выросла баня: двери сами растворились, печи затопились, и вода закипела. Вошли они, взял он веничек и стал теплою водою промывать больные глаза матери.
— По моему прошенью, когда б моя матушка проглянула!
— Сынок! Я вижу, вижу, глаза открылись!
— По моему прошенью, когда б, сударыня-матушка, твоего батюшки дворец да к нам перешел и с садом и с твоими детками.
Откуда ни взялся дворец, перед дворцом раскинулся сад, в саду на веточках птички поют, посреди беседка стоит, в беседке три братца живут.
Мальчик-подкидышек побежал к ним. Вошел, видит — накрыт стол, на столе три прибора.
Возвратился он поскорее домой и говорит:
— Дорогая сударыня матушка! Испеки ты мне три лепешечки на своем молоке.
Мать послушала. Понес он три лепешечки, разложил на три тарелочки, а сам спрятался в уголок и ожидает: кто придет?
Вдруг комната осветилась — вошли три брата с солнцем, с месяцем, с звездами; сели за стол, отведали лепешек и узнали родимой матери молоко.
— Кто нам принес эти лепешечки? Если б он показался и рассказал нам об нашей матушке, мы б его зацеловали, замиловали и в братья к себе приняли.
Мальчик вышел и повел их к матери.
Тут они обнимались, целовались и плакали. Хорошо им стало жить, было чем и добрых людей угостить.
Один раз шли мимо нищие старцы; их зазвали, накормили, напоили и с хлебом-солью отпустили. Случилось, те же старцы проходили мимо дворца Ивана-царевича; он стоял на крыльце и начал их спрашивать:
— Нищие старцы! Где вы были-побывали, что видали-повидали?
— А мы там были-побывали, то видели-повидали: где прежде был мох да болото, пень да колода, там теперь дворец — ни в сказке сказать, ни пером написать, там сад — во всем царстве не сыскать, там люди — в белом свете не видать! Там мы были-побывали, три родных братца нас угощали:
во лбу у них солнце, на затылке месяц, по бокам часты звезды, и живет с ними и любуется на них мать-царевна прекрасная.
Выслушал Иван-царевич и задумался… кольнуло его в грудь, забилося сердце; снял он свой верный меч, взял меткую стрелу, оседлал ретивого коня и, не сказав жене «Прощай!», полетел во дворец — что ни в сказке сказать, ни пером написать.
Очутился там, глянул на детей, глянул на жену — узнал, и душа его просветлела!
В это время я там была, мед-вино пила, все видела, всем было очень весело, горько только одной старшей сестре.
Скорый гонец
В некотором царстве, в некотором государстве были болота непроходимые, кругом их шла дорога окольная; скоро ехать тою дорогою — три года понадобится, а тихо ехать — и пяти мало! Возле самой дороги жил убогий старик; у него было три сына: первого звали Иван, второго Василий, а третьего Семен — малый юныш.
Вздумал убогий расчистить эти болота, проложить тут дорогу прямохожую-прямоезжую и намостить мосты калиновые, чтобы пешему можно было пройти в три недели, а конному в трое суток проехать. Принялся за работу вместе с своими детьми, и не по малом времени все было исправлено: намощены мосты калиновые и расчищена дорога прямохожая-прямоезжая.
Воротился убогий в свою избушку и говорит старшему сыну, Ивану:
— Поди-ка ты, мой любезный сын, сядь под мостом и послушай, что про нас будут добрые люди говорить — добро или худо?
По родительскому приказанию пошел Иван и сел в скрытом месте под мостом.
Идут по тому мосту калиновому два старца и говорят промеж себя:
— Кто этот мост мостил да дорогу расчищал — чего бы о у судьбы ни попросил, то бы ему судьба и даровала!
Иван, как скоро услыхал эти слова, тотчас вышел из-под моста калинового.
— Этот мост, — говорит, — мостил я с отцом да с братьями.
— Чего ж ты желаешь? — спрашивают старцы.
— Вот кабы было у меня денег на век!
— Хорошо, ступай в чистое поле: в чистом поле есть сырой дуб, под тем дубом глубокий погреб, в том погребе множество и злата, и серебра, и каменья драгоценного. Возьми лопату и рой — будет тебе денег на целый век!
Иван пошел в чистое поле, вырыл под дубом много и злата, и серебра, и каменья драгоценного и понес домой.
— Ну, сынок, — спрашивает отец, — видел ли кого, что бы шел али ехал по мосту, и что про нас люди говорят?
Иван рассказал отцу, что видел двух старцев и чем они его наградили на целый век.
На другой день посылает отец среднего сына, Василия. Пошел Василий, сел под мостом калиновым и слушает. Идут по мосту два старца, поравнялись супротив того места, где он спрятался, и говорят:
— Кто этот мост мостил — чего бы у судьбы ни попросил то бы ему и далось!
Как услыхал Василий эти слова, вышел к старцам и сказал:
— Этот мост мостил я с батюшкой и с братьями.
— Чего же ты у судьбы попросишь?
— Вот кабы было у меня хлеба на век!
— Хорошо, поди домой, выруби новину и посей: будет тебе хлеба на целый век!
Василий пришел домой, рассказал про все отцу, вырубил новину и засеял хлебом.
На третий день посылает отец меньшего сына. Семен — малый юныш сел под мостом и слушает. Идут по мосту два старца; только поравнялись с ним и говорят:
— Кто этот мост мостил — чего бы у судьбы ни попросил то бы ему судьба и дала!
Семен — малый юныш услыхал эти слова, выступил к старцам и сказал:
— Этот мост мостил я с батюшкой и с братьями.
— Чего же ты у судьбы просишь?
— А хочу я служить великому государю в солдатах.
— Проси другого! Солдатская служба тяжелая; пойдешь в солдаты — к морскому царю в полон попадешь, и много будет твоих слез пролито!
— Все равно хочу служить!
— Ну, коли уж ты захотел идти в царскую службу — иди! — сказали старцы Семену и обратили его в оленя быстроногого.
Побежал олень к своему дому; усмотрели его из окошечка отец и братья, выскочили из избушки и хотели поймать. Олень повернул — и назад; прибежал к двум старцам, старцы обратили его в зайца.
Заяц пустился к своему дому; усмотрели его отец и братья, выскочили из избушки и хотели было изловить, да он назад повернул.
Прибежал заяц к двум старцам, старцы обратили его в маленькую птичку — золотая головка. Птичка прилетела к своему дому, села у открытого окошечка. Усмотрели ее отец и братья, бросились ловить; птичка вспорхнула — и назад.
Прилетела к двум старцам, старцы сделали ее по-прежнему человеком и говорят:
— Теперь, Семен — малый юныш, иди на царскую службу.
Если тебе понадобится сбегать куда наскоро, можешь ты обращаться оленем, зайцем и птичкою — золотая головка: мы тебя научили.
Семен — малый юныш пришел домой и стал у отца проситься на царскую службу.
— Куда тебе идти, — отвечал отец, — ты еще мал и глуп!
— Нет, батюшка, отпусти.
Отец отпустил, Семен — малый юныш срядился, с отцом, с братьями простился и пошел в дорогу.
Долго ли, коротко ли — пришел он на царский двор, прямо к царю, и сказал:
— Ваше царское величество! Не велите казнить, велите слово вымолвить.
— Говори, Семен — малый юныш!
— Ваше величество! Возьмите меня в военную службу.
— Что ты! Ведь ты мал и глуп; куда тебе идти в службу?
— Хоть я мал и глуп, а служить буду не хуже других.
Царь согласился, взял его в солдаты и велел быть при нем.
Прошло несколько времени, вдруг объявил царю какой-то король жестокую войну. Царь начал в поход сряжаться; в урочное время собралось все войско в готовности.
Семен — малый юныш стал на войну проситься; царь не мог ему отказать, взял его с собою и выступил в поход.
Долго-долго шел царь с воинством, много-много земель за собой оставил; вот уж и неприятель близко — дня через три надо и бой зачинать.
В те поры хватился царь своей боевой палицы и своего меча острого — нет ни той, ни другого, во дворце позабыл; нечем ему себе оборону дать, неприятельские силы побивать. Сделал он клич по всему войску: не возьмется ли кто сходить во дворец наскоро да принести ему боевую палицу и острый меч; кто сослужит эту службу, за того обещал отдать в супружество дочь свою Марью-царевну, в приданое пожаловать половину царства, а по смерти своей оставить тому и все царство.
Начали выискиваться охотники; кто говорит: я могу в три года сходить; кто говорит — в два года, а кто — в один год; в Семен — малый юныш доложил государю:
— Я, ваше величество, могу сходить во дворец и принести боевую палицу и острый меч в три дня.
Царь обрадовался, взял его за руку, поцеловал в уста и тотчас же написал к Марье-царевне грамотку, чтоб она гонцу тому поверила и выдала ему меч и палицу. Семен — малый юныш принял от царя грамотку и пошел в путь-дорогу.
Отойдя с версту, обернулся он в оленя быстроногого и пустился словно стрела, из лука пущенная. Бежал, бежал устал и обернулся из оленя в зайца; припустил во всю заячью прыть. Бежал, бежал, все ноги прибил и обратился из зайца в маленькую птичку — золотая головка; еще быстрей полетел.
Летел, летел и в полтора дня поспел в то царство, где Марья-царевна находилась.
Обернулся человеком, вошел во дворец и подал царевне грамотку. Марья-царевна приняла ее, распечатала, прочитала и говорит:
— Как же это сумел ты столько земель и так скоро пробежать?
— А вот как, — отвечал гонец — обратился в оленя быстроногого, пробежал раз-другой по царевниной палате, подошел к Марье-царевне и положил к ней на колени свою голову; она взяла ножницы и вырезала у оленя с головы клок шерсти.
Олень обратился в зайца, заяц попрыгал немного по комнате и вскочил к царевне на колени; она вырезала у него клок шерсти.
Заяц обратился в маленькую птичку с золотой головкою, птичка полетала немного по комнате и села к царевне на руку. Марья-царевна срезала у ней с головы золотых перышков, и все это — и оленью шерсть, и заячью шерсть, и золотые перышки завязала в платок и спрятала к себе.
Птичка — золотая головка обратилась в гонца.
Царевна накормила его, напоила, в путь снарядила, отдала ему боевую палицу и острый меч; после они простились, на прощанье крепко поцеловались, и пошел Семен — малый юныш обратно к царю.
Опять побежал он оленем быстроногим, поскакал косым зайцем, полетел маленькой птичкою и к концу третьего дня усмотрел царский лагерь вблизи.
Не доходя до войска шагов с триста, лег он на морском берегу, подле ракитова куста, отдохнуть с дороги; палицу боевую и острый меч около себя положил. От великой усталости он скоро и крепко уснул. В это время случилось одному генералу проходить мимо ракитова куста, увидал он гонца, тотчас столкнул его в море, взял боевую палицу и острый меч, принес к государю и сказал:
— Ваше величество! Вот вам боевая палица и острый меч, я сам за ними ходил; а тот пустохвал, Семен — малый юныш, верно, года три проходит!
Царь поблагодарил генерала, начал воевать с неприятелем и в короткое время одержал над ним славную победу.
А Семен — малый юныш, как сказано, упал в море. В ту ж минуту подхватил его морской царь и унес в самую глубину.
Жил он у того царя целый год, стало ему скучно, запечалился он и горько заплакал. Пришел к нему морской царь:
— Что, Семен — малый юныш, скучно тебе здесь?
— Скучно, ваше величество!
— Хочешь на русский свет?
— Хочу, если ваша царская милость будет.
Морской царь вынес его в самую полночь, оставил на берегу, а сам ушел в море. Семен — малый юныш подумал: «Кабы солнышко засветило!»
Перед самым восходом красного солнца явился морской царь, ухватил его опять и унес в морскую глубину.
Прожил там Семен — малый юныш еще целый год; сделалось ему скучно, и он горько-горько заплакал. Спрашивает морской царь:
— Что али тебе скучно?
— Скучно! — молвил Семен — малый юныш.
— Хочешь на русский свет?
— Хочу, ваше величество!
Морской царь вынес его в полночь на берег, сам ушел в море. Семен — малый юныш опять подумал: «Кабы солнышко засветило!»
Только чуть-чуть рассветать стало, пришел морской царь, ухватил его и унес в морскую глубину.
Прожил Семен — малый юныш третий год в море, стало ему скучно, и он горько, неутешно заплакал.
— Что, Семен, скучно тебе? — спрашивает морской царь. — Хочешь на русский свет?
— Хочу, ваше величество!
Морской царь вынес его на берег, сам ушел в море. Семен — малый юныш и говорит:
— Солнышко, покажись, красное, покажись!
И солнце осияло его своими лучами, и уж морской царь не смог больше взять его в полон.
Семен — малый юныш отправился в свое государство; оборотился сперва оленем, потом зайцем, а потом маленькой птичкой — золотая головка; в короткое время очутился у царского дворца.
А покуда все это сделалось, царь успел с войны воротиться и засватал свою дочь Марью-царевну за генерала-обманщика.
Семен — малый юныш входит в ту самую палату, где за столом сидели жених да невеста.
Увидала его Марья-царевна и говорит царю:
— Государь-батюшка! Не вели казнить, позволь речь говорить.
— Говори, дочь моя милая! Что тебе надобно?
— Государь-батюшка! Не тот мой жених, что за столом сидит, а вот он — сейчас пришел! Покажи-ка, Семен — малый юныш, как в те поры ты наскоро сбегал за боевой палицей, за острым мечом.
Семен — малый юныш оборотился в оленя быстроногого, пробежал раз-другой по комнате и остановился возле царевны. Марья-царевна вынула из платочка срезанную оленью шерсть, показывает царю, в коем месте она ее срезала, и говорит:
— Посмотри, батюшка! Вот мои приметочки.
Олень оборотился в зайца. Зайчик попрыгал-попрыгал по комнате и прискочил к царевне; Марья-царевна вынула из платочка заячью шерсть.
Зайчик оборотился в маленькую птичку с золотой головкою. Птичка полетала-полетала по комнате и села к царевне на колени; Марья-царевна развязала третий узелок в платке и показала золотые перышки.
Тут царь узнал всю правду истинную, приказал генерала казнить, Марью-царевну выдал за Семена — малого юныша и сделал его своим наследником.
Царевна — змея
Ехал казак путем-дорогою и заехал в дремучий лес; в том лесу на прогалинке стоит стог сена. Остановился казак отдохнуть немножко, лег около стога и закурил трубку; курил, курил и не видал, как заронил искру в сено. Сел казак на коня и тронулся в путь; не успел и десяти шагов сделать, как вспыхнуло пламя и весь лес осветило. Оглянулся казак, смотрит — стог сена горит, а в огне стоит красная девица и говорит громким голосом:
— Казак, добрый человек! Избавь меня от смерти.
— Как же тебя избавить? Кругом пламя, нет к тебе подступу.
— Сунь в огонь свою пику, я по ней выберусь.
Казак сунул пику в огонь, а сам от великого жару назад отвернулся.
Тотчас красная девица оборотилась змеею, влезла на пику, скользнула казаку на шею, обвилась вокруг шеи три раза и взяла свой хвост в зубы. Казак испугался; не придумает, что ему делать и как ему быть.
Провещала змея человеческим голосом:
— Не бойся, добрый молодец! Носи меня на шее семь лет да разыскивай оловянное царство, а приедешь в то царство — останься и проживи там еще семь лет безвыходно. Сослужишь эту службу, счастлив будешь!
Поехал казак разыскивать оловянное царство.
Много ушло времени, много воды утекло, на исходе седьмого года добрался до крутой горы; на той горе стоит оловянный замок, кругом замка высокая белокаменная стена.
Поскакал казак на гору, перед ним стена раздвинулась, и въехал он на широкий двор. В ту ж минуту сорвалась с его шеи змея, ударилась о сырую землю, обернулась душой-девицей и с глаз пропала — словно ее не было.
Казак поставил своего доброго коня на конюшню, вошел во дворец и стал осматривать комнаты. Всюду зеркала, серебро да бархат, а нигде не видать ни одной души человеческой. «Эх, — думает казак, — куда я заехал? Кто меня кормить и поить будет? Видно, придется помирать голодною смертью!»
Только подумал, глядь — перед ним стол накрыт, на столе и пить и есть — всего вдоволь; он закусил и выпил и вздумал пойти на коня посмотреть. Приходит в конюшню — конь стоит в стойле да овес ест.
— Ну, это дело хорошее: можно, значит, без нужды прожить.
Долго-долго оставался казак в оловянном замке, и взяла его скука смертная: шутка ли — завсегда один-одинешенек! Не с кем и словечка перекинуть. Вздумалось ему ехать на вольный свет; только куда ни бросится — везде стены высокие, нет ни входу, ни выходу. За досаду то ему показалося, схватил добрый молодец палку, вошел во дворец и давай зеркала и стекла бить, бархат рвать, стулья ломать, серебро швырять: «Авось-де хозяин выйдет да на волю выпустит!» Нет, никто не является.
Лег казак спать. На другой день проснулся, погулял-походил и вздумал закусить; туда-сюда смотрит — нет ему ничего! «Эх, — думает, — сама себя раба бьет, коль нечисто жнет! Вот набедокурил вчера, а теперь голодай!» Только покаялся, как сейчас и еда и питье — все готово!
Прошло три дня; проснулся казак поутру, глянул в окно — у крыльца стоит его добрый конь оседланный. Что бы такое значило? Умылся, оделся, взял свою длинную пику и вышел на широкий двор. Вдруг откуда ни взялась — явилась красная девица:
— Здравствуй, добрый молодец! Семь лет окончилось — избавил ты меня от конечной погибели. Знай же: я королевская дочь. Унес меня Кощей Бессмертный от отца, от матери, хотел взять за себя замуж, да я над ним насмеялася; вот он озлобился и оборотил меня лютой змеею. Спасибо тебе за долгую службу! Теперь поедем к моему отцу; станет он награждать тебя золотой казной и камнями самоцветными, ты ничего не бери, а проси себе бочонок, что в подвале стоит.
— А что за корысть в нем?
— Покатишь бочонок в правую сторону — тотчас дворец явится, покатишь в левую — дворец пропадет.
— Хорошо, — сказал казак.
Сел он на коня, посадил с собой и прекрасную королевну; высокие стены сами перед ними пораздвинулись, и поехали они в путь-дорогу.
Долго ли, коротко ли — приезжает казак с королевной к королю. Король увидал свою дочь, возрадовался, начал благодарствовать и дает казаку полны мешки золота и жемчугу.
Говорит добрый молодец:
— Не надо мне ни злата, ни жемчугу; дай мне на память тот бочоночек, что в подвале стоит.
— Многого хочешь, брат! Ну, да делать нечего: дочь мне всего дороже! За нее и бочонка не жаль. Бери.
Казак взял королевский подарок и отправился по белу свету странствовать.
Ехал, ехал, попадается ему навстречу древний старичок. Просит старик:
— Накорми меня, добрый молодец!
Казак соскочил с лошади, отвязал бочонок, покатил его вправо — в ту ж минуту чудный дворец явился.
Взошли они оба в расписные палаты и сели за накрытый стол.
— Эй, слуги мои верные! — закричал казак. — Накормите-напоите моего гостя.
Не успел вымолвить — несут слуги целого быка и три котла пива. Начал старик есть да похваливать; съел целого быка, выпил три котла пива, крякнул и говорит:
— Маловато, да делать нечего! Спасибо за хлеб и за соль.
Вышли из дворца; казак покатил свой бочонок в левую сторону — и дворца как не бывало.
— Давай поменяемся, — говорит старик казаку, — я тебе меч отдам, а ты мне бочонок.
— А что толку в мече?
— Да ведь это меч-саморуб; только стоит махнуть — хоть какая будь сила несметная, всю побьет! Вон видишь — лес растет; хочешь, пробу сделаю?
Тут старик вынул свой меч, махнул им и говорит:
— Ступай, меч-саморуб, поруби дремучий лес!
Меч полетел и ну деревья рубить да в сажени класть; порубил и назад к хозяину воротился.
Казак не стал долго раздумывать, отдал старику бочонок, а себе взял меч-саморуб, сел на коня и вздумал к королю вернуться. А под стольный город того короля подошел сильный неприятель; казак увидал рать-силу несметную, махнул на нее мечом:
— Меч-саморуб! Сослужи-ка службу; поруби войско вражее.
Полетели головы… И часу не прошло, как вражьей силы не стало.
Король выехал казаку навстречу, обнял его, поцеловал и тут же решил выдать за него замуж прекрасную королевну.
Свадьба была богатая; на той свадьбе и я был, мед-вино пил, по усам текло, во рту не было.
Заколдованная королевна
В некоем королевстве служил у короля солдат в конной гвардии, прослужил двадцать пять лет верою и правдою; за его верную службу приказал король отпустить его в чистую отставку и отдать ему в награду ту самую лошадь, на которой в полку ездил, с седлом и со всею сбруею.
Простился солдат с своими товарищами и поехал на родину; день едет, и другой, и третий… вот и вся неделя прошла, и другая, и третья — не хватает у солдата денег, нечем кормить ни себя, ни лошади, а до дому далеко-далеко! Видит, что дело-то больно плохо, сильно есть хочется; стал по сторонам глазеть и увидел в стороне большой замок. «Ну-ка, — думает, — не заехать ли туда; авось хоть на время в службу возьмут — что-нибудь да заработаю».
Поворотил к замку, въехал на двор, лошадь на конюшню поставил и задал ей корму, а сам в палаты пошел. В палатах стол накрыт, на столе и вина и еда, чего только душа хочет! Солдат наелся-напился. «Теперь, — думает, — и соснуть можно!»
Вдруг входит медведица:
— Не бойся меня, добрый молодец, ты на добро сюда попал: я не лютая медведица, а красная девица — заколдованная королевна. Если ты устоишь да переночуешь здесь три ночи, то колдовство рушится — я сделаюсь по-прежнему королевною и выйду за тебя замуж.
Солдат согласился; медведица ушла, и остался он один. Тут напала на него такая тоска, что на свет бы не смотрел, а чем дальше — тем сильнее.
На третьи сутки до того дошло, что решился солдат бросить все и бежать из замка; только как ни бился, как ни старался — не нашел выхода. Нечего делать, поневоле пришлось оставаться.
Переночевал и третью ночь; поутру является к нему королевна красоты неописанной, благодарит его за услугу и велит к венцу снаряжаться. Тотчас они свадьбу сыграли и стали вместе жить, ни о чем не тужить.
Через сколько-то времени вздумал солдат об своей родной стороне, захотел туда побывать; королевна стала его отговаривать:
— Оставайся, друг, не езди; чего тебе здесь не хватает?
Нет, не могла отговорить. Прощается она с мужем, дает ему мешочек — сполна семечком насыпан — и говорит:
— По какой дороге поедешь, по обеим сторонам кидай это семя: где оно упадет, там в ту же минуту деревья повырастут; на деревьях станут дорогие плоды красоваться, разные птицы песни петь, а заморские коты сказки сказывать.
Сел добрый молодец на своего заслуженного коня и поехал в дорогу; где ни едет, по обеим сторонам семя бросает, и следом за ним леса подымаются, так и ползут из сырой земли!
Едет день, другой, третий и увидал: в чистом поле караван стоит, на травке, на муравке купцы сидят, в карты поигрывают, а возле них котел висит; хоть огня и нет под котлом, а варево ключом кипит.
«Экое диво! — подумал солдат. — Огня не видать, а варево в котле так и бьет ключом; дай поближе взгляну». Своротил коня в сторону, подъезжает к купцам:
— Здравствуйте, господа честные!
А того и невдомек, что это не купцы, а все черти.
— Хороша ваша штука: котел без огня кипит! Да у меня лучше есть.
Вынул из мешка одно зернышко и бросил наземь — в ту ж минуту выросло вековое дерево, на том дереве дорогие плоды красуются, разные птицы песни поют, заморские коты сказки сказывают.
Тотчас узнали его черти.
— Ах, — говорят меж собой, — да ведь это тот самый, что королевну избавил. Давайте-ка, братцы, опоим его за то зельем, и пусть он полгода спит.
Принялись его угощать и опоили волшебным зельем. Солдат упал на траву и заснул крепким, беспробудным сном, а купцы, караван и котел вмиг исчезли.
Вскоре после того вышла королевна в сад погулять; смотрит — на всех деревьях стали верхушки сохнуть. «Не к добру! — думает. — Видно, с мужем что худое приключилося! Три месяца прошло, пора бы ему и назад вернуться, а его нет как нету!»
Собралась королевна и поехала его разыскивать. Едет но той дороге, по какой и солдат путь держал, по обеим сторонам леса растут, и птицы поют, и заморские коты сказки мурлыкают.
Доезжает до того места, что деревьев не стало больше — извивается дорога по чистому полю, и думает: «Куда ж он девался? Не сквозь землю же провалился!» Глядь — стоит в сторонке такое же чудное дерево и лежит под ним ее милый друг.
Подбежала к нему и ну толкать-будить — нет, не просыпается; принялась щипать его, колоть под бока булавками, колола, колола — он и боли не чувствует, точно мертвый лежит, не ворохнется. Рассердилась королевна и с сердцов проклятье промолвила:
— Чтоб тебя, соню негодного, буйным ветром подхватило, в безвестные страны занесло!
Только успела вымолвить, как вдруг засвистали-зашумели ветры, и в один миг подхватило солдата буйным вихрем и унесло из глаз королевны.
Поздно одумалась королевна, что сказала слово нехорошее, заплакала горькими слезами, воротилась домой и стала жить одна-одинехонька.
А бедного солдата занесло вихрем далеко-далеко, за тридевять земель, в тридесятое государство, и бросило на косе промеж двух морей; упал он на самый узенький клинышек: направо ли сонный оборотится, налево ли повернется — тотчас в море свалится, и поминай как звали!
Полгода проспал добрый молодец, ни пальцем не шевельнул: а как проснулся, сразу вскочил прямо на ноги, смотрит — с обеих сторон волны подымаются, и конца не видать морю широкому; стоит да в раздумье сам себя спрашивает: «Каким чудом я сюда попал? Кто меня затащил?»
Пошел по косе и вышел на остров; на том острове — гора высокая да крутая, верхушкою до облаков хватает, а на горе лежит большой камень.
Подходит к этой горе и видит — три черта дерутся, клочья так и летят.
— Стойте, окаянные! За что вы деретесь?
— Да, вишь, третьего дня помер у нас отец, и остались после него три чудные вещи: ковер-самолет, сапоги-скороходы да шапка-невидимка, так мы поделить не можем.
— Эх вы! Из таких пустяков бой затеяли. Хотите, я вас разделю? Все будете довольны, никого не обижу.
— А ну, земляк, раздели, пожалуйста!
— Ладно! Бегите скорей по сосновым лесам, наберите смолы по сту пудов и несите сюда.
Черти бросились по сосновным лесам, набрали смолы триста пудов и принесли к солдату.
— Теперь притащите из пекла самый большой котел.
Черти приволокли большущий котел — бочек сорок войдет! — и поклали в него всю смолу.
Солдат развел огонь и, как только смола растаяла, приказал чертям тащить котел на гору и поливать ее сверху донизу. Черти мигом и это исполнили.
— Ну-ка, — говорит солдат, — пихните теперь вон тот камень; пусть он с горы катится, а вы трое за ним вдогонку приударьте. Кто прежде всех догонит, тот выбирай себе любую из трех диковинок; кто второй догонит, тот из двух остальных бери, какая покажется; а затем последняя диковинка пусть достанется третьему.
Черти пихнули камень, и покатился он с горы шибко-шибко; бросились все трое вдогонку. Вот один черт нагнал, ухватился за камень — камень тотчас повернулся, подворотил его под себя и вогнал в смолу. Нагнал другой черт, а потом и третий, и с ними то же самое! Прилипли крепко-накрепко к смоле.
Солдат взял под мышку сапоги-скороходы да шапку-невидимку, сел на ковер-самолет и полетел искать свое царство.
Долго ли, коротко ли — прилетает к избушке; входит — в избушке сидит баба-яга — костяная нога, старая, беззубая.
— Здравствуй, бабушка! Скажи, как бы мне отыскать мою прекрасную королевну?
— Не знаю, голубчик! Видом ее не видала, слыхом про нее не слыхала. Ступай ты за столько-то морей; за столько-то земель — там живет моя средняя сестра, она знает больше моего; может, она тебе скажет.
Солдат сел на ковер-самолет и полетел; долго пришлось ему по белу свету странствовать. Захочется ли ему есть-пить, сейчас наденет на себя шапку-невидимку, спустится в какой-нибудь город, зайдет в лавки, наберет — чего только душа пожелает, на ковер — и летит дальше.
Прилетает к другой избушке, входит — там сидит баба-яга — костяная нога, старая, беззубая.
— Здравствуй, бабушка! Не знаешь ли, где найти мне прекрасную королевну?
— Нет, голубчик, не знаю. Поезжай-ка ты за столько-то морей, за столько-то земель — там живет моя старшая сестра; может, она ведает.
— Эх ты, старая! Сколько лет на свете живешь, все зубы повывалились, а доброго ничего не знаешь.
Сел на ковер-самолет и полетел к старшей сестре.
Долго-долго странствовал, много земель и много морей видел, наконец прилетел на край света; стоит избушка, а дальше никакого ходу нет — одна тьма кромешная, ничего не видать! «Ну, — думает, — коли здесь не добьюсь толку, больше лететь некуда!»
Входит в избушку — там сидит баба-яга — костяная нога, седая, беззубая.
— Здравствуй, бабушка! Скажи, где мне искать мою королевну?
— Подожди немножко; вот я созову всех своих ветров и у них спрошу. Ведь они по всему свету дуют, так должны знать, где она теперь проживает.
Вышла старуха на крыльцо, крикнула громким голосом, свистнула молодецким посвистом; вдруг со всех сторон поднялись-повеяли ветры буйные, только изба трясется!
— Тише, тише! — кричит баба-яга.
И как только собрались ветры, начала их спрашивать:
— Ветры мои буйные, по всему свету вы дуете, не видали ль где прекрасную королевну?
— Нет, нигде не видали! — отвечают ветры в один голос.
— Да все ли вы налицо?
— Все, только южного ветра нет.
Немного погодя прилетает южный ветер. Спрашивает его старуха:
— Где ты пропадал до сих пор? Еле дождалась тебя!
— Виноват, бабушка! Я зашел в новое царство, где живет прекрасная королевна; муж у ней без вести пропал, так теперь сватают ее разные цари и царевичи, короли и королевичи.
— А сколь далеко до нового царства?
— Пешему тридцать лет идти, на крыльях десять лет нестись; а я повею — в три часа доставлю.
Солдат начал просить, чтобы южный ветер взял его и донес в новое царство.
— Пожалуй, — говорит южный ветер, — я тебя донесу, коли дашь мне волю погулять в твоем царстве три дня и три ночи.
— Гуляй хоть три недели!
— Ну хорошо; вот я отдохну денька два-три, соберусь с силами, да тогда и в путь.
Отдохнул южный ветер, собрался с силами и говорит солдату:
— Ну, брат, собирайся, сейчас отправимся, да смотри не бойся, цел будешь!
Вдруг зашумел-засвистал сильный вихорь, подхватило солдата на воздух и понесло через горы и моря под самыми облаками, и ровно через три часа был он в новом царстве, где жила его прекрасная королевна.
Говорит ему южный ветер:
— Прощай, добрый молодец! Жалеючи тебя, не хочу гулять в твоем царстве.
— Что так?
— Потому, если я загуляю, ни одного дома в городе, ни одного дерева в садах не останется: все вверх дном поставлю!
— Ну прощай! Спасибо тебе! — сказал солдат, надел шапку-невидимку и пошел в белокаменные палаты.
Вот пока его не было в царстве, в саду все деревья стояли с сухими верхушками, а как он явился, тотчас ожили и начали цвесть.
Входит он в большую комнату, а там сидят за столом разные цари и царевичи, короли и королевичи, что приехали за прекрасную королевну свататься, сидят да сладкими винами угощаются. Какой жених ни нальет стакан, только к губам поднесет — солдат тотчас хвать кулаком по стакану и сразу вышибет. Все гости тому удивляются, а прекрасная королевна в ту ж минуту догадалася. «Верно, — думает, — мой друг воротился!»
Посмотрела в окно — в саду на деревьях все верхушки ожили, и стала она своим гостям загадку загадывать:
— Была у меня золотая нитка с золотой иголкой; я ту иглу потеряла и найти не чаяла, а теперь та игла нашлась. Кто отгадает эту загадку, за того замуж пойду.
Цари и царевичи, короли и королевичи долго над тою загадкою ломали свои мудрые головы, а разгадать никак не могли. Говорит королевна:
— Покажись, мой милый друг!
Солдат снял с себя шапку-невидимку, взял ее за белые руки и стал целовать в уста сахарные.
— Вот вам и разгадка! — сказала прекрасная королевна. — Золотая нитка — это я, а золотая иголка — это мой верный муж. Куда иголочка — туда и ниточка.
Пришлось женихам оглобли поворачивать, разъехались они по своим дворам, а королевна стала с своим мужем жить-поживать да добра наживать.
Вещий сон
Жил-был купец, у него было два сына: Дмитрий да Иван. Раз вечером сказал им отец:
— Ну, дети, кому что во сне привидится, поутру мне поведайте; а кто утаит свой сон, того казнить велю.
Вот наутро приходит старший сын и сказывает отцу:
— Снилось мне, батюшка, будто брат Иван высоко летал по поднебесью на двенадцати орлах; да еще будто пропала у тебя любимая овца.
— А тебе, Ваня, что привиделось?
— Не скажу! — отвечал Иван.
Сколько отец ни принуждал его, он уперся и на все увещания одно твердил: «Не скажу!» да «Не скажу!» Купец рассердился, позвал своих приказчиков и велел взять непослушного сына и привязать к столбу на большой дороге.
Приказчики схватили Ивана и, как сказано, привязали его к столбу крепко-накрепко. Плохо пришлось доброму молодцу: солнце печет его, голод и жажда измучили.
Случилось ехать по той дороге молодому царевичу; увидал он купеческого сына, сжалился и велел освободить его, нарядил в свою одежду, привез к себе во дворец и начал расспрашивать:
— Кто тебя к столбу привязал? — ' Родной отец прогневался.
— Чем же ты провинился?
— Не хотел рассказать ему, что мне во сне привиделось.
— Ах, как же глуп твой отец, за такую безделицу да так жестоко наказывать… А что тебе снилось?
— Не скажу, царевич!
— Как не скажешь? Я тебя от смерти избавил, а ты мне грубить хочешь? Говори сейчас, не то худо будет!
— Отцу не сказал и тебе не скажу!
Царевич приказал посадить его в темницу; тотчас прибежали солдаты и отвели его в каменный мешок.
Прошел год, вздумал царевич жениться, собрался и поехал в чужедальнее государство свататься к Елене Прекрасной. У того царевича была родная сестра, и вскоре после его отъезда случилось ей гулять возле самой темницы.
Увидал ее в окошечко Иван — купеческий сын и закричал громким голосом:
— Смилуйся, царевна, выпусти меня на волю! Может, и я пригожуся. Ведь я знаю, что царевич поехал к Елене Прекрасной свататься; только без меня ему не жениться, а разве головой поплатиться. Чай, сама слышала, какая хитрая Елена Прекрасная и сколько женихов на тот свет спровадила.
— А ты берешься помочь царевичу?
— Помог бы, да крылья у сокола связаны.
Царевна тотчас же отдала приказ выпустить его из темницы.
Иван — купеческий сын набрал себе товарищей, и было всех их и с Иваном двенадцать человек, а похожи друг на дружку словно братья родные — рост в рост, голос в голос, волос в волос. Нарядились они в одинаковые кафтаны, по одной мерке шитые, сели на добрых коней и поехали в путь-дорогу.
Ехали день, и два, и три; на четвертый подъезжают к дремучему лесу, и послышался им страшный крик.
— Стойте, братцы! — говорит Иван. — Подождите немножко, я на тот шум пойду.
Соскочил с коня и побежал в лес; смотрит — на поляне три старика ругаются.
— Здравствуйте, старые! Из-за чего у вас спор?
— Эх, младой юноша! Получили мы от отца в наследство три диковинки: шапку-невидимку, ковер-самолет и сапоги-скороходы; да вот уже семьдесят лет как спорим, а поделиться никак не можем.
— Хотите, я вас разделю?
— Сделай милость!
Иван — купеческий сын натянул свой тугой лук, наложил три стрелочки и пустил в разные стороны; одному старику велит направо бежать, другому — налево, а третьего посылает прямо:
— Кто из вас первый принесет стрелу, тому шапка-невидимка достанется; кто второй явится, тот ковер-самолет получит; а последний пусть возьмет сапоги-скороходы.
Старики побежали за стрелками, а Иван — купеческий сын забрал все диковинки и вернулся к своим товарищам.
— Братцы, — говорит, — пускайте своих добрых коней на волю да садитесь ко мне на ковер-самолет.
Живо уселись все на ковер-самолет и полетели в царство Елены Прекрасной.
Прилетели к ее стольному городу, опустились у заставы и пошли разыскивать царевича. Приходят на его двор.
— Что вам надобно? — спросил царевич.
— Возьми нас, добрых молодцев, к себе на службу; будем тебе радеть и добра желать от чистого сердца.
Царевич принял их на свою службу и распределил: кого в повара, кого в конюхи, кого куда.
В тот же день нарядился царевич по-праздничному и поехал представляться Елене Прекрасной. Она его встретила ласково, угостила всякими яствами и дорогими напитками и потом стала спрашивать:
— А скажи, царевич, по правде, зачем к нам пожаловал?
— Да хочу, Елена Прекрасная, к тебе посвататься; пойдешь ли за меня замуж?
— Пожалуй, я согласна; только выполни наперед три задачи. Если выполнишь — буду твоя, а нет — готовь свою голову под острый топор.
— Задавай задачу!
— Будет у меня завтра, а что — не скажу; ухитрись-ка, царевич, да принеси к моему незнаемому свое под пару.
Воротился царевич на свою квартиру в большой кручине и печали. Спрашивает его Иван — купеческий сын:
— Что, царевич, невесел? Али чем досадила Елена Прекрасная? Поделись своим горем со мною, тебе легче будет.
— Так и так, — отвечает царевич, — задала мне Елена Прекрасная такую задачу, что ни один мудрец в свете не разгадает.
— Ну, это еще небольшая беда! Ложись спать; утро вечера мудренее, завтра дело рассудим.
Царевич лег спать, а Иван — купеческий сын надел шапку-невидимку да сапоги-скороходы — и марш во дворец к Елене Прекрасной; вошел прямо в почивальню и слушает. Тем временем Елена Прекрасная отдавала такой приказ своей любимой служанке:
— Возьми эту дорогую материю и отнеси к башмачнику; пусть сделает башмачок на мою ногу, да как можно скорее.
Служанка побежала куда приказано, а следом за ней и Иван пошел.
Мастер тотчас же за работу принялся, живо сделал башмачок и поставил на окошко; Иван — купеческий сын взял тот башмачок и спрятал потихоньку в карман.
Засуетился бедный башмачник — из-под носу пропала работа; уж он искал, искал, все уголки обшарил — все понапрасну! «Вот чудо! — думает. — Никак, нечистый со мной пошутил!» Нечего делать, взялся опять за иглу, сработал другой башмачок и понес к Елене Прекрасной.
— Экий ты мешкотный! — сказала Елена Прекрасная. — Сколько времени за одним башмаком провозился!
Села она за рабочий столик, начала вышивать башмак золотом, крупным жемчугом унизывать, самоцветными камнями усаживать.
А Иван тут же очутился, вынул свой башмачок и сам то же делает: какой она возьмет камушек, такой и он выбирает; где она приткнет жемчужину, там и он насаживает.
Кончила работу Елена Прекрасная, улыбнулась и говорит:
— С чем-то царевич завтра покажется!
«Подожди, — думает Иван, — еще неведомо, кто кого перехитрит!»
Воротился домой и лег спать; на заре на утренней встал он, оделся и пошел будить царевича; разбудил и дает ему башмачок.
— Поезжай, — говорит, — к Елене Прекрасной и покажи башмачок — это ее первая задача!
Царевич умылся, принарядился и поскакал к невесте; а у ней гостей собрано полны комнаты — всё бояре да вельможи, люди думные. Как приехал царевич, тотчас заиграла музыка, гости с мест повскакивали, солдаты на караул сделали.
Елена Прекрасная вынесла башмачок, крупным жемчугом унизанный, самоцветными камнями усаженный; а сама глядит на царевича, усмехается. Говорит ей царевич:
— Хорош башмак, да без пары ни на что не пригоден!
Видно, надо подарить тебе другой такой же!
С этим словом вынул он из кармана другой башмачок и положил его на стол. Тут все гости в ладоши захлопали, в один голос закричали:
— Ай да царевич! Достоин жениться на нашей государыне, на Елене Прекрасной.
— А вот увидим! — отвечала Елена Прекрасная. — Пусть исполнит другую задачу.
Вечером поздно воротился царевич домой еще пасмурней прежнего.
— Полно, царевич, печалиться! — сказал ему Иван — купеческий сын. — Ложись спать, утро вечера мудренее.
Уложил его в постель, а сам надел сапоги-скороходы да шапку-невидимку и побежал во дворец к Елене Прекрасной. Она в то самое время отдавала приказ своей любимой служанке:
— Сходи поскорей на птичий двор да принеси мне уточку.
Служанка побежала на птичий двор, а Иван за нею; служанка ухватила уточку, а Иван — селезня и тем же путем назад пришел.
Елена Прекрасная села за рабочий столик, взяла утку, убрала ей крылья лентами, хохолок бриллиантами; Иван — купеческий сын смотрит да то же творит над селезнем.
На другой день у Елены Прекрасной опять гости, опять музыка; выпустила она свою уточку и спрашивает царевича:
— Угадал ли мою задачу?
— Угадал, Елена Прекрасная! Вот к твоей уточке пара, — и пускает тотчас селезня…
Тут все бояре в один голос крикнули:
— Ай да молодец царевич! Достоин взять за себя Елену Прекрасную!
— Постойте, пусть исполнит наперед третью задачу.
Вечером воротился царевич домой такой пасмурный, что и говорить не хочет.
— Не тужи, царевич, ложись лучше спать; утро вечера мудренее, — сказал Иван — купеческий сын.
Сам поскорей надел шапку-невидимку да сапоги-скороходы и побежал к Елене Прекрасной. А она собралась на синее море ехать, села в коляску и во всю прыть понеслася; только Иван — купеческий сын ни на шаг не отстает.
Приехала Елена Прекрасная к морю и стала вызывать своего дедушку. Волны заколыхалися, и поднялся из воды старый дед — борода у него золотая, на голове волосы серебряные. Вышел он на берег:
— Здравствуй, внучка! Давненько я с тобою не виделся: все волосы перепутались — причеши.
Лег к ней на колени и задремал сладким сном. Елена Прекрасная чешет деда, а Иван — купеческий сын у ней за плечами стоит.
Видит она, что старик заснул, и вырвала у него три серебряных волоса; а Иван — купеческий сын не три волоса — целый пучок выхватил. Дед проснулся и закричал:
— Что ты! Ведь больно!
— Прости, дедушка! Давно тебя не чесала, все волоса перепутались.
Дед успокоился и немного погодя опять заснул. Елена Прекрасная вырвала у него три золотых волоса; а Иван — купеческий сын схватил его за бороду и чуть не всю оторвал.
Страшно вскрикнул дед, вскочил на ноги и бросился в море.
«Теперь царевич попался! — думает Елена Прекрасная. — Таких волос ему не добыть».
На следующий день собрались к ней гости; приехал и царевич. Елена Прекрасная показывает ему три волоса серебряные да три золотые и спрашивает:
— Видал ли ты где этакое диво?
— Нашла чем хвастаться! Хочешь, я тебе целый пучок подарю?
Вынул и подал ей клок золотых волос да клок серебряных.
Рассердилась Елена Прекрасная, побежала в свою почивальню и стала смотреть в волшебную книгу: сам ли царевич угадывает или кто ему помогает? И видит по книге, что не он хитер, а хитер его слуга, Иван — купеческий сын. Воротилась к гостям и пристала к царевичу:
— Пришли ко мне своего любимого слугу.
— У меня их двенадцать.
— Пришли того, что Иваном зовут.
— Да их всех зовут Иванами!
— Хорошо, — говорит, — пусть все приедут! — А в уме держит: «Я и без тебя найду виноватого!»
Отдал царевич приказание — и вскоре явились во дворец двенадцать добрых молодцев, его верных слуг; все на одно лицо, рост в рост, голос в голос, волос в волос.
— Кто из вас большой? — спросила Елена Прекрасная. Они разом все закричали:
— Я большой! Я большой!
«Ну, — думает она, — тут спроста ничего не узнаешь!» — и велела подать одиннадцать простых чарок, а двенадцатую золотую, из которой завсегда сама пила; налила те чарки дорогим вином и стала добрых молодцев потчевать.
Никто из них не берет простой чарки, все к золотой потянулись и давай ее вырывать друг у друга; только шуму наделали да вино расплескали!
Видит Елена Прекрасная, что шутка ее не удалася; велела этих молодцев накормить-напоить и спать во дворце положить.
Вот ночью, как уснули все крепким сном, она пришла к ним с своею волшебною книгою, глянула в ту книгу и тотчас узнала виновного; взяла ножницы и остригла у него висок.
«По этому знаку я его завтра узнаю и велю казнить».
Поутру проснулся Иван — купеческий сын, взялся рукою за голову — а висок-то острижен; вскочил он с постели и давай будить товарищей:
— Полно спать, беда близко! Берите-ка ножницы да стригите виски.
Через час времени позвала их к себе Елена Прекрасная и стала отыскивать виноватого… Что за чудо? На кого ни взглянет — у всех виски острижены. С досады ухватила она свою волшебную книгу и забросила в печь.
После того нельзя было ей отговариваться, надо было выходить замуж за царевича. Свадьба была веселая; три дня народ веселился, три дня кабаки и харчевни стояли отворены — кто хочешь приходи, пей и ешь на казенный счет!
Как покончились пиры, царевич собрался с молодою женой ехать в свое государство, а двенадцать добрых молодцев вперед отпустил.
Вышли они за город, разостлали ковер-самолет, сели и поднялись выше облака ходячего; летели, летели и опустились как раз у того дремучего леса, где своих добрых коней покинули.
Только успели сойти с ковра, глядь — бежит к ним старик со стрелкою. Иван — купеческий сын отдал ему шапку-невидимку. Вслед за тем прибежал другой старик и получил ковер-самолет, а там и третий — этому достались сапоги-скороходы.
Говорит Иван своим товарищам:
— Седлайте, братцы, лошадей, пора в путь отправляться.
Они тотчас изловили лошадей, оседлали их и поехали в свое отечество.
Приехали и прямо к царевне явились; та им сильно обрадовалась, расспросила о своем родном братце; как он женился и скоро ль домой будет?
— Чем же вас, — спрашивает, — за такую службу наградить?
Отвечает Иван — купеческий сын:
— Посади меня в темницу, на старое место.
Как его царевна ни уговаривала, он таки настоял на своем; взяли его солдаты и отвели в темницу.
Через месяц приехал царевич с молодою супругою; встреча была торжественная: музыка играла, в пушки палили, в колокола звонили, народу собралось столько, что хоть по головам ступай!
Пришли бояре и всякие чины представляться царевичу; он осмотрелся кругом и стал спрашивать:
— Где же Иван, мой верный слуга?
— Он, — говорят, — в темнице сидит.
— Как в темнице? Кто смел посадить?
Говорит ему царевна:
— Ты же сам, братец, на него опалился и велел держать в крепком заточении. Помнишь, ты его про какой-то сон расспрашивал, а он сказать не хотел?
— Неужли ж это он?
— Он самый; я его на время к тебе отпускала.
Царевич приказал привести Ивана — купеческого сына, бросился к нему на шею и просил не попомнить старого зла.
— А знаешь, царевич, — говорит ему Иван, — все, что с тобою случилося, мне было наперед ведомо, все это я во сне видел; оттого тебе и про сон не сказывал.
Царевич наградил его генеральским чином, наделил богатыми именьями и оставил во дворце жить.
Иван — купеческий сын выписал к себе отца и старшего брата, и стали они все вместе жить-поживать, добра наживать.
Птичий язык
В одном городе жил купец с купчихою, и родился у них сын не по годам смышленый, назвали его Василием.
Раз как-то обедали они втроем; а над столом висел в клетке соловей и так жалобно пел, что купец не вытерпел и проговорил:
— Если б сыскался такой человек, который отгадал бы мне, что соловей распевает и какую судьбу предвещает, — кажись, при жизни бы отдал ему половину имения, да и по смерти отказал много добра.
А мальчик — ему было лет шесть тогда — посмотрел отцу с матерью в глаза и сказал:
— Я знаю, что соловей поет, да сказать боюсь.
— Говори без утайки! — пристали к нему отец с матерью.
И Вася со слезами вымолвил:
— Соловей предвещает, что придет пора-время, будете вы мне служить: отец станет воду подавать, а мать полотенце — лицо, руки утирать.
Слова эти больно огорчили купца с купчихою, и решились они сбыть свое детище; построили небольшую лодочку, в темную ночь положили в нее сонного мальчика и пустили в открытое море.
На ту пору вылетел из клетки соловей-вещун, прилетел в лодку и сел мальчику на плечо.
Вот плывет лодка по морю, а навстречу ей корабль на всех парусах летит. Увидал корабельщик мальчика, жалко ему стало, взял его к себе, расспросил про все и обещал держать и любить его, как родного сына.
На другой день говорит мальчик новому отцу:
— Соловей напевает, что подымется буря, поломает мачты, прорвет паруса; надо поворотить в становище.
Но корабельщик не послушался.
И впрямь поднялась буря, поломала мачты, оборвала паруса.
Делать нечего, прошлого не воротишь; поставили новые мачты, поправили паруса и поплыли дальше. А Вася опять говорит:
— Соловей напевает, что навстречу идут двенадцать кораблей, все разбойничьих, во полон нас возьмут!
На тот раз корабельщик послушался, приворотил к острову и видел, как те двенадцать кораблей, все разбойничьих, пробежали мимо. Выждал корабельщик сколько надобно и поплыл дальше.
Ни мало, ни много прошло времени, пристал корабль к городу Хвалынску; а у короля тех мест уже несколько годов перед дворцовыми окнами летают и кричат ворон с воронихою и вороненком, ни днем, ни ночью никому угомону не дают.
Что ни делали, никакими хитростями не могут их от окошек отжить. И приказано было от короля прибить на всех перекрестках и пристанях такову грамоту: ежели кто сможет отжить от дворцовых окошек ворона с воронихою, тому король отдаст в награду полцарства своего и меньшую королевну в жены; а кто возьмется за такое дело, а дела не сделает, тому отрублена будет голова.
Много было охотников породниться с королем, да все головы свои под топор положили.
Узнал про то Вася, стал проситься у корабельщика: — Позволь пойти к королю — отогнать ворона с воронихою. Сколько ни уговаривал его корабельщик, никак не мог удержать.
— Ну, ступай, — говорит, — да если что недоброе случится, на себя пеняй!
Пришел Вася во дворец, сказал королю и велел открыть то самое окно, возле которого воронье летало. Послушал птичьего крику и говорит королю:
— Ваше величество, сами видите, что летают здесь трое: ворон, жена его ворониха и сын их вороненок; ворон с воронихою спорят, кому принадлежит сын — отцу или матери, и просят рассудить их. Ваше величество! Скажите, кому принадлежит сын?
Король говорит:
— Отцу.
Только сказал король это слово, ворон с вороненком полетели вправо, а ворониха — влево.
После того король взял мальчика к себе, и жил он при нем в большой милости и чести; вырос и стал молодец молодцом, женился на королевне и взял в приданое полцарства.
Вздумалось ему как-то поездить по разным местам, по чужим землям, людей посмотреть и себя показать; собрался и поехал странствовать.
В одном городе остановился он ночевать; переночевал, встал поутру и велит, чтоб подали ему умываться.
Хозяин принес ему воду, а хозяйка подала полотенце; поразговорился с ними королевич и узнал, что то были отец его и мать, заплакал от радости и упал к их ногам родительским; а после взял их с собою в город Хвалынск, и стали они все вместе жить-поживать да добра наживать.
Вещий мальчик
Жили-были мужик да баба, и стало им по ночам чудиться, будто под печкою огонь горит и кто-то стонет: «Ой, душно! Ой, душно!»
Мужик рассказал про то соседям, а соседи присоветовали ему сходить в ближний город: там-де живет купец Асон, мастер разгадывать всякий сон.
Вот мужик собрался и пошел в город; шел, шел и остановился на дороге переночевать у одной бедной вдовы. У вдовы был сын — мальчишка лет пяти; глянул тот мальчик на мужика и говорит:
— Старичок! Я знаю, куда ты идешь.
— А куда?
— К богатому купцу Асону. Смотри же, станет он тебе сон разгадывать и попросит половину того, что лежит под печкою, ты ему половины не давай, давай одну четверть. А коли спросит, кто тебя научил, про меня не сказывай.
На другой день поутру встал мужик и отправился дальше; приходит в город, разыскал Асонов двор и явился к хозяину.
— Что тебе надобно?
— Да вот, господин купец, чудится мне по ночам, будто в моей избушке под печкою огонь горит и кто-то жалобно стонет: «Ой, душно! Ой, душно!» Нельзя ли разгадать мой сон?
— Разгадать-то можно, только дашь ли мне половину того, что у тебя под печкою?
— Нет, половины не дам; будет с тебя и четверти.
Купец было заспорил, да видит, что мужик стоит на своем крепко, и согласился; призвал рабочих с топорами, с лопатами и поехал вместе с ними к старику в дом. Приехал и велел ломать печь; как только печь была сломана, половицы подняты, сейчас и оказалась глубокая ямища — в косую сажень будет, и вся-то набита серебром да золотом.
Старик обрадовался и принялся делить этот клад на четыре части. А купец давай его выспрашивать:
— Кто тебя научил, старичок, давать мне четверть, а не давать половины?
— Никто не учил, самому в голову пришло.
— Врешь! Не с твоим умом догадаться. Слушай: коли признаешься, кто тебя научил, так все деньги твои будут, не возьму с тебя и четвертой доли.
Мужик подумал-подумал, почесал в затылке и сказал:
— А вот как поедешь домой, увидишь на дороге избушку; в той избушке живет бедная вдова, и есть у ней сын-малолеток — он самый и научил меня.
Купец тотчас в повозку и погнал лошадей скорою рысью. Приехал к бедной вдове.
— Позволь, — говорит, — отдохнуть маленько да чайку испить.
— Милости просим!
Асон уселся на лавку, начал чай распивать, а сам все на пальчика поглядывает. На ту пору прибежал в избу петух, захлопал крыльями и закричал: «Кукуреку!»
— Экой голосистый какой! — сказал купец. — Хотел бы я знать, про что ты горланишь?
— Пожалуй, я тебе скажу, — промолвил мальчик. — Петух вещует, что придет время — будешь ты в бедности, а я стану владеть твоими богатствами.
Напился купец чаю, стал собираться домой и говорит вдове:
— Отдай мне своего сынишку; будет он жить у меня на всем готовом, в довольстве, в счастии и не узнает, что такое бедность. Да и тебе лучше — лишняя обуза с рук долой!
Мать подумала, что и в самом деле у купцов жизнь привольнее, благословила сына и отдала его Асону с рук на руки. Асон привез мальчика в свой дом и велел идти на кухню; потом позвал повара и отдал ему такой приказ: убей этого мальчика.
Повар воротился на кухню, взял нож и принялся на бруске точить. Мальчик залился слезами:
— Дядюшка! Для чего ты нож точишь?
— Хочу барашка колоть.
— Неправда твоя! Ты хочешь меня резать.
У повара и нож из рук вывалился, жалко ему стало загубить душу человеческую.
— Рад бы, — говорит, — отпустить тебя, да боюсь хозяина.
— Не бойся!
Повар так и сделал — мальчика у себя спрятал. Месяца через два, через три приснился тамошнему королю такой сон: будто есть у него во дворце три золотые блюда, прибежали псы и начали из тех блюд лакать. Задумался король: что бы такое тот сон значил? Кого ни спрашивал, никто ему не мог рассудить.
Вот вздумал он послать за Асоном; рассказал ему свой сон и велел разгадывать, а сроку положил три дня.
— Если в тот срок не отгадаешь, то все твое имение на себя возьму.
Воротился Асон от короля сам не свой; ходит пасмурный да сердитый, кого ни встретит — всякому затрещину дает; а пуще всех на повара напустился: зачем-де мальчишку со свету сжил? Он бы теперь пригодился мне.
На те речи повар возьми да и признайся, что мальчик-то живехонек. Асон тотчас потребовал его к себе.
— А ну, — говорит, — отгадай мой сон; снилось мне нынешней ночью, будто есть у меня три золотые блюда и будто из тех блюд золотых псы лакали.
Отвечает ему мальчик:
— Это не тебе снилося, это снилося государю.
— Угадал, молодец! А что значит этот сон?
— Знать-то я знаю, да тебе не скажу; вези меня к королю, перед ним ничего не скрою.
Асон приказал заложить коляску, мальчика на запятки поставил и поехал во дворец; подкатил к высокому крыльцу, вошел в белокаменные палаты и отдал королю поклон.
— Здравствуй, Асон! Отгадал ли мой сон? — спрашивает король.
— Эх, государь! Твой сон не больно мудрен; не то что я, его малый ребенок рассудить может. Коли хочешь, позови моего мальчика, он тебе все как по-писаному расскажет.
Король приказал привести мальчика и, как только привели его во дворец, начал про свой сон выспрашивать. Отвечал мальчик:
— Пусть-ка наперед Асон рассудит, а то вишь он какой! Ничего не ведая, чужим разумом жить хочет.
— Ну, Асон, говори ты прежде.
Асон упал на колени и признался, что не может отгадать королевского сна. Тогда выступил мальчик и сказал королю:
— Государь! Сон твой правдивый: есть у тебя три неверных слуги: хранитель печати, казначей и главный вельможа, задумали они тебя власти лишить.
Так оно и было.
Как сказал пятилеток, так и случилося: король отобрал у Асона все его имение и отдал тому мальчику.
Соль
В некоем городе жил-был купец, у него было три сына: первый — Федор, другой — Василий, а третий — Иван. Жил тот купец богато, на своих кораблях ходил в чужие земли и торговал всякими товарами.
В одно время нагрузил он два корабля дорогими товарами и отправил их за море с двумя старшими сыновьями. А меньшому сыну ничего не доверял по торговле.
Вот как узнал меньшой сын, что его братья за море посланы, тотчас явился к отцу и стал у него проситься в иные земли — себя показать, людей посмотреть.
Купец долго не соглашался:
— Ты и головы домой не привезешь! — но все же и ему дал корабль с самым дешевым грузом: с бревнами, тесом и досками.
Собрался Иван в путь-дорогу, отвалил от берега и скоро нагнал своих братьев.
Плывут они вместе по синему морю день, другой и третий, а на четвертый поднялись сильные ветры и забросили Иванов корабль в дальнее место, к одному неведомому острову.
— Ну, ребята, — закричал Иван корабельным работникам, — приворачивайте к берегу!
Пристали к берегу, он вылез на остров, приказал себя дожидаться, а сам пошел по тропинке; шел, шел и добрался до превеликой горы, смотрит — в той горе не песок, не камень, а чистая русская соль.
Вернулся назад к берегу, приказал работникам все бревна и доски в воду покидать, а корабль нагрузить солью.
Как скоро это сделано было, отвалил Иван от острова и поплыл дальше.
Долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли — приплыл корабль к большому богатому городу, остановился у пристани и якорь бросил.
Иван — купеческий сын сошел в город и отправился к тамошнему царю бить челом, чтобы позволил ему торговать по вольной цене; а для показу понес узелок своего товару — русской соли.
Тотчас доложили про его приход государю; царь его позвал и спрашивает:
— Говори, в чем дело — какая нужда?
— Так и этак, ваше величество! Позволь мне торговать в твоем городе по вольной цене.
— А каким товаром торги ведешь?
— Русской солью, ваше величество!
А царь про соль и не слыхивал: во всем его царстве без соли ели. Удивился он, что такой за новый, небывалый товар?
— А ну, — говорит, — покажь!
Иван — купеческий сын развернул платок; царь взглянул и подумал про себя: «Да это просто-напросто белый песок!» И говорит Ивану с усмешкою:
— Ну, брат, этого добра у нас и без денег дают!
Вышел Иван из царских палат весьма печален, и вздумалось ему: «Дай пойду в царскую кухню да посмотрю, как там повара кушанья готовят — какую они соль кладут?»
Пришел на кухню, попросился отдохнуть маленько, сел на стул и приглядывается. Повара то и дело взад-вперед бегают: кто варит, кто жарит, кто льет, а кто на сковороде яйца бьет.
Видит Иван — купеческий сын, что повара и не думают солить кушанья; улучил минутку, как они все из кухни повыбрались, взял да и всыпал соли, сколько надобно, во все ествы и приправы.
Наступило время обед подавать; принесли первое кушанье. Царь отведал, и оно ему так вкусно показалося, как никогда прежде; подали другое кушанье — это еще больше понравилось.
Призвал царь поваров и говорит им:
— Сколько лет я царствую, а никогда так вкусно вы не готовили. Как вы это сделали?
Отвечают повара:
— Ваше величество! Мы готовили по-старому, ничего нового не прибавляли; а сидит на кухне тот купец, что приходил вольного торгу просить, уж не он ли подложил чего?
— Позвать его сюда!
Привели Ивана — купеческого сына к царю.
— Виноват, царь-государь! Я русскою солью все ествы и приправы сдобрил; так в нашей стороне водится.
— А почем соль продаешь?
Иван смекнул, что дело на лад идет, и отвечал:
— Да не очень дорого: за две меры соли — мера серебра да мера золота.
Царь согласился на эту цену и купил у него весь товар.
Иван насыпал полон корабль серебром да золотом и стал дожидаться попутного ветра; а у того царя была дочь — прекрасная царевна, захотелось ей посмотреть на русский корабль, и просится она у своего родителя на корабельную пристань. Царь отпустил ее.
Вот она взяла с собой нянюшек, мамушек и красных девушек и поехала русский корабль смотреть. Иван — купеческий сын стал ей показывать, как и что называется: где паруса, где снасти, где нос, где корма, и завел ее в каюту; а работникам приказал — живо якоря отсечь, паруса поднять и в море выходить. И как было им большое поветрие, то они скоро ушли от того города на далекое расстояние.
Царевна вышла на палубу, глянула — кругом море. Иван — купеческий сын начал ее утешать, уговаривать. Царевна скоро улыбнулась и перестала печалиться.
Долго ли, коротко ли плыл Иван с царевною по морю, нагоняют его старшие братья; узнали про его удаль и счастье и крепко позавидовали; пришли к нему на корабль, схватили его за руки и бросили в море, а после кинули промеж себя жребий, и большой брат взял царевну, а средний — корабль с серебром и золотом.
И случись на ту пору, как сбросили Ивана с корабля, плавало вблизи одно из тех бревен, которые он сам же покидал в море. Иван ухватился за то бревно и долго носился с ним по морским глубинам; наконец прибило его к неведомому острову.
Вышел он на землю и пошел по берегу. Попадается ему навстречу великан с огромными усами, на усах рукавицы — вачеги — висят: после дождя сушит.
— Что тебе здесь надобно? — спрашивает великан.
Иван рассказал ему все, что случилося.
— Хочешь, я тебя домой отнесу? Завтра твой старший брат на царевне женится; садись-ка ко мне на спину.
Взял его, посадил на спину и побежал через море; тут у Ивана с головы шапка упала.
— Ах, — говорит, — ведь я шапку сронил!
— Ну, брат, далеко твоя шапка — верст с пятьсот назади осталась, — отвечал великан.
Принес он его на родину, спустил наземь и говорит:
— Смотри же, никому не хвались, что ты на мне верхом ездил; а похвалишься — худо тебе будет.
Иван — купеческий сын обещал не хвалиться, поблагодарил великана и пошел домой.
Приходит, а уж там все за свадебным столом сидят. Как увидала его прекрасная царевна, тотчас выскочила из-за стола, бросилась на шею.
— Вот, — говорит, — мой жених, а не тот, что за столом сидит!
— Что такое? — спрашивает отец.
Иван ему рассказал про все, как он солью торговал, как царевну увез и как старшие братья его в море спихнули.
Отец рассердился на больших сыновей, согнал их со двора долой, а Ивана женил на царевне.
Начался у них веселый пир; на пиру гости подпили и стали хвастаться: кто силою, кто богатством, кто молодой женой. А Иван сидел, сидел да спьяна и сам похвастался:
— Это что за похвальбы! Вот я так могу похвалиться: на великане через все море верхом проехал!
Только вымолвил — в ту же минуту является у ворот великан:
— А, Иван — купеческий сын, я тебе приказывал не хвалиться мною, а ты что сделал?
— Прости меня! — говорит Иван — купеческий сын. — То не я хвалился, то хмель хвалился.
— А ну покажи: какой-такой хмель?
Иван приказал привезть сороковую бочку вина да сороковую бочку пива; великан выпил и вино и пиво, опьянел и пошел все, что ни попалось под руку, ломать и крушить. Много недоброго натворил: сады повалял, хоромы разметал! После и сам свалился и спал без просыпу трое суток.
А как пробудился он, стали ему показывать, сколько он бед наделал; великан страх как удивился и говорит:
— Ну, Иван — купеческий сын, узнал я, каков хмель; не пей, не хвались же ты мною отныне и до веку.
Два Ивана — солдатских сына
В некотором царстве, в некотором государстве жил-был мужик. Пришло время — записали его в солдаты; оставляет он жену, стал с нею прощаться и говорит:
— Смотри, жена, живи хорошенько, добрых людей не смеши, домишка не разори, хозяйничай да меня жди; авось назад приду. Вот тебе пятьдесят рублей. Дочку ли, сына ли родишь — все равно сбереги деньги до возрасту: станешь дочь выдавать замуж — будет у нее приданое; а коли бог сына даст да войдет он в большие года — будет и ему в тех деньгах подспорье немалое.
Попрощался с женою и пошел в поход, куда было велено. Месяца три погодя родила жена двух близнецов-мальчиков и назвала их Иванами — солдатскими сыновьями.
Пошли мальчики в рост; как пшеничное тесто на опаре, так кверху и тянутся. Стукнуло ребяткам десять лет, отдала их мать в науку; скоро они научились грамоте и боярских и купеческих детей за пояс заткнули — никто лучше их не сумеет ни прочитать, ни написать, ни ответу дать.
Боярские и купеческие дети позавидовали и давай тех близнецов каждый день поколачивать да пощипывать.
Говорит один брат другому:
— Долго ли нас колотить да щипать будут? Матушка и то на нас платьица не нашьется, шапочек не накупится; что ни наденем, всё товарищи в клочки изорвут! Давай-ка расправляться с ними по-своему.
И согласились они друг за друга стоять, друг друга не выдавать. На другой день стали боярские и купеческие дети задирать их, а они — полно терпеть! — как пошли сдачу давать. Всем досталось! Тотчас прибежали караульные, связали их, добрых молодцев, и посадили в острог.
Дошло то дело до самого царя; он призвал тех мальчиков к себе, расспросил про все и велел их выпустить.
— Они, — говорит, — не виноваты: не зачинщики!
Выросли два Ивана — солдатские дети и просят у матери:
— Матушка, не осталось ли от нашего родителя каких денег? Коли остались, дай нам: мы пойдем в город на ярмарку, купим себе по доброму коню.
Мать дала им пятьдесят рублей — по двадцати пяти на брата — и приказывает:
— Слушайте, детушки! Как пойдете в город, отдавайте поклон всякому встречному и поперечному.
— Хорошо, родимая!
Вот отправились братья в город, пришли на конную, смотрят — лошадей много, а выбрать не из чего; все не под стать им, добрым молодцам!
Говорит один брат другому:
— Пойдем на другой конец площади; глядь-ка, что народу там толпится — видимо-невидимо!
Пришли туда, протолкались вперед — у дубовых столбов стоят два жеребца, на железных цепях прикованы: один на шести, другой на двенадцати; рвутся кони с цепей, удила кусают, роют землю копытами. Никто подойти к ним близко не смеет.
— Что твоим жеребцам цена будет? — спрашивает Иван — солдатский сын у хозяина.
— Не с твоим, брат, носом соваться сюда! Есть товар, да не по тебе, нечего и спрашивать.
— Почем знать, чего не ведаешь; может, и купим, надо только в зубы посмотреть.
Хозяин усмехнулся:
— Смотри, коли головы не жаль!
Тотчас один брат подошел к тому жеребцу, что на шести цепях был прикован, а другой брат — к тому, что на двенадцати цепях держался. Стали было в зубы смотреть — куда! Жеребцы поднялись на дыбы, так и храпят…
Братья ударили их коленками в грудь — цепи разлетелись, жеребцы на пять сажен отскочили, на землю попадали.
— Вот чем хвастался! Да мы этих клячей и даром не возьмем.
Народ ахает, дивуется: что за сильные богатыри появилися! Хозяин чуть не плачет: жеребцы его поскакали за город и давай разгуливать по всему чистому полю; приступить к ним никто не решается, как поймать, никто не придумает.
Сжалились над хозяином Иваны — солдатские дети, вышли в чистое поле, крикнули громким голосом, молодецким посвистом — жеребцы прибежали и стали на месте словно вкопанные; тут надели на них добрые молодцы цепи железные, привели их к столбам дубовым и приковали крепко-накрепко. Справили это дело и пошли домой.
Идут путем-дорогою, а навстречу им седой старичок; позабыли они, что мать наказывала, и прошли мимо, не поклонились, да уж после один спохватился:
— Ах, братец, что ж это мы наделали? Старичку поклона не отдали; давай нагоним его да поклонимся.
Нагнали старика, сняли шапочки, кланяются в пояс и говорят:
— Прости нас, дедушка, что прошли не поздоровались. Нам матушка строго наказывала: кто б на пути ни встретился, всякому честь отдавать.
— Спасибо, добрые молодцы! Куда ходили?
— В город на ярмарку; хотели купить себе по доброму коню, да таких нет, чтоб нам пригодились.
— Как же быть? Нешто подарить вам по лошадке?
— Ах, дедушка, если подаришь, станем тебя вечно благодарить!
— Ну пойдемте!
Привел их старик к большой горе, отворяет чугунную дверь и выводит богатырских коней:
— Вот вам и кони, добрые молодцы! Ступайте с богом, владейте на здоровье!
Они поблагодарили, сели верхом и поскакали домой. Приехали на двор, привязали коней к столбу и вошли в избу. Начала мать спрашивать:
— Что, детушки, купили себе по лошадке?
— Купить не купили, даром получили.
— Куда же вы их дели?
— Возле избы поставили.
— Ах, детушки, смотрите — не увел бы кто!
— Нет, матушка, не таковские кони: не то что увести — и подойти к ним нельзя!
Мать вышла, посмотрела на богатырских коней и залилась слезами:
— Ну, сынки, верно, вы не кормильцы мне. На другой день просятся сыновья у матери:
— Отпусти нас в город, купим себе по сабельке.
— Ступайте, родимые!
Они собрались, пошли на кузницу; приходят к мастеру.
— Сделай, — говорят, — нам по сабельке.
— Зачем делать! Есть готовые, сколько угодно берите!
— Нет, брат, нам такие сабли надобны, чтоб по триста пудов весили.
— Эх, что выдумали! Да кто ж этакую махину ворочать будет? Да и горна такого во всем свете не найдешь!
Нечего делать — пошли добрые молодцы домой и головы повесили.
Идут путем-дорогою, а навстречу им опять тот же старичок попадается.
— Здравствуйте, младые юноши!
— Здравствуй, дедушка!
— Куда ходили?
— В город, на кузницу, хотели купить себе по сабельке, да таких нет, чтоб нам по руке пришлись.
— Плохо дело! Нешто подарить вам по сабельке?
— Ах, дедушка, коли подаришь, станем тебя вечно благодарить!
Старичок привел их к большой горе, отворил чугунную дверь и вынес две богатырские сабли. Они взяли сабли, поблагодарили старика, и радостно, весело у них на душе стало!
Приходят домой, мать спрашивает:
— Что, детушки, купили себе по сабельке?
— Купить не купили, даром получили.
— Куда же вы их дели?
— Возле избы поставили.
— Смотрите, как бы кто не унес!
— Нет, матушка, не то что унесть, даже увезти нельзя.
Мать вышла на двор, глянула — две сабли тяжелые, богатырские к стене приставлены, едва избушка держится! Залилась слезами и говорит:
— Ну, сынки, верно, вы не кормильцы мне.
Наутро Иваны — солдатские дети оседлали своих добрых коней, взяли свои сабли богатырские, приходят в избу, с родной матерью прощаются:
— Благослови нас, матушка, в путь-дорогу дальнюю.
— Будь над вами, детушки, мое нерушимое родительское благословение! Поезжайте с богом, себя покажите, людей посмотрите; напрасно никого не обижайте, а злым ворогам не уступайте.
— Не бойся, матушка! У нас такова поговорка есть: еду — не свищу, а наеду — не спущу!
Сели добрые молодцы на коней и поехали.
Близко ли, далеко, долго ли, коротко — скоро сказка сказывается, не скоро дело делается — приезжают они на распутье, и стоят там два столба. На одном столбу написано: «Кто вправо поедет, тот царем будет»; на другом столбу написано: «Кто влево поедет, тот убит будет».
Остановились братья, прочитали надписи и призадумались: куда кому ехать? Коли обоим по правой дороге пуститься — не честь, не хвала богатырской их силе, молодецкой Удали; ехать одному влево — никому помереть не хочется!
Да делать-то нечего — говорит один из братьев другому:
— Ну, братец, я посильнее тебя; давай я поеду влево да посмотрю, от чего может мне смерть приключиться? А ты поезжай направо: авось бог даст — царем сделаешься!
Стали они прощаться, дали друг дружке по платочку и положили такой завет: ехать каждому своею дорогою, по дороге столбы ставить, на тех столбах про себя писать для знатья, для ведома; всякое утро утирать лицо братниным платком: если на платке кровь окажется — значит, брату смерть приключилася; при такой беде ехать мертвого разыскивать.
Разъехались добрые молодцы в разные стороны.
Кто вправо коня пустил, тот добрался до славного царства. В этом царстве жил царь с царицею, у них была дочь царевна Настасья Прекрасная.
Увидал царь Ивана — солдатского сына, полюбил его за удаль богатырскую и, долго не думая, отдал за него свою дочь в супружество, назвал его Иваном-царевичем и велел ему управлять всем царством.
Живет Иван-царевич в радости, своей женою любуется, в царстве порядок ведет да звериной охотой тешится.
В некое время стал он на охоту сбираться, на коня сбрую накладывать и нашел в седле — два пузырька с целящей и живой водою зашито; посмотрел на те пузырьки и положил опять в седло. «Надо, — думает, — поберечь до поры до времени; не ровен час — понадобятся».
А брат его Иван — солдатский сын, что левой дорогой поехал, день и ночь скакал без устали.
Прошел месяц, и другой, и третий, и прибыл он в незнакомое государство — прямо в столичный город.
В том государстве печаль великая: дома черным сукном покрыты, люди словно сонные шатаются.
Нанял он себе самую худую квартиру у бедной старушки и начал ее выспрашивать:
— Расскажи, бабушка, отчего так в вашем государстве весь народ припечалился и все дома черным сукном завешены?
— Ах, добрый молодец! Великое горе нас обуяло: каждый день выходит из синего моря, из-за серого камня, двенадцатиглавый змей и поедает по человеку за единый раз, теперь дошла очередь до царя… Есть у него три; прекрасные царевны; вот только сейчас повезли старшую на взморье — змею на съедение.
Иван — солдатский сын сел на коня и поскакал к синему морю, к серому камню; на берегу стоит прекрасная царевна — на железной цени прикована.
Увидала она витязя и говорит ему:
— Уходи отсюда, добрый молодец! Скоро придет сюда двенадцатиглавый змей; я пропаду, да и тебе не миновать смерти: съест тебя лютый змей!
— Не бойся, красная девица, авось подавится.
Подошел к ней Иван — солдатский сын, ухватил цепь богатырской рукою и разорвал на мелкие части, словно гнилую бечевку; после прилег красной девице на колени.
— Я посплю, а ты на море смотри: как только туча взойдет, ветер зашумит, море всколыхается — тотчас разбуди меня, молодца.
Красная девица послушалась, стала на море смотреть.
Вдруг туча надвинулась, ветер зашумел, море всколыхалося — из синя моря змей выходит, в гору подымается.
Царевна разбудила Ивана — солдатского сына; он встал, только на коня вскочил, а уж змей летит:
— Ты, Иванушка, зачем пожаловал? Ведь здесь мое место! Прощайся теперь с белым светом да полезай поскорее сам в мою глотку — тебе ж легче будет!
— Врешь, проклятый змей! Не проглотишь — подавишься! — ответил Иван, обнажил свою острую саблю, размахнулся, ударил и срубил у змея все двенадцать голов; поднял серый камень, головы положил под камень, туловище в море бросил, а сам воротился домой к старухе, наелся-напился, лег спать; и проспал трое суток.
В то время призвал царь водовоза.
— Ступай, — говорит, — на взморье, собери хоть царевнины косточки.
Водовоз приехал к синему морю, видит — царевна жива, ни в чем невредима, посадил ее на телегу и повез в густой, дремучий лес; завез в лес и давай нож точить.
— Что ты делать собираешься? — спрашивает царевна.
— Я нож точу, тебя резать хочу! Царевна заплакала:
— Не режь меня, я тебе никакого худа не сделала.
— Скажи отцу, что я тебя от змея избавил, так помилую! Нечего делать — согласилась. Приехала во дворец; царь обрадовался и пожаловал того водовоза полковником.
Вот как проснулся Иван — солдатский сын, позвал старуху, дает ей денег и просит:
— Поди-ка, бабушка, на рынок, закупи, что надобно, да послушай, что промеж людьми говорится: нет ли чего нового?
Старуха сбегала на рынок, закупила разных припасов, послушала людских вестей, воротилась назад и сказывает:
— Идет в народе такая молва: был-де у нашего царя большой обед, сидели за столом королевичи и посланники, бояре и люди именитые; в те поры прилетела в окно каленая стрела и упала посеред зала, в той стреле было письмо привязано от другого змея двенадцатиглавого. Пишет змей: коли не вышлешь ко мне среднюю царевну, я твое царство огнем сожгу, пеплом развею. Нынче же повезут ее, бедную, к синему морю, к серому камню.
Иван — солдатский сын сейчас оседлал своего доброго коня, сел и поскакал на взморье. Говорит ему царевна:
— Ты зачем, добрый молодец? Пущай моя очередь смерть принимать, горячую кровь проливать; а тебе за что пропадать?
— Не бойся, красная девица!
Только успел сказать, летит на него лютый змей, огнем палит, смертью грозит.
Богатырь ударил его острой саблею и отсек все двенадцать голов; головы положил под камень, туловище в море кинул, а сам домой вернулся, наелся-напился и опять залег спать на три дня, на три ночи.
Приехал опять водовоз, увидал, что царевна жива, посадил ее на телегу, повез в дремучий лес и принялся нож точить. Спрашивает царевна:
— Зачем ты нож точишь?
— А я нож точу, тебя резать хочу. Присягни на том, что скажешь отцу, как мне надобно, так я тебя помилую.
Царевна дала ему клятву, он привез ее во дворец; царь возрадовался и пожаловал водовоза генеральским чином.
Иван — солдатский, сын пробудился от сна на четвертые сутки и велел, старухе на рынок пойти да вестей послушать.
Старуха сбегала на рынок, воротилась назад и сказывает:
— Третий змей появился, прислал к царю письмо, а в письме требует: вывози-де меньшую царевну на съедение.
Иван — солдатский сын оседлал своего доброго коня, сел и поскакал к синю морю.
На берегу стоит прекрасная царевна, на железной цепи к камню прикована. Богатырь ухватил цепь, тряхнул и разорвал, словно гнилую бечевку; после прилег красной девице на колени:
— Я посплю, а ты на море смотри: как только туча взойдет, ветер зашумит, море всколыхается — тотчас разбуди меня, молодца.
Царевна начала на море глядеть…
Вдруг туча надвинулась, ветер зашумел, море всколыхалося — из синя моря змей выходит, в гору подымается.
Стала царевна будить Ивана — солдатского сына, толкала, толкала — нет, не просыпается; заплакала она слезно, и капнула горячая слеза ему на щеку; от того богатырь проснулся, подбежал к своему коню, а добрый конь уж на пол-аршина под собой земли выбил копытами.
Летит двенадцатиглавый змей, огнем так и пышет; взглянул на богатыря и воскрикнул:
— Хорош ты, пригож ты, добрый молодец, да не быть тебе живому, съем тебя, и с косточками!
— Врешь, проклятый змей, подавишься.
Начали они биться смертным боем; Иван — солдатский сын так быстро и сильно махал своей саблею, что она докрасна раскалилась, нельзя в руках держать! Возмолился он царевне:
— Спасай меня, красна девица! Сними с себя дорогой платочек, намочи в синем море и дай обернуть саблю.
Царевна тотчас намочила свой платочек и подала доброму молодцу. Он обернул саблю и давай рубить змея; срубил ему все двенадцать голов, головы те под камень положил, туловище в море бросил, а сам домой поскакал, наелся-напился и залег спать на трои сутки.
Царь посылает опять водовоза на взморье. Приехал водовоз, взял царевну и повез в дремучий лес; вынул нож и стал точить.
— Что ты делаешь? — спрашивает царевна.
— Нож точу, тебя резать хочу! Скажи отцу, что я змея победил, так помилую.
Устрашил красную девицу, поклялась говорить по его словам.
А меньшая дочь была у царя любимая; как увидел ее живою, ни в чем невредимою, он пуще прежнего возрадовался и захотел водовоза жаловать — выдать за него замуж меньшую царевну.
Пошел про то слух по всему государству. Узнал Иван — солдатский сын, что у царя свадьба затевается, и пошел прямо во дворец, а там пир идет, гости пьют и едят, всякими играми забавляются.
Меньшая царевна глянула на Ивана — солдатского сына, увидала на его сабле свой дорогой платочек, выскочила из-за стола, взяла его за руку и говорит отцу:
— Государь-батюшка! Вот кто избавил нас от змея лютого, от смерти напрасныя; а водовоз только знал нож точить да приговаривать: я-де нож точу, тебя резать хочу!
Царь разгневался, тут же приказал водовоза повесить, а царевну выдал замуж за Ивана — солдатского сына, и было у них веселье великое. Стали молодые жить-поживать да добра наживать.
Пока все это деялось с братом Ивана — солдатского сына, с Иваном-царевичем вот что случилось. Поехал он раз на охоту, и попался ему олень быстроногий.
Иван-царевич ударил по лошади и пустился за ним в погоню; мчался, мчался и выехал на широкий луг. Тут олень с глаз пропал. Смотрит царевич и думает, куда теперь путь направить? Глядь — на том лугу ручеек протекает, на воде две серые утки плавают.
Прицелился он из ружья, выстрелил и убил пару уток; вытащил их из воды, положил в сумку и поехал дальше.
Ехал, ехал, увидал белокаменные палаты, слез с лошади, привязал ее к столбу и пошел в комнаты. Везде пусто — нет ни единого человека, только в одной комнате печь топится, на шестке стоит сковородка, на столе прибор готов: тарелка, и вилка, и нож. Иван-царевич вынул из сумки уток, ощипал, вычистил, положил на сковороду и сунул в печку; зажарил, поставил на стол, режет да ест.
Вдруг, откуда ни возьмись, является к нему красная девица — такая красавица, что ни в сказке сказать, ни пером написать, — и говорит ему:
— Хлеб-соль, Иван-царевич!
— Милости просим, красная девица! Садись со мной кушать.
— Я бы села с тобой, да боюсь: у тебя конь волшебный.
— Нет, красная девица, не узнала! Мой волшебный конь дома остался, я на простом приехал.
Как услыхала это красная девица, тотчас начала дуться, надулась и сделалась страшною львицею, разинула пасть и проглотила царевича целиком. Была то не простая девица, была то родная сестра трех змеев, что побиты Иваном — солдатским сыном.
Вздумал Иван — солдатский сын про своего брата; вынул платок из кармана, утерся, смотрит — весь платок в крови. Сильно он запечалился:
— Что за притча! Поехал мой брат в хорошую сторону, где бы ему царем быть, а он смерть получил!
Отпросился у жены и тестя и поехал на своем богатырском коне разыскивать брата, Ивана-царевича.
Близко ли, далеко, скоро ли, коротко — приезжает в то самое государство, где его брат проживал; расспросил про все и узнал, что поехал-де царевич на охоту, да так и сгинул — назад не бывал.
Иван — солдатский сын той же самой дорогою поехал охотиться; попадается и ему олень быстроногий. Пустился богатырь за ним в погоню. Выехал на широкий луг — олень с глаз пропал; смотрит — на лугу ручеек протекает, на воде две утки плавают. Иван — солдатский сын застрелил уток, приехал в белокаменные палаты и вошел в комнаты. Везде пусто, только в одной комнате печь топится, на шестке сковородка стоит. Он зажарил уток, вынес на двор, сел на крылечке, режет да ест.
Вдруг является к нему красная девица:
— Хлеб-соль, добрый молодец! Зачем на дворе ешь?
Отвечает Иван — солдатский сын:
— Да в горнице неохотно, на дворе веселей будет! Садись со мною, красная девица!
— Я бы с радостью села, да боюсь твоего коня волшебного.
— Полно, красавица! Я на простой лошаденке приехал.
Она и поверила и начала дуться, надулась страшною львицею и только хотела проглотить доброго молодца, как прибежал его волшебный конь и обхватил ее богатырскими ногами.
Иван — солдатский сын обнажил свою саблю острую и крикнул зычным голосом:
— Стой, проклятая! Ты проглотила моего брата Ивана-царевича? Выкинь его назад, не то изрублю тебя на мелкие части.
Львица и выкинула Ивана-царевича: сам-то он мертвый.
Тут Иван — солдатский сын вынул из седла два пузырька с водою целящею и живой; взбрызнул брата целящей водою — плоть-мясо срастается; взбрызнул живой водой — царевич встал и говорит:
— Ах, как же долго я спал! Отвечает Иван — солдатский сын:
— Век бы тебе спать, если б не я!
Потом берет свою саблю и хочет рубить львице голову; она обернулась душой-девицей, такою красавицей, что и рассказать нельзя, начала слезно плакать и просить прощения. Глянул на ее красу неописанную, смиловался Иван — солдатский сын и пустил ее на волю вольную.
Приехали братья во дворец, сотворили трехдневный пир; после попрощались; Иван-царевич остался в своем государстве, а Иван — солдатский сын поехал к своей супруге и стал с нею поживать в любви и согласии.
Семь Симеонов
Жил-был старик со старухой. Пришел час: мужик помер. Осталось у него семь сыновей-близнецов, что по прозванию семь Симеонов.
Вот они растут да растут, все один в одного и лицом и статью, и каждое утро выходят пахать землю все семеро.
Случилось так, что тою стороной ехал царь: видит с дороги, что далеко в поле пашут землю как на барщине — так много народу! — а ему ведомо, что в той стороне нет барской земли.
Вот посылает царь своего конюшего узнать, что за люди такие пашут, какого роду и звания, барские или царские, дворовые ли какие, или наемные?
Приходит к ним конюший, спрашивает:
— Что вы за люди такие есть, какого роду и звания?
Отвечают ему:
— А мы такие люди, мать родила нас семь Симеонов, а пашем мы землю отцову и дедину.
Воротился конюший и рассказал царю все, как слышал. Удивляется царь.
— Такого чуда не слыхивал я! — говорит он и тут же посылает сказать семи Симеонам, что он ждет их к себе в терем на услуги и посылки.
Собрались все семеро и приходят в царские палаты, становятся в ряд.
— Ну, — говорит царь, — отвечайте: к какому мастерству кто способен, какое ремесло знаете?
Выходит старший.
— Я, — говорит, — могу сковать железный столб сажон в двадцать вышиною.
— А я, — говорит второй, — могу уставить его в землю.
— А я, — говорит третий, — могу взлезть на него и осмотреть кругом далеко-далеко все, что по белому свету творится.
— А я, — говорит четвертый, — могу срубить корабль, что ходит по морю, как по суху.
— А я, — говорит пятый, — могу торговать разными товарами по чужим землям.
— А я, — говорит шестой, — могу с кораблем, людьми и товарами нырнуть в море, плавать под водою и вынырнуть где надо.
— А я — вор, — говорит седьмой, — могу добыть, что приглядится иль полюбится.
— Такого ремесла я не терплю в своем царстве-государстве, — ответил сердито царь последнему, седьмому Симеону, — и даю тебе три дни сроку выбираться из моей земли куда тебе любо; а всем другим шестерым Симеонам приказываю остаться здесь.
Пригорюнился седьмой Симеон: не знает, как ему быть и что делать.
А царю была по сердцу красавица царевна, что живет за горами, за морями. Вот бояре, воеводы царские и вспомнили, что седьмой Симеон, мол, пригодится и, может быть, сумеет привезти чудную царевну, и стали они просить царя оставить Симеона.
Подумал царь и позволил ему остаться.
Вот на другой день царь собрал бояр своих и воевод и весь народ, приказывает семи Симеонам показать свое уменье.
Старший Симеон, недолго мешкая, сковал железный столб в двадцать сажон вышиною. Царь приказывает своим людям уставить железный столб в землю, но как ни бился народ, не мог его уставить.
Тогда приказал царь второму Симеону уставить железный столб в землю. Симеон второй, недолго думая, поднял и упер столб в землю.
Затем Симеон третий взлез на этот столб, сел на маковку и стал глядеть кругом далече, как и что творится по белу свету; и видит синие моря, на них, как пятна, мреют корабли, видит села, города, народа тьму, но не примечает той чудной царевны, что полюбилась царю. И стал пуще глядеть во все виды и вдруг заприметил: у окна в далеком тереме сидит красавица царевна, румяна, белолица и тонкокожа: видно, как мозги переливаются по косточкам.
— Видишь? — кричит ему царь.
— Вижу.
— Слезай же поскорее вниз и доставай царевну, как там знаешь, чтоб была мне во что бы ни стало!
Собрались все семеро Симеонов, срубили корабль, нагрузили его всяким товаром, и все вместе поплыли морем доставать царевну по-за сизыми горами, по-за синими морями.
Едут, едут между небом и землей, пристают к неведомому острову у пристани.
А Симеон меньшой взял с собою в путь сибирского кота ученого, что может по цепи ходить, вещи подавать, разны немецки штуки выкидывать.
И вышел меньшой Симеон с своим котом с сибирским, идет по острову, а братьев просит не сходить на землю, пока он сам не придет назад.
Идет по острову, приходит в город и на площади пред царевниным теремом забавляется с котом ученым и сибирским: приказывает ему вещи подавать, через плетку скакать, немецкие штуки выкидывать.
На ту пору царевна сидела у окна и завидела неведомого зверя, какого у них нет и не водилось отродясь. Тотчас же посылает прислужницу свою узнать, что за зверь такой и продажный али нет? Слушает Симеон красную молодку, царевнину прислужницу, и говорит:
— Зверь мой — кот сибирский, а продавать — не продаю ни за какие деньги, а коли крепко кому он полюбится, тому подарить — подарю.
Так и рассказала прислужница своей царевне, а царевна снова подсылает свою молодку к Симеону-вору: — Крепко, мол, зверь твой полюбился!
Пошел Симеон во терем царевнин и принес ей в дар кота своего сибирского; просит только за это пожить в ее тереме три дни и отведать царского хлеба-соли, да еще прибавил:
— Научить тебя, прекрасная царевна, как играться и забавляться с неведомым зверем, с сибирском котом?
Царевна позволила, и Симеон остался ночевать в царском тереме.
Пошла весть по палатам, что у царевны завелся дивный неведомый зверь; собрались все: и царь, и царица, и царевичи, и царевны, и бояре, и воеводы, — все глядят, любуются не налюбуются на веселого зверя, ученого кота. Все желают до-стать и себе такого и просят царевну; но царевна не слушает никого, не дарит никому своего сибирского кота, гладит его по шерсти шелковой, забавляется с ним день и ночь, а Симеона приказывает поить и угощать вволю, чтоб ему было хорошо.
Благодарит Симеон за хлеб-соль, за угощенье и за ласки и на третий день просит царевну пожаловать к нему на корабль, поглядеть на устройство его и на разных зверей, виданных и невиданных, ведомых и неведомых, что привез он с собою.
Царевна спросилась у батюшки-царя и вечерком с прислужницами и няньками пошла смотреть корабль Симеона и зверей его, виданных и невиданных, ведомых и неведомых.
Приходит, у берега поджидает ее Симеон меньшой и просит царевну не прогневаться и оставить на земле нянек и прислужниц, а самое пожаловать на корабль:
— Там много зверей разных и красивых; какой тебе полюбится, тот и твой! А всех одарить, кому что полюбится, — и нянек, и прислужниц — не можем.
Царевна согласна и приказывает нянькам да прислужницам подождать ее на берегу, а сама идет за Симеоном на корабль глядеть дива дивные, зверей чудных.
Как взошла — корабль и отплыл, и пошел гулять по синему морю.
Царь ждет не дождется царевны. Приходят няньки и прислужницы, плачутся, рассказывая свое горе. И распалился гневом царь, приказывает сейчас же устроить погоню.
Снарядили корабль, и погнался царский корабль за царевной. Чуть мреет далече — плывет корабль Сименонов и не ведает, что за ним царская погоня летит — не плывет! Вот уж близко!
Как увидали семь Симеонов, что погоня уж близко — вот-вот догонит! — нырнули и с царевной и с кораблем. Долго плыли под водой и поднялись наверх тогда, как близко стало до родной земли.
А царская погоня плавала три дня, три ночи; ничего не нашла, с тем и возвратилась.
Приезжают семь Симеонов с прекрасной царевной домой, глядь — на берегу высыпало народу, что гороху, премногое множество! Сам царь поджидает у пристани и встречает гостей заморских, семерых Симеонов с прекрасной царевной, с радостью великою.
Как сошли они на берег, народ стал кричать и шуметь; а царь поцеловал царевну во уста сахарные, повел во палаты белокаменные, посадил за столы дубовые, скатерти браные, угостил всякими напитками медовыми и наедками сахарными и вскорости отпраздновал свадьбу с душою-царевной — и было веселье и большой пир, что на весь крещеный мир!
А семи Симеонам дал волю по всему царству-государству жить да поживать привольно, торговать беспошлинно, владеть землей жалованной безобидно; всякими ласками обласкал и домой отпустил с казной на разживу.
Была и у меня клячонка — восковые плечонки, плеточка гороховая. Вижу: горит у мужика овин; клячонку я поставил, пошел овин заливать. Покуда овин заливал, клячонка растаяла, плеточку вороны расклевали. Торговал кирпичом, остался ни при чем; был у меня шлык, под воротню шмыг, да колешко сшиб, и теперь больно. Тем и сказке конец!
Хитрая наука
Жили себе дед да баба, был у них сын. Старик-то был бедный; хотелось ему отдать сына в науку, чтоб смолоду был родителям своим на утеху, под старость на перемену, да что станешь делать, коли достатку нет! Водил он его, водил по городам — авось возьмет кто в ученье; нет, никто не взялся учить без денег.
Воротился старик домой, поплакал-поплакал с бабою, потужил-погоревал о своей бедности и опять повел сына в город. Только пришли они в город, попадается им навстречу человек и спрашивает деда:
— Что, старичок, пригорюнился?
— Как мне не пригорюниться! — сказал дед. — Вот водил, водил сына, никто не берет без денег в науку, а денег нетути!
— Ну так отдай его мне, — говорит встречный, — я его в три года выучу всем хитростям. А через три года, в этот самый день, в этот самый час, приходи за сыном; да смотри: коли не просрочишь, придешь вовремя да узнаешь своего сына — возьмешь его назад, а коли нет, так оставаться ему у меня.
Дед так обрадовался и не спросил: кто такой встречный, где живет и чему учить станет малого? Отдал ему сына и пошел домой. Пришел домой в радости, рассказал обо всем бабе; а встречный-то был колдун.
Вот прошли три года, а старик совсем позабыл, в какой день отдал сына в науку, и не знает, как ему быть. А сын за день до срока прилетел к нему малою птичкою, хлопнулся о завалинку и вошел в избу добрым молодцем, поклонился отцу и говорит: завтра-де сровняется как раз три года, надо за ним приходить; и рассказал, куда за ним приходить и как его узнавать.
— У хозяина моего не я один в науке. Есть, — говорит, — еще одиннадцать работников, навсегда при нем остались — оттого, что родители не смогли их признать; и только ты меня не признаешь, так и я останусь при нем двенадцатым. Завтра, как придешь ты за мною, хозяин всех нас двенадцать выпустит белыми голубями — перо в перо, хвост в хвост и голова в голову ровны. Вот ты и смотри: все высоко станут летать, а я нет-нет да возьму повыше всех. Хозяин спросит: узнали ли своего сына? Ты и покажь на того голубя, что повыше всех.
После выведет он к тебе двенадцать жеребцов — все одной масти, гривы на одну сторону, и собой ровны; как станешь проходить мимо тех жеребцов, хорошенько примечай: я нет-нет да правой ногою и топну. Хозяин опять спросит: узнал своего сына? Ты смело показывай на меня.
После того выведет к тебе двенадцать добрых молодцев — рост в рост, волос в волос, голос в голос, все на одно лицо и одежей ровны. Как станешь проходить мимо тех молодцев, примечай-ка: на правую щеку ко мне нет-нет да и сядет малая мушка. Хозяин опять-таки спросит: узнал ли своего сына? Ты и покажи на меня.
Рассказал все это, распростился с отцом и пошел из дому, хлопнулся о завалинку, сделался птичкою и улетел к хозяину.
Поутру дед встал, собрался и пошел за сыном. Приходит к колдуну.
— Ну, старик, — говорит колдун, — выучил твоего сына всем хитростям. Только если не признаешь его, оставаться ему при мне на веки вечные.
После того выпустил он двенадцать белых голубей — перо в перо, хвост в хвост, голова в голову ровны — и говорит:
— Узнавай, старик, своего сына!
— Как узнавать-то, ишь все ровны!
Смотрел, смотрел, да как поднялся один голубь повыше всех, указал на того голубя:
— Кажись, это мой!
— Узнал, узнал, дедушка! — сказывает колдун.
В другой раз выпустил он двенадцать жеребцов — все как один, и гривы на одну сторону.
Стал дед ходить вокруг жеребцов да приглядываться, а хозяин спрашивает:
— Ну что, дедушка! Узнал своего сына?
— Нет еще, погоди маленько.
Да как увидал, что один жеребец топнул правою ногою, сейчас показал на него:
— Кажись, это мой!
— Узнал, узнал, дедушка!
В третий раз вышли двенадцать добрых молодцев. — рост в рост, волос в волос, голос в голос, все на одно лицо, словно одна мать родила.
Дед раз прошел мимо молодцев — ничего не заприметил, в другой прошел — тож ничего, а как проходил в третий раз — увидал у одного молодца на правой щеке муху и говорит:
— Кажись, это мой!
— Узнал, узнал, дедушка!
Вот, делать нечего, отдал колдун старику сына, и пошли они себе домой.
Шли, шли и видят: едет по дороге какой-то барин.
— Батюшка, — говорит сын, — я сейчас сделаюсь собачкою. Барин стянет покупать меня, а ты меня-то продал, а ошейника не продавай; не то я к тебе назад не ворочусь!
Сказал так-то да и в ту ж минуту ударился оземь и оборотился собачкою.
Барин увидал, что старик ведет собачку, начал ее торговать: не так ему собачка показалася, как ошейник хорош. Барин дает за нее сто рублев, а дед просит триста; торговались, торговались, и купил барин собачку за двести рублев.
Только стал было дед снимать ошейник, — куда! — барин и слышать про то не хочет, упирается.
— Я ошейника не продавал, — говорит дед, — я продал одну собачку.
А барин:
— Нет, врешь! Кто купил собачку, тот купил и ошейник.
Дед подумал-подумал (ведь и впрямь без ошейника нельзя купить собаку!) и отдал ее с ошейником.
Барин взял и посадил собачку к себе, а дед забрал деньги и пошел домой.
Вот барин едет себе да едет, вдруг, откуда ни возьмись, бежит навстречу заяц.
«Что, — думает барин, — али выпустить собачку за зайцем да посмотреть ее прыти?»
Тольио выпустил, смотрит: заяц бежит в одну сторону, собака в другую — и убежала в лес.
Ждал, ждал ее барин, не дождался и поехал ни при чем.
А собачка оборотилась добрым молодцем.
Дед идет дорогою, идет широкою и думает: как домой глаза-то показать, как старухе сказать, куда сына девал! А сын уж нагнал его.
— Эх, батюшка! — говорит. — Зачем с ошейником продавал? Ну, не повстречай мы зайца, я б не воротился, так бы и пропал ни за что!
Воротились они домой и живут себе помаленьку. Много ли, мало ли прошло времени, в одно воскресенье говорит сын отцу:
— Батюшка, я обернусь птичкою, понеси меня на базар и продай; только клетки не продавай, не то домой не ворочусь!
Ударился оземь, сделался птичкою; старик посадил ее в клетку и понес продавать.
Обступили старика люди, наперебой начали торговать птичку: так она всем показалася!
Пришел и колдун, тотчас признал деда и догадался что у него за птица в клетке сидит. Тот дает дорого, другой дает дорого, а он дороже всех; продал ему старик птичку, а клетки не отдает; колдун туда-сюда, бился с ним, бился, ничего не берет!
Взял одну птичку, завернул в платок и понес домой!.
— Ну, дочка, — говорит дома, — я купил нашего шельмеца!
— Где же он?
Колдун распахнул платок, а птички давно нет: улетела, сердешная!
Настал опять воскресный день. Говорит сын отцу:
— Батюшка! Я обернусь нынче лошадью; смотри же, лошадь продавай, а уздечки не моги продавать; не то домой не ворочусь.
Хлопнулся о сырую землю и сделался лошадью; повел ее дед на базар продавать.
Обступили старика торговые люди, все барышники: тот дает дорого, другой дает дорого, а колдун дороже всех.
Дед продал ему сына, а уздечки не отдает.
— Да как же я поведу лошадь-то? — спрашивает колдун. — Дай хоть до двора довести, а там, пожалуй, бери свою узду: мне она не в корысть!
Тут все барышники на деда накинулись: так-де не водится! Продал лошадь — продал и узду. Что с ними поделаешь? Отдал дед уздечку.
Колдун привел коня на свой двор, поставил в конюшню, накрепко привязал к кольцу и высоко притянул ему голову: стоит конь на одних задних ногах, передние до земли не хватают.
— Ну, дочка, — сказывает опять колдун, — вот когда купил так купил нашего шельмеца!
— Где же он?
— На конюшне стоит.
Дочь побежала смотреть; жалко ей стало добра молодца, захотела подлинней отпустить повод, стала распутывать да развязывать, а конь тем временем вырвался и пошел версты отсчитывать.
Бросилась дочь к отцу.
— Батюшка, — говорит, — прости! Конь убежал!
Колдун хлопнулся о сырую землю, сделался серым волком и пустился в погоню: вот близко, вот нагонит…
Конь прибежал к реке, ударился оземь, оборотился ершом — и бултых в воду, а волк за ним щукою…
Ерш бежал, бежал водою, добрался к плотам, где красные девицы белье моют, перекинулся золотым кольцом и подкатмлся купеческой дочери под ноги.
Купеческая дочь подхватила колечко и спрятала. А колдун сделался по-прежнему человеком.
— Отдай, — пристает к ней, — мое золотое кольцо.
— Бери! — говорит девица и бросила кольцо наземь.
Как ударилось оно, в ту ж минуту рассыпалось мелкими зернами. Колдун обернулся петухом и бросился клевать; пока клевал, одно зерно обернулось ястребом, и плохо пришлось петуху: задрал его ястреб.
Тем сказке конец, а мне меду корец.
Елена Премудрая
В стародревние годы в некоем царстве, не в нашем государстве, случилось одному солдату у каменной башни на часах стоять; башня была на замок заперта и печатью запечатана, а дело-то было ночью.
Ровно в двенадцать часов слышится солдату, что кто-то кричит из этой башни:
— Эй, служивый! Солдат спрашивает:
— Кто меня кличет?
— Это я — черт, — отзывается голос из-за железной решетки, — тридцать лет как сижу здесь не пивши, не евши.
— Что же тебе надо?
— Выпусти меня на волю. Как будешь в нужде, я тебе сам пригожусь; только помяни меня — и я в ту же минуту явлюсь к тебе на выручку.
Солдат тотчас сорвал печать, разломал замок и отворил двери — черт выскочил из башни, взвился кверху и сгинул быстрее молнии.
«Ну, — думает солдат, — наделал я дела; вся моя служба ни за грош пропала. Теперь засадят меня под арест, отдадут под военный суд и, чего доброго, заставят сквозь строй прогуляться; уж лучше убегу, пока время есть».
Бросил ружье и ранец на землю и пошел куда глаза глядят.
Шел он день, и другой, и третий; разобрал его голод, а есть и пить нечего; сел на дороге, заплакал горькими слезами и раздумался:
«Ну, не глуп ли я? Служил у царя десять лет, каждый день по три фунта хлеба получал. Так вот нет же! Убежал на волю, чтобы помереть голодною смертию. Эх, черт, всему ты виною!»
Вдруг откуда ни взялся — стал перед ним нечистый и спрашивает:
— Здравствуй, служивый! О чем горюешь?
— Как мне не горевать, коли третий день с голоду пропадаю.
— Не тужи, это дело поправное! — сказал черт.
Туда-сюда бросился, притащил всяких вин и припасов, накормил-напоил солдата и зовет его с собою:
— В моем доме будет тебе житье привольное; пей, ешь и гуляй, сколько душа хочет, только присматривай за моими дочерьми — больше мне ничего не надобно.
Солдат согласился. Черт подхватил его под руки, поднял высоко-высоко на воздух и принес за тридевять земель, в тридесятое государство — в белокаменные палаты.
У черта было три дочери — собой красавицы. Приказал он им слушаться того солдата и кормить и поить его вдоволь, а сам полетел творить пакости: известно — черт! На месте никогда не сидит, а все по свету рыщет да людей смущает.
Остался солдат с красными девицами, и такое ему житье вышло, что и помирать не надо. Одно его кручинит: каждую-ночь уходят красные девицы из дому, а куда уходят — неведомо. Стал было их про то расспрашивать, так не сказывают, запираются.
«Ладно же, — думает солдат, — буду целую ночь караулить, а уж усмотрю, куда вы таскаетесь».
Вечером лег солдат на постель, притворился, будто крепко спит, а сам ждет не дождется — что-то будет?
Вот как пришла пора-время, подкрался он потихоньку к девичьей спальне, стал у дверей, нагнулся и смотрит в замочную скважинку. Красные девицы принесли волшебный ковер, разостлали по полу, ударились о тот ковер и сделались голубками; встрепенулись и улетели в окошко.
«Что за диво! — думает солдат. — Дай-ка я попробую».
Вскочил в спальню, ударился о ковер и обернулся малиновкой, вылетел в окно да за ними вдогонку.
Голубки опустились на зеленый луг, а малиновка села под смородинов куст, укрылась за листьями и высматривает оттуда.
На то место налетело голубиц видимо-невидимо, весь луг прикрыли; посредине стоял золотой трон.
Немного погодя осияло и небо и землю — летит по воздуху золотая колесница, в упряжи шесть огненных змеев; на колеснице сидит королевна Елена Премудрая — такой красы неописанной, что ни вздумать, ни взгадать, ни в сказке сказать!
Сошла она с колесницы, села на золотой трон; начала подзывать к себе голубок по очереди и учить их разным мудростям. Покончила ученье, вскочила на колесницу — и была такова!
Тут все до единой голубки снялись с зеленого лугу и полетели каждая в свою сторону. Птичка-малиновка вспорхнула вслед за тремя сестрами и вместе с ними очутилась в спальне.
Голубки ударились о ковер — сделались красными девицами, а малиновка ударилась — обернулась солдатом.
— Ты откуда? — спрашивают его девицы.
— А я с вами на зеленом лугу был, видел прекрасную королевну на золотом троне и слышал, как учила вас королевна разным хитростям.
— Ну, счастье твое, что уцелел! Ведь эта королевна — Елена Премудрая, наша могучая повелительница. Если б при ней да была ее волшебная книга, она тотчас бы тебя узнала — и тогда не миновать бы тебе злой смерти. Берегись, служивый! Не летай больше на зеленый луг, не дивись на Елену Премудрую, не то сложишь буйну голову.
Солдат не унывает, те речи мимо ушей пропускает.
Дождался другой ночи, ударился о ковер и сделался птичкой-малиновкой. Прилетела малиновка на зеленый луг, спряталась под смородинов куст, смотрит на Елену Премудрую, любуется ее красотой ненаглядною и думает:
«Если бы такую жену добыть — ничего б в свете пожелать не осталося! Полечу-ка я следом за нею да узнаю, где она проживает».
Вот сошла Елена Премудрая с золотого трона, села на свою колесницу и понеслась по воздуху к своему чудесному дворцу; следом за ней и малиновка полетела.
Приехала королевна во дворец; выбежали к ней навстречу няньки и мамки, подхватили ее под руки и увели в расписные палаты. А птичка-малиновка порхнула в сад, выбрала прекрасное дерево, что как раз стояло под окном королевниной спальни, уселась на веточке и начала петь так хорошо да жалобно, что королевна целую ночь и глаз не смыкала — все слушала.
Только взошло красное солнышко, закричала Елена Премудрая громким голосом:
— Няньки, мамки, бегите скорее в сад; изловите мне птичку-малиновку!
Няньки и мамки бросились в сад, стали ловить певчую пташку… Да куда им, старухам! Малиновка с кустика на кустик перепархивает, далеко не летит и в руки не дается.
Не стерпела королевна, выбежала в зеленый сад, хочет сама ловить птичку-малиновку; подходит к кустику — птичка с ветки не трогается, сидит опустя крылышки, словно ее дожидается.
Обрадовалась королевна, взяла птичку в руки, принесла во дворец, посадила в золотую клетку и повесила в своей спальне.
День прошел, солнце закатилось, Елена Премудрая слетала на зеленый луг, воротилась, начала снимать уборы, разделась и легла в постель. Как только уснула королевна, птичка-малиновка обернулась мухою, вылетела из золотой клетки, ударилась об пол и сделалась добрым молодцем.
Подошел добрый молодец к королевниной кроватке, смотрел, смотрел на красавицу, не выдержал и поцеловал ее в уста сахарные. Видит — королевна просыпается, обернулся поскорей мухою, влетел в клетку и стал птичкой-малиновкой.
Елена Премудрая раскрыла глаза, глянула кругом — нет никого. «Видно, — думает, мне во сне это пригрезилось!» Повернулась на другой бок и опять заснула.
А солдату крепко не терпится; попробовал в другой и в третий раз — чутко спит королевна, после всякого поцелуя пробуждается.
На третий раз встала она с постели и говорит:
— Тут что-нибудь да недаром: дай-ка посмотрю в волшебную книгу.
Посмотрела в свою волшебную книгу и тотчас узнала, что сидит в золотой клетке не простая птичка-малиновка, а молодой солдат.
— Ах ты! — закричала Елена Премудрая. — Выходи-ка из клетки. За твою неправду ты мне жизнью ответишь!
Нечего делать — вылетела птичка-малиновка из золотой клетки, ударилась об пол и обернулась добрым молодцем.
— Нет тебе прощения! — сказала Елена Премудрая и крикнула палача рубить солдату голову.
Откуда ни взялся — стал перед ней великан с топором и с плахою, повалил солдата наземь, прижал его буйную голову к плахе и поднял топор. Вот махнет королевна платком, и покатится молодецкая голова…
— Смилуйся, прекрасная королевна, — сказал солдат со слезами, — позволь напоследях песню спеть.
— Пой, да скорей!
Солдат затянул песню, такую грустную, такую жалобную, что Елена Премудрая сама расплакалась; жалко ей стало доброго молодца, говорит она солдату:
— Даю тебе сроку десять часов; если ты сумеешь в это время так хитро спрятаться, что я тебя не найду, то выйду за тебя замуж; а не сумеешь этого дела сделать, велю рубить тебе голову.
Вышел солдат из дворца, забрел в дремучий лес, сел под кустик, задумался-закручинился:
— Ах, дух нечистый! Все из-за тебя пропадаю. В ту ж минуту явился к нему черт:
— Что тебе, служивый, надобно?
— Эх, — говорит, — смерть моя приходит! Куда я от Елены Премудрой спрячуся?
Черт ударился о сырую землю и обернулся сизокрылым орлом:
— Садись, служивый, ко мне на спину, я тебя занесу в поднебесье.
Солдат сел на орла; орел взвился кверху и залетел за облака-тучи черные.
Прошло пять часов. Елена Премудрая взяла волшебную книгу, посмотрела — и все словно на ладони увидела; возгласила она громким голосом:
— Полно, орел, летать по поднебесью; опускайся на низ — от меня ведь не укроешься.
Орел опустился наземь.
Солдат пуще прежнего закручинился:
— Что теперь делать? Куда спрятаться?
— Постой, — говорит черт, — я тебе помогу.
Подскочил к солдату, ударил его по щеке и оборотил булавкою, а сам сделался мышкою, схватил булавку в зубы, прокрался во дворец, нашел волшебную книгу и воткнул в нее булавку.
Прошли последние пять часов. Елена Премудрая развернула свою волшебную книгу, смотрела, смотрела — книга ничего не показывает; крепко рассердилась королевна и швырнула ее в печь.
Булавка выпала из книги, ударилась об пол и обернулась добрым молодцем.
Елена Премудрая взяла его за руку.
— Я, — говорит, — хитра, а ты и меня хитрей!
Не стали они долго раздумывать, перевенчались и зажили себе припеваючи.
Неумойка
Отслужил солдат три войны, не выслужил и выеденного яйца, и отпустили его вчистую.
Вот он вышел на дорогу; шел, шел, пристал и сел у озера. Сидит да думу думает:
— Куда теперь мне деваться, чем прокормиться?.. К черту, что ли, в работники наняться!
Только вымолвил эти речи, а чертенок тут как тут — стоит перед ним, кланяется:
— Здорово, служба!
— Тебе что надо?
— Да не сам ли ты захотел к нам в работники наняться? Что ж, служивый, наймись! Жалованье большое дадим.
— А какова работа?
— Работа легкая: только пятнадцать лет не бриться, не стричься, нос не утирать и одежи не переменять!
— Ладно, — говорит солдат, — я возьмусь за эту работу, но с тем уговором, чтобы все мне было готово, чего душа пожелает!
— Уж это как водится! Будь спокоен, за нами помешки не будет.
— Ну так по рукам! Сейчас же перенеси меня в большой столичный город да кучу денег притащи; ты ведь сам знаешь, что этого добра у солдата без малого ничего!
Чертенок бросился в озеро, притащил кучу денег и мигом перенес солдата в большой город; перенес — был таков!
— Вот на дурака напал! — говорит солдат. — Еще не служил, не работал, а деньги взял.
Нанял себе квартиру; не стрижется, не бреется, носа не утирает, одежи не переменяет, живет — богатеет; до того разбогател, что некуда стало денег девать. Что делать с серебром да с золотом? «Дай-ка, — вздумал он, — начну помогать бедным».
Начал солдат раздавать деньги бедным; и направо дает, и налево дает — а денег у него не только не убывает, а еще прибавляется. Пошла об нем слава по всему царству, по всем людям.
Вот так-то жил солдат лет четырнадцать; на пятнадцатом году не хватило у царя казны; велел он позвать к себе этого солдата.
Приходит к нему солдат небритый, немытый, нечесаный, одежда не переменена.
— Здравия желаю, ваше величество!
— Послушай, служивый! Ты, говорят, всем людям добро делаешь; дай мне хоть взаймы денег. У меня на жалованье войскам не хватает. Если дашь, сейчас тебя генералом пожалую.
— Нет, ваше величество, я генералом быть не желаю; а коли хочешь жаловать, отдай за меня одну из своих дочерей и бери тогда казны сколько надобно.
Тут король призадумался: и дочерей жалко, и без денег обойтись нельзя.
— Ну, — говорит, — хорошо; прикажи списать с себя портрет, я его дочерям покажу — которая за тебя пойдет?
Солдат повернулся, велел списать с себя портрет — точь-в-точь как он есть, и послал его к царю.
У того царя было три дочери; призвал их отец, показывает солдатский портрет старшей:
— Пойдешь ли за него замуж? Он меня из великой нужды выведет.
Царевна видит, что нарисовано страшилище, волоса всклокочены, ногти не выстрижены.
— Не хочу! — говорит. — Я лучше за черта пойду!
А черт откуда взялся — стоит позади с пером да с бумагой, услыхал это и записал ее душу. Спрашивает отец среднюю дочь: — Пойдешь за солдата замуж?
— Как же! Я лучше в девках просижу, лучше с чертом свяжусь, чем за него идти!
Черт записал и другую душу.
Спрашивает отец у меньшой дочери; она ему отвечает:
— Видно, судьба моя такова! Иду за него замуж, а там что бог даст!
Царь обрадовался, послал сказать солдату, чтоб к венцу готовился, и отправил к нему двенадцать подвод за золотом. Солдат потребовал к себе чертенка:
— Вот двенадцать подвод — чтобы сейчас все были золотом насыпаны!
Чертенок побежал в озеро, и пошла у нечистых работа: кто мешок тащит, кто два; живой рукой насыпали воза и отправили к царю во дворец.
Царь поправился и начал звать к себе солдата почитай каждый день, сажал с собою за единый стол, вместе с ним и пил и ел.
Вот, пока готовились они к свадьбе, прошло как раз пятнадцать лет: кончился срок солдатской службы. Зовет он чертенка и говорит:
— Ну, служба моя покончилась: сделай теперь меня молодцом.
Чертенок изрубил его на мелкие части, бросил в котел и давай варить; сварил, вынул и собрал все воедино как следует: косточка в косточку, суставчик в суставчик, жилка в жилку; потом взбрызнул мертвой и живой водою — и солдат встал таким молодцом, что ни в сказке сказать, ни пером написать.
Обвенчался он с младшею царевною, и стали они жить-поживать, добра наживать; я на свадьбе был, мед-пиво пил, было у них вино — выпивал его по самое дно!
Прибежал чертенок в озеро; потребовал его дедушка к отчету:
— Что, как солдат?
— Отслужил свой срок верно и честно, ни разу не брился, не стригся, одежи не переменял.
Рассердился на него дедушка.
— В пятнадцать лет, — говорит, — не мог соблазнить ты солдата! Что даром денег потрачено, какой же ты черт после этого? — и приказал бросить его в смолу кипучую.
— Постой, дедушка! — отвечает внучек. — За солдатскую душу у меня две записаны.
— Как так?
— Да вот как: задумал солдат на царевне жениться, так старшая да средняя сказали отцу, что лучше за черта пойдут замуж, чем за солдата! Стало быть, они — наши!
Дедушка оправил чертенка и велел его отпустить: знает-де свое дело!
Царевна — отгадчица
Жил-был старик; у него было три сына, третий — Иван-дурак.
Какой-то был тогда царь — это давно уж было, — у него была дочь. Она и говорит отцу:
— Позволь мне, батюшка, отгадывать загадки; если у кого отгадаю загадки, тому чтобы голову ссекли, а не отгадаю, за того пойду замуж.
Тотчас сделали клич; многие являлись, всех казнили: царевна отгадывала загадки. Иван-дурак говорит отцу:
— Благословляй, батюшка! Я пойду к царю загадывать загадки!
— Куда ты, дурак! И лучше-то тебя, да казнят!
— Благословишь — пойду, и не благословишь — пойду!
Отец благословил.
Иван-дурак поехал, видит: на дороге хлеб, в хлебе лошадь; он выгнал ее кнутиком и говорит:
— Вот загадка есть!
Едет дальше, видит змею, взял ее убил копьем и думает:
— Вот другая загадка!
Приезжает к царю; его приняли и велят загадывать загадки.
Он говорит:
— Ехал я к вам, вижу — на дороге добро, в добре-то добро же, я взял добро-то да добром из добра и выгнал; добро от добра и из добра убежало.
Царевна хватила книжку, смотрит: нету этой загадки; не знает разгадать и говорит отцу:
— Батюшка! У меня сегодня головушка болит, мысли помешались; я завтра разгадаю.
Отложили до завтра.
Ивану-дураку отвели комнату. Он вечером сидит, покуривает трубочку; а царевна выбрала верную горнишну, посылает ее к Ивану-дураку.
— Поди, — говорит, — спроси у него, что это за загадка; сули ему злата и серебра, чего угодно.
Горнишна приходит, стучится; Иван-дурак отпер двери, она вошла и спрашивает отгадку, сулит горы золота и серебра. Иван-дурак и говорит:
— На что мне деньги! У меня своих много. Пусть царевна простоит всю ночь не спавши в моей горнице, тогда скажу отгадку.
Царевна услышала это, согласилась; стояла всю ночь — не спала.
Иван-дурак утром сказал отгадку, что выгнал из хлеба лошадь. И царевна разгадала.
Иван-дурак стал другую загадывать:
— Ехал я к вам, на дороге вижу зло, взял его да злом и ударил, зло от зла и умерло.
Царевна опять хватила книжку, не может разгадать загадку и отпросилась до утра.
Вечером посылает горнишну узнать у Ивана-дурака отгадку.
— Сули, — говорит, — ему денег!
— На что мне деньги! У меня своих много, — отвечает Иван-дурак, — пусть царевна простоит ночь не спавши, тогда скажу отгадку.
Царевна согласилась, не спала ночь и загадку разгадала.
Третью загадку Иван-дурак не просто загадывал, а велел собрать всех сенаторов и загадал про то, как царевна неумела отгадывать его загадки и посылала к нему горнишну подкупать на деньги.
Царевна не могла отгадать и этой загадки; опять к нему спрашивать — сулила серебра и золота сколько угодно и хотела отправить домой. Не тут-то было!
Опять пришлось стоять ночь.
Как сказал он ей, о чем загадка, а разгадывать-то нельзя; о ней самой загадка, значит, узнают все, как она отгадки выпытывала у Ивана-дурака.
И ответила царевна:
— Не знаю.
Вот веселым пирком, да и за свадебку: Иван-дурак женился на ней; стали жить да быть, и теперь живут.
Сказка о богатыре Голе Боннском
Мужичок-простачок пахал пашню; лошаденка его была худенькая, хромоногая, и ту облепили слепни с комарами. Вот простачок взял свой кнут да взмахнул так счастливо, на диво, что разом убил тридцать трех слепней, а комаров без счета.
Простачок-мужичок думать стал: «Мал, да удал, в богатыри я попал; тридцать трех молодцов сразу положил, а мелкой силы и сметы нет!» Голем мужичок назывался; смотришь — и Голь взвеличался; выпряг свою лошаденку, взобрался на нее полегоньку, сел верхом, выехал на большую дорогу, срубил дерево стояростовое и поставил столб с надписью: «Здесь проехал богатырь Голь Воянской, встретился с силой бусурманской, тридцать трех богатырей сразу положил, а мелкой силы и сметы нет. Если какой богатырь навстречу едет, у столба поджидай, а позади, так меня догоняй».
Голь взобрался на клячу и в путь поплелся наудачу. Немного спустя едет мимо столба Чурила Пленкович, надпись прочитал — подивился, Голя нагнать торопился: такого имени и не слыхивал, а видно, могуч богатырь, так надобно с ним подружиться.
Чурила скачет во весь опор, нагоняет Голя и спрашивает:
— Не проезжал ли богатырь Голь Воянской?
— Я, — сказал Голь, — а ты кто?
— Чурила Пленкович! — отвечал молодой богатырь, поклонясь, а сам думает: «Что за чудеса? Мужичонка невидный, и ехать с ним стыдно; сам он шарашится, а кляча чуть тащится».
— Ступай в науку, поезжай по левую руку! — сказал Голь, и Чурила в раздумье поехал возле него, на Воянского богатыря посматривая и на клячу поглядывая.
Между тем едет Еруслан Лазаревич мимо столба с надписью, прочитал и ну гнать коня за Голем Воянским. Догнал и, увидя знакомого Чурилу, спросил, не видал ли он Го-ля? Чурила указал на товарища. Еруслан Лазаревич поклонился, а сам подивился.
— Погоняй в ряду по правую руку, — сказал ему Голь.
На ту пору нагоняет их еще богатырь, Бова — королевин сын; надпись на столбе прочитал и коня погонял, отыскивать Голя Воянского, победителя бусурманского; видит мужичка на клячонке, тащится потихоньку, а по сторонам его едут два славных богатыря — Еруслан Лазаревич и Чурила Пленкович, говорят с ним почтительно, а тот отвечает: «Рад вам, товарищам!» Поклонился Бова — королевин сын Голю да об имени спрашивал.
— Голь Воинской, сам себе большой, — отвечал простачок, — а ты кто?
— Я Бова — королевин сын, — отвечал богатырь.
— Милости просим на подвиги, — сказал Голь, — ни поздно, ни рано; поезжай возле Еруслана!
Едут богатыри, куда Голь едет, и подъехали к заповедным лугам царь-девицы богатырки.
— Тут заказан путь, — сказал Еруслан.
— Не беда! — молвил Голь. — Много она Русь обижала, путь не нам заказала. Пускайте коней на луга!
— Голь Воянской! — сказал Еруслан. — У королевны сила великая: двадцать два богатыря да Зилант Змеуланович, Тугаринов брат.
— С меня мало, — сказал Голь, — будет ли на долю твою? Я всех, как мух, перебью.
— Ну, ин быть так! — сказал Еруслан. — Поедем в заповедные луга тешиться, силами богатырскими переведаться.
Въезжают богатыри, топчут цветные луга, видят белый пустой шатер; пустили коней на траву, а сами вошли в шатер, сели да поглядывают; один Голь лег отдыхать, и, чтоб не было жарко, снял с себя кафтан, занавесил шатер от солнышка, а сам захрапел.
— Голь надеется на себя! — сказал Бова — королевин сын.
Между тем во дворце королевны поднялась тревога; в колокола звонят, в трубы трубят, и выехала из города дружина воинов да три богатыря в латах. Чурила будит Голя:
— Вставай! Силы много на нас.
Голь встал и, спросонья зевая, сказал:
— Что это? Три богатыря — три слепня, а сила вся — комары; не дадут уснуть до поры. Ступай, Чурило, переведайся с ними; оставь одного и пошли к богатырке да вели ей сказать: за меня шла бы замуж!
Чурила поехал, долго бился-рубился и перерубил всех, одного послал к королевне. Но вместо ответа выслали из города шесть богатырей с тремя дружинами. Опять разбудили заснувшего Голя.
— Эге! — сказал Голь. — Что за сила? Одной рукой махнуть — пришибу. Королевин сын, поди справься один! Да оставь одного послать к королевне. — Сказав, пошел спать.
Посчастливилось королевину сыну высланных богатырей победить, одного за другим перебить, а дружины их разбежались.
Но королевна высылает еще более силы: двенадцать богатырей, с ними шесть дружин. Скачут, трубят и мечами машут.
— Ого, сколько высыпало, — сказал Голь, вставая. — Туча лихая! Двенадцать слепней, а комаров без счета. Еруслан! Будет с тебя? А не то мы пособим.
Еруслан сел на коня, пустился соколом, мечом-кладенцом наотмашь рубит вправо и влево, богатырей разметал, дружины погнал.
Королевна видит беду неминучую, высылает Зиланта Змеулановича. Загремел Зилант, выходя из железного гнезда, а висело оно на двенадцати дубах, на двенадцати цепях. Несется Зилант как стрела на орла, зовет, как трубой, переведаться в бой.
— Видно, мне очередь, — сказал Голь. «Нечего делать, — подумал он, — ехать на смерть; тут мне и конец, зато богатырская честь, а делу венец!»
Перекрестился Голь, сел на клячонку, едет потихоньку, зажмурив глаза, а сам топором что есть силы машет. Зилант заревел, увидя издалека Голя, и думает: не на смех ли послали? А Голь шепчет про себя: «Отцы и братия, поминай как звали». И, ожидая смерти, опустил голову на шею своей лошаденки, которая бежала на трех ногах, а четвертой прихрамывала. У Зиланта запрыгали глаза во лбу.
«Нет ли тут умысла? — думал он. — Мужичонка прилег к лошаденке — что за богатырь? Пальцем щелкнуть — на сажень отлетит».
Зилант оглядывается — нет ли тут хитрости, и к седлу наклонился, а Голь приподнял голову и вдруг приободрился, с топором наскочил да так оглушил, что Зилант на песок повалился. Тут Голь, не дав Зиланту опомниться, стал рубить его, как сосну в щепы, машет да рубит топором; сдернул шелом и поехал к товарищам.
Тогда королевне забота: принуждена приказать отпереть городские ворота, просить богатырей на пир, заключить с ними мир. Увидела Голя, дивится: в ком богатырская сила, и сама подошла к нему, руку на плечо наложила и так придавила, что Голь едва повернулся, выбился из-под руки, отшатнулся, а королевна ему говорит:
— Рада я витязю славному, храбрость всегда почитала.
Тут она Голю руку пожала; Голь вспрыгнул, и зубы он стиснул, боясь их разжать, закричать.
— Защищай мое царство! — королевна сказала. — Тебе нас стеречь.
А Голь поклонился и думал, как бы голову свою уберечь.
Королевна велела в беседу принесть крепкого меду, думала гостей испытать, но Голь не хотел пировать, за кубок не брался, а молвил:
— Кончив труды, ничего я не пью, кроме богатырской воды!
— У нас есть в запас вода богатырская, — сказала королевна.
— А много ль ее? — спросил Голь.
— Бутыль полна, — отвечала королевна.
— Да такая ль она, как у нас? — спросил Голь. — Иная бутыль склянки не стоит.
— Отведай, — сказала королевна и велела принести бутыль с богатырской водой и ковш золотой.
Голь налил ковш, выпил, сила в нем прибывала, а королевна знать желала, какова вода.
— Еще вкуса не доберусь, — сказал Голь; налил другой ковш, и разом он выпил еще три ковша.
— Полно, полно! — закричала королевна. — Ты и мне воды не оставишь!
— Славная водица! — молвил Голь, расходясь, руками размахивая. — Какова-то теперь сила моя?
Тут велел он принесть большой корабельный канат, завязать крепко-накрепко петлею, из конюшни королевниной вывесть коня богатырского. Сел на него, разъехался, вскочил в петлю головою и порвал канат.
С той поры Голь богатырствовал; приосанился, на королевне женился. От ней у него были две дочери: Смета да Удача. Голь, на них глядя, величался, и никто не сомневался, чтобы он не одолел тридцать трех богатырей одним разом.
Про глупого змея и умного солдата
В некотором царстве, в некотором государстве жил-был солдат. Отвоевал он войну и пошел домой. Идет, трубочку покуривает да песни распевает.
Шел он, шел и пришел под вечер в какую-то деревушку. Подошел к ближней избенке и стучит в окно:
— Эй, хозяева, пустите солдата переночевать!
Никто не отзывается.
Пошел солдат к другой избе, постучал. И здесь молчат. Пошел солдат к третьей. Поднялся на крылечко, давай стучать в дверь. И здесь ни ответа, ни привета. Открыл солдат дверь, вошел в избу. Смотрит — никого нет, все кругом пылью да паутиной покрыто.
«Что за диво? — думает солдат. — Куда все люди из этой деревни подевались?»
Стал ходить по избам. Куда ни заглянет — везде пусто…
Вошел он наконец в последнюю избушку. Сидит там на печке старик, вздыхает да плачет.
— Здравствуй, добрый человек! — говорит солдат.
— Здравствуй, служивый. Как ты сюда попал? Видно, жизнь тебе надоела. На войне уцелел, а здесь ни за что пропадешь.
— Это почему?
— А потому, что повадился к нам змей летать, людей пожирать. Всех проглотил, меня одного до утра оставил. А завтра прилетит и меня съест, да и тебе несдобровать. Разом двух проглотит!
— А может, и подавится? — говорит солдат. — Дай-ка я с тобой переночую да посмотрю завтра, какой такой змей к вам летает.
Легли, переночевали.
Утром поднялась вдруг сильная буря, затряслась изба — прилетел змей. Сунул голову в дверь, увидел старика и солдата.
— Ага, — говорит, — прибыль есть! Оставил одного, а нашел двух — будет чем позавтракать!
— Будто и взаправду съешь? — спрашивает солдат.
— Съем да облизнусь!
— Врешь, подавишься!
— Да ты разве сильнее меня?
— Еще бы! Небось сам знаешь, что солдатская сила куда больше твоей.
— А ну давай попробуем, кто кого сильнее!
— Давай!
Поднял змей большущий камень и говорит:
— Смотри, солдат: я этот камень одной лапой раздавлю — только песок посыплется!
— Дави, посмотрю!
Змей взял камень в горсть и стиснул, да так крепко, что он в мелкий песок обратился, искры во все стороны посыпались.
— Экое диво! — говорит солдат. — А ты попробуй так сожми камень, чтобы из него вода потекла.
— Этого я не могу, — говорит змей.
— А я могу! Сейчас покажу.
Вошел солдат в избу — он еще с вечера углядел на столе узелок творогу, — вынес этот узелок и ну давить! Сыворотка так и потекла наземь.
— Что, видел? У кого силы больше?
— Правда, солдат, рука у тебя сильнее моей… А вот попробуем, кто из нас громче свистнет!
— Ну, свистни!
Змей как свистнул — деревья закачались, все листья с них осыпались.
— Хорошо ты свистишь, а все не лучше моего, — говорит солдат. — Завяжи-ка наперед свои глазищи, а то как я свистну, они у тебя изо лба выскочат!
Змей послушался и завязал глаза рогожей.
— А ну, свистни!
Солдат взял дубину да как стукнет змея по голове! Змей зашатался, во все горло закричал:
— Полно, полно, солдат, не свисти больше! И с одного раза глаза чуть не вылезли, а в ушах и сейчас звенит.
— Ну, как знаешь, а я, пожалуй, готов и еще разок-другой свистнуть.
— Нет, не надо! Не хочу больше спорить. Давай лучше с тобой побратаемся: ты будь старшим братом, а я — меньшим.
— Не к лицу мне с тобой брататься, ну да ладно уж, будь по-твоему!
— Ну, брат, — говорит змей, — бросим мы этого старика, будем своим хозяйством жить. Ступай в степь, там стадо волов пасется. Выбери самого жирного и тащи сюда!
Нечего делать, пошел солдат в степь.
Видит — пасется большое стадо волов. Солдат давай их ловить да за хвосты связывать.
Змей ждал, ждал — не выдержал и сам побежал.
— Что так долго? — спрашивает.
— А вот постой, — отвечает солдат, — свяжу штук пятьдесят да за один раз и поволоку всех домой, чтоб на целый месяц хватило.
— Экий ты! Разве нам здесь век вековать? Хватит и одного.
Ухватил змей самого жирного вола за хвост, взвалил на плечи и потащил в деревню.
— Как же это так, — говорит солдат, — я столько волов связал — неужели их бросить?
— Брось, — отвечает змей. — На что они нам!
Пришли в избу, наложили два котла говядины, а воды нету.
— На тебе воловью шкуру, — говорит змей солдату. — Ступай набери полную воды и неси сюда — станем обед варить.
Солдат взял шкуру, потащил к колодцу. Еле-еле порожнюю тащит.
Пришел к колодцу и давай окапывать его кругом. Змей ждал, ждал — не выдержал, побежал сам:
— Что это ты, брат, делаешь?
— Хочу колодец кругом окопать да в избу перетащить, чтоб не нужно было каждый день ходить по воду.
— Экий ты! Что затеваешь! На это много времени уйдет, а нам обед варить!
Опустил змей в колодец воловью шкуру, набрал полную воды, вытащил и понес домой.
— А ты, брат, — говорит он солдату, — ступай в лес, выбери сухой дуб и волоки в избу: пора огонь разводить.
Пошел солдат в лес, начал лыко драть да веревку вить. Свил длинную-предлинную веревку и принялся дубы опутывать.
Змей ждал, ждал — не выдержал, сам побежал в лес:
— Что так мешкаешь?
— Да вот хочу зараз дубов двадцать зацепить веревкою да и тащить, чтоб надолго дров хватило.
— Экий ты, все по-своему делаешь! — говорит змей.
Вырвал с корнем толстый дуб и сам поволок к избе.
Солдат сделал вид, что крепко сердит: курит свою трубочку, сам ни словечка не говорит.
Наварил змей говядины, зовет солдата обедать. А солдат сердито отвечает:
— Не хочу!
Вот змей съел один целого вола, выпил воловью шкуру воды и стал солдата выспрашивать:
— Скажи, брат, за что сердишься?
— А за то и сержусь, — отвечает солдат, — что я ни сделаю, все не так, все не по-твоему.
— Ну не сердись, помиримся!
— Если хочешь со мной помириться, вези меня в мою деревню.
— Изволь, брат, отвезу.
Сел солдат змею на спину и полетел на нем. Подлетел змей к деревне, спустился на землю. Увидели его ребятишки. Бегут, во все горло кричат:
— Солдат приехал! Змея привез!
Змей испугался и спрашивает:
— Что, что они кричат? Никак я не разберу.
— А то и кричат, что сейчас за тебя примутся!
«Ну, — думает змей, — коли в этих местах малые ребята таковы, то взрослые и подавно спуску не дадут!»
Сбросил солдата — да бежать.
Убежал и пропал, как в воду канул. Перестал по деревням летать да людей пожирать — так напугался!
Шабарша
Ай потешить вас сказочкой? А сказочка чудесная: есть в ней дива дивные, чуда чудные, а батрак Шабарша уж как взялся за гуж, так неча сказать — на все дюж!
Пошел Шабарша по батракам жить, да година настала лихая: ни хлеба никакого, ни овощей не родилось.
Вот и думает думу хозяин, думу глубокую: как разогнать злую кручину, чем жить-поживать, откуда деньги брать?
— Эх, не тужи, хозяин! — говорит ему Шабарша. — Был бы день — хлеб да деньги будут!
И пошел Шабарша на мельничную плотину. «Авось, — думает, — рыбки поймаю; продам — ан вот и деньги! Эге, да веревочки-то нет на удочку… Постой, сейчас совью».
Выпросил у мельника горсть пеньки, сел на бережку и ну вить уду. Вил, вил, а из воды прыг на берег мальчик в черной курточке да в красной шапочке.
— Дядюшка! Что ты здесь поделываешь? — спросил он.
— А вот веревку вью. — Зачем?
— Да хочу пруд вычищать да вас, чертей, из воды таскать.
— Э, нет! Погоди маленько, я пойду скажу дедушке. Чертенок нырнул вглубь, а Шабарша принялся снова за работу. «Погоди, — думает, — сыграю я с вами, окаянными, шутку, принесете вы мне и злата и серебра».
И начал Шабарша копать яму; выкопал и наставил на нее свою шапку с вырезанной верхушкою.
— Шабарша, а Шабарша! Дедушка говорит, чтобы я с тобой сторговался. Что возьмешь, чтобы нас из воды не таскать?
— Да вот эту шапочку насыпьте полну злата и серебра. Нырнул чертенок в воду; воротился назад:
— Дедушка говорит, чтобы я с тобой сперва поборолся.
— О, да где ж тебе со мною бороться! Да ты не сладишь с моим средним братом Мишкою.
— А где твой Мишка?
— А вон, смотри, отдыхает в яру под кустиком.
— Как же мне его вызвать?
— А ты подойди да ударь его по боку, так он и сам встанет.
Пошел чертенок в яр, нашел медведя и хватил его дубинкой по боку. Поднялся Мишка на дыбки, скрутил чертенка так, что у него все кости затрещали. Насилу вырвался из медвежьих лап, прибежал к водяному старику.
— Ну, дедушка, — сказывает он в испуге, — у Шабарши есть средний брат Мишка, схватился было со мною бороться — ажно косточки у меня затрещали! Что ж было бы, если б сам-то Шабарша стал бороться?
— Гм! Ступай, попробуй побегать с Шабаршей взапуски: кто кого обгонит?
И вот мальчик в красной шапочке воротился к Шабарше, передал ему дедушкины речи, а тот ему в ответ:
— Да куда тебе со мной взапуски бегать! Мой маленький брат Заинька — и тот тебя далеко за собой оставит!
— А где твой брат Заинька?
— Да вон — в травке лег, отдохнуть захотел. Подойди к нему поближе да тронь за ушко — вот он и побежит с тобою!
Побежал чертенок к Заиньке, тронул его за ушко; заяц так и прыснул! Чертенок было вслед за ним:
— Постой, постой, Заинька, дай с тобой поравняться… Эх, ушел!
— Ну, дедушка, — говорит водяному, — я было бросился резво бежать. Куда! И поравняться не дал; а то еще не сам Шабарша, а меньшой его брат бегал!
— Гм! — проворчал старик, нахмурив брови. — Ступай к Шабарше и попробуйте: кто сильнее свистнет?
Пришел чертенок к Шабарше:
— Шабарша, а Шабарша! Дедушка велел попробовать: кто из нас крепче свистнет?
— Ну, свисти ты прежде.
Свистнул чертенок, да так громко, что Шабарша насилу на ногах устоял, а с дерев так листья и посыпались.
— Хорошо свистишь, — говорит Шабарша, — а все не по-моему! Как я свистну — тебе на ногах не устоять, и уши твои не вынесут… Ложись ничком наземь да затыкай уши пальцами.
Лег чертенок ничком на землю и заткнул уши пальцами; Шабарша взял дубину да со всего размаху как хватит его по шее, а сам — фю-фю-фю!.. — посвистывает.
— Ох, дедушка, дедушка! Да как же здорово свистнул Шабарша — ажио у меня искры из глаз посыпались; еле-еле с земли поднялся, а на шее да на пояснице, кажись, все косточки поломались!
— Ого! Не силен, знать, ты, бесенок! Пойди-тка, возьми там, в тростнике, мою железную дубинку, да попробуйте: кто из вас выше вскинет ее на воздух?
Взял чертенок дубинку, взвалил на плечо и пошел к Шабарше.
— Ну, Шабарша, дедушка велел в последний раз попробовать: кто из нас выше вскинет на воздух эту дубинку?
— Ну, кидай ты прежде, а я посмотрю.
Вскинул чертенок дубинку — высоко-высоко полетела она, словно точка в вышине чернеет! Насилу дождались, пока на землю упала…
Взял Шабарша дубинку — тяжела! Поставил ее на конец ноги, оперся ладонью и начал пристально глядеть на небо.
— Что же ты не бросаешь? Чего ждешь? — спрашивает чертенок.
— Жду, когда вон энта тучка подойдет — я на нее дубинку вскину; там сидит мой брат кузнец, ему железо на дело пригодится.
— Э, нет, Шабарша! Не бросай дубинки на тучку, а то дедушка рассердится!
Выхватил бесенок дубинку и нырнул к дедушке.
Дедушка как услыхал от внучка, что Шабарша чуть-чуть не закинул его дубинки, испугался не на шутку и велел таскать из омута деньги да откупаться. Чертенок таскал, таскал деньги, много уж перетаскал — а шапка все не полна!
— Ну, дедушка, на диво у Шабарши шапочка! Все деньги в нее перетаскал, а она все еще пуста. Теперь остался твой последний сундучок.
— Неси и его скорее! Веревку-то он вьет?
— Вьет, дедушка!
— То-то!
Нечего делать, почал чертенок заветный дедушкин сундучок, стал насып ть Шабаршову шапочку, сыпал, сыпал… насилу дополнил! С той поры, с того времени зажил батрак на славу; звали меня к нему мед-пиво пить, да я не пошел: мед, говорят, был горек, а пиво мутно. Отчего бы такая притча?
Дурак и берёза
В некотором царстве, в некотором государстве жил-был старик, у него было три сына: двое умных, третий дурак. Помер старик. Сыновья разделили имение по жеребью. Умным досталось много всякого добра, а дураку один бык — и тот худой! Пришла ярмарка. Умные братья собираются на торг ехать. Дурак увидал и говорит:
— И я, братцы, поведу своего быка продавать.
Зацепил быка веревкою за рога и повел в город. Случилось ему идти лесом, а в лесу стояла старая, сухая береза; ветер подует — и береза заскрипит.
«Почто береза скрипит? — думает дурак. — Уж не торгует ли моего быка?»
— Ну, — говорит, — коли хочешь покупать так покупай; я не прочь продать! Бык двадцать рублев стоит; меньше взять нельзя… Вынимай-ка деньги!
Береза ничего ему не отвечает, только скрипит, а дураку чудится, что она быка в долг просит.
— Изволь, я подожду до завтра!
Привязал быка к березе, распрощался с нею и пошел домой.
Вот приехали умные братья и стали спрашивать: — Ну что, дурак, продал быка?
— Продал.
— За дорого?
— За двадцать рублев.
— А деньги где?
— Денег еще не получал; сказано — завтра приходить.
— Эх ты, простота!
На другой день поутру встал дурак, снарядился и пошел к березе за деньгами. Приходит в лес — стоит береза, от ветра качается, а быка нету: ночью волки съели.
— Ну, земляк, подавай деньги, ты сам обещал, что сего дня заплатишь.
Ветер подул — береза заскрипела, а дурак говорит:
— Ишь ты какой неверный! Вчера сказывал: «Завтра отдам» — и нынче то же сулишь. Так и быть, подожду еще один день, а уж больше не стану — мне самому деньги надобны.
Воротился домой. Братья опять к нему пристают:
— Что, получил деньги?
— Нет, братцы! Пришлось еще денег подождать.
— Да кому ты продал?
— Сухой березе в лесу.
— Экой дурак!
На третий день взял дурак топор и отправился в лес. Приходит и требует денег. Береза скрипит да скрипит.
— Нет, земляк! Коли все будешь завтраками потчевать, так с тебя никогда не получишь. Я шутить-то не люблю, живо с тобой разделаюсь.
Как хватит ее топором — так щепки и посыпались во все стороны.
В той березе было дупло… а в том дупле разбойники спрятали полный котел золота. Распалось дерево надвое, и увидел дурак чистое золото; нагреб целую полу и потащил домой. Принес и показывает братьям.
— Где ты, дурак, добыл столько?
— Земляк за быка отдал; да тут еще не сполна все, чай, и половины домой не притащил. Пойдемте-ка, братцы, забирать остальное.
Пошли в лес, забрали деньги и понесли домой. Сказке — конец, а мне — меду корец.
Дочь-семилетка
Ехали два брата: один бедный, другой богатый. У обоих по лошади — у бедного кобыла, у богатого мерин. Остановились они на ночлег рядом. У бедного кобыла принесла ночью жеребенка; жеребенок подкатился под телегу богатого. Будит он наутро бедного:
— Вставай, брат! У меня телега ночью жеребенка родила.
Брат встает и говорит:
— Как можно, чтоб телега жеребенка родила? Это моя кобыла принесла.
Богатый говорит:
— Кабы твоя кобыла принесла, жеребенок бы подле был!
Поспорили они и пошли до начальства. Богатый дарил судей деньгами, а бедный словами оправдывался.
Дошло дело до самого царя. Велел он призвать обоих братьев и загадал им четыре загадки:
— Что всего на свете сильнее и быстрее? Что всего на свете жирнее? Что всего мягче? И что всего милее?
И положил им сроку три дня:
— На четвертый приходите, ответ дайте!
Богатый подумал-подумал, вспомнил про свою куму и пошел к ней совета просить.
Она посадила его за стол, стала угощать, а сама спрашивает:
— Что так печален, куманек?
— Да загадал мне государь четыре загадки, а сроку всего три дня положил.
— Что такое, скажи мне.
— А вот что, кума! Первая загадка: что всего в свете сильнее и быстрее?
— Экая загадка! У моего мужа карая кобыла есть; нет ее быстрее! Коли кнутом приударишь, зайца догонит.
— Вторая загадка: что всего на свете жирнее?
— У нас другой год рябой боров кормится; такой жирный стал, что на ноги не поднимается!
— Третья загадка: что всего в свете мягче?
— Известное дело — пуховик, уж мягче не выдумаешь!
— Четвертая загадка: что всего на свете милее?
— Милее всего внучек Иванушка!
— Ну, спасибо тебе, кума! Научила уму-разуму, по век тебя не забуду.
А бедный брат залился горькими слезами и пошел домой. Встречает его дочь-семилетка:
— О чем ты, батюшка, вздыхаешь да слезы ронишь?
— Как же мне не вздыхать, как слез не ронить? Задал мне царь четыре загадки, которые мне и в жизнь не разгадать.
— Скажи мне, какие загадки.
— А вот какие, дочка: что всего на свете сильнее и быстрее, что всего жирнее, что всего мягче и что всего милее?
— Ступай, батюшка, и скажи царю: сильнее и быстрее всего ветер, жирнее всего земля: что ни растет, что ни живет, земля питает! Мягче всего рука: на что человек ни ляжет, а все руку под голову кладет; а милее сна нет ничего на свете!
Пришли к царю оба брата — и богатый и бедный. Выслушал их царь и спрашивает бедного:
— Сам ли ты дошел или кто тебя научил?
Отвечает бедный:
— Ваше царское величество! Есть у меня дочь-семилетка, она меня научила.
— Когда дочь твоя мудра, вот ей ниточка шелкова; пусть к утру соткет мне полотенце узорчатое.
Мужик взял шелковую ниточку, приходит домой кручинный, печальный.
— Беда наша! — говорит дочери. — Царь приказал из этой ниточки соткать полотенце.
— Не кручинься, батюшка! — отвечала семилетка, отломила прутик от веника, подает отцу и наказывает: — Поди к царю, скажи, чтоб нашел такого мастера, который бы сделал из этого прутика кросна: было бы на чем полотенце ткать!
Мужик доложил про то царю. Царь дает ему полтораста яиц.
— Отдай, — говорит, — своей дочери; пусть к завтрему выведет мне полтораста цыплят.
Воротился мужик домой еще кручиннее, еще печальнее:
— Ах, дочка! От одной беды увернешься — другая навяжется!
— Не кручинься, батюшка! — отвечала семилетка.
Попекла яйца и припрятала к обеду да к ужину, а отца посылает к царю:
— Скажи ему, что цыплятам на корм нужно одноденное пшено: в один бы день было поле вспахано, просо засеяно, сжато и обмолочено. Другого пшена наши цыплята и клевать не станут.
Царь выслушал и говорит;
— Когда дочь твоя мудра, пусть наутро сама ко мне явится ни пешком, ни на лошади, ни голая, ни одетая, ни с гостинцем, ни без подарочка.
«Ну, — думает мужик, — такой хитрой задачи и дочь не разрешит; пришло совсем пропадать!»
— Не кручинься, батюшка! — сказала ему дочь-семилетка. — Ступай-ка к охотникам да купи мне живого зайца да живую перепелку.
Отец пошел и купил ей зайца и перепелку.
На другой день поутру сбросила семилетка всю одежду, надела на себя сетку, в руки взяла перепелку, села верхом на зайца и поехала во дворец.
Царь ее у ворот встречает. Поклонилась она царю.
— Вот тебе, государь, подарочек! — и подает ему перепелку.
Царь протянул было руку, перепелка — порх — и улетела!
— Хорошо, — говорит царь, — как приказал, так и сделано. Скажи мне теперь: ведь твой отец беден, чем вы кормитесь?
— Отец мой на сухом берегу рыбу ловит, ловушек в воду не ставит, а я подолом рыбу ношу да уху варю.
— Что ты, глупая, когда рыба на сухом берегу живет? Рыба в воде плавает!
— А ты умен? Когда видано, чтобы телега жеребенка принесла?
Царь присудил отдать жеребенка бедному мужику, а дочь его взял к себе. Когда семилетка выросла, он женился на ней, и стала она царицею.
Мудрые ответы
Служил солдат в полку двадцать пять лет, а царя в лицо не видал. Пришел домой. Стали его спрашивать про царя, а он не знает, что и сказать-то. Вот и начали его корить родичи и знакомцы.
— Вишь, — говорят, — двадцать пять лет прослужил, а царя в глаза не видал!
Обидно это ему показалось; собрался и пошел царя смотреть.
Пришел во дворец. Царь спрашивает: — Зачем, солдат?
— Так и так, ваше царское величество! Служил я тебе целых двадцать пять лет, а тебя в лицо не видал: пришел смотреть.
— Ну смотри!
Солдат три раза обошел кругом царя, все оглядывал. Царь спрашивает:
— Хорош ли я?
— Хорош, — отвечает солдат.
— Ну, теперь, служивый, скажи: высоко ли небо от земли?
— Столь высоко, что там стукнет, а здесь слышно.
— А широка ли земля?
— Вон там солнце всходит, а там заходит — столь широка!
— А глубока ли земля?
— Да был у меня дед, умер тому`назад с девяносто лет, зарыли в землю, с тех пор и домой не бывал: верно, глубока!
Царь отослал солдата в темницу и наказал ему:
— Не плошай, служба! Я пошлю к тебе тридцать гусей: умей по перу выдернуть.
— Ладно!
Призвал царь тридцать богатых купцов и загадал им те же загадки, что и солдату загадывал. Они думали-думали, не могли ответа дать, и велел их царь посадить в темницу. Спрашивает их солдат:
— Купцы-молодцы, вас за что посадили?
— Да, вишь, государь нас допрашивает, далеко ли небо от земли, и сколь земля широка, и сколь она глубока, а мы — люди темные, не могли ответа дать.
— Дайте мне каждый по тысяче рублей, я вам правду скажу.
— Изволь, брат, только научи.
Взял с них солдат по тысяче и научил, как отгадывать царские загадки. Дня через два призвал царь к себе и купцов и солдата. Задал купцам те же самые загадки и, как скоро они отгадали, отпустил их по своим местам.
— Ну, служба! Сумел по перу сдернуть?
— Сумел, царь-государь, да еще по золотому!
— А далеко ль тебе до дому?
— Отсюда не видно — далеко, стало быть!
— Вот тебе тысячу рублей, ступай с миром! Воротился солдат домой и зажил себе привольно, богато.
По щучьему веленью
Жил-был старик. У него было три сына: двое умных, третий — дурачок Емеля.
Те братья работают, а Емеля целый день лежит на печке, знать ничего не хочет.
Один раз братья уехали на базар, а бабы, невестки, давай посылать его:
— Сходи, Емеля, за водой. А он им с печки:
— Неохота…
— Сходи, Емеля, а то братья с базара воротятся, гостинцев тебе не привезут.
— Ну ладно.
Слез Емеля с печки, обулся, оделся, взял ведра да топор и пошел на речку.
Прорубил лед, зачерпнул ведра и поставил их, а сам глядит в прорубь. И увидел Емеля в проруби щуку. Изловчился и ухватил щуку в руку:
— Вот уха будет сладка!
Вдруг щука говорит ему человечьим голосом:
— Емеля, отпусти меня в воду, я тебе пригожусь.
А Емеля смеется:
— На что ты мне пригодишься? Нет, понесу тебя домой, велю невесткам уху сварить. Будет уха сладка.
Щука взмолилась опять:
— Емеля, Емеля, отпусти меня в воду, я тебе сделаю все, что ни пожелаешь.
— Ладно, только покажи сначала, что не обманываешь меня, тогда отпущу.
Щука его спрашивает:
— Емеля, Емеля, скажи — чего ты сейчас хочешь?
— Хочу, чтобы ведра сами пошли домой и вода бы не расплескалась…
Щука ему говорит:
— Запомни мои слова: когда что тебе захочется — скажи только:
По щучьему веленью, По моему хотенью.Емеля и говорит:
— По щучьему веленью, По моему хотенью —ступайте, ведра, сами домой…
Только сказал — ведра сами и пошли в гору. Емеля пустил щуку в прорубь, а сам пошел за ведрами.
Идут ведра по деревне, народ дивится, а Емеля идет сзади, посмеивается… Зашли ведра в избу и сами стали на лавку, а Емеля полез на печь.
Прошло много ли, мало ли времени — невестки говорят ему:
— Емеля, что ты лежишь? Пошел бы дров нарубил.
— Неохота…
— Не нарубишь дров, братья с базара воротятся, гостинцев тебе не привезут.
Емеле неохота слезать с печи. Вспомнил он про щуку и потихоньку говорит:
— По щучьему веленью, По моему хотенью —поди, топор, наколи дров, а дрова — сами в избу ступайте и в печь кладитесь…
Топор выскочил из-под лавки — и на двор, и давай дрова колоть, а дрова сами в избу идут и в печь лезут.
Много ли, мало ли времени прошло — невестки опять говорят:
— Емеля, дров у нас больше нет. Съезди в лес, наруби.
А он им с печки:
— Да вы-то на что?
— Как мы на что?.. Разве наше дело в лес за дровами ездить?
— Мне неохота…
— Ну, не будет тебе подарков.
Делать нечего. Слез Емеля с печи, обулся, оделся. Взял веревку и топор, вышел на двор и сел в сани:
— Бабы, отворяйте ворота! Невестки ему говорят:
— Что ж ты, дурень, сел в сани, а лошадь не запряг?
— Не надо мне лошади.
Невестки отворили ворота, а Емеля говорит потихоньку:
— По щучьему веленью, По моему хотенью —ступайте, сани, в лес…
Сани сами и поехали в ворота, да так быстро — на лошади не догнать.
А в лес-то пришлось ехать через город, и тут он много народу помял, подавил. Народ кричит: «Держи его! Лови его!» А он знай сани погоняет. Приехал в лес:
— По щучьему веленью, По моему хотенью —топор, наруби дровишек посуше, а вы, дровишки, сами валитесь в сани, сами вяжитесь…
Топор начал рубить, колоть сухие дерева, а дровишки сами в сани валятся и веревкой вяжутся. Потом Емеля велел топору вырубить себе дубинку — такую, чтобы насилу поднять. Сел на воз:
— По щучьему веленью, По моему хотенью —поезжайте, сани, домой…
Сани помчались домой. Опять проезжает Емеля по тому городу, где давеча помял, подавил много народу, а там его уж дожидаются. Ухватили Емелю и тащат с возу, ругают и бьют.
Видит он, что плохо дело, и потихоньку:
— По щучьему веленью, По моему хотенью —ну-ка, дубинка, обломай им бока…
Дубинка выскочила — и давай колотить. Народ кинулся прочь, а Емеля приехал домой и залез на печь.
Долго ли, коротко ли — услышал царь об Емелиных проделках и посылает за ним офицера: его найти и привезти во дворец.
Приезжает офицер в ту деревню, входит в ту избу, где Емеля живет, и спрашивает:
— Ты — дурак Емеля?
А он с печки:
— А тебе на что?
— Одевайся скорее, я повезу тебя к царю.
— А мне неохота…
Рассердился офицер и ударил его по щеке. А Емеля говорит потихоньку:
— По щучьему веленью, По моему хотенью —дубинка, обломай ему бока…
Дубинка выскочила — и давай колотить офицера, насилу он ноги унес.
Царь удивился, что его офицер не мог справиться с Емелей, и посылает своего самого набольшего вельможу:
— Привези ко мне во дворец дурака Емелю, а то голову с плеч сниму.
Накупил набольший вельможа изюму, черносливу, пряников, приехал в ту деревню, вошел в ту избу и стал спрашивать у невесток, что любит Емеля.
— Наш Емеля любит, когда его ласково попросят да красный кафтан посулят, — тогда он все сделает, что ни попросишь.
Набольший вельможа дал Емеле изюму, черносливу, пряников и говорит:
— Емеля, Емеля, что ты лежишь на печи? Поедем к царю. — Мне и тут тепло…
— Емеля, Емеля, у царя тебя будут хорошо кормить-поить, — пожалуйста, поедем.
— А мне неохота…
— Емеля, Емеля, царь тебе красный кафтан подарит, шапку и сапоги.
Емеля подумал-подумал:
— Ну ладно, ступай ты вперед, а я за тобой вслед буду.
Уехал вельможа, а Емеля полежал еще и говорит:
— По щучьему веленью, По моему хотенью —ну-ка, печь, поезжай к царю…
Тут в избе углы затрещали, крыша зашаталась, стена вылетела, и печь сама пошла по улице, по дороге, прямо к царю.
Царь глядит в окно, дивится;
— Это что за чудо? Набольший вельможа ему отвечает:
— А это Емеля на печи к тебе едет. Вышел царь на крыльцо:
— Что-то, Емеля, на тебя много жалоб! Ты много народу подавил.
— А зачем они под сани лезли?
В это время в окно на него глядела царская дочь — Марья-царевна. Емеля увидал ее в окошке и говорит потихоньку:
— По щучьему веленью, По моему хотенью —пускай царская дочь меня полюбит… И сказал еще:
— Ступай, печь, домой…
Печь повернулась и пошла домой, зашла в избу и стала на прежнее место. Емеля опять лежит-полеживает.
А у царя во дворце крик да слезы. Марья-царевна по Емеле скучает, не может жить без него, просит отца, чтобы выдал он ее за Емелю замуж. Тут царь заведовал, затужил и говорит опять набольшему вельможе:
— Ступай приведи ко мне Емелю живого или мертвого, а то голову с плеч сниму.
Накупил набольший вельможа вин сладких да разных закусок, поехал в ту деревню, вошел в ту избу и начал Емелю потчевать.
Емеля напился, наелся, захмелел и лег спать. А вельможа положил его в повозку и повез к царю.
Царь тотчас велел прикатить большую бочку с железными обручами. В нее посадили Емелю и Марью-царевну, засмолили и бочку в море бросили.
Долго ли, коротко ли — проснулся Емеля; видит — темно, тесно:
— Где же это я?
А ему отвечают:
— Скучно и тошно, Емелюшка! Нас в бочку засмолили, бросили в синее море.
— А ты кто?
— Я — Марья-царевна.
Емеля говорит:
— По щучьему веленью, По моему хотенью —ветры буйные, выкатите бочку на сухой берег, на желтый песок…
Ветры буйные подули. Море взволновалось, бочку выкинуло на сухой берег, на желтый песок. Емеля и Марья-царевна вышли из нее.
— Емелюшка, где же мы будем жить? Построй какую ни на есть избушку.
— А мне неохота…
Тут она стала его еще пуще просить, он и говорит:
— По щучьему веленью, По моему хотенью —выстройся каменный дворец с золотой крышей…
Только он сказал — появился каменный дворец с золотой крышей. Кругом — зеленый сад: цветы цветут и птицы поют.
Марья-царевна с Емелей вошли во дворец, сели у окошечка.
— Емелюшка, а нельзя тебе красавчиком стать?
Тут Емеля недолго думал:
— По щучьему веленью, По моему хотенью —стать мне добрым молодцем, писаным красавцем…
И стал Емеля таким, что ни в сказке сказать, ни пером описать.
А в ту пору царь ехал на охоту и видит — стоит дворец, где раньше ничего не было.
— Это что за невежа без моего дозволения на моей земле дворец поставил?
И послал узнать-спросить: «Кто такие?»
Послы побежали, стали под окошком, спрашивают.
Емеля им отвечает:
— Просите царя ко мне в гости, я сам ему скажу.
Царь приехал к нему в гости. Емеля его встречает, ведет во дворец, сажает за стол. Начинают они пировать. Царь ест, пьет и не надивится:
— Кто же ты такой, добрый молодец?
— А помнишь дурачка Емелю — как приезжал к тебе на печи, а ты велел его со своей дочерью в бочку засмолить, в море бросить? Я — тот самый Емеля. Захочу — все твое царство пожгу и разорю.
Царь сильно испугался, стал прощенья просит:
— Женись на моей дочери, Емелюшка, бери мое царство, только не губи меня!
Тут устроили пир на весь мир. Емеля женился на Марье-царевне и стал править царством.
Тут и сказке конец, а кто слушал — молодец.
Солдат и смерть
Прошло срочное время, отслужил солдат службу королю и стал проситься на родину с родными повидаться. Сначала было король не пускал его, но потом согласился, наделил его златом-серебром и отпустил его на все четыре стороны.
Вот получил солдат отставку и пошел с товарищами прощаться, а товарищи и говорят ему:
— Неужели на простинах не поднесешь, а прежде ведь мы хорошо жили?
Вот солдат и начал подносить своим товарищам; подносил-подносил — глядь, а денег-то осталось у него только пять пятаков.
Вот идет наш солдат. Близко ли, далеко ли, видит: стоит в сторонке кабачок; зашел солдат в кабачок, на копейку выпил, на грош закусил и пошел далее. Прошел немного, встретилась ему старуха и стала милостыню просить; солдат и подал ей пятак. Прошел опять немного, смотрит, а та же старуха опять идет навстречу и просит милостыню; солдат подал другой пятак, а сам дивуется: как это старуха опять очутилась впереди? Смотрит, а старуха опять впереди и просит милостыню; солдат и третий пятак подал.
Прошел опять с версту. Смотрит, а старуха опять впереди и просит милостыню. Разозлился солдат, не стерпело ретивое, выдернул тесак да и хотел было раскроить ей голову, и только лишь замахнулся, старуха бросила к его ногам котомку и скрылась. Взял солдат котомку, посмотрел-посмотрел да и говорит:
— Куда мне с этой дрянью? У меня и своей довольно!
И хотел было уж бросить — вдруг, откуда ни возьмись, явились перед ним, как из земли, два молодца и говорят ему:
— Что вам угодно?
Солдат удивился и ничего не мог им сказать, а потом закричал:
— Что вам от меня надобно?
Один из них подошел поближе к служивому и говорит:
— Мы служители твои покорные, но слушаемся не тебя, а вот этой волшебной сумочки, и если тебе что нужно, приказывай.
Солдат думал, что все это ему грезится, протер глаза, решился попробовать да и говорит:
— Если ты говоришь правду, то я приказываю тебе, чтобы сейчас же была койка, стол, закуска и трубка с табаком!
Не успел солдат еще и кончить, а уж все и явилось, как будто с неба упало. Выпил солдат, закусил, повалился на койку и закурил трубку.
Полежал он так довольно времени, потом махнул котомочкой и, когда явился молодец (служитель котомочки), солдат и говорит ему:
— А долго ли я буду здесь лежать на этой койке и курить табак?
— Сколько угодно, — сказал молодец.
— Ну так убери все, — сказал солдат и пошел дальше.
Вот шел он после этого, близко ли, далеко ли, и пришел к вечеру в одну усадьбу, и тут славный барский дом. А барин в этом доме не жил, а жил в другом — в хорошем-то доме черти водились. Вот и стал солдат у мужиков спрашивать:
— Где барин живет?
А мужики и говорят:
— Да что тебе в нашем барине?
— Да ночевать бы надо попроситься!
— Ну, — говорят мужики, — только поди, так он уж отправит тебя чертям на обед!
— Ничего, — говорит солдат, — и с чертями разделаться можно. А скажите, где барин-то живет?
Мужики показали ему барский дом, и солдат пошел к нему и стал у него ночевать проситься. Барин и говорит:
— Пустить-то я, пожалуй, и пущу, да только у меня там не тихо!
— Ничего, — говорит солдат.
Вот барин и повел солдата в хороший дом, а как привел, солдат махнул своей волшебной сумочкой и, когда явился молодец, велел приготовить стол на двух человек. Не успел барин повернуться, а уж и явилось все. Барин, хоть и богат был, а такой закуски никогда еще у него не бывало! Стали они закусывать, а барин и украл золотую ложку. Кончили закуску, солдат махнул опять котомочкой и велел убрать все, а молодец говорит:
— Я не могу убрать — не все на столе. Солдат посмотрел да и говорит:
— Ты, барин, для чего ложку взял?
— Я не брал, — говорит барин.
Солдат обыскал барина, отдал ложку лакею, а сам и начал благодарить барина за ночлег, да так его изрядно помял, что барин со злости запер на замок все двери.
Солдат запер все окна и двери из других покоев, закрестил их и стал чертей дожидаться.
Около полуночи слышит, что кто-то у дверей пищит. Подождал еще солдат немного, и вдруг набралось столько нечистой силы и подняли такой крик, что хоть уши затыкай! Один кричит:
— Напирай, напирай! А другой кричит:
— Да куда напирать, коли крестов наставлено!.. Солдат слушал, слушал, а у самого волосы дыбом встают, даром что нетрусливого десятка был. Наконец и закричал:
— Да что вам тут от меня надо, босоногие? — Пусти! — кричат ему из-за двери черти.
— Да на что я вас пущу сюда?
— Да так, пусти!
Солдат посмотрел кругом и увидел в углу мешок с гирями, взял мешок, вытряхнул гири да и говорит:
— А что, много ли вас, босоногих, войдет ко мне в мешок?
— Все войдем, — говорят ему из-за двери черти. Солдат наделал на мешке крестов углем, притворил немного двери да и говорит:
— Ну-ка, я посмотрю, правду ли вы говорили, что все войдете?
Черти все до одного залезли в мешок, солдат завязал его, перекрестил, взял двадцатифунтовую гирю да и давай по мешку бить. Бьет, бьет да и пощупает: мягко ли?
Вот видит солдат, что наконец мягко стало, отворил окно, развязал мешок да и вытряхнул чертей вон. Смотрит, а черти все изуродованы, и никто с места не двигается.
Вот солдат как крикнет:
— А вы что тут, босоногие, разлеглись? Другой бани, что ли, дожидаетесь, а?
Черти все кое-как разбежались, а солдат и кричит им вдогонку:
— Еще придете сюда, так я вам не то еще задам!
Наутро пришли мужики и отворили двери, а солдат пришел к барину и говорит:
— Ну, барин, переходи теперь в тот дом и не бойся уж ничего, а мне за труды надо на дорогу дать!
Барин дал ему сколько-то денег, и солдат пошел себе дальше.
Вот шел и шел он так долгонько, и до дому уже недалеко осталось, всего три дня ходьбы! Вдруг повстречалась с ним старуха, такая худая да страшная, несет полную котомочку ножей, да пил, да разных топориков, а косой подпирается. Загородила она ему дорогу, а солдат не стерпел этого, выдернул тесак да и закричал:
— Что тебе надо от меня, старая? Хочешь, тебе голову раскрою?
Смерть (это была она) и говорит:
— Я послана господом взять у тебя душу!
Вздрогнуло солдатское сердце, упал он на колени да и говорит:
— Смилуйся, матушка смерть, дай мне сроку только три года; прослужил я королю свою долгую солдатскую службу и теперь иду с родными повидаться.
— Нет, — говорит смерть, — не видаться тебе с родными и не дам я тебе сроку три года.
— Дай хоть на три месяца.
— Не дам и на три недели.
— Дай хоть на три дня.
— Не дам тебе и на три минуты, — сказала смерть, махнула косой и уморила солдата.
Вот очутился солдат на том свете да и пошел было в рай, да его туда не пустили: недостоин, значит, был. Пошел солдат из раю да и попал в ад, а тут прибежали к нему черти да и хотели было в огонь тащить, а солдат и говорит:
— Вам что надо от меня? Ах вы, босоногие, или позабыли уж барскую баню, а?
Черти все побежали от него, а сатана и кричит:
— Вы куда, детки, побежали-то?
— Ой, батька, — говорят ему чертенята, — ведь солдат-то тот здесь!
Как услыхал это сатана, да и сам побежал в огонь. Вот солдат походил, походил по аду — скучно ему стало; пошел в рай да и говорит господу:
— Господи, куда ты меня пошлешь теперь? Раю я не заслужил, а в аду все черти от меня убежали; ходил я, ходил по аду, скучно стало, да и пошел к тебе, дай мне службу какую-либо!
Господь и говорит:
— Поди, служба, выпроси у Михаила-архангела ружье и стой на часах у райских дверей!
Пошел солдат к Михаилу-архангелу, выпросил у него ружье да и стал на часы к райским дверям.
Вот стоял он так, долго ли, коротко ли, и видит, что идет смерть, да и прямо в рай. Солдат загородил ей дорогу да и говорит:
— А тебе что там надобно, старая? Пошла прочь! Господь без моего доклада никого не примет!
Смерть и говорит:
— Я пришла к господу спросить, каких на этот год велит людей морить.
Солдат и говорит:
— Давно бы так, а то лезешь не спросясь, а разве не знаешь, что и я что-либо да значу здесь; на-ка ружье-то по держи, а я схожу спрошу.
Пришел служивый в рай, а господь и говорит:
— Зачем ты, служба, пришел?
— Пришла смерть, господи, и спрашивает: каких ты на следующий год велишь людей морить?
Господь и говорит:
— Пусть морит самых старых!
Пошел солдат назад да и думает:
«Самых старых велит господь людей морить; а что, если у меня отец еще жив, ведь она его уморит, как и меня. Так ведь, пожалуй, я и не повидаюсь больше. Нет, старая, ты не дала мне вольготушки на три года, так поди-ка погрызи дубы!»
Пришел да и говорит смерти:
— Смерть, господь велел тебе на этот раз не людей морить, а дубы грызть, такие дубы, которых старее нет!
Пошла смерть старые дубы грызть, а солдат взял у ней ружье и стал опять у райских дверей ходить.
Прошел на белом свете год, смерть опять пришла спросить, каких на этот год велит ей господь людей морить.
Солдат отдал ей ружье, а сам и пошел к господу спросить, каких на этот год велит смерти людей морить. Господь велел морить самых матерых, а солдат опять и думает:
«А ведь у меня там есть еще братья да сестры и знакомых много, а смерть как уморит, так мне с ними и не повидаться больше! Нет, пусть же и другой год погрызет дубов, а там, быть может, нашего брата-солдата и миловать станет!»
Пришел да и послал смерть грызть самые ядреные, матерые дубы.
Прошел и другой год, пришла смерть на третий раз. Господь велел ей морить самых молодых, а солдат послал ее молодые дубы грызть.
Вот, как пришла смерть на четвертый раз, солдат и говорит:
— Ну тебя, старую, поди, коли нужно, сама, а я не пойду: надоела!
Пошла смерть к господу, а господь и говорит ей:
— Что ты, смерть, худая такая стала?
— Да как худой-то не быть, целых три года дубы грызла, все зубы повыломала! А не знаю, за что ты, господи, на меня так прогневался?
— Что ты, что ты, смерть, — говорит ей господь, — с чего ты взяла это, что я посылал тебя дубы грызть?
— Да так мне солдат сказал, — говорит смерть.
— Солдат? Да как он смел это сделать?! Ангелы, подите-ка, приведите ко мне солдата!
Пошли ангелы и привели солдата, а господь и говорит:
— С чего ты взял, солдат, что я велел смерти дубы грызть?
— Да мало ей, старой, этого! Я просил у ней вольготушки только на три года, а она не дала мне и три часа. Вот за это-то я и велел ей три года дубы грызть.
— Ну, так поди-ка теперь, — говорит господь, — да откармливай-ка ее три года! Ангелы! Выведите его на белый свет!
Вывели ангелы солдата на белый свет, и очутился солдат на том самом месте, где уморила его смерть.
Видит солдат какой-то мешок, взял он мешок да и говорит:
— Смерть! Садись в мешок!
Села смерть в мешок, а солдат взял еще палок да каменья положил туда, да как пошагал по-солдатски, а у смерти только косточки хрустят!
Смерть и говорит:
— Да что ты, служивый, потише!
— Вот еще, потише, еще чего скажешь, а по-моему, так: сиди, коли посажена!
Вот шел он так два дня, а на третий пришел к свату-целовальнику да и говорит:
— Что, брат, дай выпить; все деньги прожил, а я тебе на днях занесу, вот тебе мой мешок, пусть у тебя полежит.
Целовальник взял у него мешок да и бросил под стойку. Пришел солдат домой, а отец еще жив. Обрадовался, а еще больше обрадовались родные.
Вот жил так солдат и здорово и весело целый год.
Пришел солдат в тот кабак и стал спрашивать свой мешок, а целовальник едва и отыскал его. Вот солдат развязал мешок да и говорит:
— Смерть, жива ли ты?
— Ой, — говорит смерть, — едва не задохлась!
— Ну ладно, — говорит солдат.
Открыл табакерку с табаком, понюхал да и чихнул. Смерть и говорит:
— Служивый, дай-ка мне!
Она все просила, что увидит у солдата. Солдат и говорит:
— Да что, смерть, ведь тебе мало одной щепотки, а поди сядь в табакерку да и нюхай сколько захочешь.
Только что смерть залезла в табакерку, солдат захлопнул да и носил ее целый год. Потом он опять отворил табаоерку да и говорит:
— Что, смерть, нанюхалась?
— Ой, — говорит смерть, — тяжело!
— Ну, — говорит солдат, — пойдем, я теперь покормлю тебя!
Пришел он домой да и посадил ее за стол, а смерть ела да ела за семерых. Рассердился солдат и говорит:
— Ишь, прорва, за семерых съела! Эдак тебя не наполнишь, куда я денусь с тобой, проклятая?
Посадил ее в мешок да и понес на кладбище; вырыл в сторонке яму да и закопал ее туда.
Вот прошло три года, господь вспомнил про смерть и послал ангелов ее отыскивать. Ходили, ходили ангелы по миру, отыскали солдата да и говорят ему:
— Куда ты, служивый, смерть-то девал?
— Куда девал? А в могилу зарыл!
— Да ведь господь ее к себе требует, — говорят ангелы.
Пришел солдат на кладбище, разрыл яму, а смерть там уж чуть-чуть дышит. Взяли ангелы смерть и принесли ее к господу, а он и говорит:
— Что ты, смерть, такая худая?
Смерть и рассказала господу все, а он и говорит:
— Видно, тебе, смерть, от солдата не хлебы, поди-ка кормись сама!
Пошла опять смерть по миру, да только того солдата больше не посмела морить.
Мена
Купался богатый купец в реке, попал на глубокое место и стал тонуть.
Шел мимо старик, мужичок-серячок, услыхал крик, кинулся и купца из воды вытащил. Купец не знает, как старика благодарить: позвал к себе в город, угостил хорошенько и подарил ему кусок золота величиной с конскую голову.
Взял золото мужичок и идет домой, а навстречу ему барышник целый табун лошадей гонит.
— Здравствуй, старик! Откуда бредешь?
— Из города, от богатого купца.
— Что же тебе купец дал?
— Кусок золота с конскую голову.
— Отдай мне золото, возьми лучшего коня.
Взял старик лучшего коня, поблагодарил и пошел дальше. €дет старик, а навстречу ему пастух волов гонит.
— Здравствуй, старик! Откуда бредешь?
— Из города, от купца.
— Что ж тебе купец дал?
— Золота с конскую голову.
— А где ж оно?
— Променял на коня.
— Променяй мне коня на любого вола. Старик выбрал вола, поблагодарил и пошел.
Идет старичок, а навстречу овчар гонит овечье стадо.
— Здравствуй, старичок! Откуда бредешь?
— От богатого купца, из города.
— Что же тебе купец дал?
— Золота с конскую голову.
— Где же оно?
— Променял на коня.
— А конь где?
— Променял на вола.
— Променяй мне вола на любого барана.
Взял старик лучшего барана, поблагодарил и пошел дальше.
Идет старик, а навстречу свинопас поросят гонит.
— Здравствуй, старик! Где был?
— В городе, у богатого купца.
— Что же тебе купец дал?
— Кусок золота с конскую голову.
— Где же оно?
— Променял на коня.
— А конь где?
— Променял на вола.
— А вол где?
— Променял на барана.
— Давай мне барана, бери себе лучшего поросенка. Выбрал старик поросенка, поблагодарил пастуха и пошел. Идет старик, а навстречу ему коробейник с коробом за спиной.
— Здравствуй, старик! Откуда идешь?
— От купца, из города.
— А что тебе купец дал?
— Золота с конскую голову.
— Где же оно?
— Променял на коня.
— А конь где?
— Променял на вола.
— А вол где?
— Променял на барана
— А баран где?
— Променял на порося.
— Променяй мне поросенка на любую иглу.
Выбрал старик славную иголку, поблагодарил и пошел домой. Пришел старик домой, стал через плетень перелезать и иглу потерял. Выбежала старику навстречу старушка:
— Ах, голубчик мой, я без тебя здесь совсем пропала! Ну, рассказывай: был ты у купца?
— Был.
— Что тебе купец дал?
— Кусок золота с конскую голову.
— Где же оно?
— Променял на коня.
— А конь где?
— Променял на вола.
— А вол где?
— Променял на барана.
— А баран где?
— Променял на поросенка.
— А поросенок где?
— Променял на иглу: хотел тебе, старая, подарочек принести, стал через плетень перелезать и потерял.
— Ну хорошо, голубчик, что ты хоть сам вернулся! Пойдем в избу ужинать.
И теперь живет старичок со старушкой, счастливы и без золота.
Два мороза
Гуляли по чистому полю два Мороза, два родные брата, с ноги на ногу поскакивали, рукой об руку поколачивали. Говорит один Мороз другому:
— Братец Мороз — Багровый нос! Как бы нам позабавиться — людей поморозить?
Отвечает ему другой:
— Братец Мороз — Синий нос! Коль людей морозить — не по чистому нам полю гулять. Поле все снегом занесло, все проезжие дороги замело; никто не пройдет, не проедет. Побежим-ка лучше к чистому бору! Там хоть и меньше простору, да зато забавы будет больше. Все нет-нет да кто-нибудь и встретится по дороге.
Сказано — сделано. Побежали два Мороза, два родные брата, в чистый бор. Бегут, дорогой тешатся: с ноги на ногу попрыгивают, по елкам, по сосенкам пощелкивают. Старый ельник трещит, молодой сосняк поскрипывает. По рыхлому ль снегу пробегут — кора ледяная; былинка ль из-под снегу выглядывает — дунут, словно бисером ее всю унижут.
Послышали они с одной стороны колокольчик, а с другой бубенчик: с колокольчиком барин едет, с бубенчиком — мужичок.
Стали Морозы судить да рядить, кому за кем бежать, кому кого морозить.
Мороз — Синий нос, как был моложе, говорит:
— Мне бы лучше за мужичком погнаться. Его скорее дойму: полушубок старый, заплатанный, шапка вся в дырах, на ногах, кроме лаптишек, ничего. Он же, никак, дрова рубить едет… А уж ты, братец, как посильнее меня, за барином беги. Видишь, на нем шуба медвежья, шапка лисья, сапоги волчьи. Где уж мне с ним! Не совладаю.
Мороз — Багровый нос только подсмеивается.
— Молод еще ты, — говорит, — братец!.. Ну, да уж быть по-твоему. Беги за мужичком, а я побегу за барином. Как сойдемся под вечер, узнаем, кому была легка работа, кому тяжела. Прощай покамест!
— Прощай, братец! Свистнули, щелкнули, побежали.
Только солнышко закатилось, сошлись они опять на чистом поле. Спрашивают друг друга:
— Что?
— То-то, я думаю, намаялся ты, братец, с барином-то,—
говорит младший, — а толку, глядишь, не вышло никакого. Где его было пронять!
Старший посмеивается себе.
— Эх, — говорит, — братец Мороз — Синий нос, молод ты и прост. Я его так уважил, что он час будет греться — не отогреется.
— А как же шуба-то, да шапка-то, да сапоги-то?
— Не помогли. Забрался я к нему и в шубу, и в шапку, и в сапоги да как зачал знобить!.. Он-то ежится, он-то жмется да кутается; думает: дай-ка я ни одним суставом не шевельнусь, авось меня тут мороз не одолеет. Ан не тут-то было! Мне-то это и с руки. Как принялся я за него — чуть живого в городе из повозки выпустил. Ну, а ты что со своим мужичком сделал?
— Эх, братец Мороз — Багровый нос! Плохую ты со мною шутку сшутил, что вовремя не образумил. Думал — заморожу мужика, а вышло — он же отломал мне бока.
— Как так?
— Да вот как. Ехал он, сам ты видел, дрова рубить. Дорогой начал было я его пронимать: только он все не робеет — еще ругается: такой, говорит, сякой этот мороз! Совсем даже обидно стало; принялся я его пуще щипать да колоть. Только ненадолго была мне эта забава. Приехал он на место, вылез из саней, принялся за топор. Я-то думаю: «Тут мне сломить его». Забрался к нему под полушубок, давай его язвить. А он-то топором машет, только щепки кругом летят. Стал даже пот его прошибать. Вижу: плохо — не усидеть мне под полушубком. Под конец инда пар от него повалил. Я прочь поскорее. Думаю: «Как быть?» А мужик все работает да работает. Чем бы зябнуть, а ему жарко стало. Гляжу — скидает с себя полушубок. Обрадовался я. «Погоди ж, говорю, вот я тебе покажу себя». Полушубок весь мокрехонек. Я в него — забрался везде, заморозил так, что он стал лубок лубком. Надевай-ка теперь, попробуй! Как покончил мужик свое дело да подошел к полушубку, у меня и сердце взыграло: то-то потешусь! Посмотрел мужик и принялся меня ругать — все слова перебрал, что нет их хуже. «Ругайся! — думаю я себе, — ругайся! А меня все не выживешь!» Так он бранью не удовольствовался. Выбрал полено подлиннее да посучковатее да как примется по полушубку бить! По полушубку бьет, а меня все ругает. Мне бы бежать поскорее, да уж больно я в шерсти-то завяз — выбраться не могу. А он-то колотит, он-то колотит! Насилу я ушел. Думал, костей не соберу. До сих пор бока ноют. Закаялся я мужиков морозить.
— То-то!
Про одного солдата
Прослужил солдат у царя три года, и царь за службу дал ему три копейки. Ну, он и пошел домой. Идет, а по дороге попадается мышь:
— Здравствуй, солдат!
— Здравствуй, мышь!
— Где, солдат, был?
— Служил.
— Много ли царь за службу денег дал?
— Три копейки!
— Дай мне одну копейку, я тебе, может, пригожусь. «Ну, — подумал солдат, — не было денег, да и тут не деньги!»
Взял и отдал мышке копейку. И пошел дальше. Идет, попадается ему жук:
— Здравствуй, солдат!
— Здравствуй, жук!
— Где, солдат, был?
— Служил.
— Много ли царь за службу денег дал?
— Дал три копейки, да я отдал мышке одну копейку, осталось две!
— Дай мне копейку, я тебе, может, тоже пригожусь.
Отдал солдат копейку и пошел дальше. Идет, попадается рак:
— Здравствуй, солдат!
— Здравствуй, рак!
— Где, солдат, был?
— Служил.
— Много ли царь за службу денег дал?
— Дал три копейки, а я мышке отдал копейку, жуку — копейку, еще осталась одна.
— Дай мне тоже копейку, я тебе тоже, может, пригожусь!
Отдал и эту копейку, пошел без денег. И как раз пришлось солдату идти через Питер и с Васильевского острова по мосту переезжать Неву. Это как раз к Зимнему дворцу мост-то подходит. А на мосту народу — протолкнуться некуда, не то чтобы солдату пройти. Солдат спрашивает у народа:
— Что такое тут делается?
А ему отвечают:
— Вот что, солдат. У царя дочь положила зарок: кто рассмешит ее, за того и замуж выйти. Видишь, она сидит на балконе, а на площади по-всякому стараются, как бы рассмешить царевну, но придумать ничего не могут!
Ну, делать нечего, мостом идти нельзя, пошел солдат позади перил. Но шинель-то у него была рваная, как-то за гайку дыркой задел, и сдернуло его с моста в Неву. Вдруг, откуда ни возьмись, — мышь, жук, рак, солдата из Невы вытащили, и как раз против Зимнего дворца, где стояла царевна на балконе. Вот мышь разувает его, жук портянки выжимает, а рак вилки свои расставил да на солнышке портянки и сушит. День-то был хороший!
А царевна на балконе увидела, рассмеялась и в ладони захлопала:
— Ой, как хорошо за солдатом ухаживают!
Ну, солдата сейчас же забрали, привели к царю, царь и говорит:
— Так вот что, солдат, царское слово назад не берется, и дочернин зарок я должен исполнить, выдать за тебя замуж дочку!
Ну, недолго думавши, честным пирком да за свадебку. Да недолго солдату пришлось жить у царя, захотелось ему домой. Царь и говорит ему:
— Чтобы тебе, зять, пешком не идти, дам тебе я лошадь!
И дал он ледяную кобылу, гороховую плетку, синий кафтан да красную шапку. Вот солдат сел на кобылу и поехал домой. Ну, на такой кобыле круто не поедешь. Ехал он целую зиму до Пудожа, весной остановился на Филимонихе. День-то был веселый, жаркий, заснул солдат, ледяная кобыла и растаяла, а гороховую плетку сороки да вороны расклевали; остался у него синь кафтан да красная шапка, и пошел солдат на Заречье пешком. Идет он по деревне Истоминой, а ребята и кричат:
— У Федьки синь кафтан!
А ему почудилось «скинь кафтан». Солдат кафтан снял да и повесил на кол и пошел дальше. Идет по деревне Сениной, а ребята кричат:
— У Федьки красная шапка!
А солдату почудилось «крадена шапка». Он и ее на кол повесил. Перешел через деревню, а тут хлебные зароды, ворона сидит и каркает:
— Бурлак идет! Бурлак идет! А сорока на колу кричит:
— Чики, чики из Питера, чики, чики из Питера! Дошел солдат до дому, петух у крыльца кричит:
— Без денег, без денег!
Заходит в сени, а курица на сарае сидит кричит:
— Как это так? Как это так? Как это так?
Зашел в избу, а кошка с печи спрыгнула и кричит:
— Профурал, профурал, профурал!
Вот так ничего у солдата и не осталось.
Про нужду
Жил в деревне бедный мужичок. Вот однажды работает он в мороз в худенькой своей одежонке, дрова рубит — не нагреется; лицо его от мороза разгорается. Въезжает в деревню барин, остановился около мужика:
— В какую стужу ты рубишь!
— Эх, сударь, нужда рубит! Барин изумился, спрашивает кучера:
— А что, кучер, какая это нужда? Знаешь ли ты ее?
— Я только сейчас, сударь, слышу, Спрашивает барин мужика:
— Какая же это, мужичок, нужда? Где она у тебя? Мужик и говорит:
— А на что тебе, сударь?
— Да охота мне ее поглядеть.
Увидал мужик: в чистом поле на бугринке стоит былинка вся в снегу.
— А вот, — сказал мужик, — на бугре, сударь, нужда стоит! Вот она как от ветру шатается, и никто не догадается!
Барин и говорит:
— Нет ли времечка тебе ее нам указать?
— Пожалуй, можно, сударь.
Сели на тройку лошадей и поехали в чисто поле нужду глядеть. Выехали они на бугринку, а другая былинка дальше стоит. И указывает мужик рукой:
— А вот, сударь, она в стороне. Нам ехать нельзя: снег глубок.
— Покарауль-ка, — сказал барин, — тройку лошадей, я схожу погляжу.
Барин слез и пошел, а кучер-то и говорит:
— Сударь, возьмите и меня: и мне охота поглядеть.
II полезли по снегу оба. Одну былинку пройдут, другую найдут, а еще нужду не видят. А мужичок-то был не промах, выпряг лошадей, сел на одну, а других стегнул да и полетел. Только они его и видели. Полазили по снегу два дурака, на дорожку вышли, к повозке подошли, а лошадушек след простыл. Думали, думали барин с кучером… Что делать? Лошадей-то нет, а повозку бросить жалко. Говорит барин кучеру:
— Впрягайся-ка, кучер, в корень, а я хоть в пристежку.
Кучер говорит:
— Нет, вы, барин, поисправнее, немножко посильнее — вы в корень, а я — в пристежку.
Ну, нечего делать, запрягся барин в корень. Везут да везут, повезут да встанут. А мужик припрятал лошадей и пошел навстречу.
— Что это вы, барин, повозку на себе везете? Барин сердито говорит:
— Уйди! Нужда везет.
— Какая же это нужда?
— Ступай в поле, вот там на бугре стоит!
А сам везет да везет. Приехал домой еле жив. Нужду увидел и тройку лошадей потерял.
Сердитая барыня
В усадьбе жила барыня — и до того сердитая, никому житья не было! Староста придет спросить что — она его не отпустит, пока не отхлещет. А мужикам-то житья не было никакого: драла, как собак.
Вот раз приходит солдат на побывку домой. Рассказали ему про барыню, а он и говорит: «Я ее проучу».
Настала ночь, барыня уснула. Велел солдат лошадей запрячь.
Подъехал к усадьбе, тихонько вынес барыню и отвез в избу к сапожнику. А сапожникову жену отвез в усадьбу.
Пробудилась на заре жена сапожника, видит — дом преотличный. Тотчас служанки к ней подбежали, подают умываться. Помылась — подали полотенце, вытерлась. Подают самовар. Села она чай пить. Староста приходит к ней на цыпочках. Она взглянула на него: что за мужик?
— Тебе, — говорит, — что надо?
— Я, барыня, пришел спросить, какой наряд на сегодня дадите.
А она догадалась, как ответить:
— Нешто вы не знаете? Что вчера делали, то и сегодня делайте!
Староста вышел на кухню и говорит:
— Сегодня барыня добрая, просто отроду такая не бывала!
Живет сапожникова жена в усадьбе месяц и другой, и так ее расхвалили крестьяне — по всей округе нет лучше барыни! А барыня пробудилась утром у сапожника и кричит:
— Слуги! Сапожник сидит и шьет:
— Подымайся, баба, пора печь топить!
— А ты кто такой! Подавай умываться!
— Ах ты, барыня! Сама поди по воду: солнышко давно встало. — Вскочил со стула, сдернул ремень и давай ее хлестать. — Ты нешто не знаешь своей должности? Ты должна вставать и печь затоплять!
И до того хлестал ее, пока не устал. Барыня взмолилась. Побрела по воду, потом за дровами, затопила печь, кое-чего сварила.
И так жила она месяца два. За что ни возьмется, ничего у нее не выходит, все из рук валится: то щи недоварит, то воду разольет. Сапожник ее не раз колотил. И сделалась барыня добрая, работящая.
Как услыхал об этом солдат, переменил ночью барыню и сапожникову жену.
Утром встает барыня тихонько, выходит из своей комнаты:
«Что это, я в старом доме? Откуда я взялась?»
Спросила служанок:
— Служанки! Как же я сюда попала?
— Ты, барыня, нигде и не бывала!
И с тех пор барыня мягкая-мягкая сделалась. А сапожникова жена стала жить по-старому.
Умный работник
У бедного старика было три сына. Посылает отец старшего:
— Поди наймись в батраки, все чего-нибудь заработаешь.
Пошел старший сын в другую волость, а навстречу ему поп:
— Наймись, свет, ко мне, только, чур, уговор такой: коли хоть на день раньше срока уйдешь — не видать тебе твоего заработка, ни копейки не дам.
Молодец перечить не стал и нанялся к попу на год.
Будит поп работника до солнышка, работать заставляет дотемна, а кормит один раз в день не досыта.
От голода да от тяжелой работы парень совсем отощал — насилу ноги волочит.
«Коли до срока жить — живому не быть, совсем изведусь».
Махнул рукой на заработок и с пустыми руками воротился домой.
А попу того и надо, чтобы работник до срока ушел. Все тяжелые работы справлены, и деньги целы.
На другой год пошел средний брат в работники наниматься. И таким же манером, как и старший брат, полгода у попа мучился и тоже без копейки, чуть живой домой приплелся.
На третий год настал черед младшему брату в люди идти.
Пошел он прямо к тому попу, где старшие братья горе мыкали.
— Вот и хорошо, — обрадовался поп, — я как раз работника ищу. Рядись, платой не обижу, а уговор такой: до срока проживешь — получай все сполна, что ряжено; если раньше уйдешь — пеняй на себя, копейки не заплачу.
— Ладно, — отвечает молодец.
И ударили по рукам.
На другое утро — ни свет ни заря — будит поп работника:
— Вставай, скорей запрягай, поедем за сеном на дальний покос.
Покуда работник коней запрягал, поп успел плотно позавтракать, а работнику попадья дала всего две вчерашние картофелины.
— Позавтракаешь в дороге — видишь, батюшка торопится, сердится…
Поехали. Только миновали околицу, соскочил парень с саней и закричал:
— Постой, батюшка! Я веревки забыл, сейчас сбегаю.
Поп коня придержал, бранится.
А работник прибежал, постучался:
— Ох, матушка, батюшка велел принести каравай белого хлеба да три пирога с рыбой.
Попадья припасы завернула, подала.
Молодец прихватил в сенях веревки, воротился.
— Трогай, батюшка, веревки принес.
— Ладно, хоть недалеко отъехали, — ворчит поп.
Покуда до места добрались, сено укладывали да увязывали — времени прошло много.
Только к вечеру тронулись в обратный путь. Поп с переднего воза кричит:
— Дорога ровная, без раскатов, я подремлю! А ты, парень, гляди, как доедем до развилки, надо влево держать!
После того завернулся с головой в теплый дорожный тулуп и улегся спать.
Работник пирогов наелся да белого хлеба, лежит на своем возу. Доехали до развилки, и направил молодец коней не влево, как поп наказывал, а вправо. Влез на воз, посмеивается. «Проучу долговолосого, попомнит меня».
Верст пятнадцать еще отъехали. Тут поп проснулся, огляделся — видит, едут не туда, куда надо, заругался:
— Ох, будь ты неладен! Ведь говорил — держи влево. И о чем только ты думал, куда глядел?
— Как куда глядел? Да ведь сам ты и кричал: «Держись правой руки!»
«Видно, я обмолвился», — подумал поп и говорит:
— Ну, делать нечего, надо кружным путем ехать. Тут верст через десять деревня будет, придется переночевать. Время позднее, да и есть смертельно охота, прямо терпенья нет.
— А ты, батюшка, сенца попробуй, — работник говорит, — я вот так славно подкрепился, сыт-сытехонек.
Поп надергал травы, что помягче, пожевал, пожевал, выплюнул:
— Нет, не по мне это кушанье.
Ехали еще час ли, два ли — показалась деревня. Привернули к самой богатой избе, к лавочнику.
— Ступай, — поп говорит, — просись ночевать, у меня от голода руки-ноги трясутся.
Работник постучался:
— Добрые люди, пустите переночевать! Вышел хозяин:
— Заезжай, заезжай, ночлега с собой не возят.
— Да я не один, — шепотом говорит молодец, — со мной батюшка нездоровый — вроде не в своем уме. Так смирный, тихий, а как услышит, что два раза одно и то же скажут, как лютый зверь становится, на людей кидается.
— Ладно, — хозяин отвечает, — буду знать и своим закажу.
Работник коней распряг, задал корм и помог попу слезть с воза.
Зашли в избу. Хозяева с опаской поглядывают на попа, помалкивают.
Подошло время к ужину, накрыли стол.
Хозяйка промолвила:
— Садитесь, гости, с нами хлеба-соли отведать.
Работник сразу за стол, а поп ждет, когда еще раз попотчуют.
Хозяева другой раз не зовут, не смеют.
Сели ужинать. Сидит поп в сторонке, злится на себя: «Надо бы сразу за стол садиться».
Так и просидел весь ужин не солоно хлебавши.
Хозяйка убрала со стола, постелила попу с работником постель.
Молодец только голову на подушку уронил, сразу крепко уснул. И хозяева уснули.
А голодному попу не до сна.
Растолкал, разбудил работника:
— Ой, есть хочу, терпенья нет.
— А чего ужинать не стал?
— Думал, еще попотчуют.
— Приметил я, — шепчет работник, — около печки на полке горшок с кашей, поди поешь.
Поп вскочил и через минуту снова будит работника:
— Горшок с кашей нашел, а ложки нет. Рассердился парень:
— Ну где я тебе ложку возьму! Засучи рукава и ешь рукой.
Поп от жадности сунул в горшок обе руки, а в горшке был горячий вар. Третий раз будит работника, трясет горшком:
— Ох, мочи нет, руки горят и вынуть не могу!
— Беда с тобой, — парень ворчит. — Гляди, у стены точильный камень. Разбей горшок, и вся недолга.
Поп изо всех сил хватил горшком, только черепки полетели. В эту же минуту кто-то истошно завопил:
— Караул, убили!
Поп кинулся вон из избы.
Вся семья всполошилась, зажгли огонь и видят: у хозяина вся голова залита варом. Стонет старик. Сыновья хозяина приступили к работнику:
— Зачем старика изувечили?
— Кто кого изувечил? И знать не знаю, и ведать не ведаю. А вот куда вы нездорового попа девали?
Хозяева — туда-сюда: и в сени и на сеновал. Все обыскали — нигде нет попа.
— Вот видите, — работник говорит, — хозяин-то уж очухался, а попа нет. Люди вы справные, отпустите товару из лавки на сотню рублей — замнем дело, а не то в волость поеду, придется вам в ответе быть.
Хозяева помялись, помялись, дали товару на сто рублей.
Молодец подарки прихватил, коней запряг и поехал домой.
Версту от деревни отъехал, глядь — из соломенного омета поп вылезает:
— Боялся, что хозяева тебя не выпустят.
— Хозяина-то ведь не я, а ты убил, — работник отвечает, — тебе и в остроге сидеть. Кто меня держать станет?
— Так разве до смерти?
— А ты как думал? Сейчас за урядником поедут. Поп руками всплеснул, трясется весь:
— Ох, горе горькое! Неужто нельзя как-нибудь уладить?
— Уладить можно, — работник говорит, — я уж просил хозяев: мол, все равно старика не оживишь.
— Ну и что?
— Да известно что: дорожатся.
— Я ничего не пожалею, все отдам, только бы замять дело!
— Просят пару коней да триста рублей денег. Ну, и мне за хлопоты хоть сотню надо.
«Слава богу, — думает поп, — дешево отделался». Отвалил работнику четыре сотенки, отдал коней.
— Беги скорее, покуда не раздумали!
Работник отвел коней на гумно, привязал, помешкал там малое время, воротился к попу.
— Ступай домой, ничего не бойся, все дело улажено.
Поп пустился наутек, от радости ног не чует.
А работник привел отцу пару коней, отдал деньги. И за себя и за братьев получил от попа сполна.
Глупая барыня
Жила-была барыня, глупая-преглупая. Что ни забьет себе в голову — умри, а исполни.
Вот задумала барыня вывести сорок цыплят, и чтобы все были черненькие.
Горничная говорит:
— Да разве это, барыня, возможно?
— Хоть и невозможно, а хочется, — отвечает барыня. Зовет она своего кучера и приказывает:
— Садись в лукошко, выводи сорок цыплят, да чтобы были они все черненькие.
— Помилуй, барыня! — говорит кучер. — Где же это видано — человека наседкой сажать?
Барыня и слушать не хочет.
— Тебе, — говорит, — привычно на козлах сидеть, посидишь и в лукошке.
«Вот проклятые господа! — думает кучер. — Всю шею нам объели, хоть бы все околели!»
— Что ж, — говорит, — воля ваша. Только дай мне, барыня, то, что я попрошу. А нужно мне чаю, сахару, харчей побольше, тулуп, валенки и шапку.
Барыня на все согласна.
Отвели кучера в баню. Дали ему все, что просил. Посадил он наседкой курицу. Стали к нему друзья ходить, он их — чаем поить. Сидит с ними, чаек попивает, барыню дурой обзывает.
Ни мало ни много времени прошло, вывела наседка цыплят, из них три черненьких.
Берет кучер черненьких пискунов в лукошко, идет к барскому окошку:
— Вот, барыня, трех уже высидел. Получай да харчей прибавляй. Сама видишь: тяжело мне их высиживать.
Барыня обрадовалась, харчей прибавила, кучера досиживать заставила.
Каждый день слуг шлет узнать, сколько еще черненьких наклюнулось.
Видит кучер: дело плохо. Говорит своим друзьям:
— Вы, ребята, зажигайте баню да меня держите. Буду я рваться, в огонь кидаться, а вы не пускайте.
Ладно, так и сделали. Баню подожгли. И барыне доложили. Загорелась, мол, баня по неизвестной причине.
Вышла барыня на крыльцо и видит: горит баня, пылает, а кучер убивается, в огонь кидается. Слуги его держат, не пускают, а он одно:
— Клу-клу!.. Клу-клу!.. Клу-клу!..
Слуги говорят:
— Ой, барыня, смотри, как он сокрушается, как его материнское сердце разрывается!
А барыня кричит:
— Держите его, покрепче держите! Цыплят теперь не спасешь, так его бы удержать — очень хороша наседка!
Не успели пожар потушить, приказывает барыня кучеру опять цыплят выводить.
А он, не будь глуп, взял валенки да тулуп — только его и видели.
Как мужик гусей делил
У одного бедного мужика не стало хлеба. Вот он и задумал попросить хлеба у барина. Чтобы было с чем идти к барину, он поймал гуся, изжарил его и понес. Барин принял гуся и говорит мужику:
— Спасибо, мужик, тебе за гуся; только не знаю, как мы твоего гуся делить будем. Вот у меня жена, два сына да две дочери. Как бы нам разделить гуся без обиды?
Мужик говорит:
— Я разделю.
Взял ножик, отрезал голову и говорит барину: — Ты всему дому голова — тебе голову. Потом отрезал задок, подает барыне.
— Тебе, — говорит, — дома сидеть, за домом смотреть — тебе задок.
Потом отрезал лапки и подает сыновьям.
— Вам, — говорит, — ножки — топтать отцовские дорожки.
А дочерям дал крылья.
— Вы, — говорит, — скоро из дома улетите, вот вам по крылышку. А остаточки себе возьму!
И взял всего гуся.
Барин посмеялся, дал мужику хлеба и денег.
Услыхал богатый мужик, что барин за гуся наградил бедного мужика хлебом и деньгами, зажарил пять гусей и понес к барину.
Барин говорит:
— Спасибо за гусей. Да вот у меня жена, два сына, две дочки — всех шестеро. Как бы нам поровну разделить твоих гусей?
Стал богатый мужик думать и ничего не придумал. Послал барин за бедным мужиком и велел делить. Бедный мужик взял одного гуся дал барину с барыней и говорит:
— Вот вас трое с гусем. Одного дал сыновьям:
— И вас, — говорит, — трое. Одного дал дочерям;
— И вас трое.
А себе взял двух гусей:
— Вот, — говорит, — и нас трое с гусями, всё поровну.
Барин посмеялся и дал бедному мужику еще денег и хлеба, а богатого прогнал.
Мужик и барин
Жил-был мужик да баба, у них было два сына. Братьям не приходилось вместе дома жить, один брат все ходил по чужой стороне.
Вот раз собрался он на чужую сторону, надел черный армяк и черный башлык, а желтый армяк и такой же башлык взял про запас. Идет путем-дорожкой, попадается ему навстречу барин, едет на паре.
Приказал барин кучеру остановиться. Остановил кучер коней, подозвал барин мужика:
— А, — говорит, — добрый человек, вижу ты на чужой стороне бывал?
— Да, точно так, — говорит, — бывал.
— И много народу видал?
— Видал порядочно.
— Скажи, пожалуйста, кто лучше — поп, или судья, или из нашего брата, барин?
Мужик думал-думал и говорит:
— Из попов так половина дураков.
— Как так?
— А потому, что иной поп служит-торопится — чего не пропоет!
— А из судей?
— Из судей две трети дураков есть.
— Почему же?
— А потому что судьи — кто их подпоит, так они по тому и судят, а кто не подпоит, так на того ровно воду льют.
— Ну, и это хорошо! А из нашего брата, из бар?
— Из вашего брата две трети дураков да треть безумников.
Барин говорит:
— Кучер, погоняй! — и поехал. Отъехали недалеко — говорит барин кучеру:
— Кучер, а кучер, ведь он нас ни во что поставил!
— Да я давно думаю, что он вас ни во что поставил, да не смею сказать.
— Ой ты чудак! Ты бы давно сказал! Давай поворачивай коней, да спросим, почему он нас ни во что поставил.
Заворотили конел и поехали.
Завидел мужик барина, скоро снял черный армяк и черный башлык, надел желтый армяк да желтый башлык, подошел к сосне и подпер сосну плечом, а сосна та наклонилась на озимь.
Подъехал барин и спрашивает:
— Не видал ли мужичка в черном армяке да черном башлыке?
— Да, — говорит, — сейчас мимо прошел.
— Можем мы его догнать?
— Догнать-то можно, да вот дорог-то много.
— А не знаешь, которой он дорогой пошел?
— Как не знать! Я бы сразу нашел его.
— Так сделай милость, приведи его сюда.
— Мне нельзя уйти-то: сосна на озимь упадет.
— Ну мы с кучером подержим сосну.
— Давай, могу сходить. Пешком-то вот только не догнать — надо лошадь.
— Кучер, отстегни ему лошадь.
Барин взялся за сосну, а кучер отстегнул лошадь. Мужик сел на лошадь и поскакал.
Съездил в лесок — и назад скачет.
— Вот что, — говорит, — я там его догнал, посадил на лошадь, он поехал было да неладно, а как ежели мне сидеть, так он за мной не идет. Давайте другую лошадь, мы скоро приедем.
Велел барин выпрячь и другую лошадь. Сел мужик на одну, а другую в поводу рядом погнал.
Приехал в то село, из которого был барин. Пришел к барыне и просит пять тысяч денег.
— Барыня, — говорит, — давай скорее пять тысяч, барин купил сто десятин лесу.
А та говорит:
— Давай записку.
— Какая записка?! Видишь, его кони!
Принесла барыня пять тысяч денег и отдала мужику. Он еще у нее спросил какую-нибудь повозку. Барыня говорит:
— У нас худых повозок нет, вон возьми ту, стеклянную.
Заложил мужик коней да и говорит:
— Эти две лошади, пожалуй, не потянут, давайте еще лошадь.
— Запрягай в корень молодого сивка, — говорит барыня.
Сел мужик в повозку и поехал домой.
А барин с кучером стояли, стояли, вот и говорит барин кучеру:
— Не обманул ли нас мужик-от?
— А я давно думаю, что обманул, да вам не смею сказать.
Барин и закричал:
— Ой ты фирюль! Я бы давно оставил сосну, пускай на озимь падет. Отбегай, чтобы не задавило.
Кучер отскочил, а сосна и не думает валиться.
— Что же сосна-то не падает? Давай, — говорит барин, — столкнем.
Толкали, толкали — не могут спихнуть.
— Давай, — говорит барин, — разбежимся да толкнем, она и слетит.
Как ни разбегутся, кучер все раньше барина прибежит. Говорит барин кучеру:
— Ты отойди подале, а я стану поближе, так вместе к сосне и прибежим.
Отошел кучер подальше, стал барин поближе, побежали к сосне. Подбегает кучер к сосне и упал, а барин через него да лбом о сосну, лоб-от весь и расшиб.
Встал и пошел к своей повозке. Спрашивает у кучера:
— Что тяжелее: тарантас везти или хомуты нести?
Говорит кучер:
— Конечно, сами знаете, лошадь в тарантасе идет, так никогда не вспотеет, а под хомутом всегда мокро. Как хомут не тяжелее?!
— Так неси ты, кучер, хомуты, а я тарантас повезу: мне тяжелого не унести.
Надел кучер на обе руки по хомуту и легошенько пошел, а барин тарантас потащил — потом обливается.
Отстал барин от кучера — из виду потерял, кричит:
— Подожди, подожди! Остановился кучет — подождал барина. Подвез барин тарантас и говорит:
— Клади-ка хомуты в тарантас да повезем вместе. Кучер положил хомуты в тарантас, а сам сунул в колеса по толстой палке — стягу. Взялись за тарантас. Барин понатужился — не может с места сдернуть.
— Нет, — говорит, — возьми ты хомуты, а я опять тарантас повезу.
Кучер выдернул стяги, взял хомуты и пошел вперед.
Доехал барин до своего села. Выскочила барыня навстречу и говорит:
— Поздравляем вас с новой купчей! Барин вытаращил глаза и спрашивает!
— С какой купчей?
— Да ведь вы послали мужика, он увез пять тысяч денег на ваших конях да стеклянную повозку.
Барин отдышался да и захохотал:
— Ну, хоть не одного меня обманул, а и барыню.
Барин и плотник
Ехал плотник из лесу, толстое бревно вез. Навстречу ему барин на тройке катит.
— Эй, мужик, вороти с дороги!
— Нет, барин, ты вороти. Я с возом, а ты порожняком — тебе и воротить.
Не стал барин много разговаривать, крикнул кучеру да слуге:
— Свалите, ребята, воз с дороги да всыпьте мужику хорошенько, чтобы знал, как барину перечить!
Слуга с кучером не посмели барина ослушаться, с козел соскочили, воз опрокинули в канаву, а плотника побили. Потом сели и поехали, только пыль столбом завилась.
Бился, бился плотник, вызволил кой-как воз из канавы, а сам думает:
«Ладно, барин, даром тебе это не пройдет, будешь помнить, как мастерового человека обижать».
Добрался до дому, свалил бревно, захватил пилу да топор и отправился в помещичью усадьбу. Идет мимо барского дома и кричит:
— Кому теплые сени сработать, кому баню срубить?
А барин строиться любил. Услыхал и зовет плотника:
— Да сумеешь ли ты хорошо сени построить?
— Отчего не сумею? Вот неподалеку отсюда такой лес растет, что коли из того леса сени построить, так и зимой их топить не надо, всегда будет тепло.
И зовет барина:
— Пойдем со мной строевой лес выбирать.
Пришли в лес. Ходит плотник от дерева к дереву да обухом поколачивает. Ударит, потом ухом приложится, послушает.
— Это нам не годится. А вот это — в самый раз подойдет.
Спрашивает барин:
— Как это ты можешь узнать, какое дерево годится? Научи и меня.
Подвел его плотник к толстому дереву:
— Обними вот это дерево и ухом крепче приложись. Я буду постукивать, а ты слушай, только крепче прижмись.
— Да у меня рук не хватает обнять дерево.
— Ничего, давай тебя привяжу.
Привязал барина за руки к дереву, выломал березовый прут и давай его тем прутом потчевать. Бьет да приговаривает:
— Я тебе и еще взбучку дам, будешь знать, как мужика напрасно обижать.
Бил, бил и оставил барина к дереву привязанным. Сам ушел.
Только на другой день нашли барина, отвязали его и привезли домой.
Слег барин с тех побоев в постель, хворает.
А плотник прикинулся знахарем, переоделся так, что узнать нельзя, и пришел в усадьбу.
— Не надо ли кого полечить, поправить?
Барин услыхал и зовет:
— Полечи, братец, меня. Кони понесли, да вот упал и с тех пор ни сесть, ни встать не могу.
— Отчего не полечить? Прикажи истопить баню да скажи, чтобы никто к нам входить не смел, а то сглазят и все лечение пропадет, еще хуже тебе будет.
Баню вытопили, привел плотник барина, двери запер и говорит:
— Раздевайся и ложись на скамью, буду тебя едучей мазью мазать да парить; придется тебе потерпеть.
— Лучше ты меня привяжи к скамье, а то как бы не упасть.
Плотнику того и надо. Привязал барина к скамье крепко-накрепко и давай ремнем стегать. Бьет да приговаривает:
— Не обижай напрасно мастерового человека, не обижай мужика…
Напотчевал барина сколько надо и ушел домой.
На другой день приехал барин в город, увидал на базаре плотника и спрашивает:
— Скажи, мужичок, ты ведь вчерашний?
А плотник смекнул, в чем дело, и отвечает:
— Никак нет, мне сорок шесть лет, какой же я вчерашний!
Барин и собака
В одной деревне был крестьянин, а тут недалеко жил барии в своем имении. Крестьянину случилось раз пройти мимо имения. А у барина собака была злющая. Собака накинулась на крестьянина, а он ударил собаку посохом и убил ее.
Барин подал в суд. Позвали этого крестьянина судиться с барином. И вот когда пришли на суд, судьи спрашивают барина:
— Что ты хочешь от этого мужичка, какое наказание ему дать?
— А я вот что хочу сделать — лишить его человеческого звания и голоса, и пусть он станет собакой, охраняет мое имение и живет у меня при дворе.
Ну конечно, суд это и решил. Лишили мужичка человеческого звания и заставили жить у барина, охранять барское имущество.
Мужичку пришлось прийти к барину и стать вместо собаки: лаять по ночам и охранять его имущество.
И вот в одно прекрасное время сговорился он с ворами:
— Приходите, воры, в такую-то ночь, пограбите, а там раз делим.
И вот в одну ночь приехали воры. Когда барин утром встал — видит, что имущества у него увезли много. И он подает на собаку в суд, что она худо охраняла: были воры и ограбили. Когда пришли на суд, то судьи стали спрашивать барина:
— Ну, барин, скажи, лаяла ли у тебя в ту ночь собака?
— Очень хорошо лаяла, сильно лаяла в ту ночь, когда была покража.
Тогда судьи отвечают барину:
— Так что же тебе надо от собаки? Что же она могла еще сделать, раз она лишена человеческого голоса?
И решили судьи, что собака права, и дали ему право человеческим голосом опять говорить.
Тогда барин был недоволен судом и повез этого мужичка в город, на пересуд. И поехали они с ним вместе. Заехали в лес. А уж было темно. Мужик и говорит барину:
— Смотри-ка, барин, медведь стоит на дороге!
— Ну, мужичок, пугай!
— Да нет, я теперь лаять не стану — я получил человечье право. Лай, барин, сам, а то медведь-то может нас съесть.
— Мужичок, полай немножко, хоть поучи меня. Мужичок полаял немного и говорит:
— Теперь лай сам, а то медведь нас съест.
И вот барин начинает лаять. А мужик ему говорит:
— Лай, барин, лай, медведь-то ближе подошел!
А сам сидит, не смеется. И барин до того долаял, что рассвело. Мужичок и говорит:
— Стой, барин, стой, не лай! Это ведь не медведь, это нам повиделась кокора.
Тогда барин заговорил:
— А, так ты меня обманул! Теперь я тебя отдам под суд.
— Ну ладно, барин, отдавай, а я всем скажу, что ты всю ночь по-собачьи лаял.
— Послушай, мужичок, я тебя отпущу домой и дам тебе денег и корову. Иди, живи с богом, только никому не рассказывай, что я по-собачьи лаял!
И вот они вернулись домой. Барин дал мужичку корову да денег, и мужичок пошел домой.
И стал он жить, ни в чем нужды не знать с тех пор, как барина обдурил.
Барин и мужик
Поехал старик в поле пахать и выпахал клад денег, много золота — целый воз. Привез клад домой и спрятал его. А сам говорит жене:
— Старуха, никому не сказывай! — И начал он следить за старухой.
А старуха-то пошла к соседке и говорит:
— Соседка, старик клад нашел, только ты никому не сказывай.
Старик услыхал, что она про клад рассказывает, и велел ей напечь пирогов и блинов. Утром, как встал, позвал старуху, сели они в телегу и поехали в поле. И пироги с блинами старик захватил. А старуху посадил задом наперед. Раскидал он пироги по дороге. Старуха увидала и кричит:
— Старик, пирогов-то сколько!
А он говорит:
— Собирай, старуха, это туча пирожная. Старуха собрала и поклала все в мешок. Поехали дальше. А старик и блины раскидал. Старуха кричит:
— Старик, а блинов-то сколько!
А старик говорит:
— Это туча выпала, старуха, блинная, собирай. Старуха и блины собрала.
Поехали они лесом.
— Погоди, старуха, — говорит старик. — Я пойду погляжу: сеть тут у меня стоит.
Пошел и принес рыбу. До речки доехали. Старик пошел и принес оттуда капкан с зайцем.
День проработали. Вечером с поля поехали. Старик повез старуху мимо барского дома. А у барина бал был. Старик и говорит:
— Вон как орут: видно, барина черти дерут.
Через несколько дней разнеслась молва и дошла до барина: старик деньги нашел. Захотел барин этот клад отобрать. Призывает он старика и спрашивает:
— Ты, старик, клад нашел?
— Какой, — говорит старик, — клад? Я никакого клада не знаю.
— Как не знаешь? Твоя старуха говорит, что нашел. Призвали старуху. Стали ее спрашивать:
— Ведь правда, бабушка? Старик говорит:
— Нет, я никакого клада не знаю.
А старуха заверяет старика:
— Как не нашел? Нашел ведь, старый. Помнишь, старик, когда мы с тобой поехали в поле, пирожная-то туча выпала?
— Не знаю, — говорит старик.
— Как не знаешь? — уверяет старуха. — А блинная-то туча выпала? Забыл, старый?
Старик все отказывается.
— А помнишь, — говорит она, — когда мы рыбу-то поймали в лесу, а капканом-то зайца в речке поймали?
— Не знаю, — твердит старик.
Старуха рассердилась:
— Как не знаю? Помнишь, мы ехали мимо баринова двора, когда барина-то черти драли?
Рассердился тут барин и говорит:
— Выгнать ее в шею!
Так у старика деньги и остались.
Барин-кузнец
Позавидовал один барин кузнецу: «Живешь-живешь, еще когда-то урожай будет и денег дождешься, а кузнец молотком постучал — и с деньгами. Дай кузницу заведу!»
Завел барин кузницу; велел лакею мехи раздувать. Стоит ждет заказчиков. Едет мимо мужик, шины заказать хочет на все четыре колеса.
— Эй, стой! Заезжай сюда! — крикнул барин. Мужик подъехал.
— Чего тебе?
— Да вот, барин, шины надо на весь стан.
— Ладно, сейчас, подожди!
— А сколько будет стоить?
— Полтораста рублей надо бы взять, ну да чтобы народ привадить, возьму всего сто.
— Ладно.
Стал барин огонь раздувать, лакей — в мехи дуть. Взял барин железо, давай его ковать, а ковать-то не умеет: ковал, ковал да и пережег железо.
— Ну, — говорит, — мужичок, не выйдет тебе не то что весь станок, а разве один шинок.
— Один так один, — согласился мужик. Ковал, ковал барин и говорит:
— Не выйдет, мужичок, и один шинок, а выйдет ли, нет ли сошничок.
— Ну ладно, хоть сошничок, — отвечает мужик.
Постучал барин молотком, еще железа испортил много и говорит:
— Ну, мужичок, не выйдет и сошничок, а выйдет ли, нет ли кочедычок.
— Ну хоть кочедычок!
Только у барина и на него железа не хватило: все пережег.
— Ну, мужичок, — говорит барин, — не выйдет и кочедык!
Получился у барина один «пшик»: сунул он в воду оставшийся кусочек раскаленного железа, оно и зашипело — «пшик!».
Как барин овцу купил
Жил-был мужик; имел у себя много овец. Зимним временем большущая овца объягнилась, и взял он ее со двора в избу с ягненочком. Приходит вечер. Едет барин, попросился к нему ночевать. Подошел под окошко и спрашивает:
— Мужик, пустишь ночевать?
— А не будете ночью озоровать?
— Помилуй! Нам бы только где темну ночку проспать.
— Заезжай, барин.
Въехал барин с кучером на двор. Кучер убирает лошадей, а барин в дом пошел. На барине был огромный волчий тулуп. Взошел в хату, богу помолился, хозяевам поклонился:
— Здорово живете, хозяин с хозяюшкой!
— Добро жаловать, господин!
Сел барин на лавочку. Овца волчий тулуп увидала и глядит на барина; сама глядит, а ногой-то топ — и раз, да и два, да и до трех. Барин говорит:
— А что, мужичок, овца ногой топает?
— Она думает, что ты волк, волчий дух чует. Она у меня волков ловит; вот нынешнюю зиму с десяток поймала.
— Ах, дорого бы за нее я дал! Не продажна ли она? Для дороги мне она хороша.
— Продажна, да дорога.
— Эх, мужичок, да не дороже денег, у барина хватит.
— Пожалуй, уважить можно.
— А сколько она стоит?
— Пятьсот рублей.
— Помилуй, много! Возьми три сотенки.
Ну, мужик согласился, продал. Барин ночь переночевал, на зорьке встал и в путь собрался; хозяину три сотенки отдал и овечку взял, посадил в санки и поехал. Едет. Идут навстречу три волка. Вот овца увидела волков, так и прыгает на санях. Барин говорит кучеру:
— Надо пускать: вишь, она как раззадорилась. Сейчас поймает.
А она боится. Кучер и говорит:
— Постой немножечко, сударь, она раззадорится.
Сверстались волки с ними ровно. Барин выпустил овцу;
овца испугалась волков, в лес полетела, коротким хвостом завертела. Как волки за ней залились, только снег раздувается, а кучер за ней собирается. Поколе лошадушек выпрягал, в погонь за овцой скакал, волки овцу поймали и шкуру с нее содрали, сами в лес убежали. Кучер подскакал — овца на боку лежит, а ее шкура содрана лежит. Подъезжает к барину. Барин его спрашивает:
— Не видал ли чего?
— Ах, сударь, хороша овца! Вся изорвалась, а волкам не поддалась.
Мужичок три сотенки получил, сидит теперь, барину сказочки рассказывает, а три сотенки в кармане лежат.
Ночь на Ивана Купалу
Был у одного барина холоп кабальный. Вот и вздумал этот холоп на Ивана Купалу, в самую ночь, сходить в лес, сорвать папоротник, чтобы клад достать.
Дождался он этой ночи, уложил барина спать и в одиннадцать часов пошел в лес.
Входит в лес. Раздался тут свист, шум, гам, хохот. Жутко стало, но он все ничего: хоть жутко, а идет. Глядит — черт на индейском петухе верхом едет. И это ничего: прошел холоп — слова не сказал.
И тут увидел: растет вдали цветок, сияет — точно на стебельке в огне уголек лежит.
Обрадовался холоп, бегом к цветку побежал, а черти ну его останавливать: кто за полу дернет, кто дорогу загородит, кто под ноги подкатится, чтобы он упал. Уж почти добежал холоп до цветка, но тут не вытерпел да как ругнет чертей:
— Отойдите, — говорит, — вы от меня, проклятые!
Не успел выговорить, его назад отбросило.
Делать нечего, поднялся, опять пошел, видит: на прежнем месте блестит цветок. Опять его стали останавливать, опять дергают. Он все терпит; идет и идет, не оглянется, словечка не скажет, не перекрестится, а сзади его такие-то строют чудеса, что страшно подумать!
Подошел холоп к цветку; нагнулся, ухватил его за стебелек, рванул, глядит — вместо цветка у черта рог оторвал, а цветок все растет по-прежнему и на прежнем месте. Застонал черт на весь лес.
Не вытерпел холоп да как плюнет:
— Тьфу ты!
Не успел проговорить, вдруг его опять назад отбросило. Убился больно, да делать нечего.
Он встал, опять пошел. Опять по-прежнему блестит цветок на прежнем месте. Опять его стали останавливать, дергают. Все стерпел холоп, тихонько подполз к цветку — и сорвал его!
Пустился он со цветком домой бежать и боль забыл. Уж на какие только хитрости ни поднимались черти — ничего; холоп бежит, ни на что не глядит — раз десять упал, пока домой прибежал.
Прибегает к дому, а из калитки барин выходит и давай ругать холопа на чем свет стоит:
— Алешка! Где ты, бездельник, был? Как ты смел без спросу уйти?
Злой был барин у холопа да и вышел с палкой. Повинился холоп.
— Виноват, — говорит, — за цветком ходил, клад достать.
Пуще прежнего барин озлился.
— Я тебе, — говорит, — дам за цветком ходить, я тебя ждал-ждал! Подай мне цветок! Клад найдем — разделим.
Холоп и тому рад, что барин хочет клад разделить с ним. Подал цветок — и вдруг провалился барин сквозь землю. Цветка не стало! Тут и петухи пропели.
Глянул холоп кругом — стоит он один; заплакал, бедняга, побрел в дом. Приходит, смотрит — а барин спит, как его уложил. Потужил, потужил холоп, да так и остался ни с чем — только лишь с синяками.
Лихо одноглазое
Жил кузнец припеваючи, никакого лиха не знал.
— Что это, — говорит кузнец, — никакого я лиха на веку своем в глаза не видал! Хоть посмотрел бы, какое там такое лихо на свете.
Вот и пошел кузнец лиха искать. Шел, шел, зашел в дремучий лес; ночь близко, а ночевать негде и есть хочется. Смотрит по сторонам и видит: неподалеку стоит большущая изба. Постучал — никто не отзывается; отворил дверь, вошел — пусто, нехорошо. Забрался кузнец на печь и лег спать не ужинавши.
Стал было уже засыпать кузнец, как дверь отворилась, и вошло в избу целое стадо баранов, а за ними Лихо — баба огромная, страшная, об одном глазе. Понюхало Лихо по сторонам и говорит:
— Э, да у меня, никак, гости; будет мне, Лиху, что позавтракать: давненько я человеческого мяса не едала.
Вздуло Лихо лучину и стащило кузнеца с печи, словно ребенка малого.
— Добро пожаловать, нежданный гость! Спасибо, что забрел; чай, ты проголодался и отощал, — и щупает Лихо кузнеца, жирен ли, а у того от страха все животики подвело.
— Ну, нечего делать, давай сперва поужинаем, — говорит Лихо.
Принесло большое беремя дров, затопило печь, зарезало барана, убрало и изжарило.
Сели ужинать. Лихо по четверти барана за раз в рот кладет, а кузнецу кусок в горло не идет, даром что целый день ничего не ел. Спрашивает Лихо у кузнеца:
— Кто ты таков, добрый человек?
— Кузнец.
— А что умеешь ковать?
— Да все умею.
— Скуй мне глаз!
— Изволь, — говорит кузнец, — да есть ли у тебя веревка? Надо тебя связать, а то ты не дашься; я бы тебе вковал глаз.
Лихо принесло две веревки: одну толстую, а другую потоньше. Кузнец взял веревку потоньше, связал Лихо да и говорит:
— А ну-ка, бабушка, повернись!
Повернулось Лихо и разорвало веревку.
Вот кузнец взял уже толстую веревку, скрутил бабушку хорошенько.
— А ну-ка, теперь повернись!
Повернулось Лихо и не разорвало веревок.
Тогда кузнец нашел в избе железный шкворень, разжег его в печи добела, поставил Лиху на самый глаз, на здоровый, да как ударит по шкворню молотом — так глаз только зашипел. Повернулось Лихо, разорвало все веревки, вскочило как бешеное, село на порог и крикнуло:
— Хорошо же, злодей! Теперь ты не уйдешь от меня!
Пуще прежнего испугался кузнец, сидит в углу ни жив ни мертв; так всю ночку и просидел, даром что спать хотелось. Поутру стало Лихо выпускать баранов на пашню, да все по одному: пощупает, точно ли баран, хватит за спину да и выкинет за двери. Кузнец вывернул свой тулуп шерстью вверх, надел в рукава и пошел на четвереньках. Лихо пощупало: чует — баран; схватило кузнеца за спину да и выкинуло из избы.
Вскочил кузнец, перекрестился и давай бог ноги. Прибежал домой, знакомые его спрашивают:
— Отчего это ты поседел?
— У Лиха переночевал, — говорит кузнец. — Знаю я теперь, что такое лихо: и есть хочется, да не ешь, и спать хочется, да не спишь.
Клад
В некоем царстве жил-был старик со старухою в великой бедности. Ни много, ни мало прошло времени — померла старуха. На дворе зима стояла лютая, морозная.
Пошел старик по соседям да по знакомым, просит, чтоб пособили ему вырыть для старухи могилу; только и соседи и знакомые, знаючи его великую бедность, все начисто отказали. Пошел старик к попу; а у них на селе был поп куда жадный, несовестливый.
— Потрудись, — говорит, — батюшка, старуху похоронить.
— А есть ли у тебя деньги, чем за похороны заплатить? Давай, свет, вперед!
— Перед тобой нечего греха таить: нет у меня в доме ни единой копейки! Обожди маленько, заработаю — с лихвой заплачу; право слово, заплачу!
Поп не захотел и речей стариковых слушать:
— Коли нет денег, не смей и ходить сюда!
«Что делать, — думает старик, — пойду на кладбище, вырою кое-как могилу и похороню сам старуху».
Вот он захватил топор да лопату и пошел на кладбище; пришел и стал могилу готовить: срубил сверху мерзлую землю топором, а там и за лопату взялся. Копал, копал и выкопал котелок, глянул — а он полнехонько червонцами насыпан, как жар блестят! Крепко старик возрадовался: «Слава тебе господи! Будет на что и похоронить и помянуть старуху». Не стал больше могилу рыть, взял котелок с золотом и понес домой.
Ну, с деньгами знамое дело — все пошло как по маслу! Тотчас нашлись добрые люди: и могилу вырыли, и гроб смастерили; старик послал невестку купить вина и кушаньев и закусок разных — всего, как должно быть на поминках, а сам взял червонец в руку и потащился опять к попу. Только в двери, а поп на него;
— Сказано тебе толком, старый, чтоб без денег не приходил, а ты опять лезешь!
— Не серчай, батюшка! — просит его старик. — Вот тебе золотой — похорони мою старуху, век не забуду твоей милости!
Поп взял деньги и не знает, как старика принять-то, где посадить, какими речами умилить:
— Ну, старичок, будь в надеже, все будет сделано.
Старик поклонился и пошел домой, а поп с попадьею стал про него разговаривать:
— Вишь, говорят: беден, беден! А он золотой отвалил. Много на своем веку схоронил я именитых покойников, а столько ни от кого не получал.
Собрался поп со всем причетом и похоронил старуху как следует.
После похорон просит его старик к себе помянуть покойницу. Вот пришли в избу, сели за стол, и откуда что явилось: и вино-то, и кушанья, и закуски разные — всего вдоволь! Гость сидит, за троих обжирается, на чужое добро зазирается.
Отобедали гости и стали по своим домам расходиться; вот и поп поднялся. Пошел старик его провожать, и только вышли на двор, поп видит, что со стороны никого больше нету, и начал старика допрашивать:
— Послушай, свет! Покайся мне, не оставляй на душе ни единого греха — все равно как перед богом, так и передо мною: отчего так скоро сумел ты поправиться? Был ты мужик скудный, а теперь, на поди, откуда что взялось! Покайся-ка, свет! Чью загубил ты душу, кого обобрал?
— Что ты, батюшка! Истинною правдою признаюсь тебе: я не крал, не грабил, не убивал никого; клад сам в руки дался!
И рассказал, как все дело было.
Как услышал эти речи поп, ажио затрясся от жадности; воротился домой, ничего не делает — и день и ночь думает: «Такой ледащий мужичишка и получил этакую силу денег.
Как бы теперь ухитриться да отжилить у него котелок с золотом?»
Сказал про то попадье; стали вдвоем совет держать и присоветали.
— Слушай, матка! Ведь у нас козел есть?
— Есть.
— Ну ладно! Дождемся ночи и обработаем дело, как надо.
Вечером поздно притащил поп в избу козла, зарезал и содрал с него шкуру — со всем, и с рогами и с бородой; тотчас натянул козлиную шкуру на себя и говорит попадье:
— Бери, матка, иглу с ниткою, закрепи кругом шкуру, чтоб не свалилась.
Попадья взяла толстую иглу да суровую нитку и обшила его козлиною шкурою.
Вот в самую глухую полночь пошел поп прямо к стариковой избе, подошел под окно и ну стучать да царапаться. Старик услыхал шум, вскочил и спрашивает:
— Кто там?
— Черт…
— Наше место свято! — завопил мужик и начал крест творить да молитвы читать.
— Слушай, старик! — говорит поп. — От меня хоть молись, хоть крестись, не избавишься; отдай-ка лучше мой котелок с деньгами, не то я с тобой разделаюсь! Ишь, я над твоим горем сжалился, клад тебе показал — думал: немного возьмешь на похороны, а ты все целиком и заграбил!
Глянул старик в окно — торчат козлиные рога с бородою: как есть нечистый! «Ну его совсем и с деньгами-то! — думает старик. — Наперед того без денег жил и опосля без них проживу!»
Достал котелок с золотом, вынес на улицу, бросил наземь, а сам в избу поскорее. Поп подхватил котел с деньгами и припустился домой.
Воротился.
— Ну, — говорит, — деньги в наших руках! На, матка, спрячь подальше да бери острый нож, режь нитки да снимай с меня козлиную шкуру, пока никто не видал.
Попадья взяла нож, стала было по шву нитки резать — как польется кровь, как заорет он:
— Матка! Больно, не режь! Матка! Больно, не режь!
Начнет она пороть в ином месте — то же самое! Кругом к телу приросла козлиная шкура.
Уж чего они ни делали, чего ни пробовали, и деньги старику назад отнесли — нет, ничего не помогло: так и осталась на попе козлиная шкура.
Чёрт и мужик
В некотором царстве, в некотором государстве было озеро. Берега у этого озера были высокие, обрывистые. Повадился ходить на берег черт. И ходил каждую ночь. Как только настанет полночь, выходит из воды косматый, седой старик, сядет на берег и закричит:
— Год года хуже! Год года хуже!
Надоело это мужику — он жил недалеко от берега. Припас мужик березовую дубину и стал ждать.
Вот наступила полночь, выходит из воды черт. Сел на берег, поджал ноги под себя и ну кричать:
— Год года хуже! Год года хуже!
А мужик подкрался сзади да как тяпнет дубиной черта по затылку, тот только и крикнул:
— Хуже не будет!
И скрылся в воде.
Больше с той поры черт не выходил на берег.
Церковная служба
Говорит поп в церкви дьякону:
— Дьякон, дьякон, посмотри-ка в окошко, нейдет ли кто, не несет ли чего?
— Старуха идет, крынку масла несет! — отвечает дьякон. А дьячок поет:
— Подай, господи! Поп опять:
— Дьякон, дьякон, посмотри-ка в окошко, нейдет ли кто, не несет ли чего?
— Старуха идет, ржи мешок несет! — отвечал дьякон. Дьячок опять поет:
— Подай, господи! Поп опять говорит:
— Дьякон, дьякон, посмотри в окошко, нейдет ли кто, не несет ли чего?
— Идет мужик, несет дубину на поповскую спину! — отвечает дьякон.
Тут поп и дьякон как запоют:
— Тебе, господи!
Поп и батрак
Потребовался одному попу батрак. Но так как поп был очень скупой и все искал, чтобы кто к нему пошел как можно подешевле, то никто к нему не нанимался.
Вот раз приходит к нему мужик-шутник и просит сена для лошади.
А поп ему говорит:
— Ты такой здоровый, молодой, а ходишь собираешь. Наймись-ка, свет, ко мне в работники.
— Можно. А сколько дашь?
— Буду платить смотря по твоей работе.
И сказал мужику цену. А как был тогда сенокос, то поп накормил его и повел в луга указывать свой покос. Работник осмотрелся, а когда поп ушел, лег на траву и проспал весь день до вечера.
Каждый день мужик-шутник ходил на покос, и поп всегда давал ему с собой хлеба и сала. И вот раз батрак говорит:
— Больше я у тебя работать не буду, давай мне расчет. Траву я у тебя всю скосил до единой травинки.
Дал ему поп всего несколько копеек. Работник остался недоволен и говорит:
— Прибавь еще хоть кусок сала.
Но поп ему отказал наотрез:
— Я и то тебе переплатил, дал больше обещанного.
— Ну, раз ты мне не дашь сала, — сказал работник, — так пусть вся твоя травонька обратно встанет как некошеная!
И уехал. А поп пошел на луга, посмотрел и удивился: «Этот батрак не простой, а колдун: в самом деле стоит трава как некошеная».
Похороны козла
Жили старик со старухою: не было у них ни одного детища, только и был, что козел: тут все и животы. Старик никакого мастерства не знал, плел одни лапти — только тем и питался. Привык козел к старику: бывало, куда старик ни пойдет из дому, козел бежит за ним.
Вот однажды случилось идти старику в лес за лыками, и козел за ним побежал. Пришли в лес; старик начал лыки драть, а козел бродит там и сям и травку щиплет; щипал, щипал, да вдруг передними ногами и провалился в рыхлую землю; начал рыться и вырыл котелок с золотом.
Видит старик, что козел гребет землю, подошел к нему и увидал золото; несказанно возрадовался, побросал свои лыки, подобрал деньги — и домой. Рассказал обо всем старухе.
— Ну, старик, — говорит старуха, — это нам бог дал такой клад на старость за то, что столько лет с тобой потрудились в бедности. А теперь поживем в свое удовольствие.
— Нет, старуха! — отвечал ей старик. — Эти деньги нашлись не нашим счастьем, а козловым; теперича нам жалеть и беречь козла пуще себя!
С тех пор стали они жалеть и беречь козла пуще себя, стали за ним ухаживать, да и сами-то поправились — лучше быть нельзя. Старик позабыл, как и лапти-то плетут; живут себе поживают, никакого горя не знают.
Вот через некоторое время козел захворал и издох. Стал старик советоваться со старухою, что делать:
— Коли выбросить козла собакам, так нам за это будет перед богом и перед людьми грешно, потому что все счастье наше мы через козла получили. А лучше пойду я к попу и попрошу похоронить козла по-христиански, как и других покойников хоронят.
Собрался старик, пришел к попу и кланяется:
— Здравствуй, батюшка!
— Здорово, свет! Что скажешь?
— А вот, батюшка, пришел к твоей милости с просьбою. У меня на дому случилось большое несчастье: козел помер. Пришел звать тебя на похороны.
Как услышал поп такие речи, крепко рассердился, схватил старика за бороду и ну таскать по избе!
— Ах ты окаянный, что выдумал — вонючего козла хоронить!
— Да ведь этот козел, батюшка, был совсем православный, он отказал тебе двести рублей.
— Послушай, старый хрыч, — сказал поп, — я тебя не за то бью, что зовешь козла хоронить, а зачем ты по сю пору не дал мне знать о его кончине: может, он у тебя уж давно помер.
Взял поп с мужика двести рублей и говорит:
— Ну, ступай же скорее к отцу дьякону, скажи, чтобы приготовился; сейчас козла хоронить пойдем.
Приходит старик к дьякону и просит:
— Потрудись, отец дьякон, приходи ко мне в дом на вынос.
— А кто у тебя помер?
— Да вы знавали моего козла, он-то и помер.
Как зачал дьякон хлестать его с уха на ухо!
— Не бей меня, отец дьякон! — говорит старик. — Ведь козел-то был, почитай, совсем православный; как умирал, тебе сто рублей отказал за погребение.
— Эка ты стар и глуп! — сказал дьякон. — Что же ты давно не известил меня о его преславной кончине; ступай скорее к дьячку: пущай прозвонит по козловой душе!
Прибегает старик к дьячку и просит:
— Ступай прозвони по козловой душе.
И дьячок рассердился, начал старика за бороду трепать.
Старик кричит:
— Отпусти, пожалуй, ведь козел-то был православный, он тебе за похороны пятьдесят рублей отказал!
— Что ж ты до этих пор копаешься! Надобно было пораньше сказать мне: следовало бы давно уж прозвонить!
Тотчас бросился дьячок на колокольню и начал валять во все колокола. Пришли к старику поп и дьякон и начали похороны отправлять; положили козла в гроб, отнесли на кладбище и закопали в могилу.
Вот стали про то дело говорить промеж себя прихожане, и дошло до архиерея, что-де поп козла похоронил по-христиански. Потребовал архиерей к себе на расправу старика с попом:
— Как вы смели похоронить козла?! Ах вы безбожники!
— Да ведь этот козел, — говорит старик, — совсем был не такой, как другие козлы: он перед смертью отказал вашему преосвященству тысячу рублей.
— Эка ты глупый старик! Я не за то сужу тебя, что козла почоронил, а зачем ты его заживо маслом не соборовал!
Взял тысячу и отпустил старика и попа по домам.
Чёрт-заимодавец
У мужика случилась беда, а на беду надо денег. Между тем денег нет; где их взять? Надумался мужик идти к черту просить денег взаймы. Приходит он к нему и говорит:
— Дай, черт, взаймы денег.
— На что тебе?
— На беду.
— Много ли?
— Тысячу.
— Когда отдашь?
— Завтра.
— Изволь, — сказал черт и отсчитал ему тысячу.
На другой день пошел он к мужику за долгом. Мужик говорит ему:
— Приходи завтра.
На третий день он пришел. Мужик опять велел прийти завтра. Так ходил он сряду несколько дней. Мужик однова говорит ему:
— Чем тебе часто ходить ко мне, то я вывешу на воротах моих доску и напишу на ней, когда тебе приходить за долгом.
— Ладно, — ответил черт и ушел.
Мужик написал на доске: «Приходи завтра» — и повесил ее к воротам. Черт раз пришел, два пришел — на воротах все одна надпись.
«Дай, — говорит он сам с собой, — не пойду завтра к мужику!»
И не пошел.
На третий день идет к нему и видит на воротах другую надпись: «Вчера приди».
— Эко мне не повезло! — сказал черт. — Не мог вчера я прийти… Видно, пропали мои денежки!
Как поп работницу нанимал
Тебе, девка, житье у меня будет лехкое, — не столько работать, сколько отдыхать будешь!
Утром станешь, как подобат, — до свету. Избу вымоешь, двор уберешь, коров подоишь, на поскотину выпустишь, в хлеву приберешься и —
спи-отдыхай!
Завтрак состряпашь, самовар согрешь, нас с матушкой завтраком накормишь —
спи-отдыхай!
В поле поработашь али в огороде пополешь, коли зимой — за дровами али за сеном съездишь и —
спи-отдыхай!
Обед сваришь, пирогов напечешь — мы с матушкой обедать сядем, а ты —
спи-отдыхай!
После обеда посуду вымоешь, избу приберешь и —
спи-отдыхай!
Коли время подходяче — в лес по ягоду, по грибы сходишь али матушка в город спосылат, дак сбегашь. До городу рукой подать, и восьми верст не будет, а потом —
спи-отдыхай!
Из городу прибежишь, самовар поставишь. Мы с матушкой чай станем пить, а ты —
спи-отдыхай!
Вечером коров встретишь, подоишь, попоишь, корм задашь и —
спи-отдыхай!
Ужну сваришь, мы с матушкой съедим, а ты —
спи-отдыхай!
Воды наносишь, дров наколешь — ето к завтрему, и —
спи-отдыхай!
Постели наладишь, нас с матушкой спать повалишь. А ты, девка, день-деньской проспишь-проотдыхашь — во што ночь-то будешь спать?
Ночью попрядешь, поткешь, повышивашь, пошьешь и опять —
спи-отдыхай!
Ну, под утро белье постирашь, которо надо — поштопашь да зашьешь и —
спи-отдыхай!
Да ведь, девка, не даром. Деньги платить буду. Кажной год по рублю! Сама подумай. Сто годов — сто рублев. Богатейкой станешь!
Горе
В одной деревушке жили два мужика, два родные брата: один был бедный, другой богатый.
Богач переехал на житье в город, выстроил себе большой дом и записался в купцы; а у бедного иной раз нет ни куска хлеба, а ребятишки — мал мала меньше — плачут да есть просят. С утра до вечера бьется мужик как рыба об лед, а все ничего нет.
Говорит он однова своей жене:
— Дай-ка пойду в город, попрошу у брата: не поможет ли чем?
Пришел к богатому:
— Ах, братец родимый! Помоги сколько-нибудь моему горю; жена и дети без хлеба сидят, по целым дням голодают.
— Проработай у меня эту неделю, тогда и помогу!
Что делать? Принялся бедный за работу: и двор чистит, и лошадей холит, и воду возит, и дрова рубит. Через неделю дает ему богатый одну ковригу хлеба:
— Вот тебе за труды!
— И за то спасибо! — сказал бедный, поклонился и хотел было домой идти.
— Постой! Приходи-ка завтра ко мне в гости и жену приводи: ведь завтра мои именины.
— Эх, братец, куда мне? Сам знаешь: к тебе придут купцы в сапогах да в шубах, а я в лаптях хожу да в худеньком сером кафтанишке.
— Ничего, приходи! И тебе будет место.
— Хорошо, братец, приду.
Воротился бедный домой, отдал жене ковригу и говорит:
— Слушай, жена! Назавтра нас с тобой в гости звали.
— Как в гости? Кто звал?
— Брат: он завтра именинник.
— Ну что ж, пойдем.
Наутро встали и пошли в город, пришли к богатому, поздравили его и уселись на лавку. За столом уж много именитых гостей сидело; всех их угощает хозяин на славу, а про бедного брата и его жену и думать забыл — ничего им не дает; они сидят да только посматривают, как другие пьют да едят.
Кончился обед; стали гости из-за стола вылазить да хозяина с хозяюшкой благодарить, и бедный тоже — поднялся с лавки и кланяется брату в пояс. Гости поехали домой пьяные, веселые, шумят, песни поют.
А бедный идет назад с пустым брюхом.
— Дай-ка, — говорит жене, — и мы запоем песню!
— Эх ты, дурак! Люди поют оттого, что сладко поели да много выпили; а ты с чего петь вздумал?
— Ну, все-таки у брата на именинах был; без песен мне стыдно идти. Как я запою, так всякий подумает, что и меня угостили…
— Ну пой, коли хочешь, а я не стану!
Мужик запел песню, и послышалось ему два голоса; он перестал и спрашивает жену:
— Это ты мне подсобляла петь тоненьким голоском?
— Что с тобой? Я вовсе и не думала.
— Так кто же?
— Не знаю! — сказала баба. — А ну запой, я послушаю.
Он опять запел: поет-то один, а слышно два голоса; остановился и спрашивает:
— Это ты, Горе, мне петь пособляешь?
Горе отозвалось:
— Да, хозяин! Это я пособляю.
— Ну, Горе, пойдем с нами вместе.
— Пойдем, хозяин! Я теперь от тебя не отстану.
Пришел мужик домой, а Горе зовет его в кабак. Тот говорит:
— У меня денег нет!
— Ох ты, мужичок! Да на что тебе деньги? Видишь, на тебе полушубок надет, а на что он? Скоро лето будет, все равно носить не станешь! Пойдем в кабак, да полушубок побоку…
Мужик и Горе пошли в кабак и пропили полушубок. На другой день Горе заохало — с похмелья голова болит, и опять зовет хозяина винца испить.
— Денег нет, — говорит мужик.
— Да на что нам деньги? Возьми сани да телегу — с нас и довольно!
Нечего делать, не отбиться мужику от Горя: взял он сани и телегу, потащил в кабак и пропил вместе с Горем.
Наутро Горе еще больше заохало, зовет хозяина опохмелиться; мужик пропил и борону и соху.
Месяца не прошло, как он все спустил; даже избу свою соседу заложил, а деньги в кабак снес.
Горе опять пристает к нему:
— Пойдем да пойдем в кабак!
— Нет, Горе! Воля твоя, а больше тащить нечего.
— Как нечего? У твоей жены два сарафана: один оставь, а другой пропить надобно.
Мужик взял сарафан, пропил и думает:
«Вот когда чист! Ни кола, ни двора, ни на себе, ни на жене!»
Поутру проснулось Горе, видит, что у мужика нечего больше взять, и говорит:
— Хозяин!
— Что, Горе?
— А вот что: ступай к соседу, попроси у него пару волов с телегою.
Пошел мужик к соседу.
— Дай, — просит, — на времечко пару волов с телегою; я на тебя хоть неделю за то проработаю.
— На что тебе?
— В лес за дровами съездить.
— Ну возьми; только не велик воз накладывай.
— И, что ты, кормилец!
Привел пару волов, сел вместе с Горем на телегу и поехал в чистое поле.
— Хозяин, — спрашивает Горе, — знаешь ли ты на этом поле большой камень?
— Как не знать!
— А когда знаешь, поезжай прямо к нему.
Приехали они на то место, остановились и вылезли из телеги.
Горе велит мужику поднимать камень. Мужик поднимает, Горе пособляет; вот подняли, а под камнем яма — полна золотом насыпана.
— Ну, что глядишь? — сказывает Горе мужику. — Таскай скорей в телегу.
Мужик принялся за работу и насыпал телегу золотом; все из ямы повыбрал до последнего червонца, видит, что уж больше ничего не осталось, и говорит:
— Посмотри-ка, Горе, никак, там еще деньги остались?
Горе наклонилось:
— Где? Я что-то не вижу!
— Да вон в углу светятся!
— Нет, не вижу.
— Полезай в яму, так и увидишь.
Горе полезло в яму; только что опустилось туда, а мужик и накрыл его камнем.
— Вот этак-то лучше будет! — сказал мужик. — Не то коли взять тебя с собою, так ты, Горе горемычное, хоть не скоро, а все же пропьешь и эти деньги!
Приехал мужик домой, свалил деньги в подвал, волов отвел к соседу и стал думать, как бы себя устроить. Купил лесу, выстроил большие хоромы и зажил вдвое богаче своего брата.
Долго ли, коротко ли — поехал он в город просить своего брата с женой к себе на именины.
— Вот что выдумал! — сказал ему богатый брат. — У самого есть нечего, а ты еще именины справляешь!
— Ну, когда-то было нечего есть, а теперь, слава богу, имею не меньше твоего; приезжай — увидишь.
— Ладно, приеду!
На другой день богатый брат собрался с женою, и поехали на именины; смотрят, а у бедного-то голыша хоромы новые, высокие, не у всякого купца такие есть! Мужик угостил их, употчевал всякими наедками, напоил всякими медами и винами. Спрашивает богатый у брата:
— Скажи, пожалуй, какими судьбами разбогател ты?
Мужик рассказал ему по чистой совести, как привязалось к нему Горе горемычное, как пропил он с Горем в кабаке всё свое добро до последней нитки: только и осталось, что душа в теле; как Горе указало ему клад в чистом поле, как он забрал этот клад да от Горя избавился.
Завистно стало богатому.
«Дай, — думает, — поеду в чистое поле, подниму камень да выпущу Горе — пусть оно дотла разорит брата, чтоб не смел передо мною своим богатством чваниться».
Отпустил свою жену домой, а сам в поле погнал; подъехал к большому камню, своротил его в сторону и наклоняется посмотреть, что там под камнем. Не успел порядком головы нагнуть — а уж Горе выскочило и уселось ему на шею.
— А, — кричит, — ты хотел меня здесь уморить! Нет, теперь я от тебя ни за что не отстану.
— Послушай, Горе, — сказал купец, — вовсе не я засадил тебя под камень…
— А кто же, как не ты?
— Это мой брат тебя засадил, а я нарочно пришел, чтоб тебя выпустить.
— Нет, врешь! Один раз обманул, в другой не обманешь!
Крепко насело Горе богатому купцу на шею; привез он его домой, и пошло у него все хозяйство вкривь да вкось. Горе уж с утра за свое принимается; каждый день зовет купца опохмелиться; много добра в кабак ушло.
«Этак несходно жить! — думает про себя купец. — Кажись, довольно потешил я Горе; пора б и расстаться с ним, да как?»
Думал, думал и выдумал: пошел на широкий двор, обтесал два дубовых клина, взял новое колесо и накрепко вбил клин с одного конца во втулку. Приходит к Горю:
— Что ты, Горе, все на боку лежишь?
— А что ж мне больше делать?
— Что делать? Пойдем на двор в гулючки играть.
А Горе и радо. Вышли на двор. Сперва купец спрятался — Горе сейчас его нашло; после того черед Горю прятаться.
— Ну, — говорит, — меня не скоро найдешь! Я хоть в какую щель забьюсь!
— Куда тебе! — отвечает купец. — Ты в это колесо не влезешь, а то — в щель!
— В колесо не влезу? Смотри-ка, еще как спрячусь!
Влезло Горе в колесо; купец взял да и с другого конца забил во втулку дубовый клин, поднял колесо и забросил его вместе с Горем в реку.
Горе потонуло, а купец стал жить по-старому, по-прежнему.
Беззаботный монастырь
Жили в одном монастыре триста монахов да игумен. Монастырь был богатый, доходов много. И живут монахи припеваючи. Пьют, едят сладко, спят долго, а работы нет никакой.
Прослышал про беззаботное монастырское житье царь Петр Великий и задумался: «Как так? Весь наш народ и сам я все в трудах да в заботах, отдохнуть некогда. Ни днем, ни ночью покоя нет, а тут триста человек живут, как сыр в масле катаются. Пьют, едят сладко, спят долго. Ни заботы, ни работы не знают. Совсем ожирели на легких хлебах». И послал царь в тот монастырь гонца:
— Поезжай, скажи игумну: приказал-де царь сосчитать звезды на небе и узнать, глубока ли земля, да пусть тот игумен узнает, о чем я думаю, что у меня, у царя, на уме. Сроку дай три дня. На четвертый день пусть сам игумен с ответом ко мне придет. Коли не исполнит приказания, всех монахов и самого игумна велю на работу отправить, а монастырь закрыть.
Получил игумен беззаботного монастыря царский приказ и затужил, запечалился:
— Ох, беда пришла неминучая!
И рассказал монахам все как есть. Монахи головы повесили. Думали, думали, ничего придумать не могли.
А в ту пору зашел в монастырь отставной солдат и спрашивает:
— Чего, старцы, горюете? Жили всегда без нужды, без печали, а теперь головы повесили.
Монахи ему отвечают:
— Ох, солдат, не знаешь нашего горя великого! Велел царь три загадки отгадать и через три дня игумну с ответом во дворец прийти.
— Какие такие загадки царь загадал? — спрашивает солдат.
— Надо сосчитать, сколько есть звезд на небе, узнать, глубока ли земля, и сказать, что у царя на уме, о чем он думает.
Выслушал солдат и говорит:
— Знал бы я, как царю ответ держать, как был бы на вашем месте.
Монахи побежали к игумну:
— Вот солдат берется загадки отгадать и царю ответдать.
Просит игумен солдата:
— Бери, служивый, чего хочешь, только пособи нашему горю, научи, как царю отвечать!
А солдат и говорит:
— Ничего мне не надо. Давай твою одежу, я вместо тебя к царю пойду.
Обрадовался игумен, и все монахи повеселели:
— Ну, слава богу, та беда миновала! Как гора с плеч долой!
Стали солдата угощать:
— Пей, ешь, чего только душа пожелает.
И сами себя не забывали — так наугощались, что сутки после отлеживались. А тут приспела пора и к царю идти. Переоделся солдат в игуменскую одежу и пошел во дворец.
Спрашивает царь:
— Ну как, отгадал ли мои загадки?
— Отгадал, ваше царское величество.
— Сколько звезд насчитал на небе? — спрашивает царь.
— Семьсот сорок две тысячи четыреста восемьдесят девять звезд.
— Правду говоришь?
— Я, царское величество, сосчитал правильно, а коли не веришь, сосчитай сам, проверь.
Царь усмехнулся и спрашивает:
— Ну ладно. А велика ли земная глубина? — Земная глубина крепко велика.
— А ты как узнал?
— Да вот, мой батюшка ушел в землю, скоро будет тридцать лет и до сей поры назад не воротился — значит, крепко велика земная глубина.
— Ну, а теперь скажи, — спрашивает царь, — о чем я думаю? Что у меня, у царя, на уме?
— Ты, царское величество, сейчас думаешь: «Молодец игумен — сумел он мне ответ дать!»
Царь похвалил:
— Правда твоя! Молодец игумен, все мои загадки отгадал!
А солдат говорит:
— Вот тут-то ты и дал маху, ваше царское величество.
— Как так? — нахмурился царь.
— Да вот так: принял ты меня, своего отставного солдата, за игумна.
Удивился царь, стал спрашивать и узнал, кто ему загадки отгадал. Солдат всю правду рассказал. Царь посмеялся и велел солдата наградить, а игумна да монахов приказал на работу послать.
Пётр I и мужик
Наехал царь Петр на мужика в лесу. Мужик дрова рубит. Царь и говорит:
— Божья помощь, мужик! Мужик и говорит:
— И то мне нужна божья, помощь. Царь спрашивает:
— А велика ли у тебя семья?
— У меня семьи два сына да две дочери.
— Ну не велико твое семейство. Куда ж ты деньги кладешь?
— А я деньги на три части кладу: во-первых — долг плачу, в-других — в долг даю, в-третьих — в воду мечу.
Царь подумал и не знает, что это значит, что старик и долг платит, и в долг дает, и в воду мечет. А старик говорит:
— Долг плачу — отца-мать кормлю; в долг даю — сыновей кормлю; а в воду мечу — дочерей ращу.
Царь и говорит:
— Умная твоя голова, старичок. Теперь выведи меня из лесу в поле, я дороги не найду.
Мужик говорит:
— Найдешь и сам дорогу: иди прямо, потом сверни вправо, а потом влево, потом опять вправо. Царь и говорит:
— Я этой грамоты не понимаю, ты сведи меня.
— Мне, сударь, водить некогда, нам в крестьянстве день дорого стоит.
— Ну, дорого стоит, так я заплачу.
— А заплатишь — пойдем.
Сели они на одноколку, поехали.
Стал дорогой царь мужика спрашивать:
— Далече ли ты, мужичок, бывал?
— Кое-где бывал.
— А видал ли царя?
— Царя не видал, а надо бы посмотреть.
— Так вот, как выедем в поле, и увидишь царя.
— А как я его узндю?
— Все без шапок будут, один царь в шапке.
Вот приехали они в поле. Увидал народ царя — все поснимали шапки. Мужик пялит глаза, а не видит царя. Вот он и спрашивает:
— А где же царь?
Говорит ему Петр Алексеевич:
— Видишь, только мы двое в шапках — кто-нибудь из нас да царь.
Горшеня
Горшеня едет-дремлет с горшками. Догнал его государь Иван Васильевич.
— Мир по дороге! Горшеня оглянулся.
— Благодарим, просим со смиреньем.
— Знать, вздремал?
— Вздремал, великий государь! Не бойся того, кто песни поет, а бойся того, кто дремлет.
— Экой ты смелый, горшеня! Люблю эдаких. Ямщик! Поезжай тише. А что, горшенюшка, давно ты этим ремеслом кормишься?
— Сызмолоду, да вот и середовой стал.
— Кормишь детей?
— Кормлю, ваше царское величество! И не пашу, и не кошу, и не жну, и морозом не бьет.
— Хорошо, горшеня, но все-таки на свете не без худа.
— Да, ваше царское величество! На свете есть три худа.
— А какие три худа, горшенюшка?
— Первое худо — худой шабер, а второе худо — худая жена, а третье худо — худой разум.
— А скажи мне, которое худо всех хуже?
— От худого шабра уйду, от худой жены тоже можно, как будет с детьми жить; а от худого разума не уйдешь — все с тобой.
— Так, верно, горшеня! Ты мозголов. Слушай! Ты для меня, а я для тебя. Прилетят гуси с Руси, перышки ощиплешь, а по правильному покинешь!
— Годится, так покину, как придет! А то и наголо.
— Ну, горшеня, постой на час! Я погляжу твою посуду.
Горшеня остановился, начал раскладывать товар. Государь стал глядеть, и показались ему три тарелочки глиняны.
— Ты наделаешь мне эдаких?
— Сколько угодно вашему царскому величеству?
— Возов десяток надо.
— Много ли дашь времени?
— Месяц.
— Можно и в две недели представить, и в город. Я для тебя, ты для меня.
— Спасибо, горшенюшка!
— А ты, государь, где будешь в то время, как я представлю товар в город?
— Буду в дому у купца в гостях.
Государь приехал в город и приказал, чтобы на всех угощениях не было посуды ни серебряной, ни оловянной, ни медной, ни деревянной, а была бы все глиняная.
Горшеня кончил заказ царский и привез товар в город. Один боярин выехал на торжище к горшене и говорит ему:
— Бог за товаром, горшеня!
— Просим покорно.
— Продай мне весь товар.
— Нельзя, по заказу.
— А что тебе, ты бери деньги — не повинят из этого, коли не дал задатку под работу. Ну, что возьмешь?
— А вот что: каждую посудину насыпать полну денег.
— Полно, горшенюшка, много!
— Ну хорошо: одну насыпать, а две отдать — хочешь?
И сладили.
— Ты для меня, а я для тебя.
Насыпают да высыпают. Сыпали, сыпали — денег не стало, а товару еще много. Боярин, видя худо, съездил домой, привез еще денег. Опять сыплют да сыплют — товару все много.
— Как быть, горшенюшка?
— Ну что? Нечего делать, я тебя уважу, только знаешь что? Свези меня на себе до этого двора — отдам и товар и все деньги.
Боярин мялся, мялся: жаль и денег, жаль и себя; но делать нечего — сладили. Выпрягли лошадь, сел мужик, повез боярин: в споре дело. Горшеня запел песню, боярин везет да везет.
— До коих же мест везти тебя?
— Вот до этого двора и до этого дому.
Весело поет горшеня, против дому он высоко поднял. Государь услышал, выбег на крыльцо — признал горшеню.
— Ба! Здравствуй, горшенюшка, с приездом!
— Благодарю, ваше царское величество.
— Да на чем ты едешь?
— На худом-то разуме, государь.
— Ну, мозголов, горшеня, умел товар продать. Боярин, скидай строевую одежду и сапоги, а ты, горшеня, — кафтан и разувай лапти; ты их обувай, боярин, а ты, горшеня, надевай строевую одежду. Умел товар продать! Немного послужил, да много услужил. А ты не умел владеть боярством. Ну, горшеня, прилетали гуси с Руси?
— Прилетали.
— Перышки ощипал, а по правильному покинул?
— Нет, наголо, великий государь, — всего ощипал.
Добрый поп
Жил-был поп. Нанял себе работника, привел его домой.
— Ну, работник, служи хорошенько, я тебя не оставлю.
Пожил работник с неделю, настал сенокос.
— Ну, свет, — говорит поп, — бог даст, переночуем благополучно, дождемся утра и пойдем завтра косить сено.
— Хорошо, батюшка.
Дождались они утра, встали рано. Поп и говорит попадье:
— Давай-ка нам, матка, завтракать, мы пойдем на поле косить сено.
Попадья собрала на стол. Сели они вдвоем и позавтракали порядком. Поп говорит работнику:
— Давай, свет, мы и пообедаем за один раз и будем косить до самого полдника без роздыха.
— Как вам угодно, батюшка, пожалуй, и пообедаем.
— Подавай, матка, на стол обедать, — приказал поп жене.
Она подала им и обедать. Они по ложке, по другой хлебнули — и сыты.
Поп говорит работнику:
— Давай, свет, за одним столом и пополуднуем и будем косить до самого ужина.
— Как вам угодно, батюшка, полудновать так полудновать!
Попадья подала на стол полдник. Они опять хлебнули по ложке, по другой — и сыты.
— За равно, свет, — говорит поп работнику, — давай заодно и поужинаем и заночуем на поле — завтра раньше на работу поспеем.
— Давай, батюшка.
Попадья подала им ужинать. Они хлебнули раз-два и встали из-за стола.
Работник схватил свой армяк и собирается вон.
— Куда ты, свет? — спрашивает поп.
— Как куда? Сами вы, батюшка, знаете, что после ужина надо спать ложиться.
Пошел в сарай и проспал до света.
С тех пор перестал поп угощать работника за один раз завтраком, обедом, полдником и ужином.
Как дьякона мёдом угощали
В старое время жил да был мужичок. У мужичка была пчела. В той же деревне жил дьякон, больно до меда лаком.
Вот родился у дьякона сын. Пришел он мужичка просить кумом быть — захотелось это ему попробовать медку.
Ребенка окрестили, мужик кумом стал.
На другой день приходит к мужичку дьякон и просит для крестника меду. Мужичок ему дал.
Не прошло и недели, а дьякон опять за медом. Как ему отказать?..
Стал дьякон весь мед у мужичка забирать, только успевай наливать. Придет и говорит:
— Кум, а кум! Твой крестник просит меду. Еще и выговорить не может, а уже кричит «ме» да «ме».
Не стало терпения у мужичка, решил он проучить жадного дьякона.
— Ладно, — говорит, — дам тебе меду. Только сам за ним ступай; сколько хочешь, столько и набирай.
Обрадовался дьякон. «Вот, — думает, — теперь я поем вволю медку!»
Приводит его мужичок к дубку. А на том дубку было осиное гнездо. Приставил мужичок лестницу и говорит:
— Полезай, кум дьякон, угощайся. Вон улей у меня наверху. Только не ругай мою пчелу, а то она от этого злой становится.
Залез дьякон на дуб, а мужичок взял лестницу да и прибрал. Осы налетели, со всех сторон дьякона облепили. Стали его жалить. Он только отмахивается да приговаривает:
— Ну вас, пчелки, к богу в рай!..
А они еще пуще жалят.
Не вытерпел дьякон, кличет кума:
— Кум, подай ту…
С перепугу забыл, как лестница называется.
Подает ему мужик лопату.
Дьякон еще громче кричит:
— Кум, не это, а то!
Вынес ему мужик долото.
А осы дьякона всё жалят и жалят. Кричит он:
— Кум! Больше терпеть нет силы!..
Подает ему мужик вилы.
Не выдержал дьякон, с дуба сорвался. Вниз летел, за сучки цеплялся.
— Ой, какие злые пчелы! — говорит. — Какой плохой мед!..
С тех пор зарекся за даровым медом ходить.
Мужик и поп
Шел мужик дорогой. Догоняет батюшку.
— Здравствуй, — говорит, — батюшка!
— Здравствуй, — говорит, — свет! Куда идешь, мужичок?
— А иду, батюшка, в деревню Хмельное.
— А зачем, мужичок?
— Да там, батюшка, сказывают, лошадка продажная есть.
— А у тебя что, лошадки-то не было?
— Да была — волк съел.
— Вот это плохо, — батюшка сказал.
Вот идут — находят они кошель на дороге.
— Вот, батюшка, видно, бедный мужик потерял кошель.
Подходят они к этому кошелю. Батюшка и говорит:
— Что, разделим напополам?
Мужик и говорит:
— А что ж, батюшка, разделить можно, если там кусок хлеба есть.
Они развязывают кошель. Там жареный поросенок. Батюшке этот поросенок понравился, он и говорит мужику:
— Мужик!
— А что, батюшка?
— Да этого поросенка не стоит нам делить.
— Да как же, батюшка? Кто первый увидал, тому поросенка?
А батюшка мужику:
— Нам придется ночевать почти что в лесу. Мы этого поросенка не будем делить, а ляжем спать. Кому лучший сон приснится, тому и поросенок будет.
Они обночевались. Расстлали огонек и ложатся спать. Ну, мужик, как по привычке ходить, так он не очень и устал, а батюшка утомился, заснул. Мужик видит, что батюшка спит уже, достает кошель, вынимает поросенка и начал есть. Съел и ложится спать.
— Ладно, — говорит, — сон снися, не снися, а мне легче будет спать.
Мужик и спит спокойно. Вот наутро встают. Батюшка и говорит:
— Мужик, расскажи-ка, что тебе снилось сегодня?
— Не знаю, батюшка. А вы раньше расскажите, что вам снилось, а потом и я расскажу.
Вот батюшка:
— Ну, я расскажу свой сон.
Мужик и смеется:
— Так, верно, батюшка, и поросенок будет твой?
Батюшка:
— Да, да! Чей будет лучше сон, того и поросенок.
— Ну расскажи, батюшка.
Вот батюшка начинает:
— Я вот, мужичок, сплю. Передо мною оказалася лестница по самые небеса. Вот я по этой лестнице полез да полез и на самое небо влез. А там бог угощается курятиной, гусятиной, поросятиной, и я наелся до горла.
— У вас, батюшка, сон хороший, — мужик сказывает. — Я тоже, — говорит, — проснулся, вижу, что ты полез по лестнице. Я след за тобой тихонько. Тебя бог позвал, стал угощать. Я глядел, глядел, а мне даже не кивнул. Я скорей с лестницы спустился, достал кошель да и поросенка съел.
Батюшка и крикнул:
— Да я ж там не был!
— Был, не был, а поросенка уже нет, батюшка!
Батюшка не поверил; открывает кошель — в кошеле пусто.
Петухан Куриханыч
Жила-была старуха, у нее сын Иван. Раз Иван уехал в город, а старуха одна осталась дома. Зашли к ней два солдата и просят чего-нибудь поесть горяченького. А старуха скупа была и говорит:
— Ничего у меня нет горяченького, печка не топлена и щички не варены.
А у самой в печке петух варился. Проведали это солдаты и говорят между собой:
— Погоди, старая! Мы тебя научим, как служивых людей обманывать.
Вышли во двор, выпустили скотину, пришли и говорят:
— Бабушка! Скотина-то на улицу вышла.
Старуха заохала и выбежала скотину загонять. Солдаты между тем достали из печки горшок с похлебкой, петуха вынули и положили в ранец, а вместо него в горшок сунули лапоть.
Старуха загнала скотину, пришла в избу и говорит:
— Загадаю я вам, служивые, загадку.
— Загадай, бабушка.
— Слушайте: в Печинске-Горшечинске, под Сковородинском, сидит Петухан Куриханыч.
— Эх, старая! Поздно хватилась: в Печинске-Горшечинске был Петухан Куриханыч, да переведен в Суму-Заплеченску, а теперь там Заплетай Расплетаич. Отгадай-ка вот, бабушка, нашу загадку.
Но старуха не поняла солдатской загадки.
Солдаты посидели, поели черствой корочки с кислым квасом, пошутили со старухой, посмеялись над ее загадкой, простились и ушли.
Приехал из города сын и просит у матери обедать. Старуха собрала на стол, достала из печи горшок, ткнула в лапоть вилкой и не может вытащить. «Ай да петушок, — думает про себя, — вишь как разварился — достать не могу». Достала, ан… лапоть!
Чего на свете не бывает
Жил-был барин, богатый-пребогатый. Не знал он, куда свои деньги девать. Ел-пил сладко, одевался нарядно, гостей у него каждый день столько было, что у иных по праздникам того не бывало. А все у него денег не убывало, еще прибывало.
И захотелось раз барину пошутить над мужиком-дураком себе и гостям на потеху. Призывает он самого бедного мужика из деревни и говорит ему:
— Слушай, мужик. Дам я тебе денег целую маленку, только скажи мне, чего на свете не бывает. Нынче люди до всего дошли: и на черте ездят, и по небу летают, и в Питер по проволоке лапти послать можно. Скажи же: чего на свете не бывает?
Почесал мужик затылок.
— Не знаю, — говорит, — барин, кажись, взаправду все на свете бывает. Дай сроку до завтра — может, и вздумаю.
— Ну пойди подумай, — говорит барин, — а завтра приходи, ответ приноси.
Мужик до петухов не спал, все барскую загадку отгадывал. Раздумает, так и мало ли чего на свете не бывает, а и то в ум придет: «Может, это и бывает, только я не знаю. Ну да ладно, скажу наудачу, авось чего и не бывает!»
На другой день пришел он к барину.
— Ну что, мужик, теперь знаешь, чего на свете не бывает?
— Одного, барин, не бывает: топором никто не подпоясывается, ног за топорище не заткнет.
Усмехнулся барин, усмехнулись и гости; видят — мужик-то сер, да ум-то у него не волк съел. Надо маленку отмеривать. Да барин не то денег пожалел, не то хотел еще над мужиком пошутить, кто его знает, только и говорит мужику:
— Нашел, брат, что сказать. У нас подлинно этого не делают, а в чужих землях — так сплошь и рядом. Ступай с богом до завтра. Придумаешь — ответ принеси.
Продумал мужик и другую ночь. Что ни надумает, все надежда плохая на барские деньги. «Хитры немцы, — думает, — у них, может, все бывает. Ну да скажу еще что-нибудь!»
Приходит наутро к барину.
— Ну, мужик, все ли на свете бывает?
— Не все, барин: баба попом не бывает, красная девка обедни не служит.
Усмехнулись все, только барин опять ему денег не дал.
— Нет, — говорит, — это бывает; по неметчине и все так. Поди подумай последний раз. Скажешь — бери деньги, а то не прогневайся.
Плюнул с досады мужик; идучи домой, думает: «Видно, одному только не бывать, чтобы у меня деньги были!»
Все-таки через ночь опять идет к барину. «Наскажу, — думает, — ему всякой всячины, может, что и небывальщина будет».
— Ну, что хорошенького скажешь? — спрашивает барин. — Не узнал ли, чего на свете не бывает?
— Все, барин, бывает, — говорит мужик. — Думал я, что люди хоть на небо не попадают, а здесь сам побывал, теперь поверил, что и это бывает.
— Как же ты на небо попал?
— Покойница жена побывать наказывала и подводу за мной выслала: двух журавлей в разнопряжку. Повидался с ней, с ребятишками и к твоей милости воротился.
— И назад с журавлями?
— Нет, назад я соскочил.
— Как же ты, мужичок, не убился?
— А так, что по уши в землю завяз, не жестка земля попалась.
— Из земли же как вылез?
— Хе… как! А сходил домой, принес лопату, выкопался, да и вылез.
— Не видал ли ты на небе покойного барина, моего родителя?
— Как же, видел, к ручке допустить изволили.
— Ну, что он там делает? — допрашивает барин.
А мужик-то, не будь плох, догадался и говорит:
— Что покойный барин делает? Да после моих ребятишек постилки моет.
— Врешь, мужик-дурак! — закричал барин. — Того на свете не бывает, чтобы барин у холопа нянчился! Бери деньги, да не мели околесицы!
Солдатская шинель
Говорил барин с солдатом, стал солдат хвалить свою шинель:
— Когда мне нужно спать, постелю я шинель, и в головах положу шинель, и покроюсь шинелью.
Стал барин просить солдата продать ему шинель. Вот они за двадцать пять рублей сторговались. Пришел барин домой и говорит жене:
— Какую я вещь-то купил! Теперь не нужно мне ни перины, ни подушек, ни одеяла: постелю шинель, и в головах положу шинель, и оденусь шинелью.
Жена стала его бранить:
— Ну как же ты будешь спать?
И точно, барин постелил шинель, а в головах положить и одеться нечем, да и лежать-то ему жестко.
Пошел барин к полковому командиру жаловаться на солдата. Командир велел позвать солдата.
Привели солдата.
— Что же ты, брат, — говорит командир, — обманул барина?
— Никак нет, ваше благородие, — отвечает солдат.
Взял солдат шинель, расстелил, голову положил на рукав и накрылся полою.
— Куда как хорошо, — говорит, — на шинели после походу спится!
Полковой командир похвалил солдата и дал ему еще на чарочку. А барину сказал:
— Кто поработает да устанет, тот и на камне спит, а кто ничего не делает, тот и на перине не уснет!
Как старик домовничал
Один старик все ругал свою жену:
— Вот, — говорит, — я пашу, у меня работа тяжелая, а ты дома сидишь, ничего не делаешь.
А она говорит:
— Ну что ж, давай поменяемся: я пахать поеду, а ты дома оставайся, тут дела немного, ты и отдохнешь.
Так и сделали: она в поле поехала, а старика дома оставила. А дела дала ему совсем мало: хлебы испечь, масло сбить да клушку с цыплятами покараулить. Вот и все, всего три дела.
Остался старик дома. Хочется ему поскорее все дела переделать. Вот он всех цыплят на одну ниточку к клушке привязал, чтобы коршун не утащил, хлебы замесил, печку истопил, посажал в печку хлебы, а сам сел масло сбивать. Бьет он масло, услыхал — клушка кричит. Он выбежал, видит — понес коршун всех цыплят вместе с клушкой. Они все на одной ниточке привязаны, ну, коршун всех и потащил. Старик думает: «Он далеко не улетит, ему тяжело, где-нибудь сядет». И вот он пахталку на спину привязал и побежал за коршуном. Думал так: «Пока я бегаю, масло-то и собьется. Два дела сделаю: и коршуна догоню, и масло собью».
Бегал старик за коршуном, бегал, споткнулся да упал, пахталка разбилась, сметана по земле потекла. И цыплят не отнял и сметану пролил. Вот тебе и два дела! Ну, что же делать? Надо идти домой.
Пришел старик домой. Надо хлебы вынимать. Заглянул в печку, а хлебы-то в уголь сгорели. Нахозяйничал старик: цыплят у него коршун утащил, сметану пролил, хлебы сгорели. Плохое дело. Жена приедет — что ей сказать? И надумал старик: «Хоть цыплят до нее высижу, поменьше ругаться будет». Положил он яиц в кошелку, залез в подпечку и сел цыплят высиживать.
Вот приехала старикова жена с поля, стала лошадь выпрягать, сама думает: «Что же старик плохо встречает? Хоть бы лошадь выпряг». Прибрала она лошадь, идет в избу. Старика нет, а под печкой клушка клохчет. Она поглядела, а там не клушка, а старик. Она его вытащила, стала спрашивать:
— Давай сказывай, что ты дома делал?
Стал старик рассказывать. И тут уж старикова жена увидала, что у ее старика ничего с домашними делами не получается.
И все у них пошло, как и прежде: старик пашет, а старуха дома со всеми делами управляется. Только с тех пор перестал старик жену за безделье ругать.
Что дальше слышно
Жил вдовый крестьянин, было у него три сына, и все были женаты. Все было хорошо, да одно неладно: невестки между собой жили недружно, постоянно ругались, а все из-за того, что каждая из них хотела большухой быть. Все были исправны, и каждая из них могла быть большухой.
Наскучили старику перекоры невесток; однажды он призвал сыновей и говорит им:
— У невесток каждый день споры, дым коромыслом. Надо это прикончить. Я надумал задать им загадку; которая отгадает, та пусть и большухой будет. Только чтобы после этого уж спору не было; если они будут согласны, то и делу конец.
Призвали невесток, и те на это согласились.
Поздно вечером старик и говорит невесткам:
— Вы согласились отгадать загадку, так вот на целую ночь вам загадка, отгадайте: «Что дальше слышно?» Завтра рано спрошу у вас, и которая отгадает, та и будет большухой.
Утром старик позвал сыновей с невестками и спрашивает у старшей:
— Что, отгадала ли?
— Петуха голос, когда он весной поет на заре, дальше всего слышно.
— Да, петуха далеко слышно, — говорит старик. — Ну, а ты? — спрашивает он у средней.
— Когда весной собака лает на заре, то гораздо дальше петуха слышно.
— Да, — говорит старик, — пожалуй, собаку и дальше слышно. Ну, а ты что скажешь, меньшая невестка?
— Хлеб да соль дальше всего слышно.
— Да, — говорит старик, — хлеб да соль за тысячи верст слышно! Будь же ты большухой.
Три калача и одна баранка
Одному мужику хотелось есть. Он купил калач и съел — ему все еще хотелось есть. Купил другой калач и съел — ему все еще хотелось есть. Он купил третий калач и съел — ему все еще хотелось есть. Потом он купил баранок и, когда съел одну, стал сыт.
Тогда мужик ударил себя по голове и сказал:
— Экой я дурак! Что ж я напрасно съел столько калачей. Мне бы надо сначала съесть одну баранку.
Наговорная водица
Жили-были муж с женой. Смолоду они жили всем на загляденье, а под старость — словно их кто подменил. Только спустит утром старик ноги с печки, как уж и пошла промеж ним и старухой перебранка. Он старухе слово, а она ему два, он ей два, а она ему пять, он пять, а она десять. И такой вихорь завьется промеж них, хоть из избы вон беги. А разбираться начнут — виноватого нет.
— Да с чего б это у нас, старуха, а? — скажет старик.
— Да все ты, старый, ты все!..
— Да полно! Я ли? Не ты ли? С долгим-то языком!
— Не я, да ты!
— Ты, да не я!
И снова здорово: опять ссора промеж них затеялась. Вот раз слушала, слушала их соседка и говорит:
— Маремьянушка, что это у тебя со старым-то всё нелады да нелады. Сходила б ты на край села к бобылке. Бобылка на водицу шепчет… Людям помогает, авось и тебе поможет.
«А и впрямь, — подумала старуха, — схожу к бобылке…» Пришла к бобылке, — постучала в окошко. Та вышла.
— Что, — спрашивает, — старушечка, тебе надобно?
— Да вот, — отвечает бабка, — пошли у нас нелады со стариком.
— А подожди, — говорит бобылка, — немного.
И сама — в дом.
Вынесла старухе воды в деревянном ковше да при ней же на ту воду пошептала. Потом перелила ее в стеклянную посудину, подает и говорит:
— Как домой придешь да как зашумит у тебя старик-то, так ты водицы-то и хлебни; да не плюнь, не глотни, а держи во рту-то, пока он не угомонится… Все ладно и будет!
Поклонилась старуха бобылке, взяла посудину с водой — и домой. И только ногу за порог занесла, как старик на нее и напустился:
— Ох уж мне эти бабы-стрекотухи! Как пойдут, так словно провалятся! Давным-давно самовар пора ставить, а ты думать забыла! И где это ты запропала?..
Отхлебнула старуха из стеклянной посудины, да не плюнула, не проглотила, а, как велела бобылка, держит во рту.
А старик видит, что она не отвечает, и сам замолчал. Обрадовалась старуха: «А и впрямь, видать, что водица эта наговорная целебная!»
Поставила посудину с водой, а сама — за самовар да и загреми трубой.
Услышал это старик:
— Эка нескладна-неладна! Не тем концом руки, видать, воткнуты!
А старуха хотела было ему ответить, да вспомнила наказ бобылки — и опять за водицу! Хлебнула и держит во рту.
Видит старик, что старуха ни словечка ему супротивного не говорит, дался диву и… замолчал.
И пошло промеж них с той поры все как по-писаному: снова, как в молодые годы, людям на загляденье жить стали. Потому, как только начнет старик шуметь, старуха сейчас — за наговорную водицу!
Вот она, сила-то, в ней какая!
Кашица из топора
Пришел солдат с походу на квартиру и говорит хозяйке:
— Здравствуй, божья старушка! Дай-ка мне чего-нибудь поесть.
А старуха в ответ:
— Вот там на гвоздике повесь!
— Аль ты совсем глуха, что не чуешь?
— Где хошь, там и заночуешь!
— Ах ты старая ведьма! Я те глухоту-то вылечу! — И полез было с кулаками. — Подавай на стол!
— Да нечего, родимый!
— Вари кашицу!
— Да не из чего, родимый!
— Давай топор, я из топора сварю!
«Что за диво! — думает баба. — Дай посмотрю, как из топора солдат кашицу сварит!»
Принесла ему топор; солдат взял, положил его в горшок, налил воды и давай варить. Варил-варил, попробовал и говорит:
— Всем бы кашица взяла, только б малую толику круп подсыпать!
Баба принесла ему круп. Опять варил-варил, попробовал и говорит:
— Совсем бы готово, только б маслом сдобрить!
Баба принесла ему масла. Солдат сварил кашицу:
— Ну, старуха, теперь подавай хлеба да соли да принимайся за ложку: станем кашицу есть!
Похлебали вдвоем кашицу. Старуха спрашивает:
— Служивый! Когда ж топор будем есть?
— Да, вишь, он не уварился, — отвечал солдат, — где-нибудь на дороге доварю да позавтракаю!
Тотчас припрятал топор в ранец, распростился с хозяйкою и пошел в иную деревню.
Вот так-то солдат и кашицы поел и топор унес!
Хорошо, да худо
Встретились на дороге барин да мужик.
— Мужик, откуда ты?
— Издалеча, барин!
— А откуда?
— Из города Ростова, а барина Толстова.
— А велик ли город?
— Не мерил.
— А силен?
— Не боролся.
— Что ж там почем?
— Рожь да овес по мешкам, табак по рожкам, пряники по лавкам, калачи по санкам.
— А за чем ездил?
— За покупкой дорогою: за мерою гороха.
— Вот это хорошо!
— Хорошо, да не дюже!
— А что ж?
— Ехал да рассыпал.
— Вот это худо!
— Худо, да не дюже!
— А что ж?
— Рассыпал-то меру, а подгреб-то две!
— А вот это хорошо!
— Хорошо, да не дюже! — Да что ж?
— Посеял, да редок.
— Вот это худо!
— Худо, да не дюже!
— А что ж?
— Хоть редок, да стручист!
— Вот это хорошо!
— Хорошо, да не совсем!
— А что ж?
— Поповы свиньи повадились горох топтать-топтать да и вытоптали.
— Этак худо!
— Худо, да не дюже!
— А что ж?
— Я поповых свиней убил да два чана свежины насолил.
— Вот это хорошо!
— Хорошо, да не дюже!
— А что ж?
— Поповы собаки повадились свежину таскать-таскать да повытаскали.
— Вот это худо!
— Худо, да не дюже!
— А что ж?
— Я тех собак убил да жене шубу сшил.
— Вот это хорошо!
— Хорошо, да не дюже!
— А что ж?
— Пошла моя жена мимо попова двора; поп-то узнал да шубку снял.
— Вот это худо!
— Худо, да не дюже!
— А что ж?
— Я с попом судился-судился, сивого мерина да рыжую корову спустил — вот мое дело и выгорело.
Хлыст и Подлыгало
Вот приехали в деревню два друга, и надо им ночевать. Один попросился в избу к богатому, а другой — к бедному, по соседству.
Тот, что заночевал у богатого, говорит хозяевам:
— Что это у вас за дома! Вот у нас дома-то: курицы с неба звезды склевывают. Не верите — спросите у дружка: он у соседей ночует.
Пошли те к соседям. Дружок говорит:
— Да, так, правда. Я видел: у нас петух волочил полмесяца, как краюшку.
Не поверили друзьям — прозвали одного Хлыстом, а другого — Подлыгалом.
Солдат и чёрт
Стоял солдат на часах, и захотелось ему на родине побывать.
— Хоть бы, — говорит, — черт меня туда снес! А он тут как тут.
— Ты, — говорит, — меня звал?
— Звал.
— Изволь, — говорит, — давай в обмен душу!
— А как же я службу брошу, как с часов сойду?
— Да я за тебя постою.
Решили так, что солдат год на родине проживет, а черт это время прослужит на службе.
— Ну, скидавай!
Солдат все с себя скинул и не успел опомниться, как дома очутился.
А черт на часах стоит. Подходит генерал и видит, что все у него по форме, одно нет: не крест-накрест ремни на груди, и все на одном плече.
— Это что?
Черт — и так и сяк, не может надеть. Тот его — в зубы, а после — порку. И пороли черта каждый день. Так хороший солдат всем, а ремни все на одном плече.
— Что с этим солдатом, — говорит начальство, — сделалось? Никуда теперь не годится, а прежде все бывало в исправности.
Пороли черта весь год.
Изошел год, приходит солдат сменять черта. Тот и про душу забыл: как завидел, все с себя долой.
— Ну вас, — говорит, — с вашей и службой-то солдатской! Как это вы терпите?
И убежал.
Солдатская школа
Шел солдат из деревни в город на службу и остановился ночевать у одной старухи. Много он насказал ей всякого вздора, а та, известное дело, в лесу родилась, пню молилась, дальше поскотины не бывала и ничего не видала, слушает развеся уши, всему верит и дивится.
— Где же вас, служивый, учат так мудрости? — наконец спрашивает старуха солдата.
— У нас, бабушка, в полку есть такая школа, где не только человека, но и скотину выучат так, что и не узнаешь, как есть, человеком сделают!
— Вот бы мне, родимый, своего бычка отдать в вашу школу!
— И то дело! Собирайся и веди его в город; не бойся — я его пристрою к делу, спасибо скажешь!
Старуха бычка на веревочку и повела в город. Пришли с солдатом в казармы.
— Вот, бабушка, и школа наша! — говорит солдат. — Оставь бычка да денег дай на корм и за ученье!
Старуха раскошелилась, дала денег, оставила бычка и ушла домой. А солдаты бычка на бойню — и зарезали, мясо съели, шкуру продали и деньги пропили. Прошло времени около года. Вот старуха опять бредет в город; пришла в казармы и спрашивает про бычка: что он, каково учится, здоров ли?
— Эх, бабушка, — отвечают ей солдаты, — ты опоздала, твой бычок уж давно выучился и в купцы произведен; вон дом-то каменный — это его; сходи повидай, может, и признает тебя или ты его!
Старуха пришла к каменному дому и спрашивает у дворника:
— Не здесь ли, почтенный, бычок живет?
— Бычков? Купец Бычков? Здесь, бабушка, здесь; коли дело есть, заходи в дом!
Старуха зашла в дом; вышел к ней хозяин и спрашивает:
— Чего тебе надобно, бабушка?
Старуха смотрит на Бычкова и глазам не верит: как есть человек!
— Ах ты мой батюшка! Скотинушка благословенная! — вымолвила наконец старуха и принялась Бычкова гладить и ласкать, приговаривая: — Вишь ты как выправился, и не узнать, что скотина… Прусь! Прусь!.. Пойдем-ка в деревню!
И старуха хотела уже на Бычкова накинуть обротку, чтобы вести в деревню, но тот ее оттолкнул и прогнал от себя.
Как Иван-дурак дверь стерёг
Жили старик со старухой. Было у них три сына: двое умных, а третий — дурачок.
Стали братья с родителями собираться на работу. Иван-
дурак тоже стал собираться — взял сухарей, налил воды в баклажку.
Его спрашивают:
— Ты куда собираешься?
— С вами на работу.
— Никуда ты не поедешь. Стереги хорошенько дверь, чтобы воры не зашли.
Остался дурак один дома. Поздно вечером снял он с петель дверь, взвалил ее на спину и понес. Пришел на пашню. Братья спрашивают:
— Зачем пришел?
— Я есть захотел.
— Мы же тебе наказывали стеречь дверь.
— Да вот она!
Солдат и пельмени
Шел солдат со службы домой. Дорогой выпросился ночевать.
Вечером хозяева стали пельмени стряпать. Старик хозяин сидит на лавке. Сел солдат рядом и завел разговор:
— Видно, поедим, дедушка?
— Поедим, да не все! — отвечает старик.
— А ты разве не хочешь? — спрашивает солдат.
Сели хозяева ужинать, посадили за стол и солдата. Они делят пельмени вилкой надвое, обмакивают в уксус и едят, закусывают хлебом. А солдат вилкой пельмень ткнет — и в рот.
Не вытерпел старик:
— Ты, солдат, двой!
Солдат будто не понял: давай по два пельменя поддевать на вилку.
Старик говорит:
— Ешь по-старому!
Разговор
Повстречались под вечер два приятеля. Один другого и спрашивает:
— Чего сегодня делал?
— Рукавицы искал.
— Нашел?
— Нашел.
— Где ж они были?
— Да за поясом. А ты куда шагаешь?
— За семь верст.
— Киселя хлебать?
— Нет, комара искать.
— Это которого ж комара?
— Да того, который за нос укусить меня хочет.
— Да он же при тебе!
— Где это при мне?
— Да на носу у тебя!
Рифмы
Шиш по своим делам в город пошел. Дело было летом, жарко.
Впереди едет дядька на лошади. Шиш устал, ему хочется на лошадке подъехать. Он и кричит этому дядьке:
— Здравствуйте, Какой-то Какойтович!
Дядька не расслышал, как его назвали, только понял, что по имени и отечеству. Он и кричит Шишу:
— Здравствуйте, молодой человек! А Шиш опять:
— Как супруга ваша поживает, как деточки? Дядька говорит:
— Благодарим вас, хорошо живут. А если вы знакомый, так присаживайтесь на телегу, подвезу вас.
Шишу то и надо, сел рядом с дядькой. А Шиш молча сидеть не может. Он только тогда молчит, когда спит. Он говорит:
— Дяденька, давайте играть в рифмы.
— Это что такое — рифмы?
— А давайте так говорить, чтоб складно было.
— Давай.
— Вот, дяденька, как твоего папашу звали?
— Моего папашу звали Кузьма. Шиш говорит:
— Я твоего Кузьму За бороду возьму!Дядька говорит:
— Это зачем же ты моего папашу за бороду брать будешь?
Шиш говорит:
— Это, дяденька, для рифмы. Ты скажи, как твоего дедушку звали.
— Моего дедушку звали Иван.
Шиш говорит:
— Твой дедушка Иван Посадил кошку в карман. Кошка плачет и рыдает, Твово дедушку ругает.Дядька разгорячился:
— Это зачем мой дедушка будет кошку в карман сажать? Ты зачем такие пустяки прибираешь?
— Это, дяденька, для рифмы.
— Я вот тебе скажу рифму; тебя как зовут?
— Меня зовут… Федя. Дядька говорит:
— Если ты Федя, То поймай в лесу медведя. На медведе поезжай, А с моей лошади слезай!— Дяденька, я пошутил. Меня зовут не Федя, а Степан.
Дядька говорит:
— Если ты Степан, Садись на ероплан. На ероплане и летай, А с моей лошади слезай!— Дяденька, это я пошутил. Меня зовут не Степан, а… Силантий.
Дядька говорит:
— Если ты Силантий, То с моей лошади слезантий!— Что ты, дяденька, такого и слова нет — «слезантий».
— Хотя и нет, все равно слезай!
Шишу и пришлось слезть с телеги. Так ему и надо. Если тебя добрый человек везет на лошадке, ты сиди молча, а не придумывай всяких пустяков.
Привычки
Ехали три молодых парня по реке в легоньком стружке. У одного была привычка утирать под носом указательным пальцем, у другого — постоянно зачесывать волосы рукою, а у третьего почесывать бока.
Разговорились они между собой. Тот, который утирал под носом пальцем, сказал:
— Братцы! Не худо бы нам отстать от своих привычек!
Другие согласились с ним.
Посидели так какое-то время, а у каждого рука так и чешется: у одного тянется к носу, у другого — к голове, у третьего к бокам.
Тут увидели, что к ним подплывает лодка.
Первый парень крепился, крепился, да и сказал, подтирая под носом:
— А воно наши-то едут, воно! Другой, зачесывая волосы, крикнул:
— Сюда, наши! Сюда, наши!
А третий привскочил радостный и, почесывая бока, сказал:
— Наши едут, скоро будут!
Лень да Отеть
Жили-были Лень да Отеть.
Про Лень все знают: кто от других слыхал, кто встречался, кто знается и дружбу ведет. Лень — она прилипчива: в ногах путается, руки связывает, а если голову обхватит — спать повалит.
Отеть Лени ленивее была.
День был легкий, солнышко пригревало, ветерком обдувало.
Лежали под яблоней Лень да Отеть. Яблоки спелые, румянятся и над самыми головами висят.
Лень и говорит:
— Кабы яблоко упало да мне в рот, я бы съела. Отеть говорит:
— Лень, как тебе говорить-то не лень?
Упали яблоки Лени и Отети в рот. Лень стала зубами двигать тихо, с передышкой, а съела-таки яблоко. Отеть говорит:
— Лень, как тебе зубами-то двигать не лень?
Надвинулась темная туча, молния ударила в яблоню. Загорела яблоня большим огнем. Жарко стало.
Лень и говорит:
— Отеть, сшевелимся от огня; как жар не будет доставать, будет только тепло доходить, мы и остановимся.
Стала Лень чуть шевелить себя, далеконько сшевелилась. Отеть говорит:
— Лень, как тебе себя шевелить-то не лень?
Так Отеть голодом да огнем себя извела.
Стали люди учиться, хоть и с леностью, а учиться. Стали работать уметь, хоть и с ленью, а работать. Меньше стали драку заводить из-за каждого куска, лоскутка.
А как лень изживем — счастливо заживем.
Лутонюшка
Жил-был старик со старухою; был у них сынок Лутоня. Вот однажды старик с Лутонею занялись чем-то на дворе, а старуха была в избе. Стала она снимать с гряд полено, уронила его на загнетку и тут превеликим голосом закричала и завопила. Вот старик услыхал крик, прибежал поспешно в избу и спрашивает старуху: о чем она кричит? Старуха сквозь слезы стала говорить ему:
— Да вот если бы мы женили своего Лутонюшку, да если бы у него был сыночек, да если бы он тут сидел на загнетке, я бы его ведь ушибла поленом-то!
Ну и старик начал вместе с нею кричать о том, говоря:
— И то ведь, старуха! Ты ушибла бы его!..
Кричат оба что ни есть мочи. Вот бежит со двора Лутоня и спрашивает:
— О чем вы кричите?
Они сказали, о чем:
— Если бы мы тебя женили, да был бы у тебя сынок, и если б он давеча сидел вот здесь, старуха убила бы его поленом: оно упало прямо сюда, да таково резко!
— Ну, — сказал Лутоня, — исполать вам!
Потом взял свою шапку в охапку и говорит:
— Прощайте! Если я найду глупее вас, то приду к вам опять, а не найду — и не ждите меня!
И ушел. Шел, шел и видит: мужики на избу тащат корову.
— Зачем вы тащите корову? — спросил Лутоня. Они сказали ему:
— Да вот видишь, сколько выросло там травы-то!
— Ах, дураки набитые! — сказал Лутоня. Взял залез на избу, сорвал траву и бросил корове.
Мужики ужасно тому удивились и стали просить Лутоню, чтобы он у них пожил да поучил их.
— Нет, — сказал Лутоня, — у меня таких дураков еще много по белу свету!
И пошел дальше. Вот в одном селе увидел он толпу мужиков у избы: привязали они в воротах хомут и палками вгоняют в этот хомут лошадь, умаяли ее до полусмерти.
— Что вы делаете? — спросил Лутоня.
— Да вот, батюшка, хотим запрячь лошадку.
— Ах вы дураки набитые! Пустите-ка, я вам сделаю.
Взял и надел хомут на лошадь. И эти мужики с дива дались ему, стали останавливать его и усердно просить, чтоб остался он у них хоть на недельку. Нет, Лутоня пошел дальше.
Шел, шел, устал и зашел на постоялый двор. Тут увидал он: хозяйка-старушка сварила саламату, поставила на стол своим ребятам, а сама то и дело ходит с ложкою в погреб за сметаной.
— Зачем ты, старушка, понапрасну топчешь лапти? — сказал Лутоня.
— Как зачем? — возразила старуха охриплым голосом. — Ты видишь, батюшка, саламата-то на столе, а сметана в погребе.
— Да ты бы, старушка, взяла и принесла сюда сметану-то, у тебя дело пошло бы по масличку!
— И то, родимый!
Принесла в избу сметану, посадила с собою Лутоню. Лутоня наелся, залез на полати и уснул. Когда он проснется, тогда и сказка моя дале начнется, а теперь пока вся.
Глупый жених
Раз один жених свататься пошел. Он очень нескладно говорил. Вот сват ему и дает совет:
— Ты, брат, с невестой-то как покруглее говори.
Ну, он пришел в дом к невесте. Помолчал, помолчал, а как наелся, напился, развеселился, так невесте и говорит:
— Колесо.
Да помолчит, помолчит и опять:
— Колесо.
Ведь круглое колесо-то, а ему «покруглее» говорить велели, вон он круглое и выбрал.
Невеста увидала, что жених глуп, и не пошла за него.
Как дела в Ростове?
— Брат, здорово!
— Брату челом!
— Ты, брат, отколе?
— Я из Ростова.
— А что, говорят, в Ростове-то архиерей женится?
— Вчерась я пошел, сегодня пришел; случилось мне мимо ростовского архиерейского дома идти: стоят кареты смазаны, свиньи запряжены, хвосты подвязаны. Засвистали, поскакали, не знаю куда.
— А что, говорят, в Ростове бабы-то пшеницу на печке посеяли?
— Вчерась я пошел, сегодня пришел; случилось мне мимо ростовских печей идти — жнут бабы пшеницу.
— А что, говорят, в Ростове-то озеро сгорело?
— Случилось мне мимо Ростовского озера идти: щука да караси по лугам, язи да окунье по елям, а плавает ершишко-голышка, глазоньки покраснели, перышки подгорели.
Иванушко-дурачок
Был-жил старик со старухою; у них было три сына: двое умные, третий — Иванушко-дурачок. Умные-то овец в поле пасли, а дурак ничего не делал, все на печке сидел да мух ловил.
В одно время наварила старуха аржаных клецок и говорит дураку:
— На-ка, снеси эти клецки братьям; пусть поедят.
Налила полный горшок и дала ему в руки; побрел он к братьям.
День был солнечный; только вышел Иванушко за околицу, увидел свою тень сбоку и думает:
«Что это за человек? Со мной рядом идет, ни на шаг не отстает; верно, клецок захотел?»
И начал он бросать на свою тень клецки, так все до единой и повыкидал; смотрит, а тень все сбоку идет.
— Эка ненасытная утроба! — сказал дурачок с сердцем и пустил в нее горшком — разлетелись черепки в разные стороны.
Вот приходит с пустыми руками к братьям; те его спрашивают:
— Ты, дурак, зачем?
— Вам обед принес.
— Где же обед? Давай живее.
— Да вишь, братцы, привязался ко мне дорогою незнамо какой человек, да всё и поел!
— Какой такой человек?
— Вот он! И теперь рядом стоит!
Братья ну его ругать, бить, колотить; отколотили и заставили овец пасти, а сами ушли на деревню обедать.
Принялся дурачок пасти; видит, что овцы разбрелись по полю, давай их ловить да глаза выдирать. Всех переловил, всем глаза выдолбил, собрал стадо в одну кучу и сидит себе, радехонек, словно дело сделал. Братья пообедали, воротились в поле.
— Что ты, дурак, натворил? Отчего стадо слепое?
— Да почто им глаза-то? Как ушли вы, братцы, овцы-то врозь рассыпались, я и придумал: стал их ловить, в кучу сбирать, глаза выдирать; во как умаялся!
— Постой, еще не так умаешься! — говорят братья и давай угощать его кулаками; порядком-таки досталось дураку на орехи!
Ни много ни мало прошло времени, послали старики Иванушка-дурачка в город к празднику по хозяйству закупать. Всего закупил Иванушко: и стол купил, и ложек, и чашек, и соли; целый воз навалил всякой всячины. Едет домой, а лошаденка была такая, знать, неудалая, везет — не везет!
«А что, — думает себе Иванушко, — ведь у лошади четыре ноги, и у стола тоже четыре, так стол-от и сам добежит».
Взял стол и выставил на дорогу. Едет-едет, близко ли, далеко ли, а вороны так и вьются над ним да все каркают.
«Знать, сестрицам поесть-покушать охота, что так раскричались!» — подумал дурачок. Выставил блюда с яствами наземь и начал потчевать:
— Сестрицы-голубушки! Кушайте на здоровье.
А сам все вперед да вперед подвигается.
Едет Иванушко перелеском; по дороге все пни обгорелые.
«Эх, — думает, — ребята-то без шапок; ведь озябнут, сердечные!»
Взял понадевал на них горшки да корчаги. Вот доехал Иванушко до реки, давай лошадь поить, а она не пьет.
«Знать, без соли не хочет!» — и ну солить воду. Высыпал полон мешок соли, лошадь все не пьет.
— Что ж ты не пьешь, волчье мясо? Разве задаром я мешок соли высыпал?
Хватил ее поленом, да прямо в голову — и убил наповал. Остался у Иванушка один кошель с ложками, да и тот на себе понес. Идет — ложки назади так и брякают: бряк, бряк, бряк! И он думает, что ложки-то говорят: «Иванушко-ду-рак!» — бросил их и ну топтать да приговаривать:
— Вот вам Иванушко-дурак! Вот вам Иванушко-дурак! Еще вздумали дразнить, негодные!
Воротился домой и говорит братьям:
— Все искупил, братики!
— Спасибо, дурак, да где ж у тебя закупки-то?
— А стол-от бежит, да, знать, отстал, из блюд сестрицы кушают, горшки да корчаги ребятам в лесу на головы понадевал, солью-то пойло лошади посолил, а ложки дразнятся — так я их на дороге покинул.
— Ступай, дурак, поскорее! Собери все, что разбросал по дороге.
Иванушко пошел в лес, снял с обгорелых пней корчаги, повышибал днища и надел на батог корчаг с дюжину всяких — и больших и малых. Несет домой. Отколотили его братья; поехали сами в город за покупками, а дурака оставили домовничать. Слушает дурак, а пиво в кадке так и бродит, так и бродит.
— Пиво, не броди! Дурака не дразни! — говорит Иванушко.
Нет, пиво не слушается; взял да и выпустил все из кадки, сам сел в корыто, по избе разъезжает да песенки распевает.
Приехали братья, крепко осерчали, взяли Иванушка, зашили в куль и потащили к реке. Положили куль на берегу, а сами пошли прорубь осматривать.
На ту пору ехал какой-то барин мимо на тройке бурых; Иванушко и ну кричать:
— Садят меня на воеводство судить да рядить, а я ни судить, ни рядить не умею!
— Постой, дурак, — сказал барин, — я умею и судить и рядить; вылезай из куля!
Иванушко вылез из куля, зашил туда барина, а сам сел в его повозку и уехал из виду. Пришли братья, спустили куль под лед и слушают; а в воде так и буркает.
— Знать, бурка ловит! — проговорили братья и побрели домой.
Навстречу им, откуда ни возьмись, едет на тройке Иванушко, едет да прихвастывает:
— Вот-ста каких поймал я лошадушек! А еще остался там сивко — такой славный!
Завидно стало братьям, говорят дураку:
— Зашивай теперь нас в куль да спускай поскорей в прорубь! Не уйдет от нас сивко…
Опустил их Иванушко-дурачок в прорубь и погнал домой пиво допивать да братьев поминать.
Был у Иванушка колодец, в колодце рыба елец, а моей сказке конец.
Иванушка и домовой
Иванушка ходил в лаптях. Заходит он в свою избу. Матери дома не было. Услыхал — кто-то в избе пыхтит. Испугался он, дверями хлопнул и побежал. У него оборка от лаптя на ноге развязалась. Прищемило ее в дверях, он и упал. И закричал:
— Батюшки! Спасите! Домовой меня держит!
Прибежали соседи, подняли Иванушку, а он чуть жив.
И тут разобрали, в чем дело: испугался он лаптя на своей ноге, оборки и квашни. То-то смеху было!
За дурной головой — ногам работа!
Затопила баба печь и дыму в избу напустила — не продыхнуть. «Надо попросить у соседей решето — дым из избы вынести», — подумала баба и пошла к соседям, а дверь за собой не прикрыла.
Пришла к соседям. А те говорят:
— Нет у нас решета. Догадаихе одолжили.
Отправилась баба к Догадаихе, на край села, взяла у нее решето и пошла домой.
Вошла в избу, а дыму в ней как не бывало.
Смекнула тут баба, что, пока она ноги била, за решетом ходила, дым в дверь ушел, и закорила сама себя: «За дурной головой — ногам работа!»
Заяц
Бедный мужик шел по чистому полю, увидал под кустом зайца, обрадовался и говорит:
— Вот когда заживу домком-то! Возьму этого зайца, убью плетью да продам за четыре алтына. На те деньги куплю свинушку. Она принесет мне двенадцать поросеночков. Поросятки вырастут, принесут еще по двенадцати. Я всех приколю, амбар мяса накоплю. Мясо продам, а на денежки дом заведу да сам женюсь. Жена-то родит мне двух сыновей: Ваську да Ваньку. Детки станут пашню пахать, а я буду под окном сидеть да порядки наводить: «Эй вы, ребятки, — крикну, — Васька да Ванька! Шибко людей на работе не подгоняйте, видно, сами бедно не живали!» Да так-то громко крикнул мужик, что заяц испугался и убежал, а дом со всем богатством, с женой и с детьми пропал.
Завещание
Жил-был мужик. Умирает у него отец и говорит:
— Ты, мой сын, живи так: чтобы ты никому не кланялся, а тебе бы все кланялись, и калачи бы ел с медом!
Умер отец. А этот мужик живет год — прожил сто рублей: никому не кланялся и все калачи ел с медом. Живет другой — прожил другую сотню. На третий год прожил третью сотню. И думает: «Что же это? Сотни у меня не прибавляются, а все убавляются!» Приходит, рассказывает дяде. Дядя ему и сказал:
— Эх, ты! Выезжай-ко ты раньше всех на пашню, никому и не будешь кланяться, а тебе все будут кланяться. А приезжай домой поздно, тебе калач-то будет казаться с медом.
Жена-спорщица
Была у одного мужа жена, да только такая задорная, что все ему наперекор говорила. Бывало, он скажет: «бритое», а уж она непременно кричит: «стриженое!» Всякой день бранились!
Надоела жена мужу, вот он и стал думать, как бы от нее отделаться. Идут они раз к реке, а вместо моста на плотине лежит перекладина. «Постой, — думает он, — вот теперь-то я ее изведу».
Как стала она переходить по перекладине, он и говорит:
— Смотри же, жена, не трясись, не то как раз утонешь!
— Так вот же нарочно буду! Тряслась, тряслась, да и бултых в воду!
Жалко ему стало жены; вот он влез в воду, стал ее искать и идет по воде вверх по течению.
— Что ты тут ищешь? — говорят ему прохожие мужики.
— А вот жена утонула, вон с этой перекладины упала.
— Дурак, дурак! Ты бы шел вниз по реке, а не в гору; ее теперь, чай, снесло.
— Эх, братцы, молчите; она все делала наперекор, так уж и теперь, верно, пошла против воды.
Неумелая жена
Мужик стащил из лавки куль пшеничной муки. Захотелось к празднику гостей зазвать, пирогами попотчевать. Принес домой муку да и задумался.
— Жена! — говорит он своей бабе. — Муки-то я украл, да боюсь — узнают! Спросят: отколь ты взял такую белую муку?
— Не кручинься, мой кормилец! Я испеку из нее такие пироги, что гости ни за что не отличат от аржаных!
Безпамятный зять
Пришел зять к теще в гости. Теща угостила его киселем. Зять съел кисель и спрашивает:
— Это что за кушанье?
— Кисель.
Зятю кисель очень пришелся по вкусу; думает он: «Дома непременно заставлю жену сварить, только бы не забыть, как зовется».
Вот пошел он домой и твердит про себя: «Кисель, кисель, кисель!»
Случилась на дороге канава. Хотел зятек перескочить через нее, да поскользнулся и упал. Встал — и забыл, что ел у тещи. Думал, думал — никак не может вспомнить.
Едет мимо барин на шестерке и видит: мужик бродит в канаве.
Остановился и спрашивает:
— Что потерял, мужичок?
— Сто рублей.
— Кучер, поди поищи, — говорит барин, — а найдешь — разделим пополам.
Кучер подошел к канаве и говорит:
— Вишь как взболтал грязь-то в канаве, словно кисель!..
— Нашел, нашел! — закричал зять, выскочил из канавы и со всех ног пустился домой, а сам все кричит — Кисель, кисель!
Беззаботная жена
Жили-были муж с женой. Жена была баба ленивая и беззаботная, да к тому же еще и большая лакомка: все проела на орешках да на пряничках, так что наконец осталась в одной рубахе, и то в худой — изорванной.
Вот подходит большой праздник, а у бабы нечего и надеть, кроме этой рубахи. И говорит она мужу:
— Сходи-ка, муж, на рынок да купи мне к празднику рубаху.
Муж пошел на рынок, увидал, что продают гуся, и купил его вместо рубахи.
Приходит домой, жена его и спрашивает:
— Купил мне рубаху?
— Купил, — отвечает муж, — да только гуська. А жена недослышала и говорит:
— Ну и узка, да изношу!
Сняла с себя изорванную рубаху и бросила в печку. А потом и спрашивает:
— Где же рубаха? Дай я надену.
— Да ведь я сказал, что купил гуська, а не рубаху. Так и осталась баба без рубахи, нагишом.
Брат и сестра
Шли проселком брат и сестра, стали подходить к деревне. Брат говорит:
— Я здесь молока куплю.
А сестра:
— А я в молоко хлеба накрошу!
Брат ухватил сестру за косу и давай за нее дергать и приговаривать:
— Не кроши в молоко хлеба, не то прокиснет, не кроши в молоко хлеба, не то прокиснет!
Пришли в деревню, а молока никто им и не продал.
Горшок
Жили-были мужик да баба. Оба были такие ленивые… Так и норовят дело на чужие плечи столкнуть, самим бы только не делать… И дверь-то в избу никогда на крюк не закладывали: утром-де вставай да руки протягивай, да опять крюк скидывай… И так проживем.
Вот раз баба и свари каши. А уж и каша сварилась! Румяна да рассыпчата, крупина от крупины так и отваливается. Вынула баба кашу из печи, на стол поставила, маслицем сдобрила. Съели кашу и ложки облизали… Глядь, а в горшке-то сбоку да на донышке приварилась каша, мыть горшок надобно. Вот баба и говорит:
— Ну, мужик, я свое дело сделала — кашу сварила, а горшок тебе мыть!
— Да полно тебе! Мужиково ли дело горшки мыть! И сама вымоешь.
— А и не подумаю!
— И я не стану.
— А не станешь — пусть так стоит!
Сказала баба, сунула горшок на шесток, а сама на лавку. Стоит горшок немытый.
— Баба, а баба! Надобно горшок-то вымыть!
— Сказано — твое дело, ты и мой!
— Ну вот что, баба! Уговор дороже денег: кто завтра первый встанет да перво слово скажет, тому и горшок мыть.
— Ладно, лезь на печь, там видно будет.
Улеглись. Мужик на печи, баба на лавке. Пришла темна ноченька, потом утро настало.
Утром-то никто и не встает. Ни тот, ни другой и не шелохнутся — не хотят горшка мыть.
Бабе надо коровушку поить, доить да в стадо гнать, а она с лавки-то и не подымается.
Соседки уже коровушек прогнали.
— Что это Маланьи-то не видать? Уж все ли поздорову?
— Да, бывает, позапозднилась. Обратно пойдем — не встретим ли…
И обратно идут — нет Маланьи.
— Да нет уж! Видно, что приключилося!
Соседка и сунься в избу. Хвать! — и дверь не заложена. Неладно что-то. Вошла, огляделась.
— Маланья, матушка!
А баба-то лежит на лавке, во все глаза глядит, сама не шелохнется.
— Почто коровушку-то не прогоняла? Ай нездоровилось? Молчит баба.
— Да что с тобой приключилось-то? Почто молчишь? Молчит баба, ни слова не говорит.
— Господи помилуй! Да где у тебя мужик-то?.. Василий, а Василий!
Глянула на печь, а Василий там лежит, глаза открыты — и не ворохнется.
— Что у тебя с женой-то? Ай попритчилось?
Молчит мужик, что воды в рот набрал. Всполошилась соседка:
— Пойти сказать бабам!
Побежала по деревне:
— Ой, бабоньки! Неладно ведь у Маланьи с Василием: лежат — пластом — одна на лавке, другой на печи. Глазоньками глядят, а словечушка не молвят. Уж не порча ли напущена?
Прибежали бабы, причитают около них:
— Матушки! Да что это с вами подеялось-то?.. Маланьюшка! Васильюшка! Да почто молчите-то?
Молчат оба что убитые.
— Да бегите, бабы, за попом! Дело-то совсем неладно выходит.
Сбегали. Пришел поп.
— Вот, батюшка, лежат оба — не шелохнутся; глазоньки открыты, а словечушка не молвят. Уж не попорчены ли?
Поп бороду расправил — да к печке:
— Василий, раб божий! Что приключилось-то?
Молчит мужик.
Поп — к лавке:
— Раба божия! Что с мужем-то?
Молчит баба.
Соседки поговорили, поговорили — да и вон из избы. Дело не стоит: кому печку топить, кому ребят кормить, у кого цыплята, у кого поросята.
Поп и говорит:
— Ну, православные, уж так-то оставить их боязно, посидите кто-нибудь.
Той некогда, другой некогда.
— Да вот, — говорит, — бабка-то Степанида пусть посидит, у нее не ребята плачут — одна живет.
А бабка Степанида поклонилась и говорит:
— Да нет, батюшка, даром никто работать не станет! А положи жалованье, так посижу.
— Да какое же тебе жалованье положить? — спрашивает поп да повел глазами-то по избе. А у двери висит на стенке рваная Маланьина кацавейка, вата клоками болтается. — Да вот, — говорит поп, — возьми кацавейку-то. Плоха, плоха, а все годится хоть ноги прикрыть.
Только это он проговорил, а баба-то, как ошпарена, скок с лавки, середь избы стала, руки в боки.
— Это что же такое? — говорит. — Мое-то добро отдавать? Сама еще поношу да из своих рученек кому хочу, тому отдам!
Ошалели все. А мужик-то этак тихонько ноги с печи спустил, склонился да и говорит:
— Ну вот, баба, ты перво слово молвила — тебе и горшок мыть.
Шемякин суд
Жили два брата. Один-то был бедный, а другой богатый. Не стало у бедного брата дров. Нечем вытопить печь. Холодно в избе.
Пошел он в лес, дров нарубил, а лошади нет. Как дрова привезти?
— Пойду к брату, попрошу коня.
Неласково принял его богатый брат.
— Взять коня возьми, да смотри большого возу не накладывай, а вперед на меня не надейся: сегодня дай да завтра дай, а потом и сам по миру ступай.
Привел бедняк коня домой и вспомнил:
— Ох, хомута-то у меня нет! Сразу не спросил, а теперь и ходить нечего — не даст брат.
Кое-как привязал покрепче дровни к хвосту братнина коня и поехал.
На обратном пути зацепились дровни за пень, а бедняк не заметил, подхлестнул коня.
Конь был горячий, рванулся и оторвал хвост.
Как увидал богатый брат, что у коня хвоста нет, заругался, закричал:
— Сгубил коня! Я этого дела так не оставлю!
И подал на бедняка в суд.
Много ли, мало ли времени прошло, вызывают братьев в город на суд.
Идут они, идут. Бедняк думает:
«Сам в суде не бывал, а пословицу слыхал: слабый с сильным не борись, а бедняк с богатым не судись. Засудят меня».
Шли они как раз по мосту. Перил не было. Поскользнулся бедняк и упал с моста. А на ту пору внизу по льду ехал купец, вез старика отца к лекарю.
Бедняк упал да прямо в сани попал и ушиб старика насмерть, а сам остался жив и невредим.
Купец ухватил бедняка:
— Пойдем к судье!
И пошли в город трое: бедняк да богатый брат и купец.
Совсем бедняк пригорюнился:
«Теперь уж наверняка засудят».
Тут он увидал на дороге увесистый камень. Схватил камень, завернул в тряпку и сунул за пазуху:
«Семь бед — один ответ: коли не по мне станет судья судить да засудит, убью и судью».
Пришли к судье. К прежнему делу новое прибавилось. Стал судья судить, допрашивать.
А бедный брат поглядит на судью, вынет из-за пазухи камень в тряпке да и шепчет судье:
— Суди, судья, да поглядывай сюда.
Так раз, и другой, и третий. Судья увидал и думает: «Уж не золото ли мужик показывает?»
Еще раз взглянул — посул большой.
«Коли и серебро, денег много».
И присудил бесхвостого коня держать бедному брату до тех пор, покуда у коня хвост не отрастет.
А купцу сказал:
— За то, что этот человек убил твоего отца, пусть он сам станет на льду под тем же мостом, а ты скачи на него с моста и задави его самого насмерть, как он твоего отца задавил.
На том суд и кончился. Богатый брат говорит:
— Ну ладно, так и быть, возьму у тебя бесхвостого коня.
— Что ты, братец, — бедняк отвечает. — Уж пусть будет, как судья присудил: подержу твоего коня до тех пор, покуда хвост не вырастет.
Стал богатый брат уговаривать:
— Дам тебе тридцать рублей, только отдай коня.
— Ну ладно, давай деньги.
Отсчитал богатый брат тридцать рублей, и на том они поладили.
Тут и купец стал просить:
— Слушай, мужичок, я тебе твою вину прощаю, все равно родителя не воротишь.
— Нет, уж пойдем, коли суд присудил, скачи на меня с моста.
— Не хочу твоей смерти, помирись со мной, а я тебе сто рублей дам, — просит купец.
Получил бедняк с купца сто рублей. И только собрался уходить, подзывает его судья:
— Ну, давай посуленное.
Вынул бедняк из-за пазухи узелок, развернул тряпицу и показал судье камень.
— Вот чего тебе показывал да приговаривал: «Суди, судья, да поглядывай сюда». Кабы ты меня засудил, так я б тебя убил.
«Вот и хорошо, — думает судья, — что судил я по этому мужику, а то бы и живу не быть».
А бедняк веселый, с песенками, домой пришел.
На суде
Мужик вывел на базар продавать быка. Подходит покупатель, сторговал у мужика быка, дал задатку, указал, куда вести его; в такой-то, дескать, дом.
Ведет мужик быка: попадается ему навстречу еще купец.
— Мужик, продай быка!
— Изволь, господин купец.
Сторговались, и этот дал задатку, указал, куда вести.
— Я, — говорит, — сейчас приду!
Повел мужик быка дальше. Подходит третий покупатель, и с этим сторговался, взял и у этого задаток, ведет к нему быка, а тут и прежние двое покупателей подошли: тот тащит к себе покупку, другой — к себе…
Дело добром не ладилось, пошли в суд. Покуда просители объясняли судье свое дело, мужик стоял в прихожей.
К нему выбегает чиновник и говорит мужику:
— Если дашь мне на чай, я тебя научу, как оправдаться!
— Сделай божескую милость, батюшка, будь отцом родным — заплачу!
— Идет. Что бы тебя ни спросили, сперва отвечай: «Ну так что?», а потом: «Вот еще!»
Позвали мужика пред судью.
— Ты, мужик, вот этому купцу продал быка? — спрашивает судья.
— Ну так что? — говорит мужик.
— А деньги получал?
— Вот еще!
— А этому продавал?
— Ну так что?
— А деньги получал?
— Вот еще!
— Ну, и этому продавал?
— Ну так что?
— А деньги получал?
— Вот еще!
— Да что ты — сумасшедший, что ли?
— Ну так что?
— Пошел вон, вот я тебя в кутузку запрячу! — Вот еще!
Только мужик за порог вышел, как чиновник догоняет его:
— Давай, мужик, обещанное, ты обещал мне на чай!
— Ну так что?
— Давай, братец!
— Вот еще!
Так и отбился этим мужик.
СКАЗКИ НАРОДОВ РОССИИ
Шах-петух (татарская сказка)
В одном курятнике жил-был петух. Ходит петух по двору, ходит, по всем сторонам оглядывается, за порядком смотрит и важничает. Вскочил петух на ограду и кричит:
— Ку-ка-ре-ку! Ку-ка-ре-ку! Я — шах-петух, пади шах-петух, и хан-петух, и султан-петух! Курочки мои миленькие, черненькие, беленькие, пестренькие, золотенькие, кто на свете красивей всех? Кто на свете храбрее всех?
Сбежались все курочки — чернушки, пеструшки, серенькие, беленькие, золотенькие, — обступили своего шаха, великого падишаха, своего светлого хана, могучего султана и запели:
— Ку-да, ку-да, ку-да, ясный хан, Ку-да, ку-да, ку-да, дивный султан, Ку-да, ку-да, ку-да, светлый шах, Ку-да, ку-да, ку-да, пресветлый падишах, Кому-нибудь с тобой равняться! Нет никого на свете храбрее тебя, Нет никого на свете умнее тебя, Нет никого на свете красивей тебя.— Ку-ка-ре-ку! Ку-ка-ре-ку! — запел еще громче петух. — У кого на свете голос громче львиного? У кого ноги могучие, у кого пестрое платье?
— У тебя, наш шах, платье пестрое; у тебя, падишах, ноги крепкие; у тебя, султан, голос громче львиного, — запели куры.
Петух надулся от важности, поднял свой высокий гребень и запел изо всех сил:
— Ку-ка-ре-ку! Ку-ка-ре-ку? Ближе ко мне подходите да громче мне скажите: у кого на голове корона выше всех?
Подошли курочки к самой ограде, низко кланяясь важному петуху, запели:
— У тебя на голове корона, как жар, блестит. Ты наш единый шах, ты наш единственный падишах!
А толстый повар подкрался к петуху и схватил его.
— Ку-ка-ре-ку! Ай, горе! Ай, беда!
— Куд-ку-да! Ку-да, ку-да? — закричали куры. Поймал повар могучего падишаха за правую ногу, зарезал повар великого шаха острым ножом, ощипал повар со светлого хана пестрое платье, сварил повар из непобедимого султана вкусный суп.
А люди едят да похваливают:
— Ай да вкусный петух! Ай да жирный петух!
Чей дом лучше? (чукотская сказка)
Пришла однажды евражка к ручью воды попить. Смотрит: а на другом берегу, прямо против нее, стоит бурый медведь и тоже воду пьет.
— Здравствуй, медведь, — говорит евражка. Как живешь?
— Здравствуй, евражка, — отвечает медведь. — Не плохо живу, но и не хорошо.
— Чего ж так?
— Да берлога у меня тесновата. Спать в ней тепло, а как повернусь, об стены бока обдираю.
— А у меня другая беда, — говорит евражка. — Всем была хороша моя нора, да вот прошел сильный дождь, размыл землю, великовато стало жилище.
— Эх, — сказал медведь, — нашла на что жаловаться!
Будь у меня берлога попросторней, я бы только радовался.
— Так давай поменяемся! — говорит евражка. — Я тебе отдам свою большую нору, а ты мне тесную берлогу.
— Давай! — обрадовался медведь. — Ты где живешь?
— Вон там, на холме, — ответила евражка и показала на кочку на своем берегу. — А ты где живешь?
— Тоже на холме, — сказал медведь и кивнул на сопку на своем берегу.
Медведь перебрел через ручей на этот берег, а евражка по камушкам перебралась на тот берег. И пошли они в разные стороны, каждый в свое новое жилье.
Пришла евражка в медвежью берлогу. Огляделась. Пробежала в один конец, пробежала в другой конец, задрала голову — вверх посмотрела. Села на задние лапки и заплакала:
— Что я буду делать в такой огромной пещере? Лисица прибежит — съест меня, ворон залетит — заклюет меня! Некуда спрятаться, и от ветра негде укрыться!
Плакала евражка, вдруг слышит — кто-то топает. Это медведь явился.
Евражка быстро вытерла слезы и говорит:
— Ты зачем пришел?
— Да вот, — отвечает медведь, — не могу я втиснуться в твою норку. И лапами вперед пробовал, и хвостом вперед, и боком — все никак не влезть!
— Носом вперед надо лезть, — говорит евражка.
— И нос совал — не лезет.
— Ну, уж этого быть не может! — обиделась евражка. — Я-то вся помещаюсь в норе, и еще много места остается. Дай-ка я с твоим носом померяюсь.
Улеглась евражка на носу медведя. Потом сказала:
— Подумать только, какая я, оказывается, маленькая! Никогда этого раньше не замечала.
Медведь сказал:
— Подумать только, какой я, оказывается, большой! Никогда этого раньше не замечал. Что же теперь делать?
— Давай опять меняться, — предложила евражка.
— Давай! — обрадовался медведь.
Он остался в своей берлоге на сопке. А евражка побежала в свою норку под кочкой.
И оба были очень довольны. Никогда больше на свое жилье не жаловались.
Гусь и журавль (калмыцкая сказка)
Однажды гусь, плавая в воде, вдруг стал хвастаться перед другими птицами своими способностями: «Я и по земле хожу, я и в воде плаваю!» А журавль, услышав эти хвалебные слова, говорит гусю: «Как ты глуп! А ты можешь, как сайгак, быстро бегать по степи? Как рыба, плавать в реке? Как орел, летать в вышине?»
Тогда глупый гусь, сраженный доводами журавля, обиженно замолчал. Ведь истина заключается в том, что, чем много дел знать плохо, лучше знать одно, но хорошо.
Мышь и воробей (удмуртская сказка)
Жили-были мышь да воробей. Дружно, согласно жили-поживали, ни ссор, ни обид не знали. Перед всяким делом совет друг с другом держали, любую работу вместе выполняли.
Однажды мышь с воробьем нашли на дороге три ржаных зернышка. Думали-подумали, что с ними сделать, и надумали поле засеять. Мышка землю пахала, воробышек — боронил.
Славная рожь уродилась! Мышь острыми зубами споро сжала ее, а воробей крылышками ловко обмолотил. Зернышко к зернышку собрали они весь урожай и стали делить его пополам: одно зерно мышке, одно — воробью, одно — мышке, одно — воробью… Делили, делили, и последнее зернышко лишнее осталось.
Мышь первая говорит:
— Это зерно мое: когда я пахала, нос и лапки до крови натрудила.
Воробей не согласился:
— Нет, это зерно мое. Когда я боронил, крылышки до крови избил.
Долго ли, коротко ли они спорили — кто слыхал, тот и знал, а нам неизвестно. Только воробей вдруг склюнул лишнее зернышко и улетел прочь. «Пусть-ка попробует меня догнать и мое зернышко отнять», — думал он.
Мышка не погналась за воробьем. Огорчилась, что первая затеяла спор. Свою долю в норку перетаскала.
Ждала, ждала воробья, чтобы помириться, не дождалась. И его часть в свою кладовку ссыпала. Всю зиму прожила сытнехонька.
А жадный воробей остался ни с чем, до весны голодный пропрыгал.
Мышка вострохвостик (чувашская сказка)
Жила-была на берегу большой реки мышка. Звали ее Вострохвостик. Каждый день она садилась у входа в норку, грызла зернышки и поглядывала на реку. Смотрела, как по реке, к далеким берегам, плывут ладьи под парусами. И захотелось мышке путешествовать, побывать в неведомых краях. Но как туда добраться?
Однажды мышка Вострохвостик бежала по берегу и увидела у самой воды арбузную корку.
«Вот мой кораблик! — подумала мышка. — На нем я буду путешествовать!»
Ухватила она арбузную корку, столкнула в воду, сама забралась в нее и поставила из березового лычка парус. Потянул попутный ветер, и кораблик поплыл.
Плывет мышка на кораблике по реке. Навстречу зайчик берегом бежит и кричит:
— Мышка Вострохвостик! Ты куда держишь путь?
— Я отправилась путешествовать, — отвечает мышка, — хочу поглядеть, как живут в неведомых краях, и узнать, нет ли там сладких корешков мне на зубок.
— Возьми и меня с собой! Я принесу морковку.
А будешь ли ты мне другом?
— Буду! — говорит зайчик.
Посадила мышка зайчика на кораблик, и поплыли они вдвоем. Плывут они, плывут, а по берегу навстречу лисичка бежит, спрашивает:
— Мышка Вострохвостик, ты куда держишь путь?
— Я отправилась путешествовать, — отвечает мышка, — хочу поглядеть, как живут в неведомых краях, и узнать, нет ли там сладких корешков мне на зубок.
— Возьми и меня с собой! Я принесу гусиную лапку, на всех хватит.
— А будешь ли ты дружить с нами?
— Почему же нет? Буду! — говорит лисичка.
Взяли они лисичку на кораблик и поплыли втроем. Плыли они, плыли, а по берегу навстречу волк бежит.
Видит, плывет кораблик, и завыл:
— У-у-у! Мышка Вострохвостик! Ты куда держишь путь?
— Я отправилась путешествовать, — отвечает мышка, — хочу поглядеть, как живут в неведомых краях, и узнать, нет ли там сладких корешков мне на зубок.
— Возьми и меня с собой! Я принесу большой мясной хуплу-пирог.
— А будешь ли ты дружить с нами?
— Чем я хуже других? Буду! — говорит волк. Посадили они волка на кораблик и дальше поплыли.
А навстречу по берегу медведь идет. Увидал кораблик и заревел:
— Ох-ох-ох! Чей это кораблик по реке плывет! Кто хозяин?
— Я капитан на кораблике, — отвечает мышка, — мы плывем поглядеть, как живут в неведомых краях, и узнать, нет ли там сладких корешков мне на зубок.
— Возьмите и меня с собой! Я принесу меда, всем хватит.
— Кораблик маленький! — говорит зайчик. — Нас и так много!
— Тебе и сесть негде! — кричит лисичка.
— Все потонем! — завыл волк.
— Я осторожно сяду…
— Ну, так садись! — запищала мышка. — Места всем хватит!
Уселся медведь на кораблик. Плывут звери по реке, пьют, едят, друг на друга глядят, песни поют, приплясывают. Мышка весело попискивает, зайчик лапкой стучит: тук-тук-тук, лисичка посвистывает, волк зубами щелкает, медведь на губах гудит.
Плыли они день, другой, а на третий день припасы к концу подошли. Принялись звери припасы делить. Заспорили. Медведь кивает на волка, что он все один съел, зайчик — на лисичку. А лисичка в стороне сидит да на мышку наговаривает… Заревел на мышку медведь, завыл волк, залаяла лисичка, запищал зайчик.
Испугалась мышка Вострохвостик, задрожала, хвостиком вильнула и парус повалила. Кораблик перевернулся. Все звери в воду упали. Мышка быстрее всех на берег выбралась да за кустик спряталась.
Построила мышка Вострохвостик себе новую норку. Каждый день, как прежде, садилась она у входа, грызла зернышки и поглядывала на реку. Смотрела, как по реке к далеким берегам плывут ладьи под парусами. И досадно было мышке, что друзья помешали ей побывать в неведомых краях. С тех пор мышка Вострохвостик надеется найти себе верных друзей. Сидит она изо дня в день у норки и мечтает, как отправится на кораблике в новое путешествие.
СКАЗКИ НАРОДОВ МИРА
Про королька, про зиму, про орла и про королевского сына (французская народная сказка)
В давние времена, много, очень много лет назад, говорят, повздорили между собой Зима и Королек. Не знаю толком, из-за чего.
— Я тебя проучу, пичужка! — грозилась Зима.
— Это мы еще увидим! — отвечал Королек.
К ночи Зима наслала трескучий мороз.
Поутру Зима, видя, что Королек как всегда весел и молодцеват, удивилась и спросила его:
— Где ты провел ночь?
— В прачечной, где поденщицы стирают, — ответил Королек.
— Ладно, сегодня я уж до тебя доберусь.
В эту ночь стало так холодно, что вода замерзала в очаге.
Но Королек был совсем не там, где все замерзало, и на другое утро Зима, видя, что он по-прежнему бодр и весел, спросила его:
— Где ты провел ночь?
— В хлеву, с волами, — ответил Королек.
В следующую ночь настал такой лютый холод, такая небывалая стужа, что у волов хвосты примерзли к заду, а Королек утром все же порхал и чирикал, словно на дворе был май.
— Как, ты еще не помер? — спросила Зима, дивясь тому, что Королек опять тут как тут. — Где же ты провел ночь?
— У молодоженов, в их постели.
— Вот где нашел себе местечко! Кто бы догадался там его искать? Ну да ничего, за мной не пропадет. Сегодня ночью я тебя доконаю.
— Это мы еще увидим! — ответил Королек.
В ту ночь Зима наслала такой мороз, стало так холодно, так холодно, что на другое утро молодоженов нашли насмерть закоченевшими в постели.
Королек приютился во впадине стены, возле жаркой печи булочника, где холод не мог его пронять. Но там он встретился с мышью, тоже искавшей местечка потеплее, и они не на шутку поссорились. Так как они не могли между собою поладить, то решено было покончить дело, назначив через неделю на горе Бре великий бой между всеми пернатыми и всеми четвероногими того края.
Все звери были оповещены, и в условленный день птицы всей округи с утра собрались на горе Бре. Длинной вереницей тянулись туда обитатели птичьих дворов — утки, гуси, индюки, павлины, петухи и куры — и всякие иные птицы: сороки, вороны, сойки, дрозды; там же сошлись лошади, ослы, волы, коровы, бараны, козы, собаки, кошки, крысы и мыши, — никто не мог помешать им в этом. Бой выдался жестокий; шел он с переменным успехом. Перья так и летали в воздухе, а земля была усеяна клочьями шерсти, со всех сторон неслись крики, мычанье, ржанье, хрюканье, блеянье, мяуканье. Вот страшно было!
Уже казалось, что победа останется за четвероногими, как вдруг прилетел Орел, сильно запоздавший; он бросился в самую гущу схватки. Куда бы он ни ударил, он всех разил насмерть, и вскоре перевес оказался на стороне пернатых.
Королевский сын следил за сражением из окна своего дворца. Видя, как Орел расправляется с четвероногими, он улучил минуту, когда тот поравнялся с окном, и ударил его саблей так сильно, что у Орла сломалось крыло, и он упал наземь. Благодаря этому победу все-таки одержали четвероногие. Однако Королек, сражавшийся как герой, пропел свою песню на колокольне святого Эрве, которая по сей день еще высится на горе Бре.
А раненый Орел не мог больше летать и сказал королевскому сыну:
— Теперь тебе придется в продолжение девяти месяцев кормить меня куропатками и зайцами.
— Я согласен, — сказал Принц.
По прошествии девяти месяцев Орел, совершенно исцелившись, сказал Королевскому сыну:
— Теперь я полечу к своей матушке; я желаю, чтобы ты отправился со мной поглядеть на мой замок.
— Охотно, — сказал Принц, — но как я туда попаду? Ведь ты летаешь по воздуху, а я ни пешком, ни верхом не могу за тобой угнаться.
— Садись ко мне на спину.
Принц так и сделал. Они понеслись над горами, над долами, лесами и морями.
— Здравствуйте, матушка, — сказал Орел, прилетев домой.
— Это ты, дорогой сынок? Долго ты отсутствовал на этот раз, я уже тревожилась, что тебя все нет.
— Я сильно хворал, милая матушка, — ответил Орел и, указав на Принца, добавил:
— Это сын короля Нижней Бретани, он приехал повидаться с вами.
— Королевский сын! — вскричала старая Орлица. — Вот лакомый кусочек; мы попируем на славу!
— Нет, матушка, не делайте ему зла; он хорошо со мной обходился в течение тех девяти месяцев, что я прохворал у него; я пригласил его погостить у нас, в нашем замке, — надо его получше принять.
У Орла была красавица сестра, и Принц влюбился в нее с первого же взгляда. Орел и его мать очень были этим недовольны.
Прошел месяц, затем второй, третий; миновало шесть месяцев, а Принц и речи не заводил о том, чтобы вернуться домой. Старухе это совсем не нравилось, и, наконец, она сказала сыну, что если его друг не уберется восвояси, то она изжарит его на обед и подаст под каким-нибудь вкусным соусом.
Услыхав, что задумала мать, Орел предложил Принцу сыграть с ним в кегли с условием: если Принц проиграет, он теряет жизнь, если выиграет — сестра Орла станет его женой.
— Я согласен, — сказал Принц. — Где кегли?
Они вошли в широкую, длинную аллею старых дубов, где стояли кегли.
Когда Принц их увидел, у него сердце замерло. Кегли эти были чугунные, каждая из них весила пятьсот фунтов. Орел взял одну из них и давай ею забавляться: он играючи подбрасывал ее высоко-высоко, а затем ловил, словно яблоко. А бедный Принц свою кеглю даже сдвинуть с места не мог.
— Ты проиграл, теперь я хозяин твоей жизни, — сказал Орел.
— А я отыграюсь, — сказал ему на это Принц.
— Так и быть, завтра сыграем еще партию.
Принц пошел к сестре Орла и со слезами на глазах рассказал ей обо всем.
— Вы обещаете хранить мне верность? — спросила она его.
— Да, до самой смерти, — ответил Принц.
— Тогда вот что надо сделать: есть у меня два больших бычьих пузыря, я выкрашу их в черный цвет, чтобы они стали похожи на кегли, и поставлю их между кеглями брата, в той аллее; завтра, когда вы туда явитесь, постарайтесь первым начать игру и выберите себе два пузыря.
Затем вы им скажете: «Косули, подымитесь повыше и скорее летите в Египет — вот уже семь лет, как вы здесь, и ни разу не отведали железа»; они тотчас взлетят в поднебесье, да так высоко, так высоко, что их и не видно будет. Мой брат вообразит, что это вы их так ловко подбросили; ему самому никак не удастся бросить свои кегли также высоко, и он должен будет признать себя побежденным.
И вот они снова пошли в аллею, где стояли кегли. Принц взял свои две кегли, вернее сказать — два бычьих пузыря, и принялся ими забавляться, подбрасывая их в воздух с такой легкостью, словно в руках у него были два мяча, набитых отрубями; а его противник дивился, глядя на него.
«Что бы это значило?» — с тревогой спрашивал себя Орел.
Сам он первый подбросил свои кегли, да так высоко, что прошло добрых четверть часа, прежде чем они снова упали наземь.
— Ловко! — сказал Принц. — Теперь моя очередь.
Вслед за тем он тихонько прошептал слова:
— Косуля, лети на родину, в Египет, — вот уже семь лет, как ты здесь, и ни разу не отведала железа.
Тотчас же кегля поднялась в поднебесье, да так высоко, так высоко, что скоро ее не стало видно; и сколько они оба ни ждали, она не упала наземь.
— Я выиграл! — сказал Принц.
— Значит, каждый из нас выиграл по одной партии; завтра мы сыграем в другую игру, — сказал Орел.
Он в слезах вернулся домой и поведал свое горе старой Орлице. Та сказала:
— Надо его зарезать и съесть, к чему еще мешкать?
— Но ведь я его еще не одолел, матушка; завтра мы сыграем в другую игру, посмотрим, как он выпутается.
— Пока что принесите мне воды из родника, во всем доме ни капли нет.
— Ладно, матушка, завтра утром мы с Принцем пойдем за водой, и я предложу ему потягаться, кто больше притащит за один раз в бочке.
Орел тотчас отправился к Принцу и сказал ему:
— Завтра утром мы сходим за водой для моей матушки — посмотрим, кто из нас больше притащит за один раз.
— Отлично, — сказал Принц, — ты только покажи мне, в чем ее надобно носить.
Орел тотчас показал Принцу две бочки, вместимостью в пять бочонков каждая; сам он легко подымал по одной такой доверху полной бочке на ладони каждой руки — ведь он был то человеком, то орлом, по своей прихоти.
Принц обеспокоился пуще прежнего и опять пошел к сестре Орла.
— Вы обещаете хранить мне верность? — спросила она его.
— До самой смерти, — ответил Принц.
— Так вот, завтра утром, когда брат возьмет свою бочку, чтобы идти с ней к роднику, вы ему скажете: «Да на что нам бочки? Оставь их тут, они совсем не нужны, а лучше дай мне кирку, лопату и носилки». Брат спросит: «На что это тебе?» Вы ответите: «Чтобы снять родник с места и перенести его сюда, это ведь гораздо удобнее: можно будет брать воду, когда только вздумается». Услыхав это, он пойдет за водой один — ведь ни он, ни матушка не захотят испортить прекрасный свой родник.
Утром следующего дня Орел сказал Принцу:
— Пойдем за водой для моей матушки.
— Пойдем! — ответил Принц.
— Вот моя бочка, а ты возьми вон те, — продолжал Орел, указывая на две огромные бочки.
— Бочки? На что они нам? Чтобы терять время понапрасну?
— А как же иначе нам наносить воды?
— Дай мне просто-напросто кирку, лопату и носилки.
— Зачем они тебе?
— Как зачем? Остолоп! Да затем, чтобы перенести родник сюда, к самой двери кухни, тогда не придется ходить за водой в такую даль.
«Ну и силач!» — подумал Орел, а вслух он сказал:
— Вот что, оставайся здесь, а я уж один схожу за водой для матушки.
Так он и сделал.
Когда на другой день старуха опять стала говорить Орлу, что самый верный способ избавиться от Принца — это зарезать его, изжарить на вертеле и съесть, Орел ответил, что с ним хорошо обходились у Принца и он не хочет выказывать неблагодарность, но что он подвергнет Принца другим испытаниям, из которых тому трудно будет выйти с честью.
И действительно, Орел объявил Принцу:
— Сегодня я управился один, а завтра уж настанет твоя очередь.
— А какая завтра будет работа? — спросил Принц.
— Матушке моей нужны дрова, ей нечем топить кухню. Нужно будет срубить аллею старых дубов — вон там — и сложить их здесь, во дворе, чтобы у нее был запас дров на зиму; все это должно быть сделано до захода солнца.
— Ладно, сделаю, — сказал Принц, притворяясь беззаботным, хотя на самом деле сильно обеспокоился.
Он и в этот раз пошел к сестре Орла.
— Вы обещаете хранить мне верность? — опять спросила она его.
— До самой смерти, — ответил Принц.
— Так вот, завтра, когда вы с деревянным топором, который вам дадут, придете в лес, снимите камзол, положите его на старый дубовый пень, что лежит там с вывороченными корнями, затем ударьте этим деревянным топором по стволу ближнего дерева, и вы увидите, что произойдет.
Принц так и сделал: чуть свет пошел в лес с деревянным топором на плече, снял камзол, положил его на тот старый, с вывороченными корнями дубовый пень, который был ему указан, затем деревянным своим топором ударил по стволу ближнего дерева, и оно тотчас затрещало и рухнуло.
«Ладно, — сказал себе Принц, — если это такое немудрое дело, я мигом с ним справлюсь».
Он тотчас хватил топором второе дерево, потом третье, — оба они с первого же удара повалились наземь, и так дело шло дальше, пока во всей аллее не осталось ни одного несрубленного дуба. После этого Принц не спеша вернулся в замок.
— Как, ты уже все сделал? — спросил его Орел.
— Все! — ответил Принц.
Орел мигом побежал в свою аллею; увидя, что все его прекрасные дубы повалены наземь, он заплакал и пошел к матери.
— Бедная моя матушка, я побежден. Все мои прекрасные деревья срублены! Я не в силах одолеть этого дьявола, ему, наверно, помогает какой-нибудь могучий волшебник.
В то время как он жаловался матери, вошел Принц и сказал ему:
— Я трижды тебя одолел, теперь ты должен отдать мне свою сестру!
— Увы, это так, — молвил Орел. — Забирай ее и уходи поскорее.
Вот как случилось, что Принц увел с собой сестру Орла. Но она пока что не соглашалась выйти за него замуж и не хотела даже сопровождать его во владения его отца. Она сказала ему:
— Теперь нам придется некоторое время пробыть в разлуке, потому что мы еще не можем пожениться. Но будьте верны мне, что бы ни случилось, и, когда придет время, мы встретимся вновь. Вот вам половинка моего кольца и половинка моего носового платка: берегите их — они помогут вам в будущем узнать меня, если в том будет нужда.
Принц сильно опечалился. Он взял половинку кольца и половинку носового платка и один вернулся в отцовский замок, где все от души рады были его возвращению после такого долгого отсутствия.
Сестра Орла нанялась в услужение к ювелиру, проживавшему в том городе и работавшему для королевского двора.
Спустя недолгое время Принц совершенно забыл свою невесту: он влюбился в одну принцессу, прибывшую ко двору его отца из соседнего королевства. Вскоре назначен был день свадьбы; стали готовить великое пиршество и созывать многочисленных гостей. Ювелира, которому были заказаны обручальные кольца и всякие иные украшения, тоже пригласили, вместе с его женой и даже с ее прислужницей, которая славилась своей красотой и благородной осанкой.
Прислужница попросила своего хозяина отлить ей из чистого золота маленького петушка и такую же курочку и, отправляясь на свадебный пир, положила их в карман. За столом ее посадили как раз напротив новобрачных. Она положила на стол рядом с собой половинку кольца, вторая половинка которого была у Принца.
Увидев эту половинку, новобрачная сказала мужу:
— У меня точь-в-точь такая.
Оказывается, Принц подарил ей свою. Тотчас обе половинки были приложены одна к другой; они сошлись, и кольцо снова сомкнулось.
То же произошло и с обеими половинками носового платка. Все присутствовавшие выражали изумление. Один только Принц оставался спокойным и, казалось, ни о чем не догадывался. Тогда сестра Орла поставила на стол перед собой сработанных из золота петушка и курочку, а затем положила на свою тарелку горошину. Петушок вмиг ее проглотил.
— Опять ты, обжора, съел горошину, — сказала ему курочка.
— Молчи, — ответил петушок, — следующую я дам тебе!
— Как бы не так! Королевский сын тоже обещал, что будет верен мне до самой смерти, когда шел играть в кегли с Орлом, моим братом.
Принц насторожился. Сестра Орла бросила на свою тарелку вторую горошину; петушок и на этот раз склевал ее.
— Опять ты, обжора, съел горошину! — снова сказала курочка.
— Молчи, — ответил петушок, — следующую я отдам тебе.
— Как бы не так! Королевский сын тоже обещал, что будет верен мне до самой смерти, когда брат мой Орел велел ему пойти с ним вместе к роднику за водой.
Все присутствовавшие были крайне удивлены и терялись в догадках. Тем временем сестра Орла кинула на свою тарелку третью горошину, которую петушок мигом проглотил, как и те две.
— Опять ты съел горошину, обжора! — в третий раз сказала курочка.
— Молчи, милая моя курочка, следующую я уж непременно отдам тебе.
— Как бы не так! Королевский сын тоже обещал, что будет верен мне до самой смерти, когда брат мой Орел послал его вырубить деревянным топором длинную аллею старых дубов.
Теперь Принцу все стало ясно. Он встал и, обернувшись к своему тестю, сказал ему так:
— Дорогой тесть, мне надобно спросить у вас совета. У меня был прекрасный золотой ларец, заключавший в себе бесценное сокровище. Я его лишился и раздобыл другой. Но случилось так, что я снова нашел первый ларец, и теперь у меня их два. Какой из них мне надлежит оставить у себя: первый или второй?
— Преимущество всегда должно быть отдано более давнему, — ответил старец.
— Я тоже так думаю, — сказал принц. — Так вот, до вашей дочери я любил другую девушку и обещал ей, что возьму ее в жены. Вот она!
С этими словами он подошел к служанке ювелира — а это ведь была сестра Орла! — и, к изумлению всех присутствующих, взял ее за руку.
Другая невеста и ее отец и мать, вместе с родственниками и гостями, удалились, сильно раздосадованные.
Несмотря на это, пиры, игры и забавы продолжались, так что свадьба Принца и сестры Орла была отпразднована с должным великолепием.
Черепаха и Каипора (бразильская сказка)
Как-то раз залезла черепаха в дупло и давай играть на свирели. Мальчик по имени Каипора услыхал и говорит сам себе: «Это наверняка черепаха играет. Хорошо бы мне ее поймать!»
Подкрался он к дуплу, а черепаха наигрывает:
— Ли, ри, ли, ри…
Ле, ре, ле, ре.
Тут зовет ее Каипора:
— Черепаха, а черепаха!
— Что тебе? — отвечает черепаха.
— Выходи, черепаха, давай силами померяемся!
— Ну что же, я не прочь, — говорит черепаха. Отправился Каипора в заросли, срезал там лиану, притащил ее на берег реки, да и говорит черепахе:
— Ну, начнем, ты прыгай в речку, а я останусь на берегу.
Прыгнула черепаха в речку, привязала лиану к хвосту дельфина, а сама потихоньку вылезла на берег и спряталась под кустом.
Начал Каипора тянуть за лиану. Но дельфин поднатужился и потащил Каипору в воду. Тут Каипора поднатужился и чуть не вытащил дельфина из воды. А дельфин еще поднатужился, опять совсем было утянул Каипору в реку.
А черепаха, сидя под кустом, все видела и посмеивалась.
Наконец Каипора устал и говорит:
— Довольно, черепаха!
Прыгнула черепаха в воду, отвязала лиану от дельфиньего хвоста и важно выползла на берег. Спрашивает ее Каипора:
— Ты сильно устала, черепаха?
— Что ты, — отвечает черепаха, — я даже не вспотела. Удивился Каипора и говорит:
— Теперь-то уж я наверняка знаю, что ты сильнее меня, черепаха. Я ухожу.
Совушка — мудрая головуша (польская сказка)
Жил когда-то не царь-царевич, не король-королевич, не мудрец и не волшебник, не кудесник и не отшельник, не шляхтич и не пан ясновельможный, не политик осторожный, не министр, не военный, не чиновник надменный, не купчишка тучный, не певец сладкозвучный, не лекарь и не знахарь, одним словом — просто пахарь, удалой мужичок, по имени Бурачок. А имел он разум не царский и не шляхетский, и не панский, а, как говорят, самый что ни на есть крестьянский.
Как-то раз был Бурачок в городе, зашел на рынок и купил там за несколько грошей пучеглазую сову — сыну в подарок. Побрел он с ней назад в свою деревню. К вечеру устал Бурачок и стал подумывать о ночлеге. Смотрит — поблизости огонек в хате светится. «Дай-ка, думает, загляну туда, авось добрые люди и переночевать пустят». Подходит к окошку и видит: на столе, покрытом белой скатертью, лежит пирог, пышный да румяный, прямо сам в рот просится, а рядом гусь жареный да меду бутылочка. На лавке сидит толстуха-молодуха, варежки вяжет, песни напевает, муженька своего поджидает.
«Ничего не скажешь — ужин подходящий!» — подумал Бурачок и постучался в окно: тук-тук!
— Кто там? Это ты, Метэк?
— Пусти, красавица, погреться прохожего.
Хозяйка засуетилась, забегала по избе: в один миг пирог полетел со стола в квашню, бутылка меду — в сундук, а гусь жареный — в печь.
«Э, видать, не для пса колбаса! У такой хозяйки и сухой коркой не поживишься!» — с досадой сказал сам себе Бурачок, и только успел отскочить от окна, как вдруг нежданно-негаданно заскрипели по снегу легкие сани и подкатили к дому. Здоровенный широкоплечий мужик в теплом тулупе вылез из саней, подошел к воротам, забарабанил изо всей силы в калитку и крикнул что было мочи:
— Эй, жена, открывай! Ворота в тот же миг распахнулись, хозяйка провела коня во двор, а хозяин, увидев Бурачка, обратился к нему:
— А ты, братец, кто такой будешь?
— Я человек прохожий, — ответил Бурачок, — пусти, хозяин, переночевать.
— Что же, заходи, мы гостям всегда рады! — сказал гостеприимный хозяин и, обращаясь к жене, добавил: — А ты, жена, накрывай на стол!
— Да что накрывать-то! — вздохнула хозяйка и покосилась на Бурачка. — Ничего-то у меня в доме нет, кроме хлеба да соли. Не ждала я тебя, Метэк, так скоро, вот ничего и не приготовила. И гостя-то угостить нечем.
— Ну, на нет и суда нет, — ответил миролюбиво хозяин. — Что делать? Чем богаты, тем и рады: хлеб, соль да вода — тоже еда. Давай, что есть, было бы что съесть!
И, пока хозяйка накрывала на стол, хозяин, заметив на коленях у Бурачка пучеглазую сову, спросил:
— А скажи-ка, братец, что это у тебя за чудо-юдо.
— А это совушка — мудрая головушка, птица умная да разумная, все насквозь видит и врунов ненавидит.
— Вот как? Хитрая, значит, у тебя птица! — похвалил хозяин сову и принялся с аппетитом уплетать хлеб с солью.
Мужичок Бурачок тем временем ущипнул пучеглазую, и та отозвалась по-своему.
— Что это она говорит? — полюбопытствовал хозяин.
— Да говорит, что в квашне пирог лежит!
— Пирог? А ну-ка, жена, посмотри!
— Да откуда ему там быть? — ответила жадная хозяйка и с испугом уставилась на вещую птицу. — Может быть, какой-нибудь залежалый кусок? Вот посмотрю… — Она заглянула в квашню и руками всплеснула, будто бы удивилась. Делать нечего — вынула из квашни румяный пирог.
Хозяин и гость переглянулись и, не говоря ни слова, молча принялись уписывать пирог за обе щеки. Бурачок, недолго думая, снова ущипнул совушку — умную головушку, и она опять запищала.
— Ну, а теперь что она говорит? — спросил хозяин с любопытством.
— Да все свое плетет, — как бы смущаясь, ответил Бурачок. — Говорит, будто в сундуке бутылка меду лежит!
— А что, пожалуй, резонно говорит! — воскликнул хозяин, весело потирая руки. — А ну-ка, жена, проверь!
— Вот уж, право, не знаю. Откуда ей быть? Может, осталась какая капля. Вот посмотрю… — и на столе появилась целая бутылка меду.
Хозяин и гость снова посмотрели друг на друга с лукавой усмешкой, молча выпили по чарочке и принялись с аппетитом закусывать пирогом.
— Да замолчишь ли ты, скаженная! — тихо прикрикнул Бурачок на сову, которая, получив новый щипок, в третий раз подала свой голос. — Замолчи, не твое дело!
Но любопытный хозяин быстро прервал беседу Бурачка со всезнайкой-совой:
— Нет уж, говори, братец, что там еще напророчила твоя сова — умная голова.
— Да пустое мелет! — как бы нехотя ответил Бурачок. — Говорит, будто в печке гусь жареный.
— Гусь? Слышишь жена? Гусь, да еще и жареный! А ну-ка, тащи его сюда да заодно посмотри, нет ли там еще чего-нибудь.
Хозяйка бросилась к печке, заглянула туда и опять всплеснула руками:
— Ну, так и есть! Ах, боже мой, как это случилось? Еще недавно ничего не было, и вдруг откуда-то взялся этот жареный гусь! Ума не приложу, чудеса, да и только!
Добродушный хозяин расхохотался, подмигнул Бурачку и предложил выпить еще чарочку за совушку — мудрую головушку, птицу умную да разумную, которая все насквозь видит и врунов ненавидит.
Когда на другой день, плотно позавтракав остатками сытного ужина, Бурачок простился с гостеприимным домом, хозяин подмигнул жене и весело рассмеялся:
— Ох, как ни хитра ты, Каська, да не промах и кот Васька! Эк он тебя за твою жадность проучил. Видать, не простачок этот бравый мужичок!
Рябая свинья (латышская сказка)
Жил в старину один богатый барин. Была у барина здоровенная рябая свинья, и паслась она в поле. Однажды барин глядит — бедняк встал на колени и отвешивает свинье поклоны. Барин спрашивает:
— Зачем ты моей свинье кланяешься?
Бедняк говорит в ответ:
— Прошу ее ко мне сегодня прийти, я на вечер гостей назвал.
— Ну, тогда забирай ее с собой, — сказал барин.
Взял бедняк свинью и увел. Барин ждал, ждал, когда бедняк приведет свинью обратно, и, не дождавшись, поехал за ней сам. Приехал к бедняку и просит отдать свинью. Бедняк говорит, что теперь, мол, свинья у соседа, у него тоже гости. Пошел бедняк за свиньей, да вскоре вернулся, просит у барина лошадь, потому как сосед богатый и совестно идти к нему пешком. Дал барин лошадь. Проехав полпути, бедняк смекает, что надо бы попросить у барина и одежу получше. Сказано — сделано. Бедняк вернулся, и барин дал ему одежу.
Вот едет бедняк барином к соседу за свиньей, а барин, напялив ветхую одежонку бедняка, дожидается его, да тот и не помышляет возвращаться.
Прождал барин до вечера, окоченел от холода и пошел в свою усадьбу. Заметила барыня мужичка в драной одежке, приняла его за нищего и велела поколотить как следует, чтобы ему неповадно было на барскую усадьбу соваться.
Слуги, когда били, хоть и признали барина, да рады были свести с ним счеты.
Барыня только тогда узнала своего мужа, когда он стал звать на помощь, однако было уже поздно — сама ведь приказала поколотить его.
Понял теперь барин, как надул его бедняк. А тот живет себе и в ус не дует, держит барскую свинью, лошадь и в барской одежде щеголяет.
Птичка колибри (бразильская сказка)
У одного человека была дочь на выданье. Пришел день свадьбы. Невеста со своей родней и друзьями отправилась в церковь, а рабыни остались на кухне готовить праздничный обед. И вдруг не хватило воды, чтоб подлить в кастрюли, уже стоявшие на огне. Тогда одна из служанок взяла кувшин и побежала к роднику.
Приходит и видит: сидит на ветке птичка колибри. Сидит и поет:
– Цветочки, листочки, Где пищи достать? Махну-ка хвостом Да пойду-ка плясать… Туит-туит-туит…Поставила негритянка кувшин на землю и давай самбу плясать. Про все на свете забыла: и про воду, и про обед, и про свадьбу. Ждут ее дома, ждут, не дождутся, а она все у родника. Птичка колибри все поет, а негритянка все пляшет. Прошло много времени, и отправилась к роднику другая рабыня: посмотреть, что там ее товарка поделывает, почему воду не несет. А та увидела подругу и запела:
– Ах, подруженька-душа, Песня птички хороша! Попляши, Попляши!Подбежала подруга и тоже пустилась в пляс. Стали теперь в доме ждать двоих. Звали, кричали — ни ответа, ни привета. Тут и третья рабыня пошла к роднику, вслед за ней четвертая и так все до одной. Придут и ну плясать самбу, как полоумные.
Когда в доме не осталось больше ни одной рабыни, пошла за ними одна из сестер невесты.
Едва негритянки увидели ее, как принялись петь:
— Ах, хозяюшка-душа…
Вошла девушка в круг и так заплясала, что только держись. Пошла другая сестра. Но едва первая заметила ее, как запела во все горло:
— Ах, сестричка, ах, душа…
Та ни минуты не колебалась. Пустилась плясать без оглядки. А мать девушек сидит как на иголках, не знает, что делать: обед подгорает, гости не идут и вообще ничего не готово. Все, кто в доме оставался, торчат зачем-то у родника и воду не несут.
Сказала она тогда себе:
— Да нет, с ними со всеми что-нибудь случилось там, у родника. Пойду-ка сама погляжу.
Накинула она шаль на голову и пошла. Еще издалека она услышала, как под ногами пляшущих земля кипит, а уж когда увидела, что все собрались в круг и пляшут самбу, и услышала, как птичка колибри заливается, то еще издали принялась выписывать ногами такие узоры, что только держись. А тут еще дочери, едва завидев ее, запели хором:
— Ах ты, матушка-душа…
Старуха не выдержала и сама пустилась в пляс, что было мочи. То-то веселье пошло! Птичка так распелась, ну просто на части разрывалась. И чем больше она пела, тем отчаяннее плясали женщины.
Дома остался только старик, досадуя, что не идут новобрачные, не идут гости и куда-то подевались все женщины, которые ушли к роднику: жена, дочери, рабыни — одним словом, все. Он готов был лопнуть от злости. Наконец, проклиная все на свете, он схватил плеть и сказал:
— Погодите мне, ужо я вас разыщу!
И помчался по дороге к роднику, вне себя от гнева. Старуха, как только его заметила, так сразу подбоченилась и запела:
— Ах, старик мой, ах, душа!..
Старик вошел в круг и принялся хлестать всех плетью направо и налево, приговаривая:
– Ах ты, женушка-душа, Глянь, как плетка хороша, Попляши, Попляши.Досталось тут жене, досталось дочерям, досталось рабыням, и такой тут поднялся шум, что хоть святых вон выноси. Вмиг закончилась самба. Птичка колибри поглядела на всю эту свалку, взмахнула крылышками и улетела.
Почему лягушки живут на болоте (филиппинская сказка)
Когда-то в одной речке жил краб, большой-большой. И краб этот очень любил спать. Да разве эти лягушки поспать дадут? Квакают и квакают без конца — какой уж тут сон!
Долго терпел краб, но в один прекрасный день терпение его лопнуло, и он закричал:
— Да что же это за безобразие, лягушки, почему от вас столько шума?
— Не сердись на нас, — ответили лягушки, — это мы смеемся над черепахой и не можем остановиться — уж очень она смешная.
— Что же в ней такого смешного? — удивился краб.
— А то, что свой дом она все время носит у себя на спине, — ответили лягушки.
— Так вот, значит, из-за кого я не сплю! — воскликнул краб. — Ну что ж, пойду к черепахе, поговорю с ней.
И краб пополз к черепахе.
— Ты почему это все время носишь свой дом у себя на спине? — строго спросил он у черепахи.
— Почему ношу? — сказала черепаха. — Потому что боюсь его оставить: я уйду, а светлячок возьмет и подожжет его. Что я тогда буду делать? А ведь светлячок всегда носит при себе огонь. Да вон он, не веришь — посмотри сам.
— Ты почему все время носишь с собой огонь? Ну-ка отвечай! — краб угрожающе поднял над светлячком свою правую клешню.
— А потому ношу, что боюсь, — ответил светлячок. — Если не буду носить огонь — москит возьмет и ужалит меня.
Краб отправился искать москита.
— Ты почему хочешь ужалить светлячка? Ну-ка отвечай! — грозно сказал москиту краб.
Москит бросился от него прочь, налетел с перепугу на лягушку и ужалил ее.
— Ах вот ты какой? Квак! — и лягушка слизнула москита языком.
С тех пор и началась вражда между москитами и лягушками. Москиты летают целыми роями и ищут лягушек, чтобы их жалить, а лягушки, боясь укусов, прячутся от них в болото. Но горе москиту, который отобьется от роя!
Обезьяна и черепаха (филиппинская сказка)
Жила когда-то очень добрая и доверчивая черепаха. У нее было много друзей, и среди них — обезьяна. Но обезьяна эта не была настоящим другом, потому что всегда думала только о себе.
Как-то раз обезьяна пришла к черепахе и сказала:
— Давай сходим в соседнюю деревню на праздник. Дня за три мы туда доберемся.
— Давай, — согласилась черепаха.
И на другое утро они отправились в путь. Обезьяна была ленивая и, чтобы нести поменьше, взяла с собою совсем мало еды. Черепаха же, зная, что идти далеко, взгромоздила на себя большой узел съестного. Увидев, что обезьяна очень веселая, идет налегке, черепаха удивилась и спросила:
— Что же ты так мало взяла еды на дорогу? Ведь идти нам придется долго.
Но обезьяна только рассмеялась в ответ. Уже на второй день пища у обезьяны кончилась. Добрая черепаха поделилась с ней своими припасами, но обезьяна была очень прожорлива. Она быстро съела то, что ей дала черепаха, и стала просить:
— Дай мне еще чего-нибудь, я хочу есть!
— Подожди немного, — сказала черепаха, — ведь мы только что поели.
Они пошли дальше. Вдруг обезьяна остановилась и сказала:
— Неужели ты не можешь идти побыстрее?
— Не могу, — ответила черепаха, — ведь я несу на спине тяжелую ношу.
— Дай я понесу узел, тогда мы пойдем быстрее, — сказала хитрая обезьяна.
Доверчивая черепаха отдала обезьяне свой узел. Та схватила его и побежала.
— Подожди меня! — взмолилась черепаха.
Но обезьяна крикнула только:
— Поторапливайся, не отставай!
И скрылась где-то впереди, а черепаха, задыхаясь от усталости, поползла за ней следом.
Наконец, оставив черепаху далеко позади, обезьяна вскарабкалась на дерево у дороги и посмотрела, где ее спутница. Черепахи не было видно, и тогда обезьяна, усевшись на ветке, развязала узел и набросилась на еду. Черепаха тем временем доползла до дерева и стала просить обезьяну:
— Дай мне, пожалуйста, чего-нибудь из моих припасов, я очень устала и проголодалась.
— Пройдем еще немного, — сказала лживая обезьяна, — скоро мы дойдем до места, где будет вода. Там и поедим.
Черепахе только и оставалось, что послушаться обезьяны и ползти дальше. Обезьяна снова побежала вперед, а потом опять взобралась на дерево и доела то малое, что оставалось от припасов черепахи.
Наконец, тяжело дыша, черепаха доползла до дерева.
— Почему ты так отстала? — спросила у нее обезьяна.
— Потому что я голодна и у меня уже нет сил идти быстрее, — ответила черепаха. — Отдай мне мою еду.
— А у меня ничего не осталось, ты очень мало с собой взяла. Я съела, что было, и все равно не наелась.
Голодная черепаха молча поползла следом за обезьяной. Они прошли совсем немного, когда встретили охотника. Обезьяна, увидев его, мигом вскарабкалась на дерево, а черепахе спрятаться было некуда, и охотник поймал ее.
Обезьяна, глядя, как охотник уносит черепаху с собой, начала, сидя на дереве, над ней потешаться:
— Ну что, доползалась? Не ползать надо, а взбираться на деревья, как я!
Но охотник этот был добрый человек. Он не убил черепаху, а привязал к банану и стал хорошо кормить ее и о ней заботиться.
Прошло несколько дней, и обезьяна случайно набрела на дом охотника. Увидев черепаху привязанной к банану, она снова начала над ней насмехаться:
— Что это ты не ползешь домой, а сидишь под бананом? Погуляла бы, как я!
— А зачем мне ползти домой? Мне и здесь хорошо — видишь, сколько передо мной еды?
Обезьяне стало очень завидно. Не сказав ни слова, она ушла.
Когда наступила ночь и охотник лег спать, обезьяна подошла к черепахе и попросила:
— Пусти меня на свое место.
— Не пущу, мне и самой тут хорошо, — ответила черепаха.
— Ну хоть ненадолго! — начала упрашивать ее обезьяна.
В конце концов черепаха согласилась. Обезьяна отвязала черепаху и привязала себя. Черепаха уползла, а обезьяна, радуясь, что перехитрила, стала с нетерпением ждать утра. Она думала о том, чем накормит ее охотник, когда проснется.
Проснувшись рано утром, охотник выглянул из окна и увидел под бананом обезьяну. Он решил, что она ворует его бананы, схватил дубинку и выскочил из дома. Обезьяне еще повезло — веревка оказалась тонкая и оборвалась, когда обезьяна увертывалась от ударов. Со всех ног бросилась обезьяна в лес, подальше от охотника и его банана.
Вот как была наказана лживая и завистливая обезьяна.
Обезьяна и конфета (бразильская сказка)
Однажды жила-была обезьяна. Как-то раз стала она мести пол у себя дома и нашла монетку.
Обрадовалась обезьяна, бросилась со всех ног в лавку и накупила себе конфет. Потом забралась высоко на дерево и принялась лакомиться.
Но по своему обыкновению, сидеть спокойно она не могла — все вертелась в разные стороны и гримасы строила, ну и уронила одну конфетку в дупло. Она ловко спустилась вниз и попробовала достать конфетку, но не тут-то было: никак не могла ухватить обезьяна свое лакомство. Побежала она тогда к кузнецу и сказала ему:
— Кузнец, а кузнец, сделай мне топор, я срублю дерево и достану свою конфетку, которая провалилась в дупло.
— Как же, буду я тебе топор делать только для того, чтобы ты достала свою конфету! На вот тебе монетку да поди купи себе еще конфет.
Хитрая обезьяна взяла монетку, а сама пошла к королю и сказала ему:
— Король, прикажи кузнецу сделать топор, чтобы я могла достать свою конфету!
— Зачем, ты, обезьяна, беспокоишь меня из-за какой-то конфеты. Вот возьми монетку и накупи себе конфет. Обезьяна взяла монетку и пошла к королеве.
— Королева, вели королю сделать по-моему, чтобы я достала свою конфету.
А королева, как и кузнец, и король, дала ей монетку и отослала прочь.
Обезьяна спрятала монету и пошла к мыши.
— Мышь, изгрызи платье королевы, чтобы королева сделала по-моему!
Мышь тоже дала ей монетку и велела уходить. Обезьяна положила монету в карман и пошла к кошке.
— Кошка, поймай мышь, чтобы она сделала по-моему! Кошка дала ей монету на конфеты и прогнала. Обезьяна положила монету в карман и пошла к собаке.
— Собака, поймай кошку, чтобы она сделала по-моему! Собака дала ей денег на конфеты и прогнала. Обезьяна взяла монету и пошла к палке.
— Палка, побей собаку, чтобы она сделала по-моему! Палка дала ей монету и сказала уходить. Обезьяна взяла монету и пошла к огню.
— Огонь, подожги палку, она не хочет делать, как я велю!
— Иди ты прочь! На вот, возьми монетку, купи себе конфет и не приставай ко мне!
Обезьяна взяла монетку и пошла к воде.
— Вода, залей огонь, он не хочет сделать, как я велю.
— Этого еще не хватало! Вот возьми деньги, купи себе конфет и исчезни с глаз моих!
Обезьяна взяла монетку и побежала к быку.
— Бык, выпей воду, она не хочет сделать, как я велю!
— На тебе монетку, купи конфет и не мешай мне пастись!
Взяла обезьяна монетку и пошла к крестьянину.
— Крестьянин, убей быка, он не хочет сделать по-моему!
— Оставь меня в покое, обезьяна. У меня много работы, я ведь не бездельник вроде тебя. Возьми деньги на конфеты и уходи!
Спрятав монетку, обезьяна пошла к Смерти и попросила:
— Смерть, возьми крестьянина, который не хочет убить быка, который не хочет выпить воду, которая не хочет залить огонь, который не хочет сжечь палку, которая не хочет побить собаку, которая не хочет поймать кошку, которая не хочет поймать мышь, которая не хочет грызть платье королевы, которая не хочет поговорить с королем, который не хочет приказать кузнецу сделать топор, чтобы я срубила дерево и достала конфету, которую я уронила в дупло.
— Подожди, я сейчас вернусь, — ответила ей Смерть и пошла к крестьянину.
— Не убивай меня! — крикнул человек.
— Тогда убей быка! — сказала Смерть.
Крестьянин побежал с ножом в загон. Бык замычал:
— Не убивай меня!
— Тогда выпей воду! — сказал крестьянин.
Бык побежал к воде, и она в страхе прожурчала:
— Не пей меня!
— Тогда залей огонь! — приказал бык. Вода бросилась к огню, а он протрещал:
— Не заливай меня!
— Тогда сожги палку! — сказала вода.
Огонь кинулся к палке, а она скрипнула:
— Не жги меня!
— Тогда побей собаку! — велел огонь.
Палка накинулась на собаку, а она заскулила:
— Не бей меня!
— Тогда поймай кошку, — ответила палка.
Собака погналась за кошкой, а она мяукнула:
— Не лови меня!
— Тогда поймай мышь!
Кошка бросилась за мышью, а она пропищала:
— Не лови меня!
— Тогда грызи платье королевы, — сказала кошка.
Мышь принялась грызть платье королевы, королева увидела и закричала:
— Не грызи мое платье!
— Тогда поговори с королем, чтобы он велел кузнецу сделать топор для обезьяны! — ответила мышь.
Королева поговорила с королем, и король сразу же велел кузнецу сделать топор и отдать его обезьяне.
Кузнец повиновался, сделал большой топор и отдал его обезьяне, которая срубила дерево и достала конфету. А кроме конфеты, у нее теперь была куча денег.
Непослушный муравьишка (филиппинская сказка)
У мамы-муравьихи был сынок муравьишка, и вот однажды рано утром он захотел пойти погулять.
— Нельзя гулять так рано, — сказала муравьиха, — трава сейчас еще мокрая, ты, сынок, можешь заболеть.
Но муравьишка был непослушный. Он поднял свой красный хоботок и ответил:
— Я уже не маленький, я не боюсь сырой травы. Сказав это, муравьишка отправился на прогулку. Совсем немного прополз он и вдруг попал в каплю росы. Капля была такая большая, что он еле из нее выбрался, а когда выбирался, то сломал ножку. Горько заплакал муравьишка и пополз, хромая, к себе домой.
— Ах, матушка, — сказал он, заливаясь слезами, — что мне делать? Я попал в большую каплю росы и сломал из-за нее ножку.
— Ведь я говорила тебе — нельзя так рано гулять, говорила — не ходи по сырой траве, — стала бранить муравьиха сына.
— Прости меня, матушка, — отозвался, рыдая, муравьишка. — Не сердись, ведь у меня и так болит ножка. Лучше скажи, что мне теперь делать.
— Попроси солнце, — сказала мать, — чтобы оно высушило каплю росы, из-за которой ты сломал ногу.
Муравьишка с трудом выполз на порог, посмотрел на солнце и попросил у него:
— Солнце-солнце, высуши каплю росы, из-за которой я сломал ножку!
— Почему это я должно сушить росу? — удивилось солнце.
— Из жалости ко мне, — отвечал муравьишка.
— Не сделаю я этого, — сказало солнце, — не стану сушить росу! Ты сам виноват — почему не послушался матери, почему пошел так рано гулять?
Огорченный муравьишка огляделся, увидел, что по небу плывет туча, и стал просить ее:
— Туча-туча, закрой солнце!
— Почему это я должна закрыть солнце? — удивилась туча.
— Потому что оно не хочет высушить каплю росы, из-за которой я сломал ножку.
— Нет, не закрою, — ответила муравьишке туча. — Ты сам виноват во всем — не послушался матери, пошел гулять слишком рано.
В это время мимо пролетал ветер, и муравьишка стал его просить:
— Ветер-ветер, прогони тучу!
— Почему это я должен гнать тучу? Она мне ничего плохого не сделала, — сказал ветер.
— Из жалости ко мне, — отвечал муравьишка. — За то, что она не хотела закрыть солнце, которое не хотело высушить большую каплю росы, из-за которой я сломал ножку.
— Нет, не прогоню, — сказал ветер. — Ведь ты сам во всем виноват — не послушался матери, пошел гулять слишком рано.
Муравьишка снова посмотрел вокруг, увидел кирпичную стену и попросил ее:
— Стена-стена, загороди дорогу ветру! Очень удивилась стена, когда услышала слова муравьишки, и спросила:
— Почему это я должна загораживать дорогу ветру? Он не сделал мне ничего плохого.
— Из жалости ко мне, — сказал муравьишка. — За то, что он не хотел прогнать тучу, которая не хотела закрыть солнце, которое не хотело высушить большую каплю росы, из-за которой я сломал ножку.
— Нет, не загорожу, — ответила стена. — Говорят, ты сам во всем виноват — не послушался матери, пошел гулять слишком рано.
Муравьишка увидел неподалеку мышь и стал просить ее:
— Мышка-мышка, прогрызи стену! Очень удивилась мышь, когда услышала, о чем просит муравьишка, и сказала:
— Почему это я должна прогрызать стену? Она не сделала мне ничего плохого. Муравьишка ответил, плача:
— За то, что она не хотела загородить дорогу ветру, который не хотел прогнать тучу, которая не хотела закрыть солнце, которое не хотело высушить большую каплю росы, из-за которой я сломал ножку.
— Нет, не буду грызть, — ответила мышь. — Не стану я тебе помогать. Говорят, что во всем виноват ты сам — не послушался матери и пошел гулять очень рано.
Рядом пробегала кошка, и муравьишка попросил ее:
— Добрая кошка, съешь мышку! Очень удивилась кошка, когда услышала эту просьбу, и сказала:
— Не хочу, я сейчас сыта. Да и почему я должна ее есть?
— Из жалости ко мне, — ответил муравьишка и показал кошке сломанную ногу. — Вот, посмотри.
— Как это с тобой случилось? — спросила кошка.
— Я сломал ее из-за капли росы. Так что очень прошу тебя, съешь мышку — она не хотела прогрызть стену, которая не хотела загородить дорогу ветру, который не хотел прогнать тучу, которая не хотела закрыть солнце, которое не хотело высушить большую каплю росы, из-за которой я сломал ножку.
Кошка покачала головой.
— Нет, не стану я ее есть, — сказала она. — Все знают, что виноват ты сам — не послушался матери и пошел гулять по росе.
Еще сильней загоревал муравьишка. «Никто не хочет помочь мне, — думал он, — нет у меня друзей».
Тут он увидал собаку.
— Добрая собака, укуси кошку! — попросил он. Очень удивилась собака, когда услышала, о чем ее просит муравьишка.
— Почему это я должна кусать кошку? — спросила она. — Кошка не сделала мне ничего плохого.
— Ее надо укусить потому, что она не хотела съесть мышку, которая не хотела прогрызть стену, которая не хотела загородить дорогу ветру, который не хотел прогнать тучу, которая не хотела закрыть солнце, которое не хотело высушить большую каплю росы, из-за которой я сломал ножку.
Собака покачала головой.
— Нет, не укушу! — сказала она. — Все говорят, что виноват ты сам — не послушался матери и пошел гулять.
Муравьишка пополз дальше, увидел большой котел с водой и начал просить воду:
— Вода-вода, утопи собаку!
— Утопить собаку трудно, — ответила вода, — собака умеет плавать. Да и почему я должна ее топить? Она не сделала мне ничего плохого.
— Ее надо утопить, потому что она не хотела укусить кошку, которая не хотела съесть мышку, которая не хотела прогрызть стену, которая не хотела загородить дорогу ветру, который не хотел прогнать тучу, которая не хотела закрыть солнце, которое не хотело высушить большую каплю росы, из-за которой я сломал ножку.
Вода задумалась, а потом сказала:
— Не хочу я топить собаку! Я слышала, что во всем виноват ты сам — не послушался матери и пошел гулять.
Муравьишка совсем упал духом. Сил у него почти уже не оставалось, но тут он увидал огонь. Муравьишка подполз к огню и сказал, плача:
— Добрый огонь, только ты можешь мне помочь! Помоги мне в моей беде!
— О какой беде ты говоришь? — спросил огонь.
Муравьишка показал ему сломанную ногу:
— Вот, посмотри, какой я несчастный — у меня сломана ножка!
— Как же это случилось? — спросил огонь. Муравьишка заплакал еще горше.
— У меня ножка сломана, а ты задаешь столько вопросов, — сказал он. — Лучше вскипяти воду.
— А почему это я должен кипятить воду? — спросил огонь. — Она не сделала мне ничего плохого.
— Из жалости ко мне, — сказал муравьишка. — Ее надо вскипятить потому, что она не хотела утопить собаку, которая не хотела укусить кошку, которая не хотела съесть мышку, которая не хотела прогрызть стену, которая не хотела загородить дорогу ветру, который не хотел прогнать тучу, которая не хотела закрыть солнце, которое не хотело высушить большую каплю росы, из-за которой я сломал ножку. Вот что со мной случилось! Пожалей меня и помоги мне, добрый огонь.
Огню стало жалко плачущего муравьишку, и он сказал:
— Ну ладно, не плачь — я вскипячу воду в котле, только ты подкармливай меня дровами.
Сказав это, огонь полез под котел, полный воды, и муравьишка стал кормить его. Огонь жадно пожирал дрова, и от этого делался все выше и смеялся все громче. Вскоре котел накалился, и вода в нем начала закипать.
— Не плачь, муравьишка! Ха-ха-ха! — хохотал огонь. — Сейчас мы ей покажем, этой воде, — вся выкипит! Смотри только дрова подкладывай понемножку! Ха-ха-ха!
Но непослушный муравьишка, желая поскорее наказать воду, опять сделал по-своему — дал огню сразу много дров. Вода в котле забурлила и хлынула через край — прямо на огонь. Огонь испугался воды и исчез.
Муравьишка начал искать своего друга. Долго искал он его, наконец, нашел в спичках.
— Так вот ты где! — удивился муравьишка.
— Не говори никому, где ты меня нашел, — прошептал огонь. — Это из-за тебя мне пришлось спрятаться. Посмотри, что со мной стало — я теперь скрываюсь в спичках, в камнях, в сухом дереве.
И доныне огонь прячется. Ударь камнем о камень — посыплются искры. Чиркни спичкой — тоже появится огонь. И до сих пор огонь боится воды.
А что же стало с каплей росы, из-за которой сломал себе ногу муравьишка? Поднялось солнце выше — и ее как не бывало.
Лисья свадьба (бразильская сказка)
Рассказывают, что однажды кума лисица, которой надоело жить одной, решила выйти замуж, а когда решила, то время даром терять не стала. И тут все звери узнали, что кума лиса помолвлена с кумом волком. Два врага, вы только подумайте! Вряд ли этому браку суждено быть прочным…
Но свадебные подарки куме лисице начали подносить все звери без исключения — конечно, получив непременное согласие царя зверей — льва.
И вот, наблюдая всеобщее оживление, хозяин леса лев, который был благодарен лисе за то, что она, с присущей ей хитростью, всегда выполняла его поручения, тоже решил ей что-нибудь подарить. Но только ведь его подарок должен быть гораздо лучше, интереснее, чем подарки других! И надумал он предоставить лисе право выбрать погоду для дня своей свадьбы: хоть солнце, хоть дождь — что захочет. Позвал лев лису, чтобы узнать, что же она предпочтет. И спросил ее:
— Ответь-ка мне на один вопрос, кума лисица. Что ты хочешь, чтобы я сделал для тебя в день твоей свадьбы? Всем известно, что я царь зверей, и все в моей власти. Я могу солнце удержать на небе или вызвать дождь, стоит мне только захотеть. А что ты пожелаешь: чтобы было солнечно или дождливо в день твоей свадьбы?
Растроганная лисица, поклонившись, произнесла:
— Что правда, то правда, царь наш лев! Кто всемогущ, тот все может!
— Тогда выбирай, что же ты хочешь, — приказал лев. — Но сначала подумай хорошенько: ведь если в день вашей свадьбы появится солнце, празднество будет необычайно веселым и многолюдным. Если же пойдет дождь, свадьба не будет такой оживленной, но зато считается, что дождь в день свадьбы приносит счастье…
Кума лисица, несравненная хитрюга и плутовка, задумалась, сразу став серьезной; она прикрыла мордочку лапами, будто решала вопрос огромной важности, и так застыла на какое-то время.
Лев, который не привык ждать, нетерпеливо прорычал:
— Ну что? Решить не можешь, что ли?.. Лиса-плутовка задрожала от страха и ответила:
— Вот о чем я думаю, кум… Я знаю, что царю зверей — любое дело по плечу: если захочет, он может вызвать дождь или сделать так, чтобы светило солнце, но ведь его власти не хватит на то, чтобы… дождь и солнце появились одновременно!..
Хозяин леса, который, конечно, был тщеславен, ответил с видимым безразличием:
— Ну, и глупа же ты! Смеешь сомневаться в могуществе царя зверей? А я-то полагал, что кума лиса куда умнее. Я сделаю так, как ты хочешь. В день твоей свадьбы — всем на удивленье — будет и дождь, и солнце одновременно.
И в назначенный день царь лесов выполнил свое обещание. Ведь слово царя назад не возьмешь! С тех самых пор, каждый раз, когда в лесу справляют лисью свадьбу, в природе властвуют дождь и солнце. И все вокруг знают: пошел грибной дождь, — значит, опять лисья свадьба…
Лиса-брадобрей с горного перевала (японская сказка)
Случилось это давным-давно. Стояла среди гор маленькая деревушка. Тихо и спокойно жили там люди. Только стали вдруг поговаривать, что поселилась на перевале лиса-оборотень и людей морочит. Думали-думали жители деревни, что им делать, и решили на перевал отправиться — посмотреть, вправду ли лиса там живет. Взяли они фонари, пошли в горы, да прежде договорились: кто лису приметит, фонарем знак подаст.
Жил в той деревне один парень. Звали его Гонсукэ. Вот идет Гонсукэ и думает: «Эх, хорошо бы мне ту лису увидеть! Уж я-то ее бы одурачил!»
А тем временем все по лесу разбрелись. Остался Гонсукэ один, за деревом спрятался и стал ждать. Вдруг видит: кусты зашевелились, и лиса из зарослей выходит. Заметался Гонсукэ, словно воздушный змей в небе, — как бы лисе на глаза не попасться!
А лиса в его сторону и не смотрит. Присела она под большим деревом, что у самой дороги росло — отдыхает. Посидела-посидела, а потом давай с дерева листья рвать да на голову себе сыпать. Не успел Гонсукэ и ахнуть, как превратилась лиса в красивую девушку с волосами до пят. Наклонилась девушка, собрала с земли сочные плоды, подняла руку над головой и — засверкал у нее в волосах чудесный гребень.
Смотрит Гонсукэ на лису, дивится.
«Ну и повезло же мне, — думает. — Не каждый день увидишь, как лиса к своим плутовским забавам готовится».
Сорвала тут девушка-лиса пучок сухой травы да себя им по спине ударила. Глядь — а это уж и не солома вовсе, а младенец! Огляделась лиса вокруг и прямо к дереву-фуки направилась. Листья с него стряхнула, и обратились они в зеленое покрывало. Завернула лиса в него младенца и на спину себе посадила. Смотрит Гонсукэ на лисьи превращения, глазам своим не верит. Вышла лиса на горную тропинку. Видит — на дороге конский навоз валяется. Провела она рукой, и появились на том месте сладкие рисовые лепешки. Взяла лиса листья прицветника — стали они узелком для гостинцев; завернула в них лепешки и по тропинке к деревне спускаться стала. Идет девушка по лесу, а Гонсукэ за ней тихо-тихо крадется. Шли они, шли и подошли, наконец, к большому дому.
Стукнула лиса в дверь раз, стукнула другой и говорит:
— Это я пришла, дочка ваша! Отоприте дверь!
— Ох, доченька! Заждались тебя совсем, — услышал Гонсукэ голоса из-за двери.
Видит — на пороге старик со старухой стоят. Испугался Гонсукэ не на шутку:
«Вот хитрая бестия! — думает. — В старикову дочку обратилась и теперь морочить их будет! А старикам-то и невдомек, что лиса это!»
Ворвался он в дом, да как закричит:
— Гоните ее, гоните! Я — Гонсукэ из деревни, что под самой горой! Эй, старик, не дочка это твоя, а лиса-оборотень! Я сам видел! Берегись — обманет она тебя!
Подскочил Гонсукэ к девушке, да крепко-накрепко за волосы схватил.
— Эй, парень, не тронь дочку нашу! — накинулся на него старик. — Никакая это не лиса!
— Да нет же, — не унимался Гонсукэ, — лиса это! Я сам в горах видел, как она в девушку превратилась. И не младенец у нее за спиной, а пучок сухой травы! А сладкие лепешки в узелке — из конского навоза!
— Ты, негодный, в дом чужой врываешься, да еще и глупость всякую несешь! — вконец рассердился старик.
— Да не вру я, не вру! — чуть не заплакал от досады Гонсукэ. — Ну, не верите — проверьте! Подпалите ей подол платья — коли прав я, она тотчас в лису обернется!
— А что, может, и впрямь огнем ее испытать? — обратился старик к своей старухе.
Взял он из очага головешку, да к дочкиному подолу поднес. Заплакала девушка, запричитала:
— Какая же, какая же я лиса? А искорки уж по платью побежали. Вспыхнула девушка и в тот же миг умерла.
— Что ты наделал! — закричал старик. — Дочку нашу страшной смертью погубил! Что теперь нам, старым, делать, как жить?!
Залилась старуха слезами горькими. Побледнел Гонсукэ, а потом тоже заплакал:
— Я ведь и вправду думал, что лиса это. Спасти вас хотел!
Вот сидят они втроем, слезы льют. Вдруг слышат — по деревне монах идет, сутру читает. Бросился старик к монаху:
— Господин монах, — стал просить он, — в дом мой зайдите. Беда у меня случилась.
Согласился монах, в дом вошел. Рассказали ему старики обо всем. Выслушал монах, а потом и говорит Гонсукэ:
— Дурной поступок ты совершил — дочь старикову убил. Должно теперь тебе монахом стать — так закон велит. Возьму тебя к себе в ученики, и будешь ты молиться духу усопшей, прощение вымаливать.
Сказал так и к старикам обернулся:
— Не горюйте, старики, — говорит, — была дочка ваша доброй и ласковой, потому и на небесах покой обретет. Научу я Гонсукэ уму-разуму. Отслужит он по девушке заупокойную, душа ее счастьем и наполнится.
Усадил монах Гонсукэ посреди комнаты, молитву прочитал, а потом и голову брить начал. И спереди сбрил волосы, и сзади. Стала голова на большой шар похожа.
— Делайте, господин монах, все, что положено, — говорит Гонсукэ смиренно. — Надо мне вину свою искупить.
Закрыл он глаза, сидит, голову наклонив. Вдруг слышит чей-то голос:
— Эй, Гонсукэ, что с тобой случилось? Кто тебе голову обрил? Уж не лиса ли?
— Какое там! — отвечает Гонсукэ. — Совершил я дурной поступок, вот и пришлось мне в ученики к монаху идти.
Раздался тут в ответ громкий смех. Очнулся Гонсукэ, голову поднял. Видит — стоят вокруг деревенские парни, со смеху покатываются. Огляделся он вокруг: нет старика, нет старухи, да и монаха тоже нет. Лежит перед ним лишь куча конского навоза, да фонарь у самых ног валяется.
— Обморочила! — только и смог выкрикнуть Гонсукэ. Схватился он руками за голову — а она-то бритая! Ни одного волоска лиса-оборотень не оставила!
Вот такую историю сказывают!
(В обработке А. Садоковой.)Как олень и улитка бежали на перегонки (филиппинская сказка)
Как-то один молодой олень щипал в лесу траву и увидел вдруг: вверх по тонкому ростку бамбука ползет улитка. Олень стал смотреть, как неуклюже, как медленно она движется. Смотрел-смотрел он на нее, а потом сказал:
— До чего же плохо ты ходишь! Неужели не можешь научиться ходить быстрей? Вот я не только быстро хожу, но и очень быстро бегаю, и хотя за мной часто гоняются собаки, мои ноги меня спасают. А что будешь делать ты, если за тобой погонится враг? Ведь тебя ноги не спасут.
Улитка остановилась, посмотрела на оленя и увидела, какой он красивый и сильный и какие длинные у него ноги. Ей даже стало завидно, но она подумала: «Хоть я и не такая красивая, как олень, и ноги у меня не такие, как у него, зато я умнее». И она сказала:
— Заносчив ты, олень, но не очень умен. Видно, не знаешь ты: если сильно захочешь, можно добиться очень многого. Давай попробуем — побежим отсюда наперегонки через луг до берега речки.
Олень расхохотался:
— Да ты что, и вправду надеешься меня перегнать?
— Там будет видно, — ответила улитка. — Если хочешь, позовем кого-нибудь в судьи.
— Давай позовем сову, — предложил олень.
— Давай, — согласилась улитка.
Олень побежал к сове и сказал ей:
— Здравствуй, сова! Улитка предложила мне бежать с ней наперегонки через луг до берега речки. Согласна ты быть нашим судьей?
Сова ответила:
— Вообще-то я хочу спать, но так и быть, я согласна.
Улитка, пока они разговаривали, приползла под дерево, где сидела сова. Увидев ее, сова сказала:
— Когда ухну — бегите.
Она ухнула, и олень с улиткой побежали. Улитка, конечно, сразу же отстала. На лугу, через который они бежали, трава была сочная и зеленая, и олень подумал:
«Пощиплю-ка я травки — все равно я обогнал улитку, торопиться мне не нужно. Когда увижу, что догоняет, тогда и побегу снова».
Олень стал щипать траву, а она была такая сочная и вкусная, что он наелся ее до отвала, ему захотелось спать. Олень подумал: «Пока улитка до меня доползет, я успею выспаться», — и он заснул.
Но он так крепко спал, что не услышал, как улитка проползла мимо. Солнце уже клонилось к закату, когда олень проснулся. Он вскочил на ноги и стремглав бросился к реке, но еще издали увидел, что судья-сова и улитка ждут его на берегу.
Когда он подбежал к ним, тяжело дыша, сова сказала:
— Ты проспорил, олень. Хвастовство и беспечность — плохие помощники!
Заяц — победитель (тибетская сказка)
Бродили раз по лесу волк и лиса и набрели на чей-то дом. Долго они гадали, кто здесь живет, а потом заметили на дереве обезьяну и спросили:
— Скажи, обезьяна, кто живет в таком красивом доме?
— Заяц живет, — отвечает обезьяна. — Он сейчас побежал на огород за морковкой.
Забрались звери к зайцу в дом и обезьяну к себе впустили.
— Мы будем на охоту ходить, а ты за домом присматривать, — сказал волк обезьяне.
Вернулся заяц домой, только хотел открыть дверь — вдруг слышит звериные голоса.
— Что-то я проголодался, — говорит волк.
— Ничего, — тявкает лиса. — Сейчас придет заяц, мы его и съедим.
Всякий другой заяц умер бы от страха, услышав такой разговор, но этот заяц был храбр и умен. Он спрятал под порог свою морковку, распахнул широко дверь и вошел в свой дом.
Волк увидел зайца и от жадности щелкнул зубами, заяц же поклонился всем и сказал:
— Хорошо бы сейчас поесть как следует!
— Неплохо бы, — говорит волк, а у самого глаза так и горят. Вот-вот бросится на зайца.
— Если хотите, я вас всех сегодня накормлю досыта, — предложил заяц.
— Чем же ты нас накормишь? — спрашивает, оскалив клыки, волк. — Не морковкой ли?
— Что вы, что вы! — засмеялся заяц. — Я отлично знаю, что волки не терпят морковки. Слушайте же! Сегодня в полдень по лесной тропе возвращается в монастырь почтенный лама. Этот лама читал молитвы у самого императора и получил от него в награду один мешок с вещами, другой — с едой. Стоит отобрать у него мешок с едой, и мы прекрасно поедим.
— Глупый заяц! — рассердился волк. — Разве мы можем отобрать у человека мешок?!
— Я сделаю так, что лама сам бросит мешок на землю. Только уж тогда вы не зевайте. Сразу же хватайте добычу и тащите сюда!
Пошли заяц, волк, лиса и обезьяна к лесной тропе, спрятались в кустах, ждут, когда появится лама. А волк одним глазом на тропу смотрит, другим — на зайца. Очень ему хочется зайчатины свежей попробовать.
Вдруг все звери увидели на тропинке ламу. В каждой руке он держал по огромному мешку.
Заяц выскочил из-за кустов и давай юлить возле ламы.
Стал лама гоняться за зайцем. А заяц вокруг да около бегает, вот-вот попадется. Монах от жадности обо всем забыл: очень ему хочется живого зайца поймать. А заяц прямо сам в руки лезет, да руки-то у ламы заняты: в каждой — мешок тяжелый.
Не выдержал лама, бросил мешки на землю, скинул с себя халат и погнался налегке за зайцем.
Прыгнул заяц в сторону, — лама за ним; бросился заяц на полянку, — лама за ним. Запнулся лама за какой-то пень и растянулся на траве. А заяц увидел, что звери уже утащили оба мешка и халат, да и пустился домой. Вскочил лама на ноги — от зайца и следов не осталось.
Прибежал заяц домой, а лиса как раз первый мешок развязывает. В мешке — огромные сапоги кожаные, новые штаны, четки и барабан.
— Ну, этот мешок неинтересный, — говорит волк. — Давайте посмотрим, что в другом мешке. А заяц говорит:
— Никуда от нас мешок с едой не денется. Сейчас надо вот что делать: ты, волк, надень сапоги и ступай в баранье стадо. Бараны увидят тебя в сапогах, подумают, что пастух пришел. А ты пригони все стадо в лес, и будет у тебя тогда круглый год праздник.
— А мне что делать? — спрашивает обезьяна.
— А ты, обезьяна, надень штаны и ступай в ближний сад. Все подумают, что ты человек, и ты сможешь нарвать себе, сколько захочешь, абрикосов, персиков и груш. Тогда и у тебя будет круглый год праздник.
— Что же это такое? — воскликнула лиса. — У всех будет круглый год праздник, а я буду голодной сидеть?!
— И ты не останешься в обиде, — сказал заяц. — Надень на себя халат, возьми четки, барабан, иди в соседнее селенье. Придешь в селенье — бей в барабан! Когда на шум прибежит народ, ты перебирай четки и бормочи себе что-нибудь под нос. Все примут тебя за святого ламу и начнут дарить тебе курочек, цыплят, уток. Тогда и ты будешь круглый год лакомиться.
— Какой умный заяц! — закричал волк. — Как хорошо, что я не успел его съесть!
— Замечательный заяц! — поддержала обезьяна. — Как он все хорошо придумал!
— Первый раз встречаю такого хитрого зайца! — согласилась с приятелями лиса.
И все трое сделали так, как сказал заяц. А дальше было вот что. Натянул волк сапоги, влез в баранье стадо. Учуяли волчий запах собаки, залаяли сердито. Бросился волк бежать — собаки за ним. Бежит волк, спотыкается — сапоги мешают. А собаки все ближе да ближе, вот-вот набросятся. Догадался волк сапоги сбросить. Только тем и спасся. Хоть с рваной шкурой, а все-таки живой вырвался.
Обезьяна же тем временем натянула штаны, пробралась во фруктовый сад и залезла на грушевое дерево. Она срывала грушу за грушей и сбрасывала вниз.
Вдруг она услышала поблизости мальчишеский голос:
— Обезьяна на дереве! Обезьяна на дереве! — кричал один мальчишка.
— Ловите ее! — кричал другой. — Ловите!
В ужасе обезьяна начала спускаться с дерева, но штаны ее то и дело цеплялись за сучья, и она никак не могла спрыгнуть на землю. Когда же она, наконец, оказалась на земле, мальчики были совсем близко. Один из них ткнул ее палкой, другой бросил в нее камнем, а третий собрался накинуть веревочную петлю.
Обезьяна бросилась к лесу. Но бежать быстро она не могла: штаны цеплялись за деревья и кусты, и она то и дело падала на землю. Мальчишки, не отставая, гнались за ней по пятам.
Избитая, еле живая от страха, обезьяна едва-едва спаслась от плена.
А с лисой в это время приключилось вот что.
Надела она халат, захватила четки, взяла барабан и пошла в соседнее селенье. Там она остановилась на середине улицы и начала бить в барабан.
Услышали люди шум, стали сбегаться. А лиса перебирает четки и бормочет себе что-то под нос.
Люди увидели лису, стали кричать:
— Держи воровку! Держи рыжую!
Бросилась лиса наутек, да разве в халате далеко убежишь! Путается халат под ногами, мешает бежать. А тут еще четки за каждый кустик цепляются. Пришлось лисе сбросить с себя халат, кинуть четки и спасать свою шкуру.
И вот неподалеку от заячьего дома снова встретились волк, лиса и обезьяна. Рассказали они друг другу о своих злоключениях и догадались, что заяц нарочно все это придумал, чтобы их погубить.
— Надо было мне его сразу съесть! — прорычал волк. — Сейчас я с ним расправлюсь!
С этими словами волк бросился к дому зайца. А за ним лиса с обезьяной побежали.
Ворвались они в дом, а заяц лежит на полу и стонет:
— Ох, какие вы счастливые, что ничего не попробовали из мешка ламы! Этот лама — злой волшебник. Кто к его еде притронется, с тем обязательно несчастье случится. Вот я из его мешка съел один персик и теперь умираю. Прощайте!
Сказал так заяц, закрыл глаза и опять застонал жалобно.
Поверили звери зайцу. Весь день ругали они ламу, вечером легли спать голодные.
Утром звери встали, смотрят — нет зайца. И мешка с едой тоже нет.
Догадались звери, что опять обманул их заяц. Бросились за ним в погоню, рыскали-рыскали, вдруг видят: сидит на вершине горы их заяц и плетет большую корзину.
— Ну, теперь тебе не уйти от нас! — закричал волк. — Сейчас мы с тобой расправимся!
Заяц посмотрел на зверей и говорит:
— Вы, должно быть, меня с каким-то другим зайцем спутали. Я вас всех первый раз вижу.
— Да разве не за тобой гонялся вчера лама?
— Что вы, что вы! Я с этой горы целую неделю не спускался. Все время корзину плету. Вас, наверное, обманул тот заяц, что недавно пробежал с мешком в долину.
— Это он! Это он! — обрадовались звери.
— Трудно вам будет его поймать, — сказал заяц. — Уж очень быстро бегает этот обманщик. Но я-то, конечно, знаю, как его поймать!
— Помоги нам, пожалуйста! — стали просить лиса, волк и обезьяна.
— Ладно, уж если вы так просите, я вам помогу, — смилостивился заяц. — Ваш враг бежит в долину по тропинке, а вы сядете в корзину. Я вас в один миг спущу на веревке, и вы окажетесь в долине раньше его. Только предупреждаю: в долине сегодня выпал снег и там очень холодно.
— Мы не боимся морозов! — крикнул волк. — Спускай нас вниз!
Залезли волк, лиса и обезьяна в корзину. Заяц прикрыл их крышкой, перевязал накрепко корзину веревкой и толкнул ее с вершины горы.
Летит корзина с горы, стукается о камни, о деревья, о выступы. Завыл от боли волк, закричала обезьяна, затявкала лиса, а корзина все мчится и мчится.
Докатилась она до снежной долины и остановилась. Захотели звери вылезти, да не тут-то было: перевязана корзина крепкими веревками. Бились, бились они, наконец, волк прогрыз в корзине дыру и все они выбрались на волю.
Бросились звери искать обманщика, немного пробежали, видят: сидит на льду заяц и греется у костра.
— Да ведь это он сбросил нас с горы! — закричала лиса.
— Конечно он! — завизжала обезьяна.
— Теперь ему конец! — рявкнул волк.
Подбежали звери к зайцу; тот уставился на них и говорит:
— Здравствуйте, почтенные господа. Никогда еще не приходилось мне принимать в нашей долине таких уважаемых гостей!
— Ладно, ладно! — закричал волк. — Больше ты нас не обманешь. Разве не ты жил вместе с нами? Разве не ты украл мешок у ламы? Разве не ты столкнул нас в корзине с вершины горы?
— Ах, вот что! — воскликнул заяц. — Понимаю! Вас обманул похожий на меня заяц. Могу сказать вам, что недавно с горы прискакал сюда какой-то заяц и спрятался вон за той скалой. Вероятно, это и есть ваш обманщик!
— Бежим к скале! — закричала обезьяна.
— Тише! — зашикал на нее заяц. — Если обманщик услышит ваши голоса, он сразу же убежит. Сегодня на рассвете он придет к этому костру греться. Сидите смирно у костра и не шевелитесь. Стоит этому зайцу услышать подозрительный шорох, и он навсегда исчезнет из наших мест.
Звери уселись вокруг костра и стали молча ожидать рассвета. Заяц подбросил в костер хворост, и огонь разгорелся так сильно, что лед, на котором сидели звери, подтаял. И хотя волку, обезьяне и лисе очень неприятно было сидеть в холодной воде, они не решились даже пошевелиться, потому что боялись, что враг их услышит шум и убежит.
Вскоре костер начал гореть тише, огонь становился все меньше и меньше, так что обезьяна начала дрожать от холода.
Тогда заяц сказал:
— Я пойду поищу хвороста, а вы сидите молча и не двигайтесь.
Сказал так заяц и ушел.
Миновал час, другой, третий, а заяц все не возвращался.
Наконец, когда совсем уже рассвело, лиса догадалась, что у костра сидел тот самый заяц, который все время обманывал их.
— Неужели он уйдет от нас?! — злобно завыл волк. — Догоним его и разорвем на части!
Но, когда звери хотели вскочить со льда, оказалось, что их хвосты накрепко примерзли ко льду.
— А вдруг заяц побежал за охотниками! — всполошилась лиса. — Ну, так и есть! Мне кажется, я слышу человеческие голоса и собачий лай!
В страхе звери рванулись с такой силой, что все трое остались без хвостов. Они помчались вдоль долины и уже почти достигли леса, как вдруг снова увидели своего врага. Заяц сидел на колодце и внимательно смотрел в воду.
— Ну, теперь тебе смерть! — крикнул, подбегая, волк.
— Теперь ты нас не проведешь! — затявкала лиса.
— Почему вы бранитесь? — возмутился заяц. — Разве вы не знаете, что я поймал вашего обманщика? Я загнал его в этот колодец и теперь стерегу, чтобы он не убежал.
Посмотрел волк в колодец, увидел там в воде отражение того зайца, который сидел на колодце, и закричал радостно:
— И правда — он здесь! Теперь ему конец!
А заяц сидит на колодце и говорит:
— Одному тебе, волк, не поймать его. Уж очень он хитрый. Надо вам всем броситься на этого зайца. Как только я скажу «три!», сразу же бросайтесь на обманщика.
И, подняв лапу вверх. Заяц громко прокричал:
— Раз, два, три!
На счете «три» волк, лиса и обезьяна бросились вниз головой в глубокий колодец и, конечно, захлебнулись в нем.
А заяц как ни в чем не бывало отправился к себе домой доедать припрятанную морковку.
Жадная ворона (филиппинская сказка)
Однажды летела ворона и вдруг увидела: на земле лежит большой кусок мяса. Ворона схватила его и поднялась на верхушку высокого дерева. Только она уселась поудобней и начала есть, как видит: мимо летит птица Касай-касай и в клюве у нее мертвая мышь.
— Касай-касай, где ты раздобыла мышь? — крикнула ворона. Но маленькая птица, не ответив, продолжала свой путь. Видя, что Касай-касай не обращает на нее никакого внимания, ворона рассердилась и закричала ей вслед:
— Касай-касай, остановись и дай мне кусок мыши, не то я догоню тебя и отниму все!
Но Касай-касай не отвечала вороне и улетала все дальше. Жадная ворона разозлилась еще больше и решила во что бы то ни стало заполучить мышь. Она оставила мясо, которое ела, на дереве и погналась за птичкой. Но хоть и мала была Касай-касай, летала она быстрей вороны, и та не смогла догнать ее.
Все это видел и слышал пролетавший мимо ястреб. Он схватил мясо, которое оставила ворона, и улетел прочь.
Делать нечего — ворона вернулась на дерево, где оставила мясо. Увидев, что мяса нет, она чуть не умерла от досады.
Тем временем ястреб съел мясо и полетел назад. Подлетев к вороне, он крикнул насмешливо:
— Знаешь ли ты, жадная ворона, что это я взял мясо? Тебе мало было большого куска — ты погналась за маленькой Касай-касай, чтобы отнять у нее всю добычу. Вот я и наказал тебя за твою жадность. Придется тебе поголодать.
И ястреб понесся дальше и скрылся в небе.
Две лягушки (японская сказка)
Давным-давно, когда город Киото еще был столицей Японии, жила в Киото лягушка. Жила она не где-нибудь, а при храме, в маленьком полувысохшем колодце во дворце.
Хорошо ей там было: дно мягкое, липкое, сырое.
Но вот наступило жаркое лето. Такое жаркое, что все кругом повысохло — лужи, канавы, ручьи. И старый колодец, конечно, тоже совсем пересох. Дно потрескалось, стало сухое и твердое. Даже не верилось, что в колодце сидишь.
«Придется переезжать! — подумала бедная лягушка. — Но куда же? Поблизости все кругом высохло. Пойду-ка я в город Осака. Осака, говорят, у моря, а я моря никогда не видела. Хоть погляжу, какое оно!»
Выбралась лягушка из колодца и тихонько поскакала по дороге в город Осака.
А в городе Осака жила другая лягушка. В большом круглом пруду ей жилось привольно. Она зарывалась с головой в мягкий ил или плавала в мутной воде среди качающихся водорослей, а в солнечный день грелась на теплом гладком камне.
Но и в Осака тоже стало очень жарко. Там тоже высохли и канавы, и ручьи, и пруды. Высох и тот круглый пруд, в котором жила лягушка. Дно совсем обмелело. Всю жизнь жила лягушка в пруду и вдруг очутилась на суше — ни воды, ни ила, одна сухая пыль.
«В Осака засуха! — подумала лягушка. — Надо куда-нибудь перебираться. Пойду-ка я в город Киото. Киото, говорят, столица Японии. Заодно посмотрю на столичные дворцы и храмы».
Подумала так лягушка и поскакала не спеша по дороге в Киото.
И случилось так, что обе лягушки отправились в путь в один и тот же день и даже в один и тот же час — рано утром. Одна поскакала из Киото в Осака. Другая из Осака в Киото. Скакали лягушки не торопясь: скок — и посидят, скок — и посидят. И так как вышли они в путь в одно и то же время, а каждая из них скакала не быстрее и не медленнее другой, значит, и встретиться они должны были как раз посередине дороги.
А как раз посередине дороги между Осака и Киото стоит гора Тэнодзан. Вот лягушки прискакали к этой горе, отдохнули немного и стали потихоньку взбираться вверх по склону. Взбирались они, конечно, очень медленно, потому что не привыкли скакать по горам. Пыхтя и надуваясь, лезли они все выше и выше. Друг друга они еще не видели, потому что между ними была гора. Наконец лягушки добрались до самой вершины. Тут-то они столкнулись головами.
— Вот так-так! — сказала киотоская лягушка.
— Вот так-так! — сказала осакская лягушка.
— Я лягушка из Киото и скачу в Осака. А вы? — спросила киотоская лягушка.
— Я лягушка из Осака и скачу в Киото. У нас в Осака такая засуха!
— В Осака засуха? В Осака засуха? — всполошилась киотоская лягушка. — Как и в Киото? Как и в Киото?
— А разве в Киото тоже жарко?
— Как же, как же! У нас в Киото не то что лужи, а даже и колодцы пересохли.
— Значит, незачем нам и скакать дальше, — печально сказала осакская лягушка. — Если у вас засуха и у нас засуха, так уж лучше погибать у себя дома.
Лягушки замолчали и задумались. Обидно возвращаться с полдороги!
Думали они, думали и решили друг друга проверить. Мало ли что тебе наговорят прохожие!
— Я вот что думаю, — сказала киотоская лягушка. — Уж если я взобралась на этакую гору, так хоть погляжу отсюда на город Осака. Ведь с горы, должно быть, можно увидеть и море.
— Вот это хорошо придумано! — сказала осакская лягушка. — Посмотрю-ка и я с вершины горы. Ведь отсюда, пожалуй, можно увидеть и дворцы, и храмы города Киото.
Обе лягушки поднялись на задние лапки, вытянулись во весь свой лягушечий рост, выкатили свои лягушечьи глаза и стали глядеть вдаль.
Смотрели, смотрели, и вдруг киотоская лягушка шлепнулась на землю и сердито сказала:
— Да что же это такое? Ничего нового, ничего интересного! Точь-в-точь наш Киото! Все говорят: море, море! А никакого моря я в Осака не вижу.
И осакская лягушка тоже рассердилась:
— Что же это такое! Какая же это столица! Точь-в-точь наш Осака. Я-то думала увидеть столичные дворцы и храмы. А на самом деле ничего там нет интересного, все как у нас.
— Ну, если так, надо возвращаться в Киото! — сказала киотоская лягушка. — Будем ждать дождя дома.
— Ну, если так, надо возвращаться в Осака! — сказала осакская лягушка. — Если пойдет дождь, и дома мокро будет.
Лягушки простились, повернули каждая в свою сторону и зашлепали вниз по горе. И как только скакнули разок-другой, так и потеряли друг друга из виду, потому что между ними снова поднялась острая вершина горы.
Тем все и кончилось: киотоская лягушка вернулась в Киото, а осакская лягушка — в Осака. И до конца своей жизни думали они, что город Киото как две капли воды похож на город Осака, а город Осака — на город Киото.
Но только это неверно. Совсем не похожи эти города.
Так в чем же дело?
А в том, что киотоская лягушка видела вовсе не Осака, а свой родной Киото, а осакская лягушка видела вовсе не Киото, а Осака.
Ведь у лягушек глаза на макушке. И поэтому, когда они стали на задние лапки и задрали головы кверху, то глаза у них оказались сзади.
Вот они и смотрели не вперед, а назад: каждая лягушка смотрела туда, откуда пришла.
Только сами они об этом не знали.
И вот осакская лягушка вернулась в Осака, в свой пруд, и грустно сказала своим лягушатам:
— Что Осака, что Киото — все одно болото! И лягушата горько заплакали. Оттого и говорят: «Дети лягушки — те же лягушки». А киотоская лягушка вернулась в Киото, на старое место, забралась опять в свой колодец и сказала соседкам-лягушкам:
— Никакого моря на свете нет!
Оттого и говорят: «Колодезная лягушка моря не знает».
Волшебная черепаха (вьетнамская сказка)
Давно-давно жил в одной деревне скупой и жестокий помещик. Каждый день он подзывал к себе свою служанку Ту Кхой и внушал ей:
— Если найдешь что-нибудь, когда подметаешь дом, будь то ценная вещь или безделка, сразу неси мне. А утаишь — повешу.
И вот однажды Ту Кхой и в самом деле подобрала золотую пуговицу. Она хотела отдать ее хозяину, но вдруг испугалась, как бы тот не заподозрил ее в воровстве. Не зная, куда девать находку, она положила ее за щеку, а потом нечаянно проглотила.
Вскоре после этого служанка почувствовала, что у нее будет ребенок. Разгневанный помещик хотел казнить ее. Ту Кхой с плачем принялась оправдываться:
— Пощадите, клянусь, я ни в чем не виновата.
— Если не виновата, так откуда же ребенок?
Служанка рассказала историю с пуговицей, но помещик ей не поверил. Однако, поразмыслив, он решил обождать с казнью, чтобы увидеть, на кого будет похож ребенок, и уличить виновную.
Наступил срок, и служанка родила Черепаху. Жестокий помещик изгнал женщину из деревни. А народ удивлялся и жалел Ту Кхой. С тех пор все стали называть ее вдовой.
Сын-Черепаха рос не по дням, а по часам. Когда на полях третий раз созрел рис, сын уже умел говорить и всякий раз за обедом спрашивал мать:
— Мама, наш дом совсем обветшал, вот-вот упадет. Почему ты не построишь новый?
— Сынок, — со вздохом отвечала ему мать, — мы очень бедны, где уж нам думать о новом доме…
Видя печаль матери, сын старался ее утешить, как мог:
— Не горюй, мама, когда вырасту, построю тебе новый дом.
Мать только грустно улыбалась ему в ответ.
Через несколько лет помещик послал Черепаху пасти буйволов. А буйволов стало у него столько, что пересчитать их не хватало пальцев на руках; пять дочерей помещика не могли управиться с ними. Каждый день буйволы травили рисовые поля.
Черепаха не мог вскарабкаться на спину буйвола, и дочерям помещика приходилось каждый раз помогать ему. Старшие дочери делали это неохотно, не забывая щелкнуть Черепаху по носу или сказать ему что-нибудь обидное. Только младшая, Нам, обходилась с ним ласково и почтительно.
Буйволы, когда их стал пасти Черепаха, сделались на диво послушными; теперь они не разбредались и не травили поля.
Каждый день Черепаха отводил их на лужайку с сочной травой и, пока буйволы паслись, взлетал в воздух и резвился там, как птичка. Обед ему приносили дочери помещика. Старшие делали это неохотно, а младшая с радостью выполняла свою обязанность. Однажды, придя на пастбище, она не нашла там Черепахи.
— Черепаха! Где ты? Иди обедать! — закричала Нам.
— О-го-го! — донеслось сверху.
— Черепаха! Возьми и меня с собой!
— Хорошо, — ответил тот, — только крепко зажмурь глаза.
Девушка послушалась и вдруг почувствовала, что поднимается в воздух. А когда она открыла глаза, перед нею был уже не Черепаха, а прекрасный юноша. Весь день они летали по небу и с той поры полюбили друг друга.
Спустя некоторое время Черепаха сказал матери:
— Иди сватай за меня младшую дочь помещика. Опечаленная мать принялась увещевать сына:
— В уме ли ты сынок: ты так беден да еще Черепаха! Где тебе мечтать о дочери богача!
Но сын был настойчив, и матери пришлось отправиться выполнять его поручение.
Едва она переступила порог помещичьего дома, как хозяин гаркнул:
— Ну, что еще? Зачем пришла?
Перепуганная женщина не осмелилась сказать правду и притворилась, будто пришла попросить огня.
— Огонь нужен — иди на кухню.
Мать Черепахи взяла огонь и поспешила убраться восвояси.
— Что тебе ответил помещик? — спросил ее сын, когда она вернулась.
— Он мне и слова вымолвить не дал, — вздохнула мать, — где уж там было спрашивать.
На следующий день Черепаха снова послал мать к помещику. Дрожа от страха, она на это раз исполнила просьбу сына. Взбешенный помещик приказал схватить ее и удушить дымом, но его младшая дочь залила огонь водой. Тогда помещик созвал всех дочерей и спросил, кто из них пожелает выйти замуж за Черепаху.
— Мы прекрасны, как феи, — ответили старшие дочери. — Слыханное ли дело взять в мужья вонючего Черепаху!..
Только младшая дочь, Нам, объявила о своем согласии.
Узнав, что его дочь любит Черепаху, помещик назначил Черепахе за нее выкуп: лошадь с девятью гривами, петуха с девятью шпорами и двенадцать бамбуковых стволов, наполненных жиром, вытопленным из кузнечиков.
Услышав поставленное помещиком условие, мать впала в отчаяние и, вернувшись домой, осыпала сына упреками, но тот сказал ей:
— Успокойся, мама, и спи спокойно. А наутро увидишь, что будет.
В ту ночь разразилась страшная гроза. Удары грома, раздававшиеся возле самого домика, заставляли мать в страхе плотнее закутываться в одеяло. А наутро она вдруг увидела себя в большом богатом доме, и все, что необходимо для свадьбы, было уже приготовлено.
Солнце не успело еще высушить ночную росу, как целая процессия направилась к дому помещика. Невесть откуда взявшиеся слуги несли сосуды с жиром кузнечиков, петуха с девятью шпорами, подгоняли чудесного коня. Сам Черепаха важно возлежал на золотом блюде, которое один из слуг нес на голове. Следом бежала толпа удивленных людей.
Церемония бракосочетания состоялась по всем правилам, у жертвенного столика. Глядя, какой нелепый вид имеет подле невесты в красивом платье жалкий Черепаха, неуклюже вытягивающий шею из панциря, зрители покатывались со смеху. Особенно усердствовали в насмешках старшие дочери помещика.
Когда обряд был закончен, новобрачные удалились в свою комнату, а гости начали пировать. Вдруг в комнате молодоженов блеснул ослепительно яркий свет. Все в испуге вскрикнули и даже лишились на мгновение дара речи. Но едва лишь все пришли в себя, сестры невесты подкрались к комнате супругов и тихонько заглянули туда.
Каковы же были их зависть и удивление, когда на месте Черепахи они увидели прекрасного юношу! И сестры набросились на отца, требуя, чтобы он и их отдал замуж за черепах.
Помещик тотчас послал людей поймать четырех черепах, и в тот же день состоялись новые свадьбы. Однако эти черепахи никак не хотели вести себя, как полагается во время брачной церемонии. Они все время норовили разбежаться в разные стороны и пугали детей.
С наступлением темноты каждая из сестер отнесла своего мужа в опочивальню. Время шло, а черепахи все никак не превращались в юношей. Когда сестры пытались привлечь их к себе, те вырывались и больно царапали им кожу своими когтистыми лапами. Все в слезах от злости и боли, девушки наконец выкинули черепах во двор.
Наутро они с плачем рассказали обо всем отцу. Помещик испугался, что от старших дочерей внуков ему не дождаться, и объявил младшую дочь своей единственной наследницей.
С тех пор завистливые сестры только о том и помышляли, как бы сжить Черепаху со света.
Однажды им удалось подстеречь его в засаде и смертельно ранить. Черепаха добрался до дому и, чувствуя, что конец близок, дал жене свою пропитанную кровью рубашку.
— Когда наступит твой смертный час, — сказал он, — надень эту рубашку, и мы с тобой встретимся на небесах.
Произнеся эти слова, Черепаха взлетел на небо.
Его вдова, не желая примириться со своей утратой, на следующий же день отправилась на самую высокую гору в надежде как-нибудь добраться до мужа. Дорога вела все выше и выше. И тут женщине повстречался старик верхом на лошади. Догадываясь, что это уже житель неба, Нам спросила его, правильный ли путь она выбрала.
— Скоро ты доберешься до развилки, — ответил ей старик, — дальше ступай по дороге, на которой увидишь большие следы, и не ходи туда, куда ведут маленькие…
Нам последовала совету старика. Вскоре она встретила дерущихся змею и лисицу. Когда кто-нибудь из противников изнемогал в схватке, он лишь прикасался к стоявшему возле дереву, и у него вновь появлялись силы. Нам прогнала животных, оторвала от дерева кусок коры и продолжала свой путь на небо.
Вечером она остановилась на ночлег в маленькой хижине на краю деревни. Хозяйка хижины только что зарезала свинью. Нам откусила маленький кусочек коры волшебного дерева, пожевала и стала дуть на свинью. Дунула раз — и свинья зашевелилась, дунула другой раз — и свинья вскочила на ноги, дунула третий — та захрюкала и побежала к стаду. Хозяйка очень удивилась и рассказала Нам, что в соседней деревне умер человек.
Не дожидаясь утра, молодая женщина зашагала прямо туда. Гроб с телом был уже заколочен, и крестьяне долго не соглашались открыть его, чтобы испробовать действие чудесного снадобья. Но Нам все же уговорила их. Она старательно разжевала кору дерева и, смешав ее с водой, обрызгала все тело умершего. Тот сразу же ожил.
Сделав свое доброе дело, молодая женщина вернулась в домик, где ее приютили на ночь, и попросила хозяйку оставить ее в своей семье как приемную дочь.
Время шло, и вот однажды, отправившись к ручью за водой, Нам встретила молодого человека, которого она когда-то оживила. Юноша купался в ручье. Пристально вглядевшись в него, Нам удивилась его сходству со своим мужем. Она быстро побежала домой и принесла рубашку, которую муж завещал ей перед смертью. Когда юноша увидел эту рубашку, он сразу все вспомнил и бросился к своей жене.
Счастью супругов не было конца. Жители деревни с радостью пожертвовали им, кто что мог, и второй раз была сыграна веселая свадьба.
А солнце, узнав про эту историю, так разгневалось, что спустилось вниз и испепелило вероломных сестер. Это произошло 22 июня. И с тех пор каждый год в этот день, день летнего солнцестояния, оно спускается ниже, чем обычно, и нещадно палит землю своими жгучими лучами, заставляя всех людей жестоко страдать от жары.
ЛИТЕРАТУРНЫЕ СКАЗКИ
Серая шейка (Д. Н. Мамин-Сибиряк)
I
Первый осенний холод, от которого пожелтела трава, привел всех птиц в большую тревогу. Все начали готовиться в далекий путь и все имели такой серьезный, озабоченный вид. Да, нелегко перелететь пространство в несколько тысяч верст… Сколько бедных птиц дорогой выбьется из сил, сколько погибнет от разных случайностей, — было о чем серьезно подумать.
Серьезная, большая птица — лебеди, гуси и утки — собирались в дорогу с важным видом, сознавая всю трудность предстоящего подвига; а более всех шумели, суетились и хлопотали маленькие птички — кулички-песочники, кулички-плавунчики, чернозобики, черныши, зуйки. Они давно уж собирались стайками и переносились с одного берега на другой, по отмелям и болотам, с такой быстротой, точно кто бросил горсть гороху. У маленьких птичек была такая большая работа…
Лес стоял темный и молчаливый, потому что главные певцы улетели, не дожидаясь холода.
— И куда эта мелочь торопится! — ворчал старый Селезень, не любивший себя беспокоить. — В свое время все улетим… Не понимаю, о чем тут беспокоиться.
— Ты всегда был лентяем, поэтому тебе и неприятно смотреть на чужие хлопоты, — объяснила его жена, старая Утка.
— Я был лентяем? Ты просто несправедлива ко мне, и больше ничего. Может быть, я побольше всех забочусь, а только не показываю вида. Толку от этого немного, если буду бегать с утра до ночи по берегу, кричать, мешать другим, надоедать всем.
Утка вообще была не совсем довольна своим супругом, а теперь окончательно рассердилась:
— Ты посмотри на других-то, лентяй! Вон наши соседи, гуси или лебеди, — любо на них посмотреть. Живут душа в душу… Небось, лебедь или гусь не бросит своего гнезда и всегда — впереди выводка. Да, да… А тебе до детей и дела нет. Только и думаешь о себе, чтобы набить зоб. Лентяй, одним словом… Смотреть-то на тебя даже противно!
— Не ворчи, старуха!.. Ведь я ничего не говорю, что у тебя такой неприятный характер. У всякого есть свои недостатки… Я не виноват, что гусь — глупая птица и поэтому нянчится со своим выводком. Вообще мое правило — не вмешиваться в чужие дела. Зачем? Пусть всякий живет по-своему.
Селезень любил серьезные рассуждения, причем оказывалось как-то так, что именно он, Селезень, всегда прав, всегда умен и всегда лучше всех. Утка давно к этому привыкла, а сейчас волновалась по совершенно особенному случаю.
— Какой ты отец? — накинулась она на мужа. — Отцы заботятся о детях, а тебе — хоть трава не расти!..
— Ты это о Серой Шейке говоришь? Что же я могу поделать, если она не может летать? Я не виноват…
Серой Шейкой они называли свою калеку-дочь, у которой было переломлено крыло еще весной, когда подкралась к выводку Лиса и схватила утенка. Старая Утка смело бросилась на врага и отбила утенка; но одно крылышко оказалось сломанным.
— Даже и подумать страшно, как мы покинем здесь Серую Шейку одну, — повторяла Утка со слезами. — Все улетят, а она останется одна-одинешенька. Да, совсем одна… Мы улетим на юг, в тепло, а она, бедняжка, здесь будет мерзнуть… Ведь она наша дочь, и как я ее люблю, мою Серую Шейку! Знаешь, старик, останусь-ка я с ней зимовать здесь вместе…
— А другие дети?
— Те здоровы, обойдутся и без меня.
Селезень всегда старался замять разговор, когда речь заходила о Серой Шейке. Конечно, он тоже любил ее, но зачем же напрасно тревожить себя? Ну, останется, замерзнет, — жаль, конечно, а все-таки ничего не поделаешь. Наконец, нужно подумать и о других детях. Жена вечно волнуется, а нужно смотреть на вещи просто. Селезень про себя жалел жену, но не понимал в полной мере ее материнского горя. Уж лучше было бы, если бы тогда Лиса совсем съела Серую Шейку, — ведь все равно она должна погибнуть зимою.
II
Старая Утка, ввиду близившейся разлуки, относилась к дочери-калеке с удвоенной нежностью. Бедная Серая Шейка еще не знала, что такое разлука и одиночество, и смотрела на сборы других в дорогу с любопытством новичка. Правда, ей иногда делалось завидно, что ее братья и сестры так весело собираются к отлету, что они будут опять где-то там, далеко-далеко, где не бывает зимы.
— Ведь вы весной вернетесь? — спрашивала Серая Шейка у матери.
— Да-да, вернемся, моя дорогая… И опять будем жить все вместе.
Для утешения начинавшей задумываться Серой Шейки мать рассказала ей несколько таких же случаев, когда утки оставались на зиму. Она была лично знакома с двумя такими парами.
— Как-нибудь, милая, перебьешься, — успокаивала старая Утка. — Сначала поскучаешь, а потом привыкнешь. Если бы можно было тебя перенести на теплый ключ, что и зимой не замерзает, — совсем было бы хорошо. Это недалеко отсюда… Впрочем, что же и говорить-то попусту, все равно нам не перенести тебя туда!
— Я буду все время думать о вас… — повторяла бедная Серая Шейка. — Все буду думать: где вы, что вы делаете, весело ли вам… Все равно и будет, точно и я с вами вместе.
Старой Утке нужно было собрать все силы, чтобы не выдать своего отчаяния. Она старалась казаться веселой и плакала потихоньку ото всех. Ах, как ей было жаль милой, бедненькой Серой Шейки!.. Других детей она теперь почти не замечала и не обращала на них внимания, и ей казалось, что она даже совсем их не любит.
А как быстро летело время! Был уже целый ряд холодных утренников, от инея пожелтели березки и покраснели осины. Вода в реке потемнела, и самая река казалась больше, потому что берега оголились, — береговая поросль быстро теряла листву. Холодный осенний ветер обрывал засыхавшие листья и уносил их. Небо часто покрывалось тяжелыми облаками, ронявшими мелкий осенний дождь. Вообще хорошего было мало, и который день уже неслись мимо стаи перелетной птицы…
Первыми тронулись болотные птицы, потому что болота уже начинали промерзать. Дольше всех оставались водоплавающие. Серую Шейку больше всего огорчал перелет журавлей, потому что они так жалобно курлыкали, точно звали ее с собой. У нее в первый раз сжалось сердце от какого-то тайного предчувствия, и она долго провожала глазами уносившуюся в небе журавлиную стаю.
«Как им, должно быть, хорошо!» — думала Серая Шейка.
Лебеди, гуси и утки тоже начинали готовиться к отлету. Отдельные гнезда соединялись в большие стаи. Старые и бывалые птицы учили молодых. Каждое утро эта молодежь с веселым криком делала большие прогулки, чтобы укрепить крылья для далекого перелета. Умные вожаки сначала обучали отдельные партии, а потом — всех вместе. Сколько было крика, молодого веселья и радости…
Одна Серая Шейка не могла принимать участия в этих прогулках и любовалась ими только издали. Что делать, приходилось мириться со своей судьбой. Зато как она плавала, как ныряла! Вода для нее составляла все.
— Нужно отправляться… пора! — говорили старики вожаки. — Что нам здесь ждать?
А время летело, быстро летело… Наступил и роковой день. Вся стая сбилась в одну живую кучу на реке.
Это было ранним осенним утром, когда вода еще была покрыта густым туманом. Утиный косяк сбился из трехсот штук. Слышно было только кряканье главных вожаков.
Старая Утка не спала всю ночь — это была последняя ночь, которую она проводила вместе с Серой Шейкой.
— Ты держись вон около того берега, где в реку сбегает ключик, — советовала она. — Там вода не замерзнет целую зиму…
Серая Шейка держалась в стороне от косяка, как чужая… Да все были так заняты общим отлетом, что на нее никто не обращал внимания. У старой Утки все сердце изболелось за бедную Серую Шейку. Несколько раз она решала про себя, что останется; но как останешься, когда есть другие дети и нужно лететь вместе с косяком?..
— Ну, трогай! — громко скомандовал главный вожак, и стая поднялась разом вверх.
Серая Шейка осталась на реке одна и долго провожала глазами улетевший косяк. Сначала все летели одной живой кучей, а потом вытянулись в правильный треугольник и скрылись.
«Неужели я совсем одна? — думала Серая Шейка, заливаясь слезами. — Уж лучше было бы, если бы тогда Лиса меня съела…»
III
Река, на которой осталась Серая Шейка, весело катилась в горах, покрытых густым лесом. Место было глухое — и никакого жилья кругом. По утрам вода у берегов начинала замерзать, а днем тонкий, как стекло, лед таял.
«Неужели вся река замерзнет?» — думала Серая Шейка с ужасом.
Скучно ей было одной, и она все думала про своих улетевших братьев и сестер. Где-то они сейчас? Благополучно ли долетели? Вспоминают ли про нее? Времени было достаточно, чтобы подумать обо всем. Узнала она и одиночество. Река была пуста, и жизнь сохранялась только в лесу, где посвистывали рябчики, прыгали белки и зайцы.
Раз со скуки Серая Шейка забралась в лес и страшно перепугалась, когда из-под куста кубарем выкатил Заяц.
— Ах, как ты меня напугала, глупая! — проговорил Заяц, немного успокоившись. — Душа в пятки ушла… И зачем ты толчешься здесь? Ведь все утки давно улетели…
— Я не могу летать: Лиса мне крылышко перекусила, когда я была еще совсем маленькой…
— Уж эта мне Лиса!.. Нет хуже зверя. Она и до меня давно добирается… Ты берегись ее, особенно когда река покроется льдом. Как раз сцапает…
Они познакомились. Заяц был такой же беззащитный, как и Серая Шейка, и спасал свою жизнь постоянным бегством.
— Если бы мне крылья, как птице, так я бы, кажется, никого на свете не боялся!.. У тебя вот хоть и крыльев нет, так зато ты плавать умеешь, а не то возьмешь и нырнешь в воду, — говорил он. — А я постоянно дрожу со страху… У меня — кругом враги. Летом еще можно спрятаться куда-нибудь, а зимой все видно.
Скоро выпал и первый снег, а река все еще не поддавалась холоду. Все, что замерзало по ночам, вода разбивала. Борьба шла не на живот, а на смерть. Всего опаснее были ясные, звездные ночи, когда все затихало и на реке не было волн. Река точно засыпала, и холод старался сковать ее льдом сонную.
Так и случилось. Была тихая-тихая звездная ночь. Тихо стоял темный лес на берегу, точно стража из великанов. Горы казались выше, как это бывает ночью. Высокий месяц обливал все своим трепетным, искрившимся светом. Бурлившая днем горная река присмирела, и к ней тихо-тихо подкрался холод, крепко-крепко обнял гордую, непокорную красавицу и точно прикрыл ее зеркальным стеклом.
Серая Шейка была в отчаянии, потому что не замерзла только самая середина реки, где образовалась широкая полынья. Свободного места, где можно было плавать, оставалось не больше пятнадцати сажен.
Огорчение Серой Шейки дошло до последней степени, когда на берегу показалась Лиса — это была та самая Лиса, которая переломила ей крыло.
— А, старая знакомая, здравствуй! — ласково проговорила Лиса, останавливаясь на берегу. — Давненько не видались… Поздравляю с зимой.
— Уходи, пожалуйста, я совсем не хочу с тобой разговаривать, — ответила Серая Шейка.
— Это за мою-то ласку! Хороша же ты, нечего сказать!.. А впрочем, про меня много лишнего говорят. Сами наделают что-нибудь, а потом на меня и свалят… Пока — до свиданья!
Когда Лиса убралась, приковылял Заяц и сказал:
— Берегись, Серая Шейка: она опять придет.
И Серая Шейка тоже начала бояться, как боялся Заяц. Бедная даже не могла любоваться творившимися кругом нее чудесами. Наступила уже настоящая зима. Земля была покрыта белоснежным ковром. Не оставалось ни одного темного пятнышка. Даже голые березы, ольхи, ивы и рябины убрались инеем, точно серебристым пухом. А ели сделались еще важнее. Они стояли засыпанные снегом, как будто надели дорогую теплую шубу.
Да, чудно хорошо было кругом! А бедная Серая Шейка знала только одно, что эта красота — не для нее, и трепетала при одной мысли, что ее полынья вот-вот замерзнет и ей некуда будет деться. Лиса действительно пришла через несколько дней, села на берегу и опять заговорила:
— Соскучилась я по тебе, уточка… Выходи сюда, а не хочешь, так я и сама к тебе приду… Я не спесива…
И Лиса принялась ползти осторожно по льду к самой полынье. У Серой Шейки замерло сердце. Но Лиса не могла подобраться к самой воде, потому что там лед был еще очень тонок. Она положила голову на передние лапки, облизнулась и проговорила:
— Какая ты глупая, уточка… Вылезай на лед! А впрочем, до свиданья! Я тороплюсь по своим делам…
Лиса начала приходить каждый день — проведать, не застыла ли полынья. Наступившие морозы делали свое дело. От большой полыньи оставалось всего одно окно, в сажень величиной. Лед был крепкий, и Лиса садилась на самом краю. Бедная Серая Шейка со страху ныряла в воду, а Лиса сидела и зло посмеивалась над ней:
— Ничего, ныряй, а я тебя все равно съем… Выходи лучше сама.
Заяц видел с берега, что проделывала Лиса, и возмущался всем своим заячьим сердцем:
— Ах, какая бессовестная эта Лиса!.. Какая несчастная эта Серая Шейка! Съест ее Лиса…
IV
По всей вероятности, Лиса и съела бы Серую Шейку, когда полынья замерзла бы совсем, но случилось иначе.
Заяц все видел своими собственными косыми глазами.
Дело было утром. Заяц выскочил из своего логовища покормиться и поиграть с другими зайцами. Мороз был здоровый, и зайцы грелись, поколачивая лапку о лапку. Хотя и холодно, а все-таки весело.
— Братцы, берегись! — крикнул кто-то.
Действительно, опасность была на носу. На опушке леса стоял сгорбленный старичок охотник, который подкрался на лыжах совершенно неслышно и высматривал, которого бы зайца застрелить.
«Эх, теплая старухе шуба будет!» — соображал он, выбирая самого крупного зайца.
Он даже прицелился из ружья, но зайцы его заметили и кинулись в лес как сумасшедшие.
— Ах, лукавцы! — рассердился старичок. — Вот ужо я вас… Того не понимают, глупые, что нельзя старухе без шубы. Не мерзнуть же ей… А вы Акинтича не обманете, сколько ни бегайте. Акинтич-то похитрее будет… А старуха Акинтичу вон как наказывала: «Ты смотри, старик, без шубы не приходи!» А вы — бегать…
Старичок пустился разыскивать зайцев по следам, но зайцы рассыпались по лесу, как горох. Старичок порядком измучился, обругал лукавых зайцев и присел на берегу реки отдохнуть.
— Эх, старуха, старуха, убежала наша шуба! — думал он вслух. — Ну, вот отдохну и пойду искать другую.
Сидит старичок, горюет, а тут, глядь — Лиса по реке ползет, — так и ползет, точно кошка.
— Э-ге-ге, вот так штука! — обрадовался старичок. — К старухиной-то шубе воротник сам ползет… Видно, пить захотела, а то, может, и рыбки вздумала половить.
Лиса действительно подползла к самой полынье, в которой плавала Серая Шейка, и улеглась на льду. Стариковские глаза видели плохо и из-за Лисы не замечали утки.
«Надо так ее застрелить, чтобы воротника не испортить, — соображал старик, прицеливаясь в Лису. — А то вот как старуха будет браниться, если воротник-то в дырьях окажется… Тоже своя сноровка везде надобна, а без снасти и клопа не убьешь».
Старичок долго прицеливался, выбирая место в будущем воротнике. Наконец грянул выстрел. Сквозь дым от выстрела охотник видел, как что-то метнулось на льду, — и со всех ног кинулся к полынье. По дороге он два раза упал, а когда добежал до полыньи, только руками развел: воротника как не бывало, а в полынье плавала одна перепуганная Серая Шейка.
— Вот так штука! — ахнул старичок, разводя руками. — В первый раз вижу, как Лиса в утку обратилась… Ну и хитер зверь!
— Дедушка, Лиса убежала, — объяснила Серая Шейка.
— Убежала? Вот тебе, старуха, и воротник к шубе… Что же я теперь буду делать, а? Ну, и грех вышел… А ты, глупая, зачем тут плаваешь?
— А я, дедушка, не могла улететь вместе с другими. У меня одно крылышко попорчено…
— Ах, глупая, глупая!.. Да ведь ты замерзнешь тут или Лиса тебя съест… Да…
Старичок подумал-подумал, покачал головой и решил:
— А мы вот что с тобой сделаем: я тебя внучкам унесу. Вот-то обрадуются… А весной ты старухе яичек нанесешь да утяток выведешь. Так я говорю? Вот то-то, глупая…
Старичок добыл Серую Шейку из полыньи и положил за пазуху.
«А старухе я ничего не скажу, — соображал он, направляясь домой. — Пусть ее шуба с воротником вместе еще погуляет в лесу. Главное — внучки вот как обрадуются…»
Зайцы все это видели и весело смеялись. Ничего, старуха и без шубы на печке не замерзнет.
Три медведя (Л. Н. Толстой)
Одна девочка ушла из дома в лес. В лесу она заблудилась и стала искать дорогу домой, да не нашла, а пришла в лесу к домику.
Дверь была отворена; она посмотрела в дверь, видит: в домике никого нет, и вошла. В домике этом жили три медведя. Один медведь был отец, звали его Михаил Иваныч. Он был большой и лохматый. Другой была медведица. Она была поменьше, и звали ее Настасья Петровна. Третий был маленький медвежонок, и звали его Мишутка. Медведей не было дома, они ушли гулять по лесу.
В домике было две комнаты: одна — столовая, другая — спальня. Девочка вошла в столовую и увидела на столе три чашки с похлебкой. Первая чашка, очень большая, была Михаилы Ивановичева; вторая чашка, поменьше, была Настасьи Петровнина, третья, синенькая чашечка, была Мишуткина. Подле каждой чашки лежала ложка: большая, средняя и маленькая.
Девочка взяла самую большую ложку и похлебала из самой большой чашки; потом взяла среднюю ложку и похлебала из средней чашки; потом взяла маленькую ложечку и похлебала из синенькой чашечки; и Мишуткина похлебка ей показалась лучше всех.
Девочка захотела сесть и видит у стола три стула: один большой — Михаилы Иванычев, другой поменьше — Настасьи Петровнин и третий маленький, с синенькой подушечкой, — Мишуткин. Она полезла на большой стул и упала; потом села на средний стул, на нем было неловко; потом села на маленький стульчик и засмеялась: так было хорошо. Она взяла синенькую чашечку на колена и стала есть. Поела всю похлебку и стала качаться на стуле.
Стульчик проломился, и она упала на пол. Она встала, подняла стульчик и пошла в другую горницу. Там стояли три кровати: одна большая — Михаилы Иванычева, другая средняя — Настасьи Петровнина, третья маленькая — Мишенькина.
Девочка легла в большую — ей было слишком просторно; легла в среднюю — было слишком высоко; легла в маленькую — кроватка пришлась ей как раз впору, и она заснула.
А медведи пришли домой голодные и захотели обедать. Большой медведь взял свою чашку, взглянул и заревел страшным голосом:
— Кто хлебал в моей чашке?
Настасья Петровна посмотрела свою чашку и зарычала не так громко:
— Кто хлебал в моей чашке?
А Мишутка увидал свою пустую чашечку и запищал тонким голосом:
— Кто хлебал в моей чашке и все выхлебал?
Михаил Иваныч взглянул на свой стул и зарычал страшным голосом:
— Кто сидел на моем стуле и сдвинул его с места?
Настасья Петровна взглянула на свой стул и зарычала не так громко:
— Кто сидел на моем стуле и сдвинул его с места?
Мишутка взглянул на свой сломанный стульчик и пропищал:
— Кто сидел на моем стуле и сломал его?
Медведи пришли в другую горницу.
— Кто ложился в мою постель и смял ее? — заревел Михайло Иваныч страшным голосом.
— Кто ложился в мою постель и смял ее? — зарычала Настасья Петровна не так громко.
А Мишенька подставил скамеечку, полез в свою кроватку и запищал тонким голосом:
— Кто ложился в мою постель?
И вдруг он увидал девочку и завизжал так, как будто его режут:
— Вот она! Держи, держи! Вот она! Вот она! Ай-ай-ай! Держи!
Он хотел ее укусить. Девочка открыла глаза, увидела медведей и бросилась к окну. Окно было открыто, она выскочила в окно и убежала. И медведи не догнали ее.
Волк и собака (Л. Н. Толстой)
Худой волк ходил подле деревни и встретил жирную собаку. Волк спросил у собаки:
— Скажи, собака, откуда вы корм берете? Собака сказала:
— Люди нам дают.
— Верно, вы трудную людям службу служите?
Собака сказала:
— Нет, наша служба нетрудная. Дело наше — по ночам двор стеречь.
— Так только за это вас так кормят? — сказал волк. — Это я бы сейчас в вашу службу пошел, а то нам, волкам, трудно корма достать.
— Что ж, иди, — сказала собака. — Хозяин и тебя так же кормить станет.
Волк был рад и пошел с собакой к людям служить. Стал уже волк в ворота входить, видит он, что у собаки на шее шерсть стерта. Он сказал:
— А это у тебя, собака, чего?
— Да так, — сказала собака.
— Да что так?
— Да так, от цепи. Днем ведь я на цепи сижу, так вот цепью и стерло немного шерсть на шее.
— Ну, так прощай, собака, — сказал волк. — Не пойду к людям жить. Пускай не так жирен буду, да на воле.
Журавль и цапля (В. И. Даль)
Летала сова — веселая голова; вот она летела, летела да и села, головой повертела, по сторонам посмотрела, снялась и опять полетела; летала, летала да села, головой повертела, по сторонам посмотрела, а глаза у нее, как плошки, не видят ни крошки!
Это не сказка, это присказка, а сказка впереди.
Пришла весна по зиму и ну ее солнышком гнать-допекать, а травку-муравку из земли вызывать; высыпала-выбежала травка на солнышко поглядеть, вынесла цветы первые — подснежные: и голубые, и белые, сине-алые и желто-серые.
Потянулась из-за моря перелетная птица: гуси да лебеди, журавли да цапли, кулики да утки, певчие пташки и хвастунья-синичка. Все слетелись к нам на Русь гнезда вить, семьями жить. Вот разошлись они по своим краям: по степям, по лесам, по болотам, по ручьям.
Стоит журавль один в поле, по сторонам все поглядывает, головушку поглаживает, а сам думает: «Надо-де мне хозяйством обзавестись, гнездо свить да хозяюшку добыть».
Вот свил он гнездо вплоть у болота, а в болоте, в кочкарнике, сидит долгоносая-долгоносая цапля, сидит, на журавля поглядывает да про себя посмеивается: «Ведь уродился же неуклюжий какой!»
Тем временем надумался журавль: «Дай, — говорит, — посватаю цаплю, она в наш род пошла: и клюв наш, и на ногах высока». Вот и пошел он нетореной дорожкой по болоту: тяп да тяп ногами, а ноги да хвост так и вязнут; вот он упрется клювом — хвост вытащит, а клюв увязнет; клюв вытащит — хвост увязнет; насилу до цаплиной кочки дошел, поглядел в тростник и спрашивает:
— А дома ли сударушка-цапля?
— Здесь она. Что надо? — ответила цапля.
— Иди за меня замуж, — сказал журавль.
— Как бы не так, пойду я за тебя, за долговязого: на тебе и платье короткое, и сам ты пешком гуляешь, скупо живешь, меня на гнезде с голоду уморишь!
Слова эти показались журавлю обидными. Молча он повернул да и пошел домой: тяп да тяп, тяп да тяп.
Цапля, сидючи дома, пораздумалась: «А что ж, и вправду, для чего я ему отказала, нешто мне лучше жить одной? Он хорошего роду, зовут его щегольком, ходит с хохолком; пойду к нему доброе слово перемолвить».
Пошла цапля, а путь по болоту не близок: то одну ногу увязит, то другую. Одну вытащит — другую увязит. Крылышко вытащит — клюв засадит; ну пришла и говорит:
— Журавль, я иду за тебя!
— Нет, цапля, — говорит ей журавль, — уж я раздумал, не хочу на тебе жениться. Иди туда, откуда пришла!
Стыдно стало цапле, закрылась она крылышком и пошла к своей кочке; а журавль, глядя за нею, пожалел, что отказал; вот он выскочил из гнезда и пошел следом за нею болото месить. Приходит и говорит:
— Ну, так уж быть, цапля, я беру тебя за себя.
А цапля сидит сердитая-пресердитая и говорить с журавлем не хочет.
— Слышь, сударыня-цапля, я беру тебя за себя, — повторил журавль.
— Ты берешь, да я не иду, — отвечала она.
Нечего делать, пошел опять журавль домой.
«Этакая нравная, — подумал он, — теперь ни за что не возьму ее!»
Уселся журавль в траве и глядеть не хочет в ту сторону, где цапля живет. А та опять передумала: «Лучше жить вдвоем, чем одной. Пойду помирюсь с ним и выйду за него».
Вот и пошла опять ковылять по болоту. Путь до журавля долог, болото вязко: то одну ножку увязит, то другую. Крылышко вытащит — клюв засадит; насилу добралась до журавлиного гнезда и говорит:
— Журонька, послушай-ка, так и быть, я иду за тебя!
А журавль ей в ответ:
— Нейдет Федора за Егора, а и пошла бы Федора за Егора, да Егор не берет.
Сказав такие слова, журавль отвернулся. Цапля ушла.
Думал, думал журавль да опять пожалел, для чего было ему не согласиться взять за себя цаплю, пока та сама хотела; встал скорехонько и пошел опять по болоту: тяп, тяп ногами, а ноги да хвост так и вязнут; вот упрется он клювом, хвост вытащит — клюв увязит, а клюв вытащит — хвост увязнет.
Вот так-то и по сию пору ходят они друг за дружкой; дорожку проторили, а пива не сварили.
Лиса и медведь (В. И. Даль)
Жила-была кума-Лиса; надоело Лисе на старости самой о себе промышлять, вот и пришла она к Медведю и стала проситься в жилички:
— Впусти меня, Михайло Потапыч, я лиса старая, ученая, места займу немного, не объем, не обопью, разве только после тебя поживлюсь, косточки огложу.
Медведь, долго не думав, согласился. Перешла Лиса на житье к Медведю и стала осматривать да обнюхивать, где что у него лежит. Мишенька жил с запасом, сам досыта наедался и Лисоньку хорошо кормил. Вот заприметила она в сенцах на полочке кадочку с медом, а Лиса, что Медведь, любит сладко поесть; лежит она ночью да и думает, как бы ей уйти да медку полизать; лежит, хвостиком постукивает да Медведя спрашивает:
— Мишенька, никак, кто-то к нам стучится?
Прислушался Медведь.
— И то, — говорит, — стучат.
— Это, знать, за мной, за старой лекаркой, пришли.
— Ну что ж, — сказал Медведь, — иди.
— Ох, куманек, что-то не хочется вставать!
— Ну, ну, ступай, — понукал Мишка, — я и дверей за тобой не стану запирать.
Лиса заохала, слезла с печи, а как за дверь вышла, откуда и прыть взялась! Вскарабкалась на полку и ну починать кадочку; ела, ела, всю верхушку съела, досыта наелась; закрыла кадочку ветошкой, прикрыла кружком, заложила камешком, все прибрала, как у Медведя было, и воротилась в избу как ни в чем не бывало.
Медведь ее спрашивает:
— Что, кума, далеко ль ходила?
— Близехонько, куманек; звали соседки, ребенок у них захворал.
— Что же, полегчало?
— Полегчало.
— А как зовут ребенка?
— Верхушечкой, куманек.
— Не слыхал такого имени, — сказал Медведь.
— И-и, куманек, мало ли чудных имен на свете живет!
Медведь уснул, и Лиса уснула.
Понравился Лисе медок, вот и на другую ночку лежит, хвостом об лавку постукивает:
— Мишенька, никак опять кто-то к нам стучится?
Прислушался Медведь и говорит:
— И то кума, стучат!
— Это, знать, за мной пришли!
— Ну что же, кумушка, иди, — сказал Медведь.
— Ох, куманек, что-то не хочется вставать, старые косточки ломать!
— Ну, ну, ступай, — понукал Медведь, — я и дверей за тобой не стану запирать.
Лиса заохала, слезая с печи, поплелась к дверям, а как за дверь вышла, откуда и прыть взялась! Вскарабкалась на полку, добралась до меду, ела, ела, всю середку съела; наевшись досыта, закрыла кадочку тряпочкой, прикрыла кружком, заложила камешком, все, как надо, убрала и вернулась в избу.
А Медведь ее спрашивает:
— Далеко ль, кума, ходила?
— Близехонько, куманек. Соседи звали, у них ребенок захворал.
— Что ж, полегчало?
— Полегчало.
— А как зовут ребенка?
— Середочкой, куманек.
— Не слыхал такого имени, — сказал Медведь.
— И-и, куманек, мало ли чудных имен на свете живет! — отвечала Лиса.
С тем оба и заснули.
Понравился Лисе медок; вот и на третью ночь лежит, хвостиком постукивает да сама Медведя спрашивает:
— Мишенька, никак, опять к нам кто-то стучится? Послушал Медведь и говорит:
— И то, кума, стучат.
— Это, знать, за мной пришли.
— Что же, кума, иди, коли зовут, — сказал Медведь.
— Ох, куманек, что-то не хочется вставать, старые косточки ломать! Сам видишь — ни одной ночки соснуть не дают!
— Ну-ну, вставай, — понукал Медведь, — я и дверей за тобой не стану запирать.
Лиса заохала, закряхтела, слезла с печи и поплелась к дверям, а как за дверь вышла, откуда и прыть взялась! Вскарабкалась на полку и принялась за кадочку; ела, ела, все последки съела; наевшись досыта, закрыла кадочку тряпочкой, прикрыла кружком, пригнела камешком и все, как надо, убрала. Вернувшись в избу, она залезла на печь и свернулась калачиком.
А Медведь стал Лису спрашивать:
— Далеко ль, кума, ходила?
— Близехонько, куманек. Звали соседи ребенка полечить.
— Что ж, полегчало?
— Полегчало.
— А как зовут ребенка?
— Последышком, куманек, Последышком, Потапович!
— Не слыхал такого имени, — сказал Медведь.
— И-и, куманек, мало ли чудных имен на свете живет!
Медведь заснул, и Лиса уснула.
Вдолге ли, вкоротке ли, захотелось опять Лисе меду — ведь Лиса сластена, вот и прикинулась она больной: кахи да кахи, покою не дает Медведю, всю ночь прокашляла.
— Кумушка, — говорит Медведь, — хоть бы чем ни на есть полечилась.
— Ох, куманек, есть у меня снадобье, только бы медку в него подбавить, и все как есть рукой сымет.
Встал Мишка с полатей и вышел в сени, снял кадку — ан кадка пуста!
— Куда девался мед? — заревел Медведь. — Кума, это твоих рук дело!
Лиса так закашлялась, что и ответа не дала.
— Кума, кто съел мед?
— Какой мед?
— Да мой, что в кадочке был!
— Коли твой был, так, значит, ты и съел, — отвечала Лиса.
— Нет, — сказал Медведь, — я его не ел, все про случай берег; это, значит; ты, кума, сшалила?
— Ах ты, обидчик этакий! Зазвал меня, бедную сироту, к себе да и хочешь со свету сжить! Нет, друг, не на такую напал! Я, лиса, мигом виноватого узнаю, разведаю, кто мед съел.
Вот Медведь обрадовался и говорит:
— Пожалуйста, кумушка, разведай!
— Ну что ж, ляжем против солнца — у кого мед из живота вытопится, тот его и съел.
Вот легли, солнышко их пригрело. Медведь захрапел, а Лисонька — скорее домой: соскребла последний медок из кадки, вымазала им Медведя, а сама, умыв лапки, ну Мишеньку будить.
— Вставай, вора нашла! Я вора нашла! — кричит в ухо Медведю Лиса.
— Где? — заревел Мишка.
— Да вот где, — сказала Лиса и показала Мишке, что у него все брюхо в меду.
Мишка сел, протер глаза, провел лапой по животу — лапа так и льнет, а Лиса его корит:
— Вот видишь, Михайло Потапович, солнышко-то мед из тебя вытопило! Вперед, куманек, своей вины на другого не сваливай!
Сказав это, Лиска махнула хвостом, только Медведь и видел ее.
Лиса-лапотница (В. И. Даль)
Зимней ночью шла голодная кума по дорожке; на небе тучи нависли, по полю снежком порошит. «Хоть бы на один зуб чего перекусить», — думает лисонька. Вот идет она путем-дорогой; лежит ошметок. «Что же, — думает лиса, — в иную пору и лапоток пригодится». Взяла лапоть в зубы и пошла далее. Приходит в деревню, у первой избы и постучалась.
— Кто там? — спросил мужик, открывая оконце.
— Это я, добрый человек, лисичка-сестричка. Пусти переночевать!
— У нас и без тебя тесно! — сказал старик и хотел было задвинуть окошечко.
— Что мне, много ли надо? — просила лиса. — Сама лягу на лавку, а хвостик под лавку, — и вся тут.
Сжалился старик, пустил лису, а она ему и говорит:
— Мужичок, мужичок, спрячь мой лапоток!
Мужик взял лапоток и кинул его под печку.
Вот ночью все заснули, лисичка слезла тихонько с лавки, подкралась к лаптю, вытащила его и закинула далеко в печь, а сама вернулась как ни в чем не бывало, легла на лавочку, а хвостик спустила под лавочку.
Стало светать. Люди проснулись; старуха затопила печь, а старик стал снаряжаться в лес по дрова.
Проснулась и лисица, побежала за лапотком — глядь, а лаптя как не бывало. Взвыла лиса:
— Обидел старик, поживился моим добром, а я за свой лапоток и курочки не возьму!
Посмотрел мужик под печь — нет лаптя! Что делать? А ведь сам клал! Пошел, взял курицу и отдал лисе. А лиса еще ломаться стала, курицу не берет и на всю деревню воет, орет о том, как разобидел ее старик.
Хозяин с хозяйкой стали ублажать лису: налили в чашку молока, покрошили хлеба, сделали яичницу и стали лису просить не побрезговать хлебом-солью. А лисе только того и хотелось. Вскочила на лавку, поела хлеб, вылакала молочка, уплела яичницу, взяла курицу, положила в мешок, простилась с хозяевами и пошла своим путем-дорогой.
Идет и песенку попевает:
– Лисичка-сестричка Темной ноченькой Шла голодная; Она шла да шла, Ошметок нашла — В люди снесла, Добрым людям сбыла, Курочку взяла.Вот подходит она вечером к другой деревне. Стук, тук, тук — стучит лиса в избу.
— Кто там? — спросил мужик.
— Это я, лисичка-сестричка. Пусти, дядюшка, переночевать!
— У нас и без тебя тесно, ступай дальше, — сказал мужик, захлопнув окно.
— Я вас не потесню, — говорила лиса. — Сама лягу на лавку, а хвост под лавку, — и вся тут!
Пустили лису. Вот поклонилась она хозяину и отдала ему на сбережение свою курочку, сама же смирнехонько улеглась в уголок на лавку, а хвостик подвернула под лавку.
Хозяин взял курочку и пустил ее к уткам за решетку. Лисица все это видела и, как заснули хозяева, слезла тихонько с лавки, подкралась к решетке, вытащила свою курочку, ощипала, съела, а перышки с косточками зарыла под печью; сама же, как добрая, вскочила на лавку, свернулась клубочком и уснула.
Стало светать, баба принялась за печь, а мужик пошел скотинке корму задать.
Проснулась и лиса, начала собираться в путь; поблагодарила хозяев за тепло и за угрев да стала у мужика спрашивать свою курочку.
Мужик полез за курицей — глядь, а курочки как не бывало! Оттуда сюда перебрал всех уток: что за диво — курицы нет как нет!
А лиса стоит да голосом причитает:
— Курочка моя, чернушка моя, заклевали тебя пестрые утки, забили тебя сизые селезни! Не возьму я за тебя любой утицы!
Сжалилась баба над лисой и говорит мужу:
— Отдадим ей уточку да покормим ее на дорогу!
Вот накормили, напоили лису, отдали ей уточку и проводили за ворота.
Идет кума-лиса, облизываясь, да песенку свою попевает:
– Лисичка-сестричка Темной ноченькой Шла голодная; Она шла да шла, Ошметок нашла — В люди снесла, Добрым людям сбыла: За ошметок — курочку, За курочку — уточкуШла лиса близко ли, далеко ли, долго ли, коротко ли — стало смеркаться. Завидела она в стороне жилье и свернула туда; приходит: тук, тук, тук в дверь!
— Кто там? — спрашивает хозяин.
— Я — лисичка-сестричка, сбилась с дороги, вся перезябла и ноженьки отбила бежавши! Пусти меня, добрый человек, отдохнуть да обогреться!
— И рад бы пустить, кумушка, да некуда!
— И-и, куманек, я непривередлива: сама лягу на лавку, а хвост подверну под лавку, — и вся тут!
Подумал, подумал старик да и пустил лису. Алиса и рада. Поклонилась хозяевам да и просит их сберечь до утра ее уточку-плосконосочку.
Приняли уточку-плосконосочку на сбережение и пустили ее к гусям. А лисичка легла на лавку, хвост подвернула под лавку и захрапела.
— Видно, сердечная, умаялась, — сказала баба, влезая на печку. Невдолге заснули и хозяева, а лиса только того и ждала: слезла тихонько с лавки, подкралась к гусям, схватила свою уточку-плосконосочку, закусила, ощипала дочиста, съела, а косточки и перышки зарыла под печью; сама же как ни в чем небывало легла спать и спала до бела дня. Проснулась, потянулась, огляделась; видит — одна хозяйка в избе.
— Хозяюшка, а где хозяин? — спрашивает лиса. — Мне бы надо с ним проститься, поклониться за тепло, за угрев.
— Вона, хватилась хозяина! — сказала старуха. — Да уж он теперь, чай, давно на базаре.
— Так счастливо оставаться, хозяюшка, — сказала, кланяясь, лиса. — Моя плосконосочка уже, чай, проснулась. Давай ее, бабушка, скорее, пора и нам с нею пуститься в дорогу.
Старуха бросилась за уткой — глядь-поглядь, а утки нет! Что будешь делать, где взять? А отдать надо! Позади старухи стоит лиса, глаза куксит, голосом причитает: была у нее уточка, невиданная, неслыханная, пестрая в прозолоть, за уточку ту она бы и гуська не взяла.
Испугалась хозяйка, да и ну кланяться лисе:
— Возьми же, матушка Лиса Патрикеевна, возьми любого гуська! А уж я тебя напою, накормлю, ни маслица, ни яичек не пожалею.
Пошла лиса на мировую, напилась, наелась, выбрала что ни есть жирного гуся, положила в мешок, поклонилась хозяйке и отправилась в путь-дороженьку; идет да и припевает про себя песенку:
– Лисичка-сестричка Темной ноченькой Шла голодная; Она шла да шла, Ошметок нашла — Добрым людям сбыла: За ошметок — курочку, За курочку — уточку, За уточку — гусеночка!Шла лиса да приумаялась. Тяжело ей стало гуся в мешке нести: вот она то привстанет, то присядет, то опять побежит. Пришла ночь, и стала лиса ночлег промышлять; где в какую дверь ни постучит, везде отказ. Вот подошла она к последней избе да тихонько, несмело таково стала постукивать: тук, тук, тук, тук!
— Чего надо? — отозвался хозяин.
— Обогрей, родимый, пусти ночевать!
— Негде, и без тебя тесно!
— Я никого не потесню, — отвечала лиса, — сама лягу на лавочку, а хвостик под лавочку, — и вся тут.
Сжалился хозяин, пустил лису, а она сует ему на сбережение гуся; хозяин посадил его за решетку к индюшкам. Но сюда уже дошли с базару слухи про лису.
Вот хозяин и думает: «Уж не та ли это лиса, про которую народ бает?» — и стал за нею присматривать. А она, как добрая, улеглась на лавочку и хвост спустила под лавочку; сама же слушает, когда заснут хозяева. Старуха захрапела, а старик притворился, что спит. Вот лиска — прыг к решетке, схватила своего гуся, закусила, ощипала и принялась есть. Ест, поест да и отдохнет, — вдруг гуся не одолеешь! Ела она, ела, а старик все приглядывает и видит, что лиса, собрав косточки и перышки, снесла их под печку, а сама улеглась опять и заснула.
Проспала лиса еще дольше прежнего, — уж хозяин ее будить стал:
— Каково-де, лисонька, спала-почивала?
А лисонька только потягивается да глаза протирает.
— Пора тебе, лисонька, и честь знать. Пора в путь собираться, — сказал хозяин, отворяя ей двери настежь.
А лиска ему в ответ:
— Не почто избу студить, и сама пойду, да наперед свое добро заберу. Давай-ка моего гуся!
— Какого? — спросил хозяин.
— Да того, что я тебе вечор отдала на сбережение; ведь ты у меня его принимал?
— Принимал, — отвечал хозяин.
— А принимал, так и подай, — пристала лиса.
— Гуся твоего за решеткой нет; поди хоть сама посмотри — одни индюшки сидят.
Услыхав это, хитрая лиса грянулась об пол и ну убиваться, ну причитать, что за своего-де гуська она бы и индюшки не взяла!
Мужик смекнул лисьи хитрости. «Постой, — думает он, — будешь ты помнить гуся!»
— Что делать, — говорит он. — Знать, надо идти с тобой на мировую.
И обещал ей за гуся индюшку. А вместо индюшки тихонько подложил ей в мешок собаку. Лисонька не догадалась, взяла мешок, простилась с хозяином и пошла.
Шла она, шла, и захотелось ей спеть песенку про себя и про лапоток. Вот села она, положила мешок на землю и только было принялася петь, как вдруг выскочила из мешка хозяйская собака — да на нее, а она — от собаки, а собака — за нею, не отставая ни на шаг.
Вот забежали обе вместе в лес; лиска — по пенькам да по кустам, а собака — за нею.
На лисонькино счастье, случилась нора; лиса вскочила в нее, а собака не пролезла в нору и стала над нею дожидаться, не выйдет ли лиса…
А лиса с испугу дышит, не отдышится, а как поотдохнула, то стала сама с собой разговаривать, стала себя спрашивать:
— Ушки мои, ушки, что вы делали?
— А мы слушали да слушали, чтоб собака лисоньку не скушала.
— Глазки мои, глазки, вы что делали?
— А мы глядели да глядели, чтобы собака лисоньку не съела!
— Ножки мои, ножки, что вы делали?
— А мы бежали да бежали, чтоб собака лисоньку не поймала.
— Хвостик, хвостик, ты что делал?
— А я не давал тебе ходу, за все пеньки да сучки цеплялся.
— А, так ты не давал мне бежать! Постой, вот я тебя! — сказала лиса и, высунув хвост из норы, закричала собаке:
— На вот, съешь его!
Собака схватила лису за хвост и вытащила из норы.
Медведь — половинщик (В. И. Даль)
Жил-был мужичок в крайней избе на селе, что стояла подле самого леса. А в лесу жил медведь и, что ни осень, заготовлял себе жилье, берлогу, и залегал в нее с осени на всю зиму; лежал да лапу сосал. Мужичок же весну, лето и осень работал, а зимой щи и кашу ел да квасом запивал. Вот и позавидовал ему медведь; пришел к нему и говорит:
— Соседушка, давай задружимся!
— Как с вашим братом дружиться: ты, Мишка, как раз искалечишь! — отвечал мужичок.
— Нет, — сказал медведь, — не искалечу. Слово мое крепко — ведь я не волк, не лиса: что сказал, то и сдержу! Давай-ка станем вместе работать!
— Ну ладно, давай! — сказал мужик.
Ударили по рукам.
Вот пришла весна, стал мужик соху да борону ладить, а медведь ему из лесу вязки выламывает да таскает. Справив дело, уставив соху, мужик и говорит:
— Ну, Мишенька, впрягайся, надо пашню подымать. Медведь впрягся в соху, выехали в поле. Мужик, взявшись за рукоять, пошел за сохой, а Мишка идет впереди, соху на себе тащит. Прошел борозду, прошел другую, прошел третью, а на четвертой говорит:
— Не полно ли пахать?
— Куда тебе, — отвечает мужик, — еще надо дать концов десятка с два!
Измучился Мишка на работе. Как покончил, так тут же на пашне и растянулся.
Мужик стал обедать, накормил товарища да и говорит:
— Теперь, Мишенька, соснем, отдохнувши, надо вдругорядь перепахать.
И в другой раз перепахали.
— Ладно, — говорит мужик, — завтра приходи, станем боронить и сеять репу. Только уговор лучше денег. Давай наперед положим, коли пашня уродит, кому что брать: все ли поровну, все ли пополам, или кому вершки, а кому корешки?
— Мне вершки, — сказал медведь.
— Ну, ладно, — повторил мужик, — твои вершки, а мои корешки.
Как сказано, так сделано: пашню на другой день заборонили, посеяли репу и сызнова заборонили.
Пришла осень, настала пора репу собирать. Снарядились наши товарищи, пришли на поле, повытаскали, повыбрали репу: видимо-невидимо ее.
Стал мужик Мишкину долю — ботву срезать, вороха навалил с гору, а свою репу на возу домой свез. И медведь пошел в лес ботву таскать, всю перетаскал к своей берлоге. Присел, попробовал, да, видно, не по вкусу пришлась!..
Пошел к мужику, поглядел в окно; а мужик напарил сладкой репы полон горшок, ест да причмокивает.
«Ладно, — подумал медведь, — вперед умнее буду!»
Медведь пошел в лес, залег в берлогу, пососал, пососал лапу да с голодухи заснул и проспал всю зиму.
Пришла весна, поднялся медведь, худой, тощий, голодный, и пошел опять набиваться к соседу в работники — пшеницу сеять.
Справили соху с бороной. Впрягся медведь и пошел таскать соху по пашне! Умаялся, упарился и стал в тень.
Мужичок сам поел, медведя накормил, и легли оба соснуть. Выспавшись, мужик стал Мишку будить:
— Пора-де вдругорядь перепахивать. Нечего делать, принялся Мишка за дело! Как кончили пашню, медведь и говорит:
— Ну, мужичок, уговор лучше денег. Давай условимся теперь: на этот раз вершки твои, а корешки мои. Ладно, что ли?
— Ладно! — сказал мужик. — Твои корешки, мои вершки! Ударили по рукам. На другой день пашню заборонили, посеяли пшеницу, прошли по ниве бороной и еще раз тут же помянули, что теперь-де медведю корешки, а мужичку вершки.
Настала пора пшеницу убирать; мужик жнет не покладаючи рук; сжал, обмолотил и на мельницу свез. Принялся и Мишка за свой пай: надергал соломы с корнями целые вороха и пошел таскать в лес к своей берлоге. Всю солому переволок, сел на пенек отдохнуть да своего труда отведать. Пожевал соломки — нехорошо!
Пожевал корешков — не лучше того! Пошел Мишка к мужику, заглянул в окно, а мужичок сидит за столом, пшеничные лепешки ест, бражкой запивает да бороду утирает.
«Видно, уж моя такая доля, — подумал медведь, — что из моей работы проку нет: возьму вершки — вершки не годятся; возьму корешки — корешки не едятся!»
Тут Мишка с горя залег в берлогу и проспал всю зиму, да уж с той поры не ходил к мужику в работу. Коли голодать, так лучше на боку лежать.
Ёлка (Новогодняя сказка) (Г. X. Андерсен)
Стояла в лесу этакая славненькая елочка; место у нее было хорошее: и солнышко ее пригревало, и воздуха было вдосталь, а вокруг росли товарищи постарше, ель да сосна. Только не терпелось елочке самой стать взрослой: не думала она ни о теплом солнышке, ни о свежем воздухе; не замечала и говорливых деревенских детишек, когда они приходили в лес собирать землянику или малину. Наберут полную кружку, а то нанижут ягоды на соломины, подсядут к елочке и скажут:
— Какая славная елочка!
А ей хоть бы и вовсе не слушать таких речей.
Через год подросла елочка на один побег, через год вытянулась еще немножко; так, по числу побегов, всегда можно узнать, сколько лет росла елка.
— Ах, быть бы мне такой же большой, как другие! — вздыхала елка. — Уж как бы широко раскинулась я ветвями да выглянула макушкой на вольный свет! Птицы вили бы гнезда у меня в ветвях, а, как подует ветер, я кивала бы с достоинством, не хуже других!
И не были ей в радость ни солнце, ни птицы, ни алые облака, утром и вечером проплывавшие над нею.
Когда стояла Зима и снег лежал вокруг искрящейся белой пеленой, частенько являлся вприпрыжку заяц и перескакивал прямо через елочку — такая обида! Но прошло две Зимы, и на третью елка так подросла, что зайцу уже приходилось обегать ее кругом. «Ах! Вырасти, вырасти, стать большой и старой — лучше этого нет ничего на свете!» — думала елка.
По осени в лес приходили дровосеки и валили сколько-то самых больших деревьев. Так случалось каждый год, и елка, теперь уже совсем взрослая, всякий раз трепетала — с таким стоном и звоном падали наземь большие прекрасные деревья. С них срубали ветви, и они были такие голые, длинные, узкие — просто не узнать. Но потом их укладывали на повозки, и лошади увозили их прочь из лесу. Куда? Что их ждало?
Весной, когда прилетели ласточки и аисты, елка спросила у них:
— Вы не знаете, куда их увезли? Они вам не попадались?
Ласточки не знали, но аист призадумался, кивнул головой и сказал:
— Пожалуй, что знаю. Когда я летел из Египта, мне встретилось много новых кораблей с великолепными мачтами. По-моему, это они и были, от них пахло елью. Я с ними много раз здоровался, и голову они держали высоко, очень высоко.
— Ах, если бы я была взрослой и могла поплыть через море! А какое оно из себя, это море? На что оно похоже?
— Ну, это долго рассказывать, — ответил аист и улетел.
— Радуйся своей молодости! — говорили солнечные лучи. — Радуйся своему здоровому росту, юной жизни, которая играет в тебе!
И ветер ласкал елку, и роса проливала над ней слезы, но она этого не понимала.
Как подходило Рождество, рубили в лесу совсем юные елки, иные из них были даже моложе и ниже ростом, чем наша, которая не знала покоя и все рвалась из лесу. Эти деревца, а они, кстати сказать, были самые красивые, всегда сохраняли свои ветки, их сразу укладывали на повозки, и лошади увозили их из лесу.
— Куда они? — спрашивала елка. — Они ведь не больше меня, а одна так и вовсе меньше. Почему они сохранили все свои ветки? Куда они едут?
— Мы знаем! Мы знаем! — чирикали воробьи. — Мы бывали в городе и заглядывали в окна! Мы знаем, куда они едут! Их ждет такой блеск и слава, что и не придумаешь! Мы заглядывали в окна, мы видели! Их сажают посреди теплой комнаты и украшают замечательными вещами — золочеными яблоками, медовыми пряниками, игрушками и сотнями свечей!
— А потом? — спрашивала елка, трепеща ветвями. — А потом? Потом что?
— Больше мы ничего не видали! Это было бесподобно!
— А может, и мне суждено пойти этим сияющим путем! — ликовала елка. — Это еще лучше, чем плавать по морю. Ах, как я томлюсь! Хоть бы поскорей опять Рождество! Теперь и я такая же большая и рослая, как те, которых увезли в прошлом году. Ах, только бы мне попасть на повозку! Только бы попасть в теплую комнату, со всей этой славой и великолепием! А потом?.. Ну а потом будет что-то еще лучше, еще прекраснее, а то к чему же еще так наряжать меня? Уж конечно, потом будет что-то еще более величественное, еще более великолепное! Но что? Ах, как я тоскую, как томлюсь! Сама не знаю, что со мной делается!
— Радуйся мне! — говорили воздух и солнечный свет. — Радуйся своей юной свежести здесь, на приволье!
Но она ни капельки не радовалась; она росла и росла, зиму и лето стояла она зеленая; темно-зеленая стояла она, и все, кто ни видел ее, говорили: «Какая славная елка!» — и под Рождество срубили ее первую. Глубоко, в самое нутро ее вошел топор, елка со вздохом пала наземь, и было ей больно, было дурно, и не могла она думать ни о каком счастье, и тоска была разлучаться с родиной, с клочком земли, на котором она выросла: знала она, что никогда больше не видать ей своих милых старых товарищей, кустиков и цветов, росших вокруг, а может, даже и птиц. Отъезд был совсем невеселым.
Очнулась она, лишь когда ее сгрузили во дворе вместе с остальными и чей-то голос сказал:
— Вот эта просто великолепна! Только эту!
Пришли двое слуг при полном параде и внесли елку в большую красивую залу. Повсюду на стенах висели портреты, на большой изразцовой печи стояли китайские вазы со львами на крышках; были тут кресла-качалки, шелковые диваны и большие столы, а на столах книжки с картинками и игрушки, на которые потратили, наверное, сто раз по сто риксдалеров, — во всяком случае, дети говорили так. Елку поставили в большую бочку с песком, но никто бы и не подумал, что это бочка, потому что она была обернута зеленой материей, а стояла на большом пестром ковре. Ах, как трепетала елка! Что-то будет теперь? Девушки и слуги стали наряжать ее. На ветвях повисли маленькие сумочки, вырезанные из цветной бумаги, и каждая была наполнена сластями; золоченые яблоки и грецкие орехи словно сами выросли на елке, и больше ста маленьких свечей, красных, белых и голубых, воткнули ей в ветки, а на ветках среди зелени закачались куколки, совсем как живые человечки — елка еще ни разу не видела таких, — закачались среди зелени, а вверху, на самую макушку ей посадили усыпанную золотыми блестками звезду. Это было великолепно, совершенно бесподобно…
— Сегодня вечером, — говорили все, — сегодня вечером она засияет!
«Ах! — подумала елка. — Скорей бы вечер! Скорей бы зажгли свечи! И что же будет тогда? Уж не придут ли из леса деревья посмотреть на меня? Уж не слетятся ли воробьи к окнам? Уж не приживусь ли я здесь, уж не буду ли стоять разубранная зиму и лето?»
Да, она изрядно во всем разбиралась и томилась до того, что у нее прямо-таки раззуделась кора, а для дерева это все равно что головная боль для нашего брата.
И вот зажгли свечи. Какой блеск, какое великолепие! Елка затрепетала всеми своими ветвями, так что одна из свечей пошла огнем по ее зеленой хвое; горячо было ужасно.
— Господи помилуй! — закричали девушки и бросились гасить огонь. Теперь елка не смела даже и трепетать. О, как страшно ей было! Как боялась она потерять хоть что-нибудь из своего убранства, как была ошеломлена всем этим блеском… И тут распахнулись створки дверей, и в зал гурьбой ворвались дети, и было так, будто они вот-вот свалят елку. За ними степенно следовали взрослые. Малыши замерли на месте, но лишь на мгновение, а потом пошло такое веселье, что только в ушах звенело. Дети пустились в пляс вокруг елки и один за другим срывали с нее подарки.
«Что они делают? — думала елка. — Что будет дальше?»
И выгорали свечи вплоть до самых ветвей, и, когда они выгорели, их потушили, и дозволено было детям обобрать елку. О, как они набросились на нее! Только ветки затрещали. Не будь она привязана макушкой с золотой звездой к потолку, ее бы опрокинули.
Дети кружились в хороводе со своими великолепными игрушками, а на елку никто и не глядел, только старая няня высматривала среди ветвей, не осталось ли где забытого яблока или финика.
— Сказку! Сказку! — закричали дети и подтащили к елке маленького толстого человечка, и он уселся прямо под ней.
— Так мы будем совсем как в лесу, да и елке не мешает послушать, — сказал он, — только я расскажу всего одну сказку. Какую хотите: про Иведе-Аведе или про Клумпе-Думпе, который с лестницы свалился, а все ж таки в честь попал да принцессу за себя взял?
— Про Иведе-Аведе! — кричали одни.
— Про Клумпе-Думпе! — кричали другие.
И был шум и гам, одна только елка молчала и думала: «А я-то что же, уж больше не с ними, ничего уж больше не сделаю?» Она свое отыграла, она, что ей было положено, сделала.
И толстый человечек рассказал про Клумпе-Думпе, что с лестницы свалился, а все ж таки в честь попал да принцессу за себя взял. Дети захлопали в ладоши, закричали: «Еще, еще расскажи!», им хотелось послушать и про Иведе-Аведе, но пришлось остаться при Клумпе-Думпе. Совсем притихшая, задумчивая стояла елка, птицы в лесу ничего подобного не рассказывали. «Клумпе-Думпе с лестницы свалился, а все ж таки принцессу за себя взял! Вот-вот, бывает же такое на свете!» — думала елка и верила, что все это правда, ведь рассказывал-то такой славный человек. «Вот-вот, почем знать? Может, и я с лестницы свалюсь и выйду за принца». И она радовалась, что назавтра ее опять украсят свечами и игрушками, золотом и фруктами. «Уж завтра-то я не буду так трястись! — думала она. — Завтра я вдосталь натешусь своим торжеством. Опять услышу сказку про Клумпе-Думпе, а может, и про Иведе-Аведе». Так, тихая и задумчивая, простояла она всю ночь.
Поутру пришел слуга со служанкой. «Сейчас меня опять начнут наряжать!» — подумала елка. Но ее волоком потащили из комнаты, потом вверх по лестнице, потом на чердак, а там сунули в темный угол, куда не проникал дневной свет.
«Что бы это значило? — думала елка. — Что мне тут делать? Что я могу тут услышать?» И она прислонилась к стене и так стояла и все думала, думала. Времени у нее было достаточно. Много дней и ночей миновало; на чердак никто не приходил. А когда наконец кто-то пришел, то затем лишь, чтобы поставить в угол несколько больших ящиков. Теперь елка стояла совсем запрятанная в угол, о ней как будто окончательно забыли.
«На дворе зима! — подумала она. — Земля затвердела и покрылась снегом, люди не могут пересадить меня, стало быть, я, верно, простою тут под крышей до весны. Как умно придумано! Какие они все-таки добрые, люди!.. Вот если б только тут не было так темно, так страшно одиноко… Хоть бы один зайчишка какой! Славно все-таки было в лесу, когда вокруг снег, да еще заяц проскочит, пусть даже и перепрыгнет через тебя, хотя тогда-то я этого терпеть не могла. Все-таки ужасно одиноко здесь, наверху!»
— Пип! — сказала вдруг маленькая мышь и выскочила из норы, а за нею следом еще одна малышка. Они обнюхали елку и стали шмыгать по ее ветвям.
— Тут жутко холодно! — сказали мыши. — А то бы просто благодать! Правда, старая елка?
— Я вовсе не старая! — отвечала елка. — Есть много деревьев куда старше меня!
— Откуда ты? — спросили мыши. — И что ты знаешь? — Они были ужасно любопытные. — Расскажи нам про самое чудесное место на свете! Ты была там? Ты была когда-нибудь в кладовке, где на полках лежат сыры, а под потолком висят окорока, где можно плясать по сальным свечам, куда войдешь тощей, откуда выйдешь жирной?
— Не знаю я такого места, — сказала елка, — зато знаю лес, где солнце светит и птицы поют!
И рассказала елка все про свою юность, а мыши отродясь ничего такого не слыхали и, выслушав елку, сказали:
— Ах, как много ты видела! Ах, как счастлива ты была!
— Счастлива? — переспросила елка и задумалась над своими словами. — Да, пожалуй, веселые были денечки!
И тут рассказала она про сочельник, про то, как ее разубрали пряниками и свечами.
— О! — сказали мыши. — Какая же ты была счастливая, старая елка!
— Я вовсе не старая! — сказала елка. — Я пришла из лесу только нынешней зимой! Я в самой поре! Я только что вошла в рост!
— Как славно ты рассказываешь! — сказали мыши и на следующую ночь привели с собой еще четырех послушать ее, и чем больше елка рассказывала, тем яснее припоминала все и думала: «А ведь и в самом деле веселые были денечки! Но они вернутся, вернутся! Клумпе-Думпе с лестницы свалился, а все ж таки принцессу за себя взял, так, может, и я за принца выйду!» И вспомнился елке этакий хорошенький молоденький дубок, что рос в лесу, и был он для елки настоящий прекрасный принц.
— А кто такой Клумпе-Думпе? — спросили мыши.
И елка рассказала всю сказку, она запомнила ее слово в слово. И мыши подпрыгивали от радости чуть ли не до самой ее верхушки.
На следующую ночь мышей пришло куда больше, а в воскресенье явились даже две крысы. Но крысы сказали, что сказка вовсе не так уж хороша, и мыши очень огорчились, потому что теперь и им сказка стала меньше нравиться.
— Вы только одну эту историю и знаете? — спросили крысы.
— Только одну! — отвечала елка. — Я слышала ее в самый счастливый вечер всей моей жизни, но тогда я и не думала, как счастлива я была.
— Чрезвычайно убогая история! А вы не знаете какой-нибудь еще — со шпиком, с сальными свечами? Истории про кладовую?
— Нет, — отвечала елка.
— Так премного благодарны! — сказали крысы и убрались восвояси. Мыши в конце концов тоже разбежались, и тут елка сказала, вздыхая: — А все ж хорошо было, когда они сидели вокруг, эти резвые мышки, и слушали, что я им рассказываю! Теперь и этому конец. Но уж теперь-то я не упущу случая порадоваться, как только меня снова вынесут на белый свет! Но когда это случилось… Да, это было утром, пришли люди и шумно завозились на чердаке. Ящики передвинули, елку вытащили из угла; ее, правда, больнехонько шваркнули об пол, но слуга тут же поволок ее к лестнице, где брезжил дневной свет.
«Ну вот, это начало новой жизни!» — подумала елка. Она почувствовала свежий воздух, первый луч солнца, и вот уж она на дворе. Все произошло так быстро; елка даже забыла оглядеть себя, столько было вокруг такого, на что стоило посмотреть. Двор примыкал к саду, а в саду все цвело. Через изгородь перевешивались свежие, душистые розы, стояли в цвету липы, летали ласточки. «Вить-вить! Вернулась моя женушка!» — щебетали они, но говорилось это не про елку.
«Уж теперь-то я заживу», — радовалась елка, расправляя ветви. А ветви-то были все высохшие да пожелтевшие, и лежала она в углу двора в крапиве и сорняках. Но на верхушке у нее все еще сидела звезда из золоченой бумаги и сверкала на солнце.
Во дворе весело играли дети — те самые, что в сочельник плясали вокруг елки и так радовались ей. Самый младший подскочил к елке и сорвал звезду.
— Поглядите, что еще осталось на этой гадкой старой елке! — сказал он и стал топтать ее ветви, так что они захрустели под его сапожками.
А елка взглянула на сад в свежем убранстве из цветов, взглянула на себя и пожалела, что не осталась в своем темном углу на чердаке; вспомнила свою свежую юность в лесу, и веселый сочельник, и маленьких мышек, которые с таким удовольствием слушали сказку про Клумпе-Думпе.
— Конец, конец! — сказало бедное деревце. — Уж хоть бы я радовалась, пока было время. Конец, конец!
Пришел слуга и разрубил елку на щепки — вышла целая охапка; жарко запылали они под большим пивоваренным котлом; и так глубоко вздыхала елка, что каждый вздох был как маленький выстрел; игравшие во дворе дети сбежались к костру, уселись перед ним и, глядя в огонь, кричали:
— Пиф-паф!
А елка при каждом выстреле, который был ее глубоким вздохом, вспоминала то солнечный летний день, то звездную зимнюю ночь в лесу, вспоминала сочельник и сказку про Клумпе-Думпе — единственную, которую слышала и умела рассказывать… Так она и сгорела.
Мальчишки играли во дворе, и на груди у самого младшего красовалась звезда, которую носила елка в самый счастливый вечер своей жизни; он прошел, и с елкой все кончено, и с этой историей тоже. Кончено, кончено, и так бывает со всеми историями.
Снежная королева (Г. X. Андерсен)
История первая,
в которой рассказывается о зеркале и его осколках
Ну, начнем! Дойдя до конца нашей истории, мы будем знать больше, чем сейчас. Так вот, жил-был тролль, злой-презлой, сущий дьявол. Раз был он в особенно хорошем расположении духа: смастерил такое зеркало, в котором все доброе и прекрасное уменьшалось дальше некуда, а все дурное и безобразное так и выпирало, делалось еще гаже. Прекраснейшие ландшафты выглядели в нем вареным шпинатом, а лучшие из людей — уродами, или казалось, будто стоят они кверху ногами, а животов у них вовсе нет! Лица искажались так, что и не узнать, а если у кого была веснушка, то уж будьте покойны — она расползалась и на нос, и на губы. А если у человека являлась добрая мысль, она отражалась в зеркале такой ужимкой, что тролль так и покатывался со смеху, радуясь своей хитрой выдумке.
Ученики тролля — а у него была своя школа — рассказывали всем, что сотворилось чудо: теперь только, говорили они, можно увидеть весь мир и людей в их истинном свете. Они бегали повсюду с зеркалом, и скоро не осталось ни одной страны, ни одного человека, которые не отразились бы в нем в искаженном виде.
Напоследок захотелось им добраться и до неба. Чем выше они поднимались, тем сильнее кривлялось зеркало, так что они еле удерживали его в руках. Но вот они взлетели совсем высоко, как вдруг зеркало до того перекорежило от гримас, что оно вырвалось у них из рук, полетело на землю и разбилось на миллионы, биллионы осколков, и оттого произошло еще больше бед. Некоторые осколки, с песчинку величиной, разлетаясь по белу свету, попадали людям в глаза, да так там и оставались. А человек с таким осколком в глазу начинал видеть все навыворот или замечать в каждой вещи только дурное — ведь каждый осколок сохранял свойство всего зеркала. Некоторым людям осколки попадали прямо в сердце, и это было страшнее всего: сердце делалось как кусок льда. Были среди осколков и большие — их вставили в оконные рамы, и уж в эти-то окна не стоило смотреть на своих добрых друзей. Наконец, были и такие осколки, которые пошли на очки, и худо было, если такие очки надевали для того, чтобы лучше видеть и правильно судить о вещах.
Злой тролль надрывался от смеха — так веселила его эта затея. А по свету летало еще много осколков. Послушаем же про них!
История вторая.
Мальчик и девочка
В большом городе, где столько домов и людей, что не всем хватает места хотя бы на маленький садик, а потому большинству жителей приходится довольствоваться комнатными цветами в горшках, жили двое бедных детей, и садик у них был чуть побольше цветочного горшка. Они не были братом и сестрой, но любили друг друга, как брат и сестра.
Родители их жили в каморках под крышей в двух соседних домах. Кровли домов сходились, и между ними тянулся водосточный желоб. Здесь-то и смотрели друг на друга чердачные окошки от каждого дома. Стоило лишь перешагнуть через желоб, и можно было попасть из одного окошка в другое.
У родителей было по большому деревянному ящику, в них росла зелень для приправ и небольшие розовые кусты — по одному в каждом ящике, пышно разросшиеся. Родителям пришло в голову поставить эти ящики поперек желоба, так что от одного окна к другому тянулись словно две цветочные грядки. Зелеными гирляндами спускался из ящиков горох, розовые кусты заглядывали в окна и сплетались ветвями. Родители позволяли мальчику и девочке ходить друг к другу в гости по крыше и сидеть на скамеечке под розами. Как чудесно им тут игралось!
Зима клала конец этой радости. Окна зачастую совсем замерзали, но дети нагревали на печи медные монеты, прикладывали их к замерзшим стеклам, и сейчас же оттаивало чудесное круглое отверстие, а в него выглядывал веселый ласковый глазок — это смотрели, каждый из своего окна, мальчик и девочка, Кай и Герда.
Летом они одним прыжком могли очутиться в гостях друг у друга, а зимою надо было сначала спуститься на много-много ступеней вниз, а потом подняться на столько же вверх.
На дворе перепархивал снежок.
— Это роятся белые пчелки! — говорила старая бабушка.
— А у них тоже есть королева? — спрашивал мальчик. Он знал, что у настоящих пчел есть такая.
— Есть! — отвечала бабушка. — Снежинки окружают ее густым роем, но она больше их всех и никогда не присаживается на землю, вечно носится в черном облаке. Часто по ночам пролетает она по городским улицам и заглядывает в окошки, вот оттого-то и покрываются они морозными узорами, словно цветами.
— Видели, видели! — говорили дети и верили, что все это сущая правда.
— А сюда Снежная королева не может войти? — спрашивала девочка.
— Пусть только попробует! — отвечал мальчик. — Я посажу ее на теплую печку, вот она и растает.
Но бабушка погладила его по голове и завела разговор о другом. Вечером, когда Кай был дома и почти совсем разделся, собираясь лечь спать, он вскарабкался на стул у окна и поглядел в оттаявший на оконном стекле кружочек. За окном порхали снежинки. Одна из них, побольше, упала на край цветочного ящика и начала расти, расти, пока, наконец, не превратилась в женщину, закутанную в тончайший белый тюль, сотканный, казалось, из миллионов снежных звездочек. Она была так прелестна и нежна, но изо льда, из ослепительно сверкающего льда, и все же живая! Глаза ее сияли, как две ясных звезды, но не было в них ни теплоты, ни покоя. Она кивнула мальчику и поманила его рукой. Кай испугался и спрыгнул со стула. А мимо окна промелькнуло что-то похожее на большую птицу.
На другой день было ясно и морозно, но потом настала оттепель, а там и весна пришла. Заблистало солнце, проглянула зелень, строили гнезда ласточки. Окна растворили, и дети опять могли сидеть в своем садике в водосточном желобе над всеми этажами.
Розы в то лето цвели пышно как никогда. Дети пели, взявшись за руки, целовали розы и радовались солнцу. Ах, какое чудесное стояло лето, как хорошо было под розовыми кустами, которым, казалось, цвести и цвести вечно!
Как-то раз Кай и Герда сидели и рассматривали книжку с картинками — зверями и птицами. На больших башенных часах пробило пять.
— Ай! — вскрикнул вдруг Кай. — Меня кольнуло прямо в сердце, и что-то попало в глаз!
Девочка обвила ручонкой его шею, он часто-часто моргал, но в глазу как будто ничего не было.
— Должно быть, выскочило, — сказал он.
Но это было не так. Это были как раз осколки того дьявольского зеркала, о котором мы говорили вначале.
Бедняжка Кай! Теперь его сердце должно было стать как кусок льда. Боль прошла, но осколки остались.
— О чем ты плачешь? — спросил он Герду. — Мне совсем не больно! Фу, какая ты некрасивая! — вдруг крикнул он. — Вон ту розу точит червь. А та совсем кривая. Какие гадкие розы! Не лучше ящиков, в которых торчат.
И он пнул ящик ногою и сорвал обе розы.
— Кай, что ты делаешь! — закричала Герда, а он, видя ее испуг, сорвал еще одну розу и убежал от милой маленькой Герды в свое окно.
Принесет ли теперь ему Герда книжку с картинками, он скажет, что эти картинки хороши только для грудных ребят; расскажет ли что-нибудь старая бабушка — придерется к ее словам. А то дойдет даже до того, что начнет передразнивать ее походку, надевать ее очки, говорить ее голосом. Выходило очень похоже, и люди смеялись. Скоро Кай научился передразнивать и всех соседей. Он отлично умел выставлять напоказ все их странности и недостатки, и люди говорили:
— Удивительно способный мальчуган!
А причиной всему были осколки, что попали ему в глаз и в сердце. Потому-то он и передразнивал даже милую маленькую Герду, а ведь она любила его всем сердцем.
И забавы его стали теперь совсем иными, такими мудреными. Раз зимою, когда шел снег, он явился с большим увеличительным стеклом и подставил под снег полу своей синей куртки.
— Погляди в стекло, Герда, — сказал он.
Каждая снежинка казалась под стеклом куда больше, чем была на самом деле, и походила на роскошный цветок или десятиугольную звезду. Это было так красиво!
— Видишь, как хитро сделано! — сказал Кай. — Гораздо интереснее настоящих цветов! И какая точность! Ни единой неправильной линии! Ах, если б только они не таяли!
Немного спустя Кай явился в больших рукавицах, с санками за спиною, крикнул Герде в самое ухо: «Мне позволили покататься на большой площади с другими мальчиками!» — и убежал.
На площади каталось множество детей. Кто посмелее, привязывал свои санки к крестьянским саням и катился далеко-далеко. Это было куда как занятно.
В самый разгар веселья на площади появились большие сани, выкрашенные в белый цвет. В них сидел кто-то укутанный в белую меховую шубу и в такой же шапке. Сани объехали вокруг площади два раза. Кай живо привязал к ним свои санки и покатил. Большие сани понеслись быстрее, затем свернули с площади в переулок. Сидевший в них человек обернулся и приветливо кивнул Каю, точно знакомому. Кай несколько раз порывался отвязать свои санки, но человек в шубе все кивал ему, и он продолжал ехать за ним.
Вот они выбрались за городские ворота. Снег повалил вдруг хлопьями, и стало темно, хоть глаз выколи. Мальчик поспешно отпустил веревку, которою зацепился за большие сани, но санки его точно приросли к ним и продолжали нестись вихрем.
Кай громко закричал — никто не услышал его. Снег валил, санки мчались, ныряя в сугробы, перескакивая через изгороди и канавы. Кай весь дрожал.
Снежные хлопья все росли и обратились под конец в больших белых кур. Вдруг они разлетелись в стороны, большие сани остановились, и сидевший в них человек встал. Это была высокая, стройная, ослепительно белая женщина — Снежная королева; и шуба и шапка на ней были из снега.
— Славно проехались! — сказала она. — Но ты совсем замерз — полезай ко мне в шубу!
Посадила она мальчика в сани, завернула в свою медвежью шубу. Кай словно в снежный сугроб опустился.
— Все еще мерзнешь? — спросила она и поцеловала его в лоб. У! Поцелуй ее был холоднее льда, он пронизал его насквозь и дошел до самого сердца, а оно и без того уже было наполовину ледяным. Каю показалось, что еще немного — и он умрет… Но только на минуту, а потом, напротив, ему стало так хорошо, что он даже совсем перестал зябнуть.
— Мои санки! Не забудь мои санки! — спохватился он.
Санки привязали на спину одной из белых кур, и она полетела с ними за большими санями. Снежная королева поцеловала Кая еще раз, и он позабыл и Герду, и бабушку, и всех домашних.
— Больше не буду целовать тебя, — сказала она. — Не то зацелую до смерти.
Кай взглянул на нее. Как она была хороша! Лица умней и прелестней он не мог себе и представить. Теперь она не казалась ему ледяною, как в тот раз, когда сидела за окном и кивала ему.
Он совсем не боялся ее и рассказал ей, что знает все четыре действия арифметики, да еще с дробями, знает, сколько в каждой стране квадратных миль и жителей, а она только улыбалась в ответ. И тогда ему показалось, что на самом-то деле он знает совсем мало.
В тот же миг Снежная королева взвилась с ним на черное облако. Буря выла и стонала, словно распевала старинные песни; они летели над лесами и озерами, над морями и сушей; студеные ветры дули под ними, выли волки, искрился снег, летали с криком черные вороны, а над ними сиял большой ясный месяц. На него смотрел Кай всю долгую-долгую зимнюю ночь, а днем заснул у ног Снежной королевы.
История третья.
Цветник женщины, которая умела колдовать
А что же было с Гердой, когда Кай не вернулся? Куда он девался? Никто этого не знал, никто не мог дать ответ.
Мальчики рассказали только, что видели, как он привязал свои санки к большим великолепным саням, которые потом свернули в переулок и выехали за городские ворота.
Много было пролито по нему слез, горько и долго плакала Герда. Наконец решили, что Кай умер, утонул в реке, протекавшей за городом. Долго тянулись мрачные зимние дни.
Но вот настала весна, выглянуло солнце.
— Кай умер и больше не вернется! — сказала Герда.
— Не верю! — отвечал солнечный свет.
— Он умер и больше не вернется! — повторила она ласточкам.
— Не верим! — отвечали они.
Под конец и сама Герда перестала этому верить.
— Надену-ка я свои новые красные башмачки (Кай ни разу еще не видел их), — сказала она как-то утром, — да пойду спрошу про него у реки.
Было еще очень рано. Она поцеловала спящую бабушку, надела красные башмачки и побежала одна-одинешенька за город, прямо к реке.
— Правда, что ты взяла моего названого братца? — спросила Герда. — Я подарю тебе свои красные башмачки, если ты вернешь мне его!
И девочке почудилось, что волны как-то странно кивают ей. Тогда она сняла свои красные башмачки — самое драгоценное, что у нее было, — и бросила в реку. Но они упали у самого берега, и волны сейчас же вынесли их обратно — река словно бы не хотела брать у девочки ее драгоценность, так как не могла вернуть ей Кая. Девочка же подумала, что бросила башмачки недостаточно далеко, влезла в лодку, качавшуюся в тростнике, встала на самый краешек кормы и опять бросила башмачки в воду. Лодка не была привязана и от ее толчка отошла от берега. Девочка хотела поскорее выпрыгнуть на берег, но, пока пробиралась с кормы на нос, лодка уже совсем отплыла и быстро неслась по течению.
Герда ужасно испугалась и принялась плакать и кричать, но никто, кроме воробьев, не слышал ее. Воробьи же не могли перенести ее на сушу и только летели за ней вдоль берега и щебетали, словно желая ее утешить:
— Мы здесь! Мы здесь!
Лодку уносило все дальше. Герда сидела смирно, в одних чулках: красные башмачки ее плыли за лодкой, но не могли догнать ее.
«Может быть, река несет меня к Каю?» — подумала Герда, повеселела, встала на ноги и долго-долго любовалась красивыми зелеными берегами.
Но вот она приплыла к большому вишневому саду, в котором ютился домик под соломенной крышей, с красными и синими стеклами в окошках. У дверей стояли два деревянных солдата и отдавали честь всем, кто проплывал мимо. Герда закричала им — она приняла их за живых, но они, понятно, не ответили ей. Вот она подплыла к ним еще ближе, лодка подошла чуть не к самому берегу, и девочка закричала еще громче. Из домика вышла старая-престарая старушка с клюкой, в большой соломенной шляпе, расписанной чудесными цветами.
— Ах ты бедное дитятко! — сказала старушка. — И как это ты попала на такую большую, быструю реку да забралась так далеко?
С этими словами старушка вошла в воду, зацепила лодку клюкой, притянула к берегу и высадила Герду.
Герда была рада-радешенька, что очутилась, наконец, на суше, хоть и побаивалась незнакомой старухи.
— Ну пойдем, да расскажи мне, кто ты и как сюда попала, — сказала старушка.
Герда стала рассказывать ей обо всем, а старушка покачивала головой и повторяла: «Гм! Гм!» Когда девочка кончила, она спросила старушку, не видала ли она Кая. Та ответила, что он еще не проходил тут, но, верно, пройдет, так что горевать пока не о чем, пусть Герда лучше отведает вишен да полюбуется цветами, что растут в саду: они красивее, чем в любой книжке с картинками, и все умеют рассказывать сказки. Тут старушка взяла Герду за руку, увела к себе в домик и заперла дверь на ключ.
Окна были высоко от пола и все из разноцветных — красных, синих и желтых — стеклышек; от этого и сама комната была освещена каким-то удивительным радужным светом. На столе стояла корзинка с чудесными вишнями, и Герда могла есть их сколько угодно. А пока она ела, старушка расчесывала ей волосы золотым гребешком. Волосы вились кудрями и золотым сиянием окружали милое, приветливое, круглое, словно роза, личико девочки.
— Давно мне хотелось иметь такую миленькую девочку! — сказала старушка. — Вот увидишь, как ладно мы с тобой заживем!
И она продолжала расчесывать кудри девочки и чем дольше чесала, тем больше забывала Герда своего названого братца Кая — старушка умела колдовать. Только она была не злою колдуньей и колдовала лишь изредка, для своего удовольствия; теперь же ей очень захотелось оставить у себя Герду. И вот она пошла в сад, дотронулась клюкой до всех розовых кустов, и те как стояли в полном цвету, так все и ушли глубоко-глубоко в землю, и следа от них не осталось. Старушка боялась, что Герда при виде этих роз вспомнит о своих, а там и о Кае, да и убежит от нее.
Потом старушка повела Герду в цветник. Ах, какой аромат тут был, какая красота: самые разные цветы, и на каждое время года! Во всем свете не нашлось бы книжки с картинками пестрее, красивее этого цветника. Герда прыгала от радости и играла среди цветов, пока солнце не село за высокими вишневыми деревьями. Тогда ее уложили в чудесную постель с красными шелковыми перинками, набитыми голубыми фиалками. Девочка заснула, и ей снились сны, какие видит разве королева в день своей свадьбы.
На другой день Герде опять позволили играть в чудесном цветнике на солнце. Так прошло много дней. Герда знала теперь каждый цветок в саду, но, как ни много их было, ей все же казалось, что какого-то недостает, только какого? И вот раз она сидела и рассматривала соломенную шляпу старушки, расписанную цветами, и самым красивым из них была роза — старушка забыла ее стереть, когда спровадила живые розы под землю. Вот что значит рассеянность!
— Как! Тут нет роз? — сказала Герда и сейчас же побежала в сад, искала их, искала, да так и не нашла.
Тогда девочка опустилась на землю и заплакала. Теплые слезы падали как раз на то место, где стоял прежде один из розовых кустов, и, как только они увлажнили землю, куст мгновенно вырос из нее, такой же цветущий, как прежде.
Обвила его ручонками Герда, принялась целовать розы и вспомнила о тех чудных розах, что цвели у нее дома, а вместе с тем и о Кае.
— Как же я замешкалась! — сказала девочка. — Мне ведь надо искать Кая!.. Вы не знаете, где он? — спросила она у роз. — Правда ли, что он умер и не вернется больше?
— Он не умер! — отвечали розы. — Мы ведь были под землей, где лежат все умершие, но Кая меж ними не было.
— Спасибо вам! — сказала Герда и пошла к другим цветам, заглядывала в их чашечки и спрашивала: — Вы не знаете, где Кай?
Но каждый цветок грелся на солнышке и думал только о своей собственной сказке или истории. Много их наслушалась Герда, но ни один не сказал ни слова о Кае.
Тогда Герда пошла к одуванчику, сиявшему в блестящей зеленой траве.
— Ты, маленькое ясное солнышко! — сказала ему Герда. — Скажи, не знаешь ли ты, где мне искать моего названого братца?
Одуванчик засиял еще ярче и взглянул на девочку. Какую же песенку спел он ей? Увы! И в этой песенке ни слова не говорилось о Кае!
— Был первый весенний день, солнце грело и так приветливо светило на маленький дворик. Лучи его скользили по белой стене соседнего дома, и возле самой стены проглянул первый желтенький цветок, он сверкал на солнце, словно золотой. Во двор вышла посидеть старая бабушка. Вот пришла из гостей ее внучка, бедная служанка, и поцеловала старушку. Поцелуй девушки дороже золота — он идет прямо от сердца. Золото на ее губах, золото в сердце, золото и на небе в утренний час! Вот и все! — сказал одуванчик.
— Бедная моя бабушка! — вздохнула Герда. — Верно, она скучает обо мне и горюет, как горевала о Кае. Но я скоро вернусь и его приведу с собой. Нечего больше и расспрашивать цветы — толку от них не добьешься: они знай твердят свое! — И она побежала в конец сада.
Дверь была заперта, но Герда так долго шатала ржавый засов, что он поддался, дверь отворилась, и девочка так, босоножкой, и пустилась бежать по дороге. Раза три оглядывалась она назад, но никто не гнался за нею.
Наконец она устала, присела на камень и осмотрелась: лето уже прошло, на дворе стояла поздняя осень. Только в чудесном саду старушки, где вечно сияло солнышко и цвели цветы всех времен года, этого не было заметно.
— Господи! Как же я замешкалась! Ведь уж осень на дворе! Тут не до отдыха! — сказала Герда и опять пустилась в путь.
Ах, как ныли ее бедные, усталые ножки! Как холодно, сыро было вокруг! Длинные листья на ивах совсем пожелтели, туман оседал на них крупными каплями и стекал на землю; листья так и сыпались. Один только терновник стоял, весь покрытый вяжущими, терпкими ягодами. Каким серым, унылым казался весь мир!
История четвертая.
Принц и принцесса
Пришлось Герде опять присесть отдохнуть. На снегу прямо перед ней прыгал большой ворон. Долго смотрел он на девочку, кивая ей головою, и наконец молвил:
— Кар-кар! Здррравствуй!
Выговаривать по-человечески чище он не мог, но он желал девочке добра и спросил ее, куда это она бредет по белу свету одна-одинешенька. Что такое «одна-одинешенька», Герда знала очень хорошо, сама на себе испытала. Рассказав ворону всю свою жизнь, девочка спросила, не видал ли он Кая.
Ворон задумчиво покачал головой и сказал:
— Может быть! Может быть!
— Как! Правда? — воскликнула девочка и чуть не задушила ворона — так крепко она его расцеловала.
— Потише, потише! — сказал ворон. — Думаю, это был твой Кай. Но теперь он, верно, забыл тебя со своею принцессой!
— Разве он живет у принцессы? — спросила Герда.
— А вот послушай, — сказал ворон. — Только мне ужасно трудно говорить по-вашему. Вот если бы ты понимала по-вороньи, я рассказал бы тебе обо всем куда лучше.
— Нет, этому меня не учили, — сказала Герда. — Как жалко!
— Ну ничего, — сказал ворон. — Расскажу, как сумею, хоть и плохо.
И он рассказал все, что знал:
— В королевстве, где мы с тобой находимся, есть принцесса, такая умница, что и сказать нельзя! Прочла все газеты на свете и позабыла все, что в них прочла, — вот какая умница! Раз как-то сидит она на троне — а веселья-то в этом не так уж много, как люди говорят, — и напевает песенку: «Отчего бы мне не выйти замуж?» «А ведь и в самом деле!» — подумала она, и ей захотелось замуж. Но в мужья она хотела выбрать такого человека, который бы умел отвечать, когда с ним говорят, а не такого, что умел бы только важничать, — это ведь так скучно! И вот барабанным боем созывают всех придворных дам, объявляют им волю принцессы. Уж так они все обрадовались! «Вот это нам нравится! — говорят. — Мы и сами недавно об этом думали!» Все это истинная правда! — прибавил ворон. — У меня при дворе есть невеста — ручная ворона, от нее-то я и знаю все это.
На другой день все газеты вышли с каймой из сердец и с вензелями принцессы. А в газетах объявлено, что каждый молодой человек приятной наружности может явиться во дворец и побеседовать с принцессой; того же, кто будет держать себя непринужденно, как дома, и окажется всех красноречивее, принцесса изберет в мужья. Да, да! — повторил ворон. — Все это так же верно, как то, что я сижу здесь, перед тобою. Народ валом повалил во дворец, пошла давка и толкотня, да все без проку ни в первый, ни во второй день. На улице все женихи говорят отлично, а стоит им перешагнуть дворцовый порог, увидеть гвардию в серебре да лакеев в золоте и войти в огромные, залитые светом залы — и их оторопь берет. Подступят к трону, где сидит принцесса, да и повторяют за ней ее же слова, а ей вовсе не это было нужно. Ну, точно на них порчу напускали, опаивали дурманом! А выйдут за ворота — опять обретут дар слова. От самых ворот до дверей тянулся длинный-длинный хвост женихов. Я сам там был и видел.
— Ну а Кай-то, Кай? — спросила Герда. — Когда же он явился? И он пришел свататься?
— Постой! Постой! Вот мы дошли и до него! На третий день явился небольшой человечек, не в карете, не верхом, а просто пешком, и прямо во дворец. Глаза блестят, как твои, волосы длинные, вот только одет бедно.
— Это Кай! — обрадовалась Герда. — Я нашла его! — И она захлопала в ладоши.
— За спиной у него была котомка, — продолжал ворон.
— Нет, это, верно, были его санки! — сказала Герда. — Он ушел из дому с санками.
— Очень может быть! — сказал ворон. — Я не особенно вглядывался. Так вот, моя невеста рассказывала, как вошел он в дворцовые ворота и увидел гвардию в серебре, а по всей лестнице лакеев в золоте, ни капельки не смутился, только головой кивнул и сказал: «Скучненько, должно быть, стоять тут на лестнице, войду-ка я лучше в комнаты!» А все залы залиты светом. Тайные советники и их превосходительства расхаживают без сапог, золотые блюда разносят, — торжественнее некуда! Сапоги его страшно скрипят, а ему все нипочем.
— Это наверняка Кай! — воскликнула Герда. — Я знаю, он был в новых сапогах. Я сама слышала, как они скрипели, когда он приходил к бабушке.
— Да, они таки скрипели порядком, — продолжал ворон. — Но он смело подошел к принцессе. Она сидела на жемчужине величиною с колесо прялки, а кругом стояли придворные дамы со своими служанками и служанками служанок и кавалеры со слугами и слугами слуг, а у тех опять прислужники. Чем ближе кто-нибудь стоял к дверям, тем выше задирал нос. На прислужника, стоявшего в самых дверях, нельзя было и взглянуть без дрожи — такой он был важный!
— Вот страх-то! — сказала Герда. — А Кай все-таки женился на принцессе?
— Не будь я вороном, я бы сам женился на ней, хоть я и помолвлен. Он завел с принцессой беседу и говорил не хуже, чем я по-вороньи, — так, по крайней мере, сказала мне моя ручная невеста. Держался он очень свободно и мило и заявил, что пришел не свататься, а только послушать умные речи принцессы. Ну и вот, она ему понравилась, он ей тоже.
— Да-да, это Кай! — сказала Герда. — Он ведь такой умный! Он знал все четыре действия арифметики, да еще с дробями! Ах, проводи же меня во дворец!
— Легко сказать, — отвечал ворон, — трудно сделать. Постой, я поговорю с моей невестой, она что-нибудь придумает и посоветует нам. Ты думаешь, что тебя вот так прямо и впустят во дворец? Как же, не очень-то впускают таких девочек!
— Меня впустят! — сказала Герда. — Когда Кай услышит, что я тут, он сейчас же прибежит за мною.
— Подожди меня тут, у решетки, — сказал ворон, тряхнул головой и улетел.
Вернулся он уже совсем под вечер и закаркал:
— Кар, кар! Моя невеста шлет тебе тысячу поклонов и вот этот хлебец. Она стащила его на кухне — там их много, а ты, верно, голодна!.. Ну, во дворец тебе не попасть: ты ведь босая — гвардия в серебре и лакеи в золоте ни за что не пропустят тебя. Но не плачь, ты все-таки попадешь туда. Невеста моя знает, как пройти в спальню принцессы с черного хода и где достать ключ.
И вот они вошли в сад, пошли по длинным аллеям, где один за другим падали осенние листья, и, когда огни во дворце погасли, ворон провел девочку в полуотворенную дверь.
О, как билось сердечко Герды от страха и нетерпения! Точно она собиралась сделать что-то дурное, а ведь она только хотела узнать, не здесь ли ее Кай! Да, да, он, верно, здесь! Герда так живо представляла себе его умные глаза, длинные волосы, и как он улыбался ей, когда они, бывало, сидели рядышком под кустами роз. А как обрадуется он теперь, когда увидит ее, услышит, на какой длинный путь решилась она ради него, узнает, как горевали о нем все домашние! Ах, она была просто вне себя от страха и радости!
Но вот они на площадке лестницы. На шкафу горела лампа, а на полу сидела ручная ворона и осматривалась по сторонам. Герда присела и поклонилась, как учила ее бабушка.
— Мой жених рассказывал мне о вас столько хорошего, барышня! — сказала ручная ворона. — И ваша жизнь также очень трогательна! Не угодно ли вам взять лампу, а я пойду вперед. Мы пойдем прямою дорогой, тут мы никого не встретим.
— А мне кажется, за нами кто-то идет, — сказала Герда, и в ту же минуту мимо нее с легким шумом промчались какие-то тени: лошади с развевающимися гривами и тонкими ногами, охотники, дамы и кавалеры верхами.
— Это сны! — сказала ручная ворона. — Они являются сюда, чтобы мысли высоких особ унеслись на охоту. Тем лучше для нас, удобнее будет рассмотреть спящих.
Тут они вошли в первую залу, где стены были обиты розовым атласом, затканным цветами. Мимо девочки опять пронеслись сны, но так быстро, что она не успела рассмотреть всадников. Одна зала была великолепнее другой, так что было от чего прийти в замешательство. Наконец они дошли до спальни.
Потолок напоминал верхушку огромной пальмы с драгоценными хрустальными листьями; с середины его спускался толстый золотой стебель, на котором висели две кровати в виде лилий. Одна была белая, в ней спала принцесса, другая — красная, и в ней Герда надеялась найти Кая. Девочка слегка отогнула один из красных лепестков и увидала темно-русый затылок. Это Кай! Она громко назвала его по имени и поднесла лампу к самому его лицу.
Сны с шумом умчались прочь; принц проснулся и повернул голову… Ах, это был не Кай!
Принц походил на него только с затылка, но был так же молод и красив. Из белой лилии выглянула принцесса и спросила, что случилось. Герда заплакала и рассказала всю свою историю, упомянув и о том, что сделали для нее вороны.
— Ах ты бедняжка! — сказали принц и принцесса, похвалили ворон, объявили, что ничуть не гневаются на них — только пусть они не делают этого впредь, — и захотели даже наградить их.
— Хотите быть вольными птицами? — спросила принцесса. — Или желаете занять должность придворных ворон, на полном содержании из кухонных остатков?
Ворон с вороной поклонились и попросили должности при дворе. Они подумали о старости и сказали:
— Хорошо ведь иметь верный кусок хлеба на старости лет!
Принц встал и уступил свою постель Герде — больше он пока ничего не мог для нее сделать. А она сложила ручки и подумала: «Как добры все люди и животные!» — закрыла глаза и сладко заснула. Сны опять прилетели в спальню, но теперь они везли на маленьких саночках Кая, который кивал Герде головою. Увы, все это было лишь во сне и исчезло, как только девочка проснулась.
На другой день ее одели с ног до головы в шелк и бархат и позволили ей оставаться во дворце, сколько она пожелает.
Девочка могла жить да поживать тут припеваючи, но прогостила всего несколько дней и стала просить, чтобы ей дали повозку с лошадью и пару башмаков — она опять хотела пуститься разыскивать по белу свету своего названого братца.
Ей дали и башмаки, и муфту, и чудесное платье, а когда она простилась со всеми, к воротам подъехала карета из чистого золота, с сияющими, как звезды, гербами принца и принцессы: у кучера, лакеев, форейторов — дали ей и форейторов — красовались на головах маленькие золотые короны.
Принц и принцесса сами усадили Герду в карету и пожелали ей счастливого пути.
Лесной ворон, который уже успел жениться, провожал девочку первые три мили и сидел в карете рядом с нею — он не мог ехать, сидя спиною к лошадям.
Ручная ворона сидела на воротах и хлопала крыльями. Она не поехала провожать Герду, потому что страдала головными болями, с тех пор как получила должность при дворе и слишком много ела.
Карета была битком набита сахарными крендельками, а ящик под сиденьем — фруктами и пряниками.
— Прощай! Прощай! — закричали принц и принцесса.
Герда заплакала, ворона — тоже. Через три мили простился с девочкой и ворон. Тяжелое было расставание! Ворон взлетел на дерево и махал черными крыльями до тех пор, пока карета, сиявшая как солнце, не скрылась из виду.
История пятая.
Маленькая разбойница
Вот Герда въехала в темный лес, в котором жили разбойники; карета горела как жар, она резала разбойникам глаза, и они просто не могли этого вынести.
— Золото! Золото! — закричали они, схватив лошадей под уздцы, убили маленьких форейторов, кучера и слуг и вытащили из кареты Герду.
— Ишь какая славненькая, жирненькая! Орешками откормлена! — сказала старуха разбойница с длинной, жесткой бородой и мохнатыми, нависшими бровями. — Жирненькая, что твой барашек! Ну-ка, какова на вкус будет?
И она вытащила острый сверкающий нож. Какой ужас!
— Ай! — вскрикнула она вдруг: ее укусила за ухо ее собственная дочка, которая сидела у нее за спиной и была такая необузданная и своевольная, что просто любо. — Ах ты, дрянная девчонка! — закричала мать, но убить Герду не успела.
— Она будет играть со мной, — сказала маленькая разбойница. — Она отдаст мне свою муфту, свое хорошенькое платьице и будет спать со мной в моей постели.
И девочка опять так укусила мать, что та подпрыгнула и завертелась на месте. Разбойники захохотали:
— Ишь, как пляшет со своей девчонкой!
— Хочу в карету! — закричала маленькая разбойница и настояла на своем — она была ужасно избалована и упряма.
Они уселись с Гердой в карету и помчались по пням и кочкам в чащу леса.
Маленькая разбойница была ростом с Герду, но сильнее, шире в плечах и гораздо смуглее. Глаза у нее были совсем черные, но какие-то печальные. Она обняла Герду и сказала:
— Они тебя не убьют, пока я не рассержусь на тебя. Ты, верно, принцесса?
— Нет, — отвечала девочка и рассказала, что пришлось ей испытать и как она любит Кая.
Маленькая разбойница серьезно поглядела на нее, слегка кивнула и сказала:
— Они тебя не убьют, даже если я и рассержусь на тебя, — я лучше сама убью тебя!
И она отерла слезы Герде, а потом спрятала обе руки в ее хорошенькую мягкую теплую муфточку.
Вот карета остановилась: они въехали во двор разбойничьего замка.
Он был весь в огромных трещинах; из них вылетали вороны и вороны. Откуда-то выскочили огромные бульдоги, казалось, каждому из них нипочем проглотить человека, но они только высоко подпрыгивали и даже не лаяли — это было запрещено. Посреди огромной залы с полуразвалившимися, покрытыми копотью стенами и каменным полом пылал огонь. Дым подымался к потолку и сам должен был искать себе выход. Над огнем кипел в огромном котле суп, а на вертелах жарились зайцы и кролики.
— Ты будешь спать вместе со мной вот тут, возле моего маленького зверинца, — сказала Герде маленькая разбойница.
Девочек накормили, напоили, и они ушли в свой угол, где была постлана солома, накрытая коврами. Повыше сидело на жердях больше сотни голубей. Все они, казалось, спали, но когда девочки подошли, слегка зашевелились.
— Все мои! — сказала маленькая разбойница, схватила одного голубя за ноги и так тряхнула его, что тот забил крыльями. — На, поцелуй его! — крикнула она и ткнула голубя Герде прямо в лицо. — А вот тут сидят лесные плутишки, — продолжала она, указывая на двух голубей, сидевших в небольшом углублении в стене, за деревянною решеткой. — Их надо держать взаперти, не то живо улетят! А вот и мой милый старичина бяшка! — И девочка потянула за рога привязанного к стене северного оленя в блестящем медном ошейнике. — Его тоже нужно держать на привязи, иначе удерет! Каждый вечер я щекочу его под шеей своим острым ножом — он до смерти этого боится.
С этими словами маленькая разбойница вытащила из расщелины в стене длинный нож и провела им по шее оленя. Бедное животное забрыкалось, а девочка захохотала и потащила Герду к постели.
— Неужели ты и спишь с ножом? — спросила ее Герда.
— Всегда! — отвечала маленькая разбойница. — Мало ли что может статься! Ну, расскажи мне еще раз о Кае и о том, как ты пустилась странствовать по белу свету.
Герда рассказала. Лесные голуби в клетке тихо ворковали; другие голуби уже спали. Маленькая разбойница обвила одною рукой шею Герды — в другой у нее был нож — и захрапела, но Герда не могла сомкнуть глаз, не зная, убьют ее или оставят в живых. Вдруг лесные голуби проворковали:
— Курр! Курр! Мы видели Кая! Белая курица несла на спине его санки, а он сидел в санях Снежной королевы. Они летели над лесом, когда мы, птенцы, еще лежали в гнезде. Она дохнула на нас, и все умерли, кроме нас двоих. Курр! Курр!
— Что вы говорите! — воскликнула Герда. — Куда же полетела Снежная королева? Знаете?
— Наверно, в Лапландию — ведь там вечный снег и лед. Спроси у северного оленя, что стоит тут на привязи.
— Да, там вечный снег и лед. Чудо как хорошо! — сказал северный олень. — Там прыгаешь себе на воле по огромным сверкающим равнинам. Там раскинут летний шатер Снежной королевы, а постоянные ее чертоги — у Северного полюса, на острове Шпицберген.
— О Кай, мой милый Кай! — вздохнула Герда.
— Лежи смирно, — сказала маленькая разбойница. — Не то пырну тебя ножом!
Утром Герда рассказала ей, что слышала от лесных голубей.
Маленькая разбойница серьезно посмотрела на Герду, кивнула головой и сказала:
— Ну, так и быть!.. А ты знаешь, где Лапландия? — спросила она затем у северного оленя.
— Кому же и знать, как не мне! — отвечал олень, и глаза его заблестели. — Там я родился и вырос, там прыгал по снежным равнинам.
— Так слушай, — сказала Герде маленькая разбойница. — Видишь, все наши ушли, дома одна мать; немного погодя она хлебнет из большой бутылки и вздремнет, тогда я кое-что сделаю для тебя.
И вот старуха хлебнула из своей бутылки и захрапела, а маленькая разбойница подошла к северному оленю и сказала:
— Еще долго можно было бы потешаться над тобой! Уж больно ты уморительный, когда тебя щекочут острым ножом. Ну, да так и быть! Я отвяжу тебя и выпущу на волю. Можешь бежать в свою Лапландию, но за это ты должен отвезти к дворцу Снежной королевы эту девочку — там ее названый брат. Ты ведь, конечно, слышал, что она рассказывала? Она говорила громко, а у тебя вечно ушки на макушке.
Северный олень так и подпрыгнул от радости. А маленькая разбойница посадила на него Герду, крепко привязала ее для верности и даже подсунула под нее мягкую подушку, чтобы ей удобнее было сидеть.
— Так и быть, — сказала она затем, — возьми назад свои меховые сапожки — ведь холодно будет! А муфту уж я оставлю себе, больно она хороша. Но мерзнуть я тебе не дам: вот огромные рукавицы моей матери, они дойдут тебе до самых локтей. Сунь в них руки! Ну вот, теперь руки у тебя, как у моей уродины матери.
Герда плакала от радости.
— Терпеть не могу, когда хнычут! — сказала маленькая разбойница. — Теперь ты должна радоваться. Вот тебе еще два хлеба и окорок, чтобы не пришлось голодать.
И то и другое было привязано к оленю. Затем маленькая разбойница отворила дверь, заманила собак в дом, перерезала своим острым ножом веревку, которою был привязан олень, и сказала ему:
— Ну, живо! Да береги, смотри, девочку!
Герда протянула маленькой разбойнице обе руки в огромных рукавицах и попрощалась с нею.
Северный олень пустился во всю прыть через пни и кочки по лесу, по болотам и степям. Выли волки, каркали вороны.
— Уф! Уф! — послышалось вдруг с неба, и оно словно зачихало огнем.
— Вот мое родное северное сияние! — сказал олень. — Гляди, как горит.
И он побежал дальше, не останавливаясь ни днем, ни ночью. Хлебы были съедены, ветчина тоже, и вот они очутились в Лапландии.
История шестая.
Лапландка и финка
Олень остановился у жалкой лачуги. Крыша спускалась до самой земли, а дверь была такая низенькая, что людям приходилось проползать в нее на четвереньках.
Дома была одна старуха лапландка, жарившая при свете жировой лампы рыбу. Северный олень рассказал лапландке всю историю Герды, но сначала рассказал свою собственную — она казалась ему гораздо важнее. Герда же так окоченела от холода, что и говорить не могла.
— Ах вы, бедняги! — сказала лапландка. — Долгий же вам еще предстоит путь! Придется сделать сто с лишним миль, пока доберетесь до Финляндии, где Снежная королева живет на даче и каждый вечер зажигает голубые бенгальские огни. Я напишу несколько слов на сушеной треске — бумаги у меня нет, — и вы снесете послание финке, которая живет в тех местах и лучше моего сумеет научить вас, что надо делать.
Когда Герда согрелась, поела и попила, лапландка написала несколько слов на сушеной треске, велела Герде хорошенько беречь ее, потом привязала девочку к спине оленя, и тот снова помчался.
— Уф! Уф! — послышалось опять с неба, и оно стало выбрасывать столбы чудесного голубого пламени.
Так добежал олень с Гердой и до Финляндии и постучался в дымовую трубу финки — у нее и дверей-то не было. Ну и жара стояла в ее жилье! Сама финка, низенькая толстая женщина, ходила полуголая. Живо стащила она с Герды платье, рукавицы и сапоги, иначе девочке было бы жарко, положила оленю на голову кусок льда и затем принялась читать то, что было написано на сушеной треске.
Она прочла все от слова до слова три раза, пока не заучила наизусть, а потом сунула треску в котел — рыба ведь годилась в пищу, а у финки ничего даром не пропадало.
Тут олень рассказал сначала свою историю, а потом историю Герды. Финка мигала своими умными глазами, но не говорила ни слова.
— Ты такая мудрая женщина… — сказал олень. — Не изготовишь ли ты для девочки такое питье, которое бы дало ей силу двенадцати богатырей? Тогда бы она одолела Снежную королеву!
— Силу двенадцати богатырей! — сказала финка. — Да много ли в том проку!
С этими словами она взяла с полки большой кожаный свиток и развернула его: он был весь исписан какими-то удивительными письменами.
Финка принялась читать их и читала до того, что пот градом покатился с ее лба.
Олень опять принялся просить за Герду, а сама Герда смотрела на финку такими умоляющими, полными слез глазами, что та опять заморгала, отвела оленя в сторону и, меняя ему на голове лед, шепнула:
— Кай в самом деле у Снежной королевы, но он вполне доволен и думает, что лучше ему нигде и быть не может. Причиной же всему осколки зеркала, что сидят у него в сердце и в глазу. Их надо удалить, иначе Снежная королева сохранит над ним свою власть.
— А не можешь ли ты дать Герде что-нибудь такое, что сделает ее сильнее всех?
— Сильнее, чем она есть, я не могу ее сделать. Не видишь разве, как велика ее сила? Не видишь, что ей служат и люди, и звери? Ведь она босая обошла полсвета! Не у нас занимать ей силу, ее сила в ее сердце, в том, что она невинный милый ребенок. Если она сама не сможет проникнуть в чертоги Снежной королевы и извлечь из сердца Кая осколок, то мы и подавно ей не поможем! В двух милях отсюда начинается сад Снежной королевы. Отнеси туда девочку, спусти у большого куста, обсыпанного красными ягодами, и, не мешкая, возвращайся обратно.
С этими словами финка посадила Герду на спину оленя, и тот бросился бежать со всех ног.
— Ай, я без теплых сапог! Ай, я без рукавиц! — закричала Герда, очутившись на морозе.
Но олень не смел остановиться, пока не добежал до куста с красными ягодами. Тут он спустил девочку, поцеловал ее в губы, и по щекам его покатились крупные, блестящие слезы. Затем он стрелой пустился назад.
Бедная девочка осталась одна на трескучем морозе, без башмаков, без рукавиц.
Она побежала вперед что было мочи. Навстречу ей несся целый полк снежных хлопьев, но они не падали с неба — небо было совсем ясное, и в нем полыхало северное сияние, — нет, они бежали по земле прямо на Герду и становились все крупнее и крупнее.
Герда вспомнила большие, красивые хлопья под увеличительным стеклом, но эти были куда больше, страшнее и все живые.
Это были передовые дозорные войска Снежной королевы. Одни напоминали собой больших безобразных ежей, другие — стоглавых змей, третьи — толстых медвежат с взъерошенной шерстью. Но все они одинаково сверкали белизной, все были живыми снежными хлопьями.
Однако Герда смело шла все вперед и вперед и, наконец, добралась до чертогов Снежной королевы.
Посмотрим же, что было в это время с Каем. Он и не думал о Герде, а уж меньше всего о том, что она так близко от него.
История седьмая.
Что случилось в чертогах Снежной королевы и что случилось потом
Стенами чертогам были вьюги, окнами и дверями — буйные ветры. Сто с лишним зал тянулись здесь одна за другой так, как наметала их вьюга. Все они освещались северным сиянием, и самая большая простиралась на много-много миль. Как холодно, как пустынно было в этих белых, ярко сверкающих чертогах! Веселье никогда и не заглядывало сюда. Никогда не устраивались здесь медвежьи балы с танцами под музыку бури, на которых могли бы отличиться грацией и умением ходить на задних лапах белые медведи; никогда не составлялись партии в карты с ссорами и дракою, не сходились на беседу за чашкой кофе беленькие кумушки лисички.
Холодно, пустынно, грандиозно! Северное сияние вспыхивало и горело так правильно, что можно было точно рассчитать, в какую минуту свет усилится, в какую померкнет. Посреди самой большой пустынной снежной залы находилось замерзшее озеро. Лед треснул на нем на тысячи кусков, таких одинаковых и правильных, что это казалось каким-то фокусом. Посреди озера сидела Снежная королева, когда бывала дома, говоря, что сидит на зеркале разума; по ее мнению, это было единственное и лучшее зеркало на свете.
Кай совсем посинел, почти почернел от холода, но не замечал этого — поцелуи Снежной королевы сделали его нечувствительным к холоду, да и самое сердце его было все равно что кусок льда. Кай возился с плоскими остроконечными льдинами, укладывая их на всевозможные лады. Есть ведь такая игра — складывание фигур из деревянных дощечек, которая называется китайской головоломкой. Вот и Кай тоже складывал разные затейливые фигуры, только из льдин, и это называлось ледяной игрой разума.
В его глазах эти фигуры были чудом искусства, а складывание их — занятием первостепенной важности. Это происходило оттого, что в глазу у него сидел осколок волшебного зеркала. Складывал он и такие фигуры, из которых получались целые слова, но никак не мог сложить того, что ему особенно хотелось, — слово «вечность». Снежная королева сказала ему: «Если ты сложишь это слово, ты будешь сам себе господин, и я подарю тебе весь свет и пару новых коньков». Но он никак не мог его сложить.
— Теперь я полечу в теплые края, — сказала Снежная королева. — Загляну в черные котлы.
Так она называла кратеры огнедышащих гор — Этны и Везувия.
— Побелю их немножко. Это хорошо для лимонов и винограда.
Она улетела, а Кай остался один в необозримой пустынной зале, смотрел на льдины и все думал, думал, так что в голове у него трещало. Он сидел на месте, такой бледный, неподвижный, словно неживой. Можно было подумать, что он совсем замерз.
В это-то время в огромные ворота, которыми были буйные ветры, входила Герда. И перед нею ветры улеглись, точно заснули.
Она вошла в огромную пустынную ледяную залу и увидела Кая. Она тотчас узнала его, бросилась ему на шею, крепко обняла его и воскликнула:
— Кай, милый мой Кай! Наконец-то я нашла тебя!
Но он сидел все такой же неподвижный и холодный. И тогда Герда заплакала; горячие слезы ее упали ему на грудь, проникли в сердце, растопили ледяную кору, растопили осколок. Кай взглянул на Герду и вдруг залился слезами и плакал так сильно, что осколок вытек из глаза вместе со слезами. Тогда он узнал Герду и обрадовался:
— Герда! Милая Герда!.. Где же это ты была так долго? Где был я сам? — И он оглянулся вокруг. — Как здесь холодно, пустынно!
И он крепко прижался к Герде. А она смеялась и плакала от радости. И это было так чудесно, что даже льдины пустились в пляс, а когда устали, улеглись и составили то самое слово, которое задала сложить Каю Снежная королева. Сложив его, он мог сделаться сам себе господином да еще получить от нее в дар весь свет и пару новых коньков.
Герда поцеловала Кая в обе щеки, и они опять зарделись, как розы; поцеловала его в глаза, и они заблестели; поцеловала его руки и ноги, и он опять стал бодрым и здоровым.
Снежная королева могла вернуться когда угодно — его отпускная лежала тут, написанная блестящими ледяными буквами.
Кай с Гердой рука об руку вышли из ледяных чертогов. Они шли и говорили о бабушке, о розах, что цвели в их садике, и перед ними стихали буйные ветры, проглядывало солнце. А когда дошли до куста с красными ягодами, там уже ждал их северный олень.
Кай и Герда отправились сначала к финке, отогрелись у нее и узнали дорогу домой, а потом — к лапландке. Та сшила им новое платье, починила свои сани и поехала их провожать.
Олень тоже провожал юных путников вплоть до самой границы Лапландии, где уже пробивалась первая зелень. Тут Кай и Герда простились с ним и с лапландкой.
Вот перед ними и лес. Запели первые птицы, деревья покрылись зелеными почками. Из леса навстречу путникам выехала верхом на великолепной лошади молодая девушка в ярко-красной шапочке с пистолетами за поясом.
Герда сразу узнала и лошадь — она была когда-то впряжена в золотую карету, — и девушку. Это была маленькая разбойница. Она тоже узнала Герду. Вот была радость!
— Ишь ты, бродяга! — сказала она Каю. — Хотелось бы мне знать, стоишь ли ты того, чтобы за тобой бегали на край света?
Но Герда потрепала ее по щеке и спросила о принце и принцессе.
— Они уехали в чужие края, — отвечала разбойница.
— А ворон? — спросила Герда.
— Лесной ворон умер; ручная ворона осталась вдовой, ходит с черной шерстинкой на ножке и сетует на судьбу. Но все это пустяки, а ты вот расскажи-ка лучше, что с тобой было и как ты нашла его.
Герда и Кай рассказали ей обо всем.
— Ну, вот и сказке конец! — сказала молодая разбойница, пожала им руки и обещала навестить их, если когда-нибудь заедет к ним в город.
Затем она отправилась своей дорогой, а Кай и Герда — своей. Они шли, и на их пути расцветали весенние цветы, зеленела трава. Вот раздался колокольный звон, и они узнали колокольни своего родного города. Они поднялись по знакомой лестнице и вошли в комнату, где все было по-старому: часы говорили «тик-так», стрелки двигались по циферблату. Но, проходя в низенькую дверь, они заметили, что стали совсем взрослыми.
Цветущие розовые кусты заглядывали с крыши в открытое окошко; тут же стояли их детские стульчики. Кай с Гердой сели каждый на свой, взяли друг друга за руки, и холодное, пустынное великолепие чертогов Снежной королевы забылось как тяжелый сон.
Так сидели они рядышком, оба уже взрослые, но дети сердцем и душою, а на дворе стояло лето, теплое, благодатное лето.
Снеговик (Г. X. Андерсен)
— Так и хрустит во мне! Славный морозец! — сказал снеговик. — Ветер-то, ветер-то так и кусает! Просто любо! А ты что таращишься, пучеглазое? — Это он про солнце говорил, которое как раз заходило. — Впрочем, валяй, валяй! Я и не моргну! Устоим!
Вместо глаз у него торчали два осколка кровельной черепицы, вместо рта красовался обломок старых граблей; значит, он был и с зубами.
На свет он появился под радостные «ура» мальчишек, под звон бубенчиков, скрип полозьев и щелканье извозчичьих кнутов.
Солнце зашло, и на голубое небо выплыла луна — полная, ясная!
— Ишь, с другой стороны ползет! — сказал снеговик. Он думал, что это опять солнце показалось. — Я все-таки отучил его пялить на меня глаза! Пусть себе висит и светит потихоньку, чтобы мне было видно себя!.. Ах, как бы мне ухитриться как-нибудь сдвинуться! Так бы и побежал туда, на лед, покататься, как давеча мальчишки! Беда — не могу сдвинуться с места!
— Вон! Вон! — залаял старый цепной пес; он немножко охрип — ведь когда-то он был комнатною собачкой и лежал у печки. — Солнце выучит тебя двигаться! Я видел, что было в прошлом году с таким, как ты, и в позапрошлом тоже! Вон! Вон! Все убрались вон!
— О чем ты толкуешь, дружище? — сказал снеговик. — Вон та пучеглазая выучит меня двигаться? — Снеговик говорил про луну. — Она сама-то удрала от меня давеча; я так пристально посмотрел на нее в упор! А теперь вон опять выползла с другой стороны!
— Много ты мыслишь! — сказал цепной пес. — Ну да, ведь тебя только что вылепили! Та, что глядит теперь, луна, а то, что ушло, солнце; оно опять вернется завтра. Уж оно подвинет тебя — прямо в канаву! Погода переменится! Я чую — левая нога заныла! Переменится, переменится!
— Не пойму я тебя что-то! — сказал снеговик. — А сдается, ты сулишь мне недоброе! То красноглазое, что зовут солнцем, тоже мне не друг, я уж чую!
— Вон! Вон! — пролаяла цепная собака, три раза повернувшись вокруг самой себя, и улеглась в своей конуре спать.
Погода и в самом деле переменилась. К утру вся окрестность была окутана густым, тягучим туманом; потом подул резкий, леденящий ветер и затрещал мороз. А что была за красота, когда взошло солнышко!
Деревья и кусты в саду стояли все покрытые инеем, точно лес из белых кораллов! Все ветви словно оделись блестящими белыми цветочками! Мельчайшие разветвления, которых летом и не видно из-за густой листвы, теперь ясно вырисовывались тончайшим кружевным узором ослепительной белизны; от каждой ветви как будто лилось сияние! Плакучая береза, колеблемая ветром, казалось, ожила; длинные ветви ее с пушистою бахромой тихо шевелились — точь-в-точь как летом! Вот было великолепие! Встало солнышко… Ах, как все вдруг засверкало и загорелось крошечными, ослепительно-белыми огоньками! Все было точно осыпано алмазною пылью, а на снегу переливались крупные бриллианты!
— Что за прелесть! — сказала молодая девушка, вышедшая в сад с молодым человеком. Они остановились как раз возле снеговика и смотрели на сверкающие деревья.
— Летом такого великолепия не увидишь! — сказала она, вся сияя от удовольствия.
— И такого молодца тоже! — сказал молодой человек, указывая на снеговика. — Он бесподобен!
Молодая девушка засмеялась, кивнула головкой снеговику и пустилась с молодым человеком по снегу вприпрыжку, у них под ногами так и захрустело, точно они бежали по крахмалу.
— Кто такие эти двое? — спросил снеговик цепную собаку. — Ты ведь живешь тут подольше меня; знаешь ты их?
— Знаю! — сказала собака. — Она гладила меня, а он бросал косточки; таких я не кусаю.
— А что же они из себя изображают? — спросил снеговик.
— Пар-рочку! — сказала цепная собака. — Вот они поселятся в конуре и будут вместе глодать кости! Вон! Вон!
— Ну, а значат они что-нибудь, как вот я да ты?
— Да ведь они господа! — сказал пес. — Куда как мало смыслит тот, кто только вчера вылез на свет божий! Это я по тебе вижу! Вот я так богат и годами, и знанием! Я всех, всех знаю здесь! Да, я знавал времена получше!.. Не мерз тут в холоде на цепи! Вон! Вон!
— Славный морозец! — сказал снеговик. — Ну, ну, рассказывай! Только не греми цепью, а то меня просто коробит!
— Вон! Вон! — залаял цепной пес. — Я был щенком, крошечным, хорошеньким щенком, и лежал на бархатных креслах там, в доме, лежал на коленях у знатных господ! Меня целовали в мордочку и вытирали лапки вышитыми платками! Звали меня Милкой, Крошкой!.. Потом я подрос, велик для них стал, меня подарили ключнице, я попал в подвальный этаж. Ты можешь заглянуть туда; с твоего места отлично видно. Так вот, в той каморке я и зажил как барин! Там хоть и пониже было, да зато спокойнее, чем наверху: меня не таскали и не тискали дети. Ел я тоже не хуже, если не лучше! У меня была своя подушка, и еще там была печка, самая чудеснейшая вещь на свете в такие холода! Я даже уползал под нее!.. О, я и теперь еще мечтаю об этой печке! Вон! Вон!
— Разве уж она так хороша, печка-то? — спросил снеговик. — Похожа она на меня?
— Ничуть! Вот сказал тоже! Печка черна как уголь: у нее длинная шея и медное пузо! Она так и пожирает дрова, огонь пышет у нее изо рта! Рядом с нею, под нею — настоящее блаженство! Ее видно в окно, погляди!
Снеговик посмотрел и в самом деле увидал черную блестящую штуку с медным животом; в животе светился огонь. Снеговика вдруг охватило такое страшное желание — в нем как будто зашевелилось что-то… Что такое нашло на него, он и сам не знал и не понимал, хотя это понял бы всякий человек, если, разумеется, он не снеговик.
— Зачем же ты ушел от нее? — спросил снеговик пса, он чувствовал, что печка — существо женского пола. — Как ты мог уйти оттуда?
— Пришлось поневоле! — сказал цепной пес. — Они вышвырнули меня и посадили на цепь. Я укусил за ногу младшего барчука — он хотел отнять у меня кость! «Кость за кость!» — думаю себе… А они осердились, и я оказался на цепи! Потерял голос… Слышишь, как я хриплю? Вон! Вон! Вот тебе и вся недолга!
Снеговик уже не слушал; он не сводил глаз с подвального этажа, с каморки ключницы, где стояла на четырех ножках железная печка величиной с самого снеговика.
— Во мне что-то странно шевелится! — сказал он. — Неужели я никогда не попаду туда? Это ведь такое невинное желание, отчего ж бы ему не сбыться! Это мое самое заветное, мое единственное желание! Где же справедливость, если оно не сбудется? Мне надо туда, туда, к ней… Прижаться к ней во что бы то ни стало, хоть бы разбить окно!
— Туда тебе не попасть! — сказал цепной пес. — А если бы ты и добрался до печки, то тебе конец! Вон! Вон!
— Мне уж и так конец подходит, того и гляди, свалюсь!
Целый день снеговик стоял и смотрел в окно; в сумерки каморка выглядела еще приветливее; печка светила так мягко, как не светить ни солнцу, ни луне! Куда им! Так светит только печка, если брюшко у нее набито.
Когда дверцу открыли, из печки метнулось пламя и заиграло ярким отблеском на белом лице снеговика. В груди у него тоже горело пламя.
— Не выдержу! — сказал он. — Как мило она высовывает язык! Как это идет ей!
Ночь была длинная-длинная, только не для снеговика; он весь погрузился в чудесные мечты — они так и трещали в нем от мороза.
К утру все окна подвального этажа покрылись прекрасным ледяным узором, цветами; лучших снеговик и желать не мог бы, но они скрыли печку! Мороз так и трещал, снег хрустел, снеговику радоваться да радоваться бы, так нет! Он тосковал о печке! Он был положительно болен.
— Ну, это опасная болезнь для снеговика! — сказал пес. — Я тоже страдал этим, но поправился. Вон! Вон! Будет перемена погоды!
И погода переменилась, началась оттепель. Зазвенела капель, а снеговик таял на глазах, но он не говорил ничего, не жаловался, а это плохой признак.
В одно прекрасное утро он рухнул. На месте его торчало только что-то вроде железной согнутой палки; на ней-то мальчишки и укрепили его.
— Ну, теперь я понимаю его тоску! — сказал цепной пес. — У него внутри была кочерга! Вот что шевелилось в нем! Теперь все прошло! Вон! Вон!
Скоро прошла и зима.
— Вон! Вон! — лаял цепной пес, а девочки на улице пели:
Цветочек лесной, поскорей распускайся! Ты, вербочка, мягким пушком одевайся! Кукушки, скворцы, прилетайте, Весну нам красну воспевайте! И мы вам подтянем: ай, люли-люли, Деньки наши красные снова пришли! О снеговике же и думать забыли!Бабушка метелица (братья Гримм)
У одной вдовы было две дочери: родная дочка и падчерица. Родная дочка была ленивая да привередливая, а падчерица — хорошая и прилежная. Но мачеха не любила падчерицу и заставляла ее делать всю тяжелую работу. Бедняжка целыми днями сидела на улице у колодца и пряла. Она так много пряла, что все пальцы у нее были исколоты до крови.
Вот как-то раз девочка заметила, что ее веретено испачкано кровью. Она хотела его обмыть и наклонилась над колодцем. Но веретено выскользнуло у нее из рук и упало в воду. Девочка горько заплакала, побежала к мачехе и рассказала ей о своей беде.
— Ну что ж, сумела уронить — сумей и достать, — ответила мачеха.
Девочка не знала, что ей делать, как достать веретено. Она пошла обратно к колодцу да с горя и прыгнула в него. У нее сильно закружилась голова, и она даже зажмурилась от страха. А когда снова открыла глаза, то увидела, что стоит на прекрасном зеленом лугу, а вокруг много-много цветов и светит яркое солнышко.
Пошла девочка по этому лугу и видит — стоит печка, полная хлебов.
— Девочка, девочка, вынь нас из печки, а то мы сгорим! — закричали ей хлебы.
Девочка подошла к печке, взяла лопату и вынула один за другим все хлебы. Пошла она дальше, видит — стоит яблоня, вся усыпанная спелыми яблоками.
— Девочка, девочка, стряхни нас с дерева, мы уже давно созрели! — закричали ей яблоки. Девочка подошла к яблоне и так стала трясти ее, что яблоки дождем посыпались на землю. Она трясла до тех пор, пока на ветках ни одного яблочка не осталось. Потом собрала все яблоки в кучу и пошла дальше.
И вот пришла она к маленькому домику, и вышла из этого домика к ней навстречу старушка. У старушки были такие огромные зубы, что девочка испугалась. Она хотела убежать, но старушка крикнула ей:
— Не бойся, милая девочка! Останься-ка лучше у меня да помоги мне в хозяйстве. Если ты будешь прилежна и трудолюбива, я щедро награжу тебя. Только ты должна так взбивать мою перину, чтобы из нее пух летел. Я ведь Метелица, и когда из моей перины летит пух, то у людей на земле снег идет.
Услыхала девочка, как приветливо говорит с ней старушка, и осталась жить у нее. Она старалась угодить Метелице, и, когда взбивала перину, пух так и летел вокруг, будто снежные хлопья. Старушка полюбила прилежную девочку, всегда была с ней ласкова, и девочке жилось у Метелицы гораздо лучше, чем дома.
Но вот пожила она сколько-то времени и стала тосковать. Сначала она и сама не знала, почему тоскует. А потом поняла, что соскучилась по родному дому.
Пошла она тогда к Метелице и сказала:
— Мне очень хорошо у вас, бабушка, но я так соскучилась по своим! Можно мне пойти домой?
— Это хорошо, что ты соскучилась по дому: значит, у тебя доброе сердце, — сказала Метелица. — А за то, что ты мне так прилежно помогала, я сама провожу тебя наверх.
Она взяла девочку за руку и привела ее к большим воротам. Ворота широко распахнулись, и, когда девочка проходила под ними, на нее полил золотой дождь, и она вся покрылась золотом.
— Это тебе за твою прилежную работу, — сказала бабушка Метелица; потом она подала девочке ее веретено.
Ворота закрылись, и девочка очутилась на земле возле своего дома. На воротах дома сидел петух. Увидел он девочку и закричал:
— Ку-ка-ре-ку! Смотри, народ: Наша девочка вся в золоте идет!Увидели и мачеха с дочкой, что девочка вся в золоте, и встретили ее ласково, начали расспрашивать. Девочка рассказала им обо всем, что с ней случилось. Вот мачеха и захотела, чтобы ее родная дочка, ленивица, тоже разбогатела. Она дала ленивице веретено и послала ее к колодцу. Ленивица уколола себе нарочно палец о колючки шиповника, измазала веретено кровью и бросила его в колодец. А потом и сама туда прыгнула. Она тоже, как ее сестра, попала на зеленый луг и пошла по дорожке.
Дошла она до печки, хлебы и ей закричали:
— Девочка, девочка, вынь нас из печки, а то мы сгорим!
— Очень надо мне руки пачкать! — ответила им ленивица и пошла дальше.
Когда проходила она мимо яблони, яблоки крикнули:
— Девочка, девочка, стряхни нас с дерева, мы давно созрели!
— Нет, не стряхну! А то упадете еще мне на голову — ушибете, — ответила ленивица и пошла дальше.
Пришла ленивая девочка к Метелице и ничуть не испугалась ее длинных зубов. Ведь сестра уже рассказала ей, что старушка совсем не злая.
Вот и стала ленивица жить у бабушки Метелицы. В первый день она кое-как скрывала свою лень и делала, что ей велела старушка. Уж очень хотелось ей получить награду! Но на второй день начала лениться, а на третий не захотела даже встать утром с постели.
Она совсем не заботилась о перине Метелицы и взбивала ее так плохо, что из нее не вылетало ни одного перышка.
Бабушке Метелице очень не понравилась ленивая девочка.
— Пойдем, я отведу тебя домой, — сказала она через несколько дней ленивице.
Ленивица обрадовалась и подумала: «Наконец-то и на меня золотой дождь польется!»
Привела ее Метелица к большим воротам, но, когда ленивица проходила под ними, на нее не золото посыпалось, а вылился целый котел черной смолы.
— Вот, получай за свою работу! — сказала Метелица, и ворота закрылись.
Когда подошла ленивица к дому, увидел петух, какая она стала чумазая, взлетел на колодец и закричал:
– Ку-ка-ре-ку! Смотри, народ: Вот замарашка к нам идет!Мылась, мылась ленивица — никак не могла отмыть смолу. Так и осталась замарашкой.
Волк и лиса (братья Гримм)
Жили однажды волк да лиса. Лисе приходилось делать все, что приказывал ей волк. Волк-то сильнее лисы, вот она и боялась его. И стала лиса придумывать, как бы ей от волка избавиться.
Идут они как-то раз лесом, волк и говорит:
— Лиса, раздобудь-ка мне чего-нибудь поесть, а не то я съем тебя.
— Я знаю, у одного крестьянина есть молоденькие ягнята. Если хочешь, я принесу тебе ягненочка, — отвечала лиса.
Волку это очень понравилось. Пробралась лиса в деревню, притащила волку ягненочка и убежала.
А волк съел ягненка, да не наелся, и захотелось ему стащить еще одного. Отправился волк сам в овчарню. Но он был очень неуклюжий и наделал там страшного шуму. Услыхала этот шум мать ягненочка, большая овца. Закричала она, заблеяла что было мочи. Сбежались на ее крик крестьяне и избили волка до полусмерти. Прибежал избитый волк к лисе и закричал:
— Ну и подвела ты меня! Я хотел было утащить второго ягненочка, а крестьяне поймали меня да избили. Чуть жив остался.
— Так тебе и надо! Не будь таким обжорой, — отвечала лиса.
На другой день шли волк с лисой полем, волк и говорит лисе:
— Лиса, раздобудь мне чего-нибудь поесть, а не то я съем тебя.
А лиса отвечает:
— Жена одного крестьянина печет сегодня вечером оладьи. Мы их стащим у нее.
Пришли они к дому крестьянина, и лиса до тех пор вертелась да вынюхивала вокруг дома, пока не разведала, где стоит миска с оладьями. Она схватила шесть оладий, принесла их волку, а сама убежала. Волк проглотил все сразу и только еще больше есть захотел. Уж очень вкусные были оладьи!
Забрался волк в дом, да и потянул к себе всю миску! Миска упала и разбилась вдребезги. На шум прибежала хозяйка. Увидела она волка и стала громко звать на помощь. Сбежались люди и так побили волка, что он едва до лесу добрался.
— Ну и подвела ты меня! — закричал он на лису. — Крестьяне с меня чуть шкуру не содрали.
— Так тебе и надо! Не будь жадным обжорой, — отвечала лиса.
На третий день волк опять сказал:
— Лиса, принеси мне чего-нибудь поесть, а не то я съем тебя.
— Один крестьянин убил корову, — сказала лиса, — и бочка с мясом стоит у него в погребе. Давай его стащим.
— Хорошо, — отвечал волк, — только пойдем туда вместе. Если на меня нападут, ты помоги мне выбраться из беды.
— Ну что ж, ладно, — ответила лиса и повела волка разными тропками да лазейками в деревню.
Наконец они забрались в погреб. Волк увидел мясо, набросился на него с жадностью, ест и ворчит:
— Ну, я не так-то скоро уйду отсюда! Лиса тоже полакомилась мясцом. Но она все время оглядывалась по сторонам и поминутно бегала к лазейке: все примерялась, не очень ли она потолстела от еды и пролезет ли обратно.
Заметил это волк и спрашивает:
— Лисичка-сестричка, что это ты все бегаешь взад и вперед да скачешь через лазейку?
— Должна же я поглядеть, не идет ли сюда кто-нибудь! — отвечает хитрая лиса. — А ты, волк, смотри не объешься.
— Я кончу только тогда, когда бочка опустеет, — сказал волк.
В это время крестьянин услыхал шум в погребе и пошел посмотреть, кто это шумит. Лиса увидала его, выскочила через лазейку — да и была такова. Волк тоже бросился к лазейке. Но он так растолстел от еды, что застрял и никак не мог выбраться из погреба. Тут крестьянин и поймал его.
А лиса убежала в лес и была очень рада, что наконец-то избавилась от ненасытного волка.
Заяц и ёж (братья Гримм)
Эту историю почему-то считают выдумкой, а между тем в ней все — истинная правда. Мой дедушка, рассказывая ее мне, каждый раз говорил:
— Конечно, это было на самом деле, а иначе разве я стал бы об этом рассказывать?
А история вот какая.
Это было в одно воскресное утро летом, как раз когда цвела гречиха. Солнце ярко светило на ясном небе, теплый утренний ветерок веял над полями. Жаворонки звенели в вышине, пчелы жужжали в гречихе. Все живое радовалось, и ежик тоже.
Еж стоял у дверей своего дома, скрестив на груди руки. Он подставлял мордочку теплому ветерку и напевал песенку — ни плохо, ни хорошо, а именно так, как обычно напевают ежи в погожее воскресное утро.
Стоял он так да напевал вполголоса и вдруг подумал: «Пока жена моется и наряжается, я мог бы прогуляться по полю и посмотреть, как растет моя брюква».
А брюква была посажена тут же, возле его дома. Еж с семьей охотно лакомился ею и поэтому считал своей собственностью.
Сказано — сделано. Еж закрыл дверь и отправился в поле.
Он был еще совсем близко от дома и только собрался обогнуть куст терновника и свернуть к брюквенному полю, как вдруг ему повстречался заяц. Заяц тоже спешил по делам — осмотреть свою капусту.
Еж приветливо поздоровался с зайцем и пожелал ему доброго утра.
Но заяц считал себя знатным барином и был ужасно высокомерен. Он не ответил на поклон ежа, а сказал ему с самым презрительным видом:
— Как это ты в такую рань уже очутился здесь, в поле?
— Я вышел погулять, — ответил еж.
— Погулять? — засмеялся заяц. — Я думаю, твои ноги не очень-то годятся для прогулок.
Этот ответ разозлил ежа. Он многое мог стерпеть, но о своих ногах не позволял ничего говорить, потому что они были у него кривые.
— Ты воображаешь, — сказал еж, — что от твоих ног больше толку?
— Я думаю, — ответил заяц.
— Это еще надо проверить, — сказал еж. — Готов поспорить, что если мы побежим наперегонки, я обгоню тебя.
— Это же курам на смех! — закричал заяц. — Ты — с твоими кривыми ногами! Ну ладно, будь по-твоему: если уж тебе так хочется, бежим хоть сейчас.
— Нет, нам незачем так спешить, — ответил еж. — Я еще ничего не ел. Я зайду домой, немножко закушу и через полчаса буду опять здесь, на этом самом месте.
Заяц согласился, и еж ушел.
По дороге он рассуждал: «Заяц надеется на свои длинные ноги, но я проведу его. Хоть он и знатный барин, но зато круглый дурак».
Пришел еж домой и сказал своей жене:
— Собирайся скорее, жена, и пойдем со мной в поле.
— А что случилось? — спросила жена.
— Я поспорил с зайцем: буду бегать с ним наперегонки, а ты должна быть свидетелем.
— Ах, боже мой, ты совсем одурел, муженек? — закричала на него ежиха. — В своем ли ты уме? Да как ты можешь тягаться с зайцем?
— Молчи! — сказал еж. — Это тебя не касается, не вмешивайся в мужские дела. Собирайся, и пойдем.
Что было делать ежихе! Волей-неволей ей пришлось послушаться.
По дороге еж сказал жене:
— Ну, слушай внимательно. Вон на том поле мы будем бегать. Заяц по одной борозде, а я — по другой. Мы побежим с того конца. Тебе нужно только стоять здесь, в борозде, и, когда заяц прибежит, крикнуть ему: «А я уже здесь!»
Когда они пришли на пашню, еж указал жене ее место и поспешил на другой конец поля.
Заяц был уже там.
— Можно начинать? — спросил он.
— Конечно, — ответил еж.
Тут они стали каждый в свою борозду. Заяц сосчитал: «Раз, два, три!» — и вихрем понесся по пашне.
А еж пробежал шага три, а потом свернулся в клубок и спокойно улегся в борозде.
Когда заяц во весь дух примчался на другой конец пашни, верная супруга ежа крикнула ему:
— А я уже здесь!
Заяц остолбенел от изумления — он подумал, конечно, что видит перед собой самого ежа. Ведь всем известно, что супруга ежа выглядит точнехонько, как ее муж.
«Здесь что-то нечисто!» — подумал заяц и закричал:
— Бежим еще раз? Поворачивай! — и опять помчался вихрем — так, что у него чуть уши от головы не оторвались.
А супруга ежа спокойно осталась на своем месте. Когда же заяц примчался обратно, еж крикнул ему:
— А я уже здесь!
Заяц разозлился и закричал:
— Бежим еще раз! Поворачивай!
— Мне это ничего не стоит, — ответил еж. — Пожалуйста, сколько тебе угодно.
Заяц пробежал так еще семьдесят три раза. И каждый раз, когда он прибегал на другой конец пашни, еж или его супруга говорили ему:
— А я уже здесь!
На семьдесят четвертом разе заяц не добежал до конца и упал посреди поля.
А еж позвал свою жену, и они, довольные друг другом, отправились домой. И если они не умерли, то живут до сих пор.
Так случилось, что однажды еж совсем загонял зайца. И с той поры ни один заяц не соглашается бегать наперегонки с ежом.
Королёк (братья Гримм)
Это было очень-очень давно. Вздумалось птицам избрать себе короля, чтобы он правил ими. Птицы хотели хорошенько обсудить это важное дело. Слетелись они со всех концов, изо всех лесов и полей. Тут были и орел, и зяблик, и сова, и ворона, и жаворонок, и воробей… Да разве всех перечтешь? Прилетела и самая крошечная пичужка, у которой даже и именито не было. И постановили птицы, что королем будет тот, кто сможет взлететь выше всех. Решили начать состязание прямо с раннего утра, чтобы потом никто не говорил: «Я поднялся бы еще выше, но стало очень темно, и потому я не смог».
И вот все птицы полетели. Захлопали, зашумели крылья. Над полем поднялись целые клубы пыли, и стало так темно, будто налетела черная туча.
Маленькие птички вскоре выбились из сил и попадали на землю. Большие птицы выдержали подольше. Но ни одна из них не могла сравняться с орлом: он взлетел так высоко, что мог бы даже солнцу глаза выклевать. Увидел орел, что все птицы остались далеко внизу, и подумал: «Зачем мне лететь еще выше? Я и так буду королем». И он стал спускаться. А все птицы в один голос кричали ему снизу:
— Ты — наш король! Ты взлетел выше всех!
— Кроме меня! — пискнула маленькая безымянная пичужка, которая спряталась в перьях на груди орла.
Она вылетела оттуда и стала подниматься все выше и выше. А так как все время, пока орел летел, она отдыхала, то и поднялась теперь выше самого орла. А потом сложила крылышки, спустилась камешком вниз и крикнула:
— Король-то я! Король-то я!
— Ты — наш король?! — сердито закричали на нее все птицы. — Ну нет! Ты добилась победы только плутовством и хитростью.
И они поставили новое условие: королем будет тот, кто сумеет глубже всех уйти под землю.
Какой же тут начался переполох! Широкогрудый гусь спешил поскорей выбраться из пруда на землю. Петух изо всех сил торопился выкопать ямку. Утке досталось больше всех. Она спрыгнула в канаву, да сломала себе лапку и заковыляла обратно к пруду. И по дороге все крякала:
— Кря-кря-кря! Все зря, зря, зря!
А безымянная пичужка отыскала мышиную норку, юркнула в нее, да и кричит оттуда тоненьким голоском:
— Король-то я! Король-то я!
— Ты — наш король?! — закричали на нее птицы. — Напрасно ты думаешь, что твоя хитрость поможет тебе!
И они решили наказать птичку и не выпускать ее из мышиной норки. «Пусть, — думают, — она умрет там с голоду».
А сторожить норку поставили сову. Так как уже наступил вечер, а птицы очень устали от состязаний, то все они разлетелись по своим гнездышкам. Только одна сова осталась у мышиной норки и не сводила с нее глаз. Но она тоже очень устала и потому подумала: «Закрою-ка я один глаз, а другим буду следить. Злодейка и так не ускользнет от меня». Закрыла она один глаз, а другим пристально уставилась на норку. Только было высунула пичужка головку из норки и хотела уже улизнуть, а сова тут как тут. Пришлось птичке спрятаться обратно.
Потом сова закрыла тот глаз, который был до сих пор открыт, и открыла другой. Так она и хотела делать всю ночь.
Но вот случилось, что закрыла сова один глаз, а другой-то забыла открыть. А как только закрыла сова оба глаза, так и заснула.
Пленница сейчас же это заметила и поскорей упорхнула.
С тех пор, как только завидят птицы сову, так и набрасываются на нее. Потому-то сова и боится показываться среди бела дня, а вылетает только по ночам. Да и маленькая хитрая пичужка тоже не особенно охотно показывается на глаза птицам. Она боится, как бы они не свернули ей голову, и поэтому всегда старается прошмыгнуть поближе к заборам, где растет крапива.
А когда она чувствует себя в полной безопасности, то иногда кричит:
— Я король! Я король!
И за это птицы в насмешку прозвали ее корольком и крапивником.
Иван Крылов БАСНИ
Белка
В деревне, в праздник, под окном Помещичьих хором, Народ толпился. На Белку в колесе зевал он и дивился. Вблизи с березы ей дивился тоже Дрозд: Так бегала она, что лапки лишь мелькали И раздувался пышный хвост. «Землячка старая, — спросил тут Дрозд, — нельзя ли Сказать, что делаешь ты здесь?» — «Ох, милый друг! Тружусь день весь: Я по делам гонцом у барина большого; Ну, некогда ни пить, ни есть, Ни даже духу перевесть». И Белка в колесе бежать пустилась снова. «Да, — улетая, Дрозд сказал: — То ясно мне, Что ты бежишь, а все на том же ты окне». Посмотришь на дельца иного: Хлопочет, мечется, ему дивятся все: Он, кажется, из кожи рвется, Да только все вперед не подается, Как Белка в колесе.Волк и журавль
Что волки жадны, всякий знает; Волк, евши, никогда Костей не разбирает, За то на одного из них пришла беда: Он костью чуть не подавился. Не может Волк ни охнуть, ни вздохнуть; Пришло хоть ноги протянуть! По счастью, близко тут Журавль случился. Вот кой-как знаками стал Волк его манить И просит горю пособить. Журавль свой нос по шею Засунул к Волку в пасть и с трудностью большею Кость вытащил и стал за труд просить. «Ты шутишь! — зверь вскричал коварный, — Тебе за труд? Ах ты, неблагодарный! А это ничего, что свой ты долгий нос И с глупой головой из горла цел унес! Поди ж, приятель, убирайся, Да берегись: вперед ты мне не попадайся».Волк и лисица
Охотно мы дарим, Что нам не надобно самим. Мы это басней поясним, Затем что истина сноснее вполоткрыта. Лиса, курятинки накушавшись досыта И добрый ворошок припрятавши в запас, Под стогом прилегла вздремнуть в вечерний час. Глядит, а в гости к ней голодный Волк тащится, «Что, кумушка, беды! — он говорит. — Ни косточкой не мог нигде я поживиться; Меня так голод и морит; Собаки злы, пастух не спит, Пришло хоть удавиться!» — «Неужли?» — «Право, так». — «Бедняжка куманек! Да не изволишь ли сенца? Вот целый стог; Я куму услужить готова». А куму не сенца, хотелось бы мяснова — Да про запас Лиса ни слова. И серый рыцарь мой, Обласкан по уши кумой, Пошел без ужина домой.Волк и ягнёнок
У сильного всегда бессильный виноват: Тому в истории мы тьму примеров слышим, Но мы истории не пишем, А вот о том, как в баснях говорят… Ягненок в жаркий день зашел к ручью напиться: И надобно ж беде случиться, Что около тех мест голодный рыскал Волк. Ягненка видит он, на добычу стремится; Но, делу дать хотя законный вид и толк, Кричит: «Как смеешь ты, наглец, нечистым рылом Здесь чистое мутить питье мое С песком и с илом? За дерзость такову Я голову с тебя сорву». — «Когда светлейший Волк позволит, Осмелюсь я донесть, что ниже по ручью От Светлости его шагов я на сто пью; И гневаться напрасно он изволит: Питья мутить ему никак я не могу». — «Поэтому я лгу! Негодный! Слыхана ль такая дерзость в свете! Да помнится, что ты еще в запрошлом лете Мне здесь же как-то нагрубил; Я этого, приятель, не забыл!» — «Помилуй, мне еще и от роду нет году». — Ягненок говорит. — «Так это был твой брат». — «Нет братьев у меня». — «Так это кум иль сват. И, словом, кто-нибудь из вашего же роду. Вы сами, ваши псы и ваши пастухи, Вы все мне зла хотите, И если можете, то мне всегда вредите; Но я с тобой за их разведаюсь грехи». — «Ах, я чем виноват?» — «Молчи! Устал я слушать. Досуг мне разбирать вины твои, щенок! Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать». — Сказал и в темный лес ягненка поволок.Волк на псарне
Волк ночью, думая залезть в овчарню, Попал на псарню. Поднялся вдруг весь псарный двор. Почуя серого так близко забияку, Псы залились в хлевах и рвутся вон на драку; Псари кричат: «Ахти, ребята, вор!» И вмиг ворота на запор; В минуту псарня стала адом. Бегут: иной с дубьем, Иной с ружьем. «Огня! — кричат, — огня!» Пришли с огнем. Мой Волк сидит, прижавшись в угол задом. Зубами щелкая и ощетиня шерсть, Глазами, кажется, хотел бы всех он съесть; Но, видя то, что тут не перед стадом И что приходит наконец Ему расчесться за овец, — Пустился мой хитрец В переговоры И начал так: «Друзья! К чему весь этот шум? Я, ваш старинный сват и кум, Пришел мириться к вам, совсем не ради ссоры; Забудем прошлое, уставим общий лад! А я не только впредь не трону здешних стад, Но сам за них с другими грызться рад И волчьей клятвой утверждаю, Что я…» — «Послушай-ка, сосед, — Тут Ловчий перервал в ответ, — Ты сер, а я, приятель, сед, И волчью вашу я давно натуру знаю; А потому обычай мой: С волками иначе не делать мировой, Как снявши шкуру с них долой». — И тут же выпустил на Волка гончих стаю.Ворона и лисица
Уж сколько раз твердили миру, Что лесть гнусна, вредна; но только все не впрок, И в сердце льстец всегда отыщет уголок. Вороне где-то бог послал кусочек сыру; На ель Ворона взгромоздясь, Позавтракать было совсем уж собралась, Да позадумалась, а сыр во рту держала. На ту беду, Лиса близехонько бежала; Вдруг сырный дух Лису остановил: Лисица видит сыр, Лисицу сыр пленил, Плутовка к дереву на цыпочках подходит; Вертит хвостом, с Вороны глаз не сводит И говорит так сладко, чуть дыша: «Голубушка, как хороша! Ну что за шейка, что за глазки! Рассказывать, так, право, сказки! Какие перышки! Какой носок! И, верно, ангельский быть должен голосок! Спой, светик, не стыдись! Что ежели, сестрица, При красоте такой и петь ты мастерица, Ведь ты б у нас была царь-птица!» Вещуньина с похвал вскружилась голова, От радости в зобу дыханье сперло, — И на приветливы Лисицыны слова Ворона каркнула во все воронье горло: Сыр выпал — с ним была плутовка такова.Два голубя
Два Голубя, как два родные брата, жили, Друг без друга они не ели и не пили; Где видишь одного, другой уж, верно, там; И радость и печаль, все было пополам. Не видели они, как время пролетало; Бывало грустно им, а скучно не бывало. Ну, кажется, куда хотеть Или от милой, иль от друга? Нет, вздумал странствовать один из них Увидеть, осмотреть Диковинки земного круга, Ложь с истиной сличить, поверить быль с молвой. «Куда ты? — говорит сквозь слез ему другой, — Что пользы по свету таскаться? Иль с другом хочешь ты расстаться? Бессовестный! Когда меня тебе не жаль, Так вспомни хищных птиц, силки, грозы ужасны, И все, чем странствия опасны! Хоть подожди весны лететь в такую даль: Уж я тебя тогда удерживать не буду. Теперь еще и корм и скуден так, и мал; Да, чу! И ворон прокричал: Ведь это, верно, к худу. Останься дома, милый мой, Ну, нам ведь весело с тобой! Куда ж еще тебе лететь, не разумею; А я так без тебя совсем осиротею. Силки, да коршуны, да громы только мне Казаться будут и во сне; Все стану над тобой бояться я несчастья: Чуть тучка лишь над головой, Я буду говорить: ах! Где-то братец мой? Здоров ли, сыт ли он, укрыт ли от ненастья!» Растрогала речь эта Голубка; Жаль братца, да лететь охота велика: Она и рассуждать и чувствовать мешает. «Не плачь, мой милый, — так он друга утешает, — Я на три дня с тобой, не больше, разлучусь. Все наскоро в пути замечу на полете, И, осмотрев, что есть диковинней на свете, Под крылышко к дружку назад я ворочусь. Тогда-то будет нам о чем повесть словечко! Я вспомню каждый час и каждое местечко; Все расскажу: дела ль, обычай ли какой, Иль где какое видел диво. Ты, слушая меня, представишь все так живо, Как будто б сам летал ты по свету со мной». Тут — делать нечего — друзья поцеловались. Простились и расстались. Вот странник наш летит; вдруг встречу дождь и гром Под ним, как океан, синеет степь кругом. Где деться? К счастью, дуб сухой в глаза попален; Кой-как угнездился, прижался К нему наш Голубок; Но ни от ветру он укрыться тут не мог, Ни от дождя спастись: весь вымок и продрог. Утих помалу гром. Чуть солнце просияло, Желанье позывать бедняжку дале стало. Встряхнулся и летит, — летит и видит он: В заглушьи под леском рассыпана пшеничка. Спустился — в сети тут попалась наша птичка! Беды со всех сторон! Трепещется он, рвется, бьется; По счастью, сеть стара: кой-как ее прорвал, Лишь ножку вывихнул, да крылышко помял! Но не до них: он прочь без памяти несется. Вот пуще той беды, беда над головой! Отколь ни взялся ястреб злой; Невзвидел света Голубь мой! От ястреба из сил последних машет. Ах, силы вкоротке! Совсем истощены! Уж когти хищные над ним распущены; Уж холодом в него с широких крыльев пашет. Тогда орел, с небес направя свой полет, Ударил в ястреба всей силой — И хищник хищнику достался на обед. Меж тем наш Голубь милой, Вниз камнем ринувшись, прижался под плетнем. Но тем еще не кончилось на нем: Одна беда всегда другую накликает. Ребенок, черепком наметя в Голубка,— Сей возраст жалости не знает, — Швырнул — и раскроил висок у бедняка. Когда-то странник наш, с разбитой головою, И попорченным крылом, с повихнутой ногою. Кляня охоту видеть свет Поплелся кое-как домой без новых бед. Счастлив еще: его там дружба ожидает! К отраде он своей, Услуги, лекаря и помощь видит в ней; С ней скоро все беды и горе забывает. О вы, которые объехать свет вокруг Желанием горите! Вы эту басенку прочтите, И в дальний путь такой пускайтеся не вдруг. Что б ни сулило вам воображенье ваше; Но, верьте, той земли не сыщете вы краше, Где ваша милая, иль где живет ваш друг.Две собаки
Дворовый, верный пес Барбос, Который барскую усердно службу нес, Увидел старую свою знакомку Жужу, кудрявую болонку, На мягкой пуховой подушке, на окне, К ней ластяся, как будто бы к родне, Он, с умиленья чуть не плачет, И под окном Визжит, вертит хвостом И скачет. «Ну что, Жужутка, как живешь С тех пор, как господа тебя в хоромы взяли? Ведь помнишь: на дворе мы часто голодали. Какую службу ты несешь?» — «На счастье грех роптать, — Жужутка отвечает. Мой господин во мне души не чает; Живу в довольстве и добре, И ем и пью на серебре; Резвлюся с барином; а ежели устану, Валяюсь по коврам и мягкому дивану. Ты как живешь?» — «Я, — отвечал Барбос, Хвост плетью спустя и свой повеся нос, — Живу по-прежнему: терплю и холод И голод, И сберегаючи хозяйский дом, Здесь под забором сплю и мокну под дождем; А если невпопад залаю, То и побои принимаю. Да чем же ты, Жужу, в случай попал Бессилен бывши так и мал, Меж тем как я из кожи рвусь напрасно? Чем служишь ты?» — «Чем служишь! Вот прекрасно! — С насмешкой отвечал Жужу, — На задних лапках я хожу». Как счастье многие находят Лишь тем, что хорошо на задних лапках ходят!Добрая лисица
Стрелок весной малиновку убил. Уж пусть бы кончилось на ней несчастье злое, Но нет; за ней должны еще погибнуть трое: Он бедных трех ее птенцов осиротил. Едва из скорлупы, без смыслу и без сил, Малютки терпят голод И холод, И писком жалобным зовут напрасно мать. «Как можно не страдать, Малюток этих видя; И сердце чье об них не заболит? — Лисица птицам говорит, На камушке против гнезда сироток сидя. — Не киньте, милые, без помощи детей; Хотя по зернышку бедняжкам вы снесите, Хоть по соломинке к их гнездышку приткните: Вы этим жизнь их сохраните; Что дела доброго святей! Кукушка, посмотри, ведь ты и так линяешь: Не лучше ль дать себя немножко ощипать, И перьем бы твоим постельку их устлать, Ведь попусту ж его ты растеряешь. Ты, жавронок, чем по верхам Тебе кувыркаться, кружиться, Ты б корму поискал по нивам, по лугам, Чтоб с сиротами поделиться. Ты, горлинка, твои птенцы уж подросли, Промыслить корм они и сами бы могли: Так ты бы с своего гнезда слетела Да вместо матери к малюткам села, А деток бы твоих пусть Бог берег. Ты б, ласточка, ловила мошек, Полакомить безродных крошек. А ты бы, милый соловей, — Ты знаешь, как всех голос твой прельщает, — Меж тем, пока зефир их с гнездышком качает, Ты б убаюкивал их песенкой своей. Такою нежностью, я твердо верю, Вы б заменили им их горькую потерю. Послушайте меня: докажем, что в лесах Есть добрые сердца, и что…» При сих словах Малютки бедные все трое, Не могши с голоду сидеть в покое, Попадали к Лисе на низ. Что ж кумушка? Тотчас их съела И поученья не допела. Читатель, не дивись! Кто добр поистине, не распложая слова, В молчанье тот добро творит; А кто про доброту лишь в уши всем жужжит, Тот часто только добр на счет другого, Затем, что в этом нет убытка никакого. На деле же почти такие люди все — Сродни моей Лисе.Зеркало и обезьяна
Мартышка, в зеркале увидя образ свой, Тихохонько Медведя толк ногой: «Смотри-ка, — говорит, — Кум милый мой! Что это там за рожа? Какие у нее ужимки и прыжки! Я удавилась бы с тоски, Когда бы на нее хоть чуть была похожа. А ведь, признайся, есть Из кумушек моих таких кривляк пять-шесть: Я даже их могу по пальцам перечесть». — «Чем кумушек считать трудиться, Не лучше ль на себя, кума, оборотиться?» — Ей Мишка отвечал. Но Мишенькин совет лишь попусту пропал. Таких примеров много в мире: Не любит узнавать никто себя в сатире. Я даже видел то вчера: Что Климыч на руку нечист, все это знают; Про взятки Климычу читают, А он украдкою кивает на Петра.Камень и червяк
«Как расшумелся здесь! Какой невежа! — Про дождик говорит на ниве Камень, лежа. — А рады все ему, пожалуй, — посмотри! И ждали так, как гостя дорогого, А что же сделал он такого? Всего-то шел часа два-три, Пускай же обо мне расспросят! Так я уж веки здесь; тих, скромен завсегда, Лежу смирнехонько, куда меня ни бросят, А не слыхал себе спасибо никогда. Недаром, право, свет поносят: В нем справедливости не вижу я никак». — «Молчи! — сказал ему Червяк. — Сей дождик, как его ни кратко было время, Лишенную засухой сил Обильно ниву напоил, И земледельца он надежду оживил; А ты на ниве сей пустое только бремя». Так хвалится иной, что служит сорок лет, А проку в нем, как в этом Камне, нет.Кот и повар
Какой-то Повар, грамотей, С поварни побежал своей В кабак (он набожных был правил И в этот день по куме тризну правил), А дома стеречи съестное от мышей Кота оставил. Но что же, возвратись, он видит? На полу Объедки пирога; а Васька-кот в углу, Припав за уксусным бочонком, Мурлыча и ворча, трудится над курчонком. «Ах ты, обжора! Ах, злодей! — Тут Ваську Повар укоряет, — Не стыдно ль стен тебе, не только что людей? (А Васька все-таки курчонка убирает.) Как! Быв честным Котом до этих пор, Бывало, за пример тебя смиренства кажут, — А ты… ахти, какой позор! Теперя все соседи скажут: «Кот Васька плут! Кот Васька вор! И Ваську-де не только что в поварню, Пускать не надо и на двор, Как волка жадного в овчарню: Он порча, он чума, он язва здешних мест!» (А Васька слушает да ест.) Тут ритор мой, дав волю слов теченью, Не находил конца нравоученью. Но что ж? Пока его он пел, Кот Васька все жаркое съел. А я бы повару иному велел на стенке зарубить: Чтоб там речей не тратить по-пустому, Где нужно власть употребить.Котёнок и скворец
В каком-то доме был Скворец, Плохой певец; Зато уж философ презнатный, И свел с Котенком дружбу он. Котенок был уж котик преизрядный, Но тих, и вежлив, и смирен. Вот как-то был в столе Котенок обделен. Бедняжку голод мучит: Задумчив бродит он, скучаючи постом; Поводит ласково хвостом И жалобно мяучит. А философ Котенка учит И говорит ему: «Мой друг, ты очень прост, Что терпишь добровольно пост; А в клетке над носом твоим висит щегленок: Я вижу, ты прямой Котенок». — «Но совесть…» — «Как ты мало знаешь свет! Поверь, что это сущий бред И слабых душ одни лишь предрассудки, А для больших умов — пустые только шутки! На свете кто силен, Тот делать все волен. Вот доказательства тебе и вот примеры». — Тут, выведя их на свои манеры, Он философию всю вычерпал до дна. Котенку натощак понравилась она: Он вытащил и съел щегленка. Разлакомил кусок такой Котенка, Хотя им голода он утолить не мог. Однако же второй урок С большим успехом слушал И говорит Скворцу: «Спасибо, милый кум! Наставил ты меня на ум». И, клетку разломав, учителя он скушал.Кошка и соловей
Поймала Кошка Соловья, В бедняжку когти запустила И, ласково его сжимая, говорила: «Соловушка, душа моя! Я слышу, что тебя везде за песни славят И с лучшими певцами рядом ставят. Мне говорит лиса-кума, Что голос у тебя так звонок и чудесен, Что от твоих прелестных песен Все пастухи, пастушки — без ума. Хотела б очень я сама Тебя послушать. Не трепещися так; не будь, мой друг, упрям, Не бойся: не хочу совсем тебя я кушать. Лишь спой мне что-нибудь: тебе я волю дам И отпущу гулять по рощам и лесам. В любви я к музыке тебе не уступаю И часто, про себя мурлыча, засыпаю». Меж тем мой бедный Соловей Едва-едва дышал в когтях у ней. «Ну, что же? — продолжает Кошка. — Пропой, дружок, хотя немножко». Но наш певец не пел, а только что пищал, «Так этим-то леса ты восхищал? — С насмешкою она спросила. — Где же эта чистота и сила, О коих все без умолку твердят? Мне скучен писк такой и от моих котят. Нет, вижу, что в пенье ты вовсе не искусен. Все без начала, без конца. Посмотрим, на зубах каков-то будешь вкусен!» И съела бедного певца До крошки. Сказать ли на ушко яснее мысль мою? Худые песни Соловью В когтях у Кошки.Крестьянин и змея
Змея к Крестьянину пришла проситься в дом, Не по-пустому жить без дела, Нет, нянчить у него детей она хотела: Хлеб слаще нажитый трудом! «Я знаю, — говорит она, — худую славу, Которая у вас, людей, Идет про Змей, Что все они презлого нраву; Из древности гласит молва, Что благодарности они не знают, Что нет у них ни дружбы, ни родства. Что даже собственных детей они съедают. Все это может быть: но я не такова. Я сроду никого не только не кусала, Но так гнушаюсь зла, Что жало у себя я вырвать бы дала, Когда б я знала, Что жить могу без жала; И, словом, я добрей Всех Змей. Суди ж, как буду я любить твоих детей!» — «Коль это, — говорит Крестьянин, — и не ложно, Все мне принять тебя не можно; Когда пример такой У нас полюбят, Тогда вползут сюда за доброю Змеей, Одной, Сто злых и всех детей здесь перегубят. Да, кажется, голубушка моя, И потому с тобой мне не ужиться, Что лучшая Змея, По мне ни к черту не годится». Отцы, понятно ль вам, на что здесь мечу я?Крестьянин и собака
У мужика, большого эконома, Хозяина зажиточного дома, Собака нанялась и двор стеречь, И хлебы печь, И сверх того полоть и поливать рассаду. Какой же выдумал он вздор, — Читатель говорит, — тут нет ни складу, Ни ладу. Пускай бы стеречи уж двор; Да видано ль, чтоб где собаки хлеб пекали Или рассаду поливали? Читатель! Я бы был не прав кругом, Когда сказал бы: «да» — да дело здесь не в том, А в том, что наш Барбос за все за это взялся, И вымолвил себе он плату за троих; Барбосу хорошо: что нужды до других. Хозяин между тем на ярмарку собрался, Поехал, погулял — приехал и назад, Посмотрит — жизни стал не рад, И рвет, и мечет он с досады: Ни хлеба дома, ни рассады. А сверх того к нему на двор Залез и клеть его обкрал начисто вор. Вот на Барбоса тут посыпалось руганье; Но у него на все готово оправданье: Он за рассадою печь хлеб никак не мог; Рассадник оттого лишь только не удался, Что, сторожа вокруг двора, он стал без ног; А вора он затем не устерег, Что хлебы печь тогда сбирался.Кукушка и орёл
Орел пожаловал Кукушку в Соловьи. Кукушка, в новом чине, Усевшись важно на осине, Таланты в музыке свои Выказывать пустилась; Глядит — все прочь летят, Одни смеются ей, а те ее бранят. Моя Кукушка огорчилась, И с жалобой на птиц к Орлу спешит она. «Помилуй! — говорит, — по твоему веленью Я Соловьем в лесу здесь названа; А моему смеяться смеют пенью!» — «Мой друг! — Орел в ответ, — я царь, но я не Бог. Нельзя мне от беды твоей тебя избавить. Кукушку Соловьем честить я мог заставить; Но сделать Соловьем Кукушки я не мог».Кукушка и петух
«Как, милый Петушок, поешь, ты громко, важно!» — «А ты, Кукушечка, мой свет, Как тянешь плавно и протяжно: Во всем лесу у нас такой певицы нет!» — «Тебя, мой куманек, век слушать я готова». — «А ты, красавица, божусь, Лишь только замолчишь, то жду я не дождусь, Чтоб начала ты снова… Отколь такой берется голосок? И чист, и нежен, и высок!.. Да вы уж родом так: собою невелички, А песни, что твой соловей!» — «Спасибо, кум; зато, по совести моей, Поешь ты лучше райской птички, На всех ссылаюсь в этом я». Тут Воробей, случась, примолвил им: «Друзья! Хоть вы охрипните, хваля друг дружку, — Все ваша музыка плоха!..» За что же, не боясь греха, Кукушка хвалит Петуха? За то, что хвалит он Кукушку.Лебедь, щука и рак
Когда в товарищах согласья нет, На лад их дело не пойдет, И выйдет из него не дело, только мука, Однажды Лебедь, Рак да Щука Везти с поклажей воз взялись И вместе трое все в него впряглись; Из кожи лезут вон, а возу все нет ходу! Поклажа бы для них казалась и легка: Да Лебедь рвется в облака, Рак пятится назад, а Щука тянет в воду. Кто виноват из них, кто прав — судить не нам; Да только воз и ныне там.Лев и комар
Бессильному не смейся И слабого обидеть не моги! Мстят сильно иногда бессильные враги. Так слишком на свою ты силу не надейся! Послушай басню здесь о том, Как больно Лев за спесь наказан Комаром, Вот что о том я слышал стороною: Сухое к Комару явил презренье Лев: Зло взяло Комара: обиды не стерпев, Собрался, поднялся Комар на Льва войною. Сам ратник, сам трубач, пищит во всю гортань И вызывает Льва на смертоносну брань. Льву смех, но ваш Комар не шутит: То с тылу, то в глаза, то в уши Льву он трубит! И, место высмотрев и время улуча, Орлом на Льва спустился И Льву в крестец всем жалом впился. Лев дрогнул и взмахнул хвостом на трубача. Увертлив наш Комар, да он же и не трусит! Льву сел на самый лоб и Львину кровь сосет. Лев голову крутит, Лев гривою трясет. Но наш герой свое несет: То в нос забьется Льву, то в ухо Льва укусит. Вздурился Лев, Престрашный поднял рев, Скрежещет в ярости зубами, И землю он дерет когтями. От рыка грозного окружный лес дрожит, Страх обнял всех зверей; все кроется, бежит: Отколь у всех взялися ноги, Как будто бы пришел потоп или пожар! И кто ж? — Комар Наделал столько всем тревоги! Рвался, метался Лев и, выбившись из сил, О землю грянулся и миру запросил. Насытил злость Комар; Льва жалует он миром: Из Ахиллеса вдруг становится Омиром И сам летит трубить свою победу по лесам.Лев и лисица
Лиса, не видя сроду Льва, С ним встретясь, со страстей осталась чуть жива. Вот, несколько спустя, опять ей Лев попался, Но уж не так ей страшен показался. А третий раз потом Лиса и в разговор пустилася со Львом. Иного так же мы боимся, Поколь к нему не приглядимся.Лев на ловле
Собака, Лев да Волк с Лисой В соседстве как-то жили, И вот какой Между собой Они завет все положили: Чтоб им зверей сообща ловить И, что наловится, все поровну делить. Не знаю, как и чем, а знаю, что сначала Лиса оленя поймала И шлет к товарищам послов, Чтоб шли делить счастливый лов: Добыча, право, недурная! Пришли, пришел и Лев; он, когти разминая И озираючи товарищей кругом, Дележ располагает И говорит: «Мы, братцы, вчетвером», И начетверо он оленя раздирает. «Теперь давай делить! Смотрите же, друзья; Вот эта часть моя По договору, Вот эта мне, как Льву, принадлежит без спору; Вот эта мне за то, что всех сильнее я; А к этой чуть из вас лишь лапу кто протянет, Тот с места жив не встанет».Лисица и суток
«Куда так, кумушка, бежишь ты без оглядки?» — Лисицу спрашивал Сурок. «Ох, мой голубчик-куманек! Терплю напраслину и выслана за взятки. Ты знаешь, я была в курятнике судьей, Утратила в делах здоровье и покой, В трудах куска недоедала, Ночей недосыпала: И я ж за то под гнев подпала; А все по клеветам Ну, сам подумай ты: Кто ж будет в мире прав, коль слушать клеветы? Мне взятки брать? Да разве я взбешуся! Ну, видывал ли ты, я на тебя пошлюся, Чтоб этому была причастна я греху? Подумай, вспомни хорошенько». — «Нет, кумушка; а видывал частенько, Что рыльце у тебя в пуху».Лисица и виноград
Голодная кума Лиса залезла в сад; В нем винограду кисти рделись. У кумушки глаза и зубы разгорелись; А кисти сочные, как яхонты, горят; Лишь то беда, висят они высоко: Отколь и как она к ним ни зайдет, Хоть видит око, Да зуб неймет. Пробившись попусту час целый, Пошла и говорит с досадою: «Ну что ж! На взгляд-то он хорош, Да зелен — ягодки нет зрелой: Тотчас оскомину набьешь».Мартышка и очки
Мартышка к старости слаба глазами стала; А у людей она слыхала, Что это зло еще не так большой руки: Лишь стоит завести Очки. Очков с полдюжины себе она достала; Вертит Очками так и сяк: То к темю их прижмет, то их на хвост нанижет, То их понюхает, то их полижет; Очки не действуют никак. «Тьфу, пропасть! — говорит она, — и тот дурак, Кто слушает людских всех врак: Все про Очки лишь мне налгали; А проку на волос нет в них». Мартышка тут с досады и с печали О камень так хватила их, Что только брызги засверкали. К несчастью, то ж бывает у людей: Как ни полезна вещь, — цены не зная ей, Невежда про нее свой толк все к худу клонит; А ежели невежда познатней, Так он ее еще и гонит.Лягушка и вол
Лягушка, на лугу увидевши Вола, Затеяла сама в дородстве с ним сравняться; Она завистлива была. И ну топорщиться, пыхтеть и надуваться. «Смотри-ка, квакушка, что, буду ль я с него?» — Подруге говорит. «Нет, кумушка, далеко!» — «Гляди же, как теперь раздуюсь я широко. Ну, каково? Пополнилась ли я?» — «Почти что ничего». — «Ну, как теперь?» — «Все то ж». Пыхтела да пыхтела И кончила моя затейница на том, Что, не сравнявшися с Волом, С натуги лопнула — и околела.Муравей
Какой-то Муравей был силы непомерной, Какой не слыхано ни в древни времена; Он даже (говорит его историк верной) Мог поднимать больших ячменных два зерна! Притом и в храбрости за чудо почитался: Где б ни завидел червяка, Тотчас в него впивался И даже хаживал один на паука. А тем вошел в такую славу Он в муравейнике своем, Что только и речей там было, что о нем. Я лишние хвалы считаю за отраву: Но этот Муравей был не такого нраву: Он их любил, Своим их чванством мерил И всем им верил: А ими, наконец, так голову набил, Что вздумал в город показаться, Чтоб силой там повеличаться. На самый крупный с сеном воз Он к мужику спесиво всполз И въехал в город очень пышно; Но, ах, какой для гордости удар! Он думал, на него сбежится весь базар, Как на пожар; А про него совсем не слышно: У всякого забота там своя. Мой Муравей, то, взяв листок, потянет, То припадет он, то привстанет: Никто не видит Муравья. Уставши, наконец, тянуться, выправляться, С досадою Барбосу он сказал, Который у воза хозяйского лежал: «Не правда ль, надобно признаться, Что в городе у вас Народ без толку и без глаз? Возможно ль, что меня никто не примечает, Как ни тянусь я целый час; А, кажется, у нас Меня весь муравейник знает». И со стыдом отправился домой. Так думает иной Затейник, Что он в подсолнечной гремит. А он — дивит Свой только муравейник.Мышь и крыса
«Соседка, слышала ль ты добрую молву? — Вбежавши, Крысе Мышь сказала. — Ведь кошка, говорят, попалась в когти льву? Вот отдохнуть и нам пора настала!» — «Не радуйся, мой свет, — Ей Крыса говорит в ответ. — И не надейся по-пустому! Коль до когтей у них дойдет, То, верно, льву не быть живому; Сильнее кошки зверя нет!» Я сколько раз видал, приметьте это сами: Когда боится трус кого, То думает, что на того Весь свет глядит его глазами.Орёл и куры
Желая светлым днем вполне налюбоваться, Орел поднебесью летал И там гулял, Где молнии родятся. Спустившись, наконец, из облачных вышин, Царь-птица отдыхать садится на овин. Хоть это для Орла насесток незавидный, Но у Царей свои причуды есть: Быть может, он хотел овину сделать честь, Иль не было вблизи, ему по чину сесть, Ни дуба, ни скалы гранитной; Не знаю, что за мысль, но только что Орел Немного посидел И тут же на другой овин перелетел. Увидя то, хохлатая наседка Толкует так с своей кумой: «За что Орлы в чести такой? Неужли за полет, голубушка соседка? Ну, право, если захочу, С овина на овин и я перелечу. Не будем же вперед такие дуры, Чтоб почитать Орлов знатнее нас. Не больше нашего у них ни ног, ни глаз; Да ты же видела сейчас, Что понизу они летают так, как куры», Орел ответствует, наскуча вздором тем: «Ты права, только не совсем. Орлам случается и ниже кур спускаться; Но курам никогда до облак не подняться!» Когда таланты судишь ты,— Считать их слабости трудов не трать напрасно; Но, чувствуя, что в них и сильно, и прекрасно, Умей различны их постигнуть высоты.Орёл и пчела
Счастлив, кто на чреде трудится знаменитой: Ему и то уж силы придает, Что подвигов его свидетель целый свет. Но сколь и тот почтен, кто, в низости сокрытый За все труды, за весь потерянный покой Ни славою, ни почестьми не льстится И мыслью оживлен одной: Что к пользе общей он трудится. Увидя, как Пчела хлопочет вкруг цветка, Сказал Орел однажды ей с презреньем: «Как ты, бедняжка, мне жалка, Со всей твоей работой и с уменьем! Вас в улье тысячи все лето лепят сот: Да кто же после разберет И отличит твои работы? Я, право, не пойму охоты: Трудиться целый век и что ж иметь в виду? Безвестной умереть со всеми наряду! Какая разница меж нами! Когда, расширяся шумящими крылами, Ношуся я под облаками, То всюду рассеваю страх. Не смеют от земли пернатые подняться, Не дремлют пастухи при тучных их стадах; Ни лани быстрые не смеют на полях, Меня завидя, показаться». Пчела ответствует: «Тебе хвала и честь! Да продлит над тобой Зевес свои щедроты! А я, родясь труды для общей пользы несть, Не отличать ищу свои работы, Но утешаюсь тем, на наши смотря соты, Что в них и моего хоть капля меду есть».Осёл
Когда вселенную Юпитер населял И заводил различных тварей племя, То и Осел тогда на свет попал. Но с умыслу ль или, имея дел беремя, В такое хлопотливо время Тучегонитель оплошал: А вылился Осел почти как белка мал. Осла никто почти не примечал, Хоть в спеси никому Осел не уступал. Ослу хотелось бы повеличаться; Но чем? Имея рост такой, И в свете стыдно показаться. Пристал к Юпитеру Осел спесивый мой И росту стал просить большого. «Помилуй, — говорит, — как можно это снесть? Львам, барсам и слонам везде такая честь; Притом, с великого и до меньшого, Все речь о них лишь да о них; За что ж к Ослам ты столько лих, Что им честен нет никаких, И об Ослах никто ни слова? А если б ростом я с теленка только был, То спеси бы со львов и с барсов я посбил, И весь бы свет о мне заговорил», Что день, то снова Осел мой то ж Зевесу пел; И до того он надоел, Что, наконец, моления Ослова Послушался Зевес. И стал Осел скотиной превеликой; А сверх того ему такой дан голос дикой, Что мой ушастый Геркулес Пораспугал было весь лес. «Что то за зверь? Какого роду? Чай, он зубаст? Рогов, чай, нет числа?» Ну только и речей пошло, что про Осла. Но чем все кончилось? Не минуло и году, Как все узнали, кто Осел: Осел мой глупостью в пословицу вошел. И на Осле уж возят воду. В породе и в чинах высокость хороша; Но что в ней прибыли, когда низка душа?Осёл и соловей
Осел увидел Соловья И говорит ему: «Послушай-ка, дружище! Ты, сказывают, петь великий мастерище. Хотел бы очень я Сам посудить, твое услышав пенье, Велико ль подлинно твое уменье?» Тут Соловей являть свое искусство стал: Защелкал, засвистал На тысячу ладов, тянул, переливался; То нежно он ослабевал И томной вдалеке свирелью отдавался, То мелкой дробью вдруг по роще рассыпался. Внимало все тогда Любимцу и певцу Авроры; Затихли ветерки, замолкли птичек хоры, И прилегли стада Чуть-чуть дыша, пастух им любовался И только иногда, Внимая Соловью, пастушке улыбался. Скончал певец. Осел, уставясь в землю лбом, «Изрядно, — говорит, — сказать неложно, Тебя без скуки слушать можно; А жаль, что незнаком Ты с нашим петухом; Еще б ты боле навострился, Когда бы у него немножко поучился». Услыша суд такой, мой бедный Соловей Вспорхнул — и полетел за тридевять полей. Избави бог и нас от этаких судей.Пёстрые овцы
Лев пестрых не взлюбил овец. Их просто бы ему перевести не трудно; Но это было бы неправосудно — Он не на то в лесах носил венец, Чтоб подданных душить, но им давать расправу; А видеть пеструю овцу терпенья нет! Как сбыть их и сберечь свою на свете славу? И вот к себе зовет Медведя он с Лисою на совет — И им за тайну открывает, Что, видя пеструю овцу, он всякий раз Глазами целый день страдает И что придет ему совсем лишиться глаз, И, как такой беде помочь, совсем не знает. «Всесильный Лев! — сказал, насупяся, Медведь, — На что тут много разговоров? Вели без дальних сборов Овец передушить. Кому о них жалеть?» Лиса, увидевши, что Лев нахмурил брови, Смиренно говорит: «О царь! Наш добрый царь! Ты, верно, запретишь гнать эту бедну тварь — И не прольешь невинной крови. Осмелюсь я совет иной произнести: Дай повеленье ты луга им отвести, Где б был обильный корм для маток И где бы поскакать, побегать для ягняток; А так как в пастухах у нас здесь недостаток, То прикажи овец волкам пасти. Не знаю, как-то мне сдается, Что род их сам собой переведется. А между тем пускай блаженствуют оне; И что б ни сделалось, ты будешь в стороне». Лисицы мнение в совете силу взяло И так удачно в ход пошло, что, наконец, Не только пестрых там овец — И гладких стало мало. Какие ж у зверей пошли на это толки? Что Лев бы и хорош, да все злодеи волки.Пчела и мухи
Две Мухи собрались лететь в чужие краи, И стали подзывать с собой туда Пчелу: Им насказали попугаи О дальних сторонах большую похвалу. Притом же им самим казалося обидно, Что их на родине своей, Везде гоняют из гостей; И даже до чего (как людям то не стыдно, И что они за чудаки!): Чтоб поживиться им не дать сластями За пышными столами, Придумали от них стеклянны колпаки; А в хижинах на них злодеи пауки. «Путь добрый вам, — Пчела на это отвечала, — А мне И на моей приятно стороне. От всех за соты я любовь себе сыскала — От поселян и до вельмож. Но вы летите, Куда хотите! Везде вам будет счастье то ж: Не будете, друзья, нигде, не быв полезны, Вы ни почтенны, ни любезны. А рады пауки лишь будут вам И там». Кто с пользою отечеству трудится, Тот с ним легко не разлучится; А кто полезным быть способности лишен, Чужая сторона тому всегда приятна: Не бывши гражданин, там мене презрен он, И никому его там праздность не досадна.Свинья
Свинья на барский двор когда-то затесалась; Вокруг конюшен там и кухонь наслонялась; В сору, в навозе извалялась; В помоях по уши досыта накупалась: И из гостей домой Пришла свинья свиньей. «Ну что ж, Хавронья, там ты видела такого? — Свинью спросил пастух. — Ведь идет слух, Что все у богачей лишь бисер да жемчуг А в доме так одно богатее другого?» Хавронья хрюкает: «Ну, право, порют вздор. Я не приметила богатства никакого: Все только лишь навоз да сор; А, кажется, уж, не жалея рыла, Я там изрыла Весь задний двор». Не дай бог никого сравненьем мне обидеть! Но как же критика Хавроньей не назвать, Который, что ни станет разбирать, Имеет дар одно худое видеть?Свинья под дубом
Свинья под Дубом вековым Наелась желудей досыта, до отвала; Наевшись, выспалась под ним; Потом, глаза продравши, встала И рылом подрывать у Дуба корни стала. «Ведь это дереву вредит, — Ей с Дубу Ворон говорит, — Коль корни обнажишь, оно засохнуть может». «Пусть сохнет, — говорит Свинья, — Ничуть меня то не тревожит, В нем проку мало вижу я; Хоть век его не будь, ничуть не пожалею; Лишь были б желуди: ведь я от них жирею». — «Неблагодарная! — примолвил Дуб ей тут, — Когда бы вверх могла поднять ты рыло, Тебе бы видно было, Что эти желуди на мне растут». Невежда так же в ослепленье Бранит науку и ученье И все ученые труды, Не чувствуя, что он вкушает их плоды.Синица
Синица на море пустилась: Она хвалилась, Что хочет море сжечь. Расслабилась тотчас о том по свету речь. Страх обнял жителей Нептуновой столицы; Летят стадами птицы; А звери из лесов сбегаются смотреть, Как будет Океан и жарко ли гореть. И даже, говорят, на слух молвы крылатой Охотники таскаться по пирам Из первых с ложками явились к берегам, Чтоб похлебать ухи такой богатой, Какой-де откупщик, и самый тороватый, Не давывал секретарям. Толпятся: чуду всяк заранее дивится, Молчит и, на море глаза уставя, ждет; Лишь изредка иной шепнет: «Вот закипит, вот тотчас загорится!» — «Не тут-то: море не горит». — «Кипит ли хоть?» — «И не кипит». И чем же кончились затеи величавы? Синица со стыдом восвояси уплыла; Наделала Синица славы, А моря не зажгла. Примолвить к речи здесь годится, Но ничьего не трогая лица, Что делом, не сведя конца, Не надобно хвалиться.Скворец
У всякого талант есть свой; Но часто, на успех прельщаяся чужой, Хватается за то иной, В чем он совсем не годен. А мой совет такой: Берись за то, к чему ты сроден, Коль хочешь, чтоб в делах успешный был конец. Какой-то смолоду Скворец Так петь щегленком научился, Как будто бы щегленком сам родился. Игривым голоском весь лес он веселил, И всякий Скворушку хвалил. Иной бы был такой доволен частью; Но Скворушка услышь, что хвалят соловья, — А Скворушка завистлив был, к несчастью, — И думает: «Постойте же, друзья, Спою не хуже я И соловьиным ладом». И подлинно запел, Да только лишь совсем особым складом: То он пищал, то он хрипел, То верещал козленком, То непутем Мяукал он котенком; И, словом, разогнал всех птиц своим пеньем. Мой милый Скворушка, ну что за прибыль в том? Пой лучше хорошо щегленком, Чем дурно соловьем.Слон и моська
По улицам Слона водили, Как видно, напоказ. Известно, что Слоны в диковинку у нас, Так за Слоном толпы зевак ходили. Отколе ни возьмись, навстречу Моська им. Увидевши Слона, ну на него метаться, И лаять, и визжать, и рваться; Ну так и лезет в драку с ним. «Соседка, перестань срамиться, — Ей Шавка говорит, — тебе ль с Слоном возиться? Смотри, уж ты хрипишь, а он себе идет Вперед и лаю твоего совсем не примечает. «Эх, эх! — ей Моська отвечает, — Вот то-то мне и духу придает, Что я, совсем без драки, Могу попасть в большие забияки. Пускай же говорят собаки: „Ай, Моська! Знать, она сильна, Что лает на Слона!“»ЗАГАДКИ
Не шита, не кроена, А вся в рубцах.(Капуста)
Стоит Оля Посередь поля, Шатром покрылась, Копьем подперлась.(Копна)
Мал да сутул, Спину согнул, Все поле обрыщет, Домой прибежит, Целый год пролежит.(Серп)
Цветок — напрасный, Плод — опасный, А поле все засажено.(Картофель)
Мал малышок По подземелью шел, Перед солнцем встал — Колпачишко снял.(Гриб)
Не сучок, Не листок, А на дереве растет.(Древесный гриб)
Хоть жжет его солнце, Одет он в суконце, А сукно золотистое, Тонкое и чистое.(Персик)
Согнута в дугу Летом на лугу, Зимой на крюку.(Коса)
Однолетняя трава Выше двора.(Хмель)
Сидит девица в темнице, А коса на улице.(Морковь)
Стоит Андрюха, Соломенное брюхо.(Стог)
Стоит Антошка На одной ножке.(Гриб)
К солнцу тянутся цветки — Золотые лепестки.(Подсолнух)
Сидит баба на грядках, Вся в заплатках, Кто ни взглянет, Тот плакать станет.(Лук)
Цвет-цветочек в сыру землю зашел, Синюю шапку нашел.(Лен)
Под одним колпаком — Семьсот казаков.(Мак)
Хоть чином и не хан, На голове султан, А с золотом кубышки Запрятаны под мышки.(Кукуруза)
Выросла травка — К пище приправка; Ее пожитки — Душистые нитки.(Укроп)
Сидит на грядке тупка В семи юбках.(Лук)
Щука в море зеленом Хвостом виляет, Горы поднимает.(Коса)
Вот тебе загадка: Брошу на грядку, Год подожду, Годовинку пожну.(Посев и сбор урожая)
Малые малышки В золотой кубышке На ветру склоняются, С ветром осыпаются.(Колосья)
Тысяча братьев Одним поясом подпоясаны, На мать поставлены.(Сноп)
Травы поем — Зубы притуплю; Песку хвачу — Опять заострю.(Коса)
Черная корова Все поле вспорола.(Соха)
Щука понура Хвостом вильнула — Леса зеленые пали, Горы желтые стали.(Коса)
Полно зеленое корыто Народу намыто.(Огурец)
Зелень под снегом — Будем с хлебом.(Озимь)
Ходит щучка по заводи, Ищет щучка тепла гнезда, Где бы щучке трава густа.(Коса)
В поле стоит столб, У столба — сто колец, У ста колец — сто плетей, У ста плетей — сто молодцов.(Хмель)
На тычинке — городок, В нем — семьсот воевод.(Мак)
Одна нога, один зуб, По полю ходила, Страх наводила, Домой пришла — Под сарай легла.(Коса)
Дзень-дзень! На Петров день Стучит, бренчит, Ложиться велит.(Коса)
Маленький, горбатенький, Все поле обскакал, Травку подмял.(Серп)
Есть дерево об три дела: Первое дело — мир освещает; Другое дело — скрип утишает; Третье — чистоту соблюдает.(Береза: лучина, деготь для колес, банный веник)
Одно проклятое дерево Без ветра шумит.(Осина)
Без рук, без ног На батог ползет.(Горох и хмель)
Заплатка на заплатке, А игла не была.(Капуста)
Кину порохом — Станет городом, Красной Москвой, Белой Литвой.(Мак)
Малая да удалая В землю ушла, Белую книгу нашла.(Капуста)
Голову едят, Тело бросают, А кожу носят.(Лен)
Стоит поп низок, На нем сто ризок.(Капуста)
Красный сапог в земле горит.(Свекла)
Режут меня, вяжут меня, Бьют нещадно, колесуют, Пройду огонь и воду, А в конце пути — нож и зубы.(Хлеб)
Одежкой сер, Да телом бел.(Рис)
Около кола Золотая трава.(Хмель)
Под кустиком-кустом Свилась, желтая, клубком, Зеленые волосики, А под землею — хвостик.(Репа)
На кургане-варгане Стоит курочка с серьгами. Соберу сережки — Сварю каши плошку.(Овес)
В землю вросло, Сверху красно, Посередке толсто, Под конец тонко.(Свекла)
Били меня, колотили, Во все чины производили, На престол с царем посадили.(Лен)
Красненьки сапожки В земельке лежат.(Свекла)
Семьдесят семь Зеленых полков: Зимой все повалились, А три остались.(Сосна, ель и вереск)
Мальчик-с-пальчик — Балахон бел, Шапка красна.(Гриб)
Под ярусом, под ярусом Висит зипун с красным гарусом.(Рябина)
Стоит высоко, Висит далеко, Кругом гладко, В середке сладко.(Орех)
Пал пан на воду: Сам не потонул И воды не замутил.(Лист с дерева)
Стоит древо ханское, Платье шамаханское, Цветы ангельские, Когти дьявольские.(Шиповник)
Злой да круглый: Кто ни пройдет, Тот добром не отойдет.(Репейник)
Стоит старик над водою, Сам трясет бородою.(Камыш, тростник)
Рыжий Егорка Упал в озерко: Плывет да не тонет, Воду не всхолонет.(Лист с дерева)
Зимой и летом Одним цветом.(Ель или сосна)
Кругла, а не месяц; Зелена, а не дубрава; Желта, а не солнце; С хвостиком, а не мышь.(Репа)
Под землей ходило, Перед солнцем встало И шляпу сняло.(Гриб)
Стоит дурак, на нем колпак, Не шит, не бран, не вязан, А весь поярчатый.(Сморчок)
На сжатом поле — Солдаты подпоясанные.(Снопы)
Сердечко песочное, Лепестки молочные.(Ромашка)
Лекарь вырос у дороги, Он больные лечит ноги.(Подорожник)
Как зовут меня, скажи: Часто прячусь я во ржи, Скромный полевой цветок, Синеглазый …(Василек)
Легкий, а не пух, Мягкий, а не мех, Белый, а не снег, Но оденет всех.(Хлопок)
Я под шапкою цветной На ноге стою одной. У меня свои повадки — Я всегда играю в прятки.(Гриб)
Есть один такой цветок, Не вплетешь его в венок. На него подуй слегка: Был цветок — и нет цветка.(Одуванчик)
Осень — просто озорница, Осень всем меняет лица: Был тугим он кулачком, А разжался — стал цветком.(Бутон)
Красным, желтым и зеленым Осень выкрасила …(Клены)
Голова на ножке, В голове — горошки.(Мак)
На поляне лесной, Под могучей сосной Живет старичок, На нем бурый колпачок, Колпачок на бочок.(Гриб)
У нее одежки колки — Все иголки да иголки. Звери шутят: «Дядя Еж на нее слегка похож!»(Ель)
Рос шар бел, Ветер дунул — Шар улетел.(Одуванчик)
Осень в сад К нам пришла, Красный факел зажгла. Здесь дрозды, Скворцы снуют И, галдя, его клюют.(Рябина)
Растение видное, А имя обидное.(Лопух)
Никто не пугает, А вся дрожит.(Осина)
Эх, звоночки, синий цвет, — С язычком, а звону нет!(Колокольчики)
Ствол белеет, Шапочка зеленеет. Стоит в белой одежке, Свесив сережки.(Береза)
Кудри в речку опустила И о чем-то загрустила, А о чем она грустит, Никому не говорит.(Ива)
Что же это за девица? Не швея, не мастерица, Ничего сама не шьет, А в иголках круглый год.(Ель)
В шубе — летом, А зимой — раздетый.(Лес)
Стоит Алена, Платок зеленый, Тонкий стан, Белый сарафан.(Береза)
Не шмель, Не пчела, А жалит.(Крапива)
Летом вырастают, А осенью опадают.(Листья)
В золотой клубочек Спрятался дубочек.(Желудь)
Была ребенком — Не знала пеленок, Стала старой — Ста пеленок мало.(Капуста)
Растет зеленый кустик. Дотронешься — укусит.(Крапива)
Матушкой-весной — Я в платьице цветном, Мачехой-зимой — Я в саване одном.(Черемуха)
— Желтый, круглый, ты откуда? — Прямо с солнечного юга! Можешь съесть меня, но только Раздели сперва на дольки. Сам на солнышко похож. Как меня ты назовешь?(Апельсин)
Лез Мартын через тын. Сам пролез, А голову на тыне оставил.(Тыква)
Две сестры летом зелены, К осени одна краснеет, Другая чернеет.(Смородина)
Красный нос в землю врос, А зеленый хвост Снаружи остался.(Морковь)
Красная мышка С белым хвостом В норке сидит Под зеленым кустом.(Редис)
На жарком солнышке подсох И рвется из стручков …(Горох)
Знают все, что обезьяны Очень любят есть …(Бананы)
Золотое решето Черных домиков полно: Сколько черненьких домков, Столько беленьких жильцов.(Подсолнух)
Без счету одежек, И все без застежек.(Капуста)
Ни окон, ни дверей — Полна горница людей.(Огурец)
Сидит дед, Во сто шуб одет, Кто его раздевает, Тот слезы проливает.(Лук)
В десять одежек плотно одет, Часто приходит к нам на обед. Но лишь за стол ты его позовешь, Сам не заметишь, как слезы прольешь.(Лук)
Что копали из земли, Жарили, варили? Что в золе мы испекли, Ели да хвалили?(Картофель)
Что за скрип? Что за хруст? Это что еще за куст? Как же быть без хруста, Если я …(Капуста)
Как на нашей грядке Выросли загадки — Сочные да крупные, Вот такие круглые! Летом зеленеют, К осени краснеют.(Помидоры)
Сам алый, сахарный, Кафтан зеленый, бархатный.(Арбуз)
Сладка, а не мед, Кругла, а не луна, Желта, а не масло, С хвостом, а не мышь.(Репа)
Круглое, наливное, Я расту на ветке. Любят меня взрослые И маленькие детки.(Яблоко)
Удивительное солнце: В этом солнце — сто оконцев, Из оконцев тех глядят Сотни маленьких ребят.(Подсолнух)
Растет в траве Аленка В красной рубашонке. Кто ни пройдет, Всяк поклон отдает.(Земляника)
На сучках висят шары, Посинели от жары.(Слива)
Бусы красные висят, Из кустов на нас глядят. Очень любят бусы эти Дети, птицы и медведи.(Малина)
Вырастает он в земле, Убирается к зиме. Головой на лук похож. Если только пожуешь Даже маленькую дольку — Будет пахнуть долго-долго.(Чеснок)
Долгоножка хвалится: «Я ли не красавица?» А всего-то — косточка Да красненькая кофточка.(Вишня)
Летом — сладкий и зеленый. В зиму — желтый и соленый.(Огурец)
Расселась барыня на грядке, Одета в шумные шелка. Мы для нее готовим кадки И крупной соли полмешка.(Капуста)
Круглый-круглый, Сладкий-сладкий, С полосатой кожей гладкой, А разрежешь — посмотри: Красный-красный он внутри.(Арбуз)
За кудрявый хохолок Лису из норки поволок. На ощупь очень гладкая, На вкус — как сахар сладкая.(Морковь)
Сидит рядом с нами, Смотрит черными глазами. Черна, сладка, мала И ребятам мила.(Черника)
Что летит быстрее мысли И не имеет ни начала, ни конца?(Время)
Двенадцать братьев, Ни отца, ни матери. Друг за другом ходят, А в гости не заходят.(Месяцы)
Двенадцать братьев Друг за другом бродят, Друг друга не обходят.(Месяцы)
Братьев этих ровно семь. Вам они известны всем: Каждую неделю кругом Ходят братья друг за другом.(Дни недели)
Вчера было, Сегодня есть И завтра будет.(Время)
Друг за дружкой чередой Мирно ходят брат с сестрой. Братец будит весь народ, А сестра, наоборот, Спать немедленно зовет.(День и ночь)
Худеет с каждым днем толстяк И не поправится никак.(Календарь)
Старшая сестра идет, Младшая бежит — тик-так! Ходят час, и день, и год — Вот так! Вот так!(Часовая и секундная стрелки)
Что за сад? В саду двенадцать гряд, На грядках — по четыре бороздки, На бороздке — по семь коней.(Год, месяцы, недели, дни недели)
Сам дней не знает, А другим указывает.(Календарь)
У меня есть дерево, На нем — двенадцать веток, На каждой ветке — Тридцать листьев, Одна сторона у листа черная, Другая — белая.(Год, месяцы, дни, ночи)
Раскинулся золотой мост На семь сел, на семь верст.(Неделя)
Что за птицы пролетают, По семерке в каждой стае? Вереницею летят, Не воротятся назад.(Дни недели)
Этот год живет всех дольше: И часов, и дней в нем больше.(Високосный год)
Мы идем, идем, идем День за днем, день за днем. Мы идем уже лет двести, Но всегда стоим на месте.(Часы)
Идет, а без ног, Летит, а без крыльев, Не догнать, не остановить.(Время)
Мы ходим ночью, ходим днем, Но никуда мы не уйдем. Мы бьем исправно каждый час, А вы, друзья, не бейте нас.(Часы)
К вечеру умирает, Поутру оживает.(День)
Мир вокруг тебя Летит — молчит, Лежит — молчит, Когда умрет, тогда ревет.(Снег)
Он и летом, и зимой Между небом и землей. Хоть всю жизнь к нему иди — Он все будет впереди.(Горизонт)
Пухом землю замело — За окном белым-бело. Эти белые пушинки Не годятся для перинки.(Снег)
Ей бродить ничуть не лень Рядом с вами каждый день. Стоит солнышку зайти, Как ее вам не найти.(Тень)
Вечером наземь слетает, Ночью на земле пребывает, А утром опять улетает.(Роса)
Громко стучит, Звонко кричит, А что говорит, Никому не понять И мудрецам не узнать.(Гром)
Гуляет в поле, да не конь, Летает на воле, да не птица.(Ветер)
Прошла Маланья — Зажглося пламя, Прошел Пахом — Затрясся дом.(Молния и гром)
Белый, а не сахар, Мягкий, а не вата, Без ног, а идет.(Снег)
В голубой станице — Девица круглолица. Ночью ей не спится: В зеркало глядится.(Луна)
Тройка, тройка прилетела, Скакуны в той тройке белы, А в санях сидит царица — Белокоса, белолица. Как махнула рукавом — Все покрылось серебром.(Зима)
Зазвенели ручьи, Прилетели грачи. В улей пчела Первый мед принесла. Кто скажет, кто знает, Когда это бывает?(Весна)
Шагает красавица, Легко земли касается, Идет на поле, на реку И по снежку, и по цветку.(Весна)
Кто поляны белит белым И на стенах пишет мелом, Шьет пуховые перины, Разукрасил все витрины?(Мороз)
Дел у меня немало — Я белым одеялом Всю землю укрываю, В лед реки убираю, Белю поля, дома, Зовут меня…(Зима)
Я соткано из зноя, Несу тепло с собою, Я реки согреваю, «Купайтесь!» — приглашаю. И любите за это Вы все меня, я…(Лето)
Несу я урожаи, Поля вновь засеваю, Птиц к югу отправляю, Деревья раздеваю, Но не касаюсь сосен И елочек, я…(Осень)
Снег на полях, Лед на водах, Вьюга гуляет. Когда это бывает?(Зима)
Чтобы осень не промокла, Не раскисла от воды, Превратил он лужи в стекла, Сделал снежными сады.(Мороз)
Кто, угадай-ка, Седая хозяйка? Тряхнула перинки — Над миром пушинки.(Зима)
Меня не растили, Из снега слепили. Вместо носа ловко Вставили морковку, Глаза — угольки, Руки — сучки. Холодная, большая, Кто я такая?(Снежная баба)
Над рекой остановился Шар воздушный, золотой. А потом за лесом скрылся, Покачавшись над водой.(Солнце)
Я раскрываю почки В зеленые листочки, Деревья одеваю, Посевы поливаю, Движения полна, Зовут меня …(Весна)
Солнце печет, Липа цветет, Рожь поспевает. Когда это бывает?(Лето)
Утром мы во двор идем — Листья сыплются дождем, Под ногами шелестят И летят, летят, летят…(Осень)
Тает снежок, Ожил лужок, День прибывает. Когда это бывает?(Весна)
Зима на крыши серые Бросает семена — Растит морковки белые Под крышами она.(Сосульки)
В темном бору, за любою сосною, Прячется дивное диво лесное. Крикну: «Ау!» — и оно отзовется. Я засмеюсь — и оно засмеется.(Эхо)
В тихую погоду Нет нас нигде. Ветер подует — Бежим по воде.(Волны)
Птицы, кони на лугу, Речка, поле, лес и мы В разноцветную дугу Дружно все запряжены.(Радуга)
Невидимка-великан Бьет в огромный барабан.(Гром)
Что случилось? Ой-ой-ой! Летом стало, как зимой: Белые горошки Скачут по дорожке!(Град)
Нашумела, нагремела, Все промыла и ушла, И сады, и огороды Всей округи полила.(Гроза)
Без рук, без ног, Только с рогами. А ходит под небесами.(Месяц)
Искры небо прожигают, А до нас не долетают.(Звезды)
Ну-ка, кто из вас ответит: Не огонь, а больно жжет, Не фонарь, а ярко светит, И не пекарь, а печет?(Солнце)
Виден край, да не дойдешь.(Горизонт)
Светит, сверкает, Всех согревает.(Солнце)
Выше леса, выше гор Расстилается ковер. Он раскинут над тобой И надо мной, То он серый, то он синий, То он ярко-голубой.(Небо)
Подрастал, подрастал, Был рогатым — круглым стал. Только круг, чудо-круг Стал опять рогатым вдруг.(Месяц)
Не огонь, а греет. Не лампа, а светит. Как мячик, круглое. Как тыква, желтое.(Солнце)
Голубой шатер Весь мир накрыл.(Небо)
Куда бежит — сама не знает, В степи ровна, в лесу плутает, Споткнется у порога. Что это? …(Дорога)
За бесчисленной отарой Ночью шел пастух усталый. А когда пропел петух — Скрылись овцы и пастух.(Месяц и звезды)
Нахмурится, насупится, В слезы ударится — Ничего не останется.(Туча)
Все обходят это место: Здесь земля, как будто тесто, Здесь осока, кочки, мхи, Нет опоры для ноги.(Болото)
Неживая — а идет, Неподвижна — а ведет.(Дорога)
Пушистая вата Плывет куда-то, Чем вата ниже, Тем дождик ближе.(Туча)
Он холодный, проливной, По пятам бежит за мной. Убегаю — только хуже, Потому что всюду — лужи!(Дождь)
Утром рано я проснусь, Посмотрю — и засмеюсь, Ведь в мое оконце Ярко светит …(Солнце)
Дорогое ожерелье Засверкало на деревьях, Утром посмотреть пойдешь — Ожерелья не найдешь.(Звезды)
По потолку ногами ходят, Не страшатся, никого не боятся?(Мухи)
В болоте плачет, Из болота нейдет?(Кулик)
Имеет гнездо на дереве, Прыгает и летает по сучьям, А не птица.(Белка)
Кривлен нос — зелен хвост.(Клест)
Когда я черен — Я куслив и проворен, А лишь покраснею, Так и присмирею.(Рак)
Не на рыбу, а сеть расставляет.(Паук)
На сене лежит, Сама не ест и другим не дает.(Собака)
Вокруг носа вьется, А в руки не дается.(Комар)
Есть на речках лесорубы В серебристо-бурых шубах. Из деревьев, веток, глины Строят прочные плотины.(Бобры)
Чемпион по прыжкам Скачет, скачет по лужкам.(Кузнечик)
Молод конь за морем бывал; Спереди — шильце, Сзади — вильце, На груди — белое полотенце.(Ласточка)
Не солнце, не огонь, А ночью светит.(Светлячок)
Осенью в щель заберется, А весною проснется.(Муха)
Избушка новая — жильца нет, Жилец появится — Старая избушка развалится.(Яйцо)
Сапожник не сапожник, Портной не портной, Во рту — щетинки, В руках — ножницы.(Рак)
Маленькая, легкая, А за хвост не поднимешь.(Ящерица)
В гору бегом, С горы кувырком.(Заяц)
Кину я не палку, Убью не галку, Ощиплю не перья, Съем не мясо.(Рыба)
Он совсем не кровожадный, Потому что травоядный, На носу — два рога, На ногах — копыта, От врагов защита.(Носорог)
Летом за пахарем ходит, А под зиму с криком уходит.(Грач)
Не кузнец, а с клещами.(Рак)
Драчун и забияка, Живет в воде, Кости на спине — И щука не проглотит.(Ерш)
Домик маленький, А жителей — счету нет.(Пчелиный улей)
Живет в лесу, Ухает, как разбойник, Люди его боятся, А он людей боится.(Филин)
Дед в шубу одет, наружу мех.(Медведь)
Черен, да не ворон, Рогат, да не бык; Шесть ног без копыт; Летит — воет, Сядет — землю роет.(Жук)
Выпучив глаза, сидит, По-французски говорит, По-блошьи прыгает, По-человечьи плавает.(Лягушка)
Под соснами, под елками Лежит мешок с иголками.(Ёж)
Как снег, бела; Как сажа, черна; Вертлява, как бес; Повертелась — да в лес.(Сорока)
Не человек, не зверь, А по-человечьи умеет говорить.(Попугай)
У маленькой скотинки Сто серебряных монеток на спине.(Рыба)
Кто на своей голове лес носит?(Олень, лось)
Длиннющая старуха Без рук, и без ног, и без брюха. Укусить норовит, Как гусыня, шипит.(Кобра)
Через море-океан Плывет чудо-великан, А ус во рту прячет.(Кит)
Ниток много, а в клубок не сматывает, Одежды себе не шьет, А ткань всегда ткет.(Паук)
За деревьями, кустами Промелькнуло быстро пламя. Промелькнуло, пробежало — Нет ни дыма, ни пожара.(Лиса)
Туда-сюда хожу, Сам мал, А больше себя ношу.(Муравей)
Кто ни разу шага не сделал?(Воробей)
В глубине, где тишь и мгла, Море штопает игла.(Рыба-игла)
Живу в лесу и на лугу, Я порчу в огороде грядки И удираю без оглядки.(Заяц)
Кто первый землю пашет?(Червяк)
Верст под ногами не считали, По дорогам не езжали, А за морем бывали.(Перелетные птицы)
Не птичка, а с крыльями.(Бабочка)
Его мы изредка встречаем на дороге. Без палки ходит он, безглазый И безногий, Боится не собак, не кошек, не коров, А только кур и петухов.(Червяк)
Люд морской встревожен: Меч плывет без ножен.(Рыба-меч)
Ползет коротконог, Усы длиннее ног.(Таракан)
Голубой аэропланчик Сел на белый одуванчик.(Стрекоза)
Иголку носит при себе, а не портниха. Варит, а не повариха.(Пчела)
Волосата, зелена, В листьях прячется она, Хоть и много ножек, Бегать все равно не может.(Гусеница)
Косоглазый, маленький, В белой шубке, в валенках.(Заяц-беляк)
В сумке — не пакеты и не булки; В сумке я — у мамы на прогулке.(Кенгуру)
Стучу — голова болит, А не стучу — голодный.(Дятел)
Снизу — камень, Сверху — камень, Ест траву, но не корова, Яйца несет, но не курица.(Черепаха)
Протрудился я все лето, Рыл в земле ходы хитро, И длиной в два километра Для себя провел метро.(Крот)
Ходят по озеру клещи — Ищут съедобные вещи.(Цапля)
Краснобровый, черноперый, Хвост косой, на березе урчит.(Тетерев)
На дне реки, В траве густой, Живет колючий Ёж речной. Кто он такой?(Ёрш)
Лошадь как лошадь, Но только в полоску. Видел когда-нибудь лошадь-матроску?(Зебра)
Трав копытами касаясь, Ходит по лесу красавец, Ходит смело и легко, Рога раскинув широко.(Лось)
Над речной водицей — Царевна круглолица. Поет царевна, Да так напевно, Что все на суше Затыкают уши.(Лягушка)
И в морях, и в океанах Рыба страшная живет: Пасть с ужасными зубами И большой-большой живот.(Акула)
Что за девчонка: В поясе тонка, Огромные очи, Летит и стрекочет?(Стрекоза)
Имя взял у кузнеца, А свой цвет — у огурца.(Кузнечик)
Эти строители — Речные жители. Пилят древесину, Строят плотину.(Бобры)
Это что за странные Дроби барабанные Доносятся из чащи То медленней, то чаще?(Дятел)
Землекоп совсем слепой, И копает он рукой — Строит толстостенные Города подземные.(Крот)
Великан в бору живет, Сладкоежка — любит мед. А испортится погода, Спать идет — да на полгода!(Медведь)
Он рогат и бородат, Строго смотрит на ребят. Если кто озорничает — Забодает, забодает!(Козёл)
К «своим» ласкается, На «чужих» ругается. В своем теремочке Сидит на замочке.(Собака)
Он шагает по дороге, У него, как ласты, ноги. Шея длинная, дугой, Защипает, если злой!(Гусь)
Кто на елке, на суку, Счет ведет: «Ку-ку! Ку-ку!»?(Кукушка)
Наша милая подружка, Даст нам перьев на подушку, Даст яичек для блинов, Куличей и пирогов.(Курица)
Голодная — мычит, Сытая — жует, Всем ребятам Молоко дает.(Корова)
Кто так заливисто поет О том, что солнышко встает?(Петух)
Без расчески причесался И умылся без воды, В кресло мягкое забрался И запел на все лады.(Кот)
Явился в желтой шубке: — Прощайте, две скорлупки!(Цыпленок)
Клохчет, квохчет, Детей созывает, Всех под крыло собирает.(Курица)
Всю ночь летает, Мышей добывает.(Сова)
Я по дереву стучу, Червячка добыть хочу. Хоть и скрылся под корой, Все равно он будет мой!(Дятел)
Непоседа пестрая, Птица длиннохвостая, Птица говорливая, Самая болтливая.(Сорока)
Плотник острым долотом Строит дом с одним окном.(Дятел)
Зимой беленький, А летом серенький. Никого не обижает, А всех сам боится.(Заяц)
Серовато, зубовато, По полям рыщет, Телят, ягнят ищет.(Волк)
Сама пестрая, Ест зеленое, Дает белое.(Корова)
Что за зверь опасный Ходит в шубке красной, Снег разгребает, Мышек хватает?(Лиса)
Круглый родился — Хвост появился, Хвост отвалился — Сам появился.(Головастик, лягушонок)
На овчарку он похож, Что ни зуб — то острый нож, Он бежит, оскалив пасть, На овцу готов напасть.(Волк)
Проворная зверюшка Живет в дупле-избушке. Целый день скок-поскок, Отыскала грибок, Нанизала на сучок, Заготовила впрок.(Белка)
Зеленый поясок В траве затерялся.(Ящерица)
Не царь, а в короне, Не всадник, а со шпорами, Не сторож, а при опасности кричит.(Петух)
Бегает среди камней, Не угонишься за ней. Ухватил за хвост, но — ах! Удрала, а хвост в руках.(Ящерица)
Кто по елкам ловко скачет И взлетает на дубы? Кто в дупле орехи прячет, Сушит на зиму грибы?(Белка)
Идут два холма Без травы, Полны воды.(Верблюд)
Заплелись густые травы, Закудрявились луга, Да и я сам весь кудрявый, Даже завитком рога.(Баран)
Озорной мальчишка В сером армячишке По двору шныряет, Крохи собирает.(Воробей)
Живет спокойно, не спешит, На всякий случай носит щит. Под ним, не зная страха, Гуляет …(Черепаха)
— Как бы мне пошла корона! — Важно каркнула …(Ворона)
По реке плывет бревно — Ох, и страшное оно! Тем, кто в речку угодил, Нос откусит …(Крокодил)
Жить привык он с нами вместе: Приласкай — затянет песню, А обидишь — обдерет. Что за зверь усатый?…(Кот)
На шесте — дворец, Во дворце поет певец.(Скворец)
Он заметен среди веток В ярких перьях всех расцветок. Если в клетке, приручен, — Говорить умеет он. Эту птицу не пугай. Эта птица…(Попугай)
Притаился на дне, Иголки на спине.(Ёрш)
Шевелились у цветка Все четыре лепестка. Я сорвать его хотел, А он вспорхнул и улетел.(Бабочка)
Зверька узнаем мы с тобой По двум таким приметам: Он в шубке серенькой — зимой, А в рыжей шубке — летом.(Белка)
Длинный хвостик Гол у крошки. «Пи-и-и!» — Пищит при виде кошки, В норке скрыт ее домишко, А зовут малютку …(Мышка)
На когтях на ствол сосновый Влез монтер красноголовый, Он трудился на весу, Но не вспыхнул свет в лесу.(Дятел)
Кто в беретке ярко-красной, В черной курточке атласной? На меня он не глядит, Все стучит, стучит, стучит.(Дятел)
Листья падают с осин, Мчится в небе острый клин.(Журавли)
Он высокий и пятнистый, С длинной-длинной шеей, И питается он листьями — Листьями деревьев.(Жираф)
У любимой дочки Пухленькие …(Щечки)
На лице она живет: То куда-то вдруг уйдет, То внезапно возвратится. Грусть-тоска ее боится!(Улыбка)
Брат с братом Через дорожку живут, А друг друга не видят.(Глаза)
Если б не было его, Не сказал бы ничего.(Язык)
Не сеют, не сажают — Сами вырастают.(Волосы)
Между двух светил Я — в середине.(Нос)
Белые силачи Рубят калачи, А красный говорун Новые подкладывает.(Зубы, язык)
Рассыпались песчинки На щечках у Маринки.(Веснушки)
Пять братьев: Годами равные, Ростом разные.(Пальцы)
Пятерка братьев неразлучна, Им вместе никогда не скучно. Они работают пером, Пилою, ложкой, топором.(Пальцы)
Полно корыто Гусей-лебедей намыто.(Зубы)
У меня есть два камушка, Куда закину — везде достану!(Глаза)
Всю жизнь ходят в обгонку, А обогнать друг друга не могут.(Ноги)
Вот гора, а у горы Две глубокие норы. В этих норах воздух бродит: То заходит, то выходит.(Нос)
Ношу их много лет, А счету не знаю.(Волосы)
На ночь два оконца Сами закрываются, А с восходом солнца Сами открываются.(Глаза)
Один говорит, Двое глядят, Двое слушают.(Язык, глаза, уши)
Тридцать два молотят, Один поворачивает. Что за работники, До еды охотники?(Зубы, язык)
У двух матерей По пять сыновей, Одно имя всем.(Пальцы, руки)
Двое идут, Двое несут, Третий говорит.(Ноги, руки, рот)
День и ночь стучит оно, Будто бы заведено. Будет плохо, если вдруг Прекратится этот стук.(Сердце)
Твои помощники — взгляни — Десяток дружных братцев. Как славно жить, когда они Работы не боятся. И, как хороший мальчик, Послушен каждый …(Пальчик)
Тебе дано, А люди пользуются.(Имя)
Всегда во рту, А не проглотишь.(Язык)
Куда ни пойдешь, Все на них взглянешь.(Ноги)
Два соседа — непоседы: День — на работе, Ночь — на отдыхе.(Глаза)
Что за птица? Не синица, Не орел и не баклан. Эта маленькая птица Называется …(Волан)
По голове его пустой Бьют и рукою, и ногой. Не плачет, улетая, Ведь голова пустая!(Мяч)
Накручусь и наверчусь, Устану — на бок повалюсь.(Юла)
Какую игрушку Сначала пополам ломают, А потом в нее играют?(Матрешку)
Эту толстую игрушку Не положишь на подушку. Знать, пример взяла с лошадки: Стоя спать, а не в кроватке!(Неваляшка)
Какая игрушка Стреляет, как пушка? Ни один Новый год Без нее не пройдет.(Хлопушка)
Кинешь в речку — не тонет, Бьешь о стенку — не стонет, Будешь оземь кидать — Станет кверху летать.(Мяч)
Сегодня все ликуют! В руках у детворы От радости танцуют Воздушные…!(Шары)
Одноногий Ивашка — Расписная рубашка! Петь, плясать — мастак, А стоять — никак.(Юла)
Когда апрель берет свое И ручейки бегут, звеня, Я прыгаю через нее, А она — через меня.(Скакалка)
Сам пустой, Голос густой, Дробь отбивает, Шагать помогает.(Барабан)
Не обижен, а надут, Его по полю ведут. А ударят — нипочем Не угнаться за …(Мячом)
Зверь забавный сшит из плюша, Есть и лапы, есть и уши. Меду зверю дай немного И устрой ему берлогу.(Плюшевый мишка)
Он стройный и красивый, У него густая грива. Жаль, нельзя на нем промчаться, Можно только покачаться.(Конь-качалка)
Носом кто проткнул картину? Деревянный …(Буратино)
Его держу за поводок, Хотя он вовсе не щенок. А он сорвался с поводка И улетел под облака.(Воздушный шар)
На квадратиках доски Короли свели полки. Нет для боя у полков Ни патронов, ни штыков.(Шахматы)
Вот упрямый человек! Не заставишь лечь вовек! Он совсем не хочет спать, Положу — встает опять И стоит, качается. Как он называется?(Неваляшка)
За хвост привязанный, за нами Летает он под облаками.(Воздушный шар)
Буду мастером таким, Как наш дядя Евдоким: Делать стулья и столы, Красить двери и полы. А пока сестре Танюшке Сам я делаю …(Игрушки)
Бегут по дорожке Доски да ножки.(Санки)
Ой, насыпало снежка! Вывожу коня-дружка. За веревочку-узду Через двор коня веду, С горки вниз на нем лечу, А назад его тащу.(Санки)
Эта птица не умчится, Эта птица возвратится. Пусть кружит под облаками — Хвостик я держу руками.(Воздушный змей)
Держусь я только на ходу, А если встану — упаду.(Велосипед)
По пустому животу Бьют меня — невмоготу. Метко сыплют игроки Мне ногами тумаки.(Мяч)
Меня спроси, как я тружусь — Вокруг оси своей кружусь.(Юла)
Рядом разные подружки, Но похожи друг на дружку. Все они сидят друг в дружке, А всего одна игрушка.(Матрешка)
Этот конь не ест овса, Вместо ног — два колеса. Сядь верхом и мчись на нем, Только лучше правь рулем.(Велосипед)
Наряд мой пестрый, Колпак мой острый, Мои шутки и смех Веселят всех.(Петрушка)
Совсем не нужен ей водитель: Ключом ее вы заведите — Колесики начнут крутиться, Поставьте, и она помчится.(Заводная машинка)
Серый байковый зверюшка, Косолапый длинноушка. Ну-ка, кто он, отгадай! И морковку ему дай!(Заяц)
Маленький, удаленький, Кричит звонко — Командует громко!(Свисток)
Будто в цирке, круг за кругом Мчатся кони друг за другом. А на них детишки мчатся, Очень трудно удержаться! Только страх свой дети прячут И смеются, а не плачут.(Карусель)
Вверх-вниз, вверх-вниз! Кататься хочешь? Так садись!(Качели)
На олене, на коне Хорошо кататься мне. Не по тундре, не по лугу — Еду я по чудо-кругу. Я скачу, я лечу, Я в восторге хохочу!(Карусель)
Эти чудо-кирпичи Я в подарок получил, Что сложу из них — сломаю, И сначала начинаю.(Кубики)
В деревянной Машеньке Внутри кукла Сашенька. Открой куклу Сашеньку, А там — крошка Дашенька. А в сестрице Дашеньке Есть малютка Пашенька.(Матрешка)
Скоро в школу Если ты его отточишь, Нарисуешь все, что хочешь: Солнце, море, горы, пляж… Что же это? …(Карандаш)
Черные, кривые, От рожденья все немые, А как встанут дружно в ряд — Сразу все заговорят.(Буквы)
Твой хвостик я в руке держал, Ты полетел — я побежал.(Воздушный шар)
Что это у Галочки? Ниточка на палочке, Палочка в руке, А ниточка в реке.(Удочка)
На крохотное ушко Похожа завитушка, Велит нам постоять чуть-чуть И отправляться дальше в путь.(Запятая)
По белой земле ходят: Трое работают, Двое надзирают, Один размышляет.(Тетрадь, пальцы, глаза, ум)
Не куст, а с листочками, Не рубашка, а сшита, Не человек, а рассказывает.(Книга)
То я в клетку, То в линейку… Написать по ним Сумей-ка! Можешь и нарисовать. Называюсь я …(Тетрадь)
Сели птицы на страницу, Знают быль и небылицы.(Буквы)
У сосны и елки Листики — иголки. А на каких листочках Растут слова и строчки?(На страницах тетради)
Первая книжка для каждой малышки. Учит — мучит, а научит — радует.(Азбука)
По черной земле Белый заяц пробежал, След оставил — Читать заставил.(Мел и школьная доска)
Семь ребят на лесенке Заиграли песенки.(Ноты)
Кулик невелик, А сотне ребят велит: То сядь да учись, То встань — разойдись.(Звонок)
Прилетели галки в поле И уселись на снегу. Стану я учиться в школе — Разобраться в них смогу.(Буквы)
Белое поле, Черное семя, Кто его сеет, Тот разумеет.(Письмо и чтение)
Новый дом несу в руке, Дверцы дома — на замке. Тут жильцы бумажные, Все ужасно важные.(Портфель)
Языка не имеет, А у кого побывает, Тот многое знает.(Газета)
КОМЕНТАРИИ (местные и устаревшие слова)
Ажно — даже.
Али, аль — или.
Алтын — в старину монета стоимостью в три копейки.
Ан — а, ну.
Артель — здесь: коллектив; делать что-либо артелью — объединив усилия.
Архиерей — высший духовный чин.
Баять — говорить, рассказывать.
Беремя — ноша, охапка, сколько можно обхватить руками.
Бирюк — волк.
Большуха — старшая в доме, хозяйка.
Боровинка, боров и на — сухое, песчаное место, суходол, пригорье.
Брус — здесь: средняя балка, бревно.
Ватажиться — знаться, общаться, дружить, вести знакомство.
Веретено, веретёшечко, веретёнышко — стержень для навивания нити.
Верста — старая мера длины, чуть больше километра.
Вершник — посыльный, верховой.
Вершок — старая мера длины, равна 4,4 см.
Вживе нет — нет в живых,
В корень (запрячь) — о лошади в оглоблях в отличие от пристяжки.
Волокита — здесь; беспокойство по судебным делам.
Волость — административный центр в сельской местности.
Враз — все вместе, разом, одновременно.
В споре дело — дело спорится, идет.
В сугон — в погоню.
Вчистую — об окончательной отставке, уволен вчистую.
Вырыснуть — ехать рысью.
Высить — возвышать, высоко подвешивать.
Гвоздь — деревянная затычка в бочке.
Гнус — таежная мошка.
Година — здесь: время, час.
Голик — березовый веник без листьев.
Голь — оборванцы, нищие.
Горнишна — горничная, служанка.
Гребелька — узкая плотина на реке.
Гривна — денежная единица в Древней Руси — серебряный слиток весом около фунта.
Грядка — перекладина в избе.
Гумно — место, где молотят, а также — сарай для сжатого хлеба.
Двоить — делить надвое.
Девушка-покоевка — служанка, в обязанности которой входили уборка покоя — комнаты и прислуживание госпоже.
Деяться — здесь: происходить, свершаться.
Донце — дощечка у прялки, на нее садится пряха.
Доселева — до сих пор.
Доспеть — сработать, добыть, доставить.
Досюль — доселе, в давние времена.
Дровни — сани для возки дров, леса и тяжестей.
Епанча — старинный длинный плащ-накидка.
Жерновцы — небольшая меленка: два камня, между которыми зерно смалывается в муку.
Животы — здесь: достаток, богатство, имущество.
Загнетка — место перед топкой, куда сгребают жар — угли.
Загодя — заранее.
Задолить (о сне) — здесь: осилить, сморить.
Заповедовать — приказывать, наказывать, велеть.
Запустошить — опустошить.
Зарод — скирда продольной кладки.
Заспать — придавить во сне.
Заставка — запрудный заслон, щит, которым задерживают воду.
Иван Купала, Иванов день — день 24 июня, народный крестьянский праздник; в этот день собирали травы, прыгали через костры, купались; в ночь на Купалу будто бы расцветает папоротник и им открывают клады.
Игумен — настоятель монастыря, старший над монахами.
Идучи — идя.
Ильин день — день 20 июля, народный крестьянский праздник в честь Ильи-пророка; поспевшую к этому дню рожь начинают жать.
Инда — даже, так что, что даже.
Ископыть — земля из-под копыта бегущего коня.
Исповедь — признание в чем-либо; на исповеди священник выслушивал признание верующего в совершенных «грехах».
Исполать вам! — хвала, слава вам!
Ихний — их.
Калика перехожая — странник, от слова «калига» — название обуви странника.
Калиновые мосты — мощенная калиной — хворостом — дорога по болоту; просто — мосты.
Канун — мед и пиво, приготавливаемые к церковному празднику.
Квашня — деревянная кадка для теста.
Кокора — сухое дерево, вырванное с корнем; кокбрина — коряга.
Кокошник — женский головной убор в виде округлого щитка.
Колода — павшее толстое дерево, а также толстый обрубок.
Колодочка — обструганный короткий деревянный брусок.
Колпак земли греческой — головной убор странника по святым местам в Византии («земля греческая») и других странах.
Копари — землекопы.
Корец — ковш.
Корить — укорять, упрекать, ставить в вину, бранить.
Косая сажень — древнерусская мера длины, расстояние от пальцев ноги до конца пальцев вытянутой руки по диагонали, равна 216 см.
Кочедычок, кочедык — лапотное шило.
Кочеток — петух.
Кропачишко — от слова «кропотать», у которого был разный смысл — суетиться, браниться, заботиться; здесь (о Ерше): забияка, суетливый и драчливый.
Кросна — домашний ткацкий станок.
Крутище — почти отвесная круча.
Круто — быстро.
Кудель — пучок льна или шерсти, приготовленный для пряжи.
Кутья — ячменная или пшеничная каша с изюмом, еда на поминках.
Лабаз — амбар.
Ладонь — ток, ровное, очищенное от травы место, где молотят.
Лощина — ложбина, низменность.
Лубяной — от слова «луб» — плотная часть липового, под корья; из луба делали короба, крыши и пр.
Лытать — уклоняться от дела, праздно проводить время.
Маленка — мера для измерения сыпучих тел; считали ее равной 16 кг овса, 24 кг ржи и 32 кг пшеницы.
Матереть — входить в возраст, становиться сильным.
Матёрый — в возрасте, большой, огромный, здоровый, тучный.
Мёд стоялый — хмельной напиток из меда с водою, приправленный пряностями; стоялый — старый, выдержанный.
Мера — то же, что маленка.
Мережка — сеть; здесь: паутина.
Моль — мелкая рыба.
Московские крепости — в Древней Руси судебный документ, выданный московскими властями на право владения собственностью.
Мотыга — ручное земледельческое орудие, служит для прополки, рыхления, окучивания и пр.
Музыка — здесь: музыкальные инструменты.
Набольший — самый большой, старший.
На весь стан — на все колеса.
Названый — (со словами: отец, брат и пр.) — неродной, приемный.
Наполдень — на юг.
Натакать — здесь: научить, посоветовать, настроить.
Немцы — чужестранцы.
Неряшиться — ходить неряхой, одеваться неряшливо, небрежно.
Нетель, нетелка — молодая, нетелившаяся корова.
Новина — еще не паханная земля; здесь: вырубленное место.
Обедня — церковная служба, совершаемая утром или в первую половину дня.
Обкатиться — облить себя водой.
Обночеваться — приготовиться ко сну.
Обротка, оброть — узда без удил и с одним поводом для привязи; здесь: веревка.
Овчина — овчинная шкура.
Однова — один раз, только раз.
Околица — изгородь вокруг селения, округа.
Оконница — рама, оконный переплет.
Омёт — большой ворох, стог сена или соломы.
Опара — тесто в квашне, заправленное дрожжами или закваской.
Оправирь — оправдать.
Опричь — кроме, помимо.
Орать — пахать.
Остатний — последний.
Остов — костяк, скелет.
Отеть — крайняя степень лени.
Отжить — здесь: отогнать, отвадить, прогнать.
Падла — падаль.
Палица — тяжелая дубина, в старину — боевое оружие.
Пахталка — кадушка для сбивания масла, маслобойка.
Перст — палец.
Петров день — 29 июня по старому стилю.
Плачея — плакальщица, ее нанимали оплакивать покойника.
Плетушка — небольшая ручная корзина.
Побаталиться (от слова «баталия» — сражение, бой) — воевать, сражаться.
Побелить и в трубы покатать (о холсте) — холстины выбеливали на солнце, а затем скатывали.
Повой — прием новорожденного.
Поднести — здесь: угостить вином.
Подпахать — подмести, убрать.
Показаться — здесь: понравиться.
Покинуть — здесь: оставить.
Покой — комната, горница, палата.
Полая вода — весенняя, разлившаяся после вскрытия реки.
Поленица — богатырка.
Полон — плен.
Полонянка — пленница.
Полпоприща — длина пути около двадцати верст.
Понынче — по сей день, по настоящее время.
Понятой — лицо, привлекаемое властями при обыске и других действиях для засвидетельствования фактов.
Попритчиться — здесь: случиться, произойти.
Порешить — убить.
Поруха — урон.
Порушить — разрушить.
Порчу напустить — наслать болезнь посредством наговора и магических действий.
Поскотина — выгон, место, где пасут скот.
Посох — длинная трость.
Постилка — здесь: пеленка.
Посул — обещание; здесь: взятка, подарок.
Потничек — войлок под седлом.
Похитник — похититель, вор.
Почать — начать.
Правильное перо — крайнее в крыле, особого вида.
Прельщать — увлекать, манить; здесь: хитрить, обмануть.
Прикорнать — погубить.
Принять закон — жениться.
Притираться — здесь: натираться разными мазями, надушиться благовониями.
Притча — здесь: непонятное, труднообъяснимое явление.
Прихожане — люди одного церковного прихода.
Причитывать — говорить заговорные слова.
Провалище — вход в подземелье.
Промаячить — здесь: прожить.
Промысел — здесь: добыча.
Просвира — хлебцы особой формы, которым духовенство придавало священное значение.
Просвирня — женщина при церкви, пекла просвиры — священный хлеб.
Простень — количество пряжи, выпрядываемой на одно веретено.
Простины — прощанье.
Профурать — здесь: раскидать по дороге, утратить, растерять.
Прыск (лошадиный) — мах, скок.
Пряжон (от «пряжить» — жарить в масле) — жарен.
Пуд — старая мера веса — 16 кг.
Расстлать огонек — разложить костер, огонек.
Рука мертвая — Существовало поверье, что рука от мертвеца наводит на спящих непробудный сон.
Рушник — полотенце.
Ряда — договор, условие.
Рядиться — уговариваться.
Рядить — здесь: судить, выносить решение.
Сажень — древнерусская мера длины, расстояние размаха рук от кончиков пальцев одной руки до кончиков пальцев другой.
Саламата — жидкий кисель, мучная кашица.
Сарацинский — восточный, азиатский вообще.
Свежина — свежее мясо.
Сверстаться — здесь: поравняться.
Сговор — обряды, предшествующие свадьбе: сватовство, смотрины, рукобитье и пр.
Седало — насест, жердь, на которой ночует домашняя птица.
Седок — ездок, путник.
Сквозь строй прогуляться — быть подвергнутому наказанию: наказуемого вели сквозь строй солдат, и каждый бил его палкой.
Скирд, скирда — долгая большая кладь сена или хлеба.
Словеса — слова; здесь: речь.
Соборовать — свершать церковный обряд помазания особым маслом.
Сорога — рыба плотва.
Сорок сороков — В старину считали сороками: первое сорок, второе сорок и пр.
Сошничок — сошник, наконечник сохи или плуга, подрезающий пласт земли.
Срочное время — определенное время, положенное по сроку.
Становище — приют, стан в лесу, а также бухта, пристань.
Стояростовое — прямо растущее, стоящее стоймя.
Строевая одежда — форма, форменная одежда.
Стружок — струг, лодка, челн.
Супротив — против.
Сусек — ларь, в котором хранится мука или зерно.
Сычёное (о яблоке) — мочёное; в сладком сиропе.
Таровастый — щедрый.
Теребень — постоянный посетитель кабака, завсегдатай.
Тесак — палаш, короткая сабля.
Токмо — только.
Торжище — торг, рынок.
Тьма — здесь: множество.
Убраться — нарядиться.
Ужина — вечерний стол, ужин.
Уздечка наборная — узда с медными бляхами разного вида.
Урочный (день) — условленный, определенный.
Урядник — нижний чин в полиции.
Устье, устьице — наружное отверстие в русской печи.
Ухват — палка с металлической рогаткой для подхватывания горшков, чугунов, которые ставят в печь.
Фунт — старинная мера веса, чуть больше 400 г.
Хлеб да соль — здесь: гостеприимство.
Хлебы — питанье, сытость.
Хоромы — строение, палаты, большой дом.
Целовальник — трактирщик, содержатель кабака.
Чёрная (о рубахе) — грубая, будничная, рабочая.
Шабер — сосед.
Шесток — площадка перед топкой у русской печи.
Шинок — шина, железный обруч на колесе.
Ширинка — полотенце.
Шкворень — шворень, болт, стержень, на котором ходит передок повозки.
Яруга — крутой овраг.
Комментарии к книге «Детская библиотека. Том 1», Автор Неизвестен -- Народные сказки
Всего 0 комментариев